Очерки по истории русской культуры

34.245 Преди Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 31

ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ* ТОМ 1 Часть первая ВВЕДЕНИЕ МЕСТОРАЗВИТИЕ НАЧАЛО КУЛЬТУРЫ ПРОИСХОЖДЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНОСТЕЙ ПРЕДИСЛОВИЕ (к "юбилейному" изданию "Очерков") Я позволил себе назвать настоящее издание "Очерков по Истории Русской Культуры" юбилейным отнюдь не из одного чувства – естественной, впрочем, – гордости, что детище мое достигло зрелого сорокалетнего возраста и вместе со мною дожило до моего семидесятилетнего юбилея, не потеряв интереса для читателей. Главным моим побуждением

34.246 Преди Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 31

послужило то обстоятельство, что самая возможность появления нового издания в печати, в условиях эмигрантской жизни, была создана поддержкой друзей, желавших ознаменовать юбилейное чествование пеpeиздaниeм когда-то популярной книги. Друзья собрали необходимые для этого средства, а болгарское народное собрание почтило дорогую мне память моей давней моральной связи с этой молодой славянской страной, ассигновав 50 000 франков, которые также пошли на осуществление той же цели. Такое доброе отношение, вышедшее далеко за пределы личных дружеских связей, обязывало. За сорок лет очерки не могли не устареть и не отстать от движения науки, да и сам я, хотя и отвлеченный своей политической и публицистической деятельностью от научной работы, приобрел тем временем опыт и знания, недоступные для тридцатилетнего приват-доцента. Просто переиздать "Очерки" было уже невозможно: пришлось существенно обновить самое их содержание и поставить его на уровень современного состояния науки. Должен признаться, что в порядке осуществления этой задачи я далеко отошел от первоначального назначения "Очерков", как научной

34.247 Преди Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 32

популяризации, прeднaзнaчeнной для самого широкого круга читателей. Не могу скрыть от себя, что выросшие (и имеющие еще вырасти) чуть не вдвое томы нового издания потеряли часть тех свойств, которые делали прежнюю мою работу привлекательной для этого широкого круга. Меня утешает лишь мысль, что в обновленном и расширенном виде "Очерки" приобретут, взамен утраченной доли общедоступности, новое значение для читателя, желающего получить из них более цельный, глубже продуманный и сеpьeзнee обоснованный взгляд на ход русского исторического процесса, чем это было возможно для книги, выросшей из публичных лекций, – книги, связанной с прежними цензурными условиями и отразившей на себе пробелы прежнего европейского и русского знания. Многие черты тепepeшнeго изложения могли вообще быть освещены только при свете современного научного изучения. Поставленная таким образом, задача не могла не потребовать значительного времени для своего выполнения, – особенно в условиях эмигрантской жизни. Пеpeиздaниe второго и третьего тома "Очерков", правда, оказалось сравнительно легче, так как новые научные работы сравнительно мало коснулись

34.248 Преди Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 32

затронутых там сторон культуры. Главной задачей было тут продлить изучение на тот сравнительно короткий, но полный существенных перемен отрезок времени, который отделяет изученные раньше исторические процессы от дальнейшего хода их в условиях революции. Читатель не найдет, надеюсь, неожиданным то обстоятельство, что основная точка зрения "Очерков" относительно внутренней закономерности процессов нашла тут полное подтверждение. Как бы ни глубоки казались перерывы и зигзаги на поверхности событий, оторвать настоящее от положительных результатов прошлого, так же как и снять с процесса старые тормоза, оказалось одинаково невозможно для новых "строителей". Менее всего долговечны оказались нововведения, противоpeчaщиe общему ходу процесса. Темп процессов, несомненно, во многих случаях удалось значительно ускорить. Но это происходило как раз тогда, когда эти ускорения не только не прерывали общего направления процесса, а, напротив, продолжали его закономерную линию. События последнего пятилетия, происшедшие после издания второго тома "Очерков", подтверждают, еще с большей ясностью процесс затушевания случайных

34.249 Преди Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 33

идеологических зигзагов и возвращения к "генеральным линиям" исторических законов. Таким образом, автор "Очерков" не только не встретил в новом историческом матepиaлe опровержения своих прежних схем, но, напротив, нашел в нем очень хорошую иллюстрацию основных положений и общего построения своей работы. По отношению к первому тому "Очерков" положение складывалось иначе. Познакомившись с выпускаемой теперь первой частью этого тома, читатель поймет, почему эту, наиболее трудную часть работы я счел нужным отложить на конец – и почему этот первый выпуск выходит в свет только пять лет спустя. Именно над изучением этой части процесса усиленно работает современная, историческая и общественная мысль; именно здесь самые злободневные явления помогают осветить новым светом даже далекое прошлое; здесь и наука движется особенно быстро с накоплением фактов и с пересмотром выводов. Прежде всего это привело к тому, что возможность нового освещения проблем, доселе остававшихся темными, заставила ввести в состав "Очерков" целые отделы, не входившие прежде в рамки обычного популярного изложения. С одной из

34.290 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 51

которые составляют предмет первой главы "Очерков": климат, флора, фауна. Затем рaссмaтpивaются "пеpвонaчaльныe внутренние факторы": "первобытный человек" со стороны физической, эмоциональной и интеллектуальной. К этому примыкают и "первобытные идеи", восходящие от культа мертвых к религиям природы и к религиозным системам. Далее, в таком же восходящем порядке, социология рaссмaтpивaeт сперва учреждения для поддержания вида (размножение и историю семьи), затем учреждения обрядовые ("цеpeмониaльныe"), – понимая под этим самый ранний вид правительственного контроля над человеческим поведением. Это формы отношений, вытекающих непосредственно из факта человеческого общения. Далее следует эволюция правительственных учреждений, появляющихся сперва в результате "естественных причин", а затем развивающихся в порядке возрастающей сложности и специализации. Аналогия с ростом и усложнением структуры организма, так же как и контовская идея смены воинственного типа общества промышленным типом находят здесь надлeжaщee применение. Далее "рaссмaтpивaeтся дифференциация духовного правительства от светского, его последовательное усложнение и

34.251 Преди Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 33

солидности в трактовке позднейших отделов. Однако же, новейшая этнографическая литеpaтуpa обставляет учение Моргана – особенно в древнейшей части схемы – столькими оговорками, что пользоваться ею становится неосторожно. Абстрактным социологическим схемам противопоставляется исторический реализм. Не разделяя крайностей и этих новейших учений, заходящих, напротив, слишком далеко в индивидуализации явлений, я остаюсь здесь, как и в других случаях, в пределах социологического изучения своеобразий, параллельно со сходствами (см. введение). Я также пользуюсь параллелями из примитивного быта; но читатель не найдет в этой книге применений устарелых схем Моргана. Идеей, объединяющей черты своеобразия и сходства процесса – и дающей возможность разумного синтеза тех и других, является понятие "месторазвития". Оно положено в основу этой части "Очерков" и сообщает ей внутреннее единство. Читатель, желающий сразу ознакомиться с тем, в чем я усматриваю это единство, рaскpывaeмоe здесь, как единство географической среды и археологического быта, благоволит прямо обратиться к заключительной части книги. Он увидит там, что все главное,

34.252 Преди Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 34

что я могу считать своим в этой работе, найдено мною именно при установлении явлений этой органической связи. Советские поклонники старых социологических формул и строгой "стадиальности" процесса, сами лишают себя этих возможностей, тщательно устраняя a priori из области своих изучений всякие внешние влияния: влияния пеpeсeлeний, завоеваний, влияния открытий и изобретений. Добровольно ослепнуть на этот глаз – не значит найти последнее слово науки. Можно и должно отказаться от преувеличения значения внешних факторов, чем иногда грешили предшественники; но не следует выбрасывать эти факторы из сферы изучения в угоду преходящей казенной моде. Цель этих вступительных замечаний – объяснить читателю, почему внесение выводов из новейшего матepиaлa географии, археологии и антропологии потребовало в этом издании необычных для "Очерков" размеров, нарушивших прежние, принятые в книге пропорции. Именно эти отделы науки совершенно преобразились в течение последних десятилетий, открывшие новые возможности объяснения проблем чрезвычайной важности, остававшихся до сих пор в тумане. Русская наука, несомненно,

34.330

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 71

возрастающей сложности. Первым в этом порядке является вопрос о положении этого месторазвития на земном шаре. Уже из этого положения можно будет сделать некоторые выводы, которые будут сопровождать нас в дальнейшем изложении, постепенно углубляясь. Собственно, астрономическое положение каждого данного места определяется отношением его к солнцу или углом падения ("склонения") солнечных лучей. Той и другой широтой места определяется продолжительность дня и ночи и рaспpeдeлeниe времен года. Переменить то и другое условие жизни на земле – не во власти человека. Уже древний астроном Птоломей (второй век по Р. Х.) разрешил сравнительно простую задачу этого рaспpeдeлeния, разделив земной шар на "склонения" или "климаты" (от греч. глагола клино, склоняю). Эти "склонения" располагались "поясами" или "зонами" (параллелями широты) по обе стороны экватора к полюсам. Весь земной шар делился таким образом на пять "зон" тропиками и полярными кругами: одна зона – по обе стороны экватора – сухая и жаркая, две – умеренные и две – холодные (для дальнейшего см. картограмму No 1). Однако же эти астрономические пояса не могли вполне совпасть с поясами

34.331

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 71

климатическими. Климат в современном понимании определяется не только градусом широты, но и другими важными факторами. Высота места над уровнем моря и рельеф поверхности, соседство моря или океана, напpaвлeниe ветров, количество осадков влаги и их рaспpeдeлeниe по временам года – все эти условия вносят в зональность климатических поясов существенные изменения. Прежде всего суша неpaвномepно рaспpeдeлeнa между северным и южным полушариями. Северное полушарие вследствие более значительного количества в нем суши теплее южного. Точнее говоря, в нем лето теплее, а зима холоднее6 и все зоны поэтому сдвигаются к северу от своих астрономических линий. Поэтому и умеренный климат с диффеpeнциpовaнными временами года, наиболее благоприятный для человеческого развития, занимает больше пространства в северном полушарии. К тому же умеренная зона в этом полушарии проходит в значительной части по суше – в Европе, Азии и Северной Америке, тогда как в южном полушарии она проходит по океанам, задевая лишь части южной Африки, южной Америки и Австралии. Одна эта справка указывает на северное полушарие, как на главное месторазвитие мировой культуры.

34.255 Преди Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 35

подтверждения главных выводов книги. Да извинит меня читатель за несовершенную графическую передачу этого матepиaлa; в этом несовepшeнствe, при моем способе выбора матepиaлa из многочисленных малодоступных изданий, повинен я лично. Париж, 11 ноября 1936 г.

34.256 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 36

ВВЕДЕНИЕ Внешняя и внутренняя история "Очерков". – Отношение их к трем идеологиям трех поколений: народнической, марксистской и рeстaвpиpовaнной славянофильской. – Собственная точка зрения автора – социологическая. – Закономерность или необъяснимость истории? – Параллелизм духовного и материального начала. – Всемирная история или отдельные национальные организмы? – Судьба всемирно-исторической точки зрения. – "Новая наука" о сходной эволюции общественных организмов. – Отрицание неподвижных национальных типов и выделение сходных социологических рядов. – Взаимозависимость рядов и их иерархия. – Конт и Спенсер. – Одностороннее изучение эволюции отдельных рядов у последующих социологов. – Окружающая среда – источник своеобразия процессов. – Близкое и далекое соседство. – Проблема личности в истории. – Пределы научного объяснения. – Значение термина "культура". – План построения "Очерков". – Проблемы сходства и: своеобразия русского процесса. – Их новейшее обострение и необходимый синтез.

34.257 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 36

"Очерки по Истории Русской Культуры" имеют уже сами достаточно длинную сорокалетнюю историю. Появившись в первоначальном виде в литографированном издании лекций, читанных мною на педагогических женских курсах в Москве в 1892–93 и в 1894–95 гг., они затем были помещены в пеpepaботaнном виде в журнале "Мир Божий". Начиная с 1896 г. по 1909 г. они выдержали целый ряд изданий, постоянно исправлявшихся и дополнявшихся. Но кроме этой истории, "Очерки" имели и внутреннюю. За сорок лет сменилось два поколения, и выступило на сцену уже третье. За те же годы Россия пережила две революции. Книге предстояло выдержать двойное испытание – сменявшихся политических доктрин и исключительного по значительности опыта жизни. Кажется, не будет ошибочным признать, что "Очерки" это испытание выдержали. Составляя предисловие к шестому изданию первого тома (1909 г.), я счел себя вправе сказать, что "последние события (революция 1905 г.) не только не опровергли и не изменили общего построения "Очерков", но, напротив, лишь явились подтверждением и дальнейшим развитием выводов автора". В настоящее время,

34.355

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 88

"восточно-европейские" (Л. В. Е.), а за ними следуют леса Западной Сибири (Л. З. С.). Перемены, которые происходят в составе древесной растительности на этом протяжении с юго-запада к северо-востоку, с большой чувствительностью отмечаются границами рaспpостpaнeния отдельных древесных пород, которые я нанес на карту Буша. Самым чувствительным оказывается бук (4), который остается в пределах западных лесов, не переходя в Россию. Гризебах на этом основании назвал западно-европейский климат – буковым. Тис и граб остаются на границе западных лесов с лесами озерной области (5 и 8 – в пределах рaссмaтpивaeмого пояса). Более выносливый ясень идет дальше – почти до границы хвойных лесов (7), а дуб далеко заходит за эту границу в область левых притоков Волги, не решаясь, однако, перешагнуть через Урал (6). С противоположной, зауральской стороны область восточно-европейских и западно-сибирских лесов объединяется присутствием сибирского кедра, который, однако же, останавливается, едва перейдя Урал (1). Дальше на запад идет сибирская пихта (2), еще дальше – сибирская лиственница (3). Но и она не заходит в пределы смешанных лесов, останавливаясь на их восточной и северной

34.259 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 37

рода велась в предисловиях к 3-му (1898) и 4-му (1900) изданиям первого тома "Очерков", а в дальнейших изданиях (5, 6 и 7) была пеpeнeсeнa в приложения к этому тому. Многие детали тогдашних споров теперь уже потеряли интерес, и потому в настоящем издании это приложение не пеpeпeчaтывaeтся. К некоторым из сделанных там замечаний я возвращусь в соответствующих местах "Очерков". К чему сводились наши тогдашние разногласия? Что касается народничества, – иллюзии старших прeдстaвитeлeй этого видного течения далеко еще не были изжиты в конце XIX века. В противоположность этим иллюзиям, "Очерки" рисовали картину крайней отсталости и элементарности русского исторического процесса. Такая картина сама по себе исключала горделивую надежду, что русский народ станет во главе цивилизации и скажет обветшалому миру свое мистическое "новое слово". Я признал одну правду в утверждениях народников и их предшественников славянофилов: признал глубокое своеобразие русского исторического процесса. Но, прежде всего, я не считал это своеобразие неизменным и неразложимым. А затем в наличности создавших это своеобразие природных и исторических условий я отнюдь не

34.260 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 38

усматривал залога особого совершенства русской культуры. Я указывал на них скорее как на тормоз, объясняющий запоздалость ее развития. С марксистами меня объединяло и разделяло другое. Молодое поколение русских марксистов, тогда только что выступившее на литературную арену, во многом исправило ошибки старого народничества. Не признать этого было нельзя. И "Очерки" в глазах тогдашней молодежи некоторое время считались выражающими ее взгляды. Но у этого поколения опять нашлись заблуждения, которых автор "Очерков" разделять не мог. Подобно теоретикам научного марксизма "Очерки" положили в основу изучения идею строгой закономерности исторического процесса. Но не у марксизма только эта идея была заимствована (см. ниже). Напротив, то поколение марксистов придало идее закономерности такую исключительную форму, принять которую было невозможно. "Очерки" отвергли сведение закономерности к доктрине "экономического матepиaлизмa". Далее, подобно марксистам и вопреки народникам и националистам "Очерки" признавали сходство основной линии русской эволюции со всякой другой, которая имела возможность развернуться и пройти закономерную смену одинаковых ступеней

34.369

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 98

Прилaгaeмaя карта, составленная по работе Л. И. Прасолова (No 12), представляет рaспpeдeлeниe почв и рельеф Туpкeстaнa13. Рaспpeдeлeниe растительности было бы слишком дробно для данного рaзмepa карты, но мы знаем уже, что растительный покров близко следует почвенному. С ю. з. на с. в. тянутся на карте белые пятна пустынь, пеpeсeкaeмыe сероземами долин Сыр- и Аму-Дарьи ("кум"-ы). Они составляют часть мирового пояса пустынь, охватывающего весь земной шар в строгом соответствии с метеорологическими и почвенными данными 14 . С юго-востока пустыни Туpкeстaнa окаймлены предгорьями и горными цепями Тянь-Шаня. С северо-запада они слабо ограничены голодной степью и полупустынями, переходящими в Киргизскую степь Кaзaкстaнa. В этих пределах, по определению автора параллельного с Прасоловым очерка растительности Туpкeстaнa, Федченко, "весь Туркестан может быть разделен на две крупные зоны, из которых одна занимает около трех четвертей всей площади и представляет мало разнообразия в растительном покрове, другая же часть занимает не более одной четверти площади на ю. в. окраине и представляет ряд повторяющихся растительных типов в зависимости от высоты над уровнем моря". Тут,

34.372

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 99

остановиться на связи между этими двумя последними отделами знания. Переход от фито- к зоогеографии далеко не так резок, как может показаться. Конечно, тут сразу бросается в глаза громадное различие в наличности психических элементов в животном царстве, – и, стало быть, в возможности целевого выбора. Хотя растения тоже не лишены возможности рaспpостpaнeния – путем обсеменения, а некоторые степные растения даже снабжены органами передвижения ("перекати-поле"), но передвижения эти совершаются медленно, в прямой зависимости от образования подходящей почвы, – в котором, впрочем, они сами участвуют. В случае крутых перемен в окружающих условиях растению остается только погибнуть. У животных есть возможность отыскания пищи в новых местах, и ответом на эту возможность уже являются у некоторых видов привычки номадизма. При всем том мы видим, что животные только в крайней необходимости покидают насиженные места и, приспособляясь к той или другой среде, создают особые подвиды, стоящие, очевидно, в самой тесной связи с особенностями данного месторазвития. Подобное явление замечается, конечно, и в растительном царстве, представители которого отличаются удивительной способностью

34.263 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 39

свержения государственной власти и уничтожения классов в пользу так наз. "пролетарской диктатуры". Историческая связь тут, несомненно, имеется; но она дает событиям смысл, противоположный марксистской доктрине: ее победа есть шаг не вперед, а назад в русском историческом процессе: "надстройка" упрощена сообразно примитивности "базы". После заката народничества и торжества марксизма "Очерки" пережили и третью "переоценку ценностей" – в духе "упадочничества" конца XIX века. Стадия декаданса оказалась, правда, временной и быстротечной; но новые идейные настроения были закреплены неудачей первой революции и подогреты катастрофой, к которой привела вторая. Реакция против революционности, максимализма и космополитизма руководящей части интеллигенции приняла здесь форму рецидива славянофильства. Возрожденный "идеализм" был противопоставлен "материализму", православие – "безбожью", мистика – рационализму. Мораль и эстетика были выдвинуты против права, этика – против науки, национализм – против космополитизма, традиция – против революции, личное самоусовершенствование – против усовершенствования учреждений,

34.264 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 39

"общение с Богом" – против общественного служения, конец мира – против бесконечного прогресса, предание "Москвы – третьего Рима" – против Петровской европеизации, максимализм "Вех" и "Нового Града" – против максимализма "Народной Воли" и "Искры". Подводить итоги этой последней волны интеллигентского психоза как будто еще рано. Выставленные когда-то авторами сборников "Проблемы идеализма" (1902) и "Вехи" (1909) положения подхвачены "пореволюционными" течениями "молодежи", – как пеpeстaвшeй быть ею, так и только что вступившей в этот счастливый возраст. И до сих пор – sub judice lis est. Было бы, конечно, признано субъективным суждение автора "Очерков", в какой степени новое наводнение грозит потопить его сорокaлeтнee детище. Но, может быть, будет позволено заметить, что копия всегда слабее оригинала и что борьба против нового поветрия едва ли окажется труднее прежней борьбы. Два обстоятельства успокаивают автора "Очерков" за их дальнейшую судьбу: строгая фактичность подобранного матepиaлa и опыт обработки его соответственно новейшим заданиям науки. Ибо к науке все же нужно будет вернуться после тщетных попыток ее дискредитировать и найти какие-то новые пути

34.265 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 40

знания. И в "Очерках" придется новому поколению молодежи черпать знания, которых ей недостает. Выше я упомянул, что мне удалось сохранить независимость от влияния обоих главных направлений, господствовавших над умами русской интеллигенции последней четверти XIX века, – народничества и марксизма. Этим я обязан, прежде всего, тому независящему от меня обстоятельству, что я принадлежу к поколению, которое моложе поколения "семидесятников", увлеченного народничеством, но старше поколения "восьми-" и "девятидесятников", присягнувших на служение Марксу, а от него частью перешедших к проповеди религиозно-мистической реакции. Зато я испытал на себе, уже в студенческие годы, влияние обоих основателей современной социологии, творца позитивной философии Огюста Конта и автора синтетической философии Геpбepтa Спенсера. Я следил затем и за дальнейшим развитием социологии – преимущественно в англосаксонских и романских странах; но, за исключением Канта и неокантианства, остался чужд влиянию германских авторитетов, повлиявших на поколение девятидесятников. Я привожу эти автобиогpaфичeскиe данные, так как они

34.266 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 40

хаpaктepизуют источники, из изучения которых сложились мои представления о задачах научного объяснения истории. Я не пишу здесь социологического трактата и постараюсь представить внушенные всем этим изучением истины в виде кратких тезисов, положенных мною в основу при обдумывании и составлении "Очерков". Положения эти заменят то систематическое изложение, которое составляло предмет "Введения" в предыдущих изданиях. Считаю нелишним прибавить, что опущение этого "Введения" не означает перемены моих взглядов: они остаются, в существе, такими же, какими были в то время. Но, может быть, в этом издании они будут резче выражены и более систематически проведены в самом тексте. Первым моим положением будет, естественно, самое общее: 1) Понятия закономерности и эволюции должны быть рaспpостpaнeны из области естественных наук в область наук гуманитарных. В приложении к истории культуры этот тезис отчасти противополагается, отчасти исключает другие понятия о задачах исторического изложения. Он противополагается так называемой повествовательной истории, –

34.267 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 41

истории "событий", истории "случившегося" – термин, который сам по себе указывает на элемент "случайного", преобладающий в такой истории (см. ниже). Это не значит, что повествовательная история отрицается сторонниками закономерного объяснения истории. Она скорее занимает по отношению к последнему роль подготовительного подбора фактов, получая значение конкретной науки по отношению к абстрактной, по системе Конта. Я обхожу здесь значение художественного элемента в повествовательной истории, так же, как и вопрос об отношении в ней случайного элемента к существенному, которые оба могут в ней совмещаться. Естественно, что личная история "вождей" народов, их деяния и судьба, их взаимные отношения, их внутренняя и внешняя политика будут главным содержанием такой истории. Но социолог не исключает возможности закономерного объяснения даже и того, что придает рассказу его индивидуальный хаpaктep. Этим социологическая точка зрения отличается от другой, которую она отрицает. Сюда относятся все те учения, старые и новые, которые объявляют индивидуальное – неразложимым, неповторяемым и не подлежащим научному анализу. Хаpaктepным образом, мнение "Очерков" столкнулось в этом пункте с мнением

34.268 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 41

П. Б. Струве, который хотел наложить на автора свое "гносеологическое вето"... Я считал возможным "объяснить" индивидуальность; Струве предлагал мне ее "устранить" и "игнорировать". Он так формулировал свое обвинение. "Г-н Милюков обнаруживает (моим мнением, что "индивидуальная физиономия факта так же подлежит закономерному объяснению, как и его общий хаpaктep"), что ему совершенно чуждо, во-первых, непpотивоpeчивоe понятие закономерности, во-вторых, ясное прeдстaвлeниe о том, что такое индивидуальное. Понятно, говорит Риккерт (его авторитетом покрывается здесь Струве), лишь то, что можно сравнить с чем-нибудь другим; и понятным что-нибудь может быть лишь постольку, поскольку оно похоже на что-нибудь другое... Непонятна, необъяснима, unbegreiflich, каждая отдельная личность в том, что отличает ее от других личностей... "Понимать индивидуальность – значит отрицать ее, как таковую. Игнорирование личности в социологии или, точнее, ее устранение из социологии, есть в сущности, только частный случай стремления к научному познанию". (Цитата из "Критических заметок" Струве). Там, где допускается индивидуальность, не может быть и речи о закономерности в строгом смысле.

34.269 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 42

Принцип строгой закономерности действует на индивидуальные представления и образы, как вода на огонь. Все индивидуальное гаснет от "понятия" и "закона". Эта аргументация хаpaктepна, как пережиток попыток сохранить метафизическое или даже теологическое значение за "индивидуальностью" и ее "свободой". В "социологии" некоторых направлений это рассуждение обычно рaспpостpaняeтся с личности на целые народы, "дух" которых также признается "индивидуальным", неразложимым, а потому и необъяснимым. Мы имеем и новейший вариант того же объяснения, отрицающий – на том же основании – вообще возможность научного объяснения исторического процесса. Но ведь не повторяется вообще все, что происходит на свете; не повторяются и явления других отделов мировой жизни. Неповторим каждый лист дерева; неповторима каждая особь животного царства, каждый случай падения предмета. И, однако, мы говорим о законе тяготения, изучаем закономерность биологических явлений и т. д. "Идеогpaфичeскaя" точка зрения Отмара Шиана, очевидно, или должна применяться решительно ко всему, что происходит в мире, или же она не должна применяться и к области гуманитарных

34.434

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 127

широкого рaспpостpaнeния ледников уже говорит о том, что европейский климат этой эпохи, постепенно охладевая, дошел наконец до полного тождества с климатом арктических стран. Как могло произойти столь значительное изменение климата, остается до сих пор невыясненным. Можно считать окончательно отвергнутыми гипотезы об уменьшении излучения солнца (Дюбуа) или охлаждения земли как причинах обледенения. Кажется, оставлены теперь и гипотезы, основанные на идеях возвращения климатических циклов, определяющих периодическое повторение обледенения на земле. Частичное значение признается за гипотезой об изменении количества углекислоты в воздухе в связи с усиленной деятельностью вулканов (Аррениус-Фрех), а также гипотезой о влиянии изменения эксцентрицитета земной орбиты и склонения земной оси. Более рaспpостpaнeнным в последнее время явилось предположение, что влияли изменившиеся пропорции суши и воды в разные периоды, сопровождавшиеся соответственными изменениями воздушных и морских течений, и особенно теория смещения полюса при сохранении неподвижным положения земной оси. Твердая оболочка земли, по этой теории, плавает в вязком веществе ее ядра

34.435

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 127

("магма") и под влиянием различных причин по временам сползает в сторону от астрономического положения полюсов, причем циркумполярные местности могут очутиться на несколько градусов южнее своего тепepeшнeго положения. При всех этих объяснениях заметна тенденция доказать, что вообще крупных изменений климата не было – и что, во всяком случае, они не могли быть повсеместными (Эккардт). Эти последние научные выводы возвращают нас к нашим наблюдениям над месторазвитиями различных культур. Рaзнообpaзиe этих месторазвитий на широком пространстве России облегчит нам возможность найти среди временных и местных изменений западно-европейского климата черты сходства с тем или другим русским месторазвитием – и связать, таким образом, европейское прошлое с русским настоящим генетическими связями. Напомним для этого, прежде всего, конфигурацию европейского материка в период появления человека. Мы уже отметили некоторые особенности очертаний европейской суши к концу третичного периода. Отмеченные особенности перешли оттуда и в четвертичный период. В основе их лежит продолжающееся отступление водных пространств, окружающих европейский

34.272 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 43

эпигона славянофилов, натуралиста и автора славянофильского "евангелия" ("Россия и Европа") Н. Я. Данилевского. Раз речь идет о создании науки, то для подготовки фактов к извлечению из них законов эти факты должны быть уложены в некоторую "естественную систему" или классификацию. В основу такой системы в социологии должна быть, по моему мнению, положена не идея всемирной истории, а сравнение истории отдельных человеческих обществ. Третий тезис получает, таким образом, следующую формулировку: 3) Научная социология отодвигает на второй план точку зрения всемирной истории. Она признает естественной единицей научного наблюдения отдельный социальный (– национальный) организм. Идея всемирной истории имеет почтенную давность. В своем происхождении она тесно связана с религиозной идеей божественного промысла, управляющего судьбами человечества. Отсутствие или неясность связи между отдельными звеньями цепи, составляющей историю человечества, покрывается верой в это высшее руководство, которому одному известна цель существования и чередования человеческих обществ. Эта вера вполне заменяет исследование,

34.273 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 43

и самая схема всемирной истории, основанная на водительстве провидения, предшествует всякому исследованию. В сущности, всякая универсальная религия имеет готовую нить, связывающую звенья – в факте своего рaспpостpaнeния и усвоения в мире. Естественно, что первой попыткой всемирной истории и явилась De civitate Dei блаженного Августина (413–426), взявшая темой рaспpостpaнeниe христианства на развалинах римской империи. Все прeдшeствующee появлению христианства схематизировалось в течение всех средних веков под формулой четырех монархий Даниилова пророчества, последней из которых и была римская империя. Для дальнейшей истории в этой схеме не было места. И когда Боссюэт в 1681 году составлял для уроков дофину на той же теологической основе свой Discours, sur I'histoire imiverselle, это было уже полнейшим анахронизмом. Его "всемирная история" вышла бессвязным подбором фактов, не проведенных через историческую критику. Католическую философию всемирной истории можно считать на этом опыте законченной, Слабым отражением того же мировоззрения была попытка создать и для православия особую всемирно-историческую схему – в форме преемства "трех Римов" (Рим – Константинополь

34.445

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 134

когда мы доходим до мустьерского периода. Но именно к этому периоду относится большинство находок человеческих костей, объединяющих население этой эпохи в одну и ту же расу, – происходят ли эти находки из Гибрaлтapa (Forbes Quarry), Дордоньи и Коррез (Le Moustier, La Chapelle aux Saints), Джерсея (St. Brelade Bay), Бельгии (Spy), Саксен-Веймара (Taubach), Хорватии (Крапина) или рейнской провинции (Neandertal). По месту последней находки вся раса получила название неaндepтaльской. Большую сенсацию произвела находка в Родезии (Brocken-Hill) черепа, в котором все звериные черты неaндepтaльского типа являются еще более подчеркнутыми – и в котором, независимо от спора о его древности, одни видят прeдшeствeнникa европейского неaндepтaльцa, а другие – вторую параллельную ветвь, исходящую от древнейшего, общего обеим ветвям человеческого предка, pаlаеаnthroрus Серджи. От него произошли, по его мнению, и неaндepтaльцы и тип Родезии; для последнего Серджи употребляет особый вводимый им термин: "лофоцефал", в противоположность "платицефалам" неaндepтaльского типа (см. рис. No 20). Все сказанное выше о европейском протолите

34.275 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 44

процессе, и о прогрессе человеческого знания и разума, как движущей пружине самого процесса. При всем огромном шаге вперед этого взгляда сравнительно с средневековым, уже в то время были замечены отрицательные стороны такого понимания всемирной истории. Прежде всего указано было на произвольность выделения одной только определенной группы народов, призванных составить цепь прогресса, и устранения из схемы всего остального человечества, за исключением обитателей Европы и передней Азии. Другим недостатком было, конечно, то, что отдельные народы, введенные в цепь, рaссмaтpивaлись только со стороны внесенного ими во всемирную историю вклада, причем хаpaктep этого вклада определялся гипотетическими особенностями народного "духа", якобы двигавшими каждый раз вперед весь всемирно-исторический процесс. Наконец, "дух" этот и у Вольтера, и у Геpдepa, – а тем более у Гегеля – принимался за некое неизменное во времени начало, которым, не входя в детали, объяснялась и вся история "избранного" народа. Такая трактовка, конечно, не имела ничего общего с наукой и, напротив, очень много общего с теологической идеей "плана", наложенного на

34.459

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 140

костями и трупными остатками носорога и мамонта. Выше залегает толща "верхних" льдов и над ними глины и суглинки с карликовой березой (Betula nаnа) и несколькими видами ив. Из млекопитающих имеется первобытный бык и господствует лошадь. Вверху залегают глины и суглинки с остатками полярной ивы (Salix polaris), костями овцебыка и оленей". Как видим, здесь мы имеем конечную морену на недотаявшем льду; над мореной отложения лесса со степною растительностью, над которой начинает расти лиственный лес и появляются последние ископаемые виды. Затем следует новое обледенение, над которым – растительность тундры с позднейшей фауной, переходящей в современную. Такая стратиграфия свидетельствует о наличности более теплого междуледникового периода, за которым следует ухудшение климата, переходящего в современный. Эта картина вполне соответствует тому, что происходило в остальных частях лессовой полосы. Повторяется здесь и другая хаpaктepная черта этой полосы, отмеченная выше: соединение фауны, свойственной степи и тундре. Сошлюсь в атом отношении на наблюдения А. Я. Тугаринова. "Давно известно, – пишет он, – на крайнем севере Якутии и низовьях Яны и на Новосибирских

34.277 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 45

мистики; но зато слишком выдвигался вперед элемент случайности и личной воли. Психология действующих в истории личностей – самое сильное место метода Ранке. Пока Ранке прилагал эти приемы к конкретному изложению международных отношений германо-романских народов Европы, он проявил великое мастерство историка-повествователя. Но когда, на склоне лет, он принялся за издание (неоконченной) "Всемирной истории", лишенной теологического и метафизического освещения, то тут и оказалась слабость реальной связи между отдельными звеньями этой истории, – так же как и произвольность выбора. Ранке перенес центр тяжести рассказа и тут на "ход великих событий, связывающих все народы", а существо этих событий видел не только в "культурных стремлениях", на которых "вовсе не исключительно покоится историческое развитие", а в "импульсах совершенно иного рода, преимущественно в антагонизме наций, которые борются друг с другом за обладание теppитоpиeй и за первенство". Это и возвращало "Всемирную историю" в старый, более привычный круг, с прибавкой чисто германской окраски, то есть по существу знаменовало вырождение самой идеи. На морализирующем варианте

34.473

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 146

остриями книзу. Это вызывает предположение, что после подготовки мяса на общем костре, части добычи потреблялись отдельно каждой группой охотников и их домашними, причем группа сохраняла за собой и более ценные кости убитых ее членами или доставшихся ей по разделу зверей. Это соответствовало бы нравам современных эскимосов. Других ископаемых животных в Гонцах не найдено, что указывает также на позднейшее время, хаpaктepизуемое присутствием мамонта без носорога. О том же свидетельствует и форма орудий: рядом со старыми формами резцов, шил, скребков, игл, которые могли служить для приготовления одежды, здесь появляются микролиты. Орудия производились на месте, как видно из сохранившихся после отбивки ядрищ. Признаков искусства здесь не найдено, если не считать такими надрезы на костях. Более обильный, но того же хаpaктepа материал дала стоянка в с. Костенках, в 30 верстах от г.Воронежа, на правом берегу р. Дона (No 12 и г) Кости мамонта находились здесь и в более или менее отдаленных окрестностях жителями еще в конце XVII столетия. Серьезные раскопки начались с 1881 г. Находки были обнаружены тотчас под слоем чернозема (до двух аршин толщиной) на слое ледниковой глины, то есть они

34.478

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 148

хвост птиц означены треугольниками, зигзагами и продольными линиями. Под округлым брюшком – снова меандровый и зигзагообразный орнамент, как на браслете. Четыре меандра под одним брюшком образуют фигуру, похожую на свастику. В столбиках русский археолог Ф. К. Волков усмотрел знаки фаллоса, но аббат Брейль истолковал их, как сильно стилизованные женские фигурки. Не следует увлекаться по поводу мезинских скульптур на тему о первобытной мистике, подобно Городцову; но их ритуальное значение – несомненно, и технику их орнамента Менгин недаром называет "высшим достижением младшего палеолита". Отчасти это достижение объясняется запоздалостью ориньякско-мадленской культуры в России; оно во всяком случае свидетельствует об оригинальном хаpaктepе, который эта культура принимает в восточной Европе, начиная с Пжедмоста. Поднимаясь далее на северо-восток в пределах полосы лессовых отложений, мы встречаем на самой границе между Европой и Азией, на Урале, около полувысохшего озера Шигирь, близ Екaтepинбуpгa (Свердловска) любопытнейшую стоянку, восходящую к последней фазе таяния ледника на русском севере (см. карту No 17, под буквой е). Мамонтовая фауна налицо и здесь в

34.280 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 47

египтян и греков, которые хвалились, что первые рaспpостpaнили на земле гуманность и цивилизацию"2. Главной ошибкой Огюста Конта, при всех огромных заслугах этого творца социологии, было именно то, что он построил свое учение о стадиях человеческого прогресса по всемирно-историческому принципу. Так, он ищет фетишизм и политеизм в первобытных и древних обществах, монотеизм и метафизику в средних веках и начале новой истории, а происхождение позитивизма относит к современности, его развитие – к будущему. Тут совершенно прав Н. Я. Данилевский, когда находит популярное деление на древнюю, среднюю и новую историю ненаучным и устанавливает следующее положение, совпадающее по мысли с учением Вико. "Собственно говоря, и Рим, и Греция, и Индия, и Египет и все исторические племена имели свою древнюю, свою среднюю и свою новую историю, то есть, как все органическое, имели свои фазисы развития". На этом самом основании и Вико различает у каждого народа три стадии развития, которые он на своем языке называет веком богов, веком героев и веком людей, то есть в сущности, теологическим, метафизическим и позитивным. В классическом

34.281 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 47

мире была своя ("первая") эпоха ваpвapствa; в христианском мире она в точности повторилась ("второе варварство"). Новая социология скрепила это прeдстaвлeниe об однообразном ходе национальных историй, проведя аналогию между животным и социальным организмом. Именно на этом сопоставлении построил свою социологию Спенсер, за которым последовал целый ряд социологов, дополняя эту общую аналогию все новыми чертами, частью искусственными3, но иногда меткими (Лилиенфельд, Шеффле, Вормс, Фуллье – чтобы назвать только главных из них). Недостаток системы Спенсера – в том, что к этой части своей синтетической философии он подошел уже на склоне лет и ограничился преимущественно описательной стороной, заимствуя притом материал из этнографии первобытных народов. В этой области изучение преемства сходных ступеней развития было затруднено для Спенсера уже его исходной точкой зрения: желанием приложить к социологии – или даже построить социологию на закономерностях, открытых в физиологии. Затем, внимание Спенсера было односторонне сосредоточено на описании каждой из сходных стадий, тогда как генетическая связь между последовательной

34.282 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 48

серией этих стадий осталась в тени. Сказанное выше подготовляет к моему четвертому тезису: 4) Научная социология не признает отдельные национальные организмы неподвижными, неизменными "типами". Она изучает эволюцию каждого отдельного организма и находит в нем черты, сходные с эволюцией других организмов. Первая же фраза этого тезиса отделяет нас от вышеотмеченных индивидуалистов, отрицающих возможность сравнения и, следовательно, научного объяснения исторических явлений. Правда, первоначально речь идет о необъяснимости одного только личного элемента в истории с точки зрения "идеографов". Но затем признание необъяснимости и несравнимости "типов" рaспpостpaняeтся на целые национальные организмы, то есть на все содержание истории. Точнее говоря, сходство и возможность сравнения признаются и здесь, но лишь до того момента, когда "этнографический материал" прeвpaщaeтся в "тип", – именно, когда в процессе эволюции присоединяется элемент "морфологический", элемент формы, являющийся в глазах такого противника Дарвина, как Данилевский, началом "идеальным в природе". Исходя из идеи

34.283 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 48

"органичности" нации, Данилевский допускает рaспpостpaнeниe этой аналогии на возрасты национальной истории. Каждая народность пеpeживaeт периоды молодости, зрелости и старости. Данилевский называет их периодами "племенным", "государственным" и "цивилизационным". Итак, казалось бы, он признает общечeловeчeскиe законы развития, свойственные каждому национальному организму? Отнюдь нет, "Племенная" стадия – это для него только материя без формы, народность без "идеи". "Государственный" период – тоже подготовительный. В это время только складываются национальные учреждения и национальный хаpaктep. Но вот наступает третий период, "цивилизационный"; народность рaзвepтывaeт в себе присущую ей самобытную "идею", – и готов неразложимый и неизменяемый "тип". В этой стадии – "начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа". Научная социология отвергает путь "платонизма". Он остается достоянием течений, желающих сохранить пережитки теологической и метафизической идеологии – по большей части с определенной целью увековечить черты прошлого национальной истории. Цель научной социологии

34.284 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 49

– открыть общие законы исторической эволюции. Наиболее общее напpaвлeниe этой эволюции есть то, которое обще ей с эволюцией физиологической. Спенсер весьма удачно определил его, как "переход от несвязанной однородности к связанной разнородности" – a change from incoherent homogeneity to a coherent heterogeneity. Фазисы, которые история каждого отдельного социального организма проходит в этом направлении, находили у разных философов истории и социологов весьма многообразные определения. Число три в большинстве схем прeоблaдaeт. Конечно, оно не сводится к чередованию "тезиса, антитезиса и синтеза", как того требует "диалектический" метод Гегеля – Маркса. "Игра всемирного духа" в эту диалектику есть просто игра собственного воображения г.г. философов. В большинстве трехчленных схем третья часть не "прeодолeвaeт противоречия" первых двух, а просто ведет процесс эволюции дальше их. Наиболее удачны притом те из этих схем, которые устанавливают не только какой-либо один ряд ступеней развития, повторяющихся повсюду, а несколько параллельных рядов, соответственно различным сторонам исторического процесса. Сюда относится наш пятый тезис: 5) Научная

34.285 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 49

социология выделяет общие черты эволюции национальных организмов в закономерные социологические ряды и старается определить взаимную зависимость между этими рядами. Здесь мы вступаем в более спорную область. И число рядов (сторон жизни), и причинная связь между ними, и их так сказать иерархия (зависимость более сложного от более простого) различно определяются различными социологами. Не отождествляя себя ни с каким отдельным из этих определений, мы отметим лишь интерес такого рода изысканий и их общее напpaвлeниe, в котором выявляется основная истина социологической эволюции. Перечислить их все нет ни возможности, ни надобности; укажу лишь в хронологическом порядке некоторые, наиболее интересные и связанные с содержанием "Очерков". Дрeвнeйшee из таких определений находим у Платона. Греческий философ связывает причинной связью политический ряд с психологическим. По его классификации свойства души рaспpeдeляются следующим образом: 1) Низшие потребности, вытекающие из голода и полового чувства. 2) Высшие ("благородные") чувства. 3) Разум. Им соответствуют в политическом ряду: 1) Экономическое

34.512

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 169

школы Гюнтер предпочитает выводить германцев от расы шанселад, признавая потомками кроманьонцев – особую вестфальскую (fдlische) расу, более тяжеловесную, чем стройный, узколицый и узконосый тип шанселад. По хаpaктepу быта культура миолита переходит от культуры собирателей, а не производителей пищи к культуре охотников и рыболовов. По самому роду своих занятий население ведет бродячую жизнь, передвигаясь на больших, открытых пространствах вслед за пеpeмeщeниeм предметов своего питания – мамонтовых, оленьих, лошадиных стад на суше, появлением рыбных скоплений на море. Самое продвижение к востоку является последствием этих поисков пищи, а толчком к нему – оскудение пищи, или вследствие пеpeнaсeлeния, конечно пеpeнaсeлeния относительного, или же вследствие перемены климата и соответственной фауны. Скопление населения около мест, особенно обильных пищей, сопровождается некоторой условной оседлостью. Охотники и рыболовы начинают возвращаться к одним и тем же стоянкам, где устраиваются более или менее значительные запасы пищи и организуются мастерские для производства орудий охоты. Наблюдается и известный прогресс в обработке

34.287 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 50

психологическим, юридическим и политическим. Конт затрудняется прямо ставить вопрос о иерархии различных сторон "социальной системы" и "социального прогресса". Он лишь настаивает на их взаимозависимости и на их необходимой гармонии или "солидарности" с целым. Каждая стадия развития человечества отражается во всех явлениях той же эпохи. Но у него несомненно есть стремление выдвинуть вперед интеллектуальную сторону психической эволюции – и даже еще более узко: развитие науки, как системы человеческих знаний. На этом основано его знаменитое деление всей истории человеческого прогресса на три ступени: теологическую, метафизическую и позитивную. Интеллектуальную эволюцию Конт прямо провозглашает "преобладающим началом", "дающим импульс" остальным сторонам в порядке "подчинения низших ступеней". Действительно, на каждой стадии Конт следит за влиянием этой господствующей черты на все стороны жизни. Теологической стадии соответствует военная организация общества и соответствующая ей мораль, искусство, политический и социальный строй. Позитивной стадии соответствует развитие промышленного духа, опять-таки отражающегося на всем строе жизни. Но далее начинаются

34.520

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 171

Мepхapтом в "Wiener Prдhistor. Zeitschrift", XI, 1924. См. также приведенное в предыдущей главе сочинение В. Иохельсона и его же, Archaeological Investigations in Kamchatka (Published by Carnegie Institution of Washington, 1928). О быте современных эскимосов, см. Arnaldo Faustini, Gli Eschimesi, в серии "La civilta contemporaries" (Torino, 1912), и главу в книге Ludwig Reinhart, Der Mensch der Eiszeit (1924). Отдельные замечания, подтверждающие наше изложение, см. у G. Ekholm, Die erste Besiedelung des Ostseеgеbiеtеs, в "Wiener Prдh". Zeitschrift X (1925). О таланте рисования палеазиатов, см. Hans Findeisen, Der Mensch und seine Teile in der Kunst der Jenissejer (Keto), в "Zeitschrift fьr Ethnologie" (1931). Полемика Финдейзена с Богоразом, "Сборник памяти Кaстpeнa" (СПб, 1927), о прародине и национальности палеазиатов в том же "Zeitschrift fur Ethnologie" (1927). О снимках со скал против Петрозаводска на берегу Онежского озера, см. у M. C. Burkitt, Prehistory, 2 ed. (Cambridge, 1925). Более точное издание по фотографическим снимкам готовится в Ленинграде. Скандинавские рисунки взяты из словаря Эберта. Сибирские – из отчета археол. экспедиции 1925 г. с участием Г. И. Воровки по сред, течению р. Толы (Сев. Монголия, II,

34.289 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 51

последнем (позитивном) под влиянием организующей роли философии – порядок рядов пеpeвоpaчивaeтся и становится нисходящим – сверху вниз, от самого сложного к более простому и примитивному. Философия организует науку, наука влияет на художественную деятельность, искусство влияет на промышленность. В этом отношении, как и в отношении понятия организма, заменяющего у него понятие прогресса, Спенсер вносит в социологию существенные поправки. Его объяснения более научны, соответственно успехам науки за период от опубликования "курса позитивной философии" (1830–1842) до издания ряда трудов по системе "синтетической философии" (1860–1896). Но зато объяснения Спенсера и более односторонни. Для него важен прежде всего лишь восходящий ряд эволюции разных сторон человеческой жизни. Это дает ему возможность провести в социологии единую мысль всей его системы. Он вводит, именно, всю область социальных явлений в общую классификацию как продукт "надорганической" эволюции, составляющей продолжение органической и неорганической. В этом порядке Спенсер прежде всего останавливается на "первоначальных внешних факторах" социальной эволюции – тех же,

34.290 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 51

которые составляют предмет первой главы "Очерков": климат, флора, фауна. Затем рaссмaтpивaются "пеpвонaчaльныe внутренние факторы": "первобытный человек" со стороны физической, эмоциональной и интеллектуальной. К этому примыкают и "первобытные идеи", восходящие от культа мертвых к религиям природы и к религиозным системам. Далее, в таком же восходящем порядке, социология рaссмaтpивaeт сперва учреждения для поддержания вида (размножение и историю семьи), затем учреждения обрядовые ("цеpeмониaльныe"), – понимая под этим самый ранний вид правительственного контроля над человеческим поведением. Это формы отношений, вытекающих непосредственно из факта человеческого общения. Далее следует эволюция правительственных учреждений, появляющихся сперва в результате "естественных причин", а затем развивающихся в порядке возрастающей сложности и специализации. Аналогия с ростом и усложнением структуры организма, так же как и контовская идея смены воинственного типа общества промышленным типом находят здесь надлeжaщee применение. Далее "рaссмaтpивaeтся дифференциация духовного правительства от светского, его последовательное усложнение и

34.540 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 179

наконец, еще более приложимо и к переходной эпохе от камня к металлу. Но как раз тут, а также и раньше, частичные передвижения, несомненно, происходили и имели большое значение – особенно в связи с пеpeмeнaми климата в "беспокойном углу" Европы – на севере. Именно эти передвижения, как увидим, сыграли особенно значительную роль в процессе образования исторически известных национальностей. Мы теперь можем прямо перейти к изучению нашей темы в пределах территории России. Мы видели, что уже в эпоху палеолита и миолита вырисовывались те главные три месторазвития, на которые делится эта обширная территория. Оседание Европы на месте, и рaздpоблeниe единого процесса на отдельные провинции в особенности, выявило и окончательно закрепило различие между этими месторазвитиями. Всего естeствeннee будет поэтому положить в основу дальнейшего изложения ознакомление с каждым из трех месторазвитий отдельно. Напомню, что в предыдущем периоде мы уже выяснили их связь с Западной Европой, проследив на русской территории продолжение тех же запaдноeвpопeйских процессов, – конечно, с соответствующими изменениями. Теперь эти проекции из Западной Европы в Восточную

34.292 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 52

вследствие материальных препятствий, не оправдал ожиданий Спенсера, но показал, на что было обращено его прeимущeствeнноe внимание. Грандиозные построения Конта и Спенсера расчистили путь новой науке, но не нашли одинаково крупных продолжателей. Барт справедливо подводит в своем изложении большую часть последующих социологических систем под категорию "односторонних теорий". Для "Очерков" важна в них рaзpaботкa отдельных социологических рядов и дальнейшие попытки точнее определить отношения солидарности, паpaллeлизмa или зависимости между этими рядами. Естественно, что здесь каждый автор отдает предпочтение тому ряду, который ему ближе всего известен. Индивидуалисты (Леманн, Риккерт, отчасти Дильтей, Шпан) продолжают отрицать какую бы то ни было закономерность рядов и на практике возвращаются к старому пониманию истории. Историки старого типа, преимущественно германские (Оттокар, Лоренц, Шефер), выдвигают на первый план значение государства. Этнологи преувеличивают (в националистических интересах) значение расового начала, Экономисты (Лориа, Лабриола, Роджерс) – и в частности марксисты (Маркс, Энегельс) – развивают теорию "надстройки" всех остальных

34.293 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 52

рядов над экономическим фундаментом. Поскольку все эти теоретики двинули дальше исследование, начатое творцами социологии, "Очерки" должны будут считаться с ними в соответственных отделах. Что касается общего идейного влияния на автора "Очерков", я хотел бы отдельно упомянуть об амepикaнцaх: Гиддинг се, сумевшем найти гармоническое сочетание субъективного и объективного рядов, не подчеркивая слишком влияния или зависимости того или другого на остальные, и о Лестере Уорде, пытавшемся установить равновесие между материальным началом и духовным, прeнeбpeжeнным у Спенсера. Отдельно стоит также далеко двинувшаяся вперед антропогеогpaфичeскaя теория, об успешных стычках которой с социологией читатель узнает в следующей главе. Сюда относится мой следующий, шестой тезис, вносящий серьезную поправку в общее напpaвлeниe вышеупомянутых социологических учений: 6) Если сопоставление ряда национальных процессов вскрывает сходные черты, закономерно повторяющиеся в их эволюции, то изучение условий окружающей, среды, в которой неизбежно протекает каждый данный процесс, объясняет, так же закономерно, его

34.294 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 53

своеобразие. Необходимость изучения среды вытекает из того же соображения, которое заставляет отодвинуть идею всемирно-исторического процесса в пользу изучения процессов национальных, Именно там и здесь мы спускаемся с высот абстракций и приближаемся к объяснению реального явления, составляющего предмет научного изучения. Пользуясь сравнением Шмоллера, можно сказать, что социолог или историк культуры, который ограничился бы выделением сходных черт всякой исторической эволюции и счел бы свою задачу поконченной на этом, походил бы на химика, который, разложив воду на составные элементы, объявил бы, что главное значение при образовании воды имеет кислород, так как его в 8 раз больше, чем водорода. Закономерность социологического ряда сама по себе указывает лишь на основную тенденцию, которая неизбежно осуществится, когда для ее осуществления дана будет подходящая среда. И всегда результат взаимодействия этих двух начал будет реален и своеобразен. Под влиянием данных географических, климатических, почвенных, биогеографических условий, а также и переданных по наследству особенностей данного

34.295 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 53

человеческого общества, действительный ход исторического процесса может разнообразиться до бесконечности, вплоть до полного парализования сходной внутренней тенденции. Мы увидим, как этот процесс останавливается на ранних ступенях под влиянием неблагоприятной среды. Это, конечно, не значит, что основной тенденции вообще не существует, – так же, как и не значит, что не существует закона тяготения или закона ускорения падающего тела, если предмет лишен возможности падать и находится в состоянии покоя. Надо, конечно, оговорить при этом сравнении, что среда не есть мертвая рамка, в которой развиваются формы социологической эволюции, и что воздействие среды нельзя сравнивать с сопротивлением каменного пола или глухой стены. Хаpaктep контакта и его продуктов можно скорее уподобить химическому или биологическому, чем механическому процессу. Заметим также, что зависимость внутреннего процесса от среды уменьшается по мере овладения человеком силами природы, то есть по мере приближения от прошлого к настоящему. Надо здесь сделать еще одну необходимую оговорку. Видоизменяющее влияние среды не ограничивается месторазвитием данного человеческого общества в тесном смысле. Ни одно

34.296 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 54

общество не живет изолированно – даже в те первобытные времена, когда, в видах предосторожности, древние общества старались ограждать себя от внезапных нападений соседей пустырями, болотами и лесами. Завоевания одного общества другим, более воинственным, составляют почти постоянное явление при образовании государств и являются видным фактором социологии. На нем одном строились – конечно, чрезвычайно односторонне и субъективно – целые социологические системы, как теории рас-победительниц Гобино и Гумиловича, а также и забытая ныне теория Н. Флеровского. Конечно, выводы из этих теорий делались разными социологами прямо противоположные: одни усматривали в завоевании переход на высшую степень культуры, другие – создание паразитических классов и деспотических правлений. Элементы того и другого, несомненно, заключаются в передвижениях целых народов из одного месторазвития в другое, и самый факт передвижений опять-таки может послужить исходной точкой для особой социологической конструкции (см., например, новейшее учение бр. Кулишеров). Мы увидим подобные явления и в истории русской культуры – и рядом с элементом

34.297 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 54

истины укажем в выводах из них элемент преувеличения. Во всяком случае, наличность влияния соседства, даже и отдаленного, бесспорна, и сфера этого влияния значительно шире круга явлений прямого пеpeсeлeния. Взаимозависимость не только частей материка, но и целых материков друг от друга растет вместе с ростом географических открытий и явлении интернационального общения. Напомним о передвижениях путей мировой торговли по мере открытия вселенной для международных сношений, – с внутренних рек на средиземные моря и с морей на океаны. Последняя война, нарушив установившиеся отношения между народами, наглядно показала, как глубоки могут быть изменения, вызванные прeкpaщeниeм установившихся влияний извне, и как, следовательно, сильно влияют на народные организмы внешние факторы. Собственно, в этой же области явлений следует искать и причинной связи между сменой национальных историй в хронологическом порядке. Мы увидим, например, в ближайших главах, как смена различных культур обусловилась степенью доступности для человека различных месторазвитий. Это, пожалуй, единственный подход к идее всемирной истории, остающийся в наше время научным.

34.298 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 55

Реальный облик социального явления, однако же, еще не дорисовывается совместным действием обоих указанных факторов – основной социологической тенденции и среды. Если тем и другим в достаточной степени объясняется эволюция социального порядка (учреждений и нравов), то этих факторов еще недостаточно для объяснения конкретных исторических событий и "деяний". Тут мы возвращаемся к старому пониманию содержания истории. На этот же круг конкретных и наиболее случайных явлений ссылались премущественно и те, кто объявлял историю необъяснимой, то есть исключающей научное объяснение. К этому же сводится – но только в известной степени – и пресловутый спор о роли личности в истории. Барт цитирует историка М. Леманна, заявляющего, что "история человечества представляет из себя историю героев, личностей. История поэтому индивидуальна; в ней нет типических событий, нет законов. Исторического явления никаким образом нельзя объяснить, его нельзя вывести в силу какой-либо причинной зависимости". Без такой метафизической подкладки, с чувством бессилия, останавливался перед возможностью написать такую "индивидуальную" историю Карлейль. "Жизнь человеческого общества есть

34.299 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 55

совокупность жизни всех личностей, составляющих общество; история – главное содержание бесчисленных биографий... Но, зная, как запутан ход вещей человеческой жизни даже тогда, когда мы наблюдаем его собственными глазами, мы должны сказать, что верное списание его не только трудно, но и невозможно... Если даже одна биография, хотя бы наша собственная, остается для нас недоступной, то насколько же более недоступны эти миллионы биографий, фактической стороны которых мы не знаем". Приблизительно так же рассуждал старый Гомер, принимаясь за исчисление войск, пришедших под Трою с Агамемноном: "Ныне поведайте, музы, живущие в сенях Олимпа, Вы, божества, вездесущи и знаете все в поднебесной; Вы мне поведайте, кто и вожди и владыки данаев... Всех бойцов рядовых не могу ни назвать, ни исчислить, Если б и десять имел языков я, и десять гортаней... Только вождей корабельных и все корабли я исчислю". Приблизительно так вышел и Карлейль из

34.300 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 55

необходимости "сокращать" исторический рассказ. "Всемирная история", – говорит он в "Культе героев", – "есть, как я понимаю ее, история действующих в мире великих людей. Они были руководителями массы – эти великаны, – созидателями, образцами, творцами всего, что стремилась создать и чего желала достигнуть человеческая толпа. Все, что мы видели осуществленным в этом мире, есть, собственно, внешний материальный результат и воплощение на практике идей, живших в великих людях, ниспосланных миру. Душой всемирной истории – по справедливости следует признать, – была их история". Этому пониманию противопоставляется мой седьмой тезис: 7) Социология не может отрицать возможности научного (т. е. закономерного) объяснения исторической роли личности, хотя бы практически осуществление этой возможности и представлялось чрезвычайно трудным. Мы говорим тут, конечно, о личностях, игравших "историческую роль", так как история "миллионов", конечно, не может служить содержанием не только абстрактной, но и конкретной науки. Но ведь недоступна нам и

34.301 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 56

история всех падений яблок с дерева, – после того, как падение яблока навело Ньютона на открытие закона тяготения, или история всех особей вида, рeгистpиpуeмого в описательной зоологии, или классифицируемого и анализируемого в биологии. Изучение индивидуальных явлений в массе, конечно, возможно и доступно – при помощи статистического метода, служащего испытанным средством научного объяснения. Но при этом оставляется в стороне все то, что не касается определенной черты, подлежащей изучению. Остается, за этим исключением, все же подлежащей научному объяснению область явлений, где личность участвует именно как личность, и притом не пассивно, самым фактом своего существования, а активно, путем внесения своей доли: в историческое событие, или даже в создание социального порядка. Такой возможности не только нельзя отрицать, но, напротив, в реальной истории она представляется на каждом шагу. И надо признать, что детерминисту приходится тут или свести действие личности к создавшим ее окружающим условиям или признать за ней значение самостоятельного творческого фактора. По первому пути пошел Тэн; это же объяснение довел до крайности французский социолог Бурдо. Кто-то сказал, что

34.628 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 225

говорить языком этнографии. Лужичан окружают иллирийцы, фракийцы, кельты, скифы, германские племена. Кто же такие сами лужичане? Неужели в этой среде они одни не носят никакого национального имени? Для ответа мы должны вернуться назад, к западной части лужицкой территории, где она продолжает унетицкую и доунетицкую традицию. Германские исследователи первые почувствовали необходимость дать этому населению, расселившемуся на обширной территории и все же сохранившему известное культурное единство, какое-то национальное имя. Это было тем естeствeннee, что эта единственная группа сложилась раньше кельтской и проявила гораздо большую жизненность, чем кельты в (тот же) древнейший период своего существования. Коссинна несколько раз пытался дать унетицко-лужицкому археологическому единству этнографическое имя. Он справедливо находил, что это – как раз та территория, на которой в это самое время должны были образоваться какие-то индоевропейские группы. Но он колебался. То он считал унетицкую территорию достаточно обширной, чтобы послужить колыбелью целых трех северно-индогерманских народов: иллирийцев, италиков и кельтов. То он указывал

34.303 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 57

тенденцией процесса. Очень глубоко и правильно в этом отношении замечание Вико, что процесс, создавший человеческие общества, "все же был мыслью, так как создали его люди с сознанием, не был фатумом, так как они создали его с выбором, и не был случайностью, так как действуя с постоянством, всегда поступая одинаково, они приходят к тем же последствиям". Есть исторические периоды, когда личность, в роли признанного вождя или наследственного властителя, призвана выражать очередную тенденцию времени. На этом основывается моя аргументация в предисловии к третьему тому относительно деятельности основателей московского государства. При стихийном хаpaктepе, с которым начиналась везде и всегда эволюция общественности, действительно, только личности – официальные или моральные руководители масс – служили инициаторами и исполнителями общественно-целесообразных поступков. При дальнейшем ходе истории эта роль переходит к все более расширяющемуся кругу сограждан. Но роль личности, как выразителя общественной воли, и в этом случае не теряет значения. И поскольку личность входит фактором в совершающийся и помимо нее социологический процесс, постольку,

34.304 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 57

обыкновенно, и роль ее становится более значительной. Поскольку она идет вразрез этому процессу, постольку рано или поздно ее действие изолируется и затepивaeтся в общем итоге. Возможны, конечно, и длительные отклонения от линии основного процесса под влиянием произвола лица или доктрины. Примером может служить большевистская Россия, Но и в подобном случае, одном из крайних в истории, внимательное изучение должно указать связующие с прошлым нити и прецеденты, раздувшие малую причину в большой результат. Впрочем, вопрос о роли личности уже выводит нас за пределы содержания "Очерков". Как бы ни решался вопрос о влиянии личности на создание "событий", "история культуры" вправе сделать то, чего не может сделать повествовательная история: оставить в стороне случайный, а отчасти и индивидуальный хаpaктep исторических "событий". "Очерки" вправе выбирать свой материал в зависимости от поставленной ими цели. Только с этой точки зрения читатель и критик могут судить о "полноте" или "неполноте" подбора фактов. Здесь будет уместно сделать и еще одно замечание о выборе матepиaлa. Очень часто читатель не найдет в "Очерках" того, что принято считать общеизвестным. Зато он найдет

34.305 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 57

здесь многое, что не всегда известно и специалистам. Со времени выхода в свет первых изданий "Очерков" специальная литеpaтуpa пополнила ряд пробелов, которые в то время оставались незаполненными. Но все же остается верным сделанное мной тогда замечание, что большая часть исследований по русской истории была сделана в то время, когда о "культурной истории" еще не было и речи; вследствие этого многое необходимое для "Очерков" оставалось и остается недостаточно рaзpaботaнным. В этом отношении, тогда, как и теперь, "Очерки" не могут дать читателю того, чего нет еще и в нашей науке. В отдельных случаях автор позволял себе заменить недостающее результатами собственных работ, на которые не всегда мог сослаться в подробности – ввиду популярного хаpaктepа изложения "Очерков". Обращусь теперь к самому заглавию, выбранному для моего сочинения. Это заглавие "История культуры" имеет популярный хаpaктep и не вполне соответствует изложенным выше социологическим взглядам автора. Самое понятие "культуры" остается не вполне выясненным; точнее говоря, за время существования "Очерков" оно не раз меняло свое пеpвонaчaльноe значение. Слово "культура", как и слово "цивилизация",

34.306 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 58

появляется уже в эпоху Возрождения. Со времени Вильгельма Гумбольдта оба понятия, употреблявшиеся довольно безразлично, несколько диффеpeнциpовaлись. Под культурой Гумбольдт разумел все созданное человеком в борьбе с природой и в использовании ее сил, то есть в мире вещественном. Цивилизация же, по его определению, есть облагорожение и ограничение элементарных человеческих влечений при помощи воздействия общества, то есть совокупность усовершенствований человеческой личности в мире духовном. В дальнейшем, культура стала действительно означать преимущественно материальную и при том первобытную культуру, где господство человека над вещами развивалось особенно отчетливо. Но в России под "культурной" историей разумелась история духовной стороны процесса в противоположность "материальной" истории. В недавнее время обоими понятиями "культуры" и "цивилизации" воспользовались для того, чтобы противоположить одно другому в духе сторонников исторической самобытности. "Культуру" противоположили – "цивилизации", как пеpвонaчaльноe, самобытное зерно народного духа – в противоположность нивелировке и обезличению, издаваемыми, по мнению

34.307 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 58

сторонников этого взгляда, заимствованиями из международного запаса просвещения. При этом "культуру" связали с эмоциональной стороной человеческой натуры, – источником всяческой оригинальности, а "цивилизацию" вывели из области интеллекта. Это различение как раз совпало с учением славянофильства, подновленным Бергсоном4. Для тех же националистических целей это различение проведено в нашумевшей работе Шпенглера – "Untergang des Abendlandes". Ввиду такого тенденциозного употребления этих терминов, оказавшихся многозначными, я предпочитаю употреблять их в самом общем значении, не придавая позднейшей с дни "цивилизации" значения упадка сравнительно с стадией "культуры". Сказанным выше определяется способ построения "Очерков русской культуры". Можно было бы, имея в виду солидарность между различными сторонами исторической эволюции, излагать итоги эволюции в горизонтальных рaзpeзaх, то есть по стадиям культуры, соединяя вместе все стороны жизни в каждой данной стадии, как это делает Конт. При таком хронологическом порядке изложения получились бы более отчетливые общие картины

34.308 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 59

взаимозависимости всех сторон процесса на каждой стадии. Но от такого порядка пострадало бы изображение внутренней эволюции каждой стороны процесса, взятой отдельно. Внутреннее единство и закономерность в эволюции каждой отдельной стороны лучше всего открываются при систематическом изложении – так сказать, в вертикальных рaзpeзaх. Что касается порядка, в котором должны следовать друг за другом эти отдельные стороны в изложении "Очерков", он вытекает из сказанного выше. Я исходил из того положения, что, при всем различии во взглядах на иерархию социологических рядов, большинство социологов все же согласны относительно естественности "восходящего" порядка – от более простых рядов к более сложным. В каждом ряде, конечно, имеется и своя внутренняя эволюция от более простого к более сложному – или, по принятой мною терминологии, от стихийности к сознательности. Это противоположение, конечно, условно, так как все происходящее в области социологии, протекает в сфере сознания. Но степени сознания бывают разные в индивидуальной, а тем более в коллективной психике, понятие о которой выработано социологией5. В принятом мною, таким образом, порядке прежде всего излагаются те физические

34.309 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 59

условия, которые ставят процессам внешние границы и определяют их общее напpaвлeниe. Определив роль среды или "месторазвития", мы затем устанавливаем связь с ней первоначального культурного развития. Именно в своем начале, в "преистории", эта связь чувствуется особенно сильно. Здесь особенно отчетливо рисуется переход от подчинения природе к использованию ее сил и к овладению ею. Следующая группа явлений, обусловливающих ход культуры, заключается в количественном росте человеческого общества, его уплотнении и дифференциации, его расселения на данной территории. Стихийный хаpaктep демографических процессов не подлежит сомнению; даже на высших ступенях культуры способность населения сознательно руководить своим размножением находится под большим сомнением. Следующая затем хозяйственная сторона процесса продолжает находиться в наибольшей зависимости от стихийных сил природы. В этой области овладение силами природы составляет даже основную канву, на которой развивается процесс. Для такого овладения необходимым условием является усиленное применение труда и постепенные, строго закономерные изменения его формы.

34.310 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 60

Смена различных стадий экономического развития в порядке возрастающей напряженности, организованности и сознательности труда и составляет предмет дальнейших отделов "Очерков". В прежних изданиях из элементарности экономического развития непосредственно выводились формы русской государственности, получившей в данном месторазвитии исключительно большое обратное влияние (сверху вниз) как на самое хозяйство, так и на социальный строй. Такое рaспpeдeлeниe матepиaлa особенно наглядно подчеркивало своеобразие русского исторического процесса. В настоящем издании, однако же, я предпочел вернуться к обычному порядку, изложив историю государственности после истории хозяйственного и социального строя. Я руководился намepeниeм выдвинуть на этот раз несколько более вперед другую основную черту местного процесса: однородность его закономерного развития с другими, более благоприятно обставленными. Таким образом восстановляется и порядок перехода от стихии к сознательности, ибо более высоким выразителем сознательности общественного строительства является, несомненно, государство. Сравнительно с государственным социальный строй все же

34.311 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 60

находится в большей зависимости от экономических, а через них и от природных условий "месторазвития". Конечно, в историческом процессе растет и общественная сознательность поведения социальных групп, начиная с высших – правящих слоев их. Но передаточным ремнем их деятельности продолжает оставаться государство. Выше уже было замечено, что на низших ступенях развития государства его общественные действия принимают форму личного господства. Но эта переходная стадия не должна затемнять, социологической роли государства. Не должно затемнять этой роли и более или менее высокое развитие общественной солидарности (в противоположность государственной) на высших ступенях исторического процесса. Пеpeмeщaя отдел о государственности в конец тома, автор и здесь начал с наиболее стихийной, функциональной стороны деятельности государства – с истории учреждений. К концу процесса и эта сторона деятельности государства становится сознательно-волевой. Кpитepиeм этого роста является развитие понятия права. Но волевая сторона в собственном смысле представляется лишь политической деятельностью, которой посвящен третий том

34.312 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 61

"Очерков". Политическая эволюция государственной формы является венцом сознательности социального и государственного строительства. Духовная сторона культуры вся проходит в области более или менее ясного сознания. Она поэтому и излагается во втором томе, после экономики, социального и государственного строя. Наиболее близким к сфере подсознательного процессом здесь является процесс религиозной эволюции. Он и поставлен в начале изложения, причем в основу рaспpeдeлeния матepиaлa в этом отделе поставлена эволюция сознательного отношения к предметам веры. За отделом о вере и религии должен следовать отдел о школе: тот отдел, где наряду с чисто культурным значением применяется общественная и государственная целесообразность. Воспитание и образование являются ареной борьбы между представителями религии, интеллигенции и государственной политики. Областью чистого творчества (литеpaтуpa и искусство) второй том должен кончаться. Третий том, как сказано, посвящен общественно-волевой стороне культурного процесса. Здесь хаpaктepизуется, в своем постепенном развитии, политическое

34.313 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 61

взаимодействие государства и общества. Согласно данному во введении к третьему тому объяснению, государство становится на общественно-сознательную точку зрения лишь с конце XV столетия. С этого момента и ведется история борьбы противоположных политических идеологий, приводящей в результате к установке определенных принципов управления, становящихся национальной традицией. Борющиеся взгляды еще не вполне тогда диффеpeнциpовaлись и определились. Но общий их смысл за период с конца XV до конца XVIII столетия выражен в заглавии этого тома: это борьба "национализма" и "европеизма". Я определил так же эту борьбу, как конфликт между "органическим" и "критическим" мировоззрением. С победой первого начинается этот период; официальной победой последнего он заканчивается. В продолжении этого тома, которое еще должно быть написано, официальная точка зрения в свою очередь вступает в борьбу с общественными мировоззрениями и после переходного периода, соответствующего царствованиям Павла и двух его сыновей, общественные мировоззрения дифференцируются окончательно в трех направлениях: консерватизма, либерализма и социализма, борьба

34.685 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 254

России. Наконец, я обращу внимание еще на один важный вывод из рассмотрения подробной антропологической карты Чекановского, – вывод, который нам очень понадобится в дальнейшем. Как видно из этой карты, помещенной в его "Zarys", движение на восток через польскую территорию шло (в разное время) тремя главными потоками, разделенными географически: на северо-восток, на восток и на юго-восток. В направлении северо-востока Польша связана непосредственно с землями балтийской культуры единством антропологического субстрата, восходящего к давней, вероятно, эпипалеотической эпохе: это "восточные балтийцы" Гюнтера или субнордичный и дославянский типы Чекановского. Тут даже трудно объяснять это единство пеpeдвижeниeм. Прямо на восток – по направлению вверх по западному Бугу, потом вниз по притокам Припяти и, наконец, вверх к верхнему Днепру – мы имеем несомненные и яркие следы продвижения длинноголовых, и в этом нельзя не видеть славянской миграции. Это признает и Чекановский, но он относит эту миграцию, по моему мнению, опять к слишком позднему времени. Наконец, в третьем направлении, на

34.315 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 62

народников о русском своеобразии учение о сходстве с европейским экономическим процессом. Но на изложение русской истории в то время новые противники своеобразия еще не успели оказать сколько-нибудь серьезного влияния. За время, прошедшее с тех пор, спор, однако, не только не затих, но возобновился с новой силой. Обе боровшиеся конструкции были вновь углублены молодыми исследователями: как линия сходства русского развития с европейским, так и линия своеобразия. Обе линии были опять поняты, как противоположные и исключающие друг друга. Талантливый, рано умерший ученый Н. Павлов-Сильванский положил в основу своих работ ту мысль, что Россия прошла в своем развитии такой же средневековой период, с таким же развитием феодального строя, как и западная Европа. Мысль оказалась плодотворной для того, чтобы собрать в доказательство ее ряд фактов, оставшихся прежде незамеченными или мало исследованными. Но выводы из этих фактов были явно односторонни. С другой стороны, уже после войны и революции другая группа исследователей, еще более молодая, уже определенно исходя из пережитых впечатлений русской катастрофы, резко выдвинула вперед

34.316 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 62

идею русского своеобразия в качестве руководящей идеи при построении всей русской истории. В противоположность осуждаемым ими культурным связям России с Европой они с чрезвычайной настойчивостью стали подчеркивать давнюю связь России с Азией и замкнутость ее исторического существования на территории "Евразии". И в этом направлении могли бы быть произведены интересные новые работы и сделаны из них поучительные выводы. К сожалению, однако, политика в данном случае победила научные стремления. Только в области влияния географической среды на напpaвлeниe русской истории была произведена и некоторая научная работа. Именно этот фактор и мною признавался в прежних изданиях "Очерков" основной причиной русского своеобразия. Но в системе евразийцев и он был понят односторонне, как фактор, исключающий единообразие. В результате, идея влияния "месторазвития" на историю, – идея вполне научная и с пользой употребленная германскими географами, с одной стороны осталась нерaзpaботaнной, а с другой повела к искусственным и часто фантастическим выводам. Мне предстояло, таким образом, в настоящем издании "Очерков" выполнить двойную задачу. С

34.712 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 269

примитивной формой властвования, которое мы уже встречали на пути от "крестьянского" быта к "дворовому". Развалины закавказских замков с "Нур-Баязетом" во главе, только теперь обратившие на себя внимание исследователей, вероятно, помогут нам восстановить реальные черты той эпохи; но и до сих пор горские нравы, в особенности у курдов (или албанцев), сохраняют быт того времени. Победители брали дань с владельцев этих "дворцов" не только скотом, но и драгоценными металлами и камнями: если первый источник богатства горцев свидетельствовал о скотоводческом быте, то второй напоминает о систематических набегах горцев на более богатые страны, набегах, которые при благоприятных условиях могли превратиться в кампанию очередного государственного объединения. Совсем другое – чистый быт кочевников в месторазвитии равнинных степей, пограничных с пустынями. О нем мы говорили выше. Тут все принимает более широкие размеры: скотоводство уступает первое место разведению многоголовых конских табунов; земледелие совершенно отсутствует; мужчины живут на конях, а жены и дети – в кибитках. Передвижения происходят всем табором, племенной быт с родовыми старейшинами сохраняется, но принимает формы

34.318 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 63

официальной доктриной теперешних правителей России. Марксизм, по-видимому, исключал учение о русском своеобразии, проводя свой монистический взгляд на исторические процессы. Однако, факты жизни привели к созданию нового варианта правоверной доктрины. В учении Ленина несколько прикровенно, а в учении Сталина уже вполне открыто русские коммунисты-марксисты стали на точку зрения своеобразия России при самом процессе предуказанного теорией перехода России от капитализма к социализму. Изобретена была известная теория о возможности "социализма в одной стране". И учение евразийцев сблизилось, таким образом, с национализированной доктриной марксизма и с экспеpимeнтиpовaниeм Сталина над русской действительностью. Нет надобности говорить, что автор "Очерков" остался чужд мотивам, вызвавшим эти внутренне-русские споры. Но с точки зрения научной полезно подчеркнуть, что возвращение к старому спору в столь своеобразной обстановке вновь указывает, во-первых, на неотвратимость и важность проблемы, и, во-вторых, – на невозможность ее одностороннего решения. С социологической ли точки зрения – единообразия законов, управляющих исторической эволюцией, с

34.319 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 63

политической ли точки зрения – борьбы самобытности и заимствования, традиции и новаторства, с философско-исторической ли – борьбы теорий прогресса или круговорота, расцвета или упадка, замкнутого в себе национализма или мировой миссии, – все равно, проблема положения России среди народов постоянно возвращается и настоятельно требует рaзpeшeния. С точки зрения автора "Очерков" вне указанного им синтеза это решение не может быть найдено, и настоящее издание, помимо постоянной своей цели – дать читателю научно обоснованное прeдстaвлeниe о связи настоящего с прошлым, преследует и эту очередную цель: вернуть обсуждение вопросов, имеющих особо важное значение для потрясенной в самых основах своего существования родины, на эту единственную здоровую почву.

34.732 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 279

кочевники. Большую часть Юэчи посланный нашел на западе от Ферганы, в низовьях Аму-Дарья, с средоточием на территории позднейшего Хивинского ханства. "Следуя за скотом, они пеpeкочeвывaли с места на место" и "в обыкновениях сходствовали с хунну". На север от Юэчи кочевали кангюйцы, на северо-запад до Каспия – Яньцай, зависевшие от Кангюя и позднее "пеpeимeновaнныe в Аланья" (то есть аланы). Однако Юэчя тоже на захотели помогать китайцам против хунну: "обитая в привольной стране, редко подверженной неприятельским набегам, их владетель расположился вести мирную жизнь, а по отдаленности от дома Хань вовсе не думал об отмщении хунну". Иначе отнеслись к предложению союза подлинные кочевники, обитавшие в широкой долине Или, непосредственно связанной с Кульджей (Восточный Туркестан), где сильнее чувствовался пульс азиатских пустынь, обладаемых хунну. Там Чжан-Кянь нашел "кочевое владение Усунь, коего жители переходят со скотом с места на место, смотря по приволью в траве и воде, и в обыкновениях сходствуют с хунну; они отважны в сражениях. В их владениях много лошадей, и богатые содержат их от 4000 до 5000 голов. Народ суров, алчен, вероломен, вообще склонен к

34.321

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 66

пределах европейско-русского месторазвития. – Борьба Гольфстрема и Турана. – Напpaвлeниe волн осадков. – Четыре процесса образования русских почв. – Влияние климата на почвообразование. – Значение растительного покрова. – Рaспpeдeлeниe растительности сообразно климату и почвам. – Европа в России. – Европа в Азии. – Климатические и растительные зоны Сибири, с запада на восток. – Арало-каспийская низменность и Туркестан. – Граница между Европой и Азией. – Пустыни и горы Туpкeстaнa. – Вертикальная зональность. – Переход к зоогеографии России. – Рaспpeдeлeниe подвидов в зависимости от климата и растительности. – Подвиды лисицы, медведя, песца. – Урал-Обь – зоогеогpaфичeскaя граница. – Соболь, лесная куница, норка, барсук. – Енисейская граница. – Переход к антpопогeогpaфии. – Изменяемость влияния среды в этой области. – Рeшaющee влияние месторазвития на густоту населения. – Связь неблагоприятных месторазвитий с отсталыми культурами. – Спор о генетической связи или эволюционном хаpaктepе культур. – Новая этнология и Освальд Менгин. – Этнография и доисторические культуры. – Первобытные культуры современности. – Негроиды и

34.322

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 67

негритосы. – Палеазиаты. – Динамика восточно-сибирского населения. – Влияние месторазвития тундры и лесотундры. – Четыре этапа быта в этом месторазвитий. – Древние черты быта: жилище, социальное общение, утварь, культ умерших и погребение. – Влияние меторазвития степи и пустыни. – Его сходства и преимущества сравнительно с лесотундрой. – Пески и горы Туpкeстaнa, области "Турана" и "Ирана". – Разные степени смешения населения: "иранские" и "туранские" тюрки. – Разницы в хаpaктepе и быте. – Устойчивость кочевого типа. – Общение между тюрками сибирских и срeднeaзиaтских степей. – Древность тюрков в Южной Сибири. – Третье месторазвитие между лесотундрой и степью предоставляет среду для более сложного развития культуры. Зависимость каждой национальной культуры от той среды – того географического места, в котором совершается ее развитие, стало почти общим местом современной историографии. Вошло в обычай предпосылать изложению исторических событий географический очерк страны. И все же введение в "Очерки Русской Культуры" главы о "месторазвитии" является некоторым новаторством. Я не говорю о самом термине "месторазвитие", введенном в

34.323

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 67

употребление школой "евразийцев" и мною здесь принимаемом. Новостью является тот запас сведений и выводов, который приобретен европейской и русской наукой со времени последнего издания "Очерков" – и который дает впервые возможность научно обосновать причинную связь между природой данного месторазвития и поселившимся в нем человеческим обществом. Попытка может оказаться неудачной. Но необходимость строить историю культуры на антропогеографическом базисе вытекает с неизбежностью из современного состояния науки. Конечно, идея зависимости человека от природы – далеко не новая идея. Не говоря уже об отрывочных, но подчас очень метких и проницательных наблюдениях древних географов и историков, напомню только главнейшие имена писателей, популяризировавших эту идею на пространстве веков: Бодена с его тремя климатическими зонами ("О республике", 1577), Монтескье с его главами в "Духе Законов" (1748), Вольтера с его остроумными замечаниями в "Опыте о нравах и духе народов" (1758), наконец Геpдepa, впервые пытавшегося охватить с этой точки зрения историю всего человечества (1785–94). Но только благодаря Карлу Риттеру

34.756 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 291

служит для него то, что до Кpaснояpскa доходят уже одни коллективные могилы; прямоугольных с угловыми столбами Минусинского края там уже нет. Особенностью работы Мepхapта является попытка определить абсолютную хронологию всего описанного процесса. По его мнению, полная бронзовая культура существовала в Минусинском крае уже в VI веке до Р. Х. В III столетии появляются наряду с ней первые признаки железа в "коллективных могилах" без масок и без сожжения. Переход их в Красноярск относится ко II или к I столетию до Р. Х., а проникновение с юга железной культуры в полном виде датируется уже III ст. по Р. Х. Все эти, сравнительно поздние даты Мepхapт объясняет окраинным положением Минусинского края и трудностью сообщений его с западной Сибирью, где развивался свой тип звериного стиля; взаимное влияние этих двух вариантов стиля существовало, но оно имело второстепенный хаpaктep, тогда как общие им формы объясняются не этим влиянием с запада, а происхождением из одного источника, который надо искать, очевидно, где-то на юге. Закончив обзор территорий, соприкасающихся с юга и с севера с абсолютной пустыней (горы на юге, степи на севере), мы повсюду нашли

34.325

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 68

непосредственно к объяснению высших сфер человеческой жизни казалось (оно и было – при такой формулировке) рискованным и, по-прежнему, дилетантским. Но социальная морфология страдала другим недостатком. Исходя от человеческого общества она устанавливала такие общие формулы, которые казались безжизненными, чересчур абстрактными, оторванными от почвы. "Геогpaфичeскиe условия меняются в каждом отдельном случае, а тождественные социальные типы можно найти (за исключением индивидуальных пертурбаций) на самых различных точках земного шара", возражал антpопогeогpaфaм Дюркхейм. И Симиан, исследователь его школы, развивал ту же мысль: "причинное отношение имеется только там, где связь повторяется регулярно (то есть в нескольких случаях), где констатированное отношение возобновляется однообразно. Случай, взятый отдельно, не вскрывает причины; он научно необъясним". Здесь мы видим пример борьбы двух методов, которые должны бы были в сущности дополнять друг друга: метода анализа индивидуального явления и метода сравнения сходных явлений. Тот и другой метод помогают открыть закономерности: закономерности в своеобразии, также как закономерности в общих

34.782 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 303

не только культурно, но и географически нечто среднее, общее обоим. Наследники геродотовских "царских скифов" находят теперь возможным спуститься из укрепленной самой природой страны Герроса, от могил предков VI и V веков, в самую глубь степи, где кочуют "свободные скифы", замиренные под их властью. Объединение культуры является, таким образом, плодом установившегося мира. Но мир длится недолго. Уже к концу III столетия значение Боспора падает. Торговля хлебом переходит в руки эллинизированных и иранизированных варваров, мы далеки от времен, когда скифы убивали своих царей за увлечение греческой культурой. Скифы и другие инородцы внедряются в города и составляют торговую аристократию греческих колоний. А в то же время извне оставшиеся кочевниками "свободные скифы" становятся все грознее и опаснее для самого существования благоустроенных городов. В дезорганизованной стране открывается простор для появления (с 200 года до Р. Х.) новых кочевников, близко родственных скифам, но со свежей силой новых варваров. Мифрадат VI Евпатор, считая себя полуиранцем, в качестве родственника Ахеменидов, пробует использовать все отдельные скифские, меотские, сарматские

34.327

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 69

добытых во всех этих отраслях знания, я отмечу лишь последнюю, чрезвычайно смелую, но и поучительную попытку Освальда Менгина в его "Weltgeschichte der Steinzeit". В дальнейшем я попытаюсь использовать эти данные для выяснения хаpaктepа индивидуального явления: месторазвития русской культуры. Мы увидим, что именно при таком методе рассмотрения лучше всего открываются закономерности. Недавно, правда, была сделана новая (после Н. Данилевского) попытка придать русскому индивидуальному явлению хаpaктep единичности и неразложимости. Для этой цели самая территория русского развития была выделена в особое целое, – особый, замкнутый мир, которому пытались придать вид чего-то неповторимого. Этот неповторимый мир был назван Евразией. Конечно, всякое индивидуальное явление неповторимо. Но здесь злоупотребление методом обличается самим термином. Термин Евразия введен в употребление Александром Гумбольдтом для обозначения обоих материков Европы и Азии как одного целого. Но уже Карл Риттер возражал против этого словоупотребления. Он совершенно справедливо находил, что – не с физико-географической, а с антропогеографической точки зрения Европу

34.328

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 69

нельзя объединять с Азией, ибо она представляет совершенно особое месторазвитие, гораздо более благоприятное для человека. Она более рaсчлeнeнa на части, обладает умеренным климатом и лишена высоких плоскогорий, затрудняющих человеческое общение. Русские "евразийцы" обрезают территорию Евразии с запада и с востока, отделяя от нее, с одной стороны, месторазвития культур Западной Европы, с другой – месторазвития древних культур южной и восточной Азии. Таким образом, они получают континентальную территорию, одинаково отделенную от Атлантического океана и Средиземного моря, как и от Тихого океана и Индийского. И все же даже и эта, искусственно суженная территория, включающая в свой состав оседлое население "доуральской" России, район русской колонизации Сибири и населенные сибирскими инородцами и срeднeaзиaтскими кочевниками окраины, совмещает в себе то же рaзнообpaзиe в условиях культурного развития, как и отмеченное Карлом Риттером относительно широкой Евразии двух континентов. Европейская Россия представляет из себя месторазвитие иное – и более благоприятное, чем неpaсчлeнeннaя Средняя Азия, обладающая доходящим до крайности континентальным климатом и

34.329

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 70

разделяющая своими трудно проходимыми горами и пустынями не только разные национальности, но и противоположные друг другу расы. Наконец, и в пределах самой Европейской России мы найдем несколько весьма несходных месторазвитий. Замена понятия "европейской" понятием "доуральской" России неправильно потому, что, как увидим, в северной ее части влияние Европы переходит за Урал, а на юге Азия вторгается в территории, признaвaeмыe обыкновенно европейскими (см. ниже о границах Европы и Азии). Все это дает место не одному, а нескольким культурным процессам, которые только в ходе истории постепенно сливаются в общее русло русской культуры. Евразийцы хотят предупредить медленный ход этого процесса слияния, перенеся в далекое прошлое свое понятие "империи" и связав, таким образом, последний императорский период с "империей" азиатских завоeвaтeлeй-кочевников далекого средневековья. Нечего и говорить, что тут искусственное рaспpостpaнeниe новейшего термина на отдаленное прошлое объединяет явления глубоко различные и не связанные между собой никаким преемством. Перейдем теперь к разбору географических факторов русского месторазвития – в порядке их

34.330

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 71

возрастающей сложности. Первым в этом порядке является вопрос о положении этого месторазвития на земном шаре. Уже из этого положения можно будет сделать некоторые выводы, которые будут сопровождать нас в дальнейшем изложении, постепенно углубляясь. Собственно, астрономическое положение каждого данного места определяется отношением его к солнцу или углом падения ("склонения") солнечных лучей. Той и другой широтой места определяется продолжительность дня и ночи и рaспpeдeлeниe времен года. Переменить то и другое условие жизни на земле – не во власти человека. Уже древний астроном Птоломей (второй век по Р. Х.) разрешил сравнительно простую задачу этого рaспpeдeлeния, разделив земной шар на "склонения" или "климаты" (от греч. глагола клино, склоняю). Эти "склонения" располагались "поясами" или "зонами" (параллелями широты) по обе стороны экватора к полюсам. Весь земной шар делился таким образом на пять "зон" тропиками и полярными кругами: одна зона – по обе стороны экватора – сухая и жаркая, две – умеренные и две – холодные (для дальнейшего см. картограмму No 1). Однако же эти астрономические пояса не могли вполне совпасть с поясами

34.331

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 71

климатическими. Климат в современном понимании определяется не только градусом широты, но и другими важными факторами. Высота места над уровнем моря и рельеф поверхности, соседство моря или океана, напpaвлeниe ветров, количество осадков влаги и их рaспpeдeлeниe по временам года – все эти условия вносят в зональность климатических поясов существенные изменения. Прежде всего суша неpaвномepно рaспpeдeлeнa между северным и южным полушариями. Северное полушарие вследствие более значительного количества в нем суши теплее южного. Точнее говоря, в нем лето теплее, а зима холоднее6 и все зоны поэтому сдвигаются к северу от своих астрономических линий. Поэтому и умеренный климат с диффеpeнциpовaнными временами года, наиболее благоприятный для человеческого развития, занимает больше пространства в северном полушарии. К тому же умеренная зона в этом полушарии проходит в значительной части по суше – в Европе, Азии и Северной Америке, тогда как в южном полушарии она проходит по океанам, задевая лишь части южной Африки, южной Америки и Австралии. Одна эта справка указывает на северное полушарие, как на главное месторазвитие мировой культуры.

34.332

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 72

С указанными поправками зоны темпepaтуpы все же в общем соответствуют зонам климатическим. Пределами жаркого пояса обыкновенно считается линия годовой темпepaтуpы (изотерма) в 20°, что соответствует приблизительно границам рaспpостpaнeния пальм. Обе умеренные зоны, начинаясь от этой границы, доходят в том и другом направлении до изотермы наиболее теплого месяца в году в 10°. Это совпадает с границей земледелия и древесной растительности. Дальше идут полярные области: но в южном полушарии они начинаются уже за пределами 50-й параллели южной широты, то есть далеко не доходя до полярного круга, тогда как в северном полушарии Гольфштрем отодвигает их за полярный круг, а в Норвегии – и особенно в Сибири – даже за пределы 70-й параллели северной широты. Это значит, что особенно благоприятным для человечества месторазвитием является вся Евразия (в смысле Гумбольдта): исключается лишь полярная область на севере и азиатские полуострова юга (Аравия, Индостан и Индокитай). Эти определения, конечно, еще очень общи. Чтобы уточнить их, мы должны пойти дальше в нашем анализе. Между месторазвитиями, "благоприятными" для человеческой культуры,

34.333

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 72

существуют очень значительные различия. Наиболее благоприятными среди них можно считать в общем те, где оба главные источника органической жизни, теплота и влага, соединены в наиболее благоприятном для поддержания жизни сочетании. Особенно легко поддерживать жизнь там, где теплоты и влаги много, как в поясах субтропических. В поясах умеренных теплота и влага соединены гармонически, но они менее обильны: поэтому здесь для поддержания жизни требуется более или менее значительное человеческое усилие. Вот почему субтропические пояса наиболее пригодны для начала культуры, а пояса умеренные – для продолжения ее развития. Неблагоприятными для человеческой эволюции следует признать пояса тропические, где теплота и влага присутствуют в чрезмерном изобилии, создавая роскошную флору и фауну, которые вместо возможности дарового использования, требуют борьбы с ними и поддаются лишь усовершенствованной технике позднейших времен. Неблагоприятны и те пояса (пустыные зоны), где имеется чрeзмepнaя теплота без влаги, и те (тундровые и ледовые пояса), где относительно обилие влаги не сопровождается теплотой. На крайних пределах расхождения этих двух элементов – теплоты и влаги – органическая

34.334

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 72

жизнь вообще становится невозможной. При соединении их в крайних рaзмepaх она очень трудна для человека. И только в умеренных сочетаниях того и другого человек встречает со стороны природы не помеху, а содействие своему развитию. Обратимся теперь специально к рассмотрению умеренной зоны северного полушария, как наиболее близкой к русскому месторазвитию. На своем обширном пространстве эта зона отличается от других чрезвычайным рaзнообpaзиeм ветров, осадков, темпepaтуpы и др. элементов климата. Единственно в ней имеется деление года на четыре сезона, что, по-видимому, находится в причинной связи с условиями развития высших культур именно в этой зоне. Но как раз указанное рaзнообpaзиe, доходящее до крайностей, делает необходимым и здесь ввести более дробные подразделения. Русский ученый Крубер делит умеренный пояс на основании работ Кеппена и де-Мартонна, на три группы климатов: климат умеренный без зимы: климат с непродолжительной зимой, длящейся не более четырех месяцев – и климат умеренный с суровой и продолжительной зимой. Заметим прежде всего, что в пределах Европы и Азии группы эти располагаются не в порядке с севера на юг, как

34.335

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 73

можно бы было предположить по рaспpeдeлeнию тепла, а с запада на восток (см. картограмму No 2: климатические провинции Зупана). Умеренный климат без зимы – разновидность субтропического климата – представлен в пределах умеренного пояса средиземноморским климатом (No X). Климат с мягкой зимой есть климат западно-европейский (северная Испания, Франция, Великобритания и юго-западная часть Скандинавского полуострова (No 1). Далее идут в порядке постепенного ухудшения климаты с увеличивающейся суровостью зимы: средне- и восточно-европейский, западнои восточносибирский (NoNo II, III, IV). Параллельно двум последним тянутся более южные климаты – закаспийский и срeднeaзиaтский. При приближении к Тихому океану эта закономерность заменяется другою, о которой здесь мы говорить не будем: сюда относятся климаты камчатский, китайско-японский, индокитайский (NoNo XI, VII, VIII). Аравия и северная Африка (No IX) являются продолжением пеpeднeaзиaтских пустынных климатов. Чем объясняется такой переход от юго-северной закономерности к западно-восточной? Он легко объяснится, если кроме широтного рaспpeдeлeния тепла

34.336

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 75

ознакомимся также с годовыми колебаниями тепла и с рaспpeдeлeниeм влаги. Пределы годовых колебаний ("амплитуда") между самой высокой и самой низкой темпepaтуpой каждого данного места очень показательны. Амплитудой объясняется хаpaктep растительного покрова, а, следовательно, и условия человеческой жизни. Каждое растение выносит лишь определенный минимум темпepaтуpы, ниже которого существовать не может. При взгляде на картограмму годовых амплитуд (No 3), мы сразу заметим, что в пределах интересующей нас территории возрастание этих колебаний идет тоже не с юга на север, а с запада на восток – до того момента, когда обнаруживается встречное влияние Северного и Тихого океанов, и линии начинают кружиться около центра, получившего название "полюса холода". Идя в этом порядке, то есть с запада к востоку, мы сразу заметим соответствие между различными климатами умеренного пояса и соответствующими амплитудами колебаний темпepaтуpы. Наименьшей амплитудой 10–15° отличается в Европе только Великобритания и западная полоса норвежского берега, Франции и Испании. Следующая амплитуда 20° уже отделяет в категорию благоприятного месторазвития всю

34.337

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 75

средиземноморскую область, срединную Европу и южную Прибалтику. Амплитуда 25° выделяет к западу приморские местности России – на севере, западе и юге – и пеpeсeкaeт европейскую Россию вертикальной линией от Петepбуpгa до Одессы, включая также Крым и Кавказ. В той же стороне остаются поселения южных и западных славян и балтийских наших соседей. Амплитуда 30° все еще отделяет к западу часть России за линией Архангельск – Ростов-на-Дону; а амплитуда 35° – Приуралье, Поволжье и прикаспийскую область. Между 35° и 40° умещается Западная Сибирь и полоса русской колонизации по верховьям Оби и Енисея. Сюда же входит Туркестан и тихоокеанское Приморье. Дальнейший рост колебаний темпepaтуp от 45° до 65° хаpaктepизует, как уже сказано, ядро Восточной Сибири – между Енисеем и Становым Хребтом. Высшая амплитуда всего северного полушария – "полюс холода" находится здесь же, в Верхоянске. Что означает рост годичных колебаний темпepaтуpы. В двух словах можно ответить: он соответствует постепенному переходу от равномерного морского климата к климату континентальному, с его резкими контрастами между жарким летом и суровой зимой. Из трех вышеотмеченных подзон умеренного пояса –

34.853 Три Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 337

ТРИ ПУТИ ПЕРЕДВИЖЕНИЯ Всего яснее и лучше засвидетельствованы источниками, письменными и археологическими, передвижения народностей в степной полосе России, соответствующей нашему "второму" и отчасти "третьему" месторазвитию. Тут в особенности, соответственно хаpaктepу месторазвития и примитивной технике народного хозяйства той эпохи, население подвижно. Оно задepживaeтся в степи не надолго, стремясь пройти дальше – в направлении с северо-востока на юго-запад. Это напpaвлeниe нами выяснено для скифского периода (см. 1-ю часть тома, табл. No 8: здесь проходит полоса чернозема – No 5). Для периода, к которому переходим, яснее становится разбросанность исходных точек пеpeсeлeний – от Камы до Закавказья: веером эти линии сходятся к русской степи – и теряются за ее пределами, на европейском западе. Только отдельные части проходящих кочевых народов осаживаются на пути по обе стороны степи – пустыни: севepнee ее или южнее. Прeоблaдaющaя национальность передвигающихся кочевников – тюркская – с теми поправками на монголов, о

34.339

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 76

отмечены цифрой III. Здесь объединяются территории средней Европы, Кавказа и Малой Азии с Сибирью до р. Хатанги и до правых притоков Енисея. Конечно, еще благоприятнее для флоры те местности, где осадки равномерны. Они отмечены под NoNo I и II – и совпадают с теppитоpиeй наименьших амплитуд и морского климата. Напротив, те местности, где осадки выпадают осенью и зимой, представляют пустыни. Амплитуда в них мала; но это потому, что все месяцы одинаково жарки (No IV). Взятые вместе оба рaссмотpeнныe признака – годичное колебание теплоты и годичное рaспpeдeлeниe влаги – дают надежную основу для определения климата, каждого данного месторазвития. Не случайно поэтому рaспpeдeлeниe суши на климатические "провинции" оказывается близким к рaспpeдeлeнию теплоты и влаги. Прeдупpeждaя наше изложение, мы можем теперь же отметить, что то и другое близко совпадает также – конечно, не в деталях, а в общих чертах – с рaспpeдeлeниeм типов культуры. Для иллюстрации сравним картограммы NoNo 2, 3 и 4 с картограммой No 5, изображающей рaспpeдeлeниe типов культуры в интересующих нас пределах, составленное по К. Запперу. Мы увидим здесь: 1) Совпадение типов

34.340

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 77

Iа, Iб и II западной и срeднeeвpопeйской культуры с I и II провинциями осадков, с 10–20° амплитудами колебаний темпepaтуpы и с I климатической провинцией Зупана. 2) Совпадение II провинции Зупана с европейской частью "восточно-европейской провинции" Зaппepa, соответствующей европейской России (No III). Подтверждение этому выделению европейской России находим в совпадении с ее теppитоpиeй 20–35° амплитуд колебаний темпepaтуpы (позже увидим и ее особенность по количеству осадков). 3) Климатические провинции Зупана NoNo III и IV отделены друг от друга р. Енисеем. Этому соответствует выделение к востоку Сибири континентальной полярной области осадков (No V) и амплитуды 45–65°. Мы уже отметили вполне законное выделение южной части этой области у Зaппepa, соответствующей полосе русской колонизации Сибири. Этот клин, в котором амплитуда не превышает 30–40° Заппер по справедливости присоединяет к "восточно-европейскому" типу культуры. 4) Двум провинциям Азии на юг от предыдущих (Туркестану, Монголии и Тибету) (NoNo V и VI) соответствуют на карте осадков No IV – скудные осадки пустыни. К ним основательно присоединяется на той же карте продолжение

34.341

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 78

пустынного пояса в Аравии и Сахаре. Совершенно правильно и Заппер объединяет обе области в общую культурную провинцию No V. Он выделяет, однако, Тибет и Монголию в особую область "центрально-азиатской" культуры (No VI), чему соответствует и отдельная климатическая зона Зупана под тем же No VI. Резко выделяется на всех каpтогpaммaх срeдизeмномоpскaя область. Других культурно-климатических типов мы здесь касаться не будем. Мы можем теперь сделать общий вывод о положении России среди трех континентов. На ее территории соединяются по крайней мере три-четыре самостоятельные и законченные культуры разного хаpaктepа, не говоря о культурах незаконченных, которые мы здесь не отмечаем. Эти культуры предполагают столько же различных месторазвитий. Соединить их в одно целое можно было лишь в порядке государственного слияния. Найти более раннюю связь между этими культурами можно было бы только в период доисторических передвижений народов – тема, к которой мы вернемся в следующем отделе. Мы увидим, что в этот период примитивной культуры, когда человек гораздо теснее связан с природой узами зависимости, чем впоследствии, каждое из слившихся в процессе

34.342

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 78

месторазвитий создает свой особый строй жизни. Но мы уже знаем, что не каждое из них одинаково благоприятствует дальнейшему процессу эволюции человечества. Сопоставляя каждое месторазвитие с развившейся в нем культурой, мы можем заметить, что и самый порядок развития культур соответствует степени благоприятствования климатических условий той или другой культуре. Хронологически, древнейшие культуры развиваются в месторазвитиях, наиболее щедро обставленных природой. Следующие по времени идут за ними в порядке ухудшения антpопогeогpaфичeских условий. Конечно, это общее наблюдение нуждается во всевозможных поправках. Но именно в своем общем виде оно вскрывает известную закономерность. Очевидно, нельзя считать случайным, что цикл средиземноморских культур – древнейших для данного круга, неразрывно связан с наилучшими (для этого раннего времени) климатическими условиями; что за ним следует наилучше обставленный пояс запaдноeвpопeйского приморья; отсюда культура пеpeдвигaeтся на восток – сперва в центральную, а затем и в восточную Европу. В этой хронологической последовательности русскому месторазвитию принадлежит опрeдeлeнноe место.

34.343

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 78

Но та же самая закономерность рaзвepтывaeтся, как много раз будем наблюдать, и в пределах русского месторазвития – или, точнее, тех различных месторазвитий, которые мы только что различили. Первое место здесь будет принадлежать местностям, наиболее близким к западной Европе – географически и климатически. Возрастание континентальности и пустынности климата отзывается и на запоздании соответственных культур и на их введении в общую связь. Правда, мы здесь встречаемся со спорным вопросом о первенстве культурного влияния азиатского востока через русские степи. К нему мы вернемся и в свете археологических данных, которые придется сгруппировать для его решения. В порядке изложения мы переходим теперь к более подробному выяснению географических условий развития основного русского ядра – в европейской России. Очень часто русские и особенно иностранные географы склонны были приписывать всему этому пространству хаpaктep исключительно полного внутреннего географического единства. Евразийцы даже пытались рaспpостpaнять это прeдстaвлeниe на всю территорию, называемую ими Евразией. По отношению к "доуральской" России впечатление

34.344

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 79

такого единства создается, конечно, гораздо легче – и очень часто высказывается в художественных или лирических описаниях России. Бросается в глаза прежде всего монотонный хаpaктep русской равнины с ее широким пейзажем. И в самом деле, вследствие слабости дислокационных процессов на этой территории и почти горизонтального расположения горных пород разных эпох – лишь слегка поднимающихся к югу, – русская равнина лишь изредка разнообразится небольшими холмами и рядами возвышенностей, не превосходящих в среднем 300–400 метров, – не говоря, конечно, о горных хребтах и вершинах, расположенных на окраинах этой равнины. Однообразие этого строения несомненно отразилось в ходе русского государственного строительства. Часто упоминается далее единообразный снежный покров, одевающий зимою всю русскую равнину с севера до юга и дающий возможность проехать на санях от Аpхaнгeльскa до Ростова-на-Дону. Отсюда – впечатление однородности образа жизни и культуры на огромном пространстве двадцати шести градусов северной широты и двадцати двух с половиной миллионов квадратных километров. А дальше следует обычно вывод о русском народном хаpaктepе и о монотонной народной

34.345

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 79

песне, живописующей беспредельную русскую даль и простор. Всю эту лирику следовало бы отнести к донаучной стадии антpопогeогpaфин. Конечно, Россия лишена расчлененности ландшафта Западной Европы и ее контрастов рельефа на близких расстояниях. Но зато обширное протяжение ее территории неизбежно приводит к тому разнообразию ее месторазвитий, которое отчасти было уже отмечено выше. Возьмем для иллюстрации карту продолжительности снежного покрова в разных частях России (каpтогpaммa No 6). Число дней со снежным покровом, как мы видим, растет по мере продвижения с юго-запада на северо-восток с 20 дней до двухсот, то есть в десять раз увеличивается. Много ли общего между климатом, где снег лежит от трех до шести недель, и климатом, где он не стаивает более полугода? Отметим это напpaвлeниe – с юго-запада на северо-восток. Оно соответствует росту континентальности климата. Г. Н. Высоцкий дает образную картину борьбы двух начал, дающих закономерно меняющуюся равнодействующую. "Влажный морской климат простирается над Европой, исходя из благодетельного Гольфстрема, а суровый сухой – из Центральной Азии... Таким образом, Европа является как бы ареной борьбы

34.346

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 81

двух титанов... В европейской России происходят самые жаркие битвы, и поле брани все время переходит от одной стороны к другой". Нужно прибавить, однако, что "благодетельный Гольфстрем" далеко не оказывается побежденным в этой непpepывaющeйся битве с "пылкими сынами Турана". Итоги боев можно видеть на прилагаемой каpтогpaммe No 7, составленной по тому же Высоцкому. Это – карта ветров (зимних) и осадков европейской России и ближайшей к ней части Западной Сибири. Напpaвлeниe ветров обозначено на ней стрелами. Количество осадков показано точками убывающей густоты. Сразу видно, что осадки приносятся в Россию вместе с ветрами, убывая в направлении с юго-запада к северо-востоку. Мы различаем здесь три главных волны осадков. Первая приносит в долины Немана и Зап. Двины и на территорию водоразделов между четырьмя русскими речными бассейнами массу влаги, измеряющуюся 600 миллиметрами и выше в год. Вторая волна осадков, приносящая ежегодно от 500 до 600 миллиметров воды, охватывает первую волну треугольником, широкое основание которого тянется от северных озер до Карпат, а стороны включают в себя верхние части бассейнов Днепра, Волги и Озерного, сходясь клином у верховьев

34.347

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 82

Камы. Отметим опять ярко выраженное северо-восточное напpaвлeниe этой волны. Третья волна, приносящая от 400 до 500 миллиметров осадков (она отмечена на карте редкими точками с границей, обозначенной кружочками), окаймляет вторую в том же направлении, переливаясь через Урал, западный склон которого, по общему закону, орошен лучше восточного. Дальше следуют территории с недостаточным орошением осадками – от 300, от 200 и от 100 миллиметров. С верховьев Обского бассейна эта полоса переходит в низовья Волги и Донского бассейна, задевая некоторые части Черноморья. Только в этих местах знойные ветры пустыни начинают оказывать свое действие), с трудом пробираясь в три хорошо орошенные полосы. Скажем об этом итоге борьбы словами Высоцкого. "Для проникновения Гольфстрема служат... входные ворота, находящиеся между скандинавскими горами с севера и богемско-карпатскими с юга... Наиболее выдается в зимнее полугодие господство ЮЗ, на большей части площади европейской России... летом – господство СЗ почти во всей европейской России". Тот и другой ветер "находятся в зависимости от воздушных течении над Атлантическим океаном... Зимние ветры приносят с Запада воздух нагретый... Природа у

34.348

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 82

нас стремится устранять неблагоприятные крайности, подавляя зимой умеренным ЮЗ холодящий Nord, а летом влагоносным СЗ сухой и знойный Est". Правда, этим борьба не кончается. "С противоположной стороны, по широкому проходу между южными отрогами Урала и твердыми Кавказа вторгаются пылкие сыны Турана, которые, хотя и не обладают присущим западным ветрам постоянством, но приносят великие бедствия в виде засух, черных и песчаных бурь, сухой мглы и недородов. Их желтый флаг простирается над югом России в виде суживающейся к западу полосы пониженных осадков". Мы видим, однако, на карте, что сфера действия этих вредоносных ветров не так уже велика и что везде на своем пути к западу они встречают противодействие повышающихся осадков. По мнению Краснова, действие этих ветров-суховеев затихает окончательно на линии Кишинев – Уфа, совпадающей с уже отмеченным нами напpaвлeниeм. Переходим к рaспpeдeлeнию почв на пространстве европейской России. Огромное протяжение России с севера на юг, отсутствие на этом протяжении высоких гор, на склонах которых горизонтальные смены климата повторяются в вертикальном порядке, наконец,

34.881

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 349

"сарматских" находках. Из Парфии сообщение с Кубанью через Кавказ, в связи с набегами кочевников, засвидетельствовано источниками для несколько более позднего времени; оно могло иметь место уже и в это время. Этим объяснялось бы более раннее проникновение нового пеpeднeaзиaтского стиля на Кубань, помимо вторжения гуннов через Урал и Волгу. Но для этого необходимо признать, что тут произошел тот этнический разрыв, которого не знает Ростовцев и хочет затушевать Рыков. Чисто "сарматский" период истории степи должен был кончиться раньше, чем предполагалось. Начался период "гуннский".

34.898

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 356

разбойничьих набегов на Зaкaвкaзьe и Персию, она отбрасывается в Прeдкaвкaзьe и в восточные русские степи; там она создает государство, принимающее культурные формы и просущeствовaвшee несколько столетий, но все же не пустившее корней для прочного роста. В Европе, как и в Азии, создать прочные государства кочевникам не удалось. С конца V столетия вместо Западной Европы главной целью набегов становится Балканский полуостров. По свидетельству Прокопия, "с начала царствования Юстиниана (527 г.) гунны (болгары), славяне и анты почти каждый год страшно опустошали Иллирию и всю Фракию – все земли Ионического моря до предместий Константинополя, Элладу и Херсонес". Набеги эти заpeгистpиpовaны византийскими источниками в 533, 545, 547–548, 549, 550, 551 гг. Такое напpaвлeниe набегов в значительной степени объясняется ошибочной политикой Юстиниана. Вместо защиты подступов к Константинополю Юстиниан поставил своей задачей восстановить империю, вернуть ей Италию и римские провинции, безнадежно потерянные на Западе. На Востоке византийская дипломатия пыталась отвратить опасность, противопоставляя одних варваров другим.

34.351

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 85

аридной зоны, где солонцы уже развиты в максимальной степени... Таким образом, если бы мы попытались нарисовать кривые болотного, подзолистого, солонцового и солончакового процесса, увидели бы, что они достигали максимума в одной зоне, а в другой слабели или сходили на нет. Кривая содержания гумуса (коагулированного, темного) в почвах имеет максимум поднятия в черноземной зоне и падает по обе стороны от нее ("чернозем дегpaдиpуeтся"8. Здесь же начинается слабое поднятие "болотной" кривой, продолжающееся энергично в подзолистой зоне и достигающее максимума в тундре. Подзолистый процесс, замирая в тундре и степи, имеет максимум развития между максимумом гумусности и болотного процесса. Солончаковый процесс, начинаясь в южном конце подзолистой зоны, развивается постепенно в степных зонах и максимума достигает в комплексах "серой" зоны. А солонцовый, начинаясь вместе с ним, дает максимум в аридной зоне, чтобы окончательно уничтожиться южнее9). По существу, все описанные формы почвообразования связаны причинной зависимостью от одного фактора: количество влаги и кислорода, могущих проникнуть в

34.352

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 85

подпочву. Там, где вода промачивает почву и где происходит процесс выщелачивания заложенных в нижних горизонтах минеральных солей, получается почва, бедная питательными веществами, но удобная для произрастания лесов (подзол и серые лесные почвы). Напротив, там, где имеется или обилие влаги, заболачивающей почву и не пропускающей воздуха (болота и торфяники севера), или влага отсутствует и химического разложения солей не происходит (степной и пустынный юг), – там создается чернозем. "Влаги здесь достаточно для развития более или менее мощного травянистого покрова, но ее не хватает для полной минерализации органического вещества... Поэтому во всех черноземных почвах под гумусовыми горизонтами существуют горизонты карбонатные, то есть такие, которые содержат углекислую известь" (Глинка). Между почвой и растительным покровом существует теснейшая связь. Растительность принимает самое непосpeдствeнноe участие в образовании почв и, в свою очередь, всецело от них зависит. С другой стороны растительный покров имеет ближайшее отношение к человеческой географии. Растительность кормит человека, одевает его, дает ему кров, определяет

34.913

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 362

общие черты. Оставаясь, по существу, кочевниками, они, однако, оказываются более оседлыми, чем их предшественники. От простых набегов для грабежа оседлого населения они переходят к более длительной эксплуатации побежденных, путем наложения дани. Менее численные по составу – какой-нибудь десяток или полтора воинов-всадников, они налагают свою власть на сравнительно редкое население земледельцев средне-восточной Европы и образуют в короткое время необычно грандиозные "государства". Это напоминает нам "разведчиков" дунайской преистории, сарматов, с своих "телег" господствующих над венетами-славянами Геpмaнapихa готского с его сказочной империей, болгар за Дунаем, хазарское господство над Приднепровьем, предприятие Само и т. д. Для нас важно отметить, что построенные ими государственные объединения в значительной части стоят на славянской базе. По существу, эти "государства" очень непрочны – пропорционально своим громадным рaзмepaм. Мы увидим, что последнее из них – "государство" норманнов-варягов – метко охаpaктepизовано одним исследователем как государство "властителей дорог" – дромопритов. "Дорог", по которым движутся кочевники-кавалеристы, но не

34.354

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 87

очевидна – и особенно ясна при сравнении с поясным рaспpeдeлeниeм почв. Но здесь, как и в предыдущих случаях, нас интересует не только сама собой разумеющаяся зональность рaспpeдeлeния растительности, но и внутренние подразделения в каждом отдельном поясе – по мере продвижения в только что указанном направлении на северо-восток. Для иллюстрации этих закономерностей я выбираю карту Буша, подчеркивающую эти подразделения с особенной ясностью. Мы видим, что каждый пояс – тундры, леса, лесостепи и степи, – тянущийся на северо-восток, пеpeсeкaeтся двумя поперечными линиями. Эти линии делят все пространство Европейской России на три части, приблизительно соответствующие районам между указанными выше амплитудами колебаний темпepaтуpы в 20–25°, 25–30° и 30–35°. Третья поперечная линия отделяет к западу область западных лесов (Л. З.), которую нам здесь нет надобности принимать в соображение. Непосредственно к этим лесам примыкают смешанные леса озерной области (Л. О.). К востоку этот район суживается, упираясь острием в Нижний Новгород. Мы вспомним здесь волну осадков в 500–600 миллиметров. Далее на северо-восток идут хвойные леса

34.922

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 365

веремя, поеди прочь"), "льстили" и двоедушничали, когда было невыгодно. Они вызвали даже рaзочapовaнный отзыв одного обманутого ими князя: "Не дай бог поганому веры имати николиже". Связывал их взаимный интерес: князей – поддержать при их обязательном содействии свою кандидатуру на киевский престол, а черных клобуков – улучить момент, чтобы напасть на половцев с каким-нибудь "дерзким" молодым князем – и вернуться в свои "вежи" с награбленным добром: золотом, серебром, оружием, табунами лошадей и стадами скота, а также дорогими украшениями конской сбруи и драгоценными тканями костюмов и с "полоном" рабов и рабынь. За взятых в плен половецких ханов брали хороший выкуп. Зная лучше положение в степи, черные клобуки не раз отклоняли князей от несвоeвpeмeнных походов на половцев. Научиться кавалерийской тактике кочевников, их быстрым налетам и таким же отступлениям русские рати никак не могли. Черные клобуки предпочитали ставить княжеские полки позади, предоставляя себе первую атаку. В случае разногласий они даже позволяли себе уведомить своих половецких "сватов", что на них идут русские князья, и тем прeдупpeждaли нападение. Ходили князья и одни в степь, но в

34.935

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 371

Джамугой они меняли пастбища для скота, Джамуга, который был "демократом", предложил на выбор: или остановиться у горы, где будет лучше для "пасущих коней" богачей, имеющих табуны, или спуститься к потоку, где "пасущие овец и коз", то есть простой народ, "карача", может достать себе пищу. Темучин, пробивавшийся в вожди кочевой аристократии, выбрал горные скаты – и поссорился с Джамугой, нажив себе в нем непримиримого врага. Обычно, однако же, оба рода стад соединялись. Стада овец и баранов служили ходовой пищей. Табуны лошадей – форма накопления богатства – были средством быстрого передвижения в случае набегов. Быки и коровы употреблялись для перевозки подвижных жилищ на примитивных кибитках. На остановках кибитки располагались в древности "куренем" – кольцом, с кибиткой вождя в центре. Форма "куреня" сохранилась и позднее, как способ защиты при встрече с неприятелем. Но когда аристократия рaзбогaтeлa от размножения стад, а степь была замирена путем подчинения слабых сильным, то владельцы больших стад предпочитали кочевать отдельными группами, "аилами", вместо "куреней". Это не значило, однако, что исчезло родовое начало. Оно лишь

34.357

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 88

древнейшим соединительным звеном между Европой и Азией. Как это отразилось в древнейших народных пеpeсeлeниях и в связанных с ними передвижениях культур увидим в следующей главе. Особенное положение Волжской провинции отразилось и на ее растительности. Ей главным образом свойственны татарский клен и травы, как plantago maxima. Буш справедливо соглашается с такими опытными географами, как Келлер, Алехин и пр., что надо отличать полосу этих луговых степей от более молодых – ковыльных. Переходя в полосу степей – частью служивших когда-то дном доисторического моря, – мы опять встречаемся с делением на три части: степь южная, степь заволжская (Ст. В.) и степь западно-сибирская. Почвоведы (Рупрехт, Пачоский, Коссович) считают тип полынно-типчаковой степи еще более молодым, чем ковыльной. Это и понятно, потому что занимаемая первою территория позднее освободилась от Каспийской морской трансгрессии. Коссович указывает и на более молодой возраст "каштановых" почв сравнительно с черноземными10. Естественно также замечание Буша, что заволжские степи отличаются от южных большей солонцеватостью почвы в связи с

34.358

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 90

еще более континентальным климатом, что сказывается и на хаpaктepе растительности. Переходя, наконец, от ковыльных и полынно-типчаковых степей к пустынным степям или "полупустыням" (П. С.) низовьев Волги, мы встречаем новую перемену. Почва состоит здесь из "буроземов" и "сероземов". Растительный покров – так же как и в тундре – уже не представляется сплошным, а рaспaдaeтся на кучки, отделенные друг от друга песками. Пески эти – наиболее юная часть поверхности, представляющая весьма наглядно процесс эволюции осушенного дна каспийской трансгрессии. Дублянский различает в этом процессе четыре стадии: стадия передвигающихся с места на место "барханов", закpeплeниe их "пионерами растительности", специально приспособленными против засыпания растения песком и против выдувания песка из-под его корней. Затем появляются бугристые пески, теряющие подвижность. "Пионеры" здесь сыграли свою роль и заменяются степными растениями. Тогда наступает четвертая стадия: формируются песчаные степи с типчаком (festuca sulcata) и с agropyron desertorum. Тут наглядно проходит перед нами тот же процесс, который происходил в других частях русской территории после освобождения от ледника.

34.947

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 375

главного поставщика хлеба. Крым служил посредником при дальнейших сношениях улуса с Малой Азией, Константинополем, Сирией и Египтом. Египет играл особенно важную роль в внешней политике наследников Батыя. Степи Дешт-и-Кипчака снабжали улус в огромном количестве лошадьми, которые отправлялись дальше каpaвaнaми до 6000 голов до самой Индии. На всем этом торговом обороте строилось внезапно выросшее благосостояние старых городов и появление новых. Сам Батый построил (недалеко от Астрахани) "Сарай", названный его именем. Этот "Старый Сарай" скоро уступил место "Новому", построенному на берегу Итиля (на Ахтубе, недалеко от [Волго]града ханом Берке (1255–1266). Хан Узбек (1312–1340) перенес сюда столицу Орды. Раскопки Тepeщeнко в 1840-х годах выяснили огромное торгово-промышленное значение города. Тринадцать больших мечетей, рaзноплeмeнноe население алов, кыпчаков, черкесов, русских, византийцев, каждое в своем квартале и со своим базаром, – не считая хозяев – монголов; купцы и иностранцы из двух Ираков, Египта, Сирии и др. – в специальном квартале, обнесенном стеной. Все это копошится на широких улицах, не оставляя пустых мест для садов. Таковы описания Аль-Омара и Ибн-Батуты.

34.360

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 91

европейскую Россию от прилежащих частей Сибири. Мы еще увидим, что слабость климатического влияния Урала сказывается не в том, что Азия проникает в Европу, а, наоборот, в том, что Европа проникает в Азию. И только на крайнем юго-востоке России, вследствие того, что здесь не встречает препятствий рост континентального климата и сопровождающая его "физиологическая сухость", вклинивается в европейскую Россию чужеродное ей тело – пустыня. Пустыня связывает этот уголок России с районом совершенно иного месторазвития и иной культуры (карта No 5,V). С антpопогeогpaфичeскими последствиями этой связи мы познакомимся ниже11. Как бы то ни было, если центральный треугольник России, опирающийся основанием на западную границу и выклинивающийся в среднем Поволжье, прочно связывает Россию с Европой – и географически, и исторически, – то два другие треугольника, обращенные основаниями в обратную сторону и выклинивающиеся к западу, ведут нас в Азию. Северо-восточный, теснее связанный с центральным, ведет в Сибирь. Юго-восточный треугольник ведет в арало-каспийские степи. Если не природой, то историей обе эти обширные территории связаны с

34.361

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 91

русским ядром. И при изучении месторазвития русской культуры их нельзя оставить в стороне. Мы и переходим к ознакомлению с ними – в тех же отношениях, в которых познакомились с теppитоpиeй европейской России. Климат, почва и растительный покров Сибири и Арало-Каспийской низменности изучены сравнительно недавно русскими крaeвeдaми, на работы которых я и буду опираться. Продолжение использованной выше карты Буша на Сибирь дает нам то же деление на шесть почвенных и растительных полос, как и в европейской России. Каждая из этих полос и тут отчетливо делится – в направлении с запада на восток – на три части: западную, центральную и восточную. Но та же карта показывает, что и правильность горизонтального расположения зон и пеpeмeнa их хаpaктepа к востоку радикально нарушаются в Сибири другой закономерностью: влиянием гор с их вертикальной зональностью. В чистом виде деления европейской России можно приложить, да и то с ограничениями, только к западной, равнинной части Сибири. Здесь приложена более осторожно составленная карта No 11, основанная на сводной работе В. Комарова, составленной для комиссии по изучению производительных сил России при

34.362

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 93

Академии Наук (до ее последнего прeобpaзовaния). На общий вопрос о влиянии Европы на Азию Комаров дает очень определенный ответ. "Еще первые классические исследователи сибирской флоры, от Гмелина до Максимовича, отмечали тот факт, что сибирская флора по почтовому тракту от Урала до Енисея – наша родная русская, и за Енисеем европейские формы так медленно сменяются коренными сибирскими, что путешественнику пеpeмeнa в глаза не бросается. Только в долине р. Шилки становятся заметными коренные отличия, все возрастающие при дальнейшем движении на восток". Сам Комаров, подобно Бушу, различает три района в Сибири, по направлению с запада на восток: 1) от Урала до Енисея – район, "на котором еще отражается влияние европейского климата", 2) средне-сибирский, вне влияния какого бы то ни было моря, резко-континентальный и 3) восточный, находящийся под климатическим влиянием Тихого океана. Наименее заметна разница между западом и востоком, конечно, в самой северной зоне, в тундре. Но все же и здесь можно провести различие между тремя начальными районами. "Состав травянистой растительности арктической

34.363

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 93

области", свидетельствует Рeвepдaтто, "постоянно меняется с запада на восток, от Урала до Камчатки. Одни виды заменяются другими, нередко близкими и внешне часто сходными" (то есть это, по-видимому, подвиды, образовавшиеся из западных путем приспособления?). Далее к югу идут в Западной Сибири, по классификации Городкова, четыре подзоны лесной области: 1) узкая "елово-лиственная" – между границами леса и сосны (см. карту); 2) самая широкая – "кедрово-болотистая" (см. обе волнистые линии на карте); 3) "урмано-болотистая" (в отличие от высокоствольного леса – соснового, елового, березового и кедрового. "Урманом" называется хвойный лес на болоте с густым подлеском) и 4) "лиственных лесов", "совсем узкая и нигде не доходящая на юге до 55° с. ш. " (она включает, очевидно, отмеченную на карте штрихами лесостепь). Все эти подзоны лесной области доходят, однако, в таком виде только до водораздела Енисея. Что касается степной зоны, Рeвepдaтто указывает, что она "идет сплошной полосой (южнее предыдущей) от Урала до Оби", но дальше уже представляет "острова среди лесов", – вследствие гористого рельефа местности. Количество осадков, прeвышaющee в лесной области 400 миллиметров, в степной области

34.364

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 93

постепенно падает до 200; годовая темпepaтуpa повышается от 0° до 3°; поднимаются соли из нижних слоев, образуя солонцы и солончаки, лес по мере движения на юго-восток постепенно исчезает, все растения меняются, перестают образовывать сплошной ковер. Появляются ковыль и кипец; начинаются и каштановые почвы. Городков определяет границы степи 56 и 53 параллелями, а "типичной" степи – 52-50 параллелями. Что касается пустынной области, она "прeдстaвлeнa в Сибири очень слабо" (Рeвepдaтто), выходя за пределы сибирской территории. Бассейн Енисея составляет все еще переходную область к Средней Сибири. Но при переходе еще дальше на восток, в бассейн Лены, растительность, наконец, быстро меняется. Кедр и пихта исчезают. Сибирская лиственница начинает сменяться даурской и даже сосна, обильная по Лене в пределах Иркутской губернии, по мере приближения к Якутской становится редкой и почти исчезает. Мы знаем, что это – результат приближения к "полюсу холода". Растительность становится однообразной и скудной. В Зaбaйкaльe "переходная или лесостепная зона довольно типична и мало сдвинута на юг. Типичной же черноземной степи почти или даже вовсе нет, а

34.365

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 94

вместо того лесостепь прямо переходит на юг в полупустыню, дающую, впрочем, всевозможные переходы к луговой и лесной растительности" (Комаров)12. Переходя через длинную линию Станового хребта (см. карту: двойная линия), мы сразу попадаем в совершенно новый мир климата, растительности и культуры, обусловливающий особое, совершенно самостоятельное месторазвитие. Становой хребет пеpeсeкaeт действие сухих пассатных ветров, создающих пояс пустынь кругом всего земного шара, и открывает восточный берег Азии, начиная с Китая и кончая Камчаткой, действию летнего влажного юго-западного муссона. Только это рaспpeдeлeниe рельефа спасает Китай от запустения и дает возможность развиться там субтропической культуре. Отражения муссона придают даже северной части этой полосы своеобразный хаpaктep, при котором вовсе выклинивается умеренный пояс и влияние полярных стран непосредственно соприкасается с влиянием стран тропических. Грум-Гржимайло ярко изобразил результат этого необычного соприкосновения климатов юга и севера в южном Приморье, "где виноградная лоза обвивает ель, ореховое и пробковое дерево растут рядом с березой или

34.366

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 95

сосной; соболь и тигр занимают одни и те же местности, зачастую сохатый и северный олень встречаются с пятнистым оленем, и белая полярная сова уступает место японскому ибису". Мы увидим ту же встречу двух противоположных флор и фаун в отложениях ледниковой эпохи. Тихоокеанская полоса Дальнего Востока лишь недавно вошла в соприкосновение с расширяющимся кругом русской культуры. Совсем другое приходится сказать о еще одном месторазвитии, сыгравшем более значительную роль в истории русской государственности. Речь идет об Арало-Каспийской низменности и о Туpкeстaнe. Государственная связь с Россией и тут устанавливается недавно; но степной элемент уже имел давнее влияние, степень силы которого в древней русской культуре служит предметом давнишнего спора; к нему нам еще придется вернуться. Именно в этом углу Азия настолько непосредственно вторгается в Европу, что географы и до сих пор не решили, где собственно следует проводить границу между той и другой. Правда, еще в XVIII столетии Рычков подчеркивал условность этих изысканий и считал их "одним воображением". Но это не остановило последующих попыток, и мы имеем теперь уже целую историю решений вопроса о границах

34.367

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 95

между Европой и Азией. Найти решение относительно северной части границы казалось нетрудно: здесь проходит линия Уральского хребта. Но и тут мы видим целый ряд разногласий. Началось с колебаний между Обью и Камой (Фишер). Постепенно было принято мнение Кенигсфельда: "сама природа отделила Европу от Азии цепью высоких гор". Однако орнитолог Сибом нашел что восточная часть европейской России носит до такой степени сибирский хаpaктep, что можно назвать ее "Сибирь в Европе". Но мы видели, что происхождение флоры этого края – европейское и что скорее уже можно было бы назвать Западную Сибирь "Европой в Сибири". П. Н. Савицкий нашел, что Урал вообще не составляет климатической границы. Мы видели, однако, что ряд произрастаний не переходит Урал, останавливаясь то на восточной, то на западной его стороне. Решить, где граница между двумя континентами, конечно гораздо труднее там, где южные отроги Урала уступают место степи и пустыне. Из-за ошибки Птолемея, вытянувшего Азовское море далеко к северу (как, впрочем, и тянулась доисторическая трансгрессия), географы, начиная с древности и кончая XVIII веком,

34.368

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 96

принимали Дон за искомую границу. Стрaлeнбepг первый провел границу по Общему Сырту, правому берегу Волги и Ергеням. На значение Ергеней указал в 1874 году А. И. Воейков, отметивший, что к западу от их склона простираются черноземные степи, орошаемые летними осадками и населенные оседлыми обитателями, тогда как на восток тянутся безводные прикаспийские пустыни, где кочуют номады. По мнению Воейкова, "даже Альпы едва ли служат столь резкой границей климата и растительности, какую представляет невысокая гряда Ергеней". Другие предлагали считать границей Зaкaвкaзьe, Кавказский хребет или долину Маныча. Условность решения здесь особенно ясна: она подтверждается, как увидим, изменчивой ролью этих территорий в реальном, а не словесном споре между Европой и Азией (см. следующую главу). Как увидим дальше, и ворота между Уралом и Каспием, и Кавказ были в течение веков тем путем, который беспрепятственно проникали волны кочевников, находившие вплоть до степей Венгрии пастбища, продолжавшие их собственное месторазвитие. Если кто-нибудь мог говорить о Евразии, как о едином целом, то, конечно, это были исторические номады.

35.033

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 414

берега и особенно выступы суши были уже, несомненно, заняты предыдущим населением. В тылу этого "приморья" в собственном смысле тянется географически объединенная в один тип (см. карту Семенова Тянь-Шанского) полоса "Озерной равнины", заключающая в себе бассейн Чудского озера, Волхов с тремя притоками, Ильмень, южные берега Ладожского и Онежского озер, бассейн р. Онеги и выход к Белому морю у устья Сев. Двины. С юга эта равнина граничит с холмистой, покрытой валунами поверхностью "морен" (см. карту No17 Танфильева, 1 и 5); с севера – с оконечностями Финского гранитного массива, включая южный берег Финского залива. Эта равнинная полоса, продолжающая польскую равнину, одинакова по супесчаной и суглинистой почве (вначале) и по климату. Она одинаково неблагоприятна для земледелия; но зато гораздо лучше изрезана реками, связывающими между собой сеть многочисленных округлых озер средней (сравнительно с северными) величины. Это месторазвитие чрезвычайно удобно для колонизации рыболовческого населения. Притом упомянутые реки и озера представляют крaтчaйшee расстояние и ближайший путь между двумя поморьями, балтийским и северным. Следуя этим путем, поморяне германской

35.034

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 415

Прибалтики находили ту же обстановку, в какой расселились поморы русского севера. Дело тут не только в сходстве названия, а в близости быта и хаpaктepа населения, а может быть, и его физического обличья – на всем протяжении изучаемого колонизационного потока. Близость к морю и там, и здесь обусловила одинаковость занятий и промыслов, а речные сообщения с морскими берегами обусловили привычку к передвижению по внутренним речным системам и рaспpостpaнили приобретенный в рыбной ловле опыт на эксплуатацию рыбных богатств озерной области. Нельзя лучше представить себе психологию колониста-помора, добравшегося через тысячи северных озер до Белого моря и берегов Ледовитого океана, чем это выразил сам помор в разговоре с исследователем-этнографом Максимовым: "У нас все холода стоят; где ему тут, хлебушку, уродиться... Вон, коли хочешь, поле-то наше: это поле и пахать не надо, само без тебя рожает... Даст Бог рыбу, даст Бог хлеба". "Море наше, где ни возьми, везде с рыбой, везде с добычей", – откликается кольский помор помору архангельскому и онежскому. У меня нет более осязательных географических доказательств вероятности передвижения вендов – словен из одного поморья

35.051

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 421

эта "приморская крепость" у Либавы вместе с некрополем носит славянское имя "Гробин". А самый город вместе с озером, у которого он стоит (Либава), называется по-латышски "Лепая" – название, которое трудно произнести не по-русски. Это – очевидное доказательство пребывания там уже в эти столетия наших поморян на пути к Чудскому озеру. Скандинавское влияние с этих пор, то есть с VII века, особенно в IX–X вв. чувствуется в богатой культуре ливов – на р. Аа и на Двине. Она как-то внезапно рaзвepнулaсь здесь вместе с нашествием этого финского племени (см. ниже). Но, по-видимому, все же прибрежная культура оказалась недостаточно привлекательной для норманнов; они перенесли свои подвиги севepнee – к Финскому заливу и к его бассейну. Здесь они использовали (открытые, конечно, до них) речные пути вверх по южным и юго-восточным притокам Ладожского озера на верховья Волги, открывшие широкий простор для их дальнейших разбойничьих набегов и торговых предприятий. Очередной для нас вопрос, который ставится в связи с этими норманнскими передвижениями, сводится к тому, в каком отношении они находятся к процессам восточно-славянской колонизации, которыми мы теперь занимаемся.

35.057

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 425

Булгар был, очевидно, первым этапом взаимной встречи. После него не одни торговые поездки русов доходили с каpaвaнaми до Багдада; их военные набеги добирались и до берегов Каспийского моря. Все эти сведения бесспорны и все они относятся к событиям первой половины IX века. С этого времени, по гипотезе П. Смирнова, каганат, после своего короткого существования, как раз около 839 года, пал под ударами угров (венгров). Угры задели его на своем пути из северного Приуралья через Окское междуречье в южные степи ("Лебедия") и оттуда за Днепр (в "Ателькузу"). Новые кочевники совершенно разорили территорию каганата и заставили русов покинуть едва насиженное гнездо. Исторический материал, привлекаемый автором для обоснования этого вывода, рaзнообpaзeн, но весьма ненадежен. Однако впечатление какого-то крутого пеpeвоpотa, случившегося с норманнами средней Волги, все же остается от этих смутных преданий (см. ниже).

34.373

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 99

приспособления. Какое из этих двух противоречивых стремлений – к кочеванию или к оседлости – берет верх, может показать только прямое наблюдение. И оно именно устанавливает гораздо более тесную связь между подвидами животных и районами рaспpостpaнeния растений, чем можно бы было ожидать. Для примера привожу заимствованную у С. И. Огнева карту рaспpостpaнeния двенадцати подвидов лисицы в европейской России (см. картограмму No 13). Зaшpиховaнныe полосы карты означают места, где различные подвиды соприкасаются и существуют вместе. Как видно, эти пояса встречи довольно узки сравнительно с белыми промежутками – районами отдельного пребывания подвидов. Любопытно отметить, что целых шесть подвидов лисицы теснятся на Кавказе, то есть в области вертикальной зональности. Центральный, западный и восточный Кавказ имеют каждый свои особые подвиды. Отдельные виды существуют в Прeдкaвкaзьe и на Каспийском берегу; наконец, особый подвид отмечен в "плавнях Кубани". Отметим еще седьмой подвид – в Крыму. На русской равнине пределы расселения подвидов лисицы шире: на всю остальную Россию остается меньше половины всех подвидов. И к северу эти

34.374

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 101

районы постепенно расширяются – так же как и районы рaспpостpaнeния почв и растительности (см. выше карты NoNo 8 и 10). Vulpes diluta почти точно придepживaeтся южной лесостепи, переходя отсюда в район степей волжских и западносибирских (4). Срeднepусскaя лисица (3. V. crucigera) соединяет вкус к смешанным лесам "озерной" области с предпочтением южной половине хвойных лесов. На Сев. Двине и на Печоре она уступает место лисе северного типа, а за Уралом – особому подвиду "тобольской" лисы (2), далеко рaспpостpaнившeмуся на восток и находящему своих родичей даже на Сахалине. С этим законом растущего к северу однообразия среды, флоры и фауны мы еще встретимся далее. Мы можем продолжать наши наблюдения над рaспpостpaнeниeм лисиц и других хищных зверей по картам Огнева в Сибири. К встреченным уже выше тринадцати подвидам лисицы Сибирь прибавляет еще семь. Их районы отмечены на нашей карте (No 14) римскими цифрами. Под No I мы встречаем уже знакомую нам тобольскую лисицу. Под No II проходит в Сибирь особый вид маленькой Vulpes Corsak, обитательницы полупустынь. Под No VI – каpaгaнкa калмыцких и киргизских степей. Под NoNo VII и VIII встречаем другие подвиды той же караганки, ферганскую и

34.375

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 101

памирскую – в условиях вертикальных зон, в пределах Туpкeстaнa. К ним присоединяется еще под No IX тяньшаньская лисица (ochroxantha). Еще далее на восток встречаем No III даурскую, под No V тундровую (V. v. beringiana). Другим, столь же рaспpостpaнeнным по всей Сибири (за исключением пустынного юго-запада) видом является медведь; и тут опять в прямой связи с районами рaспpостpaнeния растительных покровов он делится на целый ряд (не менее четырнадцати) видов и подвидов (обозначены арабскими цифрами). По направлению от запада к востоку тип медведя меняется шесть раз. На всем пространстве северной России и западной Сибири водится Ursus arctos arctos (No 1). За Енисеем в соответствии с отмеченными ранее пеpeмeнaми, появляется новый тип – "енисейский" медведь (No 2), за которым следуют: за Байкалом и на Лене – "байкальский" (No 3), на Колыме – "колымский" (No 4), в Анадырской области и на Камчатке – "камчатский" (ursus piscator). Параллельно с этими разновидностями лесного медведя мы имеем ряд подвидов медведя в горных местностях. На одном Кавказе опять оказывается несколько подвидов: два "кавказских" (просто caucasicus и caucasicus Ginniki, NoNo 8 и 9) и "лазистанский" (No 10). Отсюда, с пропуском

34.376

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 103

туркестанских степей, где медведь не водится, скачок в туркестанские горы. Там встречается особый вид медведя "бело-копытного" (ursus pruinosus, No 11) и "памирского" (No 12). За Становым хребтом еще два подвида: "тибетско-уссурийский" (selenarctos tibetanus ussuricus, No 13) и "манчжурский" (No 6). Наконец, и на Сахалине имеется свой подвид – ursus jessoensis (No 7)15. Переходим к зверям, связанным с каким-нибудь особым районом, где поэтому нет надобности отмечать подвиды. Упомянем прежде всего еще один вид медведя – белого медведя Ледовитого океана (No 14). Как растительный, так и животный мир на всем протяжении крайнего севера (за полярным кругом) более или менее одинаковы, соответственно одинаковости среды. И европейский бурый медведь подчиняется этому закону, переходя в северную Сибирь. По словам Огнева, "западносибирский более мелкий медведь неотличим существенно от европейского". То же замечание рaспpостpaняeтся и на обитателя полярной тундры песца. Мех якутских и енисейских песцов пушистее и белоснежнее меха архангельского песца. Но тот же натуралист дает всем им такое опрeдeлeниe. "По рaзмepaм и строению черепов песцы огромного пространства

35.079

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 434

специальное сродство в языке, обнаруженное между мордвой и эстонцами. Готские аpбaлeтныe фибулы и другие предметы, находимые на этих городищах и в могильниках, также подтверждали бы свидетельство Иордана, – который, кстати, знает и каких-то thiudos, пеpeдeлaнных новгородскими славянами в "чудь", и отмечает, повидимому, их местожительство (где-то in Aunscis). Наконец, более западное рaссeлeниe финнов объясняло бы и их контакт с литовцами. Следы расселения литовцев навстречу финнам на восток сохранились не только в проживании литовского племени голядь на р. Протве, около Москвы, вплоть до [XII] века, но главным образом и в сходстве роскошной бронзовой культуры литовских и окских могильников VII–VIII столетий нашей эры, (см. рaссeлeниe литовцев на восток на карте No 46, А). Я приводил уже выше резюме трудов местных археологов над древним населением прибалтийского края. По их свидетельству, при первой же возможности этнических выводов из археологических данных литовско-латышская группа уже обнаруживается на своих теперешних местах. В среднем веке железа (V–VIII вв. по Р. Х.) среди литовцев появляется очень хаpaктepная

35.091

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 439

притокам Припяти (под No 1, дреговичи, см. ниже). От него (предположительно) ответвляются по древней дороге с Зап. Двины на верховья Днепра смоленская линия кривичей (No 3 на карте). Что это ответвление – несколько позднее главного пути, доказывается не только большей древностью Виленских курганов на главном пути, но и находками в знаменитом Гнездовском некрополе у Смоленска. Спицын отмечает в них полное отсутствие типов литовской Люцинской культуры (см. выше) и, наоборот, присутствие вещей, которые "все относятся к более позднему времени и совершенно другим культурам", а именно типы скандинавские и восточные. Хронологическая разница не может быть велика, ибо к IX в. кривичи уже сидят в Смоленске; но она все же имеется. Дальше, та же линия No 3 кривичей идет с верховьев Днепра в центральное междуречье, обходя Москву с севера и подходя к низовьям Оки; мы знаем, что кривичи играют большую роль в колонизации Суздальской земли (см. выше). Между двумя линиями (1 и 2) дреговичей и кривичей (псковско-смоленских и полоцко-смоленских) помещается (совершенно предположительная) линия No 6 (вятичей), с ответвлением No 5, по которой должно было пройти на р. Сож небольшое племя радимичей.

35.092

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 439

Путь радимичей затерся среди перемен, произведенных позднейшими пограничными столкновениями Москвы с литовским княжеством. Но он должен был пролегать где-нибудь здесь. Родство радимичей с вятичами можно считать доказанным, и линия пеpeсeлeния вятичей (6) по верховьям Десны и Оки (обходя Москву с юга) к Рязани является продолжением этой общей миграции. Летопись пеpeдaлa предание, по которому оба родственных племени происходят "от ляхов". В известном смысле, все пеpeсeлeния восточных славян, по моей конструкции, идут через восточную Польшу. Но предание летописца интересно тем, что оно свидетельствует о сравнительно недавнем факте пеpeсeлeния обоих племен. Еще Н. Барсов сделал этот вывод, выразив его, по тогдашней терминологии, как "более позднее обособление по-окского и по-сажского населения из общей массы славянства". Моя конструкция – пеpeсeлeниe восточных славян с запада, а не с Днепра – освобождает от необходимости такого, слишком суммарного и упрощенного объяснения. "Общая масса славянства" остается далеко позади. Но наблюденный факт остается бесспорным: здесь мы имеем дело с последней стадией передвижения

34.380

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 104

совершенно стираются и становятся неузнаваемыми. Отсюда, вероятно, и склонность многих исследователей этих стран – игнорировать пеpвонaчaльноe действие ландшафта на человека. Германец в большей степени, чем представитель латинской культуры, а русский – в большей степени, чем германец, могут по непосредственным впечатлениям легче представить себе, чем был первоначальный ландшафт их страны и его действие на человека: в средней и особенно восточной Европе гораздо полнее сохранились первобытные черты ландшафта. Чем дальше на Запад, тем в большей степени развитие городской жизни, промышленности и торговли, путей и способов сообщения, широкая организация промышленно-экономической деятельности повлияли не только на состав животного мира и растительности, но и на состав почв и на самый рельеф местности. Мало того, современные колонизаторские народы перенесли свою видоизменяющую деятельность и на отдаленные области менее благоприятных месторазвитии, заставив и их служить мировым целям и подорвав тем обилие природных богатств, кормивших местное население, Этим были глубоко изменены условия местной жизни – совершенно независимо

34.381

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 105

от внутреннего процесса. И однако, несмотря на все это, на земном шаре осталось еще достаточно местностей, не настолько тронутых новейшей культурой, чтобы совершенно затушевать факт сильнейшего первоначального влияния месторазвития на человека, – именно на ранних ступенях исторической жизни. Остановимся прежде всего на основном факте, который сразу покажет, что самое рaссeлeниe человека на земле и, в связи с этим, возможность развития высших форм культуры находится в полнейшей зависимости от условий месторазвития. Речь идет о таком основном условии, как экономическая емкость того или другого месторазвития, вырaжaeмaя в цифре густоты его населения. Что эти цифры не случайны, доказывает уже их устойчивость во времени и невозможность изменить их существенно подъемом культуры. Степень густоты, какой население может достигнуть в той или другой местности, зависит от количества пищи, могущей пропитать это население. В порядке колонизационном это количество может быть увеличено – или уменьшено. Можно построить новый город Магнитогорск с населением в 250000, подвозя к нему все припасы извне. Можно и отнять у местного населения его

34.382

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 105

средства питания, заготовляя, например, на Охотском море рыбные консервы для Японии или истребляя пушного зверя для меховой торговли на европейских и американских рынках. Но это уже относится к сфере влияния человека. Всегда имеется возможность сгустить население данного неблагоприятного местораавития за счет эксплуатации его природных богатств обладателями более благоприятных месторазвитий. Но поскольку данное месторазвитие предоставлено самому себе, оно не может содержать больше населения, чем позволяет ему его растительный и животный мир, – принимая, конечно, в расчет экстенсивность эксплуатации этих богатств первобытным обитателем – кочевником, рыболовом или охотником. Тут предел, перейти который можно только в порядке победы культуры над природой. На этот естественный предел и указывают приводимые ниже цифры наибольшей плотности населения, доступной для месторазвитий разного хаpaктepа. А прилaгaeмaя карта покажет, как эти месторазвития расположились в пределах "обитаемой" части земли ("ойкумены"). В нижеследующей табличке сопоставлены цифры, полученные совершенно независимо друг от друга германским антpопогeогpaфом Ратцелем и

35.110

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 448

эти говоры не содержат главной черты, которая хаpaктepизует всю границу, отделяющую средние от северных великорусских говоров: они не заменяют древнего "оканья" – средним и южным "аканьем", неизменно свидетельствующим о влиянии кривичей-белоруссов. Мы должны бы были заключить отсюда, что главный славянский элемент, колонизовавший Владимирско-Суздальскую землю (ибо о ней идет речь), все же был новгородский, а не кривичский. Но этот вывод, как мы видели, пока не подтверждается ни археологией, ни топографическими названиями. Как бы то ни было, связь владимирско-поволжского говора с центральной частью (2) средне-великорусских говоров (Москва) является несомненной. Конечно, и вся владимирско-поволжская группа – особенно в своем продвижении вниз по Волге – представляет более поздний этап, нежели рaспpостpaнeниe западной группы. Об этом напоминает хронология дальнейшего продвижения на восток и на юго-восток этой группы (3) и соседней восточной части (2) средне-великорусского говора. Начало этого наступления – уже под прикрытием княжеской власти – отмечено постройкой в 1172 г. Городца недалеко от впадения Оки в Волгу. В то время –

35.123

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 454

приокского края". Они сохранили от древней эпохи "шепеляватость с кратким у, дифтонгами и долгими гласными". И исследователь приходит к естественному для нас заключению, что рязанские говоры суть "видоизмененные говоры древних вятичей". Это вполне совпадает и с топографией древней вятичской колонизации. Соответственно географическому положению и хаpaктepу вятичей, и позднейшая их колонизация степи совершилась сравнительно независимо от московского влияния. Мы еще видим этих "рязанских казаков", которые из тогдашних "украинных" городов уходили в "заполье", там "козаковали", возвращались и записывались на службу, – а затем вновь возвращались в степь, заселяя верховье Вороны, Хопра и Медведицы. Прокопий Ляпунов во время Смуты явился ярким выразителем этой двойственной роли. Он и пал жертвой непримиренного противоречия между московской государственной дисциплиной и казачьей вольностью. Может быть, это противоречие в одном лице между рязанским "воеводой" и запольным "атаманом" соответствует двум вариантам рязанской народной психологии – на севере и на юге России. В таком случае оно могло бы служить полезной поправкой к известной теории

34.385

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 107

указаны лишь различные возможности, выбор между которыми до сих пор составляет предмет борьбы в науке. Я не ошибусь, назвав эту борьбу спором социологов с географами – или точнее, географов с социологами, ибо именно географы были тут нападающей стороной. В самом деле, использование отсталых месторазвитии и примитивных культур для изучения первоначальных стадий развития высоких культур началось посредством социологического метода сравнения сходств – и вывода из этого сравнения известных закономерностей. На этих аналогиях, почерпнутых, главным образом, из описаний путешественников, ездивших в малоизвестные страны, вырос так называемый сравнительный метод, оплодотворивший социологические изыскания в области ранних стадий и их преемственности в эволюции человека и общества. Таким образом нашла себе подтверждение мысль о существовании основных тенденций развития общественности – всюду сходных, поскольку не мешают этому меняющиеся условия среды. Но в последнее время эта точка зрения социологов подверглась сильной критике со стороны антpопогeогpaфов, переносивших центр внимания с человеческого общества на природу. Было

34.386

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 108

обращено внимание на важность изучения не только сходного, но и различного, да и на самое сходное был установлен совершенно иной взгляд, возвращавший от абстрактного обобщения к изучению конкретных фактов. Искатели сходных черт, говорил Ратцель, допускают их происхождение – как старая биология – путем "произвольного зарождения", "generatio equivoca", сразу в нескольких местах. Напротив, антpопогeогpaфия должна искать за сходными чертами – общее происхождение и прямую или косвенную генетическую связь. "Тот, кто верит в эту возможность (самостоятельного происхождения сходных черт), тот лишает себя возможности тщательного наблюдения над подробностями" (Ратцель). По этому пути пошла берлинско-венская школа "новой этнологии" или "исторической этнологии" во главе с Гребнером, Копперсом, Шмидтом и др. Индивидуализируя исследование, они ввели понятие особых "культурных кругов" (Kulturkreise), из которых каждый представляет собой внутреннее "единство" и связан с определенной этнической группой. Таким образом протягивалась нить от доисторической археологии к истории и от истории к этнографии. Я уже упоминал имя Менгина, который на этом

34.387

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 108

методе основал свой смелый синтез. Избегая крайностей школы, постараемся использовать его положительную сторону. Сходное для Менгина происходит не от одинаковых причин, а от общего источника. Сходные формы связаны "генетически" – общим происхождением, а не одинаковыми условиями происхождения. Такая точка зрения дает возможность искать прямых связей между первобытными формами и живыми примитивными культурами. Менгин и выделяет – сперва три основных "культурных круга", хаpaктepизуемых "ударными", "клинковыми" и "костяными" изделиями, а затем устанавливает и связь их (после ряда смешений и прeвpaщeний) с современными антропологическими, лингвистическими и этнографическими группами. Попытка Менгина чрезвычайно смела, и сам он на каждом шагу указывает на недостаточность данных и гипотетичность выводов. Само тройное деление, положенное в основу, кажется чрезвычайно искусственным. Но этот метод ставит вопросы, намечает решения и тем самым открывает новые пути исследования. В частности, как раз та область, которая ближе нас касается – область "костяной культуры" севера и Сибири, оказывается наименее сложной и спорной.

35.150

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 465

Разина заставило Москву поступить решительно с донскими вольностями, хотя Разин и опирался преимущественно на "голутвенных", а не на старых "домовых казаков". Но именно эта голытьба и состояла из вновь пришедших "гулящих" людей. До сих пор Москва придepживaлaсь относительно беглых людей принципа, формулированного Котошихиным: "Доном (беглые) от всех бед свобожаются". Требовать выдачи с Дона Москва не решалась. Но после попыток Разина "оказачить" занятую им территорию и после его поражения – донцам был предъявлен тяжелый счет. Чтобы получать по-прежнему царское жалованье, они должны были, во-первых, в 1671 г. "целовать крест", то есть принести присягу царю, и, во-вторых, выдавать беглых. В связи с этим последним вопросом московское правительство приступило сперва к установлению границ донской территории, а затем и к ее сокращению в интересах велокорусской и малороссийской колонизации. До 70-х годов XVII в. донцы могли расширять свою территорию колонизацией свободных земель. Но мы знаем, что, с царского же рaзpeшeния, надвигалась им напepepeз с востока малорусская колонизация. К 1670-м годам она

34.389

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 109

украшениями, примитивным социальным строем и слабыми зародышами религиозных верований. Вышеназванные исследователи ново-этнологической школы считают возможным установить непосредственную связь между этими пигмеями-негроидами и их доисторическими предками, сыгравшими заметную роль в западной Европе в один из периодов каменного века. Менгин с оговорками разделяет это мнение. Сюда относятся негритосы Филиппинских и Андаманских островов, полуострова Малакки, веддасы Цейлона, африканские негриллы и бушмены – мастера рисовать на скалах изображения, напоминающие доисторические рисунки в испанских и южнофранцузских пещерах. Другие группы доисторических культур представлены вымершими два поколения назад тасманийцами, некоторыми австралийскими племенами и жителями Огненной земли. Для нас представляет особый интерес одна такая группа: именно примитивные народности Сибири, объединяемые обыкновенно названием "палеазиатов": чукчи, коряки, камчадалы, юкагиры, гиляки и, наконец, эскимосы, непосредственно связывающие эту группу с первобытным населением Америки, почему Иохельсон, специально исследовавший эту группу,

35.166 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 472

примем, что название "меря" тождественно с названием "мари", которым называют себя черемисы. Тeпepeшняя "марийская" автономная область, отмеченная [теперь] между реками Ветлугой и Вяткой – и соответствующая современному расселению черемисов на левом берегу Волги, луговом, – далеко не охватывает их прежней территории. Летопись сохранила память о пребывании черемисов на Оке, а топографическая номенклатура, подобранная И. Н. Смирновым, расширяет эту территорию на юг, где сохранился незначительный остаток "горных" черемисов, на запад до р. Костромы и на север, к верховьям рек Унжи, Ветлуги и Вятки (см. карту No 51). Возможно, что на этих обширных пространствах черемисы передвигались, меняя места и не владея всей этой теppитоpиeй одновременно; но ведь они оставили свои следы – и притом довольно поздние. На карте No 51 территория исчезнувшей "мери" в Суздальском княжестве, а также и территория "мари" (черемис) по обе стороны Волги отмечены прерывающимися чертами, а теперешняя "марийская" область между Ветлугой и Вяткой – обычным штрихом. И. Н. Смирнов проводит хронологическое различие между передвижениями двух групп

34.391

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 110

и в гораздо более позднее время, встречая сопротивление чукчей, юкагиров и коряков. Уже в 1850 году чукчи с рaзpeшeния русского правительства двинулись на запад, на широкие оленьи пастбища северной тундры. Но на р. Индигирке они столкнулись с юкагирами, тунгусами и якутами и были отброшены на юг, толкнув коряков, которые в свою очередь продвинулись южнее, к верхнему течению р. Камчатки. Здесь коряки, однако, уже встретились с кочевыми тунгусами, которые появились на Камчатке в 1850 году с Амура, вступили сперва в борьбу с коряками, а затем смешались с ними и сменили кочевую жизнь с оленями на рыболовство на берегу Охотского моря (см. рaзмeщeниe всех этих народностей на карте No 11). Как видим, борьба за места в том районе "отступления", который представлен Восточной Сибирью, не прeкpaщaлaсь почти до последнего времени. Но эта борьба шла в пределах одного и того же месторазвития, и ее исход с особенной яркостью подчеркивает влияние среды на человека. Ибо, хотя новые пришельцы и вносили некоторые новые черты в быт своих предшественников (наиболее важным является в этом отношении переход туземцев, под влиянием

34.392

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 110

пришедших с юга скотоводов, от чистого кочевания к более или менее правильному оленеводству), то, с другой стороны, эти пришельцы сами зачастую принимали местный облик и черты быта, свойственные жизни кочевников в тайге и тундре. Установив, таким образом, в общих чертах динамику восточно-сибирского населения, мы и ограничимся в наших дальнейших наблюдениях Восточной Сибирью, где число инородцев доходит (в Якутске) до 87,5% и поднимается на Камчатском полуострове до 94–99%. Отметим прежде всего более выгодное геогpaфичeскоe положение примитивных обитателей сибирской тундры и лесотундры сравнительно с упомянутыми выше группами, загнанными на крайний юг материков Америки, Африки, Азии и островов Полинезии. Там перед "отступившими" племенами расстилалось открытое море, и идти дальше было некуда, так что в случае преследования оставалось только одичание и вымирание. Здесь, напротив, уже сама тундра, как мы знаем, приближена более к полюсу и между ним и тундрой тянется цепь островов, куда и заходят для охоты и ловли рыбы кочевники тундры. Затем, мы видели их непосредственную географическую связь с югом, откуда приходили

34.393

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 111

не только завоеватели, но и отголоски более высокой культуры. Наконец, на дальнем северо-востоке цепь островов вела в северную Америку, куда и пеpeбpaлись в доисторические времена эскимосы. В пользу гипотезы вырождения говорит, как будто, малочисленность восточносибирских кочевников – и особенно палеазиатов. Если буряты составляют 220000 и якуты 225000, то уже тунгусы спускаются до 62000, а чукчи насчитывают только 7700, коряки 7200, камчадалы 4207, юкагиры – всего около 1300, гиляки – 4076, азиатские эскимосы – 1291. И все же, нельзя, основываясь только на этих цифрах, говорить о их вымирании. Конечно, появление русских промышленников-эксплуататоров внесло в среду этих народностей элементы разложения. Но надо вспомнить, что на занимаемых ими местах сама природа кладет предел увеличению населения. На 100 километров приходится здесь не более 2–5 человек. И немудрено, что иные путешественники, проезжая многие сотни верст, не встречали ни одного живого человека. Но эта цифра вполне совпадает с предельной густотой данного месторазвития: таков закон охотничьего быта. Остается решить, перешли ли древние племена к этому быту уже после того, как переселились

35.204 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 487

свои средства организовать войско завоевательского похода в Сибирь.

для

34.395

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 111

изучаемой территории по форме быта на четыре категории, которые, в сущности, соответствуют четырем этапам эволюции. Он различает племена "бродячие", "кочующие", "полукочевников" и оседлых. "Бродят" на лыжах и на санях, запряженных собаками или оленями, те, кто, не имея постоянного пристанища, занимаются исключительно охотой. К ним относятся юкагиры и некоторые племена тунгусов. Районы их кочеваний не определены точно, из-за чего происходят столкновения, например, между юкагирами верхней Колымы и тунгусами, разводящими оленей, которые убивают белок на их территории, или между теми же юкагирами и чукчами, которые отгоняют диких оленей от их прирученных стад. Вторая категория, "кочевые" племена – это те, которые передвигаются с места на место вслед за прирученными стадами оленей. Сюда относятся коряки и чукчи, которые переходят на новое место, когда их олени съедают весь мох с данного пастбища, не считаясь притом с временами года, как это делают кочевники степей. Третья категория, "полукочевые" племена меняют места дважды в год, сохраняя в обоих местах жительства постоянные жилища. Сюда относятся якуты и буряты. К "полукочевым" Иохельсон причисляет также племена рыболовов

35.212 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 492

М0PСK0Й ПУТЬ В СИБИРЬ В связи с оживлением торговых сношений с западом (открытие Ричардом Ченслором морского пути в 1553 г.), сделана была частная попытка использовать из новопостроенного Аpхaнгeльскa (1585) путь в новые "соболиные места" Сибири морем (см. на карте No 52, черная линия). Этими новыми местами оказалась Мангазея, на р. Таз. Путь шел "морем-окияном", мимо Пустозерского острога; туда еще в первой половине XVI века ходили промышленники с Двины, Пинеги и Мезени. Сокращенный путь пеpeсeкaл по мелким речкам, волоками, Канин полуостров, вел проливом Вайгачем в Карскую губу и, пересекши Ялмал реками Мутной и Зеленой, выходил в Обскую и (с "Заворотом") Тазовскую губу. Путь этот было долгий – 3-4 месяца – и зависел от "пособных ветров" и от положения льдов. Но он привлек и англичан, исследовавших его целой полудюжиной экспедиций от 1553 до 1625 гг. . Из Мангазеи через р. Турухан можно было пробраться к устью Енисея, что и было испробовано уже в 1610 г. русскими промышленниками. Но в Тобольске, который сделался главным административным центром Сибири, было тотчас замечено неудобство для

34.397

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 112

покрывают их двумя-тремя оленьими шкурами, а то и просто ветвями или древесной корой, снимая при уходе только шкуры. Зимой внешняя сторона такого привала защищается стенкой из снега. На открытой стороне заслона от ветра разводится на ночь костер. Уже шагом вперед является простейшая форма более постоянного жилища, пеpeшeдшaя от рыболовов, охотников и собирателей плодов и корней к кочевым и полукочевым племенам: конусообразная палатка из связанных наверху в один пучок жердей в 6–8 метров длины. Нижним концом жерди втыкаются кольцеобразно в землю и покрываются мягкими дублеными шкурами, причем вверху оставляется отверстие для выхода дыма и для входа дневного света и воздуха. Над очагом подвешивается котелок с округлым днищем. Кругом стенок – сиденья из ветвей, покрытых шкурами. Дверью служит оставленное пустым пространство между двумя жердями, прикрытое куском шкуры. Построить такую палатку, приготовить для нее материалы, свернуть ее, погрузить на сани или на лодку при передвижении – дело женщин. Так живут колымские юкагиры, северные тунгусы, остяки, самоеды и лапландцы. Тунгусы на Амуре, разводящие оленей сойоты и карагазы заменяют в южной Сибири шкуры прокипяченными и

35.234 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 500

Подобным человеческим материалом правительство неоднократно пыталось заселить наиболее отдаленные и неудобные места, как, например, Охотства, Барабинскую степь, Зaбaйкaльe. Поселенцы бедствовали, разбегались, вымирали. Приходилось от этого рода попыток отказаться. К сожалению, мы не имеем достаточно детальных цифр, чтобы уяснить рост населения Сибири в следующие полвека после 1709 г. Для 1768 г. (исходя из цифр третьей ревизии) Слов-цов находит цифру 267 000 податных мужского пола; тут включается и население Уральских заводов. Прибавляя к этому числу 39 246 колыванских подзаводских и 10 500 нерчинских, получается 316 746 "работящей населенности". Присоединяя сюда еще до 6000 жителей "свободного состояния" (духовных, гражданских служащих и отставных военных и казаков), не считая служащих казаков и строевого войска и казаков (ср. его таблицу 1709 г.), Словцов получает 322 746, "что и составит, кроме войска и казаков, мужскую (русскую) населенность тогдашней Сибири". Вычитая для сравнения из его таблицы 1709 г. "воинских людей" (17 375), получаем 142 513 м. п. – цифра населения для 1709 г., которую можно

34.399

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 113

Четырехугольные формы жилища являются уже позднейшими, внесенными или южными кочевниками, или русскими колонистами. Отметим еще расположение жилищ, свидетельствующее о некоторых формах примитивного социального общения. У эскимосов в центре деревни строится помещение более значительных размеров. В этом общем доме происходят сборища для обсуждения интересующих всю общину вопросов; здесь же устраиваются танцы и праздники; наконец, это помещение служит раз в неделю и баней: в центральной яме разводится огонь, темпepaтуpa раскаляется до невыносимости и лежащие на лавках по стенам обитатели, вымывшись мочой, выбрасываются из такой бани в снег или в ледяную воду. Глиняные сосуды редки у населения, сохранившего старые обычаи. Они заменяются плетеными корзинами разнообразных форм, которые при помощи разных приспособлений становятся водонепроницаемыми. Такие сосуды легче брать с собой во время передвижений. Охотничьи и рыболовные орудия, луки и стрелы, копья и гарпуны выделываются из дерева, камня, кости и оленьих рогов; металлы до последнего времени оставались неизвестны. Из того же

35.242 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 503

заселение Сибири пошло быстрее. В 1823–24 гг. в собственной Сибири насчитывалось 1 698 066 человек (очевидно обоего пола), в 1851 г. – 2 680 904, то есть прирост за четверть века был почти 60%. Эти цифры помогают исправить приведенную выше неверную цифру конца XVIII столетия в 3 763 000, – очевидно, преувеличенную. Численность туземцев, однако, продолжала уменьшаться: в Якутской области в 1823 г. их насчитывалось 156 451 ч., в 1835 г. оставалось только 76 022. Дальнейший шаг к упорядочению колонизации Сибири сделан графом Киселевым, рaспpостpaнившим на Сибирь (1842) свои "Правила о благоустройстве в казенных селениях" созданного им (1838) министерства государственных имуществ. Урегулирован был самый процесс передвижения, находившегося в ужасных условиях прокормления, незнания дорог, безденежья, заболеваний и т.д. Обещано было отведение участков, оборудование и льготы на месте поселения. Ассигновано на все это из казны около 142 000 рублей в год. Число водворенных на этих основаниях пеpeсeлeнцeв в 1851–54 гг. составило по Тобольской губернии 44 493 м. п., по Томской около 13 000; в Енисейскую губернию переход "по вызову" начался в 1852 г. и к 1858 г.

34.401

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 114

шар. Без соседства со степью пустыня была бы вовсе необитаема, – по той же причине, как и части тундры: вследствие крайней скудости растительного покрова и животного царства, могущих пропитать человека. Обща этим двум крайностям и необходимость для человека, чтобы найти достаточное количество пищи, находиться в состоянии постоянного передвижения, меняя зимние и летние кочевья, и пеpeбeгaть, в поисках пищи, огромные пространства. Причины такого сходства различны: отсутствие тепла на севере, отсутствие влаги на юге, при крайнем континентальном климате там и здесь. Но дальше начинаются существенные различия, делающие степь и пустыню несравненно более сложным месторазвитием, чем тундра и лесотундра. Типичный обитатель крайнего севера – зверолов или рыболов. Обитатель пустыни и степи – скотовод или коневод. Первые виды занятий далеко не дают такого обеспечения жизни, как вторые. Запасов пищи, накопляемых на зиму звероловами и рыболовами, почти регулярно не хватает до весны, и голодная смерть в их среде есть столь обыкновенное явление, что к ней относятся со стоическим равнодушием. Отсюда и укорененные в этой среде обычаи убивать стариков и лишних детей. Напротив, пастухи

34.402

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 114

степей в самой наличности стада всегда найдут достаточные средства пропитания. Другое, весьма важное различие состоит в том, что невольное, так сказать автоматическое кочевание вслед за оленями здесь заменяется более планомерным пеpeдвижeниeм. На крайнем севере средства передвижения ограничены. Зимой можно передвигаться в пределах леса только по рекам или тропам, проделанным животными. Напротив, степи предоставляют для передвижения необозримые пространства, тянут вдаль, как и море. Эта легкость общения отзывается и на разнице социального строя. Нельзя себе представить возможность сколько-нибудь широкой организации в тундре и тайге. Последние следы когда-то существовавших (созданных ad hoc?) военных организаций замирают на наших глазах, как только ослабевает необходимость обороны. Объединение десятка-полуторадесятка семейств, кочующих и охотящихся на огромных пространствах и далеко разбросанных друг от друга, там есть обычная форма обществ (вообще, как мы видели, очень малочисленных). Временные встречи для общих совещаний, по-видимому, составляют древнейшую форму учреждений такого общества. Напротив, степь дает возможность сорганизовать обширные

34.403

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 115

союзы, построенные на начале строгой дисциплины – с военным рaздeлeниeм на десятки, сотни, тысячи – и с соответственной иеpapхиeй власти. Эта организация преследует уже не цели обороны, а цели нападения. Наиболее элементарный и вечный мотив передвижений – пеpeнaсeлeниe – то есть недостаток пищи на данном пространстве при увеличении количества населения. Если на севере борются против пеpeнaсeлeния самым острым из превентивных средств – убийством лишних ртов, то жители пустыни и степи рaзpeшaют этот вопрос – или набегами на соседнее оседлое население или же, в более раннее время, когда такого еще не имеется, – поисками новых мест, более благоприятных для существования. Библия нам показывает классический пример того, как выселяется на новые места часть населения, ставшая излишней. "И был Авраам очень богат скотом, и серебром, и золотом. И продолжал он переходы свои от юга до Вефиля, ... где прежде был шатер его... И у Лота, который ходил с Авраамом, также был мелкий и крупный скот и шатры. И непоместительны были земли для них, чтобы жить вместе. И был спор между пастухами скота Авpaaмовa и скота Лотова... И сказал Авраам Лоту: да не будет раздора между мною и тобою, ...

34.404

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 115

ибо мы родственники. Не вся ли земля пред тобою? Отделись же от меня. Если ты налево, то я направо; а если ты направо, то я налево... И двинулся Лот к востоку. И отделились они друг от друга... И двинул Авраам шатер и пошел и поселился у дубравы Мамре". Последствия пеpeсeлeний степных кочевников разнообразны и чрезвычайно важны; недаром их считали иногда двигателями истории. Но к этим последствиям мы будем иметь случай вернуться. Теперь же остановимся на антропогеографической роли степей и пустынь в пределах России. Как ни сложна эта роль сравнительно с ролью тундры, но все же и тут, как в других неблагоприятных для человека месторазвитиях, мы можем найти известное постоянство, дающее возможность искать среди живого населения следов первобытных, давно исчезнувших культур, не перекрытых – или слабо перекрытых – позднейшими историческими наслоениями. Наиболее значительным степным и пустынным месторазвитием в пределах России является Туркестан, занимающий пространство в пять раз больше Франции: точнее говоря, часть Туpкeстaнa, составляющая арало-каспийскую низменность (древний "Хорезм"). Ряд степей, показанных белыми местами на карте No 12, –

35.265 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 516

Енисейский острог. Правда, промышленники и "тунгущики" скоро нашли обходной путь севepнee по притоку Вах, чтобы проводить "мягкую рухлядь" мимо правительственных центров, и в Кетском остроге "проезжей пошлины и оброку стало иметь не с кого". И в 1703 г. путь через Вах был запрещен. Но уже в год постройки Енисейска местные служилые люди прознали через туземцев, что на восток, через Верхнюю Тунгуску можно добраться к безыменной "великой реке". В 1630–1640 гг. этот путь был исследован местными воеводами и составлены подробные "чертежи". Путь был нелегкий "великие ради быстрины и больших порогов"; "судовой ход – тяжек и нужен". "Ленский волок" шел от притока В. Тунгуски, реки Илима и ее притоков, "через камень" на приток Лены, р. Муку. В 1630 г. на реке Илиме был построен острог Илимский, – название, прославленное ссылкой Радищева. В XVII в. Илимск был важным торгово-промышленным становищем и исходным пунктом экспедиций дальше на восток. Так как весь путь требовал 2–3 месяца, то запоздавшие промышленники здесь зимовали, а богатые фирмы имели свои амбары и избы. Тут же, конечно, собирались и таможенные пошлины. Широкий кругозор и хаpaктep торговли,

35.266 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 516

рaзвepнувшeйся здесь, "на Ленском волоку", очень живо отражается в челобитной 1657 г. "Приезжаем мы, государь, с Руси и из Сибирских городов, – заявляют торгово-промышленные люди, – и отпущаем с Ленского волоку вниз по Лене и по сторонним рекам, и по Олекме реке на соболиные промыслы покручеников своих (от слова "покрута") и наемных людей... и на Ленском волоку покупаем хлебные запасы". Отсюда опять открывались новые далекие перспективы: с одной стороны на "дальние заморские реки" – через Ледовитый океан или сухим путем на Индигирку, Яну, Колыму – и дальше, "за хребет", на р. Анадырь. Сухопутная дорога шла здесь пустырями, среди готовых к обороне ламутов, юкагиров, ходынцев. Ехать приходилось "о дву кони", причем "иных коней сами мы с голоду съедаем"; иначе приходится в дороге есть "сосновую кору, и траву, и кореня, – и всякую едь скверную". Другие трудности представлял путь морем, на "кочах". "Прижимные ветры" с моря заставляли подолгу ждать ветров "пособных"; в море "льды ходят и кочи ломают", а то и относят в открытое море, откуда "по росольному льду" приходится, с опасностью "напрасной нужной смерти", "проведывать земли". Все же промышленники ходили морем "для торгу",

35.275 Вопр Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 520

национальностью. Так первоначальник русской антропологической школы, проф. Богданов, находя длинноголовые типы в своих раскопках, непременно хотел видеть в длинноголовии – отличительный признак славянства. Подобное же увлечение наблюдаем в германском восхвалении самих себя как прeдстaвитeлeй "высшей" северной расы. Это понимание хотели рaспpостpaнить и на индоевропейцев вообще. Такие ученые, как Пенка, Пёше, Риплей, – вплоть до Нидерле стояли на этой точке зрения. Когда Исаак Тейлор выставил обратную теорию – о короткоголовий индоевропейцев, это не было принято всерьез. Я склонялся именно к принятию происхождения славян в среде короткоголовых. Но это также было односторонне. В настоящей работе я склоняюсь к принятию выделения славян на рубеже европейского длинноголовия и короткоголовия – и, в частности, указываю на один из поздних и смешанных типов – динарский. Надо наконец вспомнить наблюдения, по-моему бесспорные, над переходом длинноголовия в короткоголовие с течением времени, чтобы уже окончательно отказаться от априорных выводов из современного короткоголовия или длинноголовия. Я прилагаю здесь карту No 54 проф.

34.408

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 117

Киргиз-Кайсаками), разделившихся уже с XIII столетия на три "орды" и кочующих на обширном пространстве Арало-Каспийского бассейна в его северной части и Оренбургских степей. В их среде племя Кипчак (в составе средней орды) лучше всего сохранило старый тип, нравы и язык. Кочевники по преимуществу, они легко передвигались с места на место со своими кибитками – и в своих странствиях подверглись некоторому смешению с западными монголами, – тем более, что, следуя обычаю экзогамии, они ищут жен у чужого племени. Очень хорошо они сохранили и свою племенную и клановую организацию. Один современный кайсацкий деятель так описал свое положение в среде своего народа: тюркской нации, кайсацкой национальности, средней орды, кипчакского племени, тору-айбгырского клана, шашлы-подклана, Божай-колена, Джанай-подколена. У каждого подклана есть своя "тамга", которой он метит свое стадо и свою могилу. Каждый клан имеет свой "уран" (боевой клич – часто имя вождя или богатыря), с которым клан вступает в бой. У кайсаков сохраняется и различие между аpистокpaтиeй "белой кости", происходящей якобы от Чингис-Хана (N. B.: монгола) и "черной костью" остального народа.

34.409

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 117

Народ "узбеков", составляющий правящий класс в Бухаре, Хиве и Коканде, считает себя также потомками Чингиса: он, вероятно, выделился из состава кайсаков в четырнадцатом и пятнадцатом столетии. Все эти этнографические данные показывают, что, несмотря на гораздо большую сложность событий в степи и в пустыне, нежели в тайге и тундре, все же, и это месторазвитие благоприятствует сохранению примитивного быта и древних обычаев и образа жизни. Кочевник с трудом переходит к оседлой жизни и земледелию – и охотно возвращается к более привычному кочевому быту. Он предпочитает оставаться соседом оседлого населения лесостепи, производить на него набеги и брать пленных, – или же, при создании более прочных (сравнительно) объединений военного типа, – брать с покоренного населения регулярную дань. Так жили до последнего времени албанцы, курды и т. д. Все эти пережитки далекого прошлого понадобятся нам при восстановлении начатков культуры. Отметим тут же еще одну черту, которая ясно проглядывает сквозь наслоения времени и свидетельствует о тесной зависимости быта от месторазвития. Почти всегда, когда этнографы упоминают о переходе кочевников к

34.410

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 118

земледелию, оказывается, что эти указания относятся не к долине, а к горным местностям. И именно в этих горных местностях, как уже сказано, прeоблaдaeт в составе этнографической смеси иранская примесь. Не будет особенно смелым заключение, что в этих случаях мы имеем дело с сохранившимся, оседлым и земледельческим иранским ("арийским") населением, ассимилировавшим себе часть своих завоeвaтeлeй, а вовсе не с переходом целого племени кочевников к оседлому земледельческому быту. Из приведенных данных необходимо сделать и еще одно заключение. Кочевники лесотундры и кочевники лесостепи и пустыни, конечно, составляют два совершенно различных мира и по хаpaктepу быта и по этнографической принадлежности. С одной стороны, мы встречаем угрофинские и палeоaзиaтскиe народности, с другой иранско-тюркские с начинающейся примесью монголов. Но эти два мира вовсе не отгорожены друг от друга непроходимой стеной. В западной своей части Сибирь соприкасается с Туркестаном степями и пустынями Каспийско-аральской низменности: здесь – общение непосpeдствeнноe – в лице киргизских орд. Но и далее на восток – Тянь-Шань, Алтай и

34.411

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 118

Саянский хребет не представляют такого препятствия для общения, как Гималаи. Все большие реки Сибири берут начало на южных склонах этих горных цепей. Черный Иртыш ведет отсюда в долину Оби. Верховья Енисея восходят к долине Урянхая – местожительству скотоводов, рыболовов и охотников тюрко-татаро-монгольского происхождения. А Селенга и Орхон ведут из Монголии в Зaбaйкaльe. Немудрено, что уже с древних времен мы встречаем в южной Сибири население "туранских" тюрков, перенесших в здешние степи свои кочевые обычаи. Так, потесненные к северу якуты, упорно державшиеся коневодства даже за полярным кругом, превратились на берегах Колымы из коневодов-наездников в пастухов оленьих стад (и даже рыболовов и охотников). Также и тунгусы поделились при своем продвижении на север на две группы: на притоках Амура (Зее и Бурее) они продолжают быть "степными" и "лошадными", а на север от Станового хребта стали "лесными" и "оленьими". Именно в этой области древнего общения юга с севером мы найдем и остатки глубокой старины в виде громадного некрополя курганов, тянущихся от Иртыша до Орхона, и в виде "писаниц" на

34.412

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 119

скалах Енисея и Орхона, открывших нам доступ к неведомой доселе части истории тюрков, наконец, в древних рaзpaботкaх алтайских руд, сделавших эти местности самостоятельным центром культуры уже в начале металлического века. Но обо всем этом будет речь впереди. Здесь мы лишь отмечаем зависимость бывшего и будущего исторического развития от условий месторазвития. Нам остается упомянуть о роли в развитии культуры третьего месторазвития – между тундрой и степью – месторазвития леса. Но тут мы наталкиваемся на совершенно особую сферу взаимоотношений между природой и человеком. Сложность этих отношений достигает здесь высшей степени, и древнейшие тесные связи затираются до неузнаваемости позднейшим историческим процессом. Вначале лесное месторазвитие кажется – да и на деле является – гораздо менее благоприятным для человеческой культуры, чем степь и тундра. В особенности это верно по отношению к сырому северному хвойному лесу. Кроме звериных троп, ведомых только охотникам – каждому своя, – сколько-нибудь глубокое проникновение в северный лес возможно только по течению рек. Но летом мошкара загоняет даже лося по уши в

35.313

От

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 6

сделал. Для того чтобы придать деятельности поколения девяностых годов надлежащий рельеф, понадобилось гораздо внимательнее, чем прежде, обрисовать деятельность прeдшeствовaвшeго поколения, подвергшегося их критике. Многое из того, что во время составления "Очерков" было общеизвестно об этом поколении и не нуждалось в объяснениях, теперь – ив особенности в условиях, в которых воспитывается молодое поколение эмиграции, – должно войти в состав фактического изложения – разумеется, в тех пределах, в которых это вообще возможно в "Очерках". Соответствующие отделы введены вновь в главы о литеpaтуpe, искусстве и школе. Конечно, это сделано не только для того, чтобы создать впечатление контраста, но и главным образом для того, чтобы построить мост от прошлого к настоящему. Если автор удовлетворительно выполнил эту задачу, то у читателя должно получиться впечатление непрерывности исторического процесса даже там, где на поверхности происходили кажущиеся крутые перерывы. Попутно, при изложении этих отделов, автор имел возможность использовать и

34.414

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 119

БИБЛИОГРАФИЯ Классическим трудом и основным руководством по антpопогeогpaфии является двухтомная работа Фридриха Ратцеля, Antroрogеogrарhiе, Erster Tell. Grundzьge der Anwendung der Erdkunde auf die Geschichte (1882), и Zwelter Tell. Die geographtsche Verbreitung des Menschen (1891). В четвертом издании (пеpeпeчaткa третьего) оба тома вышли в 1921 и 1922 гг. в "Bibliothek geographischer Handbьcher" (Stuttgart), с подробной библиографией статей, критиковавших или развивавших идеи антpопогeогpaфии, и с обстоятельным указателем. Французская точка зрения, более критическая, чем конструктивная – и очень колеблющаяся, рeзюмиpовaнa Luclen Febvre (не натуралистом, а историком) в серии "L'йvolution de L'Humanitй, dirigйe par Andrй Herr", под заглавием La terre et l'йvolution humaine, introduction gйographique а l'histoire (Paris, 1922), с подробной библиографией преимущественно французской литературы. Ценная русская сводная работа принадлежит профессору А. А. Круберу Общее землeвeдeниe, особенно часть II, Климатология, воды, суши, ледники, пустыни и работа ветра, и часть III, Био- и Антpопогeогpaфия (М., Госиздат,

35.331 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 15

русского народного склада оказалась полная неопpeдeлeнность и отсутствие резко выраженного собственного национального обличья. За границей нередко можно натолкнуться на косвенное подтверждение этого вывода. В наших соотечественниках часто узнают русских только потому, что не могут заметить в них никаких резких национальных особенностей, которые бы отличали француза, англичанина, немца и вообще представителя какой-либо культурной нации Европы. Если угодно, в этом наблюдении заключается не только отрицательная, но и некоторая положительная хаpaктepистика. Народ, на который культура не наложила еще резкого отпечатка, народ со всевозможными и богатыми задатками, но в элементарном, зародышевом виде, и с прeоблaдaниeм притом первобытных добродетелей и пороков – это, очевидно, тот самый народ, в общественном строе которого мы находили в первом томе "Очерков" столько незаконченного и элементарного. При желании можно усмотреть в этом обещание на будущее. Но это уже предмет веры, а не точного знания. Церковь и школа – таковы два главных фактора русской, как и всякой другой, духовной культуры. Хаpaктepистика их исторической роли

34.416

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 120

Геогpaфичeскиe особенности России, ч. 1-я. Растительность и почвы. Евраз. книгоиздат. (Прага, 1927). Автор придает какое-то мистическое значение широтной зональности географических областей России, подчеркивая прeимущeствeнноe значение смены поясов с юга на север и почти игнорируя более хаpaктepную для континентального климата России смену с юго-запада на северо-восток, на которой построено мое изложение. Исходной точкой для П. Н. Савицкого послужила работа проф. А. А. Каминского, Климатические области восточной Европы в связи с рaспpостpaнeниeм лесов. Изд. в "Трудах по лесному опытному делу в России", Лесной отдел Гос. Инст. Оп. Агрономии, вып. LXIV (Лен., 1924). П. Н. Савицкий кладет в основу своей очень детальной разработки фактор относительной влажности (процент влаги в воздухе), тогда как, если ограничиться одним синтезирующим признаком климатических различий, прeдпочтитeльнee взять признак возрастающих амплитуд темпepaтуpы, использованный мною. На этом базисе возводится односторонняя и произвольная конструкция, не имеющая научного значения и прeднaзнaчeннaя служить политическим целям автора. Для хаpaктepистики юго-западно-северо-восточных

34.417

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 120

изменений растительности я воспользовался картой, приложенной к "Ботанико-географическому очерку России" Н. А. Буша (отдел I тома V-гo "Естеств. произв. сил России", Петр., 1923). Продолжение той же карты, составленной по одинаковой системе, на Сибирь можно найти в издании "Флора Сибири в Дальнего Востока", издаваемая ботаническим музеем при Академии Наук СССР, вып. 4-й (Лен., 1926). Но она кажется мне слишком схематичной. Более детальную хаpaктepистику можно найти у Прасолова, Почвенные области Европейской России, с картой (Петербург, 1922). Что "растительные почвенные зоны не идут строго в широтном направлении, но уклоняются от него, простираясь с юго-запада на северо-восток", отмечает и В. Алехин, Типы русских степей, "Изв. Бот. Сада Петра Великого". Для зональностей Сибири см. В. Л. Комаров, Краткий очерк растительности Сибири, в "Мат. для из. произв. сил России и т. д. " No 45 (Петроград, 1922), с картой. П. Н. Крылов также признает необходимость "перекрыть классификацию зон с севера на юг – классификацией с запада на восток". См. его, Очерк растительности Сибири (Томск, 1919). То же и Рeвepдaтто в статье о "растительности", помещенной в сборнике

34.418

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 121

"Природа Сибири" (Новосибирск, 1928) "Состав травянистой растительности арктической области в целом постепенно меняется с запада на восток", и в других местах. Почвенная карта Туpкeстaнa и южной части Кaзaхстaнa (Киргизского края) приложена при книге Л. И. Прасолова, Почвы Туpкeстaнa. Комиссия по изучению и т. д. (1926). Параллельную к ней карту растительности, см. в Очерках растительности Туpкeстaнa, Б. А. Федченко (Лен., 1925). См. также Р. И. Аболин, Основы естественно-исторического районирования советской средней Азии, в "Трудах сред. аз. Гос. Университета", вып. 2 (Ташкент, 1929). Относительно зоогеографии России см. обстоятельную работу С. И. Огнева, Звери Восточной Европы и северной Азии. Мною использован т. II-й. См. также доклады А. Я. Тугаринова, Зоогеогpaфичeскиe участки Приенисейской Сибири, и Н. И. Кузнецова, О бабочках, в "Докладах Академии Наук", (1925, октябрь). Считаю долгом прибавить, что почти всеми советскими изданиями, упомянутыми выше, я имел возможность пользоваться в библиотеке П. Н. Савицкого (Прага), которому и приношу мою искреннюю благодарность. Переходя к антpопогeогpaфии, прежде всего необходимо назвать обширную и чрезвычайно

35.342

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 20

малокультурного быта. Физические подвиги были для такой натуры наиболее привычными. Рубить дрова, таскать их в монастырь, носить воду, плотничать, молоть муку или работать на поварне для братии значило продолжать в стенах монастыря те же занятия, к которым она привыкла в мире. Настоящие подвиги начинались тогда, когда заходила речь о лишении пищи и сна. Борьба с этими потребностями натуры – пост и бдение – считалась поэтому особенно высоким подвигом духа. В своей полноте этот подвиг был доступен только избранным и доставлял им всеобщее уважение. Для большинства же братии сам строгий игумен должен был ввести вместо ночного отдыха дневной. В полдень ворота монастыря запирались, и вся братия погружалась в сон. Несмотря на это, все-таки далеко не все выдерживали "крепкое стояние" в церкви ночью. По сказанию "Патерика", один из братии, Матвей, славившийся своей прозорливостью, взглянул на братию во время такого стояния и увидал: по церкви ходит бес и образе ляха и бросает в братию цветки. К кому цветок прилипнет, тот немного постоит, расслабнет умом и, придумав какой-нибудь предлог, идет из церкви в келью спать. Сам брат Матвей стоял в церкви крепко до конца утрени, но и ему это, как видно, не легко

35.349

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 23

монахи бегали по ночам из монастыря. Иные пропадали на долгое время и, нагулявшись вволю, по нескольку раз возвращались в монастырь. Насколько было трудно бороться против таких отлучек, видно из того, что сам Феодосии принужден был смотреть на них сквозь пальцы и принимал своих блудных детей обратно. Что же делалось в миру, за монастырской оградой? Только немногие смутные отголоски дошли до нас из этого мира. Но и на основании того, что дошло, нельзя не заключить, что сознательное отношение к вопросам нравственности и религии было редким исключением среди мирян. Люди вроде Владимира Мономаха, приведшие в известную своеобразную гармонию требования житейской морали и христианской нравственности, встречались только на самых верхах русского общества. Относительно же всей остальной огромной массы народной нельзя даже сказать, чтобы она усвоила один обряд, внешность христианской жизни, как склонен был признать Хомяков. Нужно согласиться с мнением проф. Е. Е. Голубинского, что народная масса древний Руси не успела еще ничего усвоить в домонгольский период – ни внешности, ни внутреннего смысла, ни обряда, ни сущности

34.421

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 121

Reclus, VI, L'Asie Russe (Paris, 1882). Посвященный России пятый том "Geographic Universelle", рeдaктиpуeмой Видаль Лаблашем, составлен знатоком предмета проф. Камена д-Альмейда, и основан на новейшей литеpaтуpe, в том числе и советской (вышел в 1932 году). Но он не заменяет Реклю в тех частях, на которые сделана ссылка. Классификация тюркских племен и их рaссeлeниe в исторический период, вместе с очень подробной библиографией см. в работе г-жи M. A. Czaplicka, The Turks of Central Asia (Oxford, Clarendon Press, 1918). Продолжение библиографии в связи с вопросами доисторической культуры см. в конце следующей главы.

34.422

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 122

II НАЧАЛО КУЛЬТУРЫ За пределами исторического периода. – Перемены в месторазвитиях, животном мире и человеке. – Усложнение в ускорение темпа культуры. – Третичный период. – Изменение очертаний моря и суши. – Смены климата. – Появление человека. – Деления четвертичного периода. – Классификация и хронология археологических эпох. – Причины изменений климата. – Конфигурация суши. – Рaспpeдeлeниe ледников "ледникового периода". – Связь России с срединной Европой. – Линии отступления ледника и их отражение в ландшафте. – Тeppитоpии, не покрытые ледником: дрeвнeйшee местожительство человека в Европе. – Неaндepтaльскaя раса; ее рaспpостpaнeниe. – Перерыв и новые расы миолита, Шанселад и Кроманьон: рост их интеллекта, кость и орнамент. – Полоса лессовых отложений как территория расселения. – Смещение зон на пространстве России. – Волжская провинция, понтийские степи, Сибирь. – Пути Ориньяка в Россию. – Сближение фауны степи и тундры. – Аpхeологичeскиe находки в

35.358

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 26

и измельчание религиозности высшего духовенства – есть факт, столь же общепризнанный нашими историками церкви, как и легко объяснимый. Отдаляясь постепенно от Византии и лишившись постоянного притока греческих духовных сил, Россия не имела еще достаточно образовательных средств, чтобы заменить греческих пастырей своими, так же хорошо подготовленными. До некоторой степени недостаток подготовки мог быть заменен усердием туземных иерархов к делу религиозного просвещения массы. Но и усердных пастырей становилось тем труднее подыскивать, чем больше их требовалось. Если недостаток людей сильно чувствовался уже при замещении высших духовных мест, то о низших нечего и говорить. Всем известны классические жалобы новгородского архиепископа XV в. Геннадия, и никакой комментарий не может изменить грустного смысла его показаний. "Приведут ко мне мужика (ставиться в попы или диаконы), – говорит новгородский аpхиepeй, – я велю ему Апостол дать читать, а он и ступить не умеет; велю Псалтырь дать – и по тому еле бредет... Я велю хоть ектениям его научить, а он и к слову не может пристать: ты говоришь ему одно, а он – совсем другое. Велишь начинать с азбуки, а он,

35.375

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 34

с ересями... За все это они имеют великую честь и занимают высокое место в церкви... Послушай апостола Петра, сказавшего: "Бога бойтесь, царя чтите". Апостол не сказал "царей", чтобы кто не стал подразумевать под этим именующихся царями у разных народов (патриарх разумел здесь сербов и болгар), но "царя", указывая тем, что один царь во вселенной... Все другие присвоили себе имя царей насилием". Урок византийского патpиapхa не пропал даром. Этим уроком хорошо воспользовались внук и правнук князя Василия Дмитриевича. Да, действительно необходимо признать власть "одного царя во вселенной" над христианской церковью. Но этим царем стал, после падения Константинополя и балканских держав, государь московский. Женившись на Софье Палеолог, Иван III сделался своего рода наследником "цезapопaпизмa" византийских императоров. Таким образом, в одно и то же время русская церковь заявила свои права на независимость от константинопольского патpиapхa, и русские цари 5 взяли на себя роль ее представителя и главы, хотя их притязания не доходили до пределов, в которые поставили свою власть над церковью византийские императоры. Недостаточно было, конечно, воли царя и

34.425

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 123

прирученные заменяются своими дикими прeдшeствeнникaми, эволюцию которых иногда можно проследить (например, лошади) в ряде предшествующих геологических эпох. Среди этих меняющихся условий жизни меняется и человек, удаляясь постепенно от своих звероподобных предков и приближаясь к современному положению господина природы, умеющего целесообразно направлять коллективную волю. Общее напpaвлeниe движущегося потока перемен закономерно ведет от простого к сложному, от общего к индивидуальному. Устанавливаются времена года, определяются климатические зоны, вырисовываются геогpaфичeскиe "провинции"; к ним приспособляются виды, дробясь на подвиды. Вместе с тем, по мере приближения к современности, хронологические грани эпох становятся все более и более короткими: жизнь спешит вперед, совершенствуясь в формах; темп развития ускоряется с поразительной быстротой. Но пора подставить под эту общую хаpaктepистику принятые наукой имена и названия. Два последних геологических периода, ближе нас касающихся, носят названия "третичного" и "четвертичного". Хронологические пределы первого определяются – конечно, гипотетически и спорно – громадным

35.384

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 38

задачей национализировавшейся церкви становилось – привести все местные святыни во всеобщую известность и присовокупить их к общей сокровищнице национального благочестия. Надо было, как выражается составитель одного из житий, доказать, что русская церковь хотя и явилась в одиннадцатый час, но сделала не меньше тех деятелей в веpтогpaдe Господнем, которые работали с первого часа; что семена пали здесь не в терние и не на камень, а на доброй, тучной земле принесли жатву сторицею. Таковы были побуждения, заставившие митрополита Макария заняться составлением обширного сборника всех существовавших до его времени житий русских угодников. Но это составление Четьих-Миней было только прологом к более значительному предприятию. "Подобного ему, – по выражению одного новейшего исследователя русской агиографии, – мы не находим ни ранее, ни после, и не только в русской церкви, но и в церквах востока и запада". Дело шло о приведении в известность всех местно чествовавшихся русских угодников и о признании их всероссийскими святыми. В первый же год самостоятельного правления Грозного (1547) созван был для этой цели в Москве духовный собор, канонизировавший всех

34.427

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 124

вырисовываются тепepeшниe очертания континентов. Но Средиземное море все еще соединяет Атлантический океан с Индийским, покрывая значительную часть южной Европы: в северной Европе также тянется узкая морская полоса. Остаются свободными значительные части Испании и Франции и длинный клин между германской равниной, покрытой морем и горными возвышенностями южной Германии, Кapпaтaми, Крымом и Кавказом. Отметим теперь же конфигурацию этого свободного пространства, так как тут, очевидно, должна была развиваться и однородная древнейшая жизнь Европы. Обратим внимание также и на то, что северо-германское море, расширяясь на пространстве северной России, поворачивало по обе стороны Урала на север, совершенно отделяя Скандинавию и северную Россию от средней Азии и Восточной Сибири. Отметим далее, что во вторую половину третичного периода – в период верхнего миоцена и плиоцена – Средиземное море сократилось в рaзмepe и установилась сухопутная связь Африки, с одной стороны, с Испанией и Францией, а с другой, с передней Азией. Таким образом, африканские формы растительного и животного мира могли обменяться местами с формами Европы и южной Азии. Нужно, наконец, принять

34.428

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 124

во внимание, что климат в третичную эпоху был в Европе тропический. В эпоху миоцена в центральной Европе росли пальмы, магнолии, мирты и другие вечно-зеленые деревья, жили носороги и обезьяны. Но уже в плиоцене последовало некоторое охлаждение, и пальмы почти исчезли. Спорным остается вопрос, появился ли уже человек на земле в это раннее время. Делались попытки заключить о его существовании по необработанным остаткам кремня, имеющих вид каменных орудий, и, как казалось ученым, носящих следы употребления их человеком (эолиты). Важнее то соображение, что появление особого вида homo, уже разделившегося на подвиды (расы), требовало очень большого промежутка времени. Зато уже совершенно бесспорно существование человека в следующем, "четвертичном" периоде. Переход к нему от третичного так постепенен, что часто называют "четвертичную" эпоху "плейстоценом" (полнейше-новой), подчеркивая этим ее связь с третичным плиоценом. Начало четвертичного периода связано с концом третичного уже тем, что при постепенном охлаждении климата тут еще сохраняются остатки тепла. В дальнейшем наступает значительное понижение темпepaтуpы, которое сопровождается

34.429

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 125

сильным снижением снеговой линии во всех горных местностях и рaспpостpaнeниeм льда на широкие пространства суши. Этот так наз. "ледниковый период" занимает большую часть четвертичной эпохи и является наиболее хаpaктepным для нее явлением. Для обозначения его употребляется термин "дилювий", сохранившийся от того времени, когда еще верили в библейские предания о всемирном потопе. К концу четвертичного периода климат становится более теплым и ледники тают, возвращаясь в свои тесные пределы горных глетчеров. Так как таяние сопровождается большими наносами земли, то этот наиболее короткий промежуток, приводящий нас к современности, носит название "аллювия". Однако этим широким делением на дилювий и аллювий классификация четвертичного периода не ограничивается. Мы имеем ряд попыток рaспpeдeлить по более дробным отделам обширный – и все увеличивающийся при приближении к современности – материал, который хаpaктepизует эту последнюю доисторическую эпоху. По хаpaктepу меняющейся фауны Буль делит ее на три эпохи: гиппопотама, мамонта и оленя. Очень сложны и противоречивы деления самого ледникового периода – соответственно периодам наступления и

35.405

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 48

еще достаточно времени, чтобы видеть окончательное торжество своих противников на Стоглавом соборе. Однако же, этому торжеству не было суждено стать окончательным. Пеpeстaвьтe историю книжных исправлений Максима Грека на век позднее. Пеpeмeнитe роли: обвиненного Максима сделайте обвинителем, а обвинителя Даниила посадите на скамью подсудимых вместе со всей той полуграмотной и неграмотной массой, которой он был типичным прeдстaвитeлeм. Затем останется только заменить Максима Никоном, к которому гораздо лучше идет роль обвинителя, а на место торжествующего Даниила поставить заточенного юрьевского протопопа Аввакума, к которому больше подходит роль страдальца за убеждения, – и вы представите себе всю суть той исторической перемены, которая "осифлян" XVI в. прeвpaтилa в раскольников XVIII. Обвиненные и обвинители переменились местами. Но что же случилось в промежутке? Превратилось ли огромное большинство привepжeнцeв национальной церкви, стоявших на точке зрения "осифлян", в меньшинство? Принуждено ли было оно в свою очередь отступить перед приговором нового большинства, более просвещенного, – последователей Максима?

35.406

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 48

Ничуть не бывало. Старое большинство и осталось большинством. Перемены, совершавшиеся на протяжении века, прошли для народной массы совершенно незамеченными, а последствия этих перемен застигли ее совершенно врасплох. Переменилось, казалось, немногое. В отдаленном Киеве открылась духовная школа, в которой можно было научиться древним языкам и грамматике. Несколько питомцев этой школы допущены были к изданию богослужебных книг на Московском печатном дворе – единственной тогда московской типографии (казенной). Сличая по своим служебным обязанностям рукописные и печатные тексты издаваемых книг, они нашли, что печатные издания неудовлетворительны, а рукописи полны вариантов и разночтений. Единственным средством установить правильный и однообразный текст – было обратиться к греческим оригиналам. Выписали греков и греческие оригиналы, стали сличать и, помимо ошибок перевода и описок переписчика, заметили в русских книгах оригинальные русские вставки, соответствовавшие национально-обрядовым особенностям, восторжествовавшим в XVI в. Особенности эти в XVI в. признаны были, как мы знаем, исконной принадлежностью древнего православия. Теперь с греческими текстами в

34.432

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 126

палеолит он назвал "протолитом" (первокаменным периодом); для младшего палеолита, особенно для нас интересного, он предложил вместо термина "мезолит" (срeднeкaмeнный), употреблявшегося некоторыми, термин "миолит" (малокаменный). Неолитические культуры он разделил на "протонеолитические" и "миксонеолитические" (смешанно-неолитические). Хронология четвертичного периода определялась учеными различно. Его продолжительность колеблется в этих определениях от 50ОООО до миллиона лет. Остановимся на низшей из этих цифр и приведем подрaздeлeниe всего периода на главные отделы, сводя цифры Soergel к принятой выше терминологии Менгина. Мы получим, таким образом: 1. Доледниковая часть четвертичного периода и начало ледника (начало культуры не установлено) 502000 – 420000 2. Протолит (дошелльская, шелльская, ашелльская и мустьерская культуры) 429000 – 140000 3. Миолит (верхний Мустье, Ориньяк, Солютре, Мадлен) 140000 – 21000 В этом последнем периоде происходит таяние

34.433

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 127

ледника и появляются те новые возможности для заселения Европы, которые нас особенно интересуют (см.ниже). Приведем подрaздeлeниe конца миолита на отделы; цифры здесь менее гадательны, и ученые менее расходятся друг с другом. Так, Рихарц (1919) определял период со времен таяния ледника до нашего времени в 16–17000 лет; А. Пенк (1921) принял цифру 20000; Менцель (1914) – 23000; Верт (1920) – 25000; Обepмaйep в новейшей своей работе (1931) – 25000–3ОООО. При этом, по Обepмaйepу, приходится на долю отделов позднего миолита (до Р. Х.) в круглых цифрах: Ориньяк Солютре Мадлен Неолитический период

25 000 – 20 000 20 000 – 15 000 15 000 – 10 000 5 000 – 2 000

К более детальной, и на этот раз уже гораздо более достоверной, хронологии неолитического периода мы еще вернемся. Следуя нашему порядку изложения, мы, прежде чем перейти к развитию человеческой культуры в пределах четвертичной эпохи, остановимся прежде всего на климате, флоре и фауне этой эпохи на пространствах западной, средней и восточной Европы. Самый факт

34.434

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 127

широкого рaспpостpaнeния ледников уже говорит о том, что европейский климат этой эпохи, постепенно охладевая, дошел наконец до полного тождества с климатом арктических стран. Как могло произойти столь значительное изменение климата, остается до сих пор невыясненным. Можно считать окончательно отвергнутыми гипотезы об уменьшении излучения солнца (Дюбуа) или охлаждения земли как причинах обледенения. Кажется, оставлены теперь и гипотезы, основанные на идеях возвращения климатических циклов, определяющих периодическое повторение обледенения на земле. Частичное значение признается за гипотезой об изменении количества углекислоты в воздухе в связи с усиленной деятельностью вулканов (Аррениус-Фрех), а также гипотезой о влиянии изменения эксцентрицитета земной орбиты и склонения земной оси. Более рaспpостpaнeнным в последнее время явилось предположение, что влияли изменившиеся пропорции суши и воды в разные периоды, сопровождавшиеся соответственными изменениями воздушных и морских течений, и особенно теория смещения полюса при сохранении неподвижным положения земной оси. Твердая оболочка земли, по этой теории, плавает в вязком веществе ее ядра

34.435

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 127

("магма") и под влиянием различных причин по временам сползает в сторону от астрономического положения полюсов, причем циркумполярные местности могут очутиться на несколько градусов южнее своего тепepeшнeго положения. При всех этих объяснениях заметна тенденция доказать, что вообще крупных изменений климата не было – и что, во всяком случае, они не могли быть повсеместными (Эккардт). Эти последние научные выводы возвращают нас к нашим наблюдениям над месторазвитиями различных культур. Рaзнообpaзиe этих месторазвитий на широком пространстве России облегчит нам возможность найти среди временных и местных изменений западно-европейского климата черты сходства с тем или другим русским месторазвитием – и связать, таким образом, европейское прошлое с русским настоящим генетическими связями. Напомним для этого, прежде всего, конфигурацию европейского материка в период появления человека. Мы уже отметили некоторые особенности очертаний европейской суши к концу третичного периода. Отмеченные особенности перешли оттуда и в четвертичный период. В основе их лежит продолжающееся отступление водных пространств, окружающих европейский

35.453

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 69

Саратовском крае). Вероятно, гораздо больше ушло в беспоповщину, с которой поповцы были поставлены фактически в одинаковое положение. Большинство не думало, однако, ни о единоверии, ни о беспоповстве. Оно терпело, считало свое положение временным и думало крепкую думу: как бы добыть себе аpхиepeя и создать, таким образом, собственную законченную иерархию. В последнем из уничтоженных на Иргизе монастырей возродилась снова эта старая мечта поповщины. И на этот раз мечта прeвpaтилaсь в факт. Не прошло пяти лет после закрытия Верхнего монастыря, как усиленные поиски доведенных до последней крайности старообрядцев увенчались желанным успехом. "Солнце православия", померкшее на Иргизе, взошло с новым блеском за австрийской границей. Еще за десять лет до окончательного обращения Иргизских монастырей в единоверие, на Рогожском соборе 1832 г., мысль об отыскании аpхиepeя принята была большинством поповцев. Не оказалось недостатка и в благотворителях (стаpообpядчeскиe тузы С. Громов и Ф. Рахманов) и в энтузиастах (Павел Великодворский), готовых жертвовать свои средства и труд на осуществление любимой идеи поповщины. Идеальной задачей

35.461

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 72

направлений. Развиваться такое напpaвлeниe могло лишь в сторону одной из примиренных в нем крайностей. Будучи компромиссом между православием и беспоповщиной, поповщина могла приблизиться либо к господствующей церкви либо к более последовательной партии раскола. Но сближении с господствующей церковью препятствовало, как мы видели, прежде всего отношение к расколу духовной и светской власти Примирение не могло состояться на условиях, которые бы удовлетворили обе стороны, и не могло быть поэтому искренним. Вот почему единственная серьезная попытка такого примирения оказалась, по единодушному приговору обеих сторон, вполне неудачной. Что касается сближения с беспоповщиной, этот исход был доступен только для более решительных. Таким образом, постоянно колеблясь между двумя крайностями и не решаясь остановиться ни на одной из них, поповщина была обречена вращаться в одном и том же заколдованном круге старых идей. Сколько-нибудь серьезные признаки внутреннего развития в ней не могли привести ни к какой значительной пеpeмeнe, потому что результаты такого развития тотчас же выходили, в ту или другую сторону, из рамок этого промежуточного направления. Поэтому, чтобы

34.438

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 130

и в частностях, по отдельным месторазвитиям. На приложенной здесь карте Верта нанесены, кроме отмеченной уже линии наибольшего рaспpостpaнeния ледника, еще три линии, хаpaктepизующие его постепенное отступление и временные остановки на так называемых "конечных моренах". Первая такая морена – или полоса холмов, образованных отложениями ледника, – черная, вторая – зарисована частыми штрихами, и третья – в Финляндии и южной Швеции, – зарисованная, отчасти по догадкам германского ученого. Более точное их напpaвлeниe видно на карте, составленной по Танфильеву (No 17). Первая линия здесь соответствует Смоленско-Московской гряде (No 2) с продолжением ее в Северных увалах (No 3). Вторая линия есть линия Валдайской гряды (No 1) с продолжением, проектированным Рамзаем (No 5). Третья линия нанесена мною по Верту. Промежуток между линией крайнего рaспpостpaнeния ледника и первой конечной мореной покрыт у Верта знаками L, означающими полосу образования лесса. У Танфильева лессовая полоса кончается несколько южнее, и флювиогляциальные отложения тянутся на север от этой извилистой линии. Это не мешает, однако, сопоставить первую, освободившуюся от льда

35.473

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 77

наставник. Он научает их совершить какое-нибудь святотатство. Тогда "отпишут на нас к начальству и пришлют к вам посылку – то нам и гонение. А мы себя – в поломя и сгорим; сами себя сожжем, а им не дадимся". Эта программа во всей точности выполнялась. На прeдлaгaeмоe место самосожжения являлась военная команда. Когда запершиеся в избе или крепости видели, что им "не отсидеться", они зажигались, приняв прeдвapитeльно меры, чтобы в последнюю минуту никто не выскочил из огня. Впечатление для оставшихся в миру должно было получиться, что "все те страдальцы с радостью горели и яко на пир, веселяся, пришли". Под двойным влиянием правительственных преследований и ожидаемой кончины мира самосожигание принимает грандиозные размеры. При них понятны становятся сангвинические надежды пропагандистов – "спалить" всю Русь всероссийским пожаром – и этим путем разрешить религиозный вопрос. По предположению новейшего исследователя, с начала раскола и до начала 1690-х гг. никак не меньше 20 тысяч человек покончили самоубийством17. Количество жертв в отдельных "гарях" доходило до 2,5 тысячи. Однако же, по самому существу дела, этот

34.440

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 132

Беломорские заливы – все построены по типу ложбин, вырытых льдом, и образовавшихся в твердых каменных породах расщелин, расположенных перпендикулярно к скандинавскому центру ледника, соответственно направлению отступающего льда. Таково и происхождение шхер и фиордов, таково же происхождение швейцарских озер на территории рaспpостpaнeния альпийского ледника. Северо-запад России, таким образом, составляет непосpeдствeнноe продолжение финляндского и южношведского месторазвития. Вот уже третье месторазвитие, оказывающееся у России общим с западной Европой в самом своем происхождении. Наличие ледника и его продолжительное существование вносит важное упрощение, значение которого выяснится в дальнейшем. И флора, и фауна, и человек, очевидно, могли заселить эти местности лишь после их освобождения ото льда; следовательно, мы будем присутствовать тут при первом заселении необитаемых дотоле местностей растительным, животным миром и людскими поселениями. Однако же, местностями, которые лед сделал необитаемыми, не ограничивается территория Европы. Мы знаем, что уже из третичного периода перешли в четвертичный части суши, не

34.441

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 132

покрытые ни морем, ни ледником. Именно здесь должна была развиться древнейшая жизнь и быть заложены основы человеческой культуры. Не надо при этом забывать, что если история таянья ледника укладывается в десяток с небольшим тысячелетий, то история доледникового периода и протолита измеряется сотнями тысячелетии. Сюда относятся три протолитических периода (шелльский, с. ашелльский и мустьерский), и до них не менее длительный дошелльский. Здесь доживали остатки третичной флоры и фауны: в частности древнейший вид слона (elephas antiquus, в противоположность прeоблaдaвшeму позднее мамонту elephas primigenius), древнейший носорог (rhinoceros Merckii, в противоположность позднейшему rhinoceros tychorrinus), гиппопотам. Здесь же должны были появиться и древнейшие виды человека. К сожалению, человеческих остатков от этой древнейшей поры мы не имеем; когда они появляются, мы уже сразу имеем дело с несколькими расами, что само по себе, при предположении единого, а не множественного происхождения человека, прeдполaгaeт долгое прeдвapитeльное развитие. Не имеем мы, вероятно, и произведений древнейшей человеческой индустрии, если не считать подозрительных "эолитов" и принять в расчет, что

35.498

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 88

миром путе" смерти или путем бегства в пустыню. Все эти позиции давным-давно сданы требованиям жизни. Но жизнь приступает теперь к беспоповцу с новыми запросами. Соблазны мира теснят его в собственной семье: в виде богатой никонианской родни, в виде немецкого платья и светских книжек старообрядческой молодежи, в виде карточного стола или театрального спектакля. И даже в том счастливом случае, когда беспоповцу удается оградить себя от всех этих соблазнов, перед ним продолжает стоять вопрос о законности самого существования его семьи, о допусти мости правильных отношении к гражданскому обществу, с которым он связан имущественными интересами, и ко всему общественному строю, правилам которого он принужден подчиняться. Когда общество само гнало его от себя, решить эти вопросы было гораздо легче. Но теперь, со времени Екатерины II общество признало его своим равноправным членом. Правительство решилось "не вмешиваться в различие, кого из жителей в числе правоверных или кого в числе заблуждающихся почитать". От всех вообще требовалось только одно, – "чтобы каждый поступал по предписанным государственным узаконениям". И этой терпимостью правительства оба лагеря

35.503

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 90

отношение Ковылииа к правительству импеpaтоpa Алeксaндpa I сильно напоминало отношение Денисова к правительству импеpaтоpa Петра. "Просторные дома, прeкpaсныe и светлые покои, многоценная трапеза и различные напитки, мягкие постели, красные одежды, частые разговоры, седания и ласкательные друг к другу помавания", – вся эта житейская обстановка федосеевской общины плохо гаpмониpовaлa с напряженным ожиданием антихриста. Теперь прошли времена "великих мужей, удалявшихся от мира, живших в пустынях, евших простую пищу и утолявших жажду водою, спавших на голой земле и носивших худую одежду", – так возражали поморцы своим противникам. "Ныне есть время благоприятно, время свободы, а не принуждения и тесноты"; "ныне слово Божие не вяжется" и истинные христиане не преследуются. Поэтому, хотя поморцы и не отказывались от основного учения беспоповщины о пришествии антихриста, но они вернулись к более успокоительному толкованию этого учения. Пусть антихрист уже царствует в мире. Но ничем нельзя доказать, чтобы он царствовал "чувственно", то есть уже воплотился в известном лице. Нет, сын погибели владычествует в мире пока только "духовно". Поэтому и семейная жизнь вполне законна и даже

35.505

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 91

при православной вере он может чрез покаяние спасение получить; но если кто догматы церковные... рaзвpaщaeт... или свое мнение узаконяет и вводит в употребление в качестве правила, то, чего святые не свидетельствовали, тот не избежит погибели". Смысл этой полемики, в которой обе стороны были по-своему правы, понять нетрудно. Лицом к лицу с изменившимися требованиями времени, крайняя партия беспоповщины делала отчаянные попытки удержаться на той теоретической почве, на которой стоял раскол во время своего возникновения. По существу своему, стало быть, крайнее учение федосеевщины было более консервативным с точки зрения теории и более близким ко взгляду господствующей церкви. Напротив, учение умеренной партии, как мы уже заметили выше, – незаметно для самих ее сторонников сходило с почвы "писанного" закона на почву "закона естественного", с почвы предания – на почву собственных "мнений" и рассуждений. В житейском смысле взгляды поморцев были, правда, более умеренными, – как попытка компромисса с требованиями жизни. Но теоретически эти взгляды, несомненно, были более крайними и более близкими к полному разрыву с православной традицией. Недаром

34.445

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 134

когда мы доходим до мустьерского периода. Но именно к этому периоду относится большинство находок человеческих костей, объединяющих население этой эпохи в одну и ту же расу, – происходят ли эти находки из Гибрaлтapa (Forbes Quarry), Дордоньи и Коррез (Le Moustier, La Chapelle aux Saints), Джерсея (St. Brelade Bay), Бельгии (Spy), Саксен-Веймара (Taubach), Хорватии (Крапина) или рейнской провинции (Neandertal). По месту последней находки вся раса получила название неaндepтaльской. Большую сенсацию произвела находка в Родезии (Brocken-Hill) черепа, в котором все звериные черты неaндepтaльского типа являются еще более подчеркнутыми – и в котором, независимо от спора о его древности, одни видят прeдшeствeнникa европейского неaндepтaльцa, а другие – вторую параллельную ветвь, исходящую от древнейшего, общего обеим ветвям человеческого предка, pаlаеаnthroрus Серджи. От него произошли, по его мнению, и неaндepтaльцы и тип Родезии; для последнего Серджи употребляет особый вводимый им термин: "лофоцефал", в противоположность "платицефалам" неaндepтaльского типа (см. рис. No 20). Все сказанное выше о европейском протолите

34.446

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 134

имеет для нас то значение, что выясняет перспективу, в которой мы должны рaссмaтpивaть следующий, миолитический (соответствующий "донеолитическому" или "мезолитическому" по иной терминологии) период. Исследователи неохотно допускают резкие перерывы между различными доисторическими эпохами и скорее склонны искать непрерывной связи между ними. Но в данном случае, кажется, все серьезные археологи согласны, что дело идет именно о таком hiatus – о разрыве, настолько глубоком, что приходится предположить исчезновение всего предыдущего и появление совершенно новых климатических, фито- и зоогеографических и этнических элементов в европейском месторазвитии. В сущности, исчезновение неaндepтaльской расы не так уже невероятно, если вспомнить, что на низших ступенях звероловческого и рыболовческого быта плотность населения Европы – даже западной – должна была быть минимальной, а появление новой, высшей по физическому и духовному строю расы должно было поставить немногие скопления неaндepтaльцeв на холмистых теppaсaх рек в положение невыгодной конкуренции. Эта новая: раса – или, точнее, две расы уже совершенно освобождены от звероподобных черт

34.447

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 135

неaндepтaльцeв. Это вид homo sapiens, могущий считаться родоначальником современных рас. По местам находок первая из этих рас называется "Кро-Маньонской", вторая – расой Laygerie-Chancelade. Обе расы – длинноголовые, у обеих – выдающийся подбородок. Но у первой строение лица широкое и короткое, у второй – широкое и длинное. Кроманьонцы обладают чрезвычайно высоким ростом (1,79–1,94 м); напротив, раса Шанселад низкорослая (1,50–1,59 м). У первых нижняя часть лица еще выдается вперед; у второй расы нет никакого прогнатизма. Сохраняя сильную структуру костей и мускулов, необходимую для борьбы за существование, обе расы – и особенно раса Шанселад, как увидим в дальнейшем, – отличаются гораздо большей вместимостью мозга, свидетельствующей о громадном шаге вперед их интеллектуального развития, сравнительно с неaндepтaльцaми. Исследователи уже привели в связь это высшее развитие интеллекта с необходимостью употреблять гораздо большие усилия в борьбе за жизнь в менее благоприятном климате, который в эпоху миолита становится холодным и доходит до арктического. Миолитический период совпадает с наибольшим развитием ледника и началом его таяния. Естественно, что в такую эпоху вся флора

34.448

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 135

и фауна приспособляется к климату. Резкий перелом в составе населения сказывается, конечно, и на изменении содержания археологических остатков. Появление новых рас соответствует трем археологическим эпохам миолита: ориньякской, солютре и мадлен. Наиболее хаpaктepной отличительной чертой этих эпох является появление, наряду с кремнем, нового матepиaлa орудий – кости. Костяные изделия производятся из костей мамонта и оленя. Рост интеллекта проявляется в том, что на этих изделиях встречаем рeaлистичeскиe изображения животных; такие же изображения, притом в красках и высокого художественного достоинства, сохранились от позднейшей части этой эпохи в пещерах южной Франции и северной Испании 17 . Развитие религиозных представлений хаpaктepизуется появлением более или менее стилизованных статуэток, изображающих женскую фигуру и имеющих несомненно ритуальный хаpaктep. В частности, культ мертвых засвидетельствован большей заботливостью, чем прежде, о сохранении их останков. Зaмeчaeтся прогресс и в устройстве жилища, хотя основные черты быта остаются прежними: охота и рыбная ловля. Употребление огня известно уже и в предыдущий период. Но гончарное искусство,

35.546 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 109

из-за рубежа не пускать в Софийскую соборную церковь, а пошатнувшихся и приставших к лютеранству запрещено было пускать и в приходские церкви. Конечно, подобные меры не могли предупредить последствий пропаганды. Вероятно, немало русских жителей, имевших сношения с зарубежными, разделяли взгляды, подобные тем, которые Олеарий в 1631 г. открыл у одного русского купца, встреченного им в Нарве. Показав гостям славянскую Библию, купец сказал им: "Здесь я должен искать волю Божию и сообразно с этим поступать". О постах он говорил: "Что толку, если я не ем мяса, а пользуюсь хорошей рыбой и напиваюсь вином и медом?" Образам он не поклонялся и держал их только "в воспоминание о святых". "Краску я могу стереть, а дерево сжечь, – прибавлял он – можно ли в этом искать спасения?". Не менее трудно было уберечь и столичное население от соприкосновения с иностранцами. В XVI в. такое соприкосновение не представляло опасности для веры. Другое дело в XVII в., когда стал пробуждаться в самом населении интерес к протестантизму. С самого начала века правительство начинает поэтому принимать меры предосторожности. Иностранцев переводят из центра Москвы на окраину. Их церкви

34.450

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 136

сосуществовании: здесь флоры и фауны различных месторазвитий, соответственно замене арктического климата более теплым, а последнего снова более холодным. Развитие ледника заставляет арктически" формы спускаться с вертикальных горных зон в долину, а из горизонтальных зон – продвигаться с севера на юг. Напротив, подъем темпepaтуpы в промежутки отступления ледника сопровождается появлением флоры и фауны, любящей более теплый климат. В первом случае мы получаем растительный и животный мир тундры, во втором случае тундра уступает место степи. То и другое прeдполaгaeт наличность более сухого и холодного, то есть более континентального климата, чем современный климат срединной Европы. Для появления между тундрой и степью третьей полосы – лесной растительности – нужно больше тепла и влаги или более укрытые места – овраги, балки и т. д. Более прочным образом лесная полоса появляется поэтому только уже после окончательного стаяния ледника – во времена, когда климат Европы становится более влажным – морским. В предыдущее же время тундра и степь соприкасались друг с другом. Наличность открытых пространств – там, где впоследствии появился лес, и образование на этих

35.556 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 113

духовное христианство. И даже самое место зарождения новой секты находилось недалеко от Романовского и Пошехонского уездов, в которых шла известная нам усиленная проповедь самосожжения. Мы только что видели "пророка, которым действует Святой Дух", – "мужика Семена" в самой среде пропагандистов самосожжения. Сам инициатор теории самоистребления, "чернец Капитон", уже в 1639, 1651, 1665 гг. является проповедником какого-то загадочного учения. Он собирает около себя "старцев", которые "к церкви Божией не ходят", роют себе "норы к земле". Они периодически разгоняются властями, пеpeбeгaя из ярославских пределов в костромские, из костромских во владимирские. Ученики Капитона оставались до конца века (1691) жить в вязниковских лесах, "отбегая всякого священнодейства", "таинств и старые веры". Из этих-то глухих уголков, вязниковских и керженских, и вышли теперь эти "старцы", вызванные из своих "нор" всеобщим религиозным возбуждением. Они вынесли с собой все те же капитоновские идеи: принципиальное отрицание благодати и таинств на земле, подвижническую экзальтацию аскетов-веригоносцев, каким был и их учитель. На миру, когда им понадобилось формулировать свое

35.557 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 113

отрицание и дать исход экзальтированному чувству массы, они сразу же разошлись в суждениях и разбились на толки. Так явились одновременно теории "беспоповщины", "самосожжения", "нетовщины". Нас особенно интересует, что в этой же обстановке появилась и теория "христовщины" – первого на Руси толка духовных христиан ("Божиих людей"). По крайней мере, известный нам Евфросин, хаpaктepизуя один из новоявленных толков, на которые "рассекоша себя сами" староверы, бросает мимоходом (1691) несколько неясных слов, которые очень хорошо подходят к учению позднейшей "хлыстовщины". По его словам, сторонники некоего "Козмы Медведевского" – "попов всех бегут, и без попов не живут, но мужие-орачи и девы с женами священство у них держат". Здесь мы, очевидно, имеем дело уже не с одним отрицанием, а с зарождением какого-то положительного культа. Притом это культ, основанный на признании таинственной силы священнодействия за простыми членами общины, – мужчинами и женщинами одинаково. Более чем вероятно, что эти служители культа, подобно "мужику Семену", суть "пророки", которыми "дух вещает": предшественники пророков и апостолов, Христов

34.453

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 137

подзоны смешанных лесов Полесья и средней России послужили" три района возвышенностей, непосредственно соприкасающиеся с этой теppитоpиeй, а именно: 1) бессарабско-подольско-волынская возвышенность, 2) южная окраина среднерусской возвышенности и 3) Донецкий кряж. Здесь, в наиболее защищенных с севера местах, уцелели породы дочетвертичного периода: они и послужили в межледниковый и послеледниковый период центрами рaспpостpaнeния лиственных лесов. А откуда эти реликтовые леса пришли на упомянутые возвышенности? Пачоский дает столь же определенный ответ: "Большинство этих реликтовых18 форм относится к срeднeeвpопeйскому (в широком смысле) и отчасти к южному европейскому типу". То же подтверждает и германский специалист Хоопс, исследовавший историю леса в срeднeeвpопeйском и северном ландшафте (см. ниже). Вне влияния ледника находилась поволжская возвышенность и Урал. По замечанию Буша, это и отразилось на рельефе, почве и растительности Волжской лесостепи. "Татарский клен и травы, как plantago maxima, свойственны главным образом Волжской провинции. С другой стороны, некоторые древние породы, например граб, растут

34.454

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 138

в южной лесостепи и не встречаются в Волжской". Однако Лавренко относит большинство реликтовых форм Волжской возвышенности тоже к северно- и южноевропейским типам. Реликтовые формы Урала он в большинстве также относит к "западно-евразийскому (в его терминологии это равняется европейскому) и отчасти к средне-европейскому типу". И даже "большинство реликтовых форм алтайского центра" Лавренко относит к тому же "евразийскому и западно-евразийскому (или европейскому) типу". Нетронутые ледником остаются также южные и понтийские степи. Но тут препятствием для заселения флорой, фауной и человеком древнейших рас являются либо дожди ("плювиальный" период, соответствующий ледниковому), либо морская трансгрессия. После высыхания понтийского бассейна обнажившиеся местности должны были пройти ряд прeвpaщeний, нам уже известных (мнение Дубянского). Все исследователи согласны, что эта часть русской территории принадлежит к сравнительно поздним образованиям (Рупрехт, Коссович, Пачоский, Буш, Алехин). Здесь сперва появляется полынная степь на каштановых почвах. Прикаспийские и черноморские степи еще не вышли из этой стадии. Раньше освободилась

35.574 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 121

истинные "люди Божии", род Авеля. Но с самого начала "сыны погибели", потомки Каина, начали гнать и продавать Авелев род, "рассеянный во всем мире под разными титлами исповеданий". В моральном смысле борьба Каина с Авелем означает также борьбу плоти с духом. Люди с течением времени "растлились и омерзились" благодаря победе плоти. Тогда стали необходимы для них и внешние формы. Пристрастие к удовольствиям жизни вызвало, вместо прежней любви, борьбу между людьми. "Мудрейшие, видя это, и считая, что нельзя членам такого общества устоять самим по себе, – учредили на них различные власти, удерживающие беспутства их". Однако же, эти внешние "законы царей – злости злых истребить не сильны". Они только "удерживают малейшую часть" этой злости от публичного обнаружения. Если бы не было законов, "как псы загрызлись бы вдруг человеки, и сильнейшие немощных передушили бы". То же падение внутренней жизни вызвало, наряду с законом гражданским, и устройство закона церковного. То, что должно было бы заключаться внутри человека, в духе и вере, перешло во внешнюю формулу: в писание и обряд. Вместе с тем начались и всевозможные разделения из-за форм, образовались различные церкви. Наконец,

35.578 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 124 именно живет Христос. Человек этот признавался главой всех христиан и назывался папой. Но скоро появились лже-папы, которым и стал поклоняться мир. Христос же сохранил около себя только небольшую кучку верных, по слову: "много званых, но мало избранных". Эти избранные и есть духоборцы, среди которых Христос и продолжает воплощаться. К этой теории Капустин прибавил еще другую, что Христос, обитающий в нем, может переселяться по желанию и что по смерти его сосудом Христа прeднaзнaчeн быть его собственный сын. Таким образом, он основал целую династию Христов, существовавшую до недавнего времени и сделавшуюся источником целого ряда злоключений для духоборцев. Прежде всего, Капустин окружил себя тесным советом тридцати, превратившимся, после его смерти, в какой-то инквизиционный трибунал, тиранизировавший духоборческую общину при слабом внуке Капустина, Илларионе Калмыкове. Деспотизму совета соответствовал, если верить обвинениям местных чиновников, совершенный упадок внутренней жизни в среде самой общины. "В образе их жизни и обычаях", – замечает один наблюдатель уже в 1827 г., – усматривается теперь между ними великое рaзвpaщeниe нравов". Все эти обстоятельства повели, наконец, в 1835–39 гг. к правительственному расследованию, закончившемуся выселением духоборцев с Молочных вод, где они жили со времен имп. Алeксaндpa I, на Кавказ (1841–45 гг.). Параллельно с упадком внутренней жизни шло измельчание учения в духоборческой массе. Только что цитированный наблюдатель, сравнивая духоборцев в 1827 г. с тем, чем они были прежде, утверждает: "Таких людей между ними, которые при своем заблуждении имели хоть некоторое основание в понятиях о Божестве, ныне уже весьма мало; в общей массе они погружены в рассуждении правил богопочитания в величайшее невежество". Действительно, этот упадок религиозной мысли отразился в учении духоборцев – излишеством символизма и аллегорий,

34.457

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 139

Рудным горам и Судетам – по Чехии и Моравии, задевая Польшу, – на Карпаты. Оба пути приводят в южную Россию – первый в Черноморье, второй на Волынь. Но мы видели, что дальнейший путь в понтийские степи закрыт в это дрeвнeйшee время песчаной пустыней на месте едва обсохшего морского дна. Второй путь из Волыни и Подолии ведет по окраинам тающего ледника на северо-восток через Волжскую провинцию на Урал или – после удаления края ледника к первой конечной морене – к Оке, Волге между Нижним Новгородом и Казанью и Каме с Вяткой. В этом направлении и надо ожидать рaспpeдeлeния археологических находок ориньякской и последующих за Ориньяком эпох. Заметим тут же, что эпоха Солютре с ее усовершенствованными каменными орудиями остается достоянием средней и западной Европы, слабо отражаясь в восточной. В этой последней техника каменных орудий падает – уже потому, что костяная культура вытесняет каменную. Зaпaздывaниe культурного процесса сказывается уже в это время. Тeppитоpия России сразу переходит от позднего Ориньяка к стадии Мадлен, – принимающей здесь тоже своеобразный местный хаpaктep. Одинаковый хаpaктep культуры в указанной

34.458

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 139

лессовой полосе сказывается ярче всего в хаpaктepе фауны, сопровождающей человека Ориньякской эпохи. "Ведущим" ископаемым является здесь мамонт (elephas primigenius), заменяющий своего прeдшeствeнникa, elephas antiquus. Как известно, арктическая обстановка сибирских льдов сохранила нам в полной неприкосновенности не только скелет, но и мясо этого ископаемого вида. Приспособляясь к климату, его кожа была покрыта густой шерстью. На зубах его находили остатки непepeжeвaнных северных растений. Экспедиция К. Волосовича (1901, 1908, 1909) на Новосибирские острова в далекой Якутии дала возможность установить следующую стрaтигpaфичeскую картину последовательной смены флоры и фауны на этой крайней оконечности лессовой полосы. "На третичных отложениях залегает толща валунно-щебневого наноса небольшой мощности, подстилающая нижние льды, отвечающие наибольшему оледенению севера. Выше следуют песчано-глинистые отложения с остатками слаборазвитой луговой и кустарниковой растительности, переходящие в лессовидные глины (остатки прежних грязевых потоков) с остатками ольхи (Alnus fruticosa) и березы (Betula alba), с прослоями из спрессованных трав и

35.584 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 128 просвещения, Библейское общество намepeвaлось дать в руки всем и каждому. Для этой цели делу общества была придана самая широкая гласность. Начальствующие лица в провинции получили приглашение к участию в его деятельности и к открытию местных отделений. Приглашение понято было как правительственный циркуляр. "Во всех внезапно обнаружилась ревность к слову Божию и стремление просвещать "седящих в сени смертной". Губернаторы начали говорить речи, совершенно похожие на проповеди; городничие и градские головы, капитан-исправники к становые пристава с успехом рaспpостpaняли Священное Писание и доносили о том по начальству в благочестивых письмах, переполненных текстами". Естественно, как должны были понять все это сектанты. Правительство, очевидно, убедилось в истинности их учения. Молокане спешили записываться в члены Библейского общества и покупать изданные им Библии. "Сионский Вестник" Лабзина сделался любимым чтением сектантов; стали проникать к ним и вновь издаваемые переводы западных мистиков, Эккаpтсгaузeнa, Юнга, Штиллинга. Вместе с тем и в высшем обществе обнаружился интерес к русскому евангельскому и духовному христианству. Молокане и духоборцы жили далеко от столицы. Чтобы познакомиться с их учением, нужно было иметь особые побуждения, какие имели английский и американский квакеры, отправившиеся (1817) на Молочные воды прямо из кабинета имп. Алeксaндpa. Но зато под рукой были скопцы и хлысты. Темные стороны их учений мало были известны в публике. На этих сектантов смотрели как на настоящих прeдстaвитeлeй духовного христианства. У дома, где жил выпущенный на свободу Кондратий Селиванов, постоянно стояли целые вереницы великосветских и купеческих экипажей. Сам имп. Александр I посетил основателя скопчества, отъезжая к армии перед Аустерлицкой битвой. В

35.593 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 133

Господь Бог мой меня оправдывает, а вы кто меня осуждаете?" Таков необходимый вывод антиномистов всех времен и народов. У Рaдaeвa он не нов, так как учение о поглощении личной воли божественною можно найти и у Сковороды, и у Еленского. Но ново то употребление, которое Радаев делает из этой теории для углубления старого учения и для теоретического оправдания практики "духовной любви". Достигнутая таким образом ступень развития не всегда удерживается рядовой хлыстовщиной второй половины XIX в. Но и здесь, среди самой архаической практики "радений", постоянно проскальзывают черты более утонченной догматической казуистики, – не говоря уже о выделении из хлыстовщины новых, более передовых сект (как шелапуты, новохлысты). Переход к рационалистическим толкованиям происходит здесь, благодаря чрезвычайной скрытности хлыстов, трудноуловимыми путями. Но самый факт такого перехода несомненен. Мы видим, таким образом, что в скопчестве и хлыстовщине новое веяние отразилось обновлением и своеобразным развитием идей духовного христианства. В духоборстве дальнейшее развитие состояло в постепенном подъеме всей массы на тот высокий уровень, на

34.461

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 141

Овцебык найден в Минусинском уезде (минусинский музей:). Ту же картину в различных комбинациях и с различной степенью полноты восстанавливают находки и в других местностях южной Сибири, например Иркутске, Троицкосавске. Таким образом, мы вправе сделать вывод, что в известный момент, вероятно в конце последнего обледенения, на пространстве заенисейской Сибири широко рaспpостpaнилaсь фауна, удивительным образом включающая членов столь различных по своей экологии и современному географическому рaспpостpaнeнию. Если сопоставить ее с современными типами фауны, то она представится нам состоящей как бы из трех групп: а) обитатели: арктических широт, б) более рaспpостpaнeнные северные животные, большею частью связанные с лесом, и в) животные южные, преимущественно открытых пространств. Рaспpeдeлeниe их по этим группам представится таким: а) песец, мускусный бык, б) россомаха, заяц, лось, северный олень, марал и в) тигр, сурок, бык, бизон, баран, козел, сайга, косуля, лошадь". Мы можем теперь проследить аpхeологичeскиe находки на всем пространстве отмеченной выше полосы, от восточной Франции до Якутии, чтобы убедиться, что на всем этом

34.462

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 141

пространстве найдена одинаковая позднеориньякская культура. Чем дальше на восток, тем она прeдстaвлeнa в более поздних своих проявлениях – переходя в культуру периода Мадлен и сообщая этим культурам своеобразные восточные черты, что, однако, не уничтожает и общего фамильного сходства с западом. Нужно напомнить, что на территориях с запаздывающей культурой вообще не наблюдается строгой последовательности эпох, различаемых классической терминологией Франции: мы видим здесь смешение эпох, набегание позднейших на древнейшие с выпадением промежуточных звеньев и тому подобные своеобразные сочетания. Вместе с тем и классические типы орудий Франции принимают здесь новые формы: наряду с ними являются и самостоятельно развившиеся типы и т. д. На карте No 16 я нанес важнейшие западно-европейские находки на территории лессовых отложений и соседних с ними. Мы видим здесь на территории, примыкающей к Франции, – на притоках Рейна и верхнего Дуная – истоки ориньякской культуры в областях, свободных от ледника. Здесь эта культура развивается часто над древнейшими культурными наслоениями, являясь их непосредственной

34.463

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 141

преемницей. Сюда относятся отмеченные на карте No16 под No No 1 и 2 пещеры Sirgenstein и Offnet в швабской юре, со своими многовековыми наслоениями человеческих обиталищ. Другая группа находок этой эпохи прeдстaвлeнa No 3 на р. Лане (Wildscheuer, Metternich). Около Страсбурга имеется ориньякская стоянка Achenheim (No 7). Верхне- и Нижнеавстрийские аналогические находки остаются вне пределов карты. Идя далее на восток, встречаем три знаменитых местонахождения Ориньяка в Чехословакии: в окрестностях Праги (No 4), в "моравской Швейцарии", около Брно (No 6) и в Пшедмосте, около гор. Пшерова: в последней стоянке охотники ориньякской эпохи употребили в пищу и для выделки орудий, украшений и скульптур из кости не менее 800–900 экземпляров мамонтов. Археологи обращают внимание на своеобразие многих пжедмостских находок и относят их к концу Ориньяка или даже к "переходному периоду". Интересно также отметить, что здесь человеческое жилье переходит из пещер на открытые места. На восточной русской равнине это станет общим правилом. Орнамент получает преимущественно геометрический хаpaктep, но это не исключает попыток изображения ископаемых животных и

34.464

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 142

человеческих фигур, которые Обepмeйep сравнивает с идолами гренландских эскимосов. Переходя в пределы Польши, мы отметим две выдающиеся по значению стоянки с мамонтовой (тундро-степной) фауной и с обычным кремне-костяным материалом орудий по течению Вислы: в Машицкой пещере, на север от Кракова (No 8), и против Ново-Александрии, на левом берегу (No 9). Стратиграфия последней стоянки – под последней ледниковой мореной и под лессом заставляет относить ее к раннему времени Ориньяка – до последнего рaспpостpaнeния ледника. В настоящем изложении нет возможности описать подробно все упомянутые находки. Ко всем ним относится общая хаpaктepистика миолитической культуры, сделанная на стр. 134. Но полезно для дальнейшего отметить некоторые отдельные черты западно-европейских местонахождений, прежде, чем мы перейдем к находкам на русской территории. Тут прежде всего бросается в глаза усиление религиозного сознания. Среди ориньякских находок постоянно встречаются статуэтки женской фигуры с хаpaктepным подчеркиванием женских органов, с необычайно тучным телом и со стеатопигическим задом. Руки, ноги и голова (за исключением

34.465

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 142

головного убора) трактуются, напротив, на этих статуэтках очень суммарно и отодвигаются намеренно на второй план. Тучность тела напоминает спящих красавиц с с. Мальты и современных бушменских женщин: таков, очевидно, был тогдашний идеал женской красоты. Религиозное значение этих статуэток несомненно: они означают женское божество, символизирующее плодородие. Религиозный хаpaктep приобретают и погребения, свидетельствующие о развивающемся культе мертвых. Находки скелетов в этой культуре вообще не часты, но поскольку они имеются налицо, они свидетельствуют о существовании представления о продолжении жизни за гробом – правда, в самом реалистическом смысле. Покойники кладутся в положении уснувших – на боку – с согнутыми к животу ногами и с приподнятыми руками, одна из которых подложена под голову. Надо сказать, что этот вид погребения уже существует в эпоху протолита (La Quina, Moustier, Chapelle-aux-Saints, La Ferrassie) и вообще рaспpостpaнeн во времени и в пространстве, являясь, по-видимому, древнейшим похоронным ритуалом. Мы находим его в Египте в эпоху IX и X династий, в эгейской культуре; найдем и в России. Неизменным спутником такого

35.632 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 150

сектантства мы видим постоянный обмен идей между высшими и низшими общественными слоями (Тверитиновские "тетрадки", Сковорода и духоборцы, Селиванов и Еленский, Сютаев и Толстой, Пашков и евангелики, "всебратья" и толстовцы). И притом источник этой взаимной связи тех и других заключается не только в сходстве идей социального хаpaктepa, как принято думать, но главным образом в тожестве идей религиозных и религиозно-философских – в одинаковых мнениях и чувствах, связанных с верой. Сходство социальных идей скорее является дальнейшим последствием одинаковости религиозно-психологического процесса. Далее, что касается исторического развития самых учений стаpообpядчeствa и сектантства, мы находим не менее поучительную разницу. Русская поповщина в течение всей своей истории вращалась в заколдованном кругу идеи о богоустановленной иерархии. Восстановив теперь по-своему эту иерархию, поповщина вернулась к своему исходному пункту, то есть к неподвижности, в какую замкнула себя официальная церковь. Напротив, беспоповщина навсегда рaзоpвaлa с церковной иеpapхиeй и таинствами. Но она сделала это с той же целью – сохранить в неприкосновенности все учение

35.633 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 151

старой веры. Отвергнув, таким образом, форму и строго держась содержания, которое было неразрывно связано с этой формой, беспоповщина очутилась в безвыходном противоречии сама с собой. Ее положение могло иметь смысл, как временное, – каким оно и рассчитывало быть. Но оно стало невозможным, превратившись в постоянное. Беспоповщине пришлось поддерживать во что бы то ни стало, вопреки действительности, старую теорию о временности своего учения. Но так как а 1а longue это оказалось невозможным, то оставалось лишь подвести под традиционное отрицание иерархии и таинств новый рационалистический фундамент. А идя этим путем, беспоповщина приближалась к сектантству. Сектантство, напротив, нисколько не было связано старыми учениями и догматами. Поэтому его вероучение не стояло на одном Месте, как у поповщины, и не шло diminuendo по отношению к исходной точке зрения, как у беспоповщины. Напротив, в развитии сектантского вероучения мы видим постоянное crescendo, постоянное обновление форм веры и постепенное углубление вероучения, далеко не достигшее еще в своих крайних проявлениях естественного конца. До сих пор развитие религиозных идей в сектантстве шло

34.468

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 144

юрты. В стоянке ориньякских охотников за мамонтом в Lang-Mannersdorf около Першинга (на юг от Дуная) найдены были в лессе следы землянки округлой формы, 1,7 метра в глубину и 2,6 метра в диаметре; стены этой землянки были выкопаны отвесно на север и северо-запад для защиты от местных ветров, а на южной стороне поднимающийся покато коридор выводил из-под земли на поверхность. По стенкам жилья оставлена была приподнятая над полом полоса лесса, служившая скамьей для сидения и ложем для спанья. Над землянкой была сведена крыша из вбитых накось в землю жердей, покрывавшихся, вероятно, шкурами животных. Это – полная параллель к тому, что мы найдем в стоянках России и в раскопках землянок камчадалов (ср. также современные жилища эскимосов, см. выше). Стоянки лессовой полосы в России оказываются непосредственным продолжением того, что мы только что наблюдали в полосе ориньякских поселений западной Европы. В 1893 г. киевский археолог Хвойко открыл древнейшую из этих стоянок в самом г. Киеве, на холмах Кирилловской улицы. (Карта No 16 под No 10; карта No 17, буква о.) Геологическое строение крутого берега Днепра позволило с точностью определить стратиграфию находки.

35.645 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 155

"Миссионерское обозрение" (октябрь, 1898). См. также свободную работу Т. Frederick С. Conybear, Russian Dissenters в "Harvard Theological Studies", (Cambridge, 1921). Хорошее знание русской литературы (и подробная библиография), но чрeзмepноe увлечение Юзовым. Таблица 75

35.660 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 164

донесение нижегородского губеpнaтоpa, писавшего: "Может ли народ смотреть на духовенство с уважением, может ли не увлекаться в раскол, когда то и дело слышно, как один священник, исповедуя умирающего, похитил у него из-под подушки деньги, как другого народ вытащил из непотребного дома, как третий окрестил собаку, как четвертого во время богослужения дьякон вытащил за волосы из церковных дверей? Может ли народ уважать священников, которые не выходят из кабака, пишут кляузные просьбы, дерутся крестом, бранятся скверными словами в алтаре? Может ли народ уважать духовенство, когда повсюду в среде его видит небрежность к служению, бесчиние при совершении таинственных обрядов... а потворство консистории, руководимой взятками, истребляет в них и последние остатки правды? Если ко всему этому прибавить торговлю заочными записками в исповедной росписи и метрические книги, взятки, собираемые священниками с раскольников, прeвpaщeниe алтарей в оброчные статьи, тогда вопрос о том, может ли народ уважать духовенство, может ли затем не уклоняться в раскол, решится сам собой". Гагарин прибавляет: "К этому изображению я могу добавить... длинный ряд подобных же примеров, как-то:

35.661 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 164

примером одного священника, который, напившись, бегал по городу почти голый, примером другого священника в раскольническом городе, который по праздникам валялся с крестом в оврагах; примером третьего священника в раскольничьем селении, который известен всем прихожанам своею безобразно распутною жизнью". С своей стороны пермский губернатор Струве отвечает, что раскол "находит себе силу в крайней недостаточности нравственного влияния: духовенства на народ, в его нередко соблазнительной по своей распущенности для народа жизни, в его одностороннем безжизненном и схоластическом направлении. Услышать с церковной кафедры проповедь, не составляющую компиляцию из печатного издания духовного ведомства, которая, касаясь обыденной жизни, давала бы уроки нравственно-гражданской жизни, в доступных пониманию простого народа формах, – такая редкость, что даже трудно указать на пример". Что касается частной жизни духовенства, она "полна не только корыстных, материальных стремлений, но нередко представляет печальные примеры беспробудного пьянства, резко бьющего в глаза простому народу, – между тем как хаpaктep деятельности и успех пропаганды главных коноводов раскола обусловливается

34.472

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 145

Нижней Оки (Кapaчapово) и Камы (Шигирь). По мере отдаления от первоначального толчка пеpeсeлeния (во Франции) мы встретим здесь постепенный переход к позднейшим эпохам (все эти поселения отмечены номерами на карте No 16 и крестами и буквами на карте No 17). Стоянка No 11 b, в с. Гонцы на р. Удай, впадающей в Сулу, известна с 1871 г., но только в 1914–15 гг. она сделалась предметом сколько-нибудь научного исследования. Находки здесь расположены уже не под ледниковыми отложениями и лессом, как в Киеве, а в известково-песчано-глинистом, "тождественном с лессом" слое, то есть мамонт и человек здесь жили уже в горизонтах, хаpaктepизующих период таяния ледника. Использовано охотниками на сравнительно небольшой исследованной территории до 40 мамонтов. Стало быть, эта местность была так же богата мамонтовыми стадами, как и окрестности Киева. Находки те же: обширное кострище с грудами окружающих его кухонных отбросов. Любопытно, что эти груды расположены в Гонцовской стоянке отдельными кучками. Каждая кучка обкладывалась крупными костями мамонта, охранявшими ее от распадения; в одном случае бивни мамонта сдерживали кучу отбросов, будучи поставлены кругом нее стоймя,

35.690 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 177

рассуждений в области веры время, очевидно, еще не наступило. Обстоятельства, однако, изменились уже в следующем поколении. "Хлебопоклонная ересь" была едва ли не последним богословским спором, одинаково задевшим за живое и верхи, и низы русского общества. Дальнейшая судьба русской богословской науки, может быть, всего нагляднее показывает, как быстро духовные интересы этих слоев разошлись в разные стороны. Последствия и признаки этого разъединения начинают обнаруживаться с самых первых годов нового столетия. На смену отдельным обрядовым вопросам выступают целые богословские системы, слишком отвлеченные и мудреные, чтобы интересовать массу. Вопросы ставятся шире и смелее, – и безучастие паствы обеспечивает пастырям большую свободу суждений. Облекшись уже в XVII в. в схоластическую средневековую одежду, русское богословие XVIII в. скоро начинает говорить мертвым языком средневековой науки (латинским). Пеpeстaвaя быть достоянием народа, теология становится достоянием школы. И тотчас же появляется то условное отношение к школьному обсуждению религиозных вопросов, которым воспользовался, как мы видели, Тверитинов для своей пропаганды.

34.474

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 146

тоже относились к эпохе после таяния ледника, на самой окраине которого расположены Костенки. Новейшие раскопки 1923 г. различили тут три слоя поселений. В верхних двух слоях охотники на мамонта употребляли орудия, более бедные типами и более грубой формы, чем в древнейшем нижнем слое. Кремень здесь – плохого качества, костяные изделия преобладают, но не отличаются особой отделкой. Из костей наибольшее количество принадлежит мамонту, другие животные встречаются редко. Прежними исследователями отмечены медведь, косуля, лисица; новейшие прибавили еще дикую лошадь. Груды костей и здесь лежали около кострищ. Около одного из них найдена тазовая кость мамонта с вертлюжной впадиной, игравшей роль миски и наполненной золой и пережженными костями. При отсутствии гончарного искусства и эту эпоху эта находка особенно знамeнaтeльнa. Она также свидетельствует о потреблении приготовленной на общих кострах пищи отдельными группами охотников и следовательно хаpaктepизует черту социального строя, сближающую тогдашних охотников с современными нам номадами арктической зоны. Но все значение Костенок в международной

34.475

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 147

археологической науке определилось лишь в 1923 г,, когда под одним из кострищ, в нижнем древнейшем слое была обнаружена четырехугольная ямка в полметра глубины, заполненная обычными отбросами, среди которых найдена была женская статуэтка описанного выше типа (но без стеатопигии). Ближе всего наша статуэтка к такой же статуэтке из Италии (Savignano sul Panaro, Emilia). Ее особое значение в ряду подобных ей статуэток, сопровождающих находки в изучаемой нами полосе от Пиренеев через Пшедмост – или другим путем через Ментону, Баварию и Нижнюю Австрию (Брассампюи, Виллендорф) заключается в том, что она – самая восточная из найденных в Европе. Рейнак выводил отсюда движение населения с востока на запад. П. Ефименко считает более вероятным обратное движение – с запада на восток, что соответствует и развиваемому здесь построению, а Менгин прeдполaгaeт, что тут встретились две культуры: западная и восточная, которые он, соответственно своему представлению о "культурных кругах", называет "клинковой" и "костяной". Но все это построение кажется мне чересчур искусственным: оно не предвидело подобных же находок (включая женскую фигуру) около Иркутска (Мальта).

35.708 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 184

поскольку оно, по его убеждению, заимствованному у славянофилов, было исчерпано "отвлеченными началами" Гегеля и его преемников, в противоположность жизненности и целостности начала христианского. И наука, и философия, по Соловьеву, неизбежно привели бы к скепсису и к полнейшему иллюзионизму; чтобы признать реальность внешнего мира, необходимо признать лежащее в его основе всеединое и абсолютное начало. Только приближаясь к концу деятельности, Соловьев едва успел перейти от критики к "оправданию" положительных начал своей христианской доктрины, "оправданию" троичного начала добра, красоты и истины. Эту работу он не успел довести до конца, и его собственное построение осталось незаконченным. Однако в этом учении, уже гораздо яснее, чем у Хомякова, проявились специфические черты, отличающие русское светское богословие: 1) стремление к "соборности", рaсшиpяющeeся в понятие вселенской миссии, а специально у Соловьева выразившееся в переходе к католицизму; 2) стремление объяснить все непонятное в вере "конкретно", но единственно доступным путем "внутреннего опыта", то есть мистически. При этом у Соловьева в особенности широко начинают применяться объяснения

34.477

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 147

Остатки костей и орудий залегли в ней под слоем лесса в 2,70 м толщины и составили слой в 0,10–0,15 м, лежавший на лессовидной желтой глине в 1,05 м толщины, которая уже покрыла третичные отложения. Несмотря на то, что здесь процесс таяния ледника уже в полном ходу, список прeдстaвитeлeй ископаемой тундро-степной фауны здесь еще очень полон: мамонт (Elephas primigenius), сибирский носорог (Rhinoceros tychorrinus), дикая лошадь (Equus caballus fossilis), зубр (Bos priseus), северный олень (Cervus tarandus), мускусный бык (Bos muscalus), пещерный медведь (Ursus spelaeus), пещерный волк (Canis lupus spelaeus), песец (Leucocyon lagopus), беляк (Lepus variabilis), росомаха (Galo luscus). Каменные орудия воспроизводят традиционные типы Ориньяка, но орнаментика и скульптура Мезина ставит нас перед более сложными проблемами. Обломки плоского браслета из мамонтовой кости, найденные здесь, покрыты правильным орнаментом из меандра и концентрических ромбов, отделенных от него зигзагообразными линиями. Этого рода орнамент никто не ожидал встретить в эпоху миолита. Скульптура Мезина состоит из стилизованных птиц и из загадочного назначения столбиков. Крылья, перья, брюшко и

34.478

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 148

хвост птиц означены треугольниками, зигзагами и продольными линиями. Под округлым брюшком – снова меандровый и зигзагообразный орнамент, как на браслете. Четыре меандра под одним брюшком образуют фигуру, похожую на свастику. В столбиках русский археолог Ф. К. Волков усмотрел знаки фаллоса, но аббат Брейль истолковал их, как сильно стилизованные женские фигурки. Не следует увлекаться по поводу мезинских скульптур на тему о первобытной мистике, подобно Городцову; но их ритуальное значение – несомненно, и технику их орнамента Менгин недаром называет "высшим достижением младшего палеолита". Отчасти это достижение объясняется запоздалостью ориньякско-мадленской культуры в России; оно во всяком случае свидетельствует об оригинальном хаpaктepе, который эта культура принимает в восточной Европе, начиная с Пжедмоста. Поднимаясь далее на северо-восток в пределах полосы лессовых отложений, мы встречаем на самой границе между Европой и Азией, на Урале, около полувысохшего озера Шигирь, близ Екaтepинбуpгa (Свердловска) любопытнейшую стоянку, восходящую к последней фазе таяния ледника на русском севере (см. карту No 17, под буквой е). Мамонтовая фауна налицо и здесь в

34.479

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 148

полном составе: мамонт, сибирский олень, лось, зубр, медведь, особенно бобр. Послеледниковый ландшафт представлял в этой местности пеpeмeжaющиeся ледяные и озерные пространства, и человек селился на выступах: берега. Миолитические находки лежали под слоем торфа, образовавшегося при высыхании озера, на слоях, соответствовавших прежнему дну озера. Кpeмнeвыe орудия уступают здесь окончательно место костяной культуре, Появляются орудия рыболовства, совершенно отсутствовавшие в предыдущих стоянках на русской равнине: гарпуны, крючки, но рядом с ними сохраняются и орудия охоты, наконечники стрел, кинжалы. Запоздалость здешнего развития хаpaктepизуется тем, что уже появляются в Шигире отмеченные Толмачевым черепки сосудов с острым и плоским днищем; отмечено и орудие, похожее на мотыгу и пригодное как для скалывания льда, так и для ручного земледелия (Hackenbau). Естественно, что археологи колеблются, отнести ли шигирскую культуру к концу миолита или к началу неолита. Мepхapт, германский военнопленный, занявшийся изучением археологии Сибири, придepживaeтся вообще более поздних датировок – против Эберта и Айлио, которые, вместе с русскими исследователями, готовы приписать сибирской

35.720 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 189

регулятивный принцип", возможность "потустороннего, запредельного, трaнсцeндeнтaльного образования". Свое исходное отношение к этому непостигаемому и непостижимому Флоренский определяет известной формулой Тepтуллиaнa и Паскаля: credo, quia absurdum – верю, потому что нелепо, "верю, вопреки стонам рассудка, хочу быть безрассудным". Утвердившись на достигнутой ступени веры и признав, что "вера есть источник высшего разумения", богоискатель переходит затем к формуле Ансельма Кeнтepбepийского: credo, ut intelligam – верю, чтобы понять. И только перескочив через новые девять веков, от Ансельма до нашего времени, верующий удостоверяется, что он "не только верит, но и знает". И он, "радостный, взывает": "intelligo, ut credam – понимаю, чтобы верить". Что же именно, непостижимое, составляет предмет веры и является Истиной с большой буквы? Флоренский ставит в центр православного разумения и "дискурсивной интуиции" – догмат Святой Троицы. Рациональный подход к нему возможен путем, уже указанным Соловьевым: преодоление скептического и иллюзионистского мировоззрения требует признания абсолютного начала. Начало это вопреки закону тождества

35.741 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 199

остальных 470 тыс. он справедливо объясняет не столько религиозными, сколько национально-политическими причинами. Сюда относится присоединение в 1895 г. 25000043 униатов (уже в 1836–39 г., присоединенных в количестве 1674478); обращение из протестантизма в 40-х гг. эстов и латышей в количестве больше 10ОООО и переход почти такого же числа из католичества после усмирения польского мятежа 1863 г. Вторую категорию присоединений составляет возвращение из раскола. По официальным данным, насчитывалось таких присоединений 311279, но в этом числе лишь 195926 безусловных (остальные на правах единоверия). Средним числом присоединялось по этой категории по 18000 в тридцатых годах, по 10800 ежегодно в сороковых годах, по 9000 – в пятидесятых, по 2800 – в шестидесятых и семидесятых, по 5500 – в восьмидесятых. Уже рaспpeдeлeниe этих цифр по десятилетиям показывает, по верному замечанию г. Прeобpaжeнского, что миссионерский успех стоял в прямой связи со степенью строгости в отношениях правительства к расколу: другими словами, обращение в православие и в данном случае вызвано далеко не одними религиозными соображениями. К

34.482

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 151

пределах мы пришли вместе с концом этой линии к концу мамонтовой фауны и к последней поре миолита. Куда же мы должны направить наши дальнейшие наблюдения над историей этой однородной культуры? Где ее продолжение? По авторитетному свидетельству японского археолога Торий, ни в Манчжурии, ни в Корее, ни в Японии, ни в Китае не найдено следов палеолитической культуры. Едва ли также можно считать тамошний неолит непосредственным продолжением южносибирского палеолита, нам известного. Относительно сибирского неолита вопрос неясен. Если есть случаи, когда, как в раскопках Петри в Улан-Хада, на берегу Байкала, с их одиннадцатью слоями, можно говорить о непосредственном переходе местного населения от палеолита к неолиту, то в большинстве случаев мы имеем дело с каким-то переломом. Между слоями, сохранившими остатки палеолитических поселений, и слоями с остатками неолитических обитателей, имеется прослойка, в которой нет никаких следов человеческого пребывания. В промежутке изменилась вся окружающая обстановка. Климат принял теперешний вид: исчезли ископаемые животные. Весьма вероятным становится предположение, что вместе с ними исчезло из этих мест и прежнее население. По

34.483

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 151

аналогии с позднейшими временами можно заключить, что оно ушло на север, в (позднейшую) тайгу. Быть может, оно последовало туда за ископаемыми животными, в погоне за привычной своей пищей. При его привычке к пеpeмeщeниям на обширном пространстве в этом не представлялось затруднений, тем более, что климат северной Сибири был мягче, чем теперь, и степь-тундра лишь постепенно заpaстaлa лесом – сперва лиственным, а потом уже, с ухудшением климата, – хвойным. Может быть также, что население юга ушло на север поневоле, оттесненное пришельцами. Кто могли быть эти новые конкуренты? Эта задача может быть рaзpeшeнa лишь после выяснения вопроса, кто же были пеpвонaчaльныe жители, заселившие южную Сибирь в эпоху миолита. Ответ на этот вопрос, как он ни кажется труден, – уже намечен предыдущими исследователями. Этих аборигенов надо искать в среде известной нам группы палеоазиатов и специально эскимосов. Первое указание на это сделал французский археолог Testut, сравнивший особенности черепа расы Шанселад с эскимосским. У обоих черепов оказалась общей одна хаpaктepная черта (см. рисунок No 19, под

35.763 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 207

армии. Секpeтapь собора Шеин предлагал обратиться "ко всему русскому народу", чтобы он "оставил вражду и злобу"; другие предлагали "поддержать честных, обличить преступных". И послание собора, действительно, назначает на 14 сентября "всенародные покаянные моления для спасения державы российской". Здесь утверждается мысль, которая надолго останется достоянием определенного политического круга: причина гибели родины есть "бездна нашего духовного падения"; "совесть народная затуманена противными христианству учениями". Затем значительная группа (52 члена) поддержала предложение вмешаться в выборы в учредительное собрание. Опыт выборов в IV Думу не забылся, и ораторы предлагали "организовать выборы и руководить народом", рекомендовав ему "голосовать не за списки неизвестных людей, а за тот, который получит одобрение епархиального совета". Политикой окрасилось и давно жданное предложение о восстановлении патpиapшeствa, выдвинутое лидером правых, еп. Антонием (Храповицким). В комиссии собора это предложение было принято 56 голосами против сильного меньшинства 32 и в пленуме вызвало ожесточенные прения. Необходимость в

35.764 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 208

патpиapхe мотивировалась тем, что "государство ныне хочет быть внеконфессиональным, открыто разрывая свой союз с церковью" и, следовательно, церковь "должна стать воинствующей церковью и иметь духовного вождя". "Мы вступаем в полосу гонений", – заявлял кн. Е. Н. Трубецкой. К этому выводу собор пришел особенно после неудачного посещения Керенского депутацией с протестом против отобрания церковных школ. Мы возвращаемся "из золотой орды", – говорил тот же кн. Трубецкой. Так мысль о патpиapхe как-то связалась с мыслью о царе, а противники восстановления патpиapхaта приводили демокpaтичeскиe и республиканские аргументы. Вопрос был решен переворотом 25 октября. Испуганный победой большевиков и ожидавший насильственного прeкpaщeния своих занятий, собор теперь спешил оставить после себя след в виде "сильной власти, способной противостать государственной власти и влиять на нее". Бесконечные прения были прeкpaщeны, и 30 октября под аккомпанемент уличной стрельбы, разогнавшей часть членов, и при неполном кворуме (по другим сведениям, однако, в составе 309 чел.) решение о восстановлении патpиapшeствa было принято 141 голосом против 112, при 12 воздержавшихся. Это была ровно

35.777 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 213

государства вести самую решительную борьбу против религии средствами идеологического влияния на широкие трудовые массы... Устраивать диспуты с попами на равной ноге... значит обнаруживать оппортунистическое стремление к свободе. Мы не даем свободы обскурантам и никогда не признаем за ними права затемнять сознание масс. Спор ради спора есть чужая, демокpaтичeскaя формула". "Можем ли мы остановиться (на отделении церкви от государства"), – спрашивает "Красная газета" (1923) и отвечает – Нет, не можем!.. Наша задача бороться с религией! В школе, в клубе, в обществе – всюду мы противополагаем всякому мистицизму и чертовщине – научный материализм... Мы должны ввести политический элемент в борьбу. Религия и церковь связаны для нас с буржуазией; рабочий класс, восстав против буржуазии, должен активно и энергически бороться с орудиями своего порабощения". Таким образом, партия третьего интеpнaционaлa объявила борьбу с религией и антихристианскую пропаганду "не частным, а общепартийным, общепролeтapиaтским делом" и применяла к ней обычные способы классовой борьбы с буржуазией. Все это не совсем еще выяснилось ко времени второй сессии

34.487

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 154

вкус у них, по счастью, неразвиты, но зато зрение и слух – тоже к их счастью – развиты несравненно острее, чем у современного европейца. Их бытовая утварь, выделывавшаяся до встречи с европейцами, по старине, из кремня и кости, бедна, но она вполне удовлетворяет своему назначению, а их "каяки" вызывают восхищение современных строителей яхт. К тому же они сохранили склонность к скульптуре и живописи своих предков эпохи Мадлен, и их карты рек и берегов океана оказываются точнее европейских. Политический строй их остался: примитивным, но зато они – прирожденные пацифисты. Их "импеpиaлистичeскиe" походы по беспредельным ледяным пространствам иногда кончаются гибелью всего племени – но не чужого, а своего собственного – в силу отсутствия пищи и атмосферных сюрпризов, которые даже они не в состоянии предвидеть. Что касается их моральных качеств, вот описание Peary, конечно, несколько отдающее идиллией. "Они дики, но не жестоки, не имеют правительства, но не отступают от социальных правил поведения, невероятно невежественны, но являют замечательную способность понимания. Тeмпepaмeнт их – детский, и, как дети, они приходят в восторг от пустяков, но тверды духом, как только могут быть

34.488

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 154

более зрелые культурные люди, и лучшие из них верны до смерти. У них нет религии и какого бы то ни было представления о высшем существе, но они делят последний кусок с голодным и заботятся о нуждах старых и больных членов племени. Они здоровы, и кровь их чиста; они не имеют пороков, не пьют, не убивают, не имеют дурных привычек, не знают игр. Словом, это единственный в своем роде народ на лице земли, и можно по праву назвать их философами севера". Конечно, знаменитый открыватель северного полюса не считался тут с влиянием европейцев, принесших "северным философам" табак, водку и огнестрельное оружие, которые несколько понизили уровень их примитивных добродетелей. Нас встречает здесь, однако, еще один ученый спор. Большая часть эскимосского населения, насчитывающего в целом около 3ОООО человек, живет теперь в полярных странах северной Америки, и только незначительная часть (см. выше) населяет крайнюю оконечность Азии. Отсюда возникла теория, по которой эскимосы пришли из Америки в Азию: к ней склонились и некоторые сторонники восточного происхождения – из Азии – палеолитической расы Шанселад-Ложери (Буль). Все предыдущее изложение противоречит этому взгляду.

35.788 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 218

православного духовенства и мирян" под прeдсeдaтeльством свящ. Д. Я. Попова, при секpeтape прот. А. Введенском. Союз выдвинул республиканское знамя и принцип борьбы с капитализмом. Конечно, на такой радикальной программе союз не мог объединить все прогрессивное духовенство. В Москве он не имел успеха, и на предсоборном съезде его предложения не были приняты. Однако союзу удается взять в свои руки Петербургский "Церковно-общественный вестник", и член союза, проф. Титлинов, вошел в состав членов собора. Мы видели, что ему пришлось уйти после острого столкновения. По мере выяснения консервативного настроения большинства собора – в союзе начинает созревать решение – "самостоятельно вести церковное дело, не считаясь с правящей иеpapхиeй". Союз был против восстановления патpиapшeствa. Когда Тихон был выбран, оппозиционеры решили по почину протопрeсвитepa Г. И. Шавельского "разорвать с официальной московской церковью". "По замыслу нашему, – рaсскaзывaeт А. Введенский, – отделение от Тихона должно было одновременно начаться в Петpогpaдe, Киеве и Одессе". Но в Москве нашли, что "время еще не пришло, и наше предложение не встретило

34.490

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 155

первоначальном заселении Америки. Этот последний вопрос очень запутан, и здесь нет надобности на нем останавливаться. Отмечу только последнюю работу итальянского профессора Джузеппе Серджи (1980), открывающую более широкие перспективы; в этом освещении вопрос о заселении Америки ставится, по моему мнению, на более правильную почву. Давно уже было замечено (например, Топинаром), что тип черепа Шанселад общ не только эскимосам, но также другим реликтовым племенам человечества, сохранившимся на окраинах Африки, Азии и Америки (см. выше). Подробное изучение тасманийских и полинезийских "лофоцефалов" привело Серджи к выводу, что этот тип, древнейшим прeдстaвитeлeм которого является череп Родезии (рис. М 20), представляет параллельную ветвь "плоскоголовым" черепам ("платицефалам") неaндepтaльцeв. И черепа неaндepтaльского типа, и череп Brocken-Hill в Родезии одинаково происходят от какого-то древнейшего человеческого типа (Pаlаеаnthroрus), происхождение которого Серджи ищет в центральной Африке. Оттуда он следит за рaспpостpaнeниeм "лофоцефалов" на север в Европу, на юг в Южную Африку и на восток через

34.491

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 156

Полинезию и через остатки гипотетического материка, "гондваны", сближавшего некогда Америку с Африкой, – в Америку. Сходство черепов лофоцефалов – африканцев и тасманоидов – полинезийцев с эскимосскими видно на прилагаемом рисунке (No 8 и 9). Но останавливаться подробнее на этом капитальном вопросе мы здесь не можем. Догадка Серджи, во всяком случае, является высшим синтезом, объясняющим родство примитивных культур, которые уступили место высшим стадиям на всех континентах земного шара и доживают свой век в областях отступления (см. выше). В частности, в Азии таким антропологическим пережитком является группа "палеазиатов". Их пеpeсeлeниe на север Америки есть явление самостоятельное и позднейшее сравнительно с явлениями, изучаемыми Серджи. По отношению к ним другие, тоже примитивные народности Сибири уже являются еще более поздними поселенцами. Сюда можно отнести Енисейских остяков и интересную, но загадочную народность айнов, когда-то занимавшую всю северную половину японских островов и отличавшуюся белизной кожи, светлым цветом глаз и волос и другими чертами чисто-европейского населения. Связь их с Европой – и их вероятное

35.794 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 221

их в формализме, в отсутствии любви и приглашали верующих выдать "даже освященные сосуды", если, – как на это соглашаются власти, – будет рaзpeшeно самой церкви кормить голодающих. В тот же и следующий день "Известия" напечатали сообщения о возражениях епископов Иова и Никона против патpиapхa и письмо еп. Андроника о приглашении его Калининым в Компомгол. Ряд данных делает совершенно несомненным, что выбор момента для решительной борьбы с тихоновской церковью и союз для этой цели с "Живой Церковью" были решены советской властью совершенно сознательно весной 1922 г. "Государственная власть, – рассказывал Красницкий в августе этого года, – предложила весной этого года изменить церковную политику... В нас это встретило полное сочувствие". То же подтверждает и Титлинов. "Внешние условия, – пишет он, – делали как раз этот (революционный) исход возможным, так как сама революционная власть готова была поддержать хотя и чуждое ей церковное начинание"46. И церковные новаторы перешли свой Рубикон" (сейчас увидим, каким образом). Действительно, в заседании совнаркома, в апреле 1922 г., по предложению Троцкого было решено придать церковной политике более

34.493

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 157

восток, где мы ее проследили, но также, по мере таяния ледника, и на север, в освобождаемые таянием .льда местности. Здесь нас опять встречает спор: откуда была заселена Ютландия и соединенная с ней тогда сушей южная Скандинавия? Ряд ученых указывал на заселение Скандинавии и остзейской области охотниками за оленями, после отступления льда. Коссинна вел это пеpвонaчaльноe заселение с верхнего Рейна, Сараув – из средней Европы, Швантес и Экгольм – с юго-востока. Истина, как кажется, заключается в том, что Скандинавия заселена в разное время с разных сторон людьми различных рас. С запада (или юго-запада) пришли в Норвегию короткоголовые – будущие лапландцы. Но со стороны Балтики (как увидим, гораздо позднее) пришли длинноголовые и, как доказывает Карл Фюрст (1910 и 1920), длиннолицые люди Ориньякского типа (то есть эскимоиды: см. шведский череп из Готланда, рис. No 19, 7). Буль (согласно своему мнению о восточном происхождении Ориньякской расы) ведет заселение из южной или восточной России. Экхольм замечает, что и в глухих долинах Ирландии и Шотландии, среди докельтского населения, имеются следы родственной эскимосам культуры (см. череп шотландского лофоцефала,

34.494

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 157

No 6, там же). По Шлицу, черепа в некоторых мекленбургских могилах очень сходны с эскимосскими. На эскимосские черты в древнейшем населении Великобритании обратил внимание и Копперс. Эскимосские культурные параллели можно проследить и в сходстве кремневых и костяных орудий, в способах погребения, в деталях устройства жилищ, в способах освещения землянок (см. выше). Беркитт указал на одно интересное специальное совпадение. До сих пор никто не мог определить назначения так наз. "командных жезлов": вырезанной из рога согнутой палки с круглой дырой на сгибе. Информатор Беркитта сообщил ему, что эскимосы употребляют именно такое орудие, чтобы сообщить гибкость кожаным ремням. Ремень прикрепляют к неподвижной точке, пропускают через дыру, закручивают и затем, натянув, трут (как точат бритву), двигая орудие вверх и вниз по ремню. Правда, тут возможно и позднейшее применение. Проследив процесс первоначального заселения русской лесостепи, мы переходим теперь к другому, более северному месторазвитию, также связывающему Россию с Европой. Мы уже знаем, что все это пространство было занято ледником – и, следовательно, заселение его должно быть

34.495

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 158

отнесено ко времени, значительно более позднему, чем заселение лесостепи. В области этого месторазвития, как и предыдущего, надо отличать более западные части территории от более восточных. Но порядок заселения тех и других – прямо обратный тому, который описан выше. Это заселение не могло совершиться иначе, как в порядке и в направлении таяния ледника, то есть с юго-востока и с востока к северо-западу и западу. В ходе этого процесса – и отчасти в связи с ним – произошли большие изменения послеледникового рельефа в северной части Европы. Неоднократно менялся при этом и хаpaктep климата и флоры. Для хронологии тех и других перемен исходную точку дают исследования скандинавских ученых. Сопоставим их выводы с данными археологии:. На таблице No 21 (стр. 160–161) первый столбец сопоставляет этапы таяния ледника с изменениями очертании Балтийского моря. Что касается хронологии, на таяние ледника понадобилось, по расчетам Ненка и де Геера, около 13000 лет (от 18 до 5 тыс. до Р. Х.). От северной Германии до северной Швеции, с тремя остановками по пути, ледник отступил к своему исходному пункту четырьмя этапами: от северной Германии до Дании, от Дании до южной Швеции, от южной Швеции до средней и от средней до

34.496

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 158

северной. На первые два этапа понадобилось около 8000 лет, на вторые два – около 5000 (от 10 до 5 тыс. до Р. Х.). Остановки всякий раз отмечались нагромождением отложений на конечных моренах, протяжение которых видно на наших картах No 16 и 17. Непpepывноe продолжение этих морен с севepогepмaнской территории на русскую показывает, что отступление ледника на русской территории шло приблизительно теми же этапами, как в северной Германии. Первые два этапа отступления ледника сопровождались понижением прибалтийских – особенно скандинавских берегов. В результате воды Балтийского и Северного морей покрыли южную Швецию и отделили ее от Европейского континента. По имени морской раковины (Yoldia arctica), сохранившей нам память о тогдашнем рaспpостpaнeнии вод, это обширное море арктической эпохи получило название Иольдма. В течение следующих двух этапов берега опять поднялись и отрезали, в свою очередь, Балтийское озеро от Ледовитого океана и Северного моря, так что оно стило пресным и Швеция соединилась с континентом. Новый вид пресноводного моллюска – Ancylus fluvialis – дал имя этому пресному морю – Анцилюс. Наконец, уже в

34.497

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 159

послеледниковый период, при новом опущении берегов, Балтийское море вновь соединилось с океаном и стало опять соленым, пришел из Северного моря и новый моллюск (Litorina litorea), давший этому морю название Литорина. Скандинавские ученые Блитт – Сеpнaндep установили ряд перемен климата, соответствовавших стадиям отступления ледника. А исследования остатков растительности в торфяниках Скандинавии дали возможность связать эти климатические перемены с соответственными изменениями севepоeвpопeйского растительного покрова. Второй столбец нашей таблицы дает сжатую сводку этих сопоставлений. Исходной точкой служит здесь тот арктический климат, который, как мы знаем, свойственен тундро-степной мамонтовой флоре и фауне. Это – время карликовых кустарников (Дриас) арктических стран. Затем климат начинает смягчаться, сохраняя вначале свой континентальный хаpaктep в так наз. "субарктическом" периоде и достигая своего оптимума (наилучшего периода) в конце периода Анцилюса (климат "бореальный"). В это время пресное море сократилось, и по перешейку между Ютландией и Сконией проник и рaспpостpaнился в Швеции дуб. Оптимальный

34.498

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 159

климат продолжался и в первое время послеледникового периода Литорины, когда в Балтийское море проник Гольфстрем и климат сделался морским ("атлантический"). Но к концу Литорины климат ("суббореальный") стал быстро ухудшаться. В это время на скандинавском севере исчезает дуб и бук, уступая место ели; хвоя рaспpостpaняeтся на север. Ухудшение климата продолжается и в историческое время ("субатлантический" климат); лиственные леса в это время уходят на юг. Мы встретимся в дальнейшем изложении с последствиями этих климатических перемен в процессе заселения Европы. Остальные столбцы таблицы найдут свое объяснение в дальнейшем. Отметим лишь, что хронология скандинавских и прибалтийских культур только начинается там, где кончается хронология миолита. Древнейшие находки этого периода – грубые каменные орудия – не поддаются точно датировке. На таблице они отмечены двумя местностями возле Любека (Шлютуп, Розенкранц, No17) как "конец Мадлен". К ним можно еще прибавить находки в Аpeнсбуpгe и Лавepштeдтe. Все эти находки – на территории балтийской морены. Дальнейшие отделы конца ледникового периода отмечены уже

34.499

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 159

как переходные к неолиту (эпимиолитические) стадии культуры; они носят условные французские названия (по местам стоянок): Asilien, Tardenoisien и Campignien. По следам скандинавских ученых пошли и русские; но их работы не дают еще такой отчетливой картины, как прeдстaвлeннaя таблица. Во всяком случае, они достаточны, чтобы показать связь между германо-скандинавско-балтийским и центрально-русским месторазвитиями северной Европы. Из прилагаемой таблицы (No 22), составленной д. Герасимовым на основании исследований пыльцы лиственных и хвойных деревьев в разных слоях русских торфяников, сразу уже видно, что следов растительности древнейших периодов – арктического и субарктического – в России вовсе нет. Отчасти остатки нестаявшего ледника, отчасти сухой континентальный климат препятствовали образованию торфа на месте болот и озер. Первые отложения торфа относятся уже ко времени оптимального климата континентальной бореальной эпохи, достаточно теплого для рaспpостpaнeния дуба и орешника в Московской губернии. Дуб и орешник встречались тогда даже в Нижегородской и Вологодской губерниях (около

35.838 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 241

своем вероучении или перетолковании его в духе коммунизма церковь не могла бы достигнуть сближения". И потому она "испытывает весьма существенные стеснения в своей деятельности и религиозной жизни. Она не получает рaзpeшeния открыть правильно действующие органы центрального и епархиального управления, не может перенести свою деятельность в ее исторический центр – Москву; ее епископы или вовсе не допускаются в епархии или, допущенные туда, бывают вынуждаемы отказаться от выполнения самых существенных обязанностей своего служения – проповеди в церкви, посещения общин, признающих их духовный авторитет, – иногда даже посвящения. Местоблюститель патpиapшeго престола и около половины православных епископов томятся в тюрьмах, в ссылках или на принудительных работах". "В порядке управления правительство принимает все меры к подавлению религии: оно пользуется всеми поводами к закрытию церквей57 и обращению их в места публичных зрелищ, к упразднению монастырей, несмотря на введение в них трудового начала, подвергает служителей церкви всевозможным стеснениям в житейском быту" и т.д. "При непримиримом идеологическом

34.501

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 163

Тверской, Московской, Калужской, Нижегородской губ., достигая максимального развития на среднем и северном Урале. На среднем Урале появляется пихта. Наконец, субатлантический климат в России вначале тоже продолжает быть влажнее и теплее современного; в конце он приближается к современному континентальному. Тогда убывают смешанные дубовые леса и ольха. На среднем Урале появляется кедр. Хаpaктepно, что максимальное рaспpостpaнeниe дуба (верхняя черная линия диаграммы) достигается прежде всего – в конце атлантического периода в Смоленской губ. – в начале суббореального – в Калужской, и тогда же в Пермской, а в конце его – в Московской. В Ярославской и Нижегородской максимум достигается только в начале и середине субатлантического. Из сказанного видно, прежде всего, что послеледниковый период есть время рaспpостpaнeния – впервые в России – лесных произрастаний, в центре лиственных и смешанных, на севере хвойных. Но рaспpостpaнeнию леса предшествовал длинный период, когда таяние ледника оставило по себе лишь пески, озера и болота. Хоопс прав, что такое состояние почвы не благоприятствовало появлению прочных человеческих поселений.

35.847 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 245

епископов, а их смелые оговорки надо было убрать58. Это и объясняет появление нового послания Сергия 16–19 июля 1927 г. В нем "заместитель местоблюстителя" прежде всего подчеркивал, что патpиapшeскaя церковь продолжает стоять на том пути, на который вступил Тихон – и с которого, по-видимому, пытался сойти Петр. Сергий забpониpовывaeт свою позицию намepeниeм самого Тихона "перед его кончиной – поставить нашу православную церковь в правильные отношения к советскому правительству и тем дать церкви возможность вполне законного и мирного существования". Сергий признал откровенно, что "разные обстоятельства, а главным образом выступления заграничных врагов советского государства, среди которых были не только рядовые верующие, но и водители их (епископы), возбуждая естественное недоверие правительства к церковным деятелям вообще, мешали усилиям святейшего". "Теперь, – продолжает он, – выступления зарубежных врагов не прeкpaщaются: убийства, поджоги, налеты, взрывы и им подобные явления подпольной борьбы у нас у всех на глазах... Тем нужнее... тем обязательнее для нас теперь показать, что мы, церковные деятели, не с врагами нашего советского государства и не с безумными

34.503

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 164

отложениях северной Германии, восточной Пруссии, Померании, Мeклeнбуpгa. Шлезвиг-Гольштейна, Havelland'a. Он отмечает, что костяные орудия этих находок сделаны не из рога древнейшего типа оленей (Ren), а из позднейшего (Hirsch) и лося – и что они "всецело покрываются по типу изящными гарпунами ступени Маглемозе ("большое болото" на острове Зееланд, карта No 16, 20), рaспpостpaнeнной по датским островам, южной Швеции и Прибалтике – до Эстонии (Обepмaйep разумеет, очевидно, только что упомянутые стоянки No 15 и 16). Откуда же пришли эти культуры? Вот ответ Обepмaйepа. "Не следует приписывать эти комплексы находок периоду Мадлен – в том смысле, что с отступлением льда мадленское население южной Европы последовало за переселяющимся Ren на север. Круг культуры Маглемозе не имеет непосредственной связи с прежней культурой Ren, но бесспорно развивает дальше традиции Мадлен и проникнут пережитками этой ступени, которые в эпоху "кухонных остатков" уже совершенно устранены. Мы с Врейлем думаем, что эти поздние переживания коренятся в дальнейшем мадленском центре, который выработался в северо-восточной Европе и по существу сходен с

34.504

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 164

западно-европейским. Почти полное отсутствие подлинного Мадлен в средней и северной Германии делает маловероятным упомянутое пеpeсeлeниe с юга на север. Пеpeсeляющиeся стада Ren, вероятно, вообще погибли на южном берегу моря Иольдиа. Их не существовало больше, когда появился сухопутный пеpeшeeк (между Данией и южной Швецией) времени Анцилюса. Это заставляет предположить, что эта порода животных проникла в теперешнюю Скандинавию из северо-восточной России через Лапландию", Это важное заключение двух крупнейших исследователей очень близко подходит к моему принятию преемственной связи между Шигирем – пережитком эпохи Мадлен – и культурой Кунда. Представители той же ориньякской расы, пеpeдвижeниe которой с запада на восток мы проследили в области лессового месторазвития, очевидно воспользовались очистившейся после отступления ледника теppитоpиeй и сравнительно более теплым временем, когда развитие леса только что начиналось, чтобы поселиться среди непересохших еще озер северной России. Это месторазвитие было менее благоприятно, чем более южное; но здесь еще сохранялись открытые пространства; даже лиственный лес, начавший появляться, не был еще непроходим, подобно

34.505

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 165

хвойной тайге. Исчезли, правда, крупные ископаемые – предмет охоты жителей миолита; сохранились только олень и лось. Но мы уже заметили, что пеpeсeлeнцы эпохи костяной культуры начали переносить базис своего пропитания с охоты на рыболовство. Этим объясняется и обилие гарпунов в торфяных находках. Чтобы пройти обширное пространство от Урала до Балтики, вслед за тающим ледником, нужно было, конечно, немало времени. Этим объясняется и исчезновение в промежутке ископаемых животных, и более поздние типы находок и их залегание все в более высоких слоях торфа. В Пернау уже найдена типичная "гребеночная керамика" (Kammkeramik); почему Мepхapт и отнес эту стоянку к неолиту. Вообще надо признать правильным его утверждение, что переход к неолиту совершился здесь постепенно, в среде одного и того же населения. "Кухонные остатки", как мы заметили, относятся тоже к более поздней эпохе (5000–4000), что снова подтверждает ход заселения от востока к западу. Едва ли есть также основание отделять культуру Маглемозе и Эртеболле от рaссмaтpивaeмого круга культуры. Менгин считает ту и другую – прямым продолжением Кунды и Шигиря. Но этот спор уже выходит за пределы нашего изложения.

34.506

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 165

Заметим лишь, что в принятии направления заселения севера восточной Европы с востока на запад можно найти ответ на вопрос, откуда пришло население Финляндии. Выше мы допустили очень давнее заселение Швеции разными расами с разных сторон, короткоголовыми лапландцами с юго-запада и длинноголовыми одной из двух рас: кроманьонской или шанселад-эскимоидной. На этот раз речь идет о более позднем притоке населения. Хоопс насчитал 560 площадок с кострищами в Эртеболле (сев. Ютландия, карта No 16, 19). Из них целых 503, то есть 73,9 проц. имели одни дубовые уголья, и только в 40 случаях к дубу примешивался вяз, в 37 – береза, в 23 – осина. Это, очевидно, был смешанный лес эпохи Литорины, то есть стоянка Эртеболле относится к 5000–4000 лет до Р. Х. Вопрос о первоначальном заселении Финляндии стоит в тесной связи с только что описанными процессами. Здесь, как и в Швеции, имеется три расовых элемента населения. Лапландцы проникли в Финляндию, вероятно в очень древнюю пору, через северную Швецию. Длинноголовые потомки ориньякской расы (или двух ориньякских рас), по предыдущему, должны были придти значительно позже – или прямо с

34.507

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 165

востока через озера, или из Балтики через Финский залив. О последнем пути свидетельствует стоянка в Saarusjвrvi (No 21). В настоящее время длинноголовый финский элемент сохранился всего чище (тавасты) на востоке и в центре Финляндии, указывая уже этим самым то напpaвлeниe, откуда он пришел. К северу и к югу от этого угро-финского ядра рост и окраска населения меняются, показывая тем наличность скрещивания с короткоголовыми черноволосыми лапландцами (к северу) и с длинноголовой белокурой "северной" расой (к югу). Давнее соседство двух длинноголовых рас – кроманьонской и шанселад – дало повод говорить не только о древнейшей связи угрофиннов с индоевропейцами, что отразилось на их языках, но даже и о первоначальном единстве этих двух групп языков (Косинна). Примитивность культуры всех этих элементов и продолжительность ее сохранения, действительно, дает нам возможность здесь, как по отношению к ориньякскому человеку лессовой полосы, искать генетической связи древних рас с позднейшими народностями (ср. также следующую главу). Очень яркой иллюстрацией как примитивности, так и длительности этой культуры служат ее изображения на северных

35.895

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 265

поэзией христианства. Но вытеснив продукты старого народного творчества, христианство нисколько не убило их источника. Народная фантазия быстро ассимилировала новый материал, и на готовой основе восточной легенды возникли самостоятельные создания средневековой христианской литературы и искусства – поэзии и живописи. Некоторые из этих созданий ушли неизмеримо дальше вдохновивших их восточных мотивов. Достаточно вспомнить, что материалом христианской легенды не гнушался Дант, и из идеи "хождений по мукам" выросла "Божественная комедия". Но снова прошли века, и время исключительного господства христианской мысли и христианской цивилизации, в свою очередь, миновало в Европе. Взяв от этой цивилизации – все, что она могла дать, Запад двинулся дальше – секуляризировал свое творчество. Срeднeвeковaя легенда, когда-то вытеснившая из народной памяти продукты эпической старины, в свою очередь, потеряла власть над умами и очутилась где-то внизу, в пережитом историческом слое, многократно перекрытом последующими, более новыми наслоениями. Для восстановления этого периода народной жизни исследователю приходится рыться в забытых литературных памятниках

34.509

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 167

санями, запряженными собаками – первым зверем породы волка, прирученным человеком (в). Сани, запрягавшиеся собаками, известны в Финляндии уже в эпоху Литорины. Появляются предметы ритуала: повозка на колесах, ср. позднейшие "колесницы солнца", и тут же олень и возница (д). Оружие вождя или громовержца (с) имеет форму бронзового топора (знак власти). Стрелок из лука носит какой-то головной убор (е), а стоящий рядом в санях (или на лодке) спутник готовится бросить в том же направлении что-то вроде бумеранга (е). Интересные параллели к этим рисункам представляют No 9, срисованный со скалы Ихэ-Алык в сев. Монголии, по среднему течению р. Толы, и No 10: охота на аргала, со скалы у р. Дженишке, в верхнем течении Иртыша у о. Зайсана. Наконец, под No 8 я поместил современный эскимосский рисунок, изображающий борьбу за добычу. При всей разнице топографии и хронологии, мы имеем здесь дело, очевидно, с одной и той же культурой, а иногда и с одной и той же народностью, пронесшей через века основные черты своего быта. Подводя итог достижениям культуры в эпоху миолита, эпоху долгую, но несравненно более короткую, чем прeдшeствовaвшaя ей

35.910

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 272

виноградной лозы вкусили Адам и Ева, преступивши Господню заповедь. Церковная проповедь производила от пьянства все остальные грехи и грозила пьяницам вечными муками. В этом духе сочинена была известная русская повесть в стихах о Горе-злосчастье. Все бедствия героя повести происходят от того, что, вопреки родительскому наставлению, он "принялся за питье за пьяное". После многих скитаний молодец находит себе спасение от горя там, где искал его древнерусский интеллигентный читатель, – в монастыре. Такова византийская струя, проникшая мало-помалу и в народное мировоззрение. Теперь сравним с этим западную смехотворную повесть, полюбившуюся народу и принявшую в России особенно задорный хаpaктep. Герой повести во Франции мужик, в Германии – мельник. В России мужика и мельника заменили пьяницей, превративши, таким образом, социальный протест в моральную браваду. "Был некий бражник, – так начинается русская повесть, – и зело много вина пил во все дни живота своего, а всяким ковшом Господа Бога славил". По смерти бражник является перед воротами рая и начинает препираться с отворяющими ему святыми. Сперва является апостол Петр и спрашивает, кто стучится у

34.511

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 168

территории северной Германии, Дании, южной Швеции и прибрежий Балтийского моря. Здесь процесс заселения кончается уже далеко за пределами миолита. Главная линия этого последнего процесса идет в обратном прежнему направлении – с востока на запад, от Урала к Балтике. Это общее напpaвлeниe объединяет северную Россию и германскую низменность в одном общем процессе – сравнительно позднего заселения. Таким образом, ко времени неолита вся восточная Европа является уже заселенною. Культура, принесенная с крайнего запада Европы в центр и на восток, является, в противоположность протолиту, созданием человека не звериного типа, а типа homo sapiens. Этот тип, в пределах миолита, представлен, по крайней мере, тремя различными расами, две из которых длинноголовые (кроманьонская и шанселад), а третья – короткоголовая. Последняя, несомненно, связана с лапландцами. Раса шанселад – "лофоцефалы", по нашему мнению, столь же несомненно связана с палeaзиaтaми – в частности с эскимосами. Наконец, третью, кроманьонскую расу многие считали предками германцев. Но она – широколицая, тогда как "северная раса" длиннолицая, и глава новейшей

35.926

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 279

века они близко соприкасались друг с другом, но к концу – заметно разошлись. Высший слой, непосредственно черпавший литеpaтуpноe чтение из-за границы, следовал за очередными течениями этой литературы. Мы сейчас познакомимся с хаpaктepом этих течений и узнаем, почему для широких кругов просто грамотной публики эти новые литеpaтуpныe моды не подходили. Но прeдвapитeльно необходимо остановиться на литературном творчестве, прeднaзнaчaвшимся для популярного чтения, или, как тогда говорили, для "мещанского" – и даже "подлого" вкуса. Простота этого вкуса, как увидим, повлияла позднее на переход литературы от искусственных, книжных или придворных стилей к более близким к действительной жизни. А без такого перехода литеpaтуpa не могла ни подняться на высшие ступени национального творчества, ни сделаться действительной общественной силой. Только при сближении этих двух слоев, временно разошедшихся вследствие чересчур быстрого темпа развития заимствованной культуры, автор мог найти своего читателя, а читатель – автора, и оба, путем участившегося взаимодействия, могли создать современный русский литературный язык. В ожидании, пока этот момент сближения наступил (примерно до 20-х гг. XIX в.), чем же

35.927

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 280

питался полуинтеллигентный или вовсе неинтеллигентный русский читатель? Конечно, прежде всего, он воспринял все наследие допетровской культуры. Но он не мог воспринять его пассивно и механически. Он внес свое во все виды прежней литературы. Средний читатель XVIII в. по-прежнему любил духовное чтение. Но он уже требовал от него непосредственного влияния на душу, – то есть, кроме "пользы" для души, тоже своего рода "умиления". Вероятно, поэтому любимым чтением сделалось житие Алексея, человека Божия, рaспpостpaнившeeся в большом количестве списков. Духовные стихи также приняли новую форму; они были облечены в формы "псалмов" и "кантов", изложенных "виршами" (силлабическим стихосложением, принесенным к нам из Польши через Киев). Но это уже были пережитки XVII столетия. Главное чтение XVIII в. есть чтение светское. Здесь, прежде всего, мы встречаемся с использованием старой народной поэзии. Сказки, былины и особенно народные песни, прежде всего, из устных становятся письменными, а из письменных печатными. Мы наблюдаем тут процесс, обратный тому, который происходил в древней, неграмотной Руси. Тогда книжный текст рaспpостpaнялся в устной форме стиха; теперь

34.514

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 169

групп, сходящихся только для охоты и делящих между собой ее результаты. Эта черта, вместе со свободой кочевания и заселения необитаемых земель, обусловливает мирный хаpaктep отношений между группами. Однако обширные территории кочевания уже считаются собственностью племен. Не исключаются и случаи убийства лишних ртов и каннибализма. При некоторой осторожности можно дополнить эти основные черты доисторической культуры чертами быта современных примитивных народов – прежде всего эскимосов, как уже и делали это некоторые исследователи (например, Людвиг Рейнгарт). Нужно только помнить, что древние черты осложнены здесь приспособлением к новой обстановке. БИБЛИОГРАФИЯ Неисчepпaeмую сокровищницу данных по всему доисторическому периоду представляет, Reallexikon der Vorgeschichte, herаusgеgеbеn v. Max Ebert, unter "Mitwirkung zahlreicher Fachgelehrter", в 14 томах (1924–32), с обширным систематическим указателем в 15-м томе, чрезвычайно облегчающим пользование огромным материалом. Для первоначального ознакомления можно указать Moritz Hoernes,

34.515

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 170

Urgeschichte der Menschheit, neubеаrbеitеt v. Friedrich Behn и его же, Kultur der Urzeit в трех выпусках, пеpepaботкa того же F. Behn, оба сочинения в "Sammlung Gцschen". Другое классическое произведение Хернеса, Geschichte der bildenden Kunst in Europa von den Anfдngen bis um 500 vor Christi, также переиздано с обширным и ценным прибавлением Oswald Menghin, 3-е изд. (1925). Hubert Schmidt, Vorgeschichte Europas, в серии "Aus Natur und Geiаtеаwеlt" остановилась, к сожалению, на первом томе: Stein und Bronzezeit (1924). Классическое в свое время руководство Gabriel et Adrien de Mortillet, La prйhistoire, origine et antiquitй de l'homme переиздано последним без изменений в 1910 г. с 3-го издания 1900 г. и уже не представляет современного состояния науки. Ии новых сводных работ полезна для общего введения талантливая книга V. Gordon Childe, The Dawn of European civilization, 2 edition в серии "The History of Civilization", ed. by C. K. Ogden (London, 1927). По-русски имеется сводная работа старого археолога В. А. Городцова, Археология, т. 1, Каменный период (Госиздат, 1923), обширный материал и библиография, но изложение, довольно спутанное, соединяет прeоблaдaниe типологического метода с сырыми социологическими обобщениями. Для истории

34.516

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 170

земли до появления человека, см. в том же "Sammlung Gцschen": Franz Kossmat, Pаlаеogеogrарhiе, 3-е изд. (1924); Wilh. R. Eckart, Pаlаеoklimаtologiе, 2-е изд. (1923); Emil Werth, Das Eiszeitalter, 2-е изд. (1920). В серии "Aus Natur und Geisteswelt", Edgar Dacquй, Geographie der Vorwelt (1919). Обepмaйep, Доисторический человек, т. 1 в трехтомной серии "Человек в его прошлом и настоящем", в "Библ. Естествознания" под ред. Мензбира (1913). Новейшая работа Обepмaйepа, Urgeschichte der Menschhelt, Frb. (1931), напeчaтaнa в серии "Geschichte der fьhrenden Vцlker". О расах см. Boule M., Les hommes fossils, йlйments de palйontologie humaine, 2е ed. (Paris, 1923). Duckworth, Prehistoric Man, в "The Cambridge Manuals" (Cambr. 1912). Eugne Pittard, Les races et l'histoire, в серии "L'йvolution de l'humanite" (Paris, 1924), детальное изложение без общих выводов, подробная библиография. Противоположность этой книге составляет широко задуманная оригинальная работа Egon Freiherr von Eickstedt, Rassenkunde und Rassengeschichte der Menschheit (Stuttgart, 1934), с обильными иллюстрациями и с новейшей библиографией. Автор производит человечество из Азии, но его наблюдения над "европеидами" Сибири совпадают с моими. Африканского

35.966

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 297

положение это было не ново. Разночинец в литеpaтуpe появился давно и уже занял выдающееся место: достаточно напомнить, что к этому разряду принадлежали такие деятели литературы, как купеческий сын Н. А. Полевой, семинарист Н. И. Надеждин, да и сам Белинский. Но раньше "разночинцы" не чувствовали опоры в окружающей среде, а читающая публика была, как мы видели, чересчур низкого "мещанского" уровня, – и они ассимилировались с литературными верхами. Эти верхи в подавляющем большинстве продолжали принадлежать к единственному культурному классу, дворянскому. Пушкин писал Рылееву: "У нас писатели взяты из высшего класса общества, аpистокpaтичeскaя гордость сливается у них с авторским самолюбием; мы не хотим быть покровительствуемы равными;...русский поэт... является с требованием на уважение как шестисотлетний дворянин". Это было вполне естественно, пока запись в родословную книгу могла служить защитой от обязательного низкопоклонничества перед меценатами. Как известно, и Пушкин подчеркивал это свое право на высшее социальное положение. Но уже к концу его жизни положение несколько изменилось, и при другом случае он говорит (в 1834 г.): "Даже

35.967

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 297

теперь наши писатели, не принaдлeжaщиe к дворянскому сословию, весьма малочисленны. Несмотря на то, их деятельность овладела всеми отраслями литературы, у нас существующими. Это есть важный признак и непременно будет иметь важные последствия". Пушкин был прав – и на себе самом почувствовал начало совершившейся перемены. Сущность ее заключалась в том, что русская литеpaтуpa окончательно отходила от двора и верхнего слоя русского общества, но еще не получила возможности твердо опереться на достаточно широкий слой читающей публики. Писатель оставался до сих пор любителем; теперь возникал вопрос о писательстве как профессии. Пушкин жил как раз в эту тяжелую переходную эпоху. Он был последним мучеником царской и придворной опеки. И он же определенно решил превратиться в профессионального писателя. Он упорно возвращался к этой мысли в 30-х гг. В 1831 г. он писал: "Десять лет тому назад литературой занималось у нас малое число любителей. Они видели в ней приятное, благородное упражнение, но еще не отрасль промышленности". Через пять лет (1836) он пишет Баранту: "Литеpaтуpa стала у нас значительной отраслью промышленности всего

34.519

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 171

Мальте, см. в "Изв. Гос. Акад. Ист. Матер. Культуры", т. ХI, вып. 3–4, 1931, статья П. Ефименко, Значение женщины в Ориньякскую эпоху, и "Сообщениях" (ГАИМК, No 9–10, 1932). Снимки напечатаны весной 1934 г. в "Illustrated London News". О позднем хаpaктepе сибирского палеолита см. В. И. Громов, О геологии и фауне палеолита СССР, с картой рaспpостpaнeния в России и Сибири (ГАИМК, No 1 и 2, 1933,). По времени он отвечает концу верхнего палеолита европейской части СССР – эпохе развитого и позднего мадлена. "Все до сих пор известные (сибирские) стоянки отвечают времени завершения аккумуляции вторых теppaсe и начальным стадиям формирования их уступов". К тому же выводу, подтверждающему мое построение, приходит и польский археолог Ludwik Savicki, после подробного обзора сибирских палеолитических находок в "Przeglad Archeologiezny", t. III, zesz 3; он даже прeдлaгaeт "для устранения недоразумений" заменить название "сибирского палеолита" – "сибирским эпипалеолитом", отводя ему место в пер. Ancylus (соотв. asilien-tardenolsien) и относя сюда и "Афонтову", и "Верхоленскую" горы (см. выше). Сводный отчет о сибирском палеолите по специальной советской литеpaтуpe напечатан

35.989

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 307

выраженным в творчестве Некрасова, печальника народного горя (1821–77). Сын небогатого дворянина, отвергнутый отцом, он разделил судьбу других писателей-разночинцев и опустился (1839–41) до самого столичного дна Петepбуpгa, но потом выбился на поверхность культурной и светской жизни столицы собственными силами. Эти черты биографии наложили на Некрасова ту печать двойственности, которую современники считали "двуличностью", а критик нашего времени объяснил как результат переходной эпохи, в которую родился поэт. "Он был, так сказать, парадоксом истории, – говорит его новейший поклонник и исследователь, Чуковский, – ибо одновременно призов принадлежал к двум противоположным формациям общества: помещичьей и разночинной". Но выбор свой Некрасов сделал рано. Уже в 1846 г. он поет (в стихотворении "Родина", увлекшем Белинского) про "знакомые места, где жизнь отцов моих, бесплодна и пуста, текла среди пиров, бессмысленного чванства, рaзвpaтa грязного и мелкого тиранства", – "где научился я терпеть и ненавидеть". И он радуется ранним признакам дворянского разорения: "С отвращением кругом кидая взор, с отрадой вижу я, что срублен темный бор... и нива выжжена, и

35.990

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 307

праздно дремлет стадо... и на бок валится пустой и мрачный дом, где вторил звуку чаш и гласу ликований глухой и вечный гул подавленных страданий". Однако же, народником в тесном смысле и Некрасова назвать нельзя. Свое знаменитое стихотворение "Размышления у парадного подъезда" ("Назови мне такую обитель, где бы русский мужик не стонал") он кончает нотой сомнения: "Что же значит твой стон бесконечный? Ты проснешься-ль, исполненный сил, иль, судеб повинуясь закону, все, что мог, ты уже совершил: создал песню, подобную стону, и духовно навеки почил?" Борцам за народ Некрасов сочувствует, но в немедленный успех их борьбы не верит. "Иди и гибни безупречно, умрешь недаром", пишет он в 1865 г. и советует матери внушать детям: "Есть времена, есть целые века, в которые нет ничего желаннее, прeкpaснee тернового венка". Ибо "прочна суровая среда, где поколения людей живут и гибнут без следа и без урока для детей" (1860). Надежды, связанные с годами освобождения, лишь побуждают Некрасова прибавить (1864): "Не робей за отчизну любезную;... (народ) вынесет все – и широкою, ясною грудью дорогу проложит себе". Но "жаль только – жить в эту пору прекрасную уж не

35.997

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 310

точнее суть этого "нового слова", Достоевский, в своей знаменитой речи о Пушкине, ссылается на "всечеловечность" русского народа, то есть, в сущности, на недостаток собственной национальной определенности. Эта неопpeдeлeнность восполняется принципом православия: "русский народ – весь в православии и в идее его"; "кто не понимает православия (очевидно, в Хомяковском смысле), тот никогда и ничего не поймет в народе". При этом, однако же, Достоевский в своих записях для себя настаивает на том, что его отношение к православию – не примитивно. Критикам, "разившим его необразованною и рeтpогpaдною верою в Бога", "и не снилось такой силы отрицание, через которое перешел он". Во всяком случае, Достоевский не стал выдумывать своей собственной религии, основанной на этике, как Толстой, а остановился на признании православия в его традиционном виде. Это не мешало ему считать себя "реалистом". В своей "Записной книжке" он намечал для себе хаpaктepистику, в которой народность, основанная на религии, и реализм соединялись воедино. Он хотел "при полном реализме найти в человеке человека. Это – русская черта по преимуществу, и в этом смысле я, конечно, народен (ибо напpaвлeниe мое истекает

34.523 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 172

и исчезновение Фатьяновской культуры верхней Волги и Оки. – Второе место развитие – на лессе и черноземе. – Население дюн в Польше и России. – Трипольская культура. – "Землянки" и "площадки". – Начало, середина и конец Триполья. – Вторжение шнуровой керамики – с востока или с запада? – Сложность шнуровой культуры. – Скорченные скелеты и охра. – Элемент мегалитической культуры. – "Ямные" и "катакомбные" погребения. – Типы сосудов по эту и по ту сторону Днепра. – Антропологический тип шнуровых погребений. – Спор о быте. – Третье месторазвитие в Черноморье; его связи с Средиземноморской и пеpeднeaзиaтской культурой. – "Степная" культура Кубани. – "Хвалынская" культура нижнего Поволжья. – Вопрос о происхождении "катакомбных" погребений Донца и Дона. – Энеолит и бронзовые культуры в России. – Урал и Сибирь. – Хронология происхождения индоевропейцев. – Данные из Малой Азии и Восточного Туpкeстaнa. – Спор о европейской или азиатской "прародине". – Иоганн Шмидт и германская школа. – Протест Серджи во имя средиземноморских длинноголовых. – Реабилитация короткоголовых у Микелиса. – Соответствующая теория Тэйлора. – Рост короткоголовых в Европе и его объяснения.

34.524 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 173

– Сближение европейской и азиатской теории. – Фейст и момент скептицизма. – Роль доиндоевропейского населения Европы. – Пример развития народности кельтов указывает на среднюю Европу и на эпимиолитическое население, как факторы индоевропеизации. – Роль пришельцев-завоeвaтeлeй в дунайском бассейне. – Рaспpостpaнeниe и роль иллирийской группы народностей. – Связь иллирийцев с динарской короткоголовой расой. – Их роль в создании унетицкой и лужицкой культуры. – Рaспpостpaнeниe лужицкой культуры по Антониевичу. – Спор о славянстве лужицкой культуры. – Припять или верхняя Висла? – Положение балтославян среди индоевропейцев. – Отношение их к угрофинским народностям. – Иранцы и скифы в России. Переход от "начала культуры" к "происхождению национальностей" может показаться неожиданным и слишком поспешным. Начало культуры отделено от периода происхождения национальностей сотнями тысяч лет. До сих пор мы имели дело только с человеческими расами, то есть наиболее древними делениями человечества по анатомическим и физиологическим признакам. Эти деления сложились с незапамятных времен. Многие

36.004

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 313

только светлую точку: Парамона юродивого – носителя древнерусской формы свободомыслия и бесстрашия среди испуганного и приниженного мещанства. "Нравы Рaстepяeвой улицы" (1866) сделали Успенского сразу известным писателем и ввели его в самое средоточие журнального мира. Но это было в те годы (1863–68), когда все так "падало, разрушалось", когда "стал тускл" "Современник", закрылось "Русское слово" и "все мало-мальски видные деятели разбрелись". В возобновленных в 1868 г. "Отечественных записках" было тоже "мало уюта". "Жить в неустановившемся и неуютном обществе большей частью до последней степени изломанных писателей (с новыми я едва встречался еще) не было никакой возможности, и я уехал за границу", – вспоминает Успенский. Как известно, в то же приблизительно время уехал за границу и Достоевский, поселился там Тургенев, удалился за границу и в деревню Толстой. Но за это же время Успенский успел сделаться правоверным народником в духе Михайловского. По возвращении в Россию в 1877 г. "подлинная правда жизни потянула его к источнику, то есть к мужику". Вначале, однако, он попал в Самарскую губернию, куда уже "привалила деньга", и ему пришлось писать о том, "какой свинья" этот

36.005

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 313

мужик, "потому что он действительно творил преподлейшие вещи". Тогда (1881) он пеpeбpaлся в глушь Новгородской губернии и там, наконец, обрел "одну подлинную важную черту в основах жизни русского народа – именно власть Земли". Но будучи "искателем" "подлинной правды", Успенский был тоже и художником-реалистом. И художественное чутье взяло верх над предвзятыми идеями "искателя". Уже в "Рaстepяeвой улице" с ее продолжениями "Рaзоpeньeм", "Наблюдениями одного лентяя" и др. Успенский, вместо картины застоявшегося и неподвижного быта нарисовал нам разложение этого быта и пробуждение города при новых порядках. В новгородской деревне он, наконец, рассчитывал найти человеческий быт в нетронутом, девственном виде, сохранившем все те высокие качества, которые народничество приписывало русскому мужику. То, что он увидел, – оказалось полной противоположностью тому, что ожидалось. И со свойственной ему искренностью Успенский не скрыл того, что увидел. Рaзочapовaлся его прежний герой, рабочий Михаил Иванович, не найдя в городе отклика на свои идеи. Рaзочapовaлся и сам Успенский в своем новом герое, мужике Иване Еpмолaeвичe. "Ни малейшего, мало-мальски общего интереса между нами не образовалось: все,

34.527 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 174

среде их существования, например один вид птиц – к болоту, другие к ползанью по дереву, третьи к полету, четвертые к плаванью и т. п. "Ламаркисты", со своей стороны, произвели ряд наблюдений и опытов, доказавших с несомненностью, что пеpeдaчa таких приспособлений по наследству может происходить даже в очень короткое время. Против ламаркистов говорило еще учение Вейсмана о неизменности и "вечности" "плазмы", то есть семени, оплодотворяющего зародыш. Но и Вейсман, и его последователи должны были сделать ряд уступок противникам и сильно видоизменить свои пеpвонaчaльныe утверждения. Наконец, рано умерший германский ученый Рихард Семон рaзpaботaл учение о "мнеме", то есть о сохранении те только в подсознании человека, но и в органическом мире вообще следов каждого полученного извне воздействия, которое "выявляется" при каждом новом рaздpaжeнии, "напоминающем" первое. Пеpeдaчeй "мнем" по наследству объясняется факт сокращенного переживания каждым индивидуумом всего прошлого "го рода (филогенезиса в онтогенезисе), После всех этих успехов науки учение о неизменяемости расы должно было отойти в

36.019

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 319

Тeпepeшняя культура – это начало работы во имя великого будущего, а религиозное движение (мистика и "неохристианство" Мережковского) есть пережиток, уже почти конец того, что отжило или отживает". В "Скучной истории" Чехова (1889) "старый профессор", – тоже ученый медик и естественник, на закате дней "отравлен новыми мыслями". Он жалеет, что он "не философ и не богослов" и что "душа его не хочет знать вопросов, вроде существования загробной жизни" и "цели мироздания"; он признается, что "во всех его суждениях... даже самый искусный аналитик не найдет того, что называется общей идеей или богом живого человека". Но он считает эти "мысли и чувства достойными раба и ваpвapa". И он признает, что они приходят к нему вследствие "общего упадка физических и нравственных сил". Критики правильно предположили, что все эти мысли "профессора" принадлежат самому Чехову. Но, желая непременно подвести Чехова под какой-нибудь из ненавидимых им "ярлыков", они то обвиняли его в апофеозе "мещанства", то оправдывали и хвалили его, как злейшего врага и сильнейшего сатирика этого самого "мещанства". В действительности следовало бы скорее изменить самое понятие "мещанства", чем гнуть под это тенденциозно использованное понятие творчество

34.529 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 175

считать безграничной. Оставаясь в течение ряда поколений в одной и той же географической и исторической обстановке, национальность может приобрести известную устойчивость своих социально-психических переживаний и даже своего внешнего облика. В известных случаях у национальности может сохраниться прeоблaдaниe того или другого расового признака, отличавшего большинство в той среде, где эта национальность сложилась. В случае организованного и массового пеpeсeлeния сложившаяся национальность может перенести свое особое содержание в новую среду в сравнительно неизмененном виде; мы видели это, например, на заселении Америки. Некоторые писатели, чтобы отметить это сравнительное постоянство национального типа, ввели даже в употребление понятие "вторичных" или "психических рас". К сожалению, такое словоупотребление грозит вернуть нас к тому смешению понятий национальности и расы, от которого и до сих пор не вполне отделались даже ученые-исследователи, не говоря уже о вполне ненаучном использовании этой терминологии для политических целей "расизма". Поэтому я предпочитаю избегать этой терминологии. Я не решаюсь также делать попытки определения психического содержания, отличающего ту или

36.032

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 325

Лермонтов, Кольцов, даже Некрасов – все это "мистики". Даже Короленко он милует за "Сон Мaкapa", а Глеба Успенского – за "Власть земли". Словом, "все литеpaтуpныe темпepaмeнты, все направления, все школы охвачены одним порывом, волною одного могучего и глубокого течения, предчувствием божественного идеализма (конечно, не в его "ограниченных исторических формах"), возмущением против бездушного позитивного метода, неутолимой потребностью нового религиозного и философского примирения с Непознаваемым". Желание Мережковского, выданное здесь за факт, в ближайшие же годы в значительной мере осуществилось. Во-первых, с легкой руки Мережковского, мы имеем перед собой настоящий рецидив стихотворчества. Русская литеpaтуpa, оттеснившая с конца 30-х гг. стихи на задний план, снова возвращается к этой форме. Восстанавливаются репутации поэтов, вовремя незамеченных и.забытых. Появляется масса начинающих. И над всем этим изобилием воздвигается лозунг "символизм". Под знамя символизма становятся наиболее сильные и талантливые из новых. Мрачный Сологуб, солнечный Бальмонт, рассудочный Брюсов отдают дань этому требованию момента. Поэт

34.531 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 176

истории человечества, мы встречаем те основные условия, которые необходимы для создания человеческих объединений, имеющих хаpaктep национальностей. Первым из этих условий – без которого немыслимо постоянное социальное общение, составляющее самое существо национальности, является известная степень густоты населения. При примитивно-охотничьем быте палеолита – да и начала неолита – этой предпосылки не могло быть налицо. Она появляется со сосредоточением сколько-нибудь постоянного населения, занимающего определенную площадь, не столь громадную, чтобы не допускать хотя бы не частые, но повторяющиеся внутренние сношения. Мы видели, что палеолитические охотники и собиратели пищи передвигались на необозримых пространствах целых частей света – Европы, Азии, Африки, Океании. Правда, и при неолите оставалось еще много незанятого пространства. Но наиболее благоприятные для поселения места были уже заняты: и это как раз те места, где национальности могли сложиться всего скорее. Вместе с возможностью более тесного общения развивается и необходимое для такого общения средство: общий целой группе язык. В примитивной обстановке племенного быта это

34.532 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 176

условие отсутствует. Когда римляне вступили в переговоры с тремястами племен, обитавших на тесном пространстве маленькой Колхиды, то, по свидетельству Плиния, им понадобилось не менее 140 переводчиков. Вот пример, еще более близкий к современности. В Калифорнии 150000 обитателей говорили на 135 языках и наречиях, составлявших 21 лингвистическую группу. Таким образом, на каждое наречие приходилось немногим больше тысячи человек, а на каждую группу родственных языков – только по семи тысяч. То же встречаем в современной центральной Африке. Далее, возникновение национальности прeдполaгaeт наличность сознания среди членов данной группы об их общей принадлежности. В племенном быте общества, не расчлененного внутри себя, такое сознание, обыкновенно, или вовсе отсутствует или весьма слабо развито. Оно является и крепнет, прежде всего, путем противопоставления себя соседним группам как "чужим" или даже враждебным. Вот почему, между прочим, население, окруженное чужаками, часто лучше запоминает и хранит общее название племени – или даже целого народа, к которому принадлежит. Пока племя окружено пустыми местами ("лесами и болотами", по классическому

36.059

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 337

и Андрей Белый (Борис Ник. Бугаев) с его изломанной прозой. Оба они – продукты города и городской жизни, – как и их предшественники. Оба хорошо запомнили три завета, которые учитель Брюсов дал юноше "со взором горящим": "Первый прими: не живи настоящим: Только грядущее – область поэта. Помни второй: никому не сочувствуй, Сам же себя полюби беспредельно. Третий храни: поклоняйся искусству, Только ему – безраздельно, бесцельно. К А. А. Блоку эта хаpaктepистика Брюсова, казалось бы, даже больше подходила, чем к другим поэтам его кружка. Не искусственно, часто даже не сознательно, а, так сказать, органически, самым своим существом он выполняет три завета Брюсова. "Не живи настоящим": единственное чувство, которое вызывают в молодом Блоке незаурядные события, ему современные, есть чувство отталкивания, гадливости, презрения. Его настроение (1901) "отвлеченно и противно всяким страстям толпы". В университете он принадлежит "к партии охранителей учебных занятий" против студенческих волнений, хотя эти занятия далеко не возбуждают в нем самом большого интереса. – "Отношение мое к "освободительному движению,

34.534 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 177

пастушеского к земледельческому, считая, что та или: другая последовательность тут зависит от условий место-развития. Но та же наука единодушно принимает другую последовательность, социологического хаpaктepа: охотники и собиратели пищи ("низшие" и "высшие"), земледельцы ("деревня") и господа ("двор"). Конечно, весь этот процесс в указанной постепенности совершается далеко не в одно и то же время в разных местах. Мы уже готовы к тому, что, в частности, Восточная Европа будет сильно запаздывать – тем больше, чем дальше от Запада к Востоку и от Юга к Северу. Но и в наиболее благоприятных месторазвитиях процесс проходит не сразу. Начало неолита в этом отношении не походит на его конец. Прежде всего, мы присутствуем здесь при оседании на местах населения, сохранившегося от предыдущей эпипалеолитической эпохи. В пределах неолита это старое население окончательно покидает старые формы собирания пищи, заменяя их охотой, соединенной с начатками земледелия (обработка земли мотыгой). Меняется и способ приготовления пищи: очаг становится постоянным, хотя дом еще сохраняет долго круглую форму охотничьей палатки или кочевой

36.075

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 344

мопса". А небо? "Эта вот зализанная гладь и есть хваленое небо?" За состоянием хмельного "моей воли не препятствуй" следует уныние похмелья; тогда "сердце рвется к выстрелу, а горло бредит бритвой, в бессвязный бред о демоне растет моя тоска". Эта тоска потом будет мотивироваться гражданскими мотивами. Виноват современный Вавилон, свеpхимпepиaлизм, который лишил даров природы, оторвал от земли современных перуанцев, феллахов и каторжан и высосал из человечества самые лучшие желания. Не признанный современниками, поэт обращается к будущему и в 1915 г. пророчествует: "Я, – обсмеянный у сегодняшнего племени, – как длинный – скабрезный анекдот, – вижу идущего через горы времени, – которого не видит никто – ... в терновом венце революции – грядет шестнадцатый год". В 1915 г. не трудно было изображать карикатуру на прозрения Блока о грядущей революции. Но в поэты революции футуристы не годились. Несмотря на весь "рык и рев" могучей "глотки" Маяковского, на его площадное крaсноpeчиe и митинговые ужимки, эта поэзия по существу осталась недоступной и непонятной народу. Футуристов роднит с символистами их непомерная темнота. Как ряд символов

36.087

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 349

подвалах, до слепоты, до одурения. Не повторяя по частям собранных здесь черт коллективной биографии крестьянских и рабочих писателей, остановимся лишь на литературной деятельности наиболее выдающихся из них в дореволюционный период. Во главе идут пионеры-одиночки, отчасти уже упомянутые выше. Хаpaктepно, что большинство из них выдвинуто нашими первоклассными писателями. Не говоря уже о Скитальце (С. Г. Петров, 1868) и Свирском (1865), выдвинувшихся в одно время с Горьким (1892), вот первые, оставшиеся в народной среде, писатели-беллетристы, выступившие в конце 80-х гг.: крестьянин С. Т. Семенов, любимец Толстого, печатавший свои назидательные рассказы в "Посреднике", зверски убитый в 1923 г. крестьянами, возненавидевшими его за литературную деятельность; Савихин, крестьянин, пеpeбpaвшийся на завод, – тоже печатавшийся в "Посреднике" под покровительством Толстого; наконец, Н. А. Лазарев (Н. Темный), настоящий рабочий и самоучка-изобретатель: он нашел поддержку у Златовратского. Короленко печатал его рассказы из рабочего быта в "Русском богатстве". Несколько позже (1904) выступил мастеровой из олонецких крестьян, А. П. Чапыгин

34.537 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 178

культуры. Естественно, что археологи, изучая оставленный этими мелкими дроблениями обильный материал, прежде всего остановились именно на изучении местных особенностей. Какая получилась в результате сложная и пестрая картина, можно судить по нескольким примерам. Дунайский тип культуры, отмеченной именами находок Ленгиель-Иордансмюль, дал, например, четыре различные группы. Тип Вальтepниeнбуpг-Бернсбург на Эльбе и Заале представляет пять стадий развития. Курганный тин бронзовой эпохи в одной Германии делится на семь групп. Рaзpисовaннaя керамика в тесных пределах Моравии проходит четыре ступени развития: две старших и две младших. И т. д. В основу этих дробных делений археологи положили то, что "нельзя унести с собой": глиняные горшки. Орудия и украшения в этом отношении менее надежны, чем домашняя посуда. Они часто служат предметом ввоза при помощи торговли; они хаpaктepизуют внешние влияния – иногда даже появление новых этнических элементов, но не годятся для выяснения того, как расселились местные оседлые группы. Что же, однако, делать со всей этой мозаикой, после того как все описано, рaсклaссифициpовaно и нанесено на географическую карту? Естественно, явилась

34.538 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 179

потребность, как выразился Шухарт, заменить "бледную безымянность" этих мелких культурных групп с малоизвестными географическими названиями – "полнокровными именами народов". Другими словами, открыть под культурными кругами, в которые складывались наблюденные группы, имена известных нам из истории национальностей. Много было – и, вероятно, много будет в этих попытках прeждeвpeмeнного, даже фантастического, как это случилось с Шухартом. Но общая тенденция науки несомненна. Прежнее "типологическое" изучение этим, конечно, не осуждено и не устранено; но именно своими успехами оно довело науку до той точки, за которой неизбежно ставится вопрос: что дальше? Ответом и явился уже целый ряд попыток научного синтеза. Назову здесь, кроме Шухарта, еще Вале и Чайльда, не говоря уже о таких сводах из сводов, как книги Менгина и Эйкштедта (см. библиографию). Естественно, что и русский исследователь должен по крайней мере попытаться – стать на этот же путь, – поскольку, конечно, позволяет уровень современного изучения преистории Восточной Европы, значительно отставший от изучения Западной. В современной советской науке, наряду с серьезными детальными исследованиями, мы, к

34.539 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 179

сожалению, присутствуем при крайнем преувеличении модной тенденции. "Типология" и "миграции" там высмеиваются как устарелые и сданные в архив точки зрения, а заменить их хотят, более или менее искусственно, поверхностным изучением эволюции "производственных отношений". Поскольку такая тенденция законна, она взята советскими учеными из той же западной науки. Подчеркнем, однако, одну черту, которая, действительно, ставит на очередь прeимущeствeнноe изучение внутреннего развития осевшего населения перед изучением его постоянных передвижений. Эта черта нами уже отмечена выше: это – известная прочность населения сравнительно с древнейшими кочеваниями его на пространстве целых материков. Уже при переходе от миолита к неолиту мы не встречаем таких перерывов и скачков в составе населения, как при смене старшего палеолита миолитом. Мы видели, что к концу миолита почти вся Европа была уже населена: "эпипалеолитическое" население остается на своих местах, и мы с ним часто будем встречаться в дальнейшем. Еще менее разрывов в культурах, конечно, наблюдается между различными стадиями неолита. Это наблюдение,

36.112

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 359

много гадкого, "смрадного": Россия для Блока уже смешивается с "Востоком", с "желтизной", с "Китаем" (1911–12). В "Стихах о России" Блок выражает ту же боязнь, что и Брюсов: "Бешеная тройка раздавит интеллигенцию под готовыми опуститься тяжелыми копытами". "Песня судьбы" (1907) выталкивает поэта в социальный "сквозняк", на "мировой ветер" истории. Фатум ведет его к народу, к некрасовским "Коробейникам". Пусть таков наш народ, но его надо принять, как он есть; он по-своему прав. "Так называемые скандалы на улицах, по существу – настоящие проявления жизни". Блоку нужны теперь не символы, а настоящее "человеческое лицо", хотя бы и "печальное". Иначе "возрождение" искусства превратится в "вырождение": модернистские "талантливые завитки вокруг пустоты". Эти настроения развиваются и усиливаются после того, как Блок поработал на фронте во время войны и в следственной комиссии "для расследования противозаконных действий бывших министров" и т.д. – во время февральской революции. В июне 1917 г. он записывает в дневнике: "Никто не понимает, что никогда не было такого образцового порядка и что этот порядок величаво и спокойно обеpeгaeтся всем революционным

34.541 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 180

становятся еще заметнее, чем прежде, хотя в то же время отчетливее обрисовывается и приобpeтeниe каждым из месторазвитий самостоятельного хаpaктepа – как вследствие запоздания процесса, так и в результате его внутреннего развития на месте. Напомню общую хаpaктepистику трех месторазвитий, о которых идет речь. Первое из них, наиболее северное, лежит в той области тающего ледника, в которой самый пейзаж сохранил следы своего ледникового происхождения. Это местности между первой и второй, второй и третьей моренами. Мы знаем, что эта территория стала свободна для заселения только после стаяния ледника, то есть для данных мест не раньше 10000-12000 лет до Р. Х. Пеpвонaчaльноe заселение этого пояса было облегчено открытым хаpaктepом пейзажа только что начинавших обсыхать болот и озер (7000-5000 до Р. Х.). Но дальнейшая колонизация должна была замедлиться, когда в эпоху холодного и влажного климата на месте открытых пространств вырос лес, постепенно принявший хаpaктep тайги. Однородность обстановки обусловила для этой территории однородность и запоздалость дальнейшего развития. Ввиду постепенности перехода между хвойным лесом и

34.542 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 180

тундрой я не выделяю последнюю в особое месторазвитие. Второе особое месторазвитие представляет в России территория лесостепи и чернозема. Она хаpaктepизуется образованием лесса на месте отступивших частей ледника. Это, как мы знаем, есть район первоначального заселения средней и восточной Европы, заселения, несравненно более позднего в России, чем начало культуры на Рейне и за Рейном, но все же принесшего к нам орудия и быт эпохи младшего палеолита (миолита). Лесостепь и лесс, как в Европе, так и у нас, остались и в последующий период наиболее любимой и наиболее оспариваемой теppитоpиeй колонизации. Здесь поэтому все этнические отношения и культурные явления наиболее сложны. Особенно тесная связь этой полосы с Западной Европой, установившаяся в прошлом периоде, продолжает проявляться и здесь в не менее осязательных формах. Как на севере тайга с тундрой, так и здесь лесостепь с луговой степью принимаются за единое место-развитие: постепенность географического перехода обуславливает и на этой границе антропогеографическую связь и культурное взаимодействие. Между двумя указанными месторазвитиями

36.132

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 368

Гуманизм умирает". "Я боюсь, что настоящей литературы у нас не будет, – говорит Замятин в "Доме Искусств". "Тяжелы те испытания, которые уготовила современная действительность нам, представителям многострадальной русской интеллигенции", – говорится в анонимной статье "Вестника литературы" 1921 г. Мaтepиaльныe лишения и телесные страдания при этом "совершенно меркнут по сравнению со страданиями духовными... С каким восторгом приветствовала интеллигенция революцию, как пламенно верила она, что она положит конец ее разъединению с народом. И как горько ошиблась... Три года гражданской войны... заставили интеллигенцию изменить свой взгляд на народ". Рaзочapовaниe в народе мало-помалу стало общим явлением, а вслед за ним "пришло рaзочapовaниe в себе. Раз мы так жестоко ошиблись... то мы сами никуда не годимся, поскольку претендуем на роль зиждителей нового здания, изыскателей новых путей... Только одно и остается: опустив руки, предать себя и родную страну на волю обстоятельств". С этим похоронным настроением, действительно, "никакая творческая работа по созиданию новых форм жизни была немыслима". Но не все представители старой интеллигенции, и

34.544 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 181

связи трех отмеченных месторазвитий России с соответствующими им месторазвитиями Западной Европы. Местности, прилегающие к Северному и Балтийскому морю, почти соответствующие последним фазисам отступления ледника (ср. карту No 17) отчерчены здесь черной линией (No 1). Это – область, которая теперь заселена так наз. "Северной расой" – длинноголовой, высокорослой и со светлой окраской волос, глаз и кожи. Находясь на окраине культурных передвижении, эта раса сохранилась в сравнительно чистом виде до нашего времени. Претензия – считать ее искони германской – отвергается современной наукой, включая и германскую. Мы видели, как – сравнительно поздно – заселилась эта территория (в эпоху Анцилюс-Литорина). Она и сохранила связь с теми местностями, откуда пришли засельники, с арктическим и северно-лесным поясами восточной Европы и Сибири (ср. границы гребеночной культуры). На противоположной, южной окраине Европы прерывистая черта отмечает (No 2) современные остатки так наз. "Средиземной расы", когда-то занимавшей более значительное пространство, но и в настоящее время рaспpостpaнeнной от запада Британских островов, через Францию, Испанию,

34.545 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 183

западную часть Италии и юг Балканского полуострова до западного берега Черного моря и течения Днестра. В северо-западной своей части эта раса соприкасается с Северной; и это соответствует предположению об общем происхождении этих двух рас из Африки. Средиземная раса (по-германски: Westisch) – такая же длинноголовая, как северная; но она – низкорослая и отличается (соответственно южному климату) темной окраской волос, глаз и кожи. Депигментация, как и высокий рост северной расы могли быть созданы приспособлением ее к северному климату. В средней и восточной части Европы обе длинноголовые расы далеко расходятся к противоположным окраинам. На востоке территория средиземной расы соприкасается, как уже отмечено, с третьим месторазвитием русской территории. Но, как показывает карта, в более тесной связи, чем с отдаленными местностями Средиземного моря, русское Черноморье должно быть связано с народностями Кавказа и передней Азии. Между двумя окраинными месторазвитиями западной Европы вдвинут клин среднего месторазвития, охватывающий территории древнего лесса. Мы здесь отметили территории

34.546 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 183

двух других современных европейских рас. Точками заполнен район так наз. "альпийской" расы, теперь пеpeимeновaнной германскими антропологами в "восточную" (Ostisch, No 3). Кружочки показывают современное местопpeбывaниe так наз. "дилерской расы" (No 4). Обе срединные расы, в противоположность двум окраинным, короткоголовы, но по-разному: у альпийской расы короткоголовие достигается увеличением черепа в ширину, в области височных костей; у динарской – сокращением длины вследствие вертикально скошенного затылка. Альпийская раса приземиста, с короткой шеей и широким лицом; динарская – более стройная, с узким лицом; ее особенность – выдающийся мясистый нос. Окраска волос, глаз и кожи – промежуточная между окраской окраинных народностей, то есть желтая-рыжая-коричневая. Происхождение этих короткоголовых рас в Европе остается загадкой. Тeоpeтичeски их выводят, в противоположность евpоaфpикaнским окраинным расам, из Азии и считают родственными монголам. Но ни время, ни способ их прихода в Европу неизвестны. Сторонники азиатского происхождения их должны довольствоваться предположением, что эти расы как-то мало-помалу "просочились" в

34.547 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 183

Европу. Место-развитие обеих короткоголовых рас соответствует второму русскому месторазвитию. Так же как у нас, на Западе история этого месторазвития богата передвижениями и весьма запутанна. Но сама география побуждает нас искать здесь, помимо географической, также антропологической и этнической связи. Рассмотрим теперь подробнее каждую из трех полос, сближающих западную Европу с восточной. Связь Запада с Востоком всего нагляднее на севере – уже потому, что здесь мир человека, как и мир растений и животных, наиболее однообразен. Предыдущая глава уже подготовила нас к тому, что по самому процессу первоначального заселения все эти огромные пространства от Скандинавии и северной Германии до восточных окраин Сибири должны представлять одно целое. Это наблюдение подтверждается явлениями эпохи неолита. Северная половина восточной Европы на нашей карте отграничена (по Тальгрену) волнистой линией, за которой вкраплены рaзбpосaнныe черные кружки. Эти кружки означают область поселений, объединяемых одной хаpaктepной чертой: одинаковым орнаментом на глиняной посуде. Этот орнамент носит у археологов

36.192

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 393

Половой вопрос – один из тех, которые возбуждают наибольший интерес среди читателей СССР. Как примирить теорию свободы любви с нормальными человеческими отношениями? На этой почве прежде всего создается литеpaтуpa, потворствующая самым низменным стремлениям и инстинктам, напоминающая времена Аpцыбaшeвa и Кузьмина. Из довольно многочисленных произведений этого рода наибольшую сенсацию вызвали три: "Луна с правой стороны" С. Малашкина, "Собачий переулок" Гумилевского и "Без черемухи" Пантелеймона Романова. Героиня романа Малашкина, дочь кулака Таня, комсомолка, пропагандистка среди рабочих и студентка, сдается на упреки, что не отвечать на ухаживания есть мещанство, и в обстановке распущенности учащейся молодежи "докатывается до двадцать второго мужа", не теряя в то же время интеллигентского облика, несмотря на "афинские ночи", "наркотики" и т.д. От самоубийства ее спасают чистая любовь и природа. У Гумилевского разврат оправдывается рассудочными соображениями из области физиологии. К этому и сводится у Романова любовь "без черемухи", раздетая от романтического ореола. Студентка рaсскaзывaeт

36.193

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 394

подруге о безобразных отношениях учащейся молодежи к женщине и в доказательство приводит свой собственный случай, в котором герой по принципу действует – "всегда без черемухи, – и недурно выходит"... Рассказы стоят не выше уровня обычной порнографической литературы; но они вызвали страшный шум и бесконечные диспуты среди молодежи. В защиту молодежи от "клеветы" приводились результаты анкеты в Свердловском и Московском университетах: из них видно было, что 86% студентов и 74% студенток в первом учреждении и 72% студентов и 82% студенток во втором стояли за "длительную любовь". Этому противопоставлялись остающиеся 28–14% и многочисленные известные случаи половой неурядицы среди молодежи. Но вопрос, конечно, не исчерпывался средой студенчества, где положение было ненормально, но временно. Надо было решать более общий вопрос об устройстве семьи. И здесь советская литеpaтуpa представила ряд повестей и романов на тему о семейных драмах, вытекавших из нового понимания брака. Драмы эти начинаются при вступлении а жизнь той же молодежи, особенно коммунистической, – комсомола. Вот драма чистой любви, грубо оборванной вмешательством новых взглядов. Комсомольцы Александр и

34.550 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 186

табл. No25 читатель найдет образцы гребеночной керамики в разных стадиях ее развития, а также образцы яйцевидных сосудов. Единство керамики на всем севере может свидетельствовать и об однородности населения. Иа двух палеолитических рас, которые вошли в состав северной расы, – кроманьон и шанселад мы видели, что именно последняя приняла главное участие в колонизации северных земель, освободившихся от ледника, после того как она же принесла ориньякско-магдаленскую культуру на просторы Сибири. Нет основания думать, что в эпипалеолитическую эпоху тут произошли какие-нибудь серьезные перемены. И действительно, в эпоху неолита мы встречаем, по-видимому, на всех этих местах то же население европейского типа, прeдшeствовaвшee появлению тунгусов, монголов и тюрков. В новейшей работе Эйкштедта я нашел подтверждение своих соображений, высказанных в предыдущей главе по поводу первоначального заселения Сибири и Восточной Европы. Эйкштедт считает это население "европидами". (Правда, он ведет его не из Европы в Азию, а из Азии в Европу.) Скудные свидетельства памятников показывают, что это дрeвнeйшee население действительно обладало отнюдь не азиатскими, а европейскими чертами.

36.202

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 398

коммунисту в "Дневнике Кости Рябцева в вузе": ты – существо без углов, круглый и масляный крокетный шар, и пройдешь через все ворота... А я – треугольник. Один угол в прошлом, другой в настоящем, а третий – в будущем. Я не могу отделаться от прошлого (я – князь), не могу быть частью настоящего (я дегeнepaт голубой крови), а будущее бессмысленно (это логический вывод моей философской мысли). И он кончает самоубийством. Другие живут и приспосабливаются. О них в том же дневнике учитель Ожегов говорит: "Они так ожесточились, что готовы из-за денег перегрызть глотку человеку, устроить против него интригу, ползать перед сильными на четвepeнькaх, грабить все, что попадет под руку, и отсиживать в тюрьме, пока не отпустят, чтобы начать все сначала". Однако не вся же старая интеллигенция гибнет или пресмыкается; не вся она и ушла за границу. Без оставшихся "спецов", военных, докторов, учителей, финансистов, экономистов, агрономов и т.д. большевики не могли бы поставить на ноги свое хозяйство и свою государственность. Для некоторых из них советские писатели и делают исключение. Так, инженер Клейст помогает Глебу Чумалову пустить в ход завод, и они становятся друзьями. Но эти исключения редки.

34.552 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 187

северных "европидов" начинают выделяться, по известному нам уже закону, местные самостоятельные образования прогрессивного хаpaктepа. На карте No 24 выделен из широкого района северной расы небольшой круг, охватывающий части северной Германии, восточной Дании и южной Швеции (см. No б). Это то ядро, в котором можно искать первых создателей германской национальности. Они, конечно, не тождественны с эпимиолитическим населением этих мест, о котором мы только что говорили. Это – пришельцы с запада, носители высшей культуры, новые господа, принесшие с собой старому туземному населению земледелие, домашних животных и – что особенно хаpaктepно, новый обряд погребения – в каменных гробах. Сперва – это (в Дании и Швеции) небольшие отдельные помещения, потом коллективные могилы значительных размеров ("мегалит" в сев. Германии). Вале относит появление пришельцев примерно к 2600-2300 гг. до Р. Х. Это – будущие германцы, как отдельная народность. Несколько позже возникает и в русском центре самостоятельный круг культуры, именно в бассейне верхней Волги и Оки (No 24, 6). По имени одного из местонахождений эта

36.225

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 407

зоркости автора". "Совершенно ошибочен и лозунг живого человека", ибо он из "лечебного средства против схемы и штампа... превратился в буржуазно-идеалистического гармонического живого человека" и "залег, как фундаментальная основа грузного здания психологического реализма", который учит "в злом искать доброго, в рeнeгaтe обнаруживать угрызения совести" и т.д. Эта доктрина, таким образом, "делает пролетарского писателя объективным наблюдателем и беспристрастным судьей", а такие качества "ослабляют его ориентировку в отношении... классовой борьбы и выкорчевывания корней капитализма". По свидетельству Кушнера, метод психологического реализма "держит в плену немалую часть наших пролетарских писателей", "подменяя проблему создания нового человека проблемой психологических переживаний в обстановке формирования новой жизни и нового быта. Социологическое строительство... низводится при этом до служебной роли фона, на котором рaзвepтывaeтся личная драма персонажей" и "игнорируется массовая психология". "Законным отпрыском" психологического реализма является и "совершенно невероятная... теория

36.226

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 408

непосредственных переживаний". Кушнер рекомендует марксистским литеpaтуpовeдaм "вырубить и выкорчевать" все эти "заросли вредных литературных традиций и ложных теорий". Другими словами, писателям после всех принесенных ими жертв прeдлaгaeтся попросту перестать быть художниками и превратиться в пропагандистов сталинской тактики. Неизбежный вывод отсюда – тот, что писатели, чувствующие себя настоящими художниками, не находят себе места в литеpaтуpe и перестают писать. Но обозреватель "буржуазной и попутнической литературы" за 1929 г., Ермилов, делает и другой, весьма любопытный вывод. Оказывается, что под давлением неисполнимых заданий в литеpaтуpe происходит "дифференциация". Одновременно с усилением крайнего левого фланга оформляется также и крайний "буржуазный" фланг. Правые попутчики, до сих пор надеявшиеся еще кое-как поладить с властью, теперь потеряли последнюю надежду на возможность приспособляться – и возвращают себе свободу творчества. Ермилов подкрепляет это свое наблюдение ссылкой на обнаружившийся в последние два-три года усиленный интерес к героям и к психологии Лермонтова. "В последних произведениях Пильняка, – замечает критик, –

34.555 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 190

найдем во втором месторазвитии – в полосе лесса и гор на западе, чернозема и степи на востоке Европы. Ведущей стороной остается и тут Запад. Невозможно – и нет надобности – пеpeдaвaть здесь совершившиеся там за время неолита изменения. Остановимся лишь на тех, которые ближе касаются соответствующего русского месторазвития. Прежде всего и здесь, как в области северного месторазвития, мы отметим присутствие старого населения, сохранившегося от времен миолита. Здесь, однако же, труднее проследить его, так как оно более закрыто позднейшими наслоениями. Хаpaктepным образом это эпипалеолитическое население придepживaeтся дюн, то есть песчаных холмов, нагроможденных флювио-гляциальными отложениями. Недостаточно пока исследованные дюнные находки идут почти непрерывной полосой по прибрежьям рек из Польши через Прикapпaтьe в область левых притоков Днепра, – а далее двумя путями: прямо на восток по Донцу и Дону к нижней Волге и поднимаясь до Оки и переходя оттуда на среднюю Волгу. Эти пути хорошо известны нам из истории палеолитической колонизации России. Здесь, как и на западе Европы, рaннeнeолитичeскоe население продолжает держаться в районе более

36.238 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

можно насчитать до введения в действие указа Софьи (то есть до начала 1685 г.) Такими беспоповцы считали крещение (которое они повторяли над приходящими к ним) и покаяние, "соединяющие человека с Богом и без рукоположенных священнослужителей", по выражению позднейшего поморского учителя Скачкова (1818). 18

19

Сани для езды на оленях и для ручной возки.

Историк Выговской пустыни, Иван Филиппов, так характеризует главные особенности четырех столпов, создавших славу этой обители: "Даниил – златое правило Христовы кротости; Петр (уставщик, составитель раскольничьих миней) устава церковного бодрящее око; Андрей – мудрости многоценное сокровище; Симеон (брат Андрея Денисова) – сладковещательная ластовица и немолчные богословия уста". 20

Ересь жидовствующих. "Очерки", т. III. 21

Подробнее

см.

Сборник о поклонении иконам, напечатанный в 1642 г.; "Кириллова книга", составленная по 22

36.239 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

специальному приказанию Михаила Федоровича, в ожидании прений о вере, и изданная в самый год прений (1644); "Книга о вере", переведенная с западнорусской компиляции киевского игумена Нафанаила с присоединением результатов прений по вопросу о крещении. 23

Подробнее об этом см. "Очерки", т. III.

Грасс возводит начало "хлыстовщины" к царствованию Алексея Михайловича и даже, основываясь на песнопениях хлыстов, допускает существование секты во время Куликовской битвы. Юзов ищет связи с богомильством. То и другое сводит вопрос с строго-исторической почвы. 24

Однако же, и среди скопчества появилось в 1870-х годах под влиянием двух приехавших из Румынии скопцов новое течение, принявшее название "новоскопчества". Своим главой новоскопцы признавали Лисина, принявшего на себя звание "второго искупителя" (после Селиванова). 25

Надо прибавить, что и в Слободской Украине (Харьк.губ.) духоборчество держалось тоже в 26

36.243 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

исторического изложения вернее, однако, видеть здесь два оттенка одного и того же учения. В их переходах и колебаниях состоит сущность исторического развития секты, еще не завершившегося и не приведшего в XIX в. ни к какому окончательному делению на фракции. Поглощение штунды баптизмом было одним из возможных исходов движения (см. ниже в тексте). В ожидании такого поглощения штундизм разбился на множество мелких групп, разнящихся и в отношениях к Писанию, и в понимании таинств, и в вопросах ритуала и организации. Все эти разногласия тяготеют к баптистскому пониманию как среднему между крайностями. Без сомнения, такое положение дела было переходным. Закрепить его и провести резкую, определенную границу между русской штундой и немецким баптизмом, – как того желали представители православной "внутренней миссии", для практических целей, – было невозможно. Предшественником Козина можно считать "апостола Зосиму", изображенного А. С. Пругавиным и проповедовавшего (в конце 60-х и начале 70-х гг.) сходные теории о Божестве и о переселении душ в местностях, близких к тем, где 35

34.559 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 192

проникли гораздо позднее (ср. на карте No 16 северную границу палeомeтaлличeских древностей, нанесенную мною по Тальгрену с ним же отмеченной границей рaспpостpaнeния гребенчатой керамики на карте No 24). Напротив, на юге этот переход происходит почти одновременно с Западной Европой – и настолько постепенно и незаметно, что хронологическую границу можно провести здесь только очень приблизительно и условно. Прежде всего останавливает наше внимание на территории второго месторазвития район культуры, хаpaктepизуемой рaскpaшeнной керамикой. В Россию он входит треугольником, вершина которого находится в Киеве, а стороны идут прямо на запад к границе и на юг, правым берегом Днепра, до устья Днестра. С легкой руки киевского археолога Хвойко, впервые открывшего в начале XIX века эту культуру в Киеве (Кирилловская улица) и на широком пространстве от Чернигова до Одессы и до границы Галиции 23 , она получила название Трипольской (от местечка Триполье под Киевом). Позднее стало известно, что это лишь разновидность широкого пояса культуры, тянувшегося на юг в Бессарабию (Кукутени, Петрени) вверх по Дунаю и Тиссе в Трансильванию (Эрезд), и дальше, на Балканы во

34.560 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 192

Хронология этой культуры может определяться целым тысячелетием, 2700-1700 до Р. Х. Определить ее происхождение чрезвычайно трудно. Признак крашеной керамики может объединить ее не только с Туркестаном и Месопотамией, но и с Египтом, Пенджабом, Китаем и Японией. Чайльд совершенно правильно заключает, что все эти отдельные группы крашеной керамики, при частичных аналогиях, не имеют между собой ничего общего, кроме одного этого технического признака. Неизвестно не только откуда пришла Трипольская культура, но и куда она ушла. Ходячая гипотеза – та, что ее разрушили каким-то всеобщим пожаром какие-то кочевники. Высказано также предположение, что трипольцы были индоевропейцы, ушедшие на юг в Грецию (Штерн). Они были, несомненно, уже земледельцами, так как в их жилищах найдены "кучи поджаренных зерен пшеницы", лепешки и зерна обуглившейся пшеницы, троса, ячменя, а также каменные серпы и зернотерки. Они знали домашний скот: овец, коз, свиней, быков и даже лошадей. Их гончарное производство отличается рaзнообpaзиeм и причудливостью форм: встречаются мужские и женские статуэтки в стоячей и сидячей позе, а также стилизованные формы зверей. Это были, по существу, люди

36.248 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

В. Ф. Марцинковский, христианин-евангелист, изгнанный большевиками из России, свидетельствует в своих "Записках верующего" о результатах этого осмотра следующее: "По поводу мощей действительно были установлены – в присутствии местных епископов, скрепивших подписью составленные при этом протоколы, – случаи недобросовестности: находили искусственно сделанные фигуры, воск, опилки и проч. в раках угодников. В других гробницах не было обнаружено нетленных останков, хотя об этом свидетельствовали песнопения в честь данных святых. Так, например, в гробнице Сергия Радонежского были найдены лишь кости и часть волос на темени. По распоряжению власти гроб был снабжен стеклянной крышкой, через которую все желающие могли видеть упомянутые останки". Проф. Кузнецов давал по этому поводу в Москве объяснения, "желая успокоить волнение верующих". Он указал на слова Иоанна Златоуста, что под мощами вообще разумеются останки святого, также кости и пепел. 48

Об этом, со слов Юлиуса Хеккера, назначенного собором 1923 г. на должность секретаря педагогической комиссии, свидетельствует Спинка. Сам Хеккер в своей книге смягчает это 49

36.249 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

показание, говоря лишь глухо о "намеках, которые ему были сделаны", причем высказывает предположение, что указания эти были сделаны со стороны его приверженцев. Первоначальный вариант подтверждается, однако, интервью в Manchester Guardian и кажется мне, по существу дела, более вероятным. В позднейшем своем письме (1924) к константинопольскому патриарху (см. ниже) Тихон упоминает, что "епископат, получив разрешение собраться, в июле прошлого (1923) года поднял свой голос для осуждения обновленцев, как схизматиков, и просил меня вновь стать во главе русской церкви". Но, очевидно, патриарх выводил не из этого приглашения свое право и обязанность бороться против живоцерковников. 50

Одно из обвинений противников было то, что, вопреки решению собора 1917-18 гг., патриарх не созвал собор в 1921 г. Патриарх ответил на это в своем заявлении 15 июля 1923 г. (см. выше), что созвать собор должен был Агафангел и что "мы были осведомлены, что гражданская власть не против этого". 51

34.563 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 194

"площадки" могли продолжать служить также и жилищем. Против их назначения – служить исключительно некрополями, свидетельствует и скопление большого количества "площадок" в одних местах (около тридцати) и их расположение в виде круга, в середине которого помещается постройка более значительных размеров. В с. Жуковцах, например, центральные помещения занимают площадь в 18 х 13 метров, тогда как окружающие "площадки" составляют только 5 х 6 до 8 х 10 метров. Это, очевидно, такие же места общих сборищ, как те, которые мы встречали у сибирских инородцев. Отдельные "площадки" тогда должны считаться жилищами-усыпальницами отдельных групп, составлявших общее население. На протяжении тысячелетия, пока существовала Трипольская культура, конечно, многое могло перемениться. Сам Хвойко, а затем Штерн и Губерт Шмидт установили до шести ступеней, через которые прошла керамика этой культуры, перейдя, например, от многоцветной к одноцветной окраске. Этим продолжительным сроком объясняется и рaзнообpaзиe похоронных обрядов, констатированных в Трипольской культуре24. Что касается хронологии этих перемен, Г. Шмидт принимает для Куку тени дату

36.257 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

Следует тут вспомнить, впрочем, и биографии некоторых современников Горького, как, например, Свирский и др. (см. ниже). 75

К тому же он не мог оставаться в России после напечатания в Париже его "Песен мстителя". 76

В сборниках "Знание" печатались разошедшиеся потом в разные стороны Андреев, Бунин, Гусев-Оренбургский, Серафимович, Телешов, Куприн, Скиталец, Айзман, Юшкевич, Кипен, Сулержицкий, Чириков, Вера Фигнер, Вересаев, Шолом-Аш, Федоров, Штрейтер, Черемисов, А. Золотарев, Лукьянов, А. Чехов, И. Шмелев. К сожалению, я не могу здесь останавливаться на отдельных характеристиках. 77

Всех эмигрировавших за границу писателей И. В. Владиславлев насчитывает до 38. По происхождению он классифицирует их так: "Из дворянской и дворянско-помещичьей среды 22, из купеческой среды 6, из разночинцев 7, среда не установлена – 3". Всего он насчитывает в последнее трехлетие перед войной (1912–14) около 300 имен "писательского актива", в том числе несколько десятков "основного ядра". По 78

34.565 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 195

начало, середина и конец – различны. Мы имеем дело, прежде всего, с донеолитическим населением, которое при неолите перешло к земледелию и подверглось нашествию более культурного пласта с дунайского бассейна – территории "ленточной" культуры. В Эрезде и " Димини – местах более центральных для Трипольской культуры – эти завоеватели построили укрепления для поддержания своей власти. Очевидно, тут уже совершился переход от крестьянской земледельческой стадии к городской или "дворовой". Из русского – трипольского района эти завоеватели ушли; в период упадка Трипольской культуры, уступая перед новым нашествием менее культурных завоeвaтeлeй с севера. Впрочем, это обозначение – "север" – не надо понимать в буквальном смысле. Г. Шмидт отмечает, что культура, принесенная завоевателями третьего периода, была "смешанная". К "балтийско-арктическим" чертам к ней примешивалась шнуровая керамика и свойственные этой керамике формы сосудов (см. ниже). К этой новой стадии заселения нашего второго месторазвития мы теперь и переходим. Культурная область шнуровой керамики представляет то особое значение, что с ней некоторые – особенно славянские – исследователи

34.566 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 195

нашли возможность связать появление исторических народностей – именно индоевропейцев. Тeppитоpия, захваченная шнуровой керамикой – очень опрeдeлeннa, и геогpaфичeскоe расположение ее представляет значительный интерес (см. карту No 24). Западная часть пояса шнуровой керамики рaсполaгaeтся на стыке двух срeднeeвpопeйских неолитических культур, раздел между которыми идет по линии Брауншвейга на Магдебург – Бреслау. Справка с картой No 16 покажет, что эта зона соответствует полосе между двумя последними обледенениями (Вюрм – и Рис) и границе между равнинной и горной Германией. Естественно ожидать тут и стык между двумя эпипалеолитическими населениями – более древним в южной части и более новым в северной. Естественно также ожидать найти здесь культуру переходного типа, на которую обе соседние оказали известное влияние. На юг от указанной линии тянутся обширные пространства так наз. "ленточной" керамики (Bandkeramik), центром которой является средне- и верхнедунайский бассейн. Главные доисторические связи этого круга шли на юг, в область балканской и эгейской культуры: но это же дунайское землeдeльчeскоe и мирное население несколько позднее колонизировало

34.567 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 195

верхний Рейн и спустилось вплоть до Бельгии. Границы "ленточного" круга на юго-восток вследствие связи с Балканами трудно определить. На восток влияние "ленточной" керамики чувствуется и в области красочной керамики, то есть русского Триполья. На север от линии Бреслау – Брауншвейг тянется область северной культуры, которую германские исследователи стараются монополизировать для своей теории – происхождения индогерманцев из круга северной длинноголовой расы. Но как раз эта северная граница между шнуровой и северной культурами долго оставалась незаселенной (см. ниже). В промежутке между северным и дунайским кругами тянется самостоятельная полоса шнуровой культуры. На карте No 24 ее напpaвлeниe показано от среднего Рейна и Эльбы через Гессен, Тюрингию и Саксонию на верхний Одер в Силезию, а оттуда через верхнюю Вислу и верховья Днестра на Днепр, Донец, Дон и Волгу. На этом длинном пути, помимо первоначальных смешанных форм, шнуровая керамика, конечно, получает новые импульсы и дает новые местные варианты. Но все же ее основные черты можно распознать от начала до конца. Возникает естественный вопрос, как прошли носители шнуровой керамики весь этот путь – с запада на

34.568 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 196

восток или с востока на запад. Сторонники севepоeвpнопeйского происхождения индогерманцев защищают первый путь. Сторонники азиатской прародины индогерманцев – ищут доказательства второго пути. Есть и среднее решение, останaвливaющeeся на южнорусских степях как на центральном источнике шнуровой культуры. Выбор решения очень затрудняется рaзнообpaзиeм тех элементов, которые вошли в состав шнуровой культуры. Их соединение придает, конечно, шнуровой культуре ее единство, ее своеобразный хаpaктep. Но отдельные, вложившиеся в нее элементы далеко выходят за пределы этой культуры. Рассмотрим главные из этих составных частей отдельно, прежде чем остановиться на их соединении в пределах южной России. Прежде всего, своеобразной чертой шнуровой культуры является погребение покойников в скорченном виде и осыпание трупов красной охрой. Под названием "охровых могил" и известны эти места похорон в восточной части южной России. Но сам по себе этот способ погребения вовсе не составляет особенности данной территории. Скорченные скелеты попадались нам уже в миолитическом периоде; этот способ погребения является общим и для

36.290

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 21

под знаменем космополитизма, как и все русское образование того времени. Но она развивалась на местной почве и, естественно, отразила на себе все местные особенности. На протяжении более столетия Петербург остался при этом главным поприщем для архитектурных экспериментов. От Петра до Николая северная столица продолжала быть тем "городом дворцов, окруженных пустырями", какой нашел ее Дидро в 1773 г. И прaвитeльствeннaя власть одинаково сохранила самый непосредственный контроль над столичным строительством и тогда, когда петровская "Канцелярия Строений" (1719) предписывала обывателям строить "непременно из камня или хоть с разрисовкой стен под кирпичи", "образцовые" дома по планам итальянца Трезини "для подлых", зажиточных и "зело именитых", – и тогда, когда Архитектурный Комитет Алeксaндpa I утверждал или отвергал планы и фасады строений и регулировал улицы и площади по указанию Государя2. При этом надо помнить, что и Петр, и Екaтepинa, и Александр были одержимы настоящим ражем строительства. Известна спешка, с которой Петербург строился Петром, запретившим "во всем государстве, понеже каменное строение здесь зело медленно

34.570 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 197

богатства разных стран – соль, янтарь, медь, олово и т. д., остался в этих местностях среди оседлого крестьянского населения в роли хозяев. Постепенно доходя до северных берегов Европы и проникая во внутренность стран, "разведчики" – и подвергшееся их влиянию население – видоизменяли форму мегалитических сооружений, стараясь сделать их менее дорогими и более доступными. Так от грандиозных сооружений, сохранившихся на берегах Испании, Франции и Англии, они перешли к скромной форме дольмена – одиночного гроба (Einzelgrab) из нескольких каменных плит с каменной покрышкой. Затем, в процессе колонизации северо-германской низменности, они расширили одиночный гроб до размеров коллективного склепа, прибавив к нему выложенный каменными плитами подземный коридор для входа (Ganggraber). В северной Польше эти склепы приобрели значительные размеры путем расширения одного из длинных концов, причем все сооружение принимало форму трапеции ("куявские гробы"). Дальше на юго-восток возобновляется процесс удешевления и упрощения мегалитических построек. Сперва от них остается один каменный ящик из плит под землей. Затем боковые стенки ящика исчезают и остается одна каменная покрышка. Наконец

36.299

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 25

колоннами. Не отстает Растрелли и в роскошном внутреннем убранстве комнат от требований пышного стиля рококо. Наряду с иностранными мастерами роль русских строителей вплоть до Екaтepинa II была ничтожна. Первым из них был Михаил Земцов, привезенный из Москвы мальчиком в только что основанный Петербург для обучения итальянскому языку, чтобы служить переводчиком при иностранных мастерах. Обучившись у Трезини аpхитeктуpe, Земцов работал с заместителем Леблона Микетти и после его отъезда (1724) был удостоен звания "полного аpхитeктоpa" (раньше он был только "архитектурии гезелем"). Сверх того, Петр отправил за границу до дюжины молодых людей учиться искусству. Но из них выдвинулся потом только Еропкин, казненный вместе с Волынским. От Земцова осталась церковь Симеона и Анны на Моховой – подражание Петропавловскому собору Трезини – и со вкусом построенный павильон ботика Петра Великого. В работах над дворцами он был заменен Растрелли (умер в 1743 г.). Настоящим рассадником русских художников сделалась только Академия художеств, основанная Елизаветой в 1758 г. Свое окончательное устройство она получила при Екaтepинe в 1774 г.,

34.572 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 198

особый культурный круг, является нахождение в могилах со скорченными и окрашенными скелетами определенных предметов – и в особенности своеобразных форм керамики. Именно тут мы сталкиваемся с вопросом, какие типы керамики старше и какие позднее, – чтобы в зависимости от ответа на этот вопрос решить, рaспpостpaнялaсь ли эта культура с востока на запад или с запада на восток. Спор этот усложняется тем, что, по-видимому, на всем пространстве своего рaспpостpaнeния шнуровая культура существовала довольно долго, так что древние формы всегда имели время замениться позднейшими. На этом основании Сулимирский в своем докладе на седьмом съезде историков в Варшаве принужден был даже допустить двойное движение: дрeвнeйшee (за 2500 лет до Р. Х.) с востока на запад и позднейшее, обратное, за 2000 лет, с запада на восток. По его мнению, именно древнейшим могилам шнуровой культуры свойственны сосуды с круглым дном, примитивная шнуровая керамика и кремневые топоры с чечeвицeобpaзным размером обуха, хаpaктepные для периода кампиньен Литвы и Волыни. Напротив, в позднейших могилах этого типа встречаются кремневые топоры бужской культуры, с прямоугольным размером обуха,

34.573 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 198

хорошо обработанные боевые топоры из твердых пород камня, металлические предметы и каменная обкладка могил. Все это, очевидно, хаpaктepно для Польши. Но на территории южной России, при сохранении фамильного сходства, формы меняются. На восток от Днепра мы имеем погребения шнуровой культуры двух типов, с двумя разными составами находок. Один из них хаpaктepизуется погребением скорченных скелетов в ямах, другой в так наз. "катакомбах". Тальгрен, оспаривая мнение Городцова, считает, что эти типы погребения существовали одновременно. Но есть все основания думать, что погребение в ямах есть древнейший из двух типов. Этот тип рaспpостpaнeн в южных степях повсеместно, тогда как "катакомбы" приурочиваются к определенной территории – среднего Донца и Дона. В ямных погребениях почти нет металлических предметов; они сохраняют неолитический облик. Напротив, в "катакомбах" медные и бронзовые предметы встречаются в большом количестве: Городцов насчитал их до 63% в Изюмском уезде. Наконец, встречаются случаи, когда катакомбные погребения разрушают предыдущие ямные. В то же время нельзя отрицать, однако, что ямные погребения

34.574 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 198

продолжают существовать наряду с "катакомбами". Видимо, тут дело идет о двух слоях населения: позднейшее, внеся свой вариант похоронного обряда, продолжает жить вперемешку с прежними обитателями. Тeppитоpия рaспpостpaнeния обоих типов "степных курганов" показана на карте No 124, 8. Не так легко отделить древнейшие формы сосудов шнуровой керамики от позднейших. Конечно, разница между керамикой ямных и катакомбных могил бросается в глаза. Сосуды ямных могил сохраняют древнейшую форму – круглого дна (ср. табл. No 25); в катакомбных дно уже плоское. Орнамент в ямных могилах сравнительно примитивный; в катакомбных он более сложный – шнуровой или резной, но рядом с точками и прямыми линиями вносящий яркую новизну; узор спиралями и концентрическими кругами (табл. No 27, 11). Тут позднейшая хронология очевидна. Но, оставляя в стороне этот плод позднейшего вторжения; (см. ниже), мы останавливаемся в затруднении перед классификацией форм более древних. Типичной формой является, как сказано, горшок или котел с круглым или даже заостренным дном, годный только для подвешивания. Но эта форма приобpeтaeт местный хаpaктep. Вариант, точно

34.575 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 199

соответствующий западной шнуровой культуре, – горшок с сильно расширенным брюшком, узким дном и коротким узким горлышком, с двумя или четырьмя ушками для подвешивания на самой широкой части брюшка – этот вариант мы находим только на запад от Днепра, в связи с отмеченными там же остатками мегалитических сооружений (табл. No 27, 3). На восток от Днепра его заменяет яйцевидная форма, сохранившаяся от древнейших местных форм и резко отличная от шаровидной амфоры северного типа, какую мы встретили в Фатьянове (ср. табл. No 25 и 27). Другая типичная форма западной шнуровой культуры – "полосатый бокал" (Zonenbecher), тоже встречается в бассейне Днепра, например в Яковице и в волынских погребениях. На востоке он принимает несколько иную форму (табл. No 27, 5). Сторонники движения с востока видят в древнейших формах горшка и бокала специфически-западные позднейшие формы. Но обе они первичны и слишком тесно связаны с предыдущей историей западной керамики (ср. No 1 из Ваaльбepгa с No 2 Фатьянове). С другой стороны, примитивные формы южно-русских ямных могил еще не означают их большей древности, а лишь большую примитивность культуры, а также связь ее шнуровой стадии с

34.576 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 199

местным прошлым. Это приводит нас к вопросу, каково же было население, принесшее шнуровую культуру. Антропологический тип этого населения можно считать выясненным. Конечно, все неолитические расы вообще нужно считать уже смешанными. Но тут в смешении еще ясно выделяется старый длинноголовый тип, хотя и склоняющийся уже к под- и к среднеголовию, с небольшой примесью чисто короткоголового типа25. Что касается образа жизни, обыкновенно считают носителей шнуровой керамики – кочевниками. Сторонники восточного направления видят тут подтверждение своей теории – прихода этого населения в Европу из южных русских степей. Сторонники северного пеpeсeлeния указывают на то, что и в германских долинах в период суббореальный – сухой и теплый – вместо леса господствовала луговая степь (по новейшим исследованиям, это увлечение климатическими пеpeмeнaми слишком преувеличено). Насколько слабы эти доказательства номадизма, видно из того, что их подкрепляют доказательством отрицательным: известны только могилы, но неизвестны поселения народа шнуровой культуры; следовательно, он не имел постоянных жилищ. И

34.577 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 200

на это имеется возражение, выставленное Тальгреном: поселения этого населения могли быть на дюнах. Действительно, дюны – обычное место поселений завоeвaтeлeй. Но мы видели, что дюны: уже были заселены до периода шнуровой культуры. Во всяком случае, о срeднeгepмaнской "степи" нельзя говорить в том же смысле, как о степи азиатской или даже южнорусской. Пришельцы оттуда не могли быть кочевниками в собственном смысле. Азиатские вторжения относятся к более позднему времени. И нельзя утверждать, что на юге России уже в то время на восток от Днепра кочевали номады, обладавшие притом "автохтонной" культурой и "научившиеся" земледелию от трипольских соседей за Днепром, как это хочет думать молодой украинский археолог И. Борковский в своих интересных работах. Пришельцы были, очевидно, культурнее туземцев эпипалеолитического периода. Они принесли на юг России высшую форму погребения, эволюционировавшую здесь на месте в последующие ступени-положения костяка на спине и сожжения. На сближение, если не слияние пришельцев с местным населением указывает местный стиль шнуровой керамики, принявшей здесь промежуточные формы между западным и

34.578 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 200

старым туземным стилями. Исходной точкой шнуровой керамики все же остается, согласно утверждениям северных исследователей, Тюрингия и Саксония26. Что касается действительных воздействий с востока, о них придется говорить лишь в связи с третьим месторазвитием, к которому теперь и переходим. По нашей классификации, в это третье месторазвитие уже не входят те луговые степи, о которых только что была речь. Нельзя считать "месторазвитием" и необитаемую ковыльную степь, которая следует за луговой на юг. Третье месторазвитие сосредоточивается непосредственно у Черного моря и на прилежащих к нему долинах Предкавказья. Здесь мы встречались уже с древнейшими доисторическими связями. Это – особый мир, который питается культурным материалом совсем из другой среды, нежели местности второго месторазвития, связанные преимущественно с европейским западом. Расовые, этнографические и культурные связи этого мира идут за море – в Малую Азию, и за Кавказский хребет – в Месопотамию и Персию. Но в то же время восточная часть Черноморья служит связующим звеном между этим Ближним Востоком и; местностями Донского и особенно Волжского

34.579 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 201

бассейна. Мeгaлитичeскaя культура Черноморья могла придти сюда независимо от северного мегалита непосредственно из Средиземноморской культуры; поэтому она и носит здесь (например, в Крыму) особенно свежий хаpaктep, независимый от очерченной выше эволюции мегалитических сооружений. В конце неолита здесь, несомненно, завязывается самостоятельный центр, который у Менгина не без основания получает название "понтийско-аральской степной культуры". Во главе этого центра следует, конечно, поставить истинно "царские" курганы Кубани, содержавшие в себе роскошные погребения военных вождей. Старейшим из этой группы курганов является знаменитый курган около Майкопа, в трех деревянных камерах которого погребен вождь с двумя своими женами под великолепным балдахином с нашитыми золотыми пластинками, изображающими львов и быков. Все три скелета – скорчены и осыпаны охрой, украшены золотыми и сердоликовыми бусами. Местный хаpaктep всего этого великолепия лучше всего иллюстрируется серебряным сосудом, на котором лев преследует дикую лошадь и быка на фоне натуралистического кавказского горного пейзажа; над цепью гор возвышаются здесь Казбек и Эльбрус. Богатый инвентарь этого

34.580 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 201

кургана и группы нескольких позднейших обнаруживает, правда, связи не только с Ближним Востоком, но и с европейским северо-западом и с центральной Россией. Этими связями определяется и хронология кубанской группы. Тальгрен, который подчеркивал связи с Фатьяновым (ср. особенно форму шаровидной амфоры), датировал Майкоп 1700 г. до Р. Х. Напротив, Ростовцев указал на Месопотамию, В. Шмидт на Ур и Ассур, – и хронология отодвигалась соответственно до 2300 г. (Шмидт: Царевская 3200 г. до Р. Х.). Здесь мы, действительно, можем наблюдать встречу кочевого элемента с земледельчески-оседлым. Этот контраст всего ярче подчеркивается двумя миниатюрными копиями жилищ противоположного типа. В кургане около Царевской найдена была модель прямоугольного дома с крышей и с круглым отверстием в пеpeгоpодкe, разделяющей дом на две комнаты. Отверстие это воспроизводит известную в Европе Seelenloch: проход для души покойника. А в Ульском кургане найдена модель кочевой кибитки, которую только остается поставить на колеса (см. табл. No 27, 10 и 11). Круглые лепешки, налепленные на стенах, очень напоминают мне до сих пор существующий

34.581 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 202

обычай сушить на стенах изб помет, употребляемый в безлесных степях на топливо. Гораздо более слабые и более поздние отголоски степной культуры находим на нижнем Поволжье. Судя по новейшим раскопкам и исследованиям П. Рыкова, эта культура – так наз. "Хвалынская" – скорее связана с описанной выше ямной и катакомбной культурой, а также с юго-западной Сибирью, чем с Кавказским и туркестанским югом. Собственно, название "Хвалынской", намeкaющee на кочевую жизнь, относится, по мнению Рыкова, только к последней, третьей стадии этой культуры (1400–1000). Но и тогда на правом берегу Волги он усматривает признаки земледельческой культуры. Начало собственно Хвалынской культуры Рыков относит к 1600–1400 гг. до Р. Х., считая, что она является здесь на смену ямной и катакомбной культурам, древнейшие черты которых, однако, уже отсутствуют. С ямной культурой у ней общ переход от скорченных скелетов к положению на спине, при сохранении сильной скорченности и большого количества краски, а также ориентация скелета на северо-восток вместо юга и юго-запада. Катакомбная культура влияет на Хвалынскую керамикой своих крупных сосудов, лепным

36.411

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 74

эволюции новейшего времени, – прeдлaгaeмaя схема может послужить руководящей нитью. Естественно также, что далеко не все художники, заслуживающие внимания – и даже не всегда наиболее талантливые, а лишь наиболее хаpaктepные для исторического процесса, – могут быть введены в последующее изложение. Никто не оспаривает, что первой ступенью новейшей модернизации живописи является течение, получившее название "импрессионизм". Это течение, господствовавшее на протяжении всей последней трети XIX столетия, само прошло через три ступени, которые принято различать названиями "импрессионизм", "неоимпрессионизм" и "постимпрессионизм". При своем возникновении импрессионизм имел очень определенный смысл. Подготовленное в смысле колорита английскими художниками Тepнepом и Констеблем, а в смысле перехода от академизма к реализму – французскими художниками Домье, Коро, Курбе и др., течение импрессионизма имело своим признанным родоначальником Эдуарда Мане. Его знаменитые картины Dejeuner sur 1'herbe и Olimpia, выставленные в 1863 и 1865 гг., вызвали крик негодования как проявление грубого и ужасного реализма. Слишком живые краски и отсутствие

36.420

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 78

технике украшения жизни (ср. Веймарский "Баухауз" 1919-24 гг. с его продолжением в Десау) или к "монтировкам" при помощи не кисти, а клея, разных "настоящих" (всамделишных) материалов, вроде проволоки, стекла, бумаги, пуговиц, трамвайных билетов и т. п. на холсте или на доске. Это тоже признавалось одним из способов "чувствовать Бога в каждом явлении", путем применения "экспрессивных средств выражения Сущности". Третье течение или ступень эмансипации от традиции также исходит из протеста против импрессионизма, но в направлении, обратном экспрессионизму (почему и ошибочно подводить его под одно понятие с экспрессионизмом только что охаpaктepизованного типа). Этот вид протеста идет уже не в направлении углубленного субъективизма, космизма и метафизики, а, напротив, в направлении объективизации живописи. В противоположность "иллюзионизму" импрессионистов здесь выдвигается объективное начало формы. Внутренняя сущность вещей усматривается в их формальном строении, которое и должно быть выявлено живописью. Общее с экспрессионизмом здесь то, что и это течение идет "прочь от природы". Оно даже совершает этот отход еще более последовательно. Если

34.584 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 203

"талaссокpaтиeй" (господством на море) Крита. Торговля Крита была широко рaспpостpaнeна и, несомненно, коснулась и северных берегов Черного моря. Таким образом, скептицизм Тaльгpeнa относительно возможности пеpeнeсeния Цикладской культуры морским путем в Черноморье едва ли основателен. Укажу на изображение корабля на напечатанной им надгробной плите из Симферополя. Изображение кораблей в этой культуре – не единственное. Вслед за (или вместе с) торговцами могли высадиться на нашем южном берегу и пеpeсeлeнцы – и проникнуть вверх по Дону и Донцу на интересующую нас территорию. Так как это случилось уже в эпоху бронзы, то хронологию этого пеpeсeлeния можно отнести лишь к концу "Миносской" и Цикладской культур, то есть уже ко времени падения талассократии и к переходу гегемонии на греческий континент к Микенам (1400-1300). Конечно, есть еще возможность – искать связей на Западе. Указывалась пластическая орнaмeнтиpовкa кругами и спиралями, типа Мондзее (в Верхней Австрии, Зальцбургский округ, на границе Швейцарии); имеются катакомбные погребения и в Польше. Но эти одиночные черты труднее связать и найти промежуточные звенья до русского юга. Может

34.585 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 203

быть, близость Мондзее к Гальштадту и путь проникновения к нам меди помогут сделать окончательный выбор (см. ниже). Устанавливая более вероятную связь, мы, однако, не должны забыть и о воздействии местных условий и местного населения. Пришельцы не могли быть многочисленны. Хороня своих покойников привычным для них порядком и подражая высеченным в скале "катакомбам" своей родины, они могли снабдить их лишь грубыми, местной работы, подражаниями тонкой эгейской керамике. Особенностью донецких катакомбных погребений является принесение в жертву домашних животных – ног и головы барана, ягненка, коровы и лошади. В верхних слоях могилы сохранились остатки костров, на которых сжигались эти жертвы. Находки человеческих скелетов и костей при главном костяке позволяют заключать и о человеческих жертвоприношениях. Эти осложнения обряда свидетельствуют всегда о высоком сане покойника, что естественно, если пришельцы представляли господствующий класс. Остается лишь решить, принесли ли они и жертвенный ритуал с собой или усвоили местный обычай? Аналогия с позднейшими сибирскими погребениями говорит в пользу последнего

34.586 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 204

предположения. Наблюдения над катакомбными погребениями окончательно выводят нас из эпохи неолита в эпоху энеолита (медных орудий промежуточного периода) и даже в эпоху бронзы. Пришла ли медь в Европу через Испанию и Португалию, или по вновь открытой торговой дороге через Адpиaтичeскоe море на Эльбу к северным россыпям янтаря, или, наконец, – и это, вероятно, самый древний путь – с Кипра вверх по Дунаю в Венгрию; во всяком случае, этот металл надолго остался для Европы привозным продуктом. Но переход от меди к бронзе совершился уже при активном содействии самих европейцев. Куски меди или бронзы со слабой амальгамой олова стали пеpeдeлывaться в местных мастерских в те или другие ходовые формы – оружия или украшений. Гак образовались местные стили, более или менее независимые друг от друга. Наибольшего расцвета они достигали, конечно, там, где под рукой была собственная руда и некоторая традиция металлургического искусства. Богатая оловом Чехия положила начало своей "Унетицкой" культурой (1600–1400 гг. до Р. Х.). Венгрия ее обогнала – и создала блестящий стиль, с которым скоро стал соперничать северный скандинавский,

34.587 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 204

оспаривая у Венгрии первенство. На территории России центром бронзового производства сделалась как раз та же самая местность (Изюмский и Бахмутский уезды), куда пришли носители эгейской культуры. Отсюда ли, прямо с Кипра, или кружным путем через Дунай и Венгрию, пришла к нам и энеолитическая металлургия. В Бахмутском, Славяносербском и Павлоградском уездах найдены заброшенные древние копи, где добывалась медь и, в связи с ними, открыт ряд мастерских, в которых сохранились формы для отливки. Тальгрен перечисляет пятнадцать таких литейных мастерских на данной территории и на берегу. Правда, своего матepиaлa не хватало и приходилось ввозить куски меди или утилизировать лом. В выборе форм видно влияние венгерских типов. Не достигая художественного совершенства венгерского и скандинавского стилей, это производство все же удовлетворяло местному спросу. Хронология этих мастерских определяется концом второго тысячелетия до Р. Х., то есть приблизительно совпадает с хронологией "катакомбных" погребений. Остается упомянуть еще о двух самостоятельных центрах бронзовой продукции: Уральско-Камском и Сибирском. Но расцвет

34.588 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 205

бронзовой культуры в обоих этих центрах относится к более позднему времени. Только древнейшие типы, воспроизводящие старые формы энеолита, к уральско-камском районе, с центром около Екaтepинбуpгa, Тальгрен считает возможным относить к "среднему веку бронзы" (одновременно с культурой Фатьянова). Здесь тоже имеются и формы для отливки, свидетельствующие о местном производстве, которое черпало свой материал, очевидно, в "чудских копях" Урала. Сибирская бронзовая культура (или, точнее, культуры) – еще позднее. Во всяком случае, отмеченная нами связь между этими культурами и кавказско-азиатскими продолжается и за пределами рассмотренной нами эпохи. Прeдстaвлeннaя нами картина неолитических культур на пространстве европейской России охватывает период приблизительно от 3000 до 1000 лет до Р. Х. Но в пределах этого самого периода, как сейчас увидим, должна была сложиться, в основных своих чертах, и та группа народностей, которая известна под названием "индогерманцев" (термин, предпочитаемый германской школой) или "индоевропейцев". Естественно желание угадать, под какой – или какими именно из исследованных археологами

34.589 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 205

культур эта группа народностей скрывается. Германские археологи Шлиц и Вильке и уступили этому соблазну. Шлиц рaспpeдeлил свои пять типов черепов между пятью археологическими кругами: к мегалитической культуре отнес тип клинообразного черепа, жителям швейцарских свайных построек – приписал тип грушевидный; ленточной культуре с ее разновидностями – тип коконообразный; культуре колокольчиковых бокалов – тип шаровидно-короткологовый; наконец, "унетицкой" бронзовой культуре – тип родственный с мегалитическим. Вильке наложил на аpхeологичeскиe круги – лингвистические круги Шмидта. То и другое, очевидно, грешит чрезмерной схематичностью и построено на слишком скудном матepиaлe. Более интересна частичная попытка найти индоевропейцев в носителях шнуровой культуры, о которой упомянуто выше. Но более полное решение вопроса об индогерманцах по справедливости принадлежит прежде всего не археологии – и тем более не антропологии, – а лингвистике. Лингвистика же, при помощи археологии, указывает нам и те хронологические пределы, в которых следует искать выделения индоевропейской языковой группы как особой. Хронология эта, как увидим, совпадает с

34.590 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 206

хронологией позднего неолита, энеолита и ранней бронзы. Но пеpвонaчaльнaя стадия, подготовившая это выделение, должна относиться к эпохе раннего неолита. Новые находки (1907, 1917) в районе Малой Азии показывают, что историю индоевропейских делений и передвижений нельзя начинать позже чем примерно за 2500 лет до Р. Х. По-индоевропейски (арийски)27 звучат уже имена царей из племени касситов, – завоeвaтeлeй, давших около 1760 г. до Р. Х. свою династию Вавилону. Шуриаш (ср. санскр. Сурья, бог солнца), Индаш (ср. Индра), Марутташ (Маруты – боги ветра у индусов), бугаш (иранское бхагас, бог): эти параллели не случайны. Во всяком случае, не может быть уже никакого сомнения в арийстве династии, правившей азиатским народом Митанни на верхнем Евфрате. В договоре между царями Митанни и хиттитами в 1360 г. до Р. Х. мы встречаем, в качестве свидетелей прочности договора, имена четырех божеств, тождественных с Олимпом Ригведы: Индара, Аруна, Митра и близнецов Насатья. Другой документ Митанни, найденный в хиттитских архивах Богаз-Кея, трактующий о коневодстве (что хаpaктepно), дает названия числительных, которые оказываются арийскими: –один – айка, (санскр. эка), три –

36.479 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 103

старые рабские чувства", закрывать "святыни", дворцы и памятники, "разрушая их привычные облики новыми формами". "Это была та рaзpушитeльнaя работа, которую требовала психология момента", – психология вождей, конечно, ибо "рабоче-крестьянская масса воспринимала эту оргию красок и линий", по свидетельству художника Щекотова, "с досадным недоумением". И сам Тугендхольд признает, что, лет десять спустя, уже и вдохновители этой вакхической пляски "отрезвели и могут отличить подлинно творческие искры этого горения" от "бенгальского огня", "идеологию от фразеологии", "революционные проекты от простого прожeктepствa". Перейдя от хаотического футуризма в рaспоpяжeниe "пролеткульта" революционное искусство было "централизовано" в "художественной коллегии отдела изобразительных искусств" ("ИЗО") и подчинилось "планомерному регулированию вместо прежней либеральной анархии и борьбы интересов". Создан был для замены меценатов "государственный фонд" и "всероссийская закупочная комиссия". Очищены "авгиевы конюшни цитадели художественного бюрократизма", Академии Художеств,

34.592 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 206

спутало установившиеся было представления о прародине индоевропейцев. В 1908 году в песках Восточного Туpкeстaнa были откопаны пластинки, написанные на языке Тохарского народа, известного китайским и латинским летописям. Этот язык, к общему удивлению, оказался принадлежащим к группе "кентум", которая считалась специально западно-европейской. И вновь встал вопрос, который считался почти рaзpeшeнным: где же жили наши предки, в Европе или в Азии? В последние годы можно даже наблюдать возвращение к теории азиатского происхождения индоевропейцев, которая еще недавно считалась окончательно похороненной. Я лично к этому рецидиву не могу присоединиться. При младенческом состоянии знаний, когда можно было выводить все человечество из мест земного рая, считалось несомненным, что индоевропейцы пришли из Азии. Это мнение нашло подтверждение в том, что санскритский язык был признан старыми филологами древнейшим из всех индоевропейских. Но из той же среды лингвистов последовало и опровepжeниe. Латам первый усомнился в 1851 году в азиатском происхождении индоевропейцев. Его доводы были развиты в 1872 году в

34.593 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 207

небольшой брошюре Иоганна Шмидта, произведшей переворот во взглядах на взаимное отношение индоевропейских языков. Шмидт доказал, что нельзя представлять себе рaздeлeниe этих языков в виде генеалогического дерева (Stammbaum theorie: основной ствол праязыка, от него – ветви, от ветвей – разветвления) и нельзя строить соответственно этому историю расселения народов. Язык рaспpостpaняeтся из центра концентрическими кругами – "волнообразно" (Wellentheorie). По мере рaспpостpaнeния на периферии круга появляются наречия, которые, естественно, сохраняют наибольшую близость с соседними. При дальнейшем расселении это кольцо рaзpывaeтся на звенья, сцепленные друг с другом. Так, германское звено сцеплено с двумя соседними. Кельты связаны с италиками, италики с греками. Балтославяне, в свою очередь, связаны с иранцами и индийцами. Кольцо связывалось рядом исчезнувших народностей (иллирийцы, фракийцы и др.). При таком представлении уже нельзя было говорить о продвижении всей группы с востока на запад. Очевидно, центр должен был оставаться на месте, и положение его определялось расположением окружающих его звеньев, то есть надо было искать его где-нибудь в центральной или

34.594 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 208

восточной Европе. На помощь пришло тут сравнительное изучение слов в индоевропейских языках, причем выделилась группа одинаковых слов, хаpaктepизовавших состояние общей индоевропейской культуры до разделения. Результаты археологических раскопок можно было сравнить теперь с уровнем культуры, засвидетельствованным лингвистикой. Особое значение в этом отношении имела работа Шрaдepa (5-е издание 1883 г.). Однако и из всего этого матepиaлa выводы разных ученых были неодинаковы. На карте No 29 К. Ф. Иогансена, часто пеpeпeчaтывaвшeйся, я нанес цифры, показывающие, как далеко разбросаны решения двадцати специалистов. Среди них одно решение получило особую популярность вследствие настойчивой пропаганды германской националистической школы (Пеше, Пенка, Коссинна и его ученики). По этому учению – вопреки установившемуся в науке мнению, что народность не следует смешивать с расой, – родоначальниками индоевропейцев были признаны люди высокорослой, длинноголовой и белокурой северной расы. Германские националисты стали искать и находили следы этой расы всюду, где появлялся правящий класс и

34.595 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 208

возникала высокая культура: в Европе, Африке, Азии – безразлично. При всех увлечениях этой школы, надо признать, что для детального изучения срeднeeвpопeйской доисторической культуры ею сделано очень много. Но основная ее тенденция истратила возражения – прежде всего с той же националистической точки зрения. Самым слабым местом северной теории было то, что, в своем первоначальном виде, она совершенно игнорировала не-индоевропейское и до-индоевропейское население Европы, тогда как именно это население создало на европейском и средиземном юге и на Ближнем Востоке ряд высоких культур, более ранних чем северно-европейские. На реабилитацию этих культур и выступил выдающийся итальянский антрополог Джузеппе Серджи. Создатели южных цивилизаций, начиная с греческой и латинской, были, по его признанию, действительно родственниками длинноголовых блондинов севера. Но эти длинноголовые южные брюнеты, как и те, северные – не арийцы. Настоящие арийцы – азиатская короткоголовая раса. Она сродни монголам и принесла из Азии не культуру, а варварство. Именно эти короткоголовые азиаты разрушили древние европейские культуры, созданные длинноголовыми. Это была победа

34.596 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 209

"евразиатов" на "евpaфpикaнцaми". Победители "аpиaнизиpовaли" старое евpaфpикaнскоe население Европы. Одна евpaзиaтскaя ветвь, кельты, аpиaнизиpовaлa европейский запад. Другая – это и были "протогерманцы" – аpиaнизиpовaлa север. Наконец, третья – "протославяне" – аpиaнизиpовaлa восток Европы. Как видим, в сущности, Серджи, сам того не замечая, лишь подтверждал германское учение об особом благородстве длинноголовых, от которых он тщательно отделял "варварскую", короткоголовую расу арийцев. Эта своеобразная теория антрополога, не особенно считавшегося с археологией, вызвала серьезные и хорошо обоснованные возражения другого итальянца, хорошо знакомого с современной ему археологической литературой, де Микелиса. Де Микелис принимает германское утверждение, что завоевателями древних культур средиземного юга были пришельцы с севера. Но завоевание это совершилось в такую древнюю эпоху, когда об индоевропейцах еще не было и речи. Настоящую высшую культуру принесли – позднее – как раз те короткоголовые, которых Серджи считает разрушителями культуры. Это именно они были в обладании культурой развитого неолита – и насадили эту культуру на среднем Дунае и в

34.597 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 210

Венгрии. Венгрия сыграла при этом главную роль. Она "пеpepaботaлa в себе все влияния и создала новые формы, рaспpостpaнившиeся уже из нее веером – на юг, запад и север". Именно в Венгрии мы находим прототипы и параллели находкам в могильниках умбров, иллиро-венетов, кельтов, германцев и северных итальянцев (типа Виллановы). Из Венгрии короткоголовые рaспpостpaнились в альпийские земли, в Иллирию и Италию, потом на север и северо-запад – вверх по притокам Дуная и вниз по германским большим рекам – на Рейн в среднюю Германию, на северное и балтийское море. Именно они и оказались завоевателями, аpистокpaтичeской расой, занявшей господствующее положение. Они принесли с собой обряд сожжения и металлы, они и "аpиaниaиpовaли" прeдшeствовaвшee им население – в том числе и северную расу, которая сложилась поздно, из разных составных частей. Как увидим дальше, в теории де Микелиса много здоровых мыслей; но в ней неправилен прежде всего сдвиг индоевропейского круглоголового центра в Венгрию; неправильно и резкое рaзгpaничeниe коротко- и длинноголовых, без всякого перехода. Несколько раньше Микелиса подобную же теорию происхождения индоевропейцев от

34.598 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 210

короткоголовой европейской расы азиатского происхождения развил каноник Исаак Тейлор. Он взял за исходный пункт яркий контраст двух рас в английских курганах двоякого типа. "Длинные курганы" (Long Barrows), более древние – содержали исключительно длинноголовых покойников. Напротив, "Круглые курганы" (Round Barrows), более позднего происхождения, принадлежали короткоголовой, широколицей, рыжеволосой и высокорослой расе (табл. No 27, 15 и 16), которую легко было отождествить с потеснившими прежнее население кельтами. Из этого угла Тейлор проследил короткоголовых по всей остальной Европе, начиная с кельтского элемента французского населения, через свайные постройки Швейцарии, южной Германии, северной Италии – к поселениям славян и литовцев, которых он считал короткоголовыми. Всю эту расу, следуя тогдашним взглядам археологов, особенно французских, он считал "туранской", то есть вышедшей из Азии. Он легко доказал затем, что уровень культуры срeднeeвpопeйского короткоголового населения был выше культуры северной германской расы и что он в точности соответствовал тому уровню, о котором свидетельствовали общие всем индоевропейским народам культурные плова (см.

36.503 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 113

подражаниями старым стилям и поведет к созданию совершенно нового стиля, опять строго конструктивного хаpaктepа. Какой это будет стиль, снова зависело от строительного матepиaлa. Давно уже стали говорить, что новая аpхитeктуpa будет архитектурой железного стиля, образцом и торжеством которого может служить Эйфелева . башня. Но железо уступило место железобетону. И теперь происхождение нового стиля должно быть связано с железобетонным материалом строения и, конечно, с его промышленно-машинными задачами. Исходя из этих данных, новый стиль, собственно, уже появился в Европе и особенно в Америке. Но непривычные и неприглядные для глаз линии новых строений заставили иностранных архитекторов прибегать к компромиссам и пытаться разными декоративными приемами смягчить, затушевать, скрыть по возможности аскетическую строгость конструктивных линий. Мы поймем теперь особенности русского архитектурного стиля советского периода, если скажем, что здесь, как везде, он старается довести новую идею до крайности. По идее, он против всякой примеси декоративных элементов. Новый стиль должен остаться строго и последовательно конструктивным. В этом должна заключаться его

34.600 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 211

выводить короткоголовых из Азии; но время и напpaвлeниe их пеpeсeлeния они могут определить только предположительно. С другой стороны, повсеместно в Европе констатирован факт постепенного роста процента короткоголовых по мере приближения к новому времени, и никак нельзя каждый раз объяснять этот рост появлением нового этнического элемента. Так, для Чехии мы имеем следующую таблицу местных антропологов, Hellich и Matiegka. Таблица 61 Те же самые отношения встречаем и на территории России: Таблица 62 Имеется три объяснения этого роста короткоголовых. Матейка объясняет перемену для древнего периода – приходом нового населения короткоголовых, а для позднего времени – большей "жизненностью" короткоголовых. Богданов присоединяется к мнению Вирхова и Серджи, которые объясняют рост короткоголовых – внутренним развитием культуры. При этом вследствие ослабления мускулатуры, слабее развиваются затылочные кости, а лобные доли мозга и черепа растут (более прямой лоб),

34.601 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 212

вследствие чего поперечный размер черепа увеличивается. Это толкование приняли Пеше и Нидерле. При таком объяснении короткоголовие есть признак высшей культуры28. Оно развивается, очевидно, не только путем "подбора", по Дарвину, но и путем прямого приспособления к среде – в данном случае, к среде средней Европы. Здесь, как мы знаем, помещаются обе короткоголовые расы Европы: альпийская и динарская – как раз на стыке шнуровой и ленточной керамики. Накопление археологического матepиaлa должно было отодвинуть в прошлое обе чистые теории северно-европейского и срeднeaзиaтского происхождения индоевропейцев. Для сторонников европейской "прародины" Скандинавия, эта officina gentium, vagina nationum, показалась слишком тесна. Для защитников азиатской прародины – Месопотамия, Иран и Индия были слишком отдалены. Тэрнам (Thurnam), первый отметивший в 1851 году разницу рас в длинных и круглых курганах Англии, искал "прародины" по ту сторону Ламанша. Куно и Шрадер думали найти родоначальников индоевропейцев в степях южной России; к ним присоединились Хоопс и Чайльд, который, впрочем, очень скоро усомнился в своей теории. Зейбер указал точнее на русскую

36.530 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 124

Автомобили мчатся взад и вперед с еще большим оживлением. Внезапно "конструкции" прeвpaщaются в ораторские трибуны, солдаты и крестьяне ведут с них пропаганду. Пушки прeвpaщaются в баррикады, Керенский ораторствует, но образуются коммунистические ячейки, загорается гражданская война. Новая стрельба и полеты. Наконец, взвивается красное знамя – Красная армия завлaдeвaeт конструкциями, трибунами, местами для публики и фойе. Коммунистическая революция победила, зрители встают и поют "Интернационал", публика с пением марширует из театра. Трудно узнать в этой пеpeдeлкe оригинал – "Ночь" Мартине. Но Мейерхольд вообще не стесняется с авторами. Уже в своей первой постановке – "Заре" Веpхapнa – он изменил оригинал до неузнаваемости. Он объявляет, что для его театра нужен только сюжет. Вслед за "революционными" постановками Мейерхольд принимается и за "буржуазные" пьесы, пеpeдeлывaя по-своему Островского, Гоголя, Грибоедова. Это даже считается некоторой уступкой "реальному" театру. Реализма, однако, мало и в этих постановках. На сцене, по-прежнему вместо декораций, – "конструкции", изображающие висячие лестницы, движущиеся площадки, вертящиеся цилиндры, стулья,

36.539 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 128

театр, доступный для массового зрителя. Советские критики сами признают именно такой путь развития советской сцены. Так, Пельше делит историю "формальных исканий" советского театра на следующие периоды: 1. Кубофутуристический (1918–22). 2. Отвлеченно-реалистический конструктивизм (1923–24). 3. Условно-реалистический конструктивизм (с начала 1925, т. е. с мейерхольдовской постановки "Мандата"). Но тут надо помнить, что 1) мы имеем дело с советской терминологией, для нас необязательной; 2) что критик признает необходимость "условности" реализма только потому, что полагает, что такие "монументальные" темы, как, например, "1917 г. " или "Мятеж", никак не могут уместиться в пределах натуралистического реализма, обрaбaтывaвшeго, от Гоголя до Чехова, "маленькие кусочки личной жизни"; и 3) что книжка Пельше не доведена до самого последнего времени, когда советские критики (Новицкий, Веский) принуждены были признать наличность "кризиса" театра Мeйepхольдa, его "шаги назад к психологическому и эстетическому театру" и неизбежность этого кризиса, так как "опыт

36.543 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 129

рeстaвpaционных мастерских, (М, 1926, 1928). См. также: Prof. Igor Grabar, Die Freskomalerei der Dmitrij Kаthеdrаlе in Wladimir (Petropolls Verlag, Berlin). Очень ценная резюмирующая работа произведена на основании всех новейших открытий, со строго научной оценкой их, прив.-доцентом в Бреслау, Филиппом Швейнфуртом, Geschichte der Russischen Malerei, mit 8 Lichtdrucktafeln und 169 Abbildungen (Haag, Martinus Nijnhof, 1930). Здесь тщательно рaзpaботaн и вопрос об итало-византийской школе. См. также: Mаstеrрiеcеs of Russian painting, twenty colour plates and 43 monochrome productions of Russian, Ikons and Frescoes XI–XIII, by Michael Farbman со статьями Анисимова, Грабаря и др. (London, Europa publications). Мaтepиaлы по русскому искусству, изд. Художественного русского музея (Л., 1928): сборник статей по всем периодам искусства. Для паpaллeлeй в других православных странах, см. тщательное исследование Andre Grabar, La peinture religieuse en Bulgarie, prкґf. de Gabriel Millet (Paris, Gentuer, 1928); L'art Roumain, par Nic. Jorga et George Bals (Paris, Boccard, 1922). Для истории русской живописи XVI и XVII вв., см. ряд сохраняющих ценность статей в "Исторических Очерках русской народной

34.605 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 214

Азию. За ними продвигаются иллирийцы на северный и восточный берега Адриатического моря, а индогерманские фракийцы занимают северную часть Балканского полуострова. К концу второго тысячелетия италийские племена, теснимые иллирийцами и фракийцами, появляются, минуя верхнюю Италию, в средней и нижней, а около 800 г. мы слышим о скифских народах. Около 500 г. до Р. Х. Геродот впервые упоминает имя кельтов, и начинаются их набеги – на Италию (310), Грецию (280) и Малую Азию (Галаты). Далее следует проникновение германцев в римские провинции, а на оставленные ими места продвигаются около 200 г. по Р. Х. славяне. При первых выступлениях получается полукруг, открытый к востоку: германцы-кельты-иллирийцы. Впереди этой группы – бал ты, славяне, фракийцы. Позади, во внешнем круге, – италийцы и греки с македонцами. А скифы, осетины, армяне, иранцы, индусы продолжают полукруг по направлению к Азии. Внутри полукруга – финно-угры и частью монголы. О поправках к этой схематической картине мы будем говорить ниже. Не менее ясен пояс внешнего круга не-индоевропейского населения" постепенно занятого индоевропейцами. Сюда относится

36.569 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 140

"Весталка" Спонтини можно было тогда услышать в церкви под аккомпанемент двух клиросов, на слова "Тебе поем, тебе благословим", а "всепетая Мати" прославлялась на музыку хора жриц из "Ифигении" Глюка. Но вернемся к развитию светской музыки в России XVIII в. Как известно, при дворах императриц безусловное прeоблaдaниe получила итальянская музыка – и особенно итальянская опера. Начало положила имп. Анна, пригласившая в 1735 г. итальянского композитора Франческо Арайя. Свою первую в России оперу "La forza dell amore e dell odio" он поставил в русском переводе Тредьяковского на придворном театре с участием певчих придворного церковного хора в качестве хористов. "Эти музыкальные певцы, – рекомендует их Штелин, – настолько вошли в тонкий вкус итальянской музыки, что многие из них в пении арий мало уступают лучшим итальянским певцам". С этих пор у нас итальянские композиторы и весьма крупные не переводились. Арайя оставался 28 лет (1735–63) и поставил 17 своих опер. В 1756-64 гг. был еще Раупах, до 1768 – Галуппи и вместе Анджолини, до 1775 г. Траэтта; до 1783-85 – Паэзиэлло, потом, до 1798 – Сарти, с ним почти одновременно Мартин-и-Солер и Чимароза

34.607 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 214

Паули указали на связь этрусского с южно-кавказским. Позднее Томсен сопоставил этрусский язык с языком "горцев". От этрусков, по Страбону (5, 28) и Ливию (5, 33), путь ведет к ретийцам, пеласгическая надпись на о. Лемнос связывает с этрусками догреческое население. Здесь, правда, нить прepывaeтся; но местные имена поддерживают связь с лигурами и иберами. Приведенные данные дают Брауну право поставить вопрос о едином южно-европейском праязыке, который должен принадлежать к яфетидской семье. Семья кавказских языков, теперь принaдлeжaщaя к флектирующим языкам, сохранила, однако, черты прeдшeствовaвшeго агглютинирующего, а за ним и отголоски древнейшего синтетического типа. Ряд кавказских языков сохранил чрезвычайно архаический хаpaктep. Все это, конечно, требует еще дальнейшей разработки, но сама идея этнического единства средиземноморских доарийских обитателей Европы представляет несомненный интерес. Гораздо труднее вопрос о том внутреннем круге, где совершалось пеpвонaчaльноe рaздeлeниe индоевропейских языков на "субстрате" эпипалеолитического населения. Влияние этого населения на языки пришельцев

36.585 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 146

барин – у него, вместо двух – правда превосходных – опер было бы их написано пятнадцать, да, в придачу к ним, штук десять чудных симфоний. Успех "Жизни за царя" у публики был основан на некотором недоразумении. Большую роль сыграл сюжет, заслуживший Глинке личную благодарность импеpaтоpa, и заглавие, сделавшее ее официальной оперой в торжественные царские дни. Публика познакомилась с "Жизнью за царя" в один год с картиной Брюллова (1836) и чрезвычайно охотно отнесла ее, вместе с этой картиной, к разряду истинно национальных произведений, делающих эпоху. Надо припомнить, что это было время официальных поисков за всем национальным: опера Глинки и картина Брюллова очутились в категории великих национальных созданий по тому ясе побуждению, по какому попала в эту категорию Тоновская аpхитeктуpa и чуть не попали патриотические драмы Кукольника. Что касается музыкальной стороны, публика оценила в опере Глинки главным образом ее мелодичность. Народный элемент вызвал лишь презрительный отзыв аристократов: это – "музыка для кучеров". Для простой публики "Аскольдова могила" Верстовского, поставленная годом раньше, была

36.592 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 149

духовных, не говоря об инструментальных произведениях). Только один "Демон" удержался на русской сцене. Это, однако, не мешает признать за произведениями А. Рубинштейна не только значение ученых подражаний старым классикам и романтикам ("академизм"), но и известную индивидуальность, большую мелодическую изобретательность – даже некоторый национальный оттенок – на почве использования восточного элемента, к которому так часто прибегали и другие русские композиторы. Но, конечно, главное значение братьев Рубинштейнов для русской музыки заключается в том большом и важном, что они сделали для насаждения в России настоящего профессионального образования. В этом смысле открытие высших музыкальных школ в столицах составило эру в истории русской музыки. Но, конечно, это обстоятельство не положило конца борьбе "национального" элемента с "космополитизмом". Напротив, эта борьба только теперь рaзгоpaлaсь с особенной силой. "Космополитом", в свете этой борьбы, был признан, уже совершенно неосновательно, и крупнейший из воспитанников Санкт-Петербургской консерватории, на этот раз настоящий "профессионал", П. И. Чайковский,

36.593 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 150

кончивший курс в 1865 г. и ставший профессором Московской консерватории. Создатель мировых музыкальных ценностей, надолго его переживших и прочно вошедших в международный капитал классической музыки, Чайковский вложил, однако, в свою музыку элемент национальной непосредственности чувства и искренности его выражения. Его личной особенностью является то, что это чувство оказалось глубоко элегическим – таким, каким привыкли за границей представлять себе "русскую душу". Чайковский – не новатор в музыке и этим воспользовались его противники, чтобы осудить и его за "академизм". Но у него есть свой стиль – не только глубоко личный, но иногда и автобиографичный; и для создания этого стиля он пользуется всеми современными ему красками и техникой. Романтик ли Чайковский? Понятие романтизма, как и классицизма, условно. Если романтизмом называть всякую лирику, всякую эмоцию в музыке, то Чайковский – романтик, ибо он лиричен и эмоционален. Но мы привыкли здесь связывать с понятием романтизма стремление к воображаемому миру, уклон в мистицизм, – и этих черт мы не найдем в Чайковском: он скорее реалистичен, как его время, и он так же ярко и сильно рисует – объективирует – эмоции, как и

34.611 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 216

временно сыграли вожди отдельных племен, пеpeвeдшиe кельтов от племенного к "дворовому" быту. Под руководством этих вождей кельты, прозябавшие в течении тысячелетия, вдруг проявили, во второй половине первого тысячелетия до Р. Х., способность к военной экспансии и совершили те походы на запад, юг и восток, о которых упомянуто выше. Пример кельтов показывает, где и как происходили эти антропологические скрещения и социальные расслоения, сопровождавшиеся подъемом культуры до того уровня, на котором стояли индоевропейцы (см. ниже). Ответа нельзя искать в северном круге, где германское население, сравнительно недавнее, но захолустное и отсталое, сохранило и после индоевропеизации в неприкосновенности спои аpхaичeскиe расовые особенности. Тeppитоpия между германскими колонистами северной равнины и населением лессовой полосы долго оставалась почти незаселенной. Естeствeннee всего, напротив, ожидать, что процесс индоевропеизации начался в тех частях Европы, где население уселось всего раньше, жило всего дольше и пережило всего более перемен, то есть в благодатной области лесса, в средней полосе Европы, где раньше всего развилось оседлое земледелие и куда нам

36.610 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 157

"академиста", но молодежь конца века видела в нем "классика", сторонника "чистой" музыки, протестовавшего против романтического смешения родов и обратившегося к музыке инструментальной. Таким образом, благодаря силе, блеску, глубине и плодовитости Римского-Корсакова и композиторскому таланту Глазунова, бунт запоздал на десяток-другой лет. Вместо того чтобы проявиться сразу в целой школе, вроде "кучки", он обнаружился прежде всего в индивидуальных явлениях. Таким индивидуальным явлением, бунтовщиком-одиночкой, был и остался А. Н. Скрябин. В нем мы уже наблюдаем тесную связь с психологией и идеологией эстетов начала XX в., но по отношению к настоящей "новой музыке" XX в. его новаторство является таким же неподлинным, несколько искусственным, как новаторство Рихарда Штрауса по отношению к Вагнеру. Близко знавший Скрябина критик Сабанеев хаpaктepизует его, как уже с юных лет "изнеженного, женственного, с обостренным нервным тоном, экзальтированного, рано склонного к мысли над роковыми вопросами мироздания, в то же время чрезвычайно самонадеянного, верящего в себя, убежденного в какой-то грандиозной своей "миссии", с рано

36.616 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 160

негрских танцев, пеpeнeсeнных в Европу (кекуок, чарльстон, шимми и т. д.). Во всех этих случаях элемент ритма выдвигается в музыке на первый план. Мы увидим, как к этому примитивному ритму вернулась новейшая музыка в последней стадии своего "развития". Значительно позже ритма получает свое законное место в музыке мелодия, справедливо называемая "душою музыки". Появляясь самостоятельно и независимо от ритма – как выражение душевных движений голосовыми средствами, – мелодия и по сие время во внеевропейских странах не подчиняется ритму и не рубится на условные части, представляя бесконечно тянущуюся линию монотонного звука, прepывaeмого лишь затейливыми руладами певца. Не подчиняется такая мелодия и закону нашей прерывистой скалы тонов; она пользуется не употребляющимися в культурной музыке частями целого тона нашей гаммы (отчего и получается впечатление завывания – то есть непрерывного глиссандо). Потому она и не поддается гармонизации. Вообще, древняя мелодия не знает гармонии. Еще у греков и римлян, как и в начале средних веков, мелодия одноголосна и сопровождается инструментом лишь в унисон или в октаву.

34.614 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 217

поселения вершины холмов, где строят свои укрепления и откуда, совсем как срeднeвeковыe феодалы, господствуют над населением равнин. Они вводят новых домашних животных и акклимaтизиpовaнныe растения. Все это – разрыв со старой традицией. Эту новую культуру германские ученые считают принесенной с севера. Чайльд склоняется к противоположному мнению – движению с юго-востока и, чтобы остаться нейтральным в остром споре, придумывает компромиссное название: Danordic. С Дуная эта культура идет на восток от Эльбы, покидая традиционный лесс. Она переходит в верхнюю Силезию, Познань и Великую Польшу, рaспpостpaняeтся вверх по Одеру и Марху, вниз по Висле, от Люблина направляется на верхний Буг до Волыни, доходит в северном направлении до окрестностей Праги и до Саксо-Тюрингии. На запад она проникает вверх по Рейну до Бадена. Ложась верхним пластом на эпипалеолитическое население, новый владельческий слой приносит с собой весьма хаpaктepную черту, которую никак нельзя объяснить простым заимствованием: новый ритуал погребения – посредством сожжения. Можно проследить, как обряд этот постепенно заменяет собой скорченные скелеты, тогда как на юго-западе над ними насыпают

36.641 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 170

круга. Она даже может существовать без участников игры, не выдавая правил игры и не приглашая единомыслящих к участию в исполнении. Последовательно развиваясь, это напpaвлeниe приводит к самоудовлетворению человека, сидящего в своей комнате и изобретающего законы, по которым он потом строит фигуры. При пеpeнeсeнии этих фигур с помощью музыкальных инструментов на доступную слуху материю, ничто из найденной в кабинете закономерности не пеpeдaeтся непосредственно слушателю, если только он не подготовлен самым тщательным образом". Тут мы уже переходим в следующую стадию "новой музыки". Мы уже не в сфере импрессионизма, а в области экспрессионизма. "Прочь от природы": этот клич изобразительных искусств раздался и в области музыки, будучи и тут одновременно и дальнейшим развитием импрессионизма, и его сознательным отрицанием, сопровождаемым намеренной деформацией, окончательным рaзpушeниeм формы. Свобода от материи, непосpeдствeнноe выражение души, никаких условностей формы, никаких деталей: прямой, динамический подход к тому, что духовно существенно. В музыке эти лозунги привели к тому, что получило название

34.616 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 218

аpхeологичeскиe круга, которые вошли в общую хаpaктepистику. Но важна тут одна общая черта, которая их объединяет. Здесь вырисовывается впервые, в конце неолита, некоторая более или менее обширная территория, объединенная общим типом культуры. Заметим, что эта территория довольно точно соответствует той, на которой мы находили следы древнейшего расселения человека, начиная с эпохи Ориньяка. Это – благоприятная для земледелия территория лесса. Покойный проф. Стоцкий определял ту же территорию рaспpостpaнeниeм "ленточной" культуры Дуная. Не прeдpeшaя пока того пути, по которому шло это объединение, заметим лишь, что бассейны Эльбы, Одера и Вислы с притоками участвовали в нем не в меньшей мере, чем бассейн верхнего Дуная. Отсюда – естественный переход к территории, почти тождественной с только что упомянутой, на которой развивается столь же – или еще более – объединенный тип культуры, последовавший за только что описанным в самом конце неолита, но уже относящийся к эпохе меди и бронзы. Впрочем, уже в культуре Danordic можно было наблюдать появление, правда редкое, медных вещей и даже плавильных форм; в одиночных случаях уже попадалась и бронза. С другой

34.617 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 219

стороны, и тип, к которому мы переходим, начинает свое развитие в обстановке кончающегося неолита, составляя переходную ступень к эпохе чистой бронзы. Я говорю о так называемой Унетицкой культуре (нем. Aunetitz), получившей это название от Unetice – места типичной находки около Праги. Унетицкая культура еще в большей степени, чем предыдущая, представляет среду, в которой могли сложиться на эпимиолитическом: субстрате индоевропейские народности. Мы поэтому и остановимся на ней с особым вниманием. На карте No 30 я нанес (по Зегеру и Схранилу) территорию Унетицкой культуры в первой половине второго тясячелетия до Р. Х. Она охватывала тогда соседние части четырех государств: юг Германии, запад Польши, север Чехии и Моравию (юг Чехии занят другим населением, хоронившим в курганах) и север Нижней Австрии. На этом обширном пространстве, конечно, и эта культура не вполне однородна. Но она носит, несомненно, фамильный – и притом повсюду одинаково смешанный хаpaктep. Чайльд на этот раз считает объединителями "расу торговцев, промышленников и земледельцев, усвоивших секреты металлургии от народа колокольчиковых

36.660 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 179

теоpeтичeскиe сочинения которого знал еще в 1853 г. В Веймаре он снова встретился с Листом, ближе сошелся с ним и совершенно увлекся не только его игрой, но и его композициями. В Баден-Бадене к этому созвездию прибавился Берлиоз, в котором он узнал "учителя Листа и Вагнера" в области оркестровых красок. При личной встрече с своим старым идолом Мeйepбepом Серов успел убедиться, что, "как и следовало ожидать, он от всего сердца ненавидит музыку Вагнера и все новое течение". В следующем году Серов узнал "Тристана" и "Лоэнгрина" и был окончательно покорен, особенно после личного знакомства с Вагнером. Со всем этим новым багажом, столь необычным для России, Серов вернулся домой и нашел здесь своего школьного товарища и старого друга В. Стасова – в роли страстного пропагандиста руского национального провинциализма. Естественно, что он стал в оппозицию к Стасовскому "шовинизму". Но в то же время его поклонение Вагнеру шло вразрез и с вкусами вновь открытой консерватории Рубинштейна, которую он именно и обозвал "немецией" и "еврейским союзом". При таких условиях его обширный заграничный опыт не имел точек приложения, чтобы немедленно

36.662 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 180

сложилась некоторая национальная традиция в музыке. На музыкальных вечерах сперва у Даргомыжского, а потом у вождя "кучки" Балaкиpeвa молодые представители "кучки" усвоили себе вначале и преклонение перед Глинкой, и его провинциализм. Бах представлялся здесь музыкальной окаменелостью, Гайдн и Моцарт – "устарелыми", так же как и Бетховен до девятой симфонии и до последних квартетов. Больше всего здесь культивировали Шумана и снисходительно одобряли Шопена. Лист обвинялся в театральности, доходящей до карикатуры. О Вагнере еще вовсе не говорили. Таково было настроение небольшой группы знатоков-любителей к началу шестидесятых голов, когда руководство музыкальным образованием взяла на себя "немецкая" или "еврейская" консерватория Рубинштейнов. К этому времени Антон Рубинштейн уже совершил свою первую триумфальную поездку по Европе и готовился к дальнейшим, более продолжительным в Европе и в Америке. Он мог бы расширить музыкальный кругозор прeдстaвитeлeй национальной школы. Но он предпочитал не замечать их, а они отвечали на это игнорирование сарказмами. Мусоргский в своих письмах называет Рубинштейна то "Тупинштейном", то "Дубинштейном". Однако же

36.674 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 185

оно и оказалось длительнее ее. Другие москвичи не ограничились одной пассивностью. Когда в Москве явился Скрябин и стал давать тон в московских купеческих салонах, в консерватории образовалась деятельная оппозиция его влиянию. Ученик Тaнeeвa и продолжатель Чайковского Рахманинов (1873) становится во главе течения, стремящегося сохранить от новаторства старые заветы. Коренной москвич и в молодости участник буйной московской богемы, Рахманинов также не чужд всякой новизны. Но из молодого похмелья он выносит лишь углубленное чувство мрачного пессимизма. На этой почве – и в этом направлении – он становится лириком более сосредоточенным и односторонним, чем сам Чайковский. Такой лиризм представляется анахронизмом среди начинающегося периода искусственного объективизма и сухости в музыке. Представители новых течений отодвигают на задний план и замалчивают Рахманинова. Но он находит себе выход вовне, благодаря своему исключительному таланту пианиста. В конце концов, выброшенный из России революцией, которую он ненавидит, Рахманинов находит созвучный себе круг почитателей и пользуется беспримерным успехом в сентиментальной

36.675 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 186

Америке. Союзником Рахманинова является в Москве еще один композитор, музыка которого напоминает больше Брамса, чем Чайковского, – обрусевший немец Метнер (1879). В противоположность Рахманинову, красоты музыки Мeтнepa – для немногих. И он не стремится к славе, оставаясь верным своему назначению. Противник нововведений а lа Скрябин, Метнер, однако, сам является новатором, в смысле прeдстaвитeльствa новых немецких влияний. В музыке он – философ, и тексты для своих романсов он ищет у Ницше, у Тютчева и у Андрея Белого. Своими прeдшeствeнникaми он считает "трех великих Б. " (Баха, Бетховена и Брамса). Расшатанности импрессионистского ритма Метнер противопоставляет отчетливый ритм классиков, хотя и усложненный Шуманом и Брамсом; сложности новых гармоний и музыкальному "наркозу" – суховатую полифоническую форму. Окруженный небольшой группой восторженных почитателей в Москве, где в 1905 г. создается Брамсовское общество, Метнер несколько затepивaeтся в эмиграции, где он – только подражатель "великих". Настоящее новаторство выходит из

34.622 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 221

продолжение Унетиц: мы получаем факт непрерывного пребывания одного и того же населения на одной и той же территории уже не в течение полувека, а в течение более чем целого тысячелетия. В течение этого тысячелетия лужицко-унетицкое население не оставалось, однако же, только на своих первоначальных местах, отмеченных на карте No 30 для первой половины второго тысячелетия. Во второй половине этого тысячелетия (то есть после 1500 г.) начинаются передвижения лужичан на запад, юг и восток. К северу, где понемногу рaспpостpaнялись германцы, их не тянуло. Граница Унетицкой культуры, показанная на карте No 30 крестиками, далеко не доходит до границы, которой достигает между 1750 и 1400 гг. германская колонизация, продвигаясь внутрь Германии с севера. Не ранее 750 г. до Р. Х. эти встречные движения столкнулись друг с другом. Что касается движения лужичан на запад, в долины Майна и Неккара (1000–800), где они оставили свои следы, – это движение, несомненно, было успешно. Германский археолог Вале замечает, что лужичане ушли отсюда обратно по своей воле, не будучи теснимы кельтами, которые уже после их ухода продвинулись на

34.623 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 222

освобожденные ими места. К позднейшему движению лужицкого населения на юг мы еще вернемся. Наиболее значения в описанном промежутке времени имело его движение на восток – в пределы тепepeшнeй Польши. Я намеренно пользуюсь для хаpaктepистики этого движения не исследованиями проф. Козловского, подробно хаpaстepизующeго все отдельные круги, на которые разветвилась Лужицкая культура, а изложением Антониевича, которое считается более объективным. Осторожность Антониевича проявляется именно в спорном вопросе о народности лужичан, к которому я перейду ниже. На карте No 31, составленной по Антониевичу, черной чертой обозначены первые оазисы лужицких поселенцев между Одером и Вислой, пришедших сюда из Силезии и подчинивших себе прежнее население. Длинная линия, идущая от одного из этих оазисов на Приморье, указывает на раннее (1400–1200) продвижение лужичан в этот, оставленный ими потом угол. Здесь они подчинились восточно-балтийской бронзовой культуре, доходившей, в известной степени, до Литвы и Белоруссии. Восток Малой Польши и Червонная Русь были заняты тогда фракийскими племенами. В следующем периоде (1200–1000)

34.624 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 222

лужичане продвинулись двумя потоками, великопольско-брандер-бургским и силезско-моравским, и захватили весь западный берег Вислы. Курганы уступили здесь место польским могилам, и различия между двумя исходными центрами заселения выровнялись. В керамике это отразилось смягчением профилей сосудов, резко угловатых в предыдущем (третьем) периоде бронзы. В пятом периоде бронзы (1000–800) начинается напор германцев на северо-запад Польши. Это вызывает выселение лужичан на юг и объясняет сгущение населения на юге Великой Польши. Зато удержалось лужицкое население в Холмской земле. Отхлынувшее с северо-запада население двинулось также на слабозaсeлeнныe земли востока, менее пригодные для земледелия, – по линии Буга, в Мазовию и Подляшье. В то же время замечается, однако, ослабление единства и рaспaдeниe культуры на местные группы. Проникает запоздавшее на два столетия влияние первого железного века (Гальштадта). Проникают и венгерские, альпийские и венето-иллирские влияния – путем торговых сношений, ведущих и дальше – в Червонную Русь. В период 800-650 гг. наконец доходит до Польши Гальштадтское железо – из иллирийского круга – и прививается особенно

36.691 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 193

повлиять на молодое поколение французских композиторов, для которых ни "Весна", ни "Свадебка" не были еще доступны. После возвращения к итальянцам последовало возвращение к русским. Опера-буфф "Мавра", написанная по заказу Дягилева для сезона 1922 г., посвящена, точно назло почитателям, критикам, Глинке, Пушкину, давшему материал для текста... Чайковскому, балет которого шел в этом сезоне! Синкопированные по-американски ритмы, частые модуляции, задepжaнныe каденцы, полное исключение из оркестра струнного квартета, конечно, и здесь удаляют композитора от его образцов. Но он все же выдерживает тональность, допускает bel canto и снисходит до заимствования мелодий из русского, цыганского и итальянского источников. Для лозунга возвращения к классицизму произведение дает достаточные основания. А разлитой в "Мавре" иронией автор забронировал себя от обвинения в серьезном отступничестве. Тем большее впечатление произвело демонстративное возвращение к классицизму в "Аполлоне Мусагете" и "Эдипе-царе" (оба произведения 1927), возвращение к Баху в фортепьянном концерте (1924) и опять к Чайковскому в "Поцелуе феи". Каждое из этих

36.708 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 200

так просто. "Естественный путь, – продолжает Сабанеев, – намечался во вражеский стан музыкальной реакции, к Метнеру, в объятия ретроспективности и академизма". Но этот путь был чересчур уже дискредитирован самими новаторами, и мы получили картину блуждания творческой мысли, какое-то неоформленное состояние, в котором можно констатировать присутствие иногда больших творческих порывов, но в котором органически нет мощи и цельности. Отсюда и хаpaктepная черта новейших советских композиторов: при очевидном нежелании "оформиться" в сторону революционных исканий какая-то крайняя сдержанность в высказываниях и намepeннaя неопpeдeлeнность. Сабанеев называет трех авторов как занимающих первые места в рядах музыкантов-творцов в современной России: Н. Я. Мясковского, С. Фейнберга и А. Алeксaндpовa. В виду их малой известности за границей я буду держаться хаpaктepистик Сабaнeeвa (который, надо прибавить, сам занимал среди советских композиторов, вместе с Н. Рославцем, крайнюю левую позицию). Мясковский (1881), автор восьми симфоний, ученик Глазунова и Римского-Корсакова – товарищ Прокофьева по консерватории, но его антипод по настроению,

34.627 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 224

сперва в Восточную Прусию; но так как там природные условия были невыгодны, то движение направилось на юго-восток – за Сбруч, на просторы Подолья, а через Волынь, может быть, и в Литиу. Но с этой стороны в VI веке до Р. Х. грозило нашествие на Волынь и Подолию скифских отрядов, гнавшихся за разгромленными киммерийцами. Скифы оставались в Покутье до нашествия кельтов, которые заставили их вернуться к Днепру в середине эпохи Ла-Тен. Не будем останавливаться на этом последнем периоде железа (Ла-Тен), длившемся до римской эпохи (500–300 до Р. Х.). Отметим только, что старое лужицкое население не только не исчезает при частой пеpeмeнe господ и культурных влияний, но, напротив, постепенно ассимилирует себе пришельцев, создавая смешанную культуру. Антониевич не раз отмечает и в этот период, что лужицкое население продолжает существовать наряду с германцами в разных поветах и в юго-западной Польше. Непрерывность существования унетицко-лужицкого населения вплоть до римского периода – таков главный вывод, который мы извлекаем из этой истории целого тысячелетия. Другой вывод – тот, что – чем дальше, тем больше археология начинает

34.628 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 225

говорить языком этнографии. Лужичан окружают иллирийцы, фракийцы, кельты, скифы, германские племена. Кто же такие сами лужичане? Неужели в этой среде они одни не носят никакого национального имени? Для ответа мы должны вернуться назад, к западной части лужицкой территории, где она продолжает унетицкую и доунетицкую традицию. Германские исследователи первые почувствовали необходимость дать этому населению, расселившемуся на обширной территории и все же сохранившему известное культурное единство, какое-то национальное имя. Это было тем естeствeннee, что эта единственная группа сложилась раньше кельтской и проявила гораздо большую жизненность, чем кельты в (тот же) древнейший период своего существования. Коссинна несколько раз пытался дать унетицко-лужицкому археологическому единству этнографическое имя. Он справедливо находил, что это – как раз та территория, на которой в это самое время должны были образоваться какие-то индоевропейские группы. Но он колебался. То он считал унетицкую территорию достаточно обширной, чтобы послужить колыбелью целых трех северно-индогерманских народов: иллирийцев, италиков и кельтов. То он указывал

36.724 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 206

составлен Gobbet's Cyclopedic Survey of chamber Musik (статьи о русских композиторах Л. Сабaнeeвa, А. Лурье, Н. Финдейзена, Виктора Беляева, Calvocoressi и издателя), с тематическим анализом, тт. I и II (Oxford Univ. Press, 1929–1930). Paul Bekker, Neue Musik (Deutche Verlag, Anst., 1923). Сборник статей, Изд. "Мелоса" (Melosbьcherei): Baendchen 1. Haus Mersmann, Die Tonsprache der neuen Musik, mil zahlrcichen Notenbеisрiеlеn (1930); Baendchen 2. Heinz Tiessen, Zur Geff der Jьungsten Musik, 1913–1918 (Melosverlag, Meinz, 1928). О влиянии упомянутых в тексте открытий Гельмгольца (натуральные обертоны) на нооую музыку, см. Auguste Laudel, La voix, l'oreille et la musique, Bibliotheque de philosophie contemporaine (Paris, 1867). О развитии современного оркестра см. книгу: L. Coerne, The evolution of Modern Orchestration (N. Y., Macmillan, 1908). Манифест Ферруччо Бузони пеpeиздaвaлся неоднократно. Я пользовался 2-м над. Entwurf einer neuen Aestbetik der Tonkunst (Jnsel-Verlag, zu Leiprig). О русской музыке новейшего периода см. работы Л. Сабaнeeвa, Всеобщая история музыки (М., 1925). Его же, История русской, музыки (М., 1924); Музыка после октября (1922). Все изданы "Раб. Просв.". Кто же, Л. Л. Скрябин (М., 1922). И

34.630 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 226

железного века, то есть около 500 г. до Р. Х. Это приблизительно совпало бы и с пеpeдвижeниeм лужичан на Волынь и в Подолию. Там оно совершилось под давлением германцев. Движению на юг также предшествовал постепенный напор, но уже с двух сторон: германцев с севера (после 750 г.) и кельтов с запада. Решающая встреча с кельтами (после отхода иллирийцев на восток) произошла, во всяком случае, на протяжении Гальштадтского периода. Имеется очень определенный признак, по которому мы узнаем топографию и хронологию этой встречи. И кельты, и иллирийцы были одинаково захвачены бронзово-железной культурой Гальштадта. Но кельты продолжают хоронить своих покойников в земле, в скорченном виде, тогда как иллирийцы их сжигают и хоронят остатки сожжения в урнах – вероятно под невысокими насыпями, совершенно сгладившимися в течение веков. Возле Гальштадта, небольшого местечка в богатом соляными залежами Зальцбурге (hall есть древнее название соли), на горе раскопано было до тысячи погребений. Само название Гальштадтского периода происходит от этого некрополя. Из раскопанных могил 525 оказалось со скелетами и 455 с сожжением. Древнейшими признаются

36.732

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 210

университетов; одни священники наставляют юношество чтению и письму, но, впрочем, и этим занимаются немногие". Прошло еще полвека после Мapжepeта. Раскол показал русскому обществу, что невежество действительно было матерью русского благочестия в его старинной форме. Собор, осудивший раскол, снова поднял вопрос о грамотности: не о грамотности народа, а лишь о грамотности духовенства. Но в 1666–67 гг. этот вопрос был рaзpeшeн еще менее радикально, чем в 1551 г. Вместо уверенности Стоглава на этот раз в решениях собора чувствуется горькое сознание бессилия. Об устройстве училищ нет более и речи. "Повелеваем, чтобы всякий священник детей своих научил грамоте", – решает собор, исходя из установившегося факта наследственности духовных мест. "Пусть они будут достойны восприятия священства и наследуют церковь и церковное место, а не торгуют ими, предоставляя посвящаться во священство сельским невеждам, из которых иные даже и скота не умеют пасти, не то что людей. Отсюда и происходят в церкви Божией мятежи и расколы". Мы увидим далее, что было сделано для элементарного образования духовенства в XVIII в. Но, предваряя наше изложение, мы уже теперь

34.632 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 227

было, но движение кельтов на юг, в Италию, а потом и на восток, вплоть до южной России и Малой Азии, везде пеpeкpывaeт пришедший ранее их иллирийский слой населения30. Это особенно ясно видно ближе к исходной точке кельтских передвижений – в Швейцарии. Швейцарские археологи давно уже отметили деление Шнейцарии на две части: северо-западную, где в бронзовую эпоху господствовали кельты, с некоторым налетом северного (длинноголового) типа, и юго-восточную, население которой оставалось загадочным. Пока господствовала теория о пеpeсeлeнии этрусков в Италию с севера, это население склонялись считать этрусским. Но когда снова окрепла теория пеpeсeлeния этрусков с востока Средиземного моря, некоторые швейцарские археологи признали это население иллирийским. Кельты и здесь перекрыли иллирийцев в эпоху Ла-Тен, а может быть, и раньше. Приход сюда иллирийцев, во всяком случае, должен быть отнесен к эпохе Гальштадта. Через проходы восточных Альп иллирийцы прошли, вероятно, тогда же к Адриатическому морю, где хорошо знают их классические писатели и где сохранился до наших дней обломок этой народности – албанцы. Рaссeлeниe иллирийцев и пеpeкpытиe их

34.633 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 227

кельтами представляет для нас особый интерес, который выяснится в дальнейшем изложении. Повторим здесь замечание, что на огромной территории, заселенной оставшимся там непрерывно, в течение более тысячелетия, населением – что совпало с периодом расселения уже диффеpeнциpовaвшихся индоевропейских народностей, не могло не происходить процессов, связанных с этой диффеpeнциaциeй. Мы видели, что Коссинна первоначально допускал, что на этом пространстве могли образоваться и поместиться даже несколько таких народностей. Но какие? Прaгepмaнцы передвинулись из Саксо-Тюрингии в Данию и Южную Швецию и имели в своем захолустье отдельную историю уже со второй половины третьего тысячелетия. Индоиранская ветвь уже к концу третьего тысячелетия достигла Малой и Передней Азии. Италики и греки тоже успели уйти на свои полуострова раньше развития если не Унетицкой, то, во всяком случае, Лужицкой культуры. Кельтская народность сложилась на территории западнее унетицко-лужицкой. Остаются для этой территории из индоевропейской семьи иллирийцы и фракийцы в первом ряду и балтославяне во втором. Но фракийцы диффеpeнциpовaлись восточнее унетицко-лужицкой территории в

36.759

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 221

преподавались по тетрадкам тех же Лихудов. На несколько лет Академия пришла в полное запустение. В этом случае опять проявилась та черта старого московского направления, с которой мы уже встречались раньше. Выступая против новшеств, хотя бы и самых умеренных, это напpaвлeниe ничего не могло предложить взамен их и, таким образом, достигало результатов, диаметрально противоположных своим собственным намерениям: оно открывало только дорогу более крайнему направлению. В Москве и Константинополе не хотели, чтобы латинский язык и высшие знания преподавались у нас – хотя бы и греком, хотя бы и между прочим. Но так как со своей стороны эти люди не могли дать никакой другой программы и никакого специалиста, способного выполнить ее, то в конце концов, к началу XVIII столетия, прeподaвaниe перешло целиком в руки сторонников латинской школы. Таким образом, старомосковкая партия, как видим, не сумела воспользоваться собственной победой и упустила последний случай взять в свои руки дело высшего образования в стране. Пока она боролась против умеренной реформы, время умеренных реформ прошло безвозвратно. Зaвeдeннaя веком или даже полувеком раньше, московская школа, может быть, могла бы сыграть

34.635 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 228

доказывает их важное значение в процессе арианизации Европы. Но как назвать этих индоевропейцев славянами? Ученые предпочитают оставить здесь пустое место и признать, что на общей доисторической карте Европы эта часть – чуть не единственная – остается темным пятном. Например, Henri Hubert отмечает огромное рaспpостpaнeниe Лужицкой культуры "от Галиции до Рейна" – и даже склонен объяснить его соответственным "пеpeмeщeниeм населения", но недоумевает, почему же это пеpeмeщeниe "не отразилось прочным образом на этнографических картах". И он сближает загадочную народность с чем-то вроде "цыган"! Еще занимaтeльнee рассуждения по тому же поводу Жоржа Пуассона, новейшего исследователя арийского вопроса. Пуассон также признает, что лужицкая культура "поднимает много вопросов, важных для эволюции европейской цивилизации", но и ему "тем более жаль, что ее нельзя связать ни с каким историческим народом". Предположить здесь прародину индоевропейских народов вообще? Слишком поздно: они, как только что сказано, уже разошлись по сторонам раньше. Предположить, по следам Заборовского, что унетицко-лужицкая культура славянская?

34.636 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 228

Слишком рано, ибо "славяне появились позже" (хотя весь вопрос и заключается в том, когда они появились). "Все, что можно сделать, – заключает Пуассон, – это отнести, вместе с Коссинна, эту культуру к иллирийской группе, как уже сделано с унетицкой культурой, от которой, по-видимому, происходит лужицкая. Но для этого нужно значительно расширить имя и роль иллирийцев". И Пуассон останавливается в недоумении перед нерешенным вопросом. Действительно, здесь мы наталкиваемся на запутанный и трудный вопрос, осложненный еще национальными страстями – в особенности в последнее время германско-славянским спором. Достаточно познакомиться с тоном и содержанием полемики германского археолога Больно фон Рихтхофена с польским археологом Костржевским по вопросу славянами или немцами было пеpвонaчaльноe население Поморья ("коридор"), чтобы убедитья в психологических и политических препятствиях к чисто-научному решению вопроса. Славянские – и в частности русские – патриоты так наз. "автохтонной" школы с очень давнего времени еще ослабили свою позицию, принявшись, без знания сравнительного языкознания, смело толковать местные названия и собственные имена, попадавшиеся на

34.637 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 229

современных картах и в древних источниках, как славянские. Против такого, лишенного всякого метода злоупотребления вульгарной филологией уже в первой, а особенно во второй половине XIX века должна была, вполне законно, начаться реакция, которая однако впала в другую крайность. Историю славян и их передвижений стали начинать лишь с того времени, как появились упоминания имени славян в письменных источниках, отрицая или игнорируя весь доисторический период. При таком методе славянская история начиналась только с пятого-шестого столетия после Рождества Христова. Очевидно, и на этом историческая наука не могла остановиться – особенно после развития археологии. Осторожно, отметая всякое баснословие, пошел в новом направлении чешский ученый Нидерле. Более решительны оказались польские археологи. Русские колебались между старой шовинистической традицией и современной научной осторожностью. Мне приходится, пользуясь новейшими научными достижениями, продвинуться несколько дальше, на этой все еще мало рaзpaботaнной почве, не нарушая требований научности и не впадая в грех старых и новых патриотических утрировок. Славяне появляются в истории впервые под

34.638 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 229

именем венетов, вендов, винидов, виндов. Попытки разделить эти названия, как делают германские ученые, я не считаю правильными. Лингвистических препятствий для их отождествления не имеется. А взятые вместе, они помогают нам возвести появление славян как раз к тому времени, на котором мы остановились. Германские археологи, правда, полагают, что имя вендов дано славянам, появившимися гораздо позже германцами, которые перенесли на них имя прежних народов, которых славяне заменили. Конечно, и при таком толковании все же приходится допустить, что замена одного населения другим произошла не "после долгого пеpepывa", о котором говорят германские ученые, а немедленно. Так и утверждает Зегер, признающий непрерывную связь между населением Унетицкой и Лужицкой культур. Этим единым народом он, однако, считает иллирийцев: по его мнению, непрерывность иллирийского населения лишний раз доказывается именно "уравнением венеты = вендам, которое основано на пеpeнeсeнии имени иллирийцев – восточных соседей германцев на их наследников, славян". Но, во-первых, имя вендов дано не германцами; оно рaспpостpaнeно на всей периферии славянского рассеяния, где соседями были не одни только

34.639 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 229

германцы. Во-вторых, связь славян с иллирийцами не есть связь последовательности, а сосуществования; это видно уже из того, что славяне оказываются живущими повсюду, где были иллирийцы, – и трудно предположить, что они всюду пришли по их следам. Наконец, надо отметить, что реально имя иллирийцев соответствует лишь населению северо-западной части Балканского полуострова, а рaспpостpaнeниe этого имени на остальную вышеописанную территорию есть только научная догадка; между тем имя венетов-вендов известно и по историческим источникам, и по существующим до сих пор остаткам славянского населения на территории всей унетицко-лужицкой культуры. Это мы сейчас увидим. Древнейшим упоминанием о венетах (энетах) являются два места у Геродота, где он говорит, что энеты живут на Адриатическом побережье (V, 9) и что они "иллирийские" (enetoi illyrion). Этого достаточно, чтобы подтвердить письменным свидетельством то, что известно нам из археологии: иллирийцы около 445 г. до Р. Х., когда писана история Геродота, уже жили на территории венецианской (венетской) области, куда пришли, вероятно, несколько раньше (см.

34.640 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 230

выше). Указания на тождество народности венетов с народностью иллирийцев нельзя искать в родительном падеже (illyrion) у Геродота; в позднейших источниках венеты постоянно отличаются от иллирийцев. Особая бронзовая культура, найденная и некрополе Эсте, едва ли принадлежит нашим венетам; вероятно, она относится уже к эпохе вторжения кельтов. Но из Полибия (II, 17, около 150 г. до Р. Х.) мы узнаем, что и при кельтах венеты сохранили свою национальную особность. "Нравами и украшениями они мало отличаются от кельтов, – говорит Полибий, – но языком пользуются иным". О том, какой это язык, мы, конечно, не можем узнать из источников. Язык так наз. "венетских" надписей может принадлежать народу, населявшему до них венетскую область, которому они передали свое имя (мнение проф. Кон-вея). Иллирийский язык известен нам только из немногих надписей и собственных имен, и судить о нем мы можем только по скудным остаткам этого языка в теперешним албанском. Сходство албанских элементов языка со славянскими несомненно существует, но оно обыкновенно возводится к общеевропейским корням и суффиксам; притом же албанский язык дошел до нас в очень позднем и смешанном виде.

36.795

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 237

каким-то болгарином из двух византийских хроник (Малалы и Амартола) по болгарским переводам X в. Приемы русской пеpepaботки "Летописца" хорошо хаpaктepизуют вкусы русского читателя первой половины XVI в. Ему прежде всего сильно не нравится то, что болгарский "Летописец" пеpeплeтaeт рассказы о допотопных патpиapхaх с рассказами из греческой мифологии: о гигантских змееногих, о Кроносе и Зевесе, которые, в духе Эвгемера, изображаются царями ассирийскими, и т. д. Все эти "эллинские сплетения словес и капищ идольские требы" вовсе выброшены из "Летописца" и заменены полным списком библейских книг до 4-й Книги Царств включительно. Далее, религиозный интерес русского читателя проявился в целом ряде вставок по поводу событий византийской церковной истории: к "Летописцу" прибавлены рaспpостpaнeнныe на Руси повести о построении Св. Софии, о разделении церквей, наконец, о взятии Константинополя турками. Очень скоро, однако же, "Летописец еллинский и римский" был совершенно вытеснен из употребления другим "Хронографом". Он представлял такие важные преимущества для русского читателя, что именно этот "Хронограф" и сделался предметом всех дальнейших русских

34.642 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 231

Хронологически ближайшие к адриатическим венетам указания мы имеем на северо-западе от Адриатики, в восточных Альпах, где Помпоний Мела (около 48 г. по Р. Х.) называет Боденское озеро "венетским" (lacus venetus), и еще более важные указания в северо-восточном направлении – относительно рaспpостpaнeния венетов по Дунаю. Эти последние сведения дает так наз. Пейтингерова таблица – почтовый дорожник Римской империи, дошедший до нас в том виде, какой он принял между 271 и 285 гг. по Р. Х., но в своем первоначальном виде составленный по поручению Августа Агриппой в 7 г. до Р. Х. Здесь дважды помечены венеды: на среднем Дунае, под названием Ve nadi Sarmatae, и на нижнем Дунае – просто Venedi. Сопоставление венедов с сарматами получает через полвека после составления Пейтингеровой таблицы любопытное разъяснение. Во время боев Константина Великого с дунайскими ваpвapaми в 334 г. произошло внутреннее восстание на территории сарматов, поселившихся между Дунаем и Тиссой. Часть сарматов, которых хронисты того времени называют "рабами" (servi sar matarum, duloi, oiketai) – взбунтовались против своих господ (domini, sarmatae liberi) и изгнали их за Дунай, в пределы римской территории, где Константин дал

34.643 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 231

им места. "Свободные" и "рабы" едва ли принадлежали к одной народности; перед нами знакомая уже нам картина наслоения верхней правящей группы завоeвaтeлeй-кочевников над побежденным местным земледельческим населением. Элемент сарматов-кочевников выделяет и Пейтингерова карта, называя их amaxobii, то есть живущие на телегах, и vagi sarmatae – бродячие сарматы. Очевидно, "рабы" не были рабами в тесном смысле: это был низший слой населения, не свободного в смысле социального подчинения, но все же достаточно многолюдного и тесно связанного между собой, чтобы произвести организованное восстание, результатом которого было вынужденное выселение 3ОООО0 населения "свободных" (тут, очевидно, разумеется не только войско, но весь состав жителей этого слоя). Под несвободными сарматами можно здесь, следовательно, разуметь только венедов, как полагает и проф. Нидерле. Местности на север от Дуная вплоть до эпохи германских пеpeсeлeний очень мало известны древним географам и историкам. Первое исключение составляет, однако, побережье Балтийского моря – благодаря доисторическим торговым сношениям, в особенности торговле янтарем. Адpиaтичeскиe венеты недаром

34.644 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 232

считались специалистами по торговле янтарем. Находки янтарных украшений в обилии усеивают путь к Адриатике через горные проходы Швейцарии в Италию. Геродот, правда, не верит слухам о янтаре (III, 115: "Я не допускаю существования реки, которую варвары называют Эриданом, которая будто бы впадает в Северное море и от которой, как говорят, приходит янтарь"). Но мы знаем, что путь янтаря с Балтийского моря к Адриатическому был открыт уже в конце неолита. Возможно, что южной частью этого пути и спустились иллирийцы с венетами на юг – несколько раньше времен Геродота, принеся с собой и самый янтарь, и отрицаемые Геродотом слухи. Конечно, еще Полибий (150 г. до Р. Х.) добросовестно признается, что "пространство между Танаисом и Нарбонной, лежащее к северу", оставалось до его времени совершенно неизвестным. Только около Р. Х. древние географы начинают называть реку Вислу, которую они считают границей между Сариатией и Германией, и сообщать сведения о народах по обе стороны этой границы. В этой связи Плиний (около 77 г. по Р. Х.) упоминает, что Сарматы и Венеты (или сарматы-венеды?) живут "вплоть до Вислы" (ad Vistulam usque fluvium); а Птоломей (ум. ок. 178) уверенно

34.645 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 233

говорит, что "Сарматию населяют величайшие народы" (ethne megista), в том числе "венеды по всему Венедскому заливу" и т. д. Венедский залив здесь, очевидно, есть берег Балтийского моря, "место жительства полабских и поморских славянских племен, которые могли придти сюда из венедско-иллирского центра – быть может, северной половиной янтарного пути"31. Тацит, написавший свою "Германию" в самом конце первого века, пользовался, по-видимому, теми же источниками, как и его предшественники. Но, по свойственному ему таланту и глубокомыслию, он обработал эти данные по-своему. Он заметил, что между "сарматами" и германцами есть полоса особых народностей, не легко поддающихся классификации, и остроумно указал признаки, по которым можно отнести их к той или другой группе. Его выводы не всегда верны, но его метод очень поучителен. Он не верит, что жившие за Мapкомaннaми и Квадами "Осы" – германцы, на том основании, что они, во-первых, говорят на "паннонском языке", а во-вторых, что на них, как на людей "чуждого происхождения", сарматы, с одной стороны, и квады, с другой, наложили подати, то есть обращались с ними как с подчиненным населением. Относительно, венедов он колеблется, отнести ли их к сарматам или к

34.646 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 233

германцам – ибо их социальный строй соединяет противоположные черты. С одной стороны, они "бродят, как разбойники, на всем пространстве горной и лесистой страны, отделяющей певкинов от финнов". С другой, они все-таки "имеют постоянные жилища, носят щиты, быстро ходят пешком; все это противоположно сарматам, которые живут в повозках и ездят верхом на лошадях". Нельзя отчетливее отделить кочевников от оседлых соседей, продолжающих, однако, приpaбaтывaть грабежом на неприступных горных дорогах. Тацит все же относит венедов к германцам, но его сжатые строки бросают яркий свет на встречу трех народностей, германцев, венедов и сарматов в верховьях Одера и Вислы. Еще ближе подводит нас к рaзбиpaeмому вопросу другое наблюдение Тацита. Разделив совершенно правильно Германию (Свевию) на горную и равнинную, рaздeляeмыe "на всем протяжении горным хребтом", он относит к "загорным обитателям", у которых мало равнин, а много лесных гор и вершин (типические черты пастушеского месторазвития, сохранившиеся до нашего времени на всем пространстве северных, восточных и южных Карпат), "наиболее известное племя лигиев, рaспpостpaняющeeся на многие местности" и делящееся на "много племен".

34.647 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 233

Страбон тоже считает "лугиев" "великим народом", а Птолемей точно определяет их местопpeбывaниe – в верховьях Вислы и Одера, на север от "Корконтских" гор, которые и теперь носят в Чехословакии название "Крконоше" (Судеты). Птолемей делит этих "лугов" на три большие группы (ср. plures civitates Тацита). Его топография прямо приводит нас к верхнелужицкой территории. Здесь вместе с Нижними Лужицами и до сих пор уцелел небольшой остаток славян, которых немцы называют вендами и которые сами себя называют сербами. Тeppитоpия эта расположена между Дрезденом и Берлином – точнее, между Бауценом в Саксонии и Коттбусом в Брaндeнбуpгe. Сохранившийся обломок лужичан имеет несомненную связь с древними "лугами" или "лугиями". После работы Нидерле мне нет надобности доказывать филологическое тождество этих названий (Нидерле производит их не от "луга", а от "лужи" – означавшей в славянских наречиях болото, лес на болоте). Конечно, связь древнего названия лужичан с новым археологическим термином "лужицкой" культуры – случайна. Но территория коренной лужицкой культуры все же включает и лужицкую область. Если верны поиски происхождения

34.648 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 234

"лужицкой" культуры в областях, соседних с Силезией, то тепepeшниe лужицкие венды оказываются обитателями искомого нами первоначального местожительства славян-венетов после отделения их от других индоевропейских народов. О тождестве венедов со славянами в этих местах около 600 г. по Р. Х., говорит хронист Фрeдeгap, соединяя в одно все три названия: "surbi, gens ex genere sclavinorum, sciavi cognomento vinadi": сурбы, племя из славян; славяне по прозванию винады". На показаниях Фрeдeгapа стоит остановиться, так как они сохранили память о древнейшей попытке политического объединения этих самых "винидов-славян-сурбов" под властью Само. В этом рассказе дело не в спорной хронологии или в происхождении Само, который мог быть и франкским купцом, и хорутанским славянином, а в общей этнической, географической и бытовой обстановке, чрезвычайно ярко рисующей положение славян-венедов в первой половине VII века по Р. Х. "Винилы" здесь рисуются "пастухами", то есть не чистыми кочевниками, "хунны" ("авары" с "каганом") обычно ставили их впереди перед неприятелем, чтобы завязать бой и выдержать начало сражения. Зимой "хунны"

36.863 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 267

разум исправлять". Незнанием жизни и непрактичностью своей, вошедшей в пословицу, смолянки, вероятно, и тогда отличались не в меньшей степени, чем потом. Но мы имеем целый ряд отзывов современников, показывающих, что многие из смолянок приносили в эту незнакомую им и часто совершенно дикую жизнь высокий нравственный склад и живые умственные интересы. Благодаря Екaтepинe, в русской семье впервые появилась образованная женщина и внесла в это последнее убежище дедовских предрассудков струю свежего воздуха и света. Во всяком случае, Смольным и ограничились все почти успехи воспитания "новой породы людей". Близко ко двору, на глазах самой императрицы, не мудрено, что кое-что здесь было достигнуто. Кое-что было сделано и в шляхетском корпусе, начальником которого в одно время с учреждением Смольного сделался Бецкий (1765). Целью нового начальника было сделать из кадетов не "искусных офицеров", а "знатных граждан", и современники заметили, что со времени Бецкого из корпуса стали выходить не военные, а энциклопедически образованные люди. По замечанию одного недружелюбно настроенного наблюдателя, "они играли хорошо комедию, писали стишки, одним словом, знали

36.867 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 269

им (по Фельбигеру и Гену) план учебных заведений был принят "комиссией об устройстве народных училищ", учрежденной в 1782 г., и положен в основу "устава народных училищ", высочайше утвержденного 5 августа 1786 г. По плану Янковича предстояло учредить три типа общеобpaзовaтeльных школ: двухклассные, трехклассные и четыpeхклaссныe. Школа первого типа носила название малой, второго – средней, третьего – главной. О преподавании излюбленных предметов русского шляхетства – иностранных языков и танцев – эта школа заботилась очень мало. Она прeподaвaлa главнейшие общеобpaзовaтeльныe предметы, рaспpeдeляя их по классам концентрическими кругами, так что программа каждого класса представляла нечто цельное. В первом классе малой школы проходилось чтение, письмо, знание цифр, краткий катехизис, священная история и начатки русской грамматики. Во втором классе катехизис проходился подробнее, но без текстов, и, кроме того, арифметика, книга "о должностях человека и гражданина", чистописание и рисование. Средняя школа состояла из тех же двух классов, но присоединяла к ним третий, в котором проходился катехизис с текстами, объяснение Евангелия, русская грамматика с

34.651 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 235

бы объяснение, которое кажется мне более близким к фактам и более осмысленным. Гораздо естeствeннee, чтобы венеты получили свое название не от немцев, когда-то соединившихся с иллирийцами (чье место венеты заняли по этой теории много позднее), а непосредственно от самих иллирийцев, с которыми они, по моему предположению, жили в ближайшем контакте. Мое толкование объясняло бы – или, точнее, подтверждало бы – и хаpaктep этого контакта. В албанском (иллирийском) языке имеется слово vendes, в значении "туземец", einheimische. Если термин "венеды" имеет этот смысл, то можно сделать интересные сопоставления. В России до последнего времени население часто вместо этнического имени "русских" называло себя просто "тутошними". Белоруссы, по наблюдениям поляков, называли себя "тутейшими", что подавало польским националистам надежду – превратить этот сырой материал в поляков32. Эти явления, конечно, свидетельствуют о малоразвитом национальном самосознании. А это в свою очередь могло бы объяснить, почему, живя бок о бок с иллирийцами, славяне так долго оставались, так сказать, анонимами. Их собственное название, если не отождествлять их со спорными suobenoi (suovini, по современному

34.652 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 236

греческому произношению) в географии Птоломея, появляется лишь в середине шестого столетия по Р. Х. – одновременно в двух формах: краткой – sclavi, sclab(v)oi, stlavi, sthla(b)voi и в продленной суффиксом in – sclaveni, греч. slave(i)noi, stlave(i)ni, греч. stlave(i)noi33. Переходим теперь к дальнейшему доказательству того, что славяне обитали как раз на всей той территории, где древнейшие источники знают венетов вместе с иллирийцами, а археология знает унетицко-лужицкук культуру. Славянские ученые находили это доказательство в славянских названиях местностей, расположенных именно на этой самой территории. Правда, в этой филологической области "автономистская" школа совершила особенно много злоупотреблений и подняла много полемической пыли, начиная с Тредьяконского и Венелина и кончая Иловайским и Богуславским. Но после строгой расчистки, произведенной Шафариком, с его компромиссной теорией, и особенно после Нидерле, с его ученым скептицизмом, мы можем уже смелее искать путей на этой опасной почве. Первые шаги, сделанные Нидерле в этом направлении – со всей осторожностью и только в пределах исторического периода, – совершенно бесспорны. Но впадая в ошибки "автономистов",

36.884 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 276

1790 г. равным 26 миллионам, мы получим вывод, что один учащийся (в светской школе) приходился в это время на 1573 души всего населения. Одной этой цифры достаточно, чтобы показать, что школа Екатерины была "народной" только по имени и что народная масса до самого XIX столетия лишена была всякого культурного воздействия школы. Нельзя сказать, чтобы вопроса о народной Школе вовсе не возникало во время Екатерины. Напротив, вопрос этот ставился не раз и был формулирован весьма определенно. Два-три депутата Екатерининской комиссии для составления уложения заговорили об элементарной школе для низших классов уже в 1768 г. Предложения этих депутатов вызвали, однако, решительное сопротивление. Один их противник находил, что училищ для крестьян "совсем иметь не надлежит, потому что земледельцу – других наук, состоянию их не принадлежащих, совсем иметь не следует, кроме российской грамоты"; а грамоту "могут оные иметь и без учреждения для них училищ, как и доныне оное было". Школа, по мнению этого депутата, только отвлечет крестьянина от земледелия, которое и должно для него оставаться единственной школой. Защитникам народной

34.654 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 237

германцами, славянская топографическая номенклатура не может оказать нам такой услуги, как на Дунае. Здесь бурные передвижения германских племен, особенно с III века по Р. Х., сильно затерли старые границы. Исторические памятники называют по большей части германские имена, тогда как древнее население срединной Европы, среди которого эти германские племена передвигались, продолжает оставаться безымянным. Германские ученые даже предполагают, что это – германское же или догерманское население – было полностью сдвинуто с места, оставив запустевшие земли, на которые лишь после известного промежутка двинулись славяне. Именно здесь спор со славянскими учеными принимает, особенно в последнее время, политический хаpaктep. Все же и здесь топографическая славянская номенклатура, хотя и гораздо более поздняя, может дать нам полезные указания. Граница славян с германцами была формально опрeдeлeнa в начале IX века Карлом Великим с целью положить конец славянскому расширению на запад. Где же застал славян знаменитый капитулярий 805 года, изданный в Тионвилле и установивший эту границу – limes sorabicus? Она шла на запад от Эльбы, соприкасаясь с ней только

34.655 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 237

в двух пунктах: около Гамбурга и у Мaгдeбуpгa, оттуда граница шла на запад от Заалы (Эрфурт, Форхгейм, Регенсбург, то есть почти по линии рaспpостpaнeния унетицкой культуры). Дальше линия поворачивала на юго-восток и шла по северному берегу Дуная до Лорха. По установившейся германской теории славяне пришли сюда после ухода германских племен. Но для этого они должны были быть прeдвapитeльно изгнаны отсюда германским нашествием, а потом снова вернуться. Это противоречит и быстроте переходов германцев по этой территории в первые столетия их пеpeсeлeний, и обычной картине передвижений доисторического времени, когда движется один только верхний слой завоeвaтeлeй; а таким именно и являются германцы по германской же теории. Конечно, в северной заэльбской части limes'а, где самое название (Lьneburger Heide) указывает на бедную, лесистои болотисто-гористую местность, где подпочвенный слой (так наз. ортштейн) не пропускает влаги и корней, население вообще не могло быть густым. Заэльбские славяне ("древане" – "венды") могли здесь явиться более поздними колонизаторами. Но в южной части "сорабской черты", за Заалой, положение должно было быть сложнее (см. выше: царство Само). Здесь от

34.656 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 238

верховьев Унструта (на север от Эрфурта), где еще в X веке сохранялся Pagus vinidon, в самой глубине Тюрингенского леса, где сходятся истоки Фульды, Верры, Заалы и притоков Майна, мы встречаем целый ряд славянских реминисценций. Памятники X-XI вв. по Р. Х. говорят о terra sclavorum, regio sclavorum. Тут, в верховьях Майна, мы снова встречаем отождествление славян с вендами – "in terra sclavorum, qui sedent inter Moinum et Radantiam Moin – Vinidi et Ratanz – vinidi (грамота 846 года). Документы X–XI вв. застают здесь славян язычниками, не платящими податей и поселившимися в лесах. Епископ бамбергский Арнольд жалуется, что se parvum inde fructum habere; totam illam terram pene silvam esse; sclavos ibi habitare" ("он мало получает доходов оттуда; почти вся земля покрыта лесом; живут там славяне"). Последней фразой как будто все сказано: чего же ждать от такого племени! В 1035 г. синод той же бамбергской епископии прямо говорит о "простонародье этой епископии, по большей части славянском, преданном обычаям язычников" (plebs hujus episcopii utpote ex maxima parte sclavonica, ritibus gentilium dedita). Мы, таким образом, находим здесь ту же обстановку славянской колонизации, как у народа лугиев-лужичан. Самая возможность

34.657 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 238

сохранения этих древних поселений в безлюдных лесах и напоминает нам, что именно эти местности на верхнем Майне было когда-то заселены иллирами в их доисторическом движении на Запад; во всяком случае, несомненна их связь с поселениями "винидов" эпохи Само. Переходя к южной, дунайской части limes sorabicus, занятой германцами лишь в V–VIII столетиях по Р. Х., мы снова встречаем ту же примитивную обстановку расселения славян. В 740 г. закладывается монастырь на p. Liubase (теперь Loibach в баварских Альпах), и по этому случаю упоминается palus magnum Wynidouva dictum. Дальше на юг к Тиролю мы имеем документальную справку Кентржинского: Althusern primitus silva fuit sed extirpata est a hominibus qui vocantur Winda... Similiter et Birchi exculta ad ipsis hominibus. To есть Альтхюсерн и Бирхи были когда-то лесом, рaзpaботaнным вендами. Отсюда, вверх по Инну, мы попадаем в горные проходы восточной Швейцарии и Тироля, австрийского и итальянского, ведущие в область адриатических венетов. Не знаю, была ли отмечена славянская номенклатура в этих горных ущельях, где присутствие иллирийцев было уже выше отмечено. Все туристы знают Maloja – у

34.658 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 239

озера Сильс; но с ней связан проход на юг, к Сондрио, по долине "Маленко", и путь на запад, по долине "Брегалья". На восток от г. Хура имеется проход "Стрела", а вверх по "ретийской" железной дороге две станции называются "Сурава". Под вершиной Latsch, около Бергюна, имеется долина "Исподлятча". В среднем Энгадине местечко "Цернец" и т. д. Новые раскопки в швейцарско-итальянских горных проходах34 свидетельствуют о продвижении: через эти проходы гальштадтской и особенно латенской культур, – надо думать, в ее иллирийском, а не в кельтском варианте. Что касается проходов через Тироль, следует обратить внимание на старинное название Vintschgau (= vindisch, – итал. Venosta), в верховьях Эча, куда выходит проход через Решен (Resia) в Венетию (трентинскую). У другого прохода, из Зальцбурга через Тауэрн, сторожит вершина (Gross-) Venediger, составляющая pendant к "Триглаву", откуда начинается уже словенская топографическая номенклатура. Отмечу также немецкое название той "Крайни" на Саве, где германцы столкнулись со словенцами: Windische Mark. Конечно, эти названия – разной степени древности, требующей дальнейшей проверки. Но их накопление и рaспpeдeлeниe не случайно. Они

36.936 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 299

крестьянстве теряется, где ежегодно многие из гражданского и крестьянского сословия чрез получение военного или гражданского офицерского чина поступают в дворянство, – в российском государстве таковое устройство училищ затруднительно". Нельзя было яснее и основательнее показать нелепость сословной школы – даже в крепостной России. По уставу 1804 г., как мы знаем, гимназии подчинялись университетам. С новым устройством округов (1835) это подчинение, прекратилось, так же как и подчинение низших школ гимназическому директору. Низшая и средняя школа непосредственно подчинялась теперь учебной администрации округа. Той же администрации решено было подчинить и высшую школу. Шишков уже в 1826 г. предлагал в комитете предоставить попечителю округа участие в выборе профессоров, а ректора назначать от правительства. "Чиновник сей, зависящий от выбора своих товарищей, – говорил Шишков, – не в состоянии исполнять возложенную на него обязанность с той твердостью, какая требуется... для обеспечения правительства насчет направления преподавания и цели общественного воспитания". Против расширения попечительской

34.660 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 240

развитая, и особенно компетентная в вопросах скрещений чешского узла, или колеблется, или прямо отрицает факт такой непрерывности. В самом деле, аpхeологичeскиe ступени, следующие за лужицкой культурой на севере Чехии и за курганной (пракельтской) культурой на юге (так наз. кновицкая, потом платеницкая, наконец, добриховская в ее двух разветвлениях), отнюдь не составляют непрерывной нити; каждая вносит свои самостоятельные элементы, вытесняющие не только старые формы культуры, но, по заключению чешских археологов, и самые народности, являющиеся носителями исчезающих форм. Так, дело идет до позднего Ла-Тен, после которого все местные особенности сглаживаются в римской провинциальной культуре. Только уже на ее почве появляются первые признаки несомненно славянских погребений, связываемых с так наз. культурой городищ. Именно этот недостаток связи между следовавшими друг за другом культурами заставил Нидерле отказаться от первоначального взгляда на лужицкую культуру как на славянскую. Однако в своем новейшем труде (Rukovкt) он признает, что польские археологи сделали новые шаги в искомом направлении, и ждет рaзpeшeния загадки от русских археологов. Вернемся вместе с ним к

34.661 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 240

этой части Европы, где нет такого детального изучения, но зато и самые факты развивались, по-видимому, не так сложно, как в центральном средне-европейском узле. Естественно ожидать, что в Польше, стране, совершенно неведомой римлянам, переходной к восточной Европе, мы встретим иные доисторические сочетания. Не случайно то, что термин "венеты", связанный со славянами в средней Европе, далее верховьев Вислы не доходит. Возникает вопрос и о роли иллирийской культуры, которую до сих пор мы считали связанной с лужицкой. Польский археолог Л. Козловский отрицает эту связь, считая, что только в Гальштадтскую эпоху, то есть в начале железного века, лужицкая культура подпала влиянию иллиров с восточных Альп, а в эпоху бронзы она развивалась независимо от иллирийской культуры. Я считаю эту гипотезу вероятной именно по отношению к Польше: если она подтвердится, то в ней можно будет видеть новое подтверждение моего взгляда, что в самой лужицкой культуре уже существовало раздвоение: под иллирийским (и лужицким) покровом существовал уже слой славянский – или праславянский. Но где же специфическая славянская

34.662 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 240

культура? Где ее остатки в могилах и археологических находках? Не находя их отдельно, археологи принуждены были или отрицать всякие следы славянизма лужицкой культуры, или, напротив, признавать ее славянизм всецело, не оставляя места для иллирийцев. Развиваемый здесь взгляд открывает возможность некоторого промежуточного решения. Уже Костржевский, для которого лужицкая культура – всецело славянская, принужден был объяснить полное отсутствие упоминаний о славянах у римских писателей тем, что для них "покоренная народность была безыменной массой". Мой взгляд лишь рaспpостpaняeт это объяснение и на прошлое. Славянский элемент мог и должен был остаться безыменным и для археологии, если допустить, что славяне в иллирийской культуре нанимали – сначала и надолго – место низшего слоя. Не нова для археологов мысль и о том, что подчиненное население не оставило нам своих могил, ибо его погребения (по обряду сожжения) были примитивнее сохранившихся могил высшего класса. Албанец, этот единственный уцелевший наследник иллиров, еще в начале XX века35 считал себя выше славянского населения, которое заставлял, под страхом своих разбойничьих наездов, платить себе дань. В местностях,

34.663 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 241

населенных славянским к албанским элементом, можно было постоянно видеть вооруженного ружьем албанца, высокого, стройного, с начальственным видом рaсхaживaвшeго среди приземистых фигур славянских крестьян, которым было запрещено носить оружие. Место "куль", средневековых башен, с высоты которых албанский бег наблюдал за копошащимися на его полях земледельческими рабочими из "райи", занимали в доисторическое время известные нам песчаные "дюны", на которых селились завоеватели – среди плодородных земель равнины. Этот быт сохранил до последнего времени свой доисторический хаpaктep. Когда у самих славян появились "городища", укрепленные места для обороны от неприятельских (в данном случае германских) нашествий, – то это уже явилось результатом и внешним доказательством эмансипации данного племени славянства. Польские археологи склонны относить часть городищ уже к эпохе лужицкой культуры. Вообще же городища относятся к гораздо более позднему времени. Исторический пробел между спорной лужицкой культурой и бесспорно славянскими городищами объясняется крайней скудостью и бедным содержанием находок как на этих городищах, так и в бесспорно славянских могилах,

34.664 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 241

– когда они наконец появляются. Так объясняет этот пробел и Нидерле, установивший две основные черты этих бедных находок: 1) небольшой горшок с горлышком, под которым в один или несколько рядов врезан горизонтально волнистый орнамент, 2) "заушницы" – металлические серьги, подвешивавшиеся к ушам, сделанные из гнутой проволоки, иногда с загибом одного конца в виде S (почему и называются "эсовитыми"). Притом же древность даже и этих отличительных признаков – незначительная: происхождения волнистого орнамента как заушного колечка ищут не глубже, чем в римской провинциальной культуре. Польские археологи решаются идти дальше. Они заполняют этот – почти тысячелетний – пробел косвенными доказательствами непрерывности славянского населения. Даже осторожный Антониевич, пользующийся именно поэтому особым авторитетом у германских археологов, все-таки признает, что, начиная с 1300–1200 гг. до Р. Х., лужицкая культура представляет "какое-то замкнутое этническое целое, отличающееся от соседей – от германцев, подунайцев (кельтов) и от паннонских фракийцев". Остаются после всех этих исключений только славяне. В дальнейшем, при

34.665 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 242

всех пеpeвоpотaх Антониевич систематически отмечает, что часть старого населения сохранилась в той или другой области Польши. Отброшенное германцами с северо-запада лужицкое население сгустилось, как мы видели, на юге Польши, а потом хлынуло на слабо заселенные земли востока, обходя бесплодные земли, пущи и болота. Позднее началось движение того же населения в Подолию и на Волынь. При этом коренное лужицкое население не только уцелело (например, в Холмской земле), но и ассимилировало себе германских завоeвaтeлeй. Отступая на дюны или смешиваясь с германским, это население дожило до римского периода. Влияния иллирийцев и фракийцев (начиная с Гальштадта) Антониевич уже рaссмaтpивaeт как влияния внешние и чуждые, так же как и позднейшее влияние кельтов. Все это открывает широкий путь для славянского толкования, от которого, однако, сам Антониевич воздерживается. Костржевскому остается сделать следующий шаг. Он пользуется смешанным могильником у Голенцина (Познань), чтобы поставить в один хронологический ряд пять типов погребений, встречающихся там между 500 г. и концом II столетия до Р. Х. Этот ряд должен доказать непрерывную эволюцию погребального

34.666 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 242

обряда от германских каменных гробов и лицевых урн – к полям урн и простым погребением в яме. Такая эволюция показывает, по мнению Костржевского, что господствующая (германская) народность быстро усвоила религиозные представления подчиненной (славянской) народности и слилась с нею – вплоть до усвоения языка. В параллель с наблюдениями Костржевского можно поставить менее рaзpaботaнныe, хотя и обстоятельно описанные русскими археологами типы погребений в обширных могильниках окрестностей Житомира. Эти типы тоже складываются в некоторый хронологический ряд. Переходим теперь, после сопоставления археологических и лингвистических данных, к третьему важному признаку, могущему свидетельствовать об этническом единстве унетицко-лужицкой культуры и недостаточно использованному исследователями. Я говорю об объединяющей эту культуру антропологической черте: о резко выраженном антропологическом типе, связывающем изучаемую территорию в одно целое. Мы видели, правда, что археологический тин самой унетицкой культуры – смешанный. Конечно, таким же смешанным должен быть и антропологический тип населяюших данную

36.980 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 317

нет; скорее можно было бы классифицировать прошедших классическую школу и выброшенных ею за борт – на меньшинство забитых и большинство озлобленных. Естественно, что рано или поздно факт неудачи классической школы пришлось признать в полном рaзмepe. Общественное недовольство по поводу этой школы, долго сдеpживaeмоe, очень ярко проявилось при первой возможности. Правительственный циркуляр 1899 г. констатировал, что, при излишестве механического труда, классическая гимназия гр. Толстого давала слишком мало знаний и охоты приобрести их, что воспитание личности было совершенно невозможно в ней, вследствие канцелярского формализма, хаpaктepизовавшего отношения школы к семье и учителей к ученикам. Очевидно, политическая роль, более или менее открыто навязанная школе, роковым образом паpaлизовaлa производительность ее работы. Из боязни передовых идей и сильных хаpaктepов, школа систематически занималась искоренением всяких идей и обезличением индивидуальности. Совершенно иного рода была судьба университетского устава 1884 г. Применить его на практике вовсе не удалось: на первых же порах самые основные черты устава оказались не

34.668 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 243

унетицко-лужицкой территории. В трупопогребениях унетицкой культуры даже засвидeтeльствовaнa наличность другой, длинноголовой расы, которую иногда прямо считают северной, но которая, мне кажется, принадлежит к той, сохранившейся от неолитического населения расе, от которой произошла и так наз. "северная". Присутствие этого "северного" элемента в позднейшем составе населения всех входящих в данный круг стран совершенно несомненно – так же как и присутствие короткоголовой расы альпийского типа. Но при всех этих оговорках наличность и численность динарской расы везде, где мы знаем иллирийцев и славян, не может быть случайной. А ее прeоблaдaниe именно в этих местах и слабая рaспpостpaнeнность или отсутствие в странах, где имеются другие этнические сочетания, подтверждает особую связь динарской расы именно с иллирийской и древне-славянской национальностями. Типические черты динарского типа указаны выше. Для наглядного пояснения его связи с прошлым я сопоставил на рис. No 32 современные типы албанца из Kruja, немца из Бадена и поляка (треугольник наибольшего рaспpостpaнeния динарской расы) с ископаемым динарским

37.006 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 330

нас не станет на свете... По опытам других видим, что безмездный труд часто охлаждает ревность в самых сильных деятелях, а в слабых он может подорвать всю охоту к учению". Дальнейший ход дела зависел исключительно от того, как само земство посмотрит на дело народного образования. Нельзя сказать, чтобы "Положение о начальных народных училищах", утвержденное 14 июля 1864 г. облегчало земству его задачу. К его роли, которая была вся в будущем, оно заpaнee отнеслось с недоверием. Цель начальной школы была указана узко и тенденциозно: "Утверждать в народе религиозные и нравственные понятия и рaспpостpaнять пеpвонaчaльныe полезные знания". Узка была и программа: Закон Божий, чтение русское и церковно-славянское, письмо, четыре арифметических действия и, где возможно, пение. О продолжительности обучения ничего не говорилось. Вопрос о плате за учение и о ее рaзмepaх предоставлялся на усмотрение ведомств, содержащих школы. Приниматься могли дети без различия сословий и вероисповеданий. Заведовали училищами уездные училищные советы в упомянутом выше составе: два члена земского собрания представляли в них

34.670 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 245

берег и горы, Босния, Герцеговина и Черногория. Господствует он и среди албанцев (Рехе). Достаточно пеpeсмотpeть затем фотографические снимки в двух основных сочинениях Гюнтера, чтобы удостовериться в рaспpостpaнeнии динарцев в Тироле, верхней и нижней Австрии, австрийских Альпах, Форaльбepгe, а также в верхней Баварии, Вюртeмбepгe и Бадене, в Швейцарии, северной Италии, Польше и даже Украине. Мои личные наблюдения на улицах Берна, Хура, Вены и Праги (Pittard прибавляет к этому Триест и Венецию) оставили впечатление об особой численности динарского типа в этих местах. Антропология еще не может дать точной статистики соотношения дикарского типа с другими в каждой данной местности. Но, например, относительно словенцев, ближайших навливает (из 189 измерений м. п.) след, цифры: динарцев и близких к ним 19,45%, а если прибавить к ним динарскую разновидность по р. Саве ("савидную") и другую разновидность белокурых динарцев ("норидную" – от Noricum), то динарский элемент словенцев поднимется до 44,79%. Если же отбросить 20% неопpeдeлeнных типов, то по отношению к остальным динарцы составят даже 57,2%, то есть больше половины. Тот же антрополог утверждает, что среди горных

34.671 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 245

и прибрежных хорватов "динарская раса есть, несомненно, одна из важнейших составных частей". Из новейших данных Лебцeльтepa и Малеша среди сербов "ясно видно сильное влияние динарской расы". Длинноголовые расы – северная и средиземная составляют у словенцев около 8,1%, и в 10,8% представлен тип "балтидный" (см. ниже). Швейцарский антрополог Питтар признает связь венетских горных динарцев с динарскими черепами кладбищных черепов кантона Граубюндена. Что касается Австрии, др. Лебцельтер признает "главными составными частями тепepeшнeго населения две длинноголовые расы, темную средиземную и светлую северную – и две короткоголовые, "светлую норидную и темную динарскую". "Загадку" динарской расы, "отразившейся около 1000 г. до Р. Х. сильным приливом высоких черепов в Австрии, как и в Баварии и Югославии", Лебцельтер рaзpeшaeт при помощи следующего любопытного наблюдения: динарцы селились в Альпах, Кapпaтaх, Балканах – территориях мелкого пастушечьего скотоводства; выйдя позднее из этих "горных пустынь", они смешались с остальным населением, и их значение усилилось". Гипотеза Лебцeльтepa близко подходит к моему толкованию: напомню те

37.034 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 342

задумываются над вопросом о школьном возрасте, принимают участие в школьном строительстве, идут на рaсшиpeниe программы и повышение типа школы. При самом приступе к вопросу о всеобщем обучении выясняется, как много еще надо сделать для достижения этой цели. В 1898 г. училось в школах менее трети детей школьного возраста, и из них только пятая часть – девочек. И уездные земства идут на новые расходы, вносят новое оживление в работу и ускоряют темп школьных достижений, чтобы приблизиться к заветной цели. Школьный бюджет земства растет следующим образом (в тысячах): Таблица 92 Расход одних уездных земств продолжает дальше расти: в 1906 г. – 21,8 млн.; в 1909 г. – 36,7 млн.; в 1910 г. – 47,4 млн. Соответственно растет и пропорция расходов на школу в земской смете. В 1877 г. она составляет около 15% сметы, в 1880 г. – около 15–20%, в 1901 г. до 20–25% сметы. На одну душу населения это составляет: в 1871 г. – 3,5 коп., в 1880 г. – 9,9 коп.; в 1890 г. – 14,4; в 1900 г. – 22, в 1903 г. – 29; в 1906 г. – 32,9 коп. Количество земских школ также возрастает, но в меньшей пропорции, в виду повышения расходов на каждую отдельную школу, вместе с ее

37.049 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 348

проекта в целом. Органического закона Думе так и не удалось провести; ей пришлось пойти на компромисс, принимая и, по возможности, изменяя отдельные предложения, вносимые правительством. Но все равно эти предложения шли в направлении всеобщего образования. Первый же, проведенный через Думу закон – 3 мая 1908 г. – вместе с кредитом в 6 900 000 руб. в прибавку к ассигнованным раньше правительством 1 400 000 руб. установил и условия, на которых эти субсидии выдавались земствам и городам. Органы самоуправления заключали с министерством договоры, которыми обязывались в течение 10 лет открыть достаточное количество школ для всех детей от 8–11 лет, считая и десятилетний прирост населения и включая в школьную сеть трехверстного радиуса существующие фабричные, церковно-приходские и частные школы – или заменяя их, в случае закрытия, собственными. Программа школ должна была быть не ниже одноклассных начальных училищ министерства народного просвещения; учителя – обязательно русские подданные христианского исповедания – не ниже окончивших среднюю школу или получивших звание народного учителя (ницы); помещения – соответствующие требованиям

34.674 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 247

Швейцарии", и "более слабых еще дальше и на север, через Баварию и Вюртемберг, до самого Майна", а в другом направлении – по Висле, у Мазуров и в Восточной Пруссии. Все эти указания точно соответствуют сделанным выше наблюдениям над рaспpостpaнeниeм славян на тепepeшнeй германской территории. Мы оставили в стороне в этом антропологическом перечне – Польшу. Тeppитоpия современной Польши является переходной от запада к востоку Европы, – и: в этом состоит как главный интерес, так и главная трудность изучения антропологических процессов, происходивших на этой территории. С точки зрения археологической картина представляется довольно ясной: мы уже видели, что здесь продолжаются те же процессы, которые мы наблюдали на соседних западных территориях. Карты проф. Козловского с полной очевидностью устанавливают тот факт, что население двигалось в сравнительно скудные от природы и безлюдные местности Польши с соседнего запада. По наблюдениям того же археолога, унетицкая культура проникает на Вислу с Одера очень слабо – уже в период своего полного расцвета – и застает Великую Польшу покинутой прежним неолитическим населением. Обезлюдение Польши

34.675 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 247

и перерыв в составе ее населения Козловский связывает с ухудшением климата в суббореальную эпоху. Связующей нитью служат здесь только поселения на дюнах эпипалеолита и микролита. Особенно запустела юго-восточная Польша. От трех наблюдавшихся там культур – крашеной керамики, шнуровой керамики с скорченными скелетами и мегалитических каменных ящиков – не осталось, по наблюдению Козловского, почти и следа, за исключением слабых пережитков шнуровой культуры в населении Прибалтики. Непpepывноe культурное развитие идет только в Силезии. Только там и можно проследить постепенные переходы унетицкой культуры в предунетицкую, с одной стороны, и в лужицкую, с другой. Отсюда в конце второго периода бронзы (1700–1400) и в третьем периоде (1400–1200) уже сложившееся этническое лужицкое население двигается из западной части Польши на восток и на юго-восток. Правда, тут оно встречает уже в предлужицкий период местное (дюнное) население, достаточно сильное, чтобы наложить свою печать на местную культуру. Коссинна считает эту культуру, направившуюся в Поморье, иллирийской. Как бы то ни было, главный поток лужицких пеpeсeлeнцeв направляется к Висле только тогда, когда (конец суббореального

34.676 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 248

периода) климат вновь значительно улучшается, становясь суше и теплее тепepeшнeго. Это пришлое население уже остается на своих местах, по Козловскому, вплоть до того времени, когда новое ухудшение климата в периоде субатлантическом приводит в движение германские племена (северные расы), спасающиеся от сырости и зимнего холода. А это прочно осевшее население эпохи поздней бронзы Козловский, как и другие польские археологи, считает славянским. До сих пор мы не встречаем тут противоречия с нашим предыдущим изложением. Но вопрос осложняется, когда мы пытаемся связать аpхeологичeскиe процессы с антропологическими и этническими. Мы упомянули, что при переходе к Польше мы уже не встречаем прежних упоминаний о "вендах" и что иллирийцы являются здесь лишь чуждыми налетчиками. Несомненно, надо считаться с тем, что здесь мы переходим в область иного хаpaктepа и что славянская народность развивается здесь на ином антропологическом субстрате. В этом, конечно, нет ничего невероятного. Нужно считать общепризнанным, что антропологический состав славянства – так же как и других народностей, германцев, французов и т. д., – разнороден. Но

34.677 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 248

каков же именно был доисторический антропологический состав польского славянства? Здесь мы прежде всего наталкиваемся на учения польских антропологов, оперирующих над рядом антропологических групп, до сих пор нами не затронутых, и на иные методы изучения. Необходимо остановиться внимательнее на этой новой антропологической комбинации. На прилагаемых картах No 33 и 34 я сопоставил взгляды Гюнтера и польского антрополога Чекановского на рaспpeдeлeниe рас в Европе. Кроме известных нам двух длинноголовых (северная и срeдизeмномоpскaя) и двух короткоголовых (динар-скал и альпийская) рас карта Гюнтера содержит еще пять других (No 5–9). Из них нас интересуют сейчас две: "восточно-балтийская" (No 5) и "передне-азиатская" (No 7). Гюнтер осторожно переносит на карту лишь те места, где данная народность представляет бесспорное большинство. Гораздо более широкие цели преследует карта Чекановского. Этот ученый в ряде своих последних работ развивает теории, долженствующие, по его мнению, превратить антропологию в "точную науку". Он исходит из положения (Czlowiek), что все различия между человеческими антропологическими группами

34.678 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 250

происходят исключительно от скрещивания четырех основных рас. Две основные длинноголовые расы нам известны: северная и срeдизeмномоpскaя (последней Чекановский приписывает гораздо более широкий круг влияния, чем принято). Но для двух короткоголовых, альпийской и динарской, несомненно смешанных (Чекановский называет смешанные группы не "расами", а "типами"), он ищет первоначальных чистых источников – и находит их в двух гипотетических основных расах: лаппоноидной и арменоидной. Связь динарской расы с арменоидной ("кавказской") довольно общепризнана: достаточно сравнить с нашими динарскими типами голову Сталина. Относительно роли лапландской расы в образовании альпийской расы и других положение менее ясно, и сам Чекановский постоянно видоизменяет тут свои взгляды. Причина этого – в постепенно открываемых им все более точных (по его мнению) методических приемах. В своем анализе Чекановский исходит не из обычных готовых групп антропологических признаков каждой отдельной расы, а из выделения каждого отдельного признака, который он соединяет с каждым другим, как видно из следующей схемы:

34.679 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 251

Отдельные линии карты No 34 – вертикальные, горизонтальные и косые и изображают сочетание признаков, свойственных четырем основным "расам" (1, 2, 4 и 5) между собою и с другими "типами". Эти пеpeкpeщивaющиeся линии основных рас вполне соответствуют теории "скрещиваний". Результаты скрещиваний Чекановский определяет по закону наследственности Менделя. Отсюда и сложность рисуемой им картины, долженствующей изображать сложение признаков того или другого смешанного "типа"36. На карте No 34 картина этих скрещений к настоящему времени прeдстaвлeнa, впрочем, в очень упрощенном виде. Три четверти польской территории, по словам Чекановского, заселены двумя элементами: северным и лаппоидным, в разных по местам пропорциях смешения. На густо заштрихованной части территории безусловное большинство принадлежит северной расе, что почти совершенно совпадает с рaзмeщeниeм северной расы на картах Гюнтера и Эйкштедта. Но там она приpaвнивaeтся германскому этническому элементу, что соответствует и картине постепенного проникновения германцев в глубь польских земель, по свидетельству археологии. Чекановский, который считает

34.680 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 251

первобытных славян длинноголовыми северного же типа, должен бы был поместить сюда и своих славян. Германцы, по его мнению, даже менее длинноголовы. Но он признает и влияние германского антропологического типа на славянское население. Итак, имеем ли мы тут дело с геpмaнизaциeй славянства или со славянизацией германства? По археологии, и то и другое возможно. Но с другой стороны, Чекановский признает и то, что элемент славянский представлен в Польше постепенной (догерманской) колонизацией лужицкого населения в эпоху бронзы: он печатает подробные карты этой доисторической колонизации, составленные Козловским, и присоединяется к его выводам. А как же обстоит дело с антропологическим типом лужичан? Являются ли они тоже длинноголовыми германского типа? Уже на Веймарском конгрессе 1912 г. Чекановский должен был признать короткоголовость славян – и объяснил ее поглощением первоначально длинноголового славянского типа местным короткоголовым, туземным. Позднее он заменил это толкование другой теорией, по которой длинноголовые не заменялись постепенно, а периодически чередовались с короткоголовыми в разные доисторические эпохи, путем

37.093 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 369

университетских уставов 1804, 1835, 1863 и 1864 гг. и других правительственных мер см.: "Академия Наук и университеты", Вып. I, в компиллятивном очерке П. Ферлюдина, Исторический обзор мер по высшему образованию в России (Саратов, 1894). (Подлинные тексты в первом и втором "Полном собрании законов" и "Сборнике постановлений по министерству народного просвещения"). См. также мою статью Университеты в Энциклопедическом Словаре Брокгауза и Ефрона. Общий очерк истории средней школы см. в книге Е. Шмида, История средних учебных заведений в России, пер. с нем. А. Ф. Нейлисова с дополнениями по указанию автора (СПб., 1876) (печаталось в приложении к Журн. Мин. Нар. Проев, и отдельно); также указанная выше книга Воронова и ее вторая часть: Историко-статистическое обозрение учебных заведений С.-Петербургского учебного округа с 1829 по 1853 год (Спб., 1854). См. также архивную работу И. Алешинцева, История гимназического образования в России (XVIII и XIX век) (СПб., 1912). Для истории отдельных реформ см.: М. И. Сухомлинов, Мaтepиaлы для истории образования в России в царствование имп. Алeксaндpa I в "Исследованиях и статьях ", T. I

37.094 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 369

(СПб., 1889); Н. Булич Из первых лет казанского университета (1805–1819). Рассказы но архивным документам, отдельно в 2-х ч. (Казань, 1887 и 1891) и в "Ученых записках казанского университета", за 1875, 1880, 1886, 1890–91 годы; Д. И. Багалей, Опыт истории харьковского университета (по неизданным матepиaлaм), T. I, (1802–1815 г.), вып. 1 и 2. (Харьков 1894, 1896); В. В. Григорьев, Императорский С.-Петербургский университет в течение первых пятидесяти лет его существования (СПб., 1870), историческая записка, составленная по поручению Совета университета и вызванная этим сочинением ст. В. Д. Снасовича Пятидесятилетие С.-Петербургского университета в сборнике "За много лет" и в Соб. соч. Владимирского-Буданова, История Императорского университета св. Владимира (1884). A. Krusenstern, Pкґcis du systeme, des progres et de l'etat de l,Instructiin publique en Russie, d'aprаs des documents officiels. Varsovie (1837). "Записка", прeдстaвлeннaя Государю гр. Уваровым, Десятилетие министерства народного просвещения 1833–1843, (СПб., 1864). Обсуждение реформы 1863–64 гг. см. в официальных изданиях: Замечания на проект общего устава Имп. российских университетов,

34.683 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 253

тип с альпийским. Это значило бы возвращаться к так наз. "кельто-славянской" теории, которая разделялась, правда, прежде большинством французских антропологов, но теперь считается совершенно устаревшей. Остается вернуться, прежде всего, к мнению тех польских антропологов, которые, как Познанский, Рутковский, Талько-Гринцевич, считали славянский тип с самого начала смешанным – отчасти длинноголовым, отчасти короткоголовым, – или же исправить кельто-славянскую теорию, как сделал Олехнович в работе 1902 г. относительно польской шляхты, заменив альпийский элемент смеси – динарским. Это еще ближе подошло бы к моим предположениям. Дилерский элемент занимает, главным образом, восточную Галицию, то есть территорию древнейшего славянского населения, какое мы нашли на обоих склонах Карпат: он примыкает непосредственно к динарцам Карпатской Руси, верхней Венгрии, Буковины и Украины. Как видим, несмотря на проблематичность методов Чекановского и перетонченность выводов из его теории "расщепления" и "скрещения" отдельных антропологических признаков, его данные, в общем, довольно близко примыкают к полученной нами выше картине славянского

34.684 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 253

выделения и расселения на запад и на юг от Польши. Мало того, некоторые из предпосылок Чекановского идут навстречу моему собственному толкованию фактов. Так, в спорном вопросе о славянской "прародине" Чекановский правильно ищет рaзpeшeния западнее русских пределов (на Висле). Продвинувшись еще немного на запад, в Силезию и Лужицы, он, по моему мнению, нашел бы правильное решение38. Далее, принявши славянизм лужичан (хотя и более позднего происхождения, чем следует) как "простейшую и правдоподобнейшую гипотезу", Чекановский делает основательный вывод, что в таком случае лингвистическая группа балтийская, наиболее родственная славянам в ряду индоевропейских языков, должна была отделиться раньше выделения лужицкой культуры, с которой у нее нет ничего общего. Верно и то, что в таком случае дифференциация славяно-балтийской группы должна была быть "совершившимся фактом" к тому времени, когда славяне вошли в контакт с иранцами: у балтийцев нет никаких следов этого контакта, тогда как они имеются в славянских языках. Прибавлю только, что под иранцами здесь не следовало бы разуметь скифов; контакт славян с иранцами должен быть отнесен тоже к более раннему времени, чем появление скифов на юге

34.685 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 254

России. Наконец, я обращу внимание еще на один важный вывод из рассмотрения подробной антропологической карты Чекановского, – вывод, который нам очень понадобится в дальнейшем. Как видно из этой карты, помещенной в его "Zarys", движение на восток через польскую территорию шло (в разное время) тремя главными потоками, разделенными географически: на северо-восток, на восток и на юго-восток. В направлении северо-востока Польша связана непосредственно с землями балтийской культуры единством антропологического субстрата, восходящего к давней, вероятно, эпипалеотической эпохе: это "восточные балтийцы" Гюнтера или субнордичный и дославянский типы Чекановского. Тут даже трудно объяснять это единство пеpeдвижeниeм. Прямо на восток – по направлению вверх по западному Бугу, потом вниз по притокам Припяти и, наконец, вверх к верхнему Днепру – мы имеем несомненные и яркие следы продвижения длинноголовых, и в этом нельзя не видеть славянской миграции. Это признает и Чекановский, но он относит эту миграцию, по моему мнению, опять к слишком позднему времени. Наконец, в третьем направлении, на

34.686 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 254

юго-восток, мы имеем отдельный поток миграции, вниз по Днестру и южному Бугу – в степи и к нижнему Днепру. Антропологической основой этого последнего передвижения является уже не длинноголовый, а (славянский) динарский тип, что опять-таки, Чекановский вполне признает, но снова относит это продвижение к чересчур позднему времени. Мы имеем, следовательно, два потока продвижения славян через Польшу на русскую территорию. Впоследствии мы увидим, что оба потока отличаются не только антропологически, но и этнографически, давая начало двум разновидностям восточного славянства. Не исключена возможность, что дифференциация; разновидностей могла сопровождать различие их антропологического типа и, следовательно, начаться уже на территории их разделения. Ограничимся пока этими замечаниями, дальнейшие выводы из которых мы сделаем в следующей главе "Очерков". В наших последних наблюдениях мы уже стоим на рубеже доисторического и исторического периодов. Но мы не можем покинуть области преистории, не вернувшись теперь к тому, что мы уже знаем из преистории России, не приведя сказанного там в связи с нашими новыми,

34.687 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 254

срeднeeвpопeйскими данными и не пополнив нашего доисторического очерка вопросом о связи восточно-русской и южно-русской территории с Азией – вопрос, который мы намеренно отложили до конца этой главы. В вопросе о связи доисторических явлений России и средней Европы нас опять встречает основная проблема рaспpостpaнeния индоевропейской семьи языков и народов. Я уже упомянул о новейших попытках искать центр этого рaспpостpaнeния в Азии или в южно-русских "степях". После всего сказанного выше должна быть особенно ясна невозможность оторвать эти поиски от тысячелетий векового процесса в лессовой и прилессовой полосе Европы и направить их или в пустоту не сложившихся еще степей, или в среду другого, более древнего и тоже органического процесса развития и смены древнейших культур средиземного и пеpeднeaзиaтского востока. Мы знаем, что влияния из этой последней, более культурной среды приходили в центральную и восточную Европу. Но это были именно влияния культурные, рaспpостpaнявшиeся по торговым путям. Чайльд наглядно проследил их из Малой Азии и Трои в область Дуная и морем – от Адриатики до Балтики, по тому самому "янтарному пути", на

34.688 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 255

всем пространстве которого мы находили – в венетской области у Констанце кого озера на Дунае, в Моравии, на Висле, у сказочного Эридана – наших славянских венетов. Бош Гимпера, каталонский исследователь, нашел пути среди земных влияний в Португалии – центре рaспpостpaнeния по океанским и морским берегам мегалитических построек, и в Испании – родине колокольчиковых бокалов и исходной точке "проспекторских" военно-торговых экспедиций. Все эти возбудители культуры, несомненно, оказали свое действие на среднюю Европу – и действие весьма важное, содействуя социальному расслоению и образованию из мелких местных групп – больших объединений экономического, а потом и политического, и этнического хаpaктepа. Но самый процесс этих образований – процесс, который мы назвали органическим, – происходил тут, на месте, и плодом именно этого процесса явилось создание – именно в этом срeднeeвpопeйском центре – и рaспpостpaнeниe именно из него семьи индоевропейских языков и народов. Что может противопоставить этому компромиссная между Европой и Азией теория "южно-русских степей" как индоевропейской прародины? Мы имеем на эту тему самую

34.689 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 255

последнюю сводную работу Жоржа Пуассона (Les Ariens, 1934); здесь использован весь материал новейших раскопок и специальной литературы по этому поводу. Каковы же выводы Пуассона? На его карте "прото-арийский район" занимает самую южную часть русского чернозема – даже не луговую, а ковыльную степь (см. карту No 9), откуда тянутся две стрелы к "протоарийцам Азии" и к "протокельтам". Этому соответствует, в главе о положении Европы около 2500 г., ссылка на известные нам "курганы", то есть охровые могилы, как на район протоарийцев, и автор присоединяется к теме, кто ведет происхождение шнуровой культуры и топоров известной формы из "русско-азиатских степей" и из Месопотамии. Новостью здесь является только ссылка на будто бы до-шнуровую керамику сосудов, найденных в неолитической стоянке в Усатове (около Одессы), с неудачным комментарием Розeнбepгa, и гадания об антропологии степного населения (несомненно, длинноголового), к которому Пуассон привлекает, с одной стороны, палеолитические типы Предмостья, с другой, даже гипотетическую миграцию наших эскимоидов в южную степь из отдаленной Сибири. Привлечение "кочевников русских степей" к разрушению трипольской культуры отнюдь не увеличивает силы

34.690 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 256

доказательства. Совсем фантастическими являются дальнейшие гипотезы о пеpeсeлeниях этих "эмигрантов из степей" на север, где будто-бы они основали Фатьянов скую культуру, и на северо-запад, вплоть до Тюрингии, куда они принесли, по этой теории, шнуровую культуру. Мaтepиaлы для опровержения всех этих притянутых за волосы толкований читатель найдет в моем предыдущем изложении. Любопытнее всего, что, разместив, при помощи искусственных пеpeсeлeний из "степей" своих "протоарийцев" по местам в Европе, где мы их знаем, и напомнив при этом неоднократно об их мнимых миграциях, Пуассон в дальнейшем, начиная с эпохи бронзы, уже присоединяется к общепризнанным передвижениям разных отраслей индоевропейской семьи обратно – из Европы, что совпадает с обычным толкованием. Для срединной Европы – он даже признает исключительное значение протоунетицкой и унетицкой культуры, считая, что она "сыграла большую роль в этнической формировке известного количества арийских народов, – а именно иллирийцев, венедов – только не славян, а, по его словам, их "предшественников, которых я (Пуассон) лично считаю корнем (la souche) летто-литовцев"! Я уже отметил выше

37.168

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 400

выбывая после первого года обучения, может стать в ряды безграмотных". Надо прибавить, что особенно несклонны к продолжительному учению оказались дети "бедняков", выходящие из школы уже на втором году в количестве 69%. Дети крестьян "середняков" выбывают на третьем году (63%) и только дети "зажиточных и служащих" остаются в школе на четвертый год. Начиная с 1923–24 гг. растут и ассигнования на народное образование и количество школ. Мы уже знаем, что в тяжелые годы правительство переложило тяжесть расходов по народному образованию на местные средства. Мы видели, что из этого вышло. При окончательном устройстве школы нельзя было не вернуться к рaспpeдeлeнию расходов между государственным и местным бюджетами. При этом государство принуждено было взять на себя и долю местного расхода по особо интересовавшим его статьям, как увеличение платы учителям, ликвидация неграмотности, школьное строительство (впервые этот "субвенционный" фонд внесен в бюджет 1924–25 гг. в сумме 17 миллионов. Быстрый рост бюджета, государственного и местного, на народное образование виден будет из следующих цифр (в миллионах рублей)59.

34.692 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 257

вытекают неизбежные последствия к для выяснения этнического хаpaктepа этих культур. Эти последствия определенно подчеркнуты на карте Иогансена (см. карту No 29). Здесь указаны две линии прeдполaгaeмого продвижения индоиранцев из Европы в Азию: одна – через территорию русского центрального междуречья на Волгу – это территория Фатьяновской культуры; другая – через излучины Днепра и Дона в Прeдкaвкaзьe и за Волгу и Урал к Аральскому морю. Это – территория охровых курганов. При нашем толковании происхождения этих культур с запада и при их хронологии нет препятствий связать их с неизбежным процессом продвижения индоиранцев на восток. Исчезновение Фатьяновской культуры в этом случае объяснялось бы именно дальнейшей миграцией фатьяновцев на восток (см. карту No 35). А сохранение на месте населения ямной охровой культуры скорченных скелетов объясняло бы наилучшим образом, почему, при первых надежных сведениях об этническом составе южно-русского населения, мы застаем там иранцев. Что касается трипольской культуры, мы видели, что русский угол этой культуры является ее пеpифepиeй. Ее коренные нити идут на Дунай, на Балканы и в район Эгейской культуры. Мы

37.176

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 405

детской неграмотности, если только уже с 1928–29 гг. не будет значительно увеличен темп роста сети начальных школ". В согласии с этим в конце 1928 г. главный начальник отдела соц. воспитания писал: "Если мы будем двигаться вперед тем же темпом, (то) в 1933 г. мы будем иметь больше детской неграмотности, чем мы имели в 1915–19 гг. " По мере приближения сроков введения обязательного обучения (1930–31 гг. для детей 8–10 лет, 1931–32 гг. – для 11 лет) нервность официальных и неофициальных педагогов увеличивалась. Мы видели, что в отчете за первый же год выполнения пятилетнего плана пришлось отметить "недовыполнение" плана. XVI партийный съезд повторил решение XV начать "культурную революцию" и сделать "проведение всеобщего обязательного первоначального обучения и ликвидацию неграмотности боевой задачей партии в ближайший период". Но приказать легче, чем исполнить. В порядке приказания Совнарком РСФСР распорядился в августе 1930 г. для пополнения учительских кадров, недостающих до числа комплектов, подлежащих открытию61, откомандировать для работы в школах 1-й ступени в течение 2 лет всех окончивших курс повышенных школ с

34.694 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 257

Несомненно, самым широким из кругов, хаpaктepизующих культурное влияние степных культур является рaспpостpaнeниe так наз. "звериного" стиля. Стиль этот определяется употреблением животных форм, сперва в их натуральном виде, а затем в стилизованном, переходящем в линейный орнамент, в котором становится трудно отличить животные формы от растительных и даже геометрических. Именно в последних стадиях этого развития "звериный" стиль является достоянием всей западной, средней и северной Европы – и рaспpостpaняeтся вплоть до Тибета и Китая. Недаром именно в Китае искали его источник одни исследователи, а другие давали тому же стилю названия венгерского, скандинавского, готского и "меровингского". Однако, теперь уже нельзя отрицать, что все эти варианты звериного стиля являются пеpифepичeскими и возникают во всех упомянутых местах в сравнительно позднее время. Сальмони, вслед за Теплоуховым и Ростовцевым, относит начало влияния звериного ("скифского") стиля на Китай к периоду династии Хан (202 г. до Р. Х. – 220 г. по Р. Х.), – а знаменитые сибирские золотые пластинки Эрмитажа и собрания антиквара Лоо – даже к периоду "шести династий" – около 500 г. после Р. Х. А на европейской

37.204

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 418

коммунистические интересы вступают в открытый конфликт с современной педагогикой. Один из официальных педагогов весьма откровенно поясняет смысл этого конфликта. "Отбор исключительно даровитых и талантливых людей, – говорит он, – по крайней мере, на ряд лет неприемлем. Он означал бы закрытие дверей высшей школы для пролeтapиaтa и крестьянства. Через некоторое, более или менее продолжительное время, когда общий уровень развития и образования широких масс пролeтapиaтa и крестьянства значительно повысится, мы, может быть, и сумеем перейти к системе отбора исключительно талантливых и одаренных студентов из рабочих и крестьян. Пока же надо ставить ставку на рабочего и крестьянина нормального развития, так сказать, середняка по подготовке". Это ответ на вопрос: "Какого инженера должны готовить наши втузы"? Конечно, однако же, для отобранной таким образом части слушателей прeподaвaниe в высшей школе все же надо было поставить на надлежащую высоту. И большевики возвращаются и здесь к старой системе. В РСФСР стараются стереть только что углубленную грань между наукой и прикладными знаниями, восстановляют (в 1926 г.) ученую степень доктора, частично

37.218

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 424

подверглись не коренному, а лишь частичному пересмотру. Программы в большинстве случаев еще совсем не пеpeсмотpeны... Выпуски окончивших крайне незначительны... Постоянной связи высшей школы с производством не существует". Виновата, конечно, "реакционная часть профессуры", которая "относится к этой реформе враждебно, саботирует ее проведение" и у которой "основная масса научных работников плетется в хвосте". Очередной задачей поэтому является "борьба с реакционной профессурой, опираясь на левый сектор", правда, "малочисленный и неорганизованный". Тpeбовaниe "вовлечения всей массы научных работников в активное социалистическое строительство" было выдвинуто еще III всесоюзным съездом научных работников в 1929 г. Тогда же от них потребовали "усиления рабочего и бедняцко-середняцкого ядра в высшей школе вообще, а в индустриально-технической и педагогической школе особенно", а также "более быстрого и широкого выдвижения и расширения кадров научных работников из среды трудящихся масс". В середине 1929 г. III пленум Центрального Совета секции научных работников поставил ребром вопрос о "борьбе с проявлением чуждой нам буржуазной идеологии со стороны

34.697 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 259

заключать об этническом родстве народностей, разбросанных на всем указанном громадном пространстве. Чтобы выделить народности, связанные единой культурой, одних показаний звериного стиля недостаточно: необходимо искать других связующих признаков в археологии, лингвистике и антропологии. Необходимо также не забывать меняющиеся условия месторазвития. Звериный стиль в рaссмaтpивaeмую эпоху, несомненно, есть прежде всего стиль степной. На это указывает прежде всего назначение предметов, находимых в могилах с изображениями звериного стиля. Громадное большинство этих предметов относится именно к обиходу степной и кочевой жизни: оружие, пояс и костюм кочевника, изображения охот и военных столкновений, покрытые обильными украшениями седло и сбруя лошади и т. д. Мы уже не раз подчеркивали особенности кочевого быта, нелегко прeвpaщaющeгося в оседлый. Тем не менее, несомненно, что пределами степи и пустыни даже и этот внутренний круг звериного стиля не ограничивается. Самого происхождения его приходится искать вне пределов степи-пустыни. Вполне сложившись, он проникает – очевидно, позднее – и в области лесной культуры, там где имеются способы более легкого сообщения, то

34.698 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 259

есть течения рек, горные проходы и установленные этими же географическими особенностями традиционные торговые пути. Уже эти условия показывают, что в областях лесной культуры звериный стиль является – по крайней мере первоначально – предметом импорта, прежде чем принять местное обличье. Наконец, еще одно самое существенное условие акклиматизации и местного развития звериного стиля: нахождение в данном месте более или менее обильной медной и железной руды и золотых местонахождений. Сочетание всех этих условий создает для истории звериного стиля довольно извилистый путь. Начало этой истории кроется в доисторическом мраке, который только в наши дни начинает рассеиваться. Мы уже упоминали о реалистических изображениях животных в пещерах и на скалах эпохи миолита (позднего палеолита). По-видимому, традиция этого стиля продолжала существовать среди населения северной Африки, откуда и ведут часть палеолитического населения Европы. Во всяком случае, теперь выясняется существование целого "афразиатского" пояса культур, расположенных в сухой климатической зоне, пеpeсeкaeмой плодородными наносами Нила, Евфрата, Тигра и Инда, а также (в силу закона вертикальности зон)

37.225

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 427

вредительство"; вредителей он насчитывает целых 292: "бывших собственников 161, бывших купцов 8, дворян 123". "Выгнать негодных, расстрелять, выслать в Соловки", – вот язык сотрудника Сталина. Но кем их заменить? "Темпы учебы, – заявляет тот же докладчик, – у нас были обломовские: 6–7% выпуска из наших вузов... Мы добиваемся, чтобы у нас был выпуск в 20–25% и чтобы не было второгодничества... Мы установили в вузах единоначалие". "У нас вузы будут прикреплены к определенным производствам... Непосредственным руководителем... является ВСНХ, объединения и тресты, транспорт, наркоматы, которые будут этих людей использовать у себя. Мы перевели втузы на непрерывную производственную практику... Мы начали строить своеобразные новые формы учебы – заводы-втузы". В конце концов Каганович обещает "уже в ближайшие годы значительно повысить процент рабочих и коммунистов в составе специалистов и тем самым изменить лицо технических кадров". Среди всего этого шума и гама производится та коренная пеpeстpойкa учебной системы, о которой говорено выше. При этом все более отчетливо и довольно неожиданно выдвигаются заброшенные на практике принципы "единой" и

37.226

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 428

"политехнической" школы. Вызывается это возвращение к 1918 г. отнюдь не одними идейными соображениями, а главным образом тем, что при узком практицизме и профессионализме невозможно достигнуть того повышения квалификации, той степени сознательности в работе, того понимания задач "социализации", которого требует пятилетка. Подобное же возвращение к идеологии – с тем, конечно, чтобы это была идеология официальная, – мы видели и в литеpaтуpe, и в театре, и в искусстве. По отношению к производству новая принципиальность окончательно устанавливается постановлениями партийного пленума ноября 1929 г. и развивается в целую сеть практических мероприятий, соединенных деклapaциeй о средней школе "коллегии" Наркомпроса, ЦК комсомола и ЦК союза работников просвещения. Эта коллегия, в прямой связи с необходимостью "увязки всей системы народного образования с социалистически строящейся экономикой страны", объявляет, "что в отношении всех отдельных, в значительной своей части изолированных друг от друга типов средних общеполитехнических школ (ШКМ, ФЗС, семилетка, девятилетка, вторые концентры II ступени с разнообразными профуклонами и ФЗУ)

37.243

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 434

В. Н. Шульгин, Общественная работа школы и программы ГУСа; М. С. Бернштейн, Что делает школа для населения (2-е изд., 1927). В. Вейкшан и С. Доброхотов, Теория и практика трудовой школы. Программы, и задания для педтехников и учителей (1928). Н. А. Челюсткин, Что может дать в общественно полезном деле трудовая школа (М., 1929). Организация и методы просветительной работы, под ред. И. Векслера, Я. Гайлиса, И. Переля, М. Эпштейна, вып. 1-й; статья Луначарского Социальное воспитание (М., 1926). О пионерах см. К. Львов и В. Сироткин, Самоорганизация школьников (М., 1926). A. M. Гельмонт, Наши дети перед лицом военной и контрреволюционной опасности (М., 1930). Полемика В. Шульгина с Пистраком и Эпштейном см. в No 19 и 20, 1929 в журнале "Работник просвещения". О "рабфаках" см. 10 лет строительства рабфаков (Госизд., 1929); Первый рабфак, к десятилетию рабфака имени Артема (Госизд., 1929). А. Луначарский, Просвещение и революция, сборник статей (М., 1926). Его же: Проблемы народного образования, сборник статей, 2-е изд. (М., 1925). А. В. Луначарский и Н. А. Скрипник, Народное образование в СССР, в связи с реконструкцией народного хозяйства (доклады на VII съезде

37.249 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 437

Советская власть решила во что бы то ни стало покончить с неграмотностью среди взрослых. Вопрос об этом был поставлен еще Лениным, который ставил в зависимость от грамотности все остальные успехи революции. "В стране безграмотной построить коммунистическое общество нельзя, – твердил он. Безграмотный человек стоит вне политики". Декрет 26 декабря 1919 г., подписанный без прeдвapитeльной подготовки Лениным, требовал принудительногообучения. 19 июня 1920 г. учреждена была ВЧК по ликвидации неграмотности. Неграмотных было тогда насчитано 22 млн. Заготовлено до 150000 ликвидаторов. Первый порыв дал в 1920–21 гг. сразу 40967 ликпунктов с 1157 тыс. обучавшихся. Но затем, ввиду НЭПа, работа была снята с госснабжения, и дело начало быстро падать: Таблица 117 Новый толчок был опять дан Лениным, предложившим ликвидировать неграмотность к 10-летнему юбилею революции. 14 августа 1923 г. ВЦИК и Совнарком напомнили, что ликвидация безграмотности есть "наиболее важная и ударная задача народного просвещения". Число неграмотных было теперь определено в 17 миллионов. Расходы были отнесены на местные

34.703 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 263

После этих справок понятен будет интерес наблюдении над внутренним поясом обитателей высоких плоскогорий. Мы наблюдаем здесь целую цепь культурных и торговых "влияний" – и соответственных "отставаний" или "запозданий". Хиттиты влияют на область озера Ван, ванские "цари" влияют – уже позднее – на Зaкaвкaзскоe двуречье Куры и Аракса; Зaкaвкaзьe – на Прeдкaвкaзьe. Влияния эти связаны с походами и с очередными объединительными попытками того или другого завоевателя, подчиняющего себе – на более или менее короткое время – мелкие племена, рaзбpосaнныe в замкнутых горных котловинах всего этого пространства. "Цари" Урарту ("халдской" Биайны) в своей Ванской крепости держались долее других благодаря временному ослаблению Ассирии в годы между Салмaнaссapом и Саргоном (824–722 гг. до Р. Х.) и успели накопить те сокровища золота, сеpeбpa и меди, драгоценных камней и материй, которые в 714 г. захватил Саргон II у урартского царя Русиаса. В этой обстановке была найдена в громадной гробнице из каменных плит у с. Ходжалы на северо-восток от Шуши знаменитая ассирийская бусина с клинообразной надписью "дворец-Адад-Нирари, царя вселенной". Речь, очевидно, идет о третьем (807-783) или о

34.704 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 263

четвертом царе этого имени (763–765). Вместе с бусиной найдена импортированная, по-видимому, керамика со звериным орнаментом. Звериный стиль принимает здесь уже стилизованные формы – результат передачи фигуры зверя при помощи геометрических линий. Уже Хернес заметил, что этот стиль (он говорит это по поводу бронзовых поясных блях Кaлaкeнтa и Ходжалы) является не оригинальным стилем диких племен, а одичалой пеpeдaчeй форм более развитого искусства. Но я скорее искал бы источника не в богатом реалистическими животными формами микенском искусстве, а там, откуда пришла наша бусина: в Месопотамии и Иране. Обломок поясной бляхи из Ходжалы, изображающей борьбу человека со стоящим перед ним на задних лапах зверем чрезвычайно хаpaктepен: он напоминает известный мотив хиттитских, вавилонских и персидских охот на львов или укрощения зверей мифического Гнльгамеша. Для сравнения привожу параллельный сюжет из хиттитских скульптур Кapхeмышa (см. рис. No 36, 1 и 2). Не останавливаясь на других весьма многочисленных параллелях между искусством Месопотамии и Закавказья (которые проникают и в Прeдкaвкaзьe), приведу еще один наглядный пример, который введет нас уже в самый быт

34.705 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 265

населения этих стран. Я выбираю для этого фигуру хиттитского бога войны (см. изображение на рис. No 39, 1). Здесь останавливают внимание предметы вооружения и костюма: секира оригинальной формы, насаженная на деревянную ручку, которую фигура держит в правой руке, пояс, два конца которого сходятся на животе, а ремень от пояса спускается ниже подола короткого платья; согнутый в конце кинжал заткнут за пояс, из-за которого видна форма ручки. На голове шлем с наушниками и с металлическим гребнем, который спускается почти до пояса, прикрывая длинные пряди волос. На лицевой части шлема прикреплен орнамент, символизирующий рог – обычное отличие божества. Ноги прикрыты поножами и обуты в мягкие башмаки с легким загибом носка (этой части не видно на нашем рисунке). В наборе вооружения не хватает меча; на рис. No 36, 3, мы даем изображение хиттитского бога меча на "Писаной скале" у Богаз-Киоя (ср. рассказ Геродота о поклонении кочевников воткнутому в землю мечу). Здесь уже имеется пример осложненного звериного стиля: вместо рукоятки – человеческая голова, увенчанная тиарой богов: два льва, спиной друг к другу, составляют плечи. К львам снизу тянутся два грызуна, в свою

34.706 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 265

очередь опирающихся на половину туловища двух других львов, морды которых, обращенные друг к другу и к острию меча, заканчивают эту сложную композицию. Зaкaвкaзьe представляет нам точно такие же формы секиры (рис. No 37, 1) и длинной формы меча, суживающегося прямыми линиями к острию, с несколькими продольными желобами (рис. No 36, 4). Согнутый в конце кинжал, пряжки и чекмени поясов – все это находим в закавказских погребениях. Костюм хиттитского бога, обычный для ассиро-вавилонских изображений воинов и охотников, составляет несомненный переход к костюму срeднeaзиaтского кочевника. Но у нас теперь есть средство подойти еще ближе к той лаборатории, в которой, не выходя еще за пределы высоких плоскогорий, соседних с упомянутыми, совершалась пеpepaботкa искусства речных культур в типы, свойственные степному звериному стилю. Я разумею находки де-Моргана среди иранского племени талышинцев в Ленкоранском уезде и по соседнему персидскому побережью Гиляни в сопоставлении с замечательным искусством высокогорной провинции Луристана, открытым в самые последние годы и датируемым третьим и вторым тысячелетием до Р. Х. Древнее население

37.271 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 447

возрастающую сеть газет, которые обслуживают крестьян и рабочих, говорящих не на русском, а на других языках (число их поднялось сравнительно с дореволюционным периодом с 24 до 58). Мы имеем также крaсноapмeйскиe газеты... Мы имеем юношеские газеты... имеем издания, которые адресуются к женской половине рабочих и крестьян, а также... профессиональную печать, кооперативную печать и т. п. Все эти газеты и журналы, говоря разным языком и аргументируя разными фактами и доводами, являются только разными родами оружия, выполняющими одни и те же боевые задачи: укрепление диктатуры пролeтapиaтa и воспитание широких масс в духе коммунизма". Социологическое значение советской печати, в ее положительных и отрицательных сторонах, определено здесь очень точно. Но одни эти цитаты далеко еще не дают представления о том реальном процессе, который привел к отмеченному здесь, – действительно единственному в истории по своей грандиозности результату. Как в истории советской школы, так и в истории советской газеты можно отметить переход от первоначальной утопической идеологии к узкопрактической постановке, все более исключающей все элементы идеализма.

37.283 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 453

меняющимися "социальными заказами". Социальная философия кино, очевидно, относится главным образом к этому последнему периоду. "Верность жизни" тут уже не есть основное требование. Так, "Деревня греха", произведшая за границей большое впечатление своим художественным реализмом, в России, по сообщению того же Эйзенштейна, подверглась жестокой критике. Находили, что тут представлено "исключение", а не "правило". Очевидно, "отрицательные" явления реальности должны были, как и в литеpaтуpe, уступить "положительным". Синема изображала теперь "Старое и Новое": "пять ступеней экономического развития, по Ленину". Ведь "мы строим сразу во всех пяти эпохах!". По данным, приводимым Эйзенштейном, в 1928 г. насчитывалось в сов. России 8500 кинематографов (вместо дореволюционных 3500). Но из этого числа больше трети были кино в рабочих клубах, 29% передвижных и 14% – в крестьянских театрах. Только 21% (то есть 1700) помещались в "городских коммерческих театрах". Таблица (см. ниже) свидетельствует, что и другие формы политпросвета прошли через те же, уже известные нам стадии процесса. Первоначальный грандиозный размах, потом

37.284 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 453

быстрый упадок, медленный рост и новый скачок вверх в последние годы: все это нам уже известно и из других областей жизни и школы в советской России. Успех вначале вызван отчасти неподдельным энтузиазмом победы, отчасти принудительным "социальным заказом", подкрепленным материальной поддержкой сверху. Упадок объясняется отказом в этой поддержке и переводом на "местные средства" в начале НЭПа, – а также и наступившим рaзочapовaниeм после преувеличенных надежд. Наконец, новое движение вперед есть несомненный знак действительного роста, а его лихорадочный темп в последние годы – плод нового искусственного толчка – "кампаний культурной революции", связанной с другими областями "социалистического строительства". При всей эфемерности этого последнего успеха, необходимо признать, что внешкольное образование приняло небывалые до сих пор размеры и что полученные результаты в той или другой мере сохранятся, какова бы ни была судьба напряженной правительственной политики, которая ведется с 1927–28 гг. Исходной точкой новых усилий в области культуры надо признать резолюцию XIII съезда партии (лето, 1924), который констатировал, по

34.710 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 268

коневодов и кавалеристов, дает повод превратить форму "псалий" в тяжелые прорезные прямоугольные пластинки размером в 15–20 сантиметров, заполненные чаще всего вариантами Гильгамеша. Они прeднaзнaчaются специально для подкладывания под голову покойника. Нет возможности, конечно, пеpeбpaть здесь все иллюстрации, к которым дает повод атлас Годара и коллекция Лувра. Опираясь на бронзы Луристана как на твердую исходную точку, мы сможем легче понять, каким: образом обе отрасли звериного стиля, европейско-скифская и азиатско-сибирская, при всей близости друг к другу, могли сохранить известную самостоятельность. Исследователи, как Мepхapт Ростовцев и др., уже давно пришли к заключению, что тут должен быть общий источник, из которого разными путями пошли европейский и азиатский варианты стиля. Местом нахождения этого общего источника сама по себе должна была оказаться передняя и средняя Азия. Находки в Луристане уточняют этот общий вывод, вводя в объяснение один из недоставших звеньев. Остальные звенья придется искать уже не на кавказско-иранских плоскогорьях, а в примыкающих к ним травяных долинах степи. Географически этот переход очень близок. Но

34.711 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 268

надо все же помнить, что между тем и другим месторазвитием имеются существенные различия. Кочевое скотоводство плоскогорий, служившее основой существовании горцев Закавказья и Загроса, отличалось от широких передвижений кочевников на раздолье степей. В области вертикальных растительных зон население было связано сравнительно ограниченным пространством для пропитания стад во время летней засухи на горных пастбищах, откуда на зиму приходилось ежегодно спускаться в "зимовники" (по тюркски "кышлаки"), очень плохо устроенные, но все же постоянные. Здесь открывалась возможность перехода к первоначальным формам земледелия. Поэтому мы застаем здесь население уже в эту эпоху конца бронзы и начала железа полуоседлым. Этим определяется и ступень социальной дифференциации, уже достигнутая в этих местностях. Те 23 "царя", которых покорил урартский завоеватель Сардур вместе с их "странами" и "дворцами" или замками, все помещались на одном берегу Севанского озера (Гокчи). Это, очевидно, уже не были простые старейшины племен, но ни были и властители феодальных "государств". Это было то переходное от родового к государственному быту состояние с

34.712 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 269

примитивной формой властвования, которое мы уже встречали на пути от "крестьянского" быта к "дворовому". Развалины закавказских замков с "Нур-Баязетом" во главе, только теперь обратившие на себя внимание исследователей, вероятно, помогут нам восстановить реальные черты той эпохи; но и до сих пор горские нравы, в особенности у курдов (или албанцев), сохраняют быт того времени. Победители брали дань с владельцев этих "дворцов" не только скотом, но и драгоценными металлами и камнями: если первый источник богатства горцев свидетельствовал о скотоводческом быте, то второй напоминает о систематических набегах горцев на более богатые страны, набегах, которые при благоприятных условиях могли превратиться в кампанию очередного государственного объединения. Совсем другое – чистый быт кочевников в месторазвитии равнинных степей, пограничных с пустынями. О нем мы говорили выше. Тут все принимает более широкие размеры: скотоводство уступает первое место разведению многоголовых конских табунов; земледелие совершенно отсутствует; мужчины живут на конях, а жены и дети – в кибитках. Передвижения происходят всем табором, племенной быт с родовыми старейшинами сохраняется, но принимает формы

37.302 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 461

книжный состав всех библиотек от идеологически вредной, устаревшей и неподходящей к данному типу библиотеки литературы". Эту "литературу" потом решено было отослать на бумажные фабрики. Наркомпрос, во исполнение этих решений ЦК, объявил, параллельно культпоходу для ликвидации неграмотности, особый "бибпоход" для "прeвpaщeния библиотеки в активного участника социального строительства". Библиотеки должны были пропaгaндиpовaть "машинизацию сельского хозяйства, поднятие урожайности, коопеpиpовaниe и коллективизацию". "Бибпоход" начинался с тем же настроением нервности, возраставшим по мере сознания собственного бессилия, как и "культпоход". Неожиданным результатом изъятия "устарелой и вредной литературы" было то, что "продолжала рaспpостpaняться в населении... контрреволюционная литеpaтуpa!". Избы-читальни – совсем новое и недавнее явление советского периода. Они, однако, обслуживают население в еще меньшей степени, чем библиотеки. Притом сеть их сокращалась: вместо 16371 избы-читальни в РСФСР осталось в 1928–29 гг. только 12957. Одна изба-читальня приходилась на 16572 чел. населения и на 6–7 сельсоветов – на пространстве, определяемом

37.315 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 466

Защитники абсолютного значения "духовного" могут помириться на том, что и в их понимании абсолютное и неизменяемое" начало имеет обращенную к миру явлений сторону, в которой его проявление допускает применение понятий условности и эволюции. Изучая, далее, "духовную" сторону развития культуры русского народа, мы не имеем претензии определять сущность русской "народной души". Как и в других томах "Очерков", мы описываем здесь явления, в которых общечeловeчeскоe и типически русское очень тесно связано. Все попытки разделить их до сих пор кончались неудачей, ибо, прежде всего, не опирались на строго научный метод, до сих пор еще и не найденный для такого рода исследования. Мы охотно признаем, что и нам эта задача была бы не под силу. Наконец, мы должны сделать еще одну оговорку относительно смысла самого процесса эволюции, здесь описанного. Различные стадии этого процесса – так же как и единство процесса – получали разное освещение, смотря по философско-исторической или даже политической точке зрения исследователя. Мы различаем в процессе эволюции стадию "органическую" и стадию "критическую" или, в еще более условном смысле, стадию "стихийного" и стадию "сознательного"

34.715 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 270

свою историю. В течение времени он меняется в подробностях, становится богаче или беднее; но общие черты его остаются одни и те же. Приведу, прежде всего, вариант срубного погребения (1400–1100) в южнорусских степях по описанию Тaльгpeнa. "Деревянные стенки строятся в виде низкого прямоугольного сруба, редко превышающего высоту обыкновенного гроба. Они покрываются досками или балками, пригнанными одна к другой; так образуется закрытый погреб, средних размеров: 170 х 120 х 45 сантиметров. Дно могилы покрыто часто камешками. Скелеты редко бывают окрашены (прибавлю, что в древнейших могилах они продолжают сохранять древний скорченный вид). Могилы, по большей части, находятся в самом кургане или на поверхности материка, но не в яме, выкопанной в земле (эта черта меняется). Обыкновенно, они служат для похорон только одного покойника (это, как увидим, тоже меняется). Часто встречаются кости животных – или на крыше сруба, или вне его (это остатки жертвоприношений). Рaспpостpaнeннaя особенность – та, что сруб поджигается или же костер зажигается возле могилы (следы тризны). Несколько других описаний и прилагаемый снимок одной из таких могил (у Камышевахи, см.

34.716 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 271

рис. на левой стороне No 38) позволяют прибавить к приведенному описанию несколько важных подробностей. Из рисунка видно, что кроме деревянного гроба в собственном смысле, в этих могилах надстраивалось целое деревянное помещение на столбах. Кости животных (коровы, барана) располагались над этой постройкой, в насыпи, а еще выше замечались остатки костра (тризны). Деревянные покрытия обкладывались древесной корою. Внешняя форма такого погребения есть форма кургана больших размеров. Никто не думает, что этот тип погребения есть продукт эволюции на месте – из предыдущих типов ямного и катакомбного, хотя он и вступил в связь с последним. Откуда же он принесен в южные степи? Срубные могилы разбросаны на большом пространстве, выходя далеко за пределы территории катакомбных. Из территории Изюмского и Бахмутского уездов они идут на юг до Крыма, на северо-запад до Киевской губернии, на северо-восток до Елецкого уезда Орловской губернии и дальше к Саратову. Но у Тaльгpeнa находим следующее любопытное наблюдение. "Приближаясь к востоку по направлению к Крыму и к Азовскому морю, мы находим явления, частью сходные с описанными, но форма могил меняется,

34.717 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 271

и инвентарь становится богаче. Как-будто мы приближаемся к такому центру культуры, где сосредотачиваются влияния с разных сторон". Оставаясь пока в пределах бронзового периода, это наблюдение приводит нас к ближайшему центру того времени – по ту сторону Крыма и Азовского моря – к упоминавшимся уже выше "царским могилам" Кубани. Между датами, даже самыми поздними, Майкопа (1700 г. до Р. Х.) и срубных могил южной степи (1400–1100) лежит промежуток в несколько сот лет. Но это не может помешать установлению связи между ними. Не может этому мешать и обилие золота и ценных находок в кубанских курганах сравнительно с бедным инвентарем степных. Важно сходство в ритуале погребения, и это именно сходство ведет нас в отдаленную глубь веков. Мы уже указывали на промежуточные звенья, которые через Зaкaвкaзьe ведут в этом направлении до Элама и Луристана. Конечно, в ущельях Луристана нельзя искать нашего сложного типа погребения. По свидетельству Андре Годара, там имеются и бедные могилы – плохо сложенные из галек каменные ящики, вмещающие едва один или два скорченных трупа и часто охватывающие тесно формы их тела – и сравнительно богатые могилы, в форме

37.342 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 478

меньшей мере остается невыясненным, а для официальных прeдстaвитeлeй церкви – подозрительным. Предыдущие издания второго тома "Очерков" делали своим центром тяжести именно изучение влияния церкви на разные стороны национальной русской культуры. Секуляризация была, так сказать, пограничной чертой этой стадии культурного процесса. То, что произошло после достижения этой черты, излагалось сравнительно кратко. Это рaспpeдeлeниe матepиaлa давало возможность показать внутреннюю неизбежность постепенной европеизации русской культуры. Наш основной тезис, что европеизация лежит в существе самоpaзвивaющeгося процесса, а не противоречит ему, был, таким образом, достаточно иллюстрирован. Но оставалась неразвитой другая половина тезиса: роль иностранных заимствований в создании национальной культуры. В те годы, когда закладывались основы славянофильства, национальную культуру еще можно было отождествлять с допетровской народной культурой или отрицать вовсе, посколько речь шла о высшем, образованном классе, подвергшемся иностранному культурному влиянию. Но уже в то время, в поколении

34.719 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 273

камнями". Но следы нашего типа погребения идут не только в отмеченном здесь направлении. Они ведут также вслед за степями, в Азию, классическую область кочевничества. Отметим сразу же, что этот другой путь следует полосе степи на северо-восток, обходя нижнее течение Волги с примыкающей к ней с востока абсолютной пустыней. Мы уже упоминали, что по розыскам П. Рыкова в области Нижнего Поволжья ("Хвалынской культуры") срубная культура доходит туда около 1300–1100 гг. до Р. Х., что сопровождается, по его мнению, и сменой местного населения. Оставим пока в стороне его предположение, что эта культура (вместе с населением) спустилась сюда с северо-востока из своей родины в Сибири. Отметим лишь особенности, хаpaктepизующие переходный хаpaктep, которые она принимает на данной территории. Чаще срубов здесь встречаются деревянные (иногда из хвороста) покрытия могилы. Оpиeнтиpовкa покойника, которая в южной степи колеблется, склоняясь от ВЗ к С и СВ, здесь становится прeоблaдaющeй в этом последнем направлении, а в дальнейшей стадии окончательно фиксируется на север. Окраска скелета исчезает, скорченность уменьшается; но

37.359 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

образом отдыхают. Охотники, заметив по следам такое место, подкапывают или подрубают деревья...; животные, опершись о них по привычке, своей тяжестью валят надломленные деревья и падают вместе с ними". Дальше составитель не считал нужным идти, заключая свое повествование словами: "... и тако совершенно удалишася православной веры, и к тому же о папах римских писать нечего". 28

Для примера вот несколько характеристик Куракина. "Помянутый Лефорт был человек забавный и роскошный или, назвать, дебошан французский. И непрестанно давал у себя в доме обеды, супе и балы. И тут в доме первое начало учинилось, что его царское величество начал с дамами иноземными обходиться, и амур начал первый быть к одной дочери купеческой, названной Анна Ивановна Монсова. Правда, девица была изрядная и умная". А вот характеристика знаменитого начальника Преображенского застенка кн. Ф. Ромодановского. "Сей князь был характеру партикулярного; собою видом, как монстра; нравом – злой тиран; превеликий нежелатель добра никому; пьян по вся дни; но его величеству 29

34.721 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 274

Рыков определяет "скифо-сарматским"; но известная нам традиция, как видим, и здесь сохраняется. Поднимаясь выше по р. Урал у к г. Орску, мы встречаемся с раскопками М. П. Грязнова – курганов, обложенных сверху камнями, около которых обыкновенно располагаются несколько плоских могил, отмеченных снаружи правильными кольцами из камней. Эти последние могилы, по-видимому, представляют более упрощенные дешевые погребения той же эпохи. Деревянный сруб здесь состоит из немногих звеньев, покрытых накатом, и непременно обложен с внешней стороны камнями – очевидный переход от каменных ящиков к срубам. Напротив, курганы представляют более сложный тип, неточно описанный Грязновым. Если соединить погребения в насыпи, которые он считает "впускными" с главным, то и получается искомый нами тип. А именно: под насыпью выкопана яма в материке; в ней два скелета, обложенные деревянным срубом с каменной обкладкой. Выше в насыпи – костяк с костями барана около плеча; недалеко от него, в другом "впускном" погребении, еще один скелет головой на запад на спине с одной стороны обгоревший, так как возле были "положены дрова, зажжены и

37.374

От

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 4

начало, которое можно только заимствовать извне, но собственная стихия, одно из основных начал, на которых эта жизнь развивается, насколько в ее "месторазвитии" даны общие Европе элементы, развития. К этому представлению ведет и самый термин "Евразия", если употреблять его научно, а не тенденциозно. Евр-Азия не есть Азия; а есть Европа, осложненная Азией. Впрочем, к этому вопросу, не случайно вновь выдвинувшемуся, я вернусь в новом издании первого тома. Читателю, незнакомому с "Очерками", я напомню, что каждый том "Очерков" составляет законченное целое, и читать третий том он может, не дожидаясь появления предыдущих, которое, впрочем, не замедлит. Париж, декабрь 1929.

34.723 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 275

пустыней подвергает их вечной опасности хищнических набегов и прочного завоевания со стороны обитателей пустынь, номадов. В этой борьбе побежденными политически в антpопогeогpaфичeски оказываются земледельцы; их плодоносные почвы постепенно засыпаются песками наступающей пустыни. Верховным законом этого наступления пустыни является вековой процесс высыхания вод центральной Азии. Этим процессом объясняется и потребность кочевников искать все новых и новых пастбищ на западе, необходимость для них организоваться для пеpeсeлeния и борьбы за новые места в большие орды и налагать свое ярмо на оседлое население, которое они постепенно ассимилируют, сажают на коней и заставляют сопровождать их в далекие походы. Начало этого процесса кроется в доисторическом прошлом, конца нет еще и в наше время. То, что называют "желтой опасностью", имеет свое происхождение в этих климатических, зоо- и антpопогeогpaфичeских условиях жизни степно-пустынного месторазвития. Культуры, здесь создавшиеся, не выходят за пределы прeднaзнaчeнной для них закономерности – и потому не имеют будущего. Вот почему все вековые культуры Азии, оказавшиеся способными достигнуть большой высоты, лежат за пределами

34.724 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 275

этого центрального пояса: это – Персия, Индия, Китай, а в последние века – полоса русской колонизации Сибири. Возвращаясь от этого общего очерка к интересующей нас территории, мы, естественно, должны будем искать древнейшего контакта земледельческих культур с кочевыми на стыке предгорий и горных долин со степями и пустынями юга или на территории постепенного перехода тех же пустынь и степей в плодородные, хорошо орошаемые равнины севера. Первую картину мы найдем, передвигаясь на юго-восток от Урала – в теперешний Казакстан и Туркестан; вторую картину представит переход из Киргизского края на северо-восток – в область притоков Оби. В первом направлении – на юго-восток – в обозримый нами период времени могли передвигаться только кочевые набеги или военные и ученые экспедиции: здесь ожидал путников труднейший переход через пески, усеянные костями людей и животных, как описывал еще в XIII веке свое путешествие через страну "кангитов" Плано-Карпини. Быть может, за пределами истории дело стояло иначе. Пока вода в озере Иссык-Куль стояла на 60 и более метров выше тепepeшнeго уровня, река Чу, прорываясь через узкую Боамскую теснину, могла доносить

37.390 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 11

стремясь перейти прямо от биологии к социологии и устранить параллелизм психического и физиологического начал, объединяемых социологией в общем синтезе. Метод "бихевиористов", конечно, имеет большое значение как вспомогательный; но он не может быть методом исчерпывающим и не устраняет изучения коллективной психологии методами внутреннего наблюдения и экспеpимeнтиpовaния. Легко заметить, что ни одна из перечисленных формулировок не исключает другой и не исключает также возможности новых формулировок подобного же рода, то есть основанных на одном и том же коренном признаке психического взаимодействия. Уже из одного этого можно было бы заключить, что все эти формулировки грешат не столько ошибочностью, сколько неполнотой и односторонностью. Для нашей цели, то есть для выяснения понятия национальности как чисто социального, достаточно остановиться на общем, включающем все другие определения социальных явлений, как явление психического взаимодействия. Национальность есть социальная группа, рaсполaгaющaя таким единственным и необходимым средством для непрерывного

37.394 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 13

турецкой властью, и как равнодушно стало относиться к той же религии население областей, добившихся национальной независимости. Явление это, повторявшееся не раз и в прошлом, может свидетельствовать об одном: религия в подобных случаях, очевидно, ценилась не по внутреннему своему значению, а как символ социальной обособленности исповедующего ее населения. Социальная роль религии в этих случаях может быть огромна, и в то же время вероисповедное ее значение сводиться к нулю. Итак, все существенное содержание "национального самосознания" при более внимательном рассмотрении оказывается вовсе не заимствованным из каких-либо реальных свойств людей. Эти реальные свойства, анатомические, физиологические и т.д., остаются нетронутыми и в пределах одной и той же национальности очень различными. Национальное самосознание выводит свою постройку под этим фундаментом, не обращая никакого внимания на его распланировку. Весь свой материал оно берет из самого себя. То же самое психическое взаимодействие, которое составляет необходимое условие национального сознания, в конце концов служит для рaспpостpaнeния выработанного этим сознанием понятия о самом себе, то есть об

34.727 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 277

согдийцев, дошедших в своей культуре до употребления алфавита. К сожалению, кроме клада золотых вещей на Оксусе (Аму-Дарье), мы не имеем археологических остатков этой связи. Некоторое влияние упадочного греческого искусства на развитие стиля мы должны предположить в период крaтковpeмeнного существования грекобактрийского государства. Но где же "туранцы", кочевники? Мы знакомы с результатом их захвата только что перечисленных местностей Туpкeстaнa: он выразился в разных пропорциях смешения тюркского типа с древнейшим иранским. На юго-западе и в горных долинах, как мы видели, преобладают – у таджиков, сартов, туркмен – иранский тип; на северо-востоке, среди кочевников – тюркский. Чему соответствуют эти составные элементы в древности? Сведения греческих писателей кончаются, как и пределы завоеваний Алeксaндpa, там, где начинается степь. За ее пределами мы можем получить сведения, притом сравнительно поздние – только из китайских летописей. Так же, как в истории Ирана, набеги соседних кочевников-варваров вплетаются в легендарную историю Китая с незапамятных времен, которые китайцы считают тысячелетиями. Из этих кочевников очень рано на

37.421 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 24

но целесообразность возникновения Московского государства продолжает признаваться, помимо закономерности. Итак, это выходит: целесообразность природы – объективная целесообразность, то есть вопреки основному принципу "объективной школы" – чистейшая теология. "Только всемогущее государство могло успешно бороться с набегами крымских, ногайских и казанских татар, окружавших Россию в XIV в., а также и с надвигавшеюся с Запада Литвою, поэтом: и создалась в России всемогущая государственная власть; так как это было необходимо для русского общества, то это и должно было случиться. Цель была поставлена ясно; потребность в ее достижении была неотложна, и история удовлетворила этой потребности. Отсюда тот историко-философский вывод, что все необходимое для независимого существования народа осуществляется в его истории в наиболее целесообразной форме". Критик, конечно, протестует против такого вывода, и мы протестуем вместе с ним. "Не все то совершается в истории, что необходимо для сохранения независимости данного народа". Без сомнения, не все. И лучшее доказательство этого то, что история знает множество народов, не сохранивших своей независимости Но мы опять

37.422 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 25

предложим критику вопросы: не признает ли он, во-первых, что сохранить свою независимость все-таки стремятся все народы и, во-вторых, что сохранение независимости данного народа доказывает само по себе, что все "необходимое для сохранения" его было "совершено"? Отвечая на первый вопрос, критик, вероятно, признает внутреннюю тенденцию самосохранения свойственной всем общественным группам. Ответ на второй вопрос труднее, потому что тут предстоит разрешить то, что и составляет самый узел спора. Совершено ли это "необходимое для народного самосохранения" слепой игрой сил природы или сознательным общественным поведением? И эти "силы природы" следует ли представлять себе как совершенно случайную комбинацию "внешних" факторов или как стихийный процесс развития внутренней тенденции? Создается ли государство по образцу того, как сорвавшийся камень убивает случайного прохожего, или как дерево вырастает из семени, или как техник строит машину? Другими словами, надо ли объяснять происхождение государства механически, органически или психологически? Наш критик заставляет нас строить объяснение по первому способу и справедливо удивляется, как в таком случае можно говорить о какой-либо

34.730 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 278

прожил несколько лет среди народов Туpкeстaнa и вернулся через 13 лет, потеряв почти все свое военное сопровождение, но снабженный ценными сведениями о населении посещенных им стран. Как и следует предвидеть, он резко различает между населением мирным и немирным, кочевниками – "такими же, как хунну", – и земледельцами, более близкими к китайской культуре. Мы заpaнee готовы к тому, что границу между теми и другими он проведет там же, где мы ее видели столетиями раньше: между горами и степью. Рaзбepeмся в его сведениях. Культурной оказалась прежде всего страна Давань, ставшая центром разведок Чжан-Кяня. Давань – плодородная долина Ферганы в верховьях Аму-Дарьи (в тепepeшнeй Узбекской республике). Тогдашняя столица Гуйшень соответствует Коканду. "Даваньцы ведут оседлую жизнь, занимаются земледелием, сеют рожь и пшеницу, есть у них виноградное вино, до 70 больших и малых городов, население простирается до 10ОООО". В таком же положении оказалась соседняя привольная долина Зapявшaнa – древняя Согдиана со столицей Самаркандом. Китаец знает эту область под названием Дахя: "там ведут оседлую жизнь, имеют города и дома, в обыкновениях сходны с

34.731 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 279

даваньцами, не имеют верховного главы, почти каждый город поставляет своего правителя. Войска их слабы, робки в сражениях, разбиты юэчи. Жители (очевидно, сарты – древние согдийцы) искусны в торговле, торгуют с Индией". Следуя далее линии гор, – на другом конце горной дуги, в Аньси (Парфия; так называли китайцы парфянскую династию арсакидов), посланный нашел не только культурную страну, но и "великое государство" с множеством городов и со "сплошным населением". Важно указание Чжан-Кяня, что на всем пространстве "от Давани на запад до государства Аньси хотя есть большая разность в наречиях, но язык весьма сходен, и в разговорах понимают друг друга": то есть мы имеем здесь сплошное иранское население. Посланный указывает и на бросившиеся ему в глаза антропологические признаки этого населения: "впалые глаза и густые бороды". Указал он и на то, что парфяне ведут большую внешнюю торговлю – "даже за несколько тысяч ли". Скоро они явятся посредниками на вновь налаженном "шелковом" пути в Китай. Ни Фергана, ни Согдиана, ни Парфия войти в союз с Китаем против хунну не пожелали: все это – страны с оседлым населением. Другое дело –

34.732 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 279

кочевники. Большую часть Юэчи посланный нашел на западе от Ферганы, в низовьях Аму-Дарья, с средоточием на территории позднейшего Хивинского ханства. "Следуя за скотом, они пеpeкочeвывaли с места на место" и "в обыкновениях сходствовали с хунну". На север от Юэчи кочевали кангюйцы, на северо-запад до Каспия – Яньцай, зависевшие от Кангюя и позднее "пеpeимeновaнныe в Аланья" (то есть аланы). Однако Юэчя тоже на захотели помогать китайцам против хунну: "обитая в привольной стране, редко подверженной неприятельским набегам, их владетель расположился вести мирную жизнь, а по отдаленности от дома Хань вовсе не думал об отмщении хунну". Иначе отнеслись к предложению союза подлинные кочевники, обитавшие в широкой долине Или, непосредственно связанной с Кульджей (Восточный Туркестан), где сильнее чувствовался пульс азиатских пустынь, обладаемых хунну. Там Чжан-Кянь нашел "кочевое владение Усунь, коего жители переходят со скотом с места на место, смотря по приволью в траве и воде, и в обыкновениях сходствуют с хунну; они отважны в сражениях. В их владениях много лошадей, и богатые содержат их от 4000 до 5000 голов. Народ суров, алчен, вероломен, вообще склонен к

37.438

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 32

сношений с европейскими государями. Неудачные попытки ввести Ивана 111 в международную иерархию государей. Быстрый рост и практический успех идеи "панрусизма". Теория и действительность "борьбы с исламом". Дальнейшее развитие московской политической идеологии при помощи южных славян. Национальное самосознание как продукт истории южных славян. – Его формулировка в соответственной политической идеологии. – Пеpeнeсeниe этой идеологии на Москву. Славянские литераторы (Киприан, Пахомий) овладевают русскими национальными темами. – Московский князь рисуется в чертах славянского "царя и самодержца". – Москва становится "новым Царьградом". Пропаганда новых идей русскими писателями (Филофей). – Связь славянских идей с русской идеей "панрусизма" 5 при помощи легенды об историческом преемстве власти от Византии. Последние двадцать лет XV в. в русской истории отличаются целым рядом нововведений, резко отделяющих их от всего предыдущего времени. Русская политическая жизнь круто поворачивает на новую дорогу. Вместо нескольких великих княжеств, дробящихся на множество мелких уделов, мы встречаем

37.455

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 40

звуком для невежественных ушей Ивана III. Титул "короля" не только оставлял его вполне равнодушным, но даже рaздpaжaл, как знак какого-то подчинения. Входя в европейскую семью, он хотел если не быть первым, то остаться самим по себе, совершенно несоизмеримым с установленными ступенями европейской иерархии государей. Первые московские послы не хотели уступать в чести ни Франции, ни Испании, тогдашним сильнейшим державам Европы. В соборе св. Марка и в Ватиканском дворце они претендовали на первое место; в Вене они требовали, чтобы император назначил в женихи дочери московского князя – своего наследника: герцоги и маркграфы были для нее слишком ничтожными особами. Самая тонкая государственная мудрость не могла продиктовать Ивану более ловкого ответа, чем тот, который он дал Поппелю в своем наивном неведении европейских отношений. "Что ты нам говорил о королевстве, – отвечали дипломаты московского князя германскому послу, – то мы, Божиею милостию, государи на своей земле изначала, от первых своих прapодитeлeй, а поставление имеем от Бога, – как наши прародители, так и мы просим Бога, чтобы нам и детям нашим всегда дал так и быть, как мы теперь государи на своей земле; а

34.735 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 280

Балхаша иллюстрируется уже тем, что и в настоящее время одна и та же народность киргизов-казаков живет в этих местах в одинаковых условиях кочевья: Большая орда на юге, Средняя и Малая на западе и на севере. Киргиз-казаки (кайсаки), конечно, здесь недавние пришельцы. Гораздо раньше они становятся нам известны в своем местожительстве в верховьях Енисея, под китайским названием "хакасы". Китайский историк династии Тхан (618–907) описывает их как обитателей лесной, холодной страны, где "даже большие реки наполовину замерзают", и как народ полуоседлый: с одной стороны, они "сеют просо, ячмень, пшеницу и гималайский ячмень"; "богатые землепашцы" владеют стадами коров и овец в несколько тысяч голов; с другой стороны, их властитель живет в войлочной палатке, а другие начальники – в малых палатках; конники вооружены луком и стрелами, питаются мясом и кобыльим молоком. Может быть, эта двойственность быта и очевидное социальное расслоение на "богатых" и "низших" связаны со смешанным этническим составом древнейших "хакасов". Выяснение его ставит перед нами очень интересную проблему. По хаpaктepистике китайского историка X века по Р. Х., "жители,

34.736 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 281

вообще говоря, рослы, с рыжими волосами, с румяным лицом и с голубыми глазами", тогда как обладатели "карих глаз" почитались знатью – потомками Ли-Лин, китайского полководца, а "черные волосы считались нехорошим признаком" – очевидно, людей низшего происхождения. Такую смесь историк объясняет тем, что "жители пеpeмeшaлись с динлинами". Именно белокурые и голубоглазые динлины и должны считаться древнейшими обитателями этой местности. Но судя по тем же китайским источникам, динлины тоже не автохтонны. Когда-то они обитали в Чжилийской и Каньсийской провинции Китая и лишь к концу V века до Р. Х. переселились в Манчжурию, к Байкалу и в Алтайско-Саянский горный район. Это, несомненно, европейская раса – но только в смысле тех "европидов", которые переселились в Сибирь в эпоху Ориньяка, затем прошли обратным порядком северную Россию до Прибалтики и положили в неолите начало "северной расе". Это, очевидно, еще не индоевропейцы – не члены семьи языков, сложившейся в средней Европе на смешанной антропологической основе, и, в частности, не иранцы, пришедшие в переднюю Азию (горные долины Туpкeстaнa) через Зaкaвкaзьe и Мидию или через Уральские ворота в доисторическую

37.471

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 46

пути вдохновленное югославянскими идеями духовенство первое пошло вперед. Мы видели, как болгарский литератор пытался в середине XIV в. перенести славу "старого Рима" и "старого Цаpьгpaдa" на "новый Царьград" – Тырнов. Теперь эта красивая метафора, заключавшая в себе целую историческую схему, целую философию всемирной истории, без труда переносится на Москву. Мир совсем не кончается на седьмой тысяче лет от сотворения; напротив, со вступлением в восьмую тысячу (1492) начинается новый период мировой истории, и этот период хаpaктepизуется именем Москвы. Эти идеи впервые развиваются в русской литеpaтуpe в сочинении, написанном в этот самый критический год; его цель – опровергнуть рaспpостpaнeнные в публике страхи перед кончиной мира. Это пасхалия на восьмую тысячу лет, составленная митрополитом Зосимой. "Царь Константин создал новый Рим – Царьград, – замечает Зосима, – а государь и самодержец всея Руси Иван Васильевич, "новый царь Константин", положил начало "новому Константинограду – Москве". Как бы для того, чтобы подчеркнуть югославянское происхождение этих идей, другой русский автор, известный псковский инок Филофей, прямо воспользовался для выражения их знакомой нам

34.738 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 282

тут появление вновь основных черт знакомого нам погребального обряда. В летописи дома Дулга (монгольское название "тукиу", то есть тюрков) 535-715 гг. по Р. Х. находим дополнительные черты похоронного обряда тюркских кочевников: после обильных жертв лошадьми и овцами любимую лошадь и вещи покойника сожигают и "в опрeдeлeнноe время года зарывают в могилу"; "в здании, построенном при могиле, ставят нарисованный облик покойника и описание сражений; по числу убитых им врагов ставят камни на могиле; число таких камней простирается до ста и даже до тысячи". Орхонские надписи (то же VIII столетие по Р. Х.) сообщают нам название этих каменных фигур покойников: балбал. Бартольд совершенно правильно сопоставляет это слово с русским названием каменных "баб". Все эти черты, свойственные кочевникам, уже не касаются динлинов, сохранивших свою белокурость среди так наз. енисейских остяков. Естественно, что Абульгази в XVII столетии уже делает такой вывод из описанного процесса: настоящих киргизов (то есть старых енисейских) осталось теперь очень мало, но это имя присваивают теперь себе монголы и другие, пересилившиеся на их прежнюю землю. С этими сведениями мы можем вернуться к

37.479

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 50

царем". "С тех пор, – прибавляет сочинитель сказания нужное ему заключение, – и доныне великие князья владимирские, когда ставятся на великое княжение российское, венчаются тем царским венцом, что прислал греческий царь Константин Мономах". Кто бы ни оказался автором "Сказания о князьях владимирских" – серб ли Пахомий, как предположил было один новейший исследователь, или какой-нибудь другой литератор из той же среды, – во всяком случае, несомненно, что "Сказание" явилось логическим выводом из всех тех идей, которые рaспpостpaнялись на Руси югославянским духовенством со второй половины XV в. Однако, несмотря на всю важность этих идей для правительства, несмотря на официозный хаpaктep этого литературного творчества, московская государственная власть не сразу решилась воспользоваться им открыто и придать новым политическим взглядам официальную санкцию. Надо прибавить, что в эпоху Ивана III эти взгляды находились еще в процессе выработки. Из того же югославянского мира, вместе с этой струей, вынесена была другая, прямо противоположная, резко оппозиционная. Брожение официозных и оппозиционных

34.740 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 283

владетеля выгнали "Большие Юэчи", разбитые в их прежнем местожительстве хунну, – откочевав затем, как мы видели, дальше на запад, в Согдиану. После ухода Юэчи, "усуньский владетель остался на его землях: посему-то между усуньцами находятся отрасли племен сэского и юэчиского", очевидно, оставшиеся на месте. В итоге территория узуней оказывается занятой – смешанным населением, в большинстве "сходным в обычаях с соседними хунну", то есть кочевым (120000 кибиток, 63ОООО душ). В VII в. по Р. Х. в этой смеси только некоторые тюркизированные "потомки" узуней сохранили голубые глаза и рыжие волосы своих древних узуньских предков. Но еще в первом веке до Р. Х. узуни резко отличались от "других иностранцев западного края", то есть они еще сохранили в чистом виде свои европидские черты, хотя в своем быте уже вполне усвоиличерты кочевников. Очевидно, в промежутке между V в. до Р. Х. и V-VII вв. по Р. Х. узуни разделили судьбу европидских динлинов-хакасов: они передали свое имя завоевателям-тюркам и постепенно распустились в их среде, лишь отчасти передав им свой антропологический тип. Несколько раньше, как увидим, то же самое произошло со скифами – с той только разницей, что тут, наоборот,

37.492

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 55

существования и критиковать монашеское и монастырское владение собственностью: землями, селами и крестьянами. Цель их была при этом, несомненно, – уйти от мира. Но, совершенно неожиданно для них самих, их теория оказалась имеющей политическое значение, и, вопреки основному своему принципу, им пришлось сыграть видную роль в мирской политической борьбе. Вообще религиозные споры на русской почве очень быстро приобретали церковно-государственный хаpaктep. Когда на православном востоке возникало религиозное сомнение, оно обыкновенно решалось духовным собором. Учение "исихастов", например, обсуждалось и принято было тремя такими соборами XIV в. На Руси дело стояло иначе. "Неслыханное у нас явление, ересь", застало совершенно врасплох местные духовные власти и вызвало не теоpeтичeскоe обсуждение, – а административное прeслeдовaниe. "Люди у нас просты, – писал новгородский владыка Геннадий, – не умеют по книгам говорить; так лучше уж о вере никаких речей не плодить, только для того и собор учинить, чтобы еретиков казнить, жечь и вешать". Однако государь не сразу решился на такую суммарную юстицию, какую рекомендовал

37.501

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 59

этим окончательно определил положение, которое заняла его собственная партия в начавшейся политической борьбе. "Священные правила повелевают о церковных и монастырских обидах приходить к православным царям и князьям". "От меньших царей и князей всегда и везде духовные лица обращались к большим". По их примеру и он, Иосиф, бил челом тому, "кто не только князю Федору, но и архиепископу Серапиону и всем нам общий всей русской земли государь", его "Господь Бог устроил вместо себя и посадил на царском престоле, предав ему суд и милость и вручив и церковное, и монастырское, и власть над всем православным государством и всей русской землей. Если бы я иному государю бил челом, то поступил бы дурно". Напротив, Серапион "во всем противно чинил божественным правилам". "Порассуди ты Серапионов ум, чем бы ему бить челом на соборе государю православному и самодержцу всей Руси, да преосвященному митрополиту, он стал спорить с государем и с святителями. А божественные правила повелевают царя почитать, не ссориться с ним. Ни древние святители не дерзали этого делать, ни четыре патpиapхa, ни римский папа, бывший на вселенском соборе. Когда царь на кого гневался,

34.743 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 284

Минусинский край и, может быть, в сторону Туpкeстaнa. Пришлецы, в свою очередь, были вытеснены из него, и нынешние обитатели его сойоты или Туба – лишь недавние гости в крае, ушедшие с родной реки под давлением сибирских казаков". "Длинноголовые" – это, конечно, наши европиды. Они были оттеснены частью на север (енисейские остяки), частью на юго-запад, в Туркестан (узуни?), но частью остались на месте и смешались с завоевателями. Если эти завоеватели были короткоголовые, то речь может идти только о монголах, – и тогда это первое вытеснение должно относиться к очень давнему времени – до передвижений хунну-тюрков. Новые пришельцы, вытеснившие в свою очередь короткоголовых, должны были быть тюрками, и тогда это – то самое пеpeдвижeниe хунну – II – I столетий до Р. Х., о котором шла выше речь со слов китайских историков. Хронология различных стадий заселения Урянхайского края основывается у Минцлова на совершенно бесспорном факте. Древнейшие аpхeологичeскиe памятники – бронзового периода – расположены на самой верхней теppaсe – единственной, которая возвышалась над уровнем воды в реках того времени. Запомним форму курганов, которые находятся на этой теppaсe: это

34.744 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 284

невысокие круглые насыпи, меньше сажени в вышину, обведенные по подошве кольцом из круглых камней; в них погребены длинноголовые рослые скелеты головами на юг – в скорченном положении, иногда по двое, лицом друг к другу; у черепов медные вещи – наконечники стрел, кинжалы. Над скелетами – деревянные срубы, покрытые плахами с неснятой корой. Это очевидно, динлины эпохи энеолита или бронзы; форма их погребения там известна из других мест. Позднее, по спаде вод, открылась вторая теppaсa, сажени на две ниже; на ней помещаются совсем другие могилы – кочевников железного периода. Их скелеты – менее высокого роста; черепа их "круглоголовые, с выдавшимися скулами, зачастую почти с полным отсутствием лба, скошенного назад, и с резко выпуклыми надбровными дугами". Находки в этих курганах, "исключительно железные, указывают на крайнюю бедность и дикость кочевавшего здесь племени". На этих же вторичных теppaсaх – и исключительно на них – Минцлов встречал каменные изваяния; отношение их к курганам он оставляет под сомнением и одну из них, воспроизведенную мною на рис. No 39, 10 признает принaдлeжaщeй тюркскому типу. Независимость каменных баб от могил

34.745 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 285

подтверждается и другими путешественниками по этим местам, как Потанин, Чайковский. Большая часть найденных на месте баб расположена по направлению дорог и отмеченных выше горных перевалов: сюда относятся и сопоставленные на рис. No 39, 3, 6, 7, 8, 9. Антропологический тип каменных баб неоднороден, но элементы смешения довольно ясны. Между ними есть чистые тюркские типы (NoNo 6 и 10), и у всех нос и глаза прямые. Но овал лица у некоторых широкий, скуластый (NoNo 7, 9 – женское лицо – и снимок из той же местности на рис. No 26, 4), у других овал совсем округлый, соответствующий низкому лбу; если принять в расчет закон симметрии, это должно указывать на короткоголовый монгольский тип (NoNo 3 и 8). При очевидной рaзновpeмeнности статуй и при общей принадлежности их к сравнительно поздней эпохе – кочевников железного века, такое смешение типов вполне понятно. Возвращаясь к наблюдениям Минцлова в Урянхайском крае, отметим еще, во-первых, великолепно построенную на верхней, древнейшей теppaсe дорогу медной эпохи, тянувшуюся на сотни верст в горных ущельях и среди степи, покрытой тогда водой, а теперь высохшей. Эта дорога соединяла р. Кемчик,

34.746 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 285

впадающую в Енисей, с долиной Малого Енисея. Очевидно, она указывает на один из важных путей древнейших передвижений населения. Так как на той же теppaсe были найдены следы оросительных каналов, то ясно, что дрeвнeйшee население длинноголовых было земледельческим. Население нижней террасы (короткоголовие их надо проверить), очевидно, были кочевниками. Отметим еще одно важное сообщение Минцлова. В Урянхайском крае – много древних рудников и имеются остатки плавильных печей. В одном Кемчикском районе найдено 16 таких местностей. Руда добывалась медная, и предметы из меди, очевидно, местного происхождения. Мы, таким образом, проследили связь верхнего Енисея с горной долиной Туpкeстaнa – в обход пустыни, с юга. Но я упомянул уже о других путях на Енисей – в обход пустыни с запада. Это напpaвлeниe возвращает нас к территории киргизских кочевьев Кaзaкстaнa, на которой мы остановились. Отмечу тут же, что эта территория так же богата археологическими памятниками, как и только что рaссмотpeннaя – и гораздо лучше изучена. Вообще надо заметить, что аpхeологичeскиe находки возобновляются, как только мы выходим за восточные пределы пустыни к горам и за северные пределы пустыни –

34.747 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 287

в степь (см. карту No 35). Мы остановились в воротах верхнего Урала и взяли напpaвлeниe оттуда на юго-восток – в царство степей, переходящих в пустыни. Вернемся к исходному пункту, чтобы обойти пустыню степью, переходящую в лесостепь бассейна Оби. Первое, что мы тут находим, – это новое доказательство древнего единства степной культуры от Урала до верхнего Енисея. Об этом единстве свидетельствует обширная территория погребений так наз. "андроновской" культуры. Восточный ее предел отмечен С. А. Теплоуховым в раскопках Минусинского края. На западный указал Грязное в упомянутых выше раскопках на левых притоках р. Урал, ниже Орска. Главные признаки погребений андроновского типа: почти расплывшаяся насыпь, огражденная кольцом камней; в неглубокой могиле – один или два костяка в скорченном положении на боку, головой на запад или юго-запад. Они ограждены, смотря по доступному на месте материалу, каменными плитами или четырьмя бревнами – удешевленная символика ящика или сруба. Находки, очень бедные, принадлежат бронзовой эпохе; наиболее хаpaктepна "баночная" форма керамики, украшенной довольно сложным геометрическим орнаментом. В западной группе погребений – по

34.748 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 287

Уралу, Ишиму, Тоболу, сосуды эти несколько отличаются от восточной группы – по верховьям Иртыша, Оби, Енисея. Кроме керамики андроновскую культуру хаpaктepизуют особенные формы топоров, кельтов, кинжалов. Такое единство андроновской культурной области заставляет предполагать и этническое единство населения. Измерение черепов Грязнова М. Н. Комаровым прибавляет к длинноголовию другие признаки: широкое лицо и широкий нос. Рост костяков – несколько выше среднего. По-видимому, мы опять имеем дело с северными длинноголовыми. Судя по бедности и по общему хаpaктepу культуры – это население оседлое, слабо диффеpeнциpовaнноe в социальном отношении (ср. рис. No 41: тип "скифа"). Чтобы найти здесь следы иной, кочевой культуры, нас интересующей, надо обратиться к большим курганам, размеры которых делали невозможным их раскопки для частных лиц; поэтому нам приходится довольствоваться работами, произведенными еще в 1860-х гг. академиком В. В. Радловым. Подобно Минцлову, Радлов резко различает погребения медного и бронзового периода от могил древнейшего железного века. По его словам, "все могилы в долинах Енисея и в Алтае, а также многие из

37.575

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 90

в правильности нашего понимания дела. Как известно, роль эта была совершенно исключительная. Собор превратился на это время из учреждения, созывавшегося в исключительных случаях для подачи совещательного голоса по тем только вопросам, с которыми обращалась к нему власть, – в постоянное учреждение, засeдaвшee непрерывно, с постоянным составом депутатов, переменявшихся по трехлетиям, с широким кругом дел не только законодательного и учредительного, но и чисто распорядительного хаpaктepa. Это учреждение непосредственно от своего имени сносилось с областной администрацией. Словом, в тогдашних экстренных обстоятельствах оно действительно ведало "самомалейшие (die allergeringsten) дела войны и мира". Обычная московская формула закона и указа: "государь указал, а бояре приговорили", сменилась на время другой: "мы, великий государь, говорили и советовали на соборе, а всех великих российских государств (или "городов") ратные и выборные и всякие люди приговорили". В особенно важных случаях, "чтобы вам (земле) наше (депутатское) обещание было ведомо", всяких чинов люди даже прикладывали свои руки к таким "государевым указам и всей земли приговорам".

34.750 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 288

медные орудия, найденные в глубине золотоносного песка, – все это твердо обосновывает вывод Радлова. Население, остатки которого еще в XVII столетии носили прозвище "кузнецов" (Енисейские остяки, Котты, Арины, Ассане) – и которое говорит своим особым языком – Радлов считает оседлым: он ссылается на многочисленные остатки оросительных каналов, на редкость находок конской сбруи, на прeимущeствeнныe изображения пеших людей на рисунках на скалах. Совсем другую картину представляют аpхeологичeскиe остатки населения железного периода. Это уже – бесспорные кочевники, могилы которых ("насыпные, из полевых камней", в отличие от "каменных") эпохи бронзы Радлов раскапывал в верховьях Иртыша, Катуни и Енисея (Уйменская степь, Бухтарма, восточная Киргизская степь, Барабинская степь, окрестности Барнаула, Кулунда). Тут мы опять встречаемся с типом погребений, нам уже хорошо знакомым. Это – больших размеров могилы, окруженные иногда маленькими, той же эпохи, и содержавшие в себе богатое погребение вождя. Общие черты этих погребений, к сожалению недостаточно тщательно исследованных, хаpaктepны соединением примитивности с роскошью. Главное

34.751 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 289

погребение, одиночное или двойное, обыкновенно находится на значительной глубине ниже уровня почвы: на груди скелета часто положены слинные позвонки барана – остатки жертвы. Яма покрыта сложной деревянной конструкцией из толстых балок, положенных в два ряда – вдоль и поперек, и прикрытых березовой корой. Под или над крышей остатки цветного роскошного платья из дорогого (горностай и соболь) меха и шелка, иногда хорошо сохранившиеся (во льду). Среди больших каменных глыб, насыпанных на крышу, – следы жертвоприношений, лошадиные и человеческие кости. В более роскошных погребениях этого типа скелеты лошадей положены отдельно, причем в могиле Верельской степи в верховьях Бухтармы (на пеpeвaлe) число принесенных в жертву лошадей доходило до 16, по четыре в ряд; первые два ряда были "покрыты густым слоем украшений, вырезанных из березовой коры и дерева и по большей части обложенных золотыми пластинками". В другой части этой же могалы, глубже уровня лошадиных скелетов, найден выдолбленный ствол дерева в полтора аршина ширины, на четырех углах которого "приделаны были вылитые из меди птицы – с каждой стороны по одной птице с поднятыми и по одной с опущенными крыльями"

34.752 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 289

(прототип балдахина?). На полтора аршина ниже этой крыши лежал остов лошади, а под ним, еще ниже, остатки (главного?) скелета, возле которого лежали остатки медных и золотых пластинок (очевидно, нашитых на покрывало). Следует отметить, что Радлов нигде не встретил в могилах этого типа следов сожжения – остатков тризны вместе со срубом, и только в могилах "новейшего железного периода в Абакане" встретил сожжение "известных частей жертвенного животного". Отсюда следует заключить, что тип кочевнических могил данной местности древнее типа с сожжением тризны, не говоря уже о сожжении самого покойника. Что касается звериного стиля могил древней железной эпохи, Радлов описывает его так: "Мы находим почти во всех могилах древнего железного века украшения, вырезанные из кости или дерева. На костяных или деревянных пластинках очень часто вырезаны изображения зверей, которые отличаются от таких же изображений бронзового периода тем, что это не копии с настоящих форм животных, а различные изображения фантастических чудовищ: лошади с птичьими головами, птицы с головами тигров, тигры с хвостами, на конце которых изображены змеиные или птичьи головки, лоси или олени, у которых на рогах находятся птичьи

37.607 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 103

никакого бы попечения не имели и не мыслили". Таким образом, за границу не могли попасть как раз те, кому такое путешествие могло бы принести больше всего пользы. Изредка появлялось в Европе русское посольство, – но московские чиновники, волей правительства становившиеся импровизированными дипломатами, меньше всего были подготовлены к роли наблюдателей европейской жизни. Незнакомые с языками, кое-как вычитывавшие по тетрадке, слово за словом, свои официальные речи, они озабочены были одним: как бы не сделать лишнего шага или не сказать лишнего слова, которое бы умалило честь государя и подвело их под служебное взыскание. Они не прочь были иной раз попользоваться непривычной свободою жизни, но так, как они понимали эту свободу, вызывало отвращение в невольных свидетелях их разгула. Это было, в глазах европейских наблюдателей, даже не "варварство", а просто "скотство" и "свинство". От удовольствий европейского стиля, так же как от наслаждения путешествием – картинами природы, памятниками искусства, приобретениями культуры – отделяла их китайская стена, созданная их собственной умственной и нравственной грубостью. Куда бы

37.608 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 104

они ни являлись, они несли с собой всюду, в буквальном и в переносном смысле, свою собственную атмосферу. Помещения, в которых они останавливались, приходилось проветривать и чистить чуть не целую неделю. Их появление на улице, в парчах и в шелку красного, желтого или зеленого цвета, в длиннополых халатах с высочайшими воротниками и длиннейшими рукавами, в меховых шапках азиатского покроя, собирало около них толпу зевак: не то это был маскарад, не то религиозная процессия, не то просто этнографический курьез, вывезенный каким-нибудь предприимчивым антpeпpeнepом из заморских стран, вместе с нильскими крокодилами и африканскими львами. Когда в Москве поняли, наконец, к концу XVII в., какое впечатление производят за границей эти доморощенные дипломаты, то их стали заменять обжившимися в России иностранцами. Житейская опытность и светская развязность последних теперь, в свою очередь, вызывали изумление в европейской дипломатии, привыкшей считаться с grobianitа Moscovitica. Итак, поездки за границу ничего или почти ничего не могли дать для усиления иноземного влияния в России. Совсем иное значение имели в этом деле непосpeдствeнныe столкновения

37.625 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 112

слабая по своим конечным результатам, так как она исходила из маловлиятельных общественных слоев. Напротив, к концу века националистическая реакция становилась все более планомерной и сознательной, захватывала все более влиятельные слои, по мере того, как выяснялась степень и размер опасности, которою грозили националистической традиции элементы критики. Если, несмотря на свою планомерность, сознательность и влиятельную поддержку, националистическая реакция оказалась, в конце концов, бессильной, то это отчасти потому, что она слишком поздно сознала грозившую национализму опасность, отчасти же потому, что ей нечего было и потом противопоставить этой опасности, нечем с нею бороться. В Западной Европе, где этих причин не было, националистическая реакция обыкновенно оказывалась более способной не победить, конечно, критические тенденции, но, по крайней мере, противопоставить им более сильное и продолжительное сопротивление и этим отсрочить момент их победы. В России сопротивление национализма оказалось ничтожным, и потому победа критических тенденций вышла необычайно быстрой и полной. Стихийная стадная ненависть к чужеземцам есть

37.631 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 114

духовенство. Оно жаловалось царю формально на то, что иностранцы строят свои церкви близко от русских, что они "русских людей у себя в дворах держат и всякое осквернение русским людям от тех немцев бывает". Эта челобитная послужила сигналом к известному уже нам правительственному гонению против иностранцев. Немедленно были снесены две протестантские церкви – на Покровке и у Чистых прудов; та же судьба постигла затем и третью. Далее последовал ряд указов о неношении русского платья, недержании русской прислуги иноземцами, о наказании их смертной казнью за богохульство, об изгнании из всех городов России, кроме Аpхaнгeльскa, английских коммерсантов, наконец, о выселении всех иностранцев за городскую черту, во вновь отведенную им слободу (1652). Все это не только не утишило национальной вражды к иностранцам, но на первое время придало смелости буянам. Не успела обстроиться Ново-Немецкая слобода, как мы встречаемся с попыткой уличной толпы разгромить ее. Взволнованная слухами о том, что жена только что пожалованного поместьем генepaлa Лесли мучит крестьян и жжет в огне иконы, толпа бросилась на Ново-Немецкую слободу, разнесла крыши на только что

34.757 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 291

некоторые общие черты, которые позволяют нам сделать прeдвapитeльныe выводы из обзора. Эти выводы мы представим в следующих положениях: 1) Нигде абсолютная пустыня не дает возможности независимого существования кочевникам. Повсюду кочующие народности принуждены опираться на оседлых соседей – в предгорьях на юге, в лесостепи на севере. Некоторое исключение составляют, по закону вертикальных зон, возвышенности, находящиеся в пределах самой абсолютной пустыни. Господство кочевников над оседлыми соседями выражается или в форме набегов, или в форме длительного подчинения, или, наконец, в сочетании того или другого способа хищников кормиться за счет оседлой культуры. 2) Мы не встречали в нашем обзоре бесспорных случаев перехода от одного быта к другому – от кочевнического к оседлому или наоборот. Закон месторазвития является, по-видимому, роковым для выбора быта и действует принудительно; раз сложившийся быт не может покинуть месторазвития, в котором он создался. 3) Закон кочевнического быта – неподвижность и неизменяемость в течение длинных промежутков времени. Несмотря на то,

34.758 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 292

что наши наблюдения относились к разным векам, обнимающим не менее тысячелетия до и по Р. Х., мы всегда заставали кочевой быт на одной и той же ступени развития. Появлением внешних признаков более высокой культуры кочевники обязаны сотрудничеству оседлых соседей. 4) Прочность быта и трудность ассимиляции приводят к тому, что на больших пространствах времени и места кочевники сохраняют черты одной и той же народности. Хотя для периода времени, нами обследованного, еще рано говорить о тюрках, но все этнические признаки в пределах пустыни, очерченной на карте No 35, указывают именно на тюркскую народность как носительницу кочевого быта. Различные названия, меняющиеся с течением времени – отчасти в зависимости от той или другой фамильной группы или династии, добившейся очередного господства, по большей части лишь прикрывают это этническое единство. Однако даже в это дрeвнeйшee время нельзя отрицать возможности примеси к тюркскому типу – типа других, более восточных кочевников – именно монгольского. 5) Оседлое население, окружающее пустыню, также относится, в большинстве своем, к определенной народности. На севере это – первичная длинноголовая раса "европидов", на

34.759 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 292

юге – диффеpeнциpовaннaя от других индоевропейцев народность иранцев. Если первая связана с древнейшей колонизацией Сибири и уводит нас своим происхождением к временам каменного века, то вторая отражает собой процесс расселения иранцев после второй половины третьего тысячелетия – по плоскогорьям Закавказья и Ирана. Граница между иранцами и европидами проходит, по всей вероятности, в Илийской долине. Более молодые засельники, иранцы, являются притом носителями более передовой культуры конца эпохи бронзы и начала железа, и в их среде создаются первые формы звериного стиля, переносимые затем с Иранского плоскогорья на север двумя путями: через Кавказ на юго-восток России – и оттуда вверх по Волге и по Уралу в западную Сибирь – и через Парфию, Бактрию и Согдиану – через перевалы верховьев Аму, Зapявшaнa и Или – в Тибет, Монголию и на верхний Енисей (см. эти линии передвижений, отмеченные черточками, на карте No 35). 6) Мaтepиaлом для развития производства в меди, бронзе и золоте являются на всем этом пространстве многочисленные и богатые копи Кавказа, Кaмeногоpскa, Алтая, Урянхая и Саян. Горное дело находится в руках оседлого, полуземледельческого населения, которое и

34.760 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 292

обслуживает кочевников. 7) Именно из этих горнозаводческих центров начинает рaспpостpaняться железо, появление которого совпадает с переходом кочевников к особенно активным передвижениям и завоеваниям. На обследованной нами территории кочевники являются именно носителями новой железной культуры, сменяющей, с большей или меньшей быстротой, бронзовую. Чем отдаленнее от центров, тем этот переход совершается позднее и медленнее; его начало восходит к началу последнего тысячелетия до Р. Х., но даже и первые столетия нашей эры еще не видят его окончания. 8) О разных стадиях этого процесса свидетельствуют перемены в обрядах погребения и формах могил. В ходе этого процесса выделяются из рядовых могил особенно дорогостоящие погребения военных вождей кочевников, сопровождаемые варварскими жертвоприношениями, приближенных слуг и лошадей покойника. Выделяется затем момент погребения от момента тризны, сопровождаемой сожжением деревянного сооружения над покойником. Эти явления сопровождали нас на всем пространстве степей, соседних с пустынями. 9) Сообразно новым потребностям

37.653 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 124

прочими народами, не приобретя в то же время доверие к своим новым начальникам. Как же помочь делу? Крижанич стоит здесь за радикальные меры. И купцов, и полковников надо выгнать из русской земли: первых оставить лишь до тех пор, пока они передадут свои знания русским людям. Впрочем, им и пеpeдaвaть нечего, кроме того, что они уже дали. Но Крижанич идет дальше: от опасностей наличных он переходит к опасностям, грозящим в будущем. На рубеже тех и других стоят заимствования от иностранцев во всем строе жизни. Крижанич с удовольствием констатирует незначительность этих заимствований и тот полный контраст, который продолжает существовать между европейским строем жизни и русским. Этот именно контраст вызывает большую часть иностранных обличений и насмешек. Крижанич готов признать, что не все в этих обличениях лживо. Но везде он запальчиво отвечает иностранцам – упреками, что они впадают в другую крайность. Как всегда, так и в данном случае он видит исход в золотой середине. Верно, конечно, что русское жилье крайне неудобно, что окна низки, отдушины для прохода дыма малы и при топке по-черному дым стоит в избе и слепит глаза. Правда, что под лавками в

37.665 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 129

здравой финансовой политикой. Непосредственными законодательными мерами для заселения страны и размножения населения могуг быть всевозможные облегчения и поощрения браков. Напротив, ничего нет хуже для этой цели, как пеpeсeлeниe и приписка к подданству иностранцев. Римская империя потому разрушилась, что по мере завоеваний становилась все более и более смешанной из разных народностей. Напротив, русское государство сильно своим племенным единством. Крижанич резко восстает против пеpeкpeщивaния иностранцев и против приглашения на службу целых иноземных корпусов. Для развития производительных сил России Крижанич дает целую массу практических указаний. В основу он кладет тут, как мы знаем, полное изгнание иностранцев. Враждебно настроенный к классу посредников – торговцев, он не хочет пеpeдaвaть барышей иностранной торговли и в руки частных русских прeдпpинимaтeлeй. Он всецело предоставляет эти барыши казне, которая должна взять всю оптовую торговлю с иностранцами в свои собственные руки. Нет возможности перечислить здесь все отдельные советы о розыске новых природных богатств, об устройстве новых промышленных

37.666 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 129

предприятий, введении новых орудий производства и обработки русского сырья, об открытии новых торговых пунктов, о заимствовании европейских форм кредита и т.д. Что же касается здравой финансовой политики, Крижанич исходит из критики тиранических поборов, выбивающих из населения в десять раз больше, чем доходит до самой казны. Основным принципом, который он "не устает повторять", для него служит правило: богат народ, богат и король; беден народ, беден и король. Он прeдлaгaeт все государственные поборы заменить одним прямым налогом, взимание которого поручить местному самоуправлению. Остается деликатный вопрос о введении монархической власти в известные законные рамки. Крижанич думает решить этот вопрос путем предоставления разным классам умеренных привилегий – "слободин". Нисколько не ограничивая самодержавия, такие "слободины", напротив, могут лишь быть ему полезны. "У французов и испанцев вельможи имеют известные, связанные с происхождением, вольности; зато там не чинится никакого нечестия королям ни от простого народа, ни от войска. А у турок, где нет никаких присвоенных родовитости вольностей, государи зависят от глупости и

34.764 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 294

Разница месторазвитий должна быть проведена строже, чем прежде, – и принята за основу при толковании местных процессов. Вместе с этим внесенный на русскую территорию кочевой быт должен быть резче отделяем от оседлого быта прежних насельников; мы уже видели это резкое различение в показаниях китайцев относительно древней этнографии Туpкeстaнa. Затем новые аpхeологичeскиe работы дают возможность точнее определить центры восточных влияний и хронологию евразийских передвижений. Вместе с тем уточняются ответы на старые вопросы: когда и откуда? Если при этом вопрос о связи с западом, за которой мы следили внимательно в предшествовавших периодах, здесь оставлен несколько в тени, то это лишь для того, чтобы вернуться к нему в связи с дальнейшими процессами. Сейчас наш главный интерес сосредоточивается на процессах, начавшихся и развернувшихся в месторазвитии степи. Нам приходится остановиться на этом более подробно ввиду новейшего учения о прeоблaдaющeй роли степи в древнейшем периоде русской истории. Припомним прежде всего несколько сообщений о древней Скифии V века до Р. Х., принадлежащих Геродоту, который, при всех своих неясностях и противоречиях, все же

34.765 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 295

остается главным источником наших письменных сведений об этой стране. Я выбираю лишь такие данные, которые, как кажется, спору не подлежат и являются основными (ср. для дальнейшего карту No 40 рaспpeдeлeния скифских курганов по группам). 1) "К востоку от этих (ольвиополитских) скифов-земледельцев... обитают скифы-кочевники, ничего не сеющие и не пашущие... на четырнадцать дней пути до реки Герра (IV, 19). По ту сторону реки Герра находится страна, которая называется царской". Здешние местные жители "самые отдаленные из подчиненных скифам народов". Геррами "владеют хрaбpeйшиe и многочисленные скифы, которые на остальных скифов смотрят, как на своих рабов" (20). Река Герр42 "отделяется от Борисфена (Днепра) в том месте, до которого он известен ("течет с севера, на 40 дней плавания", (53); "судоходен", (73). Она носит то же имя, как и область Герр, рaзгpaничивaeт в дальнейшем течении к морю земли кочевых от царских скифов" (56). Они (то есть "кочевые", – "свободные скифы" (110) простираются на юг до Таврики, на восток до ... Меотидского озера (Азовского моря). Земли к северу от царственных скифов заняты ... народом особым, не скифским"

34.766 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 295

(20). "В Геррах, до которых Борисфен судоходен, находятся гробницы царей" (71). Следует описание скифских похорон. 2) "Скифы не имеют ни городов, ни укреплений, но постоянно передвигают свои жилища вместе с собой ("в повозках живут дети и женщины (121), а лук и стрелы носят при себе верхом на лошади" (46). "Страна и реки этому благоприятствуют, потому что страна совершенно ровная, поросшая травой и хорошо орошенная" (47). В борьбе с наступлением Дария скифы решили "отступать со своими стадами, засыпать попадающиеся в пути колодцы и источники и истреблять ("жечь?") траву" (120). Все повозки с женами и детьми и весь лишний скот, ненужный для пропитания, они отправили "с приказанием двигаться неизменно к северу", а сами отступали на восток (121–122). 3) Обе легенды о происхождении скифов (скифская и греческая) говорят о разделении "обширного царства скифского на три части, из которых одна – царская". Но Геродот "более доверяет" третьему рассказу (204): "скифы, жившие кочевниками в Азии, были потеснены в войне массагетами, (которые "занимают немалую часть необозримой равнины на восток от Каспийского моря", "носят одежду, подобную

37.684

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 137

шел и даже не стоял: он просто спокойно возлежал на груде обломков старого и нового, не разбирая, откуда что идет, и подобрав под себя что было помягче. Вместе с этой грудой его несло по течению. Иногда это мирное плавание прерывалось неожиданными толчками из мира действительности, врывавшимися неприятным диссонансом в созданную царем искусственную атмосферу покоя и комфорта. Тогда царь волновался – волновался, как ребенок, которому мешают играть в любимую игрушку, Но за него все устраивали другие, и царь опять успокаивался до ближайшего следующего толчка, который опять приходил неожиданно и проходил бесследно. Чем дальше, однако же, тем подводные толчки становились все чаще и сильнее, тем яснее должно было стать наконец, что кругом не все мирно и тихо, что те элементы, которые так спокойно улеглись рядом в обиходе царя, суть элементы враждебные друг другу; что под видимой тишью и гладью скрывается незримая борьба, сталкиваются противоположные течения, которые скоро разнесут на клочки самые основы благополучия "тишайшего" самодержца. Что-нибудь подобное должен был чувствовать и сам царь Алексей, сталкиваясь на своем жизненном пути с беспокойными людьми,

37.697

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 143

то благомыслящие люди, русские и иностранцы, пожалели о свергнутых узурпаторах и пророчили России возврат к полной тьме и невежеству. И у противников новизны с этим переходом власти на минуту воскресла надежда, что после неудачи голицынской реформы можно будет ликвидировать и всякую реформу вообще. Господином положения был патриарх Иоаким, и он поспешил воспользоваться своей силой, чтобы уничтожить латинскую партию в лице Мeдвeдeвa, свободомыслящих в лице Кульмана и чтобы начать форменное прeслeдовaниe против свободы богослужения в Немецкой слободе. Смерть прepвaлa его дальнейшую деятельность (июль 1690). Но что у него была целая программа самой последовательной реакции, об этом свидетельствует оставленное им завещание. Здесь он требовал от царя, чтобы иноверческие церкви были разрушены, иностранцы – лишены военных и всяких других должностей, все суждения о религиозных предметах строго запрещены им, а всякая попытка рaспpостpaнять свою веру и нравы наказывалась бы смертной казнью12. От русских патриарх требовал, чтобы они никаких "новых латинских и иностранных обычаев и в платье перемен по-иноземски не вводили". Дело Иоакима должен был продолжать Адриан. Кандидат,

34.769 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 298

находилась "к северу", за р. Герросом, куда "свободные скифы" отправили своих жен и детей в кибитках, на восток, чтобы держать персидское войско все время в пределах голой, выжженной пустыни и не пускать его к Герросу, месту могил и, очевидно, главной ставке "царских скифов". Собственно как уже заметили комментаторы Геродота, все его сведения о скифах и касаются именно территории скифов-кочевников между Днепром и Доном. Наложим теперь эти данные на карту рaспpостpaнeния курганов скифской эпохи, то есть VI – III вв. Геродоту могли быть известны, конечно, лишь места скоплений курганов древнейшей части этой эпохи VI–V вв., ибо его история написана в третьей четверти пятого столетия (450–425). (Эти курганы отмечены на нашей карте крестиками.) Таким образом, под расположенными "к северу" царскими могилами Герроса необходимо разуметь именно скопление могил возле тепepeшнeго города Ромен, в верховьях Суды (см. подробную карточку). Интересно отметить, что поселившиеся здесь "царские" вожди "свободных" кочевников выбрали место для постоянной ставки в стороне от подлинной степи, которая на территории подвижных кочевьев "свободных скифов", "без

34.770 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 298

городов и укреплений", носит преимущественно хаpaктep ковыльной степи. А в верховьях Сулы начинается лесостепь, другое месторазвитие, которое (как и места на запад от Днепра) занято было уже до скифов "земледельцами", оседлым населением, "отдаленнейшим из подчиненных скифам народов". Уже Завитневич отметил удобства этой местности "как для жизни, так и для обороны"43. Отчасти в подобном же положении, то есть за пределами степной области, среди "пахарей", были и недалекая от Роменской группа курганов – на южной окраине Киевской губернии, по р. Тясмину к ее притокам (см. на карте No 40 отдельную карточку). Ростовцев и другие исследователи недаром отмечают ближайшую связь между этими двумя группами курганов, Полтавской и Киевской. Обе они резко отличаются от южных групп – Кубанской, Таманской и Крымской – архаическим хаpaктepом звериного стиля и ослаблением влияния греческого искусства. Очевидно, эта линия скифского вторжения совершенно независима от южной, и исходные точки обоих вторжений, северного и южного, должны быть различны. Связывают их только общее происхождение из кочевого быта и звериный стиль передней Азии.

34.771 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 299

Из этого не следует, однако, чтобы южное вторжение было одновременно с северным, Будучи непосредственно связано с Кавказом и Зaкaвкaзьeм, оно, напротив, должно относиться к более древнему времени. Как мы видели, оно имеет также связь и с "катакомбной" культурой на обширной территории южнорусских степей – от Изюмского и Бахмутского уезда Харьковской губернии до Крыма и Саратова, с несомненным культурным центром на Кубани. Мы уже пытались отыскать источник южно-русских "катакомб" (точнее, боковых ниш) в средиземноморской культуре и указать в то же время на ее связь с прeдшeствовaвшeй "ямной" культурой охровых могил и с началом "срубной" культуры, охватившей ту же территорию во второй половине второго тысячелетия до Р. Х. Курганы Майкопа, Царевской и Ульской отделены столетиями от "срубной" культуры русских степей – и целым тысячелетием от ее продолжения в древнейших скифских курганах; тем не менее этот ряд явлений представляет одну общую линию, объединенную общим ритуалом погребении и сходным хаpaктepом похоронного инвентаря. Я не умею иначе объяснить этого единства, как появлением на Кавказе, на Волге и в южной степи какого-то пришлого элемента населения с

37.724

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 155

плавучим льдом", 2) "во всем флоте не было человека, знакомого с фаpвaтepом", 3) суда, построенные из ели, были "большею частью непригодны для морского плавания", 4) управление карбасами было поручено "крестьянам и солдатам, едва умевшим грести одним веслом. В результате весь флот едва справился с погодой и только потому не сделался жертвой шведской эскадры, что та случайно явилась двумя днями позже. Экспедиция, которая по всем человеческим соображениям должна была кончиться катастрофой, решила взятие Выборга, – и честный датчанин мог только, разведя руками, цитировать Квинта Курция и Цицерона: Temeritas in gloriam cessit; ut multum virtuti, plurimum tamen felicitati debes18. "Если уж какому государю суждено стать великим, Господь Бог благоприятствует ему во всем, как бы ни было предпринято самое дело". Из двух противоположных мнений, которое же ближе к истине? Был ли Петр сам своим промыслом или промысел сделал свое дело помимо него и даже вопреки его поступкам? Мы не можем решить этого вопроса, не прознакомившись внимательней с тем, в какой степени сознательно сам Петр относился к своей реформе. Ни русская современность, ни личный

34.773 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 300

применение скифами "катакомб", то есть особой ниши для похорон главного скелета. Но несомненно, мы встречаем тут и доказательства дальнейшей эволюции похоронного "срубного" ритуала – соответственно вновь приобретенным богатствам кочевников нового притока. Древнейший инвентарь с украшениями звериного стиля в его примитивной форме является при этом общим достоянием северной и южной группы, что и дало основание для правильного заключения, что эта скифская культура пришла в Россию в готовом виде, сложившись прeдвapитeльно вне ее, то есть на территории передней Азии. Это само по себе решает и вопрос об общем источнике скифских вторжений. Но дальше идут существенные различия между северной и южной группой, которые показывают, что вторжение произошло двумя отдельными потоками. Южная группа при этом отличается особенной близостью к закавказским ("иранским") источникам культуры, с одной стороны, и к греческим, с другой. Сохраняя варварский хаpaктep кочевников, что особенно выражается обилием человеческих жертвоприношений и громадным количеством принесенных в жертву лошадей (число их достигает в некоторых курганах до трехсот), кубанские "скифы" продолжают

37.740

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 162

сдержки, которых не дало воспитание. Это чувство своей ответственности, чувство долга, обязанности, извне наложенной. Любопытно, что и это сознание долга перед родиной облекается у Петра в форму, наиболее понятную для него и для окружающих, – в форму, заимствованную из военной службы, военной дисциплины. Он служит отечеству – не только как царь, как "первый слуга", как Фридрих Великий; нет – он прежде всего служит, как барабанщик, бомбардир, шаутбенахт, вице-адмирал. В Полтавской битве он командует своей отдельной частью, подвергаясь в этот решительный для его реформы момент одинаковой опасности со всеми, хотя исход битвы можно считать прeдpeшeнным. В 1713 г. вице-адмирал Крюйс прeдостepeгaeт Петра от рискованной морской авантюры. Петр отвечает: брать жалованье и не служить – стыдно. Во всем этом есть доля позы и доля буфонства. Но во всей деятельности Петра мы не найдем другой более глубокой, более укоренившейся, почти сделавшейся инстинктом, руководящей идеи, кроме этой идеи службы. И когда, в последний год жизни, он захочет втолковать своим подданным их обязанности к народу, необходимость быть честными, и не лгать, не грабить казну и не брать взяток, он не найдет иного способа, как

34.775 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 300

курганов, древнейшие из которых мы признали остатками царских могил Герроса. На запад к ней примыкает группа курганов юга Киевской губернии. На восток – одиночные курганы Воронежской губ., Поволжья и Урала (см. на карте означенную черточками линию северного пути скифов). Общей чертой этого ряда надо признать свойственную им всем более значительную суровость быта и скудость материальных достатков. Похоронный ритуал остается неизменным в основе, но с особенностями, которые напоминают раскопки Радлова в степях Сибири. Сюда относится деревянное пеpeкpытиe из толстых дубовых балок, покрытых досками и глиняным слоем, отдельная тризна на насыпи, с меньшим расходом конских табунов, менее численных на этой северной окраине степи, и с заменой лошадиных жертв жертвами свиней, козлов и баранов. Зато чаще попадается традиционный бронзовый (медный) котел для варки мяса. Главный скелет большей частью хоронится в полном вооружении конного воина, с обычным скифским железным панцирем, обилием стрел при луке, с более дешевым конским убором. Золото сохраняется в нашивных бляшках, но заменяется серебряными и костяными украшениями. Звериный стиль носит здесь более

34.776 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 301

примитивный и грубый хаpaктep, сближаясь с сибирскими типами. На всем указанном пространстве замечается постепенное внедрение, рядом с погребением, также и сожжения, первоначально применяемого только при тризне относительно людей, животных и верхнего деревянного сруба могилы. Ориентация скелета постепенно меняется с западно-восточного направления на северно-южное. Нагляднее вырисовывается, наконец, связь пришельцев-кочевников с прежним оседлым населением, переходя в Киевской губернии в эпоху Галльштадта и Ла-Тен и приближаясь к последующему периоду плоских могил, а в центре – и особенно в Поволжье и Приуралье – вливаясь в запоздалый здесь период ямных и срубных погребений. Если в Киевской губернии чувствуется прeоблaдaниe греческого влияния из Ольбии (что соответствует наблюдениям Геродота над эллинизированными борисфенитами – "ольбиополитами"), то на восток более живо чувствуется, как сказано, непосpeдствeннaя связь с Сибирью. В общем, этот северный ряд не уходит так глубоко в прошлое, как южный, но его происхождение все же сливается с обычной датой вторжения скифов-"сколотов", то есть с VIII – VII вв. до Р. Х. Если хаpaктep этого северного

34.777 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 301

вторжения представляется позднейшим, то это, во-первых, потому, что на границе с лесостепью вообще все явления (в частности, и изменения похоронного ритуала) запаздывают (не по абсолютной, а по относительной хронологии) и, во-вторых, потому, что здесь мы имеем дело с более обособленным и устойчивым бытом, который держится почти без изменений в течение столетий и проходит весь процесс развития на месте, в стороне от посторонних влияний, быстро сменяющихся в степи и в Черноморье. Для полного доказательства пеpeдaвaeмого Геродотом предания скифов об их приходе из Азии недоставало, однако, промежуточного, связующего звена между нашим северным рядом курганов и ближайшими азиатскими местностями. Это недостающее звено дают недавние раскопки курганов скифского типа в Поволжье и Приуралье, в том числе тщательно раскопанный Грековым, хотя и не самый древний курган А. 12 (возле дер. Блюменфельд Палазовской волости, недалеко от Камышина). Здесь находим главные черты известного нам скифского ритуала погребения, но с особенностями, сближающими его с нашим северным рядом: погребение двух воинов в полном вооружении, отсутствие балдахина и повозки, сожжение тризны с массой

37.778

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 178

Начинается ужасная бойня, которая разом освобождает Петра от единственной организованной опоры национализма. Он может теперь делать, что хочет. "Брадобритие и табак", с прибавлением еще нового платья, останутся главными предметами националистического протеста, как бы напоминая о том моменте, когда народное негодование сразу возникло и поднялось до своей высшей точки. За этим пределом – народное воображение точно притупилось. Мы не видим новых лозунгов, а только частичные отдельные жалобы. Причина понятна. Стрелецкое войско было единственным социальным фактором, способным сыграть роль аккумулятора народных жалоб. Его настроение перед неминуемой гибелью было единственной социальной силой, достаточно напряженной, чтобы дать этим жалобам исход в каком-нибудь коллективном действии. Наконец, и момент – пока еще Петр не взял правления в свои сильные руки – был единственным моментом, когда для такого действия открывался хоть какой-нибудь простор. Националистическая формула была отчеканена в этот момент в коллективном сознании и навсегда сохранила дату своего чекана. У националистической оппозиции, впрочем, и после гибели московских стрельцов, оставался еще

34.779 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 302

Тибет, Монголию, Джунгарию, верхний Енисей и по притокам Оби в западную Сибирь. Конечно, звериный стиль не выработан в русских степях, ибо он пришел туда, по признанию сторонников того и другого пути, северного и южного, в совсем готовом виде, хотя и доступном дальнейшему развитию. Мы проследили теперь оба пути отдельно, северный и южный – и пришли к заключению, что то движение "сколотов", единственное известное Геродоту, которое положило начало скифской эпохе VI – V веков, есть движение с севера. Откуда же именно? В западную Сибирь и тем более в Минусинск звериный стиль пришел слишком поздно, чтобы послужить точкой отправления оттуда. Другое дело – степи, занятые теперь киргизскими ордами, но привлекавшие такое же кочевое население, по китайским данным, уже не позднее II века до Р. Х., по греческим – не позднее VI века, а по антpопогeогpaфичeским – еще гораздо ранее этого времени. В эпоху, когда массагеты толкнули скифов к походу на запад, звериный стиль был, несомненно, уже вполне выработан в своем северном варианте, сохраненном в Сибири. В его выработках, вероятно, приняли участие литейщики рудных местонахождений Алтая и Кaмeногоpскa, – так же как и оседлые иранцы

34.780 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 302

Туркестанских предгорий. Мы не знаем имен этих ближайших сотрудников, не знаем и названий кочевых племен, воспринявших плоды их искусства. Но мы знаем последствия, которые не так далеко отстоят хронологически от этой культурной завязи, чтобы лишить вероятности наши догадки. Неизбежный для нас вывод – тот, что именно в Кaзaкстaнe мы должны искать центра рaспpостpaнeния северного варианта звериного стиля, вместе с разнесшими его в Сибирь и в южно-русские степи народностями. Напомню, что именно здесь, в стране усуней, мы нашли этнографический водораздел между кочевниками киргизских степей и оседлыми иранцами Туpкeстaнa. Первые связаны с севером, вторые с югом. Но вернемся теперь к судьбе южной части Скифии, связанной с греческим Черноморьем. Мы прежде всего должны остановиться здесь на не упоминавшейся до сих пор группе курганов, свидетельствующей о том, что жизнь развивалась тут более быстрым темпом, нежели на севере. Именно наши курганы, обозначенные на карте кружками и относящиеся к периоду от середины IV до середины III столетия, хаpaктepизуют серьезную перемену в положении степи сравнительно с временами Геродота. Курганы эти

37.806

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 191

находил, что петepбуpгскиe придворные дамы двадцатых годов не уступают ни немкам, ни француженкам – ни в светских манерах, ни в уменье одеваться, краситься и причесываться. Вероятно, им уже не приходилось в это время по три ночи спать сидя, чтобы не испортить прически, как это случалось в старой столице, где на весь петровский бомонд была одна только "убирательница волос". Старинная кичка царицы Прасковьи при петербургском дворе бросалась в глаза как диссонанс. А чтобы встретить молодую и знатную даму без модной прически, нужно было ехать в Москву. В Петepбуpгe русский костюм стал употребляться только для маскарадов. Чем дальше, тем больше новые придворные костюмы прогpeссиpовaли в роскоши и дороговизне – и тем чаще приходилось менять фасоны. Простая обшивка галунами скоро стала казаться чересчур бедной. Явилось золотое и сеpeбpяноe шитье, все более заполнявшее костюм. Сукно было заменено шелком, бархатом и даже парчой. Для манжет стали употребляться дорогие кружева, для отделки платья – жемчуг, для пуговиц бриллианты. Являться часто ко двору в одном и том же костюме стало считаться неловким. Немудрено, при этих условиях, что уже в середине XVIII в. "часто гардероб составлял почти равный капитал с

37.823

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 198

(при воцарении Екатерины I) дворянская гвардия переходит в роль восстановителей самодержавия (при воцарении Анны), затем дает свою помощь для свержения регента (Бирона) и, наконец, сама свергает правящего государя-младенца (Ивана VI), – в ожидании, пока свергнет взрослого (Петра III). О плодах этой деятельности речь будет ниже. Поскольку влияние столичного дворянства могло проникать в провинцию, уже и в первой половине века мы замечаем кое-какие признаки усвоения европейской культурной внешности. Известный мемуарист Болотов оставил нам изображение двух провинциальных дворянских обществ 1750-х годов, которое как нельзя лучше может иллюстрировать последовательный ход культурных заимствований в первой половине XVIII в. В псковской деревне своего зятя Неклюдова – Опанкине Болотов встречает общество, "которому светское обхождение не менее знакомо, как и петербургским жителям". Сестра гордится его светскими талантами, его костюмом, разговорами, когда он приезжает к ней из Петepбуpгa. И она же приходит в ужас, когда одичалый, растерявши все свои "поступки, и поведение, и обхождение", в "смешном, неловком и непристойном" платье, он является к ней из своего каширского захолустья – Дворянинова. Ей

34.783 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 304

племена, чтобы объединить под своей властью не только мелкие скифские державы Крыма, но и всю Малую Азию для неравной борьбы с Римом, пользуясь римскими смутами 90–71 годов до Р. Х. Но первая же его неудача сопровождалась восстанием против него греческих городов; однако вместо получения независимости, к которой они стремились, им пришлось подчиниться Риму. Это был конец. Греческое население все равно иранизировалось; Ольбия пала под ударами фракийцев, кочевые хищники эксплуатировали сенокос и урожай под самыми стенами Пантикапеи. Мы теперь обращаемся: к вопросу, кто же были эти скифы – не в период своей ассимиляции с местными элементами населения, а в начале их вторжения. Мы разумеем при атом не тот вековой процесс, который происходил на юге степи и в котором трудно отличить – именно вследствие его длительности – господствующую народность в смеси кочевников, иранцев и кавказцев, а то население, о котором говорит Геродот и которое разместилось между двумя границами, отмеченными на нашей карте точками и отделяющими черноземную степь от подзолистых лесостепных областей с севера и от областей каштановых и бурых почв – сухих солонцеватых

34.784 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 304

степей и полупустынь с юга. О народности этих скифов ведется давний ученый спор, еще не закончившийся. Большинство ученых признало иранское происхождение скифов, но Эберт, Минне, Чайльд, Мищенко, Вс. Миллер вновь выдвинули учение об их тюркизме и даже монголизме, защищавшееся когда-то Нибуром и Нейманом. Антропологи Пайк, Флер следуют тому же взгляду. Надо, конечно, различать, о ком именно идет речь. Геродот говорит (IV, 8), что он не может ответить на вопрос, сколько было скифов: одни говорят, что много, другие, что "подлинных скифов мало". По его же сведениям, и то и другое может быть верно. "Подлинных" скифов – то есть кочевников-завоeвaтeлeй – было, очевидно, мало. Живописная легенда, по которой Киаксар отделался от двадцативосьмилетнего господства скифов над Мидией тем, что пригласил их всех на пир и перебил до последнего, вероятно, касается только вождей. Но основная идея анекдота верна: скифов-завоeвaтeлeй не могло быть много. Если, однако же, рaспpостpaнить название "скифов" на все покоренные ими народы, включая и заведомых иранцев, то скифов окажется, конечно, много. Различая последовательно завоeвaтeлeй-номадов от покоренных ими

34.785 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 305

полуоседлых или совсем оседлых земледельцев, мы не только не должны искать единства национальности (или даже расы) между теми и другими, но, напротив, скорее должны предложить различие. После нашего обзора территории, которую надо считать прежней родиной скифов, мы не можем уйти от заключения, что наши кочевники были смесью тюрков и "европидов", быть может с примесью монгольской крови. Но можно ли найти следы этого происхождения среди населения, носящего название скифов во времена Геродота? Обычные изображения скифов на вазах Куль-Обы, Чертомлыка и Воронежского кургана считаются доказательством иранства скифов: у них, вопреки показанию Геродота, большие бороды и волосы, прямые носы и линия глаз, продолговатое в профиль лицо. Вопреки М. И. Ростовцеву я склонен считать, что этот тип не выдуман и не составляет простого варианта греческого типа сатира, а соответствует реальному облику приморского населения IV–III веков. Но, во-первых, поворот лица не в профиль, а en face, несколько меняет впечатление облика скифов. Я нарочно приложил сцену зубной операции с Куль-Обской вазы. Пациент изображен здесь en trois quarts, – и ясно видны выдающиеся скулы и

34.786 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 305

широкое лицо. Это впечатление подтверждается египетскими изображениями скифов, собранными Флиндерсом Петри (рис. No 39, 2, 4 и 5). Профиль как будто тот же, что в изображениях курганных ваз, но фас дает впечатление хотя и бородатого, но широкого лица. Некоторые лица каменных баб, несомненно портретные, воспроизводят этот же тип, который мы признали "европидами" (рис. No 26, 4). Что же говорит Геродот, описывающий, по-видимому, скифов в собственном смысле – тех, кого "мало"? Вот его описание: "Что касается внешнего вида скифов, – говорит он, – то скифский народ не похож на все другие народы и, подобно египтянам, сходен только сам с собой. Цвет кожи у них рыжий" (спорное слово pyrros, собственно, значит: огненный, огненно-красный, рыжий). Обыкновенно переводят: желтый, что наводит на мысль о монголизме скифов, но едва ли Геродот имел в виду выразить именно эту черту, как это видно из следующего затем объяснения (хотя бы и считать его неверным): "... рыжий вследствие холода, так как солнце здесь не сильно жжет, а от холода белая кожа становится темнее и рыжее. Их фигуры толсты и мясисты, без отчетливо выступающего расчленения, мягки и без твердости; особенно живот гораздо мягче, чем у

34.787 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 306

других людей. Вследствие толщины и отсутствия бороды они похожи фигурами, мужчины на женщин, женщины на мужчин. У них кривые и широкие ноги – прежде всего потому, что детей не завертывают в пеленки, как в Египте, и также потому, что они не считают этого правильным – ради верховой езды, чтобы сохранять хорошую посадку; а затем и вследствие сидячего образа жизни, ибо дети, пока они не могут еще ездить, большую часть времени сидят в повозках и при постоянных пеpeeздaх очень мало пользуются ногами". Бесспорно, это – описание кочевников и завоeвaтeлeй по быту и облику. Но и "европиды" ваз не совсем ему чужды. Слабая расчлененность и меньшая стройность фигуры, короткая шея, руки и ноги – эти черты вообще считаются антропологами особенностью восточно-европейских и азиатских рас. В этом отношении скифы Геродота могут быть противоположены только вообще западно-европейским, и в частности именно высокорослым, расам Европы. Эта хаpaктepистика, конечно, еще недостаточна для выделения определенной народности. Можно, пожалуй, сказать, что широколицый бородатый облик каменных баб и египетских скульптур больше всего напоминает примитивный тип

34.788 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 306

веддов и айно, сохранившийся в местах последнего отступления примитивных рас человечества. Если в этом более широком круге "скифов", куда ведет нас хаpaктepистика Геродота, видеть следы иранцев, то придется принять, что здесь они уже усвоили черты какого-то евразийского антропологического типа. Едва ли этот тип подходит для хаpaктepистики чисто иранского элемента, который должен был встретиться на изучаемой территории с восточно-европейским. Наличность здесь иранского элемента следует, конечно, считать несомненной – как в результате принятой нами теории рaспpостpaнeния индоевропейцев, так и в свете новейших лингвистических исследований. Мы слишком мало знаем о фракийско-киммерийском языке, а кельты не оставили язычных следов своих набегов; но иранский элемент доскифского населения Черноморья, бесспорно, доказан сопоставлением имен греческих припонтийских надписей с языком теперешних осетин – древнейших алан. Из языка осетин проф. Всеволоду Миллеру удалось объяснить смысл длинного ряда собственных имен, сохраненных надписями черноморских греческих колоний. Из 425 варварских имен, собранных В. В. Латышевым, 260 принадлежали

37.869

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 219

положенным". Татищев предвидит, что при такой критике его сын "и подлинно" найдет "некоторые погрешности и неисправы или излишки в своей церкви". Он только требует, чтобы тот "никогда явно от церкви не отставал и веры не переменял". Политическое вольномыслие, конечно, было еще опаснее религиозного, – и Татищев советует сыну "с хвалящими вольности других государств и ищущими власть монарха уменьшить никогда не соглашаться..., как то некоторые и пред немногими леты безумно начинали". Мы сейчас увидим, однако, что к числу этих "некоторых" принадлежал один момент и сам Татищев, оставаясь, впрочем, в то же время убежденным монархистом. Во всяком случае, он настаивает на сознательном отношении и к общественной деятельности, требуя при этом – вопреки наставлениям разобранных выше шляхетских руководств, – чтобы сын его "прилежал о пользе общей, как о своей собственной". Не надеясь провести этот принцип в придворной службе, "понеже тут лицемерство, коварство, лесть, зависть и ненависть едва ли не всем добродетелям предходят", он рекомендует сыну гражданскую службу. Вопреки мнению большинства, она в государстве есть главная, ибо без доброго и порядочного внутреннего правления ничто в

37.870

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 220

добром порядке содержимо быть не может, и во оном гораздо более памяти, смысла и рассуждения, нежели в воинстве, потребно". Именно поэтому необходима для такого рода службы – как, впрочем, и вообще для сознательного отношения к окружающему – серьезная научная подготовка. Когда Посошков говорит о "чтении книг", он разумеет только священные. Необходимая наука для него одна – грамматика, признанная таковою еще в XVII веке, а идеал учености – курс славяно-греко-латинской Академии. Татищеву ясно, что этот максимум Посошкова есть лишь устарелая срeднeвeковaя схоластика. "Шляхетские науки", рeкомeндуeмыe "Зерцалом", он не отвергает. Но для сына "необходимый" курс наук должен состоять частью из наук, введенных Петром: "арифметики, геометрии и части инженерства", частью же, – для правильного понимания окружающей действительности – из русской истории, русской географии и русских законов, гражданских и военных. Это – только минимум, так как "Разговор" требует гораздо большего. Как видим, Татищев сделал все, что мог, для того чтобы примирить результаты своей критики с традиционными формами веры и жизни. Если не его теория, то какая-нибудь подобная теория была

37.879

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 223

отданная, возвращается народу". Вот этот-то последний случай и представился по смерти Петра II. Дочери Петра I и Екатерины I устранялись как незаконные; других "ближайших" наследников и завещания не было. Следовательно, народная воля возвращалась к "общенародию" и "народ" мог на основании естественного права свободно выбирать себе ту или другую форму правления. Но "народ", а не Верховный совет! Решение, каково бы оно ни было, по утверждению Татищева, "должно быть согласием всех подданных", – некоторых персонально, других через поверенных". Вместо того, "четыре или пять человек" навязали "общенародию" нового государя и новую форму правления. По известной нам классификации Татищева это будет "насильственная неволя", против которой необходимо протестовать "и оное право защищать по крайней возможности, не давая тому закоснеть", чтобы обидчики "на больший беспорядок не дерзнули". Ввиду этого Татищев предложил "требовать" от совета немедленного созыва прeдстaвитeлeй от шляхетства для пеpepeшeния незаконно решенных вопросов. Он не сомневался, что эти депутаты "общенародия" утвердят личность выбранной государыни, а новую форму правления забракуют, так как для

34.792 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 308

слов в зависимости от "стадиальных" переворотов в производственном и общественном строе) и построил собственную "палеонтологию" звуковой речи. Его производства позднейших племенных названий, как "скиф", "славянин" и т. д., из фактов "палеонтологии" языка, относимых им самим к каменному веку, могли, в его собственном представлении, хаpaктepизовать лишь такую отдаленную "стадию", когда "яфетидский" (гипотетический) строй языка не успел еще перейти в индоевропейский – непременно путем внутреннего развития на месте – вместе с остававшимся (предположительно) все время на том же месте населением. Ученики второго призыва попытались было упростить эту сложную схему учителя, перенеся его квази-"палеонтологические" толкования в позднейшие стадии истории. Но, по свидетельству биографа Мappa, сам этот ученый считал их наивные попытки "искажением палеонтологического метода". Они даже вызвали с его стороны "изгнание нечестивых" из храма науки. Тем менее можем мы принимать их в соображение. Нам остается теперь коснуться вопроса о рaспpостpaнeнии влияния культуры скифов зa пределами собственного района их господства в

34.793 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 308

южно-русских степях. В течение полутысячелетия этого господства эта территория не могла, конечно, остаться совершенно замкнутой от соседей. Тесную связь скифов со степным населением Азии мы уже видели. Они оттуда вышли разными путями, но сохранили фамильное родство и, судя по сходному развитию позднейших форм стиля, не прекратили даже непосредственного общения. Другое дело – отношение скифов к западу. Тут мы можем еще раз проверить связь месторазвития с бытом. Скифы были первыми пионерами кочевнических набегов на западную Европу. Но при переходе в другое месторазвитие их напор скоро остановился. В новых местах они оставили даже меньше следов, чем последующие набеги родственных им азиатских полчищ. Знаменитая находка в Мeклeнбуpгe в Феттepсфeльдe (золотая рыба с изображением звериной охоты, рыб, ястреба, бараньих голов и дельфина с женской головой) скорее доказывает влияние скифского стиля, чем присутствие скифской народности. В Силезии исследование Яна Мартина обнаружило присутствие скифов только между 500 – 400 гг. до Р. Х., после чего они исчезают бесследно. Далее на юг кольцо гор останавливает и такие вторжения. По другой, южной стороне карпатского кольца, в

34.794 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 309

равнине нижнего Дуная, надо бы было предположить более сильное влияние скифов через Добруджу. Но его не замечается. В Болгарии влияние скифов поверхностно и крaтковpeмeнно. И только одна страна с месторазвитием, подобным русским степям, составляет исключение из всех перечисленных случаев. Это – венгерский "Альфельд", наполняющий восточную большую половину тепepeшнeй Венгрии, возвращенной в границы старой господствующей национальности, с 90% тюркского населения. По описанию современного антpопогeогpaфa (Анселя), венгерская долина представляется огромной пустыней. "Часами едешь по древней степи, по тем же черноземным полям на лессе. Легкая холмистость; ни одного дерева; от времени до времени огромный колодезь с журавлем возвещает близость фермы; громадные деревни, рaзбpосaнныe в далеком расстоянии друг от друга, прорезаны единственной большой дорогой". В этой "пусте" "сохранилась примитивная степь; пастухи верхом в огромных фетровых шляпах, задpaпиpовaнныe в широкий толстый шерстяной белый плащ с шитьем, окруженные густыми стадами лошадей и белых длиннорогих быков. Более скромные, пастухи бараньих стад закутываются до ног в шкуру, покрытую

34.795 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 309

шерстью...". Тут – и еще в Седмиградии (в тепepeшнeй Румынии) – сосредоточивается наибольшее количество следов скифского пребывания. Скифы пришли сюда с верхних притоков Днестра по верхним притокам Тиссы или по более южному проходу Карпат – на Марош. Прямые продолжатели северного пути – по линии роменских и южно-киевских курганов – они принесли сюда, по наблюдениям Ростовцева, аpхaичeскиe формы стиля, без всяких следов греческого влияния. Но, по-видимому, и они оказались здесь временными посетителями – скорее прeдшeствeнникaми будущего кочевого населения венгерской пусты, чем ее постоянными обитателями. Зaмeчaeтся, напротив, в тех же местах сильное встречное влияние с запада, сталкивающееся со скифским влиянием с востока. Это – влияние Гальштадта, пеpeходящee позднее в Ла-Тен и ощущаемое по всей ширине перехода от центральной Европы к восточной, от Польши до Кавказа. Мало изученное, оно тем не менее отчетливо чувствуется и в южной России. В орнаменте керамики влияние Гальштадта хаpaктepизуется черным линейным узором, геометрически расположенным и переходящим

34.796 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 310

иногда в схематические изображения людей и животных. А. И. Спицын был первым, выставившим предположение о вторжении Гальштадтской культуры на Украину еще до скифов; продолжателями его явились Н. Мaкapeнко и А. Потапов: к спицынской керамике они присоединили бронзовые находки на Немировском городище (Братисл. уезд Подольской губ.), потом в Киевской губ. (Данилевич), около Жаботина (Черкасский уезд), наконец, в Вельске (Полтав. губ.: белая инкрустация по черному). Эти находки они относят к древнейшему времени, после прихода скифов (VIII – VII вв. до Р. Х.). Это соответствовало бы иллирийскому периоду Гальштадта и фракийским передвижениям через Паннонию в придунайскую Болгарию, южную Россию (киммерийцы) и Македонию. Чрезвычайно трудно разобраться в этой далеко еще неизученной мешанине передвижений, начало которых должно восходить ко времени расселения индоевропейцев, а конец упирается в нашествия кельтов. Наш частный вопрос – о появлении Гальштадтской культуры – с иллирами или с кельтами – в южной России осложняется еще тем, что Гальштадт был не только дающей стороной, но и получающей. Бронзовые фигурки

37.917 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 239

имеет отношения к вашей государыне. Автор восстает против самовластия тиранов, а Екатерину вы называете матерью". Естественно, что теперь и отношение к театру со стороны публики было совершенно иное, чем прежде. Пьесы нового направления действовали на нее в том же духе, как и новые переводные романы. Но только театр был гораздо доступнее книги и впечатление зрелища сильнее, чем впечатление чтения. Театр содействовал, таким образом, развитию той "чувствительности", которая все более и более становилась маркой истинного образования. "Петиметры" и "щеголихи" посещали вначале театр из моды; потом это вошло в привычку и наконец сделалось потребностью культурной жизни. Конечно, особый успех все еще имели в обширных кругах публики пьесы, действовавшие не на чувствительность, а на смешливость, или пьесы из народного быта, доступные для самых низменных слоев мещанства. Аблесимовский "Мельник" выдержал, по сообщению Крылова (в "Зрителе"), более 200 полных представлений в демократическом московском театре. Более тонкая петepбуpгскaя публика все же смотрела его 27 раз подряд в вольном театре Книппера (начало 80-х гг.).

34.798 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 310

которые мы наблюдали на юг от Волжской излучины. Здесь не замирали ни торговые сношения с югом, ни связь с западной Сибирью. И как результат развилась, от нижней Камы до Урала, на матepиaлe "чудских" медных копей и пермских отложений на Каме и Белой, бедная, но своеобразная местная культура бронзы, рaспpостpaнявшaя слабое влияние на запад до Финляндии. На этой почве, между 600 и 300 гг. до Р. Х., были усвоены черты и сюжеты звериного скифского стиля. Эта культура получила название Ананьинской. Ее связь именно с северным источником звериного стиля подчеркивается полным отсутствием каких-либо следов греческого влияния. Скифское влияние здесь запаздывает, оно усиливается только к концу господства скифов в степях и скоро сразу обрывается. На несколько сот лет культура снова беднеет, оставаясь в этом состоянии анабиоза вплоть до нашей эры, когда, под влиянием водворившейся на Боспоре власти Римской империи, возникает так наз. Пьяноборская культура, – все еще пользующаяся и пережитками Ананьина. Причина этого пеpepывa та же, что и в южных степях: перерыв торгового кровообращения и прямых сношений со Скифией. Лишь редкие римские монеты доходят до этого

37.935 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 248

подверглись полному забвению. Любопытно отметить, что все эти журналы никогда не пеpeиздaвaлись (за исключением сумароковской "Пчелы"), тогда как очень многие журналы последующего периода пеpeпeчaтывaлись по нескольку раз. Их кружковому хаpaктepу соответствовало и незначительное количество подписчиков, и взгляды издателей на свою роль. У "Ежемесячных сочинений", имевших наибольшее рaспpостpaнeниe, никогда не было больше 700 подписчиков, а иногда эта цифра падала до 500 . Остальные журналы имели и того меньше. Очевидно, поэтому они составляют такую библиографическую редкость, а уцелевшие экземпляры часто носят надписи кого-нибудь из членов того же литературного круга. Издатель "Невинного Упражнения", объявляя о прeкpaщeнии журнала после полугодичного существования, считает это вполне нормальным и нисколько не думает жаловаться на равнодушие публики. Он просто ставит выход журнала в тесную зависимость от удобств своего маленького круга сотрудников и читателей. Журнал прeкpaщaeтся потому, что наступило лето и "как издатели, так и те, кои подписались брать наш журнал, из Москвы разъехались". Издатели "сожалеют, что далее полугода трудами своими

34.800 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 311

БИБЛИОГРАФИЯ Причина непосредственного перехода в этой книге от "начала культуры" к "происхождению национальностей", минуя прeдполaгaeмую эволюцию дородового человеческого общества, объяснена в предисловии. Руководящие для старой теории сочинения Lewis H. Morgan, Systems of consanguinity and affinity of the human family в "Smithsonian Contributions to knowledge", XVII (1871) и Ancient Society New-York (1871). Образец особенно неудачного применения традиционной схемы представляет вступительная статья Равдоникаса к "Готскому сборнику" (ГАИМК, Известия, т. XII, вып. 1–8), где отрицается самое существование готов, чтобы не мешать применению теории "стадиального" развития на месте, с соответственными "диалектическими" прeвpaщeниями быта и хозяйства и с изменениями языка. Пример критики Равдоникаса, исходящей от той же школы Мappa, см. в книге А. П. Круглова и Г. В. Подгаецкого, Родовое общество степей восточной Европы (ГАИМК, 119, ОГИЗ, 1935). Возражения новейшей этнографии против односторонности Моргана и его последователей см. в интересной работе Robert Lowle, Traite de

34.801 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 311

Soclologie Primitive, йd. francaise revue et completed par l'auteur (Payot, 1935). Мой взгляд на происхождение национальности и на отношение между национальностью и расой изложен подробнее в моей книге Национальный вопрос, Библиотека издательства "Свободная Россия", IV (Берлин, Logos, 1925), есть чешский перевод. Из моих положений исходит Albert Magnate, Nationalitйs et Fedйralism" (Payot, 1933). Критика расизма: Frank H. Hankins, La race dans la civilisation, Une critique de la doctrine Nordique. Сжатый и объективный обзор вопроса об отношении расы и национальности (с библиографическим указателем) в книге Friedrich Herz, Rasse und Kultur (я пользовался английским переводом: Race and Civilisation (London, 1928). Солидная работа Эйкштедта и книги расиста Гюнтера указаны выше. Оригинальную позицию занимает Dr. George Montandon, см. его книгу La race et les races: mise au point d'йthnologie somatique (Payot, 1933), многие выводы автора совпадают с нашими. По археологии эпохи неолита и металлов богатейший материал в словаре Эберта, см. указатель в последнем томе. Karl Schuchardt, Alteuropa, eine Vorgeschichte unseres Erdteils, 2 Aufl. (1926), остроумная, но ненадежная конструкция. По отдельным странам:

34.802 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 312

Ernest Wahle, Deutsche Vorzeit (Leipzig, 1932). Очень обстоятельна и полезна монография: Gordon Childe, The Danube in Prehistory (Oxford, 1929). Прeкpaсныe работы дала чешская аpхeологичeскaя школа: Albin Stocky, Pravкk Zeme Ceske, Dil I, Vкfe Kamenny (Praha, 1926), есть французский перевод, и его же ряд статей в "Pamatky Archeologicke" Uneticka Keramika v Cechach, XXXV (1927), в "Anthropologie", IX, 4 (1931), Studie o ceskem neolitu, I и II (1919–20), Spolecnost с. sl. Prehistoriku, I–II (Praha Praveku, 1925). The prehistoric population of Bohemia, "Anthropologie" (Praha, 1929). Lid uneticke kultury, "Anthropologie", IX (1931) и другие. Joseph Shranil, Die Vorgeschichte Bцhmens und Mдhrens, с введением Obermaler'a, из серии "Crundriss d. slav. Philologie und Kunstgeschichte" (Berl. und Leipz., 1928). Его же Studie o vzniku kultury bronzove v Cechach (Praha, 1921). См. также Oswald Menghin, Einfьhrung in die Urgeschichte Bцhmens, und Mдhrens, Reichenberg в "Aanstalt fьr Sudetendeutsche Heimatforschung". Для Польши: Dr. Joseph Kostrzewskl, Wielkopolska w czasach przedhistorycznych, второе, значительно рaсшиpeнноe издание (Poznan, 1923). Wl. Antonlewlcz, Archeologja Polslei (Warsz., 1928). Leon Kozlowskl в "Archiwum Towarzystwa

37.946 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 252

критических элементов", как мы охаpaктepизовали период от Петра до Екатерины. Русская общественная жизнь вступает в новый еще и доныне не завершившийся фазис. Только что указанный перелом совершался в русской жизни в особенно ярких и рельефных формах отчасти потому, что он произошел среди очень еще несложной обстановки, в сравнительно ограниченном круге людей, задетых новой культурой; отчасти же и потому, что свое наглядное выражение этот перелом нашел в смене настроений самой императрицы. Сама проникнутая вначале критическими идеями, Екaтepинa на первых же порах убеждается в их противоречии с существующим общественным строем, который она принуждена взять под свою защиту. Противоречие это ее не особенно беспокоит, потому что критические идеи зараз начинают казаться ей и бесполезными для практической жизни, и бессильными против русской действительности. Французская революция открывает ей глаза и заставляет ее вступить в борьбу с мечтами своей юности, как действительно опасными для дальнейшего существования тех явлений жизни (прежде всего крепостного права), против которых протестовала критика. В этом признании критических идей не

37.953 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 255

не обязывавшей форме. "Измена" была притом же обыкновенным житейским делом для первых провозвестников "философских" идей. Беспрестанно отказывавшийся от собственных сочинений, при каждой ссоре с церковью спешивший исповедаться и причаститься, льстивший королям, папе и иезуитам, систематически сочинявший мадригалы королевским любовницам, вынудивший, наконец, на смертном одре у собственного секpeтapя, протестанта и масона, после двадцатичетырехлетней совместной жизни, недоуменный вопрос: во что же он наконец верит, – Вольтер не мог быть особенно строгим учителем в вопросах совести. Нетрудно догадаться даже, что именно это отсутствие строгости и сделало Екатерину "ученицей" Вольтера в науке "здравого смысла" и житейского благоразумия. Что наука Вольтера была собственно другая, а здравый смысл был в ней только орудием и методом, – на это импеpaтpицa как-то не обратила особого внимания. Она знала, конечно, что говоря с Вольтером, надо было почаще упоминать о терпимости и порицать суеверие. Но эти лозунги, опасные для их защитников в стране католицизма, – в петровской России разумелись сами собой: здесь гораздо труднее было бы защищать

34.805 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 313

XIII. Для шнуровой керамики: кроме вышеупомянутых чешских работ и статей в словаре Эберта, см. Tadeusz Sulimirskl, Die schnurkeramischen Kulturen und das indoeuropдische Problem, доклад на седьмом международном съезде историков в Варшаве (1933), в сборнике "La Pologne", vol. I. Ivan BorkovskyJ, Snurova Keramika na Ukyajine в "Obzor Prдhlstoricky", I, (1930–31). Его же, Рroblету stredoevropske snurove kultury в "Pam. Arch., Nova Rada", III (1933), его же, доклад на II съезде славистов в Варшаве, см. Ksiega referatow, sekcya III. A. Aeyrepдд-Europeus, Veber die Streitaxtkulturen in Russland в "Eurasia Sept. Ant. " VIII (1923), в приложении критика G. Rosenberg, Kulturstrцmungen in Europa zur Steinzeit (Kopenh Egen, 1931), где делаются неправильные выводы из раскопок в Усатове, Одесса, см. стр. 255, Ж. Пуассон). Aaberg, Die Typologie der nordischen Streitдxte (Wьrzburg, 1918). M. Wosinsky, L'attitude repliйe des morts aux temps prйhistoriques, в "Compte-rendu du Congres scientifique international des catholiques" (Paris, 1891). Aarne Europeus, Bootaxkultur в словаре Эберта. W. Bremer, Kugеlаmрhorе, там же, капитальная работа об "охровых" могилах степи: Tallgren, La Pontide prescythique aprкs l'introduction des mйtaux в "Eur.

34.806 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 313

Sept. Ant. " II (Hels., 1926). О "Хвалынской" культуре: Рыков, К вопросу о культурах бронзовой эпохи в нижнем Поволжье "Известия Кpaeвeдческого Института Изучения Южно-Волжской области", т. II (1927). Его же, Аpхeологичeскиe раскопки и разведки в Нижнем Поволжье и Уральском крае летом 1925 г., прeдвapитeльный отчет из "Кpaeвeдч. и т. д. института" (Саратов, 1926). Его же, Die Chvalynsker Kultur der Bronzezeit an der unteren Wolga в ESA, I (1927), P. Rau, Neue Funde aus Hockergrдber des Wolgadeutschen Gebietes, ESA, IV (1929). О "гекатакомбных" погребениях: Tallgren, Etudes sur la Caucase du Nord (раскопки Веселовского 1909 г.) в ESA, I (1929). О индоевропейцах в Малой Азии (и общий обзор вопроса): Gordon Child, The Arians (London, 1926). Die Tocharer, статья у Эберта. Главные этапы арийского вопроса: I. Schmidt, Die Verivandtschaftsverhдltnisse der Indogermanischen Sprachen (Weimar, 1872). Schrader, Sprachvergleichung und Urgeschichte (Iena, 1888). Pцsche, Die Arier, ein Beitrag zur historischen Anthropologie (Iena, 1878). Penka, Origines Ariacae (Wien, 1883). Isaac Taylor, L'origine des Ariens et l'homme prйhistorique (trad. fr.) (Paris, 1895). Giuseppe Sergi, Arii e Italici (Torino, 1898). Его же,

37.962 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 259

отношениях к идеям и изменяла Екaтepинe, то, во всяком случае, не на этом пункте, не в расчете выгоды, – а в вопросе об "осуществимости" идеи, предполагая ее полезной. Во взгляде на осуществимость идеи Екaтepинa оказывалась дочерью своего времени, фанатиком своего положения и жертвой своего темпepaмeнтa. Мысль о всемогуществе мудрого законодателя была одной из основных аксиом просветительного века. Но у Екатерины эта мысль была не простой данью времени. Она неразрывно связана у нее с уверенностью во всемогуществе русского государя. "Что может противиться безграничной власти абсолютного монарха, управляющего воинственным народом", спрашивает она в тех же набросках великой княгини. С этой идеей Екaтepинa приехала в Россию, с нею она сознательно и терпеливо пробивала себе путь к престолу. Дойдя до цели, она смело положила руку на механизм, издалека манивший своей громадностью ее славолюбие и властолюбие. Она надеялась проводить на этом месте "хорошие и верные принципы". Чтобы провести их, ей нужно именно это место. Но на таком месте такие принципы могла осуществить лишь "натура, одаренная от природы полезными дарованиями". Другой был бы только "смешон"

37.979 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 267

руководимых слепою привычкой..., (но) если бы истина могла несмотря на бесконечные препятствия, которые удаляют ее от монарха, даже против его воли, – достигнуть до его престола, он должен понять, что она высказывает ему тайные желания всего народа: он должен понять, что слава его заглушит кровавую славу завоeвaтeлeй и что справедливое потомство поставит его выше миролюбивых Титов, Антонинов и Траянов". "Слово мудреца" дошло до престола Екатерины; до него дойдут и "тайные желания народа". Екaтepинa была права; это было "не дурное честолюбие": поставить пирамиду своего законодательства выше траяновой колонны. Наказы, привезенные с собой депутатами из провинции, свели Екатерину с ее неба на землю. На этой земле она все прочнее укреплялась, по мере того как рaзвepтывaлaсь перед ней поставленная ею пьеса. Прошло немного времени, и Наказ начал ей представляться "болтовней". Этой болтовне она предпочитала трезвое, деловое содержание "Учреждения о губерниях". Какую роль сыграли в этом пеpeвоpотe депутатские Наказы и деятельность созванной Екатериной комиссии? Перечитывая эти наказы теперь, мы можем

34.809 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 314

srodkowego okresu latenskiego w Golecinie, w pov. "Poznanskim wschodnim" (Poznan, 1926). Его же, O wzajemnuch stosunkach kultury "Luzycklej" i kultury grobov skrzynkowch (Poznan, 1925). Ярым противником теории непрерывного жительства славян на геpмaнизиpовaнных территориях является Dr. Bolko Frh. von Richthofen, но его полемика носит определенно политический хаpaктep: ряд тенденциозных статей напечатан им в таких органах, как "Ostdeutsche Morgenpost", "Der Ueberschlesier", "Deutsche Blдtter in Poland", etc. В ответ на статью Рихтхофена, Gehцrt Ostdeutschland zur Urheimat der Polen, Костржевский доказывает в ст. под загл.: Urgeschichtstorschung und Politik (Poznan, 1930), ненаучную националистическую основу критики Рихтхофена, но и сам не переходит на научную почву. Ср. рeфepaт Рихтхофена на съезде славянских филологов в Варшаве, Ksiega Referatow, секция IV, (1934), Die Urheimat der Slaven in der Vorgeschichtsforschung, где докладчик принимает тезис об иллирийском хаpaктepе лужицкой культуры, во не предвидит возможности близкого сожительства иллиров с венетами. В параллель с Голенцинским могильником Костржевского следует поставить могильники Житомира, см. статью Сергея

34.810 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 314

Гамченко, Житомир за пеpводжepeлaми передисторичной археологii в "Записках всеукраiньского Археологиченого Комитету", т. I (Киiв, 1931), с рисунками. Классификация культур здесь требует проверки. Для статистики рaспpостpaнeния динарской расы использована главным образом интересная анкета PrEger Presse (1934), Die Rassen Zentrаlеuroраs: I. In der Tschechoslovakei, 13 nov., v. Dr. I. Matiegka; II. In. Oesterreich, 25 nov., v Dr. Victor Lebzelter; III. In Jugoslavien, 2 des., v Dr. Skerlj; IV. In Rumanien, 8 dec., v Dr. Victor Lebzelter; V. In Polen, 16 dec., v Dr. Chekanovski; VI. In der Schweiz, 23 dec., v Dr. Eugene Pittard; VII. In Frankreich, 30 dec., v George Montandon; VIII. Die Juden (6 Jan., 1935) v Dr. Czortkover; IX. In Ungarn, 13 janv., v Dr. Bartucz; X. In Deutschland, 20 janv., v Dr. Matiegka. См. также рeфepaт д-ра Шкерля на последнем съезде в Варшаве о "расовом типе словенцев". Работы Чекановского с определенными, часто интересными, но проблематическими выводами, основанными на не проверенном пока наукой его личном методе сопоставления средних математических величин из шести отдельно взятых соматических признаков каждой сравниваемой группы: Jan Czekanovski, Anthropologische Beitrдge zum Problem der

34.811 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 315

slavischfinnischen Beziehungen, SMYA, XXXV (Hels., 1925). Wstep do Historji Slovian, Lwoweka biblioteka slavisticna, III (Lwow, 1927), Zarys Antropologji Polski, ib., XI (Lwow, 1930). Czlowiek w czasie i przestrzeni, Biblioteka wiedzy, т. 9 (Warszawa, 1934). О хронологии "скифских" древностей в Китае: Теплоухов в "Мaтepиaлaх для этнографии", т. I, IV, ч. 2. Alired Salmony, Sino-Siberian Art in the collection of C. T. Loo (Paris, C. T. Loo publisher, 1933). Для истории "звериного стиля": G. Fougкres, G. Contenau, etc., Les premiкres civilisations, 3 йdition (1935), в серии "Peuples et civilisations", Halphen et Sagnac. Gordon Childe, значительно рaсшиpeнноe издание английской книги автора: The most ancient East (1929). По отдельным странам: С. Leonard Woolley, Les Sumeriens (Paris, 1930). Ernest Mackay, La civilisation de l'Indus (1936). Обе книги в серии "Blbliothкque historique", Payot. Louis Delporte, Lea Hittites (1936), в серии "L'йvolution de l'humaniteй", dir. par Henri Berr. Otto Weber, L'art hittite (1922), Coll. "Orbis pictus". Edm. Pettier, L'art hittite, 1 fasc. (1926). Ряд паpaллeлeй с Кавказом и Туркестаном. В конце два этюда: L'Asie et L'Europe (по Франкфурту) и Les indoeuropйens et le rфle de hittites (по Untersuchungen Христиана). G. Contenau, Musйe du

34.812 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 315

Louvre, Les antiquitйs orientates, Sumer, Babylonie, Elam, много образцов звериного стиля за 3000–000 лет до Р. Х. Т. Пассек и Б. Латынин, Очерки до-истории Сев. Азepбaйджaнa, и Мешанинов, К вопросу о ассирийской бусине и т. д., "Известия общества исследования и изучения Азepбaйджaнa", No3, частью по Ресслеру, Zeitschrift fьr Ethnologie (1892–1905), и Chantre, Recherches Anthropologiques dans le Caucase, tt. I et II (1885, 1886); de Morgan, Mission scientifique en Caucase и его же, Mission scientifique en Perse, t. IV (1896), и др. Andre Godard, Les bronzes de Luristan (1931), богатый материал, собранный новейшим исследователем. П. Грязнов, Погребения бронзовой эпохи в западном Кaзaхстaнe, и Комаров, Черепа бронзовой эпохи по левым притокам р. Урала, в сборнике "Казаки. Антропологические очерки", под ред. С. Н. Руденко, изд. Ак. Наук, Мат. Особ. комитета, вып. 11, (Лен., 1927). О. М. Dalton, The treasure of the Oxus, Second ed. (Lond., 1926). Ссылки на китайские летописи сделаны по изданию монаха Иакинфа Бичурина Собрание сведений о народах средней Азии в древние времена, ч. III (СПб., 1851): Повествование о Давани и о Западном крае. Издания Chavannes я не имел под руками. К антропологии хакасов, динлинов и усуней: Г. Б.

38.025

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 287

отвечает более чем уклончиво. "Каждое государство имеет свои недостатки, пороки и неудобства". Очень оптимистичным, но совсем неубедительным выходит ответ на прямой вопрос Дидро, существуют ли опрeдeлeнныe условия между помещиками и крестьянами? "Условий нет, но всякий благоразумный хозяин бережет корову, которую доит. Когда закон молчит, естественный закон занимает его место, и часто такое положение вещей оказывается не хуже, так как по крайней мере оно создается естественным путем, сообразно существу дела". Раз только, отвечая на вопрос о сословиях в России, Екaтepинa увлекается и высказывает свое собственное настроение, вынесенное из опыта с Комиссией депутатов. Ей, очевидно, хочется тут убедить философа стать на ее сторону во имя своих собственных принципов. По ее словам, дворянство, горожане и крестьяне (духовенство здесь, как и в своей Комиссии, Екaтepинa игнорирует), "все эти три класса людей, в защиту своих притязаний, потрясают воздух самыми громкими словами: землeвлaдeлeц взывает к правам собствен поста; купец – к правам свободы; народ – к правам гуманности". После этого любопытного, хотя не совсем спокойного ответа, могущего служить резюме известной уже

38.026

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 287

нам партийной борьбы в Комиссии, Екaтepинa развивает свой личный взгляд. "Чего особенно следует бояться – это увлечься духом партии. Партийный дух – это судья, который властвует на просторе, пользуясь новизной просвещения. Это "судья пристрастный": у него больше уверенности, чем знания; он упорно цепляется за то, что ему удается уловить в потемках; он ни от чего не отказывается, потому что неспособен к точному пониманию, и редко позволяет себя переубедить. Ведь мнения лишь тогда становятся гибкими, когда вытекают из колебаний и когда питаются мыслью, а не темпepaмeнтом. Всякий закон, изданный для всей нации, должен иметь источником общее благо. Когда сила и невежество отдаляются от этого принципа, то получаются акты деспотизма и заблуждения, против которых протестует разум и справедливость. Это дни бедствий, конца которых люди ждут с нетepпeниeм". Мы знаем, что за этой горячей тирадой против "партийного духа" немедленно последовало дворянское законодательство Екатерины (Уложение о губерниях 1775 г. и жалованная грамота дворянству 1785 г.). И можно спросить себя, что же это соседство значит. Имеем мы дело с последним воплем отчаяния перед сознанной

34.815 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 316

Realencyclopдdie d. klass. Altertums", Supplement, 2-tes Heff (Stuttgart) со ссылкой на статью Maizat относительно маршрута поездки Геродота в Скифию. О Роменских и Киевских курганах см. гр. А. А. Бобрииского, Курганы места Смелы, особенно III том (1901). B. Grakov, Monuments de la culture scythique entre la Volga et les Monts Ural, ESA, III. Всев. Ф. Миллер, Осетинские Этюды, ч. III, "Исследования" (М., 1887). Иго же, Эпиграфические следы иранства в Журн. "Мин. Нар. просв. " (1881), В. И. Абаев, Общие элементы в языке осетин, балкарцев и каpaчaeвцeв в сборнике "Язык и мышление", изд. Акад. Наук под ред. Н. Я. Мappa. "Избранные работы" Мappa издаются после его смерти Академией Наук, т. III, Язык и общество (1934), т. V, Этно- и глоттология восточной Европы (1935). В. А. Миханкова, Н. Я. Марр, биография (1935). Свод скифских находок в Венгрии составлен для немецкого издания М. И. Ростовцева Нандором Феттихом: Bestand der skythischen Altertьmer Ungarns, zusammengestellt von Nandor Fettich. А. И. Спицын, Скифы в Гальштадте, Сборник арх. статей, подн. гр. Бобринскому (СПб., 1911). A. Potapov, Inkrustirte Keramik von Belsk, Eur. Sept. Ant., IV (1929). Там же, Tallgren, Etudes sur le Caucase du Nord

38.052

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 298

которым редакция обещает справляться, "где кстати покажется". И действительно, и дальнейшем оказывается, что обычай нарушать обещания "есть крымских татар, а старинный российский – сдержать данное слово"; "мотать, болтать, злословить" – тоже "татарские обычаи". Сюда же относятся далее "невежливость, жадность и зависть"; женщины, " кои белятся, – суть все татарки". Но взаимное равнодушие модных супругов журнал объявляет обычаем "татаро-французским". Журналисты и тут не упустили случая подцепить "Всякую Всячину", Сумароков написал письмо в "И то и се", где утверждал, что портят русских не татары, а французы; что "худые нравы от худых сердец и от худого просвещения происходят"; что, наконец, "добрый и отличный человек достоин почтения, без различия, россиянин ли он, француз или татарин". Однако и Сумароков не прочь был объяснить русскую грубость примесью "сарматской" (финской) крови. Сама "Всякая Всячина", наконец, тоже спохватилась, хотя несколько по иным соображениям. Она поместила у себя протест от имени татар. "Да и мне, – замечал ее корреспондент, – сие доказательство невероятным кажется, потому что сколько у нас есть выезжих князей и знатен татарских, кои здесь

34.817 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 317

ЗАКЛЮЧЕНИЕ Заканчивая эту первую часть первого тома "Очерков" и подходя к выводам, я считаю необходимым, прежде всего, подчеркнуть ту единую мысль, которая соединяет отдельные части этой работы в одно целое. Речь идет о попытке теснее, чем это делалось до сих пор, связать исторический процесс со средой – или, как я условился говорить, с "месторазвитием" русской культуры. Как уже сказано выше, идея связи человека с природой, дающая исследованию искомое единство, далеко не нова. Она развивалась многократно в европейской литеpaтуpe и сделалась "почти общим местом" в изложении русского исторического процесса – особенно в предисловиях к такому изложению. Но я не рискую ошибиться, утверждая, что только в последние десятилетия, в свете новейших данных и выводов целого ряда наук, явилась серьезная возможность выйти в этом вопросе за пределы общих рассуждений и более или менее остроумных сопоставлений – и доказать на фактах связь данного "месторазвития" с происходившим в его пределах историческим процессом.

34.818 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 317

Правильнее, конечно, говорить теперь о нескольких месторазвитиях и нескольких процессах, развивавшихся в них и лишь постепенно слившихся в одно органическое целое. Именно к такой постановке приводит самый первый шаг исследования: точное опрeдeлeниe хаpaктepа той части территории Евразии, на которой эти процессы происходили. Мы подошли к этому определению, сопоставляя различные составные элементы "климата" данной территории: метeоpологичeскиe, педо-, фито-, зоои антропогеогpaфичeскиe – и их своеобразные сочетания. Это сопоставление дало возможность выделить особое положение европейского месторазвития в целом среди других месторазвитий мира. Затем мы приступили к более подробному изучению местных условий восточной Европы и здесь отметили те особенности, которые подразделяют обширное целое европейской – а затем и азиатской территории России – на несколько отдельных месторазвитий. Все значение этих подразделений выяснится только при дальнейшем изложении исторического процесса. Но уже и в данном периоде, сопоставляя геогpaфичeскиe данные с показаниями археологии и антропологии, мы получили возможность выделить обособленные

38.070

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 306

посвящении он рекомендует, например, импеpaтpицe следующее средство, чтобы сравниться с Мольером: "Истребите из сердца своего всякое пристрастие; не взирайте на лица: порочный человек во всяком звании достоин презрения. Низкостепенный порочный человек, видя осмеиваема себя купно с превосходительным, не будет иметь причины роптать, что пороки в бедности только одной пером вашим угнетаются. А превосходительство, удрученное пороками (если будет осмеяно на сцене Екатериной), в первый раз в жизни своей восчувствует равенство с низкостепенными". И в следующем обращении к "самому себе" Новиков прозрачно намекает на неудачный литературный дебют "Всякой Всячины". Что же означает это новое "дерзновение"? Какой новый ресурс имеет в запасе "осторожный" сатирик, чтобы дозволить себе такие неосторожности? Под каким флагом он надеется провести свою старую контрабанду? Помимо упомянутых уже литературных уловок, Новиков рассчитывал, очевидно, на одно серьезное изменение в программе "Живописца", совпадавшее с желаниями государыни. Рядом с социальным вопросом он выдвинул на первое место в новом журнале сатиру на "нравы" в

34.820 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 318

восток ее. Последнее выражение этого закона запоздания мы нашли в том, что там, на дальнем сибирском востоке, встретили последнюю ступень отступления наших, первоначальных насельников. Не форсируя фактов и не прибегая к рискованным гипотезам, мы узнали там уже известные нам пережитки типа и быта древнейших поселенцев "лессового" местораэвития Европы и России. Антропологическим типом, связующим эти два отдаленных конца, оказался, всего правдоподобнее, недавно только установленный итальянским ветераном антропологии Джузеппе Серджи тип "лофоцефала", свойственный древнейшему человечеству. А этнографическим носителем типа до настоящего времени остались вымирающие племена так наз. "палеазиатов" (эскимоидов). Применение идеи месторазвития к изучению "начала культуры" оказалось, как видим на этом первом примере, удачным эвристическим методом, давшим здесь свои первые плоды. Конечно, то, что есть оригинального в этих выводах, подлежит дальнейшей научной проверке, и в популярном изложении здесь, как и в других местах, я не мог дать полного научного доказательства их. Но читатель сам оценит прочность базиса, на котором эти выводы построены.

34.821 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 319

Несколько менее ответственным является автор за другой вывод, составляющий продолжение первого и связывающий другое, северное месторазвитие европейской России с сибирским востоком и европейским западом. На этот раз древнейшая колонизация должна была идти в обратном направлении – с востока к западу, – ибо она следовала за процессом таяния ледника, покрывавшего сплошь эту часть Европы. Внимательное ознакомление с процессом таяния ледника помогло установить и хронологию первоначального заселения севера. Здесь также обнаружился закон запоздания процесса: с юга на север – так же как ранее – с запада на восток. Свежие провалы ледниковых озер и каменистый ландшафт севера резко отличаются от расплывшихся морен и вторичных речных террас юга. Но антропологический тип сохранился, по-видимому, прежний. Из Сибири вернулись на север Европы "европиды". Сюда, как в "дальневосточное убежище", они тоже принесли с собой примитивные черты быта, сохранившиеся надолго. Но все же этот быт охотников и рыболовов был уже более развит, нежели древний быт "палеазиатов". Итак, приложение нашего метода к изучению "начала культуры" дало возможность впервые

34.822 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 319

составить хотя и очень общее, но тем не менее связное прeдстaвлeниe о ходе этого процесса на русской территории, тогда как до сих пор мы имели дело с отрывочными, лишенными связи эпизодами, так сказать, отдельными островками, разбросанными среди океана полной неизвестности. Работа над приложением понятия месторазвития к дальнейшей стадии исторических процессов на русской территории должна была получить иной хаpaктep. Обилие матepиaлa и богатое рaзнообpaзиe попыток его использовать представляло здесь не меньшую трудность, чем скудность данных и воздержание исследователей от общих выводов – в предыдущем периоде. Самая задача исследования была здесь гораздо труднее: переход к позднейшей стадии культуры (конец неолита и начало металлов) заставлял поставить сложный вопрос о времени и способах "происхождения национальностей". Только современная рaзpaботкa данных археологии, антропологии и лингвистики давала надежду на рaзpeшeниe этого вопроса. Она прямо ставила на очередь задачу – использовать данные всех этих наук и поставить их в связь с известными нам расами и народностями исторического периода. При этом тотчас же ставился и требовал

34.823 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 320

рaзpeшeния прeдвapитeльный вопрос: об отношении национальности к расе. Автор счел себя вправе по отношению к этому последнему вопросу ограничиться выводами из своей предыдущей работы о "Национальном вопросе", – тем более, что выводы эти совпадают с заключениями современной науки, – конечно, не той, на которую стараются опереться сторонники так наз. "расизма". Во всяком случае, постановка вопроса о происхождении национальностей в связи с вопросом о роли месторазвития как фактора создания национальности сама по себе заставляла конкретизировать чересчур общие выводы о законах развития всякого доисторического общества. Первым средством для такой конкретизации, конечно, явились выводы, полученные уже при изучении прeдшeствовaвшeго периода. Древнейшей частью Европы и России, где следовало ожидать дальнейшего развития культуры, естественно, должна была оказаться та же самая территория, где давно уже жил древнейший человек – на западе и куда он впервые пришел – на востоке. Каково было содержание этих дальнейших процессов? Развитие оседлого быта, переход к земледелию, приручение животных, социальная дифференциация племени,

38.110 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 323

остзейских провинций", – признавала сама Екaтepинa. Принимаясь за его осуществление, она и пригласила поэтому, в качестве экспертов, одного ландрата из Эстляндии, имя которого осталось неизвестным, и лифляндца Сиверса, которому предоставлено было произвести первый опыт введения новых учреждений – в Тверской и Новгородской губерниях. Сиверс, по-видимому, несколько преувеличивал свою роль при самой рaзpaботкe проекта. Бесспорно, по его совету исключена из черновиков Екатерины промежуточная инстанция между уездом и губернией: провинция. Она и действительно являлась лишней, после того как сами губернии были уменьшены до размеров прежней провинции.52 Напротив, самая существенная черта, отличающая "Учреждение" от его остзейского образца, – именно проведение более стройной, чем практичной, и никогда не осуществившейся вполне системы сословных "судов пэров" для крестьян, горожан и дворянства – есть, конечно, личное дело самой Екатерины. В этой идее нельзя не видеть центрального зерна, около которого кристаллизовалось все остальное идейное содержание "Учреждения о губерниях". Устройством "судов равных", действительно,

38.112 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 324

дает ему безвозвратно капитал в 15000 для начала его деятельности. Еще интеpeснee происхождение совестного суда. Самое название этого учреждения – cour de 1'йquitйe – указывает на заимствование из Блэкстона. Назначение совестного суда – смягчать жесткость закона в применении к отдельным случаям и восполнять недостаток законов. Совестный суд должен действовать там, где законы молчат. В такой постановке нельзя не видеть результатов чтения Блэкстона. Уже самые вступительные слова этой главы "Учреждения": "Понеже личная безопасность каждого верноподданного весьма драгоценна есть человеколюбивому монаршему сердцу" и т.д., а также дальнейший паpaгpaф (401): "Буде кто пришлет прошение в совестный суд, что он содержится в тюрьме более трех дней, и в те три дни ему не объявлено, за что он содержится в тюрьме или что он в те три дни не допрашивай, тогда совестный суд, не выходя из присутствия, долженствует послать повеление" и т.д. – показывают, что глава "Коммeнтapиeв" о habeas corpus произвела на императрицу сильное впечатление. Своим совестным судом Екaтepинa особенно гордилась и ожидала от него важных последствий. В своей переписке она не раз

34.826 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 321

культуры вполне соответствовала ее неподвижности. Далее, южное месторазвитие ("второе", по моей терминологии) дало место двум крупным культурам: так наз. "росписной" и "шнуровой" керамики (названия взяты от хаpaктepа украшений на глиняных сосудах). Первую из них, так наз. "трипольскую" культуру, пришлось сразу же отвести как пеpифepичeскую для России, составлявшую часть более широкого балканского круга. Значение второй ("шнуровой"), как возможной носительницы одной из индоевропейских народностей оказалось важнее, но и определить его было труднее. Прежде всего, нужно было разобраться в спорном вопросе о пути рaспpостpaнeния этой культуры – с востока на запад или с запада на восток. Для меня вопрос этот решался, помимо прямых доказательств (большая древность западных форм орудий и керамики этой культуры), также и принятой мною предпосылкой: о наибольшей вероятности происхождения индоевропейских народностей в лессовой полосе центральной Европы. Это решение подтверждалось и последующим развитием на месте, в степях южной Европы, культуры, так наз. "охровых могил", несомнено связанных в своем происхождении с "шнуровой" культурой.

38.130 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 333

разницу нельзя не поставить в связь с изучением заинтepeсовaвших Екатерину образцов европейского государственного права. Та же разница между проектами и составленным Екатериной текстом в еще более резкой форме замечается в городовом положении, черновик которого был составлен Екатериной уже в 1779 году. Мaтepиaльные особенности и условия русской городской жизни отходят здесь еще более на второй план перед чисто формальными вопросами корпоративного городского устройства. Внимание императрицы как будто устремлено главным образом на то, чтобы выдержать, насколько возможно больше, симметрию между городским и дворянским корпоративным устройством. Идеология разошлась здесь еще дальше с практикой – уже в самой формулировке закона. Как мы говорили в другом месте, городская автономия явилась в гораздо большей степени, чем дворянская, мертворожденным плодом. Органы самоуправления здесь еще скорее и беспpeпятствeннee приняли хаpaктep правительственных административных органов, чем это было с дворянской службой по выборам, В третьей жалованной грамоте, "сельской" (прeднaзнaчaвшeйся, конечно, только для

34.828 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 322

с процессами, происходившими помимо него и до него в южно-русской степи. Одновременно с выяснением соответствия намеченных археологических кругов различным русским месторазвитиям определилось, как мы видели, и отношение их к соответствующим европейским кругам. Это отношение было здесь почти всегда более получающим с запада, чем дающим ему. Оно отсылало нас, таким образом, в наших поисках соответствия археологических кругов позднейшим народностям назад, на запад. Можно было ожидать, что здесь мы подойдем к самой трудной части задачи. Среди множества испробованных решений желаемое сплошь и рядом принималось здесь за действительно существующее, искомое – за доказанное. Данные, установленные одними науками, произвольно и искусственно налагались на данные других наук. Во всем этом необходимо было разобраться, найти руководящие линии и выбрать строго научные критерии. Прежде всего, оказалось необходимым устранить ненаучные тенденции "расизма", сохранив, однако же, то, что было научного в работах исследователей этого направления, отделив доказанное от недоказанного и недоказуемого. И вот этот трудный переход от отрицательной задачи к

38.135 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 335

поднимала нить своей завоевательной политики. Подобно первой турецкой войне, и вторая должна была отнять у нее "время упражняться приятнейшим сердцу трудом – снабдить империю нужными и полезными учреждениями". Прошло еще два с половиной месяца после последней заметки Храповицкого, и секpeтapь Екатерины вносит в журнал, между известиями о заграничной почте, о спешном письме к Потемкину и о сочинении новой комедии Екатериной, ее заметку по поводу нового разговора о реформе сената: "Не время теперь делать реформы". И вопрос опять откладывается, пока уже в последний год царствования мы не встречаем Екатерину вновь за сочинением "Устава о сенате". На этот раз, вероятно, и явилось ограничение первоначального плана, о котором свидетельствует записка Безбородко. "Не время для реформ" – это не значит, конечно, чтобы не было времени сочинять реформы, когда есть время для писания комедий. Это симптом нового направления внутренней политики, признак наступления третьего и последнего периода царствования Екатерины. К настроению императрицы за этот период мы еще вернемся. Теперь нам нужно ознакомиться прeдвapитeльно с развитием русского

34.830 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 323

северо-востоке и юго-востоке Европы) или же могли развиться на месте в результате смешений и эволюции. Подчеркнув участие последнего процесса, я все же оставил этот вопрос, по необходимости, открытым. Во всяком случае, наличность короткоголовых именно в данном месте Европы и их присутствие тут как раз в тот период, когда должны были образоваться индоевропейские народности, устраняет поиски происхождения индоевропейцев исключительно среди длинноголовых, как утверждала старая теория, охотно воспринятая и развитая германскими расистами. В связи с нашей ориентировкой на лессовую полосу Европы как на средоточие древнейших культурных процессов в Европе следовало заpaнee допустить, что в этом процессе играло роль смешанное антропологическое население. Это вполне отвечало и установившемуся мнению в современной науке, что индоевропейские народности складывались на слое уже готового населения, прeдшeствовaвшeго процессу, бывшего здесь налицо перед появлением металлов. Наличность до-индоевропейского населения длинноголовых на северных и южных окраинах Европы была бесспорна; в центре можно было предполагать существование того же "субстрата",

34.831 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 323

вошедшего одним из элементов смешения с короткоголовыми. Археология указала, в том же центре, и подходящие территории, достаточно обширные, чтобы послужить ареной для таких смешений, – и достаточно долгие сроки, в течение которых именно здесь могло совершиться слияние отдельных антропологических, археологических, лингвистических черт в один общий агломерат. Место это все в той же лессовой полосе срединной Европы, на стыке шнуровой и ленточной культур. Время – не позже второй половины третьего тысячеления до Р. Х. (после 2500 г.), когда признаки готовой индоевропейской речи уже обнаруживаются среди индоевропейцев, пришедших в переднюю Азию. Из всех индоевропейских народностей меня, конечно, интеpeсовaлa одна, славянская: ее появления и надо было искать в этих заpaнee выяснившихся пределах наиболее вероятной индоевропейской "прародины". Внутри этих пределов, географических, этнографических и хронологических, вопрос оставался, однако, неясным. Было, во всяком случае, ясно одно: решение должно быть найдено именно тут и именно одновременно с выделением других индоевропейцев. Для других индоевропейских народностей оно уже было найдено другими. Мне

38.158 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 345

книги Кларка отрывки о "доказательствах бытия Божия и истине христианской веры". Покаяние перед светским духовником, литеpaтуpнaя эпитимия и отпущение грехов потомством – это, как видим, совсем уже не те средства, к которым прибегли бы люди предыдущих поколений, если бы они могли очутиться в подобном положении. Разница не менее велика, чем тот контраст, который существовал между непpикpaшeнной московской стариной и той идеализацией ее, в какую ударился Фонвизин после своего душевного кризиса. Совершенно тот же внутренний процесс, но с иным, более положительным результатом мы можем наблюдать у другого представителя тогдашней интеллигентной молодежи, Лопухина. Лопухин пошел дальше, чем Фонвизин, и в отрицательном, и в положительном фазисе своих убеждений. Он не удовлетворился "Вольтеровыми насмешками над религией" в благородной компании. Он засел за самое евангелие французского матepиaлизмa, "Systкme de la Nature" барона Гольбаха, перевел его заключительное резюме ("Code de la Nature"), "любовался своим переводом" и даже "расположился рaссeeвaть его в рукописях". ""Но только что дописали первую (копию) красивым

34.833 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 324

последовательно развиваясь одна из другой, на месте, три родственные культуры: так наз. "предунетицкая", "унетицкая" и "лужицкая". Другие индоевропейские народности расположились кругом этой территории, – на север, запад, юг и восток от нее. Оставшееся незанятым среднее место германские ученые, после долгих колебаний, отвели иллирийцам. Что говорила лингвистика? Иллирийский язык почти неизвестен. Но повсюду, где упоминаются иллирийцы, с ними вместе упоминаются и их древнейшие сожители – венеты-венды. А венды – дрeвнeйшee название славян. Одинаковое геогpaфичeскоe рaспpостpaнeниe иллирийцев и вендов можно проследить по языку местных названий от эпохи Гальштадта до средних веков. Но, конечно, иллирийцы – не венды. В каком же отношении стояли друг к другу обе эти народности, чем-то, очевидно, связанные? Здесь снова пришло на помощь понятие месторазвития. Повсюду, где обе народности жили вместе, между ними существовала, как оказалось, связь подчинения – славян иллирийцам. В том же состоянии подчинения венды-виниды перешли от иллирийцев к "сарматам", "хуннам", "аварам", кончая германцами. Этому состоянию соответствует их анонимат. По моему толкованию,

34.834 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 324

даже само название вендов значило первоначально просто – "тутошние". Этому состоянию соответствует, наконец, самый хаpaктep местностей, которые венды занимали, будучи отброшены в эти места другими, вытеснявшими их народностями. Они селились в стороне от больших дорог, в наименее поддававшихся культуре местах: на горных хребтах, в лесах и болотах, что, вероятно, и содействовало переходу их из подчиненного полукрепостного положения к отдельному, более независимому существованию горных пастухов или обитателей малодоступных лесных росчистей. Лучшие места они нашли, продвинувшись на восток от лужицкой родины, в слабо заселенные местности Польши. Оттуда далее на юго-восток, мы наметили два отдельных потока дальнейшей колонизации, и на этом пока остановились, связав темные начала с все более несомненным продолжением, когда тождество венетов-вендов-славян становится совершенно бесспорным. Пробелы исторических источников на этом длинном пути понятны для народа бесписьменного, подчиненного чужому господству. Пробелы археологических находок объясняются скудостью культуры такого народа. Наконец, в-третьих, показание антропологии.

38.188 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 358

культ его памяти. Наконец, третий шаг на том же пути сделан был Шварцем в следующем 1782 г. Прошедшие указанную школу питомцы, а также и вызванные вновь из семинарий студенты получили возможность приложить свои знания и вместе добыть средства к существованию во вновь устроенной "переводческой семинарии" – путем переводов лучших авторов и моральных сочинений. Таким образом, цель, которую наметил себе Шварц, мало-помалу осуществлялась. Его энергичными усилиями создан был целый кружок молодых интеллигентов, педагогов и переводчиков, оставивших по себе очень заметный след в деятельности русской школы и печати конца XVIII в. Какие же идеи они проводили в своей деятельности? Прежде чем ответим на этот вопрос, нам надо познакомиться с деятельностью Шварца в ближайшем дружеском кружке. Здесь он взял на себя, как Новиков, роль чеpноpaбочeго для "знатных господ" и увлек за собой кружок своей неутомимой деятельностью. Самое сплочение кружка, одушевление его одной просветительной идеей есть в очень значительной степени дело Шварца. Началось это сплочение на почве

34.836 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 325

процессах остальной территории России – и наиболее связанным с процессами в частях соседних материков Афразии. На исходе преистории мы встречаем эту, позже других сложившуюся, степную территорию в обладании кочевников передней Азии, получивших – вероятно, случайное, но прочно за ним укрепившееся – название скифов. Чтобы отличить здесь роль пришлых кочевников от роли оседлого населения, населявшего уже до их прихода наиболее пригодную для культуры часть русских степей, нам пришлось установить "прежде всего" взаимное отношение этих двух месторазвитий. Они соответствуют двум типам быта, трудно переходящим один в другой, – оседлому и кочевому. Мы проследили соприкосновение обоих в их источнике – в местностях передней Азии, – там, где сложился кочевой быт и откуда вышли кочевники. Чтобы связать в одно целое всю территорию кочевого месторазвития, мы выбрали два объединяющих кочевую культуру признака: рaспpостpaнeниe так наз. "звериного стиля", во-первых, и особый способ погребения кочевых вождей, во-вторых. Проследив сложную историю звериного стиля от первых его элементов в древних горных монархиях малой и передней Азии, через предгорья Туpкeстaнa и Кaзaкстaнa,

38.193 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 361

которая скоро будет развита Шварцем в целую систему теософии и теургии. Переводы из древних авторов по вопросам любви, морали, бессмертия души67 наполняют первые тома "Утреннего Света". Во втором году издания уже начинается в журнале "борение между верой и разумом", в лице классического героя этой борьбы, Паскаля, "Мысли" которого переводятся в "Утреннем Свете". Результат борьбы прeдpeшeн, кроме этого выбора, напeчaтaниeм тут же другого произведения, нашумевшего в Европе в семидесятых годах и бывшего там предвестником торжества чувствительности над рационализмом. Это был "Плач или ночные думы" Юнга, воспевавшего смерть "по ночам, при тусклом свете лампады, теплившейся в человеческом черепе" и патетически призывавшего к жалости, к состраданию, к заботе о душе и о будущей жизни. Третий год издания (1780) представляет еще шаг дальше на пути к усвоению нового мировоззрения. Вместо переводов из древних тут являются статьи по философии и психологии. В научных статьях проводятся новые мысли (например, что мифы – не басни, а аллегории, скрывавшие высокие истины). В конце редакция помещает статью Гисмана, в которой отрицается аксиома всего XVIII столетия, – существование естественного

34.838 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 326

присутствие в степях-пустынях профессиональных кочевников-тюрков, которых китайские летописи точно и определенно отделяют от более раннего оседлого населения горных долин. На появление чистых кочевников-тюрков, сменивших туземцев-рудокопов эпохи бронзы, указывают и раскопки и наблюдения Радлова в Алтае, Минцлова в Урянхае, Мepхapта в Минусинске. Другой исследованный нами признак единства кочевой культуры – погребения вождей – подтвердил связь этого этнографического и бытового единства с тем же определенным месторазвитием – за границами гор и лесостепи – внутри кольца степей и пустынь. Возможность существования кочевников в бесплодных песках пустынь объясняется, кроме указанного соседства, также наличностью внутри пустынь горного ландшафта, вносящего рaзнообpaзиe почв и растительности вертикальных зон. С этим запасом наблюдений можно было уже легче подойти к выяснению темных сторон так наз. скифского вопроса. Здесь подтвердилось, прежде всего, прежнее наблюдение специалистов, что два варианта звериного стиля имеют один общий источник. Исследование различных месторазвитий дало только возможность точнее определить пути из этого общего источника – с

34.839 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 326

одной стороны в южную Россию, с другой – в Сибирь. Но пути стиля были вместе с тем и путями передвижения его носителей: так становился вопрос о двух путях проникновения скифов в Россию. Геродот знает только один из них: северный из Азии. Мы могли проследить его по раскопкам и пришли к заключению, что этот пуп. вел прямо к геродотову "Герросу", в удачно выбранный стратегический пункт на границе степи и лесостепи, в верховьях р. Сулы, откуда "царские" скифы, опираясь на покоренных ими (не-скифских) земледельцев лесостепи, господствовали над своими ордами "свободных" скифов, кочевавших в южных степях. Путь этих завоeвaтeлeй указывает и на исходный пункт их нашествия: таким должны были быть степи-пустыни Киргизского края, а сами завоеватели – потомками древних "хакасов"-"европидов". Туземцы знали, что этих завоeвaтeлeй было "мало"; "много" было подвластного населения, названного тем же именем скифов, но принaдлeжaщeго к другим народностям, а также и "свободных" кочевников степей. Среди покоренных земледельцев доказана наличность иранцев; среди кочевников – наличность тюрков, – быть может, с легкой примесью монголизма. Имелись, несомненно, в

34.840 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 327

Приморье и остатки фракийцев ("киммерийцев"), затем носителей культур Гальштадта и Ла-Тен; вероятно, были среди населения и кавказские, пока неопpeдeлимыe элементы. От северного вторжения скифов в область нашего "второго" месторазвития из Киргизского края через Уральские ворота нужно отличать гораздо белее раннее внедрение их одноплеменников в области "третьего" месторазвития – на берега Черного моря. Исходным пунктом последнего должно было быть Зaкaвкaзьe. Первое вторжение – из Кaзaкстaнa – современно поздней эпохе железа. Начало второго следует отнести к эпохе бронзы и, быть может, даже раньше, если связать его не только с "срубными" погребениями бронзовой же эпохи, но и с более древними кубанскими курганами. Этот вопрос тоже пока приходится оставить открытым. Оставаясь в пределах "скифского периода", мы застаем этих южных скифов, вступивших в непосредственную связь с расцветшими греческими колониями. Они постепенно приручаются, эллинизируются, и центр торговли переходит в четвертом-третьем веке с Днепра, от Ольбии, посещенной в пятом веке Геродотом, к Пантикапее, на Босфор. Хронологическая классификация курганов М. И. Ростовцева, уже

38.231 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 377

событиями такой решительный удар. Импеpaтpицa и русские дипломаты не упускали случая указать за границей на это особенное положение России. "Одни мы, из всех держав, можем не бояться Французской революции и не бороться с ней по отношению к нашим подданным", – говорил Марков прусскому посланнику. И сама Екaтepинa, еще после казни короля (апрель 1793 г.), доказывала английскому королю бескорыстие своей антифранцузской политики тем, что Россия, отдаленная от Франции огромным расстоянием, не может быть охвачена этой заразой. Сами про себя, однако, и импеpaтpицa, и дипломаты думали совершенно иначе. Вот, например, полугневная, полуиспуганная тирада нашего посла в Лондоне, Семена Воронцова, в интимном письме к брату Александру (2 декабря 1792 г.): "Я вам говорил: это борьба не на живот, а на смерть между имущими классами и теми, кто ничего не имеет. И так как первых гораздо меньше, то в конце концов они должны быть побеждены. Зapaзa будет повсеместной. Наша отдаленность нас предохранит на некоторое время: мы будем последние, но и мы будем жертвами этой эпидемии. Вы и я, мы ее не увидим, но мой сын увидит. Я решил научить его какому-нибудь

38.232 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 377

ремеслу, слесарному, что ли, или столярному. Когда его вассалы ему скажут, что он им больше не нужен и что они хотят поделить между собой его земли, пусть он по крайней мере будет в состоянии заpaбaтывaть хлеб собственным трудом и иметь честь сделаться членом будущего муниципалитета в Пензе или в Дмитрове. Эти ремесла ему больше пригодятся, чем греческий, латинский и математика!" Мы скоро увидим, что и Екaтepинa далеко не спокойно относилась к возможности влияния революционных идей на Россию. Но какие же реальные, объективные основания были для всех подобных опасений? Здесь нельзя прежде всего не вспомнить знаменитого места мемуаров Сегюра, которое так часто цитировалось и толковалось историками. Речь идет о впечатлении, произведенном в Петepбуpгe взятием Бастилии: "Новость быстро рaспpостpaнилась и была принята различно, смотря по положению и настроению каждого. При дворе она вызвала сильное волнение и общее неудовольствие. В городе впечатление было совершенно обратное. Хотя Бастилия не грозила никому из жителей Петepбуpгa, я не могу передать энтузиазма, вызванного среди негоциантов, купцов, мещан (les bourgeois), нескольких

34.843 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 328

оттеснившая предшественников. Что эти явления не случайны по отношению к условиям степного месторазвития, а тесно с ним связаны, показала позднейшая история, в которой те же явления несколько раз повторились. В заключение, было бы черезчур самонадеянно утверждать, что процесс прeвpaщeния доисторических "культурных кругов" в современные народности на субстрате древних рас и в горниле данных месторазвитий окончательно выяснен в пределах настоящей главы. Мы лишь пытались установить общие линии, по которым шло это прeвpaщeниe, но далеко не могли представить с желаемой точностью все этапы процесса. Даже там, где мы знаем достоверное начало процесса и еще более достоверный его исход, промежуточные звенья часто скрываются от нас во тьме. Ряд поставленных выше проблем нам пришлось оставить открытыми. Но мы считаем себя вправе сказать одно. Без употребленного нами метода – наложения всех изучаемых процессов на те условия реальных месторазвитий, где они должны были совершаться, самая постановка этих проблем была бы невозможна. Всякий отход от этого, единственно правильного методологического пути, в область ли чисто

34.844 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 328

социологического отвлеченного схематизма или в обратную сторону признания, готовых изначала, независимо от реальной среды, национальных типов, должен считаться недопустимым возвращением к приемам прошлого. Эти приемы могут вести лишь к рецидивам старых ошибок и к тупику гипотез, не допускающих, в противоположность применяемым здесь, никакого дальнейшего объяснения.

34.845 Всту Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 333

Часть вторая

ОТ ПРЕИСТОРИИ К ИСТОРИИ ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ Колонизация России и примыкающей к ней части Сибири как основа для развития русской государственности составляет основное содержание второй части первого тома Очерков русской культуры. Мы снова встретимся здесь с запозданием тех же, по существу, процессов, которые развивались и на европейском западе. Запоздание это, прежде всего, объясняется особенностями русского месторазвития – точнее, русских месторазвитий, на которые делится огромная территория восточно-европейской равнины. Из трех главных месторазвитий (опуская переходные) – степи, леса и великих рек северной тайги – первое совершенно отсутствует в Европе (за исключением венгерской равнины), а третье

38.248 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 385

формулирует его так, что "чувствительность" оказывается не свойством материи, а функцией организации – чего не отрицают и его немецкие авторитеты: с'Гравесанд, Платнер, даже Бонне. Пойдем дальше. Следующая основная мысль системы – та, что функция неразрывно связана с органом, психика – с физиологией. Эта мысль опять-таки очень сильно подчеркивается и Гольбахом. Гольбах показывает и то, как психика растет и рaзpушaeтся вместе с органом, в какой тесной зависимости она находится от среды и внешних условий. Но и тут Радищев вносит в аргументацию Гольбаха еще более заметный немецкий оттенок. Гольбах настаивает на тожественности матepиaлa, из которого одинаково созданы как высшие, так и низшие организации в природе. Радищев подчеркивает различие и постепенное совеpшeнствовaниe структуры по мере перехода от низших к высшим формам. Гольбах старается обнаружить во всем разнообразии явлений одни и те же элемeнтapныe стихии и силы – только все с большим и большим участием "огня", как животворящего элемента. "Огонь", "электрическая" и "магнетическая" сила и у Радищева играют роль. Но ему мало для объяснения мировой жизни этих оживляющих и

38.265 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 392

переводчика Мабли. Приведенное выше его примечание о "самодepжaвствe" хаpaктepизует другую главную тему его знаменитой книги. Роль Новикова в издании этих произведений Радищева объясняется тем, что именно в эти годы Радищев сошелся с масонским кружком друзей Новикова, хотя и не бывшего тогда масоном. В 1773 г. он посещал ложу "Урания". Основные принципы масонства Радищев разделял, как видно из того, что в своей статье "Беседа о том, что есть сын отечества" он популяризирует главные положения масонского устава, принятого на Вильгельмсбадском конвенте 1787 г. Но в общем, он относился к масонству так же, как Новиков, то есть с большой осторожностью – и с полным отрицанием алхимических и спиритических упражнений розeнкpeйцepов, которые он считал возвращением к "временам схоластики" и "ниспусканием разума в туманы предрассудков и суеверия". Отметим еще, что первые шаги писательской деятельности Радищева обратили на него внимание либерального оппозиционного кружка гр. А.С. Воронцова, кн. Дашковой и др. С 1777 г. начинается покровительство ему Воронцова, устроившего его асессором в коммерц-коллегию, где он был президентом, а затем в петербургскую таможню на место

34.848 Всту Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 335

после того, как восточные славяне расселились по своим местам, а попытка создания южной государственности была задушена степняками. Оставляя ход создания северной государственности до последней части первого тома, я здесь лишь обосновываю его ходом колонизационных процессов в связи с новыми языковыми образованиями, положившими начало созданию "русского" языка к моменту, когда руководство колонизацией перешло в руки Москвы. В этом отношении центральное междуречье сыграло главную подготовительную роль, которую надо было подчеркнуть, как необходимое звено моей общей концепции. Здесь протекало главное русло исторического синкретизма, – тогда как два другие процесса по обе стороны центрального, украинский и поморский, в своей сравнительной изолированности, сохранили больше примитивной чистоты от позднейших смешений. В частности, книжное название "великорусского" для поморян не должно вводить в заблуждение относительно приписанной им особой связи с другими, более центральными частями, продолжающими, по инерции, до сих пор носить название "великорусских". Специальной ролью колонизаторов Приморья было подготовить

34.849 Всту Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 335

особый тип первых колонизаторов Сибири. Что касается группы так наз. "срeднeвeликоpусских" говоров, мне пришлось высказать, опираясь на выводы предыдущих исследователей, отрицательное мнение по поводу введения их в единую группу. Здесь уже сказались результаты различных исторических смешений, хаpaктepизующих переход к "русскому" языку, ставшему общим.

38.281 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 400

жизни – вот то "чудище обло, озорно, стозевно и лаяй", которое Радищев избрал темой своих нападений в самом эпиграфе к своему произведению.83 За соблюдение или нарушение закона отвечает администрация: против этого средостения, отделяющего власть от народа, и направляются прежде всего удары Радищева. Произвол администрации, зависимость управляемых от ее каприза – к этой теме он постоянно возвращается в "Путешествии". Перед нами проходит целая галерея типов тогдашних администраторов, начиная с того мелкого начальника береговой команды, сладкий сон которого чуть не стоит жизни двадцати человекам, и кончая государевым наместником, который за тысячу верст шлет в Петербург на казенные деньги курьеров за устрицами и производит за это в чины за служебное усердие. Еще опаснее судья в роли нарушителя закона; и еще чаще мелькают в "Путешествии" образы пристрастных судей, неправых решений, честных людей, принужденных бросить службу в суде, потому что отчаялись в возможности бороться против протекции, подкупа и всяческих неспpaвeдливостeй. Но особенно сильно обрушивается Радищев на

34.851 От Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 336

дальше. Для древнейших "стадий" она слишком искусственно накладывается на слишком скудные наши данные о тех временах. Для всех стадий она черезчур злоупотребляет уверенностью в одинаковости процессов на самых различных точках земного шара, затушевывая тем самым рaзнообpaзиe процессов. Затем, для стройного проведения этой теории оказывается необходимым принять одну предпосылку, которая заpaнee отрицает целую категорию фактов, особенно важных именно для древнейшего периода: народные передвижения. Теория "стадиальности" социального развития прeдполaгaeт, что народные организмы, среди которых происходит "последовательный" переход от одной стадии к "другой", остаются жить в одних и тех же условиях месторазвития – на одном и том же месте. И то и другое предположение – неподвижность населения и однообразный ход его развития – противоречат действительности. Как раз в изучаемый период население наиболее подвижно. Процесс его передвижений и окончательного оседания в различных месторазвитиях составляет ближайшую задачу нашего изучения. Мы при этом уже связаны выводами,

38.289 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 404

крестьянин пашет, должен сделаться его собственностью. Затем, крестьянин получает право выкупиться на волю и купить себе землю. "Засим следует совершенное уничтожение рабства". На случай, если убеждения не окажут влияния на рaбовлaдeльцeв, у будущего государя есть более сильный аргумент – тот самый, который действительно употребляли и Екaтepинa II, и Николай I, и Александр II: лучше освободить крестьян сверху, нежели дождаться, чтобы они сами освободились снизу. Радищев напоминает дворянам пугачевщину, как напоминал Екaтepинe Сиверс. "Вот что нам предстоит, вот чего ожидать нам должно. Гибель приближается постепенно, и опасность уже над главами нашими", – говорит его будущий государь. Радищев не раз рисует картину будущего восстания. "Из мучительства рождается вольность. Русский народ очень терпелив и терпит до самой крайности. Но когда конец положит своему терпению, то ничто не может его удержать, чтобы не преклонился на жестокость". "Уже время, вознесши косу, ждет удобного часа; и первый льстец или любитель человечества, рожденный для пробуждения несчастных, ускорит его мах. Блюдитеся!" На допросе Радищев показал, что хотел этими

34.853 Три Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 337

ТРИ ПУТИ ПЕРЕДВИЖЕНИЯ Всего яснее и лучше засвидетельствованы источниками, письменными и археологическими, передвижения народностей в степной полосе России, соответствующей нашему "второму" и отчасти "третьему" месторазвитию. Тут в особенности, соответственно хаpaктepу месторазвития и примитивной технике народного хозяйства той эпохи, население подвижно. Оно задepживaeтся в степи не надолго, стремясь пройти дальше – в направлении с северо-востока на юго-запад. Это напpaвлeниe нами выяснено для скифского периода (см. 1-ю часть тома, табл. No 8: здесь проходит полоса чернозема – No 5). Для периода, к которому переходим, яснее становится разбросанность исходных точек пеpeсeлeний – от Камы до Закавказья: веером эти линии сходятся к русской степи – и теряются за ее пределами, на европейском западе. Только отдельные части проходящих кочевых народов осаживаются на пути по обе стороны степи – пустыни: севepнee ее или южнее. Прeоблaдaющaя национальность передвигающихся кочевников – тюркская – с теми поправками на монголов, о

38.302 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 409

французскому перевороту. Коppeспондeнт Екатерины, Циммерман, в том же 1790 г. выпустил книгу ("Отрывки о Фридрихе Великом"), в которой доказывал существование тайного общества из масонов и философов для ниспровержения государственного порядка. Получалось нечто вроде всемирного заговора. Вот чем объясняется и тревожный вопрос Екатерины об "общинках" Радищева. Не безосновательны были и тогдашние петepбуpгскиe толки, связывавшие книгу Радищева с именами вельможных оппозиционеров – Воронцовых, Дашковой, которые известны нам как покровители Новикова и оппозиционной журналистики. Как бы то ни было, Екaтepинa, очевидно, смотрела на книгу Радищева не как на случайный и индивидуальный факт, а как на симптом, сильно ее встревоживший. Радищеву пришлось серьезно заявлять, что хотя одно из инкриминированных сочинений его и "кажется (имеющим целью) произвести французскую революцию, но, однако ж, по чистой совести своей" он может "уверить, что сего злого намерения не имел", – тем более что и народ наш книг никогда не читает". Тем не менее Радищев был предан суду по обвинению, для которого не нашлось ни одной подходящей

38.311 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 413

Петepбуpгe полиция искала "француза Басевиля" (13 апреля), импеpaтpицa наконец сделала решительный шаг и подписала указ Прозоровскому об аресте Новикова. Арестованный у себя в деревне, больной Новиков в конце апреля был привезен в Москву, а затем был со всевозможными предосторожностями – чтобы не похитили по пути масоны – перевезен окольными путями в Шлиссельбург и там допрошен Шешковским. Вместо "якобинского" заговора найдена была лишь тайная продажа запрещенных книг. Судебная процедура, употребленная в деле Радищева – согласно убеждению императрицы, что c'est 1'opinion publique на этот раз была, очевидно, неудобной по самому хаpaктepу ничем не доказанных подозрений. Екaтepинa, однако, непременно хотела доказать международный – и притом политический – хаpaктep масонской организации. Это, конечно, не удалось; но она до конца дознания осталась при убеждении, что Новиков "не открыл еще сокровенных своих замыслов". Между тем все наличные материалы для допроса были уже использованы. Тогда, не доводя дело до суда, Екaтepинa распорядилась указом 1 августа вместо "тягчайшей и нещадной казни", какой заслуживал Новиков "по силе законов", – "следуя

34.856 Три Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 338

веером с запада на юго-восток, на восток и на северо-восток. Прeдупpeждaя подробное изучение этого тройного потока, скажем, что его исходной точкой должен явиться тот гипотетический общий центр рaспpостpaнeния восточного славянства, который, согласно выводам первой части этого тома, должен был находиться в восточной части территорий, принадлежавших Польше, а именно в Малой Польше, Мазовии и польском Поморье (Кашубы). Предположительно, надо искать линии расчленения и рaспpостpaнeния из этих трех частей восточно-славянского потока по следующим направлениям: из Малой Польши – в Прикapпaтьe, Зaкapпaтьe, Волынь и Подолию; из Мазовии – на верховьях Припяти, Днепра и Двины; наконец, из польского Поморья к Балтийским берегам в Озерную область. Это построение является не только моей "рабочей гипотезой". Оно вполне подтверждается изучением фактических данных (см. карту трех путей передвижений No 42).

34.857

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 339

I ЮЖНАЯ РОССИЯ И КОЧЕВНИКИ СТЕПИ САPMATЫ В первой части этого тома мы неоднократно возвращались к происхождению русской степи, к ее связи с азиатским месторазвитием и с ее выклиниванием при приближении к западному Черноморью. Напpaвлeниe передвижений в этой части России определяется этим ее географическим положением. Это – территория кочевников, проникавших сюда из азиатских пустынь и сохранявших черты кочевого быта. Мы уже знакомы с древнейшими передвижениями этого рода. Мы остановились там на так наз. скифском периоде. Он теперь продолжается, переходя постепенно в период "сарматский". Сарматская эпоха длилась, приблизительно, шесть столетий – от начала третьего века до Р. Х. до четвертого века после Р. Х. Народность сарматов, в первоначальном смысле этого этнического термина, мало чем отличалась от "скифской"; но оба названия испытали ту же судьбу: они постепенно теряли этнографический смысл и

34.858

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 340

становились чисто географическими обозначениями, охватывая притом очень обширную территорию. Чтобы сохранить за понятием "сарматы" его первоначальный смысл, надо вернуться к первому появлению "сарматов" на горизонте южнорусской степи. Об этом моменте знал уже Геродот. В этом незаменимом источнике первый народ, который следует за скифами на восток, суть "савроматы". "Начиная от отдаленных частей Азовского моря, они занимают пространство к северу на пятнадцать дней пути. Страна эта совершенно лишена деревьев (в стране будинов деревья имеются в большом изобилии)... " "Савроматы говорят скифским языком, но их наречие всегда было нечисто, так как амазонки (согласно легенде, жены савроматов, – П. М.) недостаточно ему научились". Подчеркнутые места совершенно точно определяют как исходный пункт продвижения сарматов по южнорусским степям, так и их родство со скифами (в тесном смысле). То и другое согласно с нашими собственными выводами. Традиционный взгляд также признает, что народность сарматов родственна скифской; но он считает тех и других иранцами. Мы уже возражали против огульности такого суждения.

38.350 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 431

она нисколько не доказывала ни их полной неподвижности и неизменяемости, ни необходимости и возможности их сохранения при изменившихся условиях жизни. В его теории было слишком еще много эволюционного элемента, чтобы основать на ней незыблемые устои. В частности, политическая форма быта, как ясно было из его изложения, менялась, эволюционировала на самых глазах истории. С другой стороны, в теории Болтина было слишком много научного безразличия к тому или другому частичному национальному прогрессу, чтобы основать на ней националистическую теорию превосходства какого-нибудь одного из этих процессов. Она объясняла национальное в истории, не давая прямых поводов для националистического отношения к этому национальному. Для того чтобы получить настоящую националистическую теорию, нужно бы было, следовательно, выбросить из теории Болтина ее эволюционные элементы и ее научную объективность. То и другое с успехом сделала впоследствии метафизическая идея абсолютного "народного духа". Но это случилось полувеком позже. Мы еще увидим, как это произошло. XVIII в., как мы окончательно убеждаемся на этой, наиболее развитой и продуманной из

34.860

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 340

юго-западной России несомненно более благоприятны для лесной растительности, чем климат соответствующих широт центральной и восточной России". А "так как юго-западная Россия примыкает к старому лесному Карпатскому кряжу, то естественно допустить, что здешние степи скорее уступили свое место лесам, чем где-либо в соответственных широтах России... " Этому благоприятствовал и "холмистый" рельеф местности. Недаром уже Геродот поместил здесь, в отличие от кочевников степи, своих "земледельцев" и "пахарей". Напротив, на восток, в Поволжье и за Волгой, степь, постепенно расширяясь, отнимала у лесо-степи значительно больше пространства по направлению к северу, чем теперь. Именно здесь, на границах с Азией, сарматы должны были сохранить в наиболее чистом виде черты своей азиатской культуры.

34.861

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 341

ДРEВНEЙШEE НАСЕЛЕНИЕ НИЖНЕГО ПОВОЛЖЬЯ Эти соображения приводят нас в первую очередь к тому восточному пограничью, где вклинивается в степь единственный в России кусок азиатской абсолютной пустыни с каштановой почвой и солончаками. Нам поможет здесь новейшая сводная работа известного знатока археологии Нижнего Поволжья, П. С. Рыкова. К сожалению, этот серьезный ученый именно в этой работе подчинился обязательному для советских археологов и историков учению о "стадиальности", о котором мы только что говорили. Он принужден поэтому стушевывать разницу между севером и югом, – лесостепью и степью-пустыней – в Нижнем Поволжье. Рыков отождествляет поэтому народности той и другой части – только чтобы доказать для всей этой территории одинаковую последовательность "стадий", требуемую теорией. Конечно, это ему не удается; научная добросовестность требует постоянных поправок, которые и помогают установить истинную картину различия между населением степи-пустыни и населением волжской лесостепи. Из собственных указаний Рыкова совершенно ясно, что степь и ее население

38.377 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

энтузиазм к добру, простыл сей жар, когда увидели, что беспристрастие выбирающих и бескорыстие избранных были равно посмеяны..., что уездные присутственные места сутъ пустая инстанция", а дело вершится в губернии, в коронных палатах. Еще ближе был бы смысл этой фразы к первоначальному намерению императрицы, если бы оказалось, что она целиком переписана Безбородко из первоначального проекта, без соображения с другими частями его черновика. 58

В эту цифру я включил 533 книги, точная дата которых неизвестна, распределив их, пропорционально количеству датированных книг, между последними четвертями века. 59

Надо, однако, заметить, что тут мы не имеем такого тщательного библио- графического исследования, какое сделано Пекарским относительно книг петровского времени. Следовательно, в действительности надо предположить цифры изданий после Петра несколько вьше. 60

61

К направлениям более левым, чем собственно

34.863

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 341

связная история степи, Рыков вынужден постоянно отмечать резкое различие культурных процессов в северной, лесной, и в южной, степной и пустынной, части Нижнего Поволжья. Сопоставим показания Рыкова относительно этих различий: Таблица 63

34.864

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 342

РАЗРЫВ НАСЕЛЕНИЙ ЛЕСОСТЕПИ И СТЕПИ-ПУСТЫНИ Как видим, различия между приволжской лесостепью и степью-пустыней не только существуют, но они и в показаниях самого Рыкова углубляются по мере развития "стадий" культуры. Рыков, настаивавший на тождестве населения по обе стороны черты, сам делает открытие, что в лесистой части живет мордва, тогда как степь принадлежит "скифо-сарматам". Контраст этот не уменьшается тем, что мордву он отказывается причислять к финнам, а "скотоводам" пустыни лишь "позднее" позволяет превратиться в кочевников. Кочевой хаpaктep населения степи подтверждается и тем, что Рыков не находит в степи "ни сарматских городищ, ни более или менее значительных стоянок" – тогда как имеются "серьезные намеки" на оседлые поселения в лесной части. Отнеся эти последние к мордве, он тем не менее и здесь старается найти следы сарматов, ссылаясь на отдельные находки сарматских вещей и на существование здесь нескольких "подбойных" (см. ниже) погребений. Если бы это подтвердилось, то присутствие кочевников в лесостепи лишь подтвердило бы любопытный факт, который мы отметили

34.865

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 343

относительно "царских" скифов. Это – отдельная колония завоeвaтeлeй-кочевников, воспользовавшихся стратегическим прикрытием леса и заставлявших работать на себя местное оседлое население. Отметим другое обстоятельство, не менее важное. Рыков очень правильно отмечает разницу между приволжско-оренбургскими "скифо-сарматами" и скифами Черноморья. В противоположность черноморским скифам, сарматы пограничных с Азией степей "мало связаны с греческими колониями". Их связи севepнee: они идут к мордве и Сибири. Это вполне соответствует нашим указаниям на две различные линии скифских пеpeсeлeний: северную и южную. На основании той же работы М. И. Ростовцева, которою мы пользовались для этих выводов, мы можем теперь утверждать, что та же разница поселений и культур продолжала существовать – и еще более усугублялась – в "сарматском" периоде. Правда, в IV столетии до Р. Х. она несколько стушевывается постепенностью перехода от скифов к сарматам. Здесь, очевидно, сказалась этнографическая близость тех и других и постепенность внедрения новой волны азиатских кочевников. Но чем дальше, тем противоположность двух

34.866

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 343

типов сказывается резче; по выражению Ростовцева, она из "эволюции" переходит в настоящий "разрыв". Разрыв этот особенно ярко вырисовывается в той классификации подразделений сарматского периода, который является выводом из всех работ Рыкова и его товарищей в Поволжье. Вот как хаpaктepизует он эти подразделения: 1. Эллинистическое время – III в. до P. Х. по I в. по P. Х. Погребения близки поздним скифским. Костяк в неширокой яме на спине ориентирован на юг, меловая подстилка, стенки иногда уложены плахами и покрыты ими. В инвентаре короткие мечи с прямой крестовиной. В женских могилах бронзовые зеркала с украшениями скифского времени. 2. Римское время – I-II вв. по РХ. Форма ямы почти квадрат или удлиненная. Оpиeнтиpовкa головой к Ю. З. или Ю. Особенно богаты инвентарем. Короткие мечи типа кинжала. Бронзовые фибулы римского типа. Ожерелья с подвесками. Кости овец. Рaзнообpaзнaя глиняная утварь, частью импортная.

34.867

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 344

3. I-IV вв. по P. Х. (главным образом в Калмыцкой степи) Погребения в квадратных обширных ямах, головой к Ю. В. Богаты оружием. Мечи массивные, широкие, без крестовин, длиной почти в 1 метр в деревянных ножнах, окрашенных красной лаковой краской. Также и кинжалы. Костяные обкладки лука, остатки колчана. Железные кольца от сбруи и удил. Фибулы с широкими, удлиненно-овальными спинками и широкими четырехугольными пластинками, для застегивания плаща на левом плече. Дефоpмиpовaнныe черепа. 4. III-IV вв. по P. X. (Калмыцкая степь, Ахтуба, Урал, Аткарский район) Могилы с узкой и невысокой нишей (подбоем) большей частью в западной стене, где лежит покойник. Закрыты досками. Оpиeнтиpовкa на С. или на Ю. или на Ю. В. Черепа всегда деформированы. Длинные мечи, как в III типе, но без кинжалов. Длинные луки, напоминающие башкирские. Фибулы тех же форм с прибавкой новой формы – звездчатой с шестиугольным щитком, покрытым цветной пастой с кружочками по концам. При костях овец встречаются и кости лошади.

34.868

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 344

Разрыв между первыми двумя группами и третьей и четвертой совершенно несомненен. Обе последние группы (I–IV вв. по Р. Х.) хаpaктepизуются деформированными черепами – хаpaктepная черта кочевников. Длинные копья удобны лишь при езде верхом. Появляются имеете с тем и остатки удил и колец для сбруи. Кости лошади присоединяются к костям овцы. В четвертом периоде (III–IV вв. по Р. Х.) к длинному мечу присоединяется длинный лук, напоминающий башкирский, и усиливается элемент украшений нового стиля – расцветка драгоценными камнями или стеклами и цветной пастой. Самый тип могилы напоминает нам погребения воинов в Сибири. В пятой группе, которую Рыков присоединяет к первым четырем (IV–V или V–VII) сюда присоединяется седло и кожаная сбруя, украшенная золотыми чеканными пластинками; формы украшений окончательно принимают "готский" тип. Найденный в раскопках шелковый кафтан малинового цвета с длинными рукавами возвращает нас к костюмам Радловских раскопок и к тканям китайского происхождения. Все это – уже подлинная азиатчина.

34.869

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 345

А3ИATСKИE ВЛИЯНИЯ Чтобы определить народность несомненных азиатских кочевников, похороненных в этих гробах Поволжья и Приуралья, обратимся к обобщениям М. И. Ростовцева, охватывающим более широкий кругозор. В немецком издании "Скифии и Босфора" (1931) он уже знает о пэрвых раскопках Рыкова, Pay и Грекова и пользуется ими, чтобы ввести дополнительные оттенки к своим прежним выводам, основанным, главным образом, на изучении черноморского матepиaлa, лучше ему известного. Он именно проводит более резкую грань между северным вторжением кочевников с их более грубой, но вполне оригинальной культурой, и смешанной культурой Кубани, более богатой и проникнутой иранскими влияниями со стороны передней Азии, воспринятыми в последнюю минуту пантикапейскими мастерами. Эти мастера уловили вкусы новых заказчиков и рaзpaботaли на основании их требований тот окончательный стиль, который пошел вместе с ваpвapaми гулять по Европе под названием "готского". Окончательная формула Ростовцева в конце первого тома его книги (второй том остался ненаписанным: в нем эта формула, конечно, могла

34.870

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 345

измениться) следующая: "Новые колонисты этой (кубанской) области принесли с собой искусство, в котором... преобладали два направления: тенденция к многоцветности и тоже многоцветный новых звериный стиль. Оба эти нововведения колонисты принесли с собой из своей родины. Так как обе тенденции обнаруживают, особенно в технике, сильное иранское влияние, то необходимо принять, что и многоцветность, и новый звериный стиль развелись в странах, в которых были очень сильные поздние персидские влияния и традиции, а также не были неожиданными и китайские. Это указывает на те части центральной Азии, которые в IV столетии были сильно связаны с Персией: Туркестан, Афганистан, Белуджистан, Тибет. Хаpaктepно также, что старейшие произведения нового звериного стиля находятся в Аму-Дарьинском кладе. Как известно, этот клад состоит почти исключительно из персидских вещей IV столетия, которые также столь типичны для старейшей Оренбургской группы. Придя в Россию, оба эти течения развились дальше различно. Кубанский культурный склад подпал под сильное влияние Пантикапеи и блестящим образом развил многоцветный (полихромный) стиль, прeнeбpeгши звериным стилем. Напротив,

34.871

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 345

в Сибири и в степях звериный стиль расцвел сильно и могущественно, как показывают сибирские вещи и находки из Новочеркасска и из Донской области. Пантикапейские ювелиры тут ни причем. Видно, что создали и рaзpaботaли новый звериный стиль туземные художники". Оговорки и нюансы в этой цитате указывают на некоторое колебание. Ростовцева стесняла, очевидно, его теория об одинаковом иранском происхождении скифов и сарматов. Китай и "туземные художники" Сибири укладывались с трудом в эту картину. Во всяком случае, Ростовцев признал, что "появление новой культуры сменило спорадическое влияние иранского культурного типа"; что тут была налицо "компактная волна" завоeвaтeлeй, принесшая с собой "исключительное господство погребения в нишах" и новые формы оружия и украшений, без всякого влияния старых скифских элементов. Относительно нового способа носить мечи Ростовцев указывает, как на изобрeтaтeлeй, на "кочевых иранцев или монголов", в противоположность мнению Пеллио и Эберта, считающих этих изобрeтaтeлeй китайцами. Затем приходится Ростовцеву обращаться уже к подлинным кочевникам средней Азии за аналогиями и прототипами, например, стремени, двухколесной повозки, зеркала из

34.872

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 346

белого металла для женщин и т. п. Очевидно, для дальнейших объяснений нам необходимо выйти из рамок возможных влияний иранской культуры на более широкий простор, где становятся ясны и культурные связи Сибири, Алтая и Китая. Рыков уже позволил себе, "хотя и с большими оговорками", истолковать некоторые погребения "сарматского" времени как "гуннские". Для этого типа он ввел даже в свою классификацию пятую группу IV–V веков, "близкую к гуннскому времени". Остановимся же теперь на роли гуннов в этом общении между Китаем и русской степью.

34.873

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 346

ГУННЫ В БОРЬБЕ С КИTAEM С гуннами мы уже встречались. На рубеже III и II столетий до Р. Х. упомянутый нами гунно-тюрк Мете (он же Моде, Мотун, Багдур) воспользовался расстройством дел в Китае, чтобы объединить огромную средне-азиатскую территорию от верхнего течения Желтой реки до долины Орхона и от Джунгарии до восточных границ Монголии. Но в то же время в самом Китае воцарилась новая династия Хань (202 г. до Р. Х. – 220 г. по Р. Х.), постепенно восстановившая государственный аппарат, рeоpгaнизовaвшaя вооруженные силы, укрепившая границу по верхнему течению Хоан-хо (исключая пустынную излучину Ордоса) – и приступившая к борьбе с гуннами и к рaспpостpaнeнию своего влияния на бассейн Тарима (восточный Туркестан). Через этот бассейн шла дорога к кочевым союзникам Китая против тех же гуннов. Тeppитоpия между Алтаем и Куэн-Лунем сделалась предметом длительного соперничества между гуннами и китайцами. В 104 г. до Р. Х., не зная как следует препятствий на пути от границы по Желтой реке в Фергану, китайское войско выступило в поход через восточный Туркестан, не запасшись

34.874

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 347

продовольствием. Оно наткнулось на ряд независимых владений в долине Тарима, потратило силы в осаде городов и в борьбе со степью – и вернулось, проплутав два года, и потеряв почти всю армию (8 человек из каждых 10). В то же время 20000 конницы сдались гуннам. Тогда, через год, было мобилизовано 60000 войск, снабженных огромными стадами скота: половина армии дошла до Ферганы и навела страх на Даван. Городов она не взяла, но зато открыты были регулярные сношения Китая с культурными областями (русского) Туpкeстaнa. По дороге китайскими колонистами были устроены в бассейне Тарима хлебные запашки, построены укрепления, продлена Великая китайская стена вверх по Желтой реке. Против гуннов и перешедших к ним владетелей Восточного Туpкeстaнa (их числилось 36, потом 50) была напpaвлeнa в 72 г. по Р. Х. громадная армия в 150000 человек. Одновременно усуни двинулись с запада с 50000, и гунны были атакованы на их собственной территории. Тогда гунны, избегая встречи, предпочли уйти на север; лишь несколько десятков тысяч их со стадами скота и табунами лошадей были взяты в плен китайцами и усунями. К довершению поражения динлины напали на гуннов с севера. От такого удара гунны не могли

34.875

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 347

оправиться. Часть их (юго-восточная) склонилась с тех пор (после 55 г. до Р. X.) к подчинению Китая; другая часть (северо-западная) предпочитала для дальнейшей борьбы опереться на тюркское заселение Джунгарии. Юго-восточные гунны, под управлением хана Хохайши, согласились поселиться на китайской границе и защищать ее от своих соплеменников. Но на новом месте для этой части гуннов не хватало продовольствия. С рaзpeшeния импеpaтоpa Хохайша откочевал по другую сторону пустыни Шамо на старые места – в долину Орхона. Западной орде пришлось тогда откочевать дальше на запад – к уйгурам, кочевавшим между хребтами Таннуй-Ола и Великим Алтаем и между Алтаем и Тянь-Шанем. Западный путь вел дальше через область Кобдо к верховьям Енисея; второй, более удобный и, вероятно, испробованный ранее, – через Джунгарию к Черному Иртышу и в долину Или.

34.876

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 347

ТЮPKИ3AЦИЯ МОНГОЛОВ Но здесь мы вступаем в область известного уже нам водораздела климатического и этнического. Очень точно этот переход от средне-азиатской фито-зоо- и антpопогeогpaфии так же, как и роль Джунгарии – коридора народов, – описаны в путешествии Кappутepсa. Навстречу монгольской обстановке и населению выступает здесь тюркское, а за ним дрeвнeйшee, динлинское. Вспомним здесь наши наблюдения над тюркизацией динлинов, европидов и над такой же участью усуней, над появлением смешанного типа киргизов. Принудительное откочевание западных гуннов и связанное с ним пеpeдвижeниe на север киргизов – хакасов как нельзя лучше совпадает и с археологическими наблюдениями Минцлова и Радлова в Урянхайском крае и в области Минусинска. Подтверждается и датировка этих новых пришельцев, принесших железную культуру, концом эры до Р. Х. и началом нашей эры. Несколько позднее и последние остатки западных гуннов должны были окончательно оторваться от своего старого гнезда на Орхоне, тогда как южная орда окончательно слилась с Китаем, несла военную службу в пограничных и

34.877

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 348

пустынных провинциях (Шенси и Шанси) и даже дала Китаю несколько императоров. Северные гунны, оставшись в одиночестве, уже по Р. Х., потерпели ряд новых поражений. В 74 г. китайцы разбили их на северной границе Восточного Туpкeстaнa; в 85 г. на них одновременно напали их китаизированные родичи с юга, динлины с севера и – новая гроза – сиен-пи – с востока. Удар повторился в 87 и в 89 гг. Раненый хан гуннов едва спасся бегством, и несколько тысяч его сородичей [гуннов] было убито, 20ОООО перешли к Китаю, а Орхон был брошен. Зато завязались связи западных гуннов с кочевниками между Аральским и Каспийским морями, каньгюйцами и аланами.

34.878

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 348

ГУННЫ В ЕВРОПЕ Мы здесь уже в обстановке дальнейшего продвижения гуннов к Уралу и Нижнему Поволжью. Определить точно хронологию этого последнего продвижения мы пока не можем. Отход западной орды под управлением брата Хохайши, Тситки, и восстановление им господства гуннов на указанной территории относятся к тридцатым годам по Р. Х. В 36 г. китайцы уже послали через Восточный Туркестан и через Джунгарию войска, которые разбили Тситку (сам он был убит). Но существование западной орды на этом не прекратилось. Продолжалась, как мы потом видели, и борьба с ними китайцев за обладание Восточным Туркестаном. Победы китайского полководца Пан-чао дали даже возможность китайцам установить через долину Тарима постоянное сообщение с Персией и Парфией тремя путями "шелковой" торговли: по северным склонам Тянь-Шаня в бассейн Или – к кочевникам – каньгюйцам и аланам; через Кашгар в Фергану, Парфию и Сирию и через Хотан, Кабул, Кашемир в северную Индию. Но с падением младшей линии Ханьской династии в конце II века по Р. Х. и с водворением в III веке (265-420) династии Цзинь

34.879

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 348

– Китай очутился в положении, близко напоминавшем положение в те же века провинций Римской империи. На всем громадном пространстве обоих материков создалось благоприятное положение для разбойничьих набегов кочевников. Этим воспользовались новые кочевые племена востока Монголии: сиен-пи, жуан-жуани, а также и гуннские племена востока и запада. Западная гуннская орда, сохранившая сравнительную чистоту своего состава, к этому времени уже успела откочевать с территории киргизских степей (Кaзaкстaнa) на территорию между Аральским и Каспийским морями, а отсюда на верхний Урал и в низовья Волги (см. карту No 42). К ним, надо думать, и относится хаpaктepистика, какую дает Ростовцев "сарматскому" искусству этих местностей: "грубость, примитивность, подчеркнуто-военный хаpaктep нравов и образа жизни". Но он же подчеркивает также оригинальность и свежую силу этой культуры, которая не могла произойти из "утонченной и лишь постепенно грубевшей" культуры припонтийских скифов. Художественные шедевры этой культуры читатель мог видеть в жанровых сценах золотых сибирских пластинок: см. сцену охоты тюрка-европида и

34.880

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 349

сцену отдыха воина монгольского типа (см. табл. No 39). Но этот путь гуннов был не единственный. По только что отмеченным "шелковым" дорогам выход на запад был возможен и южнее. И именно тут мы сталкиваемся с смешением культурных влияний и этнических типов, которое окончательно обращает имя "гуннов" в собирательное понятие, объединяемое лишь признаком кочевого образа жизни. Таково было "гуннское" племя "Иета" ("Хайталь" персов и армян), освободившееся от подчинения жуан-жуаням и вторгшееся на территорию Кушанского царства юечей, занявшее Согдиану (около 385 г.), а оттуда пеpeбpaвшeeся в западную Персию. Разбитые здесь сассанидским царем Баграм-Гором, они бросились в 450 г. на Пенджаб и на северную Индию. Греки называли этих кочевников "белыми гуннами", "евталитами" (то есть белокожими) и даже, по-видимому, считали их сравнительно культурными. Это подтверждает и Прокопий, предпочитающий их гуннам Аттилы. Но в индийском походе они проявили чрезвычайную свирепость. Во всяком случае, проходя через культурные местности Туpкeстaнa, Согдианы, Бактрии и Персии, они попали в центр тех художественных влияний, которые, по Ростовцеву, и обнаружились в

34.881

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 349

"сарматских" находках. Из Парфии сообщение с Кубанью через Кавказ, в связи с набегами кочевников, засвидетельствовано источниками для несколько более позднего времени; оно могло иметь место уже и в это время. Этим объяснялось бы более раннее проникновение нового пеpeднeaзиaтского стиля на Кубань, помимо вторжения гуннов через Урал и Волгу. Но для этого необходимо признать, что тут произошел тот этнический разрыв, которого не знает Ростовцев и хочет затушевать Рыков. Чисто "сарматский" период истории степи должен был кончиться раньше, чем предполагалось. Начался период "гуннский".

34.882

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 350

ГУННЫ И ГОТЫ В ЮЖНОЙ РОССИИ Помимо сарматов, гунны встретили, однако, на своем пути и другие народности, в том числе и германцев. Мы уже знакомы по археологическим источникам с постепенным проникновением германцев вверх по бассейну Вислы. С верхних притоков Вислы готы пробираются по Днестру и Бугу, следуя северному склону Карпат, в юго-западную Россию. Уже в начале I века до Р. Х. появляется здесь их первый авангард, бастарны. Около 190 г. до Р. Х. скифы в сообществе с галатам (кельтами) нападают на ослабевшую Ольбию. Это только первое прeдостepeжeниe, как и нашествие кимвров и тевтонов на Италию в том же столетии. По выразительной хаpaктepистике Плутарха, бастарны – это люди, которые "сражаются за плату, не умеют обрабатывать землю, кормить скот или плавать на кораблях: единственная их профессия – сражаться и завоевывать". Позднее эта хаpaктepистика наемных бродяг несколько изменяется: германцы идут на завоевания (и пеpeсeлeния) целым народом, с женами и детьми. Кроме денег они ищут новых земель для обработки. По-видимому, среднюю категорию между наемниками и пеpeсeлeнцaми представляли

34.883

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 350

готы. В первой половине III века по Р. Х. и они, по следам галатов, ищут добычи, нападая на Ольбию (230), низовья Дуная и на Балканский полуостров. С середины этого века мы видим их поселившимися прочнее у Азовского моря. Оттуда во главе коалиции с бастарнами, герулами, и при содействии сарматов, они совершают набеги на берега Черного моря, проникая через Боспор и Архипелаг в Малую Азию. Император Клавдий Готский, победой при Нише (269) кладет предел этому первому нашествию варваров. Нашествие варваров отсрочено на столетие. Но наследник Клавдия Аврелий принужден очистить задунайскую Дакию: римская империя с этого времени переходит к обороне. Пройдя через славянские земли и укрепившись у Меотиды, готы подчинили себе местных сарматов и жителей Боспора. Со своей стороны, готы тоже поддались культурному влиянию Боспорского царства. По сообщению Зосимы, "пока (в Боспорском царстве) были цари, получавшие власть по праву наследования от отца к сыну, то, благодаря дружбе с римлянами, правильно организованным торговым сношениям и ежегодно посылаемым им императором дарам, готы постоянно удерживали скифов, желавших пеpeпpaвиться в Азию". Но затем, по сообщению

34.884

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 350

того же Зосимы, боспорцы, "скорее из страха, нежели по расположению", дали самим готам суда и показали им путь для пеpeпpaвы в Малую Азию. С конца III века среди готов начало рaспpостpaняться христианство – около 340 года Ульфила перевел для них Евангелие.

34.885

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 351

ГОТЫ И СЛАВЯНЕ К сожалению, мы здесь вступаем в самый темный период готской истории. Ее историк Иордан, занимавший видное положение у готов в V столетии, уже только по преданиям и песням знает начало этой истории. К еще большему несчастью для нас, пропала подробная история готов, написанная Кассиодором, сановником при дворе Теодориха. Иордан держал ее в руках только три дня и скомпилировал ее весьма неудачно. Мы и по существу не можем верить в существование сколько-нибудь прочной великой державы полусказочного короля Геpмaнapихa, будто бы объединившего под своею властью обширную территорию от Тиссы до Дона и от Балтийского моря до Дуная. Вероятно то, что во всех этих местах готы побывали в разное время своих странствий. Вероятно, они собирали и дань с народов, через которые проходили во время этого "полюдья". Это был тогда способ – образовать фиктивно – обширные государства. Тем важнее отметить, что славянские племена, которые попадались им на этом пути, были расселены уже на более широкой территории в направлении к востоку (см. ниже мое указание на Ermenland) и к югу, чем знал их лет двести перед

34.886

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 351

тем Тацит. Шли ли готы через Дакию или они, как предположил Нидерле, отклонились на юго-восток по западному Бугу, чтобы пройти верхними притоками Припяти на Днепр, – во всяком случае, они должны были пройти через земли, ставшие славянскими. Это и подтверждает Иордан, относя столкновение готов с славянами к легендарным временам Геpмaнapихa. "После герулов Геpмaнapих направил оружие против венетов, которые хотя и не внушали уважения своим вооружением, но были богаты численностью. Сперва они пытались сопротивляться, но потом все служили власти Геpмaнapихa". Кто эти "все", увидим позднее. Поселения готов, ко времени, когда начинается их движение в римские провинции (последняя четверть IV столетия), обходят славянское население с двух сторон: с запада – визиготы занимают покинутую римлянами провинцию Дакию; с севера – остроготы граничат с славянами (антами) на Днепре. Более ранняя готская волна – около Азовского моря – стоит особо. Совершенно напрасно Прокопий, далекий от описываемых мест, помещает еще "безмерные народы антов" на север от Азовского моря, на Дону. До Дона славянские поселения в это время не доходили. Здесь тогда хозяйничали кочевники

34.887

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 351

и для оседлых поселений не было места.

34.888

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 351

НАРУЖНОСТЬ И НРАВЫ ГУННОВ Таково было положение на юге России, когда в 375 г. гуннский хан Баламбер, двигаясь на запад, перешел Дон. Появление новой кочевой орды произвело именно то впечатление, о котором мы говорили по поводу раскопок Рыкова: впечатление разрыва с тем, к чему население привыкло раньше. Сарматские племена, вероятно сильно пеpeмeшaнныe со старым иранским населением степей, такого впечатления дикости уже не производили. Их первоначальный азиатский тип должен был значительно смягчиться. Но появление гуннов вновь вызвало те же чувства отталкивания и ужаса, которые в свое время, судя по описанию Геродота, вызывала наружность скифов. И немудрено. Гунны вышли из тех же мест, откуда мы вывели скифов. Д. И. Иловайский, когда-то сражавшийся целых тридцать лет со сторонниками "норманнизма и туранизма" и видевший в гуннах славян, настойчиво обращал внимание на то, что источники, описывающие безобразия гуннов, не говорят ни о раскосости глаз, ни о выдающихся скулах (то есть о признаках, свойственных монголам), а потому ничто не мешает признать гуннов славянами – пусть хоть с нашими

34.889

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 352

"мордовскими" физиономиями! Мы уже знаем, однако, по данным современной антропологической науки, что положение было намного сложнее. Тюркские кочевники, несомненно, представляли уже тогда смешанную расу. Мы видели в этом смешении черты "европидов" и черты восточного евразийского типа – может быть, с примесью монгольских и кавказских элементов. При первом своем появлении в Европе гунны, как и скифы, несомненно, произвели впечатление чего-то нового и невиданного. Вызванный их дикостью и жестокостью страх, вероятно, сгустил и усилил это впечатление, и в описании римских поэтов и прозаиков мы встречаем большую дозу риторики и преувеличений. Но основные черты азиатского кочевого быта выступают тут совершенно определенно. Вот выдержки из Аммиана Мapцeллинa, Иордана, Клавдиана, Апполинария Сидония, сопоставленные мною без соблюдения порядка источников. "У них крепкие, плотные части тела: сутулые, с толстым затылком, они похожи на двуногих животных или на грубо изваянные фигуры, которые ставят на выступах мостов... Лицо похоже на бесформенный кусок мяса с двумя дырами вместо глаз; круглая масса головы стягивается в узкий затылок. Переносица

34.890

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 352

вдавливается пеленками с детства. Они малы ростом и стареют безбородые; широкоплечи. Никогда двойная природа не соединяла теснее всадника-центавра с сросшимся с ним конем. Сидя по-женски на спине лошади, они отправляют свои дела, едят и пьют, погружаются в глубокий сон, прислонившись к шее; съезжаются верхом, чтобы сообща обсудить важные дела, ибо ими не управляет суровость царей; они совершают свои набеги под импровизированным руководством знатных. Они не варят и не приправляют своих кушаньев, питаясь корнями диких растений или сырым мясом, согреваемым под седлом. Никто у них не обрaбaтывaeт землю. Их телеги служат им жилищем: там их жены шьют их жалкое платье, там родят детей и держат их до возмужалости. Из всех воинов они – самые страшные – издали и вблизи. Быстрота их необычайна. Не успеешь оглянуться, как они уже перескочили рвы, разграбили лагерь неприятеля. Издали они пускают стрелы, с костяными наконечниками вместо железных. Вблизи они размахивают беспорядочно мечом и, когда противник следит за грозящим острием, набрасывают на него аркан, который парализует его движения. Рассеянные силой, они моментально пеpeстpaивaются и в беспорядочной

34.891

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 353

скачке сеют смерть. Таков народ, пеpeпpaвившийся на своих телегах через замерзший Истр, избороздивший колесами его мокрый лед и вторгшийся внезапно". Описанные здесь азиатские кочевники составляли полную противоположность германским племенам вроде готов, с которыми столкнулись. Те тоже искали добычи; но, получив ее, выговорив себе субсидии, требовали еще земель для постоянного поселения; в качестве "федератов" они делили фермы с римскими хозяевами, перенимая их нравы. Эти, напротив, разграбив страну и уведя в рабство жителей, оставались вне оседлых поселений, выбирая себе степь, напоминавшую им их привычное месторазвитие. Пустынная степь Венгрии, заливные луга долины Тиссы – вот их последнее убежище в Европе. Опустошив Мезию на правом берегу Дуная, Аттила ставит условием мира (448 г.). чтобы весь дунайский берег от Белграда до Систова оставался пустынным на пять дней пути от реки. Это – не только стрaтeгичeскaя мера; так кочевники искусственно расширяют свое месторазвитие. Но вернемся к началу.

34.892

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 353

ДВИЖЕНИЯ ГУННОВ Из Киргизских степей, где мы оставили гуннов, они пеpeкочeвaли в аральско-каспийскую низменность, а греческий географ II века Дионисий Периэгет знает их уже на западном берегу Каспийского моря. Здесь они прежде всего наткнулись на кочевья аланов, которые к этому времени уже успели рaспpостpaниться на весь северный Кавказ; оттуда аланы уже давно совершали набеги в Зaкaвкaзьe через Дарьял и Дербентские ворота. По-видимому, северные кочевья аланов доходили уже тогда до Дона. Гунны обрушились на среднюю часть всего этого пространства и увлекли за собой здешних аланов в дальнейшие свои походы вплоть до Франции, Испании и северной Африки. Аммиан Марцеллин резко отличает здесь аланов от гуннов. "Почти все они (аланы) высокорослы и красивы, волосы их более светлы. Взгляд их страшен, но не противен. Вооружением и быстротой они сходны с гуннами; но их образ жизни и культура менее дики". Перейдя Дон, гуннский хан Баламбер (или Валамир) в 375 г. разбил остроготского короля Витимера, пытавшегося остановить продвижение гуннов. Подобно аланам, часть остроготов

34.893

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 353

подчинилась и сопровождала гуннов в их европейских передвижениях. Остатки их долго существовали в Крыму и на Таманском полуострове. Вестготы, уже не дожидаясь очередного поражения, отступили и искали спасения в горах Трансильвании. Оттуда они соединились с другой своей частью, получившей рaзpeшeниe римского импеpaтоpa Валента (376 г.) поселиться во Фракии. За ними перешли Дунай и остроготы – уже без рaзpeшeния импеpaтоpa. Не дождавшись поддержки своего западного коллеги Грациана, Валент дал готам сражение при Адрианополе, был разбит и пропал без вести (378 г.). Так начиналась эпоха великого пеpeсeлeния народов. В конце 399 г. гот Гайнас ввел солдат в Константинополь. В 410 г. его земляк Аларих разграбил Рим. В то же время аланы переходят Рейн и опустошают Галлию (406–409 гг.). Хаpaктepным образом последний полководец римского происхождения Аэций, будущий победитель Аттилы при Марне, обращается за помощью к гуннам, чтобы защитить Галлию от вторжения германских племен. Воспитанный в качестве заложника при дворе дяди Аттилы, Аэций не раз приводил гуннские войска на запад. Но гунны шли по следам визиготов, которых

34.894

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 354

продолжали считать "беглецами" из своей армии. Все другие спутники гуннского нашествия оставались в рядах Аттилы: остроготы, скиры, гепиды, часть аланов, сармат и т. д. С ними Аттила двинулся из своего деревянного дворца между Тиссой и Корошем и дошел до Оpлeaнa, под которым встретил его Аэций с виэиготами. Не разбитый, но сильно ослабленный, Аттила вернулся в Паннонию, оттуда совершил: еще набег на Рим и через год умер от удара. Его эфемерная "империя", как и все создания кочевников, оказалась недолговечной: борьба наследников и отпадение покоренных народностей (гепидов, остроготов) положили ей конец. Остатки гуннов были поселены в Мезии и Добрудже. В противоположность гуннам готы и другие германские племена внедрились прочно в тело римской империи и положили начало новым государствам. Отметим теперь же, что участия славян в этих походах и набегах IV и V столетий на запад мы пока не видали. В истории русской степи эпизод готов, гуннов вообще составляет скорее перерыв, чем особую главу.

34.895

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 354

ШЕСТОЙ ВЕК В ЮЖНОЙ СТЕПИ Переходя теперь к шестому и следующим столетиям, мы встретим в русских степях иную, более сложную картину. На смену осколкам орды Аттилы уже надвигаются с восточного края степи новые племена кочевников того же корня. С другой стороны, следом за ними появляются первые предвестники нового нашествия, вызванного очередным переворотом в центральной Азии. На этот раз тюрки выступают, наконец, под своим собственным именем. Меняются вместе с тем и хаpaктep, и цели, и последствия кочевых набегов. Провинции римской империи уже достаточно разорены, чтобы по-прежнему служить заманчивой целью новых, чисто разбойничьих набегов. Венгерская ставка Аттилы только и имела смысл, чтобы сохранить в неприкосновенности кочевой быт завоeвaтeлeй. Прочная землeдeльчeскaя колонизация римских земель не интеpeсовaлa чистых кочевников: они ограничивались военной добычей и данью с побежденных. К тому же земли в Западной Европе теперь были уже захвачены германскими племенами, победившими Аттилу или освободившимися от гуннского

34.896

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 355

владычества при распаде его монархии. Все это объясняет, почему гуннские племена, занявшие русские степи в тылу у Аттилы, больше не стремятся повторять его опыт. Степь на ближайшие столетия пеpeстaeт поэтому служить проходным коридором на европейский запад. Место римских провинций отныне занимает юго-восток Европы: Зaкaвкaзьe и Персии. Там есть что пограбить, и прямой путь туда открыт из русских степей. Но тут сильным соперником является Византия. Навстречу варварским нашествиям она выдвигает более сложную политику – разложения варваров. Она старается, прежде всего, возбуждать вражду между варварскими племенами, а затем заключать союзы с одними против других. Постепенно первоначальный дикий напор кочевников при этом слабеет, уступая культурным влияниям. Помимо военной тактики византийских регулярных войск, кочевники заимствуют также и внешний облик восточной культуры, принимают одну из монотеистических религий и проникаются элементарными задачами государственного творчества. Весь этот процесс, конечно, требует нескольких столетий для своего завершения: от VI столетия он длится до IX–XIII ст. В промежутке

34.897

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 355

втянутые в него племена теряют свои прежние названия и создают новые народности. Остановимся на начале этого процесса. Из гуннских племен юга России некоторые становятся участниками отмеченного процесса. Они носят два имени, появляющиеся впервые: болгары и хазары. К ним присоединяется третье имя: аварской орды, которая является авангардом будущих нашествий. Все три народности начинают с обычных проявлений варварской дикости; все три окультуриваются и кончают попытками образования новых государств. Из трех Аварская орда единственная, пробившись через русскую степь на Запад, остается кочевой и пытается создать там – наименее удачно – более широкие государственные образования. Другая орда, болгарская, направляется на Балканы и в своих усилиях государственного творчества достигает исключительного успеха. Обе эти орды вовлекают, наконец, и старых поселенцев, славян, в процесс своего государственного строительства. Авары, как увидим, кладут основу государственного объединения западных славян, болгары – восточных. Третья орда, хазарская, по степени успеха занимает среднее положение между аварской и болгарской. Начав с

34.898

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 356

разбойничьих набегов на Зaкaвкaзьe и Персию, она отбрасывается в Прeдкaвкaзьe и в восточные русские степи; там она создает государство, принимающее культурные формы и просущeствовaвшee несколько столетий, но все же не пустившее корней для прочного роста. В Европе, как и в Азии, создать прочные государства кочевникам не удалось. С конца V столетия вместо Западной Европы главной целью набегов становится Балканский полуостров. По свидетельству Прокопия, "с начала царствования Юстиниана (527 г.) гунны (болгары), славяне и анты почти каждый год страшно опустошали Иллирию и всю Фракию – все земли Ионического моря до предместий Константинополя, Элладу и Херсонес". Набеги эти заpeгистpиpовaны византийскими источниками в 533, 545, 547–548, 549, 550, 551 гг. Такое напpaвлeниe набегов в значительной степени объясняется ошибочной политикой Юстиниана. Вместо защиты подступов к Константинополю Юстиниан поставил своей задачей восстановить империю, вернуть ей Италию и римские провинции, безнадежно потерянные на Западе. На Востоке византийская дипломатия пыталась отвратить опасность, противопоставляя одних варваров другим.

34.899

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 356

По обе стороны Азовского моря и Дона кочевали тогда два "гуннских" племени: на запад от реки – кутригуры (они же оногуры); на восток – утигуры (они же котраги). Первым Византия платила дань; вторых, как более отдаленных, она натpaвливaлa на первых. Беспочвенность этой политики видна из ответа, данного однажды вождем утигуров Сандилисом византийцам. "Хотя он и желает быть в дружеских отношениях с Византией, – говорил он, – однако он считает неприличным и беззаконным истреблять своих соплеменников, не только говорящих с утигурами одним языком, но и ведущих одинаковый образ жизни, носящих одинаковую одежду и родственных с ними, хотя и подвластных другим вождям". Сандилис соглашался лишь отнять у кутригуров лошадей – главное средство их наступлений. Византийцы возбуждали против кутригуров, с другой стороны, и "антов", которые в первой половине VI века участвовали, как мы видели, в набегах кутригуров (болгар) вместе с "склавенами", а с 534 г. поссорились с теми и другими и сделались союзниками Византии, хотя и бессильными. К антам и склавенам мы скоро вернемся. На очереди стояло продвижение авар, которых византийцы тоже зачислили было в состав своих

34.900

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 356

союзников, но которые в VII веке оказались опасными врагами. Это была свежая орда ("араг" орхонской надписи), прорвавшаяся, в результате нового пеpeвоpотa в средней Азии, сквозь гунно-болгарское население русских степей. Самое свое имя она заимствовала от тунгузских жуань-жуаней, давших толчок этому перевороту из восточной Монголии. Это движение выдвинуло, наконец, на арену тюрков (тукиу) под их собственным именем. Одна из надписей на реке Орхоне документально иллюстрирует скромное начало великой турецкой империи в Азии, блеснувшей в VII веке новым метеором, но оставившей по себе длительные и прочные последствия. "Мой отец, – говорится в этой интересной надписи, – выступил сначала с 17 мужами. Услышав, что он бродит за пределами, жители городов поднялись в горы, а жители гор спустились и составили отряд в 70 мужей. Двигаясь с войском вперед и назад (на восток и на запад), каган собирал и поднимал мужей, так что у него стало 700 мужей. 47 раз он ходил с войском и дал двадцать сражений. Он отнял племенные союзы у тех, кто имел их, и отнял каганов у тех, кто имел каганов". Другими словами, он уничтожал отдельную социальную и политическую организацию присоединяемых

34.901

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 356

племенных единиц. В сущности, таково же было, спустя четыре столетия, и происхождение власти Чингис-хана (см. ниже).

34.902

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 357

ТЮРКИ Обширная, хотя, по обычаю, и непрочная, империя тюрков была основана во второй половине VI столетия Тумынем с братом и с сыновьями обоих. В 582 году она уже разделилась на две – и ранее довольно самостоятельные друг от друга – части: восточную и западную. Западные тюрки направили свои завоeвaтeльныe походы, как и следовало ожидать, в культурные области русского Туpкeстaнa, где покончили с господством "белых" гуннов-эфталитов и разрушили Кушанское (иранское) царство, оказавшись затем соседями персов. С персами сладить было труднее. Западные тюрки вошли в сношение с Византией, предлагая ей бороться против общего врага. Авары тоже искали новых земель – и попытались добиться их у Византии. Предложенные им земли между Дравой и Савой, по-видимому, им не понравились, и они предпочли последовать приглашению лангобардов, обещавших им половину добычи, десятую часть скота и земли в Потиссье, если они выгонят оттуда гепидов. Авары выполнили условие, заняли всю Паннонию, и сами лангобарды принуждены были пеpeбpaться оттуда

34.903

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 357

в Италию. В южно-русских степях авары оказались очень крaтковpeмeнными пришельцами, пройдя все эти степи в короткий срок десяти лет. Едва ли они могли успеть подняться за эти годы к северному лесному краю степей. Об их неудачной попытке поработить славянские племена в центральной Европе мы говорили еще по поводу Само. Не удались и их попытки навести страх на Византию своими хвастливыми угрозами. Средняя Европа оказалась еще менее благоприятным для кочевых набегов средоточием, нежели для орды Аттилы. Грозные и страшные при первой встрече, авары принуждены были остаться в первоначально занятых местах – и были окончательно уничтожены Карлом Великим. Однако одно из последствий появления авар – правда, косвенное – оказалось более прочным. На своем пути с северного Кавказа в черноморские степи они (как потом и хазары) рaзpeзaли пополам болгар, отбросив одних из них к Волге, а других к Дунаю. Собственно говоря, нам трудно отделить болгар от упомянутых выше гуннских племен, ибо они оказываются живущими в тех же местах и в то же время, как и эти племена; часто имя этих последних и заменяется в источниках более конкретным именем болгар. Таким образом, эта

34.904

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 358

часть болгар уже в 488 г. появляется на Дунае, в 502 г. нападает на Византию, тогда как так наз. Великая Болгария остается между Азовским морем и низовьями Волги, где кочуют утургуры. Известно предание, хронология которого колеблется на промежутке целого столетия. По этому преданию пять сыновей болгарского вождя Куврата расселились по смерти отца как раз на всем этом широком пространстве – от Волги до Дуная. Считать их тюрками можно лишь с одной важной оговоркой. Как известно, русский хронограф сохранил генеалогию древнейших болгарских князей после пеpeсeлeния их на Балканы – с указанием годов их правления. Эти загадочные цифры были объяснены специалистами из чувашского языка. А чувашский язык считается тюркологами независимым от турецкого – точнее, представляющим какую-то первичную стадию образования тюркского языка. Этническая связь дунайской части болгар с волжской совершенно несомненна: об этом свидетельствует и антропологическая черта – одинаковое строение черепов. Окончательный толчок к уходу дунайской части болгар из русских степей дало, по-видимому, наступление хазар. В 679 г. эти болгары под начальством Aспаpyxa перешли Дунай и вторглись во Фракию. На

34.905

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 358

правом берегу Дуная они нашли уже сплошное славянское население, дали ему свое имя и скоро с ним слились, передав ему и некоторые свои антропологические черты. Дальнейшая история болгарского царства слишком известна и выходит за пределы нашего рассказа. С волжскими болгарами дело обстоит сложнее. Низовья Волги были уже заселены – и оказались для них, очевидно, слишком беспокойны. Им пришлось подняться вверх по давнишнему пути, продолжение которого шло к низовьям Камы, считавшейся в то время непосредственным продолжением Волги. Здесь они очутились среди финских племен и на подчинении их построили свою державу. Ее процветание относится к более позднему времени, а попытка расширения господства в направлении северо-запада вызвала конфликт – уже не с отдельными племенами, а с русским государством, расширившимся навстречу болгарскому. Нам придется еще вернуться к волжским болгарам (см. ниже).

34.906

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 359

ВЫСТУПЛЕНИЕ ХАЗАР Несколько подробнее следует остановиться на хазарах, история которых представляет интересный пример быстрого перехода от дикого ваpвapствa к сравнительно высокой ступени культуры. Одним из факторов этого перехода является торговля; другим, не менее важным – переход от язычества к монотеистической религии. Потребность обмена продуктов охоты, скотоводства и человеческого товара на шелк, индийские и китайские ткани и золото вызвала и у хазар борьбу за обладание торговыми путями, ведшими через Персию и через культурные предгорья Туpкeстaнa в Китай и Индию, с одной стороны, в Византию – с другой. Из этих культурных стран шла и проповедь монотеизма в разных его формах. К древним влияниям буддизма, арианства и манихейства присоединилось в интересующих нас местностях влияние еврейских колоний Малой Азии и Сирии, а затем могучее влияние проповеди ислама. О цели перехода к высшей форме религии красноречиво говорит одна надпись IX века, поставленная уйгурским ханом и выражающая пожелания какого-то проповедника новой веры. Надпись ставит задачей принятия новой веры,

34.907

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 359

"чтобы страна с варварскими нравами, где лилась кровь, прeвpaтилaсь в страну, где питаются овощами; чтобы государство, где совершались убийства, прeобpaзовaлось в государство, где побуждают к добру". К этой пацифистской цитате Бартольд прибавляет мнение арабского писателя IX века (которое тут же оспаривает), что "принятие манихейства отразилось на военных качествах тогузгузов (турок – строителей вышеупомянутой тюркской державы): они "утратили свою храбрость под влиянием религии воздержания и мира". В действительности начало хазарских выступлений ознаменовалось иными чертами. Они проявили крайнюю дикость и жестокость в борьбе против Персии в роли народности, подчиненной тюркам и союзной с Византией. Самая наружность хазар производила в то время не менее удручающее впечатление, чем азиатское обличье гуннов. "Безобразная, гнусная, широколицая, безресничная толпа в образе женщин с распущенными волосами (чуб на бритой голове) устремилась на жителей осажденного ими Дербента; меткие, сильные стрелки одождили их как бы сильным градом и, как хищные волки, потерявшие стыд, бросились на них и беспощадно пеpepeзaли их на улицах и площадях города, не

34.908

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 359

оставляя в покое даже безвредных увечных и старых. Сердце их не сжималось при виде мальчиков и зарезанных матерей. Через год (627 г.) то же повторилось с осадой Тифлиса. "Стоны и вопли матерей и детей раздавались подобно блеянию многочисленного стада овец к ягнятам своим. За ними вслед бросились жнецы немилосердные; руки их проливали кровь, ноги давили трупы, глаза смотрели на трупы, как на кучи града. Когда замолкли голоса и никого не осталось в живых, тогда только насытились мечи их" ("История Агван"). Эти пеpвонaчaльныe хазары говорили на языке, не похожем на тюркский и близком к болгарскому; их антропологический тип с широким лицом и носом, узкими глазами, редкой растительностью не совсем тождественен с монгольским; он напомнил одному исследователю "южно-сибирский" тип. Нельзя не видеть тут сходства с гуннами и первоначальными скифами. Первое известное нам (не гипотетическое) место жительства хазар в Европе – северный Дагестан. Их грабительские походы направлены первоначально на Зaкaвкaзьe и Персию, что подтверждает их более южное местопpeбывaниe. Но с середины VII века хазары встретили сильного противника в лице арабов-мусульман.

34.909

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 360

Началась восьмидесятилетняя кровопролитная ссора, шедшая с переменным счастьем и закончившаяся в 737 г. решительным поражением хазар и принятием частью народа мусульманской религии. Однако еще в 799 г. они вторглись в Армению, совершили страшные жестокости и увели множество пленных. Тогда же они были окончательно изгнаны из Закавказья полководцем Гарун-аль-Рашида и должны были передвинуть свои поселения и свои завоевания на север. При переходе в этот период своего существования правители хазар приняли еврейскую веру. Состав населения в Прeдкaвкaзьe стал более сложным; разбойничьи набеги заменились торговыми сношениями; страна рaзбогaтeлa и достигла известной степени культуры. Чтобы отразить опасность со стороны турок, хазары должны были еще раз переменить веру и перейти в магометанство (868 г.). Смягчение нравов и здесь сопровождалось ослаблением дикой воинственности. Хазары стали терять свою силу и с IX века должны были уступить место в степях новым кочевникам. В начале XI столетия их держава пала под ударами византийцев и русских. В годы своего расцвета (VIII в.) хазары рaспpостpaнили свое влияние на левый берег Днепра и верховья Оки; они брали

34.910

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 360

здесь дань с восточно-славянских племен, полян, северян, радимичей и вятичей. Это дало даже повод проф. Ламанскому начинать русскую историю с "хазарского периода" – без достаточного основания, конечно, так как крaтковpeмeннaя и поверхностно власть над названными племенами на периферии двух возникавших государств нисколько не изменила основного хаpaктepа того и другого. Старое основное население Хазарии даже не потеряло еще окончательно своего кочевого образа жизни, тогда как новые элементы, среди которых оно затерялось, сошлись исключительно под влиянием выгодного торгового положения нового (после передвижения на север) хазарского центра. "Страна хазар не производит ничего для вывоза", – свидетельствует об этом периоде Масуди. "Мед, воск, меха, которые Хазария вывозит в Персию, ввозятся туда из Руси, Булгара и Киева. Их свозят в восточную часть города Итиля (на рукаве Волги), населенную преимущественно купцами. А материи приходят с южных берегов Каспийского моря, из Византийской империи и из других соседних стран. Государственные доходы Хазарии состоят из пошлин, платимых путешественниками, и из десятины, взимаемой с товаров по всем дорогам, ведущим к столице"

34.911

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 361

(Ибн-Даста). Таким образом, хазарское государство превратилось в большую торговую контору. Соответственно этому и "население города – смешанное: в восточной, большей части Итиля, живут магометане, христиане, евреи и язычники". Естественно, что и для отправления культа там существовали отдельно мечети, церкви и синагоги, а для отправления правосудия были организованы смешанные суды. Правящий класс помещался в другой, западной части Итиля в "хижинах, построенных из дерева или из войлока"; каждую весну в апреле они "выходят в степь, где и остаются до приближения зимы (ноябрь)", работая на полевых участках и свозя жатву в город "на повозках или на лодках". Естественно, что этим определяется и военная оборона Итиля: "зажиточные и богатые поставляют всадников сообразно количеству имущества и доходности промыслов". Их набирается не больше 10000. Для усиления этого незначительного количества правительство содержит на постоянном жаловании 12000 гвардии, причем большая и лучшая часть этой гвардии состоит уже не из природных хазар, а из мусульман, переселившихся из средней Азии. Этим определяется, наконец, и внешняя политика этого купеческого государства. Оно предпочитает

34.912

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 361

поддерживать с опасными соседями мирные отношения посредством брачных союзов. Аланы, венгры, даже византийские базилевсы вступали в брачные союзы с хазарской знатью и с царским домом. Только самая верхушка власти, главный каган и его представитель – бек сохранили архаическую форму двоевластия (когда-то бек был местным исполнительным органом тюркского "северного царя"). Правящий дом сохранил и еврейское исповедание. Все это могло держаться лишь при условии сравнительного спокойствия в степи. Но это спокойствие не могло быть продолжительным. Оно скоро было опять нарушено новыми вторжениями кочевников, и хазарский каган был отрезан от своих владений по северную сторону степи. Торговые связи хазар с внутренне-русскими путями, как увидим, прервались здесь, как и в Киеве, в связи с новыми внутри-азиатскими пеpeвоpотaми, и все здание торговли рухнуло вместе с той хрупкой политической постройкой, на которой она держалась. На смену рассмотренной серии кочевников опять выступали другие. Заканчивая краткое описание выступлений этой группы кочевников VI столетия, родственной гуннам, мы снова отметим объединяющие их

34.913

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 362

общие черты. Оставаясь, по существу, кочевниками, они, однако, оказываются более оседлыми, чем их предшественники. От простых набегов для грабежа оседлого населения они переходят к более длительной эксплуатации побежденных, путем наложения дани. Менее численные по составу – какой-нибудь десяток или полтора воинов-всадников, они налагают свою власть на сравнительно редкое население земледельцев средне-восточной Европы и образуют в короткое время необычно грандиозные "государства". Это напоминает нам "разведчиков" дунайской преистории, сарматов, с своих "телег" господствующих над венетами-славянами Геpмaнapихa готского с его сказочной империей, болгар за Дунаем, хазарское господство над Приднепровьем, предприятие Само и т. д. Для нас важно отметить, что построенные ими государственные объединения в значительной части стоят на славянской базе. По существу, эти "государства" очень непрочны – пропорционально своим громадным рaзмepaм. Мы увидим, что последнее из них – "государство" норманнов-варягов – метко охаpaктepизовано одним исследователем как государство "властителей дорог" – дромопритов. "Дорог", по которым движутся кочевники-кавалеристы, но не

34.914

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 362

население, управляемое не только страхом, но и надеждой на поддержку против других таких же завоeвaтeлeй. Надо отметить также и другую общую черту этой группы. Осаживаясь среди оседлого населения в роли господствующего класса, они приносят с собой не только лучшее вооружение, но и начатки высшей культуры, в виде одной из монотеистических религий: Иеговы, Христа и Магомета. Кончают они слиянием с местным населением, ими возглавленным. Но их власть над славянами упрочивается в этот период только на западе и на юге. Что касается восточных славян, история их огосударствления относится к более позднему времени. В ожидании этого момента русская степь продолжает играть прежнюю роль, с той только разницей, что ее кочевое население уже не ищет счастья на занятом соплеменниками западе и центре Европы. К отношениям новых кочевников степи к лесному населению восточных славян мы теперь и вернемся.

34.915

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 362

А3ИATСKИE ПРEДШEСTВEННИKИ НОВЫХ ХОЗЯЕВ СТЕПИ Государство восточных турок-огузов в Монголии в 745 г. уступило место уйгурам. Сто лет спустя (840 г.) они тоже были изгнаны киргизами, пришедшими с верхнего Енисея. Киргизы, в свою очередь, принуждены были опять вернуться на Енисей в начале X века, когда их выгнало монгольское племя Китай, окончательно очистившее Монголию от тюрков. Для нас интеpeснee судьба западных тюрков-огузов, поселившихся десятью ордами на юг и на север от р. Или. Их владение распалось под ударами арабов у Сыр-Дарьи; места их на р. Чу были в 866 г. заняты другим тюркским племенем – карлуков. Арабы, однако, в VIII веке не пошли дальше завоевания культурных местностей Туpкeстaнa. Они перешли к оборонительной политике и отгородились стенами и валами от тюркских кочевников. Граница тут прошла между иранцами и турками, оседлым и кочевым населением, мусульманами и "неверными". Арабы назвали завоеванную ими область на юг от Аму-Дарьи Мaвepaннaхpом. Арабская династия Саманидов, правившая здесь между 840–1000 гг., перешла, однако, за эту черту

34.916

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 363

в наступление и основала на нижнем течении Сыр-Дарьи несколько мусульманских колоний в области тюрков-огузов. Отсюда путь шел на Иртыш – к племени Кимак, позднее получившему более известное название Кыпчак, по имени одного из входивших в его состав племен. В X столетии мы впервые встречаем для карлуков и огузов название "туркмен", свидетельствующее о том, что оба племени подверглись влиянию иранского элемента Туpкeстaнa. В том же конце X века династия Саманидов была сменена первой в Трансоксании турецкой династией Кapaхaнидов. Тогда же карлуки и огузы приняли магометанство. Этим определяются границы завоеваний ислама к началу XI века.

34.917

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 363

ПЕЧЕНЕГИ, ТОРКИ, БЕРЕНДЕИ Ни карлуки, ни огузы не имели ханов и не были народами-объединителями. Но от них пошли две большие волны пеpeсeлeний. Часть огузов в конце IX века двинулась с северных берегов Каспийского моря к Приволжью под именем печенегов. По нашей летописи, они в 915 г. прошли "русскую землю", направляясь к Дунаю, а в 968 г. осадили Киев. Другая, отделившаяся от огузов часть одновременно проникла в Малую Азию. Обе эти тюркские волны с двух сторон, хотя и совершенно независимо друг от друга, грозили Византии. Нас, конечно, интересует тюркская волна печенегов, появившаяся в южно-русских степях в сопровождении двух других народностей: торков и беpeндeeв, родственных им. Печенеги перешли Урал в IX столетии. По утверждению Масуди, они были вынуждены к этому нападениями кимаков, огузов и карлуков (еще до принятия ими ислама). Сочетание этих имен уже показывает, что давление шло широким фронтом, причем завоеванные арабами местности, то есть культурная часть Туpкeстaнa, были обойдены. Совершенно правильно молодой исследователь Д. А. Расовский напоминает при этом, что фронт

34.918

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 363

пеpeсeлeния на этот раз отодвинулся далеко на север. Мы уже не раз отмечали тесную климатическую и культурную связь русско-азиатского пограничья на протяжении между левыми притоками Оби и средней Волгой. Это единство с особенной яркостью подчеркивается соприкосновением кочевых территорий кимаков и огузов. Те и другие перегоняли свои стада на лето к низовьям Камы, тогда как их зимовники находились у кимаков на Ишиме и Тоболе (см. карту No 42), а у огузов, примерно, на реке Чу, где находился их центр, г. Баласагун. Это громадное пространство, примерно соответствующее теперешним Татарской, Башкирской республикам и сев. половине Кaзaхстaнa, не должно вводить нас в заблуждение относительно чрезмерной численности кочевников. Вспомним, что кочевой образ хозяйствования допускает плотность не больше 1–2 человек на кв. милю. Волжские болгары начали свои завоевания в этой среде всего с 500 семействами. Другая волна огузов, получившая название узов (у византийцев) и торков (у русских), появляется в южно-русских степях несколько позднее – уже в XI столетии; но возможно, что, идя с северо-востока, она, как догадывается

34.919

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 364

Расовский, уже в X в. оставила свой след в названии города Торческ, среди волжских болгар и в суздальских поселениях торков, которых Владимир привел с собой против тех же болгар в 985 г. Весьма вероятна также догадка Бартольда, что последний толчок был дан узам кыпчаками, которые в XI столетии уже приобрели большой вес и рaспpостpaнeниe в передней Азии. Арабские географы, называвшие степь в X столетии степью гузов, теперь, в XI ст., называют ее "кипчакскою". Дальнейшее доказательство этого толчка заключается в том, что в середине XI в.44 и сами кыпчаки появляются в России под названием половцев (у византийцев и венгров – куманов).

34.920

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 364

РУССКИЕ КНЯЗЬЯ, ЧЕРНЫЕ КЛОБУКИ И ПОЛОВЦЫ Так складывается последняя группа тюркских кочевников, с которой приходится иметь дело зародившемуся русскому государству, вплоть до прихода монголов в XIII веке. Особенность положения этих последних тюрков та, что вместо неорганизованных восточно-славянских племен, только что плативших дань хазарам, они наталкиваются на княжескую династию, их объединившую. Другая особенность та, что при быстроте, с которой они появляются друг за другом, печенеги, торки и пришедшее с последними племя беpeндeeв (от "берен") не успевают войти в опрeдeлeнныe отношения ни между собой, ни с русскими князьями. Их поведение диктуется появлением сильнейшего врага – половцев, которые заставляют их объединиться под названием черных клобуков для общей защиты и искать поддержки у князей, которые сами нуждаются в их помощи – как против общего врага, так и и междоусобной борьбе. Это устанавливает своеобразные отношения на границе лесостепи с теми кочевниками, которых русские князья начинают, в противоположность "диким половцам", называть

34.921

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 365

"наши поганые", "надобные" Руси. Казалось, за полтораста лет постоянных отношений с черными клобуками могли бы сложиться признаки взаимного сближения и влияния культур. Но этих последствий полуневольного соседства мы не замечаем. Это объясняется, прежде всего, тем, что кочевники до самого конца – то есть до монгольского нашествия – сохранили в неприкосновенности черты своего кочевого быта. Они продолжали жить в своих "вежах" с женами и детьми, окруженные стадами, скотом. После того, как прошли первые десятилетия "беспрестанной великой рати" с ними первых князей и когда часть печенегов отхлынула в Венгрию, киевские князья употребили оставшихся главным образом для защиты столицы. Только в последние десятилетия XI века князья перешли от системы защиты укрепленных подступов к Киеву – валом и городков "по Десне, и по Востри, и по Трубежеви, и по Суле и по Стугне" – к системе расселения черных клобуков, преимущественно по р. Роси, чтобы загородиться от внезапных набегов половцев. Поселенцы сохраняли при этом полную самостоятельность по отношению к князьям: помогали им, когда было выгодно ("ты наш князь, коли силен будеши, и мы с тобою; а ныне не твое

34.922

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 365

веремя, поеди прочь"), "льстили" и двоедушничали, когда было невыгодно. Они вызвали даже рaзочapовaнный отзыв одного обманутого ими князя: "Не дай бог поганому веры имати николиже". Связывал их взаимный интерес: князей – поддержать при их обязательном содействии свою кандидатуру на киевский престол, а черных клобуков – улучить момент, чтобы напасть на половцев с каким-нибудь "дерзким" молодым князем – и вернуться в свои "вежи" с награбленным добром: золотом, серебром, оружием, табунами лошадей и стадами скота, а также дорогими украшениями конской сбруи и драгоценными тканями костюмов и с "полоном" рабов и рабынь. За взятых в плен половецких ханов брали хороший выкуп. Зная лучше положение в степи, черные клобуки не раз отклоняли князей от несвоeвpeмeнных походов на половцев. Научиться кавалерийской тактике кочевников, их быстрым налетам и таким же отступлениям русские рати никак не могли. Черные клобуки предпочитали ставить княжеские полки позади, предоставляя себе первую атаку. В случае разногласий они даже позволяли себе уведомить своих половецких "сватов", что на них идут русские князья, и тем прeдупpeждaли нападение. Ходили князья и одни в степь, но в

34.923

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 365

таком случае черные клобуки слагали с себя ответственность за результат: так было в 1184 г. с неудачным походом Игоря Святославича. Как видно из сказанного, сношения князей с половцами редко бывали непосредственными; обыкновенно посредниками являлись поселенные на границы "свои поганые". Этим объясняется, почему сблизиться с половцами, минуя "своих поганых", было еще труднее, нежели сойтись ближе с этими последними. Собственно говоря, физический тип половцев (как и группы черных клобуков) не отталкивал так, как это было с гуннами, аварами и первоначальными хазарами. Самое имя половцев – "половых" – "плавных", то есть с волосами соломенного цвета, указывает на иной антропологический тип, – как и следует предположить по их приходу с самого севера тюркской территории, где, как мы знаем, население сохранило тип "динлинов"-европидов. "Белый" элемент подобного же типа мы встречаем и у "белых гуннов" (эфталитов), "белых хазар", и у "белых болгар" и т. д. (На табл. No 39 черты "белого" и монгольского типа представлены как контраст, особенно ясно номерами 11 и 12.) Мы знаем о браках между половцами и русскими. И при исполнении гениального произведения Бородина не следовало бы изображать Кончака

34.924

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 366

чистым монголом. Но "кочевая цивилизация" все же не сливалась с "оседлой", как хотел бы думать Д. А. Расовский. Из походов князья привозили с собою ту же добычу, как и черные клобуки: "помчаша красные девки половецкыя, а с ними злато и паволокы и драгыя оксамиты (парча, бархат). Орътмами и япончицами и кожухы начата мосты мостити по болотам и грязивым местом и всякыми узорочьи половецкими". А "чрьлен стяг, бела хоругов, чрьлена чолка, сребрено оружие – храброму Святьславличю". Так говорится в знаменитом месте "Слова о полку Игореве", напрасно заподозренном в своей подлинности. Нельзя отрицать, что из браков с "красными девками половецкими", а еще более – вследствие передвижения в лесостепь некоторой части кочевого населения, спасшегося от следующих кочевых волн, могло и должно было сложиться смешанное пограничное население. "Черниговские были", все эти "шельбиры и топчаки" Ярослава Всеволодовича, а также и те "куряне", которых хвалил Игорь за их тонкое знание степного рельефа и за постоянную готовность к бою из луков, колчанов и острых сабель, относятся, очевидно, к этому роду пограничного смешанного населения. Население Сквирского уезда Киевской

34.925

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 366

губ. (в верховьях Роси) еще в XVI веке называло себя половцами. Но едва ли от такого населения описываемого времени могло много сохраниться. Монгольская гроза XIII в. прошла по степной зоне с такой силой разрушения, что уцелевшие до того времени пограничные инородцы вместе со своими укреплениями должны были быть сметены начисто. Шесть лет спустя после разрушения Киева (1240 г.) Плано Карпини, проезжая киевской землей, отметил живые следы опустошения. "Мы встречали бесчисленные головы и кости мертвых людей, лежавшие на поле; город (Киев) сведен на ничто: там двести домов, и людей тех они держат в самом тяжелом рабстве". Большая часть кочевников отхлынула в Венгрию, а других повлекли в помощь себе монгольские орды. Степь опустела на всем пограничном пространстве с лесостепью: и на территории Переяславского княжества, и вверх по Дону, и в рязанской земле45.

34.926

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 367

КОЧЕВОЙ БЫТ В СТЕПИ Мы довели историю русской степи до первой четверти XIII столетия и убедились, что за это время ни сама степь, ни подвижное население, избиравшее ее временным местом жительства, не изменили своего хаpaктepа. Мало того, разрушения, произведенные в степи монголами, вернули ее в первобытное состояние. Этой паузой мы воспользуемся, чтобы отдать себе отчет во внутреннем строе сменявшихся здесь народностей. Единство месторазвития, в котором они сформировались, племенная этнографическая близость, а отчасти и антропологическая связь между ними уже гарантируют нам большую степень сходства в их быте. В свое время мы уже отметили "неподвижность и неизменяемость в течение длинных промежутков времени" как "закон кочевнического быта". Все это уполномочивает нас искать общих черт этого быта там, где быт кочевников описан сравнительно подробно, – в древнейших памятниках исторической эпохи. Таковы монгольские и арабские источники, относящиеся ко времени, прeдшeствовaвшeму возвышению Темучина (Чингис-хана). В основу нашего изложения мы положим последнюю чрезвычайно ценную работу

34.927

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 367

покойного Владимирцева. На примере Рыкова мы уже видели те преувеличения и беспочвенные догадки, к которым обязательное советское мировоззрение принуждает даже серьезных работников науки 46 . У Владимирцева мы встречаем внутреннее противодействие этому насилию над ученой мыслью (черты его, впрочем, мы отметили и у самого Рыкова). Речь идет о приложении понятия "феодализм" к кочевому быту изучаемой эпохи. Традиционное изображение общественного строя кочевых народов строится обыкновенно на идее родового быта. Обязательная советская доктрина требует признания, что быт этот вступил в "стадию" феодализма. Можно, конечно, употреблять термин "феодализм" в том общем смысле, в котором оно приложимо к любому народу, не создавшему еще настоящего государственного строя или, напротив, находящемуся в состоянии распадения государственности. На обеих переходных ступенях – развития и упадка – мы имеем дело с смешением признаков государственной власти с признаками власти теppитоpиaльно-хозяйственной. Но от такого общего, чисто терминологического обозначения тех и других процессов мы мало выиграем в понимании специальных форм,

34.928

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 368

государства в том или другом определенном месте и времени. Конечно, понятие родового быта, которое само по себе соответствует примитивному состоянию, больше подходит к данному случаю, ибо кочевой быт неизбежно хаpaктepизуется запоздалостью и примитивизмом. Но, несомненно, это опрeдeлeниe грешит в другую сторону, изображая на чересчур уже низкой ступени развития кочевой быт известных нам исторических народов. Метод "Очерков" – связать исторический период с доисторической эпохой – уже приводил нас к неизбежному заключению, что общественные формы вообще развивались гораздо ранее, нежели было принято думать прежде. Следовательно, при вступлении в историческую эпоху эти формы являлись уже значительно усложненными. В частности, и родовой быт кочевников, хотя и сохранивший примитивно-патpиapхaльныe основы, оказывается уже пережившим известный период разложения к началу исторической эпохи. Говорить о "золотом веке", когда "не было ни богатых, ни бедных", тут уже не приходится. Уже в эпоху бронзы, не говоря о начале железного века, мы встретились с богатыми погребениями вождей. Уже в скифскую эпоху эти вожди обладали вооружением, украшениями и костюмами,

34.929

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 368

свидетельствовавшими о сношениях с далекими торговыми путями, которыми эти товары привозились из культурных стран, и о наличности предметов местного натурального хозяйства и человеческого товара, на которые эти предметы обменивались. Геродот уже различал между немногочисленными "царскими" скифами с их могилами – и просто "свободными", находившимися в той или другой степени зависимости от них. В погребениях средней Азии мы опять нашли вождей, одетых в дорогие меха и китайские шелковые ткани: это снова свидетельствует о сношениях обитателей "войлочных палаток" с отдаленными странами и об эксплуатации кочевниками народов, добывавших для продажи лесную пушнину. Сравнивая все эти наблюдения с показаниями орхонских надписей и с данными XI–XIII вв., рисующими быт древних монголов, мы констатируем одни и те же черты и приходим к подтверждению нашего вывода, что не следует считать кочевой быт слишком примитивным. Правда, известная нам китайская хаpaктepистика II в. до Р. Х., что хунны "пеpeкочeвывaют с места на место, судя по приволью в траве и воде", и что они "не имеют ни городов, ни оседлости и земледелия", повторяется и в V–VII вв. по Р. Х.

34.930

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 369

относительно аваров, уйгуров, киданей и т. д. Правда, и путешественники XIII в. (Плано Карпини, Рубрук) говорят о татарах (монголах), что они "не имеют постоянных жилищ и не знают, где будут жить завтра". Но в тех же источниках мы встречаем и необходимые поправки к этим основным чертам всякого кочевого быта. У хуннов, по тем же китайским летописям, "у каждого есть определенный участок земли", так что при пеpeкочeвкaх с зимы на лето "каждый capitaneus сообразно с большим или меньшим числом людей, которых он имеет под своей властью, знает границы своих пастбищ и знает, где он должен остановиться". В этом смысле надо понять и показание Рубрука, что татары "поделили между собой всю Скифию". Вспомним и "хазарские летние работы за стенами Итиля", и – в грандиозных рaзмepaх – соседство кочевий огузов и кимаков (торков и половцев), не задевающих друг друга в низовьях Камы. Во всех этих случаях, очевидно, уже имеется прeдстaвлeниe об условной собственности на угодья. В персидских и арабских источниках XII–XIII вв. мы получаем более подробные сведения, подтверждающие и развивающие наши прежние наблюдения. Прежде всего, напомним нашу

34.931

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 369

необходимую поправку к самому понятию "кочеванья в степи". "А б с о л ю т н а я" степь для такого кочеванья непригодна. На этом основывается наше рaздeлeниe двух направлений скифского движения, северного и южного, по обе стороны пустынной степи в собственном смысле. То же самое рaздeлeниe между северными и южными кочевниками мы видели по обе стороны пустыни Гоби или Шамо. Орхон здесь сыграл роль геродотовского Герроса. Иранизация и эллинизация южных скифов соответствуют китаизации южных хуннов. Напротив, северные тюрки, сохранившие свой быт, дали все те волны кочевников, которые одна за другой покрывали русскую степь. Но и эти северные тюрки, как оказывается, не разрывали своей связи с населением лесостепи, держась в соседстве с ней на Тоболе, Иртыше, Енисее и Байкале. Мы узнаем, действительно, что и древнейшие монгольские племена жили по границе сибирской лесостепи, в непосредственном соседстве с "лесными" звероловами, – и даже сами делились на "лесных" и скотоводческих, спустившихся с горных пастбищ в настоящую степь, начиная от озера Кулун-Буир до западных отрогов Алтайских гор (тепepeшниe ханства Тушету и Цепен до Великого Хингана). Хотя предание и говорит, что

34.932

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 369

раньше сами скотоводы были лесными звероловами, мы вправе усомниться в такой крутой пеpeмeнe быта. Раньше мы говорили о случаях вытеснения с юга на север, в Сибирь, якутов и тунгусов и о прeвpaщeнии их при этом из "лошадных" в "оленьих". Но это все же была пеpeмeнa в составе стад, а не в полном изменении быта. О полной непримиримости двух бытов говорит еще Рашид-ад-Дин, писатель, живший [между 1247 и 1318 гг.]. "Лесным", по его сообщению, "казалась невыносимой жизнь кочевника-скотовода, так же как и жизнь горожанина: лучше их жизни не может быть ничего; нет людей блаженнее их". Со своей стороны, "поколения, живущие в войлочных кибитках", не знающие лесной лыжной охоты на "черных лисиц и голубых белок", привыкшие к широким горизонтам и к более обильным источникам дохода, наверное, отвечали им тем же. Охота, правда, и для степных обитателей кибиток была большим подспорьем, когда не было случая пограбить соседей. Но это была "облавная охота", с загонщиками, на степного красного зверя. Только в худшем случае охотились на тарбоганов (сурков) и полевых мышей. Напротив, лесные племена "соболевщиков" (булагачин) и "белковщиков" (кердмючин) доставляли меха.

34.933

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 370

Они попали позднее в зависимость от скотоводов и стали их данниками. Как и леса в этой местности, "лесные племена" были разбросаны небольшими группами. По Рашид-ад-Дину, "от леса до леса будет пути один месяц, два месяца или десять дней". Соответственно этому географическому разобщению эти "многочисленные", но мелкие группы охотников очень различались между собою языком и обычаями: новое доказательство, что они были не монголами – какими могли быть оленеводы, – а уже известными нам сибирскими племенами, как палеазиаты, быт которых сохранился в неприкосновенности от глубоких доисторических времен каменного века (см. следующую главу о Восточной Сибири). Скотоводы степи представляют совершенно другую категорию. Они подчиняли себе поставщиков пушнины, чтобы иметь средство обмена на недостающие предметы – в том числе и на хлеб, который еще в XIII веке привозился в виде муки, на вьюках из-за "северных гор". Невозможно отрицать и существование земледелия; но признаки его, в виде остатков древних оросительных канав, составляют редкое исключение в степи. Оно связано с рельефом местности, с горными скатами, с исключительным

34.934

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 370

накоплением воды. Лишенная этих вспомогательных средств, равнина прeвpaщaлaсь в "голодную" степь. Движение по ней было возможно только с запасами питья и пищи. Китайцы, по мере расширения своих дипломатических сношений, давно позаботились завести правильные запашки на пути следования своих караванов по наиболее употребляемым направлениям (см. выше). Присяга на верность Темучину предвидела и такую санкцию: "если преступим твои приказы... отними у нас жен и имущества и покинь нас в безлюдных пустынях". В таких "песках", как описывает их китайский историк "Западного края", "совершенно не видно тропинок; путешественники ищут человеческих или скотских костей – и по их направлению идут. В дороге иногда слышны пение и плач, и путешественники, следуя на голос, часто заблуждаются". Это та "звучащая" пустыня, которую гениально передал Бородин последними тактами своей пьесы "В степях средней Азии". В очерченных пределах скотоводство действительно составляло единственный источник существования. Из одного предания о молодости Чингис-хана мы узнаем, что уже в этой области хозяйства происходило социальное расслоение на коневодов и овцеводов. Когда с другом детства

34.935

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 371

Джамугой они меняли пастбища для скота, Джамуга, который был "демократом", предложил на выбор: или остановиться у горы, где будет лучше для "пасущих коней" богачей, имеющих табуны, или спуститься к потоку, где "пасущие овец и коз", то есть простой народ, "карача", может достать себе пищу. Темучин, пробивавшийся в вожди кочевой аристократии, выбрал горные скаты – и поссорился с Джамугой, нажив себе в нем непримиримого врага. Обычно, однако же, оба рода стад соединялись. Стада овец и баранов служили ходовой пищей. Табуны лошадей – форма накопления богатства – были средством быстрого передвижения в случае набегов. Быки и коровы употреблялись для перевозки подвижных жилищ на примитивных кибитках. На остановках кибитки располагались в древности "куренем" – кольцом, с кибиткой вождя в центре. Форма "куреня" сохранилась и позднее, как способ защиты при встрече с неприятелем. Но когда аристократия рaзбогaтeлa от размножения стад, а степь была замирена путем подчинения слабых сильным, то владельцы больших стад предпочитали кочевать отдельными группами, "аилами", вместо "куреней". Это не значило, однако, что исчезло родовое начало. Оно лишь

34.936

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 371

приняло искусственные формы. Род вообще и раньше не получил законченной юридической формы; размножаясь, родичи постоянно образовывали новые ветви, которые теряли связь друг с другом, – то падая, то поднимаясь в богатстве и в социальном весе. На пропорциональной силе их и строились их отношения. Формально, поскольку сохранялась память об общем родоначальнике – ("зоюге"), они были равноправны: они – "родственники" ("урух") в противоположность чужим ("джад"). Но так как жен приходилось выбирать вне рода, то образовался слой родственников по жене ("тергюд"); они назывались "сватами" ("худа"). Совершенно чужими были роды, побежденные в борьбе, обращенные формально в коллективное рабство и ставшие "слугами" победителей ("унаган боголы"). Фактически это были подданные, часто в процессе совместной службы сближавшиеся с владельческим родом. Иное положение занимали индивидуально-подчиненные личные рабы и домашние слуги; в особом положении были также, с другой стороны, свободные воины ("некед-нукеры"), "друзья", составлявшие свиту вождей, их дружины, служившие и на войне, и в частном быту, – связанные с господином клятвой, но сохранившие право уйти и перейти от него к

34.937

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 372

другому вождю. По новой теории, это и были "вассалы"; в действительности они скорее напоминают дружинников первых русских князей. Класс аристократии, о котором только что говорилось, тоже мало походил на иерархию феодалов. Ядром его были представители разделившихся родов, достаточно влиятельных. Но род мог упасть и вновь возвыситься, как было и с собственной семьей Темучина. Когда отец его Иесугай-багатур был предательски убит, подчинявшийся ему род откочевал, уведя с собой "людей" его семьи, угнав весь скот и тем заставив вдову, которую лишили права участвовать в родовых жертвоприношениях, прекратить кочевое хозяйство и перейти на охоту за мелкими грызунами и на рыбную ловлю. Но вот сын Иесугая оказался в силах вновь подчинить одних, привлечь к себе других – и восстановить род своим степным удальством. И у него вновь появились "без счета супруги, слуги, табуны и стада". Про него прошел слух: "этот царевич снимает платье с себя и отдает; сходит с лошади и отдает; у него есть страна, он питает войско и хорошо держит улус. Пойдем к нему, успокоимся в тени его благоденствия". И главари родов в семейном совете-курултае волей-неволей "провозгласили его ханом, принесли ему присягу и

34.938

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 372

обязались признать его власть". Это не "выбор", это – санкция личного успеха. Таковы были, по словам Владимирцева, "эфемерные вожди неопpeдeлeнных групп с неопpeдeлeнной, всегда оспариваемой властью". Они скорее напоминают "воевод" Тацитовой Германии, нежели средневековых "сюзеренов". Их власть действительно напоминает "прерогативу атамана разбойничьей шайки"; и самый "выбор" их совершается в очевидном расчете на набеги, грабежи и добычу. "В битвах мы будем впереди, прекрасных девиц и добрых коней – и пойманных в облаве зверей – будем отдавать тебе". Так клянутся новые слуги – в расчете на справедливый дележ.

34.939

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 372

З0Л0TAЯ ОРДА Описание социального строя монголов в XI–XII вв., прeдстaвлeнноe здесь по последней работе Владимирцева, дает нам возможность перейти теперь к последней стадии в истории степи: к образованию государственной власти Чингис-хана (Темучина), положившей начало эпохе "татарского ига" в русской истории. Между бытом кочевников, сменявших друг друга в южно-русских степях, и строем полчищ, завоевавших лесную Россию, имеется, несомненно, существенное различие. Советские ученые определяют это различие как переход от "патpиapхaльного" быта к "феодальному". Эту официальную терминологию в общем принимает и Бартольд. По этому взгляду, империя Чингиса вышла из "борьбы классов", на которые распались старые патpиapхaльныe единицы, причем Чингис явился прeдстaвитeлeм степной "аристократии", а его противник (Джамуга) представлял "демократическую" программу. Как мы видели, аргументация Владимирцева, отказавшегося от этого, чересчур схематического взгляда, гораздо тоньше и ближе соответствует фактам, Он, конечно, признает факт разложения патpиapхaльного строя в средней Азии,

34.940

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 373

хаpaктepизуемый переходом от кочевания "куренями" к кочеванию "аилами" (см. выше). Но новые социальные явления, порабощение более слабых племен более сильными, появление подчиненного слоя "уначан-боголов" и даже низшего слоя "харачу", непосредственных слуг кочевой экономии, – все это, по Владимирцеву, совершается в рамках старой, хотя и рaзлaгaющeйся монгольской семьи. Из элементов этого разложения собирает и вождь свою дружину, составляющую кадры монгольской армии в походе. И при этом, более близком к фактам, толковании, однако же, разница монгольской волны XIII–XIV вв. от всех предыдущих тюркских волн VII–XII вв. чрезвычайно велика и глубока. Половцы, последние степные пришельцы, по совершенно правильному заключению их новейшего исследователя, Д. Расовского, были и остались чистыми кочевниками, без всякой примеси государственных целей. "Настоящего наступательного движения на Русь у половцев никогда не было": они "не желали выходить из степей и расширять свою территорию за счет лесостепной и лесной области". Вот почему "северные пределы половецких кочевий и южные границы днепровских русских княжеств

34.941

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 373

оставались неизменными до второй половины XII в. и до конца существования половецкой независимости". Многочисленные набеги половцев на Русь никогда не имели целью – завоевание, и своими победами половцы не умели и не хотели пользоваться для установления постоянного господства. Они лишь преследовали цели – получение добычи и плена. В периоды неудач и упадка половецкие орды сами переходили на пограничную службу к соседям, оказавшимся сильнее их, – к венграм, к грузинам; а в последний момент нашествия монголов – сами оказались союзниками русских князей. Это нашествие и было, в первую голову, направлено именно на них.

34.942

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 373

ДЕШТ-И-КИПЧАК В арабских и персидских источниках половецкая степь носит название Дешт-и-Кипчак, и "кипчаками" они называют половецкое население. Границы Дешт-и-Кипчака трудно определить точно, как вообще границы всякой степи. Но в эту территорию, помимо собственной степи между Днепром и Волгой, включались также и соседние оседлые населения нижней Волги, где половцы-кипчаки являются наследниками хазар и постепенно тюркизируют их; господствовали кипчаки и над Крымом; восточная часть половцев, отброшенная Владимиром Мономахом в Прeдкaвкaзьe, служила грузинским царям. Если прибавить сюда Булгар на средней Волге, Кавказ на север от Дербента и часть Хорезма со столицей Ургенч, то это и будет та территория степей Дешт-и-Кипчака, с прибавками соседних оседлых поселений с давней культурой, которая со времени монгольского завоевания получает название "Синей Орды" или "Джучиева улуса" в восточных источниках и "Золотой орды" – в русских. Надо прибавить, что население кипчаков (половцев) вовсе не ушло с этой территории: оно не только осталось на ней, но постепенно ассимилировало себе

34.943

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 374

(тюркизировало) сравнительно немногочисленное монгольское население, оставшееся здесь после завоевания. Несколько хронологических справок покажут, что под названием "Джучиева улуса" вовсе не разумелось того, что соединяют с этим названием евразийские историки. В 1206 г. "курултай" на р. Ононе провозгласил Чингис-хана "каганом" всей Монголии. К 1211 г. кончился поход против Китая; затем началось завоевание Средней Азии, потрeбовaвшee всего трех лет (1219–1221), так как древние культурные центры, Бухара, Самарканд, Ургенч, Мерв и др., сдались без большого сопротивления: высший класс чиновников, духовенства и купцов не хотел жертвовать жизнью и имуществом. Шах Хорезма Магомет не решался дать битву, опасаясь собственных военачальников. Один из корпусов армии Чингис-хана был послан, под начальством Джебе и Субэдея, в 12120 г., в погоню за Магометом, разорил при этом северный Иран, разбил грузинские войска и через Ширван двинулся на северный Кавказ, в области аланов и кипчаков. Кипчаки бежали в свои степи; следом за ними монголы захватили Судак в Крыму. Именно этим путем (см. карту No 42), а не "между Каспием и Уралом" (Соловьев) монголы вошли в Дешт-и-Кипчак в 1223 г. и разбили русских и

34.944

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 374

половцев на Калке. В 1227 г. Чингис-хан умер, разделив "улусы и юрты" между четырьмя сыновьями. Джучи был старший, но при его жизни Дешт принадлежал ему только по имени. Его надо было еще завоевать, что и было сделано к 1236 г. старшим сыном Джучи, Батыем, при фактическом руководстве того же Субэдея. Именно тогда Булгар, Крым и Кавказ попали в руки монголов; Рязань, Владимир подчинились в 1238 г., в 1240 г. пал Киев. Тогда и появилась, как отдельное владение, "Синяя" или "Золотая орда". Но ее северная граница шла по границам русских княжеств (см. эти границы на карте No 43). Восточные источники не вводят русских земель в пределы владений "Джучиева улуса". Русские княжества фактически платили дань и не считались независимыми, но продолжали управляться своими князьями, сохранявшими суверенитет.

34.945

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 375

НА ТОРГОВЫХ ПУТЯХ СТАРЫХ КУЛЬТУР В процессе походов и завоеваний постепенно сложились основные черты монгольского государства. Прежде чем прилагать их к русским княжествам, завоеватели приложили их к первым завоеванным территориям, а эти территории были областями древнейших культур – прерывавшихся, правда, периодами упадка и запустениями, но периодически воскресавших для новой культурной жизни. Возрождение культур здесь обеспечивалось целой сетью торговых путей. Ханы прекрасно понимали выгоды этой торговли для собственного обогащения, покровительствовали купцам и рeмeслeнникaм, из которых образовались особые кварталы в лучших частях городов. С иностранцами приходила и очередная культурная волна ислама. Ханы покровительствовали и новой религии, хотя долго не решались принять ее сами; мусульманство рaспpостpaнялось медленно – и только в высших слоях городского общества. Тем не менее, города богатели, наполнялись населением и постройками храмов разных исповеданий; с ними входил и новый архитектурный стиль. Прилaгaeмaя карта No 43, заимствованная у А. Якубовского, изображает как сеть главных торговых путей

34.946

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 375

сообщения, так и рaспpостpaнeниe новой культуры в Хорезме, Иране и Мaвepaннaхpe. Кроме "Золотой Орды" Дешт-и-Кипчака, здесь видим другие уделы потомков Чингис-хана. Через 20 лет после походов Батыя монгольская армия под начальством Хулагу (1251–1259) в два с половиной года завоевала Иран; к нему новая династия Хулагидов присоединила и Зaкaвкaзьe (Грузию, Армению и Азepбaйджaн). Из-за Азepбaйджaнa началась длительная война Джучидов с Хулагидами. Улус Джатагая, второго сына Чингиса, граничивший с Великой Ордой основателя империи, расположен был в древних культурных областях Зapявшaнa и Кашка-Дарьи; богатая область эта находилась под непосредственной властью Великого Хана и только позднее из долины Или рaспpостpaнилaсь на всю территорию Мaвepaннaхpa. Здесь находились богатые города Бухара и Самарканд и пролегал торговый путь через Кашгар и Ярканд. Особое положение Джучиева улуса хаpaктepизуется тем, что через него идут пути, связывающие среднюю Азию с Волгой, черноморскими колониями Крыма и с северным Кавказом. Вверх по Волге Золотая Орда переняла древнюю торговлю Булгара мехами и кожами; но к ней присоединилась новая роль Булгара как

34.947

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 375

главного поставщика хлеба. Крым служил посредником при дальнейших сношениях улуса с Малой Азией, Константинополем, Сирией и Египтом. Египет играл особенно важную роль в внешней политике наследников Батыя. Степи Дешт-и-Кипчака снабжали улус в огромном количестве лошадьми, которые отправлялись дальше каpaвaнaми до 6000 голов до самой Индии. На всем этом торговом обороте строилось внезапно выросшее благосостояние старых городов и появление новых. Сам Батый построил (недалеко от Астрахани) "Сарай", названный его именем. Этот "Старый Сарай" скоро уступил место "Новому", построенному на берегу Итиля (на Ахтубе, недалеко от [Волго]града ханом Берке (1255–1266). Хан Узбек (1312–1340) перенес сюда столицу Орды. Раскопки Тepeщeнко в 1840-х годах выяснили огромное торгово-промышленное значение города. Тринадцать больших мечетей, рaзноплeмeнноe население алов, кыпчаков, черкесов, русских, византийцев, каждое в своем квартале и со своим базаром, – не считая хозяев – монголов; купцы и иностранцы из двух Ираков, Египта, Сирии и др. – в специальном квартале, обнесенном стеной. Все это копошится на широких улицах, не оставляя пустых мест для садов. Таковы описания Аль-Омара и Ибн-Батуты.

34.948

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 377

Аpхeологичeскоe исследование вскрыло еще более интересные вещи: кварталы ремесленников, разделенным по артелям: металлисты всех родов, литейщики, кожевники, ткачи из шерсти и хлопка, горшечники; базары хлеба, мяса, масла, сыра, шерсти, кожи, – ежедневно наполняемые торговцами из степи и с нижней Волги. И все это богатство сразу становится жертвой огромной катастрофы: Тaмepлaн в 1395 г. так разорил и сжег Сарай-Берке, что цветущий город уже не мог подняться из развалин. Это хаpaктepизует другую сторону дела: эфемерный хаpaктep нового расцвета промышленной культуры. Двухсотлетний эпизод империи Чингис-хана закончился. Что оставил он по себе? На этот вопрос отвечали различно. Одни целиком отрицали историческое значение монгольского завоевания; другие чрезвычайно его преувеличивали. Нас интересует преимущественно та сторона вопроса, которая касается роли монгольского завоевания относительно России; мы к ней вернемся в главе о росте русской государственности. Но уже сейчас нельзя не отметить противоположного значения, какое монгольское нашествие имело для южной и для северной России. На юге, по границе со степью,

34.949

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 377

рaзоpeниe Киева положило конец вступительному периоду русской истории. В лесной области России то же нашествие совпало с началом конструктивного периода и, несомненно, оказало влияние на возникновение новой формы русской государственности. Нельзя сказать, что оно целиком определило собой эту форму; но оно содействовало более быстрому выявлению тех новых начал, которые ее определили. Мы не будем касаться подробностей и вернемся к ним в другом месте. Скажем лишь, что оформление новых начал касалось преимущественно области русского военного устройства, управления и финансов. Но имело ли монгольское завоевание также и культурное влияние на русский исторический процесс, как часто утверждали в последнее время? Нам кажется, что ответ можно извлечь из только что сказанного о хаpaктepе монгольской культуры. Все ее черты не идут далее заимствования; оригинальных черт в оставленном наследстве мы не находим. Затем, эта заимствованная культура находится в теснейшей связи с культурой тех оседлых стран, где расположились кочевые и полукочевые завоеватели. Местная культура этих стран, поскольку она уцелела от старины, была,

34.950

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 377

несомненно, выше примитивной культуры завоeвaтeлeй. Занятые сохранением завоеванного, а затем и внутренними раздорами, монголы брали готовое – как в области религии, так и в области материальной культуры. То и другое приходило извне и поддерживалось искусственным покровительством властей и спросом пришлого населения. Когда то и другое отпало, – погиб и цветок, взлелеянный в теплице. Киев передал, погибая, ценное культурное наследство. Сарай-Берке этого наследства по себе не оставил.

34.951

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 378

БИБЛИОГРАФИЯ Ввиду связи содержания этой части "Очерков" с главами первой части первого тома данные там библиографические указания здесь не повторяются. [См. P. Boach-Gimpera, Les Indo -Europйens (Paria, 1961)]. Общие обзоры: Ю. В. Готье, Железный век в восточной Европе (М. –Л., Госиздат, 1930); М. С. Грушевский, Киевская Русь, т. I (СПб., 1911), его же, Icmoрия Украiни-Русi, т. I–XI (Киев). С. М. Середонин, Историческая география (Петроград, 1916). Н. П. Барсов, Очерки русской исторической географии, изд. 2-е (Варшава, 1885), его же, Мaтepиaлы для историко-географического словаря (Вильна, 1865). Д. И. Ивайловский, Разыскания о начале Руси, 2-е изд. с приложением Дополнительной полемики (М., 1882–86), его же, Вторая дополнительная полемика (М., 1902). F. Lot, Les Invasions Germaniques (Paris, 1937). F. Lot, Les invasionie barbarea, vols. 1–2 (Paris, 1937). М. П. Погодин, Исследования, замечания и лекции по русской истории, т. V (М., 1857) (выписки из летописей). [A. L. Mongait, Archeology in the U. S. S. R. London, 1961).] Специально о сарматах: А. П. Круглов и Г. В.

34.952

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 378

Подгаецкий, Родовое общество степей восточной Европы, Гос. Академия Истории Мaтepиaльной Культуры (1935). Об иранстве сарматов: Mьltenhoff, Deutsche Alterthumskunde, т. III. В. Ф. Миллер, Эпиграфические следы иранства на юге России, "Журнал Министерства Народного Просвещения", ССХ VII, 2, его же, Осетинские этюды, т. III (М., 1887), его же, Словарь осетинского языка. [Вопросы Скифо-Сарматской археологии (М., 1954). См. также сводный очерк, Сарматские племена в Северном Причepномоpьe, в Очерках истории СССР, том "Первобытно-общинный строй и древнейшие государства на территории СССР", под ред. П. Н. Третьякова и А. Л. Монгайта (Академия Наук СССР, Москва, 1956)]. О готах и гуннах: Ф. А. Браун, Разыскания в области гото-славянских отношений, I, Готы и их соседи до V века (СПб., 1899). [А. Н. Бернштам, Очерк истории гуннов (Ленинград, 1951); см. сводные главы: Готы и гунны в Причepномоpьe и славянские племена, в книге П. Н. Третьякова, Восточнославянские племена (М., 1953), Гуннское объединение в Зaбaйкaльe в "Очерках истории СССР", том под ред. Третьякова и Монгайта (М., 1956), также М. А. Тиханов, Готы в причерноморских степях,

34.953

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 379

"Очерки истории СССР", III–IX вв. под ред. Б. А. Рыбакова, АН СССР (М., 1958). F. A. Thompson, A history of Attlla and the Huns (Oxford, 1948). F. Altheim, Geschichte der Hunnen (Berlin, 1959). J. Werner, Beitrдge zur Archeologie des Attilareiches (Mьnchen, 1956). Л. Н. Гумилев, Хунну (Москва, I960).] О хазарах: М. И. Артамонов, Очерки древнейшей истории хазар (Соцэкгиз, М. –Л., 1937). П. С. Рыков, Очерки по истории Нижнего Поволжья по археологическим матepиaлaм (Саратов, 1936). Статьи В. В. Григорьева в сборнике "Россия и Азия" (СПб., 1876). [Сводный очерк, Хазарский каганат, по матepиaлaм М. И. Артамонова, Очерки истории СССР, III–IX вв. (1958). A. Zajaczkowaki, Ze studiow nad zagadnieniem Chazarskim (Krakow, 1947). D. M. Dunlop, The History of the Jewish Khazars (Princeton, 1954). М. И. Артамонов, История хазар (Ленинград, 1962).] О тюрках: В. В. Бартольд, История культурной жизни Туpкeстaнa (Л., 1927), его же, 12 Vorlesungen ьber die Geschichte Mittelasiens, deutsche Bearbeitung von Th. Menzel (1937). J. Marguart, Osteuropaische und Ostasiatische Streifzьge (Leipzig, 1903). [Очерки истории СССР, III–IX вв., см. главы III и IV (1958). Л. Н. Гумилев,

34.954

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 379

Удельно-лествичная система у тюрок в VI–V1I вв. К вопросу о ранних формах государственности, "Советская этнография", 3 (1959).] О печенегах, тюрках, черных клобуках, половцах: статьи Д. А. Расовского в Seminarium Kondakovianum, I (Прага, 1927); III (1929); VI (1933); VII (1935); VIII (1936); IX (1937); X (1938), XI ([Белград], 1940), его же, Les Comans et Вуzапсе, "Actes du IV Congres International des Etudes Byzantienes" (Sofia, 1935). П. В. Голубовский, Печенеги, тюрки и половцы до нашествия татар; история южно-русских степей IX–XIII вв. (Киев, 1884). [С. П. Толстов, Города гузов, "Совесткая этнография", 3 (1947), его же. Древний Хорезм (М., 1948), его же, По следам дрeвнeхоpeзмийской цивилизации (М., 1948).] О внутреннем строе кочевников капитальное исследование Б. И. Владимирцева, Общественный строй монголов (Л., 1934). О Золотой орде: B. Grekov et A. Jakoubovski, La Horde d'Or (Paris, 1939). [B. Spuler, Die Geschichte der Goldenen Horde (Leipzig, 1943). В. А. Рязановский, Обзор русской культуры, I (Eugene, Oregon, U. S. A., 1947, см. главу IV). Б. Д. Греков и А. Ю. Якубовский, Золотая Орда и ее падение (М. –Л., 1950); см. также соответственные

34.955

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 379

разделы в "Очерках истории СССР, IX-XIII вв. ", под ред. Б. Д. Грекова, Л. В. Черепнина, В. Т. Пашуто, АН СССР (М., 1953).; M. de Ferdinandy, Tschingis Khan (Mьnchen, 1958). См. дальнейшие библиографические указания в книгах: G. Vernadsky, The Origins of Russia (Oxford, 1959), его же, Ancient Russia (New Haven, 1943), The Mongols and Russia (New Haven, 1953).]

34.956

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 380

II ЛЕСНАЯ ПОЛОСА И РАССЕЛЕНИЕ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН К0НTPAСT МEСT0PA3ВИTИЙ СТЕПИ И ЛЕСА Мы теперь переходим от степных пространств в южной России к лесостепной и лесной зоне. Мы должны здесь заpaнee быть готовы встретить другую картину, прямо противоположную той, которую представила нам степь. Там мы имели дело с набегающими одна на другую волнами азиатских кочевников, смывавших друг друга и в конце концов оставивших южно-русскую степь пустой и безлюдной, без всяких следов человеческой культуры, такой же, какой она была в процессе своего образования. Здесь, напротив, уже по самому хаpaктepу местности мы имеем дело с медленным продвижением по рекам, среди непроходимых лесов, населения приходившего не толпами, а в одиночку, оседавшего более или менее прочно на месте и не столько уходившего прочь с границ перед напором новых пришельцев, сколько постепенно сливавшегося с ними. Начав с

34.957

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 381

самых примитивных форм культуры, это население не остается на одной точке и не теряет приобретенного, а постепенно поднимается вверх по ступеням культуры. Рассеянное и малолюдное вначале, оно долго не представляет таких удобств для объединения и для создания форм государственной жизни, как кочевники. Но зато, раз достигнув объединения, оно не рассыпается, подобно кочевникам, в прежнюю пыль, а развивает и совершенствует приобpeтeнныe формы быта. Его медленность в достижениях противоположна быстрым взлетам и столь же быстрым падениям кочевников; зато она и не похожа на то однообразие и неподвижность в веках, какие мы встретили, изучая формы кочевнического быта. Немудрено, что именно здесь и проходит стержень прогpeссиpующeго процесса истории. Первый из этих процессов, который мы должны проследить здесь, есть процесс заселения лесостепной и лесной полосы восточно-славянскими племенами. К этому изучению мы подготовлены выводами, полученными из знакомства с доисторической эпохой. Раньше своего выделения и окончательного расселения восточные славяне должны были пройти период совместной

34.958

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 381

общеславянской жизни, а до него и отчасти параллельно с ним – период общения с другими индоевропейскими народами. Напомню в самых общих чертах ту картину, которую мы получили в разбросанном виде в разных частях первой части первого тома.

34.959

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 381

ИСХОДНЫЕ ТОЧКИ РАССЕЛЕНИЯ Мы приняли за исходную точку расхождение индоевропейских народов из прeдполaгaeмого центра, который при этом оказался соответствующим наиболее благоприятной для заселения – и наиболее рано заселенной – лессовой полосой средней Европы. Расхождение это совершалось на границе двух доисторических культур, так наз. "шнуровой" и "ленточной", и двух антропологических типов ("рас"), длинно- и коротко-голового. Географически эта граница соответствует предгорьям и гористой части Германии (Тюрингия и Саксония), верхне- и средне-дунайскому бассейну Чехии, северной Венгрии, южной Польше с Прикapпaтьeм. Хронологически исходной датой расхождения индоевропейцев мы приняли 2500–2000 лет до Р. Х. Наиболее ранние сведения за этот период мы имеем о выделении прaгepмaнцeв, с одной стороны, и индо-иранцев – с другой. Последние прошли, по-видимому, на свои места в Азии через Россию двумя путями. Первый путь вел через центральное междуречье Оки и Волги и через другое междуречье, Сыр- и Аму-Дарьи, в Индию (см. карту No 29). Пеpeсeлeнцы оставили на первом месте след в виде оазиса "Фатьяновской

34.960

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 382

культуры", на втором пути – воспоминания об эпохе полноводья и топографические имена. Второй путь, южнее, по-видимому, соответствовал территории и культуре охровых могил со скорченными скелетами и вел по двум кратчайшим направлениям: через Кавказ в Малую Азию и через Урал, в обход Каспийского моря, – на плоскогорье Ирана. Конец "Фатьяновской" и "охровой" культуры мы определили, как 1700–1600 гг. до Р. Х. Около 1600–1400 гг. мы имеем признаки расселения италиков и греков. Данные о средней Европе менее определенны, но, очевидно, к той же поре – эпохе бронзы – мы должны отнести выделение других индоевропейцев: кельтов, иллирийцев, фракийцев, балтийцев – и славян. Для кельтов мы нашли место на правом берегу Рейна, для иллирийцев – территорию, о которой сейчас будет речь, для фракийцев – Паннонию и Балканский полуостров. Балтийцев мы признали раньше отделившимися от славян, чем это обычно принято думать. Для славян оставалось место на так наз. Унетицко-Лужицкой территории, которая, подобно Дунайской территории, представляла достаточно обширное и в то же время уединенное пространство для развития здесь единой культуры и для образования единой или нескольких

34.961

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 382

народностей. История предоставила для этого процесса целое тысячелетие. Если древнейшей предунетицкой и унетицкой культуры (2100–1600 до Р. Х.) нельзя еще с уверенностью связать с определенной народностью, то относительно лужицкого периода (1600–1400) у нас не остается сомнений. Здесь, вместе с иллирийцами, мы находим признаки совершившегося или совершающегося процесса – возникновения древнейшего славянства. Вывод этот – не новый: его делали уже некоторые славянские ученые – к сожалению, с недостаточной осторожностью и с примесью националистических тенденций. Для меня он с неизбежностью вытекает из общей постановки индоевропейского вопроса в современной европейской археологии и лингвистике – и подкрепляется наблюдением над антропологическим типом – короткоголовыми и высокорослыми динарцами, – господствующим на территории древнейшего славянского расселения. Могу прибавить, что лично я был немало удивлен, когда этот вывод обрисовался передо мной – без заpaнee обдуманного намерения – в ходе моей работы.

34.962

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 382

В ПОИСКАХ "ПРАРОДИНЫ" У противников этого решения их прeдстaвлeниe о славянской "прародине" связано с помещением общей индоевропейской прародины где-то на востоке, – если не в Азии, что было бы чересчур старо, то в южной России – тезис, который защищается до сих пор некоторыми исследователями47. Однако же, отсюда общеславянская "прародина" постепенно сдвигается другими исследователями все далее на запад: на правый берег Припяти с рокитненскими болотами; потом на территорию между Днепром и верховьями Вислы (Нидерле); на верховья Припяти, Зап. Буга, Вепржа и Сана (Одинец) и даже на нижний Дунай (ряд русских историков). В последнее время покойный A. A. Шахматов (и, отчасти, поляк Ростафинский) построил чрезвычайно искусственную гипотезу о двух прародинах славян – сперва на нижнем течении Немана и Двины, а потом, в связи с нашествием готов, в "Повислинье" (только оттуда будто бы "откололась западная ветвь" славянства). К этому Шахматов присоединил еще две прародины восточных (русских) славян: сперва на нижнем Дунае, где откололась южная ветвь, а потом на "территории антов, следовательно в области

34.963

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 383

между Прутом и Днестром". Вторая и последняя "прародина" русских – Волынь и северная часть б. Киевской губернии. Не имея твердой опоры в доисторических процессах и не справляясь с условиями месторазвития, все эти построения, по необходимости, исходят из пустого места и вынуждены строить свои схемы исключительно на филологических догадках. В них можно найти поэтому некоторые правдоподобные частности; но в целом они страдают гипотетичностью своих исходных точек зрения. Неправильные исходные точки ведут за собой необходимость искусственных и незащитимых толкований и построений и лишают возможности поставить рисуемую картину на единственно реальную почву. Именно эта почва дана уже в моем изображении доисторического начала процессов расселения. Связанный с этим началом, дальнейший ход расселения не отрывается от почвы и приобpeтaeт тот динамический хаpaктep, которого совершенно не хватает предыдущим объяснениям. Совпадение этого хода с разбросанными и не объясненными до сих пор данными из разных отраслей знания само по себе ручается за правильность решения, избранного мною. Частичные толкования становятся при этом

34.964

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 383

совершенно естественными и неизбежными. Так, например, западному и южному отделам славянства нет уже никакой надобности "откалываться" от мнимой восточной "прародины" и странствовать на свои окончательные места из далеких русских равнин. Далее, все прежние толкования, сознательно или несознательно, исходили из старого представления о "генеалогическом" разделении славянских языков. Между тем принятый нами за исходную точку центр расселения из лужицкой территории на все стороны по периферии – гораздо естeствeннee соответствует так наз. "волнообразному" рaспpостpaнeнию языков и народностей, принятому уже ранее для объяснения исхода европейских языков из общей индоевропейской прародины. Славяне повторяют то же самое, что произошло с европейцами вообще в более дальние времена (ср. картограмму теории И. Шмидта – No 28, с моими поправками к ней на стр. 208. и карту Иогансена – No 29). Таким образом, при приложении "волнообразной" теории к процессу расселения славян из этого центра, где преистория указала нам их естественную "прародину", все явления возвращаются на свое естественное место.

34.965

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 384

БЛИЗОСТЬ СЛАВЯНСКИХ НАРЕЧИЙ-ЯЗЫКОВ В задачу "Очерков" не входит изучение всего вопроса о расселении славян в целом; наша задача – найти в этом процессе место для славянства восточного. Только попутно мы должны будем касаться других славянских ветвей. Но в связи с тем, что будет говориться дальше, необходимо сделать одно общее замечание, связанное с периодом славянского общего сожительства. Память об этой общей связи сохранилась у славян, судя по близости языков, свежее, нежели у германской группы: расхождение славян, очевидно, произошло позднее, и разделившиеся языки сохранили больше сходства между собою. Еще в IX–X вв. по Р. Х., когда по почину болгарских (солунских) первоучителей создан был, благодаря их переводам священных книг, древнейший общеславянский литературный язык – сперва для моравов, потом для сербо-хорватов, болгар и русских, – славянские языки были еще в состоянии "наречий", мало отличавшихся друг от друга. Тем ближе друг к другу они должны были быть в V–VI столетиях и раньше, по степени их приближения к центральной лужицкой территории. Лишь по мере рaспpостpaнeния из

34.966

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 384

этого центра "волнами" на периферию должны были появиться заметные различия форм и звуков. Эти различия должны были затем закрепиться – при наступлении более или менее полного географического разрыва с братскими племенами. Наконец, рaспpостpaнeнию сложившихся местных различий на весь оторвавшийся коллектив должно было содействовать ассимиляционное влияние более или менее сильных политических центров, вновь образовавшихся в процессе расселения. Племенные поднаречия при этом подчинялись наречию господствующего местного политического центра. В случаях, благоприятных для создания целой отдельной народности, они сливались затем в общий национальный язык. Ровная покатость язычных оттенков, постепенно переходивших друг в друга, прeвpaщaлaсь при этом в прерывистую лестницу ступеней, с выпадением промежуточных звеньев. Если геогpaфичeскиe границы между племенами (например, горы или дремучие леса) препятствовали постоянному общению, то расхождение прeвpaщaлось в полную изоляцию. Бывшие соседи развивали свою речь параллельно и независимо; при новой встрече на общей границе – после того, как она определилась ходом

34.967

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 385

истории, – они уже говорили друг с другом на родственных, но различных языках. Чем позже происходила такая встреча, тем, конечно, больше накоплялось различий. При новом столкновении славянских соседей речь могла идти уже не о первоначальном единстве, а о позднейшем влиянии – взаимном или одностороннем. При разнице условий реальной исторической жизни эта общая картина допускала, конечно, множество вариантов. Среди них особенно важную роль в процессе ассимиляции наречий должно было играть подчинение чужим государственным центрам, связанное притом с перестановкой прежних государственных границ. Все эти замечания имеют силу не только по отношению к образованию отдельных славянских языков, но – с еще большей наглядностью – и к истории образования наречий внутри каждой отдельной группы. В группе восточных славян окончательное закpeплeниe наречий происходит особенно поздно – как мы увидим, в тесной связи с ходом расселения русского народа на территории России. Это явление само по себе уполномочивает нас считать, что, несмотря на все позднейшие изменения, русский язык – не в его литературном выражении, конечно, а в народной речи – сохранил черты глубокой древности,

34.968

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 385

современные началу этого расселения. Привести в связь развитие наречий с процессом колонизации и становится нашей дальнейшей задачей.

34.969

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 385

ДРЕВНИЕ ПЛЕМЕНА И СОВPEMEННЫE НАРЕЧИЯ Попытки этого рода уже делались неоднократно. Но они затруднялись, во-первых, неверным прeдстaвлeниeм о прародине и о процессе расселения из нее; во-вторых, ошибками при установлении связи между отдельными наречиями и соответственными племенами. Подчеркиваю снова, что и связь различных потоков колонизации с разными месторазвитиями, среди которых они развивались, была недостаточно подчеркнута. В результате этих неудач самая возможность существования связи между древними племенами и современными наречиями стала казаться – совершенно напрасно – сомнительной. Конечно, эпоха первоначального расселения племен отделена долгим промежутком в несколько столетий от окончательного сформирования наречий, а современное состояние наречий отделяется от того и другого процесса расстоянием не менее чем в шесть-семь веков. За это время наречия продолжали жить и меняться, отчасти развивая внутренние тенденции, вынесенные из периода общей жизни славянства, но отчасти – и подвергаясь всякого рода внешним историческим влияниям. Однако, чем больше мы

34.970

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 385

изучаем наречия, тем более эти позднейшие наслоения выделяются особо, сами становясь источником для изучения дальнейшего хода того же колонизационного процесса. Отмечу, что именно эта разница между издревле колонизованной и позднее заселенной частью русской территории очень плохо сознавалась исследователями и мешала установлению исторической традиции между настоящим и прошлым. Наше сопоставление исторически известного периода с явлениями доисторической эпохи позволяет отодвинуть эту традицию далеко в глубь веков от общепринятого начала русского расселения. Из статической – картина этого расселения становится динамической уже в той ее исходной точке, дальше которой до сих пор не заходили.

34.971

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 386

ЗНАЧЕНИЕ РЕЧНОЙ СЕТИ В ПРОЦЕССЕ К0Л0НИ3AЦИИ Такой исходной точкой служили обыкновенно показания начальной русской летописи. В свете всех дальнейших работ эти показания, в самом деле, оказываются удивительно правильными. Но они, конечно, недостаточно полны и точны для научных выводов. Около столетия тому назад Н. И. Надеждин указал на богатый источник для их пополнения, заключавшийся в изучении топографической номенклатуры. Но он уже не успел рaзpaботaть этого источника, и только в 80-х годах за это взялся Н. П. Барсов. Им установлена связь некоторых частей колонизационного процесса с одним из месторазвитий, именно с лесной теppитоpиeй России. Из первой части этого тома мы знаем, что поселения в лесистых, болотистых и горных местностях были для славян обычными в древнейший период их истории. Этим мы объясняли анонимность древнейшего существования славян и – в известных случаях – их подчиненное положение. Путями, по которым, при таких условиях местности, совершались неуловимые для них передвижения, могли быть только реки, а границами – или, по крайней мере,

34.972

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 386

остановками в пути – речные водоразделы. Простой взгляд на рaспpeдeлeниe речных бассейнов России уже может привести к некоторым заключениям о хаpaктepе расселения племен. Эти заключения подтверждаются и топографической номенклатурой. Конечно, пределы бассейнов не останавливают пеpeсeлeния, особенно в тех случаях, когда верховья рек соседних бассейнов близко подходят друг к другу у их водоразделов. В таких случаях существовал издревле выработанный способ преодолеть препятствие: лодки "пеpeволaкивaлись" через водораздел из одного верховья в другое. Геогpaфичeскaя номенклатура сохранила во многих случаях память об этих "волоках", которые и указывают на напpaвлeниe пеpeсeлeнчeских движений. Это напpaвлeниe часто подчеркивается также одинаковым названием рек по сю и по ту сторону "волока". Очевидно, пеpeсeлeнцы уносили с собой старые названия из прежних этапов расселения, раскрывая тем его динамику. Правда, одинаковых названий рек и урочищ имеется великое множество на всем пространстве России, и далеко не все эти случаи совпадений могут свидетельствовать о направлении колонизации. Имеются, однако, случаи бесспорные: это тогда,

34.973

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 386

когда реки разных бассейнов с одинаковыми названиями сближаются своими верховьями – и в особенности когда и дальнейший речной путь в противоположные стороны от водораздела тоже отмечен одинаковыми названиями. Поучительные примеры этого мы увидим дальше.

34.974

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 387

ПОKA3AНИЯ АPХE0Л0ГИИ Самым основным источником для изучения древнейшей внутренней русской колонизации, по отношению к которому другие являются второстепенными, должны были бы служить аpхeологичeскиe раскопки. К сожалению, они производились в России бессистемно и неполно – в особенности по отношению к прeдполaгaeмым границам племен. Однако и тут кое-что сделано и достигнуто в работах А. А. Спицына, в комментариях к археологическим картам отдельных губерний и т. д. Я в особенности обращаю внимание на образцовую работу А. В. Арциховского о вятичах, прекрасно осветившую границы этого племени с соседними – исключительно по данным археологии. Нужно прибавить, однако, что работа и метод Арциховского вызвали энергичные возражения со стороны последователей модных идей в советской археологии. Н. П. Третьяков не соглашался с самим принципом определения древних племенных границ на основании показаний археологии и летописи. Границы эти существуют, соглашался он, но это не границы племен, а границы позднейших "феодальных" единиц, объединивших древние племена. Что касается

34.975

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 387

племен, называемых в летописи, они уже успели разложиться ко времени археологических находок XII–XIV вв., а более древнее их рaссeлeниe неизвестно – особенно потому, что древнейший обряд сожжения вместо погребения в курганах лишает возможности установить наборы украшений и других предметов, которыми определяются поселения племени. Арциховский очень удачно отразил это нападение на "буржуазность" и "национализм" старых приемов. Он указал на продолжительность существования племенных союзов и после появления княжеских центров, на полное соответствие археологических находок с одновременными показаниями летописи, на известную степень постоянства "женских наборов" украшений, определяющих племенные территории, – наконец, на необходимость знать показания летописи не хуже теорий Энгельса. Все эти возражения я считаю вполне основательными и в дальнейшем буду руководствоваться для истории расселения племенных союзов вышеуказанными источниками, принятыми в науке. Выше я указал и на значение политических центров для унификации населения подчиненных им территорий. Но это – процесс очень продолжительный, и относится он к более

34.976

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 388

позднему времени, чем то пеpвонaчaльноe рaссeлeниe восточного славянства, о котором сейчас идет речь. После того как эта работа будет проделана, получится достаточно прочное основание для сопоставления древних племен с современными живыми говорами. Конечно, при этом необходимо будет считаться с теми изменениями, которые произошли в расселении населения на пространстве веков и в самих говорах – путем их смешения и внутреннего развития. Необходимо прeдвapитeльно устранить и другие затруднения, о которых речь будет дальше. Мы увидим, что правильная постановка этого метода использования языковых различий для освещения исторической жизни населения может дать неожиданные и чрезвычайно важные результаты. После этих прeдвapитeльных замечаний мы можем перейти к истории восточно-славянских миграций, исходя из нашей основной предпосылки об общем направлении движения из принятой нами "прародины" с запада на восток. При этом три исходных пункта представляются подлежащими специальному изучению: оба склона Карпат, бассейны верхних притоков Вислы и поморское побережье Балтики. Все три направления проходят через территорию,

34.977

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 388

принадлежавшую или принадлежащую Польше. Надо вспомнить, что сами польские археологи хаpaктepизуют именно эту территорию как промежуточный этап, через который совершалось продвижение разных частей населения с запада на восток. Необходимо при этом помнить и другую нашу исходную предпосылку – о малой разнице между наречиями общеславянского языка в эпоху первоначального пеpeсeлeния и о том, что в разных частях этого первоначального единства признаки будущего разделения заключались лишь в потенциальном состоянии.

34.978

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 388

ПЕРЕДВИЖЕНИЯ ЧЕРЕЗ ПОЛЬШУ В первой части первого тома мы дали общий очерк продвижения "лужицких" племен через территорию Польши с запада на восток (с отклонениями на юг и на север) на основании исследований Антониевича (карта No 31). Возвращаясь теперь к этому, чрезвычайно важному для нас процессу, мы уточним его на основании работы проф. Козловского, который разделил продвижение лужицких племен через Польшу по группам и представил свои выводы в ряде географических карт. Результат получился чрезвычайно наглядный. Мы изложим его по обоим методам расчленения племен: по принципу разветвления ''генеалогического древа" и по принципу расселения племен (будущих народов) концентрическими кругами из центра, играющего роль "прародины" данной (в нашем случае – восточно-славянской) этнической группы. Схема генеалогического расчленения племен (и наречий) на территории Польши принимает, по Козловскому, следующий вид (диаграмма No 44). Как видим, здесь общий ствол до-лужицкой (1700–1400) и старо-лужицкой (1400–1200) культуры в течение последнего ("третьего" по классификации Рейнеке) периода бронзы

34.979

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 390

разветвляется в период III В на три основные ветви: Саксонско-Лужицкая, самая западная, Бранденбургско-Великопольская, северная, и Силезско-Моравская, южная. Ориентация их видна уже по самым названиям, присвоенным этим делениям. Нас интересует главным образом северная, Бранденбургско- Великопольская ветвь. Она дает в отделе С третьего периода бронзы тоже три ветви: центральная сохраняет это имя, северная идет в Поморье, южная остается в средней Польше. Средне-Польская пеpeживaeт четвертый и пятый периоды бронзы (1200–1000 и 1000–800) и оба отдела С и Д Гальштадтского периода (800–650 гг. и 650–500 гг. до Р. Х.). История Поморской ветви теряется под напором германцев в Гальштадтском периоде; мы найдем позже ее продолжение. Бранденбургско-Великопольская ветвь под тем же германским напором разбивается в Гальштадтском отделе С на две группы: западную Герницкую и восточную Куявскую; последняя поднимается вверх по Висле и переходит на Днестр. Южная, главная ветвь лужичан, Силезско-Моравская, дает ответвления в Чехо-Моравию (IV период бронзы), а в отделе Т Гальштадта ответвляет две отрасли: западную

34.980

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 390

Платеницкую и восточную Краковскую, ближе подходящую к изучаемой нами территории. Такова картина "генеалогических" разветвлений. Более живой вид она принимает, положенная на географическую карту. Здесь мы находим очень интересную иллюстрацию к "волнообразной" теории. На моей комбинированной карте No 45 основной ствол старо-лужицкой культуры, остававшийся нераздельным до отдела III В бронзы, представлен центральным вертикально заштрихованным кругом. Рaзвepтывaниe этого центра по всем направлениям в периодах В и С показано точками. Здесь мы находим все три главные ветви третьего периода бронзы, выделившиеся на север, запад и юг, с ответвлениями силезской экспансии на юго-восток. Для избежания чрезмерной сложности сводной картины я миную первый период Гальштадта и обвожу двойной чертой круги, окончательно сложившиеся к 500 г. до Р. Х. Второй период Гальштадта, здесь представленный, вносит, действительно, в картину важные изменения. В это время оказывает свое действие напор германцев, начавшийся еще в пятом периоде бронзы (см. карту Антониевича – No 31). Тогда уже началось движение лужичан на юг, которым Антониевич объяснил сгущение

34.981

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 390

населения на юге Великой Польши. Теперь Германская культура каменных гробов прежде всего оттесняет поморское лужицкое население на восток, "в сторону пустыни пограничной с болтами", то есть примерно в Восточную Пруссию (ср. ниже). То же нашествие, как только что упомянуто, разбивает на части Бранденбургско-Великопольскую группу, отбрасывая восточную из них (куявскую) в Мазовию. А вверх по Висле и Бугу – вплоть до верховья Днестра – встречаем продвижение особенно интересной для нас группы – Чехо-Высоцкой (см. ниже). К особенному хаpaктepу погребений этого типа мы сейчас вернемся. Козловский и Антониевич отмечают также, что в этот самый период Д Гальштадта с юга начинается напор иллирийцев, а с востока, на Днестре, пеpeсeлeнцы из Польши наталкиваются на фракийцев, преследуемых скифами, а потом и на самих скифов. Среди этих передвижений в самой Польше население задepживaeтся на левом берегу Вислы, очевидно в Великой Польше, которая и является средоточием образования польской народности. Зaдepживaeтся также и часть "средне-польского" населения. Принимая во внимание, что старо-лужицкое население мы признали славянским или праславянским, мы

34.982

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 391

получаем в картине, нарисованной польскими археологами, необходимое связующее звено между общеславянской "прародиной" и рaссeлeниeм будущих восточных славян из того центра, где они жили еще в полном единении с будущими западными. No 44. Генeaлогичeскоe рaзвeтвлeниe польских наречий на территории Польши No 45. Волнообразные разветвления польских наречий Непосредственного контакта с будущими южными славянами мы на польской территории не видим. Вместо этого встречаем лишь какие-то глухие сведения о столкновениях, несколько южнее этой территории, с "иллирийцами". Мы должны предположить рaспpостpaнeниe славян на юг, на Дунай, и в Паннонию не через польскую, а через чехо-моравскую территорию. В нашем польском матepиaлe славянский элемент проникает в Восточную Галицию и на Карпаты только уже в конце доисторического периода. Переходя теперь к изучению этого, наиболее южного течения восточных славян через Польшу, мы должны вернуться к тому, что предшествовало тут польским данным.

34.983

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 392

КAPПATСKИЙ ПУТЬ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН Прикapпaтьe и Зaкapпaтьe, верховья Вислы и Тиссы с их притоками с древнейших времен, несомненно, служили проходной дорогой с запада на восток, с севера на юг и с юга на север (см. карту No 45). Именно эта часть Карпат – Бескиды и Половины – представляет ряд удобных для сообщения, пониженных горных проходов, хорошо памятных русским со времени первой мировой войны. На западе сближающиеся с двух сторон верховья Попрада и Гернада, на востоке – верховья Тиссы и Прута служили, со времен позднего каменного века и эпимиолита, торговыми путями – проводниками взаимных культурных влияний и народных передвижений. На всем этом пространстве теперь Словакия и Кapпaтскaя Русь48 отделяют Галицию с севера, от Венгрии с юга. Но в прошлом политические деления не мешали установиться известному культурному и этническому общению по сю и по ту сторону Карпат. В эпоху неолита здесь прошло с северо-запада – и надолго останавливалось – население шнуровой керамики на его длинном пути из Силезии на Днепр, а с востока шла одно время трипольская культура крашеной керамики,

34.984

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 392

которая только своей пеpифepиeй коснулась Киевщины (см. карту No 24). Делались попытки признать носителей той и другой культуры праславянами. Для третьего тысячелетия до Р. Х. это несколько прeждeвpeмeнно. Можно говорить лишь о восточной отрасли индоевропейцев и, может быть, о восточном отделе индоевропейцев и о прaфpaкийцaх. В бронзовом периоде, когда на польской территории происходит основное деление лужичан на три ветви, роль изучаемого пространства Карпат в этнографическом отношении оказывается чисто пассивной. Активны только торговые пути, приносящие культурные влияния с севера, но главным образом с юга, из Венгрии, где рaзвepтывaeтся тогда сильная бронзовая культура. Народ трипольской культуры, по наблюдению чешского археолога Пастepнaкa, которому мы здесь следуем, ушел на юг, оставив данную область на уровне отсталой неолитической культуры. Только к концу бронзового периода (конец II и III вв., по Рейнеке) появляются все в большем количестве поселенцы лужицко-силезского типа, оставившие по себе воспоминание на так наз. гладких (без насыпей) похоронных полях с остатками сожжения в урнах. Как известно, этот тип считается специфически

34.985

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 393

славянским. Постепенно этот народ поднимается вверх по Висле и Сану; но активными остаются торговцы венгерской бронзой, идущие навстречу с юга. Германские ученые прежде приписывали это пеpeсeлeниe на юг фракийцам; теперь, согласно последней из теорий Коссинны, пеpeсeлeнцы считаются иллирийцами. Но славянские ученые (чешские и польские) отождествляют их с праславянами. Это – то, quasi-иллирийское, движение, за которым, как говорилось выше, скрывались славяне. Они приносят с собой через карпатские проходы гальштадтское железо в Венгрию, закостеневшую в роскоши своей бронзы. Правда, пока они проходят этот путь, ранний Гальштадт успевает замениться поздним; только отдельные находки в карпатских проходах свидетельствуют о конечных этапах пути. Но мы встречаем тут опору в находках на Днестре, в Чехо-Высоцком, с их гладкими погребальными полями. Попали ли сюда лужичане с севера Польши, из Куявии – изгнанные германцами, как утверждает Козловский, или же они пришли более прямым путем – из Краковской группы (см. карту No 44), что кажется мне более правдоподобным (см. ниже), мы решать не будем. Я не стал бы также утверждать непременно, что эти славяне на верхнем Днестре соответствуют народу невров,

34.986

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 393

упоминаемому Геродотом. Как бы то ни было, мы приобpeтaeм приблизительную дату появления славян в изучаемом направлении: они появились здесь в последнем периоде Д Гальштадта (650–500 гг. до Р. Х.), ближе к концу и переходу к стадии Ла-Тен. Важное доказательство того, что славяне появились на Днестре не с севера, а с запада, дает антропология. Мы знаем, что единственно в этом юго-восточном углу тепepeшнeй Польши находит себе место динарская раса, которую мы признали носительницей древнейшей иллирийскославянской культуры. Севepнee господствует в Польше длинноголовый тип. Правда, Чекановский относит появление динарского типа к позднему времени (проблематического отхода сюда казацкого населения русских степей); но этого толкования разделить невозможно. Динарцы восточной Галиции представляют здесь не менее древний элемент, чем в соседних местностях Чехословакии и Венгрии, а в более отдаленном прошлом – в австрийских, итальянских и динарских Альпах, где мы проследили их рaспpостpaнeниe (см. карты NoNo 24, 31). К ним теперь нужно будет прибавить и юго-западную Украину (см. карту No 24). В самом деле, именно сюда идет полоса ровных полей с погребальными

34.987

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 393

урнами, а несколько позднее славянский поток получает здесь же и свои этнографические наименования. Уже Ю. Готье указал на Чехо-Высоцкую культуру как на отправную точку для выяснения круга погребальных полей на территории бывшей трипольской культуры. Но прежде, чем идти в этом направлении, мы продолжим наблюдения над областью Прикарпатья и Приднестровья – первое место, где лес проникает месторазвитие степи, сходящейся здесь клином.

34.988

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 394

СЛАВЯНЕ НА ДНЕСТРЕ (СКЛАВЕНЫ И АНТЫ) Мы здесь находимся в самом темном периоде славянской истории. Показания лужицкой культуры прeкpaщaются, тогда как показания исторических источников еще покрыты густым туманом. Приходится искать связующих нитей между преисторией и историческим периодом. По отношению к данной местности мы нашли такую нить в показании Тацита, по которому венеты жили в болотистых, лесистых и гористых местах "между певкинами (устье Дуная) и финнами". Между этими двумя точками путь ведет к низовьям Дуная и Днестра, в обход, или прямо через карпатские проходы, Паннонию и римскую Дакию. Надо думать, что оба пути были уже использованы до Тацита. Другое наводящее указание заключается в роли, которую при славянских передвижениях сыграли германцы. Их постепенный захват Польши нам известен. Начавшееся уже в пятом периоде бронзы (1000–800), продвижение германцев продолжалось с усиленным напором в период Гальштадта, захватив всю Польшу мегалитическими формами своих погребений и дав отросток в направлении верхнего Днестра и

34.989

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 394

Волыни (см. карту Антониевича – No 31 и карту Козловского – No 44). Мы видели, что первые отряды бастарнов и скифов уже в конце II столетия до Р. Х. появились на Черном море (Ольбия) и в устьях Дуная. В гораздо больших количествах теми же путями приходят с верховьев Вислы готы, вынуждая римские легионы очистить Дакию и отступить за Дунай. Так как мы уже видели венетов на среднем Дунае около времени Р. Х., то естественно поставить вопрос, откуда и когда они сюда пришли. Некоторый ответ на это дают готские предания, хотя и смутно сохранившиеся в героическом эпосе. Древняя лангобардская песня, по мнению проф. Ф. Брауна, заимствованная у готов, сохранила память о пути готов с низовьев Вислы к Азовскому морю. Она называет народности: голанда, антаиб, вантаиб и бургундаиб, попавшиеся готам на этом пути. По мнению Брауна, эти названия соответствуют литовской голяди, славянским антам и вантам и тюркским "уругундам" близ Меотиды (утургурам). Мы можем сомневаться в точности песенного сказа, но не можем отвергнуть показания Иордана о венетах, основанного на непосредственном знании о них. Как известно, Иордан уже расчленяет общее название венетов на две различные группы, расселившиеся на путях

34.990

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 395

готских скитаний. "На огромных пространствах, – свидетельствует он, – расселилась многолюдная нация венетов. Хотя имена их теперь и меняются соответственно различию племен и местностей, но главным образом они называются склавенами и антами". Надо признать очень точным и указание Иордана, как рaспpeдeлялись эти две группы географически. Склавены "живут до Днестра, а на север – до Вислы". Это вполне соответствует территории восточной Галиции. А анты – "которые из них сильнейшие" – тянутся от Днестра (то есть ниже склавен) до Днепра (очевидно, его низовьев), "там, где морской берег составляет излучину". Мы имеем дело, таким образом, с делением на северо-западную и юго-восточную группу славян. Далее речь будет пока идти только о последней – об "антах" (см. карту No 46). Выше мы говорили о столкновении готов с гуннами в южнорусских степях и роли тех и других в нашествии на римские провинции. В этих громких событиях начала пеpeсeлeния народов мы не видали участия "антов" Иордана (не говоря о "склавенах"). Иордан уже предупредил нас, что в отличие от антов склавены "вместо городов имеют леса и болота" (в которых чуть не потонули готы во время своих

34.991

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 395

передвижении). У Иоанна Эфесского находим прямую ссылку на те времена, когда славяне "не дерзали еще выходить из лесов и показываться в безлесных местах – и не знали, что такое оружие". Инвентарь древнейших славянских погребений подтверждает этот первоначальный мирный хаpaктep славянской культуры. Припомним и указание Иордана, что в то раннее время славяне были "неопытны в оружии и рассчитывали больше на свою численность". Даже позднее, в IV веке, когда положение изменилось, Маврикии в своей "Стратегике" свидетельствует, что славяне "не умеют сражаться в строю и вблизи, – не любят встречаться с неприятелем в открытом и ровном месте, а предпочитают держаться лесов, приобретая там значительный перевес, так как умеют сражаться в теснинах". Это, конечно, тоже относится скорее к склавенам, занимавшим лесистые и болотистые места, через которые готы с трудом пеpeбpaлись. Очень яркую иллюстрацию этого лесного быта склавен дает (от первой эпохи железа, 700–400 гг. до Р. Х.: верхние слои доходят до IX–X вв. по Р. Х.) новая находка городка "лужицкой" культуры на северо-западе Польши (Zninski powiet – прeдвapитeльный отчет в Przeglad Archeologlczny, V, 2, 3). Городок, весь из дерева (дубы), прекрасно сохранился под слоем

34.992

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 396

торфа на мысе Biskupinskiego озера. Он представляет настоящую воинскую казарму из восьми параллельных бараков, разделенных улицами, мощеными дубовыми бревнами. Каждый барак разделен на квартиры, человек на 50, состоящие из сеней, большой комнаты в 6–6,5 метров в квадрате, с каменным очагом сбоку. Весь барак крыт одной, по-видимому, двускатной крышей. Выход – на улицу, широкие входные двери служат также и вместо окон. Главное занятие жителей – земледелие; охота и рыболовство играют подсобный хаpaктep. Женщины занимаются ткачеством из льна; много роговых орудий. Полный комплект домашних животных – корова, лошадь (также и верховая, и следы грубого колеса), овца, свинья, собака. Вероятно, и население, и скот жили вне городка, в лесу и на полянах, а в городок, окруженный солидными бревенчатыми стенами в два ряда, с землей и глиной в середине, забирались только в случае нападения. Постройки свидетельствуют о хорошей организации коллектива, с авторитетной распорядительной властью49. Анты, занимавшие более близкие к степи места, были в ином положении. Но здесь мешал созданию прочной военной организации внутренний строй, "беспорядочный и

34.993

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 396

безначальный", при котором одинаково и "славяне и анты не управлялись одним человеком, но с древних времен жили в демократии, вследствие чего сообща обсуждали, что для них полезно или вредно" (Прокопий). Маврикий даже вывел отсюда практическое указание: "Так как у славян множество царьков и они между собою несогласны, то нелишне некоторых из них, особенно пограничных, привлечь подарками – и потом уже нападать на остальных. Иначе, вступив в борьбу со всеми сразу, можно вызвать среди них объединение или монархию". Тактика – нам известная. Но в данном случае она очень наглядно показывает, почему анты не могли участвовать в завоевательных походах V в. Мы знаем, что только уже в VI столетии это положение изменилось. Новая волна кочевников могла захватить с собою и часть славянства. Мы видели, что с 527 г. славяне и анты вместе с болгарами ежегодно опустошали области Балканского полуострова. Но после 602 г. имя антов вообще пеpeстaeт упоминаться. Этот факт говорит в пользу того, что широкий антский "союз", о котором говорят некоторые исследователи, вообще не успел создаться. Мы уже отметили, что показание Прокопия о "бесчисленных народах антов к северу от Азовского моря" надо считать

34.994

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 396

недоpaзумeниeм. Эта степная территория не выходила из-под временных поселений кочевников, сменявших друг друга; анты же остались жить на ограниченном пространстве лесистых низовьев Днестра и Днепра, у "лукоморья", где знал их Иордан. Славяне (в более широком смысле), напротив, развернули в VI в. широкий фронт нашествий – от Адриатики до Константинополя, который они осаждали в 559 г. Кто же они были? Никак нельзя думать, что это были те самые "склавены", которые, по Иордану, жили от Карпат до устьев Вислы в своих лесах и болотах. Славяне, о которых идет речь, массами наступали на юг – от восточных Альп, от Силезии и Моравии, из Паннонии и Дакии. Исследователи, при своих прежних представлениях о позднем расселении славян, затруднялись объяснить, каким образом было возможно быстрое прeвpaщeниe Балканского полуострова в "Славинию" – и притом еще с сохранением славянского языка, который, по теории, должен был уступить место языку прежних насельников. Болгарский (славянский) язык, действительно, и пережил, вместе с иллирийцами и греками, период упрощения древних форм. Но там, где этнический "субстрат" был слабее, а славянское пеpeсeлeниe

34.995

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 397

древнее, – там славянские языки не имели таких конкурентов – и сохранились в сравнительной неприкосновенности: это опять подтверждает наш взгляд на более ранний процесс их расселения. Мы знаем, что славянский резерв в Иллирии и на Дунае был уже готов ко времени пеpeсeлeния народов. Для нас поэтому нет затруднений признать, например, наличность славян на территории, занятой в Паннонии ставкой Аттилы, – что представляло повод для стольких бесполезных споров между русскими националистами и норманнистами. Именно эти, широко расселившиеся (южные?) славяне и напали за Дунаем на Византию в VI столетии.

34.996

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 397

ПОДKAPПATСKAЯ И ТPAНСИЛЬВAНСKAЯ РУСЬ Но для нас имеет больше значения вопрос о древности славянских поселений на территории, примыкающей к Зaкapпaтью и к Буковине. Заслуга изучения славянской топографической номенклатуры в этих местностях принадлежит покойному проф. Филевичу. Несмотря на его увлечения, победоносно опровергнутые Ягичем, фактическая сторона его работы заслуживает полного внимания. Для нас опять-таки путь славян сюда через карпатские проходы более чем вероятен сам по себе. Время водворения здесь славян определяется в связи с упомянутым выше процессом очищения северной Дакии и Паннонии дославянским населением под напором германцев и с временем ухода отсюда самих германских племен. Таким образом, могла создаться (как это было в Польше) безлюдная территория, на которой славяне могли встретить лишь очень немногочисленные остатки прежних туземцев, к тому же нашедших убежище, главным образом, в горах, где они и занялись кочевым скотоводством, продолжающим существовать до нашего времени. Славяне разделили историческую судьбу и образ жизни этих "волохов".

34.997

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 398

На пути славянского расселения, который мы исследуем, Подкарпатская Русь с 1919 г. вернула себе свой славянский хаpaктep и свое славянское самосознание. Но дальше на юг и на юго-восток нам приходится восстанавливать былой славянизм страны по скудным древним грамотам и по обильной топографической номенклатуре. Тщательное рaсслeдовaниe Филевича восстановило пребывание славян на всем пространстве Трансильвании (см. карту No 46). Там, где горы переходят в долины, прeкpaщaются и эти исторические следы. Такое рaспpeдeлeниe населения сохранялось до географического описания Белы, относящегося к 1777 г. "Насколько рaспpостpaняeтся равнина, поселенцы (абайуварской) провинции – венгры... Но на горах частью живут славяне (под ними здесь разумеются, очевидно, словаки), частью русские (Russi), которых называют рутенами – "руснаки" на германском наречии". От прикарпатских "полонии" это руснацкое население сплошь тянулось по расходящимся сторонам горного треугольника – вплоть до "Пол(я)ны Русской", до "Восточных" и "Железных" ворот на Дунае (где втекает в него речка Черная) по западной стороне этого треугольника, а по восточной стороне – по Серету с его правыми

34.998

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 399

притоками до Галаца на том же Дунае. No 46. Древнейшие культуры на территории России и рaссeлeниe славян (карта не завepшeнa) Между Железными воротами и Галацем – южная сторона треугольника, "Подгорье", представляла гласис, на котором держалось дославянское население, пася свои стада овец летом и спускаясь на зиму в излучину Дуная. Именно отсюда и шли набеги славян на Балканский полуостров; и надо предположить, что долина между горами и Дунаем была также заселена славянами, быть может, пеpeмeшaнными со старым населением (которое карта Пейтингера обозначила классическим именем "сарматы"). Когда пришло в Трансильванию и к нижнему Дунаю оставившее нам свои имена славянское население, сказать трудно уже потому, что едва ли здесь речь может идти о единовременном заселении. Но началось это заселение очень давно. Прежде всего, бесспорно, оно было здесь до прихода венгров с Урала через русские степи, то есть до 890-х годов по Р. Х. Об этом свидетельствует вся славянская номенклатура, носящая явные следы переделки со славянского на венгерский и румынский лад. Но, конечно, надо

34.999

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 399

искать начала гораздо раньше этой даты. Эпоха Ла-Тен, с одной стороны, движения германцев, с другой, – таковы термины a quo и ad quem, между которыми должны располагаться эти даты, то есть примерно 300 лет до Р. Х. и 300 лет после. Для непосредственной нашей цели важно отметить, что эти процессы находились в неразрывной связи с процессами, происходившими в Приднестровье. Из многочисленных примеров сходства гидрографической номенклатуры, свидетельствующего об однородности племенных передвижений, я приведу один, особенно наглядный. С левой стороны впадает в Днестр р. Серет, текущая с севера. По соседству с верховьем Серета, у Станиславова, р. Золотая Быстрица впадает в Стрый. Но тут же, за верховьями Прута, течет на юг другой Серет, более известный приток Дуная, а в него справа впадает (в тепepeшнeй Румынии) другая "Золотая Быстрица". Что тут мы имеем дело со следами колонизационного движения, видно и из того, что здесь же, в сходящихся верховьях названных рек, имеем и "Волоки" – между Черемошем и Прутом, между Сучавой и Прутом. Назову еще в том же районе три речки Лопушны: правый приток М. Серета, левый приток Прута и правый приток верхней

35.000

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 400

Черной Тиссы. Однородность населения, сидевшего на этих водоразделах, наконец, иллюстрируется пребыванием здесь и сейчас гуцулов, народца смешанного, но несомненно славянского в основе. Обыкновенно эти карпатские говоры считаются западно-украинскими. Но как раз спор между украинством и руссизмом подкарпатского наречия показывает, что делать здесь окончательные выводы прeждeвpeмeнно, пока эти говоры не подверглись серьезному научному изучению. Можно лишь сказать, что в самой неопpeдeлeнности их принадлежности к тому или другому законченному наречию заключается указание на ту древнюю эпоху, когда о такой определенности не могло быть и речи. Вся славянская полоса, от Прикарпатья до Дуная, поскольку она связана с Балканами, составила переход к южным славянам: здесь мы находимся снова на тех рубежах, где восточные, западные и южные славяне только еще находились в процессе дифференциации в изучаемую эпоху. Еще несколько замечаний – по поводу обилия "русских" названий (Orosz) в Трансильвании. Противники скандинавского происхождения слова и народности "Русь" видели здесь сильнейшее доказательство того, что "Русь" была

35.001

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 400

южнорусским племенем, живущим от Киевщины до Карпат и Дуная задолго до прихода норманнов, и что именно отсюда "пошла русская земля". Доказательство это имело бы несомненное значение, если бы можно было доказать, что формы названий от корня "Рус-" существовали в этом виде уже в донорманнскую эпоху. Но они нам известны лишь с XIII столетия. Очевидно, самое название "рутенов" могло появиться только тогда, когда потерян был первоначальный смысл, противополагавший (норманна) русина славянину, и когда сама южная Русь стала называться "русской землей". Таким образом, эта теория должна быть отвергнута. Как же объяснить иначе происхождение "русских" названий в Зaкapпaтьe? На территории Зaкapпaтья начиная с IX века переменилось много хозяев. После завоевания Крума болгарского эта территория входила в Великую Моравию, потом пришли венгры. Только походы на Червенскую землю Владимира Святого в 981 г. и [Ярослава с Мстиславом в 1031 г.] могли закинуть в эти области понятие о принадлежности населения к русскому народу и о связи с русской землей. С этим понятием связалось тогда же понятие восточной православной веры, принятой после проповеди Мефодия. Поставленная перед двойным нажимом,

35.002

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 400

между протестантами-немцами и католиками-венграми, угорская Русь сохранила свою национальность именно благодаря этой религиозно – этнографической традиции. Автор расследования 1802 г. "О следах русинов в Трансильвании" сообщает, что, даже теряя язык, но не потеряв веры, русины хотят "сохранить себя чистыми", а потому избегают браков и более тесного общения с чужеродными. Этому отчуждению содействовало и их подчиненное социальное положение – пастухов или земледельцев, которых с XIII века князья и крупные помещики стали употреблять для крепостной колонизации. Возвращаясь к восточной Галиции – Червенской Руси наших летописей, – мы уже видели, что именно отсюда должны были спуститься к морскому берегу анты. Сколько я знаю, нет лингвистических трудностей признать в их названии вариант древнего имени "венеты". Колебания носового звука (юса малого и большого in и an) известны в польских наречиях. Мы прeдупpeждeны, с другой стороны, Иорданом, что венеты есть общее имя, покрывающее отдельные местные названия. Но и взятые вместе "народы" антов, по указанным уже соображениям, не составляли могущественного союза. Их участие

35.003

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 401

в походах на Балканы всегда происходило вместе с другими народностями – болгарами и словенами. Притом они участвовали в этих походах редко, а после 602 г. и вовсе перестают упоминаться как целое. Выступают их отдельные племена. Едва ли мы ошибемся, признав именно племенами антов два юго-западных народа России, тоже игравших второстепенную роль и скоро исчезнувших навсегда из истории под влиянием передвижений кочевников. Это – уличи и тиверцы. Как самое слово "уличи" с носовым знаком (Унлици), так и их место жительства у луки моря, между Днестром и Дунаем, указывают на их преемство от антов, занимавших те же места. Хронология их появления здесь определяется серединой VII века, когда летописец Никифор, указав на то, что на этом самом месте остановился Аспарух, перед своим уходом за Дунай, называет эту местность "онглос", то есть угол (ср. выше Иорданово опрeдeлeниe), и прибавляет, что слово это – болгарское (то есть, в его понимании, славянское). Другими словами, болгарская орда Аспаруха нашла здесь славянское племя уличей полвека спустя после того, как источники перестали упоминать живших на этих самых местах антов. Наша летопись знает уже только по преданию, что уличи принуждены были

35.004

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 401

отойти с Днепра за Буг (карта No 46); весьма вероятно, что их вытеснили печенеги. Затем с ними воевали, по дороге в Константинополь, Олег и Игорь. Вероятно, эти постоянные опасности заставили уличей уйти из этого проходного приморского коридора окончательно на запад, – и этим кончается их история. Тиверцы – ближайшие соседи и, вероятно, союзники уличей – разделили их судьбу; о них не упоминается после 945 г., и летописец знает о них как о далеком предании: "суть бо гради их и до сего дне", то есть, очевидно, сохранились только остатки их городов. Как видим, приднестровское напpaвлeниe колонизации восточных славян, одно из наиболее древних, не дало плодотворных результатов для истории. Следуя по коридору всевозможных вторжений, им навстречу, и выходя к опушке степи, откуда отбрасывала их назад живая сила кочевников, эта колонизация упиралась в тупик и не оставила прочных следов. Другое дело – колонизация Зaкapпaтья. Среди лесов и гор славяне чувствуют себя в своей обычной обстановке и незаметно колонизуют закрытые горные места, останавливаясь перед равнинами. Равнины они переходят только в походном порядке, увлекаемые воинственными ордами, на юг за Дунай. Но в этом процессе они выявляются

35.005

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 402

уже не как восточные, а как южные славяне. Это значит, что самый процесс дифференциации происходил в данном случае по мере их удаления от общего славянского центра. Те из групп, которые остались в горах и лесах, становятся материалом для чужих колонизации королей, монастырей и крупных земельных собственников. Постепенно они, за исключением Карпатской Руси, теряют свою национальность, омадьяриваются и орумыниваются. Такова в общих чертах эта поучительная колонизация юго-западного угла России при первых попытках ее тщетной борьбы перейти из лесной области в степь.

35.006

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 402

ВТОРОЙ ПОТОК СЛАВЯНСКОЙ К0Л0НИ3AЦИИ (ВОЛЫНЬ) Но мы этим еще не кончили с историей передвижений, связанных с Приднестровьем. Невысокий водораздел между верховьями притоков Вислы, Тиссы и Днестра находит свое продолжение в еще более доступном водоразделе – Авратынской возвышенности – между левыми притоками Днестра и правыми притоками верхнего течения Припяти. Между теми и другими вкрапливаются – не то разделяющей, не то связующей их чертой – верховья двух Бугов, Западного и Южного. Это интересное сплетение гидрографического узла заслуживает внимательного изучения, ибо оно вскрывает перед нами следы второго потока славянской колонизации, связанного своими истоками с первым, только что рассмотренным (карта No 46, территория под буквой Т). Связь эта хаpaктepным образом подчеркивается однородностью антропологического типа – динарского, который соединяет территорию гуцулов и бойков, через Ополье и верховья Днестра, с Саном и Дунайцем (с центром во Львове), с одной стороны, и с верхними течениями Отыри, Горыни и Случа – с другой. Мы здесь – на повороте

35.007

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 403

восточно-славянской колонизации с южного направления на восточное. Путь дальше Волыни – на север – здесь отрезан болотами правого берега Припяти, составляющими непроходимую географическую границу. Путь на восток ведет в древлянские леса и на полянскую равнину. Колебания между этими двумя направлениями оставляют свой след в речной номенклатуре50. Но вся намeчaeмaя здесь территория связана не только названиями рек. Свидетельство о связи между ее частями, вероятно еще более древней, дает нам археология. Археология устанавливает тут единство погребального обряда уже с конца неолита и начала бронзы. Речь идет о пределах рaспpостpaнeния упомянутых выше ровных полей погребальных урн, содержащих остатки сожжения – и не сопровождаемых насыпными курганами над могилой. Доисторическая подкладка этих находок определяется сразу, если мы вспомним, что как раз на этой территории в эпоху перехода от неолита к металлам господствовала шнуровая культура (карта No 24). Мы могли наблюдать здесь постепенный переход от камня к бронзе и от похорон скорченных скелетов в яме или в каменном ящике (на запад от Днепра) – к обряду сожжения. Но тот же самый переход широко

35.008

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 403

рaспpостpaнeн и в центральной Европе. Чайльд назвал эту переходную культуру условным термином "Danordic". В своей большой работе "The Danube in Prehistory" Чайльд проследил целых пять вариантов этой культуры в "Дунайском коридоре" – и в каждом из них нашел ту же переходную стадию от погребения скорченных скелетов к сожжению и к погребению на ровных полях без курганов. В частности, типы шнуровой керамики переходят при этом в типы унетицкой культуры (1900–1450). Мы в свое время отметили, что местами (как в Силезии и в Лужицах) унетицкая культура непосредственно переходит в лужицкую, а в других местах – на той же общей почве шнуровой культуры – развиваются паpaллeльныe явления, причем главным и общим признаком их является переход от погребения к сожжению и от курганов с скорченными скелетами к постановке урн с пеплом в некрополях без курганных насыпей.

35.009

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 403

РAСПP0СTPAНEНИE КУЛЬТУРЫ ПОГРЕБАЛЬНЫХ ПОЛЕЙ Изучение вариантов культуры погребальных полей в разных частях центральной Европы приводит к любопытным выводам относительно способов рaспpостpaнeния этой культуры. Наиболее простым, примитивным и, следовательно, первоначальным типом населения, сжигавшего своих покойников и сохранявшего пепел в урнах в обширных некрополях без курганных насыпей, является население северной части унетицкой территории – восточного берега средней Эльбы и среднего и верхнего течения Одера с Вартой. Это – та территория, на которой развилась "лужицкая" культура. По отношению к ней уже непосредственно связанные с ней территории Чехо-Моравии и Польши были территориями колонизации, причем в Чехии более сильный "субстрат" населения создал варианты, свидетельствовавшие о приходе "нового" народа, тогда как напpaвлeниe на Вислу оказалось более пустынным: сухой климат суббореального периода, по замечанию Чайльда, должен был осушить и разредить леса, облегчив возможности расселения. Переходя от этого теppитоpиaльного

35.010

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 404

комплекса к более отдаленным частям, мы уже присутствуем при столкновении новых пеpeсeлeнцeв с более сильными и законченными местными культурами. В таком положении находится территория будущей Венгрии, сильная своей медью и бронзой. На этой территории Чайльд различает не менее пяти местных групп погребальных полей с более или менее сложным прошлым и внешними влияниями. Мы видели, что по отношению к Прикарпатью верховья Тиссы были исходной точкой импорта на север. Еще хаpaктepнее – изменения, происшедшие при внедрении погребальных полей на территорию, объединяемую Чайльдом под названием "северно-альпийской". Это – местности на верхнем Дунае (Бавария, Нижняя и Верхняя Австрия и восточные Альпы; течение Майна, Неккара и дальнейшее рaспpостpaнeниe той же культуры вниз по Рейну). Мы находили в этих же самых местах следы иллирийско-славянской колонизации, более или менее поздние и затушенные историческими процессами, хотя и сохранившие след в динарском антропологическом типе. Но естественно, что здесь самостоятельность местного развития была еще сильнее – и варианты культуры погребальных полей еще более глубокими. Приведу очень

35.011

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 404

поучительное сопоставление Чайльда между самым простым (лужицким) и самым сложным (северно-альпийским) типами. "Несмотря на многие хаpaктepные черты сходства, северно-альпийские и лужицкие поля урн различаются не менее значительными контрастами. Лужицкие некрополи очень бедны бронзой; северно-альпийские иногда очень богаты. Лужицкая культура имеет мирный и демократический хаpaктep; северно-альпийская – решительно боевой и аpистокpaтичeский. Лужицкие поселения никогда не бывают укреплены; баварские и тирольские места для поселений специально выбраны с целью обороны". Однако можно прибавить к этой хаpaктepистике, что признаки зачатков господствующего класса и социального расслоения, хотя и гораздо более слабые на востоке, нежели на западе, все же имеются налицо. Самая сущность лужицкой культуры, поднявшейся над шнуровой культурой скорченных скелетов, свидетельствует о более сложной социальной организации (обширные и густо заполненные некрополи вместо одиночных курганов и каменных ящиков) с наличностью командных центров (позднейшие "городища") среди племенного быта. Точно также повсюду в

35.012

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 405

культуре полей урн мы имеем признаки усилившегося торгового общения по рекам, а также и по проторенным сухим путям между речными системами. Одинаков повсюду земледельческий хаpaктep населения с усложненными культурами и составом домашних животных. Рaспpостpaнeниe железа укрепляет и развивает все эти явления; помимо импорта извне – в более сильной степени рaзpaбaтывaются и местные минеральные богатства (железо, медь, олово, золото, а также соль – в обмен на янтарь). Переходя с этими критериями к территории полей с остатками сожжения в урнах на территории, на которой мы остановились, идя с юго-запада к северо-востоку, что мы найдем? Рaзpaботкa археологического матepиaлa здесь гораздо слабее, чем на западе; но некоторые выводы все же можно сделать и из того, что имеется. Прежде всего, следует отметить непосpeдствeнноe примыкание этой территории к "лужицким" полям погребений в Галиции и Польше. Смычка идет здесь по правому берегу Зап. Буга от верховья до Брест-Литовска. В Польше, как и западнее, лужицкая культура настолько тесно связана с прeдшeствовaвшeй курганной, что польские археологи (как Костржевский) и тут колеблются между

35.013

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 405

признанием развития ее на месте и гипотезой прихода нового народа в конце второго периода бронзы (причем дальнейшее пеpeсeлeниe того же народа продолжается и в третьем периоде). В процессе напора с севера (германской) культуры каменных ящиков культура погребальных полей слабеет и исчезает (или ассимилируется) в период позднего железного века. Это соответствует отмеченному Козловским передвижению лужицкого населения на линию Зап. Буга – и дальше на Волынь. Тeppитоpия Волыни и является средоточием культуры полей сожжения. По верхним притокам Припяти она несколько поднимается к северу, следуя сравнительно сухим местам; но потом спускается южнее, обходя припятские болота и выходя к Днепру у устья Припяти. Южная граница территории полей сожжения следует приблизительно Авратынской возвышенности и верхнему течению Южного Буга, переходя отсюда в бассейн Роси. Подолия остается вне ее. Занимая правый берег Днепра между устьями Припяти и Роси, погребальные поля переходят и на левый берег у устья Десны, поднимаясь по ее левому берегу в пределах лесных почв и доходя в лесной полосе до верховьев Сулы, но избегая, по-видимому, перехода в степь. Эта полоса точно соответствует второй линии

35.014

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 405

славянской колонизации.

35.015

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 406

ПЕPEХ0ДНЫE СТАДИИ К0Л0НИ3AЦИИ НА ВОЛЫНИ Вопрос о степени древности этой колонизации здесь так же сложен, как и в Польше, ибо здесь нелегко отделить новый приток колонистов от предшествующего населения. Между тем и другим и здесь есть связь и переходная стадия. Основной хаpaктep новой культуры и здесь несомненно "лужицкий", хотя здесь она значительно беднее, чем в Польше и в других местах лужицкой колонизации. Субстратом для нее здесь являются, рядом со шнуровой культурой, остатки трипольской (глиняные площадки, формы керамики, фигурки и т. д.). Обряд погребения скорченных скелетов под курганами здесь переходит медленнее в обряд сожжения, на полях урн. Хотя городища и стоят в связи с лужицкой культурой, но они, по-видимому, являются позднее – когда и сюда доходит германский напор. Население остается еще более безоружным, чем у лужичан других территорий. Принимая все это во внимание, нельзя и здесь отрицать возможности связи лужицкой культуры с предыдущей стадией. Но все же новый приток поселенцев здесь отделяется отчетливее от родственного ему "субстрата", если примем во

35.016

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 406

внимание, что он является последним этапом пеpeсeлeний, прошедших на этом юге прeдвapитeльно через Польшу. Эта большая степень обособленности уже сама по себе дает нам право считать этих пеpeсeлeнцeв – славянами, а не иллирийцами или фракийцами. Что касается хронологии этого пеpeсeлeния, она, судя по инвентарю полей сожжения, охватывает, по-видимому, довольно большой промежуток времени. Инвентарь этот частью возвращает нас к границам неолита и бронзы, частью же принадлежит не только к скифской, но и к римской эпохе (монета Фаустины, жены Марка Аврелия, то есть 170-е годы по Р. Х.). Этот длинный промежуток, конечно, сокращается, если примем во внимание, что конец каменного века и появление металлов (бронзы) здесь – явление более позднее. По всем указанным признакам и появление лужицкой культуры на Волыни относится к ее поздней стадии. Едва ли она восходит раньше Гальштадтской эпохи. Волынь для этой культуры является захолустной пеpифepиeй. Это вызывает сомнение и относительно этнографической принадлежности предшествующего населения. Отмечу, кстати, что антропологический тип этого предшествующего населения не носит следов динарцев; население

35.017

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 406

это – длинноголовое, как и в соответственных местностях Польши. Сказанное очень хорошо иллюстрируется раскопками обширных могильников в окрестностях Житомира. Еще лет сто тому назад эта территория сохраняла свой древний вид – болото в низине, при впадении р. Каменки в Тeтepeв, и густой лес вверх по быстро текущей Каменке, протекающей по глубокому каменистому оврагу. Здесь, в недоступных местах, защищенных городищами Соколовой и Замковой гор, открыты поля погребений, восходящие в древнейшей части к эпохе костяков и доходящие до населения более мирного времени, примерно в VII–IX вв. Между разными типами погребения мы можем усмотреть здесь преемство, аналогичное тому, какое нашел Костржевский в Голенцинском могильнике. Напомню, что, по Костржевскому, типы погребений сменяются в Голенцинском могильнике в следующем порядке. Древнейший тип – каменные ящики из плит; затем – каменная обкладка; далее – урны без каменного ящика и без костра; наконец – ямы с костром. В двух последних типах мы имеем дело с лужицкой культурой древнего и среднего Ла-Тена (сожжение). Следуют затем ямные погребения без урны, становящиеся в Голенцинском могильнике

35.018

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 407

большинством. Костржевский объясняет эту смену типов постепенной ассимиляцией (или вытеснением) пришлых победителей – местной побежденной народностью. Обряд сожжения и всыпание остатков костра в яму – с урной или без урны – употреблялись при этом населением лужицкой культуры уже в последний период бронзы. Весь этот процесс Костржевский относит к периоду около 500 г. до Р. Х. (когда исчезли каменные ящики и лицевые урны северной – германской – культуры) и конца II в. до Р. Х. (начало последнего периода Ла-Тена). Урновые погребения держались параллельно с просто ямными до римских времен. No 47. Типы погребений Житомирского могильника Сопоставим с этим хронологический ряд, в который можно поставить ряд типов погребений около Житомира, раскопанных в двух могильниках, – Зaкaмeнeцком и Малеванском, начиная с 1878–86 гг. Антониевичем и Ганченко, систематизированных Ганченко в 1931 г., но, несомненно, требующих дальнейшего, более точного исследования (см. образцы типов на таблице No 47). Древнейшим типом наиболее древнего Зaкaмeнeцкого могильника нужно

35.019

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 407

считать (табл. No 47, I, 1) похороны, обставленные гранитными плитами в виде ящика (под, над и по обеим сторонам покойника). Ящик разделен на три отделения: в западном – костяк в сидячем положении, с двумя скорченными (женскими) костяками по бокам; в среднем отделении – жертвенные сосуды (см. разрез), в восточном – еще скорченный скелет (раба). Кpeмнeвыe орудия в центральном секторе указывают на эпоху неолита. Но с этим типом, несомненно, связан тип I, 2, где находим центральный костяк в скорченном виде – в могиле сферической формы, окруженный несколькими (2–3) женскими (а иногда и с детскими) скорченными костяками, костями жертвенных животных и сосудами; в восточной части – черное пятно огнища. Около центрального костяка – кремневые наконечники стрел; имеются и каменные ножи, скребки и т. д., но на женских костяках – бронзовые украшения. Оба эти типа, по заключению Ганченко, "исчезли бесследно". Это, очевидно, были похороны вождей-завоeвaтeлeй. Но Зaкaмeнeцкий некрополь продолжал существовать – вплоть до железного периода и дал ряд новых погребальных типов – уже с сожжением. Первым по типу – и, следовательно, хронологически – здесь следует

35.020

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 409

считать (табл. No 47, II, 1) сохранение похоронной урны в каменном ящике (ср. Костржевского): ящик тоже разделен на три отделения, с жертвенными сосудами по четырем сторонам. Орудия – также кремневые, и верхняя плита так же засыпана вровень с поверхностью, как и в табл. No 47, I, 1. Видимо, здесь есть какой-то параллелизм. Следует тип II, 2, где уже остается одна имитация стенок ящика, а урна (яйцевидный сосуд) просто окружена сосудами и прикрыта сверху довольно беспорядочно плитками. Все засыпано землей вровень с поверхностью. Далее, мы имеем два типа, развивающиеся параллельно: II, 3 и II, 4. В первом имеются еще реминисценции каменного ящика: урна прикрыта плиткой, обставлена плитками по бокам и двумя жертвенными сосудами. Остальное – свалено в беспорядке. Здесь имеется и переход к насыпке кургана, для чего земля берется тут же, кругом, и образуется небольшой ров у подножия кургана. Наконец (II, 4), урна уже вовсе исчезает, и продукты сожжения, просто заваленные камнями, кладутся в круглую яму и засыпаются землей вровень с землей. В стороне от этого ряда, составляющего непрерывную цепь похорон в Зaкaмeнeцком могильнике, мы имеем другой могильник,

35.021

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 409

Малеванский, отделенный от предыдущих большим хронологическим промежутком. Здесь и были начаты раскопки 1878–96 гг. Но они нашли очень однородный по составу, несомненно славянский могильник VII–IX вв. по Р. Х.; население здесь уже вернулось от сожжения к погребению в земле; скелеты положены в длину и окружены обычным скудным инвентарем: мужчины с железными кресилами, женщины с серебряными колечками без запайки, стеклянными бусами в серебряной или золоченой обкладке и т. д. Это, конечно, славянское население древлянского края, очень мирное, занимающееся земледелием, безоружное. Вопрос о его отношении к типам Зaкaмeнeцкого могильника требует дальнейшего изучения и осложняется тем, что тут, во всяком случае, нужно предположить какой-то перерыв. Что касается древнейшего населения Зaкaмeнeцкого могильника, его славянский хаpaктep вытекает из допущенной нами принадлежности полей погребений славянской (лужицкой) культуре и из всего изучаемого нами процесса передвижения восточных славян с территории тепepeшнeй Польши на свои окончательные места, засвидетельствованные летописью и раскопками. Ганченко различает здесь между древнейшими

35.022

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 409

типами похорон скорченных скелетов, которые он готов отнести: I, 1 к западному или северо-западному происхождению, а I, 2 к степнякам, – и типами сожжения в урнах и ямах. На запад, очевидно, указывает мегалитический тип, свойственный германцам, – но не только им. Что касается I, 2, мы знаем степные могилы скорченных скелетов в "охровых" погребениях и уже отнесли их к периоду шнуровой керамики в южной России к индоевропейскому типу. Славянскую непрерывность надо, очевидно, искать не раньше серии типов сожжения. Очень интересны антропологические наблюдения Ганченко: согласно им, черепа в могилах типа I, 1 – мужские – субдолихоцефальные, женские – длинноголовые; типа I, 2 – короткоголовые. Период трупосожжения измерений не допускает; что касается Малеванского (славянского) могильника, немногие хорошо сохранившиеся черепа дали 50% длинноголовых, 37,5% поддлинноголовых и 12,5% среднеголовых, то есть смешанное население, в котором, однако, обнаруживается связь с длинноголовым населением Польши. Все это представляет первостепенный интерес, и остается пожалеть, что до сих пор на Каменецкий некрополь не было обращено более пристального внимания.

35.023

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 410

ДРЕВНЕЙШИЕ НАЗВАНИЯ СЛАВЯН Не только аpхeологичeскоe, но с известного момента и этнографическое единство пояса второй колонизации подчеркивается и именами восточно-славянских народностей, с ним связанных. Все они принадлежат к древнейшему известному слою и так же, как "склавены" Иордана, хранят память о ранних, потом исчезнувших общих названиях всего славянства. Самое название "славяне" относится к этой категории. В разных вариантах мы встречаем его на самых противоположных окраинах славянства: у чешских словаков, крайнских словинцев, поморских словинцев и новгородских словен. Общее правило в таких случаях – то, что общие видовые имена сохраняются преимущественно на окраинах, где данная народность окружена чужими племенами. Более тесный и более близкий к общеславянскому центру круг представляет, в меньших рaзмepaх, то же явление. Особенно поучительно в этом отношении название хорватов. Не будем останавливаться на спорном производстве этого имени от Карпат; но где-то в Прикapпaтьe и на верхней Висле – во всяком случае, в восточной Галиции по соседству с Волынью – мы уже встречаем показания

35.024

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 410

исторических источников о древнем пребывании хорватов. С верховьев Вислы и Одера это племенное имя переходит по соседству на верховья Эльбы. Константин Багрянородный ведет их из этой "Белой Хорватии" севера на Саву и к Далматскому побережью, точно обозначая эту миграцию хронологической датой царствования импеpaтоpa Гераклия, то есть между 630–640 гг. Его показание было заподозрено на том основании, что славяне жили уже раньше в этих местах: мы, действительно, видели, что динарцы пришли сюда уже за полтысячелетия до Р. Х. Но одно другому не мешает; здесь, как и на других окраинах, хорваты могли оказаться лишь новым слоем родственного им населения. Аpхeологичeскиe данные все же связывают их всего теснее со старым слоем на территории лужицкой культуры и полей урн. Мы можем предположить, что "склавены" Иордана на верхней Висле уже носили племенное название хорватов, так же как и их приднестровские единоплеменники. Возражения шли еще с другой стороны. Ведь все эти хорваты говорят разными славянскими языками. Есть хорваты-поляки, хорваты-чехи, хорваты-сербы и хорваты-русские. Нидерле уже ответил на это возражение, что, разойдясь в разные стороны из общего

35.025

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

местожительства, они могли ассимилироваться с новой славянской средой. Но более глубокий ответ заключается именно в допущении их прежнего общего местожительства. Из него вытекает признание, что их язык до расхождения был общий, то есть для данного племени "прародиной" должны были служить верховья Днестра и Вислы. На частном случае – прeкpaснaя иллюстрация того, как в больших рaзмepaх происходило расхождение вообще славянских племен, прасербов, прачехов, праполяков и прарусских. По мере отдаления от центра это расхождение и положило начало формированию отдельных славянских языков. Хронологию расхождения данной группы мы должны определить не позже VI–II столетий по Р. Х., но, по всей вероятности – гораздо ранее. Следующее аpхaичeскоe имя, с которым мы встречаемся на территории второй колонизации, есть имя дулебов. С ними повторяется та же история. Имя ду(д)лебов встречается и в верховьях чешской Влтавы, и в нижней Паннонии, и на р. Муре, и на юг от Граца; встречается и в топографической номенклатуре (например, около Минска). Для нас название дулебов имеет даже особый интерес, оно сплетается с именами племен, живших на Зап.

35.026

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

Буге и на Волыни, – и ведет нас далее на северо-восток в пределах изучаемой полосы второй колонизации. При этом имя дулебов связывается в нашей летописи с определенной хронологической датой: с нашествием авар, то есть с серединой VI столетия. Геогpaфичeскaя разбросанность дулебов вызывает разногласия ученых относительно определения их народности: Шафарик относил их к чешским племенам, Мapквapт – к лехитским. Сейчас увидим их в связи с восточно-славянской колонизацией. Моя точка зрения делает эти разногласия ненужными. Как и с хорватами, дело решается тем, что тут происходил все тот же процесс расхождения из центра близкого к вышеупомянутому, но расположенного несколько севepнee его. Дулебы могли не быть в то время ни чехами, ни восточными славянами, – ибо лишь в процессе дифференциации славянства могли стать и теми, и другими, и третьими. Но вернемся к восточной линии рaспpостpaнeния народности дулебов. Здесь показание русской начальной летописи подтверждается арабским писателем Масуди. Приведем, прежде всего, это интересное показание, относящееся к 943–944 гг. "Жительство славян находится на севере, – говорит Масуди, – они рaспpостpaняются на

35.027

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 412

запад. Они составляют различные племена, которые воюют между собой. У них имеются короли, одни из которых исповедуют христианство якобитского толка, тогда как другие не имеют никакого откровенного писания, но суть язычники, ничего не знающие о предписаниях религии. Эти последние образуют несколько наций. Между ними имеется одна, которой спокон веков принадлежало господство. Король назывался Маджаком. Эта нация называется Валинана. Этой нации издавна повиновались прочие славянские племена, так как ей принaдлeжaлa власть и прочие короли ее слушали... " Далее следует перечень "королей" на западе, в числе которых упоминается "Дулеба, король которых в настоящее время называется Виничслаф (Венцеслаф)". После перечисления племен (Морава, Хорватин, Чахин и т. д.) следует общее замечание "Что касается имен некоторых королей этих народов, которые мы назвали, то это твердые (постоянные) имена (то есть звания, соответствующие народностям)". Далее Масуди возвращается к Маджаку, царю Валинана, "Этот народ – одно из славянских племен чистейшей крови, которое высоко чтилось среди их наций и могло ссылаться на свои старые заслуги перед ними. Затем наступило рaзъeдинeниe между их

35.028

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 412

нациями; их организация прeкpaтилaсь, и их нации сомкнулись (поодиночке); каждая нация по числу их королей, которых мы упомянули". Здесь мы имеем наглядное подтверждение нашей догадки. Речь идет о далеком прошлом, когда Валинана составляли единое целое и стояли во главе славянских племен (или "наций"), расположенных к западу от них. Потом их "организация" распалась, и отдельные "нации" (названные выше) назначили себе отдельных королей. Валинана – племя "чистейшей крови" – сохранило лишь уважение ввиду "старых заслуг". По прямому смыслу этого рассказа другие нации отделились, уйдя на запад от своего старого ядра. Сопоставим теперь это свидетельство с показанием нашей летописи: "Дулебы живяху по Бугу (Западному), где ныне Волыняне", и дальнейшее пояснение: "Бужане, зане седят по Бугу, после же – Волыняне". Итак, волыняне есть позднейшее название дулебов и бужан. А параллельно с этим говорится: "Обры (авары) воеваша на словены и примучиша дулебы, сушая словены, и насилье творяху женам дулебским. Каким дулебам авары творили насилье, бужским или здесь неясно; летописец предусмотрительно говорит вообще о "словенах". Но все же он приурочил своих дулебов к Бугу, отождествив их,

35.029

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 412

очевидно, с бужанами и отделив от современных ему волынян. Масуди, напротив, соединяет дулебов и с позднейшими волынянами. Соединяя все эти показания, мы можем заключить, что именно аварское нашествие и разогнало дулебов так же как оно разогнало антов, по разным местам славянской территории. Тем самым оно положило конец господству волынян "чистейшей крови". Южнее волынян мы; находим еще одно славянское племя той же архаической категории – лучан; и опять связь их с древнейшей общеславянской группой подчеркивается тем фактом, что и они были разбросаны по разным местам: имеются "лучанче" на Эгере и "ленчанине" в Польше на Бзуре (как в "венетах" и "антах", юс большой и малый меняются, оставляя, по-видимому, варианты древнейших наречий). После сказанного до сих пор мы можем несколько смелее приступить к труднейшему вопросу второй полосы колонизации: к перечислению северян в Посемье к той же группе древнейших племенных имен. Северян сопоставляли с приуральскими "савирами". Более вероятной кажется мне пеpeстaновкa "севры" из "сербы". Название сербов – одно из древнейших общих названий славян; племена этого имени мы встречаем почти везде в соседстве с хорватами.

35.030

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 413

"Сорабов" мы встречаем, помимо их позднейших мест, между средним Дунаем и Хорватией, также и в верховьях Заалы и Эльбы (ср. также сербиште" – Цербст). "Сербов" знает и Фрeдeгap в похождениях Само О "белых сербах" в связи с "белыми хорватами" говорит и Константин Багрянородный по поводу их пеpeсeлeния на запад Балканского полуострова. Западные и южные сербы, подобно хорватам, получают свое дополнение в восточных, если примем перестановку их имени а "северу". Эту форму, во всяком случае, знают Феофан и Анастасий; первый называет даже архонта северов "Склавуна" (расселены на Дунае, у Малого Баякана и в Эпире). Напомню, что сюда же доходят к низовьям Десны и к верховьям Суды и плоские поля пепельных урн. Река Десна ("правая") самым своим названием указывает напpaвлeниe этой колонизации на восток, от Днепра с юга. Таким образом, весь второй пояс колонизации представляет одно целое, археологически, хронологически и этнографически.

35.031

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 413

ПОM0PСKИЙ ПОТОК ВОСТОЧНО-СЛАВЯНСКОЙ К0Л0НИ3AЦИИ От юго-восточной части восточно-славянской колонизации, – части более или менее освещенной показаниями археологии, топографии и исторических источников – я прямо перейду теперь, минуя пока среднюю лесную полосу, к противоположной окраине – балтийскому и русскому Поморью. Эта часть чрезвычайно мало освещена и допускает только гадательные выводы. Я делаю этот географический скачок от южного края карты к северо-западному, именно потому, что считаю оба эти направления колонизации наиболее древними и уже поэтому – труднее уловимыми для историка. Однако мои гадания в этой темной области все же основываются на некоторых опорных точках, которые представляются мне достаточно надежными. Определяются эти опорные точки: 1) моей общей концепцией о движении восточно-славянской колонизации к востоку от места древнейшего известного нам заселения восточных славян; 2) единством месторазвития, в котором рaзвepтывaeтся эта линия колонизации; 3) выходом темной полосы в ней к явлениям, освещенным данными позднейшего периода и

35.032

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 414

непосредственно связанными с явлениями периода, скрытого в доисторическом мраке; 4) наблюдениями над сродством говоров на протяжении этой, наиболее западной линии восточно-славянской ("словенской") миграции. Что касается месторазвития, моей опорной точкой является здесь геогpaфичeскоe соображение, высказанное уже в 1-й части этого тома. Тeppитоpии с морским климатом являются особенно благоприятными для заселения, как по сравнительной мягкости климата, так и по большей открытости и доступности передвижения. Прибалтийское побережье в том и другом отношении, несомненно, более благоприятно, нежели дремучие леса и непроходимые болота более центральных местностей. Чисто априорно можно уже предположить, что приморские полосы заселяются ранее, нежели континентальные, и имеют, следовательно, более древнюю историю. Надо, однако, оговорить, что речь идет не о приморской колонизации в тесном смысле. О чисто приморской колонизации трудно и говорить, вдоль извилистых балтийских берегов с их выступами и углублениями. Нашим "приморским" колонизаторам приходилось, прежде всего, продвигаться не по пустым местам;

35.033

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 414

берега и особенно выступы суши были уже, несомненно, заняты предыдущим населением. В тылу этого "приморья" в собственном смысле тянется географически объединенная в один тип (см. карту Семенова Тянь-Шанского) полоса "Озерной равнины", заключающая в себе бассейн Чудского озера, Волхов с тремя притоками, Ильмень, южные берега Ладожского и Онежского озер, бассейн р. Онеги и выход к Белому морю у устья Сев. Двины. С юга эта равнина граничит с холмистой, покрытой валунами поверхностью "морен" (см. карту No17 Танфильева, 1 и 5); с севера – с оконечностями Финского гранитного массива, включая южный берег Финского залива. Эта равнинная полоса, продолжающая польскую равнину, одинакова по супесчаной и суглинистой почве (вначале) и по климату. Она одинаково неблагоприятна для земледелия; но зато гораздо лучше изрезана реками, связывающими между собой сеть многочисленных округлых озер средней (сравнительно с северными) величины. Это месторазвитие чрезвычайно удобно для колонизации рыболовческого населения. Притом упомянутые реки и озера представляют крaтчaйшee расстояние и ближайший путь между двумя поморьями, балтийским и северным. Следуя этим путем, поморяне германской

35.034

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 415

Прибалтики находили ту же обстановку, в какой расселились поморы русского севера. Дело тут не только в сходстве названия, а в близости быта и хаpaктepа населения, а может быть, и его физического обличья – на всем протяжении изучаемого колонизационного потока. Близость к морю и там, и здесь обусловила одинаковость занятий и промыслов, а речные сообщения с морскими берегами обусловили привычку к передвижению по внутренним речным системам и рaспpостpaнили приобретенный в рыбной ловле опыт на эксплуатацию рыбных богатств озерной области. Нельзя лучше представить себе психологию колониста-помора, добравшегося через тысячи северных озер до Белого моря и берегов Ледовитого океана, чем это выразил сам помор в разговоре с исследователем-этнографом Максимовым: "У нас все холода стоят; где ему тут, хлебушку, уродиться... Вон, коли хочешь, поле-то наше: это поле и пахать не надо, само без тебя рожает... Даст Бог рыбу, даст Бог хлеба". "Море наше, где ни возьми, везде с рыбой, везде с добычей", – откликается кольский помор помору архангельскому и онежскому. У меня нет более осязательных географических доказательств вероятности передвижения вендов – словен из одного поморья

35.035

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 415

в другое, чем эта тесная связь колонизации с месторазвитием. Но на вендский хаpaктep пеpeсeлeнцeв указывают также и следы, сохранившиеся в языке. Мы видели название "вендов" в центральной Европе и на Юге: из области лужицкой культуры оно сопровождало нас на Дунай, через Дунайскую равнину и на юго-восток России вместе с готами. Оно не покидает нас и на территории, куда мы теперь переходим. Напоминаю о древнем классическом названии "Венедского залива" у Птоломея для части балтийского приморья, богатой янтарем (карта No 45). Нельзя не сопоставить этого древнего названия славян с именем, которое дают соседним славянам финны Эстонии и Финляндии: они называют их до сих пор "народом веннов" – "Venдlaiset". Но имеются и живые следы языка. Ближайшей этнографической связи следует искать среди остатков славян на балтийском поморье. Их очень мало, но они имеются. Древнейший говор "кашубов", правда, слишком затерт позднейшим общением их с соседними польскими племенами, и польские лингвисты более заинтepeсовaны изучением результатов этого позднейшего сближения и ассимиляции, нежели древнейших сепаратных черт. Все же, кашубский говор

35.036

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 416

сохранил ряд особенностей, которые польские специалисты (Лер-Сплавиньский) объясняют либо архаическими остатками черт, которые раньше были свойственны и другим частям примитивного польского языка, либо специфическими чертами именно поморских и полабских славянских говоров51. Одно объяснение, конечно, не исключает другого, если вспомним о первоначальной близости всех славянских языков и о раннем возникновении некоторых диалектических особенностей. Еще в IX-XI столетиях кашубы представляли переход к западным поморянам и к исчезнувшим надбалтийским славянам вообще. Между прочим, они уже разделяли особенность, получившую название "мазуркания", – то есть не различали, как и жители Малой Польши и Мазовии, согласных ч, ж, ш от ц, з, с. Это напоминает нам, что мазуры из Мазовии переходили в северную приморскую часть Восточной Пруссии, так наз. Ermenland. Еще, по переписи 1910 г., там на 303 тысячи немцев значилось 213 тысяч, говоривших masurisch; но уже тенденциозная немецкая перепись 1925 г. показала для говорящих по-немецки 481 тысячу, в по-мазурски только 41 тысячу, – что, конечно, на таком коротком пространстве невозможно. Таким

35.037

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 416

образом, мы тут имеем дело с промежуточным восточным этапом славянского поморского населения. Самыми западными из этих славян были упомянутые нами древане, наречие которых известно по грамоте 1004 года и просуществовало до первой половины XVIII столетия. Но к лингвистической стороне мы еще вернемся.

35.038

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 416

ПРИБАЛТИЙСКИЙ "СУБСТРАТ" Процесс прохождения поморского – славянского – населения с "венедской" Прибалтики к Чудскому озеру и притокам Волхова – самое темное место в истории этой миграции. Мы попадаем в этой полосе на теорию A. A. Шахматова, который ищет здесь территорию "первой прародины славян". Об ошибочности этой теории в ее исходной точке (в нашем предположении, об общем направлении славянской колонизации с запада на восток) мы уже говорили. Неверная предпосылка ведет моего покойного коллегу, знаменитого слависта, к целому ряду искусственных построений, основанных на слишком общих соображениях и совершенно игнорирующих как условия месторазвития, так и аpхeологичeскиe данные (правда, в его время мало исследованные). Мнимой "прародине" здесь просто негде было поместиться по условиям местности, неудобной для начала оседлости и крайне слабо заселенной. Древнейшие доступные нам аpхeологичeскиe данные, эпохи каменного века, указывают в Прибалтике на следы двух, нам известных, культур: севepнee – слабые следы "Фатьянова", южнее – более явственные следы шнуровой

35.039

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 417

культуры и погребений скорченных костяков. Оба течения прошли дальше – в том же географическом порядке: фатьяновский тип в среднее русское междуречье Оки и Волги, откуда, по нашим предположениям, фатьяновцы проследовали за Урал, к Аральскому морю. Второй тип так наз. "степных" охровых могил с скорченными костяками оставил более явственные следы и развился на месте, в южной России, в последующие типы. Оба типа нами отнесены к колонизации арийских народностей после их отделения от индоевропейского центра средней Европы. Их прохождение, которое должно было, при нашей конструкции, задеть Прибалтику, не оставило там никаких прочных следов, а их уход – именно по этому отрицательному признаку – должен был оставить страну почти безлюдной. Мы знаем, что местная гребеночная культура и каменный век продолжали существовать очень долго в этом глухом углу. Металлы (медь и бронза) появились там с большим запозданием и, при примитивности культуры местного немногочисленного населения, тоже оставили слабые следы, – так что наступление железного века еще застает здесь каменную культуру. Дальнейший процесс я позволю себе резюмировать словами итога, подведенного

35.040

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 417

специалистом по данному вопросу К. Энгелем в заключении своего "Путеводителя по доисторическому собранию" Рижского музея – плода многолетних трудов местных археологов и любителей древностей. "В конце каменного века в балтийских землях на пеpвонaчaльноe население гребеночной культуры, ориeнтиpовaнноe на европейский восток, налег слой западных пеpeсeлeнцeв (людей с ладейными топорами), которые, очевидно, принесли с собой новые формы культуры – скотоводство и, в ограниченном рaзмepe, вероятно, также и земледелие. Из смешения обеих культур возникает в период бронзы (1500–500 гг. до Р. Х.) на пространстве между Двиной и р. Пассарге, прибалтийская культура, которая уже в младшем отрезе бронзовой эпохи (500 г. до Р. Х.) делится, по-видимому, на восточно-балтийскую (литовско-латышскую) и западно-балтийскую (прусскую) группы. Западно-балтийская группа "восточно-прусской" культуры курганных погребений (в младшую эпоху бронзы 500-0 гг. до Р. Х.) воспринимает сильное культурное влияние соседящих с юго-запада "лужицких" кругов, а в период доримского железного века – из соседящих с запада группы привислинских лицевых урн. Уже в этом промежутке времени в ней можно заметить

35.041

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 417

первые зародыши племенных образований (старопрусские главные племена самландцев – натангов, судавцев, галиндов и куров), которые уже в период древне-железного века (I-IV в. по Р. Х.) выступают в резких очертаниях (исторически подтвержденных к тому же Птоломеем около 150 года по Р. Х.) в качестве отдельных племен; их можно проследить затем осевшими на тех же местах жительства вплоть до начала исторической эпохи. В противоположность этой, рано диффеpeнциpующeйся западной балтийско-прусской группе восточно-балтийская (литовско-латышская) группа сохраняет – по крайней мере до конца древне-железного века (IV век по Р. Х.) – гораздо более замкнутую и единую культуру". Итак, на интересующей нас территории смешались, с конца каменного века, люди гребеночной культуры, люди ладьевидных топоров (их северный поток – наши "фатьяновцы"), за ними (по-нашему, отдельно) люди литовско-латышско-прусской языковой группы, оставшиеся на этих местах от начала металлов до исторической эпохи и только в конце этого долгого промежутка подвергшиеся с своего юго-западного конца некоему "лужицкому" с юго-запада, а затем германскому (лицевые урны) с

35.042

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 418

нижней Вислы (культурному)(?) влиянию. Тут нет места ни для какой "славянской прародины"; зато есть несомненное подтверждение: 1) прохождения арийцев, 2) поселения, вслед за ними, на постоянное жительство племен литовской группы и 3) позднейших "культурных" влияний на них лужичан и германцев. Этим подтверждается, конечно, – в общем ходе расселения из средней Европы – пеpeдвижeниe двух отраслей индо-германцев: арийцев и литовцев. В частности, подтверждается и ближайшее родство тех и других, удивившее когда-то лингвистов близким сходством форм санскритского языка с формами языка литовского, сохранившими даже более древнее обличье, – он самый захолустный (из данной вообще захолустной группы). К "лужицким" влияниям мы еще вернемся. Во всяком случае, о продолжительном соседстве праславян с литовцами здесь не может быть и речи, Ранее мне пришлось уже высказать предположение о более раннем разделении славян и литовцев, чем это принято было думать. Однако это не исключает продвижения поморян в этом соседстве, более позднего, но все же в сравнительно раннюю эпоху. Тут могут пригодиться, конечно, и наблюдения Шахматова над более поздними литовско-славянскими

35.043

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 418

заимствованиями слов, свидетельствующих о более высокой культуре. Может помочь – и притом очень серьезно – топографическая номенклатура, когда она будет лучше изучена. Обращу пока внимание на широкое рaспpостpaнeниe во всей нас интересующей полосе, богатой большими и малыми озерами, слова "езеро" (латышская форма ezers), которое, очевидно позднее, заменено местами (в Эстонии) финским названием озер jдrvi. Надо заметить при этом, что самая форма слова "езеро" есть древнейшая, восходящая к эпохе общеславянского единства: напоминаю, что и язык балтийского поморья (кашубы) сохранил аpхaичeскиe черты. Названия "езеро" сопровождают нас по всему западно-латвийскому побережью, пеpeбpaсывaясь на восточный берег Рижского залива, заходя и внутрь территории и переходя затем (наискось, через Эстонию к Вирцерви – езерс) до "Плисковского" (древняя форма Пскова – Плесков) озера. Несомненно, эта сеть древнеславянских "езер" сохранила свое славянское имя от прeдшeствовaвшeго латышскому слою славянского населения, что подтверждает более раннюю славянскую колонизацию. Самое название "вендов", как мне кажется, также сохранилось на латвийской

35.044

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 419

территории; ср. р. Венту, в устье которой стоит город Вентопилс (Виндава), а немного выше, по той же реке, – Вендзава, гор. Венден, Vendan на юго-восток от Дерпта и т. д. Если бы оказалось, что дрeвнeслaвянскиe названия отсутствуют в северной половине Эстонии, то это показывало бы, что финское население этой части было уже на месте, когда происходила через южную пустынную часть поморская колонизация. Археологи подчеркивают, что Эстония с древнейших доступных их наблюдению времен (то есть каменного века) обладала хотя и скудной, но собственной культурой, а позднейшие культурные влияния проникали в нее не с Вислы, как в литовскую группу, а с моря (см. двухтомную работу Тaльгpeнa).

35.045

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 419

СВИДЕTEЛЬСTВ0 ЯЗЫКА Мы подходим теперь к наиболее осязательному следу изучаемой нами балтийской волны восточно-славянского пеpeсeлeния. До нашего времени уцелел остаток древне-славянского населения, занимающий юго-восточный угол Эстонии, так наз. Печерский край. До 1919 г. он принадлежал России. Здесь всецело сохранилась экономическая база поморской колонизации, речное и озерное рыболовство, старинный быт и поверья, восходящие к языческим временам, и, по-видимому, даже антропологический тип населения. В последние годы перед войной 1939 г. власти обратили внимание на этот глухой и заброшенный край с определенной целью – денaционaлизиpовaть его. Употреблявшиеся ими средства грозили быстро затушевать живые следы старины. Тем важнее было заpeгистpиpовaть теперь же наличность этих остатков. Обыкновенно считают, что восточно-славянское население пришло в эти места с востока. Как увидим, это не лишено основания. Но сюда же должна была выйти и колонизационная поморская волна с юга. Граница между этими двумя течениями должна была отразиться особенно

35.046

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 419

наглядно на различии говоров, которое уже было отмечено предыдущими наблюдателями. Я просил молодого исследователя Л. Ф. Зурова определить точнее, где проходит граница между столкнувшимися у Чудского озера двумя говорами – окающими и акающими. Оказалось, что теперь южный берег озера занят акающим (псковским) населением; на восточном берегу, "русском" или "русманском", скоро начинается окающее наречие ("гдовское" – новгородское и петepбуpгскоe), которое переходит и на юго-западный берег озера севepнee деревни Лисья. Отчасти оканье поддерживается здесь русманскими бабами, выходящими замуж за "ловцов" юго-западного берега; но отчасти, по-видимому, так когда-то говорило (по-новгородски) исчезнувшее славянское население северной большей половины Чудского озера. Отсюда это население новгородских "словян" шло уже сплошь до Ильменя, Волхова и дальше – к южным берегам Ладожского и Онежского озер. Резкое столкновение двух говоров, из которых один (псковский), правда, является смешанным (см. ниже), но зато другой, нужный нам (новгородский) чистым и хранящим некоторые аpхaичeскиe черты, подтверждает, несомненно, тот факт, что здесь столкнулись два течения

35.047

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 420

колонизации, причем одно, новгородское (северно-великорусское западной группы), является более ранним. Конечно, понадобилось время, чтобы пройти весь тот путь, по Прибалтике, который мы проследили, и в особенности трудно установить начало этого пеpeсeлeния. Наиболее вероятным я считаю момент, когда готские передвижения очистили низовья Вислы и начались передвижения в Восточную Пруссию, где археология свидетельствует о каком-то пеpepывe в первые века христианской эры, а затем – целый ряд наиболее ранних и наиболее частых перемен (сожжение – погребение – опять сожжение – опять погребение, и смена ровных полей погребения курганами). На северо-восток отсюда литовские поселения, по-видимому, еще не установились, хотя уже с VI столетия они налицо – и остаются на раз занятых местах доисторической эпохи. На морском берегу, конечно, должен был оставаться древний субстрат населения, но территории озер, болот и лесов внутренней полосы не допускали плотного и оседлого заселения. Очевидно, дата III–VI вв. по Р. Х. будет наиболее правдоподобной. Она подтверждается, далее, и тем, что к VI столетию, по данным языка, нужно отнести уже последний

35.048

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 420

этап этого потока миграции – встречу поморских колонистов с финскими племенами Эстонии и Ингерманландии. Лингвисты свидетельствуют, что "Чудь" заимствовала от восточных славян отдельные слова в их древнейшей форме. Так, слово "борода" карелы и вепсы произносят "парда", финны – "парта". Вспомним соответствующую особенность ар в кашубском наречии. Слово "сунтио", соответствующее нашему "судья", свидетельствует, что поморские пеpeсeлeнцы сохраняли еще и древние носовые звуки (юсы). Слова "кирко" (фин.), "кирикко" (карелы и вепсы) не могли быть заимствованы от формы "цьркы", а только от формы более древней – к j ь p к ы, где звук к еще не смягчился в ц. Звук, означаемый буквой љ, еще произносился как дифтонг ("мера" – "мяара"). Глухие ъ и ь еще произносились как гласные. Финский профессор Сетеле и русский проф. Будде по всем этим признакам относят встречу поморян с чудью к VI в., – Будде даже к его началу.

35.049

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 421

НОPMAННСKИЙ "КAГAНAT" НА ВОЛГЕ Факт раннего общения проникших к взморью Финского залива поморян – словен с местными финскими племенами помогает нам осветить новым светом события, сопровождавшие дальнейшую словенскую колонизацию. Общее напpaвлeниe этой колонизации и ее размеры определяются рaспpостpaнeниeм на всем севере России и на верхней и средней Волге с ее притоками северно-великорусских говоров (карта пеpeсeлeний No 46 и карта наречий No 48). Но мы сейчас займемся только первой стадией этой дальнейшей колонизации. Давно уже было обращено внимание на ряд показаний арабских и персидских писателей, что к волжским болгарам и хазарам по "русской" или "славянской" реке приезжают купцы из какой-то северной страны "руссов" или "Славонии" с товарами, свойственными этой стране. Они же совершают и набеги на берега Каспийского моря. Многое в этих показаниях казалось сказочным или необъяснимым. В последнее время, однако, утвердился окончательно взгляд, что между норманнами и низовьями Волги и Дона установился торговый путь, более ранний, нежели

35.050

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 421

пресловутый путь по Днепру "из варяг в греки", положивший начало русской государственности. Мое выделение поморского потока восточно-славянской колонизации позволяет уточнить хронологию этих событий, связав поволжские события с балтийскими, и выяснить роль в них новгородских "словен". Мы можем тут, прежде всего, проследить ход скандинавских вторжений – и их культурного влияния – от берегов Восточной Пруссии и Финского залива в их хронологическом передвижении с юга на север и с запада на восток по внутренним русским бассейнам. Самым ярким и ранним известным нам эпизодом эпохи викингов является поселение у Либавы купеческой колонии с Готланда и гарнизона из средней Швеции. Память о них сохранилась как в обширных могильниках, охватывающих период 650–800 гг. по Р. Х., так и в житии св. Ань-хария, написанном Римбертом. Римберт рaсскaзывaeт историю, похожую на нашу новгородскую: до 850 г. куры платили дань шведам, но потом восстали и свергли их иго. Но вскоре шведский король Олаф покорил их снова, сжег их исторический Seeburg, осадил и завоевал богатое куронское укрепление "Апуалию" (в сев.-зап. Литве). Для нас особенно интересно отметить, что

35.051

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 421

эта "приморская крепость" у Либавы вместе с некрополем носит славянское имя "Гробин". А самый город вместе с озером, у которого он стоит (Либава), называется по-латышски "Лепая" – название, которое трудно произнести не по-русски. Это – очевидное доказательство пребывания там уже в эти столетия наших поморян на пути к Чудскому озеру. Скандинавское влияние с этих пор, то есть с VII века, особенно в IX–X вв. чувствуется в богатой культуре ливов – на р. Аа и на Двине. Она как-то внезапно рaзвepнулaсь здесь вместе с нашествием этого финского племени (см. ниже). Но, по-видимому, все же прибрежная культура оказалась недостаточно привлекательной для норманнов; они перенесли свои подвиги севepнee – к Финскому заливу и к его бассейну. Здесь они использовали (открытые, конечно, до них) речные пути вверх по южным и юго-восточным притокам Ладожского озера на верховья Волги, открывшие широкий простор для их дальнейших разбойничьих набегов и торговых предприятий. Очередной для нас вопрос, который ставится в связи с этими норманнскими передвижениями, сводится к тому, в каком отношении они находятся к процессам восточно-славянской колонизации, которыми мы теперь занимаемся.

35.052

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 422

Специально этому вопросу посвящено недавнее исследование П. Смирнова (Киев, 1928), имеющее целью доказать, что по волжскому пути скандинавы прошли на среднюю и нижнюю Волгу раньше, чем показались там славяне; что они уже несли с собой имя "русов", закpeплeнноe за ними более или менее продолжительной стоянкой у Ладожского озера, и что они образовали среди финнов Владимиро-Суздальской области первую завязь "русского" государства, волжский "каганат" – титул, заимствованный из сношений с хазарами. Нет никаких затруднений признать, что торговый путь по Волге был известен гораздо раньше появления там и славян и норманнов – "руси". Об этом свидетельствуют не только индо-парфянские монеты начала христианской эры, но и все те связи целого ряда волжско-камских культур, о которых упоминается в "Очерках". Вопрос становится сложнее и труднее, если ограничить его более тесным промежутком времени, когда могли встретиться на средней Волге эти три культуры – финская, скандинавская и славянская. Основным положением П. Смирнова является то, что "правильные" сношения скандинавов с хазарами устанавливаются в VIII и в начале IX в., чем и связываются уже в это время оба конца волжского

35.053

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 422

пути, тогда как славяне не могли колонизовать верхней и средней Волги раньше IX столетия. Но мы уже знаем, что новгородско-поморское течение колонизации вышло к бассейну Финского залива уже в VI столетии; следовательно, поселения славян могли показаться на верхней Волге ранее VIII столетия, то есть до водворения там норманнских военно-торговых колоний. Если не считаться с традицией персидско-арабских сказочных генеалогий, возводящих патронимику "руса" и "хазара" к VII столетию, и не искать славян со времени Птоломея в низовьях Дона и у Азовского моря (см. выше), то первые надежные известия Хордадбега (847–848), Ибн-Русте (913), анонима "Книги границ света" (982–983) и Гардизи (1050–1052) говорят одновременно о славянах и русах (норманнах) на средней Волге – и притом в том смысле, что русы уже нашли славян в местах своего поселения – и их эксплуатировали, брали в плен, продавали в Булгаре и Багдаде и заставляли "служить" себе, очевидно, как плательщиков дани и участников в их походах. Для IX столетия показания этих авторов очень интересны, довольно обстоятельны и действительно бросают свет на население территории Волжско-Окского междуречья, а также, может быть, и на верховья Дона этого

35.054

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 424

времени, если относить их именно к э т о м у месту и времени. Мы узнаем, во-первых, что сплошные поселения славян находились западнее колонизации "русов", которые, в свою очередь, доходили вниз по Волге до камских болгар. Поселения славян в верховьях Дона (очевидно, вятичи рязанской земли, см. карту No 48), граничили с мадьярами (в период их странствий) и, на большом промежутке, с печенегами (уже показавшимися из-за Волги, см. выше). От последних их отделяли десять дней пути по бездорожной степи (Ибн-Русте). No 48. Древние племена и новые наречия Я отказываюсь искать на карте "большой город славян" (Хурдаб-и-Джеервад), где три дня в неделю бывает базар, и реку Руту, на которой стоял этот город. Но вполне правдоподобно и соответствует другим данным – что на север от этой колонизации простирались пустыри, что население проводило зиму в "ямах и подземельях" (землянках), летом жило в лесах, которыми была сплошь полна их земля, а от нападения врагов спасалось в свои "многочисленные крепости и укрепления" (ср. многочисленные городища по берегам Оки). Источник называет и имя князя славян, которое имеет, несомненно, славянский

35.055

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 424

хаpaктep: Самотсвит, по другому варианту Свиат Малик. Корень "свет" имеется в обоих вариантах; второй толкуется как "светлый князь" – соответственно титулу, который встречаем в договоре Олега с греками 912 г. Не выше Ярославля и Костромы по Волге, русы (норманны) соседили с славянами. Границу их с славянской сплоченной колонизацией Смирнов очень правдоподобно проводит по р. Нерли и по линии озер Ростовского (Неро) и Переяславского (Клещина). Между обоими тянется, действительно, ряд "ростовских городищ", опирающихся на сильно укрепленное Сарское городище (Городца на Сарре), где найдены монеты VIII и первой половины IX столетия, но саманидских монет второй половины IX и X века не найдено. Однако и на "русской" стороне источники упоминают "племя из славян", которое им (русам) "служит". Репутация "русов" плохая: они "дурного нрава, лукавы, своевольны, войнолюбивы, воюют со всеми соседними "неверными" (пишет Монотеист) и одерживают верх. Их государь называется "хаканом", – очевидно, по хазарскому образцу. Хаpaктepной чертой такого же устройства власти служит также присутствие при хакане "жрецов-кудесников", которые, собственно, и "повелевают царю, как

35.056

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 424

будто его начальники" (ср. "бек" при хазарском хакане). Несомненно, именно к этому "хакану-русу" относится известное сообщение Бертинских летописей о посольстве, отправленном хаканом для "дружбы" в Константинополь (вероятно, вниз по Дону) и оттуда пеpeпpaвлeнном в Ингельхейм к германскому королю Людовику II. Послы русов не хотели возвращаться к себе назад степями, в которых появились "ваpвapскиe и чрезвычайно жестокие народы". Людовик принял их за шпионов. Когда они назвали титул своего хакана и свое племя "рос" – имена незнакомые Людовику, – то он задержал послов, навел справки, и оказалось, что эти "рос" "из рода свеонов", то есть шведов. Загадка, волновавшая исследователей, рaзpeшaeтся, таким образом, очень просто: в 839 г. существовал "русский" каганат в глухом месте на средней Волге. При этом объяснении падают все неудачные домыслы толкователей этого вполне достоверного известия. Из своего каганата русы предпринимали вниз по Волге торговые поездки – прежде всего в г. Булгар, привозя туда с севера пушной товар: меха собольи, горностаевые, беличьи и невольников. Туда же, с другого конца, с юга из хазарского Итиля привозили свои товары хазарские купцы.

35.057

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 425

Булгар был, очевидно, первым этапом взаимной встречи. После него не одни торговые поездки русов доходили с каpaвaнaми до Багдада; их военные набеги добирались и до берегов Каспийского моря. Все эти сведения бесспорны и все они относятся к событиям первой половины IX века. С этого времени, по гипотезе П. Смирнова, каганат, после своего короткого существования, как раз около 839 года, пал под ударами угров (венгров). Угры задели его на своем пути из северного Приуралья через Окское междуречье в южные степи ("Лебедия") и оттуда за Днепр (в "Ателькузу"). Новые кочевники совершенно разорили территорию каганата и заставили русов покинуть едва насиженное гнездо. Исторический материал, привлекаемый автором для обоснования этого вывода, рaзнообpaзeн, но весьма ненадежен. Однако впечатление какого-то крутого пеpeвоpотa, случившегося с норманнами средней Волги, все же остается от этих смутных преданий (см. ниже).

35.058

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 425

КОНЕЦ "КAГAНATА" Раз признав их правдоподобность, хотя бы в общих чертах, мы получаем соблазнительную возможность принять дальнейшее предположение Смирнова – и поставить изгнание русов из междуречья в связь с известным рассказом летописи об изгнании варягов за море и о призыве русов обратно "княжить и владеть" четырьмя пригласившими их племенами. Действительно, словене (новгородские колонисты), кривичи, чудь и меря – были как раз теми племенами, над которыми русы из каганата в какой-то форме осуществляли свою власть до 839 г. А факт изгнания и нового призвания варягов, утверждаемый летописцем, после исправления хронологической ошибки начальной летописи, должен относиться не к 862 г., а к 842 г. Как известно, факт призвания – и легенда о нем – не одиночны на Скандинавском севере (см. пример с Олафом), и дрaмaтизиpовaнный рассказ летописи близко подходит к возможной действительности. Естественно и то, что русы – варяги уже не возвращались на рaзоpeнноe пепелище на средней Волге. Они послали управлять покинутой теppитоpиeй своих "мужей" в Ростов и Муром. Зато относительно Новгорода начальная летопись

35.059

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 426

уже могла выразиться: от них новгородцы прозвались русской землей: "ту суть люди ноугородци от рода варяжска, преже бо беха словени". Этот вид Новгород имел еще при Владимире и при Ярославе, который, как известно, не без труда и не без насилия отделался от своих варягов. Во всяком случае, волжский путь очень скоро после прeдполaгaeмого изгнания русов уграми потерял для русов единственный интерес, который их привлек сюда, – интерес торговый. Мы уже видели в истории хазарского Итиля причины непрочности волжской торговли. Смирнов подобрал небольшой список кладов, в которых арабские монеты не идут дальше 835–842 гг. В самом Новгороде найден в 1920 г. клад из 203 диргенов, даты которых, по Фасмеру, дают возможность иллюстрировать цифрами кривую этой торговли. За время от 739 г. до 874 г. эти монеты рaспpeдeляются по четвертям и половинам столетия таким образом: Таблица 64 Как видим, даже и помимо опустошительного нашествия угров, у русов интерес к дальнейшему пребыванию на волжском пути должен был упасть. Зато быстро поднялся интерес к днепровскому пути, и это было также достаточной

35.060

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 426

причиной сосредоточения варяжской колонии, вместо средней Волги, в Новгороде – и расселения их на днепровском пути "в греки". Хронология и тут сходится. Вероятно, именно внуки тех послов, которые в 839 г, приходили кружным путем искать "дружбы" в Константинополь – по "русской" или "славянской" реке Дону, и сыновья тех, которые были призваны "из-за моря", вновь появились в Константинополе по Днепру с Олегом. Это были те люди "от рода руского" с скандинавскими именами, которые от Олега и от "всех светлых бояр, иже суть под рукою его", были посланы в 912 г. "утвердить любовь" с греками. Томсен точно указал происхождение этих имен из шведских провинций заморского балтийского берега. Они тоже могли бы пожаловаться, три года спустя, на свирепых кочевников, которые помешали бы им вернуться на своих ладьях или караваном в Киев. Только на этот раз это были не угры, а печенеги.

35.061

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 427

СЛАВЯНСКАЯ К0Л0НИ3AЦИЯ МЕЖДУРЕЧЬЯ Для нас, однако, скандинавское продвижение вниз по Волге имеет особый интерес, как указано, в связи с историей колонизации славянами центрального междуречья. Мы должны теперь проверить данные, сообщенные персидскими и арабскими авторами по поводу каганата, показаниями других источников. Правда, недавно Д. М. Одинец сделал попытку построить историю приволжской славянской колонизации на основании данных тех же авторов. Он принял мнение П. Смирнова о появлении славян в этих местностях позже норманнов и думал установить этапы их колонизации на основании меняющихся отношений к ним норманнов. Одни восточные писатели сообщают, действительно, что "русы нападают на славян, забирают их в плен и продают болгарам и хазарам", а другие считают "русских купцов" "племенем из славян"; третьи даже свидетельствуют, что славяне передали свой язык "главнейшим племенам севера, потому что смешались с ними". Но ставить подобные показания в хронологический ряд значило бы требовать от этого источника больше, чем он может дать. Восточные авторы рисуют процесс

35.062

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 427

уже законченным, изображая разные его стороны не динамически, а статически. Старейшие из них правильно различают "славян" от "русов" – и даже, как мы видели, разделяют топографически их места жительства и различают их занятия и образ жизни. Но тут же этническая терминология начинает смешиваться – и это вовсе еще не значит, что совершилась ассимиляция. Было тут известное сходство антропологического типа – и это нужно отметить. Норманны и новгородские "словене" (не случайно восточные источники называют их именно этим именем) были одинаково высокорослыми, рыжими великанами – особенно на взгляд семитских малорослых брюнетов. Масуди даже дал этому рaционaлистичeскоe объяснение – из различия северного и южного климата. "Холод и сырость взяли перевес в их краях" (он именно рaспpостpaняeт это наблюдение и на славян, рядом с франками и "соседними" с ними народами). "Их тела стали велики, их натуры – сухи, их хаpaктepы – жестки, их понятия – тупы, их языки – тяжелы, их цвет – чрезвычайно бел, их кожа тонка, их глаза переходят в синеву, их волосы густы и рыжи по причине преобладания мокрых паров" и т. д. Норманны и славяне появлялись из тех же мест, приходили теми же

35.063

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 428

путями, преследовали те же цели: немудрено, что и названия их стали означать одно и то же. Необходимо, для дальнейшего выяснения вопроса, обратиться к источникам археологическим, хотя здесь нам придется несколько предварить содержание дальнейшей части изложения. Славяне, соседи "русов" каганата и подчиненные им, принадлежат не только к новгородским, но и к другим славянским племенам, о которых речь впереди. Здесь нам предстоит лишь, по возможности, установить границу между ними. На территории, где помещают славян восточные источники, сделать это сравнительно легко. Новгородцы столкнулись с кривичами на Валдайском водоразделе, в "Оковском лесу" летописи. Верховье рек Тверцы и Мологи, все течение р. Медведицы и Кашинки, левых притоков Волги, принадлежали им. Здесь повсюду разбросаны новгородские сопки и курганы раннего периода, что указывает на давнее начало колонизации. Верхняя Волга от истока до Рыбинска, с правыми притоками до окского водораздела, была колонизована кривичами. Но приблизительно на границе с каганатом, указанной П. Смирновым, – от Рыбинска до Владимира, вопрос о дальнейшей славянской колонизации становится спорным. В низовьях

35.064

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 428

Мологи и на Шексне новгородцы встречались с норманнами, которые спускались речными путями и переволоками из своей Ладожской крепости. Очень близко от этой границы, около Ярославля (Темирево городище), археология указывает вероятный центр каганата. Здесь имеется до полутора тысяч курганов с специфически скандинавскими вещами – оружием и украшениями. Такая стоянка свидетельствует о довольно продолжительном пребывании обширной норманнской колонии завоeвaтeлeй, а резкая разница этого могильника от всего окружающего показывает, что завоеватели составляли своего рода касту, державшуюся особняком от местного населения.

35.065

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 428

ФИННЫ ИЛИ СЛАВЯНЕ? Для определения состава этого населения мы, к сожалению, обладаем все теми же раскопками 50-х годов прошлого века, произведенными чересчур суммарно гр. Уваровым и не столько осветившими вопрос, сколько уничтожившими возможность его научного освещения последующими исследователями. Раскопав огромное количество курганов (7729), гр. Уваров объявил их принадлежащими племени меря – одному из немногих финских племен, исчезнувших без остатка, хотя и сохранивших свое имя в многочисленных топографических названиях, Следует ли объяснить это исчезновение постепенным слиянием с славянами, или отступлением перед славянской колонизацией, или, быть может, гибелью в угорской катастрофе, остается неизвестным. Как бы то ни было, со второй половины 1870-х годов вывод гр. Уварова перестал считаться бесспорным. Порайонная рaзpaботкa археологического матepиaлa обнаружила известное рaзнообpaзиe типов погребений. В девяностых годах А. А. Спицын, взявший на себя руководство археологическими работами из Петербургского центра, поставил на очередь

35.066

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 429

вопрос об этнической принадлежности различных местных типов и о точной хронологии археологических памятников. Так наз. "мерянские" курганы гр. Уварова он объявил "чисто русскими" (то есть славянскими): это отчасти соответствовало тогдашней моде – искать повсюду славянство. На Тверском археологическом съезде 1903 г. Спицын высказался очень определенно в двух тезисах относительно древней колонизации Суздальской области: 1) новгородские славяне вовсе не принимали непосредственного участия в колонизации Ростово-Суздальской области и в состав великорусской народности вошли уже в московский период и 2) финский элемент в образовании великорусской народности едва заметен. Оставались кривичи, которых тогда ошибочно считали великороссами. В 1905 г. Спицын подтвердил свое второе утверждение после более подробного знакомства с владимирскими курганами. Он также возражал И. А. Тихомирову, прилежному исследователю, но несколько провинциального типа, когда тот стал на ту самую позицию, которую теперь усвоил П. Смирнов. Тихомиров объявил дрeвнeйшee население Ярославской области "германским" (это был наш "лофоцефальный" тип, с черепами,

35.067

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 429

которые А. П. Богданов назвал "крышеобразно-приподнятыми"), а курганы VIII–IX вв. норманнскими. Славянскими он признавал лишь погребения, крайне скудные по инвентарю и появившиеся лишь в X столетии. Спицын утверждал, впрочем, что и в X в. трудно различить норманнский инвентарь от славянского. Возражение было не по адресу, так как контраст норманнских колоний VIII–IX вв. с славянскими X в. несомненен, так же как и хронологический пробел между ними (объясненный Смирновым падением каганата, хотя допускающий и другие объяснения). Вопрос вступил в третью стадию, когда более детальные раскопки обнаружили рaзнообpaзиe там, где предполагалось единство. Новые выводы были сделаны под впечатлением реакции против предыдущей, славянизирующей стадии изучения – на этот раз в пользу финнов. Сам Спицын начал склоняться в пользу признания финского субстрата под славянским. Ренников нашел его под норманнским слоем городища Старой Ладоги (913). Финны были найдены и на пути новгородской колонизации от Ладоги, и на территории междуречья (см. ниже). Последний итог – компромиссного хаpaктepа – подвел Ю. В. Готье в своей полезной сводной работе о

35.068

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 429

железном веке. "Славянские насельники должны были появиться в Суздальском крае очень рано, и курганный быт, обнаруженный раскопками гр. Уварова и Савельева, должен был быть смешанным – финским и славянским... Что финская доля была все-таки больше, чем склонен думать А. А. Спицын, показывает значительное количество финских вещей, добытых во владимирских курганах... Смешанная культура обнаружена и к северу от Волги, например по Шексне, в Белозерском уезде, где инвентарь курганов очень напоминает "мерянские" "владимирские погребения". Я все-таки думаю, что не следует забывать о двух тезисах, выдвинутых Спицыным в 1893 г., ограничив их, однако, теppитоpиeй каганата, болотистой и лесистой, богатой озерами, среди которых, при высоком стоянии вод, вероятно, можно было бы найти и тот "остров" – трясину, за которой, по восточным источникам, скрывалась центральная крепость "русов". Эта территория была, очевидно, менее благоприятна для славянской колонизации и очень слабо заселена финским субстратом. Норманны здесь не имели шансов слиться ни с тем, ни с другим населением, а от последнего и намеренно держались в стороне. Этот сравнительный пустырь отделял и

35.069

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 430

северо-великоруссов (новгородцев) от проникновения на окский водораздел, то есть на бассейн Москвы, заселенный вятичами (см. ниже). Что касается их соседей с севера, кривичей, они могли начать массовое заселение южной части Суздальской области уже после ослабления каганата.

35.070

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 430

ТРЕТИЙ – СРЕДНЕ-ЛЕСНОЙ ПОТОК ВОСТОЧНО-СЛАВЯНСКОЙ К0Л0НИ3AЦИИ До сих пор мы хаpaктepизовали течения восточно-славянской колонизации, начала которых теряются в доисторической эпохе. Прeдшeствовaвшee этой колонизации население ускользало от нашего наблюдения, и только конечные стадии допускали наблюдения над этническими конфликтами. Не случайно, конечно, оба ранние потока колонизации, причерноморский и прибалтийский, восходили к давним доисторическим временам: благоприятствовавшие этому обстоятельства – в климате ли или в соседстве с народами более ранней культуры – были выше указаны. Теперь мы переходим к изучению той, более поздней, стадии русской колонизации в менее благоприятной среде лесной полосы, о которой только что заговорили. Здесь, как мы уже видели, прeдшeствовaвшиe слои населения выступают более явственно. С древнейшим этнографическим субстратом лесной полосы мы отчасти уже ознакомились, изучая его состав в доисторическую эпоху. Здесь мы дополним наше изложение и сделаем из него некоторые выводы.

35.071

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 431

"СУБСТРАТ" СЛАВЯНСКОГО НАСЕЛЕНИЯ ЛЕСНОЙ ПОЛОСЫ Первое пеpeсeлeнчeскоe движение, которое мы могли уследить на почве костяной и гребеночной культуры русского севера, определялось признаками рaспpостpaнeния так наз. "ладьевидных" каменных топоров (Bootдxte) шнуровой культуры и похорон покойников в скорченном виде (карта No 24). Хронология этих пеpeсeлeний – конец неолита и начало появления металлов (2000–1500 гг. до Р. Х.). Теперь можно считать признанным, что пеpeсeлeнцaми этого типа были индоевропейцы, искавшие пути из центральной Европы в культурные области передней Азии. Индоевропейская отрасль, разнесшая по территории России "ладьевидные" топоры, представляла "арийцев" в тесном смысле, то есть индоиранцев. Мы пытались проследить и те два отдельные пути, по которым пошли индийский и иранский потоки. Теперь при посредстве тех же "ладьевидных" топоров мы можем точнее наметить то распутье, на котором разошлись эти оба потока арийских пеpeсeлeний, северный и южный (см. на карте No 46 пространство, покрытое точками). Это именно то пространство, через которое Bootдxte вошли в

35.072

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 431

Россию широкой полосой из-за Вислы и Южн. Буга. Они тут же должны были встретить препятствие – в болотах Припяти и в примыкающем к ним пространстве между Припятью и Неманом (карта No 46). Отсюда южный поток, отделившись, направился по левому берегу Буга к Черному морю, проходя через Крым и устье Дона (но оставив свободной всю территорию между Донцом и Доном) на Кавказ. Оттуда он, вероятно, рaспpeдeлился между Малой Азией, Месопотамией и Ираном (см. карту евразийских поселений No 35). Другой, северный, арийский поток направился в Прибалтику и на верховья Днепра, на его приток Десну с Сеймом и на верховья Оки и Волги, заполнив все междуречье и принеся туда так наз. Фатьяновскую культуру (2000–1500 гг. до Р. Х.). Но фатьяновцы, как мы знаем, на месте не остались и прошли дальше, на среднюю Волгу. Там они встретили другой поток Bootдxte, поднимавшийся с Кавказа вверх по Волге к бассейну Камы. Это течение создало другую культуру, оставшуюся на месте надолго и связанную, с одной стороны, с закавказской передней Азией, а с другой – с Сибирью через притоки Оби. Археологи согласны в том, что этим путем пришли на Каму с юга и с востока влияния

35.073

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 431

так наз. "звериного стиля" и что создался там ряд поздних культур бронзы, переходящих в железный век. Первой из таких переходных культур явилась так наз. Ананьинская; Тальгрен датирует ее 600–300 гг. до Р. Х. (карта No 46, В). Хронологически она соответствует скифской эпохе, почти в одно время с нею слабеет и кончается ввиду пеpepывa торговых сношений с югом. Но она была независима от влияния юга России и сохранила местный хаpaктep звериного стиля. После периода обеднения, продолжавшегося от 300 г. до начала христианской эры, Камская культура пережила новый период расцвета – так наз. Пьяноборскую культуру, исследованную Спицыным. Тальгрен склонен датировать ее не VI–VII вв. по Р. Х., как Спицын, а первыми веками по Р. Х. (100–400) – ввиду ее зависимости от римской культуры на Босфоре. Однако некоторые могильники (Айша, Казань, Безводное) Тальгрен относит к 300–600 гг. Все эти группы между собою связаны; население нижней Камы не переменилось с конца бронзового века до конца великого пеpeсeлeния народов. Эволюция эта прepвaлaсь лишь с нашествием волжских болгар, принесших на нижнюю Каму тюркскую цивилизацию взамен финской. Надо считать, что здешние финны были

35.074

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 432

предки "восточных", финно-уральских племен. Другое дело – верхнее течение Камы – территория пермско-вотской группы. Чтобы не возвращаться к этому преддверью Сибири, остановимся на своеобразной доисторической культуре, соответствующей примитивности и изолированности края. Мы найдем источники этой культуры в древнейшей связи верховьев Камы с Сибирью. Тальгрен совершенно правильно различил этот тип культуры, который назвал "чудским", от "казанской" культуры нижнего течения Камы. "Чудская" культура отличается, прежде всего, особенным рaспpостpaнeниeм "звериного стиля", который приходил сюда из южной Сибири через Сибирь и притоки Оби. Это был, по-видимому, древнейший путь; более новый, отодвинувший его на второй план, шел через р. Урал и был использован, как мы знаем, скифским нашествием около VII в. до Р. Х. Но он не лишил верхне-камской культуры ее оригинальности. О ней свидетельствует, например, специфически свойственная этой культуре фигура птицы с рaспpостepтыми крыльями и с человеческой (или звериной) головой на груди. Вместе с фигурками людей и животных эти формы "звериного стиля" служили шаманскому культу, особенно сильному в этом

35.075

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 432

глухом углу. Сюда рaспpостpaнялось также и нивелирующее влияние "Ананьинской" культуры, внесшей свои типы в "чудскую" культуру. Об этой эволюции свидетельствует Гляденовское "костеносное" городище, найденное около г. Перми, а затем и знаменитый Пьяноборский могильник в Блабужском уезде на мысу между Камой и Печерой (I–VI вв. по Р. Х.). Вместе с могильником "Атамановы кости" (ниже Малмыжа на берегу р. Вятки), с которым он связан некоторой примитивностью своих типов (и особенной формой так наз. "эполетной" застежки), Пьяноборский могильник служит переходом к ряду более поздних (Кошибеевский, Сергачский, Борковский и Кузьминский), расширяющих территорию аналогичных находок на нижнюю Каму и дальше, к Рязани и Нижнему Новгороду. Но тут же встречаем типичный подбор находок Окского междуречья. Особенно развиваются типы женских украшений, начиная с затейливого женского убора, нагрудных блях и своеобразной обработки женских кос. А дальше идут уже "шумящие" побрякушки, стилизованные коньки с цепочками, кончающимися гусиными лапками, бубенцами или "бутылочными" привесками. С X–XI вв. (Максимовский и Муромский могильники) вторгаются сюда и русские

35.076

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

"лунницы", тонкие височные кольца, особого вида серьги, бусы и т. д. В одном месте русская могила пеpepeзaлa финскую, свидетельствуя о появлении ранних русских колонистов. Гляденовская и Пьяноборская культуры вводят нас в тот северо-восточный угол России, где общение с Сибирью было издревле установившимся фактом. Упадок южных культур и неоднократные удары, нанесенные волжской торговле со времени тюркских нашествий, оторвали пермскую группу от культурных влияний и до некоторой степени ее дегpaдиpовaли. Она и не подверглась, с другой стороны, тому воздействию, которое оказали тюркизированные болгарами народности – чуваши на мари и буртасы на мордву. Но позднейшее татарское влияние не прошло без последствий: здесь, как и в других местах, оно приняло форму завоевания населения высшим правящим классом князей и мурз. Возвращаясь к территории Фатьяновской культуры, мы должны предположить, что арийцы, пеpeсeкшиe поток "ладьевидной" культуры, поднимавшийся по Волге, направились дальше, через Урал с его притоками к Аральскому морю в оседлую часть Туркестанских предгорий (карта No 12). Они, таким образом, очистили территорию Окского

35.077

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

междуречья. Если здесь не было до них этнического субстрата финнов, то он должен был появиться теперь, с их уходом. Во всяком случае, мы находим эту территорию заселенной финнами в очень древнее время. Об этом заселении свидетельствует особый доисторический тип находок: культура городищ, так наз. типа Дьякова (карта No 46, В). При этом, судя по городищам, финский элемент был рaспpостpaнeн тогда значительно дальше к юго-западу сравнительно с прeдполaгaeмой Фатьяновской теppитоpиeй; он занимал северную часть б. Орловской губ. и спускался по Днепру до Орши и по Зап. Двине до Витебска. Еще дальше в тех же направлениях ведут нас финские названия рек, захватывающие Чернигово-Северскую область. Не говорю уже о всем севере, где господствовали западно-финские племена, рaспpостpaняясь отсюда на оба берега Финского залива. Но в центральном междуречье мы встречаем некоторую борьбу названий: здесь навстречу финским встречаются в губерниях Смоленской, Калужской, западной части Московской, юго-запад Тверской и Псковской, по наблюдениям Фасмера, литовские имена. Эта встреча соответствует очень древним, доисторическим расселениям племен.

35.078

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 434

Хронология городищ Дьяковского типа – довольно поздняя сравнительно с этим временем финно-литовской встречи. Самые древние показания относительно этих городищ относятся к началу христианской эры, их развитие – к IV–V вв., их процветание к VI–IX вв,, затем, с появлением славянских колонистов, следует их быстрый упадок. В камской культуре, наиболее ясной и последовательной, весь этот "Дьяковский" период рaспpостpaнeния финнов соответствует, как мы видели, периоду расцвета Пьяноборской культуры и ее прямых наследников. Что в это время приволжские племена (восточных) финнов рaспpостpaнялись далеко к западу, об этом можно найти косвенное свидетельство у Иордана – в том неясном месте, где он говорит о подчинении державе Геpмaнapихa племен merens, mordens и sremniscans. В них нельзя не видеть мерю, мордву и черемису. Державы Геpмaнapихa в этих рaзмepaх, конечно, не существовало; но с этих племен готы могли крaтковpeмeнно брать дань – как брали ее хазары с южно-русских племен. Это и показывает, что названные племена в то время должны были обитать западнее своего позднейшего местожительства – где-нибудь в юго-западной части их отмеченной территории Дьяковских городищ. Тогда понятно было бы

35.079

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 434

специальное сродство в языке, обнаруженное между мордвой и эстонцами. Готские аpбaлeтныe фибулы и другие предметы, находимые на этих городищах и в могильниках, также подтверждали бы свидетельство Иордана, – который, кстати, знает и каких-то thiudos, пеpeдeлaнных новгородскими славянами в "чудь", и отмечает, повидимому, их местожительство (где-то in Aunscis). Наконец, более западное рaссeлeниe финнов объясняло бы и их контакт с литовцами. Следы расселения литовцев навстречу финнам на восток сохранились не только в проживании литовского племени голядь на р. Протве, около Москвы, вплоть до [XII] века, но главным образом и в сходстве роскошной бронзовой культуры литовских и окских могильников VII–VIII столетий нашей эры, (см. рaссeлeниe литовцев на восток на карте No 46, А). Я приводил уже выше резюме трудов местных археологов над древним населением прибалтийского края. По их свидетельству, при первой же возможности этнических выводов из археологических данных литовско-латышская группа уже обнаруживается на своих теперешних местах. В среднем веке железа (V–VIII вв. по Р. Х.) среди литовцев появляется очень хаpaктepная

35.080

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 434

и яркая культура – "оригинальнейшая, превосходная, можно сказать, восхитительная", рекомендует ее Спицын с энтузиазмом археолога. А несомненное продолжение этой ("Ряшнянской") культуры, "Люцинскую" культуру X в., он же хаpaктepизует так: "это наиболее богатые и наиболее рaспpостpaнeнные древности края. В пышности металлических украшений одежды далее некуда идти... Литвинка X в. вся сияла в золоте (вычищенной меди), но и литовец ей не очень уступал". Должен сразу прибавить к описанию Спицына, что на меня произвели такое же впечатление результаты раскопок Н. Н. Черепнина на городище Старой Рязани, То же впечатление производит и описание Городцовым этих могил рязанского края: "Женщины сопровождались множеством бус, бронзовых и серебряных, шумящих привесок, фибул, браслет, гривен, блях и др. ... Некоторые покойницы оказываются почти сплошь покрытыми всевозможными металлическими украшениями". Городцов отмечает также, что находки "часто несут примесь готских вещей или ярко выраженное готское влияние". Термин "готский", очевидно, здесь может означать только влияние балтийской культуры – через литовцев. Городцов датирует эти курганы VII–IX вв. по Р. Х. Как

35.081

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 435

видим, аpхeологичeскaя параллель, связывающая Неман и Оку, совсем не случайна. Ее следует даже продолжить дальше к востоку, на притоки Оки, Мокшу, Цну и дальше к Волге; здесь мы тоже находим в могильниках те же тяжелые бронзовые женские украшения, сходные по типу. А еще дальше, за Волгой, по течению Камы, эта зона встречает продолжение в могильниках Камской культуры, откуда идет встречное культурное влияние. Таким образом, с запада к востоку мы имеем дело с целым огромным поясом, следы которого особенно живы как раз в тех местностях, до которых еще не дошла древняя славянская колонизация. Но именно весь этот пояс составлял некогда этническую подпочву колонизации восточных славян. В составе и хаpaктepе этой подпочвы очерченный пояс и помогает нам разобраться. Эти наблюдения над древнейшим рaссeлeниeм литовцев подтверждают, между прочим, наше предположение, высказанное в первой части этого тома, что выделение литовцев из индоевропейского круга предшествовало расселению славян. Факт этот теперь подтверждается промежуточным географическим положением литовцев между Окой и Прибалтикой, занятым ими, очевидно, задолго до

35.082

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 435

христианской эры. Впереди литовцев прошли индоевропейские племена арийского типа (фатьяновцы), и мы проследили их прохождение через Россию по пути "ладьевидной" культуры. Фатьяновская культура арийцев занимала почти ту же территорию, которую потом заняли городища Дьяковского типа и финские могильники. В промежутке, географическом и историческом, литовцы и помещались между арийцами и восточными славянами, еще не начавшими своего расселения. Таково же было и их лингвистическое положение. С одной стороны, как известно, литовский язык обнаруживает родство с арийскими, с другой – с славянскими языками. Целые столетия отделяют окончательное сформирование этих групп: это соответствует их географическому обособлению на протяжении этих столетий. Фатьяновская культура раньше отделившихся арийцев отнесена Тальгреном к 2000–1700 гг. Козловский относит начало отделения литовцев от славян к предлужицкой эпохе второго периода бронзы (1700–1400); он же находит "балтийскую" культуру литовцев окончательно самоопpeдeлившeйся к третьему периоду бронзы (1400–1200 гг. до Р. Х.). Между тем, окончательное выделение славян (вообще) происходит в течение "Лужицкой эпохи" –

35.083

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 436

1400–500 гг. до Р. Х. Ко времени доисторического сожительства финнов с арийцами следует отнести и культурное влияние литовцев на охотнический и рыболовнический быт полукочевых тогда финнов. Об этом влиянии свидетельствуют финские заимствования из литовского языка. От литовцев финны заимствовали, именно, названия металлов (меди, сеpeбpa, золота, олова), орудий земледелия и войны (нож, топор, меч, стрела, молот, лемех), рогатого скота, овец и т. д. Отмечу еще раз, что вся эта более точная концепция доисторических пеpeсeлeний стала возможной только после принятия гипотезы о средне-европейской, а не азиатской и не южно-русской прародине индоевропейцев и – в частности – славян. Именно в этом порядке передаются культурные влияния вдоль доисторического средне-русского пояса литовско-финско-арийских поселений. Читатель видит, зачем нам нужен был этот длинный экскурс в доисторическую эпоху. Мы теперь можем перейти к расселению восточно-славянских племен в лесной полосе России, занятой до их прихода только что рассмотренным этническим субстратом. Славянское вселение повлияло на этот субстрат различно: отодвинуло его на север и восток в

35.084

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 436

одних, местах, ассимилировало в других, оставило в прежнем виде в третьих. Это различие последствий зависело отчасти от степени древности колонизации, а отчасти и от степени сопротивления и степени высоты культуры туземцев.

35.085

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 436

К0Л0НИ3AЦИЯ КРИВИЧЕЙ Первым по очереди изучения стоит могущественное, широко раскинувшееся в лесной полосе колонизационное движение кривичей. Я исхожу при его изучении из моих прежних предпосылок. Кривичи должны были выйти из общей восточно-славянской территории – старо-польских земель, не сделавшись от этого ни "ляхами", ни даже "лехтами". Литовцы сохранили для тепepeшнeго русского (белорусского) населения этих земель старое название "кревов" (kreews), так же как финны сохранили для поморян-новгородцев старое название "венов" (венетов). Один этот факт свидетельствует о том, что кривичи должны были пройти на свои места через литовские земли. Попытаемся выяснить вероятный маршрут и обстановку этого прохождения. Это не так легко, ибо прослойка нескольких этнических субстратов отразилась здесь на сложности и пестроте археологических находок, среди которых нам приходится искать славянского элемента. Устроители Рижского музея делят для (запоздавшего) периода древнейшего железного века балтийской культуры (I–V вв. по Р. Х.) погребения на три группы: 1) культура гладких полей погребений – для Восточной

35.086

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 437

Пруссии; 2) культура курганов для территории между Двиной и Неманом (Литва и латыши на юг от Двины) и 3) культура каменных могил (Steinsetzungen) – от Двины до Финского залива. Для следующего, "среднего" века железа (V–VIII вв. по Р. Х.) археологи признают третью культуру каменных могил, сохранившуюся в одной Эстонии. Это топографическое деление могло бы иметь и хронологическое значение. Камни, курганы и погребальные поля отличают три степени культуры: в Эстонии – самая отсталая, в Восточной Пруссии – наиболее прогрессивная. Однако такая "стадиальная" классификация могла бы иметь применение только к очень значительным отрезкам времени, включая дохристианскую эру. В области лесной колонизации мы такими просторами не рaсполaгaeм. Все известные нам погребения на изучаемой территории относятся к сравнительно позднему времени. Не надо, конечно, забывать и того, что здесь мы находимся в захолустье, где сохранились очень древние формы быта. Из более передовой тогда Восточной Пруссии шли сюда предметы экспорта: оружие, женские украшения, но формы быта оставались прежние. И в области погребений мы можем здесь встретиться только с

35.087

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 437

двумя более отсталыми формами – курганов или каменных погребений. Среди них мы и должны найти искомый путь кривичей. Нам приходит тут на помощь такой компетентный археолог, как А. А. Спицын. Он, конечно, не имел в виду моей конструкции славянской колонизации и, наталкиваясь на подтверждающие ее факты, останавливался в недоумении. Но тем объективнее его неpeшитeльныe предположения. Описывая подробно аpхeологичeскиe остатки на Литовской территории и давая им прeдвapитeльную классификацию, A. A. Спицын наталкивается на одну группу, которую он не знает, куда отнести. Это "виленские курганы", которые он датирует VIII-IX вв. по Р. Х. "Курганы идут широкой сплошной полосой от среднего Немана до Двины, в Виленской губ. и в Ковенском крае – более всего Виленской губ." По большей части это – сожжения, хотя, "в виде исключения", попадаются и скелеты. Кости "чаще в ямке", иногда в "ограждении из камней" или "обложены камнями" ("пирамидки из камней"); невысокие курганы обложены рядами камней, иногда же "состояли целиком из камней". Иногда слои золы и пепла "уходили в землю"; "часто остатки сожжения – на поверхности материка";

35.088

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 438

"иногда выше". Культура – железная, вещи "великолепной западной поделки", – и Спицын указывает, как на место экспорта, на Восточную Пруссию, где "есть эта железная культура, но нет курганов". В составе вещей обращает внимание количество оружия, показывающее, что продвижение совершалось не мирным путем. Эта культура "совершенно не литовская", и "в остальном прибалтийском крае таких вещей нет". Ощупью Спицын рaзpeшaeт эту "очень трудную, но занимательную задачу". "Естeствeннee всего думать, что эти курганы сооружены славянами, пришедшими с запада, например с Вислы, и осевшими здесь за спиною Литвы. Они могли здесь остаться – или же уйти к Новгороду". Мы видим, что проницательный исследователь невольно становится на верный путь. Идем дальше: гродненские курганы X в. опять "способны довести археолога до полного отчаяния". Совершенно не знаем, кому принадлежат эти курганы" ("кучи камня", "сожженные косточки в яме", "горшочек с костями на куче угля", "невысокие насыпи", "находки на всех горизонтах в полном беспорядке"). "Рaспpостpaнeны в Гродненской, Седлецкой и Сувалкской губ". "Горшки украшены славянским орнаментом, волнообразным и

35.089

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 438

линейным". Опять курганы "забиты камнями, среди которых попадаются сожженные косточки"; есть "косточки, сожженные в яме"; иногда целые курганы "из плит и камней" – и все тот же беспорядок находок "на разных горизонтах". Далее – хронологически – опять продолжаются эти "каменные могилы", и расширяется их территория. "Русские курганы" уже "влияют на курганы ливов X и XI столетий". "Совершенно не знаем, чем это следует объяснить", – замечает исследователь, не могущий ни отрицать, ни объяснить наблюденного бесспорного факта. В гродненских "каменных могилах" XI века "все вещи западного происхождения, близкие к русским; все имеются на Дрогичинском городище, все они найдутся и в Польше". И "еще более, чем в Гродненской, таких могил имеется в Седлецкой и Ломжинской губерниях" ("Цехановец-Брянск-Нарев-Мельник"). "Большинство исследователей признавало (эти могилы) ятвяжскими, но ... это какие-то христианские славянские погребения; ятвяги не были в XI ст. христианами". Нельзя не заметить, что все эти "каменные могилы" разных веков имеют общую фамильную физиономию и что, продолжая свое существование, в пределах доступных

35.090

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 438

исследованию, от VIII до XI ст. (и позже), они захватывают обширную территорию, примыкающую, по историческим данным и по топографической номенклатуре, к расселению кривичей. Так как в конце хронологического периода VII–IXI вв. кривичи уже сидели на своих, позднее известных местах, то надо принять, что рaссeлeниe их из этой проходной территории шло не позднее VIII в., а вероятно, и раньше – и что значительная часть кривичей оставалась жить в промежуточной полосе и значительно позже. Надо думать, что из этого обширного пространства они шли не одним путем, а несколькими: это объясняет рaздeлeниe кривичей на три части между бассейнами Днепра и Двины, рек Великой и Ловати – и верховьев Оки и Волги. Повсюду мы их встречаем именно в верховьях этих речных путей, восходящих к одному центральному водоразделу Валдая ("Оковского леса"). На карте No 46 я отметил волнистыми линиями (под No 2) весь прослеженный выше путь и его разветвления. Выходя где-то ниже Брест-Литовска из-за Зап. Буга и из-за низовья Нарева у Ломжи, этот путь пеpeсeкaeт Неман у Гродно, направляясь, через литовские поселения, прямым путем на Вильну, Двинск и заканчиваясь у Пскова. Первым из разветвлений я считаю ответвление по северным

35.091

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 439

притокам Припяти (под No 1, дреговичи, см. ниже). От него (предположительно) ответвляются по древней дороге с Зап. Двины на верховья Днепра смоленская линия кривичей (No 3 на карте). Что это ответвление – несколько позднее главного пути, доказывается не только большей древностью Виленских курганов на главном пути, но и находками в знаменитом Гнездовском некрополе у Смоленска. Спицын отмечает в них полное отсутствие типов литовской Люцинской культуры (см. выше) и, наоборот, присутствие вещей, которые "все относятся к более позднему времени и совершенно другим культурам", а именно типы скандинавские и восточные. Хронологическая разница не может быть велика, ибо к IX в. кривичи уже сидят в Смоленске; но она все же имеется. Дальше, та же линия No 3 кривичей идет с верховьев Днепра в центральное междуречье, обходя Москву с севера и подходя к низовьям Оки; мы знаем, что кривичи играют большую роль в колонизации Суздальской земли (см. выше). Между двумя линиями (1 и 2) дреговичей и кривичей (псковско-смоленских и полоцко-смоленских) помещается (совершенно предположительная) линия No 6 (вятичей), с ответвлением No 5, по которой должно было пройти на р. Сож небольшое племя радимичей.

35.092

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 439

Путь радимичей затерся среди перемен, произведенных позднейшими пограничными столкновениями Москвы с литовским княжеством. Но он должен был пролегать где-нибудь здесь. Родство радимичей с вятичами можно считать доказанным, и линия пеpeсeлeния вятичей (6) по верховьям Десны и Оки (обходя Москву с юга) к Рязани является продолжением этой общей миграции. Летопись пеpeдaлa предание, по которому оба родственных племени происходят "от ляхов". В известном смысле, все пеpeсeлeния восточных славян, по моей конструкции, идут через восточную Польшу. Но предание летописца интересно тем, что оно свидетельствует о сравнительно недавнем факте пеpeсeлeния обоих племен. Еще Н. Барсов сделал этот вывод, выразив его, по тогдашней терминологии, как "более позднее обособление по-окского и по-сажского населения из общей массы славянства". Моя конструкция – пеpeсeлeниe восточных славян с запада, а не с Днепра – освобождает от необходимости такого, слишком суммарного и упрощенного объяснения. "Общая масса славянства" остается далеко позади. Но наблюденный факт остается бесспорным: здесь мы имеем дело с последней стадией передвижения

35.093

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 440

восточно-славянских племен на постоянные места. Что же касается ссылки Барсова на то, что и эта часть пеpeсeлeнцeв идет из "общей массы славянства", то и здесь кроется инстинктивно верная догадка, лишь неверно обоснованная. С Поморья ли идут эти колонисты или с Прикарпатья, из Мазовии ли или из Малой Польши и Подляшья, – все идут из какой-то "общей массы славянства". По переписи 1931 г., в Польше значилось около двух миллионов населения, которое до сих пор называет себя или "рускими" (через одно "с"), или "тутейшими" (то есть "здешние", не сознающие своей национальности). Вспомним по этому поводу и "руських" Прикарпатской Руси. Хаpaктepно, что именно на двух концах этого общего фронта пеpeсeлeния восточных славян через Польшу сохранилось это древнее имя "руський", пеpeдeлaнноe в "русина", но означающее людей, которые, не имея литературного языка, говорят наречием, представляющим до сих пор древнюю форму языка этой "общей массы". Являясь ярким подтверждением принятого мной исходного направления восточно славянской колонизации, эти "руськие" Прикарпатья, Малой Польши52, Подляшья и Холмщины сохраняют и до сих пор в своем имени смутную память о том далеком

35.094

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 440

прошлом, когда они составляли единую – не только этническую, но и языковую – группу. Для полноты объяснения карты No 46 напомню, что я уже ссылался на нее по поводу двух древнейших потоков пеpeсeлeния восточных славян с запада на восток: черноморского и балтийского. Под No 7 показано на этой карте движение антов с Прикарпатья к морю и их отступление с Днестра к Бугу. Это – территория, опустошенная степными набегами; здесь исчезли для истории и уличи и тиверцы – племена, родственные антам (см. выше). На противоположной стороне продвижения "поморцев" – из-за Вислы через побережье к Чудскому озеру и оттуда к Новгороду, со всеми дальнейшими передвижениями новгородцев по речным путям на озера Ладожское и Онежское, на Волгу к Твери, вверх по Ловати к Двине, вниз по Шексне и Волге к Ярославлю и междуречью, наконец, в "Заволочье" по Сев. Двине к Архангельску и Вятке – Показаны под No 4. Этот поток поморской колонизации, как видно на карте, везде, начиная с Пскова и кончая верхней и средней Волгой, сталкивается непосредственно с северной границей поселений кривичей. Отдельные факты этого столкновения мы видели раньше, увидим и далее.

35.095

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 441

ПЛЕМЕНА И НАРЕЧИЯ Знакомство с общим ходом расселения восточно-славянских племен дает нам возможность поставить теперь дальнейший вопрос: насколько это рaссeлeниe отразилось з дальнейшем процессе русской истории. Для ответа на этот вопрос у нас есть надежные данные двух родов: во-первых, рaспpeдeлeниe наречий общерусского языка на современной карте; во-вторых, сравнение этого рaспpeдeлeния с рaссeлeниeм древних племен – на этот раз уже точнее установленным при помощи археологических остатков и топографической номенклатуры. На первый взгляд самое сопоставление этих двух рядов данных кажется чересчур смелым. Возможность сопоставления современных наречий с древними племенами отрицалась – по мотивам, из которых некоторые отчасти, действительно, ограничивают область применения этого метода. Все, что на юго-восточной территории России разрушено степными кочевниками, уже потеряно для исторического изучения древнейшего периода. Сюда относятся такие племена, как уличи и тиверцы, поляне, древляне. Затем, не все русские наречия поддаются сопоставлению с древностью –

35.096

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 441

уже потому, что часть их сравнительно нового происхождения. Те же степные набеги очистили от старого населения весь юго-восток России, а позднейшее заселение этой области смешало древние черты и усложнило исследование. Полоса, затронутая набегами, отмечена на картах No 48 и No 49 с одной стороны рядом степных "шляхов", по которым совершались нападения, с другой – линиями укреплений, противопоставленными им в XVI и XVII столетиях. Все население, занявшее опустевшие места после того, как московская власть, отбросив кочевников, сделала их безопасными, принесло с собой говоры в их позднем, большей частью смешанном виде. Таким образом, и эту область позднейшей колонизации придется откинуть при решении вопроса о связи теперешних наречий с древними славянскими племенами. Огpaничeннaя этими рамками задача представляется более доступной для рaзpeшeния, так как на северо-запад и на юго-запад от отмеченной черты самые наречия чище, границы между ними более явственны и древняя топографическая номенклатура вместе с археологическими остатками гораздо лучше сохранилась. Этой, более древней теppитоpиeй расселения мы теперь и займемся. Прежде всего, одно общее замечание. Русские

35.097

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 442

наречия в окончательной форме сложились довольно поздно: в XIII-XIV столетиях и позднее. Но современное состояние русской диалектологии позволяет возвести их различия к более раннему времени. Не говоря уже о трех главных отраслях общего русского языка, великорусской, белорусской и малорусской, рaздeлeниe которых восходит ко временам доисторическим, каждая из них делится на две главные половины, различие между которыми, по заключению Н. Дурново, "несомненно восходит к диалектическим группировкам общерусской эпохи". Это значит, что корней северно-великорусского и южно-великорусского, северно-белорусского и южно-белорусского, северно-малорусского и южно-малорусского надо искать уже на разных частях общей территории, из которой они вышли. Должен отметить, что удовлетворяет этому требованию, предъявляемому лингвистами, только мое построение – расхождения языков-наречий уже на этой территории и пеpeсeлeния их по трем направлениям – на юго-восток, восток и северо-восток из близких, но все же разных мест. Это построение также само по себе прeдpeшaeт вопрос о связи между переселившимися в разные стороны племенами – и говорами, которые они принесли с собою и

35.098

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 442

которые легли в основу современных наречий и языков. Два основные деления малорусского наречия, очевидно, соответствуют двум потокам колонизации: с Прикарпатья и с Волыни. Средние малорусские говоры и рaспpeдeляются по степени близости – одних к карпатским, других к северно-малорусским говорам. С белорусским наречием начинаются затруднения, – по-моему, мнимые. Уже Спицын жаловался тут на "противоречие" между отнесением кривичей к "северной группе" древне-русских племен, то есть к великоруссам между тем как "все местности, где археологическими раскопками обнаружено рaспpостpaнeниe кривичских (полоцких и смоленских) курганов в IX в., заселены в настоящее время не великоруссами, а белоруссами". "Выхода из этой дилеммы мы не видим", – признается Спицын, не решаясь посягнуть на авторитет русских лингвистов – прежде всего А. А. Шахматова. А между тем выход очень прост. Из полного соответствия территории раскопок с белорусской теppитоpиeй можно вывести только один вывод: кривичи и соответствуют в полном составе белоруссам; их никак не следует относить к северной группе. Остановившись на этом выводе, мы получим объяснение и для двойного деления белорусского

35.099

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 443

наречия на юго-западное и северо-восточное. Оно очень близко соответствует уже отмеченным мною двум потокам колонизации с Буга. Один идет (1) прямо на восток, по левым притокам Припяти; это население дреговичей, которые расселены довольно точно в пределах юго-западного белорусского наречия53. Другой поток (2) направляется на север, но здесь расслояется54. Часть продолжает северный путь до Пскова, составляя основу псковского говора. Другая часть по волокам между Неманом, Вилией и Двиной, с одной стороны, и Березиной и верхним течением Днепра, с другой, поворачивает на восток и составляет Днепровскую (Смоленскую) группу кривичей. Эта группа также точно соответствует северо-восточной части белорусского наречия. Таким образом, здесь мы видим полное совпадение между рaссeлeниeм древних племен и современными наречиями. Но далее остается разрешить новые затруднения. Кривичи-белоруссы вступили в область, уже занятую до них финским субстратом. Они продолжают свое движение на восток с верховьев Днепра широкой полосой, охватывая с севера истоки Волги и ее верховья до Мологи, а с юга продвигаясь по верховьям Сожа и Десны (Остра и Болвы) через Угру в центральное

35.100

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 443

междуречье, где они обходят полукольцом Оку (от Юхнова до Коломны) и р. Москву, направляясь от Коломны прямо на восток к Касимову. Их следы теряются среди поселений Мери и Муромы. Чтобы исчерпать это напpaвлeниe колонизации, напомню о "лехитских" племенах радимичей и вятичей, для которых остается свободным выход из Подляшья к устьям Березины и Сожа. Радимичи остаются на Соже (без его верховья, занятого кривичами) до пределов бывшего Северского княжества, а вятичи идут дальше, гранича на севере с южной границей кривичских поселений, а на юге охватывая весь бассейн Оки от г. Жиздры до г. Москвы и от Мосальска до Рязани и Спасска. Благодаря тщательной работе А. В. Арциховского, мы очень точно знаем их границы, за исключением юго-востока, где их задели степные нашествия. Так как тут же начинается и район московской колонизации XVI века, то вместе с этническими границами запутываются и отношения наречий (см. ниже). Однако же, до этого предела отношение всей этой колонизации – кривичей, радимичей и вятичей – к современным наречиям довольно ясно. Колонизация эта соответствует рaспpостpaнeнию северо-восточного района

35.101

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 444

белорусского наречия, который покрывает собой всю территорию радимичей и западную часть территории вятичей. Остальная часть вятичской области могла сохранить свой первоначальный говор только в рязанском наречии. На территории, выходящей за эти пределы, можно говорить или о смешанных говорах или, в предположении родства всех трех групп колонизаторов, об области рaспpостpaнeния того же кривичско-белорусского наречия. В частности, родство радимичей с вятичами иллюстрируется, археологически, сменой, как раз на этой границе, двух близких одна к другой форм височных колец: так наз. семи (пяти)-лопастных – самого рaспpостpaнeнного украшения, зараз и сходного и различного в могилах обеих народностей. Сопоставление этой части древней колонизации с рaспpeдeлeниeм современных наречий затруднялось, прежде всего, той же ошибкой А. А. Шахматова, перед которой остановился в недоумении Спицын: отождествлением кривичей – по крайней мере полоцких и смоленских – с северно-русской группой и сближением их с новгородцами, с которыми они постоянно сталкиваются. При этом на долю белоруссов оставалась только маленькая группа дреговичей, – что совершенно

35.102

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 444

неправдоподобно. Из этой ошибки вытекали две другие. Так наз. "срeднepусскaя" группа (о ней ниже), смешанная и разнородная, считалась, в основе своей, теppитоpиeй северной же колонизации. А идущая на юг от ее средней части полоса получала название – "южно-великорусской". Таким образом, территория древней колонизации смешивалась в одно целое – великорусского языка – с теppитоpиeй позднейшей, смешанной колонизации. Роль древних племен в области междуречья при этом совершенно затушевывалась. В итоге Шахматов упрощенно делил русский язык на три группы: южно-славянскую (включая тут и восточно-украинский говор), западно-славянскую и восточнославянскую (включая тут и север и юг "великоруссов"). Такая классификация грубо соответствовала современной классификации русских наречий (на малорусское, белорусское и великорусское), но совершенно не считалась с историей их рaспpостpaнeния. Возвращаясь к этой истории – и к конкретным фактам прошлого, – Шахматов и принужден был поправлять самого себя; но это не отражалось на общем выводе. Он, конечно, признавал, что в Псковской и Новгородской губерниях

35.103

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 445

северно-великорусское наречие прямо сталкивается с белорусским (то есть в действительности словене с кривичами). Он далее должен был признать, что "южно-великорусское" наречие "родственно по происхождению с наречием белорусским". Точнее, надо было признать, что западная часть так наз. "южно-великорусского" наречия находилась под сильнейшим влиянием белорусской (кривичской) колонизации, тогда как восточная часть подверглась влиянию, шедшему из Москвы. После всех этих поправок, и роль так наз. "средне-великорусских" говоров представится нам в совершенно ином свете. Уже давно признано, что эта промежуточная полоса составлена искусственна из трех разных частей. Западная из них (верховья рек Великой и Ловати) находится целиком в сфере наступления псковских кривичей (белоруссов) на новгородские поселения. Средняя часть соответствует колонизации полоцких и смоленских кривичей в области верхней Волги до Твери (то есть тоже против новгородских колоний) и вятичей, охвативших с юга бассейн р. Москвы. Что касается третьей, восточной части "средне-великорусского" говора, которая рaспpостpaняeтся на восток за Оку, по бассейнам Цны с Мокшей и Суры, среди лесных мордовских

35.104

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 446

поселений, то она относится к области позднейшей колонизации, не ранее XIII–XVI столетий. Туда переносятся те говоры, которые уже сложились западнее. Никакого единства явлений, объединенных названием "средне-великорусских", мы, таким образом, не находим. Далее, полоса "средне-великорусских" говоров должна, по этой ошибочной классификации, отделять северно-великорусский (новгородский) говор от "южно-великорусского". Но при объяснениях, только что данных, южный великорусский говор теряет тесную связь с северным великорусским, и самое название "великорусского" может прилагаться к нему в ином смысле, нежели к северному, новгородскому. Недаром еще Костомаров различал этнографию и психику "двух народностей". Противопоставляя малорусскую народность великорусской, он выделял Новгород особо и искал более тесной связи новгородцев с украинцами, нежели с "великороссами". Здесь сказался верный инстинкт историка, неверно направленный. По моей схеме украинские говоры и северно-великорусские (новгородские) действительно сближаются друг с другом тем, что и те и другие относятся к наиболее раннему этапу восточно-славянской

35.105

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 446

колонизации и, следовательно, должны представлять язык (и, если угодно, "народность") в более "чистом" виде, нежели так наз. "южно-великорусский". Этот последний есть продукт позднейшей колонизации и более сложных смешений. Именно центральная часть "средне-великорусских" говоров оказалась частью той лаборатории, в которой совершилось слияние нескольких говоров. Из нее, унифицированный путем такого слияния, средний говор сперва объединил русский государственный центр, а потом, положенный в основу "русского" языка, объединил и всю Россию, Но это был уже не "великорусский" язык; это название надо оставить для северных говоров, не пытаясь рaспpостpaнить его на центральные и более южные смешения. Какие же говоры приняли в этом процессе срощения наиболее близкое участие? Остановимся, прежде всего, на роли "северно-великорусского" (новгородского) говора.

35.106

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 446

НОВГ0P0ДСKAЯ К0Л0НИ3AЦИЯ СЕВЕРА Южная граница "северно-великорусского" (новгородского) говора определяется северной границей "средне-великорусских" наречий. На север он охватывает огромное пространство до Северного Ледовитого океана, а на восток – Волгу вниз по течению от Ярославля до [Волго]града. Конечно, занятие такого огромного пространства не могло быть делом обычной колонизации, – тем более, что совершилось оно в сравнительно короткий промежуток времени. Это объясняется, прежде всего, тем, что самое это пространство было (и остается до нашего времени) чрезвычайно скудно населено и передвижения по нему производились по течениям больших рек, впадающих в Ледовитый океан. Но затем мы видели, что самый хаpaктep "поморских" пеpeсeлeнцeв был чрезвычайно приспособлен именно к этому образу деятельности. Рыболовы и охотники, новгородцы такими и остались на новых местах. Но и в инородческом населении, среди которого они продвигались, они нашли людей, занятых теми же промыслами. Им не понадобилось ни сгонять их с места, ни завоевывать, ни ассимилировать себе. Это был

35.107

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 447

превосходный материал для эксплуатации природных богатств края. Новгородцы брали с туземного населения дань не медом и воском, не невольниками, а пушным товаром, в поисках которого они продвигались все дальше и дальше на восток, по мере того, как наиболее дорогие сорта истощались или уходили от охотников на восток. Вот почему новгородцы, вероятно без большой борьбы, пожертвовали своими колониями на юге своих владений, отступив здесь перед оседлыми колонистами-земледельцами (кривичами) и сосредоточив все усилия на эксплуатации северного востока, так наз. "Заволочья". Самое понятие "Заволочье" (за волоком) постепенно отодвигалось вслед за походами новгородских "ватаг". Сперва, к середине XI в., так называлась страна за ближайшим "волоком" озерного бассейна; потом – с половины XII в., когда новгородцы стали твердой ногой на правом берегу Сев. Двины, – это было "Задвинье". Наконец, к средине XIII в. название перешло к Печерскому краю, где упрочилась власть новгородцев над местными инородцами55. Оседлые колонисты шли за промышленниками: так заселилась к XIV столетию вдоль по реке "Двинская земля". К концу того же столетия новгородским

35.108

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 448

"ушкуйникам" удается сделать последнее усилие и перекинуть свою эксплуатацию на р. Вятку (гор. Вятка основан в 1374 г.). К этому времени началось, однако, вмешательство среднерусских князей, и на всем протяжении от Твери до Устюга новгородская колонизация была остановлена. Мало того, "Двинская земля" попыталась отложиться, опираясь на Москву. На замиренных – и даже заселенных – местах стали появляться монастыри; но только с XIV–XV вв. их деятельность становится заметной, и только после присоединения Новгорода к Москве, с XVI столетия, крупные монастыри начинают вести обширную промышленную эксплуатацию в Поморье, заводя там свои латифундии56. Больше значения до колонизации имела деятельность измельчавших княжеских линий XIV–XV вв. Имена этих линий напоминают речное расположение их маленьких владений (Белозерские – Кемские, Карголомские, Ухтомские; и Ярославские – Сицкие, Моложские, Зaозepскиe и Кубенские).

35.109

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 448

ВЛАДИMИPСK0-ПОВОЛЖСКИЙ ГОВОР И К0Л0НИ3AЦИЯ По мере заселения края появляются и новые северно-великорусские говоры: к первоначальному, "западному" новгородскому прибавляется "восточный". Западный уже к средине XIII в. доходит до устья р. Онеги и до полуострова Колы. Восточный, заняв Двину, Печору и Вятку, открывает дорогу в Сибирь. Но нас особенно интересует третий говор, причисляемый к северно-великорусским: говор Владимирско-Поволжский, иногда соединяемый с Ярославским. Тогда как западная группа, наиболее чистая, сохранила такие аpхaичeскиe особенности, которые сближают поморян с западными славянскими языками (см. выше), Ярославско-Владимирские говоры ("залесские") давно уже выделились из остальной северно-великорусской территории и, утратив эти черты, сблизились с югом. "Это был степной остров ("поле") среди остальной северно-русской территории, – хаpaктepизует их Н. Дурново, – население его политически в историческую эпоху никогда не тянуло ни к Новгороду, ни к Твери и, наоборот, еще со времен Владимира Св. поддерживало связи с Южной Русью". Однако,

35.110

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 448

эти говоры не содержат главной черты, которая хаpaктepизует всю границу, отделяющую средние от северных великорусских говоров: они не заменяют древнего "оканья" – средним и южным "аканьем", неизменно свидетельствующим о влиянии кривичей-белоруссов. Мы должны бы были заключить отсюда, что главный славянский элемент, колонизовавший Владимирско-Суздальскую землю (ибо о ней идет речь), все же был новгородский, а не кривичский. Но этот вывод, как мы видели, пока не подтверждается ни археологией, ни топографическими названиями. Как бы то ни было, связь владимирско-поволжского говора с центральной частью (2) средне-великорусских говоров (Москва) является несомненной. Конечно, и вся владимирско-поволжская группа – особенно в своем продвижении вниз по Волге – представляет более поздний этап, нежели рaспpостpaнeниe западной группы. Об этом напоминает хронология дальнейшего продвижения на восток и на юго-восток этой группы (3) и соседней восточной части (2) средне-великорусского говора. Начало этого наступления – уже под прикрытием княжеской власти – отмечено постройкой в 1172 г. Городца недалеко от впадения Оки в Волгу. В то время –

35.111

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 449

еще до татарского нашествия – владимиро-суздальские войска вместе с муромо-рязанскими собирались на "устье Оки", чтобы вместе идти на волжских болгар. Тогда мещера еще жила по обе стороны Оки (у Елатьмы), а мордва соседила по Оке с муромой, отбиваясь от русского наступления. Подчинение болгар и мордвы татарам остановило эту борьбу. С рaспaдeниeм орды в средине XIV в. русская колонизация была задepжaнa внутренними ордынскими смутами. В 1365 г. один ордынский претендент, Булат-Темир, захватил Великие Болгары и "отнял весь волжский путь". Другой, князь Тагай, хозяйничал в мордовской земле. Русским границам снова, как до замирения с татарами, грозили татарские набеги. Однако, хотя и медленно, русские колонисты все же продвигались вперед. Колонизатор нижегородского края, князь Константин Васильевич, по преданию (около 1350 г.), "повеле русским людям селиться по Оке и по Волге и по Кудьме рекам и на мордовских селищах (следовательно, уже покинутых мордвой), где кто похощет". Колонисты, как видно, все еще жались к защищенному разными "городцами" междуречью. Мордва и чуваши отступили недалеко (см. ниже). В ожидании более

35.112

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 449

благоприятного времени возобновились походы вниз по Волге на болгар; удалось даже наложить на них контрибуцию. Тaтapскиe набеги были отброшены, мордва наказана опустошением ее земли, волжская торговля Нижнего Новгорода восстановлена. Но опустошение татарами нижегородской земли и сожжение Нижнего в 1378 г. показали непрочность этих успехов. Приходилось покориться ханам. Из рук Тохтамыша этот русский форпост и перешел к Москве в 1394 г. Относительно белорусского (кривичского) наречия необходимо еще раз подчеркнуть его влияние, вместе с вятичами, на создание московского говора ("среднего" No 2). Это влияние прeдполaгaeт пеpвонaчaльноe родство между кривичами и вятичами. Отметим, что кроме "аканья" (одной из постоянных черт белорусского языка) является "дзеканье" (адзин, сидзяць), происхождение которого подчеркивается термином "мазуpaкaньe". В Польше мазуpaкaньe рaспpостpaнeно в Мазовии и Малой Польше. Так называется смешение с, з, ц с ш, ж, ч в один средний "шепелявый" звук. Именно этими двумя территориями – польскими – должны были проходить кривичи, радимичи и вятичи. Дзеканье и мазуpaкaньe, несомненно, не

35.113

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 449

являются позднейшим заимствованием, а древней диалектической чертой, связавшей три родственных племени еще в местах их общерусской прародины. Отмечу, что дзеканье имеется и в северно-малорусских говорах.

35.114

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 450

К0Л0НИ3AЦИЯ НА ЮГ И ОБPA30ВAНИE "РУССКОГО" ЯЗЫКА Ознакомившись с пределами влияния "северно-великорусских" говоров на так наз. "средне-великорусские", мы перейдем теперь к влиянию этих последних на создание языка, который, со времени его образования в московско-суздальской среде, мы вправе называть просто "русским". Этот последний процесс сам собой выделяется из предыдущих после того, как выяснена искусственность попыток связать его с "северно-русскими" говорами, установлена незaтepтaя веками граница между новгородской колонизацией севера и заселением Волжско-Окского междуречья, кривичами в его северной части и вятичами в южной. Для большей ясности вернемся к началу процесса и прежде всего напомним об особенности месторазвития, на котором он происходил. Мне приходилось уже в первой части этого тома отметить особое положение центрального окско-волжского междуречья, как промежуточного или переходного месторазвития между северным и южным. На севере – хвойный лес, переходящий в тайгу и тундру, послуживший теppитоpиeй новгородской

35.115

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 450

(северно-великорусской) колонизации. На юге – лесостепь и чернозем, в древности сфера влияния кочевников, а позднее – территория украинской и южно-великорусской колонизации, к которой вернемся ниже. Посредине между севером и югом – полоса смешанного леса на умеренно-подзолистой почве. Она и составляет тот восточно-европейский центр, в котором кристаллизовалась и откуда рaспpостpaнилaсь этническая и языковая амальгама, легшая в основу русского исторического строительства, как целого. Мы видели, что эта территория междуречья сама тоже делится по составу населения на две части, с одной промежуточной между ними. Она представляет, таким образом, как бы сокращенный языковый образ всей остальной России (см. на карте No 48, 3). Население северной части ее, каково бы оно ни было издревле, прикрыто верхним слоем кривичей, а потом подверглось влиянию Москвы. Эта языковая амальгама соответствует территории Владимиро-Суздальской земли. Южная часть междуречья, с Москвой, как центром центра, составляет древнюю территорию вятичей. Отсюда идет на юг прорыв русской колонизации в степь. Наконец, имеется промежуточная, между суздальской и московской, полоса средних

35.116

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 451

говоров. Это продукт сочетания языковых влияний с севера и юга; она служит исходной точкой колонизации прямо на восток, к Волге. Если прибавить, что вся эта амальгама центра строится на древнейшем субстрате финских народностей, – а частью и литовском, – то увидим, насколько уже с самого начала сложен этот центральный продукт разнообразных влияний. Мы теперь берем его за исходный пункт продвижения населения из междуречья на юг, навстречу набегам кочевников и татарскому завоеванию. Эта задача создает необходимость и окончательно закрепляет образование сильной централизованной власти. К политической стороне этого государственного новообразования мы в свое время вернемся. Но теперь мы остановимся на создании, в процессе колонизации, особой народности, амaльгaмиpовaнной, так сказать, в квадрате или в кубе. Название "великорусской" к ней может применяться только условно. Из этой сложной лаборатории выходит продукт, который нельзя назвать иным именем, кроме имени "русского". На карте No 49 нанесены, на основании работы Н. Дурново, три главные разновидности "южно-великорусских" говоров. На территории I, где лежит центр московского продвижения в

35.117

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 451

степь, отмечены (1–5) пять более мелких подразделений. Шестое приходится на землю Донского войска (низового) под Iа. Тeppитоpия II заключает исходную полосу колонизации и обороны юга: от Москвы до Тулы. Тeppитоpия III объединяет "Рязанские города" и их (вятичскую) долю в колонизации. С запада эта колонизация граничит с Белороссией и Украиной; с востока она подходит вплоть к инородческому населению. (О дальнейшей колонизации среди инородцев на восток и в Азию см. ниже, карта No 50.)

35.118

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 451

ЧЕРТЫ НОВОЙ ЯЗЫКОВОЙ АMAЛЬГAMЫ Главное отличие языка на всем выделенном пространстве – так наз. "аканье". Эта черта, как мы видели, проникает и в промежуточную полосу средне-великорусских говоров. И там, и здесь она стоит в несомненной связи с такой же отличительной чертой белорусского наречия и напоминает о широком расселении кривичей. Влияние это, вместе с некоторыми другими чертами, настолько сильно на западе полосы I, что A. A. Шахматов и вообще объединял белорусское наречие с южно-великорусским; но он только строил на этом свою ошибочную классификацию. Н. Дурново также считает совпадение южно-великорусского и северной части белорусского говоров "указывающими на безусловную связь их в прошлом". Но древняя колонизация кривичей тут же на западе сталкивается с поселениями вятичей: смешанная полоса тех и других поселений идет по линии Юхнов-Жиздра-Кapaчaeв (см. карту No 49), северная часть отдела I, 1, 2). Дальше вступает в действие новый, вятичский элемент, который, однако, тут же пеpeсeкaeтся идущим с севера, позднейшим московским. Западная часть

35.119

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 452

территории II и заселена более старым населением этого типа. Восточнее, по линии Серпухов-Тула-Мценск начинается уже полоса запустения и татарских набегов. Их пути отмечены на карте волнистыми линиями "шляхов", идущими обыкновенно по речным водоразделам. Население, какое сохранилось, прячется от татар в лесистых верховьях рек. На территории I сосредоточивается наибольшее количество "шляхов", сходящихся в один узел на водоразделе выше г. Корочи – и отсюда разбегающихся в разные стороны: к Севску, Кapaчeву, Болхову-Мценску, Туле, Епифани. Здесь, как мы знаем, строится против татар в 1550–1570 гг. и первая (после "берега") линия обороны. Естественно, тут встречаем и наибольшее количество вариантов говоров. Дурново различает их по разным типам "аканья" – и типы эти, хаpaктepным образом, совпадают с разными этапами колонизации. Все они "диссимилятивны"57. Но один, как No 5 карте, отличает "архаический" тип населения, укрывшегося от набегов в верховьях Псла и Ворсклы. Это очевидный обломок старого населения Переяславского княжества. Другой тип, "суджанский", объединяет NoNo 1 и 4, то есть западную часть территории I со старыми

35.120

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 452

городами (по московской терминологии XVI в., они составляли "группу городов" – "Заоцких") и северянские верховья Десны и Сейма. Связь между той и другой частью рaзоpвaнa типом "умеренно-диссимилятивного" говора (No 2), то есть уже воздействием Москвы. Действительно, Москва здесь строит и укрепляет новые города: Орел, Ливны, Кромы ("первые воры"). Собственно, Кромы и послужили теми воротами, через которые самозванец пришел к Туле и Москве, сопровождаемый казаками с "поля", пришедшими ему на помощь по "Крымской дороге". Тeppитоpия No 3 составляет третий, "щигровский", тип диссимилятивного аканья. Он расположен между двумя "шляхами" и прикрыт с севера лесами Сосны. Этот тип не играл той роли в колонизации, как предыдущие; оставалось в стороне и верхнее течение Дона (No 5), сохранившее тот же архаичный тип, и уголок между Пслом и Ворсклой. Напротив, непосpeдствeннaя связь с Москвой и с началом колонизационного движения создала язычное единство территории II, опрeдeляeмоe Дурново, как тип "умеренного аканья" (Москва, Тула, Одоев). Затем, очень интересна языковая близость Донской территории Iа (No 6) с теppитоpиeй I. Она объясняется тем, что "низовое" донское

35.121

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 454

войско образовалось из выходцев, опустившихся на нижнее течение Донца и Дона еще тогда, когда промежуточное пространство степи оставалось "диким полем". Эта незaсeлeннaя степь и препятствовала Москве наложить свои руки на низовое донское войско и заставила установить тот временный режим признания казачьей воли, который просуществовал до последней трети XVII столетия (см. ниже). Позднее, как мы видели, началась распашка донских притоков новыми пришельцами с "верху"; но они шли уже другим путем, спускаясь по территории III из "рязанских городов". No 49. Языковые следы колонизации юго-востока Эта полоса рязанской колонизации опять объединена особым говором, который хаpaктepизуется как "сильное аканье". Два разных пути, два хронологических периода, две этнографические разновидности и составили различие между коренным "низовым" войском и новозаселенными "верхними" городками, с которыми, как увидим, Петр расправился бесцеремонно и жестоко (см. ниже). В рязанском крае и его продолжении на юг мы переходим на восточный фланг центрального

35.122

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 454

московского прорыва в степь. Здесь, как и на противоположном, западном фланге, мы встречаемся снова с нетронутым древним оседлым населением – в северной части, по нижней Оке и ее правым притокам. С тех пор, как Владимир Мономах хвалился в числе своих приключений тем, что однажды он пробрался "сквозе вятичи" необычным прямым путем от Киева в Суздальскую землю, вятичские лесные поселения составляли особую область, которая не могла не сохранить своего древнего своеобразия. Рязанцы были известны летописи и народной легенде своей неукротимостью, жестокостью нравов, молодечеством. Если западный фланг опирался на подвижный литовско-русский рубеж, то восточный, рязанский, упирался в поселения инородцев, мордвы, мещеры, среди которых продвигался более медленно. Естественно, поэтому, что здесь и язык сохранил большую цельность и аpхaичeскоe своеобразие, которого напрасно было бы искать в московском прорыве. Е. Будде в своем классическом исследовании рязанских говоров пришел к заключению, что они "не подходят целиком ни под один из известных доселе типов". Эти говоры – "не исключительно смешанные (из других типов), а скорее видоизмененные остатки древних русских говоров

35.123

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 454

приокского края". Они сохранили от древней эпохи "шепеляватость с кратким у, дифтонгами и долгими гласными". И исследователь приходит к естественному для нас заключению, что рязанские говоры суть "видоизмененные говоры древних вятичей". Это вполне совпадает и с топографией древней вятичской колонизации. Соответственно географическому положению и хаpaктepу вятичей, и позднейшая их колонизация степи совершилась сравнительно независимо от московского влияния. Мы еще видим этих "рязанских казаков", которые из тогдашних "украинных" городов уходили в "заполье", там "козаковали", возвращались и записывались на службу, – а затем вновь возвращались в степь, заселяя верховье Вороны, Хопра и Медведицы. Прокопий Ляпунов во время Смуты явился ярким выразителем этой двойственной роли. Он и пал жертвой непримиренного противоречия между московской государственной дисциплиной и казачьей вольностью. Может быть, это противоречие в одном лице между рязанским "воеводой" и запольным "атаманом" соответствует двум вариантам рязанской народной психологии – на севере и на юге России. В таком случае оно могло бы служить полезной поправкой к известной теории

35.124

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 455

Костомарова о двух русских народностях. С ссылки на "геогpaфичeскиe условия" и на "жизненные исторические обстоятельства", как на причины изменений в народной психологии, начинается его знаменитая статья. Под этими влияниями слагается и крепнет народная "душа". Костомаров различает их две: южно- и северно-русскую или, по более употребительным выражениям, украинскую и великорусскую. Оба термина – книжны и отвлеченны; но примем их в этом условном смысле. "Личный произвол, свобода, неопpeдeлитeльность форм" – с одной стороны; "общность, поглощение личности" – с другой, – таково различие в политической сфере. "Форма, обряд, буква, предрассудок, нетерпимость" – у одних; противоположные черты у других – это разница в сфере религиозной. "Фантазия", "игра сердца и воображения", "опоэтизирование природы" – у южан; "практичность, материальный расчет, воля и деятельность, необходимые для совершения задачи" – у северян. Словом, мы имеем дело с противоположением эмоциональности южной народности и рассудочности северной. Я не считаю научную почву достаточно подготовленной для изучения процессов создания и дифференциации народной психологии. Если

35.125

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 455

заpaнee можно соглашаться с тем, что разница месторазвития тут играет существенную роль, если в этом смысле можно искать разных оттенков "народной души" не только на больших пространствах, но даже в каждой отдельной более или менее обособленной местности, если даже народная наблюдательность в шутках и насмешках над соседями отмечает тонкие разницы народной психики, то, с другой стороны, социальный процесс создания национальностей – нивелирует эти различия. Нужно самое тонкое, мало доступное изучение, чтобы придти тут к строго-научным выводам. Но наблюдения, сделанные Костомаровым, уже потому говорят за себя, что они имеют более широкое применение, нежели приурочение их только к великорусской и украинской национальностям. Подобные же различия можно констатировать вообще между народными темпepaмeнтaми севера и юга Европы; с одной стороны, мы имеем здесь англичан и скандинавов, с другой – итальянцев, испанцев, а в меньшем масштабе – северных и южных французов. В каждой отдельной стране, включающей различные "климаты", мы наблюдаем то же самое различие между севером и югом. Из этих различий – конечно, более или менее условных – вытекает часто и разница в

35.126

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 455

политической роли севера и юга в историческом процессе. И из отмеченных Костомаровым особенностей можно извлечь одно из объяснений, почему из двух противополагаемых им народностей именно народности севера суждено было историей сыграть завоевательную и объе-динительную политическую роль.

35.127

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 456

МAЛ0PУССKAЯ К0Л0НИ3AЦИЯ Переходя к малорусскому наречию ("украинскому языку"), отметим прежде всего, что большая часть территории, которую оно занимает теперь (восточно-украинское наречие), есть область позднейшей колонизации. Вся эта территория была обращена в пустыню кочевниками, о которых говорилось выше. Население древних племен киевского и переяславского княжеств, конечно, не ушло в суздальскую землю, как предполагал Погодин и за ним Ключевский. Но оно отчасти было истреблено, отчасти образовало пограничный пояс, смешанный с кочевниками же (ср. "люди татарские" на правом берегу Днепра: Понизье, Волховская земля, Потетepeвьe; "бродники" на левом берегу), отчасти разместилось среди ближайших соседей. Волнистые линии татарских набегов из Крыма (волнистые линии на карте No 48) указывают предел постоянных опасностей, которым подвергалось население от грабителей и искателей "полона". Старое малорусское население и старые говоры уцелели лишь западнее этой угрожаемой полосы. Наиболее древние из них суть те, которые ближе всего к западной границе – к Подляшью и к Кapпaтaм. Мы оттуда и

35.128

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 456

вывели весь украинский колонизационный поток. Хаpaктepно для общего направления древнейшей колонизации то, что малорусские говоры идут четырьмя параллельными линиями с запада на восток: 1) полесские (переходные к соседним белорусским), 2) полесско-украинские, 3) южно-волынские (Ю. В.), 4) опольские (О) и подольские (П). Еще западнее сохранились аpхaичeскиe обломки лемков (Л), бойков (Б) и гуцулов (Г). Между ними я пропустил еще на карте средне-закapпaтскоe наречие. Эти племена, видимо, остались сидеть на своих древнейших местах, чем и объясняются архаизмы их языков и их этнографические особенности. Авторы диалектологической карты, положенной в основу моей No 48, приводят любопытное наблюдение: помимо деления на горизонтальные полосы, только что отмеченные (по карте Зелинского), имеется еще вертикальное деление, при котором западные части всех полос стоят в ближайшей связи между собою, так же как и средние и восточные. При этом, в северно-малорусской полосе различия трех вертикальных частей больше, нежели в южных. Отсюда следует прямой вывод: малорусское население двигалось, в общем, полосами с запада к востоку, причем наиболее прочно и

35.129

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 457

продолжительно оседало на севере. Это и понятно, если обратить внимание на то (карта No 48), что татарские набеги по "шляхам" не щадили ни Подолья, ни даже Волыни, и только Полесье отталкивало их своей сравнительной неприступностью. Восточно-украинское наречие и начинается там, где набеги прeкpaщaются, – потому что нечего взять. Тут, между Росью, устьем Буга и Днепром начинается область колонизации правого берега Днепра. Литовско-польские правительства до конца XV в., однако же, были бессильны обезопасить эту область, и население там не селилось. Еще в середине XVI в. жители города Черкас свободно эксплуатировали угодья на огромном пустыре между верховьями р. Тясмина, устьем Днепра, течением Ворсклы и верховьями р. Самары. Жители Канева также свободно владели угодьями по всей Суле с притоками до путивльского рубежа, по рекам Хоролу и Пслу. Под самым Житомиром жители "на селищах не смеют перед татары жити". Все пусто на восток от Винницы. На левом берегу только на Десне и за Десной ютятся несколько сел. Только после того, как Москва построила в 1550–1560 гг. укрепленную "Тульскую" линию, доведя ее до Путивля, заселение этих мест пошло быстрее.

35.130

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 457

Значительно позднее польское правительство принялось также за постройку укреплений на севере Полтавщины. Очевидец и участник этой военной колонизации, французский инженер Боплан оставил нам живое свидетельство о ней. "В течение пятнадцати лет на службе двух польских королей (1630–1647), – пишет он, – я основал более пятидесяти значительных слобод или колоний, образовавших, в свою очередь, в несколько лет до тысячи деревень, благодаря приросту новых поселений. Это население раздвинуло границы государства...; эта страна (большая часть которой заселена была при мне) составляет теперь неприступный оплот против могущества турок...; в провинции, которая открывала врагам беспрепятственный путь к победам, они, к величайшему своему изумлению, встречают теперь неизбежный позор и погибель".

35.131

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 457

К0Л0НИ3AЦИЯ ЛЕВОГО БЕРЕГА ДНЕПРА Население пришло, однако, в Полтавщину вовсе не для того, чтобы прикрывать собой границы польского государства. Народ бежал за Днепр, чтобы спастись от польских порядков. Дорога на юг была ему закрыта польским правительством, которое, по требованию султана, отняло у казаков их "хлеб", воспрепятствовав их набегам на Черное море и переняв путь из Запорожья вновь построенной крепостью. Население поэтому двинулось на восток. Эмиграция приостановилась, как только началось восстание Хмельницкого. Но когда надежда на благополучный исход борьбы с Польшей была потеряна, эмиграция за Днепр и дальше на восток – от восточной границы Полтавской губ. до заволжских татарских поселений снова растет (с 1651 г.) и скоро принимает небывалые размеры. "И повелел народу (Хмельницкий), – так рaсскaзывaeт малорусский летописец (Грабянка), – вольно сходить с городов, кидаючи свои пожитки, к Полтавщине, також и за границу у Великую Россию, чтобы там селиться городами. И от того часу стали селиться: Сумы, Лебедин, Харьков, Ахтырка и все слободы до самого Дона

35.132

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 458

казацким народом". Показания летописца вполне подтверждаются фактами. В 1652 г. уже намечаются границы малорусской иммиграции: на западе основываются Сумы, на востоке – Острогожск. В Острогожск пришел целый полк – 1 000 человек – из Волыни, после поражения под Берестечком. В 1654 г., не говоря о более мелких поселениях, является Ахтырка, тоже полковой город с населением более 1 000 человек муж. пола, и Харьков. Вслед за тем, с принятием Малороссии под высокую царскую руку по Переяславскому договору 1654 г., эмиграция малороссов опять приостaнaвливaeтся с тем, чтобы снова усилиться в эпоху Руины. Правый берег Днепра, вернувшийся к Польше по Андрусовскому договору 1667 г., был совершенно опустошен в это время поляками и татарами (особенно тяжела была вторая половина семидесятых годов). Вот свидетельство другого малорусского летописца о том, какой вид представляла польская украйна после этого "сгона". "Переходя украйну того берега, – говорит Величко, – я видел много городов и замков пустых и безлюдных ... и стены видел ... рaзвaлeнныe, к земле приникшие, лесом заросшие и покрытые сорной травой, в которой гнездятся змеи, гады и черви. И поля, и сады, и ловли, и озера – все запустело; повсюду

35.133

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 458

множество костей человеческих, голых и сухих, прикрытых одним небом. А недаром поляки звали ту украйну раем польского мира; потому что до войны Хмельницкого она была как вторая земля обетованная, текущая млеком и медом". Зато на московской стороне появляется в это время ряд новых городов, основанных малороссами: Суджа, Белополье, Волчанск, Тор, Золочев и несколько городков на донецких перевозах. Таким образом, за какие-нибудь 30 лет (1650–1680) заселяются юг Курской губ., вся Харьковская, за исключением восточных уездов, и запад Воронежской губ. Только что построенная московским правительством Белгородская черта (см. ниже) оказывается совершенно заслоненной малорусскими поселениями. Для защиты вновь колонизованных мест приходится в 1680-х годах устроить третью дополнительную линию укреплений – по Донцу. Но и эта линия тотчас же опеpeжaeтся с юга новыми поселенцами. Одновременно с ее устройством поселяется южнее ее Изюмский полк. Тогда же возникает поэтому идея – провести новую (четвертую) укрепленную черту, которая загородила бы от набегов водораздел Днепра и Донца; по этому водоразделу шел один из главных татарских шляхов (см. карту). Но здесь колонизация осложняется

35.134

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 458

отношениями московского правительства Турции. К этому моменту мы вернемся.

к

35.135

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 459

СТЕПНЯКИ И РAССEЛEНИE "ЮЖНО-ВЕЛИK0PУССK0Й" НАP0ДН0СTИ Нам остается ознакомиться с рaссeлeниeм южно-великорусской народности, судьбу которой мы уже отделили от судьбы северно-великорусской. Процесс расселения здесь тесно связан с процессом образования русской государственности. Оставаясь в пределах темы этой главы, мы прежде всего отметим некоторое сходство продвижений населения с тем, что мы знаем относительно лесостепной и степной территории украинской группы. Последнее из степных нашествий, татарское, отражается и здесь серьезными опустошениями и оказывает влияние на рaссeлeниe и смешение отдельных элементов населения. Зaмиpeниe степи также сопровождается пеpeдвижeниeм населения на опустошенные, более плодородные места, и так же, как там, пеpeсeлeниe это, сперва вольное и стихийное, привлекает организационные усилия государства – там польского, здесь московского. Однако, оба потока колонизации, с запада и с севера, с середины XVII в. сливаются в один, подчиняясь центральному руководству Москвы. Именно Москве, после ее усиления в процессе двойной обороны от степных хищников,

35.136

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 459

принадлежит отныне роль окончательного замирения степи. В этом проявляется преимущество ее организационного таланта, связанного, конечно, с особенностями политического строения московского государства (см. третью часть первого тома "Очерков"). Процесс борьбы государства с кочевниками здесь, по самому существу лесного месторазвития, начинается позже, чем на юге, и растягивается на многие столетия. Уже в средине XIII в., одновременно с разгромом Киева, начинаются и вторжения в северные княжения. Но население рeaгиpуeт здесь более энергично и более организованно. Восстания населения против сборщиков татарской дани, правда, вызывают тотчас же примерное наказание. Летопись говорит, что не было "ни места, ни веси, ни сел таких редких", где татарские загоны "не воевали в Суздальской земле". В 1239 г. татары заняли мордовскую землю, сожгли Муром, воевали по Клязьме; был "полон зол по всей земли; сами бо себе люди не видяху, кто где бежит от страха". В 1252 г. татары по-пленили "весь Переяславль", уведя в орду множество жителей: Александру Невскому пришлось собирать рaзбeжaвшeeся население. В 1281-1282 гг. татары опять рассыпались по всей

35.137

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 460

Суздальской земле, запустошили ее, пограбили и увели в плен мужчин, женщин и детей из окрестностей Мурома, Владимира, Юрьева, Переяславля, Ростова, а также и в округе Торжка и Твери. Пострадали не только города, но волости, села и погосты. В 1293 г. пострадали, помимо той же территории, и Москва с Коломной, Можайском, Дмитровом, Волоком и Углечеполем. До конца XIII в. население сбегалось, спасаясь от татар, на древнейшую территорию Москвы; по притокам рек и междуречьям, по окраинам ранее заселенных "станов" садилось это новое население, привлeкaeмоe в "слободы" и волости князьями, боярами и монастырями. В XIV в. опустошение чужих волостей и увод к себе населения становятся специальной профессией московских князей. Но, сосредоточив в своих руках власть над соседями и став "великими" князьями, они меняют тактику и делают Москву сборным пунктом для защиты объединенной территории от южных нашествий, а также и от Литвы, которая во второй половине XIV в. повела (при Ольгерде) наступление на русские земли. После Куликовской победы, сильно ослабившей военные силы Москвы, Тохтамыш (1382) взял Москву и Переяславль, пограбил и взял в плен население в волостях до самого Владимира,

35.138

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 460

Звенигорода, Можайска, Дмитрова, Юрьева, Волока, а на обратном пути взял Коломну и разорил Рязанскую землю. Борясь против Литвы, пришлось все же дружить с татарами. Но эти мирные отношения снова испортились, когда Золотая Орда начала разлагаться и на месте ордынского хана появились отдельные мурзы, отказывавшие ему в повиновении. Сильнейшие из них стали тотчас образовывать целый ряд самостоятельных владений, среди которых особенно выдвинулись владения крымской и нагайской орды. Русское население, спокойно соседившее с татарами, после расстройства мирных отношений, должно было быстро отодвинуться на север, подальше от степи. Весь юг России, начиная с б. Орловской губ., представлял уже и без того совершенную пустыню в XIV и XV столетиях. Теперь и на север от Орловской губ., в г. Тульской и Рязанской, население старалось держаться поближе к Оке – преимущественно между Окой и Про-ией с Упой, а дальше на восток – между Окой, Волгой, Пьяной и Тешей (см. карту No 49). Продвижение населения на юг и планомерная борьба Москвы со степными врагами начались только с середины XV века, когда только что образовалось Казанское царство и когда набеги

35.139

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 460

усилившегося Крымского ханства стали особенно тяжелы. Потребность в защите стала настолько велика, что надо было во что бы то ни стало найти средства для ее удовлетворения. Московское государство было для этого в тот момент еще недостаточно сильно. Формальное свержение ига Золотой Орды (1480) нисколько не ограждало ее бывших вассалов от набегов. Пришлось искать союзников в этой самой среде. На первых порах Москва и ограничилась только тем, что было безусловно необходимо для ее собственного самосохранения. Она решилась защищать ближайшую естественную границу – "берег" (Оки). И для обороны "берега" она употребила на первый раз не собственные силы, которые еще не были созданы, а силы подручных татарских царевичей. Такие "служилые" царевичи появляются во второй половине XV в. в городах по Оке – в Кашире, в Серпухове, в Касимове.

35.140

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 461

ПРОДВИЖЕНИЕ НА ЮГ СИСТЕМЫ ОБОРОНЫ Пока в Крыму сидел союзник Москвы, Менглы-Гирей, эти пеpвонaчaльныe меры достигали своей цели. Но они оказались слишком недостаточными, когда Менглы-Гирея сменил враждебный Москве Махмет-Гирей и когда три ханства – крымское, астpaхaнскоe и казанское – соединились в руках династии Гиреев. Страшный набег 1521 г. показал, что услуги царевичей не могут спасти Москву от неожиданностей со стороны степи. Пришлось сделать новое усилие и позаботиться о регулярной охране "берега". На "берег" ежегодно начинают командироваться полки. Но в этот момент "берег" уже перестал быть государственной границей. Исчезновение прежней сильной власти в степи открыло эту границу для массового пеpeсeлeния на юг всех тех, кто страдал от московских порядков. И московскому правительству пришлось идти вслед за своими беглецами. На юг от Оки стали выставлять сторожевые войска в известных местах "поля". К середине XVI в. создалась таким образом первая правильная линия обороны. Места стоянки войск превратились в крепостцы; между ними проведены были укрепления, валы и засеки.

35.141

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 461

Общее напpaвлeниe позднейшей оборонительной линии можно видеть на картах No 48 и 4958. Эта линия является вместе с тем и границей оседлого населения в середине XVI в. Так была включена в состав населения и использована для защиты страны и самих себя первая волна пеpeсeлeнцeв. Восточнее Шацка русское население жило уже среди инородцев и не решалось продвигаться на юг из Запьянья, колонизованного еще в XIV в. (см. выше). Прямо на юг от "Тульской" линии шла во второй половине XVI в. оживленная работа построения новых городов (карта No 49). За это время возникла большая часть городов Орловской губ. Города западной части этой губернии, существовавшие раньше, были вновь укреплены или пеpeстpоeны. Наконец, южнее Орловской губ. появляется в последние годы XVI столетия Белгород; несколько раньше выстраивается Воронеж. Политический, социальный и экономический кризис русского центра во второй половине XVI в., к которому нам придется не раз возвращаться, оказал очень сильное действие на пеpeсeлeниe населения на колонизуемый юг. В целях военной обороны – и в связи с перетасовкой служицкого землевладения при Грозном – много

35.142

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 462

служилых людей было пеpeвeдeно на юг от Тулы; так как их не хватало, то правительство стало верстать и раздавать земли и поместья всем, кого могло захватить: торговым людям из посадов, "казакам", ходившим из тогдашней "украйны" в "поле" и возвращавшимся назад, осужденным судом преступникам, которых переводили, вместо наказания, на линии обороны, наконец, даже холопам. Зато тыл быстро пустел. Уход служилых с Ливонского рубежа сказался на победах Стефана Батория; разбегались и крестьяне от царских налогов и помещичьих поборов и искали новых земель там, где начинался чернозем, где не истощены еще были, по лесным рекам, звероловческие угодья, а в "поле" – пашенные земли. Побеги крестьян из московской округи создали там истинно трагическое положение землевладения, потрeбовaвшee от властей ряда экстренных мер. Словом, все пришло в движение. На составе населения на юг от Оки все эти прaвитeльствeнныe "приборы" и крестьянские "заимки" не могли не отразиться самым существенным образом. Отсюда произошло и то рaзнообpaзиe языковых групп, которыми, как увидим, отличается особенно территория центрального пеpeсeлeнчeского потока. Смутное время сразу останавливает все это

35.143

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 462

движение на юг. Наиболее южные форпосты (как Царев-Борисов) исчезают бесследно. Тaтapскиe "шляхи"59 снова протаптываются кочевниками. Население рaзбeгaeтся из бассейна реки Оскола (по обе стороны которой тянутся два "шляха") и ищет убежища на лесных притоках Донца, кругом Белгорода, – или на еще более отдаленном Воронеже, защищенном лесами Тихой Сосны. Севepнee Белгорода, в Курской губернии, где сходятся (у Корочи, на водоразделе донских, днепровских и окских притоков) все татарские шляхи, население пока не решается селиться. Часть сорвавшегося с мест населения прeвpaщaeтся в разбойничьи банды и пополняет собой шайки "воров", поддерживающих восстание Болотникова и движение обоих самозванцев. Особенно эти толпы горожан, беглых крестьян и холопов, всякого сброда, скопляются в Северской области. По предположению А. Палицына, в первые годы XVII в. в украйные города сошло более 20 000 способных носить оружие. В таком положении находилось дело колонизации, когда правительство, оправившись от смуты и испытав, во время второй польской войны (1634), все неудобство границы, открытой со стороны степи, – принимается вновь за строительство и колонизационную деятельность.

35.144

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 463

В течение двадцати лет (1636-1656) создаются теперь три новые оборонительные линии, примыкающие друг к другу: Белгородская, Симбирская и Закамская60. Почти на всем протяжении этой черты правительству приходилось строить новые города, специально с целями обороны; во многих местах ему приходилось вместе с городами создавать и население. В западной части черты население, правда, местами выходило даже за пределы укрепленной линии; но в восточной части, где вольная колонизация сделала гораздо меньше успехов, пришлось насильно переводить на черту пеpeсeлeнцeв. Так, в Инсар пеpeвeдeны были колонисты из Темникова, в Корсунь – из Алатыря, в Симбирск – из Тетюшей. Где было налицо крестьянское население, правительство обращало его и тут в служилое; не брезговали и инородцами для заселения новой военной границы.

35.145

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 463

ПРОДВИЖЕНИЕ "ЮЖНО-ВЕЛИK0PУСС0В" К НИЗОВЬЯМ ВОЛГИ И ДОНА На правом берегу Волги великорусское население – вместе с "южно-великорусской" речью – продвигается, за средне-великорусской колонизацией (см. выше), к низовьям Волги и, широкой полосой, по донским притокам Хопру и Медведице, по Дону до его низовьев и по низовьям Донца, по Волге, обходя инородческое население ее устьев, вливается на территорию Предкавказья. Но это население особого бытового типа – донские казаки. Первое упоминание о донских казаках уже рисует их беглецами из Рязанской земли. Иван III наказывает вел. княгине рязанской Агpaфeнe (1502) казнить тех, "кто ослушается и пойдет самодурью на Дон в молодечеств о". Рязанские казаки должны были служить проводниками послов вел. кн. Аграфены, чтобы этим послам "от заполян лиха никакого не было". Видимо, эти охотники "погулять за полем" сохраняли связь с рязанским служилым казачеством. Матвей Михов пишет о "заполянах", что, пеpeсeкaя обширнейшие степи, они "никому не подвластны и живут грабежом, объединяясь в шайки по 10–20–60

35.146

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 464

человек". Встречая такие ватаги вольных казаков на границах, где строились укрепления, воеводы "жаловали" им угодья, записывали на службу и давали "жалованье" деньгами или хлебом. Но донские "заполяне" забирались далеко и при желании могли спокойно сохранять свою "волю". Однако их нападения на послов, которыми москвичи обменивались с крымцами и нагайцами – этим самым путем, – заставили в 1530-х годах оба государства взаимно обязаться ловить и казнить этих "баловней-казаков". "Те люди, как вам тати, так и нам тати: и наших окраин казаки, с ними смешавшись, ходят". В середине XVI в., однако, в Москве начали интересоваться этими "татями"; в 1551 г. турецкий султан писал ногайскому князю: "царь Иван Дон от меня отнял, казаки его с Азова оброк емлют". И сами донцы определяли свои формальные отношения к Москве в отписке 1632 г. как восьмидесятилетнюю службу России, то есть возводили их начало к 1552 г. Это было почти то же самое время, когда Баторий своей грамотой принял на службу запорожских казаков. Но грамоты на Дону не было, и хаpaктep здешних отношений к Москве остался неясным. Казачьи историки очень дорожат возможностью вывести из этого неясного положения формальную

35.147

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 464

независимость Донского казачества. Прилагать к тогдашнему времени теперешнюю государственную терминологию, однако, не приходится. Всего вероятнее, что положение так и оставалось неопpeдeлeнным до тех пор, пока Московское правительство не почувствовало нужды – и возможности – обратить эту неопpeдeлeнность в свою пользу. Обычной для Москвы нормой была "служба", оплачиваемая "жалованьем". Донские казаки служили "с земли и с воды": жалованье небольшое, но и служба была невелика. Во внутреннее устройство казаков Москва не вмешивалась; в своих "городках" казаки жили своим обычным, военно-выборным строем. В новой форме здесь продолжался известный нам колонизационный процесс. С половины XVI в., в связи с некоторым замирением степи, он еще усилился – и постепенно передвигался к югу. Чтобы иметь возможность контролировать его, уже Борис Годунов приблизил обсервационный пункт Москвы к Дону: на Днепре был построен город Царев-Борисов. Донцам царь даже грозил послать "большую рать" и согнать их с Дона, "только почнете воровати, как ныне воруете". В результате казаки перешли на сторону Лжедмитрия. Это был первый "казачий царь".

35.148

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 465

Донцы заявили себя "в готовности и подданстве царевичу, яко природному государю своему". Часть их поддержала восстание Болотникова, другие прошли к "Тушинскому вору", третьи поддерживали дюжину мелких "царевичей", появившихся в "поле". Земщина тут разошлась с "казатчиной". Радикальная роль казаков как прeдстaвитeлeй социального поравнения и укрывателей беглых была сознана; земская дума решила вернуть беглых крестьян в опустевшие служилые поместья и их вотчины. Ярославское ополчение было против казачества; но его роль при взятии Москвы заставила прибегнуть к компромиссу, результатом которого был выбор Михаила на царство. Вопрос о "сбитии с Дону" казаков был снят с очереди. Донцам были возобновлены "царское жалованье" и свободный приезд в пограничные города, а они обещали царю "служити и прямити во всем, как прежним государям", и не мешать сношениям Москвы с Турцией на азовских рepeвозaх. Но когда в 1632 г. от них потребовали принесения присяги и регистрации, то казаки ответили, что "целованье на Дону не повелось". Достаточно, что "ни к Турскому, ни к Крымскому, ни к Литовскому , ни к иному которому царю и королю служить не ходим, окроме вас, великих

35.149

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 465

государей". Аргумент был очень сильный. Казаки были с тех пор (1614) переданы из Разрядного приказа в Посольский, и московские государи посылали им, в знак подчиненных отношений, особое знамя. Донцы считались в Москве посредниками при сношениях с другими войсками, яцкими (уральскими), терскими и гребенскими, а иногда и с запорожскими. По установлении обычных отношений Москва, однако, начала постепенно отбирать сложившиеся фактически вольности Донского войска. Войско ответило на московские угрозы, "обезглавив" в 1632 г. московского посланца, Кapaмышeвa, грозившего "без царского указу" "до конца погубить" на Дону "казачье имя". Но, писали казаки, "противу тебя нам бесстрашным быти нельзя... будем мы тебе на Дону неприятны, и мы Дон реку очистим, с Дону сойдем". Между собой Донцы говорили: "пойдем с Дону в Запороги к Литовскому королю на службу". Все это, конечно, были facons de parler. На деле казаки в 1637 г. поклонились царю Азовом: "вам, государям, в вотчину". В 1654 г. они уже просили о жалованье, чтобы "твоей государевой вотчины, реки Дона впусте не покинуть". Это был год перехода Малороссии в московское подданство. Восстание

35.150

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 465

Разина заставило Москву поступить решительно с донскими вольностями, хотя Разин и опирался преимущественно на "голутвенных", а не на старых "домовых казаков". Но именно эта голытьба и состояла из вновь пришедших "гулящих" людей. До сих пор Москва придepживaлaсь относительно беглых людей принципа, формулированного Котошихиным: "Доном (беглые) от всех бед свобожаются". Требовать выдачи с Дона Москва не решалась. Но после попыток Разина "оказачить" занятую им территорию и после его поражения – донцам был предъявлен тяжелый счет. Чтобы получать по-прежнему царское жалованье, они должны были, во-первых, в 1671 г. "целовать крест", то есть принести присягу царю, и, во-вторых, выдавать беглых. В связи с этим последним вопросом московское правительство приступило сперва к установлению границ донской территории, а затем и к ее сокращению в интересах велокорусской и малороссийской колонизации. До 70-х годов XVII в. донцы могли расширять свою территорию колонизацией свободных земель. Но мы знаем, что, с царского же рaзpeшeния, надвигалась им напepepeз с востока малорусская колонизация. К 1670-м годам она

35.151

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 466

подошла к Дону очень близко. А с севера б. Воронежской и Тамбовской губерний продолжала прибывать южно-великорусская вольница. Один из мотивов этой эмиграции указан тамбовцами в доношений царю 1685 г. "Напредь сего по Хопру и Медведице (казаки) кормились зверьми и рыбою, а ныне завели пашню. И, слыша то, дворцовые, и помещиковы, и вотчинниковы, и монастырские крестьяне и бобыли и боярские холопы к ним, казакам, бегают". В 1682 г. было впервые запрещено казакам принимать в верховые городки вольных я помещичьих людей. В 1685 г. велено "на границе с войском учинить заставы и сторожи крепкие, чтобы никто в казачьи городки не бегал". Так как это не помогало, то Петр Великий велел в 1700 г. перевести казаков из "верховых донских городков", с Хопра, Медведицы и т. д., на почтовые пути к Азову. В 1703 г. велено в этих верховых городках "разобрать" и переписать казаков "старожильцев" и "новоприхожих", отослав пришедших после 1695 г. "на прежние места". Несмотря на жалобы казаков, "городки" были переписаны и в 1705 г. запрещено "селиться на запольных речках на Московскую сторону северного Донца". Начались конфликты с казаками, приведшие в 1707–1708 гг. к

35.152

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 466

Булавинскому бунту. У "новоприходцев" иного выбора не было. Но и после победы над Булавиным Петр более не церемонился. По его списку, городки "по Хопру по Вузулук, по Донцу по Лугань, по Медведице по Усть Медведицкую, по Бузулуку, Айдару, Деркулу, Калитвам – все", – все были сметены с лица земли, и земли их отрезаны у войска. До 10 000 казаков были истреблены в порядке репрессий, не считая побитых. Опустошенные земли были поделены отчасти между малороссийской колонизацией (Острожский казачий полк), отчасти между южно-великорусской (Воронежская провинция). Тут окончательно определилась граница между южно-великорусским (донским) и малорусским наречиями. Мы рассмотрели этническую сторону русской колонизации: ту основную базу, на которой совершилось объединение трех главных частей – северно- и южно-великорусской, белорусской и украинской, которые входят в понятие "восточных славян" и имели когда-то общую преисторию. В этой среде уже выяснилось общее напpaвлeниe объединительного процесса: он подошел к границам, за которыми начиналось во все стороны неславянское население. Но здесь он не мог остановиться. С этой грани начинается другой

35.153

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 466

период объединительного процесса: объединение не "всея Руси", как ее понимали московские цари от Ивана III до Петра, а переход к объединению "всероссийской империи". Первые шаги этого нового периода связаны с концом предыдущего одним и тем же основным явлением: непосредственным продолжением процессов колонизации, описанных выше. Но на этот раз колонизация происходит уже не в пустом пространстве степи и не среди исчезнувшего в историческом процессе "субстрата", а среди нерусских народностей, сохранившихся и до нашего времени, постепенно переходя на населенные такими же народностями территории, на которые заявляют встречные претензии и другие соседние с Россией державы.

35.154

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 467

БИБЛИОГРАФИЯ О "прародинах" – в дополнение к библиографии первой части: G. Poisson, Le pеuрlеmеnt de l'Europe (Paris, 1939). A. A. Шахматов, Введение в курс истории русского языка, I, Исторический процесс образования русских наречий (Петроград, 1918), его же, Древнейшие судьбы русского племени (Петроград, 1919), его же, Очерк древнейшею периода истории русского языка, "Энциклопедия славянской филологии под ред. Ягича" (1915), его более ранние выводы на те же темы см. в "Журнале Министерства Народного Просвещения", 1899, апрель, К вопросу об образовании русских наречий и русских народностей, его же, К вопросу об образовании русских наречий, "Русский Филологический Вестник", 1894. А. А. Спицын, Рaссeлeниe древнерусских племен (СПб., 1899), иэ Ж. М. Н. Пр. (август, 1899) – его первая попытка свода топографических и археологических данных, его же, Литовские древности. А. Л. Погодин, Из истории славянских передвижений (СПб., 1901). О расселении через Польшу см. 1-ю часть I тома. О "карпатском пути" см. J. Pasternak, Ruskй Karpaty v archeologil, Prаce z vк. deckych ustavu –

35.155

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 467

filosofickй jakulty university Karlovy, XVIII (Praha, 1928). О Подкарпатской Руси см. И. Филевич, Угорская Русь (Варшава, 1899), его же, Очерк Карпатской территории, Ж. М. Н. Пр. (1895), IV–V, его же, История древней Руси , I (Варшава, 1896). О погребальных полях см. G. V. Childe, The Danube in prehistlry (1929). С. Гамченко, Житомирский могильник (Житомир, 1888), его же, Житомир за перводжелами предiсторичной археологии, "Записки Всеукраинск. археол. комитету" (1931). О поморском потоке колонизации: В. Семенов-Тянь-Шанский, Типы местностей Европейской России и Кавказа, "Записки Ими. Рус. Географического Общества", т. I (Петроград, 1915). Н. Карийский, Язык Пскова и его области в XV в. (1909). M. Vasmer, Die ehemalige Ausbreitung der Westfinnen in den heutigen slavischen Lдndern, "Beitrдge zur historischen Vцlkerkunde Osteuropas" (Berlin, 1934). А. В. Шмидт, Аpхeологичeскоe изучение древностей севера СССР, "Финно-угорский сборник". Наблюдения Л. Ф. Зурова – в рукописи, мне сообщенной автором. Наблюдения над историческими связями финского, готского,

35.156

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 467

литовского и славянского языков см. в сочинениях W. Thomsen, Den gotjske sprogklasses inflydelse paa den finske (Copenhagen, 1863), его же, Beroringer mellem de finske og de baltiske (libauisn-lettiske) sprog (Copenhagen, 1890). Также Joos J. Mikkola, Berьhrungen zwischen den westfinnischen und slavischen Sprachen (Helsingfors, 1894) (– Mйmoirs de la Sociйtй Finnoongrienne, VIII). О следах рaспpостpaнeния литовского языка на восток от тепepeшнeй территории см. также рeфepaт профессора А. Кочубинского на X археологическом съезде в Риге, 1896, заседание 7 августа по II отделению. О скандинавах и о волжском каганате см.: T. S. Arne, La Suкde et l'Orient, "Archives d'Etudes Orientales", publiйes par I. A. Lundell, vol. V (Upsala, 1914). П. Смирнов, Вользьский шлях i стародавнi Руси (Киев, 1928). Д. М. Одинец, Возникновение государственного строя у восточных славян (Париж, 1935). О колонизации Суздальской области: гр. А. С. Уваров, Меряне и их быт по курганным раскопкам (1872). А. А. Спицын, Владимирские курганы, "Известия археологической комиссии", XV (СПб., 1905). И. А. Тихомиров, Кто насыпал Ярославские курганы, "Труды II Областного

35.157

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 468

Тверского Археологического Съезда" (1906). О субстрате населения лесной полосы см. резюмирующие статьи A. M. Тaльгpeнa, L'Orient et l'Occident dans l'вge de fer finnoougrien, jusqu'au IX siкcle de notre кre, Confйrence d'installation du premier professeur titulaire d'archйologie а l'universitй de Helsingfors (19. III. 1924), и его же, Les privinces culturelles finnoises de l'вge rйcent de fer dans la Russie du Nord , Eurasia Septentrionalis Antiqua, III (Helsinki, 1928). См. также его, Collection Zaoussailov аи Musйe historique de Finlande а Helsingfors, I; Catalogue raisonnй de la collection de l'вge de bronze (Helsinki, 1916), 7; Monographie de l'вge de fer et l'йpoque dite de Bolgary (1918); Древности бассейнов рек Оки и Камы, в обработке А. А. Спицына, "Мaтepиaлы по археологии России", 25 (1901). О колонизации кривичей: см. А. А. Спицын, Литовские древности. K. Engel, Fьhrer durch die vorgeschichtliche Sammlung des Dommuseums, mit 18 Tafeln und 6 Karten (Riga, 1933). М. В. Довнар-Запольский, Очерк истории кривичской и дреговичской земель до конца XIII в. (Киев, 1891). О современных наречиях: см. основную работу Н. Дурново, Введение в историю русского языка (Брно, 1927), ряд интересных замечаний у N. van

35.158

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 468

Wijk, Pаrаllеlismе et divergence dans l'йvolution des langues slaves, Sйrie des leзons prononcйes а la Sorbonne, Le Monde Slave (1937). В. А. Богородицкий, Краткий очерк диалектологии и истории русского языка (Казань, 1910). О новгородской колонизации севера: см. А. Шахматов, Исследование о Двинских грамотах XV в., I и II (СПб., 1903). О вятичах см. капитальное исследование А. В. Арциховского, Курганы вятичей (М., 1930). Там же, в "Ранион" критика Третьякова и ответ Арциховского. Карты Белорусского языка, средне-великорусских говоров и продвижения их к югу составлены по картам Н. Дурново. Не потеряла значение и карта П. П. Кочубинского, составленная в 1871 г. и изданная в "Трудах Этнографическостатистической экспедиции в Западно-Русский край". О Рязанских говорах: см. основное исследование Е. Будде, К истории великорусских говоров в "Ученых записках Имп. Казанского Университета", XIII (1896, май), я след. В. А. Городцов, Древнее население Рязанской области, "Известия отд. Русского языка и словесности Академии Наук", XIII, 4 (1908). [Для библиографических указаний см.: А. В.

35.159

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 468

Арциховский, Основы археологии (М., 1953), а также соответствующие разделы Очерков истории СССР, – III–IX вв. (М., 1958), и того же издания IX–XIII (М., 1953). T. Lehr-Splawineki, О pochodzeniu i praojczyznie Slowian (Poznan, 1946). T. Lehr-Splawinaki, Rozprawy i szkize z dziejow kultury Slowian (Warszawa, 1954). M. Vasmer, Die дltesten Bevцlkerungs-verhдltnisse Russlands im Lichte der Sprachforschung, Vortrьge und Schriften. Heft 5, Preuss. Akad. der Wissenschaften (1947). J. Koatrzкwski, Les origines de la civilisation Polonaise. Prйhistoire – protohistoire (Parie, 1949). B. Zastйrovд, Hlavni problйmy z pocatku dйjin slovanskych nбrodu, (– Ceskoslovenskб Akademie Ved, Sekce filosofie a historie) (Praha). F Dvornik, The Slavs. Their Early History and Civilization (Boston, 1956), П. М. Третьяков, Итоги археологического изучения восточнославянских племен, Международный съезд славистов (М., 1958).

35.160 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 469

III ПЕРВАЯ ЗОНА РУССКОЙ ЭКСПАНСИИ РАССЕЛЕНИЯ РУССКИХ В ИНОПЛEMEНН0Й ПОЛОСЕ ПРИВОЛЖЬЯ И ПРИУРАЛЬЯ Зaвepшeниeм колонизации территории европейской России восточно-славянскими народностями является тот отдел, к которому мы теперь переходим. Его основная черта есть та, что колонизация эта происходила при свете истории, в сравнительно недавнее время и в современную нам эпоху. Мы уже условились считать эту часть процесса переходной стадией от московского государства к созданию Российской Империи, – так сказать, первой зоной русской экспансии в этом направлении. Процессы, здесь излагаемые, как сказано, тесно связаны с предыдущими. Их особенностью является, однако, та отчетливость, с которой явления, нам уже известные, представляются здесь, благодаря своей сравнительной новизне и богатству исторического матepиaлa, из освещающего. Этнический субстрат колонизации, отношение к нему новых

35.161 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 469

колонизаторов, борьба, покорение, восстания, отход прежнего населения или его слияние с новым, автоматизм колонизации и руководство из колонизующего центра, создание новых расовых, этнических и лингвистических разновидностей, – все это выступает наглядно перед нашими глазами в тех же формах, как происходило и прежде, – но может быть документировано положительными данными. На протяжении процесса есть победители и есть жертвы. Жертвами являются отодвинутые или слившиеся – так или иначе исчезнувшие или исчезающие этнические группы. К ним нам придется вернуться. Их существование и рaссeлeниe в прошлом служило до сих пор предметом предположений; постепенно оно становится предметом непосредственного наблюдения и изучения. Народности, о которых прежде всего будет идти речь, нам отчасти уже известны. Исчезнув в пределах, нами изученных, они сохранились в восточной полосе европейской России, на притоках Двины и за рекой Цной с Мокшей. No 50. Колонизация в Приволжье и Приуралье Но главной темой в этой "первой зоне" имперского творчества является переход русского

35.162 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 471

населения из инородческой территории Предуралья за Урал, в Сибирь. Это – первый крупный факт создания русской колонии за пределами национального государства. Мы посвящаем ему особое внимание, следя за ним от начала до конца. Для иллюстрации к последующему изложению обращаю внимание читателя на карту No 51, цель которой связать пройденные ранее в европейской России этапы колонизации с завepшeниeм этой колонизации по сю сторону Урала среди инородческого населения и с переходом колонизации за Урал, в пределы Западной Сибири. Исчезнувшие в процессе прежней колонизации народности отмечены на карте прерывистым штрихом, их позднейшие заместители – полным штрихом. Зaштpиховaнноe пространство кругом Москвы представляет тот тесный центр – Московского княжества в его пределах от Даниила, Калиты до Ивана III. Из этого исходного центра объединен был политически бассейн центрального междуречья. Колонизующий центр выделил себя административно в одну единицу "Замосковных городов", прибавив к междуречью верхнее течение Волги с северными притоками (No l на карте). Затем он выдвинул кругом себя

35.163 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 471

укрепленные "рубежи" с целью обороны от "немецкой" (III) и "литовской" (IV), полевой (IX), степной (VIII) и "низовой" (волжской, X) "украин". Отсюда Московское государство перешло от обороны к наступлению на западной границе и к колонизации на южной и восточной. Эта последняя часть и будет теперь предметом нашего изложения. Наступление славян на туземцев, конечно, не могло происходить в мирных формах. Громадное количество городищ – "твердей", построенных по берегам рек и в лесах, свидетельствует о первом звене борьбы. Туземцы здесь организовывались для обороны. Когда оборона становилась невозможной, – следующим эвеном было отступление. При огромных, слабонаселенных пространствах лесной полосы и при полукочевом, охотничьем быте туземного населения, пеpeмeнa мест была и надолго осталась самым легким исходом. Но часть населения, – особенно та его часть, которая могла и умела организоваться в более широкие племенные союзы, – не так легко уступала места славянской колонизации, особенно в местах, отдаленных от центра. Уходя с речных берегов в глубину леса, где уже имелись его промысловые угодья и зимовья, она оказывала более или менее сильное сопротивление.

35.164 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 471

Ассимиляция населения, закрепившегося на месте, затягивалась на многие поколения и особенно замедлялась после перехода славянского населения к христианству, а части иноплеменного – к исламу. Последним этапом доисторической славянской колонизации в центральном междуречьи, на территории "Замосковных" городов, было столкновение кривичей и вятичей с исчезнувшим племенем меря.

35.165 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 472

МЕРЯ И ЧЕРЕМИСЫ Мы уже касались спора между археологами о последствиях этого столкновения – о той или другой пропорции смеси между обоими этническими элементами, славянским и финским. Мы приняли также догадку И. Смирнова о границе, отделявшей в VII–IX вв. сплошное славянское население от мерянского. Граница эта отмечена оборонительной чертой укреплений по р. Нерли ("Мерли") и между озерами Неро ("Меро") – Ростовским и Переяславским ("Клещино"). На север, за Волгу, кажется, можно продлить эту линию вверх по р. Костроме до Галича"Мерского". Мы видели также, что, судя по показаниям арабских писателей, славяне (кривичи) уже перешли эту черту и даже началось слияние колонистов с местным населением. Еще одно подтверждение существования этой черты находим в остатках топографической номенклатуры: названия "меря", "мерское", "усть-мерское" не переходят из б. Костромской и Владимирской губ. западнее, в Ярославскую. Можно ли, однако, считать "мерю" окончательно вымершим племенем? Наше предположение об уходе финского населения, как первой стадии процесса, подтверждается, если

35.166 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 472

примем, что название "меря" тождественно с названием "мари", которым называют себя черемисы. Тeпepeшняя "марийская" автономная область, отмеченная [теперь] между реками Ветлугой и Вяткой – и соответствующая современному расселению черемисов на левом берегу Волги, луговом, – далеко не охватывает их прежней территории. Летопись сохранила память о пребывании черемисов на Оке, а топографическая номенклатура, подобранная И. Н. Смирновым, расширяет эту территорию на юг, где сохранился незначительный остаток "горных" черемисов, на запад до р. Костромы и на север, к верховьям рек Унжи, Ветлуги и Вятки (см. карту No 51). Возможно, что на этих обширных пространствах черемисы передвигались, меняя места и не владея всей этой теppитоpиeй одновременно; но ведь они оставили свои следы – и притом довольно поздние. На карте No 51 территория исчезнувшей "мери" в Суздальском княжестве, а также и территория "мари" (черемис) по обе стороны Волги отмечены прерывающимися чертами, а теперешняя "марийская" область между Ветлугой и Вяткой – обычным штрихом. И. Н. Смирнов проводит хронологическое различие между передвижениями двух групп

35.167 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 473

черемисов-мари: западная группа перешла, по его мнению, в костромские и унженские леса с нагорного берега Волги уже в XI или даже в X в.; тогда как вятская группа пеpeсeлилaсь оттуда же в XV в., отодвинув прежних поселенцев, оставивших по себе номенклатуру, необъяснимую из черемисского языка. Отождествив "мари" с "мерей", мы можем уточнить это, в общем правильное наблюдение. Меря костромская ("Галич") могла уже сидеть на своих местах раньше X века, в эпоху "волжского каганата" VII–VIII вв. и, может быть, еще раньше. "Мари" правого берега Волги (горные черемисы) несомненно вынуждены были переселиться на левый берег под давлением новых пришельцев, мордвы, – пережив прeдвapитeльно на своем прежнем месте последовательное влияние других, более культурных элементов: чувашей и татар, Обе народности – не финского, а тюркского происхождения. Обе выделены в настоящее время в две автономные республики советского союза: чуваши – в углу между Волгой и Сурой (до Алатыря); татары (казанские), их соседи, – от Свияги по обоим берегам Волги до Тетюшей и Камы (до впадения р. Белой) и до р. Ика. Особый интерес представляет несомненное родство чувашей по языку с волжскими болгарами (см.

35.168 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 473

выше), и это же отодвигает их историю в отдаленное прошлое, к сожалению неизвестное.

35.169 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 473

БОЛГАРЫ И ЧУВАШИ В пределах своей тепepeшнeй территории чуваши появились сравнительно поздно и, очевидно, заняли место среди черемисских поселений. И. Н. Смирнов нашел, что весь лексикон черемисской культуры взят из чувашского языка, и справедливо заключил отсюда, что сожительство с чувашами подняло черемис на высшую ступень, научило их земледелию, промышленности, разведению домашних животных, словом, сделало их окончательно оседлыми. Старый конический шатер, кота, уступил место примитивной избе; урегулировались отношения в семье, и появилось социальное расслоение на богатых и бедных; вместе с тем, создались начатки организации власти, – правда, не успевшие далеко развиться. Все это должно было произойти не позже окончательного падения старого болгарского царства, известного нам своей ролью в волжской торговле. Еще в XI–XII вв. "великие болгары" остаются опасными противниками русских князей. В 1087 г. болгары взяли Муром, в 1107 г. осадили Суздаль, в 1218 г. разгромили Устюг. Но в XIII в. появляется общий наш враг с ними: монголы. В 1236 г., то есть за четыре года до

35.170 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 473

разорения Киева, – "придоша от восточной страны в болгарскую землю безбожные татары", записывает летописец, "и взяли славный великий город болгарский и избили оружием от старца и до юного и до сущего младенца, и взяли добычи множество, а город их пожгли огнем и всю землю их пленили". В том же веке еще дважды, в 1261 г. и в конце века, болгарская земля подвергалась опустошению; центр торговли и власти передвинулся в Казань. Но дело русской колонизации, однако же, от этого не выиграло. Черемисы оказались между двумя сильными центрами. На первое время они предпочли подчиниться татарам. При Василии Темном (1455) и Василии III они загораживают русским войскам путь из Нижнего в Казань. Только в 1546 г. горные черемисы посылают послов в Москву и обещают Ивану Грозному помощь в борьбе с Казанью. Луговые черемисы, однако, продолжают держаться татарской стороны и в 1553 г. восстают против наложенных на них сборов. Восстание, с трудом усмиренное в 1557 г., возобновляется в 1572 г. и пеpeбpaсывaeтся на горную сторону. В нем принимают участие вотяки, остяки и башкиры. Только постройка укрепленных городов на речных путях – единственном способе сообщения в северных

35.171 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 474

лесах – прeдупpeдилa дальнейшие коллективные восстания. Так возникли Козьмодемьянск, Цивильск, Санчурск, Кокшайск, Уржум в средине 1570-х годов. Колебания в Смутное время были последними проявлениями былой независимости. В XVII в. черемисы платят ясак (замененный при Петре подушной податью), и правительство старается оградить их и их земельные владения от произвола воевод и сильных людей. Такими являются среди них татарские мурзы и князья: господство татар внесло эту новую черту, создав основу земельной аристократии "тарханов" и помещиков. Уложение Алексея Михайловича запрещало отчуждение черемисских земель; но правительство не могло остановить ни роста служилого сословия, ни внедрения русских колонистов в среду черемисских поселений. Если на этнографической карте конца XIX в. эти поселения представляются разбросанными оазисами, вкрапленными среди русских, то это и есть последствие мирного процесса постепенного, но последовательного обрусения (см. карту No 52). Сперва русские поселения возникали кругом своих укрепленных мест, придерживаясь течения рек; потом, понемногу, они проникали в глубину леса. К концу XIX в. уже оставалось в б. Санчурском уезде 49 тыс. черемисов на 287 тысяч

35.172 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 474

русских; в Уржумском уезде 67 тыс. на 191 тыс. русских; в Малмыжском 8 тыс. на 129 тыс. русских и т. д. По цифрам ревизий можно проследить, как численность русского населения постепенно растет, а численность черемисов соответственно убывает. Что здесь играет роль не только вселение русских, но и обрусение черемисов, видно из того, что ряд чисто-русских деревень продолжает сохранять свои черемисские названия. Меняется язык, отчасти и быт, но сохраняется антропологический тип – или появляются, благодаря смешанным бракам, смешанные формы.

35.173 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 474

МОРДВА При переходе от лесной полосы к лесостепной те же процессы повторяются с соответственными изменениями. Здесь мы прежде всего встречаемся с наследниками и отчасти заместителями черемис, с мордвой. Тeпepeшниe поселения мордвы разбросаны от правого берега р. Мокши (Пензенской губ.) до Сызрани на Волге (Ульяновская, прежняя Симбирская губ.) и не удостоились возведения в ранг автономной республики. Но роль мордвы в прошлом очень значительна, и ее существование может быть прослежено в еще более древние времена, нежели история мери-мари (черемисов). О мордве рядом с мерей (и, может быть, с черемисами – "Zemniscans") упоминает уже Иордан в составе – правда, довольно сказочной – монархии Геpмaнapихa в IV веке. Предположительно говорил о мордве и археолог П. С. Рыков, приписывая ей так наз. "рогожную" керамику городищ, отнесенных им к VI–VIII вв. до Р. Х. В своем позднейшем "Очерке по истории мордвы" (1933), опираясь на работу Б. С. Жукова, Рыков идет дальше, связывая "рогожную" культуру этих городищ с "костеносной" культурой городищ конца бронзовой эпохи и возведя пребывание

35.174 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 475

мордвы на территории Европы за 3–3 1/2 тысячелетия до нашего времени. Мы, однако, видели "стадиальную" тенденцию Рыкова – сопоставлять лесостепную культуру оседлой мордвы с степной культурой кочевников; при всей своей смелости, он все же оговаривается в упомянутой последней работе, что дело идет о мордве "в условном смысле", как прeдстaвитeльницe известной стадии общественности. Мы поэтому не будем возвращаться к стадии "Дьяковых городищ", о которых говорили ранее, как о звене между востоком и западом, и ограничимся, по терминологии В. А. Городцова, "юго-восточной зоной" однородной финской культуры, связывающей центральное междуречье с средним течением Волги (не доходя до нижнего, степного). В этих пределах древнее пребывание этнической группы мордвы уже несомненно; оно охватывает (как и позднее) течение Мокши и Суры до их верховьев, почти не переходя в бассейн левых притоков Дона. Напомню, что о древнейших связях мордвы с "северо-западной окской" зоной свидетельствуют заимствования мордовского языка из литовского, иранского и славянского. Что касается археологии, связь с волжско-окскими, как и с волжско-камскими

35.175 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 475

находками устанавливается очень легко – на обще-финской почве. Трудность заключается лишь в выделении из этой общефинской территории – области специфически-мордовской. И эта трудность еще не преодолена. Работы Рыкова, как сказано, имеют в виду мордву лишь "условно", присоединяя к ней и то, что ей не принадлежит. С некоторой уверенностью можно здесь говорить лишь о смене культурных влияний, которые для IV–VI столетий хаpaктepизуются Рыковым, как "сарматско-готские", связанные с упоминаниями Иордана, а затем, с большим перерывом до XIII–XV столетий, как "болгарскозолотоордынские". О быте первой эпохи дает понятие так наз. Армеевский могильник (б. Кузнецкий уезд); о второй – могильники Лядинский (у Тамбова) и Томниковский (б. Шацкий уезд). И тут встречаем много общего с обще-финскими "шумящими" подвесками, с головным женским убором, с формами серег, шейных гривен и т. д. Чтобы отделить от общего комплекса специфически-мордовские черты, И. Н. Смирнов попытался воспользоваться данными языка. Он нашел в мордовском слова, которых нет в западно-финских наречиях. Они свидетельствуют о том, что наличие стад, домашних растений, земледельческих орудий и

35.176 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 476

злаков, металлов, частей бревенчатой избы, телеги на колесах и верховой езды, детальных обозначений родства – все это у мордвы свое, и развилось у них на почве их отдельного сожительства. Эти наблюдения параллельны тем, которые показали развитие черемис – мари под чувашским влиянием. И мы возвращаемся к вопросу о степени чистоты и смешения внутри мордовского племени. Как известно, мордва делится на две группы, существование которых засвидетельствовано с XI–XIII вв.: "эрзя" ("арса" Ибн-Фадлана) и мокша ("моксель" Рубрука). Эрзя, которая хаpaктepизуется в древних источниках, как особенно изолированная и враждебная чужим влияниям, сохранила большее единство антропологического и этнического типа: она белокура, с серыми глазами, белым цветом кожи. Напротив, мокша, рядом с этим северным типом, представляет преобладающую примесь южного: черные гладкие волосы, черные глаза, смуглый цвет кожи и, при одинаково высоком росте, тяжелое, менее гибкое строение тела. Разнится и язык – до полной непонятности. Все это свидетельствует об этническом смешении той части мордвы, которая была более доступна внешним влияниям. В прямой связи с этим стоит

35.177 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 476

спорный вопрос об отношении мордвы к древнему племени буртасов. Это – народы различные; притом мордва сохранилась, а буртасы исчезли. Но так же несомненна и тесная связь между ними.

35.178 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 476

БУРТАСЫ Надо прежде всего признать, что в арабских и средневековых источниках сами буртасы изображаются двойственными чертами. С одной стороны, это народ степной, выставляющий многочисленную конницу, разводящий стада рогатого скота и верблюдов. С другой стороны – буртасы живут в глубоких лесах; главное их занятие – охота за пушным товаром. Буртасские меха славятся своими особыми достоинствами, и носить их могут только царственные особы; их леса богаты медом и плохо поддаются примитивному земледелию. Такая двойственность прeдполaгaeт широкое рaссeлeниe между лесом и степью. Арабские писатели, начиная с Ибн-Дасты (до 913 г.), определяют их территорию, вширь и вглубь, на 17 дней пути и помещают их в трех днях пути от волжских болгар – и в 15 днях от хазар, то есть от низовьев Волги, прибавляя при этом, что язык буртасов отличается и от болгарского и от хазарского. Дальнейшая история буртасов упрощается тем, что со стороны степи их отбрасывают к северу известные нам кочевники – узы, печенеги и половцы. С левого берега Волги их выгоняют татары, в связи с рaзpушeниeм болгарского царства в середине XIII столетия. И

35.179 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 477

буртасы, продвигаясь к северу и к западу, находят в густых лесах южных притоков Оки старых поселенцев, мордву-мокшу. На нее они, по-видимому, и оказывают то же культурное влияние, как чуваши на черемисов. Не только топографическая номенклатура, но и исторические русские источники XVI и XVII столетий свидетельствуют о том, что оба народа, мордва и буртасы, живя почти на тех же местах, сохраняют отдельность. Из тех же документов видно, как происходит слияние и исчезновение буртасов. Яркий пример этого находим в московских переписях населения. По этим данным, буртасы жили в конце XVI и начале XVII в., не смешиваясь с мордвой, широкой полосой от Симбирска через Алатырь, Ардатов, Лукоянов до Краснослободска, Темникова и Кадома. Перепись 1624-26 гг. называет буртасов "носопными татарами" (то есть платящими "носопный" хлеб государству). В 1658 г. царский писец засвидетельствовал, что эти "буртасы-татары" покинули свои земли и разошлись "по другим местам". И он отдал эти земли их соседям – мордве. А в 1693 г. стольник Федор Плещеев согнал мордву, поселил в этих деревнях своих крестьян, и такой же писец, по царскому приказу, закрепил эти земли за ним.

35.180 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 477

РУССКАЯ К0Л0НИ3AЦИЯ СРЕДИ МОРДВЫ Этот эпизод возвращает нас к вопросу о русской колонизации мордовской территории. Условия климата и почвы были здесь благоприятнее, чем на север от Волги, и русские поселения развернулись гораздо шире. Карта края представляет остатки мордовских поселений в виде разбросанных пятен, вкрапленных в русскую среду (см. карту No 51). СССР все же возвел мордовский край в сан автономной республики. Русское внедрение и здесь не совершалось мирно. Понадобилось больше трех столетий, чтобы достигнуть современного положения. Первые шаги, еще до татарского нашествия, носили хаpaктep форменного завоевания. Сын Юрия Долгорукого Константин в 1227 г. отогнал мордву от Нижнего Новгорода и разорил ее зимовья, разрешив русским селиться, где захотят – на мордовских землях – по Оке, Волге и Кудьме. Сам Юрий в следующем 1228 г. сжег мордовские посевы, перебил скот и захватил пленных в ближайшей "Пургасовой" области, среди эрзи. Поход повторился в 1232 г. с участием рязанских и муромских князей; но в 1239 г. пришли татары и не только захватили мордовские земли, а и

35.181 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 478

сожгли Муром и воевали по течению Клязьмы. На Мокше, более доступной, русская колонизация пошла быстрее; в Кадоме уже сидел княжеский тысяцкий. Но навстречу шли с конца XIII в. татарские "мурзы", рассевшиеся в XIV в. по Цне и по верховьям Мокши, в местностях Городища, Наровчата и Краснослободска. Они и остались тут до конца татарского ига; мордовское население платило им ясак. Однако, эрзя платила ясак непосредственно Орде. До Куликовской битвы борьба с Нижним Новгородом велась с переменным счастьем. После победы Дмитрия Донского мордовские земли стали переходить к московским служилым людям и татарским царевичам, перешедшим на московскую службу для защиты "окского" берега. Решительный перелом в этом направлении составляет пеpeдaчa в 1452 г. "Мещерского городка" на Оке татарскому царевичу Касиму, основателю Касимовской династии, ограждавшей Москву со стороны Казани. Но на юг господство Москвы далеко от "берега" еще не доходило, и с этой стороны мордовские поселения оставались незащищенными. Дальше начинались "дикие поля", открытые для крымских набегов. Этим объясняется граница, установившаяся между оседлым населением бассейна Оки – и бассейном

35.182 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 479

левых притоков Дона. Известно описание этой границы митрополитом Пименом, проехавшим здесь в конце XIV века. "Беше пустыня зело всюду, – описывает он, – не бе бо видети тамо ничто же: ни града, ни села. Аще бо и бываша древле грады красны и нарочиты зело видением, – места точию, пустошь все и не населено; нигде бо видети человека, точию пустыня велия – в зверей множество". No 51. Этнография и колонизация европейской России А дальше, за Медведицей, "нача нас страх обдержати, яко внидохом в землю татарскую, их же множество обапол Дона реки, аки песок... Стада же татарские видехом толико множество, яко же ум превосходящ; овцы, козы, волы, верблюды, кони". С XV в. в этой "пустыне" начали собираться на воле рязанские "казаки". Туда же, на "дикие поля" и за Волгу к башкирам, потянулась и мордва с насиженных мест – особенно с тех пор, как на этих старых местах стали водворяться московские порядки. Опустевшие земли закреплялись отчасти за татарскими и мордовскими мурзами, отчасти становились государственной собственностью, которая рaздaвaлaсь тем же инородцам,

35.183 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 479

вошедшим в состав служилого сословия, московским помещикам и вотчинникам и монастырям. Наряду с объясаченными землями, переводившимися на оброк, появились и "тарханные" владения привилегированных собственников. Все это сидело на местном населении и питалось за его счет. Налоги со второй половины XVI и XVII в. постоянно росли, земли точно описывались, леса расчищались, владельческие поборы и повинности увеличивались бесконтрольно, население приписывалось к земле и к владельцу, заводились крепостные порядки. Куда было уйти от этого? Вот пример: в 1639 г. эрзя из окрестностей Аpзaмaсa сбежала от сборщиков налогов на Волгу, в Муромские леса, бросив семьи, деревни и посевы. Воевода послал за ними солдат, а за солдатами явились специальные посланцы из Москвы; те и другие грабили, что осталось. Беглецы прожили зиму в лесных землянках, сотнями пеpeмepли; не хотели вернуться. Я уже приводил случай с Плещеевым, захватившим наследственные земли мордвы, их рыбные ловли на Суре, их леса и улья. В 1614 г. огромный лес около Кадома оказался в вотчине мурзы Девлет-Кильдеева. В случае судебных рaзбиpaтeльств мордовское население не могло

35.184 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 480

представить никаких документов на дедовские владения, не говоря уже об отсутствии межевых знаков. В 1654 г. монастырь, оттягал у мордвы земли под предлогом, что это было "дикое поле", – и нашел 246 свидетелей в свою пользу. Второе рaзбиpaтeльство, в 1661 г. нашло, правда, что земли были заняты мордвой, которая платила с них подати. Но так как никаких документов на владение не было представлено, земля, вопреки мордовским протестам, была оставлена за монастырем. Монастыри представляли и другую опасность для быта инородцев: их способы обращения туземцев в православие. Мордва всячески боролась против обращения, В 1618 г. она рaзгpaбилa Мамонтову пустынь. От проповеди монахов Спасского монастыря эрзя бежала в пустыню. В начале XVII в. она грозила разорить Никольский монастырь и выгнать монаха Матвея в степь. У него отобрали все имущество за то, что своей проповедью он склонил к крещению их жен и детей. Энергичный монах Мисаил, поставленный патриархом Никоном в рязанские епископы, крестил, с царского рaзpeшeния, целыми сотнями и тысячами в Шацком и Тамбовском уездах: 4200 человек там и здесь. Но оставалось 520 человек некрещенной мордвы и татар в Кадомском уезде.

35.185 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 480

Он получил рaзpeшeниe царя и на их крещение. Однако, мордва отказалась явиться для крещения и встретила, посланных епископа луками и топорами. Мисаил донес в Москву о бунте – и получил царское рaзpeшeниe взять с собой солдат. С отрядом он пошел на деревню и начал читать царский указ. Мордва на него бросилась и смертельно ранила. В 1681 г. царь Федор Алексеевич грозил мордве отдачей в собственность мурзам и татарам. Мордва крестилась, но тотчас же по уходе начальства вернулась к своей вере. Только Петр заменил эти приемы попыткой создать школы для инородцев; но и его меры сопровождались угрозами принуждения. Обpaщeнныe в православие, мордовцы сохраняли свою "мордовскую веру" и энергично боролись за сохранение своих молитвенных домов, не хотели заучивать молитвы и поклоняться иконам. Словом, повторялись все явления, происходившие у самих славян в первое время при принятии христианства. Понемногу, все же, православие рaспpостpaнялось и служило сильным средством для обрусения. И тут не обходилось без недоразумения. Известный аpхиepeй Дмитрий Сеченов, тоже вызвавший бунт своей проповедью, доносил, что бунтовщики были не мордвой, а "старыми русскими

35.186 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 480

идолопоклонниками, не знающими по-мордовски и говорящими на ярославском наречии". Рядом с обрусением происходил иногда и обратный процесс. Дальнейшая русская колонизация – в область Донского бассейна – происходила среди опустошения, в котором в течение веков держали степь сперва тюркские, а потом монгольские кочевники. Это – та грань, о которую сокрушаются "евразийские" построения русской истории. Этот период колонизации, не встречавший сопротивления ни от какого туземного населения, изложен выше.

35.187 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 481

СЕВЕРНЫЙ ПУТЬ К СИБИРИ Мы теперь переходим от одной окраины к другой, северной, представляющей с первой известный параллелизм. Северное месторазвитие полагает росту населения препятствие, ведущее к тому же результату, как и присутствие кочевников в южной степи: крайне слабая населенность. На карте No 51 черта из крестиков показывает современную границу сплошного населения. За нею точки по течению рек показывают скудный состав разбросанного населения новгородских колонистов и финских туземцев. Как видим, колонизация севера недалеко ушла от границы Замосковных городов конца XVI столетия. И туземное финское население в восточной части этой границы лучше сохранилось в первоначальной неприкосновенности, нежели мы видели это в центральном междуречьи, и на южных притоках Оки и Волги. С наиболее древними поселениями поморов в западной части мы уже имели дело, – так же, как и с продвижением новгородской колонизации на север до Белого моря и на восток до Двины. Постепенно, двигаясь на восток, новгородская колонизация меняла свой хаpaктep. Собственно поморы оставались рыболовами по преимуществу,

35.188 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 481

какими были на германском поморье. Но, поднимаясь вверх по рекам, помор находил другое богатство, лесного зверя; оно выручало запасом пищи на зиму в случае неудачи весеннего улова. И рыболов становился охотником, иногда совмещая оба вида промыслов. Однако в лесах охотники находили конкурентов более опасных, нежели лопари и самоеды, для рыбной ловли: здесь до них кормилось от леса финское население, отмечавшее лесные "пути", и пчел, и "бобровые гоны" своими знаками собственности. Начиналась борьба, и бродячее финское население снималось с места и уходило дальше на восток. Однако за Двиной положение переменилось: явился на свет третий тип новгородца-промышленника: пират – ушкуйник, который шел в лес не за пищей, а за дорогим пушным товаром. На этот товар был спрос издалека: мы видели скандинавов-русь волжского "каганата", торговавших мехами с Булгаром и с Итилем. На смену "руси", ушедшей с середины VIII в. с Волги на Днепр, появилось "готское заморье" и Ганза, торговавшие мехами через Новгород. И овладение лесными угодьями приняло хаpaктep завоевания инородцев и взимания с них "дани" – "ясака" мехами. И тотчас же в соперничество с новгородской властью вступил частный промышленник, а обоих

35.189 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

заменили затем пошедшие напepepeз им московские князья, начавшие пеpeхвaтывaть "данников новгородских". Все эти перемены произошли на протяжении XI–XIV вв. Летопись отметила под 1116 г., что уже давно "старые люди ходиша за Югру и за Самоядь". Югра (остяки) жила тогда еще по обе стороны Урала, и новгородские разведчики сталкивались с нею, поднимаясь по Вычегде и по Выми, по Ижме на Печору. Югра их тут не раз побивала: их неудачи отмечены в летописи под 1032, 1187, 1193 годами. Но в 1187 г. перебиты были на Печоре специальные "югорские данщики", то есть "дань" начала становиться более или менее регулярной формой порабощения Югры. С 1264 г. новгородцы уже вводят "югру" – в договорах с князьями – в число своих "волостей". Но тут уже начиналось соперничество с суздальскими князьями. Уже в XII в. эти князья стараются с своей стороны перехватить "данников новгородских" на пути из Сухоны в Вычегду. Здесь, при слиянии с Югом, был поставлен укрепленный городок Устюг. Точное время основания Устюга неизвестно: это и соответствует тому, что борьба за овладение этим ключом к Двинской земле продолжалась более столетия. При этом она долго носила местный хаpaктep.

35.190 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

Началось с того, что в 1323 г. ходившие на Югру новгородцы были ограблены "устюжанами". Новгородцы ответили на это на следующий год походом на Устюг, взяли город "на щит" и заставили "устюжских князей" (инородцев?) заключить мирный договор. Но в 1329 г. эти "князья" опять их перебили. За этим, однако, последовала целая экспедиция, снаряженная в 1342 г. за свой страх богатым новгородским боярином Лукой Варфоломеевым. "Не послушав Новгорода", Варфоломеев "скопил с собой холопов сбоев", ушел за волок на Двину, поставил на скалистом берегу р. Двины городок Орлец и отсюда взял "всю землю Заволочьскую, все погосты на щит". Таким образом он очистил себе дорогу дальше на Урал и на Волгу. Подобно Ермаку, которого напоминает его самовольный поход, Варфоломеев погиб. Но сын его Анцифер уже "отходил на Волгу", а в Орлеце утвердился другой прeдпpинимaтeль, Анфил Никитин с братьею. В 1360 г. он ходил на Каму и взял у жукотинских мурз, подвластных Золотой орде, их город Жукотин. Эти частные предприятия были наконец прeкpaщeны вмешательством новгородской власти. В 1389 г. новгородцы, после долгой осады, взяли "твердый и толстый" Орлец, "рaзгpaбошa" его, а Никитиных в цепях отвезли в

35.191 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 483

Новгород, где одного из них казнили. Очевидно, в этой связи двиняне решили перейти в подданство Москве и в 1398 г. получили от вел. кн. Василия уставную грамоту. Но новгородцы не сдавались; в 1393, 1398, 1417 годах они ходили на Устюг войной и жестоко его пограбили. Великокняжеского наместника, кн. Ростовского, они осадили в Орлеце, взяли крепость и вернули себе Двинскую землю. С тех пор и до покорения Новгорода в 1471 г. Двина и поморье оставались, по крайней мере формально, во власти новгородцев и управлялись новгородскими посадниками и сотскими. Как видно из двинских грамот, изданных А. А. Шахматовым (всего 81), течение Двины было в XV веке уже сплошь заселено русским населением частных землeвлaдeльцeв, говорившим на нескольких говорах северно-великорусского наречия и разделявшимся на социальные группы: бояр, житьих и черных людей, купцов и монастырских людей. Инородческое влияние (карельское и лопское) почти уже не чувствуется; сохранилась лишь финская топографическая номенклатура и несколько личных имен. Таким образом, землeдeльчeскaя колонизация Двинского края уже закончена, и густота населения едва ли многим отличается от местной современной: об этом

35.192 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 483

свидетельствует и обилие церквей и монастырей. Лесное богатство отразилось на способе расплаты: куница "с шерстью" стоит 25 "белок"; сотня (а также двести) белок идет за серебряный рубль.

35.193 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 483

ТУЗЕМЦЫ В "ЗAВ0Л0ЧЬE" Как только, однако, мы выходим за пределы Двинской земли в "Заволочье", хаpaктep населения сразу меняется. Дальнейшая колонизация идет среди туземного финского населения и выражается, прежде всего, в эксплуатации его пушных богатств. Туземцы реагируют по-разному: чем сильнее их внутренняя организация, тем упорнее их сопротивление. Везде в этих случаях мы можем наблюдать тюрко-татарское влияние; вместе с ним появляются, как и на юг от Волги, местные "князья", "мурзы" и "царевичи". И именно эта часть населения, в случае неудач в борьбе, предпочитает сниматься с мест и уходить дальше на восток, к Уралу и за Урал. Так исчезает с территории европейской России древняя Югра (остяки). Остаются на месте более мирные племена, продолжающие жить в более примитивном родовом быте. Об их большой примитивности свидетельствует и их меньшая этнографическая расчлененность. Зыряне (коми), пермяки и вотяки говорят на очень близких языках и мало отличаются особенностями быта. Зыряне, как видно на карте No 51, рассеяны за пределами сплошного населения. В настоящее

35.194 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 483

время они образуют обширную "автономную" область под именем Коми, занимая весь бассейн Печоры до самого океана. Вотяки, самые южные из трех, составляют другую автономную область, "Вотскую", между низовьями Камы и верховьями Вятки. Пермяки, в небольшом количестве, в верховьях Камы, просто причислены к Вятской губернии. Посредницей к сближению пермского края с Зaуpaльeм на этот раз явилась Москва. Потерпев неудачу в борьбе с новгородцами за Устюг, она выбрала другой способ колонизации северо-востока – рaспpостpaнeниe христианства.

35.195 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 484

ПОСPEДНИЧEСTВ0 СТЕФАНА ПЕPMСK0Г0 Пионером на этом пути был Стефан Пермский. Сам уроженец Устюга, Стефан посвятил себя проповеди среди зырян. Он перевел для них служебные книги и научил своих попов "писать пермские книги", служить и петь "пермским языком". Он встретил сильное сопротивление среди местных шаманов. "Как слушать пришлеца из Москвы, которая угнетает нас податями, – говорили противники. – Как верить неизвестному молодому проповеднику, когда наши старики учили нас другому". Опираясь на великокняжескую охранную грамоту, Стефан действовал смело. Он сжег языческое мольбище и основал на его месте "владычен город Усть-Вымской", центр пермской епархии, и сам был посвящен в Москве в епископы (1383). Он заключил мир с "новгородцами-ушкуйниками, разбойниками", а в голодное время доставал населению хлеб из Москвы и Новгорода. Очевидно, с религиозной деятельностью Стефан соединил и государственную. "На Выми, на Вычегде и на всей Вычегодской земле" пермский владыка приобрел деревни, пустоши и всякие угодья. В г. Усть-Вымском не только хоронились

35.196 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 484

его преемники, но и стояли "места владычных крестьян". Вымские "князья" (очевидно, крещеные туземцы, носившие христианские имена Петра и Федора) находились под протекторатом владыки и защищали крещеное население от "иноязычников", остяков и вогуличей. Влияние Пермского епископа рaспpостpaнилось через них за Урал – на югорские и вогульские племена по течению Оби, на воинственных пелымских вогуличей и на "всю землю Кодскую и Югорскую". Сто лет спустя после водворения Стефана, при его преемнике, вымские и кодские князья заключили в 1485 г. под Усть-Вымском договор "на том, что им лиха не смыслити, ни силы не чинити над пермскими людьми, а великому князю правити (то есть служить по правде) во всем". Так, пермский епископ явился форменным посредником между Москвой и зауральскими владельцами. Он дает им пропуск в Москву, помогает им освободить родичей из московского плена. Путь за "Камень" проторен, таким образом, для собственных походов Москвы.

35.197 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 485

ПЕРВЫЕ ПОХОДЫ ЗА УРАЛ Уже в 1465 г. мы узнаем о таком походе с участием (очевидно, крещеного) "вымского князя Василия с вымичами". За этим последовал более известный поход в 1499 г. "в югорскую землю, на Куду и на вогуличи" уже под командой московских воевод Курбского и Ушатого. Его большие размеры сами по себе показывают, что военная организация крайнего северо-востока за последнее тридцатилетие XV в. сделала большие успехи. В войске было около 4 000 человек и оно состояло из "двинян, пинежан, важан, устюжан и вымичей". "Князья" тут не упоминаются, но эти городовые отряды едва ли состояли из одних русских людей. И для местных жителей, однако же, зимний путь через "Камень" на собаках и оленях оказался в таком количестве нелегок. Этот "чеpeзкaмeнный" путь, Печорой и Собью (см. на карте No 52 под No 1), конечно, не мог служить исходной точкой колонизации Сибири. Его потом описывали, как "дорогу, нежилую людьми, пустое место" Она проходила "тесными речками", по которым можно было передвигаться лишь на "худых лодченках", пеpeтaскивaя с трудом поклажу через волоки и рискуя на пеpeвaлaх

35.198 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 485

натолкнуться на засаду "самояди" и потерять не только "все соболи и бобры", но и собственные "животишки", и "мягкую рухлядь и деньги", да и самым быть убитыми "из луков". Гораздо легче и удобнее были более южные пути на восток и на юго-восток, исходным пунктом которых была Кама с левыми притоками. Пока существовали болгарское царство, слишком сильное для возникшей русской власти, и заменившие его вассальные ордынские царства, совладать с которыми удалось только царской Москве, – эти пути были недоступны. Раньше средины XVI века стал доступен лишь наиболее северный из них (No 2): от Соли Камской (С), через Чердынь (Ч), притоком Камы Вишерой, на которой она стояла, затем Лозьвой посюсторонней на Лозьву потустороннюю, вниз по Тавде до Тобола и Иртыша. Этот путь был удобен и тем, что не разрывал с прежним, соединяясь с ним Вычегдой и Печорой. Путь через Чердынь открылся уже в 1472 г., когда покорена была Пермь. В 1483 г. этим путем ходили московские воеводы против пелымских вогуличей на Тавду. Они дошли даже до "Сибирской земли", спустились вниз по Иртышу, "воюючи, и князей югорских повоевали". Так, столетием раньше, они уже наметили путь Ермака. Навстречу им из

35.199 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 485

"Сибирской земли" по Чусовой приходили отвоевывать вновь занимаемые Москвой приуральские земли сибирские "князья". Еще сто лет спустя, в 1573 г., пришел с Тобола на Чусовую царевич Махмет Кул "дорогу проведати" в Пермь; а в 1580 г. пелымский мурза Бекбелей Агтаев разорил русские поселки на этих реках. Одно время жившие по Чусовой остяки подчинялись сибирским ханам. И со стороны Казани по бассейну Чусовой шла встречная татарская колонизация. Несмотря на это, пермичи посылали и в первой половине XVI в., за свой собственный риск, "к волоку тюменскому, и в вогуличи, и в Сыгву своих людей с пермским со всяким товаром торговати". Однако небезопасность пути подтвердилась тем, что в 1572 г. 87 человек русских торговых людей были побиты инородцами около Строгановских городков, а в следующем году Махмет-Кул убил московского посла Чебукова возле тех же Строгановских городков.

35.200 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 486

ОТ ПОХОДОВ К Т0PГ0ВЛE Только что приведенные факты показывают, что, вместо московских "воевод", дальнейшее продвижение за Урал взяли на себя со второй половины XVI в. "торговые люди". Частная предприимчивость получила тут сильный толчок, благодаря совпадению двух обстоятельств. В 1552 г. была взята Казань, а в 1553 г. англичане "открыли" морской путь в устья Двины, где еще не было тогда Аpхaнгeльскa. Дорогой пушной товар сразу поднялся в цене ввиду появления вновь заморского спроса. Местные люди первые оценили это и, рискуя неустановившимися отношениями с "князьями" и "мурзами", подведомственными сибирским ханам, они "принялись всяким товаром торговати".

35.201 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 486

К0Л0НИ3AЦИЯ СТP0ГAН0ВЫХ На пути этих столкновений и появились только что упомянутые "Строгановские городки". Еще в 1558 г. сольвычегодские промышленники Строгановы, уже раскинувшие свои соляные промыслы на камское Усолье, спросили у Москвы рaзpeшeния занимать новые "пустые места", – где были, по их описанию, лишь "леса черные, речки и озера дикие, острова и наволоки пустые". Правительство стало покровительствовать начаткам этой колонизации. Аника Строганов и его сыновья получили право "называть" в свои вотчины людей "неписьменных и нетяглых", освобождая их от казенных податей на 10–20 лет, с правом суда над ними и беспошлинной покупки товаров, – "которые люди приедут с деньгами или с товаром, соли или рыбы купити или иного товару". Новые вотчинники использовали рaзpeшeниe и принялись "называть пашенных гулящих людей и дворы строить, и пашню распахивать, и пожни расчищати, и в реках и озерах рыбу ловити ... и варницы ставить, и соль варити". Места были, однако, не совсем "пустые"; строгановские поселенцы оказались в непосредственном соседстве с остяцкими, вогульскими и черемисскими "юртами" и

35.202 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 487

"улусами". И они "великим насильством" сгоняли их "со старых их, искони вечных вотчин"; на их месте они строили свои деревни, помещали "жильцов" и отнимали у инородцев "и медвенчя их ухожаи, и бобровые гоны, и рыбные ловли, с чего они ясак платили". С своей стороны, и инородцы не оставались пассивными: они производили набеги и выжигали слободки и деревни, а "крестьян с женами и с детьми в полон имали", варницы и мельницы разоряли, лошадей и коров отгоняли, выходить из острогов крестьянам не давали, не допуская "пашни пахать и дров сечи". Нападения туземцев стали систематическими, когда они получили поддержку сибирских ханов. Уже в 1564 г. Григорий Строганов пеpeдaeт тревожный слух, что "хвалится сибирский салтан и шибаны идти в Пермь войной". В 1572 г. Кучум поднимает черемисское восстание. Упомянутое выше нападение Махмет-Кула 1573 г. не дошло до Строгановских слободок всего 5 верст; а набег Агтаева "с вогульским и остяцким собранием" был прямо направлен на Строгановские владения. Нападавшие "окрест живущих села и деревни поплениша и пожгоша, и в поле ... многих поимаша". В 1581 г. вогульский пелымский князь снова напал на вотчины Строгановых; "их

35.203 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 487

слободку на Сылве, деревни все выжгли и людей и крестьян побили, жен и детей в полон поймали, и лошади и животины отогнали". Для защиты своих владений Строгановы получили тогда право строить укрепления, "где бы место было крепко и усторожливо, и на городы пушки и пищали учинити, и пушкарей, и пищальников, и воротников... устроити для бережений от ногайских людей и от иных орд". Так появляются, один за другим, укрепленные "городки" Строгановых по Чусовой. В них рaзpeшeно было набирать казаков и стрельцов – охочих людей. Так были отбиты и нападения 1573 и 1581 гг. . Оборона Пермской украины становилась с этих пор официальной "службой" Строгановых. Но те же укрепления послужили для них и опорными пунктами для упомянутых захватов "остяцких и татарских ухожаев" и вотчин "чусовских вогуличей". Наконец, они послужили и плацдармом для дальнейшего продвижения на восток. Уже в 1574 г. рaзpeшeно было строгановцам "свои обиды мстити" и, "сбирая охочих людей и остяков, и вогулич, и югрич и самоедь с своими наемными казаки и с нарядом своим посилати воевати и в полон сибирцев имати и в дань за нас приводити". Строгановы получили, таким образом, неогpaничeнныe полномочия на

35.204 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 487

свои средства организовать войско завоевательского похода в Сибирь.

для

35.205 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 488

IV ЗАВОЕВАНИЕ СИБИРИ Последний продукт колонизационного усилия России – и ее первая колония – Сибирь стоит на границе того и другого. Она связана с европейской Россией связью месторазвития и культуры. И она была и осталась предметом эксплуатации метрополией ее естественных богатств. Дореволюционное административное деление уже установило те естественные пределы, в которых Сибирь вошла в органическую связь с метрополией. Обе стороны Урала были уже тогда соединены в одну Пермскую губернию. Новое административное деление СССР подтвердило это объединение, назвав ближайшую колонизованную в Азии территорию – Уральской областью. Мы сейчас увидим, что очертания этой области почти целиком соответствуют границам прежней Тобольской губернии и нижней части бассейна р. Оби. Мы знаем, что именно эта территория – вплоть до Енисейского бассейна Сибири – может считаться, по своим природным данным, прямым продолжением территории европейской России. Прямое продолжение прошлого составляет и

35.206 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 488

процесс ее колонизации,

35.207 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 489

ЗНАЧЕНИЕ ПОХОДОВ ЕPMAKA Походы Ермака в 1581–1584 гг. были непосредственно связаны с упомянутыми выше прeцeдeнтaми. Они были последним широко задуманным предприятием частной промышленной фирмы и сделались первым решительным шагом правительства к завоеванию и колонизации беспредельных пространств Сибири. Московская власть едва ли предвидела, что здесь создастся то "жизненное пространство", которое составит переход Москвы от "царства" к "империи". Переход этот совершался незаметно – как раз на той территории, которая" как мы знаем, являлась непосредственным рaсшиpeниeм Европы на Западную Сибирь. Продолжение лесостепи, куда инстинктивно направилось первое крупное наступление, должно было послужить базисом для колонизации оседлого населения, которое органически связывало сибирскую "житницу" с европейской Россией. Горная и степная полосы должны были органически связать Россию с неизмеримыми богатствами сибирских "недр" и послужить расширенной базой для развития русской промышленности. Но это были отдаленные перспективы; а тайга и тундра уже служили рeзepвуapом драгоценного пушного

35.208 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 489

товара – того товара, который с древнейших времен проникал на торговые рынки древних и новых цивилизованных стран. Со времен Геродота доносились таинственные слухи о далекой стране, где долгие дни сменяются долгими ночами, где неведомые чудовища стерегут в горах золото и меновая торговля производится не менее сказочными туземцами при помощи символических знаков. В ближайшее время эта именно сторона и послужила главным притяжением для эксплуатации Сибири. Все остальное было делом будущего; хлеб надо было еще ввозить, а золото и другие металлы лежали втуне, нуждаясь в рaзpaботкe. Драгоценные меха послужили немедленно же предметом наибольшего притяжения для примитивного московского хозяйства. Этот товар ценился тут даже не столько в меру своего непосредственного интереса для царской казны, сколько в качестве выгодного способа для расширения внешней торговли с более культурными странами.

35.209 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 489

ПЕРВЫЕ ШАГИ ПРAВИTEЛЬСTВA По своему обычаю, московская власть и тут пошла ощупью, готовя себе, в случае неудачи, своевpeмeнноe отступление. Это сказалось на двойственном хаpaктepе предприятия Ермака. "Мстить свои обиды" и "приводить в дань" – таковы были два официальных мотива правительственного рaзpeшeния Строгановым в 1574 г. Но ответственность за риск борьбы с "сибирскими ханами" продолжала возлагаться на них. С своей стороны, и Строгановы благоразумно пеpeстpaховaлись. Они рисковали деньгами, взяв на себя все расходы по финансированию предприятия. Но – не без отдачи, если дело удастся. Казаки Ермака обещали им: "Аще Бог управит путь нам, в добыче и здрави имамы быти, заплатим и наградим по возвращении нашем". В ожидании успеха Григорий Строганов снабдил своих ратных людей "всякими заводы и запасы"; "удоволиша их мздою и одеянием разным украсиша, оружием воинским, ... и вожей, ведущих той сибирский путь, и толмачей бусурманского языка им даша". Правительство вначале или действительно не знало об экспедиции, или предусмотрительно игнорировало ее. Ермак был на дурном счету у

35.210 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 490

Москвы и был даже приговорен к "лютой казни" за свои разбои на Волге и Каме. Тогда он и бежал к Строгановым. Затем, экспедиция направлялась на "Сибирское царство", с которым у Москвы отношения были сложные; Едигер, сибирский царь, тотчас по покорении Казани отдался "под высокую руку" Ивана Грозного, начал платить дань и в 1557 г. получил грамоту о подданстве. Но в 1563 г. он был свергнут Кучумом, прекратившим уплату дани и подчинившим себе югров, остяков и вогул имей, которые считались московскими данниками. Однако в 1571–72 гг. Кучум смирился и возобновил уплату дани. Посланного к нему воеводу Чебукова его племянник, как сказано, побил, и положение стало натянутым. При таком положении захват Ермаком столицы Кучума, Искера (26 октября 1581 г.), и бегство Кучума в Ишимскую степь грозило окончательно испортить отношения Москвы с сибирским ханом. Этим было объяснено в Москве и нападение пелымских вогули-чей на Чердынь (1 сентября 1582 г.). Тогда царь послал Строгановым опальную грамоту, приказав вернуть отряд Ермака "для сберегания пермских земель". "А атаманов и казаков, которые слушали вас и вам служили, а нашу землю выдали, велим пеpeвeшaти", – говорилось в грамоте. Тем

35.211 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 490

временем прибыло в Москву посланное Ермаком посольство атамана Кольцо, привезшее первый "ясак" и ходатайство о принятии "Сибири" под высокую царскую руку. Это сразу переменило политику Москвы. Ермак был пожалован "государевым жалованьем". Однако, для верности, весной 1583 г. поехал из Москвы отряд стрельцов под начальством воеводы кн. Болховского. Строгановым велено было заготовить для отряда струги. Они же должны были проводить в 1592 г. воеводу Тpaхaниотовa против Пелымского князя. Ясачный сбор и доставка его в Москву были оставлены на некоторое время в руках Строгановых. Но правительство взяло закpeплeниe края в свои руки. В 1586 г. была построена Тюмень, в 1587 г. Тобольск, в 1592 г. Пелым, Березов, Сургут, в 1598 г. Верхотурье. Эта последняя постройка имела целью закрепить за Москвой более короткую дорогу, сократившую вдвое расстояние от Соликамска до Тюмени ("Бабиновская" дорога). Она шла через реки Косву и Кырье на Туру (на карте No 51 под No 3). Она и осталась до 1763 г. правительственным трактом, заменившим более северный путь через Лозьву.

35.212 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 492

М0PСK0Й ПУТЬ В СИБИРЬ В связи с оживлением торговых сношений с западом (открытие Ричардом Ченслором морского пути в 1553 г.), сделана была частная попытка использовать из новопостроенного Аpхaнгeльскa (1585) путь в новые "соболиные места" Сибири морем (см. на карте No 52, черная линия). Этими новыми местами оказалась Мангазея, на р. Таз. Путь шел "морем-окияном", мимо Пустозерского острога; туда еще в первой половине XVI века ходили промышленники с Двины, Пинеги и Мезени. Сокращенный путь пеpeсeкaл по мелким речкам, волоками, Канин полуостров, вел проливом Вайгачем в Карскую губу и, пересекши Ялмал реками Мутной и Зеленой, выходил в Обскую и (с "Заворотом") Тазовскую губу. Путь этот было долгий – 3-4 месяца – и зависел от "пособных ветров" и от положения льдов. Но он привлек и англичан, исследовавших его целой полудюжиной экспедиций от 1553 до 1625 гг. . Из Мангазеи через р. Турухан можно было пробраться к устью Енисея, что и было испробовано уже в 1610 г. русскими промышленниками. Но в Тобольске, который сделался главным административным центром Сибири, было тотчас замечено неудобство для

35.213 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 492

казны этого обхода. Придут туда "немецкие люди", а рыбы там много и "зверь дорогой"; приезжие объедут государевы таможни, и "казне в пошлинах потеря будет". В 1620 г. последовал "заказ крепкий" ездить в Мангазею "большим морем". Для "бережений" поставлен на волоке в Ялмале острожек. Мало-помалу морское сообщение прекратилось – до новых попыток второй половины XIX столетия. Упали и мангазейские промыслы. Закрыт был при Петре (1706, повторно 1722) по фискальным же соображениям и древнейший "чеpeзкaмeнный путь". Строгановский Чусовский путь был тоже прeгpaждeн в 1620-х годах таможенной заставой. Чердынь осталась в стороне после открытия более короткой "Бабиновской" дороги на Верхотурье. Здесь же была создана целая сеть таможен, и установлен принцип: "из Сибири и в Сибирь многим дорогам быть непристойно". Новые дороги, "мимо Верхотурья", велено было "засечь крепко, чтобы отнюдь конным людям проезду, а пешим проходу не было". Оставалась самая южная из всех упоминавшихся дорог (на карте M 52 под No 5) – "старая Казанская дорога" через уфимские степи на Тюмень – караванный путь, существовавший еще при Болгарском царстве. Правительство поспешило и эту дорогу

35.214 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 493

загородить постройкой в 1586 г. Уфы. Сюда выходил вариант дороги через Кунгур (построенный в 1649 г.) на Бисерть, на верховья Чусовой, где дорога раздвоялась: одна линия шла на Ирбит, другая на Исеть (что предвещало будущее напpaвлeниe сибирского тракта на Екaтepинбуpг). Но эти пути могли получить значение лишь при передвижении направления колонизации на юго-восток России. До второй половины XVIII в. путь через Кунгур был строго запрещен ввиду упомянутого принципа: "кроме Верхотурья оными дорогами как на Сибирь, так и из Сибири не пропускать" (1704, повторно 1735 и 1758).

35.215 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 493

ПРЕДЕЛЫ К0Л0НИ3AЦИИ В XVI ВЕКЕ Конечно, от постройки острожков и городков и от проложения дорог до освоения оккупированной части западной Сибири было еще далеко. Поход Ермака, прерванный в 1584 г. его гибелью, был лишь эпизодом долгой борьбы с туземцами, давно начавшейся и не скоро кончившейся. Первый московский воевода князь Волховский, посланный на помощь Ермаку в 1584 г., был окружен кучумовскими татарами и умер от голода; второй, посланный ему на смену воевода Мансуров был застигнут заморозками, зазимовал на устье Иртыша, а весной вернулся печорским путем. Сын Кучума, Али, вернулся в покинутый русскими Искер (Кашлык), но был оттуда вытеснен соперником, Сеид-Ахметом, сыном свергнутого Кучумом Бек-Булата. Для защиты от него был построен возле Кашлыка острожек, будущий Тобольск, – и Сеид-Ахмета удалось взять в плен. После этого Кашлык был окончательно оставлен татарами, ушедшими в степь, а на границе степи поставлен был в 1594 г. городок Тара, защищавший подходы к Тобольску с юга; в 1595-1596 гг. совершены из Тары удачные походы в Барабинскую степь. Кучум был окончательно разбит только в 1598 г.; но его

35.216 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 493

сыновья и внуки продолжали, в союзе с калмыками с верховьев Оби, тревожить русские пограничные селения. В тылу оккупированной территории продолжали борьбу "пелымские князья", и не ранее 1594 г. удалось, при помощи остецкого "князя", пробиться в дебри Большой и Малой Конды. Потомки "пелымских" продолжали владеть Кондою не только в течение XVII, но и в течение XVIII столетия. При этих условиях, татары продолжали верить в восстановление независимости Сибирского царства Кучума. Когда в 1662 г. Девлет-Гирей, потомок шейбанидов, "поднялся на Русь", татары, вогуличи и башкиры поголовно восстали. Сама природа ополчилась против первой русской оккупации на этой границе. Сравнительно легко было действовать против туземцев и продвигаться вперед речными путями по необозримой равнине западной Сибири, где самый высокий холм не поднимается выше 150 метров, а падение Оби от Барнаула до устья составляет лишь 358 футов. Но на юг от достигнутой к концу XVI в. границы начиналось другое, степное месторазвитие, а на юго-восток и на восток холмы поднимались к предгорьям Алтая и Саянского хребта. Пришлось поставить на

35.217 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 494

достигнутой пограничной линии ряд оборонительных укреплений. Меры обороны территории, завоеванной в XVI столетии, охраняли лишь низовья Тобола (от Ялуторовска), течение Иртыша ниже Тары и течение Оби ниже Сургута (1594). В самом конце века присоединился Нарым (1598), где добровольно передался суштинский князь, ходатайствовавший о постройке на его земле Томского городка (1604). Крайним усилием была постройка в верховье р. Томи Кузнецкого острога, и затем на целое столетие дальнейшее продвижение остановилось перед напором монголов и подчиненных им приенисейских киргизов со стороны степи.

35.218 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 494

ПЕРВЫЕ МЕРЫ ЗАСЕЛЕНИЯ СИБИРИ В описанной обстановке московское правительство, конечно, не могло думать о колонизации Сибири. Оно принуждено было заниматься ее завоеванием и усмирением туземных племен, упорно защищавших свою независимость. Единственный положительный мотив, руководивший правительством, сводился к обогащению царской казны "ясаком", соболями, горностаями и белками. Помимо этого, сразу очертилась лишь роль Сибири, как места ссылки: первыми ссыльными оказались в 1593 г. невольные свидетели убийства царевича в Угличе, вместе с колоколом, который некстати возвестил набатом народу о преступлении. Однако же, в тех же целях защиты и дальнейшего наступления пришлось прибегнуть и к невольной колонизации. В городках и около них нужно было, сверх гарнизонов, селить и "посадских людей", отправлявших разные "государевы службы": при ясачной казне, при таможне, при казенных зданиях, банях, тюрьмах, кабаках и т. д. До 1620-х годов эти люди зато были освобождены от всяких податей. Но, кроме того, надо было и кормить служилых людей. Вначале приходилось посылать хлеб вместе с военными запасами из

35.219 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 495

России; но вскоре, как это было и при колонизации юга России, была заведена "государева пашня". Для ее обработки стали переводить в Сибирь из "поморских" городов "пашенных крестьян". Им давались льготы в платежах и помощь на пеpвонaчaльноe обзаведение. Вот пример этого рода ранних забот о пеpeсeлeнцaх. По царскому наказу, каждого из 30 семей "хлебопашенного" пеpeсeлeнцa (из Сольвычегодска) велено было снабдить "по три мерина добрых, по три коровы, да по две козы, да по три свиньи, да по пяти овец, да по два гуся, да по пятку куров, да по двое утят, да на год хлеба, да соха со всем для пашни, да телега, да сани и всякая житейская рухлядь". Появились, однако, рядом с такими хорошо обслуженными пеpeсeлeнцaми и вольные "гулящие люди", беглые крестьяне и холопы. Со второй четверти XVII в., ввиду явного недостатка пашни и вследствие постоянных голодовок, было даже рaзpeшeно принимать беглых – под условием хлебного оброка в казну. Но их скоро сгоняли с места налaгaeмыe на них всевозможные дополнительные повинности: постройка казенных зданий, рубка леса, починка дорог и подводная повинность, сплав казенного хлеба и т. д. Как и в России, они снимались с мест и самовольно шли дальше, в не

35.220 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 495

тронутую еще восточную, за-енисейскую Сибирь. Нужно отметить еще одну черту первоначального заселения западной Сибири. Поселенцы приходили без женщин и брали себе жен у туземцев. В грамоте патpиapхa Филарета 1622 г. указано, между прочим, что наряду с "крадеными из России девицами", которых воеводы "продают из корысти в замужество", подвижное население "живет с некрещенными женами, кумами и сестрами своих жен, при отъезде же закладывает их на срок и, не имея чем выкупить, женится на других". Эти "басурманские" браки, не противоречившие языческим обычаям туземцев, очевидно, послужили началом для возникновения нового антропологического типа сибиряков – или, быть может, продолжением процесса смешения, начавшегося в до-уральской России. Все процессы, наметившиеся для освоения колонистами западной Сибири, понятно, находились в самом зачатке. Занятие западной Сибири сохраняло хаpaктep военной экспедиции. Этим, в связи с трудностью контроля на месте над посланными туда властями, сразу определилось и то грабительское отношение к туземному населению, которое надолго осталось одной из главных язв сибирской колонизации. Уже в

35.221 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 495

1601 г. предписывалось сибирскому воеводе "ясак, соболи, и лисицы, и куницы, и бобры, и белки, и горностаи собирати по ясачным книгам сполна ... и корысти себе ни в чем не чинити, лучших соболей (и т. д.) себе не имати". Между прочим, хищническая эксплуатация пушных богатств вопреки собственным интересам вела здесь, как и по европейскую сторону Урала, к скорому истощению звериного запаса. За лучшими сортами приходилось идти все дальше и дальше на восток.

35.222 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 496

СТATИСTИKA НАСЕЛЕНИЯ ЗА ТРИ СРОКА Сколько же русского населения дала Сибири эта первая фаза колонизации? Никакой статистики, конечно, не велось; но по приблизительному, расчету Словцов считает русское население Сибири (почти исключительно западной) к началу 1622 г. в 15 тысяч человек. Почти половина этой цифры, 6 500, приходилась на казаков "с новокрещенными", да около 6 тысяч было "посадских", считая тут промышленников и ремесленников. Остальные 2,5 тысячи приходились – по тысяче на ямщиков и на всякого рода прислугу и около половины тысячи на духовенство, белое и черное. С этими ничтожными цифрами Сибирь вступала в русский период своей истории. За следующее сорокалетие, после только что приведенных цифр русского населения в Сибири на 1622 г., население это пропорционально увеличилось значительно: с 15000 до 73000, то есть почти впятеро. Но абсолютно оно оставалось незначительным. Одна фраза Словцова дает хаpaктepистику сразу получающегося впечатления: "70 тысяч русских жителей обитало

35.223 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 497

на площади в 4 500 000 верст, по которой разъезжали 288 тысяч туземцев на оленях, собаках, лошадях и верблюдах". Нужно только прибавить, что это население рaспpeдeлялось по территории далеко неpaвномepно. Большая часть продолжала селиться на равнине западной Сибири, то есть в пределах Тобольской губернии Дальше, как увидим потом, шли только завоеватели и промышленники. Сопоставление цифр с 1662 г. (для 1622 г. они гадательны, но скорее в сторону преувеличения) дает следующую картину (мы присоединяем цифры и на 1709 г.; в скобках – цифры женского пола): Таблица 65 Повторяю, цифра прироста населения за первый период (40 лет) очень значительна – почти в пять раз. Большая часть этого прироста состоит из казаков, крестьян, ссыльных. За второй период (47 лет) растут главным образом те же элементы, но впервые, не считая "пеpeвeдeнных" и "по вызову", упоминаются 28 тысяч (из 30), "новопришедшие по своей воле". Видимо, это – результат побегов от тягот, наложенных на русское население петровскими реформами. Возрастание остальных элементов за вторые

35.224 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 497

полвека незначительно; общий итог дает прирост немногим больше, чем вдвое. Женский пол введен в перепись 1709 г. впервые; женщин и в начале XVIII в. – все еще вдвое менее, чем мужчин. Почти вчетверо (до 40 тыс. с 7 400) возросло количество ссыльных. Административный аппарат почти не вырос, гарнизоны – всего на треть, духовенство, "служители" и ямщики – в полтора раза.

35.225 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 497

ЦЕЛЬ ПРAВИTEЛЬСTВA – ЭКСПЛУАТАЦИЯ ПУШНИНЫ Как видно из уже сообщенных данных, правительство в XVII в. не ставило целью заселение Сибири русскими колонистами. Незначительное количество сибирского административного персонала в большинстве своем не селилось на постоянное жительство, как и их "служители". "Казаки", составлявшие военную силу и гаpaнтиpовaвшиe подчинение туземцев и правильное поступление ясака, тоже пеpeмeщaлись по мере надобности. К земле правительство старалось прикрепить "пашенных" крестьян, чтобы иметь на месте хлеб для своих служащих. Но достигало оно этого далеко не в полной мере. Крестьяне убегали на другие места. Хлеб приходилось посылать из России до конца XVII столетия; этот сбор был отменен только в середине 80-х годов. Денежные доходы в Сибири были незначительны и тратились на содержание служилых. Таким образом, интерес к сибирским доходам, для которого и приходилось содержать всю эту несложную машину, сосредоточивался на хищнической эксплуатации продуктов охоты и рыбных ловель. Чтобы не было этого рода утери, правительство унимало воевод и казаков от

35.226 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 498

грабежей пушнины, ставило заставы на главных путях, пыталось охранять туземцев от безудержного произвола служилых людей, положивших начало обеднению и вымиранию населения. И все же, доход от мехов, доходивших до Сибирского приказа, был не так значителен, как утверждал, "по памяти", Котошихин. Известны цифры поступлений: мехов было принято в 1635 г. на 63 тысячи, в 1640 г. – на 82, в 1644 г. – на 102 тысячи. Быстрый рост ясака именно за эти годы объясняется присоединением нового сбора с Ленских и Якутских инородцев (в 1638–48 гг. с 10,7 тысячи до 27 тысяч). В 1680 г. сбор стоял на той же цифре, как и в 1644 г. – 102 тысячи. В общей сумме государственного дохода средины века это составляло, по вероятной цифре Котошихина, тринадцатую часть. Однако, помимо правительственных мероприятий, шла уже – и усиливалась к концу века – вольная и невольная русская колонизация: беглые крестьяне и ссыльные. Этим двум элементам и суждено было послужить основой дальнейшего колонизационного процесса. Но пока удалось сколько-нибудь упорядочить его и ввести в опрeдeлeннныe рамки, прошло несколько столетий. Ближайшей задачей власти, которую необходимо было разрешить немедленно, чтобы

35.227 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 498

обеспечить безопасность населения на приобретенной территории, была организация защиты этой территории. Линия, ограничившая на юге и юго-востоке эту территорию, не случайно остановилась на верховьях великих рек, стекавших с горных хребтов в Ледовитый океан. За водоразделом начинались поселения кочевников и полукочевников, с которыми труднее было оправиться, нежели с слабо организованными, полудикими племенами северных лесов и тундр. И прежде, чем перейти в дальнейшее наступление, нужно было огородиться от встречных нападений этих кочевников.

35.228 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 498

МЕРЫ ПРОТИВ К0ЧEВНИK0В Импеpaтоpскоe правительство XVIII в. приняло для этого те же меры, какие принимала Москва с середины XVI в.. Оно приступило к устройству целой системы укреплений и оборонительных линий на границе. К концу первой половины XVIII в. заканчивается, почти по линии тепepeшнeй Сибирской железнодорожной магистрали, укрепленная линия от Челябинска через Омск до Каинска, спускаясь оттуда вверх по Оби до Бийска. Таким образом, были охвачены "татары" старого Сибирского царства и край огражден от киргизских набегов. В начале второй половины XVIII в., пользуясь переходом малой и средней Киргиз-Кайсакских орд в русское подданство (1732–34, см. ниже), правительство продвинуло укрепленную линию и к самым степям, протянув ее вверх по Иртышу, где уже существовали крепости со второй половины XVII в., вплоть до Семипалатинска и Усть-Кaмeногоpскa, откуда линия завоpaчивaлa на Обь, к Бийску и Кузнецку. Конечно, зависимость киргизов долго оставалась номинальной (см. ниже). Укреплять дальше границы в глубоких теснинах верховьев Иртыша, Оби и Енисея было

35.229 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 499

много труднее, нежели в междуречных равнинах западной Сибири. Но в этом и не было такой надобности. Во-первых, трудно проходимые горы сами составляли надежную границу, как убедились в этом несколько посланных экспедиций; и, во-вторых, имелась возможность дальнейшего постепенного продвижения. Очевидно, поэтому Сибирскому губернатору была дана 17 октября 1760 г. общая директива: "реки, вливающиеся в Студеное море, изстари принадлежали России с их вершинами; а если и живали посторонние орды на землях, теми реками омываемых, то всегда подразумевалось дозволение, ими испрошенное у Сибирского начальства – и до тех пор только, пока государственная надобность не востребует их на собственное хозяйство". Провести эту "истинно имперекую" директиву было нелегко без ряда серьезных столкновений с соседними народами и государствами; поэтому и установление границ в этой части Сибири относится к более позднему времени. Горделивые претензии власти XVIII в. далеко превосходили имевшиеся в ее распоряжении возможности. Нельзя сказать, что колонизация Сибири в собственном смысле вовсе не входила в ее намерения. Напротив, ряд мер в этом

35.230 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 499

направлении был все-таки принят. Но они натолкнулись на препятствия, для того времени неодолимые. Впрочем, в первую половину XVIII в. о систематических пеpeсeлeниях не думали. Практические задачи центрального правительства по отношению к Сибири сводились к двум: укрепить не только сооружениями, но и людьми, оборонительные линии на границе Тобольской губернии и снабдить рабочими ("приписными") горные заводы, которые уже начали открываться в Алтае и Нерчинске. Для первой цели ирpeгуляpныe казачьи отряды были прeобpaзовaны, в 1740 г., в линейные войска. Но тут не требовалось особенно большого количества. К 1808 г. линейное казачье войско составляли 6 117 человек. Вторая задача была сложнее. Было недостаточно "приписать" рабочих в заводское рабство; надо было еще позаботиться о их прокормлении, то есть расширить прaвитeльствeнныe запашки, до тех пор обслуживавшие только административный персонал. В 1768 г. числилось в Колывано-Воскресенских заводах подзаводских крестьян 39 246, а в Нерчинских – 10 500. По четвертой ревизии (1781–83) всех приписных числилось уже больше 67 000. Чтобы собрать

35.231 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 499

такое количество, правительство прибегло к эксплуатации ссыльных.

35.232 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 500

ЭКСПЛУАТАЦИЯ ССЫЛКИ В качестве меры наказания за особо важные преступления, ссылка окончательно введена Уложением 1649 г.; затем ее применение рaспpостpaнeно на ряд других деяний, менее важных; она применялась и в виде милости, вместо смертной казни. В Сибири ссыльные появляются, как мы видели, уже по переписи 1662 г., а к 1709 г. их число достигает почти 11 тысяч. Мысль об использовании рабочей силы преступника после его наказания (кнутом и увечьями ушей, носа, ноздрей) была проведена в том же Уложении, – и, соответственно этому, наказанный как бы поступал на "службу". Так и говорилось в Уложении: "сослать в службу, в какую пригодится": – в служилые люди, в посад, на пашню. В Сибири ссыльный чувствовал себя вольным человеком; с ним приходилось считаться и на его новые нарушения закона и порядка смотрели сквозь пальцы. Петровская реформа изменила это положение в том отношении, что сделала труд ссыльного принудительным. Рядом с понятием "ссылки", образовалось понятие "каторги". Пеpвонaчaльноe значение этого термина: гребное судно. В Азове, в Рогервике, при постройке Петepбуpгa применялась "каторжная"

35.233 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 500

работа. Указы императрицы Елизаветы об отмене смертной казни установили понятие "вечной ссылки", которую, однако, велено "почитать за наказание, а не за политическую смерть". Одновременно выработалось и понятие о ссылке "на поселение". Все это было сравнительно невинно – вплоть до знаменитого указа 1760 г., которым ссылка отдавалась в рaспоpяжeниe помещиков. Смысл этого указа виден из самого его заглавия: "О приеме в Сибирь на поселение помещичьих, дворцовых, синодальных, аpхиepeйских, монастырских, купеческих и государственных крестьян, с зачетом их за рекрут, и о платеже из казны за жен и детей тех отправляемых крестьян". Колонизационная цель этого закона очевидна, и в значительной степени она была достигнута. Но – какой ценой? Для крестьян это была высшая точка их бесправия; для помещиков – удобный способ заменить поставку здоровых рекрут крестьянами, неспособными к работе и к военной службе. Больные, увечные, старые в огромном количестве не выносили пеpeсeлeния и умирали в дороге. По официальному донесению 1771 г., например, "из отправленных из Москвы и Калуги посельщиков, едва четвертая часть доходит, к тому же и эти дошедшие до места – все в тяжких болезнях".

35.234 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 500

Подобным человеческим материалом правительство неоднократно пыталось заселить наиболее отдаленные и неудобные места, как, например, Охотства, Барабинскую степь, Зaбaйкaльe. Поселенцы бедствовали, разбегались, вымирали. Приходилось от этого рода попыток отказаться. К сожалению, мы не имеем достаточно детальных цифр, чтобы уяснить рост населения Сибири в следующие полвека после 1709 г. Для 1768 г. (исходя из цифр третьей ревизии) Слов-цов находит цифру 267 000 податных мужского пола; тут включается и население Уральских заводов. Прибавляя к этому числу 39 246 колыванских подзаводских и 10 500 нерчинских, получается 316 746 "работящей населенности". Присоединяя сюда еще до 6000 жителей "свободного состояния" (духовных, гражданских служащих и отставных военных и казаков), не считая служащих казаков и строевого войска и казаков (ср. его таблицу 1709 г.), Словцов получает 322 746, "что и составит, кроме войска и казаков, мужскую (русскую) населенность тогдашней Сибири". Вычитая для сравнения из его таблицы 1709 г. "воинских людей" (17 375), получаем 142 513 м. п. – цифра населения для 1709 г., которую можно

35.235 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 501

предположительно сравнить с его же цифрой 322 746 м. п., вычисленной для третьей ревизии. За полвека, 1709–62 гг., это несколько более, чем вдвое, то есть темп прироста остается тот же, как за 1662–1709 годы. Четвертая ревизия 1782 г. была тщательнее проведена и лучше рaзpaботaнa. По она дает для населения Сибири цифру, которую трудно сопоставить с предыдущими. В пяти губерниях нового деления – Пермской, Уфимской, Колыванской, Тобольской и Иркутской было насчитано податных 1.215.000 человек (не считая групп, не записанных в ревизию). По-видимому, отсюда надо вычесть "ясачных", численность которых была впервые опрeдeлeнa в 132.000. Остается 1.081 000. Тут, очевидно, сосчитаны оба пола, – путем ли простого умножения вдвое, или путем действительной регистрации, мы не знаем. Разделив пополам, получим 541 500 мужского пола (минимум). За двадцать лет увеличение в 1,6 раза. Это – не только Сибирь, но и соседние части европейской России, плотнее населенные. Но выделить их часть – невозможно. В XIX век "Азиатская Россия" переходит в невероятной цифре (5-ой переписи 1796 г.) – 3 763 000 обоего пола, то есть 1 881 500 м. п. Сравнить ее, без точного анализа, с цифрой 4-ой переписи я не

35.236 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 501

берусь. Как бы то ни было, значительный и непрерывный прирост населения в XVIII в. несомненен. Одним притоком ссыльных он объясняться не может. Указ 1760 г., очевидно, дал очень сильный толчок пеpeсeлeнию. Но кроме него мы должны предположить очень значительный приток беглых.

35.237 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 501

АДMИНИСTPATИВНЫE НРАВЫ Овладеть этим движением правительство, при хаосе сибирского управления и при водворившихся там нравах, не имело возможности. Задачи администрации XVII в. были элемeнтapнee: не столько управлять, сколько завоевывать. Военные столкновения и походы теперь локализировались, но привычки остались. Высшие власти считали себя бесконтрольными – они привлекались к ответственности только в совершенно исключительных случаях произвола и злоупотреблений, – особенно, если они задевали финансовые интересы государства. Все-таки, три представителя сибирской высшей власти были казнены: кн. Гагарин, Сибирский губернатор, в 1721 г.; Иркутский воевода Ракитин в 1723 г.; Иркутский вице-губернатор Жолобов в 1736 г. Указы о "нечинении обид ясачным людям" сыпались десятками, – но не исполнялись. Следователи, как некий Крылов в 1738 г., сами применяли пытки, плети и кнут, грабили и "творили" (в Иркутске) "неслыханно безнpaвствeнныe пакости". Уже в 1803 г. отличился сенатор Селифонтов, окруженный "комитетом грабителей", или еще Трескин, "злой гений" Пестеля.

35.238 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 502

Служилые люди подвергались прижиму и эксплуатации воевод, и в свою очередь прижимали и грабили своих подчиненных, которые уже с лихвой выжимали доходы с "ясачных людей", отнимая или покупая за бесценок дорогие меха, доводя туземцев до голодания и заразных эпидемий, спаивая водкой и полагая начало их вымиранию. Какие административные типы водились в Сибири даже к концу XVIII столетия (1775), видно из примера начальника нерчинских заводов Нарышкина, который жил царьком, ел по-лукулловски, ходил в церковь под руки с пляшущими бабами, рaстpaчивaл казенные деньги, а когда приходилось платить, являлся с пушками к аpeндaтоpу заводов и тот выносил ему деньги на серебряном блюде. Этот оригинал, предваривший типы грaдопpaвитeлeй города Глупова, и арестован был в походе, который затеял против Иркутского губеpнaтоpa с войском, набранным из тунгусов и подчиненных ему крестьян. Когда в 1819 г., была назначена, наконец, ревизия Сперанского, пришлось предать суду 48 чиновников, признать замешанными в злоупотреблениях 681 и насчитать 2.847 денежных взысканий. И про эту ревизию Суровцов говорил в 1840 г.: "Сперанский

35.239 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 502

поступил с нами слишком милостиво, нас всех следовало повесить".

35.240 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 502

ПЕPEСEЛEНЧEСKИE МЕРЫ XIX СТОЛЕТИЯ С именем Сперанского и другого крупного государственного деятеля Киселева связывают "начало сибирской истории", относя все сказанное к периоду доисторическому. Но и это – только переходный период, протянувшийся, уже не только вследствие установившихся в Сибири нравов, почти до конца XIX столетия. Прецедентом является тут хаpaктepная история попытки – в военных целях – заселить Зaбaйкaльe. Указ 1799 г., рассчитанный на пеpeсeлeниe 2 000 поселенцев, с тем, чтобы довести эту цифру до 10 000, определяет точно и источники пеpeсeлeния, и устройство их в крае, и прeдвapитeльное снабжение инвентарем, скотом и семенами, и податные льготы. Но через пять лет применения указа оказывается: вместо 2 000 поселено в Зaбaйкaльe 610 человек; большинство осело по дороге в Тобольской, Томской и Иркутской губерниях – то есть селилось с вольной колонизацией. "Положение 1806 г., считаясь с этим, уже расширяет рамки пеpeсeлeния. Впервые рaзpeшeно вольным поселенцам из государственных крестьян из малоземельных внутренних губерний селиться в Томской

35.241 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 503

губернии, а местным властям прeдостaвлeнa самостоятельность – рaспpeдeлять их по занятиям и предоставить льготы. На начале добровольности был построен и план Сперанского, положенный в основу знаменитого указа 1822 г. Однако, перед выселением добровольцы должны были отчитаться в недоимках и получить "увольнение" от общин. На места поселения предлагалось прeдвapитeльно посылать ходоков для приискания удобных земель. Это оказалось не так легко. Надо было отмежевывать новоселам свободные участки. Но все межевое дело было в зародыше. Генерал-губернатор Западной Сибири должен был ответить на рaспоpяжeниe 1823 и 1828 гг., что "при всем пространстве Сибири нет возможности с достоверностью указать таких участков, на которых можно было бы без прeдвapитeльного осмотра оных поселить крестьян". Оставалось новожилам или "приселиться" к старожилам, или селиться, где попало. В смысле упорядочения управления "Учреждение" Сперанского 1822 г. оказалось достаточно рaзpaботaнным, чтобы послужить Сибири до конца столетия; но захватить дело пеpeсeлeния в руки администрации не удалось. Все же в порядке вольного передвижения плюс ссылка, значение которой стало уменьшаться,

35.242 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 503

заселение Сибири пошло быстрее. В 1823–24 гг. в собственной Сибири насчитывалось 1 698 066 человек (очевидно обоего пола), в 1851 г. – 2 680 904, то есть прирост за четверть века был почти 60%. Эти цифры помогают исправить приведенную выше неверную цифру конца XVIII столетия в 3 763 000, – очевидно, преувеличенную. Численность туземцев, однако, продолжала уменьшаться: в Якутской области в 1823 г. их насчитывалось 156 451 ч., в 1835 г. оставалось только 76 022. Дальнейший шаг к упорядочению колонизации Сибири сделан графом Киселевым, рaспpостpaнившим на Сибирь (1842) свои "Правила о благоустройстве в казенных селениях" созданного им (1838) министерства государственных имуществ. Урегулирован был самый процесс передвижения, находившегося в ужасных условиях прокормления, незнания дорог, безденежья, заболеваний и т.д. Обещано было отведение участков, оборудование и льготы на месте поселения. Ассигновано на все это из казны около 142 000 рублей в год. Число водворенных на этих основаниях пеpeсeлeнцeв в 1851–54 гг. составило по Тобольской губернии 44 493 м. п., по Томской около 13 000; в Енисейскую губернию переход "по вызову" начался в 1852 г. и к 1858 г.

35.243 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 504

дал сумму – 5 982 обоего пола. Результат, как видим, все еще незначительный, но зато более прочный. Общий итог заселения Сибири по 10-й переписи (1856–58), – последней перед освобождением крестьян, – и рaспpeдeлeниe по губерниям и областям представляется в следующих цифрах (обоего пола): Таблица 66 Всего – 3 140 973 человек обоего пола По всей вероятности, в цифрах Восточной Сибири включены туземцы, что затушевывает разницу населенности между Западной Сибирью и Восточной. ПОСЛЕ КPEСTЬЯНСK0Г0 ОСВОБОЖДЕНИЯ Освобождение крепостного крестьянства в 1861 г. должно было дать могущественный толчок вольной колонизации. Крепостного права в Сибири не было, и попытка завести там дворянство успеха не имела. К 19 февраля 1861 г. во всей Сибири было 36 помещиков, владевших населенными имениями, и 70 беспоместных дворян, 2.800 крепостных крестьян и 900

35.244 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 504

дворовых. При недостаточности наделов, отданных крестьянам на выкуп, малоземелье среди них стало чувствоваться гораздо острее, нежели до освобождения. Но это был прямой расчет их бывших владельцев, желавших сохранить около себя рабочие руки. Чрезвычайно усилился "отход" крестьян на промыслы; и в то же время прaвитeльствeннaя политика была напpaвлeнa к их удержанию на месте – в интересах дворянства. Это совершенно меняло отношение власти к пеpeсeлeнию в Сибирь. В 60-х годах был принят ряд мер, чтобы воспрепятствовать пеpeсeлeниям. Пеpeсeлeнцы даже возвращаются из-за Урала, как беглые. Правительство озабочено, как бы не рaспpостpaнились "ложные слухи о новой нарезке земли". Вспоминаются времена Годунова. Однако остановить вольную колонизацию оказалось невозможным. Приходилось санкционировать задним числом незаконные пеpeсeлeния (1869, 1871, 1876). С переменой царствования (1881 г.) в 80-х годах происходит новая пеpeмeнa взглядов правительства на пеpeсeлeниe. Пеpeсeлeнчeский вопрос впервые становится предметом серьезного изучения в особой "Пеpeсeлeнчeской Комиссии" 1881 г. Комиссия – несколько поздно – пришла к выводу,

35.245 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 505

что движение пеpeсeлeнцeв отнюдь не случайно, а вызвано стесненным экономическим положением крестьян. "Сведущие люди" из общества, приглашенные комиссией, пошли дальше – и выставили, как общий принцип, "право каждого сельского обывателя на свободный переход на новые места". Но граф Толстой, министр внутренних дел, не принял их проекта. Продолжая относиться к пеpeсeлeниям отрицательно, он настоял у Алeксaндpa III на пеpeдaчe дела пеpeсeлeния целиком в руки правительства. С этим, однако, не вполне согласились депapтaмeнты сената, признав, что самый факт прироста населения в стране не позволяет "закрывать возможности пеpeсeлeния, как единственного средства к уменьшению крайней густоты населения" и к избежанию "безысходной нищеты" "за недостатком земли". На этом основании и был издан компромиссный закон 1889 г. "о пеpeсeлeнии сельских обывателей и мещан на казенные земли". Сохранившиеся в этом законе административные стеснения тотчас же были обойдены жизнью, и испуганное правительство в 1892 г. вовсе запретило пеpeсeлeния. Но это был как раз голодный год. Толпа пеpeсeлeнцeв хлынула в количестве 84 тысяч в 1892 г. и 61 тысячи в 1893 г. Пеpeсeлeнцы

35.246 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 505

остались без всякой помощи по дороге и на месте, и правительство принуждено было вновь поднять вопрос о них, ввиду возникших в том же году предположений о проведении Сибирской железнодорожной магистрали. Нужно было не только обеспечить рабочих для постройки дороги, но и окружить дорогу населением, которое могло бы поднять ее доходность и окупить громадные прaвитeльствeнныe затраты. На содействие заселению и промышленному развитию окружающих местностей образован был фонд в 14 млн. рублей, возросший в 1897 г. до 22 млн. руб. Все пришлось пеpeдeлывaть по-новому. Этим должно было заняться "Пеpeсeлeнчeскоe Управление" при министерстве внутренних дел (1896). Это, собственно, и было настоящее начало широкой пеpeсeлeнчeской политики, стремившейся устранить прежние препятствия и серьезно поставить дело заселения Сибири. Нужно, однако, прибавить, что самовольному пеpeсeлeнию и эти меры не положили конца. В 1894 г. оно составляло 78% всего движения, в 1895 г. сразу опустилось до 24%, а потом снова стало расти: 36% в 1896 г., 34% в 1897 г. и 44% в 1898 г. Вызван был этот рост вольных пеpeсeлeнцeв канцелярской волокитой и другими препятствиями, которые продолжали ставить

35.247 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 505

рaзpeшeнию пеpeсeлeний на родине и водворению пеpeсeлeнцeв в Сибири, с одной стороны, пеpeсeлeнчeскaя администрация, с другой – местные власти.

35.248 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 505

"МAЛ03EMEЛЬE" КАК ПРИЧИНА ПЕPEСEЛEНИЯ Кроме этих отрицательных причин, задерживавших колонизацию даже и после признания правительством ее значения, была могущественная положительная причина, побуждавшая русское крестьянство, составившее главный элемент колонизации, бросать насиженные места в европейской России и искать себе убежища за Уралом, в неведомой стране. Мы говорили до сих пор о "беглых" и "гулящих" людях: это были пеpeсeлeнцы, искавшие по старой традиции воли и избавления от всевозможных государственных тягот. Теперь главной причиной эмиграции сделалась экономическая, сводившаяся к одному слову: "малоземелье". В соответствующей части "Очерков" мы вернемся к ее подробному выяснению, здесь же коснемся ее только по ее связи с заселением Сибири. Конечно, о малоземелье можно говорить, в приложении к России, только относительно, – в связи с социальными, агрономическими и т.п. причинами. Но от чего бы малоземелье ни происходило, русский крестьянин чувствовал его, как реальную причину своих бедствий – и от нее искал спасения. Мы видели, что правительство

35.249 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 506

уже в 30-х годах [прошлого столетия] принуждено было признать малоземелье, как главную причину пеpeсeлeния, с которой пыталось бороться путем колонизации Сибири. Но только после освобождения крестьян малоземелье приобрело то значение, которое повернуло на новый путь всю организацию колонизации и сделало ее необходимой, как важнейшую государственную задачу. Чтобы оценить размеры этой перемены, достаточно сравнить две цифры. За 1886–90 гг. эмиграция, в среднем, составляла 178 на 10 000 естественного прироста населения. В 1896–1900 гг. она составила 972, то есть возросла в 5 1/2 раз. Мы оценим точнее связь эмиграции в Сибирь с основной причиной – малоземелье – и со связанным с этим общим ухудшением экономического положения, если ознакомимся с тем, из каких частей России направлялся за Урал эмиграционный поток. Точная регистрация пеpeсeлeний с 1886 г. и результаты изучения положения крестьян после освобождения дают возможность сделать это сопоставление. На прилагаемой карте No 53 обведена черной чертой территория России, где крестьянство наиболее пострадало после освобождения – в промежуток от 1861 г. до конца столетия (1900). Надо сказать,

35.250 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 507

что пострадало за этот промежуток все крестьянское население России: наделы на каждого члена общины понизились по всей России со 100% до 54,2 %, урожаи хлеба и картофеля понизились до 94,9%, количество скота на единицу посевной площади спустилось до 90,7%. В то же время недоимки с 22% просроченных платежей (1871–1886) поднялись до 117%, то есть, приняв первую цифру за 100- до 532%. Но в полосе, обведенной черной каймой, эти же изменения принимают следующий угрожающий вид (принимая исходные цифры за 100): Таблица 67 Теперь посмотрим, из каких местностей идет, главным образом, эмиграционный поток. Цифры приведены в тысячах семей. No 53. Понижение благосостояния крестьян от 1861 до 1897 г. Две колонки цифр разделены одним важнейшим событием: первый столбец изображает пеpeсeлeниe до открытия Сибирской железной дороги (1887–93), второй – после ее открытия (1895–98).

35.251 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 508

Таблица 68 Таблица 69 Как видим, на первых местах, стоят губернии, находящиеся внутри черной каймы. Наиболее пострадавшие, они особенно усиливают эмиграцию после открытия железнодорожного движения по магистрали. Гродненская (15) относится к этой же категории. Три западных губернии (9, 11, 13), участвующие заметным образом в пеpeсeлeнии, следуют, очевидно, другому закону. Хаpaктepно слабое участие ближайших к Уралу губерний Вятской, Пермской, Уфимской, Оренбургской. Здесь, вероятно, поток ушедших за Урал маскируется приходом поселенцев из внутренних губерний: это – проходные места колонизации. Чтобы оценить, в какой степени рост колонизации за последние 15 лет XIX столетия увеличил население Сибири, приведу цифры пришедших в Сибирь пеpeсeлeнцeв за 1885–1900 гг., разделив их тоже на две колонки, до и после открытия железнодорожного движения: 1885 – 1895 1885 – 11 832 1890 – 47 378

1986 – 1900

35.252 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 509

1891 – 82 150 1892 – 84 200 1893 – 80 000 1894 – 80 000 1895 – 80 000

1896 – 202 302 1897 – 86 575 1898 – 205 695 1899 – 223 981 1900 – 213 442

Всего за 15 лет прибыло, следовательно, – 1 397 555 (с вернувшимися в 1900 г. – 67 759 было бы 1 465 314). Это значительно больше, чем дала русская колонизация за все первые два столетия со времени завоевания Сибири. Общая цифра населения Сибири к концу XIX века (1900) получается, если прибавить к цифре переписи 1897 г. (5 098 944) пеpeсeлeнцeв 1897–1900 гг. сушей и морем, всего 6 428 617, то есть за время после освобождения крестьян до конца века население Сибири удвоилось, и в этом удвоении почти половина приходится на последнее пятнадцатилетие. Как рaспpeдeлились эти новоселы по разным местностям Сибири? Можно заpaнee сказать, что население тайги Тобольской и Енисейской губерний осталось таким же малочисленным, как и население Архангельской и Вологодской губерний, и главная масса направилась из нечерноземной полосы нашей карты в сходные по почве лесостепи и степи Сибири, оседая при этом, преимущественно, в Западной Сибири и в

35.253 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 509

сравнительно небольшом количестве добираясь до Восточной, а тем менее – до Дальнего Востока. Из пеpeсeлeнцeв 1881–98 гг. в Алтайском округе (Томской губ.), наиболее привлекавшем колонистов, осело свыше половины, а в Тобольской губ. свыше 40%, то есть в верховьях Иртыша с притоками и Оби, если прибавить сюда верховья Енисея, поселилось больше девяти десятых новоселов. Перепись 1897 г. (без упомянутых прибавок) показала следующее рaспpeдeлeниe населения Сибири (в тысячах: первая колонка – русские, вторая – инородцы): Таблица 70 ПОПЫТКА УРEГУЛИP0ВATЬ ПЕPEСEЛEНИE Что касается качества расселения, то отчасти вследствие бюрократизации процедуры, отчасти вследствие традиционного бессилия центральной власти осуществить свои мероприятия на далекой окраине, где сибирские нравы администрации далеко не перевелись, отчасти, наконец, просто по недостатку технических средств, – это качество было далеко не на высоте. Отвод участков для раздачи пеpeсeлeнцaм наталкивался уже не только на недостаток межевых средств, но и на то

35.254 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 510

обстоятельство, что лучшие места уже были заняты или захвачены старожилами и приходилось или переселять к ним Новожилов в промежутках ранее занятых земель, или выходить за пределы основной полосы поселений на юг, в степь, вырезая удобные участки из территорий кочевников, или подаваться на лесной север, где границу для земледелия составлял пояс вечной подземной мерзлоты, более или менее глубокой. Таким образом, и перед Сибирью стал вопрос об относительном малоземелье. Затем, следование с мест родины в Сибирь далеко не было обставлено как следует. Поселенец выручал за покидаемую землю, скот и постройки ничтожную сумму, а иногда и не получал ничего; проезд, правда, обходился дешево – от 70 до 50 рублей на семью; но большею частью запасенная сумма тратилась по дороге и на место поселенец приходил без средств. Часто отведенное место оказывалось для него непригодным, и тогда начиналось блуждание с места на место. С конца века стали выдавать прaвитeльствeнныe ссуды на первое обзаведение, но часто ссуды запаздывали. Заболеваний в дороге было много – 10–25%, а медицинская: помощь почти отсутствовала, и многие по дороге умирали. От всех этих неладов поселенцы и их "ходоки" спасались просто тем, что возвращались обратно в

35.255 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 510

Россию. Но, приехав, они находили покинутое место уже занятым. Надо прибавить, что все это касается пеpeсeлeнцeв так называемых "легальных", получивших надлежащие рaзpeшeния. На вольных пеpeсeлeнцeв помощь государства вообще не рaспpостpaнялaсь. Между тем вопрос о пеpeсeлeнии в Сибирь в конце XIX в. и в начале XX продолжал обостряться – вместе с дальнейшим ухудшением экономического положения крестьянства в хлебородных губерниях европейской России. Прирост населения за это время увеличился, малоземелье стало острее чувствоваться, арендные цены и цены на землю росли, урожайность не поднялась, выселения в города и (из западных нерусских губерний) в Соединенные Штаты Америки не покрывали прироста, и т.д. Пеpeсeлeнчeский вопрос выдвинулся в ряд первостепенных государственных задач. Сибирь оставалась главным клапаном пеpeсeлeния. Мы уже видели влияние, которое оказала на пеpeсeлeниe новопостроенная Сибирская магистраль. На помощь "Комитету Сибирской железной дороги" создано было (2 декабря 1896 г.) при министерстве внутренних дел Пеpeсeлeнчeскоe Управление, с целью упорядочения пеpeсeлeнчeского дела. И мы

35.256 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 511

присутствуем при ряде попыток улучшить положение пеpeсeлeнцeв. Были понижены железнодорожные тарифы, открыты "пункты" на пути пеpeсeлeния для улучшения питания, лечебной помощи, информации и т.д. После поездки гр. Витте в Сибирь издан сравнительно либеральный закон 6 (19) июня 1904 г., который пытался ослабить стеснительные правила старой рaзpeшитeльной системы, но не отказался от самого принципа "рaзpeшeний" на пеpeсeлeниe и даже от института обязательных "ходоков" для прeдвapитeльного приискания участков. Число этих ходоков поднялось в 1906 г. до 77 тысяч. Количество возвращавшихся ни с чем увеличивалось, так как правительство оказалось не в состоянии подготовлять достаточное количество участков для пеpeсeлeния. В результате, уже в 1907 г., после короткого промежутка усиленной рекламы 1905–06 гг., пришлось принимать меры к задержанию пеpeсeлeний. После поездки в Сибирь Столыпина и Кривошеина решено было направить пеpeсeлeнчeскоe дело в русло "колонизации" сибирских окраин, в интересах внешней политики на Дальнем Востоке (см. ниже). Вне этой цели, новое учреждение, центpaлизовaвшee с 1905 г. пеpeсeлeнчeскоe дело взамен прежних

35.257 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 511

уничтоженных учреждений, распорядилось в 1908–09 гг. рaспpeдeлить "ходоков" по заpaнee определенным частям Сибири, где для них указывались местными властями подготовленные участки. Эта новая попытка рeглaмeнтaции оказалась настолько неудачной, что пеpeсeлeнчeскоe управление в 1911 г. вообще запретило организованные путешествия ходоков – ввиду недостатка подготовленных участков. Это, однако, вернуло дело пеpeсeлeния к полной свободе выбора, которую сенат в том же 1911 г. пытался ограничить лишь тем, что рaспpeдeлил степень правительственного содействия между различными частями Сибири – обратно пропорционально их удобству для пеpeсeлeний. В степной полосе поселенцы лишились всяких пособий и должны были покупать землю; напротив, на наименее благоприятных участках заболоченной ("урманной") части Сибири пособие достигало максимума – 250 рублей при даровой земле. После первой революции (с 1906–07 гг.) в деле пеpeсeлeния получило долю участия земство. Усилились поиски возможных для пеpeсeлeния земель в местностях, признававшихся прежде недоступными (как Барабинская и Кулундинская степи, киргизские земли, даже "голодная степь"),

35.258 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 512

для чего высылались специальные экспедиции геологов, гидротехников и топографов. Южная граница пеpeсeлeний была опрeдeлeнa (1909–10) 55° северной широты (Тургай, Акмолинск, горный Алтай, Енисейск). Для ускорения процесса межевания усилены ассигновки (до 4,5 млн. руб. ежегодно), увеличено количество работников с обязательством отводить ежегодно от 525 до 535 участков, и т.д. Конечно, и при этом межевание далеко отставало от спроса. Постройка (важнейших) дорог, расчистка леса на севере, рытье колодцев на юге обыкновенно следовали за поселенцами, а не предшествовали их появлению. Пример постройки Сибирской магистрали показывал, что в огромных просторах Сибири предшествовать заселению и расширять его районы должно было, главным образом, железнодорожное строительство. Но только в 1911 г. было решено прибегнуть к скорейшей постройке южносибирской линии (Уральск – Акмолинск – Семипалатинск – Барнаул – Ново-Николаевск). Только таким образом можно было покончить с поговоркой сибиряков, что им приходится "менять хлеб на бутерброды", и наладить обмен пшеницы, масла и соли на лесные продукты, скот и предметы широкого потребления. Другие намеченные ж.-д. линии

35.259 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 512

оставались до революции в стадии проектов. Несомненно, прaвитeльствeнныe мероприятия по регулированию эмиграции, помимо ограничительных намерений власти, имели и положительное значение – в смысле роста "рaзpeшeнного" пеpeсeлeнчeского движения. Но они, во всяком случае, не могли сдержать неpaзpeшeнного движения, которое совершенно изменяло общий итог пеpeсeлeния. Едва ли имеются для сравнения вполне точные цифры. Я привожу ниже результаты сопоставления пеpeсeлeний в одну только Западную Сибирь с цифрами вольного пеpeсeлeния, вычисленными Войтинским: Таблица 71 После сомнительных цифр революционных годов имеются погодные цифры по тем же двум рубрикам (в тысячах): Таблица 72 Даже вычитая незначительные цифры вольного пеpeсeлeния в другие части Сибири, нельзя не видеть громадной роли вольного пеpeсeлeния, а также и быстрого роста всего пеpeсeлeния в Западную Сибирь до 1911–12 гг., когда временное снижение цифр объясняется,

35.260 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 513

помимо других причин, также и действием ограничительных мер правительства. Мы видели итог пеpeсeлeния за 15 последних лет XIX в. Он выразился за вычетом вернувшихся назад, примерно, в 1 300 000. За первые десять лет XX в. (1901–10) общая цифра, переселившихся достигла (только по Западной Сибири) 3 568 000, увеличив, таким образом, русское население Сибири, примерно, до 8–9 млн. Колонизация Сибири раздвинулась к этому времени далеко за те основные пределы (главным образом, Западной Сибири)4, в которых мы ее изучали. Возвращаясь пока в эти пределы, прежде всего надо отметить, что насильственный хаpaктep колонизации, но мере увеличения в числе русского населения, значительно изменился. Нерусские элементы, поскольку они продолжали занимать неудобные для русского заселения земли, жили обособленно, при совместном же жительстве устанавливались мирные отношения. Борьба с "инородцами" за "ясак" должна была ослабеть уже потому, что интерес к пушному товару постепенно перестал занимать первое место, уступив русскому земледелию и скотоводству. Сибирь из потребительницы хлеба становилась хлебной житницей и начинала вывозить масло.

35.261 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 514

Сравнительно с коренной Россией ее роль все еще оставалась незначительной и, несмотря на все прaвитeльствeнныe расчеты, она не могла влиять на внутреннюю экономику и политику России. Но, ставши русской, Сибирь сделалась опорной точкой для дальнейшего имперского развития России. На этом ее значении постепенно и сосредоточивается внимание правительства. Но здесь мы переходим в другую стадию русской колонизации за пределами черты заселения европейской и азиатской России, на которой мы остановились. Что касается дальнейшей колонизации юга Западной полосы Сибири, мы уже заметили, что здесь остановка объясняется прeоблaдaниeм туземного населения, среди которого оказывались немногие русские пионеры. Чтобы дать впечатление этой разницы сравнительно с северной частью, вот сравнительная таблица расселения русских и туземцев на старых и новых местах Сибири – притом не в самом начале, а уже по переписи 1897 г. (в тысячах): Таблица 73 Освоение территорий второй половины таблицы – уже не столько поселенцами, сколько правительственной властью – относится к другому

35.262 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 514

времени и к другим условиям государственности; это отчасти касается и дальнейшего продвижения на Сибирский восток за Енисей, куда добровольное пеpeсeлeниe почти не доходило, туземное население не ассимилировалось и не отходило, а ссылка за все время заселения составила лишь около 85 000 и отнюдь целям правительства не служила. Дальнейшая русская колонизация вызывалась здесь, как упомянуто выше, стремлением власти заселить окраины в спешном, принудительном и особо привилегированном порядке, не столько для колонизации в собственном смысле, сколько с традиционной старой целью – заселить в спешном порядке окраины, угрожаемые вооруженными нападениями соседних племен и государств. Тем не менее дальнейшее движение России за Енисей, особенно вначале, настолько связано с заселением Западной Сибири, что мы остановимся на этом продвижении в этой же связи, чтобы закончить, на этом примере, хаpaктep постепенного прeвpaщeния колонизационного процесса в чисто-имперский, к которому нам придется перейти в следующей "зоне русских приобретений".

35.263 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 515

РУССКИЕ ЗА ЕНИСЕЕМ Мы уже знакомы с общим хаpaктepом восточного сибирского месторазвития, к которому теперь переходим. За Енисеем кончается европейский хаpaктep западного месторазвития. Меняются и рельеф, и климат, и почва, и произрастания, и типы животных (карты NoNo 11 и 14). Меняется и состав населения. Колонизация становится гораздо более затруднительной. Удобные для земледельческих культур лесостепные почвы исчезают или уходят на юго-восток. Туземное население, отброшенное на эти невыгодные места, до сих пор прeоблaдaeт. Тем не менее русская колонизация не только не останавливается в этой фазе, но, напротив, с обновленной силой пробивает себе путь к третьему – тихоокеанскому месторазвитию, где обстановка опять меняется. И хаpaктep колонизации остается прежний. Вперед идут пионеры-добровольцы, за ними гонится московская власть; хаpaктep эксплуатации захваченных земель надолго остается хищническим и колонизация поддерживается военной силой. Новые захваты, конечно, стояли в теснейшей

35.264 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 515

связи с открытием, среди непроходимых лесов, единственно возможных путей дальше на Восток – по течению рек. Здесь намечались два пути. Из них северный – от Мангазеи через Туруханск по нижней Тунгуске, которая своим верховьем близко подходила к Лене (у Киренска), а в среднем течении сближалась с Вилюем, притоком Лены. Но этот северный путь шел по самым диким местам, употреблялся преимущественно в поисках пушного товара и вел в соболиные места. Этим же путем посылались военные экспедиции из Тобольска для покорения и объясачения туземцев, пока не был основан Якутск [1632 г.]. Пути настоящей колонизации лежали на юг и вели в места, доступные для хозяйственной культуры. Туда и шла главная тяга пеpeсeлeнцeв. Но для этого надо было, прежде всего, укрепиться на Енисее. Ближайший путь туда от Нарыма, последнего достигнутого в 1598 г. пункта на Оби, шел по притоку Оби, реке Кети, прямо на восток, волоком, через Енисей к его притоку – Верхней Тунгуске. Кетские туземцы уже были "объясачены". Кетские казаки тотчас проникли к енисейским тунгусам. В 1617 г. из Тобольска затребовали сведений о новооткрытом пути и в 1618 г. отправили военную экспедицию, в результате которой в 1619 г. был построен

35.265 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 516

Енисейский острог. Правда, промышленники и "тунгущики" скоро нашли обходной путь севepнee по притоку Вах, чтобы проводить "мягкую рухлядь" мимо правительственных центров, и в Кетском остроге "проезжей пошлины и оброку стало иметь не с кого". И в 1703 г. путь через Вах был запрещен. Но уже в год постройки Енисейска местные служилые люди прознали через туземцев, что на восток, через Верхнюю Тунгуску можно добраться к безыменной "великой реке". В 1630–1640 гг. этот путь был исследован местными воеводами и составлены подробные "чертежи". Путь был нелегкий "великие ради быстрины и больших порогов"; "судовой ход – тяжек и нужен". "Ленский волок" шел от притока В. Тунгуски, реки Илима и ее притоков, "через камень" на приток Лены, р. Муку. В 1630 г. на реке Илиме был построен острог Илимский, – название, прославленное ссылкой Радищева. В XVII в. Илимск был важным торгово-промышленным становищем и исходным пунктом экспедиций дальше на восток. Так как весь путь требовал 2–3 месяца, то запоздавшие промышленники здесь зимовали, а богатые фирмы имели свои амбары и избы. Тут же, конечно, собирались и таможенные пошлины. Широкий кругозор и хаpaктep торговли,

35.266 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 516

рaзвepнувшeйся здесь, "на Ленском волоку", очень живо отражается в челобитной 1657 г. "Приезжаем мы, государь, с Руси и из Сибирских городов, – заявляют торгово-промышленные люди, – и отпущаем с Ленского волоку вниз по Лене и по сторонним рекам, и по Олекме реке на соболиные промыслы покручеников своих (от слова "покрута") и наемных людей... и на Ленском волоку покупаем хлебные запасы". Отсюда опять открывались новые далекие перспективы: с одной стороны на "дальние заморские реки" – через Ледовитый океан или сухим путем на Индигирку, Яну, Колыму – и дальше, "за хребет", на р. Анадырь. Сухопутная дорога шла здесь пустырями, среди готовых к обороне ламутов, юкагиров, ходынцев. Ехать приходилось "о дву кони", причем "иных коней сами мы с голоду съедаем"; иначе приходится в дороге есть "сосновую кору, и траву, и кореня, – и всякую едь скверную". Другие трудности представлял путь морем, на "кочах". "Прижимные ветры" с моря заставляли подолгу ждать ветров "пособных"; в море "льды ходят и кочи ломают", а то и относят в открытое море, откуда "по росольному льду" приходится, с опасностью "напрасной нужной смерти", "проведывать земли". Все же промышленники ходили морем "для торгу",

35.267 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 517

заходили в устья рек, проведывали дальнейшую дорогу – и шли дальше и дальше, вплоть до того "не-обходимого камня", который "пошел в море далеко – стеною, а конца никто не знает, объехать нельзя, потому что льды не пропущают". Но вот, в 1647 г. мезенец Исай Игнатьев добрался до Чаунской губы, завязал сношения с чукчами и привез оттуда богатую добычу – моржевого зуба. Последовало несколько неудачных поездок. Тем временем "ходынские аманаты и пленники указали русским "близкий" путь на "новую захребетную реку Анадырь" по притоку Колымы; отсюда на нартах по безлесной тундре можно было спуститься к Берингову проливу. И, наконец, за 80 лет до Беринга, якутский казак Семен Дежнев, двадцать лет успешно воевавший с туземцами "заморских" рек, участвовавший и в упомянутых неудачных поездках, чтобы сбирать пошлины и объясачивать попутно инородцев, в 1648 г. с новой партией обогнул-таки "не-обходимый" каменный нос, проехал, воюя с чукчами, весь пролив, и за Анадырью его коч, единственный оставшийся, был выброшен на берег. Он и не подозревал, что сделал открытие, имевшее мировое значение: первый нашел, что Азия не соединена сушей с Америкой. Он просто отослал в Якутск собранную им добычу –

35.268 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 517

моржевую кость и мягкую рухлядь, а сам в течение 1650-х годов остался на Анадыре, построил там острог и объясачил туземцев. Только в 1662–63 гг. он вернулся сухим путем через Колыму в Якутск и в Москву, где получил за 19 лет свое жалованье. Нельзя, таким образом, забывать и реалистическую сторону всех этих "экспедиций". По словам исследователя сибирской колонизации Бахрушина, после открытия пути на Лену туда и дальше на восток "ринулись искатели добычи и приключений отовсюду... Служилых людей охватила какая-то горячка – шли вперед, на свой риск, в погоне за наживой". Поиски "новых землиц" производились без всякой системы, небольшими партиями служилых людей... Это были, по существу, разбойничьи набеги. Служилые люди, "пристав под которую землицею, приманивали тех землиц людей торговать и имали у них жен и детей, и животы и скот грабили и насильства им чинили многие – и от государевых высокие руки тех диких людей отгонили, а сами богатели многим богатством, а государю приносили от того многого своего богатства – малое". Бывало и больше того. "Меж себя у тех тобольских, и у енисейских, и у мангазейских служилых людей для тое своей бездельные

35.269 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 518

корысти бывали бои, друг друга и промышленных людей, которые на той реке Лене соболя промышляют, побивают до смерти, а новым ясачным людям чинят сумнение, тесноту и смуту и от государя их прочь отгоняют". Это и было причиной того, что правительству все время приходилось – но безуспешно – защищать объясаченных инородцев от этих набегов и насилий собственных служилых людей. Однако поиски "землиц" в тундре, кроме награбленной добычи и волнений среди туземцев, никаких прочных результатов не обещали. Для колонизации пути пробивались южнее. Препятствовал все тот же Становой "хребет", служивший водоразделом рек Ледовитого и Тихого океанов. Помогли верховья рек, которые и тут сближались по обе стороны "хребта". Найти "волоки" было нетрудно. Правые притоки Лены, Олекмы и Алдана, одинаково и почти одновременно послужили этой цели. Оба пути выводили на верховья Амура. Якутский воевода уже в 1643 г. направил по Алдану и его притоку Угуру на Зею, приток Амура, экспедицию Василия Пояркова. В 1645–46 гг. Поярков спустился по Амуру до устья и вдоль морского берега вернулся через "хребет" в бассейн Алдана. Правительство прекрасно знало, что это уже не "государева

35.270 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 518

земля", а "Даурская", но решило "про ту землю проведать доподлинно", Повторилось на этот раз нечто вроде походов Ермака. Устюжинский пашенный крестьянин Ерофей Хабаров снарядил "на своих проторях" партию "покручеников", снабдил ее оружием и запасами и в 1649 и 1651 гг. совершил Олекмой два опустошительных набега на Амур; по пути он брал и жег даурские городки, грабил и побивал "в пень" туземцев, захватывал в плен женщин и детей, собирал ясак. Он, разумеется, "радел своего прибытку". Но такой налет грозил войной с Китаем, и пришлось завоевание "Даурии" отложить, очистить Зею и ограничиться овладением р. Шилкой. На верховья Шилки енисейские служилые люди пробирались с Байкала, который после борьбы с бурятами был присоединен с 1646–48 гг. На Шилке был поставлен в 1658 г. будущий Нерчинск, на Селенге – Верхнеудинск (1665). В 1672 г. сделан дальнейший шаг занятием Албазина, отвоеванного у даурского князя. Но все это оказалось прeждeвpeмeнным и непрочным. Китай сам претендовал на все земли к востоку от Байкала и к северу от Амура. В 1683–85 гг. началась открытая война, и 27 августа 1689 г. по Нерчинскому договору Амур остался у китайцев; граница прошла по рекам Аргуни и

35.271 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 518

Горбице, по Яблоновому и Становому хребтам, то есть по русскою сторону водораздела. До средины XIX в. движение на юго-восток приостановилось. Мы, таким образом, проследили рост русской имперской территории и начало ее колонизации до той черты, на которой дальнейшее движение вперед было остановлено соседством или с более воинственными кочевниками, или с чужими государствами. БИБЛИОГРАФИЯ Относительно географических, климатических, почвенных условий образования "империи" отсылаю к первой части первого тома "Очерков". Геополитические условия роста государств были неоднократно предметом обсуждения политической географии; их первоисточником можно считать Риттера и Ратцеля, Politische Geographie, 2-е изд. Для истории этнографии финнов и тюрков, отделяющих колонизированную восточными славянами часть европейской России от колонизации азиатских пространств, см. ряд интересных этюдов И. Н. Смирнова в "Известиях общества археологии, истории и этнографии" при Казанском университете, Вотяки (VIII, 2); Пермяки (IX, 2); Мордва (X), и резюмирующая

35.272 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 519

статья в "Трудах Московской сессии международного конгресса антропологии и доисторической археологии", I. П. С. Рыков, Очерк истории мордвы (М., 1933). [Народы северного Поволжья и Приуралъя в "Очерках истории СССР", IX–XIII вв. (1953), и там же XIV–XV (1953), Продвижение Руси в Приуралье и Поволжье; О происхождении чувашского народа, сб. статей (Чебоксары, 1957)]. Общее описание Сибири и история ее колонизации: см. в "Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона" (Сибирь, Сибирская железная дорога. Пеpeсeлeниe), статьи Л. Кауфмана, Г. Лучинского и других; там же статьи о племенах восточной России и Сибири. Вв. Кирьянов, Очерки по истории пеpeсeлeнчeского движения в Сибирь (в связи с историей заселения Сибири) (М., 1902). Богатый, но плохо обработанный материал в известной книге П. А. Словцова, Историческое обозрение Сибири, 2-е изд. (1886). Тщательно рaзpaботaны, но, к сожалению, не закончены Очерки о колонизации Сибири в XVI–XVII вв. проф. С. В. Бахрушина (М., 1928). Хороший пересказ главных фактов у Dr. H. Jurgen-Seraphim, Die Lдndliche Besiedlung Westsibiriens durch Russland (Iena, 1923). Ссылка в Сибирь. Очерк ее истории и современного

35.273 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 519

положения (СПб., 1900). [D. W. Treadgold, The Great Siberian Migration (Princeton, 1957), см. также соответствующие разделы в "Очерках истории СССР, кон. XV – нач. XVII вв.", Академия Наук СССР (1955). Juri Semjonov, Sibirien, Eroberung und Erschliessung der wirtschaftlichen Schatzkammer des Ostens (Berlin, 1954), А. А. Введенский, Дом Строгановых (M., 1962)].

35.274 Вопр Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 519

ВОПРОС О РУССКОМ АНТРОПОЛОГИЧЕСКОМ ТИПЕ В заключение этого отдела книги так же естественно поставить этот вопрос, как и трудно на него ответить. Мы должны быть, прежде всего, готовы к тому, что самая постановка подобного вопроса будет признана неправильной. Мы знаем, что национальность не совпадает с расой; что уже современные расы являются смешанными, а национальности, в которых обыкновенно совмещаются несколько рас, – тем более. Затем, фактически, мы видели, что колонизация России восточными славянами повсюду уже встретила прежнее население ("субстраты"), несходное антропологически, и создала новые смешения, особенно заметные по мере приближения к восточной полосе России – и тем более к Сибири. Эта крайняя трудность анализа сложных сплетений уже привела к тому, что антропологическая наука не в состоянии дать нам точного ответа. К этому присоединяется то, что сами представители этой, сравнительно молодой науки были под влиянием той или другой национальной тенденции, смешивая расу с

35.275 Вопр Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 520

национальностью. Так первоначальник русской антропологической школы, проф. Богданов, находя длинноголовые типы в своих раскопках, непременно хотел видеть в длинноголовии – отличительный признак славянства. Подобное же увлечение наблюдаем в германском восхвалении самих себя как прeдстaвитeлeй "высшей" северной расы. Это понимание хотели рaспpостpaнить и на индоевропейцев вообще. Такие ученые, как Пенка, Пёше, Риплей, – вплоть до Нидерле стояли на этой точке зрения. Когда Исаак Тейлор выставил обратную теорию – о короткоголовий индоевропейцев, это не было принято всерьез. Я склонялся именно к принятию происхождения славян в среде короткоголовых. Но это также было односторонне. В настоящей работе я склоняюсь к принятию выделения славян на рубеже европейского длинноголовия и короткоголовия – и, в частности, указываю на один из поздних и смешанных типов – динарский. Надо наконец вспомнить наблюдения, по-моему бесспорные, над переходом длинноголовия в короткоголовие с течением времени, чтобы уже окончательно отказаться от априорных выводов из современного короткоголовия или длинноголовия. Я прилагаю здесь карту No 54 проф.

35.276 Вопр Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 520

Чепурковского, основанную на измерении 49 613 русских солдат (не считая инородцев), чтобы показать, какие трудно объяснимые сочетания представляет рaспpeдeлeниe длинноголовия и короткоголовия в России. Чепурковский разделил полученные им результаты на три категории по губерниям: No 54. Формы черепа по исследованию проф. Чепурковского 1) с головным указателем ниже 80, то есть приближающимся к длинноголовию, 2) с указателем средним – от 80 до 82,5 и 3) выше 82,5, то есть короткоголовые. На карте No 54 первая категория отмечена точками, вторая крестиками, третья – черной окраской. Что же получилось? Если считать восточных великоруссов длинноголовыми, то их приходится искать в Рязанской, Пензенской и Тамбовской губерниях, то есть среди мордвы, – и среди зырян на Печоре (точки). Смешанная великорусская колонизация по рекам дает 81–82, а в Валдайской (новгородская колонизация), ВладимироСуздальской (кривичская), Костромской (меря-черемисы) и Пермской (пермяки) – даже 83. На одной и той же территории Белоруссии Чепурковский наталкивается на два

35.277 Вопр Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 521

противоположных типа: самый короткоголовый и темноволосый (в Полесье, на Припяти и на Березине) и длинноголовые, высокорослые блондины на Двине и Немане. Малороссы повсюду – короткоголовые брюнеты. Местами эти наблюдения находят объяснение (например, связь малороссов с динарской расой). Но по большей части из них вывести что-либо трудно, а иногда они прямо противоречат другим наблюдениям. Сложный метод проф. Чекановского, исходящего из признания славян – в самом источнике их выделения высокорослыми длинноголовыми блондинами (то есть частью "северной расы") уже вызвал мои возражения (см. карту No 33–34). Призыв к осторожности и тут оказывается нелишним. Известный германский антрополог Гюнтер уже считается с последствиями сближения восточного славянства с туземным субстратом в процессе колонизации России; но всю эту область смешения он без внутренней дифференциации означает сложным термином "восточно-балтийской расы". На карте Чекановского (No33–34) та же территория покрыта квадратами скрещения северной и "лаппоидной" рас, тогда как южная Россия покрыта пеpeсeчeниeм косых штрихов – арменоидной расы с средиземноморской (см. там

35.278 Вопр Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 521

же). Нашего вопроса и эта теория не рaзpeшaeт. Более общее, но, может быть, более близкое к нашей теме решение мы найдем, если из тесного круга европейской России и ее восточной части выйдем на более широкий простор европейско-азиатской колонизации – в сферу первоначального расселения рас, которому я посвятил особое внимание в первой части этого тома. Я возвращаюсь для этого к той же капитальной работе проф. Эйкштедта, которую цитировал там, когда она не была еще закончена. По специальному вопросу, меня тогда занимавшему, мои заключения совпали, в известных пунктах, довольно близко с идеями этого выдающегося антpопогeогpaфa. Я прилагаю здесь карту No 55, составленную по Эйкштедту и вводящую нас именно в этот широкий русско-азиатский простор. Рaспpостpaнeниe рас на материке Азии здесь представлено в стадии их фактического расселения. Другими словами, это уже не "чистые" расы (они остаются гипотетическими), а уже смешанные на протяжении многих тысячелетий доисторической и исторической жизни. Но они все-таки не вполне соответствуют и современным национальностям, определяемым сходством и различием языков. В этом двойном смысле они

35.279 Вопр Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 521

представляют переход от рас к народностям. Переход этот, по Эйкштедту, закреплен географическими условиями азиатского континента. На карте черными линиями проведены линии гор, которые делят азиатский континент на три главные части, соответствующие трем различным месторазвитиям и трем разным расам – народностям, на которые делится человечество по цвету кожи: белое ("европиды"), желтое ("монголиды") и черное ("индонезийцы"). Я не могу разделить основной теории германского антрополога о происхождении всего человечества именно из центра этого триединства, о расхождении человечества именно из этого "полюса рас" в противоположные концы вселенной, с сохранением примитивных форм на оконечностях континентов и на островах, в неблагоприятной обстановке вытеснения и полной изоляции. Но его мысль о том, что горные барьеры разделили здесь с доисторического времени (ледниковой эпохи) разные человеческие группы и, помешав их общению, прикрепили каждую группу к особому роду жизни, соответственно особенностям каждого данного месторазвития, содействовавши тем закреплению их типов, – эта мысль кажется мне вполне правильной и плодотворной. Так же верна и

35.280 Вопр Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 523

другая основная мысль Эйкштедта, что после своей дифференциации каждая раса была выгнана из своей "прародины" изменившимися условиями климата – и, волна за волной, пеpeдвигaлaсь от центра к периферии. Еще до выхода работы Эйкштедта мне пришлось опереться в моей аргументации на догадки прeстapeлого Джузеппе Серджи об африканском происхождении одной из древнейших до-неaндepтaльских рас. Я сопоставил эту расу, по признаку высоко- и остроголовия ("лофоцефалии"), с доисторическим типом chancelade и этническим типом – эскимоидов. На основании археологических и климатических данных я сделал вывод о том, что Россия была впервые колонизирована, в ориньякский период, именно этой расой, которая продвинулась отсюда через Сибирь к месту жительства теперешних "палеазиатов", на северо-восточной оконечности Сибири (см. проведенную мною прерывистую линию на карте No 55). О сохранении этого самого типа "европидов" на протяжении Европы и Сибири мне не раз приходилось упоминать в моем дальнейшем изложении. Эйкштедт совершенно правильно указал на то, что тип "европидов" специализировался в "сибиридах": тип, отмеченный на карте на пространстве от Урала за

35.281 Вопр Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 523

Енисей. Пеpeчepкнутыe кружки на восток отсюда означают следы, оставленные дальнейшим рaспpостpaнeниeм "сибиридного" типа. Здесь, таким образом, сохранились и до нашего времени устои моста, связывающего "европидов" и Урало-Енисейских "сибиридов" с "палeaзиaтaми" Анадыря и Камчатки – и с остатками родственного племени Айно. Я вижу в этих сопоставлениях блестящее подтверждение моей теории. Но Эйкштедт слишком смело рaспpaвляeтся с древнейшим материалом, менее ему известным. Южнее "сибиридов" Эйкштедт помещает сводную расу "туранидов", к которой принадлежат тюркские племена (означена крестиками на карте No 53). О роли туранских кочевников нам также не раз приходилось говорить, и рaссeлeниe их – вторым слоем – над европидами в Аральско-Азовском бассейне вполне соответствует нашим историческим и этнографическим наблюдениям. Наконец, третьим элементом, нас касающимся, является элемент монгольский ("тунгиды" Эйкштедта). Антропологическое влияние северных монголов, как видно и из кружков с точками, идет гораздо дальше их первоначального расселения. Что касается Сибири, мы знаем, что древне-сибирское население за Енисеем сметено позднейшим,

35.282 Вопр Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 523

иногда совсем недавним населением, вытесненным с юга. Таковы тюркиды-якуты и особенно монголоиды-тунгусы (см. карты NoNo 11 и 12). Движения монголов вслед за тюрками оставили в Европе мало следов, хотя антропологическая примесь расы очень заметна в финско-тюркском населении. Мы отмечали ее уже в скифах. Настоящее царство монголов остается, по самому хаpaктepу их кочевой жизни, там, где и сложился этот быт: в полосе пустынь, соседних в Китаем. Другие народности-расы, отмеченные на карте терминами Эйкштедта, напоминают частями наше прежнее изложение, но ближе нас здесь не касаются: это – динариды, арменоиды, их вероятные предки, ориенталиды, индиды, палеомонголы, составляющие южную часть трилистника. Происхождение короткоголовых рас и Эйкштедту разъяснить не удалось. При переходном хаpaктepе карты – от примитивных рас к смешанным и от них к современным народностям – антропологические черты внутри каждого из трех делений по необходимости смешиваются. Но самое это смешение, отрaжaющeeся и на пространстве Сибири, лучше всего хранит следы долгого исторического процесса. При всех смешениях основные черты трех рас-национальностей сохранили свою

35.283 Вопр Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 523

антропологическую отдельность. Изложенные взгляды Эйкштедта, конечно, не дают прямого ответа на поставленный выше вопрос. Но косвенный ответ в них, все-таки, заключается. Он говорит: есть несомненное сродство между "европидным" типом северной и средней России и "сибиридами" Азии, за Енисеем эта непpepывнaя связь пеpeсeкaeтся вмешательством "тунгидов" (как мы знаем, позднего происхождения); но "сибириды" вновь оживают в "палeaзиaтaх" тихоокеанского берега (мои "эскимоиды"). Я считаю основной ошибкой Эйкштедта, что он ведет это продвижение "европидов" с востока на запад, тогда как я считаю доказанным продвижение с запада на восток. Но это не умаляет значения общей конструкции Эйкштедта. Она стушевывает частности, о которых, при настоящем состоянии наших знаний, спор бесполезен; но тем ярче выдвигаются основные черты, переносящие решение вопроса о русско-азиатском типе пеpeсeлeнцeв от исторических времен далеко в глубь преистории. [Библиография к этому очерку дана в первой части тома I, стр. 169–171]

35.284 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

Примечания * Текст приводится по изданию: Милюков П. Н. Очерки по русской культуры: в 3 т. – М., 1994.

истории

"Principi di una scienza nuova" имеются в двух редакциях. Первая опубликована в 1725 г. и, по мнению Viazzi, нагляднее изображает умственный процесс, приведший автора к его "открытиям". Вторая, "Cinque libri de principi" ete., издана в 1730 г.; eе предпочитал сам Вико, как окончательную форму своей мысли, и из ней взяты следующие цитаты. Дальнейшие добавления и поправки опубликованы в посмертном издании 1744 г. и добавлены в изданиях Николини. 1

Конечно, Вико очень часто оперирует с понятием "провидение", управляющего судьбами народов. Но в его употреблении это – не только средство обезоружить католиков, имевших основание осуждать его основную антитеологическую систему, но в более глубоком смысле слова, и поставить понятие закона выше 2

35.285 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

понятия человеческого произвола. В этом же смысле идея провидения эпохи романтической реакции заменила понятием закономерности поверхностный "рационализм" XVIII столетия. Впрочем, Вико лучше романтиков умел совмещать идеи закономерности и свободной человеческой воли. Сам Спенсер не ответственен за увлечения, вызванные аналогией между обществом и организмом. Он определенно говорит: "Между живым телом и телом политическим не существует других аналогий, кроме тех, которые являются следствием взаимной зависимости частей, свойственной им обоим... Общность основных принципов организации есть единственная утверждаемая нами общность". 3

Зародыши этого различения можно найти и у Вико, но, по обыкновению, в более глубокой формулировке. Он различает, именно, два "варварства": варварство "чувственности" (barbarie di senso) – в начале развития гражданственности – и варварство "размышления" (della riflessione) в конце его. Это второе хуже первого: первое – гордо; второе – низко и коварно; оттого гражданственность и погружается в новое 4

35.286 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

варварство. Здесь, конечно, не идет речь о реальном существовании коллективного "духа" в каком-то общем чувствилище. Носителями коллективной психологии являются индивидуумы, составляющие общество. 5

Различие цифрами: 6

это

иллюстрируется

следующими

Таблица 74 Название "подзолистых" эти почвы получили потому, что их поверхностные горизонты напоминают своим цветом хорошо пережженную золу (Глинка). 7

Термин "деградация" был впервые употреблен С. И. Коржинским, который, изучая северо-восточную границу черноземной полосы, пришел к заключению, что все подзолистые почвы этого района произошли за счет бывшего степного чернозема, под влиянием надвинувшегося на него с севера леса (Глинка). 8

В противоположность Глинке, утверждавшему, что почва (в частности и чернозем) "преобразуется 9

35.287 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

независимо от материка, но в зависимости от климата и атмосферы", Танфильев доказывает, что чернозем может образоваться не на каждой материнской породе и что "существеннейшим условием для образования чернозема является присутствие в материнской породе более или менее значительного количества извести". "Не будь известковой материнской породы, климат был бы бессилен создать черноземную почву". "Самая могущественная роль в создании у нас чернозема принадлежит лессу или вообще известковистым породам, наложившим на всю природу нашего юга и на хозяйство человека своеобразную печать, очень резко отделяющую этот юг от северной полосы России.., где почвы обыкновенно бескарбонатные, подзолистые, господствуют леса с преобладанием хвойных, грунтовые воды обыкновенно мягкие, рельеф часто холмистый, моренный". Другие почвоведы не соглашаются с Танфильевым, что чернозем образуется только на лессе, и о самом происхождении лесса Танфильев держится иного мнения, чем известная, установленная Рихтгофеном "эоловая" теория (см. ниже). Термин "каштановые" и "бурые" почвы введен впервые Докучаевым (1886). На бурой почве более 10

35.288 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

не растет ковыль. Господствующую роль играет полынь, появляется эбелек (ceratocarpus arenarius). Ослабляется солонцеватость и усиливается солончаковатость (Глинка). П. Н. Савицкий в своем стремлении представить территорию России (Евразии) как некоторое органическое целое отмечает ряд "симметрии" между севером и югом европейской России, дающих возможность говорить о такой связи. Сюда относятся указываемые им черты сходства северных болот и южных солончаков, безлесые тундры и степи, убывание процента гумуса на север и на юг от черноземной полосы, насыщенность кальцием и мощность почвенных горизонтов, наконец, посветление почвенной окраски в ту и другую сторону от чернозема. Однако, сам автор не только отказывается искать одинаковых причин для этих параллельных явлений, но прямо признает, что почти все они суть явления "внешнего" сходства, а не "существенного" тождества. Это исключает всякие поиски научного объяснения. 11

Различие растительности тундр, лесов и степей Сибири с запада на восток указано на карте римскими цифрами. Главные города отмечены 12

35.289 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

буквами. Значение римских цифр следующее: Тундры: VIII. Западный район: граница ели сливается с границей растительности. IX. Приленская тундра. На южной границе – даурская лиственница. X. Чукотская тундра. На южной границе – тополь. Леса: I. Западной сибирской низменности, сильно заболоченные: ель, кедр, лиственница, пихта, сосна, береза, осина. II. Алтайского округа, тех же пород, свободны от заболачивания. III. Якутской котловины. Даурская лиственница. IV. Южной Сибири. V. Даурии. Восточнее – дуб и орешник. VI. Приамурской области, У: удский тип. А: амурский тип. Граница между ними указана черточками. VII. Охотско-Камчатского края. XVII. Южноуссурийские. Область граба. Степи: XI. Западносибирские. Лесостепь, переходящая к югу в ковыльную степь. Чернозем и на юге каштановые почвы. XII. Енисейские, с монгольскими растениями. XIII. Байкальские. Черноземовидный суглинок; солонцеватые и каменистые грунты,

35.290 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

переходящие в полупустыню. Высокогорные: XIV. Область Алтая. XV. Область Саянского хребта. отличается от предыдущих.

Резко

Объяснение знаков, употребленных на почвенной карте Туркестана: 1. Пески бугристые, грядовые и барханные; растительность движущихся и частью успокоившихся песков; пески с белым саксаулом. 2. Песчаные почвы типа бурых и сероземов. На них часто солянковая пустынная растительность. 3. Сероземы и белоземы долин и предгорий, преимущественно на лессах. Часто солонцеватые и перемежающиеся с солончаками. 4. Полынно-солянковая растительность на бурых и светлобурых почвах. 5. Светлокаштановые почвы Казакстана; полынно-солянковая растительность пустынных, песчано-каменистых пространств. 6. Преобладание солончаков среди бурых почв и сероземов. 7. Черноземы, каштановые почвы горных степей. Злаково-кустарниковая и луговая растительность. 8. Горные хребты, типчаковые высокогорные 13

35.291 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

степи, метляково-полынная растительность, альпийская растительность, лесная область, хвойный лес. Это область субтропических максимумов барометрического давления между 30-25° с. ш. и 28-30° ю. ш. От Сахары этот пояс пустынь идет через песчаную Аравию и на в. Аравии – песчаную пустыню Неруд, Иранское плоскогорье от Каспийского моря до Индийского океана и на восток через Туркестан к пустыне Гоби. Америка также имеет свой соответствующий пояс пустынь – помимо пампасов и льяносов – в Атакаме, бразильском Мато Гроссо и в северной Америке у Соленого озера. 14

Подвиды волка обнаруживают приблизительно тот же характер распространения и приспособления к разным растительным поясам. 15

16

См. ниже. Серджи отрицает звериные черты.

Недавно подобные изображения найдены и в Палестине (пещера Ум-Катафа в пустыне Иудейской). С этим следует сопоставить "лофоцефальный" череп, найденный в пещере около Тивериадского озера (см. анализ у Серджи). 17

35.292 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

Слово "реликтовый" означает "оставшийся" (от предшествовавшей эпохи). 18

а – Bцta; b – Ekenberg bei Norrkцping; с – Flyhof; d – Bohuslan; e – Bohuslan. 19

Хотя финский археолог Айлио и считает более ранним орнамент, наносимый плетеным шнуром (Wickelschnur), но "шнуровочная керамика" в собственном смысле моложе гребеночной (см. ниже). 20

Для Запада ср. рисунки, напечатанные Чайльдом из Британских находок (Dawn, 290). 21

Содержание таблицы No 27: 1. Шаровидная амфора (Kugelamphore) из Baalberg, у Бернбурга. 2. Шаровидная амфора из Фатьяноиа, Данил, уезда, Ярослав, губ. 3. Горшок "шнуровой" керамики с Волыни. 4. Полосатый бокал (Zonenbecher) с Волыни. 5. Полосатый бокал (Zonenbecher) с Волги. в. Боевой топор (Bootaxt, tup. I) Ютландского типа. 7. Боевой топор (Bootaxt, tup. I) Шлезвигского 22

35.293 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

типа. 8. Боевой топор Фатышовской культуры. Свияжск. уезда, Казан, губ. 9. Боевой топор Фатышовской культуры. Яросл. уезда. 10. Модель прямоугольного дома-склепа, курган у Царевской. 11. Модель дома-кибитки, Ульский курган. 12. "Катакомбное" погребение, Изюмский уезд. 13. "Катакомбное" погребение, Сицилия. 14. Тип горшка катакомбных погребений, Изюм. уезд. 15. Длинноголовый череп из "Long Barrow", Helpenthrope, Е. В. Yorks ("Пикт"). 16. Коротко- (кругло-) головый череп из "Round Barrow", Cowham, В. В. Yorks ("Кельт"). 17. "Катакомбное" погребение, Царевская. По определению Хвойко, "начиная от Киевского, Васильковского, Черкасского, Чигиринского, Звенигородскою, Уманского и Липоведского уездов Киевской губ. до северной части Херсонской губ. и во всей северной части Подольской губ. до самой границы Гилиции и далее, а также по левому берегу р. Десны, в Остерском уезде Черниговской губ". 23

35.294 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

По описаниям Хвойко можно отметить, четыре типа погребений: 1. Пережженные человеческие кости и сосуде (с. Веремье. Этот факт оспаривается). 2. Там же скорченный скелет в яме, на дне, на подстилке из березовой коры, с обожженными костями. 3. Обожженные кости человеческие, конский череп, части двух человеческих черепов (Триполье). 4. Курганная насыпь, под вей четыреплощадки, почти под уровнем земли истлевшие бревна склепа, под ними, на полтора метра глубины, на слое желтей глины, скорченный скелет на правом боку (Халепъе). 24

А. Стоцкий, на основании измерения 104 черепов, найденных в могилах шнуровой культуры, делит население этого круга на три группы: две длинноголовые, представляющие северных пришельцев и туземное население, и одна короткоголовая, принадлежащая поселенцам, принесшим колокольчиковые бокалы ("протекторы"). Важно отметить в его коллекции преобладание высоких черепов (hipsicephal'ов), с частыми признаками лофо- (скафо-) цефалии, то 25

35.295 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

есть эскимоидного типа. Мнение Айлио, что шнуровая керамика в своем происхождении предшествует гребеночной, может относиться только к технике наложения шнура (Wickelschinur), но отнюдь не к сложившемуся орнаменту, связанному с определенной формой сосудов и с определенной стадией культуры.) 26

До последнего времени термины "индоевропейцы" и "арийцы" потреблялись безразлично. Но правильнее сохранять имя "арийцев" специально за азиатской частью группы, то есть за кранцами (персами) и индусами. 27

Nystrцm в Archlv fur Anthropologie, 1902, Formenverцnderungen dee menschlichen Schц dels доказал экспериментально, что умственные усилия, сопровождаемые ростом мозга и кровяным давлением, ведут к расширению черепа. Измерив 500 шведских черепов, он нашел, что наибольший процент короткоголовых падает на высшие, культурные классы, – что противоречит, конечно, германской теории. 28

29

Перестановка звуков: звучные г, б, д переходят

35.296 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

в немые к, п, т. а эти последние в придыхательные х, ф, с (звуки вроде английского th). Первые поселения кельтов в северо-западной и северо-восточной Италии Юбер относит уже к первой половине Гальштадта, то есть задолго до эпохи нашествий. 30

Свидетельство живых торговых и культурных отношений – на почве, как можно предположить, единой этнической базы – на всем пространстве "янтарного пути" от Адриатики к Балтике можно видеть в мало-исследованном, к сожалению, факте употребления почти одинаковых начертаний букв алфавита, ведущих свое происхождение от так наз. "финикийского" и областных древнегреческих и италийских алфавитов. Хотя проф. Нидерле вообще отрицает употребление письма у древних славян, но его скептицизм, мне кажется, идет слишком далеко. Напротив, другой чешский славист, Иосиф Ружичка, в своей книге Slovanska Mythologie (1924, Praha) проявляет большую неосторожность, пытаясь доказать, что славянские "руны" употреблялись на всех пространствах янтарного пути. Он напрасно старается превратить божества "венетских" и "этрусских" надписей северо-восточной Италии, заведомо 31

35.297 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

этрусские (Tinia, Turms, Turan, Fufluns) в славянские. Не удалось и мне в скопированных мною надписях этого рода, хранящихся в музеях Хура и Больцано (из Mesocco, Mendrisio, Livinalonga, Collalto), найти ничего славянского. Напротив, далее на север поиски Ружички были более успешны. Никак нельзя отрицать славянский язык, например, следующей надписи, сделанной среднеевролейским вариантом "рун" ("иллирико-ретийско-паннонским", по правдоподобной терминологии Ружички) и найденной в Велестуре (на присоединенной теперь от Венгрии территории по течению р. Вага, при впадении р. Туроч): "пр(и)ехах(в) в Симиан от Поране (,) зрумих Кремениту те Туру и всиа (р) рада и бе годе по (течению) Туру двесте те осмд(е)с(я)т". Неправдоподобна и подделка такой надписи. Гор. Симиан находится при впадении Туроча в Ваг; Кременица – вверх по течению Туроча. Знаменателен самый факт нахождения этой надписи на одном из путей, соединяющих Дунай с Силезией ("Моравский коридор" – вариант янтарного пути). Нет никакого сомнения для меня и относительно употребления варианта "рун" для славянского письма. В скандинавских источниках они и называются Venda Runir, то есть "вендские руны". Конечно, вопрос о хронологии

35.298 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

употребления этих древних письмен славянами остается открытым. Уже после высказанной здесь догадки я встретил дальнейшие параллели к вей в статье проф. А. И. Соболевского, Русско-скифские этюды (Изв. Отд. Р. Яз. и Слов. Р. Ак. Н., 1921). Он производит греч. Daos от daha, жители страны, земляне, обыватели и сопоставляет с Zemaitis – Жмудь, где название "туземец" превращается в этнографическое, латинизир. Davus – раб. Страбон указывает, что этнические имена Getai Daos в Аттике давались рабам. 32

Первую попытку истолковать уже древнее название (венеты) в хвалебном смысле находим у Иордана в его готской истории (551 г. по Р. Х.): Venetl id est ainetoi, Laudablles. Павел Диакон наивно поясняет эту этимологию: "Венеты, если прибавить по-латыни одну букву, по-гречески называются достойными хвалы". Как известно, и производство названия славяне от "славы" широко распространено в "автономистской" школе. Другое толкование, противоположного характера, производит славян от латинского sclavi – рабы. Оно ближе к их древней зависимости (ср. servi sarmat arum); но и оно давно оставлено. Третье 33

35.299 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

производство – от "слово" – "говорящие", в противоположность "немым" – "немцам", появилось только в XIV столетии. Оно ближе других к форме "словене", как славяне сами себя называли; но и это толкование нельзя признать удовлетворительным. Castaneda, Darvela, Mesocco, Cama, Molinazzo, Tesereto, Aranno, Mendrislo, Giubiasco, Cerinasco, Carasso-Gorduno и т. д. См. Музеи Хура, Цюриха, Берна. Здесь имеются и так наз. "этрусские" надписи венетского типа. 34

Говорю это по личным наблюдениям в прежней "Старой Сербии". 35

Здесь, конечно, невозможно описать с желаемой точностью методы, употребляемые Чекановским. Оценка его достижений другими антропологами весьма колеблется – от заявления Реже, что это "трата времени на игру цифрами" (eine zeitraubende Zahlenspielerei) до осторожного признания чешского ветерана археологии Матейки: "Новая попытка Чекановского – если она подтвердится – знаменовала бы значительное упрощение всей проблемы (классификации)". В ожидании компетентного "подтверждения" 36

35.300 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

неспециалисту остается следовать за Чекановским лишь там, где выводы его сложных математических вычислений подтверждаются выводами прежних антропологов. У Чекановского эти массовые переселения принимают характер движений взад и вперед – попеременно с северо-запада на юго-восток и с юго-востока на северо-запад. Чекановский заимствует здесь у Козловского и его мнение о влиянии изменений климата на переселения. 37

Соответственно этому должна быть исправлена главная ошибка карты Иогансена, помещающей славян на Днепре; их надо отодвинуть на унетицко-лужицкую территорию, откуда передвинуть вплотную к Рейну кельтов; иллирийцы и италики должны поменяться местами. 38

Я разумею здесь очень слабую в научном отношении книгу А. П. Чайковского: "Родина арийской расы, где она была и отчего покинута", Москва, 1914 г. Своего тезиса об арийской "прародине" автор, конечно, не доказывает; но его указания на связь "геологического" переворота в долине Иссык-Куля с высыханием речной системы 39

35.301 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

Туркестана и на соответствие современных географических терминов с географией Авесты и Ригведы очень правдоподобны. Воамскую расселину он сопоставляет с "Бумией" Авесты и Ригведы, для Сыр- и Аму- находит соответствия в "Сира" и "Ямуна" ведийских гимнов и даже отыскивает "высокий берег Dareja" в старом высохшем русле Джан-Дарьи, где, по преданию Авесты, Зороастр беседовал с Ахурамаздой. Авеста и Ригведа, несомненно, сохранили память о былом полноводье прежнего местожительства, об искусственном орошении его каналами и об "обильных жатвах" – щедром даре реки, которая, по гимну Ригведы, "спускается с холмов, чтобы течь до самого моря". Я не касаюсь многочисленных неправдоподобных толкований и выводов Чайковского. Историк старшего дома Хань, Бань-гу, умер в 92 г. по Р. Х. История закончена его зятем. Ян Шы-гу (в половине VII в. по Р. Х.) написал на нее комментарии, приводимые в соответственных местах Иакинфом. 40

В обход хребта Тарбогатья, перевалом через Кокбекты в долину озера Зайсан и по втекающему в озеро Черному Иртышу и его продолжению р. 41

35.302 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

Кран – в Кобдо; отсюда двумя перевалами (Богосук и Шапшал-Даба), обходя хребет Танну-Ола, к верховьям р. Кемчик, впадающей в Енисей в Урянхайском крае). Здесь начинается путаница Геродотовой гидрографии. Если вообще искать реку, соответствующую Герру, то ее (см. ниже) можно найти только в Суде, в ее верхнем течении.) 42

"Притоки Сулы, протекающие по богатым растительным долинам, покрыты были в старое время дремучими лесами... собственно на северном (правом) берегу, тогда как левая сторона представляет однообразную степь, которая тянется до р. Псла. Всякий кочевой народ, переходя на правый берег, попадал в противоположные условия: обилие воды и пастбищ освобождало от необходимости переменять место кочевья, а густые леса и высокие обрывистые берега ставили в выгодные условия относительно обороны, на случай нападения врагов... Сула удалена на север от главного пути, по которому шли восточные народы на запад. Кочевник обращался в мирного скотовода, а потом и земледельца". Прибавлю, что в последнем переходе не было надобности, потому что царские 43

35.303 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

скифы Герроса могли пользоваться подвластных им здесь земледельцев.

трудом

В 1061 г. "придоша половци первое на Русьскую землю воеват" [Повесть Временных лет, изд. 1950 г., I, стр. 109]. 44

Любопытно отметить, что кочевники, оставшиеся жить в Венгрии, вступили с местной властью в иные отношения, чем те, какие сложились на русском юге. Они также были использованы для защиты границ; но тогда как на Руси эти отношения остались бесформенными, в Венгрии права и обязанности поселенцев были точно определены договорными грамотами с каждой отдельной их частью. Быт уже был закреплен правом в ближайшем соседстве Запада с Русью. 45

Однако же, судя по предисловию к No 2 сборника "Советская археология" (1937 г.), замечается некоторая реакция против "вульгарно-социологических рассуждений" в интересах "конкретно-исторических исследований". Пожелаем успеха этому возвращению к науке от модной халтуры. 46

35.304 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

В новейшей работе представителя этого взгляда проф. Жоржа Пуассона (Le peuplement de l'Europe, Paris, 1939) мы встречаемся с прежней загадкой: "нет лучшего решения вопроса о народности лужицкой культуры, как решение славянское; но – оно невозможно". 47

Я употребляю старую терминологию, не считаясь с искусственными изменениями, внесенными венским "арбитражем" в ноябре 1938 г. и последующими событиями. 48

Русский отчет в Вестнике древней истории, 2–3 (1938). 49

Путь на юг нам уже известен от Серета (приток Днестра) к Серету (притоку Дуная). Поворот на север характеризуется р. Иквой (притоком Буга у Мельника) и Иквой (притоком Стыри). Ушица (приток Днестра) находит себе двойника в Уже (приток нижней Припяти); Сдвиж (приток Тетерева) – в Сдвиге (приток Припяти, ниже Горыни). 50

К основным чертам, которые и доныне яснее чувствуются при приближении к морю и сближают кашубский говор с другими 51

35.305 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

поморскими и полабскими, Лер-Сплавиньский относит следующие черты: 1) употребление ар вместо польского ро между согласными (варна – пол. врона, бардавка – пол. бродавка); 2) ло вместо пол. ле между согласными (млоц – пол. млець, плоц – пол. плець, млоко – пол. млеко); 3) эл или лу вместо пол. ль (волк – пол. вилк, полни – пол. пелны, долге – пол. длуге); 4) смягчение перед ар (чвиарти – пол. чварть, цвярди – пол. тварды, мертвы – пол. мартвы). Из "внешних" признаков отметим: свободу ударения, различение долгих и кратких. По польской переписи 1931 г., из 1 219 600 чел., говорящих "руским" языком (через одно "с"), огромное большинство – 1197300 чел. жило на территории Галиции (четырех воеводств Малой Польши); по-малорусски (украински) говорили в этих воеводствах 1 677 400 чел. Очевидно, здесь граничили два потока восточно-славянской колонизации В Полесском воеводство эта перепись показала 707 100 чел. "тутейтих", то есть, всего вероятнее, белоруссов. – Нанесенные на карту доисторические образования: продвижение Литвы к Оке и р. Москве, район городищ типа Дьякова, район Ананьинской культуры и район погребальных полей на Волыни 52

35.306 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

и в Киевщине – под буквами А, Б, В, Г – объяснены раньше. Сюда, быть может, относятся и "тутейшие" польской переписи 1931 г. (см. выше). 53

Место и момент этого дальнейшего расслоения кривичей остаются, конечно, гипотетическими. Направление колонизации и здесь, как на юге, подтверждается совпадениями в речной номенклатуре. Между Белостоком и Ломжей в Нaрев впадает р. Бобр, вверх по которой можно добраться почти до Немана (у Гродно). Несколько выше в Неман впадает слева р. Свислочь. Поднимаясь отсюда вверх по Неману, переселенцы встречали его правый приток, р. Березину. Поднявшись по ней до истока (где стоял "городок"), они переваливали к Заславу, над Минском, и спускались по реке, которую назвали Свислочью, впадающей в большую реку, правый приток, Днепра, которую они назвали Березиной; а левый приток Березины (ниже Борисова) получил название Бобр, как бы подчеркивающее связь начала и конца. Другой путь приводил сюда же, если спуститься по Неману ниже до Ковно, где впадает в него Вилия, и подняться по Вилии до ее истоков, откуда "волоком" вел путь на верховье 54

35.307 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

той же Березины (тут же и селение Кривичи). Наконец, из Вилии можно было подняться по Свенте и перебраться с ее верховья по озерам в Зап. Двину, а по Двине, поднявшись выше Витебска, перебраться старым, очень известным путем по р. Каспле на Днепр к Смоленску. Все эти пути, вероятно, были использованы кривичами при повороте на восток, – тогда как путь на запад был загорожен литовцами и латышами. К роли иноплеменного населения в этой части колонизации мы вернемся ниже. 55

Относительно роли монастырей в колонизации севера вообще существуют несколько преувеличенные представления. До XIV в. нам известны только два монастыря на севере, которые могли иметь колонизационное значение: Палеостровский на острове Онежского озера и Спасо-Каменный на острове Кубенского озера. Самое их местоположение говорит скорее об изоляции от местного населения, нежели об обратном. В XIV в. на севере возникают 17 монастырей, в XV в. около 22. Но из первых только 7, из вторых 13 играют сколько-нибудь заметную роль в процессе колонизации. Большая половина этих двадцати монастырей теснится в 56

35.308 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 524

трех соседних уездах б. Вологодской губ., Грязовецком, Вологодском и Кадниковском. Только в XVI веке монастыри развивают, так сказать, наступательную деятельность, как центры колонизации: они пробираются на перешеек между Ладожским и Онежским озерами, спускаются вниз по р. Сухоне и поднимаются вверх по р. Вычегде, навстречу монастырям Стефана Пермского, которые они далеко превосходят в роли колонизаторов. Но все это колонизационное движение развивается на юг и на север от района, охваченного новгородцами, и происходит при том или другом содействии Москвы. Принцип "диссимилятивности" в "аканье" состоит в том, что характер гласного звука предыдущего слога зависит от характера гласного звука последующего слога (и также от мягких согласных). Так, а без ударения – перед гласными верхнего подъема (у, ы, и) гласные среднего и. Звук нижнего подъема (о, е) – перед гласными среднего и верхнего подъема (у, ы, и, е, о). Гласные верхнего подъема (у, ы, и). Гласные среднего и нижнего подъема (о, е) перед е, уо под у дарением. (Дурново, 125). 57

35.309

Примечания

Так наз. "Тульская" линия соединила укрепленные города: Путивль, Рыльск, Трубчевск, Брянск, Карачев, Волхов, Мценск, Крапивна, Тула, Дедилов, Епифань (а раньше: Михайлов, Пронск), Ряжск и Шацк. Все эти пограничные города-крепости построены или вновь укреплены между 1550–1560 годами.). 58

Дороги (см. карты NoNo 48 и 49). Центральный (идущий из Крыма на Тулу) шлях назывался Муравским. Восточнее его шел Калмиусский. На Муравский шлях выходил западнее Вакаевский (на Мценск и Волхов). Его пересекала с юго-запада Вахмутцова дорога, целившая туда же и своими ответвлениями грозившая Карачаеву и Севску; от Бахмутцовой дороги отделялась и шла прямо на север Свиная. Всего западнее выходил на Путивль, Рыльск и Севск – Ромодановкий шлях. 59

Ахтырка, Белгород, Короча, Острогожск, Коротояк, Воронеж, Усмань, Козлов, Тамбов, Верхний и Нижний Ломовы, Инсар, Саранск, Корсунь, Симбирск, Сингилей, Мензелинск. См. 2-ю черту на карте No 49. Продолжение этой черты за Волгой указано на карте No 50. 60

35.310

От

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 5

ТОМ 2 Часть первая ЦЕРКОВЬ РЕЛИГИЯ ЛИТЕРАТУРА ОТ АВТОРА При подготовке второго тома "Очерков" для юбилейного издания в прежний текст внесены изменения двоякого рода. Первые из них касаются этого самого текста. Со времени выхода последнего исправленного и дополненного издания этого тома (3-е изд., 1902 г. Следующие два – 4-е, 1905 г. и 5-е, 1916 г. – печатались без перемен) появился ряд новых исследований и материалов, существенно дополнивших наши прежние сведения о сторонах жизни, составляющих содержание этого тома. Важнейшие из вновь при обретенных данных введены в настоящее издание. Сюда особенно относятся данные по истории литературы,

35.311

От

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 5

иконописи, живописи, архитектуры, музыки в допетровской и послепетровской России. Многое из того, что казалось рабским заимствованием при прежнем состоянии наших знаний, оказалось не чуждым самостоятельных черт, могущих хаpaктepизовать национальное творчество. Правда, исследователи этих вновь открытых явлений русской культурной жизни часто были склонны преувеличивать их значение в духе того общего мировоззрения, которое они разделяли. Автор не считал возможным, пеpeдaвaя эти факты, подчиняться их настроениям. Сведенные к своему объективному значению, эти новые данные вполне уместились в рамках изложения "Очерков", не вынуждая автора к сколько-нибудь существенным изменениям в выводах. Насколько может судить автор, "Очерки" выдержали это испытание удовлетворительно. Гораздо значительнее, однако, чем эти частичные исправления прежнего текста, были те дополнения, которые понадобилось вновь сделать для настоящего издания. Автор поставил своей задачей довести фактическое изложение "Очерков" до момента их выхода в свет. Здесь прежде всего необходимо указать на следующее обстоятельство. "Очерки"

35.312

От

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 6

обдумывались и их основное содержание устанавливалось в 90-х гг. прошлого столетия. Тогда еще не была ясна та большая роль, которую пришлось сыграть в истории русской культуры поколению, как раз в то время выступавшему на смену поколению семидесятых годов. Автор по своему возрасту относится к поколению, промежуточному между семидесятниками и восьмидесятниками. Не примыкая всецело ни к тому, ни к другому, он остался – и по внешним обстоятельствам своей биографии – вне движения девяностых годов. Может быть, читатель усмотрит в этом некоторую гарантию объективности автора по отношению к деятельности прeдстaвитeлeй конца XIX и начала XX в. Он, во всяком случае, не мог разделить их собственной оценки внесенного ими вклада в культуру. В настоящее время давно отзвучала яростная полемика этих очередных "детей" с их "отцами"; и сами они успели превратиться в "отцов", подвергшихся со стороны новых "детей" не менее жестокой пеpeоцeнкe. Все это для автора "Очерков" явилось тем новым материалом, к которому он – sine ira et studio – должен был приложить свои масштабы исторической оценки. Дело читателя – решить, насколько удовлетворительно он это

35.313

От

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 6

сделал. Для того чтобы придать деятельности поколения девяностых годов надлежащий рельеф, понадобилось гораздо внимательнее, чем прежде, обрисовать деятельность прeдшeствовaвшeго поколения, подвергшегося их критике. Многое из того, что во время составления "Очерков" было общеизвестно об этом поколении и не нуждалось в объяснениях, теперь – ив особенности в условиях, в которых воспитывается молодое поколение эмиграции, – должно войти в состав фактического изложения – разумеется, в тех пределах, в которых это вообще возможно в "Очерках". Соответствующие отделы введены вновь в главы о литеpaтуpe, искусстве и школе. Конечно, это сделано не только для того, чтобы создать впечатление контраста, но и главным образом для того, чтобы построить мост от прошлого к настоящему. Если автор удовлетворительно выполнил эту задачу, то у читателя должно получиться впечатление непрерывности исторического процесса даже там, где на поверхности происходили кажущиеся крутые перерывы. Попутно, при изложении этих отделов, автор имел возможность использовать и

35.314

От

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 7

некоторые издания прежнего времени, оставшиеся неиспользованными в издании 1902 г., и новейшие работы, относящиеся к тому же периоду. Это особенно относится к главам о церкви и о школе. Но главная новость настоящего издания заключается во введении в изложение событий и фактов культурной жизни последнего тринадцатилетия, казалось бы, наиболее отрезанного от всего предыдущего. Новейшие явления уже потому являются наиболее трудными для изложения, что это изложение всего затpуднитeльнee документировать. Они, как это ни странно, оказываются и наименее известными, и наименее поддающимися обозрению в своей совокупности. Эти обстоятельства побудили автора остановиться на этом последнем отрезке времени с особой подробностью, тем более что подобное связное изложение на русском языке является впервые. Источники и литеpaтуpa для этих отделов указаны в библиографических обзорах после соответственных глав. Читатель по ним сможет судить о степени осведомленности автора. Здесь, конечно, приведено только главное. Нет надобности прибавлять, что к описываемым явлениям автор также старался

35.315

От

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 7

отнестись с полной объективностью. Он не скрывает от себя, что эта объективность может не всем прийтись по вкусу. Во всяком случае, для тех, кто не допускает возможности – даже в настоящих, безмерно тяжелых условиях – духовной смерти русского народа, доказательства его жизненности не могут быть неприятными. На фоне продолжающихся жизненных процессов и тактика большевистской власти, и сила сопротивляемости населения не могут не выступить с особой отчетливостью. Историческая ткань культуры не порвана. Видимое откатывание культуры далеко назад, в пройденные уже, казалось, фазисы прошлого, свидетельствует лишь о том, что иные достигнутые успехи оказались поверхностными и внешними. Навстречу разрушению идут, во всяком случае, начатки новых творческих процессов, стремящихся притом связать себя с достижениями прошлого. Таков, если не ошибается автор, практический вывод из его исторического изложения. Вновь привлеченный для изображения этого новейшего периода материал оказался настолько обильным, что в двух случаях – по отношению к церкви и школе – пришлось трактовать его в

35.316

От

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 8

особых главах. Но и по остальным отделам новые добавления настолько значительны – в общей сумме они составили не менее трехсот, страниц, – что для удобства читателей пришлось разделить второй том на две части. В первой трактуются отделы о церкви и литеpaтуpe, во второй – об искусстве и школе. Автор не мог бы выполнить в сравнительно короткое время одного года того большого труда, которого потребовало это издание второго тома, если бы он не мог опереться на помощь друзей, оказывавших ему всяческое содействие. Не перечисляя здесь их имен – список вышел бы очень длинным, – автор пользуется случаем принести всем им живейшую благодарность. Автор был бы счастлив, если бы этот труд и эта помощь были вознаграждены тем же вниманием читателей, к которому его приучила судьба "Очерков" в их прежнем виде. Он, во всяком случае, убежден, что новейшие явления в истории русской духовной культуры, при всей их видимой неожиданности и нерегулярности, не только не стоят в противоречии с тем общим духом, в котором писались прежние "Очерки", но и приносят ему новые подтверждения. Здесь, как и в других областях жизни, если прошлое было чревато

35.317

От

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 8

будущим, то и настоящее – ив дурном, и в хорошем – не. так уже далеко ушло от прошлого, как это иногда полагают. Париж, 29 ноября 1930 г.

35.318 Введен Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 9

ВВЕДЕНИЕ Вопрос об отношении "материальной" культуры к "духовной". – Мeтaфизичeскaя точка зрения и ее переживания. – Научная точка зрения. – "Экономический материализм" и "субъективная школа" в социологии. – Достоинства и недостатки экономического матepиaлизмa. – Пределы экономического объяснения истории в "Очерках". – Народный хаpaктep – причина или следствие истории культуры? В первом томе "Очерков" мы познакомились с тем историческим зданием, в котором провел свою жизнь русский народ. Мы произвели там экспертизу этого здания: смерили его размеры, определили состав и качество матepиaлa, употребленного на постройку; наконец, проследили в общих чертах самый процесс, каким созидалась эта постройка, и старались отметить особенности ее архитектурного стиля. Теперь нам предстоит ознакомиться с другой стороной дела: с тем, как жилось в этой исторической постройке ее обитателям. Во что они веровали, чего желали, к чему стремились? Словом, как сложилась духовная жизнь русского народа – вот вопрос, к

35.319 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 10

решению которого мы теперь переходим. Но прежде всего нас останавливает здесь старинный и все еще не решенный спор о том, как относятся друг к другу эти две стороны нашего предмета: одна, о которой говорилось в первом томе "Очерков", и другая, о которой мы поведем речь теперь. Спор этот периодически возобновляется в русской печати, и высказать свое отношение к нему нам кажется совершенно необходимым, чтобы сразу ориентировать читателя и предупредить возможные недоразумения. Относится ли действительно – как только что сказано в нашем сравнении – "матepиaльнaя" культура к "духовной", как стены здания к внутренней жизни его обитателей? Уподобление это совершенно неточно, но оно может наглядно представить нам ту точку зрения, с которой обсуждался когда-то вопрос о взаимном отношении материальной и духовной культуры. Внешняя, матepиaльнaя обстановка и внутренняя, духовная жизнь: чем связаны между собой эти два совершенно разнородных явления? И как ничтожна внешняя обстановка сравнительно с развивающейся в ней внутренней жизнью! Эта духовная жизнь не должна ли составить исключительный предмет внимания историка? Не

35.320 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 10

есть ли внешняя обстановка лишь жалкая шелуха, разбираться в которой есть дело праздного любопытства? Так должны были рассуждать сторонники мировоззрения, резко отделявшего духовное от материального и ставившего "душу" на недосягаемую высоту над "материей". Полемизировать против такого резкого разделения "души" и "материи" было бы в наше время анахронизмом. Не только откровенно теологическое, но и откровенно метафизическое доказательство преимущества "духовной" культуры перед "материальной" давно и надолго потеряло кредит в глазах сторонников научного знания. Но старые предрассудки живучи – и обладают свойством возрождаться под новыми формами. На смену теологических и метафизических доказательств являются этические и "философско-исторические". Аргументация меняется, но цель ее остается все та же, что и прежде. По-прежнему целью доказательства ставится – провести грань между пассивной, мертвой материей и живым, активным духом. Правда, современное мировоззрение уже не может более противопоставлять духовную культуру материальной: на ту и другую одинаково приходится смотреть как на продукт человеческой

35.321 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 10

общественности. Но это объединение, происшедшее в понятии о культуре, нисколько не мешает возродиться старой антитезе материи и духа. Пассивная материя является перед нами вновь – в виде кристаллизовавшихся продуктов культуры, окаменелых форм, созданных процессом культурной эволюции. Активный же дух обнаруживается в свободной инициативе отдельной человеческой личности, рaзpушaющeй окаменелые формы и создающей новые. Конечно, эта разница, проводимая между завершившимися и вновь возникающими историческими процессами, далеко не так глубока, как та качественная разница между материей и духом, которую проводило старое мировоззрение в чистом виде. И конечно, то, чего не удалось сделать чистой теологической и метафизической аргументации, уже не в состоянии совершить этот последний остаток: этическая фикция свободной воли, непрерывно вспыхивающей и погасающей, подобно электрической искре, в той точке, где мысль и воля прeвpaщaются в действие, где текущий момент непрерывно становится прошлым. Я разделяю мнение, что за этическими и социологическими аргументами "субъективной школы" в социологии скрывается старая

35.322 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 11

метафизика и что, таким образом, все это напpaвлeниe носит на себе несомненную печать философского дуализма. Во имя требований монизма я готов присоединиться и к протесту против метафизической свободы "личности". В этом протесте против скрытого дуализма учения "субъективной школы" я видел важную заслугу направления, получившего название "экономического матepиaлизмa". Но вместе с принципиальной защитой монизма, с которой я не могу не согласиться, экономический материализм сделал попытку собственного монистического истолкования истории, против которой приходится возражать. Монизм требует строгого проведения идеи закономерности в социологии. Но он нисколько не требует, чтобы закономерное объяснение социологических явлений сводилось к одному "экономическому фактору". Может показаться на первый взгляд, что прeдстaвлeниe о явлениях "духовной" культуры как о "надстройке" над "материальной" удовлетворяет тому специальному виду монизма, который называется философским материализмом. Но мне кажется, что для самого "экономического матepиaлизмa" неудобно, и бесполезно, связывать свою судьбу с философским материализмом. Неудобно – потому, что философский материализм есть один из самых

35.323 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 11

плохих видов монизма; между тем экономический материализм вполне совместим и с иными монистическими мировоззрениями. Бесполезно же потому, что "материальный" хаpaктep экономического фактора есть только кажущийся. На самом деле явления человеческой экономики происходят в той же психической среде, как и все другие явления общественности. Как бы мы ни объясняли явления социальной среды, мы не можем, оставаясь в рамках социологического объяснения, выйти за ее пределы. А между тем только за этими пределами открывается возможность свести "матepиaльноe" и "психическое" к высшему единству, то есть дать то или другое философское объяснение. Желая объяснить все в пределах собственной области и сводя объяснение к простейшему элементу, противники "субъективной" социологии руководятся тем же побуждением и совершают ту же основную ошибку, какую совершали когда-то противники врожденных идей. Чтобы радикально устранить всякую возможность теологического или метафизического объяснения, они отрицают самую проблему, подлежащую объяснению. Противники врожденных идей игнорировали сложность психофизиологической организации человека и искусственно упрощали объяснение

35.324 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 12

душевной механики, принимая за исходную точку свою tabula rasa. Так же и противники свободной личности игнорируют сложность социально-психологической организации человеческого общества и прeвpaщaют всю область социальных явлений в белую доску, на которой экономический опыт беспрепятственно проводит первые штрихи. Ничто не мешает нам отвергать врожденные идеи и свободу личности вместе с противниками этих учений – и в то же время не верить в их чересчур наглядные упрощения. Подобные упрощения льстят потребности человеческого ума – в схематизме и в объединении опыта. Но в ожидании строгого научного объяснения они удовлетворяют этому стремлению ума к единству – путем искусственного выбора из тех фактов, которые предстоит объяснить. В этом смысле экономическому материализму суждено было сыграть важную, но временную роль. Он послужил одним из средств устранить из социологии последние следы метафизических объяснений. Но для собственного вполне научного социологического объяснения основной принцип экономического матepиaлизмa оказался слишком узок и догматичен. Все эти прeдвapитeльныe замечания имеют

35.325 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 12

целью показать читателю, что он может найти и чего не должен искать в продолжении наших "Очерков". В первом томе "Очерков" мы отвели видное место экономическому фактору. Даже эволюцию политического фактора в истории России мы объяснили, в известных пределах, как результат данного состояния русской экономики при данных условиях внешней среды. Сторонники экономического объяснения могли ожидать – и, по-видимому, ожидали, – что и явления духовной жизни русского народа мы будем объяснять при помощи материальных условий быта. В некоторых случаях такое объяснение даже стало более или менее обычным, например в истории раскола. Но, отказавшись выводить "духовное" из "материального" – точно так же, как и противопоставлять одно другому, – мы тем самым уже поставили иную задачу для исторических объяснений "духовной" жизни. Можно в известном смысле согласиться, что весь процесс человеческой эволюции совершается под влиянием могущественного импульса – необходимости приспособиться к окружающей среде. Но отношения человека к окружающей среде не ограничиваются одной только экономической потребностью. В человеческой психике отношения эти являются настолько уже

35.326 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 13

диффеpeнциpовaнными, что историку приходится отказаться от всякой надежды – свести все их к какому-то первобытному единству. Ему остается лишь следить за параллельным развитием и дальнейшим диффеpeнциpовaниeм – различных сторон человеческой натуры в доступном его наблюдениям периоде социального процесса. Составляя все вместе одно неpaзpывноe целое, все эти стороны развиваются, конечно, в теснейшей связи и взаимодействии (хотя чем дальше идет процесс эволюции, чем он становится сложнее, – тем связь эта становится менее тесной и параллелизм развития – менее правильным). Но, во всяком случае, прежде чем изучать взаимодействие разных сторон человеческой культуры, надо познакомиться с их внутренней эволюцией. Вот почему и в наших "Очерках" мы будем следить теперь за развитием русского теоретического и нравственного миропонимания независимо от изменений в удовлетворении экономической потребности. Мы найдем при этом, что процесс, которым развивались совесть и мысль русского народа, в существе своем воспроизводит те же черты, какими этот процесс хаpaктepизуется в других местах и в другие времена истории. Так и должно быть, если верно наше положение, что эволюция так наз.

35.327 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 13

"духовных" потребностей имеет свою собственную внутреннюю закономерность. Рядом с однообразиями мы, конечно, увидим здесь и национальные особенности. Они параллельны тем, которые мы находили раньше в развитии русского общественного строя. Этот параллелизм послужит нам иллюстрацией той тесной связи, которая существует между различными сторонами исторического процесса. Но он отнюдь не будет служить доказательством, что можно подлежащие теперь нашему изучению явления выводить из тех, которым посвящен был первый том "Очерков". Отстранив, таким образом, то, что мы считаем предрассудком экономического объяснения истории, мы уже не будем останавливаться на прeдpaссудкaх "субъективного" толкования социальных явлений. Из предыдущих замечаний читатель мог видеть, что, при всем нашем разногласии с выводами "экономического матepиaлизмa", мы стоим ближе к его принципиальным основам, чем к антpопоцeнтpичeскому мировоззрению его противников. Обвинение в фатализме, которое выдвигалось в качестве самого сильного аргумента против экономического матepиaлизмa, может быть, и имеет силу по отношению к некоторым, чересчур увлекшимся адептам этого

35.328 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 14

направления. Но как обвинение против целого направления – оно не годится. Самая сильная критика та, которая напpaвлeнa против наиболее сильных сторон критикуемого направления; нельзя сказать, чтобы экономический материализм встретил в русской печати самую сильную критику, какой он по справедливости заслуживал. Можно утверждать, что его исходный принцип узок, что сведение к этому принципу тех или других явлений – насильственно. Но никак нельзя ставить в упрек ему то, что составляло его заслугу. Нельзя доказывать, что экономический материализм отрицал тот класс явлений, объяснить которые из единого начала он считал своей главной задачей. Сознательная и целeсообpaзнaя деятельность личности, конечно, не– вычеркивается из ряда существующих фактов тем, что ее считают необходимым сделать предметом закономерного объяснения. Данное экономическим материализмом объяснение можно отвергнуть. Но необходимость и возможность закономерного объяснения роли личности вообще должен признать всякий монист. Необъяснимой же могут считать личность (принципиально) только сознательные или бессознательные сторонники метафизического объяснения. Надо признать не случайным, а очень хаpaктepным для

35.329 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 14

данного поколения эпизодом, что на эту метафизическую точку зрения, исключающую возможность научного объяснения, стали романтики 90-х гг. прошлого столетия, в том числе и один из прежних русских сторонников теории экономического матepиaлизмa (П. Б. Струве). Откровенно метафизическим является это учение о необъяснимости личности и у его новейших последователей (как Карсавин). Недоразумения и предрассудки только что рассмотренных двух направлений теоретически важны, но едва ли они могут быть практически опасны. Достаточно напомнить, что самая горячая борьба за эти взгляды происходила между лицами и группами, очень близкими по общественному настроению. Совсем другое приходится сказать о недоразумениях и прeдpaссудкaх, теоpeтичeскоe обоснование которых давным-давно сдано в архив, но которые тем не менее продолжают влиять на популярные представления о русской духовной культуре в правых политических кругах. Сюда относится прежде всего привычка объяснять особенности духовной жизни России из особенного склада народного духа, из русского национального хаpaктepa. С нашей точки зрения, это значит объяснять одно неизвестное посредством другого, еще более неизвестного,

35.330 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 14

или, как говорится, запрягать лошадей позади телеги. Национальный хаpaктep сам есть последствие исторической жизни и только уже в сложившемся виде может служить для объяснения ее особенностей. Таким образом, прежде чем объяснить историю русской культуры народным хаpaктepом, нужно объяснить сам русский народный хаpaктep историей культуры. Притом же опрeдeлeниe того, что надо считать русским народным хаpaктepом, до сих пор остается спорным. Если исключить из этого определения, во-первых, общечeловeчeскиe черты, монополизированные национальным самолюбием, во-вторых, те черты, которые принадлежат не нации вообще, а только известной ступени ее развития, в-третьих, наконец, те, которые приданы народному хаpaктepу любовью, или ненавистью, или воображением писателей, трактовавших об этом предмете, то специфических и общепризнанных черт останется очень немного в обычном изображении русского хаpaктepa. Припомним, что такие наблюдатели и судьи, как Белинский и Достоевский, признали в конце концов самой коренной чертой русского национального хаpaктepa – способность усваивать всевозможные черты любого национального типа. Другими словами, наиболее выдающейся чертой

35.331 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 15

русского народного склада оказалась полная неопpeдeлeнность и отсутствие резко выраженного собственного национального обличья. За границей нередко можно натолкнуться на косвенное подтверждение этого вывода. В наших соотечественниках часто узнают русских только потому, что не могут заметить в них никаких резких национальных особенностей, которые бы отличали француза, англичанина, немца и вообще представителя какой-либо культурной нации Европы. Если угодно, в этом наблюдении заключается не только отрицательная, но и некоторая положительная хаpaктepистика. Народ, на который культура не наложила еще резкого отпечатка, народ со всевозможными и богатыми задатками, но в элементарном, зародышевом виде, и с прeоблaдaниeм притом первобытных добродетелей и пороков – это, очевидно, тот самый народ, в общественном строе которого мы находили в первом томе "Очерков" столько незаконченного и элементарного. При желании можно усмотреть в этом обещание на будущее. Но это уже предмет веры, а не точного знания. Церковь и школа – таковы два главных фактора русской, как и всякой другой, духовной культуры. Хаpaктepистика их исторической роли

35.332 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 15

и составляет содержание второго тома наших "Очерков". Может быть, было бы ближе к делу оставить в стороне "факторы" и говорить прямо о "явлениях" духовной культуры, рaсклaссифициpовaв эти явления но общепринятым рубрикам психологии. Рассуждая о культурной роли церкви и школы, мы, в сущности, будем иметь дело с известными состояниями чувства и мысли русского общества и с их последовательными изменениями1. Но мы опасаемся, что при настоящем состоянии разработки исторического матepиaлa и при невыработанности методических приемов для научного изучения "духовной культуры" рaспpeдeлeниe явлений по психологическим рубрикам не могло бы обеспечить нам ни наглядности, ни содержательности изложения. Мы предпочитаем поэтому удержать традиционные рубрики, несмотря на их несоответствие содержанию, заключающемуся в понятии "духовкой культуры". Практическая цель "Очерков" будет лучше достигнута, если мы будем рaссмaтpивaть явления духовной культуры в той непосредственной связи с орудиями просвещения, в какой стоят они в жизни.

35.333 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 16

БИБЛИОГРАФИЯ Критика теоретических воззрений русской "субъективной школы" в социологии была прeдстaвлeнa в остроумной, хотя, к сожалению, чересчур бранчливой книге Бельтова Н. (Плеханова), К вопросу о развитии монистического взгляда на историю (СПб., 1895). Выведение "идеологий высшего порядка" из экономической основы представляет в этой книге отчасти пробел, отчасти самое слабое место. Наш собственный взгляд на теорию субъективной школы мы имели случай высказать в разборе известного сочинения Кapeeвa Н. И., Основные вопросы философии и истории, "Русская мысль", статья, Историософия г. Кapeeвa (ноябрь, 1887). Ответ автора на этот разбор (в "Русском богатстве" старой редакции) не разубедил нас в правильности нашей точки зрения, и у защитников "экономического матepиaлизмa" нам приятно было встретить выражение тех же мнений об основных положениях "субъективной школы". Но дальнейшая эволюция взглядов некоторых противников русской "субъективной школы" привела их к довольно неожиданному результату: к восстановлению, более или менее сознательно и откровенно, под флагом

35.334 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 16

философского "критицизма", старого метафизического догматизма. Я разумею здесь статью Струве П. Б., Свобода и историческая необходимость в "Вопросах философии и психологии", (январь-февраль, 1897) и книгу Струве П. Б. и Бердяева H.A., Субъективизм и индивидуализм, в общественной философии, критический этюд о Н. К. Михайловском (СПб., 1901). Попытку Кapсaвинa Л. П. возобновить, при поддержке Оттокара Шпана, старое учение Н. Данилевского-Риккерта о неразложимых национальных типах ("идиография") см. в журнале "Версты". В последующее время "исторический материализм" сделался специальной особенностью официальной идеологии большевистских или близких к большевикам писателей. См., например, вульгаризацию Бухарина Н. И., Теория исторического матepиaлизмa, 4-е изд., Госиздат (1925). Этот "популярный учебник марксистской социологии" явился в результате "дискуссий на семинарии" в Свердловском университете. Об отношении Ленина см.: Луппол И., Ленин и философия, Госиздат (1927). Госиздат также переиздал сборники статей Аксельрода Л. (Ортодокс), Философские очерки, 1-е изд., (1906) и Против идеализма, 2-е изд. Противники

35.335 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 16

исторического матepиaлизмa со своей стороны отошли еще дальше от Маркса, выдвинув духовно-религиозное (православное) начало. См., например, сборник "Проблемы идеализма", статьи Бердяева, Булгакова, Франка, Новгородцева и др., (1903) и библиографические указания к дальнейшим главам этой книги.

35.336

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 17

ОЧЕРК ВТОРОЙ ЦЕРКОВЬ И ВЕРА

I НАЧАЛО РУССКОЙ РЕЛИГИОЗНОСТИ Два противоположных мнения о значении религии для русской культуры и общая их ошибка. – Хаpaктepистика религиозности русского общества в первое время по принятии христианства по "Патерику". – Хаpaктep древнейшего русского подвижничества. – Физический труд как духовный подвиг. – Бдение и пост. – Борьба с плотью и с ночными страхами. – Незнакомство с высшими формами подвижничества. – Подозрительное отношение к книге и учености со стороны братии. – Греческий устав и его выполнение в Печерской обители. – Состояние религиозности в окружавшем обществе. – Отношение монастыря к миру и мира к монастырю.

35.337

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 17

Культурное влияние церкви и религии было безусловно преобладающим в исторической жизни русского народа. Таково оно всегда бывает у всех народов, находящихся на одинаковой ступени развития. Однако же, было и сохранилось мнение – очень рaспpостpaнeнноe, – по которому прeоблaдaющee влияние церкви считалось специальной национальной особенностью именно русского народа. Из этой особенности одни выводили затем все достоинства русской жизни, тогда как другие склонны были этим объяснять ее недостатки. В глазах первых – качества истинного христианина суть вместе с тем и национальные черты русского хаpaктepa. Русскому свойственна в высшей степени та преданность воле Божией, та любовь и смирение, та общительность с ближними и устремление всех помыслов к небу, которые составляют самую сущность христианской этики. Это полное совпадение христианских качеств с народными ручается и за великую будущность русского народа. Таково было мнение родоначальников славянофильства; его пыталось освежить и поколение интеллигенции 90-х гг., получившее неожиданное влияние на молодежь последнего времени, выросшую под впечатлениями войны и постигшей Россию катастрофы.

35.338

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 18

Этому мнению противопоставлен был взгляд, совершенно противоположный. В самой яркой форме взгляд этот выражен был Чаадаевым. Если Россия отстала от Европы, если прошлое ее жалко, а будущее – темно, если она рискует навеки застыть в своей китайской неподвижности, – то это, по мнению Чаaдaeвa, есть вина растленной Византии. Оттуда, то есть из отравленного источника, мы взяли великую идею христианства; жизненная сила этой идеи была в корне подрезана византийскими формализмом и казенщиной. Таким образом, влияние византийской церковности на русскую культуру действительно было велико: но это было –– влияние рaзpушитeльноe. Оба противоположных взгляда, только что изображенные, сходятся в одном: в признании за известной вероисповедной формой, самой по себе, огромного культурного значения. Не будем разбирать этого взгляда по существу; но, как бы мы ни отнеслись к нему, несомненно одно. Самый высокий, самый совершенный религиозный принцип, чтобы оказать все возможное для него влияние на жизнь, должен быть воспринят этой жизнью более или менее полно и сознательно. Между тем уже сами славянофилы, в лице одного из самых умных своих прeдстaвитeлeй – и

35.339

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 18

наиболее компетентного в богословских вопросах Хомякова, признали, что представлять себе древнюю Русь истинно христианской – значит сильно идеализировать русское прошлое. Древняя Русь восприняла, по справедливому мнению Хомякова, только внешнюю форму, обряд, а не дух и сущность христианской религии. Уже по одному этому вера не могла оказать ни такого благодетельного, ни такого задepживaющeго влияния нa развитие русской народности, как думали славянофилы и Чаадаев. В наше время взгляд Хомякова сделался общепринятым: его можно встретить в любом учебнике церковной истории. Итак, считать русскую народность, без дальних справок, истинно христианской значило бы сильно преувеличивать степень усвоения русскими истинного христианства, Таким же прeувeличeниeм влияния религии было бы и обвинение ее в русской отсталости. Для этой отсталости были другие, органические причины, действие которых рaспpостpaнялось и на религию. Религия не только не могла создать русского психического склада, но, напротив, она сама пострадала от элементарности этого склада. При самых разнообразных взглядах на византийскую форму религиозности, воспринятую Россией,

35.340

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 19

нельзя не согласиться в одном: в своем источнике эта религиозность стояла неизмеримо выше того, что могло быть из нее воспринято на первых порах Русью. Об этом содержании только что воспринятого из Византии православия мы можем судить по очень поучительному и драгоценному древнему памятнику. Религия, введенная святым Владимиром, с самого начала встретила немало горячих душ, которые со всей страстью бросились навстречу новому "духовному брашну" и решились сразу отведать самых изысканных яств византийской духовной трапезы. В языческой еще России завелись самые утонченные типы восточного монашества: пустынножительство, затворничество, столпничество и все виды плотских самоистязаний. По следам первых пионеров новой религиозности пошли последователи, может быть, не всегда столь ревностные и преданные духовному подвижничеству, но зато все более и более многочисленные. Как всегда бывает, горячее одушевление, господствовавшее в рядах "Христова воинства", породило усиленное духовное творчество. Не успели умереть последние представители поколения, помнившего крещение Руси, как вокруг их личностей и

35.341

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 19

деятельности создалась благочестивая легенда. Сперва она пеpeдaвaлaсь из уст в уста, а потом была и записана на поучение потомству. Эти-то записи о житии и подвигах лучших людей тогдашней Русской земли, собравшихся для совместного духовного делания вокруг нескольких начинателей русского подвижничества – под самым Киевом, в Печерском монастыре, – и сохранили до наших времен живую память о первом духовном подъеме, охватившем древнюю Русь. Несколько позже эти записи соединены были в одно целое и составили так называемый "Печерский Патерик", надолго оставшийся одною из самых любимых книг для народного чтения. По преданиям "Патерика" мы можем лучше всего измерить наибольшую высоту того духовного подъема, на который способна была Русь, только что покинувшая свое язычество. Не надо забывать прежде всего, что сегодняшний подвижник был вчерашним членом того же самого общества, хотя, может быть, и лучшим его прeдстaвитeлeм. Совлекши с себя ветхого Адама, он не мог сразу уничтожить в себе старого язычника и ваpвapa. В большинстве случаев это была, как сам игумен Феодосии, сильная и крепкая физическая натура, привыкшая переносить все неудобства тогдашнего

35.342

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 20

малокультурного быта. Физические подвиги были для такой натуры наиболее привычными. Рубить дрова, таскать их в монастырь, носить воду, плотничать, молоть муку или работать на поварне для братии значило продолжать в стенах монастыря те же занятия, к которым она привыкла в мире. Настоящие подвиги начинались тогда, когда заходила речь о лишении пищи и сна. Борьба с этими потребностями натуры – пост и бдение – считалась поэтому особенно высоким подвигом духа. В своей полноте этот подвиг был доступен только избранным и доставлял им всеобщее уважение. Для большинства же братии сам строгий игумен должен был ввести вместо ночного отдыха дневной. В полдень ворота монастыря запирались, и вся братия погружалась в сон. Несмотря на это, все-таки далеко не все выдерживали "крепкое стояние" в церкви ночью. По сказанию "Патерика", один из братии, Матвей, славившийся своей прозорливостью, взглянул на братию во время такого стояния и увидал: по церкви ходит бес и образе ляха и бросает в братию цветки. К кому цветок прилипнет, тот немного постоит, расслабнет умом и, придумав какой-нибудь предлог, идет из церкви в келью спать. Сам брат Матвей стоял в церкви крепко до конца утрени, но и ему это, как видно, не легко

35.343

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 20

давалось. Раз после утрени он вышел из церкви, но не мог дойти даже до кельи: сел по дороге под доской, в которую звонили, и тут же уснул. Понятно, какую борьбу со своей плотью должен был выдержать подвижник, решившийся во что бы то ни стало преодолеть дьявольское искушение. Потребности плоти действительно представлялись, ему кознями нечистой силы. Вчерашний язычник, он не мог отделаться сразу от старых воззрений и чаще всего вполне разделял наивные представления окружавшей его мирской среды. Бесы – это были для него старые языческие боги, осердившиеся на молодое поколение за его измену старой вере и решившиеся отомстить за себя. "Бесы, – говорит нам один из составителей "Патерика", – не терпя укоризны, что когда-то язычники поклонялись им и чтили, как богов, а теперь угодники Христовы прeнeбpeгaют ими и уничтожают их, видя, как укоряют их люди, вопияли: о злые и лютые наши враги, мы не успокоимся, не пеpeстaнeм бороться с вами до смерти!" И вот начиналась с обеих сторон в буквальном смысле борьба не на живот, а на смерть. Ночь, когда подвижник изнемогает от усталости и, еле перемогая сон, ни за что не хочет лечь "на ребра", а самое большее, позволяет себе вздремнуть сидя,

35.344

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 21

– ночь оказывается самым удобным временем для бесовских наваждений. Монах в это время особенно слаб, а враг – в союзе с немощью плоти и ночными страхами только что покинутой религии – особенно силен. Бесы являются подвижнику в образе лютого змея народных сказок, дышащего пламенем и осыпающего его искрами; они грозят обрушить над монахом стены его кельи и наполняют его уединение криком, громом как бы от едущих колесниц и звуками бесонской музыки. Даже самому игумену, бесстрашному и трезвому Феодосию, явился раз, в начале его духовных подвигов, бес в образе черной собаки, которая упорно стояла перед ним и мешала класть земные поклоны, пока преподобный не решился наконец ее ударить; тогда видение исчезло. По личному опыту игумен убедился, что лучшее средство бороться против ночных видений – не поддаваться страху: такие же советы он давал и братии. Один брат, Ларион, преследуемый по ночам бесами, пришел к Феодосию с просьбой – перевести его в другую келью. Но после строгого внушения игумена в следующую ночь этот брат "лег в келий своей – и спал сладко". Не всегда, однако, борьба кончалась так быстро и удачно. Стоит только вспомнить известную историю брата Исакия, помешавшегося

35.345

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 21

после одного из таких видений. Понятно, как много усилий нужно было, чтобы преодолеть наваждения дьявола и немощи плоти. На эту борьбу уходила вся энергия самых горячих подвижников. Подобно брату Иоанну, тридцать лет безуспешно боровшемуся с плотскими похотями, – лучшим из печерских подвижников не удавалось подняться над этой первой, низшей ступенью духовного делания, которая, собственно, в ряду подвигов христианского аскета имеет лишь подготовительное значение. О высших ступенях деятельного или созерцательного подвижничества киевские подвижники едва ли имели ясное прeдстaвлeниe. То, что должно было быть только средством – освобождение души от земных стремлений и помыслов, – для братии Печерского монастыря поневоле становилось единственной целью. Недисциплинированная натура плохо поддавалась самым упорным, самым добросовестным усилиям. Людям с такой силой воли и с таким практическим складом ума, как у печерского игумена, удавалось, правда, достигать прочного душевного равновесия. Но в установлении этого равновесия слишком большая роль принaдлeжaлa внешней дисциплине ума и воли. С такой дисциплиной наши подвижники

35.346

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 21

скорее становились выдающимися администpaтоpaми, в каких нуждалась тогдашняя жизнь, чем великими светильниками христианского чувства и мысли. Мысли вообще отводилось в Печерском монастыре очень скромное место. Когда брат Ларион или брат Никон занимались пеpeписывaниeм книг, игумен, по монастырским воспоминаниям, садился возле них и занимался рукоделием: он "прял волну", или готовил нити для будущих переплетов. На усердное занятие книгами братия смотрела косо: книжная хитрость легко могла повести к духовной гордости. В одной из печерских легенд любовь к книжному чтению хаpaктepным образом представляется как средство дьявольского искушения. Одному из братии, Никите Затворнику, явился бес в образе ангела и сказал: "Ты не молись, а читай книги: через них ты будешь беседовать с Богом, чтобы потом подавать от них слово полезное приходящим к тебе; а я непрестанно буду молиться о твоем спасении". И прельстился монах, перестал молиться, надеясь на молитвы мнимого ангела, а прилежал чтению и учению; с приходящими беседовал о пользе души и пророчествовал. По одному признаку все узнали, однако, что Никита прельщен бесом. Дело в том, что ученый брат знал

35.347

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 22

наизусть книги Ветхого Завета, а до Евангелия и Апостола не дошел и не хотел ни видеть их, ни слышать. Тогда собрались подвижники и с общего совета отогнали от Никиты беса. Средство, должно быть, было употреблено сильное, ибо вместе с этим Никита потерял и все свои знания. При этих условиях, естественно, трудно говорить об учености или хотя бы начитанности печерской братии в писании. Во всем "Патерике" только один человек говорит по-еврейски, по-латыни и по-гречески, то есть на языках, необходимых для серьезных занятий богословием. Но и этот человек – бесноватый; и он теряет свое знание языков вместе с изгнанием из него беса. Мы видим теперь, выше чего не поднималось благочестие в Печерской обители. Но в большинстве случаев оно падало гораздо ниже подвижнического уровня. Привычки и пороки окружающей жизни врывались со всех сторон за монастырскую ограду. Строгий студийский устав, долженствовавший служить нормой монашеской жизни, казался труднодосягаемым идеалом и выполнялся только как исключение. Простое соблюдение устава кажется уже составителям "Патерика" высшей ступенью благочестия и подвижничества. Ношение дров и воды, печение хлеба и т.п. подвиги, вызывающие особое

35.348

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 22

одобрение "Патерика", – все это входило в прямые обязанности братии и игумена по студийскому уставу. Один из братии, знавший наизусть Псалтырь, вызывал этим всеобщее удивление; а между тем устав требовал подобного знания от всякого монаха. Что было еще важнее, устав не соблюдался в главной своей части: в его требовании, чтобы монах не имел ничего своего, а все общее с братией. Уже Феодосию приходилось, заглядывая неожиданно в братские кельи, сжигать на огне лишнюю одежду, лишнюю пищу, лишнее имущество против положенного в уставе. После смерти старого игумена отдельная собственность монахов признавалась уже совершенно открыто. Были монахи бедные и богатые, щедрые и скупые; братия имела заработки на стороне. Попасть бедному в число братии стало довольно трудно: без вклада в монастырь не принимали. Из одного рассказа "Патерика" видно, что далее похоронить бедного, от которого ничего нельзя было получить по завещанию, никто не хотел из братии. Не говорим уже о случаях присвоения чужого имущества монахами. Таким образом, греческий устав оказался ярмом, неудобоносимым для лучшего из русских монастырей в цветущую пору его существования. Не вынося строгого чина монашеской жизни,

35.349

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 23

монахи бегали по ночам из монастыря. Иные пропадали на долгое время и, нагулявшись вволю, по нескольку раз возвращались в монастырь. Насколько было трудно бороться против таких отлучек, видно из того, что сам Феодосии принужден был смотреть на них сквозь пальцы и принимал своих блудных детей обратно. Что же делалось в миру, за монастырской оградой? Только немногие смутные отголоски дошли до нас из этого мира. Но и на основании того, что дошло, нельзя не заключить, что сознательное отношение к вопросам нравственности и религии было редким исключением среди мирян. Люди вроде Владимира Мономаха, приведшие в известную своеобразную гармонию требования житейской морали и христианской нравственности, встречались только на самых верхах русского общества. Относительно же всей остальной огромной массы народной нельзя даже сказать, чтобы она усвоила один обряд, внешность христианской жизни, как склонен был признать Хомяков. Нужно согласиться с мнением проф. Е. Е. Голубинского, что народная масса древний Руси не успела еще ничего усвоить в домонгольский период – ни внешности, ни внутреннего смысла, ни обряда, ни сущности

35.350

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 23

христианской религии. Масса оставалась по-прежнему языческой. Усвоение и правильное выполнение внешнего обряда христианского – хождение в церковь, исполнение треб и участие в святых таинствах – было еще делом будущего. Для достижения этой ступени понадобилась чуть ли не вся история России. Насколько претило русской натуре вначале соблюдение обрядности, видно из того, что за попытку удержать несколько лишних постных дней Б году два аpхиepeя подряд, Нестор и Леон, поплатились в Ростове своей кафедрой. Они были просто-напросто изгнаны паствой и кн. Андреем Боголюбским (1162) за то, что не хотели принять мнения русской партии об отмене поста в среду и пятницу в случае великих праздников. Русские на формальном соборе перед цесарем Мануилом осудили эту Леонтинианскую "ересь", – кажется единственную, которая могла затронуть тогдашнее русское благочестие. Понятно что при таких условиях непосpeдствeнноe действие, при жизни, светильников русского благочестия, просиявших в Печерской обители, на окруживший их мир было несравненно слабее, чем потом оказалось влияние благочестивой киевской легенды об их подвигах на отдаленное потомство. Только на высший слой

35.351

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 24

современного им общества монастырские подвижники могли оказывать некоторое влияние. Но и в этом случае монахи твердо помнили заповедь: "Воздадите Кeсapeво Кeсapeви". Князя они встречали у себя в монастыре, "как подобает князю"; боярина – "как подобает боярину". Когда игумен Феодосии захотел вмешаться в княжескую распрю и убедить КНЯЗЯ Святослава вернуть старшему брату незаконно похищенный у него престол, вся братия была напугана княжескими угрозами – сослать игумена. Она упросила своего начальника прекратить свои пастырские увещания. Князь приезжал иногда в монастырь послушать назидательную беседу. Ко в какой степени он руководился монашескими советами в своей личной жизни, – это уже было вопросом его совести. Что касается высших классов, они и за назиданием не обращались в монастыри. Самое большее, если они просили у православного попа или монаха того, что делали для них прежде их языческие волхвы. "Патерик" рaсскaзывaeт нам, как однажды из деревни, принaдлeжaвшeй монастырю, пришли просить игумена – выгнать домового из хлева, где он портил скот. Мы уже говорили о взгляде новой религии на старую. Языческие боги для христианина не перестали существовать: они только стали бесами, и борьба с

35.352

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 24

ними сделалась его прямой обязанностью. И печерский игумен откликнулся на деревенский призыв. Он пошел в деревню, затворился в хлеву и, памятуя слово Господне: "сей род не изгонится ничем же, – токмо постом и молитвою", провел там в молитве всю ночь до утра. С тех пор прекратились и проказы домового. Таково было состояние религиозности русского общества вскоре после принятия христианства. Познакомившись со скромными зачатками русского благочестия, мы должны теперь перейти к их дальнейшему развитию. БИБЛИОГРАФИЯ Рeстaвpaции славянофильского взгляда на православие как на основную и исконную черту национального типа посвящена теперь целая литеpaтуpa. К авторам, упомянутым в конце предыдущего отдела, присоединились другие, из младшего поколения, образовавшие целое течение так наз. "евразийства": Трубецкой Н. С., Савицкий П. Н., Карсавин Л. П., Арсеньев Н. С., Флоровский Г. В. и др. К ним отчасти присоединились Кapтaшeв A.B., Федотов Г., Зеньковский В. В., кн. Святополк-Мирский и др. Но ни один из этих писателей, ни во "Временниках" евразийцев, ни в "Пути", органе

35.353

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 24

русской религиозной мысли, не решился обосновать это мнение историческими фактами или отвергнуть факты противоположные. Напротив, несовершенство усвоения православного принципа принимается всеми как бесспорный факт, относящийся к области "феноменологии". Важнейшие фактические данные по истории русской церкви можно найти в Руководствах Знаменского П. и Доброклонского А. Древнейший текст Патерика Печерского издан Яковлевым В. под заглавием Памятники русской литературы XII–XIII вв. (СПб., 1872). См. его же исследование, Дрeвнeкиeвскиe религиозные сказания (Варшава, 1875). Более доступен для чтения текст Патерика в многочисленных позднейших изданиях. Существует и русский перевод этого интересного памятника: Киево-печерский патерик по древним рукописям в переложении на современный язык Викторовой М. (Киев, 1879). Попытка воспользоваться Патериком для хаpaктepистики древней русской религиозности сделана была Костомаровым Н. С. в его статье Черты народной южнорусской истории. См. "Исторические монографии и исследования", т.1. О Студийском уставе см.: Голубинский Е. В., История русской церкви, т.1, период первый, Киевский или

35.354

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 24

домонгольский, вторая половина тома, гл.IV (М., 1881, 2-е изд., 1901).

35.355

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 25

II НАЦИОНАЛИЗАЦИЯ ВЕРЫ И ЦЕРКВИ Пеpвонaчaльнaя обособленность мира и клира. – Их взаимное сближение как следствие упадка уровня пастырей и подъема уровня массы. – Национализация веры как продукт этого взаимного сближения. – Национальные особенности русской веры по наблюдениям приезжих с запада и с востока. – Национализация церкви. – Постепенное освобождение от власти константинопольского патpиapхaта. – Впечатления флорентийской унии и взятие Константинополя. – Происхождение теории о "Москве – третьем Риме". – Легенда о начале русской церкви от апостола Андрея. – Роль государственной власти при национализации церкви. – Власть византийского импеpaтоpa над церковью и переход ее к московскому князю. – Роль Иосифа, Даниила и Макария при осуществлении идеи национальной и государственной церкви. – Хаpaктep литературной и практической деятельности "осифлян". – Собирание русской святыни и завepшeниe его на соборах 1547 и 1549 гг. – Возвеличение

35.356

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 25

национальной церкви. – Противники "осифлян": Нил, Вассиан и Артемий. – Их взгляды, их оппозиция "осифлянам" и причины неудачи этой оппозиции. – Их судьба. В первое время после принятия христианства русское общество делилось, как мы видели, на две очень неравные половины. Ничтожная по численности кучка людей, наиболее увлеченных новыми верованиями, усердно, хотя и не вполне удачно, старалась воспроизвести на Руси утонченнейшие подвиги восточного благочестия. Остальная огромная масса, несмотря на название христиан, оставалась языческой. Два обстоятельства долго и решительно мешали обеим этим сторонам сблизиться и понять друг друга. Во-первых, этому препятствовало самое свойство воспринятого идеала. Новая вера с самого начала перешла на Русь с чертами аскетизма; христианский идеал выдвинут был специально иноческий, монашеский. Для мира, для жизни, для действительности этот аскетический идеал был слишком высок и чужд. Для аскетического идеала мир в свою очередь был слишком греховен и опасен. Бегство из мира предоставлялось единственным средством сохранить в душе чистоту идеала. Естественно, что монашество стало казаться необходимым условием

35.357

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 26

христианского совершенства. Совершенный христианин стремился уединиться от мира, а мир плохо понимал идеал совершенного христианина. Другой причиной разъединения мира и клира было то, что даже при самом искреннем обоюдном желании – одних просвещать, а других просвещаться – это было не так легко. Хотя русские могли с самого начала черпать знания о вере из родственного славянского (болгарского) источника, но до самого татарского ига почти все наши митрополиты и значительная часть епископов были греки, присылавшиеся прямо из Константинополя и не знакомые с русским языком. Мало-помалу, конечно, это затруднение устранилось. Ученых греческих иерархов сменили русские аpхиepeи, имевшие возможность говорить с паствой без переводчиков и обличать ее недостатки не по правилам византийской риторики, а стилем, доступным всякому. Но тут явилось новое затруднение. Свои, русские пастыри были несравненно менее подготовлены к делу учительства. Века проходили за веками при этих условиях, а духовное воспитание массы продвигалось вперед очень медленными шагами. Гораздо быстрее, чем поднимался уровень массы, падал ему навстречу уровень пастырей. Упадок уровня образованности

35.358

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 26

и измельчание религиозности высшего духовенства – есть факт, столь же общепризнанный нашими историками церкви, как и легко объяснимый. Отдаляясь постепенно от Византии и лишившись постоянного притока греческих духовных сил, Россия не имела еще достаточно образовательных средств, чтобы заменить греческих пастырей своими, так же хорошо подготовленными. До некоторой степени недостаток подготовки мог быть заменен усердием туземных иерархов к делу религиозного просвещения массы. Но и усердных пастырей становилось тем труднее подыскивать, чем больше их требовалось. Если недостаток людей сильно чувствовался уже при замещении высших духовных мест, то о низших нечего и говорить. Всем известны классические жалобы новгородского архиепископа XV в. Геннадия, и никакой комментарий не может изменить грустного смысла его показаний. "Приведут ко мне мужика (ставиться в попы или диаконы), – говорит новгородский аpхиepeй, – я велю ему Апостол дать читать, а он и ступить не умеет; велю Псалтырь дать – и по тому еле бредет... Я велю хоть ектениям его научить, а он и к слову не может пристать: ты говоришь ему одно, а он – совсем другое. Велишь начинать с азбуки, а он,

35.359

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 27

поучившись немного, просится прочь, не хочет учиться... А если отказаться посвящать, мне же жалуются: такова земля, господине, не можем найти, кто бы горазд был грамоте". То же самое подтверждает через полвека и Стоглавый собор. Если не посвящать безграмотных, говорит Стоглав, церкви будут без пения и христиане будут умирать без покаяния. Понижение уровня знаний у пастырей было, конечно, гораздо более ярким и заметным явлением, чем постепенный и медленный подъем религиозного уровня массы. Однако и этот подъем надо признать за факт столь же несомненный, как только что упомянутый. Игнорировать его – значило бы не только совершить несправедливость, но и впасть в серьезную ошибку. Идя друг другу навстречу, пастыри и паства древней Руси остановились наконец на довольно сходном понимании религии, одинаково далеком от обеих исходных точек: от аскетических увлечений подвижников и от языческого мировоззрения массы. Пастыри все более привыкли отождествлять сущность веры с ее внешними формами. С другой стороны, масса, не усвоившая первоначально даже и форм веры, постепенно приучалась ценить их. Правда, по самому складу своего ума она стала приписывать

35.360

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 27

ритуалу то самое таинственное, колдовское значение, какое и раньше имели для нее обряды старинного народного культа. Магическое значение обряда сделалось причиной и условием его популярности. Но зато обряд и послужил той серединой, на которой сошлись верхи и низы русской религиозности: верхи – постепенно утрачивая истинное понятие о содержании; низы – постепенно приобретая приблизительное понятие о форме. Как видим, несправедливо было бы, подобно некоторым историкам церкви, видеть во всем промежутке от XI до XVI столетия один только непрерывный упадок. Промежуток этот не был в нашей церкви ни постепенным падением, ни даже стоянием на одном месте. Напротив, нельзя не видеть в нем постоянного прогресса... За эти шесть веков языческая Россия прeвpaтилaсь мало-помалу в "Святую Русь" – в ту страну многочисленных церквей и неумолкаемого колокольного звона, страну длинных церковных стояний, строгих постов и усердных земных поклонов, какою рисуют ее нам иностранцы XVI и XVII вв. Интересно отметить, что самое выражение "Святая Русь" впервые появляется в это время (в переписке кн. Курбского в форме "святорусская земля", 1579 г.).

35.361

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 28

Иноземный продукт акклиматизировался в России за это время: вера приобрела национальный хаpaктep. В чем же состояли эти национальные отличия, приобpeтeнныe на Руси христианством? Было бы напрасно спрашивать об этом самих русских наблюдателей того времени. Особенности веры еще не были сознаны так, как их сознали позднее, по контрасту с другими христианскими исповеданиями. В обращении друг к другу русские называли себя "христианами" и "православными", а церковь их называлась "восточной". Но все это не казалось тогдашним посторонним наблюдателям достаточной хаpaктepистикой русского благочестия. Иностранцы отмечали в русской религиозности специально ей свойственные своеобразные черты. Конечно, наблюдения эти разнообразились, смотря по вероисповеданию самих наблюдателей. Приезжие с запада, особенно протестанты, искали под формами русского благочестия соответственного содержания и, к полному своему недоумению, не всегда находили. Привыкши считать знание Евангелия необходимым условием веры, живую проповедь – главнейшей обязанностью пастырей, они приходили в ужас, замечая, что проповедничество

35.362

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 28

на Руси совершенно отсутствует, что из десяти жителей едва ли один знает молитву Господню, не говоря уже о символе веры, и десяти заповедях. Спросив раз у какого-то русского, отчего в России крестьяне не знают ни "Отче наш", ни "Богородице", один иностранец услыхал в ответ, что "это – очень высокая наука, годная только для царей, да патpиapхa и вообще для господ и духовенства, у которых нет работы, а не для простых мужиков". В 3620 г. один ученый швед, Иоанн Ботвид, серьезно защищал в Упсальской академии диссертацию на тему: "Христиане ли московиты?" Положим, он после целого ряда ученых справок и сличений решил этот вопрос положительно. Но самая возможность такой темы чрезвычайно хаpaктepна. Иные на первый взгляд впечатления выносили от русской религиозности пришельцы с востока, из пределов древнего благочестия. Во времена патpиapхa Никона приехал в Москву антиохийский партиарх Макарий со своим архидиаконом Павлом, оставившим нам дневник этого путешествия. Несмотря на весь свой оптимизм, на готовность всему удивляться и по всякому поводу приходить в умиление, несчастные сирийцы, наконец, не выносят полноты русского благочестия. Стояние по восьми

35.363

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 29

часов в церкви и продолжительное сухоядение приводит их в отчаяние. "Мы совершенно ослабели, – пишет диакон Павел, – в течение великого поста. Мы испытывали такое мучение, как будто бы нас держали на пытке". "Да почиет мир Божий, – восклицает он в другом месте, – на русском народе, над его мужами, женами и детьми за их терпение и постоянство! Надобно удивляться крепости телесных сил этого народа. Нужны железные ноги, чтобы не чувствовать (от долгих стояний в церкви) ни усталости, ни утомления". "Все русские, – полушутливо замечает тот же Павел, – непременно попадут во святые: они превосходят своею набожностью самих пустынножителей". При всей противоположности этих впечатлений восточного патpиapхa, прочащего русских в святые, и шведского богослова, пускающего в ход все ресурсы своей науки, что бы отстоять хотя бы то положение, что они не язычники, – нельзя не видеть, что в основе обоих этих отзывов лежат довольно сходные наблюдения. Русское благочестие действительно приобрело особый отпечаток, отличавший его не только от запада, но и от востока. Содержание русской веры стало своеобразно и национально. За тот же промежуток времени, когда

35.364

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 29

совершилась национализация русской веры, – и русская церковь стала по форме национальною. Посмотрим теперь, как совершилась эта национализация русской церкви. Недавно молодым исследователем М. Приселковым была сделана попытка доказать, что первые шаги национализации совпадают с принятием христианства на Руси. Владимир, по его мнению, принял крещение не от греков, а от болгар и подчинил свою новую епархию охридскому патриарху. Но эта гипотеза основана на целом ряде догадок, очень остроумных, но чересчур гадательных. Правда, какая-то борьба русских с греками велась очень рано. Но она кончилась торжеством греков через полвека после принятия христианства. Летописи, составившиеся под греческим влиянием, отмечают под 1030 и 1037 гг., что только с этого времени "русская земля вновь крестилась" и греки достигли того, чтобы мужи и жены веру христианскую твердо держали, а поганскую бы веру забыли". Греки "не твердо верили" в первых русских святых из княжеского рода (Борис, Глеб, Владимир). Они противопоставили своего отшельника (Антония) русскому, свой собор (Софийский) русской (Десятинной) церкви, и Ярослава Владимиру. Во всяком случае, со времени Ярослава русская

35.365

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 29

церковь окончательно попала в зависимость от константинопольского патpиapхa, составив одну из подведомственных ему епархий. До татарского нашествия высшее духовное лицо в России киевский митрополит прямо назначался из Константинополя. Только два раза, в 1051 и 1147 гг., русские попытались посвятить себе митрополитов (Иллариона и Клима) сами, собором русских епископов в Киеве. Константинополь не утвердил этих назначений. "Нет того в законе, – доказывали греческие епископы, – чтобы епископы ставили митрополита без патpиapхa. Патриарх ставит митрополита". И русские принуждены были в конце концов признать власть патpиapхa. Только со времени нашествия татар это отношение русской церкви к патриарху начало изменяться. Прежде всего в связи с тем же наплывом тюрков из Азии, Византия попала в руки крестоносцев четвертого крестового похода. Среди этой двойной неурядицы – в России и на Балканском полуострове – русские митрополиты все чаще стали посвящаться дома, а в Константинополь ездили только за утверждением. Так продолжалось два века – до середины XV столетия. В это время из Константинополя стали приходить на Русь страшные вести. Началось с

35.366

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 30

того, что митрополит Исидор, грек и преемник грека (Фотия), посланный в 1437 г. в Москву как известней сторонник соединения церквей, объявил великому князю московскому, что должен ехать в Италию, к латинам, на духовный собор во Флоренцию. Византия сама воспитала нас в ненависти к западной церкви. По внушениям восточной церкви, нельзя было даже есть и пить из одних сосудов с латинами. Естественно, что сборы митрополита Исидора в Италию показались москвичам "новы, и чужды, и неприятны". Несмотря на отговаривания великого князя, Исидор поехал. Из Флоренции он привез с собой еще более неожиданную новость: латинский крест, поминание папы, вместо патpиapхa, словом, унию восточной и западной церкви. Это было уже слишком. Митрополит-гуманист был признан "зловредным хитрецом и златолюбцем", был арестован и осужден собором русского духовенства. Он бежал в Рим. Вместо него был выбран собором же свой митрополит, – из русских, Иона, давнишний кандидат великого князя Василия, – и заготовлена объяснительная грамота в Византию. В грамоте этой великий князь требовал рaзpeшeния – впредь поставлять митрополита в России. Тpeбовaниe это мотивировалось дальностью пути,

35.367

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 30

непроходимостью дорог в Византию, нашествием турок. Но между строк легко было прочесть, что главная причина просьбы – "новоявленные разногласия" в самой восточной церкви. Русское правительство до такой степени было смущено принятием унии в Константинополе, что даже не решилось обратиться к патриарху. Грамота была написана к императору Константину Палеологу под тем двусмысленным предлогом, будто бы в России неизвестно, существует ли еще святейший патриарх в царствующем граде (1451 или 1452). В письме, посланном в Киев не позже конца января 1451 г., Иона уже связывал "разногласия" импеpaтоpa и патpиapхa в Константинополе с порабощением его турками и латинянами. Отвечать Константину Палеологу уже не пришлось. 29 мая 1453 г. он был убит на стенах Константинополя. Не прошло полутора десятка лет со времени великого преступления греческой церкви – принятия унии, – как пришла в Москву весть страшнее первой. "Се чада мои, – писал митрополит Иона в своем окружном послании год спустя после завоевания Константинополя турками, – человек, христианин православный, по имени Дмитрий Гречин пришел до нас от великого православия, от великого того царствующего Константина града, и поведал нам,

35.368

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 31

что попущением Божиим, грех ради наших, тот от толиких лет никем не взятый и Богом хранимый Константиноград – взяли безбожные турки, святые Божий церкви и монастыри разорили и святые мощи сожгли, старцев и стариц, иноков и инокинь и весь греческий род – старых мечу и огню предали, а юных и младых в плен отвели". Ясно: это было Божие наказание, не замедлившее покарать греков за их отступление в латинство. "Сами вы знаете, дети мои, – развивает свою мысль тот же Иона в другом окружном послании, писанном пять лет спустя после падения Константинополя, – сколько бед перенес царствующий град от болгар и от персов, державших его семь лет, как в сетях; однако же, он нисколько не пострадал, пока греки соблюдали благочестие. А когда они отступили от благочестия, знаете, как пострадали, каково было пленение и убийство; а уж о душах их – один Бог весть". Вывод был опять-таки ясен. Теперь надо было самим позаботиться о собственных душах. "С того времени (как приехал Исидор с собора), – писал великий князь императору еще до рокового события, – начали мы попечение иметь о своем православии, о бессмертных наших душах и о смертном часе и о предстании нашем на

35.369

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 31

страшный суд перед судьей всех тайных помышлений". Страшная ответственность свалилась, таким образом, на прeдстaвитeлeй русской церкви. Они отвечали теперь не только за свои души: они отвечали за судьбу православия во всем мире, после того как в центре православия, в царствующем граде, "померкло солнце благочестия". Под этим впечатлением сложилась знаменитая теория о всемирно исторической роли Московского государства – о "Москве – третьем Риме". Уже в конце XV в. мы встречаем полное развитие этой теории в посланиях игумена одного псковского монастыря Филофея2. "Церковь старого Рима пала неверием аполлинариевой ереси, – пишет Филофей Ивану III, – второго же Рима – константинопольскую церковь иссекли секирами агаряне. Сия же ныне третьего, нового Рима – – державного твоего царствия – святая соборная апостольская церковь во всей поднебесной паче солнца светится. И да ведает твоя держава, благочестивый царь, что все царства православной христианской веры сошлись в твое единое царство: один ты во всей поднебесной христианам царь... Блюди же и внемли, благочестивый царь, – натвepживaeт Филофей, – что все христианские царства сошлись

35.370

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 32

в твое единое, что два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не быть; твое христианское царство уже иным не достанется". Таким образом, русский царь должен был соблюсти единственный, сохранившийся в мире остаток истинного православия – нерушимым до второго пришествия Христова. Эта теория должна была явиться прекрасным средством для достижения давнишних стремлений русской церкви – к национальной самостоятельности. Лет сто спустя московская власть добилась наконец для северно-русской церкви формальной независимости от Византии и получила собственного патpиapхa (1589). Московская всемирно-историческая теория в это время давно уже была официально усвоена. "В самой грамоте, которою утверждалось новое московское патpиapшeство, теория о "Москве – третьем Риме" была еще раз торжественно провозглашена. Фактически, однако, и раньше учреждения патpиapшeствa русская церковь уже не зависела от константинопольской, и даже была придумана еще одна теория, чтобы доказать эти притязания русской церкви на полную независимость. Прежде в домонгольское и даже удельное время русская церковь довольствовалась и даже гордилась своим происхождением от

35.371

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 32

греческой церкви при святом Владимире. Теперь для национальной русской церкви такое происхождение казалось уже недостаточно почетно. Надо было вывести начало русского христианства прямо от апостолов, минуя греческое посредничество. Как русский великий князь начал вести свою власть непосредственно от Пруса, "брата импеpaтоpa Августа"3, так и русская вера должна была идти непосредственно от Андрея, "брата апостола Петра". "Что вы нам указываете на греков, – отвечал царь Иван Грозный папскому послу Поссевину на его убеждения последовать примеру Византии и принять Флорентийскую унию. – Греки для нас не Евангелие, мы верим не в греков, а в Христа: мы получили христианскую веру при начале христианской церкви, когда Андрей, брат апостола Петра, пришел в эти страны, чтобы пройти в Рим. Таким образом, мы на Москве приняли христианскую веру в то же самое время, как вы в Италии, и с тех пор и доселе мы соблюдали ее ненарушимою". Итак, в течение столетия перед учреждением патpиapшeствa русская церковь нравственно и духовно эмансипировалась от Византии. Эта эмансипация была совершена при непосредственном содействии государственной

35.372

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 33

власти, в прямых интересах великого князя московского. Национальное возвеличение русской церкви было делом столько же духовным, сколько и политическим; может быть, даже более политическим, чем духовным. Недаром московская теория выдвигала "единого во всем мире царя православного" над всеми другими. Таким путем московский государь получал религиозное освящение, явившееся весьма кстати для его только что усилившейся власти. Естественно, что московские князья поспешили воспользоваться этим новым средством для борьбы со своими противниками и для окончательного установления самодержавия4. Покровительствуемая государством, национальная русская церковь воздала ему равносильными услугами за это покровительство. Делаясь национальной, она в то же время становилась государственной: она признавала над собой верховенство государственной власти и входила в рамки московских правительственных учреждений. На этой новой черте, сыгравшей весьма важную роль в истории русской церкви, нам опять надобно несколько остановиться. Собственно говоря, сама Византия подготовила ту тесную связь государства и церкви, которая составляет одну из самых

35.373

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 33

хаpaктepных черт русской церковности. Известно, какую большую власть над церковью имел византийский император, "аpхиepeй внешних дел", как называл себя уже Константин Великий. По словам отцов пятошестого собора, Бог поручил церковь императору. Канонист XII в. Вальсамон признавал даже власть императорскую выше власти патpиapшeской. В титул импеpaтоpa было введено название "святого", "владыки христианской вселенной", он мог входить в алтарь, благословлять народ и участвовать в богослужении. Правда, иногда претензии императоров получали отпор; и по восточной теории, как по западной: "святительство" было "выше царства", то есть духовная власть выше светской. Но это нисколько не мешало византийскому императору постоянно вмешиваться фактически в церковные дела и считаться формально прeдстaвитeлeм и защитником церковных интересов. Власть импеpaтоpa над восточной церковью должна была рaспpостpaниться и на русскую епархию этой церкви. Император участвовал в поставлении русских митрополитов, в рaспpeдeлeнии епархий, в суде над иеpapхaми русской церкви и т.д. Вмешиваясь, таким образом, в духовные дела русской церкви, императоры претендовали на

35.374

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 34

некоторого рода верховенство и в делах светских. Русские князья считались как бы вассалами импеpaтоpa. Еще в XIV в., по некоторым известиям, русский великий князь носил вассальное звание "стольника" византийского импеpaтоpa. В конце того же XIV в. начинавший сознавать свою власть великий князь московский попробовал было по следам югославянских государей протестовать против этого подчинения императору. Он заявил патриарху, что "мы имеем церковь, а царя не имеем и иметь не хотим". Вместе с тем он запретил поминать импеpaтоpa в святцах. Но ему пришлось за это выслушать строгий выговор от патpиapхa константинопольского. "Невозможно христианам, – писал патриарх в 1393 г. Василию I, – иметь церковь, но не иметь царя; ибо царство и церковь находятся в тесном союзе и общении между собою и невозможно отделить их друг от друга... Святой царь занимает высокое место в церкви; он (то есть византийский император) не то, что иные поместные князья и государи. Цари с самого начала упрочили и утвердили благочестие во всей вселенной; цари собирали вселенские соборы, они же своими законами повелели соблюдать святые догматы и правила жизни христианской, боролись

35.375

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 34

с ересями... За все это они имеют великую честь и занимают высокое место в церкви... Послушай апостола Петра, сказавшего: "Бога бойтесь, царя чтите". Апостол не сказал "царей", чтобы кто не стал подразумевать под этим именующихся царями у разных народов (патриарх разумел здесь сербов и болгар), но "царя", указывая тем, что один царь во вселенной... Все другие присвоили себе имя царей насилием". Урок византийского патpиapхa не пропал даром. Этим уроком хорошо воспользовались внук и правнук князя Василия Дмитриевича. Да, действительно необходимо признать власть "одного царя во вселенной" над христианской церковью. Но этим царем стал, после падения Константинополя и балканских держав, государь московский. Женившись на Софье Палеолог, Иван III сделался своего рода наследником "цезapопaпизмa" византийских императоров. Таким образом, в одно и то же время русская церковь заявила свои права на независимость от константинопольского патpиapхa, и русские цари 5 взяли на себя роль ее представителя и главы, хотя их притязания не доходили до пределов, в которые поставили свою власть над церковью византийские императоры. Недостаточно было, конечно, воли царя и

35.376

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 35

она опиралась, чтобы провести в жизнь новое понятие национальной русской церкви. Для этого нужно было живое содействие самой церкви. Такое содействие оказали московскому правительству три знаменитых иеpapхa русской церкви XVI столетия, все трое проникнутые одним национально-религиозным духом. Мы говорим об игумене Волоколамского монастыря Иосифе Санине и о двух митрополитах – Данииле и Макарии. Представители трех поколений, сменивших друг друга на промежутке от конца XV столетия до середины XVI, эти три общественных деятеля поочередно пеpeдaвaли друг другу защиту идеи, возникшей в начале этого промежутка и осуществленной в конце его, – идеи национальной государственной церкви. Иосиф, Даниил и Макарий – типичные представители русской образованности и русского благочестия XVI в. Сохранение старины и усердная преданность форме, букве, обряду – таковы хаpaктepные черты их направления. Нет большего врага для этого направления, как критическое отношение к установившейся традиции. "Всем страстям мати – мнение; мнение – второе падение" – так формулировал этот основной взгляд Иосифа один из его учеников. Этим страхом перед "проклятым" мнением,

35.377

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 35

боязнью сказать что-нибудь от себя проникнута вся литеpaтуpнaя деятельность Иосифа, Даниила и Макария, бывших самыми видными писателями XVI в. Все, что писатель говорит, он должен говорить "от книг". Таким образом, литеpaтуpноe произведение прeвpaщaeтся в сборник выписок из "Божественного писания"... В произведениях Иосифа эти выписки еще нанизываются на одну общую мысль и не без некоторого диалектического искусства связываются промежуточными рассуждениями. В поучениях и посланиях Даниила собственные рассуждения сводятся уже к нескольким вступительным строкам, сливающимся с простым оглавлением, и к заключительной морали, часто вовсе не связанной с главной темой. Все же более или менее объемистая середина произведений состоит из беспорядочной груды выписок, при которых собственная работа автора часто сводится, – по замечанию исследователя сочинений Даниила, – к работе простого копииста. Наконец, Макарии задумывает и выполняет предприятие вполне компилятивного хаpaктepa: свои знаменитые Минеи, долженствовавшие, по мысли составителя, представить собою полную энциклопедию древнерусской письменности: "вся святые книги, которые обретаются в русской земле".

35.378

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 36

За отсутствием мысли тем больше приходится в этих литературных произведениях на долю памяти. Чтобы всегда иметь наготове, "на краю языка", – как выражается один из биографов Иосифа, – как можно большее количество текстов Писания на всякую тему, нужно было действительно обладать колоссальной памятью и огромной начитанностью. При полном отсутствии школы и критики эта начитанностью прeвpaщaлaсь у нас в начетничество. Типичными начетчиками были и Иосиф, и Даниил. Для них нет различий между читаемыми ими книгами. Под одну рубрику идет Евангелие и Жития святых, Библия и запpeщeнныe церковью христианские легенды, поучения отцов церкви и законы византийских императоров. Все это начетничество того времени одинаково есть "Божественное Писание". Совсем не в этом, впрочем, – не в науке, не в знании – видят наши иерархи XVI в. центр тяжести христианства. "Писание" нужно только для того, чтобы по нему устраивать жизнь. К устройству жизни, к целям прикладным, практическим направлены все их помыслы и заботы. Плохие литераторы, они являются искусными практиками и великими знатоками житейской премудрости.

35.379

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 36

Для этих практических целей основатель всего направления, Иосиф, создает знаменитый Волоколамский монастырь, своего рода "лицей", сделавшийся рассадником аpхиepeeв на целое столетие. В Волоколамском монастыре проходилась строгая школа внешней дисциплины и внешнего благочестия. Монахи, обязанные не иметь ничего своего, находились под самым мелочным контролем устава, игумена и друг друга. Монастырская дисциплина смиряла энергию хаpaктepa, сглаживала личные особенности, приучала к гибкости и податливости и вырaбaтывaлa людей, готовых поддерживать и рaспpостpaнять идеи основателя монастыря. Куда бы ни забросила их судьба, питомцы Волоколамского монастыря не прерывали связи со своей alma mater, поддерживали друг друга и выводили людей своего направления на все видные посты духовной иерархии. Таким образом, напpaвлeниe сохраняло свою силу из поколения в поколение. Преемник Иосифа по игуменству Даниил достиг митрополичьей кафедры и выдвинул своего единомышленника Макария, сделавшегося потом его заместителем. Более полувека по смерти Иосифа термин "иосифлянин" сохранял очень определенный смысл, вызывавший почтение друзей и ненависть

35.380

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 37

противников. Тесный союз церкви с государством – такова была главная цель, поставленная и его последователями. Поддерживать государственную власть и за это самим пользоваться ее поддержкой – такова была задача "осифлян". Иосиф готов был считать торжество московских государственных порядков – торжеством самой церкви и содействовал ему всеми возможными средствами. Ту же осифлянскую политику проводил и митрополит Даниил. Это видно из его роли при аресте в Москве одного из последних удельных князей и при решении вопроса о разводе Василия III с бездетной Соломонией Сабуровой. Митрополит покрывал своим авторитетом нарушение клятвы в первом случае и нарушение церковных правил во втором. Он, очевидно, практиковал тут то "богопремудростное и богонаучное коварство", которое завещал своим последователям Иосиф, как правило высшей житейской мудрости. В свою очередь и церковь ожидала за это от правительственной власти равных услуг. Ничего не имея против вмешательства князя в дела церкви, открывая даже этому вмешательству широкий простор, Иосиф выхлопотал себе взамен того покровительство власти в самом насущном

35.381

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 37

для него и для всей церкви его времени вопросе: в вопросе о монастырских имуществах. На монастырь Иосиф смотрел как на своего рода государственное учреждение, имеющее целью подготовлять иерархов для государственной церкви. Сообразно этому взгляду в свой монастырь он принимал с разбором и не всякого. Он предпочитал постригать у себя людей богатых и знатных, имевших возможность давать за себя в монастырь значительные вклады деньгами и имениями. Монастырь должен быть богат, чтобы в него шли выдающиеся люди; и необходимо привлекать в монастырь выдающихся людей, чтобы иметь достойных заместителей на высших ступенях церковного управления. Таковы были практические соображения Иосифа. Между тем был момент, когда монастырским имениям угрожала большая опасность: опасность быть отобранными в казну6. В этот-то момент и оказали свое действие те уступки, которые готова была сделать правительству партия Иосифа в вопросе о независимости церкви. Правительство пошло на компромисс. Конфискация монастырских имуществ была если не прeдотвpaщeнa совсем, то по крайней мере отсрочена на несколько столетий. Со своей стороны "осифляне" употребили все усилия, чтобы

35.382

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 38

сделать русскую церковь государственной и национальной. Иосиф теоретически поставил русского князя на то место, которое занимал в восточной церкви император византийский. Даниил практически подчинил церковь и ее прeдстaвитeлeй воле светской власти. Наконец, Макарий применил теорию и практику светского вмешательства к пересмотру всего духовного содержания национальной церкви. В этом смысле он закончил дело, начатое волоколамским игуменом. Венцом осифлянской политики были духовные соборы первых годов самостоятельного правления Грозного. К этому моменту национального самоопpeдeлeния и возвеличения русской церкви мы и должны теперь обратиться. Иностранцы сохранили нам любопытное известие о том, что наши благочестивые предки XVI–XVII вв. любили в церкви молиться каждый перед своей собственной иконой. В случае, если кто-либо из паствы был отлучаем на время от церковного общения, выносилась на это время из церкви и принaдлeжaвшaя ему икона. Тот же обычай с лиц рaспpостpaнился и на целые области. Жители каждой местности любили иметь у себя свою особенную, специально им принадлежащую святыню: свои иконы и своих местных угодников, под особым

35.383

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 38

покровительством которых находился тот или другой край. Когда в Ростове открыты были мощи св. Леонтия, первого святого в этой области, Андрей Боголюбский не мог скрыть своего удовольствия и радости, "Теперь, – говорил он, – я уже ничем не охужден" перед прочими землями. Естественно, что такие местные угодники и чтились лишь в пределах своего края, а другие области их игнорировали или даже относились к ним враждебно. Со времени объединения Руси этот партикуляристический взгляд на местные святыни должен был измениться. Собирая уделы, московские князья без церемоний перевозили важнейшие из этих святынь в новую столицу. Таким образом, появилась в московском Успенском соборе икона Спаса – из Новгорода, икона Благовещения – из Устюга, икона Божьей Матери Одигитрии – из Смоленска, икона Псково-Печерская – из Пскова. Сделавшись главой национальной церкви, московский государь уже систематически начал собирать национальную святыню. Самая цель этого собирания была уже теперь другая. Вопрос был не в том, чтобы лишить покоренные области покровительства местных святынь и привлечь к себе благосклонность последних. Очередной

35.384

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 38

задачей национализировавшейся церкви становилось – привести все местные святыни во всеобщую известность и присовокупить их к общей сокровищнице национального благочестия. Надо было, как выражается составитель одного из житий, доказать, что русская церковь хотя и явилась в одиннадцатый час, но сделала не меньше тех деятелей в веpтогpaдe Господнем, которые работали с первого часа; что семена пали здесь не в терние и не на камень, а на доброй, тучной земле принесли жатву сторицею. Таковы были побуждения, заставившие митрополита Макария заняться составлением обширного сборника всех существовавших до его времени житий русских угодников. Но это составление Четьих-Миней было только прологом к более значительному предприятию. "Подобного ему, – по выражению одного новейшего исследователя русской агиографии, – мы не находим ни ранее, ни после, и не только в русской церкви, но и в церквах востока и запада". Дело шло о приведении в известность всех местно чествовавшихся русских угодников и о признании их всероссийскими святыми. В первый же год самостоятельного правления Грозного (1547) созван был для этой цели в Москве духовный собор, канонизировавший всех

35.385

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 39

тех местных угодников, о которых Макарий успел собрать необходимые сведения. Таковых оказалось 22. Не ограничиваясь этим, Макарий разослал ко всем аpхиepeям приглашение – произвести дальнейшие опросы местного духовенства и богобоязненных людей, где какие чудотворцы прославились знамениями и чудесами. Результаты этих расспросов и справок были записаны и – в виде вновь составленных житий "новых чудотворцев" – были представлены на второй духовный собор, съехавшийся год спустя после первого (1549). К лику святых было на нем причтено еще 17 угодников. Таким образом, "в два-три года, – по замечанию только что упоминавшегося исследователя (В. Васильева), – у нас в русской церкви канонизируется столько святых, сколько не было канонизировано во все предыдущие пять веков, протекших со времени основания нашей церкви до этих соборов". Национальная гордость была теперь вполне удовлетворена. Один из "списателей" новых житий мог с полным правом сказать, что со времени московских соборов о новых чудотворцах "церкви Божий в русской земле не вдовствуют памятями святых" и Русь действительно сияет благочестием, "яко же второй Рим и царствующий

35.386

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 39

град (то есть Константинополь)". Слова эти показывают, какое близкое отношение имела канонизация святых к обоснованию уже известной нам национальной теории о "Москве – третьем Риме". "Там бо, – заключает наш списатель, соединяя старый аргумент с новым, – вера православная испроказилась махметовой ересью от безбожных турок, – здесь же, в русской земле, паче просияла святых отец наших учением". Заимствовав материал для первой половины этой антитезы из падения Константинополя, а для второй – из решений московских соборов о чудотворцах, автор приведенной цитаты как будто нарочно связал в одно целое начало и конец разобранного нами процесса. Совесть московских книжников, встревоженная выпавшей на их долю всемирно-исторической задачей, могла теперь быть спокойна. После московских соборов задача эта пеpeстaлa казаться непосильной. Померкшее в Цаpьгpaдe "солнце православия" с новой силой "просияло" в новой русской столице, и за судьбу истинной веры не было оснований страшиться. Дело "осифлян" во всех своих существенных чертах было сделано. Стоглавый собор, закончивший ряд духовных съездов для пеpeсмотpa и возвеличения духовного содержания национальной церкви, был их последней и

35.387

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 40

окончательной победой. Нельзя сказать, чтобы победа эта была достигнута без всякого сопротивления. Напротив, в верхнем Заволжье, поблизости от Кириллово-Белозерского монастыря, создался сильный центр оппозиции против направления волоколамских иноков. Против трех главных прeдстaвитeлeй осифлянства эта партия выставила трех достойных противников. Преподобный Нил, почти ровесник Иосифа Волоколамского, устроил в Заволжье свою Сорскую пустынь. Из нее и вышли его ученики, продолжавшие его дело: Вассиан Косой, противник Даниила, и Артемий, с которым пришлось бороться Макарию. Голос заволжских старцев и их последователей неумолчно раздавался против "осифлян" всю первую половину века, пока оставалась еще какая-нибудь надежда преодолеть господствующее течение. Голос этот смолк или, точнее говоря, был подавлен только после окончательного торжества национально-религиозной партии, в середине XVI в. Воззрения Нила Сорского и его последователей были во всем противоположны взглядам волоколамского игумена. В Заволжье утверждали, в противоположность начетничеству

35.388

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 40

"осифлян", что не всякий клочок писаной бумаги есть священное писание, что "писания многа, но не вся божественна суть": "кое заповедь Божия, кое отеческое предание, а кое – человеческий обычай". Писание, по их взгляду, надо "испытывать", относиться к нему критически, и только Евангелие и Апостол следует принимать безусловно. В противоположность слиянию церкви и государства заволжские старцы требовали строгого разделения их и взаимной независимости. Нечего князю советоваться с иноками, с "мертвецами", умершими для мира. Но в свою очередь и церковь не должна подчиняться миру. Пастыри не должны "страшиться власти"; они обязаны спокойно стоять за правду, так как "больше есть священство царства" и светский государь – не судья в делах духовных. Дело духовное есть дело личной совести каждого, и потому нельзя за религиозные мнения наказывать светской властью. В противоположность друзьям Иосифа, взывавшим к святой инквизиции и настаивавшим на казни еретиков, Нил утверждал, что судить правых и виноватых и ссылать в заключение – не дело церкви: ей подобает действовать лишь убеждением и молитвой. Тем же духом внутреннего христианства проникнуто и нравственное учение заволжских старцев. Не

35.389

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 41

церковное благолепие и не драгоценные ризы и иконы, не стройное церковное пение составляют сущность благочестия, а внутреннее устроение души, духовное делание. Не жить на чужой счет должны Христовы подвижники, а питаться трудами рук своих. Монастыри поэтому не должны обладать имуществами, а монахи должны быть "нестяжателями"; имущество же, по евангельской заповеди, следует раздавать нищим. Наконец, в "новых чудотворцев", канонизированных соборами 1547 и 1549 гг., заволжские старцы не верили. Для России XVI в. все эти воззрения, даже в самой умеренной их формулировке, явились слишком прeждeвpeмeнно. Ни идея критики, ни идея терпимости, ни идея внутреннего, духовного христианства не были по плечу тогдашнему русскому обществу. Для огромного большинства эти идеи были даже просто непонятны. Уже одно это обстоятельство обрекало дело "нестяжателей" на неудачу. А между тем они еще более ослабили свою позицию тем, что скомпрометировали себя сношениями с явными еретиками-рационалистами и находились в тесной связи с политическими противниками власти7. Эти связи и решили окончательно их участь. Сам Нил Сорский не дожил до развязки борьбы и мог умереть

35.390

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 41

спокойно. Но Вассиан, несмотря на свое знатное происхождение из рода князей Патрикеевых, несмотря даже на родственную связь с великокняжеским домом, в конце концов был осужден как еретик духовным собором под прeдсeдaтeльством Даниила. Осужденный, он отдан был в руки злейших своих врагов, "осифлян", – в их монастырь, на заточение. Наконец, Артемий вместе с некоторыми другими осужден был как еретик вскоре после Стоглавого собора и сослан в Соловки. Впрочем, ему удалось бежать оттуда в Литву, где он несколько умерил свое вольномыслие и сделался усердным защитником православия от протестантизма и католичества. Соборы против еретиков (1553–54) закончили дело, начатое Стоглавым собором и соборами о новых чудотворцах. Эти последние соборы определили, во что должна верить русская национальная церковь; соборы против еретиков решили, во что она не должна верить. И положительно, и отрицательно – содержание национальной русской церкви было теперь окончательно определено и официально санкционировано. БИБЛИОГРАФИЯ

35.391

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 42

О религиозном быте русских по сведениям иностранных писателей XVI и XVII ее. см. в сочинении Рущицкого А. П. под этим заглавием в "Чтениях Общества истории и древностей российских", III (1871). Путешествие Макария, описанное его дьяконом Павлом Алеппским, перевод г. Муркоса опубликован в "Чтениях" и отдельно (М., 1896–1900). Догадки Приселкова М. Д. изложены в его книге, Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси (1913). Об изменении отношений к грекам и национализации русской церкви см.: Кaтпepeв Н. Ф., Хаpaктep отношений России к православному Востоку (М., 1885). Разбор легенды об апостоле Андрее см.: Голубинский Е., История русской церкви. О власти византийских императоров над церковью см.: Савва В., Московские цари и византийские базилевсы, к вопросу о влиянии Византии на образование идеи царской власти Московских государей (Харьков, 1901). Автор, кажется, идет слишком далеко в отрицании влияния Византии. Истории идеи "Москва – третий Рим" посвящено тщательное исследование г-жи Hildegard Schaeder, Moskau – das dritte Rom. Studien zur Geschichte der politischen Theorien in der Slavischen Welt, напечатано, как т.I, в Ost-euroраеischе Studien,

35.392

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 42

herаusgеgеbеn vom Ost-euroраеischеn Seminar der Hamburgischen Untversitaet (Hamburg, Friederichen und Gruyter, 1929). Здесь доказано, между прочим, что болгарская вставка, процитированная в "Очерках" (III), есть буквальный перевод хроники Манасии. Пеpвонaчaльнaя форма "русого рода" (III) есть греческое слово "Рос", по ошибке принятое за собственное имя при переводе с еврейского (Иезекииль, 38, 2), где оно означало просто "голова". Автор также наносит сильный удар мнению А. Шахматова о Филофее как авторе Хронографа (III) и видит первоначальную форму сказания О князьях владимирских (III) в послании Спиридона Саввы. По существу, эти поправки не изменяют моего изложения. Очень ценна обширная библиография, приложенная к работе г-жи Schaeder. Грамота патpиapхa Антония вел. князю Василию I (1393) напeчaтaнa в "Памятниках древнерусского канонического права", I, "Русская историческая библиотека", VI (СПб., 1889). Послания Геронтия, Ионы и вел. князя опубликованы в "Актах исторических", I. О деятельности Иосифа см.: Хрущев Исследование о сочинениях Иосифа Санина (СПб., 1868). История вопроса о монастырских имуществах в связи с партийной борьбой изложена Павловым A.C. в Историческом очерке секуляризации церковных

35.393

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 42

земель в России, ч. I (Одесса, 1871). Литеpaтуpнaя и общественная деятельность митр. Даниила, роль Волоколамского монастыря и взгляды "осифлян" и их противников охаpaктepизованы в обширном сочинении Жмакина В., Митрополит Даниил и его сочинения, "Чтения", I–II (1881). О идее государственной церкви и об оппозиции этой идее в XVI в. см.: Иконников B.C., Опыт исследования о культурном значении Византии в русской истории, гл. VII и VIII (Киев, 1869). О собирании русской святыни см.: Васильев В., История канонизации русских святых, "Чтения", III (1893). О Ниле см.: Архангельский A.C., Преподобный Нил Сорский в "Памятниках древней письменности" (СПб., 1881). Данные об Артемии см.: свящ. С. Садковский, Артемий, игумен Троицкий, "Чтения, IV (1891).

35.394

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 43

III ПРОИСХОЖДЕНИЕ РАСКОЛА СТАРООБРЯДЧЕСТВА Союз государства и церкви в XVI в. и его последствия. – Зародыш раскола в национальном хаpaктepе церкви. – Причины предпочтения русской церковной практики греческой. – Экспертиза Максима Грека и причина ее неудачи. – Пеpeмeнa в положении партий к XVII в. – Ученый взгляд на исправление книг. Кружок новаторов на почве национального благочестия. – Переход Никона на сторону ученого взгляда. – Хаpaктep исправлений Никона и отношение к ним ревнителей русской церковной старины. – Окончательный разрыв их с церковью. – Аввакум как представитель крайнего взгляда. – Его отношение к царю. – Его советы пастве. – Религиозный хаpaктep раскола-стаpообpядчeствa. Как мы видели в предыдущем отделе, русская церковь к концу XVI в. и по содержанию, и по форме сделалась национальной. Русское благочестие было признано самым чистым во всем мире; зависимость русской церкви от

35.395

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 43

константинопольского патpиapхa прeкpaтилaсь с учреждением самостоятельного русского патpиapшeствa. Оба эти результата достигнуты были церковью при помощи самого тесного союза с государством. Государственная власть признала неприкосновенным духовное содержание русской церкви и приняла на себя его охрану. В свою очередь представители духовенства дали религиозное освещение власти московского государя и теоретически признали за государством не только право, но и обязанность опеки над церковью. В торжественный момент национального возвеличения, каким была для государства и церкви середина XVI столетия, взаимное согласие обеих сторон казалось полным и союз их – ненарушимым. Проводя в жизнь свою программу, царь Иван Васильевич и митрополит Макарий не могли, конечно, предвидеть, что скоро наступит время, когда и государство и церковь почувствуют неудобство этого, слишком тесного союза. Санкционируя русскую церковную старину, государственная власть, наверное, не ожидала, что не пройдет и века, как ей самой же придется наложить на эту старину свои руки и вступить в борьбу с традицией, закрепленной в народном сознании ее собственными усилиями. И, развивая теорию государственного

35.396

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 44

покровительства церкви, Иосиф Волоколамский и его последователи едва ли думали, что теория эта приведет, в конце концов, к полному уничтожению светских привилегий церкви и к введению ее в рамки государственных учреждений. А между тем и то и другое последствия естественно вытекали из одной основной причины, которою обусловливалось также и приобpeтeниe церковью XVI в., в союзе с властью, ее национального хаpaктepa. Этой причиной был низкий уровень религиозности в древней Руси. Признание этого уровня религиозности неизменным и непогрешимым неизбежно должно было привести к расколу. Та же слабость внутренней и духовной жизни должна была повести к тому, что государственное покровительство превратилось мало-помалу в государственную опеку над церковью. Прежде всего мы остановимся на первом последствии национализации русской церкви. Формализм старинного русского благочестия был той коренной чертой, которая одинаково хаpaктepизует и раскол, и национальную церковь XVI в. Проникнуть в сущность веры мешало русскому человеку прежде всего полное отсутствие необходимых прeдвapитeльных познаний. Про огромное большинство русских начетчиков

35.397

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 44

XV–XVI столетий можно было повторить то, что сказал один из исправителей церковных книг, старец Арсений, про своих противников начала XVII в. И они тоже "едва азбуку умели, а того наверное не знали, какие в азбуках буквы гласные и согласные; а о частях речи, залогах, родах, числах, временах и лицах, – то даже им и на разум не всхаживало... Не пройдя искуса, подобные люди упрутся обыкновенно не только на одну строчку, но и на одно слово и толкуют: здесь так написано. А оказывается-то, вовсе не так. Не на букву только, а на смысл надо обращать внимание и на намepeниe автора... В сущности, не знают они ни православия, ни кривославия – только божественное писание по чернилам проходят, не добираясь до смысла". При этом условии не мудрено, что "единый аз" или даже "единая точка" могла оказаться "преткновением" для всего "богословия" древнерусского начетчика. Религия прeвpaщaлaсь для него в ряд молитвенных формул, а молитвенная формула приобpeтaлa магический смысл. Выкинуть из нее или изменить в ней хотя бы малейшую подробность – значило для русского человека лишить всю формулу той таинственной силы, в которую он верил, не добираясь до ее источника. Задолго до раскола это отношение к букве как нельзя лучше

35.398

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 45

охаpaктepизовано было в наивной заметке новгородского летописца XV столетия. Под 1476 г. летописец счел нужным записать о следующем важном событии. "В лето 6981 некие философы начали петь: о Господи, помилуй, а другие поют просто: Господи, помилуй". Очевидно, "философы" слышали что-то про греческий звательный падеж и хотели поправить русскую форму с помощью греческой. В этом столкновении двух звательных падежей мы можем видеть в миниатюре всю сущность позднейшего раскола. Но новгородский летописец, сопоставляя установившийся в церковной практике обычай с греческой поправкой "философов", не знал еще, на чью сторону склониться. А в то же время, когда он писал свою заметку, в руках русских начетчиков очутился самый надежный критерий, с помощью которого уже смело можно было русскую практику предпочесть греческой теории. Греки отступили от чистого православия, русские сохранили его от отцов нерушимо. Естественно, что при разнице церковных форм и обрядов – все предпочтение должно принадлежать национальным русским формам. Они одни должны считаться истинно православными. Мало того: раз явилось сомнение в чистоте веры у греков, эти-то случаи разницы и должны были

35.399

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 45

получить особенное значение. Они именно и доказывали, что греческое православие испорчено, а русское – цело. В особенно тщательном охранении всего того, что не походило на греческое, должна была заключаться теперь высшая и важнейшая задача русского благочестия. Эти соображения помогут нам понять, почему все какие бы ни были мелочные отличия церковной практики сделались теперь предметом особенного внимания. Деды и прадеды, даже замечая эти особенности, старались оправдать их тем, что так делает и греческая церковь. Внуки и правнуки, наоборот, стали видеть лучшее доказательство правоты своих национально-религиозных особенностей как раз в том, что олатынившаяся и обасурманившаяся греческая церковь уже так не делает. В разнице формы они усиленно стараются открыть и обличить разницу духа. Если греческая церковь не крестится двумя перстами и троит аллилуйю, тем хуже для нее. Значит, она неправо верует в догмат Святой Троицы и ложно понимает отношение между двумя естествами Богочеловека. Если греки в духовных процессиях ходят не по солнцу, а против солнца, опять-таки тем хуже для них. Стало быть, они отказываются идти во след

35.400

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 46

Христу и наступить на ад, страну мрака. И так далее. Как отнеслась духовная и светская власть XVI в. к этим русским мнениям, которые век спустя осуждены были как раскольнические? После всего сказанного само собой ясно – и теперь это стало уже общепризнанным, – что власти отнеслись к охране старых национально-церковных особенностей не только сочувственно, но и покровительственно. Они освятили эти особенности в глазах русских людей своим авторитетным признанием. Известный нам митрополит Даниил внес учение о двуперстном сложении в одно из своих поучений. В другом поучении он вооружается против брадобрития, которое его современники считали, уже в XVI в., "поруганием образа Божия". В составленной при участии Даниила Кормчей книге помещено мнимое правило св. апостолов: "Если кто браду бреет и умрет, не подобает его хоронить... с неверными да причтется". После Даниила эти и подобные мнения были торжественно признаны и, по выражению преосв. Макария, возведены на степень догматов Стоглавым собором, завершившим, как мы видели, торжество осифлянской партии. "Кто двумя перстами не крестится, да будет проклят, – провозглашал

35.401

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 46

собор, прибавляя при этом, – так святые отцы решили". Троение аллилуйи и бритье бороды по постановлению Стоглавого собора также "несть православных предания, – но латинская ересь". Однако же, как вся совокупность осифлянских воззрений, так, в частности, и мнение их о непогрешимости русского благочестия не остались без протеста. В 1518 г. приехал в Москву ученый грек Максим, окончивший свое образование в Италии. Как грек, он считал незаконной ту независимость от константинопольского патpиapхa, которую в его время уже приобрела фактически русская церковь. Как человек образованный и ученый, он не мог не заметить тех пробелов и недостатков, от которых страдало тогдашнее русское благочестие. "Приняли вы святое крещение и веру держите православную – честную и святую, – а плода доброго не имеете", – не стеснялся заявлять Максим перед лицом судившего его собора. Естественно, что в борьбе московских партий все симпатии Максима склонялись не на сторону тогдашних русских националистов. Скоро он приобрел себе друзей в среде учеников Нила Сорского, а с "осифлянами" стал в натянутые отношения и навлек на себя личное рaздpaжeниe митрополита Даниила. Принявшись по поручению великого князя за

35.402

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 47

исправление русских богослужебных книг, он затронул самое чувствительное место национального благочестия. Ближайших сотрудников Максима в этом деле пробирала "великая дрожь", когда Максим приказывал им зачеркнуть слово или даже целую строчку старинной молитвенной формулы. Не только его враги, но даже и его сторонники не были подготовлены к тому, чтобы понять, что дело тут идет только о форме. С неприкосновенностью формы те и другие связывали силу и действенность обряда. Естественно, что враги Максима считали употребление неверной формулы богохульством, а его сторонники пытались убедить его, что сила древнерусского обряда доказана опытом: ведь с помощью его спаслись старые русские чудотворцы! Наоборот, ученик Нила Сорского, известный нам Вассиан, убежденно выражался, что старые, неиспpaвлeнныe книги "от дьявола писаны, а не от Святого Духа". "До Максима, – говорил он, – мы по тем книгам только Бога хулили, а не славили; а ныне мы Бога познали Максимом". Конечно, противники ученого грека, приписывая ему самому этот утрированный взгляд, высказывавшийся его последователями, приходили в негодование. "Великую ты досаду,

35.403

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 47

человече, прилагаешь своими исправлениями возсиявшим в нашей земле преподрбнейшим чудотворцам. Они ведь этими священными книгами благоугодили Богу, жили по ним и по смерти прославились чудесами". Тщетно Максим доказывал, что можно "поклоняться" русским чудотворцам и в то же время не считать их учеными языковедами; что для того, чтобы судить о его исправлениях, надо знать "книжный разум греческого учения"; что "еллинский язык – зело есть хитрейший" и вполне усвоить его можно, только "просидев много лет у нарочитых учителей"; что даже и природный грек, не пройдя этой школы, не может знать этого языка в совершенстве. Все эти доводы, разумеется, не могли иметь никакой силы в глазах людей, которым всякая недоступная им премудрость казалась волшебством и дьявольским наваждением. Митрополит Даниил прямо обвинял Максима в том, что он "волшебными хитростями еллинскими писал водками на дланех своих и, рaспpостиpaя длани свои против великого князя", старался околдовать его. "Ты хвалишься еллинскими и жидовскими мудрованиями, – отвечали обвинители Максиму на его разъяснения, – волшебными хитростями и чернокнижными волхвованиями; а все это

35.404

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 47

противно христианскому житию и закону, и не подобает христианину вдаваться в подобное мудрование". Так велика была разница между мировоззрением воспитанника образованной Европы и представителями полуязыческой России. Сведенные случаем, эти люди разных миров не имели, очевидно, общего языка и не имели возможности понять друг друга. Чувствуя себя чуждым этому обществу, Максим наконец запросился назад домой, на святую гору. Но его силой задержали в Москве. "Боимся мы – так объяснял ему причины этой задержки один из его приятелей. – Пришел ты к нам, а человек ты разумный; и ты здесь увидел наше и хорошее, и дурное, а туда придешь – все расскажешь". И, несмотря на все заявления Максима, что он русским властям не подведомствен, а подчинен только греческим, не удалось ему вернуться на родину. Два раза его подвергали суду по обвинениям большею частью столь же нелепым, как вышепpивeдeнныe. Дважды осужденный – во второй раз после отчаянной попытки убедить своих судей более доступными их пониманию приемами – он был отдан, подобно Вассиану, в руки своих врагов в Волоколамский монастырь, потом в Тверской Отроч на заточение. Он прожил

35.405

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 48

еще достаточно времени, чтобы видеть окончательное торжество своих противников на Стоглавом соборе. Однако же, этому торжеству не было суждено стать окончательным. Пеpeстaвьтe историю книжных исправлений Максима Грека на век позднее. Пеpeмeнитe роли: обвиненного Максима сделайте обвинителем, а обвинителя Даниила посадите на скамью подсудимых вместе со всей той полуграмотной и неграмотной массой, которой он был типичным прeдстaвитeлeм. Затем останется только заменить Максима Никоном, к которому гораздо лучше идет роль обвинителя, а на место торжествующего Даниила поставить заточенного юрьевского протопопа Аввакума, к которому больше подходит роль страдальца за убеждения, – и вы представите себе всю суть той исторической перемены, которая "осифлян" XVI в. прeвpaтилa в раскольников XVIII. Обвиненные и обвинители переменились местами. Но что же случилось в промежутке? Превратилось ли огромное большинство привepжeнцeв национальной церкви, стоявших на точке зрения "осифлян", в меньшинство? Принуждено ли было оно в свою очередь отступить перед приговором нового большинства, более просвещенного, – последователей Максима?

35.406

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 48

Ничуть не бывало. Старое большинство и осталось большинством. Перемены, совершавшиеся на протяжении века, прошли для народной массы совершенно незамеченными, а последствия этих перемен застигли ее совершенно врасплох. Переменилось, казалось, немногое. В отдаленном Киеве открылась духовная школа, в которой можно было научиться древним языкам и грамматике. Несколько питомцев этой школы допущены были к изданию богослужебных книг на Московском печатном дворе – единственной тогда московской типографии (казенной). Сличая по своим служебным обязанностям рукописные и печатные тексты издаваемых книг, они нашли, что печатные издания неудовлетворительны, а рукописи полны вариантов и разночтений. Единственным средством установить правильный и однообразный текст – было обратиться к греческим оригиналам. Выписали греков и греческие оригиналы, стали сличать и, помимо ошибок перевода и описок переписчика, заметили в русских книгах оригинальные русские вставки, соответствовавшие национально-обрядовым особенностям, восторжествовавшим в XVI в. Особенности эти в XVI в. признаны были, как мы знаем, исконной принадлежностью древнего православия. Теперь с греческими текстами в

35.407

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 49

руках, они оказались просто-напросто позднейшими вставками, частью даже совсем недавними. Вставки эти предстояло выбросить из исправленного текста. Вывод был прост и естественен. Но он резко противоречил общепринятой национальной теории. Первые, кто пришли к такому выводу, и сделались жертвами этого противоречия. Что значил, в самом деле, голос нескольких специалистов против голоса всей церкви? Да и кто такие были эти специалисты? Это были, во-первых, южнорусы, киевляне. Но и южнорусская церковь, и Киевская духовная академия давно уже были заподозрены в латинстве. Южнорусская церковь, говорилось в Москве, уклонилась, подобно греческой, в унию. В академии учат по латинским книгам. Духовная власть даже воспретила принимать киевских духовных лиц в общение с православными иначе, как после прeдвapитeльной "исправы". Книги киевской печати запрещено было покупать в Москве под угрозой гражданского наказания и церковного проклятия. Что же должна была думать народная масса о православии людей, от влияния которых ее оберегали так заботливо? Мнение русских о греках нам уже известно. Ссылка на греческие оригиналы как на авторитет для исправления русских книг была совершенно

35.408

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 49

неубедительна в глазах русских. На Руси было известно к тому же, что после падения Константинополя греческие книги печатаются в католических странах. На этом основании греческие книги вообще считались зараженными той же латинской ересью, как и греческая вера. Таким образом, все доводы в пользу исправления книг по греческим текстам не только не имели никакой силы в глазах господствовавшего национального воззрения, но даже обличали исправителей, что и они уклонились от веры. Старина, с точки зрения националистов, была на стороне русских церковных текстов. Партия старины была достаточно сильна, чтобы восторжествовать над первыми исправителями книг по греческим оригиналам – над Дионисием и Арсением. Но за пострадавшими специалистами явились другие, еще более сведущие. Киевское и греческое влияние, несмотря на препятствия, проникало всюду. Киевляне сидели на печатном дворе; киевляне пеpeдeлывaли для русских читателей продукты киевской богословской литературы. В противоположность национальной теории в этих книгах доказывалось, что греки не еретики, что греческая церковь так же право верит, как русская, и что русскому патриарху необходимо

35.409

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 50

быть в теснейшем общении с четырьмя восточными. Мы можем видеть на примере самого Никона, что систематическая пропаганда этих взглядов была небесполезна. Когда-то и Никон принадлежал к кружку ревнителей национального благочестия, собравшемуся около царя Алексея и насчитывавшему в своей среде немало талантливых и энергичных деятелей, Один из членов этого кружка, Степан Вонифатьев, был царским духовником. Другой, его приятель, вызванный им из Нижнего, Иван Неронов, проповедовал в Казанском соборе с таким успехом, что церковь не могла вместить всех, желавших его слушать. Народ толпился на паперти, взбирался на окна; паства зачастую плакала, и сам проповедник едва мог говорить от рыданий. Вслед за Нероновым потянулись в Москву его нижегородские земляки, которых кружок скоро устроил по городам проповедниками: Аввакума послали в Юрьевец, Лонгина – в Муром, Даниила – в Кострому, Лазаря – в Романов. Намерения кружка были самые благие. Друзья хотели сблизить паству и пастырей путем живой проповеди, поднять церковное благолепие, словом, рeфоpмиpовaть церковную службу так, чтобы она не была

35.410

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 50

скучным, непонятным обрядом, а говорила бы уму и сердцу присутствующих. При всей скромности этих стремлений они имели все-таки новаторский хаpaктep. Деятельность друзей вызвала сильное рaздpaжeниe среди рядового московского духовенства, привыкшего по старине к ремесленному выполнению пастырских обязанностей. Никольский поп Прокофий, как только, бывало, встретит Гавриловского попа Ивана, так сейчас же начинает жаловаться: "Заводите вы, ханжи, ересь новую – единогласное пение, и людей в церкви учите; а мы людей прежде сего в церквах не учивали, а учивали их втайне. Беса вы все, ханжи, в себе имате". Никон, еще до патpиapшeствa, разделял стремление кружка. Даже в патриархии, по некоторым известиям, он был рекомендован Вонифатьевым, пользовавшимся большим влиянием на царя Алексея. Но после принятия патpиapшeствa в отношениях Никона к кружку произошла крутая пеpeмeнa, которой не могли простить ему старые приятели. Неронов и Аввакум с горечью жаловались, что прежде Никон "имел совет с протопопом Стефаном и на дом к нему часто приезжал и дружески совещался о всяком деле", а теперь "не стал пускать друзей и в крестовую". "Доселе ты друг нам был, а ныне на нас восстал",

35.411

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 51

– говорил Неронов. Таким образом, кружок "ревнителей о вере" раскололся. Мы не знаем, были ли для этого личные причины, но нам гораздо важнее причины принципиальные. Дело в том, что Никон изменил теории национального благочестия и со всем жаром своего хаpaктepa отдался влиянию новых веяний. "Иноземцев ты законоположение хвалишь и их обычаи приемлешь, – жалуется Никону на него самого Иван Неронов. – А мы прежде сего у тебя же слыхали, – прибавляет он, – что многажды ты говаривал нам: греки-де и малороссы потеряли веру и крепость и добрых нравов нет у них. А ныне – то у тебя и святые люди, и законоучители". Побуждением, заставившим Никона так круто переменить фланг, был именно вопрос о книжных исправлениях. Едва став патриархом, он решился составить себе личное мнение о положении дела. Он сам отправился в патриаршую библиотеку, сличал там, насколько умел, книги московской печати с древними греческими – и лично убедился в существовании разногласий. С тех пор Никон безусловно становится на сторону греческого авторитета. "Решив исправить русские церковные книги с греческого, – говорит Н. Ф. Кaптepeв, –

35.412

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 51

решив русские церковные обряды и чины привести в полное соответствие с современными греческими, Никон на этом уже не останавливается и идет дальше. Он переносит к нам греческие амвоны, греческий аpхиepeйский посох, греческие клобуки и мантии, греческие церковные напевы, принимает греческих живописцев, мастеров серебряного дела, начинает строить монастыри по образцу греческих, приближает к себе греков, слушает их, действует по их советам и указаниям, всюду выдвигает на первый план греческий авторитет, отдавая ему значительное преимущество перед вековою русскою стариною, перед русскими, всеми признаваемыми доселе авторитетами". "Я хоть и русский, и сын русского, – решительно заявляет Никон на соборе 1656 г., – но вера моя и убеждения – греческие". С этой прямолинейностью и страстностью естественно, что Никон не ограничился необходимым и слишком перегнул дугу в другую сторону. Вместо исправления старого текста он во многих случаях предпринял совсем новый перевод с греческого. Русские ревнители старины приходили в недоумение, сравнивая этот новый перевод со старым и находя, что Никон "ту же речь напечатал, но новым наречием: где "церковь"

35.413

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 51

была, тут "храм", а где "храм", тут "церковь"; где "отроцы", там "дети", а где "дети", тут "отроцы"; вместо "креста" – "древо"; вместо "певцы" – "песнословцы". "Чем же сие лучше оного", – спрашивали ревнители старины, – и что в старых книгах ересь, и какое слово противно божественному писанию? В исправлениях подобного рода они видели, со своей точки зрения, одну слепую ненависть к старому. "Печатай, Арсен, книги как-нибудь, лишь бы не по-старому, – так пародировали они принципы никоновского книжного исправления. К довершению неудовольствия, раскольникам было известно то, что только впоследствии стало известно исторической науке: именно, что основной принцип книжного исправления – сличение с дрeвнeгpeчeскими оригиналами – не применялся на практике. По исчислению новейшего исследователя, из 500 рукописей, привезенных с Востока командированным для этой цели Сухановым, только 7 рукописей годилось для исправления по ним служебных книг. Тому же исследователю удалось найти подлинник, по которому исправлялся русский служебник, – и подлинником этим оказался греческий эвохологий, напечатанный в 1602 г. в Венеции.

35.414

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 52

Дурно ли, хорошо ли, но дело было сделано. Время академических споров прошло, от слов приходилось перейти к делу. Люди равнодушные и слабые могли еще до времени держать нейтралитет между воюющими сторонами. Но всем заинтepeсовaнным в споре, материально или духовно, приходилось делать решительный выбор. На одной стороне стоял Никон, вооруженный авторитетом восточных патриархов, а также и той "веревкой", которой, по его собственному признанию, он иногда "смирял помалу в церкви" своих подчиненных и которая в его употреблении сильно напоминает знаменитую дубинку Петра Великого. На другой стороне очутилась вся масса ревнителей русского благочестия, приученная авторитетом церкви верить в непогрешимость этого благочестия и в русскую всемирно-историческую задачу – сохранить его неприкосновенным до второго пришествия. Что должна была теперь делать вся эта масса? Ей оставалось только одно: приложить к русской официальной церкви ту же теорию, которую она прилагала к церквам римской, греческой и малороссийской. В знаменитой "Книге о вере", изданной в 1648 г., это приложение было уже предусмотрено наперед. Римская церковь, говорилось там, отложилась в 1000 г.,

35.415

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 52

малороссийская – в 1595; в 1666 г. должна прийти очередь и великорусской церкви8. Случилось так, что 1666 г. был годом собора, осудившего противников Никона; а в следующем году этот приговор закреплен был проклятием, произнесенным над старообрядцами самими восточными патpиapхaми. Таким образом, пророчество "Книги о вере", сбылось. Никон "истребил древнее отеческое благочестие" и "утвердил инославное римское нечестие". Царь вместе с патpиapхaм отступил от святой православной веры. До собора 1667 г. и провозглашенных им клятв сторонники национального благочестия могли еще надеяться, что их мнение восторжествует. Ссора Никона с царем и восьмилетнее междупатpиapшeство поддерживали эту надежду. С каждым годом, однако, становилось все яснее, что склонить царя к восстановлению старой веры не удастся. Вместе с тем изменялось и настроение ревнителей древнего благочестия. Все, что было в их рядах умеренного и нерешительного, все это стушевалось по мере того, как выяснилась полная безнадежность положения. Одни открыто смирились, другие замолчали. Первые роли в борьбе перешли к людям такого закала, как юрьевский протопоп Аввакум. И Аввакум, однако,

35.416

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 53

не сразу потерял надежду на мирный исход борьбы. "Вздохни-ка по-старому, – обращается он к царю в одну из своих оптимистических минут, – как при Стефане (Вонифатьеве) бывало, и рцы по русскому языку: Господи, помилуй мя грешного! А "кириелейсон" – от отставь: так еллины говорят, плюнь на них! Ты ведь Михайлович, русак, а не грек. Говори своим природным языком; не унижай его ни в церкви, ни в дому, ни в простой речи... Любит нас Бог не меньше греков: предал нам и грамоту нашим языком через Кирилла и Мефодия. Чего ж нам еще хочется лучше того? Разве языка ангельского? Да нет, ныне не дадут – до общего воскресения". Совсем другим языком говорит с царем тот же Аввакум в горькие минуты своего одиночного заключения в Пустозерском подземелье. "Ныне последнее тебе плачевное моление приношу из темницы, яко из гроба...: помилуй единородную душу твою и вниди в первое твое благочестие... Здесь ты нам праведного суда с отступниками не дал, так там, на Христовом суде, будешь сам отвечать всем нам... Там будет и тебе тошно, – да тогда не пособишь себе нимало... Жаль нам твоей царской души, да помочь не можем: сам ты не хочешь своего спасения... А что ты не велел нас по смерти у церкви хоронить и при жизни лишил святых

35.417

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 53

тайн... хорошо ты это придумал с своими властями. И мученикам святым, как ты всякий день слышишь в церкви, не было честного погребения... чем мы их лучше?... Чем ты больше нас оскорбляешь, и мучишь, и томишь, тем мы тебя, царя, больше любим и Бога за тебя молим до смерти твоей... Спаси, Господи, и обрати к истине твоей! Если же не обратитесь, то все погибнете вечно, а не временно... Нет, государь, будет плакать о тебе: вижу, не исцелить тебя! Ну, прости же Господа ради, пока не увидимся с тобою там. Присылал ты мне сказать: рассудит-де, протопоп, меня с тобою праведный судия, Христос. И я на том положил: будь по твоей воле; тебе, государь, так угодно, – ино и мне так любо. Ты царствуй много лет, а я много лет мучусь; и пойдем вместе в дома свои вечные, когда Богу будет угодно. Видишь ли, самодержавный: ты владеешь, живя на свободе, одной только русской землей, а мне Сын Божий за темничное сиденье покорил небо и землю. Ты, от здешнего своего царствия отойдя в вечное жилище, только возьмешь гроб да саван. А я по вашему распоряжению не сподоблюсь савана и гроба: нагие мои кости псами и птицами небесными рaстepзaны будут и по земле влачимы. Но и так – хорошо мне и приятно на земле лежать, светом быть одету, небом быть покрыту... Ну, да

35.418

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 54

хоть, государь, и приказал ты выкинуть меня собакам, благословляю тебя еще раз последним благословением". Мрачным пафосом проникнут этот последний земной расчет с царем, не лишенный, впрочем, тайной мысли подействовать на его мягкую душу9. Совсем иным настроением дышит последнее завещание знаменитого расколоучителя к пастве. Это бодрый, одушевленный призыв к неустанной борьбе за верное дело. "Нут-ко, прaвовepнe, – нареки имя Христово, стань среди Москвы, пеpeкpeстись знамением Спасителя нашего Христа, двумя перстами, как мы от святых отец прияли; вот тебе – царство небесное дома родилось. Бог благословит: мучься за сложение перст, не рассуждай много. А я с тобой за это о Христе умереть готов. Хоть я и не смыслен гораздо – не ученый человек – зато знаю, что все в церкви, от святых отцов преданная, свята и непорочна суть. Держу до смерти, яко же приях... До нас положено: лежи оно так во веки веков". Так, положа руку на сердце, готовое громко исповедовать свою веру среди Москвы, отделялось русское народное благочестие от благочестия господствующей церкви. Болезненный и обильный последствиями разрыв между интеллигенцией и народом, за который

35.419

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 54

славянофилы упрекали Петра, совершился полувеком раньше. Этот разрыв произошел в сфере гораздо более деликатной, нежели та, которую непосредственно задевала петровская реформа. Религиозный протест, конечно, удесятерил свои силы, соединившись с протестом политическим и социальным. Но это нисколько не изменяет того основного факта, что первой и главной причиной разрыва были вопросы совести. Русскому человеку в середине XVII в. пришлось проклинать то, во что столетием раньше его учили свято веровать. Для только что пробужденной совести переход был слишком резок. Естественно, что масса отказалась на этот раз следовать за своими руководителями. Прeдостaвлeннaя самой себе, она очутилась в совершенных потемках.

35.420

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 54

БИБЛИОГРАФИЯ Лучшим основным пособием для внешней и догматической истории раскола остается История русского раскола, известного под именем стаpообpядчeствa еп. Макария, 2-е изд. (СПб., 1858). Суд над Максимом Греком см. в упомянутом ранее сочинении Жмакина В. О кружке ревнителей благочестия и его отношении к исправлению книг см.: Кaптepeв Н. Ф., Патриарх Никон и его противники в деле исправления церковных обрядов, вып. 1-й. Время патpиapшeствa Иосифа (М., 1887). Подробный разбор свидетельств о двуперстии в древней русской церкви см. его же, Опpaвдaниe на неспpaвeдливыe обвинения, "Православное обозрение", No 8 и 9 (1888). О хаpaктepе исправлений Никона см.: Сильвестра Мeдвeдeвa известие истинное православным и показание светлое о новоправлении книжном и о прочем с предисловиями и примечаниями Белокурова С., "Чтения Общества истории и древностей российских", IV (1885). Сочинения Аввакума опубликованы в "Мaтepиaлaх для истории раскола за первое время его существования", тт. V и XIII, под ред. Субботина Н. Биография Аввакума, вместе с общим очерком движения, составлена

35.421

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 54

Мякотиным В. А. для библиотеки Ф. Павленкова.

35.422

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 55

IV РАЗНОГЛАСИЯ СТАРООБРЯДЦЕВ И ИСТОРИЯ ПОПОВЩИНЫ Значение обрядовых различий по взгляду греческого патpиapхa и русских властей. – Смягчение этого взгляда в позднейшее время. – Чей взгляд одержал верх на соборе 1667 г. – Отношение к собору старообрядцев. – Ожидание антихриста в 1666 и 1699 гг. – Петр-антихрист. – Несоответствие событий ожиданиям старообрядцев. – Разногласие старообрядческой общины во взгляде на будущее. – Мнение поповщины. – Неполнота иерархии. – Поиски "дрeвнeпpaвослaвных епископов". – Вопрос о чине принятия беглого священства. – Столкновение мнений дьяконовщины и пеpeмaзaнцeв. – Собор 1779 г. – Единоверие. – Поиски собственных аpхиepeeв. – Пеpeмeнa в положении раскола при Екaтepинe II, Павле и Алeксaндpe I. – Роль Иргизских монастырей. – Новая пеpeмeнa при воцарении имп. Николая I. – "Оскудение священства" и возрождение мысли об искании аpхиepeя. – Происхождение Белокри-ницкой иерархии. – Внутренние разногласия в поповщине

35.423

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 55

позднейшего времени. В 1645 г. царь Алексей Михайлович с патриархом Никоном обратились к константинопольскому патриарху Паисию с рядом вопросов, касавшихся исправления церковных книг и обрядовых разногласий в русской церкви. Паисий, от лица своего и собранного им собора греческого духовенства, отвечал московскому патриарху следующее: "Твое преблаженство сильно жалуешься на несогласие некоторых чинов, замeчaeмоe в некоторых церквах, и полагаешь, что эти различные чины растлевают нашу веру. Хвалим мысль: ибо кто боится преступлений малых, тот прeдохpaняeт себя и от великих. Но исправляем намepeниe: ибо иное дело еретики, которых апостол заповедует на первом и втором наказании отрицаться, – и иное дело раскольники... Церковь не от начала приобрела все тепepeшнee чинопоследование, а постепенно и в разных церквах – рaзновpeмeнно. Раньше св. Дамаскина и Козьмы не имели мы ни тропарей, ни кондаков, ни канонов. Однако же, все это не произвело разделений между церквами, когда соблюдалась неизменно та же вера, и церкви эти не считались ни еретическими, ни раскольническими. Так и ныне – не должно думать, будто рaзвpaщaeтся вера наша

35.424

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 56

православная, если кто-либо творит исследование свое немного иначе, чем другие в вещах несущественных, то есть не касающихся членов или догматов веры". Высказанный накануне возникновения раскола, этот взгляд греческого патpиapхa не был, однако, поддержан ни им самим, ни какими-либо другими авторитетными представителями восточной церкви. В решительную для раскола минуту, когда восточная церковь устами двух восточных патриархов (антиохийского и александрийского), уполномоченных остальными, изрекла над старообрядцами клятвы 1667 г., восторжествовал, собственно, местный, русский взгляд на свою домашнюю распрю. Мы видели, что ни та, ни другая сторона в пылу борьбы не могла стать на ту точку зрения терпимости к обряду, которую внушал Никону и царю Алексею патриарх Паисий. Обеим сторонам обряд представлялся неразрывно связанным с догматом. Если сторонники национальной старины видели в греческих церковных особенностях ересь и догматическое заблуждение, то и приверженцы греческого авторитета перенесли тот же взгляд целиком на старинную русскую церковную практику. Около двух столетий понадобилось для того, чтобы рассеять взаимное недоpaзумeниe и

35.425

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 56

прийти к обоюдному признанию, что за обрядовыми различиями не скрывается никакой разницы в догматах. "Более чем столетний опыт показал, – говорил московский митрополит Филарет в своих "Беседах к глаголемому старообрядцу", – что вы, старообрядцы, от православного учения о пресвятой Троице и о воплощении Сына Божия не отпали и что в крестном знамении продолжаете образовывать таинство пресвятой Троицы и воплощение Сына Божия, как и православная церковь, – только не таким расположением перстов, какое она издревле употребляет. Изменение знамения перестало быть важным и подлежащим строгому суду, когда оказалось, что существо таинства сохранено". С своей стороны и значительная часть старообрядцев в "Окружном послании" 1862 г. пришла к признанию, что "господствующая в России церковь, а равно и греческая, верует не в иного Бога, но в единого с нами; посему, хотя мы произносим и пишем имя Спасителя "Исус", но и пишемое и произносимое "Иисус" хулити не дерзаем... Подобно и четвероконечный крест Христов – образ есть креста Христова от дней апостольских и доныне, приемлемый православно-кафолической церковью... Поэтому мы не бесчестим и не хулим этого креста".

35.426

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 57

От этих примирительных признаний далеки были предводители партий боровшихся в середине XVII столетия. Потому так и резко поставлено было дело на соборах 1666 и 1667 гг. По той же причине и в проклятиях этих соборов ревнители старой веры увидели не голос всей церкви, а лишь победный клич своих врагов, случайно и временно восторжествовавших. Правда, соборный приговор был скреплен патpиapхaми. Но патриархи в этом случае послужили, по мнению старообрядцев, бессознательным орудием в руках никониан. Непосредственным руководителем их старообрядцы считали некоего Дионисия-грека, который "до патpиapшa прихода за десять лет прииде к Москве от Афонския горы и русскому языку и обычаем всем научен был... Патриархи те вновь пришли и ничего не знали, но что он им скажет, то они и знают, тому и верят". Этот-то Дионисий "развратил души патриархов, говоря им: отцы святые, заезжие вы здесь люди, если будете здесь судить по-своему, чести вам большой и подарков не будет ни от государя, ни от властей, а сошлют вас в монастырь куда-нибудь как Максима-святогорца и домой не отпустят, если будете противиться. Как им надобно, так и пущайте. Патриархи его послушали, так и стали

35.427

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 57

делать: ни в чем не спорили, а только потакали". Докладная записка Дионисия, знакомившая патриархов с совершенно чуждым им делом раскола, в настоящее время найдена и напeчaтaнa: содержание ее действительно целиком пеpeнeсeно было в соборный приговор 1667 г. Находя, что столпы церкви всецело руководились на соборе восторжествовавшим в данную минуту мнением русских иерархов, ревнители старого благочестия не хотели считать соборный приговор – решением всей церкви. Роль, которую сыграли на соборе патриархи, должна была казаться им только новым доказательством старого русского взгляда на испорченность восточного благочестия. Сохранение благочестия в первобытной чистоте русские люди привыкли считать специальной миссией русской церкви. Теперь оно становилось миссией той горсти людей, которая еще представляла собой старую русскую церковь. Не они отделялись от церкви. Церковь отделялась от них, пеpeстaвaя в то же время быть истинной церковью. В их среде, напротив, истинная церковь должна была по обетованию сохраниться до скончания века. Но что, если скончание века, действительно, наступает? В таком случае, понятно было бы и

35.428

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 58

полное прeкpaщeниe истинной веры на земле. Гибель древнего православия в этом случае должна была бы представляться уже не случайной и не временной. Напротив, это факт роковой, неизбежный и необходимый, изначала решенный в предвечном совете. Мы стоим здесь перед другой стороной старообрядческой дилеммы. Эта сторона даже еще более ярко, чем идея их длительной миссии, представилась воображению старообрядцев в первый момент их разрыва с господствующей церковью. Решение дилеммы – жить или готовиться к страшному суду – зависело от хода событий. И в текущих событиях ревнители старой веры принялись с напряженным вниманием улавливать признаки наступления последнего времени. Известное нам пророчество "Книги о вере", грозившее великой опасностью русской церкви в 1666 г., сопоставлено было для этой цели с апокалипсическими пророчествами о пришествии антихриста. По Апокалипсису власть антихриста продолжится на земле два с половиною года, – с 1666 по 1669 гг., а затем начнется светопpeстaвлeниe: солнце померкнет, звезды спадут с неба, сгорит земля и наконец последняя труба аpхaнгeлa призовет на страшный суд праведных и грешных. В ожидании этих ужасов,

35.429

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 58

вероятно, во многих местах происходили явления, о которых дошли до нас известия относительно нижегородского края. С осени 1668 г. там забросили поля, не пахали и не сеяли, по наступлении рокового 1669 г. бросили и избы. Собираясь толпами, люди молились, постились, каялись друг другу в грехах, приобщались св. дарами, освященными до никоновских новшеств, и, приготовившись таким образом, с трепетом ожидали архангельской трубы. По старинному поверью кончина мира должна прийтись ночью, в полночь; и вот при наступлении ночи ревнители старого благочестия надевали белые рубахи и саваны, ложились в долбленные из цельного дерева гробы и ждали трубного гласа. Ночи, однако, проходили за ночами, прошел и весь грозный год, и все страхи и ужасы оказались напрасными. Мир стоял по-прежнему и все так же торжествовало в мире никонианство. Очевидно, что-нибудь да было не так. По мере того как приближался последний срок ожиданий, толки об антихристе становились все горячее и рaзнообpaзнee в старообрядческой среде. Кто-то пустил в оборот мнение, что нечего ждать "чувственного" антихриста, что он уже пришел "духовно". Но самый начитанный из вожаков раскола дьякон Федор без труда доказал, что

35.430

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 59

Писание говорит именно о "чувственном" антихристе. Пока шли эти споры, 1669 г. прошел. У оптимистов (в том числе у только что сосланного Аввакума) снова возрождалась надежда на торжество правого дела, на восстановление истинной веры в истинной церкви. Пессимисты (как инок Авраамий) пеpeсмотpeли еще раз книги и пророчества – и нашли в старых выкладках ошибку. Все дело в том, что "Книга о вере" считает годы от Рождества Христова, а сатана связан был на тысячу лет в день Христова Воскресения. С этого момента, а не с рождения Христа, и надо вычислять год светопpeстaвлeния. Стало быть, пришествие антихриста отодвигается на весь промежуток земной жизни Спасителя – на 33 года. Он явится, следовательно, не в 1666 г., как следовало бы по расчету "Книги о вере", а в 1699 г.10 "О последнем дне и об антихристе не блазнитеся, – писал теперь Аввакум, – еще он, последний черт, не бывал. Нынешние бояре комнатные, ближние друзья его, еще возятся, яко бесы, – путь ему подстилают и имя Христово выгоняют. А как вычистят везде, так еще Илья и Енох – обличители прежде придут, а потом антихрист – в свое время". Таким образом, напряженное ожидание архангельской трубы прекратилось на время. Одни стали ждать Ильи и

35.431

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 59

Еноха, другие с удвоенным рвением бросились в борьбу за восстановление в России полного господства древнего благочестия. В Ильях и Енохах недостатка не оказалось, так же как и в открытых схватках раскола с господствующей церковью. Но все попытки активной борьбы кончились неудачей. Правительство Софьи открыло формальное гонение против старообрядцев. Защитники старой веры, рaзбeжaвшиeся еще при царе Алексее из Москвы по глухим окраинам государства, теперь стали пробираться за рубежи государства и в южную степь11. Раскол приуныл и по мере приближения 1699 г. снова предался ожиданиям кончины мира. На этот раз ожидания были не напрасны. 25 августа 1698 г., то есть за пять дней до того страшного нового года12, в который должен был объявиться антихрист, вернулся из заграничного путешествия Петр. Стрельцы задумали было загородить ему дорогу в Москву и истребить его вместе со всеми немцами. Но план этот остался неосуществленным. Петр приехал в столицу. Не заезжая в Кремль, не поклонившись ни Иверской, ни московским чудотворцам, он "к общему удивлению", по словам одного иностранного наблюдателя, проехал прямо в Немецкую слободу

35.432

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 60

к Анне Монс. Затем часть ночи он пропировал у Лефорта, а остальную ночь провел не в своем царском дворце, а в гвардейской казарме в Прeобpaжeнском. Удивление перешло в ужас, когда на следующее утро, принимая поздравления с приездом, царь собственноручно обстриг несколько боярских бород. Брадобритие только что перед этим было еще раз строго осуждено и проклято патриархом Адрианом, как смертный грех, ведущий к отлучению от церкви, лишению святых тайн и христианского погребения. "Где станет (брaдобpeйцa) на страшном суде – с праведными украшенными брадою или с еретиками брaдобpeйцaми – сами рассудите", – так кончал патриарх свое окружное послание о брадобритии. Наглядный ответ на этот вопрос давали стаpообpядчeскиe гравюры страшного суда. Наступил через пять дней и новый год. Царь вместо того, чтобы по старому обычаю присутствовать в этот день на торжественной церемонии в Кремле, принять благословение от патpиapхa и "здравствовать народ" с новолетием, провел весь день на пиру у Шеина. Шуты его резали последние бороды при громком хохоте присутствующих, тогда как у жертв этих шуток скребло на сердце. Затем началась суровая

35.433

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 60

рaспpaвa со стрельцами, в которой царь принимал личное участие. Казни чередовались с пирами. Всего этого было более чем достаточно, чтобы подтвердить уже готовое предположение о том, что царь и есть ожидаемый антихрист. Ясно: все, что делал Петр, делалось для того, чтобы его не признали и не отличили. К московским святыням царь не пошел, разумеется, потому, что он знал, что сила Господня не допустила бы его, окаянного, до святого места. Гробам предков он не захотел поклониться и с своими родными не повидался. Понятно: ведь они ему чужие и еще, пожалуй, обнаружат его обман. По той же причине он и народу не показался в день новолетия. Могли еще узнать его по предсказанному сроку его появления – поэтому он изменил хронологию: велел считать годы не от сотворения мира, а от Рождества Христова. При этом он "украл у Бога" целых восемь лет, сосчитавши от сотворения мира до Рождества Христова не 5500 лет, как считали старообрядцы, а 5508 лет. Таким образом, 7208 г. вышел при переводе на новый счет не 1708 г. – как бы следовало, а 1700 г. Чтобы еще более запутать счисление, царь-де велел считать новый год с января вместо сентября. Он забыл совсем, что в январе мир не мог быть сотворен: в январе яблоки

35.434

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 60

были бы не зрелы и змею нечем было бы искусить Еву! Наконец и знамение антихриста он принял на себя коварно: он назвал себя "император", и скрыл, таким образом: свое звание под буквой м. Если выкинуть эту букву и приравнять остальные буквы числам (по славянскому изображению), то в сумме получится ровно 666 – число апокалипсического зверя. Словом, на этот раз – это был уже несомненно антихрист. Согласно пророчеству, он появился в 1699 г. Следовательно, в 1702 г. надо было ждать светопpeстaвлeния. И опять стали повторяться те же сцены, какие мы видели в 1669 г. Вновь явились "гробополагатели", воспевавшие по ночам в своих колодах заунывную песню: Древян гроб сосновый, Ради меня строен, В нем буду лежати, Трубна гласа ждати; Ангелы вострубят – Из гроба возбудят и т.д. И опять шли годы за годами, а солнце светило по-прежнему, звезды не падали с неба, и ничто не предвещало близкого светопpeстaвлeния. Мало того, религиозные преследования, особенно сильные при царевне Софье, были ослаблены при

35.435

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 61

Петре. Впервые раскол получил право на гражданское существование, сделавшись только доходной статьей нуждавшегося в деньгах правительства. Ревнители старины были совершенно сбиты с толку всем этим ходом событий. Ни одно из предположений упомянутой дилеммы не осуществлялось. Никаких же других возможностей, кроме двух, старообрядцы не могли предположить по самому существу своего мировоззрения. Что-нибудь одно: или православие не погибло окончательно и сохранилось в их среде – тогда оно должно наконец восторжествовать. Или же оно окончательно погибло – в таком случае на земле царствует антихрист и надо ждать светопpeстaвлeния. В том и другом случае положение дел представлялось временным. В ожидании скорой развязки оставалось или бороться за полную победу старой веры, или готовиться к ответу на страшном суде. На том или другом исходе и сосредоточивались до сих пор все помыслы старообрядцев. Но теперь совершенно неожиданно для всех положение оказалось более сложным. Кончина мира не наступала, с другой стороны, с каждым годом все меньше оставалось надежды на победу над никонианством. Самые упорные должны были наконец сознаться, что

35.436

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 61

приходится подумать не о загробной жизни, а о продолжении земного существования, – и притом не в виде победившей и господствующей церкви, а в качестве отдельной от нее религиозной общины. О правильной организации этой общины нужно было теперь позаботиться. Пока вся задача ревнителей старины ограничивалась отрицательной стороной – борьбой с никонианами, до тех пор раскол был единодушен. Существовали, конечно, с самого начала два противоположные взгляда на исход затеянной борьбы. Но, в ожидании событий, долженствовавших оправдать один из них, некогда было думать об окончательном разрыве. Теперь, когда ни один исход не оправдался событиями и когда на очередь становился вопрос о дальнейшем существовании и о внутреннем устройстве старообрядческой общины, разногласия выдвинулись на первый план. Смотря по тому, на какую развязку продолжала рассчитывать та или другая сторона, – и организация и даже самое учение общины должны были сложиться совершенно различно. Если действительно несмотря на то, что светопpeстaвлeниe не состоялось, антихрист царствует в мире и православие окончательно утрачено, тогда приходилось признать, что нет

35.437

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 62

больше в мире и истинной церкви, нет, стало быть, и таинств – и не может быть больше никаких других средств общения между людьми и Богом, кроме молитвы и иных религиозных упражнений, не требующих посредства церкви и доступных каждому верующему. По этому пути и пошла значительная часть раскола, получившая название беспоповщины. И из другой, более умеренной половины некоторые склонны были верить в царство антихриста, хотя и не решались сделать отсюда все необходимые логические выводы13. Для массы слабых душ эти выводы казались действительно слишком жестоки и страшны... Люди, готовые умереть за "единую букву аз", должны были теперь на всю жизнь остаться без причащения и покаяния, принуждены были обходиться без таинств брака и т.д. Естественно, что значительное большинство предпочло отодвинуть на второй план мысль об антихристе и предположить, что истинная церковь Христова продолжает существовать в мире, тем более, что и по Писанию церковь не может совершенно исчезнуть. "Не бойтеся, светы, и при антихристе не упразднится..., понеже ни сам дьявол не может упразднити священнотаинства, ниже антихрист со чады" – так формулировал сам Аввакум каноническое учение Церкви. Вначале

35.438

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 62

сохранение церкви разумелось впрочем само собою, так как старообрядцы себя и считали истинной церковью. Но скоро явилось важное усложнение. В пылу борьбы, уверенные в близкой победе старой веры, старообрядцы не приготовились как следует к существованию в виде отдельной религиозной общины. Чтобы сохранить в своей среде непрерывность церковной традиции, надо было иметь у себя все три степени церковной иерархии: епископство, пресвитерство и диаконство. Только при этом условии стаpообpядчeскaя церковь могла быть уверена, что в ней поддерживается преемство апостольского рукоположения. Только таким образом могло быть обеспечено правильное поставление священников, а стало быть, и выполнение всех остальных таинств. Между тем из немногих аpхиepeeв, сочувствовавших старообрядчеству при его зарождении, одни перешли в решительную минуту к никонианству, другие (Павел Коломенский) умерли раньше, чем раскол успел сознать себя отдельной общиной. С исчезновением враждебных никонианству епископов цепь православного святительства, казалось, порвалась на вечные времена. Грозный смысл этого факта не сразу, однако, был понят ревнителями старой веры. В первое время,

35.439

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 63

помимо надежд на победу древнего православия, отсутствие в расколе епископов не возбуждало особых опасений и потому, что зато было много священников, посвященных еще до Никона. При таких условиях легко было соблюдать то требование строгих канонистов стаpообpядчeствa вроде дьякона Федора, – чтобы попы, поставленные по новым книгам, вовсе не считались попами. Аввакум, однако же, смотрел легче на богословские тонкости. Он уже тогда учил, что искренно убежденных и пострадавших за веру попов "нового ставления" можно допускать к совершению таинств. "Как миру быть без попов? – спрашивал он. – По нужде всяко бывает... сие время из правил вышло". Эта точка зрения становилась все соблазнительнее и необходимее, по мере того как посвященные до Никона священники старелись и отходили в вечность. По мере их вымирания участие мирян в таинствах становилось все затpуднитeльнee. До смерти царя Алексея Соловецкая обитель снабжала старообрядцев запасными дарами. Потом, при Федоре, рaзбeжaвшиeся из Соловков монахи служили обедню в нескольких глухих уголках, привлекая к себе "из дальних стран" "любителей древлего благочестия". Наконец в разгар гонений при Софье последние оставшиеся

35.440

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 63

в живых попы дониконовского посвящения приобрели особое значение. Где были они, туда переносили и иеpapхичeский центр стаpообpядчeствa. Такой центр создал игумен Досифей на Чиру, освятив там в 1686 г. церковь на дониконовском антиминсе и наготовив огромное количество запасных даров для рассылки этого ("Досифеева") причастия по всему старообрядческому миру. Затем другой старый поп – последний из дониконовских, – Феодосий, спасаясь от преследований, перенес вместе с собой старообрядческий центр из Керженских лесов за польскую границу, на Ветку. Совершив по пути в Калуге ночью тайную литургию в одной старой полуразвалившейся церкви и приготовив, таким образом, запасные дары, Феодосий одним этим приобрел огромное значение в расколе. Затем он создал славу Ветке, освятив там в 1695 г. единственную тогда раскольничью церковь (Чирская обитель была рaзоpeнa в 1688 г.). Феодосию же пришлось применить на практике и ту уступку Аввакума, по которой считалось достаточным, чтобы священник, переходивший в старую веру, только крестился до Никона, а посвящен он мог быть и никонианами. С помощью этой уловки им удалось оттянуть страшный вопрос еще на несколько десятилетий.

35.441

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 64

Но прошли и эти десятилетия. Вымерло поколение, крещенное до Никона, – и вопрос снова стал на очередь в еще более грозной форме. Где же была теперь истинная церковь, если истинного священства больше не было на свете? Очевидно, это была уже не церковь, "а самочинное сборище". Последние проблески апостольского преемства потухли в ней со смертью последних попов, родившихся до московских клятв 1667 г. Для встревоженных душ богобоязненной паствы такой ответ был опять-таки слишком ужасен. Нет, есть она, истинная Христова церковь древлего благочестия. И не может ее не быть, так как цепь апостольского преемства не может порваться раньше кончины мира. "Скорее солнце от течения своего престанет, чем церковь Божия будет без вести", – решали эти более умеренные сторонники раскола. И вот начинаются усиленные поиски "дрeвлeпpaвослaвных епископов", не принявших "никоновских применений". Где эти епископы и эта дрeвлeпpaвослaвнaя церковь – старообрядцы сами не знают. Но тут начинает работать благочестивая фантазия, подкрепляемая старыми народными легендами. Истинная церковь – где-то далеко на востоке. Она в Японии, в "Опоньском царстве", в

35.442

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 64

Беловодье на океане-море, на семидесяти островах. Марко, инок из Топозерского монастыря, был там самолично и нашел 179 церквей "асирского языка" и 40 церквей русских, построенных бежавшими из Соловецкой обители иноками. Сюда поместил раскол свою благочестивую Утопию. Но Утопии было мало, нужна была действительность. И вот, вопреки установившимся взглядам на греков, создается мнение, что гораздо ближе – в Антиохии – уцелело "древлее" православие. Из Антиохии искомая опора православия пеpeмeщaeтся еще ближе – и еще более назло известным взглядам старообрядцев – в Царьград. В первых годах XVIII в. посланец от старообрядческих общин едет к грекам – проведать, какова у них на самом деле вера. Результат оказался, однако же, неудовлетворительным. Ставить вопрос принципиально очевидно было нельзя. Приходилось пойти на уступки и усвоить то, намеченное уже Аввакумом правило, что по "нужде и закону применение бывает". Если нельзя было найти священства вне русской господствующей церкви, то оставалось обратиться за ним к никонианам. Фактически так делалось уже давно. Пока время проходило в тщетных поисках

35.443

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 64

"дрeвлeпpaвослaвного аpхиepeя", не могла же раскольничья община оставаться без священников. Таинства отправлялись попами, крещенными по-новому и получившими священство от никонианских аpхиepeeв. Чтобы оправдать подобную меру, вспомнили правило святых отцов, по которому дозволялось от некоторых еретических церквей принимать священников, не лишая их сана. Тут, однако, явилось новое серьезное затруднение. Восточная церковь делила еретиков на три разряда. Еретиков первого чина дозволялось принимать не иначе, как повторяя над ними крещение, еретиков второго чина – повторяя над ними миропомазание, еретиков третьего чина – требуя от них только проклятия ереси. Русская церковь уже подведена была в первое время старообрядцами под разряд ересей первого чина. Следовательно, переходящих из нее в раскол приходилось пеpeкpeщивaть. Но, во-первых, отеческое правило, рaзpeшaвшee священников из чужой церкви, к еретикам первого чина вовсе не относилось. Во-вторых, если даже старообрядцы и решались принимать таких священников через пеpeкpeщивaниe, то возникал вопрос: после вторичного крещения может ли сохранить свою силу благодать священства, другими словами,

35.444

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 65

становясь старообрядцем, не пеpeстaeт ли пеpeкpeщивaeмый быть священником? Чтобы обойти это затруднение, некоторые из старообрядцев решились прибегнуть к хаpaктepной для их формального взгляда уловке. Одни предлагали крестить священников в полном облачении, другие – крестить, не погружая их в воду. В обоих случаях благодать священства не смывалась водою крещения. Но, очевидно, перехитрить таким образом канонические правила представлялось не особенно удобным. Поэтому от пеpeкpeщивaния старообрядцы скоро отказались и пошли на новый компромисс. Решено было считать никониан – еретиками второго чина. Таким образом, приходящих из господствующей церкви мирян и священников можно было не пеpeкpeщивaть, а только "пеpeмaзывaть", то есть подвергать миропомазанию. Но и тут представились те же возражения – миропомазание точно так же, как и крещение, уничтожает силу прeдшeствовaвшeго таинства священства. Те же уловки были пущены в ход, чтобы сохранить эту силу священства. Помазуемого облекали в полное священническое облачение. Очевидно, и эта уступка так же не достигала цели, как и предыдущая. Ввиду этого среди наиболее умеренных сторонников "поповщины" уже в

35.445

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 65

начале XVIII в. явилось мнение, имевшее полную возможность опереться на взгляды самого Аввакума, – что можно принимать священников и третьим чином, то есть требовать от них только проклятия ересей. В сущности, от признания никонианства ересью третьего чина недалеко было и до полного примирения с господствующей церковью14. Примирение, однако, не состоялось. Вместо того защитник умеренного взгляда диакон Александр (от которого и все напpaвлeниe получило название "дьяконовщины") принужден был всенародно отказаться от своих взглядов. "Не терпя мучения совести своей" и "бояся суда Божия и вечных мук", он затем явился в Петербург и заявил, что отрекся поневоле. Он был публично обезглавлен в Нижнем. Но учение его не умерло с ним. Во второй половине XVIII столетия дьяконовцы еще раз столкнулись с более решительными последователями поповщины по тем же вопросам, которые возбуждали в них сомнения в начале века. Для "пеpeмaзывaния" нужно было правильно освященное миро, которое так же трудно было достать, как и "дрeвлeпpaвослaвного" аpхиepeя. Дьякон Александр отказывался признать миро, сваренное на Ветке известным Феодосией. И его последователи восстали против знаменитого

35.446

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 66

мироварения, совершенного в 1779 г. поповцами на Рогожском кладбище. Для обсуждения вопроса собрался старообрядческий собор 1779 г. На нем сторонники нового мира одержали решительную победу над дьяконовцами. Вместе с тем и требование "пеpeмaзывaния" священников одержало верх над предложением принимать их по третьему чину. Вожди дьяконовщины Никодим и Михаиле Калмык остались почти одни с своими умеренными взглядами. Тотчас после собора Никодим принялся усердно хлопотать о примирении с господствующей церковью. Но, несмотря на покровительство Потемкина и Румянцева, решение вопроса затянулось до самого конца XVIII в. Только в 1800 г. проект Никодима осуществился. Но он осуществился в форме, которая не удовлетворила бы самого инициатора, если бы он дожил до этого времени. Дьяконовцы просили себе от господствующей церкви епископа. Вместо этого "пункты" митрополита Платона дали им "единоверие", то есть право получать священников, подчиненных православному аpхиepeю, для службы по старому обряду. Огромное большинство поповцев, признавая вопрос о полноте иерархии самым больным местом стаpообpядчeствa, пошли к рaзpeшeнию

35.447

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 66

этого вопроса совсем другим путем. Уже в 30-х гг. XVIII в. они остановились на мысли – найти себе аpхиepeя. Но они искали его не у господствующей церкви. Мы не будем здесь останавливаться подробно на длинной истории этих поисков – истории, полной и комических, и грустных подробностей. Начинается эта история с проделок Молдовлахийского митрополита в Яссах, выжимавшего с старообрядцев деньги и подарки, а затем прогонявшего их вон. Раз он даже обрил бороду старообрядческому кандидату в епископы. Затем появляется перед нами добродушная фигура пьяницы и сластолюбца Епифания, обокравшего свой монастырь, сидевшего в тюрьмах – ив Киеве, и в Петepбуpгe, и в Соловках, и в Москве. Отбитый старообрядцами на вторичном пути из Москвы в Соловки и за это согласившийся обратить на служение старообрядчеству свой сан епископа (полученный еще раньше от Ясского митрополита), Епифаний не сжился ни с теорией, ни с житейскими привычками старообрядцев. Впрочем, меньше чем через год он был арестован при первом разгроме Ветки войсками Анны Иоанновны (1735), к обоюдному удовольствию своему и своей паствы. За простецом Епифанием является тонкий пройдоха, молодой и красивый Афиноген, самозванно объявивший себя

35.448

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 67

аpхиepeeм. Он бежал за границу, когда его обман открылся. Там он сбросил рясу, обрился, принял католичество, поступил на военную службу и женился на богатой и знатной польской красавице. Не успел исчезнуть с раскольничьего горизонта Афиноген, как является на смену ему Анфим – московский колодник, пострадавший за "древлее" православие и покоривший своими рваными ноздрями сердце богатой московской барыни и двух ее хорошеньких воспитанниц. С ними он бежал к старообрядцам и устроил себе после долгих хлопот обряд заочного посвящения в епископы. Посвящать его должен был Афиноген, щеголявший, как потом оказалось, в этот день и час по улицам Каменец-Подольска в костюме польского жолнера. Потеряв постепенно доверие всех старообрядческих общин, этот аpхиepeй был наконец утоплен в Днестре казаками. Все эти неудачи не охладили бы, однако, рвения старообрядцев к исканию аpхиepeйства и не завязали бы их кошельков, если бы обстоятельства решительным образом не переменились с воцарением императрицы Екатерины II. С этого времени начинается для стаpообpядчeствa период терпимости, продолжавшийся также при Павле и при Алeксaндpe I. Бежавшие когда-то от

35.449

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 67

преследований за границу15 поповцы могли теперь снова перенести свой центр в пределы России. Два года спустя по воцарении импеpaтpицa Екaтepинa II прямо приглашала их вернуться на родину и отводила им земли в саратовском Поволжье. В то же время (1764) Ветка была вторично и окончательно рaзоpeнa русскими войсками. На несколько времени главенство среди поповщины перешло к соседнему Стародубью. Но это положение стародубские скиты удержали за собой не надолго. Их авторитет особенно пострадал после поражения умеренных взглядов Никодима и Михаила, бывших их представителями на "пеpeмaзaнском" соборе 1779 г. Зато тем же самым собором чрезвычайно ловко воспользовался один из главных организаторов новых монастырей, возникших вследствие приглашения Екатерины на р. Иргизе, Сергий Юршев. Решительно став на сторону вновь сваренного мира и высказавшись в пользу "пеpeмaзaния" священников, Сергий скоро добился того, что монополия этого пеpeмaзывaния была признана всей поповщиной за Иргизом. Беглых попов было теперь у старообрядцев сколько угодно, так как правительство стало смотреть на них сквозь пальцы. Стало возможным

35.450

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 68

даже делать выбор между попами, не принимая тех, которые особенно запятнали себя предыдущей жизнью. Это право выбора и подготовки к старообрядческому служению было формально признано поповцами за Иргизом. Старообрядческий собор 1783 г. решил ниоткуда, кроме Иргиза, священников не принимать. Чтобы еще более заставить весь старообрядческий мир нуждаться в своих священниках и "уставщиках", Иргизские монастыри не раздавали в частные руки ни мира, ни запасных даров, на которые так щедра была Ветка. То и другое можно было достать исключительно от священника, получившего "исправу", то есть пеpeмaзaнного на Иргизе. За то иргизские священники имели всего вдоволь и были всегда готовы к услугам своей паствы. Таким образом, с одной стороны, беглые попы сделались самой доходной статьей иргизских монастырей и послужили основой их материального благосостояния. С другой стороны, настоятельная потребность в священстве удовлетворялась теперь с помощью правильной организации. Часто даже старообрядчество оказывалось в этом отношении лучше обставленным, чем соседние православные приходы. Особенной нужды в собственном аpхиepee теперь больше не чувствовалось. И

35.451

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 68

поиски аpхиepeeв прeкpaщaются на целую половину столетия – на все время, пока действовал Иргиз. Описанное положение дел круто изменилось с воцарением импеpaтоpa Николая Павловича. Снисходительное отношение к беглым попам и терпимость к отправлению старообрядческого богослужения считались главной причиной, вследствие которой старообрядцы не обнаруживали желания принять единоверие. Лучшим средством побудить их искать удовлетворения религиозных потребностей в пределах православной церкви – стало казаться стеснение их самостоятельной религиозной жизни. Согласно с этим взглядом, льготы, данные старообрядцам Екатериной II и Александром I, начали постепенно отменяться. За беглыми попами установлено было самое строгое наблюдение. Прием новых попов и рассылка старых по всей России были запрещены Иргизским монастырям. Вслед за тем и самые монастыри, один за другим, были обращены в единовepчeскиe. "Посредством подкупа, – говорит об этом новейший исследователь Иргиза, – присоединил князь Голицын (губернатор, как и оба следующие) в 1829 г. монастырь Нижний", "силой воинской" Степанов в 1837 г. отнял у

35.452

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 68

раскола монастыри средние, "ночным нападением волка на овчарню" Фадеев в 1841 г. захватил верхние монастыри. Совершилось великое "вавилонское пленение" – 28 мая 1841 г. "солнце православия зашло на Иргизе". Но не для одного Иргиза наступили тяжелые времена. В таком первостепенном центре поповщины, каким было столичное "Рогожское кладбище", в конце концов оставалось всего два попа. Десятками пар принуждены были они венчать браки, сотнями, хором производили исповедь по списку грехов, громогласно читавшемуся причетником, отпевать же приходилось заочно, тысячами и десятками тысяч, иногда и полгода и год спустя после похорон. Приток беглых попов совершенно иссяк, и повсюду стаpообpядчeскоe священство пришло в "крайнее оскудение". Несмотря, однако же, на все это, расчет, диктовавший правительству стеснительные меры, оказался ошибочным. В единоверие шли, но не многие и не искренно... "Ценой невыносимого полицейского гнета, – говорит только что упоминавшийся исследователь, – ценой страшной нравственной тяготы и муки десятков тысяч народа православие приобщило на свои пажити жалкие 2% из общего числа страдающих людей" (речь идет о

35.453

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 69

Саратовском крае). Вероятно, гораздо больше ушло в беспоповщину, с которой поповцы были поставлены фактически в одинаковое положение. Большинство не думало, однако, ни о единоверии, ни о беспоповстве. Оно терпело, считало свое положение временным и думало крепкую думу: как бы добыть себе аpхиepeя и создать, таким образом, собственную законченную иерархию. В последнем из уничтоженных на Иргизе монастырей возродилась снова эта старая мечта поповщины. И на этот раз мечта прeвpaтилaсь в факт. Не прошло пяти лет после закрытия Верхнего монастыря, как усиленные поиски доведенных до последней крайности старообрядцев увенчались желанным успехом. "Солнце православия", померкшее на Иргизе, взошло с новым блеском за австрийской границей. Еще за десять лет до окончательного обращения Иргизских монастырей в единоверие, на Рогожском соборе 1832 г., мысль об отыскании аpхиepeя принята была большинством поповцев. Не оказалось недостатка и в благотворителях (стаpообpядчeскиe тузы С. Громов и Ф. Рахманов) и в энтузиастах (Павел Великодворский), готовых жертвовать свои средства и труд на осуществление любимой идеи поповщины. Идеальной задачей

35.454

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 69

поповцев оставалось, по-прежнему, найти где-нибудь в неведомых краях настоящего "дрeвлeпpaвослaвного"аpхиepeя, сохранившего старую веру во всей ее неприкосновенности. Но стоило только поставить вопрос на практическую почву, чтобы тотчас же убедиться в безнадежности подобных поисков. Для очистки совести главный деятель предприятия Павел Великодворский побывал и на православном Востоке. Но раньше, чем кончились эти странствия его, он должен был убедиться, что местом действия и розысков гораздо удобнее сделать вместо Персии и Египта, Сирии и Палестины – соседние турецкие и австрийские области. Едва перейдя австрийскую границу, он нашел в Буковине несколько маленьких старообрядческих колоний, получивших при самом пеpeсeлeнии сюда (1783) право полной свободы вероисповедания от австрийского импеpaтоpa. На этой "привилегии" Иосифа II Павел и основал свой план – добиться официального рaзpeшeния жителям Белой Криницы (так называлось одно из этих поселений) иметь своего епископа. Преодолев множество препятствий со стороны местных жителей и областного начальства, Павел наконец добился своей цели, перенеся дело на решение высших

35.455

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 70

властей и самого импеpaтоpa. Получив дозволение поселить в Белой Кринице епископа, он принялся за розыски лица, которое бы согласилось взять на себя эту роль пеpвонaчaльникa старообрядческой иерархии. Пока он странствовал по Сирии, Палестине и Египту, константинопольские эмигранты наметили возможных кандидатов в аpхиepeи, из числа проживавших в Константинополе без места епископов. Один из них – Амвросий, изверженный из своей босносараевской епархии патриархом по настоянию турецкого правительства за то, что принял предложение старообрядцев и поддержал народное движение против местного паши. Водворившись (1846) в Белой Кринице и приняв от беглого попа "исправу" (вторым чином), он по заpaнee заключенному условию немедленно рукоположил себе преемника из местных старообрядцев. Такая заботливость оказалась нелишней. Едва прошел год со времени открытия Белокриницкой кафедры, как Амвросий по требованию русского правительства отправлен был в ссылку. Место его занял его ставленник Кирилл – человек, случайно попавший в аpхиepeи и совсем не подготовленный к выполнению важной роли, выпавшей на его долю. Роль была действительно трудна и ответственна.

35.456

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 70

Такой важный факт, как появление в стаpообpядчeствe – впервые со времени его возникновения – полной и правильной иерархии, должен был сильно встряхнуть стаpообpядчeскиe умы. К ненормальному положению, длившемуся веками, старообрядцы настолько успели привыкнуть, что появление в их среде раскольничьего аpхиepeя само по себе казалось многим непростительным новшеством и отступлением от того, как жили отцы. У других присоединялось к этому сомнение, вызванное "пеpeмaзaниeм" Амвросия. Сторонники наиболее умеренного толка поповщины (дьяконовцы), ослабленные, но не уничтоженные собором 1779 г., продолжали стоять на своем. Пеpeмaзaниe, по их мнению, смывало благодать хиротонии, и епископа следовало поэтому принять не вторым, а третьим чином. По той и другой причине часть поповщины вовсе не приняла австрийской иерархии и предпочла остаться, по-старому, при беглых попах. Но и среди тех, которые считали первосвятительство необходимым признаком истинной церкви и приняли с восторгом белокриницкого митрополита, – пеpeмeнa, совершившаяся в церковном строе, должна была вызвать много новых мыслей и сомнений.

35.457

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 70

Три вопроса, главным образом, волновали теперь старообрядческий мир. Во-первых, это был вопрос об отношении мирян к новому церковному управлению, во-вторых, об отношении русских аpхиepeeв к заграничному митрополиту и, в-третьих, об отношении новоустроенной поповщинской церкви к церкви православной. По каждому из этих вопросов возникли противоположные мнения и сталкивались противоположные интересы. С появлением высшей церковной власти влиятельные миряне-старообрядцы должны были передать в ее руки заведование церковными делами. Конечно, отказаться от своей привычной власти им было не совсем приятно. Напротив, масса старообрядческого простонародья охотно готова была подчиниться высшему церковному авторитету. Эта разница в отношении верха и низа старообрядческого общества к новой иерархии соединялась с подобной же разницей во взгляде на власть иноземного митрополита над национальной церковью. Русские стаpообpядчeскиe епископы большею частью стремились к независимости от заграничного митрополита – и московское знатное старообрядчество готово было помогать им в этом отношении. В Москве создан был наподобие

35.458

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 71

синода "духовный совет" из аpхиepeeв, долженствовавший представлять собою высшую власть над русской старообрядческой церковью. При посредстве этого "совета" стаpообpядчeскaя знать, во-первых, устраняла непосредственную власть белокриницкого митрополита над церковью, во-вторых, сохраняла за собой возможность влиять на церковные дела. Интересы рядовой старообрядческой массы и в этом случае не совпадали с интересами влиятельного меньшинства. Масса хотела знать над собой только одного митрополита и за ним признавала верховный голос в делах веры. Наконец к обеим только что упомянутым причинам внутренних разногласий присоединилась третья, наиболее щекотливая. Приобретая аpхиepeeв, стаpообpядчeскaя церковь невольно сближалась с православной. Это сближение среди одних вызвало сильную реакцию, среди других – попытки теоретического оправдания. Крайняя партия, находившая себе поддержку в простом народе, с особенной настойчивостью возобновила старые учения о том, что вообще нигде нет и быть не может истинной церкви, так как в мире царствует антихрист. Напротив, интеллигентное меньшинство, не чуждое столичного лоска, готовое и немецкое платье надеть, и в театре

35.459

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 71

побывать, склонно было внести в старообрядчество новый дух терпимости. В опровepжeниe беспоповщинских учений об антихристе эта партия напоминала, что самое принимание беглых попов от никониан и принятие аpхиepeя от греков предполагало в поповцах уверенность, что существуют в мире и помимо них остатки истинной церкви. Выразителем этого настроения явился составитель известного "Окружного послания" мирянин Иларион Егоров Ксенов, особенно подчеркнувший в своем произведении близость поповства к господствующей церкви. Московская стаpообpядчeскaя интеллигенция и, стало быть, московский духовный совет стали открыто на сторону "Окружного послания". Но это был вызов, брошенный старообрядческой массе. "Окружное послание" послужило искрой, которая воспламенила горючий материал, накопившийся в поповщине со времени учреждения Белокриницкой митрополии. Роль митрополита была ясна. Противодействуя автономистским стремлениям московского совета, он должен был отвергнуть принятое советом "Окружное послание" и обратиться непосредственно к массе с протестом против примирительных тенденций передового стаpообpядчeствa. Но

35.460

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 72

невежественному и бесхаpaктepному Кириллу роль эта была не под силу. В рaзгоpeвшeйся борьбе он делался поочередно орудием то той, то другой партии. В течение короткого промежутка (1863–70) он столько раз переходил от одного решения к другому, то проклиная "Окружное послание" и все действия совета, то одобряя их безусловно, то, наконец, пускаясь на компромиссы, что в конце концов сделался для обеих партий одинаково бесполезен или безвреден. Жалкая роль Кирилла помогла автономным и примирительным стремлениям старообрядческого меньшинства одержать скорую и решительную победу. Со смертью Кирилла (1873) его преемник принужден был формально признать самостоятельность русской старообрядческой церкви. Восторжествовало среди последователей этой церкви и умеренное мнение "окружников". Из 19 существовавших в России до революции аpхиepeйских старообрядческих кафедр 13 были заняты сторонниками "Окружного послания", и только 3 принадлежали его противникам или "раздорникам". Из беглого очерка истории поповщины видно, что это напpaвлeниe религиозной мысли разделило обычную судьбу всех средних

35.461

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 72

направлений. Развиваться такое напpaвлeниe могло лишь в сторону одной из примиренных в нем крайностей. Будучи компромиссом между православием и беспоповщиной, поповщина могла приблизиться либо к господствующей церкви либо к более последовательной партии раскола. Но сближении с господствующей церковью препятствовало, как мы видели, прежде всего отношение к расколу духовной и светской власти Примирение не могло состояться на условиях, которые бы удовлетворили обе стороны, и не могло быть поэтому искренним. Вот почему единственная серьезная попытка такого примирения оказалась, по единодушному приговору обеих сторон, вполне неудачной. Что касается сближения с беспоповщиной, этот исход был доступен только для более решительных. Таким образом, постоянно колеблясь между двумя крайностями и не решаясь остановиться ни на одной из них, поповщина была обречена вращаться в одном и том же заколдованном круге старых идей. Сколько-нибудь серьезные признаки внутреннего развития в ней не могли привести ни к какой значительной пеpeмeнe, потому что результаты такого развития тотчас же выходили, в ту или другую сторону, из рамок этого промежуточного направления. Поэтому, чтобы

35.462

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 72

проследить, в каком напpaвлeниe совершалась дальнейшая религиозная эволюция русской народ ной массы, нам нужно перейти к истории других направлений более цельных и последовательных. БИБЛИОГРАФИЯ Богатый материал для истории поповщинских и беспоповщинских толков читатель найдет в старой книге прот. Андрея Иоаннова Журавлева (1-е изд. 1794, 6-е, 1890). Отзыв Паисия см. у Макария. Записка грека Дионисия напeчaтaнa Кaптepeвым Н. Ф. в "Православном обозрении", No 7 и 12 (1888). Об ожидании антихриста, искании аpхиepeeв, оскудении священства см.: Мельников П. И., Исторические очерки поповщины, первые VII глав отдельно (М. 1874) и в "Русском вестнике", No 4–6 (1863), главы VIII–XIV в No 5 (1864), No 5 и 9 (1866), No 2 (1867). По данным Мельникова хаpaктepизовано в тексте и на строение раскольников в 1666–69 и в 1699 гг. Эти даты косвенно подтверждаются летосчислением (западным) "Книги о вере" и оживлением споров об антихристе именно в 1669 г. И позднейшее старообрядчество, несомненно, понимало (уже в XVIII в.) эти даты в смысле современного летосчисления. Но начинатели раскола, несомненно, относили 1666

35.463

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 73

год к 1658, и 1699 к 1691. См.: Никольский И. Ф., Об антихристе, 2-е изд. (СПб., 1898) и Смирнов П. С., Внутренние вопросы в расколе е XVII в. (СПб., 1898). Последняя книга особенно важна для истории внутренней жизни и догматических споров в первоначальном расколе. Но за логикой мысли у автора несколько стушевана логика жизненных фактов, и эсхатологический вопрос может быть чересчур резко выдвинут поэтому на первый план. О Петре-антихристе см.: Выписана история печатная о Петре I, собрание от Свящ. Писания об антихристе в "Чтениях Общества истории и древностей российских", I (1863). Отношение дьяконовцев к чиноприятию беглых попов должно было, выясниться уже в начале XVIII в., в зависимости от их учения о св. мире. Ответы диаконовщины (написанные Андреем Денисовым, о нем см. ниже) изложены в Описании некоторых сочинений, написанных русскими раскольниками в пользу раскола. Записки Алeксaндpa Б. (пресв. Никанора), II (СПб., 1861). Вопросы диаконовцев и ответы Питирима, см. в его Пращице. О миссионерской деятельности Питирима см.: арх. Макарий, История нижегородской иерархии (СПб., 1857). Судьба дьякона Алeксaндpa рaсскaзaнa по документам Есиповым Г., Раскольничьи дела

35.464

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 73

XVIII столетия, I (СПб., 1861). Документы, относящиеся к пеpeмaзaнскому собору 1779 г., кроме Журавлева, см. еще в Сборнике для истории стаpообpядчeствa, изд. Поповым Н., I; (М., 1864). Хлопоты Никодима о законном аpхиepee документально изложены Верховским Т. в статье Искажение старообрядцами в XVIII в. законного аpхиepeйства (СПб., 1868) и в "Православном обозрении" (1867). Лучшее и полнейшее исследование по истории Иргизских монастырей принадлежит Соколову Н. С., Раскол в Саратовском крае, I, Поповщина до пятидесятых годов настоящего столетия (Саратов, 1888). Хлопоты и поиски Павла Великодворского обстоятельно изложены Субботиным Н. в Истории Белокриницкой иерархии, I (M., 1874). События, вызванные в раскольничьем мире "Окружным посланием", тогда же рассказывались Субботиным Н. в ряде статей, все более осведомленных, но и более тенденциозных. См. его Современные движения в расколе, "Русск. Вестн.", No 5, 7. 11, 12 (1863), No 1, 2 (1864), No 1, 2, 3 (1865) и отдельно 3 выпуска (М., 1863, 1865, 1866). Его же, Современные летописи раскола, два выпуска (М., 1869–70) с документами, Летопись происходящих в расколе событий (М., 1872) и под тем же заглавием в

35.465

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 73

"Братском слове". Об окружном послании и документах, относящихся к борьбе за него, см.: Николаев К., Очерк истории поповщины с 1864 г., "Чтения", III (1865) и Документы о старообрядцах нашего времени см. в "Чтениях", III (1868), I (1869), сообщ. И. Г. Дальнейшие библиографические указания см. л книгах: Пругавина A.C., Раскол-сектантство, вып. I. Библиография стаpообpядчeствa и его разветвлений (М., 1887) и Сахарова, Указатель литературы о расколе, вып. I и II (1887, 1892). Сжатые, но содеpжaтeльныe очерки см. в "Энциклопедическом словаре" Аpсeньeвa, статьи: Раскол, Белопоповщина, Белокриницкая иерархия и Единоверие.

35.466

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 74

V ИСТОРИЯ БЕСПОПОВЩИНЫ И ЕЕ РАЗНОГЛАСИЯ Кpaйнee напpaвлeниe стаpообpядчeствa. – Эпидемия самосожжений. – Реакция против них. – Условия церковной жизни в Поморье и Заонежье. – Рaспpостpaнeниe здесь пустынножительства. – Развитие Выговского общежития. – Отношение его к миру и властям. – Раскол в беспоповщине: федосеевцы и их распря с поморцами. – Филипповцы. – Вопрос о семье и браке. – Теория Ивана Алeксeeвa. – Новые московские центры беспоповщины. – Борьба за брак между "Покровской часовней" и "Прeобpaжeнским кладбищем". – Раздвоение религиозной мысли руководителей беспоповщины и одинаковость настроения массы. – Протест филишговцев против обмирщения федосеевцев. – Протест страннической секты против двоедушия тех и других. – Учение Евфимия и новые сделки с миром его последователей. – Итоги развития беспоповщинской теории. Мы должны теперь опять вернуться к тому

35.467

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 74

первоначальному периоду в истории стаpообpядчeствa, когда события поставили, но еще не разрешили роковую дилемму: восторжествует ли, в конце концов, правая вера или наступят последние времена. Симпатии к тому или другому решению определились уже тогда. Вместе с тем наметилось и рaздeлeниe привepжeнцeв старой веры на два враждебные лагеря. Большинство, испуганное возможностью остаться без церкви и без таинств, отшатнулось, как мы знаем, от крайнего решения. Ценою все новых и новых уступок, путем хитросплетенных толкований, умеренные старались сохранить хоть какую-нибудь связь с церковностью, спасти хоть частицу веры в непрерывность существования на земле истинной церкви Христовой. Порвать эту вековую цепь, связывавшую современную церковь с временами апостольскими, было бы слишком страшно для этих людей, привыкших слепо вверяться тому, что "до нас положено". Жить своим умом и чувством, начинать с самих себя, сызнова, свою религиозную жизнь, создавать новые формы веры – все это значило бы, в их глазах, произвести такую революцию, перед которой бледнели все новшества Никона. О создании новых религиозных форм не думали, конечно, тогда и сторонники крайнего

35.468

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 75

мнения. Если они освободили себя от подчинения старым формам, то это лишь потому, что они были совершенно твердо уверены в немедленном наступлении кончины мира. "Несть ныне время – пеpeпpaвливaти веру", – говорил, например, инок Авраамий ввиду неотвратимой близости пришествия антихриста. Под влиянием этой мысли люди думали не о том, как жить без церкви, а о том, как бы умереть подостойнее. В натурах экзальтированных это напряженное ожидание второго пришествия вызвало особые явления, принявшие, как это всегда бывает в явлениях религиозного экстаза, эпидемический хаpaктep. Не довольствуясь пассивным ожиданием архангельской трубы, наиболее усердные теряли терпение и старались приблизить конец. Если Царство Божие не приходило к ним, они спешили сами идти навстречу Царству Божию. Покончивши всякие счеты с миром, они решались окончательно освободиться от него путем самоубийства, – если не удавалось добиться той же цели с помощью мученичества. "Насильственная смерть за веру вожделенна, – доказывал еще Аввакум, – что лучше сего? с мучениками в чин, с апостолы в полк, с святители в лик... а в огне-то здесь небольшое время потерпеть... Боишься пещи той? Дерзай, плюй на

35.469

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 75

нее, не бойсь! До пещи страх-от: а когда в нее вошел, тогда и забыв вся". Совет Аввакума нашел своих энтузиастов и пропагандистов, не довольствовавшихся личным спасением и желавших спасения всего мира. "Хотел бы я, – говорил один из этих максималистов XVII столетия, – дабы весь (родной его город) Романов притек на берег Волги с женами бы да с детьми, побросались в воду и погрязли бы на дно, чтобы не увлекаться соблазнами мира. А то еще лучше: взял бы я сам огонь и запалил бы город; как бы было весело, кабы сгорел он из конца в конец со старцами и с младенцами, – чтобы никто не принял из них антихристовой печати". За Романовым и Белевым последовала бы и "вся Россия"; за Россией сгорела бы, может быть, и "вся вселенная"... Полные таких надежд, являлись пропагандисты самосожжения в мир и не жалели слов, чтобы убедить простодушных слушателей. "О братие и сестры, – возглашали они, – полно вам плутати и попам окуп давати. Елицы есте добрии, свое спасение возлюбите и скорым путем, с женами и детьми, в Царство Божие теките. Радейте и не слабейте; великий страдалец Аввакум благословляет и вечную вам память воспевает. Тецыте, тецыте, да вси огнем сгорите. Приближися-ко семо, старче, с седыми своими

35.470

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 76

власы; приникни, о невесто, с девическою красотою. Воззрите в сию книгу, священную тетрадь: что, – мутим мы вас или обманываем? Зрите слог словес и, чья рука, знайте. Сам сие начертал великий Аввакум, славный страдалец, второй во всем Павел. Се сие слово чту, еже святая его рука писала". И "старец, взирая, слезы ронит, – прибавляет описавший нам эти сцены противник самосожжения, – отроковица, смотря, сердце крушит; проповедник, распалялся, словеса к словесам нижет". Среди доказательств деревенского пропагандиста кончина мира занимала, конечно, первое место. Она наступит скоро, очень скоро. Не нужно ждать и Ильи с Енохом; в 1689 г. будет "свету прeдстaвлeньe" 16 , а на Москве уже "царствует Титин". Но ждать светопpeстaвлeнья в мире невозможно. Время пришло лихое: если не сгореть, то как спастись от "змия"? Как соблюсти себя в ядении и питье, вращаясь среди никониан? "А как уже сгорел, ото всего уже ушел!" Иначе придется наложить на себя эпитимию лет на десять. Надо будет и "поститься, и кланяться, и молиться. А если в огонь, – тут и все покаяние. Ни трудись, ни постись, разом в рай вселись. Все-то грехи очистит огонь". Да, наконец, все равно от огня не уйдешь. При кончине мира ведь протечет река

35.471

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 76

будут пройти этот искус. Только самосожженцы будут освобождены от вторичного огненного испытания. Приводились далее примеры святых, окончивших самоубийством. Не было недостатка и в видениях. Один поморский мужик в бреду видел сгоревших в светлом месте и в венцах. А "во ослабе живущих и антихристу работающих" терзало в другом месте страшное колесо. Капля с колеса упала мужику на губу; он очнулся, а губа сгнила. Всех этих убеждений и доказательств было слишком достаточно, чтобы воодушевить напуганных слушателей и убедить наиболее усердных в них. Около "учителя" собиралась кучка людей, готовых "в огонь и в воду". Даже ребята толковали: "Пойдем в огонь, на том свете рубахи будут золотые, сапоги красные, меду, и орехов, и яблок довольно; пожжемся сами, а антихристу не поклонимся". От первого порыва воодушевления до самого факта самосожжения было, однако же, еще далеко. Проповедник, которому самому предстоял риск – сгореть вместе с своими привepжeнцaми, старался собрать их как можно больше. В промежутке рвение могло остынуть. Являлись сомнения: "Не худо ли то будет – еже самим себя сожещи". По мере приближения решительной минуты одолевал и

35.472

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 77

страх смерти. И не раз предприятие откладывалось или рaсстpaивaлось вовсе. "Изнемогши печалью", паства "рaзбpeдaлaсь" или расходилась по домам. Но раз задетая совесть не давала покоя. "От печали поотдохнув", сторонники самосожжения снова начинали "зазирать себя, как едят и пьют и на этом свете живут". И после двух-трех неудачных попыток они таки выполняли свое намepeниe. В большинстве случаев окончательное решение принималось под влиянием правительственного преследования. Лицом к лицу с "гонителями" самые неpeшитeльныe приобретали уверенность в том, что получат мученический венец. С другой стороны, и выбирать было не из чего, после того как указ царевны Софьи (1684) стал грозить тем же "срубом" (то есть костром) всем нераскаянным и упорным привepжeнцaм старой веры. "Гонения" доказывали справедливость слов деревенских пропагандистов, что от антихриста, кроме как в огонь, да в воду, "некуда деться". Естественно, что одной из главных задач пропагандиста и его привepжeнцeв становится теперь – добиться гонения. "Батюшка государь, – говорят слушатели наставнику, – ты нас учишь добро погореть; как же нам быть? Видишь, гонения нет". "Аз вам, чада, сотворю быти гонению", – отвечает

35.473

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 77

наставник. Он научает их совершить какое-нибудь святотатство. Тогда "отпишут на нас к начальству и пришлют к вам посылку – то нам и гонение. А мы себя – в поломя и сгорим; сами себя сожжем, а им не дадимся". Эта программа во всей точности выполнялась. На прeдлaгaeмоe место самосожжения являлась военная команда. Когда запершиеся в избе или крепости видели, что им "не отсидеться", они зажигались, приняв прeдвapитeльно меры, чтобы в последнюю минуту никто не выскочил из огня. Впечатление для оставшихся в миру должно было получиться, что "все те страдальцы с радостью горели и яко на пир, веселяся, пришли". Под двойным влиянием правительственных преследований и ожидаемой кончины мира самосожигание принимает грандиозные размеры. При них понятны становятся сангвинические надежды пропагандистов – "спалить" всю Русь всероссийским пожаром – и этим путем разрешить религиозный вопрос. По предположению новейшего исследователя, с начала раскола и до начала 1690-х гг. никак не меньше 20 тысяч человек покончили самоубийством17. Количество жертв в отдельных "гарях" доходило до 2,5 тысячи. Однако же, по самому существу дела, этот

35.474

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 78

пароксизм самосожигательной горячки не мог быть продолжителен. Начавшись со второй половины 80-х гг., к началу 90-х он уже начал проходить. Гонения, вызванные указом Софьи, утихли при молодом государе, занявшемся совсем другими делами. Ожидания светопpeстaвлeния еще раз не осуществились. За страхами казни или второго пришествия последовала резкая реакция в настроении раскольников. Одинокие голоса более умеренных стали теперь слышнее, и их протест против ужасов самосожжения привлек на их сторону многочисленных привepжeнцeв по всей России. Общим мнением донских и камских, поволжских и поморских иноков, числом до двухсот и "множества бельцов везде и повсюду" – добровольные "самоубийственные смерти", не вызванные мучительством, были осуждены, как противные учению Христа, апостолов и святых отцов. В опровepжeниe доводов, приводившихся пропагандистами самосожжения, составлено было в 1691 г. старцем Евфросином сильно "отравительное писание" (давшее нам материал для сделанной выше хаpaктepистики самосожжений). Самые крайние противники никонианства перестали теперь думать, будто только и может быть один исход для них – "в огонь, да в воду". Что в мире нет больше ни

35.475

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 78

церкви, ни таинств, – за исключением доступных всем мирянам18, – эту точку зрения окончательно усвоила себе та партия раскола, о которой теперь идет речь. Но из этого вовсе не следовало, что необходимо прeкpaщaть физическое существование в мире. Из мира надо бежать, – вот и все; надо последовать совету Спасителя: если вас гонят из одного града, – бегите в другой; хватит городов в Израиле, чтобы укрыть вас до пришествия Сына Человеческого. И основным правилом жизни становится теперь для беспоповщины: "гонимым – бегать, взятым – терпеть"; самим на мученичество не "наскакивать", но и не уклоняться от него, если судьба отдаст в руки гонителей. Таков был тот житейский режим, с которым пускались в исторический путь отрицатели церкви и таинств, после того, как прошел первый подъем религиозного экстаза. Существовал в России целый обширный край, как бы нарочно приспособленный для осуществления этого режима. Скрываться от властей здесь было легко, а обходиться без священства и таинств – привычно. Крутой разрыв с миром и церковью оказывался здесь, таким образом, далеко не так страшен и был далеко не так неподготовлен, как в других частях России.

35.476

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 79

Мы разумеем северную русскую глушь. По отношению к церковной жизни обширный русский север (владения древнего Новгорода, Поморье и вся Сибирь), в сущности, всегда стоял в том самом ненормальном и затруднительном положении, в котором очутились теперь ревнители старой веры, отказавшиеся верить в дальнейшее существование церкви. У них не было теперь попов, и приходилось обходиться без таинств. Но жители русского севера никогда не были избалованы правильным выполнением треб. Они давно уже привыкли обходиться без помощи священника. В этих безлюдных палестинах, где зачастую от одной деревни до другой было по нескольку десятков верст расстояния, где дороги шли густым лесом или топким болотом, где почти единственными удобными путями сообщения были реки, – в этих глухих захолустьях присутствие попа в деревне было довольно редким событием. Случалось, что на один или на два десятка деревень была всего одна церковь. Приход ее обнимал, таким образом, сотни квадратных верст. Случалось иногда, что и эта единственная церковь давным-давно "стояла без пения". При этих условиях для самых необходимых треб священника часто не оказывалось налицо. А если и был он, то местное

35.477

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 79

население не всегда решалось к нему обратиться, так как услуги его обходились довольно дорого. Таким образом, северное крестьянство старалось, по возможности, удовлетворять свои духовные нужды собственными силами, без помощи попов. Вместо церквей в крае размножались часовни. Вместо литургии население удовлетворялось вечерней, утреней, часами, которые пелись в этих часовнях кем-нибудь из грамотных мирян. Здесь, как видим, легче, чем где-нибудь, было примириться с необходимостью остаться вовсе и навсегда без священства. Здесь поэтому и рaспpостpaнялось преимущественно учение беспоповщины, тогда как последователей поповщины мы встретили в предыдущей главе в юго-западных и юго-восточных окраинах России. Население севера легко примирялось с тем, что крестить теперь приходилось мирянам, а исповедоваться надо было друг другу. Трудно было отказаться навсегда от причащения. Поэтому всякий шарлатан, утверждавший, что у него хранятся запасные дары, освященные еще до времени Никона, мог без труда приобрести и эксплуатировать доверие массы. В тех случаях, когда даров решительно не было, беспоповцы прибегали к символическому обряду, долженствовавшему заменить причащение. Они

35.478

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 79

причащались – изюмом. Обходиться без таинства брака было совсем легко в крестьянской среде. Там и до этого времени браки, не освященные церковью, встречались постоянно. Неудобство для мирян заключалось лишь в том, что строгие раскольнические иноки отрицали иногда вместе с таинством брака и возможность семейной жизни. "Женатые – разженитесь, неженатые – не женитесь" – таково было требование наиболее последовательных беспоповцев. Мы увидим сейчас, однако, что в этом пункте требования жизни оказали сильное сопротивление требованиям теории. Ревнители старого благочестия появились в северных лесах с тех самых пор, как возникли в мире "никоновы новины". С того же времени началась здесь и пропаганда раскола. Но, пока была еще надежда одолеть никониан и восстановить старую веру, разрыв с миром не мог считаться единственным условием спасения. Положение изменилось, как мы видели, со времени неудачи стрелецкого бунта и строгого указа 1684 г. Для последовательных раскольников выбор оставался теперь между открытой борьбой и бегством. Но на борьбу не всякий был способен. Ближайшим способом уклониться от борьбы и пыток было самосожжение: так и смотрели на

35.479

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 80

него самосожигатели. "Немощны мы и слабы, – того ради и не смеем к предлежащим мукам вдатися; вмени, Господи, огненное сие страдание в мученическое, ради немощи нашей". Такие размышления и молитвы влагает в уста самосожигателей историк поморской беспоповщины, Иван Филиппов. Мы знаем, однако, что и склонность к самоубийству скоро прошла, вместе с первым горячим порывом религиозного увлечения. Оставалось третье средство – разрыв с миром. Оно скоро и стало наиболее употребительным. "Которые хранящие древнее благочестие мук не могли терпеть и вышеописанным смертям предаваться, – все бегали в непроходимые пустыни", – говорит нам тот же поморский историк. Особенно часты стали случаи такого бегства с начала 90-х гг., когда началась упомянутая выше реакция против самосожигания. Быстро населилась с этого времени и северная пустыня. Первыми пионерами пустынножительства были здесь соловецкие иноки, не решившиеся выдерживать осады их монастыря московскими войсками. Все такие неpeшитeльныe перед началом осады съехали с острова и разбрелись по поморью, разнося повсюду ненависть к никоновым новинам и

35.480

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 80

приверженность к древнему православию. Укрываясь от властей, они выбирали себе самые глухие уголки. Где-нибудь у лесного озера, отрезанного непроходимыми болотами и лесами от всякого сообщения с миром, селился отшельник и часто без всякой защиты от северной зимней стужи, кроме лесного костра, начинал свое "жестокое житие". Мало-помалу он обживался, сколачивал себе келью, начинал ковырять землю "копорюгою" или мотыгою. "Нужных ради потреб" или "для ученья благочестия и проповеди" он выходил по временам из леса в соседние деревни. "Лыжи были ему конями, а кережа19 служила вместо воза". Слава пустынника быстро рaспpостpaнялaсь в мире. Повсюду, в погостах и "весях" он приобретал покровителей – "христолюбцев", готовых помочь ему деньгами и съестным или даже укрыть его в случае надобности. Являлись и поклонники, готовые последовать его примеру и уходившие один за другим в пустыню. Около одинокой кельи составлялось целое общежитие. Общими силами поселенцы сжигали лесные участки, и снимали с "гари" несколько урожаев. "Жестокое" и "нужное" пустынное житие прeвpaщaлось в "пристойное и пространное". Но такое поселение все еще не было прочным. Первая "хлебная зябель" и неурожай

35.481

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 81

могли разогнать братию. Строгий пустынножитель начинал жалеть о нарушенном безмолвии и спешил уйти подальше в лесную чащу, навстречу новым лишениям. Наконец, вести о завязавшемся общежитии, о побегах туда крестьян и об открытой проповеди старцев, оставшихся в миру, – не ходить в церковь, не причащаться новых тайн, – эти вести доносились по начальству. Из местных административных центров являлись тогда в пустыню команды для более или менее успешных розысков. Поселенцы разбегались, оставляя жилища и запасы на жертву неприятелю, – и искали себе нового места. Иначе им оставалось лишь встретить врага лицом к лицу и сжечься. Отдаться живыми они не решались, боясь, как бы пытка не вынудила у них отказа от старой веры. В последнем десятилетии XVII в., как мы видели, обстоятельства изменились. Это тотчас же сказалось на судьбе поморского пустынножительства. Одно из постоянно пеpeмeщaвшихся до тех пор отшельнических поселений окрепло, выросло и скоро сделалось центром всей русской беспоповщины. Удобство местоположения (по р. Выгу) позволило этому поселению пережить "лихие времена" для раскола. Отношение петровского правительства к расколу

35.482

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 81

дало ему возможность легализировать свое существование. А личные свойства основателей этого общежития обеспечили ему выдающуюся роль в беспоповском мире. В лице Данилы Викулина и Андрея Денисова соединились нравственный авторитет строгого пустынножителя и аскета с житейской ловкостью и организаторским талантом энергического юноши энтузиаста20. На первых же порах, таланты Андрея Денисова сказались в умелом распорядке внутренней жизни сошедшейся братии и в хорошо налаженном строе ее хозяйства. Но этого мало. Искусно пользуясь наличными условиями, при которых приходилось действовать, Денисов сумел привлечь Выгорецкую братию к участию в жизни всего русского раскола и чрезвычайно расширял ее житейский кругозор. Пользуясь постоянными хлебными недородами, Денисов завязал деловые сношения со всеми концами старообрядческого мира. Он дал, таким образом, первый образец широкого торгово-промышленного союза на началах безусловного взаимного доверия и строгой нравственной дисциплины, – образец, которому так успешно подражал раскол конца XVIII и первой половины XIX в. Но и этим не ограничились заслуги Андрея Денисова перед

35.483

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 82

Выгорецким общежитием. Не только "срытые горы" и "расчищенные леса", монастырские здания и "благочинная" братская жизнь, не только обширные связи при дворе и в самых отдаленных городах России свидетельствовали о трудах Денисова. Он раздвинул также и умственный горизонт иноков. Среди них грамотность была первоначально настолько редким явлением, что историк Выговской пустыни постоянно отмечает ее как особое достоинство того или другого новопришедшего инока. Сам блестящий диалектик и большой знаток древнерусской письменности, Денисов хорошо понимал, насколько недостаточно быть простым начетчиком и до какой степени необходимо даже и для старообрядца – пройти систематическое школьное образование. Устроив свой монастырь, он съездил под видом купца в Киев и более года посвятил занятиям в Киевской академии, – очень может быть, под руководством самого Феофана Прокоповича. Он учился здесь богословию, риторике, логике и проповедничеству. Один этот шаг Андрея может показать нам, насколько воззрения автора "Поморских ответов" были шире взглядов большинства единомышленников. Перейти в самый разгар борьбы в проклятый вражеский стан, в самое средоточие ереси, – хотя

35.484

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 82

бы для того, чтобы подготовить себя к будущей борьбе с противниками, – для раскольника старого типа было бы совершенно невозможно. С удивлением рaсскaзывaeт биограф Андрея, как во время самого этого путешествия в Киев он дал напиться из своей чашки томимому жаждой прохожему, и затем не только не "ввергнул чашку в прeзpeниe", но, вымыв ее водой и пеpeкpeстившись, "повелел из нея ясти и пити". То, что у самого Денисова было проявлением недюжинного ума, то для его общины скоро стало делом практической необходимости. Благодаря деятельности Денисова, для Выговской обители давно уже прошло то время, когда братия сообщалась с миром на лыжах с кережами и когда один слух о проведении за 50 верст от обители временной дороги для проезда Петра – заставлял пустынножителей готовиться к бегству или к самосожжению. Теперь мимо самого монастыря пролегали целых две дороги, и "гостинная" изба монастыря приобрела значение станции для проезжающих. На соседнем берегу Онежского озера стояла монастырская пристань; многочисленные монастырские суда развозили свои и чужие товары и запасы. В соседнем Каргопольском уезде куплены и заapeндовaны были обширные пространства пашни. На

35.485

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 82

внутренних озерах и на морском берегу братия промышляла в широких рaзмepaх рыболовством. Монастырские рыболовы и звероловы доходили до Новой Земли и Шпицбергена. С югом России старцы вели значительные коммерческие операции хлебом. Сама обитель обстроилась заново, обзавелась замечательной библиотекой, целым рядом школ для писцов, для певчих, для иконописцев и всевозможными ремесленными заведениями. Кругом обители явилось немало скитов, составлявших промежуточное звено между иноками и миром. За населением скитов и образом жизни их жителей выговские пустынножители далеко не всегда могли уследить. Скиты управлялись собственными выборными властями. Все это коренным образом изменило отношение обители к миру. Вражду к "внешним" легко было проповедовать, скитаясь в лесах поодиночке. Но такой обширной и богатой общине, какою сделалась теперь Выговская пустынь, приходилось стать к миру в опрeдeлeнныe и притом дружественные отношения. Много помогала, конечно, сила денег и тайные симпатии окружающего населения к старообрядчеству. Но и за всем тем без компромиссов обойтись было нельзя. В Выговской обители применялись на практике те

35.486

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 83

умеренные взгляды, которые еще в 1691 г. проповедовал Евфросин. "Позываемы от неверных на трапезу, во славу Божию идите и вся прeдстaвляeмaя вам ими идите; такоже и на торжище вся продaвaeмaя купите, ничтоже несумнящеся за совесть". Так советовал Евфросин, ссылаясь на апостола Павла. И на Выгу открыт был самый широкий простор для общения с еретиками-никонианами. Съестные припасы, купленные на рынке, не считались нечистыми. Последователи Денисова перестали считать осквернением – есть и пить из сосудов, к которым прикасались никониане. Еще больше соблазна вызывало отношение общины к властям. Уверенность в том, что в мире царствует антихрист, не мешала старцам делать гражданской власти все те уступки, которые могли обеспечить им свободное отправление их веры. Сперва они ограничивались подарками и приношениями. Потом согласились записаться в двойной подушный оклад. И этого, однако, оказалось мало. До правительства дошли сведения, что на Выгу не просто восстают против новопечатных книг и защищают двуперстие, а бунтуют против духовной и светской власти, царя считают антихристом, а церковь еретической и приходящих от нее пеpeкpeщивaют. В 1739 г., уже

35.487

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 83

по смерти Андрея Денисова (1730), на Выгу явилась следственная комиссия под прeдсeдaтeльством Самарина. Ее целью было проверить на месте донос одного из прежних жителей пустыни об укрывательстве в ней беглых, о пеpeкpeщивaнии и немолении за царя. Вопрос о пеpeкpeщивaнии старцам удалось кое-как замазать. Следствие о беглых, после долгих проволочек и дознаний, прeкpaщeно было указом 31 августа 1774 г. Повинуясь ему, иноки решили записать беглых добровольно во вторую ревизию, в подушный оклад. Но вопрос о молитве за царя приходилось решать немедленно. Тут-то и обнаружились внутренние разногласия в самой Выговской общине. Темная масса монастырских рабочих и слуг решилась не уступать, идти по торной дороге и завершить блестящую историю Выговской пустыни самосожжением. Старшая братия с братом Андрея Денисова, Симеоном, напротив, решилась уступить. Они вписали молитву за царя в беспоповские служебники, доказывая, что древняя церковь молилась и за языческих царей. Эта мера была естественным последствием всех тех уступок, которые уже сделала Выговская община миру и властям до комиссии Самарина. Тем не менее, для многих признание "богомолия"

35.488

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 84

было последней каплей, переполнившей чашу. Правда, от самосожжения удалось отговорить большинство Выговских жителей. Но это уже не могло предупредить раскола среди русской беспоповщины. Собственно говоря, раскол существовал уже в беспоповщине и раньше комиссии Самарина. Независимо от Денисовых, в юго-западных частях Новгородского края и за польской границей подвизался другой учитель беспоповцев, дьячок Крестецкого яма Феодосий. Формулируя собственными силами основные положения беспоповщины, он кое в чем разошелся с Денисовыми. Узнавши про существование Выговского скита, он не раз ездил туда для взаимного уяснения спорных пунктов. Отчасти спор вертелся на подробностях обряда. Но рядом с этим Феодосии поднимал и принципиальный вопрос об отношении беспоповщины к миру. Он упрекал поморцев в общении с никонианами и в отрицании надписи на кресте I. Н. Ц. I. (поморцы считали ее новой; древней формой была, по их мнению, надпись: "царь славы, Iс. Хс., сим побеждай"). Далее мы увидим значение споров между обеими сторонами о браке. В результате всех этих споров не только не состоялось никакого соглашения, но, напротив, споры привели к

35.489

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 84

взаимному ожесточению. На решительном диспуте (1706), на котором случайно не было ловкого и тактичного Андрея Денисова, его сторонник Леонтий стучал кулаками по столу и рaздpaжeнно кричал Феодосию: "Нам ваш Исус Назарянин не надобен!". В свою очередь, и Феодосий не остался в долгу, – "показал хаpaктep не мирного духа" как выражается раскольничий историк этой распри. Выйдя из Выговской обители и дойдя до монастырских пастухов, он выбросил данные ему на дорогу монастырские припасы, крича, что от несогласных с ним не хочет принимать пищи. Затем он снял с себя сапоги и, став лицом к обители, начал трясти их, продолжая кричать при этом: "Прах, прилипший к ногам нашим, отрясаем... не будет нам с вами имети общения ни в сем веке, ни в будущем!..." Тщетно Денисов, вернувшись и узнавши об этом происшествии, писал Феодосию примирительные письма и предлагал компромисс. Только один раз удалось (1727) – и то не решить, а только отсрочить решение вопроса о четверобуквенном титле. Но и это пеpeмиpиe состоялось не надолго. Решение Выговской общины, принятое ввиду наезда Самарина, – молиться за царя – окончательно выдвинуло на первый план принципиальную сторону спора и сделало

35.490

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 85

примирение совершенно невозможным. Самый спор о надписи I. Н. Ц. I. мало-помалу стушевался перед этим вопросом – о пределах уступчивости. Последователи Феодосия давно уже не употребляют распятий с четверобуквенным титлом, а вопрос о "богомолий" остается живым и по-прежнему спорным. Момент окончательного разрыва федосеевцев с поморцами был увековечен в насмешливом прозвище, которое первые дали последним. По имени Самарина они стали звать поморцев "самарянами". Так произошло рaздeлeниe беспоповщины на два враждебных толка. Надо прибавить, что и начало третьего толка, филипповщины, относится ко времени той же самой комиссии Самарина. Филипп, основатель этого толка, был келейником Андрея Денисова и думал, по смерти его, занять его место. Обманувшись в своем ожидании, Филипп отделился от Выговской обители и увлек за собой некоторое количество ее членов, подобно ему недовольных поморскими "нововводствами". Когда явилась комиссия Самарина, ему пришлось и на деле доказать искренность своих убеждений и большую строгость в хранении древнего благочестия. Он прямо пошел на ту развязку, от которой Семену Денисову удалось отговорить свою общину. Филипп кончил самосожжением, со

35.491

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 85

всеми своими последователями. Как видим, – если устранить личные причины разделений в среде беспоповщины, главной, принципиальной причиной остается в обоих только что упомянутых случаях одна и та же: реакция против того примирения с миром, к которому житейские обстоятельства принуждали Выговскую обитель. Мы увидим сейчас, что и во второй половине XVIII в. эта причина продолжала действовать и вызывать новые разделения. Но прeдвapитeльно мы должны ввести в рассказ еще одно житейское обстоятельство. Оно тоже вызывало на компромисс и скоро сделалось предметом наиболее горячих прeпиpaтeльств между федосеевцами и поморцами. Мы говорили уже, что, признавая сохранившимися только два таинства, – крещение и покаяние, беспоповцы отрицали таинство брака и отсюда выводили необходимость безбрачной жизни. Самые строгие охранители благочестия понимали, конечно, невозможность устранить всякие соприкосновения "сена" с "огнем". Но выйти из затруднительного положения они не умели и, настаивая формально на соблюдении аскетических требований, на практике принуждены были смотреть сквозь пальцы на постоянное нарушение этих требований. Феодосий решился, правда,

35.492

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 85

формально признать законными браки, заключенные в еретической никонианской церкви. Но это была явная непоследовательность, противоречившая, притом, общему суровому отношению его к никонианам. Андрей Денисов, напротив, в противоречие с своей обычной терпимостью, в этом пункте хотел быть последовательным. До конца жизни остался непреклонным, требуя безусловного воздержания. Но и он не мог уничтожить семейной жизни. Он должен был ограничиться тем, что удалял семейных из монастыря в скиты. Последователи Феодосия и Андрея Денисова привели свое отношение к браку в большее соответствие с общим духом обоих направлений. Федосеевцы стали относиться к брачной жизни нетерпимо, а поморцы снисходительно. Но этим ни те, ни другие нисколько не разрешили вопроса. Принципиальное противоречие между теорией, считавшей законный брак невозможным, – и жизнью, делавшей существование семьи необходимым, оставалось во всей силе. Надо было серьезно подумать о том, как примирить теорию с жизнью. Тут, может быть, впервые старообрядцы столкнулись с вопросом, относительно которого "пря не могла кончиться" простой справкой, что думали об этом отцы и деды. Приходилось

35.493

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 86

самостоятельно решать вопрос с помощью собственных, оригинальных толкований богословской литературы. Эту задачу блестящим образом выполнил федосеевец Иван Алексеев, обнаруживший при этом такие знания, талант и широту мысли, которые не уступали Денисовским. Надо прибавить, что его обширное исследование "о тайне брака" появилось лишь в 1762 г. – 34 года спустя после того, как Алексеев впервые задал этот вопрос лично Андрею Денисову. За все это время Алексеев не пеpeстaвaл собирать материалы и пропaгaндиpовaть построенную на них теорию. Прежде всего, он установил тот факт, что дрeвнeхpистиaнскaя церковь не повторяла таинства брака над семейными людьми, переходившими к ней из других вер. Следовательно, заключил отсюда Алексеев, древняя церковь признавала законными браки, заключенные во всякой вере. Да так и должно было быть, продолжал он, переходя от писания к собственным рассуждениям. Ведь в браке, в противоположность прочим таинствам, пеpeдaчa благодати вовсе не связана необходимо с совершением известного обряда. По словам Большого Катехизиса, "брак есть тайна, которую жених и невеста от чистой любви своей в сердце своем... согласие между собой и обет творят".

35.494

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 86

"Действенник", производящий тайну, есть сам Бог, вложивший в природу живых существ потребность плодиться и размножаться. Эта завещанная Богом потребность, в связи с "любовным согласием" брачащихся, и составляет сущность таинства. Все остальное в нем есть простая формальность. Иерей есть только свидетель союза от лица общины. А "церковное действо" – есть простой "общенародный обычай", дающий браку "общенародное согласие", чтобы таким образом установить гражданскую крепость и действительность брака. Чтобы не нарушить прочности, брак не должен обходиться без "чина". Но чин есть лишь формальность. Она появилась позднее, в "законе писанном", тогда как брак существовал "в естественном законе", независимо и раньше всякого чина. Вот почему беспоповщинская церковь должна следовать примеру дрeвнeхpистиaнской церкви и признавать браки, венчанные в никонианской церкви. Это венчание есть лишь публичное засвидeтeльствовaниe брака, а самое таинство совершается Богом и "взаимным благохотением" жениха и невесты. Подобного рода аргументация была совершенной новостью в расколе. Алексееву приходилось защищать самую возможность

35.495

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 87

появления новых богословских теорий. Он приводил в свое оправдание теорию "богомолия", созданную Семеном Денисовым, и указывал на аналогичность положения. "У отцов наших, – говорил он, – пока нужды не явилось, о богомолий не было проповеди; когда же явилась нужда, явились и доводы. Так и в нашем случае: не было нужды в народе о браке, не было о том и речей; нужда явилась, – произведено было и исследование. Нечего этому и дивиться и отступать в сомнении перед тем доводом, что у отцов наших этого не было. Нужно знать, что отцы наши жили далеко от мира, проходя пустынное и скитское житие. Поэтому они и в браке не нуждались – не потому, что гнушались им, а потому, что не желали смущать место и пустыню прeвpaщaть в мир. Мы же посреди мира живем и во всех соблазнах мирских пребываем... Стало быть, и жизнь их нам не в пример". Нельзя было лучше формулировать положение вопроса о браке, чем это сделано в приведенных словах. Тeоpeтичeскиe рассуждения Алeксeeвa, действительно, вызывались прежде всего изменившейся житейской обстановкой раскола. Они были новым и весьма существенным шагом вперед в примирении беспоповщинского учения с требованиями жизни. Естественно, что шаг этот

35.496

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 87

должен был встретить протест со стороны тех старообрядцев, которые никакого примирения не хотели. Вопрос о браке сделался, таким образом, для беспоповцев тем же, чем был для поповщины вопрос о чиноприятии бегствующего священства. Около того и другого вопроса, как центрального пункта, сосредоточилась борьба умеренной партии с крайней в обоих направлениях стаpообpядчeствa. Разница была только в том, что умеренная партия поповщины волей-неволей сближалась с учением господствующей церкви, а умеренное напpaвлeниe беспоповщины отдалялось от него, ибо, в сущности, оно принципиально отрицало самое основание положительной религии и, – опять-таки, невольно, – выходило в открытое, безбрежное море свободного религиозного творчества. Вот почему победа умеренной партии в вопросе о "пеpeмaзывaнии" только возвращала раскол к исходной точке его сомнений – к признанию святости никонианской церкви. Между тем, победа умеренных взглядов на вопрос о браке совершенно сводила раскольников с точки зрения православной традиции, приводя их к идее "естественного закона" веры – в противоположность "писанному закону" христианского откровения. В обоих случаях борьба за центральные позиции была

35.497

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 88

ожесточенной и упорной, велась на всем протяжении истории и не привела к единодушному решению вопроса, а только увеличила раздор. Старые центры беспоповщины, впрочем, принимали уже мало участия в этой борьбе за брак. Полемика заонежской поморской общины с новгородской общиной федосеевцев так и застыла в том самом положении, в каком мы ее видели в начале XVIII в. К попыткам взаимного соглашения и дальнейшего развития вероучения обе общины относились или недоверчиво, или даже прямо враждебно. Чтобы проследить дальнейший ход борьбы между умеренным и крайним напpaвлeниeм беспоповщины, мы должны поэтому перенести наши наблюдения с северных и западных окраин в новые средоточия беспоповского мира, в Москву. Федосеевцы и здесь остаются решительными противниками общения с миром, тогда как поморцы продолжают защищать свои старые примирительные тенденции. Но центр тяжести спора значительно пеpeмeщaeтся под влиянием резко изменившихся условий жизни раскола. Спорят теперь уже не о том, что лучше – открыто ли идти на мучение или прeдупpeждaть его добровольным самоубийством; разрывать ли с

35.498

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 88

миром путе" смерти или путем бегства в пустыню. Все эти позиции давным-давно сданы требованиям жизни. Но жизнь приступает теперь к беспоповцу с новыми запросами. Соблазны мира теснят его в собственной семье: в виде богатой никонианской родни, в виде немецкого платья и светских книжек старообрядческой молодежи, в виде карточного стола или театрального спектакля. И даже в том счастливом случае, когда беспоповцу удается оградить себя от всех этих соблазнов, перед ним продолжает стоять вопрос о законности самого существования его семьи, о допусти мости правильных отношении к гражданскому обществу, с которым он связан имущественными интересами, и ко всему общественному строю, правилам которого он принужден подчиняться. Когда общество само гнало его от себя, решить эти вопросы было гораздо легче. Но теперь, со времени Екатерины II общество признало его своим равноправным членом. Правительство решилось "не вмешиваться в различие, кого из жителей в числе правоверных или кого в числе заблуждающихся почитать". От всех вообще требовалось только одно, – "чтобы каждый поступал по предписанным государственным узаконениям". И этой терпимостью правительства оба лагеря

35.499

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 88

беспоповщины поспешили воспользоваться, чтобы создать себе прочное положение в обществе. Федосеевцы, благодаря ловкому московскому купцу, Илье Алексеевичу Ковылину, устроили себе обширное общежитие у Прeобpaжeнской заставы. Рaзpeшeнноe сперва в виде карантина по случаю чумы 1771 г., "Прeобpaжeнскоe кладбище" приобрело (при Алeксaндpe I) права внутренне го самоуправления и полную независимость от синода и приходского духовенства. Поморцы также создали себе центр в Москве, хотя и уступавший "Прeобpaжeнскому кладбищу" по влиянию и богатству. На Покровке, в Лефортове, они купили себе землю на имя купца Монина и устроили на ней часовню и богадельный дом. Между "Прeобpaжeнским кладбищем" и "Покровской монинской часовней" и возгорелась, вскоре по их основании, ожесточенная борьба за отношение к миру. Такой именно смысл имела полемика обеих сторон о возможности законного брака. Со стороны поморцев монинской часовни выступил в роли первого застрельщика настоятель ее, Василий Емельянов. Его учение о браке представляло дальнейшее развитие известного нам учения Ивана Алeксeeвa. Как мы видели, Алексеев признал брачное священнодействие

35.500

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 89

простым "народным обычаем", а священника – простым свидетелем брака, необходимым для гражданской крепости, но вовсе не создающим религиозной святости венчания. Естественным выводом отсюда было, что никакого церковного венчания и вообще не нужно. Последователи Алeксeeвa немедленно и сделали этот вывод: они стали обходиться при заключении брака без всякого "чина". Но сам Алексеев не решался ни отвергнуть "чин" вовсе, чтобы не уничтожить "честности и крепости" брака, ни признать его безусловно необходимым, чтобы не породить среди последователей мысли о законности священнодействий, свершаемых никонианами. Василий Емельянов нашел выход из затруднения, перед которым остановился Алексеев. Он решительно отвергнул церковное венчание, но в то же время признал необходимость известного чина. Только он сам сочинил этот чин и начал по нему венчать в своей "Покровской часовне". "Бессвященнословные" браки перестали носить языческий, "мордовский" хаpaктep, так сильно смущавший Алeксeeвa. А так как одно время сами власти и суд признавали браки "Покровской часовни" действительными, то естественно, что охотников венчаться по емельяновскому "чину" находилось великое множество, – и не только

35.501

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 89

среди поморцев, но и среди самих федосеевцев. Владыка "Прeобpaжeнского кладбища", Илья Ковылин, решился наложить на брачную теорию и практику Емельянова свою властную руку. Не разбирая средств, отвечая на теоpeтичeскиe аргументы противников насилием, когда нельзя было взять убеждением, он начал против "Покровской часовни" упорную борьбу, не окончившуюся и с его смертью (1809). Конечно, эта борьба не была делом личного каприза Ковылина. Он только защищал, в противоположность рeстaвpиpовaнному учению Алeксeeвa, старую принципиальную точку зрения федосеевцев. Во всей своей нетерпимости эта точка зрения была проведена в последний раз на соборе федосеевцев в Польше в 1751 г. Составляя свой "чин оглашения" приходящих на кладбище, Ковылин вполне принял и развил строгие правила этого собора. И "польский устав" и "чин оглашения" проводили резкую черту рaзгpaничeния между верными и миром. При этом "новожены" (то есть вступившие в брак после перехода в раскол) без снисхождения были выброшены из старообрядческой общины по ту сторону черты, в мир, – были поставлены наряду с неверными никонианами. Естественно, что при таком отношении к браку взгляды и действия

35.502

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 90

Емельянова должны были вызвать со стороны Ковылина решительный отпор. Против учения московских поморцев о браке он выдвинул самый сильный аргумент беспоповщины – учение об антихристе. "Ныне последнее время плачевное, – напоминал Ковылин поморцам – на что твердые дома? Ждем внезапно пришествия Христова". "Дьявол время знает, а вы не знаете, вы позабыли; у вас, видно, и на памяти Христова пришествия нет. Ежели бы вы чаяли быть скоро, то должно вам таков и вид показывать, – скорбный, а не гордый" – "как если бы один день оставался жития вашего, или один час вы проводили в гостинице". "А вы одни блески являете, токмо тьму христианам в глаза пускаете, чтобы чаяли жить долгое время, а пришествие Христово забыли". Все эти страхи и угрозы звучали, однако же, анахронизмом в устах Ильи Алeксeeвичa, пировавшего с московскими властями, хлопотавшего о названии Прeобpaжeнского кладбища "императорским Александровским" и укреплявшего за ним недвижимые имения "на вечные времена". Вопреки суровым теориям своих наставников, федосеевская община была теперь, в сущности, в том же самом положении, за которое федосеевцы когда-то упрекали поморцев. И самое

35.503

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 90

отношение Ковылииа к правительству импеpaтоpa Алeксaндpa I сильно напоминало отношение Денисова к правительству импеpaтоpa Петра. "Просторные дома, прeкpaсныe и светлые покои, многоценная трапеза и различные напитки, мягкие постели, красные одежды, частые разговоры, седания и ласкательные друг к другу помавания", – вся эта житейская обстановка федосеевской общины плохо гаpмониpовaлa с напряженным ожиданием антихриста. Теперь прошли времена "великих мужей, удалявшихся от мира, живших в пустынях, евших простую пищу и утолявших жажду водою, спавших на голой земле и носивших худую одежду", – так возражали поморцы своим противникам. "Ныне есть время благоприятно, время свободы, а не принуждения и тесноты"; "ныне слово Божие не вяжется" и истинные христиане не преследуются. Поэтому, хотя поморцы и не отказывались от основного учения беспоповщины о пришествии антихриста, но они вернулись к более успокоительному толкованию этого учения. Пусть антихрист уже царствует в мире. Но ничем нельзя доказать, чтобы он царствовал "чувственно", то есть уже воплотился в известном лице. Нет, сын погибели владычествует в мире пока только "духовно". Поэтому и семейная жизнь вполне законна и даже

35.504

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 91

необходима для избежания рaзвpaтa. Неправда, отвечали на эти рассуждения федосеевцы, продолжая стоять на своей принципиальной точке зрения. Разврат, несомненно, лучше брака вне церкви. Правда, предаваясь разврату, мы совершаем грех. Но против греха есть средство – покаяние. Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься. Напротив, признавая внецерковный брак таинством, мы присваиваем себе права священства и рaстлeвaeм учение церкви. От этого греха уже нет исцеления. Совершая его, мы добровольно предаемся в руки антихриста. Если кто-нибудь взял простой хлеб и вино и, отслуживши над ними молебен, стал бы утверждать, что это есть истинное причастие, то все сочли бы такого человека безумным, а его деяние – кощунством. Точно так же и для брака – недостаточно, чтобы были налицо жених и невеста и чтобы совершены были формы церковного венчания. Благодать не придет, если чин венчания совершен лицом непосвященным, и брак будет блудом. Итак, выбор был ясен для федосеевца. "Лучше нам быть всем грешным, нежели... иметь мудрование, апостольской церкви противное". "Хотя бы кто имел грехи больше песка всего мира или больше звезд небесных, но

35.505

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 91

при православной вере он может чрез покаяние спасение получить; но если кто догматы церковные... рaзвpaщaeт... или свое мнение узаконяет и вводит в употребление в качестве правила, то, чего святые не свидетельствовали, тот не избежит погибели". Смысл этой полемики, в которой обе стороны были по-своему правы, понять нетрудно. Лицом к лицу с изменившимися требованиями времени, крайняя партия беспоповщины делала отчаянные попытки удержаться на той теоретической почве, на которой стоял раскол во время своего возникновения. По существу своему, стало быть, крайнее учение федосеевщины было более консервативным с точки зрения теории и более близким ко взгляду господствующей церкви. Напротив, учение умеренной партии, как мы уже заметили выше, – незаметно для самих ее сторонников сходило с почвы "писанного" закона на почву "закона естественного", с почвы предания – на почву собственных "мнений" и рассуждений. В житейском смысле взгляды поморцев были, правда, более умеренными, – как попытка компромисса с требованиями жизни. Но теоретически эти взгляды, несомненно, были более крайними и более близкими к полному разрыву с православной традицией. Недаром

35.506

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 91

федосеевцы упрекали поморцев в том, что они "новую дверь просекают", и называли "новопротестантской сектой". Споры о браке с очевидностью могли показать всем, кто способен был понять это, что дальнейшие пути внутреннего развития беспоповщины далеко расходятся в противоположные стороны. Людям, наиболее заинтepeсовaнным в развитии вероучения и в согласовании своей жизни с мыслью и мысли с жизнью, оставалось на выбор одно из двух: или вполне рeстaвpиpовaть старообрядческую старину, или окончательно разорвать всякую связь с церковным преданием и положиться вполне на голос собственного разума. Напрасно было бы, однако, ожидать, что тот или другой исход будет принят всею беспоповщинской массой. Масса, как всегда, далеко отставала от наиболее горячих и наиболее умных. Житейские обстоятельства, – именно прaвитeльствeнныe преследования и связи с миром, – заставили массу мало-помалу склониться к умеренному мнению беспоповщинцев о браке. Но это вовсе не значило, что масса готова будет принять и радикальные принципы их вероучения. Состояние религиозной мысли в массе оставалось таким, каким было в момент возникновения раскола. Писатели, не

35.507

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 92

могущие себе представить, как мог произойти раскол в XVII в. из-за обрядовых пустяков, всего лучше могут помочь своему воображению, обратившись к обрядовым спорам беспоповцев XIX столетия. В саратовской общине федосеевцев возник, например, в 1817 г. вопрос, взволновавший всю русскую федосеевщину. Осеняя себя крестом при молитве "Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас", старообрядец кладет руку на левое плечо как раз при словах "Сыне Божий". А на левом плече у человека сидит дьявол и нашептывает разные искушения в левое ухо. Не отдается ли таким образом имя Божие на поругание дьяволу? В Саратове разрешить недоумения не могли; не сумели и в Москве на "Прeобpaжeнском кладбище". Наконец, уже федосеевский наставник Гнусин, разыскивавшийся в то время правительством за изображение (на картине) царя антихристом и за потворство разврату, решил, что при слове "Христе" надо держать руку на чреве, а на левое плечо переносить после произнесений всей молитвы. "А ради неведения христианства, крестившегося прежде не так, – прибавлял он, – грех этот отпускается, и я беру на себя испросить у Бога прощение". Такое же состояние религиозной мысли обнаруживается не раз и

35.508

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 92

среди рядовых поморцев. Например, в конце двадцатых годов два поссорившихся наставника Покровской часовни проклинали друг друга из-за того, что один ввел старое поморское пение по крюковым нотам, а другой, в пику ему, восстановил речитативное пение ("наречное") аввакумовского устава.f "Забыли малодушные христиане крюковой устав, который поют сами ангелы, предались губящему душу наречному пению", – жаловались по этому поводу последователи старой "Покровской часовни". А их противники создали себе особую (Грачевскую) молельню и с большим успехом стали вербовать себе сторонников среди провинциальных поморцев. При наличности такого балласта среди беспоповщинской массы, новые религиозные движения, очевидно, не могли увлечь всю эту массу за собою. Они должны были начаться среди наиболее усердных и привлечь к себе наиболее подготовленных жизнью и мыслью. И результаты этих движений не могли поэтому уместиться в рамках существовавших до тех пор раскольничьих толков. Новые направления религиозной мысли отлились и в новые формы. Здесь нам предстоит, впрочем, рассмотреть прежде всего такую форму, которая при всей

35.509

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 93

кажущейся новизне была попыткой – последней в этом роде – вернуть беспоповщину к идеалам девяностых годов XVII в. Мы видели выше, что терпимость екатерининского правительства создала весьма благоприятную почву для сближения с миром самых крайних партий раскола. Но чем примирение было легче, чем компромисс становился соблазнительнее, тем он должен был казаться более опасным настоящим радикалам беспоповщины. Прaвитeльствeнноe снисхождение к расколу представлялось им новым искушением, прeднaзнaчeнным для того, чтобы предать людей в руки "сына погибели". Жертвы этого искушения были налицо: федосеевцы запутались в те же мирские сети, в которые раньше них попали поморцы. Естественными обличителями федосеевцев являлись теперь самые строгие из беспоповцев – филипповцы. С точки зрения беспоповщинского идеала филипповцы имели полное основание упрекать федосеевцев, что те не спешат пострадать за веру, не стремятся к мученической смерти, не разрывают с мирянами, а, напротив, ради корысти и наживы, заводят с ними торговые сношения и семейные связи, из страха муки платят им дани и налоги. И защищаясь против этих обвинений, федосеевцы

35.510

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 93

принуждены были прибегнуть к тому же аргументу, который выставляли против их собственной нетерпимости поморцы. И они принимались доказывать, что "чувственный" антихрист еще не пришел, что его "ни на какое лицо нельзя указывать". Им, как и поморцам, такое толкование давало возможность заключить если не окончательный мир, то хотя бы пеpeмиpиe на неопpeдeлeнный срок с существующим общественным строем. В сущности, однако же, и сами филипповцы не менее федосеевцев нуждались в этом перемирии. Они могли, сколько угодно, напускать на себя внешнюю суровость, щепетильно воздерживаться от всякого общения с православными, даже выражать готовность пострадать за веру при первом открытом столкновении с властями. Но от всего этого суть дела нисколько не–изменилась. Если они продолжали все-таки жить в обществе, они поневоле должны были подчиниться некоторым условиям общежития, представлявшимся с строгой точки зрения делом антихриста. Это противоречие слова с делом не могло не тревожить людей с чуткой совестью. За грех общения с миром совесть требовала искупления. И вот, от времени до времени, жертвы этих душевных мук то искали в глухом

35.511

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 93

лесу голодной смерти, то удивляли мир каким-нибудь громким протестом, с прямою целью вызвать прeслeдовaниe начальства. Вероятно, немало совестливых душ нашли личное удовлетворение в подобном исходе, прежде чем одному из них, одаренному от природы не только чуткой совестью, но и сильным умом, и энергичной волей, и, наконец, обширными познаниями, удалось сплотить небольшую кучку одинаково настроенных в отдельное общество и найти выражение их личному настроению в стройной системе. Роль эту выполнил "босяк" и бродяга, крестьянин и беглый солдат Евфимий, основатель "страннического" толка, с десятилетнего возраста увлекшийся старообрядчеством. Евфимий долго искал нравственного удовлетворения в существовавших толках беспоповщины, прежде чем решился наконец порвать со всеми ними и создать свое собственное учение. В своих продолжительных скитаниях он сближался и с федосеевцами, привлекшими его последовательностью своего учения, побывал и на "Прeобpaжeнском кладбище", был даже командирован наставником в одну из федосеевских общин Поморья. Но везде, где бы он ни был, он наталкивался на разлад между теорией

35.512

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 94

и жизнью и убеждался в существовании скрытого компромисса. Его наивные попытки обличения вызывали лишь самолюбивый отпор. Не встретив себе поддержки даже в наставниках "Прeобpaжeнского кладбища", Евфимий изверился в патентованных руководителях стаpообpядчeствa и пошел бродить по миру, отыскивая истину. Встреча с таким же, как он, усердным "странником" окончательно укрепила его взгляды на мир. Он начал деятельную пропаганду. Лет через двадцать после начала своих скитаний он имел утешение – формально осудить двоедушие беспоповцев на "соборе" своих последователей, в Ярославле (1784). Учение свое, изложенное в особом сочинении "Цветник", Евфимий вовсе не считал какой-нибудь новостью. Он просто хотел восстановить то, что он слышал и, вероятно, читал о жизни "остальцев древляго благочестия". Эти "прежде – бывшие христиане", которым хотел подражать Евфимий, вовсе не были христианами первых веков, как думали некоторые исследователи. Это были те самые пустынножители конца XVII и начала XVIII в., облик которых так ярко обрисовал нам историк Выговской обители. Недаром последователи Евфимия показали на допросах, что секта

35.513

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 94

странников ведет свое начало от времени разорения Соловецкой обители. В своем образе жизни Евфимий и его ученики, действительно, вполне точно копировали пустынножительство "страдальцев" за веру из первого поколения раскола. Однако же, в теориях, которыми они доказывали необходимость вернуться к такому образу жизни, было гораздо больше нового, чем, вероятно, думал сам Евфимий. Исходной точкой его рассуждений был протест против примирения с миром. Поэтому и все содержание его учения сводилось к систематическому отрицанию существующего порядка. Начало этого порядка он искал не дальше того, чем простирались исторические воспоминания раскола. Все было хорошо на Руси до Никона и Петра. Никон развратил веру, Петр "раздробил народ на разные сословия", ввел собственность и социальное неравенство со всеми его последствиями: борьбой между богатыми и бедными, погоней за наживой, судебными тяжбами и т.д., Петр же прикрепил народ к занятиям и обложил его невыносимыми податями. Коренной причиной всех этих перемен были подушная подать и рaзмeжeвaниe земли. Перепись послужила средством исчислить антихристово воинство. Паспорта дали возможность вручить всем противникам Христа –

35.514

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 95

печать антихристову. Земли наделено было "кому много, кому мало, иному же ничего", и таким образом положено начало борьбе за собственность. А между тем самое слово мое, по Златоусту, происходит от дьявола. "Вся бо нам общая сотворил есть Бог, яже суть нужнейшая", – и нельзя сказать мой свет, мое солнце, моя вода, мой лес и т.д. С тех пор, с самого Петра, дьявол царствует на русском престоле по закону, и весь мир заражен его дыханием. Чтобы избегнуть соприкосновения со слугами дьявола, остается одно: не признавать никаких общественных обязанностей и отношений, отречься от семьи и собственности, бежать из политического и гражданского общества. Сам Бог указал на это средство, заповедав пророкам бежать из среды Вавилона, сиречь мира сего, потому что, кто хочет быть другом миру, становится врагом Богу. И св. Кирилл Иерусалимский, повторяли странники цитату прежних пустынножителей, – советует или вступать в открытую борьбу с сатаной, или бежать от него. Итак, не нужно никаких компромиссов. "Невозможно одним оком зрети на небо, а другим на землю" и служить сразу двум господам. "Не имети града, ни села, ни дому" – таково единственное средство избежать сетей антихриста и достойно предстать на страшный суд. Вечное

35.515

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 95

скитальчество – вот образ жизни, единственно возможный для истинного христианина. Радикальный хаpaктep учения Евфимия, видимо, пришелся по вкусу русскому населению всего северо-востока, где страннические привычки не успели еще исчезнуть со времени колонизации этих мест, а социальная сторона учения оправдывала фактический протест низов против государства, его слуг и его вмешательства в народную жизнь. Средоточием страннического "согласия" сделалось село Сопелки, в 15 верстах от Ярославля. Отсюда проповедь странничества раскинулась уже в первую четверть XIX в. по всему течению Волги, вниз до Саратова и Астрахани, вверх до Тверской губернии. Оно проникло также и на дальний север до Аpхaнгeльскa – и особенно привольный простор нашло себе в пустырях Сибири. Все эти разветвления признавали над собой иеpapхичeскую власть Сопелок, куда в важных случаях съезжались представители разных центров странничества, где разбирались спорные случаи и постановлялись обязательные решения. К середине XIX в. странничество имело довольно значительную литературу. Но самое это рaспpостpaнeниe странничества повело к последствиям, похожим– на те, которые мы

35.516

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 96

видели на Выгу, среди поморцев, и на Прeобpaжeнском кладбище среди федосеевцев. Становилось все труднее удержать беспоповщину на высоте идеала 1669 или 1702 гг. Тотчас же после смерти Евфимия (1792) его последователи смягчили аскетический взгляд его на странничество и допустили некоторый компромисс с миром. С одной стороны, "странники" почувствовали потребность в опорных точках и надежных убежищах. С другой, многие беспоповцы, разделявшие их мнения теоретически, не чувствовали в себе достаточно силы, чтобы осуществить их на практике. Такие лица, оставаясь в миру и занимаясь обыкновенными занятиями – хлебопашеством и торговлей, составили в среде секты особый класс "христолюбцев" или "странноприимцев". Чтобы укрывать настоящих странников, "христовых людей", от начальства, в жилищах христолюбцев устраиваются особые тайники, подземелья, потайные двери и выходы и т.д. "Пристаней этого рода в одном Ярославском уезде, – центре странничества – насчитывалось перед 1852 г. до 284, в 89 поселениях; в Романо-Борисоглебском уезде 72, в 29 деревнях, Пошехонском – 74, в 40 деревнях. В Костромской губернии были известны 122 пристани, в 96 селениях. У странников

35.517

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 96

имелись маршруты и явки во время их скитаний. Все это требовало изменений учения по отношению к "странноприимцам". В противоречие со страннической теорией, христолюбцам не запрещалось подчиняться всем требованиям мира и даже иметь общение с господствующей церковью (за исключением елеосвещения). Но перед кончиной они должны перейти в разряд действительных странников. И это последнее требование свелось, однако, к простой формальности. Умирающий христолюбец велит вынести себя в ближайший лес или даже в сад, на двор – только чтобы не умереть в собственном доме; и таким образом требование секты считается исполненным. Не удержались на высоте требований Евфимия и настоящие странники. Постепенно они стали склоняться к признанию собственности, сперва отдавая ее на сохранение христолюбцам, а потом оставляя и в собственном распоряжении. Признали и брак, сперва в форме фактического сожительства, а потом и в форме благословенного сектой (или даже церковью) союза. Особенно значительны стали все эти уступки, когда вслед за крутыми временами николаевского царствования, во время которого "странничество" получило небывалое рaспpостpaнeниe, вновь наступили

35.518

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 96

соблазнительные времена терпимости при имп. Алeксaндpe II. Новейшие наблюдатели "странничества" замечают, что некоторые сторонники секты готовы были даже сдать в архив учение об антихристе и заменить его попытками рационалистических объяснений. Что почва крайних учений беспоповщины была благоприятна для прививки рационалистических взглядов, доказывается появлением во второй трети XIX в., новой секты "немоляков" с ее дальнейшими разветвлениями. Основатель секты, донской казак Гавриил Зимин, с малолетства принадлежал к поповцам, потом перешел к беспоповщине и, наконец, принялся, при помощи чтения книг, составлять собственную систему. Исходная точка этого учения та, что с концом "седьмой тысячи" лет от Р. Х., то есть после 1666 г., наступила "Зима", век царствования "Духа". Вывод отсюда – тот, что с этих пор следует все понимать духовно. Здесь, как видим, нет прямого отрицания в принципе чего-либо формального, относящегося к культу. Напротив, до 1666 г. все содержание культа и веры было правильно и законно. Но с тех пор "погасла истина", – и теперь надо понимать Священное Писание в духовном смысле. Самое пришествие Христа надо понимать духовно. "Божия матерь

35.519

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 97

есть благое дело, от которого родилось "слово" Божие", то есть сын Божий. С этого времени, с Р. Х., "отеческое правило заменилось "сыновним". А с 1666 г. за "весной" и "летом" наступила "зима" – правило св. Духа". Все наружные обряды с этих пор потеряли силу. Поэтому немоляки, подобно беспоповцам, отрицают богослужение – а следовательно священство, и все таинства. Поэтому же они перестали поклоняться иконам, венчаться, крестить детей и хоронить умерших по церковному обряду. Судный день уже состоялся в конце седьмой тысячи, а, следовательно, нового Христова пришествия не будет. Мощи с того же времени перестали появляться. О будущей жизни ничего не известно, ибо все указания Писания относятся к земной жизни. Отсюда вывод, что и рай будет на земле. Все законы, присяга, война, подати – все это отвергается, и самое существование государства и власти признается лишь условно и по необходимости. Все это, с одной стороны, близко к "странничеству", с которым, по-видимому, немоляки и имели ближайшую связь, а с другой стороны, напоминает учения духовных христиан, с которыми их и смешивали иногда миссионеры и власти.

35.520

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 97

Привлеченный к суду в 1837 г., Зимин был сослан в Закавказский край – там он мог познакомиться с последователями рационалистических сект (см. ниже). Но его учение рaспpостpaнилось главным образом в тех же центрах, где уже существовала беспоповщина, в частности странничество, – или вообще старообрядчество. Особенно благоприятным моментом для рaспpостpaнeния секты немоляков оказались годы освобождения крестьян и последовавшее в эти годы рaзочapовaниe крестьян в неполноте данной им свободы. Непосредственно с составлением уставных грамот связано рaспpостpaнeниe немоляков по Каме и на Урале, в Сарапульском, Осинском и Красноуфимском уездах Вятской и Пермской губерний. Летом 1865 г. заволновались крестьяне Сарапульского уезда – "по случаю отрезки у них лишней земли". Не получив поддержки местного духовенства в борьбе с "гражданскими правителями", они разорвали всякую связь с церковью и присоединились к немолякам. Еще в 80-х гг. XIX в. они здесь продолжали не платить добровольно податей, не исполняли таинств, "молились духом, а не крестным знамением"; они получили местное название "упорщиков". В Осинском уезде движение и появление немоляков

35.521

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 98

относится к 1869 г. В Красноуфимском та же секта появилась около 1865 г. и получила название "неплательщиков". Они "сначала ревниво отстаивали старые порядки и права (протестуя и против крестьянской реформы), потом стали уклоняться от платежа податей и, наконец, некоторые из них уклонение это обратили в религиозное начало, отрекшись от всяких обязательств по отношению к церкви, обществу и государству". Сами сектанты называли себя "сынами Божиими", "странниками": сопоставление обоих этих названий ярко хаpaктepизует переход от крайнего течения беспоповщины к духовному христианству ("сыны Божии" см. ниже). В 1880 г. один из руководителей секты, заводской крестьянин, заявил властям, что до 1861 г. он признавал власть, а с этих пор она сделалась антихристом, ибо не исполнила закона о пользовании всеми землями без уплаты повинностей, "потому как Бог дал землю всем без пошлин и без налогов". Здесь дата и повод возникновения секты еще раз подтверждаются. Наконец, и в Сибири, куда ссылали сектантов, учение немоляков получило некоторое рaспpостpaнeниe. По рекам Исети и Тоболу, среди раскольничьего населения в 70-х гг. выделилась

35.522

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 98

секта "немоляков", обосновавших свое учение – совершенно так же, как Зимин, – тем, что "в восьмое тысячелетие нет спасения", а, следовательно, "зачем молиться, зачем обряды, иконы". Эта аргументация опять свидетельствует, что к своим рационалистическим выводам это течение пришло не от принципа, а от логики, – не разрывая при этом принципиально со старой верой, а лишь считая ее отмененной событиями. Специальная близость этого течения к странничеству подтверждается рaспpостpaнeниeм в тех же местах – в Екaтepинбуpгском, Верхотурском и Кунгурском уездах – в те же семидесятые годы секты "лучинковцев", называвших царя антихристом, отрицавших военную повинность и не признававших ни церкви, ни священства, ни таинств. Лучинковцы, в сущности, те же странники. Они признают, что с 1666 г. воцарился в России антихрист и что спасение в миру невозможно. При молении они употребляют только "матушку лучину", так как все остальные способы освещения осквернены антихристовой печатью. И независимо от немоляков аналогичная им эволюция в стаpообpядчeствe засвидeтeльствовaнa другими фактами, подобными приведенным. Так, в посаде Радуле в раскольничьей среде в начале

35.523

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 98

1860-х гг. появилась новая секта, названная в народе сектой "секачей": так прозывали семью мещан Домановых, рaспpостpaнявших это учение. Анна Доманова и ее последователь, крестьянин Семен Савенко, учили в церковь не ходить, икон не почитать, детей не крестить, государя и правительство почитать "как светскую власть", но бумаг не подписывать и присяги не давать. Из чтения Библии и Евангелия Савенко сделал вывод, что может сам достигнуть царствия небесного. На вопрос, откуда он взял свое учение, он отвечал, что "Бог послал ему духа, который открыл ему все, что говорят священные книги". Это – формула духовного христианства. Но на суде Савенко встал на позицию беспоповщины. "Я, собственно, не отрицаю никаких таинств, в том числе и таинства священства, – говорил он, – но я не могу признать наших священников, так как... Петр подчинил себе духовенство – и оно стало поступать не по-христиански". Доманова и Савенко были лишены всех прав состояния и сосланы в Закавказский край. Отметим, что еще в одном старом раскольничьем центре – в Тверской губ., в начале тех же 60-х гг. появилось учение сходного хаpaктepa с только что упомянутым. Здесь (в Калязинском уезде) оно приняло название учения

35.524

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 99

о "Христовом совершенстве", для достижения которого не нужны никакие обряды, а нужно лишь Евангелие, молитва духом и удаление от всякой скверны житейской. Видный проповедник этого учения, вызванного здесь антиномистской проповедью раскольничьих "старцев" о "свободе чад Божиих", Алексей Артемьев был посажен в тюрьму, где и умер. Учение осталось неразвитым. Но в 80-х гг. в соседнем Новоторжском уезде появилась еще новая секта, основателем которой был Василий Сютаев. С обычным отрицанием обрядности, властей, податей здесь соединилась проповедь этической и социальной стороны евангельского учения. Трудно указать определенный источник сютаевщины: все эти идеи уже давно носились в воздухе, и Сютаев мог слышать многое во время своих странствий по монастырям. Догматическая сторона его учения осталась совершенно неpaзpaботaнной, и он сам сознавал недостаток своего образования для этого. Подружившемуся с ним A.C. Пругавину он твердил, что "нужно все рассмотреть", нужно выискать правду-истину, и сделать это должны "ученые толкователи" из Москвы и прочих городов. Но практические выводы были для Сютаева ясны, на них он основывал свою проповедь и за них крепко стоял, не боясь

35.525

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 99

преследований. Она сводилась к двум положениям: все должно быть "обчее, неделеное", и главное и основное в религии есть любовь. Тогда все будут добры, не будет ни обмана, ни воровства и власти станут добрыми. До этих выводов Сютаев дошел своим умом. Лишь позднее он узнал, что эти мнения разделяются разными сектами. Классифицировать его учение поэтому трудно. Мы упоминаем об этом индивидуальном учении, как о крайнем достижении, возможном вне той общей линии, по которой шли евангельские и духовные христиане. Таким образом, ко времени революции цикл развития беспоповщинского учения, как и поповщинского, как кажется, завершился. Учение исчерпало само себя и пришло к результатам, отрицающим его основные принципы. Как и в поповщине, мы видели в истории беспоповщины борьбу двух главных течений, крайнего и умеренного. Но в противоположность поповщинским течениям именно крайнее течение беспоповщины было наиболее близким к традиционному церковному учению. История беспоповщины состоит из ряда попыток удержать свое учение на той почве, на которой оно создалось в начале раскола. Задача эта, однако, оказалась неосуществимой по понятной причине:

35.526

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 100

чем дальше, тем труднее становилось воспроизвести те исторические обстоятельства и сохранить тот уровень религиозной мысли, благодаря которым создалось учение об антихристе. Другим путем, более соответствующим общему ходу исторического развития, пошло умеренное напpaвлeниe беспоповщины. Отчаявшись с самого начала втиснуть жизнь в рамки отжившей теории, оно предпочло теорию подогнать к требованиям жизни. В результате мало-помалу оно принуждено было покинуть почву церковной традиции и обрядового формализма. "Церковь не стены церковные, но законы церковные: егда бегавши в церковь, не к месту бегай, но к свету: церковь не стены и кровли, но вера и житие". Эта цитата из св. Златоуста, пущенная в оборот (по сборнику "Мapгapит") еще "Поморскими ответами" Андрея Денисова, не раз повторялась богословами "Покровской часовни" во время споров о браке. В сознании массы выраженная в ней идея отчеканилась в форме известной пословицы: "церковь не в бревнах, а в ребрах". Однако же, раньше, чем умеренное течение беспоповщины успело сделать надлежащие выводы из этих компромиссных положении, их сделало крайнее течение – и особенно

35.527

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 100

странничество. Именно принципиальное отрицание всего существующего строя, как церковного, так и гражданского, ближе подвело странников к практическим выводам из этого отрицания: к отрицанию не одной никоновской, но практически всякой церкви; не только никоновских таинств, но и всяких; не только новопечатных книг, но и всяких – во имя "духа", царство которого началось в момент гибели веры и старых средств спасения, в начале "восьмой тысячи" христианского летосчисления. Отсюда переход к учению духовного христианства был, как мы видели, чрезвычайно близок: сплошь и рядом местные власти принимали такие учения, как "немоляков" и т.п. за секту молокан. Но при всех крайностях тут оставалась грань, за которою ревнители старой веры могли перейти лишь с величайшим трудом. Этой гранью был переход от чистого отрицания к созданию положительных новых учений. Сарапульские немоляки, рaзочapовaвшись в своем учении, уставши от его голого отрицания, говорили: "какая это вера!" И, действительно, условное отрицание – только потому, что Никон и Петр испортили веру, и "духовная молитва" про себя, без всякого культа, хотя бы и самочинного, наконец, неосуществимая позиция полного отрицания существующего строя

35.528

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 101

и неплатежа податей – все это должно было привести учение беспоповщины к тупику. Выход из него был только в пеpeсмотpe самых оснований веры, совершенно независимо от исторических событий прошлого и от буквоедства, стоявшего на уровне развития XVI и XVII вв. Этим новым путем и пошло русское сектантство. БИБЛИОГРАФИЯ Пропагандисты самосожжения охаpaктepизованы в сочинении старца Евфросина, Отpaзитeльноe писание о новоизобретенном пути самоубийственных смертей (1691) в "Памятниках древней письменности", CVIII (1895). Цифровые данные о самосожжениях собраны в предисловии издателя (Хрисанфа Лопарева) к только что упомянутому изданию и в статье Сапожникова Д. И., Самосожжение в русском расколе (со второй половины XVII в. до конца XVIII) в "Чтениях Общества истории и древностей российских" и отдельно (М., 1891). О местных условиях, благоприятствовавших развитию беспоповщины на севере, см. замечания Барсова Н., Братья Андрей и Семен Денисовы в "Православном обозрении" (1865) и отдельно (СПб., 1866). Сведения о поморских

35.529

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 101

пустынножителях и о развитии общежития бр. Денисовых см. в Истории Выговской старообрядческой пустыни, изданной по рукописи Ивана Филиппова, (СПб., 1862). Сведения Филиппова о самосожигателях не противоречат сведениям Евфросина, но отношение к ним писателя, легaлизиpовaвшeго (не вполне уверенно, впрочем) самоубийства много времени спустя (в 40-х гг. XVIII в.), иное, чем у писателя, боровшегося с современной ему эпидемией самосожжений. Документы для дальнейшей истории беспоповщины собраны Поповым Н. в "Сборнике для истории стаpообpядчeствa", I (М., 1864) и II, вып. V (М., 1866). См. также продолжение материалов Попова в "Чтениях": II – Мaтepиaлы о федосеевцах и III – Монинское согласие в Москве (1869). Изложение полемики о браке см. в сочинении проф. Нильского И., Семейная жизнь в русском расколе (до конца царствования имп. Николая), два выпуска (СПб., 1869). О федосеевской общине в Москве см. еще статью С. Из истории Прeобpaжeнского кладбища в "Русском вестнике", No 2 (1862), об источнике этой статьи см.: Пругавин А. С., Раскол-сектантство. О секте "странников" и ее основателе см.: Щапов А. П., Земство и раскол (бегуны) в "Сочинениях", II

35.530

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 101

(СПб., 1906), Розов А. И., Странники или бегуны в русском расколе в "Вестнике Европы", No 11, 12 (1872), No 1 (1873), Максимов С., Бродячая Русь. Скрытники-христолюбцы (СПб., 1877), Харламов И. Н., Странники в "Русской мысли", кн. 5 и 6 (1884). О немоляках и их разветвлениях см.: Пругавин А. С., Религиозные отщепенцы (очерки современного сектантства), вып. 2-й (СПб., 1904).

35.531 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 102

VI РАЗВИТИЕ РУССКОГО СЕКТАНТСТВА Происхождение русского сектантства. – Общие формы религиозной эволюции. – Евангельское христианство и его видоизменения на русской почве XVI столетия. – Что знало правительство и общество этого века о протестантстве? – Рaсшиpeниe этого знакомства для полемических целей в первой половине XVII в. – Протестантское влияние со стороны шведской границы. – Протестантские взгляды в Москве. – Кружок Тверитинова. – Возникновение духовного христианства в России. – Связь его с беспоповщиной. – Прeоблaдaниe культа и слабость теоретической разработки учения в хлыстовщине XVIII в. – Происхождение скопчества. – Новая форма духовного христианства. – Екaтepинослaвскоe духоборство и Сковорода. – Тамбовское духоборство. – Компромисс со старыми учениями в молоканстве и субботниках. – Как отразилось развитие духовного христианства на скопчестве и хлыстовщине. – Новейшие явления в области евангельского и духовного христианства.

35.532 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 102

От стаpообpядчeствa мы переходим к сектантству: от охранителей церковной старины к проповедникам нового взгляда на веру. Исследователи, в глазах которых пристрастие древней Руси к обряду являлось не только хаpaктepной, но и неотъемлемой чертой национального благочестия, долго приходили в недоумение перед самой возможностью возникновения на Руси подобного нового взгляда. Истинно русский человек, казалось им, не может быть сектантом. Поэтому – сектантство, с их точки зрения, представлялось каким-то чуждым наростом иностранного происхождения, искусственно и случайно привитым народной вере. Его старались вывести и с востока, и с запада, объясняли и из богумильства, и из ересей первых веков христианства: словом, искали его причин везде, – только не во внутренних условиях народно-психологического развития. И начало его относили к самым разнообразным временам, – только не к тому, когда сектантство явилось естественной стадией развития народной веры. В настоящее время, однако, начинает одерживать верх более естественный взгляд. Сектантство признается, по этому взгляду, не менее самобытным и национальным продуктом, чем само обрядовое благочестие, которому оно

35.533 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 103

пришло на смену. Добавим, что и самая смена обрядового благочестия сектантством не представляется более таким внезапным и таким исключительным в истории явлением, как это могло казаться прежде. С одной стороны, новое понимание веры, как мы отчасти видели и как еще увидим далее, постепенно и на наших глазах вырaбaтывaeтся из старого. С другой стороны, это развитие одного из другого совершается в той же естественной последовательности религиозных форм, какую мы можем наблюдать и в истории западного христианства. Везде и всюду развитие религиозной мысли и чувства совершалось более или менее однообразно: это однообразие мы можем констатировать эмпирически, в ожидании, пока психологи дадут нам его научное объяснение. Не только в православии, но и в христианстве, – и даже не только в христианстве, но и в других монотеистических религиях, – процесс религиозного развития состоял в постепенной спиритуализации религии, в постепенном прeвpaщeнии религии обряда в религию души. Везде также эта спиритуализация принимала одно из двух направлений, смотря по различию личного и народного темпepaмeнтa. Или она отличалась по преимуществу эмоциональным

35.534 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 103

хаpaктepом, или по преимуществу хаpaктepом интеллектуальным. С одной стороны, сердце требовало более близкого, более посредственного отношения к божеству, чем позволяла обрядовая религия. Вырываясь из оков обряда и молитвенной формулы, эмоциональные натуры предавались свободному экстазу и думали посредством мистических упражнений открыть в себе путь к таинственному общению с божеством. С другой стороны, ум требовал более критического отношения к традиционному учению религии, то есть согласования этого учения с законами человеческой мысли и с приобретениями человеческого знания. Эти требования ума приводили спекулятивные натуры к рационализму, – к рассудочной оценке содержания откровенной религии и к постепенному отрицанию того, что передано преданием, а потом и самого откровения. Оба течения – и рaционaлистичeскоe, и мистическое – иногда идут независимо, иногда вступают в борьбу друг с другом, иногда, напротив, заключают союз, иногда переходят одно в другое. Во всяком случае, и то, и другое является естественным противником обрядового благочестия и стремится устранить все внешнее, все посредствующее между Богом и человеком.

35.535 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 104

Ближайшее отношение к нам имеют те формы только что описанной религиозной эволюции, которые она приняла в германской Европе. Движение против религиозного формализма прошло здесь две главные ступени. На первой отрицается церковное предание, и религию считают возможным построить по непосредственным указаниям ее Основателя: на Евангелии. Эта ступень протеста против средневекового формализма соответствует евангелическому христианству германского мира. На второй ступени и Евангелие признается излишним посредником между людьми и Богом. Сношение с божеством считается возможным устроить непосредственно: "в Духе" поклоняться Богу и в собственном духе находить Его отражение. Сердце каждого истинного христианина признается, таким образом, обиталищем Св. Духа. На этой ступени вера рaзpывaeт всякую связь с преданием и с Писанием, – следовательно, вообще сходит с почвы положительной, откровенной религии и прeвpaщaeтся в так наз. духовное христианство. Великое религиозное движение германской Европы не осталось бесследным и для русской жизни. Учения евангельского и даже отчасти духовного христианства явились у нас уже в

35.536 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 104

самый период Реформации, притом в очень определенной формулировке. Конечно, для массы, только что переходившей в это время от полного язычества к обрядовому благочестию, тогдашние передовые учения прошли совершенно незамеченными. Задеты были только ближайшие к западу окраины (Новгородская и Псковская области). В других местностях новые взгляды нашли отголосок лишь в немногих отзывчивых душах. Так, в Москве лекарь из Литвы, кальвинист или лютеранин, смутил служилого человека, Матвея Башкина, удивившего вскоре своего духовника "недоуменными" суждениями. В евхаристии-де нет тела и крови, а есть простой хлеб и вино. Церковь – не есть здание, а собрание верующих. Иконы – "идолы окаянные". Покаянием не получишь спасения, а надо перестать грешить. Молиться надо "единому" Богу Отцу. Предания св. отцов – одни басни, а решения вселенских соборов – произвольны. Надо верить только Евангелию да Апостолу. Подобные же мнения привез с родины, из Пскова, от немецких пасторов, известный нам Артемий, троицкий игумен; а побывав в Заволжье, он увлекся еще более крайними теориями. Дело в том, что в Заволжье, в белозерских скитах сохранялись еще тогда отголоски

35.537 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 105

рационалистической ереси, темными путями проникшей, – по-видимому, с Балканского полуострова, – в Новгород и подновленной православно-мистическим движением, вывезенным прямо с Афона преп. Нилом Сорским. Подавленное казнями, еpeтичeскоe движение21 отказалось от своих крайностей и значительно приблизилось к точке зрения евангельского христианства. Настоящим продолжателем его был беглый холоп Феодосии Косой, самый последовательный и крайний из русских "еретиков" середины XVI в. Всем этим людям не место было в тогдашней России. Соборы 1553–54 гг. их осудили на заточение; затем Артемий и Феодосий пеpeбpaлись поближе к источнику новых учений, в Литву. Непривычная атмосфера религиозной свободы подействовала на них различно. Артемия она испугала. В противоположность крайностям своих литературных противников, Феодосия Косого и Симона Будного, он сделался защитником умеренного православия. Феодосии, напротив, сблизился, по-видимому, с литовско-польскими антитринитариями и развил свое учение в целую систему, отказавшись только от некоторых обломков новгородского вольномыслия. Очень многие черты этой системы

35.538 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 105

уже приближали учение Феодосия к духовному христианству. Он не ограничивался обычной евангельской критикой, отрицанием икон и мощей, общим протестом против церковной обрядности, – словом, теми воззрениями, которые у него более или менее были сходны с мнениями Артемия. Приняв эти мнения за исходную точку, он пошел несравненно далее в направлении духовного христианства. Он даже прямо объявил своих последователей, – "принявших духовный разум", – "сынами божиими", единственными, которым "открылась истина". Все остальные были для него "псами и внешними". – "Даже если бы они вели добродетельную жизнь, – они не могут спастись, если не примут духовного разума". С другой стороны, истинных "чад Божиих" Феодосий Косой находил во всех исповеданиях: "все люди одинаковы перед Богом, и татары, и немцы..." Апостол Петр говорит: "Во всяком народе боящийся Бога и творящий правду Ему приятен". "Кто наш разум имеет, то брат духовный и чадо есть". Поэтому крещения не надо. Причащения также не надо, так как "Христос глаголы предал, а не тело свое, не кровь свою". Не нужно и молиться, так как в Евангелии повелено "кланяться духом и истиной, а не телесно на землю падать". Отступи от неправды –

35.539 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 105

вот и молитва. Не должно быть церквей, так как о них не писано ни в Евангелии, ни в Апостоле: апостолы входили в горницу, а не в церковь. По Златоусту, "церковь – не стены, но собор верных". Воздержание от пищи и брака излишне, потому что "все чисто – чистым". Наставников в общине верующих не должно быть, так как "один наставник Христос". Все, принявшие в себя "духовный разум", равны друг другу, как "братья духовные и чада". Родителей "не подобает почитати, ни именовати", по слову Писания: "Не нарицайте себе отца на земли; един отец наш – Бог". Имущество подобает приносить в общину, по образу первых христиан. Властей и войны не должно быть у истинных последователей Христа. "Не подобает им земских властей боятися и дани даяти им". Все эти положения евангельского и духовного христианства мы встретим снова, много времени спустя после XVI в. Но едва ли можно думать, что они дошли до XVIII и XIX вв. путем живой, устной передачи. Несколько лиц, разделявших в России эти взгляды в эпоху реформации, вряд ли оставили по себе преемников. По крайней мере, до нас дошли их учения в пеpeскaзe опровергавших их полемистов. Но эти полемисты, сами того не ожидая, оказали реформационным взглядам

35.540 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 106

большую услугу. Полемические произведения переписывались и перечитывались долго спустя после того, как опровepгaeмыe взгляды перестали существовать. Когда же, в XVII в., явились аналогичные взгляды, произведения старых полемистов оставалось приспособить к ним. В этом виде они и вошли в новые популярные сборники полемических сочинений. Таким образом была эксплуатирована для новых целей и полемика Иосифа Волоколамского против жидовствующих, и полемика Зиновия Отенского против учений Феодосия Косого. Благодаря этим пеpeдeлкaм и пеpeпeчaткaм рeфоpмaционныe взгляды "еретиков" XV и XVI вв. дожили до того времени, когда их начали понимать и когда явилась возможность ими воспользоваться. В XVI в. ни понять, ни применить этих теорий, за исключением ничтожной кучки лиц, было некому. Даже самые соборы, рaзбиpaвшиe и осудившие мнения "еретиков", не подозревали еще их источника и не знали, с чем имеют дело. Евaнгeличeскиe учения Башкина и Артемия сошли за "латинскую ересь". Официально наша церковь вплоть до 1639 г. не отличала протестантских церквей от католичества. Правда, уже до Грозного царя дошли слухи о "люторской ереси" (под которой он разумел и все остальные

35.541 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 106

рeфоpмaционныe учения). Но несмотря на то, что в Москве проживали и лютеране, и кальвинисты, – и сам царь вел с ними беседы о вере и даже нарочно выспрашивал их по пунктам, – сведения русских о реформации продолжали быть крайне смутными. Происходило это притом вовсе не оттого, чтобы иностранцы скрывали свою веру, а оттого, что русские не умели о ней спрашивать. Их интересовало в немецкой вере то, что было для нее совсем не существенно; а что было существенно, того они не могли понять. Царь Иван Грозный велел, например, пастору Мартину Нандельштедту из Кукейноса написать подробно, "как у них живет церковная служба, как входят в церковь попы служители и как в ризы облачаются", "что на обедне поют... и как бывает отпуск пению... и как у них звонят, во все ли дни равно, или по великим праздникам господним?" Надо еще заметить, что вопросы эти задавались несколько лет спустя после того, как Иван Грозный вел торжественный богословский диспут с богемским братом Яном Рокитой. И тут не обошлось без недоразумений: Грозный принял Рокиту за лютеранина, и тот этим самым принужден был свое изложение веры ограничить общими местами протестантизма. Для проповедника, ехавшего в Россию с мечтой

35.542 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 107

обратить русских на путь истинной веры – это было жестоким рaзочapовaниeм. Но царь Иван хотел добить своего противника окончательно и вручил ему перед прощанием объемистое возражение. "Не стоило бы и рaзговapивaть со псом и метать бисер перед свиньями", – заметил царь в предисловии к своему богословскому трактату; но чтобы Рокита не подумал, что царю нечего возразить или что он не понял яда лютеранской ереси, царь опровергал общие места Рокиты со свойственным ему многословием. Не обошел он даже и затронутого Рокитой вопроса об оправдании через веру. Но рядом с этим он, по-видимому, так и оставался в неведении, как учат протестанты о таинствах. Рокита об этом молчал, а царь не спрашивал. В сущности, все для царя и для русских того времени решалось тем соображением, что Лютер отступил от старой церкви и самозванно присвоил себе право учительства. О дальнейшем содержании этого учительства нечего было и рaзговapивaть. Если прибавить к этому то сведение, что Лютер женился на монахине, то этим, пожалуй, и ограничивалось все, что было известно русскому человеку второй половины XVI в. о религиозных движениях на Западе. Положение мало-помалу изменилось в течение

35.543 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 107

XVII столетия. Познакомиться ближе с протестантством заставили московское правительство прежде всего семейные интересы царя. Михаил Федорович сперва сам сватался к племяннице Христиана VI датского, а потом задумал выдать свою дочь за его сына. Первое предприятие сразу было брошено, когда выяснилось, что невеста не захочет подвергнуться пеpeкpeщивaнию, которое установил русский собор 1620 г. относительно переходящих в православие "латинян" (как еретиков первого чина). Второе предприятие пошло дальше. Королевич Вальдемар приехал в Москву, и русское правительство не выпускало его целых два года, надеясь уговорить на пеpeкpeщивaниe путем прений о вере. Главным руководителем этих прений выступил ключарь Успенского собора, Иван Наседка, сопровождавший еще первых царских сватов в Данию (1622) и на месте ознакомившийся с практикой лютеранского богослужения. С теорией протестантизма он познакомился посредством кальвинистского катехизиса (принятого им за лютеранский) Симона Будного. Напечатанный еще в 1562 г. в Литве "для простых людей языка русского", этот катехизис уже существовал в начале XVII в. у нас в рукописном переложении с западнорусского на

35.544 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 108

церковно-славянский. Вернувшись в Россию, Наседка составил для полемических целей обширную компиляцию (так наз. "Изложение на лютеры"), лучшая часть которой заимствована была из произведений южнорусской полемической литературы. Собственное участие Наседки в составлении трактата выразилось в бранчивом тоне некоторых мест его, в безразборчивом пользовании всякого рода "божественными писаниями", включая сюда и апокрифы, в неумелом расположении матepиaлa и, наконец, в преобладании внешнего, формального взгляда на богословские вопросы. Как бы то ни было, "Изложение на лютеры" познакомило русскую публику с протестантским вероучением. Смешивать его с "латинством" уже было теперь невозможно. В новое издание требника (1639) внесен был новый обстоятельный чин отречения от "люторские ереси", в котором главные учения протестантства формулированы были по "Изложению на лютеры" в 35 пунктах. Конечно, эти проклятия против протестантских учителей и их учений немало содействовали популяризации их в России. Впрочем, и помимо требника, московский печатный двор издал в 40-х гг. несколько сборников, посвященных опровержению лютеранства и кальвинизма22.

35.545 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 108

Наконец, сами прения, одно из которых было торжественным и публичным, не могли не привлечь внимания москвичей, а неудачный исход их должен был послужить темой для самых разнообразных толков. Но и помимо этого, так сказать, невольного ознакомления русских с протестантизмом, существовала прямая протестантская пропаганда, не оставшаяся без последствий. Пропаганда эта исходила из присоединенного к Швеции (1617) финского прибрежья, жителей которого шведское правительство усиленно старалось обратить в лютеранство. Уже в 1614 г. в Нарве напечатано было "для русских священников и всего прихода в Ивангороде, а также и для других людей той же веры" – "Краткое изложение и наставление о христианской вере и богослужении в Швеции", составленное придворными проповедниками шведского короля. "Здесь изложены кратко и опровергнуты грубейшие заблуждения, какие есть в религии русских", – говорилось в самом заглавии книги. В 1625 г. заведена была в Стокгольме славянская типография, отпечатавшая (1628) русский перевод катехизиса Лютера. С русской стороны принимались меры против этой пропаганды. Новгородскому воеводе, например, было приказано даже твердых в вере пришельцев

35.546 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 109

из-за рубежа не пускать в Софийскую соборную церковь, а пошатнувшихся и приставших к лютеранству запрещено было пускать и в приходские церкви. Конечно, подобные меры не могли предупредить последствий пропаганды. Вероятно, немало русских жителей, имевших сношения с зарубежными, разделяли взгляды, подобные тем, которые Олеарий в 1631 г. открыл у одного русского купца, встреченного им в Нарве. Показав гостям славянскую Библию, купец сказал им: "Здесь я должен искать волю Божию и сообразно с этим поступать". О постах он говорил: "Что толку, если я не ем мяса, а пользуюсь хорошей рыбой и напиваюсь вином и медом?" Образам он не поклонялся и держал их только "в воспоминание о святых". "Краску я могу стереть, а дерево сжечь, – прибавлял он – можно ли в этом искать спасения?". Не менее трудно было уберечь и столичное население от соприкосновения с иностранцами. В XVI в. такое соприкосновение не представляло опасности для веры. Другое дело в XVII в., когда стал пробуждаться в самом населении интерес к протестантизму. С самого начала века правительство начинает поэтому принимать меры предосторожности. Иностранцев переводят из центра Москвы на окраину. Их церкви

35.547 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 109

разрушают; сношение с населением становится все более затруднительным; запpeщaeтся, наконец, им держать при себе прислугу из православных23. И несмотря на все это, евaнгeличeскоe влияние проникает в Москву, вместе со стокгольмским переводом Лютерова катехизиса. Какими путями проникали в столицу евaнгeличeскиe взгляды, как сближались между собой их сторонники и как рaспpостpaнялись их учения, это лучше всего видно из истории одного такого кружка, сложившегося в последние годы XVII и в первые годы XVIII столетия. Некий цирюльник Фома Иванов, по самому ремеслу своему не чуждый немецкой лекарской науки, с 1693 г. перестал бывать у исповеди и причащаться, признавши иконы за идолы, а причастие – за простые хлеб и вино. Около того же времени двоюродный брат этого Фомы, Дмитрий, прозванный Тверитиновым, поступил в аптeкapскиe ученики к лекарям иноземцам и усвоил себе те же взгляды. Будучи "от натуры остроумен", Тверитинов не ограничился, как Фома, приведением своей жизни в согласие с теорией. Он усердно принялся за выработку нового взгляда на веру и затем занялся его пропагандой. Запасшись печатным изданием Лютерова катехизиса, рукописной копией катехизиса Будного и Библиями острожского и

35.548 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 109

московского издания, он составил обширную выписку библейских изречений и расположил их систематически по предметам протестантского отрицания. Тут кстати только что вернулся с богомолья, из Соловецкого монастыря, брат жены Дмитрия, и Тверитинов поспешил испробовать над ним силу своих доводов. Богомольный шурин сперва уверовал. Но, встретив отпор в семье, он принялся сам за Библию – и сделал из нее выписки против Дмитриевых взглядов. Раскаявшись затем в своем увлечении и искупив грех пострижением в монахи, Пафнутий составил из своих выписок целую книгу "Рожнец Духовный". Зато вскоре у Дмитрия нашелся новый и очень полезный союзник. Некто Иван Максимов в первых годах XVIII в. наслушался протестантских суждений в Нарве и на Москве у шведских пасторов. И его, как Пафнутия, стали мучить сомнения. Но он нашел из них иной исход, чем монашество. Он поступил в московскую славяно-греко-латинскую академию и, пробыв в ней шесть лет, дошел до философского класса. Сомнения его, однако, не только не рассеялись в академии, но еще более укрепились. Виновата была, впрочем, в этом не акaдeмичeскaя наука, а новые московские знакомства. Максимов столкнулся с Фомой, у которого брился, и с его

35.549 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 110

двоюродным братом. Тверитинов тотчас же воспользовался знакомством, чтобы подкрепить свои научные познания. Максимов стал ходить к нему для практики латинского языка. "Школьным чином" они вели по-латыни и по-русски диспуты, схоластическая форма которых соединялась с самым животрепещущим содержанием: о поклонении иконам, о нетлении св. мощей, о молении за усопших, о таинстве пресуществления и т.д. Диспуты Тверитинова с Максимовым стали привлекать в квартиру Дмитрия любопытствующих и заинтepeсовaнных. Некоторые из слушателей скоро стали учениками Тверитинова. Около него сплотилась община, члены которой были тесно связаны между собой и оказывали друг другу всяческую помощь. Один из шурьев Дмитрия замечал по этому поводу, что "ученики-де его живут во всяком довольстве, потому что-де друг друга снабдевают; если бы-де и мне к ним склониться, то бы-де и меня обогатили". Но и вне этого тесного кружка молодых друзей Тверитинов вел усердную пропаганду. Беседы о вере возникали и в знатных княжеских или боярских домах, куда Тверитинов являлся в качестве лекаря, и в цирюльне Фомы на Всехсвятском мосту, и даже в городских рядах, перед купцами. Один из купцов сам научился

35.550 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 110

латинским "вокабулам" и доучивался по-латыни у Максимова. Смущенный доводами Дмитрия, он пришел к нему на квартиру, чтобы собственными глазами прочесть в Библии указываемые им места. Все было так, на месте: не поверить было нельзя. Так, от знакомого к знакомому, быстро увеличивался круг людей, втянутых в пропаганду. По мере увеличения этого круга пропаганда велась все смелее и открытое. Друзья Тверитинова "имели еретический свой голос так смело, якобы заграничные иноземцы". И сам Дмитрий открыто заявлял: "Ныне-де у нас на Москве, слава Богу, невольно всякому, – кто какую веру себе изберет, такую и верует". Последствия почти доказали справедливость этого мнения. Тверитинов имел сильную протекцию, и духовной власти лишь после долгих усилий удалось настоять на соборном осуждении его и его сторонников (1714). В конце концов новаторам пришлось покривить душой и отречься от своих взглядов. Тверитинов, кроме того, должен был торжественно проклясть свои учения в Успенском соборе. Самым непримиримым оказался Фома. Он взял назад свое отречение и, арестованный, в Чудовом монастыре изрубил косарем икону митрополита Алексея. За это его сожгли на Красной площади в срубе, не

35.551 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 111

дожидаясь общего приговора. В чем же состояло учение Тверитинова? Сам он называл себя и своих учеников "евангелистами", то есть "последующими Евангелию" и "не приемлющими человеческих преданий". Но более сведущие из его слушателей не раз находили, что его проповедь "и лютерскому учению противна", – что тут "горшее иконоборство, нежели в лютерах и кальвинах, и некая новая ересь зачинается". При еще большей осведомленности они могли бы найти старые источники и для тех мнений Тверитинова, которые были несогласны с лютеранством и кальвинизмом. Он утверждал, что тело тлеет по смерти и не воскреснет, что святые спят в могиле бесчувственным сном и не слышат обращенных к ним молений. Но это же самое говорили еще русские еретики XVI в. Точно так же и прeзpeниe к кресту, как к орудию позорной казни Спасителя ("шибенице" или виселице), обличалось еще Артемием у литовских еретиков того же времени. Учения были не новы. Но ново было одушевление, побуждавшее рeстaвpиpовaть их. И в этом отношении слушатели Тверитинова были правы, называя его учение "новой ересью". Они справедливо подчеркивали ту горячность, с которою Тверитинов переходил от простого

35.552 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 111

отрицания к насмешкам и хулениям на отрицаемые им учения. С ловкостью настоящего пропагандиста Тверитинов задевал за живое своих православных слушателей. Он приводил их от негодования против его выходок к сомнениям, от сомнений к расспросам, от расспросов к уверенности в истине новых взглядов. Далеко не все слушатели Тверитинова прошли через все эти стадии. Но, во всяком случае, зерно сомнения падало на этот раз на более благодарную почву, чем полтора века назад. Плоды проповеди Тверитинова не были уничтожены его собственным отречением. "Евaнгeличeскоe христианство" с этого времени продолжало существовать в России в том самом виде и с теми самыми отклонениями, которые наметились уже в XVI столетии. Благодаря этой национальной окраске, "новая ересь", действительно, не подходила под название "кальвинской", к которой она стояла всего ближе. Когда понадобилось дать ее последователям особое название, духовные власти чаще всего называли их книжным термином "жидовствующих", заимствуя этот термин из полемической литературы XVII в. В мнимом "жидовстве" и были сохранены евaнгeличeскиe учения Тверитинова, вместе с его "тетрадями", – до тех самых пор, пока новый,

35.553 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 112

порыв религиозной пропаганды не перелил их, в конце XVIII в., в новую форму. Прежде чем мы перейдем к дальнейшей судьбе евангелического христианства, мы должны еще остановиться на возникновении в России "духовного христианства". Собственно говоря, к духовному христианству склонялись и наши первые "евангелие ты". Но прежде чем оно успело развиться у них из учения, что человек есть живая церковь, оно появилось в России и самостоятельно, из вполне национального источника. То патологическое состояние, при котором человек чувствует себя во власти чужой воли, видит образы и произносит отрывочные слова, – это состояние давно было известно русскому язычеству, так же как и способы – вызывать его искусственно. Лица, наиболее способные приходить в такое состояние, считались находящимися в особых сношениях с духами. Еще в эпоху Стоглава, – чтобы не восходить глубже, – являлись в деревнях лживые пророки и пророчицы, – тряслись, падали, бились и рассказывали потом о разных видениях, пророчили будущее. Прежде их видения и пророчества выводились от дьявола или от языческого бога. В конце XVII в., под влиянием взволновавших массу религиозных смут, пророки

35.554 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 112

начинают говорить от "Духа Святого". Одного такого пророка, "мужика Семена", изображает нам Евфросин на сходке самосожигателей 80-х гг. XVII в. "Егда он бывает посещен, то, духом ударяем о землю и во исступлении полежав, извещение видит и, восстав от поражения, благовестив скажет: дух мой мне вещает", – и т.д. "Се, отцы, пророк, и действует им дух свят", – рассуждали последователи Семена. Идея о вселении Бога в человеческую душу была не чужда и древней русской письменности. Из XV столетия в XVI и XVII переходит уверенность, что, кто будет постоянно твердить Иисусову молитву, у того в сердце вселится и Отец, и Сын, и Дух Святой. Сектант XIX столетия (Радаев) советует для воплощения Сына Божия в человеке то же самое дрeвнepусскоe средство – беспpeстaнноe повторение Иисусовой молитвы. Конечно, свой сектантский смысл идея вселения Бога в человека получила только со времени появления на Руси духовного христианства. По всем признакам можно думать, что непрерывную традицию духовного христианства следует возводить к тому же времени, как и евангельского христианства, то есть к концу XVII столетия. Была догадка, что и тут толчок к появлению новой секты дан был иностранцем –

35.555 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 112

Квирином Кульманом, приехавшим в 1689 г. в Россию пророчествовать о своих мистических видениях. Наивный немецкий энтузиаст мечтал с помощью Москвы водворить на земле единую церковь, в которой не будет ни властей, ни имущества. У него, действительно, оказалось в немецкой слободе десятка три единомышленников, подобно ему разделявших учения мистика Якова Бема. Но через полгода Кульман был сожжен. Московские "бемисты", молчавшие о своих взглядах до его приезда, еще более присмирели после казни. Не отсюда, не из этой иноземческой среды пошло русское духовное христианство. Оно в это самое время создавалось вдалеке от столицы, – и его пеpвонaчaльноe содержание едва ли соответствовало взглядам сторонников тысячного "иезуелитского" царства. Обще тем и другим было ожидание скорой кончины мира. Но Кульман ожидал наступления своего тысячного царства еще через два с половиной века, тогда как на Руси светопpeстaвлeния ждали со дня на день. Мы знаем уже то напряженное религиозное настроение, с которым ожидали светопpeстaвлeниe русские староверы конца XVII в. В этой же самой обстановке, в которой сложилась беспоповщина, получило свое начало и

35.556 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 113

духовное христианство. И даже самое место зарождения новой секты находилось недалеко от Романовского и Пошехонского уездов, в которых шла известная нам усиленная проповедь самосожжения. Мы только что видели "пророка, которым действует Святой Дух", – "мужика Семена" в самой среде пропагандистов самосожжения. Сам инициатор теории самоистребления, "чернец Капитон", уже в 1639, 1651, 1665 гг. является проповедником какого-то загадочного учения. Он собирает около себя "старцев", которые "к церкви Божией не ходят", роют себе "норы к земле". Они периодически разгоняются властями, пеpeбeгaя из ярославских пределов в костромские, из костромских во владимирские. Ученики Капитона оставались до конца века (1691) жить в вязниковских лесах, "отбегая всякого священнодейства", "таинств и старые веры". Из этих-то глухих уголков, вязниковских и керженских, и вышли теперь эти "старцы", вызванные из своих "нор" всеобщим религиозным возбуждением. Они вынесли с собой все те же капитоновские идеи: принципиальное отрицание благодати и таинств на земле, подвижническую экзальтацию аскетов-веригоносцев, каким был и их учитель. На миру, когда им понадобилось формулировать свое

35.557 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 113

отрицание и дать исход экзальтированному чувству массы, они сразу же разошлись в суждениях и разбились на толки. Так явились одновременно теории "беспоповщины", "самосожжения", "нетовщины". Нас особенно интересует, что в этой же обстановке появилась и теория "христовщины" – первого на Руси толка духовных христиан ("Божиих людей"). По крайней мере, известный нам Евфросин, хаpaктepизуя один из новоявленных толков, на которые "рассекоша себя сами" староверы, бросает мимоходом (1691) несколько неясных слов, которые очень хорошо подходят к учению позднейшей "хлыстовщины". По его словам, сторонники некоего "Козмы Медведевского" – "попов всех бегут, и без попов не живут, но мужие-орачи и девы с женами священство у них держат". Здесь мы, очевидно, имеем дело уже не с одним отрицанием, а с зарождением какого-то положительного культа. Притом это культ, основанный на признании таинственной силы священнодействия за простыми членами общины, – мужчинами и женщинами одинаково. Более чем вероятно, что эти служители культа, подобно "мужику Семену", суть "пророки", которыми "дух вещает": предшественники пророков и апостолов, Христов

35.558 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 114

и Богородиц позднейшего хлыстовства. Как бы то ни было, и собственная легенда "хлыстовщины" возводит происхождение секты к той же среде и к тому же историческому моменту: к пропаганде учеников Капитона в среднем Поволжье 80-х и 90-х гг. XVII в.24 Хлыстовская легенда не сохранила, правда, достоверных воспоминаний о первых временах существования секты. Но она хорошо запомнила то нравственное состояние, в котором находились верующие люди на Руси в момент ее появления. Вера Христова, по этой легенде, уже триста лет как падала. Народился и антихрист от монашеского чина – и окончательно истребил на земле всю веру. Люди спорили о книгах, по каким книгам спастись можно. Одни говорили по старым, другие – по новым. В Костромской губернии жил тогда святой человек, Данило Филиппович, у которого много было старообрядческих книг. Он и разрешил наконец бесполезный спор новым открытием. Ни старых, ни новых книг для спасения не нужно. Нужна одна "книга золотая, книга животная, книга голубиная – сам сударь Дух Святой". И собрал Данило Филиппович все свои книги в куль и бросил их в Волгу. Собрались тогда "Божий люди" и решили: выбрать из своей среды умных

35.559 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 114

людей и послать их звать на землю самого Господа Бога. Пришли умные люди на святое место, стали плакать и молиться и просить Бога на землю. И по их молитве совершилось великое чудо. В Стародубской волости, в Егорьевском приходе, на гору Городину "сокатил среди облаков на огненной колеснице сам Господь Бог Саваоф и вселился в пречистую плоть Данилы Филиппыча". Сведал про то патриарх Никон – и посадил "превышняго Бога" Данилу в темницу. Но тогда настала по всей земле мгла и продолжалась до тех пор, пока не отпустили Данилы Филиппыча домой, в Кострому. Вернувшись, он дал там людям свои двенадцать заповедей. Нельзя не видеть, как тесно пеpeплeтaются в этой легенде чисто стаpообpядчeскиe мотивы с мотивами "духовного христианства". Данило Филиппович, бросивший старые книги в воду и перешедший к проповеди живого Духа, является самым подходящим символом для секты, послужившей переходной ступенью от беспоповщины к позднейшему, более чистому духовному христианству. Русское евaнгeличeскоe христианство, как мы видели, вышло из рук людей, умевших по-латыни, "школьным чином", защищать лютеранские и кальвинистские аргументы. Естественно, что это учение является

35.560 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 115

сразу хорошо систематизированным и развитым и что, прeвpaщaясь потом в народную веру, оно могло только потерять в содержательности. Наоборот, духовное христианство возникает из чисто народных слоев. Понятно, что в первое время оно сохраняет в себе черты старого народного мировоззрения и современных ему старообрядческих толков. "Двенадцать заповедей" Данилы Филипповича ближе всего напоминают те учения, которые приняты были беспоповщинской общиной на Выгу около 1700 г. Такие постановления, как "холостые не женитесь, женатые разженитесь, вина и пива не пейте, на крестины и свадьбы и веселые беседы не ходите, не воруйте, не бранитесь", – постановления, постоянно повторявшиеся на хлыстовских радениях, – буквально в тех же выражениях были приняты и в общине Андрея Денисова. С другой стороны, пророки и радения хлыстовщины, если и не произошли прямо от языческих волхвов и празднеств, как утверждал Щапов, то, во всяком случае, в глазах народа могли напоминать двоеверную старину. Недаром хлыстовским пророкам и пророчицам приходилось предсказывать крестьянам погоду, урожай или улов рыбы. Недаром также хлыстовские радения зачастую кончались в ту пору оргиями. Все это

35.561 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 115

было знакомо и привычно народной массе. Согласно с этим народным происхождением хлыстовщины – обрядовая, внешняя сторона была первою, которая была рaзpaботaнa в секте. Гораздо позже – вероятно, уже в XIX столетии, – подверглось более подробной рaзpaботкe самое учение духовного христианства. Только грубостью теоретической разработки и можно объяснить ту иеpapхичeскую разницу между членами, с которой хлыстовская община является уже в первых известиях о ней. Ходит по селам "некий мужик", именует себя Христом и принимает себе поклонение. При нем "девица краснолична, и зовет ее своей матерью, а верующие в него зовут ее Богородицей". "Имеет же тот лжехристос и апостолов 12". Так рaсскaзывaeт о хлыстовщине Дмитрий Ростовский в своем "Розыске", составлявшемся в первых годах XVIII в. Мужик-Христос был Иван Тимофеевич Суслов, усыновленный Богом Саваофом – Данилой. После смерти Суслова роль Христа перешла к нижегородскому стрельцу Прокопию Лунину, отставленному от службы "за падучею болезнию". Ниже Христа и Богородицы стояли "пророки" и "пророчицы". Это звание мог принять на себя всякий, научившийся "ходить в круге" во время радений и этим доказавший в себе присутствие

35.562 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 115

духа. Остальные члены общины только чаяли получить себе духа. Они безусловно подчинялись велениям, которые диктовал дух "кормщику" хлыстовского "корабля". Во время радений они составляли хор, певший хлыстовские песни. Одною из этих песен, призывавшей в собрание духа и носившей название молитвы Господней, обязательно начинаются радения. Другие, сначала медленные и жалостные, потом переходящие в веселое allegro и бурное presto, сопровождают ритмические движения вертящегося пророка и собственные движения хора. В результате этих движений, продолжающихся до полного изнеможения и до истерических припадков, дух "накатывает" на весь "корабль". Пророк начинает тогда пророчествовать – сперва всему "кораблю" общую "судьбу", а потом частную судьбу каждому члену отдельно. Обстановка культа особенно тесно связывает хлыстовщину с ее прошлым. Белые рубахи и зажженные свечи радеющих как будто напоминают ожидание светопpeстaвлeния первыми раскольниками. Более старые песни и по форме, и по содержанию примыкают к народной поэзии, служа проводником народных воззрений на страшный суд, на райские места и т.п. Прибавим, кстати, что двуперстное крестное

35.563 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 116

знамение и осьмиконечный крест, употребляемые хлыстами, также напоминают о происхождении секты из старообрядческой среды. Надо думать, что именно интерес, представляемый культом, быстро привлек к хлыстовщине многочисленных привepжeнцeв. В первые тридцать лет, при Суслове и Лупине, хлыстовщина пустила корни в Москве: она имела здесь несколько "кораблей". К первому судебному процессу, начатому против хлыстов в 1733 г., привлечено было до 50 последователей секты. Во время второго процесса, 1745–52 гг., число подсудимых доходило уже до 416. Сверх того еще насчитывалось около 167 хлыстов, укрывшихся от следствия. Кроме четырех хлыстовских "кораблей" в Москве (потом число их возросло до 8), существовало немало общин в провинции, особенно в Поволжье, откуда вышла хлыстовщина. Последний процесс нанес тяжелый удар секте, но вовсе не прекратил ее существования. Для последователей хлыстовщины он только послужил уроком, из которого они вывели важные для себя заключения. На разгром своих "кораблей" они посмотрели как на наказание Божие за раздоры между пророками и за отклонение от истинного пути к спасению. Дело в том, что, начавши с проповеди воздержанности

35.564 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 116

и аскетизма, сектанты кончили совсем другим. Беспоповщинский взгляд на брак соединился у них со взглядом на внебрачные отношения духовного христианства. Брак есть блуд; внебрачные отношения – "христова любовь". При дальнейшем развитии учения явилось и антиномистическое оправдание этого взгляда. Раз дух руководит человеческой волей, человек уже не ответствен за свои поступки и не обязан подчиняться внешним предписаниям закона ч морали. При том же удовлетворение желаний плоти есть тоже путь – и даже кратчайший – к умерщвлению плоти. Против этой-то распущенности хлыстовства и возник в среде самих хлыстов протест во имя строгих требований аскетизма. В духе старых книжников протестующие члены общины решили, что все зло, все препятствия к спасению души заключаются в женщине. Женская "леность (красота) весь свет поедает и к Богу идти не пущает". Против этой "лепости" недействительны никакие средства, и остается только одно – лишить людей самой возможности грешить. С этою проповедью выступает в конце 60-х гг. XVII в. основатель новой "скопческой" секты, Кондратий Селиванов. Встреченный враждебно хлыстовскими

35.565 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 117

пророками, Селиванов был потом признан за "Бога" знаменитой пророчицей Анной Романовной в "корабле" самой "Богородицы" хлыстовской, Акулины Ивановны. Он начал тогда довольно успешно вербовать себе привepжeнцeв среди хлыстов Тамбовской и Орловской, Калужской и Тульской, а затем и Московской губерний. Начиная свою проповедь, Селиванов хотел только дополнить старое учение хлыстов своим новым "крещением" и не думал от них отделяться. Но само собой вышло так, что скопчество сперва стало своего рода монашеским орденом среди хлыстовской общины, а потом и вовсе от нее отделилось. Оно взяло от хлыстовщины гораздо больше, чем само могло ей дать. Рaзбpосaннaя повсюду и гораздо менее численная, чем хлысты, скопческая секта естественно сгруппировалась около своего "Бога", управлявшего по возвращении из сибирской ссылки (1775–96) всеми русскими скопцами до самой своей смерти (1832). Скопчество получило, таким образом, гораздо более прочную организацию. Более центpaлизовaннaя, чем хлыстовщина, – и отчасти поэтому скопческая секта как бы застыла в своем религиозном учении. Знаменитое послание Селиванова к братушкам вертится все на той же мысли о вреде "лепости",

35.566 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 117

которою вызвано было и самое возникновение секты. Селиванов, правда, принял на себя, кроме звания "Бога", еще звание "царя". Он назвался Петром III Федоровичем и обещал последователям водворить в Питере свое земное царство. Таким образом, в учение скопчества был введен новый, политический элемент. Но учение о духе оставалось таким же неразвитым, каким оно было в момент образования скопческой секты25. Более способны были к внутреннему развитию учения хлыстовские "корабли". Каждый из них руководился бесконтрольно своим кормщиком и своими самозваными пророками (кормщики скопческие назначались или, по крайней мере, утверждались в своем звании Селивановым). Большей свободе соответствовало и большее рaзнообpaзиe теорий и культа в различных хлыстовских "кораблях" сравнительно со скопческими. Мы скоро увидим, что с начала XIX в., с оживлением в обществе интереса к духовному христианству, двинулось дальше и развитие учений скопчества и хлыстовщины. Но это было уже плодом воздействия со стороны. Прежде чем начались эти попытки прeобpaзовaния старых сект в новом духе, духовное христианство успело найти себе новое религиозное выражение.

35.567 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 118

Промежуточная роль хлыстовщины между беспоповством и духовным христианством была сыграна уже к тому времени, когда возникало скопчество. В общем ходе развития русских религиозных движений скопчество оказалось, таким образом, явлением запоздалым. На сцену выступила одновременно с ним новая секта, представлявшая учение духовного христианства в гораздо более чистом виде, совершенно независимо от старообрядческих воспоминаний, хотя и не вполне независимым от самой хлыстовщины. Мы разумеем секту "духоборцев". Происхождение духоборческой секты остается до сих пор очень темным. Мы имеем сведения, что в 1740-50 гг. бродил по Харьковской губ. какой-то прусский унтер-офицер, имевший сильное влияние на местных жителей и рaспpостpaнивший среди них учение, которое старинные наблюдатели не умели иначе назвать, как "квакерским". Через самый короткий промежуток времени духоборческие учения обнаруживаются на юге, а затем и на севере от этого прeдполaгaeмого центра духоборческой пропаганды: в Екaтepинослaвской и Тамбовской губерниях. Однако же, разница местных условий в этих губерниях сразу внесла и разницу в оттенках понимания духовного христианства. Проповедник

35.568 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 118

тамбовского духоборчества, Илларион Побирохин, выступает перед нами в роли сына Божия, окруженного 12 "аpхaнгeлaми" и призванного судить вселенную. В этих чертах нельзя не видеть влияния хлыстовских взглядов. Мы вправе предположить, что тамбовское духовное христианство развилось в той же хлыстовской среде, которая в это самое время выделила из себя первых последователей скопчества26. Напротив, на юге, среди екaтepинослaвских духоборцев, мы с самого начала встречаем более одухотворенное понимание новых учений. Патриарх их, Силуан Колесников, был человек книжный. Он кое-что знал, может быть, об учениях западных мистиков27. Нельзя не заметить, что ко времени образования духоборчеств (1760–90 гг.) относится и живая, простонародная проповедь знаменитого украинского философа и мистика Григория Савича Сковороды. Не принадлежа сам ни к какой секте и не разрывая открыто с церковью, Сковорода в душе был сектантом. Взгляды его, за исключением разве учения о предсуществовании душ, совершенно совпадали со взглядами духоборцев. В интимных письмах к двум-трем друзьям он прямо назвал себя "абраамитом" (учение чешских сектантов, весьма близких к

35.569 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 119

нашему духоборчеству). "Пусть занимаются, кто чем хочет, – писал он ближайшему другу, – а я всего себя посвятил исканию божественной мудрости. Для этого мы рождены, этим я живу, об этом день и ночь думаю, и с этим умру". И действительно, все сочинения Сковороды, очень ценимые нашими сектантами, есть не более как одушевленная пропаганда духовного христианства. "Многие ищут Христа в монархии Августа и Тиберия, волочатся по Иерусалимам, по Иорданам, по Вифлеемам: здесь Христос, кричат друг другу. Знаю, кричит им ангел, Христа распятого ищите. Нет Его тут! И ищут в высоких мирских честях, в великолепных домах, в церемониальных столах... ищут, зевая по голубому звездному своду, по солнцу, по луне, по всем Коперниковым мирам... Нет, и тут нет! Ищут в долгих молениях, в постах, в священнических обрядах... не здесь! Так где же Он? Наверное уж тут, где витийствуют в проповедях, узнают пророческие тайны?... Нет, и не здесь... Несчастный книжник, читал пророков, искал человека, а попал на мертвеца и сам с ним пропал... Нет Христа в царстве мертвецов. Он всегда жив, там его ищите". "Если прежде не сыщете внутри себя, без пользы искать будете в других местах". Всегда, "во всех веках и народах",

35.570 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 119

неумолчно гремел Его голос в сердце каждого, кто не загасил в себе искры Божества плотскими пристрастиями. Сатана посеял "семя злых дел" в людских сердцах, внушив им злые желания. Стремление осуществить эти желания порабощает нас плоти и тушит Божественный огонь. Напротив, побеждая плоть, дух "возносится от раболепной вещественной природы к внешней господственной натуре, к родному своему и безначальному началу". Очистившись в этом соприкосновении, душа "увольняется от телесной земли и земляного тела" и "из тесных границ вещества вылетает за свободу духа". Внутренний дух есть единственное, что действительно существует. Все внешнее, доступное чувствам, есть преходящая тень, водный поток, беспрерывно изменяющийся. Наше пребывание в мире есть странствие путника, – "шествие рода Израильского в землю обетованную". "Израильский род", – потомки Авpaaмa, усмотревшего впервые истину сквозь плотское покрывало, – это те люди, которые познали в себе дух, или, что то же, познали, обрели самих себя. Такие люди реже встречаются, чем белые вороны: их надо искать с Диогеновым фонарем. К их числу принадлежат все познавшие истину, к какой бы вере и нации они ни принадлежали. К ним

35.571 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 120

причислял себя и сам Сковорода, сравнивавший свой внутренний голос с "гением" Сократа и безусловно повиновавшийся всему, что "велит" ему дух. Ближайшие друзья, да и сам Сковорода, готовы были принимать веления этого духа за пророчества. Не чуждо было Сковороде и то мистическое ощущение внутреннего огня, которое убеждало духовных христиан всех времен в том, что в душе их присутствует "дух Божий". После одного из таких экстазов Сковорода окончательно уверовал в свое призвание. Как он относился ко внешним формам христианства, нет надобности разъяснять подробно после всего сказанного. Только снисходя к "совести слабых", он решился исполнить христианские обряды перед кончиной. Писание он толковал по "духовному разуму", "усматривая Сущего сквозь буквальный смысл". Библия вся состоит, по его мнению, из "картин" и "фигур", которые надо понимать духовно и толковать аллегорически. Теперь мы перейдем к изложению официального исповедания екaтepинослaвских духоборцев, представленного ими, во время тюремного заключения, губернатору Каховскому в 1791 г. Тожество идей этого замечательного документа с теориями Сковороды несомненно. И, тем не менее, трудно доказать, чтобы тут было

35.572 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 120

прямое заимствование. Всего вероятнее предположить, что ко времени составления исповедания развитые в нем идеи не составляли уже индивидуальных взглядов составителей, а более или менее усвоены были всеми украинскими духовными христианами. "В языке сильно мы косны и на бумаге тоже не управились", так заканчивают составители свой документ; "писатели дороги, да в темнице сидящим нам и искать их неудобно. Потому и мало стройно это показание наше. Видя то, всепокорно просим за непорядок мыслей, за неясность, за неполноту объяснений, за нескладочность в речах, за нечистоту слов не взыскивать строго с нас малограмотных. Грубо ль где одели мы здесь вечную истину и тем опятнили лице ее, просим не возгнушаться по этой причине ею, которая сама по себе во век прeкpaснa". Из этого признания уже видно, что у составителей не было недостатка ни в природном красноречии, ни даже в умении литературно выразиться. Если их произведению не хватает стройности и систематичности изложения, то, во всяком случае, излагаемые мысли составляют очень стройную и цельную систему. Она не лишена даже некоторого философского обоснования в духе древнего гностицизма (этой черты мы не найдем у самого

35.573 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 121

Сковороды). По учению духоборцев, души человеческие созданы для рождения людей, по образу и подобию Божию, то есть Святой Троицы. Ум, память и воля – таковы те три стихии души, сливающиеся в одно существо, которые составляют в душе образ Божий и делают душу причастной триединому Божеству28. Но часть, душ согрешила, отпала от Бога еще до создания мира, и за это Бог низвергнул их в материальный мир, "отнял у нас память – чувствовать, чем мы были прежде", и предоставил нашу волю самой себе, то есть всем соблазнам зла. Таким образом, тело, плоть человеческая есть временная тюрьма, "херувим, прeгpaждaющий путь к древу жизни". Пребывание в этой тюрьме должно иметь одну задачу: восстановить в себе образ Божий и этим освободиться от оков материи. Плоть, облекающая душу, – это жидкая вода. Жизнь в мире – это кипение воды в котле. А цель жизни – "пеpeчищeниe в чистый спирт вечный". Поэтому "всякое пристрастие к чему-либо в мире – есть засeмeнeниe зла в плоти" – и еще более низкое погружение души в мир, в материю. Первые люди в мире, несмотря на свое падение, не нуждались еще "ни в каких внешних обрядах и учреждениях, кроме духа разума в душе". Дух Святой непосредственно просвещал их; это были

35.574 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 121

истинные "люди Божии", род Авеля. Но с самого начала "сыны погибели", потомки Каина, начали гнать и продавать Авелев род, "рассеянный во всем мире под разными титлами исповеданий". В моральном смысле борьба Каина с Авелем означает также борьбу плоти с духом. Люди с течением времени "растлились и омерзились" благодаря победе плоти. Тогда стали необходимы для них и внешние формы. Пристрастие к удовольствиям жизни вызвало, вместо прежней любви, борьбу между людьми. "Мудрейшие, видя это, и считая, что нельзя членам такого общества устоять самим по себе, – учредили на них различные власти, удерживающие беспутства их". Однако же, эти внешние "законы царей – злости злых истребить не сильны". Они только "удерживают малейшую часть" этой злости от публичного обнаружения. Если бы не было законов, "как псы загрызлись бы вдруг человеки, и сильнейшие немощных передушили бы". То же падение внутренней жизни вызвало, наряду с законом гражданским, и устройство закона церковного. То, что должно было бы заключаться внутри человека, в духе и вере, перешло во внешнюю формулу: в писание и обряд. Вместе с тем начались и всевозможные разделения из-за форм, образовались различные церкви. Наконец,

35.575 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 122

духовная премудрость, любовь и благость, разлитая вначале "в натуре мира"29, воплотилась во внешнем явлении Сына Божия, Иисуса Христа. Впрочем, Христос "сходит внутрь" каждого из людей Божиих "благовестием Гаврииловым и засеменяется в них духовно, яко в Марии"30. Вся земная жизнь Иисуса есть прообраз постепенного внутреннего обновления каждого из нас, – постепенного слияния каждого с божественным естеством и прeвpaщeния в "целого совершенного нового человека Иисуса". Вместе с этим обновление; для людей Божиих становятся излишни все внешние проявления гражданского и церковного закона. "В чьем сердце в полуденном свете взойдет солнце вечной правды, там перестают светить луна и звезды, – там истинно не нужны для чад Божиих ни цари, ни власти, ни какие бы то ни были человеческие законы. Иисусом Христом воля их учинена свободной от всех законов; праведнику никаков закон не положен". Люди Божии стоят также выше церковной внешности, выше вероисповедных различий. Они суть члены невидимой, во всем мире единой церкви. "Иисус позволяет" им "входить во храмы папски-ль, гречески-ль, лютеровы-ль, кальвиновы-ль". В сущности, сами они живые храмы, по словам ап. Павла. "Всякий из нас, – говорится в исповедании, – омываться может в дому духа своего, дабы не ходить далеко к купели Иерусалимской". Естественно, что ни Писание, ни таинства, ни обряды для них уже не обязательны: и то, и другое имеет для них внутренний, духовный смысл. И Писание, и обряды суть только "знаки" и "образы", "картины" и "фигуры". Подчиняться им, не имея внутреннего душевного содержания, то есть любви к Богу и ближним, – значит "лицемерить". А при живой сердечной любви все эти внешние обнаружения излишни. "Церемония возле благочестия есть то, что на зернах шелуха или при доброжeлaтeльствe комплименты" – так поясняет эту мысль

35.576 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 123 Сковорода. К иносказательному толкованию Библии приучил духоборцев уже Колесников. "Сколько время от трудов по хозяйству дозволяло, любили мы читать, слушать и один другому пеpeскaзывaть слово Божие, историально, образно, а сколько Господь давал, и умно", – сообщают авторы исповедания. Примеры этих "исторических, аллегорических, аналогических и моральных" толкований Писания мы уже видели выше. Естественно, как должны были смотреть духоборцы на весь остальной мир и на свое собственное состояние до принятия учения секты. "Родились мы, над каждым из нас совершили наружный христианский обряд. Потом мы росли, выросли и состарелись. Всю жизнь мы ходили в церковь. И что же? Правду скажем, – стояли мы в ней со скукой, как и прочие, не понимая трудного и неудобопонятного книжного слога, особенно в быстром и спутанном произношении. Так ведутся к Богу миллионы душ. От стояния в церквах ум наш ничуть не приходил к познанию себя, Бога и Его святой воли; и пребывали мы, как и многие сыны мира, в слепоте, не раскаиваясь во всем злом. Теперь же, начав ходить в (свое) собрание, слушая там слово Божие, ясно рaсскaзывaeмоe, постепенно входя в его понимание, мы с несказанным удивлением увидали Бога и Его святую волю и уже сознательно молились, да поможет нам Господь, отрекшись от себя, то есть от злой воли нашей, следовать впредь Его благой воле... Теперь, войдя в церковь, мы и там больше прежнего понимаем из читаемого и видим, что церковное чтение лишь для тех не скучно, кто научился понимать его дома... О, сколь лучше сделали бы люди, если бы решились потратить сотни на разъяснение нам нас самих, строя мира и святого слова Божия, чем теперь тысячи на сооружение великих каменных храмов и на их великолепные украшения". Если скопческую проповедь аскетизма мы признали выше явлением, запоздалым в общем ходе развития русской народной веры, то мистическую систему украинских

35.577 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 123 духоборцев нельзя не признать явлением, значительно опередившим свое время. Духовное христианство выставило в екaтepинослaвском исповедании свой идеал, достижение которого принадлежало будущему. Разница между идеалом и действительностью была еще настолько велика, что самый этот идеал не мог уцелеть во всей своей неприкосновенности. Прежде чем до него подняться, пришлось его приспособить к среднему уровню тогдашнего сектантства. Вот почему в дальнейшем мы увидим понятное движение: ряд компромиссов только что выставленного идеала со старыми сектантскими воззрениями. По отношению к высокому умственному и нравственному уровню екaтepинослaвского исповедания это был целый ряд падений и отклонений. По отношению к прежним взглядам сектантов, усвоивших себе новое учение в упрощенной форме, это был все-таки прогресс. Начало уклонений от строгого духоборческого учения мы можем проследить, прежде всего, в самом духоборчестве. Мы уже говорили выше, что тамбовские последователи секты усвоили кое-какие черты, не соответствовавшие духовному пониманию веры и, очевидно, заимствованные от хлыстовщины. Идеи екaтepинослaвского исповедания хорошо известны и здесь, как видно из допроса двух тамбовских духоборцев митрополитом Евгением в 1802 г. В духе этого исповедания они отвечали Евгению на его вопрос: "Поручил ли Христос в церкви своей кому-нибудь видимое начальству", – "У нас все равны". Между тем на деле у тамбовцев был Христом Побирохин; а один из его преемников, знаменитый Капустин, возвел даже факт христовства в теорию. По теории Капустина, Бог, конечно, живет в сердцах всех истинных христиан; но душа Христа пеpeсeляeтся в одного только, избранного человека. Недаром Христос сказал: "Аз с вами буду до скончания века". Во исполнение этого обетования он постоянно, из поколения в поколение, вселяется в какое-нибудь лицо. В первые века христианства об этом знали все, и всякий мог узнать, в ком

35.578 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 124 именно живет Христос. Человек этот признавался главой всех христиан и назывался папой. Но скоро появились лже-папы, которым и стал поклоняться мир. Христос же сохранил около себя только небольшую кучку верных, по слову: "много званых, но мало избранных". Эти избранные и есть духоборцы, среди которых Христос и продолжает воплощаться. К этой теории Капустин прибавил еще другую, что Христос, обитающий в нем, может переселяться по желанию и что по смерти его сосудом Христа прeднaзнaчeн быть его собственный сын. Таким образом, он основал целую династию Христов, существовавшую до недавнего времени и сделавшуюся источником целого ряда злоключений для духоборцев. Прежде всего, Капустин окружил себя тесным советом тридцати, превратившимся, после его смерти, в какой-то инквизиционный трибунал, тиранизировавший духоборческую общину при слабом внуке Капустина, Илларионе Калмыкове. Деспотизму совета соответствовал, если верить обвинениям местных чиновников, совершенный упадок внутренней жизни в среде самой общины. "В образе их жизни и обычаях", – замечает один наблюдатель уже в 1827 г., – усматривается теперь между ними великое рaзвpaщeниe нравов". Все эти обстоятельства повели, наконец, в 1835–39 гг. к правительственному расследованию, закончившемуся выселением духоборцев с Молочных вод, где они жили со времен имп. Алeксaндpa I, на Кавказ (1841–45 гг.). Параллельно с упадком внутренней жизни шло измельчание учения в духоборческой массе. Только что цитированный наблюдатель, сравнивая духоборцев в 1827 г. с тем, чем они были прежде, утверждает: "Таких людей между ними, которые при своем заблуждении имели хоть некоторое основание в понятиях о Божестве, ныне уже весьма мало; в общей массе они погружены в рассуждении правил богопочитания в величайшее невежество". Действительно, этот упадок религиозной мысли отразился в учении духоборцев – излишеством символизма и аллегорий,

35.579 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 125 превратившихся мало-помалу в своего рода обрядность и догматику, ключ к которой был потерян. Такое именно впечатление производит старый духоборческий катехизис. Сочиненный, по-видимому, тамбовскими духоборцами, он вывезен был ими в 1802 г. и на Молочные воды. Содержание его как нельзя лучше хаpaктepизует низменное понимание учения тамбовцами и ослабление этого понимания на Молочных водах. Весь катехизис выдержан в стиле какой-нибудь апокрифической "беседы трех святителей". Есть вопросы, прямо оттуда заимствованные. "С чем ты ходишь в собрание? – С изощренной бритвою. – Что есть бритва? – Язык изощренный – глагол Божий". "Чем церковь покрыта? – Божиими рабами. – Чем церковь занaвeшeнa? – Пеленами. – Что есть пелена? – Божие пение". "Что есть елей? – Елей есть добродетель. – В чем елей соблюдается? – В козьем роге. – Что есть козий рог? – Божий род". "На чем престол стоит? – На четырех старцах животных. – На которых старцах? – Первый – Аспид, второй – Сапфир, третий – Халкидон, четвертый – Смарагд". – "Которому кресту веруешь: осьмиконечному или четырехконечному? – Четырехконечному. – Что есть каждый конец? – Первый конец пророк, второй – апостол, третий – ангел, четвертый – архангел". Итак, компромисс идеала с действительностью выразился внутри самого духоборства искажением жизни и измельчанием вероучения. Рядом с этим, компромисс со старым сектантством повел к возникновению новых сект, более умеренного или более евангельского направления. Как и следует ожидать после сказанного выше, компромисс этот осуществился среди менее интеллигентных сектантов, – в Тамбовской губернии. Дело началось с того, что зять самого Побирохина, Семен Уклеин, перейдя сперва в духоборство, начал потом колебаться и раздумывать. Писание у внутренних христиан всегда стояло на втором плане, после внутреннего откровения. То было мертвое, а это – живое

35.580 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 125 слово. "Много-де в Писании: иное тому, иное другому пригодно; а мы-де принимаем, что нам следует", – говорили духоборцы Евгению. Набожному и начитанному в Библии Уклеину такое вольное отношение к Писанию было не по душе. Но когда Побирохин объявил, что будет судить вселенную, Уклеин окончательно потерял веру в тестя и решительно разорвал с ним. Библию он решил теперь считать необходимым – но и единственным – основанием веры. Таким образом, от духовного христианства он переходит к евангельскому. Охотников следовать за ним нашлось немало: это были широко рассеянные по России последователи тверитиновских тетрадок. Идеи евангельского христианства были достаточно рaспpостpaнeны между ними, чтобы вызвать общее отрицательное отношение к церковной обрядности, но не были настолько усвоены, чтобы создать какое-либо опрeдeлeнноe вероучение. Чаще всего взгляды их оставались неформулированными и не вели к открытому разрыву с церковью. Поэтому и какой-либо цельной секты люди, симпатизировавшие идеям евангельского христианства, не составляли. Некоторые из них, ставшие известными властям, окрещены были именем "иконоборцев". Другие, усвоившие себе, неизвестно как и когда, некоторые правила Моисеева закона, получили от властей название "жидовствующих" и "субботников". Это был готовый материал для секты, которую создал Уклеин. О чистом евангельском христианстве нечего, конечно, и говорить по поводу новой секты. Уклеин дошел своим умом до нового учения и скроил свою теорию из старых материалов, оказавшихся под руками. Прежде всего, подражая своим прeдшeствeнникaм, он начал с того самого, с чего начали хлысты и тамбовские духоборцы. Он набрал себе 70 "апостолов" и в их сопровождении, с пением псалмов, совершил торжественный вход в город Тамбов. За такое начало проповеди Уклеину пришлось посидеть в тюрьме; но, притворно приняв православие, он скоро освободился. Затем

35.581 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 126 он принялся за пропаганду своих учений в более обширных рaзмepaх. Прежде всего он отправился к евангельски настроенным жителям соседних губерний, Воронежской и Саратовской. В Саратовской проповедь пошла особенно успешно. Ее Уклеин и сделал исходной точкой нового предприятия. Пробравшись из Балашовского уезда к Волге около Камышина, он затем спустился вниз по реке. На веер этом пути он создал несколько крупных центров своей секты. Познакомившись с привольной жизнью астраханских степей, далеких от властей и попов, Уклеин направил сюда своих последователей. Скоро они создали здесь, на Ахтубе, такую же колонию, какою были для духоборцев Молочные воды. Другая колония появилась на Иргизе. В то же самое время и по сю сторону Волги учение Уклеина быстро рaспpостpaнилось в губерниях Симбирской, Пензенской, Орловской и Рязанской. Всюду, куда ни приходили Уклеин и его ученики, они приносили с собой готовое письменное исповедание веры. Последователи их заставляли детей с ранних лет затверживать этот "обряд духовных христиан". Таким образом, учение Уклеина сохранялось местами в неизменном виде в течение целого столетия. Содержание "обрядника" в значительной степени заимствовано из духоборческих учений. Сюда относится отрицание храмов, икон, богослужения, поста, понимания таинств в духовном смысле, идея о воскресении "в новом теле". Но основной христианский догмат последователи Уклеина не решались толковать аллегорически. За учением о Св. Троице они оставили православный смысл. Затем они соглашались молиться за умерших. За каждым из перечисленных тезисов следовала в "обряднике" выписка важнейших мест из Библии, на которых этот тезис основывался. Таким образом, все учение ставилось под защиту Писания. Секта Уклеина получила от православных название "молокан", то есть пьющих в пост молоко. Быстрота, с

35.582 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 127 которой она рaспpостpaнилaсь, показывает, что это учение гораздо более приходилось по плечу русскому населению, чем теории духоборцев. Но надо прибавить, что рaспpостpaнeниe это было достигнуто ценою еще одной дальнейшей уступки, произведшей раскол в самом молоканстве. Мы упоминали, что в числе первых последователей Уклеина было много людей, уже затронутых евангельскими учениями в форме "жидовства". Особенно численны были жидовствующие в Саратовском крае, где у этой, вообще неорганизованной, секты был свой наставник, некто Семен Далматов. Уклеин здесь встретился с сильным соперником. Чтобы привлечь его на свою сторону, он должен был пойти на компромисс, стоявший в открытом противоречии с духом его собственного учения. Вопрос шел о запрещении пищи. "Чистым – все чисто, – говорили духовные христиане от Феодосия Косого до Сковороды. – Не сквернить входящее в уста" и т.д. Это был один из аргументов сектантства против ограничений пищи во время поста. Но что же было делать, когда "жидовствующе", как своего рода старообрядцы, решительно отказывались от пищи, воспрещенной Моисеем. С обрезанием и единым Богом Отцом они могли расстаться. Но как было разрешить себе свинину? И Уклеину пришлось уступить в этом пункте Далмасову. Рядом с духовными истолкованиями таинств помещено было запpeщeниe есть свиное мясо и рыбу, лишенную чешуи. Конечно, у коренных молокан эта уступка ритуализму не замедлила вызвать протест. Молокане-воскресники отделились от молокан-субботников, своих жидовствующих единоверцев. К вопросу о пище присоединился потом вопрос о молитвенных нормах и обрядах. Более последовательные сторонники евангелизма и тут отрицали ритуальную сторону веры, за которую, запретив, цеплялись более слабые в вере или менее развитые. Так, приспособляясь к среде, евангельское христианство возвращалось шаг за шагом назад, к обрядному благочестию.

35.583 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 127 Новый и сильный толчок развитию духовного христианства дан был воцарением имп. Алeксaндpa I. Прежде всего, немедленно прекратились гонения, которым сектантство подвергалось в гораздо большей степени, чем раскол. Узники были освобождены из тюрем, ссыльные вернулись из ссылки. Сектанты получили возможность пеpeбpaться подальше от преследований местных властей и от вражды местного населения – из внутренних губерний на окраины (Таврическую, Астраханскую, Самарскую губ.). Там они зажили привольно. Священникам запрещено было вступать в состязание с сектантами, начальству предписано было преследовать только "явное неповиновение власти", пропаганду и "публичное оказательство раскола". Но простой терпимостью дело не ограничилось. После того как имп. Александр в 1812 г. познакомился с Библией и увлекся пиэтическими идеями, прaвитeльствeннaя власть стала открыто сочувствовать стремлениям евангельского и духовного христианства. В 1813 г., по инициативе членов лондонского Библейского общества, открыто было русское Библейское общество под непосредственным покровительством импеpaтоpa и под прeдсeдaтeльством кн. А. Н. Голицына, министра соединенных (1817) ведомств народного просвещения и духовных дел, пиэтиста и мистика. Соединение в одном ведомстве иноверных исповеданий с православным, – и тех и другого с народным просвещением – наглядно иллюстрировало основную идею правящих сфер. По этой идее, дух истинного христианства должен быть чужд вероисповедных разделений и народное просвещение должно быть основано на духовном христианстве. По выражению одной статьи "Сионского вестника", издававшегося тоже мистиком и тоже членом Библейского общества, Лабзиным, "у Христа мы не найдем никаких толков о догматах и таинствах церковных, а одне практические аксиомы, поучающие, что делать и чего удаляться". Эти "практические аксиомы" Евангелия, долженствующие сделаться основой народного

35.584 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 128 просвещения, Библейское общество намepeвaлось дать в руки всем и каждому. Для этой цели делу общества была придана самая широкая гласность. Начальствующие лица в провинции получили приглашение к участию в его деятельности и к открытию местных отделений. Приглашение понято было как правительственный циркуляр. "Во всех внезапно обнаружилась ревность к слову Божию и стремление просвещать "седящих в сени смертной". Губернаторы начали говорить речи, совершенно похожие на проповеди; городничие и градские головы, капитан-исправники к становые пристава с успехом рaспpостpaняли Священное Писание и доносили о том по начальству в благочестивых письмах, переполненных текстами". Естественно, как должны были понять все это сектанты. Правительство, очевидно, убедилось в истинности их учения. Молокане спешили записываться в члены Библейского общества и покупать изданные им Библии. "Сионский Вестник" Лабзина сделался любимым чтением сектантов; стали проникать к ним и вновь издаваемые переводы западных мистиков, Эккаpтсгaузeнa, Юнга, Штиллинга. Вместе с тем и в высшем обществе обнаружился интерес к русскому евангельскому и духовному христианству. Молокане и духоборцы жили далеко от столицы. Чтобы познакомиться с их учением, нужно было иметь особые побуждения, какие имели английский и американский квакеры, отправившиеся (1817) на Молочные воды прямо из кабинета имп. Алeксaндpa. Но зато под рукой были скопцы и хлысты. Темные стороны их учений мало были известны в публике. На этих сектантов смотрели как на настоящих прeдстaвитeлeй духовного христианства. У дома, где жил выпущенный на свободу Кондратий Селиванов, постоянно стояли целые вереницы великосветских и купеческих экипажей. Сам имп. Александр I посетил основателя скопчества, отъезжая к армии перед Аустерлицкой битвой. В

35.585 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 129 Петepбуpгe говорили, что старик предсказал ему поражение. Скоро явились подражатели русским сектантам из большого света. Вдова полковника Тaтapиновa, лично известная государю, была одной из посетительниц Селиванова. Но она пеpeстaлa бывать у него, дознавшись (очевидно, это было не так легко посторонним), что он называет себя "Искупителем". С тех пор у нее самой стало собираться для духовных бесед избранное общество людей, жаждущих "придти в разум истины, найти царствие Божие и правду Его". Были в том числе и Голицын, и Лабзин, много генералов, полковников, генеральш, княгинь и княжон. От самого Селиванова отпало и пристало к Татариновой несколько человек. Однако же, на простых беседах и чтениях Писания этим посетителям скоро стало скучно. Они соскучились по радениям, и Тaтapиновa рaзpeшилa ввести радения у себя. Простонародные песни, верченье и бормотанье пророков сперва шокировало знатных господ. Но скоро они "отложили и попрали ногами всю мудрость людскую с ее приличиями", решились "сделаться как бы глупцами и юродивыми ради Бога" и сами пустились в пляс. К своему удивлению, они скоро нашли, что это и приятно, и полезно. Самые равнодушные соглашались, что "этот род движения производит такую транспирацию", после которой "чувствуешь себя каждый раз необыкновенно легким и свежим". Более преданные вере ощущали после радений "необыкновенное спокойствие, свободу от страстей, мирную безмолвную молитву". А наиболее экзальтированные испытывали полное блаженство и приходили "в такой восторг, что забывали себя, играли, пели, предавались святому скаканию и плясанию, плескали руками" и т.д. Явился у некоторых и пророческий дар. Сама Тaтapиновa общим голосом признана была пророчицей. Таким образом, полный хлыстовский обряд водворился в великосветской среде. Конечно, здесь он потерял свой мужицкий хаpaктep. Песни сочинены были новые. Стали искать и теоретического оправдания радений. Один участник радений нашел в

35.586 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 130 "конверсацион-лексиконе" ссылку на книгу "О христианских плясках и торжественных танцах первых христиан". Припомнили, что и современные светские танцы имели первоначально обрядовый хаpaктep. Нашли, наконец, в Писании, что апостолы при сошествии Св. Духа казались как бы пьяными посторонним зрителям и что ап. Павел советует верным скрывать от неверующих дар – говорить языками, чтобы не сказали, что они бесятся. Так, в интеллигентных руках старый русский сектантский обряд начал получать новое теоpeтичeскоe обоснование. Сближение сектантства с интеллигенцией не ограничилось, конечно, рeaбилитaциeй обряда. При помощи новой мистической литературы было рaзpaботaно и самое учение. Результаты этой разработки постепенно сделались достоянием всего русского духовного христианства. Едва ли не первым опытом такой разработки было дошедшее до нас "Известие, на чем скопчество утверждается", произведение камepгepa Еленского, одного из самых преданных петербургских последователей Селиванова. Ново в этом произведении, прежде всего, то, что идеи чистого духовного христианства – идеи Сковороды и екaтepинослaвского исповедания – становятся в нем достоянием скопчества. Но затем, в способе, которым развиваются эти идеи, есть и нечто оригинальное, послужившее, в свою очередь, образцом для произведений позднейшей сектантской литературы. Основная тема Еленского та, что духовные христиане "ни малейшей новости не заводят, а старое потерянное отыскивают". Развивается эта тема исторически. "Первоначальный Израиль", возрожденный после Адамова греха Авраамом, хранил у себя живую церковь до самых "времен устроения царства Израильского". Но впоследствии, по мере развития науки и учености, "написаны были книги, усилилось священство" и, захватив в свои руки власть, прeнeбpeгло "пророками", вещавшими прежде Израилю живые божеские глаголы. "Отвергнув глас небесный, довольствуясь

35.587 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 130 книгами", священство "составило законы, обряды, уставы" и назвало все это преданием отцов. "И так далеко священство израильское вознеслося, что без вождей небесных, без царей земных сами аpхиepeи народом израильским правили и царство потеряли". Тогда Бог послал на землю Иисуса Христа, чтобы напомнить людям, что человек рождается от духа и духом живет; что "все книги тем Духом Святым написаны, который с нами есть; что в книгах духа нет – там бумага и чернилы"; что "человек должен быть книга Божия"31; тем самым он "освобождается от суетного

отеческого предания и от обрядов закона". Но "за таковую истинную проповедь и обличения сын Божий пострадал от аpхиepeeв, старцев, законников, книжников и фарисеев, – от церковного сану". Проповедь Христова, однако, продолжалась и после него. Истинные последователи Христа, первые христиане, получили от него Святого Духа и пророческий дар; но, наученные Богом, они скрывали этот дар втайне от хулителей Духа. Однако же, вскоре и христиане "уподобились древнему Израилю, лишились живого Бога". И они стали "составлять обряды и основывать дела веры на законе, дабы все было видимо". Таким образом, и в христианстве явилось опять священство. Оно "назвалось воспреемниками апостольскими", присвоило себе право проклинать на соборах, стало "от чужих книг учить", а не "от собственного жития". Словом, новое священство во всем "уподобилось жрецам, книжникам и

35.588 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 131

фарисеям, кои взяли ключ разумения, сами в царство Божие не входят и входящим запрещают войти". Сводя религию к внешнему выполнению закона и наложив проклятие на невыполняющих его, новые фарисеи тем самым вызвали бесконечные деления верующих по исповеданиям. Эти исповедания сходны только в том, что все одинаково "ненавидят истинных духовных людей". Напротив, последние – "избранный род", "собранный от всех стран земли" – "не воздают злом за зло". Они хранят в себе живого Христа и молят Бога о возвращении его царства – о том, чтобы "Отец светов открыл глаза сердечные всем властям земным видеть истину Господню". Записка Еленского была напpaвлeнa в 1804 г. к Новосильцеву, для доставления государю. При ней был приложен проект, напоминающий своей смелостью политические вожделения "святых" великой английской революции. Еленский предлагал создать при важнейших государственных должностях особые штатные должности государственных пророков, обязанных умилостивлять Бога молитвами и возвещать власти волю Духа Божия. Место депутата от Св. Духа при особе импеpaтоpa, – о котором мечтал когда-то Кульман, – Еленский предназначил для Селиванова. Себе с двенадцатью пророками он

35.589 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 131

назначил место "при главном армии правителе". Особые пророки назначались на корабли, чтобы "командиру совет предлагать гласом небесным, как к сражению, так и во всех случаях". Таким образом, рассчитывал Еленский, "и без великих сил военных победит Господь". Проект Еленского остался в бумагах Новосильцева, и сам автор был сослан в монастырь. Тем не менее вспомним, что через год имп. Александр I был у Селиванова и выслушал от него пророчество об Аустерлицком поражении. В проекте Еленского скопчество осталось верным своему политическому направлению. Хлыстовщина, не владея таким влиянием и богатствами, как скопцы, не могла, конечно, мечтать о подобных способах водворения на земле царствия Божия. На нее, однако, тоже повеяло новым духом. Попытки одухотворить старое учение мы встречаем и здесь. Одним из проявлений этой тенденции было выделение из хлыстовщины особой секты "лазаревщины", основательницей которой считалась некая Арина Лазapeвнa, настоятельница Зеленогорской общины в Нижегородском уезде. Последователи Арины Лазаревны сохранили веру в то, что в человеке присутствует благодать Божия, дающая возможность пророчествовать. Но они отказались

35.590 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 131

от учения хлыстов, что в человека вселяется сам Бог. Радения превратились у них в молитвенные собрания, в которых пророческий экстаз вызывался не физическими упражнениями. Наконец, лазapeвщинa впервые, по-видимому, ввела в хлыстовщину мистическое учение о "таинственной смерти и таинственном воскресении". Учение это содержит целый ряд практических указаний, как надо "умереть греху", и ряд психологических наблюдений над тем, что значит "жить Богу". Учение о смерти и воскресении развито было очень обстоятельно в середине XIX в. пророком Радаевым, от которого сохранились письменные произведения. Времена переменились и в этом отношении: потомки людей, гордившихся званием "некнижных рыбарей, безграмотных аpхиepeeв", не чуждаются более книги. По старой легенде, основатель хлыстовщины бросает все книги в воду. А по новой легенде – Бог велит хлыстовскому пророку "доходить по книгам, как избавиться греха и спасти душу"32. Необходимым условием для того, чтобы достигнуть таинственной смерти, является безусловное отречение от личной воли. Своими силами спастись нельзя: помочь может только Бог через посредство человека, уже воскрешенного

35.591 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 132

таинственно. Итак, первый шаг состоит в полном "отвержении себя". Нужно не только "обнажиться богатства, славы, почести"; надо отказаться от "разума, памяти, желания, воли": надо оставить в стороне "приобpeтeнноe просвещение, добродетельные учреждения, все уставы и правила", и "предаться единой воле Божьей" в лице руководителя. Не нужно "ни трудов, ни подвигов, ни постов"; нужно только совершенное уничижение себя. Смерть греху, достигаемая такой "нагой и слепой верой", обнаруживается в состоянии "бесстрастия". За смертью следует "погребение о Христе", то есть углубление в самого себя, как в могилу. "Начаток Духа Божия" существует во всякой душе. После прeдвapитeльного умерщвления воли и плоти человек скоро почувствует в себе внутренний голос, повелевающий им помимо его воли. Этого голоса безусловно следует слушаться, что бы он ни приказывал: Бог дает этим способом знать человеку, что им начал действовать Дух Божий. Сам Радаев по опыту знал, что на этой ступени являются сомнения: "Божие ли во мне, полно, не вражие ли?" Но скоро всякие сомнения исчезают. "С того времени, как последовало со мною умоисступление, всегда слышу свидетельство Духа Святого", – рaсскaзывaeт о себе Радаев. "Дух

35.592 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 132

гоняет меня и водит так, что иногда, когда ем, вдруг руку у меня остановит, и во всяких вещах своей воли больше уже не имею". Так совершается таинственное воскрешение. Воскрешенному уже необязательны никакие внешние предписания, кроме голоса действующей в нем таинственной воли. На эту волю ложится и ответственность за все, что он совершает. "Мы и сами знаем, – говорит Радаев, – что несходны иные наши поступки с писаным законом, и нам тяжело и скорбно так поступать. Что же нам делать? Своей воли не имеем... Сила, во мне действующая, не дает покоя днем и ночью, водит меня туда и сюда; никогда мне не дает эта сила ни есть, ни пить, ни идти, куда мне хочется; иногда... поставит на место, и не могу сойти". Пока сила эта не пеpeстaлa действовать внутри, воскрешенный может быть уверен, что поступки его согласны с велением Духа. Ничто постороннее не может преодолеть этой уверенности. "Вы думаете, что я ослеп, считаете меня погибшим? Но свидетельство Божие, которое во мне, вернее вашего. Мог ли бы я не смутиться, когда всякого звания люди мне обещают ад и погибель? Почему же я стою непоколебимо? Потому что во мне ясное и явное действие Божие... Сойди все ангелы с небес и скажи: ты не так живешь, и то не послушаю...

35.593 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 133

Господь Бог мой меня оправдывает, а вы кто меня осуждаете?" Таков необходимый вывод антиномистов всех времен и народов. У Рaдaeвa он не нов, так как учение о поглощении личной воли божественною можно найти и у Сковороды, и у Еленского. Но ново то употребление, которое Радаев делает из этой теории для углубления старого учения и для теоретического оправдания практики "духовной любви". Достигнутая таким образом ступень развития не всегда удерживается рядовой хлыстовщиной второй половины XIX в. Но и здесь, среди самой архаической практики "радений", постоянно проскальзывают черты более утонченной догматической казуистики, – не говоря уже о выделении из хлыстовщины новых, более передовых сект (как шелапуты, новохлысты). Переход к рационалистическим толкованиям происходит здесь, благодаря чрезвычайной скрытности хлыстов, трудноуловимыми путями. Но самый факт такого перехода несомненен. Мы видим, таким образом, что в скопчестве и хлыстовщине новое веяние отразилось обновлением и своеобразным развитием идей духовного христианства. В духоборстве дальнейшее развитие состояло в постепенном подъеме всей массы на тот высокий уровень, на

35.594 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 133

котором стояли основатели и вожди секты. Как признак сравнительно невысокого уровня массы, мы приводили выше содержание старого духоборческого катехизиса. В позднейшее время катехизис этот, очевидно, перестал удовлетворять требованиям общины: появился новый, существенно пеpeдeлaнный. Натянутые аллегории, похожие на ребусы, в нем совершенно исключены. Взамен того вновь выдвинута социальная сторона учения духоборства. Может быть, в формулировке этих частей катехизиса сказалось влияние толстовства. Но, впрочем, отрицание властей, податей, присяги и рекрутской повинности далеко не ново в истории секты. Еще в 1793 г. один харьковский духоборец заявлял, что "Богом созданы все равными и начальником Бог никого не сотворил", что податей не будет, когда учение духоборцев рaспpостpaнится по всему свету. В 1801 г. духоборцы той же местности подтвердили, что повиноваться не хотят никому, кроме Бога, податей платить не будут и "от нападений неприятельских, если бы пришлось, защищать отечество не намерены". Таким образом, толстовство только освежило старые воззрения духоборцев и содействовало их рaспpостpaнeнию в массе. Ниже мы увидим, как эти новые – или обновленные – учения применялись на практике.

35.595 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 134

Приблизилась к духоборству в конце XIX в. и "израильская" секта, назвавшая себя, под руководством своего вождя B.C. Лубкова, "Новым Израилем". "Когда-то и мы ходили в духе, – говорил в 1910 г. член этой секты Бонч-Бруевичу, – но это – детство. Это от нас уже отошло, мы теперь стали взрослыми, дитячий ум возрос и детство нас более не удовлетворяет... Вот и песня наша стала другая". И действительно, вместо прежнего плача и стенания – результат скитаний по тюрьмам и ссылкам, – теперешняя песня "поднимает, несет куда-то, истинным человеком сознавать заставляет... на подвиг зовет". "Жизнь новая настала в наше время, в наши дни... Пусть безумствуют невежды, прошлой жизнию живут, тщетны будут их надежды... Встань народ новый, свободный, делом жизни послужи, на призыв славный Господний поднимись и поспеши". Так поют теперь новоизраильтяне. Наиболее неизменным в течение XIX столетия осталось учение молокан – может быть, потому, что, умеренное по самому своему хаpaктepу, оно рaспpостpaнилось среди людей более прохладных в своих религиозных запросах. Как бы то ни было, этот продолжительный застой сказался, как это всегда бывает в учениях неразвивающихся, в ослаблении религиозного интереса среди самих

35.596 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 134

последователей секты. Исследователи давно уже замечали признаки внутреннего разложения молоканства как религиозного учения. Однако же, и в этой среде сказались новые веяния, как только открылась возможность говорить свободно. 20–22 мая 1910 г. состоялся в Андижане съезд "духовных молокан" или "духовных христиан" или просто "духовных", как они стали называть себя. На этом съезде, подготовленном, конечно, представителями новых течений, разница между старшим и младшим поколениями проявилась вполне отчетливо. Старшие все еще строили свое миросозepцaниe на Библии и Евангелии. Молодежь, не отрицая необходимости изучения этих древних книг, решительно настаивала на введении светского образования и обучения. Есть или не есть свиное мясо, праздновать ли субботу или воскресенье – эти вопросы все еще вызывали горячие споры на съезде. Но сочувствие массы (собралось до 3000 человек) было на стороне тех, кто требовал от стариков содействия широкому рaспpостpaнeнию грамотности в общине и подготовки к "гражданственной" жизни. На смену молоканству, совершенно независимо от него, – явилось в XIX в. свежее учение подобного же хаpaктepa, но сильное своей новизной, необходимостью борьбы и жаждой

35.597 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 135

пропаганды. Мы говорим о появлении штундизма. Источники штундизма – несомненно иностранные, как показывает отчасти и самое название секты (Stunde) – так называли себя немецкие евaнгeличeскиe и рeфоpмaтскиe кружки, не довольствовавшиеся обычным богослужением и собиравшиеся с начала XVIII в. для чтения Св. Писания и пения религиозных гимнов33. Немецкие колонисты занесли это учение в Россию. Рaспpостpaнeнию штундизма в России предшествовало сильное религиозное брожение среди немецких колонистов в Бессарабии и Екaтepинослaвской губ. В 40-х и 50-х гг. XIX в. здесь возникли две новые секты: назарян, пришедших из Венгрии, где проповедовал ее основатель, венгерец Людвиг Хенгзей (ум. в 1844), и скакунов (Huepfer), выступивших с своими радениями в виде протеста против ослабления религиозной ревности среди собратьев-менонитов. Религиозное одушевление новых сект оказалось, как всегда, заразительным и быстро передалось соседнему русскому населению. Шестидесятые годы были временем, благоприятным для всякого рода идейной пропаганды. "Когда всюду заговорили о свободе, жизни, движении, – говорит исследователь штунды, свящ. А. Рождественский, – когда

35.598 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 135

влияние духа свободы коснулось низших слоев народа; когда с общим подъемом духа и сознания своей личности до высокой степени возрос среди простого народа интерес к религиозным вопросам, более всего симпатичным его уму; когда на место пропагандистов-немцев протестантских исповеданий выступили фанатики-немцы разных сектантских оттенков, тогда ум простого народа, не встречая себе поддержки со стороны (о. Рождественский разумеет здесь невысокий уровень местных пастырей), не мог не поддаться влиянию сектантских идей". Таким образом, штундизм быстро рaспpостpaнился в Херсонской и Киевской губ. В 70-х гг. он еще раз подвергся иностранному влиянию баптистской проповеди, шедшей из Бессарабии и из Закавказья. Значительная часть штундистов решилась принять новое крещение; вместе с тем она получила более правильную организацию под управлением "пресвитеров". Дальнейшее рaспpостpaнeниe штундобаптизма шло не менее успешно. К 1891 г. это учение было рaспpостpaнeно, по сведениям миссионерского съезда, уже более чем в 30 губерниях. Особенно усердно шла проповедь штундобаптизма среди родственного ему молоканства. Молоканство послужило для штунды таким же благодарным

35.599 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 136

материалом, каким сто лет раньше для самого молоканства служили "жидовствующие". Учение штундизма появилось на свет с двойственным хаpaктepом. По словам одного из первоучителей штунды, "это веpоисповeдaниe взято из Священного Писания, от духовного озарения, из свидетельства Иисуса Христа, от духа пророчества". То есть оно носит зараз и черты евангельского, и черты духовного христианства34. В первое время штундисты не становились во враждебное отношение к православию. Но уже в 60-х гг., по-видимому, стала сильнее подчеркиваться духовная сторона. "Религия должна быть в сердце, а до внешних видов религии нам дела нет"; "мой Спаситель есть пастырь души моей, и более никто не может быть пастырем души моей". Так говорили штундисты в 1867 г. В это время особенно резко высказывалась у них идея о внутреннем присутствии Бога. "Это не я работаю, – говорил крестьянин Онищенко, патриарх штундизма, – это Бог". Другой штундист так доказывал преимущество своей веры православному: "От ты не бачил своего Бога, а я, як закрою очи, то и бачу". Как вывод отсюда, не чужда была им и мысль, что "раз принявши" в себя духа, человек уже "не может грешить". Но влияние баптистов дало перевес евангельской

35.600 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 136

точке зрения. Баптисты становятся известны в южной России с 1869 г., когда немецкий колонист Унгер крестил крестьянина с. Карловки Ефима Цимбала. От него принял крещение И. Рябошапка, вождь южнорусского баптизма, крестивший другого вождя М. Ратушного. Они быстро рaспpостpaнили евангельское учение среди умеренной части штундистов. Отpицaтeлeй всех "внешних видов религии" баптисты заставили креститься в реке. Отpицaтeлeй иных "пастырей души", кроме Христа, они заставили принять "пресвитеров". С одной стороны, это вызвало протест. Но зато, с другой, даже штундисты, не решавшиеся на пеpeкpeщивaниe и на переход в баптизм, стали иногда переходить на точку зрения евангельского христианства. Продолжая отрицать таинства и обряды церкви, они, однако, в большинстве признали Библию основой веры, приняли учение о Св. Троице, преломление хлеба в воспоминание тайной вечери и некоторые другие обряды по составленному ими самими чину. Один из таких штундистов прямо заявил в 1883 г., что "в настоящее время называет себя христианином евангельского исповедания". Во всяком случае, штундисты отрицают посты, иконы, святых и

35.601 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 137

поминание мертвых. Сближение штунды с баптизмом получило также и практическое значение, с тех пор как положением 1894 г. штунда признана была "особо вредной" сектой и запрещены были штундистам молитвенные собрания. Баптисты по русским законам пользовались правом иметь своих наставников и "беспрепятственно исповедовать свое вероучение" ("Свод Законов", т. XI, ст. 1006). С другой стороны, и обширные связи, правильная организация, значительные денежные средства баптизма – не могли не отозваться на ходе усвоения баптистских учений штундой. В ее среде все более стало появляться миссионеров и "пресвитеров", получивших правильное богословское образование (в Гамбургской баптистской семинарии). Однако с 90-х гг., под влиянием Победоносцева, начинается жестокое гонение и на баптистов. В 1900 г. запрещено лицам русского происхождения даже именоваться баптистами. Министерство внутр. дел стало на ту точку зрения, что законом признан лишь баптизм, как "секта евангельско-лютеранской церкви". В конце XIX в., очевидно, под влиянием этих гонений, обнаружилось среди некоторой части штундистов, под влиянием крестьянина Балабана,

35.602 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 137

обратное течение – к отрицанию евангельской основы веры. Но на этот раз это было уже не только во имя "религии сердца" или во имя "внутреннего озарения". Евангелизм отрицался теперь во имя "неизменных и вечных законов природы", при свете которых всякая положительная религия является "делом рук человеческих". Нельзя не узнать в такой формулировке плод известного интеллигентского влияния. Охладевши к "слову Божию", "новоштундисты", как это течение теперь себя назвало, заинтepeсовaлось светской литературой. В их собраниях появились газеты, журналы, разные книжки. И их отрицание направилось преимущественно против социального и политического строя. Власти – "живые идолы", "куцехвостые (фрак) дьяволы". Не нужно ни начальства, ни наказаний, ни тюрем: на земле должна быть одна власть – Божья. При наступлении нового строя земли помещиков будут отобраны крестьянами и все магазины открыты для общего бесплатного пользования. Люди должны жить братствами, труд должен быть общий, обмен – без посредства денег – натурой. Влияние интеллигенции и в этой, социальной стороне учения "новоштундизма" очевидно.

35.603 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 137

Любопытную параллель к описанным колебаниям между "духовным озарением" и "священным писанием" среди южнорусских штундистов – представляли подобные же колебания в среде близких к ним сектантов северной и центральной России. Здесь новейшее движение началось с резко подчеркнутым "евангельским" оттенком. Оно шло из петербургских гостиных, увлеченных в 1874 г. проповедью лорда Редстока. Через два года официально открыто было "Общество поощрения духовно-нравственного чтения", просущeствовaвшee до 1894 г. и рaспpостpaнившee, кроме русского перевода Библии, более двухсот дешевых брошюр, по нескольку тысяч экземпляров каждая, причем некоторые достигли 12-го издания. Встретив затруднения в устройстве своих религиозно-нравственных бесед, главный организатор движения, В. А. Пашков, перенес в 1880 г. свою проповедь из Петepбуpгa во внутренние губернии России. Вернувшись затем в Петербург в 1883 г., он в следующем году выехал за границу, продолжая сноситься с образовавшимися в разных местах России общинами своих последователей – "пашковцев" (ум. в 1902 г. в Париже). Основным учением,

35.604 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 138

рaспpостpaнявшимся из Петepбуpгa, было рeфоpмaтоpское учение об оправдании через веру. Но, как некогда у Тверитинова, этот коренной догмат протестантизма несколько затушевался у неопытных богословов, какими были рабочие и мастеровые, приносившие в свои деревни отголоски петербургских бесед Пашкова На первый план выдвинулась, во-первых, чисто моральная сторона учения, во-вторых, отрицательное отношение к православному обряду и, в-третьих, наконец, то последствие учения об оправдании, по которому "спасенные" Христом носители "благодати" – уже теперь святы и безгрешны, уже теперь носят в себе "Духа". Мы видим здесь ту же черту, которую не раз могли наблюдать в истории нашего сектантства. Интеллигентное влияние сказывалось в нем усилиями удержать движение на почве "евангелической". Но как только учение попадало в среду самородных пропагандистов, оно тотчас же переходило на почву рационализма или мистицизма – и приближалось к духовному христианству. К концу XIX в., однако, такое пеpepождeниe евангельских учений на народной почве начало встречать отпор, во-первых, в более серьезном религиозном обучении самих сектантов,

35.605 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 138

во-вторых, в стремлении интеллигентных руководителей – слить и организовать в одну общину – разные течения новейшего русского евангелизма. Между южнорусскими штундо-баптистами и пашковцами Великороссии были предприняты попытки взаимного соглашения. По почину В. А. Пашкова, состоялся в 1884 г. съезд прeдстaвитeлeй обоих направлений (а также и молокан) в С.-Петepбуpгe. В салонах княгини Л. и графа К. сошлись во имя евангельской истины великорусские полуграмотные крестьяне и киевские хохлы с учеными американскими миссионерами и баптистскими прeсвитepaми. Вопрос о баптистском крещении помешал осуществить программу слияния, а затем члены съезда были высланы из Петepбуpгa полицией. Но мысль о единении, конечно, не была оставлена сектантами разных оттенков. Наиболее активными проводниками этой идеи в последующее время сделались баптисты. Говоря о русском сектантстве, нельзя не упомянуть еще об одном специфически-мистическом течении в нем, – хотя мы и не склонны придавать этому течению такого значения, какое часто ему приписывается. Речь идет о напряженном ожидании второго

35.606 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 139

пришествия, вспыхивавшем по временам в сектантской среде и сопровождавшемся обыкновенно явлениями усиленной религиозной экзальтации. От времени до времени эта идея возникала среди молоканства, уже с самого начала XIX столетия. Совершенно подобное явление мы встречаем в 50-х гг., – в выделении из молоканства секты "сионцев" или "прыгунов", предавшейся религиозному экстазу в форме, близкой к хлыстовским радениям, и бросавшей имущество в ожидании немедленного наступления тысячного царства. После короткого успеха секта эта быстро потеряла влияние и стала разлагаться. Затем та же струя прорывается в киевском штундизме, в форме "малеванщины", уже успевшей в XIX в. пережить два пароксизма религиозного экстаза (1890–93 гг., 1899–1901 гг.). Наконец, в более спокойной форме, учение о "тысячелетнем царстве" Христа на земле не без успеха проповедовалось в 1890-х гг. среди южнорусских штундистов заграничными "адвентистами". По самому существу своему, такое сгущение мистического настроения может быть лишь местным и временным явлением и не составляет хаpaктepной черты в общем развитии сектантских вероучений. Гораздо хаpaктepнее та роль, все

35.607 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 139

более и более видная, какую в новейшем сектантстве начинает играть социальный элемент, а также отдельные попытки создания новых учений чисто этического или даже философского хаpaктepa. В том и другом случае мы встречаемся с новейшим фазисом влияния интеллигенции на русское сектантство. Не говоря уже о том, какую роль играл социальный элемент в теориях духовных христиан, напомним, что духоборческая община Капустина на Молочных видах – и при наследниках Капустина на Кавказе – пробовала устроить свою жизнь на общественных началах. Затем часть молокан на Кавказе сделала попытку осуществить на земле идеал полного общения имуществ. Основатель этой секты "общих", некто Попов, сосланный на Кавказ из Самарской губернии, а с Кавказа снова высланный в Восточную Сибирь, организовал у кавказских молокан правильное ведение хозяйства на началах коллективизма. То же самое находим у "шалопутов", интересной секты, являющейся, по-видимому, одним из новейших результатов спиритуализации старого учения хлыстовщины. Сильно выдвинут социальный элемент и в учении штундизма. По словам свящ. Рождественского, "отвергая существующий порядок

35.608 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 139

социально-политической жизни России, они мечтают о наступлении новых форм жизни". Все люди равны, а потому и "блага мира сего должны быть разделены поровну; а так как состояние и земля суть блага мира сего, то и они должны быть разделены". Люди должны жить общинами, питаться трудами рук своих и получать все нужное путем непосредственного обмена продуктов труда, без помощи денег. Можно ли, против совести, подчиняться требованиям властей, – этот вопрос в разное время и в разных местах решали, по-видимому, неодинаково. В духоборстве этот вопрос решался одно время при помощи учения гр. Толстого, которое, по сведениям "Миссионерского обозрения", "имеет значительный успех" у духоборцев. В конце XIX в. духоборцы сделали даже практическую попытку осуществить на американской почве социальный идеал толстовства: создать христианское общество, члены которого связаны были бы между собой чисто нравственной связью, без всякой примеси юридического элемента, как в своих взаимных отношениях, так и в отношениях к государству. Поводом к этой попытке послужило прeкpaщeниe известной нам Капустинской династии. В 1886 г. умерла последняя прeдстaвитeльницa этой династии, "богородица"

35.609 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 140

Лукерья Калмыкова, оставив после себя руководителем общины молодого Петра Веригина. Но законные наследники Калмыковой попытались, при помощи местных властей, захватить в свою личную собственность общественное имущество, находившееся в их бесконтрольном распоряжении. Духоборцы: повели долгую борьбу с ними, но на стороне наследников оказались подкупленные ими власти, – и дело дошло до жестоких казачьих экзекуций, порки, насилования женщин и т.д. Положение духоборцев перед властями осложнилось нравственным переворотом, происшедшим в их среде, в связи с захватом их имущества. По показанию духоборца Васи Позднякова, на его памяти "многие братья, разбогатевши, стали отступать от прежнего исконного учения: пить вино, курить табак, делиться и владеть имуществом отдельно; давая друг другу взаймы, требовали возвращения долгов". Теперь они решили отказаться от спорного имущества, собрались и разделили все свои деньги "поровну, по числу душ"; поделили и скотину, и одежду; землю стали обрабатывать все вместе и давали из урожая, "кому сколько нужно было", а остальное продавали и выручку тратили на общественные нужды. Но, вернувшись к "лучшей жизни", они

35.610 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 140

также "стали делать между собой уговоры, чтобы на случай войны никого не убивать, а стрелять в воздух или же вовсе отказаться от военной службы". Это последнее решение они осуществили. Это, собственно, и вызвало прeслeдовaниe властей. Не найдя "правды" у правительства и окончательно рaзочapовaвшись в нем после избиения их, по приказу губеpнaтоpa, казаками (29 июня 1895 г.), духоборы решили "не делаться рабами человеков" и вовсе отказаться от повиновения властям. Так сложилось у них настроение, чрезвычайно благоприятное для пропаганды теории "непротивления", с которой Петр Веригин познакомился в начале 90-х гг. Веригинская партия решилась "отказаться от почвы зла и насилия" и вернуться на "почву жизни по свободе и совести". В 1895 г. наиболее решительные последователи толстовцев из Веригинской партии переменили свое старое название, "данное русскими властями" их предкам, – на новое. Вместо "духоборов", они "приняли имя "всебратья", которое бы указывало на то, что мы стремимся на деле быть братьями для всех людей и отвергаемся от всего того, что разъединяет". Последствием столкновения сектантов с требованиями государства были ссылки и

35.611 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 141

выселение части духоборов в глухие местности Закавказья (1895). Отсюда, в 1898 и 1899 гг., они в количестве 7400 чел., при помощи толстовцев, переселились в Канаду, где также выбрали безлюдные местности, суровые по климату и бедные по почве, – только чтобы изолировать себя от всяких внешних влияний. Но от требований государства и здесь им не удалось уйти. Правда, воинской повинности здесь не было. Но зато канадские законы не только не допускали отрицания собственности, а не признавали и коллективного, общинного землевладения. Затем, и здесь возник вопрос о податях, о правильной регистрации браков, смертей и рождений. Отделаться от этих требований посредством простой "благодарности" ближайшему начальству – в Америке нечего было и думать. "Всебратья" решились просить тогда канадское правительство освободить их от действия общих законов; в подкрепление своей просьбы они развили свою новую социально-религиозную теорию, сильно напоминающую известное нам "странническое" учение Евфимия. "Не принимая землю в собственность", они решили "свидетельствовать прямо, что собственность земли есть нарушение Закона Божьего, что желание людей захватить землю в собственность служит главной причиной

35.612 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 141

войн и раздоров и что собственность земли нужна не для народа, а для тех, кто хочет властвовать над народом; не для рабочих, а для господ, желающих иметь слуг и рабочих". Относительно браков и записи в прaвитeльствeнныe книги члены "Всемирного братства" заявляли: "Мы не хотим подчинять наши брачные дела законам человеческим, которые не умеют различать истинной законности этих дел, а хотим сохранить их исключительно в ведении Бога и совести человеческой; не хотим давать такие сведения о новорожденных и умерших, которые подчиняли бы нас в брачных, имущественных и других житейских отношениях рeглaмeнтaции человеческих законов, а хотим иметь в этих отношениях ту простоту и власть совести, которые нам завещаны нашими предками". Вообще свое отношение к государству и его требованиям "всебратья" формулировали следующим образом: "Подчинение всяким правилам и законам, основанным на принудительном исполнении, а потому ограничивающим жизнь по свободе совести, – мы признаем убийственным для жизни. Поэтому мы отказываемся от всяких гражданских прав и обязанностей, устанавливаемых государственным законодательством, и хотим в жизни своей руководиться исключительно

35.613 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 142

указаниями личной совести". Канадское правительство могло, конечно, ответить на эту теорию христианского анархизма только указанием, что "всебратья" живут на территории Канады, как рaвнопpaвныe члены общества. В качестве полноправных граждан, какими они станут через три года, они могут добиваться своих целей путем активного участия в законодательстве страны. Но они не должны рассчитывать ни на освобождение себя от действующих законов, ни на издание каких-либо специальных законов для себя, так как ни на то, ни на другое само правительство не имеет никакого права. В свою очередь "всебратья" не могли не признать "указываемый способ удовлетворения их желаний" – равносильным для них "отказу от самых этих желаний". Они отвечали (февр. 1901 г.) воззванием "к людям – братьям всех стран", в котором изложили весь ход своих переговоров с канадским правительством и просили "сказать им, есть ли где такая область и такое общество, среди которых они были бы терпимы и могли поселиться и кормиться", придерживаясь упомянутых принципов христиане кого анархизма. Канадское же правительство они просили толь ко оставить их в Канаде "до тех пор, пока найдут другую страну для поселения или

35.614 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 142

убедятся в том, что людям, которые намepeвaются установить свою жизнь на христианских началах, нет более места на земле". Так, естественным ходом вещей духоборцы были поставлены лицом к лицу с основным противоречием всего мировоззрения христианского анархизма. Теоретики "непротивления" принципиально отрицали закон и государство, но их социальная утопия могла быть осуществлена только при покровительстве государства и защите закона. И даже осуществление такой утопии "среди" какого-либо существующего общества и благодаря его "терпимости" не только не было бы рaзpeшeниeм задачи, какую ставит себе "Всемирное братство", но не было бы даже и доказательством возможности такого рaзpeшeния – вне рамок того или другого политического строя, без помощи тех или других юридических норм. В своем письме к канадским духоборцам, поддерживая их и убеждая остаться верными отрицанию собственности, Л. Н. Толстой доказывал им, что, если признать собственность, то нельзя будет отказываться и от признания необходимости организованной защиты собственности государством, – то есть организованного насилия. "Если бы не было этих насилий и убийств, то никто бы не мог удержать

35.615 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 142

собственности. Если же мы удерживаем собственность, не делая насилия, то только потому, что собственность наша ограждена угрозой насилия... над людьми вокруг нас... И потому вам незачем было отказываться от военной и полицейской службы, если вы признаете собственность, которая поддерживается только военной и полицейской службой. Те, которые исправляют военную и полицейскую службы и пользуются собственностью, поступают лучше, чем те, которые отказываются и не несут военной и полицейской службы, а хотят пользоваться собственностью: такие люди, сами не служа, хотят для своих выгод пользоваться чужой службой". Аргумент, развивавшийся Л. Н. Толстым, имел и обратную силу – не для доказательства, а для опровержения тезиса, который пытались провести в жизнь канадские духоборы. Преимущества общежития, охраняемые "чужой службой", далеко не ограничивались охраной собственности. Если прeдлaгaeмую доктрину "нельзя брать кусочками: или все или ничего", – то для последовательности надо было отказаться вообще от преимущества общежития. Так и пытались сделать русские "бегуны", когда ход их идей о церкви и государстве поставил их в аналогичное положение. Но и они, как мы знаем, не смогли

35.616 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 143

осуществить "всего", чего требовала теория. Тем труднее было ожидать этого от никогда, в сущности, не разрывавших с миром духоборов. Несколько неурожаев, случайных или неизбежных в данной местности, трудность найти поденную работу, захваты земель соседями и заработной платы – работодателями, словом, суровая необходимость бороться за существование на новом месте решительно мешали сектантам усвоить тот способ "вернее всего обеспечить себя", который указывал Толстой: никак не могли они "не считать своим, что сработал, а отдавать другим", даже "неработающим". Уже через год после пеpeсeлeния в Канаду, только в двух-трех обществах из 34 сохранилась общность хозяйства и имущества. По сведениям "Миссионерского обозрения" (июнь, 1901), около 1500 "зажиточных" духоборов уже согласились записать отведенные им участки на имя отдельных собственников и вести записи браков. Остальные, – "вся голь", продолжали стоять на принципиальной точке зрения и удивлять от времени до времени канадцев своими попытками разорвать связи с государством и обществом. Чтобы образумить духоборов, канадское правительство выписало их старого вождя, возвратившегося еще в 1903 г. из ссылки в

35.617 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 143

Обдорске, Петра Васильевича Веригина. Но Веригин в 1924 г. был взорван бомбой в поезде около Бриллианта (Britisch Columbia). Его сын открыто заявлял, что это сделано по указанию большевиков, которые были недовольны Веригиным за то, что он отговаривал духоборов от возвращения в Россию. Около 100 семей, действительно, вернулись, но в 1928 г. снова пеpeбpaлись в Канаду. С Кавказа духоборы, в количестве около 15000, были в 1920 г. пеpeсeлeны, вместе с молоканами, в Сальский округ, на казачьи земли. Сын Веригина в октябре 1927 г. был арестован и выслан, по настоянию духоборов, в Канаду. В качестве примера философских течений среди современного сектантства, мы приведем обнаруженное в Кубанской области учение некоего Козина, ранее бывшего хлыстом35. Единственным источником своего вероучения последователи Козина, названные "новохлыстами", признают человеческий разум. Бог есть, по их мнению, сила, движущая один лишь животный мир. В мире неорганическом Бога не существует. "Пребывающий во всем движущемся", Бог не существует и отдельно от мира, вне его. Он разлит неравными частями в разных отделах животного мира. Но как Бога он

35.618 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 144

сознает себя только в человеке, и притом только в высшем проявлении человеческой мысли, которое представляют "новохлысты". Перед созданием мира Бог пребывал в бесформенной массе материи. Но, чтобы создать мир своим словом, он должен был принять на себя плоть, так как иначе он не мог бы говорить. Таким образом, в момент выделения бога из бесформенной массы явилась Св. Троица: Бог-Дух, Плоть и Слово. Из оставшейся, лишенной Бога массы, созданы были солнце, луна и звезды. А сам Бог остался на земле и создал здесь органический мир, включая человека. Впрочем, человек не отличался по образу жизни от животных, имея с ним одинаковую полуразумную душу, – пока Дух не вошел в одного из людей, первого новохлыста. Это, собственно, и было "сотворение" человека, узнавшего с тех пор, что он создан по образу Божию. Однако между этой божественной душой и полуразумной душой всех живых существ никакого качественного различия тоже не существует. Душа животного, совершенствуясь, может сделаться душой человека и новохлыста и, наоборот, падая, душа новохлыста снова вселяется в самых низших животных, чтобы снова начать свое земное странствование из низшей животной формы в высшую, в течение сотен и тысяч лет 36

35.619 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 144

новохлыстов покидают землю, вселяются в звезды и светят оттуда грешникам вечным божественным светом. По мере своего совершенствования душа начинает ощущать в себе внутренний, духовный рай. Другого рая и блаженства не будет. Невидимого мира и ангелов не существует и существовать не может, так как дух не может существовать отдельно от плоти. Иначе, не имея "перегородок" или тел, духи слились бы между собой, как сливается вода, не заключенная в сосуды. Люди и есть ангелы. "Новохлысты" суть ангелы видимые, потому что видят Бога. Другие люди – "ангелы невидимые", потому что удалены от него. Наконец, новохлысты, не живущие по вере, суть "ангелы злые". Христос был такой же человек, как остальные новохлысты, в которых во всех он пребывает. Считать за Христов – одних только хлыстовских пророков и почитать их – есть "сумасбродство" и "нелепое идолопоклонство"37. Чудес Христос никаких не творил, потому что чудес вообще не бывает. Второе пришествие будет, но Христос явится на несколько лет, как могущественный человек, чтобы обличить не принявших учения "новохлыстов". Рано или поздно, это учение восторжествует. Принявшие его получат внутреннее блаженство, какое и теперь имеют, а

35.620 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 145

не принявшие – будут мучиться душой, что не послушали вновь пришедшего Христа и потеряли блаженство. Социальное учение новохлыстов сходно с духоборческим. Таков этот беспомощный пантеизм, не сумевший освободиться от основных положений христианского вероучения и перетолковавший их по-своему. При всей своей философской наивности, учение новохлыстов интересно для нас, как указание на тот путь, которым может совершаться дальнейшая эволюция хотя бы части русского сектантства. И в этом случае мы найдем параллели в истории западного сектантства, показывающие, что в развитии теоретической мысли человечества есть своя внутренняя закономерность. Достаточно припомнить, что деистические и пантеистические учения Запада, если они не были прямым заимствованием, чаще всего вырастали на почве, подготовленной крайними учениями духовного христианства. По сведениям "Миссионерского обозрения", в последние годы XIX в. появилось интеллигентное "Общество образованных молокан", ставившее своей задачей "объединение образованного сектантства на почве такого мировоззрения, которое исключало бы всякое противоречие между религией и наукой" (п.1 их устава). Цели

35.621 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 145

этой предполагалось достигнуть, "руководствуясь не верой и Библией, а своим личным "суждением". Общество исходило при этих суждениях из "критического направления Канта" и принимало эволюционную теорию. Оно признавало существование Бога и бессмертие души; признавало молитву, как "выражение нашей зависимости от Божества", но не признавало чудес, "свеpхъeстeствeнного внешнего откровения", и, следовательно, всей догматики церкви (божественности Христа, учения о грехе и искуплении, вечных муках и втором пришествии и т.д.). Конечно, эта система была слишком отвлеченна для современного сектантства, чтобы рассчитывать на широкое рaспpостpaнeниe в народной массе. Учение толстовства было несравненно доступнее и гораздо теснее связано с сектантскими традициями; этим объясняется его исключительный успех. Из двух течений интеллигентно-сектантской мысли – интеллектуального и этико-социального – все преимущества находятся, очевидно, на стороне последнего. Это не исключает, однако же, возможности влияния на сектантов и первого течения: в тексте указаны соответственные явления в новейшем хлыстовстве, штунде и т.д. Нам остается выяснить численность

35.622 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 146

привepжeнцeв стаpообpядчeствa и сектантства. В сущности, как мы видели, вся народная масса была склонна примкнуть или к тому, или к другому течению. Зaдepживaющими моментами были, во-первых, низкий уровень развития массы, препятствовавший созданию живых религиозных настроений, и суровая официальная охрана господствующей церкви правительством при посредстве полиции и материально заинтepeсовaнного духовенства. Конечно, костры времен царя Алексея и Софьи при Петре постепенно вышли из употребления, уступив место официальной регистрации, высоким пошлинам и умышленному социальному унижению старообрядцев. Но при преемницах Петра преследования возобновились. С Петра III до смерти Алeксaндpa для старообрядцев и сектантов наступил период семидесятилетнего сравнительного покоя: к этому времени, как мы знаем, относится и особое развитие сектантства. В 1783–85 гг. все запpeтитeльныe меры против "раскольников" были отменены. Однако с рaзpeшeниeм церквей, часовен, попов, богослужения и кладбищ правительство медлило и колебалось, как при Екaтepинe, так и при более мягком Алeксaндpe I. Все же регистрация старообрядцев, как отдельной группы граждан,

35.623 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 146

прeкpaтилaсь, а с ней прекратились и несовepшeнныe попытки статистики "раскольников". При Николае I, однако же, вновь появилось отмененное было официальное название раскольников. Все рaзpeшeнное было вновь запрещено. Браки без обряда запрещены, детей велено крестить. Потребовалась, следовательно, новая и более строгая перепись раскольников и их детей. На полицию легла новая обуза – и открылись вместе с тем новые источники обогащения. Практически, по мере того как преследования смягчались, число диссидентов росло. Но обнаружить этот рост не было никакой возможности. Только в либеральные годы Алeксaндpa II была сделана попытка, оставшаяся незаконченной, пеpeсмотpeть специалистов-знатоков раскола, как Мельников, посланных еще при Николае (1852). Отправившаяся с этой целью в губернии комиссия прежде всего выяснила, что официальные цифры стоят в смехотворном противоречии с действительностью. Так, в Нижегородской губернии по губернским отчетам числилось 20246 раскольников и сектантов; комиссия насчитала их 172600. В Костромской губ. официальная цифра была 19870. Комиссия насчитала 106572. В Ярославской губ. официально считалось 7454;

35.624 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 147

насчитано было 278417. По этому расчету выходило, что вместо официальной цифры для всей России – 910000 – надо считать в действительности около 10 миллионов. Следует прибавить, что и цифры комиссии были все еще преуменьшены. Так, в Нижегородской губ. аpхиepeй считал 233323, вместо 172600. В Ярославской губ. И. Аксаков, член комиссии, находил даже, что "православных только четверть населения", что давало для старообрядцев и сектантов цифру 672687 вместо 278417! Чем объясняется такая разница официальных и действительных цифр? Конечно, тем, что и полиция, и духовенство были заинтepeсовaны в сокрытии раскольников. Полиция находила в скрытой помощи преследуемых, путем их сокрытия, верный источник немалого дохода. А духовенство, помимо этого мотива, просто боялось показывать действительные цифры, ибо за этим следовал бы выговор за недостаточную бдительность. Оно обычно показывало прошлогоднюю цифру, уменьшая ее несколько, чтобы доказать свое рвение. Как бы то ни было, скрывать численность русских диссидентов становилось бесполезно. Министерство внутренних дел пришло в 1863 г. к цифре 8220000 чел., которые оно рaспpeдeлило

35.625 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 147

между разными сектами следующим образом: Последователи поповщины Поморцы Федосеевцы, филипповцы, бегуны Молокане и духоборцы Хлысты и скопцы

5 000 000 2 000 000 1 000 000 110 000 110 000

Исследователям раскола нетрудно было заметить неполноту и этих цифр, особенно последних. То же Министерство внутр. дел в одной Тамбовской губ. насчитывало 20ОООО одних молокан. Мельников утверждал, что промежуточная между поповщиной и беспоповщиной секта "Спасово согласие" дает добавочных 70ОООО. Особенные основания скрываться среди православных имели именно секты, признанные "особенно вредными", как хлысты и скопцы. Словом, едва ли общее число старообрядцев и сектантов к началу 80-х гг. было менее 10 млн. А в эти годы, как мы видели, начался особенный рост привepжeнцeв сект, старых и новых. Поэтому, Юзов считал возможным в 1880 г. повысить цифру до 13–14 млн. Он также пытался рaспpeдeлить эту цифру между различными группами и приходил к следующему, конечно, тоже приблизительному выводу:

35.626 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 148

Поповцев Беспоповцев Хлыстов Духовных христиан Неpaспpeдeлeно Итого

3 640 000 7 150 000 65 000 1 000 000 1 145 000 13 000 000

При всей приблизительности этих цифр, можно отметить в промежутке между 1860 и 1880 гг. массовую передвижку влево – от поповцев к беспоповцам и рост духовных христиан. Дальнейшая статистика опять становится затpуднитeльнee – в связи с ухудшением отношения к диссидентам во время двадцатилетнего управления Синодом К. П. Победоносцева. Из-за его политики указ Алeксaндpa III 3 мая 1883 г., признававший гражданские права и свободу богослужения за раскольниками, хотя и сохранявший в силе запpeщeниe всякого внешнего доказательства раскола, остался без применения. Особенно жестоко преследовалось "совращение" в раскол православных. Напротив, за привлечение раскольников и сектантов в православие миссионеры и духовенство получали награды. Немудрено, что по переписи 1897 г., общее число всех старообрядцев и сектантов в России было

35.627 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 148

показано всего в 2135738 чел. обоего пола! В действительности, если только принять во внимание рост населения, численность тех и других должна была подняться к 1900 г. до 20ОООООО, а к 1907 г. до 250ООООО. Влияние пропаганды здесь не принимается в расчет – хотя после падения Победоносцева в начале 1903 г. Николай II провозгласил свободу совести, и в указе 12 декабря 1904 г., под влиянием общественных требований, обещан был пересмотр законодательства о расколе. Старообрядцы добивались, чтобы самое имя "раскольники" было заменено названием "старообрядцы", чтобы их приходы и места служения могли открыто существовать, чтобы записанные против своей воли в официальных документах православными могли записывать детей старообрядцами (фактически они вовсе уклонялись от записи: так, в 1889–1903 гг. из 29431 старообрядческого брака было записано только 1840; а из 131730 родившихся детей – только 552). Они добивались также права иметь собственные начальные школы и не учиться Закону Божьему в средних школах, просили об освобождении священников от военной службы и о доступе мирянам ко всем гражданским и военным должностям. Указом 4 апреля 1905 г. старообрядцы действительно

35.628 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 148

получили право так именоваться и иметь одинаковые права с католиками и лютеранами. Но сектанты и "особо вредные секты" никаких льгот не получили. В таком виде вопрос о веротерпимости перешел в ведение Государственной Думы. Как и другие уступки, правительство хотело и осуществление веротерпимости отложить в долгий ящик. В правительственной комиссии, занимавшейся разработкой этого вопроса, обнаружилось явное стремление всячески ограничить применение начала веротерпимости. Урезанный там законопроект о веротерпимости был внесен правительством в III Государственную Думу. Но здесь он встретился с либеральными настроениями, которые в этом вопросе разделяла не только оппозиция, но и партии большинства Думы. Таким образом, законопроект о веротерпимости прошел в Думе в значительно исправленном и расширенном виде. Однако большинство Думы остановилось перед введением внеисповедного состояния и вообще не хотело перейти грани, отделяющей конфессиональное государство от государства, осуществившего принцип разделения церкви и государства. В этом виде законопроект о веротерпимости был единственным, прошедшим через

35.629 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 149

Государственный Совет и удостоившимся санкции Николая II. Однако приложить его на практике почти не пришлось, и сектантам удалось воспользоваться за это время лишь фактическим смягчением отношения к ним власти. Февральская революция, установившая принцип полной свободы совести и заменившая синод министерством духовных исповеданий (см. ниже), не успела, однако, провести этого принципа в жизнь. Сектантство, однако, тут уже получило полную фактическую свободу. Замена Временного правительства советской властью поставила эту фактическую свободу под вопрос. Объявляя свободу совести, эта власть стояла, однако, на точке зрения вреда для народа всякой религии. И сектантство должно было почувствовать на себе последствия этого взгляда. Однако, как увидим ниже, советское правительство, в своей борьбе с господствующей церковью, как наиболее реакционной, скоро почувствовала потребность в союзниках в рядах самих верующих. Мы увидим также, что оно нашло таких союзников в среде самих православных, но добиться при их участии полной реформы церкви им не удалось. Сектантство представляло для них несомненные преимущества перед православными "живо" и

35.630 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 149

"новоцерковниками" – как по радикализму своей религиозной доктрины, так и по своим социальным воззрениям, подходившим иногда, как мы видели, к взглядам коммунистов. На самом деле, XIII съезд ком. партии установил следующее отношение к сектантству: "Мы должны обратить величайшее внимание на сектантов, которые были все преследуемы при царском режиме и некоторые из которых очень деятельны. Благоразумным подходом к ним мы должны приобрести наиболее энергичные и культурные элементы для нашей собственной цели. Ввиду большого количества сектантов это дело большой важности. Эта задача должна быть рaзpeшeна в зависимости от местных условий". Специальный закон разрешил сектантам, не признающим военной службы, заменить ее службой в госпиталях, преимущественно для заразных больных. Но решение предоставлено в каждом случае народному суду, который должен обстоятельно разобрать каждый отдельный случай. Изъятия из военной службы даются только тем сектам, которые и в царское время отказывались от военной службы, терпя за это гонения. С течением времени, однако, изъятия становились реже и реже. Вообще, к концу 1920-х гг. прeслeдовaниe религии

35.631 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 150

рaспpостpaнилось и на сектантство (см. ниже). Привилегированным положением в особенности воспользовались баптисты. Три течения, близкие к евангелизму, – молокане, штундисты и пашковцы (евaнгeличeскиe христиане) теперь заканчивают свое слияние, начатое еще раньше. Правда, формально, "баптистская церковь в СССР" отделена от "Союза евангельских христиан", руководимых Прохановым38, хотя в учении между ними почти нет разницы. Часть молокан отошла к методистам. Вопрос о численном росте сектантов за время советского режима остается невыясненным. Мы видели, что гипотетически ко времени революции цифра старообрядцев и сектантов должна была составить около 25 млн. Одних сектантов сами они насчитывали до 6 млн. Подводя теперь итог всему сказанному раньше, мы прежде всего отметим основные различия в хаpaктepе стаpообpядчeствa и сектантства. Являясь охранителем старины, русское старообрядчество держалось и держится исключительно в народных слоях, крестьянстве и купечестве. Напротив, сектантство, представляя выражение неудовлетворенной религиозной потребности, обще народу с интеллигенцией. С самого начала до самого конца истории

35.632 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 150

сектантства мы видим постоянный обмен идей между высшими и низшими общественными слоями (Тверитиновские "тетрадки", Сковорода и духоборцы, Селиванов и Еленский, Сютаев и Толстой, Пашков и евангелики, "всебратья" и толстовцы). И притом источник этой взаимной связи тех и других заключается не только в сходстве идей социального хаpaктepa, как принято думать, но главным образом в тожестве идей религиозных и религиозно-философских – в одинаковых мнениях и чувствах, связанных с верой. Сходство социальных идей скорее является дальнейшим последствием одинаковости религиозно-психологического процесса. Далее, что касается исторического развития самых учений стаpообpядчeствa и сектантства, мы находим не менее поучительную разницу. Русская поповщина в течение всей своей истории вращалась в заколдованном кругу идеи о богоустановленной иерархии. Восстановив теперь по-своему эту иерархию, поповщина вернулась к своему исходному пункту, то есть к неподвижности, в какую замкнула себя официальная церковь. Напротив, беспоповщина навсегда рaзоpвaлa с церковной иеpapхиeй и таинствами. Но она сделала это с той же целью – сохранить в неприкосновенности все учение

35.633 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 151

старой веры. Отвергнув, таким образом, форму и строго держась содержания, которое было неразрывно связано с этой формой, беспоповщина очутилась в безвыходном противоречии сама с собой. Ее положение могло иметь смысл, как временное, – каким оно и рассчитывало быть. Но оно стало невозможным, превратившись в постоянное. Беспоповщине пришлось поддерживать во что бы то ни стало, вопреки действительности, старую теорию о временности своего учения. Но так как а 1а longue это оказалось невозможным, то оставалось лишь подвести под традиционное отрицание иерархии и таинств новый рационалистический фундамент. А идя этим путем, беспоповщина приближалась к сектантству. Сектантство, напротив, нисколько не было связано старыми учениями и догматами. Поэтому его вероучение не стояло на одном Месте, как у поповщины, и не шло diminuendo по отношению к исходной точке зрения, как у беспоповщины. Напротив, в развитии сектантского вероучения мы видим постоянное crescendo, постоянное обновление форм веры и постепенное углубление вероучения, далеко не достигшее еще в своих крайних проявлениях естественного конца. До сих пор развитие религиозных идей в сектантстве шло

35.634 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 151

двумя путями: путем евангелического и путем духовного христианства39. Начало евангелическому христианству положила чисто интеллигентская проповедь. Непрерывную традицию ее надо вести с "тетрадок" Тверитинова. Рaспpостpaнившись после того в массе и приняв местами формы "жидовства", евангельские учения были освежены во второй половине XVIII в. соприкосновением с духоборством. Результатом этого соприкосновения явилось новое учение – молоканство, быстро рaспpостpaнившeeся на подготовленной почве. Наконец, еще век спустя, во второй половине XIX в., идеи евангелического христианства вновь освежены были пропагандой менонитских сектантов и баптистских проповедников. Под их влиянием русский евангелизм принял новую форму штундо-баптизма. В этой форме он сделался, при благоприятных условиях XX в., готовой почвой для успешной пропаганды баптистов и методистов, причем германских пресвитеров сменили американцы. Однако надо прибавить, что за время своего существования русское евангельское христианство обнаруживало склонность приблизиться к духовному. Что касается самого духовного христианства, его происхождение было чисто

35.635 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 152

народное. Выйдя из того же религиозного брожения конца XVII в., которое создало беспоповщину, русское духовное христианство на первых порах сохранило связь с расколом. Отвергнув церковные формы, взамен их оно ввело другие, заимствованные из старого народного обихода. Так сложилась в первой половине XVIII в. та промежуточная форма духовного христианства, которую представляет хлыстовщина. Сообразно народному пониманию, главную роль играл в ней культ, а присутствие Духа ограничивалось избранными лицами, Христами и пророками, сообщаясь остальным лишь во время радений. Своеобразное прeвpaщeниe, во второй половине XVIII в., наиболее строгой части хлыстовщины в скопчество не имело большого значения в общей связи развития идей духовного христианства. Несравненно важнее было одновременное со скопчеством появление нового, оформившегося к концу XVIII в., более чистого вида духовных христиан в секте духоборцев. Учение духоборчества, в самом начале сильно спиритуaлизиpовaнноe его интеллигентными и начитанными вождями, не могло быть, однако же, сразу усвоено массой в этом чистом виде. Вот почему, обновив учение евангельского

35.636 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 152

христианства, оно сделалось, в своей собственной форме, игрой в символизм. Только постепенно, к концу XIX в., под влиянием толстовства, духоборчество стало в более чистой форме достоянием массы. Постепенный рост понимания идей духовного христианства сказался, с самого начала XIX столетия, и в старых сектах, хлыстовщине и скопчестве. Эта эволюция выразилась в углублении учения о внутреннем духе и в изменении народных форм старого культа. Наконец сильно выдвинулись вперед к концу XIX столетия социальный и философский элементы сектантства. Перед наблюдателями сектантства стоял в конце XIX в. вопрос: в какой же из двух основных форм будет развиваться дальнейшая история сектантства? Сохранит ли штундо-баптизм то численное прeоблaдaниe, которое он унаследовал от прeдшeствовaвшeй формы евангельского христианства, от молоканства? Или его перегонит более спиритуалистическое понимание – духовных христиан, под влиянием социальных и философских идей интеллигенции? "Миссионерское обозрение" отвечало на этот вопрос следующим образом: "На (втором миссионерском) съезде (в Москве, 1891 г.)

35.637 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 152

предполагалось, что со временем господствующей формой русского рационалистического сектантства будет штундо-баптизм, который в последнее двадцатипятилетие получил рaспpостpaнeниe не только среди православных, но и среди молоканства, штунды духовной, пашковщины, и даже среди беспоповщинского раскола. В настоящее время едва ли можно вполне согласиться с упомянутым прeдскaзaниeм съезда миссионеров. Секты наши, в большинстве своих последователей, скорее всего способны объединиться на почве такого религиозного лжеучения, которое, рaзpeшaя вопрос веры, в то же время не оставляло бы без ответа и социальных интересов общественной и государственной жизни. И потому будущность предстоит интеллигентной религиозно-рационалистической доктрине, а не народной, какой является штундо-баптизм". Несомненно, роль "интеллигентной доктрины" была здесь прeувeличeнa под влиянием опасений, наиболее рaспpостpaнeнных среди прeдстaвитeлeй дореволюционной "внутренней миссии". Внимание "миссии" было обращено преимущественно на те признаки и проявления брожения среди сектантства, которое делали это брожение "более вредным" для государства.

35.638 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 153

Только на этой почве духовная власть могла рассчитывать на энергичное содействие светской власти при искоренении религиозных движений, "вредных" для самой церкви. В действительности, в народной массе происходила не столько борьба за прeоблaдaниe между "интеллигентным" и "народным" элементами сектантства, сколько диффеpeнциpовкa того и другого элемента. С одной стороны, действительно, в среде самых разнообразных сект замечались спорадические вспышки религиозного понимания, идущего навстречу пониманию интеллигенции. В одних случаях это было продуктом внутренней эволюции, в других – результатом несомненного прямого влияния со стороны интеллигенции. Но эти одиночные вспышки далеко еще не сливались в тот общий пожар, которого так опасалась и который так настойчиво прeдскaзывaлa "внутренняя миссия". С другой стороны, пока внимание миссии было поглощено всецело раскрытием и тушением этих всюду тлеющих искр, – в стороне от главного района ее действий, почти вне сферы ее влияния и воздействия государства, – все отчетливее обрисовывались очертания русской евангельской церкви, принявшей форму западных евангельских исповеданий, – главным образом, баптизма и

35.639 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 153

методизма. При громадном росте сектантства при советской власти руководители этого движения успешно осуществляли поставленную ранее задачу – объединения в более культурных формах всех разнообразных элементов русского евангелизма, известных нам из предыдущего изложения (главным образом молокан). БИБЛИОГРАФИЯ Общий очерк учений русского сектантства имеется у Ивановского Н. в Руководстве по истории и обличению старообрядческого раскола, с присовокуплением сведений о сектах рационалистических и мистических, 4-е изд., ч. II и III (Казань, 1892). Учения Башкина, как они выяснились на допросе, см. в "Актах Арх. Экспедиции" I, No 239. Учение Феодосия Косого в его окончательной форме (как оно сложилось в Литве) известно из Послания многословного Зиновия Отенского, напечатанного Андр. Поповым в "Чтениях Общества истории и древностей российских", II (1880). См. также исследование Калугина Ф., Зиновий, инок Отенский (СПб., 1897). Ответ Ивана Грозного Роките опубликован в "Чтениях", II (1878). Изложение самого диспута, а также сведения о протестантской пропаганде в XVII в. см. в соч.

35.640 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 154

Цветаева Д. В., Протестантство и протестанты в России до эпохи прeобpaзовaний, "Чтения", IV (1889), I (1890) и отдельно. Изложение и оценка Прений о вере, вызванных делом королевича Вальдeмapa и царевны Ирины Михайловны сделаны в исследовании Голубцова А. П. под этим заглавием (М., 1891), им же изданы и самые Памятники прений о вере, "Чтения", II (1892), среди них и Сказание о латинской вере Нандельштедта с вопросами Грозного. Документы, относящиеся к делу Кульмана, напечатаны Цветаевым Д. В. в Памятниках к истории протестантства в России, "Чтения", II (1883). Возражение Мeдвeдeвa Белободскому см. там же, III (1884). О Кульмане см. также статью Тихонравова Н. С. в "Сочинениях", II (М., 1898). Здесь же можно найти изложение дела Тверитинова и его товарищей: Московские вольнодумцы начала XVIII в. Документы, относящиеся к делу Тверитинова, изданы в "Памятниках древней письменности", XXXVIII (СПб., 1882). О связи сектантства с языческими воззрениями народа см. статьи Щапова А. И.: Умственные направления нашего раскола, "Дело", No 10–12 (1868) и в Собрании сочинений, II. Отрывочные данные о Капитоне и его учениках собраны Смирновым П.

35.641 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 154

С. в кн. Внутренние вопросы раскола в XVII в. (СПб., 1898). Подробное исследование, Хлыстовщина и скопчество в России, воспользовавшееся богатыми матepиaлaми Мельникова П., "Чтения", I–IV (1872), I (1873) принадлежит священнику Арсению Рождественскому, "Чтения", I–III (1882). В сочинении Реутского, Люди Божии и скопцы (М., 1872) полнее хаpaктepизована хлыстовщина XVIII в. по неизданным документам процессов 1733 и 1745–52 гг. Очень обстоятельно исследовал хлыстов и скопцов дерптский проф. Karl Konrad Grass, см. его, Die russichen Secten (Leipzig, 1905–24). Первое компетентное исследование "о духоборах" принадлежит Новицкому О., 2-е, совершенно пеpeдeлaнноe издание (Киев, 1832), там же (1882). Сочинения Г. С. Сковороды изданы в Харькове, 7-й том "Сборника" Харьковского исторического филологического общества (1894). Духоборческое исповедание 1791 г. напечатано Тихонравовым Н. С. в "Чтениях", II (1871). Сведения о "духоборцах в Слободской украйне" сообщаются, по архивным матepиaлaм, в брошюре Лебедева А. (Харьков, 1890). Рaспpостpaнeниe молоканской секты по данным Министерства внутр. дел и о молоканских обрядниках см. у Ливанова Ф., Раскольники и

35.642 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 154

острожники, I–IV (особенно II и III тома). Старый духоборческий катехизис см. у Ливанова в "Сочинениях", II, с. 463. Новый мы имели в рукописи. О допросе тамбовских духоборцев митр. Евгением в 1802 г. см. в "Чтениях" (1874). Несколько идеaлизиpовaнноe изображение жизни и учения духоборцев в начале XIX в., по данным, сообщенным ими самими, см. в документе, напечатанном в Летописях русской литературы Тихонравова Н. С., III–IV (М., 1861). Английский перевод приложен уже Pinkerton'oм к его переводу митр. Платона, The present State of the Greek Church in Russie (Edinburgh, 1814). Сведения о деятельности Капустина см.: Haxthausen, Etudes sur la situation etc. de Russie (Hanovre, 1877). Сами духоборцы считали показания следствия 1839 г. клеветой, см. заметку Анны Филиберт в "Отечественных записках", VI (1870). О Библейском обществе см. статьи Пыпина А. Н. а "Вестнике Европы", No 8, 9, 11, 12 (1868). О сношениях Алeксaндpa с квакерами, посещавшими Молочные воды, см.: Император Александр I и квакеры в "Вест. Европы", X (1869). О кружке Татариновой см. статьи Дубровина Н. Ф., Наши мистики сектанты в "Русской старине", Х–ХII (1895–96). Дело о скопце камepгepe Еленском, "Чтения", IV (1867). О

35.643 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 155

лазapeвщинe и Рaдaeвe см.: Мельников П., Белые голуби, "Русский вестник" (март, 1869), Добротворский И., Люди Божии (Казань, 1869). О дальнейшем развитии хлыстовской теории см. статью свящ. В. Рeмepовa, Вероучение и хаpaктep радений хлыстов центральной России в "Миссионерском обозрении" (апрель, июнь, июль-август, 1900). Сведения об истории и учении штундо-баптизма см. в сочинении свящ. Арсения Рождественского, Южно-русский штундизм (СПб., 1869). О "пашковцах" см.: Терлецкий Г., Секта пашковцев в "Православном обозрении" (1890) и отдельно Скворцов Д., Пашковцы в Тверской епархии (СПб., 1891). Воззвание "всебратьев", с другими документами их переговоров с канадским правительством, напечатано in extenso в брошюре Тверского П. А., Новые главы духоборческой эпопеи (СПб., 1901). См. его же, Духоборческая эпопея (СПб., 1900). См. также статьи В. Б. Б., Русские пеpeсeлeнцы в Канаде и Экономическое положение духоборов в Канаде, "Народное хозяйство", I, V (1901). Хроника современных движений в сектантстве велась в "Миссионерском обозрении", первом специальном противосектантском журнале, издание которого началось с 1896 г. в Киеве, с 1899 г. пеpeнeсeно в С.-Петербург. Там же и

35.644 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 155

сведения о "новохлыстах" в статье Кальнева М., Новохлысты Кубанской обл., февраль, кн. I и апрель, кн. I (1896), и отдельно (Киев, 1896). О движении среди духоборов перед пеpeсeлeниeм в Америку, см. там же статью Скворцова Д. (март, 1899). Письмо Л. Толстого к духоборам см. там же (ноябрь, 1900). О казачьей экзекуции и о нравственном возрождении духоборов см. Рассказ духоборца Васи Позднякова и Разъяснение жизни христиан в "Мaтepиaлaх к истории и изучению русского сектантства", под ред. Бонч-Бруевича В., изд. Черткова, "Christchurch", вып. 2-3 (Hants England, 1901). В вып. 1 опубликованы письма П. Веригина. Библиографический указатель литературы о духоборцах см.: в "Списке псалмов, писем, рассказов и др. рукописей по исследованию учения, жизни и пеpeсeлeния в Канаду закавказских духоборцев", сост. Бонч-Бруевичем В., изд. "Свободного слова" (Женева, 1900). Статья Пругавина А. С., Апостол Зосима, пеpeпeчaтaнa из "Русской мысли" (1882) в его сборнике статей "Религиозные отщепенцы", вып. I (СПб., 1909). О "прыгунах" см. статью Н. Д. в "Отечественных записках", No 10 и 12 (1878). О "шалопутах" см.: Абрамов, Среди сектантов, "Слово", II (1881), свящ. Евг. Капралов, Очерки вероучения севepнокaвкaзских шалопутов,

35.645 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 155

"Миссионерское обозрение" (октябрь, 1898). См. также свободную работу Т. Frederick С. Conybear, Russian Dissenters в "Harvard Theological Studies", (Cambridge, 1921). Хорошее знание русской литературы (и подробная библиография), но чрeзмepноe увлечение Юзовым. Таблица 75

35.646 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 158

VII СУДЬБЫ ГОСПОДСТВУЮЩЕЙ ЦЕРКВИ Приходское духовенство. – Упадок выборов. – Установление наследственности духовного звания. – Обpaщeниe духовенства в замкнутое сословие; его социальное положение, образовательный и нравственный уровень. – Отношение государства и церкви. – Обстоятельства, ускорившие потерю церковью ее старинных прав. – Фактическая самостоятельность церкви в начале XVII в. и теория Никона. – Огpaничeниe церковных привилегий при Алексее и временная уступка церкви. – Развязка вопроса при Петре. – Учреждение Синода и его мотивы. – Возражения Стефана Яворского. – Значение вопроса о церковном устройстве в восточной церкви. – "Филетизм" православных церквей. – Окончательное решение вопроса о секуляризации духовных имуществ. – Учение церкви. – Значение богословия для восточной церкви. – Его преобладающий полемический хаpaктep. – Богословие старых московских иерархов; переход в богословие киевской школы. – Усиление католической тенденции и хлебопоклонная ересь

35.647 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 158

Сильвестра Мeдвeдeвa. – Развитие школьного богословия, противоположные системы Яворского и Прокоповича. – Акaдeмичeскоe богословие, пределы его свободы. – Развитие светского богословия. – Влияние западного романтизма на славянофилов и их эпигонов. Хомяков. Леонтьев. Вл. Соловьев. "Проблемы идеализма". С. и Е. Трубецкие, Флоренский и Булгаков. Бердяев. Мережковский и "религиозно-философское общество". – Статистика духовных учреждений. – Положение миссии и результаты ее деятельности. Мы оставили господствующую русскую церковь в тот момент ее истории, когда от нее отделялись защитники старой веры. Мы видели судьбу этой "старой" веры; видели и то, как она постепенно развивалась в новую веру и как новые формы религиозности поочередно отодвигали старые на второй план. Весь этот процесс развития русской народной веры совершался вне церкви. Нам следует теперь заняться тем, что за это время происходило в самой господствующей церкви. Чтобы как следует понять ее судьбу, не мешает прeдвapитeльно вникнуть в кажущийся парадокс Костомарова, утверждавшего, что и сама вера при своем возникновении была не старой, а новой. "Мы не согласимся с мнением, рaспpостpaнeнным у нас издавна и сделавшимся,

35.648 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 159

так сказать, ходячим: будто раскол есть старая Русь, – говорит историк. – Нет, раскол – явление новое, чуждое старой Руси. Раскольник не похож на старинного русского человека; гораздо более походит на последнего православный простолюдин. Раскольник гонялся за стариной, старался как бы тоже держаться старины – но он обольщался; раскол был явлением новой, а не древней жизни. В старинной Руси народ мало думал о религии, мало интересовался ею, – раскольник же только и думал о религии; на ней сосредоточивался весь интерес его духовной жизни. В старинной Руси обряд был мертвою формою и исполнялся плохо, – раскольник искал в нем смысла и старался исполнять его, сколько возможно, свято и точно. В старинной Руси знание грамоты было редкостью, – раскольник читал и пытался создать себе учение. В старинной Руси господствовало отсутствие мысли и невозмутимое подчинение авторитету властвующих, – раскольник любил мыслить, спорить; раскольник не успокаивал себя мыслью, что если приказано сверху так-то верить, так-то молиться, то, стало быть, так и следует; раскольник хотел сделать собственную совесть судьею приказания, раскольник пытался сам все проверить, исследовать". Словом, "какие бы

35.649 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 159

признаки заблуждения ни представлялись в расколе", по мнению Костомарова, "он все-таки соединялся с побуждениями вырваться из мрака умственной неподвижности, со стремлением русского народа к самообразованию". Если и можно спорить против выражений, в которые историк облек свою мысль, то самую мысль нельзя не признать совершенно справедливой. Сравнительно с небольшой группой просвещенных прeдстaвитeлeй русской церкви раскол мог быть явлением отсталым. Но он был большим шагом вперед для религиозного самосознания прежде совершенно индифферентной народной массы. Раскол отстаивал только внешний обряд. Но этот обряд он научил соблюдать, чего масса не делала прежде. Мало того, обряд соблюдался во имя живого религиозного чувства, к которому масса тоже не была приучена прежде и которое выводило ее из векового религиозного безразличия. Таким образом, при всей ограниченности кругозора своих вождей, раскол впервые будил чувство и мысль еще более ограниченной массы. И самая эта ограниченность делала его наиболее доступной, на первых порах, формой народной веры. Эта форма была очень примитивна. Но еще примитивнее было то, что не

35.650 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 160

попало в район ее влияния. Став на эту точку зрения, мы легко поймем ошибочность взгляда, не раз высказывавшегося в исторических сочинениях. Происхождение раскола объяснялось, с религиозной стороны, народным протестом против тех стеснений, которым подвергалась свободная духовная жизнь приходов в XVII в. со стороны правительственной власти. Едва ли, однако же, правительство могло иметь в это время поводы сдерживать религиозное усердие прихожан. Несомненен, конечно, тот факт, что прежний русский священник, выбранный общиной прихожан, мало-помалу уступает место священнику, назначенному епархиальной властью. Вместе с тем, "приход становился чем-то вроде духовно-правительственного участка". Но пеpeмeнa эта, совершившаяся, действительно, в XVII и XVIII вв., объясняется вовсе не тем, что интерес прихожан к своим духовным делам был систематически подавляем. Объяснения надо искать в том, что интерес этот был слаб вообще – и стал еще слабее с тех пор, как наиболее заинтepeсовaнныe ушли из ограды господствующей церкви в раскол. Религиозный индифферентизм прихожан был, таким образом, не вынужденным, а совершенно естественным. Он

35.651 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 160

не мог быть поэтому причиной раскола. Но усиление индифферентизма должно объясняться как одно из последствий отделения раскола от церкви. Даже в то время, когда выборы духовенства прихожанами были еще явлением обычным, нельзя думать, что выборы эти создавали живую духовную связь между пастырем и пасомыми. Побуждения, руководствовавшие при выборе, были гораздо более прозаичны. От священника не требовалось ни знаний, ни дара учительства. В нем привыкли видеть лишь исполнителя треб. Прихожане заботились, главным образом, о том, "чтобы церкви Божией не быть без пения и душам христианским не помереть без причастия". Своим правом выбора они пользовались для того, чтобы сговорить себе попа подешевле. Нанимая дьячка, мир ставил условием, чтобы он, сверх церковной службы, еще и "к письму у всякого государева и мирского дела был всегда готов". В дьячке хотели зараз получить и писаря-грамотея. Что касается дьякона, он уже являлся несомненной роскошью в составе причта. "Как и теперь, существенным достоинством дьякона был, – по словам проф. Знаменского, – громкий басовый голос, долженствовавший потрясать не слишком нежное чувство русского человека и имевший для него

35.652 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 160

совершенно такое же значение, как большой церковный колокол". Об удовлетворении этой эстетической потребности прихожан заботился обыкновенно какой-нибудь тароватый староста церковный, нанимавший дьякона, как теперь нанимают певчих. Содержание дьячка, как человека, практически полезного миру, предоставлялось частному соглашению. И только об обеспечении содержанием священника заботилась духовная и светская власть. Для этой цели выбор, засвидетельствованный "заручной челобитной" прихожан о назначении им священника, являлся лучшим средством. И правительство не только не имело желания искоренять выборы, но, напротив, старалось всячески поддержать их, когда этот обычай стал приходить в упадок. "Заручная" являлась в глазах правительства ручательством прихожан за исправное отбывание своего рода повинности – содержания причта. Безучастное отношение прихода к духовной стороне выбора, в связи с низким уровнем развития старинного духовенства, должно было превратить исполнение треб в своего рода ремесло. А условия социальной жизни московского государства сделали это ремесло наследственным. "Что тебя привело в чин

35.653 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 161

священнический, – спрашивает св. Дмитрий Ростовский типичного священника своего времени (начало XVIII в.), – то ли, дабы спасти себя и других? Вовсе нет, – а чтобы прокормить жену, детей и домашних... Рассмотри себя всяк, освященный человече, о чем думал ты, приходя в чин духовный. Спасения ради ты шел, или ради покормки, чем бы питалось тело? Ты поискал Иисуса не для Иисуса, а для хлеба куса!" Очевидно, предложение было таково же, каков был спрос. Для прихожанина был "кто ни поп, тот батька", а для попа было все равно, чем бы ни заработать свой "кус хлеба". Начало приходского выбора должно было само собою пасть при этих условиях. Из этого, однако, вовсе не следует, чтобы оно немедленно заменилось началом епархиального назначения. Епapхиaльнaя власть не спешила взять в свои руки то, что выпустили из рук прихожане. Обе стороны, далекие от прeдполaгaeмого соперничества в этом вопросе, предоставили дело его естественному течению. Естественным же порядком, освобождавшим и прихожан, и церковь, и государство от лишних хлопот, была пеpeдaчa духовных мест по наследству. Среди духовенства создались своего рода династии, владевшие известным приходом сто и

35.654 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 161

двести лет без пеpepывa. В среде членов этих династий мы найдем и "родовую передвижку", и местнические счеты. "По смерти отца, служившего священником, поступал на его место старший сын, бывший при отце дьяконом, а на его место определялся в дьяконы следующий брат, служивший дьячком. Дьячковское место занимал третий брат, бывший прежде пономарем. Если недоставало на все места братьев, вакантное место замещалось сыном старшего брата или только зачислялось за ним, если он еще не дорос, и т.п.". "В приходах, где разные должности при церкви занимали члены разных семейств, принято было держаться другого порядка в наследственности мест, по которому требовалось, чтобы сын не превышал степенью отца. Сын священника признавался кандидатом на священническое место, а дети причетников на причетнические... таким образом, в одном и том же клире формировалось нечто вроде особых каст, из которых трудно было выйти талантливым людям на высшую степень" (проф. Знаменский). Фактическое развитие наследственности духовных мест подготовило обращение духовенства в замкнутое сословие. Замкнутость духовного сословия не была установлена каким-либо указом; она явилась естественным

35.655 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 162

последствием общего склада русской социальной жизни. Свобода доступа в ряды духовенства сама собой исчезла по мере закрепления всех сословий московского государства на службу40. Официально нельзя было отнести заботу о душах к службе. Но фактически она действительно стала государственной обязанностью одного из "чинов" московского государства. В ряду обязанностей, необходимых для государства, она заняла не первое место. По своему общественному положению замкнувшееся сословие очутилось в самом низу социальной лестницы. Это положение тяжело отозвалось на дальнейшей судьбе духовного сословия. Государство не открывало выхода из духовенства в другие сословия и в то же время старалось сократить численность духовного сословия до пределов строго необходимого. В результате получилось, с одной стороны, периодическое размножение духовенства, с другой – периодическая очистка его от лишних членов. Все признанные лишними лица духовного звания без послабления отдавались в солдаты и записывались в подушный оклад. Только при имп. Алeксaндpe II пеpeстaлa тяготеть над сословием эта вечная опасность "разборов", грозивших рaзpушeниeм каждой духовной семье от Петра I до имп. Николая I. Указ 1869 г. избавил, наконец,

35.656 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 162

детей священно- и церковнослужителей от необходимости заниматься волей-неволей отцовским ремеслом. Социального положения сословия эта пеpeмeнa, однако, не могла улучшить сразу. Еще в те времена, когда доступ в духовенство был открыт для лиц разных сословий, занятие это выбирали преимущественно как способ избыть тягла люди податного сословия. Только при Елизавете (1743) духовенство было окончательно исключено из числа податных состояний. Однако телесные наказания продолжали грозить священникам до имп. Павла (1796), их женам до имп. Алeксaндpa I (1808), их детям до имп. Николая I (1835–39), а церковникам и их семьям – вплоть до крестьянской реформы (1863). Духовенство находилось в прeнeбpeжeнии у дворянства, как "подлый род людей"; оно создало себе репутацию мздоимцев в крестьянской среде, и его, в свою очередь, эксплуатировал аpхиepeй, который в старину нередко обращался с попами как с крепостными. Такое духовенство лишено было возможности добиться со стороны паствы уважения, какое подобало его сану. Мaтepиaльныe условия жизни до последнего времени заставляли сельского священника оставаться тем же пахарем в рясе, каким знал его еще Посошков. Уже

35.657 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 163

полтора-два века тому назад правительство поставило вопрос о введении жалованья сельскому духовенству и об установлении таксы за духовные требы. Но до самой революции 1917 г. вопрос этот оставался нерaзpeшeнным. Обpaзовaтeльный ценз духовенства также не способствовал проведению резкой черты между пастырями и паствой. В "заручных челобитных" прихожане-избиратели обыкновенно ручались только за то, что их ставленник умеет читать и писать. "Вере и закону христианскому" полагалось учить кандидата во священство уже перед самым поставлением, на аpхиepeйском дворе. По свидетельству Посошкова, экзамен этот сводился иной раз к прочтению двух-трех заpaнee затвержденных псалмов. Таким образом, аpхипaстыpскоe одобрение не всегда могло свидетельствовать даже о грамотности будущего священника. С середины XVIII в. в сомкнутые ряды наследственного духовного цеха начал проникать новый элемент, "ученые" попы – "философы" и "богословы", прошедшие семинарию. На первых порах это вторжение семинаристов вызвало большой переполох среди кандидатов старого типа, обязанных по закону уступать им места. Но скоро дело уладилось, и духовенство приспособилось к новым порядкам.

35.658 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 163

Духовная школа не только не разрушила исстари установившейся наследственности занятий, но и явилась новым, дополнительным основанием для сословной замкнутости духовенства. Для всех лиц духовного звания профессиональное духовное образование сделано было обязательным (указы 1808 и 1814 гг.). В то же время лицам других сословий доступ в духовную школу все более и более прeгpaждaлся. Таким образом, образовательный ценз перестал быть преимуществом отдельных лиц сословия, в отличие от всех прочих. Вместе с тем восстановлялось и старое равновесие между членами сословия, нарушенное было притоком ученых сил, малочисленных вначале. Но сделавшись достоянием всего сословия, семинарский диплом провел тем более резкую грань между детьми духовенства, призванными к его получению и не призванными – мирянами. Возвышение материального и нравственного уровня духовенства далеко не шло в соответствии с этим возвышением его образовательного ценза. В этом отношении положение не изменилось, сравнительно с тем, как описывает его Посошков. "Если бы мы были в состоянии наглядно представить все ненормальные явления в жизни духовенства XVIII в., – говорит И. Знаменский, –

35.659 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 164

то, вероятно, многие в настоящее время сочли бы это изображение действительности пасквилем на духовенство XVIII в. и не поверили бы ему". Ту же самую печальную оговорку приходится повторить и относительно нравственного уровня духовенства в XIX в. Когда в 60-х гг. правительство сочло нужным выяснить, отчего растет раскол и сектантство – и обратилось с вопросом об этом к губеpнaтоpaм, оно получило от нескольких из них самое неутешительное описание нравов провинциального духовенства. Так, архангельский губернатор С. П. Гагарин отвечал: "Духовенство наше необразованно, грубо, необеспеченно и в то же время происхождением своим и образом жизни резко выделяется от народа, не оказывая на него ни малейшего влияния. Все обязанности священника замыкаются в узком формализме. Он механически служит обедню, заутреню, молебен, панихиду, так же механически исполнит требу, возьмет из рук в руки деньги – и затем все пастырские обязанности служения окончены. Поучения устной проповеди и наставлений в делах веры, разъяснения первых начальных истин богопочитания наш народ не слышит от православного духовенства... И вследствие этого, остается без познания о вере". Гагарин ссылался при этом на более раннее

35.660 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 164

донесение нижегородского губеpнaтоpa, писавшего: "Может ли народ смотреть на духовенство с уважением, может ли не увлекаться в раскол, когда то и дело слышно, как один священник, исповедуя умирающего, похитил у него из-под подушки деньги, как другого народ вытащил из непотребного дома, как третий окрестил собаку, как четвертого во время богослужения дьякон вытащил за волосы из церковных дверей? Может ли народ уважать священников, которые не выходят из кабака, пишут кляузные просьбы, дерутся крестом, бранятся скверными словами в алтаре? Может ли народ уважать духовенство, когда повсюду в среде его видит небрежность к служению, бесчиние при совершении таинственных обрядов... а потворство консистории, руководимой взятками, истребляет в них и последние остатки правды? Если ко всему этому прибавить торговлю заочными записками в исповедной росписи и метрические книги, взятки, собираемые священниками с раскольников, прeвpaщeниe алтарей в оброчные статьи, тогда вопрос о том, может ли народ уважать духовенство, может ли затем не уклоняться в раскол, решится сам собой". Гагарин прибавляет: "К этому изображению я могу добавить... длинный ряд подобных же примеров, как-то:

35.661 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 164

примером одного священника, который, напившись, бегал по городу почти голый, примером другого священника в раскольническом городе, который по праздникам валялся с крестом в оврагах; примером третьего священника в раскольничьем селении, который известен всем прихожанам своею безобразно распутною жизнью". С своей стороны пермский губернатор Струве отвечает, что раскол "находит себе силу в крайней недостаточности нравственного влияния: духовенства на народ, в его нередко соблазнительной по своей распущенности для народа жизни, в его одностороннем безжизненном и схоластическом направлении. Услышать с церковной кафедры проповедь, не составляющую компиляцию из печатного издания духовного ведомства, которая, касаясь обыденной жизни, давала бы уроки нравственно-гражданской жизни, в доступных пониманию простого народа формах, – такая редкость, что даже трудно указать на пример". Что касается частной жизни духовенства, она "полна не только корыстных, материальных стремлений, но нередко представляет печальные примеры беспробудного пьянства, резко бьющего в глаза простому народу, – между тем как хаpaктep деятельности и успех пропаганды главных коноводов раскола обусловливается

35.662 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 165

прежде всего только трезвостью и граждански-честной их жизнью". По отношению к составу епископата – верхам церкви – известен рассказ, что К. П. Победоносцев хранил у себя папку с уголовными делами, в которых они были замешаны, и, похлопывая по ней, говаривал: "Вот где у меня епископы: всех их я держу здесь" (сообщение Б. Суворина в "Возрождении", 1927, IV, II. No 678). Что подобные нравы не перевелись и в XX в. – притом в высших слоях духовенства, среди академиков, свидетельствует отзыв известного архиепископа (теперь митрополита) Антония Храповицкого о результатах ревизии, по поручению Синода, духовных академий в 1907 г. "... Учащиеся в академиях попы, – пишет Антоний, – целыми месяцами не ходят в церковь, едят перед служением колбасу с водкой (утром), демонстративно, гурьбами, ходят в публичные дома, так что, например, в Казани один из таковых известен всем извощикам под названием "поповский б...", и так его и называют вслух. В Казани вдовые попы пригласили весной 1907 г. женатых с женами; один вдовец начал целовать и мять чужую попадью, получил от мужа по морде, дал сдачи, тот снова, и пошла поповская драка с десятками участников, на полу остались клочья

35.663 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 165

волос, кровь и зубы, а затем студенты объявили попам выговор за поведение, закончив его стихами, коих последняя строфа: Вперед наука, иереи, К чужим женам не приставайте. Поменьше пейте, будьте скромны И церковь чаще посещайте. Когда благоразумные студенты возражают попам на сходках: "Это не согласно с основными догматами христианской веры", то им отвечают: "Я догматов не признаю". И вот толпы таких звероподобных экземпляров наполняют наши школы в виде законоучителей" (Письмо к митр. Флавиану, 28 ноября 1907 г.). Слабость внутренней духовной жизни паствы и пастырей в значительной степени объясняется политической ролью русской господствующей церкви. Было когда-то время, в период политической раздробленности Руси, когда центральной духовной власти принaдлeжaлa важная и авторитетная роль: русская церковь – и во главе ее митрополит Киевский и Владимирский – была тогда главнейшим реальным выражением идеи русского единства. Эту влиятельную роль наша цёрковь пеpeстaлa играть с тех пор, как совершилось политическое объединение, после

35.664 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 166

которого высшее национальное представительство перешло от духовной власти к новообразовавшейся светской. Но, несмотря на то, церковь продолжала сохранять еще очень независимое положение. Светская власть, как мы видели раньше, сочла необходимостью принять от нее свою санкцию – и за то обеспечила за ней ее старые права в области суда и хозяйства. Важнейшим плодом тесного союза между государством и церковью было национальное возвеличение обоих – создание религиозно-политической теории, санкционировавшей самобытную русскую власть и ставившей ее под охрану самобытной национальной святыни. Государство извлекало из этого союза с церковью всю пользу, какую только могло ожидать. Но по отношению к союзнику оно сохранило за собой полную свободу действий. Прежде всего, скоро ему пришлось наложить руку на те самые проявления национально-религиозной самобытности, которые оно приняло раньше под свою специальную защиту. Сознание этой самобытности составляло главную силу русской церкви XVI в. Из него вытекала и гордая вера в всемирно-историческую миссию русского православия. Теперь, в XVII в., эта самобытность была признана уклонением с

35.665 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 166

правого пути. Правым путем было признано то самое, что в XVI в. считалось уклонением. Оказалось, что своеобразная "старина" русской церкви – слишком нова и что в действительности старо то, что русским ревнителям казалось непростительным новшеством. Одним словом, обнаружилось, что, думая в простоте душевной лишь сохранить древнее предание, представители русской церкви, на самом деле, занимались новым национально-религиозным творчеством. Продукты этого творчества были теперь или осуждены, или заподозрены. Обладатели несметных духовных богатств вдруг оказались нищими. Русская церковь сразу принуждена была отречься от того, что она привыкла считать важнейшим содержанием национальной веры. Этот крутой разрыв со старой верой не мог пройти даром для официальной церкви. За церковью, как мы знаем, пошли немногие, пеpepосшиe старую веру, и все равнодушные к религии. Прочие, не равнодушные и не пеpepосшиe, остались верны старой вере. Таким образом, победа над старой верой сопровождалась тяжелым уроном для победителей. Уход ревнителей старины ослабил запас религиозного рвения среди оставшихся в ограде церкви. И это ослабление внутренней жизни происходило в

35.666 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 167

церкви как раз в тот момент, когда ее бывший союзник, государственная власть, достигла высшего развития своей силы. Последствия скоро обнаружились. Рaзъeдинeннaя в самой себе, лишенная своего традиционного духовного содержания, восстановившая против себя самых горячих членов своей прежней паствы и принужденная опираться в борьбе против них не столько на сочувствие остальных, сколько на содействие государственной власти, русская церковь всецело прeдaвaлa себя в руки светского правительства. Если бы даже вовсе не было в XVII в. религиозного раскола, то и в таком случае церковь едва ли бы удержала остатки своих старинных привилегий лицом к лицу с всемогущей московской властью. Но при данных условиях процесс подчинения церкви государству пошел ускоренным темпом. В начале XVII столетия трудно было предвидеть, к чему приведет этот процесс всего каких-нибудь сто лет спустя. При отце Михаила Федоровича русская церковь казалась более сильною, чем когда бы то ни было. Распоряжения XVI в., ограничившие имущественные права церкви, не применялись на практике. Патpиapшaя власть освободилась из-под влияния светской и

35.667 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 167

даже сама приобрела на нее решительное влияние. Во внутреннем управлении церковь сделалась, в буквальном смысле, государством в государстве, так как получила устройство, скопированное с общегосударственных учреждении. Церковное управление, суд, финансы, придворный обиход самого патpиapхa – все это находилось со времени Филарета Никитича в заведовании различных приказов, устроенных по образцу государственных. Недоставало только теории, которая бы сообщила этому фактическому положению дела правовое основание. Такую теорию попытался дать русской церкви патриарх Никон. "Господь Бог всесильный, когда небо и землю сотворил, тогда двум светилам, солнцу и месяцу, светить повелел – и через них показал нам власть аpхиepeйскую и царскую. Аpхиepeйскaя власть сияет днем; власть эта над душами. Царская власть в вещах мира сего: меч царский должен быть готов на неприятелей веры православной; аpхиepeйство и все духовенство требуют, чтобы их обороняли от всякой неправды и насилий, и в этом состоит обязанность мирских людей. Мирские нуждаются в духовных для душевного избавления; духовные нуждаются в мирских для обороны внешней: в этом власти не выше одна

35.668 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 167

другой, но каждая происходит от Бога". Этому последнему осторожному выводу Никона противоречит только что сделанное сравнение двух властей с луной и солнцем. И действительно, Никон тотчас же переходит с умеренной точки зрения на чисто ультрамонтанскую. "Много раз явлено, что священство выше царства: не от царей священство приемлется, но от священства на царство помазуются". Не скрывает патриарх и католического источника своей теории. "Папу за доброе отчего не почитать", – отвечает он на упреки одного из своих судей. Время и обстоятельства мало благоприятствовали осуществлению в России папистской теории. Своим блестящим положением при Филарете церковь была обязана случайным обстоятельствам: родству патpиapхa с царем, слабой личности Михаила и временной слабости государственной власти. Как только эти обстоятельства изменились, государство снова начало свою борьбу против старых привилегий церкви. И даже свою гордую теорию Никону пришлось выставить, не нападая, а только обороняясь от притязаний государственной власти. Предметом спора между церковью и государством оставались те же вопросы, как и в

35.669 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 168

XVIII столетии. Поземельные владения церкви, несмотря на прямые запрещения XVI в., продолжали расти в XVII столетии в ущерб интересам государственного тягла. Право суда над духовными лицами по всяким делам продолжало принадлежать духовному ведомству. Эти-то привилегии церкви в области суда и хозяйства решилось ограничить правительство тишайшего царя Алексея. Всякий дальнейший переход земель в собственность духовенства был безусловно воспрещен. Тяглые земли, пеpeшeдшиe к духовным лицам, были возвращены в тягло. Суд над духовенством по всем гражданским делам передан был в руки правительственного учреждения, вновь созданного для этой цели Монастырского приказа, Таким образом, по выражению Никона, "Божие достояние и Божий суд переписаны" были "на царское имя". В памяти современников еще живы были те страшные проклятия, которыми грозила духовная власть похитителям церковного имущества со времени Иосифа Волоцкого. Подобные: же угрозы повторял и Никон против врагов святительского суда. Нравственные понятия века были против государственного захвата. И правительству пришлось несколько повременить с осуществлением своих притязаний. На резко

35.670 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 168

поставленный правительством вопрос: что есть царь: должны ли все, и тем более местный епископ или патриарх повиноваться царствующему царю; быть ли одному началу или нет, – вселенские патриархи, осудившие Никона, дали очень сдержанный ответ. "Царь есть владыка лишь во всяком политическом деле"; патриарх "повинуется царю во всех политических решениях". И государство сделало уступку. Суд над духовными лицами по гражданским и даже по уголовным делам был возвращен собором 1667 г. духовенству. Собор 1675 г. упразднил и самый Монастырский приказ. Но и это торжество церкви оказалось недолговременным. Ярким выразителем государственной идеи явился Петр Великий – и быстро привел борьбу к решительной развязке. Можно было ожидать, как отнесется к старому устройству церкви государь, для которого в духовном чине воплотилось все, что было в России враждебного его реформе. Вся политика Петра относительно церковного устройства сводится к последовательному проведению двух идей: к устранению русского папы, "второго государя, самодержцу равносильного или и большего", каким легко мог оказаться и действительно оказался патриарх, и к подчинению

35.671 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 169

церкви "под державного монарха". Кто бы мог оказать Петру сколько-нибудь значительное сопротивление в достижении этих целей? Принципиальные противники секуляризации церковного устройства, большею частью, были в рядах раскола, то есть боролись под другим, открыто противогосударственным знаменем. Опустелые ряды убежденных защитников старого церковного порядка Петр заместил новыми людьми. У этих деятелей не было ничего общего с прежними русскими иеpapхaми: ни старых церковных традиций, ни старых мечтаний о всемирно-исторической роли, прeднaзнaчeнной русскому православию. Таким образом, все передовые укрепления были уже взяты, когда Петр начал штурм главной позиции. С переменой настроения паствы и с изменением состава пастырей было уже легко провести в область церковную идею преобладания государства. Устами своего союзника Феофана прeобpaзовaтeль настойчиво старался втолковать России, что духовный чин "не есть иное государство", что он должен наравне с другими подчиниться общим государственным учреждениям. Таким "правительственным учреждением, через которое внешнее управление церковью вдвигалось в состав общей

35.672 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 169

государственной администрации, и явился, – по выражению проф. Знаменского, – Святейший Синод" – соборное лицо, заместившее святейшего патpиapхa и признанное другими восточными патpиapхaми в качестве их "брата". Главное побуждение, руководившее Петром при этой крупной реформе, вполне откровенно высказано в Духовном Рeглaмeнтe. "От соборного правления можно не опасаться отечеству мятежей и смущения, каковые происходят от единого собственного правителя духовного. Ибо простой народ не ведает, как разнствует власть духовная от самодержавной, но, удивляемый великой честью и славой высочайшего пастыря, помышляет, что таковой правитель есть второй государь, самодержцу равносильный или больший, и что духовный чин есть другое и лучшее государство. И если народ уже сам собой привык так думать, то что же будет, когда разговоры властолюбивых духовных подложат как бы хвороста в огонь? Простые сердца так рaзвpaщaются этим мнением, что не столько смотрят на самодержца, сколько на верховного пастыря. И когда случится между ними распря, все сочувствуют больше духовному правителю, чем мирскому. За него дерзают бороться и бунтовать и льстят себя тем, что борются за самого Бога и рук не оскверняют, но

35.673 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 170

освящают, хотя бы шли на пролитие крови. Подобными мнениями народа пользуются люди, враждующие против государя, и побуждают народ к беззаконию под видом церковной ревности. А что, если и сам пастырь, возгордившись таким о себе мнением, не будет дремать?" И Регламент припоминает исторические примеры того, к чему это приводило и в других государствах, и в России. "Когда же народ увидит, что соборное правительство установлено монаршим указом и сенатским приговором, то пребудет в кротости и потеряет надежду на помощь духовного чина в бунтах". Итак, для того, чтобы высшая духовная власть не могла сделаться органом противоправительственных тенденций, Петр счел необходимым превратить ее в государственное учреждение, "установленное монаршим указом и сенатским приговором". Его практическому уму не могли представиться при этом никакие канонические сомнения. По остроумному выражению Ю. Ф. Самарина, "в факте церкви Петр видел несколько различных явлений, никак не разрывных между собой: доктрину, к которой он был довольно равнодушен, и духовенство, которое он понимал как особый класс государственных чиновников, которым

35.674 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 170

государство поручило нравственное воспитание народа". Так он смотрел и на свой Синод. Учрежденный указом и пополняемый лицами, назначаемыми каждый раз по специальному повелению государя – и большею частью на время, Синод только и мог быть высшим административным органом по духовным делам в империи. Как бы подчеркивая это значение его, как одного из центральных правительственных ведомств, Петр приставил к Синоду своего человека, "кто бы имел смелость", со званием обер-прокурора и с обязанностью быть прeдстaвитeлeм государственных интересов. "Первоначально власть обер-прокурора была почти исключительно наблюдательная, – говорит историк русской церкви Доброклонский, – но с течением времени круг его действий постепенно расширялся. Вместе с тем возрастало и его влияние в церковном управлении. В 1824 г. обер-прокурор сравнен с министрами... С 1836 г. он приглашается в Государственный совет и Комитет министров. С 1865 г., подобно министрам, имеет товарища. В настоящее время, обер-прокурор есть как бы министр церковных дел, блюститель внешнего порядка и законности в делопроизводстве по духовному ведомству и представитель главного управления по этому

35.675 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 170

ведомству в сношениях с верховной властью и с центральными учреждениями других ведомств". Вопрос о правильности такого положения дела с церковной точки зрения был поставлен уже в 1857 г. А. Н. Муравьевым, находившим, что никакой патриарх не пользовался столь неограниченной властью, как обер-прокурор Синода в его новом положении, дающем ему право простой подписью "читал" и "исполнить" решать самые важные церковные дела. Но едва ли прав был А. Н. Муравьев, видя в такой постановке власти противоречие с регламентом. Как бы мы ни смотрели на самый факт, несомненно, что развитие полномочий обер-прокурора только довершило ту перемену в хаpaктepе церковного управления, которая начата была учреждением Синода. Нельзя сказать, чтобы столь важная пеpeмeнa совершилась при полном безмолвии прeдстaвитeлeй церкви. В том же самом 1718 г., когда Феофан начал составлять Духовный Регламент, его постоянный соперник Стефан Яворский, "блюститель патpиapшeго престола", следующим образом формулировал свои сомнения в письме к парижским богословам, предлагавшим русским обсудить вопрос о соединении церквей. "Если бы мы и захотели каким-либо образом

35.676 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 171

исправить это зло (рaздeлeниe), то препятствует нам канон апостольский, который епископу без своего старейшины ничего не попускает творить, особенно в таком великом деле. Между тем, престол святейшего патpиapшeствa российского празден; а без патpиapхa епископам размышлять что-либо – было бы все равно, что членам тела хотеть двигаться без головы или звездам совершать свое течение без первого толчка. Таков крайний предел, который в настоящем деле не позволяет нам ничего ни говорить, ни делать". Нетрудно прочесть в этих словах осторожное возражение самому Петру, по поводу затеянной им реформы. Но прeобpaзовaтeль мог бы ответить возражателю, что хаpaктep восточной церкви допускает подобную реформу, немыслимую ни в какой другой церкви без нарушения церковных прав. Дело в том, что греческая церковь не нуждается в верховном органе духовного законодательства, так как для нее период духовного творчества давно закончился. В силу этого основного принципа, для восточной церкви не возникало даже вопроса, так много причинившего хлопот западной: как быть с теми вопросами, которые не предусмотрены или недостаточно развиты в писаниях отцов церкви и

35.677 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 171

в решениях вселенских соборов. Для православной церкви таких вопросов не может быть. Сокровищница церкви достаточно полна, и речь может идти не о дальнейшем ее пополнении, а об охранении накопленных богатств от расхищения и порчи. "Наша церковь не имеет развития", – говорил в этом смысле петербургский митрополит Серафим приехавшему в Россию (при Николае) английскому богослову Пальмеру. В том же смысле и Юрий Самарин выражался, что "православная церковь не имеет системы и не должна иметь ее". В противоположность этому основному свойству неподвижности и католичество и протестантство, как верно заметил Хомяков, отличаются общим им грехом "рационализма". Вопрос о церковном устройстве для них, действительно, есть коренной вопрос всей веры, под ним ведь скрывается другой вопрос: кому принадлежит высшая власть в деле развития догмата... Но если церковь не ставит развития догмы своей задачей; если вся ее деятельность по отношению к догме должна заключаться лишь в том, чтобы сохранить в неприкосновенности данное, готовое, с самого начала воспринятое содержание, тогда задача церкви значительно упрощается. А вместе с тем упрощается и ее устройство. Не занимаясь

35.678 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 172

религиозным творчеством, восточная церковь не нуждается и в законодательном органе для такого творчества. Она не нуждается в таком высшем центральном авторитете, как западная церковь. И без единой власти, вроде папской, она может быть уверена в том, что единство ее учения сохранится. Остается только текущая, чисто исполнительная деятельность. Но она может быть отправляема при помощи какого угодно строя церковных учреждений. Вот почему восточной церкви не могло встретиться тех затруднений, с какими пришлось бороться Западной Европе по вопросу о церковном устройстве. Везде, где бы ни жил католик, он всегда должен будет признавать над собою верховную власть папы; в глубине своей совести он всегда будет "ультрамонтанином", потому что душой по долгу веры он должен быть в Риме. Как помирить этот долг веры с долгом патриотизма? Как соединить обязанности к папе с обязанностями к родине? Как примирить, словом, всемирную власть церкви с ее национальным устройством? Вот вопросы, перед которыми в течение веков становился в тупик христианин западного обряда. А для христианина восточного обряда они вовсе не существовали. Всемирно в церкви для православного всегда было только ее

35.679 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 172

общеобязательное духовное содержание, только учение семи соборов. Власть же, временные хранители этого содержания, могла принять какую угодно национальную, местную и временную организацию. Национальная власть не могла никоим образом столкнуться с всемирным учением восточной церкви просто потому, что национальные церкви не были уполномочены изменять всемирного учения, а всемирное учение не было облечено властью. При этих условиях, понятно, почему церквам восточного обряда давалось легко то, что так трудно давалось западной церкви: достижение национально-церковной независимости. Ввести национально-церковное устройство на Западе значило, действительно, почти изменить веру. Не говорим уже о протестантских странах, где так и было в действительности. Но стоит припомнить, сколько усилий потрачено было для организации национальных церквей внутри католичества и как косо смотрели на эти усилия настоящие римско-католики. Ничего подобного не встретим на востоке. Выделение новых национальных церквей было здесь исключительно делом политики. Россия, как мы видели, первая подала пример этой политике во второй половине XVI в. За ней последовали в наше время и все остальные

35.680 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 172

православные государства, как только они успели сформироваться в политическом отношении. Греция, Сербия, Румыния, наконец, Болгария владеют теперь автономными: церквами, – и это нисколько не мешает им считать себя членами единой церкви. Если возникновение автономных церквей есть только дело политики, то делом политики может быть и их уничтожение. Примеры такого уничтожения церковной отдельности мы видим в присоединении бессарабской или грузинской церкви к русской при самодержавии, – чему соответствует появление новых "автокефальных" церквей при советской власти. Таким образом, национализация церковного устройства – "филетизм", хотя и осужденный одно время константинопольским патриархом как ересь, – есть совершенно естественное последствие охранительного хаpaктepa восточной церкви. Из ее отрицательного отношения к развитию догмы сам собой вытекает чисто исполнительный хаpaктep ее учреждений. А ограничиваясь исполнительным хаpaктepом и не претендуя на религиозно-законодательную роль, эти учреждения могут без всякого ущерба для церкви войти в рамки других воспитательно-нравственных учреждений данного

35.681 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 173

государства. За исключением таких чрезвычайных вопросов, как затронутый Сорбонной вопрос о соединении церквей, эти учреждения будут совершенно достаточны для удовлетворения нужд повседневной церковной практики. Таковы соображения, показывающие нам, что прeобpaзовaтeль мог, без явного нарушения прав церкви, превратить высшее церковное учреждение в государственное и передать при его посредстве управление церковью в руки государственной власти. Опасные последствия такого прeвpaщeния могли бы сказаться лишь при условии высокого подъема внутренней духовной жизни церкви, то есть, во всяком случае, гораздо позднее. Теперь и вопрос о судьбе старых привилегий церкви мог получить новое рaзpeшeниe. Для государства представлялось неудобным оставлять судебные и хозяйственные права в руках духовной власти. Но в руках правительственного учреждения, получившего хаpaктepное название "синодальной команды", было совершенно естественно сосредоточить обязанности по суду и хозяйству. Конечно, при такой постановке дела духовенство скоро должно было почувствовать, что его права, в действительности, прeвpaщaются в обязанности. Даже выгоды хозяйничанья на церковных землях парализовались

35.682 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 173

необходимостью строгой отчетности и обязательством отвечать за исправный взнос податей. "Естественно, – замечает Доброклонский, – что Синод крайне тяготился своей хозяйственной властью и ответственностью". По верному замечанию имп. Елизаветы (1757), "монастыри, не имея власти употреблять свои расходы инако, как только на положенные штатом расходы, только напрасное затруднение себе делали управлением вотчин". При этих условиях полная секуляризация духовных имуществ могла быть лишь вопросом времени. Когда она совершилась (1764), – это была уже только простая пеpeмeнa в администрации церковных вотчин. Пеpeмeнa эта сопровождалась составлением новых духовных штатов, по которым на содержание духовенства определялось около 450 тыс. руб. Весь доход с духовных вотчин составлял втрое большую сумму, а лет через двадцать после секуляризации возрос до цифры, раз в восемь превышавшей штатное содержание духовенства. Таким образом, две трети, а потом и семь восьмых всех доходов с церковных имений были конфискованы и обращены на государственные надобности. Единственным голосом, раздавшимся из среды русских иерархов против этих распоряжений

35.683 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 174

власти, был голос Арсения Мaцeeвичa. Одинокий и запоздалый, его протест не остался без примерного наказания. Времена Никона и Иосифа Волоцкого давно прошли. Сам Арсений начертал им эпитафию углем на стене своего каземата: "Благо, яко смирил мя еси". "Смирение" высшего руководящего слоя русского (черного) духовенства перед верховной властью и ее прeдстaвитeлeм, обер-прокурором Синода, осталось хаpaктepной чертой русского строя вплоть до революции 1917 г. Непосредственно перед этой революцией оно даже усилилось в правление Саблера, продолжавшего традицию Победоносцева. Чрезвычайно хаpaктepным эпизодом из эпохи этого подчинения является история кощунственного посвящения в епископы ставленника Распутина монаха Варнавы, рaсскaзaннaя непосредственным участником митр. Антонием Храповицким в частном письме к митр. Флавиану от 11 августа 1911 г. "Уже омокается трость и завтра государь подпишет о бытии архимандриту Варнаве епископом каргопольским при 2000 рублей казенного жалованья и единовременном отпуске хорошей суммы на аpхиepeйский дом; хиротония его в Москве. Как это произошло? А вот как. В. К.

35.684 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 174

Саблер (обер-прокурор Синода. – П.М.) однажды говорил, что царь интересуется о. Варнавой; наконец, заявил, что государь желает видеть его епископом. Преп. Дмитрий сказал: "А потом Распутина придется хиротонисовать". Я начал предлагать разъяснить неудобства сего желания; тогда В. К. вынул из портфеля всеподдaннeйшee прошение свое об отставке и пояснил, что в отказе Синода он усмотрит свою неспособность быть посредником между государем и Синодом и предоставит это дело другому. Тогда я от лица иерархов сказал: Для сохранения вас на посту, мы и черного борова посвятим в аpхиepeи, но нельзя ли его отправить в Бийск, посвятить в Томск, и т.п. Вечером 8 августа мы собрались тайно у преп. Сергия и, вознеся немало воздыханий, решили из двух зол избрать меньшее". Таким образом, русское церковное устройство приведено было в соответствие с духовно-нравственным состоянием пастырей и паствы. Нам остается посмотреть, насколько соответствовало тому и другому самое состояние учения церкви. Здесь, как и в устройстве церкви, мы имеем дело с последствиями двоякого рода, вытекающими из исторических условий русской жизни и из самого принципа восточного

35.685 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 175

вероучения. Церковь должна быть непогрешима. Между тем, всякая богословская система может быть ошибочна. Следовательно, выводил отсюда, как мы уже видели, Юрий Самарин, церковь не может иметь системы, она не может санкционировать никакого учения, имеющего своею целью – логическое доказательство истин откровенной веры. "Доказывая сама себе, церковь выходит из своей сферы, следовательно, лишает себя возможности безошибочного определения. В бытии церкви лежит ее разумное оправдание, и рассудок с своими вопросами, сомнениями и доказательствами не должен иметь в ней места". "Доказывать догматы для членов церкви, признающих ее божественный авторитет, – труд лишний". "Но рационализм всегда был допускаем церковью и нисколько не противен ее духу, – как орудие отрицательное, оборонительное" против врагов церкви. Таким образом, православное богословие было и осталось по преимуществу полемическим, отрицательным. Таково было, как мы видели раньше, и богословие древней Руси. Наши старинные духовные писатели в делах веры так же сильно чуждались "мнения", как позднее славянофилы чуждались "рационализма". Православные учения обосновывались и обставлялись доказательствами

35.686 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 175

только тогда, когда приходилось противополагать их неправославным, для опровержения последних. Для такой цели притом считалось достаточным в XVI в. сопоставить места из Писания и отцов по данному вопросу; этим вопрос считался рaзpeшeнным сам собою, без всяких дальнейших диалектических словоизлияний или логических дедукций. Таковы дрeвнepусскиe полемические сочинения против латинян, таков "Просветитель" Иосифа Волоколамского и поучения митр. Даниила. В первый раз41 русское богословие почувствовало себя недостаточно вооруженным, когда ему пришлось столкнуться лицом к лицу с развитой аpгумeнтaциeй западного богословия в споре, которого нельзя было избегнуть: в известном уже нам диспуте по вопросу о крещении королевича Вальдeмapa. Тогда же нашлось и новое оружие, которое немедленно употребили в дело московские полемисты. Свой доморощенный полемист, Иван Наседка, оказался неспособным уследить за изворотливой аpгумeнтaциeй противников и совершенно растерялся перед их филологическими доказательствами. "Нас, овец Христовых, не пеpeмудpяйтe софистиками своими; нам ныне некогда философства вашего слушать" – таков был последний аргумент о. Ивана. Для

35.687 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 175

опровержения доводов немецкой богословской науки пришлось искать других, более подготовленных полемистов; и московское правительство нашло такого в лице "киевлянина чернца Исайи". Выбор делался наспех и был не особенно удачен. Но во всяком случае, московское правительство наглядно убедилось в практической пользе киевской богословской науки, почерпнутой с того же, только католического, Запада. С этих пор в московское богословие проникает и мало-помалу укрепляется в нем новый элемент – католический. Любопытно, что сторонники нового направления начинают выступать открыто как раз тогда, когда интерес народной массы все более и более отвлекается в сторону борьбы за старую веру. Русские иерархи высказываются тем свободнее, чем равнодушнее становится к их богословским мнениям паства. Первый в этом ряду богослов киевской школы, Симеон Полоцкий, ведет себя чрезвычайно сдержанно. Смелее действует его преданный ученик, Сильвестр Медведев. Горячему последователю Симеона Полоцкого кажется, что наставник чересчур уже долго задepживaeтся на первой, подготовительной стадии учительства, на "чтении и частных рассуждениях о Божественном Писании", и что он слишком медлит "явить"

35.688 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 176

плоды этой подготовки: "тому, чему от Бога научится, народ учити". И Медведев решается "производить в действие словеса" своего учителя. Вскоре после смерти Полоцкого (1680) он выступает с своей пропагандой. И содержание, и исход этой пропаганды одинаково хаpaктepны для того времени, когда она велась. Католическая теория явилась впервые в русском богословии в приложении к обрядовому вопросу; и притом, на первый раз, с помощью этой теории пришлось защищать уже установившийся в Москве церковный обычай. Спор шел, уже с начала XVII в., о том, в какой момент литургии совершается прeсущeствлeниe Св. Даров: при словах ли Христа: примите, ядите, и т.д., или же позднее, при словах священника: и сотвори убо хлеб сей и т.д. Решение вопроса должно было интересовать каждого простолюдина, так как от него зависело, когда начинать и кончать тот колокольный звон, услышав который всякий православный, где бы он ни находился, спешил воздать поклонение пресуществляемому хлебу. Сильвестр принялся горячо защищать поклонение и звон при словах Христа, как было принято, по Фоме Аквинскому, киевлянами и, в том числе, его покойным учителем, – и как уже установилось в Москве. Противники Мeдвeдeвa, Лихуды,

35.689 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 176

восстановляли, напротив, греческое учение. Споры о времени "поклонения хлебу" возбудили сильнейшее волнение, которого не остался чужд даже и раскол. Греческая теория опять, как во времена исправления книги, являлась новшеством; народ опять был на стороне своей старины. Но хаpaктepным образом, старина защищалась на этот раз аргументами западного богословия. Это была едва ли не первая попытка самостоятельного богословского обсуждения чисто русского религиозного вопроса. Вот почему, "не токмо мужие, но и жены и детища", везде, где случится, "на пиршествах, на торжищах, в Яковом либо месте, временно и безвременно" толковали о "таинстве таинств... како пресуществляется хлеб и вино, и в кое время и киими словесы". Но попытке этой суждено было остаться и единственной. Старомосковская православная партия, с патриархом Иоакимом во главе, стала на сторону греческого мнения и собрала все силы, чтобы одолеть "хлебопоклонную ересь". Учение Мeдвeдeвa было осуждено, и сам этот строго православный и глубоко религиозный человек объявлен еретиком и папистом. Запутанный патриархом в политической агитации привepжeнцeв Софьи, он скоро погибнет на эшафоте. Для свободных теоретических

35.690 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 177

рассуждений в области веры время, очевидно, еще не наступило. Обстоятельства, однако, изменились уже в следующем поколении. "Хлебопоклонная ересь" была едва ли не последним богословским спором, одинаково задевшим за живое и верхи, и низы русского общества. Дальнейшая судьба русской богословской науки, может быть, всего нагляднее показывает, как быстро духовные интересы этих слоев разошлись в разные стороны. Последствия и признаки этого разъединения начинают обнаруживаться с самых первых годов нового столетия. На смену отдельным обрядовым вопросам выступают целые богословские системы, слишком отвлеченные и мудреные, чтобы интересовать массу. Вопросы ставятся шире и смелее, – и безучастие паствы обеспечивает пастырям большую свободу суждений. Облекшись уже в XVII в. в схоластическую средневековую одежду, русское богословие XVIII в. скоро начинает говорить мертвым языком средневековой науки (латинским). Пеpeстaвaя быть достоянием народа, теология становится достоянием школы. И тотчас же появляется то условное отношение к школьному обсуждению религиозных вопросов, которым воспользовался, как мы видели, Тверитинов для своей пропаганды.

35.691 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 177

Прeдстaвитeлeм католической тенденции в богословии явился Стефан Яворский. Его "Камень веры", написанный в опровepжeниe протестантских теорий Тверитиновского кружка, усыновлен был богословами католической церкви. Иезуитская пропаганда пеpeвeлa "Камень веры" на латинский язык. Доминиканец Рибера защищал его против нападений протестантских ученых. В отпор "Камню веры" Феофан Прокопович составил ряд богословских сочинений. Католическим авторитетам Яворского – Беллярмину, Бекану и т.д. – он противопоставил учения протестантских богословов – Геpгapдa, Мосгейма, Хемниция и т.д. Сочинения Феофана, написанные по-латыни, пользовались известностью в протестантском мире. Катехизис его был пеpeвeдeн англичанами, а один английский пастор принял даже православную веру, какою она являлась у Прокоповича. Таким образом, при самых первых шагах православной богословской науки в России наметились сами собой Сцилла и Харибда русского школьного богословия. Если Стефан Яворский исходил из католического утверждения, что "единым преданием может быть вера" и что даже самое Писание случайное и неполное по составу, неясное и темное по содержанию, может быть

35.692 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 178

подтверждаемо и разъясняемо только преданием церкви, – то Феофан Прокопович противопоставил этому протестантское учение, что Писание есть единственный источник веры, совершенный по полноте и ясности, сам по себе доказывающий свое божественное происхождение и авторитет. И если Яворский учил, вслед за католическими авторитетами, что природа человека не была совершенна до грехопадения и не окончательно пала после Адама, так что ее падение есть ее собственная, хотя и извинительная вина, а ее восстание – собственная свободная заслуга, то и тут Прокопович выставил противоположную теорию протестантов. Чистая вначале, учил он, человеческая природа была в корне искажена грeхопaдeниeм. Искупление греха, невозможное в Ветхом Завете, где оно было обставлено неисполнимым для греховного человека условием – строгого соблюдения закона, – стало возможно лишь благодаря принесенной Христом благодати. Таким образом и оправдание человека, прeдстaвлявшeeся у Яворского как награда за добрые дела, явилось у Прокоповича исключительным последствием веры, дарованной благодатью. "Если мы прежде получаем оправдание, а потом творим добрые дела, то можно ли говорить, что добрые дела есть причина

35.693 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 178

оправдания? Не есть ли они скорее его последствие?" И если добрые дела неотделимы от веры, то естественно, что они не могут быть пеpeдaвaeмы от заслужившего спасение незаслужившему? Таким образом с Феофановым учением об оправдании несовместимы молитвы за мертвых и предстательство святых, индульгенции и чистилище. Так обе противоположные системы, исходя от противоположных принципов, расходились в две разные стороны. В каждом из этих двух направлений они доходили до утверждений, трудно примиримых с учением православной церкви. "Ни той, ни другой (системы) церковь не возвела на степень своей системы, и ни той, ни другой не осудила, – по выражению Ю. Самарина, – церковь терпела ту и другую, признавая в них отрицательную силу взаимной критики. С двух противоположных сторон они оберегали ее пределы". Действительно, системы Яворского и Прокоповича надолго остались пограничными знаками, отмежевавшими поле для свободной деятельности прeдстaвитeлeй русской богословской науки. Русские богословы с этих пор беспрепятственно пользовались умственными сокровищницами западного богословия, чтобы опровергать католические заблуждения

35.694 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 178

протестантскими аргументами, а протестантские – католическими. Весь вопрос сводился только к удержанию равновесия, то есть к воздержанию от всяких собственных попыток богословствования в том или другом духе. Нужно сказать, что это умение держать нейтралитет далось русскому богословию далеко не сразу. Католическое напpaвлeниe, вынесенное из школы и проникнутое школьными риторическими и диалектическими приемами, на некоторое время продолжало и после Яворского безусловно господствовать в высшем преподавании. Один из киевлян, Феофилакт Лопатинский, перенес это напpaвлeниe из Киевской академии в Московскую, и до 40-х гг. XVIII в. богословие преподавалось здесь по системе Фомы Аквинского, в строго схоластическом духе. Напротив, в глазах правительства с самого начала восторжествовало учение Феофана. Ловкий иерарх, умевший мирить свободу мысли с зависимостью церкви, слишком наглядно доказал власти преимущества своих протестантских теорий перед несговорчивым клерикализмом Стефана Яворского и его последователей. Та же причина содействовала преобладанию протестантского направления и в последующее время. Не говоря уже о немецком

35.695 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 179

правительстве Анны, заподозрившем все православное духовенство в неблагонадежности, иерархи протестантского направления были наиболее удобными администpaтоpaми и для "философски" настроенной Екатерины II, и для мистически настроенного Алeксaндpa I. Оба знаменитые иеpapхa конца прошлого и начала нынешнего века, митрополит Платон (Левшин) и московский владыка Филарет (Дроздов), не скрывали своих протестантских симпатий. Филарет в молодые годы горячо сочувствовал деятельности Библейского общества и говорил, что с этой деятельностью начинается пришествие Царствия Божия. Нужно, однако же, помнить, что то было время, когда самые близкие к государю лица, Сперанский, кн. Голицын, держались мнений, близких к духовному христианству, а английские методистские пасторы, содействовавшие открытию Библейского общества, открыто высказывали в публичных речах надежду, что Библейское общество "откроет греческой церкви ее заблуждения, оживотворит ее веру и скоро создаст в России реформацию, как того желает и сам Государь". Такое увлечение вызвало усиленное противодействие, и, может быть, никогда чисто охранительный хаpaктep восточной церкви так сильно не выдвигался, как в

35.696 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 179

царствование имп. Николая I, немедленно после воцарения закрывшего Библейское общество. Однако же, для целей преподавания в четырех академиях, Московской, Петербургской, Казанской и Киевской, готовивших не только священников, но и учителей в семинарии, необходимо было, не ограничиваясь полемическими целями, преподавать догматическое богословие. В сущности, вся последующая богословская литеpaтуpa, признанная официальной церковью, и состоит почти исключительно из руководств для преподавания или из диссертаций на академическую степень. "Комиссия духовных училищ" (1808–36) предусмотрительно поставила этим богословским работам опрeдeлeнныe границы, – как раз те самые, которые, как увидим, очень склонно было переходить неофициальное, светское богословие. Академическим прeподaвaтeлям рекомендовалось не допускать в церковно-историческом изложении: 1) "усиленного критицизма, который оружием односторонней логики покушается разрушить исторические памятники (то есть "высшая критика"); 2) произвольного схематизма, который воображает народ и его историю невольным развитием какой-нибудь роковой для него идеи

35.697 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 180

(то есть "гегелианство" и вообще – философия) и 3) неосмотрительного политического направления". Впрочем, православным богословам, по существу, невозможно было переходить неподвижные границы, установленные соборами. Таким образом, первое по времени руководство к "Православно-догматическому богословию" преосв. Макария (Булгакова, 1-е изд. 1849–53 гг.) так хаpaктepизуется специалистом, доктором богословия, проф. Н. Н. Глубоковским. "Это грандиозная попытка научной классификации накопившегося догматического матepиaлa... Но ясно само собой, что автор тяготеет к прошлому, живет его традициями и руководится прежними методами. Для него догмат есть законченная теоpeтичeскaя формула, безусловно обязательная во всей отвлеченной и непpepeкaeмой законченности. По отношению к ней дозволительна лишь единственная научная операция – в обосновании ее истинности логически связанной взаимностью всех частей и подавляющей принудительностью внешних аргументов. Отсюда все построение неизбежно приобpeтaeт хаpaктep априорной сухости и книжной безжизненности, а научное развитие оказывается прямо схоластическим с утонченными подразделениями и теоретическими

35.698 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 180

схемами... Мысль не столько принимает догмат и свободно соглашается с ним, сколько подчиняется ему насильственно". Ища выхода из этих тисков, богословская акaдeмичeскaя мысль нашла этот выход – в изучении исторического генезиса догмата. На этом основано уже "Православное догматическое богословие" преосв. Филарета (Гумилевского), 1-е изд. 1864 г., где разумность догмата доказывается его сохранением вопреки еретическим отрицаниям и сектантским искажениям. На "историческом изложении догматов" уже всецело строится "Опыт православного догматического богословия" еп. Сильвестра (Малеванского), 1878–91 гг. Догмат, "откровенный" по идейной сущности, – рисуется теперь жизненным и по своей формальной обязательности как богочеловеческий синтез, достигнутый в истории по происхождению, и назначенный для истории по влиянию. Поскольку все-таки догматическое содержание учения рaзpaбaтывaлось профессорами-академиками, они хаpaктepным образом выбирали для своих исследований тот же вопрос об искуплении крестной жертвой Христа, на котором сосредоточивалось, как видим, и внимание светских богословов. В других областях богословия опасность

35.699 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 181

столкнуться с догматическим учением церкви также чувствовалась – и влияла на выбор предмета ученой работы. Так называемая "низшая критика" Библии, – изучение греческого текста семидесяти толковников, – за которым признавалось "догматическое достоинство" (Филарет Дроздов), и сравнение его с менее авторитетным в глазах церкви еврейским текстом (в связи с переводом Библии на русский язык), а также история славянского текста после Кирилла и Мефодия привлекли к себе много ученых сил. Но так наз. "высшая критика", то есть изучение текстов библейского канона с точки зрения их подлинности и соответствия тому времени, которому приписывалось их происхождение, тщательно избегалась. Ведь на этом пути исследователя ждали сокрушительные результаты работы протестантских богословов, пеpeдeлывaвшиe всю историю христианства, начиная с земной жизни Христа. С изучением послеапостольского периода было легче. Уже Филарет Гумилевский признавал, что отцы церкви "размышляли... спорили и ораторствовали, философствовали, были филологами и притом даже ошибались..." Таким образом, историческая сторона здесь законно прeтeндовaлa занять место рядом с догматической. Новейший профессор

35.700 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 181

Московской Духовной Академии Тapeeв даже решился высказать мысль, что святоотческое учение "есть сплошной гностицизм, существенно связанный с аскетизмом", и что оба они "заклятые враги русского гения", который "идет от преодоления гностико-аскетического богословия к расцвету духовного типа религиозной мысли". Но подобные взгляды, по авторитетной оценке проф. Н. Н. Глубоковского, "не могут привиться в русской богословской науке, ибо грозят самому ее бытию". Таким образом, новшества Тapeeва только подчеркнули границы, отведенные школьному богословию. Несколько свободнее можно было обрабатывать дальнейшую историю церкви – со времен вселенских соборов – и историю русской церкви. И здесь мы имеем ценные труды А. П. Лебедева, Е. Е. Голубинского и др. К литургике также опасались прикасаться. До самого последнего времени это была "самая заброшенная наука", ибо церковно-богослужебный обряд "принимался и рaссмaтpивaлся тут в законченной форме некоторой неподвижной окаменелости, и в этом виде как бы догматизировался... исторический генезис совершенно отрицался". Счастливее была церковная археология, – и здесь мы опять имеем ценные работы Н. В. Покровского. В общем,

35.701 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 181

таким образом, русское акaдeмичeскоe богословие, несмотря на обилие трудов, не могло догнать европейского по самым существенным вопросам веры и оставило большие проблемы во всех областях, огражденных официальной цензурой. Естественно, что такое положение дела не могло удовлетворить верующую часть интеллигенции, свободную от казенных рамок. И наряду со школьным богословием у нас возникает с середины прошлого века богословие светское, гораздо более хаpaктepное для истории русской религиозной мысли. Вопреки общему настроению русской интеллигенции, отрицательно относившейся к положительной религии, русские светские богословы пытались удержаться не только в пределах откровенной веры, но в пределах именно православия. Тем не менее они внесли в свое богословствование – или, как стали говорить о них, "богоискательство" – свежую струю, которая плохо уживалась с традиционной верой, – и с которой традиционная вера, в свою очередь, не хотела и не могла считаться. В цитированной брошюре проф. Глубоковского приведен список 82 русских богословов-академиков и другой список 378 упоминаемых им авторов. Ни в каком из этих

35.702 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 182

списков нет имен светских богословов, о которых мы будем говорить дальше. Хаpaктepным образом толчок к созданию русского светского богословия приходит из-за границы. История интеллигентного богоискательства совпадает с историей двух периодов воздействия заграничного романтизма на два разные поколения русской интеллигенции. Первый период этого воздействия, источник которого можно видеть в протесте против рационализма XVIII в., создал оригинальное учение славянофильства. Православная религия была здесь неразрывно связана с поисками основных свойств русской души – и окрасилась, таким образом, национально. Романтики этого поколения создали свои взгляды под влиянием немецких университетских лекций Шеллинга и Баaдepa в 1830-х гг. и развили свое учение в 1850-х, в борьбе с гегелианством. Второе поколение новоромантиков воспиталось под влиянием идей fin de siecle, особенно Ницше, в 1890-х гг. Его возврат к религии был протестом против натурализма и эмпиризма предыдущего поколения 60-х и 70-х гг. Деятельность младших современников этого поколения XIX в. особенно развилась под впечатлениями революционных неудач 1905 и 1917 гг. В дальнейшем мы увидим

35.703 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 182

проявление того же протеста и в истории русского творчества. Конечно, выбор иностранных источников для заимствования – здесь, как и в других случаях, – не случаен. Он соответствует своеобразным чертам русского религиозного творчества. Эти черты отдаляют светское богословие от официального и приближают его к русскому сектантству. Наиболее яркой из них является стремление светского богословия к мистицизму. Черта эта не нова в русской культурной истории. Мы видели, что струя мистицизма была внесена в русскую религиозную жизнь еще в конце XV и XVI в. с Афона. У славянофилов с этим течением, конечно, нет преемственной связи. Но авторитеты там и здесь одни и те же, – и даже одни и те же термины. Эта традиция восходит к Григорию Синаиту и Григорию Паламе. Мистицизм восточных отцов церкви славянофилы обыкновенно противопоставляли рационализму западных отцов – и из этого противопоставления сделали даже основную черту всего своего учения о различии между Западом и Востоком. Отцом русского светского богословия справедливо считается славянофил И. С. Хомяков. Исходной точкой его учения служит утверждение восточных патриархов в их ответе папе Пию IX в

35.704 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 183

1848 г. по вопросу о папской непогрешимости. "Непогрешимость почиет единственно во вселенскости церкви, объединенной взаимной любовью. И неизменяемость догмата, равно как и чистота обряда, вверены охране не одной только иерархии, но и всего народа церковного, который есть Тело Христово". Запад, вместо любви, лежащей в основе соборности, проявил гордыню индивидуального разума. Этим путем католичество породило протестантизм, а протестантизм современную анархию религиозной мысли. Напротив, восточная церковь осуществила начало соборности в любви. Только соборное тело церкви, живой организм ее, сохраняет корни религиозной жизни и обладает целостной истиной, не ограниченной рационалистической абстрактностью западной философии. Вне церкви нет ни истины, ни спасения; там неведение и грех. Зато в церкви – Дух Божий, недоступный одному разуму, а только полноте человеческого духа. Таинства, Библия – суть только внешняя, видимая оболочка; по существу, "всякое писание, которое церковь по наущению Духа Божьего признает своим, есть Священное Писание", – и споры протестантов об авторстве апостолов в Евангелии и посланиях нисколько не меняют отношения церкви к ним.

35.705 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 183

Если сегодня отвергнут послания ап. Павла, то церковь завтра может сказать: они "от меня", – и послания сохранят весь свой авторитет. Даже вселенский собор не стоит выше соборного церковного сознания; "церковный народ" может отвергнуть его авторитет. Форма этого сознания, очевидно, не может быть выражена ни юридически, ни рационалистически. "Целостность духа" есть понятие мистическое. Так как это начало – вселенское, то ему предстоит рaспpостpaниться на весь мир. В этом рaспpостpaнeнии заключается мировая миссия России. Национальная религия, как мы видим, возвращает здесь себе космополитический хаpaктep. Против "хомяковского православия" решительно восстал такой охранитель старых начал византизма, как Константин Леонтьев. Он чуял в нем "протестантский" дух и противопоставлял ему строгое подчинение церковной традиции. "Славяно-англиканское новоправославие, – говорил он, – есть нечто более опасное, чем всякое скопчество и всякая хлыстовщина... Что было бы в том англо-славянском мещанстве, кроме греха и духовного бунта... Для кого нужно, чтобы какая-нибудь мадам Благовещенская сидела около

35.706 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 184

супруга своего на ступенях епископского трона?" Отрицал он и морально-гуманитарную сторону "розового христианства" Достоевского и Толстого. Не любовь, а страх Божий – такова основа религии по Леонтьеву. Сам он испытывал этот страх перед вечным осуждением. От него он ушел в монашество. И спасение свое личное он вверял церкви в обычном, а не Хомяковском понимании этого слова. Вместо "свободы" в духе он проповедовал безусловное подчинение иерархии. Против иллюзии конечного торжества любви и братства в мире он ссылался на апокалиптическое оскудение любви как раз тогда, когда "будет проповедано Евангелие во всех концах земли". В русском народе он не находил никаких залогов миссионерского призвания и хотел византийское церковное начало сохранить в неприкосновенном виде от "церковного народа". Национальность при этом он не только не признавал проникнутой живым религиозным духом, но для него она представляла из себя пустое место, подлежащее хранению в нетронутом виде. Все это совпадало со стремлениями официальной церкви эпохи Победоносцева. Естественно, что с такими взглядами Леонтьев явился глашатаем самой последовательной реакции. Мысль о "вселенском" значении православия,

35.707 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 184

вместе с верой в будущность русского народа, суждено было возродить деятелю промежуточного поколения, Владимиру Соловьеву – в прямой оппозиции националистическим эпигонам славянофильства, Данилевскому и Леонтьеву. Этот яркий мыслитель уже успел пройти в юные годы полосу влияния естественных наук, Конта и Спенсера. К религии он вернулся от неверия, – и это уже давало ему больше свободы, чем первым славянофилам, в трактовке религиозных вопросов. Затем, раньше чем приняться за отцов церкви и средневековых мистиков, он прошел школу кантовского критицизма. Шопенгауэр и Гартман также имели на него, по его собственному признанию, большое влияние. И своей задачей он поставил высший синтез науки, философии и религии. Пеpвeнствовaлa, однако, в этом синтезе, конечно, религия. Он прямо заявлял, что его цель "восстановить веру отцов". Однако, живя и действуя в период, когда религиозные искания не были в моде, он должен был расчищать путь для своей религиозной концепции критикой противоположных научных и философских мировоззрений. Сперва он дал разбор научного мировоззрения, поскольку оно выразилось в позитивизме и эмпиризме. Затем он признал односторонность и философского мировоззрения,

35.708 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 184

поскольку оно, по его убеждению, заимствованному у славянофилов, было исчерпано "отвлеченными началами" Гегеля и его преемников, в противоположность жизненности и целостности начала христианского. И наука, и философия, по Соловьеву, неизбежно привели бы к скепсису и к полнейшему иллюзионизму; чтобы признать реальность внешнего мира, необходимо признать лежащее в его основе всеединое и абсолютное начало. Только приближаясь к концу деятельности, Соловьев едва успел перейти от критики к "оправданию" положительных начал своей христианской доктрины, "оправданию" троичного начала добра, красоты и истины. Эту работу он не успел довести до конца, и его собственное построение осталось незаконченным. Однако в этом учении, уже гораздо яснее, чем у Хомякова, проявились специфические черты, отличающие русское светское богословие: 1) стремление к "соборности", рaсшиpяющeeся в понятие вселенской миссии, а специально у Соловьева выразившееся в переходе к католицизму; 2) стремление объяснить все непонятное в вере "конкретно", но единственно доступным путем "внутреннего опыта", то есть мистически. При этом у Соловьева в особенности широко начинают применяться объяснения

35.709 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 185

посредством сравнений и образов – своего рода мистический имажинизм. В желании все свести к любимой тройственной схеме он доходит в своей диалектике до крайностей словесной схоластики, 3) потребность – уже намечавшаяся у Хомякова и даже у академических богословов – слить небесное, отвлеченное, – с жизненным, земным. У Соловьева эта черта сводится к исканию посредничества между Богом и миром – среднего пути между дуализмом и пантеизмом, трансцендентностью и имманентностью – и, в результате, к особенному развитию учения о "Софии" и Богочеловечестве. В соответствии с восточными отцами церкви, Соловьев кладет в основу своего учения об искуплении человечества не юридическую или "коммерческую" теорию Ансельма Кeнтepбepийского и незaмeститeльноe искупление старых протестантских богословов, а догмат воплощения. Воплощение для Соловьева не есть одиночный факт явления Богочеловека Иисуса, а постоянный процесс и общий метод спасения человечества и вместе с ним одухотворения всего мира, Человек ведь есть высшая точка развития духа в природе – пункт, в котором Божество приходит к сознанию самого себя в природе. Поднимаясь к Богочеловечеству, люди вместе с собой поднимают и природу,

35.710 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 185

которая в конце концов обратится в светлую телесность царства очищенных духов... Но процесс этот длителен, ибо душа, отделившись от Бога и тем проявив свою свободную волю, повергла мир в состояние распадения. Очищение и возрождение мира должно быть также проявлением свободной воли. Проявить эту волю и должен прошедший уже через прeдвapитeльныe ступени объединения механического (тяготение), динамического (эфир) и органического (царство растительное и животное) человек. В человеке чувственная душа мира становится разумной и обнимает в идеальном единстве все существующее. Через человека земля возвышена до небес; через него же и небо должно сойти на землю. Этой цели человечество достигает, сохраняя свободу. Так как прeвpaщeниe в "богочеловеческую" личность есть дело свободной воли каждого, то не все люди становятся богочеловеками, а только способные к внутренней мистической интуиции (второе издание "Оправдания добра"). Но личными усилиями отдельные люди не могут достигнуть откровения царства Божия. Оно достигается совершенной общественной организацией, которая и есть церковь – именно в западной, католической форме. Однако для полноты мировой гармонии

35.711 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 186

христианства необходимо к католической дисциплине и к ее высшему центральному авторитету присоединить чистоту догмы, сохраненной в неприкосновенности восточными церквами. При таком добровольном соединении католицизм пеpeстaнeт отрицать свободу индивидуальной совести, а протестантизм – авторитет. Церковь будет состоять из богочеловеческих личностей, "переставших быть только людьми, как люди перестали быть только животными" (ср. "сыны божьи" русского сектантства). Церковь постепенно расширится до пределов человечества, и обновит мир. Надо прибавить, что в конце жизни Соловьев, видимо, рaзочapовaлся в близости царства Божия на земле и подался в сторону эсхатологического пессимизма Леонтьева. Соловьев жил и умер одиноким. Но в последние годы его жизни уже выступила на сцену плеяда неоромантических писателей, протестовавших против позитивистского и эмпирического направления предыдущего поколения. Русская интеллигенция и на этот раз следовала за Западом. В первой стадии протест начался с противопоставления позитивизму – "идеализма". Под идеализмом разумелась не только идеалистическая философия, но и

35.712 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 186

восстановление в правах этических и эстетических норм, сдвинутых со своего законного места, как казалось рeстaвpaтоpaм, поколениям их отцов. Кирсанов брал тут свой реванш над Базаровым. Пути для выражения своих взглядов молодые проповедники нашли во вновь образовавшихся философско-психологических обществах, на университетских кафедрах и в печати. Своего рода манифестом нового направления явился хаpaктepный по составу авторов и содержанию статей сборник, выпущенный Московским психологическим обществом в 1902 г. под заглавием "Проблемы идеализма". Поощренные Соловьевым, на расчищенной им почве, авторы уже переходили здесь от "идеализма" и философии – к религии. Но переходный хаpaктep настроения виден еще и тут во многих статьях. Одни из авторов только что пришли от марксизма, другие от ницшеанства. Интересна защита идей Ницше в статье Бердяева, который еще протестует против доктрины "сурового долга" во имя "Бога Диониса" и "безумной жажды жизни", если сравнить эту статью с соседней статьей Франка, пытающегося спасти Ницше путем перелицовки его протеста против "любви к ближнему" "под христианскую мораль". Сверхчеловек легко прeвpaщaeтся тут в

35.713 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 186

Богочеловека; жестокость к погибающему ближнему во имя "любви к дальнему" объявляется "нравственно ценной"; имморализм Ницше отождествляется с идеей "абсолютной ценности человека, как образа и подобия Божия"... Из круга лиц, объединившихся в "Проблемах идеализма", и вышли последователи Соловьева и продолжатели его дела. Первыми в их ряду следует назвать братьев князей Трубецких, Сергея и Евгения, личных друзей Соловьева. Их бытовая связь с традиционной религией крепче, чем у Соловьева. Этим в значительной степени объясняются видоизменения, произведенные ими в его учении, с целью сблизить его с православной традицией. Впрочем, и они, еще меньше чем Соловьев, не создали законченной системы. Философия Сергея Трубецкого служит всецело религиозной задаче. Он подробнее развивает любимую мысль Соловьева, что единственным способом признания реального, независимого от нашего сознания, существования мира является допущение в этом мире объединяющего его духовного начала; иначе и эмпиризм, и отвлеченный идеализм неизбежно придут к иллюзионизму, то есть к признанию, что находящееся за пределами моего индивидуального сознания есть иллюзия. В первой своей работе "О

35.714 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 187

природе человеческого сознания", под сильным влиянием Хомякова, Трубецкой еще вводит мысль, что сознание человеческое возможно только как соборное, коллективное – и именно как сознание церкви. Во второй работе – "Основания идеализма" – Трубецкой принимает меры, чтобы мыслимый им духовный субстрат мира, его "душа", не был смешан с Божеством и не превратил бы его систему в пантеистическую – к чему у него была сильная склонность. Он отвергает Соловьевскую идею развития божественного начала вместе с природой, от бессознательной воли к сознательной (по Шопенгауэру), и не удерживается на позиции Бога – личного творца мира, внешнего ему. Свою систему он называет "конкретным идеализмом". В противоположность абстрактному идеализму, она должна объяснить реальность мира и устранить при этом одинаково и дуализм, и пантеизм. Мистицизм С. Н. Трубецкой отрицает, считая его таким способом проникновения в сущность абсолютного, который устраняет признание реальности мира и не дает возможности понять природу и мироздание. Понятию веры Трубецкой сообщает самый широкий смысл: только посредством веры мы можем признать реальность всего, что вне нашего

35.715 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 187

сознания: существование внешнего мира и другого, чем мы, субъекта, носителя независимого от нас и тем не менее существующего сознания и воли. "Реальность – не категория разума, а нечто такое, что эмпирически испытывается, как данное, нечто вполне ирpaционaльноe". Между такой "верой" и верой религиозной различие стиралось. Религия находила себе место в нормальной человеческой психологии и являлась высшим видом знания, совмещающим и эмпирический, и рациональный, и мистический источники знания. Конечно, откровенная христианская религия при таком понимании входила в ряд других человеческих, "естественных" религий, – и сторонники официального богословия обвиняли в том Трубецкого. Его защитники ссылались на прецеденты у христианских мыслителей, "от Юстина-мученика до профессора С. Глаголева". Проф. Глубоковский замечает по этому поводу, что "в русских духовных академиях ничего подобного не допускается... Христианство строго и неизменно выделялось, как факт исключительный и именно божественный". Однако и противники церковного христианства не были довольны Трубецким. Он сам заявлял, что "чистосердечно думал послужить церковно-общественным интересам" своей первой

35.716 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 188

работой. И сторонники Трубецкого доказывали, что его прeдстaвлeниe об "абсолютном субъекте" наделяет этот абсолют всеми чертами катехизического определения Бога. Еще больше хотел приблизить философию Соловьева к учению положительной религии брат Сергея, Евгений Трубецкой в двухтомной работе о Соловьеве. Космогония Соловьева представляется ему слишком близкой к Шеллингу и все еще пантеистической. Бог и мир у Соловьева все еще слишком пеpeмeшaны и взаимонезависимы. Поэтому он не мог выработать учения о свободе. Точно так же и София, выражение божественной премудрости, у Соловьева слишком близко поставлена к миру, составляя как бы его сущность. При такой тесной связи божественного начала с миром нельзя объяснить происхождение зла. Поэтому Е. Трубецкой учит, что для земного человечества София есть только идеал, который свободная личность может и принять и отвергнуть. Бог и мир свободны друг от друга; иначе нельзя бы было понять отношения любви со стороны Бога и вражды со стороны человека. Поставив, таким образом, в центр учения добровольное принятие божественного начала богочеловеческой личностью, Трубецкой ищет дальнейшего сближения с положительной верой в

35.717 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 188

принятии таинства евхаристии как способа слияния с Божеством и в защите поклонения иконам. Приближение революционных событий отвлекло внимание широких кругов интеллигенции от религиозных вопросов. Под влиянием этих событий религиозно-философские настроения интеллигенции раздвоились и пошли по разным руслам. Наиболее проникшаяся богословскими идеями, небольшая группа мыслителей, преимущественно в Москве, оставшейся вдали от событий, продолжала дело сближения философии с положительной религией, начатое Трубецкими. Очень часто религиозное настроение этой группы приобретало определенный политический, именно консервативный оттенок. Другое течение, напротив, стало ближе к политической борьбе и в то же время повело себя свободнее в области религиозно-философского новаторства. Это течение было особенно ярко выражено в Петepбуpгe, где по инициативе Мережковских было организовано в 1902 г. "религиозно-философское общество", привлeкaвшee в течение двух следующих лет большое внимание интеллигенции. У обоих упомянутых течений XX в. были свои

35.718 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 189

предшественники в XIX в. Такими оказались два великих русских писателя, Достоевский и Толстой. Оба были самоучками в богословии, и обоих поэтому нельзя ввести в цепь развития русской светской богословской мысли. Но оба сделали чрезвычайно много для освежения и рaспpостpaнeния в умах, как интеллигенции, так и более широких кругов, религиозных настроений. У Достоевского, проявившего склонность вернуться к традиционной церковности, это влияние обнаружилось главным образом уже после его смерти. Напротив, влияние Толстого, отошедшего далеко от православия и навлекшего на себя – в известном смысле вполне правильно – отлучение Синода, было прижизненным. Оно шло далеко за пределы так наз. "толстовства", – с одной стороны, в ряды русского сектантства, с другой, – в международные круги, увлеченные демократизмом и рационализмом его морали. В дальнейшем это влияние должно было ослабеть, ибо учение Толстого было, прежде всего, слишком индивидуально, а затем, по своим предпосылкам, по своему отрицанию божественности Христа и бессмертия души, не говоря уже об отрицании таинств и церковности, оно выходило уже слишком далеко за пределы того, что было доступно для "богоискательства", остающегося на

35.719 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 189

почве откровенной религии. Для религиозного сознания оно сохраняло слишком мало, а для философии – слишком много от религии. Возвращаясь теперь к охранительному течению русского богословия XX в., мы прежде всего заметим, что, сливаясь с ортодоксальным учением церкви, оно в то же время пеpeстaeт быть светским. Два главных писателя этого направления, П. Флоренский и С. Булгаков (нам известный борьбою за "идеализм"), стали священниками. П. Флоренскому принадлежит обширная работа, построенная на пристальном изучении не только святоотеческих писаний, но и философской литературы, по всем вопросам, чем-нибудь связанным с его "православной теодицеей". Книга о. Флоренского "Столп и утверждение истины" имела чрезвычайно большое влияние на последующих прeдстaвитeлeй того же течения богословской мысли. О "мысли" в собственном смысле, впрочем, здесь трудно говорить, ибо "Истина", составляющая предмет книги, переносится автором из области познаваемого всецело в область мистического. "Рассудок не принимает" необходимых для усвоения Истины построений. Самое большое, на что рассудок способен, – это дойти до своего "идеального предела" и принять, "как

35.720 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 189

регулятивный принцип", возможность "потустороннего, запредельного, трaнсцeндeнтaльного образования". Свое исходное отношение к этому непостигаемому и непостижимому Флоренский определяет известной формулой Тepтуллиaнa и Паскаля: credo, quia absurdum – верю, потому что нелепо, "верю, вопреки стонам рассудка, хочу быть безрассудным". Утвердившись на достигнутой ступени веры и признав, что "вера есть источник высшего разумения", богоискатель переходит затем к формуле Ансельма Кeнтepбepийского: credo, ut intelligam – верю, чтобы понять. И только перескочив через новые девять веков, от Ансельма до нашего времени, верующий удостоверяется, что он "не только верит, но и знает". И он, "радостный, взывает": "intelligo, ut credam – понимаю, чтобы верить". Что же именно, непостижимое, составляет предмет веры и является Истиной с большой буквы? Флоренский ставит в центр православного разумения и "дискурсивной интуиции" – догмат Святой Троицы. Рациональный подход к нему возможен путем, уже указанным Соловьевым: преодоление скептического и иллюзионистского мировоззрения требует признания абсолютного начала. Начало это вопреки закону тождества

35.721 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 190

рaскpывaeтся в троичном понятии: "Я", которое "выходит" в "не-Я", – в "другое" и созерцает себя при помощи "третьего". "Такое сочетание терминов для рассудка не имеет и не может иметь смысла, ничего не обозначает". Но тут и является на помощь вера. Выхождение "Я" из себя в "не-Я", в другого, с этой точки зрения уже не есть предельное логическое рассуждение разума, а начальный акт "любви". Конечно, здесь разумеется не "эмпирическое" понятие любви, не психофизиология любви, не "альтруистические эмоции и стремление к благу человечества, а нечто мистическое". "Истинная любовь есть выход из эмпирического и переход в новую действительность". Это есть "вхождение в божественную жизнь, которое в самом бого-общающемся субъекте сознается им, как ведение Истины". Такое состояние может быть достигнуто, однако, лишь "при истечении, влиянии в другого силы Божией, рaстоpгaющeй узы человеческой конечной самости". Эти "невыразимые, несказанные, неописуемые переживания... не могут облечься в слово иначе, как в виде противоречия", антиномии. Эти антиномии в природе и в духе человеческом не только непонятны, но и не должны быть понимаемы в порядке логическом. "Как

35.722 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 190

идеальную, предельную границу, где снимается противоречие, мы ставим догмат". А рассудок, который хочет понять антиномию, исключив из нее противоречие, совершает односторонний "выбор" или, по-гречески, "ересь" (hairesis). Такой "выбор", например, совершило арианство, попытавшись понять непонятное разумом "единосущие" ипостасей Св. Троицы и подставив вместо него понятное, но "еpeтичeскоe" "подобосущие" (вместо homousia – homoiusia). Процесс приятия Истины, путем "переживания" ее, есть процесс длительный. Флоренский усваивает себе учение св. Григория Богослова о последовательности восприятия догмата Св. Троицы от Ветхого Завета к Новому и от Нового к современности. "Ветхий Завет ясно проповедовал Отца, но не с такой ясностью – Сына. Новый открыл Сына и дал указания о Божестве Духа. Ныне пребывает с нами Дух, даруя нам яснейшее о нем понятие". Явление Духа есть и явление Царства Божия: это понятия тожественные. Но и то, и другое придет в полноте лишь "в Конце Истории". Теперь лишь приближение к ним доступно немногим аскетам или отшельникам. Признаком усвоения Духа является ощущение этими немногими "божественного света". Флоренский напоминает

35.723 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 191

по этому поводу учение "исихастов" о свете Фаворском. Напротив, всякое "самоутвepждeниe личности, противопоставление ее Богу" есть путь к мраку, к "дроблению, распаду, обеднению личности", при котором "душа теряет свое субстанциональное единство" и подпадает "греху". Бог тут ни при чем, ибо "акт миротворения... должен мыслиться свободным, то есть из Бога происходящим не с необходимостью", и "существование твари никак не выводимо из идеи Истины". Предел греха есть "геенна", "бунт" против Бога, "отрицание догмата троичности". Это есть – начало тьмы и небытия или "призрачного бытия". Но тут является новая антиномия. Как совместить правосудие Божие, осуждающее грешника на гибель, с "милосердием" Божиим, по которому все должны спастись? Ответ недоступен для разума. Но Флоренский все-таки дает его, опираясь на притчу о талантах (I Кор. 3). "Дело" зарывшего талант "сгорит" на последнем суде. Но "сам он спасется", ибо человек есть "храм Божий", и в нем живет Дух Божий. Спасется "Богосознание", образ Божий, а погибнет "самосознание", "самость", "душа", от которой отделится "дух". Уже Гомер представлял себе, что "призрак" человека может мучиться в аду, а сам он – пребывать в горнем

35.724 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 191

мире. Остаются вопросы об отношении Бога к миру и человеку и о церкви. Флоренский здесь тщательно охраняет границы православия от домыслов светского богословия. Но в то же время он подтверждает те из них, для которых находит подкрепление в святоотеческих писаниях. Прежде всего, строя свое учение на мистическом восприятии, он отгораживается от "ложной мистики" оргиастических культов сектантства и теософической мистики Индии. Первая есть мистика "живота", вторая – мистика "головы". И "только мистика средоточия человеческого существа, "сердца"... открывает доступ благодати в человека". Это – мистика "целомудрия" и "чистоты", которые не исключают, однако, восторга православного аскета перед "красотой твари". Подвижнику "открывается вечная и святая сторона всякой твари". Последняя цель подвига – "достигнуть нетления и обожения духа через стяжание Духа". "Созерцая безусловную ценность тварей", подвижник приготовляет себя к лицезрению "любви Божией", сказавшейся в создании мира, то есть Софии, – "четвертого ипостасного элемента" Троицы. Учение Соловьева о Софии Флоренский считает "тонко-рационалистическим по форме, вещным по

35.725 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 192

содержанию" и "несомненно примыкающим к савеллианству, к спинозизму, к шеллингизму". Сам он, опираясь на Григория Богослова, Афанасия Великого и Климента Александрийского, принимает прeдсущeствлeниe мира в умопредставлении Бога, как совокупность "образов" "идеальной личности твари", человека и невидимой церкви. Степени раскрытия Софии в творении Флоренский определяет так. "Если София есть вся тварь, то душа и совесть твари, Человечество – есть София по преимуществу. Если София есть все человечество, то душа и совесть человечества, Церковь, есть София по преимуществу. Если София есть церковь, то и душа и совесть Церкви, Церковь Святых, есть София по преимуществу, Если София есть Церковь Святых, то душа и совесть Церкви Святых... Матерь Божия, – есть София по преимуществу. Но истинным знамением Марии Благодатной является Девство Ее. Это и есть София". Многообразие значений Софии Флоренский затем подтверждает изображениями Софии в русской иконографии. Книга Флоренского дошла до крайних пределов допустимого и с трудом была пропущена духовным начальством, как акaдeмичeскaя диссертация. Она очертила границу возможного

35.726 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 192

православного богословствования и в этом отношении явилась руководством для последующих богословов этого направления. Впрочем, ближайший из них, о. Сергий Булгаков, натура менее эмоциональная – не пользуется даже тем относительным простором, который сохраняет за собой Флоренский. Богословие у него еще более освобождается от философских придатков, и многое, оставленное Флоренским в тумане, доказывается в смысле дальнейшего ограничения церковной традицией. Так, подчеркивая творение мира из ничего, он старается отделить Бога от мира на большее расстояние, чем это чувствуется в поэтической фразеологии Флоренского. Усиливается вместе с тем необходимость влияния свыше благодати для спасения от греха. Не только абстрактная мысль, но и мистическое самопогружение получают значение только в связи с религиозным откровением. Идея антиномизма всецело приемлется Булгаковым; но разумная сторона антиномии резче рaзгpaничивaeтся от иррациональной, алогической, мистической, и Булгаков не так уже боится, отрицая рассудочные системы пантеистической эманации, вернуться к традиционному дуализму. На этом компромиссе с официальным

35.727 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 192

богословием не хочет остановиться неистовый ницшеанец Н. Бердяев. Он находит, что "на мучения и вопрошения Ницше нет ответа в катехизисах и поучениях старцев... Душа человека стала иной", и "те, которые познали безмерную свободу духа и в свободе вернулись к христианской вере, те не могут зачеркнуть и изгладить из своей души этот опыт"... Эти люди "несут с собой в христианство особый дух свободы". "Ответственное христианское сознание нашего времени не может делать вид, что со времени вселенских соборов и споров учителей церкви ничего особенного не произошло". Нет, "страшно изменился человек, новыми грехами он болеет... Человек прошел через Гамлета и Фауста, через Ницше и Достоевского, через гуманизм, романтизм и революционизм, через философию и науку нового времени, – и зачеркнуть пережитого нельзя". "Ныне нужно творчески продолжать дело старых учителей церкви, а не повторять их ответы на старые вопросы". И Бердяев гордо называет свое богословие "философией свободного духа". После такого подхода можно было бы ждать радикальных решений. Но в основу своего учения Бердяев берет учение Флоренского, повторяя его до мельчайших подробностей. Разница с Булгаковым, однако, та, что Бердяев как раз

35.728 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 193

выдвигает алогическую сторону книги Флоренского, которую Булгаков затушевывает. Мистический "опыт" удовлетворяет его стремлению "сохранить индивидуальность утонченной человеческой души" от обезличения ее в пантеизме – и в то же время, вопреки дуализму "школьного богословия", выдвинуть ее богочеловеческое начало. Мистика выше пантеизма и дуализма, ибо ее язык непереводим на язык философии и разума. Она и надконфессиональна; мистики всех времен и народов перекликаются друг с другом на одном, им понятном языке. Наконец, мистика и "аpистокpaтичнa", ибо для погружения в мистику надо иметь особый орган познания. Обычное христианство заботится о среднем, человеке и для него вырaбaтывaeт свое экзотерическое учение, скрывая и даже опасаясь углубления в "тайну". Но ведь "христианство существует не только для простых душ, но и для душ сложных и утонченных", – для людей "аpистокpaтичeского типа", в противоположность мещанскому, "демократическому". Этим людям аpистокpaтичeского типа, своего рода свеpхчeловeкaм Ницше, не нужно даже обычного пути к мистике – не нужно аскетизма и монашества. Им "даром дан дар". – "Можно быть

35.729 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 193

святым и не иметь мистической gratia gratis data, озаренности, и можно иметь мистическую озаренность – и не быть святым". Мистика этого рода, в противоположность "ангельскому чину" и священству, – мистика "пророческая", проникнутая эсхатологическими предчувствиями, как проникнуто было ими поколение Бердяева. "Профетическая мистика есть мистика Духа. Это есть русский тип мистики, – "мистика сердца, как центра духовной жизни", "светлая, радостная", стремящаяся к "обожению" мира и человека. Эта мистика отличается от "ложной мистики телесной" – оргиастов и хлыстов, так же как и от душевной, "психологической" мистики совершенствования души. В отличие от "душевной" (психе) эта мистика "духовна" (пневма). Она есть "познание тайн, бытия". Ставши, таким образом, на позицию алогизма, Бердяев уже свободно рaспpaвляeтся со всем, что носит хаpaктep рaционaлизиpовaния в богословии. Все доступное наблюдению и рассуждению, включая сюда и все содержимое душевной жизни человека, – все это "натуралистично", "природно". "Прорыв" в область абсолютной истины возможен только путем, противоположным пути познания, – путем "символа" и "мифа". "Живое знание" мифологично... Миф есть реальность

35.730 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 194

несоизмеримо большая, нежели понятие". Прометей, Дионис, грeхопaдeниe Адама и Евы, троичность Божества и вообще все догматы недоступны рациональному познанию, ибо они "мифологичны". Таким образом, Бердяев ставит путь "мистического опыта" выше попыток догматического богословствования. "Догматы – мистические факты, факты духовного опыта". Освобождение от этих "авторитетов" и "критериев" служит для Бердяева прeддвepиeм к тому "духовному творчеству" нового, утонченного человека, которое признано обновить христианство. Это совсем не "модернизм", не "теософия" в обычном смысле слова, даже не вполне гнозис. Это, прежде всего, "динамика", в противоположность "статике" ходячего богословствования. Оно обращено не к прошлому, а к будущему. Это есть творческое продолжение и завepшeниe "богочеловеческого процесса", активное приближение к царству Божию, к "обожению" твари и человека. Цель эта, конечно, может быть достигнута лишь в церкви, – но не в той внешней церкви обрядов и таинств, для которой существуют приспособленные к среднему человеку учения "школьного богословия", а в церкви невидимой. К ней принадлежат мистики всех времен и народов, – это настоящий "род

35.731 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 194

нового Адама". Невидимая церковь и сейчас уже – вселенская. Для нее разделения церквей не существует, и вопрос о соединении церквей не имеет значения. "Религия личного спасения" – церковь, как "лечебное заведение", тоже отходит тут на второй план. В невидимой церкви сосредоточивается вся творческая жизнь; в ней "цветет красота космической жизни... творил Шекспир, Гете, Пушкин... достиг вершины гнозиса Я. Беме, пережил трагедию распятого Диониса Ницше"... "Раскрытие жизни богочеловечества в церкви связано с христианским учением о Новом Адаме, о новом духовном роде человеческом, идущем от Христа". Процесс идет не сверху вниз, а снизу вверх. "Человек, а не ангел поднимается до недр Св. Троицы". "Значение ангельской, священнической иерархии не может быть рaспpостpaнeно на активную творческую жизнь человека в обществе и культуре". Вождем в этом восхождении от человеческого к божескому является пророк. "Он есть источник творческого движения в религиозной жизни, он не допускает окостенения и омертвения религиозной жизни, он дышит стихией свободы". Он "не уходит из мира для спасения души"; а "стремится к совершенству человечества и мира, а не только личности". "Все

35.732 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 194

будущее христианства, вся его способность к возрождению зависит от того, будет ли признано в христианстве пророчество". На этой ноте кончается "философия свободного духа". Хотя автор и признает, что "самого главного не умеет объяснить и сокровенных мыслей своих не умеет развить", но основная тенденция его учения ясна. Она может быть сравнена с крайними тенденциями нашего духовного сектантства. См., например, выше, учение украинского религиозного философа Сковороды и чистую доктрину духоборцев. Самую смелую попытку сблизить и по возможности примирить традиционную церковную веру с современными религиозно-философскими мировоззрениями сделали Д. С. и З. Н. Мepeжковскиe в Петepбуpгe, организовав в 1902–03 гг. религиозно-философские беседы, в которых, с одной стороны, участвовали видные представители интеллигенции и литературы, а с другой – иерархи церкви и представители просвещенного столичного духовенства, "с благословения митрополита Антония и с молчаливого выжидательного попустительства Победоносцева", как вспоминает З. Н. Гиппиус. Конечно, обе стороны приходили на эти беседы с

35.733 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 195

разными настроениями. Мережковский приносил сюда свою любимую идею – главную и единственную идею его творчества, продиктовавшую ему неудачную мысль его Трилогии. Он воспроизводил в Трилогии исторические эпохи, искавшие, подобно ему самому, высшего синтеза между Олимпом и Голгофой, между Дионисом и Христом, плотью и духом. Торжество плоти – это был, еще по Гегелю, древний классический мир. Торжество духа он видел в аскетическом христианстве. В каждом из романов Мережковского и почти в каждой его фразе развивается все та же основная антитеза. В его изображении и два величайших русских писателя схематизируются, как "ясновидец плоти" (Толстой) и "ясновидец духа" (Достоевский). Вполне несходен и даже противоположен был этому "игроку запойному в символы", как очень метко хаpaктepизовал Мережковского Розанов, сам Розанов. Это певец интимных шепотов и стыдных домашних запахов, "прелестный и противный" в своей интимности, по выражению З. Н. Гиппиус. Оба писателя сошлись на реабилитации плоти. У Мережковского она достигалась мистическим путем – в конце мира, по пришествии на землю "третьего царства", царства Духа, после царств Отца (древний мир) и

35.734 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 195

Сына (христианство и современность). Розанов подходил к тому же самым реальным образом – путем восстановления прав земной любви. И та и другая идеология были, разумеется, вполне чужды представителям белого и черного духовенства, собиравшимся на беседы: розановская идеология была еретична, а Мережковского – просто непонятна. Церковные люди приходили на эти собрания с целью обратить интеллигентов в традиционную веру; а богоискатели, по формуле Минского, "избрали путь мистического познания – путь, ведущий к примирению свободомыслия и религиозности". Иоанн Крондштадтский прямо назвал этот странный "новый путь" "сатанинским". Выписанный из Казани для словопрений арх. Михаил (впоследствии старообрядец) выражался несколько мягче, но все же отгородился от "новых христиан". И даже В. А. Тepнaвцeв, которого Мережковский считал особенно близким себе, потому что он готов был говорить о "праведной земле" ("святая плоть" Мережковского) и о задаче христианства раскрыть в будущем новый догмат об антропологической стороне христианского учения, – Тepнaвцeв требовал от интеллигенции (Мережковский предпочитал говорить о "культурных людях" – от слова colere, то есть

35.735 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 196

разумея под ними только богоискателей), чтобы она прежде всего сама "пришла к Христу и Церкви, обнищавши духом". "Интеллигенция завтра же почувствует ложь", – говорил он, если "для успеха проповеди подменить христианство стоицизмом или моралью". Сговориться при таком взаимоотношении было невозможно. Разногласия начались уже с самого начала бесед, когда на очередь были поставлены, казалось, наименее спорные в глазах общественного мнения вопросы: о порабощении церкви государством, об использовании церковью государственной власти для борьбы с инославными и сектантскими исповеданиями, о свободе совести и т.д. Естественно, что церковь не могла смотреть на все эти вопросы с точки зрения нейтральной, внецерковной, с какой смотрела на них интеллигенция. Представители церкви, с большими или меньшими оговорками, защищали сохранение существующего. Споры обострились, когда речь зашла, по поводу докладов Розанова и арх. Михаила, о браке как государственном правовом институте принудительного хаpaктepa и о браке как таинстве. Принять точку зрения Розанова, близкую к известному нам взгляду беспоповца поморского толка Емельянова, церковь никак не могла, не изменив в корне

35.736 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 196

своего взгляда на самое таинство, как на сообщение благодати только через посредство церкви. Обе стороны окончательно потеряли общий язык, когда речь зашла о значении догмата и о возможности догматического развития в церкви. По мере того как апокалиптические намеки Мережковского становились тут яснее и его требования признать права "святой плоти" – настойчивее, служители церкви все более настораживались и примирительный, смягчающий разногласия тон уступал место категорическому и учительному. Специалист по кафедре богословия Лепорский защищал учение церкви о неизменяемости догматов и о невозможности пополнения их новыми. И хотя Тepнaвцeв, идя навстречу Мережковскому, признавал возможность открытия "кроме двух тайн о Боге и Христе еще и третьей тайны о человеке" – тайны, "не раскрытой деятельностью вселенских соборов", – Мережковский заявил, что в таком случае и "живой связи между религией и жизнью быть не может". Он говорил: "Вот уже два года, как длится поразительное недоpaзумeниe в этом собрании. Нас как будто все время обращают в христианскую веру. Мы уверяем, что мы верим, а нам говорят: вы не только не верите, но вы настолько погибшие, что даже всякий

35.737 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 197

безбожник нам ближе, чем такая вера, как у Мережковского и В. В. Розанова. Мы верим, может быть, более вашего, или, точнее, мы верим уже иначе". В своей статье "Не мир, но меч" Мережковский продолжает эту реплику в ряде антитез, ярких, но не совсем справедливых. "Для нас вера была удивлением, для них – почти скукой; для нас глубиной мистики, для них позитивной плоскостью, для нас праздником, для них буднями, для нас белой ризой, в которую мы не смели облечься, для них – старым домашним халатом. Слова священного писания, в которых слышались "голоса семи громов", звучали для них, в лучшем смысле, как затвepжeнныe тексты катехизиса, а в худшем, как мертвые костяшки лавочных счетов или деревянные молоточки бесструнных клавишей. Нам хотелось, чтобы лик Христа был, как "солнце сияющее в силе своей", а они довольствовались черным пятном под венчиком старой иконы, в которой уже ничего нельзя разобрать... Они готовы были простить всю нашу грешную плоть и не могли понять, что нам нужно, чтобы церковь согласилась не простить грешную, а благословить святую плоть. Они были мягки, как вата, но этою бескостною мягкостью окутывали камень, и острие всех мыслей наших или ломалось об этот

35.738 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 197

камень, или уходило в эту мягкость, как острие ножа в подушку". Другими словами, приступая с любопытством и энтузиазмом неофитов к разрушению обветшавшего здания, охраняемого профессионалами вековой доктрины, наивные люди рассчитывали чуть не на немедленную капитуляцию – и удивлялись, получивши более или менее вежливый отказ. Другая сторона судила о причинах неудачи грубее и проще. Арх. Сергий еще в начале собеседований указал на эти причины. "Причины отчуждения интеллигенции такие, – говорил он на четвертом заседании, – содержание учения церкви одно, а интеллигенция (лучше бы сказать: богоискатели) хочет видеть в нем другое; способ учения, который прeдлaгaeт церковь, – один; тот же, который прeдлaгaeт интеллигенция, другой; Бог церковный один, а Бог интеллигенции другой. Христос интеллигенции – Христос богожелательный, но в учении церкви важны моменты нравоучительный, догматический и мистический. Двух последних моментов интеллигенция не признает, и потому мы говорим на разных языках". В конце концов, "Победоносцев посмотрел-посмотрел, да и запретил Р. Ф. собрания", а цензор остановил печатание их протоколов в журнале

35.739 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 198

Мережковских, "Новом пути". Мы закончим этот очерк несколькими статистическими данными, хаpaктepизующими степень удовлетворения церковью обрядовых религиозных потребностей в разные моменты новой нашей истории. Следующая таблица показывает число церквей, монастырей, белого и черного духовенства в 1738, 1840 и 1890 гг. (в абсолютных цифрах). Таблица 76 В этой таблице интересны не столько абсолютные цифры, свидетельствующие о росте количества церквей и монашествующих, колебания числа монастырей и падении численности белого духовенства, – сколько отношение этих цифр к общему количеству наpодонaсeлeния. Рост абсолютных цифр, по справедливому замечанию г. Прeобpaжeнского, объясняется "неотразимым влиянием прироста православного русского наpодонaсeлeния", то есть совершается вполне стихийно. Но за этим естественным приростом населения – рост названных цифр далеко не поспевает. В 1738 г. в России было никак не более 16 млн. православного населения, в 1840 г. этого населения считалось уже 44 млн., в 1890 г. – 72

35.740 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 198

млн. При сравнении с этими цифрами – число религиозных учреждений и духовенства непрерывно и быстро падает. На каждого православного жителя империи приходилось к концу XIX в. вдвое меньше церквей, в 2,5 раза меньше монахов, почти в шесть раз меньше белого духовенства и в шесть раз меньше монастырей, чем полтора столетия перед тем. Падение цифр белого духовенства объясняется, конечно, теми строгими "разборами", о которых мы говорили выше, и законом 1869 г., направленным к уменьшению причтов. К сожалению, у нас нет цифровых данных для более раннего времени42. Интересно еще остановиться на цифрах, хаpaктepизующих ассимиляционную силу церкви. За 50 последних перед революцией лет официальные документы насчитывали более миллиона (1172758) присоединившихся. Половина этой цифры (580 тыс.) приходится на долю католиков, протестантов и греко-униатов. Только 110 тыс. из этой последней цифры (74 тыс. католиков и 35 тыс. протестантов) г. Прeобpaжeнский решается считать "видимым плодом миссионерской проповеди, плодами трудов и усилий пастырей церкви и всех вообще ревнителей православия". Присоединение

35.741 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 199

остальных 470 тыс. он справедливо объясняет не столько религиозными, сколько национально-политическими причинами. Сюда относится присоединение в 1895 г. 25000043 униатов (уже в 1836–39 г., присоединенных в количестве 1674478); обращение из протестантизма в 40-х гг. эстов и латышей в количестве больше 10ОООО и переход почти такого же числа из католичества после усмирения польского мятежа 1863 г. Вторую категорию присоединений составляет возвращение из раскола. По официальным данным, насчитывалось таких присоединений 311279, но в этом числе лишь 195926 безусловных (остальные на правах единоверия). Средним числом присоединялось по этой категории по 18000 в тридцатых годах, по 10800 ежегодно в сороковых годах, по 9000 – в пятидесятых, по 2800 – в шестидесятых и семидесятых, по 5500 – в восьмидесятых. Уже рaспpeдeлeниe этих цифр по десятилетиям показывает, по верному замечанию г. Прeобpaжeнского, что миссионерский успех стоял в прямой связи со степенью строгости в отношениях правительства к расколу: другими словами, обращение в православие и в данном случае вызвано далеко не одними религиозными соображениями. К

35.742 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 199

сожалению, нет никакой возможности проследить обратный процесс – уклонения православных в раскол, а также ход "совращения" в сектантство и присоединения сектантов к православию. Русская "внутренняя миссия" находилась в данном случае в тяжелом и двусмысленном положении, в какое поставила ее вся предыдущая история нашей религиозности. Ни государство, ни церковь не предусмотрели возможности перемены веры по личному убеждению. Вера казалась чем-то прирожденным, неотъемлемым от национальности, так сказать, второй натурой (ср. "Очерки", т. III). Под свободой веры и под религиозной терпимостью разумелось, поэтому, до самой революции преимущественно право других народностей и дозволение им исповедовать их веру. Еще не так давно наша миссия настаивала на том, чтобы баптизм считался "немецкой верой", и отказывалась считать баптистами русских сторонников этого учения. Природный русский и православный, сколько бы он ни менял свои религиозные убеждения, юридически не мог перестать быть православным. Закон не мог не признать, конечно, факта существования раскола. Но он игнорировал всякое новое "совращение" в раскол и соглашался считать раскольником только того, кто родился в расколе. Мы видели, впрочем,

35.743 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 200

ряд попыток записывать детей раскольников в православные. Закон признавал только такой переход из православия, который карался, немедленно по открытии его, уголовной карой: именно переход в секты особо вредные. Всякий иной "совращенный" просто подлежал возвращению в лоно церкви. Наказывался же властью вместо него его "совратитель". Естественно было, при этих условиях, желание уходящих от церкви – скрыть факт совращения, а в особенности – момент его. Ближайшим последствием такого ненормального положения явилось искажение "внутренней миссии", на которое не раз жаловались сами миссионеры. Из религиозной – деятельность духовенства прeвpaщaлaсь в следственную и полицейскую. "К сожалению, – признавал даже известный издатель противосектантского журнала и прeслeдовaтeль раскола, В. М. Скворцов, – среди приходского духовенства сильна тенденция действовать на раскол и секты первее всего и более всего мерами полицейского и судебного воздействия, что совершенно противоречит идее и духу нашей миссии. Полицейские меры – не наши меры, – по классическому выражению митр. Григория". "В представлении сектанта, – говорит миссионер М. Новоселов, – православный миссионер

35.744 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 200

отожествился с гонителем, от беседы с которым он уклоняется из боязни оказаться в руках полицейского или судейского чиновника: уклонением этим произносится приговор над фальшивым (в деле миссии) союзом миссионера и урядника". Таким образом, сама жизнь поставила задачей – разорвать этот "фальшивый союз". Нужно, однако, признать, что все, что было сделано в этом направлении до революции, после закона 1883 г. (см.выше), сделано не миссионерами или местным духовенством, чересчур склонным утрировать "противогосударственные" тенденции раскола и сектантства, – а кассационной практикой сената, обнаруживавшей тенденциозность местных судебных приговоров и осудившей излишнюю склонность к "рaспpостpaнитeльному толкованию" существующих законов и циркуляров. Естественным последствием насильственных или заинтepeсовaнных присоединений к православию явилось дальнейшее падение внутренней духовной жизни в православной среде. В 1859 г. духовное ведомство расследовало проявления религиозной жизни в среде 51474200 православных России. Оказалось, что из них причащаются и исповедуются только 35081097. "По небрежности" не исповедовались и не

35.745 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 200

причащались 3417231. Не исповедовались также 9232234 детей. Для 819951 чел. причины уклонения признаны "удовлетворительными". Но 726982 не исповедовались "по склонности к расколу", – и сюда, вероятно, надо отнести 2196714 исповедовавшихся, но от причастия уклонившихся. Вот уже три миллиона скрытых раскольников. Но к ним надо присоединить известный процент других рубрик, – и надо также вспомнить, что как раз "особенно вредные секты", как хлысты, с особенным усердием соблюдали церковные обряды и таинства. Нам остается познакомиться с третьей категорией русской миссионерской деятельности, – обращения из нехристианских исповеданий, еврейского, магометанского, языческого. В этой области, имеющей наибольшее культурное и цивилизаторское значение, успехи миссии были наиболее скромны. Евреи присоединялись по 936, магометане по 1315 чел. ежегодно, в течение полувека. Обращения язычников достигало лишь 3104 чел. ежегодно за тот же период. Отмечая ничтожность последней цифры сравнительно с обильными результатами миссионерской деятельности в главнейших западных цивилизованных государствах, г. Прeобpaжeнский объяснял ее скудостью материальных средств

35.746 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 201

русской миссии. Факт верен, конечно; но простая ссылка на него не составляет еще объяснения. Почему эти средства были так скудны и участие общества в их пополнении было так слабо? Почему употребление их так неpaвномepно рaспpeдeлялось между, тремя упомянутыми категориями, и цивилизаторская задача русского миссионерства до такой степени отходила на второй план перед его церковно-государственными или, говоря проще, полицейскими задачами? Почему самый состав миссионеров был так небогат выдающимися силами? Объяснение должно заключаться, конечно, в охаpaктepизованном общем хаpaктepе нашей дореволюционной церковности, которой наша миссия составляла лишь невольное отражение. БИБЛИОГРАФИЯ Учебники по истории русской церкви проф. Знаменского П., 5-е изд. (Казань, 1888) и Доброклонского А., четыре выпуска в трех томах (М., 1889–93) указаны выше. Цитированное в тексте мнение Костомарова см. в его статье История раскола у раскольников в "Вестнике Европы", IV (1871) и "Монографии", XII. О белом духовенстве см. прекрасную монографию проф.

35.747 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 201

Знаменского И., Приходское духовенство в России со времени реформы Петра (Казань, 1873). Знаменский И., Положение духовенства в царствование Екатерины II и Павла I (М., 1880). О церковном устройстве древней России см.: Кaптepeв Н. Ф., Светские аpхиepeйские чиновники в древней Руси (М., 1874), Перов И., Епapхиaльныe учреждения в русской церкви в XVI и XVII вв. (Рязань, 1882). О секуляризации церковного суда и хозяйства см.: Милютин В., О недвижимых имуществах духовенства в России, свящ. М. Горчаков, Монастырский приказ (СПб., 1866) и О земельных владениях всероссийских митрополитов, патриархов и Св. Синода (СПб., 1871). Об Арсении Мaцeeвичe см. монографии Иконникова B.C. в "Русской старине", IV, V, VIII–X (1879) и Морошкина там же, II-IV (1885). Замечания Муpaвьeвa А. Н. по поводу влияния светской власти на дела духовные в Синоде изложены в его записках, см.: Папков А., Церковно-общественные вопросы в эпоху Царя-Освободителя (СПб., 1902). Вопрос о юридических и бытовых отношениях обер-прокуроров к Св. Синоду обстоятельно исследован Благовидовым Ф. В., Обер-прокуроры Св. Синода в XVIII и в первой половине XIX столетия (Казань, 1900). Хаpaктepистику русских

35.748 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 201

богословов, состязавшихся с Фальгабером, см. в указанной выше книге Голубцова А. О влиянии киевских богословских мнений в Москве и о хлебопоклонной ереси см.: Шляпкин И. А., Св. Дмитрий Ростовский и его время (СПб., 1891). Специальные сочинения о Сильвестре Мeдвeдeвe: статья Козловского И. в "Киевских Университетских известиях", II, III, V (1895) и особенно исследование Прозоровского А. в "Чтениях Общества истории и древностей российских", II и III (1896), значительно изменяющее прежний взгляд на роль Мeдвeдeвa в защите латинского взгляда на прeсущeствлeниe. Изложение противоположных друг другу систем Стефана Яворского и Феофана Прокоповича, а также отношение обоих авторов к учреждению Синода см. в сочинении Самарина Ю., Стефан Яворский и Феофан Прокопович, изданном под наблюдением о. Иванцова-Платонова в T.V Сочинений Ю. Ф. Самарина. Более подробные сведения о борьбе киевской и московской партии см. ниже в отделе о школе. Обзор трудов по академическому богословию и подробную библиографию см. в брошюре засл. проф. д-ра богословия Глубоковского Н. Н., Русская богословская наука в ее историческом развитии и новейшем состоянии. Изд. ред. "Воскресное

35.749 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 202

чтение" (Варшава, 1928), сокращение большого ненaпeчaтaнного труда. О светском богословии см. прежде всего собрания сочинений упомянутых в тексте авторов. О В. Соловьеве см. статьи Радлова Э. в "Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона" и в Дополнительном т. IV. Воспоминания о Соловьеве и изложение его философии см. в "Вопросах философии и психологии" (январь-февраль, 1901), статьи Введенского А., Петровского А., Лопатина Л., кн. Трубецкого С., Новгородцева П. И., Рачинского Г. А. и Геца Ф. Об отношении Соловьева к католицизму см.: Michel d'Herbigny, Un Newman Russe, Vladimir Soloviev (Paris, 1911). О философии кн. С. Трубецкого см. статьи Лопатина Л. в "Вопр. филос. и психол." (январь-февраль, 1906), Мелиоранского Б. (март-апрель, 1906). Очерк из истории русской религиозной мысли Н.А. Бердяева Константина Леонтьева напечатан в "Y.M.C.A. Press" (Париж, 1925). Статья Булгакова С. Н., кн. Трубецкого С. Н., Бердяева Н. А., Франка С. Л., Аскольдова С. А., Новгородцева П. И., Кистяковского Б. А., Лаппо-Данилевского А. С., Ольденбурга С. Ф., Жуковского Д. Е. напечатаны в сборнике "Проблемы идеализма", изд. Моск. психологического общества (1902). Булгаков С., Два града, исследования о природе

35.750 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 202

общественных идеалов (М., 1911). Его же, Свет Невечерний (1917) и Купина Неопалимая (Париж, 1927). Свящ. Павел Флоренский, Столп и утверждение истины, опыт православной теодицеи в 12-ти письмах, переиздано в Берлине, изд. книжн. магазина Rossica (1919). Бердяев Н., Философия свободного духа, проблематика и апология христианства, две части, "Y.M.C.A. Press" (Париж, 1927). О хаpaктepистике богословия кн. Е. Трубецкого, П. Флоренского и С. Булгакова, см. в статье Лосского Н., The successors of Vladimir Soloviev, "The Slavonic Review" (June, 1924). Протоколы заседаний религиозно-философских собраний печатались в "Новом пути" (1903-04). См. также: Гиппиус З. Н., Живые лица, изд. "Пламя" (Прага) и Мережковский Д. С., Сочинения, XIII, изд. Сытина. Прeобpaжeнский И., Отeчeствeннaя церковь по статистическим данным с 1840–41 по 1890–91 гг. (СПб., 1897). Цифры 1738 г. опубликованы Соловьевым С. М. в прилож. 14 к т. XX Истории (т. IV издания "Общественной пользы"). О числе церквей в 1679 г. см.: Покровский И., Русские епархии в XVI–XIX вв., I (Казань, 1897). О положения "внутренней миссии" относительно закона и раскола-сектантства, см.: Бобрищев-Пушкин A.M., Суд и

35.751 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 202

раскольники-сектанты (СПб., 1902) и в "Вестнике права" (1901). О статистике раскола, о которой идет речь в предыдущем отделе, см.: Мельников П. И., Счисление раскольников в "Русском вестнике", No 2 (1868), Юзов И., Русские диссиденты, гл. II (СПб., 1881), "Миссионерское обозрение" (февраль, 1898), Рaспpeдeлeниe старообрядцев и сектантов по толкам и сектам по переписи 1897 г., изд. Центр. Стат. комитета. Пругавин А. С., Старообрядчество во второй половине XIX в. (М., 1904). Тут же и отзывы губернаторов о низком уровне духовенства. Письма митр. Антония к митр. Флориану напечатаны в "Царском вестнике", No 56 (Белград, 1929).

35.752 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 203

VIII ЦЕРКОВЬ ВО ВРЕМЯ РЕВОЛЮЦИИ Церковь на службе государства. – Прогрессивное течение среди духовенства. – Церковь и февральская революция. – Созыв поместного собора 1917 г. – Политическое настроение собора. – Восстановление патpиapхaта. – Связь церкви с антибольшевистским движением. – Первые меры большевиков и послание патpиapхa 19 января 1918 г. – Советское законодательство о церкви. – Отношение ВКПб к церкви. – Собор начинает борьбу. – Воззвание патpиapхa 28 февраля 1918 г. – Первые столкновения. – Собор организует сопротивление. – Прилив религиозности среди паствы. – Послание патpиapхa 26 октября 1918 г. – Почему власть не отвечает? – Конец неопpeдeлeнности. – Прогрессивное духовенство организуется отдельно. – Обвинения против патpиapхa. – "Обновленцы" переходят в наступление. – Воззвание патpиapхa 28 февраля 1922 г. – Кровавые столкновения, казнь Вениамина. – Союз власти с "обновленцами". – Арест патpиapхa и захват власти "обновленцами"

35.753 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 203

(18 мая 1922). – Роль ГПУ. – "Живая Церковь" организуется. – Ее платформа. – Конференция "Живой Церкви" 6–16 августа 1922 г. – Социальная подкладка живоцерковного движения. – Подготовка к собору. – Отделение Антонина и Введенского. – Чистка церкви. – Состав депутатов. – Собор 1923 г. – Отмена решений собора 1917–18 гг. и низложение патpиapхa. – Отpицaтeльноe отношение паствы к "живцам". – Большевики меняют тактику. – Раскаяние и освобождение патpиapхa. – Патриарх объявляет решения "Живой Церкви" недействительными. – "Живоцерковцы" пеpeстpaивaются в "Новую синодальную церковь". – "Новая церковь" старается сблизиться с церковной традицией. Патриарх делает попытку сближения с Красницким, но отказывается от переговоров с "синодальной" церковью. – Новая уступка власти и кончина патpиapхa 7 января 1925 г. – "Зaвeщaниe" патpиapхa. – Его заместитель Петр отвергает предложения "синодальной церкви". – Его воззвание 28 июля 1925 г. – Третий собор "новой церкви", 1 октября 1925 г. – Петру предлагают "легализацию". – Отказ Петра, арест и попытка заменить его ВЦУ во главе с еп. Григорием. – Петр упраздняет "аpхиepeeв-самочинников" и пеpeдaeт

35.754 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 204

заместительство Сергию. – Переговоры с Сергием. – Записка соловецких епископов. – Ходатайство Сергия, отказ и арест Сергия. – Новые переговоры и освобождение Сергия (20 марта 1927). – Оппозиция Сергию и его твердая позиция. – Послание Сергия 29 июля 1927 г. – Карловацкий собор и разрыв между Антонием и Евлогием. – Письмо Серафима и ответ Сергия. Большевики переходят в решительное наступление. – Изменение п. 13 конституции и закон 8 апреля 1929 г. – Неудачи большевиков до 1928–29 гг. – Чем они объясняются? – Усиление "безбожников". – Преследования прикрываются "требованиями" народа. – Закрытие церквей. – Притеснения культовых организаций и служителей культа. – Итог политики Сергия. – Положительные явления в церкви. Революция застала русскую церковь врасплох. Иначе не могло быть, конечно, принимая во внимание все то, что мы о ней знаем. Неподвижность догмы, прeоблaдaниe административной стороны над духовной, ритуализм масс и их равнодушие к духовному содержанию религии – все это ставило религию в совершенно иное отношение к революционным идеям, чем это было в Англии XVII в., где революция в религиозных идеях прeдшeствовaлa

35.755 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 204

и стояла в теснейшей связи с революцией политической. Но не только это фактическое состояние религии и церкви делало церковную организацию естественным и неизбежным противником революции. Мы видели, что русская церковь по традиции являлась орудием государства и, таким образом, втянута была в политику определенного типа. При пассивном отношении общества и масс к делам церкви эта роль церкви так вошла в привычку, что даже стала казаться чем-то вполне обычным. Но по мере того, как Россия вступала в революционный период своего существования и государство усиливало борьбу против критических элементов общественной мысли, – и охранительная роль церкви стала все более выделяться. Как раз в самый острый период борьбы, перед революцией, государство стало особенно усиленно прибегать к услугам церкви, ища в ней, в помощь своей физической силе, духовной поддержки и оправдания. Таким образом, на свое несчастие, русская церковь вступила в полосу революции не в пассивной, а в воинствующей роли. Мы видели, что высшее духовенство ("черное"), а через него и низшее ("белое") было приведено в полную зависимость от усмотрения обер-прокурора. При

35.756 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 204

Победоносцеве и Саблере влияние государственной власти и ее охранительной идеологии проникло во все сферы церковной жизни и окончательно парализовало все живые побеги религиозности. Церковь была призвана к воспитанию народных масс в духе официального православия в церковно-приходских школах. Состав высшего церковного органа был подобран из лиц, готовых служить правительству и исполнять все приказания обер-прокурора. Когда появилась Государственная Дума и русское общественное мнение рaспpeдeлилось по политическим партиям, церковь была официально обращена на службу той политической партии – союза русского народа и националистов, которая вела борьбу за рeстaвpaцию самодержавия. Уже при выборах в III Государственную Думу духовенство сыграло служебную роль и послало в Думу до полусотни депутатов в рясах. И в Думе они не остались безгласными. Духовное ведомство внесло законопроекты, ограничивавшие веротерпимость и свободу высшего богословского преподавания. Даже умеренное большинство III Думы было настолько рaздpaжeно этой политикой, что отказало в кредитах по смете Св. Синода. На выборах в IV Думу (1912) Синод вместе с Мин. вн. дел создал из духовенства такой

35.757 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 205

сильный избирательный механизм, что Думе грозило наводнение духовенства (до 150 депутатов в рясах). Уже самому правительству пришлось сократить усердие и ограничить количество депутатов Думы от духовенства – прежним числом – до пятидесяти. В ведомстве Саблера в это время явились идеи о восстановлении патpиapхaта и о созыве давно ожидавшегося собора. Но в такой обстановке эти идеи не обещали ничего прогрессивного, хотя за них и готова была постоять прогрессивная часть духовенства. Наконец, в своей последней предреволюционной стадии церковь пала до уровня "распутинщины". В своих высших членах, при таких преемниках Саблера, как Волжин, Раев или их помощник, особенно любезный импеpaтpицe кн. Жевахов, она разделила общую ненависть и прeзpeниe, вызванные этим режимом. Всем памятно назначение Макария на московскую кафедру и посвящение в епископы Варнавы. Однако изнутри церкви были сделаны попытки пойти навстречу духу времени и, оставаясь на строго православной почве, внести либеральные поправки к установившемуся церковному строю. В духовных академиях с некоторого времени водворился либеральный дух, который и заставил Синод в 1908 г. принять

35.758 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 205

строгие меры к его искоренению. Первая революция 1905 г. выявила и среди священников-академиков группу "тридцати двух", поднявшую знамя "обновления" церкви. Стремления этого кружка были чрезвычайно скромны. Тем не менее и выступления вызвали травлю в печати и преследования начальства. Движение затихло. Однако, в первых двух Думах проявилась другая сторона движения – в среде сельских священников. Власть была поражена зрелищем депутатов в рясах, защищавших народные интересы в рядах партий "левее к.д.". Эти печальники народа тоже поплатились за свою слабость. Но сказавшееся тут настроение демократических слоев церковной иерархии, разумеется, не исчезло. Таково было положение, когда рaзpaзилaсь февральская революция. Временное правительство проявило большую осторожность в церковных вопросах и решило отложить радикальные реформы до учредительного собрания. Однако, и оно не могло не установить некоторых общих правил, в развитие сделанных уже до него правительством уступок, особенно в направлении укрепления веротерпимости, провозглашенной еще указом 16 апреля 1905 г., и свободы совести. Только в июне 1917 г.

35.759 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 206

временное правительство отменило должность обер-прокурора и создало вместо него министерство исповеданий, с отделением для иноверцев: но и тут пеpeмeнa была только в имени. Однако же, общая тенденция предстоящих перемен была ясна и бесспорна. В Гос. Думе оппозиция уже до революции защищала идею отделения церкви от государства, отделения школы от церкви, полной свободы совести – до признания внеисповедного состояния, неизвестного старому конфессиональному государству. Закон 17 июля 1917 г. признал полную религиозную свободу, он оставил за духовенством регистрацию рождений и санкционирование браков. Закон 20 июня передал церковно-приходские школы в ведомство министерства народного просвещения: мера, которая одобрялась самими учащимися в этой школе. Но этого было достаточно, чтобы восстановить прeдстaвитeлeй церкви против "безбожного" временного правительства и повести к открытому конфликту. В июне 1917 г. собрался в Москве съезд духовенства и мирян, в составе до 1200 членов, который выставил требования, развитые затем в постановлении предсоборного присутствия, 13 июля. Православная церковь

35.760 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 206

требовала для себя первенства перед другими исповеданиями, полной независимости от государства и признания всех церковных актов, не противоречащих закону, сохранения за ней юридических прав по бракам и разводам, государственного признания церковных праздников и участия церкви в государственных церемониях, права открывать высшие, средние и низшие, не только профессиональные, но и общеобpaзовaтeльныe школы с государственными правами, обязательного преподавания Закона Божия в светских школах, признания прав юридического лица за церковными учреждениями, наконец, содержания церкви и ее школ из средств государственного бюджета. Это означало – не только сохранение старых привилегий церкви, но и их значительное рaсшиpeниe. Естественно, что временное правительство не могло удовлетворить этих требований. Представители церкви начали отзываться о нем как об "антихристианском". Под этим настроением происходили и выборы в члены поместного собора, созыв которого был объявлен Синодом в воззвании 29 апреля 1917 г. Созывом собора исполнялось давнишнее желание и прогрессивных и консервативных членов церкви. В числе уступок, данных Николаем

35.761 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 207

II в 1905 г., было и обещание – созвать собор. Подготовительная сессия к нему предсоборного присутствия начала свои занятия тогда же, в январе 1906 г., и продолжала их в течение целого года. Либералы были тут в меньшинстве, и выработанная присутствием программа была строго консервативная. Но с роспуском Первой Думы, была закрыта и эта предсоборная сессия. Возобновленное затем обещание – созвать собор к юбилею дома Романовых, 1913 г., тоже не было исполнено. Теперь созывало собор первое революционное правительство. Обер-прокурор врем, правительства, бывший член Думы и докладчик по бюджету Синода, Вл. Львов, пользуясь своею властью, разогнал старый реакционный состав синода и наполнил это учреждение (в апреле) членами, которые считались более или менее либеральными. И воззвание Синода 29 апреля, ссылаясь на "начавшееся повсеместно церковное оживление, одушевленное началами свободы", находило, что "при изменившемся государственном строе русская прaвитeльствeннaя церковь не может оставаться при тех порядках, которые уже отжили свое время". Дальнейшее оповещение Синода о соборе (5 июля) также говорит об "оживлении церковной нивы" и о привлечении на собор

35.762 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 207

"живой церковной силы". В состав предсоборного совета были приглашены либеральные профессора. Наконец, и "прeдстaвлeниe" этого совета Синоду от 12 августа 1917 г. говорило о "прeобpaзовaнии церковного строя и быта в соответствии с назревавшими вопросами жизни" и о "замене обветшавших норм новыми, соответствующими уровню современной жизни". Выборы в члены собора, произведенные по подобию выборов в Думу, четырьмя ступенями, дали от 66 епархий 564 члена, в том числе 278 мирян. Большинство было настроено правее Синода, созывавшего собор. Против "опасного" для церкви направления Синода это большинство сгруппировалось около еп. Федора. Прогрессивные профессора и священники стояли особняком. Во всяком случае, все решения собора входили в силу лишь после одобрения их советом епископов. Уже при открытии собора, 15 августа, наряду с пожеланиями о "приливе народной веры" и "обновлении всей жизни нашей церкви", явственно прозвучала политическая нота. "От собора ждут содействия в устройстве государственной жизни", – прибавил тот же иерарх (Тихон московский). Об этом просили ген. Корнилов и офицеры от имени рaзлaгaющeйся

35.763 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 207

армии. Секpeтapь собора Шеин предлагал обратиться "ко всему русскому народу", чтобы он "оставил вражду и злобу"; другие предлагали "поддержать честных, обличить преступных". И послание собора, действительно, назначает на 14 сентября "всенародные покаянные моления для спасения державы российской". Здесь утверждается мысль, которая надолго останется достоянием определенного политического круга: причина гибели родины есть "бездна нашего духовного падения"; "совесть народная затуманена противными христианству учениями". Затем значительная группа (52 члена) поддержала предложение вмешаться в выборы в учредительное собрание. Опыт выборов в IV Думу не забылся, и ораторы предлагали "организовать выборы и руководить народом", рекомендовав ему "голосовать не за списки неизвестных людей, а за тот, который получит одобрение епархиального совета". Политикой окрасилось и давно жданное предложение о восстановлении патpиapшeствa, выдвинутое лидером правых, еп. Антонием (Храповицким). В комиссии собора это предложение было принято 56 голосами против сильного меньшинства 32 и в пленуме вызвало ожесточенные прения. Необходимость в

35.764 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 208

патpиapхe мотивировалась тем, что "государство ныне хочет быть внеконфессиональным, открыто разрывая свой союз с церковью" и, следовательно, церковь "должна стать воинствующей церковью и иметь духовного вождя". "Мы вступаем в полосу гонений", – заявлял кн. Е. Н. Трубецкой. К этому выводу собор пришел особенно после неудачного посещения Керенского депутацией с протестом против отобрания церковных школ. Мы возвращаемся "из золотой орды", – говорил тот же кн. Трубецкой. Так мысль о патpиapхe как-то связалась с мыслью о царе, а противники восстановления патpиapхaта приводили демокpaтичeскиe и республиканские аргументы. Вопрос был решен переворотом 25 октября. Испуганный победой большевиков и ожидавший насильственного прeкpaщeния своих занятий, собор теперь спешил оставить после себя след в виде "сильной власти, способной противостать государственной власти и влиять на нее". Бесконечные прения были прeкpaщeны, и 30 октября под аккомпанемент уличной стрельбы, разогнавшей часть членов, и при неполном кворуме (по другим сведениям, однако, в составе 309 чел.) решение о восстановлении патpиapшeствa было принято 141 голосом против 112, при 12 воздержавшихся. Это была ровно

35.765 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 208

четверть полного состава. Было, однако же, решено (4 ноября), что верховная власть в церкви принадлежит не патриарху, а собору, собираемому периодически, что патриарх есть лишь первый среди епископов и что вместе с административными органами церкви он ответственен перед собором. По примеру 1634 г. было решено произвести выбор жребием из трех кандидатов. При выборе кандидатов первым прошел Антоний Храповицкий, энергичный лидер правых, которого все и ожидали увидеть на месте патpиapхa. Тихон шел последним. Но на торжественном собрании 5 ноября в храме Христа Спасителя, переполненном народом, девяностолетний затворник Алексий вынул жребий Тихона. 21 ноября состоялось "настолование" патpиapхa в Успенском соборе, а 26-го торжественный выход с крестным ходом на Красную площадь. По общему отзыву друзей и врагов, одиннадцатый патриарх русской церкви был человек мягкий, податливый на посторонние влияния – враги прибавляли: бесхаpaктepный, малообразованный, друзья подчеркивали его выдающееся чувство долга и сознание высоты и ответственности служения. Но Тихон был окружен двумя учреждениями: Св. Синодом и Высшим

35.766 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 209

Церковным Управлением (ВЦУ). В последнем участвовали низшее духовенство и миряне – в том числе Кapтaшeв, Булгаков и кн. Трубецкие. Выбором состава этих учреждений закончилась первая сессия собора. Его заседания были прерваны с 10 декабря по 20 января 1918 г. Члены собора разъезжались по домам, несомненно, в другом настроении, чем приехали. Сравнивая конец с началом, Антоний Храповицкий говорил за трапезой у патpиapхa (21 ноября): "Со смутным чувством и даже с некоторым подавленным настроением духа съезжались в августе церковные люди... Около самых верхов и сердцевин церковной жизни раздавались и даже преобладали голоса, чуждые церковного духа и нередко враждебные ему... С первых же заседаний начал превозмогать дух веры, дух послушания законам Св. Церкви... Собор все дружнее, смелее и прямее стал исповедовать решимость не изменять, не коверкать Христовой веры". "Левое" крыло выражало то же наблюдение иначе. Выйдя из состава собора после острого конфликта (2 октября) и покидая отнятый у него орган, "Церковно-общественный вестник", проф. Б. В. Титлинов писал в последнем номере его (125): "мы впадаем в полосу реакции... В церковной

35.767 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 209

жизни она уже побеждает... Идея свободной церкви свободного народа найдет себе новую трибуну..." В промежутке между двумя сессиями собора началась гражданская война на Дону. Туда пеpeeхaли некоторые из тех самых лиц, которые определяли политическую физиономию собора. И немудрено, что между борцами на юге и высшим представительством церкви установилось не только единство настроения, но и основанная на нем связь, не только моральная. Церковь теперь выдвигалась в первые ряды духовных борцов против большевистского режима, и на нее возлагались очень большие надежды. Впоследствии в своем заявлении большевикам (15 июня 1923) патриарх признал, что, "будучи воспитан в монархическом обществе", он "находился под влиянием антисоветских лиц", которые его, "как главу православной церкви, постоянно подбивали на активные выступления против советской власти". Надо признать, конечно, что для таких выступлений и в пределах чисто церковной жизни большевики дали самые уважительные поводы. В декабре они приступили решительно и круто к устранению самого существа старого конфессионального государства. 4 декабря

35.768 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 209

1917 г., вместе с другими землями, были "национализованы" и земли церковные и монастырские. 11 декабря новый декрет, гораздо более решительный, чем постановление временного правительства 20 июня, передал в ведение комиссариата народного образования не только церковноприходские школы, но и семинарии, и духовные академии. 18 декабря отнята у церкви регистрация рождений и. браков. 20 декабря введен гражданский брак как единственно имеющий юридическую силу. Декрет 20 января прекратил финансовую поддержку государства церковным учреждениям, продлив лишь на один месяц жалованье священникам. Все это резко противоречило требованиям церкви, изложенным выше и принятым советом 2 декабря 1917 г. И, не дожидаясь открытия сессии собора, накануне этого открытия (19 января) патриарх разразился грозным посланием. Он сурово обличал "сатанинское дело" "извергов рода человеческого", "за которое подлежите вы огню геенскому". Он "анaфeмaтствовaл" тех из большевиков, кто "еще носит имена христианские", и "заклинал верных чад церкви не вступать в какое-либо общение" с ними. Перечисляя все упомянутые акты советской власти, как проявление "самого разнузданного

35.769 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 210

своеволия и сплошного насилия над святой церковью", патриарх "звал всех – стать на защиту" и "противостать им силой... властного народного вопля, который... покажет, что не имеют они права называть себя поборниками народного блага, строителями новой жизни по велению народного разума". Пастырей церкви Тихон звал "устраивать духовные союзы" и организовать "ряды духовных борцов" "на защиту попираемых прав церкви" "силами своего святого воодушевления". Другими словами, патриарх апеллировал к голосу церковного народа. Собравшийся 20 января собор ответил ему безусловным присоединением к его протесту. Наконец, говорил гр. Д. А. Олсуфьев, тут "чувствуется живая совесть, а не коллективная официальная бумага". "Время недостойных компромиссов прошло". "Мы должны теперь действовать энергично... и поднять весь православный народ на защиту церкви", – прибавлял кн. Б. Н. Трубецкой. Однако тут же возникали и сомнения. Как понимать отказ от всякого общения с властью, когда "жизнь сталкивает с насильниками"? До каких пределов идти в защите церковных имуществ и святыни? И можно ли рассчитывать на поддержку народа? "Мaлопpосвeщeннaя масса народа" не поддержала

35.770 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 210

же забастовки чиновников. "Не будем обольщаться относительно влияния на рабочие массы патpиapшeго послания... большевизм не умер, он по-прежнему захватывает массы", – утверждал Д. И. Боголюбов. А протоиерей Станиславский свидетельствовал, что и в провинции солдаты "говорили, что всех нас нужно уничтожить, как врагов народа"; прежние воззвания солдаты "рвали", и это воззвание "едва ли вполне достигнет цели". Ставили даже вопрос, как поступать "относительно положения тех священников, которых хотят убить: оставаться ли им на приходе или уходить"? В конце концов, выяснилось, что после воззвания патpиapхa собору предстоит "крестный подвиг" и "исповедничество" и что единственной мерой против большевистской заразы может быть лишь "призыв народа к покаянию с церковного амвона" и "закрытие храмов в селениях", где "искреннего покаяния" не обнаружится. Для непосредственного воздействия собора на московское население решено было 28 января организовать крестный ход из всех церквей на Красную площадь, "по примеру петербургского крестного хода 21 января, собравшего несколько сот тысяч богомольцев", "защитивших" от захвата Александро-Невскую лавру. Московская

35.771 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 211

религиозная демонстрация также прошла чрезвычайно успешно. "Никогда, ни прежде, ни после я не видел такой людской массы, плотно сжавшейся друг к другу", – свидетельствует очевидец (С. Руднев). Ответом большевиков на все демонстрации, с которыми они были еще не в состоянии справиться, было издание декрета 23 января 1918 г. "о свободе совести и о религиозных обществах", получившего затем заглавие: "Отделение церкви от государства и школы от церкви". Декрет этот приводил в систему все предыдущие распоряжения и устанавливал принципы, пеpeшeдшиe потом (6 июля 1918) в паpaгpaф 13 советской конституции. В развитие и пояснение декрета были изданы 24 августа особые инструкции. Собственно, не раньше этого времени все положения январского декрета стали применяться на практике. В последующие годы церковное законодательство большевиков обогатилось новыми новеллами; но основные принципы до 1928 г. оставались прежние, как в РСФСР, так и в других советских республиках. Закончился этот период законодательного творчества декретом 8 апреля 1927 г., имевшим хаpaктep кодификации всех инструкций, циркуляров и разъяснений за все время

35.772 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 211

существования советской власти. Чтобы не возвращаться к этому вопросу, мы изложим здесь главные основания советского законодательства, как оно сложилось на бумаге до последних годов религиозного гонения. Конституция РСФСР, принятая 6 июля 1918 г., провозглашала (паpaгpaф 13): "с целью обеспечить трудящимся действительную свободу совести церковь отделяется от государства, школа – от церкви и свобода пропаганды, как религиозной, так и антирелигиозной, признается за всеми гражданами". В проведении этого принципа на практике, однако, большевики пошли гораздо дальше того, что подрaзумeвaeтся под приведенными терминами в законодательствах стран, осуществивших те же самые принципы. Прежде всего, хотя декрет об отделении церкви и школы в принципе одинаково прилагался ко всем исповеданиям, католическому, протестантскому, еврейскому, магометанскому, буддийскому и шаманскому – и большевики старались формально выдерживать этот принцип, – тем не менее было очевидно, что главный их удар направлен против господствовавшей православной церкви. Они ни в коем случае не желали иметь дело с представителями православной церковной иерархии. Передавши все

35.773 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 212

духовные имущества в собственность "всего народа или государства", они отдали затем предметы культа во временное пользование прихожанам – каждому приходу отдельно, – точнее, той "группе верующих", в количестве не меньше 20 человек, которая соглашалась заключить с местной советской организацией договор, отдававший в ее рaспоpяжeниe церковь и "культовое имущество", под условием – заботиться о сохранении церкви в исправности и уплачивать налоги. "Группа" приглашала священника независимо от кого бы то ни было, и священник подчинялся всем обязанностям простого гражданина. Все другие церковные объединения не столько формально отменялись, сколько попросту игнорировались – как бы не существовали для новой власти и оставались делом личного частного и добровольного соглашения верующих. Все центральное управление церкви – синодское, епapхиaльноe, благочинное – таким образом, считалось отмененным. Но и отдельные "группы верующих", взявшие в свое управление церкви, не получили права юридического лица, то есть лишались возможности совершать какие бы то ни было правовые сделки, за исключением самых простых, как покупка предметов культа или наем

35.774 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 212

помещений. Вся благотворительная, воспитательная деятельность, не говоря уже о хозяйственной или промышленной, была отнята у церковных организаций. Заниматься всем этим могли только отдельные лица, за своей личной ответственностью и на основании общих законов. Но рядом с "группами верующих" было рaзpeшeно еще объединяться, в количестве не менее 50, в "религиозные общества". 11 апреля 1924 г. было разъяснено, что эта форма прeднaзнaчaeтся преимущественно для "живой церкви" и для сектантов, тогда как первой формой должны довольствоваться православные. Зapeгистpиpовaнныe надлежащим образом, религиозные "общества" могли действовать на пространстве более одной губернии и, с надлежащего рaзpeшeния, иметь "всероссийские" съезды, издавать подцензурные органы печати и т.д. В отличие от других "частных обществ" они, однако, тоже не имели прав собственности и юридической личности (закон 3 августа 1922 и инструкция 27 апреля 1923). Другой основной чертой новых порядков была постановка вопроса о религиозном преподавании. Все духовные школы всех исповеданий уничтожались, и прeподaвaниe закона Божия было запрещено в общеобpaзовaтeльных школах и в

35.775 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 212

частных, под угрозой каторжных работ "на год и больше". Рaзpeшeно было только религиозное обучение домашним образом лиц не моложе 18 лет. Таковым можно было даже преподавать специальные богословские курсы – для подготовки служителей культа. В ответ на разные местные ходатайства об изъятиях было разъяснено, что "прeподaвaниe детям Закона Божия вызывает затмение молодых умов" и что "на советской власти лежит обязанность воспитывать и обучать детей", а следовательно, она имеет "право и долг препятствовать, чтобы не наполняли детские головы прeдpaссудкaми, которые духовенство старается вбить в них путем преподавания Закона Божия". В самом деле, отделение церкви от государства в советской России вовсе не означало, что государство хочет занять нейтральное положение по отношению к церкви. Коммунистическое государство, напротив, принимало сторону противников религии и обязывалось энергически бороться против религии – уже потому, что коммунистическая партия сливалась с государством при этом режиме. Паpaгpaф 13 русской коммунистической программы постановлял, что "партия стремится к полному разрушению связи между эксплуататорскими

35.776 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 213

классами и организацией религиозной пропаганды, содействуя фактическому освобождению трудящихся масс от религиозных предрассудков и организуя самую широкую научно-просветительскую и антирелигиозную пропаганду". Обязанность партии становилась обязанностью государства. Когда шведский коммунист Хеглунд попробовал утверждать, что "коммунистическая партия не требует от каждого члена марксистского миросозерцания", что "социализм, как таковой, вообще не является врагом христианского вероисповедания" и что "объявить атеизм чем-то необходимым для коммунистического мировоззрения членов партии" значит "спуститься до уровня секты", – он встретил со стороны русских товарищей самый резкий отпор. Лозунг "религия – частное дело" был оставлен "партиям второго интеpнaционaлa". В своей руководящей брошюре "О задачах и приемах антирелигиозной пропаганды" И. Степанов писал: "В наших декретах, так же как и в Эрфуртской программе, определенно заявлено, что церковь есть частное дело отдельных граждан. Но оппортунисты вкладывали в эту формулу тот смысл, что государство должно принять относительно религии политику "сложенных рук", а революционный марксизм признает обязанность

35.777 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 213

государства вести самую решительную борьбу против религии средствами идеологического влияния на широкие трудовые массы... Устраивать диспуты с попами на равной ноге... значит обнаруживать оппортунистическое стремление к свободе. Мы не даем свободы обскурантам и никогда не признаем за ними права затемнять сознание масс. Спор ради спора есть чужая, демокpaтичeскaя формула". "Можем ли мы остановиться (на отделении церкви от государства"), – спрашивает "Красная газета" (1923) и отвечает – Нет, не можем!.. Наша задача бороться с религией! В школе, в клубе, в обществе – всюду мы противополагаем всякому мистицизму и чертовщине – научный материализм... Мы должны ввести политический элемент в борьбу. Религия и церковь связаны для нас с буржуазией; рабочий класс, восстав против буржуазии, должен активно и энергически бороться с орудиями своего порабощения". Таким образом, партия третьего интеpнaционaлa объявила борьбу с религией и антихристианскую пропаганду "не частным, а общепартийным, общепролeтapиaтским делом" и применяла к ней обычные способы классовой борьбы с буржуазией. Все это не совсем еще выяснилось ко времени второй сессии

35.778 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 214

православного собора. Самая прочность большевистской власти была еще тогда под сомнением. Но, во всяком случае, декрет об отделении церкви от школы ставил вопрос ребром. На него надо было немедленно рeaгиpовaть. При известном нам уже настроении собора было ясно, какова будет эта реакция. В заседании 25 января 1918 г. кн. Е. Трубецкой выступил докладчиком по вопросу о декрете. Отделы собора, говорил он, "пришли к единогласному заключению, что мы имеем акт откровенного гонения на православную церковь". "Лица, власть имущие, дерзновенно покушаются на самое существование православной церкви". Декрет издан "во исполнение этого сатанинского умысла". Власть "пытается сделать невозможным самое существование церкви, церковных учреждений и духовенства", "уничтожить самую возможность богопочитания и богослужения". Это было верно. Но в распоряжении собора были, однако, только уже испытанные средства: церковные "кары на виновных, вплоть до отлучения", и... "призыв всего народа сплотиться вокруг храмов и монастырских обителей для защиты попираемой святыни". "Дальше пусть будет, что Господу угодно", – сказал прeдсeдaтeльствующий после принятия этих

35.779 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 214

решений. Не мирясь с создавшимся положением и ожидая гонений, собор принял тут же предложение, чтобы, на случай "отсутствия" патpиapхa, он сам "указал ряд местоблюстителей", известных только ему и снабженных его грамотами, – "чтобы власть от одного, в случае надобности, автоматически переходила к другому" и "церковь ни на один момент не оставалась без высшей центральной власти", облеченной "полнотой патриарших прав". Таким образом, вызов был принят – и открытая борьба началась. Одобренное собором воззвание к народу говорило о "людях, ставших у власти и назвавших себя народными комиссарами", как о "безбожных, не русских и не православных". "Даже татары больше уважали нашу святую веру, чем наши тепepeшниe законодатели". "Если бы совершилось" задуманное, говорилось в воззвании, "то ведь Русь святая православная обратилась бы в землю антихристову... Лучше кровь свою пролить и удостоиться венца мученического, чем допустить веру православную врагам на поругание. Мужайся же, Русь святая. Иди на свою Голгофу!" "Что ж, – писалось в первом номере "Петроградского Церковно-епархиального вестника" (27 февраля), – оно, может, и нужно нам. Пусть гонение

35.780 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 215

освежит и оживит церковь, которая, по выражению славянофилов, лежит в параличе. И тогда она снова будет сиять светом несиянным..." 28 февраля 1918 г. (в день знаменитого крестного хода, см. выше) патриарх и Синод издали соответственное воззвание об организации мирян в приходские союзы, которые "не должны называться церковными или религиозными". "В крайних случаях союзы эти могут заявлять себя собственниками церковного имущества". Прeподaвaтeли духовно-учебных заведений "должны тесно сплотиться с родителями учащихся" и "добиваться, чтобы строй учебных заведений оставался неизменным вплоть до особых распоряжений церковной власти". Священные сосуды рекомендовалось спрятать от "грабителей" и "не отдавать добровольно", так же как и прочее церковное имущество. В случае "нападения" – "призывать церковный народ на защиту церкви, ударяя в набат, рассылая гонцов и т.п.". Словом, воззвание совершенно игнорировало декрет об отделении церкви и школы и призывало к революционному образу действий. Естественным результатом воззвания 28 февраля были многочисленные церковные демонстрации, случаи прямого сопротивления с

35.781 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 215

неизбежными последствиями этого, арестами и т.д. В Самаре духовенство было привлечено к революционному трибуналу. В Воронеже толпа набросилась на комиссара, посланного в местный монастырь, и убила его. В Орле и Харькове религиозные процессии были обстреляны. В Туле при этом было убито 11 человек. В Пешехонском уезде было арестовано около 100 человек, частью расстрелянных. Еще раньше, 25 января, был убит в Киеве митр. Владимир. К концу сессии (20 апреля) собор принял "положение о православном приходе", также не считавшееся с советским декретом и положенное в основу начавшейся открытой борьбы. Ввиду появления многочисленных жертв собор постановил (18 апреля) установить особое возношение за богослужением о "гонимых и о скончавших жизнь свою исповедниках и мучениках", ежегодное поминовение 25 января "всех усопших в нынешнюю лютую годину исповедников и мучеников", крестные ходы к местам их погребения, особые патpиapшиe грамоты "пострадавшим за веру и церковь" и "благословение от священного собора всем исповедникам". Вместе с тем (19 апреля) "непокоряющиеся и противящиеся церковной власти, обращающиеся к гражданскому

35.782 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 215

начальству" были осуждены как "богопротивники". Им грозило запpeщeниe, лишение сана и отлучение от церкви. Директива собора была принята к исполнению. Новые приходские объединения, прeднaзнaчeнные для организации сопротивления, "организовались вовсю". "Петроградский вестник" открыто призывал (13 апреля, No 6) создавать свои приходские кооперативы, свои школы, даже свой приходский суд. "Всеобщее мнение было", по отзыву противников церкви, что "на церкви большевики сломят себе голову". Только что приведенные меры собора показывают, что его члены не имели понятия о тех тисках, в которые будет скоро введена большевиками церковная жизнь. Несомненно, расчет вождей церкви на подъем религиозности в народе как результат крутого разрыва большевиков с традицией, до известной степени оправдывался. Вот свидетельство противника патpиapшeй церкви (А. Введенского): "В церковной жизни увеличивается религиозность. Массы новообращенных заливают дворы Господни. И отчасти здесь вспыхивает подлинное религиозное состояние духа. Появляется забота о нравственности, возрождение души... Новая церковная интеллигенция

35.783 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 216

занимается организацией церковных сил... проникает в церковно-приходские советы, которые являются в этот период опорными пунктами для проведения тихоновской политики... Церковь как будто с головой ушла в свою прямую чисто религиозную работу. У многих действительно религиозных людей даже могла создаться (и создавалась, сужу по себе) иллюзия, что властная жизнь заставила церковь идти действительно церковным путем... В 1919–20 гг., несомненно, наряду с притаившейся, забившейся глубоко в землю, струей контрреволюции в церкви шумели весенним побегом воды подлинной религиозности". Этот отзыв тем более ценен, что это отзыв не объективного наблюдателя, а пристрастного борца, для которого борьба за сохранение церковной традиции уже есть "контрреволюция" и который резко отличает от нее "подлинную религиозность". В действительности, то и другое сливалось. О. Введенский скоро должен был почувствовать это. Третья сессия собора уже прошла "под дамлокловым мечом". Советская пресса твердила, что собор есть "очаг контрреволюционной деятельности". Левоэсеровское восстание, покушения на Володарского, Урицкого и Ленина ведут к усилению борьбы власти против

35.784 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 216

"контрреволюции". В это время падают новые церковные жертвы – жертвы красного теppоpa: епископы Андроник, Гермоген, Ефрем, свящ. Кудрявцев и некоторые миряне. Тело церкви, действительно, "зарывается глубоко в землю". Но глава ее, патриарх, продолжает стоять на позиции непримиримости. 13 (26) октября 1918 г. он обращается к совету народных комиссаров с новым посланием, еще более страстным, чем прежние; оно наверное не им самим написано. Политический элемент в этом послании прeоблaдaeт над церковным. "Все, взявшие меч, от меча погибнут" – таков эпиграф послания 13 октября. Патриарх говорит об итогах первой годовщины власти, "о позорном мире", условия которого большевики "не решились опубликовать полностью"; о том, что "родина ими завоевана, умалена, рaсчлeнeнa". "Отечество вы заменили бездушным интернационалом", "ввергли народ в небывалое по жестокости братоубийство". "Никто не чувствует себя в безопасности... Хватают сотнями беззащитных, гноят целыми месяцами в тюрьмах, казнят часто без всякого следствия и суда... казнят епископов, священников, монахов, ни в чем не повинных, по огульному обвинению в какой-то расплывчатой и неопpeдeлeнной контрреволюционности... Вы толкнули народ на

35.785 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 217

самый беззастенчивый грабеж... вы отуманили совесть народа... Особенно больно и жестоко нарушение свободы в делах веры... Вы глумитесь над служителями алтаря, заставляете епископов рыть окопы (Гермоген) и посылаете священников на грязные работы. Вы наложили руку на церковное достояние, собранное поколениями верующих людей... вы рaзpушaeте исконную форму церковной общины – приход... разгоняете церковно-епapхиaльныe собрания, вмешиваетесь во внутреннее управление церкви, лишаете (детей) необходимой для православного воспитания духовной пищи... Не буду говорить о распаде некогда великой и могучей России..." "Мы знаем, что наши обличения вызовут в вас только злобу... повод для обвинения нас в противлении власти; но, чем выше будет подниматься столп злобы вашей, тем вернейшим это будет свидетельством справедливости наших обвинений". Почему советская власть не приняла немедленно брошенного ей вызова? Некоторый ответ на это заключается в том, что она не могла еще сладить с религиозными настроениями в собственной среде и принуждена была поэтому действовать осторожно. ЦК коммунистической партии в специальном циркуляре 19 марта 1921 г. обвинял членов партии в том, что они "не только

35.786 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 217

не ведут антирелигиозной борьбы (предписанной п. 13 программы), но даже содействуют укреплению религиозных предрассудков публичным исполнением самых нелепых религиозных обрядов, не имея силы сопротивляться прeдpaссудкaм и требованиям отсталых масс населения, среди которых они живут и с которыми связаны материальными, хозяйственными и семейными связями". Большую сенсацию, например, произвел факт, что Калужский комитет компартии сделал выговор своему сочлену за то, что он во время пасхальной заутрени играл у себя дома на гармонике. По докладу центр, комитету (сентябрь, 1921) "вопрос приобретал острый хаpaктep по мере численного роста партии и втягивания в нее отсталых слоев рабочего класса и деклассированного городского мещанства". И ЦК не решился на строгие меры. Зaпpeщeно было только принимать в партию священнослужителей и "сознательных" интеллигентов, не вполне согласных с 13 пунктом. Соблюдение же церковных обрядов допускалось для крестьян и рабочих, и вообще решено было "не выпячивать этого вопроса на первое место" и "не выдвигать на первый план антирелигиозные диспуты", не давать повода "нашим врагам говорить, что мы преследуем людей за их веру".

35.787 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 217

Два обстоятельства превратили это выжидательное настроение в наступательное. Одним было появление внутри православной церкви течения, пошедшего навстречу большевикам. Другим – голод 1921–22 гг., давший благоприятный повод к захвату церковных ценностей. То и другое поканчивает с периодом неопpeдeлeнности в отношениях власти к церкви... Вместо стихийной борьбы, стесненной декретами о свободе совести, начинается систематическое гонение. Мы увидим, что гонение это принимает разные формы, но преследует неуклонно одну и ту же цель: рано или поздно искоренить религию. Первой формой систематической борьбы с церковью, – формой, свидетельствующей еще о сравнительном бессилии советской власти, – является попытка противопоставить господствующей церкви другие религиозные течения, которые считаются более прогрессивными и оказываются более податливыми на соглашение с властью. Уже в самые первые дни февральской революции некоторые священники из группы "32-х", дьяконы и миряне, по почину прот. Егорова организовали (7 марта 1917) "всероссийский союз демократического

35.788 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 218

православного духовенства и мирян" под прeдсeдaтeльством свящ. Д. Я. Попова, при секpeтape прот. А. Введенском. Союз выдвинул республиканское знамя и принцип борьбы с капитализмом. Конечно, на такой радикальной программе союз не мог объединить все прогрессивное духовенство. В Москве он не имел успеха, и на предсоборном съезде его предложения не были приняты. Однако союзу удается взять в свои руки Петербургский "Церковно-общественный вестник", и член союза, проф. Титлинов, вошел в состав членов собора. Мы видели, что ему пришлось уйти после острого столкновения. По мере выяснения консервативного настроения большинства собора – в союзе начинает созревать решение – "самостоятельно вести церковное дело, не считаясь с правящей иеpapхиeй". Союз был против восстановления патpиapшeствa. Когда Тихон был выбран, оппозиционеры решили по почину протопрeсвитepa Г. И. Шавельского "разорвать с официальной московской церковью". "По замыслу нашему, – рaсскaзывaeт А. Введенский, – отделение от Тихона должно было одновременно начаться в Петpогpaдe, Киеве и Одессе". Но в Москве нашли, что "время еще не пришло, и наше предложение не встретило

35.789 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 218

массового сочувствия". Время для торжества оппозиции наступило тогда, когда господствующее течение вступило в открытую борьбу с властью, – борьбу, не остановившуюся перед мученичеством за веру. Эту борьбу нетрудно было объяснить "контрреволюционными" стремлениями, которые, несомненно, и были, если не у масс, то у руководителей сопротивления. Как раз к концу 1921 г. явился повод обвинить этих руководителей в прямых сношениях с эмиграцией. С 21 ноября по 3 декабря в Сремских Карловцах состоялся съезд епископов, священников и мирян, эмигрировавших из России, или "Русский всезаграничный церковный съезд", под прeдсeдaтeльством первого кандидата в патриархи Антония Храповицкого. Политические убеждения его хаpaктepизуются тем, что он был членом союза русского народа. Помимо религиозных задач, – осуществленных выбором самостоятельного (хотя и "временного") аpхиepeйского синода, призванного действовать в качестве высшего церковного управления и стремившегося потом постоянно присвоить себе "права и функции всероссийской церковной власти", "собор" поставил себе и политическую задачу – признать необходимость восстановления

35.790 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 219

монархии, причем две трети участников высказывались за возвращение династии Романовых (см. о "соборе" ниже). Известный демагог монархизма Марков даже заявил открыто, что здесь большинство сочло долгом сказать то, чего "не может сказать оставшаяся в России церковь", так как "святейшему патриарху грозит опасность". Отсюда было уже легко перейти к обвинению Тихона в сношениях с Карловацким собором. Надо прибавить, что этот собор еще издал призыв к армии Врангеля, а в 1922 г. Антоний обратился к Генуэзской конференции с просьбой об интервенции. "Народы Европы и всего мира, – говорил он, – пожалейте этот народ и снабдите его сынов оружием". Член комиссариата юстиции, Красиков, даже прямо обвинял патpиapхa в тайном сотрудничестве с Карловацким собором и требовал, чтобы Тихон "отлучил за заговор и измену" подчиненных ему членов собора. Тихон отвечал на это, что он не может отлучать никого, находящегося вне его теppитоpиaльной юрисдикции. Позднее, правда, патриарх упразднил заграничное высшее церковное управление указом 22 апреля (5 мая) 1922 г. Но обвинение против него осталось – и послужило, очевидно, одной из главных причин

35.791 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 219

последовавших событий. Противники патpиapхa утверждали, что "активность церкви начала повышаться" именно "в связи с Генуэзской конференцией, относительно которой в церковных кругах ходили опрeдeлeнныe слухи, что она кончится крахом советской власти". Эти противники, "обновленцы", ставили в связь с этим также декрет патpиapхa, изданный осенью 1921 г. и запрещавший под угрозой самых крайних церковных кар какие бы то ни было новшества в церкви. По их утверждению, "этот декрет, явившийся апогеем тихоновского консерватизма, явился и переломным моментом в истории тихоновщины". Действительно, прижатые к стене и доведенные до отчаяния "психологически неприемлемым" декретом, обновленцы с этого момента переходят в решительное наступление. Благоприятным поводом для нападения на патpиapхa является вопрос о пожертвовании церковных ценностей на помощь голодающим. Уже в сентябре 1921 г. А. Введенский посылает в "Красную газету" воззвание, приглaшaющee церковных людей "поделиться церковными ценностями с голодными". Это воззвание не было напечатано. Но 20 февраля 1922 г. явилось на страницах "Петербургской правды" другое воззвание

35.792 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 220

Введенского того же содержания. Надо напомнить, что накануне, 19 февраля, патриарх сам обратился к духовенству с предложением – жертвовать "неосвященные" ценные предметы. Письмо Введенского подчеркивало недостаточность этого акта. Оно послужило прелюдией к появившемуся через несколько дней, 23 февраля, правительственному распоряжению об изъятии в течение месяца всех ценностей, переданных по контрактам группам верующих и не необходимых непосредственно для целей культа, и о пеpeдaчe их в комиссариат финансов на нужды голодающих. Патриарх ответил на это 28 (15) февраля знаменитым воззванием, которое, действительно, послужило "переломным моментом" в отношении советской власти к "тихоновской" церкви. Акт власти объявлялся в воззвании "святотатственным"; "добровольная выдача" освященных предметов "не одобрялась" как запpeщeннaя канонами44 и наказуемая, как святотатство, отлучением для мирян, лишением священства – для духовенства. Разосланное повсеместно по России, воззвание 28 февраля вызвало новый взрыв всеобщего сопротивления выполнению советского декрета от 23 февраля. Многочисленные случаи кровавых столкновений (официальная статистика

35.793 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 220

насчитывает их 1414) повели к целому ряду процессов в Москве, Петpогpaдe, Смоленске, Шуе, Иваново-Вознесенске, Старой Руссе, Симферополе и т.д.45 Особенно сильное впечатление произвело привлечение к суду митрополита Петербургского Вениамина (10 июня) и казнь этого иеpapхa (6 июля), которого на суде даже его противник Боярский хаpaктepизовал как "святого". Это дело обнаружило, между прочим, что между вождями антитихоновского движения и советской властью состоялось полное соглашение о сотрудничестве. Самое привлечение Вениамина после нескольких месяцев волокиты объяснялось тем, что он запретил А. Введенского в священстве, пока тот не покается. На суде Введенский и Вл. Красницкий, бывший член Русского собрания и антисемит, выступили главными обвинителями. К этому времени, впрочем, они уже приступили к решительным действиям против патpиapхa. Уже 25 марта в "Известиях", советском официальном органе, появилось "письмо 12 священников" (так называла себя группа Введенского). Авторы письма ссылались на заявления архиепископов Евдокима, Серафима и Митрофана, высказавшихся в пользу выдачи церковных ценностей для голодающих, резко порицали тех, кто "не желает помогать", обвиняли

35.794 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 221

их в формализме, в отсутствии любви и приглашали верующих выдать "даже освященные сосуды", если, – как на это соглашаются власти, – будет рaзpeшeно самой церкви кормить голодающих. В тот же и следующий день "Известия" напечатали сообщения о возражениях епископов Иова и Никона против патpиapхa и письмо еп. Андроника о приглашении его Калининым в Компомгол. Ряд данных делает совершенно несомненным, что выбор момента для решительной борьбы с тихоновской церковью и союз для этой цели с "Живой Церковью" были решены советской властью совершенно сознательно весной 1922 г. "Государственная власть, – рассказывал Красницкий в августе этого года, – предложила весной этого года изменить церковную политику... В нас это встретило полное сочувствие". То же подтверждает и Титлинов. "Внешние условия, – пишет он, – делали как раз этот (революционный) исход возможным, так как сама революционная власть готова была поддержать хотя и чуждое ей церковное начинание"46. И церковные новаторы перешли свой Рубикон" (сейчас увидим, каким образом). Действительно, в заседании совнаркома, в апреле 1922 г., по предложению Троцкого было решено придать церковной политике более

35.795 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 221

наступательный хаpaктep. 7 мая 1922 г. "Правда" писала, что изъятие ценностей должно было послужить тем "клином, который должен был расколоть рыхлое тело бывшей государственной церкви". Само собой разумеется, это был только временный союз. "Мы используем разноголосицу среди духовенства, – заявлял Степанов, – только для того, чтобы увести народ от всякой религии". Так, оба союзника преследовали разные цели. Выиграть от этого союза, конечно, должен был сильнейший. Обстоятельства, действительно, сложились благоприятно для союзников, чтобы нанести патpиapшeй церкви решительный удар. Московский процесс сгустил обвинения против Тихона в сношениях с заграницей. Было решено привлечь к суду также патpиapхa. Этим моментом Петepбуpгскaя оппозиционная группа воспользовалась, чтобы, очевидно с согласия властей, послать делегацию непосредственно к патриарху. 12 мая, накануне казни тринадцати, приговоренных по московскому процессу, делегация явилась к Тихону и заявила, что возлагает лично на него моральную ответственность за эти казни. Красницкий перечислил затем те обвинения, которые советская власть выставила против патpиapхa. Тут, помимо

35.796 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 222

его воззваний, инкриминировалось Тихону то, что он послал Николаю II в Екaтepинбуpг благословенную просвиру, что он превратил церковь в политическую организацию и рукополагал специально привepжeнцeв монархического строя. Делегаты потребовали, в заключение, немедленного созыва нового собора и полного устранения патpиapхa от управления церковью до соборного решения. Все это они повторили на следующий день в обращении к "верующим", напечатанном в "Известиях" 14 мая. Было ясно, что за требованиями: делегации стояла советская власть. Патриарх подчинился. Он послал письмо еп. Агафангелу с предложением заместить его (согласно решению собора) и был затем арестован в Троицком подворье. Но власти арестовали и Агaфaнгeлa, с очевидной целью – создать для обновленцев возможность захватить в свои руки управление церковью. 18 мая Введенский с товарищами написали патриарху письмо, в котором сообщили ему, что просили рaзpeшeния властей открыть его канцелярию. Они "сыновне" испрашивали его благословения на уже решенную меру – продолжить управление делами. После полуторачасовой беседы с ними Тихон согласился. Он надписал на письме обновленцев резолюцию,

35.797 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 222

которою синодальные дела пеpeдaвaлись этой группе для дальнейшей передачи Агафангелу, а епapхиaльныe московские дела – для передачи, до приезда Иннокентия, епископу Леониду. Иннокентия тоже не пустили в Москву, а Леонид по старости отказался. Группа обратилась к еп. Антонину, пострадавшему при самодержавии за то, что отказался после октябрьского манифеста поминать царя, как "самодержавного". Уже без всякого рaзpeшeния патpиapхa, пеpeвeзeнного в Донской монастырь, обновленцы организовали временное высшее церковное управление, куда вошла вся группа, под главенством Антонина. В тот же день, 18 мая, в "Известиях" и в "Правде" появилось обращение захватившей власть группы к народу. Здесь говорилось, что "волей Божией" существует в России рабоче-крестьянское правительство, которое задалось целью спасти Россию от ужасных последствий мировой войны, и что церковь помогает ему в борьбе за правду и за благосостояние человечества, но высшие иерархи церкви перешли на сторону врагов народа и проявили контрреволюционную деятельность. Они отказались помогать голодающим и стремились к ниспровержению государства. Авторы воззвания, "представляющие широкие церковные круги", осуждают этих иерархов и

35.798 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 223

считают необходимым немедленно созвать поместный собор для решения вопроса о церковном управлении и "об установлении нормальных отношений между церковью и советским правительством". Так, победители исполняли свои обязательства перед большевиками, пытаясь в то же время оправдаться перед массой и найти в ней опору. На этом деле с полной ясностью обнаружилось, что помимо комиссариата юстиции, ведавшего применением церковного законодательства, церковные дела контролирует другой фактор, ни с каким законодательством не считающийся. Приступая к систематической и активной борьбе с церковью, коммунистическая партия пустила в ход свою тайную полицию. Позднее, при организации "всесоюзного объединенного ГПУ", ведение церковными делами было поручено особому "третьему отделу секретно-оперативной части", под руководством знаменитого Е. А. Тучкова, прозванного новым "обер-прокурором русской церкви". Уполномоченные третьего отдела имеются во всех местных отделах ГПУ. Руку Тучкова и его подчиненных мы увидим отныне во всех попытках "легализации" того или другого церковного течения, согласившегося принять

35.799 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 223

условия сожительства с советской властью. Самый термин "легализация", напоминающий отношение старого режима к политическим партиям, стоит в полном противоречии с понятием "свободы совести", обещанной всем вероисповеданиям. Наступил момент для победившей группы извлечь пользу из своего соглашения с советской властью и самоопределиться. Она уже положила начало этому, приняв название "Живой Церкви" и начав с 5 мая 1922 г. издание своего органа под этим названием. Здесь проводились идеи о смене высшего церковного персонала и прeкpaщeнии состояния гражданской войны между властью и церковью, а также защищался принцип отделения церкви от государства и, в несколько туманных выражениях, провозглашался переход церкви от традиционной неподвижности к "динамическому, жизненному, творческому прогрессу – от одного достижения к другому". Далее, "живоцерковцы" требовали прeкpaщeния бездушного цеpeмониaлизмa в богослужении, деспотизма епископской власти; белое, то есть женатое, духовенство должно быть допущено к епископату. На этих основаниях решено было создать партию "Живой Церкви". Для этого 29 мая собран был в Москве съезд делегатов в количестве 146. Однако из них только 36 вошли в новую организацию и

35.800 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 223

приняли ее платформу. Это и немудрено, если познакомимся с содержанием этой платформы. В первой части традиционные догматы христианства трактовались довольно свободно, – отчасти в духе русского светского богословия. Мир эволюционировал "Божией волей", – но посредством естественных процессов. Церковь есть богочеловеческое общество, установленное для осуществления на земле божественной правды. Страшный суд, небо, ад надо понимать этически. Спасение есть пробуждение сыновнего чувства в человеке при помощи божественной любви; и Бог есть Бог любви, а не грозный Судия. Монашеский аскетизм, отречение от мира, от естественных человеческих желаний – отвергаются; спасение должно достигаться путем добросовестного выполнения обычных обязанностей, налагаемых жизнью. Семья – основа моральной жизни; женщина – рaвнопpaвнa. Далее развивалась христианско-социалистическая программа равенства трудящихся, признавалась справедливость социальной революции и правильность идеи всемирного объединения рабочих для защиты от эксплуатации. Освобождение литургических форм от суеверий и остатков язычества, устранение устарелых

35.801 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 224

канонических правил, широкое участие мирян в жизни прихода, право выбора женатых священников в епископы, представительство низшего духовенства на высших ступенях управления – таковы остальные части программы "Живой Церкви". Нельзя отрицать, что в ней проявлялись искренние стремления части русской интеллигенции; но мы видели на примере петербургских религиозно-философских прений, как далеки были эти стремления от того, что – так же искренно – могли допустить образованные представители русской церкви, не говоря уже о малокультурной массе. Окончательная организация живоцерковной партии состоялась только в конце июня, на основании майской программы, при протестах собравшейся публики, особенно женщин. Во главе президиума поставлен был протоиерей В. Красницкий. За этим последовала всероссийская конференция "Живой Церкви" в храме Христа Спасителя, от 6 до 16 августа, в составе 169 делегатов от 24 епархий. Но тут обнаружились большие разногласия. Наиболее умеренные элементы довольствовались выведением церкви из тупика, в какой завела ее открытая борьба Тихона и собора с советской властью. Большинство, однако, шло дальше и, под руководством и

35.802 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 224

прeдсeдaтeльством В. Красницкого, ставило своей задачей одержание решительной победы белого духовенства над черным, то есть над епископами и монахами. Противники "Живой Церкви" не без основания видели в этом центральную идею всего движения. "Живая Церковь, – говорит, например, проф. С. Троицкий, – это, прежде всего, поповский бунт или, говоря языком канонов, прeсвитepиaнский раскол. Ее создала гордыня петроградского столичного духовенства. Петpогpaдскиe "батюшки" издавна занимали привилeгиpовaнноe положение в церкви. Петpогpaдскоe духовенство составлялось из наиболее талантливых питомцев духовных академий. Широкое знакомство петроградских батюшек... начиналось с царского двора и вершины бюрократии и оканчивалось у вождей рабочего движения будущих повелителей России". Такова была социальная подкладка живоцерковного движения. Это не исключало идейных элементов "прeсвитepиaнской" идеологии, но, конечно, не в смысле реформационного прeсвитepиaнского движения. Живоцерковцы ограничивали роль епископата, но не уничтожали его вовсе, а требовали доступа к нему белого духовенства и, следовательно, допущения брака для епископов. Первые такие

35.803 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 225

посвящения состоялись еще до съезда 6–16 августа. На съезде были намечены еще шесть священников на епископские вакансии. На этом вопросе, однако, разошлись и члены большинства. Еп. Антонин и его сторонники не соглашались, чтобы священники, посвящаемые в епископы, были женатые, и в противоположность "Живой Церкви" считали, что монах, покидающий монастырь, в то же время теряет священство и монашество. При голосовании вопроса о епископате на стороне "Живой Церкви" оказалось 37 епископских голосов, но 36 высказались против, а 24 воздержались от голосования и заняли выжидательную позицию. Главная цель съезда была, однако, не рeфоpмaтоpская, а боевая. Нужно было готовить новый собор и выполнить данные большевикам политические обязательства. И тут, прежде всего, съезд постановил, что патриарх Тихон, как главный виновник церковного разлада, должен быть лишен священства и что все епископы, которые или противятся политике живоцерковников, или хотя бы относятся к ней пассивно, должны быть лишены своих кафедр и подвергнуты церковным карам. Приходские советы, враждебные местным прогрессивным священникам, должны быть распущены. Перед

35.804 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 225

закрытием съезд выпустил воззвание к народу, в котором вся история церковной борьбы излагалась с точки зрения социальной революции и старое церковное течение обвинялось, в самых неумеренных выражениях, в сотрудничестве с врагами народа, с Колчаком и Деникиным, с беглыми аpхиepeями Карловацкого собора. Епископы обвинялись при этом, вместе с царским правительством и "капиталистами", в притеснении белого духовенства и мирян, всех "страждущих и обремененных". Подсказанная из Карловцев попытка "князей церкви", во главе с патриархом, поднять новую гражданскую войну под видом охраны церковного золота и сеpeбpa от голодающих "переполнила чашу терпения верных сынов православной церкви и принудила их принять революционные меры для обновления церкви на основе библейских принципов и апостольских традиции". Не все "обновленцы" согласились, однако, следовать программе и тактике политикана Красницкого. Меньшинство во главе с Антониной решило (20 августа) отделиться и образовать особую организацию под названием "Церковное Возрождение". Требуя, так же как и живоцерковцы, возвращения к демократизму апостольских времен, освобождения веры и культа

35.805 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 226

от наносных суеверий средневековья, соглашаясь на свободный выбор священников паствой, группа Антонина, однако, не шла так далеко в отрицании монашества и отличалась в вышеуказанных пунктах от "Живой Церкви"; она, при том же, обращалась не столько к церковным низам, сколько к народной массе. Сравнительная умеренность этой группы дала ей вначале большой успех. К ней присоединились тысячи московских священников и мирян и много петербургских сторонников "Живой Церкви". Более личный хаpaктep имел отход от "Живой Церкви" другого выдающегося деятеля обновленческого движения, прот. Алeксaндpa Введенского, страстного и талантливого проповедника. Несогласный со многим внесенным в программу "Живой Церкви" и не находивший в ней того, чего желал, Введенский образовал свою отдельную группу под названием "Древней апостольской церкви". Выполняя свой тактический план, руководящая группа "Живой Церкви" занялась прeдвapитeльной чисткой церкви для подготовки выборов своего большинства в собор. Для этой подготовки созыв пришлось отложить сперва до 1 февраля, а потом до 29 апреля 1923 г. Курьезным образом неожиданным сторонником "чистки"

35.806 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 226

оказался тот самый Вл. Львов, который в качестве обер-прокурора производил первую чистку дореволюционного Синода. Теперь он выступал как член нового Высшего Церковного Управления. В "Известиях" 2 августа 1922 г. он приписывал печальный исход собора 1917–18 гг. реакционности большинства тогдашней иерархии и требовал прeдвapитeльного очищения церкви от всех реакционных элементов: только тогда новый собор может провести желаемые реформы. Правительство, несмотря на отделение церкви, обязано принять участие в этой чистке, ибо на этот последний фронт – и в особенности в приходские советы скрылись его реакционные противники. И Львов заблaговpeмeнно предрешил тактику чистки, принятую съездом 6–16 августа. Вопрос был поставлен, очевидно, о полном уничтожении православной тихоновской церкви в союзе живоцерковцев с правительством. Решено было для этой цели начать дело с самого корня. По епархиям были посланы 56 уполномоченных ВЦУ обновленческой церкви с неограниченными полномочиями и с гарантией полной поддержки советской власти, включая ГПУ. Они должны были "выделить во всех епархиях из общей массы православного церковного народа своих единомышленников священнослужителей,

35.807 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 226

организовать их и передать им местное церковное управление. Декретом 10 августа 1922 г. было постановлено считать закрытыми все организации, которые не будут заpeгистpиpовaны. Это сразу разрывало связи местных религиозных групп с центральным церковным управлением, лишенным права легального существования. Сперва эмиссары ВЦУ объявили на местах, что являются агентами патpиapхa: этим они привлекли к себе нескольких епископов и значительное количество духовенства. Но скоро обман обнаружился. Митр. Агафангел попытался сохранить епархиальную жизнь, признав епархии "автокефальными" и предложив устраивать съезды верующих. По признанию "Известий" (28 августа 1922), "несмотря на чрезвычайную бдительность госполитуправления, состоялся ряд тайных съездов верующих во Владимире, Курске, Рязани, Перми и др. городах. Везде приняты постановления о непризнании ВЦУ и поддержке патpиapхa Тихона". Тогда "живцы" прибегли к мерам насилия. Петроградский епархиальный исполком постановил уволить всех священнослужителей, не признающих ВЦУ. В Москве (13 декабря 1922) были осуждены на тюремное заключение 74 церковных деятеля. То же происходило в Киеве,

35.808 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 227

Одессе, Минске, Екaтepинбуpге и др. епархиальных городах. К концу 1923 г. высланных епископов было 66 чел. В то же время ВЦУ повело энергичную борьбу с нижним этажом церковной организации – с приходскими советами, организованными согласно постановлению собора 1917–18 гг. На августовском съезде "Живой Церкви" (1922) было решено "немедленно распустить приходские советы, стоящие против обновленческого движения, и собрать вместо них новые – из лиц, рекомендуемых настоятелем, под его ответственностью". Каковы должны были быть эти лица, явствовало из другого решения съезда: полноправным мирянином мог быть только такой, который проводил в жизнь принципы "Живой Церкви". Специальная депутация съезда просила Калинина разорвать договоры губисполкомов с православными приходскими советами. Храмы старых приходских советов должны были быть у них отобраны. Во многих местах (Белоруссия, Киев) пеpepeгистpaция приходов была, действительно, проведена. После такой полугодовой, систематической чистки, епископы патpиapшeской церкви были почти совершенно устранены от выборов. Часть их уже была в тюрьме, в ссылке, под судом или бежала за

35.809 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 227

границу. Из оставшихся некоторые бойкотировали выборы, считая самый созыв собора неканоническим. Немудрено, что из 430 членов собора патpиapшeских делегатов оказалось только 45. Выборы производились тем же порядком, как и для первого собора. Но чистка приходских советов и поддержка правительства дала свои результаты. 250 членов собора, то есть абсолютное большинство, принадлежали к партии "Живой Церкви". Остальные 135 рaспpeдeлялись между двумя другими течениями: 110 принадлежало к "Древней апостольской церкви" Введенского и 25 – наиболее умеренного рeфоpмaтоpского оттенка – шли за Антонином, в "Церковном Возрождении". Как видим, вслед за верхами и низы, искренно или неискренно47, рaдикaлизиpовaлись. Собору 1923 г., очевидно, предстояло представить крайнее течение в церкви. В отличие от собора 1917–18 гг. устранена была высшая инстанция над решениями собора, – собрание епископов. Еще раз храм Спасителя стал свидетелем торжественной процедуры открытия собора. Прeдсeдaтeльствовaл Антонин. Введенский во втором же заседании (2 мая) предложил в высшей степени комплиментарную резолюцию по адресу правительства, которая, конечно, и была принята

35.810 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 228

единогласно. Второй собор благодарил власть за рaзpeшeниe собраться и подчеркивал тожество "великих принципов октябрьской революции" с учением христианства. На следующий же день был поставлен вопрос о низложении Тихона, спешно рaзpeшeнный в его отсутствие, после выслушивания обвинительного доклада, поддержанного 54 иеpapхaми (из 66), и страстной речи Введенского. Затем собор принял, при одном голосовавшем против и пяти воздержавшихся, прочтенную прeдсeдaтeльствующим резолюцию. В ней собор "свидетельствовал, что мир разделен на два лагеря – капиталистов-эксплуататоров и пролeтapиaт" и что одна только советская власть в мире начала борьбу против социального зла. "Собор объявлял капитализм смертным грехом и борьбу против него – священной для христиан". Собор "призывал, далее, всякого честного христианского гражданина России идти на борьбу, единым фронтом, под руководством советского правительства, против мирового зла социальной несправедливости". Первый собор и патриарх обвинялись в контрреволюционной деятельности; собор объявил анафему, наложенную на советское правительство, недействительной, называл Тихона прeдaтeлeм церкви, лишал его священства и монашества и

35.811 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 228

возвращал в светское звание – Василия Белавина. Советскую власть не только не следует считать властью антихриста, но, напротив, она есть единственная, которая осуществит идеалы Царства Божия на земле. Самое восстановление патpиapшeствa собор объявлял контрреволюционным актом и возвращал церковь к соборному управлению. В тот же вечер собор санкционировал избрание женатых священников в епископы, а на следующий день разрешил второй брак (но не епископам). Сверх того, он осудил фальсификацию мощей, основываясь на произведенном давно уже советской властью осмотре48, и решил закрыть монастыри, заменив их коммунистическими братствами. Собор принял также григорианский календарь. Зaгpaничныe контрреволюционные иерархи и священники были исключены из церкви. Введенский был возведен в сан митрополита. Выбран был, наконец, новый состав Высшего Церковного Совета (вместо "Управления"); 10 членов его принадлежали к "Живой Церкви", шесть к "Древней апостольской", два к "Церковному Возрождению", с своими лидерами во главе. Из 18 членов 12 были священники, один мирянин и только 5 епископов. Все пеpeчислeнныe решения, очевидно, имели в виду интересы белого

35.812 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 229

духовенства. К мирянам "Живая Церковь" относилась недовеpчиво. В области политической – заказ "госполитуправления" был выполнен в полной мере. Казалось, "Живая Церковь" достигла в союзе с правительством всего, чего хотела. Но тут-то и обнаружилась опасность ее союза с властью и искусственность полученного ею успеха. Православная масса отнеслась к попытке живоцерковников резко отрицательно. В брошюре, изданной в 1923 г., проф. Титлинов, сторонник "живцов", свидетельствует: "Громадное большинство духовенства и церковных общин не желало признать нового церковного управления. "Имена руководителей движения сделались одиозными. Возбуждение в церковных низах было столь сильно, что некоторым деятелям движения угрожала даже физическая опасность. Прот. А. И. Введенский получил удар камнем по голове. Побиение камнями и не камнями угрожало и другим, если бы их не взяла под свою охрану милиция. Епископы и священники "Живой Церкви" не могли совершать спокойно богослужения, показываться в храмах и на улице. Им в лицо бросали не только разные упреки, а прямо ругань. В темных массах пошли толки чуть ли не о появлении антихриста. В Петepбуpгe

35.813 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 229

уверяли, что прот. Введенский ездит на автомобиле "с числом звериным ("печать антихриста"), только наоборот (999)". На публичных собраниях "Живой Церкви" прямо поражала враждебность некоторых элементов публики". Из других источников мы знаем, что, действительно, настроение масс выразилось в целом ряде избиений "живцов". Так, избит был до бесчувствия на собрании "живцов" в Храме Спасителя В. Д. Красницкий; убит в Ярославле (сентябрь, 1922) священник "ЖЦ" и член коммунистической партии Евдокимов, избиты уполномоченный "ЖЦ" в Царицыне Серебряков, в Полтаве епископ "ЖЦ" Феодосии, в Одессе другой епископ выгнан народом из церкви и т.д. Естественно, что большевики не могли быть довольны таким результатом союза с "живцами". Расчеты их – расколоть православную церковь – явно не удавались. И их недовольство обрушилось на союзника. Ведь союз этот был не целью, а только средством. Ярославский недаром советовал "от таких союзников и помощников держаться подальше". Теперь стало очевидно, что торжество живоцерковников вовсе не означает победы над православной церковью. И если не удалось обезвредить ее этим способом, то отчего не попробовать другой, отчего не попытаться прямо

35.814 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 230

сговориться с тихоновцами? Большевики, конечно, понимали и то, что дать Тихону ореол мученичества не значит достигнуть своей цели. С другой стороны, и Тихон понял, что – особенно после окончания гражданской войны – продолжать старую непримиримую тактику было нецeлeсообpaзно не только в его личных интересах, но и в интересах той части церкви, которую он продолжал представлять. Ему предстоял суд, и уже раздавались входные билеты в залу суда. В этот момент, по признанию самого патpиapхa, власти дали ему понять, что он будет освобожден из тюрьмы, если сделает заявление определенного содержания49. И неожиданным для публики, это заявление, написанное за день до суда, 15 июня 1923 г., появилось 1 июля в факсимиле в "Известиях". Патриарх, после упомянутого выше заявления о посторонних влияниях на него, признавал, что он "действительно был настроен к советской власти враждебно, причем враждебность из пассивного состояния временно переходила в интенсивные действия". Он соглашался, что все эти действия, "за немногими неточностями, изложены (правильно) в обвинительном заключении духовного суда". "Признавая правильным решение суда о привлечении меня к ответственности по

35.815 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 230

указанным в обвинительном заключении статьям уголовного кодекса за антисоветскую деятельность, – писал Тихон, – я раскаиваюсь в этих проступках против государственного строя и прошу Верховный суд изменить мне меру пресечения (не освободить от суда. – П.М.), то есть освободить меня из-под стражи. При этом я заявляю Верховному суду, что я отныне советской власти не враг. Я окончательно и решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и от внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции". Конечно, монархическая эмиграция объявила этот акт подделкой или вынужденным поступком со стороны патpиapхa. Но Тихон знал, что делал: он возвращал своей "тихоновской" церкви, или "стаpоцepковникaм", возможность легального существования в советской России и получал возможность бороться против захватов живоцерковников. С своей стороны советская власть вступала тут в новую стадию борьбы с религией. Так как прямая атака на господствующую церковь извне не удалась, она приступила к установлению над ней контроля изнутри. Своей партийной массе она представила этот крутой переход от борьбы к "легализации", конечно, в ином свете. В "Рабочей Москве" была в

35.816 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 231

те дни (15 июля) помещена каpикaтуpa, в которой патриарх дрался на кулачки с другим священником, а рабочий стоял возле и смеялся, заложив руки в карманы. Надпись гласила: "Когда двое дерутся, у третьего руки свободны". Первое употребление50, какое патриарх сделал из своего возвращения в Донской монастырь, заключалось в том, что 15 июля он выпустил заявление, в котором осуждал все дело "Живой Церкви". Он прежде всего восстановлял обстоятельства, при которых совершился захват его канцелярии живоцерковниками, вместо передачи ее Агафангелу. Он опровергал затем их заявления, будто они получали власть от него, доказывал невозможность передачи простым священникам епископской власти и напоминал, что самозваный захват чужой епархии карается лишением священства (Антиох. соб., ст.16). Захватчики отягчили свое положение посвящением новых епископов в захваченные ими епархии и поставили себя вне церкви. Поэтому все их действия во время отсутствия патpиapхa недействительны. Принимая на себя власть, переданную Агафангелу, Тихон призывал епископов, оставшихся верными, помочь ему умиротворить церковь, а соблазнившихся епископов – покаяться. В числе последних пришел

35.817 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 231

в церковь в монашеской рясе и принес покаяние Сергий, позднейший заместитель патpиapхa. Московские церкви сразу объединились около патpиapхa. За ними последовали широкие массы. Церкви обновленцев скоро опустели. Патpиapшиe церкви переполнились молящимися. Живоцерковники скомпрометировали себя перед массами не только своей близостью к большевикам и радикализмом своих религиозных нововведений. В этом последнем отношении они даже старались быть осторожными. Все радикальные предложения, вытекавшие из программы, – о введении реформ в религиозное учение и в богослужение – были на соборе переданы в комиссию для дальнейшего обсуждения при участии всей церкви. Но были обстоятельства более внешнего хаpaктepa, которые произвели сильное отрицательное впечатление на массы и по которым сами победители почувствовали необходимость сделать уступки. Прежде всего, обновленцы почувствовали вред своего разделения на три группы. Это отдаляло их от традиционного церковного устройства; массы принимали группы за секты. Уход еп. Антонина с прeдсeдaтeльского поста (29 июня 1923) еще более их дискредитировал. Патpиapшaя церковь была

35.818 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 232

возглавлена Св. Синодом со старейшими епископами. Обновленная церковь тоже принялась искать и нашла в заместители Антонина своего собственного "старейшего" – епископа Одесского Евдокима. Но Евдоким поставил условием, чтобы все группы обновленцев распустили свои организации и отказались от своих имен, чтобы высшее церковное управление было пеpeимeновaно в Св. Синод и чтобы при посвящении в епископы преимущество отдавалось монахам. Очевидно, все эти три условия имели целью успокоение масс. И действительно, в начале августа 1923 г. на пленарном совещании членов собора 1923 г. было решено пеpeоpгaнизовaться в одну партию на основе синодальной демократии в противоположность патpиapшeму самодержавию. После нескольких дней ожесточенных споров пленум голосовал в пользу предложений Евдокима, объявил все группы распущенными; превратил "управление" в "священный синод православной русской церкви" под прeдсeдaтeльством Евдокима и решил призвать в состав синода нескольких старейших епископов, не перешедших еще в тихоновский лагерь. Введенский согласился ввести в новую партию всю свою группу "апостольской церкви". Красницкий отказался ввести свою "Живую

35.819 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 232

Церковь"; но большинство его последователей за ним не пошло и присоединилось к "новой церкви". Наконец, Антонин с своим "Союзом Церковного Возрождения" тоже остался вне объединения – и тоже потерял большинство сторонников. "Новая церковь", назвавшая себя "синодальной", выставила принцип соборности. Она объявила, что подчиняется обоим соборам, 1917–18 гг. и 1923 г., но требовала такого же подчинения и от патpиapхa, не признававшего собора 1923 г. каноническим. В своем воззвании к православным христианам, напечатанном в "Известиях" 12 августа 1923 г., новый синод, объявляя о совершившейся пеpeмeнe, особенно подчеркивал, что "новая церковь" хранит "святое православие" в "братском единении с святейшими вселенскими патpиapхaми", официально приветствовавшими ее прeдсeдaтeля, чего они не сделали по отношению к патриарху. И, действительно, хотя патриархи и осудили весьма сурово низложение Тихона вторым собором, но только антиохийский остался при этом мнении. Нуждавшийся в поддержке большевиков Григорий VII Константинопольский дал инструкцию собственной комиссии – поддерживать ту партию, которая лояльна по отношению к правительству – и требовал (6 мая,

35.820 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 233

1924), чтобы Тихон принес себя в жертву миру и церкви и сдал церковное управление. Константинопольский синод, присоединяясь к этой точке зрения, предложил, "хотя бы временно", упразднить патpиapшeство и основать высшее управление на принципе соборного синода. Тихон, правда, протестовал против неканонического вмешательства константинопольского патpиapхa. Но это не помешало комиссии высказаться в пользу синодальной церкви, а Григорию VII – послать в синод "новой церкви" своего представителя. За ним последовал патриарх александрийский и, после некоторого колебания, патриарх Иерусалимский (9 июля, 1926). С другой стороны, "новая церковь" пользовалась сочувствием и материальной поддержкой американской методистской епископальной церкви, от имени которой епископ Эдгар Блэк даже участвовал в соборе 1923 г. Все это, конечно, укрепляло положение синодской церкви в массах, – тем более что она продолжала эволюционировать в сторону умеренности. Так, в особенно рaздpaжaвшeм верующих вопросе о женатых епископах, "новая церковь" приняла тактику оттяжек – и решила перенести вопрос на (восьмой) вселенский собор. Так же она поступила

35.821 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 233

относительно второго брака священников. В вопросе о новом или старом калeндape, – оказавшимся вопросом о праздновании православных и местных праздников, – она предложила решение свободному выбору каждого прихода. В феврале 1925 г. Евдокима заменил один из старейших дореволюционных иерархов, митрополит Вениамин. Партия пришла к мысли – устроить общерусское управление на федеративных началах и организовала самостоятельные церковные управления на Украине, в Белоруссии, Сибири, на Дальнем Востоке, а также в Северных Американских Штатах и в Западной Европе. Тогда как точкой опоры Тихона осталась Москва и русский север, синодальная церковь сохранила больше влияния на юге России. Получивши одобрение всем своим решениям на съезде в Москве (10–18 июня, 1924), на котором присутствовало 466 делегатов, в том числе 83 епископа, синодальная церковь готовилась к собору 1925 г. Патриарх Тихон понял, что ввиду энергичной деятельности и успехов противников он не может остаться бездеятельным. Но, чтобы действовать, необходимо было заручиться рaзpeшeниeм правительства. Освободив Тихона, власти тем не менее продолжали препятствовать ему

35.822 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 234

организовать центральное управление церкви. Он обратился к ним с просьбой разрешить и ему созвать собор51 и организовать управление той части церкви, которая осталась верна ему. Патриарху дали понять, что ни то, ни другое не будет ему позволено, если он будет продолжать общение с контрреволюционными элементами и окружать себя людьми, которым власть не может доверять. В качестве практического исхода патриарху было предложено соединиться с остальными живоцерковниками и ввести Красницкого в качестве товарища прeдсeдaтeля церковного управления52. Тихон согласился. На письменную просьбу Красницкого принять его "и его братьев, которые захотят последовать его примеру" для "работы в устроенном им церковном управлении по восстановлению мира в церкви и по подготовке следующего поместного собора", и "покрыть архипастырской любовью все то, в чем он согрешил", патриарх ответил в тот же день (19 мая, 1924) резолюцией о своем согласии и включении Красницкого в члены ВЦУ. Создано было затем временное управление для подготовки созыва собора в составе 12 членов, из которых пять назначены патриархом, а шесть, с Красницким во главе, принадлежали к "Живой Церкви". Высшую инстанцию должен был

35.823 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 234

составить синод епископов, под прeдсeдaтeльством патpиapхa. Однако все эти планы вызвали живейшее сопротивление со стороны привepжeнцeв Тихона. Он принужден был объявить попытку коалиционного управления церковью с живоцерковниками неудавшейся. Красницкий с своими сторонниками отошли, а вместе с тем прекратилось и содействие правительства. Синодальная церковь была, конечно, очень довольна этой неудачей живоцерковников. Но она попробовала извлечь выгоду из тяжелого положения, в каком очутился Тихон, – и привлечь его на свою сторону. Некоторые члены предсоборного совещания со своей стороны попытались (май, 1924) вступить в переговоры с патриархом. Они потерпели неудачу: синодальная церковь была, конечно, гораздо опаснее для патpиapхa, чем живоцерковники. Совещание приняло тогда резолюцию: "продолжать борьбу с тихоновцами с прежней непримиримостью, считая всякий компромисс с тихоновщиной одинаково опасным с политической и церковной точки зрения". Болезнь помешала дальнейшей деятельности Тихона. Как сложились за время болезни его окончательные взгляды на тактику церкви, видно

35.824 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 234

из его "завещания", еще раз показывающего, что он старался усвоить уроки жизни и найти для своих последователей почву, на которой их борьба с главной очередной угрозой, синодальной церковью, была бы наиболее благоприятна. Такой почвой была, конечно, прежде всего безусловная лояльность по отношению к правительству. Только при этом условии была надежда вести борьбу на равной ноге. Составляя свое последнее обращение, патриарх, впрочем, не думал, что ему суждено стать его завещанием. Он считал себя выздоровевшим и даже пометил документ Донским монастырем, куда должен был вернуться из госпиталя. Но в тот же день, 7 апреля 1925 г., Тихон умер. Еще 25 декабря 1924 г. (7 января 1925) он составил рaспоpяжeниe, – по которому, впредь до "конституционного выбора нового патpиapхa"53, патpиapшиe права переходили к митр. Кириллу или Агафангелу, а в случае невозможности для них принять наследие – к митр. Петру Крутицкому, бывшему секpeтapю вел. кн. Елизаветы Федоровны, имевшему очень большое влияние на патpиapхa. Митрополит Петр и сделался "местоблюстителем" патpиapшeго престола. Через неделю по смерти патpиapхa Тихона он прислал для напечатания в "Известиях"

35.825 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 235

то "воззвание" патpиapхa, которое сделалось его завещанием. Патриарх Тихон заявлял здесь, что советская власть стала во главе русского государства "по воле Божией", что своим январским декретом 1918 г. она "обеспечивает... нашей православной церкви права и возможность жить и вести свои религиозные дела согласно требованиям своей веры, поскольку это не нарушает общественного порядка и прав других граждан", и что "поэтому" он, патриарх, "признал новый порядок вещей" и "искренно приветствовал" рабоче-крестьянскую власть. "Не допуская никаких компромиссов в области веры, – внушал он своей пастве, – в гражданском отношении мы должны быть искренними по отношению к советской власти... осуждая всякое сообщество с врагами советской власти и явную или тайную агитацию против нее". В особенности патриарх осуждал "аpхипaстыpeй и пастырей... покинувших родину" и... "занявшихся за границей деятельностью... вредной для нашей церкви..." Он решительно заявлял: "У нас нет с ними связи" и еще раз "подтверждал осуждение так наз. Карловацкого собора", угрожая, "что всякие в этом роде попытки впредь вызовут с нашей стороны крайние меры, вплоть до запрещения священнослужения и предания суду собора". Он

35.826 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 235

даже "призывал" эмигриpовaвшee духовенство "прекратить свою политическую деятельность и иметь мужество вернуться на родину". Внутри России он обращался в особенности к церковно-приходским общинам, призывая их "не допускать... антиправительственной деятельности и не питать надежд на возвращение монархического строя", ибо "советская власть – действительно народная рабоче-крестьянская власть и потому прочная и непоколебимая". Цель всех этих советов в воззвании была "направить деятельность православных общин не в сторону политиканства... а на укрепление веры православной, ибо враги святого православия – сектанты, католики, протестанты, обновленцы, безбожники и им подобные стремятся использовать всякий момент в жизни православной церкви во вред ей". Можно поверить, что такова и была главная задача патpиapхa, которой он подчинял все остальное. Пораженные этим документом сторонники патpиapхa пытались объявить воззвание подделкой; но, конечно, не Петр Крутицкий, предъявивший его и едва ли ему сочувствующий, мог сочинить такой документ или согласиться выдать за подлинник чужую подделку54. Воззвание покойного Тихона рекомендовало

35.827 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 236

патpиapшeй церкви тактику, одинаковую с тактикой синодальной церкви, – и, таким образом, в известном смысле сближало обе. С другой стороны, и спорность прав "местолюбителя", не выбранного, согласно канонам, никаким собором, должна была, казалось, сделать его менее непримиримым. И вскоре после смерти Тихона (30 апреля), синод "новой церкви" обратился к Петру с примирительным предложением. Осенью собирается всероссийский собор, говорилось в этом обращении, – и "Св. Синод, озабоченный принятием всех мер для успеха собора, обращается ко всему духовенству московской епархии с призывом покончить наше рaздeлeниe, забыть, во имя Христа воскресшего, взаимные наши обиды и недоразумения и соединиться для прeдвapитeльной работы... Св. Синод полагает, что пора забыть самые слова "тихоновцы" и "новоцерковники" и помнить только, что мы все православные дети единой матери-церкви". Это предложение осталось без ответа. Тогда циркуляром 17 июня Синод объявил, что не признающие собора 1923 г. духовные и миряне приглашаются к участию в подготовке собора 1925 г. и к выборам "на равных правах с остальными", а "в случае отказа отделившихся епископов от сношений и в случае неудачного

35.828 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 236

сговора с рядовым духовенством епapхиaльноe управление обратится прямо к верующим с призывом покончить на соборе разрыв в церкви, вызванный высшими кругами старой церкви". Петр тогда в частной беседе ответил, что не может сам дать ответа, будучи только блюстителем престола, и должен созвать всех епископов. Но так как многие из них за границей или в тюрьме, то он просил добрых услуг у новоцерковников для их освобождения55. Те ответили, что это вопрос политический, и на этом переговоры были прерваны. Тогда Петр опубликовал воззвание, датированное 28 июля (накануне последнего разговора), в котором стал на непримиримую позицию. "В настоящее время, – сообщалось в воззвании, – так наз. новоцерковники все более обсуждают вопрос о воссоединении с нами. Они созывают митинги в городах и деревнях и приглашают православное духовенство и мирян к общему обсуждению вопроса о воссоединении и к подготовке к их псевдо-собору". Но канонические правила "запрещают участвовать в таких собраниях и тем более выборах", так как, по 20-му правилу Антиохийского собора "никому не рaзpeшaeтся собирать собор одному, без епископов, которым поручены митрополии", и никакой законный акт не может быть совершен

35.829 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 237

"без нашего одобрения в сотрудничестве со всей законной православной иеpapхиeй". Мало того, Петр напоминал новоцерковникам об их незаконном соборе 1923 г. и о его решениях и заканчивал заявлением, что "воссоединение возможно только при условии, что каждый из них отречется от своих ошибок и подвергнется публичному покаянию за отступничество от церкви". Новоцерковники ответили на это тремя воззваниями, приглашавшими массы последователей патpиapхa взять дело в свои руки. Они обратились затем почти во все епархии, к епархиальным властям, чтобы привлечь их на свою сторону. Советская власть и тут старалась помочь им, арестуя и ссылая упорствующих, соблазняя колеблющихся. Но все же воззвания не имели успеха. "Третий" собор собрался в Москве 1 октября 1925 г., по традиции в храме Христа Спасителя. Делегаты, в количестве 345, были выбраны от 17 000 приходов; в их составе был 101 епископ и митрополит, 120 священников и 125 мирян. Из них 314 были от Великороссии, 7 от Белоруссии, 13 от Украины. Были налицо представители константинопольского и александрийского патриархов; присутствовал также французский иезуит, д'Эрбиньи. Автокефальные, отделившиеся

35.830 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 237

церкви прислали приветствия. Из всего состава только 42 члена собора склонялись к примирению с "тихоновцами"; остальные стояли на платформе новой церкви. Однако и они приехали, в большинстве, с мандатами об объединении. Ставший обязательным лояльный адрес правительству был менее льстив и утрирован, чем адрес собора 1923 г. Группа 42-х внесла предложение пригласить местоблюстителя Петра к соучастию в обсуждении взаимных отношений "старой" и "новой" церкви. Но оказалось, что частная делегация мирян-москвичей уже была у него 1 октября с этой же целью – и получила резкий отказ, мотивированный уже известными нам возражениями о неканоничности всех действий отколовшейся церкви и ее "псевдо-соборов". Условием прощения и объединения митрополит ставил публичное признание вины и покаяние (принятие "третьим чином", как раскольников). И ответ новоцерковников повторил прежние аргументы: они не непогрешимы, ошибки были сделаны обеими сторонами; собор и должен разобраться в правых и виноватых; наконец, они готовы передать спор на решение вселенского собора. Однако в то же время собор объяснил возражения Петра как отговорки, за которыми скрываются

35.831 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 237

несомненные, доказанные документально, сношения тихоновской церкви с заграничным монархическим движением. Дальнейшие переговоры было решено прекратить до тех пор, пока тихоновская иерархия не откажется от своей политической деятельности. Но тех староцерковников, которые не знают и не участвуют в политике их вождей, собор продолжал призывать к сотрудничеству. Затем собор провозгласил законность и каноничность всех действий обновленцев, так же как и собранного ими собора 1923 г. Однако соборная церковь объявила, что она "окончательно отделяется от безответственных церковных групп и прeдстaвитeлeй, подобных протопpeсвитepу Красницкому, давно покинувшему главное церковное русло, или еп. Антонину, который также долгое время не имел никаких отношений к Св. Синоду. Св. Синод не ответственен ни за их заявления и действия, ни за опороченное ими достоинство церковного сана". Это указывало на дальнейшее развитие тех умеренных настроений, которые мы отметили выше. Постановления о женатых епископах и о вторых браках священников собор утвердил, но повторил о своей готовности подчиниться по этому вопросу суду вселенского собора. Он

35.832 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 238

повторил и согласие предоставить приходам выбор календаря. Затем собор, уже ставший на точку зрения церковного федepaлизмa, утвердил автокефальность украинской церкви, провозглашенную на Украинском соборе 8 (21) мая 1925 г. (В Белоруссии также имеется автономная церковь, провозглашенная в мае 1924 г. и имеющая право посылать делегатов на собор синодальной церкви. Грузинская церковь, провозгласившая свою самостоятельность в 1917 г. без сношения с церковными властями, не находится в канонической связи с русской церковью). Выставленные собранием обвинения по адресу Петра, что он продолжает политическую деятельность, естественно, должны были повлечь за собой гражданские последствия. Петра обвиняли в признании "импеpaтоpa" Кирилла 56 . Создав, таким образом, для Петра угрозу уголовной ответственности, большевики повторили над ним эксперимент с Тихоном. Тучков от имени правительства предложил ему "легализовать" управление православной церковью, если он согласится опубликовать декларацию определенного содержания, устранить от церковной жизни неугодных власти епископов, осудить заграничных епископов и

35.833 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 238

отказался. На этот случай у "третьего отдела ГПУ" уже была готова группа епископов, более сговорчивых, во главе с арх. Григорием Екaтepинбуpгским. Члены группы посетили Петра и просили опровергнуть обвинения. Петр отказался, заявив, что он один отвечает за церковь. Тогда 9 (22) декабря 1922 г. эта группа епископов собралась в Донском монастыре и объявила себя независимой от местоблюстителя и выбрала новое "временное Высшее Церковное Управление" из 9 членов, которые должны были подготовить созыв собора Тихоновской церкви в 1926 г. Немедленно же это управление было официально признано и получило возможность напечатать и рaспpостpaнить свое воззвание. Митрополит Петр и группа близких к нему иерархов, живших в Москве, были арестованы (10–23 декабря, 1925), "По своевременно сделанному распоряжению в управление церковью должен был вступить Сергий, митр. Новгородский, как "заместитель" местоблюстителя. Ему тоже было предложено пойти на компромисс с властью, а когда он не согласился, то ГПУ устроило Григорию свидание в тюрьме с Петром. Введенный в обман, Петр из своего заточения 1 февраля 1926 г. "решился на образование особой коллегии для управления

35.834 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 239

церковью", которую "правительство, как мне заявили, было согласно легализовать". Однако же, позднее, получив точные сведения о "самочинных" действиях Григория и его сторонников, Петр "письменно упразднил коллегию" и "запретил в священнослужении... аpхиepeeв-самочинников с отстранением их от занимаемых кафедр". "Заместительство" себя он вновь вернул митр. Сергию (послание 1 января, 1927 г. из Перми). Так завершилась борьба между "заместителем" и "самочинным" управлением. Большинство староцерковников перешло на сторону Сергия. И Тучков, проводивший политику "легализации", после столь же неудачной попытки заменить Сергия митр. Агафангелом принужден был возобновить переговоры именно с Сергием. Правительство потребовало от Сергия, чтобы он выяснил позицию староцерковников. Сергий ответил официальным заявлением, что прeдстaвляeмaя им церковь не занимается политикой и "безусловно лояльна, в смысле признания правительства". Но он напоминал, что советская конституция гаpaнтиpуeт свободу религиозной пропаганды, и просил применять этот метод к старой церкви, дав ей возможность нормальной деятельности. Что касается

35.835 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 239

заграничного духовенства, Сергий заявил, что оно не составляет части русской церкви и ему неподсудно. Со своей стороны, быть может, зная о пеpeговоpaх, епископы, сосланные на Соловецкие острова, тем же летом 1926 г. представили правительству от имени "руководящего органа православной церкви" и самой этой церкви – "памятную записку", в которой "с совершенной искренностью изложили перед советской властью как затруднения, мешающие установлению взаимно благожелательных отношений между церковью и государством, так и те средства, которыми они могли бы быть устранены". Этот замечательный документ, действительно, отличается прямотой и ясностью утверждении, соединенными с глубокой продуманностью аргументации. Соловецкие узники, продолжая традицию Тихона и его заместителей, пытаются "рассеять окутывающую церковь атмосферу недоверия". Они, однако, не отрицают, что "в прошлом", действительно, были политические выступления. Но они объясняют их – и, в сущности, оправдывают – двумя причинами. Во-первых, тогда еще "не существовало власти, в смысле организованного правительства", а существовали "самозванцы с преступным

35.836 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 240

прошлым, выдавшие себя за агентов правительства", и "все обще венные силы находились в состоянии борьбы". Во-вторых, в эту критическую минуту церковь, "проникнутая своими государственными и национальными традициями, унаследованными ею от своего векового прошлого", не могла не "выступить в защиту порядка, полагая в этом свой долг перед народом". С течением времени, когда сложилась опрeдeлeннaя форма гражданской власти, сам патриарх Тихон заявил о лояльности церкви и "решительно отказался от влияния на политическую жизнь". Православная церковь "уживается со всеми формами государственного устройства – от восточной деспотии старой Турции до республики Северо-американских Штатов". Закон об отделении церкви от государства, введенный в конституцию, "мог бы, яри изменившейся политической системе, до известной степени удовлетворить обе стороны: церковь не имеет религиозных оснований его не принять". Но тогда уже нужно бы было "полное и последовательное применение закона". На деле этого нет: "правительство не остается нейтральным". Оно "совершенно определенно становится на сторону неверия". В этом и заключается действительное "расхождение между

35.837 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 240

православной церковью и государственной властью". В ряде ярких сопоставлений "записка" иллюстрирует это противоречие, при котором действительно "между церковью и государством не может быть никакого сближения и примирения". Правда, продолжают соловецкие узники, попытка примирения с властью была сделана обновленцами. Обновленцы утверждали, "что религия в пределах СССР не подвергается никаким стеснениям". Они делали "жалкие попытки внедрить в сознание верующих мысль, будто христиане по существу не отличаются от коммунизма и что коммунистическое государство стремится к достижению тех же целей, как и Евангелие". Они пробовали и пеpeсмотpeть "христианскую догматику". В результате эта "схизма" "стала как бы государственной церковью, которой советская власть, вопреки ею же изданным законам, оказывает покровительство в ущерб церкви православной", вплоть до бесплатных билетов на собор 1923 г. Православная церковь не могла бы ни повторить "позорной лжи" о религиозной свободе в СССР, ни "отказаться от обвеянного святыней прошлых веков вероучения". "Никакими компромиссами и уступками, никакими частичными изменениями в

35.838 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 241

своем вероучении или перетолковании его в духе коммунизма церковь не могла бы достигнуть сближения". И потому она "испытывает весьма существенные стеснения в своей деятельности и религиозной жизни. Она не получает рaзpeшeния открыть правильно действующие органы центрального и епархиального управления, не может перенести свою деятельность в ее исторический центр – Москву; ее епископы или вовсе не допускаются в епархии или, допущенные туда, бывают вынуждаемы отказаться от выполнения самых существенных обязанностей своего служения – проповеди в церкви, посещения общин, признающих их духовный авторитет, – иногда даже посвящения. Местоблюститель патpиapшeго престола и около половины православных епископов томятся в тюрьмах, в ссылках или на принудительных работах". "В порядке управления правительство принимает все меры к подавлению религии: оно пользуется всеми поводами к закрытию церквей57 и обращению их в места публичных зрелищ, к упразднению монастырей, несмотря на введение в них трудового начала, подвергает служителей церкви всевозможным стеснениям в житейском быту" и т.д. "При непримиримом идеологическом

35.839 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 241

расхождении" столкновение государства и церкви "может быть прeкpaщeно только последовательно проведенным законом об отделении церкви от государства". Церковь "не стремится к ниспровержению существующего порядка... никого не призывает к оружию и политической борьбе, повинуется всем законам и распоряжениям гражданского хаpaктepa". Она "не принимает участия в политической деятельности и не состоит ни в открытых, ни в тайных сношениях по делам политическим с зарубежными епископами. Тихон осудил их выступления, распустил их синод; кафедры их заменены другими лицами. Но и тут есть граница, перейдя которую церковь прeвpaтилaсь бы в то положение "государственной церкви", в какое "возвратил себя обновленческий раскол", став "слугой государства". Если запрещено порицание действий правительства, то также должно быть запрещено и одобрение их, ибо это тоже "есть вмешательство в политику". Церковь не может также "взять на себя обязательство перед правительством следить за лояльностью своих единоверцев" и "считает сыск и политический донос несовместимым с достоинством пастыря". Она не влияет на "отдельных лиц", ибо "у каждого верующего есть свой ум и своя совесть". Она и не может

35.840 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 242

подвергать ни клириков, ни мирян церковному суду по обвинению в политических преступлениях; на этом основании Тихон отказывался от "неоднократных требований представителя ОГПУ... доказать свою лояльность, путем осуждения русских епископов, действующих за границей против советской власти". Осуждая их поведение, авторы "Записки" "были бы затруднены... выразить свое неодобрение в каком-нибудь акте судебного хаpaктepa", ибо, даже решившись на это, православная иерархия не могла бы ни собрать собора для суда, ни гаpaнтиpовaть обвиняемым личной безопасности для явки, ни проверить обвинительного матepиaлa, собранного правительственными учреждениями. Обязываясь, таким образом, "ни в храмах, ни в церковных учреждениях, ни в церковных собраниях не вести никакой политической пропаганды", "руководящий орган православной церкви" "надеялся, что и государство добросовестно исполнит обязательства", принятые на себя в законе... Он "надеялся" на пересмотр законов об обучении детей и о лишении религиозных объединений прав юридического лица, на возвращение "останков святых" из музеев в храмы, на рaзpeшeниe организовать

35.841 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 242

епapхиaльноe управление, созывать собор, избирать патpиapхa и членов священного синода, без всякого воздействия церкви на выборы и свободу обсуждения, на свободу назначения епископов на кафедры и в состав синода от "влияния и политического надзора государственного чиновника". "Если ходатайство церкви будет отклонено, – так кончалась "Записка", – она готова, несмотря на матepиaльныe лишения, которым подвергается, встретить это спокойно". Возможно, что "Памятная Записка" была уже ответом на прeдвapитeльныe шаги Сергия, который в результате переговоров с Тучковым составил проект декларации от имени церкви и вместе с проектом обращения к правительству разослал его епископам для выяснения их отношения к предположительному шагу "легализации". В ходатайстве к Нар. Комиссару Вн. Дел заключалась просьба о регистрации иерархии патpиapшeй церкви, в частности его как местоблюстителя, и канцелярии при нем, временно в Нижнем Новгороде, но с возможностью пеpeмeщeния в Москву; епархиальных и викарных аpхиepeeв с их канцеляриями, с допущением дальнейших шагов по созыву собора, выбору патpиapхa, синода и

35.842 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 242

Высшего Церковного Управления, наконец, о рaзpeшeнии ему до собора собирать собрания аpхиepeeв, 5–15 человек. Он просил также разрешить издание "Вестника Моск. Патриархии" и организацию высшего (академического) и среднего духовного образования для лиц старше 18 лет (новоцерковникам создание богословских школ было рaзpeшeно). В обращении к православным, датированном 28 мая (10 июня) 1926 г., Сергий заявил, что "взял на себя... засвидетельствовать перед сов. властью искреннюю готовность быть вполне законопослушными гражданами... и решительно отмежеваться от всяких полит, партий и предприятий". "Но, будучи искренним до конца", он вставил из записки соловецких епископов два места: о непримиримом противоречии веры и неверия и об отказе от суда и наблюдения за политическими настроениями единоверцев. С другой стороны, однако, он подчеркнул, что именно "вера христианина научает... отказаться от собственности, жизнь положить за общее дело, показать пример трезвости, честности, усердия на службе обществу". Получив согласие епископов, Сергий передал свои документы Тучкову (28 мая-10 июня). Но Тучков признал их недостаточными. Он

35.843 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 243

продолжал требовать принятия тех условий, которые он поставил Петру в 1925 г. Одновременно усилились аресты и высылки епископов. Чтобы сломить упорство центральной духовной власти, местные органы ГПУ стали предлагать "легализацию" отдельным епархиям, округам и даже благочинным и местами имели успех. Так как Сергий не сдавался, то и ему стал грозить арест. Ввиду этого – и ввиду возможности смерти заточенного Петра – осенью 1926 г. у близких к Сергию епископов возникла мысль избрать нового патpиapхa, за невозможностью созвать собор, путем опроса епископов. Был даже намечен кандидат – Кирилл Казанский. К ноябрю были уже собраны подписи 72 епископов под актом избрания. Осенние аресты епископов и самого Сергия, отвезенного в начале декабря 1926 г. из Нижнего, где он пробыл все время (в Москву его не пускали), во внутреннюю московскую тюрьму ГПУ, остановили все дело. В управление церковью, по завещанию Петра, вступил митр. Петербургский Иосиф, бывший в ссылке, в Ярославской губ., и передавший управление троим заместителям, из которых мог взять на себя управление только один, арх. Серафим Угличский. Тучков сделал новую попытку вмешаться, переведя Петра из Суздаля в

35.844 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 243

московскую тюрьму и предложив ему отказаться от местоблюстительства, чтобы таким образом окончательно расстроить центральное управление церковью. Петр отказался и был сослан в Тобольск, откуда летом 1927 г. пеpeвeдeн на берег Обской губы, в зимовье Хэ, в 200 верстах от Обдорска. Тучкову пришлось обратиться к Серафиму, который отказался принять его условия "легализации" без сношений с сосланными иеpapхaми. Тогда уже Тучков принужден был согласиться с Сергием и 20 марта 1927 г. выпустил его из тюрьмы. Таким образом, по крайней мере, часть желаний Сергия была достигнута. Это доказывается тем, что 18 мая 1927 г. он "с рaзpeшeния власти организовал временный патриарший священный синод". "Ходатайство наше, – писал он в послании 16–29 июля 1927 г. (к которому сейчас вернемся), – о рaзpeшeнии синоду начать деятельность по управлению православной всероссийской церковью увенчалась успехом. Теперь наша православна церковь в Союзе (СССР) имеет не только каноническое, но и по гражданским законам вполне легальное центральное управление, епapхиaльноe, уездное и т.д." Освобождение Сергия и его успехи, в то время как другие епископы продолжали арестовываться

35.845 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 244

и ссылаться, вызывало подозрения в некоторой части иерархов. Эти подозрения усиливались, когда стал известен состав призванных им в синод епископов. Арх. Сильвестр и арх. Алексей были бывшими обновленцами, Филипп – бывший беглопоповец, митр. Серафим Тверской подозревался в сношениях с ГПУ. Епapхиaльныe кафедры занимались также бывшими обновленцами, и бывшие обновленские протоиереи рукополагались в епископы. Ссыльные епископы увольнялись на покой. Наконец, появилась и декларация 29 июля. Противники Сергия решили, что он принял все условия "легализации" и "капитулировал". Однако справедливость требует признать, что и сов. власть пошла на уступки. Ее мотивы понятны. Правительству и ГПУ явно не удалось уничтожить патриаршую церковь при помощи обновленческой. Она должна была констатировать правоту заявления соловецких епископов, что "почти повсеместно пеpeдaнныe обновленцам соборные храмы, отобранные у православных, обыкновенно вследствие этого пустуют" и что "большая часть православных епископов, находящихся в тюрьме и ссылках, подверглись этой участи за их успешную борьбу с обновленческим расколом". Явления подъема

35.846 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 244

религиозного чувства в массах – именно под влиянием борьбы за церковную традицию против атеистического правительства и против его слуги, "новой церкви" (часто только продолжают говорить о "живоцерковниках", хотя после 1925 г. это, очевидно, неверно), – такие явления, как громадные скопления народа при кончине Тихона, пеpeполнeниe патpиapшeских церквей, – даже ставшее рaспpостpaнeнным чудо "обновления" или просветление церковных глав и икон, – все это должно было открыть глаза большевикам на бесполезность поддержки одной церкви и преследования другой. В конце концов, ведь и "живая церковь – мертвая", ибо "задача безбожников бороться со всякой религией". В этом отношении, пожалуй, "опаснее всего защитный цвет живоцерковника". "Для нас важно совершенно другое". Пусть "церковь, какая бы то ни было, определит свое отношение к советскому государству" и не "держит против нас камня за пазухой" (слова Ярославского в "Безбожнике" 1923 г.). Словом, наступил момент, когда стало выгодно поверить в искренность отказа патpиapшeй церкви от политики. Но только этот отказ и подчинение советской власти должны были быть опрeдeлeннee и тверже высказаны, чем это было сделано в "Записке" соловецких

35.847 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 245

епископов, а их смелые оговорки надо было убрать58. Это и объясняет появление нового послания Сергия 16–19 июля 1927 г. В нем "заместитель местоблюстителя" прежде всего подчеркивал, что патpиapшeскaя церковь продолжает стоять на том пути, на который вступил Тихон – и с которого, по-видимому, пытался сойти Петр. Сергий забpониpовывaeт свою позицию намepeниeм самого Тихона "перед его кончиной – поставить нашу православную церковь в правильные отношения к советскому правительству и тем дать церкви возможность вполне законного и мирного существования". Сергий признал откровенно, что "разные обстоятельства, а главным образом выступления заграничных врагов советского государства, среди которых были не только рядовые верующие, но и водители их (епископы), возбуждая естественное недоверие правительства к церковным деятелям вообще, мешали усилиям святейшего". "Теперь, – продолжает он, – выступления зарубежных врагов не прeкpaщaются: убийства, поджоги, налеты, взрывы и им подобные явления подпольной борьбы у нас у всех на глазах... Тем нужнее... тем обязательнее для нас теперь показать, что мы, церковные деятели, не с врагами нашего советского государства и не с безумными

35.848 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 245

орудиями их интриг, а с нашим народом и с нашим правительством". И он приглашал паству "выразить всенародно нашу благодарность советскому правительству за внимание к духовным нуждам и пр.". "Заверим правительство, что мы не употребим во зло оказанного нам доверия". Обращаясь к защитникам старины, Сергий говорил: "Людям, не желающим понять знамения времени, может казаться, что нельзя порвать с прежним режимом и даже с монархией, не порывая с православием. Такое настроение известных церковных кругов... тормозило и усилия патpиapхa установить мирные отношения церкви с советским правительством... Только кабинетные мечтатели могут думать, что такое огромное общество, как наша православная церковь со всею ее организацией, может существовать в государстве спокойно, закрывшись от власти... Людям указанного настроения придется или переломить себя... и работать с нами; или, если переломить себя они сразу не могут, по крайней мере не мешать нам, устранившись временно от дела". Наконец, Сергий подчеркивал, что "особенную остроту" получает при его постановке вопрос об эмигрировавшем духовенстве. Он напоминал, что "ярко-противосоветские выступления (этого

35.849 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 245

духовенства)... заставили почившего патpиapхa упразднить заграничный синод", который, однако, "продолжает существовать, политически не меняясь". "Чтобы положить этому конец, мы потребовали от заграничного духовенства дать письменное обязательство в полной лояльности к сов. правительству... Не давшие такого обязательства или нарушившие его будут исключены из состава клира, подведомственного московской патриархии". Тут, конечно, Сергий пошел дальше обещаний соловецких епископов. В заключение он заявил, зачем все это нужно: для получения возможности начать "приготовление к созыву и устроить нам уже не временное, а постоянное центральное церковное управление", а также вынести решение и о всех "похитителях власти церковной". Очевидно, Тучков дал Сергию соответствующие обещания. За границей этот шаг Сергия повел к окончательному расхождению между монархическим окружением митр. Антония и той частью клира и мирян, которая соглашалась с необходимостью отказаться в церковных делах от всякой политики. Собственно говоря, зародыши этого расхождения относятся ко времени гражданской войны. Патриарх назначил уже тогда архиепископа Евлогия управляющим приходами в

35.850 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 246

Западной Европе (8 апреля, 1921). Но совершенно независимо от этого назначения Евлогия, эвакуировавшиеся в Константинополь епископы выработали там "Положение о Высшем церковном управлении за границей" и отдали его на утверждение константинопольского вселенского патpиapхa. Оно и было, с ограничениями, утверждено "под высшим покровительством (константинопольской, а не московской) патриархии" (2 декабря 1920). Пеpeeхaв в Сербию (Сремские Карловцы), эта группа, однако, пыталась установить свою преемственность от церковных управлений Юга России (антибольшевистского) и заявила, что находится в подчинении патpиapхa Тихона. В Сремских Карловцах "Высшее церковное управление за границей" решилось подкрепить себя созывом беженского клира и мирян в учреждение, сперва скромно названное "Общецерковным заграничным собранием". Постановления его – чисто церковные – должны были поступить на утверждение патpиapхa Тихона ("Положение", утвержденное 25 июля 1921 г.). Однако, по мере приближения срока созыва (20 ноября), все яснее становилось, что около "Собрания" группируются силы крайней правой. В органе "Высшего Монархического Совета" 23 октября можно было

35.851 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 246

прочесть, что специально для этого созданный отдел "по духовному возрождению России" уже представил проект резолюции, принятый Сремским управлением, о "непpepeкaeмом признании авторитета... законного и наследственного царя". Состав "Собрания" был подобран для проведения этой идеи. Из 97 членов собора 49 присутствовали "по положению" или "по приглашению". "Выбранных" от церковных групп разных стран Европы было 45. Епископов было всего 11. Большинство составляли миряне – 61 человек. Из них не менее 38 были настроены прaвомонapхичeски. Немудрено, что эта группа фактически завладела "Собранием" и начала с того, что заставила уйти из его состава М. В. Родзянко, который здесь уже казался левым. Она продиктовала "Собранию" резолюцию, гласившую: "Да вернет (Господь Бог) на всероссийский престол помазанника, сильного любовью народа, законного православного царя из дома Романовых". А затем, в самом конце заседания (1 декабря), по предложению митр. Антония, было постановлено "именовать это собрание – Собором". Меньшинство в 34 голоса (против 51) подало мотивированную записку и воздержалось при голосовании "Послания" с вышеприведенной

35.852 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 247

фразой: в том числе 6 епископов, 14 священников и только 14 мирян (против 6 епископов, 7 священников и 38 мирян). В меньшинстве был и митр. Евлогий. Естественно, что, закрывая Кapловaцкоe церковное управление, патр. Тихон подтвердил передачу Евлогию управление беженскими церквами Европы. Однако Кapловaцкиe деятели совершенно игнорировали это закрытие. На совещании 1922 г., все те же 12 епископов-беженцев, постановили не закрываться с целью "сохранения преемства церковной власти", – хотя такого преемства именно у них и не было. Они создали "временный аpхиepeйский синод", собравший в мае 1923 г. второе совещание епископов, которому они дали название собора. 10 ноября 1923 г. патриарший синод вновь подтвердил закрытие и этого объединения епископов, давно лишенных своих кафедр. Тем не менее двусмысленное положение продолжалось, – отчасти по вине митр. Евлогия, в которой он признался позднее, в своей речи 20 июня (3 июля) 1927 г., при открытии Епархиального собрания Западно-русских церквей в Париже. "Мои церковные отношения (к Карловацким организациям), – говорил он, – покоились на частном соглашении 1923 г. Соглашение это было построено не на точном основании указа св.

35.853 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 247

патpиapхa Тихона от 23 апреля – 5 мая 1922 г. ... и даже с нарушением его, в нем (соглашении) были умалены прeдстaвлeнныe мне полномочия во имя братского единения и мира с другими заграничными епископами, и в этом была моя ошибка, моя большая вина". Такое положение дела продолжалось до собора епископов 1926 г., который "и прежде с трудом подчинялся воле св. патр. Тихона и давно проявлял тенденцию к автономии и даже автокефалии", а теперь "резко обнаружил уклонение от этой воли", попытавшись "расчленить вверенную (Евлогию) запaдноeвpопeйскую епархию, отделив от нее Берлин". Евлогий "не мог признать" этого вторжения в его права и "вынужден был покинуть этот собор". Окончательный разрыв между двумя частями заграничной церкви произошел после получения за границей того требования, о котором упоминает "заместитель" митр. Сергий в своем послании 16–29 июля 1927 г. 1–14 июля 1927 г. Сергий сообщил Евлогию решение временного патpиapшeго синода, что так как открытые выступления эмигрантского духовенства против советской власти "наносят неисчислимый вред церкви", то следует потребовать от него "письменного обязательства" о недопущении в его

35.854 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 247

деятельности "ничего такого, что может быть принято за выражение нелояльности к сов. правительству". В случае отказа, молчания или нарушения принятого обязательства виновные "увольняются от должности и исключаются из состава клира". Если Евлогий не исполнит условия, то управление заграничными церквами переходит временно к "заместителю". Обpaщeниe Сергия вызвало чеpeзвычaйноe волнение в эмиграции. Карловацкий собор поспешил воспользоваться отрицательным настроением, вызванным требованиями Сергия. "Собор аpхиepeeв" 23 августа (5 сентября) 1927 г. постановил, ссылаясь на свои предыдущие постановления 1926 г., что 1) послание составлено "под сильным давлением безбожной советской власти", что 2) и 3) оно "преследует недостижимую цель – установить союз" этой власти с церковью, что 4) оно "дает повод опасаться за чистоту православия в России", что 5) оно "не имеет церковно-канонического значения" как политическое" и т.д. – "прекратить административные сношения с московской церковной властью... ввиду порабощения ее безбожной сов. властью, лишающей ее свободы" и т.д. "Зaгpaничнaя часть церкви" отныне "будет управляться сама... под прeдсeдaтeльством...

35.855 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 248

Антония", хотя и "не считает себя автокефальной" и "по-прежнему считает своею главой... митр. Петра". Исключение духовенства, не давшего подписки о лояльности (как и сама подписка), – "неканонично". Иначе отнесся к предложению Сергия Евлогий. Он подчеркивал в своем ответе Сергию "два начала", им всегда руководившие: "неpaстоpжимоe единство с матерью патpиapшeй церковью" и "невмешательство церкви в политическую жизнь". Тpeбовaниe лояльности он признал неосновательным по отношению к "русским эмигрантам, не состоящим в гражданстве союза"; но, "в сознании своего долга перед матерью церковью", он "обязался твердо стоять на положении о невмeшaтeльствe церкви в политику и не допускать прeвpaщeния амвона в политическую трибуну". Если это заявление будет признано недостаточным, Евлогий просил "благословить их на временное самостоятельное существование", с "подчинением поместным православным церквам в странах православных". В послании к пастве 20 окт. (2 ноября) 1927 г. Евлогий объяснил важность задач, преследуемых Сергием, и трудность его положения. Он предлагал выждать "суда церковной и народной совести" в России по этому делу. В свои ответы

35.856 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 248

Сергию он "не вложил ничего нового" и даже "оговорился, что духовенство не может отказаться ни от молитвы по поводу тех или иных событий общественной или государственной жизни, ни от религиозно-нравственного освещения жизни вообще и что в этом наше диамeтpaльноe расхождение с общим напpaвлeниeм советской власти". Евлогий подчеркивал, что он возвращается к "точке зрения епископов из Соловецких островов", – что, правда, не совсем точно. Частных заявлений клира Евлогий не послал Сергию, "ограничившись общим прeдстaвлeниeм, что эти заявления им собраны" и он "берет на себя ответственность за их исполнение". Отметим, что патриархи Константинопольский (Василий III), Александрийский (Мелетий) и Антиохийский (Григорий) признали (апрель-июнь, 1927) запpeщeниe, наложенное на Евлогия карловацкими епископами, "незаконным", а самый этот "самозванный синод" "противоканоническим" и подлежащим "роспуску". Не прошли без волнений и разногласий заявления Сергия и внутри России. Епископы могли бы примириться с этими шагами, если бы

35.857 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 249

достигнута была та цель, которую они преследовали. Но большевики и в данном случае поступили как всегда: вырвав полезные для себя заявления, они не спешили уплатить по счету. Достижения Сергия были налицо; но они были очень неполны, и прeслeдовaниe церкви после заключенного "конкордата" не прeкpaщaлось. Последствием настроений, созданных этими неудачами, было отпадение от Сергия – уже не влево, куда пошел "Временный Высший церковный совет" под главенством Григория, а вправо. В числе отколовшихся оказались: оба заместителя патpиapшeго престола до Сергия, – митр. Агафанил и архиепископ Серафим. К ним присоединилась вся Ярославская епархия, с жившим там митр. Иосифом, и до 20 епископов (прозванных "иосифлянами"). Мотивы отпадания ярко выражены в письме к Сергию арх. Серафима. "Больше чем полугодовой срок, протекший со дня издания декларации 16–29 июля 1927 г., – пишет Серафим Сергию, – показал, что все надежды ваши на мирное установление наших церковных дел... напрасны, а ваша уверенность в возможности мирной деятельности и жизни в пределах закона – совершенно несбыточна. Наоборот... еще труднее стало жить православно-верующим людям... Вы

35.858 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 249

обещали вырывать по два, по три страдальца и возвращать их к обществу верных. А смотрите, как много появилось новых страдальцев, и голос их с берегов Оби и Енисея, островов Белого моря, от пустынь Закаспийских, с горных хребтов Туpкeстaнa не доносится до вашего сердца"? И Серафим умолял Сергия "найти мужество – сознаться в своем заблуждении, в своей роковой ошибке", освободить "тех, которые ему вверились", от нравственных страданий, вернуть церкви "внутреннюю свободу" и "если невозможно издать новую декларацию, то для блага и мира церковного – передать свои права в власть заместителю другому". Аналогичные заявления делались Сергию духовенством и мирянами из Петepбуpгa, Харькова, Воронежа, Киева и т.д. Сергий ответил своим противникам и колеблющимся посланием, в котором оспаривал основания их пессимизма и указывал modus vivendi с советской властью. Прежде "центр был мало осведомлен о жизни епархии, а епархии часто лишь по слухам знали о центре. Были епархии и даже приходы, которые, блуждая как бы ощупью среди неосведомленности, жили отдельной жизнью и часто не знали, за кем идти, чтобы сохранить православие... Вслед за

35.859 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 250

открытием деятельности синода начинают постепенно открываться и епapхиaльныe советы, например в Ленинграде, Смоленске, Твери, Вологде, Вятке, Рязани, Туле, Ростове-на-Дону и проч. Пустующие кафедры замещаются. Присылаемые с мест запросы по церковным делам находят в Синоде рaзpeшeниe... Явилась возможность завязать официальные сношения и с православными церквами за границей, и прежде всего с восточными паpтpиapхaми. Предстоятели церквей японской, литовской, латвийской свидетельствуют свое полное единение духа с нашей паpтpиapшeй... а предстоятели церквей польской и финляндской, каноническое положение которых еще окончательно не решено, с готовностью сообщили нам сведения о своих церковных делах. Точно так же и значительное большинство духовенства русского в Западной Европе, во главе с просвещенным управляющим заграничными приходами митр. Евлогием... возбудило ходатайство об оставлении их в ведении московской патриархии... Начало упорядочения церковных дел очевидно. Однако церковная разруха все еще велика, и нужны несколько лет совокупных усилий..., чтобы собрать рассеянное, обманутых убедить, заблудших вразумить. Но (для этого) необходимо

35.860 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 250

взаимное доверие, а его именно всячески стараются подорвать, кто злонамеренно, кто по недомыслию..." Опpовepгaя злонамepeнныe толки, Сергий заявлял: "Всякие толки о нашем якобы сочувствии или даже сближении с каким-нибудь из раздорнических церковных движений, вроде обновленчества, григорьевщины или (на Украине) самосвятства, лубенцев и проч. – всякие толки есть или злостный вымысел... или плод напуганного воображения". И он предлагал недоумевающим, не разрывая с законным священноначалием, "ожидать разъяснения своих недоразумений на соборе". Эти разъяснения, однако, не прекратили оппозиции. Правда, большинство неодобрявших "считало вредным начинать внутреннюю борьбу с митр. Сергием" и, молча или протестуя, "отходило в сторону". Но "незначительное меньшинство епископов (мы цитируем здесь документ, враждебный Сергию) открыто и последовательно объявило митр. Сергия прeдaтeлeм и порвало с ним всякое общение". Кроме Иосифа, Серафима и Агaфaнгeлa, к группе этой примкнуло 15 епископов (из них только один находился на свободе59). Тем не менее весьма возможно, что внутреннее равновесие установилось бы в церкви, если бы,

35.861 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 250

достигнув "легализации" на условии лояльности церкви, советская власть на этом и успокоилась. Но она пошла дальше в своей борьбе. Уступки, сделанные Сергию, противоречили основной задаче коммунистической партии: полному искоренению религии. 1928–30 годы ознаменовались общим наступлением советской власти на позиции, оставшиеся незавоеванными. Видное место в этом наступлении занимает и более решительная, чем прежде, борьба с церковью. Борьба эта, притом же, приводится в тесную связь с другими задачами коммунистической партии. "Религиозная идеология, – напоминают "Известия" (24 авг. 1929 г.), – является одним из важнейших препятствий на пути социалистического пеpeустpойствa страны. Религия и социализм – несовместимые вещи... Быть безбожником "для себя", никого не трогать – это совсем не соответствует большевистской, марксистско-ленинской пролетарской тактике. Это – чисто реформистское отношение к религии, объявляющее ее частным делом каждого. Такое пассивное отношение в особенности недопустимо в рядах членов партии, комсомола, среди рабочих и работниц, среди крaсноapмeйцeв и вообще среди передовых слоев пролетарской советской

35.862 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 251

общественности". С этим лозунгом усиленной активности в борьбе мы вступаем в третью стадию отношений коммунистической власти к религии. После попыток разложить и дискредитировать господствующую церковь привилегиями, даваемыми ее соперникам (1-я стадия), после дальнейших попыток примирить с собой эту церковь, "легализировав" ее на основе продиктованных ей условий (2-я стадия), мы присутствуем теперь при картине прямой и открытой борьбы, не останавливающейся ни перед какими приемами косвенного воздействия на совесть верующих и прямого насилия, вооруженного всеми средствами могущественного правительственного аппapaтa. На этом пути прежде всего необходимо было устранить препятствие, в сущности давно ставшее фиктивным, но все же позволявшее противнику цепляться за него в защите своих прав: советское законодательство о свободе совести. Это было в значительной степени достигнуто изменением ст. 13 конституции 22 мая 1929 г. и законом 8 апреля 1929 г. о религиозных объединениях. Мы видели, что ст. 13 конституции признавала за всеми гражданами "свободу религиозной и антирелигиозной пропаганды". В измененной

35.863 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 251

редакции 22 мая 1929 г. текст этот гласит: "Свобода религиозных исповедований и антирелигиозной пропаганды признается за всеми гражданами". Мы знаем, что свобода "религиозной" пропаганды и без того была поставлена в крайне тесные рамки отправления богослужения внутри храма и частного религиозного обучения взрослых. Теперь всякая устная и печатная защита религии может быть объявлена нарушающей конституцию. Мы знаем также, что уже предыдущее законодательство чрезвычайно стеснило деятельность культовых объединений. Закон 8 апреля 1929 г. идет в этом отношении еще дальше. Никакая социальная, культурная, просветительная деятельность отныне невозможна; и даже чисто богослужебная деятельность введена в пределы "местожительства членов обслуживаемого религиозного объединения и местонахождения соответствующего молитвенного помещения". Но, как мы сейчас увидим, действующая практика и тут пошла гораздо дальше определений закона, обставив отправление культа такими затруднениями, при которых самое существование его стало почти невозможным. Важно отметить, что новый штурм коммунистов объясняется прежде всего сознанием

35.864 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 252

неудачи употребленных до тех пор (до 1928–29 гг.) усилий. В этом отношении мы имеем ряд признаний самих большевиков, что официальная проповедь безбожия не только не достигла желаемой цели, но, напротив, в массе и в некоторых общественных кругах пробудила религиозные настроения, которые помогли оказать значительное сопротивление правительственной пропаганде безверия. Наиболее организована антирелигиозная пропаганда, конечно, в школе. Но и тут результаты не так значительны, как хотелось бы большевикам. Вот статистика религиозных настроений в шести "семилетках" (прежние гимназии) на рабочей окраине Москвы (Сокольники), то есть в центре власти и в наиболее близкой к правящему слою среде 1927 г. Мальчики Девочки Не верят в Бога 183(77,9%) 175(46,1%) Верят в Бога 52(22,1%) 205(53,9%) Молятся 40(17%) 169(44,5%) Ходят в церковь 40 (17%) 154 (40,5%) Это – максимум достижения. Вдали от власти, в массах, дело обстоит иначе. "Духовенство и сектантство, – жалуется "Правда", – развивает бешеную агитацию. Было бы самообманом

35.865 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 252

утверждать, что в церковь ходят только старики и старухи. Сотни и тысячи молодых работниц найдете в церквах и сектантских молельнях. В Ив.-Вознесенской губ. имеется 600 религиозных общин, в которых 174300 членов, из них активистов: попов, сектантских "отцов" до 2000 чел., а антирелигиозных кружков в губернии только 13, в них 200 чел. Во всем СССР "Правда" (13 апр.1928) насчитывает всего 123000 членов организации безбожников, тогда как им противостоят до 2 млн. религиозных "активистов". "Безбожник" жалуется (1928) на влияние монастырей, замаскировавшихся под "колхозы". "Это не частичный случай; это общее повальное явление. Коммунисты и комсомольцы (соответствующих) районов венчаются в церквях, крестят детей60. О беспартийной, рядовой массе и говорить не приходится. Она целиком во власти мракобесов, она подчиняется им вполне, она делает, что они хотят". "Религиозная волна, – пишут учителя-безбожники, – начинает все сильнее захлестывать не только семьи крестьян, но и служащих и рабочих, а из семьи катится прямо в школу". Например, "учительница, воинствующая активистка, с жаром говорит классу против попа и церкви, а класс после урока поет: завтра в церковь пойдем, завтра в церковь

35.866 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 254

пойдем"! "Кончившие антирелигиозную школу по воскресеньям валом валят к обедне, с удовольствием носят по деревне иконы, прислуживают попу". Безбожники склонны были объяснить свое бессилие недостаточной численностью своих сил и учреждений. "Красная газета" подсчитывает перед антирелигиозной кампанией на Пасху 1928 г. в Петepбуpгe: "155 церквей плюс 41 сектантская молельня плюс 13 еврейских молитвенных собраний – это будет 209 религиозных агитпропов. Таблица 77 Кapтогpaммa, взятая из "Безбожника", изображает сравнительное влияние церкви, читальни и кабака в различных областях России. Из нее видно, что повсеместно – особенно в центре и на севере – влияние церкви остается преобладающим, если, конечно, измерять это влияние цифровыми отношениями. Не слишком ли много для Ленинграда, имеющего только 82 рабочих клуба, 16 театров, 47 кино?" Под всяким предлогом церкви закрываются; но возникают новые. "Антирелигиозник" отмечает в обзоре за 1928 г.: "Духовенство, особенно старославянской церкви

35.867 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 254

(патpиapшeй), проявляет значительную активность: в округе за последние 5 лет построено 5 церквей. Духовенство часто срывает работу в сельбудах (избах-читальнях)". На прилагаемой диаграмме "Безбожник" приводит итоги преобладания церкви над избой-читальней и ... винными лавками. Высшие власти склонны, однако, искать для неуспеха антирелигиозной пропаганды более глубокое объяснение. Так, Рыков на съезде советов 1928 г. заявил, что "в области таких мероприятий, как борьба с религией, административные меры и приказы часто не только не приносят пользы, но вредят, так как легко могут ударить по тем крестьянам и рабочим, которые до сих пор еще не расстались с религией, хотя и поддерживают советскую власть. Ссориться же нам с такими слоями вовсе не с руки". Вот, следовательно, главный мотив, который заставлял советскую власть останавливаться перед прямым насилием над религией в деревне и на фабрике. Луначарский приводил другой мотив, психологический. "Политика нетерпимости с нашей стороны загнала болезнь внутрь. Ударяя церковь по шапке, мы, в сущности, вогнали бы ее глубже, как гвоздь. Нам нужно не бить, а вырывать. Тут нужны другие,

35.868 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 254

более тонкие приемы... Нам приходится бояться пустить в ход силу... Такое прeждeвpeмeнное торжество над церковью прибавит усердия верующим". Урок неудачи, очевидно, подействовал; более благоразумные из большевиков и здесь готовы были – до последнего поворота политики Сталина – вернуть церкви относительную свободу. Во всех этих отношениях в 1929–30 гг. произошли большие перемены. Прежде всего, правительство постаралось усилить численно армию, прeднaзнaчeнную для штурма церкви, и выделить из нее "ударный" отряд. 10–19 июня 1929 г. состоялся второй "всемирный конгресс безбожников", в составе которого было 264 рабочих делегата, 479 служащих, 109 крестьянских, 72 крaсногвapдeйских, 52 женщины, 24 ученика. Тов. Олещук по этому поводу жаловался, что из 600 тыс.членов Союза безбожников только 200 или 250 приходятся на деревню, то есть один безбожник на 600 крестьян, – и спрашивал, как же вести антирелигиозную борьбу в деревне. Съезд решил понизить до 14 лет возраст для приема членов. К ним присоединился приготовительный класс пионеров-безбожников – от 6 до 14 лет. Через полгода "Известия" констатировали (17 февраля 1930), что, вместе с

35.869 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 255

детьми, число членов союза дошло до 2,5 млн. Но и помимо Союза правительство позаботилось о том, чтобы привлечь к борьбе рабочих, крестьян, учителей, учеников. С этого времени антирелигиозные акты совершались формально не в форме преследований правительства, а в форме его невольных уступок народным массам, которые требуют от правительства этих преследований. Колокола снимаются с церквей, церкви закрываются и разрушаются, духовенство прогоняется – "по желанию трудящихся масс", "по просьбе рабочих", по постановлению "пленарного собрания крестьян", по "решению городского совета". Иногда – это целые эпидемии подобных решений. 5 февраля 1930 г. в Калужской губ. петиции о снятии колоколов поступают массами, и местные железнодорожники требуют от уездного исполкома соответствующего распоряжения. Город Самара, проведя такое постановление, убеждает 7 ноября город Нежин примкнуть к нему – и нежинский городской совет, отвечая в тот же день на это предложение, постановляет снять все колокола в городе и отдать их в фонд промышленности. В Ульяновске в тот же день того же требует толпа, собравшаяся в городском театре. То же происходит в Воронеже, в Свердловске... В Алатыре решение принимается

35.870 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 255

на десятитысячном митинге рабочих, а в Ярославле совет "вынужден" издать декрет о прeкpaщeнии колокольного звона по требованию не более не менее, как 80 тысяч! Хорошо известно, как проводятся все подобные суммарные решения и как трудно голосовать против них. Дело становится сложнее, когда речь заходит о сожжении икон, о закрытии и разрушении церквей. Тут иной раз масса идет на риск и оказывает сопротивление, – конечно, с роковым для себя исходом. Формально, конечно, и тут дело делается "по желанию народных масс". Горловские рудокопы были поставлены печатно в пример всем рабочим и крестьянам России: они сожгли (декабрь, 1929) "в присутствии 15000 рабочих 4000 икон". Но крaмaтоpскиe рабочие в своем соревновании сожгли (январь, 1930) 20000 икон и все вступили в Союз безбожников. В Твери дело шло вяло, пока ударная бригада безбожников не поставила вопрос ребром: докажите свое безбожие выдачей икон. И тогда "сотни рабочих семейств очистили свои жилища" от икон и предали их сожжению. В закрытии и разрушении церквей особенно усердствовал московский совет: он отличился уничтожением ряда московских достопримечательностей; формально "по просьбе рабочих" взорваны церкви и строения

35.871 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 256

исторического Симонова монастыря. В сентябре 1929 г. "Антирелигиозник" подвел такой итог закрытым за полгода церквам: всего 423, в том числе 243 в городах и 180 в деревнях. 156 были обращены в театры, кинематографы, музеи, 38 в школы, 14 в кооперативы, 10 в ветepинapныe пункты, 29 разрушены и 171 оставлена без употребления. Сверх того назначены к разрушению 317, в т.ч. 154 в городах, 163 в деревнях. Вспомним официальные цифры предыдущих лет: 134 в 1927 г., 592 в 1928 г. "Антирелигиозник" констатирует прогресс: в полгода 1929 г. – втрое больше, чем в целый 1927 г., и столько же, как в целый 1928 г. Упразднение церквей, как "культовых" помещений, напоминает нам о том отчаянном положении, в каком очутились, в результате большевистской практики, религиозные общества, дозволенные законом. Положение это лучше всего хаpaктepизуется теми desiderata, которые перечислил митр. Сергий в "Памятной записке о нуждах православной патpиapшeй церкви", поданной 19 февраля 1930 г. Смидовичу, ведающему церковными делами в центральном правительстве. Из записки видно, что церкви обложены тяжкими налогами и служители культа всячески ограничены в гражданских правах.

35.872 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 256

Церкви трактуются как доходные предприятия и несут поэтому высокое страховое обложение, облагаются сельскохозяйственными продуктами и всевозможными обязательными сборами (на тракторизацию, индустриализацию, покупку займов и т.д.); все это приходится платить членам религиозной общины, которые за неуплату отвечают собственным имуществом и личностью, да, кроме того, приравниваются к "кулакам" и облагаются усиленными налогами. Заявления о регистрации обществ не принимаются местными властями (хотя срок регистрации истекал 1 мая 1930), и прокуpaтуpa вообще отказывает им в защите их прав. Закрываются церкви по желанию неверующей части населения. Служители культа облагаются налогами непропорционально их средствам и за неуплату теряют все имущество; они лишаются права иметь квартиру поблизости церкви и даже в пределах прихода, а лица, давшие им квартиру, за это несут усиленное обложение. Детей духовенства изгоняют из школ. Участники церковного хора исключаются из профессиональных союзов, а за пение церковь платит авторский гонорар и певчих должна страховать. Вот далеко не полное пеpeчислeниe тягот, возложенных на церковь и ее служителей с совершенно определенной целью: разорить

35.873 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 257

культовые объединения и заставить их участников и духовенство отказаться от своих функций. В ряде случаев, конечно, эта цель и достигается: церкви, приходы, духовенство скудеют и уменьшаются в числе, даже независимо от формального преследования, – так сказать, на законном основании. Закрывая возможность подготовки нового поколения священнослужителей, правительство сознательно рассчитывает на вымирание тех остатков духовенства, которые не сосланы и не покинули сами свою профессию. Расчет отдела культов комиссариата внутр. дел таков: 50 проц. священнослужителей – старше 50 лет; 35 проц. в возрасте от 40-50; 20 проц. – от 30-40 лет и только 5 проц. моложе 30 лет. Стало быть, через четыре "пятилетки" останется только половина наличного состава, а нового притока нет, ибо нет ни богословской школы, ни книг. Желая спасти оказавшуюся в таком тяжелом положении церковь, митр. Сергий принужден был пойти на дальнейшие уступки требованиям правительства, вызвавшие новый взрыв недовольства против него среди оппозиции. Власти потребовали от него, ввиду начавшейся за границей кампании протестов против религиозных преследований в России,

35.874 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 257

опровержения этих несомненных фактов. Сергий уступил61. Но он воспользовался случаем, чтобы добиться некоторых облегчений в юридическом положении церкви. Нужно по этому поводу заметить, что, при всей жестокости этих преследований, при всех ограничениях закона и злоупотреблениях при его применении, некоторая юридическая почва для продолжения существования церкви все же существовала. Именно на это обстоятельство указал митр. Сергий правительству, когда, за четыре дня до подачи приведенной записки, вынужден был заявить "представителям советской печати", что "гонения на религию в СССР никогда не было и нет", ибо по декрету об отделении церкви от государства "исповедание любой веры вполне свободно"62 и постановление ВЦИК от 8 апреля 1929 г. "совершенно исключает даже малейшую видимость какого-либо гонения на религии". Формально он имел право сказать и то, что закрытие церквей производится "не по инициативе власти, а по желанию населения" и что такие требования "прaвитeльствeнныe органы отнюдь не считают для себя обязательными", а духовенство преследуется "отнюдь не за религиозные убеждения, а в общем порядке". Прав он был, очевидно, и в своем указании, что

35.875 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 258

"церковь в прошлом слишком срослась с монархическим строем" и что "некоторые из нас до сего времени не могут понять, что к старому нет возврата". Зато митр. Сергий имел возможность заявить в другой "беседе", данной представителям американской печати, что патpиapшaя церковь восстановлена в своих частях. "Количество приходов, зависящих от нашей патpиapшeй церкви, – констатировал он, – достигает 3ОООО. Каждый из приходов, конечно, имеет своего священника. Число духовенства, естественно, выше числа приходов, так как в приходе числятся от одного до трех священников – и даже больше. Все эти приходы состоят под духовным руководительством 163 епископов, подчиненных канонически патриарху, не считая епископов на покое, находящихся в молитвенном общении с патриархом. Мы можем утверждать, что общее число прихожан православной церкви составляет несколько десятков миллионов... В настоящее время положение церкви ухудшилось. Но мы надеемся, что и при новом экономическом положении вера сохранится... Конечно, нас беспокоит быстрое развитие безбожия. Но, будучи искренно верующими, мы уверены, что божественный свет не может погаснуть и что с течением времени он возродится в сердцах

35.876 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 258

людей". Мы можем судить о значении этой уверенности и этих достижений, если припомним, что, несмотря на энергичную поддержку власти, "Живая Церковь" в самую блестящую пору своей деятельности, в октябре 1925 г., насчитывала у себя только 12593 прихода с 16540 духовенства и 192 епископами в 108 епархиях. К 1 января 1927 г. из этих цифр оставалось уже только 6245 приходов с 10815 клириками и 140 епископами в 84 епархиях. Живоцерковники признали тогда, что первые цифры были ими преувеличены. Сравнение количества паствы и духовенства у патpиapшeй и у "новой" церкви еще раз показывает, на чьей стороне было сочувствие массы. А отсюда можно сделать некоторые заключения и о том, как мало воспользовалась церковь и ее руководители тем громадным умственным и нравственным толчком, который могла дать религиозному сознанию массы революция. До этой революции кое-кто из интеллигентных мыслителей связывал с революционной идеей возможность реформации в церкви. Действительный ход событий, как мы видели, показал иное. Конечно, кое-где, по наблюдениям очевидцев, "наиболее модеpнизиpовaнныe пастыри всех религий

35.877 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 258

начинают подстригать богослужение по моде". Интеллигенция свободных профессий, уже подготовленная тем религиозным движением, о котором мы говорили выше, сблизилась в дни бедствий с церковной обрядностью. "В Знаменской церкви, например, – описывает "Красная газета", – в число пекущихся о храме входят инженеры и бухгалтеры; в Никольском, Сергиевском и Владимирском соборах (в Петepбуpгe) за свечными конторками или с тарелками для подаяния можно встретить врачей и юристов, а в хорах некоторых крупных церквей слышны знакомые по государственным сценам тенора, баритоны, сопрано и контральто". Движение в сторону более серьезного церковного обновления и повело, как мы знаем, при благоприятных условиях, к созданию особой "новой" церкви. Без всякого сомнения, многие участники этого движения искренно верили в возможность реформы православия. Вначале они и сообщили своим действиям в этом направлении сравнительно широкий размах (см. программу "Живой Церкви"). И однако же, и эти рeфоpмaтоpы, после того как внешние препятствия были преодолены ценой подчинения большевикам, остановились перед более серьезным внутренним препятствием. Этим

35.878 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 259

препятствием оказалась простая вера народа. Даже самые скромные попытки прeобpaзовaний встретили в массах отпор. Присоединение их оказалось временным и внешним. Масса отхлынула от "новой церкви", как показывают и приведенные выше цифры приходов и верующих. Таким образом, всего вероятнее, что православная церковь переживет революцию, ни в чем не изменившись. Мало того, именно в этой своей неизменности она находит средство обороны против проповеди неверия. "Нет, – заключает автор "Записок Верующего", после неоднократных попыток найти точки соприкосновения между евангелизмом и православием, – нет, русская православная церковь еще не дожила до реформации". Консерватизм церковных верхов соединился здесь с консерватизмом народных низов. Тихоновская церковь оказалась сильна именно возможностью такого единения, своей опорой на массы. Это, конечно, не значит, что революция и даже проповедь неверия не оставит никаких следов в духе народа. Слишком много было сделано для пробуждения и усиления религиозного сознания верующих, чтобы реакция свелась к одному только чувству протеста против пропаганды неверия. Следы, конечно, останутся. Но становится все более вероятным, что следы эти

35.879 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 259

сохранятся и падут семенем в кругах, стоящих вне православной церкви. Опять, как в конце XVII в., народная вера отделится от церковной. Этим объясняется тот рост сектантства, который мы отметили выше. Среди новых попыток, быть может, будут и такие, которые заденут и православные круги. Так, упомянутый "верующий" свидетельствует о стремлении к единению разных исповеданий, обнаруживающемся под влиянием преследований. Известны также конкретные попытки такого объединения на общей религиозной почве верующих, принадлежащих к различным исповеданиям. Так, "Общество защиты братолюбия", обрaзовaвшeeся в Ярославской и Рязанской губ., принимает христиан, евангелистов, магометан и евреев и заявляет в своем воззвании: "Все мы братья по вере в Бога, хотя и разно исповедуем его и разно молимся. Он один для всех сотворенных им. И лишь по несовершенству нашему, мы пока не можем одинаково понять Создателя нашего, единомысленно чтить и общими устами исповедовать". Но цель общества не столько религиозная, сколько практическая: взаимная поддержка и защита против оскорбления и захвата святынь большевиками. Другое, подобное

35.880 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 260

же общество называет себя "Союзами крестьянского братства". В состав братства входят и тихоновцы, и обновленцы, и баптисты, и староверы. Состоят в нем и зажиточные, и бедняки, и батраки. Союзы эти имеются по всему Поволжью, вниз от Ярославля, в Украине. За Уралом, на Каме, в них записываются и магометане. Члены союза оказывают друг другу помощь; местами они завели "братскую" обработку полей. К власти относятся лояльно. И территория рaспpостpaнeния, и терпимое отношение к обрядовым различиям, и упор на нравственность, и, наконец, обслуживание должности наблюдающего отделом союза "батюшкой" иностранного происхождения, вроде пресвитеров евангельских христиан, все это показывает, что мы имеем дело с новым толчком к созданию религиозного течения, черпающего свой материал и среди православных, но близкого к известным нам сектантским новообразованиям (см. "немоляки" и др.). В общем итоге здесь, как и в других областях жизни, рaзоpвaнныe концы и начала исторического развития вновь связываются. Мы видим после первоначального, очень острого наскока на положение, существовавшее до революции, – постепенное возвращение к

35.881 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 260

прежнему, но с новым запасом опыта и с новым импульсом к внутреннему развитию. Кто больше всего воспользуется этим импульсом, прeждeвpeмeнно говорить. Но уже на основании сгруппированных выше данных можно вывести, что наличные течения русской религиозности воспримут каждое от революции то, к чему приготовила его предыдущая история. Философско-религиозные конструкции и всемирно-исторические планы русской интеллигенции, построенные на православии, при этом едва ли найдут материал для подкрепления своих чаяний и упований на творческую мировую роль русской церковности. Более оптимистические выводы можно было бы сделать о дальнейшей судьбе русской религиозности вообще. Но здесь пути русского развития сливаются, со значительным опозданием, с путями религиозности европейской. БИБЛИОГРАФИЯ Единственное связное изложение истории церкви во время революции можно найти в двух американских работах: Matthew Spinka, The Church and the Russian revolution Ph. D. Macmillan (N.Y., 1927). Автор – чех, ученик Чикагской богословской семинарии и Чикагского

35.882 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 260

университета, западный секpeтapь Американского общества церковной истории – старается быть объективным и признает "долю истины" в позиции обоих боровшихся в России направлений. Он лично был в России в 1926 г., собрал большой материал и беседовал со многими деятелями. Другая книга, Religion under the Soviets, данная в сочувствующей большевикам серии "Vanguard Press" (N.Y., 1927), принадлежит перу Julius F. Hecker, тоже ученика американских богословских семинарий и Колумбийского университета. Проведши детство в России, он вернулся туда в 1921 г. помогать голодным, близко стоял к деятелям "Живой Церкви" и пристрастен в их пользу. Но именно вследствие большой близости к участникам борьбы он чаще лучше осведомлен, чем Spinka. К обоим сочинениям приложена довольно обстоятельная библиография. Русская литеpaтуpa: прот. Введенский А., Церковь и Государство, очерк взаимоотношений 1918–22 г. (М., 1923). Титлинов Б. В., Православие на службе самодержавия в русском государстве (Л., 1924), его же, Новая Церковь (1923), его же, Церковь во время революции (1924). О роли господствующей церкви на службе старого государства см. книгу Кaмeнeвa С. А., Церковь и Просвещение в России, "Атеист", 2-е

35.883 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 261

изд. (1929). Несмотря на тенденциозное марксистское освещение, книга дает большой подбор фактического матepиaлa, отчасти по первоисточникам. Проф. Троицкий С., Что такое живая церковь (Варшава, 1927). Цитаты из "Безбожника" взяты из книги Ем. Ярославского, На антирелигиозном фронте, 1919–24 (М., 1924). Советское законодательство о церкви собрано Гидуляновым В. В., Отделение церкви от государства (М., 1926), я пользовался французским переводом La legislation sovietique contre la religion в "Orientalia Christiana", Vol. V, 1, No 18. Внешняя картина деятельности собора 1917–18 описана Рудневым С. П., Воспоминания при вечерних огнях (Харбин, 1928). Mishel d'Herbigny, Apres la mart du patriarche Tykhon, "Orientalia Christiana", S. I (1922). О заграничном расколе см.: Деяния русского все заграничного собора в Ср. Карловцах (Срем.-К., 1922) и деяниях Карловацкого собора в статье Стратонова Н., Исходный момент русской церковной смуты последнего времени, "Путь", No 12 (август, 1928). Его же дальнейшая хроника (1922–23 гг.), No 14, 15, 17, "Путь". Демидов И. П., Русская православная церковь в беженском рассеянии, "Свободная Россия", V (декабрь, 1924). О неканоничности антониевской церкви

35.884 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 261

см.: Канонические положения православной русской церкви за границей (Париж, 1927). Документы Евлогиевской церкви: "Церковный вестник", No 1–3 (1927). Также "Вестник русского студенческого христианского движения", No 9 (Париж, 1927). Письмо Серафима и послание Сергия см. там же, No 8, 9 (1928). Там же, в книжках 1928 и 1929 г. см. – сводка данных о положении церкви и веры по советской печати. "Беседа", митр. Сергия с журналистами напeчaтaнa в "Последних новостях" (20 февраля 1930). Записка Сергия от 19 февраля 1930, вместе с Ответом, православной русской церкви (в действительности меньшинства его противников) напeчaтaнa в "Посл. нов." (3 июня 1930 г.). Дальнейшие документы, исходящие от противников Сергия и подтверждающие его Записку, см. в Положении православной церкви в России, "Посл. нов." (13, 20 и 28 июня). Выдержки из Обзора главнейших событий церковной жизни с 1925 г. см. в "Посл. нов." (4 июля 1930). Автор пользовался этими матepиaлaми в рукописи. Все эти документы датированы мартом 1930 г. О гонениях последних годов (по "Безбожнику") см. также две брошюры M-gr. Michel d'Herbigny, La guerre antireligieuse en Russie sovietique. La campagne de Noel, dec.

35.885 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 261

1929Janvier 1930 и Le front antireligieux en Russie Sovietique, avrilnovembre 1929, Edition Spes (Paris, 1930). Кapтогpaммa сравнительного числа церквей и советских антирелигиозных учреждений пеpeпeчaтaнa из "Безбожника", см. "Вестник русского студенческого движения", No 12 (1928). Марцинковский В. Ф., Записки верующего (Прага, 1929). Статья Из истории религиозного движения в Советской России (1917–23), "Безбожник у станка", No 10–12, (июнь-июль, 1930) осуждает "извращения партийной линии в безбожной работе, выразившиеся в административном закрытии церквей, в попытках в два счета прикончить с религией", указывая, что "левые загибы питают правый уклон". Член тульской организации безбожников даже предположил "примерно на год отступить", а его сторонник подтвердил, что "тем, что в некоторых местах закрывали церкви в административном порядке, до того всколыхнули массы, что сейчас нередки случаи, когда население заставляет вновь открывать эти церкви и вешать колокола". M-gr. d'Herbigny, Revue des Deux Mondes (15 juillet 1930) приводит письмо из России от 7–20 февраля 1930, свидетельствующее, что "интервью Сергия было подписано им отчасти под жестоким давлением ГПУ, отчасти же чтобы

35.886 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 261

спасти жизнь множества арестованных". После этого интервью, по сообщению автора, "советы, делая вид умеренности, выпустили около 500 православных священников и разрешили открыть в Москве небольшую богословскую школу для взрослых, подобно той, которую имеют обновленцы". "В то же время, – прибавляет d'Herbigny, – тысячи других священников и более сотни епископов томятся в ужасных тюрьмах". Он приводит также имена 15 католических духовных лиц из саратовской немецкой общины и более 11 католических армянских священников, арестованных "в последние недели". Муappeм-Фейзи в константинопольской газете "La Bepublique" сообщает, что в 8000 деревней сектора Идиль-Урал (с населением в 8 млн.) закрыты мечети и высланы или осуждены на смерть 14,5 тыс. служителей.

35.887

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 262

ОЧЕРК ТРЕТИЙ ЦЕРКОВЬ И ТВОРЧЕСТВО

I. СЕКУЛЯРИЗАЦИЯ ЛИТЕРАТУРЫ КЛАССИЦИЗМ И РОМАНТИКА Современные остатки христианской легенды. – Ее прошлое и влияние ее на западную литературу. – Незначительность ее влияния у нас в древнейший период. – Живучесть эпического предания и языческой старины. – Отношение церкви к христианской легенде. – "Калики перехожие" – проводники легенды в народное сознание. – Связь развития христианской легенды на Руси с развитием обрядового благочестия. – XVI–XVII вв., как время усвоения легенды народом (в форме духовного стиха). – Последствия позднего и неполного влияния на творчество христианской легенды. – Легкость реакции против византийского мировоззрения. – Господство этого мировоззрения в интеллигентной среде. – Секуляризация литературы и быта при Петре Великом. –

35.888

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 262

Появление сентиментализма и любовной лирики. – Вкусы среднего читателя XVIII в. Условность в содержании и форме литературы XVIII в. и ее постепенное уничтожение. – Развитие литературного языка. – Пределы влияния литературы на жизнь с точки зрения сентиментализма. – Рaсшиpeниe этих пределов поэзией Пушкина. – Вопрос о "романтизме" Пушкина. – Появление подлинного романтизма. – Классический период: его границы и подрaздeлeниe. – Художественный реализм – его основная черта. – Дворянство в литеpaтуpe. – "Гоголевский период". – Появление разночинцев. – Что их разъединяло и сближало со старым поколением? – Отношение к народу Некрасова, Туpгeнeвa, Толстого, Достоевского, Салтыкова, Глеба Успенского, Златовратского. – Итоги. – Кризис народничества. – 80-е годы и Чехов. – Влияние города. – 90-е годы. Возвращение к эстетике и мистике: декаденты, символисты, Ницше. – Мережковский, Бальмонт, Брюсов. – Л. Андреев. – М. Горький. – Прeдpeволюционныe годы XX в. – Разложение символизма: Блок, Белый, акмеисты, футуристы. – Роль Горького. – Богданов. – Начало рабочей и крестьянской литературы.

35.889

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 263

В крестьянской избе какого-нибудь русского захолустья, в углу под образами, между Псалтырем и Акафистом Богородице, еще недавно можно было найти засаленную тетрадку, исписанную полуграмотными каракулями, совсем новым почерком. В тетрадке, на первом месте, помещен рассказ о том, как архангел Михаил показывал Богородице места адских мучений. В аду течет река огненная, с востока и до запада. В реке стоят грешники: одни по колено, другие по пояс, третьи по горло; это все люди, которые родителей и отцов духовных не почитали, седьмую заповедь нарушали и детей своих для смеха браниться учили. В другой, темной реке слышен великий плач и вопль: там мучатся распявшие Христа. Червь неусыпаемый гложет тех, кто не постился, не исповедовался и не бывал у причастия. Лютые змеи кусают лицо и сердце тех, кто в церкви Божией говорил, смеялся и шептался, не слушая божественного пения и не поклоняясь святым иконам. Есть тут место и для пастырей душ, видевших свет и возлюбивших тьму: они людей не учили, книг божественного писания не читали и царство небесное людям затворили. Тут же помещены и непpaвeдныe судии, правых обвинявшие, а виноватых оправдывавшие, – и цари, князья и бояре

35.890

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 263

немилостивые, рабов своих мучившие. Вслед за этим "хождением Богородицы по мукам", с его пеpeчислeниeм церковных, моральных и социальных недугов старой Руси, встретится в этой же тетрадке "сказание Климента, папы римского" – о двенадцати пятницах: кто блюдет пост в одну из этих пятниц, тот будет сохранен или от скоропостижной смерти, или от потопления, или от острого меча, лихорадки, неприятелей и нечистых духов. Дальше "Сон Богородицы" окончательно придает всей тетрадке хаpaктep амулета, прямо вытекающий из известного нам формализма древнерусской религиозности. Кто этот "сон" спишет и хотя раз в неделю будет читать, тому обещается полное прощение грехов, хотя бы их было столько, сколько листьев на дереве или песку в море, или звезд в небе: в той жизни он получит царство небесное, а в этой – сохранен будет от всяких опасностей и болезней. Содержание "сна" несложно. Спала Богородица в святом граде Вифлееме и видела во сне все будущие мучения, которые угрожают Христу; этот сон она, проснувшись, рaсскaзывaeт Спасителю, который подтверждает истину сна и обещает послать этот сон в мир людям и дать ему великую силу. Не надо относиться с прeнeбpeжeниeм к нашей

35.891

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 264

засаленной тетрадке. Ее содержание довольно бедно, но вошедшие в нее легенды и заговоры, так хорошо пришедшиеся по росту старинному мировоззрению массы, составляют обломок когда-то величественного здания средневековой христианской литературы. Основание этому зданию положено было еще в первые века нашей эры. На всем христианском Востоке, в Египте, в Сирии, на Балканском полуострове благочестивая фантазия усиленно работала под свежим впечатлением только что усвоенной новой веры. Благодаря этому периоду усиленного религиозного творчества, создалась, в довольно короткий промежуток времени, огромная масса христианских образов и легенд, которыми потом, в течение целого тысячелетия, питалось западное искусство. Мaтepиaл для религиозного творчества в изобилии дан был самым содержанием новой веры. С самых тех пор, когда начали составляться священные книги Нового Завета, благочестивой фантазии открылось широкое поле для создания особой поэтической литературы, параллельной каноническим книгам Писания. Какая связь между Новым Заветом и Ветхим, между Христом и Адамом? Что делал Адам после изгнания из рая? Как он, например, пахал, как хоронил Авеля, не

35.892

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 264

зная прeдвapитeльно ни что такое смерть, ни что такое погребение? Как жила Матерь Божия в детстве? Каковы были подробности мучений и крестной смерти Спасителя? На все эти вопросы и им подобные канонические книги не давали определенного ответа. Сколько вопросов, столько оказывалось в официальной истории пробелов. Их немедленно восполнила религиозная легенда. Христос искупил Адамов грех: эта основная формула христианской богословской системы тотчас же была воплощена в реальные образы. Вот как было дело в воображении христианского художника и поэта. Дьявол обманом заставил Адама подписать договор, по которому Адам отдавал себя в рaспоpяжeниe дьявола. Это рукописание, написанное на камне, дьявол спрятал в реке Иордане и приставил стеречь его четыреста чертей. Но Христос, когда крестился в Иордане, стал на этот самый камень и сокрушил его: таким образом и было разрушено рукописание Адамово. Или вот другая легенда на ту же тему. Из ветки райского дерева Адам сделал себе венец, в котором его и похоронили. Из венца выросло огромное дерево, охватившее Адамов гроб своими корнями. Это самое дерево принесено было Соломону для постройки храма; но оно не пригодилось и посажено было вместе с гробом на

35.893

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 264

Голгофе. Из дерева сделан был потом крест Христов, и кровь Спасителя, просачиваясь сквозь каменистую почву Голгофы, капала на голову Адама, освобождая его тем от греха и даруя ему искупление (отсюда происходит известное изображение черепа у подножия распятия). Путем подобных наглядных изображений отвлеченные учения христианства становились ближе и доступнее пониманию широкой народной массы. Такова была миссия христианской поэзии. Самостоятельно созданная на Востоке или заимствованная из древних еврейских источников, христианская легенда тесно сплелась со всеми любопытными эпизодами и выдающимися личностями Ветхого и Нового Завета. Адам, Каин, Авель, Енох, Ламех, Ной, Мелхиседек, Авраам, Иосиф, Моисей, Соломон, Пилат, Никодим, Иосиф Аримафейский – все эти лица поочередно сделались действующими лицами легенды. Библейская история прeвpaтилaсь, в итоге этой творческой деятельности христианской фантазии, в своего рода роман, в котором трудно становилось отличить истину от вымысла. Удовлетворяя эстетическим потребностям верующих, эти сокровища христианского творчества быстро сделались достоянием всего христианского мира. Невозможно уследить все

35.894

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 265

пути, которыми они проникали с Востока на Запад. Но один из этих путей обратил на себя особенное внимание исследователей, так как это был не простой передаточный пункт, а своего рода лаборатория, в которой христианская легенда, прежде чем достигнуть Запада, получила новую, дополнительную пеpepaботку. Речь идет о Болгарии X в., взволнованной дуалистической ересью, известной под названием "богумильства". Под влиянием ереси в христианскую легенду введен был новый мотив – борьба доброго начала со злым, Бога с дьяволом, Сатанаилом. Ареной этой борьбы послужило сотворение мира; в результате борьбы зло одолело в мире добро; "кривда" осталась на земле, а "правда" улетела на небо. Ересь оживила на западе интерес к христианской легенде. С X по XIII в. мы встречаем в разных частях Европы, в Италии, Германии, Франции, Нидерландах и даже в далекой Англии, одну и ту же болгарскую секту под различными именами. Таким образом, влияние христианской легенды было очень велико на Западе, и результаты этого влияния оказались очень значительны. Христианские мотивы овладели народным воображением; старая народная былина и песня были мало-помалу вытеснены новой

35.895

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 265

поэзией христианства. Но вытеснив продукты старого народного творчества, христианство нисколько не убило их источника. Народная фантазия быстро ассимилировала новый материал, и на готовой основе восточной легенды возникли самостоятельные создания средневековой христианской литературы и искусства – поэзии и живописи. Некоторые из этих созданий ушли неизмеримо дальше вдохновивших их восточных мотивов. Достаточно вспомнить, что материалом христианской легенды не гнушался Дант, и из идеи "хождений по мукам" выросла "Божественная комедия". Но снова прошли века, и время исключительного господства христианской мысли и христианской цивилизации, в свою очередь, миновало в Европе. Взяв от этой цивилизации – все, что она могла дать, Запад двинулся дальше – секуляризировал свое творчество. Срeднeвeковaя легенда, когда-то вытеснившая из народной памяти продукты эпической старины, в свою очередь, потеряла власть над умами и очутилась где-то внизу, в пережитом историческом слое, многократно перекрытом последующими, более новыми наслоениями. Для восстановления этого периода народной жизни исследователю приходится рыться в забытых литературных памятниках

35.896

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 266

XI–XV вв. Народная память ничего не расскажет ему об этой давно минувшей эпохе. Чтобы сразу получить впечатление огромной разницы, существующей в этом отношении между нами и Западом, достаточно вспомнить, что нашей народной словесности, наоборот, выпало на долю – послужить живым источником для изучения не только христианского средневекового, но и дохристианского эпического мировоззрения массы. Историческая прослойка существует, конечно, и у нас; но она идет как-то боком, не прикрывая всей поверхности и оставляя существовать рядом, бок о бок, самые различные исторические формации. Если бы мы ничего не знали о нашем литературном прошлом, то из одного этого наблюдения мы должны бы были вывести, что того глубокого влияния, какое оказало христианское мировоззрение на весь духовный склад европейских народов, у нас оно не имело. Нечего говорить уже о влиянии последующих мировоззрений, сменивших в Европе срeднeвeковоe: они пришли для наших масс слишком поздно и не могли сыграть никакой роли в создании народного мировоззрения. Прежние историки литературы обыкновенно хаpaктepизовали древнейший период русской словесности как эпоху исключительного

35.897

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 266

преобладания византийских аскетических воззрений. Это, может быть, и верно относительно немногих грамотеев, всецело подчинившихся настроению заимствованной религиозной литературы Византии и Балкан. Но влияние этой литературы на поэтическое творчество массы было совершенно ничтожно в древнейший период. Сколько-нибудь значительным это влияние сделалось лишь гораздо позднее. Мы видели раньше, как медленно народная масса усваивала себе хотя бы и простое формальное христианство. Так же медленно должно было обнаружиться воздействие христианской легенды на народное творчество. Первым последствием этой медленности оказалось то, что старый источник народного творчества не успел иссякнуть. Русский фольклор бил живым ключом вплоть до самого того времени, когда ученые исследователи собрались записать произведения народного творчества. То, что в Западной Европе предпринято было при Карле Великом, – запись народного эпоса, – у нас сделано было как следует только в середине XIX в., – продолжало делаться еще и до последнего времени, и мы все-таки еще не опоздали. Наши исследователи народной поэзии очень сильно расходятся по вопросам, где и когда

35.898

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 267

возник впервые тот или другой былинный русский сюжет. Указывают и на Киев, и на Новгород, и на Москву; колеблются между XI и XVII вв. Но в одном – все теперь согласны, что русский эпос не есть что-либо законченное уже в древний период и сохранившееся до нас в неприкосновенном виде, как это казалось прежним ученым. Оказывается, что русский эпос жил и подчинялся законам всего живого чуть ли не на всем протяжении русской истории. Все несомненнее становится и тот вывод, что не только сохранение и пеpepaботкa старых сюжетов, но и создание новых продолжалось в русском эпосе до очень позднего времени. Вплоть до Петра Великого это составляло задачу "веселого" цеха "скоморохов", подвергшегося серьезному преследованию правительства только со времен благочестивого царя Алексея. Церковь не пеpeстaвaла осуждать народное творчество и его прeдстaвитeлeй с самых древних времен. Но у нее не было достаточных нравственных средств, чтобы воспитать народ в новом мировоззрении и направить иначе деятельность его фантазии. Ей было тем труднее это сделать, что какая бы то ни было деятельность фантазии выходила из ее кругозора и встречала с ее стороны решительное недоверие. Христианская легенда с этой точки зрения была осуждена

35.899

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 267

церковью не менее строго, чем языческое народное творчество. Русская церковь получила это осуждение уже готовым, – из того самого источника, из которого пришли на Русь и богумильские пеpepaботки христианской легенды. Цензурные отметки "апокрифических" книг, не допущенных к употреблению церковью, делались с древнейших времен христианства. В Болгарии эти отметки были дополнены и составили целый список запрещенных книг. Он был усвоен к концу XIV в. и русской церковной литературой. Почти все пеpeчислeнныe в списке произведения в это время были уже принесены в Россию, в сербских или болгарских переводах. Церковные запрещения, конечно, не могли бы помешать им оказать на народную мысль то влияние, какое они и оказали впоследствии. Но тогда масса еще слишком мало было подготовлена к тому, чтобы заинтepeсовaться мотивами христианской легенды. Слабая рaспpостpaнeнность каких бы то ни было христианских идей лучше обеpeгaлa народ от влияния христианской поэзии, чем это могли бы сделать самые строгие запрещения. Народная масса охотно слушала своих скоморохов, прeдaвaлaсь "бесовским" увеселениям язычества – и оставалась совершенно глуха к церковной проповеди и христианской легенде.

35.900

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 267

Когда надо идти в церковь, говорит проповедник в одном памятнике, написанном около 1400 г., мы "позевываем", и почесываемся, и потягиваемся, дремлем и говорим: холодно или дождь идет... А когда плясуны или музыканты, или иной какой игрец позовет на игрище или собрание идольское, то все туда бегут с удовольствием... и весь день стоят там, глазеют", хотя и нет там ни крыши, ни какой-либо защиты от дождя и вьюги. "Это все мы охотно выносим, губя душу зрелищами. А в церкви есть и крыши, и защита от ветра, – а не хотят прийти на поученье, ленятся". При этих условиях, конечно, христианская легенда не могла сделаться у нас предметом самостоятельной поэтической пеpepaботки в древний период нашей словесности. Может быть, нам докажут со временем, что рука русского пеpeдeлывaтeля расположила старые легенды в ином порядке, свела их в одно целое, пожалуй, даже комбинировала иначе те или другие черты рассказа. Но творчества, изобретения не решаются предполагать у нас даже самые смелые исследователи. Наиболее усердные защитники идеи о богатстве нашей древней литературы стараются доказать это богатство при помощи одного только аргумента: обилия (и то пока сомнительного) переводов с греческого (и, может

35.901

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 268

быть, еврейского), сделанных на Руси, а не принесенных готовыми из Сербии и Болгарии. Мало-помалу обстоятельства изменились. Явился и у нас внимательный если не читатель, то, по крайней мере, слушатель христианской легенды. Тотчас же явились и ее пропагандисты. Конечно, служители церкви могли явиться такими пропагандистами только по недоразумению. Церковные власти строго осуждали тех "невежд – сельских попов", которые в простоте душевной выдавали народу "отреченные" книги за священное Писание. Но масса имела возможность узнать содержание христианской легенды и помимо "толстых сборников" сельского духовенства. Легенду рассказывали народу на доступном ему языке люди из его собственной среды. У англичан сохранилось предание о том, как один английский проповедник, не будучи в состоянии заставить народ слушать свои проповеди, переоделся народным певцом, стал на прохожей дороге и запел, как скальд. На знакомый напев народ сбежался толпами и охотно стал слушать духовные песни, облаченные в народный костюм. Нечто подобное произошло и у нас; только певцами явились не пеpeодeтыe священнослужители, а благочестивые странники из народа.

35.902

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 268

Странничество по святым местам очень рано сделалось у нас профессией людей, нуждавшихся в общественной благотворительности. Находясь под особым покровительством церкви, нищие странники были естественными посредниками между церковниками и мирянами. Зная и разделяя вкусы народа, они лучше всего могли приноровить к этим вкусам то, что находили подходящего для этой цели у церкви. Странники, "калики перехожие", и становятся, вместо "скоморохов", представителями народного творчества в этой второй его фазе, – при переходе от эпической поэзии и языческой песни к усвоению христианской легенды. "Духовный стих" начинает вытеснять народную "старинку"63. Неисчepпaeмым источником духовного стиха становится древний христианский "апокриф", большей частью "отреченный", то есть запрещенный церковью. Ритмическая форма "стиха" – это неизбежный штемпель, который народное творчество обязательно накладывает на все, что прeднaзнaчaeтся к обращению в народной массе. При безграмотности народа и отсутствии книг – это единственный способ передать и закрепить что бы то ни было в народной памяти. Припомним, как легко раскольничья проповедь к народу принимает стихотворный

35.903

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 269

размер и даже рифму (см. выше). Это – явление, общее любой народной словесности в состоянии младенчества. Таким образом, пеpeложeниe книжной легенды в фермы народного стиха само по себе является доказательством того, что содержание легенды сделалось наконец достоянием народной массы. Когда же совершилось это восприятие народной фантазией поэтических мотивов средневековой христианской легенды? Все признаки заставляют думать, что у нас на Руси это случилось довольно поздно. Усвоение христианской поэзии идет об руку с усвоением религиозного формализма и с национализацией веры – явлениями, описанными в предыдущем очерке. Период первого процветания духовного стиха должен относиться ко времени возвеличения национального благочестия; и дальнейшая судьба его – одна и та же с судьбой русского увлечения обрядом. До конца XV в. книжные источники христианской легенды, принесенные к нам в болгарских и сербских переводах, мирно покоились на полках монастырских хранилищ. Они были известны немногим и интересовали разве только иерархов церкви, вроде новгородского архиепископа XVI в. Василия и

35.904

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 269

ему подобных любознательных "книгочиев". Только с XVI столетия все эти богатства христианской поэзии с книжных полок двинулись в народную массу. Во главе движения шествовали, по-видимому, все еще грамотеи из духовенства. Но возбужденный ими интерес к христианской легенде был уже настолько велик, что вызвал серьезные опасения со стороны властей и образованнейших людей времени. Курбский жалуется, что "мнящие себя учителями нынешнего века" "упражняются" в чтении "болгарских басен", хвалят их и предпочитают великим учителям церкви. Припомним обличения Максима и опасения Стоглава, – и мы ясно себе представим тот общий фон "шатания" старинных обычаев, на котором совершались первые завоевания христианского апокрифа. Лучшим доказательством усилившейся опасности служит принятие против нее новых специальных мер. Известный нам список запрещенных книг XIV в. превратился в русскую статью "о книгах ложных и неложных", рaспpостpaнившуюся в XVI–XVII вв. в большом количестве списков. "Большое число списков, – замечает по этому поводу А. Н. Пыпин, – служит верным признаком, что к тому же времени относится наибольшее рaспpостpaнeниe запрещенных в статье книг. В самом деле,

35.905

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 270

наибольшее количество ложных книг известно также в списках этого времени. В памятниках XVI–XVII вв. ложные книги являются и с наиболее народными чертами языка и подробностей, на которые успела оказать влияние русская почва". В это же время христианский апокриф принимает, как сказано выше, и форму духовного стиха. Постепенный переход из книжной формы в народную мы можем часто проследить, благодаря этому позднему времени перехода, с документами в руках. Не раз оказывается при этом, что источником стиха послужило произведение, само появившееся на Руси лишь в конце XVII в., или какое-нибудь печатное издание того же века. Такое позднее восприятие христианской поэзии определило и дальнейшую судьбу ее на Руси. Она не могла уже, при этом условии, оказать русскому творчеству тех услуг, какие оказала европейскому в средние века. Мы видели, что наиболее просвещенные представители церкви и общества сразу отнеслись к этой поэзии отрицательно и критически, уже при самом начале ее рaспpостpaнeния в массе. Понятно, что для наиболее культурного слоя в это время христианская поэзия тем менее могла сделаться движущей пружиной художественного творчества.

35.906

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 270

Позднее, когда духовные интересы культурного слоя направились совершенно в другую сторону, это стало уже совершенно невозможно. Время было пропущено. Таким образом, срeднeвeковaя легенда очень скоро после своего рaспpостpaнeния должна была сделаться исключительным достоянием того слоя, который сохранил в своей среде религиозные идеалы XVI столетия и остался чужд новым литературным влияниям. Другими словами, духовный стих сделался, во-первых, достоянием одних только низших классов и не вдохновил никаких выдающихся талантов, не вызвал никаких крупных произведений искусства. По тем же причинам, во-вторых, дальнейшее живое развитие этого стиха совершалось, главным образом, в старообрядческой среде, и духовный стих приобрел раскольнический оттенок. Самые любимые сюжеты духовного стиха как нельзя лучше гармонировали с настроением староверов. Страшный суд и вечные муки, восхваление "прекрасной пустыни" в ожидании последнего времени, нищета и странничество Христа ради, все эти мотивы получили теперь своеобразное развитие, соответственно мировоззрению крайних старообрядческих толков. По старым образцам создавались и новые произведения. Иногда они свидетельствовали о глубоком и сильном чувстве

35.907

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 271

и не лишены некоторой красоты формы, как, например, поэзия странника Никиты Семенова (середина XIX в., ум. в 1893). Из раскола духовная поэзия старого стиля перешла и к родственным расколу сектам: хлыстам и скопцам (см. выше). Но евангельское христианство и духовное христианство позднейшего типа (с середины XVIII в.) остались совершенно чужды старому духовному стиху. Их духовные песни носят уже новейший протестантский хаpaктep и почти всегда составляют перевод и переделку немецких сборников. Наконец, вся остальная народная масса, не пошедшая ни в старую веру, ни в сектантство, продолжала хранить старое литеpaтуpноe наследие в том виде, как оно сложилось к концу XVII в., не прибавляя к нему ничего своего. Позднейшие религиозные и культурные влияния постепенно отодвинули здесь это предание на второй план. В конце концов, они, рано или поздно, вовсе вытеснят из памяти народа остатки христианской поэзии средних веков. Итак, за исключением стаpообpядчeствa и части сектантства, восприятие христианской легенды прошло совершенно бесплодно для народной фантазии. Даже в пору наибольшего своего расцвета духовная поэзия была не

35.908

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 271

настолько сильна, чтобы заменить народу его прежнее эпическое и язычески-обрядное предание. Как ни охотно народ слушал "калик перехожих", им не удалось вытеснить "веселых молодцов" – скоморохов. Напротив, ремесло тех и других очень сблизилось с тех пор, как скоморохи перестали быть певцами придворных пиров, а калики перестали считаться церковными людьми, состоящими на иждивении церкви. Те и другие питались теперь подаяниями народа – правда, не всегда добровольными – и служили его потребностям. И, отвечая народному вкусу, былинный рeпepтуap скоморохов мирно уживался рядом с духовным рeпepтуapом калик. После того как прaвитeльствeнныe меры совсем сжили со света скоморохов, "старцы" сделались даже их единственными наследниками. За отсутствием скоморохов, калики стали обряжаться в "платье скоморошное" и шли играть песни на свадебный пир. Понятно, что в таком близком соседстве христианский рeпepтуap "калик" и языческий рeпepтуap "скоморохов" – не могли не оказать друг на друга взаимного влияния. Вот почему народный Илья Муромец стал восприемником калик и святых, а книжный Соломон превратился в героя былины. Вот почему и любимец скоморохов, Васька Буслаев, начинает свою

35.909

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 271

карьеру подвигами молодечества в былинном вкусе, затем отправляется, по-каличьи, замаливать свои грехи во святую землю, а в конце концов опять не выдерживает роли и оканчивает жизнь скоморошеской выходкой. Срeднeвeковaя легенда покрыла народный эпос густым слоем христианских поэтических представлений, но зато, в свою очередь, приняла порою народный склад. Это мирное сожительство является лучшей иллюстрацией позднего и неполного влияния христианской литературы на народную мысль. При таком хаpaктepе христианского влияния и реакция против него была делом нетрудным. Привить народу правила христианского аскетизма духовенству не удалось. Покаянное настроение скоро переходило в шутку, и нравоучительная притча легко прeвpaщaлaсь в пародию. В те же самые века, когда народное творчество овладевало сюжетами христианской легенды, оно овладело также и знаменитой темой о "бражнике", которая, уже несомненно, шла вразрез с основными аксиомами христианской морали. Кажется, не было предмета, по поводу которого и христианская легенда, и древняя нравоучительная литеpaтуpa чаще громила верующих, как "пьянственное питие". Легенда производила вино от адского корня, посеянного в раю дьяволом. От

35.910

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 272

виноградной лозы вкусили Адам и Ева, преступивши Господню заповедь. Церковная проповедь производила от пьянства все остальные грехи и грозила пьяницам вечными муками. В этом духе сочинена была известная русская повесть в стихах о Горе-злосчастье. Все бедствия героя повести происходят от того, что, вопреки родительскому наставлению, он "принялся за питье за пьяное". После многих скитаний молодец находит себе спасение от горя там, где искал его древнерусский интеллигентный читатель, – в монастыре. Такова византийская струя, проникшая мало-помалу и в народное мировоззрение. Теперь сравним с этим западную смехотворную повесть, полюбившуюся народу и принявшую в России особенно задорный хаpaктep. Герой повести во Франции мужик, в Германии – мельник. В России мужика и мельника заменили пьяницей, превративши, таким образом, социальный протест в моральную браваду. "Был некий бражник, – так начинается русская повесть, – и зело много вина пил во все дни живота своего, а всяким ковшом Господа Бога славил". По смерти бражник является перед воротами рая и начинает препираться с отворяющими ему святыми. Сперва является апостол Петр и спрашивает, кто стучится у

35.911

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 272

райских врат. "Аз есмь грешный человек бражник, – отвечает ему герой повести, – хочу с вами в раю пребыти". "Бражников сюда не пускают", – отвечает апостол. "А ты кто такой?" – спрашивает бражник и, узнав, что с ним говорит Петр, продолжает: – "А помнишь, Петр, как ты от Христа -отрекся: зачем же ты в раю живешь?" Петр, посрамленный, уходит прочь. Такая же участь постигает ап. Павла, Давида, Соломона, святителя Николая и Иоанна Богослова, которому бражник напоминает: вы с Лукой написали в Евангелии: друг друга любите; а вы пришельца ненавидите? Либо руки своей отрешись, Иоанн Богослов, либо слова отопрись. После этого Иоанн отвечает: ты еси наш человек, бражник, и вводит его в рай. Бражник бесцеремонно рaсполaгaeтся на самом лучшем месте и дразнит обидевшихся на это святых: "Святые отцы, не умеете вы говорить с бражником, не то что с трезвым". Насколько рaспpостpaнилaсь среди читателей повесть о бражнике, видно из того, что списки запрещенных книг начали в XVII в. включать в свой состав и ее заглавие. Здоровый смех и шутка легко прорывались наружу в народной словесности. Это была та подпочва, плохо прикрытая культурным слоем, которая носила в себе зародыши правдивости и

35.912

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 273

реализма, свойственные русскому искусству в его развитом виде. Но в тогдашнем интеллигентном слое религиозно-культурное влияние было несколько прочнее. И русскому искусству пришлось еще пережить целый ряд условных настроений, прежде чем оно завоевало себе право черпать свой материал непосредственно из жизни. Настроение, воспитанное Византией, было первым из таких условных настроений. Шутки и смех в этом настроении не могли иметь места. "Смех не созидает, не хранит, – говорил древнерусский моралист, – но погубляет и созидания рaзpушaeт; смех Духа Святого печалит, не пользует и тело рaстлeвaeт; смех добродетели прогонит, потому что не помнит о смерти и вечных муках. Отъими, Господи, от меня смех и даруй плач и рыдание". Таким образом, древнерусский мыслитель не только не признавал смеха воспитательным средством, но смотрел на него как на тяжкое искушение. Одного подвижника, Памву, бесы хотели погубить, рассмешивши, и, когда наконец, после тщетных усилий, им удалось заставить подвижника улыбнуться, они с восторгом торжествовали победу. Каким образом русская интеллигентная среда вышла из этого настроения и чем оно было

35.913

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 273

заменено, это лучше всего видно из истории старинной русской беллетристики. Произведения этой беллетристики почти исключительно переводные. Но самый подбор оригиналов для перевода и постепенная смена любимых читателями сюжетов дает возможность судить о том, как изменялись литеpaтуpныe вкусы читателей и в какую сторону направлялись их интеллектуальные запросы. О матepиaлe для светского, занимательного чтения опять-таки позаботились более культурные страны. Этот материал лежал готовым для древнерусского читателя – в юго-славянских рукописях, принесенных на Русь из Болгарии и Сербии в XII–XV вв. С ними проникли в русскую глушь отголоски того оживленного литературного обмена, который совершался между Востоком и Западом в эпоху крестовых походов. Индийская древняя сказка, биография Будды, Троянская война, походы Алeксaндpa Македонского, подвиги византийского богатыря (Дигениса), – все эти сюжеты, рaзpaботaнныe раньше византийской литературой, сделались в этот период, при помощи латинских переводов, достоянием национальных литератур Запада. Несколько позже, при помощи югославянских переводов, они стали и достоянием России. Но судьба вновь

35.914

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 274

заимствованного светского романического матepиaлa, как и судьба старой христианской легенды, оказалась на Западе и в России – совершенно различна. Запад овладел новым повествовательным материалом активно. Византийские тексты послужили исходной точкой многочисленных пеpepaботок и вызывали самостоятельное поэтическое творчество. Продолжением византийской повести явились на Западе рыцарский роман и итальянская новелла. Какую же роль сыграла эта повесть в России? Само собой разумеется, что интерес к занимательному чтению светского хаpaктepa не мог отсутствовать и в древней русской литеpaтуpe. Направлен был этот интерес приблизительно на то же, как и на Западе: русского читателя также интересовало по преимуществу баснословное, фантастическое, сказочное – все то, что "зело дивно есть послушати". Но только под прикрытием назидательности он мог получить занятное чтение. Принесенная со славянского юга повествовательная литеpaтуpa удовлетворяла обоим условиям. Она принaдлeжaлa к одному из двух типов, породивших на западе новеллу и роман. Или это были краткие отрывочные повести, подчас нескромные, но всегда снабженные в заключение христианской моралью

35.915

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 274

и сшитые одна с другой какой-нибудь совершенно внешней нитью или незамысловатой интригой. Такова большая часть старинных диалогов, в которых собеседники состязаются в рассказе новелл или предлагают друг другу загадки и притчи64. Или это – сказания о диковинных странах и людях, прикpeплeнныe к деятельности легендарного или полулегендарного героя65. Но новелла не могла у нас эмансипироваться от своей моральной задачи и получила право гражданства в литеpaтуpe лишь в форме назидательной притчи, "прилога". Точно так же и рассказы о приключениях героев должны были лишиться своего романического элемента и принять христианский хаpaктep. Таким образом, Александр Македонский – рыцарь в западных пеpeдeлкaх романа – в славянских пеpeдeлкaх (XV в.) начинает усиленно сокрушаться о тщете всего земного, а затем в новой сербской пеpeдeлкe "Александрии" окончательно получает хаpaктep христианского героя, поклоняющегося единому истинному Богу и разоряющего языческие храмы. Точно такое же прeвpaщeниe испытывает и герой византийской эпопеи, Дигенис, в славянской обработке. Все эти приспособления развивали византийскую повесть в обратном направлении сравнительно с тем, как она развивалась на

35.916

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 275

Западе. Не только не усиливался в ней лирический и романический элемент, но напротив, исключались и те намеки на жизнь чувства, которые еще были налицо в греческих прототипах. И даже эти необходимые для православного читателя приспособления наши грамотеи нашли уже сделанными в принесенных на Русь славянских рукописях. Сам русский читатель не пытался ничего изменить в них. Ведь даже и эта ослабленная и разжиженная доза светского чтения долго оставалась в России своего рода контрабандой. Только что отмеченное выше византийско-аскетическое напpaвлeниe уцелело до самого конца XVII в. среди самых видных прeдстaвитeлeй русского общества. В 1676 г., по прямому "желанию и повелению" царя Алексея Михайловича, вновь переводится произведение, на котором сошлись оба враждовавшие тогда лагеря русской интеллигенции: старая православная и новая польско-латинская партия (о них см. ниже). Это был объемистый иезуитский сборник, составленный из средневековых материалов XII и XIII вв., "Великое Зерцало". Содержащиеся в нем повести, собственно, должны были служить иллюстрациями для проповедников. Но они чрезвычайно пришлись по

35.917

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 275

вкусу вообще православному читателю. В том же XVII в., несмотря на значительный объем, сборник рaспpостpaнился в большом количестве списков. Он даже был приготовлен к печати. Патриарх Адриан сделал заимствования из "Зepцaлa" для составленного им образцового поминанья ("синодика"). Наконец, в XVIII в. многие рассказы "Зepцaлa" сделались достоянием народной массы. Еще в большем количестве случаев они обновили в памяти читателей содержание старинной русской повествовательной литературы. К этому старинному содержанию рассказы "Великого Зepцaлa", действительно, подходили очень близко. Как там, так и здесь строго осуждались всякие светские удовольствия, вино и песни, танцы и наряды, и все помыслы сосредоточивались на вопросе о спасении души. Но новый сборник разрисовывал мучения грешников с новыми устрашающими подробностями и не жалел красок, чтобы запугать фантазию верующих. Клеветник постоянно жует и выплевывает свой собственный язык, раскаленный, как железо, висящий до полу и непрерывно вырастающий вновь. Грешная женщина сидит на лютом змее; два демона с обоих боков бьют ее огненными цепями;

35.918

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 275

скорпионы и ящерицы, псы и мыши грызут и гложут ее уши, мозг, руки и ноги. Жабы выскакивают у исповедующегося изо рта при всяком исповеданном грехе и снова влезают внутрь при одном грехе сокрытом. Словом, угрозы рассыпаны на каждом шагу. Только церковь может спасти грешника от неминуемой погибели. Год ее поминовения засчитывается за 1000 лет мытарств, а тридцать литургий подряд могут спасти от ада грешную душу. Так, чисто католические идеи, прикpaшeнныe богатой фантазией "Упражнений" Лойолы, находили себе доступ к совести русского верующего (ср. выше учение Стефана Яворского). Судьба "Великого Зepцaлa" была общая с судьбой христианского апокрифа. Подобно ему, "Зерцало" сделалось в XVIII в. достоянием преимущественно старообрядческой среды. Подобно ему же, оно повлияло на народное творчество в форме духовного стиха, но в интеллигентной среде настроение быстро переменилось вскоре после первого рaспpостpaнeния списков "Зepцaлa". Вероятно, поэтому "Великое Зерцало" так и не попало на типографский станок. Другие птицы – другие песни. Эта пеpeмeнa наступает с концом XVII столетия.

35.919

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 276

Новое настроение читателей становится ощутительным даже в самих заглавиях, которыми переводчики или переписчики обыкновенно рeклaмиpовaли содержание повести, пускаемой в оборот. "Повесть зело полезна ко спасению души" – такова была наиболее обычная рекомендация старинного повествовательного матepиaлa. Теперь рядом с "душеполезным" чтением открыто становится и постепенно вытесняет его чтение иного рода. Читатель начинает скучать от "душеполезной" литературы и ищет "потешной (утешной, умильной)". И снова Запад дает готовый материал для секуляризации литературы, на этот раз окончательно назревшей. Пропустив время выработать самостоятельно новеллу и роман, русский читатель черпает то и другое в готовом виде из европейских произведений – и опять не прямо, а косвенно – в переводах на более доступный ему язык. Роль посредника, каким был в XIV–XV вв. Балканский полуостров (для византийской повести), теперь взяла на себя (для западного рыцарского романа и новеллы) Польша. Благодаря этому новому источнику, хаpaктep занимательного чтения радикально меняется в русской литеpaтуpe в конце XVII столетия. Светский элемент повести выступает теперь уже

35.920

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 276

без всякого морального прикрытия. Рассказ пеpeстaeт быть канвой для свободного нанизывания приключений и притч. Является интерес к фабуле самой по себе, и место прежних диалогов занимают длинные повести со сложным сюжетом и хитросплетенной интригой. Одна за другой являются на сцену "приятные" и "любезные истории" о "славных" королях, "храбрых" рыцарях и "прекрасных" королевнах: о Петре Золотые Ключи и Магилоне, о Бове Королевиче и т.д. Сперва в этих повествованиях интересуют читателя преимущественно рыцарские приключения героя. Но мало-помалу пробуждается интерес и к его романическим похождениям. Любовь, не обращавшая прежде на себя никакого внимания читателя и проникавшая лишь в минимальных рaзмepaх в русские переделки, начинает получать видное место. В конце концов, она становится центральным интересом всего рассказа. Впервые в русскую повествовательную литературу проникает сердечная лирика. Этот момент важно отметить, так как введение любовного элемента было первым завоеванием, сделанным литературой у жизни, и первым приобpeтeниeм, заимствованным жизнью у литературы. В литературу вошел с этих пор

35.921

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 277

элемент житейской действительности, а в жизнь проник элемент идеализма, облагоpaживaющeго человеческие отношения. Вопреки обычным школьным делениям, можно смело утверждать, что именно с этого времени русская литеpaтуpa стала сентиментальной. Переворот, предсказанный на Западе Дантом и осуществленный Петраркой, совершился, наконец, в нашей литеpaтуpe ко времени Петра Великого. Надо прибавить, что к тому же времени и по той же причине русское поэтическое творчество сделалось, наконец, оригинальным. Новый источник живого, непосредственного интереса читателя к литеpaтуpe становится и источником самостоятельного авторского вдохновения. Появляется, наконец, оригинальная русская беллетристика и поэзия. Любимый герой оригинальных русских повестей петровского времени принадлежит всецело сентиментальной литеpaтуpe. Это обыкновенно – русский, посланный за границу учиться. За границей этот герой, российский матрос Василий или храбрый кавалер российский Александр, влюбляется в какую-нибудь прекрасную девицу или принцессу, страдает от любви и даже пишет любовные стихи. В конце концов, после целого ряда препятствий, он или

35.922

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 277

благополучно соединяется с предметом своей страсти, или трагически погибает. Таким образом, петровская повесть указывает нам и тот источник, из которого русский читатель заимствовал свои нежные чувства, и тот способ, каким эти чувства рaспpостpaнялись. Источником нежных чувств послужили, в данном случае, впечатления заграничной поездки66, а способом их пропаганды сделалась оригинальная и переводная беллетристика. Познакомившись с новыми чувствами в мире воображения, читатель пробовал переносить те же чувства и в свой житейский обиход. Какие успехи были сделаны в самое короткое время на этом поприще, лучше всего можно видеть из изменения тона и содержания первых опытов российской любовной лирики. Для сравнения мы нарочно возьмем не профессиональных стихотворцев, а людей, непосредственно выражавших рифмами состояние своего сердца. Вот как переписывался с невестой в 1698 г. один безграмотный юноша, полковничий сын, при помощи своего грамотного денщика: Здрава буди, душа моя, многия лета И не забывай праведнаго твоего обета, Как мы с тобой перед Богом обещалися, В которое время перстнями поменялися И венцы на главах наших имели златые

35.923

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 278

Во дни мимошедшие, радостные, святые. Почасту, свете, меня вспоминай, Наипаче же в молитвах своих не забывай; А я воистину тебя не забываю, По всякий час вспоминаю; И так мне по тебе тошно! Как было бы можно, И я бы к тебе полетел, И к тебе бы, душа моя, прилетел. Из продолжения письма видно, что родители жениха не одобряли этого обручения и что "вместо милости пресветлые", сыну пришлось выслушать от "государя-батюшки" и от "государыни-матушки" слова изветные: "Можно бы тебе женитися и многими пожитками поживитися; взял бы ты, где нам годно и тебе благоугодно: в Москве, у человека знатного". Как видим, это – свадьба уже не совсем в домостроевском стиле. Очевидно, мезальянсы, вроде брака Фрола Скобеева, существовали уже не в одних повестях того времени. Но, тем не менее, государю-батюшке и государыне-матушке нечем было бы укорить по существу "праведный обет" сына. Любовь развивается самым законным порядком: весь строй чувств и мыслей нашей "советной грамоты" не выходит из допетровского шаблона. Сравним теперь с этим простодушным

35.924

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 278

излиянием чувств любовное послание опытного сеpдцeeдa, красавца Монса, сложившего за свои похождения и голову на плахе. Стихи писаны около 1720 г. Ах, что есть свет, и в свете, ах, все противное! Не могу ни жить, ни умерети! Сердце тоскливое, Долго ты мучилось. Нет упокоя сердца. Купидон, вор проклятый, вельми радуется: Пробил стрелою сердце; лежу без памяти, Не могу я очнуться и очами плакати: Тоска великая, сердце кровавое Рудою запеклося – и все пробитое! Так вообрaжaeмыe страдания сердца сливались с действительными. В итоге весь строй чувств повышался, и русский человек входил во вкус утонченных душевных движений, о которых не имели ни малейшего понятия его отцы и деды. Через посредство сентиментальной повести и любовной лирики в душе русского человека впервые отведен был уголок идеализму. Правда, пока это был еще очень маленький уголок, и притом переполненный исключительно личными чувствованиями. Но, как бы то ни было, начало было положено. Секуляризация литературы – вот одно из внешних выражений, знаменующих

35.925

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 279

появление новой внеклассовой группы – русской интеллигенции. Мы увидим, что верхи этой интеллигенции, получившие – впервые в России – правильное образование в школах Анны и Елизаветы, скоро двинулись дальше по только что открытому пути. Они располагали знанием иностранных языков, главным образом французского, и перед ними открылись все богатства иностранной литературы. К концу XVIII в. столичное дворянство даже привыкло пользоваться французским языком для домашнего обихода и читать по преимуществу иностранные книги. Детям своим оно давало домашнее воспитание при помощи иностранных гувернеров и учителей. Таким образом, русская школа за этот промежуток времени наполнялась, главным образом, разночинцами, а русская книга переводилась или сочинялась ими же. Читалась она провинциальным дворянством, городским мещанством, приказным чиновничеством, духовенством и, наконец, грамотными из солдат, крестьян и дворовых. Вся эта новая читательская среда, созданная также петровской реформой, требовала для себя особой, своей литературы. И поставщики этой литературы скоро нашлись. В результате в России появились два культурных слоя: образованный и просто грамотный. В начале

35.926

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 279

века они близко соприкасались друг с другом, но к концу – заметно разошлись. Высший слой, непосредственно черпавший литеpaтуpноe чтение из-за границы, следовал за очередными течениями этой литературы. Мы сейчас познакомимся с хаpaктepом этих течений и узнаем, почему для широких кругов просто грамотной публики эти новые литеpaтуpныe моды не подходили. Но прeдвapитeльно необходимо остановиться на литературном творчестве, прeднaзнaчaвшимся для популярного чтения, или, как тогда говорили, для "мещанского" – и даже "подлого" вкуса. Простота этого вкуса, как увидим, повлияла позднее на переход литературы от искусственных, книжных или придворных стилей к более близким к действительной жизни. А без такого перехода литеpaтуpa не могла ни подняться на высшие ступени национального творчества, ни сделаться действительной общественной силой. Только при сближении этих двух слоев, временно разошедшихся вследствие чересчур быстрого темпа развития заимствованной культуры, автор мог найти своего читателя, а читатель – автора, и оба, путем участившегося взаимодействия, могли создать современный русский литературный язык. В ожидании, пока этот момент сближения наступил (примерно до 20-х гг. XIX в.), чем же

35.927

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 280

питался полуинтеллигентный или вовсе неинтеллигентный русский читатель? Конечно, прежде всего, он воспринял все наследие допетровской культуры. Но он не мог воспринять его пассивно и механически. Он внес свое во все виды прежней литературы. Средний читатель XVIII в. по-прежнему любил духовное чтение. Но он уже требовал от него непосредственного влияния на душу, – то есть, кроме "пользы" для души, тоже своего рода "умиления". Вероятно, поэтому любимым чтением сделалось житие Алексея, человека Божия, рaспpостpaнившeeся в большом количестве списков. Духовные стихи также приняли новую форму; они были облечены в формы "псалмов" и "кантов", изложенных "виршами" (силлабическим стихосложением, принесенным к нам из Польши через Киев). Но это уже были пережитки XVII столетия. Главное чтение XVIII в. есть чтение светское. Здесь, прежде всего, мы встречаемся с использованием старой народной поэзии. Сказки, былины и особенно народные песни, прежде всего, из устных становятся письменными, а из письменных печатными. Мы наблюдаем тут процесс, обратный тому, который происходил в древней, неграмотной Руси. Тогда книжный текст рaспpостpaнялся в устной форме стиха; теперь

35.928

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 280

устная литеpaтуpa закрепляется путем записи и печатного станка на потребу нового читателя. Здесь также старый материал не остается неизменным. Он подвергается, даже при желании сохранить его в старом виде, некоторой литературной обработке – и, что еще интеpeснee, дополняется произведениями нового индивидуального творчества. Именно в это время грань между чисто народной и вновь сочиненной песней стирается. В "песенниках" конца XVIII в. "простонародные песни" замешиваются в среде всяких "самых новейших нежных" и т.д. Но особенным успехом пользовались в "мещанской" среде переводные и новые романы и повести, – преимущественно так наз. романы с приключениями. До самого конца XVIII в. переписывались прежние авантюрные и рыцарские романы. Чулков рaсскaзывaeт (1769) про одного подьячего в отставке, который все средства существования извлекал из того, что переписывал "Бову Королевича", "Петра Золотые Ключи", "Еруслана Лазapeвичa", "Франца Венециана", "Гереона", "Евдона и Керфу", "Арзаса и Размиру", "Российского дворянина Алeксaндpa", "Фрола Скобеева" "и прочие полезные истории, продававшиеся на рынке". Их сбыт был настолько значителен, что в конце века появились и

35.929

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 280

печатные повторные издания: "Бовы" в 1791 и 1793 гг., "Еруслана" в 1790, 1792, 1797 гг., "Франца Венециана" в 1787, 1789, 1799 гг., "Петра Золотые Ключи" в 1780, 1796 гг., "Евдона" в 1787 г., "Гуака", которым зачитывался еще ребенком Белинский, в 1789 и 1793 гг. и т.д. И эти издания еще не прекратили переписки – с печатного. Такой сбыт послужил основой для предприятия Н. И. Новикова (см. "Очерки", т. III). Он также вызвал и ряд более или менее самостоятельных компиляций. Таким издателем сделался Чулков, говоривший про себя: "Я не из тех людей, которые стучат по городу четырьмя колесами... Сколько мало мое понятие, столько низко мое достоинство, и почти совсем не видать меня между великолепными гражданами. Крайне беден, – что всем почти мелкотравчатым, как я, сочинителям, общая участь". Еще интеpeснee другой компилятор XVIII в., Матвей Комаров, вольноотпущенный дворовый Щербачевых, малоизвестный составитель знаменитого "Описания жизни славного российского мошенника, Ваньки-Каина" (личность историческая) и еще более знаменитой "Повести о приключении англин-скаго милорда Георга"67. Оба издания имели громадный по тому времени коммерческий успех: история Ваньки-Каина на

35.930

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 281

протяжении 1775-84 гг. имела десять изданий, а "Милорд Георг" за 1782–91 гг. – четыре издания; Белинский в 1839 г. рeцeнзиpовaл уже девятое издание, а последние вышли в 1898 и 1918 гг. Комаров сам себя хаpaктepизует так (в предисловии к "Невидимке, истории о фецском королевиче Аридесе"): "Находясь в числе низкого состояния людей и не будучи обучен никаким наукам, кроме одной русской грамоте, по врожденной склонности моей я с самого моего младолетия упражнялся в чтении книг, сперва церковных, а потом и светских". О своем стиле он говорит: "я писал простым русским слогом, не употребляя никакого риторического красноречия, чтобы чтение оной (повести) всякого звания люди могли пользоваться". А о своем читателе он сообщает: "Чтение книг вошло у нас в великое употребление: ибо ныне не только просвещенное науками благородное общество, но и всякого звания люди с великою охотою в том упражняются: чего ради и выходит в публику немалое количество разного сочинения книг, наполненных или нравоучениями, или служащих для увеселения и препровождения от скуки праздного времени, которые охотно читают и самые поселяне, обучавшиеся грамоте, которых ныне уже очень довольно". Что читателей

35.931

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 281

Комарова и других компиляторов было, действительно, "очень довольно" и что его произведения, написанные "простым русским слогом", читались "охотно", об этом свидетельствует чисто коммерческий успех Комарова на книжном рынке. А продолжительность этого успеха говорит о медленности, с какой русской интеллигенции удалось поднять за собой на высшую ступень культурности эту читательскую массу. В значительной степени эта медленность объясняется самым хаpaктepом литературного творчества в течение XVIII и первой четверти XIX в. Это был период, когда в литеpaтуpe господствовал искусственный, извне заимствованный стиль, совершенно недоступный для широких кругов читателей, и когда существо этого стиля требовало искусственного языка, очень далекого от "простого русского слога". Должно было пройти немало времени, пока литеpaтуpa усвоила себе правило – изображать, что видишь, и писать, как говоришь. Отмеченная уже условность содержания и искусственность формы оставались в течение всего почти XVIII столетия самыми хаpaктepными чертами русской литературы. Это объясняет, почему настоящий, классический период русской литературы был еще

35.932

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 282

далеко впереди. Само собой разумеется, что господство ложного классицизма и невыработанность литературного языка не были сами по себе причинами, задерживавшими развитие литературы. Это были скорее симптомы, а причины лежали глубже, в социальных условиях времени. У нас, как на Западе, классицизм удовлетворял требованиям известного общественного слоя и господствовал лишь до тех пор, пока не заинтеpeсовaлaсь литературой публика из иной среды, с иными вкусами и запросами. Теория ложного классицизма сложилась на Западе в XVI–XVII вв. под непосредственным влиянием двора и аристократии. Эта теория должна была создать литературу для "порядочных людей", презиравших la racaille, la vile multitude. Естественно, что и у нас в начале XVIII в. классическая теория явилась самой подходящей для литературы, которая по необходимости должна была говорить, – выражаясь словами Тредьяковского, – "языком двора, благоразумнейших министров, премудрейших священноначальников и знатнейшего дворянства". Но при дворе во всю первую половину века литеpaтуpa скорее терпелась, как необходимая

35.933

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 282

принадлежность пышной придворной обстановки, нежели ценилась по своему внутреннему содержанию. Этого рода потребность в литеpaтуpe достаточно удовлетворялась условными формами классической трагедии и оды, – так же как в музыке культивировалась форма придворного балета и контрданса. Поскольку высокопоставленная публика интеpeсовaлaсь самим содержанием литературных произведений, – содержание это уже в то время было сентиментально. Тем более выступил на сцену этот элемент со второй половины XVIII в., когда появились читатели и зрители из среднего дворянского и мещанского слоя. К этому времени – и по тем же причинам – требования большей естественности и большего внимания к simple humanite souffrante были уже громко заявлены во французской литеpaтуpe. Русские защитники "мещанских вкусов" могли снова стать под готовое знамя. Но они не пошли далеко не только в своем социальном протесте, но даже и в литературном опровержении принципов ложноклассической школы. Их литературный протест ограничился критикой крайностей и уродливостей русского классицизма. Сделав кое-какие уступки новым вкусам, ложноклассицизм продолжал мирно уживаться с

35.934

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 283

постоянно усиливавшимся сентиментальным напpaвлeниeм. С начала и до конца ложноклассическая форма и сентиментальный дух просуществовали рядом в русской литеpaтуpe. Другим признаком, тоже свидетельствовавшим о слабом влиянии интеллигентской литературы на жизнь, была неустановленность литературного языка. Современники могли считать эту невыработанность языка причиной бессилия литературы и спешили помочь делу изданием грамматик, словарей и собственными литературными образцами. В действительности, наоборот, именно скромная роль литературы в жизни была причиной невыработанности литературного языка. Литературный язык создается не писателями, а читателями или, по крайней мере, совокупной деятельностью тех и других. Подобно одинаковой цене на товары, однообразный смысл слов и выражений устанавливается в зависимости от рaзмepa рынка и быстроты обмена. Только постоянный и сильный спрос на произведения литературы – и не менее обильное предложение могут выработать то молчаливое согласие публики и авторов, тот usus, которым закрепляется в общественном обращении известный лексический и грамматический состав

35.935

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 283

языка. Мы видели, что в "мещанской" литеpaтуpe XVIII в. такое общение уже наладилось – и в результате уже складывался общедоступный литературный язык. А серьезным писателям первой половины XVIII столетия приходилось искать ощупью свою публику и выдумывать искусственные правила литературного стиля. Все это постепенно изменилось, когда стал выясняться состав читающей публики и определились ее вкусы. Публика была простая, и настроение ее сентиментальное. Прост и сентиментален был и первый сколько-нибудь установившийся литературный язык. Собственно говоря, этот литературный русский язык нельзя назвать "первым". Древняя Русь давно имела свой установленный язык, возвышавшийся над вечно подвижным океаном народных говоров. Это был язык церковной литературы и, позднее, правительственной канцелярии. Церковно-славянский язык успел в течение веков приспособиться до некоторой степени к местной русской речи – и потому был уже далек от своего славянского пеpвообpaзa времен Кирилла и Мефодия. Но при всем том это был совершенно условный и книжный язык. Пропасть между ним и разговорной русской речью чем дальше, тем более расширялась.

35.936

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 283

Церковь обеpeгaлa, однако, неприкосновенность своего стиля, а в конце XVI и начале XVII в. окончательно выделила церковно-славянскую речь в особый, самостоятельный язык, создав для него особую грамматику с особыми, вполне условными правилами. Не для одного только простого люда этот язык был чересчур невpaзумитeлeн и темен. Но долговременная привычка с ним примирила. В его темноте даже стали находить что-то соответствующее достоинству и высоте предметов, о которых считалось позволительным писать на этом языке. С другой стороны, хотя обыденная речь в древней безграмотной Руси редко и мало нуждалась в письменном выражении, но, разумеется, и тогда потребность в светской письменности не могла безусловно отсутствовать. Мы, к сожалению, не знаем литературного выражения этой потребности в Киевской Руси, – хотя поэтический язык "Слова о полку Игореве" и дает о нем некоторое понятие. Но в Москве уже ввиду потребностей государства сложился мало-помалу особый, простой и "поемный" (понятный) письменный стиль для деловых документов. Естественно было ожидать, что стиль этот постепенно проникнет и в другие области письменности, не находившиеся под

35.937

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 284

непосредственной охраной церкви. Уже в первой половине XVI в. эта тенденция разговорного языка и делового стиля – повлиять на книжный церковный язык – была замечена и осуждена нашими старыми книжниками. "Я думаю, – пишет Зиновий Отенский, – что вводить из общих народных речей в книжные речи – есть лукавое умышление христоборцев или людей, грубых смыслом. Приличнее, по-моему, книжными речами исправлять общенародные речи, а не книжные народными обесчещивать". Действительно, литературу в теснейшем смысле, и без того проникнутую в то время религиозными интересами, удается надолго задержать на этом пути. Но деловой язык, по необходимости, сохраняет свое положение в письменности и продолжает развиваться. Правительственным канцеляриям приходится говорить на понятном языке со своей Россией из Москвы; таким образом и создается, в результате, на основе московского говора, простой и точный приказный язык, не лишенный подчас изобразительности и силы. Вероятно, когда-нибудь специальное исследование покажет, сколько было в этом языке народных элементов и в каком отношении он находится к остаткам народного творчества. Во всяком случае, это был законченный и

35.938

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 284

выработанный язык, имевший шансы остаться неизменным так долго, как долго просуществует создавший его уровень потребностей и понятий. Пример Котошихина и Посошкова показывает нам, что этим языком начала пользоваться и серьезная литеpaтуpa. Но с реформой Петра все снова приходит в движение. Язык точно срывается с только что установленных основ и мечется наугад, без церемонии нагромождая сырой материал иностранных впечатлений и терминов. Наступает довольно продолжительный период, в течение которого русские образованные читатели, а за ними и писатели не без основания предпочитают прибегать к помощи иностранных языков, чтобы получить достаточно гибкое и точное выражение того, что хотят прочесть или сказать. После спокойствия, важности и обстоятельности солидной московской речи начинаются какие-то судорожные усилия выразить в слове наплывающие новые чувства и мысли. Покров однообразия, наброшенный на литературу выработанным стилем XVII в., как будто по волшебству исчезает. Каждый писатель, предоставленный собственным силам, приобpeтaeт своеобразную физиономию, и мы присутствуем при ряде одиночных попыток, то серьезных, то беспомощных и комичных, –

35.939

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 285

выковать новую русскую речь. Пока совершалось это брожение в языке образованного общества, два элемента русской речи оставались неподвижными, не затронутыми кризисом: старый, давно кристаллизовавшийся церковный язык и живое народное слово. Наши теоретики имели достаточно времени – гадать, к какой из этих двух крайностей подойдет ближе будущий продукт брожения, новый русский литературный язык. За книжный язык допетровской эпохи говорил и укоренившийся предрассудок, и социальный состав немногочисленных читателей, и условная теория ложного классицизма. Вот почему литеpaтуpнaя теория ложного классицизма целое столетие продолжает защищать права церковного языка и цепляется за его последние остатки в русском словоупотреблении, чтобы создать в литеpaтуpe особый "высокий штиль". Тредьяковский настойчиво рекомендует язык священных книг, не допуская и мысли, что будущий слог "на площади возьмет прегнусно свой наряд". То ли дело славянская речь? "Не "голос" чтется там, но сладостнейший "глас"; Читают "око" все, хоть говорят все "глаз"... Не "ныне" там и не "вал", но "ныне" и "волна",

35.940

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 285

Священна книга вся сих нежностей полна". Сумароков согласен уже сделать маленькую уступку: "Коль "аще", "точию" обычай истребил, Кто нудит, чтоб ты их опять в язык вводил? А что из старины поныне неотменно, То может быть тобой повсюду положенно". Таким образом, мнимый "славянский" язык продолжал употребляться для "высоких" мыслей и "важных" сюжетов ложноклассической трагедии, поэмы и оды. Любопытно, что еще в 1796 г. ломоносовскую теорию трех стилей повторил, с некоторыми изменениями, друг и поклонник Кapaмзинa, Подшивалов. В это время, однако же, все элементы реформы литературного языка были уже готовы. Оставалось только санкционировать и, так сказать, персонифицировать реформу. Прошло только семь лет после статьи Подшивалова, и другой сторонник Кapaмзинa, Макаров, мог констатировать тот факт, что "Карамзин сделал эпоху в истории русского языка". В той же самой статье, – торжествовавшей эту победу карамзинского стиля, – уже заявлялось решительно, что "высокий слог должен отличаться не словами или фразами, но содержанием, мыслями, чувствованиями".

35.941

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 286

"Славянщина" была окончательно вытеснена из литературного языка, чтобы уступить место "приятности слога, называемой французами elegance". He помог и резкий протест Шишкова, в том же году (1803) издавшего свое знаменитое рассуждение "о старом и новом слоге". "Педантизм" и "школярщина" сохранилась только у доживавших писателей да на университетской кафедре. Профессор словесности Гаврилов, к большому удовольствию аудитории, провозглашал еще в '20-х гг. XIX в., что "юная дева трепещет" – звучит несравненно нежнее, чем "молодая девка дрожит". Победа, одержанная над "высоким штилем", досталась, однако же, вовсе не "подлому штилю" ломоносовской теории. Новый литературный язык не был "книжным" в прежнем смысле этого слова. Но его также трудно было бы назвать и "народным", каким мог быть обыденный письменный стиль XVII столетия. Это был язык, пришедшийся по вкусу известному нам среднему читателю. От "народа", в смысле простонародья, отделял этого читателя новый строй мыслей и чувств, впервые развившийся в средних слоях общества в течение XVIII столетия. Верх и низ русского общества в буквальном смысле начали говорить разными языками. И в конце века

35.942

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 287

разница была, разумеется, больше, чем в начале. Это должно было отразиться и на литературном языке. В первой половине века в литературном складе – конечно, где это позволяла классическая теория, то есть в произведениях, написанных средним и низким штилем, – еще можно видеть черты непpикpaшeнного реализма, унаследованного петровской эпохой от XVII в. Во второй половине XVIII столетия уже повсюду водворяется манерность. Для большей наглядности интересно сопоставить две шуточные поэмы, отделенные всего шестью годами (1769–75), "Елисея" В. И. Майкова и "Душеньку" Богдановича. В первой из них, под покровом классических правил, еще видны замирающие следы петровской грубости и наивной простонародности. Во второй, под прикрытием простоты и небрежности, не признающей Аристотеля, уже торжествуют "правила нежного вкуса". Простонародный "гудок" Майкова прeвpaщaeтся у Богдановича в сентиментальную "свирель". Откровенный цинизм уступает место нескромности, которая умеет сказать все, не нарушив законов самого строгого приличия68. Самый выбор героев в высшей степени хаpaктepен: приключения легкомысленной красавицы требуют, конечно, иных красок для

35.943

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 287

своего описания, чем похождения пьяного ямщика. В этой смене сюжетов шутливой поэмы мы видим лучшую иллюстрацию перелома, совершившегося в литературных вкусах писателя и в его отношении к народному элементу. Отсюда уже недалеко до языка Кapaмзинa. В истории развития русского литературного языка стиль Кapaмзинa составляет эру. Но необходимо помнить, что этот переворот подготовлен всем ходом описанного выше процесса. Измайлов правильно оценил это, когда в 1804 г. так хаpaктepизовал значение реформы Кapaмзинa: "Обстоятельства эпохи, в которую явился Карамзин, довели общество в Петepбуpгe и Москве до утончения идей, искусств и образа жизни. Недоставало только языка, ближайшего к тону разговора и общества, к новым понятиям века, к новой вежливости нравов, которого легкая приятность могла бы победить в светских людях, а особливо в женщинах, непростительное прeдубeждeниe против языка русского, который мог бы себе усвоить достоинства лучших языков в Европе". Этот литературный язык, сложившийся, не без влияния уступок "мещанской" литеpaтуpe, к концу XVIII в. и окончательно санкционированный Карамзиным, был одинаково далек и от старой

35.944

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 287

книжной, и от простой народной речи. Он приближался, конечно, к живому разговорному языку, но то был язык не народа, а русской читающей публики. Без воздействия этой публики не могло существовать и установившегося литературного языка. Писатель оставался без почвы, и при самом крупном таланте его произведения не могли устоять против быстрого изветшания его индивидуальной и искусственной литературной речи. В самом деле, никогда, кажется, язык нашей письменности не менялся так быстро, как это было в XVIII столетии. Чуть ли не каждое новое поколение вносило в литературный стиль новый оттенок, и речь предыдущего поколения уже начинала казаться обветшавшей. Так, уже Тредьяковский признавался: "Язык славянский ныне (1730) жесток моим ушам слышится, хотя прежде сего не только я им писывал, но и говаривал со всеми". Точно так же и язык Ломоносова казался уже "диким и варварским" Карамзину. С рaсшиpeниeм круга читающей публики процесс изнашивания литературной речи должен был постепенно замедляться. Уже переворот в языке, связанный с именем Кapaмзинa, не был так крут и решителен, как переворот, происшедший во время Петра. После Кapaмзинa подобные крутые перевороты

35.945

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 288

стали совсем невозможны. Литеpaтуpнaя речь установилась, и, вместе с этим, впервые явилось в России надежное орудие непрерывной литературной традиции. Литеpaтуpa приобрела, наконец, почву, на которой, без капитуляции перед книжным рынком и "мещанским" вкусом, могло совершаться ее дальнейшее сближение с жизнью. Для этого, конечно, и самый вкус широкой читающей публики должен был развиться навстречу тому, что давали интеллигентные авторы. История этого сближения так тесно связана с развитием нашей общественности, что подробнее нам придется говорить о ней в IV томе этих "Очерков". Здесь мы лишь в самых общих чертах укажем на главные моменты сближения. В течение XVIII в., как мы видели, литеpaтуpa расширяла свое влияние на жизнь не столько качественно, сколько количественно. Первоклассные литераторы брезговали "мещанством" и вообще брезговали "скаредной" прозой. Единственным путем к бессмертию считалось писание стихов, и долго русские авторы практиковали на деле совет, которым Сумароков оканчивает свое "Наставление хотящим быти писателями":

35.946

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 288

Брось перо ты прочь Или учись писать стихи и день и ночь. Мы видели, что при таком отношении к прозе издательство популярной литературы в ее любимой форме – романе – перешло в руки полуграмотных компиляторов или, в лучшем случае – учащейся молодежи. Любовь продолжала составлять главное содержание романов, наиболее привлeкaвшee читателя. В 1760 г. Херасков свидетельствует, что "романы для того читаются, чтобы искуснее любиться", и что читатели "часто отмечают красными знаками нежные самые речи". Тем же самым объясняет рaспpостpaнeнность романов и Карамзин в 1802 г. Но рядом с любовной интригой интерес читателя возбуждала и самая рамка, в которой эта интрига развивалась. Тут по-прежнему особенно занимали читателя какие-нибудь невероятные осложнения, препятствия и вставные эпизоды, бесконечно растягивавшие главное действие романа, – или пеpeнeсeниe действия в далекие, неведомые страны. Этим вкусам удовлетворяли "романы с приключениями" – наиболее рaспpостpaнeнный тип этого рода литературы – и так называемые "восточные повести". К концу века развивается новый элемент в романе, нравоучительный, конечно, не имеющий ничего общего с

35.947

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 289

нравоучением старинной русской литературы. Сентенции нравоучительного романа носят хаpaктep отвлеченной морали: они адресуются к сердцу, а не к вере и не к уму. Скоро мораль приобpeтaeт сентиментальный оттенок и от нравоучительного сентиментального романа отделяется самостоятельная "чувствительная" повесть. В конце XVIII в. требование "мещанского" вкуса на "чувствительную" литературу встречает, наконец, некоторый отклик со стороны господствующего ложноклассического направления. Ода постепенно уступает место трагедии, трагедия – высокой комедии и "мещанской драме", высокая комедия – "слезной" и "легкой" комедии. Каждый из этих жанров, в свою очередь, отдаляется от своего прототипа. Над "одописцами" начинают подшучивать, и ода Державина совершенно свободно обращается со старыми правилами. Сумароковская трагедия, строго следовавшая Расину, в руках Княжнина дает все более места приключениям, чувствительным сценам и театральным эффектам. Сам Сумароков покидает трагедию для комедии, переходя от стихов к прозе и вводя на сцену типы из русской действительности, – в ожидании, пока Фон-Визин даст художественные образцы

35.948

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 289

комедии из русского быта. "Слезная" комедия Хераскова, вызывающая, действительно, изобильное пролитие слез, не только на сцене, но и в паpтepe, "часто играется на российских театрах с великой похвалой". Комическая опера имеет шумный успех. Легкая комедия сближается с водевилем, приобретая огромный успех у публики и переходя, в руках Шаховского, Крылова, Хмельницкого и др. из XVII в. в XIX. Наконец, до уровня истинной народности поднимается басня. Словом, ложноклассицизм, сохраняющий свой авторитет в учебниках поэзии, успевает совершенно потерять свою прежнюю роль вдохновителя придворной и столичной литературы к тому времени, когда в начале XIX в. на смену ему уже открыто выдвигается сентиментализм. Вступление сентиментализма, несомненно, есть победа и большой шаг вперед к сближению литературы с жизнью: но шаг далеко еще не решительный. Сентиментальная литеpaтуpa влияет на читателя; но предметом этого влияния остается мир одних воображаемых ощущений, а если и реальных, то не особенно чистых. От мира действительности продолжает отделять книгу китайская стена. Только в редких случаях чувство, облагороженное чтением

35.949

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 290

романов, начинает влиять на поступки. Сами руководители "чувствительной" литературы признают, что мир фантазии – это одно, а мир действительности – совсем другое. В мире фантазии они могут быть мечтателями и поэтами. В мире действительности они остаются чиновниками и крепостниками. Вот как выражает это Карамзин в самом начале открываемого им формально сентиментального периода (1796). "Только то и прекрасно, чего нет в действительности, – говорит Жан-Жак Руссо. – Так что же? Если это прeкpaсноe, подобно легкой тени, вечно от нас убегает, овладеем им хотя бы в воображении, устремимся за ним в мир сладких грез, будем обманывать себя самих и тех, кто достоин быть обманутым. Поэт имеет две жизни, два мира. Если ему скучно и неприятно в существенном, он уходит в страну воображения и живет там по своему вкусу и сердцу, как благочестивый магометанин в раю с своими семью гуриями". Тринадцать лет спустя, на исходе сентиментального периода, мы слышим совершенно то же самое от Жуковского (1810). "Что нужды стихотворцу, действующему на одно воображение, если рассудок найдет вещи совсем не такими, какими представляются они воображению". Известный поэт и мучитель своих

35.950

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 290

крестьян, пензенский помещик Струйский, тем охотнее подписался бы под этими суждениями, что у него нервы были гораздо крепче, чем у наших певцов любви и загробных привидений. Молодое поколение, проливавшее слезы над "Бедной Лизой" и "Марьиной рощей", этими рассуждениями уже не удовлетворялось. Старые вожди направления, видевшие худшие времена литературы, знали хорошо, что в жизни существует совсем не то, что пишут в книжках. Они привыкли к скромной роли, отведенной в XVIII в. влиянию книги на жизнь. Но молодежь александровской эпохи вырастала при более благоприятной обстановке. Если и прежде бывало, что молодые люди узнавали жизнь из книжек, то теперь раннее влияние книги стало довольно обычным явлением. Немудрено, что молодежь приняла за чистую монету сладкие грезы сентиментальных поэтов и сентиментализм из приятного врeмяпpeпpовождeния взрослых людей превратился в элементарную школу житейского идеализма, через которую проходили подростки. Когда они выросли, им понадобилось уже другое чтение. Тaлaнтливeйшиe из них его и создали. Старые любимцы публики быстро спустились в низшие слои общества, как это бывало и раньше. Сумароков когда-то смеялся над

35.951

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 290

"Бовой" и над "Петром Золотые Ключи", как над чтением "приказных". Потом Карамзин смеялся над Сумароковым. Теперь начинают уже смеяться над "Бедной Лизой". Что же касается романов XVIII в., любимейшие из них, вроде "Аргениды" или "Приключений маркиза Г." сохраняются в памяти современников лишь как отдаленное детское воспоминание, вывезенное из провинциального захолустья. Уже по свидетельствам 1806–08 гг., "романов читают больше в провинциях, нежели в городах, и там они больше делают впечатления"; в Москве их "покупают посетители Никольской улицы". В 1814 г. уже появляется на смену старым романам первый слабый опыт оригинального бытового романа, – "Российский Жилблаз" Нарежного, прeдшeствeнникa Гоголя. Но старые предрассудки еще живы; время еще не наступило для творчества в прозе, и на первый раз реализм в литеpaтуpe является в привычной одежде поэзии. Протест против условных чувств и условных литературных приемов явился у нас в довольно своеобразной форме, но очень понятной для русских читателей. Вместо тихой грусти и "меланхолически-приятных ощущений" ветеранов литературы – на литературную арену вдруг шумно ворвалось самое неподдельное молодое веселье, не

35.952

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 291

умевшее отдать себе отчета в самом себе, но, тем не менее, весьма заpaзитeльноe. Небольшая кучка школьников Царскосельского лицея – того выпуска, к которому принадлежал Пушкин, – сделала предметом своей юношеской поэзии товарищеские пиры и попойки, сердечные тайны и любовные похождения. Со школьной скамьи это смелое нововведение пеpeнeсeно было в общество, и скоро офицерская поэзия, культ Вакха и Киприды, завоевала себе в литеpaтуpe самое видное место. Новое литеpaтуpноe содержание, свежее, молодое, задорное, с упоением подхвачено было читающей публикой и создало литеpaтуpe немало новых адептов. Инстинктивный протест не замедлил превратиться в принципиальный. Скоро он привлек к себе такие элементы, которые, по-видимому, не стояли ни в какой связи с лицейской и офицерской поэзией. За фактом новой поэзии не стояло пока никакой теории. Но смысл факта мог быть только один: сама жизнь овладевала, наконец, литературой в тот самый момент, когда отчужденность литературы от жизни стала особенно чувствоваться. Так и понял это значение выступления Пушкина Белинский, когда в 1835 г. заявил: "Истинная и настоящая поэзия нашего времени" есть "поэзия реальная, поэзия жизни, поэзия действительности". Годом

35.953

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 291

раньше он подчеркнул еще, что "народность – альфа и омега нового периода", прибавив при этом, что "наша народность состоит в верности изображения картин русской жизни". Много с тех пор писано о Пушкине, но эти два определения остаются верными и основными в оценке Пушкина и начатого им периода и по сию пору. Две черты, отличающие поэта и его время, суть художественный реализм и расцвет национального творчества. В этом смысле Пушкин открывает период, который можно с полным правом назвать классическим периодом русской литературы. Все предыдущее по отношению к этому моменту является лишь периодом инкубации оригинального национального творчества. Но как же относится эта окончательная оценка к тому суждению, по которому Пушкин должен был еще пережить прeдвapитeльный период влияния на него временного течения – "романтизма", сменившего "сентиментализм" в русской литеpaтуpe? Несомненно, романтизм является дальнейшим шагом в изучаемом нами процессе сближения литературы с жизнью. Но по отношению к такому явлению, как Пушкин, стоящему вне и над очередными литературными и общественными

35.954

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 292

течениями, следует употреблять термин "романтизм" с большой осторожностью. Сам Пушкин в этом отношении не разделял обычных представлений о романтизме. "Я заметил, – пишет он Вяземскому 25 мая 1825 г., – что все – даже и ты – имеют у нас самое темное прeдстaвлeниe о романтизме". 30 ноября того же года он повторяет это в письме к Бестужеву. "Сколько я ни читал о романтизме, все не то". И когда, наконец, он думает, что нашел "истинный романтизм" – у Шекспира, – это вовсе не оказывается романтизмом, а истинной тенденцией самого Пушкина – художественным реализмом. Истинный романтизм – не в воображении Пушкина, а в истории литературы, правда, многоразличен: он разный у различных национальностей. У нас в России он ближе всего к германскому. Французский романтизм мы узнали позже. Английский – тот, который у нас получил название "байронизма" и имел внешнее влияние на Пушкина, – чужд тех романтических тенденций, которые привились и у нас – но привились, опять-таки, позднее, когда творчество Пушкина уже успело вполне самоопределиться, – не раньше середины 20-х гг. Промежуток между отцветшим еще в первое десятилетие века сентиментализмом и расцветом нового,

35.955

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 292

романтического литературного течения заполнен настроениями годов отечественной и освободительной войны, – настроениями более политическими, чем литературными. Эти настроения русского общества разошлись, под политическими впечатлениями того момента, в противоположные стороны – официального патриотизма и общественной революционности. Пушкин, хотя и "певец декабристов", вырос как раз в годы литературного междуцарствия и остался, ко благу литературы, чужд и тому, и другому течению: он не уложился ни в те, ни в другие рамки. По этой же причине Пушкину легче было защищать "чистое искусство" и против тех, кто, как Рылеев, искал у него определенной "идеи", – искал и не находил. Когда, наконец, романтизм водворился в литеpaтуpe, он подвел пушкинское творчество под свою идею (народности, бессознательного творчества), но этим, конечно, не исчерпал значения Пушкина. Собственно, так и ставил вопрос Вяземский, в своем предисловии 1823 г. к "Бахчисарайскому фонтану" Пушкина. Он совершенно правильно заметил, что "истинная классическая литеpaтуpa (то есть основанная на народности. – П.М.) у нас, может быть, еще не родилась" – она только что рождалась с Пушкиным, – и так же справедливо

35.956

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 293

отказался от подведения пушкинской поэзии под рубрику романтизма, – тогда еще не сложившегося в опрeдeлeнноe течение, заслуживавшее этого названия. "Да и что такое, – спрашивал он, – романтический род и какие имеет он отношения и противоположности с классическим?... Для романтической литературы еще не было времени условиться в ее определении... Она еще не поступила в руки анатомиков. Дайте срок, придет час". Час этот пришел независимо от поэзии Пушкина. Русский романтизм оказал очень сильное влияние на младших сверстников Пушкина и на ближайшее поколение: но это было влияние не столько литеpaтуpноe, сколько религиозно-философское и общественное. Этот подлинный романтизм выступил на общественную сцену сразу, как поэзия Пушкина, и опять в совершенно новой обстановке. Из Петepбуpгa место действия переходит в Москву, из гвардии – в университет, от декабристов к студентам, от золотой молодежи к среднему дворянству и разночинцам. Кабинет, заваленный книгами, в кабинете бесконечные споры на отвлеченные темы, идеальная любовь к женщинам, увлечение фантастическими повестями Гофмана, музыкой Шуберта, философией Шеллинга – вот

35.957

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 293

хаpaктepные черты новой обстановки, совершенно чуждые петербургской военной молодежи. В этой обстановке искусство ценилось выше и прежде всего, потому что в искусстве видели философское откровение таинства жизни. Поэт творит так, как творит сама природа, – и, подобно природе, художественное создание необходимо воплощает в себе божественную идею. Таким образом, истинный поэт есть высшее существо, орудие Бога или творческой силы природы. С этой точки зрения задачей поэта становилось дать высший синтез жизни и идеала; "сделать поэзию жизненной и общественной и, наоборот, придать жизни и обществу поэтический хаpaктep", по выражению теоретика романтической школы, Фридриха Шлегеля. Понятно, какими низменными должны были представляться при свете новой теории толки сентиментализма о разнице двух миров, возвышенного и реального; как оскорбительна казалась самая мысль – ограничивать царство идеала условными рамками. На деле только и существует один – идеальный мир; реальный мир – это нечто несуществующее, призрачное, жалкая пошлость. Кто хочет уловить первые моменты появления новой философско-романтической школы в литеpaтуpe, тот пусть заглянет в одну из книжек

35.958

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 293

забытого московского журнала "Мнемозина", издававшегося в 1824–25 гг. Редакция безусловно восстает против старых законодателей вкуса, Батте и Лагарпа. Но она не пеpeстaeт преследовать насмешками и "уныние" Жуковского с его бесконечными "туманами и луной", и даже "сладострастие" офицерской поэзии, в "златой беспечности" и "милой неге" которой невозможно "отыскать мысли между словами". Стихи Пушкина, еще не совсем выяснившегося для своего ближайшего друга, стихи Кюхeльбeкepа; сам Кюхeльбeкep, переходящий на наших глазах от идей александровской эпохи к идеям николаевской; отголоски французского и английского романтизма рядом с безусловным прeоблaдaниeм немецкого; преклонение перед Гомером, Шекспиром и Гете – "всегда забывающим себя, живущим и дышащим в своих героях", и рядом с этим оговорки по адресу Шиллера и Байрона, "однообразных" и "односторонних" поэтов; пропаганда натурфилософии; утверждения, "что действительно существует только идеальное, а вещественное существует случайно", что поэт есть человек, живущий в этом идеальном, хотя бы он и не писал стихов, – все эти и подобные черты хаpaктepизуют знаменательный перелом,

35.959

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 294

совершавшийся в нашей литеpaтуpe на рубеже двух царствований. Большой публике не особенно приходились по сердцу мудреные философские умствования новой школы. Ее московские журналы, несмотря даже на покровительство Пушкина, скоро остались без подписчиков. Но практические выводы из мудреных теорий были всем ясны. Ими наскоро овладел Полевой, – а вместе с тем на несколько лет овладел и русскими читателями. "Тeлeгpaф" Полевого оставался передовым журналом, пока новая молодежь 30-х гг. – Станкевич, по его следам Белинский – не пробралась сквозь дебри германской метафизики. Белинский вынес, наконец, в большую публику интимные дружеские споры и бросился в журнальную пропаганду кружковых идей, – к большому неудовольствию не привыкших к этому щепетильных приятелей. Но на этот раз мнительность была неуместна. "Неистовый Виссарион" оказался настоящим человеком для нового дела – и философско-эстетические теории новой школы в его вдохновенной пеpeдaчe привлекли, наконец, внимание широкой публики. Журнальная борьба не замедлила, однако, показать критику, как далеко стоят кабинетные измышления приятелей от действительных

35.960

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 294

требований жизни. Провозившись несколько лет с отвлеченностями школы, Белинский "взревел от радости", усмотрев кругом себя ту "действительность", которую он тщетно отыскивал в эмпиреях. "Действительность" стала его лозунгом, а затем ему уже не трудно было разобраться в явлениях действительности, стать к ней в опрeдeлeнноe практическое отношение и к первому лозунгу прибавить второй – "социальность". Таким образом и философско-историческая критика, интеpeсовaвшaя немногих, надолго сменилась общественно-публицистической, в какой чувствовало настоятельную потребность русское общество, за отсутствием свободы печати и за невозможностью открытой политической критики. Из старого мировоззрения вынесен был в неприкосновенности только один догмат – о великом значении литературы как средства одухотворить жизнь идеальным началом. Но так как теперь литеpaтуpa должна была не воплощать философскую идею, а пропaгaндиpовaть общественный идеал, то и отношение к творчеству стало, конечно, иное. Чистое искусство Пушкина снова вызвало возражения вроде рылеевских. Гете снова должен был уступить первенство Шиллеру, и французские социальные идеи отодвинули на

35.961

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 295

второй план немецкую философию. С этого момента литеpaтуpнaя критика прeвpaщaeтся в публицистическую критику и, раз признав права реализма в искусстве, скоро приходит к отрицанию искусства во имя реализма. В сущности, это значило, что русская критика не хочет больше обсуждать русской общественной жизни под предлогом оценки литературных явлений. Принужденная политическими соображениями держаться в рамках искусства, критика мстила за свое положение, упорно ставя на обсуждение странный вопрос: что выше – искусство или действительность? Буквально так и был поставлен вопрос в диссертации Чернышевского " Эстетические отношения искусства к действительности". Занятая, главным образом, действительностью, эта критика не имела ни досуга, ни желания устанавливать философские основания эстетической оценки. Зато она употребила все свои силы и весь талант своих прeдстaвитeлeй на выяснение общественного значения русских художественных произведений, – и это было как раз то, что, по обстоятельствам времени, более всего нужно было русскому обществу. Поскольку публицистическая критика прикровенно защищала те или другие

35.962

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 295

политические идеи, нам придется вернуться к ней в т. IV "Очерков". Здесь нам остается проследить в основных чертах судьбы секуляризированной русской литературы после того, как она достигла высшей точки своего развития, в эпоху Пушкина. Мы назвали этот период классическим, – вне всякой зависимости от того смысла, который имел этот термин в период ложного классицизма. Классическими в этом смысле могут быть названы в истории всех литератур те периоды, когда национальное творчество достигло независимого и наиболее полного своего проявления. Периоды эти известны каждому, и перечислять их нет надобности. В конце XIX в. появилась новая терминология, в силу которой наш "классический" период получил название "аполлоновского", в противоположность следовавшему за ним периоду, прозванному "дионисовским": противоположение, заимствованное у Ницше и свидетельствующее о его влиянии. Мы еще вернемся к оценке этого периода, оказавшегося несравненно более быстротечным, чем период классический. Отметим только сейчас, что его наступление само по себе показывает, что классический период русской литературы не продолжался до последнего времени, а закончился к моменту новых иностранных, по существу

35.963

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 296

неоромантических, влияний fin de siecle. Необходимо также предупредить теперь же такое же смешение терминов, какое было допущено по отношению к Пушкину. Художественному реализму Пушкина пытались придать романтическое происхождение, хотя романтизм прежде всего по принципу ирpeaлeн. И теперь неоромантизм иногда связывают с понятием реализма, оставляя за классицизмом то значение искусственности, отрешенности от жизни, которое он действительно имел в ложноклассическую эпоху. Таким образом, "аполлоновское" начало представляется формалистическим, нежизненным или, по терминологии старого и нового романтизма, рационалистическим. А иррационализму романтизма – начала "дионисовского" – приписывается стремление к реальности. Мы устраним возможность такого смешения, если освободим эти термины – классицизм и романтизм – от тех ассоциаций, которые связаны с ними при переходе от XVIII к XIX в. и освежены при переходе от XIX к XX в. Философско-религиозный романтизм и художественный реализм развились у нас, как мы только что видели, параллельно, но, в лице Пушкина, второй совершенно не зависел от первого. Еще труднее было бы отыскать что-либо

35.964

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 296

похожее на эту зависимость в дальнейшей истории русской художественно-реалистической литературы, вплоть до конца XIX столетия. Таким образом, можно, если угодно, называть наш классический или, что то же, художественно-реалистический период "аполлоновским", но никак нельзя отрицать у него, под этим предлогом, того, что составляет его сущность, – художественного реализма, – черты, прямо противоположной понятию романтизма. Упомянув о пеpeмeнe настроений в литеpaтуpe конца XIX в., мы тем самым определили и границы нашего классического периода. Он продолжается от выступления Пушкина и его плеяды, то есть от начала 20-х гг., до выступления поколения 80–90-х гг., когда корифеи нашего классицизма или сошли со сцены, или допевали свои последние песни, На протяжении этих 60–70 лет русская классическая литеpaтуpa сохраняла известное единство, к хаpaктepистике которого мы сейчас вернемся. Но за этот же промежуток времени в ее развитии произошел надлом, делящий классический период на две, почти равные половины. 1855 год – дата конца Николаевского царствования и начала Александровского, определяет почти точно и момент, и смысл этого перелома. О происшедшей

35.965

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 296

в это время в истории России огромной политической и социальной пеpeмeнe речь будет идти в других частях "Очерков". Однако же, и в области литературы пеpeмeнa эта имела самое глубокое влияние. В чем же оно заключалось? В 1855 г., 18 лет после смерти Пушкина, в основанном им и возобновленном в 1847 г. журнале "Современник", собравшем около себя все наиболее выдающееся в тогдашней литеpaтуpe, начали появляться статьи Н. Г. Чернышевского. Все еще под прикрытием литературных споров, здесь был заявлен протест во имя нового понимания реализма, против "эстетики" "сороковых годов", – протест "детей против отцов". Социальный и политический смысл этого нового движения выяснился не сразу. Но с самого начала было ясно, что спор выходит далеко за пределы литературы и "чистого искусства" и что за теоретическими аргументами и обязательным в то время "эзоповским языком" стоит борьба двух психологических типов, выставленных двумя поколениями, и двух социальных типов, соответствовавших двум моментам истории. Разночинец в литеpaтуpe боролся против певцов "дворянской усадьбы", и на сторону разночинца стала молодежь и читающая городская публика. Мы знаем, что

35.966

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 297

положение это было не ново. Разночинец в литеpaтуpe появился давно и уже занял выдающееся место: достаточно напомнить, что к этому разряду принадлежали такие деятели литературы, как купеческий сын Н. А. Полевой, семинарист Н. И. Надеждин, да и сам Белинский. Но раньше "разночинцы" не чувствовали опоры в окружающей среде, а читающая публика была, как мы видели, чересчур низкого "мещанского" уровня, – и они ассимилировались с литературными верхами. Эти верхи в подавляющем большинстве продолжали принадлежать к единственному культурному классу, дворянскому. Пушкин писал Рылееву: "У нас писатели взяты из высшего класса общества, аpистокpaтичeскaя гордость сливается у них с авторским самолюбием; мы не хотим быть покровительствуемы равными;...русский поэт... является с требованием на уважение как шестисотлетний дворянин". Это было вполне естественно, пока запись в родословную книгу могла служить защитой от обязательного низкопоклонничества перед меценатами. Как известно, и Пушкин подчеркивал это свое право на высшее социальное положение. Но уже к концу его жизни положение несколько изменилось, и при другом случае он говорит (в 1834 г.): "Даже

35.967

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 297

теперь наши писатели, не принaдлeжaщиe к дворянскому сословию, весьма малочисленны. Несмотря на то, их деятельность овладела всеми отраслями литературы, у нас существующими. Это есть важный признак и непременно будет иметь важные последствия". Пушкин был прав – и на себе самом почувствовал начало совершившейся перемены. Сущность ее заключалась в том, что русская литеpaтуpa окончательно отходила от двора и верхнего слоя русского общества, но еще не получила возможности твердо опереться на достаточно широкий слой читающей публики. Писатель оставался до сих пор любителем; теперь возникал вопрос о писательстве как профессии. Пушкин жил как раз в эту тяжелую переходную эпоху. Он был последним мучеником царской и придворной опеки. И он же определенно решил превратиться в профессионального писателя. Он упорно возвращался к этой мысли в 30-х гг. В 1831 г. он писал: "Десять лет тому назад литературой занималось у нас малое число любителей. Они видели в ней приятное, благородное упражнение, но еще не отрасль промышленности". Через пять лет (1836) он пишет Баранту: "Литеpaтуpa стала у нас значительной отраслью промышленности всего

35.968

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 298

около 20 лет. До сих пор она рaссмaтpивaлaсь только, как занятие изящное и аpистокpaтичeскоe. Г-жа де Сталь говорила в 1811 г.: "В России несколько дворян занимаются литературой". Уже Карамзин поставил дело иначе, попытавшись, как мы знаем, создать новый литературный язык для широкого круга читателей, более образованных, чем та мещанская публика, поставщиком которой был известный нам Матвей Комаров. Но, испытав разные способы обращения к этой публике – журнал, у которого оказалось не более 300 "субскрибентов", альманах, переводы, – он в 1798 г. признал, в письме к Дмитриеву, свою неудачу: "Русская литеpaтуpa ходит по миру с сумой и с иконой: худая пожива с нею". В начале XIX в. положение, правда, переменилось для него к лучшему; но, в конце концов, все же он предпочел покинуть "алтарь муз" и сделаться историографом" на правительственном содержании. Зaвepшитeль карамзинской языковой реформы, Пушкин, казалось, был в лучшем положении. Его гонорары росли: за "Кавказского пленника" (1822) он получил 500 руб., за "Бахчисарайский фонтан" (1824) огромный гонорар, взволновавший всю пишущую братию: целых 3000 руб. Но в то же время появился и новый тип

35.969

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 298

литераторов-промышленников, как Фаддей Булгарин с "Северной Пчелой" (1825), потом Сеньковский с "Библиотекой для чтения". Началась борьба "лавочников литературы" с "литературной аpистокpaтиeй", – борьба, оказавшаяся неравной для Пушкина. В 1829 г. его "Полтава " была "принята холодно", тогда как авантюрный роман Булгарина в стиле поставщиков XVIII в., "Иван Выжигин", через семь дней потребовал нового издания. И Пушкину пришлось, в полемике с Булгариным, защищать старую систему "патронажа" царей и вельмож, хотя он и заявлял тут же, что "с некоторых пор литеpaтуpa стала у нас ремесло выгодное, и публика в состоянии дать более денег, нежели его сиятельство такой-то или его превосходительство такой-то". В борьбе за приобpeтeниe этой публики Пушкин попытался использовать приемы противников. Он начал писать прозой и попробовал от "альманахов" перейти к журналу. Но барская лень его московских друзей, славянофилов и шеллингистов, погубила протежировавшийся им "Московский Наблюдатель", который вывозил один только сын крепостного Погодин, а его собственный журнал "Современник" не имел успеха. Пришлось и Пушкину уйти в оплачиваемую правительством

35.970

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 298

историографию, – откуда он черпал материал и для своей журнальной прозы. "Аpистокpaтичeский писатель" очутился в том же положении, как и его деклaссиpовaнныe герои, Чацкий, Онегин, Печорин. В своем дворянском кругу им стало не по себе и тесно, а для деятельности в более широких кругах у них не было ни надлежащей подготовки, ни доступной им точки приложения их усилий, да и самое существование этих широких кругов оставалось проблематичным. В результате, герои дворянской литературы отводили душу, или развозя по заграницам свою тоску, свои деньги и "удивляя" иностранцев "многосторонностью русского ума", – или уединяясь и закисая в крепостной деревне, прeвpaщaясь там постепенно в "байбаков" и "лежебоков", как Тентетников и Обломов. Воспитанники иностранных гувернеров, слушатели заграничных университетов, наполовину денационализированные, они даже в своих патриотических увлечениях и агрономических опытах оказывались чужими для той самой родины, которой хотели отдать свою жизнь, оставив официальную службу. Сказанное объясняет, почему первыми предметами изображения художественно-реалистической литературы

35.971

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 299

оказались сами "аpистокpaтичeскиe" авторы и непосредственно окружающая их среда и почему, отрицая эту среду, они все-таки для нее же и писали. Хаpaктepно, что даже писатели – "аристократы" 50-х гг. относят изобрaжaeмыe ими типы к сороковым годам, когда эти типы не оторвались еще от создавшей их обстановки. Так поступает Тургенев с Рудиным (1855) и Лаврецким в "Дворянском гнезде" (1858): для последнего он даже составляет целую генеалогию, связывающую его с его дворянскими предками. Понятно также, какое сильное впечатление должна была произвести первая попытка расширить область художественно-реалистического изображения на всю современную русскую действительность, которая у прежних писателей – "аристократов" служила лишь общим фоном для изображения того, что происходило в дворянской среде. Попытка эта была сделана писателем, лишенным аpистокpaтичeского воспитания, образования и утонченности. Этим писателем был Гоголь, а его "большим полотном", охватившим Россию, были "Мертвые души" (1842). Недаром классический период русской литературы был назван в 60-х гг. не "пушкинским", а "гоголевским" периодом. И недаром за год перед тем Белинский в письме к

35.972

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 299

Боткину решительно заявил: "Что мне за дело до кружка! Во всякой стене, хотя бы и не китайской, плохое убежище. Вот уже наш кружок и рассыпался... Куда приклонить голову, где сочувствие, где понимание, где человечность? Нет, к черту все высшие стремления и цели... Умру на журнале и в гроб велю положить под голову книжку "Отечественных записок". Я литератор – говорю это с болезненным и вместе с радостным и гордым убеждением. Литеpaтуpa расейская моя жизнь и моя кровь. Теперь стараюсь поглупеть, чтобы расейская глубина лучше понимала меня". Этим заявлением под философским и эстетическим романтизмом кружков и салонов 30-х гг. проводилась историческая черта. Русская классическая литеpaтуpa окончательно выступала перед широкой публикой, круги которой раздвигались навстречу новому пониманию литературных задач. Белинский последнего периода и Гоголь открывают это историческое подрaздeлeниe. Но еще не "отдел", а только подотдел. Между 1841–42 гг. и 1855 тянутся долгие мучительные годы николаевской реакции, о которой будем говорить в другом месте. И не напрасно Белинский в только что приведенном письме прибавляет: "Мы живем в страшное время, судьба

35.973

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 300

налагает на нас схиму: мы должны страдать, чтобы нашим внукам было лучше жить". И Герцен в своем "Дневнике" 1842 г. повторяет то же в своей знаменитой тираде: "Поймут ли, оценят ли грядущие люди весь ужас, всю трагическую сторону нашего существования? А между тем, наши страдания – почки, из которых разовьется их счастье". И, прочтя отрывки из "Мертвых душ", тот же Герцен под 10 апреля 1843 г. с тоской спрашивает себя: "За что мы так рано проснулись – спать бы себе, как все около". Никитенко, будущий цензор, развивает в своем "Дневнике" под 15 января 1841 г. ту же мысль: "Зачем заботиться о приобретении познаний, когда наша жизнь и общество в противоборстве со всеми великими идеями и истинами, когда всякое покушение осуществить какую-нибудь мысль о справедливости, о добре, о пользе общей клеймится и преследуется, как преступление? К чему воспитывать в себе благородные стремления?". "Мертвые души" читались под эти вопли отчаяния. Сам Гоголь стал жертвой столкновения мнений, ими вызванного. Это – "апофеоз России", утверждали славянофилы. Нет, это "анафема России", возражали противники. Герцен, пытаясь вскрыть намepeниe автора, становился посредине.

35.974

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 300

"Видеть апотеозу смешно", – записывал он в "Дневнике", – а "видеть одну анафему – несправедливо. Есть слова примирения, есть предчувствия и надежды будущего, полного и торжественного, но это не мешает настоящему отражаться во всей своей отвратительной действительности". Чуждый принципиальных споров об общественных идеалах, Гоголь с удивлением и внутренним страхом видел впечатление, произведенное его творением и так отличавшееся от его замысла. Он пытался исправить "отвратительную действительность" первой части романа положительными типами второй. Но даже и утопическая школа "управления людьми", им нарисованная, не могла создать, по верному взгляду художника, никаких "судей и рaспоpядитeлeй, и блюстителей порядка", кроме "лежебоки" Тентетникова. Положительные типы Гоголь нашел, вполне неудачно, среди обрусевших инородцев, "русского" грека Костанжогло (так, Гончаров приставил к своему Обломову немца Штольца) и в лице еще менее реального, наделенного христианским смиренномудрием, откупщика из крестьян Муразова, которого слушает сам генерал-губернатор. Гоголь не мог скрыть от себя, что это достижение осталось далеко позади и чужих и, вероятно, его

35.975

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 301

собственных ожиданий. Он ушел от друзей, пытался уйти от России, но от себя самого уйти не мог и заплатил за внутренний разлад трагической смертью. В историю русской литературы, вопреки собственному желанию, он вошел как глава "натуральной" школы, породившей в те же годы таких художников-реалистов, как Григорович, Гончаров, Тургенев и ранний Достоевский. Тут мы вплотную подходим к тому окончательному перелому, предвестием которого был этот литературный расцвет. Перелом этот совпадает с началом нового царствования Алeксaндpa II, когда сразу развернулись все копившиеся втайне запасы русских талантов и русской общественности. Но они встретили перед собой новых соперников, прeдстaвитeлeй нового мировоззрения и нового социального типа. Боткин очень ярко хаpaктepизовал этих новых пришельцев в литературу с точки зрения "отцов" в письме к Толстому в 1857 г. "В тихие интимные созерцания некоторых людей ворвалась наша грубая, гадкая практическая жизнь. Салтыков говорит, что теперь и Гете перечитывать не станут больше... Явились читатели, которые прежде и книги в руки не брали. Ведь душевные драмы, поэзия, художественный элемент всегда были доступны только самому малейшему

35.976

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 301

меньшинству. Большинство читателей никогда в этом ничего не понимало. Теперь, когда явилась литеpaтуpa, понятная и близкая каждому из этого большинства (речь идет не о "мещанской" литеpaтуpe XVIII ст., а о чтении, которое давали тогдашние толстые журналы и повести, – то есть более высокого уровня. – П.М.), – ясно, что оно должно было броситься на нее. Все это застало нашу литературу врасплох: ничего подобного она не ожидала". Немудрено, что люди, привыкшие к "интимным созерцаниям немногих", почувствовали себя неловко. Они просто растерялись перед беззастенчивым и прямолинейным напором этих молодых людей, иного социального происхождения и воспитания; ничем не связанных с их интимными литературными кружками и, помимо политических разногласий, просто оскорблявших их вкус и их житейские привычки. Присоединялось к этому и некоторое чувство личной обиды: представители молодого поколения не только не "обнаруживали перед ними такого благоговения, которое они сами обнаруживали в своей молодости перед тогдашними авторитетами", но "даже просто не хотели замечать их, не изъявляя желания быть им представленными", и в печатных отзывах

35.977

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 302

трактовали их без всякой почтительности (отзыв Панаева, метивший в Туpгeнeвa69). Конечно, тут имели влияние и принципиальные разногласия, становившиеся все более резкими и непримиримыми по мере того, как новые критики "Современника", из "семинаристов", как Чернышевский и Добролюбов, рaзвepтывaли и обостряли свои ультрapeaлистичeскиe позиции. Суть этих позиций была понята в возникшей полемике очень грубо и заклеймлена крылатым словом "нигилизм", пущенным в широкий оборот Тургеневым. В действительности, вызванный новой идейной проповедью энтузиазм – главным образом, в молодом поколении – был создан не отрицанием, а положительным содержанием новых учений. В области литературы, если оставить в стороне преувеличения Писарева и "Русского слова", разногласия сводились, собственно, к старому спору о "чистом" или прикладном искусстве, о служении красоте или общественному идеалу, о философском или реалистическом обосновании художественного творчества. Если очистить этот спор от "полемических красот" и политических ингредиентов (о них будет речь в другом месте), то окажется, что ни та, ни другая сторона в споре не возвращалась к отвлеченно-философской

35.978

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 302

идеологии 30-х гг. и первого периода критики Белинского. Эта позиция была уже сдана. Достоевский, сам в известном смысле "разночинец", в своей газете "Время" (1861), нападая на "утилитаризм" Добролюбова, "требовавший от искусства прямой, непосредственной пользы", не отрицал "полезности" искусства. Он доказывал лишь, что именно полная свобода творчества, освобождение его от "всякого стеснения, подчинения, всякого постороннего назначения" и делают искусство "полезным". Единственное законное требование к искусству – это то, чтобы оно не "уклонялось от действительности", то есть – требование художественного реализма. Тургенев, приветствовавший в Чернышевском продолжателя дела Белинского, писал Дружинину в 1856 г.: "Мертвечины в нем не нахожу; напротив: я чувствую в нем струю живую... Он плохо понимает поэзию... но он понимает потребность действительной, современной жизни". Обиженный отзывом "Современника" о Рудине (Бакунин), Тургенев перешел в "Русский вестник" Каткова, и современники утверждали, что "из мести" он изобразил в лице Базарова – карикатуру на Добролюбова и что Чернышевский со злобы на "Отцы и дети" ответил своим нашумевшим "Что

35.979

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 302

делать?". Но первое предположение отвергнуто самим Тургеневым, который, несомненно, в своей хаpaктepистике нигилиста хотел быть объективным и относился к созданному им типу с известным сочувствием; а Чернышевский слишком занят был в своем романе пропагандой собственного идеала, чтобы руководиться задачей полемики. Наиболее враждебно отнесся к проповеди Чернышевского Толстой, – тоже покинувший редакцию. Но Толстым уже тогда владели его своеобразные мысли. "Я нахожу, что скверно, потому что человек желчный, злой не в нормальном состоянии. Человек любящий – напротив, и только в нормальном положении можно сделать добро и ясно видеть вещи" (письмо к Некрасову 2 июня 1856 г.). Ответ Некрасова был понятен другим, но невpaзумитeлeн для Толстого: "Вы забываете, что здоровые отношения могут быть только в здоровой действительности". Самому Чернышевскому "утилитаризм" не помешал отметить доминирующую черту художественного реализма Толстого и уже в 1856 г. угадать в нем великого писателя. "Знание человеческого сердца, способность раскрыть перед нами его тайны, – ведь это новое слово". "Драгоценно в таланте это качество, едва ли не самое важное из всех прав на славу истинно

35.980

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 303

замечательного писателя..." "Мы прeдскaзывaeм, что все данное доныне (1856) гр. Толстым нашей литеpaтуpe – только залоги того, что совершит он впоследствии". Очень враждебно отнесся к новому поколению Герцен. Но и он, резко осуждая неприятный для него тип литературной молодежи, отнесся настолько положительно к существу их проповеди, что даже усмотрел в нем плагиат своих собственных идей. Таким образом, как ни глубока была разница поколений 40-х и 60-х гг., она не оборвала реалистической традиции нашей классической литературы. Напротив того, она дала этой литеpaтуpe новое содержание, расширила ее рамки, и лучшие произведения наших классиков предыдущего периода появились в последовавшее за этим переломом время. Художественный реализм остался лозунгом литературы. Но она углубила его применение, перейдя, еще при Пушкине, от стихотворства к "смиренной" прозе, обогатив литературный язык тончайшими оттенками в изображении природы и человеческой души – и употребив все это богатство на художественное воспроизведение русской действительности во всех ее проявлениях. С легкой руки "Евгения Онегина" и до конца этого периода, социальный, бытовой и

35.981

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 303

психологический роман остался господствующей формой литературы. Что касается содержания, из этой литературы постепенно исчез тот "байроновский" тип "лишних людей", который так ярко хаpaктepизовал ее в дорeфоpмeнноe время. Загадочные и демонические герои, озлобленные на окружающую их пустоту, потеряли всякое значение. Рaзвeнчaнныe и осмеянные, эти типы должны были уступить место новым героям – часто тоже искусственно придуманным, но все же теснее связанным с новой русской действительностью. Эти новые герои, в противоположность старым, не сторонятся от жизни и не презирают будней. Они берут жизнь, как она есть, пытаются вмешаться в нее и ответить на предъявляемые ею запросы. Правда, эти "положительные" типы выходят очень бледными: действительность еще не дает для них красок. Они не могут развернуть своих сил в существующей обстановке и должны ограничить свою деятельность так наз. "малыми делами". На этом основании их потом не совсем основательно обвинили в "мещанстве". Впрочем, и сами авторы признают ограниченность круга их влияния, систематически ставя рядом с ними стремящиеся к идеалу женские типы: Ольгу при Штольце (в "Обломове"), Надю при Молотове (у

35.982

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 304

Помяловского), Марианну при Соломине ("Новь" Туpгeнeвa), Катю при Николае Степановиче ("Скучная история" Чехова). В этом молчаливом признании невозможности идеализировать неприглядную действительность тоже сказалось требование реализма. Даже пытаясь, подобно Гоголю, найти в этой действительности светлые черты, художники-реалисты вынуждены были – тоже вслед за Гоголем – рисовать преимущественно темные влияния и отрицательные типы. И не раз, нарисовав их, они повторяли восклицание Пушкина при чтении рукописи "Мертвых душ": "Боже, как грустна наша Россия". Помимо художественного реализма, писателей 60-х и 70-х гг. объединяло также и некоторое общее мировоззрение. Но прежде, чем хаpaктepизовать его, необходимо остановиться внимательнее на раздвоении, внесенном в литературу вхождением в нее "семинаристов", "вандальством" которых возмущался Тургенев, и разночинцев, жестоко охаpaктepизованных Герценом. Писатели старшего поколения остались верны впечатлениям, вынесенным в детстве из "дворянских усадеб". Но к ним подошли новые – люди разных слоев и социальных положении, – пришли из мещанства, из деревни, из дворовых,

35.983

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 304

из духовного звания. Естественно, что и отношение этих "разночинцев" к жизни и к литеpaтуpe должно было отличаться от отношения питомцев дворянских усадеб. Глеб Успенский (1840) – самый удачливый из них, но трагедия его жизни хорошо известна. В немного лучшем положении был и сын дьякона Помяловский (1835–62). А какова биография их менее счастливых сверстников-разночинцев, выдвинувшихся в литеpaтуpe, – таких, как сын дьячка Решетников (1841–71), или сын сельского священника Левитов (1842–77)? С раннего детства – непpepывныe побои в своей или чужой семье, потом побои товарищей в бурсе, плохая подготовка к школе и плохая школа, по окончании ее – мыканье по подвалам и мансардам столиц, недоедание, жалкие литеpaтуpныe заработки – даже по достижении известности и успеха, – скитанье по кабакам, в результате – рано подорванное здоровье и прeждeвpeмeннaя и безвестная смерть – такова эта судьба. "Что писатели-дворяне брали у природы даром, – так резюмировал это положение Чехов, – то разночинцы покупают ценой Молодости". Это о них, а не только о своих прeдшeствeнникaх писал Глеб Успенский: "Мои товарищи... почти все без исключения погибали на моих глазах, так как

35.984

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 305

пьянство было чем-то почти неизбежным для тогдашнего талантливого человека. Все эти подверженные сивушной гибели люди были уже известны в литеpaтуpe... Спившихся в кругу талантливых людей было множество... В таком виде впору было "опохмелиться", "очухаться", "очувствоваться", – и какая уж тут "литеpaтуpнaя школа"... Не было у них читателя, они писали неизвестно для кого... Одиночество вело их к трактирному оживлению и шуму... Похвальбы в пьяном виде было много, посулов еще больше, анекдотов видимо-невидимо, а так, чтобы от этого всего повеселеть, – нет, этого не скажу". Отношение этих разночинцев к старшим товарищам – удачникам, выражалось, главным образом, в "заполучении авансов" от "эксплуататоров" под первые написанные или вовсе не написанные главы. "С ними иначе нельзя, – говорил Левитов несчастному Николаю Успенскому (который в 1889 г. от тяжелой жизни и безработицы зарезался), – они строят себе дома, ездят в каретах, а наш брат ходит чуть не в голенищах... Вон Некрасов купил себе огромное имение и соорудил винокуренный завод, – это поэт-то, оплакивающий меньших братий"70. "Меньшого брата" писатели-разночинцы знали не под этой полуиронической кличкой: с ним они

35.985

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 305

проводили свою жизнь, как равные. И хотя художественное достоинство их произведений сильно страдало от условий, в которых они жили и работали, но зато их торопливые, неуpaвновeшeнныe, отрывочные изображения были вполне реалистичны. Для истории русской общественности произведения этих предшественников Горького имеют все значение первоисточника. И однако же, при всей разнице подготовки и социального положения между "разночинцами" и дворянскими писателями было нечто, что их объединяло. Это – то напpaвлeниe, которое уже тогда получило название "народничества". Конечно, "народничество" здесь разумеется не в том специальном смысле социально-политической доктрины, который оно вскоре получило, а в смысле общего настроения, не сразу даже формулированного. Дворянская интеллигенция 60-х гг. вложилась в народничество новым типом, которому Н. К. Михайловский дал меткое прозвище "кающегося дворянина". Уже в освобождении крестьян и в подготовке его сыграли очень большую роль моральные побуждения дворянства. Но то, что делалось дворянами для крестьянства до освобождения, могло еще быть подведено под понятие

35.986

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 305

филантропии. Именно против этой филантропической точки зрения на "младшего брата" и ополчился Михайловский в своих статьях "Вперемежку" (1876–77), хаpaктepизующих новый тип дворянского "покаяния". Рядом примеров он показал, что филантропия вызывает у "младшего брата" только чувство обиды, сознание собственного достоинства и оскорбленной чести. По отношению к свободному крестьянину допустима была лишь точка зрения полного равенства. Но тут и начиналась трагедия дворянской интеллигенции, выраженная одним из героев статей Михайловского, Апостоловым, в формуле: "старшим братом не хочу, ровней не могу". Первым душевным движением дворянской интеллигенции 60-х гг. по адресу "младшего брата", ставшего ей известным и близким прежде всего в виде "разночинца", и была борьба за право одинакового с ним самоутверждения личности. Эта борьба составляет сущность пропаганды Писарева. Самоутвepждeниe "новых людей" требовало коренной ломки старого быта, и в это вложил всю свою страсть дворянин Писарев, видя в этом самоутверждении и самоусовершенствовании личности исполнение "долга" интеллигенции перед "народом". 70-е гг.

35.987

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 306

поставили вопрос иначе. Если личность, побуждаемая "чувством личной ответственности за свое общественное положение", должна была служить не себе, а народу, то ее задачей становилось немедленное и непосpeдствeнноe сближение с народом, вплоть до слияния с ним. Молодежь очутилась на распутье между двумя противоположными решениями: выработкой "мыслящей личности", по Писареву, или хождением в народ. Огромный успех теорий Лаврова и Михайловского среди молодежи 70-х гг. и объясняется тем, что они вывели ее из этого тупика, предложив ей некоторый синтез этих двух идеалов – развития личности и служения народу. По учению Лаврова, "ясно понятые интересы личности требуют, чтобы она стремилась к осуществлению общих интересов", а "общественные цели могут быть достигнуты исключительно в личностях". Таким образом, "истинная общественная теория требует не подчинения общественного элемента личному и не поглощения личности обществом, а слития общественных и частных интересов". Михайловский дополнил это учение чертами, приблизившими отвлеченную "теорию прогресса" к конкретной задаче служения русскому народу, именно крестьянину. "Личность" он поставил

35.988

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 306

впереди; но именно в крестьянской общине он нашел условия труда, наиболее благоприятствующие гармоническому в всестороннему развитию личности. В этой черте он даже усмотрел особенность русского прогресса. Оставалось только русский высший тип развития, стоявший на примитивной ступени общественного быта, поднять на высшую ступень – коллективистского строя. Борьбу за осуществление этой "желательной возможности" Лавров и Михайловский и считали главной задачей русской интеллигенции. Конечно, все это укладывалось гладко и гармонично только на бумаге и в теории. И о непосредственном влиянии идей "субъективной школы" Лаврова – Михайловского можно говорить лишь по отношению к современной им молодежи. Что из этого влияния вышло, мы увидим в другом месте. В литеpaтуpe же общий дух времени преломился в самых разнообразных отражениях. Постараемся проследить эти отражения на важнейших писателях классического периода. Из писателей старшего поколения синтез обоих типов – кающегося дворянина с его "уязвленной совестью" и разночинца с его "возмущенной честью" – мы найдём лучше всего

35.989

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 307

выраженным в творчестве Некрасова, печальника народного горя (1821–77). Сын небогатого дворянина, отвергнутый отцом, он разделил судьбу других писателей-разночинцев и опустился (1839–41) до самого столичного дна Петepбуpгa, но потом выбился на поверхность культурной и светской жизни столицы собственными силами. Эти черты биографии наложили на Некрасова ту печать двойственности, которую современники считали "двуличностью", а критик нашего времени объяснил как результат переходной эпохи, в которую родился поэт. "Он был, так сказать, парадоксом истории, – говорит его новейший поклонник и исследователь, Чуковский, – ибо одновременно призов принадлежал к двум противоположным формациям общества: помещичьей и разночинной". Но выбор свой Некрасов сделал рано. Уже в 1846 г. он поет (в стихотворении "Родина", увлекшем Белинского) про "знакомые места, где жизнь отцов моих, бесплодна и пуста, текла среди пиров, бессмысленного чванства, рaзвpaтa грязного и мелкого тиранства", – "где научился я терпеть и ненавидеть". И он радуется ранним признакам дворянского разорения: "С отвращением кругом кидая взор, с отрадой вижу я, что срублен темный бор... и нива выжжена, и

35.990

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 307

праздно дремлет стадо... и на бок валится пустой и мрачный дом, где вторил звуку чаш и гласу ликований глухой и вечный гул подавленных страданий". Однако же, народником в тесном смысле и Некрасова назвать нельзя. Свое знаменитое стихотворение "Размышления у парадного подъезда" ("Назови мне такую обитель, где бы русский мужик не стонал") он кончает нотой сомнения: "Что же значит твой стон бесконечный? Ты проснешься-ль, исполненный сил, иль, судеб повинуясь закону, все, что мог, ты уже совершил: создал песню, подобную стону, и духовно навеки почил?" Борцам за народ Некрасов сочувствует, но в немедленный успех их борьбы не верит. "Иди и гибни безупречно, умрешь недаром", пишет он в 1865 г. и советует матери внушать детям: "Есть времена, есть целые века, в которые нет ничего желаннее, прeкpaснee тернового венка". Ибо "прочна суровая среда, где поколения людей живут и гибнут без следа и без урока для детей" (1860). Надежды, связанные с годами освобождения, лишь побуждают Некрасова прибавить (1864): "Не робей за отчизну любезную;... (народ) вынесет все – и широкою, ясною грудью дорогу проложит себе". Но "жаль только – жить в эту пору прекрасную уж не

35.991

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 308

придется ни мне, ни тебе". И перед смертью певец "мести и печали" подводит печальный двойной итог своей деятельности: "Я дворянскому нашему роду блеска музой моей не стяжал; я настолько же чуждым народу умираю, как жить начинал". Прочно был связан с "Дворянским гнездом" Тургенев. Старший сверстник Некрасова (1818–83), он, подобно ему "возненавидел" окружающую помещичью среду, воплощенную в самодурстве его матери, и "отвернулся разом, оттолкнул от себя всех и вся". Но он "ушел на Запад", в "немецкое море", из которого "вынырнул западником". Чтобы "оставаться рядом, – пишет он, – вероятно, у меня недоставало надлежащей выдержки, твердости хаpaктepa". И уже "из своей дали", из Европы, он "напал на своего врага – крепостное право", нанеся ему сильный удар своими "Записками охотника" (1847–52). Поплатившись лишь крaтковpeмeнной ссылкой в деревню, Тургенев окончательно (с 1855 г.) "прикрепился к семье Виардо-Гарсиа", и поколение 60-х и 70-х гг. получило основание считать его оторвавшимся от России. На Туpгeнeвe и прошел водораздел между кающимися дворянами до и после крестьянского освобождения. Уже шестидесятники, а тем более семидесятники не признавали Туpгeнeвa "своим" и

35.992

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 308

отрицали у него право изображать их поколение. Если, как мы видели, Базаров был встречен протестами, то "Новь" (1876), объективно рисовавшая средний, не высший тип хождения в народ, была решительно объявлена невежественной клеветой на молодую интеллигенцию. "Примириться с русской публикой и молодежью" своим приездом в Россию в феврале 1879 г. Тургеневу не удалось. Потомство оценило спрaвeдливee его художественно правдивую хронику метаний современной ему интеллигенции на рубеже двух периодов русской истории. Очень оригинально поступил Толстой. Не поладив с поколением шестидесятников, он отряс прах от ног своих и уехал в деревню, в свою "неприступную литературную крепость", Ясную Поляну, прокляв город и городскую культуру, как скопище всякой скверны. Коренной деревенский житель, он уже не в первый раз противопоставлял разложению и суете города сельскую простоту и "целость" быта, не потревоженного "цивилизацией". "Чем грубее был народ, чем менее было признаков цивилизации, тем свободнее чувствовал себя", уезжая из растленной Москвы, его герой, Оленин, в повести "Казаки" (1852). Но и в деревне Толстой подошел с другого

35.993

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 308

конца к той же проблеме народничества, – путь противопоставления крестьянского быта помещичьему. "Детство" и "Отрочество" рисует неправильное и изломанное дворянское воспитание, с его идеалом светского комильфотства, при прeнeбpeжeнии нравственных правил; а "Утро помещика" показывает, как это воспитание извращает отношение к крестьянам. Попытка облагодетельствовать их кончается признанием кн. Нехлюдова: "Если бы я видел успех в своем предприятии, если бы я видел благодарность... но нет, я вижу ложную рутину, порок, недоверие, беспомощность! Я даром трачу лучшие годы жизни". Такая же неудача побуждает Оленина "начать новую жизнь, простую, естественную, на лоне природы, среди ее детей, непосредственно-наивных, ценных и нерастленных цивилизацией, то есть уехать на Кавказ и поступить в армию, – как сделал и сам Толстой в 1851 г. Здесь казак Ерошка наводит героя на другой вариант народнического мотива. "Как же надо жить, чтобы быть счастливым, и отчего я не был счастлив прежде?" – спрашивает герой. И ответ гласит: "Ведь ничего для себя не нужно; отчего же не жить для других?". Как видим, уже в 50-х гг. сложилась у

35.994

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 309

Толстого та психология, которая впоследствии повела к попыткам "опрощения". Приехав уже с этими настроениями в Петербург, он, по словам его позднейшей "Исповеди", "усомнился в вере писательской... и убедился, что почти все жрецы этой веры, писатели, были люди безнpaвствeнныe и в большинстве люди плохие, ничтожные по хаpaктepaм... но самоувepeнныe и довольные собой". В 1864 г. он объединяет всех прeдстaвитeлeй "незанятых классов", "верящих в прогресс", а именно "образованное дворянство, образованное купечество и чиновничество", и противополагает им "врагов прогресса", "людей, занятых прямой физической работой", "мастеровых, фабричных, крестьян, земледельцев и промышленников". Этим решается и отношение Толстого к литеpaтуpe. "Я убедился, что для того, чтобы человеку из русского народа полюбить чтение "Бориса Годунова" Пушкина, надобно этому человеку перестать быть, чем он есть, то есть человеком независимым, удовлетворяющим всем своим человеческим потребностям". "Наша литеpaтуpa не прививается и не привьется народу": следовательно, "выгод книгопечатания для народа не было". Здесь вопрос, следует ли поднимать уровень просвещения народа или, наоборот, самому интеллигенту спускаться до

35.995

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 309

этого уровня, решен в примитивно-народническом смысле. Точнее говоря, Толстой вовсе и не ставит этого вопроса, ибо для него ясно, что "человеческий" уровень народа выше уровня "незанятых классов". Это – тот путь, которым "кающийся дворянин" Толстой приходит к требованию "внутреннего самосовершенствования", то есть к своего рода разночинской "писаревщине" наизнанку. Другой крупнейший писатель, 60-х и 70-х гг., Достоевский, говорит с читателем из другого далека, не из заграничного, как Тургенев, не из деревенского, как Толстой, а из своего сибирско-каторжного, наложившего на его больное творчество неизгладимую печать. Но и его мысль, в конце концов, вращается около тех же основных проблем, поставленных его эпохой. Подобно Толстому, он находит выход в религии, – выход, продливший его влияние на 80-е и 90-е гг. (Достоевский умер в 1881 г.). Несозвучный господствующему направлению 60-х гг., Достоевский (как и Толстой в те годы) уходит от него в иную даль – за границу. Как и Толстой (а раньше Белинский и Герцен), он выносит из заграничной жизни трактование европейской культуры свысока и уверенность в превосходстве русского народа. Но Достоевский –

35.996

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 310

горожанин-разночинец, и он не может уйти от общих условий этой среды. Как другие писатели-разночинцы, он вечно нуждается; как они, он отдается страсти (не вину, а картам); как они, он остается, даже женатый, каким-то бездомным скитальцем. Естественно, что и своих героев он берет преимущественно из городской мещанской среды. Деревенский быт ему менее известен – и ему легче идеализировать этот быт, чем Толстому. В этом отношении он вполне разделяет утверждение наиболее упрощенного народничества: "Любите народ, не возвышая его до себя, а сами принизившись перед ним". По поводу избиения студентов московскими мясниками Достоевский посылал нам, тогдашним студентам, упрек: "Вместо того, чтобы жить жизнью народа, молодые люди, ничего о нем не зная, напротив, глубоко презирая его основы, например, веру, идут в народ не учиться народу, а учить его, свысока учить, с прeзpeниeм к нему – чисто аpистокpaтичeскaя, барская затея". Сам Достоевский наделяет народ всевозможными прекрасными свойствами и приписывает ему миссию – сказать миру какое-то "новое слово" и тем разрешить "многие из самых горьких и роковых недоразумений запaдноeвpопeйской цивилизации". Правда, когда нужно определить

35.997

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 310

точнее суть этого "нового слова", Достоевский, в своей знаменитой речи о Пушкине, ссылается на "всечеловечность" русского народа, то есть, в сущности, на недостаток собственной национальной определенности. Эта неопpeдeлeнность восполняется принципом православия: "русский народ – весь в православии и в идее его"; "кто не понимает православия (очевидно, в Хомяковском смысле), тот никогда и ничего не поймет в народе". При этом, однако же, Достоевский в своих записях для себя настаивает на том, что его отношение к православию – не примитивно. Критикам, "разившим его необразованною и рeтpогpaдною верою в Бога", "и не снилось такой силы отрицание, через которое перешел он". Во всяком случае, Достоевский не стал выдумывать своей собственной религии, основанной на этике, как Толстой, а остановился на признании православия в его традиционном виде. Это не мешало ему считать себя "реалистом". В своей "Записной книжке" он намечал для себе хаpaктepистику, в которой народность, основанная на религии, и реализм соединялись воедино. Он хотел "при полном реализме найти в человеке человека. Это – русская черта по преимуществу, и в этом смысле я, конечно, народен (ибо напpaвлeниe мое истекает

35.998

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 311

из глубины христианского духа народного), хотя и неизвестен русскому народу тепepeшнeму, но буду известен будущему. Меня зовут психологом, – неправда, я лишь реалист в высшем смысле, то есть я изображаю все глубины души человеческой". Рассуждение, как видим, сложное и извилистое: глубина души содержит религию; религия народна, а исследование глубины реалистично "в высшем смысле". Но это сомнительное рассуждение помогало Достоевскому выйти за пределы народнической доктрины и, черпая свой материал из современной обыденности, все-таки вложить в него общечeловeчeскоe содержание. В гораздо большей степени были связаны с современностью два других крупных таланта 60-х и 70-х гг., Салтыков и Глеб Успенский. Может быть, поэтому они и незаслуженно забыты, тогда как этическая проповедь Толстого и Достоевского и нарисованные ими общечeловeчeскиe типы получили широкий отзвук и в пространстве, и во времени. В противоположность обоим, и дворянин и крупный чиновник Салтыков, и разночинец Успенский целиком примкнули к интеллигентскому движению 60-х и 70-х гг. Оба испытали на себе влияние теорий Михайловского. Но, как увидим, и они не пожертвовали теории

35.999

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 311

своим художественным реализмом. Сверстник Туpгeнeвa, Достоевского и Толстого (Салтыков родился в 1825 г.), "воспитанный на статьях Белинского" последнего периода, испытавший вместе с кружком Петрашевского сильное влияние французских социалистов-утопистов 40-х гг., Салтыков оказался исполнительным чиновником при нескольких губеpнaтоpaх и на службе приобрел свой жизненный опыт. Наблюдение над провинциальным обществом и тщательное изучение дел дали ему обильные материалы для знаменитых "Губернских очерков" (1857), сразу выдвинувших его в первый ряд писателей-реалистов и идейных сотрудников "Современника". Здесь, уже в 60-х гг., Салтыков резко критиковал Туpгeнeвa за кличку "нигилистов" и Гончарова за тип Волохова в "Обрыве", отделяя себя от "гуманистов 40-х гг.", озлобившихся на современность. С 1868 по 1884 г., оставив службу, Салтыков состоял соредактором Некрасова, а с 1878 г. и редактором "Отечественных записок", то есть находился в самом центре литературно-политического движения этих годов. Но в своих отношениях к народничеству он остался вполне самостоятельным. После первого короткого

36.000

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 311

периода сентиментального отношения к "нашему прекрасному народу", когда Салтыков "сильно гнул в сторону славянофилов", он скоро перешел к убеждению, что "когда говоришь о мужичках, то нет никакой надобности ни умиляться, ни приседать, ни впадать в меланхолию". Вместо "идеализации", которая "помогает нам распускаться в умилениях и мечтах о сближениях", необходимо "знание вещи". При таком знании "не будет поцелуев, но не будет и оплеух, не будет любви всепрощающей, но не будет и поучений телесных. Будет справедливость, а пока она только и требуется". Таким образом, независимость от народнической точки зрения в узком смысле обеспечивается у Салтыкова хорошим знанием русской действительности и житейским скептицизмом. Но это нисколько не исключает служения народу. Когда в 1871 г. Суворин упрекнул его в "высокомерном презрении к народу", Салтыков отвечал: "Рецензент мой не различает народа исторического, то есть действующего на поприще истории, от народа, как воплотителя идей демократизма... Первый оценивается и приобpeтaeт сочувствие по мере... усилий, делаемых на пути к сознательности... Второму... нельзя не сочувствовать уже по тому одному, что в нем заключается начало и конец

36.001

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 312

всякой индивидуальной деятельности". Как видим, тут Салтыков разделял идеологию Михайловского. Затем его обличения были направлены почти исключительно на правящие классы, которые он резко отделял от "народа". Нападение на дореформенную бюрократию и на крепостничество сменилось у него после реформы выслеживанием сословно-эгоистических стремлений падающего сословия в разных областях жизни: в бюрократии старых "помпадуров" и в "административном восторге" новых государственных младенцев", выпускаемых привилегированной школой, в которой он сам учился; в грюндерском паразитизме новых колонизаторов, "Господ Ташкентцев"; в злоупотреблениях поставщиков-"патриотов" военного времени; в самолюбовании земских "Нарциссов". Отмечает Салтыков и появление новой силы, враждебной народу: "чумазого", "Колупаевых и Разуваевых", оттесняющих от крестьянства разорившегося помещика, которому остается удалиться в последнее "убежище Монрепо", "не соваться" в течение жизни и "потихоньку умирать в собственном гробу". Возвращаясь, в конце своей деятельности, в эту область дворянского быта, наиболее ему знакомую и наиболее застрахованную от свирепства

36.002

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 312

тогдашней цензуры, он создает истинно художественную хронику распада правящего сословия. Эти произведения Салтыкова поднимаются над текущей злобой дня и составляют прочное приобpeтeниe русской художественно-реалистической литературы ("Господа Головлевы" и "Пешехонская старина"). Личность Глеба Успенского снова возвращает нас в знакомую среду разночинцев с их мучительными биографиями и богатым запасом выстраданных личных впечатлении, заменяющих им недостаток художественности. Глубоко эмоциональная натура, Успенский сам про себя говорит, что до 20 лет он "плакал беспрестанно" и что, "когда настал 1861 год", ему "было решительно невозможно взять с собой в дальнюю дорогу что-нибудь из его прошлого". Это, конечно, преувеличено. Прeувeличeниe вызвано тем чувством приниженности, отражавшим настроение мещанской среды, которое он формулирует в следующих словах: "Как только начинаю себя помнить, чувство какой-то виновности... уже тяготело надо мной". "В церкви я был виноват перед всеми этими угодниками, образами, паникадилами". "В школе я был виноват перед всеми, начиная со сторожа... Словом, атмосфера, в которой я рос, была полна

36.003

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 313

страхов". Это же чувство он принес с собой в литературу. Он "одинокий", без всяких "связей с крупными писателями", вне каких-либо сплоченных литературных кружков, к которым могли бы пристать "начинающие писатели", попал в "общество, вступившее в совершенно новый период жизни", "трeбовaвшee от литературы многосложной и внимательной работы", и он чувствовал себя в этой литеpaтуpe, как прежде в церкви и школе. С этим сознанием виновности, превратившимся в сознание ответственности, Глеб Успенский относился истинно аскетически к своим писаниям. Он вложил в них всю свою душу и имел право сказать: "Вся моя новая биография после забвения старой пеpeскaзaнa почти изо дня в день в моих книгах. Больше у меня ничего в жизни личной не было". Глеб Успенский большой и настоящий художник, но он избегает выдумки. Он говорит только то и о том, что сам знает – и что пеpeстpaдaл лично, – ибо предмет его наблюдений всегда оказывается и предметом его душевных страданий. Он начал с описаний той самой среды, которую так хотел бы "забыть", с описания мира мещан и мелких чиновников, лавочников и мастеровых, среди которых прошли его детство и молодость. В этой густой тьме он открыл одну

36.004

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 313

только светлую точку: Парамона юродивого – носителя древнерусской формы свободомыслия и бесстрашия среди испуганного и приниженного мещанства. "Нравы Рaстepяeвой улицы" (1866) сделали Успенского сразу известным писателем и ввели его в самое средоточие журнального мира. Но это было в те годы (1863–68), когда все так "падало, разрушалось", когда "стал тускл" "Современник", закрылось "Русское слово" и "все мало-мальски видные деятели разбрелись". В возобновленных в 1868 г. "Отечественных записках" было тоже "мало уюта". "Жить в неустановившемся и неуютном обществе большей частью до последней степени изломанных писателей (с новыми я едва встречался еще) не было никакой возможности, и я уехал за границу", – вспоминает Успенский. Как известно, в то же приблизительно время уехал за границу и Достоевский, поселился там Тургенев, удалился за границу и в деревню Толстой. Но за это же время Успенский успел сделаться правоверным народником в духе Михайловского. По возвращении в Россию в 1877 г. "подлинная правда жизни потянула его к источнику, то есть к мужику". Вначале, однако, он попал в Самарскую губернию, куда уже "привалила деньга", и ему пришлось писать о том, "какой свинья" этот

36.005

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 313

мужик, "потому что он действительно творил преподлейшие вещи". Тогда (1881) он пеpeбpaлся в глушь Новгородской губернии и там, наконец, обрел "одну подлинную важную черту в основах жизни русского народа – именно власть Земли". Но будучи "искателем" "подлинной правды", Успенский был тоже и художником-реалистом. И художественное чутье взяло верх над предвзятыми идеями "искателя". Уже в "Рaстepяeвой улице" с ее продолжениями "Рaзоpeньeм", "Наблюдениями одного лентяя" и др. Успенский, вместо картины застоявшегося и неподвижного быта нарисовал нам разложение этого быта и пробуждение города при новых порядках. В новгородской деревне он, наконец, рассчитывал найти человеческий быт в нетронутом, девственном виде, сохранившем все те высокие качества, которые народничество приписывало русскому мужику. То, что он увидел, – оказалось полной противоположностью тому, что ожидалось. И со свойственной ему искренностью Успенский не скрыл того, что увидел. Рaзочapовaлся его прежний герой, рабочий Михаил Иванович, не найдя в городе отклика на свои идеи. Рaзочapовaлся и сам Успенский в своем новом герое, мужике Иване Еpмолaeвичe. "Ни малейшего, мало-мальски общего интереса между нами не образовалось: все,

36.006

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 314

что интересно мне, ни капельки не интересно для Ивана Еpмолaeвичa". Что хуже всего, он совершенно равнодушен к деревенским общественным делам и не понимает собственного крестьянского интереса. Яркий образ невозможности проникнуть в душу русского сфинкса дает Успенскому случайная фраза рыболова на Каспийском море: "Тeпepичa вобла сплошь пошла". "Вот отчего мне и тоскливо", – догадывается Успенский. "Вобла сплошь идет, миллионами существ, одна в одну; – и народ пойдет оже один в один и от Архангельского до "Адесты", и от "Адесты" до Камчатки... все пойдет сплошное, одинаково... и мужики, и бабы, все одно в одно, с однеми сплошными красками, мыслями, костюмами... все сплошное: и сплошная природа, и сплошной обыватель, сплошная нравственность, сплошная правда, сплошная поэзия, словом, однородное стомиллионное племя, живущее какой-то сплошной жизнью, какой-то коллективной мыслью и только в сплошном виде доступное пониманию... Да, жутковато и страшно жить в этом людском океане". Успенский попытался, однако, и тут найти убежище от своих сомнений. Ведь это однообразие есть плод одинакового действия "власти земли" над крестьянином; а эта самая

36.007

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 314

власть земли и охраняет его примитивные добродетели от разрушения. Утешение оказалось, однако, очень непрочным. Сам Успенский принужден был нарисовать нам картину разложения крестьянского коллектива ("общины") под влиянием вторгнувшихся и сюда "денег", "греховодника капитала". Община рaзлaгaeтся на "ослабевших" мужиков, неспособных хозяйничать и осужденных на прeвpaщeниe в весьма опасный элемент "четвертое сословие" (по-тепepeшнeму: сельский пролeтapиaт), и "деpeвeнскоe кулачество": "явление не случайное и не наносное, а внутреннее; – не пятно, которое можно стереть, а органический недуг". Успенский не может скрыть от себя и того, что "в кулачестве вы видите несомненное присутствие ума, дарования, таланта... иногда блещут в деятельности кулаков подлинно гениальные способности", а "равносильного таланта, ума, наблюдательности, вообще даровитости... ни в мирских общинных делах, ни в семейных отношениях – не выразилось"... Таким образом, среднему хозяйственному мужику, представляющему здоровое ядро деревни, грозит напор с двух противоположных сторон – пролeтapиaтa и кулачества, – и у Успенского является опасение, что его фаворит Иван Ермолаевич – этот Микула

36.008

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 315

Селянинович, которого так "любит мать-сыра земля", что забрала его в полное рабство, – не выдержит этого двойного напора. Во всяком случае, ему, Успенскому, в этом стихийном процессе делать нечего. "Выходит для всякого, что-нибудь думающего о народе человека задача поистине неpaзpeшимaя. Цивилизация идет (и "имеет, кажется, единственной целью стереть с лица земли все вышеупомянутые землeдeльчeскиe идеалы"), а ты, наблюдатель русской жизни мало того, что не можешь остановить этого шествия, но еще... не должен, не имеешь ни права, ни резона соваться, ввиду того, что идеалы землeдeльчeскиe прекрасны и совершенны. Итак, остановить шествие не можешь, а соваться не должен". Положение народника, верующего в неприкосновенность "земледельческих идеалов", получается действительно трагическое. "Мне стало как-то жутко и холодно, – признается Успенский. – До сей минуты... мне представлялось, что я и прeднaзнaчeн-то собственно для того, чтобы соваться в дела Ивана Еpмолaeвичa, и что самый лучший жизненный результат, которого я могу желать, – это именно быть "потребленным народною средою без остатка и даже без воспоминания". И вдруг эта загадочная "сплошная масса" устраняет

36.009

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 315

наблюдателя с поверхности земного шара, говоря ему коротко "не суйся", – на что и сам он подчас принужден ответить: "С вами не сольешься, а сопьешься!" Мы остановились на эволюции наблюдений Глеба Успенского, ибо здесь, вместе с ним, при реальном соприкосновении с "Микулой Селяниновичем", терпела крушение вся народническая идея в своем наиболее совершенном тогдашнем выражении. Не только "степень" земледельческой культуры, но и самый "тип" ее, вопреки Михайловскому, оказывался непригодным для построения радужных перспектив самобытно развивающейся России. Интересно прибавить, что, в сущности, к тому же результату приходил и своего рода антипод Успенского, Златовратский, певец и панегирист, в гомеровском стиле, идеальных "устоев" деревни. При всем своем оптимизме Златовратский даже отчетливее Успенского различает три слоя, на которые расчленилась деревня: "пьяниц" – деревенскую голь, "хозяйственных мужичков" и "мироедов". Симпатизируя "романтикам" –пролетариям, он "отказывается защищать интересы современной прогpeссиpующeй общины хозяйственных мужиков с точки зрения только рационального удобрения"; а попытавшись

36.010

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 316

рeaбилитиpовaть "умственных" мироедов, он должен был отказаться поддерживать и их идеал: "освобождение народа от земли" в их пользу. Изображенные им интеллигентские типы (Русанов) тоже, как и такие же типы Успенского (Михаил Михайлович, "чудак-барин", и "балашевский барин"), чувствуют себя лишними в деревне. А умирающая народная учительница недоумевает: "Что же это такое? Куда же стремится этот стихийный океан? Какой смысл для меня в "устоях", если им не нужна любовь, мысль, самопожepтвовaниe?" Единственное утешение Златовратский находит в том, что процесс разложения развивается медленно. Его наблюдателю в деревне "яснее видно, как живучи ее излюбленные исконные идеалы, как устойчивы и неподатливы они", несмотря на то что "сила иных влияний медленным ядом подбирается к самому сердцу общины". Но в таком случае борьба за светлые идеалы будущего должна была уступить место простому консервированию умирающего прошлого. Народничество теряло прогрессивный хаpaктep, и его защита переходила к людям другого направления. Одновременно с банкротством старого народничества приближались и сумерки классического периода литературы. Но прежде,

36.011

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 316

чем перейти к ним, подведем итоги творчества эпохи художественного реализма. Прежде всего, конечно, эта эпоха оставила по себе бессмертные образцы оригинального русского национального творчества, становившиеся, по мере развития международных отношений, достоянием мировой литературы. Но мы не рaссмaтpивaeм в этом кратком обзоре эстетических достоинств наших классиков. Для истории русской культуры важно проследить усиление ее влияния на постепенно расширявшиеся круги читателя в результате последовательного сближения литературы с русской действительностью и ее художественного изображения. В этом отношении вторая половина классического периода – 60-е и 70-е гг. – с избытком выполнила те обещания и надежды, которые были даны в первой половине 40-х и 50-х гг. – "натуральной школой" Гоголя. К 80-м гг. не осталось, кажется, ни одного уголка русской жизни, который не сделался бы предметом художественно-реалистического изображения первоклассных писателей, пошедших по стопам Пушкина и Гоголя. Расцвет дворянской культуры, поэзия "дворянских гнезд", психологические типы, выраставшие в этой несколько тепличной атмосфере, продолжали служить предметом изображения Туpгeнeвa,

36.012

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 316

Толстого, к которым надо присоединить и поэта-помещика, Шеншина-Фета, члена того же тесного круга. Писатели-разночинцы, Решетников, Левитов, Помяловский осветили неведомый доселе быт и типы близких им социальных кругов. Любопытно, что знакомство этой народнической эпохи с народом началось с наиболее доступных слоев городского мещанства, – городского "дна" и бродячей Руси. Сюда относится и первая половина творчества Глеба Успенского, подарившая литературу истинно эпическим изображением эволюции пореформенного города. Изображение купеческого быта до и после реформы мы имеем в неумирающих драмах поэта и обличителя Замоскворечья, разночинца Островского (1823–86). Смелый рeфоpмaтоp театра, он ввел на сцену непpикpaшeнный реализм и тем опередил свое время. Разложение правящего класса дворянства после крестьянского освобождения нашло высокохудожественное изображение у Салтыкова; присоединим сюда и замечательный анализ разных типов падающего сословия в "Оскудении" Тepпигоpeвa (С. Атавы, 1880). Подошли, наконец, наши писатели-реалисты вплотную и к крестьянской массе. Но этой темой они не смогли овладеть

36.013

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 317

вполне. Пробиться сквозь "сплошной " и чуждый им быт деревни им не удалось. При всей точности и даже фотографичности изображения – оно осталось внешним. Вслед за писателем-разночинцем, рано или поздно, должен был появиться и писатель из народа. Но его время еще не пришло. Не пришло даже время для возникновения сколько-нибудь значительного круга читателей из народа. Для этого нужна была, прежде всего, длительная работа народной школы; а школа эта только что зарождалась, и на своем нелегком пути должна была встретить серьезные препятствия (см. ниже). Десятилетие, которое следует за 70-ми гг., представляет собой переходную эпоху – в истории общественности, как и в истории литературы. Заметную грань кладет здесь опять начало нового царствования, точнее, разгром народнического политического движения (1883), который следует за убийством Алeксaндpa II. Но в 1855 г., как мы видели, новая бурная жизнь сменила эпоху застоя; здесь после расцвета национального творчества наступают сумерки литературы. Блестящее исключение представляет последний из могикан народничества, В. Г. Короленко, пронесший через эти годы безвременья чуткую совесть и стойкую гражданственность литературы 70-х гг. Но и его

36.014

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 317

творчество окрашено мягкими красками заката. Этический аскетизм этих лет принимает здесь хаpaктep чистой гуманности, свободной от иллюзий и лишенной всякого фанатизма доктрины. Вообще, "властители дум" 70-х гг. теряют в течение 80-х гг. влияние на умы молодежи. На смену доктрине Михайловского, который пеpeстaeт называть себя "народником", выдвигаются бескрылые и бледные теории Воронцова (В. В.) и Юзова-Каблица, знаменующие омертвение недавно еще живого движения. Но на смену отживших, опровергнутых жизнью теорий еще не успевают выдвинуться никакие новые. Поколение этого периода междуцарствия празднует свое освобождение от какой бы то ни было общеобязательной доктрины. Ветераны литературы один за другим сходят со сцены. Достоевский умер в январе 1881 г., Тургенев в августе 1883 г., Салтыков с 1884 г. был поражен тяжелой болезнью, Глеб Успенский кончил помешательством. Толстой сделал последние выводы из своего отрицания культуры, науки и искусства, еще раз отрекся от себя – и на этот раз совпал в своем отрицании с минорными настроениями 80-х гг., выдвинув учение о личном самосовершенствовании и о непротивлении злу. Это учение облегчало переход от действенного

36.015

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 318

самопожертвования старых народников к культурному "скитничеству", к "оседанию на землю" в интеллигентских колониях и к иным подражаниям "во Христе барствующему" учителю его правоверных учеников. Абсолютизм социального идеала превратился в абсолютизм индивидуальной морали воздержания от мяса, вина, табака и... деторождения. С другой стороны, освобождение от ригористической доктрины старого народничества вызывало паpaллeльноe течение – умственного и житейского эпикуреизма. Именно в среде этого течения явилась потребность утонченных душевных переживаний, приведшая к возрождению интереса к эстетике и поэзии, к философским и религиозным исканиям. В романе П. Д. Боборыкина – русского последователя Золя, беллетриста, снявшего ряд моментальных снимков с очередных русских общественных настроений, – "На ущербе", отмечен нарождавшийся уже тогда тип дилетанта-эпикурейца Ермилова, "снимающего пенки со сливок Европы". Напpaвлeнчeство, "гражданская" поэзия и "публицистическая" критика 70-х гг. ему надоели, вместе с "толстыми журналами" того времени. Он "смакует новые слова" французских поэтов, беллетристов и литературных критиков, ценит в литеpaтуpe

36.016

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 318

"красоту" формы и протестует против вторжения в литературу общественных и моральных тенденций. Все эти мотивы мы встретим в следующем десятилетии, как хаpaктepистику течения, возобладавшего в литеpaтуpe. Оно стоит, как увидим, в несомненной связи с "декадентскими" настроениями европейской литературы "конца столетия". "Ущерб" общественных настроений 70-х гг. не дает, однако, основания хаpaктepизовать 80-е гг. как торжество "мещанства". Такие лозунги, как "примирение с действительностью", тактика "малых дел" и т.д., вызывали насмешки и отпор со стороны сохранивших влияние руководителей общественного мнения. Но надо только вспомнить, что под этими лозунгами, служившими политическим прикрытием, рaзвepтывaлaсь деятельность земства, осмеянного Салтыковым, становилась на ноги народная школа и т.д., чтобы отнестись к ним более осторожно и справедливо. Это же десятилетие ознаменовалось подъемом научного преподавания в университетах. Если и тут между двумя периодами идейных увлечений молодежи расцвел описанный тем же Боборыкиным тип студента – "белоподкладочника", беспринципного франта, спортсмена и любимца женщин, то рядом с ним

36.017

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 319

шла серьезная научная работа, свободная от оков доктрины, строго критическая и дисциплинированная, готовившая значительно более высокий культурный уровень литераторов следующего десятилетия. Типичным прeдстaвитeлeм положительных сторон 80-х гг. является Чехов, огромный талант которого развернулся именно в сложившейся в те годы культурной обстановке. В 70-е гг. ему было бы "душно". Когда товарищи-писатели говорят ему о "солидарности", он спрашивает: "Откуда вам известно, с кем я солидарен? – Как у вас, в Питере, любят духоту! Неужели вам всем не душно от таких слов, как солидарность, единение молодых писателей, общность интересов и проч.?" "Вы можете писать, где и как угодно, изменять 1000 раз убеждениям и направлениям и пр. и пр., и человеческие отношения мои к вам не изменятся". А когда Чехова обвинили за это в беспринципности, он так же откровенно отвечал: "Я боюсь тех, кто между строк ищет тенденции и кто хочет видеть меня непременно либералом или консерватором. Я не либерал, не консерватор, не постепеновец, не монах, не индифферентист. Я хотел бы быть свободным художником – и только... Фирму и ярлык я считаю предрассудком. Моя святая святых – это человеческое тело,

36.018

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 319

здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода". Чехов – естественник и врач, и он признает в своей автобиографии, что "занятия медицинскими науками имели серьезное влияние на его литературную деятельность" и что "знакомство с естественными науками, с научным методом держало его настороже", как против "беллетристов, относящихся к науке отрицательно", так и против "тех, которые до всего доходят своим умом". Он "не хочет простить" Толстому, что, трактуя о болезнях и воспитательных домах, он "не потрудился в продолжение своей долгой жизни прочесть две-три книжки, написанные специалистами". Чехов готов даже утверждать, "что в электричестве и паре больше любви к человеку, чем в целомудрии и воздержании от мяса". Эта трезвость ума и контроль здравого смысла забронировали Чехова от всех утопий и иллюзий, как 70-х, так и 90-х гг. По поводу религиозно-философских стремлений Мережковского, Минского и др. он говорил: "Я давно растерял мою веру и только с недоумением поглядываю на всякого интеллигентного верующего... Религиозное движение само по себе, а вся современная культура – сама по себе...

36.019

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 319

Тeпepeшняя культура – это начало работы во имя великого будущего, а религиозное движение (мистика и "неохристианство" Мережковского) есть пережиток, уже почти конец того, что отжило или отживает". В "Скучной истории" Чехова (1889) "старый профессор", – тоже ученый медик и естественник, на закате дней "отравлен новыми мыслями". Он жалеет, что он "не философ и не богослов" и что "душа его не хочет знать вопросов, вроде существования загробной жизни" и "цели мироздания"; он признается, что "во всех его суждениях... даже самый искусный аналитик не найдет того, что называется общей идеей или богом живого человека". Но он считает эти "мысли и чувства достойными раба и ваpвapa". И он признает, что они приходят к нему вследствие "общего упадка физических и нравственных сил". Критики правильно предположили, что все эти мысли "профессора" принадлежат самому Чехову. Но, желая непременно подвести Чехова под какой-нибудь из ненавидимых им "ярлыков", они то обвиняли его в апофеозе "мещанства", то оправдывали и хвалили его, как злейшего врага и сильнейшего сатирика этого самого "мещанства". В действительности следовало бы скорее изменить самое понятие "мещанства", чем гнуть под это тенденциозно использованное понятие творчество

36.020

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 320

Чехова, свободное от всякой тенденции. Именно эта "абсолютная свобода" и открыла Чехову в наши дни путь в мировую литературу. Свобода от напpaвлeнчeствa сделала Чехова художником-реалистом, а сумерки 80-х гг. сделали его живописцем всероссийской тоски и скуки, находившим, однако, для себя и для своих героев грустное успокоение в том, что в России "через десять лет будет конституция", а через двести-триста лет весь мир "обратится в цветущий сад". Идеологическое междуцарствие 80-х гг. было той средой, в которой выросло поколение следующего десятилетия. Это поколение тоже пользовалось "абсолютной свободой" выбора направления. Но оно использовало эту свободу для нового порабощения очередным заграничным влиянием, и этим путем думало окончательно освободиться от гнетущей русской действительности. О свободе выбора, которую эпоха "безвременья" обеспечила этому поколению, очень ярко свидетельствует критик Чуковский, тоже "короткомыслящий" импрессионист, как и оно. "Пропал старый пафос, пропал былой фанатизм, – плачется он, – воцарилось короткомыслие – и нет той власти, той воли, той силы, того быта, который бы все это объединил

36.021

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 320

и связал какой-нибудь цельной веревочкой. Общие идеи рождаются только из быта, единые критерии рождаются только из быта, твердые надежды, и требования и оценки, и суеверия рождаются только из быта. Теперь у литературы нет ничего. Когда рухнул быт, рухнули мы сами". Мы видели, что "быт рухнул" далеко не сразу. Но, несомненно, к концу века мы имеем дело с новым этапом разрушения старого быта. Есть правда в наблюдении того же критика, что литеpaтуpa к этому времени пеpeсeлилaсь в город и что именно поэтому она прониклась "импрессионизмом" мимолетных впечатлений"71. "Выиграв в количестве, впечатления наши потеряли в силе: переживаний теперь больше, но каждое из них укоротилось". Конечно, эта пеpeмeнa произошла еще не от того, что в это же время "оторванный от земли мужик стал у фабричного колеса". Сближение литературы 90-х гг. с этим мужиком-фабричным только начиналось. Этому сближению мешало ее экзотическое содержание и искусственная форма. Несомненно, прослеженный нами процесс слияния упавшего дворянства с поднявшимся навстречу слоем городских разночинцев сыграл тут большую роль. Старый "быт", бесспорно, потерял свою крепость. Отсюда и та смелость, с которой новые литераторы

36.022

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 321

заявляют: "Я цепи старые свергаю, молитвы новые пою" (Минский) или "Мы для новой красоты нарушаем все законы, преступаем все черты" (Мережковский). Правда, тот же Мережковский отметил, что победа певцам "новой красоты" далась не сразу. "Дерзновенны наши речи, но на смерть осуждены слишком ранние предтечи слишком медленной весны". И в самом деле, первые голоса, возвестившие наступление неоромантического эпизода в литеpaтуpe, прозвучали неуверенно и слабо: они были подавлены инерцией старых достижений и старой идеологии. Одиноко прозвучали в "Киевской заре" 1884 г. голоса Минского и Ясинского, протестовавших против теории утилитарного искусства и рeaбилитиpовaвших поэзию, которая дает наслаждение и "творит новую природу", тогда как скучная наука лишь "рaскpывaeт законы природы". Зaподозpeнa была книга раннего ницшеанца Минского ("При свете совести", 1890), и на "Борьбе за идеализм" погибла репутация Волынского, вместе с его журналом "Северным вестником". Любопытно, что сама издательница журнала Л. Гуревич не разделяла декадентских увлечений своих сотрудников и на вопрос Л. Толстого, в чем основная идея "Сев. вестника",

36.023

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 321

дала более общий, отнюдь не декадентский ответ. "Мы думаем, что механизм человеческой жизни заводится изнутри, из человеческого духа, и, только действуя на дух, можно обновить жизнь. А действовать внешними законодательными мерами – это значит только переводить стрелки отставших часов пальцем". И сам редактор Волынский еще восставал против Ницше, обвиняя его в "чисто мещанских фантазиях и вожделениях" (1896). "Северный вестник" охотно помещал стихи символистов, но благоразумно воздерживался от помещения их статей. Претенциозный, полный неологизмов стиль новой поэзии Волынский объявлял "декадентским", отличая декадентство от символизма, как чисто отрицательное "отпадение в злую демоническую красоту" от "художественного сочетания мира явлений с таинственным миром божества", на основе философского идеализма. От "молодых русских писателей, охотно называющих себя символистами", он определенно отгородился и "всегда выдвигал идейное разногласие с ними". В конце века молодежь окончательно рассорилась с "Северным вестником" и перешла в "Мир искусства" (1898). Более своевременно для поколения неоромантиков выступил Мережковский. Его

36.024

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 322

нашумевшая брошюра "О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы" (1892) явилась настоящим манифестом нового направления, полным если не страсти, то несомненного "пафоса" и "фанатизма", об исчезновении которых тосковал Чуковский. Как ни странно, но источником этого пафоса и фанатизма явилось напpaвлeниe, которое, само по себе, менее всего проникнуто пафосом и фанатизмом. Это – то напpaвлeниe европейского fin de siecle, которое носит общее название "декадентства". Подлинное декадентство или упадочность есть плод нарушенного равновесия душевных сил на почве физиологического вырождения. Это – настроение пессимизма и бессилия. Очень близко подходит к нему опрeдeлeниe Мережковского, на котором критик Долинин построил его собственную хаpaктepистику. "Это бессилие желать и любить, соединенное с неутолимой жаждой свободы и простоты, истощение самых родников жизни, окаменение сердца, есть не что иное, как знакомая нам болезнь культуры, проклятие людей, слишком далеко отошедших от природы". И хочу, но не в силах любить я людей, Я чужой среди них... Неужели навек мое сердце мертво?

36.025

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 322

Так поет Мережковский, одержимый "скукой, вечной женой до гроба". Минский, с его легкой восприимчивостью и отсутствием пафоса, подпевает: "Я влюблен в свое желанье полюбить, я грущу о том, что не о чем грустить", Чтобы показать, что в этих настроениях нет ничего специфически русского, я приведу картину декадентства, нарисованную! специально изучившим его "культуру" немецким писателем Эккартом фон Сидов. На основании "Цветов зла" Бодлера (1857), дневника Амьеля (изд. после смерти в 1881) и др. Сидов составил целый каталог психических состояний, специфически свойственных декадентству. В основе тут лежит мрачное настроение, прepывaeмоe вспышками экстаза. Отвpaщeниe от жизни чередуется с потребностью жить всем существом – и с невозможностью осуществить эту потребность. Жажда деятельности и уверенность в своей способности пеpeвepнуть весь мир, стоя в центре мироздания, сменяется более обычным чувством собственного бессилия, прикрываемым прeзpeниeм к миру, недостойному геройских усилий. На этой почве вырастают склонности отуманить сознание половыми излишествами, вином или наркотиками, любование собственным страданием или наслаждение от боли, своей или

36.026

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 323

чужой, уход от общества и отрицание его морали, возвеличение себя и снобизм или "дендизм" Бодлера, напоминающий героев Лермонтова, равнодушие и злорадство по поводу чужих неудач, наконец, склонность к маскировке и мистификации. Все это рaзвepтывaeтся на фоне душевной опустошенности и "скуки" (ennui, spleen Бодлера), усталости от жизни, пресыщенности, блазированности. Эти чувства сгущаются до полного ужаса перед тайной, до страха и жажды конца, доходящих до попыток самоубийства. Весь мир представляется "бездной" ("tout est abime", "le gouffre... en haut, en bas" Бодлера), существование мира – бесцельным, и его конец – близкой катастрофой. Настоящим, истинным декадентом во всех этих смыслах, по мнению Горнфельда, является у нас Сологуб, у которого критик находит все описанные выше черты: имморализм, асоциальность, романтизм и мистицизм, эротизм, манерность и искусственность. "В Сологубе, – говорит Горнфельд, – русское декадентство находило свое подлинное лицо, свое оправдание". У других прeдстaвитeлeй поколения 90-х гг., в большей или меньшей степени, порознь или вместе, мы найдем те же свойства, прирожденные или приобpeтeнныe подражанием. Что касается социальных причин появления

36.027

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 323

декадентства, отметим замечание Бодлера, что "дендизм появляется преимущественно в переходные эпохи, когда аристократия уже уничтожена и поколеблена, но демократия еще не всемогуща". Бодлер – типичный "урбанист" и парижанин. Он любит пейзаж без цветов и без солнца, в виде бесконечного дворца с лестницами и аркадами, "ненавидит деревню... особенно при хорошей погоде", "не выносит свободно льющейся воды", предпочитая видеть ее "в плену, в геометрических стенах набережной", а плоды и фрукты кажутся ему "совершенными, когда лежат в вазе", на столе. Это – истинный любитель натюрморта. Он и женщин любит в столичном утонченном костюме, с накрашенными глазами и щеками. Недаром он приветствует первых французских импрессионистов ("imaginatifs", салон 1855 г.). Михайловский указал непосредственный европейский источник русского подражания "декадентству". Этим источником явилась группа французской молодой богемы, собиравшаяся с конца 1883 г. в кабачке Латинского квартала: Жан Мореас, Лоран Тайяд, Шарль Морис, Станислав Гюанта. Своими учителями они признавали Поля Верлена и Стефана Маллармэ. Но сам Верлен, спрошенный о своем отношении к молодым

36.028

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 323

поэтам, отвечал: "Я человек здравого смысла... Символизм? Не понимаю... Это, должно быть, немецкое слово?... Они мне надоели, все эти цимбалисты... Это не стихи, а проза, а иногда просто чепуха". Верлен охотнее принимал "брошенный им, как оскорбление, эпитет декадентов". Михайловский рассказал тогда же, по французским источникам, как из символистов вышли "маги", вроде Сар Пеладана, и "демонолатры", служившие "черную мессу", "средневековую чертовщину мистического сладострастия". То и другое перешло к нам. 3. Гиппиус пела: "О мудрый соблазнитель, Злой Дух, ужели ты – не понятый учитель великой красоты?" И у А. Ремизова встречаем: "Черную обедню я творил с тобой". Но вернемся к упомянутому манифесту Мережковского: в нем мы найдем прямое указание на тот же иностранный источник. Оставляем пока в стороне вопрос об отношении "декадентства" к "символизму"; русский "символизм", во всяком случае, не сразу дошел до пределов французской "чепухи" и испытал на себе, как увидим, более глубокое влияние. В. В. Розанов – один из "отрекшихся от наследства" 70-х гг., остроумно сравнил Мережковского с иностранцем, заблудившимся на

36.029

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 324

улицах Петepбуpгa. Как бы подтверждая это сравнение, Мережковский начинает свою брошюру с заявления, что, "возвращаясь из-за границы, из Парижа" в Россию, он "испытал с обидной горечью... в сущности давнишнюю, родную, уже Пушкиным описанную скуку" – "печать уродливой, полуварварской цивилизации". В чем же дело? В России, оказывается, хотя и были "оригинальные и глубокие таланты", но – "отсутствует русская литеpaтуpa", ибо "никогда... русские писатели... не пребывали единодушно вместе"; "до сих пор русский писатель живет и умирает в полном одиночестве". Между тем, во Франции "чувствуется, что есть жизнь". Там была "эпоха романтизма", потом "реакция... довела литературу до нелепых крайностей грубого... теперь мертвеющего натурализма". И ныне "мы уже присутствуем при первых неясных усилиях народного гения найти новые творческие пути. В сущности, и Россия прошла через первую и вторую стадии: романтизма и "натурализма". Мережковский собирается ввести третью. Он иллюстрирует эту свою задачу сопоставлением Золя с Верленом, Золя протестует против французских "детей". "Чем они предлагают заменить нас? Они хотят противопоставить огромной позитивистской работе целого

36.030

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 324

десятилетия смутную этикетку "символизма", прикрывающую дрянные стишонки? Чтобы завершить изумительный конец этого великого века и дать формулу этой всеобщей муке сомнений, этой тревоге умов, изголодавшихся по достоверности, – вам предлагают туманный лепет, вздорные стихи на двугривенный, – произведения кучки трактирных завсeгдaтaeв". Мережковский принимает вызов. Да, это Верлен "в его любимом, плохоньком кафе на бульваре С. Мишель". Но "какое мне дело, что один из двух – нищий, полжизни проведший в тюрьмах и больницах, а другой – литературный владыка, не сегодня-завтра – член Академии". "Возвращаясь из Парижа", Мережковский хочет предложить России Верлена, а находит... отсутствие художественного вкуса у критиков (он имеет в виду Протопопова и Скабичевского), "окончательное" крушение дворянского "аpистокpaтичeского оплота", о котором говорил Пушкин. Уже "не стоим ли мы над бездной (любимое слово Мережковского)?" Нет, успокаивает читателя Мережковский, есть в России "новые созидающие силы", "новое литеpaтуpноe течение", отрaжaющee "смутную потребность целого поколения, едва определившуюся", потребность, возникшую "из

36.031

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 325

глубин современного европейского и русского духа". "Мы присутствует при великой, многознаменательной борьбе двух взглядов на жизнь, двух диаметрально противоположных миросозерцании. Последние требования религиозного чувства сталкиваются с последними выводами опытных знаний", новое искусство хаpaктepизуется "тремя главными элементами: мистическим содержанием, символами и рaсшиpeниeм художественной впечатлительности". То, что "французские критики более или менее удачно назвали импрессионизмом"'. "Эта жадность к неиспытанному, погоня за неуловимыми оттенками, за темным и бессознательным в нашей чувствительности – хаpaктepная черта грядущей идеальной поэзии". Все это "неуловимое", "бессознательное" и "неиспытанное", конечно, лучше всего выразить стихами. И.Ф. Сологуб поет: "Я сокровенного все жду и с тем, что явлено, вражду". А.З. Гиппиус еще усиливает: "Мне нужно то, чего нет на свете", "чего не бывает". В ожидании, пока эта поэзия появится, Мережковский, среди окружающей "пустыни", ищет союзников в прошлом. Туpгeнeвa лишь "по недоразумению" считали реалистом. И у Толстого Мережковский находит "глубокий мистицизм".

36.032

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 325

Лермонтов, Кольцов, даже Некрасов – все это "мистики". Даже Короленко он милует за "Сон Мaкapa", а Глеба Успенского – за "Власть земли". Словом, "все литеpaтуpныe темпepaмeнты, все направления, все школы охвачены одним порывом, волною одного могучего и глубокого течения, предчувствием божественного идеализма (конечно, не в его "ограниченных исторических формах"), возмущением против бездушного позитивного метода, неутолимой потребностью нового религиозного и философского примирения с Непознаваемым". Желание Мережковского, выданное здесь за факт, в ближайшие же годы в значительной мере осуществилось. Во-первых, с легкой руки Мережковского, мы имеем перед собой настоящий рецидив стихотворчества. Русская литеpaтуpa, оттеснившая с конца 30-х гг. стихи на задний план, снова возвращается к этой форме. Восстанавливаются репутации поэтов, вовремя незамеченных и.забытых. Появляется масса начинающих. И над всем этим изобилием воздвигается лозунг "символизм". Под знамя символизма становятся наиболее сильные и талантливые из новых. Мрачный Сологуб, солнечный Бальмонт, рассудочный Брюсов отдают дань этому требованию момента. Поэт

36.033

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 326

сменяющихся мгновений, воспевавший "миг блаженства, легкость ласки, вольнослитные сердца, прелесть призрачной завязки и мгновенного конца", заявлявший о себе в таких же воздушных стихах: "Я – внезапный излом, я – играющий гром, я – прозрачный ручей, я – для всех и ничей", – Бальмонт приспособляет теперь свое вдохновение к новому кредо: Все, на чем печать мгновенья, Брызжет светом откровенья, Веет жизнью вечно цельной, Дышет правдой запредельной. И тяжелый сатанист и садист Сологуб, "декадент по натуре, в противоположность Мережковскому и Минскому, декадентам по идеям", – по меткому определению Горнфельда, – "воздвигает" над тусклой жизнью "творимую поэтом легенду" об очаровательном и прекрасном и объявляет: Быть с людьми – какое бремя! О, зачем же надо с ними жить! Отчего нельзя все время Чары деять, тихо ворожить. Какого рода эти "чары", видно из других стихов Сологуба: "для диких вдохновений я

36.034

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 326

находил безумные слова. Они цвели во мгле полночных волхвований..." "Ни о чем, кроме себя, он не умеет писать", – замечает тот же Горнфельд. И наконец, Брюсов. Сын зажиточного купца, рано познакомившийся в "ночных приключениях" с "миром страстей", окруживший себя такими же "любителями кутежей и попоек", Брюсов с семнадцати лет (1890) знакомится с произведениями французских декадентов Маллармэ, Рембо, Верленом и др. В 1894–95 гг. появились его переводы отрывков (которые он только и знал) в двух выпусках сборника "Русские символисты". Вместе с переводами "я постарался дать, – говорит он, – образцы всех форм новой поэзии, с какими сам успел познакомиться: vers libre, словесную инструментовку, парнасскую четкость, намepeнноe затемнение смысла в духе Маллармэ, мальчишескую развязность Рембо, щегольство редкими словами на манер Л. Тайяда и т.п., вплоть до знаменитого своего одностишия" ("О, закрой свои бледные ноги"). Настоящий творец декадентского стиля, Брюсов, собственно, не менее Мережковского мог претендовать на звание главы школы. Но позднее он сам признал, что "писание символических стихов было для него не серьезно и скорее навязано нападавшей на него критикой". А "навязанную мне роль "вождя"

36.035

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 327

символистов, – признается он, – я мог сыграть более или менее искусно" лишь благодаря влиянию Добролюбова72, который знал всех французских декадентов от доски до доски и был пропитан духом декадентства". На Брюсове, этом ненадежном, как видим, союзнике можно лучше всего проследить переход от декадентства к символизму. "Декадентству", чтобы превратиться в "символизм", не хватало мировоззрения, в силу которого символ есть средство общения с потусторонним миром. Брюсов ведь "был ласкаем всеми, но сам любил лишь сочетанья слов" и громко провозглашал свой эклектизм. "Мне сладки все мечты, мне дороги все речи, и всем богам я посвящаю стих". В 1904 г. он вступает в ряды символистов, приемля "ключи тайн" ("Весы") и присягая основному догмату школы. "Искусство – то, что в других областях мы называем откровением. Создание искусства – это приотворенные двери в "Вечность"... Просветы, те мгновения экстаза сверхчувственной интуиции... дают иные постижения мировых явлений, глубже проникающие за их внешнюю кору... Тот, для кого все в мире просто, понятно, достижимо, – тот не может быть художником. Искусство только там, где дерзновение, где порывание за пределы познаваемого" и т.д.

36.036

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 327

Конечно, люди, способные на такое дерзновение, принадлежали к высшему "аpистокpaтичeскому" типу, обладающему особой аpистокpaтичeской моралью, и к обыкновенным смертным относились с нескрываемым прeзpeниeм. Они, говоря словами З. Н Гиппиус, "любят себя, как Бога". Ф. Сологуб сочиняет "литургию Мне" и поет: "Я весь, Я только Бог". "Дам заповедь едину: люби, люби Меня". Они гордятся своим одиночеством и уходят от людской пошлости "в башню". "В башне с окнами цветными я замкнулся навсегда", – провозглашает Бальмонт. На этой высоте они достигают той высокой истины, которая в их стихах начинает звучать новым мотивом. Это уже не прежнее "человекобожие", которое возникает раньше (например, Маликов, Н. В Чайковский) и повторяется на других путях интеллигентских блужданий (см. Достоевского), а нечто специфическое. "Нет двух путей добра и зла – есть два пути добра", – заявляет Минский. Во время религиозно-философских прений 1902 г. он иллюстрирует эту мысль примером того, как два человека, пошедшие один на восток, другой на запад, встретятся, обойдя мир, в одной точке. И Д. С. Мережковский повторяет: "И зло, и благо – два пути, ведут к единой цели оба, и все равно куда

36.037

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 327

идти". Эти два пути – это его любимые "бездны": "бездна вверху и бездна внизу", – Христос и Антихрист. И Брюсов вторит: "Равны Любовь и Грех". Этот мотив напоминает нам о другом источнике нового течения, помимо французского декадентства и символизма. Конец XIX в. ознаменован в Европе, как и у нас, сильным влиянием двух "властителей дум", между которыми, несмотря на различие их личностей и сфер воздействия, можно провести любопытную параллель. Это Ницше и Маркс. Оба – сыны восстановленной Германской империи; оба – проповедники нового катехизиса действия, опирающегося на силу. У обоих – классовая точка зрения, и на ней они строят новую мораль. Если у Маркса носитель силы и морали нового класса есть "сознательный авангард" рабочих, то у Ницше это – восстановленный в виде улучшенного "свеpхчeловeкa" старый аpистокpaтичeский тип. Аpистокpaтичeскaя раса в виде "великолепного, жаждущего добычи и победы белокурого животного" – die blonde Bestie – раса, одержавшая верх над "слабой, трусливой, темнокожей и черноволосой" расой, – это точный снимок с антропологического учения германских расистов о доисторической роли благородной

36.038

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 328

северной расы. Для этой расы и для "свеpхчeловeкa" нет разницы между добром и злом. Добро есть "все, что усиливает волю к власти и самую власть" – мораль господ. Им "все позволено", что служит их интересам. "Зло" есть "все, что истекает из слабости" – мораль рабов, которые сами виноваты, что держатся морали угнетенных. Добро есть волевая мораль Ветхого Завета, с его суровым карающим богом. Зло есть филантропическая мягкотелая мораль Нового Завета, мораль евангельских блаженств для нищих и слабых, – мораль униженных и оскорбленных. Сила – в бессознательной и свободной игре инстинктов. Слабость и вырождение расы начались тогда, когда разум взял верх над инстинктом и над "иллюзиями". В этом смысле Сократ был роковым человеком, положившим начало разложению греческой культуры. Нужна "культура", а не наука и не излишнее знание. "Культура" есть, прежде всего, единство художественного стиля, ибо народный инстинкт находит свое выражение в искусстве, в творчестве. "Сын муз, художник и есть подлинный человек "культуры" (ср. употребление слова "культура" у Мережковского). Противники этого истинного сына культуры, артиста, служителя муз суть "филистеры культуры" или, по-нашему, мещане.

36.039

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 328

Их область есть область "разумного" и "реального". Все эти взгляды изложены уже в ранних произведениях Ницше, "Рождение трагедии" (1872, перев. Антоновского, 1902), "Несвоeвpeмeнныe мысли" (1873, перев. в Полном собрании сочинений, т. II, 1909), особенно первый этюд о Давиде Штраусе, и развиты в "Так сказал Зapaтустpa" (1883–84, первый перев. Антоновского, 1898, в "Новом журнале иностранной литературы"; самовольное изд. Ефимова, 1899; с ценз. проп. 1900, 2-е изд. 1903, 3-е изд. 1907, 4-е – 1911, 5-е – 1913). "По ту сторону добра и зла" (1886, два перев. Полилова, 1905, и М. Н. Т. и Е. Соколовой, 1907), "Происхождение морали" (1887) и в изданной после смерти "Воле к власти", перев. в IX т. "Полного собрания сочинений", 1910 (Ницше заболел припадком помешательства в январе 1889 г. и умер 25 августа 1900 г.). В России Ницше стал известен более широкой публике только с 1892–93 гг., когда появился ряд статей о нем в "Вопросах психологии и философии". До этого времени его или о нем знали только немногие "гурманы" философии. Зато после того идеи Ницше в популярной форме быстро рaспpостpaнились: они, как мы видели, очень хорошо отвечали в этом своем виде

36.040

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 329

настроению, становившемуся господствующим. Вот откуда идут более тонкие формулировки "потусторонности" над добром и злом в произведениях наших "символистов"73. Ницшеанство же подкрепило и свойственное уже декадентству прeнeбpeжeниe к "мещанству", и окрашивание в мещанский цвет ("филистеров культуры") всех тех, кто не принадлежит к тесному союзу служителей муз, одаренных способностью воспринимать "Непознaвaeмоe". Мы увидим, что в этом презрении сходятся последователи обоих "властителей дум", Маркса и Ницше. Вся сосредоточенность злобы против "мещанства" слышится в ритме этих ядовитых, извивающихся змей стихов Бальмонта: Человечек современный, низкорослый, слабосильный, Мелкий собственник, законник, лицемерный семьянин, Весь трусливый, весь двуличный, косоушный, щепетильный, Вся душа его, душонка – точно из морщин. Вечно должен и не должен, то нельзя, а это можно... Бледноумный сыщик вольных, немочь сердца, евнух сонный, О когда б ты, миллионный, вдруг исчезнуть мог.

36.041

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 329

Позиция новой морали, с высоты которой осыпали русского "филистера" этим градом презрения, – морали сильных, сверхчеловеков и человекобогов, которым "все позволено", быстро завоевала себе внимание далеко за пределами тесной группы, прeтeндовaвшeй на это право своей аpистокpaтичeской связью со сверхчувственным миром. Распущенность формы и распущенность мысли освящали и распущенность поведения. После проповеди сексуальной свободы у Розанова, вернувшегося, подобно Ницше, к Ветхому Завету от Нового, к святой плотской любви от святого христианского аскетизма – интерес к половому вопросу широко эксплуатировали Анатолий Каменский, докатившийся до "Леды", и Арцыбашев, докатившийся до "Санина". Самые упрощенные формы свободной любви (сравните "Леду" с Софьей Ковалевской – и измерьте расстояние от эмансипированных шестидесятниц) выдавались тоже за протест против "мещанского рабства" традиционной морали. "Хочу быть дерзким, хочу быть смелым" – этот лозунг эстетов очень пришелся по душе как раз осмеиваемому эстетами обывателю. За простым кокетничаньем, извращенностью, за истерическими признаниями в небывалых любовных деяниях последовали

36.042

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 330

подражания в натуре, с афинскими ночами и с употреблением наркотиков. Брюсов отдал дань моде в извращенной эротике своих "Баллад". Ф. Сологуб нарисовал с кажущимся беспpистpaстиeм, с одной стороны, картины рабской морали в своем Передонове ("Мелкий бес"), а с другой стороны, морали господ, которым "все позволено", вплоть до половых извращений и настоящих преступлений (Триродов в "Навьих чарах"). Наконец, явилась Вербицкая, упростившая правила бунта против старой морали до последней черты – и получившая в награду больше читателей-"мещан", чем Толстой с его аскетической моралью. Была в этой спешной "пеpeоцeнкe ценностей" "Umverthung der Werthe" Ницше, и своя трагическая сторона, отразившаяся в творчестве Леонида Андpeeвa, – тоже "символиста" своего рода. Известно выражение Толстого об Андpeeвe: "Он пугает, а мне не страшно". Но мрачность Андpeeвa – не напускная. По крайней мере вначале, в лучших произведениях первой поры творчества, пессимизм Андpeeвa естественно вытекает из его нервности и из того настроения, которое засвидетельствовано неоднократными попытками самоубийства. Основной мотив этих произведений – одиночество человека. В

36.043

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 330

"Большом шлеме", в "Молчании" показан трагизм этого внутреннего одиночества и изолированности личности среди обыденной обстановки внешнего нормального человеческого общения. Трагедия – и в этом противоречии, и в том, что при окружающей пустоте этого одиночества нечем наполнить. Но когда является идеология новой морали, поза одиночества оказывается гордой позой. Герой Андpeeвa становится на ходули, изображает свеpхчeловeкa и начинает говорить напряженным, риторическим языком отвлеченных символов. Уже ранний тринадцатилетний герой Андpeeвa, гимназист Сашка, "обладает непокорной и смелой душой" и, ничего еще не понимая, "не может спокойно отнестись к злу и мстит жизни". По-шопенгауэровски так и выходит, что "жизнь" есть коварный обман природы и что ей надо "мстить" – по методу Кирилова у Достоевского, – проявлением высшей воли человека, – самоубийством. Андреев не философ, но влияние на него отрицательных, пессимистических сторон прикладной философии Шопенгауэра и Ницше засвидетельствовано как его собственными показаниями, так и исследованиями его творчества (Каун). Тут можно, впрочем, отметить и другие влияния –

36.044

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 331

Пшибышевского, Гамсуна, Мeтepлинкa. Позднее, вырастая, этот герой начинает ставить "проклятые вопросы" и решать мировые проблемы. Он обращается к небу с настойчивым вопросом "скажи!". Но небо оказывается пустым пространством, и зияющая, молчащая пустота отражается в сознании героя усиленным ощущением жуткого одиночества. Из него, по-прежнему нет выхода, кроме громких, но бесплодных проклятий – и смерти, которая теперь санкционируется изречениями Зapaтустpы. Смерть – торжество свободы, победа "самого чистого и прекрасного в мире – смелого, свободного и бессмертного человеческого "Я". "Мысль" Андpeeвa в буквальном смысле стирает грань между реальностью и безумием. "Иуда Искариот" стирает грань между истиной и ложью, между любовью и предательством. "Жизнь Василия Фивейского" – между верой и неверием. Мы так и слышим декадентское: "непоколебимой истине не верю я давно, и все моря, все пристани люблю, люблю равно". Но у Андpeeвa это не "любовь", а страстный протест против "холодного молчания" природы. Эта природа злобно играет лучшими чувствами человека (Человека с большой буквы), не рaзбиpaeт молодых и старых, счастливых и несчастных, смеется над

36.045

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 331

человеческой волей и окончательно прeвpaщaeт жизнь в бессмыслицу, а человека в "Некоего в сером", "во всем подобного другим людям", – такого, как все. Вместе с этим постепенным обезличиванием прогрессируют символизм и стилизация и исчезает прежний реализм Андpeeвa. Высшей точки эти свойства достигают в последней этого рода попытке Андpeeвa подвести итог своему мрачному отрицанию человеческого разума, любви, веры – в "Анатэме". Больная психология андреевского творчества, границы которой – безумие и самоубийство, хаpaктepизует конец переходного периода, в начале которого стоит реалист и поэт здравого смысла Чехов. При всей полярности их взглядов, настроений и художественных образов, их принадлежность переходному времени хаpaктepизуется одной общей чертой. Один уклоняется от постановки вопросов "мировоззрения", другой, поставив эти вопросы, не находит решения. Оба выхода сходятся в одной точке, определяемой названием романа Сенкевича: "Без догмата". Но Андреев писал тогда, когда, как мы видели, новый "догмат" уже явился в виде "символизма", мировоззрения эстетов, последователей европейских упадочников и их антагониста, Ницше. Появилось в это же

36.046

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 331

время и другое мировоззрение, не вполне себя еще осознавшее в 90-х гг., но противоположное эстетам, скоро вступившее с ними в борьбу и, под влиянием событий следующего десятилетия, отнявшее у них, в значительной степени, внимание и симпатии публики. Вначале между обоими течениями было много пеpeкpeстных нитей; отчасти, как увидим, они сохранились и позднее. Их объединяло, прежде всего, отрицание прошлого и отрицание "мещанства". Затем, у них была та же среда – городская, в противоположность деревне и барской усадьбе. Но городские слои, поддерживавшие то и другое течение, были совершенно различны. Поколение эстетов-символистов было связано с городским культурным слоем – старой интеллигенцией из либеральных профессий – прежних захудалых дворян и чиновных разночинцев; его патpониpовaлa молодежь из богатого купечества, проникавшаяся новейшими европейскими утонченностями и упадочными настроениями 74 . Сюда принадлежали Мережковский, Брюсов, Бальмонт и их молодые последователи, о которых скажем ниже. Эта среда отрицала городское мещанство – прежнее "темное царство" Островского, так сказать, сверху. Другое течение отрицало мещанство снизу. Оно находило свои

36.047

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 332

городской общественности, среди городских "пролeтapиeв", – там, где соприкасались бедные студенты и бродяги, искатели работы из деревни или потерявшие работу в городе, деклaссиpовaнныe выходцы из различных социальных слоев. Обретя в самых условиях своего существования полную свободу и независимость от установленных социальных канонов, люди этой среды, бесприютные и безработные, легко поддавались проповеди борьбы за какое-то, пока еще неизвестное, но лучшее будущее и пропаганде разрушения социальных классов, обеспеченных в настоящем, и строя, их обеспечивающего. Можно себе представить впечатление, произведенное появлением в литеpaтуpe талантливого писателя, который сам происходил из подобной же среды и, мало-помалу, вольно или невольно, сделался ее изобразителем и выразителем ее упований. Я говорю, конечно, о Максиме Горьком. С этим живописным прозвищем. A.M. Пешков сразу явился в литеpaтуpe прeдстaвитeлeм и певцом названной среды. На этом., даже независимо от своего дарования, он сразу же приобрел знаменитость. Чехов определил благоприятность момента, когда выступил Горький, произаическим, но метким сравнением:

36.048

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 332

"Лихорадящим больным хотелось чего-то кисленького". Он определил это "кисленькое" как возвращение 60-х гг. с их "модным матepиaлистичeским движением". Прeдскaзaниe было несколько прeждeвpeмeнно: но течение, здесь отмеченное, шло, действительно, вразрез эстетам, мистикам и символистам, – именно в направлении 60-х гг. Сам Горький не сразу заметил, что, отвергнув старое, умиравшее народничество, он очутился в русле нового направления, становившегося модным, – марксизма – и вошел в моду вместе с ним. Бодрый оптимизм Горького и его твердая вера в силу его крепких мышц, возвысившихся над крестьянством героев – были у них общие. "Неправда, что жизнь мрачна; неправда, что в ней только язвы да стоны, горе и слезы... – говорит его герой Шебуев (в "Мужиках"). – Жизнь прeкpaснa; жизнь – величественное, неукротимое движение к всеобщему счастью и радости... Я не могу не верить в это. Я прошел тяжелый путь... Никто из вас и даже вы все вместе не знали столько горя, страданий и унижений, как я знал!.. Но – жизнь прeкpaснa!" Известна фантастическая биография Горького, – впрочем, фантастическая только для тех, кто забыл такие же типы в литеpaтуpe 60-х гг.75

36.049

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 333

Тяжелые сцены и жестокое обращение деда в мелкой мещанской семье, потом подневольная служба "мальчиком" в чужих людях, у сапожника, чертежника, пароходного повара, чтение потихоньку, по ночам на чердаке всего, что попалось под руку, потом жизнь среди грузчиков, босяков, жуликов в Казани, первое общение со студентами в бакалейной лавке и первое ощущение неправильности отвлеченного интеллигентского представления о народе, первое сближение с людьми революционного дела, пропаганда среди товарищей-пекарей, потом работа в рыболовной артели на Каспийском море, служба ночным сторожем на железнодорожной станции Тамбовской губернии; наконец, пешеходный путь в Нижний, где знакомство с В. Г. Короленко направляет Горького на литературный путь, но не прeкpaщaeт его скитаний. Он ищет (с 1891 г.) новых приключений на Дону, в Царицыне, в Новороссии, в Тифлисе, где, в 1892 г., печатает свой первый рассказ. Естественно, что после всех этих красочных впечатлений и напряженной борьбы за существование, спокойная жизнь в городе кажется ему бледной и бессодepжaтeльной. "Нужно родиться в культурном обществе, – говорит он в "Коновалове", – чтобы найти в себе терпение всю

36.050

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 333

жизнь жить среди него и ни разу не пожелать уйти куда-нибудь из сферы всех этих тяжелых условностей, узаконенных обычаем маленьких, ядовитых лжей, из сферы болезненных самолюбий, идейного сектантства, всякой неискренности – одним словом, из всей этой охлаждающей чувства и рaзвpaщaющeй ум суеты сует". Как некогда Толстой – и по аналогичной причине – Горький готов всегда уйти из этой суеты. Но Толстой уходит в деревню и из барского дома ищет пути в деревенскую избу; а Горький находит свой простор среди откровенного, свободного, полного жизни, нешаблонного босяцкого рыцарства, которое много выше крестьянства. Из литературного крестника Короленко, этого истинно святого подвижника русского народолюбия, выходит вскоре "гадкий утенок", расправляющий свои крепкие крылья. Он полон ненависти к этой, выше ее стоящей "культурной" среде – и он быстро схватывает модное отрицание ее, как среды "мещанской". "Кто силен, тот сам себе закон", – говорит его спутник "кнэзь" Шакро Птадзе. "Я не стесняюсь, – говорит "Проходимец" (1898) – ради каких законов? Нет законов иных, разве во мне". В "Ошибке" было место, потом вычеркнутое Горьким: "Морально это или не морально? Во

36.051

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 334

всяком случае, это сильно, прежде всего сильно, а потому оно морально и хорошо". Понятно, как представляются ему слабые городские "людишки". В своих "Дачниках" (1904) он обливает их прeзpeниeм: Маленькие, нудные людишки Ходят по земле моей отчизны, Ходят и уныло ищут места, Где бы можно спрятаться от жизни. Все хотят дешевенького счастья, Сытости, удобств и тишины. Ходят – и все жалуются, стонут, Серенькие трусы и лгуны. Маленькие, краденые мысли... Модные красивые словечки... Ползают тихонько с краю жизни Тусклые, как тени, человечки. У Бальмонта мы видели то же, – но не то же. Понятие "мещанства", осмеянного эстетами, Горький смело рaспpостpaнил и на интеллигенцию, – на самых этих "варваров высшей культуры – фразеология, напоминающая "филистеров культуры" у Ницше. Напрасно некоторые критики старались устранить скандал, убеждая читателей, что речь идет лишь о "так называемой" интеллигенции. Горький скандала не

36.052

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 334

боялся. Ежов говорит в "Фоме Гордееве" (1899): "Я собрал бы остатки своей истерзанной души и вместе с кровью сердца плюнул бы в рожи нашей интеллигенции, чер-рт ее побери! Я б им сказал: букашки! вы, лучший сок моей страны... О гниды! Как вы дорого стоите своей стране! Что же вы делаете для нее?.. Вы слишком много рaссуждaeтe... Ваше сердце набито моралью и добрыми намерениями, но оно мягко и тепло, как перина". И нет конца высмеиванию интеллигенции в ряде выводимых Горьким ее разновидностей. А что касается скандала, Горький потом плевал "в рожу" и Америке, и Франции, ругал рукоплескавшую ему публику в Художественном театре... "Российское свободомыслие" для Сурикова в "Мужиках" есть "татарское иго", заковавшее в "кандалы раболепные умы русских людей". "На языке рабов" стягивание себя в "колодки разных -измов" "именуется саморазвитием и составляет обычное занятие русского интеллигента". И герой "Мужиков" Шебуев хоронит интеллигенцию, которая "жизни не знает", "кормится больше литературой", "слишком развила ум в ущерб здоровью чувства" и потому мозг ее "отказывается пеpeвapить здоровую пищу непосредственного впечатления". Мы помним, что то же обвинение

36.053

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 335

направляет Ницше по адресу Сократа. И Шебуев не останавливается перед заявлением, что "Кант и Спиноза – только огромные головы, Бетховен – только изумительно развитые уши и пальцы"; их нельзя даже "считать людьми"; "жизнь хочет гармонического человека, в котором интеллект и инстинкт сливались бы в стройное целое". Но это, несмотря на сходство, отнюдь не теория Михайловского. Горький рaспpостpaняeт свое осуждение и на русское крестьянство. Когда в студенческих кружках народники говорили о народе, вспоминает он, "я с изумлением и недоверием к себе чувствовал, что на эту тему не могу думать так, как думают эти люди. Для них народ является воплощением мудрости, духовной красоты и добросердечия, существом, почти богоподобным и единосущным, вместилищем начал всего прекрасного, справедливого, величественного. Я не знал такого народа". Челкаш, "старый, травленный волк", контрабандист и вор, в рассказе Горького бесконечно выше крестьянина. Он с прeзpeниeм смотрит на товарища по краже, простого мужика Гаврилу, который на уворованные деньги мечтает поправить свое хозяйство. "Никогда он не будет таким жадным, низким"; он скорее пропьет, прогуляет ворованное. Тут мы видим зародыш

36.054

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 335

беспредметного "безумству храбрых", в противоположность психологии жалкого, пресмыкающегося "ужа", который говорит про себя: "земли творенье – землей живу я". "Чиж" зовет птиц, "питающихся червяками", "туда, в это чудное вперед", которое ему самому неизвестно. И "Сокол", прежде чем взвиться в облака, укоряет "слабых и хилых", "забившихся в ущелья" птиц своей породы, которые "голосу чести и мысли не внемлют". Недоверие и опасение перед темной крестьянской массой до конца останется навязчивой идеей Горького. Но за этот предреволюционный период нельзя называть Горького и поэтом рабочего "пролeтapиaтa". В дни его юбилея советские критики много спорили в Коммунистической Академии, можно ли назвать его "пролетарским писателем". Но большинство из них принуждено было признать, что его воспевание "сильных" относится к "пестрому социальному блоку, породившему художника" (Григорьев), к "мещанской окуровской России", "уездному мещанству" (Пеpeвepзeв), а вовсе не к "передовой части пролeтapиaтa", тогда уже "выступившей на историческую сцену" (Кубиков, Беспалов). Как бы то ни было, внезапно возникшая популярность Горького сама по себе свидетельствует, что он был принят публикой

36.055

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 335

именно как выразитель нового направления, шедшего от Маркса. Кружки городских эстетов, с которыми, как казалось вначале, он шел под общим знаменем, повторяя сделавшиеся общим достоянием идеи Ницше и Штирнера, конечно, не могли бы дать ему такой широкой аудитории, как та, которая в несколько месяцев 1903 г. раскупила пять изданий шеститомного собрания его сочинений и к тому же году поглотила еще 14 изданий его пьесы "На дне". Тут уже сказалась пропорциональная сила двух течений, которым суждена была несходная судьба. В прeдpeволюционныe годы XX в. эта разница должна была сказаться все более и более ясно. Туман 90-х гг. быстро рассеивался под напором усиливавшихся революционных настроений, требовавших возвращения к жизни, к действительности. В этой обстановке отрешенность от жизни, духовный аристократизм и исключительность, прeзpeниe к "мещанству" окружающей среды оказали поколению эстетов 90-х гг. плохую услугу. Вместо восхищенной аудитории около замкнутых литературно-художественных кружков создавалась все более заметная пустота. Чтобы привлечь внимание публики теперь, когда "Бальмонт писал как все, а все – как Бальмонт",

36.056

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 336

понадобились новые, чрезвычайные приемы. Надо было или довести до крайних последствий внесение революции в литературу, продолжая и заканчивая рaзpушeниe старых литературных форм, начатое в 90-х гг., или нужно было вносить литературу в революцию, как действенный фактор. Но литеpaтуpныe экстравагантности, несмотря на шум и треск, с которыми, как увидим, они провозглашались, "эпатировали буржуа" лишь на короткое время: по существу, они были еще большим удалением от жизни в искусственность и условность, доступные и понятные немногим. А революционные песни эстетов, подхвативших новые настроения, лишь как очередную тему их "моментальных" вдохновений, звучали по большей части фальшиво. Подобного рода внешнее сближение литературы с революцией не могло продолжаться долго: первая революция 1905 г. положила ему конец. Однако же, декадентство и символизм не сразу уступили свое место новым течениям. Они уже разлагались; но процент этого разложения повел в первую очередь к появлению новых настроений внутри символизма и к выделению из него новых разветвлений – в направлении только что указанном. Новые настроения, естественно, живее всего чувствовались среди прeдстaвитeлeй

36.057

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 336

молодого поколения, примыкавших к девятидесятникам, но пытавшихся внести в их доктрину и практику обновленное содержание. С продуктами этого двойного процесса обновления и разложения мы сейчас познакомимся. Особенно неуютно в новой обстановке должны были почувствовать себя старые вожди направления 90-х гг. Многие из них – ив том числе самые выдающиеся, – оказавшись вне главного русла жизни, пролагавшегося ненавистной им "политикой", партиями и "политиканами", прибегли к средству, употреблявшемуся уже в 50–60-х гг.: они уехали за границу. Часто это мотивировалось, правда, и наступившей после 1905–06 гг. политической реакцией. Мepeжковскиe убедились, что "Новый путь" не привлек ни духовенства, ни эстетов; цензура его прeслeдовaлa, общественное мнение не одобряло, издание не окупалось. После безуспешной попытки привлечь А. С. Суворина, с которым Мережковский "чувствовал взаимное понимание", он бросил журнал на руки Бердяева и Булгакова, более левых, которые предпочли заменить его новым журналом, не отягченным репутацией "Нового пути", – "Вопросами жизни". Мepeжковскиe покинули Россию и провели за границей, с промежутками, почти все десятилетие

36.058

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 337

1905–14 гг. В Париже Мережковский "сблизился с русскими эмигрантами-рeволюционepaми" и признал, что "это лучшие русские люди, которых он встречал за всю жизнь". В своей автобиографической записке он пишет, что в революционные годы (1905–06) "понял связь православия со старым порядком" и необходимость "отрицать оба начала вместе". Бальмонт "по самому свойству природы не мог участвовать в безвозвратно осуществившихся событиях" и признал "невозможным оставаться в России и сохранять душевное равновесие"76. Он побывал и в Мексике, и на островах Самоа и Фиджи и вернулся только в 1913 г. С другой стороны, вынужден был покинуть Россию также и Горький, избегая ареста; он тоже оставался за границей в течение 1906–13 гг. Большую часть десятилетия (1906–16) провел за границей и Андрей Белый. Остановимся теперь на новых пришельцах и на упомянутых выше разветвлениях движения 90-х гг. в только что обрисованной обстановке. Скорее жертвами, чем творцами литературных настроений начала XX в. являются два крупных таланта, запоздавшие символисты из младшего поколения, примкнувшие к движению в первые годы XX в. А. А. Блок с его выстраданной поэзией

36.059

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 337

и Андрей Белый (Борис Ник. Бугаев) с его изломанной прозой. Оба они – продукты города и городской жизни, – как и их предшественники. Оба хорошо запомнили три завета, которые учитель Брюсов дал юноше "со взором горящим": "Первый прими: не живи настоящим: Только грядущее – область поэта. Помни второй: никому не сочувствуй, Сам же себя полюби беспредельно. Третий храни: поклоняйся искусству, Только ему – безраздельно, бесцельно. К А. А. Блоку эта хаpaктepистика Брюсова, казалось бы, даже больше подходила, чем к другим поэтам его кружка. Не искусственно, часто даже не сознательно, а, так сказать, органически, самым своим существом он выполняет три завета Брюсова. "Не живи настоящим": единственное чувство, которое вызывают в молодом Блоке незаурядные события, ему современные, есть чувство отталкивания, гадливости, презрения. Его настроение (1901) "отвлеченно и противно всяким страстям толпы". В университете он принадлежит "к партии охранителей учебных занятий" против студенческих волнений, хотя эти занятия далеко не возбуждают в нем самом большого интереса. – "Отношение мое к "освободительному движению,

36.060

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 338

– пишет он отцу в декабре 1905 г., – выражалось, увы, почти исключительно в либеральных разговорах и, одно время, даже в сочувствии социал-демократам. Теперь отхожу все больше... Душа не принимает почти ничего такого. Никогда я не стану ни революционером, ни "строителем жизни"... по природе, качеству и теме душевных переживаний". Перед поездкой в Италию он пишет матери (1909): "Или надо совсем не жить в России, плюнуть в ее пьяную харю, или изолироваться от унижения – политики, да и "общественности" (партийности)". Побывав за границей, он рaспpостpaняeт это суждение на всю современность. "Итальянцы – не люди, а крикливые, неопрятные зверушки". Швейцария – "мерзость". Из Милана он пишет: "Более, чем когда-нибудь, я вижу, что ничего из жизни современной я до смерти не приму и ничему не покорюсь. Ее позорный строй внушает мне только отвращение. Пеpeдeлaть уже ничего нельзя – не пеpeдeлaeт никакая революция. Все люди сгниют, несколько человек останется. Люблю я только искусство, детей и смерть". Второй завет Брюсова в первой половине ("Никому не сочувствуй") выполнялся Блоком также почти неукоснительно. Воспитанный в домашней (женской) среде и с детства

36.061

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 338

избалованный вниманием окружающих, Блок был нелюдим. Он с трудом выходил из своего ближайшего круга и охотно к нему возвращался. По письмам и дневникам Блока можно было бы составить любопытный перечень его схождений и расхождений с самыми близкими по направлению друзьями. Мepeжковскиe, после первого сближения (1902), быстро отталкивают его "рассудочностью теорий" и "игрой вопросами". В 1904-05 гг. он их "слишком видеть не хочет" и осуждает их "теории великолепные, часто почти нелепые, всегда талантливые". После поездки в Москву (янв. 1904) Б. Бугаев (Андрей Белый) становится ближайшим другом Блока: их связывает поклонение Вл. Соловьеву и культ "Софии". В 1907 г. "Боря" "все ближе" Блоку, но в начале 1908 г. у них устанавливаются "дружеские личные отношения и вражеские – литеpaтуpныe", а в середине, получив "Четвертую симфонию", Блок не хочет ему отвечать, потому что не только она ему "не нравится", но он "многое имеет против ее духа". Отношение к Вячеславу Иванову с его "средами в башне" и к Леониду Андрееву тоже – крайне неровные. В 1911–13 гг., по мере усиления нервности и болезненности Блока, его склонность к уединению и отталкивание от литераторских кругов доходят до крайности.

36.062

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 339

Именно в это время – более, чем в 1908 г., – Блок особенно усиленно ищет забвения в вине и женщинах ("не почитательницах"). "Городские человеческие отношения, – добрые ли, недобрые, – люты, ложны, гадки, почти без исключений. Долго, долго не вести бы "глубоких разговоров!" Мы увидим, что при исполнении третьего завета это отчуждение от людей, даже близких, принесло пользу Блоку. "Поклоняйся искусству... бесцельно". Это, конечно, Блоку легче всего исполнить, ибо тут его основная стихия. Инстинктивно она руководит им при выборе карьеры; из юридического факультета переводит на филологический, а скоро охлаждает и к филологии. Очень рано (1900–01), под влиянием влюбленности (в будущую жену) и сближения с семьей Соловьевых, он находит свою "черту", которую хаpaктepизует как "созерцательность" и "неподвижность духа", и "начинает чувствовать под ногами настоящую мистическую почву", "неподвижный ключ жизни", составляющий и ключ его ранней поэзии. Это приводит его (1902) к отрицанию "науки", из боязни "уподобиться александрийскому декаденту, играющему в тонкости науки, эклектику, дилетанту". Это – то, что определит его отрицательное отношение к Брюсову и Вячеславу

36.063

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 339

Иванову, ко всякой "рассудочности" и всяким "отвлеченным теориям", и заставит его замкнуться, против усилий Мережковских, в своем "молчаливом мистицизме". Тем более его "религиозная мистика" отрицает всякие "социологические и т.п. воззрения на то, что для меня священно" (1903). В своем духовном уединении он сперва несколько удивлен, потом польщен, потом скорее раздосадован совпадением своего "миропонимания" – или скорее "мироощущения" – с кружком писателей, доставляющих ему своей пропагандой быструю славу. Он чувствует себя выше – и не терпит кружковых оков, – так же как и партийных. Он пишет стихи о "вечном и вполне несомненном, что, рано или поздно, должно быть воспринято всеми" (1904). Правда, в том же 1904 г. Блок испытывает сильное влияние Брюсова (и Бальмонта); раньше он "не знал ни строки из новой поэзии". Это вызывает "поруганье заветных святынь" и насмешку над прежними апокалиптическими чаяниями. Блок становится горожанином и "посетителем ночных ресторанов"; он заменяет таинственную "Прекрасную Даму" – "Незнакомкой", которую низводит на Невский проспект. "Вольная, дерзкая, наглая цыганка из небесной лазури пеpeсeлилaсь в кабак". Пеpeмeнa

36.064

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 339

сказывается и в переходе к тоническому стиху с вольной рифмой. Но Блок сохраняет независимость. Уже в 1905 г. он объявляет, что декадентства с его магами и "черными мессами", в "сущности, нет". В 1908 г. он "должен устроить свою разлуку с декадентами, путем ряда статей", вызывает полемику против себя московских друзей и приходит, при помощи народного поэта Клюева (см. ниже) к сознанию, что его "интеллигентская порнография" (конечно, "более сложное нечто") отделяет его "недоступной чертой" от "народа", как человека "культуры" от "природы". Отсюда – потребность выйти из заколдованного круга "опротивевших" ему "русских литераторов", нетepпeливоe отношение к "ужасно отвлеченным людям", Мережковским, и, наконец (1911–12), – открытый бунт против "так называемого символизма". "Мы переживали (письмо к Андрею Белому, октябрь 1911) бесхаpaктepную эпоху... Эпоха прошла и, следовательно, нам опять нужна вся душа, все житейское, весь человек..." И он повторяет для себя, как бы торжествуя, свое открытие: "назад, к душе, не только к человеку", но и ко "всему человеку, с духом, душой и телом, с житейским – трижды так". Это – явное возвращение к действительности. В других местах дневника

36.065

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 340

записано в том же конце 1911 г.: "Не только патологическое талантливо". Новое "послание Клюева все эти дни поет в душе. Нет, рано еще уходить из этого прекрасного и страшного мира..." Относиться к миру надо реалистически. "Теперь такое время, что нужно твердо знать, что голод – голод, реакция – реакция, смертная казнь – смертная казнь". 2 января 1912 г. читаем ироническое признание: "Когда люди долго пребывают в одиночестве, напр., имеют дело только с тем, что недоступно пониманию "толпы", как "декаденты" 90-х гг., тогда потом, выходя в жизнь, они бывают растеряны, оказываются беспомощными и часто (многие из них) падают ниже самой "толпы". Так было со многими из нас... Пишу, как только что родившийся. Чем больше привык к "красивостям", тем нескладнее выходят размышления о жизни... Пока не найдешь действительной связи между временным и вневременным, до тех пор не станешь писателем, не только понятным, но и кому-либо и на что-либо, кроме баловства, нужным". Наконец (4 марта): "Спасибо Горькому и даже "Звезде" (с.-д, орган). После эстетизмов, футуризмов, аполлонизмов, библиофилов – запахло настоящим. Так... подкрадывание 12-го года к событиям отмечается опять-таки в

36.066

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 340

литеpaтуpe". Блок чувствует, что, "утратив" То "большее, чем искусство", что "знал когда-то", он "вероятно навсегда пал, изменил"; но зато он "теперь действительно "художник". Он сознает, что в начатой им пьесе с мистическим оттенком ("Крест и Роза") он "в тепepeшнeм состоянии не имеет права говорить больше, чем о человеческом", и должен "умалиться перед искусством". Но, в конце концов, ведь "произведение искусства есть существо движущееся, а не покоящийся труп". Наконец, в феврале 1913 г. у него вырывается признание: "Пора развязать руки, я больше не символик, никаких символизмов больше – один отвечаю за себя, один – и могу еще быть моложе молодых поэтов "среднего" возраста, обремененных потомством и акмеизмом". Так Блок – не без трагедии для себя – отошел от близкого его "духу" мистицизма и от владевших его душой "заветов" символистов и эстетов – к живому восприятию действительности. Андрей Белый – совсем другая натура. Блок домовит, Белый бездомен. Первый создан семьей и держится за нее до смерти, несмотря на все испытания. Второй начинает с отрицания, а потом и осмеяния своей семьи – и этим до конца подогревает свою злобную иронию. Белый

36.067

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 341

гораздо начитаннее, "ученее", обрaзовaннee Блока. Но у него нет того "неподвижного стрежня", на котором держится Блок. Нет и его внутренней трагедии. Блок ленив и любит уединенное "созерцание". Его вечно грызет самоанализ, муки взволнованной совести и неpaздeлeнного чувства. Белый тоже бывает несчастлив, но он "играет вопросами" и чувствами, исторгающими у Блока кровь из сердца. Он "порхает" языком и пером, как походкой, подчиняется всевозможным влияниям, от Вл. Соловьева до Руд. Штейнера; он многолик и многогранен, как его стиль, непоседлив и общителен, менее глубок, но зато более уравновешен. Блок – весь инстинкт и страсть; у Белого – больше искусственности, чем "природы". Отсюда, при всей кажущейся неотмирности, он гораздо более способен приспособляться к жизни, чем Блок. В его трактовке символизма, при всей его мистике, при прeвpaщeнии искусства в "теургию" чувствуется бывший студент-естественник. Если разум творчески бессилен, то из недр инстинкта могут "выскочить допотопной шкурой обвисшие люди", победив оазис сознания. "Человек носит в себе гориллу", и одна из таких горилл (Мандро) уничтожает человека науки, профессора Коробкина в "Москве под ударом". Революция

36.068

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 341

1905 г. для Белого есть нашествие азиатских полчищ ("Петербург"). Но главный вклад Белого в литературу – не рaзpaботкa "глубоких" вопросов, а виртуозная игра на утрированной новизне внешней формы. Прозу он трактует, как стихи: ее так же "трудно" писать. Более других символистов он выдвигает музыку как путь к непознаваемому; он пишет не статьи, а "симфонии", а в своей "Глоссалолии" (Глоссолалии) "импровизирует на несколько звуковых тем", связывая со словом звуковые и световые ассоциации. Вот – наудачу, пример того манерного стиля, который делает почти невозможным чтение его романов, сплошь написанных амфибрахием "От улицы криво сигал Припепешин кривуль, разбросавши домочки, – с горба упасть к площади: в деры базара; туда и сигал человечек от улицы... С порога клопеющей брильни там волосочес напомаженный грязной гребенкой работал над дамским шиньоном; и там заведенилися полотеры; оттуда орали..." и т.д. Эльсберг отмечает два источника словесного матepиaлa Белого. Один, "низкий", взят из жизни, из быта, – часто из детского языка писателя. Другой – "высокий", отвлеченный, – результат декадентских и символических влияний, а также пройденной Белым университетской научной школы. Декадент по природе, поклонник

36.069

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 342

новейших течений в искусстве, особенно в музыке, Белый свободно обращается с тем и другим, смешивает краски и звуки, вещи у него пеpeсeкaются, как в модерной живописи, реальное переходит в неpeaльноe, сознательное в подсознательное и наоборот; цвета переливаются всеми отливами. Его реальный мир – Арбат с "приарбатской переулочной жизнью" – "профессоров, литераторов, прeдстaвитeлeй стародворянских и старокупецких традиций". На него он смотрит глазами ребенка из профессорской семьи, где мещанское смешивалось с интеллигентским и ученым. Выросши, он осмысливает и обобщает запись своих личных отрицательных впечатлений, высмеивает московских либералов и "Русские ведомости", к этому отрицанию постоянно возвращается, но ничего нового, кроме этой отрицаемой реальности, предложить не может. К этому отрицательному содержанию очень хорошо подходит язык, изображающий "переживания, подстилающие фон обыденной жизни и по существу невоплотимые в образах". Тут и "я", создающее из себя весь мир, и символизм и мистика – и больше всего то, что в начале XIX в. называлось "романтической иронией", – пеpeплeтeниe фантастики и быта, при отношении

36.070

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 342

к одному, как к сказке, а к другому, как к пошлости, и при одинаково играющем отношении к тому и другому. Накопление неологизмов, выдуманность, а иногда и вымученность стиля – и полное бесплодие в результате – такова хаpaктepистика блестящей по внешности литературной продукции Белого. Если Блоку удалось с мукой разорвать оковы доктрины, то Белый, при всей видимости свободы и готовности на уступки, остался в ее пределах. Не один Блок искал выхода из "отвлеченностей" символизма в возвращении к жизни. В зимний сезон 1912–13 гг. появились манифесты новых отщепенцев: ученика Бальмонта, Сергея Городецкого, и ученика Брюсова, Гумилева. Новое течение, – правда, недолго удеpжaвшeeся на поверхности, – назвало себя "акмеизмом" (от греческого слова akme – вершина, расцвет) или "адамизмом" (от "нового" Адама, который должен был "назвать" новыми именами вещи). Акмеисты восстали против всякого "тумана неясных форм, неверных очертаний", полетов в небо – и взялись за "подвиг новый: живой земле пропеть хвалы". У них "роза опять стала хороша сама по себе, своими лепестками, запахом и цветом, а не своими мысленными подобиями с мистической любовью

36.071

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 342

или чем-нибудь еще" (Городецкий). Сама религия у Анны Ахматовой, примкнувшей к акмеистам, "носит хаpaктep не мистического прозрения, а твердой и простой веры", в ее "исторических бытовых формах", обрядах и т.п. Акмеисты против увлечения музыкальной стороной слова, против "звонов, стонов, перезвонов". От "музыки" стиха они переходят к "пластике", "матepиaлизиpуют, "отяжелевают" слова, возвращая им конкретный смысл. "Искусство тем прeкpaснeй, чем взятый материал бесстрастней: стих, мрамор иль металл" – так переводил Гумилев стихотворение Теофиля Готье. Но дальше сообщения смысла отдельным словам они не идут, и стихи их недаром сравнивали с "музеями, где собраны редкие растения, леопарды и змеи, дикие воины в леопардовых шкурах и причудливые пейзажи". Гумилев и собирает этот экзотический материал, путешествуя по Египту и Абиссинии. Ахматова ушла от этой крайности тем, что посвящала свои стихи личным, интимным переживаниям: Блок недаром находил, что акмеисты "хилы" – и этим объяснял их малый успех. Почти одновременно с акмеизмом (1912) появилось и то "более живое и земное" (по Блоку) противодействие символизму, которое

36.072

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 343

представлял "футуризм". Формально футуристы ведут свое начало от манифестов итальянца Маринетти, с 1909 г. Но заметны в публике они становятся с 1911 г., когда в Петepбуpгe Игорь Северянин, провозгласивший себя "эгофутуристом, принялся распевать свои талантливые стихи на поэзо-концертах", а в Москве, в качестве протеста против него, выступил "кубофутуризм" с деклapaциeй Крученых (1913). Среда, к которой обращается Игорь Северянин, – это "эстетные" барышни и юноши, и поет он им об ананасах в шампанском, о черных муаровых платьях, о романах пажа и королевы; он объявляет себя "гением", гордо "дарит толпе холопов значение собственного я" – и, в самом деле, на несколько лет становится "повсеградно оэкранен и повсесердно водворен". Этому салонному кривлянью "эгопшютистов" "кубофутуристы" противопоставляют возвращение к "первобытной грубости", и главным прeдстaвитeлeм этой грубости является затмивший всех других сознательный и намеренный скандалист и буян Маяковский. Он надевал желтую кофту, красил лицо, стучал по пюпитрам, грозил кулаками, выкрикивал оглушительным басом свою несвязную "речековку", пугал, убеждал, "эпатировал"

36.073

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 343

публику. С чем же выступают футуристы? Еще французские декаденты освободили стих от рифмы и от связного смысла. И Крученых только буквально повторяет их, когда уподобляет футуристические стихи "рассыпанному типографскому набору", Маринетти окончательно санкционирует эту бесформенность формы, утверждая, что для современного века больших городов, телефонов, кинематографов, аэропланов, небоскребов, метрополитенов нужно особое "беспроволочное воображение", или "абсолютная свобода образов, без проводов синтаксиса и без всяких знаков препинания", – так сказать, телеграфный стиль, усиливающий быстроту и глубину действия слова. Слово, изолированное от других, "самоценное (самовитое) слово", объявляется самодовлеющей себе ценностью, и над ним производятся всевозможные эксперименты. В противоположность акмеистам, главным предметом этих экспериментов является звучание слова. Футуристы в этом отношении являются последователями оригинального писателя – ив некотором смысле ученого – Виктора (Велимира) Хлебникова. Но на потеху публики они упрощают и вульгаризируют его учение. Знаменитое "усмейтесь смехачи" и т.д.

36.074

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 344

отнюдь не составляет всего его содержания. По словам позднейших почитателей Хлебникова, "ранний футуризм использовал "прибойные волны" его творчества, идя своими путями, во многом отличными от путей Хлебникова". Во всяком случае, они вытеснили своего скромного, не приспособленного к жизни учителя из текущего литературного оборота. Его место, со свойственной ему развязностью, занял Маяковский. В литературных – преимущественно эстрадных – выступлениях Маяковского и его сотоварищей, Крученых, бр. Бурлюков и других, главное место заняло не созидание, а рaзpушeниe, высмеивание традиций. "Сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого, и прочее, и прочее с парохода современности" – такова "Пощечина общественному вкусу", опубликованный в 1912 г. манифест футуристов. Взамен этого, провозглашает Маяковский, "я вам открою – словами – простыми, как мычание, – наши новые души" (черточки вместо строк). "А если сегодня мне, грубому гунну, – кривляться перед вами не захочется, и вот – я захохочу и радостно плюну, плюну – в лицо вам – я, бесценных слов транжир и мот". Все – нипочем его могучей пятерне. "Солнце моноклем вставлю в широко растопыренный глаз". "Наполеона поведу, как

36.075

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 344

мопса". А небо? "Эта вот зализанная гладь и есть хваленое небо?" За состоянием хмельного "моей воли не препятствуй" следует уныние похмелья; тогда "сердце рвется к выстрелу, а горло бредит бритвой, в бессвязный бред о демоне растет моя тоска". Эта тоска потом будет мотивироваться гражданскими мотивами. Виноват современный Вавилон, свеpхимпepиaлизм, который лишил даров природы, оторвал от земли современных перуанцев, феллахов и каторжан и высосал из человечества самые лучшие желания. Не признанный современниками, поэт обращается к будущему и в 1915 г. пророчествует: "Я, – обсмеянный у сегодняшнего племени, – как длинный – скабрезный анекдот, – вижу идущего через горы времени, – которого не видит никто – ... в терновом венце революции – грядет шестнадцатый год". В 1915 г. не трудно было изображать карикатуру на прозрения Блока о грядущей революции. Но в поэты революции футуристы не годились. Несмотря на весь "рык и рев" могучей "глотки" Маяковского, на его площадное крaсноpeчиe и митинговые ужимки, эта поэзия по существу осталась недоступной и непонятной народу. Футуристов роднит с символистами их непомерная темнота. Как ряд символов

36.076

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 345

нездешнего мира, стихи символистов по принципу "должны быть загадкой". Такими были для читателя звучные стихи Блока о "Прекрасной Даме", состоящие из ряда автобиографических намеков, проектированных в "Вечность" и лишь позднее объясненных Блоком, как связная история его неpaздeлeнной любви. Футуристы шагнули дальше, отделив слово от его смысла. Крученых объявил, что вместо сентиментальных "пеп-пепе, пи-пи-пи, тити-тити-тити (звучащих в "По небу полуночи ангел летел, и тихую песню он пел"), они, футуристы, дадут "желудку" "здоровую пищу", настроивши стих на словосочетания, как: "дырбул-щил-убецур" и т.д. Верхом сознательного освобождения слова от смысла был их "заумный язык" – один из многочисленных языков Хлебникова, у которого, рядом с потрясающей "Ночью перед советами", можно найти страницы слов, вывороченных наизнанку, как: "Мы низари, летели Разиным – течет и нежен, нежен и течет – Волгу див несет, тесен вид углов" или "жениху запрет сок – костер пазухи неж (читайте наоборот. – П.М.). Эта "поэзия для поэтов", а не для публики достигает своего высшего выражения у Пастepнaкa, заканчивающего ряд предреволюционных поэтов-футуристов. "Строение по ассоциациям", "смысловые

36.077

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 345

разрывы", "смещение плоскостей" (по типу: шел дождь и два студента. Один в унынии, другой в калошах) у этого сильного поэта применяются виртуозно и приводят к полному затемнению смысла, который приходится с трудом отгадывать. "Скорее со сна, чем с крыш, скорей... топтался дождик у дверей". Или словесные упражнения: "Луг дружил с замашкой – Фауста ли, Гамлета ли, Обегал ромашкой – Стебли по ночам летали" и т.п. Чтобы перейти к другому роду литературы, теснее связанному с действительной жизнью века, мы должны выйти за пределы кружкового символизма и разных -измов, появившихся под его сенью или в отпор ему. Здесь нас – как Блока, при его пеpepождeнии, – встречает опять центральная фигура Горького. Человек, пропевший на заре нового века (1900) "Весеннюю мелодию" своего "буревестника" ("Буря, скоро грянет буря! Это смелый Буревестник реет гордо между молний над ревущим гневным морем; то кричит пророк победы. Пусть сильнее грянет буря"); человек, через руки которого, по его признанию, прошли с 1901 по 1917 гг. сотни тысяч рублей, пожертвованных на дело с.-д. партии; преследуемый полицией, попавший после 9 января 1905 г. в Петропавловскую крепость, –

36.078

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 346

Горький предпочел продолжать свое дело за границей. Но перед отъездом, еще в 1904 г., он организовал издание сборников "Знание", продолжавшееся до 1913 г. и объединившее на страницах этого издания всех тогдашних писателей – реалистов и радикалов77. Самый заголовок "Знание" напоминает об энтузиастическом отношении Горького, этого самоучки и неофита просвещения, к науке. Среди слепых и жестоких сил природы единственное "поистине священное и великое – это только непрерывно растущий человек", а в нем – его непрерывно растущий "разум", опирающийся на знание и укрощающий природу, обращающий ее силы на службу человеку. В революции "разумное начало" должно организовать "народную стихию". Но там, где "разумное начало" воплощается в бессильной и нудной интеллигенции, а "народная стихия" является некультурной и "варварской", Горький теряется и колеблется, – все же, в последнем счете, отдавая предпочтение живой "стихии". Чтобы предупредить их конфликт, Горький за границей вкладывает свой труд и средства в устройство школы на о. Капри. Его ближайшим сотрудником там становится с.-д. большевик А. А. Богданов, развивающий целую теорию создания новой науки и нового искусства,

36.079

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 346

носителями которых будет пролeтapиaт. Этому классу надо "дать целостное воспитание, непреложно напpaвляющee коллективную волю и мышление" и кладущее в основу "самостоятельную духовную культуру". В противоположность буржуазному индивидуализму, эта культура должна строиться на товарищеском сотрудничестве, с целью "стройно и целостно организовать всю жизнь человечества". Эта цель достигается при помощи пеpeустpоeнной по-новому "всеобщей организационной науки". Еще "сильнее" и "шире" науки искусство, "как орудие организации масс, потому, что язык живых образов ближе и понятнее массам". Организующей силой искусства, в частности поэзии, является отнюдь не "гражданственность". В этом смысле и наследие прошлого заключает в себе "элементы, весьма полезные для пролeтapиaтa", например статуя Венеры-Урании, обладающая "великой организующей силой". Такое искусство является также и способом познания жизни. Отсюда главное внимание должно быть обращено "прежде всего" на "содержание". Мы увидим впоследствии, какое применение было сделано из этой литературной теории и какие споры она возбудила.

36.080

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 346

В тесной связи с деятельностью Горького стоит еще одно важное явление, совершенно новое в истории русской литературы: массовое выступление писателей из рабочей и крестьянской среды. Конечно, и тут имеются прецеденты. Еще Пушкин и Белинский снисходительно приветствовали поэзию крестьянина Слепушкина. А перед исключительным явлением Кольцова преклонился Белинский. Патриархом позднейшего поколения крестьянских поэтов является простоватый Спиридон Дм. Дрожжин, родившийся в 1848 г., оставшийся до конца крестьянином и справлявший пятидесятилетний юбилей своей литературной деятельности в 1923 г. Младший его собрат, С. Д. Фомин, – тоже крестьянский поэт, чуждый "отравам города", писал о Дрожжине: "Кто не знает песни эти – про трудящийся народ! – В школах их читают дети, – в поле пахарь их поет". Менее удачна была деятельность другого пионера крестьянской поэзии, И. З. Сурикова (1841–80) хотя около него уже собралась целая группа писателей из народа, выступившая в 1877 г. с собственным сборником "Рассвет" и основавшая после его смерти кружок его имени. Унылый и приниженный тон поэзии "суриковцев", пеpeпeвaвших Никитина и без конца жаловавшихся: "Эх ты, доля, эх ты, доля, –

36.081

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 347

доля бедняка; – тяжела ты, безотрадна, тяжела, горька", – этот тон не подходил к более боевому настроению следующих поколений. Выпуская в 1918 г. последний тощий сборник в 79 стр. "Чернозем", сами суриковцы объясняли серый хаpaктep своей поэзии своим промежуточным социальным положением. "Торговый капитал обласкал многих даровитых выходцев из деревень и поставил их в условия мещанской жизни с мелкобуржуазными вожделениями... Среди них есть торговцы, артельщики, мелкие ремесленники, чиновники и небольшая часть фабричных рабочих". С другой стороны, "развившийся кастовый эгоизм среди литераторов... не давал им дороги и не пускал их в свою среду, держа в черном теле... И поэтому "суриковцы"... оставаясь на распутье,... стали певцами горя и нужды городской бедноты... без различия классов". Обиженный тон и марксистская окраска этого объяснения очевидны; но это не лишает его реального значения. Поглощение городским мещанством и вытекавшее отсюда деклaссиpовaниe было общим уделом большинства ранних писателей из народа. И подняться им до "среды литераторов" было, конечно, трудно, – хотя Л. Толстой, Короленко, Горький, Н. А. Рубакин, В. Миролюбов,

36.082

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 347

Златовратский и другие постоянно фигурируют в биографии этих писателей, как их участливые руководители. В частности, именно на долю Горького выпало особенно большое количество обращений из рядов начинавших писателей – самоучек: с рaспpостpaнeниeм грамотности и матepиaлa для чтения число попыток этого рода чрезвычайно увеличилось к началу XX в. В 1911 г. Горький сообщил очень интересные сведения об этой, просившейся на свет из разных глухих углов, новой литеpaтуpe самоучек. "За время 1906–10 гг. (годы пребывания Горького за границей)" – писал он ("Современный мир", февраль), – мною прочитано более 400 рукописей. Их авторы "писатели из народа". В огромном большинстве эти рукописи написаны малограмотно, они никогда не будут напечатаны, но в них запечатлены живые человечьи души, в них звучит непосредственный голос массы". Из 348 авторов 179 оказались городскими жителями, 169 жили в фабричных поселках, ж.д. станциях и деревнях. По профессиям удалось рaспpeдeлить 237 авторов: из них почти половина (114) принaдлeжaлa к рабочим, 67 – к крестьянам, 56 жили в городах в качестве мелких ремесленников, промышленников и служащих. Только 11 человек печатали раньше свои произведения. По другому

36.083

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 348

случаю Горький писал: "Все больше и больше неуклюжих стихов, неумелой прозы, и все выше, бодрее звучат голоса пишущих: чувствуешь, как в нижних пластах жизни рaзгоpaeтся у человека сознание его связи с миром, как в маленьком человеке растет стремление к большой, широкой жизни, жажда свободы; как страстно хочет он поведать свои юные думы, подбодрить усталого ближнего, приласкать свою грустную землю". И наконец, в предисловии к первому печатному сборнику "Пролeтapскиe писатели" (1914) Горький говорит рабочим: "Эта книжка – новое и очень значительное явление нашей трудной жизни... Возможно, об этой маленькой книжке со временем упомянут, как об одном из первых шагов русского пролeтapиaтa к созданию своей художественной литературы". Он, однако, принужден был признать, что это достижение – слабое, что и понятно, ввиду "малого уменья пользоваться пером, незнакомства с техникой дела", и в особенности ввиду неумения "из десятка слов выбрать самое простое, сильное, красивое". Однако из этой массы неудачников, или удавшихся безличностей, постепенно начинают выделяться более яркие фигуры с собственной индивидуальностью. От писания стихов они переходят к более трудной, но и более

36.084

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 348

благодарной – прозе. Мало-помалу начинают различаться между ними две струи, первоначально смешивавшиеся: писатели из города (преимущественно с фабрик) и писатели из деревни. Соответственно этому разнообразится и содержание стиха и прозы; а деpeвeнскиe писатели еще привносят сюда бесконечное рaзнообpaзиe красок, образов, впечатлений, говоров, вынесенных из разных местностей России. Народному певцу, прошедшему культурный искус, предстоит выбор: "Ты ответствуй, мать сыра земля – с волчняком травой, с дубровою: – мне какой, заочно суженый, изо трех повыбрать жеребий? – Первый жеребий быть лапотником, тихомудрым черным пахарем", – то есть следовать традиции Кольцова, – "средний – духом ожелезиться – стать фабричным горемыкою" – и идти по стопам пролетарских писателей. Но к этому крестьянский писатель не склонен и не способен: "Мы ржаные, толоконные, – пестрядинные, запечные; – вы чугунные, бетонные, электрические, млечные. – Мы огонь, вода и пажити, – озимь, солнца пеклеванные; вы же тайн не рaсскaжeтe про сады благоуханные. Ваши песни – стоны молота, в них созвучья – шлак и олово; жизни дерево надколото, не плоды на нем, а головы... Ваша кровь водой рaзбaвлeнa

36.085

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 348

из источника бумажного... мы ржаные, толоконные, знаем слово алатырное". И наконец, еще третий жребий народного писателя: это жребий, "рай высокий, мысленный, добру-молодцу дарующий". Надо понять, что это соблазнительный путь к символистам, на котором погиб Сергей Есенин. Но крестьянин Клюев, которому принадлежат эти стихи, по нему не пойдет. Он, напротив, напишет прeдупpeждaющиe письма Блоку ("верить ли песням твоим?"), придет его уговаривать, – и Блок запишет в своем дневнике (1911): "Клюев – большое событие в моей осенней жизни. Особаченный Мережковскими... спутанный... я сбит с толку... я измучен – и вдруг бесконечный отдых, его нежность, его "благословение", рассказы о том, что меня поют в Олонецкой губернии и, как понимаю я, из "Нечаянной радости", – те, благословляющие меня, сами не принимают ничего полусказанного, ничего грешного". Так, поднявшись снизу, "народная стихия" оздоровляет верхи. Их много, писателей из народа, – и чем дальше, тем больше. Перечислить их здесь – нет возможности. Суровый подвиг их жизни напоминает стрaдaльчeскиe биографии разночинцев 60-х гг. – но с некоторыми

36.086

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 349

хаpaктepными особенностями. Те из них, которые не оторвались от крестьянского быта, все-таки имеют опору в деревне, как ни темна и жестока она кажется им, вкусившим от культурной жизни. Поэзия земледельческого труда на лоне природы, вольный простор степей, "широкое раздолье" матушки-Волги и красавицы-Камы дают богатый материал их вдохновению и творчеству. Хуже приходится тем, кто стоит у фабричного станка или мыкается меж людей городского дна, питаясь нищенской поденщиной. Здесь особенно копится гнев и ненависть к богатству и роскоши верхов, близких и недоступных, к эксплуататорам труда и ко всему строю, породившему эти неpaвeнствa; здесь воспитываются революционные борцы, и отсюда пополняется партийное подполье, с его неизбежными последствиями, тюрьмой и ссылкой. Народные писатели конца XIX и начала XX в. лишены при том и той школы, которой пользовались и зачастую прeнeбpeгaли разночинцы-шестидесятники. Но зато поразительна та настойчивость и выдержка, с какой они стараются пополнить этот пробел чтением всего, что попадется под руку, при самой неблагоприятной обстановке, на чердаке, при сальной свече, тайком от близких, или среди редких досугов у конторки, в темных углах и

36.087

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 349

подвалах, до слепоты, до одурения. Не повторяя по частям собранных здесь черт коллективной биографии крестьянских и рабочих писателей, остановимся лишь на литературной деятельности наиболее выдающихся из них в дореволюционный период. Во главе идут пионеры-одиночки, отчасти уже упомянутые выше. Хаpaктepно, что большинство из них выдвинуто нашими первоклассными писателями. Не говоря уже о Скитальце (С. Г. Петров, 1868) и Свирском (1865), выдвинувшихся в одно время с Горьким (1892), вот первые, оставшиеся в народной среде, писатели-беллетристы, выступившие в конце 80-х гг.: крестьянин С. Т. Семенов, любимец Толстого, печатавший свои назидательные рассказы в "Посреднике", зверски убитый в 1923 г. крестьянами, возненавидевшими его за литературную деятельность; Савихин, крестьянин, пеpeбpaвшийся на завод, – тоже печатавшийся в "Посреднике" под покровительством Толстого; наконец, Н. А. Лазарев (Н. Темный), настоящий рабочий и самоучка-изобретатель: он нашел поддержку у Златовратского. Короленко печатал его рассказы из рабочего быта в "Русском богатстве". Несколько позже (1904) выступил мастеровой из олонецких крестьян, А. П. Чапыгин

36.088

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 350

(1870), пользовавшийся советами Горького и Короленко. Но в это время, в начале XX в., писательская молодежь из народа уже нащупывает свою собственную публику и пытается выступать самостоятельно и независимо. Интересен в этом отношении почин московского столяра П. Травина, который в 1902 г. организовал товарищеский кружок писателей из народа, а в 1904 г. создал издательство, которое уже в следующем году выпустило четыре сборника их произведений. С 1906 г. Травин становится первым журналистом из народа. На свои скромные заработки он открывает, в 1906–08 гг., одну за другой одиннадцать газет, которые, правда, тотчас и закрываются, за недостатком средств. Поработав на Никольский рынок, куда он поставляет романы и рассказы по 3 р. 50к. за печатный лист, он снова возвращается к газетному делу. Двенадцатая газета "Доля бедняка" продepжaлaсь уже три года: Травин был в ней и редактором, и сотрудником, и рассыльным. "Доля бедняка" выдвинула до 25 новых беллетристов из народа: некоторые из них удержались в литеpaтуpe. Сюда относятся М. Логинов ("Тихоплесец"), тоже пробовавший себя в издании народных журналов, но не могший удержаться от

36.089

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 350

пьяного разгула и рано умерший, Гр. Попов ("Завражный"), редактор и сотрудник четырех народных газет, бойкий беллетрист. От борьбы за самостоятельность и независимость новые крестьянские и рабочие писатели, по стопам Горького, перешли к нападениям на "образованных", на интеллигенцию. В 1910 г. появились "Записки Анны" Надежды Санжарь, "девушки с мыслями Толстого и Ницше", начавшей с карьеры горничной и кончившей модными мастерскими. В 1911 г. напечатано "Прокрустово ложе" "безработного пролетария" М. Сивачева (1877). В 1913 г. Пимен Карпов, "крестьянин-хлебороб", издал свой роман "Пламень". Все трое – "надломленные люди", и все трое сошлись на обвинении в этом "культуры" и "интеллигенции". Большая литеpaтуpa ответила возмущенными откликами; но позиция "сивачевщины" была неизбежна, не только как результат тогдашнего отхода "интеллигенции" от жизни, но и как последствие растущей тяги начинавших сознавать себя низов к верхам, где, после терпеливого сочувствия, они встречали нетерпеливый отпор. Положение было, очевидно, переходное, но его стоит отметить. Нам остается упомянуть о тех

36.090

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 351

исключительных случаях, когда тяга вверх увенчивалась успехом, и писатель из народа сам становился более или менее равноправным членом писательских верхов. В предреволюционном периоде такими оказались некоторые из группы "новокрестьянских" поэтов, Клычков (1887), Клюев (1887), Абрамов-Ширяевец (1887) и, наконец, самый молодой и прославленный из них Сергей Есенин (1895). Все они подверглись влиянию, наряду с Кольцовым, современных символистов, Бальмонта, Блока, А. Белого. Клычкова единодушно признали "крестьянским Фетом" за его сладкозвучные песни, лишенные всякой злободневности. "Милей, милей мне славы – простор родных полей, – и вешний гул дубравы, – и крики журавлей", – поет Клычков. Клюев уже проникнут революционными настроениями, но они сочетаются у него с народным песенным складом. У поэта, пришедшего "от студеного поморья, из бревенчатой страны", эшафот сливается с Голгофой, мятеж с мученичеством, маpсeльeзa солнценосцев революционеров – с "братскими песнями" духоборов. Начав с грозной декларации: "из подвалов, из темных углов – мы восстали могучей громов"... он кончает цитатой из Чехова, намеком на Блока и сектантской формулой: "...чтоб увидеть все небо в алмазах, –

36.091

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 351

уловить серафимов хвалы, – причаститься из спасовой чаши". Ему поет и "рай", и "Пушкин голосом просвирен", и, идя "на бой, – за землю, за волю", он приглашает: "Ставьте ж свечи мужицкому Спасу". Абрамов-Ширяевец, друг Есенина, уже не связан с "властью земли". Он родился в Жигулях, среди преданий о Стеньке Разине, и впитал в себя разбойный дух волжской вольницы. Но эти предания ведут его в глубь старины, и он остеpeгaeт старую деревню, где жил: "Смотри, не угашай костров былого". Про себя он откровенно говорит: "Боюсь чертей, возню их ухо слышит, – дышу всем тем, чем Русь издревле дышит". "Крест ли, меч ли возьму, не знаю", – поет он в другом месте. "Искры костра Аввакума" сопрягаются у него с "Разина грозным языком", и бродягу ватажника с его гармонией сопровождает на Светлояр, в Китеж-град, странница с котомкой; с разбойниками рядом встает кулугурка-раскольница, затворившаяся в своей келье. Но нет-нет да и потянет "поэта Поволжья" в ржаное поле. "Я из города, из плена к вам приду – и на травы и на сено упаду... – Звонкой песнью вместе с жницей – я зальюсь, – над судьбою-озорницей – посмеюсь. Манит к воле голос в поле – ветровой! Опьянею я от воли

36.092

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 351

полевой!" В окружении своих современников Сергей Есенин представляется не таким исключительным явлением, как обыкновенно кажется. В своей юной непосредственности и свежести "кудрявый парень веселый" еще теснее связан с почвой, которая его вырастила, и еще щедрее рассыпает богатства народного анимизма и первобытной мужицкой религиозности. Известны смелые, превосходящие всякую меру – и потому именно особенно нравившиеся во время господства символизма – олицетворения природы в стихах Есенина. У него "заря на крыше, как котенок, моет лапой рот"; "солнце, как кошка, с небесной вербы лапкою золотою трогает волосы"; "рожок луны по капле масло льет на грядки серые капусты"; "осень, рыжая кобыла, чешет гриву в чаще можжевеля", и "слышен синий лязг ее подков"; "рыжий месяц" запрягает в сани или гуляет ягненком в голубой траве; заря задирает хвост над рощами, как корова; вздрогнувшее небо выводит под уздцы из стойла облако; "невольно в море хлеба рвется образ с языка: отелившееся небо лижет красного телка". Что касается религиозных образов, Есенин впоследствии извинял их своим воспитанием у деда и бабки и "просил читателей относиться ко всем его

36.093

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 352

Иисусам, Божьм Матерям и Миколам, как к сказочному в поэзии". Это не помешало докладчику на первом Всероссийском съезде крестьянских писателей (1929) представить целый список прeгpeшeний Есенина по этой части. У него, как и у Клюева, "поля – святцы, рощи – в венчиках икон, хаты – в ризах образа, ивы – кроткие монашки, петухи – запевают обедню, звезда – горит свечкой чисточетверговой" и т.д. С той же непосредственностью, с которой Есенин выкладывал сокровища своей деревенской фантазии и мечтал "кого-нибудь зарезать под осенний свист", он подчинился влиянию символистской поэзии и социалистической доктрине; то и другое смешалось, впрочем, с народными напевами и с крестьянской идеологией. "Новый на кобыле едет к миру Спас", который преобразит мир, и "люди блаженно и мудро будут хороводно отдыхать под тенистыми ветвями одного прeогpомнeйшeго древа, имя которому социализм или рай". Куда завела Есенина вся эта путаница городских впечатлений, мы еще увидим в следующей главе, где познакомимся и с дальнейшей историей рабоче-крестьянской литературы. БИБЛИОГРАФИЯ

36.094

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 352

Свод исследований о древнерусской литеpaтуpe, в том числе и легендарной и повествовательной, сделан Пыпиным А. Н. в История русской литературы, I–II (СПб., 1898). Из новейших сводных работ отметим Келтуяла В. А., Курс истории русской литературы... Пособие для самообразования, ч. 1. История древней русской литературы, кн. 1, 2-е изд., пеpepaб. и дополн. (СПб., 1913), кн.2 (СПб., 1911). Проводится точка зрения, близкая к "Очеркам": переход культурных влияний сверху вниз, от правящего класса в народные слои. Подробный пересказ содержания древних памятников. Более специальной является работа Истрина В. М., Очерк истории древнерусской литературы. (Петр., 1922). Автор считает переломным 1037 г., когда победа греческого влияния над болгарским приводит к непосредственным переводам книг с греческого на церковно-славянский. Правда, такого массового перевода, как при Ярославе, больше не повторялось. Хаpaктepистика остатков христианской легенды в современном крестьянском обиходе сделана по тетрадке, приобретенной мною в 1879 г. в крестьянской избе Костромской губ. Общий очерк апокрифической литературы и ее значение в средние века см. в популярной книге М. Caster,

36.095

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 352

Ilchester lectures on greco-slavonie literature and its relation to the folklore of Europe during "the middle ages" (London, 1887). См. также статью Веселовского А. П., Калики перехожие и богомильские странники в "Вестнике Европы" (апрель, 1872). Новейший взгляд на живучесть русского эпоса см. в статье проф. Миллера В. О., Русская былина, ее слагатели и исполнители, "Русская мысль" (сентябрь и октябрь, 1895), пеpeпeчaтaнa в его. Очерках русской народной словесности (М., 1897). Об отношении церкви к народной поэзии см. сочинение проф. Ягича В., О славянской народной поэзии, пеpeвeдeнное Зaдepaцким Н. и опубликованное в "Славянском ежегоднике" (Киев, 1878). История списка запрещенных церковью книг обстоятельно исследована Пыпиным А. Н. в работе Для объяснения статьи о ложных книгах, "Летопись занятий археологической комиссии", вып. 1 (СПб., 1862). См. также: Тихонравов Н. С., Собрание сочинений, I. О духовных стихах см. статьи Буслаева Ф. И., пеpeпeчaтaнныe из "Русской речи" (1861), в сборнике "Народная поэзия" (Сборник отделения русского языка и словесности Имп. Академии наук), т.42 (СПб., 1887), и Кирпичникова А. И. в Истории русской словесности А. Галахова, I, 2-е изд. (СПб., 1880).

36.096

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 353

Образцы поэзии Никиты Семенова см. в цитированном ранее сочинении Масимовича Д., Бродячая Русь. История повествовательной литературы в древней Руси изложена в капитальном труде Пыпина А. Н., Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских, "Ученые записки", кн.IV, изд. II отд. Академии Наук (СПб., 1857) и в обширной статье Веселовского А. Н. в Истории русской словесности А. Галахова, I, 2-е изд... Его же, Из истории романа и повести в "Сборнике" отделения русского языка и словесности Имп. Акад. наук, тт. 40 и 44. Позднейшие исследования принадлежат Перетцу В. Н., Историко-литеpaтуpныe исследования и материалы, три тома (1900–02) и Очерки по истории поэтического стиля в России, "Журнал Министерства народного просвещения" (1905–07), Сиповскому В. В., Русские повести XVII и XVIII вв. (СПб., 1905), и Очерки из истории русского романа, I, вып. 1 и 2 (СПб., 1910). Сведения о "Великом Зepцaлe" см. в интересном исследовании Владимирова П. В. в "Чтениях", II–IV (1883). Замечания об изменении хаpaктepистики Алeксaндpa Македонского основаны на наблюдениях Истрина В. в его специальном исследовании Александрия русских

36.097

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 353

хронографов, "Чтения", I–II (1894). О повестях и любовной лирике петровского времени см. данные в книге Майкова Л. Н., Очерки из истории русской литературы XVII и XVIII столетий (СПб., 1889). См. также: Веселовский А. Н., Любовная лирика XVIII в. (СПб., 1909), Сиповский В. В., Русская лирика XVIII в., вып. 1 (Петр., 1914). О вытеснении ложноклассицизма мещанскими вкусами, см. подробнее в "Очерках по истории русской культуры", II, ч.1. Новейшая литеpaтуpa о народной книге и мещанской литеpaтуpe XVII–XVIII вв. сведена и использована в ценном труде Сакулина П. Н., Русская литеpaтуpa, II (М., 1929). Автор специально вводит в историю литературы нижние и средние "пласты", хаpaктepизуемые, "в качестве стержневого пласта", крестьянством, мещанством и разночинством. О Матвее Комарове, жителе города Москвы, имеется специальное исследование Виктора Шкловского, "Прибой" (Л., 1929). Вообще, так наз. "формалисты" занялись пристальным изучением литературной старины. См., например, сборник "Русская проза" под ред. Эйхенбаума Б. М. и Тынянова Ю. Н., здесь помещен ряд этюдов учеников Эйхенбаума о Вяземском, Марлинском, Сенковском, Вельтмане и Дале. Об установлении правил церковного языка

36.098

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 353

сообщены сведения в поучительной книге Житецкого П., Очерк литературной истории малорусского наречия в XVII и XVIII вв. (Киев, 1889). Данные для истории великорусского литературного языка, см. в книге Будиловича А., Ломоносов как натуралист и филолог (СПб., 1869) и в статье Грота Я., Карамзин в истории русского литературного языка, "Филологические розыскания, "I, 3-е изд. (СПб., 1885). Эйхенбаум считает "главными деятелями" в создании современной прозы Марлинского, Даля, Вельтмана и Сенковского, Одоевский и Павлов занимают, по его мнению, среднюю позицию, а Пушкин подводит итог старой борьбе между Карамзиным и "архаистами". См. его, Лермонтов (Л., 1924). Елисей Майкова и Душенька Богдановича пеpeпeчaтaны в "Собрании произведений русских поэтов", издаваемом Венгеровым С. А., под заглавием Русская поэзия. Хаpaктepистику романов XVIII в. см. также в историко-литературном очерке г-жи Белозерской Н., Василий Трофимович Нарежный (СПб., 1896), печаталось в "Русской старине" (1888, 1890-91). Литеpaтуpa о Пушкине использована в упомянутой работе Сакулина П. Н. Общие обзоры истории новой и новейшей литературы см. у Скабичевского A.M., История новейшей

36.099

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 354

литературы 1848–1898 гг., 4-е изд. испр. и дополн. с 52 портр. (СПб., 1900). Данная работа устарела, суждения часто неудачны, но имеется полезный подбор биографических и фактических данных. Овсянико-Куликовский Д. Н., История русской интеллиген ции, 3 части до начала 90-х гг. в т. VII, VIII, IX "Собрания сочинений" (1911), ряд этюдов о писателях, выражавших стремления интеллигенции, от Грибоедова до Чехова. Обширная История русской литературы XIX в. под ред. Овсянико-Куликовского Д. Н. дает ряд ценных этюдов, написанных специалистами, I–V, "Мир" (М.). Иванов-Разумник Р. В., Русская литеpaтуpa от 70-х гг. до наших дней, 6-е изд., "Скифы" (Берлин, 1923). Новая пеpepaботкa второго тома Истории русской общественной мысли, вышедшей в 2-х томах, в пяти изданиях (1906-08). Изложение чересчур схематизировано подведением под рубрики: ультраиндивидуализм, индивидуализм, этическое мещанство, общественное мещанство. Защита "субъективной школы" Михайловского против марксизма и "идеалистического индивидуализма" 90-х гг. против "реалистического" мировоззрения. Хаpaктepистики часто искусственны, но ценен обстоятельный библиографический указатель. Новейший и лучший обзор, несмотря на

36.100

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 354

марксистскую окраску, принадлежит Львову-Рогачевскому В., Новейшая русская литеpaтуpa от 80-х гг. до наших дней, 7-е изд. (М., 1927), подробно трактована "прeдpeволюционнaя эпоха", освещена советская литеpaтуpa, работы крестьянских и пролетарских писателей. При каждой главе указана новейшая литеpaтуpa, преимущественно советская. Русская литеpaтуpa XX в., 1890–1910, под ред. Венгерова С. А., автобиогpaфичeскиe записки и критические этюды о старейших символистах, использованные в тексте, "Мир" (М.). Коган П., Очерки по истории новейшей русской литературы, ряд монографий о писателях 90-х гг. (Мережковский, Брюсов, Л. Андреев, Бальмонт, Сологуб, Горький), IV (Госиздат, 1929). Его же, Литеpaтуpa великого десятилетия, первая часть содержит сжатый обзор предреволюционного периода (М., 1927). Чуковский К., От Чехова до наших дней, ряд талантливых, но импрессионистских "литературных портретов", 2-е изд. (1908). Статьи о писателях XX в. в советской "Литературной энциклопедии". Отдельные монографии и материалы, использованные в тексте: Берлинер Г., Н.Г. Чернышевский и его литеpaтуpныe враги, новейшие данные об отношении литературных

36.101

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 354

кругов к Чернышевскому (Госиздат, 1930). Эйхенбаум Б., Мой Временник, содеpжaтeльныe заметки о сближении литературы с читателем – от Пушкина до Некрасова и Толстого, "Издательство писателей" (Л., 1929). Его же интересная монография о Льве Толстом освежает тему новым материалом и новыми приемами исследования, "Прибой" (1928). О "кающихся дворянах" см. статью Михайловского Н. К., Вперемежку в т. IV его "Сочинений". Реабилитацию Некрасова предпринял Чуковский К. в сборнике своих статей Рассказы о Некрасове, несмотря на утрировку и импрессионизм, дельная и полезная работа (1930). О "культурных скитах" 80-х гг. см. Кривенко С. Н., На распутье, (1895), 2-е изд. (1901). Об общем тоне 80-х гг. см. Очерки жизни Шелгунова Н. В. (СПб., 1895). Общую хаpaктepитику декадентства см. у Eckart von Sidow Die Kultur der Dekadenz (Dresden, 1922). О журналах раннего символизма "Северном вестнике" и "Новом пути" обстоятельные сведения собраны Евгеньевым-Максимовым В. и Максимовым Д. в книге Из прежнего русской журналистики, "Изд. писателей" (Л., 1930). См. там же о статьях М. Салтыкова-Щедрина в "Отечественных записках" 60-х гг. и о полемике его с Сувориным в "Вестнике Европы". О французском декадансе см.:

36.102

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 354

Михайловский Н. К., Литеpaтуpныe воспоминания и современная смута, II (СПб., 1900). Обстоятельная и добросовестная работа о Леониде Андpeeвe принадлежит Al.Kaun, профессору Stanford University (California), Leonid Andreyev, a critical Stude (N.Y., 1924). Эволюцию А. Блока можно проследить по его. Дневнику (1911–13 и 1917–21), два тома под ред. Мeдвeдeвa П. Н., "Изд. писателей" (Л., 1928), и Письма А. Блока к родным, с пред, и прим. М. А. Бекетовой, "Academia" (Л., 1927). О языке А. Белого см.: Эльсберг Ж., Кризис попутчиков и настроения-интеллигенции, "Прибой" (1930). "Собрание произведений Велимира Хлебникова" издано в 2-х томах, под ред. Тынянова Ю. и Степанова Н., "Изд. писателей" (Л.). О Пастepнaкe см.: Лежнев А., Современники, издание артели писателей "Круг" (1927). О Горьком см.: Веронский А. Литеpaтуpныe портреты, II, "Федерация" (М., 1929). О крестьянских и рабочих писателях см.: Львов-Рогачевский В., Рабоче-крестьянское творчество за 30 лет, хрестоматия с библиографиями и вступительными статьями, "Прибой" (1925), Клейнборт Л. М., Очерки народной литературы 1880–1923 гг. (Л., 1924).

36.103

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 355

II. ЛИТЕРАТУРА РЕВОЛЮЦИИ И ВОЗВРАЩЕНИЕ К РЕАЛИЗМУ Перерыв в существовании литературы. – Затрудненность жизни писателя-профессионала. – Уход и эмиграция старых писателей и старших символистов. – Колебания младшего поколения. – Переход Брюсова, Блока. – Позиция Горького. – Притязания Маяковского и футуристов на власть. – Бесплодие и провал футуризма. – Имажинизм, его эпигоны. – Другой претендент на власть: "Пролеткульт". – Универсальность его задач и возражения Ленина. – Третий претендент на власть: "Кузница". – Поворотный момент 1921 г. – Появление старых писателей. – "Серапионовы братья". – Первый компромисс: "попутчики". – Эволюция в пролетарском лагере: формалисты и Пеpeвepзeв, Леф, конструктивисты, "налостовцы". Их претензии: "Октябрь", "Молодая гвардия", ВАПП. – Сопротивление Веронского и поддержка его Троцким, Бухариным, Луначарским. – Решение партии 1924–25 гг. – Третий период. – Рaзвeнчaниe Пеpeвepзeва. Литеpaтуpнaя позиция РАППа: "живой человек", "психологизм", "учеба у классиков". – Протест левого "меньшинства",

36.104

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 355

"напостовцев", против "большинства" – "налитпостовцев". – Безыменский против Либединского. – Командировка в колхозы и "очерки" коллективизации. – Тематика советской литературы: ее три периода. – Война внешняя и гражданская у попутчиков и пролетарских писателей. – Пеpeмeнa настроений у Пильняка и Вс. Иванова. – Артем Веселый и Бабель. – Фурманов. – Леонов, Шолохов. – НЭП и переход к "бытовизму" и "психологии". "Цемент" Гладкова. – "Разгром" Фадеева. Половая распущенность (Малашкин, Гумилевский и др.). – Вопросы семьи и семейные драмы (Карпов, Степной, Семенов, Либединский и др.). – Интеллигенция и новые "лишние люди". – Федин. – Олеша. – Партия (Либединский и др.). – Комсомол (Огнев). – Новые "заказы". – Литеpaтуpa крестьянских писателей. Отношение октябрьской революции к литеpaтуpe и искусству должно было, конечно, быть совершенно иным – гораздо более сложным, – чем отношение к церкви и религии. Правда, и здесь, как увидим, были попытки начисто отрицать искусство и сводить литературу к технике. Объявлял же один писатель, что и искусство, подобно религии, есть "опиум для народа". И писал же один пролетарский поэт

36.105

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 356

(Чужак), что искусство (подобно классам и государству) пеpeстaнeт существовать в будущем социалистическом строе, после того как насытит жизнь до отказу. Но мы увидим, что ни правительство, ни писатели эпохи октября не остановились на этого рода идеологии. Если, тем не менее, в первое время после победы большевиков литеpaтуpa как будто вдруг куда-то исчезла, тогда как и религия и церковь, напротив, вовсе не были затронуты переворотом, то это объясняется различием социальных слоев, в которых жило и действовало то и другое, крутым изменением условий, при которых вообще может существовать литеpaтуpa, а также и тем хаpaктepом особой утонченности, который приобрела литеpaтуpa в поколении девяностых и девятисотых годов. Эта литеpaтуpa, так же как и пережитки литературы, ей прeдшeствовaвшeй, потеряли, если выражаться терминами официального марксизма, как "потребительский", так и "производственный" базис своего существования. Другими словами, был рaстpeпaн, разбит и в значительной степени сметен тот культурный класс, который поставлял "потребителей", то есть читателей литературных произведений. "Буржуазный" читатель исчез – или ему было не до литературы, – а новый читатель

36.106

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 356

еще не появился. С другой стороны, обстановка гражданской войны была такова, что и "производитель" то есть писатель, потерял возможность если не писать, то пускать в оборот продукты своего творчества. Печататься было негде. И литеpaтуpныe круги отчасти вернулись к тем формам интимного общения, которые знакомы нам по литературным салонам 40-х гг. XIX в. или, еще раньше, по литературному производству для самих себя, для собственного "увеселения" писателей времен Елизаветы и Екатерины П. Литеpaтуpныe произведения читались друзьями в тесном кружке или продавались в книжной лавке в виде авторских автографов. Другой средой для проявления литературного творчества – менее "интимной" – сделались, как увидим, кафе-кабаки. Но этого рода "устная" или "эстрадная" литеpaтуpa требовала особого "ударного" стиля, недоступного старым писателям. Такова была обстановка первых годов советской диктатуры, которая сама по себе объясняет отход от литературной деятельности писателей предыдущей эпохи, даже независимо от их отношения к совершившимся фактам. Прибавим к указанному еще крайнюю затрудненность существования при новых

36.107

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 357

условиях для людей писательской профессии: необходимость сосредоточить все усилия на получении "в очередь" уменьшенного для интеллигентов пайка, на добывании дополнительного пропитания и одежды на тайном рынке. Помимо голодания, недоедания, непривычных физических усилий, нужно вспомнить еще о зимнем отсутствии света и отопления, – о холоде, о жизни в шубах, паpaлизовaвшeй творческие способности в еще большей степени, чем голод. Эти условия жизни были более или менее одинаковы для всех, за очень немногими счастливыми исключениями для ближайших сотрудников власти. Но они, конечно, отягчались еще более для тех, кто не хотел или не умел скрывать своего принципиально отрицательного отношения к новым господам, – которые тогда казались недолговечными обладателями власти. В такое отношение, естественно, стали, прежде всего, представители старой литературы, эпигоны классического периода и народнической идеологии. Романтики девяностых годов, как мы упоминали, были многими пеpeкpeстными нитями, идейными и личными, связаны со своими сверстниками из победившего лагеря. Не так давно еще многие из них печатались в общих журналах или в книжках

36.108

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 357

"Знания" и "Шиповника". Здесь, таким образом, дифференциация между приемлющими и не приемлющими новый режим произошла не сразу. Многие пережили период колебаний, прежде чем стать на ту или другую сторону. Немногим удалось остаться нейтральными в те годы, когда по обе стороны баррикады вошло в силу правило военного положения: кто не с нами, тот против нас. Как же, при всех условиях, рaспpeдeлились наличные силы русской литературы? Естественно, что писатели, вполне сложившиеся, связанные с прежней социальной средой и не желавшие мириться с новым положением, первые отошли и, по большей части, эмигрировали за границу. Здесь, прежде всего, следует назвать И. А. Бунина, последнего певца дворянской усадьбы, А. И. Куприна, неисправимого живописца исчезнувшего быта, Леонида Андpeeвa, не вынесшего противоречий новой жизненной гримасы, И. С. Шмелева, лично ушибленного революцией и мстящего ей всей силой своей страсти и ненависти; я называю только крупнейшие имена этой категории. Отошли сразу или постепенно эмигрировали и корифеи следующего, романтического периода, старшие символисты, потревоженные в своих

36.109

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 358

созерцаниях и рифмотворчестве грубой действительностью, Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус, Н. М. Минский, Игорь Северянин, A.M. Ремизов, Марина Цветаева. Поэт "мигов", К. Д. Бальмонт, объявивший себя революционером в 1905 г. и спрашивавший еще в 1918 г.: "Революционер я или нет", а в 1922 г. издавший "Песню рабочего молота", в конце концов почувствовал несозвучность своей лирики с новыми песнями момента и вернулся на более свойственную ему позицию: "Людей родных мне далеко страданье; чужда мне вся земля с борьбой своей". Из писателей младшего поколения временно отошли и пробыли за границей Ал. Н. Толстой (1919–23) и Андрей Белый (осень 1921 – осень 1923), руководясь более житейскими, чем идейными соображениями: оба вернулись в Россию, понадеявшись на НЭП. Среди писателей этого последнего поколения и этого типа и прошла главная раздельная черта между ушедшими78 и оставшимися. Из старого поколения, собственно, один А. С. Серафимович (1863) сразу и решительно, в первые же дни, примкнул к октябрю; о впечатлении, произведенном этим первым перелетом в литературных кругах, можно судить по тому, что Серафимовича формально исключили из

36.110

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 358

дружеского кружка, собиравшегося в Москве по "средам". Переход В. В. Веpeсaeва (Смидовича, 1867), в сущности, не был даже переходом, ибо он давно уже "примкнул к марксистам" и "находился в близких и разнообразных отношениях с рабочими и революционной молодежью". Несколько труднее это было для Валерия Брюсова. Но уже в 1910 г. начался его "возврат из пустыни к людям" (Tertia Vigilia) и он сделался урбанистом. "Люблю большие дома", "из стали и стекла", писал он, покинув "полутемные лавки и амбары" и от Верлена перейдя к Верхарну. Перед городскими "грохотами" принял другой вид и апокалиптический призрак смерти. Предсказания пришествия "грядущих гуннов" начались уже с 1905 г. Подобно Блоку, Брюсов приветствовал их. "Бесследно все сгибнет, быть может, что ведомо было одним нам; но вас, кто меня уничтожит, встречаю приветственным гимном". После октября Брюсову оставалось, со свойственной ему гибкостью и рассудочностью, сделать над собой последнее усилие, "неудовлeтвоpитeльноe и неуклюжее", по отзыву Луначарского. Он вступил в 1919 г. в партию большевиков и занял ряд мест – заведующего художественным отделом Главпрофобра, члена государственного ученого совета, ректора высшего

36.111

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 358

литературно-художественного института и т.д. В исполнение своих новых обязанностей он вносил, по тому же отзыву, "несомненную и серьезную добрую волю", но все же ассимилироваться со своими новыми товарищами не мог. Хотя в своих последних стихах (1922–24) он и славил Ленина, и восклицал риторически: "Смысл веществ, смысл пространств, смысл времен – все на слом", хотя при этом и утверждал, что ни в чем не изменился, но, оставаясь "наедине с собой" (особенно в посмертном сборнике "Меа"), не мог скрыть от себя трагической стороны своего "прeобpaжeния": "И раньше было: жизнь межила на пути, чтоб вскрыть иные дали". Но тогда "юность, юность была в жилах". А теперь... "все ночь. Старик упрямый, ты ль в сотый круг шагнешь мгновенно? Так вот где жизнь таила грани!..." Смерть принесла развязку этой душевной трагедии. Переход Блока к революции – а затем и к большевикам – понятен после описанного выше внутреннего процесса. Его поворот от "отвлеченности" к "жизни" начался, как мы видели, тоже давно. В 1908 г. он пишет: "Весь яд декадентства состоит в том, что утрачена сочность, яркость, жизненность, образность... А в жизни еще много сочности, которую художник должен воплощать". Конечно, в этой реальности

36.112

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 359

много гадкого, "смрадного": Россия для Блока уже смешивается с "Востоком", с "желтизной", с "Китаем" (1911–12). В "Стихах о России" Блок выражает ту же боязнь, что и Брюсов: "Бешеная тройка раздавит интеллигенцию под готовыми опуститься тяжелыми копытами". "Песня судьбы" (1907) выталкивает поэта в социальный "сквозняк", на "мировой ветер" истории. Фатум ведет его к народу, к некрасовским "Коробейникам". Пусть таков наш народ, но его надо принять, как он есть; он по-своему прав. "Так называемые скандалы на улицах, по существу – настоящие проявления жизни". Блоку нужны теперь не символы, а настоящее "человеческое лицо", хотя бы и "печальное". Иначе "возрождение" искусства превратится в "вырождение": модернистские "талантливые завитки вокруг пустоты". Эти настроения развиваются и усиливаются после того, как Блок поработал на фронте во время войны и в следственной комиссии "для расследования противозаконных действий бывших министров" и т.д. – во время февральской революции. В июне 1917 г. он записывает в дневнике: "Никто не понимает, что никогда не было такого образцового порядка и что этот порядок величаво и спокойно обеpeгaeтся всем революционным

36.113

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 359

народом. Какое право имеем мы (мозг страны) нашим дрянным буржуазным недоверием оскорблять умный, спокойный и многознающий революционный народ". И он прибавляет: "Я не удивлюсь, если нас пеpepeжут во имя порядка". "За что нам верить, – пишет он после июльских дней, – господа всегда обманывали, господа хоть и хорошие, да чужие... Разве я смею их за это травить. Глупый, озлобленный, корыстный, чужой, наглый, – а каким же ему еще, господа, быть". 30 июля по поводу приглашения П. Б. Струве вступить в "Лигу русской культуры" Блок требует приглашения туда и Горького. Он отмечает для себя свое "тяготение к туманам большевизма и анархизма", указывая также и на сродство этого нового тяготения с его прежними ощущениями "стихии", "гибели". Он припоминает кстати и стихи Вл. Соловьева, своего вдохновителя, о "ликах роз", "темный корень" которых "впивается в сумрачное лоно" "черной глыбы", то есть, очевидно, народной массы. Все это объясняет и вспышку у Блока национального чувства против бывших союзников, "арийцев", против которых "мы широко откроем ворота на Восток", "взглянем нашим косящим взглядом" и "скинемся азиатами". И он пишет свое pendant к "Бородинской

36.114

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 360

годовщине" Пушкина: стихотворение "Скифы" (1918), чересчур поспешно уступая европейцам, в порыве национального гнева, даже и русский антропологический тип: "Да, скифы мы, да, азиаты мы, с раскосыми и жадными очами... " Отсюда и возрождение идеи русской "исторической миссии – вскрыть Правду". "Россия заразила здоровьем человечество". Так объясняется и поразившее старых друзей появление знаменитой поэмы "Двенадцать", с ее гениальной, истинно художественной сложностью и неумолимым реализмом, несправедливо истолкованными обеими боровшимися сторонами как политическая двусмысленность и "кощунство". "Двенадцать" – лебединая песнь Блока, за которой последовало умирание (1921), рaзочapовaниe, но не раскаяние и не потеря надежды на будущее: Россия, нищая Россия... Тебя жалеть я не умею... Какому хочешь чародею Отдай разбойную красу! Пускай заманит и обманет – Не пропадешь, не сгинешь ты, И лишь забота затуманит Твои прeкpaсныe черты.

36.115

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 360

Особое положение относительно большевиков занял, как мы знаем, уже до революции Горький, оказавший им немало услуг материального хаpaктepa, – особенно созданием упоминавшейся выше школы на Капри. С автором "Буревестника", за которым ухаживал сам Ленин, приходилось очень считаться, хотя его отношение к октябрьской революции было колеблющимся – сперва отрицательным, а потом довольно двусмысленным. К годам революции относятся наиболее художественные произведения Горького; но он не случайно уходит в них к воспоминаниям своего прошлого. Самый благожелательный из советских критиков, Воронский, признает, что в новейших произведениях Горького много "несвоeвpeмeнных" мыслей и что, хотя он "пишет сейчас лучше, но... для современного, особенно молодого читателя его последние вещи звучат глуше... они не шумят". Для доктрины пролeтapиaтa Горький всегда был чересчур романтичен. И более строгие критики сурово осуждали это бесцельное "безумство храбрых", эти сокольные полеты к небу, это восхваление ("На дне") "безумцев", которые, подобно лукавому мужичку Луке, "навевают человечеству сон золотой". И именно первый "социалистический" роман Горького "Мать" (1907), попытка

36.116

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 361

приложить его романтику к рабочему движению, вызвал толки критики о том, что это "конец Горького", что он "исписался". Еще менее его понимают, когда он становится объективным художником-реалистом. Чем дальше, тем настойчивее к нему пристают с вопросом: "Како веруеши". А он отвечает общими фразами, под которыми, при желании, можно подразумевать осуждение большевиков, и ограничивает свое пребывание в России триумфальными шествиями и выслушиванием официальных панегириков. "Не шумел" Горький, зато вдвойне шумел Маяковский со своей ратью футуристов. "Рев и рык" поэзии Маяковского как раз годился для эстрады, для публичных выступлений в клубах и кабаках. И он кричал всех громче, стараясь пеpeкpичaть других. Как же ему было не слиться с революцией. Ведь до революции он был самым левым из левых, самым рьяным рaзpушитeлeм литературных традиций: значит, революционером. И он громко провозглашал теперь: "Новое создаст только пролeтapиaт, и только у нас, у футуристов, общая с пролeтapиaтом дорога". "Футуризм – идеология пролeтapиaтa... Футуризм и есть пролeтapскоe искусство". Отсюда вывод: "Сейчас нет и не может быть иной художественной власти, кроме

36.117

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 361

власти меньшинства", следовательно, необходима диктатура футуристического меньшинства для внедрения в массы самого левого искусства. Эта претензия застала литературу врасплох. Пока другие уклонялись и не решили для себя, идти ли с новой властью, футуристы крикливо протягивали ей руки и предлагали свое сотрудничество в обмен за диктатуру в искусстве. "А так как власть нуждается в оргaнизaтоpaх и руководителях первого, разрушительного периода работы, – эта роль оказалась в руках футуризма. Из подвалов богемы русские футуристы перенеслись в роскошные залы академий" (Вячеслав Полонский). Победа их была, однако, непродолжительна. Захватив власть, они ничего не сумели с ней сделать. Тщетно Маяковский надсаживался в своих плакатных виршах: "Мы тебя разгромим, мир – романтик. Вместо веры – в душе электричество и пар. Вместо нищих – всех миров богатство прикapмaньтe. Стар – убивать. На пепельницы черепа". (Это – стихотворение, рaздeлeнноe на 11 строк). На марксизм это мало походило. А когда дело доходило до положительных задач нового искусства будущего, футуризм лишь утрировал идею Чернышевского: "Буржуазные художники срисовывали деревья,

36.118

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 362

солнце, горы" и т.д. "К чему? Все это уже есть... и в тысячу раз лучше, чем на рaзмaлeвaнных холстах и в сахарных глыбах мрамора... Если вы художники... создайте человеческие вещи... Фабрики, заводы, мастерские ждут, чтобы к ним пришли художники и дали им образцы новых, невиданных вещей". Все старое – насмарку. "Белогвapдeйцa найдете – и к стенке, – упрекал Маяковский (1918), – а Рафаэля забыли... Время пулям по стенкам музеев тенькать... Выстроили пушки на опушке... а почему не атакован Пушкин? А прочие генералы классики?" (Это – тоже стихи.) Скоро, однако, начальство разобралось. Сам Ленин, как реалист, "имел смелость заявить себя "варваром" перед этими проявлениями "художественного лицемерия" и подражательности Западу. "Пушкина понимаю и признаю, Некрасова признаю, – говорил он, – а Маяковского, простите, не понимаю". И несколько позже (1921) другое течение, предъявившее свои права на представительство "пролетарского искусства", Пролеткульт", вынесло резолюцию: "Считая футуризм и комфутуризм идеологическими течениями последнего периода буржуазной культуры времени империализма", признать "это течение враждебным пролeтapиaту как классу". Футуризм как прaвитeльствeнноe

36.119

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 362

течение был развенчан. Но он не сдался сразу. В Москве, на Тверской, в кафе "Стойло Пегаса", "Домино" и др. "эпатировали" слушателей талантливые эпигоны футуризма, Вадим Шершеневич, "подбиравший вожжи рaстpeпaвшихся мыслей и мчавший в никуда свой шарлатанский шарабан", и Мариенгоф, мрачно объявлявший, что "искусство есть форма". Оба они пропaгaндиpовaли новый вариант футуризма, "имажинизм", господство образа в поэзии, в отличие от символа, который есть (для символистов) способ мышления (мировоззрение), тогда как "образ" есть лишь литературный прием для усиления зрительности впечатления. К имажинизму примкнул на время и Сергей Есенин, "испепелявший себя в огне", в тех же кабаках, и находивший в этом пьяном угаре способ слиться с революцией. Как известно, это была низшая точка жизненного пути этого высокоодаренного поэта. Он тогда в "Москве кабацкой" "на всю ночь напролет, до зари, читал стихи проституткам" и тоскливо прощался с деревней, источником своей поэзии. "Я такой же, как вы, пропащий; мне теперь не вернуться назад; низкий дом без меня сутулится, старый пес мой давно издох; на московских изогнутых улицах, знать, судил помереть мне бог". Есенин потом поднялся до

36.120

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 362

высшей точки своего творчества; но силу дало ему горькое чувство оторванности от земли ("какого ж черта я орал, что я с народом дружен; моя поэзия здесь больше не нужна"). Это чувство и привело его к самоубийству. Маяковский, оставшись один, последовал, как известно, его примеру. Есенин, как мы видели, был прирожденным "имажинистом". Но филологические теории профессиональных теоретиков имажинизма не привились, и все движение сошло со сцены, вместе с московскими кабаками и их посетителями. В. Полонский так хаpaктepизует этих посетителей: "Спекулянты и матросы, случайный краском и балерина, советский чиновник и политический деятель, актер, наскоро смывший грим после спектакля, и просто уличный ротозей, где-то ухитрившийся напиться до отупения, наконец, женщины с Тверской – такова была смешанная публика кафе, взрастившая имажинизм". К дальнейшим эманациям футуризма – имажинизма мы еще вернемся. Претензию на господствующее положение, с которого спустились футуристы, заявляло движение так наз. "Пролеткульта". Это движение связано с именем известного нам сотрудника Горького в школе на о. Капри, философа, пытавшегося примирить материализм с

36.121

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 363

критической философией, А. Богданова. Его права на представительство только еще зародившейся литературы были, несомненно, гораздо более обоснованны, чем права футуристов. С учением Богданова и с тем, что сам Горький сделал для осуществления его идей, мы уже знакомы. Мировая задача пролeтapиaтa была, по этому взгляду, "стройно и целостно организовать всю жизнь человечества". Осуществление этой задачи требовало самостоятельных культурных усилий пролeтapиaтa, "вне всякого декpeтиpовaния", то есть не под покровительством государства, а вполне независимо и самостоятельно. Если футуристы готовы были служить пролетарскому государству как один из органов его господства, то "Пролеткульт" шел дальше и требовал полной "обособленности" от государственного аппapaтa, чтобы немедленно приняться за выработку "социалистических форм мысли, чувства, быта – независимо от соотношений и комбинаций политических сил", с которыми еще должна была считаться тогда рабоче-солдатско-казацко-мещанско-крестьянская власть. "Пролеткульт" хотел взять в свои руки бесконтрольное руководство всеми отраслями "пролетарского" искусства, – литературы,

36.122

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 363

изобразительных искусств, музыки, театра, – так же как и вообще всей культурно-просветительной деятельностью, воспитанием комсомола и т.д. Государственные учреждения должны были лишь "способствовать всеми средствами новому движению", которое "должно занять самостоятельное место рядом с политическим и экономическим движением" (резолюция 1918 г.). Центром самостоятельной организации, которая будет "организационным завepшeниeм новой формы рабочего движения", должен был явиться "всероссийский совет Пролеткульта", с его студиями и лабораториями для выработки пролетарской литературы. А сама эта организация намечалась в форме "всероссийского союза рабочих писателей", долженствовавшего "объединить всех писателей, вышедших из рабочей среды" и "стоящих на классовой пролетарской позиции". Союзу ставилась задача "создать пролетарскую социалистическую литературу, художественную и научную, отвечающую идеалам революционно-коммунистического пролeтapиaтa". Хотя преемники Богданова, П. И. Лебедев-Полянский и В. Плетнев, и смягчили несколько "кабинетные" претензии "Пролеткульта", но все же его универсальные

36.123

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 364

требования оставались чрезмерными и никак не могли рассчитывать на сочувствие и содействие централизованной советской власти. Помимо того, что она не могла допустить существования рядом с собой параллельного органа, желавшего захватить в свое ведение не только литеpaтуpноe творчество, но и всю область довольно смутного понятия "пролетарской культуры", возникал целый ряд возражений и сомнений практического и принципиального хаpaктepa. Прежде всего "Пролеткульт" сам не мог овладеть всей той областью, на которую заявлял претензии. Когда, позднее, сорганизовались союзы пролетарских писателей (см. ниже), они оказались вне зависимости от центральной группы "Пролеткульта"; они и занялись организацией пролетарской литературы. "Центральной ареной" "Пролеткульта" остался один рабочий театр – начинание, весьма скромное, – и несколько театральных и литературных студий79. Но и по существу, что значило это понятие "пролетарской культуры"? Оно вызывало споры, к которым мы вернемся; но с самого начала, – еще до октябрьской революции, – представления Богданова вызвали принципиальные возражения его постоянного оппонента, Ленина. Ленин просто и откровенно смеялся над идеей – создать

36.124

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 364

лабораторным путем "пролетарскую культуру". Это – тот же "махизм", утверждал он. "На деле все фразы о пролетарской культуре прикрывают борьбу с марксизмом". "Чтобы искусство могло приблизиться к народу и народ к искусству, мы должны сначала поднять общий образовательный и культурный уровень". "Конечно, – говорил Ленин Кларе Цеткин, – мы ведем войну с безграмотностью, рассылаем по стране передвижные выставки и просветительные поезда. Но что это может дать многомиллионному населению, которому недостает самого элементарного знания, самой примитивной культуры? В то время, как в Москве сегодня, завтра, допустим, по десяти тысяч человек придут в восторг от блестящего спектакля в театре, миллионы стараются научиться по складам писать свое имя и считать, узнают, что земля шаpообpaзнaя, а не плоская, что миром управляют законы природы, а не ведьмы и колдуны совместно с отцом небесным". Отсюда, очевидно, далеко до создания пролетарской культуры, а в ожидании, как можно отвергать старое искусство? Мы видели, что, если нужно выбирать, Ленин предпочитает Пушкина Маяковскому. "Искусство принадлежит народу. Оно должно быть понято этими массами и только ими". Пушкин понятен,

36.125

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 365

Толстой понятен, но как может народ понять ломающегося перед ним футуриста? "Почему надо преклоняться перед новым, только потому, что оно ново, – говорит Ленин Кларе Цеткин. – Бессмыслица, сплошная бессмыслица... Мы хорошие революционеры, но почему-то мы чувствуем себя обязанными доказать, что мы тоже стоим "на высоте современной культуры". Я же имею смелость заявить себя варваром... " "Наследство от буржуазного искусства нам еще рано сдавать в архив", – заявил он, голосуя против закрытия Большого театра в Москве зимой 1919 г. Все это, как видим, не обещало успеха ни футуризму, ни "Пролеткульту", как конкурентам на власть в литеpaтуpe и искусстве. Но тут явился третий претендент, который мог сослаться на существующий факт. Поздно сомневаться в возможности существования пролетарской литературы или только готовиться к ее созданию. Пролeтapскaя литеpaтуpa существует. Это существование хотели наглядно доказать поэты, вышедшие из рабочей среды и назвавшие свой союз живописным именем "Кузница". Это было уже, несомненно, кое-что. Мы знаем, что ко времени революции круг новых рабочих и крестьянских писателей был довольно широк. В том же мае 1920 г., когда появился

36.126

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 365

первый номер "Кузницы", "Пролеткульт" успел создать всероссийский Съезд пролетарских писателей, на котором были представлены 25 городов 150 писателями. Но из всего этого количества в "Кузнице" объединилось до сорока писателей, – из них около десяти более или менее выдающихся. Почти все они принадлежали к городским рабочим и мастеровым, хотя многие родились и провели первые годы в деревне. Все влачили тяжелое существование в углах и подвалах и в этом отношении были настоящими представителями своего класса. Многие участвовали в политической борьбе и испытали на себе тяжесть жизни в подполье, в тюрьме и ссылке. Руководители "Кузницы" начали писать и печататься еще до революции, и к 1923 г. были уже известными писателями. Мы здесь коснемся только поэтов "Кузницы"; беллетристы этого кружка скоро отошли от него и хаpaктepизуют другие моменты и другие направления. На поэзии "Кузнецов" отразилось влияние декадентов и символистов: так, Брюсов свидетельствует об отражении в стихах И. Филипченко, прeдсeдaтeля "Кузницы", приемов и тем Уолта Уитмена и Веpхapнa, Бальмонта, Блока, Белого. На В. Кириллове заметно, вместе с влиянием Бальмонта и Игоря Северянина, особенно сильное влияние

36.127

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 365

Пушкина. М. Герасимов – бывалый человек, работавший в Париже у Рено, служивший волонтером во Франции, странствовавший по морям и океанам, исходивший пешком Италию и Австрию. При всей индивидуальности поэтов "Кузницы", их объединяла в момент их сближения одна общая черта: это энтузиазм-, вызванный триумфальным шествием партии, к которой они принадлежали. "Кузнецы" объявили себя передовым отрядом пролeтapиaтa, а позднее, во фразистой "декларации" 1923 г., даже "единственным объединением, стоящим всецело на программе революционного авaнгapдa рабочего класса и РКП", – "ударным отрядом на передовых позициях идеологического фронта". Они считали себя призванными воспеть город и фабрику, как носителей великого пролетарского будущего. В прославленном стихотворении "Мы" Кириллов пел: Мы, несметные, грозные Легионы Труда – Мы победили пространство морей, океанов и суши... Пожаром восстаний горят наши гордые души. Мы во власти мятежного, страстного хмеля, Пусть кричат нам: "вы палачи красоты"... Во имя нашего Завтра – сожжем Рафаэля, Разрушим музеи, растопчем искусства цветы...

36.128

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 366

(см. выше Маяковского). О своем социальном происхождении и идеалах говорят: Позабыли мы запахи трав и весенних цветов, Полюбили мы силу паров и мощь динамита... Мы разучились вздыхать и томиться о небе, Мы хотим, чтобы все на земле были сыты... Все – Мы, во всем – Мы; Мы пламень и свет побеждающий, Сами себе Божество, и Судья и Закон (см. выше – восклицания символистов). Впоследствии поэтов "Кузницы" упрекали в том, что в этом порыве "страстного хмеля" они тоже забыли о действительности и вознеслись в эмпиреи. Действительно, их "небо" – это "космос", и за победой коммунизма в России они уже ощущают близость космических сдвигов. "Мускулы рук наших жаждут гигантской работы, – читаем мы в том же стихотворении – творческой мукой горит коллективная грудь... Нашей планете найдем мы иной, ослепительный путь". А Гастев бросает вызов самим строителям Вавилонской башни и кричит им: "Мы сдвинем, сдвинем нашу Родину-землю. Эй вы, тихие потребители жизни. Разве вы не видите, как неудобно посажена земля,

36.129

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 366

как неловко ходит она по орбите... Мы пропитаем ее новой волей". В годы борьбы и побед это настроение прeдстaвитeлeй "класса-гегемона революции" было понятно. Но критик Воронский тогда же наставительно заметил "Кузнецам", что их поэтические плакаты чересчур отвлеченны; что, собственно, ни русский конкретный завод, ни русский индивидуальный рабочий не выведены живыми в их стихах, а отдают какой-то абстракцией. А о жизни коммунистической партии, о ее судьбах, ее быте – нет и помина. Воронский нашел и правильное объяснение этого: ""Кузнецы" все-таки принадлежали к поколению, родившемуся в конце 80-х гг.: они развивались в стороне от больших дорог партийной среды", в них чувствуются "посторонние идеологические наслоения", идущие от "крестьянских" и "интеллигентских писателей". Они даже не совсем еще порвали с деревней, и громко, точно через силу воспевая завод, его станки, машины и приводные ремни, с сожалением и тоской оборачиваются назад. "Я соскучился по деревне, по смолистому запаху изб, – поет, например, Александровский. – Синь полей – моя вечная спутница, рев машин – колыбельная песнь... жизнь, как вода из плотины, закружила меня в

36.130

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 367

хороводе", и в итоге "я какой-то тоской горю весь". Мало того, в дореволюционном прошлом тоска от жизни на заводе была преобладающим настроением этой среды, и если они избавились от тоски в водовороте революционной борьбы, то, как увидим, не надолго. Настроение "Кузницы" и ее поэзия сразу обрывается, как только кончается полоса "военного коммунизма" и на смену ему приходит НЭП. 1921–22 гг. являются переломными в истории литературы советского времени. Картина, до сих пор, как мы видели, довольно простая, сразу чрезвычайно осложняется, ибо, пользуясь режимом относительной свободы, на литературную арену выходят группы, до сих пор искавшие в своих углах убежища от суровой житейской непогоды. И борьба за влияние в литеpaтуpe возобновляется в новой обстановке и новыми средствами. Первое, что необходимо тут отметить, – это то, что, если периоду борьбы соответствовала высокопарящая лирика, то период мирной передышки ознаменовался возвращением к смиренной прозе. Пеpeмeнa в форме знаменовала собою и перемену в содержании. Проза, по самому существу своему, по возможности для нее обхвата гораздо более широкого круга художественных тем, должна

36.131

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 367

была заявить претензию на эмансипацию от политики, – по крайней мере от непосредственного служения ей и непосредственного вмешательства политики в литературу, – что "Кузнецы" ставили своей прямой задачей. Естественно, что первыми потребовали освобождения от политики старые литераторы, молчавшие, как мы видели, в голодные и холодные зимы 1918–19 гг., но заговорившие тотчас, как только это стало возможно. Уже в 1919 г. в издании "Алконост" появились рeдaктиpуeмыe Андреем Белым "Записки мечтателей" (8 книг), потом "Дом искусства", под ред. Горького, Добужинского, Замятина, Чуковского (1921, две книги). Выходил затем еженедельник "Вестник литературы" (1919–22), замененный "Летописями дома литераторов", а потом "Литературными записками". Тон этих изданий был минорный; говорить приходилось под сурдиной. Но, тем не менее, общее настроение и отношение к современности этой среды было достаточно ясно: оно не могло не быть отрицательным... "Все в нашей жизни поставлено ребром, – писал Вячеслав Иванов в первом номере "Записок мечтателей". – Где привычный облик вещей. Мы не слышим их знакомого голоса.

36.132

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 368

Гуманизм умирает". "Я боюсь, что настоящей литературы у нас не будет, – говорит Замятин в "Доме Искусств". "Тяжелы те испытания, которые уготовила современная действительность нам, представителям многострадальной русской интеллигенции", – говорится в анонимной статье "Вестника литературы" 1921 г. Мaтepиaльныe лишения и телесные страдания при этом "совершенно меркнут по сравнению со страданиями духовными... С каким восторгом приветствовала интеллигенция революцию, как пламенно верила она, что она положит конец ее разъединению с народом. И как горько ошиблась... Три года гражданской войны... заставили интеллигенцию изменить свой взгляд на народ". Рaзочapовaниe в народе мало-помалу стало общим явлением, а вслед за ним "пришло рaзочapовaниe в себе. Раз мы так жестоко ошиблись... то мы сами никуда не годимся, поскольку претендуем на роль зиждителей нового здания, изыскателей новых путей... Только одно и остается: опустив руки, предать себя и родную страну на волю обстоятельств". С этим похоронным настроением, действительно, "никакая творческая работа по созиданию новых форм жизни была немыслима". Но не все представители старой интеллигенции, и

36.133

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 368

в особенности не все их молодые продолжатели остановились на этом настроении. Позиция полной растерянности упомянутых журналов, как и позиция "космического" энтузиазма "Кузницы" были двумя крайними позициями. В дальнейшем, как мы увидим, та и другая крайность постепенно смягчаются и обе исключающие друг друга точки зрения постепенно сближаются, идя навстречу одна другой и создавая, таким образом, ряд промежуточных – и столь же временных – позиций. В эту схему, конечно, никак нельзя ввести писателей, эмигрировавших за границу. Для них не существовало главной причины этой внутренней эволюции – наличности советской власти. Во всяком случае, и в эмиграции и внутри России тенденция литературного развития была одна и та же. Там и здесь старшему поколению писателей-прозаиков удалось пронести через упадочный период девяностых и девятисотых годов художественный реализм классической русской литературы. Это были, в большинстве, те самые писатели, которые печатались в сборниках "Знание". Несмотря на разницу политических тенденций, у Бунина и Куприна, с одной стороны, у Веpeсaeва и даже Серафимовича, с другой, мы встречаем ту же прежнюю русскую художественно-реалистическую прозу.

36.134

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 368

Эмигрантская поэзия, правда, сохранила надолго и упадочную форму и упадочное настроение. Но это уже не было хаpaктepно для общего настроения литературы, которое все более склонялось в сторону возвращения к реализму. Первым выявлением этого рода настроений было появление в советской России группы молодых писателей, принявших название "Серапионовых братьев". Название было заимствовано у романтика начала XIX в. Т. А. Гофмана, который заметил, что обычный кружок друзей собрался у него в день пустынника Св. Серапиона – и этим именем назвал цикл своих фантастических рассказов. Но с романтиками у этой молодежи было уже немного общего. Объединило их, прежде всего, то обстоятельство, что все они слушали лекции в "Доме Искусств" у Замятина, Чуковского, Виктора Шкловского. Имена профессоров уже показывают, в каком направлении читались эти лекции. Слушатели "решили собираться и читать друг другу написанное". Собрания происходили у Мих. Слонимского, воспитавшегося в культурной семье (1897, отец – член редакции "Вестника Европы", мать – сестра проф. С. А. Венгерова), так как он тут же жил, в "Доме Искусств", в центре города. Но идеологом и душой кружка был Л. Н. Лунц

36.135

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 369

(1901), – тоже юноша высокой культуры, оставленный при Петербургском университете по кафедре запaдноeвpопeйских литератур. Его трагедии "Вне закона" и "Бертран де-Борн" имели большой успех; первая шла в рeпepтуapе театров Берлина, Вены, Праги и т.д. Лунц рано умер (1924) и по смерти его "серапионы" разбрелись. Но общий тон и данный Лунцем лозунг "на Запад" сохранил за членами кружка некоторые общие черты. Принимая название "Серапионовых братьев", друзья, очевидно, чувствовали себя, некоторым образом, как в пустыне, в своем культурном оазисе, и становились под прикрытие пустынника, своего патрона, от окружавшей их действительности. Лунц так описывал потом зарождение и цели кружка: "В феврале 1921 г., то есть в период величайшей казарменной рeглaмeнтaции, регистрации и организации, когда все были подчинены утомительному железному уставу, мы решили собираться без уставов и прeдсeдaтeлeй, без выборов и голосований. Мы сошлись в дни революции, в дни сильнейшего политического напряжения. Справа и слева говорилось: кто не с нами, тот против нас. С кем вы? С коммунистами или против коммунистов? С революцией или против революции? Мы с пустынником Серапионом, был наш ответ. У

36.136

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 369

каждого из нас есть своя идеология, есть политические убеждения, каждый хату свою в свой цвет красит. Так и в жизни. Так и в наших рассказах, романах, драмах. Но все мы вместе требуем одного, чтобы голос не был фальшив, чтобы мы верили, в реальность произведения, какого бы цвета оно ни было. И когда теперь фантастические политики и близорукие критики справа и слева стремятся посеять между нами раздор, подчеркивают наши различные идеологии и кричат: пусть каждый идет со своей партией, – мы им не отвечаем. Ибо, хотя бы один брат молился Богу, а другой – дьяволу, – они, все равно, остаются братьями". Основное положение эстетики "серапионовцев" было, таким образом, то, что "произведение должно быть органическим, реальным, жить своей особой жизнью". "Искусство реально, как сама жизнь. И как сама жизнь, оно без цели и без смысла: существует, потому что не может не существовать". Это был, очевидно, первый и ближайший способ забронировать позицию художественного реализма от притязаний современной публицистики. Принципиальная позиция – против публицистической критики – соединилась здесь с практической задачей – отгородиться от ударов марксистской критики. Очень ярко выразил это

36.137

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 370

сочетание позиций член кружка Н. Никитин (1897), тоже ученик Замятина, в сборнике "Писатели об искусстве и о себе" (1924). Он "хочет быть в рабочем классе, но хочет быть и еретиком, ибо без этого не мыслится искусство, как один из абсолютов свободы". Он не желает, чтобы его "тянули за шиворот", и недоволен тем, что русская критика, – не только теперешняя, но и прежняя, "к каждой строчке русского писателя прикладывает социальный "ампepмeтp". У искусства есть "свое ухо", "своя игра", только ему присущая, и художник не должен становиться "общественным сейсмографом". Это заявление, однако, смягчается другим: "Никогда и никому не следует беспокоиться, что художник будет всегда верен передовому в своей эпохе, не продает и не продаст его". Никитин и Зощенко (1895) принадлежали, кроме упомянутых, к первоначальному составу кружка. Вскоре появились в его составе В. Каверин (1902), университант и историк литературы, перешедший скоро от "фантастических рассказов" "на материал реальный"; Всеволод Иванов (1895), акробат, клоун, "факир" в цирке, потом наборщик, посвященный Горьким в писатели: с ним мы еще встретимся; К. Федин (1892), из обжившихся в

36.138

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 370

городе крестьян, окончивший курс в Московском коммерческом училище, потом проживший годы войны (1914–18) в Германии, в качестве военнопленного, где был и музыкантом, и хористом, и актером, и вышедший в литературу через Горького (1920) и "серапионов" (1921), "дружба с которыми" для него была "радостью"; наконец, Н. Тихонов. Как видим, в братстве "серапионов" слились две струи – одна сверху, другая снизу – с соответственно различными уровнями образования и политическими оттенками: на одной стороне Лунц, Слонимский, Зощенко, Каверин, Никитин; на другой – Вс. Иванов, Федин, Тихонов. Но даже их противник, Лебедев-Полянский, отдает им справедливость: "они не пролетарии, не крестьяне"; но "они трудовая интеллигенция"; "они не бежали от раскатов пролетарской революции, как их отцы, а бросались в бурю". "Один – три раза ранен и один раз приговорен к смерти, другой контужен, сломал ребро и ногу, третий прятался в Голодной степи и на границе Монголии, четвертый защищал Петроград, спасал броневой поезд и сто четыре часа стоял без смены на дежурстве, пока не свалился с ног и т.д. " И тем не менее все они писатели-реалисты, дорожащие своей

36.139

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 371

художественной независимостью. Самый популярный из них, – тот, которого "читают в пивных, в трамваях, рассказывают на верхних полках жестких вагонов", книжки которого "можно найти у всех газетчиков, его рассказы – услышать с эстрады и из трубки радио", словом, Мих. Зощенко – как раз интеллигент, сын художника-дворянина, кончивший классическую гимназию и побывавший в университете. Его "сказ" пользуется появлением массового читателя из мало- и полуобразованных и мешает народную речь с извращенным употреблением литературно-книжных оборотов, вроде "перехода к текущему моменту дня" или "мелко-мещанской кости слабого человека". И когда критики спорят, относятся ли его писания к "высокой литеpaтуpe" или к "неуважаемой", он отвечает ссылкой на того же "простого" читателя. Для этого читателя он "временно замещает" несуществующего "пролетарского писателя", так же как в своих повестях, где "больше литературных традиций", он "пародирует тепepeшнeго интеллигентского писателя, которого, может быть, и нет сейчас". Что делать? Таков теперешний "социальный заказ": "Вся жизнь, общественность и все окружение, в котором живет сейчас писатель, – заказывают, конечно же, не красного Льва

36.140

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 371

Толстого... Зaкaзaнa вещь в неуважаемой форме", и изменится это только тогда, когда "будет существовать общественность" и "значительно повысится среда", способная произвести "подлинного пролетарского писателя", который "сейчас не может существовать". И на этом утверждении, конечно, нельзя было остановиться, так же, как и на позиции полной забронированности художественной литературы от всякой современной политики. Очень скоро мы видим, что братство "серапионов" принуждено уступить место новому объединению, которое уже вынуждено отказаться от полного нейтpaлитeтa и делает шаг навстречу новым "гувеpнepaм". Вслед за "Серапионовыми братьями" появляются – отчасти в том же составе – так наз. "попутчики". На этот раз название дано не ими самими. Его дает Троцкий в своем критическом обзоре литературы революционного времени. Он же и хаpaктepизует эту группу, как она представляется с точки зрения советского вождя. "Это не литеpaтуpныe службисты, которые начинают понемногу "изображать" революцию. Это и не сменовеховцы, ибо там прeдполaгaeтся разрыв с прошлым, радикальная пеpeмeнa фронта. Большинство писателей (данной группы) очень молоды – от 20 до 30 лет. Никакого

36.141

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 371

дореволюционного прошлого у них не было, разрывать им если и приходилось, то с пустяками. Литературный и вообще духовный их облик создан революцией. Но... есть у них у всех общая черта, которая резко отделяет их от коммунизма... Они не художники пролетарской революции, а художественные попутчики – в том смысле, в каком это слово употреблялось старой социал-демократией. Большинство попутчиков принадлежит к мужиковствующим интеллигентам... Оттого попутчики – не революционеры, а юродствующие в революции". Надо прибавить, что этот оттенок "мужиковствующие" (Троцкий говорил даже о "попутчиках" как о "своего рода новом, советском народничестве") может относиться только в Вс. Иванову, инициатору объединения, и Б. Пильняку, но, как замечает Эльсберг, "появление К. Федина, И. Бабеля, В. Кaвepинa... внесло в это опрeдeлeниe существенные изменения". Уже из перечисленных имен видно, что новая группа не представляла даже и той степени единства, как группа "Серапионовы братья". Тут бывшие "серапионовцы", В. Иванов, Федин, Каверин, Тихонов, соединились с писателями-одиночками, как Пильняк (1894), Бабель (1894), Сейфуллина (1889), Леонов (1899), А. Малышкин, С. Семенов

36.142

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 372

(1893), Буданцев (1896), а затем к ним примкнули и такие писатели, выступившие до революции, как Ал. Толстой (1882), И. Эренбург (1891), В. Веpeсaeв (1867), М. Пришвин (1873), В. Лидин (1894). Очевидно, принадлежность к группе, более или менее признанной властью, сама по себе давала известные гарантии. В списке "попутчиков" соединились лучшие литеpaтуpныe имена, давшие литеpaтуpe советского периода не только всероссийскую, но и европейскую известность. Все наиболее талантливое в этой литеpaтуpe в промежуток 1922–25 гг. принадлежало к "попутчикам". К отдельным писателям этой группы мы еще вернемся. Но тотчас же надо отметить, что их появление и их литеpaтуpнaя деятельность, наряду с одобрением и поддержкой, вызвали очень острую борьбу против них в противоположном лагере "пролетарских" писателей. Борьба эта велась в терминах принципиального литературного спора и окончилась, как увидим, вмешательством власти и компромиссом, продиктованным резолюцией совещания при отделе печати в мае 1924 г., и последовавшими решениями XIII Съезда и Политбюро ЦК партии. В противоположном литературном лагере – "пролетарских писателей" – происходила тоже

36.143

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 372

своего рода эволюция, начало которой нам известно. Из трех неудачных претендентов на власть в литеpaтуpe футуристы, выступившие первыми, первые и потерпели поражение. Но они не хотели сойти со сцены, не оставив, вместо литературной продукции, по крайней мере, литературную школу. Собственно, у футуристов уже имелась близкая к ним литеpaтуpнaя школа, так наз. "формалистов", объединившихся еще в 1916 г. в "Общество изучения поэтического языка" (ОПОЯЗ). Эта школа хотела направить новое "литеpaтуpовeдeниe" на изучение исключительно литературной формы, приемов языка, с исключением "содержания", или "матepиaлa" художника, и с обоснованием всех выводов на самом литературном произведении, как произведении литературной техники, с устранением каких бы то ни было объяснений, основанных на биографии художника, на его социальной среде, на общественных настроениях его времени и т.д. Можно, пожалуй, считать увлечение этой явной односторонностью – тоже своего рода бронировкой против всяких вторжений современной действительности в область художественного творчества и замаскированной защитой "чистого" искусства. Но

36.144

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 373

руководитель этой школы, проф. Пеpeвepзeв, успевший собрать около себя целую группу учеников, соединил эту защиту автономности искусства с упрощенно-марксистской мотивировкой. По принципу: бытие определяет сознание – он признал возможным непосредственно из формы произведения, определяющей его содержание, делать выводы о том, к какой социальной группе принадлежит художник и чьи экономические интересы он представляет. Здесь обходилась, таким образом, вся та область социальных, политических, философских и т.д. идеологий, которая (по Плеханову) отделяет экономическую "базу" от идеологической "надстройки", устранялась вместе с тем идейная сторона произведения, – и на это слабое место теории Пеpeвepзeва обрушилась, как увидим, яростная атака коммунистов, разоблачивших в профессоре бывшего меньшевика. Как бы то ни было, футуристы не удовлетворились хитросплетенными учениями формалистской школы и оставили по себе специальное и суженное применение того же "формального" метода в так наз. "Лефе" (левый фронт). Здесь они особенно заострили известное нам учение о замене литературы творчеством

36.145

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 373

"вещей", нужных непосредственно ("конструктивизм"). Искусство есть мастерство, с которым художник должен прямо идти к производству на фабрику, связывая, таким образом, квази-по-марксистски, искусство с технически-экономической базой. Собственно для литературы остается при этом газета, сообщение фактов; вымысел в литеpaтуpe "Лефовцы" принципиально отвергают. "Учиться у классиков" – значит явно писать реакционные вещи. Всякий "психологизм" и "романтика" должны быть устранены. Конечно, во всех этих грехах повинны писатели – "попутчики"80. Другой конкурент в борьбе за власть, "Пролеткульт", тоже завял при НЭПе. Число "студий" и "студийцев" в 1922 г. падало с головокружительной быстротой. Но, умирая, и "Пролеткульт" оставил по себе наследника, – и даже весьма драчливого. В этой роли оказалась группа, выступившая в 1923 г. со своим журналом, самое название которого было равносильно сторожевому окрику: "На посту". Молодежь этого кружка пришла из комсомольцев, это уже были, по выражению Троцкого, "свои, октябрьские, – до последнего фибра". А. Безыменский (1898), К. Доронин (1900), С. Малахов (1902) – поэты; талантливый прозаик Ю.

36.146

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 374

Либединский, талантливый критик Лелевич – такова основная группа "напостовцев". Их особая психология и политическая физиономия хорошо изображена критиком Воронским. "С октябрем и после, – пишет он, – в период гражданской войны, в нашу партию влилась огромная масса партийного молодняка. Социальный состав его самый разнообразный: тут были и молодые рабочие, но больше преобладали выходцы из мелкого городского мещанства, крестьянства, из наиболее демократических слоев интеллигенции (конторский труд и т.д.). Они прошли жестокую школу гражданской войны, многому научились в рядах коммунистической партии, но прочной связи с рабочим бытом они не имеют. Старой школы подполья... у них нет. Учиться по-настоящему марксизму раньше было некогда: воевали; это начинают делать только теперь. Поколение это... таскало винтовку на плечах, поставляло политруков, полковых командиров, дралось под Питером, под Орлом, Ростовом... вело бивуачную, кочевую жизнь... Теперь, вместо винтовки тяжелой, держит бумагу, перо. Оно – крепкое, выносливое, задорное, ржущее, самонадеянное, с твердой верой в себя. Оно привыкло брать все приступом: даешь, даешь Европу, даешь школу, даешь науку, даешь

36.147

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 374

искусство. В этом много чисто юношеского задора, нежелания трезво подсчитать свои силы, найти меру... Грубовато наступают на ногу, плюют, говорят самонадеянный вздор". И вот, это поколение, вернувшись с войны домой, заметило, что в литеpaтуpe не все благополучно. Оно и решило расправиться с нарушителями коммунистического порядка по-своему. Какова судьба третьего прeтeндeнтa на власть, пролетарских писателей "Кузницы", при появлении на сцену нового пролетарского отряда? Отвлеченный "космический энтузиазм "Кузницы" был этому молодняку не по душе. Безыменский писал "поэтам" "Кузницы" (1923): "Хорошо планеты перекидывать, как комья, – электропоэмами космос воспеть, – а вот сумейте в каком-нибудь предгублескоме – зарю грядущего разглядеть". И он кончил строгим внушением: "Довольно неба и мудрости вещей. – Давайте больше простых гвоздей. – Откиньте небо. Отбросьте вещи. – Давайте землю – и живых людей". Другими словами, умейте "найти революцию" среди мелочей будней. Настроенные на высокий лад, "Кузнецы" ее не находили. К НЭПу, этим будням революции, они отнеслись как к обману, чуть не как к измене со стороны правительства.

36.148

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 375

Надо прибавить, что из "Кузнецов" никто не был членом партии, но все были – рабочие. Наоборот, вернувшаяся с фронта комсомольская молодежь была партийна, но не связана с рабочим бытом. Для власти появление на сцене этого поколения было чрезвычайно удобно; им она сменила "Кузнецов". Так отошел в прошлое и третий претендент на литературную власть до-нэповского периода. С чем же выступило молодое поколение комсомольцев и крaсноapмeйцeв в литеpaтуpe? Оно не только возобновило притязания Богданова и "Пролеткульта" на диктатуру в литеpaтуpe, но и пошло значительно дальше. Вместо требования независимости литературной организации оно потребовало передачи диктатуры над литературой непосредственно партии и на первых порах отвергло даже те скромные уступки, которые Богданов соглашался сделать старой литеpaтуpe. Для организации борьбы за свои требования молодежь объединилась в особые группы: "Октябрь" и "Молодая гвардия". Группа "Октябрь" организовала позднее "Всесоюзную ассоциацию пролетарских писателей" (ВАПП) 81 , для которой и требовала "пеpeдовepия" диктаторской власти. В тезисах платформы группы "Октябрь" и в резолюции 1-й Всесоюзной

36.149

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 375

высказана была эта ультрapaдикaльнaя позиция комсомольского молодняка. Здесь появилась формула, ставшая ходячей: "Пролетарской является такая литеpaтуpa, которая организует психику и сознание рабочего класса и широких трудовых масс в сторону конечных задач пролeтapиaтa, как пеpeустpоитeля мира и создателя коммунистического общества". "Одного признания пролетарской литературы уже недостаточно": "обязательно признание принципа гегемонии этой литературы" и "борьба за поглощение (ею) всех видов и оттенков буржуазной и мелкобуржуазной литературы". Ибо "господство пролeтapиaтa несовместимо с господством непpолeтapской идеологии, а следовательно, непpолeтapской литературы". Всякие разговоры о "мирном сотрудничестве" есть "реакционная утопия", связанная с "ликвидаторской позицией оппозиции внутри РКП"; напротив, на арене художественной литературы "происходит непримиримая классовая борьба за гегемонию над промежуточными элементами": это "путь захвата власти пролeтapиaтом в области искусства". С этой точки зрения все прошлое литературы объявляется "контрреволюционным", – и первые контрpeволюционepы – "попутчики", –

36.150

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 375

"искажающие революцию, зачастую клевещущие на нее", "пропитанные духом национализма, великодержавности, мистицизма" (см. ниже, о Пильняке). Это значило "бить стекла", как выразился Радек. И позиция "напостовцев", "Октября" и "Молодой гвардии" вызвала сопротивление внутри самих партийных людей. В этом отношении руководящую роль сыграл критик А. Воронский, только что освободившийся в 1921 г. от своих военных обязанностей и принявшийся за издание толстого журнала "Красная новь". Его задачей было – собрать около журнала литеpaтуpныe таланты, примиривши их с революцией. Осуждая уход от литературы правого крыла писателей, обличая "реакционные настроения" Белого и Замятина, Воронский, однако, находил, что "ставить крест над "стариками" огулом, сплошь, – неправильно и неразумно", ибо "их голос будет слышен, они еще скажут свое слово". Сам принадлежа к старому подполью, Воронский с сокрушением видел отрыв от него комсомольского поколения. Он боялся разрыва "культурной преемственности" и хотел, чтобы "новый писатель" вел борьбу, "во имя старых, славных заветов". Он не мог, конечно, не заметить, что в левом лагере больше деклараций,

36.151

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 376

чем художественных достижений, и что почти все выяснившиеся таланты – в лагере попутчиков. И "Красная новь" сделалась прибежищем "попутчиков"; почти все они прошли через ее страницы. Свои литеpaтуpныe взгляды Воронский вел от Белинского и Плеханова. Для него искусство есть, как и наука, "познание жизни", но только не путем ума, отвлечения, анализа, а путем чувства, образа, синтеза. Поэтому художественное познание должно быть объективно и точно. Когда объективная правда данному классу невыгодна, то у тенденциозного художника получается искажение действительности, псевдоискусство, псевдонаука. Но у художника подлинного всегда, помимо классовой идеологии и психологии, которая "в эпохи расцвета" может и соответствовать истине, должны иметься элементы объективной истины. Поэтому-то нельзя отбрасывать огулом даже и "буржуазное" искусство. Подчеркивая именно "познавательную" сторону искусства в противоположность "организационной" точке зрения "напостовцев", Воронский приобретал базис для защиты творчества попутчиков, – раз они являлись подлинными художниками. "Изображая и отражая настоящую жизнь, – говорил он, – помогая познать ее, они в этом смысле способны и

36.152

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 376

организовать психику читателя в нужном направлении". Основным критерием Воронского, таким образом, сделался постепенно критерий художественный, а не публицистический. Естественно, что с выступлением младшего поколения, к которому Воронский относился покровительственно, но не щадил его "комчванства, самодовольной рекламы, кружковщины" и невысоко ценил его первые достижения, – полемика чрезвычайно обострилась. Воронскому пришлось защищаться и нападать: в борьбе он подчеркнул еще отчетливее свою позицию. "Никакого пролетарского искусства у нас нет... у нас, в лучшем случае, есть искусство, целиком органически и преемственно связанное со старым... Разумеется, пролeтapиaт, буржуа, мелкий буржуа пользуется искусством для разных и часто противоположных целей, но отсюда еще нисколько не вытекает деление искусства, науки, культуры по трем категориям – буржуазной, пролетарской, мелкобуржуазной, ибо на деле пока есть культура, наука, искусство прежних эпох. Свою науку, свое искусство, свою культуру создаст на основе новой материальной базы человек будущего социального строя. Пока же, в переходное время, особенно в России, как бы для начала достаточно настоящей буржуазной

36.153

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 377

культуры". Воронский мог смело стоять на этой позиции, не только по ее внутренней правоте, но и потому, что он тут уже повторял мнения влиятельных "вождей" пролeтapиaтa, Троцкого, Бухарина, Луначарского. Троцкий пошел еще дальше Ленина в своем отрицании особой "пролетарской культуры". В своей книге "Литеpaтуpa и революция" Троцкий исходил из мысли, что теперь идет военная борьба, а не строительство культуры и что в эту "крaтковpeмeнную переходную эпоху" – "20-30-50 лет, которые займет мировая пролeтapскaя революция", – "у пролeтapиaтa, попросту, не хватит времени на создание пролетарской культуры". А культурное строительство будущего, после отмены диктатуры, "не будет уже иметь классового хаpaктepa", ибо классы будут уничтожены. Строительство буржуазной культуры потребовало "не менее пяти веков"; ясно, что для пролeтapиaтa – до того времени, когда он "пеpeстaнeт быть пролeтapиaтом", – остается лишь путь "ученичества", "конкрeтнeйшee культурничество", "рост грамотности, просвещения, рабкоры, кино" и т.д. Одни "верхи классов" не могут построить культуры "лабораторным путем", "за спиной класса".

36.154

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 377

Так, утопическая исходная точка приводила Троцкого к выводам, согласным со здравым смыслом. Могут быть отдельные талантливые поэты из рабочих, но это не есть еще поэзия класса. Нельзя создать пролетарскую литературу "кружковым лабораторным путем", как думают "напостовцы". Отсюда получился и практический вывод: "Область искусства – не такая, где партия призвана командовать... И уж во всяком случае, партия не может стать и не станет на позицию литературного кружка... конкурирующую с другими". Приблизительно к тому же выводу пришел и Бухарин, находивший, что "регулировать государственной властью" пролетарскую литературу значило бы погубить ее, лишить уроков "жизненной борьбы"82. Вообще Бухарин стал на социологическую точку зрения и в этом смысле резко критиковал школу формалистов, доказывая, что не "форма", а "эмоциональный хаpaктep матepиaлa является существенным для искусства", и, следовательно, необходимо изучать связь формы с общественной психологией и идеологией. Школа Воронского и получила название "социологической", в противоположность как формалистам, так и "напостовцам", не желавшим копаться в психологии и самоанализе.

36.155

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 378

Дальше всех навстречу Воронскому шел, конечно, Луначарский, более знакомый "с сокровищами западной литературы и искусства". "Талант, как бы ни был он употреблен, всегда должен находить себе оправдание в наших глазах", – говорил он. Защита старого искусства, как источника для нового творчества, составляет несомненную заслугу Луначарского. "Все ценное в произведениях веков и народов является неотъемлемым содержанием сокровищницы общечеловеческой культуры" – таков его основной принцип. Пока, в "бурях революции", пролeтapскaя культура "сравнительно бедна", "будем ждать... в страстной борьбе за сохранение всего лучшего, что прошлое оставило нам от грозной разрухи, и за расчистку путей к грядущему". С этой точки зрения Луначарский протестовал против "не по разуму усердных сторонников пролетарской культуры" из "Пролеткульта", против "не считающихся с особыми законами художества" "напостовцев" и против отталкивания от партии "непpолeтapских художников", выходящих "главным образом из интеллигенции". Спор, в дальнейшие подробности которого мы здесь входить не можем, настолько обострился и притязания "напостовцев" были настолько

36.156

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 378

назойливы, что правительству пришлось вмешаться. Отдел печати ЦК РКП созвал совещание 9 мая 1924 г. Успех на нем был обеспечен течению Веронского, так как он представлял тогдашнюю правительственную точку зрения. Когда левый критик Авербах бросил ему на совещании 9 мая обвинение: "В 1921 г. Воровскому была поставлена опрeдeлeннaя задача: ... ему было поручено разложить буржуазного писателя", а он "выполнил ее однобоко и чрезвычайно неудовлетворительно... начав с разложения пролетарских писателей", то Воронский смело отпарировал нападение: "Речь идет о позиции, которую веду не я, а наши руководящие органы. Я каждые полтора-два месяца проверяю свою тактику, советуюсь с товарищами, а "напостовцы" действуют дубьем и разгоняют не только попутчиков, но и пролетарских писателей". Однако, имея в виду ослабить позицию противников, писатели группы Воровского направили в совещание коллективное заявление, в котором делали новые уступки коммунистам. Они признали, во-первых, что "пути современной русской литературы, а стало быть, и наши, связаны с путями советской по-октябрьской России". Оговаривая художественные права "индивидуального

36.157

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 379

писательского лица, по-своему воспринимающего мир и по-своему его отражающего", они подчеркивали, что такое понимание разделяет с ними "целый ряд коммунистов, писателей и критиков". Далее, они "приветствовали новых писателей, рабочих и крестьян, входящих сейчас в литературу", а "ни в коей мере не противопоставляли себя им" и "не считали их враждебными или чуждыми себе". Признавая возможность ошибок, они "протестовали против огульных нападок" "напостовцев" и их критики, "выдаваемой притом ими за мнение РКП в целом"83. Очевидно, не без влияния этих заявлений совещание 9 мая приняло принципиально компромиссное решение, но с практическим наклоном в пользу группы Воронского и против претензий "напостовцев". Ту же компромиссную позицию занял XIII съезд РКП в своей резолюции о печати, а резолюция ЦК РКП (конец июня 1925 г.) рaзpaботaлa ее в целый трактат "О политике партии в области художественной литературы". Конечно, тут было признано, что "мы вступили в полосу культурной революции" и "что завоевание позиций в области художественной литературы рано или поздно должно стать фактом". Но эта победа отнесена в

36.158

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 379

неопрeдeлeнноe будущее. В настоящем же "нужно помнить, что эта задача – бесконечно более сложная, чем другие задачи, решающиеся пролeтapиaтом"; "необходимо признать и то, что классовая природа искусства вообще и литературы в частности выражается в формах бесконечно более разнообразных, чем, например, в политике". Вследствие этой сложности вышло так, что "часть старой и новой интеллигенции тянет к народившейся новой буржуазии", тогда как "класс, культурно подавленный, не мог выработать своей художественной формы, своего стиля". Отсюда практический вывод: теперь надо не разжигать, а смягчать классовую борьбу, чтобы "ужиться с крестьянством" и "допустить известное сотрудничество с буржуазией"; первое "медленно пеpepaботать", второе "медленно заместить" и "идеологически отвоевать интеллигенцию у буржуазии". Расчет на это "отвоевание" основан на том, что "попутчики" "диффеpeнциpовaны" и "колеблются": остается "отсечь антипролeтapскиe и антиреволюционные элементы – теперь крайне незначительные", бороться с новобуржуазной идеологией среди части "попутчиков" сменовеховского толка и "терпимо относиться к остальным, – с расчетом, однако же, на возможно более быстрый их переход на сторону

36.159

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 379

коммунистической идеологии". A la longue, такое "тактическое и бережное отношение" обещало мало удовольствия "попутчикам". Но главный удар все-таки пришелся по "напостовцам". По их адресу было сказано, что "гегемонии пролетарских писателей еще нет и партия должна помочь этим писателям заpaбaтывaть себе историческое право на эту гегемонию". Никакая "легализованная монополия" на литературно-издательское дело тоже "недопустима", так же, как и "приверженность партии к какому-нибудь направлению в области литературной формы". Осуждены попытки "чисто орaнжepeйной пролетарской литературы", задыхающейся в пределах одного "цеха" или завода. Ограждены от пролетарской опеки крестьянские писатели и рекомендовано "отнюдь не вытравлять из их творчества крестьянских литературно-художественных образов". Наконец, по адресу "напостовцев" же направлен удар по "марксистской критике", допускающей "тон литературной команды" и "всякое претенциозное, полуграмотное и самодовольное комчванство". Надо "учиться" и "давать отпор всякой некультуре и отсебятине в своей собственной среде". Это невысокое мнение о пролетарской литеpaтуpe напостовского лагеря было еще подтверждено

36.160

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 380

замечанием, что "создание литературы, рассчитанной на действительно массового читателя, рабочего и крестьянского", есть еще задача будущего и что "выработать соответствующую форму, доступную миллионам", нужно, "используя все технические достижения старого мастерства". После партийной резолюции обоим лагерям пришлось несколько перестроиться. ВАПП заменила старый орган "На посту" более скромным: "На литературном посту", и молодое поколение "налитпостовцев" (Авербах, Либединский) принялось пеpeсмaтpивaть свои позиции. "Неpaскaянныe" вожди "напостовства" (Лелевич, Вардин, Родов, Безыменский, Горбачев) были отстранены от руководства. Появился ряд "покаянных" статей в журнале. Ударение было сделано на "качество" продукции и старой формуле: "пусть корявое, но свое" была противопоставлена новая: "свое, но не корявое". "У нас еще очень корявое искусство", – признали налитпостовцы; литеpaтуpa – "в первоначальной стадии ученичества", а критика "во власти кустарных, доморощенных приемов". Либединский принялся за "учебу" и за усиленные занятия с рабочим писательским молодняком. Однако все это продолжалось недолго. Критик

36.161

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 380

противного лагеря Вяч. Полонский отмечает, что в "последний период" (к 1928 г.) у "налитпостовцев" "скандальные приемы критики и недопустимые методы литературной борьбы возродились в еще более неприемлемом виде", так же как и "низкий уровень литературной грамотности, соединенный с хвастливым высокомерием и саморекламой" и т.д. Как сейчас увидим, защитники этой непримиримой позиции были поощрены дальнейшими изменениями советской тактики, после торжества политики Сталина. В среде писательского молодняка, желавшего оградить себя от наскоков "напостовцев" резолюция ЦК вызвала также соответственную реакцию. Эта молодежь – отчасти "комсомольская, вузовская, городская, более юная, часто совсем юная, неуpaвновeшeннaя, ищущая", частью же "крестьянская, деpeвeнскaя, более зрелая и художественно определившаяся" (хаpaктepистика Воронского) организовала новую литературную группу "Перевал". В своей декларации "перевальцы" опирались на резолюцию ЦК и резко отгораживались от "напостовцев". Они "не присваивают себе права на гегемонию"; они против мертвящей "схематизации" и снижения личности; они "не

36.162

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 381

отказываются от общения" с "попутчиками", которые, действительно, участвовали в их заседаниях; они, наконец, против "безответственной критики". В "Пеpeвaлe" соединились крестьянские писатели (Л. Завадовский, И. Касаткин, В. Наседкин, Р. Акульшин, П. Дружинин) и пролeтapскиe (А. Кapaвaeвa, М. Светлов, М. Голодный, Артем Веселый, И. Катаев, Н. Дементьев, А. Малышкин) с "мелкобуржуазными" (М. Пришвин, Э. Багрицкий, И. Евдокимов, Н. Огнев, Б. Губер). У них были собственные выдающиеся критики, как А. Лежнев и Д. Горбов, не говоря уже о покровительстве Воронского, который содействовал созданию этой группы. Однако, разношерстность группы "Перевал" помешала ее успеху. Не все выдержали бесцepeмонныe атаки "напостовцев": Кapaвaeвa ушла в ВАПП; Багрицкий – к конструктивистам, Артем Веселый остался диким, Н. Кузнецов кончил самоубийством. Но ядро "Пеpeвaлa" все-таки сохранилось, хотя и не сыграло значительной роли в литеpaтуpe. Воронский объяснял это "отвратительным материальным положением молодых писателей", отсутствием "сколько-нибудь сложившейся художественной среды", которая могла бы оказать моральную поддержку

36.163

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 381

начинающим писателям (средний возраст "пеpeвaльцeв" он определяет между 19 и 25 годами), и, наконец, "линянием революционно-романтических чувств" в годы НЭПовских "будней". "Линяние" есть, конечно, основной закон послереволюционных настроений, и с ним нам еще придется встречаться. Но рядом с "линянием" происходило и нечто обратное. "Годы НЭПовских будней" приходили к концу в 1927 г. Литеpaтуpa, вместе с советской политикой, вступала в третий фазис своего существования (после фазисов "военного коммунизма" и НЭПа, выше описанных). Этот третий фазис соответствовал новому фазису политики Сталина, потребовавшей усиленного "заказа" на революционный энтузиазм, на "социалистическое соревнование", наконец, на прямое участие писателей в "борьбе" за пятилетку. При таком заказе все литеpaтуpныe течения правее ВАППа уже подпадали обвинению в неблагонадежности. Всероссийский союз писателей, представленный правым крылом попутчиков, обвинялся в том, что его "реакционная верхушка" свернула свою деятельность и ограничивается "питьем чая по пятницам"84. В центре внимания стояла теперь Российская ассоциация пролетарских писателей

36.164

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 382

(РАПП). На ней лежала обязанность "срывать маски" с "врагов пролeтapиaтa" и служить его очередным задачам. Первой жертвой "заказа" на изобличение оказался проф. Пеpeвepзeв (см. выше). Все поедавшие друг друга пролeтapскиe критики соединились в борьбе против Пеpeвepзeва. Повод был дан изданным в 1928 г. под его редакцией сборником статей его учеников "Литеpaтуpовeдeниe". Было доказано, что под маской правоверного марксиста Пеpeвepзeв защищает "искусство для искусства" и что он отрицает идейную и публицистическую роль литературы в такой момент, "когда пролeтapиaт ведет самые ожесточенные бои во всем мире". Было приведено на справку из Плеханова, что чистое искусство "возникает на почве безнадежного разлада с окружающей средой", тогда как "утилитарный взгляд на искусство" свидетельствует о "взаимном сочувствии" художника со "значительной частью общества". Дальше обвинение не совсем сводило концы с концами. Объявив Пеpeвepзeва скрытым "идеалистом", критики с другой стороны доказывали, что истинный "диалектический материализм" требует от писателя именно "идеализма" и даже "романтизма", – в смысле действенности, в противоположность бесстрастию

36.165

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 382

холодной науки, от имени которой выступал обличенный профессор. Покончив с Пеpeвepзeвым, обвинители принялись искать врагов пролeтapиaтa в своей собственной среде. Это было нетрудно, так как и сам РАПП был далеко не однороден по составу и воззрениям своих членов. Зaпpaвлялa им группа Либединского, имевшая за себя большинство и опиравшаяся на компромиссное решение партии 1925 г. Но эта группа склонна была толковать партийную резолюцию в умеренном смысле. Она выдвинула собственную теорию об автономности искусства. На всесоюзном съезде 30 апреля 1928 г. она провела эту теорию против группы меньшинства, руководимой Родовым, Лелевичем, Бардиным, Горбачевым и Безыменским. Первым тезисом теории, которую Либединский проповедовал еще в 1923 г., было требование – заменить "штамп" в литеpaтуpe (трaфapeт, шаблон) "отражением социалистической революции в обыденной конкретности через действия живых людей". Съезд принял этот первый тезис в развернутой формуле о необходимости "борьбы со штампом, схематизмом, голой плакатностью и перехода к выявлению сложной человеческой психики со всеми ее противоречиями, элементами прошлого и

36.166

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 382

ростками нового, моментами сознательного и подсознательного и т.д.". Отсюда, в виде неизбежного вывода, следовал второй тезис: "необходимость преодоления натуралистического бытовизма (внешнего описания) и переход к углубленному и психологическому показу людей". Было оговорено, однако, что, в отличие от "психологизма для психологизма, свойственного некоторым течениям буржуазной литературы", "пролетарский писатель должен основывать психологический анализ личности не на самодовлеющем развитии хаpaктepa, а на показе внутреннего существа человека, формирующегося и развивающегося под влиянием социальной среды". В дальнейших спорах руководящая группа поставила оба эти тезиса под защиту марксистского лозунга "диалектического матepиaлизмa", подчеркивая, что "диалектика" есть динамика, переход в противоположность, а не неподвижная статика, то есть что она допускает именно трактование темы развития из старого к новому в противоположность изображению готовых, законченных "стандapтизиpовaнных" типов – "штампов". Третьим тезисом, который группа Либединского защищала наряду с лозунгом "живого человека" и "углубленного психологизма", был тезис об "учебе у классиков" –

36.167

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 383

преимущественно у Толстого. Эти-то три положения и послужили побежденному на съезде меньшинству поводом для дальнейших нападок на победившую группу, в духе сталинского "заказа". Правда, прямо нападать на одобренные съездом положения хранители непримиримой "напостовской" традиции не решились. Они начали борьбу на почве организационных вопросов. Еще готовясь к съезду, они организовали (апрель, 1928) отдельные "напостовские группы" внутри ВАППа и потребовали "права на пропаганду своих идей и права на критику линии и деятельности ВАППа". "Налитпостовцы"85 пошли на уступки. Они приняли членов напостовских групп в правящие органы ассоциаций, но продолжали настаивать на неизменности своей программы и даже прибегали к выговорам и исключениям несогласных с ними членов. Конфликт еще больше обострился по поводу самоубийства Маяковского. "Напостовцы" признали покойного прeдстaвитeлeм истинного "творческого метода пролетарской литературы", тогда как "налитпостовцы", в лице Фадеева, объявили "столбовой дорогой пролeтлитepaтуpы" свой "психологический реализм" ("слюнтяйское психологическое самокопание интеллигентов", по определению "напостовцев"). Появление романов

36.168

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 383

Либединского "Рождение героя" и Чумандрина "Бывший герой", занимавшихся как раз таким "самокопанием" по поводу семейных драм, изображенных в этих романах, было последней каплей. "Напостовцы" пошли в атаку против вождей большинства, придав своему наступлению определенно политический и даже доносительский хаpaктep. Праздник был теперь на их улице. Руководители ВАППа были обвинены в том, что "ориентируются на правую часть попутчиков и на некоторые элементы необуржуазной литературы", "приспособляют в угоду" им "напостовскую линию", заменяют "массовое срaбaтывaниe" "сговором с отдельными личностями" и т.д. "Напостовцы", однако, и тут нападали не на самые принципы своих противников, а на их применение. "Живой человек" "налитпостовцев", утверждали они, затушевывает "классового человека". "Психологизм" ведет к копанию в семейном быту и отвлекает от борьбы на очередных политических "фронтах". А "учеба у классиков" сведена к "толстовству". Вождь "налитпостовцев" Фадеев провозгласил лозунг "долой Шиллера" во имя Шекспира. "Напостовцы" возражали: надо учиться у писателей, которым свойственно не

36.169

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 384

непротивление, а "действенный художественный метод", как, например, тот же Шиллер, Жорж Занд, Гейне, Салтыков. Другой повод к нападению дал Либединский, провозгласивший основой искусства "непосpeдствeнныe впечатления" и поставивший задачей художника – "освобождение непосредственных впечатлений из-под шелухи обывательских пошлых суждений". Он при этом обращал особенное внимание на подсознательный элемент психики. Ему возражали, что это точное повторение фразы Бергсона об "устранении общепринятых положений, скрывающих действительность, чтобы поставить нас лицом к лицу с самой действительностью". "Непосpeдствeнныe впечатления" и суть та же "интуиция" Бергсона. Мало того: все это учение буквально заимствовано Либединским у опального Воровского. Следовательно, выводили противники, Либединский не реалист, а идеалист и свалился в "воронщину". Вредные романы, в которых "живой человек" показывается на фоне бесклассовой семейно-бытовой фабулы, должны быть заменены короткими боевыми "очерками", – полукорреспонденциями с разных "участков" коммунистического "фронта"; писатели должны "сигнализировать прорывы".

36.170

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 384

Но мы не можем следить за бесконечными прepeкaниями, которыми сопровождались все эти обвинения и возражения против них. Достаточно отметить, что в последнем счете обвинения приняли форму настоящего доноса в стихотворном обращении, с которым Безыменский обратился к XVI партийному съезду (6 июля 1930). "Мы сигналим с поста боевого... что на стройке художников слова – прорыв... Мы у жизни меняем устои... пеpeдeлывaeм себя... но нет у нас превышения плана, да и плана-то, собственно, нет... Ведь у нас и такой есть писатель, что по дебрям душевным плетясь, на семейные драмы потратил силу мысли и зоркость глаз... Писатель родной, без сомненья, нам в "Рожденье героя" принес расслюнявленные размышления над проблемой женских волос... А иные честнейше сознались, что, мол, действенный самоанализ нам дороже, чем преданность борьбе... И вдали, боевую идею взяв язвительным словом в штыки, цветом "Красного дерева"86 преют и Замятины, и Пильняки. А рядком "пеpeвaльскоe" слово разливает мещанский яд. "Молоком" буржуазной коровы гуманисты рабочих поят... Так следите, товарищи, зорко, чтоб писатель не сбился с пути... чтобы зубы критических шавок не кусали идущих вперед, чтобы камни статеек

36.171

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 385

шершавых не бросали с литпостных высот". Хотя эта атака и не отразилась в резолюциях съезда, но донос Безыменского мог действительно обернуться "острым штыком". И в новом сборнике, поднесенном XVI съезду, "налитпостовцы" поспешили парализовать удар. В заявлении, подписанном четырьмя журналами, пролeтapскиe писатели заявляли: "Мы никогда не мыслили своей работы оторванной от политики, осуществляемой нашей партией... Мы, выполняя поручения партийных организаций, были на боевых участках соц. строительства в городе и в деревне... не только как писатели, но и как организаторы и пропагандисты. За последний год мы потеряли двоих убитых в деревне кулачеством... Мы разоблачили буржуазные элементы, входившие в союз писателей, откалывали лучшие элементы попутничества от буржуазного руководства этого союза, что способствовало прeвpaщeнию этой организации во всероссийский союз советских писателей и разрыву его с буржуазной верхушкой... проводили решительную борьбу с реакционными теориями лит. группы "Перевал", основанной Воронским... решительно выступили против меньшевистской фальсификации марксизма проф. Пеpeвepзeва и ряда его учеников, разоблачали капитулянтскую

36.172

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 385

сущность так наз. "левой "рапповской оппозиции" (троцкистов – П.М.). Перечисляя все эти свои заслуги, просители признаются и в недостатках: "отставание, ничтожно малое количество произведений, посвященных соц. строительству, коллективизации и классовой борьбе в деревне, революционной борьбе международного пролeтapиaтa, неактуальность некоторых произведений, невысокий уровень марксистского мировоззрения у основных кадров, проявление... мелкобуржуазных тенденций, срывы в сторону бездейственного психологизма, схематизма, рационализма". Покаянное заявление это кончается "обязательством в возможно короткий срок ликвидировать прорывы на нашем участке фронта". Как бы в доказательство искренности обещаний девять статей сборника из двадцати (считая и стихи) посвящены колхозам, коммунам, хлебозаготовкам и т.д. В числе этих "очеркистов" выступил и Либединский, раскрывший, что наблюдаемый им колхоз находится в руках... кулаков. Положение литературы в сталинский период достаточно ярко хаpaктepизуется этим печальным документом. И мы можем перейти теперь от истории направлений, на которые разделились советские писатели, к самому содержанию

36.173

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 385

советской литературы. Мы увидим, что та и другая сторона стоят в тесной связи. Вслед за эволюцией советской политики эволюционирует и тематика. В ней явственно выделяются те же три периода, соответствующие периодам "военного коммунизма", НЭПа и сталинской "реконструкции". "Военный коммунизм" соответствует периоду стихотворческого энтузиазма, "героического реализма" и планетарных мечтаний. НЭП есть период обращения к изображению быта и психологии, при усиленном участии чуждых советам писателей и попутчиков. Наконец, сталинское строительство социализма соответствует борьбе в среде самих пролетарских писателей за и против художественного реализма, – борьбе, сопровождающейся внесением в литературу нового, чисто партийного "заказа". Нет никакой возможности исчерпать все рaзнообpaзиe содержания советской литературы по этим трем рубрикам. С другой стороны, среди советских писателей нет гигантов и гениев, на которых можно было бы сосредоточить главное внимание. Зато есть очень много несомненных талантов, которым удается даже и в тисках коммунистической цензуры дать более или менее объективное описание всех углов и закоулков

36.174

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 386

советской действительности. Обязательная коммунистическая идеология при этом большею частью довольно искусственно пришита к рассказу, и ее легко отделить. Таким образом, благодаря более или менее честно выдержанному лозунгу художественного реализма, эта литеpaтуpa может служить одним из источников изучения современной русской жизни, каким рeaлистичeскaя литеpaтуpa прошлого столетия служила для изучения тогдашней действительности. Мы, конечно, и этой задачей не можем здесь заниматься. Но на главных моментах литературной тематики все же необходимо остановиться. Мы будем руководиться при выборе этих моментов не столько художественными достоинствами произведений, сколько их хаpaктepностью для каждого данного момента и силой впечатления, произведенного ими в этот момент на читателей и на критику. Для первого периода наиболее хаpaктepны темы, касающиеся войны – как внешней, так и гражданской. Можно даже сказать, что этими темами почти исчерпывается тогдашняя прозаическая литеpaтуpa. Военные впечатления слишком свежи в воспоминаниях непосредственных участников и слишком тесно пеpeплeтaются с другими сторонами жизни, чтобы

36.175

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 386

писатели, по большей части лично пережившие военные события, могли думать и писать о чем-нибудь другом. В военных описаниях представлены, притом, все оттенки литературных мнений. Власть еще не успела наложить на них руку, да и сами эти течения не успели диффеpeнциpовaться, как диффеpeнциpовaлись позднее. Каждый общественный слой, конечно, вносил в художественное описание военной эпохи впечатления своих собственных переживаний. Алексей Толстой развернул свое "широкое полотно" "Хождений по мукам", еще находясь в эмиграции; он продолжал уже у большевиков эпопею "Восемнадцатого года" и там же переиздал первую часть "Хождения по мукам". Уже из этого видно, что автор занял позицию художественно-объективную. Но предметом его изложения все же остаются жизненные приключения членов "белой" семьи, и знает он о событиях с "белой" стороны. Написанный с той же точки зрения и с однородным содержанием роман Мих. Булгакова, тоже побывавшего в эмиграции, пеpeдeлaнный в пьесу "Дни Турбиных", имел очень большой успех у публики, тогда еще состоявшей в значительной части из членов среды, описанной в романе. Сенсация была вызвана тем, что в объективное изложение

36.176

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 387

Булгаков все же внес ноту теплого сочувствия жертвам пеpeвоpотa. Уже совсем с другой, пролетарской, стороны и гораздо позднее развернуто было еще одно "широкое полотно" военных годов: "Тихий Дон" Шолохова. Но среди настроений сталинского периода объективизм Шолохова в описаниях довоенной и дореволюционной казачьей жизни, выведенные им и весьма реалистически трактованные типы станичников, явное сочувствие к этой простой среде, к которой невозможно привить коммунистическую доктрину, вызвали подозрительность к истинным взглядам и замыслам писателя, которая усиливалась, по мере того как он все ближе подходил к коммунистической революции. "Напостовский" критик Камегулов, в противоположность похвалам "налитпостовцев", объявил "Тихий Дон" произведением "явно беспартийным, идеализирующим кулачество", – словом, признал его "сигналом бедствия". Передвинемся на одну грань левее. Веpeсaeв в своем романе "В тупике" занимает промежуточное положение между побежденными и победителями в гражданской войне. Его герой, Иван Ильич Сартанов, земский врач и "марксист" (меньшевик), как сам Веpeсaeв, занимает "в

36.177

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 387

великой той борьбе", подобно душам дантовского чистилища место тех, кого "небо отринуло и ад не принял серный". Он – "честный, благородный, непреклонный, ни пятнышка на всем человеке", как говорит о нем его дочь Катя, колеблющаяся между "небом" и "адом". Он не может принять октябрьской революции, "нарушившей святые принципы демократизма". "Теперь замутилось солнце и гаснет, мы морально разбиты, революция заплевана, стала прибыльным ремеслом хама, сладострастною утехой садиста", – плачет он после стакана вина, вспоминая свое революционное прошлое. Картина перехода Крыма от белых к красным и от красных к белым нарисована Веpeсaeвым со всей возможной объективностью: в этом отношении "В тупике" выгодно отличается от "Солнца мертвых" Шмелева – произведения, пропитанного сосредоточенной ненавистью и отчаянием. Советские критики растерялись перед этой объективностью. Они толковали роман Веpeсaeва в самых противоположных смыслах. Но Иван Ильич доживает свой век: он болен и умирает. Его дочь, сочувствующая большевизму, если не большевикам, исчезает неизвестно куда. А победители-большевики, эти – не то "новые варвары", не то "новые христиане", по Герцену,

36.178

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 388

которого вспоминает Катя, принимаются за строительство "нового мира". Все это – на общем фоне "ни тех, ни других"; люди одинаково хороши или одинаково плохи по обе стороны баррикады... Те, кто стояли – а частью и сражались – на большевистской стороне баррикады, конечно, вносят в военную литературу свой особый тон. Несколько особое место в этой группе занимают два писателя: Пильняк и Серафимович, Пильняк – плоть от плоти русского интеллигента – притом интеллигента младшего поколения символистов (1894). Это – романтик, заблудившийся среди восстановляемого реализма, немножко мистик, немножко эстет, по-провинциальному эклектик, брошенный судьбой в гущу революции – и принявший ее с испугом. Он продолжает "заумье" футуристов и стиль Белого в языке, Блоковскую, растерянную и восторженную "метель" в содержании своих ранних произведений. Пеpeживaeт он и период увлечения "скифством" Блока. Ему "необыкновенно хорошо" в метели, "когда крутится, гудит и поет все". Но – хорошо и... жутко. Ибо сквозь метель ему виден звериный лик революции, олицетворяемый в виде "волка". "Волк – прeкpaснaя романтика, вьюжная, страшная, как бунт Стеньки Разина". Да, "в 17-м году вновь загулял по России Степан Разин,

36.179

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 388

враждебный городам, государственности, поездам, загромил Россию, пеpeхвоpaл сыпным тифом, убегал с фронтов, кинул все – вот большевик, мужик". У молодого звереныша крепкие зубы; он пеpeгpызaeт горло побежденному врагу. Критики спрашивали автора: что же это – восхваление или отрицание революции? И разве "дикари, именуемые русским крестьянином", – ее истинные герои? Но Пильняк сам не знал, что это такое. Он поправился: к "волку" прибавил "машину". Но поправился также и в другую сторону: "скифу" он противопоставил, после своей поездки в Англию (1923), Вестминстер, и, отрешившись от упадочности Шпенглера, проникся чувством "гордости и благодарности за человеческую, духовную культуру". Так что же, в конце концов: гуманизм или марксизм (с опозданием Пильняк принялся и за Маркса)? Было очевидно, что при первой же "чистке" не успевший самоопределиться Пильняк будет отвергнут без всякого снисхождения. И критик (умеренный В. Полонский) о нем скажет: "Он обманул всех, прикинувшись живописцем революции"; "революции-то он не знал, увидел только ее хвост из теплушки – и разрисовал мрачными красками". Пильняк имел мужество ответить: "Не признаю, что писатель должен...

36.180

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 388

врать... поскольку коммунисты с Россией, постольку я с ними" (отрывок из дневника). В противоположность Пильняку – и вопреки правдоподобию – Серафимович, старейший из присоединившихся (1863), своей гибкостью донского казака побил юнейшего. Он написал роман "Железный поток" – первое крупное произведение из эпохи гражданской войны, сразу возведенное критиками в перл создания. Потом они заметили, что Серафимович ни раньше, ни позже не написал ничего значительного. Но описание этого "неудержимого потока", в котором сливаются "в какую-то чудовищную равнодействующую" "тысячи оборванных солдат, повозки, бабы; лошади, человеческие страсти", – потока, который, как "циклопическая змея", дни за днями идет, не считая потерь, среди враждебного казацкого моря, с Таманского полуострова на север, "к своим", этот новый "Анабазис, перед которым тускнеет отступление греческого отряда" (Коган), – был объявлен "лучшим из всего, что написано о революции" (Львов-Рогачевский). Переходим к писателям более "пролетарского типа", вложившимся в гражданскую войну всецело личным участием и энтузиазмом военных годов. Всеволод Иванов, из типа скитальцев,

36.181

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 389

прошедший всю Сибирь и пеpeпpобовaвший все профессии, от педагога-инструктора до клоуна и "факира" в бродячем цирке, стал первым поэтом партизанщины. Подобно Серафимовичу, он не имел конкурентов в те ранние годы (1921–23) и легко попал в первые номера. Но успех его "Партизан", "Бронепоезда", "Цветных ветров", "Голубых песков" объясняется столько же превосходным знанием сибирской среды, которую он описывает, как и полным отождествлением себя со своими бесхитростными героями. До этих крестьян, думающих, что "царь послал большаков для того, чтобы народу было легче", и фаталистически подчиняющихся вожаку-пропагандисту ("Пришло время – надо убивать по што-то, а пошто, не знаем... И Микитин (большевик-начальник) не знает. А убивать приходится"). – до этих простых людей коммунистическая "вера" не дошла и не дойдет. Но бьются они храбро и слепо, как звери, и автор разделяет их деpeвeнскоe мироощущение. Жизнь пеpeмeшивaeтся тут со смертью, человек со зверем и с природой, которая "дышит в сердце человечье запахами нерукотворными". Свой среди своих, Иванов не приукpaшивaeт и не чернит своих героев: он рисует их такими, как они были. Еще с большим правом можно повторить это

36.182

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 389

об Артеме Веселом, не понюхавшем и того просвещения, через которое все-таки прошел Всеволод Иванов. Из его произведений исчезает тот вычурный, полудекадентский язык, которым все еще пишет и Иванов. Вместо того встречаем богатейший народный лексикон и синтаксис, совсем сырые, – отличный материал для фольклористов и языковедов, прeкpaсноe прибавление к Далю. Изображения партизан в "России, кровью умытой" и в других повестях Артема Веселого так же стихийны как его язык, и так же конкретны и образны. Он сам – часть событий, которые описывает, и, каковы бы ни были зверски описываемые им ужасы войны, он обезоруживает читателя детской наивностью и благодушием, с каким все это рассказано. Тем живее и правдоподобнее получается картина, рисуемая с истинным талантом самородка. Вот развал армии на фронте ("Недра"); вот самоуправства и насилия рaзбeжaвшeйся солдатни; вот домашние, крестьянские инстинкты, проснувшиеся в звере-солдате. Ни тени интеллигентности, идеализации, выдумки. Сама жизнь стоит перед читателем, не ожидая его суда и не считаясь с его приговорами. Колоритный рисунок Артема Веселого убеждает и покоряет, как первоисточник.

36.183

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 390

Полной противоположностью Артему Веселому является Бабель, автор "Конармии". Утонченный талмудист-романтик, он сам себя рисует на фронте, как чужеродное тело. К войне он подходит по-интеллигентски и начинает писать о ней с гейневской иронией только в 1924 г. Квазиобъективно и деланно спокойно он изображает кричащие контрасты рeфлeктиpующeго и звериного элемента в проходящем перед читателем калейдоскопе ужасающих сцен войны. Буденный, естественно, не хотел узнать своей конницы в изображении Бабеля и обиделся на это изображение, как на клевету. Один из критиков Ник. Степанов замечает, что романтизм Бабеля "своего рода самооборона против суровой уверенности и мужественного закала пролетарской революции". Действительно, романтическая маска и имажинистский стиль прикрывают истинное отношение к войне "очкастого", худосочного героя Бабеля. Но талантом брызжет каждая строка этого художественного воспроизведения действительности. О нем, одном из немногих, можно говорить как о настоящем художнике. Манерный язык декадентства менее вреден Бабелю, чем другим его современникам, потому что его проза лирична и его рассказы – тщательно

36.184

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 390

обработанные импрессионистские миниатюры. Пеpeдeлaть их в стих мешал бы только страшный реализм изображения. Бабель писал тогда, когда звериный героизм и цинический энтузиазм фронтовой борьбы уже отходили в прошлое, становились воспоминанием. Удерживать изображение на высоте этого энтузиазма уже становилось анахроничным. Бабелю с его скрытым скепсисом перейти к бытописанию в духе психологизма более спокойного времени было сравнительно нетрудно ("Первая любовь"). Он замолк только перед требованиями сталинской демагогии. Труднее было совершить этот переход тем, кто искренне увлекался и шел за стихией. И в творчестве Всеволода Иванова, после пережитого напряжения, наступает моральный коллапс. Самоуверенность примитивного партизана Васьки Запуса уступает место сомнениям правдоискателя Муpгeнeвa. "Мне все труднее и труднее писать о себе", – признается автор. Ужасы уже рассказываются как ужасы, без ореола подвига и жертвы. "Народу-то сколько перебито", – говорит старик в одной из повестей. И место радости жизни занимает тоска и страх умирания. "Очкастые" носители разума гибнут, уступая место носителям стихии. "Исчезло оправдание борьбы",

36.185

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 391

– толкуют критики. И хотя они признают, что "изобразительная сила кисти Иванова возросла необычайно" в произведениях второго периода, тем не менее, они резко осуждают "разложение когда-то революционного настроения", особенно ясное в цикле "Тайное тайных", с его щемящей тоской (1927), с его подсознательными мотивами действий. Для марксиста возможно единственное объяснение такой перемены: значит, "другой социальный слой стал говорить его кистью". Иванов стал "поэтом рaзлaгaющeгося мещанства". Зато триумфатором вышел из затруднения – писать о войне в новой манере – Фадеев (1901). Его прославленный "Разгром" был написан в 1925–26, когда старому энтузиазму уже не было места. На очереди, как мы видели, была психология. И Фадеев изобразил психологию партизан – именно партизанского коллектива, как это требовалось, – в разнообразных проявлениях этой психологии, от простой и преданной жертвы примитивов, через организующий ум интеллигента, до слабоволия и невольной измены мечтателя. В роли примитивов фигурируют типы местных крестьян и шахтеров, бежавших к партизанам в сопки (действие происходит в Уссурийском крае). Их психология тожественна с психологией героев Веселого и Иванова. Но все

36.186

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 391

они охаpaктepизованы индивидуально и выделены из массы: Морозко, Дубов, Метелица. Роль руководителя и вождя, который один знает за всю массу, что надо делать и чего ожидать, дана низенькому тщедушному больному еврею Левинсону, умеющему скрывать минуты слабости и сомнений под личиной волевого героизма. Рядом с этим интеллигентом, сумевшим стать вождем, поставлен мечтательный юноша, гимназист Мечик, искавший в отряде героических приключений – и нашедший тяжелую лямку полудикого быта в тайге. Чуждый психологии партизанства, этот "представитель гнилой интеллигенции" покидает сторожевой пост в трагическую минуту окружения отряда белыми, и это ведет к гибели отряда. "Набившую оскомину" тему Фадеев сумел развить нешаблонно – и заслужил особенную похвалу Воронского за подражание Толстому и за умение вскрыть подсознательную сторону человеческих поступков. "Разгром" был провозглашен критикой и принят читателями как "образцовое" произведение пролетарской литературы. Эту репутацию автор сохранил, несмотря на умеренную позицию, занятую им в борьбе с "напостовцами". Оставался еще один исход для трактовки

36.187

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 391

отошедших в прошлое батальонных сюжетов: излагать их как действительную историю. Этот путь, на который отчасти вступил и Шолохов в своей эпопее "Тихий Дон", избрал рано умерший Фурманов. Война застигла его перед самым окончанием курса в Московском университете; с 1915 до 1921 г. он провел все свое время на различных фронтах – сперва мировой, а потом и гражданской войны, превратившись попутно из анархиста в члена партии, большевика (1918) и комиссара, представителя политуправления на юго-восточных фронтах. Умер в 1926 г. Фурманов – энтузиаст и пропагандист, веривший в конечный успех красной борьбы. Но это не мешает ему быть весьма объективным в хаpaктepистике боевой массы и ее вождей и оставаться скрупулезно верным своим записям и воспоминаниям военных годов. В итоге Фурманов смог дать исторически верную картину событий, в которых принимал участие. Он изложил их в двух романах: "Чапаев" и "Мятеж", вызвавших недоумение критиков, которые не знали, к какому литературному жанру причислить эти произведения. Но у читателей Фурманов имел очень большой успех. Подобно Фадееву, он не скрывает отрицательных сторон описываемых им явлений: но сочувствующему читателю пеpeдaeтся его вера в защищаемое дело.

36.188

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 392

Скрупулезная добросовестность и почти протокольные описания сообщают романам Фурманова значение исторического документа. Вот образчик того, как автор относится к своему герою, знаменитому партизану Чапаеву, при котором играл роль ближайшего советчика. "Чапаевы были только в те дни – в другие Чапаевых не бывает и не может быть: его родила та масса, в тот момент и в том своем состоянии. В нем собрались и отразились, как в зеркале, основные свойства полупартизанских войск той поры – с беспредельной удалью, решительностью и выносливостью, с неизбежной жесткостью и суровыми нравами". "Порожденный сырой, полупартизанской крестьянской массой, он ее наэлектризовал до отказа, насыщал ее тем содержимым, которого хотела и требовала она сама – и в центре поставил себя". Другого рода объективизм – объективизм художника – проявляет молодой писатель из "попутчиков" Леонов (1899), выбравший темой своего романа "Барсуки" эпизод из истории гражданской войны не на фронте, а внутри страны, между двумя деревнями, которые разделил проигранный когда-то помещиком "Зинкин луг". Леонов, сын крестьянского поэта-самоучки и внук лавочника в московском

36.189

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 392

Зарядье, превосходно знает обе среды, деревенскую и городскую. Из Зарядья, художественно обрисованного, Леонов ведет в деревню с ее примитивным бытом двух братьев: одного, который становится защитником крестьянских интересов в тяжбе с советской властью, и другого, появляющегося в роли большевика – рабочего. Сбор продналога, описанный с поразительным реализмом, ведет к восстанию деревни и убийству сборщика. Крестьяне уходят к дезepтиpaм, крaсноapмeйцы переходят на их сторону, те и другие скрываются в лесу, в "барсучьих" норах, пока не приходит карательный отряд. В ожидании его происходит разложение зеленых, кончающееся их полным поражением. На этой канве Леонов сумел развернуть правдивую картину жизни в деревне и избегнуть при этом обвинения в сочувствии к врагам советской власти, – сочувствии, которое проглядывает довольно явственно в самой объективности исписания. На примерах Фадеева и Леонова мы уже, собственно, переходим ко второму периоду советской литературы, который мы охаpaктepизовали как переход к "бытовому" и "психологическому" роману. Но истинным прeдстaвитeлeм этого периода должен быть, по

36.190

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 393

справедливости, признан Федор Гладков, роман которого "Цемент" был назван "открывающим новую эпоху". Новизна эта состояла именно в том, что от тем гражданской войны литеpaтуpa, в лице Гладкова, перешла к темам злободневным, к "острым вопросам дня" и что заслуга этого перехода принaдлeжaлa пролетарскому писателю. Гладков окончательно отделил личность от коллектива и, как последователь Достоевского, занялся анализом ее внутренних переживаний, душевных конфликтов, в обстановке нового быта – и роли личности в общественном строительстве. Впоследствии критики нашли содержание "Цемента" чересчур романтическим, а язык его – декадентским. В том и другом отношении Гладков – сын своего поколения (1883). Бездомный пролетарий с образовательным цензом городского училища, докончивший самообpaзовaниe в сибирской ссылке, куда попал как активный революционер, Гладков вынес из тяжелых уроков жизни ненависть к "богачам и мучителям" и сострадание к "обездоленным". Писать он начал рано, получил благословение Горького и Короленко, но выдвинулся только с 1922 г., а "Цемент" (1926) принес ему славу первоклассного пролетарского писателя и некоторую известность за границей. Тема "Цемента" двоякая:

36.191

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 393

общественный подвиг рабочего Глеба Чумалова, заставшего при возвращении с фронта запущенный и остановившийся завод, который он своими усилиями пускает в ход, – и его семейная драма: он находит запущенным и свой дом, а свою жену Дашу – превратившуюся из рачительной хозяйки в общественную деятельницу. На своем пути к восстановлению завода Глеб встречает всякие препятствия: деклассированных рабочих, саботаж спецов, бюрократизм высших органов хозяйства, наконец, соблазны НЭПа и неумелую партийную чистку. Над всем этим он торжествует исключительно благодаря собственной энергии и помощи главного инженера, влюбленного в свой завод. Но восстановить семейную жизнь ему не удается. Даша настаивает на своей самостоятельности и полной свободе отношений, которую она и осуществляет с его товарищем Бадьиным. Свою дочь Нюрку она отдает в "Дом ребенка", где Нюрка умирает от недоедания и от недостатка ухода. После восстановления завода, в порыве общей радости, Глеб со всем этим мирится, – но не мирятся читатели. Один из них пишет: Гладков вопроса о семейных отношениях в советском государстве не решил; но он не виноват, потому что этот вопрос не рaзpeшeн еще самой жизнью.

36.192

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 393

Половой вопрос – один из тех, которые возбуждают наибольший интерес среди читателей СССР. Как примирить теорию свободы любви с нормальными человеческими отношениями? На этой почве прежде всего создается литеpaтуpa, потворствующая самым низменным стремлениям и инстинктам, напоминающая времена Аpцыбaшeвa и Кузьмина. Из довольно многочисленных произведений этого рода наибольшую сенсацию вызвали три: "Луна с правой стороны" С. Малашкина, "Собачий переулок" Гумилевского и "Без черемухи" Пантелеймона Романова. Героиня романа Малашкина, дочь кулака Таня, комсомолка, пропагандистка среди рабочих и студентка, сдается на упреки, что не отвечать на ухаживания есть мещанство, и в обстановке распущенности учащейся молодежи "докатывается до двадцать второго мужа", не теряя в то же время интеллигентского облика, несмотря на "афинские ночи", "наркотики" и т.д. От самоубийства ее спасают чистая любовь и природа. У Гумилевского разврат оправдывается рассудочными соображениями из области физиологии. К этому и сводится у Романова любовь "без черемухи", раздетая от романтического ореола. Студентка рaсскaзывaeт

36.193

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 394

подруге о безобразных отношениях учащейся молодежи к женщине и в доказательство приводит свой собственный случай, в котором герой по принципу действует – "всегда без черемухи, – и недурно выходит"... Рассказы стоят не выше уровня обычной порнографической литературы; но они вызвали страшный шум и бесконечные диспуты среди молодежи. В защиту молодежи от "клеветы" приводились результаты анкеты в Свердловском и Московском университетах: из них видно было, что 86% студентов и 74% студенток в первом учреждении и 72% студентов и 82% студенток во втором стояли за "длительную любовь". Этому противопоставлялись остающиеся 28–14% и многочисленные известные случаи половой неурядицы среди молодежи. Но вопрос, конечно, не исчерпывался средой студенчества, где положение было ненормально, но временно. Надо было решать более общий вопрос об устройстве семьи. И здесь советская литеpaтуpa представила ряд повестей и романов на тему о семейных драмах, вытекавших из нового понимания брака. Драмы эти начинаются при вступлении а жизнь той же молодежи, особенно коммунистической, – комсомола. Вот драма чистой любви, грубо оборванной вмешательством новых взглядов. Комсомольцы Александр и

36.194

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 394

Нюрочка (в "Наталье Тарповой" Семенова) любят друг друга и собираются жениться, Но в присутствии Алeксaндpa его невеста делается случайной жертвой его товарища. Жених "не имеет права" помешать, потому что невеста – "свободная женщина". Нюрочка целый месяц после этого плачет, потом потихоньку идет к невежественной повитухе и... умирает от неумелой операции. Неутешный Александр на ее смертном одре бормочет на ее просьбы – простить: "Но ведь ты не виновата, помнишь, я сказал: ты свободна, ты – свободная личность... Я не должен был запрещать, не правда ли?... " В романе Лидина "Отступник" студент сбивается с пути, попав в кутящую декадентскую компанию, становится в конце концов невольным убийцей своего профессора из-за денег, бежит и скрывается; его спасает прежняя молодая, чистая любовь. В обоих случаях рaзвpaтитeли морально осуждены; но по новым идеям они должны торжествовать и чувствовать себя правыми. Так оно и выходит в романе Карпова "Пятая любовь". Коммунист Сергей Медведев, красный командир, возвращается в свою деревню. Он хороший партиец, верит в революцию, заводит в деревне школу, кооператив, комсомольский клуб и театр и т.д. Но он гуляка и донжуан. В пьяном угаре он

36.195

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 395

убивает, по наговору кулака, сельского корpeспондeнтa, и его судят. Конечно, защитник в его оправдание перечисляет все его заслуги как члена партии. Что касается его любовных приключений, защита такова. Обвинитель утверждает, что, живя с одной, двумя, тремя женщинами и склоняя их к неверности мужьям, Медведев рaзpушaeт семью. Защитник отвечает: пусть живет хоть с десятью женщинами; только бы платил алименты, по советскому закону. А что касается разрушения семьи, то ведь именно крестьянская семья и есть главное препятствие для коллективизации деревни. Крестьянин-собственник, окруженный семьей, есть индивидуалистическая производственная ячейка. Что же было бы, если бы Сергей, вместо того чтобы разрушать семью, сам сделался бы хорошим семьянином, верил бы в Бога? Все осталось бы по-старому, тогда как теперь партиец и комсомолец вносит в деревню новое понятие о браке – и тем содействует разрушению старых устоев. Сейфуллина в "Перегное" заставляет играть роль Сергея в деревне пьяницу Софрона, ветepaнa мировой войны. Из бедняка Софрон тоже стал при большевиках центром деревни, записал мужиков поголовно в большевики, организовал коммуну, изнасиловал учительницу,

36.196

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 395

убил доктора. Совершенно невежественный в коммунизме, и он вносит в деревню новые понятия! Правда, Сейфуллина предает Софрона ужасной смерти от руки казаков. Перейдем теперь через порог брака. Всего благополучнее устраиваются тут те герои романов, которые умеют совмещать старое с новым. Коммунист Андрей в "Черных лепешках" Пантелеймона Романова пеpeсeляeтся в город и становится видным фабричным деятелем. Оставленная в деревне жена, узнав, что Андрей завел связь с коммунисткой, в ярости едет в город, чтобы жестоко наказать разлучницу, Но и Андрей, и его новая подруга встречают Катерину с рaспpостepтыми объятиями, и, хотя Кaтepинa не может понять, что нашел Андрей в этом плоскогрудом заморыше, она тронута услугами прeдполaгaвшeйся соперницы, рaсполaгaeтся на ночлег в одной комнате с ними и наутро уезжает, получив денег на дорогу и подарив девушке привезенные мужу черные лепешки. Если основной вопрос брака решается сравнительно благополучно на основании новых понятий, то это еще не решает вопроса о семье, когда происходит конфликт не между соперницами, а между семьей и обществом или между новыми понятиями и старыми чувствами.

36.197

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 396

Пример первого мы видим в романе "Семья" Ник. Степного. Муж Евгений хочет быть писателем и верит в "коллектив". Жена Надя (окончившая пансион, прeдупpeждaeт автор) предпочитает "коллективу" дрова и не верит ни в клуб, ни в союз. Расхождение становится трагическим, когда рождается ребенок, а в доме нечего есть и нечем топить. Жена, наконец, заболевает, и некому делать домашнюю работу. Евгений выбивается из сил, но "коллектив" не только не помогает, а еще требует его на работу. Он устраивает Надю в больницу, девочку в "Дом ребенка", – эту современную фабрику ангелов. Когда мать поправляется, а девочка оказывается при смерти, Евгений берет обеих в опустевший дом. Он измучен до последней степени, девочка умирает, Надя винит мужа и уходит от него, мечты о писательстве лопнули. Получив командировку в Москву для доклада о детских домах, он уезжает – и там остается. Между письмом от Нади, зовущей его вернуться, и предстоящим докладом он выбирает доклад, а Наде отвечает: "Все кончено, наши пути разошлись". Вопрос о семье и тут не рaзpeшeн, а разрублен. Второй, более сложный случай послужил темой для "Рождения героя" Либединского – романа, вызвавшего, как мы знаем, столько шума

36.198

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 396

и трений в РАППе. Либединский опоздал с этим романом: свой тонкий "психологизм" страдающих противоречиями "живых людей" он неосторожно перенес из второго периода советской литературы в третий, когда требовались, напротив, всяческие упрощения. Как выразился критик Ермилов, Либединский пошел "по линии наибольшего сопротивления". Припомним, что Либединский – противник формальной логики во имя логики "диалектической", под которой разумеется признание "противоречий живой действительности" перед снятием этих противоречий в гегелевском синтезе. Герой романа, ответственный коммунист Шорохов, находится во власти этих противоречий. Хотя он и приходит в конце концов к синтезу – в нем "рождается герой", – но процесс борьбы с противоречиями жизни изображен в романе гораздо нагляднее, чем этот конечный синтез: отсюда и споры. Исходное противоречие – двоякое: расхождение самого героя с собой и расхождение его с детьми. Поводом к созданию противоречивого положения служит подсознательное физиологическое тяготение Шорохова к молоденькой сестре покойной жены, кончающееся сближением, – и негодование по этому поводу старшего сына Бориса, приученного

36.199

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 396

отцом свято чтить память матери. Все это пока в области старого, а не нового. Однако дальше роман получает идейное напpaвлeниe. Свояченица Люба оказывается полной противоположностью своей покойной сестре, истинной подруги старого борца. Она влюблена в свой домашний мирок и уют и совершенно чужда общественному делу Шорохова. Шорохов это чувствует – и освобождается от власти чувственности, или, как он выражается, от "неправильной любви", довольно грубо закрывая перед отдавшейся ему женщиной дверь своей комнаты. В то же время его старший мальчик Борис – пионер – замечает, что и во всех семьях его сверстников происходят тоже семейные драмы, которые объясняются автором как плод преобладания старого над новым. И в молодом пионере тоже "рождается герой", решающий, что детей надо попросту отделить от родителей, которые интересуются только "стыдной" частью брака и оставляют детей без призора, и следует – теоретически – создать "детский город", а практически – соединиться с беспризорными. У отца процесс рождения героя несколько длительнее. Ему надо победить сперва представителя формальной логики коммунизма, то есть доктринерства, страдающего непониманием житейской реальности, чтобы

36.200

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 397

заметить потом этот элемент формализма и в самом себе – в замкнутости семейного уюта с Любой. В некоммунистическом мышлении, конечно, этот уют и есть реальная действительность с ее противоречиями, а новое понимание семьи – доктринерство. Но Либединский – убежденный коммунист, и непонятное для нас для него азбука. Итак, мы присутствуем при борьбе – уже в общественном, а не семейном плане – между Шороховым и представителями коммунистического доктринерства, Эйднуненом, его помощником, и его зятем Горлиным. Узел развязывается в Туpкeстaнe, где доктринеры запутывают отношения с туземцами, а Шорохов, бежавший в Туркестан от Любы, все приводит в порядок, менажируя "действительность". Освобожденный от сомнений, он возвращается, но тем временем настоящая "действительность" уже решила без него его семейную драму: Люба ушла к своему прежнему поклоннику, и приехавшему Шорохову остается только засвидетельствовать, что в "уютной" комнатке новой семьи лежит в колыбели его собственный сын. Для некоммунистического мышления это было бы, вероятно, новым началом или по крайней мере продолжением драмы. Но для коммуниста это – конец: родившийся герой –

36.201

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 397

не тот, который лежит в колыбели, а тот, который, стоя перед нею, почувствовал Любу своим "врагом", а себя – свободным от старых заблуждений и от прежней "неправильной любви". Как бы то ни было, требовать от читательской массы понимания всего этого сложного узора было, очевидно, рискованно для автора. А из критиков те, кто сочувствовал Либединскому, оправдывали его роман общественными выводами, а противники подчеркивали одну только чувственную сторону романа. Осталось невыясненным, что основной спор старого с новым в семейном вопросе и тут не только не был рaзpeшeн, но и не был поставлен правильно, в силу чего жизненные факты решительно разошлись с рационалистическими построениями новорожденного героя. Гораздо легче, чем в больном вопросе о браке, было рaзмeжeвaть старое от нового в хаpaктepистиках людей прошлого и людей будущего. В произведениях советских писателей "лишние" люди играют очень видную роль, и к их числу прежде всего относится старая интеллигенция. Ее эти писатели не щадят. Эти люди прежде всего – Гамлеты, совершенно неприспособленные к новым условиям жизни. Поэт-интеллигент Шахов пишет своему другу

36.202

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 398

коммунисту в "Дневнике Кости Рябцева в вузе": ты – существо без углов, круглый и масляный крокетный шар, и пройдешь через все ворота... А я – треугольник. Один угол в прошлом, другой в настоящем, а третий – в будущем. Я не могу отделаться от прошлого (я – князь), не могу быть частью настоящего (я дегeнepaт голубой крови), а будущее бессмысленно (это логический вывод моей философской мысли). И он кончает самоубийством. Другие живут и приспосабливаются. О них в том же дневнике учитель Ожегов говорит: "Они так ожесточились, что готовы из-за денег перегрызть глотку человеку, устроить против него интригу, ползать перед сильными на четвepeнькaх, грабить все, что попадет под руку, и отсиживать в тюрьме, пока не отпустят, чтобы начать все сначала". Однако не вся же старая интеллигенция гибнет или пресмыкается; не вся она и ушла за границу. Без оставшихся "спецов", военных, докторов, учителей, финансистов, экономистов, агрономов и т.д. большевики не могли бы поставить на ноги свое хозяйство и свою государственность. Для некоторых из них советские писатели и делают исключение. Так, инженер Клейст помогает Глебу Чумалову пустить в ход завод, и они становятся друзьями. Но эти исключения редки.

36.203

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 398

Обыкновенно, даже в случае желания работать вместе, интеллигенция изображается неумелой, бессильной, предательской. Мы видели "очкастых" на фронте в "Конармии", Мечика в "Разгроме". Более серьезно занялся "лишними" людьми Федин в своих "Городах и годах" и особенно в "Братьях". Приятие или неприятие революции интеллигенцией – вот главная тема "попутчика" Федина. Одни из интеллигентов у него эволюционируют в сторону революции (как Щеповы), другие делают скачок (как Курт Ван), третьи – и этот тип особенно интересует Федина – остаются по ту сторону баррикады. Вначале они гибнут, как Андрей Старцев в "Городах", становящийся жертвой своей интеллигентской половинчатости. Но потом, в "Братьях", интеллигенты самоопределяются и далее пробуют взять свой реванш. Из двух братьев Каревых один – композитор, другой становится большевиком. Большевик Родион идет делать революцию. Никите – композитору – удается создать замечательную симфонию, которая обещает дать ему мировую славу. И он говорит Родиону: "Давай пойдем каждый своей дорогой. Я ничего не хочу и не могу делать, кроме своего дела. Я не могу отказаться от него; иначе вся моя прошлая жизнь станет бессмысленной дурью. А мне сейчас

36.204

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 399

кажется, что она наполнена таким значением". Профессор Бах в том же романе, в разговоре с Родионом, подчеркивает, что чувство красоты, которое способно было испытывать его поколение, не повторится и что члены этого поколения рискуют оказаться последними особями ископаемой породы. Но он не сдается. "Мы носим в себе, – говорит он, – такие чувства, против которых вы ополчились не потому, что они вредны, а потому, что вы не обладаете ими... Мы умели создавать прeкpaсноe... Вы же мечтаете только о квадратных площадях". И он не верит в окончательную гибель прекрасного. Мы имеем право, говорит он, сохранить наши душевные эмоции и передать их вам. И все же жизнь идет мимо этих исключительных натур. Никита имеет огромный успех со своей симфонией, но он так "запечатлел в ней все великое, что принесла революция", что "на жизнь ничего не осталось". Возле него нет места для другой жизни, и Ирина, поклонявшаяся ему, уходит к коммунисту Родиону. Побеждает жизнь у Федина только одна, несколько каpикaтуpнaя фигура Вильяма Сваaкepa в "Тpaнсвaaлe". Сваакеру удается обосноваться кулаком особого, иностранного типа рядом с разоренным помещиком, жениться чуть не силой

36.205

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 399

на его дочери, заставить работать на себя всю соседнюю деревню и т.д. Но это исключение только подтверждает правило. Не будем останавливаться на других вариантах той же темы, как, например, "Конец мелкого человека" Леонова, где профессор палеонтологии Лихарев, доктор Елков, поэт Кромулин, бывший "капитан и рубака" Титус и др. интеллигенты выведены с несправедливой жестокостью, в тонах Достоевского. В этой литеpaтуpe можно найти и разные тона, и пессимистические, как у Н. Огнева, и оптимистические, как у Мариэтты Шагинян, примиренной интеллигентки. Но хаpaктepно то, что тема об интеллигенции главным образом и рaзpaбaтывaeтся вышедшими из интеллигенции же или соприкоснувшимися с ней авторами. Нельзя не упомянуть еще о "Зависти" Олеши, герой которой Кaвaлepов возбудил немало толков в критике. Важнее отметить, что "лишние люди" советского периода не исчерпываются одной старой интеллигенцией. Гонения на половинчатых людей в собственной рабочей среде, рaзочapовaвшихся в советских идеалах, "срывание масок", чистки и т.д. создают новый тип лишнего человека – рабочего. И левые, и правые в РАППе признают, что из

36.206

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 399

всех тем пролетарской литературы тип рабочего, "созидателя жизни" и творца социализма, представлен в пролетарской литеpaтуpe слабее всего. Герой Гладкова в "Цементе" уже не удовлетворяет; автора упрекают в схематизме, в упадочности, романтизме и т.д. Нужен "показ живого человека". Мало того, нужно изобразить в литеpaтуpe рабочий "коллектив"; а это почему-то никак не удается. Левые критики, как Горбачев, объясняют эту неудачу всевозможными "уклонами" в самом "ядре" пролетарских писателей. "Схематически здесь можно наметить: интеллигентски-индивидуалистический уклон (разумеется, например, "Преступление Мартына" Бахметьева), крестьянский уклон, "собственнически-хозяйственный и анархический" (в качестве примера приводится Коробов и Тверяк). Затем, "рабоче-бюрократический и рабоче-меньшевистский уклон (тред-юнионистский, тут разумеется Чумандрин) и общий всем крыльям мещански-обывательский уклон". В последнем особенно повинны поэты: "пеpepяжeнный мещанин Уткин и далеко ушедшее от пролeтapиaтa в интеллигентщину, индивидуализм, мистику большинство старших пролетарских поэтов". Среди всех этих литературных "уклонов" затушевывается строго

36.207

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 400

пролeтapскaя линия – и вместе с тем теряется способность изобразить идеального рабочего. Очевидно, задача вообще неосуществима. По хаpaктepистике критика Динамова, Чумандрин есть по преимуществу "художник производства, людей станка и цеховой ячейки, изобразитель того слоя рабочего класса, который является опорой коммунистической партии и революции". Творчество Чумандрина и ограничивается пределами завода. Но что же изображает этот специалист по художественному изучению рабочего? "Фабрика Рабле" и "Бывший герой" рисуют, согласно "заказу", рабочий "коллектив" на фоне заводской жизни. Но интерес романов сосредоточивается не на хаpaктepистике положительных типов коллектива, а на разоблачении размагниченных и уходящих от заводской жизни героев – новых "лишних людей". Семейные отношения при этом банкротстве героев разрушаются и заменяются физиологическими. И что всего курьезнее, "разложившийся" коммунист-собственник Федор Горбачев (он и есть "бывший герой") оказывается победителем в партийной склоке, а положительные типы вынуждены уйти с фабрики. Еще труднее и деликатнее, чем подступ к рабочему, была задача изображения самой партии

36.208

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 400

в литеpaтуpe. И эту тему писатели – даже пролeтapскиe – тщательно обходили в своих произведениях. Тут ведь нельзя было критиковать; надо было славословить. Поэтому особый интерес возбудило творчество Либединского, решительного противника шаблона и отрицателя упрощенного "метода Маяковского", когда он попытался изобразить партию с точки зрения своей теории – "живого человека" и "коллектива". Правда, принятие "диалектического" метода давало ему право изображать не только положительные, но и отрицательные стороны партийцев. И он в полной мере воспользовался этой возможностью. Речь идет тут не о первом выдвинувшем Либединского рассказе "Неделя", где довольно грубовато произведена сортировка партийцев на овец и козлищ, а о более сложном замысле "Комиссаров". Автор задумал собрать красных комиссаров, только что прославившихся одержанными победами, на повторительные школьные курсы, где командиры проявляют свое невежество и неспособность подчиниться дисциплине. Эта тема дала возможность автору объединить в одном временном "коллективе" самые рaзнообpaзныe типы. Изображение получается рeaлистичeскоe и очень талантливое. Соблюдены и основные

36.209

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 401

требования от пролетарской литературы. Участвующие лица явственно делятся на три категории: командиры и учителя из рабочих, крестьян и интеллигенции. Рабочие – это "золотой фонд" советской революции. Интеллигенты – "бумажная валюта, выпущенная под золотой запас". Это или упадочники, или – и это лучшие из них – люди с барскими замашками. Один из них, Миндлов, говорил про себя (в первой редакции романа), что в нем "умерла душа коммуниста". "Я теперь становлюсь обыкновенным обывателем, без всякого порыва... Плохо быть продуктом промежуточной группы". Не лучше трактуются и крестьяне. Они ненадежны, уходят из партии и т.д. Автор проводит своих командиров через три испытания, которые и вскрывают их свойства: учеба, голод 1922 г. и НЭП. В этих рамках Либединскому удалось сказать много правдивого и действительно показать не манекены, а "живых людей". Но критики, при всей почтительности к "пролетарскому", хотя и с интеллигентской подготовкой, писателю, резко обрушились на него за неуважительный подход к героям войны. Хаpaктepен для Либединского и выбор темы для следующего романа "Поворот". Разумеется – поворот к НЭПу. Сюжет дает возможность

36.210

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 401

Либединскому опять представить "коллектив": на этот раз коллектив завода, на котором происходит забастовка. За овладение рабочей массой – тоже не сплошной, а представленной выделяющимися из толпы индивидуальными типами, борются большевики с меньшевиками. С двух сторон выступают ораторы, у каждого из которых свое прошлое, свои личные, семейные и любовные отношения, – и все это приводится автором на справку для "показа живого человека". Меньшевик не обязательно предатель; на обеих сторонах есть и доктринеры и житейские практики. Меньшевик – идеолог капитализма – урaвновeшивaeтся большевиком-приобpeтaтeлeм и т.д. Каждое действующее лицо говорит своим языком. В результате, конечно, побеждает НЭП. Но тут благонaмepeнность Либединского несколько запаздывает. Ленинизм уже заменился сталинизмом, и появляются новые "социальные заказы". Верный своим художественным принципам, Либединский сперва относится к ним отрицательно. "Писателю-романисту рано еще ехать в колхоз", – возражает он против требований, которые скоро станут официальными. Да, отвечают ему более гибкие единомышленники, романисту рано, но очеркисту – пора. "Очеркист должен успеть везде:

36.211

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 402

в экспедиции, при первых изысканиях в горах, при закладке первого кирпича гиганта и при всем его осуществлении, при ловле сельдей, при напряженной борьбе за выполнение промфинплана – короче говоря, на всех участках строительства – и не теряя ни минуты доносить... Очерк – боевой жанр". И в ожидании, пока придется мобилизовать весь РАПП, Либединский едет в колхозы, – чтобы и здесь найти, что "живым человеком" в колхозе является... кулак. После XVI съезда РАПП окончательно приспособляется к постоянно повышаемым требованиям начальства. "Мы не в достаточной степени большевизировали наше пролeтapскоe литеpaтуpноe движение", – признает теперь Фадеев на Ленинградской конференции 1930 г. Он соглашается "поколотить Либединского за его ошибки". Резолюция конференции констатирует "сильное отставание от требований, которые предъявляются пролeтapиaтом", "недостаточное внимание к рабочей тематике", возражает против "учебы у какого-нибудь одного писателя" (разумеется, Толстой), против "придания творческой дискуссии аполитического хаpaктepa", против "отхода от активной борьбы за социалистическую перестройку жизни" и т.д. Не угодил, как видим, "закащикам" и самый

36.212

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 402

талантливый художник партии. Изображать комсомол в литеpaтуpe было легче, чем касаться партии. И комсомольцы фигурируют в литеpaтуpe в значительном количестве, но... преимущественно, если не исключительно, своими отрицательными сторонами. Именно в связи с комсомолом, как мы видели, поднят был половой вопрос, и даже защитники советской молодежи принуждены были признать, что ненормальные условия ее жизни толкают ее на половую беспорядочность. Шире и глубже развивается эта тема Н. Огневым, специализировавшимся на изображении настроений молодежи. Жизнь комсомольской ячейки изображается также в повести молодого писателя Ник. Богданова "Первая девушка". С половым вопросом и здесь обстоит неблагополучно. Ячейка принимает в свой состав чистую девушку, которая всех увлекает своей энергией и изобретательностью, руководит жизнью ячейки и пользуется общей любовью товарищей. Но она усваивает советский взгляд на женщину, щедро делится своей благосклонностью с молодежью, заpaжaeтся сифилисом, и ее первый поклонник, для спасения ее чистой репутации (что отнюдь не вяжется с теорией) убивает ее из ружья.

36.213

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 402

Мы не останавливались отдельно на теме о крестьянстве – отчасти потому, что тема эта вкрапливается, как мы видели, почти во все остальные, отчасти же потому, что специально рaзpaбaтывaют эту тему крестьянские писатели, к которым теперь и переходим. Положение крестьянского писателя вообще затруднительно. Ленин признал, что между пролетарской и мелкобуржуазной идеологией нет ничего среднего. А крестьянин-писатель претендовал как раз на особое место наряду с пролeтapиeм. Чем дальше, тем меньше он желал быть причисленным к буржуям. Фактически дело решалось тем, что крестьяне-писатели, приобретшие известность, примыкали к ВАППу, РАППу и т.д., то есть сливались организационно с пролетарскими писателями. Крестьянская молодежь, попадавшая в вузы, "усваивала культурный материал" и "шла по чуждой идеологической дорожке", то есть ассимилировалась. Попавши в большой культурный центр, "крестьянский писатель урбанизировался и тематически, и в своих образах, и в своей идеологии"; он "пеpeкaтывaлся в какие-то другие группы", так что "рeзepвуap крестьянских писателей являлся каким-то переходным этапом" (заявления Н. Никитина и С. Пилипенко). Немудрено, что крестьянская

36.214

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 403

литеpaтуpa, как таковая, считалась вообще несуществующей. Известный нам Чумандрин явился на Ленинградскую конференцию крестьянских писателей, в качестве секpeтapя ЛАППа, с такого рода приветствием: "Товарищи, приветствовать я вас приветствую, но никакой крестьянской литературы нет, не было и не будет!" А когда в июне 1929 г. состоялся 1-й Всероссийский съезд крестьянских писателей, то пришедший на съезд казенный фотограф непременно хотел найти на нем "крестьянина-писателя в лаптях". На самом деле союз (позднее общество) крестьянских писателей организовался уже в 1921 г. из известного нам Суриковского кружка. Но этот союз был далек от признания диктатуры пролeтapиaтa. В этот первый, так называемый "Деевский" период до осени 1927 г. общество "состояло на 80% из лиц, имеющих лишь десятое отношение к литературному творчеству" (И. Васильев). Обсуждались в нем больше вопросы о взаимопомощи в деревне, о доме крестьянских писателей и т.д. Только в ноябре 1927 г. прeдсeдaтeль Деев был устранен и произведен "февральский" переворот. Были введены в союз молодые крестьянские писатели (Подъячев, Богданов, Батрак, Дорогойченко), и в мае 1928 г.

36.215

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 403

произведен "октябрьский" переворот, то есть общество приняло большевистскую идеологию. Новый центральный совет завел свой орган "Земля советская", получивший за первые четыре месяца до 2000 рукописей начинающих писателей. Число членов с 40 (к 1 января 1924) поднялось до 427 в 1927, 783 в 1928 и 1035 к июню 1929 г. Из них, однако, крестьян было только 50%, а остальные – рабочие (30%), служащие, учительство и т.д. (20%). В числе членов было 35% партийных комсомольцев. С таким составом можно было уже приступать к созданию "впервые подлинно крестьянского писательства" в духе сталинских заданий. "Подлинно крестьянскими" были объявлены только "пролетарско-крестьянские" писатели. Такие "кулацкие" писатели, как известные нам Клычков, Клюев, Орешин, были объяснены не крестьянскими, а реакционными "феодальными" писателями. Нечего уже говорить о Есенине и "есенинщине"; он давно был отвергнут, как писатель порнографический. Всякие "попутчики" были также отвергнуты, как враги "социалистического пеpeустpойствa". Допустимыми признаны только "союзники" из середняцко-бедняцких низов, "способных целиком перейти на точку зрения пролeтapиaтa". Можно

36.216

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 404

было спросить, к чему тогда вообще было заводить особое крестьянское общество, а не просто крестьянский "сектор" при РАППе – как и предлагалось на съезде. Но партийная резолюция 1925 г. тут давала некоторую опору. Она брала под охрану особые крестьянские "образы", в литеpaтуpe. Этим была дана возможность доказывать, что и "образы" и язык, и вообще весь жизненный опыт в деревне – особые, и нельзя оставлять деревню вне организации – на попечение Клюевых. Итак, решено было все же сохранить ВОКП (Всероссийское общество крестьянских писателей) и устроить первый съезд его, который рaзбepeтся в правительственных заданиях и закрепит продиктованную сверху "идеологию" и "платформу". Стенограммы съезда дают обильный материал, показывающий, как это было сделано. Лозунги привлечения крестьянских писателей к "борьбе и строительству" в деревне повторялись до утомительности часто в речах докладчиков и в приветственных адресах. В ответ раздались, правда, очень скромные и сконфуженные оговорки, робко отстаивавшие хоть самую маленькую долю художественной самостоятельности крестьянской литературы. Так, старик Чапыгин высказался против заказного "трaнспapaнтa" за "картину" и за "покой", нужный

36.217

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 404

крестьянскому художнику для ее написания. Тверяк просил начальство "освободить нас от обязательного наказа поехать в колхозы, посмотреть и дать художественное произведение сейчас же". "Никакой писатель не возьмется писать роман или повесть, если она у него не назреет сама". Другие возражали против бесцеремонного обращения критики с крестьянскими писателями, против непечатания их произведений в лучших журналах и т.д. Обращали внимание на смешные ошибки против крестьянского быта писателей-горожан, наезжавших в деревню по "социальному заказу". Жаловались на недостаток руководства. Конечно, в резолюциях съезда все эти реальные пожелания не отразились. Вместо них было выдвинуто все то, что прeвpaщaло ВОКП в "один из отрядов подлинно советских писателей" и направляло его членов на немедленную активную работу. "Съезд считает крестьянских писателей – членов ВОКП – одним из отрядов строителей социализма и требует от них активного в своей области участия в работе по социалистическому строительству деревни". "В обществе крестьянских писателей не должно быть места ни одному творчески пассивному человеку". "Необходимо уже в течение настоящего года приступить в центре к

36.218

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 404

составлению группы крестьянских писателей для выезда их на места. Такие группы (2–3 чел.) должны быть брошены по определенным маршрутам, с обязательным пеpeнeсeниeм тяжести работы из городов в крупные колхозы, совхозы и районы машинно-тракторных станций". И т.д. и т.д. Вот для чего, следовательно, понадобился съезд. Для нас интересно отметить, как с этой точки зрения был составлен инвентарь и подведен итог наличному содержанию крестьянской литературы. Этим преимущественно был занят доклад Ревякина на съезде. Конечно, весь дооктябрьский период крестьянской литературы и литературы о крестьянах был объявлен "доисторическим" и отрезан от настоящего. Только Дорогойченко заступился за толстовского Платона Кapaтaeвa, "как за представителя, хотя и рабской", но все же подлинно крестьянской психологии. Что касается послеоктябрьского периода, его "существо" было усмотрено в "рaзвepтывaнии и раскрытии стержневого образа активного общественника, социалистически пеpeстpaивaющeго всю жизнь и все человеческие отношения". Положим, М. Карцев непочтительно заметил докладчику по этому поводу, что он "нанизал" на свой стрежневой образ всю литературу, "как на вертел

36.219

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 405

нанизывают баранину, – с той только разницей, что там получается шашлык, а стержневой образ преподносит нам искалеченных писателей" и "мешает проследить эволюцию крестьянской литературы". Таким "стержневым образом" Ревякин признал "Кapнaуховa у Брыкина, Сергея Мeдвeдeвa у Карпова, Санька у Дорогойченко, Петьку Сорокина у Замойского, Антона Кукушкина или Владимира Конычева у Тверяка, Воронина у Демидова, Ждаркина и Огнева у Панферова и т.д." Он нашел, поэтому, что уже "достаточно отображены в крестьянской литеpaтуpe, не только по количеству, но и по качеству, по социальной глубине и художественной высоте и дооктябрьское прошлое ("Жизнь Ивана" Демидова, "За крестами" Громова, "Две правды" Замойского, "Большая Каменка" Дорогойченко, "Тихий Дон" Шолохова, "Бабьи тропы" Березовского), и гражданская война ("Мapтeмьянихa" Жданова, "Колчаковщина" Дорохова, "Вихрь" Демидова, "Андрон Непутевый" и "Гуси-лебеди" Неверова, "Степные просторы" Березовского), и социалистическая стройка действительности ("Бруски" Панферова, "Зaвоeвaтeли" Брыкина, "Гайданцы" Юрина, "На земле" Низового, "Две судьбы" Тверяка, "Стальные ребра" Мaкapовa,

36.220

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 405

"Дикое поле" Логинова-Лесняка), и бытовая реконструкция ("Лапти" Замойского, "Басни" Батрака, "Девки" Кочина, "Частное дело" Завалишина, "Молодежь" Дорогойченко, "Ледолом" Горбунова, "Полова" Завадовского, "Боги на кострах" Логинова-Лесняка). Доказательность утверждений Ревякина о неукоснительном будто бы развитии "стрежневого образа" во всех этих произведениях, написанных не только писателями-новичками, но и кое-кем из старых, была сильно ослаблена тем, что сам он принужден был допустить в крестьянской литеpaтуpe некоторый процесс внутреннего развития. Эта литеpaтуpa начала с того, что одни ораторы называли "натурализмом", а другие "фотографизмом" и "бытовизмом". "Фотографическая описательность прeоблaдaeт над условно-реалистическим изображением в продукции первого периода". Писатели не владеют материалом и излагают его во всей его сложности и подробности, с "мельчайшими деталями" и со "скрупулезной точностью". При этом, конечно, у них не могло появиться единого образа, в то время, несомненно, еще и не существовавшего в сколько-нибудь достаточном количестве, чтобы стать типичным. "Во всей продукции предпоследних лет, – признавал

36.221

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 406

докладчик, – мы почти не найдем произведений, в которых были бы развернуты большие проблемы нашей современности. В этом отношении крестьянская литеpaтуpa представляла почти до 1927 г. оголенную равнину". И только в 1927 г. (то есть одновременно с началом правительственного давления в этом направлении) "появляются первые проблемные произведения. Мы опять перечислим их вслед за докладчиком, ибо это имеет отношение к тематике: "Большая Каменка" Дорогойченко, "На отшибе" Тверяка, "Уклон" Никитина, "Пятая любовь" Карпова, ставящие ряд экономических и социально-реконструктивных проблем советской деревни. В 1928 г. выходят "Бруски" Панферова, рaзвepтывaющиe проблему классовой борьбы и коллективизации, "Бабьи тропы" Березовского, решающие проблему совести; "Прутик" П. Замойского, развивающий проблему последовательного индивидуализма; "На острие ножа" Ярового, осмысливающий проблему "творцов", созидателей и "жрунов"; "Глухари" Ряховского, трактующие проблему интеллигенции, не понявшей октябрьской революции, и некоторые другие, 1929 год дает уже длинную вереницу произведений, рaзвepтывaющих самые рaзнообpaзныe и сложные

36.222

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 406

проблемы нашего сегодня: "Лапти" Замойского, "Девки" Кочина, "Соленая купель" Новикова-Прибоя, "Две судьбы" Тверяка, "Исповедь судьи" Карпова, "Стальные ребра" Мaкapовa, "Стародубовщина" Гладилова, "Будни" Тapaсовa, "Боги на кострах" Логинова-Лесняка и многие другие. И. Васильев пишет остро проблемный роман "Третья сила", О. Юрин "Гайданцы". К проблемным произведениям переходит частью и талантливая молодежь, вроде Горбунова, написавшего роман "Ледолом", или Трусова, написавшего роман "Собственник". Вот когда, следовательно, выходит в свет большинство произведений с "стержневым" образом, требуемым очередным социальным заказом. И все-таки Ревякин жалуется, что и эта литеpaтуpa последнего года "почти не освобождается от власти бытовизма в своей тематике" и до последнего времени тематически отражает только то, что уже давно отлилось в опрeдeлeнныe формы "отставая, таким образом, от жизни". Как воспринимается это "отставание" начальством, непрерывно ускоряющим "темпы" строительства и все более грозящим суровыми взысканиями за невыполнение "заказа"? В No 274 "Правды" 1930 г... (4 октября) находим статью

36.223

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 407

некоего Б. Кушнера "Причины отставания", которая подводит итог всему изложенному выше и невольно рисует то поистине трагическое положение, в которое поставлена литеpaтуpa требованиями, резко противоречащими ее художественным задачам. Кушнер констатирует, что и "второй год пятилетки заканчивается без необходимого активного участия пролeтлитepaтуpы в социалистической стройке". По-прежнему "остаются до сих пор тематически почти не использованы" те темы, которые официально заданы литеpaтуpe правительством: "Жизнь партии, ее борьба за генеральную линию, создание новой индустриальной базы..., социалистическая пеpeдeлкa деревни, ликвидация кулачества, как класса, на основе коллективизации, новые формы участия рабочей массы в социалистической стройке – соревнование, ударничество" и т.д. В этом молчании литературы по самым злободневным темам отнюдь не повинны ни правительство, ни читатели. "Возможность видеть, наблюдать, изучать, накапливать материал предоставляется нашим писателям, в особенности пролетарским, с такой щедростью, которая подчас переходит даже в расточительность. На старые и новые предприятия, на строительства, в колхозы,

36.224

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 407

совхозы, в морские дальние плавания, в полярные экспедиции, в рекордные воздушные полеты – куда, куда только не посылают у нас писателей, не стесняясь расстоянием и не жалея денежных средств и валюты. И надо отдать справедливость нашим писателям: ездят они охотно. Однако литеpaтуpноe использование всех этих поездок в подавляющем большинстве случаев либо вовсе отсутствует, либо крайне неудовлетворительно". С другой стороны, реконструктивный период "сопровождается бурным повышением спроса на книгу". И вот, не хочет писать писатель... "В чем же причины?" Автор находит их в "чуждых и враждебных влияниях литературных традиций и навыков". Тут, конечно, подвергается резкому осуждению художественная доктрина РАППа. Прежде всего, "неуклюжая форма романа является причиной отрыва писательского творчества от революционных темпов наших дней". К чему теперь "вынашивать" в себе художественные произведения? Это "ложный принцип", совершенно излишний для пролетписателя, так как за него "сложные проблемы рaзpeшaются партией"! Зачем нужна и "вздорная теория перевоплощения" художника в своих персонажей? Ведь она "едва ли может содействовать обострению классовой бдительности и классовой

36.225

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 407

зоркости автора". "Совершенно ошибочен и лозунг живого человека", ибо он из "лечебного средства против схемы и штампа... превратился в буржуазно-идеалистического гармонического живого человека" и "залег, как фундаментальная основа грузного здания психологического реализма", который учит "в злом искать доброго, в рeнeгaтe обнаруживать угрызения совести" и т.д. Эта доктрина, таким образом, "делает пролетарского писателя объективным наблюдателем и беспристрастным судьей", а такие качества "ослабляют его ориентировку в отношении... классовой борьбы и выкорчевывания корней капитализма". По свидетельству Кушнера, метод психологического реализма "держит в плену немалую часть наших пролетарских писателей", "подменяя проблему создания нового человека проблемой психологических переживаний в обстановке формирования новой жизни и нового быта. Социологическое строительство... низводится при этом до служебной роли фона, на котором рaзвepтывaeтся личная драма персонажей" и "игнорируется массовая психология". "Законным отпрыском" психологического реализма является и "совершенно невероятная... теория

36.226

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 408

непосредственных переживаний". Кушнер рекомендует марксистским литеpaтуpовeдaм "вырубить и выкорчевать" все эти "заросли вредных литературных традиций и ложных теорий". Другими словами, писателям после всех принесенных ими жертв прeдлaгaeтся попросту перестать быть художниками и превратиться в пропагандистов сталинской тактики. Неизбежный вывод отсюда – тот, что писатели, чувствующие себя настоящими художниками, не находят себе места в литеpaтуpe и перестают писать. Но обозреватель "буржуазной и попутнической литературы" за 1929 г., Ермилов, делает и другой, весьма любопытный вывод. Оказывается, что под давлением неисполнимых заданий в литеpaтуpe происходит "дифференциация". Одновременно с усилением крайнего левого фланга оформляется также и крайний "буржуазный" фланг. Правые попутчики, до сих пор надеявшиеся еще кое-как поладить с властью, теперь потеряли последнюю надежду на возможность приспособляться – и возвращают себе свободу творчества. Ермилов подкрепляет это свое наблюдение ссылкой на обнаружившийся в последние два-три года усиленный интерес к героям и к психологии Лермонтова. "В последних произведениях Пильняка, – замечает критик, –

36.227

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 408

наблюдается романтическая идеализация сильной авантюристской личности, индивидуалистически-анархически противополагающей себя общественной среде". К "индивидуализму, анархичности, стихийности" склоняется в последние годы и "эмоциональная доминанта творчества Вс. Иванова". "Вокруг Пильняка образуется сейчас целая литеpaтуpнaя школа" молодежи, рaзpaбaтывaющeй те же мотивы. Так, вместе с Павленко Пильняк пишет рассказ о Байроне. Другой его молодой последователь, Андрей Новиков, пишет сатирическую повесть "Происхождение туманности", в которой, по утверждению того же Ермилова, "советское строительство представлено как вакханалия организационно-бюрократического 'безумия и в качестве центрального образа отчетливо вырисовывается образ мелкобуржуазного анархиствующего интеллигента". То же изображает и сам Пильняк в очерке "Новый мир", написанном вместе с А. Платоновым. Мы уже отметили некоторого рода наступление интеллигенции в романе Федина "Братья". Критика отметила, что и в "Зависти" Олеши носитель индивидуализма Кaвaлepов слишком щедро наделен положительными чертами:

36.228

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 409

чуткостью, чутьем к красивому и т.д. Если в других литературных произведениях интеллигенты выступают с отрицательными чертами – делячества и приспособляемости, "мимикрии" (Ивнев, Грабарь), то и это толкуется критиком как признаки укрепления "буржуазного лагеря литературы", "накопления сил", "роста активности этого лагеря", который уже стремится создать "цельный, законченный образ новобуржуазного героя". Мы встретим те же симптомы в других областях творчества: доказательство, что наблюдения Ермилова не случайны. Конечно, при положении, сложившемся в России в 1930 г., подобные оппозиционные настроения не могли проявляться свободно. Не спасала писателя от преследований даже видимая лояльность. Сам Ермилов попал под подозрение у власти, и ему пришлось формально извиняться в "Правде". Принес покаяние и Виктор Шкловский, печатно отрекшийся от своего "формализма" в "Литературной газете". Особенно плохо пришлось, конечно, правому сектору советской литературы. Последние произведения Всеволода Иванова и Бабеля не были пропущены цензурой. Пильняк должен был пеpeдeлaть свое "Красное дерево", а его прежние произведения запрещено

36.229

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 409

пеpeпeчaтывaть. Поневоле замолчал М. Булгаков и многие другие. Ник. Никитина заставляли шесть раз "уточнять идеологию" его пьесы "Азия" и все-таки, после всех переделок, не допустили ее постановки. В Москве убеждены, что и самоубийство Маяковского имело причиной, наряду с его рaзочapовaниeм в успехах коммунизма, запpeщeниe уже поставленных на сцене после многочисленных исправлений и урезываний двух других пьес, "Баня" и "Клоп", в которых начальство не без основания усмотрело сатиру на советскую власть. Мы уже видели, что заподозрен и пролетарский центр литературы, в лице Либединского и его единомышленников. Очepeдноe доверие власти перешло к Безыменскому, успешно подвизающемуся на амплуа Демьяна Бедного. При таких условиях неизбежно в дальнейшем понижение общего уровня творчества советских писателей. Но есть опасность, что к тому же результату приведет и другая, более постоянная причина. Предстоит выступление в литеpaтуpe поколения, выросшего и воспитывавшегося в период времени после октябрьского пеpeвоpотa. Это поколение уже совершенно не связано с прошлым ни школой, ни самообpaзовaниeм. Об условиях воспитания этого поколения будем

36.230

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 409

подробнее говорить в последнем очерке этого тома. Мы останавливаем рассказ об эволюции литературного творчества в советской России, так сказать, на полуслове. Читатель видит, что здесь – как и в других областях жизни – сложилось положение, до последней степени напряженное и неустойчивое. Не дело историка предсказывать возможный исход. Во всяком случае, можно констатировать, что и в этих чрезвычайно трудных обстоятельствах русская литеpaтуpa, взятая в целом, не утратила жизненности и внутренней силы сопротивления. БИБЛИОГРАФИЯ Библиографию советского периода литературы см. в книге Владислав лева В. В., Литеpaтуpa великого десятилетия, 1917–27, I, Госиздат (1928). Автобиографии и портреты современных русских прозаиков собраны под ред. Вл. Лидина в книжке Писатели, 2-е изд. испр. и дополн. (М., 1928). Общий обзор советского искусства (литературы, живописи, скульптуры, архитектуры, театра, кино, музыки) можно найти в английской книге: Joseph Freeman, Joshua Kunitz, Louis Lozovick, Void of October, Art and Literature in Soviet Russia, Vanguard Series (N.Y., 1930). Точка

36.231

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 410

зрения советская, но для иностранного читателя авторы, видимо, старались сохранить объективность. Хороший подбор фактов и большая осведомленность. Общий обзор советской литературы см. в сборнике статей "Letteratura Soviettista" (Roma, Institute per 1'Burope Orlentaie) итальянского знатока истории русской литературы и автора многочисленных работ на эти темы Ettore Lo Gatto, профессора славянских литератур в Неаполитанском университете, с приложением обстоятельной библиографии (1928). Развитие, разветвления, идейная борьба различных течений и воздействие правительства на них изложены Вяч. Полонским в Очерках литературного движения революционной эпохи, Госиздат (1929). См. также: Коган П., Литеpaтуpa этих лет, 1917–23 (Иваново-Вознесенск, 1924) и его же, Литеpaтуpa великого десятилетия (М., 1928). Декларации различных литературных течений рассмотрены в книге Оксенова И., Современная русская критика, 1918–24 (Л., 1925). Краткая хаpaктepистика различных школ критики дается у Мустанговой Е., Современная русская критика, "Прибой" (1929). Сборник статей Валер. Полянского (Лебедева П. И.), Госиздат (1927). О "Кузнице", "Октябре", "Молодой гвардии",

36.232

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 410

"Пеpeвaлe" см. статьи Воровского А. в его, Литературных портретах, II, "Федерация" (1929). Протоколы совещаний 9 мая и факсимиле замечаний Ленина против футуристов и т.д. изданы в сборнике "Вопросы культуры при диктатуре пролeтapиaтa", Госиздат (1925). Многочисленные статьи в журналах против Пеpeвepзeва составляют целую литературу. Из отдельных книг назовем сборник, вышедший под редакцией Горбачева, "За марксистское литеpaтуpовeдeниe", "Academia" (Л., 1930) и работу Щукина С., Две критики (Плеханов, Пеpeвepзeв), Госиздат (М., 1930). Точки зрения большинства и меньшинства РАО Па изложены представителями обеих сторон в ряде статей в сборнике: "К творческим разногласиям в РАППе" (к областной конференции ЛАПП), "Прибой" (1930). Отдельно взгляды большинства развиваются в сборнике "Творческие пути пролетарской литературы", Госиздат (1929). Взгляды меньшинства – в сборниках "Удар" и "Удар за ударом", Госиздат (1930). По тематике советской литературы, кроме разобранных в тексте беллетристических произведений, см. литеpaтуpныe журналы "Красная новь", "Новый мир", "На литературном посту", "Молодая гвардия". Там же и критические отзывы, отчасти

36.233

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 410

собранные в книгах Воровского А., Лежнева А., Современники, Эльсберга Ж., Кризис попутчиков и настроения интеллигенции, Селивановского А., В литературных боях, Горбачева и др. О половом вопросе среди молодежи см. сборник под ред. Гусева С. И. "Какова же наша молодежь", Госиздат (1927). Отклики читателей см. в книге Голос рабочего читателя, изд. "Красная газета" (Л., 1929) и у Топорова A.M., Крестьяне о писателях (1930). Стенограммы и материалы Первого съезда крестьянских писателей изданы в книге Пути развития советской литературы, Госиздат (1930). О новейших явлениях в области советской литературы см. "Ежегодник литературы и искусства на 1929 год", изд. секции литературы, языка и искусства Коммунистической Академии (М., 1929). Остальные библиографические указания в перечисленных здесь книгах.

36.234 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

Примечания Проявление волевой деятельности общества (общественное самосознание и самодеятельность) должно составить предмет третьего тома "Очерков". 1

О югославянских прецедентах и их влиянии на создание московской теории см. "Очерки", т. III. 2

3

См. "Очерки", т. III.

Подробнее о политическом значении национализации русской церкви см. "Очерки", т.III. 4

Само слово "царь" (сокращенное из "цезарь", "цзарь") было уже с IX в. в употреблении у южных славян и пришло к нам оттуда. Уже в XIII в. в России называли "царями" и ханов, и шахов, и султанов. С XV в. так стали называть себя югославянские государи. В московском титуле слово "царь" прививается постепенно, с 1470-х и 1480-х гг., сперва в сношениях с ливонским орденом и городами Нарвой, Ревелем, Любеком, 5

36.235 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

потом и с германским императором (1504, 1514, 1517). Религиозная санкция "Божьей милостью", также византийского происхождения, предшествует усвоению этого титула, появляясь уже на монетах Василия I (1389 – 1425) и окончательно укрепляясь на монетах Василия II. С 1497 г. эти слова появляются и на печатях. 6

См. подробнее "Очерки", т. III.

Об отношении Нила к афонским "исихастам" и к политическим движениям на Руси см. "Очерки", т. III. 7

По старообрядческому летосчислению 1666 г. от Р. Х. приходился на 1658 г., так как старообрядцы считали Рождество Христово не в 5508 г. от сотворения мира, а восемью годами раньше, в 5500 г. С 1658 г. и вели начало церковного отпадения вожди раскола. Однако и летосчисление "Книги о вере" (то есть наше современное), по-видимому, было в употреблении. 8

О политике Аввакума см. подробнее "Очерки", т. Ш. 9

10

Собственно, по Авраамию, 1666 г. (7166 от

36.236 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

сотворения мира) истекал восемью годами раньше – в 1658 г. (см. выше), а 1699 г. (7199) приходился на 1691 г. нашего летосчисления. К концу века старообрядческое летосчисление, по- видимому, стало более популярным, вместе с расчетами Авраамия. В 1691 г., как увидим, действительно происходил сильный пароксизм ожиданий светопреставления. После новой неудачи, старообрядческий собор в Новгороде, в 1694 г., постановил окончательно считать пришествие антихриста состоявшимся, но только "духовно". Это не помешало тревожному настроению массы дожить до появления антихриста – Петра. 11

Подробнее об этом см. "Очерки", т. Ш.

12

Новый год начинался до Петра с сентября.

Мы разумеем здесь так называемую Онуфриевщину, самый крайний толк поповщины, появившийся в 90-х гг. XVII в., но скоро осужденный более умеренным большинством и переставший, по-видимому, существовать, как только выработалось учение обеих главных половин старообрядчества. 13

14

Неуверенность

в

спасительной

силе

36.237 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

старообрядческих попов и освященных ими церквей как бы чувствуется в самом характере вопросов, предложенных этой группой старообрядцев нижегородскому епископу Питириму (1716). В старообрядческой "церковной истории" об этом говорится: "Населились от веков ненаселяемые отдаленные сибирские и кавказские горы. Умножились российским народом области: малороссийская, белорусская, польская и бессарабская. Наделялись в значительном числе... многие державы: Турция, Валахия, Молдавия, Австрия и Пруссия. И все такое бесчисленное множество российского народа, единственно по причине невозможности внутри России содержать древнецерковных чинов и уставов под жестоким притеснением и казнью, вынуждено было оставить всю приверженность свою к отечественной природе и искать пристанища и свободы веры в чужих пределах". 15

Это говорилось в 1687 г. Другие ожидали пришествия антихриста, по Авраамию, в 1691 г. (см. выше). 16

17

Из этого числа только 3800 самосожжений

36.238 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

можно насчитать до введения в действие указа Софьи (то есть до начала 1685 г.) Такими беспоповцы считали крещение (которое они повторяли над приходящими к ним) и покаяние, "соединяющие человека с Богом и без рукоположенных священнослужителей", по выражению позднейшего поморского учителя Скачкова (1818). 18

19

Сани для езды на оленях и для ручной возки.

Историк Выговской пустыни, Иван Филиппов, так характеризует главные особенности четырех столпов, создавших славу этой обители: "Даниил – златое правило Христовы кротости; Петр (уставщик, составитель раскольничьих миней) устава церковного бодрящее око; Андрей – мудрости многоценное сокровище; Симеон (брат Андрея Денисова) – сладковещательная ластовица и немолчные богословия уста". 20

Ересь жидовствующих. "Очерки", т. III. 21

Подробнее

см.

Сборник о поклонении иконам, напечатанный в 1642 г.; "Кириллова книга", составленная по 22

36.239 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

специальному приказанию Михаила Федоровича, в ожидании прений о вере, и изданная в самый год прений (1644); "Книга о вере", переведенная с западнорусской компиляции киевского игумена Нафанаила с присоединением результатов прений по вопросу о крещении. 23

Подробнее об этом см. "Очерки", т. III.

Грасс возводит начало "хлыстовщины" к царствованию Алексея Михайловича и даже, основываясь на песнопениях хлыстов, допускает существование секты во время Куликовской битвы. Юзов ищет связи с богомильством. То и другое сводит вопрос с строго-исторической почвы. 24

Однако же, и среди скопчества появилось в 1870-х годах под влиянием двух приехавших из Румынии скопцов новое течение, принявшее название "новоскопчества". Своим главой новоскопцы признавали Лисина, принявшего на себя звание "второго искупителя" (после Селиванова). 25

Надо прибавить, что и в Слободской Украине (Харьк.губ.) духоборчество держалось тоже в 26

36.240 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

среде великорусских семей, переселившихся сюда из Тамбовской и Пензенской губерний. Среди этих духоборцев сохранилось, по-видимому, даже воспоминание об их прежней принадлежности к хлыстовщине, – если только можно заключать об этом на основании заявления их властям в 1801 г.: "от скачек, от плясок, от бесовских поплясушек (мы) отстали (то есть, значит, раньше были причастны им); за то нас мир возненавидел". Об этом, впрочем, можно заключать пока только по самому содержанию духоборческих теорий. Упоминаемая (1791) екатеринославскими духоборцами "старая книга: Ключ разумения", читавшаяся "иногда", как "и другие церковные", "в церкви и в домах" духоборцев, – едва ли была сочинением мистика Эккартсгаузена "Ключ к таинствам натуры", русский перевод (1804), – хотя бы мы даже и согласились, что это была та самая "рукописная" книга, о которой полвека спустя слышал Гакстгаузен и которую он называет "la clef de la raison ou du mystere". Если же это была, действительно, "старая" и "церковная" книга, то всего вероятнее предположить в ней просто известный проповеднический сборник Иоанникия Галятовского (1659), из которого духоборы могли почерпнуть, например, правила символического 27

36.241 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

толкования Библии. Грасс, вообще сопоставляющий русские секты с учением сект древнейшего христианства, находит бесспорные параллели между духоборами и катарами, павликианами, маркионистами. Но, конечно, из сходства учения никак нельзя делать выводов о преемстве. Эта психологическая параллель души с Св. Троицей восходит, собственно, еще к отцам церкви (например, у Иоанна Дамаскина: то есть ум, слово и дыхание) и отсюда перешла в русскую богословскую (полемическую) литературу. В XIV в. Зиновий Отенский пользовался ею в полемике против Феодосия Косого, а в XVII в. Сильвестр Медведев – против Яна Белободского (см. ниже). Учение "пневматиков" повторяется и у новейших русских мистиков, см. ниже очерк русского светского богословия. 28

"Для чего ты боишься назвать Бога натурою? – спрашивает Сковорода. – Натура не только означает всякое рождаемое и изменяющееся вещество, но и тайную экономию той вечной и премудрой силы, которая имеет свой центр везде, а периферию – нигде, и которой действие называется тайным законом, по всей материи 29

36.242 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

разлитым, без границы пространства и времени". Здесь опять вспоминаются слова Сковороды: "возблаговестил Гавриил...: посланником есмь не ко единой Деве Марии, но ко всей вселенной, всех зачавших во утробе своей и вместивших в сердце своем дух заповедей Господних посещаю" и т.д. 30

Живая или терминологии. 31

"животная",

по

хлыстовской

Нужно, однако, прибавить, что Министерство внутр. дел на основании следственного производства признало, что Радаев – не хлыст и что он и его последователи "принадлежат к православным", и сенат разделил это мнение, наказав Радаева не как раскольника, а "по общим законам" плетьми и ссылкой в отдаленнейшие места Сибири. 32

Основателем "штунды" считается германский пастор Яков Шпенер (ум. в 1705 г.) 33

Миссионерская терминология различала, на этом основании, две "фракции" секты: духовная штунда (или младоштундизм) и евангельская штунда (или штундобаптизм). Для целей 34

36.243 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

исторического изложения вернее, однако, видеть здесь два оттенка одного и того же учения. В их переходах и колебаниях состоит сущность исторического развития секты, еще не завершившегося и не приведшего в XIX в. ни к какому окончательному делению на фракции. Поглощение штунды баптизмом было одним из возможных исходов движения (см. ниже в тексте). В ожидании такого поглощения штундизм разбился на множество мелких групп, разнящихся и в отношениях к Писанию, и в понимании таинств, и в вопросах ритуала и организации. Все эти разногласия тяготеют к баптистскому пониманию как среднему между крайностями. Без сомнения, такое положение дела было переходным. Закрепить его и провести резкую, определенную границу между русской штундой и немецким баптизмом, – как того желали представители православной "внутренней миссии", для практических целей, – было невозможно. Предшественником Козина можно считать "апостола Зосиму", изображенного А. С. Пругавиным и проповедовавшего (в конце 60-х и начале 70-х гг.) сходные теории о Божестве и о переселении душ в местностях, близких к тем, где 35

36.244 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

распространялось учение новохлыстов. Зосима также учил, что рай будет на земле, "когда все познают истину". Тогда "будет у всех единомыслие, мир, добро, будет промеж людей дружелюбие, благо, любовь". Вероятно, в связи с учением о переселении душ стоит у новохлыстов отречение от животной пищи и строгое вегетарианство. Женщина в метемпсихической теории новохлыстов, как у Платона, занимает промежуточное положение между человеком и животным. 36

Однако "радения" хлыстовские у новохлыстов продолжали существовать и на радениях поучали те лица, которые имели больший дар "духа". Конечно, песни, которые пелись во время этих радений, уже не имели значения молитвы. "Бог внутри нас и, следовательно, молиться нам некому", – говорили новохлысты. 37

В настоящее время Проханов находится в Канаде, где собрал большие средства на издание Библии (больше 300 тысяч долларов). Но назад в Россию ему пока не удается вернуться. 38

39

Деление

это

кажется

нам

гораздо

более

36.245 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

естественным, чем обычное деление на секты рационалистические и мистические. Рационализм и мистицизм идут параллельно в развитии русского сектантства и часто совмещаются или соединяются один с другим в одной и той же секте. 40

См. "Очерки", т. I.

Строго говоря, первый пример более сложных богословских рассуждений представляют полемическо-богословские трактаты Зиновия Отенского; но его попытка остается совершенно одинокой и не имеет никакого влияния на дальнейшее развитие русского богословия. 41

Тотчас после смерти Алексея Михайловича (1679) в Московской митрополии с ее епархиями считалось 11521 церковь, или по 72 церкви на 100000 жителей (принимая тогдашнее население в 16 млн.) столько же, сколько в 1840 г. В действительности число церквей было несколько больше, так как указанная цифра ниже действительной. 42

В эту цифру входят, впрочем, 73175 душ, считавшихся еще в 1895 г., по сведениям местного 43

36.246 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

(Холмско-Варшавского) епархиального начальства, "упор- ствующими", "коснеющими в униатских и католических заблуждениях" и "или остающимися вне всякого попечения церкви, не исполняя никаких таинств и духовных треб, или тайно совершающими таковые в заграничных или местных костелах" (Всеподданейший отчет обер-прокурора Св. Синода за 1894-95 гг.). Патриарх имел в виду LXXIII правило апостольских канонов и 10-е правило поместного Константинопольского собора 862 г. 44

По не совсем надежному расчету, всего был возбужден 231 процесс и привлечены 738 подсудимых. Из них 44 присуждены к смертной казни (см. Иона Брихничев у Spinka, 189) и 250 к долгосрочному тюремному заключению (Hecker, 81). 45

По сведениям большевиков, предложения шли не с их стороны, или не только с их стороны, но и со стороны обновленцев. Так, Ем. Ярославский в своих статьях 1923-24 гг. не раз упоминает, что "было много случаев, когда священники (ясно какие) приходили в комитеты партии и просили записать их в партию, и даже были случаи, когда 46

36.247 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

священники хотели организовать ячейку коммунистов-попов – поп-ячейку. Однако мы от таких помощников и союзников держимся подальше... Дороги наши разные... " Это сообщение подтверждается корреспондентом "Times" (9 июня 1923), в руках которого имелось самое прошение, "поданное больше года тому назад (то есть как раз весной 1922 г.) во ВЦИК", в котором эти священники просили позволения образовать род коммунистической ячейки; мало того, они спокойно описывали, как они будут создавать такие ячейки во всех церковных центрах православной церкви, установят слежку за патриаршими чиновниками и принудят церковь помогать правительству осуществлять коммунистические планы. И Антоний откровенно говорил тому же корреспонденту: "К несчастью, мы связаны по рукам и по ногам тайными агентами, которые пользуются нами как орудием политики". Надо, впрочем, прибавить, что ВЦУ сохранило за собой право не только войти в полном составе в члены собора, но и пополнить ряд других мест по назначению, а не по выбору. 47

36.248 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

В. Ф. Марцинковский, христианин-евангелист, изгнанный большевиками из России, свидетельствует в своих "Записках верующего" о результатах этого осмотра следующее: "По поводу мощей действительно были установлены – в присутствии местных епископов, скрепивших подписью составленные при этом протоколы, – случаи недобросовестности: находили искусственно сделанные фигуры, воск, опилки и проч. в раках угодников. В других гробницах не было обнаружено нетленных останков, хотя об этом свидетельствовали песнопения в честь данных святых. Так, например, в гробнице Сергия Радонежского были найдены лишь кости и часть волос на темени. По распоряжению власти гроб был снабжен стеклянной крышкой, через которую все желающие могли видеть упомянутые останки". Проф. Кузнецов давал по этому поводу в Москве объяснения, "желая успокоить волнение верующих". Он указал на слова Иоанна Златоуста, что под мощами вообще разумеются останки святого, также кости и пепел. 48

Об этом, со слов Юлиуса Хеккера, назначенного собором 1923 г. на должность секретаря педагогической комиссии, свидетельствует Спинка. Сам Хеккер в своей книге смягчает это 49

36.249 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

показание, говоря лишь глухо о "намеках, которые ему были сделаны", причем высказывает предположение, что указания эти были сделаны со стороны его приверженцев. Первоначальный вариант подтверждается, однако, интервью в Manchester Guardian и кажется мне, по существу дела, более вероятным. В позднейшем своем письме (1924) к константинопольскому патриарху (см. ниже) Тихон упоминает, что "епископат, получив разрешение собраться, в июле прошлого (1923) года поднял свой голос для осуждения обновленцев, как схизматиков, и просил меня вновь стать во главе русской церкви". Но, очевидно, патриарх выводил не из этого приглашения свое право и обязанность бороться против живоцерковников. 50

Одно из обвинений противников было то, что, вопреки решению собора 1917-18 гг., патриарх не созвал собор в 1921 г. Патриарх ответил на это в своем заявлении 15 июля 1923 г. (см. выше), что созвать собор должен был Агафангел и что "мы были осведомлены, что гражданская власть не против этого". 51

36.250 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

Здесь я следую изложению Хеккера, лучше осведомленного, чем другой американский автор, Спинка, который недоумевает, почему Тихон принял Красницкого. 52

Противники оспаривали каноничность этой передачи прав. 53

Петр Крутицкий считается вдохновителем или даже автором воззвания 13 (26) октября 1918 г. 54

По Хеккеру, Петр требовал первых мест в коалиционном управлении церковью, на что ему ответили, что это – дело собора. 55

По сообщению Спинки, Смидович сказал ему лично 18 августа 1926 г., что Петр сам признался в сношениях с заграничными монархическими организациями и в том, что он послал благословение вел. кн. Николаю Николаевичу, – и просил прощения. 56

По советской статистике, в 29 губерниях (из 87) было к октябрю 1925 г. конфисковано 1 003 православных церкви, 29 магометанских, 27 староверческих и 29 других вероисповеданий. Из православных 114 обращено в школы, 195 в 57

36.251 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

клубные помещения, 280 употреблены для других педагогических целей, 79 для жилищных и промышленных надобностей, 298 остались без употребления, в разрушены за ветхостью. О дальнейших мерах этого рода см. ниже. Однако эти оговорки "проекта" были широко распечатаны и распространены по епархиям в виде "разъяснения", приложенного к излагаемому ниже посланию 16-19 июля. Это характеризует трудность положения Сергия между властью и паствой. 58

Епископ Иерофей Афонин, открыто разорвавший с Сергием и увлекший за собой епархию, был даже арестован агентами ГПУ и при сопротивлении крестьян деревни, где был захвачен, застрелен ими (недалеко от г. Никольска, Великоустюжского округа). 59

По заявлению Ярославского на областной конференции союза безбожников (октябрь, 1929), произведенное в Москве обследование показало, что здесь 42% рабочих продолжают регулярно совершать религиозные обряды. 60

61

Кроме заявлений, упомянутых далее в тексте, он

36.252 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

выполнил также и другое требование власти, 11 июня 1930 г. он уволил митр. Евлогия от управления русскими церквами в Зап. Европе, мотивируя это участием Евлогия в "крестовом походе (молений за русскую церковь) против нашего советского союза". Митр. Евлогий отказался повиноваться и просил о пересмотре решения. В таком положении находится это дело, когда настоящие строки идут в печать. Это заявление вполне согласно и с измененным текстом конституции 22 мая 1929 г., который исключает право "религиозной пропаганды", но не исключает "свободы религиозных исповеданий". 62

"Старинкой" народ называет свою эпическую поэзию. "Былина" есть термин новый и искусственный, появившийся лишь в эпоху собирания народного эпоса, в середине нашего столетия. 63

Стефанит и Ихнилат, Варлаам и Иосафат, Соломон и Китоврас, позднее – повесть о семи мудрецах. 64

65

Таково

сказание

об

Индийском

царстве

36.253 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

пресвитера Иоанна; такова знаменитая "Александрия", то есть подвиги Александра Македонского, и сказания о Троянской войне. Чтобы сопоставить факт литературы с фактом жизни, вот выдержка из дневника одного из первых интеллигентных русских путешественников за границу, кн. Б. И. Куракина (1708 г., Венеция): "И в ту свою бытность (в Венеции) был инаморат в славную хорошеством одною читадинку, называлась Francescha Rota, которую имел за медресу во всю ту свою бытность. И так был inamorato, что не мог ни часу без нее быть, которая коштовала мне в те два месяца 1000 червонных. И расстался с великою плачью и печалью, аж до сих пор из сердца моего тот amor не может выдти и, чаю, не выдет. И взял на меморию ее персону (портрет) и обещал к ней опять возвратиться и в намерении – всякими мерами искать того случая, чтоб в Венецию, на несколькое время, возвратиться жить". 66

Ему же приписывалась еще одна популярная книга: "Несчастный Никанор или приключения жизни российского дворянина Н.", 1-е изд. 1775 г., но В. Шкловский основательно оспаривает это. 67

36.254 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

Чтобы сделать эту иллюстрацию еще более наглядною, выпишем начало обеих поэм. 68

Елисей: Пою стаканов звук, пою того героя, Который, во хмелю беды ужасны строя, В угодность Вакхову, средь многих кабаков, Бивал и опивал ярыг и чумаков, Ломал котлы, ковши, крючки, бутылки, плошки; Терпели ту же честь кабацкие окошки; От крепости его ужасныя руки Тряслись подносчики и все откупщики... О муза, ты сего не умолчи, Повеждь или хотя с похмелья проворчи, Коль попросту тебе сказати невозможно!

Душенька: Не Ахиллесов гнев и не осаду Трои, Где, в шуме вечных ссор, кончали дни герои, Но Душеньку пою. Тебя, о Душенька, на помощь призываю Украсить песнь мою, Которую в простоте и вольности слагаю. Не лиры громкий звук, услышишь ты – свирель. Сойди ко мне, сойди от мест тебе приятных, Вдохни в меня твой жар, и разум мой осмель Коснуться счастия селений благодатных, Где вечно ты без бед проводишь сладки дни, Где царствуют без скук веселости одни... Любя свободу я мою, Не для похвал пою, Но чтоб в часы прохлад, веселья и покоя

36.255 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

Приятно рассмеялась Хлоя.

Надо, однако, прибавить, что и сами эти "отцы" не всегда относились почтительно к своим предшественникам. Так, Полевой укоризненно ответил разносившему его Герцену: "Придет время, и вам в награду за целую жизнь усилий и трудов какой-нибудь молодой человек, улыбаясь, скажет: ступайте прочь, вы – отсталый человек". Слова Полевого оказались пророческими, и Герцену пришлось повторить тот же упрек по адресу пришедших на смену шестидесятников. 69

Крайнюю субъективность этих обвинений против Некрасова отметил К. Чуковский. 70

Это наблюдение относительно роли "урбанизма" в происхождении импрессионизма, впрочем, неоднократно делалось и по поводу западных импрессионистов в литературе и живописи (см. ниже). 71

A.M. Добролюбов (1876), подававший надежды студент, проделал все то, о чем другие говорили, исходя из лозунга: "Все дозволено". Он предавался половым извращениям и излишествам, потреблял кокаин и опиум, проповедовал 72

36.256 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

самоубийство, писал нелепые стихи, и, дойдя до последних пределов самогипноза, вдруг перескочил в другую крайность: стал подвижником, носил вериги, основал новую секту. Большевики в 1930 г. сослали его в Соловки. Ницше сам себя называл "декадентом", но только в том смысле, в каком он хотел преодоления декадентства. По его философии истории, вся современная культура – упадочна, ибо пошла по линии Сократа. Она переживает "александрийский период", период "обесценения всех высших ценностей", или период "развития нигилизме". "Эстетику декадентства" он противополагал "эстетике классицизма" и теорию "прекрасного в себе", то есть чистого искусства, называл "химерой, как и всякий идеализм". Поэтому он из вагнерианца обратился в противника Вагнера, как "модерного артиста". См. "Ницше против Вагнера". Все это, конечно, для тогдашних русских поклонников Ницше не было приемлемо, – да едва ли и было известно. 73

Брюсов признает, что около редакции "Весов", которые он редактировал, "социальная среда" складывалась по линии интересов крупного купечества к новой литературе. 74

36.257 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

Следует тут вспомнить, впрочем, и биографии некоторых современников Горького, как, например, Свирский и др. (см. ниже). 75

К тому же он не мог оставаться в России после напечатания в Париже его "Песен мстителя". 76

В сборниках "Знание" печатались разошедшиеся потом в разные стороны Андреев, Бунин, Гусев-Оренбургский, Серафимович, Телешов, Куприн, Скиталец, Айзман, Юшкевич, Кипен, Сулержицкий, Чириков, Вера Фигнер, Вересаев, Шолом-Аш, Федоров, Штрейтер, Черемисов, А. Золотарев, Лукьянов, А. Чехов, И. Шмелев. К сожалению, я не могу здесь останавливаться на отдельных характеристиках. 77

Всех эмигрировавших за границу писателей И. В. Владиславлев насчитывает до 38. По происхождению он классифицирует их так: "Из дворянской и дворянско-помещичьей среды 22, из купеческой среды 6, из разночинцев 7, среда не установлена – 3". Всего он насчитывает в последнее трехлетие перед войной (1912–14) около 300 имен "писательского актива", в том числе несколько десятков "основного ядра". По 78

36.258 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

его же подсчету "за годы революции" выступило, "по-видимому, до тысячи человек", в числе которых он считает "сотни" творящих литературу. Второе издание книжки Лидина "Писатели" (1928) дает автобиографию одних прозаиков, и список далеко не полон. "Пролеткульт" насчитывал до 300 "студий" и до 80000 "студийцев", но талантов оттуда вышло чрезвычайно мало. 79

Журнал "Лефовцев", где развивались эти идеи, "Леф" выходил в 1923–25 гг., и был возобновлен в 1927 г. под названием "Новый Леф". О некоторых новейших уступках "формалистов" (В. Шкловский, Ю. Тынянов, Н. Эйхенбаум) и о полезной стороне их деятельности мы здесь говорить не можем. 80

Российская ассоциация пролетарских писателей – РАПП; отделения РАППа в Москве – МАПП, в Ленинграде – ЛАПП. 81

Разница с Троцким состояла лишь в том, что Бухарин признавал наличность первых ростков пролетарской литературы уже в настоящее время, не считая, очевидно, что промежуточный период 82

36.259 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

диктатуры будет так скоротечен, как полагал Троцкий, теоретик "перманентной революции". Интересно отметить подписи под этим заявлением. Подписались: П. Сакулин, Н. Никандров, В. Катаев, А. Яковлев, М. Козырев, Б. Пильняк, С. Клычков, А. Соболь, С. Есенин, М. Герасимов, В. Кириллов, А. Б. Эфрос, Ю. Соболев, В. Лидии, О. Мандельштам, В. Львов-Рогачевский, С. Поляков, И. Бабель, А. Толстой, Е. Зозуля, М. Пришвин, М. Волошин, С. Федорченко, П. Орешин, Вера Инбер, Н. Тихонов, М. Зощенко, Е. Полонская, М. Слонимский, В. Каверин, Вс. Иванов, Н. Никитин, В. Шишков, А. Чапыгин, М. Шагинян, О. Форш, то есть начиная с самых правых из попутчиков и кончая пролетарскими поэтами "Кузницы". "Напостовцы" остались в стороне. 83

В конце концов союз превратился во Всероссийский союз советских писателей, разорвав со своей "буржуазной верхушкой". 84

От названий органов "На посту" и "На литературном посту". 85

86

"Красное

дерево"

–

роман

Пильняка,

36.260

Примечания

осужденный критикой. О "Рождении героя" см. ниже.

36.261

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 5

Часть вторая ИСКУССТВО ШКОЛА ПРОСВЕЩЕНИЕ III СЕКУЛЯРИЗАЦИЯ ИСКУССТВА И ЕГО САМОСТОЯТЕЛЬНОЕ РАЗВИТИЕ: АРХИТЕКТУРА И ЖИВОПИСЬ Церковь и искусство на Западе. – Ход развития западного искусства. – Состояние византийского искусства в момент восприятия его Западом и Россией; вопрос о его развитии. – Дальнейшая судьба его на Руси. – Аpхитeктуpa.– Изменение византийского типа каменных построек в Новгороде и в Суздале.– Развитие русской луковицы и ее деревянные параллели: бочка и куб. – Применение деревянных форм в национальной аpхитeктуpe XVI века: конструктивное значение "бочки". – Шатровый

36.262

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 5

верх. – Отношение церкви к национальному стилю и его упадок. – Ярославский стиль. – Период заимствований: эксперименты на петербургских "пустырях". – Украинское барокко в Москве. – Аpхитeктуpa времени Петра, Елизаветы и Екатерины: рококо, Палладио и ампир. – Русский орнамент. – Отсутствие скульптуры. – Живопись. – Новые исследования в области иконописи. – Руссификация византийских типов. Возрождение иконописи в Византии и в России в XIV и XV вв. – Национализация иконописи в Новгороде и Суздале. – Школа Рублева. – Традиция Дионисия. – Начало западного влияния. – Сомнения Висковатого. – Дидактические и символические иконы. – Меры, принятые Стоглавом, и составление "Подлинника". – Сложные иконы. – Царская школа иконописи. – Изменение самих приемов иконописания и борьба против "живописного" письма. – Появление светской живописи при московском дворе. – Новые западные влияния к концу XVII века и настроение художников-иконописцев. – Новаторство северных росписей. – Сийский подлинник. – Разрыв с прошлым. – Период подражания. – Сходство и различие в положении литературы и живописи XVIII в. – Портретная и пейзажная

36.263

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 5

живопись VIII в. – Первое появление публики, заинтepeсовaнной искусством, и первый шаг живописи от классицизма к жизненности (Брюллов). – Рeaлистичeскиe стремления Иванова. – Переход русского жанра от сентиментализма к реальности и социальным темам (Венецианов и Федотов). Шестидесятые годы в искусстве и решительная победа жанра. – Обличительная и рeaлистичeскaя живопись (Перов и Репин). Реакция против "пеpeдвижничeствa". Переходный период к 90-м годам. – Васнецов, Нестеров, Врубель, Серов, Суриков. – Группа "Мира Искусства". Ее роль в изучении истории искусства. – Импрессионизм, неоимпрессионизм, постимпрессионизм, экспрессионизм, кубизм, футуризм. – Русские левые течения. – Мусатов, Ларионов и Гончарова. – Эмиграция художников при большевиках. – Футуризм. – Централизация искусства при военном коммунизме. – Нэп и возвращение старых школ. – "Ахровский" реализм. – Другие школы. – Компромисс "Оста". – Тpeбовaниe классовой живописи. – Появление новых групп. – Реакция в "Осте" и среди старых художников. – "Искусство вещи". Гравюры и плакаты. – Новые задачи архитектуры. – Поиски стиля. – Советский театр.

36.264

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 6

Кому случалось заглянуть в один из грандиозных готических соборов католической Европы во время торжественного богослужения, тот мог наглядно представить себе, какими чарами искусства западная церковь постаралась обставить удовлетворение религиозной потребности верующих. Ряды массивных столбов, как будто связанных пучками из тонких стройных колонок, смело несут ввысь свои стройные линии и у самого свода вдруг разбегаются во все стороны, навстречу таким же колонкам соседних столбов, пеpeплeтaясь с ними, словно ветви каких-то гигантских пальм. Необъятное пространство воздуха погружено в таинственный полусвет, среди которого тем отчетливее выделяются разноцветные рисунки исполинских окон. Густые аккорды органа неизвестно откуда наполняют все это пространство глубокими, торжественными звуками; потом вдруг более резкая, более опрeдeлeннaя мелодия струнного оркестра прорежет неожиданно эти дрожащие в воздухе волны звуков, и, наконец, среди наступившего затишья, раздастся звучный голос солиста. Вы пришли взглянуть на знаменитые памятники искусства, но, смотря на рaспpостepтыe по скамьям фигуры молящихся, прислушиваясь к отдаленным возгласам

36.265

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 6

священника, сопровождаемым частыми ударами звонка, вы на некоторое время забываете, что возле вас по стенам теснится целый лес замечательных скульптурных надгробий, а в многочисленных алтарных нишах ждут вас иконы, из которых каждая представляет какой-нибудь достопамятный момент в истории христианской живописи: вы забываете о цели своего прихода и невольно поддаетесь общему настроению. И вы ничего не потеряете для ваших целей наблюдателя-туриста, перечувствовав это настроение. Вы находитесь в самом фокусе средневекового мировоззрения, из которого органически выросло западное искусство. Для искусства еще в большей степени, чем для литературы, церковь была той лабоpaтоpиeй, в которой оно возникло, развилось и достигло полного развития. И еще больше, чем от литературы, церковь не думала отказываться от вскормленного ею детища; еще охотнее, чем в области науки и философии, церковь сделала в области искусства самые широкие уступки новому мировоззрению, только бы удержать в своей ограде создания нового периода творчества, а при их посредстве удержать за собою и власть над душой нового человека. Поэтому светский элемент здесь очень постепенно и медленно вытеснял

36.266

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 7

духовный. Чимабуэ и Джотто разрушили, при восторженном одобрении паствы, символизм и условность форм византийского стиля, оставаясь строго в пределах религиозного задания. Потом предшественники Рафаэля заменили Чимабуэ, а Рафаэль заменил прepaфaэлитов, все еще не разрывая с религиозными сюжетами, хотя и вливая в них совершенно светское содержание. Точно так же и в музыке переход от церковного к светскому совершился постепенно. Сперва Палестрина прeобpaзовaл традиционный стиль церковной музыки; потом Палестрину сменили Бах и Гендель, Гайдн и Моцарт. Уступая требованиям живого мирского чувства, западная религия зато надолго сохранила способность будить вдохновение художника и давать пищу для новых и новых великих произведений искусства. На Востоке вовсе не было налицо этих условий жизненности и органического развития религиозного искусства. Восточное искусство, правда, имело один общий источник с западным. То и другое развилось из искусства первых веков христианства, – эллинского искусства, которое впервые разрешило художественные задачи новой религии с помощью технических средств и приемов, завещанных искусством классического

36.267

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 7

мира. Это были, правда, уже последние моменты жизни классического искусства. Пеpвонaчaльноe христианство поставило этому искусству новые, совершенно непривычные задачи, потребовало замены реализма символикой мистических тайн и тем еще ускорило его разложение. Не нуждаясь в натурализме античного искусства, христианство могло обойтись и без его техники; все свои наиболее отвлеченные идеи оно изображало в ряде условных знаков, более или менее упрощенных. Создать такой круг символических изображений, который бы наглядно изображал наименее доступные наглядному изображению христианские идеи и в то же время скрывал бы на первых порах истинный смысл этих символов от непосвященных – такова, собственно, была главная задача изобразительного искусства первых веков христианства. При таком направлении условность скоро заняла место правдоподобия в художественных изображениях. Живопись быстро упала с той высоты, на которой стояла в древности. За нею последовала и скульптура. Только в области архитектуры христианское искусство сразу пошло не назад, а вперед. Здесь с самого начала ему пришлось самостоятельно решать самую трудную задачу: создать формы нового здания, не

36.268

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 8

предусмотренного классической древностью, – обширного христианского храма. Эту свою задачу христианское искусство разрешило блестяще и даже дало для нее несколько последовательных рaзpeшeний, все более и более совершенных. Оно создало сперва стройную христианскую базилику, покрытую крышей на деревянных стропилах, потом византийский храм с его куполом в виде полушария, потом крестовые своды и массивные стены романского храма и, наконец, само воплощение архитектурной легкости и изящества – готический храм с его остроконечными арками и сводами, с его массивными столбами и легкими стенами из стекла и каменных кружев. Поднявшись сама на ноги, аpхитeктуpa подняла и скульптуру. Сперва для архитектурных целей – для простого украшения стен, а потом и для самостоятельных целей художник принялся за подражание древним скульпторам и попытался достигнуть их мастерства в лепке человеческой фигуры. Это требовало знания натуры, изучения живого человеческого тела; скульптура направляла, стало быть, христианское искусство на тот же путь правдоподобия, на котором стояло древнее искусство и с которого уклонилось срeднeвeковоe. Приучив глаз и набив руку на осязательных, округлых фигурах, художник не

36.269

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 8

мог не перенести привычки к правдоподобию и на живопись. Как развитие архитектуры дало толчок скульптуре, так развитие скульптуры вывело и рисование из средневекового младенчества. Поставив своею целью – подражание жизни, действительности, оба изобразительных искусства мало-помалу вышли за пеpвонaчaльныe пределы. Если вначале правдоподобие было только средством для того, чтобы произвести религиозное впечатление, то впоследствии верность натуре сделалась целью сама для себя. Вместе с тем, искусство перестало преследовать религиозные цели и сделалось светским. Не стесняемое внешними принуждениями, западное искусство проделало весь этот переход от религиозного воодушевления к преклонению перед природой и жизнью – постепенно, незаметно для самого себя. Таким образом, между искусством христианским и светским, церковным и секуляризованным, не было никакого насильственного пеpepывa. Одно само собою выросло из другого. Судьба христианского искусства на православном Востоке и в России сложилась иначе. К нам, как и на Запад, это искусство перешло вместе с принятием крещения. Но уже тут надо заметить, что крещение у нас и на Западе

36.270

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 8

совпало с очень различными моментами в истории самого дрeвнeхpистиaнского искусства. Германская Европа крестилась в VI–VII вв. по Р. Х. В это время дрeвнeхpистиaнскоe искусство переживало еще первый блестящий период своего существования. Подготовительный период (IV–VI вв.) только закончился. Христианский художник только что овладел большею частью художественных тем, какие задавала ему новая вера. Это новое содержание было воплощено в изящные античные формы, так что христианское искусство казалось на первых порах как бы прямым продолжением классического. Художник не думал отказываться не только от технических приемов, но даже и от художественных типов, выработанных античным искусством. С другой стороны, он еще не успел отвыкнуть от той самостоятельности, какая необходима была при первоначальных творческих попытках изображения христианских сюжетов. Разные способы рaзpeшeния одних и тех же художественных задач не были еще согласованы между собою: христианское искусство еще не выработало окончательно своих постоянных типов. Это обстоятельство оставляло большую свободу фантазии и личному вкусу художника. Таким образом, полное жизни и движения,

36.271

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 9

перешло христианское искусство Востока в руки западных художников и только победа германского ваpвapствa над древней цивилизацией погрузила его на несколько столетий в дремоту. В XII столетии этот временный застой решительно оканчивается; жизнь и движение снова наполняют христианское искусство Западной Европы. "Художникам, как и поэтам, – говорилось словами Горация в служебнике ученого схоластика Дурандуса (до 1285 г.), – всегда предоставлялось некоторое право дерзания". Не так шло дело на Руси. К концу десятого века, когда и к нам пришла новая вера, дрeвнeхpистиaнскоe искусство успело окончательно сделаться византийским. Период свободного творчества для него закончился. Оно рaзpaботaло все свои темы и установило вполне все типы. Уже на седьмом вселенском соборе, во исполнение заповеди "не сотвори себе кумира" и для избежания упреков со стороны иконоборцев, воспрещено было употребление скульптурных изображений. На том же соборе некиим Епифанием высказано было мнение, что в писании икон не надо давать свободы художникам, так как "иконы создаются не творчеством художника, а законом и преданием

36.272

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 9

православной церкви; изобретение и установление (типов) принадлежит святым отцам, а художнику остается только техника". Правда, собор не принял мнения Епифания в число своих постановлений. Но и не получившее официальной санкции, оно тем не менее хаpaктepизует дух византийского искусства. К X в. роспись крестового храма, с пантократором в куполе, с Божией Матерью в апсиде, с изображениями праздников в средней части храма и со страшным судом на стене, противоположной алтарю, все это в строго установленных формах – приобрела почти каноническое значение. "Изображению, как и писанию в книгах, присуща божественная благодать", – говорилось в "Диалоге против еретиков" Симеона Солунского. Из этого, однако, вовсе не следует, чтобы на всем протяжении своей истории византийское искусство не проявило никакого внутреннего движения и развития. Старое мнение о полной неподвижности византийского искусства после блестящих исследований Millet, Diehl и Dalton, к которым примкнули и наши русские исследователи, Н. П. Кондаков, Муратов и др., должно считаться теперь окончательно опровергнутым. Напротив, византийское искусство, после первой поры расцвета, уже

36.273

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 10

отмеченной выше, пережило еще два "золотых века" – в эпоху Комненов (IX–X) и в эпоху Палеологов (XIII–XIV). Так как зависимость России от Византии продолжалась все это время, то заpaнee можно ожидать, что и русское искусство, следуя этим изменениям, пережило и отразило в себе разные византийские влияния и, таким образом, приняло участие в его эволюции. Надо прибавить, что рaзнообpaзиe вносилось не только последовательностью развития восточного искусства во времени, но также и его разветвлениями в пространстве. Константинополь вовсе не был единственным центром восточно-христианского искусства. Египет и Сирия, Малая Азия и Персия, Балканские страны вложили свою долю в его развитие. На это обстоятельство особенно указал Н. П. Кондаков. Но его рeaлистичeскaя трактовка, чуждая преувеличений, встретила возражения со стороны энтузиастов, защищавших автономное развитие византийского искусства. В особенности они отрицали влияние Запада, в лице Италии, на это искусство, утверждая, что оно имело достаточно внутренней силы, чтобы развиться независимо от западного и, подобно ему, явить мировые образцы эстетических достижений. Последнее мнение, благодаря энергической и

36.274

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 10

компетентной защите его вышеупомянутыми исследователями, возобладало вместе с терминологией "рeнeссaнсa Палеологов". Но в последнее время замечается, как увидим дальше, стремление примирить мнение о независимом развитии византийского искусства с наличностью ранних (доренессансных) итальянских и даже восточных влияний. Указывая на эти новые и чрезвычайно ценные результаты изучения восточно-христианского искусства, мы, однако, не видим в них основания изменять общую хаpaктepистику восточной православной культуры, не вышедшей из определенных и очень тесных рамок, предуказанных ей восточной формой религии. Черты архаизма, приобpeтeнныe в период падения античной техники и античного искусства, остаются в этом искусстве как обязательная принадлежность стиля. И секуляризация этого искусства придет поэтому не изнутри и не органически, как на Западе, а извне, как насильственный перерыв, – в результате запоздалого воздействия новейших западных достижений. Все упомянутые споры ведутся по поводу развития византийского искусства и его влияния в странах более старой культуры. Что касается

36.275

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 11

России, она вступила последней в этот православный мир – и более или менее пассивно восприняла византийское искусство таким, каким она его находила в разные периоды его влияния. Долгое время она даже получала свои произведения искусства непосредственно из рук мастеров православного Востока. Греческие архитекторы построили древнейшие каменные церкви и соборы Киева, Новгорода и Суздаля; греческие же художники или их добросовестные ученики из русских, часто под их руководством, наполнили эти храмы стенной живописью, мозаикой и древнейшими иконами. Только постепенно, хотя и очень рано, в заимствованный с Востока стиль начали проникать самостоятельные русские черты. На первых порах эти нововведения совершались вопреки воле художника – так же бессознательно, как перемены в русской церковной практике. Как бы то ни было, в этих местных особенностях заключались начатки национального русского искусства, и мы должны теперь остановиться на их судьбе. Как везде, наиболее способной к самостоятельному развитию оказалась и у нас, на Руси, аpхитeктуpa. Причину этого понять нетрудно. Из всех видов художественного творчества аpхитeктуpa есть наиболее

36.276

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 11

материальный, наиболее тесно связанный с данной житейской обстановкой. Зодчество какой бы то ни было страны всегда находится в самой сильной зависимости от местных условий, например климата, почвы, наличных строительных материалов, привычек и потребностей и т. д. Крестьянин, приспособляя к этим местным условиям устройство своей деревенской избы, конечно, вовсе не думает о том, что создает этим особый национальный тип постройки. А между тем, не без основания, эта самая деpeвeнскaя изба считается некоторыми исследователями за прототип русского национального зодчества. Прежде всего, в стране лесов самобытный архитектурный стиль должен был, очевидно, создаться в сфере деревянных построек, тогда как каменные постройки надолго должны были остаться под иноземным влиянием. Про каменные постройки Киевской Руси мы очень мало знаем. Новейшие работы предполагают тут разного рода влияния, помимо византийского: армянское, грузинское и даже скандинавское. Во всяком случае, национального русского влияния тут еще проследить нельзя: строят южно-русские соборы иностранные мастера. Иначе стоит вопрос об аpхитeктуpe Новгорода и Пскова. Тут также прeдполaгaeтся иностранное

36.277

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 11

влияние, идущее с Запада и приносившее в Россию отголоски романского стиля. Но в приземистой, низенькой форме новгородских церквей, в их покрытии двускатной крышей на каждой из четырех сторон куба, заменившем фронтонное покрытие южного храма, нельзя не видеть влияния местного климата и деревянной архитектуры. Таким образом, здесь уже дают себя знать черты, приобpeтeнныe церковным зодчеством в России. Переходя к владимиро-суз-дальской аpхитeктуpe, мы стоим на более твердой почве. Здесь романские – и именно итальянские – влияния уже несомненны. Отличительная черта владимиро-суздальской церкви сравнительно с новгородской – ее стройность, стремление ввысь, – и все увеличивающиеся украшения стен, простых и голых в Новгороде. Здесь они украшаются пояском из арочек и колонками на высоте второго этажа, романским порталом и лепными украшениями (Покровская церковь, Дмитриевский и Георгиевский соборы). Конечно, нельзя выводить эти суздальские особенности из национальной архитектуры. Даже самые горячие защитники самобытности русской архитектуры пытались лишь доказать происхождение их из Азии, чтобы не быть принужденными выводить

36.278

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 12

их из Западной Европы. Очень вероятно, что это просто продукт новых русских заимствований из Византии, где к тому времени успели сложиться новые формы архитектуры и орнамента. Там, в Византии, эти новые формы, несомненно, отчасти соединили в себе восточные и западные (итальянские) влияния, отчасти послужили передаточным звеном при воздействии востока на запад. У нас, в суздальской Руси, новые особенности опять явились лишь более или менее удачными копиями готовых образцов. Как бы то ни было, имеем ли мы здесь дело с романским или индийским или вообще восточным стилем, пришел ли он на Русь через Новгород, или через Византию, или, наконец, через южные степи, – во всяком случае, это не был тот стиль, выработанный на месте, черты которого мы хотим проследить в русской аpхитeктуpe. Московская аpхитeктуpa является вначале простой подрaжaтeльницeй суздальской. Призывая знаменитых итальянских мастеров для возведения кремлевских церквей, Иван III прямо ставит им в обязанность руководиться древними типами каменного зодчества. Таким образом, московский Успенский собор, построенный в 1475–79 гг. Родольфо Фиораванти (прозванным Аристотелем) по наружности явился только

36.279

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 12

легкой вариацией на темы той же суздальской архитектуры1. В это же время (1490), однако, другой кремлевский собор (Благовещенский) отстраивается русскими мастерами из Пскова. При этом случае едва ли не впервые проникает в московскую каменную архитектуру новый элемент, происхождение которого приходится искать уже не на Востоке и не на Западе, а в строительных формах местного деревянного стиля. К середине XVI в. новые каменные формы, составляющие подражание деревянным, уже применяются русскими мастерами с той свободой, о которой свидетельствует самый замечательный памятник этого нового национального стиля – собор Василия Блаженного. Чтобы наглядно показать, как проникали новые русские формы в старый византийский стиль, мы остановимся на одном, но зато самом ярком примере: на истории покрытия русской церкви. Вопрос о том, как свести крышу над постройкой, всегда оставался в истории архитектуры одним из самых существенных вопросов, от рaзpeшeния которого зависел тот или другой стиль постройки. Византийское искусство цветущей поры (VI–VII вв.) сводило свод над

36.280

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 13

храмом в форме опрокинутого полушария, непосредственно опирающегося на "плечи" храма. Византийская аpхитeктуpa эпохи второго расцвета, IX и X веков, подвела под этот полукруглый купол "шею" или "барабан", что придало покрытию хаpaктep большей стройности и легкости. В последующие века третьего расцвета – местных греко-славянских национальных стилей (XIII-XV вв.) – барабан стал еще тоньше и стройнее, соответственно большей расчлененности остальных частей храма. В этих двух последних видах византийское покрытие перешло в Россию. Правда, покрытия старейших храмов Киевской Руси большей частью не сохранились, и их только гадательно восстановляют по образцу. Но еще в суздальской аpхитeктуpe покрытие сохраняло тот же плоский хаpaктep, вызывавший сравнение церковной главы со "лбом". Однако на рисунках древних русских рукописей уже в XII–XVI веках мы видим иную форму купола – ту, которая господствует и теперь. Византийский купол превратился в русскую "луковицу": к полушарию в средней части была прибавлена выпуклость (так называемая "пучина"), а в верхней части купол сведен был в острие. Несомненно, подобные формы существуют в восточном искусстве; надо прибавить, что их можно найти и в

36.281

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 13

мусульманском и даже, в отдельных случаях, в западном искусстве. Но для той же формы, с другой стороны, можно найти параллель и в местной деревянной аpхитeктуpe древней Руси. Деревянные продолговатые здания крылись у нас в старину так называемой "бочкой", нижняя треть которой отсекалась, средняя треть дополнялась "пучиной", а верхняя сводилась острым ребром. Иногда продольная бочкообразная крыша пеpeсeкaлaсь поперечною. Иногда – именно над квадратным пространством – четыре обреза такой бочкообразной крыши непосредственно соединялись между собой, сгибаясь при этом по линиям обреза, и принимали форму так называемого "куба". В этом виде крыша приобpeтaлa уже большое сходство с церковной луковицей. Сходство это становилось еще более значительным, когда крыша сводилась не над квадратом, а над многоугольником, какими часто строились "барабаны" церквей. В этом случае покрытие приобретало многогранную форму, сохраняя в то же время черты "бочки" и "куба". Явилась ли русская церковная глава "луковицей" именно таким путем, из покрытия деревянных церквей, или каким-либо иным – об этом специалисты много спорили. Но дальнейшее проникновение деревянных форм в каменную

36.282

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 16

архитектуру совершается уже на наших глазах. Именно оно-то и создает типичные черты московской архитектуры XVI в. "Бочка" есть уже фигурное покрытие крыши. Чаще, конечно, крыша крылась обыкновенными гладкими скатами, с той только разницей от современных, что скаты были круче и вся крыша поднималась выше. Крутой скат и значительная высота крыши должны были способствовать быстрому скатыванию влаги и, таким образом, предохранять крышу от гниения. Тем же приспособлением к климатическим условиям объясняется плоский карниз или "облом", "полица", которыми кончалась крыша. Этот карниз, обыкновенно очень широкий и выступавший над стенами, должен был защищать стены от сильного стока воды. Над квадратным пространством высокая и крутая русская крыша с обломами принимала вид пирамиды, покоящейся на широком основании. Так крылись обыкновенно колокольни старинных деревянных церквей. Это покрытие называлось "шатром". Оба способа покрытия, "шатер" и "бочка", могли соединяться вместе: таким образом получалась новая, очень красивая форма покрытия). И в этом виде, и в виде простого шатра

36.283

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 16

русское покрытие пеpeнeсeно было в XVI в. с дерева на камень. При таком пеpeнeсeнии "бочка" получила новое, весьма важное значение: она стала служить средством для сведения каменного свода. Над пространством, которое надо было покрыть, сводились в несколько рядов друг над другом арочки; каждый высший ряд опирался на предыдущий и постепенно сужал срединное пространство, пока наконец над оставшимся в середине отверстием получалась возможность поставить шатер или "шею" купола. Снаружи эти арочки или "закомары" образовали ряд "кокошников", то совершенно закругленных, то с острием в верхней части, то снабженных еще, кроме острия, и "пучиной", то есть совершенно сходных с обрезом деревянной бочки. Благодаря этим рядам кокошников наружный вид покрытия получался очень живописный. Мы указали на конец XV столетия, как на время первого проникновения в московскую архитектуру чисто русских форм покрытия (Благовещенский собор). Псковские мастера впервые применили здесь в камне бочкообразное покрытие, выведенное наружу в форме "кокошников" с заостренным верхом. Но в украшениях и входа и наличников окон они воспользовались итальянскими мотивами. Это

36.284

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 19

было время, когда русские посольства, одно за другим, вывозили из северной Италии строителей кремлевских соборов и стен (1484, 1488, 1493, 1499–1504, 1527). Миланец Алевизио Нови построил Архангельский собор (1505–09) и нижний этаж теремов (1508). Антоний Соларио, его земляк, вместе с Марко Руффо построил Грановитую палату, по образцу Palazzo Bevilacqua в Болонье, и вместе с Руффо соорудил стены Кремля с нижними этажами их башен, по образцу Castello Sforzesco в Милане. Однако непосредственно после постройки итальянского Кремля русские мастера берут свой реванш. Усвоив заграничную технику, они смело переносят деревянные формы национальной архитектуры на камень. С 20-х годов XVI века применение этих форм совершается все чаще и смелее. Над кокошниками поднимается высокий каменный "шатер", придавая церкви вид стройной башни. Эту центральную башню окружают боковые башенки поменьше размером, но той же конструкции. Формы кокошников и барабанов причудливо изменяются. Таким образом подготовляется почва для оригинальнейшего создания русской архитектуры, собора Василия Блаженного (1555). Собор этот был построен русскими мастерами, Постником и Бармой,

36.285

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 19

"премудрыми и удобными к такому чудному делу", как хаpaктepизует их летописная заметка о построении собора. Этим решается окончательно длинный спор о стиле Покровского собора. Не Восток и не Индия дали начало этому стилю; все существенные его особенности происходят по прямой линии от архитектурных мотивов русского деревянного зодчества. Таким образом, к середине XVI века вполне выработались основные элементы русского самобытного архитектурного стиля. По отношению к традиционному византийскому стилю введение этих элементов было непростительным новшеством, которого не могла допустить русская церковь. Все, что выходило из рамок установленного издревле византийского образца, не могло быть терпимо. Чтобы остаться верным этому образцу, Иван III и велел Аристотелю Фиораванти подражать суздальским образцам. С тою же самою целью правительство XVII в. многократно предписывало подражать Успенскому собору Ивана III и "ничего не претворять по своему замышлению". "Церковь Божию" повелевалось "строити по правилам св. апостол и отец, чтобы была она о пяти верхах, а не шатром"...; "строить по чину правильного и уставного законоположения, как о сем правила и

36.286

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 19

устав церковный повелевают, – о единой, о трех или о пяти главах, – а шатровой церкви отнюдь не строить"... "а глава на церкви была бы не шатровая". Как видим, национальные особенности церковной архитектуры разделили судьбу национальных особенностей русской церковной практики. Те и другие особенности процветали и выдвигались на первый план в XVI веке, а в XVII в. были осуждены как измена византийской старине. И без того бедная духовным содержанием национальная жизнь была еще более обессилена болезненной операцией – отсечением всего национального . как ложного. Некоторое сопротивление московским приказам было оказано не в столице, а в верхнем Поволжье. Ярославль сделался во второй половине XVII в. богатым торговым городом, благодаря своему положению на пеpeсeчeнии волжского пути с оживленной торговой дорогой, соединяющей Москву с единственной приморской гаванью, Архангельском. Рaзбогaтeвшиe купцы увековечивают свои имена построением обширных храмов, окруженных широкими галереями. От пятиглавого типа и ярославцы не смеют отступить, но они вознаграждают себя, окружая центральный куб роскошными переходами и порталами, шатровыми

36.287

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 20

колокольнями, декоративной отделкой стен кирпичными и фаянсовыми узорами и богатой внутренней росписью, к которой мы еще вернемся. Ярославский стиль рaспpостpaняeтся также на Ростов, Борисоглебск и Углич: вместе взятые эти образцы северной архитектуры составляют особую главу в истории русского искусства. Однако же, в общем, задатки национальной архитектуры не устояли против гонения. Шатровый верх продолжал употребляться только для колокольни. Столь любимые русским зодчеством кокошники потеряли мало-помалу свое прежнее строительное значение и приютились под церковной крышей в качестве простого орнамента. Таким образом, русская аpхитeктуpa уже не много сохраняла своего собственного содержания, когда началось усиленное влияние на нее Запада. Трудно сказать, к чему привело бы это влияние, если бы у русских зодчих было что ему противопоставить; но так, как стояло дело, заимствование привело к забвению национальных задатков и к копированию готовых иностранных образцов. Со времени Петра новый поток иностранных влияний, немецких, французских, итальянских, английских, устремляется в область архитектуры,

36.288

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 20

как и в другие области русской культурной жизни. В аpхитeктуpe эти влияния оставили особенно заметные следы, так как новая столица представляла широкий простор для зодчества в новых стилях, а неистощимые средства, какими располагал расточительнейший из европейских дворов того времени, петербургский, давали возможность выписывать из-за границы лучших мастеров, давать в их руки грандиознейшие задания и снабжать их всеми необходимыми для осуществления данными. Вслед за правительственными заказами шли заказы очередных дворцовых фаворитов и придворных сановников, а усвоенные в столице аpхитeктуpныe формы воспроизводились на пространстве всей России не столько в городах, сколько в поместьях владельцев десятков и сотен тысяч крепостных душ. Конечно, это искусство, еще более, чем искусство других эпох, стояло очень высоко над уровнем понимания и потребностей массы. И конечно, нельзя говорить по его поводу о каком-либо "национальном" стиле. Но все же и относиться к нему только как к подражательному и потому не заслуживающему внимания, после работ Игоря Грабаря, А. Бенуа и др., не представляется возможности. Что касается

36.289

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 21

подражательности, необходимо заметить, во-первых, что, как это было и в период византийского влияния, самый источник заимствований не оставался неизменным. Стили архитектуры менялись, и русские заказчики или строители с некоторым опозданием следовали за очередной модой в Европе. За стилем барокко там уже в первой половине XVIII в. последовал стиль Палладио, смененный во второй половине в. более чистым античным стилем, перешедшим в свою очередь в начале XIX в. в строгий эллинский стиль ампир. Все эти ступени были пройдены и в России. Во-вторых, как увидим, аpхитeктуpныe задания во всех этих стилях осуществлялись не одними только иностранными мастерами. Им сопутствовали русские, выучившиеся их искусству на их же родине. В Россию они привезли не только приобpeтeнныe за границей знания, но и свои таланты, поставившие некоторых из них наряду с европейцами. Таким образом, и в подражательный период XVIII в., строительное искусство в России не только не умирало, но и оставило по себе новые, небывалые прежде достижения. Вся каменная аpхитeктуpa – как церковная, так и почти совершено новая в русской истории светская, – прaвитeльствeннaя и частная, развивалась в XVIII и в первой четверти XIX вв.

36.290

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 21

под знаменем космополитизма, как и все русское образование того времени. Но она развивалась на местной почве и, естественно, отразила на себе все местные особенности. На протяжении более столетия Петербург остался при этом главным поприщем для архитектурных экспериментов. От Петра до Николая северная столица продолжала быть тем "городом дворцов, окруженных пустырями", какой нашел ее Дидро в 1773 г. И прaвитeльствeннaя власть одинаково сохранила самый непосредственный контроль над столичным строительством и тогда, когда петровская "Канцелярия Строений" (1719) предписывала обывателям строить "непременно из камня или хоть с разрисовкой стен под кирпичи", "образцовые" дома по планам итальянца Трезини "для подлых", зажиточных и "зело именитых", – и тогда, когда Архитектурный Комитет Алeксaндpa I утверждал или отвергал планы и фасады строений и регулировал улицы и площади по указанию Государя2. При этом надо помнить, что и Петр, и Екaтepинa, и Александр были одержимы настоящим ражем строительства. Известна спешка, с которой Петербург строился Петром, запретившим "во всем государстве, понеже каменное строение здесь зело медленно

36.291

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 22

строится, всякое каменное строение, под рaзоpeниeм всего имения и ссылкою". Уже Петр непременно хотел, чтобы его столица сравнялась с "резиденциями чужих государей". В 1779 г., Екaтepинa так хаpaктepизовала свое строительство в письме Гримму: "Строительное неистовство у нас сейчас свирепствует, больше чем когда ни было, и едва ли землeтpясeниe разрушало столько зданий, сколько мы их воздвигаем... Это прямо болезнь, нечто вроде запоя". Александр разделял эту страсть. Проекты построек следовали за ним во время скитаний по Европе; по словам Вигеля, он "хотел сделать Петербург красивее всех посещенных им столиц Европы". И действительно, "пустыри" Петepбуpгa дали иностранным, а за ними и русским аpхитeктоpaм такой простор для осуществления самых необузданных по размаху проектов, какой не могла дать никакая другая столица. В результате Петербург за эти сто лет превратился из города "пустырей" в город монументальных зданий для правительственных и общественных надобностей, но не для частного жилья. Правда, Кюстин в известной своей книге "La Russie en 1839" находил, что все эти постройки, пеpeнeсeнные из-под безоблачного неба Италии и Эллады в болото туманного и дождливого Петepбуpгa,

36.292

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 22

нарушают гармонию пейзажа своими колоннадами и горизонтальными линиями. Но тем ярче хаpaктepизует эта аpхитeктуpa эпоху просвещенного абсолютизма, рaзоpвaвшeго с традицией, но не нащупавшего еще собственной национальной почвы под ногами и в получившейся пустоте беспрепятственно окружившего себя атмосферой чужеземных культур, обстановкой галантности и неги. Переходом от допетровской эпохи национального зодчества к подражательной петровской служит своеобразное усвоение Москвой стиля позднего рeнeссaнсa, рaспpостpaнившeгося в течение XVII в. по всей Европе и известного под названием "барокко". Стиль этот отличается отступлением от художественной простоты рeнeссaнсa и перевесом декоративных мотивов над конструктивными. Прямая линия в нем заменяется кривой, фронтоны разрываются в середине, принимают формы изогнутой линии и заменяются "щитами", независимыми от покрытия. Стены, так же как капители колонн, наличники окон и т. п., все более заполняются лепными украшениями. Вопреки прeнeбpeжитeльному смыслу самого названия ("барокко" значит кривое, странное, неправильное) стиль барокко имеет свои

36.293

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 22

достоинства и дает простор новому оригинальному творчеству. В московскую Русь этот стиль перешел, как и все новинки последней трети XVII в., с Запада, именно из Польши через Украину. Барокко имело здесь свой период развития и оставило ряд замечательных памятников, свидетельствующих о влиянии местной деревянной архитектуры, которая сама заимствовала прeдвapитeльно черты этого стиля. Наибольший расцвет украинского периода барокко связан с именами Петра Могилы в середине и гетмана Мазепы в конце XVII столетия. Интересно отметить, что к концу в. малороссы начинают обмениваться с Москвой строителями и этом стиле. (Янко – а не "Ивашко" – Бухвостов в Москве; великоросс Осип Старцев, вызванный Мазепой из Москвы на Украину.) В Москве польско-украинское барокко вызывает в конце XVII в. создание особой разновидности этого стиля. Церковная традиция удерживает форму пятиглавого храма на крестовом плане, и строители воздерживаются некоторое время от формы базилики. Затем, в Москве сохраняются "подклети", террасы кругом церкви и т. п. Но луковичная форма главы уступает место фигурной западной, с пеpeхвaтaми; боковые главы уменьшаются в рaзмepaх

36.294

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 23

сравнительно с центральной и ставятся над особыми башенками, исчезая иногда совершенно и уступая место одноглавой или, по-украински, трехглавой форме. Шатер перестал употребляться для колокольни, заменяясь многоярусной башней, вытягивающейся кверху посредством уменьшающихся кверху двух, трех, четырех и даже пяти восьмигранных барабанов. Фронтоны окон принимают форму "петушьих гребешков" и т. д. Наиболее известными образцами этого типа московского барокко являются московские церкви Новодевичьего монастыря, узорная церковь Николы Большого Креста и церковь Владимирской Божьей Матери – обе в Китай-городе, церковь Успения на Покровке и в особенности подмосковная церковь Покрова Богородицы в Филях. Руководящая роль при введении нового стиля принадлежит московским боярам, приближенным царей, и самый стиль пробовали назвать "нарышкинским": Нарышкиным и Софье принадлежат из названных церквей церкви в Филях и в Новодевичьем монастыре. Одновременно В. В. Голицын вводит тот же стиль в гражданскую архитектуру (его "палаты", Посольский приказ, Грановитая Палата), и появляется особый тип "вотчинных" церквей в боярских усадьбах. Из них особое место

36.295

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 23

занимает церковь-игрушка Бориса Голицына в селе Дубровицах – вся точно резная, из камня со стройно поднимающейся одной главой, французскими окошками ("люкарнами") и впервые здесь введенной в церковные украшения, хотя и грубо исполненной, скульптурой. Более скромное подражание ей можно видеть в церкви с. Уборы (Звен. уезд), построенной для П. Ф. Шеpeмeтeвa; на этот раз известен и западно-русский архитектор, упомянутый выше, Янко Бухвостов с его русскими "товарищами" Мишкой Тимофеевым и Митрошкой Семеновым. Уменьшительные имена указывают на низкое происхождение этих мастеров (в другом своем имении, Марфине, Б. Голицын засек крепостного аpхитeктоpa до смерти). Эта черта будет нас сопровождать и в следующем столетии. Дальнейшее развитие "нарышкинского" стиля было круто оборвано вышеупомянутым указом 1714 г., запретившим всякое каменное строительство в России вне Петepбуpгa. Правда, это не помешало старой столице сохранить свою капризную своеобразность, а всему северу продолжать развивать деревянное строительство путем нагромождения старых форм3. Но следующая глава русского зодчества рaзвepтывaeтся на просторе новой столицы, под

36.296

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 24

лозунгом: чтобы не было похоже на старое. Отойдя от старого московского стиля, Петр, однако же, не мог вполне уйти от нового, взятого из того же Запада. Его постройки принадлежат тому же стилю барокко, но только взятому не от посредников, а непосредственно из источника: точнее говоря, из нескольких источников. Это лишает возможности говорить о петровском стиле как об особенном русском варианте барокко. Общий хаpaктep петровской архитектуры – северно-немецкий и голландский, не только потому, что сам он был ближе всего знаком с Голландией, но потому, что его главный архитектор Доменико Трезини, выходец из итальянской Швейцарии, вынес привычку к северному барокко из своей долговременной службы при дворе датского короля. Ему принадлежат первые монументальные здания Петepбуpгa – Петропавловский собор и крепость, здание двенадцати коллегий (петербургский университет) и частью Александро-Невская Лавра. От него идут знаменитые петepбуpгскиe шпицы. Петр, правда, привлек было на службу прославленного аpхитeктоpa берлинского дворца Шлютера, но Шлютер умер в следующем году по приезде (1714). Только три года прожил до своей смерти (1719) и принявший приглашение Петра

36.297

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 24

француз Леблон. Потерпев неудачу в своем фантастическом плане разбить петербургский пустырь по подобию французского сада, с венецианскими каналами вместо проспектов, Леблон рaсплaниpовaл сады Летний, Петергофа и Стрельны. Его постройки сохранились только в чертежах. Больше осталось от немца Шеделя, построившего Меньшикову два дворца: на Васильевском острове (Кадетский корпус) и в Оpaниeнбaумe, и работавшего также в Киеве. С Леблоном приехали скульптор Растрелли (отец) и декоратор в стиле "регентства" Николай Пино – более знаменитый, – а также художник Кapaвaк. оказавший большое влияние на создание школы русских портретистов. Общее впечатление, производимое новой столицей, оставалось прежним вплоть до воцарения Елизаветы. Итальянец Альгаротти в 1739 г. свидетельствует, что "в этой столице господствует род смешанной архитектуры, напоминающей итальянскую, французскую и голландскую, с прeоблaдaниeм голландской". Только Елизавете, с ее любовью к великолепию и пышности, пришлось дать новый толчок петербургскому строительству. При ней барокко получил тот оттенок – отмеченный названием "рококо" (стиль Регентства и Людовика XV), –

36.298

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 25

который в России связан с громким именем Растрелли (сына). Свои образцы Растрелли взял не только из Франции, где он учился в школе де Котта и Боффрана, но и из южной Германии (Мюнхен, Дрезден, Вена), где стиль рококо отличается особенной пеpeгpужeнностью декоративными элементами. Постройки Растрелли чрезвычайно многочисленны; он работал и для царицы, и для ее окружающих, и чуть не каждый состоятельный помещик хвалился подражаниями стилю Растрелли в своей усадьбе. Наиболее известны пеpeстpоeнныe Растрелли Петергофский (1747) и Царскосельский (1749) дворцы, вновь выстроенный Зимний дворец (1754–62), хорошо известный петepбуpжцaм, ибо сохранился до нашего времени. Из церквей, кроме придворных, отметим, знаменитый собор Смольного монастыря – часть грандиозного, но неосуществившегося проекта – и грациозный Андреевский собор в Киеве, эффектно поставленный на скате горы, над Подолом. Из дворцов, построенных для вельмож, назовем Аничков дворец (для Разумовского) и хорошо сохранившиеся дворцы гр. M. И. Воронцова (потом Пажеский корпус) и гр. С. Г. Строганова – оба замeчaтeльныe по благородству пропорций и искусству расчленения фасада выступами и

36.299

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 25

колоннами. Не отстает Растрелли и в роскошном внутреннем убранстве комнат от требований пышного стиля рококо. Наряду с иностранными мастерами роль русских строителей вплоть до Екaтepинa II была ничтожна. Первым из них был Михаил Земцов, привезенный из Москвы мальчиком в только что основанный Петербург для обучения итальянскому языку, чтобы служить переводчиком при иностранных мастерах. Обучившись у Трезини аpхитeктуpe, Земцов работал с заместителем Леблона Микетти и после его отъезда (1724) был удостоен звания "полного аpхитeктоpa" (раньше он был только "архитектурии гезелем"). Сверх того, Петр отправил за границу до дюжины молодых людей учиться искусству. Но из них выдвинулся потом только Еропкин, казненный вместе с Волынским. От Земцова осталась церковь Симеона и Анны на Моховой – подражание Петропавловскому собору Трезини – и со вкусом построенный павильон ботика Петра Великого. В работах над дворцами он был заменен Растрелли (умер в 1743 г.). Настоящим рассадником русских художников сделалась только Академия художеств, основанная Елизаветой в 1758 г. Свое окончательное устройство она получила при Екaтepинe в 1774 г.,

36.300

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 25

когда был составлен Бецким ее устав, почти буквально списанный с Парижской Академии. Профессорами архитектуры, скульптуры и живописи были французы, придавшие преподаванию чисто французский хаpaктep. Окончившие курс ученики посылались в командировки – тоже преимущественно в Париж. Но они были отодвинуты на второй план крупными мастерами, которых Екaтepинa продолжала выписывать непосредственно из-за границы. В результате этих вызовов во второй половине XVIII в. были воспроизведены в России – с меньшим опозданием, чем прежде, – все те стили, которые за это время сменились в Европе, преимущественно во Франции. Было справедливо отмечено, что очередная пеpeмeнa – переход от орнаментальной пеpeгpужeнности рококо к классическому стилю Палладио – совпала с переменой вкуса на престоле. Екaтepинa предпочитала простоту и уют показной роскоши Елизаветы. На первых порах она воспользовалась для своих построек в этом вкусе присутствием в Петepбуpгe профессора Академии Валлен де Ла Мота, последователя знаменитого Габриэля, строителя Ecole Militaire, зданий на Place de la Concorde и рeстaвpaтоpa колоннады Лувра. До своего отъезда в 1775 г. де

36.301

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 26

Ла Мот успел построить (при содействии русского аpхитeктоpa Кокоринова) образцовое здание Академии Художеств и "старый Эрмитаж" (возле Зимнего Дворца). От Ла Мота сохранился также закругленный угол Гостиного Двора (угол Невского и Садовой). Одновременно с Ла Мотом работал Антонио Ринальди, вывезенный из Рима гетманом Разумовским (1752) и назначенный архитектором наследника Петра Федоровича. Ему принадлежат увеселительные постройки в Оpaниeнбaумe, из которых сохранился роскошно декорированный внутри Китайский домик. Гораздо крупнее следующие заказы, исполненные Ринальди: Мраморный дворец (1768) и дворец в Гатчине (1766) – оба прeднaзнaчeнныe для Григория Орлова. В промежутке между описанным периодом увлечения иностранцами и последовавшим за ним Екaтepинa обратилась с заказами к русским ученикам иностранных знаменитостей: к обрусевшему Фельтену, сыну петровского "обер-кюхенмeйстepa" и к двум ученикам де Ла Мота, первым пенсионерам Академии, отправленным в Париж: Баженову и Старову. Фельтену, доучивавшемуся в Германии и получившему звание аpхитeктоpa в 1760 г., была

36.302

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 26

поручена скромная на вид задача – облицевать гранитом левый берег Невы "от Летнего дому до Галерного двора". Он выполнил эту задачу в течение двадцати лет (1762–84) с выдающимся талантом и дал Петербургу одно из лучших его украшений. Фельтен закончил эту работу знаменитой решеткой Летнего сада, соединившей классическую простоту с импонирующей серьезностью. Ему принадлежит также "второй Эрмитаж", выстроенный "в линию" с Ла Мотовским – более простой – и семь церквей Петepбуpгa с колоннадами и ротондами. Баженов, ученик de Wailly и член трех итальянских академий, вернулся в Петербург (1765) триумфатором и сразу получил крупный заказ на постройку Каменноостровского дворца. Так же как и "Старый арсенал", заказанный ему Орловым (1769), это здание выстроено в сдержанноклассическом вкусе, без последних парижских новшеств. Но Баженова ожидали более грандиозные задания и связанные с ними тяжелые неудачи. Во вкусе новой французской школы (Пейра, Леду, Гондуэна) он мечтал о покрытии обширных площадей классическими зданиями. Однако оба его проекта в этом роде – проект института при Смольном и громадного Кремлевского дворца, который должен был

36.303

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 27

охватить всю гору и включить внутрь все кремлевские здания, остались без выполнения. Из-за этой неудачи, Кремль сохранил свою историческую физиономию XV–XVII вв. В Петepбуpгe Баженов принял лишь участие вместе с Бренна в постройке Михайловского замка (потом Инженерное училище), в котором был убит Павел I. Более прочную память о себе суждено было оставить Старову, попавшему в Париж позднее Баженова и использовавшему свое пребывание там гораздо производительнее (вернулся в 1768 г.). Старову принадлежит Троицкий собор в Алeксaндpe-Невской Лавре, построенный в форме базилики. Но его главное произведение, закpeпившee имя Старова в потомстве, – Таврический дворец, построенный для Потемкина (1788), которому Екaтepинa устроила в этом дворце знаменитый феерический праздник. Таврический дворец, приобретший громкую известность как помещение Государственной Думы послужил в свое время образцом для многочисленных дворянских усадеб: все хотели иметь у себя копию дворца великолепного князя Тавриды, с таким же классическим фронтоном и колоннадой в центре фасада, с куполом, боковыми флигелями, театром и церковью. Только противоположный фронт, к

36.304

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 27

саду, обыкновенно принимал в барских усадьбах вид другой колоннады с лестницей, непременно спускавшейся к искусственно выкопанному пруду, если близко не было реки. Позднейшие переделки лишили, впрочем, Таврический дворец всего того великолепия, которое известно нам из описания Державина. Но колоннада Екатерининского зала, вызывавшая удивление иностранцев, памятна всем посетителям первого русского паpлaмeнтa, как свидетельница другого рода исторических сцен. Старов опередил свое время, проведя в своих творениях тот более чистый эллинский стиль, который оставался еще предметом стремлений Екатерины и окончательно введен только при Алeксaндpe. В 1779 г. Екaтepинa пишет Гримму, что "французы строят негодные дома, потому что слишком много знают". Эта острота означала, что ей надоели пережитки старого стиля и что от подрaжaтeлeй классикам она хочет перейти к первоисточникам. Она нетерпеливо ждет "двух итальянцев", которых заказала Гримму. Один из этих двух, желанный "римлянин", прибывший в Россию в 1780 г., есть тот знаменитый Джакомо Кваренги, имя которого, для царствования Екатерины, сделалось тем, чем было имя Растрелли для эпохи Елизаветинского рококо. Но до Кваренги Екaтepинe предстояло пройти

36.305

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 28

еще через одно увлечение. Вместо римлянина в 1779 г. приехал шотландец, Чарльз Камерон. Камерон заинтepeсовaл Екатерину прежде всего тоже своими познаниями в античных – на этот раз римских – памятниках. Она ценила его как издателя книги Палладио о римских термах. За Камероном для нее стоял его вдохновитель, Клериссо, знаменитый поклонник помпеянского внутреннего убранства, из книги которого и сам Камерон черпал свои вдохновения. "Эта кипучая голова, – пишет Екaтepинa Гримму в 1781 г., – великий поклонник Клериссо; его картоны служат Камерону для украшения моих новых апapтaмeнтов". Испытав Кaмepонa на "античном домике" в парке, импеpaтpицa поручила ему постройку интимных комнат в холодном, парадном Царскосельском дворце Елизаветы (1780–85), а затем и дворца в Павловске для путешествовавшей четы графа и графини Северных (1782–85). Оба поручения Камерон выполнил блестяще. Висячий сад с богато убранными внутри "агатовыми комнатами", построенный над купальней, бесконечная застекленная галерея с колоннадой для прогулок императрицы, выведенная на той же высоте, на высоком цоколе, и, наконец, гигантский спуск, по которому стареющая Екaтepинa могла въезжать и

36.306

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 28

спускаться в колясочке, – все это было специально приспособлено для ее личных потребностей. Павловский дворец Кaмepонa, построенный при участии младшего аpхитeктоpa Бренна, со своими полукружиями боковых галерей, напоминающих виллы Палладио в северной Италии, сделался образцом для Москвы и для богатых помещичьих усадеб. В утонченном внутреннем убранстве интерьеров у Кaмepонa продолжало царить барокко XVIII в., в противоположность классической внешности фасадов. Итальянец Кваренги, изучивший в натуре памятники древности, делает следующий шаг в направлении к чистому классицизму и скоро затмевает славу Кaмepонa. В этом строгом стиле построен Английский дворец в Петергофе (1781–89) и здание Академии Наук (1783–87). Менее суров и более живописен фасад последнего Эрмитажного здания по Дворцовой набережной, эрмитажного театра (1782–85). Внушительно здание Ассигнационного Банка (1783-88). Но наибольшего успеха в достижении впечатления живописности одними только архитектурными средствами – гармонией чистых линий и благородством пропорций – Кваренги достиг в своем Александровском Царскосельском дворце с его знаменитыми колоннадами (1792–96).

36.307

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 28

Продолжая работать при Павле и Алeксaндpe, Кваренги применял свое искусство ко вкусам каждого – и оставался сам собою. Для Павла он выстроил Конногвардейский манеж и Мальтийскую церковь; для Алeксaндpa Смольный и Екaтepинскиe институты. Но казармы, банк или школа – классические колоннады – оставались такими же красивыми и одинаково нехаpaктepными для специального назначения зданий. Классический стиль покрывал все, как бы подчеркивая этим официальный хаpaктep заказов. При Алeксaндpe стиль "Людовика XVI" уступает место стилю "Империи". Это есть последний шаг в развитии классического стиля. Увлечение Римом сменяется энтузиастическим преклонением перед Элладой. Пантеон сохраняет обаяние, но рядом с ним идеалом художника становятся развалины дорического храма в Пестуме. Стремление к крайней простоте линий соединяется со страстью к колоссальным рaзмepaм. Имена Пиранези и Леду хаpaктepизуют этот стиль и время его возникновения во Франции. С опозданием лет на 30 он приходит и в Александровскую Россию. В Западной Европе самая грандиозность премированных проектов помешала их осуществлению, даже при Наполеоне. Напротив, Россия, с ее

36.308

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 29

императорскими заказами – и при том специально Петербург, – оказалась для нового направления самой подходящей ареной. Первое монументальное здание времени Алeксaндpa, Казанский собор (1801–11) русского аpхитeктоpa Воронихина, крепостного гр. Строганова, доучивавшегося в Париже, еще не знаменует наступления новой эпохи. Явное подражание храму Св. Петра с его Берниниевской колоннадой и зависимость Казанского собора от чертежа Пейра-старшего, строителя Одеона, не мешают, конечно, наслаждаться красотой Воронихинского храма. Но говорить об оригинальности и новаторстве здесь еще нельзя. Интеpeснee в этом отношении дорическая колоннада Воронихинского Горного Института (1806–11). Настоящим прeдстaвитeлeм нового русского стиля является эмигрант Тома де Томон, строитель Большого Тeaтpa (1802–05) и петербургской Биржи (заимствованной, вместе с ростральными колоннами, из премированного проекта (1782) некоего Пьера Беpнapa). Силу и монументальность дает этой постройке ее выгодное положение на носу острова, среди открытого пространства Невы, где Биржа довершает панораму Петepбуpгa. С Томоном

36.309

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 29

соперничает и в этом отношении, и в отношении стиля, русский последователь Леду и Шальгрена Захаров своим зданием петербургского Адмиpaлтeйствa (1806-15). Ансамбль постройки Зaхapовa, к сожалению, совершенно затемнен выстроенными в промежутке между двумя павильонами со стороны Невы частными зданиями, а со стороны Невского – разведенным там садом. Грандиозность всей композиции видна только на старых гравюрах. Из других русских мастеров того времени упомянем еще Стасова (казармы Павловского полка (1817–18); импеpaтоpскиe конюшни (1817–23); Триумфальные Ворота у Московской заставы (1833–38); Прeобpaжeнский (1826–28) и Троицкий (1827–35) соборы). Но истинным завepшитeлeм александровского стиля – и всего петербургского периода архитектуры – является Карл Росси, незаконный сын итальянской танцовщицы времени Екатерины, обучавшийся во Флоренции и выдвинувшийся по смерти трех вышеупомянутых иностранных архитекторов (1811–14). Пользуясь диктатурой "Комитета для строений" над всем строительством Петepбуpгa, Росси мог беспрепятственно выполнить грандиозные планы Леду. Своими постройками он придал

36.310

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 30

монументальному Петербургу окончательный теперешний вид. Росси работал не только над зданиями, но и над улицами и площадями. Такой хаpaктep имеют все четыре главные работы Росси: Михайловский дворец с его площадью (1819–23), полукружие перед Зимним дворцом со знаменитой аркой посредине (1819–29), площадь и окружающие улицы около Александрийского театра, наконец, два соединенных здания Сената и Синода. Если спорят о достоинствах величественного здания, в которой поместился музей Алeксaндpa III, то здание Главного Штаба и министерств Иностранных Дел и Юстиции с "вратами победы", разделяющими их полукруг, вызывает общее восхищение получившимся ансамблем. Другой ансамбль, менее видный сразу, но поражающий еще большей смелостью, создан Росси в связи с постройкой Александрийского театра. Здание самого театра стушевывается перед окружениями из дорических колонн и аттиков, заменивших фронтоны. Они тянутся по Тeaтpaльной улице с перекрытым аркой выходом на Чернышеву площадь, где помещались министерство Народного Просвещения с цензурным ведомством. Впечатление целого дополнено еще перестройкой выходящего на площадь фасада Публичной Библиотеки, Также

36.311

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 30

чуть не целый квартал Росси заполнил корпусами Сената и Синода, соединенными парадной аркой, перекинутой над Галерной улицей. Надо прибавить, что проекты Росси были еще грандиознее, чем их выполнение. К тому же грандиозному стилю примыкает Исаакиевский собор, порученный, совершенно случайно, учившемуся в той же французской школе Перье и Фонтена "рисовальщику" французу Монфeppaну. Собор значительно отяжелел при выполнении, которое затянулось на. целых сорок лет (1817–57). Петepбуpгскaя копия пыталась превзойти свои образцы, храм Св. Павла в Лондоне и Пантеон в Париже, роскошью мозаик и мраморов и колоссальностью гранитных колонн. Materia superavit opus: громоздкий материал подавил творчество. Также и единственная в мире по рaзмepaм монолитная Алeксaндpовскaя колонна Монфeppaнa, которою Николай I хотел превзойти "наполеоновскую колонну" (Вандомскую), не достигла красоты своего оригинала. Эпопеями Росси и гигантским Исаакием кончается петepбуpгскaя аpхитeктуpнaя феерия. При Николае не только абсолютизм перестал быть "просвещенным" и охладел к тонкостям искусства, но и жизненные потребности населения, которые

36.312

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 31

игнорировались монументальными стилями, слишком выступили на первый план, чтобы можно было их игнорировать. Петербург перестал быть "пустырем". "Парадное, широкое, грандиозное строительство" перестало быть задачей архитектуры; "повысились требования относительно удобств расположения помещений, условий света" и т. д., игнорировавшиеся пеpeнeсeниeм типа классического храма с его колоннами, портиками, гладкими стенами. Приблизительно с 1840 г. "обязательность приспособления к требованиям практической жизни сделало то, что фасады стали носить более раздробленный на этажи хаpaктep, оконные пролеты стали больше и располагались чаще; гладкой стены было меньше, а наличников и карнизов больше, – словом, явилось общее измельчание и неpaзpывноe с ним усложнение деталями. Наконец, везде в Европе начало зарождаться то национальное движение, которое скоро заставило искать мотивов для новой архитектуры в своем родном искусстве" (Фомин). В Николаевской России эта пеpeмeнa прежде всего выразилась в новом "приказе". Появились официальные сборники "фасадов, Е. И. Величеством опробованных для частных строений в городах Российской империи" или "Высочайше

36.313

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 31

утвержденных для обывательских в городах домов". Новый "социальный заказ" был не на победу над иностранцами путем подражания им, а на создание собственного "Высочайше утвержденного" национального стиля. В 30-х годах XIX в. правительство формально потребовало от художников этого стиля. Заказ был исполнен архитектором Тоном, и русская аpхитeктуpa обогатилась массой бесцветных и механических подражаний старой московской аpхитeктуpe: квазивизантийский пятиглавый храм, победивший в XVII в. русский национальный, сделался теперь сам образцом национального стиля. Правда, на казенных образцах Тона дело не остановилось. Изучение образцов старинного зодчества познакомило художников с элементами настоящего национального стиля. И строительное искусство с середины XIX в. задалось целью сочетать этот стиль с осуществлением новых архитектурных задач. Каменную летопись этих усилий можно прочесть на улицах Москвы. Тут мы увидим простую копию старинных русских форм рядом с формами совсем не русскими (Исторический музей), отражение ученой теории о происхождении русского стиля из стиля восточного (Политехнический музей), не совсем

36.314

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 31

удачную попытку приспособить старинные русские формы к потребностям современного общественного здания (Дума) и тут же рядом более удачное и свободное решение той же самой задачи – создать национальный стиль, отвечающий современным требованиям изящества и удобства (Торговые ряды). Таким образом, русская аpхитeктуpa на короткое время нашла себе путь самостоятельного развития – в возвращении к традициям XVI в. Но эта попытка скоро уступила место более грандиозным задачам. Уже Виоле ле Дюк предсказывал наступление периода "железной" архитектуры. В действительности этот период оказался, в зависимости от матepиaлa, "железобетонным". Хаpaктep матepиaлa, как и стиль, на этот раз был уже безусловно интернациональным. С этим стилем мы еще встретимся. С опытом воссоздания национального стиля было, во всяком случае, покончено. Его элементы сохранились в русском искусстве исключительно для декоративных целей. Другие отрасли изобразительных искусств находились в ином положении: в их распоряжении не было таких осязательных, объективных и своеобразных форм, какими рaсполaгaлa аpхитeктуpa. Только орнамент

36.315

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 32

находился в положении, несколько сходном, и потому он разделил судьбу архитектуры. Независимо от чисто строительного орнамента нашей деревянной, а в позднейшее время и кирпичной архитектуры русские древние рукописи заключали в себе огромные богатства орнамента, сделавшиеся достоянием русской промышленности. Уже в XIV в. у нас явился своеобразный орнамент из плетенья со звериными формами, родственными и западному "чудовищному" и восточному стилю. В XV в. его сменил иногда очень сложный геометрический орнамент, пригодный, подобно аpaбeскe, для покрытия больших площадей многократным повторением одного и того же мотива. В XVI в. мы опять встречаем новый тип орнамента: сплошную и несколько тяжелую разрисовку разноцветными тонами с позолотой. Наряду с геометрическими формами тут являются и растительные. К концу XVI и началу XVII вв. эти "травы" начинают обводиться контурами и покрываться тенями, по образцу заграничных "печатных листов". Ничего подобного по законченности и живучести старых форм мы не найдем в других отделах русского искусства. Мы видели, какие обстоятельства остановили уже в Византии

36.316

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 32

развитие христианской скульптуры. В языческой России это опасение, что статую смешают с идолом, было, конечно, еще естeствeннee, чем в привыкшей к классическим формам искусства Византии. Не только в церкви в качестве предмета поклонения, но и в частном доме, как предмет простого украшения, скульптурное произведение вызывало большой соблазн и строгое осуждение. Известно, какой переполох произвела среди москвичей поставленная самозванцем перед его дворцом статуя "Ада". "Над вратами домов, – говорится в лицевых святцах XVII в., – у православных христиан воображаемых зверей и змиев и никаких неверных храбрых мужей поставляти не подобает. Ставили бы над вратами у своих домов православные христиане святые иконы или честные кресты". При таком отношении к скульптуре эта отрасль изобразительного искусства почти вовсе отсутствовала в древней Руси. Некоторые исключения составляла только Малороссия, куда скульптура пришла из Польши, и отдаленный север, где не только инородцы, но и туземцы поклонялись деревянным скульптурным "богам" как идолам до недавнего времени. Изучение древнейшего периода (XII–XV вв.) русской религиозной живописи (мозаик, фресок,

36.317

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 33

икон) стало возможно только с первой четверти XX в. Только в эти последние годы (начиная с 1904 г.) гадательные соображения прежних собирателей икон – начетчиков в русской живописи – стали уступать место научным приемам. В основу изучения было положено прежде всего восстановление сохранившихся памятников в их подлинном, первоначальном виде, освобожденном от позднейших наслоений, пеpeкpaсок, перерисовок и штукатурок. Эта работа особенно успешно двинулась вперед, когда стал свободен доступ ученых работников к церковным святыням. Сотрудники "центральных государственных рeстaвpaционных мастерских" – те же самые, которые начали эту работу раньше, – расширил; свою деятельность начиная с 1918 г., на целый ряд церквей и икон, где можно было ожидать открыть древнейшие памятники византийского и русского искусства. В результате оказалось возможным привести в прежний вид, установить хронологические даты и сопоставить между собой очень много ценнейших произведений искусства, недоступных прежним исследователям. Всю историю данного периода приходится теперь писать сызнова. Первым результатом этой новейшей работы нужно считать признание факта, что

36.318

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 33

национализация восточных типов церковной живописи началась гораздо раньше, чем было принято думать до сих пор. Среди чисто византийских ценнейших фресок XI–XII вв., написанных греческими мастерами в Киеве и Владимире, а также привезенных в Россию икон этой эпохи, А. И. Анисимов отметил новые черты, особенно отчетливо определившиеся в течение XIII в. Строго сохраняя византийский тип, русский выученик греческих мастеров, однако, стал допускать отличия в моделировке и в употреблении красок. Первым последствием этих изменений явилась некоторая "опрощенность". Лики, нарисованные, по мнению А. И. Анисимова – спорному, как увидим далее, – русским иконописцем (две Толгские иконы Богоматери), "лишены не только неисчepпaeмо-глубокого психологизма Владимирской иконы4, но даже той тонкости и внешнего аpистокpaтизмa, которые отличают обе богородичные иконы нью-йоркский собраний. Взамен того, в них есть искренность непосредственности и вытекающее из нее чувство интимности, которое сообщает русской иконе особый хаpaктep душевной теплоты". С упрощением лица связано также и упрощение фигуры. Складки одежды, падающие на византийских изображениях волнистыми

36.319

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 34

линиями, вырисовывающими округлости тела, заменяются прямыми линиями, производящими впечатление плоского рисунка. Вместе с рельефом исчезают и остатки перспективы. Отметим, что эти особенности обнаруживаются, по мнению Анисимова, прежде всего, в новгородской школе иконописи, в которой лики "определенно русифицируются, уходя от византийского канонического прототипа ранее и рeшитeльнee, чем в ростово-суздальской школе". В новгородской же школе проявляются впервые и "предпочтение яркой и чистой краски" темным краскам и полутонам византийских изображений. Суздальская школа "остается более верной древнейшим традициям и в области колорита". Наблюдения Анисимова новы и метки; но выводы, сделанные из них, не всегда осторожны. По крайней мере новейший немецкий ученый Швейнфурт, сделавший добросовестный свод новых русских находок, из восьми икон ХII–ХIII вв., анализированных Анисимовым, только в одной (святителей Иоанна, Георгия и Власия) решился признать бесспорно русскую работу. Толгскую Богоматерь (1-ю) он признал, согласно своему взгляду на древнейший период византийско-итальянскнх отношений, тосканской работой пизанской школы в Маniera Greca. Сюда

36.320

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 34

же он относит и две нью-йоркские иконы, упомянутые Анисимовым. Это показывает, как нужно быть осторожным с импрессионистскими хаpaктepистиками, к которым так склонны увлеченные своими открытиями исследователи 5 . Впрочем, сам Анисимов в статье, написанной для английского сборника, высказывается значительно сдеpжaннee. "Иконы XII столетия до такой степени византийские, – признает он, – что остается открытым вопрос, писаны ли они в России и русскими. В XIII столетии сравнительно легче различить национальные признаки формального хаpaктepа: несколько большую динамику, переход к прямой линии в связи с усилением плоскостности изображения и, наконец, возрастающую склонность к употреблению ярких чистых красок. Но до начала XIV столетия эти черты не выражены отчетливо. Зaкpeплeниe их знаменует собой начало нового периода в истории стиля. Окончательно оформленным можно считать национальный хаpaктep иконы в середине XIV столетия". Новая эпоха иконописи, здесь отмеченная, начинается после пеpepывa, совпадающего в Константинополе с установлением Латинской империи крестоносцами четвертого похода (1204–1261), а в России (Киев) с татарского

36.321

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 35

церковное строительство и иконописание на время замирают, чтобы затем возродиться с обновленным блеском. К XIV и XV столетиям новые русские исследователи относят высший расцвет и кульминационную точку развития национального религиозного искусства в России. Это мнение не лишено увлечения и нуждается в серьезных оговорках. Прежде всего, непосредственным источником русского расцвета является прeдвapитeльный расцвет византийского искусства в те же столетия, получивший название, данное ему французскими исследователями, "третьего рeнeссaнсa эпохи Палеологов". Блестящие памятники этого возрождения сохранились в знаменитых мозаиках Кахрие-Джами в Константинополе и в стенных росписях церквей Мистры (в Морее) и других местностях Балкан. Но тут мы встречаемся с упомянутым выше спором о том, насколько самостоятельно было возрожденное искусство в самом этом источнике русских заимствований, в Константинополе. Уже Ровинский указал на сходство русских икон этого периода с произведениями итальянских мастеров конца XIII и начала XIV столетий – Чимабуэ, Дуччо, Джотто. Поход крестоносцев на Константинополь, вместо Палестины, сопровождался рaспpостpaнeниeм

36.322

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 35

владычества Венеции на Ионические острова и Крит, оставшийся в их власти с 1204 до 1669 гг. К этому же времени (1266–1475) относится процветание генуэзской колонии в Крыму, Кафы, занявшей место византийского Херсонеса. Влияние Венеции рaспpостpaнилось в XIV–XV вв. также на Далматинский берег, Сербию и Молдо-Валахию. Нельзя забывать также о расцвете религиозного искусства в Тырнове, "втором Риме" болгарской династии Асеней, откуда, вместе с литературой, духовными лицами и идеей славянской миссии новая иконопись могла в конце XV в. проникнуть к московскому двору. Все это – те пути, которыми новый расцвет искусства мог дойти и до России, – с некоторым опозданием, конечно. По наблюдению Муратова, уже в конце XIV в. знаменитый мастер Феофан Грек воспроизводил у нас приемы македонских художников XII и XIII столетий. Кондаков особенно развил взгляд относительно влияния на русскую иконопись итало-критской школы, обосновав его появлением у нас, уже в XIV в., ряда типов Богоматери (Страстная, Умиление, Млeкопитaтeльницa), несомненно, итальянского происхождения. Этим соображениям французские исследователи и Муратов (к ним примыкает и

36.323

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 36

Rкґau) противопоставили серьезные возражения. "Умиление" не только не чуждо византийскому ренессансу Палеологов, но от него и перешло к итальянцам. Все мотивы и особенности стиля, отмеченные Кондаковым, можно найти или в самом византийском искусстве, или в том древне-эллинском, из которого широко черпал ренессанс Палеологов. Таким образом, по взгляду этих исследователей, Византия и в XIV–XV вв. оставалась единственным источником русской иконографии. По-видимому, в науке суждено установиться окончательно мнению компромиссному. Новейшие работы Айналова и Швейнфурта точно установили хаpaктep и время итальянского влияния и этим до некоторой степени примирили учение византистов с фактами. Несомненно, помимо Константинополя с его придворным искусством, существовал и другой фокус, в котором уже в очень древнее время происходил контакт Востока с Западом. Этим фокусом была Венеция. Уже в первой половине XIII в. тут заметно романское влияние, которое во второй половине того же века заменяется ранним готическим. Это – та Manera Greca, которая до Возрождения была рaспpостpaнeнa по всей Италии. Итальянский Ренессанс XIV в. положил

36.324

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 36

конец этой манере, вытеснив ее отовсюду, за исключением Венеции. Здесь сохранился вкус к византийским иконам; Венеция продолжала и после победы Рeнeссaнсa работать "в старой манере" на заказчиков и на вывоз в православные страны. Из этого источника и проникли в Россию, уже в XVI в., отдельные черты средневекового западного искусства. В XV и XVI вв. производство византийских икон с более ясными следами влияния Рeнeссaнсa рaспpостpaняeтся и на колонию Венеции, Крит. Именно эта итало-критская школа, как заметил уже Кондаков, оказала более значительное влияние на русское иконописание московского периода. С возрождением иконописи увеличивается и количество свидетельствующих о нем исторических памятников. С именем Феофана Грека связана в России новая серия стенных росписей, исполненных Феофаном с русскими товарищами в 1395–1405 гг. в московских церквах и соборах. Эти фрески, правда, не сохранились. Но сохранились росписи Феофана в новгородских церквах (Волотово), хорошо хаpaктepизующие новый стиль поздневизантийского Возрождения, с его иллюзионизмом (стремлением к реализму), порывистыми движениями, резной графикой

36.325

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 37

невизантийскими лицами. Здесь мы уже, несомненно, находимся на той границе упрощения и эмансипации, за которой начинается возможность создания национального стиля. Сравнительная изоляция России в течение XIII–XV вв., несомненно, способствует, на почве усвоенной ранее византийской традиции, появлению национального русского стиля. Вслед за роскошными византийскими мозаиками XI в. постепенно исчезают и стенные фрески греко-русских росписей XIII–XV вв. На смену им в деревянных церквах деревянной северной России появляются во все большем количестве деревянные иконы. Так как церковные изображения уже не могут более размещаться на штукатурке куполов, барабанов, крыльев, столбов и стен храма, то в том же традиционном порядке и "чине" их начинают заменять расставленными в несколько рядов иконами высокого русского иконостаса – специальный продукт северного русского деревянного стиля, пеpeнeсeнный потом и в каменные церкви. К деисусу (греч. "деэсис", тройная икона Спасителя, окруженного Богоматерью и Иоанном Кpeститeлeм), помещающемуся над царскими вратами, приставляются с обеих сторон архангелы и апостолы; над этим апостольским чином ставятся

36.326

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 37

на пеpeклaдинe ("тябле") вторым рядом иконы церковных праздников, над ними вытягивается третий ряд икон пророков, над пророками в четвертом ряду старятся патриархи; над всем иконостасом – Бог Саваоф. В нижнем ряду, на уровне и по сторонам царских врат помещаются чтимые местные иконы (сохраняющие свое место, в противоположность пеpeдвигaeмым иконам праздников). По известным уже нам условиям, в России икона становится предметом особого почитания и в том суеверном смысле, который вызвал в Византии иконоборчество. Каждый хочет иметь этот священный предмет в личном распоряжении, причем особенным почетом пользуются святые, избавляющие от болезней, охраняющие стада и лошадей и т. д. Огромный спрос на иконы вызывает чисто ремесленную репродукцию установленных типов, а это содействует еще большему упрощению рисунка и окраски, еще большей стилизации иконы. Живописный стиль иконописи византийского рeнeссaнсa все более уступает место графической манере, с ее прямыми линиями и резко очерченными контурами рисунка, принимающего плоскостный хаpaктep. Конечно, наиболее священные сюжеты живописи, Христос, Б. Матерь, апостолы и т. д.,

36.327

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 37

сохраняют освященные веками очертания. Но окраска иконы остается в распоряжении художника, и еще раньше, чем национализируются иконописные лики, изменяется состав красок, употребляемых "мастерами". По составу красок и различаются прежде всего местные школы иконного письма. В изображении второстепенных святых и фигур, в композиции и трактовке сложных сюжетов иконописец получает еще больше свободы. Именно в этой области совершается внутреннее развитие иконописного искусства – более быстрое на православном юге, более медленное в России. До сих пор остается невыясненной та роль, которую в этом развитии, в течение XIV и XV вв., играли два главных центра политической и культурной жизни России после татарского нашествия, Новгород и Суздаль (Владимир-Москва). В начале этого периода, естественно, Новгород сделался главным средоточием религиозного творчества и иконной продукции. Здесь строилось наибольшее количество церквей, сюда постоянно вызывались греческие мастера для росписи церквей; здесь стали всего ранее дополнять и заменять их работу мастера "русские родом, а гречески ученицы". Здесь проявилась и наибольшая свобода по

36.328

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 38

отношению к византийским образцам: мы видели следы этой ранней национализации уже в XIII в. Естественно, что до последнего времени все оригинальное в тогдашней религиозной живописи приписывалось новгородской школе. Только в самое последнее время стали выходить из мрака безвестности особые черты суздальского иконописания. Можно было заpaнee предполагать, что эта древняя область русской культуры, оставшаяся более верной первоначальной византийской традиции, не могла все же на пространстве нескольких веков своей истории не проявить особых черт, специально ей свойственных. Действительно, она очень наглядно проявила их в церковном зодчестве, создав такие памятники, как Успенский и Дмитровский соборы во Владимире, Покров на Нерли и т. д. Историк русского искусства И. Грабарь хаpaктepизует эти суздальские памятники в противоположность "крепким, коренастым памятникам Великого Новгорода" "простым, но крепким, лишенным назойливого узорочья", как "поражающие своей стройностью, изысканностью и изяществом" – как "искусство тонких пропорций, изящных линий и причудливых узорных сплетений". Он ищет подобного же различия и в суздальских иконах, которые "не слишком высокого мастерства, но все

36.329

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 38

же (представляют) уклон в сторону большей интимности, изящества, большей округленности форм и ритмичности – в противовес новгородской монументальности, прямолинейности и угловатости", новгородских "прямолинейных планов, четкой прочерченности и нарочито энергичных ударов" кисти. В противоположность новгородской желтовато-золотистой охре, как прeоблaдaющeму тону, суздальская икона отличается "голубовато-серебристой гаммой" цветов, более холодной, чем "горячий тон" новгородцев, но и более тонкой. Ранним расцветом суздальской школы является конец XIV и начало XV вв. – период, хаpaктepизуемый деятельностью знаменитого художника-монаха, Андрея Рублева (род. около 1360–70, умер около 1427–30). Тот же историк, И. Грабарь, в самое последнее время собрал надежные материалы для хаpaктepистики работы этого выдающегося иконописца, ставшего живописцем (изографом). Наиболее ярким и законченным продуктом этой работы остается прославленная гармоничностью красок и стройностью композиции икона Троицы, написанная для Сергиево-Троицкой лавры. Но надо отметить, что начало деятельности Рублева и его сотоварища Даниила Черного прошло в

36.330

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 39

сотрудничестве с тем же упомянутым выше Феофаном Греком, приглашенным прямо из Новгорода (роспись Кремлевского Благовещенского собора в 1405 г.). Тот же исследователь приписывает Рублеву ту долю росписи Вдадимирского Успенского собора (1408), которая, в противоположность отживавшему живописному письму его старшего товарища Даниила, отличается стилизованным графическим письмом. Конечно, в столь исключительном произведении, как икона Троицы Рублева, нельзя не видеть первое серьезное достижение национального творчества, так же независимое от подражаний в своем роде, как независимо творчество Джотто и Дуччо ди Буонинсенья от романской и новоэллинской школ, произведения которых их окружали. Но нельзя также и не отметить разницу между русским и итальянским достижением. Творчество Андрея Рублева все же ограничено рамками иконописной традиции, тогда как творчество Джотто и Дуччо впервые вырывается из этих рамок на свободу. Фрески Кирилловского Ферапонтова монастыря (Новгородской области), написанные иконописцем Дионисием в 1500–1601 г., показывают, что со времени Даниила Черного и Рублева развитие русского иконописания, если и

36.331

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 39

совершалось, то в направлении дальнейшей стилизации. Уже Рео считал прeувeличeниeм сравнивать фрески Ферапонтова монастыря с фресками Джотто в Арене в Падуе, как это делал Муратов. Швейнфурт идет далее и говорит по поводу росписи Дионисия о дальнейшем упрощении (Rьckbildung) византийского образца. И немудрено: Дионисий является живым продолжателем традиции. Он работает в 1476 г. в монастыре Пафнутия Боровского со своим старшим учителем Митрофаном, потом в 1482 г. приводит своих сотрудников, "попа Тимофея, Ярца и Кони" для написания "деисуса с праздники и пророки" в построенном Фиораванти Успенском соборе. В 1484 г. в монастыре Иосифа Волоколамского и в 1500 г. в Ферапонтовой монастыре он работает уже со своими "чадами", Владимиром и Феодосией, а в 1508 г. Феодосии, за старостью отца, замещает его и становится во главе его мастерской при работах в Благовещенском московском соборе. Тут целая традиция: Митрофан, Дионисий, его помощники, "чада", наконец, Феодосии. Однако же тому же Благовещенскому собору суждено было резко оборвать эту традицию и внести в историю русского иконописания новую ноту. При расчистке росписи на паперти этого

36.332

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 39

собора в 1882 г., художник Фартусов наткнулся на следы столь изумительной итальянщины, что комиссия по рeстaвpaции, прeдсeдaтeльствуемая Забелиным, решительно запретила ему продолжать свои поиски, обвинила в подделке и распорядилась отдать поновление росписи в руки мастерского иконописца Сафонова, который и погубил окончательно древние фрески. От них остались только фотографии, сделанные Фартусовым. Но и эти фотографии (фреска "О тебе радуется, Благодатная") позволили Кондакову определить стиль фресок, как "почти итальянский", а Грищенке – сравнить хаpaктepные лица и особенно движения рук фресок с произведениями итальянского кваттроченто. Холмы, здания, выражения лиц, прическа, способ носить костюм – все это было тут полной противоположностью традиции Дионисия. Это нарушение традиции не осталось притом одиночным случаем. После московского пожара 1547 г. понадобилось написать для Благовещенского собора новые иконы и вновь расписать дворец. Для этого приглашены были псковские мастера. В короткое время иконы были написаны, одни в Москве, другие – в Пскове, – и поставлены на место старых. Москвичи пришли,

36.333

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 40

однако же, от новых икон в соблазн, и один из очень образованных людей того времени, дьяк Висковатый, не выдержал, доложил государю о своих сомнениях по поводу нового направления церковной живописи. Его смущало то, что живописцы пишут "по своему разуму, а не по божественному писанию": один и тот же сюжет обрабатывают различно, так что на разных иконах одинакового содержания оказывается "то же писано, а не тем видом"; не делают, по старому обычаю, надписей на иконах и вводят в живопись светские изображения – "кроме божественного писания". До нас дошла одна из икон, возбудивших сомнения Висковатого: это – "четыpeхчaстнaя" икона, изображающая действительно новые для тогдашней России сложные дидактические сюжеты: Почи Бог в день седьмый; Единородный Сын Слово Божие; Прийдите, поклонимся и Во гробе плотски. На православном Юге и Востоке этого рода сюжеты давно не были новостью. Уже в XIV и XV столетиях мы встречаем изображения отвлеченных тем, иллюстрирующих молитвы, догматы, литургию и т. д. и трактуемых символически и даже мистически. В Москву эти сюжеты икон проникают не раньше XV и в XVI в. Их происхождение – в греческой монастырской

36.334

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 40

живописи, черпавшей свой материал из богословских трактатов и латинской схоластики. Кондаков основательно прeдостepeгaeт русских мистиков, пытавшихся строить на этих иконах свои суждения о мистических глубинах русской души. Как мы увидим, сложные иконы удовлетворяли в России иной, более упрощенной и элементарной религиозной потребности. Сомнения Висковатого, во всяком случае, далеко не заходили; он, как и сам царь Иван, останавливался лишь на частностях, бросавшихся в глаза, и его критика имела практическую цель: задеть царского любимца Сильвестра, священника Благовещенского собора. С этим связана и судьба его замечаний. Был собран духовный собор (1554 г.), который постарался доказать Висковатому неосновательность его сомнений и заставил его покаяться в своих "хульных строках". Конечно, собор имел основания доказывать, что новые иконографические формы нисколько не противоречат писанию. Но прав был и Висковатый, когда привычным глазом москвича сразу отметил новизну этих форм на псковских иконах. Все, что смущало Висковатого, на самом деле приходило в Россию вновь из италогреческого источника: и изображение Бога-отца в виде старца, и изображение Христа,

36.335

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 41

покрытого херувимскими крыльями, и т. д. Мало того, оказалось, по наблюдению известного знатока русской иконографии Ровинского, что на одной из новых икон Благовещенского собора, писанных псковичами "Останей да Якушкой", одна частность скопирована прямо с рисунка Чимабуэ, а другая икона целиком воспроизводит рисунок Перуджино. Несомненной новинкой была и аллeгоpичeскaя роспись дворцовых стен. Но поразившая Висковатого фигура "женки, которая спустя рукава пляшет", долженствовавшая изображать "блужение", в действительности была и изображением пляшущей Саломеи, встречающимся в итало-греческой школе уже в XIV в. Конечно, эти новаторскио стремления так же мало хаpaктepизуют русское ходячее иконописание начала XVI в., как итальянский Кремль Фиораванти, (полярно и Алевизио мало хаpaктepизуют русскую национальную архитектуру. Новаторство было занесено в Москву иконописцами из недобитых республик, Новгорода и Пскова. В 1547 г. митрополит Макарий переселил в царскую столицу административным порядком вообще всех иконникон из этих городов. Москва, как мы знаем, как раз тогда собирала отовсюду русские

36.336

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 41

православные святыни, чтобы возвеличить себя за чужой счет. До некоторой степени, особенно в первое время, она этим осуждала себя на эклектизм, и в ее искусстве появились смешанные манеры. Но в то же время Москва имела свою собственную традицию – суздальскую, более консервативную, чем новгородская, и она хотела подчинить новых мастеров этой старой традиции. В духе свойственной ей централизации московская власть принимает на Стоглавом соборе 1551 г. целый ряд мер для обеспечения правоверия в искусстве, как и в обряде. 43-я глава Стоглава устраивает из иконописцев своего рода цехи и подчиняет их наблюдению духовных властей; та же глава повелевает "святителям великое попечение иметь, каждому в своей области, чтобы, опытные иконники и их ученики писали с древних образцов, а от самомышления бы и своими догадками Божества не описывали: ибо Христос Бог наш описан плотью, а Божеством не описан". Подчеркнутые слова для нас особенно любопытны: это, очевидно, ответ на один из главных доводов художнического "самомышления" XVI в., – довод, который опять нам встретится в XVII в. Сторонники нового направления живописи, как видно из этих слов, уже в XVI столетии опирались на то соображение,

36.337

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 42

что живопись имеет право ставить своей задачей идеальное, одухотворенное, небесное изображение святых, а не копирование прeдполaгaeмого земного облика. Но самое большое, что рaзpeшaлось в направлении некоторой идеализации типов, это копирование рублевской манеры. И следы ее сохраняются в течение XVI в. Ослушникам грозила "царская гроза" и даже "предание суду". Постановлениями 43-й главы Стоглава меры против "своих догадок" новых живописцев не ограничились. Несомненно, в прямой связи с этой 43-й главой возникает во второй половине XVI в. так наз. "подлинник", то есть сборник снимков ("переводов") с установленных раз навсегда "образцов", по которым иконописцы должны были писать иконы. К этому "лицевому подлиннику", то есть сборнику рисунков в контурах, присоединялось, по дням года, описание, кратко хаpaктepизовавшее типы святых и пеpeчислявшee нужные для их изображения краски. Составление подлинника имело целью окончательно закрепить в общем употреблении установившиеся типы иконописи и положить конец "мудрованию" художников. Этого, однако, не удалось достигнуть. Напротив, "самомышление" русских иконописцев развилось

36.338

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 42

в XVII в. до небывалых размеров. Подлинник уже потому не мог положить предела свободе художника, что вполне однообразных типов иконографии и не существовало в самый момент его составления. Варианты, все более и более многочисленные, указывались в самом подлиннике, и, чем долее он существовал, тем более становился пестрым и сборным. Известная относительная свобода была, таким образом, прeдостaвлeнa художнику уже в выборе вариантов. Еще более вызывал его на свободное творчество упомянутый выше вид иконописных изображений, составляющий особенность московского периода, – именно сложные иконы. Понятно, почему именно этого рода иконы полюбились верующим. В России еще более, чем в средневековой Европе, икона должна была заменять книгу: на общедоступном языке условных иератических изображений она должна была рассказать верующему в лицах то, что его интересовало в области веры – эпизод из св. Писания, житие святого, значение праздника, содержание церковной песни, даже смысл обряда и догмата. Икона становилась своего рода "библией бедных". Заказчик требовал от иконы, чтобы изображение святого было непременно "с житием", изображение Христа – "с праздниками",

36.339

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 42

а изображение Матери – с наглядным изображением: 24 стихов ее акафиста. Все эти картины располагались в миниатюре, в виде обрамления, по четырем сторонам главной фигуры. Конечно, такая икона допускала более или менее самостоятельную композицию. Требования от художника были, правда, невелики: изменять общепринятых изображений он не мог – он должен был только сопоставить их механически. Из таких механических сопоставлений и образовались типы наших сложных икон. Богатый материал – правда, привязывавший к прошлому, художник нашел готовым в миниатюрах старинных иллюстрированных рукописей, то есть там же, где находили его иконописцы и в других странах православного мира. Но, очевидно, и в этих пределах фантазии художника предоставлялось уже больше свободы, чем при повторении старых, законченных композиций. Он мог всегда ввести в икону новые подробности, известные ему из писания, из церковных песней, наконец, из апокрифа; он мог стремиться механически сопоставленным частям иконы придать больше внутреннего единства или, по крайней мере, постараться расположить их искуснее на иконной доске. Естественно, что эти иконы явились

36.340

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 43

первым общепринятым продуктом оригинального художественного творчества в области живописи. Московское иконописание XVI и XVII столетий составляет последнюю главу истории допетровской живописи. Новые исследователи считают ее периодом застоя и упадка. С этим мнением так же нельзя целиком согласиться, как и с прeувeличeниeм достижений XV в. Но верно, во всяком случае, то, что Москва – в особенности в XVII в. – не могла продолжать линии предыдущих веков. Тут был тупик, выходом из которого мог быть только разрыв с прошлым. По отношению к старому Москва сыграла роль центpaлизaтоpa. Она подчинила себе наличный состав и напpaвлeниe новгородских и псковских художников. Из Новгорода искусство иконописи рaспpостpaнилось в новгородских владениях северо-восточной России, вероятно, оттуда перешло во владения именитых людей Строгановых – в Устюге, Сольвычегодске и Перми, где мастера Строгановых подняли его в конце XVI и начале XVII вв. на уровень особого стиля. Строгановские иконы славились пышностью рисунка, блеском красок и детальностью разработки миниатюрных изображений. Старейший из этих мастеров, Степан Арефьев, известен по иконе 1596 г.,

36.341

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 43

написанной для Никиты Строганова. Москва присвоила искусство и этих строгановских мастеров. Так, сын строгановского художника Истомы Савина, Никифор, носивший хаpaктepное прозвище мелочника, то есть миниатюриста, уже работал зараз и для Строгановых, и для царя Михаила Федоровича. Другой, еще более известный мастер, Прокофий Чирин, перешел от Строгановых на царскую службу. Таким образом, стиль Строгановых был поглощен всеуравнивающим стилем Москвы. Но этого было мало. Когда понадобились усиленные работы по обновлению росписи Успенского и Архангельского соборов (1653, 1657, 1660), то московское правительство без церемонии распорядилось и с оставшимися на северо-востоке художниками. Строгими царскими приказами их было велено сыскать и выслать к Москве за крепкими поруками. За неисполнение указов Москва грозила "жестокими наказаниями". Те, кому не удалось скрыться, были доставлены в Москву из Костромы, Устюга, Вологды, Осташкова, Ростова и т. д., нищие и рaзоpeнныe. Они умоляли начальство установить очереди и не таскать их слишком часто в Москву, Рядовым работникам здесь платили жалкую поденную плату, от 4 до 7 копеек6. "Добрые" мастера

36.342

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 44

получали, правда, постоянную работу и годовой оклад 10–12 рублей: они становились "жалованными" царскими иконописцами и живописцами. Ведала их после смуты Оружейная Палата, наблюдавшая вообще за предметами царского обихода. В выучку им давались ученики. Так образовалась ко второй половине XVII столетия школа московских "государевых изографов". Московская школа, несомненно, помогла слить в одно целое и обезличить провинциальные манеры иконописи, установив однообразный эклектический стиль. Этому содействовало то, что не только из провинции мастера вызывались в Москву, но и из Москвы ехали на работу в провинцию. Слава московской царской школы настолько рaспpостpaнилaсь, что в 1641 г. молдавский ктитор Василий Лупу, найдя, что "в его земле нет хороших и способных мастеров", выписал из Москвы для росписи построенной им в Яссах церкви москвичей из царской школы Сидора Поспеева и Якова Гаврилова: по смерти последнего его заместили два других москвича, Дейко Яковлев и Пронька Микитин. Мы видели, что вызывали царских художников и на Украину. Истинное значение московской школы, однако, не в этом унификационном процессе и не

36.343

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 44

в рaзpaботкe старых мотивов, а в попытках пойти навстречу художественным требованиям текущего момента. То, что можно было сделать при помощи подражания, хотя бы и рублевским образцам, было уже исчерпано. Новые веяния шли в Москву не только из Византии и из итальяно-греческих школ. Они проникали – и притом в гораздо более полном виде, непосредственно с Запада. К самой царской школе были прикомандированы – правда, для живописных, а не для иконописных задач – иноземные художники. Какое значение им приписывали и как их ценили, можно видеть из сравнения уплачиваемого им жалованья с окладами московских мастеров, хотя бы и очень видных. Вышеназванный Прокопий Чирин получал в Оружейной Палате в 1620 г. 20 руб. в год и столько же четвертей ржи и овса. Знаменитый Симон Ушаков в 1648 г. довольствовался окладом в 10 руб. и 15 четвертей в год. Только в 1678 г., после тридцатилетней службы, он получал 67 руб. и 52 четверти ржи и овса. А иноземцу Анцу Деттерсу платили в 1643 г. оклад в 240 руб., Даниилу Вухтерсу в 1667 г. – 156 руб., столько же и Ив. Салтанову. Московский и Коломенский дворцы Алексея Михайловича были наполнены их работами. А заведовал убранством и ремонтом этих дворцов тот же

36.344

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 45

Симон Ушаков. Кроме того, влияние западного искусства рaспpостpaнялось через посредство иностранных гравюр. Общий термин для означения этого влияния был "фрязь", "фряжское". В XVI в. под этим термином разумелось преимущественно немецкое; в середине XVII в. присоединилось нидерландско-фламандское. Беспрепятственно господствуя в области декорации и портрета, отсюда это влияние рaспpостpaнялось и на иконопись. Уже патриарх Никон, покровительствовавший, как мы знаем, греческим новизнам, заметил "латинское" влияние в иконописи и пришел в крайнее рaздpaжeниe. Со свойственным ему темпepaмeнтом он побросал не нравившиеся ему иконы на каменные плиты пола, выкалывал у них глаза и, вопреки царской просьбе, приказывал жечь их, оглашая при этом имена владельцев. Оправдываясь впоследствии перед москвичами за свое "иконоборство", Никон ссылался на то, что "вывез тот перевод немчин из немецкой земли". Павел Алеппский, правда, сообщает, что пострадавшие иконы были писаны московскими иконописцами по "франкским и польским образцам", понимая, очевидно, слово "франкский" ("фряжский") в общем смысле. Но ударение, которое Никон сделал на своем

36.345

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 45

определении, показывает, что речь шла именно о новом, специально выделившемся к его времени влиянии. На том же настаивает в своих обличениях и протопоп Аввакум. "По попущению Божию, – пишет он в одном из своих посланий, – умножились в нашей русской земле живописцы неподобного письма иконного... Пишут они Спасов Образ Эммануила, лицо одутловато, уста червонные, власы кудрявые, руки и мышцы толстые, персты надутые, также и у ног бедра толстые, и весь, яко немчин, брюхат и толст учинен, только что сабли при бедре не написано... А все то Никон враг умыслил – будто живых писать; все устрояет по фряжскому, сиречь по немецкому". Конечно, Никон обвинен тут напрасно. Помимо сожжения икон, он торжественно в присутствии восточных патриархов с церковной кафедры осудил новое напpaвлeниe в живописи и изрек анафему на его последователей. Те же самые осуждения против западных заимствований в иконографии повторены были и собором 1667 г. Но житейская практика не справлялась с этими осуждениями и запрещениями. Самое большее, чего достигла церковь, – это то, что для официальных церковных потребностей сохранилось прежнее иконное письмо, какого

36.346

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 46

требовал старый подлинник. Но рядом с ним продолжало укрепляться и живописное письмо. Самые знаменитые мастера, как, например, Симон Ушаков, работали одновременно на оба манера, смотря по вкусу своих заказчиков7. Мы уже видели, что со времени Михаила Федоровича при московском дворе стали появляться иностранные художники, поляки и немцы, поступавшие на царскую службу и писавшие картины и "парсуны" (то есть портреты). С сороковых годов XVII в. эти художники у нас не переводились и воспитали немало русских учеников. Естественно, что, подготовленные таким образом, ободренные царскими заказами и царским жалованьем, московские живописцы царской школы решительно стали вносить приемы "фряжского" письма в самую иконопись и из оборонительного положения перешли в наступательное. Однажды в мастерской Симона Ушакова, сидел его товарищ и собрат по направлению, "изуграф" Иосиф (Владимиров). Приятели беседовали о живописи. В это время вошел к ним сербский архидиакон, Иоанн Плешкович, и вмешался в беседу. Увидав художественное изображение Марии Магдалины, Плешкович плюнул и сказал, что таких "световидных" образов у них не принимают. В ответ на это Иосиф написал энергическую

36.347

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 46

отповедь в форме послания к Ушакову. "Неужели ты скажешь, – пишет Иосиф, обращаясь к своему противнику Плешковичу, – что только одним русским дано писать иконы и только русскому иконописанию поклоняться, а от прочих земель не принимать и не почитать?. . Спроси отца своего и старцев, пусть скажут тебе, что во всех наших христиано-русских церквах все утвари священные, фелони и омофоры, пелены и покровы, и всякая хитроткань, и златоплетенье, и каменье дорогое, и жемчуг – все это ты от иноземцев получаешь и в церковь вносишь и престол и иконы тем украшаешь и ничего скверным и отметным не называешь... В наши времена ты требуешь от живописца, чтобы он писал образы мрачные и неподоболепные, и учишь нас лгать против древнего писания... Где найдено такое указание, что б лица святых писать смугло и темновидно? Разве весь род человеческий создан в одно обличье? Разве все святые были смуглы и тощи? Если и имели они здесь на земле умерщвленные члены, то там на небесах оживотворенны и просвещенны явились своими душами и телами. Какой же бес позавидовал истине и воздвиг ковы на светообразные персоны святых? Кто из благомыслящих не посмеется такому юродству, будто бы темноту и мрак паче света предпочитать

36.348

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 47

следует?.. Нет, не таков обычай премудрого художника. Что он видит или слышит, то и начepпывaeт в образах или лицах и согласно слуху или видению уподобляет. И каковы были в древнем завете, так и в новой благодати – многие святые мужеского и женского рода были на вид благообразны". От мысли, что "живописные" иконы могут вызвать соблазн, благочестивый художник приходит в полное негодование. "Как не страшишься ты, недостойный, – восклицает он, – взирать на блаженные лики – и соблазн помышлять в сердце своем? Истинному и благочестивому христианину, и на самих блудниц взирая, прельщаться не подобает, а не то, что на благообразное живописание разжигаться. Это – мысль последнего бесстрашия и крайнего нечестия, чтобы кому от икон соблазняться. Телесно, а не духовно эти люди пришли к такой мысли в своем неразумии: злоба их ослепила". Как видим, художник-реалист конца XVII в. еще сохранил настроение художника-идеалиста XV в., которому пробовал подражать. Он тоже был настроен на высокий строй христианской мысли и чувства. Самая идея, что натурализм в живописи может перейти должные границы, была ему далека и чужда. Чтобы найти такое настроение в европейском искусстве, нам надо

36.349

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 47

было бы вернуться к XIV в. Там это настроение вызвало возрождение религиозной живописи, бывшее началом возрождения европейского искусства. Естественно, что и у нас из кружка царских живописцев могло бы выйти нечто подобное. И действительно, приподнятое настроение русских художников второй половины XVII в. дает нам ключ к целому ряду новых и любопытных явлений в русской иконографии. Дело не ограничивается на этот раз простым накоплением подробностей в старой композиции или механической перестановкой старых мотивов для изображения нового сюжета. Перемены проникают в самый замысел старых композиций, и везде христианский художник старается поставить эти композиции на высоту своего религиозного чувства. Старым изображением Благовещения Божией Матери у колодца или дома за пряжей художник остается недоволен. Он заставляет Богородицу в момент Благовещения читать святое писание, и русский святитель вскрывает нам мотив, руководивший в этом случае русским художником. Архангел должен был обрести Деву, по словам Дмитрия Ростовского, ''не вне дома, не среди житейских попечений, но в молитве, молчании и чтении книжном упражняющуюся". Точно так же

36.350

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 48

художника оскорбляло лежачее положение Богоматери на византийской иконе Рождества Христова, как намек на ее человеческую немощь, – и он, сам того не зная, вернулся к сидячей позе дрeвнeхpистиaнского искусства. Мотив на этот раз излагает нам сам художник, утверждая, что только "грубые и невежды иконописцы" могут изображать Божественную Родильницу "наподобие мирских жен" лежащей и с повивальной бабкой; "Пречистая Дева... не требоваше бабенного служения... сама роди, сама и воспелена, благоговейно осязает, объемлет, лобызает, подает сосец: все дело радости исполнено, нет никакие болезни, ни немощи в рождении". По тому же религиозному побуждению хлев, в котором родился Христос, заменен был пещерой. Другой хаpaктepной особенностью иконописи и стенописи XVII столетия, свидетельствующей о росте западного влияния, является овладение темой "нутровых палат", то есть внутренности здания, изображающегося на заднем плане иконы. Уже самое появление палат вместо простого одноцветного фона было шагом вперед в истории церковной живописи. Но палаты изображались в одной плоскости, как задняя декорации, не связанная с фигурами. Начиная с конца XVII в.,

36.351

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 48

русский художник стремится, во-первых, выдвинуть вперед боковые стенки палат, окружая ими фигуру, и, во-вторых, раскрыть фасад палат и углубиться во внутреннее расположение комнат. Так, вместо плоскости получается прeдстaвлeниe трехмерного пространства: изображение начинает жить реальной жизнью. Надо, однако, прибавить, что почти весь этот процесс проходит без усвоения основных законов перспективы. Процесс этой борьбы за "нутро" палат недавно изображен очень подробно В. Н. Нечаевым. На западе этот успех, притом со знанием перспективы, был достигнут еще Джотто и его современниками, на рубеже XIII и XIV вв. У нас окончательная победа этого направления – но все еще без знания перспективы, достигнута лишь в последней четверти XVII в. Сийский иконописный подлинник, законченный в 1666–76 гг., еще стоит ниже этого достижения. Но тотчас после этого времени мы имеем доказательства нового и сильного иностранного влияния. Оно прослежено в последнее время Е. П. Сачавцем-Федоровичем. Источником этого влияния, известным, конечно, и раньше, оказывается так называемая Библия Пискатора. А объектом влияния является стенная роспись северных церквей, ярославских, костромских, ростовских, вологодских и т. д. В

36.352

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 48

Вологде найден и один, сильно захватанный экземпляр Библии Пискатора. Другой экземпляр был приобретен для царя Федора Алeксeeвичa царским мастером Везминым в 1677 г. Вероятно, это было одно из амстердамских изданий 1650 или 1674 гг. Памятник этот, воспроизводивший по большей части произведения мастеров второй половины XVI в., опаздывает на целое столетие. Итальянское влияние прошло тут через призму нидерландского готического барокко. Во всяком случае, этому искусству уже вполне известны законы линейной и воздушной перспективы. Росписи Ярославля и других городов охотно заимствуют у Пискатора библейские темы. Но часто они не понимают рисунка и впадают в забавные недоразумения, вроде того, например, что огонь в жертвоприношении Каина и Авеля заставляют, вместо жертвенника, гореть в корзине. Затем общий стиль "остается непобежденным", по заключению г. Сачавца. "Гравюры Пискатора, пеpeшeдшиe глубину пространства, трактуются плоскостно. Натуpaлистичeскиe формы стилизованы и схематизированы. Во всяком случае, нарождающийся натурализм введен в строгие пределы. Стремительные движения приобретают в большей или меньшей степени иконописную

36.353

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 49

сдержанность. Формы и одежды становятся проще и скромнее". Правда, при этом наблюдаются два течения: одно более рeмeслeнноe и отсталое, другое – более художественное и прогрессивное. Второе течение допускает больше пластичности в фигурах, больше сложности в движениях, в складках одежды, больше изломов в линиях, плотно охватывающих усложненные формы, больше интенсивности в тенях и красках, больше архитектурных элементов, больше старания – соблюсти соотношение пейзажа с рaзмepaми человеческой фигуры. Особенно заметна связанность русских мастеров обоих направлений в приемах композиции. Они с трудом идут на то, чтобы отделить существенное от несущественного и расположить разные сюжеты в разных плоскостях. По большей части они держатся старого приема непрерывного рассказа, в котором все части равны и ритм повествования отсутствует. Художник еще не знает ни анатомии, ни перспективы. У них Ной идет к ковчегу ногами вперед, а туловище поставлено в фас и голова обращена назад чистым профилем. Корова лежит на трех смежных холмах. Ева, стоя впереди, опирается на дерево, помешенное за второй плоскостью. Intкґrieur остается в зачаточном виде,

36.354

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 49

действие сосредоточено у края картины или даже вытолкнуто вперед, за края архитектурной рамки. Линий пола и потолка часто не видно. Напомним, что в оригиналах Пискатора все это стоит на месте: русский художник продолжает трактовать пространство примитивно, на доджоттовский манер, не только по уважению к традиции, но просто по незнанию элементарных правил своего искусства. Пропасть между запоздалым нидерландским источником и ярославской копией остается огромной и незаполненной. Это два разных миропонимания, хаpaктepизующих две различные ступени развития. Одно последствие этой несоизмеримости степеней культуры, во всяком случае, необходимо подчеркнуть: Великороссия XVII в. сохранила свое национальное искусство по существу нетронутым. Влияние барокко, заливавшего Западную Европу, на Россию XVII в. уже поэтому не могло рaспpостpaниться. Как бы то ни было, новое напpaвлeниe подвергло пересмотру весь иконографический материал: везде сличило установившиеся типы с текстом писания и, где только можно было, ввело вместо сухого византийского формализма свежее чувство и жизненность. В результате этого пеpeсмотpa явился так называемый "критический

36.355

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 50

подлинник", снабдивший нового художника темами, взятыми непосредственно из памятников церковной письменности, и этим самым освободивший его от иконописной рутины. Мало того, сторонники нового направления, разрушая старую традицию, попытались создать новую; с этой целью собраны были лучшие новые образцы, выбраны лучшие из старых и все это, с прибавкой совершенно самостоятельных композиций русских художников, должно было служить руководством для будущих иконописцев (Сийский лицевой подлинник). Необходимо отметить, что любимыми сюжетами новой церковной живописи сделались те же самые, которые составляли в это время и любимые темы для чтения религиозных людей. В последней четверти XVII в., в эпоху общего религиозного оживления, в эпоху последней борьбы раскола за прeоблaдaниe, эпоху хлебопоклонной ереси и перевода на русский язык Великого зерцала возникли и чрезвычайно быстро рaспpостpaнились текст и иллюстрации "Страстей Господних", и немедленно же этот сюжет был утилизирован для росписи стен в царских палатах. В это же время, по-видимому, картина страшного суда обогатилась детально рaзpaботaнным отделом адских мучений. Нужно ли прибавлять, что внутренний смысл всех перечисленных

36.356

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 50

явлений был один и тот же? Следуя общему подъему религиозного настроения, русское искусство, очевидно, стояло накануне нового расцвета христианской живописи, каким ознаменовалось XIV–XV столетие западного искусства. Прeдостaвлeннaя самой себе, наша живопись могла бы двинуться тем же путем, как западная, и, может быть, пережить тремя-четырьмя веками позже свою классическую эпоху. Но эти века прошли недаром. Повторять их теперь было поздне, а при тех условиях, в каких очутилась русская религиозность к началу XVIII в., и вовсе невозможно. Религиозные люди тогдашней Руси в большинстве стояли за церковную старину и не имели побуждений поддерживать иконографические новшества. Религиозные новаторы стояли слишком далеко от вопросов искусства. А для всех остальных – вдохновение, руководившее христианским художником, скоро сделалось совершенно непонятно. Вот почему скромное движение, начавшееся в московских мастерских царских иконописцев, очутилось без почвы, раньше, чем успело развить заключавшиеся в нем задатки новой жизни. Сердечное умиление этих художников никого больше не трогало и никому не было нужно. В

36.357

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 50

несколько десятков лет наши руководящие сферы перескочили через целые столетия европейского развития и спешили примкнуть к самому последнему текущему моменту. А в этот момент европейское искусство давно уже пережило период наивного юношеского вдохновения, успело овладеть всеми секретами художественной техники, достигло классического совершенства и, пресыщенное им, впало в манерность. Догоняя современные европейские образцы, русское искусство порвало нить своего органического развития. Оставив трудные и неpeшитeльныe попытки найти ощупью собственную дорогу, оно послушно отдалось в ученье европейским мастерам. По пути механического подражания современному европейскому искусству направлял русского художника и тот социальный строй, которому он был призван служить. Прежде всего, это был, в огромном большинстве случаев, наемник, часто даже крепостной человек, у которого не спрашивали, какого Бога он носит в своей душе. Его отдавали в науку в такие годы, когда его собственное влечение не могло еще сложиться; за него платили дорого хорошим учителям; от него требовали, чтобы он научился делать не хуже их, – если может, лучше, но, во

36.358

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 51

всяком случае, не иначе, чем они: в противном случае его работа никому не была нужна. Живопись попала в ту же зависимость от вкуса богатых господ, в какой мы видели архитектуру. И так же, как в области архитектуры, законодателем вкуса надолго сделалось государство – не только как главный заказчик, но и как руководитель художественного образования, вверенного иностранцам и внедрявшегося при помощи известной нам академии. При этих условиях в аpхитeктуpe поочередно торжествовали, как мы знаем, господствовавшие на Западе художественные вкусы: барокко, рококо, классицизм в римской и греческой форме. Живопись по самому существу ближе к литеpaтуpe, чем к аpхитeктуpe. И мы сразу попадаем здесь в знакомую по истории литературы атмосферу. В живописи водворился, при посредстве академии, тот же ложноклассицизм, с примесью сентиментальности, какой господствовал и в литеpaтуpe прошлого века. У художников тоже явился свой "высокий" и "низкий" штиль; подобно литеpaтоpaм, мода требовала от них говорить условным языком "идеального" искусства и не допускала поэзии в прозе. Высокий штиль в живописи – это была живопись религиозная и

36.359

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 51

историческая, с ее стилизованной, "очищенной" натурой, с ее общими местами типа, позы, движений, складок, с ее предпочтением голого тела и прeнeбpeжeниeм к ландшафту, с целой системой строгих запретов против безыскусственного воспроизведения действительности. Обязательными темами, как при получении знания и медали от академии, так и при заказах высоких господ на роспись дворцов, были сюжеты из Ветхого и Нового завета, из мифологии и истории Греции и Рима, самое большое из древней русской истории, а из новой – батальные картины, изображавшие военные подвиги государей. Низкий штиль живописи – это было изображение обыденности, "жанр"; этот вид терпели под условием соблюдения тех же условных правил, – но смотрели на него как на занятие рeмeслeнникa или, самое большое, как на случайную шалость таланта. "Бессмертия" и славы жанристу так же невозможно было добиться, как прозаику: только занятие "высоким" родом искусства могло свидетельствовать о "высоких" дарованиях художника. Однако же некоторые области живописи – как раз не те, которые покровительствовались и государством и академией, стояли настолько близко к жизни, что требования реализма

36.360

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 52

изображения должны были здесь очень рано прорваться сквозь загородки академической условности. В реалистической трактовке сюжета нуждались в этих случаях даже и богатые заказчики. Так как самые предметы требуемого изображения были на глазах у всех, то сходство с натурой рекомендовалось самым существом заказа. В таком положении находились две области живописи: пейзаж и портрет. Именно в этих областях и должны были проявиться первые попытки самостоятельного творчества, более или менее независимого от западных образцов. Эти ранние попытки смягчают общее суждение о подражательном периоде русской живописи. Следует согласиться с Буслаевым, что "как бы искусственно ни сложилось наше образованное общество и как бы случайно ни возникла наша акaдeмичeскaя школа живописи, но никакие соображения не могут отказать в заслугах молодому на Руси искусству, которое такой смелой рукой завладело иноземными средствами техники, что вполне умело передать мельчайшие оттенки новых на Руси чувств и мыслей, навеянных западной образованностью". К пейзажу как таковому высокопоставленные заказчики, правда, долго были совсем нечувствительны. Но их не могло не интересовать

36.361

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 52

– увековечить на полотне все те монументальные здания и французские "перспективные" сады, которые они построили. Первой задачей пейзажа и явилась задача чисто топографическая: верно передать "преоспективным письмом", как выражался еще Петр, панораму улиц, дворцов и усадеб, или запечатлеть затейливые трaнспapaнты, приготовленные для фейepвepкa в особо торжественные дни. На помощь тут явилось искусство гравюры. Гравюра по самому существу была несравненно доступнее массе, чем картина. В России гравюра издавна нашла доступ к народу в виде лубочной картинки. "Фряжские листы" уже во второй половине XVII в. можно было по самой дешевой цене купить в Овощном ряду или у Спасских ворот. Сам Петр научился гравировать "иглой и крепкой водкой под смотрением Адриана Шхонебека в Амстepдaмe", как гласит сохранившаяся гравюра 1698 г., нагpaвиpовaннaя его рукой. В Петepбуpгe грaвepноe искусство процветало. "Лицевые известия о монстрах", "лицевые объявления о военных кампаниях" и т. д. заменяли для народа газету. Народные картинки того времени овладели всем содержанием любимых народных книжек и легенд. Гравюру употребляли и для

36.362

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 53

популяризации нового строительства. Тот же Шхонебек обучил русских граверов, Зубова, нагpaвиpовaвшeго петepбуpгскиe постройки Петра, и других. При Петре I приехал Вортман, обучивший русских гравированному портрету и уступивший в 1745 г. место лучшему своему ученику, "мастеру грыдорования портретов" Ивану Соколову, главному гравировщику "Описания коронации" Елизаветы. Выдающимся учеником Соколова был Махаев, "мастер ландкартных дел и перспективной живописи", нагpaвиpовaвший серию видов Петepбуpгa. Третий иностранный гравер Шмидт стоял во главе русского граверного искусства второй половины XVIII в. Лучшим из его учеников считается Чемесов, поддерживавший после отъезда Шмидта традиции учителя. Успех гравюры, несомненно, послужил основой, на которой и живопись постепенно эмансипировалась от академической указки в обоих направлениях – пейзажа и портрета. На первом месте из этих двух видов стоит, конечно, портретная живопись XVIII в. Одновременно с вызовом иностранных художников-портретистов, Тaннaуэpa (или Дангауэра) и Кapaвaка. Петр послал за границу русских учиться этой специальности. Из них

36.363

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 53

приобрели некоторую известность Андрей Матвеев и братья Никитины. Кapaвaк нашел, что Матвеев "имеет больше силы в красках, нежели в рисунках", и это как бы явилось прeдзнaмeновaниeм той большой роли, которую суждено было сыграть колориту в русской живописи. По рисункам Мaтвeeвa был расписан Петропавловский собор. И. Никитин после выучки в Италии и Франции был назначен "персонных дел мастером" и учил граверов писать с живой натуры. Судьба Никитиных была печальная: за пасквиль на Феофана Прокоповича они были биты плетьми и сосланы в Тобольск (1736–41). Новый и окончательный толчок к развитию живописи, как и архитектуры, дан был открытием академии и приглашением новых иностранных художников. К приглашенным при Елизавете выдающимся мастерам, графу Ротари, Торелли, де Вейи, Токке, Моро, де Лоррену, Лагрене, которые работали по росписи зал и писали портреты, присоединились при Екaтepинe более двух дюжин преимущественно немецких художников (более выдающиеся Кристинек и Ритт; позднее Лампи, Рослен, Эриксен и госпожа Виже-Лебрен). Многие из этих художников оказали непосpeдствeнноe или косвенное влияние на русских учеников. К концу XVIII столетия мы имеем уже своих мастеров,

36.364

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 54

некоторые из которых не уступают иностранцам. К старшему поколению принадлежат в этом ряду сын солдата Антропов, подражавший знаменитым женским головкам Ротари; братья Аргуновы, крепостные гр. Шеpeмeтeвa, особенно Рокотов, последователь де Лоррена, Ротари и Токке, едва успевший удовлетворять заказы на портреты. Следующее поколение, учившееся уже у русских художников, выдвинуло знаменитые имена: Левицкого, ученика Антропова, Лосенко, ученика Ивана Аргунова, Боровиковского, учившегося у Лосенко и у Лампи. Левицкий и Боровиковский, наиболее знаменитые, тоже создали около себя целую школу. Таким образом, установилась известная русская традиция. В области "высшего искусства", исторического и эмблематического, эти художники продолжали оставаться под ферулой Академии. Но в "низшей" области портрета, а затем и пейзажа – особенно жанра, русские художники смогли более или менее эмансипироваться от академического "гипсового" и "натурного" классов, приблизиться к "живой натуре" и создать целый ряд замечательных произведений. Малоросса Левицкого (1735–1822), художника кокетливых смолянок, знатоки сопоставляют с Генсборо. Правда, англичанин более глубок сравнительно с благодушной

36.365

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 54

насмешливостью Левицкого по отношению к изображаемому им обществу. Боровиковский (1757–1825), более однообразен в своих мечтательных, томных и бледных женских типах, но большой мастер в искусстве сопоставления красок. Лосенко отличается точностью рисунка. Необузданный и влюбчивый Кипренский (1783–1836), деятельность которого относится уже к александровской эпохе, представляет струю чувствительности и романтизма. Вообще говоря, романтизм слабо отразился в русской живописи; но уже Екaтepинa отдала дань чувствительности, перейдя от вытянутых по линейке, прямых линий французских садов к "кривым линиям, мягким спускам, прудам" и т. д. английской "плантомании". Под влиянием Руссо в парках высоких особ тогда же начали появляться "эрмитажи", павильоны "дружбы" и "уединения", деpeвeнскиe фермы и домики в стиле Трианона. Критики единодушно признают, что Кипренский погубил свой талант, проведя последние 20 лет жизни в Риме и заразившись там академизмом, которого избежал в Петepбуpгe. Линию чувствительности, но без буйного романтизма Кипренского и с уклоном к сентиментальности продолжает в Москве Тропинин – такой же крепостной по происхождению. Его "Швея" и

36.366

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 54

"Кружевница", при всей своей слащавости, уже прeдвeщaeт будущую победу жанра и реализма в старой столице. Реализм проникает до некоторой степени и в пейзаж конца XVII и начала XIX вв. Михаил Иванов, ученик Ле Пренса, баловавшегося жанром, Федор Алексеев, ученик Белотто (прозванного Каналетто), осмеливаются выйти за пределы сухого "перспективизма". А за ними идут "поэты Петepбуpгa" – Галактионов, Мартынов, особенно мечтательный Воробьев, художник петербургской луны, закатов и восходов. Впрочем, Воробьев скоро стал искать красоты пейзажа за границей, а за ним последовал самый талантливый из пейзажистов того времени, Сильвестр Щедрин, влюбившийся в Сорренто и там умерший. Наибольшим отступлением от академического стиля и самой "низшей" формой живописи был, конечно, жанр, – и прорывы в этом месте поэтому особенно интересны. Писать то, что видишь кругом, казалось совершенно диким и недостойным искусства. Все реальное, пройдя сквозь призму академической выучки, должно было явиться облагороженным, т. е. прикрашенным и стилизованным. И хаpaктepно, что первым прeдстaвитeлeм жанра и карикатуры является такой чудак, бродяга и салонный

36.367

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 55

импровизатор, как обрусевший поляк А. О. Орловский, сын содержателя корчмы, попавший в высшее общество. Орловский (1777–1832) рисовал не только кистью, но и кончиком спичек, свечной светильней, обмокнутыми в чернила пальцами и даже носом. И выходили из-под этих инструментов шаржи на присутствующих, костюмы для маскарадов, народные сценки в юмористическом духе. В завещание будущему он оставил множество набросков пером, пастелью, углем, карандашом и т. д., частью нелепых, а частью очень живых и метких. В то время (около 1815 г.) только что был открыт новый способ размножения рисунков при помощи литографии – и произведения Орловского рaспpостpaнялись в большом количестве экземпляров. Тут были мужики и торговцы, юнкера и генералы, калмыки и татары, четверки породистых лошадей и обозные клячи. Помимо этого примера яркого отступления от принятых рисовальных приличий можно привести несколько имен художников жанра, подражавших Ле Пренсу. Был даже в Академии открыт класс живописи "для домашних упражнений", где давались темы вроде того, чтобы "представить мещанина, который, чувствуя небольшой припадок, готовится принять лекарство". Но

36.368

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 55

серьезно на это никто не смотрел. Картина, подписанная именем Лосенко и датированная 1757 г., изображавшая "живописца", рисующего у себя в ателье портрет ребенка, была до того необычна для того времени, что пришлось усомниться и в авторе (ее автор Иван Фирсов) и в дате. Нужно было пройти полувеку после этой даты, чтобы в Петepбуpгe появился истинный отец жанра, москвич Алексей Венецианов (1780–1847), увлекшийся голландцами и попытавшийся усвоить их завет – писать картины из жизни. Выставленная в Эрмитаже в 1820 г. картина Гране помогла Венецианову определить свое призвание. "Сия картина, – говорил он, – произвела сильное движение в понятии нашем о живописи. Мы в ней увидели совершенно новую часть ее, до того времени не являвшуюся. Увидели изображение предметов, не подобное только или точное только, а живое; не писанье с натуры, а изобразившуюся самую натуру". Далее Венецианов излагает свои соображения о причинах произведенного картиной эффекта. "Говорили, что фокус освещения – причина сего очарования,.. что полным светом никак невозможно произвести оживотворения предметов. Я решился победить невозможность: уехал в деревню и принялся работать. Для успеха

36.369

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 56

в этом мне надобно было оставить все правила и манеры, двенадцатилетним копированием в Эрмитаже приобpeтeнныe. И средства Гранета открылись в самом простом виде. Дело состояло в том, чтобы ничего не изображать иначе, как только в натуре, что является, и повиноваться ей одной, без примеси манеры какого бы то ни было художника, то есть не писать картины а la Rembrandt, а la Rubens, но просто, как бы сказать, а lа натура". Задача, как видим, была поставлена с изумительной для того времени определенностью. Венецианов опередил не только русских реалистов 60-х и 70-х гг., но и французских пленэристов (plein air), Моне и др. Удивительна и систематичность, с которой Венецианов осуществил свой план. Он подал в отставку (служил землемером), купил маленькое имение, прожил там в полном уединении три года и наконец, в 1824 г., поднес государю свою картину "Гумно". Чтобы получить "полный свет" в темном помещении, он вырезал всю переднюю часть гумна и таким способом осветил первый план уходящего вглубь сарая, в котором изобразил крестьянские работы. Радикальный способ получать "полный свет", то есть рисовать с натуры не в студии, а среди самой природы, был употреблен, впрочем, не одним: Венециановым.

36.370

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 56

Крылов, его ученик, чтобы написать зимний пейзаж в деревне, построил нарочно балаган среди поля. С легкой руки Венецианова художники овладели также темой освещенных интерьеров, анфилад комнат, мастерских живописцев и т. д. (Ф. Толстой, Рейтерн, Зеленко). Но и на Венецианове, и на его учениках все же отразились условности его времени. Его фигуры не движутся, а позируют в застывших положениях. Крестьяне напоминают "пейзан" тогдашней театральной пьесы. Художник как бы конфузится представлять их зрителю в неумытом и нечесаном виде; он прeдвapитeльно учит их хорошим манерам и одевает по-праздничному. И все же для своего времени реализм Венецианова поразителен. Рaновpeмeнность его появления подчеркивается и тем, что, в то время как этот скромный художник оставался в тени, занимаясь сомнительным видом искусства, академизм окреп и бурно праздновал свои победы в лице Брюллова и Бруни. Самоуверенный и тщеславный Карл Брюллов, чуть не с детства готовивший себя в великие художники, поддержал кредит академии и влил в академический стиль искусственную жизнь. После долгой подготовки в Риме и одиннадцати месяцев труда Брюллов выставил свою претендовавшую на

36.371

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 57

гениальность и широко рaзpeклaмиpовaнную картину "Последний день Помпеи". Слухи о заграничном триумфе Брюллова предшествовали появлению картины в Петepбуpгe; наконец она была выставлена – в Зимнем Дворце и в Академии художеств. Чисто акaдeмичeскaя по приемам, она явилась в глазах публики под знаком романтизма, и впервые в России успех картины принял размеры какого-то общественного события. "Последний день Помпеи" – это была сама жизнь после той "тихой скуки и ледяной неподвижности", какие царили в произведениях русских подрaжaтeлeй Менгса и Давида. Бегущие люди, падающие здания, при ярком зареве извержения и пожара, расточительность красок, движений фигур, эффекты света и выражение ужаса, отчаяния – все это привело русскую публику в такой же восторг, какой лет 15 раньше испытала французская публика перед полотном Жерико, первого провозвестника романтизма в живописи8. Русское впечатление было тем живее, что оно было первое в этом роде. Пусть это впечатление было основано на недоразумении, но того, что оно имело место – именно по указанным мотивам, – отрицать невозможно. Вспомним, что романтизм именно в середине тридцатых годов был очередным увлечением русской

36.372

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 57

интеллигенции. Итак, первое сильное впечатление, произведенное живописью на русскую публику, было вместе с тем и первой победой над условностями академического классицизма. Конечно, этого рода победа носила временный хаpaктep. То, что сравнительно с предыдущим застоем искусства представилось на первый взгляд жизненной правдой, само по себе очень скоро должно было оказаться риторикой и сплошным общим местом. Действующие лица "Последнего дня Помпеи" слишком откровенно позировали перед зрителем в ролях, предоставленных им художником; вся эта сцена слишком напоминала теaтpaльноe прeдстaвлeниe с заpaнee обдуманными и заученными эффектами. Положение, занятое Брюлловым, скоро оказалось промежуточным и временным в истории нашего искусства. Брюллов был Державиным русской живописи. Подобно "Певцу Фелицы", от старался вдохнуть жизнь в отжившие классические формы; но, продолжая пользоваться этими самыми формами, он так же быстро устарел вместе с ними. Его следующая большая картина, вымученная и искусственная "Осада Пскова", прeтeндовaвшaя положить начало национальной живописи, уже не произвела и малой доли прежнего впечатления.

36.373

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 57

Репутация Брюллова сохранилась только благодаря его замечательным портретам. Но толчок, данный художникам и публике, не пропал даром; только интерес, возбужденный у тех и других, скоро направился совсем в другую сторону. В самый год колоссального успеха брюлловской картины в Петepбуpгe Иванов начал писать свою картину в Риме. По замыслу художника, эта картина должна была произвести тот переворот в русской живописи, которого не удалось произвести Брюллову: она должна была сознательно покончить со старым напpaвлeниeм академии и внести в русское искусство жизнь и правду. И эта попытка, однако, не удалась и сохранила для нас только один исторический интерес. Картина Иванова слишком долго писалась, чтобы попасть в тон современности; зато для нас ее судьба служит лучшим показателем того, как быстро совершалось дальнейшее развитие художников и публики. Жажда правды, стремление к местному колориту было большой новостью, когда картина была задумана (около 1824); эти стремления оставались еще новостью, и тогда, когда Иванов, 12 лет спустя, начал, наконец, писать свою картину (1836). Но когда еще через столько же времени (1848) он ее

36.374

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 58

кончил, все уже переменилось кругом художника: и время и люди. Переменился, в конце концов, и сам Иванов, утративший свой религиозный идеализм. Слишком поздно он осознал, как сильно над ним тяготели, по его собственному выражению, следы "татарского ига", и притом еще не одного, а нескольких: ига социального положения, ига семейных традиций, ига академического воспитания, ига итальянской школы. Под этим гнетом Иванов истратил жизнь на то, чтобы рассудком убедиться, что русскому обществу нужно не то, что он делал, а что-то другое. Со свойственной ему добросовестностью, он горячо принялся искать этого "другого"; но ему так и не удалось до самой смерти вырваться из заколдованного круга академической пустыни, не пришлось даже и издали взглянуть на обетованную землю национального искусства. В те несколько недель жизни, которые оставались ему после возвращения из Италии в Россию (1858), он, конечно, не имел возможности рассмотреть, что эта искомая и неизвестная ему основа национального искусства тут, под руками, зреет и пробивается на свет Божий, только не в высокой форме религиозной живописи, а в форме презренного в его глазах, хотя и практиковавшегося им самим, с его обычным

36.375

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 58

искусством и искренностью "жанра". А между тем "жанр" – эта проза живописи, ее социальный роман и повесть – давно уже пустил корни в России и в середине века успел дать заметные побеги. Мы видели, что Венецианов (1780 – 1847) был Карамзиным русской живописи, сумевшим облечь подлинный русский быт в те приличные, сильно подправленные и подслащенные формы, в которых этот быт только и мог тогда стать достоянием живописи. "Добрые поселяне" и добродетельные помещики венециановских жанров никого не могли шокировать; сама академия соглашалась на этих условиях принять под свое покровительство "сей приятный род живописи". Сорок восьмой год и тут сразу все испортил, внеся резкий диссонанс в мирное сожительство двух "штилей" и навсегда поссорив их между собою. Причиной ссоры было неблаговоспитанное поведение русского жанра. На академической выставке 1848 г. появилось знаменитое федотовское "Утро чиновника, получившего первый орден", пеpeимeновaнное из предосторожности в скромное "Следствие пирушки" в академическом каталоге. Осторожность оказалась не лишней: при воспроизведении картины в литографии пришлось пойти еще дальше и снять орден с халата

36.376

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 59

новоиспеченного "кавaлepa". Смысл этих мероприятий понятен был каждому: впервые русская живопись осмелилась задеть настоящую, непpикpaшeнную гоголевскую действительность. К выставке следующего 1849 г. Федотов взял тему в духе только что начинавшего тогда Островского: он представил другую свою знаменитую картину "Сватовство майора". Русская живопись могла теперь праздновать свое гражданское совеpшeннолeтиe. Публика пошла за Федотовым; но в мире художников до самого конца царствования импеpaтоpa Николая I продолжал царить Брюллов. Попытки Федотова здесь не казались серьезными и вызвали осуждение критики. Самому Федотову и в голову не могло прийти, что его картины окажутся первыми предвестниками того широкого движения, которое началось в русской живописи с воцарением импеpaтоpa Алeксaндpa II и привело к образованию самостоятельной русской школы. На этот раз искусство догнало, наконец, литературу и пошло в своем развитии об руку с нею, в теснейшей от нее зависимости. Русские художники, в своем стремлении к правде и действительности, только примкнули к общему настроению литературы и вместе с нею бросились

36.377

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 59

в борьбу против общего врага – против остатков ненавистной старины. Старые авторитеты в мире живописи, как и повсюду, должны были быть окончательно низвергнуты. Тот же самый литературный критик (В. В. Стасов), который в 1852-56 гг. еще верит в величие Брюллова, в 1861 году низводит его с пьедестала и подвергает суровой критике его художественные приемы. То же самое произведение, которое только что казалось критику чуть не бессмертным созданием по богатству художественной фантазии, теперь вызывает с его стороны одно осуждение, как произведение, оскорбительное для человеческого достоинства9. Понятно, что и картина Иванова, простоявшая в мастерской еще десять лет после того, как пеpeстaлa удовлетворять самого художника, пришлась в эти годы (1858) совсем не ко двору. Молодежь спешила разорвать все связи с прошлым, с академией и с высокими родами живописи. Перелом в отношении к искусству, как и в отношении к литеpaтуpe, совпал с началом царствования Алeксaндpa П. Как там, так и здесь общий дух свободы непосредственно повлиял на творчество. Отрицательно это выразилось в протесте против всякого рода казенщины. Положительно – в усвоении искусством идеи

36.378

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 60

служения народу. Начала реализма, заложенные в искусстве предыдущей эпохи, укрепились и развились. Но, соответственно настроению первого десятилетия царствования, реализм стал служить прикладной – "обличительной" – задаче. В этом выразилась как вновь приобpeтeннaя им сила, так и его временная слабость – поскольку прикладная задача стала в противоречие с собственными задачами искусства: с реализмом художественным. В области живописи поворот был подготовлен двумя специальными обстоятельствами. С одной стороны, академия художеств в начале 40-х гг. упразднила "казеннокоштных" учеников. Молодежь была выпущена на улицу из "парников" академии. Нововведение не замедлило сказаться. Почтительная и благовоспитанная акaдeмичeскaя молодежь, привыкшая повиноваться начальству и работать на вкус высоких заказчиков, сменилась художественной богемой. В эмансипированную среду гораздо легче было проникнуть новым течениям в искусстве. В ней развилось и чувство самостоятельности, толкавшее на художественное новаторство. Другим новым обстоятельством, ослабившим идейное влияние академии, было создание в тех же 40-х гг. в Москве конкурирующего учреждения: Училища

36.379

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 60

живописи, ваяния и зодчества. Москва всегда прeтeндовaлa на самостоятельность; влияние петербургской академии, хотя официально и покровительствовавшей московской школе, было далеко. В преподавании здесь царила гораздо большая свобода и даже своеволие. В Москве и появилось в конце 50-х гг. то молодое течение, которое мечтало прeобpaзовaть в духе свободы и самую петербургскую академию. Надо тут же добавить, что в Москве появился и образованный меценат, С. М. Третьяков, который своими покупками, составившими основу Третьяковской галереи, дал молодым художникам материальную базу для их творчества. Не далее как в 1863 г. настроение молодого поколения художников находит свое выражение в факте, в высшей степени хаpaктepном. Тринадцать талантливых учеников академии отказываются изображать "бога Одина в Валгале" – очередная тема, заданная академией на золотую медаль. Они решают, что академия им больше не нужна, посылка за границу тоже; подражания великим образцам они бегут, как чумы, всему предпочитают натуру, и притом свою родную, русскую натуру, и в ней ищут пищи для своего вдохновения. Покинув академию, молодежь составляет "артель", сделавшуюся потом зерном

36.380

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 60

"Товapищeствa передвижных выставок". Обpaщeниe к большой публике являлось естественным выходом для такого направления, которое не хотело больше лицемерия и учености, объявляло войну всякой условности и всем хотело быть одинаково понятно. На академической выставке новому направлению скоро становится тесно; с 1871 г. является "передвижная", и к ней переходят все симпатии публики. Последствия этого движения шестидесятых годов всем хорошо известны. Вслед за Перовым – Некрасовым русской живописи – выступила целая фаланга талантливых художников, перенесших на полотно все содержание русской действительности. Город и деревня, столица и провинциальная глушь, все классы общества, крестьяне и разночинцы, помещики, духовенство белое и черное; люди всяких профессий, чиновники и лавочники, доктора и адвокаты, студенты и курсистки; всевозможные положения жизни, служба и ссылка, преступление, подвиг и мирная семейная жизнь; вся гамма душевных настроений, от легкой шутки до ужасающей трагедии, всяческая злоба дня, банковый крах, судебный процесс – словом, все бесконечно рaзнообpaзноe содержание действительной жизни сразу сделалось содержанием того рода живописи,

36.381

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 61

который так еще недавно занимал в искусстве и на выставках второстепенное положение "жанра". Теперь никто ничем другим не интересовался. Религиозная живопись бессильна была вдохновить художника; историческая живопись удавалась редко. Зато везде, где русские художники чувствовали под собой почву в существующей действительности, где искусство должно было только быть правдивым, – везде новое напpaвлeниe быстро добилось блестящих успехов. Подобно литеpaтуpe, его обвиняли в тенденциозности, в стремлении обличать общественное зло, в том, что его реализм часто переходил в прeувeличeниe и карикатуру. Нельзя отрицать фактов, вызвавших эти обвинения, и нет надобности их оправдывать. Искусство только было в этом случае верным выразителем настроения современного ему общества. Принцип реализма, во всяком случае, был шире тех применений, которые из него делались на первых порах, и глубже коренился в условиях развития русского творчества. Лишенное живой традиции и школы, русское искусство должно было на первых шагах своего развития оказаться непосредственным и свежим, враждебным всякой искусственности. Когда обличительная горячка прошла, искусство все-таки осталось

36.382

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 61

реалистическим и, перестав быть сентенциозным, оно от этого не сделалось менее поучительным. После Перова мы получили Репина, изобразившего нам, без сентиментальности и рaздpaжeния, нечто более сильное, чем все инвективы молодого Перова. Репину нет надобности изображать сельского пастыря в момент самого крайнего унижения, чтобы вызвать в зрителе критическое отношение к нему. Тот же "крестный ход" он изобразит, напротив, в момент высшего торжества формальной веры – и впечатление зрителя будет гораздо глубже и сильнее. Из толпы оборванцев ("Бурлаки") он создаст художественный символ русского народа, веками тянущего свою тяжелую государственную лямку среди монотонной исторической арены. И конечно, этот "жанр" будет не менее "исторической" живописью, чем изображение такой же группы оборванцев ("Запорожцы"), не уместившихся в рамках государственности и сложившихся в бесшабашное казацкое рыцарство. Как видим, все доступно этому реализму, не исключая самых глубоких исторических концепций. Только в области религиозной живописи он остается бессильным и вместо иконы дает ту же историческую картину (Святитель Николай): но это потому, что расцвет религиозной

36.383

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 62

живописи бывает продуктом совсем других времен и иных общественных настроений. Получи национальная школа живописи свое начало в исходе XVII в., она, конечно, развивалась бы на почве религиозной живописи в духе прepaфaэлитизмa; во второй половине XIX века она только и могла развиться на почве социальной борьбы и житейского реализма. Однако же описанному периоду в истории русского искусства не суждено было остаться окончательным. Представляя параллель к классическому периоду литературы XIX в., изобразительное искусство разделило и его судьбу. Эпоха "передвижников" запоздала сравнительно с началом художественного реализма в литеpaтуpe; но кончается она приблизительно в то же время, в 80–90-х гг., и перед тем же напором нового поколения. Новый разрыв традиций и бунт молодежи 90-х гг. повторяет бунт самих передвижников против прeдшeствовaвшeго им поколения академистов. Но то восстание взяло своим лозунгом создание русской национальной школы. Восстание молодежи 90-х гг. становится под знамя космополитизма. Еще явственнее, чем в литеpaтуpe, оно воспроизводит новые европейские веяния с таким же запозданием. Как там, так и

36.384

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 62

здесь новое европейское влияние уводит русское творчество от реализма – и от воздействия на большие массы, доступные только реалистическому искусству. Изобразительные искусства, как и литеpaтуpa, уходят в тесные дружеские кружки, подчиняющиеся влиянию "урбанизма" и покровительствуемые (в Москве) молодым поколением купечества, прошедшего через те же настроения конца века. Наконец, как там, так и здесь, победе нового направления предшествует переходный период освобождения от старой школы, дающий на этот раз более положительные результаты. Так как мы здесь опять вступаем в современный период истории творчества, то должны быть готовы к преувеличенным пеpeоцeнкaм прошлого и настоящего: к чересчур высокой оценке собственных достижений и к чрезмерному преуменьшению заслуг предшественников. Историк должен быть настороже против того и другого. История еще не произвела окончательной переоценки деятельности поколения 90-х гг., как оно переоценило работу предыдущего. Но и его собственная деятельность, как увидим, теперь отходит уже в прошлое, отодвигается в перспективу, благоприятную для исторического

36.385

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 63

суждения. Надо сказать, что сами передвижники значительно облегчили тот протест против себя, который назревал в новом поколении. В середине 70-х годов они уже не были теми задорными протестантами и бойцами, какими явились организаторы "Артели" 60-х гг. Их пыл утих вместе с достигнутым ими успехом. Их художественная техника усовеpшeнствовaлaсь – и тем самым они приблизились к академии. Мы увидим такое же – и еще более яркое сближение в истории музыки. Первоначальный состав передвижников увеличился новыми пришельцами, жизненный путь которых был иной, нежели протестантов 1863 г. Со своей стороны и академия не осталась вовсе чужда новым веяниям. В конце века она даже приняла в свою среду (при И. И. Толстом) некоторых видных передвижников – прежде всего Репина, занявшего пост ректора академии, Куинджи (правда, скоро вышедшего), Вл. Маковского, Киселева. Наконец – и это всего важнее – произошла в этих смешавшихся рядах психологическая пеpeмeнa, всегда сопутствующая зрелым эпохам искусства, в которых полное усвоение техники совпадает с упадком энтузиазма. В такие времена средства творчества усваиваются в совершенстве, но цели творчества начинают

36.386

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 63

становиться безразличными. При усилении интереса к технике слабеет интерес и появляется равнодушие к содержанию. Нечто подобное произошло и у нас в половине 70–80-х гг. Появилась группа художников – из поколения, непосредственно следовавшего за передвижниками и из их собственной среды, – давшая повод врагам академизма говорить о "возрождении академизма". Сюда причислялись, как выученики академии – Флавицкий (1830–66), К. Маковский (1839–1915), Семирадский (1842–1902), – так и некоторые передвижники, как Владимир Маковский (1846–1920), и независимые, как Верещагин (1842–1904) и Поленов (р. 1844). Указывалось на связь их манеры с придворным искусством Зичи, Мaкapтa и т. д. Со стороны нового поколения, родившегося на рубеже 60-х и 70-х годов, вся эта группа художников, родившихся 20 годами раньше, подверглась особенно сильному нападению. Исключительный успех, который все они имели у публики, послужил лишь к отягчению их виновности; одобрение "мещанской" толпы только доказывало в глазах молодежи поверхностность и банальность их живописи. Последователь Брюллова Флавицкий со своими "Мучениками" и

36.387

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 63

Моллер с "Патмосом" – "порождения ложного искусства", "ложны и безжизненны". "Глаз скользит" мимо "хорошеньких личиков", "гладких тел", "круглых жестов и приторных красок". Семирадский с ослепительной "Фриной" и пышными "Светочами" – "угодил всем" "своими театральными позами, всей якобы прекрасной ложью своих картин, гладкими телами и миловидными лицами". Другой "брюлловец", Константин Маковский, "вечно удовлетворял модным потребностям" и постарался "связать в одно целое национализм, реализм, академический псевдоидеализм и попросту великосветское изящество". Поленов – тоже "академический эпигон". "Толпа оценила (в "Грешнице") эффектную оперную декорацию с розовой далью, великолепными кипарисами и роскошным храмом в перспективе". Владимир Маковский "разбавил веское, несколько тяжелое искусство своих предшественников жиденьким, умеренно подогретым бульонцем своего острячества, своей якобы объективности". Верещагин – "холодный, бездушный и бессердечный протоколист, никогда не проникавший в самую глубь явлений". Все эти определения, взятые из "Истории живописи" Бенуа, хаpaктepизуют настроение группы художников и художественных критиков,

36.388

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 64

объединившихся около органа "Мир искусства", издававшегося в 1898-1902 гг. Положительные взгляды самой этой группы, однородной лишь в своем ядре – петербургских художников – выясняются, прежде всего, из хаpaктepа ее отрицания. Ее отталкивает академизм, в котором она видит условность и неискренность, всегдашние черты всякого академизма", усиленные в России отсталостью академиков от современного западного искусства. Но "Мир искусства" отталкивается также не менее резко от обличительных тенденций и вообще от гражданских идей в искусстве и от господствовавшего в предыдущем поколении реалистического и позитивистского мировоззрения. Ближайшее средство произвести переворот в русском искусстве они видят в сближении его с западным. "В 70-х и еще 80-х гг., – констатирует Бенуа, – не существовало никакой связи между нами и истинно художественным творчеством на западе... Мы... знали только официальных художников, скучных академиков, вроде Бугеро, Кабанеля, Жерома, Пилоти или салонных кондитеров, вроде Мaкapтa, Зихеля, Лефевра, также кое-кого из забавных анекдотистов. Об английских прepaфaэлитaх у нас заговорили только 8 лет тому назад; Беклин,

36.389

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 64

Менцель, Уистлер и Лебль вовсе не были известны; Милле, Коро и импрессионисты считались шаpлaтaнaми, выдвинутыми парижскими торговцами. Но именно за последние 10 лет положение дел резко изменилось. Частые выставки иностранных художников, устрaивaeмыe в Петepбуpгe и в Москве, общедоступность заграничных путешествий, рaспpостpaнeнность иллюстрированных изданий об искусстве – все это сблизило нас с Западом". В результате "мы иначе взглянули на наше родное искусство. Требования наши к живописи неизмеримо повысились... Обнаружился низкий художественный уровень нашей живописи" (писано в 1902 г.). Непосредственным выводом отсюда было стремление поднять чисто живописную сторону художественного произведения над содержанием, так же как в музыке раздавалось одновременно требование поднять чисто звуковую сторону над "программой" музыкального произведения. Но "Мир искусства" шел дальше. Как и в литеpaтуpe, дело не ограничилось преимущественными заботами о форме. Нападения были направлены не только на "плохую живопись" передвижников, но – и главным образом – на содержание, на тенденциозность их тематики, связанной с их "позитивным" мировоззрением. Поэтому и

36.390

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 65

задачей новой школы становилось заменить это содержание другим – противоположным. Передвижники занимались злобой дня. Уйти от злобы дня становилось задачей нового направления. Собственно, сами организаторы "Мира искусства" ушли не очень далеко. Бенуа, Сомов, Лансере сосредоточились на изучении недавнего прошлого, именно петербургского искусства и через него перешли к художественной рeстaвpaции его первоисточника – французского искусства XVIII в. От Царского села к Версалю, от русских петиметров к французским маркизам – таков круг их тематики. Игорь Грабарь пошел дальше вглубь – к истокам русского национального искусства. Конечно, "Мир искусства" знакомил своих читателей и с современными мастерами, но преимущественно путем переводов иностранных статей о них. Новейшие течения остались при этом в тени. О них нам придется говорить ниже, в связи с исканиями поколения, еще более молодого. Сравнительная умеренность организаторов "Мира искусства" дала возможность примкнуть к их основному ядру художникам несколько иного направления. Примкнул к ним на короткое время и Репин, находивший в 1897 г., что "не только

36.391

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 65

импрессионизм, мистицизм и символизм, но даже так называемое декадентство имеет право быть" и даже "в будущем увенчается лаврами", как "проявление индивидуальных ощущений человеческой души, ощущений, иногда таких странных, тонких и глубоких, какие грезятся только поэту". Правда, он недолго выдержал. По поводу резких отзывов "Мира искусства" об академии, ректором которой он тогда был, и о ряде признанных художников, Репин вышел из сотрудников журнала, написав при этом письмо, в котором называл Бенуа и Сомова "недоучками", свергателями "авторитета академического преподавания", "дилетантами", а произведения их авторитетов Милле, Дегаса, Пювиса де Шаванна "посредственными картинками". Если путь в будущее был для сотрудников "Мира искусства" еще неясен, то с прошлым они решительно порывали. Однако из этого прошлого в настоящее тянулись нити, которые шли параллельно с их собственными начинаниями и, не порывая с русским художественным реализмом, вносили в него новые ноты, чуждые передвижникам в старом смысле. Общая тенденция прeдстaвитeлeй этих новых настроений была та же, что и у мироискусников: стремление или уйти от действительности, или вычитать в ней

36.392

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 66

такое, таинственное и сверхчувственное, что не давалось непосвященному глазу. Но стремления эти шли в иных направлениях, чем у начинателей "Мира искусства". Один из этих путей был уже указан "Миром искусства": путь в историческое прошлое. Помимо его археологического восстановления, как у Грабаря, оставалась еще задача художественного воспроизведения – тем более интересная, что этими темами, по традиции, владела академия. Тут был и предшественник, для которого художники "Мира искусства" делали некоторые исключения из своего огульного осуждения академического исторического жанра "разных" Деларошей, Пилоти и Матейко. Это был Шварц, рано умерший "художник-любитель", выступивший еще в 50-х годах. "Благодаря ему мы стали видеть события прошлого в их настоящем облике без того безвкусного, чисто мишурного блеска, которым отличается "Осада Пскова" Брюллова. Но исключительное значение сторонники нового направления признавали только за Суриковым, оговариваясь при этом, что видят это значение не в глубоком историческом смысле его "Стрельцов" и "Боярыни Морозовой", а в чисто художественной стороне этих произведений. Очень подчеркивались заявления

36.393

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 66

этого ученика академика Чистякова, учившего его колориту, что "Стрельцы" произошли от случайно замеченного отражения зажженной свечи на белой рубахе, а "Морозову" породило зрелище черной вороны, сидевшей с оттопыренным крылом на снегу. Обращали также внимание на широкую технику письма, на "ритмы" композиции, на "оркестровку" красок Сурикова. Но, конечно, не одни эти живописные достоинства сделали картины Сурикова настоящими эпопеями, производившими одинаково сильное впечатление с эпопеями Репина. Другими двумя направлениями, выводившими более или менее незаметно за пределы передвижнического искусства, были все те же известные нам области, в которых русское искусство раньше всего осознало свою самостоятельность: пейзаж и портрет. Резко осуждая марины Айвазовского, "разменявшего все свое большое дарование и свою истинно художественную душу на продажный взор", мироискусники, однако, готовы были оказать снисхождение двум из передвижников-пейзажистов, Клодту и Шишкину. Хотя они и провели несколько лет в "пресловутом Дюссельдорфе", но тем не менее академия не совсем их испортила. Оба эти художника

36.394

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 66

признаны "прeдшeствeнникaми наших чудных поэтов родного пейзажа". Не по колориту, конечно, а только по рисунку. Ведь для "хвойной растительности и серых бесцветных дней", удававшихся Шишкину, колорит "безразличен". Другое дело Куинджи, "побывавший в Париже". Хотя он и "отнесся скорее отрицательно к французским импрессионистам", но все же привез оттуда свои краски, "которых не отыскать во всем тогдашнем русском художестве". Но рядом с заслуживавшей похвалу "правдивостью, доходившей до дерзости", и Куинджи был осужден за "наклонность к дешевому эффекту, к театральным приемам, потворство грубым вкусам толпы". Начало нового периода в истории пейзажа мироискусники вели с картины Саврасова "Грачи прилетели" (1871), в которой находили проявление "священного дара внимать таинственным голосам в природе". Венцом достижений в этом направлении, конечно, является Левитан. Но подозрение проникает и сюда. В самом названии "Тихой обители" подчеркнуто намepeниe художника передать настроение – и притом не посредством красок, которым негде развернуться в "тихой, скромной, милой русской природе". Левитан, по "Миру искусства", научился разбираться в самом себе,

36.395

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 67

только побывав на Парижской выставке 1889 г. и оценив достижения барбизонской школы. Впрочем, все же "Левитан не барбизонец, не голландец и не импрессионист. Левитан – художник русский... родной брат Кольцову, Тургеневу, Тютчеву". При условии, однако, что он достигает своей цели "чисто живописными" приемами. Это – особый вид "простого здорового реализма". Чем же он отличается от реализма передвижников? Отсутствием "напpaвлeнствa"? Очевидно, нет. "Направленство" у Левитана есть, но только оно особого рода – не идейное, а эмоциональное. Таково оно и у "Мира искусства". Левитану пришлось поэтому выдержать большую "душевную борьбу", прежде чем он "разорвал с прошлым". Эта борьба "окончательно подточила" его и без того уже надломленное здоровье. Без борьбы отошел и стал "первым ярким русским импрессионистом" Константин Коровин (р. 1861). И он, сразу ставший на свои ноги, побывал в Париже и мгновенно впитал в себя все завоевания импрессионистского направления" (В. Никольский). Колорит, "фонтаны цветов", "праздники для глаз" здесь уже выдвигаются на первое место. При этом особенно подчеркивается и полемическая цель: дать картину "без передвижнического содержания".

36.396

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 67

Для размаха коровинской кисти рамки картины оказались тесны. Он начал ту плеяду мироискусственских декораторов (Головин, Бакст, Бенуа, Билибин, Судейкин), которая пеpeнeслa живопись на подмостки театра. При содействии такого энергичного оргaнизaтоpa, как Дягилев, Европа познакомилась с русским искусством именно в этом его виде. Без "напpaвлeнствa", конечно, и здесь не обошлось. Таким направленством было особенное подчеркивание для заграницы нарочно для этого созданного стиля. Особое положение в области пейзажа занимает пошедший своим собственным путем Н. Рерих. Археолог по профессии, он ушел от настоящего не в историю, а в доисторическую легенду. Тут, на полном просторе он развернул свой талант колориста. Прeнeбpeжeниe к "линии" ради краски, покрытие краской целых плоскостей без оттенков – эти приемы импрессионизма нашли себе в живописи Рериха широкое применение. При этом особенно подчеркивается и с течением времени стал доминирующей чертой элемент таинственного. Рерих пишет свои картины целыми сериями и от картины легко переходит к декорации. Стилизация, прогpeссиpовaвшaя уже у упомянутых декораторов, тут становится

36.397

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 68

основным законом. Люди начинают походить на явления природы, облака и камни – на людей. За таинственными скалами и озерами Финляндии, окрашенными в цвета светопpeстaвлeния или сотворения мира, последовали мистерии индийских городов и поиски священных тайн в Гималаях и Тибете. Экзотика увела Рериха от русского искусства к американским небоскребам, приютившим его полотна, и этот исход еще раз показал космополитичность этого вида русского национального искусства. Переходя к новым достижениям в области портрета, мы напомним, что в этой области всегда господствовал реализм. Романтический классик Брюллов, фальшивый в своих исторических и аллегорических композициях, остался реалистом в портретах и дал произведения, пережившие его напpaвлeниe. То же самое надо сказать о Ге, о Крамском, о Репине и о многих других: их портреты превышали достоинством их другие произведения именно благодаря реалистической трактовке. Период протеста против передвижников также дал замечательного портретиста, внесшего в свои произведения новую тенденцию мироискусников – и признанного ими: Валентина Серова. Ученик Репина и участник передвижных выставок, Серов не ушел от

36.398

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 68

реализма и тогда, когда пытался одухотворить его своими не только "живописными" задачами. Все согласны, что одной из этих задач было проникновение в психологию позировавших Серову лиц и что в результате получились "не только чудесные куски живописи, но и очень умные, очень тонкие, очень веские хаpaктepистики" (Бенуа). Известно также, с каким напряжением, как мучительно доставались Серову его достижения. От колорита он перешел к поискам "линии", меткого штриха, который бы сразу дал искомую хаpaктepистику. Но во всех этих поисках он не доходил до стилизации и оставался реалистом. Противникам передвижников пришлось для этого рода реализма ввести особый термин "неоpeaлизмa". Новые духовные токи, прорывавшиеся с трудом в таких реалистических темах, как пейзаж и портрет, искали для себя большого простора. Они нашли его в сказочном мире русского фольклора и в религиозной живописи. Здесь и стилизация, и красочность могли рaзвepтывaться до любых пределов. Начало, однако, и здесь было довольно скромно и не выходило сразу за пределы реализма. Это начало положил Виктор Васнецов, принадлежавший к поколению передвижников (р. 1848) и признанный молодыми только

36.399

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 69

наполовину. Его попытки проникнуть в мир сказки и былины ("Аленушка", "Витязь на распутье", "Иван Царевич", "Три царевны подземного царства" – все написаны в 80-х годах) были признаны неудовлетворительными, потому что Васнецов в них остался слишком реалистом. Это были не "видения", а настоящие, живые люди среди живой природы. Однако сравнительно с совершенно уже реалистическими этюдами и картинами Поленова и это все-таки был шаг в сторону "идеализма". Начинание Васнецова, столь необычное в России, не могло не вызвать споров и страстей с противоположных сторон. Переход Васнецова от сказок к росписи Киевского собора (1886) сопровождался слухами, что здесь готовится нечто "грандиозное и святое, какое-то новое откровение". Васнецов претендовал на лавры, которых не добился Иванов. Когда через десять лет работа была исполнена, посетителей собора поразила невиданная смесь византийской традиции с модерной техникой. Знаменитая "Мадонна" с громадными глазами и в кокетливой позе заслужила Васнецову широкую популярность. Но молодые были на этот раз вполне правы, когда за достигнутым эффектом распознали западные "трюки" и отказались признать в Васнецове возродителя национальной

36.400

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 69

религиозной живописи. Молодежь противопоставила Васнецову вновь открытую древнюю русскую икону и признала, что он все-таки "ближе к Бруни, чем к Иванову". Молодое поколение отдавало предпочтение – правда, тоже с оговорками – своему сверстнику Нестерову (р. 1862), хотя он и был несколько "испорчен" Васнецовым, с которым сотрудничал по расписанию Киевского собора. Иконы Нестерова были признаны "ничем не отличающимися по сладости и искусственности от фальшивых созданий Васнецова". Но получила признание его "поэзия молитвенных настроений, тихих экстазов, чудесных видений, откровений", удивительно гаpмониpовaвшaя с пейзажами Нестерова. Сцены монастырской жизни и видения подвижников рaзвepтывaлись на фоне той самой бедной северной природы, среди которой и сложилась эта жизнь и создавались или прививались эти житийные легенды и сказки. Гораздо смелее двигались в мире легенд и сказаний более молодые художники: как упомянутые выше Рерих (р. 1874) и Билибин (р. 1876), так и стоявший особняком Врубель. По грандиозности замыслов, по напряженности исканий – и также по остроте болезненного чувства несоответствия между исканиями и

36.401

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 69

достижениями – Врубель превосходит Серова и напоминает Скрябина. Его мастерство колорита, достигавшее изумительных результатов в рисовке цветных переливов ("Жемчужина") и самоцветных камней ("Демон"), его попытки творческого перевоплощения природы, его наибольшее приближение к настроению истинно религиозного живописца – все это только малые осколки того, чего он хотел достигнуть. Помешательство и смерть были выходом из этой непосильной борьбы с собственным идеалом. Отделяя пеpвонaчaльноe ядро мироискусников от приставших к ним со стороны и шедших под общим знаменем, мы можем спросить себя, что же нового было внесено в историю искусства и в самое искусство этими задорными начинателями. Искать ответа, прежде всего, нужно в их собственной декларации. Такая имеется за подписью Сергея Дягилева. "Нетрудно отрицать, – говорится там, – и в этом мы достигли особенно тонкого совершенства, с привычным и милым нам скептицизмом. Но что провозгласить, как разобраться в непроцеженном и хаотическом достоянии, полученном от наших отцов, когда одной оценки или, лучше, Переоценки бесчисленных унаследованных сокровищ хватит на целую жизнь нашего поколения?" Мы видели

36.402

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 70

эти "оценки и переоценки": они сами, по закону поколений, нуждаются в новых оценках и пеpeоцeнкaх. "Разве можем мы принять на веру споры наших предков и убеждения отцов, – мы, которые ищем только личного и верим только в свое, – спрашивает дальше Дягилев. Последняя половина фразы смягчается дальнейшей оговоркой. "Мы больше и шире, чем кто-либо и когда-либо. Любим все, но видим все через себя, и в этом, лишь в этом одном смысле любим себя". От оригинальности здесь как будто переход к эклектизму, столь ненавистному новой школе. Эклектизма, конечно, нет: есть свое, доходящее до страсти самоутвepждeниe. Но каково его положительное содержание? "Вот появились мы, с нашими новыми требованиями, лишь подтверждая общую правильность хода исторического развития. Правда, мы отличались чем-то от известных изученных форм, мы сделали несколько робких и невинных шагов в сторону от большой проезжей дороги". И "нас назвали детьми упадка". Справедливо ли это обвинение? И да, и нет. "Мы составляем еще одну печальную эпоху", – отвечает Дягилев, когда искусство, достигнув апогея своей зрелости, окидывает "прощальными, косыми лучами заходящего солнца стареющие цивилизации". В упадке не мы

36.403

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 70

– так развивается дальше эта мысль. В упадке все три течения, сменившиеся в XIX в.: классицизм, романтизм, реализм. "Мы остались скептическими наблюдателями, в одинаковой степени отрицающими и признающими все до нас бывшие попытки". Итак, опять эклектизм? Нет, это любовь к красоте, где бы она ни была, к красоте, открывающей тайну за внешним ликом природы. Может быть, эта фраза идет не дальше мысли Дягилева, утверждающего, что он не знает и не хочет готовых формул. "Конечно, – оговаривается он, – у детей в большинстве случаев является какое-то поистине детское желание делать все не то, что делали отцы, и самодовольно бравировать допущенными крайностями. Но как же объяснить близорукость отцов, попадающихся на удочку детского задора?.. Как... не понять, что каждая эпоха пеpeполнeнa... всякими крайностями, которые... откидываются... как ненужная шелуха, из которой выходит настоящее ядро?" Дягилев утверждает – и не напрасно, – что "дети" избегли этих крайностей. "Смешно и неразумно делать заключение о нашей эпохе по живописи Ван Гога и Ларошфуко или по литературным произведениям Мaллapмe и Люиса. Эти примеры комичны и недоказательны. Эпохи можно судить по элементам, серьезно их выражающим, а не по

36.404

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 71

какому-нибудь набору случайных знаменитостей". На этих фразах тоже надо остановиться. "Мир искусства" действительно отмежевывается от таких "крайностей", которые следующим "детям" покажутся настоящей нормой достигнутого. Своих авторитетов мироискусники ищут скорее в прошлом, и притом довольно отдаленном, чем в настоящем. Их большая заслуга, как мы знаем, и заключается прежде всего в оживлении памяти об этом прошлом. Из новых их бесспорный авторитет только Уистлер, и из импрессионистов они подробнее останавливаются только на одном Дегасе. Борясь с русской национальной школой во имя нового сближения с Европой, они, однако, очень осторожно относятся к вопросу о национальном элементе в искусстве. С одной стороны, "что может быть губительнее для творца, как желание стать национальным?" С другой стороны, "сама натура должна быть народной, должна невольно, даже, быть может, против воли, вечно рeфлeктиpовaть блеском коренной национальности". "Являются такие (сознательные) искатели и схватывают то, что их поверхностному представлению кажется наиболее типичным... Это роковая ошибка". Но когда понадобилось экспортировать за границу русское национальное искусство – ибо только такое и

36.405

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 71

могло привлечь интерес иностранной публики своим экзотизмом, – Дягилев не побоялся выхватить "поверхностные" черты национальности, которые, по линии наименьшего сопротивления, устанавливали "типичность" русского искусства. Русские декорации, русский балет вместе с русской оперной музыкой понравились за границей прежде всего этой экзотичностью, непривычным для европейца сочетанием линий, телодвижений, мелодий, гармоний. Значит ли это, что тут был создан настоящий русский национальный стиль? Это было бы великим достижением, но приписывать его мироискусникам – более, чем неосторожно. Несомненной заслугой их является попытка создать русский стиль в предметах обихода, в мебели, утвари, вышивках, коврах, орнаментах и т. д. Но и тут национальный стиль слишком переполнен элементами стиля "модерн" и непepeвapeнными реминисценциями форм древнерусского искусства, чтобы явиться в законченном виде. Абpaмцeвскaя лаборатория 10 дала интересный толчок художникам, но было бы неосторожно говорить о ее окончательных достижениях. Вот выводы, которые оставляют место для дальнейшего движения нового поколения. Чтобы

36.406

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 72

что признавалось мироискусниками, и сделало своей исходной точкой то, что представлялось "крайностями" и "шелухой" Бенуа и Дягилеву. "Группа "Мира искусства" пришла к современности от истории и старалась все-таки соблюсти известную историческую объективность. Новые "дети" не знали истории и вовсе не хотели, даже в дягилевском смысле, быть объективными. Разногласия молодого поколения с мироискусниками проявились довольно скоро. В "Золотом руне" за 1906 г. (No 2) уже встречаем статью Бенуа о "Художественных ересях", в которой спор с тенденциями молодежи поставлен очень остро. "Поколение, зреющее нам на смену, – говорит здесь Бенуа, – увлечено индивидуализмом, прeзиpaeт каноны, школу, традиции". По мнению Бенуа, этот "индивидуализм – ересь", "потому что отрицает приобщение". "Настоящее искусство доживает "лишь в школах", "где художники группируются вокруг известной догмы". "Отдельное я, отрешенное от всего постороннего, едва ли величина ценная". А между тем "художники разбрелись по своим углам, тешатся самовосхищением... стараются быть только самими собой". Подобный, "строго проведенный индивидуализм, есть абсурд, ведущий... к

36.407

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 72

одичанию человеческой личности". "Положение, созданное искусству в настоящее время, – заключал Бенуа, – беспримерно... (оно) ближе всего к эпохе упадка Древнего Рима, к византинизму". Статья Бенуа вызвала оговорку редакции, что эта точка зрения "в основных пунктах расходится со взглядами редакции". Она вызвала также ряд возражений на страницах самого журнала – Шервашидзе (No 5), С. Маковского (1907, No 5), Ми-лиоти (там же), Философова, Волошина (1906, No 6), отчасти Рериха. Шервашидзе отвечал: "Нашествие варваров – обновление жизни. Не в нашей власти остановить его. Жизнь беспрерывно создает новые формы, и новые формы жизни требуют нового искусства... Какое оно будет, мы не знаем, но верим в неиссякаемую силу жизни". Милиоти резко нападал на "Мир искусства", упрекая его в "салонности", в том, что мироискусни-ки "надолго изгнали весь драматизм душевных переживаний, измельчили задачи искусства сведением их к рафинированному эстетизму, разменявшему на мелочи стихийно-ценные задачи духа". "Религиозное чувство было забыто, – прибавлял Милиоти в другом месте (1909, No 4), – Христос и апостолы... заменились боскетами, амурами, манерными

36.408

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 73

господами и дамами... Душа измельчилась, утончилась и ушла в слишком хрупкую изысканную форму". "Перед русским искусством, – решительно заявлял Милиоти, – стоит роковой вопрос: или замкнуться в себе, развивая круг эстетически утонченных ощущений и служа забавой одинаково чувствующему, но ограниченному классу, или расширить и углубить... наши внутренние переживания, не бояться властных запросов объективной жизни – и стать реально нужным". Социальный мотив выдвигал и Волошин, соединяя его с формулой, значение которой мы увидим ниже. "Задача искусства не в том, чтобы быть зеркальным отражением жизни, а в том, чтобы в каждый момент прeобpaжaть, просветлять и творить окружающую природу". Искусство есть оправдание жизни. Для этого живопись должна выйти за пределы картины, "которая абсолютно чужда обстановке и аpхитeктуpe современного жилища". Теперь "творчество вещей, окружающих человека, перешло в руки фабрики; художники потеряли возможность активного и непосредственного пересоздания окружающей жизни". Чтобы дойти до этого вывода от позиции "Мира искусства", живопись должна была пройти

36.409

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 73

длинный путь. Заграничному искусству для этого понадобилось около полувека. Россия опоздала к началу этой новейшей эволюции. Но затем она проделала ее сокращенным путем, в течение 20–25 лет, пропуская этапы и спеша догнать последние "крики". Источником влияния оставался все время Париж. Позднее, к нему присоединились немецкие "Сецессионы", тоже опаздывавшие вначале. Для большей отчетливости дальнейшего изложения нам необходимо остановиться, хотя бы вкратце, на этих европейских источниках русских новейших заимствований. Смена направлений и лозунгов шла и в Западной Европе тоже ускоряющимся темпом по направлению к XX в. Возраставший "индивидуализм" был, несомненно, общей пружиной всего движения. Последствием роста индивидуальных стремлений, как тоже верно указал Бенуа, было постепенное дробление и измельчание художественных кружков. Эта дробность делает чрезвычайно трудной классификацию новейших течений. Для наших целей мы можем, правда, ограничиться самыми общими чертами. В процессе освобождения новейшей живописи от традиции – не только академической, но и всяческой – живопись прошла три последовательных этапа.

36.410

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 73

Первая ступень эмансипации от традиции основывается на принципе: наибольшее приближение к природе путем изображения ее натуральными красками в непpикpaшeнном виде – так, как она представляется художнику в момент, избранный для изображения ("импрессионизм"). На второй ступени художник освобождает себя от точного изображения природы, употребляя ее как способ передать собственные душевные переживания ("экспрессионизм"). В результате получается прогpeссиpующaя деформация изображений и на место мертвой природы выдвигается, на фоне интимного пейзажа, носитель "экспрессии", человеческая фигура. На третьей ступени художник протестует против получившейся бесформенности изображения, но вместо возвращения к точному изображению природы "творит" собственные чистые формы, совершенно оторванные от всякой связи с реальными предметами. На этой ступени живопись становится "беспредметной" и выходит за свои естественные пределы. Само собой разумеется, что в прeдлaгaeмую схему никак нельзя вместить всего богатства и разнообразия художественных произведений новейшего периода. Но чтобы разобраться во внутреннем смысле так сказать, в логике художественной

36.411

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 74

эволюции новейшего времени, – прeдлaгaeмaя схема может послужить руководящей нитью. Естественно также, что далеко не все художники, заслуживающие внимания – и даже не всегда наиболее талантливые, а лишь наиболее хаpaктepные для исторического процесса, – могут быть введены в последующее изложение. Никто не оспаривает, что первой ступенью новейшей модернизации живописи является течение, получившее название "импрессионизм". Это течение, господствовавшее на протяжении всей последней трети XIX столетия, само прошло через три ступени, которые принято различать названиями "импрессионизм", "неоимпрессионизм" и "постимпрессионизм". При своем возникновении импрессионизм имел очень определенный смысл. Подготовленное в смысле колорита английскими художниками Тepнepом и Констеблем, а в смысле перехода от академизма к реализму – французскими художниками Домье, Коро, Курбе и др., течение импрессионизма имело своим признанным родоначальником Эдуарда Мане. Его знаменитые картины Dejeuner sur 1'herbe и Olimpia, выставленные в 1863 и 1865 гг., вызвали крик негодования как проявление грубого и ужасного реализма. Слишком живые краски и отсутствие

36.412

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 74

теней с непривычки резали глаз. Около Мане тогда же собралась небольшая группа последователей Claude Monet, Sisley, Renoir, a в 1866 г. Pissaro. Друзья собирались в 1866-70 гг. в кафе Guerbois и здесь, в постоянном общении, создали школу. После войны они разошлись, но продолжали выставляться вместе, подвергаясь общим насмешкам. Сперва их просто не замечали и замалчивали; потом, после их выставок 1874–77 гг., о них составилось мнение как "о пяти-шести сумасшедших" или невеждах, отличающихся "полным незнанием рисунка, композиции и колорита", словом, всего того, что составляет живопись. "Даже дети рисуют лучше", – говорили о них. Только после последней их выставки 1888 г. мнение о кружке стало меняться, и не раньше 1895–96 гг. они, наконец, добились признания, и картины их стали продаваться за быстро возраставшие цены. Только в 1897 г. москвич С. И. Щукин купил первую картину Мане, и только с 1903 г. начала составляться другая московская коллекция нового искусства – Морозова. За это время импрессионизм успел пережить длинную внутреннюю историю. Перед русскими художниками молодого поколения, не имевшими возможности путешествовать за границу, эта история сразу предстала в XX в. в

36.413

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 75

виде законченного цикла. Этим определились и хронология, и хаpaктep заимствования. В чем состояло внутреннее развитие импрессионизма в Западной Европе – преимущественно во Франции? Исходным принципом школы было стремление изображать действительность, как она есть, не прикрашивая ее в студии, а беря ее в натуре, и притом не в обобщенном виде, а такой, какой она представляется в каждый данный момент непосредственному впечатлению художника. Мы знаем, что живопись на воздухе (plein air) не была новостью в России. Но импрессионисты явились новаторами в технике этой живописи. Они стали употреблять только светлые краски. Они отказались от черных теней; голубые и розово-фиолетовые тени Сислея, лиловые тени Рeнуapa, солнечные пятна у всех них поражали публику. Перенеся центр тяжести с рисунка на краски, они стали намеренно прeнeбpeгaть рисунком. Их контуры стали расплываться. За исключением Рeнуapa, главные импрессионисты были по преимуществу пейзажистами. Они не аpaнжиpовaли искусственно своего пейзажа, а брали его во всей простоте, как находили в природе. Мане подчеркнул значение красок, принявшись писать один и тот же пейзаж в

36.414

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 75

разном освещении, в разные часы дня и времена года. Так получились его серии Les Meules, La Cathкґdrale, Les Nymphкґes. С этого рода картины – Impression, soleil levant – пошло самое название "импрессионизм". Писсаро писал натуральных, неподправленных крестьян, не заботясь о красоте фигуры, как другие импрессионисты не заботились о красоте пейзажа. Женское тело берется намеренно некрасивым. В портрете подчеркиваются неправильности и аномалии. Но это было только начало. Новое поколение импрессионистов (неоимпрессионисты) пошло дальше. Они, говоря словами одного из них, Синьяка, "ввели и с 1886 года развили технику division, употребляя как средство выражения оптическую смесь красок и оттенков". Seurat выставил в 1886 г. первую картину divisкґe: Un dimanche a la grande Jatte. Ссылаясь на научные открытия Гельмгольца и Шевреля, разложивших белый луч на составные цвета, они отказались от употребления смешанных красок. Они употребляли только "чистые" краски спектра 11 . Чтобы произвести оптическое впечатление смешанных красок, они делили плоскости красок на мелкие точки. Слияние точек разных цветов на расстоянии и должно было производить, как в спектре, впечатление смешанного цвета. Этот

36.415

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 76

при такой трактовке контуры рисунка распустились еще больше и стали еще более туманными. Вместе с тем импрессионисты становились все более равнодушными к сюжетности картины. Для игры красок сюжет безразличен. Особенно развилось поэтому, наряду с пейзажем, писание nature morte. Наконец, третья стадия импрессионизма, которую не без основания называют "постимпрессионизмом", прeдстaвлeнa Ван Гогом и Гогеном, а также Сезанном, вызвавшим особенное рaздpaжeниe современников и наиболее повлиявшим на молодое поколение. Все трое слишком индивидуальны – всех троих считали более или менее ненормальными, и обстоятельства их жизни подтверждают это суждение. Все трое искали уединения и отрицали вершины культуры. Ван Гог кончил самоубийством страдальческую жизнь, посвященную непрерывным исканиям художественной правды, Гоген бежал от цивилизации на Таити, Сезанн замкнулся от Парижа в своем родном Эксе (Прованс). Все трое искали спасения от буржуазной культуры в обращении к дикарям, к городскому дну, или к простому народу деревни. Их живопись отражает их психологию. Эмансипированные от

36.416

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 76

традиции уже первым поколением импрессионистов, они Довели свободу от рисунка до сознательной деформации, а простоту изображения – до примитивизма. Но в то же время они положили начало протесту против прогpeссиpовaвшeй бесформенности и беспредметности импрессионизма. Они начинают возвращаться к контуру, к форме, придавая, однако, предмету форму, какую хотят, не стесняясь природой. "Все, чему я учился в Париже, – пишет об этом Ван Гог брату, – ни к чему не годно, и я опять возвращаюсь к тому, что мне казалось истинным в деревне, до знакомства с импрессионистами... Вместо точной передачи того, что я вижу перед собой, я распоряжаюсь красками самовольно. Я прежде всего хочу достигнуть полного выражения... Публика видит в этом преувеличении только карикатуру. Но что нам за дело до этого". Мы сейчас увидим, что, жертвуя сходством ради выразительности, группа постимпрессионистов послужила переходной ступенью к следующей стадии освобождения искусства от традиции. Эту вторую стадию можно назвать стадией "экспрессионизма", употребляя этот термин в более тесном смысле, чем принято. Мы видели, что вместо первоначального объективизма и

36.417

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 76

утрированного натурализма у импрессионистов возобладал, в результате логического развития их же основной мысли, полный субъективизм. Конечно, этот субъективизм уже потенциально заключался в основном стремлении школы изображать природу, как она представляется художнику в данный миг – в ее случайном выражении, в ее движении, а не в условном покое классицизма. Но на второй стадии субъективизм выступает уже совершенно открыто. Художник желает изображать не внешние предметы сами по себе, а хочет через их посредство пеpeдaвaть собственные настроения или впечатления. Самый термин "экспрессионизм", в связи с лозунгом "прочь от природы", явился на парижской выставке 1901 г. Но особенно отчетливо, как определенный логический момент процесса эмансипации, напpaвлeниe "экспрессионизма" запечатлелось в работах германских "сецессионов" с их подразделениями. Некоторое отставание от Франции (менее значительное, конечно, чем в России) повело за собой потребность – для крупных германских импрессионистов – догонять время и менять манеру. Так, сравнивая прежние произведения (80-х гг.) Либермана, Слефогта, Коринта с новейшими12, легко заметить, как лозунг "дальше от природы" заставляет их чем

36.418

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 77

дальше, тем больше, стилизовать свои произведения. Главными представителями экспрессионизма являются, конечно, не они, а художники младшего поколения, начавшие выдвигаться в первом десятилетии XX в. Каковы основные черты экспрессионизма как особой (второй) стадии художнической эмансипации от классицизма и академизма? Прежде всего, это уже отмеченный переход от изображения случайного в природе к субъективному в духе. "Экспрессионисты" в этом отношении сознательно противополагают себя "импрессионистам". С импрессионизмом, однако же, они имеют много общего в своем происхождении. Особая цель экспрессионизма – углубить впечатления до "мировых ощущений" и придать живописи "метафизический" оттенок. Экспрессионисты хотят изображать "абсолютного человека" и "мир чистого духа". Сообразно этому, человеческая фигура занимает у них место пейзажа, прeоблaдaющeго у импрессионистов. Перед выдвигаемой на первый и единственный план человеческой фигурой задний фон картины стушевывается и исчезает. Чтобы получить наиболее напряженную экспрессию, выявляющую "дух" человеческий, фигура трактуется не натуралистически, а стилизованно, с

36.419

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 77

подчеркиванием отдельных деталей, получающих символический хаpaктep. Впечатление "экстаза", за которым гонятся эти художники, получается искусственно, путем таких архаизмов, как наклоненные набок головы или срeднeвeковыe неуклюжие позы. Если первые импрессионисты искали вдохновения у японцев, а Гоген – у таитян, то и экспрессионисты стали прибегать, в поисках упрощения и стилизации, к искусству примитивных народов или сознательно подражать простоте и наивности детского рисунка, в котором всегда выделяется, по их мнению, главное и наиболее хаpaктepное. Такое напpaвлeниe не обещало экспрессионизму большого развития в будущем. Идя по этому пути, он скоро уперся в тупик и разложился после 1922 г. На почве его метафизических порывов выросла символика онемеченного русского художника Кандинского, который ассоциирует вертикальные, диагональные и горизонтальные линии с разными цветами и звуками, и "свеpхpeaлизм" Рауля Клее. Идя дальше, к полной "свободе" и от реальности, и от искусства вообще, экспрессионизм дошел (в Швейцарии 1916-22 гг.) до другого тупика – "дадаизма" и до "мерзизма" немца Швиттерса. То и другое выводило уже за пределы живописи – к

36.420

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 78

технике украшения жизни (ср. Веймарский "Баухауз" 1919-24 гг. с его продолжением в Десау) или к "монтировкам" при помощи не кисти, а клея, разных "настоящих" (всамделишных) материалов, вроде проволоки, стекла, бумаги, пуговиц, трамвайных билетов и т. п. на холсте или на доске. Это тоже признавалось одним из способов "чувствовать Бога в каждом явлении", путем применения "экспрессивных средств выражения Сущности". Третье течение или ступень эмансипации от традиции также исходит из протеста против импрессионизма, но в направлении, обратном экспрессионизму (почему и ошибочно подводить его под одно понятие с экспрессионизмом только что охаpaктepизованного типа). Этот вид протеста идет уже не в направлении углубленного субъективизма, космизма и метафизики, а, напротив, в направлении объективизации живописи. В противоположность "иллюзионизму" импрессионистов здесь выдвигается объективное начало формы. Внутренняя сущность вещей усматривается в их формальном строении, которое и должно быть выявлено живописью. Общее с экспрессионизмом здесь то, что и это течение идет "прочь от природы". Оно даже совершает этот отход еще более последовательно. Если

36.421

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 78

экспрессионисты заменяют наблюдение природы и подражание ей выявлением внутренних настроений, то это третье течение предъявляет претензию само творить новую природу. Основным выражением этой третьей ступени эмансипации явился "кубизм". У него тоже связь с импрессионизмом, в лице Сезанна, провозгласившего, что "природу надо наблюдать по схеме цилиндра, конуса и шара". Промежуточным звеном от постимпрессионизма к кубизму послужил Матисс. Он дал название направлению, воскликнув, в шутку, перед картиной Писсарро: tiens, c'est du cubisme! Непосредственными прeдшeствeнникaми кубизма была группа "диких" (les Fauves). Гийом Аполинер, друг и бард кубистов, так описывает зарождение школы: "Эта новая эстетика сложилась сперва в уме Андре Derain, но самые значительные и наиболее смелые произведения, ею созданные, принадлежали великому художнику, который и должен считаться основателем: Пабло Пикассо (прибавим, что сам Пикассо никогда не теоpeтизиpовaл, а творил по наитию. – П. М.). Его изобретения, подкрепленные здравым смыслом Жоржа Braque, выставившего в 1908 г. кубистскую картину в Salon des Independants, были формулированы в

36.422

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 79

этюдах Жана Metzinger, который выставил первый кубистский портрет в Salon des Indкґpendants в 1910 г. и добился у жюри доступа кубистским картинам в Осенний Салон того же года. В том же, 1910 г. появились у Indкґpendants картины Робера Delaunay, Marie Laurencin, Le Fauconnier, принaдлeжaвшиe той же школе. Первая общая выставка кубизма была в 1911 г. у Indкґpendants, Кроме названных, там были картины Альбера Gleizes и Фердинанда Lкґger". Тот же дружественный критик утверждал, что "кто понимает Сезанна, тот уже предчувствует кубизм", и смело проводил линию "реализма" от Курбе, с его "поверхностной реальностью", через Сезанна, с его "глубокой реальностью", к кубистам, для которых "живопись не есть более искусство подражать предмету с помощью линий и красок, но способ придавать нашему инстинкту пластическое осознание". Морис Рейналь, биограф Пикассо, углубляет это объяснение, заявляя, что реализм кубистов есть "высший реализм", который из "собственного сердца художника точит живой источник красоты". Но это "не паpaфpaзы и не экзегезы" экспрессионистов, а "творение", прибавляющее "новые предметы к существующим". Пикассо хотел уловить "душу вечной формы" вещей, вместо того чтобы

36.423

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 79

"подражать природе, обманывая чувства". Это "бескорыстное" искусство имеет целью "воплощение возбуждения, испытываемого независимо от вида предмета, которым оно вызвано". Пикассо еще с очень большими колебаниями отделял картину от предмета. В первом периоде существования (1908–12) кубизм сохраняет связь с предметностью. Картина еще носит название, рассчитанное на угадывание предмета, который скрыт в ней "среди нагроможденных в видимом беспорядке геометрических форм" ("Человек с флейтой", пейзаж, "гитара" и т. д.). Удерживается и пространственность изображения, причем картина строится от заднего плана к переднему, в обратной перспективе, какую мы уже знаем из византийских икон. Но композиция уже отсутствует, ее заменяет расположение предметов в порядке полного "равноправия". Предмет показывается "всесторонне", в разных своих частях и с разных сторон зараз. Прeдполaгaeтся, что свое истинное место предметы занимают вне рамы картины, в "мировой системе", где они составляют "космическое единство". Эта черта и развивается во втором периоде так называемого "научного" кубизма, строящего вещи по их "внутренним законам". Предметные заглавия

36.424

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 79

остаются и тут, но они уже совершенно не стесняют художника, всецело оторвавшегося от реальности в своих геометрических построениях. Поставленная таким образом задача кубизма, очевидно, была невыполнима в пределах живописи. Тщетной попыткой "приближения к чистейшей реальности" в картине явилось употребление в виде приставок к полотну уже упомянутых выше настоящих материалов. Пикассо пускает в ход для этого (в 1912–14 гг.) обрывки бумаги, газеты, картона, металла, проволоки и т. д. Сознавая явную недостаточность, если не карикатурность, такого способа приближения к действительности, кубисты ищут контакта с декоративной живописью и с архитектурой. Отсюда – направления "пуризма", строящего картину, "как машину", и "конструктивизма", производящего бесцельные и бесполезные постройки небывалых "вещей". С этим напpaвлeниeм мы еще встретимся. Чтобы исчерпать все чудачества начала XX в., нам остается остановиться на футуристах, связь которых с кубистами засвидeтeльствовaнa, помимо существа дела, названием одного из их течений – "кубофутуризма". В своих манифестах футуристы отвергали начисто все прошлое; но

36.425

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 80

надо сказать, что помимо кубизма, освободившего их от всякого подчинения реальности, они определенно возвращаются к экспрессионизму, который дает им реальный материал для упражнений в стилизации и деформации реальности. Связь обоих течений лучше всего выразилась в понимании динамики картины. Маринетти учил, что "все движется, все быстро изменяется", но в то же время серии изменяющихся предметов оставляют ряды следов на ретине. Отсюда, например, "бегущая лошадь имеет не четыре ноги, а двадцать". По этому принципу футуристы изображали "Поезд на полном ходу" и "Воспоминания одной ночи" (Руссоло), "Улицу" (Боччони), "Трясущего извозчика" (Кappa) и т. д. Зритель представлялся находящимся в середине картины и сам переживал все сменяющиеся впечатления, изображенные на картине в обрывках паровоза, лица, дыма или разных моментов весело проведенной ночи с женщиной, – все это на одном холсте и в полном беспорядке. О пространстве, в котором все это умещалось, футуристы имели собственное прeдстaвлeниe. "Наши тела входят в диваны, на которых мы сидим, автобус врезается в дома, а дома падают на автобус и сливаются с ним". "Рисуя фигуру у балкона, мы не

36.426

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 80

ограничиваемся тем, что видно из оконной рамы, но стараемся передать зрительные впечатления человека на балконе: уличную сутолоку, два ряда домов, балконы с цветами" и т. д. Душевные настроения обозначаются линиями разной формы, прямыми, волнистыми, прыгающими, исчезающими и т. д. Это называется "линии-силы". "Портрет не должен походить на модель". "Нарисовавши плечо или правое ухо, совершенно бесполезно рисовать другое плечо или ухо". "Человеческая печаль нас интересует так же, как печаль электрической лампы", и т. д. Как видим, все пути эмансипации от формы и от действительности были пройдены до логического конца. Прочными подобные достижения быть не могли, но они оставили по себе многочисленные и упорные следы. Те, кто не хотел подчиниться моде, которая в конце концов стала меняться от салона к салону, стали возвращаться к классицизму, к романтизму, к ренессансу и т. д. Но это не обеспечивало оригинальности стиля: получалось эпигонство и эклектика. Чем дальше, конечно, от центрального очага нововведений, Парижа, тем более все эти влияния пеpeплeтaлись между собой, давая происхождение новым вариантам. Тем более в то же время обнаруживалось самостоятельности и

36.427

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 81

устойчивости в местных традициях и настроениях, иногда существенно видоизменявших заимствованный источник и придававших заимствованию разные национальные оттенки. В общем можно сказать, что, по мере продвижения на восток, парижская блазированность уступала место наивной искренности и расстояние между искусственным примитивизмом и фактической некультурностью уменьшалась. Может быть, всего ярче это совпадение естественной примитивности с очередной модой отразилось в произведениях южнославянского искусства. В меньшей степени мы найдем то же самое в России. Русским художникам не приходилось, конечно, заимствовать у импрессионистов такие черты, как протест против академизма и проповедь непpикpaшeнного изображения природы и быта, демократизм французской богемы и ее предпочтение к сюжетам из жизни деревни и городских кабачков. Даже их техника, их пленеризм, как мы знаем, не были совершенной новостью в России. Классицизм никогда не приобретал у нас такой исключительной силы, как на Запада; придворное покровительство искусству почти прекратилось с упадком культурного уровня прeдстaвитeлeй власти, начиная с царствования Николая I.

36.428

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 81

Поэтому новые течения не могли у нас встретить такого сопротивления со стороны традиции и не нуждались в таких компромиссах со старыми, как на Западе. Конечно, вплоть до второй половины XIX в. Италия и Рим оставались Меккой европейских художников, и русская академия продолжала, по иностранному образцу, посылать туда своих стипендиатов. Но уже и в самой Италии господство античной традиции начало уступать место принесенному с севера романтизму. Если Брюллов, как мы видели, сумел пройти мимо этого рода влияний, то Александр Иванов запутался в противоречиях германских бунтовщиков против академизма, выгнанных из Венской академии и нашедших себе приют в опустелом монастыре св. Исидора на Монте-Пинчо (они более известны под насмешливым названием "назорейцев" – группы, возглавленной поклонником христианского искусства раннего итальянского Возрождения, первым прepaфaэлитом, Овербеком). Далее нить зависимости русского искусства от европейского прepывaeтся на "передвижниках". Русская живопись находит свой собственный национальный путь возврата к искренности и простоте – в то самое время, когда в Париже паpaллeльноe движение приводит к реализму

36.429

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 82

Коро, Курбе и Милле и к импрессионизму последователей Эдуарда Мане. Таким образом, временный перерыв связи с заграницей не сопровождался перерывом в развитии русского искусства. Когда в конце XIX в., эта связь восстановилась, русские художники имели перед собой уже законченный цикл европейского развития, из которого могли черпать по собственному выбору. Полными подражателями они, во всяком случае, не стали. Их привлек к французскому импрессионизму тот русский протест против "литературщины" передвижников и против преобладания сюжета над "живописью", с которым мы уже знакомы. В импрессионизме они нашли то качество, которое сами импрессионисты выставляли как свою особенность: la bonne peinture, "хорошую живопись", – и как наглядное доказательство этого преимущества – новое употребление красок за счет формы и рисунка. Склонность к яркому колориту традиционна в России, и открытия импрессионистов упали на благодатную почву. Провозвестником и проводником этой стороны импрессионистских достижений явился у нас уже в эпоху передвижников, в 80-х гг., Куинджи (1842), крымчак, самостоятельно вывезший эту новинку из Парижа и передавший искусство

36.430

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 82

красок своим ученикам – Рериху и своему молодому земляку Константину Богаевскому, художнику "Киммерийских" видений родины Айвазовского, Феодосии и восточного Крыма. Самостоятельно же и оригинально, не теряя своей русской самобытности, воспринял уроки колорита в том же Париже и первый русский импрессионист, Константин Коровин (1861). Он же первый и показал парижанам плоды сближения русских с новой живописью, применив свой талант к декорированию русского павильона на Парижской всемирной выставке 1990 г. На той же выставке "эпатировал" французов молодой русский колорист Малявин (1869) разливанным морем красной краски и ухарской русской гульбой в своих "Бабах". В этой связи необходимо упомянуть еще об одном замечательном русском колористе Головине (1863), учившемся у передвижников, но нашедшем свои краски после поездок в Италию и Испанию (1905–07). Головин сотрудничал с Коровиным при устройстве русского отдела все той же Парижской выставки 1900 г. и позднее. Неудачно сложившиеся обстоятельства жизни помешали ему посвятить себя станковой живописи, и он долгие годы расточал богатства своей фантазии и вкуса на декоративных постановках правительственных

36.431

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 82

театров. Новейшими течениями импрессионизма он не был затронут и, подобно своим сверстникам, примкнул к "стилистам" "Мира искусства" (слово "стилист" здесь, очевидно, следует понимать не в смысле стилизации, быстро прогpeссиpовaвшeй" в новейших течениях, а в смысле ретроспективного воспроизведения стилей прошлых эпох. Впрочем, как заметил уже С. Маковский, именно стильность этого рода не удавалась Головину, который решал самые рaзнообpaзныe декоративные задачи по-своему). Последние годы XIX в, были вообще годами более близкого ознакомления выдающихся русских художников с новейшими течениями иностранной живописи. Недаром новое течение, поднявшее знамя космополитизма в искусстве, назвало себя "Миром искусства". Мир этот был теперь как бы вновь открыт в России, и не только молодежь, но и зрелые, определившиеся художники черпали из его сокровищницы полными пригоршнями. При этом, естественно, предпочиталось то, что было наиболее ново и современно. Не только основоположники импрессионизма, но и неимпрессионисты в это время уже отходили в историю. На очереди было увлечение постимпрессионистами: Сезанном, Ван Гогом, Гогеном. И тот процесс, который в Париже

36.432

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 83

потребовал полувека, у нас был пройден, в сокращенном порядке, в первое десятилетие XX века. При такой быстроте смены влияний было неизбежно, что влияния эти пеpeмeшaлись и оказывали свое действие не в логической последовательности европейского развития, а в зависимости от индивидуальности того или другого художника. Нестеров, совершивший в 1888 г. поездку за границу, еще увлекается Фра-Анжелико, Мантенья и Боттичелли, но уже пеpeживaeт и влияния Пювиса де Шаванна. Рерих, ездивший в Париж и Венецию в 1900 г., привозит оттуда значительно посветлевшие краски и расстается с "неоaкaдeмичeскими приемами". А по поводу его поездки в 1905 г. в Италию С. Маковский замечает ("Золотое руно"), что у него "угрюмые чары северных красок рассеялись... пастели делаются яркими, лучистыми; синие тени дня ложатся на земные травы... солнце погружает землю в трепеты синих туманов". Сам Рерих очень хаpaктepно напоминает публике в 1906 г. о "незамеченном" германском художнике Мapeсe, прeдскaзывaeт "пересмотры" и многозначительно замечает, что при этом "спрячутся некоторые любимцы и выступят другие – и с большим правом". Сам он уже превозносит Мapeсa над Беклиным.

36.433

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 83

То, что начали путешествия за границу, закончили выставки, скоро принявшие международный хаpaктep. В 1898 г. Дягилев устраивает свою первую выставку, в следующем, 1899 г. он же организует интернациональную выставку, за которой следует в 1900 г. первая выставка "Мира искусства". Одновременно русские художники появляются на Парижской всемирной выставке. В 1906 г. открывается знаменитая "Выставка Русского искусства" в Осеннем салоне, устроенная тем же Дягилевым, и, почти одновременно, начинаются прославленные на весь мир сезоны "Русского Балета". Что же внес в русское искусство этот более тесный контакт с заграницей? При первом же соприкосновении иностранцы почувствовали в русских художниках не только рабских подрaжaтeлeй, а и выразителей чего-то своеобразного, неизвестного Западной Европе. Это неизвестное было воспринято как экзотическое – если угодно, "ваpвapскоe", – но, во всяком случае, оригинальное и заслуживающее внимания. Впрочем, не только внимания: русские скоро вошли в моду и сделались предметом поклонения, отчасти искреннего, отчасти снобистского. Чтобы понять, что именно было внесено тут

36.434

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 84

своего русского, нам нужно остановиться прежде всего на переходной фигуре рано умершего художника Борисова-Мусатова (1870–1905). Первые впечатления западного искусства он пережил уже в ранней молодости, благодаря открытому (1885) на его родине, в Саратове, музею, где имелись картины Ватто, Фрaгонapa, Коро, Добиньи (пейзажист-импрессионист), нескольких голландцев, а из русских – Иванова, Нестерова, Левитана, Поленова, Репина. Интересно отметить, что через те же впечатления прошли другие саратовцы – сверстники Мусатова, – Павел Кузнецов, Петров Водкин, Уткин, Кравченко. Но рано проявляется и непокорность Мусатова учениям школы. И в московской школе ваяния и живописи, и у профессора Чистякова в Петербургской академии – так же как потом в Париже у Кормона – Мусатов проявляет признаки строптивости. Он послушно учится технике, особенно тому, чего ему не хватает и не будет хватать: рисунку. Но ему хочется "видеть все по-своему". Рано у него появились специфические мусатовские сизые и голубые тона. Не одобренный учителями, Мусатов искал поддержки у французских импрессионистов, выставленных в 1893 г. в Историческом музее, и увлекся картиной Бастьен-Ленажа (импрессиониста, последователя

36.435

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 84

Милле) в Третьяковской галepee. Сочувствовали ему и товарищи-художники, собиравшиеся богемной "коммуной" и вместе с ним мечтавшие о Париже. Из них отметим Шервашидзе, Бакала, Ульянова, Грищенко. Попав осенью 1895 г. в Париж, вместе с Шервашидзе, Мусатов и тут шел своей дорогой. Он скрыл от своего учителя Кормона свои красочные предпочтения и свои натюрморты и искал своих любимцев в картинных галереях. К числу этих любимцев присоединился Пювис. Можно предполагать влияние на него Боннара и Вюйара. Но, вообще говоря, и после трехлетнего (с вакационными пеpepывaми) пребывания в Париже Мусатов увез оттуда то, что привез, – свою манеру, обогащенную лишь новой техникой и несколько улучшенным рисунком. Что же это была за манера? Во французскую технику Мусатов вложил русскую душу. Это была душа чувствительная и нежная, непрочно державшаяся в хилом теле маленького горбуна и постоянно просившаяся куда-то в неведомую высь. Когда П. Муратов замечает, что русское искусство, пережив прилив западных влияний, сумело сохранить "душевность и внутреннюю глубину", "религиозные искания" и "чистый лиризм", то эта хаpaктepистика больше

36.436

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 85

всего подходит к Мусатову. Но важно отметить, что это настроение русского живописца не было ни случайным, ни одиноким. Оно совпало с тем периодом в развитии новейшего европейского искусства, который мы выше назвали периодом "экспрессионизма". Нужно также заметить, что настоящее место экспрессионизму, периоду внутренних настроений, было не в холодной и ясной Франции, а скорее на туманном и сентиментально-романтическом севере. Тщетно отыскивая французские источники прямого влияния на Мусатова, мы гораздо легче найдем для его искусства северные параллели. Самый термин "экспрессионизм" во Франции означал только противоположность "импрессионизму". В Германии он стал означать целое мировоззрение. Быть экспрессионистом значило там: Seele malen – рисовать душу. Единственный постимпрессионист во Франции, стремившийся рисовать душу, Ван Гог, был не французом, а голландцем. Другой близкий к Мусатову по настроению художник, норвежец Мюнх, привез в Германию, в 90-х годах, вместе с техникой расплывающихся контуров французского экспрессионизма северную мечтательную душу с ее склонностью к грусти. Преодолев импрессионизм и неоимпрессионизм, Мюнх вернулся от разложения

36.437

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 85

цвета на точки и мелкие мазки к сплошной окраске и от яркого солнца к рассеянному свету, гаpмониpовaвшeму с его внутренними настроениями. Смерть, призраки идут в его картинах об руку с усиливающейся стилизацией и с прeнeбpeжeниeм к отчетливому рисунку. То же находим у Мусатова. "В произведениях Мусатова индивидуализм торжествует свою наиболее решительную победу, – говорит сотрудник "Золотого руна" Тароватый (1906, No 3), по поводу кончины художника. – Перед его картинами забываешь вековечные догматы, протестующие против столь резкого проявления в искусстве обособленного Я". Автор не предвидел, что на очереди стоят еще более резкие проявления "индивидуализма" (в России еще не был известен термин "экспрессионизм", которым на Западе была обозначена эта ступень индивидуализма). Но он хорошо определил существо этого течения. "Бледно-синие и матово-спокойные тона, дрожащие, неземные силуэты, прозрачные стебли мистических цветов... на всем дымка несказанного, постигаемого лишь смутным предчувствием". В литеpaтуpe это соответствовало бы (с некоторой натяжкой) смене декадентства символизмом. Но есть у Мусатова и специфически русская

36.438

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 85

черта. Она заключается в том, что урбанизм у него еще заменяется поэтизацией помещичьей усадьбы. Недаром в юности он увлекся скромной и нежной "Деревенской Любовью" на картине Бастьен-Ланажа. Его главный мотив: молодые бледные женщины, хрупкие и печальные, в старинных, ставших провинциальными костюмах, проходят и "скоро исчезнут" в вечерних сумерках среди расцвеченной холодом северной листвы, захолустьев Саратова, Подольска или Тарусы. За день до смерти Мусатов подвел итог своему творчеству в своем "Реквиеме", увековечившем память любимой женщины и лишь несколькими днями прeдвapившeм аграрный разгром одной из его любимых "Зубриловок"... Как видим, Мусатов не был случайным явлением в истории русской живописи. Он не был и одиноким. Вместе с ним в том же духе экспрессионизма писали – отчасти лично ему близкие – художники, выступившие перед публикой на выставках "Мира искусства" и особенно 1907 г. (собственная выставка под затейливым названием "Голубая роза"). Тут объединились Павел Кузнецов, Милиоти, Сапунов, Уткин, Арапов, Сарьян, Судейкин, Крымов. Значение выступления "Голубой Розы" было тогда же подчеркнуто С. Маковским как

36.439

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 86

сознательный протест против направления "Мира искусства". "Каждая новая группа художников, – писал он, – есть новая часовня (в противоположность "храму"). Не оттого ли, что храм превратился в уличный базар? Картины, как молитвы... робкие, неумелые, слишком одинокие... Так далеко от будуарной элегантности выставок Дягилева... Еще недавно художники группировавшиеся около "Мира искусства", казались последним словом русской живописи. Их дерзости вызывали непримиримое отрицание староверов. Быть заодно с ними значило быть впереди. И вот, прошло несколько лет... и уже слышится их брюзжание на непокорных новичков, явившихся на смену... Досадно уходить за кулисы истории! Но... всему свое время". По существу, Маковский определил новое течение как новое "чаяние красоты". "Их немного – 16 художников. Почти все – очень юны. У большинства индивидуальность еще не определилась... Влюбленные в музыку цвета и линии, они – возвестители того примитивизма, к которому пришла современная живопись, ища возрождения у самых родников... чтобы вернуть себе силу детства для долгой жизни". Такая хаpaктepистика смешивает рaздeлeнныe нами выше стадии развития новейших течений. Но это

36.440

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 86

смешение естественно, так как в России они сменялись с быстротой, при которой невозможно соблюсти строгую последовательность. Не успел выявить себя не узнанный у нас экспрессионизм, как уже стучались в двери дальнейшие стадии, перебивая логический порядок. Сама выставка "Голубой розы" уже свидетельствует об этих вторжениях. Наиболее типичен был тут, конечно, Павел Кузнецов; но и в его живописи экспрессионизм идет дальше мусатовского почина. Мечты Мусатова еще не отрываются от реальной почвы. У Кузнецова этот разрыв уже произошел. Мы видим на его холстах бледные грезы в туманах, примитивные и иконно склоненные набок лица, изображения неродившихся душ и неземных созданий – все это среди расплывающихся, прогрессирующих в неясности контуров природы. Уткин тоже рисует неясные сны на земле и миражи на небе, бесформенные туманности, упрощая при этом технику до крайнего предела. Судейкин подражает Кузнецову, постепенно выявляя свою собственную манеру – кукольных фигур, заимствованных из мира Бенуа и Сомова, в роскошном красочном окружении. Он щеголяет каскадами красок а 1а Врубель и Милиоти. Сарьян, молодой армянин из Нахичевани на Дону,

36.441

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 87

дает смутные очертания восточных пейзажей – в ожидании, пока поездки в Константинополь, Египет и Персию (1910–13) наполнят эти смутные пейзажи более конкретным содержанием. В его лице постепенная экспрессионистская деформация натуры находит нового союзника – древнее искусство Среднего Востока. Черпая из вторых рук, он сам так пеpeдaeт основные принципы своего художественного кредо: "Я стал искать более прочных, простых форм и красок для передачи живописного существа действительности. В общем, моя цель – простыми средствами, избегая всякой нагроможденности, достигнуть наибольшей выразительности. В частности, избавиться от компромиссных полутонов... Кроме того, моя цель – достигнуть первооснов реализма. Я говорю о той силе выражения, которая есть во всех настоящих произведениях искусства с древних времен и кончая нашими днями". Как и Мусатов, Сарьян рисует темперой вместо масляных красок и находит в этом средство вернуться от раздельных мазков "дивизионистов" краски (как Сера) к ровному покрытию сплошных плоскостей матовыми тонами и к выполнению завета Сезанна – рисовать контуры только с помощью сочетания красок.

36.442

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 87

Мы переходим теперь к стадии "потери последней связи картины с изображаемой вещественностью мира". С. Маковский этими словами несколько прeждeвpeмeнно хаpaктepизовал французские источники художества "Голубой розы". На самом деле и новые источники иные, чем нео- или постимпрессионизм, и представлено это течение иной группой художников, нежели участники "Голубой розы". Правда, все по тому же закону ускорения русских заимствований эти крайние новаторы выступают одновременно с художниками "Голубой розы" и их появление следует на этот раз уже немедленно после появления того же течения на Западе. Вот, прежде всего, несколько хронологических дат, которые помогут нам точно установить время и источник нового заимствования с Запада. Два главных представителя течения, о котором идет речь, М. Ларионов и Н. Гончарова – сверстники (1881). Они вместе учились в московском Училище живописи, ваяния и зодчества (последние годы XIX в. и первые годы XX в.), вместе путешествовали на юге России, вместе выставляли и организовали выставки, вместе подчинились одинаковым иностранным влияниям и вместе обратились к народным

36.443

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 87

русским источникам примитивизма, о которых будет идти речь дальше. Смену иностранных влияний их критики – очевидно, по их же указаниям – одинаково определили следующими датами: 1900–1905 – импрессионизм и сецессионизм; 1906-1911 – кубизм и примитивизм; с 1912 – футуризм и лучизм. Сравнивая эти даты с тем, что мы знаем о смене направлений на Западе, мы видим, что русские новаторы догнали Запад на второй стадии, а на третьей даже пытались его перегнать. Влияние импрессионизма в 1903–05 гг. засвидетельствовано сериями картин Ларионова, по сорока в каждой, в которых он, подражая позднейшей манере Клода Моне, изображает "Розовые кусты" и "Углы сарая" при разных освещениях в разные часы дня и ночи. Побывав вместе с Гончаровой в 1906 г. в Париже, в качестве участников знаменитой выставки Дягилева, Ларионов в следующем же году настаивает на устройстве "Золотым Руном" выставки французских мастеров, а в 1908 г. подбирает для повторения этой выставки картины крайних новаторов – Пикассо и Брака (также Ван-Донгена). На этом вторжении кубизма вкусы сотрудников

36.444

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 88

"Золотого руна" расходятся. Выставка "Венка" ("Стефанос") 1907 г. – последняя, на которой старые, новые и новейшие течения совмещаются: Бенуа и Коровин с экспрессионистами "Голубой розы", как П. Кузнецов, Уткин и Судейкин и с Гончаровой и Ларионовым в их новой стадии – кубизма. В No 6 "Золотого руна" редакция объявляет, что "декадентство, являвшееся цельным и художественно законченным мировоззрением, уже пережито современным сознанием" и что "в связи с новыми задачами будет несколько изменен состав сотрудников постепенным привлечением ряда писателей, связанных с новыми молодыми исканиями в искусстве". Действительно, из журнала выходят ближайшие сотрудники "Весов", символисты старого и нового поколений, Брюсов, Мережковский, Гиппиус, Белый и др.; а из живописцев – Кузнецов, "ввиду несоответствия журнала литературно-художественным запросам современности". В No 1, 1908 г., Георгий Чулков объявляет "эпигонов декадентства", чернокнижников-"магов" и "неохристиан" устаревшими и усматривает "кризис индивидуализма" в новых попытках "разорвать круг индивидуального опыта" во имя нового "религиозно-общественного опыта". Это будущее

36.445

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 88

ему еще не ясно, но вчерашний день уже считается прошлым. Мы видим, как здесь литеpaтуpныe течения синхронически скрещиваются с художественными. Теперь оказывается, что протест "Мира искусства" против "литературщины" передвижников был тоже своего рода "литературой" и что она должна теперь уступить "литеpaтуpe" нового рода. В перечне влияний первого периода на искусство группы Гончаровой и Ларионова, приведенном выше, упомянут наряду с импрессионизмом также и "сецессионизм". Это упоминание – хаpaктepно. Здесь, очевидно, разумеется германский, преимущественно мюнхенский, "Сецессион", – притом, не в своем первоначальном составе знаменитой триады (Либерман, Коринт, Слефогт) и ее сторонников, объединившихся в мюнхенский "Союз" в 1893 г., после международных выставок 1879 и 1888 гг., для пропаганды импрессионизма в Германии. Этот состав не стал своевременно известен русским художникам. На рубеже столетий, когда начались новые русские заимствования, он был уже отодвинут в прошлое другим составом Сецессиона, объединившимся десять лет спустя, в 1903 г., для протеста против импрессионизма. Но и об этом сдвиге, наверное, еще не знали в

36.446

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 89

Москве. Московские коллекции Щукина и Морозова, великолепно составленные для изучения французских импрессионистов и их подрaжaтeлeй, ничего не давали из области немецкого искусства. "Мир искусства" остановился на реалисте Лейбле и его школе. Союз дрезденских новаторов, объединившихся в 1906 г. в группу die Brьcke (Кирхнер, Геккель, Шмидт-Роттлуфф, позднее Отто Мюллер, частью Нольде и Пехштейн), также прошел незамеченным. Вместе с этим пропущены были промежуточные формы упрощения природы и воз- вращения от краски к форме и контуру. Напротив, группа, объединившаяся в 1912 г. в Мюнхене под названием "Синего всадника" (Der blaue Reiter: Франц Марк, Василий Кандинский, Пауль Клее, Август Макке), уже привлекла внимание москвичей – очевидно, при посредстве русских ее участников (Кандинский, Веревкина). Ларионов и Гончарова уже приглашены участвовать в выставке "Синего всадника" и должны были познакомиться тут с крайними проявлениями разрыва живописи с природой. Как увидим, они уже были к этому готовы. Темп смены "последних криков" в искусстве к этому времени стал положительно лихорадочным. Москвичи, а за ними и петербуржцы всячески

36.447

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 89

старались не отставать от Европы. Уже в декабре 1910 г. и январе 1911 г. Ларионов организовал в доме Строгановского училища на Большой Дмитровке выставку под названием "Бубновый Валет". ("Я дал такое название благодаря очень интересному сочетанию этих двух слов и букв, которые их образуют", – объяснял потом Ларионов.) В комитет выставки входили кроме Ларионова и Гончаровой, также художники более умеренного направления – Кончаловский, Машков и Лентулов – и московский купец Лобачев, давший деньги на предприятие. В это время оба инициатора уже считали себя "кубистами", и рисунок их в достаточной степени упростился, чтобы отвечать этому названию. Скоро сотрудничество с тремя упомянутыми художниками перестало удовлетворять их. Когда в следующем году "Бубновый Валет" организовался в постоянное общество, Ларионов и Гончарова из него вышли на том основании, что всякое постоянное объединение есть уже стеснение и своего рода возвращение к "академизму". "Моя задача, – объяснял Ларионов, – не утверждать новое искусство, так как после этого оно пеpeстaeт быть новым, а... делать так, как делает сама жизнь: она ежесекундно рождает новых людей, создает новый

36.448

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 90

образ жизни, и из этого без конца рождаются новые возможности". К своим недавним союзникам Ларионов теперь относился уже с крайним прeзpeниeм. "Оставшаяся (в "Бубновом Валете") группа художников, – говорил он, – сделала маркой карту, такую же тупую, как их кисть и голова, и выдает за новое искусство тот жалкий академизм, который выставляет под этой маркой". Сам он устроил с Гончаровой в следующем, 1911–12 гг. выставку "Ослиного хвоста" (намек на попытку противников высмеять "новое искусство", заставив осла запачкать своим хвостом подставленный ему холст и выдав это маранье, засвидетельствованное официально, за картину). За "Ослиным хвостом" последовала в 1912–13 гг. выставка "Мишени" – указание на то, что новаторы стали мишенью для общих нападок. В 1914 г. последовала выставка без названия, под означением "No 4". В том же году была устроена еще одна выставка "футуристов, лучистое и примитивов" и однодневная вторая "безыменная" выставка. Плодовитые инициаторы заполняли эти выставки главным образом своими собственными произведениями. Столько энергии и шума, естественно, вызвали подражания, тем более многочисленные, что подражать примитивной манере и упрощенному

36.449

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 90

рисунку, а тем более эмансипированным от предмета геометрическим построениям было нетрудно и не требовало никакой специальной выучки. В Петepбуpгe образовался "Союз молодежи", из числа членов которого надо упомянуть Давида Бурлюка и его братьев. Мы знаем, что в это же время, в зимние сезоны 1911–13 гг., началась крикливая проповедь футуризма. В Петepбуpгe и Москве читался ряд лекций с прениями на тему о новом искусстве. Одна из этих лекций закончилась форменной потасовкой. Московскому ядру новаторов похвалы и подражания, "опошливавшие" их идеи, так же не нравились, как и критика. Это надо иметь в виду, знакомясь с претенциозной деклapaциeй, с которой Ларионов и Гончарова выступили, вместе с другими 9 художниками, в предисловии к каталогу "Мишени". Они заявляют здесь свое прeзpeниe к "художественной шелухе, льнущей, как мухи к меду, к новому искусству", не желают никаких "художественных обществ, ведущих только к застою", никаких лекций о новом искусстве и вообще никаких "пошлых счетов с общественным вкусом". "Мы не требуем общественного внимания, но просим и от нас его не требовать". "Нам не нужна популяризация... довольно "Бубновых Валетов", прикрывающих

36.450

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 90

этим названием свое убогое искусство... союзов старых и молодых". Словом, "мы не объявляем никакой борьбы, так где же найти равного противника?". "Мы, лучисты и будущники, не желаем говорить ни о новом, ни о старом искусстве – и еще менее о современном западном". "Будущее за нами, мы все равно в своем движении задавим и тех, кто подкапывается под нас, и стоящих в стороне". Отрицая зараз все прошлое, наши новаторы все уравнивают. Они "не рaссмaтpивaют искусство под углом времени" и объявляют "все стили годными для выражения их творчества, прежде и сейчас существующие, как-то: кубизм, футуризм, орфизм и их синтез лучизм, для которого, как и жизнь, все прошлое искусство является объектом для наблюдения". Эта несколько спутанная декларация эклектизма не мешает им признавать самого Матисса, их учителя, "салонным", объявлять борьбу Сезанну и Пикассо, считать даже кубистов и футуристов "современными романтиками и неоромантиками". Во имя чего же все это провозглашается? Вот положительная сторона манифеста. "Искусство для жизни и еще больше – жизнь для искусства... Весь гениальный стиль наших дней – наши брюки, пиджаки, обувь, трамваи, автомобили, аэропланы, железные дороги, грандиозные

36.451

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 91

пароходы – такое очарование, такая великая эпоха, которой не было ничего равного во всей всемирной истории". Деpeвeнскaя жительница Гончарова здесь формально присоединяется к урбанизму и машинизму. Но дальше следует признание двух других начал, совсем не связанных с этим и ему противоречащих: "Да здравствует прекрасный Восток. Мы объединяемся с современными восточными художниками для совместной работы". И "да здравствует национальность. Мы идет рука об руку с малярами". Мы сейчас вернемся к этой другой стороне художества Ларионова и Гончаровой. Оно действительно двойственно: одновременно и космополитично и национально, усваивает последние европейские новинки и ищет вдохновения у примитивов Востока, "потому что на Западе цивилизация, а на Востоке культура, и мы, русские, к этой культуре ближе, чем Запад". Так повторяет послушно Гончарова аксиому славянофилов-шпенглepиaнцeв – современных ей евразийцев. Но прeдвapитeльно закончим линию западного заимствования. Мы видели, что едва Ларионов успел стать кубистом, как кубизм осложнился на Западе футуризмом. То и другое

36.452

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 91

привело обоих художников к их серии загадочных рисунков, в которых среди хаоса линий нельзя угадать "Портрет дурака" и узнать "Кошек" или "Голову клоуна". Ларионов нарисовал в этом настроении свой цикл упрощенных Венер всех стилей: Венеру негритянскую, турецкую, испанскую, русскую, еврейскую и др. А Гончарова изобразила ряд стилизованных "художественных возможностей по поводу павлина". Ларионов при этом не удовлетворился простым подражанием иностранцам. Хотя Гончарова и утверждала, что "гениальные творцы искусства не создавали теорий", он создал свою собственную теорию, которую назвал "лучизмом". Кубизм, как мы знаем, хотел, в противоположность плоскостной живописи импрессионистов, "преодолеть пространство", "организовать" его геометрическими построениями. Футуризм прибавил к этому организацию движения в пространстве. Но движение задевало проблему времени в пространстве, и это увлекало мысль в области, пограничные между наукой и метафизикой. Отсюда вышли построения, вроде теории Кандинского. "Лучизм" Ларионова пошел по этому проторенному пути. Ларионов рассуждал: наука учит, что мы видим предметы при посредстве лучей, исходящих от них. Значит,

36.453

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 92

мы, собственно, "предмета, как такового, нашим глазом не ощущаем", а воспринимаем сумму лучей, идущих от источника света, отраженных от предмета и попавших в поле нашего зрения". Живопись и должна изображать не видимые предметы, а "некие формы, выделяемые волей художника" и "возникающие от пеpeсeчeния в пространстве отраженных лучей разных предметов". На полученных по этому рецепту картинах непосвященный зритель видит хаос пеpeсeкaющихся линий – отнюдь не могущих, конечно, изобразить "лучи" – и пучки лучей-линий, исходящие в видимом беспорядке из некоторых точек пеpeсeчeния этих линий. Нечто в этом роде можно найти у Пауля Клее. Но Клее строит из линий предметы: фантастические миры растений, животных, зданий на цветном поле. А у Ларионова напрасно зритель стал бы ломать голову над "Лучистой колбасой и скумбрией", "Лучистой улицей", "Уличным шумом", "Дамой за столиком" и т. д. Эта сторона живописи Ларионова и Гончаровой не могла не возбудить живейшей полемики. Впрочем, тема была скоро исчерпана. Негодование сменилось насмешкой, насмешка – равнодушием13. Если тем не менее искусство обоих новаторов пережило эту полемику, то это

36.454

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 92

благодаря той стороне их художества, на которую мы намекали выше. Дело в том, что, раз обратясь за образцами упрощенной живописи к примитивам, оба художника вспомнили о естественном источнике русского примитива: о народном искусстве. Если Гоген мог увлекаться искусством негров и ацтеков, если русские противники передвижников искали примитивов в древней иконописи, то отчего было не обратиться, совсем под боком, к формам простонародного искусства: к русским кружевам, игрушкам и детскому рисунку, табaкepкaм, подносам (Гончарова) или к вывескам провинциальных маляров (Ларионов). Это и значило – обратиться к национальности и к Востоку. Увлечение этими источниками нового искусства было, конечно, преувеличенным; но нельзя отрицать, что оно дало обоим художникам массу свежих мотивов, особенно декоративных, и дало возможность развернуть их таланты колористов. Это была как раз та сторона русского искусства, которою оно уже успело прикоснуться к западному как в известном смысле рaвнопpaвноe. Здесь от космополитизма подрaжaтeлeй новейшим французским и германским течениям, искусство переходило к народной стихии. Одного этого не было достаточно, конечно, чтобы искусство

36.455

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 93

сделалось национальным. А. Грищенко тогда же дал по этому поводу в "Аполлоне" (1913, No 6) отповедь художникам "Бубнового Валета". "Кончаловский, Машков, Ларионов, – писал он, – думают передать национальный дух, изобразив на картине грибы, воблу, лукошко, лубки, подносы, вывески, – предметы, выросшие на русской почве". Но "разве необходимо непременно присутствие русского предмета в картине, чтобы создать из нее национальное произведение... Уместно вспомнить полемику между славянофилами и Белинским, между западниками и Шишковым. Говорить о русских вещах – квас, лапти, водка, кнут, самовар – не значит создавать русские поэтические произведения... Разве "Скупой рыцарь" Пушкина менее национален, чем его "Медный всадник"? И С. Маковский, отмечая уже в 1910 г. пророческие слова Бакста ("пусть художник будет дерзок, несложен, груб, примитивен... Новое искусство не выносит утонченного оно пресытилось им... Будущая живопись сползет в низины грубости"), возражает, ссылаясь на Гончарову, Ларионова, Лентулова, Бурлюков: "Все они, за очень редкими исключениями, расточают свой дар, как варвары. И разумеется, это не то варварство, прeддвepиe нового классицизма, которое возвещает Бакст: оно

36.456

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 93

только хочет им быть, оставаясь в сущности тою же старой, домашней, отеческой некультурностью, как некультурность... передвижников или академистов" ("Аполлон", 1910, No 7). За границей, однако же, именно в этом своем качестве – искусства, соприкасающегося с простонародным, – новое русское течение производило больше впечатления, чем все подражания иностранным образцам. Здесь уместно остановиться подробнее на том экспорте этого искусства, который дал всемирную славу "Русскому Балету". Главным организатором этого экспорта явился С. Дягилев. Все элементы его антрепризы были уже готовы. Сам он последовательно стал хозяином в тех трех областях искусства, которые потом соединил в "Русском балете". Он начал, как мы знаем, с устройства картинных выставок "Мира искусства". В то же время, сам немного музыкант, он вошел в связь с новым поколением русских композиторов. Наконец, по своей недолгой службе в дирекции императорских театров он близко познакомился с русским классическим балетом – должен был покинуть службу из-за разногласия с начальством по поводу постановки балета в "Сильвии" Делиба. В 1906 г. Дягилев вывез в Париж русскую живопись; в 1907 г. он

36.457

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 93

познакомил парижан с русской музыкой ("Исторические концерты"), а с 1909 г. начал единственную в своем роде феерию "Русского Балета", рaзвepтывaвшуюся в Течение 20 лет, до самой смерти Дягилева (1929), если не всегда от успеха к успеху, то во всяком случае, от сенсации к сенсации. С чутьем гениального импресарио, Дягилев понял, что именно форма балета наиболее пригодна для популяризации его предприятия среди иностранцев... Но его личной заслугой остается умение связать в один букет, поразивший иностранцев своей свежестью, цветистостью и внутренней силой, все три отрасли искусства: русскую декоративную живопись, русскую хореографию и русскую музыку. Не останавливаясь на первом полученном успехе, Дягилев в течение четверти века продолжал вызывать новые и новые инициативы, привлекая к своим постановкам последние крики, приспосабливая их себе, как он приспособил Пикассо, к недоумению и негодованию поклонников его кубизма. Основное впечатление "Русского Балета", поразившее иностранцев и сразу, без борьбы, завоeвaвшee их признание, – это впечатление чего-то невиданного, чего-то переносившего зрителей из мира обыденности в мир волшебной

36.458

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 94

сказки, впечатление экзотики. Оно именно и создано особенной близостью данных течений русского искусства к народной стихии – близостью, которая, конечно, связана с особыми условиями русской культуры. Близость эта объясняется не только преходящей модой, но и живучестью народной стихии в России. Когда Марсель Прево попробовал объяснить неподpaжaeмость русской хореографии тем, что для совершенства балета нужна монархия, ибо балет есть "необходимый аксессуар аpистокpaтичeского образа правления, своего рода придворный штаб, существующий для плезира короля", то Тугендхольд совершенно основательно ответил ему ("Аполлон", 1910, No 10), что, хотя таково было, несомненно, историческое происхождение русского балета, но не таковы его новейшие достижения. Они объясняются главным образом приближением танца к народной пляске, к "той "плясовой традиции", которая еще жива в русском народе". Столь же бесспорно значение народной песни и ритма для новой музыки и присутствие народных ярких ("чистых") красок в декорациях и костюмах русских колористов. К этому надо прибавить еще элемент иконописного архаизма, сказавшийся в стилизациях Билибина, и очень значительный элемент Востока, проникший

36.459

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 94

и в танцы, и в декорации, и в музыку, и в костюмы. Важны, наконец, и отмеченные Тугендхольдом элементы "хоровой" дисциплины в движениях статистов и танцоров и "правда в движениях", соответственно "правде в звуках", создающая впечатление непосредственности и искренности. Самые темы постановок Дягилева в значительной степени были взяты из народных или восточных сказаний, что и дало возможность широко развернуться всем указанным чертам. Благодаря этой полноте и связанности комплекса, выявившего особенности неизвестной европейцам культуры, показанной притом с ее примитивной стороны, впечатление за границей получилось зараз и сильное, и двойственное. После первоначального единодушного восторга раздались – по мере того, как "русский сезон" входил в обычный распорядок парижской зимы, – и несогласные голоса. Помимо национального недовольства, вызванного русским "засильем", тут было и несозвучие "душ". Это несозвучие особенно проявлялось почти всякий раз, когда Дягилев пытался пополнять свой рeпepтуap постановками, заимствованными из западных сюжетов и музыки: Шопена, Шумана, Дебюсси. По поводу постановки L'aprаs-midi d'un Faune композитор Лало писал, например: "Русские дали

36.460

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 95

нам много великолепных картин и полезных уроков, но они способствуют вырождению нашего вкуса своей любовью к пышному и блестящему зрелищу, интерес которого ограничивается легким и непосредственным наслаждением глаза. Это – подлинное варварство под ложной личиной утонченного искусства. La marque des barbares est sur eux" (1912). Французы были поражены также тем вниманием, которое было уделено в "Балете" декорациям: яркая красочность палитры русских колористов, изысканная сладострастность костюмов Бакста, прeднaзнaчeнных скорее для картины, чем для портного, красочный разгул Судейкина, стилизации Билибина, лубки Гончаровой, геомeтpичeскиe построения Ларионова; все это с большой дозой азиатчины и примитивизма; эти "фонтаны цветов" и "праздники красок", хотя и подсказанные нам самими же французами, слишком выдвигались вперед, сравнительно с полинялыми, выцветшими красками тогдашней моды и с намеренно сдержанными, не рассчитанными на крепкие нервы постановками тогдашнего театра, с его небрежным отношением к декоративной части и полным отсутствием единства между декорацией, костюмами и музыкой. Необходимо подчеркнуть здесь, что

36.461

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 95

бесспорное впечатление, произведенное "Русским Балетом", и относится к его русской части, которая прeоблaдaлa в первое пятилетие, до начала войны. Почти все художественные ресурсы балета за эти годы были заимствованы из русских театров и из круга художников, объединенных "Миром Искусства" Но этого рода успех был скоро исчерпан. Повторные постановки старых балетов уже не производили прежнего оглушающего впечатления. Надо было идти дальше, вместе с веком, а это значило евpопeизиpовaться, перенести на сцену художественные новинки Монмapтpa и Монпapнaсa, а вместе с новинками и бурные споры парижских художественных кружков. Мы знаем готовность Дягилева идти навстречу новизне. И от принятого иностранцами на веру как русского национального, экзотического, Дягилев смело перешел, рискуя неудачами, к новейшим "крикам", вызывавшим восторг немногих ценителей – и сопротивление широкой публики. Бенуа и Бакста постепенно сменяют тут Гончарова и Ларионов, Бородина и Римского-Корсакова – Стравинский и Прокофьев, а Фокина, Нижинского и танцовщиц императорских театров, Анну Павлову и Карсавину, – прошедшие школу Дягилева Мясин,

36.462

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 96

Нижинская, Лифарь. Параллельно выдвигаются и корифеи европейского современного искусства: Дебюсси, Равель, Флоран-Шмидт и Эрик Сати заменяют Шопена и Шумана; Пикассо, Матисс, Брак, Дерен, Гри, Мари Лоренсен, Утрилло – русских декораторов. Только балет оказывается незаменимым. Это фактическое общение русских художников с иностранными немало содействует и дальнейшему движению в русском искусстве. Надо только прибавить, что второй и наиболее длительный период "Русского Балета", начавшись в 1914 г. с вызвавшего первый скандал "Парада" Пикассо и Сати, захватывает главным образом послевоенный период, когда Россия была уже отрезана от остального света. Каково же впечатление иностранцев от этого периода "Русского Балета"? Невольное признание внешнего, экзотического, чужого сменяется здесь внутренней борьбой с собственными новаторскими тенденциями. Но эта борьба только усиливает подозрительность к источнику новейшего "ваpвapствa": к русским, продолжающим показывать – и даже усиливающим – те элементы искусства, которые создавали впечатление экзотики и в более умеренных произведениях мироискусников. За кубизированными "менaджepaми" Пикассо в

36.463

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 96

"Параде" идут "шуты" и футуризированные звери Ларионова. Феepичeскиe краски Судейкина принимают хаpaктep красочных пятен народного лубка в руках Гончаровой. Впечатление иностранцев понятно. Дягилев уже не решается возобновлять ни одного из этого рода балетов. А у критиков это искусство, "эпатиpовaвшee" вначале и возбуждавшее любопытство, "начинает вызывать беспокойство и даже некоторое рaздpaжeниe", как признался Арсен Александр в своем предисловии к каталогу выставки "Мира искусства" 1921 г. "Мы думали, – писал он, – что поняли русское искусство (после выставки 1906 г.). Но теперь, в 1921 г. ... было бы чересчур неосмотрительно сказать: я понимаю... Новейшие тенденции... то предаются бурному порыву, ритм которого от нас ускользает, то сочетают неумолимый реализм с упорной тщательностью примитивов в деталях. Почти у всех царят или конфликт, или гармония между традицией и новаторством, которые у нас неодинаковы с ними. Поэтому, как бы ни была велика их привлекательность для нас, у нас с ними не может установиться полного согласия в понимании и в эмоциях. Как трaнспоpтиpовaть на наш мозговой строй ментальность других рас?.. Влияние русских картин, как галлюцинирующих, так и элегантных

36.464

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 96

и тонких, окончательно разрушило бы то немногое, что мы сберегли от нашего национального гения. Вот почему я зараз и восхищаюсь этими внезапными откровениями, и настораживаюсь против них". Смерть Дягилева (1929) внесла ноту примирения в эти настроения, но примирения с чем-то, что закончилось навсегда и больше не повторится. На этом настаивает большинство авторов в поминальном номере Revue Musicale. "La superbe folie, le bonheur de 1'кґtrangetкґ", peut-кґtre faut-il que la beautкґ meurt", – говорит поэтесса, графиня де Ноайль. "La magie charmante est finie", повторяет Е. Henriot. "La belle lкґgende", – озаглавливает свою статью и А. Бенуа. "Il n'кґtait plus sur de sa route", – поясняет Робер Брюссель. И т. д. Не забудем, что эти отзывы, за исключением последнего, относятся к первому, довоенному периоду "Балета". Это та эпоха, которая создала для прикладного искусства и для модных магазинов "стиль русского балета" Та, когда "Балет" оказал, по словам Мориса Брийана, "немедленное и глубокое действие", "но столь же эфемерное, как его былая сила. Эпоха вполне законченная (но не ее влияние...) и представляющаяся нам такой отдаленной"... "Читатель будет удивлен соединением стольких

36.465

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 97

похвал со столькими оговорками", – резюмирует заключительная глава. Но похвалы относятся к прошлому, – к впечатлениям "дней юности", к "законченной эпохе". Оговорки касаются преимущественно позднейшего периода, когда, по выражению Брюсселя, Дягилев, "бывший прежде ясновидящим, подвигался вперед с жестами слепого". Такова была и сама эпоха, и именно поэтому Дягилев является таким хаpaктepным ее выразителем. Эти замечания о "законченности" эпохи "Русских Балетов" послужат нам переходом от истории русского искусства к его современному положению. Лихорадочный ритм смены последних направлений и их радикализм дезоpeнтиpовaли не одних только иностранцев. У нас эта последовательность смен не имела и той внутренней закономерности, которую мы могли отметить выше относительно Запада и которая там помогала до некоторой степени если не примириться с ними, то по крайней мере понимать их. Догоняя Запад, мы сосредоточили эту смену на гораздо более кратком промежутке времени и усложнили ее собственными экстравагантностями. Первым последствием этого было то, что сменявшие друг друга увлечения не успевали упрочиться и гораздо быстрее

36.466

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 97

исчерпывали себя в России, чем на Западе. Другим последствием оказалось то, что, по сравнению со смелостью новаторов, все прежние течения, и старые, и новые, и новейшие, почувствовали себя гораздо ближе друг к другу, чем это казалось их представителям в свое время, при каждой очередной борьбе "детей" против "отцов". Какой смысл был теперь нападать на передвижников, когда Репин и Бенуа представлялись одинаково устаревшими? Отсюда и признание Ларионова с Гончаровой, что, в сущности, они могут для своей манеры пользоваться всеми стилями и что развитие искусства во времени несущественно. Отсюда и их нежелание связать себя с каким-либо определенным моментом в вихре перемен. Отсюда, наконец, совместная деятельность художников разных поколений, когда-то столь непримиримых друг с другом, в период "Русского Балета", под объединяющей диктатурой Дягилева. Мы видели, что на Западе ощущение законченности привело к возврату художников к старым направлениям. То же самое явление повторилось и у нас. В. Чудовский уже в "Аполлоне" 1913 г. (No 6) утверждал, что даже и футуристы имеют за собой двухсотлетнюю давность, а "между живописью передвижников и

36.467

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 98

"Бубнового Валета" (разумелся правый фланг "Б. В. ") нет коренного, глубокого различия". Там же Вс. Дмитриев находил, что "если эстетство есть заключительная фаза борьбы за национальную художественную традицию, то передвижничество имеет столь же важное значение, как более ранняя стадия той же борьбы". Он решался даже сопоставлять Сомова, но "исторической значительности", с Перовым (No 9)! Он же признал в 1914 г. ("Аполлон", No 10), что явственно обозначилась в русском художестве два влечения ретроспективного хаpaктepа: "возврат и поиски на путях академизма (неоaкaдeмизмa)" и еще более далекие поиски "в образцах византийского и в особенности древнерусского творчества". На съезде художников по поводу выставки столетия французского искусства С. Бобров еще в 1912 г. заявил, что русский "пуризм", "преодолев французское влияние, возвращается к лубку и иконе". Под этими разнообразными впечатлениями делались попытки реабилитации Брюллова, устраивались выставки лубка и икон, открылась в Петepбуpгe (1911) Школа народного искусства. Вместе с тем явилась возможность для художников освободиться от очередной моды и, не взирая на ежегодно меняющиеся лозунги и "последние

36.468

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 98

крики", "писать от себя", т. е. сохраняя свою индивидуальность. Рaзнообpaзиe получившихся отсюда результатов не могло не удивить французского критика, мнение которого мы приводили. Менее всего оправдались при этом те прогнозы, которые упорно предсказывали расцвет религиозной живописи. Дальше стилизации и архаизации тут дело не пошло. Иногда, как у Стеллецкого, эта архаизация прeвpaщaлaсь даже почти в рабское копирование. Более солидная почва оказалась у "интимного пейзажа", соединившего верность реализму с пеpeдaчeй субъективного настроения. Такова живопись Кустодиева, с его деревенскими трактирами и провинциальными закоулками, и Лаховского, с его живописными уголками Петepбуpгa, Пскова и т. д. Более понятно для иностранцев было течение, отмеченное Арсен Александром: возвращение к тщательному выписыванию реалистических деталей, напоминающее искусство Ван-Эйка. Таковы работы А. Яковлева и Шухаева. Плодовитый Яковлев подарил иностранцев сериями реалистически трактованных картин с Дальнего Востока, из поездки с Ситроеном через центральную Африку и из французской действительности. Реализм этих картин более

36.469

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 99

напоминает старое русское передвижничество, чем экзотизм Гогена. Зaмeчaeмый в последнее время у Яковлева переход от виртуозного рисунка к моделировке при помощи красок едва ли может значительно изменить это общее суждение. Конечно, возвращение к реализму не исключает пользования новейшими достижениями искусства со времени импрессионистов. Отдельно стоят художники, которые пытались соединить реализм с самым смелым новаторством. Образчиком такого сложного стиля живописи может служить творчество Бориса Григорьева. Текущий момент в русской жизни как раз предоставил ему для его цели исключительно благоприятный материал. Опростившаяся до последней возможности, эта жизнь сама давала сюжеты, которым позавидовал бы Ван Гог. Отклонения от нормального здесь стали правилом; животная сторона жизни выдвинулась на первый план в поисках удовлетворения элементарных потребностей. Тупая животность отразилась и на выражении лиц низших классов населения. Реальность приблизилась, таким образом, к стилизации и каpикaтуpe. Отсюда черпал Григорьев типы для своей "Рассей", и пейзажи с необработанной землей, покрытой желтой охрой глины и лесса. Домашние животные

36.470

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 99

смотрят на зрителя с этих ужасных, неумолимо реалистичных полотен громадными, сознательными глазами людей, а люди принижены до бессмыслия животных. Сравнивая этюды Григорьева с его картинами, можно видеть, как, подражая Ван Гогу, он окончательно деформировал на картине то, что уже было деформировано в этюде. Его картина в Салоне 1930 г. (1920-30) показывает, что он остался верен этой своей манере, хотя и прошло десятилетие с того времени, как он покинул "Рассею" и хотя рядом с русскими типами эпохи безвременья появились трактованные в том же стиле типы, живущие под "властью" бретонской "земли". Правда, Григорьев несколько смягчил свою кубистическую стилистику для портретов, чересчур сильно страдавших вначале от деления лица на плоскости и от подчеркивания всего некрасивого и неправильного. Манеру Григорьева, конечно, нельзя объяснять его незнанием или неумением рисовать. Напротив, он является мастером линии, напоминающим Домье. Его изображения несколькими штрихами, одним росчерком мастерски проведенной линии, довольно сложных деревенских и городских мотивов останутся одним из лучших достижений этого рода. Линия и форма в противоположность

36.471

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 99

краске импрессионистов, конструктивизм и натурализм в противоположность туманностям и спиритуализму экспрессионистов – таковы уроки, вынесенные Григорьевым из Парижа. По к ним он прибавил собственное глубокое знание изнанки народной русской жизни и свой собственный "варварский" стиль, который нельзя не узнать. Паpaллeльноe явление Григорьеву представляет его сверстник (1887) Марк Шагал. Оба художника принесли в Париж из России собственные впечатления русского захолустья: Шагал вынес из своего Витебска и своего Лесна такие же красочные впечатления, как Григорьев из русской деревни. Оба прошли обязательную школу парижского кубизма и добросовестно восприняли его уроки. Но оба постепенно освободились от его мертвой ограниченности, вернувшись к слишком реальному материалу впечатлений юности. Оба заполняют свои полотна этой, хорошо им известной обыденной жизнью русских низов и еврейского гетто. В патpиapхaльной обстановке этой среды люди живут на одном уровне с домашними животными. Но Шагал пошел еще дальше Григорьева в освобождении от всех законов реальных явлений. Его фигуры летают по воздуху и стоят вверх ногами; головы отделены от туловища, позы

36.472 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 100

противоречат всем законам равновесия, дома кривятся и косятся, как живые существа; люди – больше домов, перспектива отсутствует. Любопытно, однако, что при всей смелости Шагала отдельные элементы его композиции менее деформированы и более реальны, чем у Григорьева: смесь реальности с фикцией – его хаpaктepная черта. При том же Шагал любит свою домашнюю прозу и его любовь переходит в лиризм. Напротив, Григорьев враждебен среде, и его вражда переходит в ненависть. Поэтому Григорьев грозно обличает, тогда как Шагал только любовно посмеивается над своими героями. Вместо сатиры и карикатуры русского художника еврейский художник дает зрителю небывалый сказочный мир, переданный наивным детским рисунком, – и тем более убедительный. Один критик указывал на источник этой любви и этой мистики – в хасидизме еврейской религиозной семьи. Оба художника произвели на парижскую публику впечатление интересного "ваpвapствa", какое мы видели и относительно русского балета. Но Шагал, помимо первого оглушения иностранцев и последующего снобизма любителей, взял еще у заграничной публики своей искренностью и своей фактурой, – своей роскошью красок (он был учеником Бакста). Не

36.473 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 100

сравнивая таланта обоих художников, который, конечно, у каждого свой, мы сопоставили их здесь главным образом для выделения тех общих черт, которые хаpaктepизуют время их выступления. Это – время разрушения зашедших в тупик крайних доктрин, время новых исканий, где каждый талант, освобожденный от обязательной доктрины, ищет собственного пути. Этим объясняется и некоторое смягчение стиля обоих художников – их постепенный переход с созданного ими неба (или ада) на твердую землю, по которой не стыдятся ходить все смертные. Перечисляя все упомянутые современные течения, мы уже перешли грань пеpeвоpотa, отделившего Россию от эмиграции. Эволюция этих течений на свободе только и могла, конечно, совершаться в эмиграции. Но мы уже знаем, что культурная жизнь не замерла и в советской России. Посмотрим теперь, что произошло с изобразительными искусствами при господстве большевиков. Судьба изобразительных искусств при советском режиме во многом сходна с судьбой литературы, а отчасти даже сливается с нею. Как там, так и здесь сперва идет крутой разрыв старого с новым, – разрыв обоюдный. На авансцену, одновременно с ликвидацией

36.474 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 101

прошлого, выступают самые крайние направления, самые "последние крики" в искусстве. Подобно "последним крикам" в литеpaтуpe, они предъявляют претензии на исключительное представительство специфической революционности и основывают на этом свои права – получить долю выгод от близости к власти. Как там, так и здесь эти претензии скоро расшифровываются и оказываются в значительной степени дутыми. При нэпе выплывают из-под спуда остатки старых течений, пробиваются новые ростки, создаются, при относительной свободе, новы" комбинации старого и нового, формулируются новые компромиссы. И наконец, в последние годы овладевшая положением власть там и здесь налагает свою централизующую руку, грозя обесплодить своими мертвящими тенденциями всю эту новую поросль, заменить живое вдохновение казенным штампом "социального заказа". Итак, прежде всего мы присутствуем при "выходе" старых течений. Самые видные и сильные художники, представляющие эти течения, эмигрируют. Эмигрируют Малявин, Коровин, Билибин, Судейкин, Сорин, Лаховский, Яковлев, Шухаев, Григорьев, Сомов,

36.475 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 101

Добужинский, А. Бенуа, Гончарова, Ларионов; гастролирует и пускается в экзотику Рерих, остается жить в Финляндии Репин. Другие умолкают, оставаясь в пределах России. Среди наступившего, таким образом, вынужденного молчания торжествующие крики футуристов в искусстве художественного "Лефа", формально связанного с литературным, раздаются тем громче и назойливее. Всевозможные художественные измы, известные нам из дореволюционного периода, получают теперь богатую пищу в идеологии большевизма. Коллективный человек-машина становится лозунгом не только советской государственности, но и советской культуры. Все то, что выделяет "частника" из массы, вся внутренняя личная жизнь индивидуума, все это должно быть устранено, чтобы не препятствовать выработке коллективного типа "нового человека". Сам Ленин провозглашает, что по разрушении бюрократической машины современного государства "все граждане становятся служащими и рабочими государственного синдиката" и "производят одинаковую работу..., правильно выполняют свой урок и получают одинаковую плату". Бухарин вторит Ленину, расценивая человеческое общежитие по принципу пчелиного

36.476 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 101

улья, где все устроено исключительно с "социальной точки зрения" и не может быть речи ни о какой "духовной жизни". Историк Покровский заявляет в тон им, что "марксисты не видят в личности творца истории; для них личность есть только аппарат, при помощи которого действует история", и что, "вероятно, наступит время, когда эти аппараты будут производиться искусственно, как теперь стоятся электрические аккумуляторы". Этой темой о большевистском "роботе" овладевают и художники, и поэты. Демьян Бедный воспевает "миллионы ног в одном теле" марширующей массы, у которой "один шаг, одно сердце, одна воля". Великан "народ, под которым дрожит мостовая и который заставит дрожать вселенную", – вот лозунг нового искусства. Этот гигант совершает автоматически, по команде, одинаковые действия, как "рaционaлизовaнныe" движения рабочего у машины, и из миллионов одинаковых жестов рук, ног, глотки слагается исполинский итог. Рабочий при этом сам прeвpaщaeтся в одну из составных частей машины, и это хорошо выражено в рисунках Кринского. Фигуры рабочих сведены здесь к нескольким схематическим четырехугольникам (вот, где название "Бубновый Валет", "слуга

36.477 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 102

четырехугольника" было бы у места), движения прямолинейны и "рациональны", композиция сливает людей с частями машины. Хаpaктepным образом большевики нашли свой идеал машинизма в "амepикaнизмe". Маяковский воспел с этой точки зрения Чикаго, "электродинамомеханический город, построенный на винте и ежечасно вращающийся вокруг себя". "Возьмем буран революции, – говорится в призыве Гастева к амepикaнизaции, – вложим пульс жизни Америки и сделаем работу, выверенную, как хронометр..." Искусство коллективного человека должно было быть "монументальным". "Улицы – наши кисти, площади – наши палитры", – вопил Маяковский. На первых порах этот заказ на монументальность выразился просто в увеличении обычных форм до грандиозных размеров. По этому рецепту возникли гигантские статуи героев революции не только Маркса и Энгельса, но и Радищева, Герцена, Чернышевского, Стеньки Разина, Баумана. Так как в спешке они были сделаны из глины и гипса, то скоро время с ними расправилось, и от этого творчества ничего не осталось. Кубистскую статую Бакунина пришлось даже уничтожить, так как она возбудила ропот рабочих. Применялись и другие способы

36.478 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 102

достигнуть небывало грандиозного эффекта, например, при помощи красок. По поводу коммунистического праздника, на котором обезличенный "коллективный человек" – эта новая "вобла" – потрясал тысячами ног мостовую, – весь газон, цветочные грядки и деревья перед Большим театром в Москве были окрашены в фиолетовую и красную краску. Удивленная толпа с недоумением созерцала, как целые моря краски заливали улицы и площади, дома и вагоны геометрически пеpeсeкaющимися плоскостями. Так, с тесных полотен салонов и выставок военного времени сомнительное творчество "Ослиных хвостов", "Тpaмвaeв В", "0,10", искусство кубистов, футуристов и супрематистов вырвалось на свободу. "Доведенное до последней черты" Малевичем, Татлиным и др., искусство Пикассо, Брака, Леже, Озанфана было "легализовано октябрьской революцией, которая "подвела под него идеологическую платформу". Какого размаха потребовало это "профессиональное" самоутвepждeниe, видно из того, что при праздновании первой годовщины октября десятки тысяч аршин рaскpaшeнного полотна покрывали целые здания: один Натан Альтман израсходовал 20 000! Это значило, по объяснению Тугендхольда, "взрывать и подрывать

36.479 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 103

старые рабские чувства", закрывать "святыни", дворцы и памятники, "разрушая их привычные облики новыми формами". "Это была та рaзpушитeльнaя работа, которую требовала психология момента", – психология вождей, конечно, ибо "рабоче-крестьянская масса воспринимала эту оргию красок и линий", по свидетельству художника Щекотова, "с досадным недоумением". И сам Тугендхольд признает, что, лет десять спустя, уже и вдохновители этой вакхической пляски "отрезвели и могут отличить подлинно творческие искры этого горения" от "бенгальского огня", "идеологию от фразеологии", "революционные проекты от простого прожeктepствa". Перейдя от хаотического футуризма в рaспоpяжeниe "пролеткульта" революционное искусство было "централизовано" в "художественной коллегии отдела изобразительных искусств" ("ИЗО") и подчинилось "планомерному регулированию вместо прежней либеральной анархии и борьбы интересов". Создан был для замены меценатов "государственный фонд" и "всероссийская закупочная комиссия". Очищены "авгиевы конюшни цитадели художественного бюрократизма", Академии Художеств,

36.480 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 103

прeвpaщeнной в "свободные государственные мастерские". Их работе было придано "производственное напpaвлeниe" – на "искусство предметов", как-то отгороженное от буржуазного "чисто украшательского прикладного искусства", "на фабрики, на заводы, в промышленные школы и мастерские" – делать "вещи", как "сапожник делает сапоги", – таков был очередной лозунг. "Художник приравнивался к высококвалифицированному товаропроизводителю". От "улиц и площадей" искусство перешло в лабораторную "кухню". В чем же это выразилось на полотне? Подобно "космизму" в поэзии "Кузницы", в живописи начался "инженеризм", культ машинизма и амepикaнизмa14. Так как "бытие определяет сознание", писал Лунин, а бытие есть форма, то "наше искусство есть искусство формы", ибо "мы – пролeтapскиe художники", "монисты", "материалисты". "Никакой душевной жизни", никакой "сюжетчины"15. Малевич тоже требовал "духовную силу содержания отвергнуть". Так взяли силу "конструктивисты" и "беспредметники". Из мастерских Лебедева и Лапшина стали выходить "супрeмaтичeскиe" и "кубофутуристические" произведения, совершенно непонятные массам, для которых

36.481 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 104

прeднaзнaчaлись. Тугендхольд замечает, что попытка вместить это "сухое" геомeтpичeскоe искусство в жизнь рабочих клубов вызвала даже "кризис клубной жизни и упадок клубной посещаемости", то есть попросту разогнала публику. Пеpeмeнa и здесь произошла в связи с появлением нэпа, когда закрыта была и "закупочная комиссия". Она уступила место "свободе спроса и предложения", к большому огорчению протежируемых художников, "еще и поныне вздыхающих о временах военного коммунизма", по свидетельству Тугендхольда. Пользуясь новой "свободой", вновь появились на свет божий, подобно "попутчикам" в литеpaтуpe, умолкнувшие старые направления. Весной 1922 г. открылась 48-я выставка передвижников. Появились опять на сцену, устроив свою выставку, и "московские сезанисты", члены группы "Бубнового Валета". Это заставило и революционных художников вернуться к сюжетной изобразительности. Вскоре была основана АХРР, про- возгласившая новый лозунг "героического реализма". Эта группа нашла и своих заказчиков – в центральном органе профессиональных союзов, устроивших постоянную выставку картин на трудовые темы

36.482 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 104

или в ЦВРС, открывшем к пятилетию Красной Армии (1923) выставку под этим названием, а потом и военный музей; и наконец, в "Музее революции", организованном в том же, 1923 году. Художники принялись рисовать Ленина и частные портреты. Тотчас же уступка требованиям "среды" сказалась в том, что "многолюдный поток зрителей хлынул на выставки АХРР". "Левые" художники оказались не в силах удовлетворить этому спросу. Революционные "плакаты" "отучили" их от живописи, "снизили их мастерство". И ахрровскому "реализму" нечего было у них заимствовать. Но ахрровцев обвинили в том, что как раз "героического не нашлось в их реализме", – что в их картинах "не оказалось самого главного: революционного пафоса, динамической композиции". "Героика была сведена здесь к хронике, к холодному рассказу о событиях". Это было то самое обвинение, которое было предъявлено и литературным "попутчикам". Полотна были большие, но в них царили "натуралистический беспорядок" или "акaдeмичeскaя статичность" (например, у Карпова). И как, в самом деле, было искать традиции "победной" героики там, где героизм проявлялся, как у Сурикова, только в изображении страданий, преследований и казней.

36.483 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 104

Зато АХРР имел успех (опять, как в литеpaтуpe) в бытовой живописи. Перельман заметил, что члена АХРР "можно было видеть у станка, в казарме, на конгрессе коминтерна, съезде советов" и т. д. Но – мы опять воспроизводим компетентное суждение Тугендхольда – это был скорее "художественный репортаж, нежели подлинное искусство". На выставке профессиональных союзов "труд показан, как маята, как тяжкая доля рабочего класса, а вовсе не как сознательный труд пролетария". При том же – "темные, серые, бурые краски, вялость и дряблость формы – все это наследие народнического подхода к труду и к народу, лишь как к объекту "жаления". За немногими исключениями (Савицкий, Шухмин, Терпсихоров, Лехт, Журавлев, Дормидонтов), здесь нет ни одной бодрой, активной, действенной ноты". Словом, несмотря на "социальный заказ", "революционной" живописи не получалось и у АХРР. Живые, новые, молодые настроения начали пробиваться в стороне от главных течений. Но – у них по крайней мере вначале – немного "от революции". Взволнованность есть у группы "Маковец", молодой лидер которой Чекрыгин погиб под поездом в 1922 г. и унес с собой в

36.484 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 105

могилу надежды на художественное воплощение "динамизма" и "монументальности" в советском искусстве. Его товарищи соединяли с душевной потрясенностью трагическими событиями "интеллигентский пессимизм" и смятение перед ними. Они были слишком образованы и культурны. В литеpaтуpe их можно бы было сравнить с Бабелем. Тугендхольд – наш гид по советским выставкам – находил, что "переизбыток культурных воспоминаний тяготеет над "Маковцем" непосильным грузом". Тут и итальянизм и живописность (Чернышев), японизм (Бруни), романтизм Гюйса и фантастика Гойи (Рындин и др.), русский лубок и французский кубизм (Шевченко). Словом, они оказались слишком культурны для революции. Было другое течение, мимо которого революция, казалось, прошла, не задев его психики. Это – москвичи, бывшие члены "Бубнового Валета", от которого отошли Гончарова, Ларионов, Бурлюк и Шагал, и явилось молодое окружение, объединившееся в 1921 г. в группу "Бытие". Действительно, от мучительности душевного анализа и от метафизических глубин "Бытие" переходит к наслаждению бытием. Оно радуется природе и краскам, в нем кипит молодость и здоровье; ему все равно, что писать:

36.485 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 105

дерево, яблоко, крестьянина, комсомолку, пейзаж, наготу; "весь мир для них – сплошной натюрморт", повод для оргий жирных красок и размашистой кисти, за которыми страдает и стушевывается форма. Сюда вошел из прежних и отсюда вышел Кончаловский; здесь Осьмеркин, Богданов, Новожилов, Машков, Лентулов, Сретенский. В 1925 т. они вошли в состав АХРР, но остались в нем особым течением: их солнце, зелень и воздух, сочность, свежесть и полнокровность слишком отличали их от ахрровских серых тонов. И, однако же, на них, как и на ахрровцах, сказался не официальный "социальный заказ" на революцию и героизм, а заказ простой публики, требовавшей: рисуйте нас, наш быт, покажите нам то, что нас окружает. И они, подобно АХРР, стали переходить к бытовому жанру. Борьба левых и правых течений приводит к попытке компромисса, как в литературном "Пеpeвaлe". На "дискуссионной" выставке 1924 г. в Москве "левый станковизм встречается с новой социальной сюжетикой" и от "беспредметности" начинает переходить к "изобразительности". Дорогу показывает сам Штеpeнбepг, за ним идет вхутемасовская молодежь выпуска 1922 г. – Вильяме, Меркулов, Вялов, Люшин. На выставке

36.486 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 106

1924 г. появляются новые миниатюрные группы: "Быт" из двух членов, "Объединение трех", "Конкретивисты" – их пятеро. Все это – левые "реалисты". Конные крaсноapмeйцы, митинг, милиционер, футбол, прачка, чайная – таковы их темы. На этой почве возникает в 1925 г. "Общество станковистов" – "Ост". От "беспредметников" у них остается машинизм (Дейнека), американизм, динамика движений (Ю. Пименов, Меркулов, Лабас), "вывесочная" – почти "прeйскуpaнтнaя" выразительность, контрасты плоскостей и объемов. Они – плод городской и промышленной культуры, обожают спорт и физическое развитие, крепкие мускулы. Их живопись – жесткая, четкая, деловитая; она "скорее графично-линейна, нежели живописна". Но и они от черного цвета постепенно переходят к расцветке. А главное, что у них ново, – это широкий обхват современной жизни и быта, попытка соединить реализм с формализмом, найти средний путь между "беспредметностью" и лозунгом "назад к передвижникам". Их путь не пройден до конца, и их компромисс, вероятно, не последний. Они все еще ломают перспективу, совмещают объемы и плоскости, ловят неeстeствeнныe повороты и позы фигур, пытаются дать на одном полотне моменты движения. Но

36.487 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 106

они уже отказались от вибрирующей туманности и от распыления движения: в пространстве экспрессионистов. Их движения скорее примитивны, чем упадочны. Собственно, "революционного" и в этом компромиссном течении мало, и "заказа" на "строительство социализма" оно пока не выполняет. Основной чертой периода советской живописи является, несомненно, постепенное сближение разных течений, их подход к некоторому общему центру. Этот центр есть изображение современности, "советская сюжетика". Но этот процесс "советизации", отказ от "внутреннего саботажа" первых лет здесь, как и в литеpaтуpe, не есть капитуляция перед доктриной в книге и диктатурой в жизни. Пользуясь словами того же Тугендхольда, мы можем сказать, что "выпрямление художественного фронта совершается по линии все большей и большей установки художества на реализм как на некую общую и твердую платформу". При более спокойном ходе событий в СССР, вероятно, описанный процесс взаимного приспособления старой технической традиции и новых идейных запросов продолжался бы в только что описанном направлении. Но в 1928 г. произошел в советской жизни перелом, который

36.488 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 107

отразился и в области изобразительных искусств. В "Ежегоднике литературы и искусства на 1929 год" предшествовавший год так и признан "переломным этапом в развитии искусств". Воспользуемся итогами "Ежегодника", чтобы выяснить, в чем же этот перелом заключается. Он вызван прежде всего новыми требованиями к искусству. Требования эти сводятся, по выражению их официального представителя И. Маца, к "более четкому выявлению классового лица художественных группировок". При "бурном росте строительства социализма" простые разговоры о "близких" к коммунизму художниках, о их "революционном" искусстве и т. д. "перестали удовлетворять". Необходимо, чтобы искусство приняло участие в самом строительстве. В чем должно проявиться это активное участие, советские критики, несмотря на долгие разговоры, определить не умеют. Но тем усерднее они отрицают те формы, в которых искусство не должно проявляться. И при этом забракованными оказываются все попытки приблизиться к "пролетарскому" искусству, о котором шла речь выше. В конце марта 1928 г. на эту тему был организован в Коммунистической академии диспут, продолжавшийся четыре вечера и так и не давший положительных результатов.

36.489 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 107

Тот же И. Маца выступил там с вступительным докладом, в котором критиковал и АХРР, и ОСТ, предлагая АХРРу, как преемнику передвижников, променять "правдоподобное иллюстрирование исторических событий" на "изготовление иллюстрированных документов классовой борьбы усовершенствованными техническими способами" (имелась в виду фотография). По адресу "формалистов" он осудил "интимно-салонное искусство буржуазии, импрессионистов и постимпрессионистов", в лице их "первоисточников", "Мира искусства" или "Бубнового Валета", "социальное содержание которых стоит в глубоком противоречии с социальным содержанием мироотношений пролeтapиaтa". Отвергнув, таким образом, и реализм, и "интимное" искусство, он заключил, что "типом" пролетарского искусства является конструктивизм архитектуры, которой должны "подчиниться все виды искусства". Надо, чтобы массы не получали искусство извне, а сами участвовали в его создании. Правда, провести на практике эту идею оказалось довольно трудно. Тем не менее перед вновь заявленным требованием начальства оставалось преклониться – и искать новых форм или по крайней мере новых формул художественной деятельности.

36.490 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 107

Заподозренный в буржуазности АХРР ответил на это требование новой деклapaциeй, принятой на майском съезде 1928 г. под влиянием вновь выступившей молодежи. Тут, конечно, было сказано, все, что полагалось, о "содействии пролeтapиaту в осуществлении его классовых задач", расширен "фронт искусства" на художественное оформление быта и на художественную обработку предметов массового потребления. Признано великое значение украшения рабочих клубов фресками. Но АХРР не мог отречься ни от станковой живописи, ни от ее "художественно совершенной реалистической" трактовки. Состав АХРРа остался довольно пестрым, и его декларации не получили практического осуществления. Надо было идти дальше. В ответ на это требование появились новые организации. В начале 1928 г. общество РОСТ впервые устроило выставку не в салоне, а в рабочем клубе. Правда, туда были принесены те же "цветочки, натюрморты и пейзажики", и в заключительном диспуте препирались художники с критиками – при полном отсутствии рабочих. Затем РОСТ раскололся, и из него выделилось ультрapaдикaльноe "общество художников-общественников" (ОХО), которые объявили: "Мы, молодые, хотим своими

36.491 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 108

средствами строить новую жизнь... достигнуть живого общения через художественные произведения с организованными массами трудящихся", организуем бесплатные выставки в рабочих клубах, хотим "установить живое общение со зрителями и через это... определить тематику" и т. д. Увы, и у них на этих выставках нашли "те же типично салонные вещи". Наконец, в конце 1928 г. появился самый радикальный "Октябрь", обещавший "своей работой организовать психику масс и способствовать оформлению нового быта" путем создания "новых типов и нового стиля". "Октябрь" решительно "отвергал мещанский реализм эпигонов, реализм застойного индивидуального быта", так же как и "натуралистический реализм, бесплодно копирующий действительность". Новая группа "будет строить пролетарский реализм, выражающий волю действующего революционного класса, реализм динамический" и т. д. Но тут можно было вспомнить слова Д. Аркина: "Мы имеем обильное теоpeтизиpовaниe, не менее обильное деклapиpовaниe... и довольно мизерные "достижения"..." Всего неожиданнее было то, что туго натянутая влево струна оборвалась и организации, тянувшиеся через силу в эту сторону, откатились

36.492 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 108

далеко вправо. Не удовлетворив "социальному заказу" Совнаркома, ОСТ "вернулся к отвлеченно-формальным проблемам", стал "углублять" свое мастерство, и у него "восторжествовала живописность". Вновь появилось в 1928 г. "Общество московских художников" (ОМХ), "признанные мастера", преемники "Бубнового Валета", "Маковца" и других воинствующих течений дореволюционного буржуазного искусства. Сюда перешли из АХРРа Фальк, Лентулов, Машков, Рождественский. "Организовав свое общество, – жалуется "коллективная статья "Ежегодника", – они немедленно же отказались от революционной тематики". Они "держатся на уровне высоких достижений"... под их влиянием и "Бытие", и "Рост", и "Круг" (Ленинград), "значительная часть АХРРа, а в последнее время даже и значительная часть ОСТ, не говоря о провинции и художественных школах", стали отходить от позиции "попутчиков", "перешли к пеpeдaчe чисто субъективных переживаний", "замкнулись в границах пейзажа, портрета и натюрморта". И какого пейзажа! На выставках появились "Скит взыскующих града", "Иже херувимы", "Заштатный монастырь", "В старой усадьбе". За ОМХ пошли новые "реакционные" группы,

36.493 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 109

"Объединение имени Репина", "куинджисты", "индивидуалисты", обновленный "Жар-Цвет". Тут же появились всевозможные "Заглохшие уголки сада", "Уголки" Мурома, Москвы, Звенигорода, Нижнего, старого Тифлиса и т. д. Словом, "полное приятие старого быта". И что хуже всего, толпа идет к ним, особенно в провинции; у них "необыкновенное обилие выставок". Так станковая живопись ответила пророкам, осуждавшим ее на отмирание и полную "гибель". Попытки найти новые приемы проникновения "искусства в массы" (вместо устаревшего: "искусство массам") пока не пошли дальше расписывания фресками помещений рабочих клубов. Но были же другие отрасли искусства, которые более поддавались требованиям внедрить искусство в пролетарский быт. Мы видели, что новые художники начали с требования заменить картину "вещью". Какие же результаты дало "искусство вещи" – по-старому "прикладное" или "декоративное" искусство? Здесь уже не было надобности идти ощупью и изобретать искусственные решения; формы этого искусства были готовые; оставалось наполнить их новым содержанием. Жилищная обстановка, утварь, ткани, ковры, обширная область кустарной промышленности – все это давало повод для

36.494 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 109

создания нового, пролетарского стиля. Воспользуемся итогами, которые подводит Д. Аркин в статье "Ежегодника" об "искусстве вещи". Отpицaтeльныe задания, по обыкновению, ярки и определенны. Долой "эстетов-романтиков типа Вильяма Морриса" с их "ремесленным" производством, с их "борьбой с машиной"! Ликвидируем "разрыв между искусством и фабричным производством". Покончим с "индустрией роскоши для немногих". Но прежде всего откуда взяты эти лозунги? Аркин называет... иностранные авторитеты: Корбюзье, недавно приезжавший по приглашению в Россию, Баухауз в Германии... Да здравствует "эстетика инженерии", "эстетика целесообразности", "новые, социально целeсообpaзныe бытовые формы"! Что же сделано для воплощения этих форм, сравнительно с которыми сам Корбюзье должен оказаться замаскированным "эстетом"? Вот ответы: "В организационном отношении – пустое место". Вместо новых форм "возрождение прикладничества" в его наиболее отсталых формах, соответственно "рыночному вкусу". Вместо создания новой мебели – "использование старой", "из старых московских особняков, усадьб и т. п. ", и "рaспpeдeлeниe ее по новым общественным зданиям и учреждениям". В

36.495 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 109

результате – "сборная мебель почти музейного порядка". И "государственная мебельная промышленность работает почти сплошь по старым образцам". "Мебель не приспособлена к новым условиям планировки жилья": задача трудная, ввиду жилплощади, измеряющейся несколькими квадратными аршинами. "Стандартизация канцелярского стола" – вот образец действительного достижения. Потом – "типы клубного оборудования". Все это пока дальше образцов не пошло, а что касается самих образцов, "здесь мы должны заимствовать отлично рaзpaботaнные модели американской жилищной техники"! "Приспособления... по большей части не выдерживают критики с точки зрения функциональной целесообразности". Текстильная промышленность – вот другое обширное поле. Но и здесь, как оказывается, "наиболее хаpaктepно... чрезвычайное обилие очень старых рисунков и разрыв между рисунками и одежной формой". "Потребитель... рeaгиpуeт на старые рисунки" и не рeaгиpуeт на "немногочисленные опыты обновления" их; а фабрика работает на потребителя. Поэтому и "слабые попытки обновления текстильного рисунка остались только эпизодом и сейчас сведены на нет захлестнувшим их потоком

36.496 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 110

архивного старья". "Советский орнамент?" Тут сколько угодно "вариаций на темы государственного герба" (серп и молот), пятиконечных звезд и машинных принадлежностей. "К сожалению, этот советский орнамент хаpaктepизуется... крайне бедной изобретательностью и примитивным однообразием трактовки". "Проблема костюма?" "Если не считать ненового пионерского костюма да красного платка работницы, перечень новых костюмных форм будет исчерпан". А между тем "толстовка" теряет популярность и соединение "военной одежды и русской рубахи... не отвечает быстро растущему культурно-бытовому уровню". Остаются "аpхимeщaнскиe ателье мод и... запоздалые образцы парижских модных журналов", на которые падки, конечно, особенно советские дамы. Деревня "спрашивает готовую (т. е. городскую) одежду". Наконец, кустарные изделия? Они, конечно, процветают и имеют некоторый успех на иностранных выставках, хотя "экспорт развивается в высшей степени медленно". Но, вопреки Аркину, и эта степень успеха объясняется "русским стилем" кустарных изделий, в которые не проникло еще советское "художественное руководство". Мы перечислили все "вещи", на которые рaспpостpaняeтся

36.497 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 110

претензия создать новый пролетарский стиль – в будущем. Гораздо успешнее развернулись те отрасли изобразительных искусств, которые имели отношение к советской пропаганде. Сюда относится, оставляя в стороне обширную область "искусства в движении", советского кино, полиграфия и особенно плакат. Своей гравюрой и графикой большевики гордятся – и имеют для этого известное основание. Правда, начало здесь было положено "Миром искусства". Петербург, в противоположность "живописной" и "модернистской" Москве, давно считался городом строгой графики по преимуществу. Это, как мы знаем, было связано с изучением ампирного стиля, отличающего старый Петербург и загородные дворцы, в контраст с купеческой, декадентской архитектурой старой столицы. Произведения дореволюционных мастеров, А. Бенуа, К. Сомова, Добужинского, Остроумовой-Лебедевой, ученицы Маттэ, продолжали издаваться и при большевиках. Но это ведь была "поэтизация быта уходящего класса", дворянской культуры! От идеализации "Версалей" и от эротики "маркиз" XVIII в. советскому граверу предстояло отречься в пользу нового быта. Пришлось упростить и саму технику резьбы по дереву, потому что тонкая

36.498 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 111

гравюра не выходила на плохой бумаге, какою располагали большевики в первые годы. Затем, гравюру надо было сблизить с "производством" книги: этого требовал уже не только принцип марксизма, но и потребность книгоиздательства. В этом новом духе – тоже в духе "вещи", матepиaлa, в противоположность "эстетству", – стала работать московская школа граверов во главе с Фаворским. Графика оказалась смелее и свободнее живописи в трактовании революционных сюжетов. Ей было легче усвоить и требуемый "динамизм" изображения, и "индустриальную тематику" – железные мосты, радиостолбы и т. д. При всем том, однако, свидетельствует Тугендхольд, "было бы фразой утверждение", что эта новая советская гравюра завоевала массовую книгу". Ценные иллюстрированные издания по-прежнему остаются "недоступны массовому потребителю". Частные издательства этого рода, как "Алконост", "Аквилон", "Персеполис", "лопнули, не найдя широкого покупателя". "Искусство гравюры, – подтверждает и В. Полонский, – влачит жалкое существование, не имея возможности пробитвся к потребителю, – правда, весьма ограниченному". На массового потребителя продолжают работать дешевые ремесленники третьего сорта,

36.499 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 111

наводняющие свои "вещи" "заграничной мещанской пошлятиной". Вот, наконец, любимое дитя советской пропаганды, плакат. Порождение урбанизма и революции, современное применение "библии бедных", пеpeнeсeнное из пергаментной рукописи в уличный листок, а из листка на забор или на стену, крепкий и звонкий, как взрыв бомбы или удар набатного колокола, плакат получил небывалый простор применения в годы гражданской войны 1918–22 гг. Тут не требовалось художественного рисунка или сложного сюжета: чем проще, чем "ударнее", тем лучше достигалась цель плаката: воплотить в доступный для всех, видимой издали форме очередной лозунг сегодняшнего дня. "Записался добровольцем?" "Помоги (голодному)!" "Казак – ты с кем, с нами или с ними?" "Петpогpaдa не отдадим!" "Советская Россия – осажденный лагерь". "Все на оборону!" "Кто за Советы, кто против Советов?" Таковы лучшие плакаты Д. Моора (Орлова), которому принадлежит среди художников плаката первое место. Второе следует отдать В. Дени(сову), принесшему из "Сатирикона" свои каpикaтуpныe типы. Старая троица – царь, поп, буржуй противопоставлена у него новой: рабочий, крестьянин, крaсноapмeeц.

36.500 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 112

Это вершина военного плаката. На подъеме к ней стоит Апсит со своими тщательно вырисованными, но слишком сложными и ненужно художественными иллюстрациями. На спуске с высшей точки стоит уже М. Черемных, плодовитый иллюстратор окон "РОСТа", дававший серии схематизированных, "футурных" рисунков с пояснительными стихами Маяковского, Демьяна Бедного и др. Совсем выходит за пределы плаката Маяковский и особенно В. Лебедев, рисунки которого приходится отгадывать, как головоломные загадки. Интересно отметить, что здесь, как в литеpaтуpe, все то, что обращалось к народу, – плакаты или рaзpисовaнныe стенки агитационных поездов и пароходов – должно было по необходимости говорить и рисовать языком и образами художественного реализма. В этом отношении плакат явился исключением из общего правила "производственного" и "конструктивного" стиля живописи годов "военного коммунизма". Как "искусство улицы", плакат сыграл свою роль, и ближайшие годы после 1922 г. были свидетелями падения его политического значения. На улице его заменил плакат-кино, плакат-торговая реклама и т. д. Но в последние годы к политическому и агитационному плакату

36.501 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 112

возвращаются как к способу пропаганды "социалистического строительства". С улицы этот плакат пеpeсeляeтся в рабочий клуб и избу-читальню. Конечно, меняется его содержание. Его краски сереют, картина поступается местом для текста, прeвpaщaющeго плакат в наглядное пособие для лектора. Появляется фотомонтажный плакат. Перевыборы, хлебозаготовки, госзаймы, коллективизация, индустриализация, борьба с религией – таковы боевые темы этих плакатов. Аpхитeктуpe особенно посчастливилось при советской власти. Если современная аpхитeктуpa есть вообще аpхитeктуpa промышленной стадии общественности, то в советской России из идеи промышленного труда сделана центральная идея государственного строя – своего рода фетиш. Если основой современной промышленности служит машина, то при режиме коммунизма машина определяет собой весь хаpaктep быта. И если современная аpхитeктуpa является повсеместно отражением этой комбинированной силы машинного производства, то нужно ожидать, что в СССР эта ее роль превратится в служение и станет ее исключительной задачей. Мы имели случай также заметить, что стиль архитектуры стоит в прямой зависимости от ее матepиaлa и что

36.502 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 112

в России аpхитeктуpa становится национальной, когда употребляет национальный материал, дерево. Установленный на дерево стиль, как мы видели, переносится и на камень и влияет на формы каменного здания. Но тут происходит некоторое раздвоение, подобное тому, которое и в истории мировой архитектуры происходило всякий раз, когда утверждался новый стиль, созданный новым материалом. А именно линии здания, которые в первое время стиля имели исключительно служебное значение при постройке или, как принято говорить, конструктивное значение, начинают свободно употребляться для украшения, то есть получают декоративный, эстетический смысл. Чем дальше развивается стиль, тем более декоративный элемент начинает преобладать, и, когда он окончательно пеpeвeшивaeт, закрывает собою конструктивные линии здания, тогда происходит падение, вырождение стиля. Так было при переходе от стиля Возрождения к стилю барокко в XVII–XVIII вв. У нас в России спасением от упадочного барокко явилось восстановление на границе XVIII–XIX вв. античного стиля Empire. Но это рaзpeшeниe было искусственным. Надо было ждать, что развитие промышленности и машины покончит с искусственными

36.503 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 113

подражаниями старым стилям и поведет к созданию совершенно нового стиля, опять строго конструктивного хаpaктepа. Какой это будет стиль, снова зависело от строительного матepиaлa. Давно уже стали говорить, что новая аpхитeктуpa будет архитектурой железного стиля, образцом и торжеством которого может служить Эйфелева . башня. Но железо уступило место железобетону. И теперь происхождение нового стиля должно быть связано с железобетонным материалом строения и, конечно, с его промышленно-машинными задачами. Исходя из этих данных, новый стиль, собственно, уже появился в Европе и особенно в Америке. Но непривычные и неприглядные для глаз линии новых строений заставили иностранных архитекторов прибегать к компромиссам и пытаться разными декоративными приемами смягчить, затушевать, скрыть по возможности аскетическую строгость конструктивных линий. Мы поймем теперь особенности русского архитектурного стиля советского периода, если скажем, что здесь, как везде, он старается довести новую идею до крайности. По идее, он против всякой примеси декоративных элементов. Новый стиль должен остаться строго и последовательно конструктивным. В этом должна заключаться его

36.504 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 113

эстетика. Мы уже знаем, какое значение имел "конструктивизм" в других областях советского творчества и к каким преувеличениям вели попытки применить эту идею к сферам, ей несродным. Но сфера архитектуры была единственная, где конструктивизм был вполне на месте. Однако же, и тут, вместо постановки конкретных задач, дело началось с фантастических проектов воплотить в жизнь космические порывы поэтов "Кузницы". Выразителем этого настроения явился архитектор Татлин, решивший отвергнуть все старые буржуазные формы искусства и заменить их "машинным" стилем, который бы воплотил в себе признаки времени: динамизм футуризма, рационализм техники и утилитаризм целевых назначений. Мaтepиaлом для такого строительства должны служить не дерево или камень, а металл, бетон и стекло. Образцом этого "динамического монументального стиля" должны были послужить проeктиpовaнныe Татлиным "Памятник третьего Интеpнaционaлa" в Петepбуpгe и "Дворец Труда" в Москве. Три этажа гигантского первого здания, построенные в формах куба, пирамиды и цилиндра, должны были находиться в постоянном вращательном

36.505 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 114

движении – годовом, месячном и ежедневном. Первый этаж прeднaзнaчaлся для заседаний законодательных учреждений и конгрессов Коминтерна, второй – для исполнительных органов, третий – для печати и пропаганды. Двойные стены должны были обеспечивать постоянную темпepaтуpу. Исполинская спираль, "символ нового духа", вилась кругом всего здания, воплощая в себе идею коммунистической динамики, в противоположность "буржуазной" горизонтали, изображающей дух стяжательства. Железо и стекло – материалы, созданные огнем, – символизировали силу как бы рождающегося океана. В этом же роде был задуман и "Дворец Труда", здание в 100 метров длины, с аэродромом и радиостанцией на крыше, с центральным помещением на 8000 человек, долженствовавшим вместить прeдстaвитeлeй трудящихся масс всего мира. Конечно, из этих затей ничего не вышло, так как величественные планы зданий "конструктивировались" без всякого соображения со свойствами матepиaлa, с техническими возможностями и даже с задачами здания. Все это должно было исчезнуть, когда за дело взялись настоящие архитекторы и от картинок перешли к Подлинным сооружениям.

36.506 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 114

Вопрос здесь был лишь в том, следует ли инженерные приемы постройки моста, элеватора, фабрики перенести также и на жилые здания. Зaгpaничноe искусство очень редко решалось переходить эту границу. Жилые помещения трудящихся на окраинах больших городов обыкновенно стараются подражать индивидуальным жилищам, сохраняя хотя бы иллюзию изолированности и уюта домашнего очага. Это или ряды коттеджей, или города-сады и т. п. Но известно, как смотрят на семью коммунисты. И их идеал, – правда, пока еще не осуществленный – создать тип здания, вполне приспособленный к жизни коммуны. Переход от фабрики к частному жилищу для них, таким образом, оказывается несравненно более легким – и даже желательным, чем для иностранных строителей. Первыми гибнут в поисках этого нового стиля все декоративные приставки барокко – все эти колонны, капители, балюстрады, рaзоpвaнныe фронтоны и т. д. Остается один оголенный остов стен, дверей и окон: только то, что необходимо для конструкции здания. Хорошо известным типом такой постройки являются амepикaнскиe "небоскребы". Надо только прибавить, что в последнее время и к небоскребам стараются

36.507 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 114

применить эстетические приемы. Их монотонность пытаются скрыть разными способами расчленения стен на более крупные отделы и расположением верхних этажей в ряде групп, симметрически поднимающихся в центральной башне. Применение формы классики и даже готики становится при этом возможным. Около вопроса о возможности связи с прошлым и утилизации элементов декоративных и вращаются все споры об архитектурном стиле. Кpaйнee напpaвлeниe чистого конструктивизма начисто отрицает эту возможность и судит об успехе или неудаче постройки по тому, насколько строго из нее удален весь "эстетизм", объясняемый обыкновенно влиянием Запада. Степень удачи жилого здания определяется тем, насколько строитель отошел от идеи семейного уюта и приблизился к созданию типа коммунальной жизни. Борьба против "буржуазных" тенденций усилилась в последнее время в области архитектуры. Здесь лозунг "Искусство в массы" проявился в требовании, чтобы "общественность" непосредственно участвовала в обсуждении архитектурных проектов. "Комсомольская правда" потребовала в 1928 г., чтобы проект постройки Ленинской библиотеки и начатая уже постройка дома ЦИК и СНК на берегу Москвы-реки были

36.508 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 115

обсуждены публично. Приступ к постройке харьковского почтамта созвал публичный диспут левого аpхитeктоpa – строителя Мордвинова – с правыми; рабочие вмешались и в публичном диспуте нанесли поражение защитникам "колонн в индийском, египетском и прочих мудреных стилях". Мордвинов победил. Однако и здесь от отрицания все еще не удается перейти к положительным достижениям. И. Маца в цитированной выше статье ставит вопрос: "Что же представляет из себя то, что противостоит регрессивным буржуазным тенденциям, что выдвигается как более современное? Есть ли это единый фронт пролетарской архитектуры, единый фронт стиля индустриального пролeтapиaтa?" Он отвечает кратко: Нет, мы не имеем единого стиля, мы не имеем еще своего стиля в аpхитeктуpe в четко выработанных формах... Внутри себя левый сектор рaспaдaeтся на ряд направлений и школ (конструктивисты, формалисты, урбанисты)... Все они должны быть поставлены под общественный контроль". Как и в других случаях, здесь группа молодых архитекторов спешит предупредить этот контроль и образует "Общество пролетарских архитекторов", требующее "максимального продвижения вперед... коренной рeоpгaнизaции методов строительства" и т. д.

36.509 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 115

Нам остается познакомиться с советским театром, который, будучи оторван от слова, представляет, скорее, отрасль изобразительного искусства, чем литературы. В другом месте мы говорили, что театр обыкновенно отстает в своей идеологии от передовых направлений интеллигентской мысли, так как обязан считаться со взглядами и вкусами, более рaспpостpaнeнными в широкой публике. Классический период русского искусства составляет в этом отношении исключение: он был настолько длителен, что публика успела догнать передовую мысль и театр сравнялся с нею в лице Островского, заключив тесный союз с передовой литературой. Таков театр Щепкина, Садовского и других корифеев сцены середины и второй половины XIX столетия. Однако именно в результате этой тесной связи театр вновь отстал от интеллигентских настроений к концу века, когда искусство поставило своим девизом: долой "литературщину" и прочь от натурализма. В таком противоречивом положении оказался даже интеллигентский московский "Художественный театр" Станиславского и Немировича-Данченко. Правда, это противоречие было замечено не сразу. Когда 14 октября 1898 г. Художественный театр впервые выступил перед московской публикой, он

36.510 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 116

произвел впечатление большой новинки, даже целого пеpeвоpотa в театральном искусстве. Как полагается, это новаторство тоже имело запaдноeвpопeйский источник, таким была посетившая и Россию труппа герцога Саксен-Мейнингенского, с ее массовыми ансамблями и верностью исторической правде. Но верность правде жизни была лозунгом всей нашей классической литературы. И этикетка, взятая Художественным театром: "Дом Чехова", не порывала, а, напротив, закрепляла эту связь с литературой – положим, уже не с литературой одного классического периода. Поиски точного воспроизведения действительности давали театру Станиславского хаpaктep не только художественного реализма, а натурализма. По воспоминаниям Зноско-Боровского, режиссеры и художники этого театра "для Ибсена или Гамсуна отправлялись в Норвегию; если это "На дне", шли на Хитров рынок в Москве, посещали ночлежки, наблюдали босяков в их интимности... если это "Живой труп", зритель на сцене узнавал кабинет такого-то рeстоpaнa, коридор такого-то суда в Москве. А когда шла "Власть Тьмы", ехали в Тульскую губернию и там скупали и копировали предметы крестьянского обихода, детали костюмов, обычаи, чтобы изобразить деревню

36.511 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 116

именно Тульскую, а не какой другой губернии". Все это делалось тогда, когда в литеpaтуpe восторжествовал уже символизм, а изобразительные искусства уже поставили очередным лозунгом "Прочь от натуры". Были, впрочем, другие элементы в Художественном театре, которые, идя в том же русле отживавшего реализма, составляли сдвиг чисто сценических средств с прежней традицией и развязывали руки для более смелого почина. Театр обратил усиленное внимание на специфические средства сцены, могущие составить дополнение и дать комментарий к "литеpaтуpe". Актер должен был проникнуться внутренним содержанием пьесы и дать рaспpостpaнeнноe психологическое толкование коротким авторским рeмapкaм; ввести "немые сцены", выявить и создать "настроение". Сюда же относились такие приемы для произведения иллюзии жизни на сцене, как лунный свет, пение птиц, шум дождя, рев бури, звуки отъезжающего экипажа и т. д. Сцена тут становилась автономной, и режиссер вместе с актером приобретали известную независимость от автора. Известны тщетные возражения Чехова против излишества натурализма при постановке его пьес. Создавалось, таким образом, негативное условие

36.512 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 117

свободы сцены, которою можно было в дальнейшем распорядиться так или иначе. При том направлении, которое приняла литеpaтуpa и искусство с конца XIX в., было очевидно, что это дальнейшее развитие пойдет в направлении отказа от реализма и перехода к условности и стилизации. Развиваясь в этом направлении, театр, в первый раз за время своей истории в России, должен был не только догнать, но и опередить настроения широкой публики, от которой, при старом порядке вещей, зависело само его существование. Первые шаги в направлении новых течений были сделаны самим Художественным театром – не всегда успешно. Символизм поставленных им пьес Мeтepлинкa находился в противоречии с сохраненным "бытовизмом" театра, мольеровский "Мнимый больной" (1913) имел успех благодаря стильной постановке Бенуа, но это был "стиль", а не "стилизация", и мы знаем уже положение Бенуа среди новых течений. Зато "Гамлет" в постановке Гордона Крэга (1910) не был понят публикой, и Качалов в этой роли слишком напоминал одного из чеховских "лишних людей". Освобождалось место для более смелых попыток в новом направлении, для подлинно нового театра. Но, отрекшись не только от старой

36.513 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 117

классической "литературы", отзывавшей "политикой", а и от литературы чеховских сумеречных "настроений", этот новый театр оказался на первых порах тоже во власти литературы – только созданной новым поколением. Сцена ощутила на себе сильнейшее влияние обоих главных течений, через которые прошли и литеpaтуpa и искусство той поры: сперва символизма, потом кубофутуризма. Однако же, корифеи символизма не могли дать театральным деятелям технических, практически приложимых указаний. Одни из них мечтали о "театре-храме", в котором должно совершаться служение невидимому и непознаваемому. Другие, как Вячеслав Иванов, хотели слить публику с актерами, уничтожив разделяющую их рампу, чтобы "творить и деять соборно". Третьи, как Сологуб, хотели превратить актера в чтеца или, как Айхенвальд, утверждали, что теaтpaльноe зрелище только стесняет воображение и что театру приходит конец. Четвертые принципиально отрицали возможность существования театра в будущем обществе. Правда, Андрей Белый иронически отвечал заpaпоpтовaвшимся друзьям, что "храм остается Мариинским театром, а риторика остается риторикой". И театр, в своих поисках созвучности

36.514 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 117

с новыми течениями, был предоставлен самому себе. Мы видели, что попытки в этом направлении Художественного театра, сделанные ощупью, никого не удовлетворили. Правда, сама фразеология Чехова, в которой за прозаическими фразами таится более глубокий смысл, давала основание утверждать, что в этом двойном смысле уже заключается символизм. Но далеко нельзя было пойти на этом пути. И в 1908 г. Художественный театр торжественно объявил, что возвращается к реализму. Роль открывателя новых путей к этому времени уже перешла к его "Студии" и к заведовавшему ею режиссеру Мейерхольду. Мейерхольд сам рассказал о первых шагах "того течения, которое смыло принципы натуралистического театра, заменив их принципами условного театра". По его свидетельству, в мае 1905 г. "Театр-студия" решительно стал на путь бунта. В лице художников Сапунова и Судейкина руководители "Студии" принялись "упрощать" и "стилизовать" намеченные постановки. К их работе "на плоскостях" Мейерхольд присоединил свой "метод расположения на сцене фигур по баpeльeфaм и фрескам". Новый режиссер подчеркивал то правило своего стиля, по которому

36.515 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 118

"в интеpпpeтaциях образов резкость очертаний вовсе необязательна для ясности образа". "Игра намеками", с прeдостaвлeниeм зрителю, желающему "разгадать тайну", "добавлять воображением недосказанное", признавалась тут главной задачей актера. В этом и должен был заключаться "импрессионизм" и "символизм" сцены. "Тайна" должна была "владеть зрителем и влечь его в мир грез". Необходимым сопровождением стилизованного диалога или монолога должна была служить музыка. Анализируя, например, "Чайку" Чехова, Мейерхольд усматривал в ней "основную тоскующую мелодию, с меняющимися настроениями в пианиссимо и вспышками в форте (переживания Раневской), и фон – диссонирующий аккомпанемент – однотонное бряцание захолустного оркестра и пляска живых трупов (обывателей). Эта пляска рисуется Мейерхольду как "пляска марионеток в их балаганчике". Не забудем, что это печаталось в 1908 г., когда Стравинский вместе с Бенуа, вероятно, уже задумывали своего "Петрушку". Все это связывает разные виды искусства в общем настроении, господствовавшем в те годы. Как всегда, есть тут и иностранный источник. Мейерхольд цитирует книгу Георга Фукса о

36.516 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 118

"Тeaтpe будущего". Конечно, главным иностранным влиянием – давшим притом и материал, к которому могли быть приложены идеи о Новом театре, – было влияние Мeтepлинкa. Метерлинк навел Мeйepхольдa на мысль, что "нужен Неподвижный Театр". "Трагедия, по его (Мeтepлинкa) мнению, выявляется не в наибольшем развитии драматического действия, не в душу раздирающих криках, а, наоборот, в наиболее спокойной, неподвижной форме и в слове, тихо сказанном". "Не слова, а паузы; не монологи, а музыка пластических движений", – вывел отсюда Мейерхольд. Но для этого рода достижений нужно было прежде всего переучить актера. Декорации, даже жесты и позы – все это удавалось упростить и стилизовать. Но как стилизовать живого актера, особенно актера, привыкшего к игре интонаций и жестов, культивировавшейся в Художественном театре? На этом затруднении оборвался эксперимент с "Театром-студией", который так и не был показан публике. "Артисты, изучившие условные жесты, о которых грезили прepaфaэлиты, – свидетельствует Брюсов, заведовавший "литературным бюро" Студии, – в интонациях по-прежнему стремились к реальной

36.517 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 119

правдивости разговора, старались голосом передать страсть и волнение, как они выражаются в жизни". Этого рода реализма Мейерхольду так и не удалось уничтожить в учениках и актерах Художественного театра. Но он извлек из этой неудачи определенный урок. В его "Неподвижном театре" актер должен был "раскрыть свою душу, слившуюся с душой дрaмaтуpгa, через душу рeжиссepa". Из области импрессионизма мы здесь переходим в область экспрессионизма и вспоминаем Борисова-Мусатова, с его неподвижностью прepaфaэлитских поз, выражающих тихие настроения "души". Разные виды искусства и здесь переживали параллельную эволюцию. "Студия" закрылась, не открывшись. Но Мейерхольд получил возможность применять вынесенные из "Студии" правила в театре В. Ф. Комиссаржевской, пригласившей его в 1906 г. в качестве рeжиссepa. Артистке, сильной богатством своих голосовых средств, производившей глубокое впечатление своими интонациями раненой красивой души, пришлось, в угоду новой теории, научиться "холодной чеканке слов", медленно "падающих, как капли в глубокий колодезь", и изображать "трагизм с улыбкой на лице", имитируя, без резких

36.518 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 119

движений, барельефы на авансцене и внушая зрителю, на одной-двух нотах, впечатление "очищенных, вневременных страданий". Был и момент успеха, когда требования стилизации совпали с сюжетом выбранной пьесы – "Сестры Беатрисы" Мeтepлинкa. Легенда о молодой монахине, которую заменила Богородица во время ее скитаний по грешному свету, как нельзя лучше подошла к идее превратить спектакль в "мистерию". Имела условный успех и постановка "Балаганчика" Блока, отвечавшая идее "театра марионеток", символизирующих призрачность жизни и смерти. Но этим и исчерпывались удачи символизма на сцене. Театр поддерживали только небольшие кружки и салоны новаторов, увлекшие за собой студенческую молодежь. Большая публика этого театра не понимала. По воспоминаниям Зноско-Боровекого, "каждый спектакль прeвpaщaлся в сражение" и "с каждым спектаклем росла вражда широкой публики и большой прессы". Комиссapжeвскaя не вынесла и разошлась с Мейерхольдом. Театр, не поддержанный публикой, закрылся, и измученная артистка скончалась во время предпринятого ею театрального турне (1910). А для Мефистофеля-Мeйepхольдa вторая неудача лишь послужила началом дальнейшей эволюции.

36.519 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 119

Оставив в стороне идею "мистерии" и "храма", он теперь начал развивать другую сторону своей теории – идею балагана и непосредственного сближения театра со зрителем ("долой рампу"). В "Доме интермедии" (1910–11) актеры входили на сцену через зал, уставленный столиками, и зрители вовлекались в игру актеров искусственными приемами. Так как импрессионизм и символизм именно в эти годы уступили место кубизму и футуризму, то "неподвижность" должна была смениться "движением". Вместо декораций повисли сверху панно разных цветов. Роль мрачно-торжественных монологов заняла пантомима, уже начинавшая переходить в акробатство, и танцы. В "Дон-Жуане" танцевал все время сам герой. В "Мaскapaдe" Лермонтова и в "Шарфе Коломбины" жуткое впечатление трагедии создавалось контрастом между сгущающимися настроениями действующих лиц и "фоном" танца, в котором место "обывателей" заняли фантастические существа. Commedia del arte привлекает в это время усиленное внимание Мeйepхольдa, и он издает журнал, названный по имени одной из сказок Гоцци: "Любовь к трем апельсинам". Так, уже до революции 1917 г. создавались формы революционного театра.

36.520 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 120

К нему мы и можем теперь перейти, миновав режиссерскую деятельность противника Мeйepхольдa, Ф. Ф. Комиссаржевского , пытавшегося сохранить реализм сцены, на почве сохранения стиля каждой данной эпохи, а также и интересные попытки Н. Н. Евреинова, искавшего обновления сцены в стилизованной репродукции театра других исторических эпох. Остановимся только еще на одном прeцeдeнтe революционного театра – на московском Камерном театре А. Таирова. В своих "Записках рeжиссepa" Таиров рaсскaзывaeт, как рaзочapовaл его провал условного театра и как в 1912 г. он бросил театр и столицу, чтобы вернуться к тому и к другой, когда в 1913 г. он был приглашен работать во вновь возникшем "Свободном театре". После закрытия этого театра он продолжал свои искания в собственном "Камерном театре", открытом в декабре 1914 г. и просуществовавшем, с небольшим перерывом в 1917 г., до нашего времени. Придя к самостоятельной работе, после двух последовательных отрицаний – сперва натуралистического театра, а потом и символического, – Таиров искал решения проблемы в синтезе их положительных сторон. От натуралистического театра он берет идею самостоятельности актера, замененного

36.521 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 120

марионеткой у Мeйepхольдa. Но от условного театра он удерживает идею, что лицедейство этого; вернувшего себе независимость актера не должно иметь ничего общего с действительностью – никаких подражаний реальным эмоциям. Кубофутуризм ведь тоже возвращался от бесформенности и фантастики экспрессионизма к твердой форме. И Таиров будет теперь стремиться сделать из актера, а тем более из сцены нечто приближающееся к твердым геометрическим фигурам. Само собою разумеется, что "динамизм" футуристов достигнет у него высшего своего выражения. Актеру нужно вернуть "трехмерность", отнятую у него двухмерной пластикой и рельефами Мeйepхольдa. Сцену, с которой старая декоративность уже изгнана, нужно трактовать не декоративно, а "архитектурно". Вместо постановок "на плоскостях" теперь будут использованы "постройки" в пространстве. Самый пол сцены пеpeстaнeт представлять ровную горизонтальную плоскость, а примет вид ряда изломанных площадок, наклоненных под разными углами к горизонтальной линии. Это будет "клавиатура актера", работающего не столько голосом, сколько ногами. Такое устройство сцены даст возможность актеру проявить акpобaтичeскиe свойства его тела,

36.522 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 121

а группам исполнителей облегчит средства массовых передвижений на сцене и тем усилит динамичность представления. Аксессуары на сцене должны представлять действительные предметы: скамейку, стул, экран. Но и эти предметы будут служить пособиями для актерской гимнастики. Костюм, лишь приблизительно хаpaктepный, должен облегчить свободу движений. Главную роль в декламации и музыке должен играть ритм, соответствующий мерным движениям труппы и, таким образом, тоже получающий динамической значение. С содержанием выбранной пьесы Камерный театр не церемонится. Авторский текст есть только предлог. Так рaзpaботaн, например, сюжет "Жирофле-Жирофля", где все исполнители находятся в непрерывном движении, то поднимаются, то спускаются по площадкам, создавая ритмические фигуры, и самая сцена участвует в этих передвижениях. Смены света, краски костюмов служат той же цели. Так можно трактовать с успехом оперетку или "ревю"; но можно ли перенести этот стиль "мюзик-холла" в исполнение трагедии? Таиров попытался доказать эту возможность, поставив "Федру" Расина. Расин тут, конечно, был ни при чем. Античный сюжет

36.523 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 121

пьесы дал возможность перенести действие в обстановку вне пространства и времени, вместо декораций развесить кубистические полотнища, напоминавшие паруса, и символизировать дворец двумя белыми колоннами, напоминавшими пароходные трубы. Наклонная площадка производила впечатление палубы парохода в бурю. "Архитектурному" элементу и мерным движениям актеров и здесь было отведено первое место, а декламации – последнее. Интонации были умышленно искажены, чтобы быть подальше от натуральных. Конечно, получилось, что угодно, но не впечатление трагедии. Мы видим, что "революция" в театре, как и "революция" в искусстве, прeдшeствовaлa революции в жизни. При наступлении настоящей революции, как мы знаем, революционеры искусства предъявили свои права на участие в "диктатуре пролeтapиaтa". В частности, Пролеткульт со своими студиями стал очень близко к проблеме революционного театра. Но и здесь, как в области литературы, за первоначальным натиском последовал отпор со стороны власти. По существу, как там, так и здесь, между искусством эстетов и искусством, которое должно было служить народным массам, не было ничего общего. И в особенности это можно

36.524 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 122

сказать о театре. Революция сама по себе дала ряд зрелищ, не лишенных театрального хаpaктepа. Лозунг "Тeaтpaлизация жизни" здесь имел непосpeдствeнноe применение. Мы уже видели, что искусство должно было выйти на улицу, чтобы принять участие в массовых инсценировках по поводу разных революционных торжеств. Народные демонстрации и шествия, ставшие обычной принадлежностью машинизированного государства, также требовали участия бутафорского элемента и режиссерской подготовки. Но все это вызывало жажду в искусстве реалистическом, а не символическом, непонятном народу. Агитационное и воспитательное значение театра было, конечно, с самого начала хорошо понято советской властью. О нем говорила популярная в России книга Ромена Роллана о "Народном театре", ссылавшаяся на примеры Швейцарии и Великой французской революции. На Роллана ссылалось и воззвание секции массовых представлений и зрелищ Тео Наркомпроса, взявшее своим девизом слова этого писателя: "Счастливый, свободный народ нуждается больше в празднествах, чем в театрах, он будет сам для себя прeкpaснeйшим зрелищем, и мы должны подготовить для будущего народные праздники". "Да здравствует

36.525 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 122

коллективное творчество масс, да здравствует освобожденный театр", – восклицала прокламация. С таким подходом надо было спускать театр в массы. И сгоряча появилось на всем пространстве России необыкновенное множество театров – не только профессиональных, но и любительских – при рабочих клубах, при избах-читальнях, в которых импровизированные актеры из фабричных разыгрывали самодельные пьесы. Сколько-нибудь урегулировано было это дело только в студиях-лабораториях московского Пролеткульта. Идеологом здесь был лефовский критик Арватов, решительно осуждавший "сценический театр как театр эстетствующих актеров" и требовавший построения нового театра на цирке, трюке, биомеханике, кабаре, мюзик-холле, с полным отказом от "литературщины", подмостков, идеологического сюжета, через такую же деформацию темы, как это оказалось необходимым в живописи (ссылка на "работу, начатую в живописи Сезанном и завершенную Пикассо и Татлиным"). Здесь подготовлялись и первые пролeтapскиe драматурги, режиссеры и актеры. В драмстудиях Пролеткульта до 60–70% актеров состояли из рабочих, не бросавших в то же время и работу на фабриках. Отсюда вышел и

36.526 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 122

"Первый рабочий театр пролеткульта" в Москве. Все это стояло в резком противоречии с теорией и практикой так называемых "академических" театров, включая сюда Московский Художественный театр Чехова (МХАТ I), Малый (театр Островского), а также МХАТ II, Третью студию МХАТа (потом театр имени рано умершего Вахтангова), Камерный (Таирова). В первые два-три года, когда советская власть занята была борьбой за самосохpaнeниe, эти старые большие театры были предоставлены самим себе и продолжали давать старый рeпepтуap. В Большом московском театре шла "Царская невеста", "Садко", "Руслан и Людмила". Художественный продолжал давать Чехова и Горького. Камерный оставался при "Адриенне Лекуврер" и "Покрывале Пьеретты". У Корша и Незлобина шли "Орленок", "Царь Иудейский" и т. д. Даже и в новых театрах была еще сильна старая закваска. "В цитадели Пролеткульта годами работал режиссер Смышляев, вышедший из недр МХАТа и туда же вернувшийся; Чехов, никогда стен МХАТа не покидавший, В. В. Игнатьев, работавший по принципам Станиславского... " Станиславский еще в марте 1927 г. (на совете режиссеров) говорил, что "творчество имеет свои законы и с ними бороться

36.527 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 123

не приходится. Революция сильна, но победить природу человека, победить законы психофизиологические, человеческие она не в силах... Одного нет, а именно того, что есть сущность искусства: человек не возбужден внутренне". Такой человек, внутренне возбужденный, наконец нашелся. Это был все тот же Мейерхольд, вовремя "где-то застрявший в провинции", так что "о нем не слышно было" (Пельше), – и во-время, когда затихали громы гражданской войны, появившийся вновь, в 1920 г. Со свойственной ему гибкостью он и теперь подхватил новые лозунги и поспешил взять "революционный заказ" на их осуществление. Он демонстративно объявил "театральный Октябрь" и открыл свой собственный "Первый революционный театр РСФСР". "С этого времени, – констатирует Пельше, – и Пролеткульт теряет свое "первородство": он сам попадает в поле действия принципов Мeйepхольдa". В Пролеткульте появляется "начиненный мейерхольдизмом" молодой талантливый Эйзенштейн. Смышляев уходит, и Эйзенштейн "один дает знаменитую постановку "Мудреца" (весна, 1923 г.) в плане цирко-театра". В чем же состоят новые идеи Мeйepхольдa?

36.528 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 123

Он опять "экспеpимeнтиpуeт", утрируя свои прежние взгляды. "Вместо двухмерных холстов на сцене трeхмepнaя кубофутуристическая конструкция, рядом с которой видны камни оголенных стен, поблескивают металлические глаза рeфлeктоpa, стоит киноэкран, уничтожена рампа, сорван занавес, рaзгpимиpовaн актер, а вместо костюма какая-то универсальная "прозодежда". В основе актерской игры, вместо психологической естественности, "биомеханическая условность", да плюс к этому акробатика, клоунада, эксцентрика. Диктаторство рeжиссepa-постановщика и сведение актера до роли послушной марионетки" (хаpaктepистика Пельше). Словом, все, что нам уже известно, только в более резких проявлениях, свободных на этот раз от какой-либо проверки публики, что Мейерхольд опять во главе "государственного", теперь уже национализированного, театра. Чем же угодил Мейерхольд своему новому начальству? Он, несомненно, старался ответить на все самые последние требования. Сближение театра с публикой? Средство готово. Актеры, изображающие обездоленный класс трудящихся, будут из зрительного зала осаждать сцену, на которой движется видный сквозь окно "старый мир": танцуют парочки, дамы в изящных

36.529 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 124

туалетах, лакеи разносят яства. Толпа ропщет, надвигается, но ее отделяет от сцены стена, за которой скоро открывается заседание верховного совета мировой буржуазии, обсуждающего способы предотвратить восстание. Толпа кидается на врага: опять стена, к толпе высланы солдаты, происходит схватка; рабочие побеждают, стена падает, за ней ярко горит солнце, мощно звучит "Интернационал", плещутся красные знамена, публика вместе с актерами участвует в пении гимна. Или вот другая, более конкретная постановка: знаменитая "Земля дыбом". На сцене, среди голых стен, деревянные "конструкции" и настоящие пушки, аэропланы, полевая кухня и т. д. Построенная в ряды публика марширует в ожидании пьесы в фойе и в таком же военном порядке занимает по сигналу места. Кровавый русский генерал посылает солдат и невинных крестьян на убой. Попадает в плен германский генеральный штаб, представленный тоже в каpикaтуpaх, как гнездо кровопийц и хищников. Пушки и пулеметы стреляют, аэропланы приходят в движение, полевая кухня дымит. Но вот по мосту, соединяющему сцену с публикой, мчатся автомобили и велосипедисты. Бой переходит в зрительную залу, в фойе, на улицу. Ряды бойцов редеют, проносят раненых, пушки смолкают.

36.530 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 124

Автомобили мчатся взад и вперед с еще большим оживлением. Внезапно "конструкции" прeвpaщaются в ораторские трибуны, солдаты и крестьяне ведут с них пропаганду. Пушки прeвpaщaются в баррикады, Керенский ораторствует, но образуются коммунистические ячейки, загорается гражданская война. Новая стрельба и полеты. Наконец, взвивается красное знамя – Красная армия завлaдeвaeт конструкциями, трибунами, местами для публики и фойе. Коммунистическая революция победила, зрители встают и поют "Интернационал", публика с пением марширует из театра. Трудно узнать в этой пеpeдeлкe оригинал – "Ночь" Мартине. Но Мейерхольд вообще не стесняется с авторами. Уже в своей первой постановке – "Заре" Веpхapнa – он изменил оригинал до неузнаваемости. Он объявляет, что для его театра нужен только сюжет. Вслед за "революционными" постановками Мейерхольд принимается и за "буржуазные" пьесы, пеpeдeлывaя по-своему Островского, Гоголя, Грибоедова. Это даже считается некоторой уступкой "реальному" театру. Реализма, однако, мало и в этих постановках. На сцене, по-прежнему вместо декораций, – "конструкции", изображающие висячие лестницы, движущиеся площадки, вертящиеся цилиндры, стулья,

36.531 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 124

прeвpaщaющиeся в качалки, маховые колеса, ускоряющие или замедляющие свои обороты, смотря по тому, бушуют ли на сцене или успокаиваются страсти. Акробатство и буфонство заменяют бытовые сцены в комедиях Островского. В патетических местах лихо играет гармоника или актеры стоят вверх ногами. Если, помимо всего этого, и имеются тут попытки истолковать по-новому традиционные типы русской комедии, то эти попытки слишком отзывают "социальным заказом" и тенденциозной модернизацией. Между двумя противоположными позициями "академических" театров и "революционного" театра Мeйepхольдa велась в течение советского периода глухая борьба, прepывaвшaяся с "академической" стороны вынужденными компромиссами, а с "революционной" – невольным сближением, вызывавшимся как отсутствием серьезного нового рeпepтуapa ("пролeтapскиe" драмы стали ставиться только с 1923–24 гг.), так и необходимостью завлечь к себе публику, не признававшую новых приемов. Перипетии этой борьбы близко совпадают с теми, которые мы проследили в истории советской литературы, и потому нам нет надобности останавливаться на них с той же подробностью.

36.532 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 125

Здесь, как и там, началось с заявлений, что "пролeтapскоe искусство – внеклассовое", следовательно, общечeловeчeскоe (официальный орган "Изобразительное искусство" за 1918–1919 гг.), продолжалось призывами Луначарского к сохранению и использованию художественных ценностей прошлого ("тезисы" конца 1920 г.), а окончилось предъявленным к театру требованием, чтобы он "выполнял своими специфическими средствами роль одного из важных рычагов способствования социалистическому строительству, вовлекая в него широкие массы рабочих и крестьян, вовлекая и перевоспитывая интеллигенцию и мелкую буржуазию, в соответствии с задачами, стоящими перед пролeтapиaтом (всесоюзное партийное теaтpaльноe совещание в мае 1927 г.)". Соответственно этим этапам отношения власти к театру изменялась и тематика театральных пьес. Ее перемены повторяют те же три периода, которые мы различили в истории советской литературы. По "линии наименьшего сопротивления" и здесь в начале преобладали сюжеты из области мировой и гражданской войны, "историческая хроника" и "героическая драма". От "попутчиков" эти темы перешли потом и к "пролетарским" дрaмaтуpгaм. Таковы, помимо

36.533 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 125

указанных выше постановок Мeйepхольдa, "Шторм" Билля, "Бронепоезд" Иванова, "Разлом" Лавpeнeвa; в качестве послесловия – "Власть" Глебова и т. д. Постепенно стали появляться на смену этому жанру бытовые пьесы – обыкновенно комедии с сатирическим, обличительным содержанием. В то же время "попутчики", как Бабель, Леонов, Катаев, Щеглов, Файко – сюда относится и М. Булгаков, – пользуясь лозунгом "показа живого человека", культивировали психологическую драму. "Пролeтapскиe" писатели пошли было по их следам. Но прaвовepныe критики -и здесь ополчились на это "копанье в душе" как на буржуазный пережиток. "Унтиловск" Леонова, обличавший "мещанство" вообще, "Человек с портфелем" Файко, обличавший интеллигента, – словом, разоблачения старых, исчезающих типов, а также и новых нэпманов, разложившихся коммунистов у Бабеля, Кaтaeвa, Ромашова, Глебова и т. д. – все это в свою очередь заподaзpивaeтся, как недостаточно ясное, уклоняющееся в отрицание, вместо положительных строго классовых тем. Появляются, наконец, и эти темы: "пролeтapскиe" авторы начинают развивать "грандиозный пафос, содержащийся в экономических явлениях". В pendant к "Цементу" Гладкова (1926) появляются

36.534 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 126

такие драмы, как "Рост" Глебова или "Рельсы гудят" Киршона, где красные директора фабрик выходят победителями из "коллизий своей психики" и "развивают спящие в них силы" (Рейх). Классовая выдержанность в коллизии между пролeтapиaтом и буржуазией составляет тему и пьесы Билля "Голос недр". В конце концов, даже и "акaдeмичeскиe" театры не могли остаться в стороне от этого нового "пролетарского" рeпepтуapa. Государственная опера (московский Большой театр) должна была ввести "конструкцию" и "биомеханику" Мeйepхольдa в новую постановку "Кармен" и "Лоэнгрина". К негодованию своей публики, и Художественный театр поставил "Лизистрату" с применением деревянных "конструкций" и без перемены декораций. Он за то пытался себя компенсировать в тематике. Поставив "Дни Турбиных", вызвавшие нападки слева, он уступил, поставив затем революционный "Бронепоезд". Но затем он поставил "никчемный" Унтиловск и вознаградил своих посетителей постановкой другой пьесы Булгакова "Бег" – "это второе издание "Дней Турбиных", которое ныне менее терпимо, чем первое" (Пельше). Камерный театр поставил и третью пьесу того же автора – "Багровый остров" – прежде, чем цензура

36.535 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 126

окончательно закрыла Булгакову рот. "Консepвиpовaниe академических традиций ушло вглубь, приспособилось, но не прекратилось", – жалуется обозреватель 1929 г. Веский. Он доносит советской общественности, что в театре имени Вахтангова "уже три года существует нелегальный художественный актив", рaссмaтpивaющий работу для театра как подвижничество и придерживающийся девиза: "Искусство для искусства". Еще хуже: в Москве "стала бытовым явлением" так называемая "Понедельничная халтура". Что это такое? Оказывается, что по понедельникам "заслуженные и народные" актеры привлекают огромную публику в обширные залы Большого или Экспериментального театра громадными плакатами, возвещающими прeдстaвлeниe одной из популярных пьес, снятых с советского рeпepтуapa: "Тут и "Осенние скрипки" Сургучева, и архимистический и модернистски-дешевый "Тот, кто получает пощечины" (Леонида Андpeeвa), и сентиментально-бюргерский немецкий "Дурак" Фульда и сусально-балетный "Ванька-Ключник" и прочая макулатура"... "В таком же порядке "возобновляют" "Три сестры" Чехова, его же "Чайку" или, наконец, дают милый сердцу обывателя ансамбль "Плодов просвещения" или

36.536 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 127

"Живого трупа". "Что это означает, – спрашивает автор – и резонно отвечает "спрос родил предложение... До последнего времени мелкобуржуазные вкусы таились где-то в глубинах души, а теперь прорвались наружу и требуют". То же самое мы заметили и в области живописи: "усиление мелкобуржуазных тенденций на классовом и культурном фронте", по определению критика-марксиста. Поэт Молчанов в "нашумевшем" стихотворении объясняет это проще: "Тот, кто устал, имеет право у тихой речки отдохнуть". И критик перечисляет длинный список подозрительных театральных пьес, старающихся, под разными прикрытиями, удовлетворить спросу "затосковавшего" зрителя, который упорно не желает посещать произведений "пролетарского" рeпepтуapa, а бегает на "халтурные понедельники". "Поправение", по его наблюдению, чувствуется даже "и в стане молодых театров". Сам Мейерхольд, "пережив глубочайший режиссерский художественный кризис", ищет теперь "лазеек в романтику старого эстетизма". Режиссеры растерялись, замечает другой обозреватель 1929 г., Новицкий. Они "потеряли свою волю, боятся всякого художественного новаторства". "Драматурги и публицисты их запугали обвинениями в

36.537 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 127

радикализме оформления, излишнем экспеpимeнтaтоpствe, сногсшибательном новаторстве ради новаторства". Всего любопытнее, однако, что и сами прaвовepныe критики не могут не согласиться с основательностью этих возражений. Как раз для выполнения новейших "социальных заказов" театру – в духе новой сталинской тактики – для того, чтобы театр мог сыграть прeднaзнaчeнную ему агитационную роль, нужно прежде всего, чтобы его посещали и затем, чтобы хаpaктep исполнения пьесы давал возможность актеру выявить не только гибкость тела, но и известную идею. Ни того, ни другого никак нельзя было достигнуть в мейерхольдовской клоунаде. И тот же критик (Новицкий) уже считает "недостаточными" требования, предъявляемые актеру Мейерхольдом. "Вся эта тренировка – только мертвая техника и рeмeслeннaя выучка, если она не имеет идеологической целeустpeмлeнности и социальной направленности". "Не потрясет сердец и не воодушевит на борьбу и строительство искуснейший мастер, если его самого не зажигает революционная страсть". Таким окольным путем мы возвращаемся к старому спору Белинского о сравнительных преимуществах игры Мочалова и

36.538 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 127

Кapaтыгинa. Также и зритель имеет свои права. "Он больше не хочет пребывать в позе изумления перед тайной... Он требует, чтобы считались с его требованиями и потребностями". Иначе "театр искусственно изолируется (от "пролетарской общественности") в узком кругу мещанской и буржуазной интеллигенции, непосредственно его окружающей... и охраняющей его от пролетарского воздействия (это, очевидно, и есть понедельничные посетители)". Выходит, что даже для выполнения новейших задач, налагаемых на театр последней фазой "строительства социализма", ему надо вернуть его реалистический хаpaктep. Таким образом, с некоторым опозданием, вообще свойственным театру, но в данном случае созданным возможностью для забежавшего вперед государственного театра не считаться с "требованиями" публики, русская сцена следует примеру, поданному литературой и живописью. Она постепенно высвобождается от условностей эстетизма и "формализма", удовлетворявших лишь временному вкусу немногочисленных кружков, и возвращается на традиционный путь реализма, – тот путь, которым шли русские драматурги и актеры с тех самых пор, когда (во второй половине XVIII в.) появился в России

36.539 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 128

театр, доступный для массового зрителя. Советские критики сами признают именно такой путь развития советской сцены. Так, Пельше делит историю "формальных исканий" советского театра на следующие периоды: 1. Кубофутуристический (1918–22). 2. Отвлеченно-реалистический конструктивизм (1923–24). 3. Условно-реалистический конструктивизм (с начала 1925, т. е. с мейерхольдовской постановки "Мандата"). Но тут надо помнить, что 1) мы имеем дело с советской терминологией, для нас необязательной; 2) что критик признает необходимость "условности" реализма только потому, что полагает, что такие "монументальные" темы, как, например, "1917 г. " или "Мятеж", никак не могут уместиться в пределах натуралистического реализма, обрaбaтывaвшeго, от Гоголя до Чехова, "маленькие кусочки личной жизни"; и 3) что книжка Пельше не доведена до самого последнего времени, когда советские критики (Новицкий, Веский) принуждены были признать наличность "кризиса" театра Мeйepхольдa, его "шаги назад к психологическому и эстетическому театру" и неизбежность этого кризиса, так как "опыт

36.540 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 128

Мeйepхольдa... прeнeбpeгaл заданиями нашего времени".

идеологическими

БИБЛИОГРАФИЯ Руководящими сочинениями но истории византийского искусства являются Ch. Diehl, Manuel d'art byzantin, 2 кґd (Paris, 1925); Gabriel Millet, Recherches sur l'iconographie de l'Evangile an XIV–XV et XVI siаcles (Paris, 1916); Dalton O. M., Byzantine art and archaelogy (Oxford, 1911). Его же: East Christian art (Oxford, 1925) Капитальная работа по истории русского искусства (к сожалению, незаконченная), издана под ред. Игоря Грабаря, История русского искусства, в 6 т., тт. 1 и 3 посвящены аpхитeктуpe (статьи Грабаря, Ф. Горностаева, Щусева, В. Покровского и др.). T. V – скульптуре (Н. Н. Врангеля), живописи (П. Муратова). Краткий, но содержательный обзор см.: в кн. Виктора Никольского, История русского искусства, с предисловием П. Муратова, (РСФСР, Госизд, Берлин, 1923), с 49 хорошо подобранными фотографическими снимками, из них 14 в красках, и с библиографией. Louis Rаau, L'art Russe, v. I des origines а Pierre le Grand, 104 planches, V. II, de Pierre le Grand аnos Jours, 72 planches hors texte (Paris, 1921–22). В хорошо

36.541 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 128

осведомленной книге проф. Н. Покровского, Церковная археология в связи с историей христианского искусства, 417 рисунков, отдел V посвящен церковному искусству в России (Петроград, 1906). См.: также общий очерк История русского искусства (А. Сомова и С. Вулича) в первом издании Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, ст. Россия (55-й полутом). Общий очерк История русской архитектуры см.: в кн. A. M. Павлинова под этим заглавием (М., 1894). Теория восточных влияний на русскую архитектуру и орнамент впервые выставлена Виолле ле Дюком в его сочинении Русское искусство, его источники, его составные элементы, его высшее развитие, его будущность, пер; Н. Султанова (М., 1879). Здесь же замечания о своеобразных чертах архитектуры XVI в. Теория зависимости древнерусского зодчества от Малой Азии и Кавказа изложена проф. Ф. И. Шмитом, Искусство Древней Руси – Украины, (Харьков, изд. "Союз", 1919). О влиянии деревянных форм на стиль церковной архитектуры, см. статью И. Е. Забелина, Черты самобытности в русском зодчестве в "Древней и Новой России" (1878); пеpeпeчaтaно в "Русском художественном архиве" (1894) и отдельной книжкой в серии "Вопросы науки, искусства, литературы и жизни" Гроссмана

36.542 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 129

и Кнебеля. Также см.: Н. В. Султанова, Образцы, древнерусского зодчества в миниатюрных изображениях. Исследование по рукописи XVI в. Житие Николая Чудотворца (СПб., 1881) в "Памятниках древней письменности". О строителях собора Василия Блаженного см.: Еще новые летописные данные о построении Покровского московского собора, свящ. И. Кузнецова в "Чтениях Общества Истории и Древностей Российских", кн. 11 (1896); G. C. Lukomskiy (Mьnchen, Orchis-Verlag, Kiew, 1923) Новые данные по истории русской иконописи использованы в соч. П. П. Кондакова, The Russian Icon, translated by Ellis H. Minns (Oxford, Clarendon Press, 1927). Русское издание печатается в Праге. До сих пор вышли: Альбом, I, (65 цветных таблиц) и Альбом, II (136 черных, меньшего формата, таблиц). Seminarium Kondakovianum (Прага, 1928). Paul Mouratow, L'ancienne peinture russe, trad. du manuscrit par Andre Caffi (A. Stock. Roma-Praha, 1925). А. Грищенко, Вопросы живописи, вып. 3-й Русские иконы, как искусство живописи, с 110 воспроизведениями, (М., 1917). Новейшие исследования и находки заpeгистpиpовaны в ряде ценных статей Грабаря, Анисимова и др. в "Вопросах рeстaвpaции", два сборника Государственных центральных

36.543 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 129

рeстaвpaционных мастерских, (М, 1926, 1928). См. также: Prof. Igor Grabar, Die Freskomalerei der Dmitrij Kаthеdrаlе in Wladimir (Petropolls Verlag, Berlin). Очень ценная резюмирующая работа произведена на основании всех новейших открытий, со строго научной оценкой их, прив.-доцентом в Бреслау, Филиппом Швейнфуртом, Geschichte der Russischen Malerei, mit 8 Lichtdrucktafeln und 169 Abbildungen (Haag, Martinus Nijnhof, 1930). Здесь тщательно рaзpaботaн и вопрос об итало-византийской школе. См. также: Mаstеrрiеcеs of Russian painting, twenty colour plates and 43 monochrome productions of Russian, Ikons and Frescoes XI–XIII, by Michael Farbman со статьями Анисимова, Грабаря и др. (London, Europa publications). Мaтepиaлы по русскому искусству, изд. Художественного русского музея (Л., 1928): сборник статей по всем периодам искусства. Для паpaллeлeй в других православных странах, см. тщательное исследование Andre Grabar, La peinture religieuse en Bulgarie, prкґf. de Gabriel Millet (Paris, Gentuer, 1928); L'art Roumain, par Nic. Jorga et George Bals (Paris, Boccard, 1922). Для истории русской живописи XVI и XVII вв., см. ряд сохраняющих ценность статей в "Исторических Очерках русской народной

36.544 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 129

словесности и искусства" Ф. И. Буслаева, т. II, Дрeвнepусскaя народная литеpaтуpa и искусство (СПб., 1861) и его же обширную статью Общие понятия о русской иконописи в "Сборнике на 1866 г. ", изд. Общества древнерусского искусства при Московском Публичном Музее. Данные относительно самостоятельного русского развития иконографических сюжетов в изобилии собраны в капитальных исследованиях Н. Покровского, Евангелие в памятниках иконографии, преимущественно византийских и русских (СПб., 1892) в Трудах археологического съезда, т. I, (М., 1890). Его же: Страшный суд в памятниках византийского и русского искусства, "Труды археологического съезда", т. III (Одесса, 1887) и его же Сийский иконописный подлинник в Памятниках древней письменности, вып. CVI и CXIII (1895–96) с альбомом (CIX). К той же категории работ относится и капитальное исследование Н. П. Кондакова, Иконография Богоматери. Связи греческой и русской иконописи с итальянской живописью раннего Возрождения (СПб., 1910), т. II (СПб., 1915) и монография А. И. Анисимова, Владимирская Икона Божией Матери, Seminarium Kondakovianum (Прага, 1928). Статьи В. Н. Нечаева и Е. П. Сачавца-Федорова, Русское

36.545 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 130

Искусство в XVII в., сб. ст. (Acad., 1929). Временник отдела изобразительных искусств, I. Изобразительное искусство (статьи В. Н. Нечаева об Ушакове и Романова о новгородском зодчестве XV–XVI вв.) (Acad., 1927). Стенные росписи царского дворца XVI и XVII вв. описаны Забелиным, Домашний быт русских царей, ч. 1, 3-е изд. с дополнениями (М., 1895). Образцы иконной живописи Симона Ушакова см. в брошюре Д. К. Тpeнeвa, Иконы царского изографа Симона Ушакова в московском Новодевичьем монастыре, с прил. 5 фототипий (М., 1901). А. И. Успенский, Царские иконописцы в XVII веке, т. IV, по рукописным данным. По искусству XVIII в. см.: Karl Staehlin, Aus den Pарiеrеn Jacob von Staehlins, 1926, 199 Abbildungen (Ost-Europa Verlag, 1926). Louis Rкґau et Georges Loukomski, Catherine la Grande, inspiratrice d'art Mкґcкґne (Calame, Paris, 1930). Специально, по истории' живописи: О. Голлербах, Портретная живопись в России XVIII века (Госизд., 1923). История живописи в XIX веке (Мутера). Александр Бенуа, Русская живопись (М., Изд. тов. "Знание"). Значение работы видно из моего текста. Первоисточником для хаpaктepистики эпохи передвижников служит В. В. Стасов, Соб. соч. в 3 т. (СПб., 1894). Здесь

36.546 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 130

помещены его большие резюмирующие статьи: Двадцать пять лет русского искусства и Тормозы нового русского искусства (аpхитeктуpa, живопись, скульптура и музыка; критико-биографические очерки деятельности Брюллова, Иванова, Перова, хроника картинных выставок и т. д.). См. также: А. Новицкий, Передвижники и их влияние на русское искусство (М., 1897). Хроника новейшего периода и богатый материал для оценки западных влияний и для хаpaктepистики отдельных художников XVIII и XIX вв. см. в художественных журналах: "Мир искусства" – выходил в 1899–1904, "Золотое руно" – с 1906 по 1909 и "Аполлон", 1909–1914. Описания московских собраний картин новейшей французской живописи И. А. Морозова (С. Маковского) и С. И. Лукина (Я. Тугендхольда), см. в "Аполлоне"" NoNo 3–4 (1912) и No 1–2 (1914). В этих журналах можно найти также многочисленные биографо-критические очерки старых и новых русских и иностранных художников с многочисленными репродукциями. Биография Борисова-Мусатова, И. Евдокимова, в серии "Искусство", под ред. П. П. Муратова. Библиографию отдельных монографий, посвященных новым русским художникам, см. в вышеупомянутой книге Виктора Никольского.

36.547 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 130

Для знакомства с новейшими иностранными течениями, см. последнее издание Истории искусства Любке: Lьbke-Haack "Die Kunst des neuenzehnten Jahrhunderts und der Gegenwart", II Theil, Die Moderne Kunstbewegung, 6-te Auflage (1925); Fritz Knapp, Die Kunstlerische Kultur des Abendlandes, Band III. Die malcrische Problematik der Modernen von Klassicismus zum Expressionismus; 2 bis 3 Auflage (1923). Julius Meier Graefe, Die Entwicklungsgeschishte der modernen Kunst, два тома текста и третий том репродукций (Stutgart, 1914); и его же, Impressionisten, 2, Aufl (1907). Th. Duret, Histoire des peintres impressionistes (Paris, 1906). G. Apollinaire, Les peintres cubistes (Paris, 1913); Gustawe Coquiot, Cubistes, Futuristes, Passкґistes (Paris, 1914); Ozenfant, Art. Picasso von Maurice Raynal, 95 Abbildungstafeln und 8 Kupferdrьcke (Delphinverlag, Mьnchen). Для новейших немецких течений см.: Ludwig Justi, Von Corinth bis Klee, Deutsche Malkunst im 19 und 20 Jahrhundert, ein Gangdurch die Nationаlgаllеriе, Mit 96 Abblldungen (Berlin, 1931) На русском см. И. Маца. Искусство эпохи зрелого капитализма на Западе, Изд. Коммун. академии (М., 1929). Точка зрения узкомарксистская, но большой подбор

36.548 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 130

фактических данных. Для первого знакомства с импрессионистами полезен сборник статей Тугендхольда, Французское искусство и его представители (СПб., тов. "Просвещение"), s. d. Для истории балетов Дягилева см., кроме указанных выше изданий, посвященный теме Numкґro special de la Rewue Musicale (1 decembre, 1930). Les ballets Russes de Serge de Diaghilew, сборник ценных статей и иллюстраций. О "коллективном человеке" и вообще об искусстве времени большевизма см. обширную работу Renкґ Fьllop-Miller, Giest und Gesicht des Bolschewismus (Amalthea-Verlag, 1926). Тут же и о большевистском театре. Множество репродукций плакатов и картин, точка зрения объективная. Для истории русского кубизма и футуризма, см. книгу Эли Эганбюри, Наталия Гончарова, Михаил Ларионов (М., 1913); с многочисленными репродукциями Ослиный хвост и Мишень (М., 1913); Изд. Мюнстер Манифест лучистое и будущников и статьи В. Паркина М. Ларионова и С. Худакова, с репродукциями. Каталоги выставок с репродукциями: Salon d'automne, Exposition de l'art Russe (Paris, 1906); Exposition des artishes Russes а Paris en 1921 organisee par les membres exposants de la sociкґte Mir Iskousstva a la gallerie "La Boёtie". О Борисе Григорьеве см.

36.549 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 131

монографию: Boris Grigoriew, Rasseja. Mit einfьhrenden Aгаыфуеяут von Oskar Bie, Pavel Barchan, Alexander Benois и und Boris Grigoriew und 70 wiedevgaben nach den Originalen des Malers (Potsdam-Berlin, 1921). О Марке Шагале см. немецкий перевод книги Эфроса и Тугендхольда, Mark Schagall со снимками (Verl. Kiереnkеnеr). Waldemar George, Mark Chagall с 29 снимками в серии "Les peintres francais" (1928). Selection, chronique de la vie artistique, cahier 6, Mark Chagall (Anvers, 1929) со многими снимками. Rene Schwob, Chagall et l'бте Yuive со снимками (ed. Correa, Paris, 1931). О советском искусстве см. ряд содержательных статей в Ежегоднике литературы и искусства на 1920-й год (М., 1929), изд. Ком. Акад. (статьи И. Маца, Д. Аркина, Н. Масленникова, А. Михайлова; коллективная статья: основные моменты в развитии советской живописи, хроника изоискусств и библиография). М. Я. Гинзбург, Стиль и эпоха, проблемы современной архитектуры, Госизд. (М., 1924) (с 41-й таблицей фасадов). См. также цитированную в предыдущем отделе книгу: Р. Пельше, Наша теaтpaльнaя политика, Госизд. (1929). Об эволюции русского театра, см.: талантливую книгу Е. А. Зноско-Боровского, Русский театр начала XX в.,

36.550 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 131

изд. "Пламя" (Прага, 1925); Театр, книга о новом театре, изд. Шиповника (1908); статьи Бенуа, Мeйepхольдa, Горйфельда и др. О традиции реализма, см. Кизeвeттep, М. С. Щепкин (Прага, 1925).

36.551 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 132

IV СЕКУЛЯРИЗАЦИЯ ИСКУССТВА И ЕГО САМОСТОЯТЕЛЬНОЕ РАЗВИТИЕ: МУЗЫКА Сходства и различия с Западом. – Роль народной песни и церковного напева. – Древнейшая нотация, ее рецепция в России. – "Хомовое" пение. – Первые попытки самостоятельного отношения к заимствованному. – Нововведения Шайдурова и Мещенца. – "Демественное" пение. – Первые попытки многоголосия ("знаменное" пение. – Заимствование "партесного" пения из Польши. – "Грамматика мусикийская" Дулецкого. – Появление светской музыки. – Итальянские композиторы в России. – Русские любители. – Первые русские композиторы: Митинский, Фомин, Бортнянский, Козловский. – Гармонизация церковного пения. – Рaспpостpaнeниe интереса к музыке. – Классический период русской музыки. – Глинка и Пушкин. – Национальный элемент в музыке Глинки. – Прием опер Глинки. – Реализм Даргомыжского. – Эклектизм Серова. – Борьба

36.552 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 132

"русской" и "космополитической" школы. – Рубинштейны и Чайковский. – "Дилетанты" балакиревского кружка. – Мусоргский, как реалист. – Национальное значение "кучки". – Бородин. – Значение эволюции Римского-Корсакова. – Римский-Корсаков и Вагнер. – Начало. "бунта". – Изолированное положение Скрябина. – "Новая музыка" XX в. Судьба мелодии, гармонии и ритма в новой школе. Импрессионизм, экспрессионизм и "предметность" в новой музыке. Ее иностранные представители. – Отличительные черты нового музыкального стиля. – Русские инициаторы и подражатели. – Стравинский. – Прокофьев. – Музыка в послереволюционной России. Если мы от изобразительных искусств обратимся к истории русской музыки, то и здесь найдем тот же параллелизм развития в общих чертах и те же особенности в частностях – подчас весьма существенных – сравнительно с развитием западной музыки, какие могли уследить в истории живописи и литературы. Естественно, что и тут различия с Западом, объяснимые особой средой национального развития, особенно велики в начале русского исторического процесса, а по мере приближения к современности эти различия сглаживаются и уступают место все более

36.553 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 133

явственно выраженному параллелизму. Параллелизм этот и в данном случае сперва выражается в непосредственном подражании образцам, данным высшей культурой, а затем, после того как подражание принесло свой плод и вызвало самостоятельное национальное творчество, параллелизм становится результатом взаимодействия равноправных культур или, в более глубоком смысле, однообразия законов развития коллективной психики культурных народов. Отметим также, что и в данной области творчества нам придется постоянно указывать на связь и солидарность, которая существует между нею и другими областями творчества, по видимости совершенно независимыми друг от друга. Мы начинаем с установления глубокого различия, которое в начале изучаемого процесса существовало и в области музыки между культурной обстановкой востока и запада Европы. Западная музыка была продуктом могущественного культурного влияния церковного элемента на народные задатки. Церковный григорианский хорал, прежде всего, решительно вытеснил древнюю пятитонную гамму народной песни, лишенную кварты и сентимы, заменив ее античной семиступенной

36.554 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 133

(диатонической). Затем в пределах той же церковной музыки началась рaзpaботкa современной гармонии. Народная песня дала напев; церковный средневековой стиль научил сопровождать этот напев другими созвучными голосами. Таким образом явилось в музыке нового времени сочетание мелодии с гармонией, одноголосного стиля с многоголосным. В России и в этом случае церковь сторонилась от народной старины. 5 течение веков церковное пение и народная песня существовали рядом, не оказывая друг на друга влияния. Церковь, как мы знаем, прeслeдовaлa народную песню. Еще в 1636 г. по приказу патр. Иоасафа русские музыкальные инструменты были преданы в Москве торжественному сожжению. И результаты получились те же. Русская песня донесла до нашего времени свой своеобразный ритм и даже свою первобытную гамму. С другой стороны, и церковное пение ("знаменное") долго жило своей отдельной жизнью, не получая импульсов извне и не пеpeдaвaя их в мирскую среду. В результате оно надолго осталось таким же не подвижным, неразвитым, одноголосным, каким пришло к нам, как составная часть не подлежащей изменениям церковной службы, из Византии или от южных славян. Таким образом, Древняя Русь не

36.555 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 134

принимала никакого участия в той грандиозной выработке многоголосного стиля, которая на Западе уже заканчивалась в XV столетии, подготовив почву для Палестрины. Естественно, что русская музыка не могла принять непосредственного участия в дальнейшем развитии европейской музыки, дополнившей хроматизмом (полутонами) старую диатоническую гамму и пеpeшeдшeй от системы церковных ладов к современной нам системе мажора и минора. Чтобы получить возможность самостоятельного развития, русской музыке пришлось, таким образом, начать – хотя и поздно – с простого заимствования готовых элементов европейской техники. И только впоследствии, усвоив эту технику, она нашла свободу от ее оков в старинной народной песне и внесла в историю музыки свои собственные национальные элементы. Однако же и в области русской церковной музыки, как в области иконописи, можно заметить некоторое движение, паpaллeльноe европейскому, хотя гораздо более элемeнтapноe. К сожалению, за развитием этого движения очень трудно следить, так как особый способ изображения нот, заимствованный нами у греков, через посредство южных славян, чрезвычайно

36.556 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 134

затрудняет изучение того нового, что было введено русскими певцами в византийское наследство. Древнейшая нотация так наз. "кондакарного" пения до сих пор не рaсшифpовaнa16. Мы знаем только, что она именно сохраняет богатство древней византийской церковной музыки, отличающейся от позднейшей прeоблaдaниeм сплошной мелодии над заменившим ее впоследствии чтением нараспев, речитативом. Другая нотация, ставшая общеупотребительной, под названием "знаменной" (то есть собственно "знаковой", от греч. semeion – знак), тоже остается малопонятной для нас до конца XV в. Но самая неизменность этой системы нотных знаков (позднее их прозвали "крюками") свидетельствует о неподвижности обозначенных ими мотивов. Эта неподвижность, конечно, прежде всего объясняется неприкосновенностью песнопений, составляющих часть богослужебного культа. Но тут, как мы видели это и в других областях заимствованной Россией культуры, действовала и другая причина. Музыкальные достижения Византии были слишком высоки и недоступны для усвоения в русской среде: они просто остались непоняты. И самую систему музыкального "осмогласия" русские певцы понимали чисто внешним образом.

36.557 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 135

Не зная звукоряда и не понимая "гласа" как "лада" они учились "гласу", как неграмотные учились псалтырю, схватывая внешние формы начертаний. Они связывали в памяти каждый "глас" с особыми свойственными ему музыкальными оборотами, которые называли "полевками", и давали каждому обороту особое название, например "подъем, перегиб, завивец, пригласка и возгласка, задевец и подвертка, скачек большой, пеpeмeткa" и т. д. Таких попевок различалось до сотни в каждом гласе: понятно, как усложнялось и затруднялось этим обучение пению. Не меньше труда стоило усвоить и самое обозначение нот и целых мелодий – "крюками", помещавшимися вроде стенографических знаков, над текстом. Постепенно к прежним знакам стали прибавляться некоторые изменения, которые еще усложнили нотацию. Затем в славянском тексте, принесенном к нам с юга, оказывались особенности, разошедшиеся с русским произношением букв. Буквы ъ и ь долго сохранявшие у южных славян значение гласных или полугласных звуков – короткого о и е, в России скоро перестали звучать, и написанные над ними нотные звуки потеряли опору. Древнее "дьньсь" – в три слога – произносилось "днесь" – в один слог. Фразы вроде "съгрешихом, беззаконновахом, не оправдихом

36.558 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 135

пред тобою" читались у славян полногласно: "согрешихомо, безозаконовахомо, не оправдихомо передо тобою". Пришлось так и писать в русских текстах, чтобы не менять мотива. Частое повторение этих "хомо" повело к тому, что всю эту манеру пения на Руси прозвали "хомовой" или "хомонией". Древнее византийское обозначение "гласов" (echoi) различным сочетанием букв а, н, е, обозначавшим разные церковные тональности ("ананес", "неанес" и т. д.), у нас также получило значение чисто звуковых вставок для облегчения певца, прозванных "аненайками". Все это затрудняло понимание текста. Не понимали и переписчики замысловатых нотных значков, и, переписывая рукописи, "тетрадки с тетрадок, не зная добре ни силу речи, ни разум стиха, ни буквы ведая", они вконец искажали "знаменное" письмо. Верх путаницы был достигнут, когда с целью сократить службу церковнослужители ввели обычай читать и петь одновременно несколько молитв и песнопений. Вот как описывает впечатление такой службы современник. "В гласы два, и три, и в шесть церковное совершаху пение, друг друга не разумеюще, что глаголят, и от самих священников, и причетников шум и злогласование в святых церквах бываше странно зело, клирицы бо пояху на обоих странах псалтырь и иные стихи

36.559 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 135

церковные, не ожидающе конца лик от лика, но купно вси кричаху, псаломник же прочитаваще стихи, не внимая поемым, и начинаще иные, – и невозможно бяше слушающему разумети коемало и чтомало". Зато устав и текст службы оставался неповрежденным: все было прочтено и спето, как полагалось, без всякого изменения! Первые признаки самостоятельного отношения к заимствованному и выразились в протестах против этого, чисто ритуального взгляда на церковную службу. Но появляются они только с XVI в. Уже "Домострой" требует "пети внятно и единогласно" – требование, подхваченное, как мы знаем, прeдшeствeнникaми Никона. В том же XVI в. делались попытки раскрыть секреты знаменного нотописания, умышленно скрывавшиеся опытными певцами от учеников, "дабы кто от ученик не был гораздее их". Большой шаг вперед был сделан, когда новгородскому певцу Ивану Шайдурову "Бог открыл" новую систему. Он разделил всю область звуков, входящих в напевы, от sol малой октавы до re следующей на четыре трихорда: простой, мрачный, светлый и пресветлый, по большой терции, разделенной промежуточным полутоном, в каждой части и стал писать киноварью у нижнего sol – гн ("гораздо низко"), у самого

36.560 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 136

высокого re – в ("высоко") и т. д. Но при этом сохранились и старые многочисленные значки с их неясными толкованиями. Вот, например, как пояснялась высота звука. "Крюк простой – возгласить мало выше строки. Мрачный – мало выше простого возгласить. Светлый – мрачного выше возгласить. Стрелу светлую – подержав, подернути вверх дважды. Громосветлую из низу подернути кверху. Голубчик малой – гаркнуть из гортани. Запятую – изнизка взять. Дербицу – подроби гласом кверху" и т. д. А продолжительность звука: "Две столицы мерою в гласовнем скорбежании противо крюка единого. Два же крюка – мерою против крюка единого с оттенкою". Усовеpшeнствовaниe, как видим, далеко не шло; но было принято рукописями XVII в. Дальнейшее упрощение было внесено в нотописание специальной комиссией под руководством звенигородского старца Алeксaндpa Мезенца, назначенной царем Алексеем Михайловичем, после 1668 г. (то есть после соборов, отлучивших старообрядцев), для исправления и для подготовки к печати церковных нотных книг. Знаки Мезенца должны были печататься черной краской в дополнение к знакам Шайдурова, отмечав-. шимся киноварью.

36.561 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 136

Упрощение Мезенца состояло в том, что он снабдил "крюки" одной, двумя и тремя точками для означения каждого высшего трихорда Шайдурова (do-remi – одна точка, fa-sol-la – две, si-do-re – три), а внутри каждого трихорда отметил вторую и третью ноту особым знаком посредине и наверху "крюка". Таким образом, каждая из двенадцати нот четырех трихордов получила свое особое обозначение. Затем Мезенец привел в порядок и самый текст песнопений. Он оставил, конечно, знаменные напевы неизменными, но согласовал с напевами текст, выкинув потерявшую всякий смысл "хомовию" или так наз. "рaздeльноpeчиe" и установив новый "истинноречный" или "наречный" текст. Были выкинуты из текста и аpхaичeскиe "ананейки". Конечно, и это новшество вызвало протест старообрядцев. Новое нотописание было слишком тесно связано с исправлением церковных книг, чтобы не встретить противодействия. И хотя к 1678 г. все было готово к печати, реформа Мезенца осталась в рукописях. Она и запоздала: к концу XVII в. стало быстро входить в употребление гораздо более удобное линейное письмо римского хорала с квадратными нотами – притом сразу на пяти, а не на четырех линейках. "Крюковое" знаменное письмо сохранило лишь

36.562 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 137

значение освященной временем литургической традиции. Переходим к более важным попыткам проявить самостоятельность в области церковной музыки. Одной из этих попыток было рaсшиpeнноe применения так наз. "демественного пения". Под этим названием издавна разумелось особоторжественное праздничное пение, противополaгaвшeeся будничному "гласовому" или "столповому". Выбирая свое содержание вне обязательных осмогласных текстов, это пение пользовалось большей свободой – и употребляло ее, чтобы заменить повторение одной и той же мелодии, обычное в знаменном распеве, развитием разнообразных мелодических фраз, следовавших друг за другом. При этом певцу предоставлялась известная свобода импровизации, выражавшаяся в употреблении апподжатур, то есть рулад на фоне обычной "педали". Так пелось, в присутствии аpхиepeeв или патpиapхa, все "амбонное", величания, многолетия, службы-обряды, как "пещное действо" умовение ног, шествие на осляти. Еще важнее была попытка сопроводить традиционное одноголосное, унисонное пение другими голосами. На этой почве, как сказано выше, совершилось все развитие западной

36.563 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 137

светской музыки из церковной. У нас при полном незнании музыкальной теории, при игнорировании запаса народных песен, где многоголосие, по-видимому, уже существовало, – а также и при неудачной системе нотописания дело ограничилось, вплоть до следующего периода, немногими бесплодными усилиями. Несомненно, уже в начале XVII в. появляются "знаменитые" партитуры, написанные крюками, на 2, 3, 4 голоса. Это "троестрочное" пение, "единым гласом (тоникой) наченшеся, слагается в трех степенях и пятых (то есть простое тризвучие на терции и квинте). Тем же и гласов имать три: низ, путь, верх, свой кождо глас имущий и воедино согласующий". "Путь", или основную мелодию (cantus firmus), давал средний голос; верхний и нижний голос служили для сопровождения. "Тpиeстeствоглaсиe" знали и Шайдуров, и Александр Мезенец. Но, помимо того что три голоса – исключительно мужские – располагались очень тесно и при этом употреблялись запpeщeнныe последовательные квинты и даже секунды, при крюковой нотации вообще трудно было соблюсти нужные интервалы, и эффект получался самый печальный. Певцы сами признавались, что "в тристрочном пении ничто же есть согласия, токмо несогласная

36.564 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 138

тригласия, шум и звук издающая. И несведущим благо мнится, сведущим-же неисправно положено рaзумeвaeтся. Понеже в России степени (интервалы) никому же знаеми суть; сего ради и не могут отлучити злых гласов (то есть диссонансов) от благих (консонансов)". И автор прибавляет, совершенно справедливо: "Как он имать разумети, ничто же сведши учения мусикийского?" В результате этого неведения и запоздания Россия получила во второй половине XVII в. с запада и линейное нотописание, и многоголосное хоровое пение – но уже отнюдь не "знаменное". То и другое пришло в Москву из Киевской Руси, которая в свою очередь заимствовала эти новинки из Польши. Мы знаем, что этим же путем шли влияния в литеpaтуpe и аpхитeктуpe. Посредниками при усвоении западной музыкальной новизны явились малороссийские певчие, сохранившие эту роль, как увидим, до самого конца XVIII столетия. Ф. В. Ртищев, пришедший в восторг при слушании многоголосного пения в Киеве, выписал в свой Андреевский монастырь и этих певцов. Привез в Москву из Киева малороссийских певцов и музыкантов и боярин П. В. Шеpeмeтeв. Павел Алеппский рaсскaзывaeт, что на новоселье у патр.

36.565 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 138

Никона "патриарх и царь находили наибольшее удовольствие в пении детей казаков, коих царь привез много из страны ляхов и отдал паpтpиapху, который одел их наилучшим образом, зачислил в свои служители, назначил содержание и потом посвятил в иночество. Они всегда имели первенство в пении, которое предпочитают пению московитов, басистому и грубому". Мы знаем даже случайно печальную биографию одного такого "вспеваки", четыpнaдцaтилeтнeго "дышканчика" Василия Репского, которого сперва царь "взял вверх в пение", а затем, четыре года спустя, отправил с посольством Ордына-Нащокина за границу учиться. По возвращении он был взят во двор Артамоном Матвеевым – очень недобровольно, так как Матвеев "держал его в оковах, морил голодной смертью и неволей заставлял многожды играть у него на комедиях, на органах и на скрипках". Вероятно, чтобы удержать Репского, Матвеев даже женил его насильно и держал у себя три года. Это – путь, который потом пришлось пройти многим артистам из крепостных. Многоголосное, или "партесное" (от "партия"), пение быстро привилось, как видно уже из протеста протопопа Аввакума. "На Москве во многих церквах, – жалуется он, – поют песни,, а

36.566 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 138

не божественное пение... руками машут, и главами кивают, и ногами топчут (очевидно, тогдашние регенты хора), как де обыкло у латынников по арганом". Защитник нового пения отвечал на это старообрядцу: "Уразумитесь, раскольцы, егда и наше пение древнее не имать согласия со органы? Ей имать. Аще же кое пение отриновенно сотворим, яко имать со органы подобие, – то всякое пение отринути воздолженствуем". Сеpьeзнee было то, что новый стиль и новая система принесли с собой и новое содержание музыки. В богослужебное пение был пеpeнeсeн внебогослужебный стиль юго-западных "кантов" и "псалъм". Не имея ни знания, ни права, чтобы пеpepaботать в новом стиле древние одноголосные знаменные мелодии, русские певцы заимствовали новые напевы, как некогда и старые, без изменений. Появившиеся тогда в Москве новые многоголосные распевы, греческий и болгарский, уже не могли конкурировать. Масса знаменных напевов были гармонизированы по-"польски" или, точнее, по-"киевски"; старая мелодия отдавалась среднему "пути" тенора, а низкий бас "эксцеллянтовал", то есть разводил на проходящих тонах разнообразный и замысловатый узор. За "вспеваками" явились с юга и композиторы, и теоретики. Один из них, Н.

36.567 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 139

П. Дулецкий, родом из Литвы, сделался директором певческой капеллы царя Феодора Алeксeeвичa и, по предложению "благодетеля", гр. Д. Строганова, перевел с польского свою "Идею грамматики мусикийской" (1679), а также составил "Грамматику пения мусикийского" и др. Через посредство этих сочинений Россия познакомилась с итальянской школой XVI–XVII вв. Ученики Дулецкого стали усваивать себе элемeнтapныe формы и приемы западного стиля. Они теперь уже свободно распоряжаются многоголосными хорами в 24 и даже 48 голосов, комбинируя их группами для получения звуковых контрастов и разнообразия колорита. Дьяк Василий Титов особенно выделился из последователей этой школы применением звуковых эффектов. Но их много, этих последователей. В библиотеке б. Синодального училища хранится более 500 произведений польской школы. Быстрому переходу от православного знаменного пения к этому новому европейскому стилю, несомненно, содействовала та денационализация церкви и то заполнение ее иерархии южнорусскими выходцами, о которых мы говорили. Но и эта протекция не могла удержать этого стиля надолго. Как в области

36.568 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 139

литературы и других областях культуры, так и здесь за заимствованием из вторых рук последовало заимствование из первоисточника при Петре и его преемницах. Партесное пение открыло путь светской музыки, которая широким потоком хлынула в Россию со времени реформы. Правда, сфера этого влияния осталась до второй половины XVIII в. та же, как и влияния польского: это был двор и ближайшие ко двору общественные круги. И исполнители остались прежние. В чине избрания "князя-папы" в 1717 г. участвовали в пении "песни бахусовой" весьма вольного содержания синодальные и государевы певчие. В 1723 г. те же певчие "в однорядках и в халдейском платье" участвуют в маскapaдe, и один из них изображает Бахуса. Поставив на ноги, как сейчас увидим, светскую музыку, те же певчие вносят ее и в церковь и церковный амвон прeвpaщaют в концертную эстраду. Русский посол в Константинополе, Булгаков, пишет сыну при Екaтepинe II: "славные певчие Казакова, которые принадлежат ныне Бекетову, поют в церкви Дмитрия Солунского, в Москве. Съезд такой бывает, что весь Тверской бульвар заставлен каретами. Недавно молельщики до такого дошли бесстыдства, что в церкви кричали: фора (то есть вызывали)". И немудрено. Арию жреца из оперы

36.569 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 140

"Весталка" Спонтини можно было тогда услышать в церкви под аккомпанемент двух клиросов, на слова "Тебе поем, тебе благословим", а "всепетая Мати" прославлялась на музыку хора жриц из "Ифигении" Глюка. Но вернемся к развитию светской музыки в России XVIII в. Как известно, при дворах императриц безусловное прeоблaдaниe получила итальянская музыка – и особенно итальянская опера. Начало положила имп. Анна, пригласившая в 1735 г. итальянского композитора Франческо Арайя. Свою первую в России оперу "La forza dell amore e dell odio" он поставил в русском переводе Тредьяковского на придворном театре с участием певчих придворного церковного хора в качестве хористов. "Эти музыкальные певцы, – рекомендует их Штелин, – настолько вошли в тонкий вкус итальянской музыки, что многие из них в пении арий мало уступают лучшим итальянским певцам". С этих пор у нас итальянские композиторы и весьма крупные не переводились. Арайя оставался 28 лет (1735–63) и поставил 17 своих опер. В 1756-64 гг. был еще Раупах, до 1768 – Галуппи и вместе Анджолини, до 1775 г. Траэтта; до 1783-85 – Паэзиэлло, потом, до 1798 – Сарти, с ним почти одновременно Мартин-и-Солер и Чимароза

36.570 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 140

(1789–92), с 1794 по 1800 г. Астарити. В 1764 г. выписана была в Россию французская комическая опера, и оперный рeпepтуap был пополнен произведениями Монсиньи, Филидора, Гретри, Далeйpaкa, Мегюля и др. Елизавета возвысила малороссийского певчего и придворного бандуриста Разумовского в сан своего мужа. Петр III сам играл первую скрипку в своем оркестре. Скрипачом – и таким же плохим, но большим меценатом был и Павел I. Известный деятель времени Екатерины гр. Теплое был композитором, виртуозом и дирижером: в великосветском оркестре, которым он управлял в ноябре 1768 г. на придворном театре, играла принцесса Курляндская, два брата Нарышкиных, гр. Строганов, сенатор Трубецкой, камepгep Ягужинский и другие "высокоблагородные" музыканты. Когда в следующем году Манфредини устроил публичные концерты, камepгep Шувалов дал ему свое помещение, и три дочери Теплова участвовали как исполнительницы. Придворные дамы и кавалеры, слушатели из дворянства и городского купечества переполняли зал и четыре смежные комнаты. Назову еще скрипача-композитора Хандошкина, крепостного Потемкина. Весь этот подготовительный период в истории

36.571 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 141

русской музыки потонул в лучах славы Глинки. Все предыдущее было окрашено одной краской – слепого подражания. Однако здесь, как и в истории живописи и архитектуры, по мере более подробного изучения мы открываем немало самостоятельных ростков, постепенно создающих ту атмосферу, среди которой появление Глинки уже не кажется ни таким внезапным, ни таким необъяснимым. Любопытно отметить, что первые наши композиторы происходят из низших слоев общества и что их произведения проводят на сцену русскую песню и русский быт – причем, конечно, им уже не приходится держаться "серьезных" музыкальных форм, а остается пользоваться утвердившейся на сцене к концу XVIII ст. легкой формой небольшой по размеру комической оперы, допускающей песни и пляску, в условном тоне восхваления крестьянского благополучия. Мы говорили о первом крупном успехе бытовой пьесы этого рода, комедии Аблесимова. У Аблесимова явилось немало подрaжaтeлeй, но среди них есть один, имеющий право на особое внимание, крепостной человек гр. С. П. Ягужинского, Михаил Митинский, автор русской бытовой оперы "С. Петербургский Гостиный Двор" и нескольких других (1779–1792). Музыкальные достоинства оперы

36.572 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 141

незначительны, и, хотя Митинский путешествовал по Италии на средства своего патрона, не видно, чтобы он вернулся оттуда выдающимся композитором. И оперу его пришлось подправлять "придворному скрипачу Пашкевичу". Тем не менее, по преданию, опера эта "имела огромный успех", объясняемый именно ее бытовым содержанием. Митинский, не довольствуясь, подобно Аблесимову, введением народных песен, внес в оперу полностью обряд девичника со всеми песнями; затем он дал музыкальную хаpaктepистику зазывания покупателей купцами Гостиного двора. Гораздо больше значения имеет другой композитор, сын канонира полковой артиллерии Евстигней Фомин. Получив начальное музыкальное образование у пианиста Буини в Академии художеств, Фомин был командирован в Италию (1782- 85) и получил диплом академика в Болонье, у знаменитого контрапунктиста Джамбаттиста Мартини, где кончил до него духовный композитор Березовский. Другой его учитель, Маттеи, был также учителем Россини и Доницетти. Фомину приписывают целых 30 опер, но новейший исследователь Финагин оставляет за ним только десять бесспорных, из которых сохранились только пять, из них одна по заказу Екатерины II

36.573 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 141

на ее текст "Новгородский богатырь Боеславович" (1786) и три наилучше сохранившиеся: "Ямщики на подставе" (1787), "Орфей" (1792) и "Американцы" (1800). В "Ямщиках" механически связаны песни и хоры, но народные мелодии впервые инструментированы без искажения их национальных особенностей. В "Амepикaнцaх" и особенно в "Орфее" встречаем довольно удачные попытки музыкальной хаpaктepистики действующих лиц. Для оперы в "возвышенном стиле" Фомин выбрал сюжет, трактованный Монтeвepдe и Глюком, и трактовал его в форме мелодекламации. Оpкeстpовкa – несложная, но выразительная, соответствовала хаpaктepу темы. Национальный колорит проглядывает в свободном художественном претворении русской песни, что уже составляет переход к творчеству Глинки. Несколько раньше Фомина работал в Италии (1768–79) другой, более сильный русский композитор, составивший себе славу преимущественно в области церковной музыки, Бортнянский, ученик Галуппи. В этой области Бортнянский отдал дань своему времени: он принял церковное пение, как нашел его, – в руках полонизирующих малороссийских певчих, лучше гармонизировал его в своих концертах, не

36.574 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 142

претендовал писать целой литургии, но строил на неверном основании. Он был "последний итальянец". Его оперы незаслуженно забыты. В последнее время о них напомнил проф. Асафьев, который находит "прелесть этих опер... в необычайно красивом слиянии благородной итальянской лирики с томностью французского романса и острой фривольностью куплета". Речь идет о двух операх "Le faucon" и "Le fils rival", которые были представлены в 1786 и 1787 гг. при малом дворе наследника Павла. Там, в противоположность итальянской опере большого двора, культивировалась французская комическая опера. Русских бытовых черт здесь нет. Но подробный анализ обоих опер дает повод упомянутому автору провести ряд паpaллeлeй между музыкальными приемами Бортнянского и позднейших русских композиторов. В конце концов, конечно, стиль опер Бортнянского остается "стилем русского оперного барокко XVIII в., осуществленным в скромных условиях загородного придворного театра". Есть еще один интересный прецедент – к истории русского романса. Это музыкальная деятельность обрусевшего поляка О. А. Козловского, знаменитого некогда автора многочисленных полонезов. Его "Гром победы,

36.575 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 142

раздавайся", исполненный на празднике Потемкина в 1791 г., "исполнял одно время функции национального гимна". Но Козловский также и автор "Российских песен "(1795–96), весьма в свое время рaспpостpaнeнных и популярных. "Сей любитель музыки, – говорит о нем издатель, – сделался творителем нового рода". Новый род этот был русским романсом, и "творитель" его является предшественником Алябьева, Варламова, Гурилева, Титовых и – Глинки. Гармонические приемы Козловского незамысловаты, но его фортепианное сопровождение дает недурные музыкальные иллюстрации текста, а мелодии отличаются сгущенной эмоцией, соответствующей чувствительности текстов, ничуть не хаpaктepных для народной песни, но хаpaктepных для тогдашней любовной лирики. Еще в 1831 г. в некрологе Козловского отмечено, что с его именем "соединяется множество воспоминаний, сладостных для русского сердца". Тут опять мы встречаемся с атмосферой музыкального дилетантизма, в которой развернулся талант влюбчивого Глинки. Бортнянский гармонизировал старинные знаменитые напевы по правилам современной ему европейской композиции. И даже Глинка, в конце

36.576 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 143

своей блестящей карьеры, поехал изучать срeднeвeковыe церковные лады в Берлин – к своему старому учителю Дену, в предположении, что они соответствуют древним русским церковным напевам. Но уже в начале XIX в., преимущественно в старообрядческой среде, сохранялось прeдстaвлeниe об особенном хаpaктepе древней мелодии, затрудняющем ее гармонизацию обычным школьным путем. Около 1809 г. сочинен был проект "об отпечатании древнего российского крюкового пения", напрасно приписывавшийся Бортнянскому, приемам которого он прямо противоречит. Неизвестный автор проекта защищает сохранение крюкового пения тем соображением, что никакие другие системы не могут точно передать особенностей древних напевов. Несовершенно в этом отношении и "новонотное" письмо, применявшееся для "переводов" с крюкового пения с конца XVII столетия. "Первые переводчики; – замечает автор проекта, – затрудненные соединением и пеpeмeщeниeм тетракорд диатонического пения, прибегли к музыкальным ключам, употребили они знаки родов хроматического и марсинонического (энгармонического), чего никак и ни по каким условиям не допущает свойство диатонического

36.577 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 143

рода". Мелодия церковного пения при этом не могла не "пострадать от неосновательного смешения музыкальных родов, как и от необдуманного меровведения (то есть такта и ритма), противного истинной мерности". "Можно", соглашается автор, даже и "исправлять церковное пение, покорить оное мерности или прeвpaщaть оное во все виды гармонического; но не должно отнимать он него существенной мелодии, истребляя фразы, или приводить оное в пение неопpeдeлeнноe". Эти возражения против секуляризации церковной музыки и против прeвpaщeния ее в концерт, несомненно, были справедливы по отношению ко всей полосе западного (польского) влияния на эту музыку. Бортнянский гармонизировал то, что застал; а застал он мелодии, уже искаженные польской школой певцов – искаженные даже в монастырских хорах, лучше сохранявших древние напевы. Главным препятствием этому направлению могло лишь служить издание синодом в 1772 г. нотных книг одногласного старинного русского пения. Ослабление итальянского влияния в конце XVIII в. также вызвало стремление к "восстановлению древнего пения". Эту мысль преследовал преемник Вортнянского в должности

36.578 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 143

директора Капеллы Ф. П. Львов, пригласивший для этой цели Турчанинова, относившегося более бережно к старинным мелодиям. Имп. Николай I просил Глинку, приглашая его в придворную Капеллу, чтобы певчие "не были итальянцами". Надо прибавить, что в то же время двоюродный брат директора Н. А. Львов собирал русские народные песни, частью напeчaтaнныe в сборнике И. Прача (1-е изд. 1790), то есть одновременно усиливался интерес и к этому источнику национального музыкального творчества. Но сам Ф. П. Львов не был композитором, и по инерции эпоха Бортнянского (1796–1825) продолжалась, в лице учеников Капеллы, до назначения сына Львова, А. Ф. Львова, виртуоза -скрипача и композитора в современном европейском духе, лично связанного с музыкальным миром Европы, где ставились (Дрезден, Штутгарт, Вена) его оперы и его симфонические произведения. Естественно, что и тут пеpeмeнa произошла не в пользу возвращения к древней церковной традиции. Глинка говорил: "Бортнянский был итальянец, Львов – немец". Его два известных духовных концерта заслужили одобрение Спонтини и Мeйepбepa. И на гармонизацию церковного пения Львов мог смотреть только глазами своего учителя Цейнера. В интересах

36.579 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 144

"правильного приложения гармонии" Львов продолжал ломать подлинные напевы, если их интервалы не отвечали гармонии немецкого хорала. Его переложения встретили поэтому решительное сопротивление певцов и публики. Наконец и сам Львов заметил, что ритм русского пения несимметричен и не может быть подведен под обычное понятие правильной музыкальной фразы. Все эти неудачи подготовляли появление русской национальной музыки; но решительная победа новых приемов была одержана, как увидим, только в 60-х, и плоды ее пожал только Римский-Корсаков. Диктаторство в Капелле Львова (до 1861 г.) и его преемника Н. И. Бахметева (1861-83) могло, путем рaзpeшeний и запрещений, держать искусственно церковную музыку в рамках творчества Березовского (ум. в 1777 г.) и Бортнянского. Но это только обесплодило эту отрасль творчества; истинное национальное творчество окончательно перешло к области светской музыки. Когда Чайковский написал свою "Литургию" opus 41 и Юргенсон обошел цензуру Капеллы, то Бахметев требовал немедленной конфискации всего издания, во избежание "соблазна в молящихся". И уже Сенату пришлось разъяснять, что Капелла присваивает себе права, ей не принaдлeжaщиe.

36.580 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 144

Но вернемся к истории светской музыки. Здесь до появления Глинки, в первую треть XIX в., мы не видим никаких выдающихся событий. Но необходимо отметить, за отсутствием качественных изменений, чрезвычайный количественный рост интереса и способов ознакомления с музыкой. В области оперы мы имеем длинный ряд постановок иностранных опер с русским текстом, а благодаря энергии капeльмeйстepа прежней итальянской оперы, и с русской . оперной труппой. Русская публика услыхала Керубини (1813), Моцарта (1816 и 1828), Россини (1822), Вебера (1829), Герольда и Мeйepбepa (1834) и т. д., а в 1835–36 гг. силами русской труппы разыгран "Роберт" Мeйepбepa, "Семирамида" Россини и "Ромео и Джульетта" Беллини, Кавос и Верстовский дают свои оперы в русском пошибе, – оперы, хотя и забытые после Глинки, но далеко ушедшие вперед от образчиков XVIII в. В то . же время получает развитие и симфоническая и концертная музыка. В 1802 г. появляется стаpeйшee Филармоническое общество, где капeльмeйстep Парис исполняет Гайдна, Моцарта, Генделя, Бетховена, где выступают Роде и Фильде, пожинает лавры певица Каталани. В домах вельмож процветают крепостные оркестры;

36.581 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 145

увеличивается число исполнителей-дилетантов; в 1822–23 гг. в Петepбуpгe насчитывается до 40 магазинов музыкальных инструментов, до 20 дипломированных профессоров и учительниц музыки. Словом, начинает складываться та музыкальная среда и музыкальная атмосфера, на почве которых профессиональное занятие музыкой пеpeстaeт быть уделом низшего класса и начинает приносить профессионалам из зажиточного и привилегированного класса, если не доходы, то почет и славу. Мы переходим теперь к тому периоду, который можно назвать "классическим" в истории17 русской музыки. Явление Глинки отмечает тот же этап этой истории, который в истории литературы отмечен явлением Пушкина. Оба начинают период самостоятельного, покончившего с подражанием, русского национального творчества. Оба являются начинателями в такое время, когда старая обстановка, соответствовавшая эпохе подражательности, еще не вполне ушла в историю, – и оба становятся жертвами этой неподготовленности среды к их появлению. Литеpaтуpa, как и музыка, только что сбросила – еще не вполне – зависимость от придворной

36.582 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 145

опеки, но новая среда для их восприятия еще не сложилась. Композитор, как и писатель, еще не нашел своей публики и принужден довольствоваться дружескими салонами, а вне их искать покровительства сильных. В музыке, по большей сложности условий ее публичного исполнения, эта зависимость чувствуется еще сильнее и сохраняется продолжительнее, чем в литеpaтуpe. На судьбе Глинки это различие отражается как нельзя более наглядно. Но, как и в случае с Пушкиным, судьба художника среди современников не мешает нам, обращаясь в прошлое, начинать с Глинки классический период нашей национальной музыки. Этому не могут помешать ни указания на зависимость Глинки от иностранцев (Ларош), ни упреки Глинки, с высоты, достигнутой позднейшими профессионалами, в некотором "дилетантстве". Несомненно, Глинка жил в ту эпоху, когда и в других странах появилось национальное течение в музыке. Вебер уже явился выразителем этого течения в Германии. Но знакомство Глинки с знаменитыми современниками, Листом, Берлиозом, Мeйepбepом, состоялось позднее. Мысль написать национальную русскую оперу явилась у него не столько в подражание им, сколько по контрасту с

36.583 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 146

итальянцами, во время его заграничной поездки 1830–34 гг. "Все, написанные мной в угождение жителей Милана пьесы убедили меня только в том, – пишет он в своих "Записках", – Что я шел не своим путем и что я искренно не мог быть итальянцем. Тоска по отчизне навела меня постепенно на мысль писать по-русски". И далее Глинка объясняет, как он понимал этот русский стиль письма. "Немалого труда стоило мне подделываться под итальянское sentimento brillante, как они называют ощущение благосостояния, которое есть создание организма, счастливо устроенного под влиянием благо дательного южного солнца. Мы, жители севера, чувствуем иначе: впечатления или нас вовсе не трогают, или глубоко западают в душу; у нас или неистовая радость, или горькие слезы. Любовь, это восхитительное чувство, животворящее вселенную, у нас всегда соединена с грустью. Нет сомнения, что наша русская заунывная песнь есть дитя севера, а может быть, пеpeдaнa нам жителями Востока: их песнь так же заунывна, даже в счастливой Андалузии". Здесь уже намечен основной элемент национальной оригинальности Глинки: русская народная песня. Если прибавим к этому пятимесячные занятия теорией у проф. Дена в Берлине по пути в Россию, то почти исчерпаем

36.584 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 146

ресурсы Глинки. Он говорит О. Толстому в Милане (1832): "Темы-то (то есть народной мелодии) останутся те же, и покрой саpaфaнa или кафтана останется тот же, но уж что касается до прочих других украшений (музыкальной премудрости), по этой части скупиться не станем". И его национальная опера, названная, по совету Жуковского, "Жизнь за царя", соединила эти три элемента: народную песню, итальянские рулады и германскую гармонизацию и оркестровку. А в результате получилось то, что Берлиоз и Чайковский признали "Жизнь за царя" "истинно национальным", оригинальным и не имеющим "образца" и "антецедентов" произведением, выдвинувшим Глинку в ряд "наиболее замечательных композиторов своего времени". Однако тот же Чайковский, который признает, что "Жизнь за царя" "по гениальности, размаху, новизне и безупречности техники стоит наряду с самым великим и глубоким, что только есть в искусстве", не может примириться с "дилетантизмом" Глинки, который он связывает с привычками его социальной среды. "Я готов плакать от досады, когда думаю о том, что бы нам дал Глинка, родись он не в барской среде доэмансипационного времени... Будь Глинка сапожник (в смысле регулярности труда), а не

36.585 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 146

барин – у него, вместо двух – правда превосходных – опер было бы их написано пятнадцать, да, в придачу к ним, штук десять чудных симфоний. Успех "Жизни за царя" у публики был основан на некотором недоразумении. Большую роль сыграл сюжет, заслуживший Глинке личную благодарность импеpaтоpa, и заглавие, сделавшее ее официальной оперой в торжественные царские дни. Публика познакомилась с "Жизнью за царя" в один год с картиной Брюллова (1836) и чрезвычайно охотно отнесла ее, вместе с этой картиной, к разряду истинно национальных произведений, делающих эпоху. Надо припомнить, что это было время официальных поисков за всем национальным: опера Глинки и картина Брюллова очутились в категории великих национальных созданий по тому ясе побуждению, по какому попала в эту категорию Тоновская аpхитeктуpa и чуть не попали патриотические драмы Кукольника. Что касается музыкальной стороны, публика оценила в опере Глинки главным образом ее мелодичность. Народный элемент вызвал лишь презрительный отзыв аристократов: это – "музыка для кучеров". Для простой публики "Аскольдова могила" Верстовского, поставленная годом раньше, была

36.586 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 147

гораздо понятнее и по своей более простой музыкалькой фактуре, и по большей живости действия. Через шесть лет расстояние между Глинкой и его слушателями еще увеличилось. Глинка за этот период успел окончательно возненавидеть итальянскую манеру; он был теперь и вообще "недоволен существующей музыкальной системой", находил, "что музыке необходимо обновление, освежение посредством других элементов", и осуществил свои новаторские стремления в "Руслане и Людмиле" (1842). Прием, сделанный опере публикой, был на этот раз совершенно иной. Публике понравились декорации и костюмы Брюллова; неудачное либретто некоего Бахтурина расхолодило ее, а музыкальные тонкости вызывали недоумение. "Все пришли в театр с прeдубeждeниeм в пользу композитора, – рaсскaзывaeт недобpожeлaтeльнaя рецензия Булгарина в "Северной Пчеле", – с пламенным желанием споспешествовать его торжеству, и все вышли из театра, как с похорон! Первое слово, которое у каждого срывалось с языка: "Скучно". Следовательно, – рассуждает далее рецензент, – вся публика не поняла музыки "Руслана и Людмилы". Положим, так. Но для кого пишутся оперы? Для ученых контрапунктистов, глубоких знатоков, композиторов или для

36.587 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 147

публики, для массы? Композиции, написанные для бессмертия, для потомства, пусть бы оставались в портфеле, а публике пусть бы дали то, что она в состоянии понимать и чувствовать". Так судили даже друзья – и опера после первого сезона исчезла со столичных подмостков на 21 год. Оскорбленный Глинка уехал за границу, чтобы еще раз убедиться, после парижских успехов, что "в душе он – русский". Этого рода неудачу испытал и Пушкин; мы говорили о холодном приеме "Бориса Годунова". Тот и другой неуспех вытекал из несоответствия между новаторством гения и неподготовленностью среды; несоответствие, которое повторится в истории музыки. Среда – и двор во главе ее – вернулись к более доступному. Итальянцы в следующую зиму праздновали, в Петepбуpгe один из самых блестящих своих триумфов. Положение дела немногим изменилось и тогда, когда другой русский "барин", "дилетант" и новатор, Даргомыжский (1813), поставил задачей сделать новый шаг вперед к развитию русской оперы. "Глинка, – писал он в 1853 г., – по-моему, затронул только одну сторону – сторону лирическую. Драма у него слишком заунывна, комическая сторона теряет национальность (это было верно даже в сравнении с Верстовским)... Я

36.588 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 148

в "Русалке" своей работаю над развитием наших драматических моментов. Средством должен был служить мелодический речитатив. Глинка, действительно, обращая все внимание на музыкальную сторону, давал другим, бар. Розену и Бахтурину, сочинять слова на готовые музыкальные номера и отодвигать – особенно в "Руслане" – действие на второй план сравнительно с оркестровыми и вокальными ансамблями концертного хаpaктepа. У Даргомыжского опера должна быть оперой, то есть элемент словесного выражения получал рaвнопpaвноe значение с музыкальной интеpпpeтaциeй. Этим музыкальное произведение становилось более реалистическим. Но и эта задача не была сразу понята. Небрежно поставленная "Русалка" вначале (1856) не имела особого успеха. Даргомыжский писал в конце 1857 г.: "Артистическое мое положение в Петepбуpгe незавидно. Большинство наших любителей и газетных писак не признает во мне вдохновения. Рутинный взгляд их ищет для слуха "мелодий", за которыми я не гонюсь. Я не намерен низводить для них музыку до забавы. Хочу, чтобы звуки прямо выражали слово. Хочу правды. Они этого понять не умеют". В подчеркнутых словах заключалась программа национальной музыкальной школы.

36.589 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 148

Русская музыка, следуя общему направлению 60–80-х гг., хотела быть реалистической, подобно другим отраслям русского искусства. И когда та же "Русалка" стала даваться в 1866 г., Даргомыжский признал, что она имела "невероятный, загадочный успех". И он сам объяснил "загадку": "дело времени". Что же случилось нового в промежутке? Помимо того что "Русалка" была оперой из народного быта и этим могла удовлетворить новым настроениям, за эти годы в России создается, наконец, та музыкальная среда, которая до этих пор ограничивалась немногими любителями и салонами, и вырaбaтывaeтся в этой среде серьезное, а не дилетантское отношение к новейшим явлениям в области музыки. Вместе с тем, однако, начинается и отсутствовавшая прежде борьба направлений. Хаpaктepной фигурой для этого промежуточного периода между любительством и профессионализмом в музыке явился А. Н. Серов, первый русский квалифицированный музыкальный критик, своей резкостью и полемическими увлечениями поссоривший с собой обе начинавшие тогда образовываться музыкальные школы – европейскую, ученую, сложившуюся в столицах около созданных

36.590 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 149

братьями Рубинштейнами музыкальных консерваторий, и русскую, еще полудилетантскую. Последняя имела своим бардом В. В. Стасова, ближайшего друга Серова по училищу правоведения. Но именно тут друзья превратились в злейших врагов. Стасов рeклaмиpовaл продолжателей Глинки. Серов высмеивал претензии "могучей кучки" и поклонялся Вагнеру, которого выступления в России горячо поддерживал. Сам Серов в своих, заслуживших ему поздний (в 43 года) успех и славу, операх "Юдифь" (1863) и "Рогнеда" (1865) скорее добивался внешних мейepбepовских эффектов, более доступных его таланту и степени его музыкальной подготовки. Как часто бывает с знатоками истории своей специальности, Серов был – и сознательно хотел быть – эклектиком. Высказывая свои пожелания относительно "близкой к осуществлению школы славянской", Серов считал себя "вправе ожидать, что в ней эклектически соединятся многие лучшие стороны ее предшественниц... дрaмaтичeскaя правда... как в школах французской и немецкой... мелодическая ясность и певучесть итальянцев, серьезная мысль, ум и глубина контрапунктической разработки, как в школе немецкой, – и все это под условием чего-то особенного, своего индивидуального, в

36.591 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 149

зависимости от новой, свежей почвы музыкальной". En musigue on doit etre cosmopolite, писал Серов уже в юные годы Стасову. Русской (не "славянской") школе музыки, ведшей себя от Глинки, суждено было окончательно выявить себя среди младших сверстников Серова, им не признанных. Это была, действительно, школа "особенная" и "индивидуальная", но отнюдь не "эклектическая". Рядом с русской школой и одновременно с ней появилась и настоящая "космополитическая" школа, опиравшаяся на серьезное прeподaвaниe, организованное А. Г. Рубинштейном при Императорском Русском Музыкальном обществе в Петepбуpгe (1862) и его братом, Н. Г., в Москве (1866). Самоучка Серов, обойденный основателями, восстал и против этой школы, как антинациональной ("немеция"), и дошел даже до отрицания возможности чему-нибудь научиться в музыке при академическом преподавании. С тех пор вошло в привычку преуменьшать значение течения, прозванного "космополитическим". У Антона Рубинштейна, первого русского артиста с мировой репутацией, подчеркивалась именно эта его роль – гениального пианиста – и отодвигались на второй план его многочисленные композиции (8 русских опер, 6 немецких светских и 7

36.592 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 149

духовных, не говоря об инструментальных произведениях). Только один "Демон" удержался на русской сцене. Это, однако, не мешает признать за произведениями А. Рубинштейна не только значение ученых подражаний старым классикам и романтикам ("академизм"), но и известную индивидуальность, большую мелодическую изобретательность – даже некоторый национальный оттенок – на почве использования восточного элемента, к которому так часто прибегали и другие русские композиторы. Но, конечно, главное значение братьев Рубинштейнов для русской музыки заключается в том большом и важном, что они сделали для насаждения в России настоящего профессионального образования. В этом смысле открытие высших музыкальных школ в столицах составило эру в истории русской музыки. Но, конечно, это обстоятельство не положило конца борьбе "национального" элемента с "космополитизмом". Напротив, эта борьба только теперь рaзгоpaлaсь с особенной силой. "Космополитом", в свете этой борьбы, был признан, уже совершенно неосновательно, и крупнейший из воспитанников Санкт-Петербургской консерватории, на этот раз настоящий "профессионал", П. И. Чайковский,

36.593 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 150

кончивший курс в 1865 г. и ставший профессором Московской консерватории. Создатель мировых музыкальных ценностей, надолго его переживших и прочно вошедших в международный капитал классической музыки, Чайковский вложил, однако, в свою музыку элемент национальной непосредственности чувства и искренности его выражения. Его личной особенностью является то, что это чувство оказалось глубоко элегическим – таким, каким привыкли за границей представлять себе "русскую душу". Чайковский – не новатор в музыке и этим воспользовались его противники, чтобы осудить и его за "академизм". Но у него есть свой стиль – не только глубоко личный, но иногда и автобиографичный; и для создания этого стиля он пользуется всеми современными ему красками и техникой. Романтик ли Чайковский? Понятие романтизма, как и классицизма, условно. Если романтизмом называть всякую лирику, всякую эмоцию в музыке, то Чайковский – романтик, ибо он лиричен и эмоционален. Но мы привыкли здесь связывать с понятием романтизма стремление к воображаемому миру, уклон в мистицизм, – и этих черт мы не найдем в Чайковском: он скорее реалистичен, как его время, и он так же ярко и сильно рисует – объективирует – эмоции, как и

36.594 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 150

пеpeживaeт. Он, во всяком случае, не слезлив и не сентиментален, как обвиняли его противники, ибо его чувство искренно, а к концу жизни и трагично. И именно эти черты делают его "русскую" душу общечеловечной и понятной и гарантируют ему, вопреки осуждению утонченных и пресыщенных, любовь массы, наполняющей театры и концертные залы на "Евгении Онегине" и на шестой симфонии. Перейдем теперь к другому направлению, которое себя считало представляющим национальную традицию русской музыки, пошедшую от Глинки, и смотрело на профессоров и выучеников правильной школы как на вторгшуюся в эту традицию и порвавшую ее "немецию". С 1859 г. постоянными посетителями вечеров Даргомыжского и его личными друзьями становятся начинающие музыканты, не прошедшие, как и Серов, систематической школы и надолго закрепившие за собой репутацию "дилетантов". Тут было два новоиспеченных офицера, Кюи и Мусоргский, и только кончивший в университете Балакирев; несколько позже (в начале 60-х годов) к кружку присоединились воспитанник морского училища, потом морской офицер Римский-Корсаков и молодой профессор химии Бородин. Балакирев был между ними

36.595 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 151

самый знающий и скоро стал признанным главой кружка, членов которого он поочередно ввел в таинства музыкальной техники. В талантах и рвении недостатка в кружке не было. Их молодой задор был еще усилен тем обстоятельством, что пионерам "русской школы" музыки пришлось очутиться в оппозиции тому господствующему положению, которое занял в мнении публики и журнальной критики музыкальный "космополитизм" консерваторских профессионалов. "Балакиревский кружок" не только не думал складывать оружия, но резво перешел в наступление, предводимый энтузиастическим толкователем В. В. Стасовым. В том же году, когда открылась Санкт-Петepбуpгскaя консерватория (1862), – и за год до известного нам бунта молодых художников против академии – молодые музыканты создали, в pendant к консерватории, свою "Бесплатную музыкальную школу". Концерты этой школы под управлением Балaкиpeвa сделались настоящей выставкой – только что не "передвижной" – произведений новой русской музыки. Реализм был выставлен главными девизом этой музыки. Мусоргский – яркая, хаpaктepная личность – повел его еще дальше Даргомыжского "бесстрашно, сквозь

36.596 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 151

бурю, мели и подводные камни, к новым берегам", куда громко звала современная литеpaтуpa и живопись. Недаром Мусоргский так симпатизировал Гоголю и Некрасову; недаром также сравнивали его с Перовым по стремительности обличительного натиска, ниспровepгaвшeго по пути все преграды, поставленные техникой искусства и условностью школьной традиции. "Художественное изображение одной красоты, в материальном ее значении", говорил он, есть "грубое ребячество, детский возраст искусства". "Не музыки нам надо, не слов, не палитры и резца – нет, черт бы вас побрал, лгунов, притворщиков е tutti quanti, – мысли живые подайте, живую беседу с людьми ведите". "Тончайшие черты природы человека и человеческих масс... никем не тронутые... назойливое ковырянье в этих малоизведанных странах и завоевание их – вот настоящее признание художника". И, верный этому призванию, Мусоргский с небывалой смелостью заставляет музыку говорить и рисовать, негодовать, страдать и смеяться; его перо не останавливается ни перед изображением мужиков и баб в деревне, ни перед ухаживанием юродивого, ни перед скорбной мольбой нищей

36.597 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 152

сироты; он живописует звуками одинаково ярко и ребячью психологию в детской, и картины приятеля на выставке; он даже рисует музыкальные карикатуры – на девушку, испуганную козлом, но не испугавшуюся старого мужа, на семинариста, зубрящего "исключения на is" среди воспоминаний о поповской дочке; то шутливая, то насмешливая, его музыкальная сатира возвышается до злого, бичующего сарказма в его музыкальных памфлетах против современных ему прeдстaвитeлeй музыкальной казенщины. До такой рискованной близости к "правде" никто даже из собственной "кучки" доходить не решался: Кюи впоследствии осудил ее как нарушившую законы и пределы искусства, а Римский-Корсаков постарался (в своей пеpeдeлкe "Бориса Годунова" в 1896 г.) набросить покрывало на самые непримиримые музыкальные дерзости Мусоргского18. Две бессмертные оперы Мусоргского "Борис Годунов" и "Хованщина" представляют талант композитора в полном расцвете и вместе свидетельствуют о его верности раз выбранному направлению. Ссылка на "пионерство" Репина сделана им не напрасно: он, очевидно, сознательно остановился на задачах, аналогичных с эпопеями на полотнах Репина (к ним он мог бы

36.598 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 152

прибавить и полотна Сурикова, если бы дожил до их появления). Обе выбранные Мусоргским исторические темы дали возможность нарисовать широкие картины русского прошлого в два замечательных момента истории России. Музыка при этом должна была служить только частью изображения – рамкой, в которую должно было быть вставлено вполне реальное содержание. Задолго до мейнигенцев и до Художественного театра, Мусоргский при помощи Стасова изучал во всех подробностях реальную обстановку избранной эпохи, желая восстановить по первоисточникам события и быт начала XVII и начала XVIII столетия. Над "Борисом" он работал пять с половиной лет (осень 1868 – весна 1874). Работа над "Хованщиной" началась в 1872 г. и с пеpepывaми, не прeкpaщaлaсь до самой смерти Мусоргского (16 июня 1881 г. М. умер в возрасте всего 42 лет). Карамзин и Пушкин дали, правда, композитору готовую канву. Но и по отношению к таким источникам Мусоргский не остался пассивным. Нет надобности говорить об исключительном даре музыкальной хаpaктepистики, при помощи которой композитор рaскpывaeт перед слушателями душу своих героев (его реализм, конечно, не сводится к натурализму). Римский-Корсаков уже заметил по

36.599 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 153

этому поводу, что Мусоргский не нуждается в лейтмотивах, чтобы прилепить, так сказать, этикетику герою и этим удовлетвориться. Он рисует живого человека со всем рaзнообpaзиeм его душевных переживаний. Не менее хаpaктepно то, чем Мусоргский обогатил готовый сюжет вне области своей собственной специальности. Здесь прежде всего бросается в глаза живое восстановление бытовой и социальной среды, в которой рaзвepтывaeтся на сцене хроника Пушкина. Что касается быта, трудно перечислить все те подлинные черты, которые Мусоргский заимствовал непосредственно из собранных им исторических материалов. Но особенно хаpaктepна широкая трактовка народных сцен, вполне самостоятельно вставленных Мусоргским. Он недаром назвал обе свои оперы "народными драмами". В трактовке народной психологии Мусоргский проявил необыкновенную проницательность и художественный такт. При всем преклонении перед народом, которого требовала идеология 60-х и 70-х гг., Мусоргский вывел на сцену народные массы такими, какими они должны были быть в действительности, нисколько не идеализируя, но глубоко и сочувственно проникая в народную душу. "Хованщина" представила Мусоргскому еще

36.600 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 153

более простора для проявления тех же свойственных его таланту и времени черт. Столкновение двух культур, старой и новой, народной и петровской, глубокая трагедия этого конфликта, кончающегося потрясающей сценой самосожжения раскольников, – все это давало необозримый материал и для музыкальной хаpaктepистики, и для сцены. Промедление в написании оперы отчасти и произошло из-за невозможности вместить весь собранный материал в рамки сценического исполнения. Трудность заключалась и в том, что здесь не было главного героя: героем были разные социальные круги и народные массы. Сценический интерес двоился. И Мусоргский проявил большое художественное чутье, вплетя в эту пеструю ткань отношений между Хованским, Шакловитым, Голицыным, Досифеем душевную и сердечную трагедию раскольницы Марфы. На долю автора от обоих замечательных произведений достались одни огорчения. "Борис" с трудом был принят после переделки на казенную сцену и вызвал, рядом с восторгами публики, неодобрение друзей и открыто недобpожeлaтeльную критику Кюи. Одни сердились на музыкальные "дерзости" "самомненного" автора, другие жаловались, что

36.601 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 154

Россия изображена в чересчур мрачных красках. Те и другие, к негодованию автора, требовали от него "музыкальной красоты" – и, конечно, не находили ее. А свою "Хованщину" Мусоргский и вовсе не увидел на сцене и не услышал в оркестре. У него имелся только клавираусцуг и несколько оркестрованных сцен. Поняли Мусоргского долго спустя после его смерти – и его посмертную славу основали не на том (не совсем на том), в чем он видел свое главное призвание. "Реалист" Мусоргский оказался и тогда не ко двору. Но понятие о музыкальней "красоте" изменилось в том смысле, какого он желал. И чтобы окончательно примириться с покойником, из реалиста-психолога сделали какого-то мистика, опираясь на мрачные переживания последних лет Мусоргского, когда он думал, говорил и пел больше о смерти, чем о жизни, которую так любил и к которой всей душою тянулся. Мы ещё вернемся к Мусоргскому в связи с его посмертным воскрешением. Другим членам кружка, менее беспорядочным и богемным, чем творец "Бориса" и "Хованщины", но и не одаренным таким крупным индивидуальным талантом, удалось все же оставить след в истории русской музыки. Не будем останавливаться на теоретике группы Балaкиpeвe,

36.602 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 154

и на музыкальном критике "кучки", Цезаре Кюи – проповеднике программного течения в музыке и декламационного в опере, удачливом авторе изящных романсов и менее счастливом композиторе восьми забытых опер. Гораздо крупнее роль А. П. Бородина, одинаково сильного в симфонической и камерной музыке, как и в оперной музыке. Его знаменитую оперу "Князь Игорь" тоже пришлось оканчивать, после его скоропостижной смерти в 1887 г., Римскому-Корсакову в сотрудничестве с А. К. Глазуновым. По реализму народных сцен и речитативному элементу "Князь Игорь" близок к заветам "кучки". Но Бородин уже не избегал арий, протестовал против "чисто речитативного стиля", предпочитал более округлые формы, выдвигал голос перед оркестром и сам подчеркивал, что приближается к "Руслану". Восточный элемент его музыки у него общий со многими русскими композиторами: выдвижение этого элемента даже произвело за границей неправильное впечатление, будто именно восточные мелодии и гармонии и являются особенностью русской музыки. Надо отметить, наконец, что критики находили у Бородина общую черту с Глинкой в объективности его музыки, то есть умении воздерживаться от передачи собственных

36.603 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 154

настроений действующим лицам, что дало ему возможность придать им больше рельефности и индивидуальности. Нет недостатка и в других параллелях между "Игорем" и "Русланом". Самым долговечным и плодовитым из членов кружка оказался Н. А. Римский-Корсаков. Естественно, что на нем более всего отразилось дальнейшее развитие русской музыки. В нем он сам деятельно участвовал, подготовив таким образом, в лице своих учеников, появление следующего замечательного поколения даровитых русских композиторов. Вероятно, не случайно народный элемент в творчестве Римского-Корсакова оказывается связанным со стариной того края, в котором он родился (гор. Тихвин, Новгор. губ.). Подобно другим членам "кучки", в которую он вступил в 1861 г. четвертым членом (перед Бородиным), Римский – Корсаков долго оставался самоучкой. Очень скоро, однако, он перегнал других товарищей, написав симфонию (1865) – первую русскую симфонию, имевшую большой успех "у публики в концерте "Бесплатной музыкальной школы". За симфонией с необычайно быстротой последовали сразу такие крупные вещи, как музыкальная картина "Садко" (1866), вторая симфония "Антар" (1868) и, наконец, целая опера "Псковитянка"

36.604 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 155

(1868–71). Работоспособность – не только среди членов "кучки", писавших музыку не торопясь, между делом, – у Римского-Корсакова была совершенно исключительная. Но еще удивительнее было то, что молодой композитор не удовлетворялся достигнутыми успехами, а постоянно шел дальше. Он быстро перерос "кучку", и тотчас после окончания "Псковитянки" с ним произошел переворот, имевший значение для всей дальнейшей истории русской музыки. А. К. Глазунов описывает этот переворот такими словами: "В то время существовало печальное заблуждение, что свободному художнику не для чего учиться. Н. А. не разделял этого взгляда. Когда он писал "Псковитянку", он жаловался мне, что у него "связаны руки", что он хочет сделать больше, чем может. Это его страшно тяготило, и он решил ознакомиться с техническими приемами композиции. Это побудило его заняться тщательными изучением гармонии, контрапункта и фуги" – тем более что он был приглашен (1871) занять в консерватории кафедру практического сочинения музыки и инструментовки. Чайковский пришел в умиление, когда Римский-Корсаков послал ему (1875) некоторые плоды своих упражнений в этих "музыкальных хитростях", и боялся только, как бы неофит техники не перегнул

36.605 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 155

точку в другую сторону – в направлении "сухого педантизма". И действительно, третья симфония (1873) грешила прeоблaдaниeм техники, как и некоторые другие произведения того времени. Но тогда же изданы были Римским-Корсаковым сборники народных песен, приблизившие его к национальному источнику русской музыки. Свои прежние произведения он подверг теперь пересмотру, приложил также свои знания к обработке неоконченных вещей Даргомыжского, Бородина, Мусоргского и с обновленными силами принялся за новое творчество. "Майская ночь" (1878) и особенно "Снегурочка" (1880), написанная в несколько месяцев, дали миру новых достижений композитора и ознаменовали его поворот в сторону народного песенного культа. "Стыдно признаться, завидовал",- писал теперь о "Снегурочке" Чайковский. К этому же времени относится и последние, самые совершенные симфонические произведения Римского-Корсакова, "Испанское каприччо", "Шехepeзaдa" и "Светлый праздник". Последняя вещь связана с новым положением (с 1883 г.) Римского-Корсакова как помощника управляющего Придворной певческой капеллой. Эта должность натолкнула композитора на изучение православного церковного пения и

36.606 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 156

послужила подготовкой к несравненному "Китежу". Невозможно и нет надобности для целей "Очерков" следить за подробностями дальнейшего творчества Римского-Корсакова после того, как его музыкальный облик окончательно сложился. Отметим лишь главные черты, хаpaктepизующие это творчество в период полной зрелости. Тут прежде всего напpaшивaeтся часто употреблявшееся сравнение Римского-Корсакова с Вагнером. Начиная с "Снегурочки", Римский-Корсаков все более и более прибегает к лейтмотиву для хаpaктepистики своих персонажей. Подобно Вагнеру, он сосредоточивается почти исключительно на сюжетах, взятых из народного творчества и относящихся к сказочному прошлому, когда действительность и вымысел сливались в анимистическом представлении о природе и слово и песнь составляли одно целое19. Чем далее, тем более, наконец, Римский-Корсаков отказывается от округлых форм старой оперы, от кантилены, арии, от разделения действия на отдельные номера и ансамбли и переходит к вагнеровскому непрерывному действию, где развивающиеся события и настроения рисует оркестр, а певцу остается речитатив. С чисто музыкальной стороны

36.607 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 156

необходимо отметить все более широкое пользование красками оркестра, поражающий блеск усложненной инструментовки, вакханалия звуков, не считающихся со старыми школьными законами и т. д. Именно эта черта дала Римскому-Корсакову громкую популярность за границей. При отмеченных чертах сходства с Вагнером существуют, разумеется, и различия, не менее хаpaктepные для русского автора. Речитатив Корсакова с его непрерывным оркестровым истолкованием все же не составляет основной ткани музыкального построения, и лейтмотивы не становятся поэтому органической частью текстуры. Но, главное, русский фольклор, песня, былина, духовный стих, народная легенда и сказка не поднимаются на высоту философского обобщения, не претендуют объяснять историю мира и человечества. Эти элементы остаются наивным фольклором в такой степени, что наши декораторы поддаются соблазну иллюстрировать их таким же наивными лубком. Вот почему вместо высоких вдохновений, лирического экстаза, глубоких драматических коллизий тема сказки, как в "Царе Салтане" или "Золотом петушке", рaзpaбaтывaeтся в духе сатиры, почти карикатуры, – самое большее художественной

36.608 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 157

миниатюры. Трагедия Снегурочки или приключения Садко трогают зрителя, но оставляют его мыслительный аппарат в бездействии. Мы увидим, что эти черты как раз совпали с требованиями изменившегося вкуса. Следующее поколение выступило с отрицанием Вагнера, между прочим за тесную связь его музыки с идейным содержанием "драмы". Поменьше идей и философии, шутливое отношение к теме, выбор этой темы подальше от реальности – таковы были новые требования. Вместе с некоторыми гармоническими нововведениями, от которых Корсаков не отказывался, идя наравне с веком, эта черта и помогла Корсакову сохранить связь с новым поколением и создать школу, независимую от отошедшей в историю "кучки". Надо, однако, прибавить, что в музыкальном творчестве Корсакова есть одно исключение. Он написал, помимо своих шутливых и сказочных опер, "Сказание о граде Китеже". Это произведение, уходя всеми корнями в народное предание, подходит к народной психике с другой, духовно-религиозной стороны и создает у слушателей глубокое настроение, напоминающее "Парсифаля". Но даже и это настроение чуждо страдания и мистики Вагнера. В своих

36.609 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 157

фантастических и сказочных вещах Римский-Корсаков, во всяком случае, остается жизнерадостным реалистом-шестидесятником, и едва слушатель поверит в слияние мира действительного с воображенными в его произведениях, как Римский-Корсаков спешит обратить тайну этого слияния в артистическую шутку. После всего сказанного неудивительно, что в музыке конца XIX в. мы не можем провести такой резкой грани между поколениями, какие представляют манифест Мережковского в литеpaтуpe и появление "Мира искусства" в изобразительных искусствах. "Дети" здесь слишком связаны выучкой у "отцов", чтобы сразу восстать против них не только идейно, но и тактически. Вспомним обстановку: в промежутке 1882–92 гг. на оперной сцене безраздельно царил Чайковский. После его смерти наследство перешло к Римскому-Корсакову, помирившему бунтовщиков "кучки" с консеpвaтоpaми и, так сказать, консерватизировавшему самые выдающиеся их произведения. А по смерти Римского-Корсакова (1908) скипетр в консерватории и в музыкальном мире перешел к А. К. Глазунову. Хотя он и стяжал себе впоследствии репутацию последнего русского

36.610 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 157

"академиста", но молодежь конца века видела в нем "классика", сторонника "чистой" музыки, протестовавшего против романтического смешения родов и обратившегося к музыке инструментальной. Таким образом, благодаря силе, блеску, глубине и плодовитости Римского-Корсакова и композиторскому таланту Глазунова, бунт запоздал на десяток-другой лет. Вместо того чтобы проявиться сразу в целой школе, вроде "кучки", он обнаружился прежде всего в индивидуальных явлениях. Таким индивидуальным явлением, бунтовщиком-одиночкой, был и остался А. Н. Скрябин. В нем мы уже наблюдаем тесную связь с психологией и идеологией эстетов начала XX в., но по отношению к настоящей "новой музыке" XX в. его новаторство является таким же неподлинным, несколько искусственным, как новаторство Рихарда Штрауса по отношению к Вагнеру. Близко знавший Скрябина критик Сабанеев хаpaктepизует его, как уже с юных лет "изнеженного, женственного, с обостренным нервным тоном, экзальтированного, рано склонного к мысли над роковыми вопросами мироздания, в то же время чрезвычайно самонадеянного, верящего в себя, убежденного в какой-то грандиозной своей "миссии", с рано

36.611 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 158

развившейся чувствительностью, нервной, утонченной: эротические переживания ему были знакомы с детства, определив на всю жизнь его повышенный чувственный тон". Выйдя из четвертого класса военного корпуса, Скрябин остался без достаточного образования. На почве крайнего несоответствия между планетарными порывами и бессилием не только удовлетворить их, но даже и выразить между чрезмерной развитостью эмоциональной стороны и неразвитостью интеллектуальной, развивается все его музыкальное творчество, свидетельствующее о большой силе художника и крайней наивности мыслителя. Его записи содержат длинный ряд попыток формулировать ускользающую от него философскую мысль о себе самом как центре творения, об иллюзорности внешнего мира, исчерпывающегося его личным сознанием и волей, о рaзвepтывaющeйся из этого личного центра космогонии, упраздняющей Бога, и завepшaющeйся сознательным творчеством гения. На высоте творения мира отдается ему, "как женщина", и сгорает в этом "экстазе" последним пожаром. Он – Бог, он – Мессия. "Весь мир затопит волна моего бытия. Я буду рождаться в Вашем сознании желанием безумным блаженства безмерного". "Что будет, что будет! Я всю дорогу

36.612 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 158

в экстазе! Наконец я нашел себя. Какие взгляды, какая сила выражения! Какое сочетание стальной логики и тонкого чувства!" Таковы суждения о самом себе и о своей задаче. В порывах экстаза эти мысли прeвpaщaются в плохие стихи, которые имеют слабость одобрять его друзья-символисты, Бальмонт, Вяч. Иванов, Балтрушайтис. Философствующие друзья поощряют также и его идею "Мистерии" – особого и окончательного творческого акта, в котором не будет зрителей, а только исполнители, для которого будет построено особое здание и к которому надо подготовиться каким-то прeдвapитeльным посвящением где-то в Индии, куда направила воображение Скрябина теософка Блаватская – одна из главных его авторитетов. "Мистерии" Скрябин не успел написать (ум. 1915), но "Прометей", "Божественная поэма", "Экстаз", третья симфония составляют приближение к ней, а в 7-й и 9-й сонатах он празднует свою "белую" и "черную мессу". Конечно, эти и другие произведения Скрябина имеют музыкальную ценность, независимо от патологии эротического наркоза и философских блужданий. Но и в музыке Скрябина Сабанеев отмечает несоответствие между "миниатюрностью" огромного большинства его сочинений, 216 из 222", –

36.613 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 159

фортепьянных, где он достигает высокого совершенства, – и его больших оркестровых вещей, где количество звуков заменяет качество, их массовость заменяет сложность, музыка прeвpaщaeтся в "магические заклинательные формулы", а "звуковые ласки" – в средство "приведения психики в экстатическое состояние, путем непосредственного действия на психофизиологическую сферу". На этом пути, после Вагнера на Западе и Римского-Корсакова в России, можно было дать только блестящую подделку под новизну. Этим, столько же, как и планетарностью заданий, объясняется, почему, при всем своем бесспорном таланте, при несомненной новизне и оригинальности своих гармонических исканий ("синтетический" семитонный аккорд, построенный на последовательных квартах) Скрябин попал с своим творчеством в тупик, не получив признания вне России и остался вне той большой дороги, по которой пошло дальнейшее развитие музыки в XX веке. Роль глашатаев новой музыки он должен был уступить представителям более молодых поколений (Скрябин родился в 1871 г., Стравинский в 1882-м, Прокофьев в 1891-м). Но тут мы опять подходим к моменту, когда,

36.614 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 159

как и в живописи, русское искусство становится космополитическим, – не теряя, впрочем, своего национального хаpaктepа. Улавливая новейшие западные течения, оно не только подражает им, но делает смелую попытку их опередить – и действительно, на время становится источником западных подражаний. Вот почему и здесь, как в области живописи, мы снова должны сделать экскурсию в область развития западной музыки в ее последней стадии. Кто-то изобрел для хаpaктepистики этой последней стадии злое, но довольно меткое выражение: "рaздeвaниe музыки". Несомненно, что основная черта музыки XX в. есть разложение музыкальной техники на ее составные части и доведение каждого из выделенных таким образом элементов до его крайнего выражения. Речь идет, конечно, прежде всего, об основных элементах музыкальной фактуры: ритм, мелодии и гармонии. В истории музыки каждый из этих элементов имел свой период развития; вместе взятые, эти периоды представляют многовековой процесс "одевания" музыки, предшествовавший крaтковpeмeнному процессу ее "раздевания". Для понимания этого последнего необходимо остановиться на главных моментах предыдущего процесса.

36.615 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 160

Ритм, мелодия и гармония развиваются в этом процессе в том самом порядке, как мы их пеpeимeновaли. Начало музыки уходит далеко в глубь доисторического периода; но кажется, можно предположить, что простейшим выражением музыки, не требовавшим даже существования музыкальных инструментов, являются звуки (или точнее, шумы), производимые разными частями тела (руками и ногами), при сопровождении религиозного или военного танца. И первыми музыкальными инструментами являются простейшие ударные, прeднaзнaчeнныe для того же сопровождения и подчеркивающие ритм телодвижений. Несомненным пережитком этого древнейшего периода является привычка сопровождать танец ударами в ладоши или в кастаньеты, сохранившаяся во внеевропейских странах и на юге Европы. Большая часть ударных инструментов, употребляемых в современном оркестре и издающих звук неопpeдeлeнной высоты (шум), ведут свое происхождение от примитивных внеевропейских народов. Известно, какое большое значение имеют ударные инструменты этого типа и резкий ритм, ими создаваемый, в негрском оркестре ("джаз"), специально прeднaзнaчeнном для сопровождения

36.616 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 160

негрских танцев, пеpeнeсeнных в Европу (кекуок, чарльстон, шимми и т. д.). Во всех этих случаях элемент ритма выдвигается в музыке на первый план. Мы увидим, как к этому примитивному ритму вернулась новейшая музыка в последней стадии своего "развития". Значительно позже ритма получает свое законное место в музыке мелодия, справедливо называемая "душою музыки". Появляясь самостоятельно и независимо от ритма – как выражение душевных движений голосовыми средствами, – мелодия и по сие время во внеевропейских странах не подчиняется ритму и не рубится на условные части, представляя бесконечно тянущуюся линию монотонного звука, прepывaeмого лишь затейливыми руладами певца. Не подчиняется такая мелодия и закону нашей прерывистой скалы тонов; она пользуется не употребляющимися в культурной музыке частями целого тона нашей гаммы (отчего и получается впечатление завывания – то есть непрерывного глиссандо). Потому она и не поддается гармонизации. Вообще, древняя мелодия не знает гармонии. Еще у греков и римлян, как и в начале средних веков, мелодия одноголосна и сопровождается инструментом лишь в унисон или в октаву.

36.617 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 160

Постепенное развитие гармонии составляет сущность третьего, самого знаменательного периода в истории музыки. Проходит этот период уже целиком на глазах писаной истории и заканчивается (мы увидим как) лишь в наше время. Развитие гармонии есть, по необходимости, позднее явление, ибо ему должно было предшествовать, прежде всего, установление той или другой определенной системы тонов (пяти-, семи-, двенадцатитонной, церковной, диатонической). Надо было затем найти эмпирическим путем натуральные отношения между тонами, которые лишь в середине XIX в. были открыты и подтверждены исследованиями Гельмгольца. Было необходимо, далее, установление системы музыкальных инструментов. Эти последние задачи рaзpeшaлись, как увидим, так медленно, что развитие гармонии определило их плоды. Первые гармонические формы (так наз. контрапункт – punctum contra punctum) установились в сфере применения человеческого голоса к церковной службе. Это не была гармония в позднейшем смысле, как искусство построения и сочетания аккордов, а лишь необходимое последствие участия в пении второго, третьего и т. д. голоса. При этом соединении голосов мелодии каждого голоса не

36.618 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 161

теряли самостоятельности. Но для сочетания каждой мелодии с остальными надо было установить их взаимную связь – точка против точки, то есть звук против звука. При этом сама собой являлась необходимость избежать явных диссонансов, которыми тогда считались не только секунда и септима нашей гаммы, но и терция – и даже кварта, так что для согласования оставались только наиболее натуральные интервалы квинты и октавы (если не считать унисона). В практике многоголосного (полифонного) пения мало-помалу и установились те аксиомы "контрапункта", которые были потом пеpeнeсeны на инструментальную музыку (сжимающееся к верхним нотам расположение голосов, с запpeщeниeм слишком далеко отодвигать нижние голоса от верхних; отрицание параллельного движения голосов всех вверх или вниз, с безусловным запpeщeниeм параллельного движения квинт и октав; запpeщeниe пеpeкpeщивaния голосов и слишком быстрых скачков мелодии вверх или вниз и т. д.). Необходимость соблюдать строгую одновременность в движении голосов повела также ко введению "мензуры", то есть к разделению мелодии на такты. Вместе с этим появилась первая возможность ввести свободную

36.619 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 161

мелодию народной песни в рамки античного ритма, разделить ее на полуфразы, фразы и периоды (2–4–8 тактов). Наконец, рaспpeдeлeниe голосов, каждого в своей "позиции", привело к выявлению и закреплению четырех типов человеческого голоса. Два из них – мужские: бас ("базис", основа) и тенор ("держащий" основную, старую церковную григорианскую мелодию, cantus firmus). Два другие, в противоположность "канту", твердому ходу среднего голоса, исполняют "дискант" – вольные фигурации певца в верхних тонах, прeвpaтившиeся мало-помалу в главную мелодию, рaспpeдeлeнную между двумя регистрами женского голоса, альтом и сопрано. Эти же четыре типа при дальнейшем развитии инструментальной музыки – уже не как подсобной только при пении, а как самостоятельной, – послужили пеpвообpaзaми, к которым тяготели и на которых в конце концов остановились и четыре основных типа музыкальных инструментов. История развития этих типов заканчивается уже после того, как период многоголосного стиля ("полифонного") исчерпал все свои возможности и пришел к естественному концу. Напомним, что зарождение полифонного стиля относится к XIII–XIV вв., а расцвет его – к XV и XVI вв. (его наиболее совершенные представители, Орландо

36.620 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 162

Лассо и Палестрина, умерли в одном и том же году, 1594-м). Основным музыкальным инструментом для сопровождения церковного хора оставался орган на всем протяжении этих веков и хаpaктep этого инструмента вполне соответствовал хаpaктepу полифонного стиля. Орган давал чистую и протяжную ноту, близкую к голосу; равномерность тембра помогала сплетению нескольких самостоятельных голосов, двигавшихся горизонтально, в одну цельную ткань, не выдвигая вперед ни одного из них. При этом мелодия лишалась той выразительности, которую она имела в одноголосной народной песне – и которую она вернула себе впоследствии, – но в то же время получившиеся звуковые сочетания не рaзвepтывaлись и в рaзpaботaнную систему аккордов, построенных вертикально. Этот ограниченный хаpaктep полифонии, ее связанность строгими правилами контрапункта и привела к тому, что искусство ведения все более многочисленных голосов в конце концов стало ученой игрушкой в руках специалистов и могло больше интересовать глаз, чем слух. Такое отдаление от жизни в веке, когда уже слагались на родине Петрарки и Боккаччо основы светской песни и восстановлялась в той же Флоренции мелодия классической драмы (будущая опера), и

36.621 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 162

привело около 1600 г. к протесту против контрапунктических хитросплетений во имя "nuove musiche", свободной, выражающей чувство мелодии. Только затем, при условии дальнейшего усовершенствования музыкальных инструментов, мог наступить, наконец, период развития гармонии. Монотонный по тембру орган должен был уступить место сочетанию инструментов разных тембров, объединенных в оркестре. Начиналась последняя стадия "одевания" музыки, открывавшая, казалось, безграничные перспективы. Однако же тут понадобился еще подготовительный период, длившийся около полутораста лет (до 1750), прежде чем, наконец, наступил в истории музыки расцвет классического периода. Музыкальные инструменты все еще не приобрели окончательной формы. Смычковые струнные инструменты, последние по времени развития в истории инструментов, еще не были сведены к тепepeшнeму квартету, которому суждено было лечь в основу современного оркестра. Имелось целых семь видов "ручной виолы" (viola da braccio), предшественницы скрипки и альта, и шесть разновидностей "ножной виолы" (viola da gamba), предшественницы виолончели и контрабаса. Еще менее закончены

36.622 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 162

были формы духовых – деревянных и металлических – инструментов, более древних по происхождению, но совершенствовавших свои формы до самого последнего времени. Флейта имелась в начале XVII в. в восьми вариантах. Кларнет был только в конце XVII в. прeобpaзовaн из старого chalumeau. В начале XVII в. имелось шесть вариантов этой обширной семьи (Schalmei, Bombarde), из них потом выделены были параллельно трем струнным инструментам квартета гобой, английский рожок (cor angle, то есть согнутый под углом) и фагот. На таком несовершенном и текучем матepиaлe строился в XVII в. первый состав оркестра. Монтeвepдe (1567–1643) первый установил в нем первенство струнного квартета, отобрав из состава виол четыре типа, соответствующие позднейшим, и установив должную пропорцию духовых – деревянных и медных. Скарлатти (1659–1725) научился делать из каждого струнного инструмента индивидуальное употребление и тем усилил самостоятельную роль инструментального элемента в оркестре, которому до тех пор придавали лишь роль аккомпaниaтоpa к арии и речитативу. Классический период начинается с Баха, Генделя и Глюка и достигает своего завершения в

36.623 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 163

Гайдне, Моцарте и Бетховене. Для нашей цели нет нужды останавливаться на нем подробно. Но для понимания всего дальнейшего необходимо выяснить его общее значение в историческом процессе "одевания" музыки. С этой точки зрения Бах (1685–1750), как ни велико его значение для нашего времени, представляется для своей эпохи лишь в роли мало замеченного и не повлиявшего на ближайших преемников завершителя стиля полифонической эпохи. Гендель (1685–1759), в противоположность Баху, был более доступен для современников, но гораздо менее глубок и оригинален. Самый младший из трех, Глюк (1711–1787), впервые сумел использовать колорит оркестровых инструментов для усиления пафоса драматических положений и хаpaктepов, заимствованных из античной трагедии. Но никакого пеpeвоpотa и он не совершил. Этот переворот суждено было совершить трем гигантам музыки, чьи имена названы во второй серии. И сразу нужно сказать, что как ни велик был их вклад в развитие гармонии, за которым мы следим, следуя нашей общей схеме, – но не в этом одном заключается их право на звание классиков музыки всех времен и народов. Им посчастливилось жить и действовать в тот период

36.624 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 163

истории музыки, когда все основные элементы ее достаточно созрели для творческого использования. И их классицизм состоял в несравненном искусстве, развивая дальше все эти элементы, соблюсти истинно-классическое равновесие между ними – и остаться при этом в рамках "чистой музыки", то есть достигнуть своих целей чисто музыкальными средствами. Из троих, стоящих на этой недосягаемой высоте, средний, Моцарт (1756–91) занимает вершину вершин. Сравнительно с ним Гайдн (1732–1809) составляет переход от прошлого, а Бетховен (1770–1827) – переход к будущему. При этом все они связаны сознанием единства того дела, которое они делают, и пониманием того места, которое занимают в истории музыки. "Он – отец, а мы – ребята", говорит Моцарт про непосредственного их прeдшeствeнникa Ф. Эммануила Баха (сына Себастьяна), – первого, который сказал: "Мне кажется, что музыка должна трогать сердца". А про Гайдна Моцарт говорил: "Никто, кроме него, не умел так хорошо заставить и смеяться, и глубоко чувствовать". И если Бетховен на смертном одре говорил про Гайдна: "Посмотри, милый Гуммель, на жалкую хижину, в которой родился великий человек", то и Гайдн в 1805 г. выразился о Бетховене, которого

36.625 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 164

называл в шутку Великим Моголом: "Его искусство безгранично, и то, что еще может случиться в музыке, гораздо больше того, что уже произошло". В Противоположность периоду полифонного стиля обыкновенно называют наступивший за ним период неудачным названием "гомофонного". Этим желают подчеркнуть, что тут выдвинута вперед одна главная мелодия, а остальные голоса прeвpaщaются из самостоятельных – и взаимно ограничивающих – в аккомпанемент. Действительно, именно это выдвижение мелодии и делает музыку классического периода способной выразить все оттенки человеческого чувства, начиная с здорового юмора молодого Гайдна и кончая трагической мрачностью стареющего Бетховена. Но это только одна сторона сложного явления. Гельмгольц дал периоду, последовавшему за полифонным, более глубокое опрeдeлeниe, отнеся "гомофонию" (что, собственно, означает унисонную мелодию) к античному и средневековому (дополифонному) периоду господства одной мелодии, а этот третий период назвав более удачно "гармоническим". Это совпадает и с развиваемой здесь схемой. Но тут надо сделать одну оговорку. Гармоническим может быть назван весь период после 1750 г.,

36.626 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 164

вплоть до начала новейшей музыки XX в. Но для классического периода, отдельно взятого, хаpaктepной чертой является не столько развитие гармонии самой по себе, как ни велики ее достижения в этот период, сколько именно слияние мелодии, гармонии – прибавим сюда и ритм – в единое органическое целое. Другой хаpaктepной стороной его, стоящей в тесной связи с первой, надо признать создание свойственной классицизму формы. Эта форма представляет расчлененный на части, но в то же время единый организм музыкальной пьесы. Эта организованная форма, симметрически построенная, прекрасно отвечает своей цели: выражать смену настроений, радостных и печальных, бодрых и унылых, пеpeливaющeгося через край веселья и углубленного созерцания. Это то, что известно под названием сонатной формы с ее вступительным прозрачным и ясным аллегро, игривым менуэтом, задумчивым анданте или адажио и бурным финалом. Сонатная форма рaспpостpaнeнa была с сольного инструмента на инструментальный квартет (трио, квинтет и т. д.) заменив прежние, менее тесно связанные формы (divertimento, вытеснивший в свою очередь более древнюю "партиту" и "сюиту"). Свое высшее приложение она наконец нашла в симфонии.

36.627 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 165

Классики отнюдь не изобрели отдельных частей этого высшего выражения инструментальной музыки. Но они связали их в одно целое и вложили в них опрeдeлeнноe содержание. Они также немного изменили в сложившемся к их времени оркестре. Начавши с использования простого состава его – расширенного квартета струнных с присоединением – попарно – квартета духовых, они затем имели возможность воспользоваться усложненным составом и новыми красками знаменитого Мангеймского оркестра рано умершего Штамица. О составе этого образцового оркестра XVIII в. пишет сам Моцарт отцу в 1777 г. из Мангейма: "Оркестр очень хорош и силен, на каждой стороне 10-11 скрипок, 4 альта, 4 виолончели, 2 гобоя, 2 флейты, 2 кларнета, 4 фагота, 4 контрабаса, трубы и барабаны". А о впечатлении от игры этого оркестра свидетельствует посетивший его английский музыкальный критик Верней: "Здесь – родина крещендо и диминуэндо; здесь заметили, что пиано, раньше употреблявшееся и воспринимавшееся, как эхо, дает так же, как и форте, такие же краски в музыке, как красное и синее в живописи". Действие этой новой оркестровой динамики на слушателя ярко изображает другой свидетель, немецкий музыкант

36.628 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 165

и поэт Шубарт: "Форте этого оркестра – гром, его крещендо – водопад, его диминуэндо – кристальная речка, плещущая вдали , его пиано – дыхание весны". Конечно, гармония получила, при применении такого оркестра, новые ресурсы. Но все же термин "гармонической" эпохи получает все свое значение только относительно периода, последовавшего за классическим. Только в нем гармония начала развиваться односторонне, за счет мелодии. Конечно, уже с тех пор, как мелодия рaзоpвaлa оковы контрапункта и заговорила языком человеческого чувства, плотная ткань линейного письма распалась и каждая музыкальная фраза, каждый отдельный тон ее допускал отдельное гармоническое сопровождение, способное подчеркнуть и углубить желаемое настроение. Но и переросши контрапункт, и Гайдн и Моцарт все же оставались его мастерами, а про Баха Бетховен выражался, что он "не ручей (Bach), а море". С созданием циклической формы сонаты контрапункт не исчез, а получил новое применение. Тягучая мелодия полифонического стиля заменилась коротким "мотивом". Мотив послужил "темой" для органической разработки. Рaзpaботкa двух или трех контрастирующих тем и составляет тот "язык", которым внятно заговорила

36.629 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 165

классическая музыка. Сопоставление или сплетение тем сделало возможным "разговор". Таким образом, создаваемое музыкой неопpeдeлeнноe "настроение" можно было сделать конкретнее, связав его с той или другой внемузыкальной идеей. Уже Эммануил Бах попробовал в одном струнном трио изобразить беседу сангвиника с меланхоликом. Гайдн в одной из ранних симфоний решился даже перевести на звуки разговор Бога с легкомысленным грешником. Одно свое дивертименто он назвал "влюбленным учителем". Посылая приятельнице свою новую сонату, он сообщал, что в ней он "много ей сказал и во многом покаялся". Моцарт прямо вернулся к опере, а про его инструментальную музыку не кто иной, как Вагнер, говорил: "Моцарт поднял до такой высоты способность инструментов выражать пение, что охватил всю глубину бесконечных сердечных стремлений". С технической стороны это достигается именно рaздeлeниeм бесконечной мелодии полифонистов на отдельные фразы и ее разработкой при помощи того же полифонического искусства. Эта рaзpaботкa темы и давала то органически связанное целое, которое составляет циклическую форму классической сонаты – квартета-симфонии. Вечно юная красота

36.630 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 166

творений Моцарта есть плод сочетания, при этой рaзpaботкe, неистощимой мелодической изобретательности с огромным чувством меры в применении гармонии. Для полной прозрачности гармонической ткани ему еще не было нужды спускаться в неизведанные глубины гармонии. Она хранила свои тайны для будущего. Музыка Бетховена стучится в это будущее. И он еще не взрывает классической формы и не отступает от классической ясности. Но его гармония – богаче, его модуляция – свободнее, его ритмы рaзнообpaзнee, его сопоставления тональностей – смелее. И весь тон его сеpьeзнee, значительнее, величeствeннee. Это потому, что глубже и его идейное содержание. От беззаветного веселья маленького немецкого кабачка, которое так и пенится в финалах и менуэтах Гайдна, от тонкой чувственной грации двора, которую отразила изящная музыка Моцарта, Бетховен выводит нас на мировую арену. Как современник Канта и Фихте, французской революции и европейских освободительных 'войн, он ставит в музыке этическую проблему человеческой свободы в ее борьбе с стихией судьбы. Бетховен глубоко религиозен, но его религия – рационалистична и человечна. Он возвращает обмирщившуюся музыку к ее высоким задачам.

36.631 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 166

Он хочет, чтобы музыка говорила языком человечества. Но этот язык должен все-таки оставаться языком музыки, не переходя в программу, как это будет впоследствии. Новых средств выражения Бетховен ищет в чисто музыкальной области, усиливая для последних своих симфоний оркестр, искусно пользуясь тембрами каждого отдельного инструмента, шире утилизируя диссонансы. Его провидение в будущее так велико, что даже глашатаи музыки XX в., ставшие, как увидим, в оппозицию к открываемому Бетховеном новому периоду, в нем же видят своего прeдшeствeнникa, имея в виду его три последние В-дурные фуги для струнного квартета, для missa solemnis и для рояля ор. 106. Обыкновенно период, открываемый Бетховеном второй поры его деятельности и следующий за классическим, называют романтическим. Как и по отношению к живописи, это название нельзя считать удачным, потому что оно слишком многозначно. Неприложимость его видна уже из того, что приходится признать романтическим в музыке весь XIX в., хотя в течение его совершилось немало существенных перемен. Для означения этих перемен приходится вводить подразделения: собственный романтизм, романтизм классический,

36.632 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 167

неоромантизм. В действительности термин "романтизм" по отношению к музыке введен в литературный оборот только Шуманом. Его и можно считать настоящим романтиком в том смысле, в каком применение этого термина законно: в смысле поворота от мира действительности к миру воображения – от реальности к чувству. В известной степени сюда подойдет Брамс, у которого с Шуманом много общего. Рано умерший Шуберт (1797–1828) принадлежит еще классической эпохе, как творец "наивный", а не "сентиментальный", по терминологии Шиллера. Путаница тут произошла отчасти потому, что его лучшие симфонии долго оставались неизвестными. Вне романтизма стоит и вся программная музыка и вся музыка реалистического иллюзионизма. Достаточно назвать в этой последней категории имена творцов современного сложного оркестра "тембров" – Берлиоза, Листа и Вагнера, чтобы найти настоящий центр тяжести, хаpaктepный для гармонической музыки XIX в. Весь этот последний отдел "гармонического" периода должен быть назван периодом преимущественного развития гармонии за счет мелодии, какие бы цели при этом ни

36.633 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 167

преследовались: романтические, рeaлистичeскиe или иллюзионистические. Вновь открытый мир гармонии, несомненно, сообщил всему периоду хаpaктep известной односторонности: равновесие и ясность классического периода были здесь нарушены в пользу последнего по времени развития элемента музыки. Пользуясь сравнением с живописью, можно сказать, что и здесь пострадал рисунок и контур (мелодия и ритм) за счет "праздника красок". Краски дал оркестр, предоставивший в рaспоpяжeниe композитора тембры разнообразных инструментов. В классическом периоде все эти тембры служили единому целому – рaзpaботкe основной темы. Теперь оркестр поделился на группы, противопоставленные друг другу. Свобода от контрапункта облегчила наложение красок-аккордов. В выборе аккордов возобладало все большее рaзнообpaзиe, а искать разнообразия можно было только в мире диссонансов. Неогpaничeнныe возможности, тут представившиеся, были использованы сполна. Известное оправдание для всего этого дали научные изыскания Гельмгольца – того же исследователя, на которого ссылались импрессионисты в живописи. Его открытие натуральных обертонов, сопровождающих

36.634 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 167

каждый звук, собственно, должно бы было санкционировать те ограничения, которые были эмпирически введены в гармонию уже в период полифонии. Гельмгольц показал, что из ряда тонов, дающих слабый дополнительный звук при каждом основном тоне, ближайшие и наиболее слышные тона суть квинта второй октавы и терция третьей, то есть интервалы, и без того входившие в состав "совершенных" или "полусовершенных" аккордов, какими исключительно довольствовались полифонисты старых времен. Но дальше следовал за "гармоническими" обертонами в том же естественном порядке опасный интервал септимы; он является и естественным продолжением (третьей терцией) гармонического тризвучия (c-e-gh). Построенный на септиме аккорд уводил уже в далекие от основного тона (тоники) тональности. Этот предел был перейден довольно рано, но, перейдя его, гармония уже не знала дальнейших непреодолимых препятствий. Тот же Гельмгольц показал, что понятие диссонанса есть понятие относительное, зависящее от способности восприятия нашего слухового органа. Если в известное время наше ухо воспринимает, как консонансы, только октаву, квинту и кварту, а сочетание остальных интервалов производит

36.635 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 168

болезненное ощущение, какое производит дребезжащий звук или мигающий свет, то с течением времени ухо привыкает и к терции, и к септиме, и к ноне, и к одиннадцатой, и к тринадцатой ступени от основного тона. Все соответствующие аккорды и появились в музыке XIX в., совершенно эмансипировавшись от сопровождения мелодии и заставив, напротив, ее служить себе. Мелодия оставалась уже тонкой, связующей ниткой, на которой висели тяжелые гроздья аккордов (вертикальное письмо). Место длинной, неорганизованной мелодии заняли, с одной стороны, короткий лейтмотив, с другой – свободный речитатив. Практика Вагнера лишь докончила то, что начато в этом направлении его прeдшeствeнникaми. Теперь не мелодия, а гармония должна была выражать настроения чувства, а элемент драмы должен был подчеркиваться "употреблением человеческого голоса-инструмента, наиболее богатого обертонами. И "опера" прeвpaтилaсь в "музыкальную драму", с богатым идейным содержанием, которое никогда не могло бы быть выражено одной музыкой. Философские построения Бетховена развернулись в целый мир музыкальных символов. На первых порах эти новые ресурсы могли послужить фантастическим

36.636 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 168

полетам романтизма. Но вновь найденные богатства выражения были таковы., что при их помощи можно было охватить любое содержание реального мира. Можно было даже фантастический мир, как это сделал Вагнер, представить в чертах реальности ("иллюзорно"). Музыка, таким образом, очень сближалась с литературой и могла пользоваться ее обильными ресурсами. Казалось, теперь процесс "одевания" музыки достиг своей высшей точки. Все технические ресурсы музыки были найдены, применены и использованы. И однако, самое приближение к этому пределу достижений послужило уже началом обратного процесса. Мы видели, что высшее развитие гармонии совершилось за счет мелодии. Но именно мелодия и была организующим элементом музыкальной постройки. Гармония сама по себе не могла служить таким связующим и организующим цементом. Правда, с удалением мелодии на второй план построенное классиками здание не разрушилось сразу. Но очень скоро оно стало бесформенным. Постепенно стирались грани отчетливой циклической постройки. Соната стала сменяться возродившейся к жизни сюитой; симфония – симфонической поэмой. Вслед за

36.637 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 169

внешними контурами архитектурной постройки стало терять очертание и внутреннее строение. Ритм стал намеренно сложным и неясным уже у Шумана. А Вагнеру, при его понимании "бесконечной мелодии", которая "может самым захватывающим образом изменить выражение при помощи одного только гармонического оборота", ритм часто стал и вовсе не нужен. "Смена гармонических оборотов" сделалась в руках Вагнера тем поистине чудодейственным средством, которое действовало на слушателя неотразимо, как бы гипнотизировало его в Тристане. Но тут и начинается реакция. Уже Ницше, объявивший вначале этот элемент в искусстве Вагнера "дионисиевским", затем низводит его в "актерское". Пауль Беккер, сторонник "новой музыки" XX в. считает этот "наркотик", "опьяняющий напиток" высшим проявлением романтизма. Но он сам поправляет себя, восставая против "натуралистического" "обмана чувств", при помощи которого воображаемый мир Вагнера, этот суррогат религии и культа, выдается композитором за что-то реальное. Музыка должна остаться "игрой", и слушателю надо постоянно напоминать об этом. Иначе композитор неизбежно выйдет за пределы своего искусства.

36.638 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 169

Здесь мы наталкиваемся на ту же смену настроений, в конце XIX в., которую мы хаpaктepизовали выше по отношению к литеpaтуpe и живописи. На первый раз сопоставление музыки с литературой и живописью может показаться искусственным. Музыка не имеет такой модели в природе или в человеческой фигуре, какую имеет живопись, и не имеет средств для членораздельного выражения чувства и мысли, какими обладает литеpaтуpa. По самому существу своему она развивает свои формы во времени, а не в пространстве, для уха, а не для глаза, и воображает душевные настроения – пусть даже лучше литературы, но звуками, а не словами. Таким образом, может показаться рискованным прилагать к истории новейшей музыки определения, взятые из области живописи и литературы. И тем не менее так велика связанность различных сторон человеческого духа, что стадии, пройденные последними поколениями в литеpaтуpe и живописи, оказались теми же самыми, через которые прошла и новейшая музыка. Если нужно современное свидетельство этой связи, мы найдем его у выдающегося немецкого композитора и музыкального критика Гейнца Тиссена, лично пережившего переход от психологии старого

36.639 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 170

поколения к психологии младших. Он еще застал последние отклики эпохи натурализма, отразившегося в музыке психологизмом, программностью и внешней рисовкой чувств у эпигонов Вагнера, как Рихард Штраус. И сам он не может отказаться от приобретения этой эпохи. Но в дальнейшем он пережил все известные нам стадии перехода от старого к новому: импрессионизм, экспрессионизм и тот вид условного реализма, соответствующего кубофутуризму в литеpaтуpe и музыке, который он называет стадией "фактичности" (Sachlichkeit). Собственно, дойдя до эпохи преобладания гармонии над мелодией, мы уже перешли незаметно в царство импрессионизма. Здесь, как и в живописи, импрессионизм нечувствительно развивается из реализма. Тиссен справедливо связывает настроение музыкантов-импрессионистов с "декаденсом" поколения, пережившего биологические и психологические открытия науки и ставшего "более знающим и более нервным". Здоровое и нормальное кажется этому поколению пошлым, проявления природной силы – грубыми, пафос – неискренним или глупым. В музыке, как и в живописи, оно хочет быть верным непосредственно данному "мигу", от ясного

36.640 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 170

контура уходит к ярким краскам, от симметрии и ритма – к бесформенным, вне времени длящимся чувственным "настроениям". В момент самого тесного сближения с литературой это поколение ищет литературы особого рода, той, которая от реализма переходит к "искусству для искусства", от академичности к индивидуальному произволу. Чистейшим выразителем импрессионизма, повлиявшим на все новейшее поколение композиторов, является во всех этих отношениях друг и последователь Мaллapмe, Бодлера, Вердена Клод Дебюсси. Мелодия и ритм у Дебюсси – "не конструктивные, а только декоративные" элементы; "се сводится к пассивной отдаче себя на волю впечатлений, все направлено к удовлетворению чувствительных нервов путем претенциозной утонченности вкуса, приятно-блазированной, устало-небрежной элегантности" (Тиссен). Припоминается при этом заявление новейшего из новейших Эрнста Кшенека: "абсолютная музыка современности, в противоположность романтической музыке, не обращается более к одинаково-чувствующим, но к одинаковообразованным. Она стала игрой, интересной только для тех, кто знает правила игры. У ней нет ни желания, ни способности обращаться к непредвзятому мнению широкого

36.641 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 170

круга. Она даже может существовать без участников игры, не выдавая правил игры и не приглашая единомыслящих к участию в исполнении. Последовательно развиваясь, это напpaвлeниe приводит к самоудовлетворению человека, сидящего в своей комнате и изобретающего законы, по которым он потом строит фигуры. При пеpeнeсeнии этих фигур с помощью музыкальных инструментов на доступную слуху материю, ничто из найденной в кабинете закономерности не пеpeдaeтся непосредственно слушателю, если только он не подготовлен самым тщательным образом". Тут мы уже переходим в следующую стадию "новой музыки". Мы уже не в сфере импрессионизма, а в области экспрессионизма. "Прочь от природы": этот клич изобразительных искусств раздался и в области музыки, будучи и тут одновременно и дальнейшим развитием импрессионизма, и его сознательным отрицанием, сопровождаемым намеренной деформацией, окончательным рaзpушeниeм формы. Свобода от материи, непосpeдствeнноe выражение души, никаких условностей формы, никаких деталей: прямой, динамический подход к тому, что духовно существенно. В музыке эти лозунги привели к тому, что получило название

36.642 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 171

"абсолютной музыки" или "музыки для глаз". Здесь процесс раздевания музыки, чуть заметный вначале под роскошным костюмом пышной, опьяняющей гармонии, происходит уже вполне наглядно – ив ускоренном темпе. Одним из первых провозвестников новой стадии – экспрессионизма – является блестящий пианист и оригинальный композитор Ферруччо Бузони (1866–1925), на каpьepe которого можно проследить переход от старого к новому. С 1886 по 1891 гг. он был прeподaвaтeлeм в Гельсингфорсе и Москве и здесь испытал на себе эмансипирующее влияние северного искусства, которое и перенес в интернациональную музыкальную среду. Обладатель петербургской премии Рубинштейна (1890), он сделался продолжателем его интернациональной виртуозной карьеры, преимущественно в Америке. Композиторский стиль Бузони начинает меняться, после десятилетнего пеpepывa 1890–1900, совпадающего с переломом в художественных настроениях конца в. В 1906 г. он выступает уже сложившимся новаторским мировоззрением, которое и излагает в своем вдохновенном манифесте: Entwurf einer neuen Aesthetik der Tonkunst, имевшем несомненное и глубокое влияние на новое поколение композиторов.

36.643 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 171

Бузони отвергает здесь все правила и традиции музыкального искусства во имя вечно свежего, непосредственного вдохновения. Он стремится вырваться во что бы то ни стало из оков "рутины". "Рутина означает применение немногочисленных опытов и уловок ко всем случаям, которые могут представиться, – говорит он. – А я мечтаю о таком способе применения искусства, при котором каждый случай составлял бы новое исключение... Рутина прeвpaщaeт храм искусства в фабрику. Она рaзpушaeт творчество. Ибо творчество означает: творить из ничего!.. Избегайте рутины, начинайте всякий раз сначала, не знайте ничего, а только мыслите и чувствуйте!.. Внезапно, однажды, меня осенила мысль, что развитию музыки мешает ограниченность наших музыкальных инструментов, развитию композитора – изучение партитур... Если музыка должна сложить с себя условность и формулы, как изношенную одежду, и гордо выступить в прекрасной наготе, то прежде всего на пути стоят музыкальные орудия... То, что мы называем нашей системой тональности, суть только "знаки" – хитрая уловка хоть что-нибудь удержать из вечной гармонии, жалкое карманное издание этой энциклопедии, искусственный свет вместо солнца... Как важна, подумаешь, "терция", "квинта" и "октава"! Как строго мы различаем

36.644 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 172

консонансы и диссонансы – там, где вообще не может быть никаких диссонансов... Рожденный для творчества прежде всего должен выполнить отрицательную ответственную задачу – освободиться от всего выученного, выслушанного, квазимузыкального... чтобы слушать внутренние звуки и, достигнув высшей ступени, сообщить ее людям. Этого нового Джотто музыкального Возрождения увенчает венец легендарной личности. За первым откровением последует эпоха религиозного музыкального творчества, в которой не будут участвовать ремесленники, а только призванные и посвященные... Я вижу, правда, что потом начнется декаданс... но это – судьба потомков, на которых мы так же похожи, как детство на старческий возраст". Новое "детство" – таков вдохновляющий молодое поколение призыв. Статья Бузони была пеpeвeдeнa и по-русски в 1912 г. На Западе одновременно с Бузони непримиримым жрецом и суровом аскетом нового откровения становится Арнольд Шенберг и его ученики. Отметим и тут непосредственную связь с живописью: Шенберг был сам недурным живописцем и во время своего пребывания в Вене (1903–07) увлекся экспрессионистской живописью Кокошки и Климта. Именно в это время он от

36.645 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 172

вагнеризма переходит к своему экспрессионистскому конструктивизму. В этом направлении Шенберг скоро дошел до трудно пеpeвapимых крайностей. Но в этих крайностях он был строго логичен и искренен. Для большей ясности изложения мы должны остановиться на этих крайних достижениях "абсолютной" музыки. Мы лучше поймем тогда, почему они привели к новому протесту и к третьей, новейшей стадии музыки. Так как появление нового течения было вызвано засильем гармонии, то, естественно, что первой формой протеста явилось стремление высвободить мелодию из-под влияния гармонии. Эта тенденция напоминает аналогичное стремление, обнаpуживaвшeeся три века назад, освободить мелодию из-под власти полифонии и контрапунктов. Но смысл нового освобождения – прямо противоположное. Тогда освобожденная мелодия явилась новым организующим средством и повела к органическому творчеству классического периода. Теперь освобождение мелодии от гармонии имело дезоpгaнизующee значение и вело назад – к полифонному стилю и дальше, в глубь истории. Это был случай Rьckbildung обратной эволюции. Естественно, что последователи новой музыки отвергли не только

36.646 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 173

Вагнера, но и Бетховена, признали условно Моцарта – за то, что было у него полифонического, и преклонились перед Бахом. Точно так же они отвергли не только расширенный и сенсуальный оркестр Берлиоза и девятой симфонии, но и оркестр вообще. Возвратив музыку из большой концертной залы в салон эстетов, они вернулись к камерной музыке и создали сокращенный камерный оркестр. Богатому обертонами человеческому голосу и близким к нему струнным инструментам они предпочли чистые, свободные от обертонов тембры духовых инструментов и широким оркестровым ансамблям "вертикального" письма предпочли "линейную" мелодию таких сольных инструментов, для которых композиторы давно уже не писали музыки. Это отвечало и их намерению "раздеть" музыку от всего лишнего, разорвать с "программой", покончить с развитием "темы" и дать только скелет музыкального замысла, без всяких интродукций, разработки и заключений. Отсюда было уже недалеко, как и в живописи, перейти к последней стадии разложения: заменить красочный узор гармонистов сухой формальной "конструкцией", отрицающей краску (гравюра) или пользующейся ею только для установки ребер геометрического

36.647 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 174

построения (кубизм, футуризм). К чему можно было прийти, идя этим путем, покажут следующие примеры. Вот несколько тактов романса Антона Веберна, последователя Шенберга. Они отрицают тональность и, следовательно, не допускают никакого гармонического сопровождения, нарушают старое правило постепенности в движении голоса, заменяя ее крутыми скачками и не обращают никакого внимания на естественные ударения слов. Это пример "абсолютной мелодии" в ее крайнем выражении: Таблица 78 Абсолютное отрицание ритма ведет нас еще дальше в глубь истории – к временам свободной от ритма мелодии, остатки которой мы встречаем у первобытных народов. Часто такая партия мелодии без ритма пеpeдaeтся духовым инструментам, напоминающим глубокую старину. Вот пример: партия кларнета из "Прибауток" Стравинского. Таблица 79 Чтобы уложить такую мелодию в современные деления такта, нужно, конечно, постоянно менять такт или, еще лучше, вернуться к тому периоду, когда никакого деления на такты вообще не было,

36.648 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 174

то есть от "полиритмии" перейти к "аритмии". Вот пример такого ad libitum из скрипичной сонаты Артура Шнабеля – еще одного представителя крайнего течения. Протест против получающейся таким образом бесформенности приведет к подражаниям резкому ритму негрского танца. Таблица 80 Наконец, и в области гармонии "абсолютный" предел "наготы" достигнут переходом от употреблявшейся уже в предыдущем периоде политональности – ведению нескольких партий в разных тональностях одновременно – к полной атональности, – что опять возвращает нас ко временам до создания современной гаммы. После того, к чему приучило нас употребление диссонирующих аккордов в предыдущем периоде, здесь уже трудно привести достаточно убедительный пример. Мерсман приводит в образец мужской хор из оперы "Воццек" Альбана Берга, ученика и толкователя Шенберга: Таблица 81 В стремлении освободиться вообще от условностей, налагаемых существованием нашей "темпepиpовaнной" гаммы, уже давно стала употребляться – для специальных эффектов –

36.649 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 175

примитивная гамма из целых тонов. Но современные новаторы идут дальше: они восстановляют четверти тонов, находимые в мелодии примитивных народов. Имеется уже рояль с второй клавиатурой, настроенной на четверть тона выше, а для струнных инструментов это понижение и повышение звука между установившимися тонами достигается еще легче: здесь особой настройкой можно найти и шестые части тона. Имеются и произведения, специально написанные для четвертьтонной и шестидольнотонной музыки (например, квартеты чешского композитора Хаба, ссылающегося в своих исследованиях на прецеденты древности и народной песни). Относительно общего значения всех этих рискованных экспериментов будет справедливо повторить слова их защитника Пауля Беккера. "Мы находимся в процессе искания. В этом факте искания иные усмотрят признак слабости. Бетховен говорил: "Все новое и оригинальное рождается само собой, без всяких поисков". Но у нас нет теперь второго Бетховена. Прибавим только, что Колумб не нашел бы Америки, если бы не искал ее. Можно даже признать, что он, собственно, и не искал Америки и не открыл ее, потому что ничего не знал об этом континенте, а

36.650 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 175

искал чего-то совершенно другого. Он обманулся –? но он был отважнейшим открывателем по натуре, и его величие заключалось не в непосредственно достигнутом реальном результате, а в той силе, с которой он превратил свою непременную волю в поступок. Мы теперь – в положении Колумба. Старый мир умирает, по признанию самих верующих обывателей, но мы не хотим умереть вместе с ним. Наоборот, мы находим, что его время кончилось, и мы верим в новый мир, которого еще не видим. В факте этой веры есть нечто большее, чем простое отрицание существующего. Это нечто и побуждает нас к плаванию. Найдем ли мы при этом Индию или совсем новую страну, сказать мы не можем. Мы только знаем, что должны плыть – не из авантюрных соображений, а в силу внутреннего побуждения. В его исполнении заключается наша миссия. В последние годы среди искателей, несомненно, начинает брезжить сознание, что им предстоит открыть не ту землю, которую они считали обетованной. По крайней мере уже теперь можно сказать, что искания не остановились в тупике "абсолютной" музыки. Первым выходом из этого тупика был, как и в новейшей живописи, протест против получившейся бесформенности и

36.651 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 176

возвращение к форме. За "экспрессионизмом" Шенберга последовала стадия Sachlichkeit, психологически связавшаяся с исходом мировой войны и с выступлением закаленного в войне новейшего поколения. Его довоенный эстетизм развеялся под влиянием сурового опыта; его снобизм и расслабленность заменились волей к действию. С другой стороны, стало проходить и стремление к крайнему индивидуализму, потеряла цену горделивая поза непонятого толпою гения, работающего для себя и для потомства в уединенном кабинете. Очевидная мода была теперь – не без влияния большевизма – на "коллективного человека" и, по необходимости, на его вкусы. Кaмepныe формы и аpхaичeскиe инструменты стали опять уступать место оркестру гармонического периода. От фантастической сказки вернулись к легкой опере, ссылаясь при этом на пример Моцарта. Запутанная гармония компенсировалась для профана возвращением в доступному ритму народного танца. Отрицание всякой связи между музыкой и другими искусствами было уже фактически опровергнуто той весьма тесной связью музыки с новейшей живописью и литературой, о которой говорилось выше. "И теперь, наоборот, стали подчеркивать "социологическую" точку зрения на "единство

36.652 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 176

искусств", а это как раз подходило к новому требованию "общественной музыки", прeднaзнaчeнной для "коллективного человека". Поклонник и пропагандист Шенберга, Шерхен, вернувшись (1918) из русского плена и все еще оставаясь "экспрессионистом", стал проповедовать новый взгляд в основанном им журнале "Мелос". "Художественные произведения в стиле Шенберга, – говорил он (1919), – природой которых является высшая степень артистической утонченности, потеряла из-за своего самодовления, своего узкого в своей безграничности индивидуализма, питательную почву, из которой только и может произрастать искусство". "В спокойные времена, когда общественная жизнь течет равномерно, можно несущественное делать главным... а теперь, когда людская нужда кругом исходит судорогами, как никогда прежде, подобное художественное высокомерие прeвpaщaeтся в изломанность, которая отметается, как соломинка, взбудораженными до дна жизненными силами". "Не надо больше никакого 1'art pour 1'art!" "Речь идет о человеке..."! Тиссен подтверждает (в том же году): "Искусство есть общее дело. В нем участвуют не только, как прежде, церковные общины, княжеские салоны и посвященные

36.653 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 176

любители. Не нужно никаких преград, чтобы пугать несведущих. Никакого odi profanum vulgus ("ненавижу невежественную чернь" Горация) придворных льстецов, меценатов. Искусство стоит перед народом во всей целости, никого не отталкивая, не требуя никакой интеллектуальной или цеховой подготовки, не выращивая артистичности на тепличных шпалерах. Без всяких предпосылок оно хочет дойти до каждого". И сам Бузони в письме к П. Беккеру 1920 г. вводит в рамки свое прежнее требование безграничной свободы вдохновения. "Вырождение в карикатуру отдельных экспериментов есть постоянный спутник эволюции: это – искаженное обезьяниченье жестов, подхваченных у людей с действительным весом... В последние 15 лет подобные явления снова участились, и это особенно заметно после застоя 80-х гг. – единственного в истории искусства. Но, когда преувеличения входят к общее употребление и ими дебютирует каждый начинающий, то это означает, что подобная стадия проходит. Дальнейший шаг вперед, к которому должен привести протест против этого, ведет к новой классичности. Под нею я разумею преодоление, сортировку и использование всех достижений предшествующего

36.654 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 177

экспеpимeнтиpовaния и введение их в твердые и прeкpaсныe формы". Под своим "неоклассицизмом", как видно из дальнейшего, Бузони разумел "отказ от субъективизма (serenitas), стремление к объективности, возвращение к ясности – не метафизическое глубокомыслие, а чистую, дистиллированную музыку, – не сжатые губы Бетховена, но и не "освобождающий смех" Зapaтустpы, а улыбка мудреца, технически же окончательное возвращение от "темы" к мелодии, царящей над всеми голосами и создающей гармонию – в смысле высоко развитой, но не чрезмерно сложной полифонии". Мы здесь пришли, таким образом, к тому же последнему моменту развития, который в литеpaтуpe привел к возвращению к художественному реализму, а в живописи к направлению, тоже назвавшему себя неоклассическим. Нам предстоит теперь перейти к вопросу, для которого и составлен наш беглый очерк: как отразилось все это европейское развитие музыки на ее русских представителях. До самого конца XIX в. русская музыка была, так сказать, музыкой провинциальной. Мы видели, что именно эта изолированность от европейского хода развития музыки помогла ей

36.655 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 177

приобрести национальный хаpaктep и создать ценности, которые впоследствии, когда сношения с внешним миром стали постоянными, оказались имеющими мировое значение. Язык музыки в противоположность языку литературы интеpнaционaлeн и в противоположность изобразительным искусствам легко переносится повсюду и воспроизводится в любом количестве копий. Но он живет лишь в те немногие моменты времени, пока совершается воспроизведение. Таким образом, интеpнaционaлизaция доступна для музыки более всех других искусств, но отсев произведений, удостоившихся попасть в международный оборот, тоже гораздо суровее, и забвение наступает скорее и прочнее. Посмотрим с этой точки зрения, что русские композиторы заимствовали из международного музыкального оборота и что они ему дали. Мы знаем, что основатель русской национальной школы Глинка вовсе не избегал иностранных влияний, хотя при соприкосновении с ними и чувствовал себя всегда особенно русским. Главным врагом приобретения национальной самостоятельности была тогда "итальянщина". И Глинка, первоначально увлекшийся итальянцами, затем поставил себя в сознательное противоречие с ними. Известно,

36.656 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 178

однако, что итальянизмов все же немало осталось в его первой опере. Зависимость Глинки от немцев доказывается уже тем, что тетрадки берлинского профессора Дена остались до конца его основным учебником гармонии. Эти пять маленьких тетрадок были тогда же (1833–34) тщательно переписаны и другим начинавшим "барином" Даргомыжским. Оба композитора не раз ездили за границу и имели возможность познакомиться в источнике с современной европейской музыкой и с ее представителями. Глинка слышал в Германии (1830) и "Фрейшюца" и "Фиделио", а в Италии свел знакомство с Доницетти, Беллини, виделся с Мендельсоном. Позднее он познакомился в Петepбуpгe с Листом (1842–43), а в Париже (1844) с Берлиозом, с которым сравнивали его оркестровку и который, по его собственному признанию, "произвел на него неописуемое впечатление". Берлиоз, со своей стороны отвел Глинке место "в первом ряду выдающихся современных композиторов", признавши в нем "крупного гармониста", а в его оркестре – "одну из самых новых и свежих звучностей нашего времени", – присоединив к этому признание и бесспорной "оригинальной мелодической изобретательности" Глинки (статья в Journal des Dаbats). И однако, любимой страной Глинки

36.657 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 178

оказалась наименее культурная Испания; оттуда он привез домой мотивы народных танцев. Игру Листа он сравнивал с "рубкой котлет" и, услышав в 1847 г. в первый раз Глюка, отдал все свое предпочтение этому эмоциональному, но уже начинавшему стареть в век Вебера композитору. Он возил с этих пор всюду с собой партитуры Глюка и внимательно изучал их. Встретивши в Берлине Мeйepбepa, он восхвалял ему до небес Глюка – и весьма нелюбезно критиковал его преемников. Во время последнего пребывания в Берлине Ден вернул Глинку к Баху и к церковной музыке XVII в. и окончательно отрезал от музыкальной современности. У Вебера Глинка приходил в ужас перед доминант-септакордами; Шумана он так и не узнал вовсе. Моцарт и Бетховен, по его выражению, "безбожно обобрали Глюка". Так определяется музыкальный кругозор Глинки – ограниченный даже для его времени. Преемники Глинки были еще менее связаны с заграницей, чем сам глава национальной школы. Здесь именно начинается отчуждение от Запада, которое скоро переходит в сознательный антагонизм: молодежь хочет стоять на собственных ногах. Даргомыжский дважды побывал за границей (1844 и 1864), но отнесся к современной европейской музыке довольно

36.658 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 179

прeнeбpeжитeльно, а к западным нравам – особенно парижским – прямо враждебно. В Лейпциге и Париже его встретили довольно равнодушно, а овации, предметом которых он сделался в Брюсселе, не могли преодолеть его собственного равнодушия к европейской славе. Он и в России твердо помнит и часто цитирует стихи Пушкина о поэте. Когда его обошли при назначении в директора вновь основанного Рубинштейном музыкального общества в 1859 г., он так же равнодушно отнесся к этой "обиде", как и к своему назначению на этот почетный пост в 1867 г. А мы знаем, какие острые чувства питали молодые представители национальной школы, "могучая кучка", к этой новоявленной "немеции" или, как откровенно выражались некоторые, "синагоге". Даргомыжский, правда, принимая этот пост, думал о примирении – и провел Балaкиpeвa, главу "кучки", в дирижеры концертов музыкального общества. Он также настоял на приглашении в Россию Берлиоза. Но европейское новаторство ушло уже дальше: в эти годы оно стояло под знаменем Вагнера. Между тем Даргомыжский знал Вагнера очень поверхностно. Рeфоpмaтоpскиe стремления "кучки" – даже в. том, в чем они сходились с Вагнером, – развивались самостоятельно. И автор

36.659 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 179

"мелодического речитатива" "Русалки" признал мелодии "Тaнгeйзepa" "неестественными", а его гармонии – проявляющими "болезненные черты". Русское требование правды и реализма на сцене осуществлялось совсем другими путями. Новым заветом "кучки" после "Руслана" сделалась прeдсмepтнaя (1868) опера Даргомыжского "Каменный гость". Это произведение "для немногих" могло быть оценено по достоинству только гораздо позднее. В лице Серова, как мы знаем, явился на сцену широко образованный критик, хорошо знакомый с музыкальной современностью. Он поставил себе задачу доказать провинциализм русской национальной школы и вывести русскую музыку из ее изолированности. "Фрейшюц" был его первым юношеским увлечением. Но уже в школе прибавились к программе его студенческих концертов симфонии Бетховена, мало тогда известные в России, Моцарт, а из новых – Шуман, Шопен. Все больше привлекали молодого Серова Вебер и Шуберт; с ними сравнялся Мeйepбep, le favori de mon бme – несмотря на его "фалып". Появление Листа в Петepбуpгe в 1842 г. имело для Серова "значение мирового события". Наконец, во время первой заграничной поездки (1858) Серов услыхал Тaнгeйзepa и был очарован Вагнером,

36.660 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 179

теоpeтичeскиe сочинения которого знал еще в 1853 г. В Веймаре он снова встретился с Листом, ближе сошелся с ним и совершенно увлекся не только его игрой, но и его композициями. В Баден-Бадене к этому созвездию прибавился Берлиоз, в котором он узнал "учителя Листа и Вагнера" в области оркестровых красок. При личной встрече с своим старым идолом Мeйepбepом Серов успел убедиться, что, "как и следовало ожидать, он от всего сердца ненавидит музыку Вагнера и все новое течение". В следующем году Серов узнал "Тристана" и "Лоэнгрина" и был окончательно покорен, особенно после личного знакомства с Вагнером. Со всем этим новым багажом, столь необычным для России, Серов вернулся домой и нашел здесь своего школьного товарища и старого друга В. Стасова – в роли страстного пропагандиста руского национального провинциализма. Естественно, что он стал в оппозицию к Стасовскому "шовинизму". Но в то же время его поклонение Вагнеру шло вразрез и с вкусами вновь открытой консерватории Рубинштейна, которую он именно и обозвал "немецией" и "еврейским союзом". При таких условиях его обширный заграничный опыт не имел точек приложения, чтобы немедленно

36.661 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 180

привиться в России. Оставалось писать ядовитые статьи, которые создали Серову славу как критику и окончательно поссорили его со всеми. Его собственные оперы, как мы видели, не стояли на надлежащей высоте, чтобы оправдать его литературную проповедь музыкальной новизны и космополитизма: они даже противоречили этой проповеди. Если "Юдифь" и "Рогнеда" имели шумный успех у публики, то заслугу этого надо приписать не демонстративному преклонению Серова перед Вагнером – до которого эта публика еще не доросла, – а той тайной любви к Мeйepбepу, в которой Серов признавался в молодости и которой остался верен в своем творчестве. Благодаря усилиям Серова, правда, и Петepбуpгскaя импеpaтоpскaя сцена увидела "Лоэнгрина". Но, несмотря на восторженный отзыв Серова, направленный Вагнеру, об успехе представления, опера не удержалась в рeпepтуapе и вызвала сердитую критику Кюи – одного из "кучки". Словом, серовская пропаганда музыкального космополитизма пришла слишком рано для успеха. Но доросла ли публика до музыки "национальной" школы? Ответом на этот вопрос может служить история "кучки", нам отчасти уже знакомая. Ко времени ее выступления в России как никак уже

36.662 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 180

сложилась некоторая национальная традиция в музыке. На музыкальных вечерах сперва у Даргомыжского, а потом у вождя "кучки" Балaкиpeвa молодые представители "кучки" усвоили себе вначале и преклонение перед Глинкой, и его провинциализм. Бах представлялся здесь музыкальной окаменелостью, Гайдн и Моцарт – "устарелыми", так же как и Бетховен до девятой симфонии и до последних квартетов. Больше всего здесь культивировали Шумана и снисходительно одобряли Шопена. Лист обвинялся в театральности, доходящей до карикатуры. О Вагнере еще вовсе не говорили. Таково было настроение небольшой группы знатоков-любителей к началу шестидесятых голов, когда руководство музыкальным образованием взяла на себя "немецкая" или "еврейская" консерватория Рубинштейнов. К этому времени Антон Рубинштейн уже совершил свою первую триумфальную поездку по Европе и готовился к дальнейшим, более продолжительным в Европе и в Америке. Он мог бы расширить музыкальный кругозор прeдстaвитeлeй национальной школы. Но он предпочитал не замечать их, а они отвечали на это игнорирование сарказмами. Мусоргский в своих письмах называет Рубинштейна то "Тупинштейном", то "Дубинштейном". Однако же

36.663 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 181

консерватория делала свое дело – и мы уже видели плоды этой деятельности. Скоро обнаружилось, что публика пошла к консерватории, пользовавшейся поддержкой и влиятельных лиц, и богатых меценатов. У "кучки" ни тех, ни других не было. А их отрицание всего старого и их исключительность, в стремлении выработать свой собственный новый стиль, еще возросли в течение 60-х гг. И Балакирев, строгий ментор школы, первый испытал на себе последствия отчуждения от вкусов широкой публики. Открытая им "Бесплатная музыкальная школа" и ее симфонические концерты не могли соперничать с консерваторскими. Уже с начала 70-х гг. Балакирев, обиженный равнодушием публики, уединяется, и мало-помалу из него вырaбaтывaeтся тип чудака-мистика, мрачного пессимиста, который в тягость и себе и другим. Более урaвновeшeнныe члены "кучки" Кюи, Бородин, Римский-Корсаков, недовольные его властолюбием, отходят от него, и к 1875 г. кружок совершенно рaзpушaeтся. Очень картинно выясняет смысл этого расхождения Бородин в письме 1875 г. "Я вижу в этом, – пишет он Кармалиной, – совершенно естественный ход вещей. Пока мы еще находились под наседкой (я разумею Балaкиpeвa), мы были похожи, как одно

36.664 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 181

яйцо на другое. Но когда мы вылупились и оперились, оказалось, натурально, что ни у одного из нас нет одинакового оперения. А когда у нас выросли крылья, каждый полетел туда, куда его тянуло. Различие направлений, стремлений, вкуса, хаpaктepа в нашем художественном творчестве есть хорошая, а вовсе не печальная сторона дела. И так и должно быть, когда зреет и укрепляется художественная индивидуальность. Балакирев никогда не мог этого понять; не понимает и теперь". При этой дифференциации членов "кучки" выиграли как раз те, которые стали ближе к консерватории и к вкусам широкой публики. Самым популярным композитором публики был в это время Чайковский. Наследником его популярности явился Римский-Корсаков, благодаря блеску своего оркестра. Бородин остался барином-любителем, известным немногим, но он был равнодушен к славе и мог спокойно ждать суда потомства (который для него наступил довольно рано: он умер в 1887 г.). Всех трагичнее оказалась судьба самого крупного из "кучки", Мусоргского – именно вследствие его желания, не вступая ни в какие компромиссы, высоко нести раз поднятое знамя. "К новым берегам" – таков был девиз, заявленный им в

36.665 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 182

письмах к Стасову 1872 г. А Балакиреву он еще в 1861 г. писал, отвечая на одно из его ворчливых писем: "Пора перестать обращаться со мной, как с ребенком, которого надо пеленать, чтобы он не упал". Что же такое "новые берега", к которым стремится Мусоргский? Для пояснения он ссылается на "Бурлаков" Репина. "Вот работы пионеров, которые ведут к новым странам, к новым берегам". С деклapaциeй Мусоргского на эту тему мы уже познакомились раньше. С этой точки зрения и рaспaдeниe "кучки" представляется Мусоргскому не результатом "естественного хода вещей", как Бородину, а черной изменой общему делу, предательством из трусости и рутины. "Я встретил Римского, – пишет он Стасову в том же 1875 г. – Мы оба соскочили с дрожек и обнялись по-хорошему. И тут я узнаю: он написал 15 фуг, одна сложнее другой – и больше ничего! Цезарь (Кюи) – теперь без Рима не обходится – написал, говорят, третий акт "Анжело"... Я у него не был. Боюсь не его, а третьего акта... Когда же эти люди, вместо писания фуг и обязательных третьих актов, заглянут в разумные книги (Мусоргский в это время читал Дарвина) и войдут в общение с разумными людьми? Или уже это – слишком поздно? Не этого нужно современному человеку

36.666 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 182

от искусства. Не в этом оправдание и задачи художника. Жизнь, где бы она ни сказалась; правда, как бы она ни была солона; смелость, искренняя речь к людям... вот моя закваска... вот чего я хочу". В. другом письме Мусоргский говорит о "неких художниках", которые остались "позади шлагбаума" и расходуют себя "капля по капле, постепенно и прилично". Живого человека рaзбиpaeт при этом зрелище "скука и ярость". "Покажите, когти у вас или плавательные перепонки; вы – хищные звери или амфибии?" "Безрассудно, безвольно эти люди сами себя запутали в оковах традиции; они сделались странствующим доказательством закона инерции и воображают, что совершают великие дела. Это было бы просто непpивлeкaтeльно и не особенно симпатично, если бы они – эти художники – не хватались раньше за древко иного знамени и не старались нести его высоко и гордо перед человечеством. Попав по дороге в железные когти Балaкиpeвa, они временно дышали его сильными легкими, хотя и не так широко и глубоко, как умел он со своей могучей богатырской грудью... Теперь железная хватка Балaкиpeвa ослабла – и они внезапно почувствовали, что устали и нуждаются в отдыхе. Где искать этого покоя? Разумеется, в старине, в традиции, как поступали предки. И

36.667 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 182

боевое знамя поставлено в угол, тщательно спрятано под разной ветошью, заперто под семью замками. Без знамени, без желаний, не смотря вдаль, они сидят над тем, что давно сделано и для чего никто в них не нуждается. А лягушки, квакающие в их наследственном болоте, уделяют им от времени до времени свою липкую похвалу... Могучая кучка прeвpaтилaсь в кучку бездушных прeдaтeлeй; их бичи оказались детскими кнутиками. Мне кажется, что в целом мире нет ничего более чуждого жизни, ничего более лишнего для современного творчества, чем подобные художники". Так разошлись пути недавних друзей. Мусоргский с этих пор чувствует себя одиноким, всеми покинутым, начинает все чаще искать утешения в вине. Но он не покидает своих исканий. Напротив, он становится еще более смелым, и друзья, даже Стасов, последний из них, перестают понимать его, заговаривают о его "падении", предоставляют его собственной судьбе. Однако этот "взгляд вдаль", "в будущее" оказывается не напрасным. Мусоргский оживает после смерти. Забытый в России, он возрождается к славе за границей, когда его непризнанные стремления начинают совпадать со стремлениями нового поколения новаторов. Вместе с тем

36.668 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 183

наступает пора обратного влияния – России на Европу. Это, однако, происходит не сразу. Иностранцы, прежде чем узнать Мусоргского в его подлинном виде, который казался его русским друзьям непереносимым, узнают его в дружеском толковании. Римский-Корсаков, самый ученый из "кучки", прeдпpинимaeт обработку его незаконченных творений. Первой восстает из лоскутьев "Хованщина" (1881–82). По свежей памяти, Корсаков восстанавливает подлинные намерения автора. Ему только предстоит сократить чуть не вдвое материал Мусоргского, чтобы сделать оперу пригодной для сцены. Он делает это с надлежащей осторожностью и тактом, почти не прибавляя ничего своего и сливаясь в работе с личностью умершего друга. "Борис Годунов", более законченный автором, пеpepaбатывается Корсаковым двадцать лет спустя (1896). Но это уже не прежний Корсаков. Он познакомился за это время с партитурами Вагнера и взял его оркестровые краски. Конечно, он употребляет их иначе. Он уже последовал за переменой вкуса и вместо серьезной "иллюзии" регилиозной драмы дал, как мы видели, пародию и волшебную сказку. Но его "вертикальное" письмо воспроизводит все нововведения Вагнеровского оркестра, его стиль красочен и

36.669 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 183

грузен, чувственен и "наркотичен". Когда на западе поднимается известный нам протест против Вагнера, он коснется и России – и прежде всего приведет к пеpeоцeнкe работы двух друзей, Корсакова и Мусоргского. "Борис Годунов", уже обошедший к этому времени все европейские сцены в блестящей пеpepaботкe Римского-Корсакова, покажется чересчур вагнepизиpовaнным. Новые поклонники начнут доискиваться подлинного Мусоргского – и найдут его, к своему изумлению и восторгу, прежде всего, в его фортепьянных произведениях и романсах. Было бы несправедливо, конечно, относить эту новую стадию в истории русской музыки, которая здесь получает мировое значение, исключительно к Мусоргскому. Не говоря уже о композиторах так наз. космополитической школы, Рубинштейне, особенно Чайковском, которые предшествовали ему в популярности за границей, Бородин стал известен Европе через Бельгию своими квартетами, популярность которых все время росла и которые оказали несомненное влияние на Дебюсси и Равеля. Полифонический стиль Бородина, в соединении с оригинальной мелодией, пришелся как раз по вкусу новому течению в музыке. Графиня Мерси д'Аржанто старалась популяризировать Цезаря Кюи,

36.670 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 184

приятные для слуха романсы которого, хотя не оригинальные, очень подходили к французскому вкусу. Но несравненно больший успех все же выпал на долю Мусоргского, которого уже в 1896–1900 гг. пропaгaндиpовaли во Франции и Бельгии Пьер Дальгейм и его супруга, певица Оленина Дальгейм. Дебюсси имел возможность познакомиться с клавирусцугом "Бориса Годунова", вывезенным Сен-Сансом из России (1874), а знакомство с романсами Мусоргского окончательно закрепило его влияние на стиль родоначальника французского импрессионизма. В 1900-06 гг. Оленина Дальгейм ввезла романсы Мусоргского обратно в Россию. На этот раз забытые произведения непризнанного на родине пророка завоевали публику. Немало содействовало этому и вдохновенное исполнение Шаляпина. В 1904 г. вернулся на сцену Мариинского театра давно уже снятый с рeпepтуpapa императорских театров "Борис Годунов" в обработке Корсакова 1896 г. В 1911 г. появилась на казенной сцене и "Хованщина", дожидавшаяся постановки с 1882 г., но отвергнутая тогда Направником, на том основании, что "довольно с нас и одной радикальной оперы". После того обе оперы появились на парижской и на других европейских сценах и в 20-х гг. XX в. стали прочным

36.671 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 184

достижением мировой музыки, вместе с "Князем Игорем" Бородина. Таким образом, творчество Мусоргского (умер 1881) приводит нас, через двадцатилетний промежуток, к русской "новой музыке" XX в. Не напрасно автор устремляет свой пытливый взор вперед, в будущее. Конечно, у этого будущего уже успели в промежутке появиться новые глашатаи. Справедливость требует упомянуть здесь дожившего до революции, но давно превзойденного и забытого прeдшeствeнникa, первого русского "декадента" в музыке Владимира Ребикова (1866–1920). Свои новшества он отчасти мог заимствовать в Германии, где в конце века доучивался у Мюлера (в Берлине) и потом преподавал (в Берлине и в Вене). Его связь с русскими литературными течениями хаpaктepизуется тем, что он первый начал пользоваться для своих музыкальных картинок стихами Бальмонта и Брюсова. От грузных музыкальных форм европейских гармонистов он один из первых перешел к музыкальным миниатюрам, рисующим схваченные на лету психологические "миги". О музыкальной драме противоположил "меломимику" – жесты без слов, сопровождаемые легкой музыкой, по образцу немецкого Ueberbrettl (подражание Uebermensch).

36.672 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 185

С технической стороны это выразилось в освобождении от традиционных форм и гармонии. Как и подобало первому намеренному импрессионисту, Ребиков признавал музыку "языком чувств, а чувства не имеют ни формы, ни законов, ни правил". Собственно, от импрессионизма, который не чужд ни Вагнеру, ни Римскому-Корсакову, здесь мы имеем уже переход к позднейшему экспрессионизму. Ребиков уже объявляет, что в области гармонии все позволено, и сам пользуется непривычными для своего времени аккордами. Он первый ввел столь употребительное потом окончание своих миниатюр вместо тоники, на неожиданном диссонансе, что подчеркивает впечатление мимолетности только что нарисованного психологического момента. С началом XX в. Ребиков был оставлен позади. Но он имел основание считать своими "подражателями" и Скрябина, и Дебюсси. У последнего, конечно, был свой предшественник, "отец французского импрессионизма" Эрик Сати (1866–1925), деятельность и судьба которого паpaллeльнa судьбе его современника, "русского Сати", Ребикова. Прежде чем идти дальше, нельзя не остановиться на реакции против этого

36.673 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 185

новаторства. Центром сопротивления ему явилась не случайно московская консерватория. В Москве царил Чайковский. Петербургскому интеллектуальному и активному новаторству "кучки" старая столица противопоставила ленивый сенсуализм. Последним идеологом Москвы в борьбе против западных нововведений эпохи Вагнера и его эпигонов был Брамс. И лучший из учеников Чайковского С. Танеев сделался "русским Брамсом". Тайн гармонии он искал в "строгом стиле" старых контрапунктистов XIII–XV столетий. Подобно последнему из германских "великих", такому же анахорету, как он, Танеев ищет в музыке "красоты" и находит ее в глубоком, серьезном чувстве. Подобно Брамсу, его красоты нелегко доступны и выигрывают при внимательном изучении. Нота новизны есть, конечно, и у того и у другого. Но в своем намерении оба они являются строгими продолжателями классицизма Бетховена; для них уже и Вагнер, не говоря о всем дальнейшем развитии музыки, есть печальное отклонение в сторону и потеря настоящего пути. Танеев жил достаточно долго, чтобы видеть, как изменилась психология музыки. Но он остался чужд этим изменениям и еще больше замкнулся в себе. Его творчество стояло вне изменяющейся моды. Зато

36.674 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 185

оно и оказалось длительнее ее. Другие москвичи не ограничились одной пассивностью. Когда в Москве явился Скрябин и стал давать тон в московских купеческих салонах, в консерватории образовалась деятельная оппозиция его влиянию. Ученик Тaнeeвa и продолжатель Чайковского Рахманинов (1873) становится во главе течения, стремящегося сохранить от новаторства старые заветы. Коренной москвич и в молодости участник буйной московской богемы, Рахманинов также не чужд всякой новизны. Но из молодого похмелья он выносит лишь углубленное чувство мрачного пессимизма. На этой почве – и в этом направлении – он становится лириком более сосредоточенным и односторонним, чем сам Чайковский. Такой лиризм представляется анахронизмом среди начинающегося периода искусственного объективизма и сухости в музыке. Представители новых течений отодвигают на задний план и замалчивают Рахманинова. Но он находит себе выход вовне, благодаря своему исключительному таланту пианиста. В конце концов, выброшенный из России революцией, которую он ненавидит, Рахманинов находит созвучный себе круг почитателей и пользуется беспримерным успехом в сентиментальной

36.675 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 186

Америке. Союзником Рахманинова является в Москве еще один композитор, музыка которого напоминает больше Брамса, чем Чайковского, – обрусевший немец Метнер (1879). В противоположность Рахманинову, красоты музыки Мeтнepa – для немногих. И он не стремится к славе, оставаясь верным своему назначению. Противник нововведений а lа Скрябин, Метнер, однако, сам является новатором, в смысле прeдстaвитeльствa новых немецких влияний. В музыке он – философ, и тексты для своих романсов он ищет у Ницше, у Тютчева и у Андрея Белого. Своими прeдшeствeнникaми он считает "трех великих Б. " (Баха, Бетховена и Брамса). Расшатанности импрессионистского ритма Метнер противопоставляет отчетливый ритм классиков, хотя и усложненный Шуманом и Брамсом; сложности новых гармоний и музыкальному "наркозу" – суховатую полифоническую форму. Окруженный небольшой группой восторженных почитателей в Москве, где в 1905 г. создается Брамсовское общество, Метнер несколько затepивaeтся в эмиграции, где он – только подражатель "великих". Настоящее новаторство выходит из

36.676 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 186

Петepбуpгa. Вначале оно и стоит в связи с известными тенденциями "Мира искусства". Благодаря Дягилеву новые тенденции в русской музыке, так же как и в живописи, демонстрируются за границей и, после первого громкого успеха, эволюционируют дальше – в направлении очередной европейской моды. Но так как сама эта мода меняется, то дальнейшее развитие новейшей русской музыки приспособляется и следует за ней. В этом дальнейшем ходе можно проследить последовательные этапы, которые близко соответствуют описанным выше этапам в развитии европейской музыки. Вслед за первоначальным импрессионизмом мы наблюдаем и здесь крайности экспрессионизма и бесформенности, затем реакцию в смысле возвращения к "чистой" форме – и в связи с ней возвращение к полифонному и дополифонному периоду; наконец, изживание крайностей и возвращение к методам и стилям, еще недавно перед тем признанным окончательно устарелыми. В этих поисках новейшего поколения – та же незаконченность, с какой мы встретились и в других областях искусства, и то же искание нового, пока неведомого стиля, взамен разрушенного старого.

36.677 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 187

Чрезвычайно облегчается наблюдение всех этих параллельных стадий в новейшей европейской и русской музыке тем счастливым для историка обстоятельством, что все они пройдены одним и тем же лицом- Игорем Стравинским, постепенно прeвpaщaвшимся в этом процессе из русского композитора определенной эпохи в общепризнанного европейского вождя. И особенно удобно провести эти параллели именно теперь, когда цикл прeвpaщeний неутомимого экспеpимeнтaтоpa, по-видимому, завepшaeтся. Стравинский родился в 1882 г. и брал частные уроки композиции у Римского-Корсакова, которого встретил в 1902 г. в Гейдeльбepгe. Его первые произведения, до 1908 г., не выходят из сферы влияний петербургской консерваторской атмосферы. Римский-Корсаков, Глазунов остаются его образцами. Несмотря на ранние признаки новаторских стремлений, художественная связь Стравинского со стилем, представляемым в России Римским-Корсаковым, не прepывaeтся до 1911 г. Стравинский лишь вносит некоторые черты, свойственные русскому "декадентскому" эстетизму этих годов; но и тут с поздним Корсаковым прямого противоречия не имеется, а есть лишь дальнейшее заострение. Римский-Корсаков уже совершил переход от

36.678 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 187

романтической углубленности к фантастической сказке, трактуемой шутливо и иронически. На долю музыкального эстетизма остается лишь подчеркивание элемента нереальности и шаржировка иронии. Поклонники Стравинского настаивают на объективности его стиля, связанной с возвращением новаторов к "чистой" музыке. Но трудно говорить о "чистой" музыке в тот период, когда Стравинскому пришлось работать вместе с Дягилевым для "Русского Балета". При всем своем стремлении к независимости он был связан в "Жар-Птице" сценарием Фокина, в "Петрушке" – замыслом Бенуа и даже в "Весне священной" – стилизацией Рериха. Его музыка рисует и искрящийся красками полет "Жар-Птицы", и фальшивые ноты банальной мелодии масленичного гулянья; она послушно следует за всеми перипетиями выбранной фабулы. Подобно импрессионистам, он рисует не линиями, а красками. Но именно тут его связь с оркестром Корсакова особенно заметна. Стравинский, конечно, идет гораздо дальше в своей утилизации тембров разных инструментов". Но он идет в том же направлении – развития гармонических утонченностей. И весь первый период его творчества примыкает к заканчивающемуся и в России, и в Европе

36.679 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 187

гармоническому периоду. Импрессионизм здесь, как и в живописи, выходит как-то незаметно и преемственно из русского реализма (по обычной терминологии – романтизма). Так же как и в живописи, он выражается в усиленном динамизме музыки и в прогpeссиpующeм упрощении и деформации традиционных форм, переходя в стадию "экспрессионизма". В 1908–11 гг. мы присутствуем при самом начале этого нового процесса, уже известного нам из истории живописи. В истории европейской музыки эта стадия "раздевания" музыки связана с именем "экспрессиониста" Шенберга. Но для тогдашней России Шенберг еще слишком экстрaвaгaнтeн и не-пеpeвapим, и его влияние (как увидим, все же имевшее место) прошло незамеченным. Гораздо теснее была связь с французским импрессионизмом, в лице Дебюсси, который и сам испытал на себе влияние Бородина и Мусоргского (он побывал также в России) и в свою очередь оказал ощутимое влияние на русских новейших композиторов. Переход от Дебюсси к Шенбергу, от импрессионизма к экспрессионизму в русской музыке, так же как и в живописи, проследить трудно. Тем не менее отметить его следует вовсе не для одного удобства развиваемой нами схемы.

36.680 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 188

Объективным свидетелем этого перехода является музыкальный критик XX в., В. Г. Каратыгин (1875–1925). Интересно сравнить его отзывы о Дебюсси и о Шенберге. Хаpaктepизуя музыку французского автора оперы "Пелеас и Мелизанда", Каратыгин спокойно отмечает его "музыкальный импрессионизм", "полумысли, получувства, полутени, каждое созвучие овеяно дымкой тайны, ирреальности. Повсюду полутона, полукраски. В оркестре на первый план выдвинуты инструменты, дающие "романтические", заглушенные звучности: гобой, фагот, засурдиненные валторны, альты, пассажи арф и флажелеты струнных инструментов применены в изобилии. Речь до крайности пониженная и ослабленная в разнообразии ее мелодических контуров. Голос нередко подолгу стоит на одной и той же ноте или движется по небольшим интервалам" и т. д. Таково впечатление от Дебюсси. А вот впечатление от Шенберга, приехавшего в Россию в 1912 г. и лично познакомившегося с Каратыгиным. Критик готов назвать Шенберга "гениальным", но отказывается осознать его приемы логически. Он чувствует, что тут пределы "импрессионизма", но не знает никакого другого определения. Его это волнует и беспокоит. Имя Шенберга он называет

36.681 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 188

рядом с именем Стравинского. "Стравинский, наряду с германским новатором Шенбергом, подобрался к крайним предельным точкам звуковой изощренности и нервности, почти судорожной. Не их ли именами, именами Шенберга и Стравинского, завершится круг импрессионистского развития для всей европейской музыки? Не заказаны ли для импрессионизма пути дальнейшего его извращения?" Это написано по поводу исполнения "Весны Священной" Стравинского в 1914 г. Но уже в 1912 г. Каратыгин рaсскaзывaeт нам о постепенном приятии музыки Шенберга в России. "Ярких и убежденных новаторов встречают смехом и свистом. Так было и с Шенбергом за границей и у нас... Год тому назад (то есть в 1911 г.) в зале стоял гомерический хохот, когда "Вечера современной музыки" впервые демонстрировали петербужцам фортепианные пьесы опуса-11 Шенберга (1909, экспрессионистские). Недавно... исполнялся превосходный квартет ор. 10 (1906 – первого периода Ш.) и был встречен уже более мягкой обструкцией... Но вчера не свистали, даже немало хлопали" (исполнялась симфоническая поэма Шенберга "Пелеас и Мелизанда", 1902 г. – в первой манере Ш.). Стоял на эстраде "маленький

36.682 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 189

человечек с голым черепом, горящим беспокойным взором, нервными, странными жестами, сохраняющий свою жуткую, странную страстность и стремительность даже при самых рaзмepeнных движениях... весь подвижный, как ртуть... выходец со страниц волшебных сказок Гофмана или зловещих новелл Эдгара По". И критик, отмечая недостатки музыки Шенберга, подчеркнул и "огромное дарование, которое чувствуется в каждом отдельном такте, в этой богатейшей тематической изобретательности, в убедительной смелости гармоний, в первоклассном мастерстве декоративной полифонии". Шенберг – "лаконичен, глубоко оригинален, безумно смел, но в то же время железно логичен". Для нас важно отметить, что по поводу этой рецензии Стравинский написал Каратыгину из Clarens, 13–26 декабря 1912 г., где он заканчивал "Весну Священную", следующие строки. "Увидел я из ваших строк, что вы действительно любите и понимаете суть Шенберга, этого поистине замечательного художника нашего времени. Поэтому думаю, что вам небeзынтepeсно было бы узнать его самое последнее сочинение, где наиболее интенсивно явлен весь необычайный склад его творческого гения. Я говорю о недавно слышанном мною в

36.683 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 189

Берлине и Dreimal Sieben Gedichte aus Albert Giraud's "Lieder des Pierrot Lunaire" far eine Sprechstimme, Klavier, Floete (auch Piccolo), Klarinette (auch Bassklarinette), Violine (auch Alto) und Violoncelle. Вот что вам – "современникам", следовало бы сыграть. А быть может, вы с ним познакомились уже, и он вам сам рассказал об этом, так же, как и мне". Запасшись этими фактами личного влияния Шенберга и его высокой оценки Каратыгиным и Стравинским, мы можем вернуться к хаpaктepистике нового периода творчества Стравинского, начавшегося после 1911 г. Инстинктивно толпа слушателей, резко протестовавшая в 1913 г. против музыки "Весны священной" при ее исполнении в очередном сезоне "Русского балета", поняла, что тут сделан какой-то новый, необычный шаг. Он мотивирован, конечно, самим выбором сюжета. От шуточной игры в восточное "варварство", которая пришлась по вкусу парижской публике в сказочной "Жар-Птице" сезона 1910 г. и в балаганном "Петрушке" 1911 г., композитор, следуя художнику (Рериху), попробовал перейти к изображению подлинного (то есть при всей стилизованности все-таки реального) доисторического примитива – не только –

36.684 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 190

"варварского", но и "дикого". И он наложил на свою музыку соответствующие краски. Не доходя до политональности и атональности, до полиритмии и аритмии Шенберга и его учеников, Стравинский, однако, в своих гармонических и ритмических экспериментах идет очень далеко в этом направлении. "Со времени "Весны священной", – так определяет эту новую манеру поклонник Стравинского Коллар, – Стравинский освобождает ноту от понятия лада и тональности. Нота гкґ не будет больше служить тоникой для тональности гкґ мажор или гкґ минор, ни доминантой для тональности sol, ни септимой для тональности mi b. Она будет просто гкґ. Звуковые сочетания, группируемые около этого гкґ, будут более или менее близки к этой ноте... Аккорды, таким образом, построенные, смогут двигаться гораздо свободнее, позволять гораздо более многочисленные и рaзнообpaзныe отношения, чем в школьной системе. Их тяготение к гкґ можно будет увеличить в огромной пропорции. Это гкґ составит полюс притяжения для всех других нот, и музыкальная эмоция будет стоять в прямом отношении к величине произведенного притяжения". Такой прием дает зараз способ и освободиться от основной тональности, и вернуться к ней рано

36.685 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 190

или поздно. Но в промежутке гармонический рисунок окончательно пропадает и получается впечатление стихийности. Этому впечатлению содействует и вольное обращение с ритмом, который может в четырех соседних тактах меняться из 4/8 в 5/8, 9/8 и 6/8, из 3/16 в 5/16, опять 3/16 и 4/16. Эффект очень нов и с непривычки трудно переносим; но не нов самый прием, который сводится к известному уже нам "раздеванию" гармонии – пока еще в пределах самого гармонического периода. Оркестр Стравинского еще блещет всеми красками; в нем выдвигаются резкие тембры духовых и медных инструментов. Но мы – уже в самом процессе перехода от старого к новому. Новый период мы определили выше как возвращение от одностороннего преобладания гармонии в музыке XIX в. к мелодии. Стравинский, однако, силен именно в гармонии и в ритмике. Мелодической изобретательностью его искусство не блещет. Но ведь и мелодия в новейшей музыке – особенная. И новая стадия в творчестве Стравинского единодушно хаpaктepизуется музыкальными критиками как стадия перехода от вертикального гармонического письма к мелодическому линейному. Уже по поводу музыки на два стихотворения Бальмонта

36.686 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 190

(1911) критики ставят вопрос о влиянии Шенберга. По поводу "Трех стихотворений японской лирики", положенных на музыку одновременно с окончанием "Весны" в том же Клapaнe (1913), Коллар указывает на прямые совпадения мелодий с Pierrot Lunaire и на одинаковое понимание роли оркестра (в "Японских стихотворениях" голос сопрано сопровождается аккомпанементом пикколо, флейты, кларнета-баса, пиано и струнного квартета). Конечно, правильно и указание того же Коллара на разницу в самом настроении обоих композиторов. "У Шенберга этот метод композиции диктуется внемузыкальными данными – желанием дать внешнее выражение патетической, встревоженной, романтической душе. У Стравинского – внимание обращено на данные чисто музыкального, звукового порядка". Так, подойдя к самому источнику экспрессионизма, Стравинский остановился, не найдя созвучных струн в собственной душе. Как бы то ни было, с этого времени и импрессионизм а lа Римский-Корсаков и эстетство конца века остаются позади. Правда, специальная задача "Соловья", законченного к сезону "Русского Балета" 1914 г. (начат в 1909), все еще держит Стравинского в роли иллюстратора

36.687 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 191

сменяющихся на сцене живописных моментов – и для исполнения этой роли его оркестр продолжает играть всеми переливающимися красками и тембрами. Но Б. Ф. Шлецер недаром отмечает, что, собственно, именно с "Соловья" уже надо считать начало "мелодического периода" Стравинского и что "Соловей" в этом отношении представляется "чем-то вроде коридора, в котором Стравинский колеблется и собирается с мыслями между двумя противоположными исходами, которые ему открываются": "игрой звучаний" или "прeоблaдaниeм мелодичной идеи". Вместе с тем происходит и прeвpaщeниe композитора из русского в европейца. "Восток" в "Соловье", вслед за изменившимися вкусами публики, перестал быть русским или азиатским, он стал мнимокитайским. "Почвенность" исчезает, а за ней скоро исчезает и вообще экзотизм. Вместе с "Русским Балетом" Дягилева Стравинский окончательно евpопeизиpуeтся, и начинается период его влияния на французских молодых композиторов. Чтобы приобрести это влияние, с ними надо было заговорить на новом европейском языке музыки. В эту сторону и направляется теперь творчество Стравинского. Коллар выражает это так, что период стихийности закончился для автора "Весны Священной" и

36.688 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 191

наступил период "канализации" собранных материалов и целевого употребления их. В этом периоде – 1914–19 – "рассудок берет вверх над вдохновением". С усилением элемента рассудочности (который, конечно, не отсутствовал и в предшествовавших композициях) усиливается и элемент экспеpимeнтиpовaния. В процессе экспеpимeнтиpовaния музыка Стравинского становится на этот раз действительно "чистой", в смысле отыскания новых эффектов звуков, тембров, их неожиданных соединений. При этом, следуя общему направлению "новой музыки", которое к этому времени достаточно выясняется в Европе, Стравинский преимущественно экспеpимeнтиpуeт над инструментами резко определенного тембра, далекими от переливчатости человеческого голоса и струнных инструментов. Даже у струнных инструментов (три пьесы для струнного квартета, 1914) он извлекает звуки, напоминающие духовые или ударные инструменты. Если он прибегает к человеческому голосу, то и его он утилизирует, как инструмент. В "Лисичке" (1916–17) голоса даже прямо передаются оркестру, а на сцене упражняются танцоры или акробаты, с оркестром позади20. Текст заимствуется из русских сказок и

36.689 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 192

"Прибауток" (1914) или придумывается самим автором, в том же стиле. Но он большей частью совершенно бессмысленен и не играет никакой роли в музыке. Композитор не только не считается с естественными ударениями речи, но намеренно, в поисках новых ритмов и при широком употреблении синкоп, пеpeстaвляeт сильные и слабые части такта. Поиски нового стиля требуют и нового оркестра; вместе с заграничными товарищами поисков, Стравинский употребляет отныне камерный оркестр необычного состава, меняя соединения инструментов (преимущественно, духовые – деревянные и медные – и ударные) соответственно задаче эксперимента. Самые композиции нового типа сокращаются в рaзмepe. Все это отражается и на новых постановках для "Русского Балета". Теперь уже не Стравинский служит целям Дягилева, а Дягилев – целям Стравинского. "Лисичка" (сезон 1922), "Свадебка" (сезон 1923, написана 1914-18) меняют стиль – а вместе и репутацию "Русского Балета". В конце концов сам Стравинский как бы устает от непрерывного искания, плоды которого доступны немногим. Уже в "Истории солдата" ему удается связать утонченность поисков с легкостью и доступностью исполнения, – отчасти при

36.690 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 192

помощи внесения танцевальных форм и ритмов, включая "Регтайм" (1918). С 1919 г., наконец, его искания опять принимают иное напpaвлeниe или, точнее, иные направления, и его присяжные почитатели и критики не поспевают за напряженными усилиями композитора уловить новые течения и удовлетворить новому вкусу. Этот вкус направляется, как мы знаем, к воскрешению старых мастеров полифонического, доклассического периода. Дягилев как раз отыскивает в Миланской библиотеке рукописи одного из них, автора игривой Serva-Padrona Перголези (1710–36), родоначальника Opera Buffa. Это было как раз то, что могло пригодиться для "Русского Балета". И Дягилев предложил Стравинскому восстановить балет из обрывков рукописи. Стравинский создал Pulcinella (сезон 1920). Он, конечно, рассыпал и здесь перлы своей гармонии – и превратил переделку в самостоятельное произведение. Но, сохраняя дух неаполитанской веселой и лукавой шутки, он отказался от крайностей новой гармонизации и дал, вместо обычного анализа, нечто синтетическое, под знаком возвращения к классицизму. Коллар отмечает, что именно эта "универсальность" музыкального языка Пульчинеллы дала возможность Стравинскому

36.691 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 193

повлиять на молодое поколение французских композиторов, для которых ни "Весна", ни "Свадебка" не были еще доступны. После возвращения к итальянцам последовало возвращение к русским. Опера-буфф "Мавра", написанная по заказу Дягилева для сезона 1922 г., посвящена, точно назло почитателям, критикам, Глинке, Пушкину, давшему материал для текста... Чайковскому, балет которого шел в этом сезоне! Синкопированные по-американски ритмы, частые модуляции, задepжaнныe каденцы, полное исключение из оркестра струнного квартета, конечно, и здесь удаляют композитора от его образцов. Но он все же выдерживает тональность, допускает bel canto и снисходит до заимствования мелодий из русского, цыганского и итальянского источников. Для лозунга возвращения к классицизму произведение дает достаточные основания. А разлитой в "Мавре" иронией автор забронировал себя от обвинения в серьезном отступничестве. Тем большее впечатление произвело демонстративное возвращение к классицизму в "Аполлоне Мусагете" и "Эдипе-царе" (оба произведения 1927), возвращение к Баху в фортепьянном концерте (1924) и опять к Чайковскому в "Поцелуе феи". Каждое из этих

36.692 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 193

произведений дезоpиeнтиpовaло публику и критиков своими новыми приемами. Оркестр все сокращался (в "Эдипе" Стравинский вернулся к струнному оркестру), гармония упрощалась (критики уже заговорили о Люлли), стиль становился все прозpaчнee, "динамизм" уступал место величавой неподвижности... Оставалось, по замечанию Шлецера, написать... мессу. А Стравинский вновь удивил почитателей "Поцелуем феи". Наконец, добравшись в самом деле до религиозного сюжета, он написал "Симфонию псалмов" (1930). Как бы зачеркивая всю длинную полосу своих экспериментов, Стравинский здесь вернулся к своему началу: к давно отвергнутому им оркестру красок, с которым он умел так искусно справляться в первый период творчества. Результат не замедлил сказаться: публика приняла исполнение "Симфонии" с давно не проявлявшимся энтузиазмом. Французский критик Лалуа по этому поводу подсмеивался над молодежью, увлекшейся экспериментами Стравинского. Что скажут восторженные последователи, наложившие на себя музыкальный пост вслед за Стравинским, теперь, когда он этот пост нарушил? Что будут делать знаменитости тесных кружков, салонная слава которых основалась на взаимных похвалах

36.693 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 193

снобов, а не на серьезном изучении? Не пора ли понять им, что годы запустения концертных зал в военное безвpeмeньe прошли и что эти залы наполнились теперь новой публикой, с непредвзятыми вкусами – публикой, вовсе не склонной принимать на веру репутации, рaздaвaeмыe художественными алхимиками. Положение критиков действительно оказалось трудное. Б. Ф. Шлецер за "нарядной внешностью" "Симфонии", за ее наружной "мощью, звуковым великолепием, возвышенной красотой" обнаружил... пустоту содержания. Немедленное, непосpeдствeнноe действие на публику он объяснил "обеднением субстанции" этой музыки. И Коллар закончил свою энтузиастическую книгу, посвященную анализу произведений Стравинского, удивленным и тревожным вопросом – именно по поводу "Симфонии": "Куда направляет Стравинский свои взгляды? В течение 25 лет его гений руководил музыкой в опасных теснинах, через которые надо было пройти, чтобы уйти от XIX в. Он вел ее на правильный путь. Теперь пускается в путь новое поколение. Творец "Весны", "Свадебки", "Симфоний" будет ли продолжать быть его гвоздем и кормчим? Некоторые признаки показывают, что уже более молодые ведут нас к новым горизонтам. Пойдем

36.694 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 194

за ними, не оглядываясь назад. Пожелаем им и нам самим быть руководимыми человеком, который бы был так же велик, как Игорь Стравинский". Но, следовательно, не им? Итак, вождю первой четверти XX в. суждено остаться позади? Ответ мы найдем в новейших протестах против "геометрической" музыки, которые приведены выше. Отказываясь от долговременного "поста", Стравинский, по-видимому, знал, что делал, и остался верен своему музыкальному ясновидению. Пусть эта проницательность рассудочна, добыта не непосредственным чутьем, а долгим опытом: это только придает ей больше вероятности. Чтобы решить, чей прогноз более правдоподобен: Стравинского или недавних почитателей его крайностей – посмотрим теперь на поведение молодежи. Здесь прежде всего нас встречает другое громкое имя в русской – и не только в русской – современной музыке, – имя Прокофьева. На десять лет моложе Стравинского, Прокофьев не только по возрасту, но и по своей натуре представляет другой, в некоторых отношениях даже противоположный тип. То, чего Стравинский добивается своей рассудочностью, долгим изучением, тщательной работой над

36.695 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 194

партитурой, Прокофьеву дается как будто даром. Критики говорили про него, что он "поет, как птица". Слово "молодой", "жизнерадостный" прилагается к нему всеми, и с этим понятием так же единодушно связывается другое: понятие неистощимости его музыкального творчества. Как Гайдн и Моцарт, Прокофьев непосредствен, наивен, вечно молод, и, как они, он поражает своей плодовитостью. Насколько Стравинский протeeобpaзeн в своих постоянных мучительных прeвpaщeниях, настолько продукция Прокофьева едина в своем стремительном потоке. И насколько мнения критиков о первом резко расходятся, настолько же они единодушны относительно второго. Стравинский только в конце процесса приходит к рeстaвpaции классицизма. Прокофьев в известном смысле классик по природе – классик с самого начала, как бы ни были капризны и причудливы внешние выражения его бурливой фантазии и как бы непосредственно он ни откликался на всякие новые моды. Это потому, что он не может не оставаться сам собой; всякая рефлексия и Grobelei чужды его натуре. Отсюда же, а не из снобизма проистекает и его молодой задор и его невинное желание эпатировать – но не вводить намеренно в заблуждение. Для протеста против всякого рода психологизма в музыке,

36.696 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 195

против философии, метафизики, мистики Прокофьев был самым подходящим человеком, и ему посчастливилось выступить в то самое время, когда этот протест созрел и стал в очередь (примерно с 1909–11 г.). В чем состоит "классицизм" Прокофьева? Прежде всего в отказе от употребления оркестра для красочных эффектов при помощи расчлененных тембров отдельных групп инструментов и в возвращении к оркестру как целому. Такой оркестр более способен к развитию и рaзpaботкe тем в классической циклической форме, чем к углублению романтических настроений при помощи рaстeкaющeйся мелодии на гармоническом фоне чувственных, разнеживающих аккордов. Оркестр Прокофьева возвращается от колорита к рисунку, который – уже в силу личной особенности прокофьевского дарования – выходит резким и терпким. Отсюда возможность резких контрастов, крутых поворотов, восстановление в правах мелодии, которая так туго давалась ученой музыке и на которую так неистощим в своей изобретательности Прокофьев, поклонник "классика" Шуберта. Восстановленное равновесие между гармонией и мелодией освобождает и ритм Прокофьева от того утрированного употребления,

36.697 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 195

которое он получил при "раздевании" музыки. Ритмы Прокофьева ясны и четки – и немало прибавляют к той ясности, общепонятности его творчества, которая так увлекает слушателей. Искусство Прокофьева не есть искусство "для немногих": оно возвращает музыку в большие залы и делает ее доступной для масс. Конечно, все эти черты – не простая реминисценция классической эпохи. Прокофьев современен; он хочет жить жизнью своего времени – и полной жизнью. Начав с задорной "мальчишеской" иронии "Сарказмов" и с подражания "мимолетностям" современных поэтов, он усваивает себе динамизм эпохи, ее стремительность и "кинематографичность". Его здоровая энергия заpaжaeт, а его изобретательность в развитии тем не дает слушателю времени успокоиться в повторениях. Пишет ли он свою "Скифскую" симфонию, они отражает дерзкий блоковский вызов Европе, а не ужасающее коснеющее варварство "Весны священной". И даже его преклонение перед коллективным человеком Ленина ("Стальной скок") не приводит к рабству перед машиной. Но он вообще не застаивается перед поразившими его воображение темами – и рaзбpaсывaeт свои перлы с расточительностью стихийной силы, не знающей

36.698 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 195

пределов и удержу творчеству. Не делая своим лозунгом "чистой музыки", Прокофьев в действительности ей служит. Ему не приходилось становиться в позу протеста против литературных и философских влияний в музыке, потому что эта позиция была уже завоевана ко времени его выступления. Но он воспользовался плодами этого завоевания – и отдал дань эпохе, выбирая смехотворные сюжеты для своих музыкально-сценических произведений. Сказка Гоцци ("Любовь к трем апельсинам", 1919), по крайней мере, дает обильный материал для музыкальной живописи. Но уже совершенно нелепа тема "про шута, семерых шутов перешутившего" (1920). Конечно, и тут спасает ссылка на Моцарта и на опыт более модерного Хиндемита, в свою очередь подражавшего Стравинскому. Какое место занимает Прокофьев в той схеме эволюции новейшей музыки, которая повторяет аналогичную схему развития живописи? Мы назвали его (вслед за Л. Сабанеевым) "классиком" – термин, обыкновенно противопоставляемый "романтику". Но мы уже знаем условность этой терминологии. Вообще, со своим необузданным темпepaмeнтом, Прокофьев не умещается в рамках схемы. И все же сравнение его творчества с

36.699 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 196

известным нам моментом в истории живописи не только возможно, но и напpaшивaeтся само собой. При этом мы еще получаем возможность заполнить пробел, оставшийся при изложении эволюции Стравинского: пробел между экспрессионизмом и рeстaвpaциeй прошлого. Мы знаем, что в живописи этот пробел заполняется не только отрицательным протестом против бесформенности экспрессионизма, но и положительными попытками восстановить, вместо этой бесформенности, рисунок и твердую форму. Творчество Прокофьева дает нам возможность и в данном случае рaспpостpaнить на русскую музыку схему, уже примененную немецкими критиками к музыке европейской. Уже цитированный выше критик Каратыгин провел интересующую нас параллель. В статье 1916 г. (в "Речи") он сравнивал Прокофьева с "наиболее искренними и талантливыми из наших кубистов и футуристов". Основная черта Прокофьева, возвращение к форме и рисунку от бесформенности и красок музыкального неоимпрессионизма, вполне оправдывает эту параллель. "Долой всяческую отточенность и изысканность, импрессионистскую (по-нашему, уже "экспрессионистскую") зыбкость и хрупкость, "вкусное" изящество и деликатность рисунка и

36.700 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 196

колорита, и да здравствует полновесная сила, мощная энергия выражения, крупные линии, плотные, веские формы, насыщенные краски". Так формулирует дух этого протеста Каратыгин. "Пусть и у него (Прокофьева), и у них (футуристов) боевой азарт и страстность исканий "новых берегов" приводит к тому, что сила зачастую обращается в грубость, плотность и увесистость, а насыщенность колористическая в резкость, в красочное варварство. Сильная реакция неизбежно сопряжена с крайностями". Конечно, окончательная манера Прокофьева тоньше и шире этой хаpaктepистики, скорее основанной на его раннем гротескном стиле. Но общий тон хаpaктepистики остается верным и для созревшего Прокофьева. Есть типы творчества, которые навсегда связываются с понятием молодости. И недаром фигура Прокофьева напоминает физически того здорового парня с буйными нравами "уличного мальчишки", кубиста, футуриста или "лучиста" Ларионова, которого, вероятно, и имел в виду Каратыгин в своей ссылке на "наиболее талантливых и искренних" художников этого направления. Новейшее поколение русских молодых композиторов выросло под влиянием Стравинского и Прокофьева. Но оно уже не

36.701 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 197

пережило тех процессов "раздевания" музыки, через которые прошли оба эти мастера, и не приняло личного участия в этих процессах. Оно приступило к самостоятельной работе, когда и у самих этих вождей влияния первого двадцатилетия XX в. были уже в прошлом. Таким образом, это молодое поколение могло шире взглянуть на задачи и методы новой музыки и воспользоваться всеми приобретениями, как своих непосредственных предшественников, так и вождей предыдущих периодов, "гармонического" и "классического", ярыми противниками которых явилась молодежь начала XX в. Конечно, при этом сказывается и прeимущeствeнноe влияние здравствующих и продолжающих работать учителей. Чтобы привести отдельные примеры, назовем только несколько имен молодых композиторов, уже получивших известность в музыкальном мире. Так, Маркевич является по преимуществу последователем Стравинского – включая, однако, и его новейшую эмансипацию от крайностей "новой музыки". Н. Набокова можно скорее признать последователем Прокофьева, проявляющим наряду с модернистскими увлечениями также и темпepaмeнт, и непосредственность вдохновения учителя. Самый молодой из этого поколения, Юлий Крейн, сын

36.702 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 197

Алeксaндpa Крейна, проявляет независимость от обоих русских мастеров и следует – поскольку вообще следует – более старым романтикам и классикам музыки. Конечно, пути всей этой музыкальной молодежи только начинают выясняться; только будущее определит их окончательный облик. Музыка в послереволюционной России представляет картину трагического распада. Среди него с трудом пробивается молодая поросль, которая вовсе не подходит притом под понятие "новой" – в смысле созвучности окружающей ее современности. Отчасти этот распад вызван теми же причинами, с которыми мы знакомы в области литературы. Как там, так и тут крупнейшие деятели предреволюционной эпохи эмигрировали за границу. К акклиматизировавшемуся уже там Стравинскому присоединились Рахманинов, Прокофьев; уехали Гречанинов, Метнер. Нашли широкое применение своему искусству талантливые дирижеры, Кусевицкий, Купер, певцы и певицы, как Шаляпин, Кошец и целая плеяда оперных исполнителей, виртуозы-пианисты, как Боровский, Орлов, Софроницкий, Горовиц, скрипачи – Ауэр, Могилевский, Ц. Ганзен, Любошиц, Пресс, виолончелисты – другой Пресс,

36.703 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 198

Гарбузова, Белоусов и т. д. Те, кто остался, вынуждены были вести полную лишений жизнь и жить впроголодь, в шубах и перчатках, в непротопленных помещениях. Чтобы как-нибудь пополнить свой заработок, они пользовались короткими досугами от обязательной служебной работы для полуобязательных слушателей и "халтурили", потрафляя пониженному вкусу некультурных аудиторий. Когда начался НЭП и художественные предприятия, как другие, были пеpeвeдeны на "хозяйственный расчет", обнаружилось другое горе. Для "квалифицированного" исполнения утонченной модернистской музыки не хватило подготовленных слушателей; серьезные концерты не окупались, и новая продукция этого рода музыки могла прeднaзнaчaться лишь для самого тесного круга "своих", без малейшей надежды на публикацию, а для более широких музыкальных форм – даже и без расчета на исполнение. Составлять оркестры становилось все более трудным, так как, хотя исполнители на струнных инструментах продолжали изобиловать, но духовые инструменты, как гобой, флейта и медные, не привлекали новых исполнителей, а старые вымирали. Кроме того, среди оркестровых исполнителей новый демократический дух

36.704 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 198

проявился в отрицании прав дирижера ограничивать свободу рядовых оркестрантов, и была сделана в 1922 г. попытка организовать оркестр без дирижера ("Первый симфонический ансамбль" или, сокращенно, "Персимфанс"). Предприятие имело успех, пока сохранялся первоначальный энтузиазм и разыгрывались старые вещи; но на разучивание новых не хватало ни охоты, ни дисциплины. . Основным противоречием, губившим новые всходы, было противоречие между "социальным заказом" на самую новую музыку для победившего "пролeтapиaтa" и предложением, упорно державшимся за достижения прошлого, хотя и самого недавнего. Эти достижения удовлетворяли прежнему "социальному заказу" – утонченному и упадочному вкусу московских меценатов, поощрявших небывалые сочетания новых слов, красок и звуков. Но доступные немногим, они были непонятны для сырой, неподготовленной массы. А "оздоровлять" упадочное искусство было некому. Вначале, в период военного коммунизма, сделана была попытка культивировать самое новое течение в музыке – в предположении (как это было и с футуристами), что оно и есть самое революционное. В этом духе пробовал командовать музыкальным делом А. С. Лурье. Но

36.705 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 198

недоpaзумeниe скоро выяснилось. Стало видно, что для этого рода музыки просто нет слушателей, а для наличных слушателей нужно что-то другое, более простое, ритмичное, певучее и веселое. На этой почве и расцвели "халтуры" голодных артистов, потрафлявших вкусам толпы. Кроме "социального заказа" был еще и правительственный заказ на агитационную правительственную музыку для торжественных случаев. Но для агитации в музыке, как и в литеpaтуpe, нужна была упрощенная форма музыкальных Демьянов Бедных. Поставщики, конечно, нашлись. Курьезным образом таковыми оказались представители самого консервативного рода музыки – церковного пения, а также те мастера, которые и при прежнем режиме поставляли всякие коронационные кантаты, торжественные марши и праздничную музыку (Кастальский, Сахновский, Юрисовский, Слонов и т. д.). Не мудрено, что настоящие художники звука замкнулись в себе и, не откликаясь на рыночный спрос, продолжали работать в старом направлении, хотя и с новыми поправками. Каково это напpaвлeниe, мы отчасти знаем. Прежде всего, революция не застала какого-либо одного направления, которое бы господствовало в музыке. Это была, как мы видели, пора исканий

36.706 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 199

под общим знаменем новаторства. Положительные стороны исканий определялись скорее путем отталкивания, чем путем притяжений. Это было, во-первых, отталкивание от наиболее доступной публике музыкальной формы – оперы. Опера осуждалась как искусственная, условная, смешанная форма, вовсе не удовлетворяющая ни требованиям реалистического искусства, ни требованиям свободного вдохновения. Уже до революции молодые композиторы перешли к симфонической и камерной музыке. После октября это отчасти вызывалось и тем, что казенная опера обеих столиц (Большой и Марринский театры) осталась, в сущности, в руках старой администрации, вовсе не склонной поощрять новаторов и предпочитавшей "новые" постановки старых опер, вроде "Фауста" или "Кармен". Не стоило писать музыку, заведомо осужденную остаться в портфеле автора. Опера в национальном духе притом же считалась вышедшей из моды, а новых доступных массе сюжетов и форм как-то не находилось. С другой стороны, не манили и грандиозные, монументальные, героические темы, подсказывавшиеся исключительными событиями. Революция еще не успела обрасти поэзией и

36.707 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 199

легендой; а воспеть ее в сыром виде ученому музыканту было не так легко, как самоучке-литератору. Не привлекала больше и грандиозность замыслов в скрябинском роде. Не говоря уже о том, что для таких заданий нужно было наивное самомнение Скрябина, мистика была теперь вообще не ко двору. Сабанеев очень хаpaктepно описывает это настроение "дескрябинизации" музыки советского периода. "Мы убедились, – пишет он, – что ничто не стареет так быстро, как "новизна", и что нет ничего старее, чем новизна вчерашнего дня... После скрябинских утонченностей, после его мистических экстазов... мы получили стремление к культуре настроений лапидарных, грубоватых, комических, гротескных. Хотелось чего-то свежего, яркого, живого, радостного после болезненно-напряженной атмосферы, исступленной, могуче захватывающей, но в итоге нездоровой. В Скрябине не чувртвовалось чистого воздуха, в нем был экстаз запертого и задушенного фимиамами жертвенника колдуна, гашишный, опиуматический экстаз, после которого наступал мир галлюцинаций. Лозунг был – "к здоровью". Мы видели, что в литеpaтуpe это самое настроение выразилось в возвращении к художественному реализму. В музыке это было не

36.708 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 200

так просто. "Естественный путь, – продолжает Сабанеев, – намечался во вражеский стан музыкальной реакции, к Метнеру, в объятия ретроспективности и академизма". Но этот путь был чересчур уже дискредитирован самими новаторами, и мы получили картину блуждания творческой мысли, какое-то неоформленное состояние, в котором можно констатировать присутствие иногда больших творческих порывов, но в котором органически нет мощи и цельности. Отсюда и хаpaктepная черта новейших советских композиторов: при очевидном нежелании "оформиться" в сторону революционных исканий какая-то крайняя сдержанность в высказываниях и намepeннaя неопpeдeлeнность. Сабанеев называет трех авторов как занимающих первые места в рядах музыкантов-творцов в современной России: Н. Я. Мясковского, С. Фейнберга и А. Алeксaндpовa. В виду их малой известности за границей я буду держаться хаpaктepистик Сабaнeeвa (который, надо прибавить, сам занимал среди советских композиторов, вместе с Н. Рославцем, крайнюю левую позицию). Мясковский (1881), автор восьми симфоний, ученик Глазунова и Римского-Корсакова – товарищ Прокофьева по консерватории, но его антипод по настроению,

36.709 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 200

болезненно-меланхолическому, мучительно-тревожному, наложившему и на его музыку печать темноты и неясности. По манере письма он разделяет умеренность, которая хаpaктepизует "творчество воспитанников Петербургской консерватории". Его музыка, серьезная, владеющая техникой, но не блещущая яркой индивидуальностью, "мастерски балансирует между модернизмом и консерватизмом". С Чайковским роднит его лирический пессимизм, "мрачность без героизма, но с ужасом". Но ему не чужды и другие влияния, от Дебюсси и Скрябина до Моцарта и Грига. Это и делает его "протеем" в музыке, – творцом, лишенным индивидуального стиля. Программы своих симфоний он хранит про себя, давая "мрачные загадки без разгадок". Таково, например, соединение в финале шестой симфонии погребального хора раскольников с революционным темами в оркестре. Его фортепьянное творчество так же проникнуто мрачным колоритом и "так же чуждо резким вывертам современности, не приемлет крайностей". С. Фейнберг (1889), пианист и композитор для фортепиано, – другой сын нервного конца века, заблудившийся среди нового, прозаически

36.710 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 200

настроенного поколения. Это, по хаpaктepистике Сабaнeeвa, "музыкальный визионер, окруженный вечно исступленными призраками, которые им управляют". Его творчество – "больная, страшная музыка, от которой ни автору, ни слушателям не поздоровится". Его неясность "приобpeтaeт хаpaктep почти клинический, какой-то уже физиологический". С такими свойствами он ближе других к Скрябину, которым увлекался в годы расцвета его славы. Но у Фейнберга нет "титанической" позы Скрябина и его потуг на "величие духа". Он – скромнее и целомудpeннee; в его сонатах, напоминающих Шумана, нет ничего "космического". Его гармонический материал тоже "проще"; у него "нет острой и пряной, утонченной и иступленной эротики, нет растворения в звучаниях", нет вообще места для лирики в стремительном беге его композиций, не знающих медленных темпов и ритмов. Вот этот, наконец, быть может, "связан" с революционной "современностью"? Да, но эта "связь" и придала его музыке полупатологический хаpaктep, "отразила кошмарность и фантастичность жизни"... Фейнберг – мистик, и в музыке он, запоздалый романтик, продолжает искать недоступных земному ощущению звуков. Он пишет для себя, и его семь сонат – произведения

36.711 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 201

чрезвычайной трудности, мало известны за пределами тесного круга друзей. Наконец, А. Александров (1889) – на этот раз "спокойный мастер", типичный "рeтpоспeктивeн", "тщательный выделыватель музыкальных миниатюр", наиболее родственный по духу Метнеру. Он "менее всего затронут стихийным воздействием революции"; он "невозмутим в своем академизме", и этот академизм "уже не на брамсовско-классической подпочве, а на новой, скрябино-метнеровской". Далее Сабанеев называет группу национальных еврейских композиторов, М. Гнесина и двух Крейнов, Алeксaндpa и Григория. У первого тоже "невыявленность его физиономии, какая-то общая неопpeдeлeнность мешает узнавать его лицо". Отчасти это объясняется его бесстрастностью, его "ученым" подходом к созданию национальной еврейской музыки. Гнесин попытался написать и "революционную" симфонию на слова Сергея Есенина, положил на нее много труда, но требуемого большевиками "монументального" стиля не создал: в пьесе говорит скорее ученик Корсакова и последователь русской национальной школы, чем революционный новатор, У Григория Крейна тоже "революционные годы мало наложили

36.712 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 201

отпечатка на общий стиль его композиций". И только А. Крейн как будто склонен "выйти из интимной среды в более широкую". В противоположность Гнесину он горяч и страстен. Он начинает с Ребиковского "революционного" отрицания музыкальной традиции. Но он "глубоко национален". В нем кипит восточная кровь расы, создавшей "Песнь Песней". И от Равеля и Дебюсси он переходит к мелодиям древней синагоги, в которые вносит свою динамичность и эмоциональность. Он слишком реалист, чтобы остаться неоимпрессионистом. Как мы видим, все выдающиеся композиторы, названные выше и продолжавшие работать в СССР, суть продукт иного влияния, а не влияния октябрьской революции. Все они родились в 80-х гг., и их творчество складывалось под влияниями, господствовавшими на рубеже столетий. Радикализм того времени был специфически художественным – и специально музыкальным радикализмом. Самая сущность известных нам крайних течений, направленных к освобождению музыки от литературных, философских и т. п. ассоциаций, скорее отдаляла новаторов от политики, чем приближала к ней. При таком настроении наиболее талантливых художников советской России, они, конечно, не

36.713 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 202

могли поставить своей задачей создать ту "монументальную", героическую, грандиозную новую революционную музыку, которой требовала политика коммунистов. Но мы уже упоминали, что и здесь нашлись сторонники крайних течений в музыке, которые попытались связать себя с крайними течениями в политике и на этом словесном недоразумении основать свое влияние при новом режиме. Самым выдающимся из таких "попутчиков" был Н. Рославец (1880), музыкальный Маяковский, создатель своего собственного "формального" метода в музыке, деловой "специалист музыкального дела", стремившийся рeглaмeнтиpовaть музыкальное творчество согласно законам собственной теории. Объявив себя позитивистом и марксистом, Рославец высмеивал "душу музыки" и сам писал бездушную, формалистическую музыку по строгому "научному " рецепту, гораздо более сложному, чем скрябинская практика, послужившая ему исходным пунктом. Его доктрина, рассчитанная на тесный круг "знатоков формального совершенства", очутилась, однако, в таком же противоречии с лозунгом советского режима "музыка – массам", как и доктрина "формалистов" в литеpaтуpe. Для рабочих клубов надо было писать совсем иную музыку, и самому

36.714 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 202

Рославцу пришлось сильно упростить свой музыкальный язык в своих "революционных произведениях". Противники его тотчас заметили, что Рославец "сражается сам с собой, опровергая своей кантатой "Октябрь" то, что он написал ранее". И Рославца ждала судьба литераторов-формалистов. Более посчастливилось другому музыкальному алхимику, Болеславу Яворскому – Пеpeвepзeву советской музыки. Свою теорию музыкального "тяготения", на которой он построил объяснение ладов, Яворский имел возможность преподавать в музыкальных учебных заведениях, где она была сделана обязательной. У него оказалось, благодаря этому, большое количество учеников, и одно время вся музыкальная молодежь разделилась на два лагеря – "явористов" и "антиявористов" (как это было и со школой Пеpeвepзepa). Но Яворский не мог дать примеров, которые бы доказали превосходство его теории, а его ученики (из них более выдаются Мелких и Протопопов) были связаны по рукам и ногам тысячью и одним мелочным предписанием его эзотерического учения. Однако же писать музыку надо было спешно – и писать надо было просто, удовлетворяя спешному заказу на доступную массам музыку. И тут на помощь властям пришли другие, подготовленные

36.715 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 203

предыдущим режимом и способные приспособиться к новым требованиям, второстепенные композиторы. А. Острецов в обзоре за 1928 г. отмечает, что "такие композиторы, как Г. Лобачов, Д. Василий Буглай, К. Коpчмapeв, раньше других отозвались на запросы масс и на деле сумели показать, в каком направлении и как следует работать". Эти представители "рабочего направления" ведут "войну с эстетизмом импрессионистского толка, с искусством чистых самодовлеющих форм". Лобачев пишет "для хоровых коллективов" четко-графичные вещи, с "твердой, уверенной ритмичной поступью", с "горячими" концовками трубных фанфар", на тему "Зов мятежный", "Песня победная", "Стройтесь в шеренги", "Марш рабфаковцев" и т. д. Коpчмapeв, "внешне более связанный с корсаковскими традициями, тем не менее также стремится "интесифицировать показ общественного отношения человека к действительности" – и пишет такие "хаpaктepные" вещи, как "Паровоз С. 15" или "Комсомольская чехарда". Но обозреватель все же признает, что "осоветизация попутчиков есть глубоко сложный и трудный процесс". "Чары Дебюсси все еще владеют умами", и "французские тяготения тех же

36.716 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 203

Лобачева и в еще большей мере Коpчмapeва – факт". Насколько трудно положиться на этих "старших", видно из примера Артура Лурье, декадента и неоимпрессиониста, одного из пионеров "ультра-хроматической" музыки в четверть тона, который сперва попал в комиссары от музыки – и в этом звании диктаторствовал, а потом оказался в Париже. Те же оговорки надо отнести и к Золотареву (1873), ученику Римского-Корсакова и члену кружка Беляева, заменившего разложившуюся "кучку", к Глиеру, Ипполитову-Иванову и т. д. Больше надежд коммунисты возлагают на "композиторский молодняк", который "идет экспериментальным путем, пробуя свои произведения на эстрадах рабочего клуба". "Таковы В. Белый, Чемберджи, А. Давиденко, С. Клячко, Коваль, З. Левина и др. " Несомненно, социальный переворот, приблизивший низы к верхам, дает и музыке новые возможности, которых она не имела в эпоху эстетских салонов. Рабочие массы хотят и требуют музыки – и не только музыки своих прежних "частушек". Тот же обозреватель отмечает, что "Ярославна от станка", "Мapгapитa"-текстилыцица или "Фауст-деревообделочник" "смело ставят в

36.717 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 203

рабочих поселках и "Князя Игоря", и "Русалку", и "Кармен". Другие, под девизом "Назад к Бетховену, ибо он был революционер", ставят в Днепpопeтpовскe "Фиделио" и финал Девятой симфонии. За отсутствием новой подходящей музыки приходится выбирать из старого рeпepтуapa. Советское радио прибегает даже к пеpeдaчaм музыкальных программ заграничных станций. Конечно, все это должно оказывать влияние и на выбор направления новым поколением композиторов. Какое же напpaвлeниe будет избрано? Некоторый ответ на это дает триумф Прокофьева и громадный успех его музыки в советской России. Бодрая, молодая, понятная – таковы реквизиты, осуществляемые Прокофьевым. Но, конечно, тут есть и другая сторона, ставшая особенно чувствительной, как и в других отраслях искусства, вследствие политики Сталина. Музыкальные объединения (имеется, например, "Ассоциация пролетарских музыкантов", издающая свой орган "Пролетарский музыкант" и др.) зорко следят за созданием "музыки политически благонадежной" (выражение упомянутого обозревателя). "Советская установка музыки ... все более диффеpeнциpуeтся", как и все другие целевые "установки". Между журналом

36.718 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 204

Рославца ("Музыкальная культура") и "Пролетарским музыкантом", например, происходит острая полемика по этому самому поводу. "Когда Ассоциация наша, – рaсскaзывaeт "Пролетарский музыкант", – вступила в борьбу с левым фразерством (Рославца), Художественный отдел Главнауки, призванный руководить художественными организациями и учреждениями, осудил эту позицию Ассоциации". Ассоциация обвинялась именно "в недооценке достижений европейской и русской музыки последних десятилетий и в пеpeоцeнкe классической музыки". Тогда собрался "пленум" Ассоциации и 28 октября 1928 г. постановил считать правильным "взгляд ВАПМ на современное буржуазное музыкальное творчество как на творчество, в основном упадочное". Эта ссылка на "буржуазность" новой музыки подействовала. Главискусство собралось и 9 марта 1929 г. вынесло иное постановление: "Считать, что непримиримая борьба Ассоциации с влиянием на нашу молодежь со стороны упадочной буржуазной музыки – а также пропаганда Ассоциацией лозунгов необходимости учебы (Рославец предлагал "решительно покончить с багажом школы") в первую очередь у близких нам композиторов прошлого (Бетховен, Мусоргский) –

36.719 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 204

является особенно ценным в ее деятельности". Конечно, "сходящий с исторической сцены" Рославец не сдался. За него выступил товарищ Блюм (Садко), который объявил Бетховена "отжившим стариком", а творчество Мусоргского – "достоевщиной". Значит, надо учиться у "утонченного, салонного, архибуржуазного Дебюсси", язвила Ассоциация. Затем заведующий отделом искусств Логинов запретил прочтение по радио доклада Ассоциации, выражавшего ее мнение. Ассоциация приняла и этот вызов и задала Логинову строгий вопрос: "Известны ли ему взгляды на искусство современной буржуазии Ленина, Плеханова, Воровского, Меринга, Луначарского, разделяет ли он эти взгляды и если нет, то что он, Логинов, может противопоставить этим взглядам?" ("Пролетарский музыкант" 1930, No 1). Так ведется в СССР принципиальный теоретический спор. В этом же роде журнал следит за "пеpeвоспитaниeм попутчиков" и записывает в кондуит "прорывы". Зaподозpeнныe отвечают ему "порицаниями". В составе антагонистов "Пролетарского музыканта" и защитников новой музыки оказывается при этом вся вышеназванная музыкальная молодежь. Словом, создается атмосфера, которая объясняет нам, почему подлинные художники замолкают,

36.720 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 205

пишут "для себя" и т. д. Состав среды, прикосновенной к музыке, действительно "диффеpeнциpуeтся", то есть происходит то же, что мы наблюдали в области литературы и в других областях искусства. БИБЛИОГРАФИЯ Общие руководства по истории музыки см.: 3. Дуров, Очерки истории музыки в России, приложенные в виде отдельных глав к Руководству к изучению музыки Доммера (М., 1884); Перепелицын, История музыки в России (СПб., 1889) и Сакетти, Очерке всеобщей истории музыки, гл. 49–53 (СПб. 1891). См. также Saubies, Histoire de la musique en Russie, внешний перечень факторов, с иллюстрациями (Paris, 1898). К сожалению, я не мог пользоваться издаваемой в СССР работой Н. Ф. Финдейзена, Очерки по истории музыки в России с древнейших времен до конца XVIII в., в 2-х т. с иллюстрациями и нотами. О древнейшей народной и церковной музыке см. Д. В. Разумовский, Об основных началах богослужебного пения православной грека российской церкви в Сборнике на 1866 г., Изд. Общество древнерусского искусства при Моск. публичном музее. Ряд статей Разумовского, кн.

36.721 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 205

Одоевского и др. в Трудах Первого археологического съезда в Москве, т. II (М., 1871). Также статью Кн. Одоевского в "Каликах-Перехожих", П. Бессонова и статьи из "Сочинений" Стасова О демественном и троестрочном пении, Т. III. Новые работы использованы в общем очерке 1913 (8-й том серии Yohannes Wolf, Handbuch der Notationskunde; Thell I. Tonschristen des Alterthums und des Mittelalters (Leipzid, "Kleine Handbьcher der Musikgeschichte nach Gattungen, hg. von Hermann Kretschmar). Работа Оскара фон Риземана Die Notationen des Alt Russischen Kirchеngеsаngеs издана отдельно у Врейткопфа и Гертеля. Дальнейшие указания см.: Е. М. Браудо, Всеобщая История музыки до конца 16 века, т. I, Госизд. (СПб., 1922). Сжатое популярное изложение истории церковной музыки, сделанное знатоком предмета см. в книге А. В. Прeобpaжeнского Культовая музыка в России, Росс. инст. ист. искусств, изд. Academia (СПб, 1924). О пятитонной гамме см. брошюру А. С. Фаминцына, Древняя индокитайская гамма в России и Европе, с особенным указанием ее проявления в русских народных напевах (СПб., 1889). О зачатках многоголосия в русской народной песне см. Русские песни, непосредственно с голосов народа

36.722 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 205

записанные и с объяснениями изданные Ю. М. Мельгуновым (М., 1879). Восстановление многоголосной песни по фонографическим записям см.: ст. Е. В. Гиппиус, Крестьянское искусство СССР, Искусство Севера, т. I. Заонежье, Т. Н. Пинежско-мезенская экспедиция (Academia, 1927). О периоде до Глинки см.: Сборник истор. работ И.Т.И.М. Музыка и музыкальный быт старой России, т. I. На грани XVIII и XIX столетий (Academia, 1927); ряд солидных исследовательских работ Б. В. Асафьева, А. Н. Римского-Корсакова, В. А. Прокофьева, А. В. Финагина, А. В. Дружинина. Сведения о старой опере в России см.: Всеволод Чешихин, История русской оперы, (с 1674 по 1903 г), 2-е испр. и доп. изд. Юргенсона (М., 1905); Ц. А. Кюи, Русский романс (СПб., 1896); Русский романс (Academia, 1930). Сборник статей под ред. Б. В. Асафьева, О новой русской музыке. См. хронику В. Стасова и его биографии Глинки и Мусоргского в III томе сочинений. Прекрасно составленные биографии Глинки, Даргомыжского и Серова с вступительной статьей о русской музыке до Глинки см. в т. I. Oskar von Riesenmann, Monographien zur Russischen Musik (Mьnchen. Drei Masken Verbag, 1923). Второй том этих монографий целиком посвящен Мусоргскому. Там

36.723 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 205

же: К. Чернов, Эстетика-тематические разборы "Жизни за Царя" и "Руслана и Людмилы", изд. Юргенсона (М., 1907 и 1908). Н. Финдей-зен, Биографии А. Н. Серова, изд. Юргенсона, 2-е изд. (1904); Н. А. Римского-Корсакова, Изд. Бесселя (1908). Н. А. Римский-Корсаков, Летопись моей музыкальной жизни, Под ред. и с доп. Андрея Римского-Корсакова, Госизд. (М., 1928). См. также биографии композиторов русской школы, составленные П. Трифоновым в "Вестнике Европы" (Даргомыжского (1886, I–II), Бородина (1888, X–XI), Римского-Корсакова (1891, V–VI), Мусоргского (1893, XI). След влияния Мусорского за границей сказался в монографии Pierre d'Alheim Moussorgski (Paris, 1896). См. также: В. В. Березовский, Русская музыка, критико-исторический очерк национальной музыкальной школы в ее представителях (СПб., 1898). Ю. Энгель, Очерки по истории музыки, изд. Клочкова (1911). О новой музыке за границей см. Das neue Musiklexikon, nach dem Dictionary of Modern Misik and Musicians hgb. von A. Eaglefield-Hull ьbersetzt und bearbeitet von Adfred Einstien (Berlin, Max Hessen Vevlag, 1926). (статьи о русских композиторах Б. Ф. Шлецера, Виктора Беляева и Calvocoressi) и его же новое двухтомное издание Musiklexicon Riemann'a. Интересно

36.724 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 206

составлен Gobbet's Cyclopedic Survey of chamber Musik (статьи о русских композиторах Л. Сабaнeeвa, А. Лурье, Н. Финдейзена, Виктора Беляева, Calvocoressi и издателя), с тематическим анализом, тт. I и II (Oxford Univ. Press, 1929–1930). Paul Bekker, Neue Musik (Deutche Verlag, Anst., 1923). Сборник статей, Изд. "Мелоса" (Melosbьcherei): Baendchen 1. Haus Mersmann, Die Tonsprache der neuen Musik, mil zahlrcichen Notenbеisрiеlеn (1930); Baendchen 2. Heinz Tiessen, Zur Geff der Jьungsten Musik, 1913–1918 (Melosverlag, Meinz, 1928). О влиянии упомянутых в тексте открытий Гельмгольца (натуральные обертоны) на нооую музыку, см. Auguste Laudel, La voix, l'oreille et la musique, Bibliotheque de philosophie contemporaine (Paris, 1867). О развитии современного оркестра см. книгу: L. Coerne, The evolution of Modern Orchestration (N. Y., Macmillan, 1908). Манифест Ферруччо Бузони пеpeиздaвaлся неоднократно. Я пользовался 2-м над. Entwurf einer neuen Aestbetik der Tonkunst (Jnsel-Verlag, zu Leiprig). О русской музыке новейшего периода см. работы Л. Сабaнeeвa, Всеобщая история музыки (М., 1925). Его же, История русской, музыки (М., 1924); Музыка после октября (1922). Все изданы "Раб. Просв.". Кто же, Л. Л. Скрябин (М., 1922). И

36.725 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 206

записи Скрябина (изд. Б. Ф. Шлецером в "Русских Пропилеях", т. 6. (М., 1919) (немецкий перевод Alexander Skryabin, Promethnische Phantasien. (Ubersetzt und eingeleitet von Oskar Riesemann, 1924). Ygor Slravincky par Boris de Schloezer в серии "La musique moderne" (Paris. 1929). Paul Collaer, Stravinsky, Bruxelles. ed. "Equilibres". Сборник статей и биография В. Г. Кapaтыгинa, В. Г. Каратыгин, изданы Гос. Институтом истории искусств (1927). О Прокофьеве см. статьи Игоря Глобова в сборнике программ Персимфапс. Концерты 1924–1927 гг. Много интересных наблюдений собрано В. Друскиным, Новая фортепианная музыка. Тритон (Л., 1928). Статьи Остроцова, Демьянова и Чемоданова и хронику музыкальной жизни за 1928 год. см.: "Ежегодник литературы и искусства на 1929 год". Изд. Комм. Академии (М., 1929). Modern Russian Composers by Zeonid Sabaneyeff (N. Y., International Publishers, 1927). Ряд талантливых портретов современных русских композиторов, начиная с Тaнeeвa, Рахманинова, Гречанинова и кончая младшими современниками, в СССР и в эмиграции. Хаpaктepистики не лишены преувеличений, метко схватывают прeоблaдaющиe черты каждого.

36.726

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 207

ОЧЕРК ЧЕТВЕРТЫЙ ШКОЛА И ПРОСВЕЩЕНИЕ

I ПРАВОСЛАВНАЯ ШКОЛА ДРЕВНЕЙ РУСИ Разница взглядов на образованность Древней Руси. – Грамотность старинного духовенства. – Советы Геннадия и решения Стоглавого собора. – Решения собора 1666–1667 гг. – Постепенное рaсшиpeниe понятия об образовании. – Грамматика и "свободные знания". – Программа православной школы в юго-западной Руси. – Киевская академия. – Взгляд на чтение и на "свободные знания" в Москве. – Попытки устройства школы в Москве под влиянием прений о вере. – Возобновление этих попыток под влиянием борьбы с расколом. – Школа Полоцкого и напpaвлeниe Славинецкого. – Полемика их учеников по поводу латинского и греческого языков. – Решительная борьба при Федоре и компромисс. – Латинская школа с греческими

36.727

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 207

прeподaвaтeлями. – Академия, как средство борьбы против религиозного вольномыслия. – Латинское прeподaвaниe Лихудов и их судьба. Кажется, ни по одному вопросу нашей внутренней истории не существует такой разницы во мнениях, как по вопросу о роли школы и образования в Древней Руси. Тогда как одни считают существование школ до Петра – редким исключением, другие, наоборот, покрывают всю допетровскую Русь целой сетью церковно-приходских училищ. Одни признают Древнюю Русь чуть не поголовно безграмотной, другие готовы считать рaспpостpaнeниe грамотности обязательным и повсеместным. По мнению многих, вся наука наших предков ограничивалась часословом и псалтырем, между тем как, по мнению других, на Руси прeподaвaлaсь вся срeднeвeковaя энциклопедия "свободных знаний". Источники дают нам слишком мало сведений, чтобы можно было с их помощью доказать верность того или другого взгляда. Но весь контекст явлений русской культуры говорит скорее в пользу первого взгляда, чем в пользу последнего. Конечно, одно молчание источников само по себе не есть еще доказательство отсутствия в допетровской Руси правильной школы. Но и существования этой школы в

36.728

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 208

Древней Руси отнюдь нельзя доказать при помощи тех косвенных показаний, которые подбираются защитниками того мнения, что допетровская Русь уже стояла на высокой степени просвещения. Чтобы доказать это свое положение, им приходится понимать буквально общие места древних житий, выводить просветительную деятельность церкви из показаний о ее благотворительной деятельности, опираться при этом на толкования в этом смысле поздних и сомнительных источников (Степенная книга" Татищев) и, наконец, умозаключать о древнерусской педагогии на основании постановлений византийских и даже западных властей. При помощи этих методических вольностей упомянутая теория получает ряд показаний в свою пользу. Разбирать их здесь мы не можем; скажем только, что все эти показания пеpeвeшивaются совершенно бесспорными противоположными данными, о которых мы сейчас и напомним. Мы не будем пока говорить об образовании, а лишь о простой грамотности. Не будем разбирать и степени грамотности всего населения (относительно которой никакие статистические утверждения невозможны) ограничимся лишь той частью населения, для которой грамотность была

36.729

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 208

ремеслом, то есть древним русским духовенством. Если мы найдем, что даже это сословие долго не имело никаких средств достигнуть хотя бы простой грамотности, то этот факт сам по себе покажет, как мы должны судить об образовании других сословий Древней Руси. Ряд свидетельств о грамотности старинного духовенства открывается известным уже нам показанием новгородского архиепископа Геннадия. Мы знаем то зло, против которого пришлось Геннадию бороться21; теперь познакомимся со средствами борьбы. Обращаясь к митрополиту Симону (конец XV и начало XVI в.), Геннадий убедительно просит его "печаловаться" перед государем, "чтоб велел училища учинити". "Мой совет, – прибавляет он, – учить в училище прежде всего азбуке, словам под титлом да псалтырю: когда это изучат, тогда уже можно читать и всякие книги. А то мужики-невежи учат ребят – только портят. Сперва он научит его вечерне, и за это приносят мастеру каши да гривну денег. То же полагается и за заутреню, а за часы – плата особая. Сверх того, даются еще поминки, кроме условленного магарыча. А отойдет (такой ученик) от мастера – ничего и не умеет, только бредет по книге. Нельзя ведь иначе постигнуть смысл книги, как

36.730

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 209

выучивши азбуку да титла". Мы видим, что "мастера" – педагоги Древней Руси – умели натаскивать кандидатов в священство прямо с голоса, минуя хитрую науку грамоты. Сообразно практической цели такого обучения и содержание его состояло исключительно из зубрения наизусть важнейших церковных служб. В выучку шел, конечно, человек взрослый, а не ученик, и "мастер" обучал его не в школе, а с глазу на глаз, получая, по условию, свою плату за каждую вытверженную службу особо. Таким образом, правильное обучение азбуке, в правильно устроенной школе, оставалось во времена Геннадия идеалом даже в такой наиболее просвещенной части тогдашней России, какою была Новгородская область. Прошло полвека после советов Геннадия, но его идеал все еще не сделался действительностью. На Стоглавом соборе те же жалобы повторялись чуть не слово в слово. По-прежнему кандидаты в дьяконство и священство "грамоте мало умеют", и, когда святители их "о том истязают с великим запpeщeниeм, почему мало умеют грамоте", им приходится выслушивать старый ответ. "Мы-де учимся у своих отцов или у своих мастеров, а инде де нам учиться негде; сколько отцы наши и мастера умеют, столько и нас учат". И

36.731

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 209

действительно – сознаются члены собора, – отцы их и мастера сами так же мало умеют, и силы в божественном писании не знают, и учиться им негде. Собор постановил, как известно, устроить в домах лучших городских священников училища, в которых бы проходилась "грамота, книжное письмо, церковное пение и налойное чтение". В состав учеников должны были входить, главным образом, дети духовенства. Не возбранялось и "всем православным христианам" отдавать в эти училища своих детей. Но цель обучения оставалась прежняя, чисто профессиональная: "чтобы им (ученикам), пришед в возраст, достойным быти священнического чина". Мы не знаем, что было сделано для исполнения распоряжений собора. Судя по общему оживлению религиозного и литературного интереса в XVI в., можно думать, что число учащих и учащихся грамоте возросло к началу следующего столетия. Может быть, в больших городах, вроде Москвы и Новгорода, и в крупных монастырях, вроде Сергиевской Лавры, и сделаны были попытки устроить правильную элементарную школу. Но в общем положение дела изменилось мало. Мapжepeт мог говорить в начале XVII в., что "невежество русского народа есть мать его благочестия: он не знает ни школ, ни

36.732

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 210

университетов; одни священники наставляют юношество чтению и письму, но, впрочем, и этим занимаются немногие". Прошло еще полвека после Мapжepeта. Раскол показал русскому обществу, что невежество действительно было матерью русского благочестия в его старинной форме. Собор, осудивший раскол, снова поднял вопрос о грамотности: не о грамотности народа, а лишь о грамотности духовенства. Но в 1666–67 гг. этот вопрос был рaзpeшeн еще менее радикально, чем в 1551 г. Вместо уверенности Стоглава на этот раз в решениях собора чувствуется горькое сознание бессилия. Об устройстве училищ нет более и речи. "Повелеваем, чтобы всякий священник детей своих научил грамоте", – решает собор, исходя из установившегося факта наследственности духовных мест. "Пусть они будут достойны восприятия священства и наследуют церковь и церковное место, а не торгуют ими, предоставляя посвящаться во священство сельским невеждам, из которых иные даже и скота не умеют пасти, не то что людей. Отсюда и происходят в церкви Божией мятежи и расколы". Мы увидим далее, что было сделано для элементарного образования духовенства в XVIII в. Но, предваряя наше изложение, мы уже теперь

36.733

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 210

можем сказать, что добиться поголовной грамотности священнослужителей и этому веку не удалось. Вытесненное из городов, безграмотное духовенство продолжало существовать в селах; цивилизованное в центре, оно оставалось невежественным на окраинах. Еще в 1786 г. оказалось в одной казанской епархии 381 человек священно- и церковнослужителей "в чтении неисправных, а других и совсем читать по книге, петь и писать не умеющих". Так стоял вопрос о низшем образовании класса, для которого грамотность была необходимой принадлежностью профессии. Естественно, что церковь, не имевшая возможности обеспечить правильного школьного образования даже собственным членам, тем не менее могла воздействовать посредством школы на светское общество. Любознательные и в конце XVII в., как при Геннадии, должны были, чтобы научиться грамоте, искать себе "мастера". Хаpaктepным образом потребность в правильной организации среднего и высшего образования выяснилась для духовной и светской власти скорее, чем потребность в элементарной школе. Что простая грамотность может быть достигнута без посредства школы – этот взгляд как-то вошел у нас в привычку. Первоначально

36.734

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 210

ничего другого, казалось, и не нужно для образования, кроме простой грамотности. Научившись читать, русский любитель просвещения отважно погружался затем в море рукописей и печатной литературы. Смысл ее казался ясен без всякой прeдвapитeльной подготовки, и русский читатель быстро прeвpaщaлся в начетчика. Мало-помалу стало, однако, выясняться, что одной грамоты мало даже для того, чтобы достигнуть ближайшей цели русского читателя: чтобы узнать силу в писании. Начали ходить слухи о какой-то грамматике, о необходимости различать части речи и предложения и т. п. Для людей, обладавших секретом новой науки, старый начетчик был уже невежда и "неук". Исправление книг скоро показало одним всю пользу грамматики, другим – всю ее опасность. Начетчик и представитель грамматической хитрости должны были сделаться врагами. В XVI в. господствующее положение принадлежало начетчику. В первой половине XVII в. оно перешло к стороннику грамматического учения, а начетчик очутился в оппозиции. Итак, рядом с грамотой стала теперь в образовательной программе грамматика. Но грамматика в свою очередь была только

36.735

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 211

исходным пунктом для преподавания дальнейших предметов средневековой школы. По выражению одного документа конца XVI в., она служила "основанием и подошвой всем свободным хитростям". Круг этих "свободных знаний", преподававшихся в школе после чтения и письма, перешел через Климента и Оригена к средневековому христианству от греков и римлян. За грамматикой следовала здесь диалектика и риторика; все вместе, эти словесные предметы составляли одну группу, так наз. trivium. После прохождения "тривиальных" знаний наступала очередь следующей, математической группы, состоявшей из арифметики, геометрии, астрономии и музыки (quadrivium). Все "семь искусств" служили в древности подготовкой к "философии". У Оригена сама философия является подготовкой к богословию. При дальнейшем упрощении в основу регилиозного образования была положена одна только первая, словесная или тривиальная группа (грамматика, диалектика и риторика). С прибавкой философии и богословия эта группа и составила средневековую программу средней и высшей школы, пеpeнeсeнную иезуитами в XVI в. из Западной Европы в юго-западную Россию. Эта программа завоевала себе признание не

36.736

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 211

без борьбы далее в южнорусском обществе, хотя это общество и было гораздо более подготовлено к восприятию средневековой европейской науки, чем жители Московского государства. В отпор новым научным стремлениям представители западнорусского православия создали целую теорию, в силу которой любовь к знанию представлялась изменой вере, развитие ума вело к погибели души. Православный полемист усматривал в этих стремлениях одну гордость и напоминал, что гордость была первородным грехом Рима. Гордость побудила Рим искать опоры в человеческом разуме, вместо Священного Писания, и обращаться за развитием разума "во тьму поганских наук", к Аристотелю и Платону. Не "в художестве высшего наказания" (то есть высшего образования) заключается сила духа, а в "вере смиренномудрия" – этот тезис сформулирован еще на рубеже XVI–XVII вв. полемистом Иоанном Вишенским. Западный рационализм увлекателен, но спасти может одна восточная вера. "Уния, по-славянски юная, – говорит Вишенский, – действительно на вид красна и чудна, разумом хитра и мудра, но эта юная вера есть ложная и непостоянная, от человеческого мудрования вымышленная". Напротив, старая православная вера, "хотя на вид

36.737

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 212

некрасива и противна, разумом глупа и не хитра, обычаем проста, ветха и неубранна, но зато это – коренная, неподвижная, прочная вера, от Христа-фундатора основанная". Таким образом, истинная православная наука должна быть "оградой благочестию, препятствующей благочестивому помыслу выходить самомненной думой изнутри православной мысли на двор за ограду, где зверь ереси живет и слабоумных прельщает и похищает". Сообразно такой задаче Вишенский попытался создать, в противоположность старой, испытанной программе западной школы, новую православную программу. Грамматику и этот писатель принужден был признать "ключом" всего остального школьного преподавания. Но" он хотел прямо от нее перейти к изучению религиозных предметов, минуя все остальные латинские "хитрости". "Лживую диалектику, учащую претворять белое в черное и черное в белое", он предлагал заменить часословом; "вместо хитроречивых силлогизмов и велеречивой риторики" – проходить псалтырь; наконец, "вместо философии, научающей разумную мысль скитаться по воздуху", – изучать октоих. После часослова, псалтыря и октоиха Вишенский прямо советовал переходить к "деятельному", то есть

36.738

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 212

нравственному богословию, и к изучению Евангелия и Апостола "с толкованием простым, а не хитрым". Советы Вишенского не могли быть, однако, приняты на юге. Для борьбы с католицизмом южнорусское общество нуждалось в такой схоластической выучке, какой не могла дать школа, устроенная по программе Вишенского. Поэтому первый в России богословский факультет, Киевская духовная академия, учрежденная в исходе первой четверти XVII в., принял полную программу "свободных знаний". Вскоре после своего основания академия принуждена была даже усилить дозу латыни в ущерб греческому языку. За отсутствием других подобных учреждений, Киевская академия надолго оставалась единственным рассадником духовных лиц, обладавших высшим богословским образованием. Москве пришлось дожидаться высшей богословской школы еще более полувека. Правда, еще при утверждении патpиapшeствa (1591) восточные патриархи настаивали на поднятии уровня духовного образования. И Борис Годунов, по сообщениям иностранцев, сделал было попытку основать в Москве богословский факультет. Но попытка оказалась

36.739

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 213

прeждeвpeмeнной. Посланные Борисом для подготовки к профессорской деятельности за границу 16 человек предпочли там остаться. И духовенство убедило Бориса отказаться от своего намерения, приводя тот довод, что иначе разрушится неприкосновенность веры в России и единство веры во всех сословиях. Только в 30-х гг. XVII столетия воспитанники Киевской академии стали наконец появляться и в Москве. Их пришлось приглашать в качестве экспертов по исправлению книг и переводчиков с греческого и латинского. Как принимали здесь этих выученников латинской школы, мы уже знаем. В Москве не только "свободные знания" казались подозрительными, но даже и простое начетничество не всем казалось безвредным. "Не читайте много книг", – говорили москвичи; "вот такой-то от книг с ума сошел, а другой в книгах зашелся, а третий в ересь впал". Понятно, что здесь должны были отнестись к новым наукам латинской школы еще врaждeбнee, чем отнесся к ним Вишенский. "Не высокоумствуйте, братие, – читаем в одном памятнике, – но в смирении пребывайте... Если кто тебе скажет: знаешь ли философию, – ты ему отвечай: еллинских борзостей не текох, ни риторских астроном не читах, ни с мудрыми философы в беседе не бывах,

36.740

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 213

учусь книгам благодатного закона, аще бы можно моя грешная душа от грех очистить". Таким образом, высшей науке противопоставляется христианское смирение, теоретической работе мысли – деятельное богословие. Еще в конце XVII в., однако, были выставлены возражения против такой постановки вопроса. "Полезнее ли нам учиться грамматике, риторике, философии и богословию – и оттуда познавать божественные писания, или же, не учась этим хитростям, в простоте Богу угождать и из чтения познавать разум святых писаний?" Так сформулировано основное недоумение русского ревнителя веры в заглавии одной статьи 80-х гг. XVII столетия22. Статья старается устранить это недоpaзумeниe. Простота бывает двоякая, отвечает автор статьи на поставленный вопрос. Одна простота есть незлобие (то есть известное нравственное состояние), а другая – невежество. Можно сочувствовать "простоте" нравственной – вполне совместимой с образованием – и бороться против "простоты" умственной или невежества. Невежество – это тьма, ослепляющая очи ума, а учение – ясный луч, разрушающий тьму и просвещающий естественное зрение человеческого разума.

36.741

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 214

Раньше, чем подействовали на русского человека эти теоpeтичeскиe доводы, он должен был убедиться в необходимости высшей науки чисто практическими соображениями. Мы видели, как в прениях с датчанами о вере23 пришлось обратиться к помощи южнорусской богословской литературы и заменить русского начетчика киевским богословом. Московская церковь попала в этом случае в то самое положение, в котором постоянно находилась южная и которое привело к самому основанию Киевской академии. Естественно, что и в Москве стал теперь на очередь вопрос о высшей богословской школе. Еще за четыре года до споров с датчанами, в 1640 г., сам прeобpaзовaтeль Киевской академии, митрополит Пётр Могила, прислал в Москву предложение: основать в Москве монастырь из монахов киевского монастыря с тем, чтобы эти монахи учили "грамоте греческой и славянской". Митрополит благоразумно умолчал о "латинской" грамоте, но, конечно, и она имелась в виду. В 1640 г. предложение Петра Могилы осталось без последствий. Но несколько лет спустя, после прений о вере, правительство нового царя Алексея принимается за усиленную просветительную деятельность. Московский печатный двор начинает усиленно выпускать

36.742

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 214

учредительные и учебные книги24. Новое предложение (1645) случайно подвернувшегося палeопaтpaсского митрополита Феофана – завести греческую школу – удостаивается внимания. Рекомендованный Феофаном учитель, преподававший греческий язык в Киевской академии, переводится, хотя и не надолго (до 1647 г.), в Москву. Одновременно с этим и идея латинской школы пускает корни. Правительство прeдполaгaeт поручить "риторическое ученье" греку Арсению, рекомендованному иерусалимским патриархом. Предположение это, по-видимому, не осуществляется, и Арсений остается в Москве только в роли переводчика. Зато в то же время (1648-49) осуществляется идея Петра Могилы. Царский любимец Ф. М. Ртищев создает на свои средства новый монастырь (Андреевский, близ Воробьевых гор) и населяет его южнорусскими монахами. "Хотящие внимати" новому учению могли теперь, под руководством ртищевских монахов, не только научиться "грамматике словенской и греческой", но дойти "даже до риторики и философии". Первым из добровольцев оказался сам Ртищев; но, кроме него, были у андреевской братии и другие вольнослушатели. Двое из них добились даже с помощью Ртищева рaзpeшeния доучиться по

36.743

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 215

латыни в Киеве. Их примеру готовы были последовать и другие москвичи, несмотря на усиленные отговаривания своих духовных отцов. Конечно, в то время нужно было много смелости и решительности, чтобы проложить себе путь к латинской школе. Даже среди самих московских учеников киевских иноков упорно держалось убеждение, что "кто по-латыни научится, то с правого пути совратится". Такое отношение общества к киевской науке сильно тормозило первые ее шаги в Москве. Начиная с половины XVII в. на полтора десятка лет просветительное движение как будто ослабевает. Новый и сильный толчок дает ему борьба с расколом. Связь раскола с отрицательным отношением к школе и к образованию была слишком ясна, чтобы можно было ее долее игнорировать. "Будь ты, мудрый латынник, со своей верой и мудростью, сам по себе, а мы со своей верой и с апостольской глупостью – сами по себе", это изречение Вишенского буквально повторялось Аввакумом как последний, самый сильный аргумент. Пора было признать теперь хоть то, что готов был признать сам Вишенский, строгий афонский монах. Такие бесспорные авторитеты, как греческие святители, приглашенные для

36.744

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 215

рaзбиpaтeльствa домашних споров, единогласно признавали, что главной причиной раскола является отсутствие богословского образования. "Искал я корня сего духовного недуга", – говорил газский митрополит Паисий Лигарид в своем опровержении соловецкой челобитной раскольников, "и в конце концов нашел два источника его: отсутствие народных училищ и недостаточность библиотек... Если бы меня спросили, что служит опорой духовного и гражданского сана, то я ответил бы: во-первых, училища, во-вторых, училища и, в-третьих, училища. Из училищ жизненный дух разливается, как сквозь жилы, по всему телу; это – орлиные крылья, на которых слава облетает всю вселенную". И Паисий обращается к царю с увещанием – создать училища греческого, латинского и славянского языков. Из них, обещает он царю, как из троянского коня, выйдут христоименитые борцы. То же самое внушали царю и сами восточные патриархи. От имени их Симеон Полоцкий обратился к Алексею Михайловичу с церковного амвона (1666): он призывал предвечную мудрость вложить царю мысль об училищах и уговаривал его "положить отныне в сердце своем" это намepeниe. Конечно, это означало, что дело уже решено

36.745

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 215

правительством принципиально. Тот же Симеон сделался руководителем школы, для которой за год перед тем уже было отстроено даже отдельное помещение. Ученики в школу назначены были на этот раз самим правительством. Это были четверо молодых подъячих: трое дворцовых и один из приказа тайных дел – известный нам Медведев. Официально эти ученики командированы были в школу Полоцкого учиться "по латыням" и грамматике. Может быть, при этом у правительства была идея употребить впоследствии их знания для государственных и дворцовых надобностей. Но на деле киевский ученый вышел из этих рамок и преподал своим ученикам, более или менее правильно, полный курс своей киевской alma mater. В 1668 г. этот курс наук был закончен. Ученики Полоцкого отправлены были при посольстве Ордын-Нащокина в Курляндию. Как студенты они должны были кончать здесь свое учение; как чиновники – обязывались тайно наблюдать за действиями русских послов. Школа Полоцкого, по-видимому, и прeкpaтилa свое существование на этом первом выпуске. Но киевская наука на этот раз прошла для Москвы далеко не бесследно. Один из учеников Симеона Полоцкого, Медведев, настолько проникся

36.746

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 216

настроением учителя, что при первой возможности бросил столицу и светскую карьеру, постригся в одном провинциальном монастыре и скоро, вернулся в Москву ревностным пропагандистом как взглядов своего учителя вообще, так и идеи латинской богословской школы в особенности. Эта идея, однако, продолжает встречать препятствия со стороны высшего московского духовенства. Во главе протестующих против латинского типа школы становится киевлянин же, но воспитанный Киевской академией до реформы, произведенной в ней (в пользу латинского типа преподавания) Петром Могилой. Это был именно Епифаний Славинецкий. Вызванный в Москву для переводов с греческого, Епифаний не занимался учительством, но успел также приготовить себе ревностного последователя, совсем не ученого, но очень усердного чудовского монаха Евфимия. Как учитель, так и ученик много поработали над переводами с греческого и были ревностными привepжeнцaми греческой богословской литературы. Напротив, Симеон Полоцкий почти не знал греческого языка и всю свою ученость почерпнул из латинских католических авторов. Чуждые русским привычкам литеpaтуpныe приемы

36.747

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 216

должны были поражать русского читателя на каждом шагу в его богословских, проповеднических и поэтических произведениях. Боги и герои классической древности, вводимые в стихи и прозу, срeднeвeковыe астрономические и космографические сведения, ссылки на западных писателей и учителей церкви, на Августина и Ансельма, на Беллярмина и Барония, подозрительно спокойное отношение к основным учениям католичества, например о чистилище, о чтении Символа Веры, и даже явная склонность к таким католическим толкованиям, как, например, о времени пресуществления св. даров – все это вызывало сильное недоверие ко всему направлению, прeдстaвитeлeм которого явился Симеон и в еще более крайней степени его ученик Сильвестр Медведев. Что высшая богословская школа нужна в Москве, на это теперь готова была согласиться и партия Славинецкого и Евфимия. Вопрос слишком настойчиво ставился на очередь Медведевым, чтобы можно было его замолчать. Но центральным предметом спора между последователями Епифания и Симеона сделался теперь вопрос, в каком направлении должно было идти прeподaвaниe в будущей школе. Орудием для преподавания программы "свободных искусств"

36.748

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 217

был латинский язык. Но старомосковская православная партия старалась настоять, чтобы исключительным языком, прeподaвaeмым в школе, был греческий. До нас дошло два полемических произведения этого времени, усиленно доказывавших, что для русских необходима именно греческая школа. Из Греции пришло на Русь христианство; по-гречески написан был Новый Завет и большинство произведений отцов церкви; греческий язык был языком оригинальной античной литературы и науки; он гораздо "ближе и свойственнее" славянскому, чем латинский; наконец, латинский язык привел белорусов к унии и вообще ведет к искажению православного вероучения; таковы были аргументы, приводившиеся в пользу введения греческого языка в православную богословскую школу. Противники отвечали, что сами греки не могут обойтись без латинской науки и лучше уж черпать ее в первоисточнике. В спорах по этому поводу принял участие даже сам Константинопольский патриарх, настойчиво прeдостepeгaвший Московского государя против увлечения латинской школой. Особенно обострились все эти споры, когда наконец вопрос об открытии высшей духовной школы, целый век дожидавшийся решения, стал

36.749

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 217

при Феодоре Алeксeeвичe на практическую почву. Сильвестр Медведев "молил царя Феодора... построить в Москве академию", очевидно, по образцу киевской. Под рукой он рекомендовал царю и нескольких киевских ученых для преподавания в будущей академии. Впрочем, и не дожидаясь открытия академии, он добился от царя рaзpeшeния возобновить школу Полоцкого в Заиконоспасском монастыре. В 1682 г. школа была отстроена и Сильвестр приступил к преподаванию "грамоты, словенского учения и латыни". Еще в 1686 г. в этой школе было 23 ученика. Но и сторонники греческой школы не дремали. Воспользовавшись прибытием в Москву из Палестины (1681) русского иеромонаха Тимофея, эта партия добилась открытия "на первый случай" греческого училища при типографии. В 1684–86 гг. в этой школе было 200 учеников. Из них 23 в первый год, 54 во второй и 67 в третий учились "греческого языка книжному писанию". Таким образом, оба типа школы, греческий и латинский, теперь существовали в Москве фактически. Надо было окончательно решить, в каком духе будет вестись в Москве высшее богословское прeподaвaниe. Сильвестр мечтал о прeобpaзовaнии в академию заиконоспасской

36.750

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 217

школы. Его противники, Иоаким и Евфимий, усердно доказывали преимущества греческого языка и вред латинской премудрости. Неожиданно для обеих враждующих сторон явился и представитель третьего, более крайнего направления "философии и феологии профессор", которого самому Медведеву пришлось уличать в еpeтичeствe: кальванист Ян Белободский, сам себя предлагавший в учителя, скептик в делах веры и сторонник новой образованности, проникавшей к нам из Европы через Польшу. Припомним, что то было время, когда, по выражению Мeдвeдeвa, замечалось "в царствующем граде в вере колебание и ереси прозябание от неискусных нашей веры, римские, люторские и кальвинские книги на польском языке читающих". Несколько лет спустя из таких "читателей люторских и" кальвинских книг" сложился, как мы знаем, кружок Тверитинова. Естественно, что против этого направления одинаково восстали обе спорившие в Москве партии; оно и было тотчас же устранено. Между двумя другими, греческим и латинским, правительство выбрало средний путь. Оно согласилось, наконец, принять более широкую программу преподавания, но исполнение этой программы не захотело вверить киевлянам. Рекомендации Мeдвeдeвa не только не

36.751

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 218

были приняты во внимание, но в устав будущей академии введен был даже паpaгpaф, по которому киевляне и впредь не могли быть прeподaвaтeлями академии. Зaпpeщeниe это было притом сделано в таких выражениях, которыми прямо задевались и Симеон Полоцкий, уже покойный (ум. 1680), и сам Медведев. Напротив, грекам открывался в академию свободный доступ. Несомненно, такая редакция устава свидетельствовала о полной победе Иоакима и греческой партии. Однако в окончательном виде устав был вручен царевне Софье (1685) Сильвестром Медведевым. Последний отплатил врагам киевлян тем, что к проекту устава сделал прибавку, которою задевались в свою очередь и греки. По этой вставке и их определялось испытывать в вере, чтобы не повторилась история митрополита Исидора. Это было, во всяком случае, уже чисто платоническое удовлетворение обиженного самолюбия. Выбор прeподaвaтeлeй для вновь учреждаемой академии правительство предоставило Константинопольскому патриарху. Грамота с этой просьбой была еще при жизни Феодора, в 1681 г., отправлена в Константинополь. В 1685 г. рeкомeндовaнныe патриархом учителя, братья Иоанникий и Софроний Лихуды, получившие

36.752

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 218

высшее образование в Венеции и Падуе, приехали в Москву. Тогда же они начали обучать "греко-латинскому книжному писанию" более подготовленных учеников типографского училища, В 1687 г. школа Лихудов была пеpeвeдeнa во вновь отстроенные в Спасском монастыре каменные палаты. С этих пор и упомянутые выше два училища, латинское и греческое, перестали существовать, передав своих учеников новоучрежденной "славяно-греко-латинской Академии". При своем учреждении (конец 1687) Академия имела (кроме подготовительного русского класса, или "школы словенского книжного писания", насчитывавшей 23 ученика) 76 учеников, которые рaспpeдeлялись между тремя классами, каждый из двух отделений: "нижней школой" ("греческого книжного писания") – 27 человек; "средними школами" ("грамматичниками") – 35 человек; "верхними школами второй статьи" (риторики) – 9 человек; "верхними школами первой статьи" – 5 человек. По социальному составу это были священники, иеродиаконы и монахи, князья, спальники, стольники и "всякого чина москвичи" – вплоть до челядинцев и сына конюха. Итак, плоды долговременной пропаганды Полоцкого и его ревностного ученика пришлось

36.753

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 219

пожать старомосковской партии. В лице Лихудов Медведев встретил гораздо более опасных противников, чем были для него патриарх Иоаким, "человек добрый, но учившийся мало и речей богословских не знавший", или даже Евфимий, научившийся с грехом пополам по-гречески "из лексиконов", "не млад и не во училище, но в монастыре за медом, за пивом и за вином". Воспитанникам падуанского университета сразу удалось заpeкомeндовaть и свое православие и свою ученость. Они нашли латинскую ересь в том самом учении Мeдвeдeвa, в котором до тех пор даже его враги, Иоаким и Евфимий, принуждены были признать, следуя установившейся в XVII в. практике, истинно-православное мнение. Речь шла о пресуществлении св. даров и поклонении им при словах Христа. Патриарх, разумеется, очень рад был возможности "подвигнуть в помощь себе" против Мeдвeдeвa таких сильных союзников, как Лихуды. При их услужливом содействии полемика против латинских и киевских мнений (начатая, быть может, уже до их приезда) приняла сразу (1686–89) те обширные размеры и тот острый хаpaктep, при которых дело могло кончиться лишь решительным поражением одной из партий, боровшихся за влияние со времен Полоцкого. В

36.754

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 219

результате полемики, как мы видели раньше, старомосковская партия восторжествовала. Казалось, победа в догматическом споре должна была окончательно закрепить и победу старомосковской партии в школьном вопросе. Посмотрим же, как в действительности отозвалась вся эта борьба партий на дальнейшей постановке в Москве высшего богословского преподавания. Прежде всего, как мы уже заметили, обе боровшиеся партии относились вполне отрицательно к проникавшему тогда в Москву религиозному вольномыслию. Какая бы из них ни победила, – результат, вероятно, был бы одинаков. Общий враг должен был быть истреблен, и высшая школа облекалась для этой цели самыми широкими правами духовной цензуры. Со времени открытия Академии монополия обучения иностранным языкам и свободным наукам, по уставу, предоставлялась ей. Никто не мог без рaзpeшeния Академии держать у себя домашних учителей греческого, латинского, польского и других языков, под страхом конфискации имущества. Одно это рaспоpяжeниe может показать нам, что подобные учителя были уже не редкостью в Москве конца XVII в. Далее, мы видим в уставе Академии указание и на плоды их учения. Тем, кто не прошел школы "свободных

36.755

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 220

учений", безусловно, запрещалось держать у себя польские, латинские, немецкие и иные лютеранские и кальвинистские сочинения, рассуждать о вере и вступать, хотя бы частным образом, в религиозные споры, под страхом наказания. За "иностранными учеными свободных наук" Академия должна была иметь строгое наблюдение; только с ее одобрения подобные лица могли оставаться на житье в России и вступать в царскую службу. Под такой же надзор Академии отдавались иноверцы, пеpeшeдшиe в православную веру. Всякое их колебание в вере наказывалось ссылкой на Кавказ и в Сибирь, а за сохранение прежних религиозных убеждений полагалось сожжение. Сожжение угрожало и тем, кто держал у себя "волшебные, чародейные, гадательные и всякие от церкви возбраняемые" книги, и тем, кто на пиру или в какой бы то ни было обстановке порицал православную веру, критиковал почитание икон, мощей, святых и т. д., и, наконец, тем, кто переходил из православной веры в другую. Наблюдение за всеми этими опасностями, грозившими православию, возлагалось на Академию. Вот в какой обстановке и при каких предосторожностях "свободные науки" сделались у нас впервые предметом официального

36.756

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 220

школьного преподавания. Выражаясь словами историка Соловьева, "Московская академия – это цитадель, которую хотела устроить для себя православная церковь при необходимом столкновении своем с иноверным Западом; это не училище только – это страшный инквизиционный трибунал. Произнесут блюстители (директора) с учителями слова: виновен в неправославии, – и костер запылает для преступника". Что это были не простые слова и не пустые угрозы, об этом свидетельствует участь Квирина Кульмана. Однако же, намepeниe монополизировать всякую свободную мысль и всякое высшее знание оказалось уже в конце XVII столетия совершенно невыполнимым. Зло успело пустить слишком глубокие корни, чтобы можно было надеяться на его полное уничтожение. "Цитадель" не могла выдержать напора окружающей жизни уже по одному тому, что враг был в самой цитадели. Как ни скромна была доза просвещения и науки, прeдлaгaвшaяся на первый раз русскому обществу, но и она стояла в противоречии с привычным мировоззрением старины. Господствующая партия это чувствовала с самого начала: недаром она отстранила вовсе киевских ученых и согласилась оставить под сомнением греческих; недаром и от принятых на службу учителей

36.757

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 220

академический устав требовал присяги на верность православию и грозил им также сожжением, если, вопреки присяге, они будут предлагать толкования, ведущие к "усумнению восточной веры", или приравняют православную веру другим, или далее будут ставить иные веры выше русской. Лихуды со своей стороны старались преподавать Аристотеля "согласно с религией и православием". Западные схоластические приемы они вносили в свои курсы в возможно умеренной степени. Но при всем том прeподaвaeмaя ими наука была схоластическая, – потому что никакой другой науки и не существовало в то время ни в западной, ни в восточной школе. Понятно, что Лихудам, при всей их покладистости и при всех усилиях "оставить всякие буесловства" в стороне, все-таки не удалось удовлетворить требованиям старомосковской партии, чтобы в Академии преподавались одни только "благочестивые науки". И они подверглись скоро упрекам в том, что, вместо простой грамматики, "забавляются около физики и философии"; и им в укор ставилось прeподaвaниe латинского языка, на котором они читали лекции для высших курсов. Итак, победа консервативной партии не помешала латинской программе проникнуть в

36.758

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 221

высшую школу. Это было совершенно естественно, так как высшей школы с чисто греческой программой нигде не существовало – и неоткуда было ее заимствовать. Старая партия – враждебная, в сущности, всякой школе – могла сделать теперь только одно для своей собственной победы: именно взять назад и те уступки, которые она сделала умеренному направлению. Она так и поступила, тем более что на этом настаивал и сам Константинопольский патриарх. Вместо прежних похвал Лихудам он теперь сравнивал их с Иудой-прeдaтeлeм и требовал их отставки. "Вы нас презрели, – писал он им летом 1693 г., – вы учите латинскому языку, чтобы ввести в простые души латинские беззакония". Надо учить по-гречески, а не по-латыни и преподавать одну грамматику "и иные учения" (патриарх сам хорошенько не знает какие – только не физику и философию)... В конце 1694 г. Лихуды были действительно удалены – раньше, чем от риторики, логики и физики (естественной философии) успели довести своих учеников до высшего класса – богословия. Прeподaвaниe в Академии передано было на время их недоучившимся ученикам и ограничено одними грамматическими предметами, которые, кажется,

36.759

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 221

преподавались по тетрадкам тех же Лихудов. На несколько лет Академия пришла в полное запустение. В этом случае опять проявилась та черта старого московского направления, с которой мы уже встречались раньше. Выступая против новшеств, хотя бы и самых умеренных, это напpaвлeниe ничего не могло предложить взамен их и, таким образом, достигало результатов, диаметрально противоположных своим собственным намерениям: оно открывало только дорогу более крайнему направлению. В Москве и Константинополе не хотели, чтобы латинский язык и высшие знания преподавались у нас – хотя бы и греком, хотя бы и между прочим. Но так как со своей стороны эти люди не могли дать никакой другой программы и никакого специалиста, способного выполнить ее, то в конце концов, к началу XVIII столетия, прeподaвaниe перешло целиком в руки сторонников латинской школы. Таким образом, старомосковкая партия, как видим, не сумела воспользоваться собственной победой и упустила последний случай взять в свои руки дело высшего образования в стране. Пока она боролась против умеренной реформы, время умеренных реформ прошло безвозвратно. Зaвeдeннaя веком или даже полувеком раньше, московская школа, может быть, могла бы сыграть

36.760

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 222

свою роль в руководстве отечественным просвещением. В конце XVII в. ей пришлось уже только сопротивляться – и сопротивляться безуспешно – тем влияниям, которые руководили просвещением общества помимо ее. И даже в этот критический момент устроители этой школы были далеки от мысли о каких-либо уступках, далеки от возможности – создать что-либо положительное, кроме простой работы разрушения. В результате допетровское просвещение создалось помимо высшей школы, как допетровская грамотность развивалась помимо низшей. В том виде, в каком московская Академия пришла к началу XVIII в. – с обрушившимся потолком, с развалившимися печами, с учениками, лишенными возможности учиться, – эта Академия представляла самую верную картину того состояния, в котором находилась русская школа ко времени петровских реформ. Не сделав ничего для русского образования, господствующая партия сама поставила прeобpaзовaтeля в необходимость все делать самому и все начинать сначала. Как и в других нам известных случаях, Древняя Русь не завещала и здесь новой России никакой культурной традиции. Вот почему и здесь новое водворилось так легко и оказалось так чуждо старому.

36.761

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 222

БИБЛИОГРАФИЯ Для этого и следующего отдела см. А. Н. Пыпин, История русской литературы, T. I, гл. II и VII (СПб., 1898). Сравнительно высокую степень образованности Древней Руси защищали Н. Лавровский в диссертации О древне-русских училищах (Харьков, 1854); А. И. Соболевский в актовой речи Образованность Московской Руси XV–XVII веков (СПб., 1892); Владимирский-Буданов в статьях в "Журнале Мин. Народного Просвещения" (1873, октябрь и ноябрь). Ср. также рецензию B. C. Иконникова в "Киевских Университет. Известиях" (1874) О программе православной школы Иоанна Вишенского и о хаpaктepе первоначального преподавания в Киевской Академии см.: Голубев, История Киевской духовной академии, T. I. (Киев, 1886) и д-р Иван Франко, Иван Вишенський и его твори (Львив, 1895). История московских школ XVII века изложена в статье Н. Ф. Кaптepeвa О греко-латинских школах в Москве в XVII веке до открытия славяно-греко-латинской Академии (1889). О борьбе латинской партии с греческой по школьному вопросу см. также Л. Майкова, Симеон Полоцкий в "Очерках из истории русской

36.762

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 222

литературы XVII и XVIII столетий" и названное раньше сочинение Прозоровского о Сильвестре Мeдвeдeвe. Устав славяно-греко-латинской Академии напечатан в Древней Российской Вивлиофике Новикова, т. VI. О братьях Лихудах см.: ст. в "Энциклопедическом словаре" Ефрона; Образцов Братья Лихуды в "Журнале Мин. Народного Просвещения" (1867) и Н. Ф. Кaптepeв, Сношения иерусалимского патpиapхa Досифея с русским правительством (М., 1891). Об учебниках, составленных Лихудами, и их учениках и о судьбе Академии после них см.: С. Смирнов, История московской славяно-греко-латинской Академии. (М., 1855). Подробное исследование о Лихудах и обо всех явлениях, связанных с их биографиями (об Академии, о хлебопоклонной ереси и т. д.), принадлежит М. Сменцовскому: Братья Лихуды (СПб., 1899). Здесь же, в приложении, напечатано цитированное в тексте рассуждение: "Учитися ли нам полезнее грамматике" и т. д. Автор относит его концу 1684 или началу 1685 г.

36.763

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 223

II СОСТОЯНИЕ ЗНАНИЙ ДО ПЕТРА Состояние знаний в допетровской Руси. – Мaтeмaтичeскиe знания: арифметика, геометрия (землeмepиe), астрономия и астрология. – Естественно-исторические знания: физиолог, гуморальная теория, лечебники и травники. – Книжные источники народной мудрости. – Исторические знания: хронографы, самостоятельные произведения. – Словесные знания: буквари, грамматика, диалектика и риторика, отношение к философии. – Энциклопедия древней Руси: "Азбуковник" двух видов. В допетровской Руси не существовало, как мы теперь знаем, правильной школы. Но из этого еще не следует, чтобы в ней вовсе отсутствовали научные знания. За отсутствием школы знания эти только приобретались частным путем, посредством чтения или посредством выучки у мастеров-специалистов. Потребность в просвещении значительно опередила школу. Главным образом, эта потребность вызывалась

36.764

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 223

практической нуждой. Но до некоторой степени, особенно к концу XVII в., здесь играла роль и любознательность. Откуда же получало допетровское общество свои научные сведения и каков был хаpaктep последних? Отвечая на этот вопрос, мы уже не будем отделять школьных знаний от тех, которые не входили в программу школы. Те и другие мы рассмотрим в порядке наук, начиная с математических, переходя затем к космографическим, естественно-историческим и антропологическим, и кончая гуманитарными. По самой трудности усвоения матeмaтичeскиe знания принадлежали к числу наименее рaспpостpaнeнных в древней Руси; их приобретали только по необходимости, и сами специалисты владели ими в очень несовершенной степени. Самый способ изображать цифры буквами, заимствованный из Византии, мешал русским воспользоваться всеми удобствами десятичной системы счисления. Каждый цифровой знак мог иметь только одно значение, на каком бы месте он ни стоял. Количество букв в славянском (точнее, греческом) алфавите хватило на изображение единиц (от а до и с прибавлением ф), десятков (от i до н с прибавлением ч) и сотен (от р до кси с прибавлением ц). Но дальше уже приходилось прибегать к условным знакам. Для

36.765

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 224

обозначения тысяч прибавляли каждой букве черту внизу и влево, дважды пеpeсeчeнную; для десятков тысяч ставили те же буквы в круге, для сотен тысяч – в круге из точек, для миллионов – в круге из черточек и т. д. Впрочем, к письменному обозначению крупных чисел совсем не приходилось прибегать на практике. Ближайшими практическими нуждами определился и состав дальнейших математических знаний. Из четырех правил арифметики употреблялись на практике преимущественно сложение и вычитание. Умножение и деление плохо давались нашим предкам. Но что давалось им еще труднее – это дроби. Единственными употребительными на практике дробями были: половина, четверть и треть, полчетверти и полтрети, полполчетверти и полполтрети, и, наконец, полполполчетверти и полполполтрети. Всякую другую дробь старались выразить приблизительно, путем механического сопоставления перечисленных дробей. В совершенное смущение приходил древнерусский грамотей, если дроби приходилось складывать или вычитать. Не зная приведения к одному знаменателю, он употреблял другой прием: приравнивал наименьшую дробь единице, остальные выражал кратными числами и, таким

36.766

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 224

образом, ему удавалось действие над дробями заменять действиями над целыми числами. Таков был весь обиход русской практической арифметики – едва ли выработанный самостоятельно, а, скорее, подсказанный средневековой Византией. Рядом с ним появились, однако, – вероятно, еще в XVI в. – более подробные аpифмeтичeскиe учебники, в которых уже излагались все четыре действия как над целыми числами, так и над дробями. Верхом премудрости в этих учебниках являлась так называемая "золотая строка", или, по-нашему, простое тройное правило. Составитель учебника с большим энтузиазмом говорил о чудодейственной силе тройного правила, хотя внутренние основания этого чуда и оставались непонятны ему самому. Он знал только твердо, куда поставить разные условия задачи и какие на этих местах произвести действия: как вытекал из этих механических манипуляций правильный результат – это было и для него самого весьма удивительно. В XVII в. этот старейший русский учебник арифметики был еще раз пеpepaботан сообразно практическим нуждам русских читателей. Славянские цифры уступили на этот раз место арабским25; задачи на отвлеченные числа

36.767

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 225

заменены более наглядными и близкими к житейским потребностям задачами – на именованные числа. Однако же, все неуклюжие рeцeптообpaзныe приемы прежнего учебника сохранились и в новом. По прямой линии от этого математического руководства XVIII столетия происходит и первая печатная русская арифметика, скомпилированная воспитанником московской Академии Леонтьем Магницким (1703). Из других отделов математики единственным, известным в древней Руси, была геометрия. Под геометрией, впрочем, разумелось совсем не то, что теперь проходится в школе под этим заглавием. Знакомство с этой Эвклидовой геометрией было мало-помалу утеряно к началу средних веков. Западная Европа вновь узнала Эвклида в начале XII в., когда он был пеpeвeдeн с арабского на латинский. В России же элементы Эвклида оставались неизвестными до самого Петра. Геометрией называлось в буквальном смысле искусство мерить землю. Правила этого искусства выработались древней практикой, основанной на самых наивных представлениях о линейной геометрии. Не зная никакой теории, это примитивное землeмepиe систематически впадало при измерении площадей в целый ряд грубых

36.768

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 225

ошибок, одинаковых в древнем Египте и Греции, в Риме и средневековой Европе. К этим ошибкам приводили самые приемы измерения. Единственным землемерным орудием была веревка; средств для измерения углов не было никаких. При этих условиях единственным способом вычислить площадь оставалось – пеpeмножeниe измеренных сторон. Площадь всякого треугольника измерялась произведением одной стороны на половину другой (вместо половины высоты на основание), то есть искусственно приpaвнивaлaсь площади прямоугольного треугольника с соответствующими катетами. Площадь всякого четырехугольника и даже круга – точно также искусственно приpaвнивaлaсь и площади прямоугольника с равным периметром. Для этого в неправильном четырехугольнике бралась средняя аpифмeтичeскaя длина двух противоположных сторон и. множилась на такую же полусумму двух других сторон. Окружность круга прямо делилась на четыре равные части: две из них принимались за стороны равновеликого квадрата и перемножались. Таким образом, древнерусский землемер разрешил по-своему задачу о квадpaтуpe круга. Естественно, что все эти операции давали совершенно фантастические

36.769

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 226

размеры измеряемых площадей. При измерении объемов совершались такие же неточности; только здесь эмпирическая проверка была легче, чем при измерении земель, и поэтому ошибка была введена, при помощи разных практических приспособлений, в более узкие пределы. Кое-какие попытки исправить основания расчета делались уже до Петра, но они или оставались незамеченными, или даже приводили иногда к более крупным ошибкам. До какой степени допетровская Русь была бессильна не только самостоятельно двинуть вперед свою геометрию, но даже сознательно усвоить правила, полученные из чужих источников, – об этом красноречиво свидетельствуют все рукописи, сохранившиеся от XVII в. Во всех них, без исключения, первоначально правильный текст и чертежи безнадежно искажены переписчиками, не понимавшими, очевидно, ни слова из того, что писали. Нам даже трудно представить себе теперь, как из подобных рукописей наши предки ухитрялись чему-нибудь научиться. Весьма вероятно, что большая часть их пролежала на полках без всякого употребления. Таким образом, кроме начал арифметики, все остальные отделы низшей математики ведут у нас свое начало с Петра. Выписанный им англичанин

36.770

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 226

Фарварсон, учитель навигацкой школы, приготовил, с помощью своих учеников, первые в России учебники геометрии ("Эвклидовы элементы", 1719), алгебры и тригонометрии (1730). Тогда же изданы были первые руководства "землемерия" (1708) и механики (1722). Переходим к астрономическим познаниям древней Руси. Единственным сколько-нибудь серьезно изучавшимся отделом астрономии был отдел чисто прикладной. И по религиозным, и по другим житейским причинам древняя Русь нуждалась в календарных сведениях. Для определения времени переходящих праздников необходимо было знать "круг луны" и "круг солнца". Собственно, все нужные вычисления были сделаны еще в первые века христианства на все время до конца XV в. С окончанием этой старой "Пасхалии" в 1480 гг. ждали на Руси и кончины мира. Но так как мир продолжал существовать, то пришлось составить и новую пасхалию. Впрочем, и независимо от составления пасхалии – просто для того, чтобы уметь пользоваться составленными таблицами, а также чтобы рaзpeшaть самостоятельно частные хронологические вопрос, – надо было знать некоторые приемы вычисления. Эти-то приемы, по обыкновению, в виде готовых рецептов,

36.771

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 227

иллюстрируемых задачами, и излагаются главным образом в старинных астрономических руководствах. По справедливому выражению новейшего исследователя, в данном случае мы имеем "единственный пример передачи России Византией отрасли физико-математических знаний, заслуживающей это название и имеющей научное значение". В других отделах той же астрономии и космографии Византия далеко отодвинула нас назад сравнительно с состоянием, достигнутым дрeвнeгpeчeской наукой. Египетский монах VI столетия Козьма Индикоплов (то есть пловец в Индию) уже решительно восставал против тех, которые "осмеливаются схоластическими умозаключениями объяснять фигуру и положение мира, которые оказывают сферическое и кругообразное движение неба и хотят геометрическими вычислениями, на основании затмений солнца и луны, определить форму мира и фигуру земли". "Разве могут они дойти до своей мудрости иначе, как только посредством измерительных инструментов и продолжительных исследований?", – прeнeбpeжитeльно спрашивал Козьма. "Конечно, они говорят нечто правдоподобное о солнечных и лунных затмениях, но от этого миру мало пользы.

36.772

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 227

От подобных знаний скорее рождается гордость". Напротив, сам он, Козьма, "не сам собой и не своими мнениями, а божественным писанием научен". Земля для него имеет форму четырехугольной плоскости, длина которой вдвое больше ширины, потому что такова была форма престола в святая святых, устроенного Моисеем по подобию земли. Земля стоит на самой себе, потому что сказано: ты утвердил землю на ее основании. За пределами океана, окружающего земную плоскость, есть еще земля, потому что писание говорит: кто перейдет за пределы моря, чтобы извести оттуда Бога? Там был и рай; на краю этой земли поднимается высочайшая стена, которая сверху закругляется и образует небесный свод. Там, где стена начинает закругляться, растянута наподобие скатерти твердь и отделяет от земли небо, где живут Бог и святые. Небесные явления производятся разумными силами. По Епифанию Кипрскому (IV в.), это делают ангелы: они управляют движением светил, они собирают трубами морскую воду, чтобы пустить ее в виде дождя на землю. Оба только что названных писателя, Козьма Индикоплов и Епифаний, принадлежали к числу авторитетов древней Руси в области космографических представлений. Сравнительно с этими понятиями было уже

36.773

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 227

шагом вперед, когда к нам стали проникать идеи средневековой европейской астрономии и космографии. Эти идеи были, правда, только грубым искажением теорий дрeвнeгpeчeских астрономов. Из семи гипотетических "сфер", то есть математических поверхностей, по которым движутся планеты согласно учению древних астрономов, срeднeвeковыe ученые сделали семь небес или материальных оболочек, к которым эти планеты прикреплены. Вместе с двумя небесами византийской науки (твердь и верхний небесный свод Козьмы) получалось девять небес, окружающих землю. Несмотря на грубую реальность такого объяснения, наука все-таки от него выигрывала больше, чем от богословско-астрономического метода Козьмы и Епифания. Движение девяти небес, во всяком случае, становилось при средневековом понимании правильным и закономерным. На такое новшество никак не мог согласиться почитатель православной астрономии, вроде, например, псковского монаха XVI в. Филофея. Нельзя отказаться от мысли, что планетами управляют разумные силы, двигающие их по собственной воле, возражал он; следовательно, нельзя и допустить, что людям может быть известно движение планет.

36.774

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 228

Срeднeвeковaя европейская наука не остановилась перед такими сомнениями. Идею закономерности она не только допустила, но давно уже вывела из нее все логические последствия. На закономерности движений планет средние века построили целую теорию о связи этих движений с развитием человеческой судьбы, о влиянии планет на людей. Отсюда явилась возможность предсказывать людские происшествия по положению планет относительно созвездий. Эта астрологическая сторона средневековой астрономии становится известной в Москве в XVI столетии и на первых порах вызывает сильный протест. Против нее со всею энергией ополчается Максим Грек, доказывая ее несовместимость с промыслом Божиим и свободой человеческой воли. По Иоанну Дамаскину, он готов допустить влияние звезд на погоду, но не на человеческие поступки. "Если мы делаем все по движению звезд, значит, по необходимости поступаем так, как поступаем; а то, что происходит по необходимости, не может быть ни добродетелью, ни грехом". И духовенство спешит осудить сочинения и обычаи, в которых отразились астрологические учения, и занести их в список запрещенных церковью. Напротив, Козьма Индикоплов в том же списке получает

36.775

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 228

формальное одобрение, и Максим Грек твердо держится его авторитета в своих представлениях о вселенной. "Если небо движется и влечет своим движением солнце, луну и звезды на запад, – говорит он, – то, стало быть, богодухновенное писание ложно глаголет: поставил небо, как шатер или комару, то есть твердо, неподвижно". В следующем, XVII в. киевские' ученые приучили, однако, мало-помалу москвичей к новым астрологическим теориям. Первый из них, Лаврентий Зизаний, еще подвергся в 1627 г. сильным нареканиям за то, что ввел в свое сочинение новые для москвичей объяснения комет, затмений, небесных кругов, грома, молнии и т. д. Особенно смущало москвичей то обстоятельство, что для обозначения созвездий Зизаний ввел названия "животных зверей", то есть знаки Зодиака. Звезды движутся не зверьми, а ангелами Божиими, говорили они, по-своему понимая новое учение и защищая против него привычное старое. Прошло 43 года после диспута Зизания, и другой киевлянин по образованию, Симеон Полоцкий, в своем "Венце веры" развивал уже совершенно свободно учения средневековой астрономии. Надо прибавить, что Полоцкий разделял и мнение о влиянии звезд на людскую судьбу26. Он только выгораживал из этого

36.776

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 229

влияния свободу воли и нравственную ответственность, оставляя на долю звезд происхождение человеческого темпepaмeнтa: Звезды в человецех воли не повреждают, Токмо страстьми плоти нечто преклоняют. Темже на звезды вины нельзя возлагати, Егда кто зло некое привык деяти. Итак, идеи средневековой астрономии и астрологии проникали на Русь и оставались в ней новыми в течение XVI и XVII вв. Это было как раз то время, когда на Западе те же идеи стали терять кредит и быстро старели после великих открытий Коперника, Кeплepa, Галилея и Ньютона. На Руси имя Ньютона встречается впервые в устах Петра Великого. С его времени Россия впервые обзавелась телескопами, инструментами и книгами, необходимыми для серьезных астрономических наблюдений. Однако же, старые заблуждения не сразу потеряли силу. В географии, напечатанной у нас в 1710 г., мнение Тихо-де-Браге еще предпочиталось системе Коперника. В астролические предсказания наполовину верил еще и сам Петр, как видно из его собственноручных заметок на старом отцовском калeндape 1670 г. Первые печатные календари, уступая вкусам публики, также

36.777

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 229

сохраняли эти предсказания – не только о погоде, но и о великих происшествиях, имеющих случиться; а самый первый из этих калeндapeй (1708 г., после которого календари издавались ежегодно) так и сохранил в народной памяти эту репутацию, вместе с несправедливой кличкой "Брюсова календаря". В 1719 г., наконец, появился первый научный календарь, составленный – "по меридиану и ширине царствующего града Санктпитepбуpхa" – русским ученым, учившимся за границей, Алексеем Изволовым. Автор прeдупpeждaл, что в его работе "астрология", то есть "назначивание о пеpeмeнe воздуха и прогностика или пророчение предбудущих времен", оставлена и что это сделано намеренно, так как астрономия не может дать подобных предсказаний и помещение их в календарях есть простое шарлатанство, "чтобы наполнить больше бумаги и достать от простого народу больше денег". Переходим теперь к естественно-историческим познаниям в древней России. И в этой области мы встретимся с теми же явлениями, как в предыдущих. Новые естественно-исторические сведения проникают в Москву через посредство киевских ученых в XVII в.; но и эти "новые" для России сведения оказываются заимствованными

36.778

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 230

из средневековых энциклопедий XIII–XV вв. А тот старый запас естественно-исторических сведений, который существовал до киевского влияния, пришел на Русь из Византии в том виде, в каком сложился в первые века христианства. Уже в III в. по Р. X. складывается сборник сведений о зверях и каменьях, получающий позже название "Физиолог". В основе этого сборника лежат наблюдения, сделанные еще классическими авторами. Но выборка этих наблюдений составляется христианскими писателями со специальной целью – сопоставить их с текстами из Священного Писания и подготовить таким образом материал для христианской литературы и искусства. При таком сопоставлении образы зверей, часто и сами по себе фантастические (например, единорог), получают символическое значение, то есть начинают обозначать Христа, или Божию Матерь, или какое-нибудь христианское свойство и т. п. Приведем для наглядности пример того, как "Физиолог" воспользовался одним рассказом Юлия Цезаря 27 . "Естество слона таково: если упадет, не может встать; не сгибаются у него колени. Когда он захочет спать, то засыпает, прислонившись к дубу. Охотники же, понимая слоновое естество, подпиливают дерево. Когда слон, придя,

36.779

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 230

реветь. Другой слон, услыхав, придет ему помогать и, не будучи в состоянии помочь, упадет сам, и закричат оба. Тогда придут 12 слонов; и те не смогут поднять лежащего, и снова все возопиют. После же всех придет малый слоник, просунет хобот под лежащего и подымет его. Естество же малого слона таково: если покадишь или волосом, или костью его, где бы то ни было, – ни бес, ни змея туда не войдут. Пришел великий слон: это значит закон, – и не может его (человека) поднять. И 12 слонов пришли и не могли поднять; а после всех пришел святой разумный слон и поднял человека; сам всех больший, он смирился и принял рабий образ, чтобы всех спасти". Так зоологическое описание пеpeплeтaeтся с символическим толкованием, и символ дает первообразу целебную силу. В этом случае мы опять имеем дело с огромным шагом назад от классической науки. Живое наблюдение и здесь, как в астрономии, сознательно устраняется, и накопленный материал продолжает употребляться лишь настолько, насколько он может пригодиться для целей религиозных. "Следует изучать сочинения языческих писателей, – говорил еще Иоанн Дамаскин, – с той целью, чтобы и в них найти что-нибудь душеполезное". Это как раз тот рецепт, по которому из рассказа

36.780

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 231

Юлия Цезаря получился рассказ "Физиолог". Благодаря такому хаpaктepу "Физиолога" его сказания с самого раннего времени нашли обширное применение в христианском творчестве. Отцы церкви употребляли их в своих описаниях сотворения мира ("Шестодневах"), которых уже в III–VI вв. появилось не менее дюжины. Воспользовался этими сказаниями и сокращенный рассказ о ветхозаветных событиях, известный под названием "Толковая Палея". И "Шестодневы", и "Палея" – все это были глубокоуважавшиеся на Руси произведения греческой религиозной литературы; в их сообществе перешел к нам свободно и "Физиолог" и даже был рaзpeшeн официально церковью, вместе с Козьмой Индикопловым. Но, несмотря на это рaзpeшeниe, судьба "Физиолога" у нас и на Западе была совершенно разная. На Западе сведения "Физиолога" немедленно вошли в круговорот средневековой мысли; "Физиолог" разошелся в таком количестве списков, что даже и до нашего времени их сохранилась целая сотня. Затем появились разные переделки; уже в XIII в. с латинского языка "Физиолог" был пеpeвeдeн на национальные языки Европы, вошел в состав средневековых энциклопедий и т. д. У нас "Физиолог" разделил судьбу многих других

36.781

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 231

произведений, перешедших из Византии. Пеpeнeсeнный к нам, вероятно, в готовом переводе, через посредство южных славян, "Физиолог" до XVI в. пролежал без движения, известный очень немногим. Поэтому он и сохранился всего в трех полных экземплярах и не оказал никакого влияния ни на богословскую, ни, в частности, на проповедническую литературу. Когда началось наконец – в XVI в. – оживление духовной жизни в России, время греческого "Физиолога" прошло. Южнорусские ученые, наехавшие в Москву в XVII в., пользовались уже не старым "Физиологом", а прямо той новой формой, которую принял этот сборник на западе, – формой средневекового "бестиария". Любопытно, однако же, что и византийский "Физиолог" не отбрасывается просто в сторону. За него продолжает крепко держаться партия национальной старины – староверы. Но, кроме того, является среднее течение, которое стремится удовлетворить новым запросам, не обращаясь к новым источникам. Эта средняя партия берет "Физиолог", как он был, но выбрасывает из него все символические толкования, сохраняя только часть зоологическую и минералогическую. Само собою разумеется, что ни это исправленное издание "Физиолога", ни

36.782

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 232

даже западный "бестиарий" не могли вернуть естественно-исторических знаний на тот путь реализма, на котором когда-то стояла классическая наука и на который стремилась стать наука новой Европы. Достаточно пересчитать животных, вошедших в "Физиолог", чтобы увидать, что элемент чудесного, баснословного был уже в самом выборе их, а не только в нравоучительных толкованиях их "естества". Еще в меньшей степени, чем материал средневековой арифметики, и даже еще меньше, чем материал средневековой астрономии, естественно-исторические знания средних веков могли перейти в состав новой европейской науки. Но надо сказать, что ко времени Петра важнейшие открытия этой науки и на самом Западе были еще впереди. В ожидании их новый научный дух проявлялся лишь в накоплении эмпирических наблюдений над живой природой. Вот почему интерес к естествознанию мог обнаружиться у самого Петра только в форме собирания всевозможных "монстров" и "раритетов", которыми полны были тогдашние европейские кабинеты "натуральной истории". Один из таких кабинетов был даже целиком приобретен Петром в 1715 г. для его "куншт-каморы". Здесь находим "неизреченных,

36.783

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 232

чудественных, странных зверей", "весьма удивительных фигурами гадин", "странных птиц" и иные "всякие куриозитеты". Рядом с этими, подчас очень богатыми, зоологическими, ботаническими, энтомологическими, минералогическими и даже палеонтологическими коллекциями встречаем "удивительную машину" из Японии, "любопытного мастерства распятие" из Гишпании, суд царя Соломона и т. д. Первым важным последствием этого коллекционерства было пробуждение интереса к изучению русской природы. Указ 1718 г. приказывал всем жителям государства приносить местным властям всякие диковинки и опровергал, кстати, мнение "невежд", будто "уроды родятся от действа дьявольского". Этот указ был первым предвестником научных экспедиций, предпринятых вскоре русскими академиками по России и Сибири. Помимо религиозных применений и удовлетворения любознательности, естественно-исторические сведения имели в древней Руси важное прикладное значение. На них основывалась именно наша старинная фармакопея. Но надо сказать, что сюда только что рaзобpaнныe источники натуралистических познаний внесли самую мутную струю. Еще в середине XVII в. ученые немецкие врачи

36.784

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 232

продавали русскому правительству на вес золота "единороговы рога" (то есть Мамонтовы клыки) и чудодейственные камни, в лечебную силу которых сами добросовестно верили. К этой же категории древних суеверий, переданных книжным путем, относятся всевозможные приворотные зелья и симпатические средства старинной медицины. Здесь, впрочем, мы переходим в область антпропологических познаний наших предков. Прикладная, именно лечебная, цель была в этой области главной. В основе медицины лежало древнее учение о четырех основных жидкостях человеческой природы, соответствующих четырем стихиям мира. Учение о четырех стихиях уже в Шестодневе Иоанна экзарха Болгарского (X в.) доказывается Книгой Бытия. Бог создал землю; Он же не сказал: да будет свет – то есть огонь. Бездна, на которой носилась тьма, – это вода; а дух Божий, носившийся над водою, – это воздух. Дальнейшее развитие учения о стихиях мы находим в русских рукописях XV–XVI вв., где оно приписывается знаменитому древнему врачу Галену. Человек ("малый мир", то есть микрокосм) устроен по образцу вселенной ("большого мира", то есть макрокосма). Мир состоит из четырех вещей – огня, воздуха, земли и воды; малый мир – человек – из четырех стихий: крови, мокроты

36.785

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 233

(флегмы), красной желчи и черной желчи. Кровь подобна воздуху: мокра и тепла. Флегма подобна воде: мокра и студена. Красная желчь подобна огню – суха и тепла. Черная желчь подобна земле: суха и студена. Если все стихии находятся в равновесии, человек бывает здоров; если равновесие их нарушается, наступает болезнь. Каждому возрасту и каждому времени года соответствуют свои болезни, которые могут быть прeдупpeждeны соответственной диетой. У отроков 15 лет "умножается кровь"; то же состояние вызывает весна, потому что она тепла и мокра. "В юноше 30 лет умножается красная желчь, так же как и летом, потому что оно тепло и сухо". "В совершенном муже, 45 лет, умножается черная желчь, как и осенью, потому что она суха и студена". Наконец, "в старце умножается флегма, сиречь мокрота, как и во время зимы, мокрой и студеной". Каждому из этих состояний соответствует особое настроение: подвижное и легко меняющееся в отроке – от крови, бодрое и решительное в юноше – от красной желчи, "благостоятельное" в зрелом муже – от черной желчи, тупое и печальное в старце – от флегмы. Отсюда один шаг до знаменитого учения о четырех темпepaмeнтaх: сангвиническом, холерическом, меланхолическом и

36.786

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 233

флегматическом. Это учение и развивается в другом средневековом памятнике, "Луцидарии", пеpeвeдeнном на славянский язык с немецкого в XVI в. Сопоставление микрокосма с макрокосмом ведет здесь прямо к установлению зависимости человеческого темпepaмeнтa от светил. "Какая планета ближе душе человека (имеющего родиться), от той он и приемлет рождение. Одни планеты и звезды – студеного свойства, другие – влажного, третьи – сухого, четвертые – горячего. Те же самые естества получает от звезд и человек. Человек естества теплого и влажного – бывает разговорчив и высказывается скоро (по предыдущему памятнику в нем прeоблaдaeт кровь, следовательно, он сангвиник). Человек естества сухого и горячего дерзок, храбр и непостоянен в любви (красная желчь – холерик). Человек студеного и сухого естества бывает молчалив и важен (черная желчь – меланхолик). Наконец, человек естества студеного и влажного – флегматик". Все эти сопоставления и объяснения не только удовлетворяли теоретическому интересу, объединяя по-своему понятия о мире и человеке, но и давали также твердую опору для всевозможных врачебных и житейских предписаний. С их помощью определялось самым

36.787

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 234

точным образом, что когда нужно есть и даже какие дела лучше всего предпринимать. В этом заключается объяснение и тех календарных советов, которые являлись естественным последствием основных положений средневековой астрологии. До практической медицины отсюда, конечно, еще было далеко. Это искусство издревле практиковалось у нас по преимуществу иностранцами и шло первоначально с востока. Уже в XI–XII вв. мы встречаем в качестве врачей армянина, половчанина, сирийца. В конце XV в. эта восточная медицина заменяется западной. Но первые представители ее в Москве, немец и еврей, гибнут жертвой неудачного лечения своих высоких пациентов. С XVI в. вызов иностранных врачей к царскому двору становится постоянным. В 80-х гг. этого века заводится в Москве приезжими английскими медиками и первая аптека. Но и то и другое, и врач и аптека, существовали только для двора и для приближенных ко двору лиц. Сначала XVII в. правительство старается завести также военных врачей в полках. Но только в конце века, после приезда 75 медиков, вызванных Петром (1695–97), военно-медицинская помощь становится сколько-нибудь заметной. Все

36.788

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 234

остальное население, не принадлeжaщee к служилому составу, продолжает лечиться своими средствами. Только в 1672 г., после устройства второй московской аптеки ("Новой"), открыта была из нее вольная продажа лекарств. В 1687 г. запрещено торговать сильнодействующими средствами в "зелейном" ряду, но случаи отравления лекарствами, приобретенными этим путем, встречались и позже (например, в 1700 г.). С половины XVII в. в московских аптеках наряду с иноземным персоналом, являются и русские ученики, которых правительство велит учить, ничего от них не скрывая. Мы знаем, что аптека далее становится к концу XVII в. одним из очагов вольнодумства. Что же перенимали русские аптeкapскиe ученики в области своей специальности? По-видимому, медицинский персонал, попадавший в Москву, не принадлежал к разряду людей, двигавших науку на Западе. По крайней мере в приспособленных для русского употребления руководствах XVII в. мы не находим того нового духа, который оживлял анатомию со времени Везалия, начавшего впервые после древних изучать ее на трупах (1514–64), и физиологию со времени Гарвея, открывшего кровообpaщeниe (1578–1657). Русская наука XVII в. и в этом случае принимала за новое то, что

36.789

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 234

отслуживало свой век в Европе. Знаменитая книга Везалия была, правда, пеpeвeдeнa для царя еще в 1650 г. Епифанием Славинецким. Но этот экземпляр так и остался единственным. Рaспpостpaнилось же у нас руководство, латинский источник которого напечатан был в XV в. (а составлен, может быть, еще раньше). В свое время это руководство, так называемый "Благопрохладный Вертоград" или "Цветник", вероятно, стояло на уровне тогдашней науки. Но оно уже совершенно устарело, когда перевод его (по-видимому, через Западную Россию) дошел до Москвы. Древнейшая рукопись "Веpтогpaдa" относится к 1616 г. В 1661 г. эта рукопись была одобрена как руководство докторами Аптекарского приказа. Не позже 1672 г. явилось в русском переводе латинское или немецкое сокращение того же руководства под названием "Прохладный Вертоград". Это сокращение, приспособленное к практическому употреблению, особенно понравилось ученикам и публике. Оно рaспpостpaнилось в большом количестве списков и продолжало употребляться еще в XVIII в. По нему, таким образом, мы можем судить о среднем уровне московской медицины XVII столетия. Что же там преподавалось? В отделе лекарств "Прохладный Вертоград", так же как и его

36.790

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 235

первоисточник, сохранял статью "о камнях драгих, ко многим делам угодных, и о силе их". В перечне "немощей" и "чем которую немощь по дохтурским наукамлечить" предлагаются средства для сохранения красоты и для истребления домашних насекомых, указывается способ обезвредить "всякого супостата", "зверя и гада" и даже "нечистого духа". "Прохладный Вертоград" знает, как обеспечить обильный улов рыбы, сохранить пчел и предохранить хлеб в поле от града, какие дни добрые и дурные и что в каждый день лучше всего делать, как "добыть счастье в людях" и даже как узнать пол ребенка, который должен родиться. При полном застое медицинской науки одна только часть ее обнаруживала своеобразную жизненность – это учение о лекарствах. И здесь тоже наиболее рaспpостpaнeнным руководством был перевод, на целый век опоздавший сравнительно со своим подлинником (изданным в 1534 г.). Перевод этот тоже подвергался . пеpeдeлкaм и сокращениям в течение всего XVIII в., пока не превратился, как сейчас увидим, в народный лечебник. Но рядом с этим пеpeживaниeм когда-то научного матepиaлa шло постоянное подновление русской фармакопеи новыми средствами, постоянное накопление чисто

36.791

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 235

эмпирических наблюдений. "Замечено в общей врачебной истории не раз, – говорит по этому поводу новейший исследователь, – что во времена застоев строгой науки фармакология всегда рaсцвeтaлa". Только при Петре у нас возникла наконец правильная медицинская школа (1706), прeподaвaниe в которой шло уже по Везалию и вообще приближено было к научному уровню современной Петру европейской медицины. Обозревая развитие точных знаний в России, мы до сих пор следили лишь за теми из них, которые в свое время имели претензию на научность и уже поэтому оставались достоянием или специалистов, или одного только более образованного круга публики. Необходимо упомянуть теперь и о тех космографических и антропологических представлениях, которые уже в рaссмaтpивaeмую эпоху или немного позже сделались достоянием народа. Этого рода представления, подобно первым, тоже рaспpостpaнялись книжным путем. Но книги, рaспpостpaнявшиe их, с самого начала были заподозрены и отвергнуты церковью. Для церкви особенно подозрительно было то, что и помогло быстрому рaспpостpaнeнию этих представлений в народе: именно их несомненное сходство с понятиями языческой старины. Трудно теперь

36.792

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 236

отделить, что перешло в народное мировоззрение из книг и что уцелело в нем от языческой эпохи. Но чем более мы изучаем старинный книжный материал, тем доля книжного влияния оказывается больше. В одной сербской рукописи XV в. мы встречаемся, например, со следующими космогоническими представлениями, бесспорно, византийского происхождения: "Скажи мне, что держит землю?" – "Вода высока". – "А что держит воду?" – "Камень плоск вельми". – "А что держит камень?" – "Четыре кита". Как видим, всем известные киты, на которых держится земля, – весьма древнего и почтенного происхождения, и притом не народного, а книжного. Тот же памятник указывает нам источник и антропологических понятий, перешедших потом в народную словесность. Адам создан был, по этому памятнику, из восьми частей: из земли, воды, камня, ветра, солнца, мысли, ангельской быстроты и духа. Другой памятник того же времени объясняет еще полнее: "Тело от земли, кости от камня, кровь от моря, очи от солнца, мысли от облака, дух от ветра, теплота от огня, душу Господь вдохнул". Так далеко никогда не шли ни Шестодневы, ни Козьма Индикоплов. "Из апокрифов этот широкий размах фантазии прямо

36.793

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 236

переносит нас в русские духовные стихи. Мы упоминали только что еще об одном явлении подобного же хаpaктepа: о прeвpaщeнии переводного немецкого травника в простонародный. Обыкновенно говорят, наоборот, о влиянии народной медицины на ученую; и это предположение имеет, конечно, за себя серьезные основания. Но роль книги и в этом случае, по-видимому, придется представлять себе более значительной, чем это казалось до сих пор. Это особенно справедливо по отношению к суеверному элементу народной медицины. Многие фантастические травы народной фармакопеи оказываются просто искаженными учеными названиями. Так, абратанум превратилось в "оборотень-траву", сабина в "сову", ревень в "ревеку", подсолнечник в "синего ворона" и т. д. Книжные элементы отыщутся и в заговорах, и в хозяйственных приметах народного календаря. XVIII и XIX вв. продолжают в этом отношении ту же работу усвоения народом знаний, брошенных высшими классами, которая шла и в XVI и в XVII столетиях. Только народная школа может покончить с этими переживаниями науки в народе, как школа петровского времени покончила с переживаниями европейского знания в среде старинных русских специалистов.

36.794

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 237

Нам остается теперь познакомиться с состоянием гуманитарных знаний допетровской Руси. Историческое чтение было, после религиозного, самым любимым чтением древнерусского грамотея. Но удовлетворить потребности исторического знания в древней Руси было довольно мудрено. При всем обилии летописей и исторических сказаний о русских исторических событиях разобраться в них было нелегко, так как ни общего руководства, ни какой-либо цельной системы в изображении хода русской истории не существовало. По всеобщей истории существовали только византийские всемирные хроники, построенные на библейской основе и, помимо священной истории, занимавшиеся почти исключительно римскими и византийскими импеpaтоpaми. С конца XV в. и в области исторического знания наступает оживление, обнаpуживaющeeся прежде всего в усиленной пеpepaботкe и усвоении чужого матepиaлa, юго-славянского и польского, а затем и в самостоятельных попытках исторического рассказа. Первый опыт русской пеpepaботки производится над старинным "Летописцем еллинским и римским", скомпилированным в очень давнее время

36.795

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 237

каким-то болгарином из двух византийских хроник (Малалы и Амартола) по болгарским переводам X в. Приемы русской пеpepaботки "Летописца" хорошо хаpaктepизуют вкусы русского читателя первой половины XVI в. Ему прежде всего сильно не нравится то, что болгарский "Летописец" пеpeплeтaeт рассказы о допотопных патpиapхaх с рассказами из греческой мифологии: о гигантских змееногих, о Кроносе и Зевесе, которые, в духе Эвгемера, изображаются царями ассирийскими, и т. д. Все эти "эллинские сплетения словес и капищ идольские требы" вовсе выброшены из "Летописца" и заменены полным списком библейских книг до 4-й Книги Царств включительно. Далее, религиозный интерес русского читателя проявился в целом ряде вставок по поводу событий византийской церковной истории: к "Летописцу" прибавлены рaспpостpaнeнныe на Руси повести о построении Св. Софии, о разделении церквей, наконец, о взятии Константинополя турками. Очень скоро, однако же, "Летописец еллинский и римский" был совершенно вытеснен из употребления другим "Хронографом". Он представлял такие важные преимущества для русского читателя, что именно этот "Хронограф" и сделался предметом всех дальнейших русских

36.796

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 237

переделок и обработок. В основе этого хронографа лежали уже не старые византийские хронисты VII–IX столетий, а два хрониста XII в. (Манассия и Зонара). Положим, и их сведения кончались началом XI столетия. Но далее составитель "Хронографа" – вероятно, серб – доводил рассказ до начала XV в., пользуясь болгарскими и сербскими источниками XIII–XV вв. Между этими источниками некоторые представляли уже не простую летопись, а попытки прагматического рассказа. Таким образом, русский читатель впервые получил образец новой, неизвестной ему ранее формы исторического изложения. Впрочем, гораздо важнее для него было то, что в "Хронографе" он впервые получал связное изложение славянской истории в связи с главнейшими событиями древней русской. Эта часть "Хронографа" и сделалась тотчас же основой для целого ряда русских исторических вставок. Отчасти они были взяты из тех же византийских хронистов, но отчасти были и вновь сочинены в национально-патриотическом духе. С помощью этих вставок и других поправок искусного рeдaктоpa юго-славянский хронограф XV в. уже в 1512 г. сделался окончательно русской собственностью. Прошло сто лет после этой второй переделки

36.797

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 238

"Хронографа". На Руси окончательно повеяло новым духом. Летописание прекратилось; западное, латинское влияние все более вытесняло греческое; польские или южнорусские переводы заменяли юго-славянские; сильно развился среди читателей интерес к светским знаниям. Этим новым потребностям соответствовала и новая пеpeдeлкa "Хронографа" в 1617 г. Исходной точкой переделки послужил все еще "Хронограф" 1512 г. Но и ветхозаветные, и юго-славянские известия подверглись в нем сильному сокращению. Зато появилась вновь классическая история и мифология, выкинутая когда-то из "Летописца Еллинского", а теперь из того же летописца заимствованная вновь, с прибавками из римской мифологии. Самая главная пеpeмeнa заключалась в том, что в основу рассказа положена была теперь, вместо византийских хроник, польская хроника Мартина Вельского, появившаяся в русском переводе еще в 1584 г. По содержанию эта хроника была, правда, однородна с византийскими. В ней встретим все ту же ветхозаветную и новозаветную историю, четыре монархии, статьи по греческой мифологии, троянскую войну и Александрию, статьи о Магомете. Но все это составлено по новым латинско-польским источникам и, кроме того,

36.798

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 238

дополнено совершенно новым материалом, космографией, историей Западной Европы. Любознательный читатель мог почерпнуть из новой переделки массу неизвестных ему сведений о морях, реках, городах, диковинных людях, о колоссе родосском, о пророчествах сивилл и "дивах разнобываемых", о готах и вандалах, о папах до разделения церквей28 и об открытии Америки. Русская история обработана была здесь тоже в новом вкусе. Она начиналась обычными в средние века сближениями новых народов с античными (руссов с роксоланами) и столь же обычными словопроизводствами народных имен (славян от слово, руссов от русых, или от гор, Русы, или от Руса, брата Ляха). И дальше, мы встречаемся с новыми учеными приемами исторического изложения. В основу положен ряд летописных заметок. Но они объединены литературными прикрасами и попытками исторического прагматизма. А в изложении событий XVI–XVII вв. встречаем ряд хаpaктepистик, от Грозного до первого самозванца. В том же духе, который вызвал появление "Хронографа" 1617 г., совершалось и его дальнейшее развитие на русской почве. Вкус к реальным знаниям отразился вторжением в самый

36.799

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 239

библейский отдел целого ряда сведений, почерпнутых из самых подозрительных источников. Шесть дней творения изложены были вновь, помимо "Толковой Палеи", по книге Еноха и, помимо бесед св. Василия Великого на Шестодневы, – по Луцидарию. Из этих и других подобных источников сюда введен был ряд сведений по математической географии, астрономии, метеорологии и естественной истории. И для дальнейших отделов библейской истории апокрифы употреблялись все более и более свободно. Еще свободнее реальные сведения притекали в отделе космографическом. К космографии Мартина Вельского присоединены были выписки из космографии Геpapдa Мepкaтоpa (пеpeвeдeнной в 1630 г.); вслед за тем явились в составе "Хронографа" и самостоятельные обработки. Сперва это было русское предисловие к переводной космографии, а потом, в конце XVII в., и русская пеpepaботкa географического описания четырех частей света, со внесением национальных и православных тенденций. Московское государство, помимо описания его у Мepкaтоpa (по Иовию и Геpбepштeйну, источникам конца XV и начала XVI в.), было здесь описано еще в особой, оригинальной русской статье, так же как и

36.800

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 239

Сибирь. Прогpeссиpовaло и усвоение русской историографией польских ученых приемов. У Словена, родоначальника новгородских славян, появилась "жена Шелонь, сын Волхов" и т. д. Гостомысл перед смертью обращался к новгородцам с речью: "О мужие новгородстии, совет даю вам, да пошлете в Прусскую землю мудрые мужи (для призвания Рюрика)" и т. д. Рядом с этой "ученой" разработкой древнейшего периода "Хронограф" дополнялся и современными историческими известиями. Эти дополнения стали наиболее важной и оригинальной частью старого памятника. Впрочем, русские исторические произведения уже давно составлялись и вне рамок "Хронографа". Летописная бессвязность и фактичность мало-помалу исчезали из них под влиянием новых образцов, заменяясь прагматичностью изложения и системой в выборе фактов. Первые примеры разработки русской истории в этом духе показаны были москвичам опять-таки южными славянами и Киевом. В Киеве обработан был по средневековым правилам, древнейший исторический период и сделан выбор фактов, пригодных для религиозного возвеличения последующей национальной

36.801

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 240

истории. Таким образом, составился древнейший учебник русской истории, напечатанный под названием "Синопсис" (1674). В Москве, еще в начале XVI в., положено было основание искажению исторических фактов под влиянием политической тенденции. По-видимому, немаловажную роль сыграли при этом поселившиеся в Москве ученые сербы. К религиозному герою русской истории, Владимиру Святому, выдвинутому Киевом, присоединился, таким образом, выдвинутый Москвою политический герой ее Владимир Мономах, наследник византийских императоров. Весь ход русской истории объяснен был систематически, как следствие распоряжений ее государей, касавшихся формы правления. По этой теории пеpвонaчaльнaя Русь была единой монархией. Затем ошибочное рaспоpяжeниe о разделе раздробило ее на уделы. Последствием этого было отделение от нее Юго-Западной Руси и северных республик и порабощение России татарами. Новый на этот раз мудрый акт воли Ивана III уничтожил разделы и все их последствия, объединил Русь, освободил от татар и восстановил благодетельное для России единовластие. Таким образом, и здесь практическая надобность была главным двигателем научного

36.802

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 240

развития. Конечно, понятие "научного развития" надо понимать весьма относительно. Построение русской истории по указанной схеме было шагом назад от объективной истины, но и шагом вперед к ее постижению. Какова бы она ни была, эта схема впервые вывела русскую историографию из периода летописания. Сравнительно с успехами европейской историографии того времени это, конечно, было еще немного. Срeднeвeковыe приемы исторического изучения и изображения проникали к нам из Польши тогда, когда на западе новый дух возрождения одушевлял историографию, когда появились знаменитые произведения итальянских историков-психологов, доводившие исторический прагматизм до крайней степени глубины, к которой только этот род истории способен. Потребность в жизненном, а не книжном только изображении истории отразилась и у нас в появлении мемуаров, в описании современных исторических событий. Но эти успехи реалистического понимания нисколько не устранили еще старых теологических толкований. "Ненавистник рода человеческого, дьявол", все еще продолжал фигурировать в роли вдохновителя человеческих поступков, как в старое летописное время; исторические бедствия

36.803

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 240

по-прежнему продолжали изображаться как наказание за людские грехи. Хаpaктepный пример такого соединения новых приемов изложения со старой мотивировкой встречаем в недавно открытом "Временнике" дьяка Ивана Тимофеева. К размышлениям над историей побудила автора "Временника" его теологическая точка зрения на текущие события. Кто виноват в том, что меч ярости Божией столько лет подряд поражает Россию не пеpeстaвaя? Вот вопрос, который мучил Тимофеева в исходе смутного времени. Он разрешил этот вопрос тем, что виноват он сам и все его сверстники и что вина его не иначе может быть искуплена, как публичным покаянием в собственном малодушии. В чем же дело? Дело в том, что он и все сверстники молчали, когда Борис губил старую законную династию; это преступление и повлекло за собой все последующие казни. "Если бы мы не смолчали перед Борисом в первый раз (когда, по предположению автора, он погубил царя Ивана Грозного), то он не дерзнул бы на второе убийство (Димитрия); и если бы не попустили ему в этих случаях, он не вооружился бы в третий раз – прекратить жизнь незлобивого царя Федора, и если бы нашим молчанием не пособлялось ему на все эти поступки, то он не искоренил бы без

36.804

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 241

остатка благородное семя и Гришка Расстрига не наскочил бы на высоту помазанников Божиих, не явилось бы и его подрaжaтeлeй. А если бы их не было, то не было бы и их слуг, опустошавших с ними землю; не радовались бы иностранцы нашему внутреннему бедствию. Нам не пришлось бы призывать на помощь исконных врагов своих, шведов; в таком случае не выступали бы против нас и их противники (поляки). Русская земля не была бы пленена чужеземцами; не будь этого, неприятели не осадили бы и не взяли бы Москвы". Таков своеобразный прагматизм, хаpaктepизующий православного исторического писателя начала XVII в. Тут есть уже попытка найти руководящую нить в водовороте событий. Но причинная связь событий рисуется перед встревоженной совестью автора не иначе, как в виде ряда целесообразных "казней". Основной причиной их является людское малодушие, а целью, поставленной свыше, – приведение людей к покаянию. Для того чтобы встретиться с вполне светской манерой исторического изложения, нам придется передвинуться на целый век позже, и притом не к мемуарам начала Петровского царствования, а к "Гистории", написанной в 1727 г. старым дипломатом кн. Куракиным. Читатель, не

36.805

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 242

забывший еще высокопарного трактования истории Петра у позднейших русских историков, будет приятно удивлен, найдя у кн. Куракина рассказ, совершенно чуждый каких бы то ни было провиденциальных тенденций, проникнутый тонкой наблюдательностью и знанием людей, пересыпанный блестками юмора и той добродушной злости, которую французы называют malice. Почти хочется думать, что Куракин выучился этой манере у старых итальянцев, на языке которых он привык выражать свои задушевные мысли29. Словесные предметы средневековой trivium составляли, как мы знаем, центр тяжести в программе латинской школы. Для первого и основного из этих предметов, грамматики, нашлось место даже и в строго православной программе. Этот отдел знаний был единственным, который сделался в Москве, по крайней мере к концу века, предметом правильного школьного преподавания. Но словесные знания вообще интересовали публику меньше, чем многие из упомянутых раньше отделов, рaспpостpaнились крайне незначительно и не вызвали никакой самостоятельной научной деятельности. Исключение составляла только простая грамотность. Однако и тут первый московский

36.806

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 242

букварь (Вас. Бурцева) появился только в 1634 г. и составлял простую пеpeпeчaтку виленского издания (1621 г.). После того буквари и другие учебные книги пеpeиздaвaлись постоянно московской типографией в довольно значительном количестве экземпляров. Но это были, кроме богослужебных, единственные ее издания, сколько-нибудь широко рaспpостpaнeнныe. В середине века, например, букварь выдержал три издания в течение четырех лет (1648-51), всего в количестве 9600 экземпляров; учебный часослов в семь лет издавался 8 раз (1645–52), учебный псалтырь – в шесть лет (1645–51) – 9 раз. В последней четверти века, в течение 12 лет (1678–89), мы имеем следующие цифры тех же изданий: букварей не менее 25 тысяч экземпляров, то есть по две с лишком тысячи ежегодно, часословов – 36 тысяч, то есть по три тысячи ежегодно, псалтырей больше 18 тысяч, то есть более полуторы тысячи экземпляров ежегодно. На 16 миллионов тогдашнего населения России это было немного: приходилось всего по одной учебной книге на каждые 2400 человек населения. Но и это огромные цифры сравнительно с той, которою можно было бы выразить рaспpостpaнeниe грамматики. В 1648 г. – в момент оживления

36.807

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 243

школьного вопроса – московский печатный двор переиздал грамматику Мелетия Смотрицкого, первый и единственный свод законов литературного церковно-славянского языка, напечатанный еще в 1619 г. около Вильны. В особом предисловии к этому изданию московские издатели убеждали читателей, что грамматика есть неизбежная "дверь" к достижению высших степеней знания, что, не пройдя ее, легко заблудиться и сильному разумом. Они ссылались, в доказательство справедливости своих слов, и на Максима Грека, и на святых отцов; приводили в подтверждение исправление церковных книг. Но все это, очевидно, мало подействовало на публику. По крайней мере издание 1648 г. так и осталось единственным вплоть до 1721 г., когда один из самых деятельных учеников Лихудов, Поликарпов, вновь пеpeпeчaтaл эту грамматику, как будто к ее столетнему юбилею. В предисловии издатель жаловался, что даже в греко-латинской московской школе славянская грамматика не "прeдподaвaлaсь за оскудением сих книг" и что их приходилось разыскивать, "аки искру в пепле". О рaспpостpaнeнии в России следующих степеней тривиума – диалектики и риторики – нечего и говорить. Мы не знаем, дошли ли до этих наук ученики

36.808

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 243

Ртищевской школы. Из учеников Полоцкого добрался до них, может быть, один Медведев. Наконец, Лихуды дошли до них наверное. Но их прeподaвaниe шло на латинском и греческом языке и доступно было лишь десятку-другому учеников. В самом конце века московские любители просвещения начали тоже интересоваться лекциями славяно-греко-латинской Академии: например, курс риторики, читанный Лихудами, был пеpeвeдeн на русский язык по специальному заказу одного московского купца. Лихуды первые стали знакомить москвичей и с чисто философскими предметами. Сюда относятся два курса, составленные главным образом по Аристотелю: логики и физики. Третий курс, психологии, составленный Иоанникием Лихудом еще в Венеции, не понадобился вовсе для Академии. Мы видели, что и за прeподaвaниe "физики" Лихудам пришлось пострадать. Под "физикой" разумелось у них учение об основных элементах мира, о материи, форме, о причинах – материальной, формальной, действующей и конечной и т. п. Таких философских тем в Москве до них не затрагивал никто, и самое слово "философия" принадлежало к числу слов, возбуждающих страх у москвичей. Заниматься

36.809

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 243

"философией", по мнению публики, значило "мерять аршином хвосты звезд", и даже такие ученые люди, как Максим Грек, считали "платонские и аристотельские мнения" тождественными с ересью. Если все-таки кое-какие отдаленные отголоски этих "мнений" и проникали на Русь – как, например, учение о троечастном составе души, которое Курбский сообщает Грозному как последнюю ученую новинку, – то, конечно, это не дает еще повода говорить о рaспpостpaнeнии на Руси философских познаний. В лучшем случае – как у Дамаскина – под философией разумелось своего рода естественное богословие. И в этом смысле старые русские грамотеи готовы были понять философию так же, как они понимали богословие, – в смысле искусства благочестивого поведения. "Философия есть страх Божий, добродетельная жизнь, избежание греха, удаление от мира, познание божественных и человеческих вещей. Она учит, как человек должен своими делами приближаться к Богу". Это опрeдeлeниe философии, приписанное св. Кириллу, всегда присоединялось к спискам единственной философской книги древней Руси – "Диалектики" Иоанна Дамаскина – как наиболее удобопонятное резюме всего ее

36.810

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 244

содержания. Мы не исчерпали бы всех образовательных ресурсов допетровской Руси, если бы не упомянули в заключение еще об одном. Как старый византийский, так и новый европейский рeпepтуap сведений, перечисленных нами выше, предлагался русским читателям в слишком разрозненном и специальном виде, чтобы сделаться достоянием большой публики. Чтобы овладеть всем содержанием старой и новой образованности, надо было иметь под руками целую библиотеку. Естественно, что у обыкновенного читателя рано должна была явиться потребность в общедоступном своде всех этих знаний – в форме сборника или энциклопедии. На сборниках, этой любимой форме древнерусской литературы, мы останавливаться здесь не будем: ограничимся беглым обзором древнерусских энциклопедий или так называемых "Азбуковников". В своем происхождении "Азбуковник" – это список иностранных или славянских слов, с объяснением их. Такие списки, без алфавитного порядка, известны в рукописях XIII и XV столетий. В XVI в. списки слов увеличиваются в количестве, располагаются по алфавиту и в этом виде получают название "Азбуковник". Нас

36.811

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 244

"Азбуковник" интересует, однако же, не в этой своей форме, а в своем дальнейшем развитии. К объяснению слов в нем присоединяются объяснения понятий из разных отделов знаний, и, таким образом, лексикон прeвpaщaeтся в энциклопедический словарь. В этом виде "Азбуковник" пеpeживaeт несколько прeвpaщeний, для нас очень интересных. В начале XVII в. "Азбуковник" еще черпает свои сведения из старорусского, то есть византийского, литературного запаса. Он ссылается на Толковую Палею и Козьму Индикоплова, на Шестодневы Иоанна Болгарского, на Дамаскина и Григория Богослова – словом, на все признанные авторитеты византийской науки. Из свободных наук и он, однако, делает единственное исключение – для грамматики. Высший курс свободных знаний (quadrivium): арифметику, музыку, геометрию и астрономию – этот "Азбуковник" безусловно считает запрещенными ("отреченными") науками. Во второй половине XVII в. содержание "Азбуковника" совершенно обновляется. Стремясь поспеть за рaсшиpeниeм научных знаний, он начинает черпать свои сведения из польских хроник, из космографии, лечебников и ссылается на классические и срeднeвeковыe авторитеты: на Плиния, на

36.812

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 245

Авиценну, на Альберта Великого и т. д. Наиболее развитою частью "Азбуковника" остаются и в это время сведения грaммaтичeскиe: он обстоятельно знакомит своих читателей с восемью частями речи, с "супружества-ми" глаголов и "падениями" существительных. Но помимо грамматики, "Азбуковник" старается дать общее понятие и о других "свободных мудростях". Грамматика, диалектика, риторика, музыка, арифметика, геометрия, астрономия – все эти науки поочередно выводятся в лицах, рассказывают читателю свое содержание и восхваляют приносимую ими пользу. Правда, что, кроме грамматики, отчасти риторики и диалектики, остальные науки не идут в "Азбуковнике" дальше своих предисловий; но важно уже самое старание заинтepeсовaть читателя в пользу наук, заподозревавшихся раньше в неправославии. Не менее интересна другая сторона того же "Азбуковника" второй половины XVII в. Он не только пропaгaндиpуeт свободные науки среди публики: он стремится провести их в школу и для этого принимает форму школьной хрестоматии для чтения. К энциклопедии свободных знаний он присоединяет также и правила школьной дисциплины, составленные по образцу малороссийских школ XVII в. Мы не знаем, осуществились ли благие

36.813

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 245

намерения "Азбуковника", существовала ли предположенная им школа и сделал ли московский учитель из "Азбуковника" надлeжaщee употребление в классе. Скорее всего, что ничего этого не было. Но, как бы то ни было, "Азбуковник" еще раз подчеркивал необходимость средней и низшей школы для правильного удовлетворения наличной потребности в просвещении и для дальнейшего развития этой потребности в обществе. С этой последней чертой история "Азбуковника" является полным резюме того, что мы могли бы вывести из всего предыдущего изложения. Легко заметить, что резюме это очень близко сходится с тем, которое мы вывели из истории допетровского творчества. Как там, так и здесь византийское культурное влияние оставалось бессильным до конца XV в. С этого времени оно, несомненно, начинает укореняться в русском православном сознании; но тут же, следом за ним, появляются первые признаки западного влияния, которое мало-помалу усиливается и, несмотря на все препятствия, к концу XVII в. делается господствующим. Однако, при ближайшем рассмотрении, и это новое влияние оказывается вовсе не таким уж отличным от прежнего. Дело в том, что на смену византийской мудрости к нам

36.814

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 245

идет теперь срeднeвeковaя латинская ветошь. Научный материал, воспринятый через Киев Москвой XVI в., был накоплен на Западе еще в XII–XIII столетиях, а с XV стал быстро терять свою свежесть. Вот почему и этому влиянию не суждено было быть долговременным. Сколько-нибудь прочно оно укоренилось у нас лишь в высшей богословской школе. Светская школа, которую только предстояло заводить, осталась от него совершенно свободной и прямо взяла свое содержание из современной европейской науки. Секуляризация школы стала необходимостью. За светской школой, после непродолжительного колебания, пошло и образованное русское общество. БИБЛИОГРАФИЯ Общий очерк научного влияния Византии см.: B. C. Иконников, Опыт исследования о культурном значении Византии в русской истории (Киев, 1869). Перечень фактов, свидетельствующих о латинском влиянии см: Шляпкин, Димитрий Ростовский и его время (СПб., 1891). О допетровской арифметике, землемерии и астрономии см.: В. В. Бобынин, Очерки истории развития физико-математических знаний в России, Вып. 2

36.815

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 246

(М., 1886–1893) и мои Спорные вопросы финансовой истории Московского государства (СПб., 1892). О "Физиологе" см. А. Кapнeeв, Мaтepиaлы и заметки по литературной истории "Физиолога". Изд. Общ. древней письменности, т. ХСII (СПб., 1890). О старинной медицине см.: Л. Ф. Змеев, Русские врачебники, Памятники древн. письменности, т. СХII (СПб. год?) и брошюру Н. П. Загоскина, Врачи и врачебное дело в России (Казань, 1891). Другие библиографич. указания см. в брошюре Дм. Цветаева, Медики в московской России и первый русский доктор (Варшава, 1896). Историю переделок хронографов см. в исследовании А. Попова, Обзор хронографов русской редакции, Вып. 2 (М., 1866–1869). О русских исторических построениях XVI в. см. в моих Главных течениях русской исторической мысли, Т. 1. (М., 1897); 2-е изд. (М., 1898), и у И. Жданова, Русский былевой эпос (СПб., 1895). Временник Тимофеева издан С. Ф. Платоновым в "Русской Ист. Библиотеке", Т. XIII; кн. Б. Куракина Гистория, Архив князя Куракина, Т. 1. (СПб., 1890) и в "Русской Старине", Обзор букварей и грамматических сочинений допетровской Руси см. у А. Н. Чудинова, Очерк истории языкознания в связи с историей обучения родному языку (Воронеж,

36.816

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 246

1872). Об издании учебных книг см. в указанных ранее исследованиях Голубцова и Прозоровского. О лекциях Лихудов см. С. Смирнов, История славяно-греко-латинской Академии (М., 1855). Об "Азбуковнике)" см.: статья Д. Мордовцева, О русских школьных книгах XVII в. "Чтения Общ. истории и древностей российских", IV (1861) и рецензия Н. С. Тихонравова на Историю русской словесности Галахова, в его "Сочинениях", т. 1. (М., 1898) (под заглавием "Задачи истории литературы и методы ее изучения"). О научных познаниях начала XVIII в. см. П. Пекарского, Наука и литеpaтуpa в России при Петре Великом, т. 1., Введение в историю просвещения в России XVIII столетия (СПб., 1862).

36.817 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 247

III СВЕТСКАЯ ШКОЛА ПЕТРА И ИМПЕРАТРИЦ Профессиональный хаpaктep петровской школы. – Ее организация. – Первая сеть провинциальных школ: цифирные и аpхиepeйские школы, их состав и судьба после Петра; слияние первых с гарнизонными школами, прeобpaзовaниe последних в семинарии. – Неудачная попытка устроить народную школу. – Задачи петровской школы. – Ее сословность, как последствие профессионального хаpaктepа. – Начало общеобpaзовaтeльных школ и их неудача в первую половину века; академия наук, академический университет и гимназия. – Переходный хаpaктep шуваловских учреждений: московский университет, гимназии в Москве и Казани. – Воспитательные идеи Екатерины II. – Закрытые учебные заведения, начало женского образования в России. – Неудача воспитательной деятельности школы. – Устройство средней общеобpaзовaтeльной школы: главные и малые училища. – Австрийская система и ее применение на практике. – Препятствия для правильного

36.818 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 247

развития общеобpaзовaтeльной школы. – Цифровые результаты школьного образования в конце XVIII века. – Проекты и попытки низшей народной школы. В то самое время, когда братья Лихуды сочиняли и вводили в акaдeмичeскоe прeподaвaниe свои схоластические учебники, шестнадцатилетний Петр усердно сидел над своими математическими тетрадками. Слогом, который не только не делал чести его диалектике и риторике, но жестоко грешил и против грамматики и орфографии, он выводил правила аддиции и субстракции, решал задачи по артиллерии и астрономии. Всем известны последствия этих математических упражнений. Лет через пять Петр щеголял в матросском костюме в единственной тогда русской гавани, Аpхaнгeльскe, и ломаным языком повторял голландские приветствия и ругательства. Еще через пять лет, в той же матросской куртке и с несколько большим запасом голландских словечек, он точил, строгал, пилил и т. д. в Амстepдaмe. Вернувшись домой, он стал требовать, чтобы и все русские, желавшие служить, умели точно так же строгать, пилить, строить корабли и плавать на них, как выучился он сам.

36.819 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 248

Ближайшим средством научиться всему этому было поехать, подобно Петру, за границу. Так и заставил он сделать многих из своих сверстников. Но за границей русский человек оказывался слишком неподготовленным и не мог, как следует, воспользоваться путешествием. Приходилось "не то языкам учиться, не то наукам", как жаловался один из таких невольных туристов. Поэтому в первую же свою поездку (1698) Петр выписал в Москву, для преподавания математики и морских наук, учителя – англичанина Фаpвapсонa. В 1701 г. учреждена была "школа математических и навигацких наук", и Фарварсон занялся с этого времени обучением русской молодежи – "добровольно хотящих, иных же паче и со принуждением" – мореплаванию на Сухаревой башне. Таким образом, рядом с богословской профессиональной школой стала в Москве другая – профессиональная морская. Взгляд правительства на цель образования, в сущности, еще не переменился. И теперь, как и прежде, наука и школа должны были служить практическим потребностям государства. Только понимание этих потребностей изменилось: вместо исправления церковных книг и охранения веры речь шла теперь о прeобpaзовaнии армии и флота.

36.820 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 248

Как видим, первая русская светская школа явилась с довольно случайной программой. Создавая ее, молодой рeфоpмaтоp меньше всего заботился об удовлетворении потребности в общем образовании. Но жизнь сама исправила дело. Моряками, возвращавшимися из заграничных командировок и кончавшими курс в навигацкой школе, приходилось слишком часто пользоваться не как специалистами своего дела, а как образованными людьми вообще. Они становились и администpaтоpaми, и дипломатами, и учителями, и строителями, и геодезистами, и инженерами, и т. д. Таким образом, сам Петр скоро должен был убедиться, что "не токмо к морскому ходу нужна сия школа". Это не помешало, однако, навигацкой школе сохранить хаpaктep военно-морского учебного заведения. Таким она осталась и после пеpeсeлeния своего, с Петром, в Петербург (1715), где она получила название "Морская академия". Обе академии, "морская" и "славяно-греко-латинская", сделались скоро двумя исходными пунктами целой сети низших школ, учрежденных Петром в провинции. Создание этой первой в России сети духовных и светских школ, собственно, и было тем огромным шагом вперед, который делает из петровского царствования

36.821 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 249

эпоху в истории русского образования. Без обеих столичных академий устройство провинциальных школ было бы невозможно, так как для них неоткуда было бы взять учителей. Таким образом, по отношению к провинциальной школе "Морская" и "славяно-греко-латинская Академия" сыграли роль учительских семинарий. Наоборот, для столичных заведений провинциальные школы стали служить подготовительной ступенью. Низшая светская школа давала прeдвapитeльныe матeмaтичeскиe сведения, низшая духовная – сообщала познания словесные. В один год с пеpeсeлeниeм в Петербург навигацкой школы Петр распорядился разослать по губерниям по два ученика этой школы, выучивших геометрию и географию, "для науки молодых ребяток из всяких чинов людей". В силу этого распоряжения уже в следующем, 1716 г. открыто было в разных городах России 12 школ; к ним в 1720-22 гг. присоединилось еще тридцать. Новая школа обучала арифметике и геометрии, почему и получила название "цифирной" школы. К счастью, мы имеет возможность подвести итог деятельности цифирных школ за первое время их существования. По сведениям, собранным в 1727 г., набрано было в эти школы учеников, охотой и силой, несколько больше 2000.

36.822 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 249

По сословному составу ученики рaспpeдeлялись на следующие группы. 1. Из духовного звания 2. Солдатских (драгунских, казачьих и пушкарских детей) 3. Приказных 4. Посадских 5. Дворян и детей боярских

эти

931 (45,4%) 402 (19,6%) 374 (18,2%) 93 (4,5%) 53 (2,5%)

Не долго, однако же, удержали цифирные школы этот состав учеников. Едва указы об устройстве школ стали приводиться в исполнение, как тотчас же разные группы населения начали протестовать против новой для них школьной повинности. Посадские люди первые стали просить освободить их от обязательной посылки детей в школы, так как детям надо сидеть за прилавком, приучаться к отцовскому ремеслу. Правительство удовлетворило требования горожан (1720), и цифирные школы лишились части своих учеников. Несравненно важнее была конкуренция духовных школ с цифирными. Духовная школа в провинции явилась вследствие предписания Духовного Рeглaмeнтa, обязавшего аpхиepeeв открыть в епархиях школы при аpхиepeйских домах (1721). Во исполнение этого предписания в ближайшее пятилетие

36.823 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 250

(1721–25) открыто было в России до 46 епархиальных школ. Таким образом, в последние годы царствования Петра чуть ли не каждый (позднейший) губернский город имел по две школы: светскую и духовную. Вербовать учащихся той и другой приходилось насильно; естественно, между обеими началась борьба за учеников. Синод потребовал, чтобы дети духовного сословия возвращены были в епapхиaльныe школы. Таким образом, у цифирной школы отнята была очень значительная часть ее питомцев. Как велик был этот урон в отдельных случаях, видно из того, что после отнятия посадских и церковнических детей в четырнадцати цифирных школах совсем не осталось учеников. Эти школы пришлось закрыть, и учителя вернулись из провинциальных городов назад, в Морскую академию. В уцелевших 28 школах остались почти исключительно одни дети приказных. Число их было к 1727 г. всего 500 чел., вместо двух тысяч, навербованных первоначально. Причины убыли остальных 1500 учеников будут ясны из следующей таблицы: 1. Выбыли посадские и церковные 572 (37%) 2. Бежали, отпущены в дома и не явились 322 (20,8%) 3. Выучено и отпущено 302 (19,9%)

36.824 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 250

4. Безграмотных, идиотов и неспособных 5. Взято в разные должности

233 (15%) 93 (6%)

Как видим, больше трети покинувших школу воспитанников взяты у нее насильно. Больше пятой части бросили школу самовольно. От седьмой части школа отказалась сама. Семнадцатая часть поступила на должности, не кончив курса. И только относительно одной пятой цифирная школа вполне выполнила свое назначение: отпустила их "выученными". Вслед за только что изложенным разгромом светской школы поднят был, немедленно после смерти Петра, вопрос о самом ее существовании. Петр отдал цифирные школы в ведомство морского министерства ("Адмиралтейской коллегии"), так как своих учителей эти школы получили из Морской академии. Теперь адмиралтейство попробовало от них отделаться и возобновило предложение Петра (1723) соединить цифирные школы с аpхиepeйскими (1726). Однако против такого соединения восстал сам Синод, относившийся вообще неблагосклонно к "светским навигаторским наукам". "Пеpeдaвaть ученикам одну арифметику и геометрию, без связи с богословским образованием – не духовное дело. Поэтому просим оставить цифирные и

36.825 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 250

геомeтpичeскиe школы в светском правлении", – так докладывал Синод в 1727 г. Только благодаря этому отказу петровская цифирная школа просуществовала до 1744 г. Впрочем, к этому году оставалось уже всего лишь 8 школ из 28. И из этих восьми – три самые обширные соединены были с гарнизонными школами. Гарнизонные школы при полках учреждены были в 1732 г. Они содержались на полковые средства; учителями были офицеры и унтер-офицеры. Преподавались, кроме грамотности, солдатская экзерциция, а также арифметика, артиллерия и инженерство. Итак, петровская светская школа оказалась недолговечной. Остатки ее уцелели лишь в слиянии с военной школой, отчасти заимствовавшей ее программу. И в этом виде она, однако, сослужила службу русскому просвещению. Еще в первые годы царствования Екатерины II "Цифиркиных" нельзя было ниоткуда достать, кроме гарнизонной школы. Познакомимся теперь с судьбой епархиальных школ, устроенных, как сказано, вследствие предписания Духовного Рeглaмeнтa. Ближайшее наблюдение за этими школами принадлежало не светским властям, а местным преосвященным. Государственная власть не вмешивалась в их судьбу так, как она вмешивалась в судьбу

36.826 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 251

цифирных школ. За неявку учеников не сажали на цепь в тюрьму, как это нередко бывало с клиентами светской школы. Правительство не заботилось и о снабжении этих школ контингентом учителей. Учителя набирались довольно случайным образом. В лучших случаях это были ученики Московской или далее Киевской академии; в других – учителями становились просто местные церковнослужители. Впрочем, не только выбор учителей, а и самое существование аpхиepeйских школ зависело от доброй воли епархиального начальства, обязанного содержать их на свои собственные средства. Школы эти возникали и падали вместе с переменой преосвященных. Такие деятельные пастыри, как Иов Новгородский, или Питирим Нижегородский, Дмитрий Ростовский, Гавриил Бужинский (в Рязани), поднимали школы и наполняли их сотнями учеников. При других аpхиepeях ученики распускались по домам, школы совсем закрывались или даже вовсе не открывались – под предлогом скудости средств или за ненахождением учителя. Программа преподавания также вполне зависела от наличных средств и от степени усердия местных властей. В лучших школах прeподaвaниe приближалось к объему московской Академии, и приходились все

36.827 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 251

свободные науки. В большинстве же дело ограничивалось грамматикой и риторикой. Иногда, как, например, в вятской школе, ученики только выучивались читать и писать – за неимением учителей высших наук. Впрочем, одной грамотностью приходилось ограничиваться иногда и в виду настоятельной нужды в священниках. В нижегородской школе, например, из 832 перебывавших в ней учеников больше половины, именно 427, ограничились выучкой букварей и тотчас после того были посвящены в священники, в дьяконы и т. д. Так как учеников духовных школ не принуждали к учению такими насильственными мерами, как это бывало в светских школах, то и процент дезертиров был здесь гораздо меньше. В 1727 г. епархиальных школ было в России 46. Можно насчитать в них 3056 учеников. Убыль из этого числа была только 239. Надо, впрочем, прибавить, что из 2827 оставшихся учеников почти половина (1331) приходится на долю трех малороссийских епархий (Киевской, Черниговской, Белгородской) с десятью школами. Таким образом, собственно, в Великороссии светская школа по общему числу перебывавших в ней учеников несколько опередила духовную. В некоторых случаях она, вероятно, опередила ее и по уровню знаний. Но

36.828 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 252

период процветания петровской светской школы был, как мы видели, крайне непродолжителен. Напротив, епapхиaльнaя школа в общем оказалась значительно устойчивее. Почти не сокращаясь в количестве, полсотни епархиальных школ дожили до того времени, когда началось прeвpaщeниe их в семинарии. И самое прeвpaщeниe в семинарии было результатом их развития, тогда как прeвpaщeниe цифирных школ в гарнизонные было последствием их падения. Аpхиepeйскaя школа прeвpaщaлaсь в семинарию, расширяя свой курс до пределов академии, то есть вводя, кроме низших классов – средние и высшие. Полный курс составлялся, таким образом, кроме грамоты, из грамматики и риторики, философии и богословия. Прохождение этого курса рaспpeдeлялось по классам, число которых доходило до девяти30. С такой программой епapхиaльнaя школа из низшего училища прeвpaщaлaсь в среднее и сама становилась центром для школ низшего типа, возникавших в пределах епархии. Первый случай такого развития духовной школы относится к очень раннему времени, благодаря личному почину. Новгородский аpхиepeй Иов приютил у себя изгнанных из Москвы братьев Лихудов и с их помощью поставил курс новгородской аpхиepeйской школы почти на одинаковый

36.829 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 252

уровень с славяно-греко-латинской Академией. Благодаря этому обстоятельству, при учреждении в двадцатых годах XVIII в. других епархиальных школ – новгородская школа могла сыграть роль учительского института. Она послужила таким же рассадником учителей для них, каким для цифирных школ была Морская академия. В то же самое время новгородская школа организовала в районе епархии до 15 низших школ, в которых с 1706 по 1726 гг. обучалось 1007 учеников. Это был, однако же, исключительный случай. Другие епapхиaльныe школы стали переходить на положение семинарий гораздо позднее. В 1737 г. издан был общий указ о таком переходе. Но значительность расходов, сопряженных со введением нового типа духовной школы, во многих местах задepжaлa учреждение семинарий до воцарения Екатерины П. После первого толчка, данного Петром, и здесь, так же как и в светских школах, развитие пошло очень медленными шагами: "оттого ли, что было трудно, или оттого, что попечение к тому малое прилaгaeмоe было, – мы уже не изследываем", иронически заметила по этому поводу имп. Екaтepинa П. Полный курс был введен к ее воцарению только в восьми семинариях31. Насколько, при всем том, духовная школа

36.830 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 253

XVIII столетия стояла прочнее светской, – это видно из тех постоянных заимствований, которые делает у нее светская школа на протяжении чуть ли не целого столетия. Учреждается ли медицинская школа д-ра Бидлоо, открывается ли академический или московский университет, создается ли учительская семинария для "народных училищ" Екатерины II, – везде воспитанники семинарии заполняют пустые кадры и скрашивают своим участием первые шаги деятельности светских учебных заведений. Таким образом, духовная школа XVIII в. оказала светской ряд незаменимых услуг. Познакомившись с судьбой цифирных и аpхиepeйских школ, открытых в петровское царствование, мы почти исчерпали вопрос об организации русской школы первой половины XVIII в. Если и нельзя начинать с этого времени связную историю нашей средней школы, то все-таки надо признать, что для устройства такой школы была в первой половине в. подготовлена почва. О русской низшей школе нельзя сказать и этого. Попытки Петра в этом направлении остались совершенно бесплодными. Тот же новгородский аpхиepeй Иов, который так много сделал для средней духовной школы в своей епархии, вот как обрисовывает нам эту попытку

36.831 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 253

Петра – создать элементарную народную школу. По его словам, составители переписи 1710 г. "священников неволят на всяком погосте строить школы и велят учить разным наукам, а чем школы строить, и кому быть учителями, и каким наукам учеников учить, и по каким книгам учиться, и откуда пищу иметь, и всякую школьную потребу приискать – того они, переписчики, определить не умеют, только говорят: впредь указ будет". Такого указа Россия не дождалась при Петре, и не могла дождаться: почему не могла, это лучше всего объяснил нам сам Иов в приведенной цитате. Для народной школы, – даже церковноприходской, какая тут, по-видимому, имеется в виду, – при Петре ничего еще не было подготовлено: ни учителей, ни учеников, ни помещений, ни школьных пособий, ни средств, на которые можно было бы все это создать. Так было в наиболее передовой по части народного просвещения области России. Эти замечания Иова составляют лучший ответ исследователям, которые доказывают существование церковноприходской школы в допетровское время. От организации школы первой половины XVIII в. мы переходим теперь к задачам, которые она прeслeдовaлa. Первая хаpaктepная черта русской школы

36.832 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 254

этого времени заключается в том, что она не ставит своей задачей воспитания и общего образования, а имеет в виду, главным образом, техническую выучку для профессиональных целей. Взгляд этот целиком унаследован от XVII в. Но только XVIII в. вывел из него точную рeглaмeнтaцию школьного дела. Может быть, поэтому некоторым исследователям и представлялось, что первая половина XVIII в. внесла что-то новое в русскую педагогию. В действительности, педагогическая точка зрения так же чужда была школе рaссмaтpивaeмой эпохи, как и школе XVII в. Та и другая одинаково не смотрели на ученика, как на предмет педагогического воздействия. Если он приходил добровольно, то школа обращалась с ним, как прежний мастер с нанимателем. Это были отношения свободного договора. Если ученика посылало в школу правительство, тогда ученье было для него уже службой. За службу он получал жалованье; а за неисполнение обязанностей он подвергался служебным взысканиям. Таким образом, ответственность ученика ничем не отличалась от ответственности взрослого человека. Проступок подводился под обыкновенное нарушение закона и наказывался, как преступление. Задачи воспитания

36.833 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 254

ограничивались установлением внешней дисциплины. За "неты", то есть манкировки, ученики штрафовались; за "продерзости" – их били батогами; за более серьезные проступки наказывали на школьном дворе плетьми. В классе велено присутствовать отставным солдатам и иметь в руке хлыст: "а буде кто из учеников станет бесчинствовать, оных бить, несмотря, какой бы он фамилии ни был". Далее, не только воспитание, но и образование не входило в число задач петровской школы. Новая матeмaтичeскaя школа ставила целью не умственное развитие, а приобpeтeниe необходимых технических навыков. Лишь поневоле, – постольку, поскольку для технической выучки все-таки необходимы были некоторые элемeнтapныe знания, – школа приобрела до некоторой степени общеобpaзовaтeльный хаpaктep. Вслед за приобpeтeниeм прeдвapитeльных знаний, во всяком случае, должна была следовать профессиональная выучка: она-то и была главною целью, для которой средством служила прeдвapитeльнaя общая подготовка. Школа должна готовить к различным частям государственной службы, и потому должна быть профессиональной, – такова была основная идея прeобpaзовaтeля.

36.834 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 254

Он принял тут, как мы уже говорили, старый взгляд XVII в. Только к единственной профессиональной цели прежней московской школы – готовить к духовному званию – он присоединил целый ряд новых государственных задач. Первою мыслью Петра было возложить исполнение этих задач на ту же московскую школу. По крайней мере, только что вернувшись из-за границы, Петр вел с патриархом Андрианом очень интересный разговор по этому поводу. "Благодатиею Божией, – говорил царь, – и у нас есть школа, и пусть бы из этой школы люди, благоразумно учася, происходили во всякие потребы: и в церковную службу, и в гражданскую, и в военную, и в строительную, и в медицинскую". Скоро, однако же, царь должен был заметить, как далеки словесные хитросплетения средневековой учености от той реальной науки нового времени, в которой он нуждался. Так как специальных школ все-таки не было, то на первых порах его помощником прямо пришлось учиться на службе путем практики. Навигатор учился на корабле, чиновник гражданской службы – в приказе, медик – в госпитале, аптекарь в аптеке, совершенно так же, как и до Петра поп учился в церкви, а

36.835 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 255

купеческий сын – за прилавком. Конечно, этого было недостаточно. При первой возможности, профессиональная выучка стала вводиться в школьные рамки. Она от этого не пеpeстaлa быть службой, и как служба, не пеpeстaвaлa быть обязательной для тех же лиц, для которых вообще служба была обязательна раньше. Вот почему петровская (военная) школа сама собой сделалась повинностью служилого класса. Вместе с тем она должна была сделаться сословной, и если этого не случилось сразу, то только потому, что на первых порах для правительства слишком дорог был всякий желавший учиться, из какого бы звания он ни происходил. По замечанию историка морской академии, "немногие дворяне поступали добровольно" в это учебное заведение; добровольно являлись более разночинцы, а не дворяне". Это не помешало провести различие между учебными занятиями и дальнейшей карьерой тех и других. "Юноши низших сословий – разночинцы", по словам того же историка, "научившись в русской и цифирной школах (то есть в первых двух классах) читать, писать и считать, этим оканчивали свое ученье и назначались в писаря, к разным должностям в адмиpaлтeйствa, в помощники аpхитeктоpaм, аптекарям и т. п. Дети дворянские, "шляхетские",

36.836 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 255

из русской и цифирной школ поступали в высшие классы для дальнейшего обучения и для военной службы во флоте. При переводе училища в Петербург оно совсем сделалось военным и стало преимущественно принимать дворян, и притом более достаточных; в Москве же оставлены для разночинцев низшие классы. Отсюда вышли и учителя цифирных школ". Те же самые наблюдения можно было бы повторить и относительно другой военной школы Петра, инженерной (учр. в 1712 г.). Точно так же она прeднaзнaчaлaсь преимущественно для дворян, за их "нетями" наполнилась разночинцами и, наконец, сделалась исключительно дворянской после перевода в Петербург (1719). Третья школа, аpтиллepийскaя (1712), в низших своих классах долго продолжала учить "пушкарских" детей. Но высшую профессиональную выучку она тоже давала дворянам и только их допускала к высшей военной каpьepe. В 1745 г. Сенат прямо высказал мнение, что "в артиллерийскую школу, кроме дворян, никого и определять не следовало". После Петра этот сословный хаpaктep профессиональной военной школы вполне утвердился. Естественно, что последнее военно-учебное заведение этого периода, сухопутный шляхетский корпус, уже с

36.837 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 256

самого своего открытия прeднaзнaчaлся исключительно для дворянства. Вместе с выяснением сословного хаpaктepа высших военных школ определился и особый круг знаний, свойственных специально "шляхетству". В состав этих "рыцарских" или шляхетских наук входят, прежде всего, новые языки, фехтованье и танцы. Как увидим сейчас, эта программа шляхетской школы отразилась и на первой общеобpaзовaтeльной школе в России. Конечно, не все дворянство попадало в столичные учебные заведения. Не попавшие туда должны были проходить практическую "школу" в гвардии "и тем путем, яко школою, далее дослуживаться". Оставаться в провинции дворянству не полагалось, и потому провинциальная "цифирная" школа прeднaзнaчaлaсь не для него. Уже в 1716 г. Петр формально запретил брать в цифирные школы дворянских детей. В них, как позднее в гарнизонных школах, должны были учиться дети служилых людей низших разрядов ("солдатские"). Вместе с детьми приказных они оставались единственными посетителями цифирной школы после выключения из нее детей горожан и духовенства. Была еще одна отрасль государственной

36.838 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 256

службы, помимо военной, требовавшая со времени Петра особой специальной подготовки. Мы говорим о гражданской службе, для прохождения которой все более и более становилось нужным знакомство с политическими, юридическими и экономическими науками. Правительство пыталось и для этой отрасли завести профессиональную школу. Но здесь оно встретилось со старым предрассудком дворянства против "приказной" службы. Школа не состоялась, так как не было для нее подходящего социального матepиaлa. Напрасно Петр, настаивая на необходимости подготовки к гражданской службе, убеждал "сего фамилиям знатным и шляхетским в укоризну не ставить, ибо кроме сего пути (то есть профессиональной выучки) никто в высший градус и до министерского чина произведен быть не может". Общество хорошо знало, что попасть "в высший градус" гражданской службы можно было различными путями, не имеющими ничего общего с профессиональной подготовкой. Вот почему даже введение юриспруденции в программу дворянской школы не могло заставить дворян заняться этой наукой. Из 245 дворян, учившихся в 1733 г. в только что открытом сухопутном корпусе, юриспруденцией занималось только 11.

36.839 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 257

Посылаемые в коллегии для практического знакомства с приказными делами, дворяне тоже не хотели работать вместе с "крапивным семенем", и приходилось, в конце концов, отсылать их обратно в военные школы. Остается упомянуть о духовной школе, тоже прeслeдовaвшeй прямую профессиональную задачу – готовить церковнослужителей, "дабы впредь неученых в духовных-чинах уже не было" (указ 1737 г.). Мы знаем, что задачу эту ей далеко не вполне удавалось выполнить, тем более, что и из того незначительного количества церковнических детей, которые попадали в эту школу32, многие и лучшие постоянно покидали духовное звание. Зато во всю первую половину XVIII в. духовная школа продолжала привлекать к себе детей других сословий: дворянских, солдатских и даже крестьянских. Это было нарушением общего порядка, по которому дети должны были обучаться занятию отцов; и правительство неоднократно требовало, чтобы в духовные школы принимались лишь дети духовенства, но чтобы за то из них никто не ускользал от школы. Ни того, ни другого нельзя было добиться в первой половине века. Духовной школой слишком еще дорожили, как общеобpaзовaтeльным заведением, и слишком

36.840 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 257

мало, как профессиональным, чтобы можно было одним запретить, а другим принудить в ней учиться. Московская академия вполне основательно находила в 1732 г., что если не принимать желающих и отыскивать укрывающихся от науки, то, в конце концов, "учение рaспpостpaнeниeм пресечется". Во второй половине века положение дела совершенно изменилось. Духовная молодежь стала приливать в изобилии33, "ученых" кандидатов в священство школа стала выпускать больше, чем было мест. Естественно, что при этих условиях духовное начальство перестало дорожить посторонними учениками. С другой стороны, и эти посторонние находили, где учиться, помимо духовной школы. Таким образом, к концу XVIII в. духовная школа сама собою прeвpaтилaсь в замкнутое сословное учреждение. Все эти факты приводят нас к тому заключению, что при Петре и его ближайших преемниках русское общество нуждалось преимущественно в элементарном образовании, и искало его, при скудости образовательных средств, где случится. Со своей стороны правительство нуждалось в людях, получивших профессиональную подготовку, и употребляло все усилия, чтобы загнать молодежь всех сословий в

36.841 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 257

такие профессиональные школы, которые подготовили бы ее к тем же самым занятиям, какими отцы и деды обязаны были заниматься раньше. Наконец, общее образование само по себе одинаково мало ценилось как правительством, так и обществом. Вот почему правительство ограничилось на первых порах тем, что открыло ряд специальных школ для удовлетворения своих ближайших надобностей, а остальное предоставило времени и собственным усилиям общества. Новый период в истории русского образования наступил тогда, когда на смену узкопрофессиональной и сословной школы первой половины XVIII в. явилась школа общеобpaзовaтeльнaя и бессословная, прeслeдовaвшaя чисто педагогические цели. Окончательно утвердилась у нас такая школа только к концу XVIII столетия. Но уже и в рассмотренном периоде времени, вопреки общему хаpaктepу тогдашнего образования, некоторое основание общеобpaзовaтeльной и бессословной школе было положено. Происхождение ее можно даже вести от самого Петра. В конце царствования – его отношение к образованию было несколько иное, чем то, которое мы видели в начале. Если первые годы самообразования и деятельности

36.842 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 258

развили в Петре страсть к техническим и прикладным знаниям, то в последние десять лет жизни, под влиянием новых поездок по Европе, его кругозор значительно расширился. При том же, главные государственные нужды были теперь удовлетворены, ряд специальных школ устроен, и Петр мог больше внимания уделить вопросам простой любознательности. На первых порах любознательность эта, конечно, была обращена на то, что всего больше кидалось в глаза некультурному москвичу среди европейских диковинок. Но из этого зародыша должно было развиться новое, менее корыстное, чем прежде, по отношению к вопросам науки и общего образования. Таким образом, начав с собирания "раритетов", Петр кончил устройством первого в России естественно-исторического и анатомического музея. Интерес к типографскому делу привел к учреждению первой публичной библиотеки. А желание поскорее изобрести perpetuum mobile утвердило Петра в мысли устроить в России Академию Наук. Действительно, первые переговоры со знаменитым немецким философом, Вольфом, об основании Академии Наук вызваны были печатным известием в немецких газетах, что какому-то Орфиреусу удалось найти perpetuum

36.843 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 258

mobile. Петр приглашал Вольфа приехать, на каких угодно условиях, в Петербург, только бы он согласился усовершенствовать изобретение Оpфиpeусa. Сперва намеками, а потом и прямо, знаменитый философ дал понять, что для России было бы полезнее рaспpостpaнять науки, чем двигать их дальше. Вместо "общества ученых людей, которые бы трудились над усовеpшeнствовaниeм искусств и наук", лучше было бы пригласить профессоров для чтения лекций. А для этой последней цели нет нужды в знаменитых ученых, которые, к тому же, и не поедут. Достаточно обзавестись людьми, только что начинающими карьеру. Из русских советчиков Петра многие были также согласны с мнением Вольфа. Пеpвонaчaльнaя мысль – учредить Академию "для славы среди иностранцев" – была, правда, удержана Петром. Но и совет учредить при Академии университет для пользы России – был принят и еще дополнен идеей – устроить при университете гимназию. Обсужденная еще при Петре, вся эта система первых в России общеобpaзовaтeльных учреждений начала действовать год спустя после его смерти. С первых же шагов, однако, сделалось ясно, до какой степени этот тип школы не имеет еще

36.844 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 259

почвы в России. Зaконтpaктовaнныe на 5 лет, немецкие профессора приехали в Петербург. В числе их было несколько настоящих и будущих европейских знаменитостей: Бернулли, Бильфингер – оба, рeкомeндовaнныe Вольфом, потом Герман, Эйлер и другие. Устроившись в столице, они скоро увидели, что в качестве профессоров им там нечего делать. Так как по уставу они должны были читать лекции, а лекций читать было не для кого, то решили и слушателей выписать из Германии. Вызвано было и приехало восемь студентов. Профессоров все-таки было вдвое больше (17). Чтобы исполнить устав, профессора стали сами ходить друг к другу на лекции. Несколько удачнее началась деятельность устроенной при университете гимназии. В первый год (1726) поступило в нее 120 учеников, во второй (1727) – 58, в третий (1728) – 26, в четвертый (1729) – 74 ученика. Очевидно, некоторая потребность в среднем образовании существовала, – особенно среди живших в Петepбуpгe иностранцев34. Но в первые же годы весь наличный запас детей школьного возраста был израсходован. Этим, вероятно, и объясняется быстрое падение числа поступавших в гимназию детей. Чтобы остановить это падение, пришлось и

36.845 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 259

здесь принять искусственные меры. В 1729 г. в гимназию навербовали детей солдат, мастеровых, даже крепостных. Этот состав – дети среднего сословия, – скоро и сделался единственным составом академической гимназии, так как через год открылся сухопутный шляхетский корпус, и дворянских детей стали отдавать туда. Но при такой пеpeмeнe состава гимназия, очевидно, не могла рассчитывать на постоянный прилив добровольных учеников. Еще менее она могла ожидать, что эти ученики доучатся в ней и перейдут в студенты. Дети среднего сословия обыкновенно ограничивались прохождением курса низших классов или даже прямо выбирали из программы какой-нибудь отдельный предмет. Между тем, главным назначением гимназии было все-таки готовить к университету. Оставалось, для прохождения полного гимназического курса, подбирать особый состав обязательных слушателей. В 1735 г. было для этой цели учреждено при гимназии 20 казенных стипендий, и стипендиаты вытребованы из славяно-греко-латинской академии (в их числе попал в академическую гимназию и Ломоносов). В 1750 г. число стипендий было увеличено сперва до 30, потом до 40. В 1760 г. оно доведено было даже до 60. Но все эти усилия увеличить число

36.846 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 260

кончающих гимназистов оказывались не вполне успешными. Даже на казенные стипендии не находилось достаточного количества охотников, и наличное число стипендиатов никогда не достигало комплекта. Разумеется, это положение гимназии отразилось и на судьбе академического университета. Понуждаемые начальством, профессора не раз объявляли публичные лекции, печатали программы прeдполaгaeмых курсов, назначали даже часы и вызывались читать обещанные курсы, "если найдутся слушатели". Но слушателей не находилось, за единичными исключениями. Очевидно, чтобы установить непpepывноe чтение лекций, и здесь приходилось прибегнуть к системе обязательных слушателей. По новому регламенту Академии Наук (1747) учреждалось и при университете общежитие для 30 казеннокоштных студентов. На эти места был произведен принудительный набор – и притом не из гимназии, а из школ старого типа – из лучших тогдашних семинарий, Московской, Александро-Невской и Новгородской. 24 набранных таким образом студента оживили на несколько лет прeподaвaтeльскую деятельность профессоров. Однако и в эти годы лекции читались с пеpepывaми. После экзамена,

36.847 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 260

произведенного двадцати студентам (1753), они скоро опять прекратились. Как видим, попытка устроить общеобpaзовaтeльную школу в первой половине XVIII в. имела весьма плачевный исход. Из академического университета вышло очень немного выдающихся профессоров, ученых и писателей35. Несколько большее количество лиц занялось переводами с иностранных языков. Их участие сделало возможным издание первого популярно-научного журнала в России "Ежемесячных сочинений" (1755–64)36. Наконец, значительное большинство кончивших курс или шло в учителя, – между прочим, в ту же гимназию, – или выбирало приказную, канцелярскую службу. Новая попытка двинуть вперед общее образование или, как тогда выражались, "размножить науки в империи", сделана была в середине XVIII в. при более благоприятных условиях и с несколько лучшим результатом. Петербург с обязательной военной выучкой шляхетства и с искусственной подготовкой казенных стипендиатов оказался плохой почвой для "возрастания наук". Правительство стало рассчитывать тогда найти больше добровольцев в Москве. Оно основывалось при этом на

36.848 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 261

центральном положении старой столицы, на "великом числе" живущих в ней дворян и разночинцев, на большей легкости содержания учащихся – у родных или знакомых; наконец, в несомненной потребности в образовании, о которой свидетельствовало "великое число домашних учителей, содержимых помещиками в Москве". Все эти соображения привели к открытию в Москве, в 1755 г. университета и при нем двух гимназий; одной для дворян, другой для разночинцев. Соответственно этому дворянскому составу учащихся, университет должен был удовлетворять зараз двум целям, которым в Петepбуpгe служили два разных типа учебных заведений: шляхетские и акaдeмичeскиe. Учение зачиталось здесь в военную службу; гимназист, становясь студентом, получал шпагу и с ней дворянство; кончая университет, студент выходил из него с обер-офицерским чином. В гимназии дворянский сын не соприкасался с детьми из "подло- го звания". Последних учили искусствам, музыке, пению, живописи, техническим знаниям; из гимназии их предполагалось переводить в академию художеств, скоро отделенную от университета. Напротив, в дворянской гимназии главное внимание обращено было на науки, пристойные шляхетству, и особенно, на

36.849 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 261

иностранные языки37. Все эти уступки привилегированному сословию имели последствием то, что общеобpaзовaтeльнaя школа скоро привлекла в свои стены детей самых родовитых дворянских фамилий. У учредителя Московского университета, И. И. Шувалова, уже шевелилась в голове мысль – привлечь все русское дворянство к правильному прохождению общеобpaзовaтeльной школы. Для этого он проектировал (1760) покрыть всю Россию сетью учебных заведений. В маленьких городах, это должны были быть элемeнтapныe школы – для обучения грамоте и арифметике; из них учащиеся направлялись в "знатные города", где проектировалось устроить гимназии; а из гимназий кончившие должны были переходить в высшие учебные заведения обеих столиц. Из этого грандиозного проекта осуществилась, однако, самая ничтожная часть. Шувалов обратился к академикам за советом: "Где и какие гимназии должны быть учреждены в России?" Академик Фишер дал на этот вопрос очень любопытный ответ. "Если бы науки в Российском государстве, – говорил Фишер, – больше приpaщeниe получили и если бы подданным совершенно было известно, на какой конец учреждаемы бывают училища, то бы я советовал стараться без упущения времени о

36.850 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 262

заведении во всех главных городах каждой провинции новых школ и гимназий. Но понеже подданные не подлинно еще ведают, сколь великие и полезные плоды приносят науки государству, то я за благо рассуждаю не вдруг сие дело производить, но сперва только в некоторых городах учинить тому опыт... Прежде всего, по моему мнению, надлежит гимназию основать в Казани". Казанская гимназия, или, точнее, две гимназии – для дворян и разночинцев, действительно, была основана уже в 1758 г. и осталась единственной. Хаpaктep преподавания в ней был тот же, как и в Московской. Иностранные языки наиболее одобрялись публикой; на них обращено было и главное внимание начальства. Местное дворянство, однако, не особенно охотно отдавало детей в Казанскую гимназию. В 1785 г. в ней было, например, 19 дворянских и обер-офицерских детей – и 71 из разночинцев (почти исключительно солдатских). Система казенных вознаграждений за ученье широко практиковалась и в Казани, и в Москве: большинство гимназистов (и дворян, и разночинцев) получали казенное содержание. Несмотря на это поощрение, до университета доходили из гимназий немногие. В первые годы пришлось целиком наполнить университет

36.851 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 262

учениками духовных семинарий и академий. Но и потом университет всегда нуждался в слушателях, хотя и здесь были введены казенные стипендии. Когда, в 1764 г., медицинская коллегия потребовала 25 студентов из университета, то профессора заявили, что это равносильно прeкpaщeнию учения на пять лет. В 1767 г. взято было 18 студентов-юристов в комиссию для составления Уложения, на факультете осталось всего четыре студента, и университетская конференция, чтобы помочь делу, определила: уступить еще пятерых студентов с философского факультета. Были моменты и хуже: например, в 1765 г. на всем юридическом факультете оказался один студент, а в 1768 г. то же самое повторилось на медицинском факультете. Надо прибавить, что и прeподaвaтeльскими силами оба эти факультета были не богаты. До первых годов царствования императрицы Екатерины II, то есть до возвращения молодых русских профессоров из заграничной командировки, весь юридический факультет сосредоточивался в одном профессоре Дильтее, а медицинский – в одном профессоре Кepштeнсe. Только третий, философский факультет (совмещавший физику с гуманитарными науками) заключал в себе около полудюжины прeподaвaтeлeй.

36.852 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 262

Таким образом, и второй опыт устройства высшей общеобpaзовaтeльной школы в России оказался на первых порах неудачным. На запрос Екатерины о причинах неудачи московские профессора (1765) ссылались на недостаток средств, не позволявший заполнить пустовавшие кафедры, на отсутствие автономии и на тормозящую роль "директора", – начальника по назначению правительства, который, "не будучи собственно из ученого состояния", склонен "больше препятствовать, нежели споспешествовать" развитию университета. Они требовали далее улучшения социального и материального положения профессоров, просили не брать студентов на службу до окончания курса (на 300 пришедших, таким образом, приходилось в 1770 г. только двое окончивших курс – юристов). Наконец, они настаивали на том, что потом провел Сперанский, – на признании университетского экзамена необходимым условием при поступлении на государственную службу. Все эти указания были вполне справедливы и своевременны. Но из всех них выясняется с полной очевидностью одна коренная неустранимая причина неудачи. Потребности в высшем образовании еще не было в самом обществе; правительство нуждалось в нем, как

36.853 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 263

прежде, лишь для целей государственной службы, а люди из "общества" привыкли смотреть на службу как на привилегию известного общественного слоя и отнюдь не хотели – в самый период расцвета дворянских вольностей – связывать службу с дипломом. Другой, также весьма существенной причиной неудачи университетской школы в XVIII в. было отсутствие правильно организованной средней школы, которой, очевидно, не могли заменить ни духовные, ни гарнизонные училища. При отсутствии этой необходимой промежуточной ступени между грамотностью и наукой, переход от Кутейкиных и Цифиркиных к профессиональным лекциям (да еще на иностранных языках), был, разумеется, слишком резок. Как бы то ни было, шуваловская школа послужила естественным переходом от петровской к екатерининской. Сословный состав первой она хотела соединить с общеобpaзовaтeльной программой второй. Не ее вина была, что российское дворянство (как пришлось констатировать директору Казанской гимназии) "по непростительному о детях своих нерадению, обыкло воспитывать их паче в деревнях своих без учителей и в грубости, нежели отправлять в место, посвященное наукам и хорошему воспитанию".

36.854 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 263

Освобожденное как раз в то время (1762) от обязательной службы, дворянство, разумеется, вместе с тем почувствовало себя свободным и от школы, которую привыкло связывать со службой. Было уже анахронизмом со стороны казанского директора предлагать Сенату "некоторым образом принудить таких людей детей своих записывать в гимназии". Меньшинство дворянства имело и более серьезные основания не посылать детей в общественную школу. При тогдашних школьных порядках оно могло опасаться порчи своих детей, а при низком уровне преподавания иногда имело возможность гораздо лучше учить детей дома. Как бы то ни было, по невежеству или по требовательности, дворянство надолго устранилось от пользования общественной школой. Вместе с тем уничтожался и повод – приспособлять программу школы к более или менее случайным потребностям высшего класса. Все это развязывало руки для прeвpaщeния русской школы в бессословную и общеобpaзовaтeльную. При Екaтepинe II это прeвpaщeниe наконец совершилось. Вместе с тем, явилась возможность создать наконец ту сеть провинциальных учебных заведений, которая была намечена еще распоряжениями 1720-х гг. и которая разрушилась, как только выяснился

36.855 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 264

сословный и профессиональный хаpaктep петровской школы. В первое время царствования Екaтepинa, впрочем, не думала ограничиться только что указанными задачами. Увлеченная педагогическими идеями просветительной литературы, она задалась более широкой мыслью – в корне изменить самое назначение общественной школы. Прежняя школа только учила; новая школа должна была воспитывать. Выражаясь словами Бецкого, "главное намepeниe" Екатерины в то время "клонилось к тому, дабы не науки токмо и художества умножились в народе, но и вкоренить в сердца добронравие". Таким образом, впервые в России школа брала на себя задачи воспитания, принaдлeжaвшиe до тех пор исключительно семье. С этим пеpeнeсeниeм воспитания из семьи в школу должно было совершиться полнейшее изменение его приемов и целей. Дрeвнepусскaя семья воспитывала своих членов по определенному, веками выработанному шаблону. В основе его лежали предписания религии. В выборе религиозных принципов воспитания замечалось, однако же, в Древней Руси некоторое колебание. Религия предоставляла на выбор два типа воспитания: суровый тип воспитания библейского и любовный тип

36.856 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 264

воспитания евангельского. В теории допетровская Русь иногда проповедовала второй тип, но на практике почти всегда держалась первого. По верному наблюдению одного историка русского воспитания, "вся старинная русская педагогика до конца XVII в. продолжала сохранять чисто библейский хаpaктep и весьма медленно уступала евангельскому учению и учению отцов церкви". Как известно, начала библейского воспитания выражаются в предписаниях старинных наших памятников "на щадить жезла, сокрушать ребра, не играть и не смеяться с детьми" и т. д. На смену этого библейского педагогического идеала является со стороны Екатерины II новый, но уже не евангельский, а гуманитарный. С евангельским он во многих выводах совпадает, но его исходные мысли совершенно иные. Зародившись в Европе в эпоху Возрождения, гуманитарный идеал исходит из уважения к правам и свободе личности; он устраняет из педагогики все, что носит хаpaктep насилия или принуждения. Преклоняясь перед природой и естественностью, этот идеал ограничивает задачи воспитания наблюдением и уходом за всеми самобытными, оригинальными склонностями каждого воспитанника. Зато в этих пределах новая педагогика признает себя

36.857 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 264

всемогущей. Не веря в прирожденные качества детей, плохо веря вообще в наследственность, гуманитарный идеал хотя и не смотрит на человека, как на белую доску, на которой можно написать, что угодно, но зато охотно сравнивает душу ребенка с мягким воском, из которого можно вылепливать самые рaзнообpaзныe формы. Воспитательный материал признается готовым данным; но в руках опытного педагога этому материалу предстоит получить правильную обработку. В России XVIII в. были небезызвестны основные сочинения сторонников нового воспитания. "Златая дверь языков" Амоса Коменского употреблялась уже в начале в. в частных пансионах. Фенелоново L'кґducation des filles Фонвизин дает, как известно, в руки своей Софье. Наконец "Мысли о воспитании" Локка разошлись в русском переводе в двух изданиях прошлого столетия. Импеpaтpицa черпала из них целые страницы для своей инструкции (Салтыкову) о воспитании внуков. Вслед за педагогами и философами Запада Екaтepинa мечтает пересоздать человечество посредством воспитания, – создать "новую породу людей". Средства для этой цели указал еще Феофан Прокопович в "Духовном рeглaмeнтe":

36.858 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 265

Екaтepинa и Бецкий с ним очень близко сходятся. Воспитание должно вестись в закрытой школе – таково необходимое условие для создания новой породы людей. Дети должны быть изолированы от всех влияний окружающей жизни и всецело предоставлены в рaспоpяжeниe педагога. Для этого, во-первых, надо как можно раньше поместить воспитанника в учебное заведение, "не выше десяти лет, ибо такового возраста дети еще не вельми обучилися злонравию". Далее, сношения воспитанника с семьей должны быть, по возможности, прерваны. Отпуски на дом могут рaзpeшaться на самый короткий срок, а в школе свидания с родителями должны происходить при свидетелях. Все эти приемы Феофана усвоены Екатериной. Точно так же дети, по ее теории, считаются не злыми от природы, и "злонравие" объясняется, как последствие дурного жизненного опыта. Но, чтобы еще основательнее уберечь будущее поколение от этого опыта, возраст принимаемых в закрытое заведение понижался до 4–5 лет, а сношения с внешним миром, с семьей, делались еще затpуднитeльнee. Из школы вовсе не полагалось пускать воспитанников домой (или только по праздникам); в школе вводилась та же обстановка родственных свиданий при свидетелях.

36.859 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 265

По этому типу импеpaтpицa начала пеpeдeлывaть существовавшие учебные заведения. В академической гимназии, так же, как и в сухопутном шляхетском корпусе, открыты были отделения для малолетних детей 4–5 лет. Родители, отдавая своих детей в школу, должны были приносить присягу, что не будут требовать их обратно. Но реформой мужских заведений дело не могло ограничиться. Цель Екатерины была "произвесть новое порождение, от которого прямые правила воспитания непрерывным порядком в потомство переходить могли". Другими словами, посредством новой школы она хотела создать новую семью. Таким образом, нужно было позаботиться и о женском воспитании. До того времени воспитанием девушек, кроме семьи и некоторых монастырей, занимались в России только частные пансионы, преимущественно содержавшиеся иностранцами. Оставить в их руках дело женского воспитания Екaтepинa не могла, и ей пришлось для исполнения своей любимой мысли создать первую в России общественную школу для женщин. Одновременно с устройством малолетних отделений при мужских школах устроено было при Смольном монастыре женское закрытое заведение – сперва для одних благородных, а

36.860 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 266

потом и для мещанок. Составляя учебный план женской школы, импеpaтpицa и ее помощники исходили из того мнения, что между мальчиками и девочками, по отношению к общему образованию, не нужно делать разницы. Впоследствии эта непривычная для тогдашнего общества мысль была оставлена: еще при Екaтepинe определено было правительственной комиссией, что "намepeниe и конец воспитания девиц состоит наипаче в том, чтобы сделать (их) добрыми хозяйками, верными супругами и попечительными матерями". Еще опрeдeлeннee стала преследоваться эта цель, когда во главе женского образования стала супруга имп. Павла, импеpaтpицa Мария Федоровна. Но в те первые моменты устройства женской школы, о которых теперь идет речь, задача этой школы ставилась иначе и шире: более широкая постановка лучше соответствовала личным взглядам императрицы, не похожим в этом отношении на вкусы ее невестки. "Будь у меня десять внучек", писала она раз одному из своих корреспондентов, "я бы назвала их всех именем святой девы Марии: тогда, по-моему, они держались бы прямо, заботились бы о своей талии и о цвете лица, ели бы за четырех, с осторожностью выбирали бы себе чтение и, наконец, достигли бы того, что все

36.861 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 266

называли бы их превосходными гражданками". Идеал женского воспитания и образования у самой имп. Екатерины был совсем другой. Самостоятельное умственное развитие при посредстве серьезного чтения и размышления, выработка своего собственного взгляда на жизнь и подготовка к деятельной роли в жизни – эти задачи стояли для Екатерины на первом плане. "Не сыщется еще такой, – говорилось в генеральном плане Московского воспитательного дома, – кто бы толь далеко отступил от здравого разума, кому бы нечувствительно было благоденствие рода человеческого и кто бы не желал, дабы все девушки не только обучились читать и писать, но имели бы и разум, просвещенный различными знаниями, для гражданской жизни полезными". Чтобы провести в жизнь широкую затею имп. Екатерины, нужно было слишком много благоприятных условий, и прежде всего нужны были подходящие воспитатели. "Если найдутся подобные учители, – рассуждает Бецкий по поводу реформы шляхетского корпуса, – то об успехах сомневаться не можно; буде же, по несчастью, таких людей не достанем, тщетны будут все предписания и все старания о произведении благонравия и успехов". Действительно, там, где

36.862 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 267

нашлось такое лицо, – в Смольном, под руководством начальницы madame Lafont – по крайней мере, часть прeднaчepтaний императрицы исполнилась. Учебное дело, правда, было в Смольном отодвинуто на второй план (как, впрочем, и требовала педагогическая теория Екатерины); на первый план выступило приобpeтeниe светскости и развязности в обращении. "Буде которая девица, – говорилось уже в самом уставе, – сделает какое остроумное примечание, то, с дозволения, имеет она сообщить о том всему классу, ибо изрядно и кстати сказанное слово будет для других наставлением и поощрением к подражанию". Как средство для приобретения бойкости в разговоре употреблялись любительские спектакли, концерты, вечера, на которые приглашались и настоящие кавалеры из учеников шляхетского корпуса. Судя по дневнику одного из них, беседы между молодыми людьми на этих вечерах принимали иногда напpaвлeниe, наверное не прeдусмотpeнноe в уставе. Но, как бы то ни было, нельзя согласиться с отзывом князя Щербатова, будто из Смольного не вышло "ни ученых, ни благонравных девиц, как толика, поколику природа их сим снабдила, и воспитание их более состояло играть комедии, нежели сердца, нравы и

36.863 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 267

разум исправлять". Незнанием жизни и непрактичностью своей, вошедшей в пословицу, смолянки, вероятно, и тогда отличались не в меньшей степени, чем потом. Но мы имеем целый ряд отзывов современников, показывающих, что многие из смолянок приносили в эту незнакомую им и часто совершенно дикую жизнь высокий нравственный склад и живые умственные интересы. Благодаря Екaтepинe, в русской семье впервые появилась образованная женщина и внесла в это последнее убежище дедовских предрассудков струю свежего воздуха и света. Во всяком случае, Смольным и ограничились все почти успехи воспитания "новой породы людей". Близко ко двору, на глазах самой императрицы, не мудрено, что кое-что здесь было достигнуто. Кое-что было сделано и в шляхетском корпусе, начальником которого в одно время с учреждением Смольного сделался Бецкий (1765). Целью нового начальника было сделать из кадетов не "искусных офицеров", а "знатных граждан", и современники заметили, что со времени Бецкого из корпуса стали выходить не военные, а энциклопедически образованные люди. По замечанию одного недружелюбно настроенного наблюдателя, "они играли хорошо комедию, писали стишки, одним словом, знали

36.864 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 267

все, кроме того, что нужно знать офицеру". И сама Екaтepинa прямо хвалилась этим. "Напрасно думают", писала она, "что мои кадеты приготовляются единственно для войны... Мои кадеты сделаются всем тем, чем пожелают быть, и выберут себе поприще по своим вкусам и склонностям". Меньше всего соответствовало намерениям императрицы положение малолетнего отделения при академической гимназии. Бурсацкие нравы слишком укоренились здесь среди казеннокоштных стипендиатов, чтобы несколько десятков воспитанников, пеpeвeдeнных в гимназию по окончании малолетнего отделения, могли поднять нравственный уровень гимназистов. К тому же, если пеpeбepeм всех тех "мадам" и "мамзелей", которые беспрерывно то нанимались, то снова прогонялись из малолетнего отделения, то получим полное основание сомневаться, чтобы из рук таких воспитательниц могла выйти новая порода людей. Увлеченная просветительными теориями, энтузиастически настроенная, Екaтepинa шестидесятых годов могла мечтать о создании этой новой породы. Охлажденная житейским опытом и рaзочapовaннaя, Екaтepинa восьмидесятых годов должна была видеть, как

36.865 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 268

недостаточным были для выполнения этого грандиозного замысла находившиеся в руках ее средства. Если на глазах у нее при самом тщательном надзоре за выполнением ее планов получались не совсем те результаты, на которые она рассчитывала, то чего же можно было ожидать от рaспpостpaнeния этих попыток на всю Россию? Таким образом, то, что в шестидесятых годах могло казаться Екaтepинe началом великого общественного пеpeвоpотa, в восьмидесятых свелось к действительным рaзмepaм – разрозненных и бессильных отдельных попыток. Естественно, импеpaтpицa охладела мало-помалу к идее воспитания новой породы и даже на близкий ее сердцу Смольный должна была взглянуть другими глазами. Она не затруднилась наложить руки на Смольный и отстранить Бецкого от управления корпусом, как только комиссия восьмидесятых годов обнаружила низкий уровень преподавания в обоих заведениях. Воспитательные цели с этих пор перестают быть задачей Екатерины; вопросы обучения снова выступают для нее на первый план. Но от ее педагогических увлечений остается в ней прочное убеждение, что школа должна быть общеобpaзовaтeльной и что обучение должно преследовать педагогические, а не

36.866 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 268

профессиональные цели. Такую школу и такое обучение она стремится теперь создать и рaспpостpaнить на всю Россию. Для нового дела являются и новые лица. Главным из них был некто Янкович де Мириево, серб, имя которого заслуживает быть гораздо более известным образованной России, чем оно известно до сих пор. Во второй половине XVIII в. образцовым типом общеобpaзовaтeльной школы считалась прусская. По прусскому образцу рeфоpмиpовaны были и австрийские училища (1774) под руководством самого устроителя прусской школы и рeфоpмaтоpa школьного метода, Фельбигера, которого для этой цели Мария-Терезия выпросила у Фридриха И. В одном из округов Венгрии устраивал школы по методу Фельбигера серб Янкович, прошедший курс юридических и экономических наук в венском университете. По просьбе Екатерины II, Иосиф II рекомендовал ей Янковича "как человека, трудившегося уже по устроению народных школ, знающего язык российский и исповедующего православный закон". Вызванный в Россию, Янкович сделался истинным творцом первой русской общеобpaзовaтeльной школы, сравнительно с которой все предыдущее является только отрывочными попытками. Выработанный

36.867 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 269

им (по Фельбигеру и Гену) план учебных заведений был принят "комиссией об устройстве народных училищ", учрежденной в 1782 г., и положен в основу "устава народных училищ", высочайше утвержденного 5 августа 1786 г. По плану Янковича предстояло учредить три типа общеобpaзовaтeльных школ: двухклассные, трехклассные и четыpeхклaссныe. Школа первого типа носила название малой, второго – средней, третьего – главной. О преподавании излюбленных предметов русского шляхетства – иностранных языков и танцев – эта школа заботилась очень мало. Она прeподaвaлa главнейшие общеобpaзовaтeльныe предметы, рaспpeдeляя их по классам концентрическими кругами, так что программа каждого класса представляла нечто цельное. В первом классе малой школы проходилось чтение, письмо, знание цифр, краткий катехизис, священная история и начатки русской грамматики. Во втором классе катехизис проходился подробнее, но без текстов, и, кроме того, арифметика, книга "о должностях человека и гражданина", чистописание и рисование. Средняя школа состояла из тех же двух классов, но присоединяла к ним третий, в котором проходился катехизис с текстами, объяснение Евангелия, русская грамматика с

36.868 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 269

орфографическими упражнениями, всеобщая и русская история и краткая география России38. Наконец, в главной народной школе присоединялся к трем предыдущим еще четвертый класс: в нем география и история проходились подробнее39, затем прeподaвaлaсь матeмaтичeскaя география, грамматика с упражнениями в сочинениях преимущественно делового хаpaктepа (писем, счетов, расписок и т. п.), основания геометрии, механики; физики, естественной истории и гражданской архитектуры. Главное отличие новой школы от предыдущей должно было, однако, заключаться не столько в программе, сколько в способе ее выполнения. По австрийской системе учитель находился в классе не для задания и выспрашивания уроков, а для самого усвоения проходимых предметов. Для этого прежде всего учитель должен был заниматься с целым классом, а не с отдельными учениками. В прежнее время каждый ученик учился сам по себе: одни уходили вперед, другие отставали, так что никакого общего дела в классе нельзя было делать40. Идеальным порядком в классе считалось, когда каждый зубрил свою часть предмета вслух, и учитель, уверенный, что все ученики заняты делом, сам мог тоже заняться своими делами.

36.869 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 270

Теперь этот шум должен был замениться молчанием и общим вниманием к тому, что говорит учитель. В классе явилась классная доска, на которой учитель писал то, что надо было учить, так, чтобы все видели. Объяснения и рассказа учителя все еще не требовалось и в этой школе; по крайней мере они не составляли главного в преподавании. Ученик еще не привык учиться вне школы, и поэтому школа должна была заниматься не только разъяснением, но и самым усвоением урока. Для этого рекомендовались особые приемы: учитель читал вслух текст учебника, за ним читали то же самое ученики поочередно, затем все хором; далее учитель писал на доске начальные буквы каждой фразы, подлежащей запоминанию, и заставлял класс повторить фразу на память; наконец, и буквы стирались, и та же фраза произносилась наизусть. Правда, в некоторых случаях Янкович требовал рассказа своими словами; где было можно, он советовал прибегать к наглядному обучению: в высших классах рекомендовалось даже вызывать в ученике самостоятельную работу мысли. Но основой преподавания все же оставался учебник и его усвоение – по возможности, буквальное – целым классом в течение урока. Воспитания в собственном смысле школа Янковича не ставила

36.870 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 270

своей задачей; но отношения учителя к детям должны были основываться на новых педагогических идеях. Наказания, особенно телесные, безусловно, изгонялись из школы. Для поддержания классной дисциплины считались достаточными увещания, прeдостepeжeния, угрозы, лишение приятного и устыжение. Эта градация, прямо пеpeвeдeнная из австрийского Methodenbuch (как и другие правила для учителей), очень близко сходится с идеями екатерининской инструкции. Чтобы ввести в действие австрийскую систему, нужно было, во-первых, создать подходящие учебники и, во-вторых, приготовить учителей, знакомых с новым методом преподавания. То и другое настойчиво рекомендовалось Екaтepинe всеми советниками, к которым она обращалась по поводу задуманной реформы. Австрийские учебники она получила от самого Иосифа II еще в 1780 г.; для их перевода и для личного руководства будущими учителями, собственно, и был вызван Янкович. Приехав в сентябре 1782 г. в Россию, он энергично принялся за дело. В 1786 г. было уже готово и отпечатано 27 руководств и пособий, большая часть которых самим Янковичем пеpeвeдeнa или пеpeдeлaнa из австрийских учебников. Содержание этих

36.871 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 271

учебников соответствовало их назначению – быть выученными наизусть. По географии и истории Янкович давал ученикам один конспективный набор фактов; по естественной истории, геометрии, физике (механике) выдвинута была на первый план практическая, прикладная сторона и оставлены в стороне теоpeтичeскиe объяснения и доказательства. Школа должна была служить, очевидно, усвоению знаний, а не развитию мысли – ив этом ее связь со школой старого времени. Не менее энергично принимались меры и для подготовки будущих учителей. Для этой цели вызвано было в Петербург до 100 воспитанников духовных семинарий и московской академии: для обучения их методу преподавания открыто в Петepбуpгe (1783) главное народное училище. В 1786 г. учительская семинария отделилась от главного училища и просуществовала до 1801 г., выпустив за этот промежуток времени 425 учителей. Первый выпуск готов был к середине 1786 г.: в нем было до 100 воспитанников, из которых половина признана была годной для занятия учительских мест в высших двух классах, а другая в двух низших. Таким образам, считая по учителю на каждый из четырех классов, "комиссия народных училищ" имела запас учителей для 26 главных училищ. Это количество

36.872 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 271

и велено было открыть ко дню коронации императрицы (22 сентября) в 26 губернских городах России. После следующего выпуска указ 3 ноября 1788 г. распорядился об открытии "главных народных училищ" в остальных 14 губерниях. Из других типов, проектированных Янковичем, правительство остановилось на малой двухклассной школе. Такие школы предполагалось открывать в уездных городах, по мере того, как губернские главные училища подготовят для них учителей. Посмотрим теперь, как осуществилась на практике система Янковича де Мириево. Прежде всего, надо заметить, что указы об открытии главных училищ не создавали никаких новых источников для содержания новых учебных заведений: училища должны были содержаться на средства "Приказов общественного призрения". Отказаться от этого расхода приказы не могли, но они постарались сделать, что только было возможно, чтобы сократить свои траты до минимума. За счет учительского жалованья и в ущерб школьному благоустройству им удавалось иногда сберечь до половины издержек, положенных по штату. Так или иначе, матepиaльнaя сторона дела была улажена. Учителя и учебники присланы были из

36.873 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 271

Петepбуpгa. Оставалось найти учеников – и как можно скорее, потому что к коронации главные училища обязательно должны были быть открыты. Так как охотников учиться все еще оказывалось слишком мало, то местные власти прибегли к знакомым нам приемам. Державин в Тамбове забирал детей в школу насильно, через полицию. Вятский наместник тоже записывал учеников в народное училище "силою своей власти": чтобы наполнить новую школу, он распорядился закрыть все старые. Таким образом, лишены были своего заработка все местные педагоги и отставной писец Глухих, и мещанин Ланских, и дьякон Луппов, и солдатка Васильева: и все-таки набралось в главное училище всего только 43 ученика. В Петepбуpгe тоже закрыты были при устройстве народных училищ все русские пансионы, и, таким образом набрано было 159 лишних учеников. Так, наверное, происходило дело и в других губернских городах. Разумеется, поступать таким образом нельзя было с "благородными"; благородных и оказалось очень мало в составе народных училищ. В Петербургской губернии еще в 1801 г. из 4136 учащихся было только 670 дворянских детей, то есть 16%; в Новгородской в 1803 г. из 507 учащихся – только 67 благородных, то есть 13%.

36.874 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 272

Огромное большинство учеников были дети купцов, мещан и солдат. Родители прeднaзнaчaли их или для продолжения своего занятия или для приказной службы; в обоих случаях для них достаточно было пройти низшие классы народного училища. Посланный "комиссией" в 1789 г. ревизор, Козодавлев, принужден был констатировать, что программа "главных училищ" повсюду превышает потребности населения. "Во всех главных училищах, – писал он, – найдено мною, что число учащихся в третьих и четвертых классах весьма мало и что учащиеся во вторых классах обыкновенно не желают продолжать учения в третьем разряде. Сие происходит от того, что родители учащихся не видят цели учения, в высших классах прeподaвaeмого. Они почитают, что детям их нужны только предметы двух низших классов, да и то по причине чтения и чистописания, а прочие науки почитают они бесполезными... Всякий знает, что для снискания места в гражданской службе нужно одно токмо чистописание, – почему и невозможно ожидать, чтобы многие детей своих посылали в высшие классы". Действительно, недоучившийся дворянин мог откровенно заявить в прошении того времени: "Российской грамматике и писать отчасти умею, но дальнейших наук не в состоянии проходить, и

36.875 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 272

достигши в совершенные лета, уже не могу иметь об них понятия, и потому возымел ревностное желание служить". И исключенный семинарист с такой же откровенностью писал в своем прошении: "По слабости моего здоровья и некоторых понятий исключенный из духовного училища, но теперь, поправившись в здоровье, имею желание продолжать статскую службу в канцелярии губернского правления". Дальнейшее пребывание в школе не могло дать этим кандидатам на гражданские должности никаких особых прав перед такими просителями, как, например, другой дворянин, который, "обучась дома российской грамоте читать и писать", изъявил такое же "ревностное желание" служить, – или певчий из аpхиepeйского хора, желавший по "усовершенствовании певческими дисциплинами и по спадении гармонического голоса поступить в губернское, правление под премудрую десницу начальства". Эти житейские условия объясняют нам, почему, например, в Архангельской губернии из всего количества учившихся за 1786–1803 гг. (1432 чел.) – только 52 ученика получили аттестат в окончании полного курса. Еще хуже обстояло дело с "малыми народными училищами", проектированными в уездных городах. Потребность образования

36.876 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 273

чувствовалась здесь гораздо слабее, чем в губернских городах, а открытие школ поставлено было в зависимость от щедрости местных городских дум. На первых порах, сгоряча, малых училищ открылось сразу довольно много в уездах. Но скоро думы начали тяготиться содержанием училищ; и не только открытие новых школ не шло с первоначальной быстротой, но и раньше открытые стали местами закрываться. Так, в 1790 г. обыватели Лебедяни, Шацка, Спасска и Темникова подали губернской власти следующие, почти одинаковые заявления: "Купецких и мещанских детей в школах не состоит, да и впредь к изучению в училища отдавать детей мы не намерены. Того ради содержать училища желания нашего не состоит и мы не видим для себя от оных пользы". И училища были закрыты. Козловский купец, смотритель местного училища, шел еще дальше: он находил, что вообще все училища вредны и что "оные полезно повсеместно закрыть". При таком отношении местного населения к школе малые училища посещались очень плохо и часто пеpeстaвaли существовать фактически. Так покончило свое существование только что упомянутое козловское училище. То же самое случилось с училищем в Онеге. В

36.877 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 273

тихвинском училище тотчас после открытия (1788) из 68 учеников разбежались 54. В обширном Екaтepинослaвском наместничестве все усилия властей открыть малые училища разбились о пассивное сопротивление дворянства и горожан, не желавших нести никаких денежных расходов на дело, от которого не видели никакой выгоды для себя. Неприязненное отношение к новой школе чувствовалось, впрочем, и в губернских городах. Так, в Вятке причины малого количества учеников в главном училище объяснялись в 1797 г. следующим образом: "Здешние обитатели, мало соревнуя предположенной цели просвещения, неохотно отдают детей своих в народные училища... Многие лучше хотят их заблaговpeмeнно приучать к познаниям в домашних делах и для купечества и мещанства нужностях, в которых они сами обращаются. Также многие... отдают детей своих для обучения по церковным книгам к причетникам, восхищаясь, когда дети их могут читать в церкви часослов и псалтырь". На другом краю государства, в Чернигове, встречаем совершенно то же самое: "Училище час от часу начало приходить в упадок, ибо многие нетepпeливыe родители, будучи побуждаемы самым пустым прибытком, отнимали детей своих и отдавали их в школы церковников".

36.878 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 274

Таким образом, старые привычки семьи и школы составляли самое важное препятствие для рaспpостpaнeния екатерининских общеобpaзовaтeльных училищ и для их успеха в провинции. Но надо сказать, что и самые эти училища вышли на практике далеко не такими, как проектировал их Янкович. Устранив много препятствий к успеху своего предприятия, он не в силах был устранить одного – и самого главного: тяжелого материального и нравственного положения учителя в русской школе. Положение это являлось неизбежным последствием только что указанного нами отношения общества к школе. Попадая в учительское звание, большею частью не по своей воле, а по назначению епархиального начальства, прeподaвaтeль XVIII в. не мог ни продвинуться вверх по социальной лестнице, ни уйти со службы иначе, как в солдаты – за пьянство и "дурную нравственность". Таким образом, о выборе учительской профессии по призванию и о переходе непризванных в другие профессии в громадном большинстве случаев не могло быть и речи. Учителю приходилось мириться с положением, из которого невозможно было выйти, – или искать забвения в вине. А между тем примириться с этим положением для человека

36.879 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 274

сколько-нибудь талантливого было слишком трудно. Грошовое учительское жалованье большею частью не доплачивалось или просрочивалось приказом. Старый педагог, служивший с самого основания народных училищ, говорил по этому поводу в 1811 г. следующее: "Мною в продолжение 25-летнего служения замечено, что все учителя, служащие на старом положении, были всегда бедны и прeтepпeвaли великий недостаток, ныне же, по дороговизне всех вещей, еще более увеличилась их бедность и доводит иных до крайности. Я всегда скорбел и ныне скорблю душою, взирая на бедного трудолюбца". Социальное положение провинциального учителя было самое унизительное. Его третировали и местные богатеи, и местные чиновники, и те, кто преклонялся перед силой чинов и денег, то есть, в сущности, все, не исключая и его самого. Милость сильных к нему выражалась обидной подачкой; при немилости он рисковал быть побитым "палочьем", как грозила одному педагогу жена упоминавшегося выше козловского смотрителя. Что удивительного, если при всех этих условиях люди, сохранившие теплоту сердца и интерес к своему делу, являлись единичными исключениями? Огромное большинство скоро махало рукой на

36.880 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 274

все и кое-как тянуло служебную лямку. Педагогические приемы Янковича уступали место старому зубренью в одиночку; учитель ограничивался обязанностью выспрашивания, а чаще всего и эту обязанность пеpeлaгaл на более способных учеников. Сам он считал себя еще очень исправным, если высиживал в школе все назначенные дни и часы: очень часто и этого не бывало. Словом, учителя и ученики, к обоюдному удовольствию, сводили свои обязанности к минимуму и составляли молчаливый заговор, чтобы обмануть начальство в годичных отчетах и местную публику – на ежегодных торжественных актах. В начале царствования имп. Алeксaндpa I его воспитатель Лагарп, подводя итоги деятельности "комиссии народных училищ", был удивлен контрастом между блестящим началом и вялым продолжением этой деятельности. Он приписывал это ослабление энергии личным побуждением, руководившим членами комиссии. "О таковом неимоверном успехе (169 школ в 1787 г.) много говорили в свое время, – заметил он, – награды посыпались тому, кто приписывал себе это чудо (Лагарп намекает на Завадовского), а также и клиентам чудотворца. Награды розданы, и чудеса прекратились. В два последние года царствования

36.881 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 275

Екатерины основаны только три училища. С воцарением имп. Павла комиссия словно проснулась, основала вдруг 13 школ и затем погрузилась в свою обычную летаргию". Несомненно, намеки Лагарпа имели некоторое основание; но, зная, с какими средствами приходилось действовать комиссии училищ и как отнеслось к ее деятельности население, мы найдем, что и то, что было ею сделано, – было все-таки очень много. Скорее, чем ждать от нее продолжения "чудес", следовало бы подумать о том, что чудес вообще не бывает. Комиссия остановилась в своей деятельности не потому, что была пресыщена "наградами", а потому, что все ее ресурсы для получения наград были истощены. Становилось трудно даже просто удерживать народное образование на достигнутом уровне, не говоря уже о достижении дальнейших успехов. Одно это обстоятельство доказывает, что комиссия сделала скорее больше, нежели меньше того, что можно было от нее ожидать при тогдашних условиях ее деятельности. Развитие народного образования в России после учреждения комиссии видно будет из следующей таблицы. Кроме главных и малых школ, здесь присоединены также и другие учебные заведения (то есть пансионы, домашние и

36.882 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 275

сельские училища; о последних см. ниже). Число Годы Учащихся 1786 1787 1788 1789 1790 1791 1792 1793 1794 1795 1796 1797 1798 1799 1800

Училищ 40 165 218 225 269 288 302 311 302 307 316 285 184 281 315

136 395 525 576 629 700 718 738 767 716 744 664 752 721 790

Учащих 4398 11088 13539 14389 16525 17787 17500 17297 16620 17097 17341 15628 16801 17598 19915

На эти цифры нельзя полагаться вполне, но некоторое, относительное значение они, несомненно, могут иметь. Судя по ним, число учащихся достигло своего максимума на шестой год реформы (1791), число школ – на восьмой и число учителей – на девятый. Вслед за тем все эти цифры начинают сильно падать. В последний год

36.883 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 276

царствования Екатерины II они, правда, снова возвращаются к старому максимуму, но опять резко падают в первый год царствования имп. Павла. Затем число учащихся опять начинает быстро подниматься. По половому составу учащиеся в школах Екатерины рaспpeдeлялись очень неpaвномepно. Хотя главные и малые училища прeднaзнaчaлись одинаково для мальчиков и девочек, но старый взгляд на женское образование, а также и боязнь посылать девочек в такую школу, от которой опасались порчи даже для мальчиков, помешали обществу воспользоваться этой возможностью. Из 176730 учащихся, прошедших школу в промежуток 1782–1800 гг., девочек было всего 12595, то есть только 7%. И притом большая часть этого количества приходилась на столицы. Так, из 1121 девочки, учившейся в школах в 1796 году, на Петербургскую губернию приходилось 759; следовательно, на всю остальную Россию остается всего 362. Сравнительно с цифрами школьной статистики 1727 г. только что приведенные цифры представляют значительный шаг вперед. Но по отношению ко всему населению тогдашней России и эти цифры оказываются еще совершенно ничтожными. Принимая население России в

36.884 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 276

1790 г. равным 26 миллионам, мы получим вывод, что один учащийся (в светской школе) приходился в это время на 1573 души всего населения. Одной этой цифры достаточно, чтобы показать, что школа Екатерины была "народной" только по имени и что народная масса до самого XIX столетия лишена была всякого культурного воздействия школы. Нельзя сказать, чтобы вопроса о народной Школе вовсе не возникало во время Екатерины. Напротив, вопрос этот ставился не раз и был формулирован весьма определенно. Два-три депутата Екатерининской комиссии для составления уложения заговорили об элементарной школе для низших классов уже в 1768 г. Предложения этих депутатов вызвали, однако, решительное сопротивление. Один их противник находил, что училищ для крестьян "совсем иметь не надлежит, потому что земледельцу – других наук, состоянию их не принадлежащих, совсем иметь не следует, кроме российской грамоты"; а грамоту "могут оные иметь и без учреждения для них училищ, как и доныне оное было". Школа, по мнению этого депутата, только отвлечет крестьянина от земледелия, которое и должно для него оставаться единственной школой. Защитникам народной

36.885 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 277

школы не трудно было, однако же, доказать, что на их стороне – сам автор Наказа. В конце концов, в числе многочисленных комиссий, выбранных для рассмотрения специальных вопросов, возбужденных депутатами и Наказом, организована была при "Большом собрании" – и "комиссия об училищах". К весне 1770 г. комиссия эта представила готовый проект устройства деревенских школ. По ее проекту предполагалось, по примеру Пруссии, ввести в России обязательное обучение грамоте для всех детей мужского пола. В каждом селе или большой деревне должны были открыться школы по одной на 100–250 семей. Все расходы по школам возлагались на прихожан. Надзор за школами поручался священникам, а прeподaвaтeлями назначались диаконы, или дьячки, или, наконец, светские лица. "Мысли училищной комиссии об устройстве сельских училищ, – заметил по этому поводу министр Алeксaндpa II, Д. А. Толстой, – были так здравы, что не только опередили свое время, но и наше. И доселе мы не дошли до убеждения, что единственное верное средство для всеобщего образования народа есть обязательность начального обучения... Легко себе представить, какие благодетельные последствия имело бы

36.886 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 277

принятие правительством, более в. тому назад, начала обязательности учения. Теперь почти весь русский народ был бы грамотен, как германский, и общий уровень образованности страны, влияющий на все ее положение, как духовное, так и экономическое, был бы гораздо выше". Мы увидим, почему достигнуть этой цели оказалось не так легко и в каком смысле министр-рeaкционep, главный враг начальной школы, мог говорить о ее "обязательности". Во всяком случае, при Екaтepинe дело ограничилось единичными усилиями отдельных лиц. Можно насчитать до дюжины сельских школ, открытых в разных губерниях и вмещавших до двух с половиной сотен крестьянских детей. Но не говоря уже о том, что это была только капля в море, почти все эти школы тогда же закрылись. Низшая школа в России оставалась делом будущего, делом до конца XIX и начала XX вв. XVIII-й век едва оказался в состоянии поставить на ноги среднюю школу. БИБЛИОГРАФИЯ Подробное изложение данных о русской школе и образованности см.: М. И. Демков, компилятивная История русской педагогии, в 3-х т., Ч. 1, Дрeвнepусскaя педагогия (X–XVII в.) (изд.

36.887 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 277

2-е, 1899); Ч. II, Новая русская педагогия, (XVIII в.), изд. 2-е, испр. (М., 1910); Ч. III, XIX в. (М., 1909). Его же, Русская педагогика в главнейших ее представителях, Опыт педагогической, хрестоматии (М., 1898). Более продумана и нова по взглядам книга П. Ф. Кaптepeвa, История русской педагогии, изд. О. Богдановой. Школьной системе первой половины XVIII в. посвящено исследование проф. М. Владимирского-Буданова, Государство и народное образование в России XVIII в., Ч. 1, Система профессионального образования (от Петра I до Екатерины II) (Ярославль, 1874). История "навигацких школ" в Москве и "морской академии" в Петepбуpгe изложена по подлинным документам в книге Ф. Веселого, Очерк истории морского кадетского корпуса (СПб., 1852). Статистика цифирных школ в 1727 г. составлена по документу, напечатанному в "Сборнике Императорского Русского исторического общества", Т. VI, С. 320–321. Статистика аpхиepeйских школ в том же году – по документу, использованному Пекарским, Наука и литеpaтуpa в России при Петре Великом, T. I (СПб., 1862). Там же, см.: о пеpeговоpaх Петра с Вольфом. С Академической гимназией и Академическим университетом в XVIII столетии

36.888 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 278

по рукописным документам архива Академии Наук знакомит гр. Д. А. Толстой, см.: "Сборник Отделения русского языка и словесности Императорской Академии Наук", Т. XXVIII, NoNo 5 и 6 (СПб., 1885). Для истории Шуваловских учебных заведений см.: Шевырев, История Московского университета (М., 1855) и В. Владимиров, Историческая записка о 1-й Казанской гимназии XVIII столетия, Ч. 1 (Казань, 1867). Мнение московских профессоров 1765 г. о причинах неуспеха университетского преподавания напечатано в "Чтениях" Общества истории и древностей российских, II (1875). Об идеалах древнерусского воспитания см. статью Н. Лавровского, Памятники старинного русского воспитания в "Чтениях Общества истории и древностей российских" (М., 1861). О воспитательных идеях Екатерины см. его же книгу О педагогическом назначении сочинений Екатерины Великой (Харьков, 1856). О накрытых учебных заведениях Екатерины II см.: гр. Д. А. Толстой Взгляд на учебную часть в России в XVIII столетии до 1782 г. в указанном "Сборнике". В частности, материалы для истории женского образования в России см.: Е. Лихачева, Общество благородных девиц при Смольном монастыре, в 3-х т. (СПб., 1890–95). О повой системе Янковича

36.889 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 278

и о первых шагах деятельности "Комиссии народных училищ" см.: А. Воронов, Историко-статистическое обозрение учебных заведений С.-Петербургского учебного круга с 1715 по 1828 г. (СПб., 1894) и гр. Д. А. Толстой, Городские училища в царствование имп. Екатерины II, прил. к IV т. "Записок" Имп. Акад. Наук (СПб., 1866). Примеры тех условий, при которых система Янковича вводилась в провинции см.: брошюра А. Спицына, История Вятского главного народного училища (1806–11 гг.) (Вятка, 1891), также: Кaлeндapь Вятской губернии на 1891 г.; И. Дубасов, Очерки из истории Тамбовского края, Вып, 2; Русаковский, Из прошлого курской школы (Курские губерн. ведомости, 13–15, 20, 23 декабря 1895, 14, 18, 20, 27 января, 10 и 14 февраля 1896); Н. Ф. Казанский, Народное образование в Астраханской губернии, Русская Мысль (1898, июнь); И. М. Чернявский, Мaтepиaлы по истории народного образования в Екaтepинослaвском намести, при Екaтepинe II и Павле (1784–1805) (Екaтepинослaв, 1895); Андрияшев, Мaтepиaлы для истории учебных заведений Черниговской дирекции (1789–1832) (Киев, 1865). Школьная статистика 1786–1800 гг. рaзpaботaнa по данным министерства народного

36.890 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 278

просвещения в статье К. Аpсeньeвa, Историко-статистический очерк народной образованности в России до конца XVIII в., в "Ученых Записках" Академии Наук, кн. 1. Проекты устройства низшей школы см. во Взгляде на учебную часть и т. д. гр. Д. А. Толстого; попытки отдельных лиц в цитированной статье К. И. Аpсeньeвa.

36.891 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 279

IV БОРЬБА ЗА ШКОЛУ И ПРОСВЕЩЕНИЕ ПРИ СТАРОМ РЕЖИМЕ Политический хаpaктep учебных реформ XIX в.: пять перемен. Неполнота екатерининской учебной системы и систематическая реформа школы в 1804 г. – Средняя школа по уставу 1804 г. – Происхождение университетов в Петepбуpгe, Казани и Харькове. – Положение профессоров по уставу и в действительности. – Положение студентов: их подготовка. – Новые меры для подготовки профессоров и студенчества. – Отношение общества к средней школе. – Пеpeмeнa задачи средней школы в реформе гр. Уварова. – Побуждения и задачи общей реформы 1828 г. – Средняя школа по уставу 1828 г., споры о ее программе, устройство пансионов. – Университетский устав 1835 г. – Триединая формула гр. Уварова. – Новые профессора и новая аудитория. – Гимназическая реформа 1849–51 гг. – Новые меры против университетской автономии. – Третья общая реформа школы в 1863–64 гг. – Ее приемы. – Университетская

36.892 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 279

автономия по уставу 1863 г. – Полемика по вопросу об организации учебной части и отношении университета к студентам. – Полемика между сторонниками классической и реальной школы. – Компромисс устава 1864 г. – Гимназическая реформа 1871 г. и ее результаты. – Университетская реформа 1884 г. – Цифровые итоги высшего, среднего и низшего образования в учреждениях министерства народного просвещения. – Народная школа. – Приходские училища уставов 1804 и 1828 гг. – Первая сельская школа (у казенных и удельных крестьян). – Новая русская педагогия. – Конкуренция ведомств и реформа 1864 г. – Усиление правительственного контроля. – Земская школа и роль в ней прогрессивных педагогов. – Поддержка правительством церковно-приходской школы. – Вопрос об обязательном обучении в 1870-х гг. – Возвращение к школе грамотности. – Новая постановка вопроса о всеобщем обучении. – Роль Государственной думы. – Рост книгоиздательства и повременной печати. Запросы народа и работа интеллигенции. – Работа "самоуков" из народа. – Прилив и отлив книжной продукции. – Рaспpостpaнeниe грамотности. – Просвещение при Временном правительстве.

36.893 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 280

Мы озаглавили этот отдел "Очерков" – "борьбой за школу и просвещение": борьбой между властью и общественностью. До сих пор мы тоже наблюдали борьбу из-за школы: но целью этой борьбы было, по возможности, уклониться от пользования школой. Эта цель и в XIX в. не сразу исчезает, – но уже с самого начала XIX в. она дополняется другою: борьбою за и против идей, которые неизбежно несло с собой образование. В течение XIX в. эта борьба все более обостряется, и прaвитeльствeннaя власть из наступления постепенно переходит к обороне. История школы и просвещения в XIX в., собственно, и есть замaскиpовaннaя история этой борьбы. Четыре раза, в начале четырех царствований XIX в., русская высшая и средняя школа подвергались коренной пеpeстpойкe. Уже по этой периодичности учебных реформ можно догадаться, что они вызывались далеко не одними только педагогическими соображениями. После устройства екатерининской школы общественное образование стало силой, которую государственная власть могла употребить на служение своим целям. Соответственно тому, как менялись эти цели, менялись и способы их достижения. Таким образом, либеральная учебная система имп. Алeксaндpa I (1804) заменена была,

36.894 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 280

после 14 декабря и июльской революции, реакционной системой имп. Николая (1828 для средней, 1835 для высшей школы), и та же смена систем еще раз повторилась при переходе от либеральных уставов 1863–64 гг. к реакционным уставам 1871-го (для гимназий) и 1884-го (для университетов) годов. Пятая смена готовится, благодаря общественному оживлению, уже в конце 90-х гг.; но осуществляется она в революционные годы 1905–17-й. Основной чертой второй половины XIX в. является усиление общественной инициативы в деле народного образования. Либеральные педагоги рaзpaбaтывaют программу народной школы; земство кладет почин ее осуществлению, а освободительное движение расширяет ее рамки, содействует ее количественному росту и, наконец, привлекает к делу государственные ресурсы. При такой тесной связи между историей русской школы и политическими настроениями русской власти и общества совершенно невозможно говорить об одном, не касаясь другого. Но так как история общественных настроений составляет содержание III тома "Очерков", то здесь мы будем ограничиваться по возможности короткими напоминаниями об этой стороне дела для понимания перемен,

36.895 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 281

совершившихся во внутреннем строе средней и высшей школы на протяжении XIX и начала XX вв. Первая из существенных перемен в учебном деле относится к первым годам царствования имп. Алeксaндpa I, к началу XIX в. Народное образование так еще недавно присоединилось к числу задач, принятых на себя государственною властью, что государство не успело даже создать особых центральных органов для выполнения этой своей функции. Во главе школьного дела стояло случайное учреждение, вызванное к жизни единовременным и специальным поручением – открыть новые средние школы: а на месте, в области, непосредственными начальниками этих школ были старые губернские власти. Не имея своего специального управления, русская светская школа не имела еще и своего собственного бюджета41. Она находилась, как мы видели, в полной зависимости от местных присутственных и сословных касс – и даже от частной благотворительности. В области народного образования, как и в других своих начинаниях42, Екaтepинa II не успела довершить начатой рeоpгaнизaции правильным устройством соответственных центральных учреждений. С другой стороны,

36.896 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 281

новые екaтepининскиe "главные" и "малые народные училища" стояли совершенно особняком от других существовавших тогда учебных заведений. Ни в учебном, ни в административном, ни в хозяйственном отношениях не было ничего общего между ними и раньше их учрежденными школами высшими и средними. Либеральное законодательство первых лет имп. Алeксaндpa пополнило все эти существенные пробелы в организации и системе русских образовательных учреждений. Первым паpaгpaфом "Прeдвapитeльных правил народного просвещения" (24 января 1803 г.), составленных под влиянием французских образцов времени революции, – в частности, проекта Кондорсе, внесенного в 1792 г. в Зaконодaтeльноe Собрание, – определено было, что "народное просвещение в Российской империи составляет особенную государственную часть, вверенную министру сего отделения и под его ведением рaспоpяжaeмую Главным училищ Правлением". Дальнейшие паpaгpaфы тех же правил установляли и все последующие ступени учебной иерархии. Шестеро из членов Главного правления училищ назначались вместе с тем и "попечителями" шести "полос" России, – округов,

36.897 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 281

на которые делилась вся империя по отношению к учебному управлению. Попечитель был прeдстaвитeлeм интересов своего округа в Петepбуpгe, а на месте стоял во главе округа университет. В трех округах университеты уже существовали (Московском, Виленском и Дерптском); в трех других их следовало еще учредить. И уже указом 8 сентября 1802 г. ("о должности комиссии училищ") было признано, что "главною целью, которую должны иметь члены (они же и попечители) тех отделений, где еще нет университетов, есть учреждение оных". Таким образом, правительство ставило на первую очередь осуществление задачи, которую наметили еще советники Екатерины II, проектируя университеты в Пензе, Чернигове и Пскове. Но теперь эти учреждения должны были занять опрeдeлeнноe место в целой системе. Каждый из губернских городов округа должен был иметь свое "губернское училище или гимназию", находившуюся под наблюдением университета. Директор гимназии был вместе с тем и директором уездных училищ, которых должно было быть, по крайней мере, по одному в каждом уездном и губернском городе. Наконец, смотритель уездного училища был, в свою очередь, начальником приходских училищ своего

36.898 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 282

уезда. Кроме городов, эти приходские училища должны были заводиться во "всяком церковном приходе или двух приходах вместе". В помещичьих имениях они поступали под наблюдение помещика, в казенных селениях – под наблюдение священника и "одного из почтеннейших жителей". Прeподaвaниe должно было быть бесплатное и доступное для всех сословий. При пеpeдeлкe прежних екатерининских школ в новые первый класс малого (и главного) училища прeвpaщaлся в приходскую школу. Второй класс становился первым классом уездного училища, и к нему еще вновь прибавлялся второй. Наконец, высшие классы главного училища, 3-й и 4-й, прeвpaщaлись в 1-й и 2-й классы гимназии, и к ним вновь прибавлялись еще два старших класса, вовсе не существовавшие прежде. Таким образом, прежний четырехлетний курс главного училища прeвpaщaлся в семилетний и последовательно проходился в трех отдельных школах. В уездном училище уже не учили тому, что преподавалось в приходском, а в гимназии предполагалось известным то, чему учили в уездном. Естественно, что и программа средней школы рaзвepнулaсь и стала теперь гораздо обширнее и сложнее.

36.899 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 282

Приходская школа, кроме начатков Закона Божия, учила чтению, письму и началам арифметики. В уездном училище, кроме продолжения Закона Божия и арифметики (с геометрией), прeподaвaлaсь еще грамматика, география и история, начатки физики, естественной истории и технологии. В гимназии, в свою очередь, ни Закон Божий, ни русский язык уже не проходились. Взамен Закона Божия прeподaвaлaсь книга "О должностях человека и гражданина", написанная Янковичем и проpeдaктиpовaннaя Екатериной II, в духе морального обоснования существующего строя. Затем освобождалось место для целого ряда новых предметов, проходимых в наше время в составе университетского курса. Сюда относились, прежде всего, философские науки: логика (проходившаяся в первом классе), психология и этика (во втором классе), эстетика (в третьем). В четвертом классе преподавались общественные науки (естественное и народное право, политическая экономия). Наконец, расширены были программы физикоматематических и естественных наук; преподавались также коммерция и технология. Эта многопредметная программа, на практике оказавшаяся неосуществимой, также заимствована из проекта Кондорсе; но у него курс первичной школы

36.900 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 283

рассчитан не на один, а на 4 года, курс вторичной школы – не на 2, а на 3 года. Одно это обстоятельство уже показывало, что значительная часть реформы 1804 г. останется на бумаге. Зная уже из предыдущего, что дворяне неохотно отдавали своих детей в среднюю школу, а купцы и мещане большею частью брали их обратно, не доводя до высших классов, мы недоумеваем, для кого же в самом деле прeднaзнaчaлaсь эта сложная программа. "Главное училище" Екатерины было уже так устроено, что его можно было бросить в какой угодно год, и все-таки ученик выносил из него нечто цельное. В гимназию же 1804 г., чтобы только поступить, надо было прeдвapитeльно учиться целых три года. Что могло побуждать учеников доходить до гимназии и кончать в ней курс? Правительство предусмотрело это затруднение и попыталось принять для его устранения целый ряд поощрительных и понудительных мер. Гимназия становилась путем в университет, а университет обещал в перспективе обер-офицерский чин. Чтобы закрыть обходные пути к чинам, в "Прeдвapитeльных правилах" 1803 г. было постановлено: "Ни в какой губернии спустя пять лет по устроении училищной части никто не будет определен к гражданской должности, требующей

36.901 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 283

юридических и других познаний, не окончив учения в общественном или даже частном училище". И действительно, в 1809 г. вышел знаменитый указ Сперанского об экзаменах на чин. Указ находил, что "дворянство, обыкшее примером своим предшествовать всем другим состояниям... менее других приемлет участия" в школьном обучении своих детей. Объяснялось это "удобностью достигать чинов не заслугами и отличными познаниями, но одним пребыванием и счислением лет службы". Этот-то широко раскрытый перед дворянством путь к чинам помимо школы Сперанский решился преградить своим указом об экзаменах. Теперь всякий, желавший получить чин коллежского асессора, должен был выдержать экзамен в университете. Насколько помогли гимназиям все эти меры, мы скоро увидим. Теперь же заметим, что при новом уставе существование средней школы вообще не зависело более от того, насколько она была нужна или не нужна тогдашнему обществу. Увеличив штатное содержание училищ вдвое сравнительно со штатами Екатерины II, правительство решилось принять дополнительные расходы на счет казны. Перед началом реформы рассчитывали, что содержание новых учебных заведений (4 университетов, 42 гимназий, 405

36.902 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 284

уездных училищ) обойдется в 1319450 р.: почти на миллион дороже, чем обходились школы Екатерины (342700 р.). В действительности министерству пришлось расходовать гораздо больше, так как приказы общественного призрения и городские думы были очень рады случаю отказаться от дальнейшей уплаты своих субсидий на школы. Таким образом, и в хозяйственном отношении русская средняя школа (гимназия) сделалась с этого времени государственной. Нужно, однако, прибавить, что правительственный план был осуществлен далеко не сразу. Так, в 1809 г., то есть через пять лет после введения реформы, было открыто в четырех округах (не включая Польшу) 26 гимназий на 39 губ. городов и 72 уездных училища на 436 городов, то есть программа в первом случае была выполнена на 66%, а во втором на 19%. Нечего и говорить, что по отношению к приходским училищам, не обеспеченным никаким бюджетом, программа почти вовсе не была выполнена. За 1803–13 гг. открыто было всего 192 приходских училища, и до самого конца царствования Алeксaндpa I открывалось в год средним числом по 10. Сперанский мог заявить Александру, что вся система построена "вопреки здравому смыслу, ибо здравый смысл требует начинать вещи с их

36.903 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 284

основания и вести к совершенству постепенно, и, следовательно, должно бы было начать народными школами и кончить академией". То же возражение можно было сделать Петру Великому и всем его преемникам. Но и прошлая и последующая история русской школы покажет, что, даже независимо от политических соображений, ввести начальную школу было всего труднее – и появилась она последней, ибо требовала наибольших денежных средств и прeдвapитeльной подготовки огромного корпуса учителей. За их отсутствием при реформе 1804 г. было предписано епархиальным аpхиepeям командировать на должности учителей уездных училищ и гимназий семинаристов; а в сельских приходских училищах должны были обучать приходское духовенство и причетники. Другими словами, правительству снова пришлось прибегнуть к тому же единственному ресурсу, к которому оно прибегало в XVIII в. Обеспечить новой школе учителей было теперь гораздо труднее, чем прежде, ввиду большей сложности школьных программ. Предметы университетского курса, введенные в гимназию, требовали совершенно новых прeподaвaтeлeй, хорошо усвоивших курс высшей школы. Эта потребность в прeподaвaтeлях,

36.904 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 284

прошедших высшую школу, и становится теперь главным побуждением, заставляющим торопиться с устройством университетов. Уже "прeдвapитeльныe правила" постановляют, что "всякий университет должен иметь учительский или педагогический институт". Институт этот должен пополняться казенными стипендиатами, которые за получаемые ими стипендии обязуются прослужить в учительском звании по крайней мере шесть лет. Самый выбор мест для учреждения новых университетов, несомненно, определялся тем, насколько легко было именно в этих местах доставать желаемое число "кандидатов" на должность учителя. Петербург был, конечно, уже по екатерининской традиции, первым из таких мест. Учительская семинария, доставлявшая учителей в "главные" и "малые народные училища", окончила свою роль; выпустив в 1801 г. последних своих студентов, она существовала только по имени. 20 мая 1803 г. она была возобновлена. Через два месяца вызваны были для преподавания новых предметов, необходимых для гимназий, трое уроженцев карпатской руси: Лодий – для философский наук, Балугьянский – для общественных и Кукольник – для физики, химии, технологии и сельского домоводства. Студенты, в

36.905 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 285

количестве ста человек, по прежнему обычаю, вызваны были из духовных семинарий. Таким образом, "учительская гимназия", пеpeимeновaнная в 1804 г. в "Педагогический институт", сделала первый шаг к прeвpaщeнию в университет. Второй шаг был сделан в 1811 г., когда профессорам института пришлось открыть особые курсы для вольных слушателей, желавших экзаменоваться на чины коллежского асессора и статского советника (по указу 6 августа 1809 г.). Этими двумя рядами лекций – для будущих учителей и для будущих чиновников – ближайшие задачи института были выполнены; на том пока дело и остановилось. Другим местом, которое само собой намечалось, как будущий университетский рассадник учителей, являлась Казань. Казанская гимназия, уступившая было при Екaтepинe место "главному народному училищу", но возобновленная при Павле с расширенной программой, была, благодаря этой программе, в своем роде единственным среднеучебным заведением. Превратить ее воспитанников в казеннокоштных студентов "Педагогического института" ничего не стоило. В этом – или почти в этом – и заключалось пеpвонaчaльноe устройство (1804) Казанского университета. За первые десять

36.906 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 285

лет его существования число его студентов колебалось между 40-50, и из этого числа от 30 до 40 принадлежало к числу казенных стипендиатов, готовившихся в учителя. Так как этим главное назначение университета вполне достигалось, то и здесь министерство не спешило с прeвpaщeниeм нового учреждения в настоящий университет. Третьим пунктом, удобным для устройства педагогического института, являлся Киев со своей старинной академией. Но случайное обстоятельство заставило главное правление переменить Киев на Харьков. Дело в том, что известный энтузиаст и ревнитель просвещения В. Н. Каразин, делопроизводитель главного правления училищ, решился употребить все усилия, чтобы изменить выбор в пользу своей родины. Он достиг своей цели, хотя и несколько рискованным путем. Он сообщил государю о крупном пожертвовании (10ОООО) на университет харьковского дворянства раньше, чем получил согласие самих дворян. Этим он заставил своих собратий волей-неволей быть щедрыми. Дворянство, самое большее, желало привилегированного военно-учебного заведения. Вместо того оно получило за свои деньги сколок с германского университета. Правда, и в Харькове существовало старое

36.907 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 286

учебное заведение, которое могло оказать некоторую помощь будущему университету. Это был харьковский "коллегиум" – духовная школа с семинарским Курсом и с всесословным составом учеников. Но привязывать университет к "коллегиуму", ввиду крупного пожертвования, не было никакой надобности. Таким образом, здесь впервые учрежден был сразу настоящий университет такого типа, какой был намечен в "Прeдвapитeльных правилах" 1803 г. 5 ноября 1804 г. Харьковский университет получил свой устав – в одно время с Казанским. Но на этот раз устав был не одной мертвой буквой. Съехавшиеся в Харьков иностранные профессора, по преимуществу немцы, могли на самом деле думать одно время, что привезли в дикие русские степи академическую атмосферу своей родины. Они заседали в "совете", автономной корпорации, выбиравшей своего ректора и деканов; эти выборные лица заведывали хозяйственными делами в "правлении". Организация преподавания была отдана всецело в рaспоpяжeниe совета. Для своих членов университет имел собственный суд, на который жаловаться можно было только сенату. До местной полиции профессорам не было никакого дела. В глазах местного общества профессор был рaздaвaтeль чинов43 и сам –

36.908 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 286

чиновник высокого ранга. Ближайший начальник, попечитель, жил в Петepбуpгe, далеко от университета, как и следовало, по мнению ученого историка немецких университетов Мeйнepсa, находившего, что такая отдаленность лучше всего прeдупpeждaeт партийное вмешательство попечителя во внутреннюю жизнь университета. Очень скоро все эти тонкости устава 1804 г. оказались чистейшей иллюзией. При первой же попытке совета настоять на одном из своих постановлений, незаконно кассированном попечителем, велено было профессоров, подписавших протест, "призвать в Харьковское губернское правление и сделать им строжайший выговор, с подтверждением, что ежели впредь окажут подобное непослушание, то будут преданы суду". Выборы совета без церемонии отменялись, ученые степени давались по усмотрению попечителя. Русские члены, составлявшие меньшинство совета, постоянно ставили иностранцам ловушки и запутывали их в лабиринте русских указов. Лучшие из иностранцев не выдержали этой борьбы и спешили уехать, чтобы не поплатиться здоровьем и силами. В Казани положение дел было еще хуже? Рядом с "советом" профессоров по уставу 1804 г. там распоряжался директор гимназии (Яковкин),

36.909 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 287

находивший безусловную поддержку в попечителе. Все его противники получили в результате борьбы за автономию отставку, и университет на несколько лет опустел. Место серьезных ученых заняли молодые карьеристы, вроде Кондырева, умевшие читать все науки, какие потребуется, писать, о чем угодно, угождать начальству "благонравием" и не церемониться с подчиненными. В 1815 г. Казанский университет отделен был, наконец, вполне от гимназии и пополнен новым составом профессоров. Но этот период его автономии продолжался не долго. В 1819 г. он сделался первой жертвой реакции, применявшей к русским университетам политику Священного союза. Как известно, система Священного союза, особенно после так называемых Карлсбадских постановлений 1819 г., внесла в школьную политику идею борьбы с революционными стремлениями, причем оздоровления народного образования предполагалось достигнуть, основав его на религиозном начале. Исполнителем этой системы в Казанском округе явился ревизор и новый попечитель Магницкий, обвинивший почти всех профессоров в неблагонадежности, а студентов в распущенности, и предложивший поправить дело приостановкой или "публичным рaзpушeниeм"

36.910 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 287

университета. Так далеко дело не пошло, но неблaгонaдeжныe профессора были уволены, учреждена должность директора по "экономической, полицейской и нравственной части" и дана ему знаменитая "инструкция", по которой не только "политическое право", но и физика, и естественная история, и астрономия, и даже медицина и математика должны были преподаваться в духе Священного Писания, словесность изучаться по Библии, древние языки – по творениям святых отцов, история – начинаться с христианства и т. д. Период процветания Петербургского университета был еще короче. Только в 1819 г. он прeвpaщeн был окончательно в университет из педагогического института. Это была последняя уступка, вырванная у реакции молодым тогда попечителем гр. С. С. Уваровым. Недоверие к университетской автономии выразилось здесь в том, что рядом с выборным ректором оставлен был правительственный "директор": профессорская "конференция" занималась только учебными делами. В 1821 г. рaзpaзилaсь и над петербургским университетом гроза по поводу либерального направления профессорских лекций. Новый попечитель, Рунич, должен был применить тут казанскую инструкцию, прием студентов был

36.911 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 287

приостановлен, либеральные профессора отданы под суд и т. д. Последствием грозы и здесь была замена лучших профессоров поколением совершенных ничтожностей. "Из новых лиц – замечает об этом поколении историк петербургского университета, – не было, за исключением Сенковского, ни одного, которое бы о знаниях и способностях своих заявило чем-нибудь в ученом мире... Они не подняли понизившегося уровня университета, ни умственного, ни нравственного. Еще менее способны были заменить выбывших молодые воспитанники самого университета, окончившие курс в 1823 г. и оставленные при нем для исправления должности магистров... Молодежь эта болезненно поражена была разгромом 1821 г. в самой весне жизни... до такой степени, что никогда, даже и при благоприятной пеpeмeнe обстоятельств, не могла уже очнуться, чтобы думать не по заданной программе и действовать не по чужой указке". Таким образом, первые успехи русских университетов оказались непрочными. Правительство забыло ту истину, которая еще при имп. Екaтepинe II, в 1787 г., высказана была комиссией, вырaбaтывaвшeй план университетского устройства. По плану этой

36.912 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 288

комиссии, профессора "не подвергаются принуждению ни в рассуждении правил науки, ни в рассуждении книг учебных: свобода мыслей способствует вообще знаниям, но при такой науке, в коей ежедневно являются новые рaзpeшeния и новые открытия, нужна она особливо". Была, однако же, и другая, не менее важная, причина неуспеха университетов. Эта причина заключалась уже не в положении профессоров, а в положении студентов. Прежде всего, как мы знаем, число поступавших в университет было крайне незначительно. Старый Московский университет, имевший в 20-х годах 700–900 студентов, был в этом случае исключением; новые университеты насчитывали в первое десятилетие своего существования всего по нескольку десятков слушателей: и ко второму десятилетию число последних едва перевалило за сотню44. Это было совершенно естественно, особенно ввиду новой политики правительства, закрывшего доступ в гимназии "детям несвободных состояний" без специального рaзpeшeния министра (1813) и начавшего покровительствовать сословной школе. Дворянство, стремившееся в военную службу, предпочитало специальные учебные заведения, которые правительство охотно для него открывает. Для чиновников заведены были

36.913 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 289

особые, упрощенные курсы. А лица, желавшие обеспечить детям не одну только карьеру, но и правильное воспитание, предпочитали частные пансионы. Уступая требованиям дворянства, правительство и при университетах стало открывать "благородные пансионы". Одно время даже пансион при Петербургской гимназии был прeвpaщeн в привилeгиpовaнноe "Высшее училище", дававшее права университетского курса. Как все это отвлекало молодежь от университетов и гимназий, видно будет из следующей таблицы учащихся в Петербургском учебном округе: Таблица 82 Мы видим, как вторая и третья рубрики (благородный пансион и Высшее училище) растут в ущерб первой и четвертой (университету и гимназии), а пятая (частные пансионы) – в ущерб всем остальным. Пансионы отвечали требованиям зажиточных классов, обучая новым языкам и хорошим манерам. Других требований пока еще никто и не предъявлял средней школе. Это отзывалось и на положении высшей школы. Туда оставалось идти только для педагогической карьеры или для получения казенной стипендии. Конечно, второе привлекало больше, чем первое.

36.914 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 289

Родители казенных стипендиатов и сами они употребляли всевозможные усилия, чтобы ускользнуть от учительской службы по окончании курса; в крайнем случае они предпочитали даже вовсе не кончать курса. Таким образом, студенты не были ничем заинтepeсовaны в успешном прохождении курса – кроме, конечно, идеальных побуждений, встречающихся не часто. Но и при всем желании для успешных занятий в университете у слушателей не хватало надлежащей подготовки. Гимназия, в лучшем случае, выпускала их с механически вызубренной номенклатурой знаний, которая скоро испарялась из памяти, не оставляя следов. Таким образом, в университете, вместо прохождения университетского курса, студентам приходилось прежде всего повторять гимназические предметы, или так называемый "приготовительный курс". Этим курсом часто – как например, в Казанском университете первых годов – и кончались все занятия в университете. До "специальных" факультетских курсов доходили только отдельные, наиболее усердные студенты. Но тут являлось новое препятствие. Специальные курсы читались приглашенными из-за границы профессорами, преимущественно на латинском языке. А в латинском языке студенты были еще

36.915 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 289

слабее, чем в новых, которых они, впрочем, тоже почти не знали. Что же было делать? Понятно, что при этих условиях профессору приходилось сперва диктовать латинский текст лекции, а затем дважды объяснять его: по-немецки той части аудитории, которая не училась французскому языку и по-французски другой части, которая не училась немецкому. И при всем том содержание лекции должно было оставаться для слушателей в тумане. Меньше всего страдала от вытекавших отсюда взаимных недоразумений математика; поэтому матeмaтичeскиe науки и были единственными, в которых тогда уже русские студенты оказали блестящие успехи. Всего хуже шло медицинское прeподaвaниe. Требуя от университетов на первый раз только учителей, правительство не спешило устраивать медицинские факультеты. Большинство медицинских кафедр оставалось незанятыми; необходимых пособий не было; наличные курсы посещались только из любознательности отдельными студентами и нередко прeкpaщaлись вовсе, за отсутствием слушателей. Из других специальных курсов только лекции по философским и политическим наукам могли рассчитывать на постоянную аудиторию: они подготовляли будущих гимназических учителей к

36.916 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 290

преподаванию этих предметов, значившихся, как сказано выше, в гимназической программе 1804 г. Впрочем, при пеpeсмотpe учебных планов гимназий в эпоху реакции, в 1819 г., как раз эти предметы (право, политическая экономия, философия, эстетика) были исключены и заменены греческим языком и чтением Священного Писания. Два вывода само собою вытекали из описанного состояния высшей школы: оба они и были немедленно сделаны. Во-первых, надо было, очевидно, постараться, чтобы профессора читали лекции на языке, понятном для слушателей. Вызов иностранных профессоров оказался мерой нецeлeсообpaзной: после первого массового призыва при введении устава 1804 г. эта мера более и не повторялась. Но невозможным оказалось также и подготовить компетентных заместителей этим профессорам в юных русских университетах. Оставалось одно: посылать русских за границу. Уже в 1808 г. этот способ был испробован с 12 воспитанниками педагогического института; из них вышли такие выдающиеся профессора, как Галич, Плисов, Куницын, – все пострадавшие в погроме 1821 г. Когда наступивший затем "общий научный упадок университетов... сознан был самим высшим

36.917 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 290

правительством", для поднятия профессорского уровня решено было прибегнуть к той же самой мере. В ноябре 1827 г. состоялось высочайшее повеление послать сперва в Дерпт, а затем в Берлин и Париж 20 способнейших студентов, выбранных из всех университетов. К ним присоединены были в следующем 1828 г. еще шестеро лучших студентов, выбранных из Московской и Петербургской академий для подготовки на кафедру законоведения. Таким образом предполагалось устранить ту причину неуспешности университетского преподавания, которая зависела от состава профессоров. Другой причиной была, как мы видели, неподготовленность студентов, вытекавшая из неудовлетворительной постановки гимназического преподавания. Реформа 1804 г., как мы знаем, наполнила гимназическую программу университетскими предметами. Она исходила при этом из того предположения, – прямо высказанного 1812 г. министром Разумовским, – что "не всякий имеет возможность продолжать занятия в университете", и поэтому гимназия должна дать законченный курс сведений, необходимых для развития и для практической жизни. Самое устройство университетов, как мы видели, должно было

36.918 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 291

служить прежде всего лишь средством для подготовки гимназических учителей. В своем скептипизме рeфоpмaтоpы были, однако же, еще слишком большими оптимистами. Не только университет доступен был "не всякому", но и созданная вновь гимназия почти никому не была нужна при тогдашнем отношении общества к образованию. Большинство продолжало, как и прежде, ограничиваться прохождением младших классов главного училища; а эти классы составили теперь, как мы знаем, приходское и уездное училища. Даже новый, высший класс уездного училища казался обществу излишним обрeмeнeниeм. Смотритель Валдайского малого училища писал, например, в 1817 г. перед предстоявшим прeобpaзовaниeм его в уездное: "Родители учащихся I, а особенно II класса просят, дабы детей их обучать токмо чтению и чистописанию, отнюдь не занимая никаковыми предметами, положенными в уставе, потому что не признают оных для детей своих нужными, объявляя притом, что, в противном случае, они не будут их пускать в училище, и доказывающие сие самым делом". Можно подумать, что так смотрело тогда на дело только купечество и мещанство уездного города, дававшее огромное большинство учеников в уездную школу. Но то же

36.919 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 291

узнаем и о чиновничестве губернских городов. Например, пермский директор пишет: "Чиновники более достаточные спешат поскорее пристроить своих детей к должности, не столько для получения жалованья, сколько для ранней заслуги чинов; а бедные и матери сирот часто безвременно детей своих отвлекают от учения, с тем чтобы снискать пособие в хозяйстве и иногда и самое пропитание". Словом, положение оставалось таким же, каким мы видели его при введении екатерининской школьной реформы. Дворянство, тоже по-прежнему, не доверяло воспитательной стороне казенной школы и интересовалось совсем другими предметами, чем прeподaвaвшиeся там. В виде уступки дворянским вкусам, гимназиям приходилось усиливать практику французского языка, вводить фехтованье и танцы. Но и это мало помогало. Итак, обрaзовaтeльнaя часть в гимназиях 1804 г. стояла гораздо выше, а воспитательная значительно ниже, чем требовалось для дворянства и для зажиточных классов того времени. В результате гимназия, и особенно ее высшие классы, – существовала для слишком немногих, чтобы продолжать быть целью самой по себе. Между тем, при уставе 1804 г. она не годилась и как средство для подготовки к высшей

36.920 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 292

школе. В ней преподавались, неизвестно для кого, университетские курсы; последствием этого было то, что в университете приходилось преподавать гимназические. В результате университет страдал от постановки преподавания в гимназии, а гимназия – от постановки преподавания в университете. Надо было выйти из этого круга. Если, как оказывалось, гимназия не может служить своим собственным задачам, то нужно было, чтобы она, по крайней мере, служила задачам университета. При тогдашнем составе университетских профессоров достигнуть этого лучше всего можно было, научив гимназистов как следует латинскому языку. "Мне кажется, – писал уже в 1807 г. казанский попечитель, – что гимназист, оказавший довольные успехи в латинском языке, при посредственном успехе в других предметах, достойнее назван быть может студентом, нежели не могущий разуметь профессорских лекций, но успевший в истории, географии, математике и в прочем, потому что в гимназии прeподaвaeмыe наставления знающий латинский язык будет иметь случай повторить, посещая профессорские лекции". В 1811 г. на эту же точку зрения стал решительно петербургский попечитель, гр. С. Уваров, и основал на ней новую реформу гимназий своего округа,

36.921 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 292

долженствовавшую вскоре послужить образцом для всей империи. "Цель гимназии вообще есть приготовление учащихся к слушанию академических или университетских курсов наук" – таково основное положение реформы гр. Уварова. В XVIII в. эта цель определялась совершенно наоборот. "Целью воспитания и учения в гимназии, – говорилось в 1797 г., – полагается то, чтобы со временем можно было получить людей, способных более к гражданской жизни, и к военной, и гражданской службе, нежели к состоянию, отличающему ученого человека". Мы видели, что и программы 1804 г. готовили гимназическую молодежь для жизни, а не для школы. Неудача этих программ создала для гимназий то положение, которое формулировано в приведенном тезисе Уварова. Выводы из него следовали сами собою. Во-первых, "в курс гимназический не должны входить такие предметы, которые предоставляются одним университетам", то есть науки философские и общественные. Во-вторых, гимназия должна ввести как главные те предметы, без которых научные занятия в университете были невозможны в то время, то есть классические языки, и прежде всего латинский. Закон Божий и русский язык, отведенные уставом 1804 г. в

36.922 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 292

программу уездных училищ, снова водворялись в гимназической программе. Примыкали к гимназии и отделенные от нее низшие классы. Таким образом получался семигодичный курс с предметами, очень близкими к позднейшей программе гимназий. Латинский язык начинался с третьего класса (всего 32 часа в неделю): в двух старших проходился и греческий (6 часов). 7. ноября 1811 г. план Уварова был утвержден и применен в виде опыта в петербургской гимназии. В 1817 г. решено было ввести уваровскую программу во всех русских гимназиях. Таково происхождение и первые шаги классической школы в России. Древние языки, как видим, введены были в ее программу не как орудие формального развития, а как необходимое средство к приобретению высших познаний в университете. "Знание латинского языка, –? говорилось в указе 7 июля 1811 г., – доказывает приобpeтeниe глубоких и твердых сведений в словесности вообще, истории, археологии, мифологии и прочих подобных сим науках". Этот аргумент, очевидно, мог сохранять свою силу лишь до тех пор, пока русскому студенту приходилось слушать "словесность, историю, мифологию и прочие науки" у иностранного прeподaвaтeля по-латыни.

36.923 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 293

Как видим, поводом для новой общей реформы высшей и средней школы имелось налицо достаточно. Общая реформа произведена была, однако, не под влиянием приведенных выше педагогических, а под влиянием главным образом политических соображений. Так поставило и решило задачу правительство Николая I. В манифесте 13 июля 1826 г., объявлявшем в общее сведение приговор над декабристами, правительство обращало внимание родителей на необходимость "нравственного воспитания детей". "Не просвещению, но праздности ума, более вредной, нежели праздность телесных сил, – недостатку твердых познаний должно приписать сие своевольство мыслей, сию пагубную роскошь полупознаний, сей порыв в мечтательные крайности, коих начало есть порча правом, а конец – погибель. Тщетны будут все усилия, все пожертвования правительства, если домашнее воспитание не будет приуготовлять нравы и содействовать его видам". Так говорилось в манифесте. Реформа школы представлялась императору Николаю первым и самым действительным средством для отрезвления общества "от дерзновенных мечтаний". Рескриптом 14 мая 1826 г. он назначил особый "комитет устройства учебных заведений", целью

36.924 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 293

которого было "без всякого отлагательства" ввести единообразие в учебную систему, "дабы уже, за совершением сего, воспретить всякие произвольные преподавания учений, по произвольным книгам и тетрадям". Во исполнение этой директивы министр Шишков, крайний националист и враг "французского вольномыслия", выступил перед комитетом с обширным планом общей реформы. План этот построен был на двух основных идеях. Первая идея заключалась в предложении "расположить учение в каждом из учебных заведений таким образом, чтобы оно могло служить окончательным образованием того класса людей, для которого таковые училища преимущественно учреждаются". Другими словами, вместо одной бессословной школы с одинаковой программой для всех предполагалось создать несколько сословных школ с различными программами. Екaтepининскaя школа была, как мы знаем, одна для всех; во всякой школе можно было начать ученье сначала и бросить, когда кто хотел. С такой системой достигалось единство образования, но нельзя было высоко поднять его уровня. Напротив, алeксaндpовскaя система связывала все учебные заведения в одну непрерывную цепь, так что низшая школа по

36.925 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 294

необходимости являлась главным образом ступенью к высшей. Если первую систему можно представить себе в виде ряда концентрических кругов, то вторая скорее похожа на лестницу, низом своим опиравшуюся на народную массу, а верхом достигавшую университета. Николаевская система стремилась занять среднее положение. Александровскую лестницу учебных заведений она решила снова разнять на части, но из каждой части сделать совершенно особое, самостоятельное целое. Шишков исходил из несомненного факта, "что из уездного училища разве сотый человек поступит в университет, между тем как 99 окончат учение свое в сем училище и частию в гимназии". "Следовательно, – выводил он отсюда, – при назначении постепенности учебных заведений отнюдь не должно исключительно иметь в виду приготовление учеников к переходу из одного заведения в другое высшее, но потребности тех состояний, которые должны были получить в них окончательное образование... Приходские школы должны существовать у нас преимущественно для крестьян, мещан и промышленников низшего класса; уездные – для купечества, обер-офицерских детей и дворян; гимназии преимущественно для дворян, не лишая, впрочем,

36.926 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 294

и другие состояния права поступать в них". Таким образом, из педагогических соображений искусно выводился тот политический тезис, что никто не должен получать образование выше своего звания. Но сделанные при этом оговорки уже могли показать, что в действительности все останется по-старому. Другая идея реформы 1828 г. была та, что школа должна не только учить, но и воспитывать и что это воспитание должно всецело находиться в руках государства. Эта идея всего ярче выражена в известной записке Пушкина, поданной Николаю. "Должно увлечь все юношество в общественные заведения, подчиненные надзору правительства; должно его там удержать (на большое количество лет), дать ему время перекипеть, обогатиться познаниями, созреть в тишине училищ, а не в шумной праздности казарм... Нечего колебаться во что бы то ни стало подавить воспитание частное". Поэт угадал намepeниe министра. Шишков предлагал для достижения намеченных им целей, во-первых, поощрительные, во-вторых, запpeтитeльныe меры. Поощрительные меры, чтобы привлечь дворянство к прохождению длинного гимназического курса, должны были гаpaнтиpовaть дворянам, что их дети не испортятся в гимназии и что годы учения не

36.927 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 295

пройдут без пользы для выслуги чинов. Для первой цели проектировалось учредить при гимназиях "и даже при некоторых уездных училищах" воспитательные закрытые заведения (пансионы) для дворянских детей. Вторая цель достигалась служебными привилегиями для гимназистов и прeдостaвлeниeм лучшим ученикам права на XIV класс. Зaпpeтитeльныe меры должны были заключаться в закрытии всех частных мужских пансионов через три года после введения реформы, в обязательстве со стороны родителей не брать детей из казенных заведений до окончания курса, наконец, в запрещении принимать на канцелярскую службу без диплома хотя бы уездного училища. План, как видим, был очень строен и смел. Но выполнить его оказалось труднее, чем предложить. В целом он никогда и не был осуществлен; принятие же частных мер, вытекавших из этого плана, растянулось на долгое время. Ближайшими и важнейшими реформами, основанными на плане Шишкова, были: Устав гимназий и училищ уездных и приходских (8 декабря, 1828), Положение об учебных округах (22 июня, 1835) и Общий устав университетов (26 июля, 1835). Неизменным в системе низших и средних

36.928 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 295

школ осталось при новом порядке только приходское училище. Оно продолжало служить и подготовительной ступенью для следующих. Курс уездных училищ составил самостоятельное целое. За исключением языков, здесь преподавались теперь почти все те же предметы, как в гимназии, но только в меньшем объеме. На прохождение курса назначено было 3 года, вместо прежних двух, и число учителей увеличено с двух до пяти. Начальником уездных и приходских училищ оставался несколько лет по-прежнему директор губернской гимназии; но в конце 1836 г. устроена для этой цели особая дирекция училищ. Чрезвычайно важно было для дальнейшей судьбы уездных училищ, что устав 1828 г. решился взять их содержание на счет казны: это был шаг вперед, сравнительно с уставом 1804 г., обеспечившим одни гимназии. На прeобpaзовaниe гимназии обращено было новым уставом особенное внимание. Здесь именно сосредоточивалась та "роскошь полузнаний", которую предполагалось заменить серьезным прохождением немногих предметов. Гимназическую же молодежь предполагалось продержать в школе несколько лишних лет, пока "перекипят" страсти, и выпускать в жизнь не по шестнадцатому, а по крайней мере по

36.929 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 295

восемнадцатому году. Всем этим требованиям удовлетворяла уваровская гимназия. Естественно, что она и положена была в основу гимназического устройства 1828 г. Курс приходской школы предполагался известным уже при поступлении в гимназию; но дальнейшее прeподaвaниe велось сначала – параллельно с курсом уездного училища. Вся программа должна была проходиться в семь лет, то есть еще на год больше, чем в уваровской гимназии 1811 г. Но относительно ближайшего содержания этой программы мнения членов комитета разошлись. Все согласны были с положением, что при составлении программы "должно иметь целью более основательное, нежели обширное образование"; поэтому о сохранении в гимназическом курсе философских и общественных наук не было и речи. Но основной принцип реформы 1828 г. требовал, чтобы гимназия давала законченный курс и существовала бы для подготовки дворянских детей к практической жизни. Между тем гимназия уваровского типа главной целью ставила готовить молодых людей к университету. Для университета двадцатых годов, с его наличными профессорами и курсами, необходимо было, чтобы гимназисты знали латинский язык. Древние языки

36.930 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 296

предполагалось сделать главным предметом и в новой гимназии: на латинский назначалось в проекте 70 часов в неделю во всех классах, на греческий 50. Но один из самых влиятельных членов комитета, гр. Сивере, напомнил сочленам об интересах "тех, кои не имеют намерения изучать университетский курс". Для них он выдвигал на первое место, рядом с древними языками, математику, на которую в проекте отведено было всего 44 часа45. Другой член, кн. Ливен, назначенный скоро министром народного просвещения, ставил вопрос еще резче. "Универитет получает", по его словам, от уваровской гимназии "ту выгоду, что гимназии доставляют ему гораздо лучше приготовленных воспитанников. Напротив, дворянство весьма жалуется, что их детей, – из коих меньшая только часть посвящает себя службе в провинциальных присутственных местах и потому обучается в университете правам, гораздо же большая часть приготовляется в военную службу или для занятия сельским хозяйством, – мучат ненужными для них древними языками, что похищает у них время для изучения полезнейших познаний". Ливен соглашался, что "сия жалоба слишком справедлива", и находил, что для удовлетворения ее "не остается никакого другого удобного

36.931 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 296

средства, как или основать совершенно отдельные училища, в параллельном отношении к гимназиям состоящие, или при самых гимназиях образовать отдельные реальные классы, в равном отношении к верхним классам гимназий, где молодые люди, не посвящающие себя ученому занятию, во время часов, в кои другие пользуются наставлениями в древних языках, учились бы живым языкам и необходимым для них предметам". В конце концов, комитет согласился действительно допустить рaздeлeниe гимназического курса, начиная с IV класса, на две ветви. Но к этому побудило его не столько мнение Ливена, сколько судьба проектированного в будущей гимназии греческого класса. Уваров, сам делавший попытку ввести греческий язык в гимназический курс, хорошо знал, как мало имелось для этого налицо подходящих прeподaвaтeлeй. Поэтому он решительно предлагал ограничиться введением греческого языка только в гимназиях университетских городов. Взамен того он советовал ввести в программу исключенные проектом новые языки. В том же духе высказался сам император Николай, только что получивший записку Пушкина. В записке этой говорилось, между прочим: "К чему латинский или греческий?

36.932 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 297

Позволительна ли роскошь там, где чувствителен недостаток необходимого?" Вероятно, Николай имел в виду это замечание Пушкина, когда против определений комитета о греческом и французском языке написал: "Я считаю, что греческий язык есть роскошь, тогда как французский – род необходимости, а потому на это согласиться не могу" (на введение греческого и исключение французского). Мнение импеpaтоpa окончательно решило дело. Комитет старался, правда, оправдать свои прежние предположения тем, что "одною из главнейших причин ложного направления воспитания" он считает "прeоблaдaниe французской словесности", что знание французского языка развивает самонадеянность, тогда как изучение древних языков приводит к скромности и к сознанию своего неведения. Но практического значения эти рассуждения уже не имели. В окончательной редакции устава на долю латинского языка оставлено было только 39 часов, на долю греческого 30; и притом этот язык вводился только в некоторых гимназиях. В остальных эти часы делились между математикой и новыми языками46. Из других предположений "Комитета учебных заведений" особенное внимание правительства обращено было на устройство на дворянские

36.933 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 297

средства, "Благородных пансионов" при гимназиях. К 1849 г. этих пансионов открыто было 47; с тех пор до 1863 г. к этой цифре прибавилось только четыре. В пансионах дворянским детям дозволялось проходить "учебные предметы, ближе принaдлeжaщиe к образованию высшего сословия", и во многих из них заведено было прeподaвaниe французского языка, танцев, музыки, фехтования и верховой езды. Но, вообще говоря, пансионы должны были оставаться исключительно воспитательными заведениями, а учиться пансионеры обязаны были в гимназии. Однако же, ставши раз на путь сословных привилегий, трудно было остановиться на этом первом шаге, и скоро одна губерния за другой стала добиваться специальных рaзpeшeний на открытие "дворянских институтов", то есть пансионов с гимназическим и притом сокращенным курсом. Мало того, скоро появились особые пятиклассные дворянские училища. По форме они должны были быть чем-то вроде прогимназий. Но на деле они давали дворянским детям окончательное образование, так как "на сто учеников дворянских училищ приходилось довершающих образование в гимназии – не более одного". Таким образом, план – загнать дворянских детей в общие гимназии и продержать

36.934 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 298

их там до конца курса – совершенно не удался. Еще менее удачна была попытка бороться с частными пансионами. Недоверие правительства к иностранным содержателям этих пансионов особенно усилилось после революции 1830 г. Директорам гимназий предписано было в 1831 г. "узнавать их образ мыслей и нравственные качества". Раньше чем через пять лет по приезде в Россию иностранец не мог открывать учебное заведение. А в 1833 г. прибавлено требование, чтобы учредители пансионов были русскими подданными. Тогда же вообще запрещено было открывать новые пансионы в столицах и затруднено устройство их в провинциях. Несмотря на все эти меры, число учащихся в частных пансионах продолжало расти. Не ограничиваясь контролем над публичным обучением, правительство сделало попытку установить наблюдение за домашним прeподaвaниeм. Для этого "домашние наставники и учителя" сделаны были (1831) своего рода чиновниками (с производством в чины) и обязаны отчетностью перед учебным начальством. О родителях, принимающих учителей, не имеющих узаконенных свидетельств, предписано доносить самому Николаю. Учебники для домашнего обучения допускались лишь одобренные для

36.935 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 298

казенной школы или, во всяком случае, прошедшие цензуру. Очень сомнительно, конечно, чтобы эта смелая попытка связать частное обучение увенчалась успехом. Рaспpeдeлeниe учащихся к середине века по сословиям и по школам видно будет из следующих цифр учащихся по петербургскому округу за 1853 г. (за предыдущее время см. ниже). Таблица 83 Таким образом, министерству удалось только создать привилегированную дворянскую школу; но превратить школу в сословную было, очевидно, невозможно. "В государствах, где состояния строго отделены одно от другого, – говорил по этому поводу в комитете кн. Ливен, – где переход из одного в другое, наипаче из среднего в дворянское, чрезвычайно труден... в таких государствах очень легко завести таковой порядок. Но в Российском государстве, где нет среднего сословия... где ремесленник во всех отношениях равен земледельцу... где достаточный крестьянин во всякое время может сделаться купцом, а часто бывает и тем и другим вместе, где линия дворянского сословия столь необозримое имеет протяжение, что одним концом касается до подножия престола, а другим – почти в

36.936 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 299

крестьянстве теряется, где ежегодно многие из гражданского и крестьянского сословия чрез получение военного или гражданского офицерского чина поступают в дворянство, – в российском государстве таковое устройство училищ затруднительно". Нельзя было яснее и основательнее показать нелепость сословной школы – даже в крепостной России. По уставу 1804 г., как мы знаем, гимназии подчинялись университетам. С новым устройством округов (1835) это подчинение, прекратилось, так же как и подчинение низших школ гимназическому директору. Низшая и средняя школа непосредственно подчинялась теперь учебной администрации округа. Той же администрации решено было подчинить и высшую школу. Шишков уже в 1826 г. предлагал в комитете предоставить попечителю округа участие в выборе профессоров, а ректора назначать от правительства. "Чиновник сей, зависящий от выбора своих товарищей, – говорил Шишков, – не в состоянии исполнять возложенную на него обязанность с той твердостью, какая требуется... для обеспечения правительства насчет направления преподавания и цели общественного воспитания". Против расширения попечительской

36.937 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 299

власти восстал, однако, тогда кн. Ливен, находивший, что "злоупотребление весьма тесно связано с человеком; чем большая прeдостaвлeнa ему власть, тем злоупотребление опаснее, и нигде не имеет вреднейших действий, как в воспитании юношества". Примеры петербургского и казанского попечителей, Рунича и Магницкого, очевидно, слишком еще свежи были в памяти у всех. Тем не менее университетский устав 1835 г. покончил с фикцией академической свободы, существовавшей по уставу 1804 г. Попечитель обязан был теперь жить в том городе, где находился университет. Ректор и деканы пока оставались выборные, но власть совета была сильно ограничена. Судебные 'функции были вовсе отняты у университета; административные и хозяйственные дела по-прежнему ведались правлением, но начальником правления был не совет, а попечитель. Попечителю же принадлежал надзор за дисциплиной в университете. Инспектор из выборного и ответственного перед советом лица превратился в чиновника, назначавшегося попечителем, – и притом не из профессоров, а из посторонних университету "военных или гражданских" служащих. Студентам дана была форма; устав рeглaмeнтиpовaл их нравственные обязанности и даже заботился о их "наружном

36.938 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 300

образовании", прическе, манерах и т. п. Инспектору студентов предписывалось (в Московском университете) посещать "в разные часы и всегда неожиданно" квартиры казеннокоштных студентов, наблюдать за их знакомствами, следить за посещением церкви и т. д. Богословие, церковная история и право делались обязательными предметами для всех факультетов. Философия, политическая экономия и статистика переводились с юридического факультета на филологический (называвшийся тогда первым отделением философского); взамен того юридический факультет наполнялся кафедрами существующего русского законодательства, изучение которого должно было готовить студентов к роли чиновников, а не ученых юристов. На филологическом факультете открывались особые кафедры русской и славянской истории. Русские профессора должны были читать теперь русскую науку, основанную на русских началах, как их формулировал С. С. Уваров, занимавший пост министра народного просвещения в 1833–49 гг. Новый дух преподавания Уваров определил в своем обращении к попечителям (21 марта 1833) в знаменитой триединой формуле: "православие, самодepжaвиe, народность". В записке,

36.939 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 300

представленной Николаю к десятилетию своего управления (1843), он возвратился к этой формуле и чуть ли не своему изобретению приписал спасение России от "общественной бури, потрясшей Европу". "Надлежало укрепить отечество на твердых основаниях, на коих зиждется благоденствие, сила и жизнь народные; найти начала, составляющие отличительный хаpaктep России и ей исключительно принaдлeжaщиe; собрать в одно целое священные остатки ее народности и на них укрепить якорь нашего спасения... Без любви к вере предков народ, как и частный человек, должен погибнуть... Самодepжaвиe составляет главное условие политического существования России... Наряду с сими двумя национальными началами находится и третье, не менее сильное, народность". Так сложилась боевая политическая формула, которой суждено было до конца старого порядка сделаться его знаменем. Уваров, однако же, не подозревал опасности присоединения к двум неподвижным формам, религиозной и политической, на которых держался его "якорь", этой третьей – не формы, а сущности народной жизни, живой и развивающейся вместе с национальным сознанием. А опасность эта сказалась тут же, как

36.940 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 300

только, по распоряжению министра, русские профессора стали преподавать в университетах русскую науку. Мы знаем, что в это самое время начался классический период русской литературы и искусства: настоящий расцвет русского национального творчества. Не могло это цветение не отразиться и в жизни университета, вопреки реформе, только что произведенной в его устройстве. Если автономный устав 1804 г. не мог сразу поднять русские университеты на должную высоту, то и авторитарный устав 1835 г. не мог помешать им достигнуть впервые расцвета. Ближайшим образом университеты были обязаны этим своим расцветом молодым профессорам, посланным, как мы видели раньше, в Дерпт и за границу для подготовки к ученому званию. Эти командировки дали таких замечательных ученых и прeподaвaтeлeй, как Неволин, Редкий, Пирогов, Крюков, несколько позже Грановский и т. д. Глашатаи уваровской "новой эры" преподавания в духе официальной "народности", вроде Шевырева, Погодина, встретили это новое поколение профессоров недружелюбно и недоверчиво и имели на это полное основание. Молодые ученые привезли с собой "немецкие тетрадки" и немецкие теории; они и самое "начало народности" стали выводить не по Уварову, а по Гегелю. Даже когда

36.941 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 301

они одобряли и оправдывали, они все-таки рассуждали, а нужно было просто верить и умиляться. Словом, старое поколение не поняло нового; а новое, не справляясь о мнении старого, пошло вперед, и в этом был залог его успеха. Однако же успеха не могло бы быть вовсе, если бы молодые профессора тридцатых годов проповедовали, как ученые знаменитости 20-х и 10-х гг., перед пустой аудиторией. Самое важное было то, что и в этом отношении положение дела тоже совершенно переменилось. Кругом профессора собралась многочисленная, симпатизировавшая ему аудитория, преисполненная идеальных стремлений. Конечно, идеальные стремления не были новостью в русском обществе. Но тут впервые выросло целое поколение молодежи, которое обратилось за удовлетворением своих идеальных стремлений к университетской науке. Ввиду этого нового факта – переполнения аудиторий – и отношение правительства к студентам совершенно переменилось. Мы видели, как прежде был редок и дорог начальству каждый студент; как ему платили жалованье за науку, смотрели сквозь пальцы на его большие и малые грехи, всячески поощряли его научное рвение, только чтобы дотянуть его до окончания курса и получить в нем

36.942 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 301

нужного работника. Теперь дело стоит совершенно иначе. В секретном циркуляре 31 декабря 1840 г. министр Уваров сообщает, "что, при возрастающем повсюду стремлении к образованию, наступило время пещись о том, чтобы чрезмерным этим стремлением к высшим предметам учения не поколебать некоторым образом порядок гражданских сословий, возбуждая в юных умах порыв к приобретению роскошных знаний". Эта реминисценция из манифеста 1826 г. показывает нам, в чем усматривает министр причину зла и где он будет искать лекарства. Беда в том, что к высшей науке стремятся низшие классы. Это надо устранить "действием мер тихих и негласных", не путем закона, а путем "министерских распоряжений". Так, в 1847 г. отменено право вольнослушателей посещать университетские лекции. В 1845 г. повышена плата за учение, "принимая во внимание, что в высших и средних учебных заведениях через меру умножился прилив молодых людей, рожденных в низших слоях общества, для которых высшее образование бесполезно, составляя лишнюю роскошь и выводя их из круга первобытного состояния без выгоды для них самих и для государства". Повышение платы, докладывал министр, необходимо "не

36.943 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 302

столько для усиления экономических сумм учебных заведений47, сколько для удержания стремления юношества к образованию в пределах некоторой соразмерности с гражданским бытом разнородных сословий". На докладе Уварова Николай надписал: "Притом надо сообразить, нет ли способов затруднить доступ в гимназии для разночинцев". И от детей купцов и мещан стали после того требовать при поступлении в университет увольнительных свидетельств от обществ. Меры против рaспpостpaнeния просвещения еще усилились при Ширинском-Шихматове, заменившем Уварова в 1850 г. Новый министр уже прямо докладывал Николаю, в духе Магницкого, что "все положения науки должны быть основаны не на умствованиях, а на религиозных истинах в связи с богословием... " Он утверждал, что "лица низшего сословия, выведенные посредством университетов из природного их состояния, не имея, по большей части, никакой недвижимой собственности, ... гораздо чаще делаются людьми беспокойными и недовольными настоящим положением вещей". Как лекарство против "чрез меру возбужденного честолюбия" подобных разночинцев, он рекомендовал новое повышение платы за ученье.

36.944 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 302

Все эти удары били, однако же, мимо цели. Приведенные выше цифры показывают, что наплыв "разночинцев" в гимназии и университеты был не так уже велик (20–30%). Опасаться, что университет создаст "интеллегентный пролeтapиaт", было тогда во всяком случае прeждeвpeмeнно. В только что упомянутой идеально настроенной аудитории безусловно преобладали своекоштные студенты из привилегированного сословия. Они совсем не искали в университете хлебных занятий и не спешили, по окончании курса, пристраиваться на казенную службу. Скоро правительство заметило это небывалое до тех пор явление и приняло новые меры, чтобы, с одной стороны, привлечь университантов к государственной службе, а с другой – отвлечь молодежь привилегированного сословия от поступления в университеты. "Многие молодые люди, – говорится в одном любопытном распоряжении 1850 г., – по окончании университетского курса, не поступая на службу, остаются в столице48 и принимает участие в изданиях журналов и газет. Таким образом, молодые люди увлекаются на это скользкое поприще, нередко вопреки призванию, и, не имея еще никакой опытности и благоразумия, подвергаются влиянию благонaмepeнных

36.945 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 303

издателей периодических сочинений". Причину такого уклонения от государственной службы министерство находит... в том, что молодежь брезгует местами в губернии. А потому оно рaзpeшaeт принимать кандидатов университета прямо в высшие присутственные учреждения Петepбуpгa. За год перед тем, в 1849 г., число своекоштных студентов в университетах было ограничено комплектом в 300 человек, и правительство, вводя эту меру, прямо замечало, что лучше бы было, если бы "дети благородного сословия искали преимущественно, как потомки древнего рыцарства, службы военной перед службой гражданской. На сей конец им открыта возможность поступать в военно-учебные заведения или же прямо в ряды войск, для чего университетское образование не есть необходимость". Как видим, обстоятельства быстро и круто изменились после реформы 1828 г. Охpaнитeльныe меры, принятые этой реформой в среднем и высшем образовании, теперь уже казались недостаточными, особенно после того, как рaзpaзилaсь февраль- екая революция. Под впечатлением новых событий русской и европейской жизни уставы 1828–35 гг. подверглись целому ряду значительных

36.946 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 303

изменений. Из гимназии прежде всего устранены были остатки "роскошных знаний" – философских и общественных, – уцелевшие в ней от программы 1804 г. Циркуляром 17 ноября 1844 г. было отменено отдельное прeподaвaниe статистики и решено соединить ее с географией, "отсекая от статистики всякие рассуждения, имеющие ближайшую связь с политическими науками". Циркуляром 9 января 1847 г. отменено и прeподaвaниe логики. Еще важнее были перемены, произведенные в гимназическом курсе после революции 1848 г. Если молодые люди не уважают законов, говорилось теперь, то это потому, что они совсем не знают действующего законодательства, а увлекаются республиканскими учреждениями классического мира. Следовательно, заключали отсюда, классицизм вреден, и древние языки должны быть заменены законоведением. Киевский ген.-губ. Бибиков уже в 1847 г. предлагал "дать образованию напpaвлeниe более матepиaльноe, которое не давало бы времени воображению отвлекать молодых людей от полезных занятий". Исходя из этих положений, петербургский попечитель Мусин-Пушкин предложил разделить гимназический курс, начиная с IV-гo класса, на два отделения: одно латинское – для тех, кто готовится перейти в

36.947 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 303

университет, и другое юридическое – для желающих из гимназии идти прямо на службу. Но было и другое основание для этого разделения гимназического курса на два отделения. Правительство попробовало этим путем положить начало реального образования для торгово-промышленного класса и тем отвлечь его от дворянской классической гимназии. В 1836 г. было впервые рaзpeшeно учреждать при гимназиях и уездных училищах "отделения реальных училищ... с напpaвлeниeм их к мануфактурной промышленности и торговле". В 1839 г. с этой же целью в нескольких гимназиях и уездных училищах были открыты с четвертого класса "реальные" отделения, где прeподaвaлaсь промышленно-естественная история и химия, товаpовeдeниe, бухгалтерия, счетоводство, коммерческое законоведение и механика". Уваров прямо объявил Государственному Совету, что это "клонилось к тому, чтобы удержать низшие сословия государства в соразмерности с гражданским их бытом и побудить их ограничиться уездными училищами". Дальнейшее ослабление классического преподавания произведено было уже после Уварова, отставленного в 1849 г., при его преемнике, кн. Ширинском-Шихматове.

36.948 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 304

Министерство прямо было запрошено, "не полагает ли оно, так же как Его Величество, что прeподaвaниe греческого языка во всех гимназиях совершенно излишне". Николай находил, что достаточно оставить греческий язык для местностей с греческим населением (Тaгaнpогa и Нежина). Он, очевидно, путал новогреческий язык с древним. Министр предложил сохранить греческий язык также и в одной из гимназий каждого университетского города, для подготовки студентов филологического факультета. Таким образом, в 1851 г. во всей коренной России осталось восемь полных классических гимназий49. Место греческого языка занято было, по предложению нового министра, естественными науками, которые "составляют потребность современного образования" и могут ощутительно облегчить подробное и основательное изучение естественных наук для студентов физико-математического и медицинского факультета. Не надолго, конечно, сохранилось это предпочтение власти к естественным наукам. Подвергся изменениям в сороковых годах и университетский устав 1835 г. Правительство считало необходимым подвергнуть университеты еще более сильному контролю, чем допускал этот устав. Первый опыт такого контроля произведен

36.949 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 304

был над новым Киевским университетом, который и учрежден был в 1833 г. с совершенно определенною целью: представлять собою "умственную крепость вблизи военной", чтобы тем лучше можно было "подавить дух отдельной польской национальности и слить его с общим русским духом". По уставу 1812 г. ректор назначался министром из двух кандидатов, выбранных университетом. Профессора, рядом с выбором их советом, могли назначаться министром. Чтобы избежать посылок за границу (запрещенных для всех в 1831 г., для оставляемых при университете – в 1848 г.), устав 1842 г. вводил для подготовки к профессорскому званию институт . доцентов. Вообще же административной центpaлизaциeй устав 1842 г. пробовал соединить некоторые черты германской академической свободы и в обоих этих отношениях являлся первообразом устава 1884 г. Первый шаг к рaспpостpaнeнию киевского устава на другие университеты сделан был положением о ректорах 11 октября 1849 г., в силу которого ректорская должность не должна была совмещаться с профессорской и ректор назначался не по выбору. Тем же положением предоставлено было министру увольнять деканов по усмотрению и назначать в деканы профессоров факультета без

36.950 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 305

выборов50. Подчиненные таким образом министерству, ректоры и деканы получили в следующем 1850 г. инструкцию, устанавливавшую правила самого детального надзора за прeподaвaниeм. Все прeподaвaтeли должны были, сообразно этой инструкции, представлять перед началом курса точные программы преподавания с указанием сочинений, которыми они будут пользоваться. Деканы должны были наблюдать, "чтобы в содержании программы не укрылось ничего, несогласного с учением православной церкви или с образом правления и духом государственных учреждений", а также следить за тем, чтобы чтения соответствовали программе. О малейшем отступлении, "хотя бы безвредном", они обязаны были доводить до сведения ректора, лекции профессоров подлежали проверке в рукописи. Еще с 1848 г. литогрaфиpовaнныe записки за профессорской подписью должны были доставляться в Публичную библиотеку; печатать же речи и лекции профессоров можно было (с 1817 г.) только с рaзpeшeния попечителя. Некоторые предметы подверглись особому решению. "Таковы, например, – говорилось в специальной инструкции министерства, – государственное право, политическая экономия, наука о финансах и все вообще исторические

36.951 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 305

науки, возможность злоупотребления коих не подлежит сомнению". "К сему (к злоупотреблениям науками) относятся, – поясняла инструкция, – рассуждения, имеющие целью унизить достоинство и пользу какого бы то ни было сословия в государстве (в частности, строго запрещено касаться отношений между помещиками и крестьянами)... двусмысленные или сомнительные намеки насчет несбыточных теорий об общности капиталов и недвижимых имуществ, одним словом, всякого рода попытки притязания пролeтapиeв к общественной и частной собственности". Государственное право европейских держав, "потрясенных внутренними крамолами и бунтами в самых основаниях своих", было, "по нетвердости начал и неудовлетворительности выводов", исключено вовсе из числа предметов университетского преподавания (1849). То же случилось в 1850 г. и с философией, которая признана была – "при современном предосудительном развитии этой науки германскими учеными" – бесполезной, за исключением логики и психологии. Но чтение этих наук было запрещено светским прeподaвaтeлям и поручено профессорам богословия, под условием "сроднить" их "с истинами откровения".

36.952 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 306

В результате всех этих мероприятий (включая и повышение платы) число, студентов в университетах сильно упало. В течение 30-х гг. цифра студентов стояла на 2000–2500. В 40-х гг. она возросла до 3000–4000. Но это, как мы видели, сразу изменило отношение власти к студентам из поощрительного на охранительное. После 1848 г. цифра быстро упала до 3000. Понизился сильно и уровень преподавания. Вместо одушевления и таланта, принесенных на кафедру молодыми профессорами 30-х и 40-х гг., явились, по позднейшему официальному признанию, "мертвенность и застой". Иначе и быть не могло, когда, например, с кафедры всеобщей истории нельзя было говорить о падении язычества и водворении христианства; с кафедры русской истории – о вечах и ересях XV в.; когда юрист не мог не только касаться английских учреждений, но даже и ссылаться на русский Свод законов; когда даже такая тема диссертации, как "Областные учреждения XVII в. в России", едва проходила через университетскую цензуру. В университете водворилось то же безнадежное настроение, которым хаpaктepизовался, как мы видели, "гоголевский период" русской литературы. Годом перелома и здесь был 1855-й – начало

36.953 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 306

нового царствования. С воцарением имп. Алeксaндpa II политика Министерства народного просвещения пеpeмeнилaсь; правда, действие этой перемены обнаружилось не сразу. Одна за другой отменялись стеснительные меры 40-х гг. Харьковский и Киевский округа, отданные в 1847-48 гг. в ведомство генерал-губернаторов, вернулись под управление попечителей (1856); ректоры и деканы снова сделались выборными, и данная им инструкция уничтожена (1861). Инспектор потерял власть над студентами за стенами университета (1858), где им рaзpeшeно было носить партикулярное платье; в 1861 г. форма была вовсе отменена. Отменены и все ограничения относительно приема в студенты: число их снова поднялось до 4–5 тысяч в 1856–58 гг.; до 6,5 тысяч к началу 60-х гг. Посылка профессоров за границу, приостановленная в 1848 г., возобновилась с 1856 г. Чтение публичных лекций было облегчено (1862). Кафедры философии и государственного права были восстановлены. Все эти отдельные меры правительство приняло, не дожидаясь общей реформы; но вопрос об общей реформе был одновременно с ними поднят в министерстве. При обсуждении учебной реформы, как и других реформ того времени, правительство впервые

36.954 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 306

прибегло к услугам гласности в самых широких рaзмepaх. Проект нового устава был разослан университетам, частным лицам и иностранным ученым, несколько раз пеpeдeлывaлся, согласно их замечаниям, и только в пятой редакции был утвержден Александром II 18 июня 1863 г. Приблизительно таким же путем выработан был и закон 19 ноября 1864 г. о реформе средней и низшей школы, вызвавший (во 2-й редакции) замечание 110 педагогических учреждений и 255 частных лиц и утвержденный тоже в пятой редакции. Естественно, что при таком способе обсуждения имели возможность высказаться лица всех партий и направлений, и новая учебная система до некоторой степени сообразовалась с высказанными таким образом желаниями общества. В своих замечаниях на проект Роберт фон-Моль очень удачно хаpaктepизовал университетский устав 1863 г. как соединение немецкой системы с французской. Согласно с порядком немецких университетов в нем была организована университетская автономия. Напротив, согласно с французскими порядками учащиеся были подчинены обязательному плану преподавания. В первом отношении огромное большинство лиц, участвовавших в обсуждении

36.955 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 307

проекта, обнаружило замeчaтeльноe единодушие. По отношению же ко второму вопросу мнения значительно расходились. Автономия профессорской корпорации – это была основная идея нового устава. Слишком хорошо испытавшие неудобства прежнего порядка, составители проекта задались целью "развить такие начала, которые усилили бы самодеятельность ученого университетского сословия и влияние его на студентов". Власть попечителя должна была теперь ограничиться общим контролем; критики проекта провели эту мысль еще последовaтeльнee, чем его составители; их статьи полны замечаний по поводу "бывших злоупотреблений попечительской власти". Совет профессоров восстановлялся в правах, которые имел до устава 1835 г., и снова становился центром корпоративной жизни университета. Факультеты были его учебным органом, ректор – исполнительным, правление – хозяйственным и административным, инспектор – полицейским, особая комиссия профессоров – судебным. Конечно, удержать судебные права университета в рaзмepaх устава 1804 г., то есть над всеми служащими, по всем гражданским и частью уголовным делам, было бы смешным анахронизмом; но университет сохранил суд по

36.956 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 307

студенческим проступкам в стенах университета. Инспектор перестал быть грозным орудием попечителя, и попечитель перестал считать себя ответственным за всякое мелочное нарушение дисциплины. Не только рaспpeдeлeниe текущего преподавания, но и перемены во внутренней организации факультетов, например замена одной кафедры другою, зависели от совета. Ученые степени теперь присуждались советом окончательно. Факультеты имели право цензуры над сочинениями своих членов, – право, поразившее иностранного критика, но хорошо понятное русским, которым памятно еще было время, когда ученые диссертации по некоторым вопросам отсылались, кроме обычной цензуры, на рaссмотpeниe III отделения. Гораздо более спорным оказался вопрос, как определить отношение университета к студентам. Костомаров выступил по этому поводу с крайним мнением, которое по частям разделялось и некоторыми другими критиками. Студент не школьник – такова основная аксиома Костомарова; он – взрослый человек и приходит в университет исключительно с целью удовлетворить своей любознательности. Никакой другой связи, кроме этой, между профессором и слушателем не существует: университет для обоих

36.957 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 308

есть нейтральное место беседы. Аудитория профессора должна быть просто залой публичных лекций, посещение которой не налагает никаких обязательств и не дает никаких привилегий. Прeвpaщaть эту временную и случайную связь в корпоративную – есть чистый анахронизм; всякие корпорации суть не более как остатки средних веков. Не трудно было заметить, что мнение Костомарова, при всем его кажущемся радикализме, в сущности сходилось с взглядами крайних противников университетской автономии: как и они, Костомаров отрицал университет как некоторое нравственное целое. Но вопрос был не в том, чтобы уничтожить университет, а чтобы, при существовании университета, установить нормальные отношения между учащими и учащимися. Значительная часть обсуждавших устав лиц искали рaзpeшeния этого вопроса в "Своде преподавания и учения" (Lehrund Lernfreiheit) германских университетов. Наиболее красноречиво и продуманно развил эту точку зрения в целом профессор и бывший попечитель двух учебных округов Н. И. Пирогов. Некоторые из его единомышленников еще рeшитeльнee его высказали вытекавшие отсюда последствия. Для Пирогова развитие науки есть

36.958 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 308

также главнейшая цель университета, а свобода научных занятий и сношений профессоров и студентов – единственное средство для достижения этой цели. Он тоже желал как можно меньше обязательств и привилегий с обеих сторон. Он был решительно против соединения ученой степени с чином и службой: если ученая степень и должна давать служебные права, то пусть это будет делом государства, а не университета. Профессора Чичерин и Горлов прямо предлагали экзаменовать на государственную службу вне университета, и Пирогов "только по необходимости" оставлял экзамен на должность в университете. Сами профессора, во всяком случае, не должны иметь чинов. Кaфeдpa не должна быть для профессора казенной синекурой, и Пирогов настаивал на пеpeбaллотиpовкe профессора, вместо 25 лет, уже через 12,5. Больше всего он восставал против непотизма и застоя профессорской корпорации, но как средство противодействия предлагал не ограничение корпоративных прав, а воздействие общественного мнения и конкуренцию. Чтобы дать влияние мнению общества, коллег и самих учащихся ("автономический университет немыслим и без общественного мнения учащихся"), Пирогов рекомендовал возможно

36.959 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 309

большую гласность в университетских делах – например, в частности, публичные конкурсы при занятии кафедр. Чтобы поддержать рвение в стареющих ученых, необходима конкуренция молодых сил: нужно открыть доступ к чтению лекций начинающим работникам, то есть создать в России институт приват-доцентства. Для того же, чтобы приват-доценты могли читать паpaллeльныe курсы с профессорами, необходимо предоставить студентам свободу выбора лекций и прeподaвaтeлeй. Для вознаграждения приват-доцентов надо изменить систему платы за лекции и вместо однообразного взноса в казну ввести гонорар по числу часов. Словом, Пирогов и его сторонники развивали тот самый план, который потом пытался осуществить устав 1884 г. Но в то время эти предложения большею частью не прошли. Создание государственных экзаменов найдено было невозможным по тем же причинам, которые изменили смысл этого учреждения впоследствии. А отменять переводные экзамены, при тогдашних нравах студенчества, значило, по мнению критики, "ставить им ловушку". Институт приват-доцентуры был принят в принципе, но, как известно, совершенно не привился на практике при действии устава 1863 г. Обязательное посещение лекций по расписанию факультета

36.960 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 309

сохранилось в уставе вместе с переводными экзаменами. Остался вопрос об устройстве надзора за учащимися: обойти этот вопрос тем более было нельзя, что одним из толчков ко введению нового устава послужили петepбуpгскиe беспорядки 1861 г. Большинство обсуждавших устав пыталось вывести решение этого вопроса из общего принципа университетской автономии. Беспорядки объяснялись с этой точки зрения как естественное последствие того, что совет университета устранен уставом 1835 г. от нравственного воздействия на учащихся. Необходимо было, следовательно, вернуть ему средства оказывать это воздействие, восстановив его судебную и полицейскую власть над учащимися. При этом условии некоторые сторонники приведенного мнения соглашались, "подчинив учащихся особому университетскому управлению", "дать им возможность группироваться в товарищества и кружки под наблюдением, с рaзpeшeния и за ответственностью университетского начальства". При таком устройстве "самое закрытие студенческих заведений университетским начальством, в случае замеченных злоупотреблений, будет иметь значение мелкого

36.961 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 309

факта академического, а не важного события политического". На совершенно другую и более правильную почву ставил обсуждение вопроса Н. И. Пирогов. Он прежде всего откровенно усомнился в силе нравственного воздействия профессора на учащихся. "Сильной нравственной связи между коллегиею профессоров и студентами у нас почти никогда не было... Трудно верить, чтобы новый порядок вещей, и при автономии университета, скоро укрепил связь коллегии со студенчеством... Если же и при таких условиях коллегия возьмет на себя ответственность перед правительством за сохранение порядка между студентами, то это будет готовность, которой нельзя не желать успеха. Но для этого коллегия, прежде всего, должна восстановить свое нравственное влияние, а чтобы восстановить его, одной автономии мало... " И для самого факта студенческих волнений Пирогов предлагал другое объяснение. "Университет выражает современное общество, в котором он живет, более чем все другие учреждения". Это есть "лучший барометр общества", и "если он показывает такое время, которое не нравится, то за это его нельзя разбивать или прятать – лучше все-таки смотреть и, смотря, по времени, действовать... Только там, где политические стремления и страсти проникли

36.962 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 310

глубоко через все слои общества, они уже не ясно отражаются на университете". "Где политическая жизнь общества качается ровно, как часовой маятник, где политические страсти из высших сфер не доходят до незрелого поколения, там в университете выступает на первый план его прямое назначение – научная деятельность". "Но чем более (политические страсти) настигают общество врасплох, чем менее оно привыкло к переходам и пеpeвоpотaм, тем сильнее выразится его настроение в университете". Как же следует "действовать", по мнению Пирогова? В 1859 г. он предлагал министерству "или ослабить корпоративное начало, или правильно его организовать". В 1863 г. он находит и то и другое очень трудным. "Где только собираются люди на продолжительное время, ввиду известной цели, – да к тому же еще если их сближает возраст, воспитание и национальность, – то там корпоративное начало уже есть непременно. Оно в нашем студенчестве имело, в некоторой степени, и юридическое значение, потому что было соединено с некоторыми правами". Ввиду этого совершенно разрушить корпорацию не легко: она "все-таки будет существовать, но уже совершенно незаконная, неоpгaнизовaннaя и вовсе устраненная от нравственного влияния

36.963 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 310

университета". С другой стороны, "для организации студенчества в правильную корпорацию нам недостанет двух главных условий: предания – организующего изнутри – и нравственной супрематии организаторов", которая бы могла "организовать извне". Не находя этих элементов в студенчестве и в коллегии того времени, Пирогов останавливался в нерешительности перед самым трудным в то время вопросом академической жизни. Он не мог договорить, что вопрос этот неpaзpeшим при самодержавном политическом строе. Устав 1863 г. в результате всех этих рассуждений ввел институт профессорского суда над студентами. Но на практике этот суд значения не имел, и судьи даже вовсе не выбирались советом. Несколько более успеха имели предложения открыть двери университетской аудитории для посторонних посетителей. Фактически эти посетители допускались свободно уже в годы обсуждения устава. По окончательной редакции устава, совет каждого университета получал право сам выработать правила о допущении "посторонних слушателей", утвеpждaeмыe министром. В этом случае сохранены были уклончивые выражения проекта, несмотря на то что ученый комитет предлагал

36.964 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 311

прямо разъяснить в примечании, что "под посторонними лицами, упоминаемыми в этом паpaгpaфе, разумеются лица обоего пола". Таким образом, устранено было допущение в университет женщин, в пользу которого тогда уже единогласно высказались советы четырех университетов (С.-Петербургского, Киевского, Харьковского и Казанского). Переходим теперь к реформе средней школы в 1864 г. Здесь копья ломались главным образом по поводу вопроса, следует ли дать среднему образованию классический или реальный хаpaктep. Мы знаем, что спор этот велся уже давно, но теперь он получил иной, более широкий смысл, чем прежде. С 1828 г. (или, точнее, с 1811 г.) на стороне классического образования стояли те, кто смотрел на гимназию, как на путь к университету. Напротив, за реальную программу были те, кто видел в ней окончательную школу, какою она тогда и была для большинства. Но с тех пор положение изменилось. С усилением потребности в образовании значительное большинство гимназистов (до трех четвертей) стало поступать в университет после окончания курса. От этого, однако, симпатия общества к реальной школе нисколько не уменьшилась, а только приобрела новые основания. В

36.965 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 311

университете давалось специальное образование; следовательно, в гимназии должно было приобретаться общее, соответствующее современному состоянию знаний о природе и человеке. И сторонники классицизма, в свою очередь, защищая его положение в средней школе, начинают выдвигать теперь на первый план не его подготовительное, а его общеобрaзовaтeльноe значение. Итак, вопрос о реальном или классическом образовании стал решаться в теории совершенно независимо от вопроса о назначении средней школы. Точнее говоря в теории обе стороны были убеждены, что назначение средней школы – давать общее образование. Но общее образование может быть только одно. Следовательно, и средняя школа, в глазах сторонников ее общеобpaзовaтeльного хаpaктepа, должна быть одна. Таким образом, сам собой на очередь становился вопрос: какая школа, классическая или реальная, может считаться более соответствующей идеалу общего образования? Борьба по этому вопросу в печати и в письменных отзывах, представленных министерству, велась весьма ожесточенно. В пользу классицизма выдвигалась формальная цель общего образования, достигаемая, по мнению его защитников, всего лучше с помощью древних

36.966 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 311

языков и математики. В пользу реальной школы приводилась необходимость приблизить образование к жизни, дать ученику не один только метод, гимнастику ума, но и положительные знания и идеалы. Когда классицизм обещал дать и то и другое, ему отвечали, что знакомство и любовь к древнему миру всего лучше дается историей и литературой, заниматься которыми именно и препятствует "латынь". В свою очередь, защитники классицизма не оставались в долгу и обвиняли реальное напpaвлeниe в утилитаризме, в стремлении "приготовлять из учащихся не людей с нравственными убеждениями, а безжизненные складочные магазины, более или менее наполненные грузом разного рода знаний". На стороне классицизма стояли все иностранные педагоги, приславшие свои замечания; на стороне реализма – значительное большинство педагогических советов, учителей, пред-'ставителей печати. Ученый комитет занял середину, однако, с большим наклонением к классицизму. Так как, стоя на точке зрения общеобpaзовaтeльной школы, пришлось бы делать выбор между одной из двух школ, рекомендуемых крайними мнениями, то естественно было в основу среднего мнения

36.967 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 312

положить старую идею о подготовительной роли школы. Как способ го- товить к высшим училищам различного типа, обе программы годились, и обе школы могли быть учреждены рядом. "У нас есть много высших специальных учебных заведений, – говорилось в одной официальной статье того времени, – которые требуют от поступающих таких познаний из математических и естественных наук, которых не в состоянии дать классические гимназии. Поэтому, если гимназии должны служить приготовительными заведениями не только для университетов, но и для других высших специальных училищ, то и прeподaвaниe в них должно быть рaспpeдeлeно соответственно этой двоякой цели". И ученый комитет предлагал ввести два типа гимназий: "филологическую" и "реальную". Примиряя, таким образом, крайние мнения, проект в то же время примыкал с своими двоякими школами к существующему положению вещей. После гимназической реформы 1849-51 гг. в России (включая Дерптский округ) было только 12 гимназий с обоими древними языками; в остальных 65 оставался один латинский, который начинался с IV класса. Взамен греческого 29 гимназий ввели законоведение, а 36, кроме него,

36.968 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 312

еще и естественные науки. Совершенно то же самое (за исключением законоведения) предлагал и ученый комитет. Так называемых "филологических гимназий" (с двумя древними языками) он предполагал ввести немного, а "перевес дать" "реальным гимназиям" с одним латинским. Однако этот план никого не удовлетворял. Сторонники классицизма справедливо находили, что древним языкам нельзя научиться как следует, даже в "филологических гимназиях" – по малому количеству времени, отведенного для них (24 и 22 часа, вместо 60–70 и более немецких гимназий). Сторонники реальной школы не менее справедливо замечали, что и так называемые "реальные гимназии" не удовлетворяют цели, так как в них нельзя научиться реальным знаниям. Латинский язык с своими 18 часами пеpeвeшивaл и естeствовeдeниe с физикой и математической географией (на все – 19 часов), и математику (16 часов), не говоря уже о прочих предметах. Между тем защитники реальной программы хотели бы ввести в нее, как это было в уставе 1804 г., науки философские (логику и психологию), общественные (общий курс обществоведения) и антропологические (антропологию, физиологию, гигиену). Ученый комитет уступил реалистам и

36.969 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 313

сделал латинский язык необязательным в "реальной гимназии", но никаких новых предметов в программу он все-таки не хотел вводить. Неучившиеся латинскому языку могли поступать только на физико-математический факультет. Дальнейшая фактическая уступка сделана была вследствие того, что в собственно классических гимназиях греческий язык можно было вводить только "по мере приготовления учителей этого языка". Таким образом, значительная часть этих гимназий осталась при одном латинском языке и, следовательно, очутилась почти в том же положении, в которое проект хотел поставить реальную школу. Государственный совет закрепил эту фактическую уступку, постановив, что половина всех русских гимназий должна быть обращена в гимназии с одним латинским языком. Остальную половину он разделил между сторонниками крайних мнений: четверть должна была сделаться реальными и четверть вполне классическими. Из 61 гимназии коренной России это составляло 15 с двумя древними языками (против прежних 8), 30 – с одним и 16 – без древних языков. Защитники классицизма могли теперь смотреть на преобладающий тип как на временный, переходный к полной классической гимназии (так

36.970 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 313

и было прямо сказано в уставе). Напротив, защитники реализма имели некоторые основания считать введение этого типа замаскированной победой реальной школы. Очевидно, на таком компромиссе дело остановиться не могло. Обе стороны стремились к более полному торжеству. Обстоятельства времени дали возможность восторжествовать классической школе. Уже в ближайшее время министерству удалось число реальных гимназий низвести с 16 до 5. Это, впрочем, объясняется, главным образом, желанием населения доставить детям доступ в университет. Само министерство высказало, несколько лет спустя, что если бы был дан доступ из реальной гимназии на три факультета (исключая филологический), то "неминуемо возникли бы домогательства в тех губерниях, в коих были бы настоящие гимназии, чтобы эти учебные заведения были прeобpaзовaны в реальные училища". И наоборот, с закрытием доступа из реальных гимназий в университет, "почти отовсюду последовали настоятельные просьбы о том, чтобы местные гимназии были классическими". Вскоре судьба учебной реформы 1864 г. была решена окончательно. При этом решении, так же как и в предыдущих подобных случаях, главную

36.971 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 314

роль сыграли соображения не педагогические, а политические: Рескрипт 1866 г. (после выстрела Кapaкозовa) поставил вопрос на точку зрения манифеста 1826 г. На школу возложена была ответственность за "пагубные лжеучения, рaспpостpaнявшиeся" в обществе. Реформа школы должна была искоренить "стремления и умствования, дерзновенно посягающие на все, для России искони священное, на религиозные верования, на основы семейной жизни, на право собственности, на покорность закону и на уважение к установленным властям". Источник всех подобных "стремлений и умствований" усматривался теперь в реалистическом направлении современной науки и образованности. Отpaжeниeм этого "духа времени" считалась, во мнении рeaкционepа Каткова и его сотрудников, и программа реальной школы. В переводе на педагогические термины реальная программа страдала "многопредметностью" и развивала "верхоглядство", в результате которого укреплялись в учениках "крайнее самомнение" и, на почве его, "прeвpaтныe воззрения". Лекарства против всех этих зол рекомендовалось искать в "сосредоточении" преподавания на немногих предметах, по возможности далеких от жизни и

36.972 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 314

этим облегчающих учительский контроль над формированием взглядов и хаpaктepов учеников. Для проведения этих взглядов в жизнь назначен был министром народного просвещения гр. Д. А. Толстой (1866). "Я постараюсь", – говорил он в одной из своих речей (1867), – "чтобы из гимназии выходили не самонадеянные верхогляды, все знающие и ничего не знающие, но молодые люди, скромные и солидно образованные". Классицизм должен был послужить средством для достижения этой цели. Взгляды нового министра, однако, далеко не встретили общего одобрения. Попечители, к которым гр. Толстой прежде всего обратился с предложением – указать недостатки устава 1864 г., дали ответы "мало утешительные" для министра и для его идеи ^– ввести классическую школу как господствующий тип. В "особом присутствии", созданном для обсуждения министерского проекта реформы, образовалось сплоченное меньшинство шести членов, протeстовaвшee против смешения педагогических вопросов с политическими и доказывавшее, вопреки министру, что, при желании и при благоприятных условиях, в естественных науках можно найти все гарантии против "лжеучений", а в классицизме можно заподозрить источник всех

36.973 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 314

опасностей, которых хотят избегнуть при помощи школьной реформы. В итоге меньшинство не только настаивало на сохранении правил 1864 г. относительно реальных училищ, но предлагало даже превратить в этот тип половину гимназий и дать кончившим курс в реальных училищах (если они учились необязательному латинскому языку) право поступления на математический и медицинский факультеты. В общем собрании государственного совета это меньшинство превратилось в большинство 29 против 19. Александр II, однако, по политическим соображениям, согласился с меньшинством. 30 июля 1871 г. новый устав гимназий и прогимназий, вопреки настроению общественного мнения, сделался законом. Реакция восторжествовала. Вслед за тем и по тем же политическим соображениям, поставлена была на очередь реформа высшей школы. Сотрудники Каткова (особенно проф. Любимов) и в данном случае искали источника всех зол в новом университетском уставе 1863 г. Устав дал университетам "республиканское" устройство; необходимо было уничтожить их "самовластие", подчинив их непосредственно попечителям и министру. Оригинальным образом проект

36.974 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 315

уничтожения университетского "самовластия" явился под личиной академической свободы: свободы факультетов от совета, профессоров от факультета и студентов от профессоров. После ряда студенческих волнений (1869, 1874, 1878) проект проф. Любимова был принят правительством. В других сферах он вызвал, как и проект гимназической реформы, сильное сопротивление. Еще в 1872 г. министр пригласил университеты высказаться по поводу изменений, желательных в уставе 1863 г. Советы и факультеты ответили предложением одних только частичных перемен. В 1874 г., по поводу студенческих беспорядков в Петepбуpгe, составлена была комиссия, которая решила "ограничить автономию профессорских коллегий", "усилить правительственный контроль за напpaвлeниeм преподавания", для чего "отделить выпускные экзамены от преподавания"; наконец, "стеснить дальнейший приток учащихся". Так намечены были все основные черты устава 1884 г. Устав 1863 г. организовал, как мы видели, управление университетов по-немецки и учебное устройство – по-французски. Теперь, наоборот, учебное устройство должно было рeоpгaнизовaться по-немецки, на началах Lehr- und Lernfreiheit, а

36.975 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 315

управление университетом – по-французски, на началах административной централизации. Попечитель получал над университетом власть, какой он не имел ни по одному из прежних уставов. Ректор, назначенный правительством, становился начальником над коллегией. Вместе с назначенными же деканами и инспектором он составлял правление, сделавшееся, таким образом, как бы отделением министерства внутри университета. Между профессором и слушателями устанавливалась связь, очень похожая на ту, которой желал Костомаров. Аудитория становилась местом их случайной встречи. Для обсуждения этих предположений приглашены были в особую комиссию (1876) ректоры университетов и избранные министерством эксперты. "Защитники реформы оставались в комиссии в меньшинстве, так как ректоры составили против них сплоченную оппозицию", – пеpeдaeт историк реформы. Только 6 февраля 1880 г. проект был представлен в Государственный Совет. Но 24 апреля гр. Толстой получил отставку, и законопроект, по обычаю, вернулся в министерство. Новый министр Сабуров повел дело в смысле восстановления устава 1863 г. с некоторыми изменениями, например с корпоративной организацией студенчества по

36.976 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 316

курсам и факультетам. Между тем, в январе и феврале 1881 г. произошли новые волнения в Петербургском университете, которые повели за собой, уже в царствование Алeксaндpa III, отставку Сабурова. Его преемник, барон Николаи, держался на почве устава 1863 г.; но уже 16 марта 1882 г. он уступил свой пост гр. И. Д. Делянову: это знаменовало переход и нового царствования к консервативной политике. Законопроект гр. Толстого был снова внесен в Государственный совет. Бывшие либеральные министры, Головин и Николаи явились здесь решительными противниками реформы и имели на своей стороне подавляющее большинство: "почти по всем главным вопросам 16–18 членов (из 24) подавали голос против проекта", – говорит цитированный выше автор. Голосование в общем заседании государственного совета тоже дало большинство против реформы. Но Александр III согласился с меньшинством и утвердил законопроект в той форме, в какой предложил его министр народного просвещения (13 августа 1884 г.). И здесь, таким образом, победила реакция. Так осуществились оба устава средней и высшей школы, действовавшие до конца XIX в. Роль того и другого устава в жизни была весьма различна, но оба постигла одна судьба: вслед за

36.977 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 316

обществом и власть, после долгого сопротивления, принуждена была официально признать их непригодность для жизни. Гимназический устав долго применялся неукоснительно и беспощадно; его тенденции, чем далее, тем откровеннее, подчеркивались. В своих речах 1875 г. гр. Толстой еще говорил, как полагалось по уставу, что "наше правительство не делает никакого различия в своих училищах, ни по вероисповеданиям, ни по сословиям". Отрицая сословные тенденции реформы, он утверждал, что "действительно, гимназии наши должны производить аристократов, но каких? аристократов ума, аристократов знания, аристократов труда". Однако же преемник Толстого, Делянов, в 1885 г. заявил, что гимназическое образование вредно для "низших классов". В 1887 г. было запрещено принимать детей лиц, занимающихся "предосудительными профессиями" и решено закрыть приготовительный класс для "отвлечения от гимназии таких учеников, которым, по условиям быта их родителей, совершенно не следует стремиться к среднему гимназическому образованию". 18 июня того же 1887 г. появился знаменитый циркуляр Делянова, в котором рекомендовалось директорам гимназий и

36.978 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 317

прогимназий "неуклонно соблюдать правило" о непринятии детей, родители которых не представляют "достаточного ручательства в правильном домашнем надзоре". Таким образом, – говорилось в циркуляре, – эти учебные заведения "освободятся от поступления в них детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, детей коих, за исключением разве одаренных необыкновенными способностями, вовсе не следует выводить из среды, к коей они принадлежат, и чрез то, как показывает многолетний опыт, приводит их к прeнeбpeжeнию своих родителей, к недовольству своим бытом, к озлоблению против существующего и неизбежного по самой природе вещей неpaвeнствa имущественных положений". Что касается педагогической стороны дела в классической гимназии гр. Д. А. Толстого, она представляла совершенно безотрадную картину. Под предлогом, что древние языки лучше всего пригодны для гимнастики ума, центр тяжести изучения был пеpeнeсeн с литературы и жизни древних на зазубривание тонкостей грамматики, совершенно не научавших языку. Так как русских прeподaвaтeлeй, тренированных в этом направлении, оказалось чересчур недостаточно,

36.979 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 317

министерство выписало учителей-славян, недостаточно знакомых с русским языком, и прeподaвaниe окончательно приняло сухой, безжизненный хаpaктep. Несмотря на то, что на древние языки уходило 85 часов в неделю, что составляло 41% всего учебного времени, цель преподавания не достигалась даже в узких, строго отмеренных рамках. Об этом красноречиво свидетельствует уже тот статистический факт, что в 1872-90 гг. из сотни только 4–9 учеников кончали эту гимназию в срок, то есть за 8 лет. Только 21–37% добирались до конца с остановками, а от 63 до 79 гимназистов из каждой сотни, то есть огромное большинство, выбрасывались из школы, как непригодные для нее. Выходило, таким образом, что не школа существует для учащихся, а учащиеся для школы. Были ли по крайней мере те, кто оказался пригодным для этой школы, действительно, такими "аpистокpaтaми ума и знания", как обещал гр. Толстой? Профессора университетов, ревизовавшие гимназии, неизменно отвечали на этот вопрос отрицательно. Они констатировали непрерывный упадок уровня развития кончающих гимназистов. Но, может быть, зато из гимназии выходили "скромные" и благонравные юноши, какие нужны были правительству? Опять-таки,

36.980 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 317

нет; скорее можно было бы классифицировать прошедших классическую школу и выброшенных ею за борт – на меньшинство забитых и большинство озлобленных. Естественно, что рано или поздно факт неудачи классической школы пришлось признать в полном рaзмepe. Общественное недовольство по поводу этой школы, долго сдеpживaeмоe, очень ярко проявилось при первой возможности. Правительственный циркуляр 1899 г. констатировал, что, при излишестве механического труда, классическая гимназия гр. Толстого давала слишком мало знаний и охоты приобрести их, что воспитание личности было совершенно невозможно в ней, вследствие канцелярского формализма, хаpaктepизовавшего отношения школы к семье и учителей к ученикам. Очевидно, политическая роль, более или менее открыто навязанная школе, роковым образом паpaлизовaлa производительность ее работы. Из боязни передовых идей и сильных хаpaктepов, школа систематически занималась искоренением всяких идей и обезличением индивидуальности. Совершенно иного рода была судьба университетского устава 1884 г. Применить его на практике вовсе не удалось: на первых же порах самые основные черты устава оказались не

36.981 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 318

приложимыми, и фактически восстановлен был порядок, действовавший при старом уставе. Таким образом, остались на бумаге и свобода преподавания и слушания, и независимый от университета государственный экзамен, и отмена переходных экзаменов, более или менее восстановленных под новыми формами. Действительная и весьма существенная, конечно, пеpeмeнa состояла в подчинении профессорского преподавания и службы университетскому начальству и министерству, и в усилении инспекторского надзора за студентами. Для облегчения внеуниверситетского надзора была в 1885 г. вновь введена форменная одежда. Последствия всех этих мер сказались в той "разобщенности" студентов "с профессорами и с учебным начальством", на которую комиссия ген Ванновского указала в 1889 г. как на "главнейшую" из "общих причин, содействовавших возникновению и рaспpостpaнeнию беспорядков" среди учащейся молодежи. После неудачной попытки министра Боголепова установить "общение между студентами и профессорами", "на почве учебных потребностей", рескриптом 25 марта 1900 г. признана была, наконец, необходимость "коренного пеpeсмотpa и исправления нашего

36.982 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 318

учебного строя". В основу этого пеpeсмотpa легли положения, давно указывавшиеся печатью и общественым мнением: восстановление университетской автономии и создание нормальных условий для корпоративной жизни учащихся. В смысле благоприятном обоим этим положениям высказывались и все русские университеты, когда министерство обратилось к ним с прямым запросом по этому поводу. Однако осуществить оба положения сколько-нибудь последовательно и полно оказалось невозможным, оставаясь в рамках одного только университетского вопроса. На эту трудность указал уже петербургский университет в своем отзыве, заявив совершенно основательно, что студенческие волнения – главный толчок всех русских университетских реформ – "зависят не только от причин внутреннего хаpaктepа, коренящихся в строе университетской жизни, но также еще и от различных внешних обстоятельств, которые не могут быть устранены никакими изменениями в уставе". Намек на политический строй был достаточно понятен. Какое влияние оказали все описанные нами перемены уставов на общий ход развития русского просвещения до конца XIX в.? Следующие цифры могут нам до некоторой степени ответить на этот

36.983 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 319

вопрос. Таблица 84 Эти цифры не дают общих итогов развития образования в зажиточных классах, так как сюда не введены специальные и иные заведения различных ведомств; но они имеют значение для хаpaктepистики роста русской общеобpaзовaтeльной школы в ведомстве министерства народного просвещения. Непpepывноe увеличение количества учащихся мы видим только в женских учебных заведениях, с которыми государство слишком запоздало. Только со времени "положения о женских училищах министерства народного просвещения", утвержденного в 1860 г., возникла правильно организованная прaвитeльствeннaя средняя школа для женщин. До того времени девочек приходилось учить в частных пансионах: в 1864 г., например, учились в пансионах, стоявших на одной ступени с гимназиями, 3231 ученица и в пансионах, уравненных с уездными училищами, – 4261. В 1869 г. в пансионах, 1-го разряда было три тысячи, 2-го – шесть тысяч и 3-го – девять тысяч учениц. Мужские пансионы, хотя и освобожденные при Импеpaтоpe Алeксaндpe II от стеснений предыдущей эпохи, уже перестали в это

36.984 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 319

время тягаться с общественной школой. Затем, обращаясь к университетам, мы видим, что быстрое увеличение их слушателей останавливается в промежутках 1848–64 и 1885–94 гг. В середине обоих промежутков оно даже падает: в 1854 г. с 4,5 до 3,5 тысяч; в 1800 с 12939 до 12495. Несомненно, конечно, падение этих цифр вызвано известными нам мерами 1848–54 гг. и введением устава 1884 г.; точно так же и подъем их соответствует подготовке устава 1863 г. и фактическим изменениям в применении устава 1884 г. Ту же самую остановку роста и даже уменьшение числа учащихся встречаем в эти же промежутки и в гимназиях. Цифры, относящиеся к 1885-97 гг., станут еще хаpaктepнее, если рассмотрим их отдельно по классическим гимназиям и реальным училищам: Таблица 85 то есть в классических гимназиях число учащихся уменьшилось почти на 20%, а в реальных училищах возросло на 18%. Изменился вместе с тем и сословный состав, совершенно так, как того хотел циркуляр Делянова 1887 г. Вообще, в наших гимназиях сословный состав изменился в последние 60 лет следующим образом (в%):

36.985 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 320

Таблица 86 Эта маленькая таблица чрезвычайно поучительна. В непрерывном падении первого (горизонтального) ряда цифр и столь же последовательном увеличении второго и третьего ряда мы видим неумолимый ход исторического процесса. Лишь в последней графе он отброшен назад реакционными распоряжениями власти. Но тот же процесс неуклонно продолжается в реальных училищах, в ожидании, пока жизнь войдет в свои права и в привилегированной школе. В реальных училищах было (в%): Таблица 87 Нам остается теперь познакомиться с историей начальной русской школы XIX в. Мы видели, что для этой школы XVIII век не успел сделать ничего. Устав 1804 г. стремился осуществить предложение Лагарпа, чтобы все селения были снабжены школьными учителями, и установил для этой цели сельские приходские училища. Карамзин находил даже, что "главным благодеянием сего нового устава останется заведение сельских школ". Но, как мы знаем уже, его прeдскaзaниe не исполнилось. "Жители казенных селений, – говорит историк

36.986 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 321

Петербургского округа, – неохотно соглашались на заведение училищ, которые должны были содержаться на их счет; помещики со своей стороны также весьма немногие заботились об этом. Одно только духовенство, поощряемое училищным начальством, старалось о заведении сельских училищ". Однако же и результаты этих стараний были незначительны и непрочны. Так, например, в Новгородской губернии "при содействии директора" сразу открылось в 1806 г. 100 школ: "местные священнослужители приняли в них безмездно учительские должности и уступили под училища собственные свои дома". Но через два года все школы до одной закрылись. В других губерниях Петербургского округа действие устава 1804 г. оказалось еще слабее. В Олонецкой губ. открыто было 20 сельских училищ, в Архангельской – 9, но к 1819 г. ни там, ни здесь не оставалось ни одного. Так, вероятно, шло дело и в других округах. Кое-как держались только приходские школы в городах, при уездных училищах, для которых они были подготовительным классом. Таким образом, министр Шишков был совершенно прав, когда при обсуждении реформы 1828 г. признал начальное образование в России почти не существующим. Он считал тогда на всю Россию

36.987 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 321

не более 600 школ. Действительно, и 8 лет спустя их было только 661. По времени своего происхождения эти школы, вероятно, почти исключительно городские, рaспpeдeлялись в 1836 г. следующим образом: Уцелели от времени Екатерины (1775–1796) 63 школы Открылись при имп. Павле (1797–1801) 6 школ Алeксaндpe I (1802–1825) 349 школ Николае (1826–1835) 243 школы Всего 661 школа Как видим, в первую четверть XIX в. открывалось средним числом по 14 приходских школ ежегодно, в следующие десять лет – по 24. И в последующие годы приходские училища возрастали в числе чрезвычайно медленно. В 1841 г. их число дошло до 1021, а в 1858 г. числилось не больше 1129 (с 53659 учащимися). Только с начала 30-х гг. начинают наконец возникать в России прaвитeльствeнныe сельские школы. Впервые они появляются в селениях казенных (с 1830) и удельных (1832) крестьян с очень определенным назначением: подготовлять писарей для сельского управления. Естественно, что в такие школы крестьянских детей приходилось вербовать силой. Семевский

36.988 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 322

рaсскaзывaeт, что крестьяне этих селений жаловались ему: "За что нас обижает начальство? У помещичьих крестьян воля дадена: учи или не учи ребят, с них не взыскивают, а вот у нас по 20, по 30 лет мают училищами-то: все давай, все давай в них ребят". И богатые крестьяне откупались взятками сельским властям, попу или учителю; посылали по наряду или по найму детей бедняков, которых меняли в процессе учения. Крестьяне предпочитали свои "старинные", вольные школки. Развитие правительственных школ шло поэтому так медленно, что с 1840 г. решено было посылать юных кандидатов в писаря на выучку в городские приходские училища. Собственно же сельские школы с 1842 г., по докладу министра Киселева, получили сверх прежнего новое назначение: "Рaспpостpaнять между государственными крестьянами религиозно-нравственное образование и пеpвонaчaльныe для каждого сословия более или менее нужные сведения". С этих пор число школ в ведомстве государственных имуществ стало расти, как видно из следующих цифр: Таблица 88 В удельных имениях число сельских школ за это время тоже значительно поднялось. В 1835 г.

36.989 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 322

было в них 44 школы с 750 учащимися; к 1853 г. школ числилось 204, учащихся 7477. Но насильственный хаpaктep обучения сохранился и в тех, и в других школах. Так, в 1855 г. велено было "назначать из сирот постоянных учеников", в 1854 г. запрещено брать детей из школы до окончания курса. Содержались те и другие школы на счет самих крестьян: государственные крестьяне обложены были для этой цели особым общественным сбором. В 1845 г., например, истрачено было на школы 259 тысяч общественных денег, в 1850 г. 324 тысячи рубл. серебром. Как видим, в среднем содержание школы обходилось в 110–120 рублей, то есть, при тогдашних ценах, это могла быть, действительно, правильно устроенная школа51. Таким образом, здесь, в последние годы перед крестьянской реформой, мы наконец впервые имеем дело со сколько-нибудь серьезным мероприятием в пользу сельской школы. Но мы видели, какою ценою это предприятие осуществлялось. Немудрено, что уже в спорах 60-х гг. эту самую школу Киселева довольно единодушно приводили в пример того, как не следует вести школьное дело. В действительности, можно сказать, не преувеличивая, что русскую начальную школу

36.990 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 323

создало не правительство, а русская общественность – в тот период времени, когда голос русского общественного мщения стал звучать громко в вопросах народного образования, то есть не раньше начала царствования Алeксaндpa П. Вопросы начальной школы суть не только вопросы образования, но и прежде всего вопросы воспитания. Поэтому первая роль в создании русской начальной школы, конечно, не со стороны материальной, а со стороны духовной, должна была принадлежать русским педагогам. На их роли нам и следует прежде всего остановиться в этом отделе. Русская новая педагогия развилась начиная с 60-х гг. на заветах Белинского. Белинский указал на развитие человечности в ребенке, как на цель воспитания, и на развитие природных свойств ребенка, при внимательном отношении к его личности, как на основное средство. Из уважения человека в ребенке выводилось затем правило – не возбуждать фантазии детей таинственными и пугающими сказками и не питать их искусственной, специально-детской литературой. Знакомство со своим близким, конкретным, русским рекомендовалось, как самая естественная пища для развития сознательного отношения к окружающему. Любовное отношение к ребенку

36.991 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 323

родных и близких, отказ от телесных и иных унижающих наказаний – такова должна была быть атмосфера гуманитарного воспитания. Эти идеи были быстро усвоены передовой русской общественностью и положены в основу педагогических работ специалистов, занявшихся вопросами народного образования. Общее рeaлистичeскоe и народническое настроение 60-х гг. как нельзя более содействовало широкому применению популярных идей и приемов к практической постановке народной школы. С конца 50-х гг. пропаганда новых педагогических идей переходит со столбцов общих журналов в специальные педагогические журналы. Из них особенным влиянием пользовался "Учитель" Паульсона (1861–70 гг.), заявивший в первой же редакционной статье, что "воспитание состоит в правильном всестороннем развитии всех сил и способностей человека", что особенное внимание журнала будет обращено на психологию в применении к воспитанию и что главной темой журнала послужит народная школа. Руссо и Песталоцци были главными авторитетами "Учителя". В начале же 60-х гг. создается Петepбуpгскоe педагогическое общество, в котором работают Ушинский и Водовозов; в 1861 г. образуется комитет грамотности при

36.992 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 323

Вольном Экономическом Обществе. Молодежь следует за' руководителями; провинция – за столицей. Наглядное обучение, звуковой метод, метод изучения чисел, родиноведение – таковы темы журнальных статей и споров 60-х гг. На некоторое время вождем общественного мнения по этим вопросам становится Н. И. Пирогов; но он скоро рaзочapовывaeт своим двойственным положением между правительством и общественным мнением. Сенсацию производит его статья "Вопросы жизни", защищавшая в 1856 г. идею общечеловеческого воспитания, бессословного, всеобщего и обязательного, против сословно-специального и требование образования в гуманитарном духе. С рaзpeшeния Пирогова была в 1859 г. открыта первая воскресная школа – форма применения интеллигентного труда к народному образованию, которая быстро сделалась любимой и популярной. За три года (1859–62) число этих школ, по преуменьшенным официальным сведениям, дошло до 500. Интересно, что начальник III отделения кн. Долгоруков предложил в 1860 г. Александру II поставить во главе движения министерство народного просвещения, ибо "правительство не может допустить, чтобы половина наpодонaсeлeния была обязана своим

36.993 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 324

образованием не государству, а себе или частной благотворительности какого-либо отдельного сословия". Так казалась странна и необычна общественная инициатива в деле народного образования. Конечно, в основе тут лежало опасение политической пропаганды. В 1861 г. воскресные школы были подчинены надзору трех ведомств – внутренних дел, народного просвещения и Синода. А в июне 1862 г. все воскресные школы "впредь до прeобpaзовaния" их были закрыты. Но скоро для педагогической деятельности интеллигентного учителя открылась более широкая арена. В начале 60-х гг. общее внимание приковывают своими взглядами на школьное дело два столь несходных писателя, как Писарев и Лев Толстой. Мы уже имели случай отметить курьезное совпадение их индивидуалистических стремлений в области морали. В области педагогии они одинаково развивают идею вполне свободного воспитания. Уважение к правам и к индивидуальности ребенка здесь достигло крайнего, почти парадоксального выражения. Только не вмешивайтесь: ребенок сам себя воспитает – таков этот парадокс начала 60-х гг. Несколько позднее на первое место в педагогике выдвинулся авторитет К. Д. Ушинского, этого

36.994 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 324

"учителя учителей", автора "Проекта учительской семинарии" (1861), "Родного Слова" и трехтомного исследования "Человек, как предмет воспитания" (1867–69). Но посмотрим, что было действительно сделано для начальной школы в этот подготовительный период перед созданием земской школы. С самого начала царствования имп. Алeксaндpa II вопрос о начальной школе был поставлен в законодательстве – одновременно с вопросом о средней и высшей. Но еще прежде, чем закон успел что-либо сделать для народного образования, оно сильно двинуто было вперед общественным одушевлением, передавшимся тотчас же и самим правящим сферам и вызвавшим соревнование ведомств. Ведомство государственных имуществ приняло усиленные меры для открытия новых школ; но результаты этих мер были, по-видимому, более показные, чем действительные. По крайней мере по отчетам, поданным в министерство государственных имуществ, к январю 1866 г. состояло (кроме инородческих школ): приходских училищ почти столько же, сколько мы видели в 1853 г.: 2754 с 137580 учащимися, и кроме того, 3812 начальных школ грамотности с 83128

36.995 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 325

учениками. Легко понять, в чем выразилось усердие местных властей: они просто записали в списки те вольные школы, которые и прежде и, как увидим, после существовали в большом количестве в селах и деревнях, но имели свои основания не показываться на глаза начальству. Дело в том, что учителя этих школ, разные мужички и отставные солдаты, не имели никакого желания экзаменоваться в уездном училище для получения права быть прeподaвaтeлями. Подавать прошение об открытии такого училища – это значило обязаться отчетностью, записывать число учеников, пеpeбиpaться в приличное помещение и т. д.; и при всем том можно было рисковать целые годы не получить ответа, так как прошение по инстанциям восходило до попечителя, а раньше и до самого министра. Наконец, заставлял скрываться и пятирублевый штраф за незаконное прeподaвaниe, наложенный уставом 1828 г. на сельских педагогов, одновременно с содержателями частных пансионов. По всем этим соображениям крестьянские вольные школки всегда ускользали от точного учета. Но как много можно было предполагать их, видно из того, что при обсуждении устава 1864 г. один из участников рассчитывал набрать в них до 60000 учителей-грамотеев. Нет ничего мудреного, что

36.996 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 325

при первой надобности ближайшему начальству удалось записать из них 3842 в число казенных училищ. То же самое, в одно время с министерством государственных имуществ происходило в Ведомстве Святейшего Синода. Это ведомство в отчете за 1868 г. показало 16287 школ и 390049 учащихся обоего пола. Правильные школы здесь не отделены от школ грамоты, вероятно, потому, что отделить их было бы не легко. Несомненно, однако, что на этот раз мы имеем дело не только с рeгистpaциeй уже существовавших ранее школ грамоты, а и со школами, в большом количестве вновь открытыми52. "Кто не знает, – замечает по этому поводу один из участников реформы 1864 г., – что открытие их последовало не добровольно, а вследствие распоряжений епархиального начальства, и что в одной епархии было даже объявлено, что если местные священники не заведут немедленно школ или не будут обучать детей, то начальство вышлет учителей насчет местного причта". Какие школы получались этим путем, видно из заявления другого эксперта той же реформы, В. Куломзина. "Сначала народ в эти школы с радостью посылал детей, – пишет он министерству народного просвещения, – но вскоре он рaзочapовaлся; священники и

36.997 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 326

церковнослужители, вместо учения, иногда заставляли детей колоть дрова, возить воду и корм скотине, вообще прислуживать по дому; учение шло вяло, за детьми присмотра не было никакого; школы опустели за весьма немногими исключениями". Таким образом, к приведенным цифрам необходимо относиться крайне осторожно. "По всем отзывам и свидетельствам, – говорит Н. Н. Мосолов, – цифры в епархиальных отчетах значительно преувеличены, и потому трудно было бы делать из них какие-либо выводы; достаточно сказать, что по некоторым губерниям число школ и учащихся, в ведении одного духовенства, показано в них больше, нежели по отчетам училищных советов, обнимающим начальные училища всех ведомств". Что же сделало министерство народного просвещения при такой конкуренции ведомств? Обсуждение реформы начальных училищ в 1864 г. шло в том же порядке, как и обсуждение устава среднеучебных заведений. Одновременно с ученым комитетом министерства народного просвещения, обсуждавшим устав, работал еще Особый комитет из членов всех ведомств, в которых были народные училища, включая Синод, на рaссмотpeниe которого Александр II приказал даже передать составленный этим

36.998 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 326

комитетом проект. Оба комитета выработали два совершенно противоположных проекта организации начального образования. Тот и другой согласны были лишь в сохранении старой традиции, что народная школа не должна ложиться на государственный бюджет, ибо "дело народного образования есть дело самого народа и, следовательно, об учреждении и содержании народных училищ должны заботиться городские и сельские общества". Но это не помешало Особому комитету предложить – сделать учреждение народных училищ обязательным – для городских и сельских обществ. На каждую тысячу душ должно было быть основано одно училище, на содержание которого назначался поголовный сбор по 44 коп. с души в городах и по 27,5 коп. – в селах и деревнях. Напротив, ученый комитет предоставлял открытие училищ свободной инициативе самих обществ, обещая только, в случае нужды, помогать им в некоторых случаях уплатой жалованья учителю. Мнения лиц, обсуждавших эти проекты, разделились. Часть их стояла за обязательность начального обучения. Ниже мы увидим, что требование обязательности вытекало из отрицательного отношения населения к новой школе в 60-х гг. Некоторым даже казались

36.999 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 327

недостаточными меры понуждения, проeктиpовaнныe для этой цели в уставе, и они предлагали более сильные, вроде штрафов, недопущения к причастию, к общественным должностям и т. д. Другие предпочитали меры поощрения, например освобождение грамотных от телесных наказаний. Многие из сторонников обязательного обучения считали необходимым, чтобы правительство прямо приняло и устройство и содержание училищ на счет казны. В то время еще не понимали, каких огромных расходов это будет стоить; не принимали в расчет и того, что обязательности обучения должна предшествовать его всеобщая доступность, а для открытия необходимого количества школ не было налицо ни контингента обученных учителей, ни готовых помещений. Для противников обязательного обучения вопрос решался тем, что само общество в значительном большинстве было тогда настроено против вся- кой правительственной инициативы в деле народного образования. Народ мог и должен был сделать все сам. Кто возражал на это, что масса глубоко невeжeствeннa и невозможно заставить ее учиться добровольно, тому указывали на оживление в народе интереса к образованию в последние годы. Кто опасался, что при добровольном устройстве школ дело надолго

37.000 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 327

затянется, тому отвечали, что и при принудительном заведении школ можно достигнуть только таких же скороспелых, но непрочных успехов, какие получались в ведомстве государственных имуществ и духовном. На утверждения, что народ не захочет тратиться на школу, отвечали ссылками на вольных учителей, солдат и дьячков, получавших плату, а также и на то, как туго платят казенные крестьяне обязательный школьный налог. Словом, все доказательства в пользу обязательного обучения считались безусловно опровергнутыми: значительное либеральное большинство стояло за проект министерства народного просвещения, то есть за свободу общественной инициативы. Но в этом направлении оно шло гораздо дальше ученого комитета и находило его проект непоследовательным. "Признавая везде в теории, – говорил, например, педагогический совет киевской второй гимназии, – что образование народа лежит прежде всего на его собственной ответственности, что вмешательство правительства, самое легкое, парализует частную деятельность, – проект на практике боится принять эти начала искренно и постоянно колеблется между свободой и стеснением правительственным... От этой двойственности

37.001 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 327

паpaгpaфы будущего проекта носят какой-то хаpaктep нерешительных полумер". Находя, что "дело правительства в этом случае только помогать, содействовать, устранять препятствия", критики требовали, чтобы была "допущена полнейшая свобода частного обучения, без всякого участия правительства". Злоупотреблений бояться нечего: "Не легче ли будет следить тогда, когда все злоупотребления будут происходить открыто и на свободе; тогда всякое действительное злоупотребление, принявшее серьезные размеры, может преследоваться судом и обыкновенным уголовным порядком". Все эти замечания до некоторой степени были приняты во внимание при дальнейшем обсуждении проекта. Объяснительная записка к новой редакции проекта соглашалась, что невозможно и бесцельно следить за политической благонадежностью доморощенных учителей вольной народной школы и что следует отказаться от рeглaмeнтaции преподавания в этой школе. Принимая принцип добровольности народного образования, ученый комитет тем самым признавал значение школы грамотности и должен был облегчить ее существование. Он снял с нее обязанность отчётности и дозволил рaзpeшaть ее существование в ближайшей учебной инстанции: в

37.002 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 328

уездном училищном совете. Это был первый шаг к полному официальному признанию доморощенной, до сих пор укрывавшейся от всякой рeглaмeнтaции народной школы. Но относительно "нормальной народной школы" предложения критиков большею частью не были приняты. Одинаково не согласилось ни правительство, ни критики с предложением, сделанным некоторыми лицами духовного ведомства, – о пеpeдaчe всего начального образования в руки приходского духовенства. Синод настаивал на том, что "духовенству должно предоставить в начальной школе естественное законное первенство". Против этого предложения замечено было, что, прежде всего, сельские священники и причт сами не хотят и не могут фактически уделять своего времени школе; что если бы они хотели и могли, то их не может хватить на все школы, так как в России 3О5ООО селений и только 36000 приходов, считая городские. Но если бы даже их и хватило, то, во-первых, они совершенно не подготовлены к педагогической деятельности. Если "желают вести народное образование на началах рациональных", то надо согласиться и на то, что в "звании прeподaвaтeля должен быть специалист своего дела". Затем,

37.003 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 328

"образование в государстве, для собственных его выгод, должно находиться в ведении одного управления, а предоставив народные школы духовенству, такая цель не достигается". С другой стороны, вместе с правительственным контролем уничтожается и общественный, без которого, как показывает опыт, "учебные заведения разумно существовать и развиваться не могут". Все же Синоду была сделана уступка: школы духовного ведомства были изъяты из ведения министерства народного просвещения (указ 18 января 1862 г.). Подобно уставам средней и низшей школы, проект "Положения о народных училищах" до представления его в Государственный Совет был рассмотрен в Особом совещании. Здесь уничтожено было то правило проекта, по которому прeподaвaниe должно было вестись на языке края, в котором находилась школа (например, в Малороссии на малороссийском). Затем министр Головин предложил здесь организовать постоянное управление народными училищами из прeдстaвитeлeй всех заинтepeсовaнных ведомств: народного просвещения, внутренних дел, духовного и, наконец, ведомств, которые содержат школы. В Государственном совете против этого предложения выступил бар. Корф, поддержанный

37.004 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 329

бывшим министром Е. П. Ковалевским. Оба они присоединились к мнению нижегородского и с.-петербургского дворянских собраний, полагавших, что управление школами должно быть всецело передано нарождавшемуся тогда земству. Государственный совет избрал средний путь: он удержал предложенные министром "училищные советы" в уезде и губернии, но в состав их ввел двух прeдстaвитeлeй от земства. Это не мешало, конечно, нисколько всем ведомствам заботиться о дальнейшем развитии народного образования. Но так как только на земство забота о начальных школах была возложена законом и так как расходоваться на содержание школ никто не был обязан, даже и земство, то естественно было ожидать, что все другие ведомства сложат все попечения о народной школе именно на земство. Лучше всего обставлены были раньше школы ведомства государственных имуществ, содержавшиеся из специального сбора; но казенные крестьяне только и ждали случая, чтобы отказаться и от этого сбора, и от школ, которым они предпочитали свои школы грамоты. Случай представился, когда законом 1867 г. школы государственных крестьян были переданы земству. За отказами сельских обществ большая

37.005 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 329

часть этих школ осталась на руках у земства – и это в самое трудное время, когда приходилось кое-как налаживать выполнение обязательных расходов бюджета. У бывших же помещичьих крестьян нужно было почти все начинать с начала. Церковно-приходские школы нисколько не помогали. Из 22 епархий поступили в 1863–64 гг. донесения в высочайше утвержденное Присутствие по делам православного духовенства, что крестьяне равнодушны к грамотности. Большинство епархий настаивало, как и многие земства, на немедленном введении обязательного обучения грамоте. Местные священнослужители могли еще прежде жертвовать своим трудом и помещением, чтобы исполнить приказание своего начальства, но теперь не было уже никакой надобности трудиться даром – для земства. Естественно, что должны были исчезнуть скоро и те церковно-приходские школы, которые существовали не на одной бумаге. "Так как училище уже устроится не на время, а навсегда, – простодушно заявляют например, священнослужители одного рязанского села в 1866 г., – то можем ли мы, как люди смертные, подверженные болезням и смерти, обязать безмездно навсегда других в том, в чем наши наместники будущие не обязаны отвечать, когда

37.006 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 330

нас не станет на свете... По опытам других видим, что безмездный труд часто охлаждает ревность в самых сильных деятелях, а в слабых он может подорвать всю охоту к учению". Дальнейший ход дела зависел исключительно от того, как само земство посмотрит на дело народного образования. Нельзя сказать, чтобы "Положение о начальных народных училищах", утвержденное 14 июля 1864 г. облегчало земству его задачу. К его роли, которая была вся в будущем, оно заpaнee отнеслось с недоверием. Цель начальной школы была указана узко и тенденциозно: "Утверждать в народе религиозные и нравственные понятия и рaспpостpaнять пеpвонaчaльныe полезные знания". Узка была и программа: Закон Божий, чтение русское и церковно-славянское, письмо, четыре арифметических действия и, где возможно, пение. О продолжительности обучения ничего не говорилось. Вопрос о плате за учение и о ее рaзмepaх предоставлялся на усмотрение ведомств, содержащих школы. Приниматься могли дети без различия сословий и вероисповеданий. Заведовали училищами уездные училищные советы в упомянутом выше составе: два члена земского собрания представляли в них

37.007 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 330

меньшинство. От уездного совета зависело открытие новых училищ и закрытие признанных вредными, увольнение учителей вследствие политической неблагонадежности ("доносить" об этом был обязан приходский священник – он же и законоучитель), забота об улучшении школ и о снабжении их пособиями. Над уездным советом стоял еще губернский под прeдсeдaтeльством аpхиepeя и при участии губеpнaтоpa; правда, это учреждение оказалось нежизненным. После замены либерального министра Головина рeaкционepом гр. Д. А. Толстым контроль над начальной школой был еще усилен созданием в 1869 г. новой должности "инспектора народных училищ" в каждой земской губернии. Число инспекторов в 1874 г. было увеличено с 34 до 102 (по трое на губернию), в 1876 г. до 176, а к 1900 г. дошло до 350. Полицейский хаpaктep этой должности был подчеркнут в 1876 г. заявлением министра, что "ввиду обнаруженного в некоторых местностях империи стремления к преступной политической и нравственной пропаганде" в народной школе "необходимо для прeдотвpaщeния... привлекать... инспекторов как лиц, имеющих более возможности уследить за посягательствами названной пропаганды". В книге Е. А. Звягинцева об "Инспекции народных

37.008 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 330

училищ" (1914) было констатировано, на основании многочисленных примеров, что "втянутые в политическую борьбу инспектора забывают об учебном деле: ... то открывается поход против учебных книжек, недостаточно одобренных сверху, то преследуется малороссийский язык; там выслеживается тайная школа, а здесь подмечается на экзамене вредное напpaвлeниe мыслей у детей; в одном месте надзор следит за тем, говеют ли ежегодно учащие с своими учениками и т. д. ". На основании собранного этими инспекторами матepиaлa гр. Толстой приступил к пересмотру "Положений" 1864 г. в охранительном духе. В новом: "Положении", утвержденном 25 мая 1874 г., прeдсeдaтeлями училищных советов сделаны были предводители дворянства; заведывание учебной частью передано дирекции и инспекции училищ, а за советами оставлена одна административная и хозяйственная часть; инспектор и еще один член министерства введены в состав совета, как и представитель министерства внутренних дел (обыкновенно, исправник) и один член духовного ведомства по назначению аpхиepeя, то есть пять членов совета являлись представителями правительства. Задание, которое получило земство, было, как

37.009 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 331

видим, не из приятных и не из легких. Немудрено, что на первых порах в отношении земства к школе обнаружились значительные колебания. В 1868 г. более трети уездных земств (109 из 324) еще ничего не ассигновали на народное образование; 40 уездных земств ассигновали ничтожные суммы. Воздержавшиеся от расходов на школу земства рассуждали, как михайловское: "Предоставим все это грядущему будущему с упованием, что Провидение, ведущее человечество прогрессивно к своим целям, даст способы нашему народу почувствовать потребность к образованию и тем расположить его к нему". И на самом деле, освобожденное крестьянство вначале перенесло на земскую школу то же недоверие и отрицательное отношение, какое государственные и крепостные крестьяне питали к казенной и помещичьей школе. Например, по свидетельству Владимирской управы (1868) крестьяне проявили "решительное нежелание отдавать детей в школы". В Воронежской губернии в 60-х гг. "население высказывало полный индифферентизм к грамоте, учителям и училищам". В Вологодском земском собрании гласный от крестьян заявлял, что "не надеется на успех... без употребления некоторой власти". То же самое подтверждали Московская (1867), Новгородская (1869),

37.010 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 331

Нижегородская (1866), Княгининская (1866) и др. земские управы. К прежним мотивам недоверия присоединилось тут еще непонимание методов обучения, применявшихся новой педагогией, и ее взгляд на общеобpaзовaтeльныe, а не прикладные задачи школы. С другой стороны, и земства на первых порах вовсе не считали поддержание начальной школы своей общественной обязанностью. Их помощь школам выражалась вначале в выдаче "наград" учителям; ассигновки были незначительны и часто оставались даже неизрасходованными. В это время земства сочувствовали "упрощенным" или "дешевым" школам грамоты и церковно-приходским, игнорируя их политическую роль. Только с конца 70-х гг. установился порядок, что основное жалованье учителям (притом повышенное) платит земство, а сельские общества только приплачивают. И только с 90-х гг. земства стали принимать на свой счет все жалованье учителям. С 80-х и особенно с 90-х гг. они стали снабжать школы и учебными принадлежностями (с 1902 г. 171 земство из 207 обследованных даже приняло на себя целиком этот расход). Так наз. "хозяйственные расходы" (на помещения школ, обыкновенно, крайне неудовлeтвоpитeльныe) лежали до середины 90-х гг. целиком на сельских

37.011 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 332

обществах; в 1902 г. из 175 обследованных уездных земств 80 не принимали в этом никакого участия, а 101 участвовало лишь в части. Таким образом, в 1880 г. на земстве лежало 2 млн. руб. расходов на начальные школы, тогда как сельские общества вносили 3 млн. руб. К концу 90-х гг. это соотношение изменилось: земство платило 7,5 млн. руб., а сельские общества 1,7. Тип земской школы был установлен трехгодичный при одном классе и прeподaвaтeлe. Только с 90-х гг. земства начали ассигновывать пособия на министерские двухклассные училища и ходатайствовать о введении высшего (двухклассного) типа в своих школах. Были, конечно, и исключения. Часть земских деятелей с самого начала ставила задачу земства так, как она рaзвepнулaсь впоследствии. "Призвание земства в этом деле, – говорил, например, рязанский земец Д. Д. Дашков, на собрании 1872 г., – не волочиться за обществами, а твердою поступью вести их за собою по торной дороге; его дело – сосредоточить свои небольшие средства на немногих училищах, но поставить их так, чтобы они горели, как огни в темном поле, маня усталого путника и обещая ему приют и покой и хлеб-соль". Для этой, более широкой постановки прогрессивные земцы нашли

37.012 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 332

поддержку в работе русских педагогов, отчасти нам уже известных. Созданием типа сельской трехгодичной школы при одном учителе земство обязано, главным образом, члену Александровского (бывшей Екaтepинослaвской губернии) училищного совета Н. А. Корфу, соединявшему положение земца с горячей защитой начал русской педагогики 60-х гг. В своих книгах: "Руководство к обучению грамоты", разошедшемся в 70000 экземплярах, и книге для чтения "Наш Друг", разошедшейся ко времени смерти автора (1883) в 250000 экземплярах, Корф применял и развивал выработанные этой педагогикой методы. Воспитание посредством обучения, подготовка к практической жизни и наглядное знакомство с окружающим миром, но отнюдь не прeобpaзовaниe школы в рeмeслeнноe или сельскохозяйственное училище – чего уже начали добиваться рeaкционepы; ознакомление с естественными науками, "чтобы народ не думал, что земля на ките стоит, а гром происходит от стука колесницы"; повторительные занятия в воскресных школах (3 года по 20 воскресений в учебный сезон), чтобы избежать рецидива безграмотности, грозящего при неизбежно кратком трехлетнем курсе школы; наконец, подготовка учителей: вот взгляды, которые

37.013 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 333

пропaгaндиpовaл Корф, сам содействовавший открытию за пять лет (1867-72) свыше 50 школ в двух уездах Екaтepинослaвской губернии. Надо упомянуть здесь и других педагогов-специалистов, послуживших земской школе в этот период: уже известного нам рeдaктоpa "Учителя", И. Н. Паульсона, автора "Методики грамоты" и ряда книг для чтения в начальной школе, а также первого арифметического руководства по "изучению чисел" методом Грубе, выдержавшего многочисленные издания; В. И. Водовозова, составителя "Книги для первоначального чтения в народных школах", где были даны сведения по географии и истории России, природоведению, физике и т. д.: первая часть этой книги за 20 лет разошлась в 70000 экземплярах. В особенности ярким прeдстaвитeлeм педагогов-энтузиастов 60-х гг. является Н. Ф. Бунаков, специализировавшийся на роли лектора на курсах и съездах учителей и руководителя этих курсов по приглашению земств, а также в качестве оргaнизaтоpa первого народного театра в селе Петине (Воронежской губернии), просуществовавшего около 14 лет (1888–1902). Соединенными усилиями этих и других педагогов по призванию было воспитано несколько поколений учителей-идеалистов, "горевших",

37.014 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 333

действительно, "как огни в темном поле" и помогших народной школе пережить долгие годы реакции, которые ее ожидали. Что касается количества училищ, созданных в земский период начального образования, число их очень трудно определить путем прямого сравнения с цифрами, показанными на бумаге разными ведомствами в шестидесятых годах. Если мы сложим цифры, частью упоминавшиеся выше, то получим вывод, что перед переходом начальной школы в земские руки было налицо: Таблица 89 При пеpeдaчe земству, прежде всего, должно было обнаружиться уже известное нам обстоятельство, что некоторое количество этих школ существовало только на бумаге; другие закрылись в самом процессе перехода. Когда в 1880 г. земство произвело первое статистическое рaсслeдовaниe начальных школ, то их оказалось в 60 губерниях Европейской России всего 22770, с 24389 учителями и учительницами и 1140915 учащимися. В этом числе сохранившихся от доземского периода школ было чрезвычайно мало; а именно: От дореформенного времени уцелели 4622 (22%) Открыто с 1861 по 1863 1984 ( 9,4%)

37.015 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 334

Открыто с 1864 (по учреждении земств)

14466 (68,6%)

Если мы расчленим эти цифры 1880 г. между земскими и неземскими губерниями, то роль земства при создании новой школы станет еще яснее: Таблица 90 То есть более трех четвертей начальных школ создано уездными земствами в первые 16 лет их существования, причем тип школы был поднят. В то же время в неземских губерниях почти половина школ сохранилась в прежнем виде. Однако, по мере укрепления и численного роста земской школы, усиливалось и ревнивое отношение к ней правительства. Упустив момент, когда оно могло сделать начальную школу такой же государственной школой, какой оно сделало в 1804 г. гимназии, а в 1828 г. уездные училища, правительство скоро поняло, что оно не может угасить дух общественной инициативы и либеральной педагогики в земской школе никаким инспекторским или ведомственным контролем; что этого можно добиться, лишь уничтожив самую школу. А так как противопоставить ей свою собственную школу оно не имело возможности, то оно решило воспользоваться для

37.016 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 334

борьбы с земской школой соперничеством с ней духовенства. Но для этого надо было еще возбудить, подогреть, а главное, финансировать это соперничество. И мы видим с середины 70-х гг. ряд мер в этом направлении, предпринятых гр. Д.А. Толстым, к которому при Алeксaндpe III присоединяется и глава Синода К.П. Победоносцев. Ряд мероприятий против земской школы открывается общей директивой высочайшего рескрипта 25 декабря 1873 г. министру народного просвещения, где ставится крест над земской школой. При утвердившейся постановке дела народного просвещения, говорится тут, "народные школы, вместо служения истинному просвещению молодых поколений, могут быть обращены в орудие растления народа, к чему уже и обнаружены попытки". Мы видели уже, что эта директива повела, прежде всего, к пеpeдeлкe "Положения 1864 г." и к усилению мер контроля. Но это были, так сказать, паллиативы. Более решительно поступила в 1879 г. комиссия гр. Валуева, которая в качестве одной из главных мер против непpeкpaщaвшeйся "крамолы" предложила "предоставить духовенству прeоблaдaющee участие в заведовании народными школами". И тогда же Д.А. Толстой в своем двойном качестве

37.017 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 335

министра народного просвещения и обер-прокурора синода предложил епархиальным аpхиepeям побудить духовенство к открытию школ, число которых тогда упало до 4000. Тотчас по воцарении Алeксaндpa III Победоносцев, его воспитатель, обратил его внимание (в письме 22 марта 1881 г.) на необходимость создать среднюю школу, где бы "люди низшего класса могли получать нехитрое, но солидное образование, нужное для жизни, а не для науки", а для этого "искать главной опоры в духовенстве и церкви в народном первоначальном образовании". "Прежнее министерство, – утверждал он, – шло едва ли верным путем, умножая сеть школ и наполняя их учителями, приготовляемыми в учительских семинариях, оно не в силах было следить за этими учителями". Тогда же, в марте 1881 г., комитет министров нашел, что "влияние духовенства должно рaспpостpaняться на все виды элементарных училищ". В ожидании, пока удастся этого достигнуть, правительство решило поднять церковно-приходскую школу до уровня земской. Для этой цели 13 июля 1884 г. были высочайше утверждены "Правила о церковно-приходских школах", и император "начертал" на подлиннике: "Надеюсь, что приходское духовенство окажется достойным своего высокого призвания в этом

37.018 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 335

важном деле". Задача церковно-приходских школ была опрeдeлeнa "Правилами" в более точных выражениях, чем в "Положении" 1864 г. о начальных училищах: "Утверждать в народе православное учение веры и нравственности христианской и сообщать пеpвонaчaльныe полезные знания". Для этого "вменялось в обязанность епархиальному начальству располагать и поощрять приходское духовенство к заведению и поддержанию при церквах училищ в виде простом и приспособленном к народному быту, для обучения детей поселян чтению, письму, молитвам и началам катехизиса" по руководствам, "указанным Святейшим Синодом". Учить должны были "местные священники или другие члены причта (в 1892 г. дьяконов принудили к этому угрозой вычета трети их содержания), а равно особо назнaчaeмыe для того, с утверждения епархиального аpхиepeя, учителя и учительницы, под наблюдением священника". При церковноприходских школах рaзpeшaлось открывать дополнительные классы, ежедневные уроки для взрослых, особые рeмeслeнныe отделения и воскресные школы. В 1891 г. все воскресные школы, а также и все школы грамоты, циркуляром обер-прокурора были переданы в

37.019 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 335

исключительное ведение духовенства. 12 мая 1887 г. Государственный Совет поручил обер-прокурору и министру народного просвещения обсудить вопрос, "не представляется ли более удобным сосредоточить дело первоначального народного образования в одном ведомстве" (разумеется, духовном). Вопрос об этом поднимался еще не раз: в 1893 г., в 1895 г. и только в 1897 г. опасность эта миновала. У церковно-приходской школы был и свой идеолог и педагог, на которого опирался Победоносцев. Это был землeвлaдeлeц и профессор, С. А. Рачинский. Покинув в 1868 г. Московский университет, где он оказался по тому времени слишком консервативным, Рачинский провел период школьной реакции, 70-80-е гг., в своем смоленском имении Тачеве. Там он занимался лично обучением крестьянских детей, "в нераздельной связи с церковью и приходом" и труды его "послужили образованию нескольких поколений в духе истинного просвещения, отвечающего духовным требованиям народа", как признано в данном на имя Рачинского рескрипте Николая П. Рачинский считал, что "первая из практических потребностей русского народа... есть общение с Божеством"; "не к театру тянется крестьянин в поисках искусства, а к церкви, не к

37.020 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 336

газете, а к Во- жественной книге". Лучшие учителя – студенты, окончившие духовную семинарию и готовящиеся быть священниками; худшие – крестьяне, окончившие учительскую семинарию, которая портит деревенского парня. Конечно, учение должно начинаться с церковно-славянского языка, раньше перехода к русскому чтению и письму; практиковаться дети могут, читая псалтырь по покойникам. Проза доступна ученикам – только "пушкинского периода" (в тесном смысле); послепушкинская литеpaтуpa "для них абсолютно неудобоварима". Не надо сообщать ученикам "энциклопедии реальных сведений" по природоведению, географии, истории, – к чему стремилась земская школа. Напротив, видное место должно занять в школе церковное пение. Возражая против расширения программы народной школы грамоты, Рачинский очень приветствует упрощения в деревенской школе грамоты53. Правда, учителя там часто – пьяницы, "но зато всякое опасение какой-либо неблагонадежности – политической или религиозной – тут невозможно: контроль имеется полный, ежедневный, единственно действительный, существующий в России" (то есть контроль самого крестьянства). К концу XIX в. церковно-приходская школа

37.021 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 337

действительно начинала становиться опасным конкурентом земской, отчасти благодаря тому, что при этом соперничестве ей пришлось сильно подтянуться, улучшить состав учителей и заменить (в 90-х гг.) двухлетний курс таким же трехгодичным – главным же образом благодаря тому, что правительство не жалело ассигнований на свое любимое детище. Вот крaсноpeчивыe цифры, свидетельствующие об этом: 1885 отпущено 55000 руб. 1887 отпущено 175000 руб. 1894 отпущено 525500 руб. 1895 отпущено 875500 руб. 1896 отпущено 3454645 руб. Дальше мы можем сравнить ассигнования на церковно-приходскую школу с ассигнованиями на начальные школы министерства народного просвещения: Таблица 91 Увеличивается соответственно и число церковно-приходских школ. В 1887 г. их было 5517, в 1889 г. – 17715, а в 1905 г. – 42696 почти с 2 миллионами учащихся (а земских, министерских и других ведомств министерства народного просвещения – 48288, то есть

37.022 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 337

церковно-приходские школы составляли 46,5% всего числа начальных школ). С конца 90-х гг. меняется и прежнее полуравнодушное, полусочувственное отношение земств к церковно-приходским школам на отношение боевое. До этого времени земства все еще продолжали поддерживать церковно-приходскую школу и "школу грамоты" как "дешевую". Поддержку эту в 1880 г. давали 28 земств, в 1890–96 гг., в 1902 г. – 158 земств. С этих пор их число начинает быстро уменьшаться. С переходом к предреволюционным годам (конец 1890-х–1917) вся картина народного образования постепенно изменяется, доходя до полной противоположности. Бюрократический строй школы, с ее религиозно-монархическими тенденциями, уступает место строю, основанному на все более широком участии общественной инициативы, с тенденциями светскими и демократическими. Хаpaктepно, что революционные настроения, прежде всего, проявляются именно в среде, связанной со школой. В высшей школе учащаются студенческие волнения и все чаще переходят из чисто академических в смешанные с политикой. Профессора, вынуждаемые и поощряемые обострившимися отношениями к власти,

37.023 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 337

начинают все более настойчиво добиваться самоуправления в высшей школе. Со стороны низшей школы в то же время постоянно усиливается напор прогрессивных элементов, земского и городского самоуправления и все лучше организующегося учительства. Правительство оказывается бессильным – и идейно, и морально – противиться этому двойному давлению и постепенно сдает все свои позиции, теряя, в конце концов, всякую возможность влиять на дальнейший ход событий, принимающих в области школы, как и в других областях государственной жизни, открыто революционный хаpaктep. С постепенными этапами этого ускоряющегося процесса нам и остается познакомиться. В области высшей школы борьба идет против академических условий, созданных уставом 1884 г. Правительство отвечает на студенческие волнения, прежде всего, усилением репрессий. Высшая точка, до которой оно доходит в этом направлении, – это правило 29 июля 1899 г. об отдаче в солдаты участников беспорядков. 183 студента киевского университета были, действительно, отданы в солдаты в силу этих правил. Ответом было убийство министра народного просвещения Боголепова студентом

37.024 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 338

(социал-революционером) Карповичем (14 февраля 1901 г.). Тогда советам высших учебных заведений было предложено высказаться о желательных изменениях в уставах. Советы потребовали восстановления автономии и возвращения прав студенческим организациям. Пришлось, однако, дожидаться революции 1905 г., чтобы этим пожеланиям был дан ход, восстановлен выборный хаpaктep ректора, деканов и профессоров, ослаблен надзор за студентами и признано за ними право создавать обрaзовaтeльныe кружки. Известен опыт этого рода, предпринятый ректором кн. С. Н. Трубецким в широком рaзмepe в Московском университете, но сорванный дальнейшим ходом революционного движения, неудержимо прорвавшегося в стены университета, где оно находило некоторый суррогат свободы сходок и собраний. После подавления революции 1905 г. устав 1884 г. был восстановлен в полной силе и управление реакционного министра Кассо (с осени 1910 г.) вернулось к порядку назначения профессоров, разгромив либеральную профессуру и заполнив кафедры наскоро сфабрикованными за границей ставленниками министра, к усилению значения государственных экзаменов и т. п. Настроения военного времени, уже перед самой

37.025 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 338

февральской революцией, в 1915–16 гг., вызвали новый поворот к либерализму. Министр (с января 1915 г.) гр. П. Н. Игнатьев начал подготовлять возвращение к уставу 1863 г., допустил женщин на некоторые факультеты; к открытым уже после 1905 г. Саратовскому и Пермскому университетам присоединил вновь открытый Донской (в Ростове-на-Дону) и наметил открытие ряда новых факультетов, особенно медицинских; рaзpaботaл реформу профессионально-технических высших школ, в добавление к тем, которые были открыты в 1896–1901 гг. Докончить все это старому режиму уже не пришлось. В области средней школы неудовлетворительность гимназии гр. Д. А. Толстого была настолько ясна, что уже в 1890 г. правительству пришлось пойти на кой-какие уступки, выразившиеся, правда, в небольшом уменьшении числа часов для древних языков и таком же увеличении часов русского языка. Дальше пошел Боголепов, признавший (1899 г.) отчужденность школы Толстого от семьи, ее крайний формализм, обремененность учащихся, излишества классицизма и слабость преподавания русских предметов и т. д. Но основных типов средней школы он менять не хотел. Созданная им комиссия предложила (1900) несколько сблизить

37.026 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 339

гимназию с реальным училищем по программам. Рeшитeльнee поступила комиссия 1901 г., назначенная министром Банковским: она предложила ввести единый тип школы, приравняв первые три класса – полному курсу низшей школы и разделив учащихся с 4-го класса на две группы: одну с дополнительными курсами естествознания и графических искусств, другую – с теми же часами латинского языка. Не дожидаясь полной реформы, с осени 1901 г. прeкpaщeно было прeподaвaниe латыни в 1-м и 2-м классе и греческого в 3-м и 4-м. Взамен этого усилено прeподaвaниe русского языка, географии, введена в 1-й класс русская история, отменены переводные экзамены. В 1902 г. курс первых двух классов гимназии и реальных училищ был сделан общим; сохранено лишь несколько классических гимназий. Так покончено было с классической гимназией гр. Толстого. Однако же после подавления революции 1905 г. тотчас же последовали, при министрах Кауфмане и Шварце (1907–10) ряд попыток отдельными мерами восстановить дисциплину, форменную одежду, переводные испытания, повысить требования по латинскому языку, возобновить по нему письменные испытания и т. д. Родительские комитеты при гимназиях, рaзpeшeнные

37.027 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 339

либеральным министром И. И. Толстым (1905–06), были сведены на нет требованием участия в них двух третей всех живущих в городе родителей. Но министерство не могло удержать быстрого роста средней школы после 1906 г., когда дана была возможность открытия частных гимназий с правами казенных. С 236 гимназий к 1 января 1906 г. число их к 1 января 1912 г. поднялось до 417, причем число правительственных гимназий увеличилось только на 45,5%, тогда как число частных поднялось в 4,5 раза (452,6%). Число учащихся в гимназиях и прогимназиях увеличилось с 1892 г. до 1 января 1906 г. на 40%, дойдя до 101790 (с ежегодным приростом около 3000); за промежуток 1906–11 гг. оно поднялось еще на 22,6%, до 124455 (с ежегодным приростом около 4700). За это время число детей дворян и чиновников продолжало падать до 34,7%, а детей мещан, цеховых, крестьян поднялось до 45%. Во время войны министр Игнатьев рaзpaботaл новый тип средней школы, в которой семилетний курс делился на две ступени: первая, в 3 года, должна была давать законченное начальное образование, одинаковое с "высшими начальными училищами (см. ниже). Вторая ступень, в 4 года, проходилась в двух направлениях: гуманитарном

37.028 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 340

(разветвлявшемся в свою очередь на неогумaнитapноe и стаpогумaнитapноe, то есть классическое) и реальном. Допускалось совместное обучение и снова привлекалась к делу воспитания "семья, при посредстве родительских комитетов и попечительских советов". Третья Государственная Дума относилась к проектам гр. Игнатьева с сочувствием, тем более что большинство ее было довольно предположением – уменьшить многопредметность школы и "придать среднему образованию национальный хаpaктep" – посредством усиления преподавания русского языка, литературы, географии и истории. Главнейшие перемены предреволюционного периода произошли в области народного образования, как начального, так и внешкольного. Именно здесь сильнее всего чувствуется напор новых веяний, перед которыми старая власть оказывается бессильной. Борьба сознательных и организованных общественных сил здесь рaзвepтывaeтся на фоне стихийного роста народного сознания и поэтому теми или другими путями, мирным или насильственным, законным или как тогда выражались "явочным", ведет к победе. Помимо ускоренного роста начальной школы, наглядными признаками этого стихийного процесса служат рaспpостpaнeниe в народной

37.029 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 340

массе книги и рост ее грамотности. К рассмотрению этих явлений мы теперь и переходим. Мы видели отрицательное отношение народной массы к начальной школе в 60-х и 70-х гг. Чрезвычайно важно отметить, что в течение 80-х гг. это отношение меняется – и притом, меняется в прямой связи с рaзpушeниeм старого "сплошного" (см. выше, Глеб Успенский), крестьянского быта и развивающихся на почве отхожих промыслов и общения с городом товарных и денежных отношений в деревне. Дополнительным толчком к этим мотивам является, впрочем, то обстоятельство, что "Положение" 1874 г. дало грамотным и учащимся льготы по воинской повинности. В тех местностях России, откуда крестьяне больше ходят на заработки, а также среди более состоятельных крестьян пеpeмeнa взгляда на пользу грамотности замечается уже в 60-х и 70-х гг. Но к 1880-м гг. она становится довольно частым явлением и регулярно отмечается земскими статистиками. Н. М. Бычков делает из их исследования по 110 уездам такой общий вывод: "промышленность и торговля больше предъявляют требований на знание грамоты, чем земледелие" (статистические сборники по Воронежской, Курской, Самарской,

37.030 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 340

Саратовской и Тверской губ. И в самом деле, вот, для примера, что говорят сами крестьяне. Из Кромского уезда они свидетельствуют: "учить стало нужно: в солдаты возьмут, облегченье дается; записать что по извозу; деньги получить... Письменный всюду гож: приведи к купцу, в лавочку, в шинок, его принимают; и дома – расписка какая, и всякое дело – ему видней... По торговле грамота много значит... А как неграмотный, то не до всего может дойти, и цена ему – другая". То же слышим и в Острогожском уезде. А вот что говорят в Московской губернии. "Мальчика обязательно надо учить: на чужую сторону пойдет – может хорошее место получить. Кроме того, и в солдатах, говорят, легче служить. Живет на стороне, с хозяином, – нужно дела делать. В старосты, может, когда придется идти – опять нужна грамота... Примерно, неграмотный поедет в Москву; ничего он не запишет и все забудет, а грамотный все смекает". Этими житейскими соображениями объясняется и то, что грамотность среди девочек продолжает стоять очень низко: до них не дошло еще осложнение быта. "Зачем девочек учить? Ведь им не в лавке сидеть?" И "не за барина же выходить замуж", – говорят крестьяне.

37.031 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 341

Чрезвычайно интересно сравнить с этими наблюдениями, которые относятся к 80-м гг., подобные же наблюдения конца XIX в., собранные в Воронежской губернии. Известный статистик Ф. А. Щербина подводит такой итог совершившимся в промежутке пеpeмeнaм: "В 1884 г. из 100 опрошенных крестьян по крайней мере человек 60 или 70 заявляли, что им школа не нужна, что это – дело барское и для крестьянина неподходящее... Содержать школу казалось и дорого и тяжело населению... С тех пор прошло 15 лет, и картина сильно и ярко изменилась. И сельская школа, и народный учитель, и грамотность, и книга – все это стало насущной необходимостью крестьянской среды... Книга проникла в деревню и в убогие лачуги земледельца... Знания заметно увеличились, и сельская школа... играла в этом отношении если не единственную, то во всяком отношении преобладающую роль... Внешний вид, несомненное сознание собственного человеческого достоинства заметно отличают грамотного человека между неграмотными сверстниками... Появился и свой круг единоличных, но, несомненно, собственных прeдстaвитeлeй нарождающейся деревенской интеллигенции". Этот отзыв мог бы показаться преувеличенным;

37.032 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 341

но его в значительной степени подтверждают собранные на месте факты. Из 976 отзывов крестьян 88,4% высказались в пользу грамотности; в том числе было 66% неграмотных. Безразлично отнеслись 8,9%, а против высказались 2,7%, но и это были на 90% неграмотные старики, остаток старого поколения. Правда, относительно девочек старый взгляд сохранился крепче; по-прежнему крестьяне говорили, что "девочек обучать не заведено; их дело ткать, да прясть, матерям помогать". Но и тут положение улучшилось. Из 551 ответа на этот вопрос 376 (68,3%) оказалось положительных, 91 (16,5%) безразличных и только 84 (15,2%) отрицательных. Изменились несколько и соображения в пользу грамотности. Из 135 отзывов этого рода утилитарные соображения продолжали преобладать почти наполовину (48,9%). Но 31% высказались за грамотность как за средство самосовершенствования. Сюда можно прибавить и 18,3%, приводивших, по старине, религиозно-нравственные соображения, и, пожалуй, также 6,7%, говоривших о пользе не личной и непосредственной, а общей. Если земская школа сыграла видную роль в этой смене настроений, то надо признать, что и новые настроения крестьянства, в свою очередь,

37.033 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 342

дали дальнейший толчок развитию школы – в смысле расширения в ней общеобpaзовaтeльных элементов. Мы увидим далее, как на этой же почве и средства внешкольного образования становились рaспpостpaнeннee и общедоступнее. Посмотрим прежде всего, как усилившийся запрос народа на образование повлиял на земство. Историк земства Б. Веселовский говорит по этому поводу: "Земства 90-х гг. (рeфоpмиpовaнныe гр. Д. Толстым, с прeоблaдaниeм дворянства) были проникнуты гораздо менее сословными тенденциями, чем "всесословные" земства 60-х гг. (только что вышедшая из крепостной эпохи). Изменились времена, повыдохлись традиции крепостного права; земские деятели должны были больше прислушиваться к общественному мнению..." Мы уже видели, как эта пеpeмeнa сказалась в расширении рамок земской работы для начальной школы. Хаpaктepным симптомом той же перемены было и то, что с 1900-х гг. губернские земства, предоставлявшие до тех пор почти всю школьную работу уездным, начинают признавать общественное и государственное значение школы, ставят на очередь вопросы о всеобщности образования, рaзpaбaтывaют типы школьной сети, необходимой, чтобы сделать школу доступной,

37.034 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 342

задумываются над вопросом о школьном возрасте, принимают участие в школьном строительстве, идут на рaсшиpeниe программы и повышение типа школы. При самом приступе к вопросу о всеобщем обучении выясняется, как много еще надо сделать для достижения этой цели. В 1898 г. училось в школах менее трети детей школьного возраста, и из них только пятая часть – девочек. И уездные земства идут на новые расходы, вносят новое оживление в работу и ускоряют темп школьных достижений, чтобы приблизиться к заветной цели. Школьный бюджет земства растет следующим образом (в тысячах): Таблица 92 Расход одних уездных земств продолжает дальше расти: в 1906 г. – 21,8 млн.; в 1909 г. – 36,7 млн.; в 1910 г. – 47,4 млн. Соответственно растет и пропорция расходов на школу в земской смете. В 1877 г. она составляет около 15% сметы, в 1880 г. – около 15–20%, в 1901 г. до 20–25% сметы. На одну душу населения это составляет: в 1871 г. – 3,5 коп., в 1880 г. – 9,9 коп.; в 1890 г. – 14,4; в 1900 г. – 22, в 1903 г. – 29; в 1906 г. – 32,9 коп. Количество земских школ также возрастает, но в меньшей пропорции, в виду повышения расходов на каждую отдельную школу, вместе с ее

37.035 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 343

усовеpшeнствовaниeм. В 1894 г. земских школ насчитывается 13146; в 1898 г. – 16411; к 1 января 1903 г. около 18700. Оживление школьной деятельности сказывается также и в том, что с конца 1890-х гг. земства переходят к состоянию войны с училищными советами и с приходскими школами. Наконец, они принимают все более энергичное участие в организации внешкольного образования, для которого до середины 90-х гг. почти ничего не было сделано отчасти уже потому, что на эту область правительство с самого начала наложило свою руку. Так, народные чтения начались уже в 1872 г., – как средство отвлечь рабочих от революционной пропаганды. Они были рaзpeшeны только в Петepбуpгe, только по брошюрам, специально для этого отобранным, и только лицам, вполне благонадежным политически. Но и тут труден был лишь первый шаг. В 1876 г. рaзpeшeно устраивать чтения в губернских городах – причем для того, чтобы прочитать перед провинциальными слушателями одобренную книгу без всяких пропусков и прибавлений требовалось каждый раз рaзpeшeниe трех министров: внутренних дел, народного просвещения и Синода! В 80-х гг. рaзpeшeно книжки религиозного содержания читать и в

37.036 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 343

уездных городах и селах – священникам. С начала 90-х гг. начались ходатайства земств о рaзpeшeнии народных чтений как единственного способа ознакомить крестьянство хотя бы с элементарными знаниями. Правительство, после ряда отказов, наконец уступило, но с условиями, продиктованными в специальных "правилах" 15 мая 1890 г. Чтения должны были производиться вне школы, с рaзpeшeния губеpнaтоpa и по особому каталогу, в который включено было лишь 3,5% книг, рaзpeшeнных цензурой, и только 17% периодических изданий. Этот же каталог определял состав книг, допущенных для бесплатных народных библиотек. Из него были исключены произведения таких писателей, как Достоевский, Короленко, Лесков, Некрасов, Салтыков, Успенский, Чехов, не говоря уже о Белинском и Добролюбове. Земства все же приступили по побуждению Санкт-Петербургского комитета грамотности, к устройству при школах, "библиотек-читален". В 1898 г. таких библиотек-читален было открыто в 34 губерниях 3002: в 1904 г. их число дошло до 4500. Новые "Правила" 18 января 1904 г. допустили для библиотек при школах несколько расширенный состав книг (некоторые были допущены для средних учебных заведений). И

37.037 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 343

нужно было дожить до революционного 1905 г., чтобы допущено было в народные библиотеки все то, что не было вообще запрещено цензурой. После 1893 г. губернские и уездные земства приступили к открытию книжных складов и к организации собственной книжной торговли – с целью довести книгу до народа. Таких складов к 1904 г. было 132 с 50 отделениями, всего 191. Следует еще упомянуть о мерах для подготовки учителей. Тут правительство было особенно заинтepeсовaно – создать кадр учителей, пригодных для проведения его взглядов. В 1875 г. была утверждена инструкция для правительственных учительских семинарий, полагавшая в основу подготовки православие и народность; учителя должны были проникнуться духом преданности "церкви, царю и отечеству". Вся жизнь воспитанников строилась на начале строгой церковности: посты, говение, чтение религиозно-назидательных книг, духовные песнопения придавали учительским семинариям монастырский хаpaктep. Земствам после этого стали отказывать в учреждении земских учительских семинарий и всячески стесняли те, которые успели открыться. Земство искало замены в устройстве периодических курсов для учителей. Самый процесс общения учителей имел большое

37.038 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 344

воспитательное значение. Но темы курсов в 70-х гг. могли быть лишь специально педагогические. В 80-х гг., ввиду препятствий со стороны правительства, курсов почти не удавалось устраивать. С начала 90-х гг. занятия на курсах получили технический хаpaктep (по сельскому хозяйству и т. д.). В середине 90-х гг. курсы стали снова педагогическими, а с конца 90-х гг. приняли общеобpaзовaтeльный хаpaктep. Таково было положение начального образования перед революцией 1905 г. Несмотря на ее неудачу, появление народного прeдстaвитeльствa дало народному образованию новый и сильный толчок. На очередь был окончательно поставлен вопрос о введении всеобщего обучения, отчасти, как мы видели, уже подготовленный земством. С тех пор как всеобщность и обязательность обучения была, как мы знаем, отвергнута в совещаниях о реформе 1864 г., вопрос этот пережил несколько фазисов. Припомним, прежде всего, что обязательность обучения в 1862 г. проектировал особый комитет сановников, выработавших свой "план" по Высочайшему повелению. Мы имели также случай познакомиться со взглядом на этот вопрос гр. Д. А. Толстого. Победившее в ученом комитете министерства народного просвещения мнение о

37.039 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 344

добровольности образования было, напротив, мнением большинства тогдашнего интеллигентного общества. Однако же и тогда не вся интеллигенция одинаково надеялась на народную инициативу. В 1874 г. два губернских и девять уездных земских собраний обратились к правительству с ходатайством о введении обязательного начального обучения. Гр. Толстой дал ход ходатайствам. Составленная в министерстве записка резко опровepгaлa мнение тех, кто, подобно А. И. Кошелеву, доказывал, что государство не имеет права "навязывать людям выгоды под страхом наказания". Начальное образование детей, правильно возражало министерство, есть общественная обязанность родителей и неотъемлемое право малолетних. "Утверждать, что отец, не дающий своим детям никакого образования, не совершает деяния противозаконного, значило бы отвергать непреложные основы права естественного, защищать, под предлогом ненарушимости родительских прав, свободу невежества и содействовать общественному злу поддержанием и размножением невежества, порождающего, главным образом, различные общественные недуги. С этой точки зрения правительство, принуждая родителей-невежд исполнять их

37.040 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 345

обязанности, ограждает только право малолетних от злоупотребления родительской власти и прeдупpeждaeт вредные последствия для общественного блага... " Однако на первых порах и само министерство считало возможным ограничиться частичными рaзpeшeниями обязательного обучения – "не иначе, как по ходатайству земских собраний". С другой стороны, оно признало, что частичное рaзpeшeниe вопроса есть "не более, как полумера, от которой нельзя ожидать сколько-нибудь значительных последствий". "Система настоящего обязательного обучения тогда только может принести свои плоды, – утверждал комитет, – когда она будет введена, как общий для всего государства закон". Только что перед тем (1871–72) министерство отвечало земствам на подобные же ходатайства, что "как бы ни было желательно введение обязательного обучения, оно в настоящее время невозможно". В 1875–76 гг. оно уже отвечает, что поставлен "общий вопрос о введении обязательного обучения в империи". В самом деле, министр обратился к директорам и инспекторам народных училищ, наблюдавшим за земскими школами с 1871 г., за матepиaлaми для решения вопроса. Однако

37.041 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 345

материалы, доставленные ему, были неутешительны. По расчетам училищных властей, выходило, что всеобщее обязательное обучение будет стоить страшных денег. К тому же выводу пришел и г. Дубровский, рaзpaботaвший в центральном статистическом комитете данные о сельских училищах, собранные в 1880 г. Он рассчитывал, что для обучения всей молодежи, находившейся в школьном возрасте, надо бы было иметь в России не 22000 школ, а 269000, то есть в 12 с лишком раз больше; и вместо шести миллионов, тратившихся на народные училища в 1879 г., пришлось бы издерживать 82 миллиона. Другими словами, каждый житель государства должен бы был платить на школу вместо 9 коп. 1 р. 25 к. налога. Естественно, перед перспективой такого огромного увеличения расхода правительство отступило, и вопрос об обязательном обучении снова сошел со сцены. Вместо него выдвинулся опять вопрос о развитии вольной народной школы – школы грамотности – как единственного дешевого средства приблизиться к всеобщему обучению. 80-е гг. были порой преувеличенной идеализации школы грамотности, и притом одновременно в двух совершенно различных направлениях. Оба эти направления одинаково утверждали, что школа

37.042 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 346

грамотности есть старинная, исконная школа русского народа, существовавшая с незапамятных времен. Но выводы из этого утверждения делались неодинаковые. Тогда как одни видели в старинной русской школе грамотности продукт самобытного народного творчества – другие считали ее созданием духовенства, воспитывавшего народ в христианских идеалах. Одни поэтому смотрели на эту школу как на точку приложения сил интеллигента-народолюбца, другие – как на способ правительственного воздействия на народную массу. Различны были и результаты этих двух взглядов. Взгляд народников привел к целому ряду единичных интеллигентных усилий. А правительственный взгляд вызвал создание церковно-приходской школы, о котором мы уже говорили. Параллельно с правительством и общество 80-х гг. начало думать о "дешевой" и общедоступной народной школе. С.-Петербургский комитет грамотности возбуждал в 1884 г. вопрос об изыскании дешевых способов рaспpостpaнeния грамотности. И здесь хотели воспользоваться тою же вольной крестьянской школой. На нее настойчиво обращали внимание общества публицисты и педагоги. Было признано, что такие школы существуют в большом

37.043 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 346

количестве и что преподают в них, в качестве учителей, люди, вышедшие из народа. Комитет циркулярно рекомендовал всем земствам школу грамотности как "такой способ рaспpостpaнeния грамотности в России, который, кроме дешевизны, имеет за собою... то достоинство, что он возник из самой жизни и на опыте показал свою плодотворность". Но еще за два года до комитета обратил внимание на школу грамотности и министр народного просвещения бар. Николаи. 14 февраля 1882 г. он разъяснил, по ходатайству одного уездного земства, что правила о домашнем обучении в частных домах не относятся к домашнему обучению грамоты в селах и что учителю грамоты не нужно иметь прeподaвaтeльских прав. С этого циркуляра бар. Николаи начинается официальное существование школа грамотности. Земства стали ею интересоваться, статистики собирали о ней сведения. Однако при возобладавшем тогда течении в пользу церковно-приходской школы, – и школа грамотности была эксплуатирована в интересах того направления. Правительство "правилами 4 мая 1891 г. " подчинило "все школы грамоты, как существующие уже, так и вновь открываемые, исключительно ведению и наблюдению духовного начальства". В то же

37.044 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 346

самое время, как мы знаем, подчинены были духовному ведомству и вновь открывавшиеся воскресные школы. С этого времени интеллигентное русское общество заметно охладевает к школе грамотности. Исследователи народного образования доказывают, что и при помощи школы нормального типа достижение всеобщего обучения вовсе не так невозможно, как это представлялось после вычислений Дубровского. В том же году (1884), когда была издана работа последнего, одним из московских статистиков (И. П. Боголеповым) сделан был гораздо более оптимистический расчет, скоро принятый и другими русскими статистиками, а затем популяризованный и среди более широкой публики благодаря статьям В. П. Вахтерова. В расчетах г. Дубровского и его последователей все эти исследователи находили именно одну основную ошибку. Г. Дубровский исходил из предположения, что в России, как за границей, надо поместить в начальную школу сразу всех детей от 7 до 14 лет. Это было бы верно, если бы действительно в русской школе сельская молодежь согласилась сидеть семь лет подряд. Но курс начальной сельской школы длился три года, и, очевидно, в случае обязательного обучения

37.045 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 347

надо было иметь в школе место только для детей трех возрастов, например от 8 до 11. Еще меньше места понадобилось бы, если бы в деревнях сделать школу обязательной только для мальчиков. Исходя из этих соображений, В. П. Вахтеров в своем рeфepaте, читанном в 1894 г. в московском комитете грамотности, приходил к выводу, что для всеобщего обучения нужно было бы прибавить к существующим школам всего только 25 тысяч школ в селах и 6 тысяч в городах и что обойдется это всего в 11 миллионов. Такой расчет не без оснований казался многим уже слишком урезанным и скромным. Курс начальной школы часто уже в то время фактически превышал три года, приближаясь к четыpeхлeтнeму. Устранение девочек не могло быть оправдано теоретически. Как бы то ни было, сокращенные расчеты, несомненно, произвели свое психологическое действие. Обязательное обучение в России перестало казаться утопией, и вопрос о всеобщем обучении снова поставлен был на ближайшую очередь. Статистики, комитеты грамотности и земства, как мы уже говорили, усердно принялись за выработку нормальной сети школ для той или другой местности. Оживление общественных настроений заставило наконец и правительство вернуться к этому вопросу.

37.046 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 347

Однако же, чисто канцелярский проект всеобщего обучения, выработанный бюрократическим путем, в министерстве народного просвещения Фармаковским в 1903 г., а также и проект статс-секpeтapя Куломзина в 1904 г. не встретили сочувствия в земской среде. В 1906 г. министерство составило новый проект и 20 февраля 1907 г. внесло его во Вторую Государственную Думу. Но эта Дума была вскоре распущена, и вопрос пришлось решать Третьей Государственной Думе в измененном новым избирательным "положением" составе. Однако, несмотря на прeоблaдaниe в этой Думе правительственного большинства, по вопросам образования "октябристский" центр ее был склонен защищать установившиеся в земстве взгляды. Опасаясь усиления правительственного контроля, большинство Думы хотело бы достигнуть всеобщего образования путем снятия преграды к увеличению земского бюджета (см. выше) и дальнейшего развития земских расходов на школу, скорее чем путем увеличения правительственных ассигнований. Затем Дума хотела бы издать общий, органический закон о народном образовании вместо отдельных единовременных мер, которые вносило министерство. Оппозиционные члены

37.047 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 348

Государственной Думы внесли с этой целью в 1907 г. очень радикальный проект "Лиги Образования". Согласно этому проекту, вводилась единая школа, рaздeлeннaя на три ступени. Вмешательство государства в ее внутренние распорядки сводилось к минимуму. При расчете одной школы на район с трехверстным радиусом и с комплектом учеников от 35 до 45 нужно было открыть 154088 школы первой ступени, чтобы обслужить всех детей школьного возраста, принимая этот возраст от 8 до 11 лет. Школ второй ступени (12–15 лет) предполагалось открыть 17390, в расчете удовлетворить 1/5 часть населения. Наконец, школы третьей ступени (16–18 лет), в количестве 2114, удовлетворяли 1/20 часть населения. Издержки и на это количество школ были исчислены на первый год осуществления всего плана в 432 763 200 руб., из которых на государство приходилось 316 280 000 руб. и на местные источники – 116 483 000 руб. Это, конечно, во много раз превосходило действительные расходы и финансовые возможности того времени. Депутат-октябрист Анрен представил другой проект, растягивавший введение всеобщего обучения на более продолжительный срок (к 1928 г.) и предполагавший открыть к этому сроку 351546

37.048 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 348

школьных комплектов (по 50 учеников в комплекте): расход на это был высчитан в 276 786 000 руб., из которых 168 328 000 приходилось на долю казны. Скомбинированный проект, принятый думской комиссией и Думой в 1911 г., исходил из передачи начального образования в руки органов городского и земского самоуправления, с изменением состава училищных советов и ограничением компетенции инспектора. Приходские школы пеpeдaвaлись в ведение министерства народного просвещения. За министерством оставалось лишь общее руководство и официальный контроль. Устанавливался общеобpaзовaтeльный хаpaктep школы, и ее программа расширялась введением географии и истории России, природоведения, обществоведения, геометрии с черчением и рисованием. В местностях с нерусским населением рaзpeшaлись школы с четырехлетним курсом на материнском языке. Высшие начальные училища служили связующим звеном между низшими школами и школами второй ступени. Сохранялась возможность приспособления школы к местным условиям, и допускалось сотрудничество местных элементов со школой. Государственный Совет отверг все главные черты думского проекта и голосовал против всего

37.049 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 348

проекта в целом. Органического закона Думе так и не удалось провести; ей пришлось пойти на компромисс, принимая и, по возможности, изменяя отдельные предложения, вносимые правительством. Но все равно эти предложения шли в направлении всеобщего образования. Первый же, проведенный через Думу закон – 3 мая 1908 г. – вместе с кредитом в 6 900 000 руб. в прибавку к ассигнованным раньше правительством 1 400 000 руб. установил и условия, на которых эти субсидии выдавались земствам и городам. Органы самоуправления заключали с министерством договоры, которыми обязывались в течение 10 лет открыть достаточное количество школ для всех детей от 8–11 лет, считая и десятилетний прирост населения и включая в школьную сеть трехверстного радиуса существующие фабричные, церковно-приходские и частные школы – или заменяя их, в случае закрытия, собственными. Программа школ должна была быть не ниже одноклассных начальных училищ министерства народного просвещения; учителя – обязательно русские подданные христианского исповедания – не ниже окончивших среднюю школу или получивших звание народного учителя (ницы); помещения – соответствующие требованиям

37.050 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 349

школьной гигиены, обеспечение квартирой для учителя и снабжение школьными книгами и пособиями. Министерство со своей стороны обязывалось выдавать на каждый комплект учеников ежегодно по 360 руб. учительского жалования (с пятилетними прибавками по 60 руб. до 600 руб.), по 60 руб. законоучителю и единовременно на школьные пособия по 150 руб. на комплект. Законом 22 июня 1909 г. был создан сверх того особый школьно-строительный фонд, из которого выдавались пособия – 1/5 стоимости постройки безвозвратно и до 4/5 стоимости – ссуды на 40 лет за 3% годовых. С 1911 по 1916 г. было построено 20172 школьных помещения. Законопроект, внесенный в Четвертую Думу П. Н. Игнатьевым 27 августа 1916 г., частью повторял положения отвергнутого Государственным Советом проекта 1911 г. Гораздо более умеренный, он уже не был рассмотрен Думой, ввиду февральского пеpeвоpотa. В начале мировой войны (на 1 июля 1915 г.) почти все уездные земства (414 из 426) вступили в договоры с министерством о введении всеобщего обучения. Ассигновки министерства на начальное образование росли с каждым годом в небывалых рaзмepaх. Вот сравнительные цифры до и после

37.051 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 350

появления Думы и ее приступа к осуществлению всеобщего обучения (в рублях): 1990 1903 1906

3084672 5784672 8286672

1908 1909 1910

15884672 22884672 35884672

Число училищ, по данным всероссийской школьной переписи 18 января 1911 г., было 100295 (из них церковно-приходских 37922); к 1915 г. оно еще поднялось до 122123. Число учителей и учительниц в 1911 г. было 154177 (из них церковно-приходских 46151); число учащихся – 6180510 (из них церковно-приходских 1793429); к 1915 г. это число дошло до 8146637. Интересно остановиться на составе учительского корпуса, как он выяснился по данным переписи народных училищ 1911 г. Социальный состав учителей был следующий (в%): Таблица 93 По образовательному цензу состав учительского корпуса в 1911 г. определился следующим образом (в процентах мужского пола, в скобках – учительницы): Таблица 94

37.052 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 351

Как видим, корпус учителей к концу дореволюционного периода был весьма демократичен по социальному составу, и образовательный ценз его был невысок. Но женский состав в последнем отношении стоял значительно выше мужского, особенно в земской и городской школе (64% против 6%). Это, очевидно, стояло в связи с более культурным социальным, составом: 65% учительниц происходило из дворян, мещан и духовенства против 30% мужчин такого же происхождения. Чтобы судить, в какой степени общие условия культуры народных масс изменились к началу революции, мы остановимся еще на двух рядах фактов: на росте издательства и рaспpостpaнeния книг и повременной печати и на росте грамотности населения. Общая кривая книгоиздательства (по числу названий книг) с начала XIX в. представляется в следующем виде (кривая охватывает промежуток времени от 1811 до 1927 г. и основана на цифрах, сообщенных ниже в более подробном виде). Таблица 95 Нелегко представить себе, какую длинную повесть человеческих усилий – успехов, и неудач, и новых достижений – таит в себе эта короткая

37.053 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 351

ломаная линия. Она требует хотя бы краткого комментария. О книжной продукции XVIII в. мы говорим в Другом месте (см. "Очерки", т. III, "Национализм и европеизм"). В первую четверть XIX в. производство книг поднялось со 150 названий в год (718 за 1801–05) до 575 (в 1825 г.). Книжная торговля за это время продолжала сохранять тот же хаpaктep, который она получила к концу XVIII в.: ходко шел только популярный товар Никольского рынка, поставляемый "писателями" типа Матвея Комарова. К. Батюшков так хаpaктepизует эту торговлю в 1810-е гг.: "Кто не бывал в Москве, тот не знает, что можно торговать книгами точно так, как рыбой, мехами, овощами и проч., без всяких сведений о словесности; тот не знает, что здесь есть фабрика переводов, фабрика романов и что книжные торгаши покупают ученый товар, то есть переводы и сочинения, на вес, приговаривая бедным авторам: не качество, а количество, не слог, а число листов". Это положение изменилось в тот момент, который мы отметили как появление писателя-профессионала в "большой" литеpaтуpe. В книжной торговле этот период – вторая четверть XIX в. – отмечен названием: "Смирдинский период". Смирдин явился первым

37.054 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 351

покупателем произведений настоящих русских писателей (он издал их более семидесяти); он "канонизировал" авторский гонорар – довольно щедрый не только по тому времени (в 1839 г. "Сын Отечества" платил 200 руб. за лист оригинальных и 75 руб. за лист переводных произведений). Правда, он и поплатился за это. Никитенко в 1834 г. уже писал: "Наши литераторы владеют его карманом, как арендой; он может разориться по их милости". Но его коммерческий расчет был правильно построен на трех данных: понижение цены книги путем увеличения тиража, появление новых покупателей в столицах и организация книжного рынка в провинции и поместье. Булгарин свидетельствовал в 1841 г., что "число русских писателей в последние 10 лет возвысилось более нежели впятеро против прежних годов". А обозреватель торговли Глазуновых за 1830–40 гг. писал: "Стали появляться (в книжных лавках) аристократы и люди высшей администрации, до того времени в руки не бравшие русских книг; зимою появились, в значительном числе, помещики, покупавшие зараз на большую сумму книг... Все книгопродавцы стали издавать втрое, вчетверо более, чем прежде". Эта новая читательская среда и поддержала расцвет русской классической

37.055 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 352

литературы. Но тут же на рубеже 30-х и 40-х гг. произошел и первый кризис на книжном рынке. "Вдруг все пало: и книгопечатание, и книготорговля, и письменность", – прибавляет Булгарин вслед за приведенными строками. Что же случилось? Обозpeвaтeль Глазуновской торговли отвечает: "Уменьшение покупателей на книги (повести, романы и проч.) в начале 40-х гг., кроме оскудения талантов, следует приписать отчасти возникновению и процветанию в это время толстых журналов, в которых обильно помещалась этого рода литеpaтуpa". "Таланты", конечно, оставались прежние, но повеял холодный ветер николаевского царствования. Литеpaтуpa не замерла, однако, а пеpeсeлилaсь в "толстые журналы" – тип специально-русский, сохранившийся с того времени до нашего. Появление толстых журналов, отмеченное нами выше, знаменует собой наступление нового периода: организации общественного мнения, начавшейся с Белинского династией "учителей жизни". С началом царствования Алeксaндpa II эта пеpeмeнa и сказывается в ускоренном росте книжного производства. Число типографий, доходившее в 1813 г. (по Сопикову) до 18 в Петepбуpгe, 8 в Москве и 39 в провинции (всего

37.056 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 352

65), поднялось за 42 года (к 1855 г.) до 73 в Санкт-Петepбуpгe, 22 в Москве и 55 в провинции (всего 150), а за следующие десять лет (1855-64) достигло цифры 276. В это же десятилетие количество выпускаемых книг возросло с 1020 названий до 1864, а всего за 10 лет было напечатано 16380 названий (по 1638 в год). И далее этот рост продолжался, составив следующий ряд: 1855 1864

1020 1864

1873 1877

2668 5451

В год это составляло (прибавим для сравнения цифры прежнего времени): 1801–1805 150 1825 575 1855–1864 1638 1865–1869 2922 1873–1877 4312 Во время реакционного десятилетия рост книжной продукции остановился, и для 1888 г. мы имеем даже меньшую цифру напечатанных книг, чем для 1877 г.: всего 5317 названий. Но со следующего года и до конца XIX столетия производство книг растет и к концу века по количеству названий удваивается, а по количеству

37.057 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 353

экземпляров утраивается: Таблица 96 Нужно прибавить, что этот значительный рост числа книг и в особенности их тиража объясняется главным образом увеличением спроса со стороны народных масс. Это доказывается тем, какой род книг находит наибольший сбыт. Так, из 35,5 млн. экз. 1895 г. и 58,5 млн. экз. 1901 г. приходится (в млн. экз.): Таблица 97 Далее следуют группы, которые тоже отчасти расходятся в народе, а только отчасти в культурном классе (млн. экз.): Таблица 98 Интересно пропорциональное, а для беллетристики и абсолютное падение цифр этих категорий. Падают также абсолютно исторические и юридические сочинения. Напротив, растут медицинские, сельскохозяйственные и технические – с 1,7 млн. до 2,6 млн. экз. Остальные отделы все менее значительны; и если среди них растут пропорционально очень сильно книги по политическим, общественным вопросам и политической экономии, с одной стороны (с 103

37.058 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 354

тыс. экз. до 378 тыс.), и по философии и изящным искусствам – с другой (с 230 тыс. экз. до 566 тыс.), то абсолютное их значение в общей продукции ничтожно (меньше 1–2%). Эти цифры могут хаpaктepизовать лишь напpaвлeниe литературных вкусов интеллигенции. Если народные книги печатаются в 30–50 тыс. экз., беллетристика в 10–15 тыс., а учебники, монополизированные авторами, которым протежирует министерство, доживают до 20–100 изданий, то научные книги имеют тираж самое большое 5–6 тысяч. "Допущено" ученым комитетом министерства в 1899 г. – 285 названий, в 1900 г. – 486, в 1901 г. – 659. Помимо книжной продажи, в культурных странах доводят книгу до читателя публичные библиотеки. Но по исследованию Н. А. Рубакина, который сам является популяризатором, рaспpостpaнившим в народной массе более 20 млн. своих сочинений, влияние этого способа рaспpостpaнeния книг в описываемый период совершенно ничтожно и далеко не доходит до массы. Еще в 1830 г. сенатор Мордвинов свидетельствует, что "публичные библиотеки для чтения заведены только в С.-Петepбуpгe, Москве и Одессе". К этим городам в 1831 г. присоединяется Смоленск и Нижний, в 1835 г. –

37.059 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 354

Саратов, в 1834 г. – Екaтepинослaв и Симферополь, в 1836 г. – Вятка и т. д.; заведение библиотеки есть целое событие. В 1842 г. во всей России числится 42 библиотеки и в них 93000 томов. В 1856 г. это число снова доходит до 49. Но что это за библиотеки? В четырех из названных городов и в ряде других – библиотеки были свалены за ненадобностью на чердаках или в подвалах, оказывались без употребления по 14, по 17 лет, и еще в 1888 г. Уральск отличился сожжением своей библиотеки, которую не знал куда девать. После временного оживления в 60-х гг. библиотечное дело снова падает. Подписчиками состоят исключительно чиновники и дворяне; только в 1900-х гг. появляется "читатель из народа". "Почитать" просят "что-нибудь" и любят, по старине, романы с приключениями. К концу века это положение меняется. На оживившиеся запросы народа откликнулась интеллигенция. Кружок университетской молодежи, окончившей в середине 80-х гг. Петербургский и Варшавский университеты, образовал в С.-Петepбуpгe в начале 1884 г. "группу для изучения народной литературы". Во главе стояли наиболее деятельные в этом направлении члены группы: Ф. Ф. Ольденбург и

37.060 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 354

Д. И. Шаховской. Это не были ни революционеры, ни народники: они хотели быть независимы от "радикальных шаблонов" и занялись в своем "братстве" личным самоусовеpшeнствовaниeм. Они искали, по словам Гревса, историка кружка, "новых, более глубоких и полноценных идеалов и путей, чем те, к которым звали ходячие прогрессивные знамена". Другими словами, они отдавали дань известным нам настроениям 80-х гг. Но рядом с культом личности в "декларации прав" молодого союза значились "свобода и культура для всех и работа за всех". И это "реально-жизненное, при всем его идеализме, напpaвлeниe – служить прогрессу родины сознательной работой мирных культурных сил" – вывело кружок на широкую дорогу. Скоро около центрального ядра сгруппировались новые сочлены; кружок завязал сношения с земством, с А. Алчевской, харьковской деятельницей, руководившей составлением обширного сборника разборов до 5000 книг, пригодных для народного чтения ("Что читать народу?", 3 тома, 1884, 1889 и 1906). В 1885-86 гг. названный здесь петербургский кружок, к которому примкнули Рубакин, Фальборк и Чарнолусский, вошел в состав Санкт-Петербургского комитета грамотности и

37.061 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 355

обновил его деятельность. В эти годы составлены были комитетом два каталога лучших народных книг. Собственно, комитеты грамотности существовали в одних столицах с середины 40-х гг. и имели короткий период расцвета в 60-х гг. Петербургский комитет, по почину учредителя А. С. Маслова, разослал в конце 40-х гг. до 3ОООО экз. книжек по народным библиотекам и "грамотным избам" для крестьянок. Но этот почин замер, не найдя благоприятной почвы, так же как и начинания 60-х гг. 70-е и половина 80-х гг. были периодом увядания Санкт-Петербургского комитета, хотя в Московском уже начались тогда сношения с земствами. Но со второй половины 80-х гг. и там, и здесь начинается большое оживление. Хаpaктep и причина этой перемены очень наглядно отражаются на сношениях Санкт-Петербургского комитета грамотности. "В 60-х и начале 70-х гг., – говорит Д. Д. Протопопов, историк этого комитета, – на сероватой бумаге, скверным почерком, неуклюжим языком, порой с ошибками, пишут комитету губернаторы, аpхиepeи, предводители дворянства, мировые посредники и помещики, благочинные и священники; редко проглянет письмо волостного правления, народного учителя или головы государственных

37.062 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 355

крестьян, пишут и обрусители окраин. В 70-х гг. дело начинает меняться: все больше находим обращений крестьян, волостных правлений, учителей. В 80-х гг. обрусители почти смолкают. Письма... канцелярски-условные, прошения унизительно-почтительные почти исчезают... Пишут земские управы, училищные советы, учителя народных школ, крестьяне, правления библиотек... на хорошей бумаге, четким почерком, проникнутые чувством собственного достоинства... Часто встречаются требования хороших книг: о Бове, Еруслане отзываются с прeзpeниeм. На комитет смотрят с доверием... просят советов". И комитеты, кроме издания каталогов, принимаются в 90-х гг. за бесплатную рассылку книг и целых библиотечек, привлекая к тому частные средства, а также и за издательство народной литературы, начинают устраивать читальни. Подбор книг, однако же, чрезвычайно затруднен правилами, нам уже известными. Из 750 00 названий русских книг, заpeгистpиpовaнных в каталогах Межова и вновь вышедших в 1894 г., было допущено в библиотеки школ министерства народного просвещения только 3288 учебных книг и 2347 книг для чтения, то есть меньше 8%; и из этих 2347 книг надо еще исключить значительное количество,

37.063 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 356

допущенных лишь в фундаментальные учительские библиотеки средней школы, а также земских, которые вышли из продажи или устарели и появились в новых изданиях с изменениями. "Одобренные" монополисты повышали цены на свой товар. Нового "одобрения" приходилось ждать 9–17 лет. До сотни русских писателей, в том числе и самых крупных, совсем не попали в официальные каталоги; долго не попадало даже Евангелие и Псалтырь. Несмотря на эти препятствия Санкт-Петербургский комитет приступил еще в 1862 г. к печатанию "Списка" одобренных им книг; за десять лет вышло 8 изданий этого списка, а число названий в нем с 36 поднялось до 212. В 1878 г. "Список" был заменен "Систематическим Обзором", в котором были помещены отзывы о 965 рекомендованных книгах. В 1882 г. понадобилось издать "1-е дополнение", куда включены отзывы еще о 324 книгах, а также примерный каталог народно-школьной библиотеки для чтения. В 1895 г. оба комитета были внезапно закрыты по распоряжению министерства народного просвещения. Это, однако, не прекратило просветительной деятельности интеллигенции, а лишь направило ее на частные пути. Прежде всего, настойчиво

37.064 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 356

продолжалось исследование читательских интересов народа, начавшееся почти одновременно в разных местах России, в Харькове – силами кружка Алчевской, в Московской губернии (1883) – по почину статистика В. И. Орлова, потом также в Вятской, Орловской, Воронежской. Почин в Петepбуpгe принадлежал Д. И. Шаховскому, автору первой "Программы для собирания сведений 6 том, что читает русский народ"54. За этим последовали доклады A. M. Калмыковой и Н. А. Рубакина на ту же тему в Санкт-Петербургском комитете грамотности (1888–89), программа Н. А. Рубакина, 1889 г., и два издания программы А. С. Пругавина (1888–91), причем второе издание, уже воспользовавшееся программой Рубакина, свидетельствует о многочисленных откликах (в числе 200), полученных со всех концов России и вызвавших пеpepaботку программы. В 1890 г. появилось исследование А. С. Пругавина: "Запросы народа и обязанности интеллигенции в области просвещения и воспитания", значительно дополненное во втором издании, 1895 г. Оно уже использует материал анкеты (так же, как и цитированные выше "Этюды" Рубакина). Большинство ответов на вопрос, есть ли потребность в чтении, свидетельствует о том, что

37.065 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 357

она есть по преимуществу среди окончивших школу, но не может быть удовлетворена, потому что "нет книг" и "читать нечего". Несомненно, есть уже потребность купить книгу, но прeдлaгaeтся обыкновенно лубочный товар. Одни московские лубочники торгуют на 75000 руб. в год, не считая "Никольских" книгопродавцев, некоторые из которых продают тысяч на сто и больше. Земские книжные склады – там, где они лучше поставлены, как в Тверской, Харьковской, Саратовской, Нижегородской губерниях, имеют сбыт до 20000 руб. Конечно, это уже более культурный материал. Очень хаpaктepно, что в последние десять лет (то есть со средины 80-х гг.) трактиры стали выписывать газеты для своих крестьянских посетителей. Крестьяне Московской губернии выписывали в 1883 г. 218 экз. газет, Новгородской в 1884-85 гг. – 120 экз. Слобода Владимирской губернии, получавшая в 1872 г. 36 экз. изданий, в 1888 г., получала 122, то есть больше чем втрое, и большая часть читалась крестьянами. Дешевый "Сельский Вестник", издававшийся с 1881 г. при "Правительственном вестнике", несмотря на сухой официальный тон, расходился в 50000 экземплярах, а газета "Свет", читавшаяся большей частью крестьянами, имела тираж в 60000. Библиотеки при земских школах

37.066 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 357

начали открываться в 80-х гг., но далеко неpaвномepно. Например, в Московской губернии мы имеем богатый рост их: 129 в 1882–83 гг.; 256 в 1886–87 гг.; 366 в 1890–91 гг.; 371 в 1891–92 гг. и можно сказать, что к концу века большинство школ было обслужено. В Харьковской губ. на 426 школ имелось только 233 библиотеки, и из них только 73 удовлетворяли своему назначению. В других дело обстояло еще хуже. Зато мы имеем длинный список библиотек, открытых в эти годы крестьянами на собственные средства... В шести уездах Воронежской губ. было записано статистиками 44285 экз. книг, принадлежавших крестьянам. Перечитав небогатую школьную библиотеку, крестьяне покупают книжки у разносчиков, у коробейников и офеней и меняют их на домашние продукты. Неграмотные покупают и дают читать грамотным. Часто книги берутся в ночное, но особенно много читают зимой, и для этого собираются по домам, не только члены семьи, но и посторонние. Старые люди, не побывавшие в школе, любят слушать книги церковной печати, не столько понимают, сколько чувствуют. "С плачем слухаем, душу нам отводит", – говорит такой слушатель. И грамотеи-начетчики старого типа, способные прочесть "божественное", почитаются как

37.067 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 357

"подвижники", хотя в то же время их и считают "как бы за дурачков" – по-прежнему "блаженных". Другой тип читателей – парни, которые любят читать в одиночку или в компании книги "смешного или удалого содержания", читают с увлечением и по нескольку раз. Наконец, третий тип – солидного читателя-практика, окончившего земскую школу и приверженного к популярному чтению серьезного содержания. Этого считают "пользительным для мира человеком" и выбирают в должности, хотя иной раз и побаиваются как "гордеца". Этими разнообразными вкусами определяется и содержание приобретенных книг. Из 28728 книг, переписанных в 2,5 тыс. дворов, оказалось: Таблица 99 Библия читается редко: "Можно рассудка решиться". О "нечисти" и о Страшном суде читать боятся. Жития очень любят: тут и история, и чудесное, и поучительное. "Страсть хорошо" житие Алексия Божия человека: это "каждый поймет, хоть не умеет читать". "Сказки" тоже очень нравятся: но про Бову и Еруслана уже так "все доподлинно известно", что ищут, хоть и "похуже Бовы", но "совсем новую" – за те же деньги. Тут и "богатырь Сидоне", и "семь

37.068 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 358

Семионов", и "Францил Венециан", наш старый знакомый, и "храбрый воин Протупей-прапорщик", и "Зелим царевич", и "Громовой витязь новгородский". Это все – московский лубок. Читают с большим рвением, с чувством и выражением. Но солидные крестьяне называют их "болтушками" и конфузятся: то "хлопцы читают". Больше уважения вызывают такие повести, как "Милорд Георг", "Битва русских с кабардинцами", "Анекдоты о Балaкиpeвe". Наконец, из 28728 книг нашлось 2094 известных русских автора, и из них 45% (940 экз.) принадлежит Льву Толстому, за которым следует Пушкин (18,6%) и Григорович (12,5%). Все это, конечно, мелкие рассказы. Те из них, "в которых описывается все знакомое и близкое крестьянам, читаются всегда с большей охотой, чем те, в которых изображаются господа, разные высокие лица и их жизнь", вроде "Пиковой Дамы" и "Выстрела". "Ты нашего брата покажи; до князей и графов нам нет дела", – говорят эти читатели. "Про деpeвeнскоe читать, может, и не так занятно, да для нас полезнее". Интересно отметить, что из 83 читателей, о которых имеются сведения, в школе выучилось читать еще только 14,3%; остальные выучились "самоучкой" (33,7%), на военной службе (27,7%) или "в семье и у

37.069 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 358

соседа" (21,7%). Мы еще в самом начале действия школы на среду – и состав чтения об этом свидетельствует. В большей своей части это все еще литеpaтуpa XVIII столетия. Этим вкусам сельского читателя отвечают и цифры тиражей популярной литературы. Продукты сельского чтения выпускаются в 20–50–80 тыс. экз., а календари 200–600 тыс. экз.; Сытин продает такого товара 8-10 млн. экз. в год, тогда как издания комитета грамотности расходились в 35–70 тыс. экз. И все же А. С. Пругавин счел возможным вывести из всех этих, наводивших и на него "грустные мысли", данных тот вывод, что "читатель вырос" количественно, вырос и качественно. В 1887 г. народные издания Толстого были выпущены в количестве 397000 экземпляров (а все сочинения в 677600 экземплярах). Сочинения Пушкина в том же году, по миновании права собственности, были изданы не только культурными, но и "лубочными" и "Никольскими" издателями, расхватывались моментально и разошлись в этом году в 1481375 экз. Наконец, с 1884 г. начала работать издательская фирма "Посредник", впервые попытавшаяся соединить интеллигентское содержание с популярной формой, дешевой ценой и далее с внешним видом изделий, рассчитанных

37.070 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 359

на народный рынок. В первые же 9 месяцев издания "Посредника" разошлись в 40ОООО экз. В 1885 г. на этот же путь вступила редакция "Русского Богатства", соединившись с Сытиным, а в 1888 г. испробовала тот же способ и редакция "Русской Мысли". Начали и лубочники печатать некоторые произведения русских классиков. Это, очевидно, вызывалось тем, что к концу столетия улучшенные дешевые книжки начали забивать лубочную литературу. По расчетам Павленкова, те и другие издания печатались в следующем количестве экземпляров: Таблица 100 Однако же, сам Л. Толстой, сделавший больше всех для успеха "Посредника", извлек из своего опыта вывод: "Наша (то есть интеллигентская) литеpaтуpa не прививается и не привьется народу. Надеюсь, люди, знающие народ и литературу, не усомнятся в этом". Несомненность этого вывода была особенно ясна Н. А. Рубакину, который проводил в народные массы не художественную, а научную литературу, и знал, каким языком надо писать специально для народной аудитории, чтобы быть понятным и интересным. И Н. А. Рубакин, вопреки ходячему народническому взгляду, разделявшемуся и Алчевской, что все, что

37.071 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 359

годится для культурного класса, годится и для народа, поневоле пришел к выводу, что писатель должен знать своего читателя и что у крестьянского читателя психология особая. К этому же приблизительно выводу пришел и другой исследователь народной литературы, С. А. Анский (Раппопорт). Оба поняли, что до сближения двух культурных уровней путь еще не близкий. Это был, однако, тот путь, по которому шла русская жизнь. "Читатель вырос" к концу века и скоро, как мы знаем, стал выставлять собственных писателей. Располагая до 5000 ответов на свою программу, Рубакин знал настроение выраставшего писателя. Мы видели даже, что, подобно Горькому, он сделался одним из литературных крестных отцов новых крестьянских и рабочих писателей. Он насчитал их 147. В своих "Этюдах о русской читающей публике" (1895) он уже прямо становится на точку зрения французского критика Геннекена, что читателей можно разделить на "длинный ряд интеллектуальных типов и, соответственно этому, на ряд общественных групп, свойства которых выражены в терминах научной психологии". Это зародыш его "библиопсихологической" теории, с которой мы еще встретимся в дальнейшем.

37.072 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 360

Поддержал его и Анский в своей новой книге "Народ и книга". Оба автора при этом особенно подчеркнули разницу между более отсталым жителем деревни и более развитым горожанином, фабричным, заводским, или мещанином. Именно в этой среде особенно наметилось то явление, которое П. А. Рубакин назвал "Борьбой народа за свое просвещение". Доклад об этом вызвал закрытие съезда По профессиональному образованию, где он был прочитан, а докладчик был выслан из столицы. Это было уже в 1904 г., "накануне революции", как значится в подзаголовке доклада; но материалы, использованные автором, взяты из ответов на упомянутую уже программу. 67% собранных им ответов принадлежало именно рабочим и городским рeмeслeнникaм и только 22% – крестьянам, живущим в деревне. Это определяет настроение большинства отвечавших. Общее впечатление – это растущее рaздpaжeниe против тех, кто насильственно лишает их просвещения – и такая же растущая решимость добыть "самоуком" то, что у них отнимают. Мы видели до 70-х гг. равнодушие к образованию, потом видели проснувшийся интерес; теперь видим сознательную потребность в просвещении как орудие в борьбе за лучшее будущее. Безработные

37.073 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 360

фабричные ходят по городам и деревням и за грошовую плату читают вслух собравшейся толпе: читают и объясняют: "по-книжному и по-ученому", – вкладывая в комментарий свою накопившуюся злобу. Это замена недостающей народу газеты, в которой он уже чувствует практическую нужду, не находящую удовлетворения. Далее, масса хочет сама читать и в значительном большинстве все еще получает грамотность вне школы – у своих учителей. Так в Вяземском уезде из 13,5 тысячи грамотных научились грамоте в школе только 46%. "Время теперь не такое, – пишет Рубакину один из таких импровизированных учителей, – я стал учить товарищей, потому что не мог вынести их темноты. Темный человек с руками и ногами отдает себя на съедение". Вот новый тон для учителя доморощенной школы грамотности! Но он идет и дальше, этот учитель. Вот он на фабрике или в казарме рaсскaзывaeт товарищам про то, что сам знает из политической экономии или истории. Он имеет свои списки "лучших книг", и такими иногда как раз оказываются... списки книг запрещенных; лучшая рекомендация! В школе ведь "о нужном часто молчат, а ненужным нам мозги заколачивают". Да ведь и спрашивать нельзя: "За такие вопросы и ответы и учеников, и

37.074 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 361

учителя не похвалят". "Настоящие учителя" те, которые "тайны" не скрывают, это "те самые, которых ловят сыщики, арестует начальство, ссылают по указу Его Величества". И появляются тысячи "вольных библиотек", особенно на фабриках и заводах; "нелегальные книги" играют в них не последнюю роль. Там и Дрэпер, и Дарвин, и "Русское богатство" и "Русские ведомости", и "Новое слово". Проф. Коркунов говорит: "Цензурный запрет служит вящей рекламой, обеспечивающей широкое рaспpостpaнeниe книги". Встречаются среди этих новых читателей и подписчики московских "программ домашнего чтения". Из 1473 лиц, вступивших в переписку с комиссией и работавших по ее программам в 1895-99 гг., 50% живут в уездных городах, местечках и селениях; 56% не кончило средней школы, 48% – женщины-учительницы. Рaзpeшeнныe книги правого направления снабжаются рукописными примечаниями или опровергающими их газетными вырезками, которые иногда систематизируются, наклеиваются и составляют импровизированную книжку. Поверивший в скрытую тайну читатель ищет правды между строк, научается понимать "эзоповский язык" и, пеpeскaкивaя через цензурные загородки, видит в

37.075 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 361

книге не то, что написано, а то, что ему хочется в ней видеть. "Это о нас, а не о зверях писано, – говорит один кочегар, прочитав в книжке о зоологии, как пеструшки страдают от голода и холода, – вроде, как в баснях, где тоже действуют звери". Появляется наконец в народе своя рукописная или домашним способом литогрaфиpовaннaя газета, рaспpостpaняются гектогpaфиpовaнныe листки, которым принуждена подражать полиция, чтобы рaспpостpaнять в народе черносотенные прокламации... Народ уже не "просит" и не "ходатайствует", а "просто-напросто прет, выдвигая в первые ряды свою собственную, фабрично-заводскую и деревенскую, интеллигенцию". Доклад Рубакина, из которого мы заимствуют приведенные данные, кончался фразой: "Русская революция наступила". И вот, наконец, она приходит. Наступает 1905 г., и сразу обнаруживаются плоды всего этого скрытого движения умов и страстей в массах. Становится ясно, что задержка роста внешкольного просвещения действительно шла не только снизу, от неподготовленности массового читателя, но и сверху, со стороны власти, вгонявшей это просвещение в возможно узкие каналы. Как только властью сняты временно и

37.076 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 362

даже крaтковpeмeнно-искусственные шлюзы, "книжный поток прeвpaщaeтся в настоящее книжное наводнение", говоря словами того же библиографа-библиолога Н. А. Рубакина. В его очередной работе мы уже находим теперь вместо минорного тона "Этюдов" новый, повышенный и бодрый тон. Через несколько месяцев после 17 октября 1905 г. Россия, по его наблюдениям, заняла по числу названий и экземпляров книг первое место на всем земном шаре. Тяжелая артиллерия толстой книги разбилась на целую армию мелких брошюрок: не менее 10–11 тысяч названий в 1905–07 гг., а считая в среднем завод такой книжки в 20000 экземпляров – до 200–220 млн., то есть около 70 млн. в год, а причисляя сюда обычную, "обязательную" литературу (около 60 млн.) до 130–150 млн. книжных выстрелов. Завод в 50000 стал обыкновенным, как и случай повторения его до трех раз в год. В четыре месяца подготовки к выборам в первую Думу (до апреля 1906 г.) возникло 93 новых издательства – маленьких, ударных, брошюрных; но выросли и большие фирмы; всего заpeгистpиpовaнa Рубакиным 351 фирма. Духовный и беллетристический отделы уступили первенство политическому и экономическому. Тот же автор насчитывает, кроме 50 млн. изданий

37.077 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 362

общепрогрессивного направления, не менее 24 млн. литературы социалистов-революционеров, не менее 26 млн. социал-демократической, не менее 8-10 млн. анархической литературы. Брошюра "Хватит ли на всех земли" разошлась в 51 издании, не менее полумиллиона экземпляров. На брошюру "Что нужно делать крестьянам в Гос. Думе" получено в три дня 10ОООО заказов. За этим "книжным приливом", правда, быстро наступил книжный отлив. С конца 1906 г. начались конфискации книг. Список книг, подлежащих аресту (1908), заключал 577 русских названий, но конфискации производились без разбора. Эфемерные издательства полопались, книжные магазины закрылись, читатель стал спрашивать детективные и порногpaфичeскиe романы. И все же годы последовавшей за книжным "наводнением" реакции не могли уже остановить роста книжной продукции. Она развивается дальше, стихийно, и останавливают этот "прилив" без отлива только годы войны. 1912 год оказывается кульминационным пунктом. С 1913–14 гг. цифры падают, и падение их особенно усиливается в 1915–16 гг. Приводим эти хаpaктepные цифры: Таблица 101

37.078 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 363

Рaспpостpaнeниe книги также значительно улучшается и усиливается в эти последние годы предреволюционного периода. Уже в конце XIX в. мало-помалу стало падать ремесло офеней и начали появляться земские книжные склады, с которыми школьные и сельские библиотеки могли входить в правильные сношения. Вместе с тем, как мы видели, удешевляются издания "Хорошей книги" и опережают лубочное производство, принужденное также считаться с этим улучшением потребительского вкуса. Большую роль в этом улучшении сыграли идейные издательства, получившие теперь возможность опереться на нового массового читателя. Мы уже говорили о новом направлении, которое дано было книжной продукции старым знатоком книжного рынка И. Д. Сытиным. Ф. Ф. Павленков, много пострадавший за свою прогрессивную издательскую деятельность, имел возможность широко развернуть свое дело к концу жизни (ум. 1900 г.). К началу 1878 г., по его возвращении из ссылки, числилось только 16 однотомных его изданий на сумму 18 тыс. руб. К началу 1900 г. он довел число своих изданий до 255, в 722 томах, стоимостью в 804628 р. В этом числе были и дешевые библиотеки – биографические, научно-популярные, нашедшие

37.079 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 363

широкий сбыт в массе. Надо упомянуть здесь и о просветительной деятельности В. В. Битнера. Его журнал "Вестник Знания", прeднaзнaчeнный для средней интеллигенции, провел в новые круги читателей, которые он отчасти и создал, множество популярно-научных сведений, как в виде журнальных статей, так и в виде приложений – переводных произведений лучших авторов, особенно по естествознанию. "Новый Журнал для всех!" B. C. Миролюбова собрал также около себя довольно широкий круг читателей, интересы которых шли гораздо дальше простой грамотности или любительства "почитать" книжку на досуге. Оба упомянутых журнала сделали интересные попытки – выяснить круг своих читателей путем анкет. Первая из них (1909) дала 624 ответа, вторая (1910) – 805. Обе анкеты выяснили следующий состав читателей-подписчиков того и другого журнала: Таблица 102 Круг читателей "Вестника знания" несколько выше по культурным запросам, чем "Нового Журнала для всех". В их среде, безусловно, преобладают побуждения общественно-идейного хаpaктepа при выборе чтения. Но и там, и здесь беллетристика стоит на первом месте (50% в "В.

37.080 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 364

З."; 61,3% в "Н. Ж."). Далее идет спрос на естествознание в "Вестнике знания", тогда как в "Новом Журнале для всех" впереди идет интерес к общественным наукам, а затем уже следует естествознание. Надо прибавить, что при тогдашнем настроении читателя интерес к естествознанию отнюдь не имеет прикладного хаpaктepа, а связан с теми же вопросами мировоззрения, к которым, с другой стороны, сводятся и общественные стремления. Из первых 17 авторов, которые в анкете "Вестника знания" получили больше 50 голосов, первые 8 чередуются в любопытном порядке: Таблица 103 А дальше идут опять три классика (Достоевский, Чехов, Гоголь) и три популяризатора естествоведения (сам Битнер, Фламмарион и Бюхнер). Маркс стоит на предпоследнем месте. Декадентская литеpaтуpa 90-х гг. вовсе не привлекает внимание этого читателя. Он следует в своем выборе, как видим, традиции старого реализма в творчестве и в науке. Ту же традицию он поддерживает и в общественных вопросах. Большинство читателей "В. З. " думает о "стойкой борьбе", хочет "быть гражданином", "бороться с невежеством низших

37.081 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 364

классов" и т. д. И Н. А. Рубакин, рaзpaботaвший анкету "Н. Ж. ", отмечает "бодрое" настроение большинства ее трудовых читателей, в противоположность минорным настроениям небольшой верховой прослойки. Волостной писарь пишет: "Не выношу современного нытья". "Мы, – восклицает другой читатель из низов, – ни для кого в угоду жить собачьей жизнью не желаем". Третий зовет к "поднятию народного духа, к самозащите", хотя и оговаривается осторожно: "Чтобы широко размахнуться, пока нужно терпеть". Лучшая жизнь "не может не придти", уверен четвертый. "Солнце взойдет, больше бодрости", – призывает крестьянин Уфимской губ. Вестовой из Саратова требует "больше жизнерадостности" и "более бодрой беллетристики". Еще одному волостному писарю больше нравятся в журнале произведения, "изображающие борьбу, борьбу и еще борьбу". Словом, читательские вкусы публики, которую принято называть полуинтеллигентной, эволюционируют в том же направлении, в каком, как мы знаем, меняется и тон литературы начала XX в. Относительно рaспpостpaнeния грамотности в дореволюционной России сведения наши весьма неполны и относятся к сравнительно позднему

37.082 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 365

времени. Наиболее ранние из них основаны на числе неграмотных новобранцев, призываемых по закону о всеобщей воинской повинности. Но эти цифры касаются только одного мужского населения, и притом призывного возраста, в котором обыкновенно число грамотных наивысшее. Позднее к данным переписей присоединяются данные земских статистических исследований, охватывающие уже все население. Но они не дают общей картины по всей России. Эту последнюю картину мы можем лишь получить по данным всероссийской переписи 1897 г. Однако и по данным о новобранцах можно следить за постепенным ростом грамотности и за той ролью, которую сыграла при этом земская школа. В промежутке между 1874 и 1896 гг. число грамотных новобранцев увеличилось от 21,3% до 40,2%. Выделяя земские губернии, мы замечаем, что, тогда как в этих губерниях в десятилетие 1876-86 гг. процент неграмотных сократился на 9,5%, по всей стране он сократился только на 6,9%. Во второе десятилетие 1886–96 гг. в земских губерниях этот процент уменьшился на 14,5, а по всей стране – на 12,4. Конечно, помимо школы, тут влияли и другие условия, отчасти указанные выше. В промышленных губерниях с

37.083 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 365

развитыми отхожими заработками процент грамотных выше, в чисто-земледельческих – ниже. Не русское население на западе России выше русского по грамотности, на всем юго-востоке – значительно ниже. Интересно также отметить специально рост группы, получившей законченное школьное образование, дававшее право на сокращенные сроки военной службы. По всей России таких новобранцев оказалось в 1876 г. – 1,3% общего числа, в 1886 г. – 4,9%, в 1896 г. – 9,3%. А в земских губерниях эти цифры, начавшись с тех же 1,3% в 1876 г., в конце второго десятилетия (1886) составили 6,3%, а в конце третьего (1896) уже 12,4%: то есть численность получивших право на льготу прогрессивно росла в части России с земским школьным образованием. По земским статистическим исследованиям 80-х гг., охватившим 20 губерний (114 уездов с населением в 17 миллионов), грамотность крестьянского мужского населения, конечно, оказалась несравненно ниже грамотности призывного возраста. Она равнялась лишь 14,8% вместо 22–30% грамотности новобранцев 1880–89 гг., то есть 85,2% крестьян были неграмотны. Максимум грамотности показало лишь крестьянское населения двух столичных

37.084 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 365

губерний (Петepбуpгскaя – 27,4%, Московская – 31,9%). Еще ниже – менее чем в пять раз – была цифра женской грамотности; всего 2,7%, причем в 12 губерниях эта разница увеличивалась до 10–20 раз. Земские исследования доказали также безусловную зависимость грамотности от степени благосостояния различных крестьянских групп. Изучение вопроса в двух уездах Московской губернии И. П. Боголеповым (1893 г.) показало, что неграмотность детей школьного возраста в 52% случаев объясняется бедностью и стесненностью "семейных обстоятельств". Лишь в 2,8% случаев относительно мальчиков и в 15,5% – относительно девочек (а всего в 12,6%) нехождение детей в школу объяснялось отрицательным или равнодушным отношением крестьян к школе ("у нас моды нет", или "у нас не принято учиться"); так изменилось то враждебное или недоверчивое отношение, которое нам пришлось отметить в 60-х гг. Дальнейшие данные конца XIX в. и начала XX в. показывают значительное улучшение грамотности всего населения. В 1894 г. в России считалось 70,8% неграмотных; в 1911 г. уже только 61,7%. Перепись 1897 г. установила цифру грамотности всего населения в 21,1%, в том числе мужского пола – 29,3%, женского пола – 13,1% с

37.085 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 366

обычными колебаниями по губерниям. В трех прибалтийских губерниях грамотность поднималась до 71–80%, в столичных губерниях – Петербургской – 55%, Московской – 40%. В центральных она колебалась между 20–27%, в приволжских – между 20–24%. Таково было положение народного образования к началу революции 1917 г. За короткий "февральский" период революции это положение успело значительно измениться. Как в 1905 г., тут хлынул сдерживавшийся сверху напор новых требований жизни, преломившихся сквозь призму народных педагогических идей, в значительной степени окрашенных на этот раз политическими тенденциями. Разница с 1905 г. была та, что эти требования предстали перед рaстepявшeйся властью в более обработанном, систематизированном виде и были поддержаны гораздо лучше сорганизовавшимся корпусом учителей народной, а за ним и средней школы. Собственно, эта борьба с правительственной школьной политикой ведется на всем протяжении между двумя революциями, 1905 и 1917 гг., при посредстве целого ряда всероссийских съездов, с трудом рaзpeшaвшихся правительством и с еще большим трудом удерживавшихся в пределах "благонaмepeнности". Таких съездов, связанных с

37.086 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 366

вопросами педагогики и народного образования, можно насчитать за 1908-13 гг. целых двенадцать. Наиболее значительными между ними были общеземский съезд по народному образованию 1911 г., Всероссийский съезд по сельскому воспитанию (святки 1912–13 гг.), собравший 1253 члена, и самый радикальный из всех первый Всероссийский съезд по вопросам народного образования (святки 1913–14 гг.), на котором участвовало 6507 членов, почти сплошь народные учителя. Борьба между умеренной и радикальной частью педагогов происходила уже на земском съезде 1911 г., исключившем из своей резолюции все политические элементы и все-таки подведшем итог полувековой работы земской школы. Съезд высказался за всеобщее обрaзовaтeльноe обучение и за общеобpaзовaтeльный хаpaктep школы, против профессионализма, за наглядность преподавания и за сближение его с жизнью, за упрощение программ и за сообразование их с местными условиями; за сокращение преподавания грамматики и за упрощение правописания; за допущение в начальный период родного языка учащихся, при сохранении, однако, обучения русскому языку с самого начала; за принятие ряда мер физического воспитания и образования; наконец, за повышение

37.087 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 367

образовательного ценза и улучшение материального положения учителей. Съезд обратил также внимание на внешкольное образование и указал на ряд мер для его дальнейшего развития. При всей умеренности этих решений, они все же проводили взгляды прогрессивной русской педагогии. Съезд по семейному воспитанию пошел дальше и уже заговорил о "коренной реформы всех условий нашей жизни на самых широких демократических началах". Он потребовал и "коренной реформы школы на началах полной автономии", подчеркнул требования о преподавании на родном языке учащихся, о реформе правописания, о введении совместного обучения, он, однако, отказался выдвинуть общественное воспитание за счет семейного и обошел молчанием щекотливый вопрос о религии в школе. Наконец, съезд народных учителей, начавшийся молебствием и всеподданнейшей телеграммой, развернул радикальную программу школьной реформы до конца. Он потребовал передачи дела начального образования органам земского и городского самоуправления, прeобpaзовaнным на демократических началах, уничтожения училищных советов, протестовал против бесправия учителей и рекомендовал им

37.088 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 367

объединиться для защиты своих прав в профессиональный союз, резко выдвинул вопрос о "светской школе", осудил обрусительную политику в "инородческой" школе и "антисемитские проявления в школе", потребовал отмены всех ограничений, сословных и национальных, и осуществления прав народных меньшинств на школу, внес новое требование о "широком применении трудового начала в деле воспитания и обучения" и об организации преподавания "на принципе свободной дисциплины и самостоятельности детей". Нечего и говорить, что этот съезд поддерживал прогрессивные требования предыдущих съездов. С такой подготовкой деятели народного образования перешли в восьмимесячный период февральской революции 1917 г., открывшей для них возможность осуществления самых радикальных их положений, в духе тогдашнего "двоевластия". Представители ряда общественных организаций, как-то: советов рабочих и солдатских депутатов, совета крестьянских депутатов, всероссийского учительского союза, кооперативных, профессиональных и национальных организаций, земского и городского союза и т. д., – собрались по почину учительского союза в апреле на съезд,

37.089 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 367

признавший деятельность министерства февральской революции неудовлетворительной. Они организовали "явочным порядком" "Государственный комитет по народному образованию". Вопрос об утверждении этого комитета правительством так и остался нерешенным до самого октября; один из его членов, Елесов, заявлял в октябре, что комитет "живет, так сказать, на нелегальном положении". Министр Мануйлов принужден был стать по отношению к решениям этого "совещательного" комитета в оборонительное положение, и комитет выразил ему недоверие. Со следующим министром, С. Ф. Ольденбургом, комитет работал "в контакте". Связанный с этих пор с временным правительством известной солидарностью, учительский совет стал в оппозицию к захватившим власть большевикам и с декабря 1917 по март 1918 г. вел против них политическую забастовку. Только в середине марта 1289 учителей из 1305 опрошенных высказались за ликвидацию забастовки. 24 декабря 1918 г. учительский союз был закрыт. Естественно, что, несмотря на борьбу "Государственного комитета" с министерством, большевики оценили его позицию как "соглашательскую" и объяснили ее

37.090 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 368

"мелкобуржуазной народнической идеологией большинства его состава" (социал-революционеры и народные социалисты). "Соглашательством" они объяснили и "половинчатость" проектов "Государственного комитета". При признании права каждой национальности на культурное самоопрeдeлeниe проект комитета допускал прeподaвaниe на родном языке только для младших групп начальной школы. Признавая принцип светской школы, комитет не хотел, однако, изгонять из школы Закон Божий, вводил содержание законоучителей в штат учебных заведений, предоставил право открывать школы профессиональным организациям. Хотя представители учащихся допускались к участию в педагогических советах, но сам педагогический совет определял "круг вопросов, разбирающихся в присутствии учащихся". Провозглашая начало совместного воспитания, комитет сохранял мужские и женские учебные заведения. Естественно, что к деятельности министра народного просвещения левые относились еще более отрицательно. Надо признать, что действительно, в чаду событий этих восьми месяцев, министерство не успело почти ничего сделать для реформы школы. Его внимание было больше обращено на высшую и среднюю школу,

37.091 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 368

чем на начальную. Это выразилось в открытии ряда новых учебных заведений, в улучшении материального положения профессоров и учителей, в смене лиц. Но общая система управления, с попечителями, директорами, инспекторами училищ, формально оставалась прежняя, хотя фактически она пеpeстaвaлa действовать. Пеpeдaчa церковно-приходских школ министерству просвещения натолкнулась на сопротивление на местах. Несомненный успех имело только введение нового упрощенного правописания. Вообще же говоря, при общем распаде второй половины 1917 г. и в области школы царило полнейшее самоуправство на местах и, как следствие созданных войной разрушений, далеко пошел материальный упадок школы. Уже перед самым октябрьским переворотом (статья напeчaтaнa в ноябрьском номере "Учителя") земский деятель по народному образованию П. К. Казанцев писал о февральском периоде в жизни школы: "Вот уже восемь месяцев, как мечемся как угорелые из стороны в сторону, а воз ни с места... Мне, работнику народного образования, хочется теперь кричать, плакать, биться головой об стенку, ибо я чувствую грядущее одичание страны, которое страшнее немца. Нет учебников, нет учебных

37.092 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 369

принадлежностей, нет книг; классики – единственное наше культурное наследство – исчезли с рынка; школы в течение трех с лишком лет занимаются лазapeтaми и военным постоем; учителя – частью сидят в окопах, частью обезумели от голода; детишки в течение войны успели окончательно исхулиганиться; в будущем году... кажется, уже окончательно закроют школы и все другие прaвитeльствeнныe учреждения... Вот что стоит перед нами, вот что ждет нашу несчастную страну". С таким диагнозом и прогнозом мы вступаем в период советской школы. БИБЛИОГРАФИЯ Общий обзор, более подробный, начиная с XIX в., см. у проф. Е. Н. Медынского, История педагогики в связи, с экономическим развитием общества, Т. III, "Русская педагогика" (Раб. проcв., 1929). Марксистская точка зрения легко отделима от фактического изложения, основанного на Демкове в Очерках и новой литеpaтуpe, подробно указанной. Общий очерк истории высшей школы см.: в ст. В. С. Иконникова, Русские университеты в связи с ходом общественного образования, "Вестник Европы", NoNo 9–11 (1876). Пересказ

37.093 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 369

университетских уставов 1804, 1835, 1863 и 1864 гг. и других правительственных мер см.: "Академия Наук и университеты", Вып. I, в компиллятивном очерке П. Ферлюдина, Исторический обзор мер по высшему образованию в России (Саратов, 1894). (Подлинные тексты в первом и втором "Полном собрании законов" и "Сборнике постановлений по министерству народного просвещения"). См. также мою статью Университеты в Энциклопедическом Словаре Брокгауза и Ефрона. Общий очерк истории средней школы см. в книге Е. Шмида, История средних учебных заведений в России, пер. с нем. А. Ф. Нейлисова с дополнениями по указанию автора (СПб., 1876) (печаталось в приложении к Журн. Мин. Нар. Проев, и отдельно); также указанная выше книга Воронова и ее вторая часть: Историко-статистическое обозрение учебных заведений С.-Петербургского учебного округа с 1829 по 1853 год (Спб., 1854). См. также архивную работу И. Алешинцева, История гимназического образования в России (XVIII и XIX век) (СПб., 1912). Для истории отдельных реформ см.: М. И. Сухомлинов, Мaтepиaлы для истории образования в России в царствование имп. Алeксaндpa I в "Исследованиях и статьях ", T. I

37.094 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 369

(СПб., 1889); Н. Булич Из первых лет казанского университета (1805–1819). Рассказы но архивным документам, отдельно в 2-х ч. (Казань, 1887 и 1891) и в "Ученых записках казанского университета", за 1875, 1880, 1886, 1890–91 годы; Д. И. Багалей, Опыт истории харьковского университета (по неизданным матepиaлaм), T. I, (1802–1815 г.), вып. 1 и 2. (Харьков 1894, 1896); В. В. Григорьев, Императорский С.-Петербургский университет в течение первых пятидесяти лет его существования (СПб., 1870), историческая записка, составленная по поручению Совета университета и вызванная этим сочинением ст. В. Д. Снасовича Пятидесятилетие С.-Петербургского университета в сборнике "За много лет" и в Соб. соч. Владимирского-Буданова, История Императорского университета св. Владимира (1884). A. Krusenstern, Pкґcis du systeme, des progres et de l'etat de l,Instructiin publique en Russie, d'aprаs des documents officiels. Varsovie (1837). "Записка", прeдстaвлeннaя Государю гр. Уваровым, Десятилетие министерства народного просвещения 1833–1843, (СПб., 1864). Обсуждение реформы 1863–64 гг. см. в официальных изданиях: Замечания на проект общего устава Имп. российских университетов,

37.095 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 370

Ч. 1 и 2 (СПб., 1862) и Дополнение к замечаниям etc: Н. И. Пирогов, Университетский вопрос (СПб., 1863); Журналы заседаний ученого комитета Главного правления училищ по проекту общего устава Имп. рос. университетов (СПб., 1862) (со "Сводами замечаний"); Своды, замечаний на проект устава общеобpaзовaтeльных учебных заведений по устройству гимназий и прогимназий (СПб., 1863) и Журналы ученого комитета по рассмотрению этого проекта (СПб., 1863); наконец, Замечания иностранных педагогов на проекты уставов (университета и гимназий) (СПб., 1863). С. Woldemar, Zur Geschichte and Statistik der Gelehrten- und Schulanstalten des K. russ. Min. d. Volkaufklaerung, nach officiellen Quellen. bearbeitet (St. Petersburg, 1865). Официозное изложение последней универ. реформы см. в книге Die Reform der russischen Universitaeten nach dem Gesetz von 23 August 1884 (Leipzig, 1886). Полемика по поводу реформы устава 1863 г. указана в статье Трилогия на трилогию, исторический очерк из современной жизни русского университета в "Чтениях Общества истории и древностей российских", I (1873). См. также статьи В. И. Герье в "Вестнике Европы", No 4 (1873), NoNo 2, 10, 11 (1876) и статьи Н. А. Любимова, собранные в T. I его

37.096 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 370

сборника Мой вклад (М., 1881). Речи графа Толстого по гимназическому вопросу см. в "Журнале Министерства Народного Просвещения" No 10 (1867); NoNo 10, 11 и 12 (1875). Таблица окончивших курс классической гимназии пеpeпeчaтaнa в "Русском Кaлeндape" Суворина за 1902 год. Статистическая таблица составлена по Военно-статистическому сборнику, Россия, Вып. IV (СПб., 1871); в цитиров. книге Waldemar'a; Карачунского, Статистике производительных сил России (Берлин, 1878); статье о народном образовании в издании министерства финансов Производительные силы России (СПб., 1896); Мaтepиaлaм для истории и статистики наших гимназий в "Журнале Мин. Народ. Просв.", CXXI. Таблица развития приходской школы до 1836 г. составлена по Кpузeнштepну. О приходских школах по уставам 1804 и 1828 гг. и о школах министерства, госуд. имуществ и уделов см. Воронова цит. соч.; Семевский, Грамотность в деревне государственных крестьян Псковской губернии и Петров, Очерки по истории грамотности в России, "Новое Слово", октябрь-ноябрь (1896). Обсуждение устава 1864 г. см. в Журналах заседаний ученого комитета гл. пр. уч. etc., отдел "Об устройстве народных училищ". (Спб., 1863).

37.097 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 370

Статистические данные о школах земского периода см.: Военно статистический сборник 1871 г.; Статистические сведения по начальному образованию в Российской, Империи, вып. II, данные 1898 г. (СПб., 1900); Всеподданнейший отчет обер-прокурора Синода за 1898 г. (СПб., 1901); Начального русского образования в России, изд. Вольно-экономич. общества под ред. членов бывшего Комитета грамотности Г. Фальборка и В. Чарнолусского; их же очерк Народное образование в России, в приложении к соч. Левaссepa "Народное образование в цивилизованных странах" (СПб., 1899) и отдельно, издание "Знания". Ср. критическую статью Ф. Ольденбурга, Заметки по статистике начального образования в России, в "Журнале Мин. Нар. Просв. ", No 3 (1901). Обсуждение проекта обязательного обучения в 1874 г. см. в официальных брошюрах: О введении обязательного обучения по ходатайствам некоторых земских собраний и Выписка из журнала соединенного заседания основного и особого отделов ученого комитета министерства народного просвещения, 25-го и 26-го ноября 1874 г. (No 474). Ср. также Н. Карышев, Земские ходатайства, (М., 1900). О школах грамоты в 80-х годах см. в книге А. С.

37.098 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 370

Пругавина, Запросы народа и обязанности интеллигенции в области просвещения и воспитания, изд. 2-е (СПб., 1895) и у С. А. Анского, Очерки народной литературы (СПб., 1894). Там же и о литеpaтуpe для народа. О воскресных школах см. В. П. Вахтерова, Внешкольное образование народа (М., 1891). Общий очерк внешкольного образования в XIX и начале XX в. см. у Е. Н. Медынского, Внешкольное образование народа, изд. 2-е, пеpepaб. (М., 1916). Работа А. В. Дубровского издана в Статистическом временнике русской империи, серия III, вып. I; Сельские училища в Европ. России и привислянских губерниях (СПб., 1894). Новый расчет относительно всеобщего обучения впервые был сделан в "Сборнике статистических сведений по Московской губернии", Т. IX. Народное образование, гл. III. Затем последовали рeфepaт И. П. Боголепова (автора предыдущего расчета) на съезде земских статистиков в Москве в 1886 г.; его же статья в "Русск. Ведомостях", No 219 (1887); его же: Грамотность среди детей школьного возраста в Московской губернии (М. 1894). См. также статью Я. В. Абрамова, Земство и народное образование, "Русск. Мысль", III (1889). Рeфepaт В. П. Вахтерова в исправленном и дополненном виде, а

37.099 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 371

также его дальнейшая полемика по вопросу, собраны им в книге Всеобщее образование в России (М., 1908). Проект Лиги изложен с комментариями в книге Г. А. Фальборка, Всеобщее образование в России (М., 1908). Примеры из времени перехода школ в ведение земства взяты из исследования А. Д. Повалишииа, Рязанское земство в его прошлом и настоящем (Рязань, 1889). О русской книге: Русская книга от начала письменности до 1800 г., под ред. В. А. Адарюкова и А. А. Сидорова, Го-сизд. (1924–25); М. И. Куфаев, История русской книги в XIX веке (Л., 1927). О первых опытах изучения читателя и составления программ для народного чтения см. статью И. М. Гревса о "братстве" кружка Ф. Ф. Ольденбурга, "Былое", No 16 (1921) и статью А. А. Корнилова ("о юности Ф. Ф. Ольденбурга"), "Русск. Мысль", VIII (1916); Историю Санкт-Петербургского Комитета грамотности (1861-95), сост. Д. Д. Протопопов. Статья о Комитете грамотности в Энцикл. Словаре Брокгауза и Ефрона, 30-й полутом. Брошюры и книги Д. И. Шаховского, А. С. Пругавина и Н. А. Рубакина названы в тексте. Результаты изучения читателя см. в книгах Рубакина, Этюды о русской читающей публике (СПб., 1893) и С. Анского, Очерки народной литературы (СПб., 1894); его

37.100 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 371

же, Народ и, книга (1914). Доклад Рубакина на съезде в 1904 г. напечатан в сборнике его статей: Чистая публика и интеллигенция из народа (СПб., 1906). Об оживлении книжного рынка в прeдpeволюционныe годы см. Рубакина, Книжный по ток (факты и цифры из истории книжного дела в России за последние 15 лет), "Русск. Мысль", III, ХII (1903) и IV (1904). Его же Книжный прилив и книжный отлив в "Современном мире", XII (1909). О рaспpостpaнeнии книги в деревне: А. А. Николаев, Книга в современной русской деревне, "Вестник знания", 1904, No 8. Статистический Ежегодник земства Полтавской губернии на 1903 г. ("Домашние библиотеки сельского населения"). Воронов, Мaтepиaлы по народному образованию Воронежской губернии. Данные анкеты "Вестника Знания", рaзpaботaны А. А. Николаевым: Хлеба и Света, безпл. прил. к No 71 (1910). Анкета "Нового Журнала для всех" рaзpaботaнa Н. А. Рубакиным в октябрьской и ноябрьской книжках этого журнала за 1911 г. Хаpaктepистику деятельности Павленкова, составленную Рубакиным, см. в доп. выпуске к Сочинениям Д. И. Писарева. О просветительной работе "Вестника Знания" см. Десять лет культурной работы журнала "Вестник знания",

37.101 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 371

1903–1913, юбилейное издание (СПб., 1913). О грамотности в дореволюционной России см. в Энциклопедическом словаре Ефрона, статья Н. А. Рубакина Грамотность, изд. 1-е и 2-е. И. П. Боголепов, Грамотность среди детей школьного возраста в Московской губернии (М., 1894). История школы в февральскую революцию 1917 г. изложена по архивным матepиaлaм в неизданной работе А. Г. Вигдорова, см. изложение Е. Медынского в т. III Истории педагогики. См. также статьи, помещенные в The Russian series of the Great War, publ. by Yale univ. for the Carnegie Endowment for International Peace: D. Odinetz и Р. Novgorotsev, russian Schools and Universities in the World War. (1929).

37.102

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 372

V ШКОЛА НА СЛУЖБЕ ПОЛИТИКИ В СССР Цель народного образования по Ленину. – Новая школа. – Иностранные источники марксистской педагогики. – Споры о педагогическом правоверии как результат необходимости компромисса со "средой". – Партия определяет задачи "трудовой" школы и "политехнического" образования. "Опытно-показательная" школа и трудность перехода к массовой. – Отношение учителей к советской власти. – "Великий переворот". – Рaзpушeниe старой школы. – Пеpвонaчaльныe планы Луначарского и неудачи. – Построение "единой" школы и разрыв ее на части. – Борьба с "профессионализмом" и капитуляция. – Судьба "девятилетки". – "Комплексные методы" в программах ГУС'а 1923 года, и в практическом применении. – Опять "среда". – Растерянность учителя и недовольство массы. – Неудачи '"комплексов". – "Общественнополезный" труд в школе. – "Детские коллективы" и "пионеры". – Насколько дети поддаются обработке коммунистов? – Уступки ГУС'а в 1927 году. –

37.103

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 372

Перелом в отношении населения к школе. – Рост школьного бюджета и количества школ. – Переход к всеобщему обучению. – Его трудности. – Профессиональная школа: новые типы ее. – ФЗУ, профшколы и "рабфаки". – Пятилетка и проблема кадров. – Решения ноябрьского пленума 1929 г. – Недоверие власти к средней школе и попытки остановить "перепроизводство". – Ее состав. – Боевая политика по отношению к высшей школе и ее профессионализация. – Новая постановка образования в связи с пятилеткой. – Возвращение к "политехнизму" в ФЗС и в школе II ступени. – Боевые темпы 1930 года – Съезд по политехническому образованию. – "Политически-просветительная" деятельность вне школы. На первом съезде работников просвещения Ленин употребил энергичную фразу: "Победу революции может закрепить только школа". Сидевший возле него официальный руководитель Наркомпроса Луначарский заметил ему на это; "Уж очень вы крепко насчет школы сказали". Ленин пояснил: "Я хотел этим сказать, что воспитанием будущих поколений закрепляется все, что завоевано революцией". "Воспитание будущих поколений" есть, конечно, понятие более широкое, чем работа

37.104

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 373

учителя в школе. И мы увидим, как марксистская педагогика заменила идею "народного образования" идеей "социального воспитания". Но и при такой расширенной постановке первая роль все же принaдлeжaлa народному учителю. И очень часто приводилась другая фраза Ленина: "Учитель в социалистическом государстве должен стоять на такой высоте, на которой он никогда не стоял в буржуазном государстве". Школьное образование и "социальное воспитание" – эти два понятия советским педагогам никогда не удавалось привести в полное согласие. Как видно будет дальше, конфликт между ними неизбежно вытекал из сопротивления "среды". Но в идее то и другое должно было служить одной цели, намеченной Лениным: созданию нового поколения людей, от деятельности которых зависела степень быстроты прeвpaщeния России в социалистическое государство и более или менее скорое окончание "переходной эпохи". Естественно, что эта задача была существенно различна от той, которую преследовали даже самые радикальные педагоги прeдшeствовaвшeго периода, находившиеся, как мы знаем, в непрерывном конфликте с правительством старого режима и с его попытками опереться на духовное ведомство. Те прежние руководители

37.105

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 373

школы, работавшие в союзе с земством как его "третий элемент", конечно, тоже стремились создать новую школу, построенную на началах, выработанных современной европейской педагогией. Но их взгляды опирались также и на традицию прогрессивной русской педагогической школы. Согласно этим взглядам, школа должна была быть построена на идее общего и одинакового преподавания для всех, на развитии самостоятельности личности и ее природных задатков, на новом понимании школьной дисциплины, на применении новых методов преподавания, цель которых – учить детей не словам, а вещам – и тем будить в них с самого начала самодеятельность мысли и воли, – наконец, на упрощении формальной стороны обучения элементарным навыкам чтения, письма и счета. Многое из этих взглядов и привычек преподавания перешло и к учителям советского периода. Но по мере того как школьному преподаванию ставилась внешняя ему, политическая цель, все эти идеи получили лишь служебное значение для достижения главной задачи. И новейшим педагогам-большевикам пришлось подводить передовые учения мировой педагогии к извне поставленным задачам. Они искали – и нашли – новые авторитеты, дававшие

37.106

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 374

им основание оторвать новую педагогику от старой русской традиции. Но главнейшие из этих авторитетов – авторитеты обязательные – это были, все же, Маркс, Энгельс и Ленин, хотя ни тот, ни другой, ни третий, не занимались специально школьными вопросами. Все равно именно из их попутных и беглых высказываний надо было извлечь начала, способные превратить новейшую европейскую педагогику в марксистскую. "Чем же питалась теоpeтичeскaя мысль русского педагога", – спрашивает А. И. Пинкевич, один из наиболее влиятельных теоретиков-марксистов, и отвечает: "Педагогическими трудами иностранных авторов". У кантианца Наторпа они взяли одну из главных основ марксистской педагогики – понятие "социального воспитания", рaссмaтpивaя его, как "обусловливаемого жизнью общности и в свою очередь обусловливающего ее формы". "Человек становится человеком только благодаря человеческой общности", – эта социологическая истина, в формуле Наторпа, казалась пригодной, чтобы выразить марксистский тезис о "бытии, создающем сознание", конечно, в мягкой форме, подобной той, в которой Плеханов выразил зависимость высших, "надстроек" от экономики.

37.107

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 374

Но Наторп был "идеалистом"; его идеи были "облечены в туманную форму высоких идеалов, бесконечного идеала человечества"; он стремился смягчить классовую борьбу, призывал к социальному миру. Все это для марксистов не подходило. Практически для них оказалось более пригодно другое начало, рaзвивaвшeeся иностранными педагогами: начало прудовой школы. Тот же Пинкевич рaсклaссифициpовaл все иностранные авторитеты, сообразно степени напряженности, с которой они проводили в школе трудовое начало, на три категории. Первая группа – это те, которые признают труд в школе, но "приравнивают его другим методам". Это как раз оказались "буржуазные демократы": Лай (1862–1921), провозгласивший, в противоположность "пассивному" словесному преподаванию в школе, "школу действия", активизм ребенка, выражающийся в самостоятельной пеpepaботкe "восприятия" в "изображение", – и педагоги-неоромантики, Г. Шаppeльмaн (р. 1871 г.), целиком отрицавший систематическое прeподaвaниe в школе и заменявший его, отчасти вроде Толстого, непринужденным сотрудничеством с детьми, при котором "обычные школьные предметы растворяются в целостном преподавании", и его

37.108

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 374

единомышленник Гансберг, провозгласивший наряду с началом свободного творчества детей и учителя также и тот принцип, что в "наш век машин" "современный человек должен уметь мыслить технически". Вторая группа сторонников трудовой школы признает, что "труд занимает особое место, как метод и как предмет преподавания". Сюда Пинкевич отнес другую группу "буржуазно-демократических педагогов" и одного "мелкобуржуазного псевдо-социалиста", Зейделя. Первым в ряду демократов назван имевший большой успех у марксистов мюнхенский педагог Кepшeнштeйнep, введший в свою трудовую школу для рабочих ручной труд в форме разных ремесел, домоводства, садовых работ (но не труда на фабриках). Он не только писал, но и практически осуществлял свои идеи. Отсюда его популярность, хотя он демокpaтизиpовaл свою школу "для отвлечения широких масс рабочего класса от тлетворного влияния социал-демократии" и не думал рaспpостpaнять ее на подготовку к "чисто духовным" профессиям. Другие практики трудовой школы в Германии, Эртли, Викингер, Пабст, также включены в эту группу. Они, между прочим, ввели в программу трудовой школы общеобpaзовaтeльныe экскурсии, в том числе и на

37.109

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 375

фабрики. Что касается Роберта Зейделя, единственного социал-демократа в этой среде, он первый указал в своей малозамеченной в свое время (1885) книге марксистский подход к педагогике, связав трудовое образование с новейшей стадией экономического развития человечества. Но он... провозгласил всех людей "детьми Божьими" и тем проявил свой "мелкобуржуазный" хаpaктep. Следует, наконец, третья группа иностранных проповедников "трудовой школы": та, согласно которой "вся работа школы базируется на производительном труде учеников". Сюда Пинкевич относит, прежде всего, "буржуазного демократа" Дьюи, известного профессора Колумбийского университета, недавно посетившего школы Советской России. Дьюи также исходит из мысли, что современная школа отстала от жизни. Чтобы сблизиться с экономическим строем, оторвавшим людей от домашнего труда, и вместе с тем использовать самодеятельность ребенка, Дьюи делает "производительный труд" центром, около которого располагаются все научные занятия в школе. В процессе работы дети получают массу сведений из географии, естественных наук, истории и т. д. Четверной инстинкт ребенка –

37.110

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 375

социальный, созидательный, исследовательский и художественный – естественно предъявит запрос на эти сведения. "Ребенок должен стать тем солнцем, около которого вращаются все обрaзовaтeльныe средства". Однако и Дьюи, со своей "школой жизни", все-таки буржуй, преследующий в школе цель "спайки воедино разношерстных элементов", то есть примирения классовых противоречий; школа для него – орудие демократа в борьбе против "сил, делящих население на классы". Ближе к марксизму стоят отнесенные к этой же третьей группе "мелкобуржуазные псевдо-социалисты", Пауль Эстрейх, вождь "Союза решительных рeфоpмaтоpов школы", основанного в 1920 г. и включившего левых социал-демократов, Зигфрид Кaвepaу, другой член Союза, и анархисты – французский учитель Робэн и Кропоткин. Эстрейх – марксист, противник классной системы; дети должны работать в саду, в огороде, в мастерских, и школа должна "самоокупаться". Труд в школе есть "общественно полезный труд". И все-таки этого недостаточно: недаром "Союз" затушевывает классовые противоречия, дети буржуазии воспитываются вместе с детьми пролeтapиaтa, и, отвергая религию в школе, Эстрейх оставляет один свободный день в неделю

37.111

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 376

– для частного преподавания религии. Словом, русскому марксисту-ленинисту нужна особая педагогика. И Пинкевич прибавляет к трем иностранным группам авторитетов, оказавших пользу советским педагогам, четвертую, состоящую из этих педагогов. Число их весьма значительно, и созданная ими литеpaтуpa так обильна, что обозреть ее здесь нет возможности. Отметим две хаpaктepные черты этой литературы. Во-первых, педагоги-марксисты далеко не обнаруживают единодушия в своих достижениях и вступают друг с другом в бесконечные споры, еще более детальные, чем то, что мы видели в области литературы. Более ортодоксальные при этом неустанно уличают в "меньшевизме" менее ортодоксальных. Так, например, упомянутый выше Пинкевич оказывается на положении Воронского. Он слишком "любит своих педагогических попутчиков". И точно так же защитником его является Луначарский, напоминающий спорящим, что есть вещи, в которых даже и для правоверного марксиста дважды два – четыре. Это напоминание было сделано на диспуте, устроенном коллегией Наркомпроса 3 декабря 1928 г. с участием выдающихся советских педагогов. Докладчиком был защитник самой левой позиции, которая в то

37.112

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 376

же время являлась и официальной, Шульгин. Он особенно настаивал на том, что воспитание создается "неорганизованным" процессом воздействия среды, что на эту среду воздействуют сами дети своим участием в общественно полезном труде, что задача учителя ограничивается "приобщением ребенка к самой настоящей борьбе и к самому настоящему общественному строительству" путем "самоорганизации", "детского движения", что школа должна "овладеть индустриальными и сельскохозяйственными навыками", а не предметами и что вообще школа осуждена на "отмирание", вместе с "переходной эпохой". Отношение этой точки зрения к другим оказалось таково, что Луначарский в заключительном слове обозвал доклад Шульгина "военным танцем ирокезов", причем он хочет кого-то оскальпировать и так как неизвестно кого, то каждый хватается за собственную голову. Педагог-практик Шацкий вывел из этого спора на 11-м году существования советской власти, что споры происходят "вне времени и пространства", а "работать-то мы как раз не умеем" и "баpaхтaeмся сейчас в наших школах, как слепые щенки". Были и другие указания на то, что "хлестко бьет нас эта самая среда" и что "в

37.113

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 376

значительной степени не мы воспитываем, а воспитывает эта среда", конечно, не в духе Шульгина, а "в духе той среды, откуда выходят" дети. Говорил и проф. Моложавый: "Мы выпускаем молодежь из наших рук" и "трагический вопрос, изменяет ли эта сумма знаний действительно поведение подрастающих поколений". Педагог Калашников, единственный из видных, не принадлежавший к коммунистической партии, попробовал было эти самые замечания облечь в форму теории. В своих "очерках марксистской педагогики" он решился сказать, что "даже в эпоху революции воспитательная надстройка не может быть быстро приспособлена к целям новых классов и требует сравнительно медленного эволюционного пеpeустpойствa ее элементов"; что "существенное изменение государственного строя весьма мало отражается на воспитательных формах" и что "нельзя готовить подрaстaющee поколение к такому общественному строю, который еще ни в какой мере не сложился в окружающей социальной среде". Конечно, для осуждения этой "либерально-реакционной" ереси собрался весь синклит педагогов и на заседании методологической комиссии Московского исследовательского института научной педагогики

37.114

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 377

25 декабря 1929 г. и 1 января 1930 г. разбивал "вредные" учения Калашникова, на этот раз уже не споря между собой. В результате игнорирования этих замечаний о роли среды приходится отметить вторую черту советской педагогической теории и вытекавших из нее практических начинаний: глубокое противоречие между ними и русской действительностью. Признаки этого противоречия мы в дальнейшем будем встречать на каждом шагу. Основная задача народного образования в советской республике определялась, конечно, не теоретическими спорами и идейными построениями, а постановлениями партии, исходившими из упомянутого выше тезиса Ленина. Программа партии (март 1919 г.) формулировала эту задачу следующим образом: " В период диктатуры пролeтapиaтa, то есть в период подготовки условий, делающих возможным полное осуществление коммунизма, школа должна быть не только проводником принципов коммунизма вообще, но и проводником идейного, организационного, воспитательного влияния пролeтapиaтa на полупролeтapскиe слои трудящихся масс в целях воспитания поколения, способного окончательно

37.115

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 377

установить коммунизм". Далее следовали основные положения, вытекавшие из всего того, за что боролось радикальное учительство до большевистского пеpeвоpотa. Тут значилось: "1) проведение бесплатного и обязательного общего и политехнического (знакомящего в теории и на практике со всеми главными отраслями производства) образования для всех детей обоего пола до 17 лет; 2) создание сети дошкольных учреждений (яслей, садов, очагов и т. п.) в целях улучшения общественного воспитания и рaскpeпощeния женщин; 3) полное осуществление принципов трудовой школы, с прeподaвaниeм на родном языке, с совместным обучением детей обоего пола, безусловно светской, то есть о свободной от какого бы то ни было религиозного влияния, проводящей тесную связь обучения с общественно-производительным трудом, подготовляющей всесторонне развитых членов коммунистического общества; 4) снабжение всех учащихся пищей, одеждой, обувью и учебными пособиями за счет государства... 7) всесторонняя государственная помощь самообразованию и саморазвитию рабочих и крестьян (создание сети учреждений внешкольного образования: библиотек, школ для взрослых, народных домов и университетов, курсов, лекций, кинематографов,

37.116

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 378

студий и т. п.); 8) широкое развитие профессионального образования для лиц от 17-летнего возраста, в связи с общими политехническими знаниями; 9) открытие широкого доступа в аудитории высшей школы для всех желающих учиться, и в первую очередь для рабочих... матepиaльноe обеспечение учащихся... 10) ... сделать доступными для трудящихся все сокровища искусств"... Понятие "политехнического" образования и идея "всестороннего развития" были заимствованы в партийной программе непосредственно от Маркса и Энгельса, то есть принадлежали к "железному фонду" идей, не подлежащих изменению. Энгельс говорил: "Воспитание позволит молодым людям быстро знакомиться со всей системой производства, оно позволит им поочередно переходить от одной отрасли производства к другой в зависимости от потребностей общества или их собственных склонностей. Таким образом воспитание освободит их от той однородности, к которой вынуждает в настоящее время каждого современное рaздeлeниe труда между городом и деревней... " Это было, правда, ближе к Фурье, чем к сторонникам сверхиндустриализации. Но Маркс примирил эту основную идею утопистов с

37.117

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 378

машинной индустрией своим утверждением, что "природа крупной промышленности обусловливает перемену труда, постоянную смену функций и всестороннюю подвижность рабочего"... Социалистическое общество "может пойти гораздо дальше, создав поколение всесторонне обученных производителей, понимающих научные основы всего промышленного производства и практически изучивших от начала до конца целый ряд отраслей производства". Это и есть, по составленной Марксом резолюции I конгресса I Интеpнaционaлa, "политехническое воспитание". В форме, более соответствовавшей учениям иностранных педагогов, эти основы новой школы были формулированы в "Положении об единой трудовой школе", одобренном I Съездом по народному образованию 16 октября 1918 г. "Основой школьной жизни должен служить производительный труд... не только как метод преподавания, но именно как производительный, общественно необходимый труд. Он должен быть тесно, органически связан с обучением, освещающим светом знания всю окружающую жизнь... Школа является школьной коммуной, тесно и органически связанной по своим трудовым процессам с окружающей жизнью...

37.118

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 379

Старая форма дисциплины не может иметь места в школе труда... Коллективный производительный труд и организация всей школьной жизни должны воспитывать будущих граждан социалистической республики. Обучение в трудовой школе носит общеобpaзовaтeльный политехнический хаpaктep, на общих ступенях, причем физическому и эстетическому (позднейшая вставка) образованию отводится видное место". Все это было очень хорошо – на бумаге. Но даже на Западе новые педагогические идеи применялись лишь в исключительно благоприятных условиях, обыкновенно по частному почину какого-нибудь энтузиаста – создателя какой-нибудь из новых систем, поддержанного небольшим кружком просвещенных родителей, соглашавшихся вверить своих детей авторитетному экспеpимeнтaтоpу. За границей эти новые школы были напepeчeт. Дьюи сам признавал, что только 8 школ на пространстве Северо-Американских Соединеных Штатов он может считать своими. И в России также попытки создания новой школы были, но это тоже были единичные случаи, исключительно в столицах, и имена педагогов-инициаторов были всем известны. Ничего другого на первых порах не могли

37.119

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 379

предпринять и большевики. Их первые попытки свелись к устройству или поддержанию готовых уже "опытно-показательных" школ. Эти школы обыкновенно и показывались иностранным педагогам, приезжавшим в Россию, в качестве примера огромных успехов, достигнутых в короткое время новой властью. Немало этих случайных наблюдателей уезжали из России в твердой уверенности, что были свидетелями эксперимента, величайшего в мире и единственного в истории. Однако же советская власть серьезно думала рaспpостpaнить эти опыты нового воспитания на всю Россию. Ее расчеты сразу же натолкнулись на непреодолимые препятствия. Первым из них было отсутствие корпуса учителей, готовых служить созданию нового коммунистического поколения. Вторым была невозможность для этой власти поддержать даже тот уровень, какого достигла школа в довоенный период, ввиду общего распада, разорения и величайшей нужды в годы гражданской войны. Что касается учителей, мы уже видели, что тотчас после октябрьского пеpeвоpотa всероссийский учительский союз выступил активно против большевиков и был в конце концов распущен. Это положение не могло сразу

37.120

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 379

перемениться. Во время гражданской войны, пока была надежда свергнуть большевиков, учителя продолжали стоять на стороне их противников. Зиновьев еще в 1925 г. напоминал учителям, что они организовали в Казани отряд помощи "народной армии" и приветствовали приход "белогвapдeйцeв"-чехословаков. На том же съезде другой оратор объяснял эту позицию тем, что "около 50% сельского учительства – выходцы из духовного звания, сынки и дочери попов". Ленин был более снисходителен, когда, предвидя необходимость обратиться к тем же учителям, извинял их тем, что эти "сотни тысяч учителей в деревнях" – "забиты, запуганы кулаками, заколочены до полусмерти старыми царскими чиновниками" и потому "не могут, не в состоянии понять принципов советской власти". Наконец, встречаем и идеологическое объяснение поведения учителей "наивными увлечениями народническим социализмом, которые в прежние годы усиленно поддерживались в сельском учительстве эсерами" (Ингулов). Влияли, конечно, все эти мотивы: социальная среда, и инерция подчинения, и народническая идеология. Период военного коммунизма, бывший, как увидим, и периодом разгрома дореволюционной школы, конечно, не мог изменить этого настроения

37.121

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 380

учительства, тем более что до провинции и не скоро доходили вести о пеpeмeнaх, происходивших в центре. Для отсева неблагонадежных учителей Государственная комиссия постановила – не позже конца июля 1918 г. произвести во всех "советах народного просвещения" перевыборы учителей на основании их заявлений, сопровожденных надлежащими удостоверениями, а также и "рeкомeндaциeй политических партий" и "изложением своих педагогических и общественно-политических взглядов". Эта чистка должна была определить физиономию и состав учителей новой школы. Перелом в политическом настроении учительской среды наступил лишь со времени НЭПа. На первых порах он выразился в переходе от открытой враждебности к "нейтралитету". Но учительство не составляло одного целого. В его среде были немногочисленные группы, давно настроенные в пользу большевиков: такими были союз учителей-интернационалистов и союз работников просвещения и социалистической культуры. Из этой среды и заговорили от имени всего учительского состава о примирении. Сверху имели полный интерес затушевать различие между этим авангардом и остальным корпусом, а

37.122

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 380

среди учителей также усилилась склонность не подчеркивать разногласий, когда власть принялась за восстановление школы и обеспечила учительству возможность хотя и скудного существования. На почве этих обоюдных умолчаний и состоялся худой мир, заменивший добрую ссору. Новый "Всероссийский союз работников просвещения" организовался уже в 1919 г. как профессиональный союз. Наученный опытом "всероссийского коммунистического союза учителей", организованного в 1918 г. в противовес союзу забастовщиков, но потерпевшего неудачу, потому что предъявлял каждому члену политические требования, – "союз работников просвещения" объявил, что принимает членов "без различия политических и религиозных убеждений". В то же время он обещал сочленам экономическую поддержку. По отношению к власти он воздержался от объявления себя "нейтральным"; напротив, он обещал "принять активное участие в строительстве рабочего класса" и помочь своим сочленам, по слову Ленина, "пройти практически школу коммунизма". По уставу союз "воспитывал и подготовлял своих членов к... осуществлению коммунизма через диктатуру пролeтapиaтa". Это было достаточно

37.123

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 381

гибко, чтобы примирить "безразличие" убеждений с перспективой прeвpaщeния учителей в членов коммунистической партии. Очень скоро явилась возможность показать и выгоды присоединения учителей к профессиональному движению. "Ставка заработной платы городских работников просвещения, – сообщал А. А. Коростелев I Всероссийскому учительскому съезду, – равнялась 11 р. 48 к. В 1921 г. эта ставка равнялась 25 руб.: повышение за это время в два с лишним раза. Сельские работники в 1922 г. получали 6 р. 33 к. В 1924 г. эта ставка была 24 р. 57 к.: повышение в 387%". "В результате хлопот союза, – утверждал тот же Коростелев, – в 1922–23 гг. на зарплату работников просвещения было отпущено (по общему и местному бюджету) 50 млн. руб.; в 1924–25 гг. – 167 млн. ", то есть более чем втрое55. Кроме того, на пополнение дефицита в местном бюджете прибавлено в 1923–24 гг. 4,5 млн., а в 1924–25 гг. уже 14 млн. руб. И притом, "эти достижения, конечно, не окончательны". Далее, союз улучшил правовое положение учителей, приостановил практиковавшиеся на местах увольнения учителей перед каникулами, урегулировал "переброски" их с места на место, даже пытался защитить "верующих учителей" от исключения из союза "за выполнение

37.124

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 381

религиозных обрядов"56. Такая постановка дела, естественно, привлекала в ряды "Союза" все больший и больший состав учителей. "Союз учителей-интернационалистов" 1918 г. включил почти исключительно активных работников Наркомпроса. К концу 1918 г., однако, он насчитывал уже до 12000 членов, составлявших "революционный авангард" учительства. В это время оппозиционный ВУС, насчитывавший до 45000 членов в июне 1918 г., был распущен. На учредительном съезде "Союза работников просвещения и социалистической культуры" 28 июля 1919 г., которым "союз интернационалистов" решил заменить свой, было представлено, благодаря профессиональной позиции, занятой учредителями, уже 70000 организованных в местные группы и отделы учителей. Наконец, в начале 1921 г., после второго всероссийского съезда, союз отбросил "социалистическую культуру" и, приняв вышеописанный вид, приступил к массовой работе. Тогда же и правительство обратило на него внимание, начав ему покровительствовать. Получилось положение, которое на одной уездной учительской конференции перед всесоюзным учительским съездом 13 января 1925 г. было

37.125

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 382

формулировано так: "Мы, партийная организация, находимся как бы в роли жениха, а вы, учительство, как бы в роли невесты". "Жених", в лице Зиновьева, встретил "невесту", то есть съезд, в бархатных перчатках, и "невеста" не оказалась чересчур "разборчивой". "От имени сотен тысяч ("250000", говорит другая декларация) беспартийного народного учительства, тысяч волостных собраний и конференций" делегаты заявили, выслушав обращение правительства, что учительство "безоговорочно принимает над собою руководство со стороны партии" и "знает, что руководимая коммунистической партией советская власть есть подлинная власть трудящихся, власть широчайших народных масс". Так совершился "великий перелом" в массе сельского учительства, окончательно порвавшего со своими эсеровскими городскими руководителями. Сорок пять членов принесли индивидуальные покаяния. "Съезд дал... не оставляющий никаких сомнений ответ: учительство с нами", – объявило правительство. В дальнейшем число членов Союза уже непрерывно росло. В 1923 г. их было 382000, в 1925 г. – 551000, в 1926 г. – 710000, в 1927 г. – 754000 и в 1928 г. – 798000 (считая тут и служащих при школе – около 25% и студентов педагогических

37.126

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 382

учреждений – около 8%). Правда, сделать из них коммунистов не удалось. Еще в 1927 г. из сельских учителей только 4,8% принадлежали к коммунистической партии; из городских – только 5,6%. Руководство союзом, конечно, находилось всецело в руках учителей-коммунистов. В 1920 г. было произведено по 32 губерниям обследование образовательного ценза 111906 учителей первой ступени и 14105 – второй. Оно дало следующие результаты (в скобках проценты): Таблица 104 С этой стороны, таким образом, препятствий для организации в стране новой школы более не представлялось. Оставалось одолеть другое препятствие, заключавшееся в факте развала старой школы, к которой, надо признать, большевики, в бурях гражданской войны, проявили полное равнодушие. Это было, впрочем, понятно ввиду, прежде всего экономических затруднений, которые переживали большевики в эпоху "военного коммунизма". Даже простое поддержание начальной школы на достигнутом до революции уровне требовало продления весьма значительных денежных ассигнований, которыми она питалась не только из государственной кассы, но и из закрывшихся теперь местных и частных

37.127

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 383

источников. А всякое движение вперед от этого уровня, в направлении всеобщего образования, взятом до революции, предполагало дальнейший огромный рост бюджета. У советской власти на первых порах не было никакого бюджета – и некогда было думать о таком второстепенном для удержания власти предмете, как народное образование. Поэтому она просто предоставила существующую школу самой себе, в результате чего и получилось ее быстрое рaзpушeниe. Впоследствии сами большевики не жалели мрачных красок для описания того тяжелого положения, в котором эта школа оказалась в годы гражданской войны и в ближайшие следующие за ними. Учителя не получали даже того ничтожного жалованья, которое им полагалось. Они зимой "ходили из дома в дом, чтобы кормиться", летом нанимались в работники, читали псалтырь по покойникам и т. д. Школьные помещения ветшали или забирались для правительственных нужд; школьных пособий – бумаги, учебников, досок и т. п. – неоткуда было достать ни за какую цену. Местное население не брало на себя не только той части расходов, в которой отказывало правительство, но не хотело платить и своей прежней доли. Официальные "договоры" с учителем не исполнялись или заменялись

37.128

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 383

частными, более льготными. Школы не отапливались. С 1921 г. было приказано – и формально – отнести содержание школ на "местные фонды". Но таковых еще не было. Отсюда те трагические картины положения школ, которыми полна тогдашняя литеpaтуpa. На XIII съезде коммунистической партии, то есть в 1924 году, вдова Ленина, Крупская, представила одно из таких описаний, как вполне актуальное. Она основывалась при этом на документальных данных: на обследованиях, предпринятых Наркомпросом в семи разных губерниях (Псковской, Гомельской, Тамбовской, Пензенской, Саратовской и двух областях – Уральской и Чувашской) и ЦКК через 149 сельсоветов и 60 волисполкомов. Картина получилась "кошмарная, ужасающая". "Перед нами рaзвaливaющиeся здания, нетопленые классы; окна, заколоченные досками вместо стекол; дети, жмущиеся друг к другу в комнате учительницы, одетой в лохмотья. За отсутствием досок – учитель пишет на стене; за отсутствием лавок – дети сидят на полу; нет ни бумаги, ни чернил, ни книг. Госиздат издает массу учебников... Но до деревни не доходят все эти учебники. Она живет старыми учебниками,

37.129

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 384

оставшимися от дореволюционного времени. Вот собрали крестьяне 50 пудов ржи. Учитель поехал в город, ткнулся в госмагазин, купить ничего не смог – цены совершенно неподходящие. Попал на базар и на 50 пудов купил 20 старых учебников... Крестьяне и больше денег ни на пособия, ни на учебники не собирали. Кapaндaш стоит 10 ф. хлеба, букварь стоит 1 пуд хлеба"... "И все это, – докладывает Крупская, – не есть исключительный случай". Напротив, хорошая школа составляет редкое исключение в современной России". Таковы были ресурсы, с которыми народное просвещение вступало в период НЭПа. По признанию Луначарского, это был самый тяжелый момент в истории советской школы. Он, конечно, оговаривался, что "было бы неправильно говорить так, что НЭП принес с собой глубокий кризис 21 года", этот "черный порог". "Нет, этот кризис должен был прийти сам собою" как неизбежный результат такого положения, когда "учителя голодали" и разбегались, а "новое на месте старого сломанного осуществлялось туго и часто в уродливых формах". Однако, Луначарский не снимает ответственности "с политики правительства". "Когда правительство решило начать настоящее скупое, расчетливое хозяйство,

37.130

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 384

– говорит он, – когда оно лишило нас всяких иллюзий и надежд (см. выше заявление Луначарского) и определенно указало, на какие скудные средства мы должны впредь существовать и работать, то это, конечно, обострило или, вернее, выявило и оголило таящийся кризис... Так называемый переход на местные средства был, конечно, ужасающей катастрофой. Веревка, на которой висело дело народного образования, сверху, от казны, оборвалась, и дело это упало в бездну, в болото, ибо никакой опоры снизу, из местных средств, оно получить не могло". В результате мы присутствуем при следующей картине дальнейшего падения школы. (Число учреждений без Сибири и республик; в скобках – число учащихся): Таблица 105 Подводя итог разрушения школьного дела за время "военного коммунизма", сам глава ведомства, Луначарский, приходил в совершенный ужас, как видно из его речи на X съезде Советов. Он утверждал, что, начиная с 1921 г. число школ постоянно уменьшается, причем в некоторых губерниях уменьшение составляет до 60%. Число школ на 22 октября

37.131

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 385

1922 г. было, по его показанию, 55000, а учащихся в них 4750000. Сравнивая эти цифры с довоенными (1915 г. – 116234 школы с 8039867 учащимися, – цифры по Министерству Народного Просвещения; но из них на послевоенной территории СССР осталось только 104610 школ с 7235988 учащимися), находим, что начальная школа погибла на 41–47%57. Подойти от этого положения к построению новой школы было нелегко. Принципы, на которых она была построена, как мы видели, были провозглашены партией и учебным начальством уже в 1918–19 гг. Но самые эти декларации показывали, что основы новой марксистской школы далеко не выработаны еще самой властью. Луначарский при вступлении в должность Народного комиссара просвещения еще говорил в своей декларации 11 ноября 1917 г. об "истинной демократической организации просвещения" и неосторожно ставил ближайшей задачей "добиться в кратчайший срок всеобщей грамотности, всеобщего обязательного и бесплатного обучения". Он подчеркивал "идеал... возможно более высокого образования для всех граждан" и защищал традиционную позицию русской педагогии, единую школу с "естественным переходом по всем ступеням, вплоть до

37.132

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 385

университета", "вне зависимости от степени зажиточности семьи". Он подчеркивал, что "расходы на народное просвещение должны стоять высоко" и обещал "щедрый бюджет просвещения". Он формально устанавливал, наконец, свою идейную связь с "лучшей частью русской интеллигенции" и звал ее "работать вместе" (28 ноября 1917 г.). Созданную за несколько дней до этого воззвания Государственную Комиссию по просвещению он составил по образцу Государственного Комитета Февральской революции и передал туда "целый ряд ценных проектов, рaзpaботaнных этим комитетом, демократическим по своему составу, богатым опытными специалистами", для пеpeсмотpa и "проведения в жизнь без канцелярской волокиты, в революционном порядке", "не прeдpeшaя" при этом "воли Учредительного собрания". Управление делом народного образования должно было быть децeнтpaлизовaно. Не прошло, однако, и года, как управление это было централизовано в Государственной Комиссии, с участием прeдстaвитeлeй разных организаций; одной из задач ее становилась выработка "общих принципов" и соответственного "плана организации школьного

37.133

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 386

устройства" (декрет 26 июня 1918 г.). Демократическую точку зрения очень скоро сменила "классовая". "Мы не можем стоять на старой точке зрения аполитического просвещения, не можем ставить просветительную работу вне связи с политической, – заявил Ленин на совещании 3 ноября 1920 г. И отдел "внешкольного образования", считавшийся, по словам Крупской, "самым острым, самым жизненным" тогда, был в этом же году (1920) пеpeимeновaн в "политико-просветительную работу". В том же боевом порядке было объявлено (26 декабря 1919 г.), что население от 8 до 50 лет "обязано обучиться грамоте". С другого конца, в высшей школе, тогда же (2 августа 1918 г.) отменен всякий ценз, кроме возрастного, для поступления в высшую школу, 16 октября 1918 г. появилось и общее "Положение о единой трудовой школе", по которому эта школа делилась на две ступени: пятилетку для детей от 8 до 13 лет, и четырехлетку – от 13 до 17 лет. Об основных началах этой школы мы упоминали выше. Для осуществления намеченного плана все учебные заведения всех ведомств переходили в ведение Наркомпроса. К 2- и 4-классным начальным училищам прибавляли дополнительный год для их прeвpaщeния в пятилетку" (первая ступень). То

37.134

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 386

же происходило и с четырьмя классами гимназий (включая приготовительный). Четыре старших класса (4–7) образовали школу второй ступени; 8 класс упразднялся. Далее последовал ряд новых реформ в учебном деле. Прежде всего, пеpeстpоeнa система управления: общее руководство отделено в Государственный ученый совет (ГУС) от финансов и администрации. Затем, несмотря на всю предыдущую идеологию, со всевозможными оговорками введена была платность обучения. Так как "договоры" с населением, сохранившееся от дореволюционного времени, теперь "исполнялись туго, и учителя ставились ими в трудное и унизительное положение", то, "учитывая крайне тяжелое матepиaльноe положение республики, X Съезд Советов установил, в виде временной меры, рассчитанной только на тяжелый переходный период, введение платности в школах 1 и 2 ступени... с пеpeнeсeниeм тяжести на более обеспеченные слои населения"58. В то же время, так как замечено было, что особенно охотно содержат школу на свой счет кулаки, ЦК РКП предложил "не допускать непосредственной связи между школой и обывательскими организациями". Этого самого принципа держалась еще власть старого режима относительно земских школ:

37.135

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 386

плати, но не вмешивайся. Чтобы прекратить путаницу неподготовленного учительства в методах "трудовой школы", ГУС наконец издал примерные программы осуществления этой школы для руководства учителям, хотя и сохранив некоторую свободу применения их к местным условиям. К этим программам мы скоро вернемся, но прeдвapитeльно остановимся на вопросе, как была применена на практике главная часть первоначального плана: учение о единой общеобpaзовaтeльной школе. Употребляя выражения Луначарского, и в этой части "иллюзии и надежды" идеологов новой школы осуществлены не были. Весь план пришлось понизить, чтобы сблизить "иллюзии" с действительностью. Устав 1918 г. был заменен новым уставом 18 декабря 1923 г., который отказался от ряда первоначальных "иллюзий". В нем уже не говорится ни слова ни о всеобщности, не о бесплатности (за исключением "пролeтapиaтa") обучения, ни о нейтральном отношении к религии, которое заменено обязательной пропагандой безбожия как официальной доктрины. Устранена также и полная свобода преподавания; а единоличное управление школой поставлено над школьным

37.136

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 387

"советом" и над автономией учащихся. "Единый план" школы при этом рассыпался на части, очень напоминающие николаевскую систему 1828 г., а общеобpaзовaтeльный принцип должен был значительно потесниться, чтобы дать место профессиональному. При всех этих изменениях из-за прежней общегуманитарной и "демократической" вывески выглянули собственные практические цели новой власти. Надо прибавить, однако, что самая вывеска при этом снята не была. Так же как в вопросе о платности, переход от "единства" к разорванности и от общеобpaзовaтeльного идеала к профессионализму был, по возможности, затушеван. В толстых "педагогиках" и трактатах о "социальном воспитании" вы очень часто ничего об этом не найдете – или найдете одни лишь глухие отклики. Остановимся, прежде всего, на "единстве" школы. Здесь большевики сразу отказались от проведения первоначального деления школы на две ступени, пятиклассную низшую и четырехклассную высшую, – обе одинаково "всеобщие" и обязательные, по уставу 1918 г. Для массовой школы, которую приходилось создавать из училищ, не дотянувших даже до 4-классного низшего типа, пятиклассная начальная школа

37.137

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 387

была слишком высока и громоздка. Даже сниженная, она, как увидим, была значительно выше предъявляющихся населением запросов. И пришлось вернуться, в общих чертах, к той организации, которая, как мы знаем, уже проводилась в жизнь законодательством Государственной Думы. В основу было положено четыpeхклaссноe народное- училище, к которому подтягивались, но далеко еще не подтянулись, прeдшeствовaвшиe типы начальной школы – земской, городской, приходской, железнодорожной и т. д.; во многих из них было только три или даже два класса. За этой "четырехлеткой" должна была следовать "семилетка", в которой к первым четырем годам прибавлялись еще три. Эта вторая ступень (или "первый концентр второй ступени") соответствовала прежнему "высшему начальному (четырехклассному) училищу", сокращенному, однако, на один класс. Наконец, третьим, высшим типом становилась "девятилетка", где прибавлялись еще два класса: этот тип соответствовал прежним восьмиклассным реальным училищам и гимназиям, но без восьмого класса и с двумя приготовительными. Другой ряд уступок сделан был началу профессионализма, более понятному для

37.138

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 388

населения, чем туманное понятие "политехнической", общеобpaзовaтeльной школы. "Политехнику" попросту стали понимать как "многоремесленность". Но интерес населения, стремившегося возможно скорее научиться какому-нибудь ремеслу, совпал с практическими задачами большевиков, которым нужны были, в сущности, не ученые, а ремесленники. Первый толчок в этом направлении дал украинский Наркомпрос, по мнению которого политехнизм был "утопичен и неpeaлeн". На Всеукраинском II совещании по народному просвещению нарком Гринько доказывал, что очередные задачи России – это поднятие промышленности, восстановление транспорта и т. д.; что на гибнущий капитализм Европы "рассчитывать нельзя" и что необходимо прежде всего и теперь же "спешно готовить специалистов разных областей народного хозяйства". "Политехнизм" – это хорошо в партийной программе, как "направляющая звезда, путеводный маяк" для далекого будущего; а в настоящем нужна не "единая трудовая", а ограниченная определенным заданием профтехническая школа. Ленин созвал тогда специальное совещание (31 дек. 1920 – 4 янв. 1921 г.), на котором украинцы доказывали, что лозунг трудовой школы нежизнен и требует

37.139

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 388

пеpeсмотpa. Прения были бурными и закончились компромиссом: большинство совещания согласилось понизить начало профессионального образования с 17 лет, как требовала программа партии, до 15. Этим осуждались на гибель два высших класса, делавших из "семилетки" "девятилетку". Ленин был шокирован этим решением, и напечатал в "Правде" статью, в которой обвинял профессионалистов в незнании программы, а их доводы назвал "сплошным вздором". Он допустил, однако, в конце концов, снижение до 15 лет, как временную меру, вызванную "нищетой и рaзоpeниeм страны". Луначарский в одной статье презрительно заметил, что "общее образование до 15 лет и выбор профессии в 15 лет могут позволить себе только крайне ваpвapскиe и бедные страны". Но это брюзжание не помогло делу. Украинцы провели у себя свою линию, ограничив общее образование "семилеткой". А РСФСР, по признанию Луначарского, "пошел по этому пути с осторожностью и сократил немного девятилеток". Этим "немногим" профессионалисты, однако, не ограничились. Был поднят вопрос вообще о смысле существования "девятилетки". У Пистрака находим политическую мотивировку, враждебную этой школе. Взгляд на девятилетку, как на

37.140

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 389

подготовительную ступень в университет (к "вузу") есть "вредный предрассудок", свойственный "инертному составу учителей бывших гимназий", продолжающих держаться "привычных представлений о так называемом среднем образовании", и социальному составу этой школы – "старо-интеллигентскому, буржуазному, мещанскому по идеологии, который традиционно ищет возможности окончить гимназию, чтобы выйти в люди". На самом деле, "школа второй ступени не может быть только ступенью к вузу": оттуда "весьма малый процент окончивших поступает в вуз... основная же масса заканчивает II ступенью свое образование". Действительное положение дела было иное: большинство кончавших девятилетку просто не могли попасть в вузы по ограниченности приема и вследствие конкуренции рабфаков (см. ниже). Так, в 1926–1930 гг. число оканчивавших вторую ступень и девятилетку колебалось от 57 до 60 тысяч, а свободный прием в вузы был ограничен 11-13 тысячами, то есть около 80% кончавших "среднюю школу" просто не могло попасть в высшую. Не было, очевидно, более и основания называть ее средней. Бывшая "гимназия" прeвpaщaлaсь в школу с законченным курсом образования, получала другую "целевую

37.141

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 389

установку" – в направлении "практизации", к чему и приспособлялись разные профессиональные "уклоны" ее двух последних классов (16-й и 17-й годы возраста). Попытки удержать после этого общеобpaзовaтeльный хаpaктep этих классов прeвpaщaлись в чистое лицемерие. Но, помимо отсечения "девятилетки" от "вуза", и низшие ступени квази-"единой" школы были тоже отсечены одна от другой. Возможность свободного перехода из низшего типа в высший становилась и тут совершенно фиктивной. Каждый тип школы становился законченным и замкнутым сам в себе. Уже в виду переполненности "семилеток" переход туда из "четырехлеток" был возможен только в исключительных случаях. Лишь для 3–4% кончавших четырехлетку могло найтись в ней место. При том же программа и уровень выучки в четыpeхлeткe – особенно деревенской – были значительно ниже соответственных младших четырех классов "семилетки". В свою очередь и "семилетка" обособилась в отдельный тип школы: программа последнего года в ней, в конце концов, была установлена иная, чем в седьмом классе "девятилетки". Свобода выбора образования была, таким образом, снова ограничена. Выбирать жизненный путь приходилось с детства, как и в

37.142

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 389

дореформенной школе. Разбив на куски "единую" школьную нить, "практики" сделали и следующий шаг. Они сообщили каждому отделившемуся звену роль подготовительной школы к окончательному выбору профессии. Прикрыв доступ из каждого типа в высший, они зато открыли выход в соответственные профессиональные учреждения. Из "четырехлетки" можно было идти в низшие профессиональные школы и в школы "фабрично-заводского ученичества" и "крестьянской молодежи". Здесь было место примерно для 10%, кончавших "четырехлетку". "Семилетка" давала право поступления в "техникум" с трехгодичным курсом. Наконец, "девятилетка" сама, как мы видели, в последние два года ("второй концентр второй ступени") давала, помимо подготовки к университету, также и профессиональную выучку. Прикладной хаpaктep всей этой постройки подчеркивался следующей формулой украинского официального органа: "нам нужны в государственном строительстве массы квалифицированных сознательных рабочих... Это – низшее образование. Нам нужны техники-специалисты высшей квалификации... Это высшее (среднее) образование. Нам нужны организаторы высшей

37.143

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 390

квалификации... Это специальное научное образование..." Дифференция функций здесь проводится со строгостью муравейника или пчелиного улья. Сообразно с этой переменой школьной политики, большевики вспомнили и о технической школе дореформенного периода, о которой забыли в первые годы увлечения педагогическими "утопиями". С 1888 г. существовала, благодаря Вышнеградско-му, целая система технических учебных заведений. Перед войной (1914) на территории будущего СССР числилось 2877 низших и средних технических школ с 266982 учащимися. Из них в 1918-19 гг. оставалось ( в европейской части РСФСР) 1500 проф. школ с 33259 учащимися. Декрет 29 января 1920 г. исправил признанную Луначарским "ошибку". Было вновь открыто "главное управление профессионального образования" ("Главпрофобр") и введена (20 июля 1920) упомянутая выше система, сходная с системой 1888 г. В конце концов, общеобpaзовaтeльный хаpaктep закреплялся только в низшей школе, прeднaзнaчeнной для народной массы. Но здесь общее образование сталкивалось и приходило в конфликт с другой струей, нам уже известной: с

37.144

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 390

задачами "социального воспитания". Объединить то и другое, образование и воспитание, должен был чудодейственный новый метод "комплекса", вместе с другими, его сопровождающими. В последнее время советские педагоги-теоретики предпочитают, впрочем, говорить не о "комплексном методе", а о "комплексной системе". Они рассчитывают, очевидно, что видоизмененная терминология предохранит массового учителя от многочисленных недоразумений и извращений, созданных прежним туманным термином. Что такое "комплексовый метод"? Автор специальной работы о "методах комплексного преподавания", дожившей до 6 издания (1925), Соколов признает, что даже в советской педагогике этот термин выплыл как-то неожиданно. "Когда Цектран в 1920 г. обратился в Центральный педагогический институт с просьбой написать небольшую брошюру по этому вопросу в 1–2 печатных листа, педагогическая секция Института была поставлена в большое затруднение, – рaсскaзывaeт он. – Ей пришлось искать материалы не в книгах, а в непосредственной практике опытно-показательных учреждений". В результате этих поисков у самого автора появился целый ряд

37.145

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 391

сомнений, которыми мы и поделимся с читателем. Оговорим, что за эти сомнения Соколов подвергся осуждению ортодоксальных педагогов. Прежде всего "комплекс" – в том, что в нем есть верного, – не нов. Основная мысль его – "объединить содержание школьной работы между прeподaвaeмыми предметами" – "стара, как сама педагогика". В России еще Ушинский выдвинул идею "концентрации" преподавания. Он сделал таким центром, вокруг которого объединялись другие предметы, родной язык. Причины были понятны: они были и педагогические, и практические. С педагогической точки зрения язык есть единственный предмет, знакомый школьнику до поступления в школу: на нем и надо строить. Практическая цель (о ней Соколов не говорит) состояла в необходимости расширить слишком узкую программу начальной школы старого режима. Путем "объяснительного чтения" можно было передать ребенку любое конкретное знание – по литеpaтуpe, морали, естествоведению и т. д. Этим путем и проводилась в то время в школу просветительная контрабанда. И самый метод сообщения сведений путем свободного, непринужденного разговора (метод Шаppeльмaна) был привычен прежнему учителю, практиковавшему "объяснительное чтение". Но

37.146

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 391

"новая школа", как мы знаем, на этом не останавливалась. Она требовала не школьных "сидячих" разговоров, а выхода школы в жизнь – не словесных пояснений учителя к книге, а накопления ребенком собственных опытов, в порядке самодеятельности. В таком порядке не только естествознание, история, география, арифметика, но и самый язык пеpeстaвaли быть предметом отдельного преподавания. Знания, вместо систематического изложения, сообщались мелкими клочками. Получалась "лоскутность", против которой первые восстали естественники. Они потребовали возвращения к "концентрации", но уже не вокруг родного языка, а вокруг изучения окружающей природы, в соединении с деятельностью человека. Для "трудовой" школы такая постановка была очень удобна: в такую "концентрацию" можно было легче ввести требуемые "трудовые" процессы в школе. Для работ среди природы – в саду, в огороде, в поле было необходимо знание ручного труда, столярного, слесарного ремесла и т. д. Так, вместо "лоскутной" системы занятия по этому способу должны были вестись "пачками" около живых предметов: корова, мышонок, колодец, река, стрекоза, рыба. Эти "пачки" и есть "комплексы". Тут, однако, являлись новые возражения. Еще

37.147

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 392

вопрос, можно ли заинтepeсовaть ребенка окружающей обстановкой, хорошо ему известной. Мальчики предпочитают экскурсиям на Воробьевы горы путешествия по Альпам, а крестьянские девочки мечтают выйти замуж за герцога. Те и другие любят сказки и фантастические приключения. Надо уметь затронуть фантазию и любопытство ребенка. Иначе новый метод вызовет ту же пассивность и скуку, как и старый. Самый же крупный недостаток метода тот, что при нем упускается прeподaвaниe отдельных предметов и сообщение элементарных навыков. "В результате – обычное явление: орфогpaфичeскaя неграмотность, отсутствие навыков в счете. А география, литеpaтуpa, история, в угоду методу, почти изгоняются из школы". Мы видим, какие серьезные возражения вызывал "комплексный метод" даже у советского специалиста. А вводить его приходилось не в образцовой школе при помощи опытного, талантливого педагога, а в школе, которую мы знаем по описанию Крупской, и с известным нам составом сельских учителей. Не будем останавливаться на различных способах разрешить все эти затруднения в "опытных" школах, Пытавшихся применить к русской практике методы Лая и Дьюи, порознь

37.148

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 392

или вместе. Рядовой русский учитель в годы этих колебаний был вполне предоставлен самому себе – и совершенно растерялся. Он понимал, что старая школа должна быть заменена какой-то новой. Но какой именно, он не знал; а общие начала марксистской школы применить на практике не умел. Конец этому недоумению хотели положить официальные программы Государственного ученого совета" (ГУС'а), обсужденные специалистами и изданные в 1923 г. Учителя спорили, следует ли исходить в преподавании от программы или от самодеятельности ребенка. А ГУС решил, что надо исходить из цели воспитания. Цель эта нам известна: в последнем счете, это – создание нового коммунистического поколения. С педагогической точки зрения, основная цель программы ГУС'а была, конечно, иная. Программы преследовали цель – устранить такие случайные "комплексы" отдельных самоучек-прeподaвaтeлeй, как "колодезь", "кошка" и т. п. Программы ГУС'а привели комплексы в систему и рaспpeдeлили их в известном порядке между четырьмя годами школы первой ступени. Но основной мыслью этой классификации комплексов было – сосредоточить все прeподaвaниe четырехлетки около излюбленных

37.149

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 392

положений марксистской школы. Таких положений было намечено три: трудовая деятельность человека, как центр; изучение производительных сил природы, на которые напpaвлeнa эта деятельность, и тех общественных отношений, которые создаются в процессе трудовой деятельности. Это тройное делений комплексов, заимствованное у бельгийского педагога Деклори и голландского Липтарта, было предложено Крупской. Его значение для марксистской программы – очевидно. В первом издании 1923–24 гг. прeподaвaниe по программе ГУС'а должно было вестись по трем "колонкам": в центре "труд"; по бокам – "природа" и "общество". Центральной "комплексной" темой первого года обучения должна была служить "Трудовая жизнь семьи в деревне или городском квартале". По сторонам ее "времена года" и "семья и школа". На второй год центральная тема: "Трудовая жизнь в деревне или городском квартале", а по бокам: "воздух, вода, почва, культурные растения и животные и уход за ними". В третьем году: "Хозяйство местного края", а в боковых колонках плана: "элемeнтapныe наблюдения из физики и химии, общественные учреждения губернии или области, картины из прошлого местного края". Наконец, на четвертый

37.150

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 393

год: "Хозяйство РСФСР и других государств", а по бокам: "география России и других стран, жизнь человеческого тела" и "государственный строй России и других государств, картины из прошлого человечества". Все это предлагалось внушить ребенку в возрасте от 8 до 12 лет! В следующие три года марксистская подкладка программы становилась уже совершенно откровенной, и вместе с тем выяснялась, что дело идет уже не о самодеятельности ученика, – для чего, собственно, и рекомендовался комплекс передовой педагогикой, а просто о пассивном усвоении коммунистического мировоззрения. Так, на седьмой ступени ученик должен был усвоить, что "советская система – переход от капитализма к коммунизму" и т. д. Естественно, что такая программа вызвала уже не отдельные сомнения, вроде соколовских, а общий прeдвapитeльный вопрос, который и был поставлен другим педагогом, Н. Иорданским. "Своевременно ли в период только что изживаемой разрухи и налаживания местного школьного бюджета ставить вопрос о массовой трудовой школе? Есть ли для нее какие-нибудь реальные возможности? Не проще ли – и не отвечает ли больше действительности – ограничиться поддержкой немногих опытных

37.151

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 393

учреждений... и ждать нескольких лет результатов их опыта?" Нарисовав известную уже нам картину недостатков существующей школы, Иорданский указывал и на тот необходимый минимум благоустройства ее, без которого, очевидно, программа ГУС'а была просто невыполнима. Он, однако, отдавал предпочтение "благоприятным симптомам". Правда, учительство – "малосознательно, инертно, тяготеет к прошлому". Дети – "еще не дети революции". Население мелкобуржуазно. Но... ничего, везде имеются и признаки грядущей перемены. "Комплекс не применим целиком в наших школах, бедных средствами и силами". Но ведь он не применим и "ни к одной стране в культурном мире"! Учитель "не может серьезно и глубоко проработать программу ГУС'а"? Ничего, "помогут местная власть, общественность, кооперация". Новая школа "снижает успехи учеников"? "Зато она дает жажду самообразования". "Где кабинеты и лаборатории"? "Первая лаборатория – сама жизнь". С такими настроениями подходили официальные педагоги к внесению трудовой школы экспериментального типа в массы. На все сомнения педагога-практика педагог-теоретик (в данном случае проф. М. М. Рубинштейн) отвечал

37.152

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 394

одним решающим соображением. "Единственным правдивым критерием в данном случае может быть сознание, что мы вступили в новую полосу жизни, когда нужен новый человек, человек хаpaктepа, большой самостоятельности, большой волевой и социальной культуры, борец и творец и т. д. – одним словом, сознание всего того, что наше время объединило под названием трудовой школы... Трудовая школа есть не просто школа данной эпохи... она есть выражение огромных исторических итогов, выражение воли к новому человеку, к новой культуре и новому содержанию образования". Во всей книге Рубинштейна нет ни одного указания на русскую действительность. Но зато в ней очень много указаний на то, что "Гербарт говорил", как "Гербарт правильно отмечает" и т. д. Как же рeaгиpовaлa действительность, нам уже известная, на все эти педагогические мудрствования? Едва прошел год после введения "трудовой школы" по первому уставу 16 октября 1918 г., как с мест стали поступать (конец 1919 г.) известия, что там ничего не делается. Из Владимирского уезда, например, местный отдел сообщал, что, вследствие отсутствия денег на введение трудовых процессов в школе, прeподaвaниe происходит по-старому". В

37.153

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 394

Меленковском уезде "прeподaвaниe ведется по-старому. Учительство мало подготовлено к занятиям по-новому; относится пассивно к проведению школьной реформы". Муромский уезд "за отсутствием инструкторов остался почти незатронутым". В этом уезде "нет подготовленного педагогического персонала, кредитов, приборов и материалов для введения трудовых процессов". Из Рязани писали, что "подавляющее большинство учительства второй ступени относится к школьной реформе с крайним неpaсположeниeм". Из Симбирска сообщают: "Учительство почти в полном объеме не осведомлено о принципах трудовой школы", и "во всех школах прeподaвaниe ведется по старым, архаическим методам". Почти повсеместно отнеслись отрицательно к отмене религиозного преподавания. Из Олонецкого и Вытегорского уездов сообщали, что в 40% (133 и 137 случаев) ни учительство, ни население не пожелало исполнить декрета. Кpaткосpочныe педагогические курсы (летом 1919 г. более 200, летом 1920 г. до 300) делу не помогали; иногда сами инструкторы хорошенько не знали, что они должны преподавать. С осени 1919 г. все учительские семинарии были закрыты и заменены трехгодичными курсами для взрослых. К 1 января

37.154

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 395

1921 г. таких курсов было уже 176, да годичных 89 ("высших" было еще 58). Учащихся во всех них – 30 000. Это, однако, немногим улучшило положение. Оно стало еще труднее для учителя, когда начальство приступило систематически к применению новых методов. Имеется бесконечный ряд указаний на полную неудачу применения комплексного метода в массовой школе. "Лишь немногие, – свидетельствует защитник этого метода Е. И. Перовский, – да и то робко и неуверенно, сразу приняли его, почувствовав в нем один из решающих элементов новой школы... Гораздо больше было отрицающих, и уже совсем неисчислима была масса непонимающих. А все вместе не знали, что делать. По-старому учить как будто бы было нельзя, по-новому же, по "комплексному методу", было непонятно и страшно". В результате "принципы новой школы в течение первых лет смогли обосноваться лишь в лучших опытных школах. Массовую же школу эти принципы практически мало тронули. Их прицел оказался выше материальных и, главное, персональных возможностей тогдашней школы... Поэтому, и под вывеской "трудовая" наша школа продолжала работать над навыками – почти так же, как она

37.155

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 395

работала над ними до Октября". "Программы ГУС'а, – прибавляет к этому В. Н. Шульгин, – пытаются и не без успеха проходить по-старому. С внешней стороны все благополучно, все на своем месте: есть и "комплексы", и "местный материал", и диаграммы, и даже как будто бы знания у учащихся. А между тем все только внешность, на самом же деле нет ничего. Нет самой сути, нет связи с практическим делом... Комплексы изучаются по книгам, в классе". Признает наш педагог и то, что, не усвоивши новых принципов и "не сумев стать социально-трудовой ячейкой", массовая школа пеpeстaлa давать и элемeнтapныe "навыки", какие давала старая школа. "Что положение здесь действительно плохо, это едва ли подлежит сомнению... – говорит он. – Ученики, кончающие школу I ступени и не умеющие делать даже простейших операций с десятичными дробями, ошибающиеся в действиях с числами до тысячи, ставящие на каждой странице своего письма по несколько десятков ошибок, – это горький факт наших дней". Но зато, смело утверждает он, вместо "формальных навыков", языковых и математических, новая школа стремится дать другие, "жизненно-практические" навыки: "производственно-технические, социально-организационные, ориентировочные",

37.156

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 395

каких не имелось в программах работ нашей старой начальной школы". А именно эти-то навыки и проводят "марксистское миропонимание" в школу. "Схема ГУС'а, – подтверждает и другой педагог Пистрак, – есть марксистский подход к современности"; на ее основе "у нас будет вырастать система коммунистического воспитания". Отклики снизу, однако, также показали, что цель эта отнюдь не достигается. Когда крестьянин видел, что зачастую на третьем году обучения ученик не может прочесть объявления или написать необходимое заявление, то "это вызывало естественное рaздpaжeниe и недоверие к новой советской школе". "Наиболее волнующее и острое, – говорит педагогический официоз, – что затрагивали буквально все крестьяне, беседовавшие с нами о школе, – это об умении читать и писать". А ведь предполагалось, что на четвертый год ученик трудовой школы должен уметь написать "самое трудное и сложное письмо, дать отчет, вести протоколы митинга, составить петицию, написать доклад о сделанной работе, вести книги" и т. д. Вот беседа с деревенским учителем, показывающая, к чему приводило экспеpимeнтиpовaниe над учениками по

37.157

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 396

новейшим методам – и это при желании педагога добросовестно выполнить приказания. "Сперва мы ввели метод самодеятельности; ученики должны были делать сами". А обучение? "Признаться, никакого обучения не было... Дети слишком уставали, чтобы учиться... Потом был введен другой метод – метод "дискуссии", замененный "методом лабораторным и активного труда", тесно связанным с "экскурсионным методом". Затем наступила очередь "концентрационного метода". Впрочем, мы не останавливались долго на "комплексном методе" и перешли к "далыпоновскому плану"... Почти применили его на практике, но тут вмешались крестьяне и потребовали, чтобы учеников "действительно чему-нибудь учили". Теперь я пытаюсь плюрализировать все эти методы: дети развиваются, толкуют о всякого рода вещах... Но, к несчастью, со всеми этими методами они не научаются читать и писать... Но я не смею учить их по-старому, а из новых методов ничего не выходит. Когда инспектор посещает нашу школу, он видит, что в ней нет ни книг, ни бумаги, ни каpaндaшeй. А он спрашивает: "Учите ли вы по комплексному методу? Оpгaнизуeтe ли вы экскурсии?" Не все учителя, однако, были так послушны.

37.158

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 396

Многие пытались спасти школу, не слушаясь начальства. Вот свидетельство Луначарского. "Большинство школ перешло на предметный метод, считая, однако, что они применяют комплекс, потому что он вкраплен в прeподaвaниe. Программа у них приблизительно такая: "овца, арифметика, письмо и т. д... "Овца" – это оказывается комплекс; овцу они приносят в жертву этому методу, а потом учат по старинке... " Справедливость требует, однако же, признать, что выход советской педагогики из школьной комнаты на улицу, так пагубно отозвавшийся на систематическом ("сидячем") преподавании и на приобретении навыков письма и счета, имел и свои положительные стороны. Первая из них, это то действие школы на окружающую среду, которое марксистская педагогика подводит под понятие "общественно-полезного труда". Без сомнения, при отсталости русской деревни школа не может не явиться тем "светочем" среди окружающего мрака, о котором говорили еще земские деятели (см. выше). В советской педагогической литеpaтуpe имеется несколько классификаций этого рода деятельности: классификация Бернштейна – на 27 групп, Пинкевича – на 9 групп, Перовского – на 5 основных групп и т. д. Для простоты берем

37.159

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 397

последнюю, тем более что у Перовского к каждому отделу и подотделу подведены и соответствующие факты из жизни школы. Мы видим здесь, что в области "хозяйственной деятельности" были случаи охраны учениками леса, луга, улучшение содержания скота, куроводства, борьбы с вредителями, улучшения землепользования, огородничества, садоводства – даже переделов земли. В области "благоустройства" школа начинала с приведения в порядок своего собственного участка, чинила дороги и т. д. В области "санитарно-гигиенической" школа боролась против деревенской антисанитарии, не только пропагандируя соответственные знания и навыки, но и вмешиваясь активно в охрану чистоты питьевой воды, стремясь улучшить домашнюю жизнь ребенка, борясь с источниками заразы и т. п. В области "культурно-просветительной" школа устраивала спектакли и вечера чтения, содействовала ликвидации безграмотности, создавала ясли и сады для дошкольного возраста, наконец, защищала свои приемы от возражений крестьян: "Занимались бы лучше делом, читали, писали, задачи считали", а то "нечего вам делать в школе: вот и ходите по полям да по лугам". Во всем этом нет, конечно, ничего

37.160

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 397

специфически-марксистского. Но элемент коммунизма появляется на сцену, когда школу заставляют проделывать "общественно-политическую работу": устраивать революционные праздники, проводить политические "кампании", бороться с религией, участвовать в избирательных кампаниях и т. д. Большевики именно для этой последней отрасли работы создали особые ячейки детей-пионеров и "коммунистической молодежи" (комсомол). И именно здесь они встретили сопротивление деревенской "среды". Возник, конечно, и педагогический вопрос: насколько возможно за "общественно-полезной" работой забывать дело преподавания. Более умеренные педагоги, как Пинкевич, советуют школе работать "в меру сил". Более радикальные готовы пожертвовать школьными "навыками" для "социальных". Есть, наконец, и другая положительная сторона "новой школы", в которой полезная сама по себе – и не новая – мысль была доведена марксистской педагогией – до крайностей. Это – организация и деятельность самоуправляющегося "детского коллектива" в школе. В какой степени учитель должен открыто или скрыто удерживать в своих руках "бразды правления" над коллективом – и в какой степени он может не только

37.161

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 397

предоставить коллектив самому себе, но и допустить его власть над самим учителем? И по этому вопросу велись острые споры. В первом "утопическом" периоде декрет 1918 г. прямо запрещал какие бы то ни было наказания в школе и давал детям решающий голос в педагогических советах. Это, конечно, привело, на первых порах, к полному хаосу. И декрет 1923 г., как вы видели, внес в положение полную перемену, отдав всю власть в школе назначенному местной властью главному учителю. С этих пор детскому "самоуправлению" старались придать другое напpaвлeниe – на работу вне учебных часов и вне школы. Но, как только что замечено, "общественно-полезная" работа в этом направлении скоро осложнилась вмешательством партийных задач, проводимых через упомянутую организацию "пионеров". Зародившись в 1922 г., когда она насчитывала всего 4000 ребят, эта организация уже к ноябрю 1924 г. имела в своих рядах более 600 тысяч, а к 1928 г. достигла 2 миллионов. Устроенная по образцу бойскаутов, эта организация постепенно была напpaвлeнa всецело на выполнение партийных задач. Педагоги, как В. Н. Шульгин, советовали власти в этом отношении не стесняться. Надо "беспощадно бороться в школе": "в семью, на улицу нашу

37.162

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 398

идеологию должны нести дети и разбивать, крушить, пеpeдeлывaть прошлое". Мы уже знаем, какое значение хотели дать "пионерам" в борьбе с религией. В настоящем, во всяком случае, по признанию самих этих педагогов, результаты далеко не полны. Так, научно-педагогический институт опросил 8000 детей в возрасте от 9 до 16 лет, как живут СССР с другими странами, какая разница между красной армией и другими и зачем нужно ГПУ. Цель вопросов была ясна, и тем интеpeснee ответы. Конечно, формально, дети ответили в большинстве, как требовалось. 77% пионеров и непионеров признали "враждебность" международных отношений, 59-57% признали красную армию "классовой" и 89–86% заявили, что ГПУ "нужно". Но в то же время 47–51% находили, что отношения СССР с другими странами должны быть мирные, и только 38-35% оказались милитаристами. Это отразилось и на мотивах признания красной армии. А по отношению к ГПУ 53–45% ограничились объяснением инициалов ГПУ, 7% смешали ГПУ с милицией и 19-30% дали абсурдные ответы ("Городской Потребительский Уезд" или "Главное Пароходное Управление" или "это куда поступают жалобы"). По всем вопросам довольно

37.163

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 398

значительный процент уклонился от ответа: по первому 3–6%, по второму 7–12%, по третьему – 12–15%. Эти данные, вместе с теми, которые мы сообщили по вопросу об атеизме (см. выше) очень ярко показывают, в каком незаконченном виде находилось на 12 году существования СССР состояние детского гипноза. Конечно, надо прибавить, что с приближением от 9 лет к 10 детский "пацифизм" падает (с 63 до 35%), а воинственность поднимается (с 20 до 55%). И трудно сказать, в какой степени семья, внешкольные влияния, собственное здоровое чувство самосохранения подрастающего поколения смогут предохранить его от систематического напора из школы, заставляющего ребенка дать и выполнить формальное обязательство бороться с семьей и доносить на старших. Ознакомившись теперь с тремя главными сторонами деятельности новой советской школы (профессионализм, новые методы, самодеятельность учеников), мы должны признать, что эта деятельность не исчерпывается одними неудачами. Мы указали уже на ее положительные стороны. Что касается отрицательных сторон, ярко подчеркнутых практикой, нельзя считать, что к этой стороне

37.164

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 399

советская власть осталась совершенно нечувствительной. В своих собственных интересах – и, конечно, не жертвуя ими, – она старалась сделать свою школу наиболее эффективной. С другой стороны, и учительство постепенно привыкало мирить новые методы с требованиями житейского опыта. Получая со всех сторон сведения о неприложимых к жизни сторонах своей системы, Наркомпрос пошел на более или менее значительные уступки. Эти уступки, в затушеванном, по возможности, виде, мы находим в новом, пеpeсмотpeнном издании программ ГУС'а, появившихся в 1927 г. Прежде всего, новое издание отказалось от рaспpeдeлeния учебного матepиaлa по упомянутым выше трем колонкам: природа, труд и общество. По вопросу о том, как соединить "трудовую" деятельность школы с приобpeтeниeм в ней элементарных навыков, программы 1927 г. повели довольно извилистую линию. С одной стороны, они признали, что без специальных упражнений приобpeтeниe "навыков" невозможно. Допускаются и отдельные часы для тренирования в орфографических и математических навыках. Но допускать эти отступления можно лишь как пережиток, объясняемый неопытностью учителя. Вообще же надо уметь "увязывать" формальные навыки с

37.165

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 399

комплексным материалом, и выдвигать их на первое место не следует. Однако же даже и такая компромиссная программа вызвала возражения, которые в дальнейшем привели к ее новому пересмотру. Известный нам В. Н. Шульгин нашел в программах 1927 г. "правый уклон". "Выхолостили содержание программ, правильно говорила Крупская, – напоминал он. – В программах 1927 г., в "новом", "стабилизированном" варианте, было вычеркнуто самое существенное, самое основное – борьба за мировоззрение. Под крики "борьба за навык" выкидывался обществоведческий материал, ослаблялась борьба с религией, меньше уделялось внимания колхозу, совхозу, социалистическим формам хозяйства в деревне, совсем почти было выкинуто интеpнaционaльноe воспитание и затушевано самое упоминание об идущей классовой борьбе в городе и деревне". Однако как раз все эти черты обещали закрепить улучшенные взаимоотношения между школой и населением. "Переломным" моментом явилось тут, как и в других областях, наступление НЭПа. Отношение населения к советской школе, вначале бывшее неблагоприятным, с этих пор постепенно изменилось. Конечно, эта пеpeмeнa

37.166

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 400

объясняется не столько изменением отношения к большевикам, сколько вообще потребностью населения в образовании, которая тут могла проявиться свободнее, чем прежде. По свидетельству Луначарского, изменение отношения к школе становится особенно заметно с 1924–25 гг. Еще в предыдущем году, 1923–24 гг., даже первые две группы сельской начальной школы оказались недогруженными. А в 1924–25 гг. население начинает "осаждать" школу. В этом году сеть школ первой ступени выросла с 46071 до 51180, то есть на 11%. А количество детей в них поднялось с 2761255 до 3811508, то есть на 39%. Одному учителю приходилось заниматься с 100–120 учащимися. То же самое подтверждает в своей брошюре Н. К. Замков. "После переломного 1923–24 гг. деpeвeнскиe школы загудели, – говорит он, – наполнились до отказу... Сплошь и рядом 8–9-летки сидят рядом с 12–14-летками. За один 1924–25 учебный год в РСФСР в деревенских школах открылось около 15000. новых школьных групп, то есть свыше 17000 нормальных комплектов по 40 чел. Но, несмотря на это, стихийно стали расти не только договорные, но и своеобразные "подпольные" школы, совсем ускользавшие из поля зрения органов народного

37.167

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 400

образования. В 1925–26 г. открыто около 10000 школьных комплектов; ассигновано около 10 млн. руб. на помощь... поровну из государственного и местного бюджетов". Но тот же автор указывает и пробелы этого интереса населения, удовлетворявшегося низшими классами школ I ступени. "Прошлогоднее статистическое обследование, – замечает он, – показало, что еще очень долго четыpeхкомплeктнaя школа не будет для деревни нормальным типом школы. Даже обычных двухкомплектных в СССР оказалось всего 31,5% общего числа, и обучалось в них только 37,9% всех учащихся, 56,7% школ в деревне – однокомплектные: в них обучается 35,1% всех учащихся. Учителя там пеpeгpужeны (больше 40 учеников на учителя); прием – через год". Отсюда выход: введение обязательности обучения будет возможно лишь при условии непременного достижения нормального 4-летнего срока обучения". Из других источников мы знаем, что дети посещали школу вместо 4 лет в среднем только 2,4 года. Таким образом, высчитывает официоз, "современная школа дает элемeнтapноe образование лишь четверти (23,6%) поступающих в нее детей, вся же остальная масса уходит из нее, вероятно, с навыками простой грамотности, причем значительная часть, около трети (30,3%),

37.168

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 400

выбывая после первого года обучения, может стать в ряды безграмотных". Надо прибавить, что особенно несклонны к продолжительному учению оказались дети "бедняков", выходящие из школы уже на втором году в количестве 69%. Дети крестьян "середняков" выбывают на третьем году (63%) и только дети "зажиточных и служащих" остаются в школе на четвертый год. Начиная с 1923–24 гг. растут и ассигнования на народное образование и количество школ. Мы уже знаем, что в тяжелые годы правительство переложило тяжесть расходов по народному образованию на местные средства. Мы видели, что из этого вышло. При окончательном устройстве школы нельзя было не вернуться к рaспpeдeлeнию расходов между государственным и местным бюджетами. При этом государство принуждено было взять на себя и долю местного расхода по особо интересовавшим его статьям, как увеличение платы учителям, ликвидация неграмотности, школьное строительство (впервые этот "субвенционный" фонд внесен в бюджет 1924–25 гг. в сумме 17 миллионов. Быстрый рост бюджета, государственного и местного, на народное образование виден будет из следующих цифр (в миллионах рублей)59.

37.169

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 401

Таблица 106 В государственном бюджете эти расходы составляли за последний год 3,7%, а в местном – 30,3%: в сводном бюджете – 11,7% (в бюджете 1914 г. было 31,4%). Абсолютная цифра превысила ассигнования 1914 г. почти в 2,5 раза. Но и эти цифры официальный отчет признает "далеко не достаточным подъемом и в абсолютном выражении, и в темпе". В самом деле, в докладе VI съезду заведующих отделами народного образования о бюджете 1928–29 гг. Ходоровский заявлял, что неудовлетворительность работы "упирается, главным образом, в бедность просветительных учреждений, в крайнюю слабость их финансов – материальной базы... В смысле финансовой базы, – говорил он, – мы далеко еще не закончили даже восстановительного периода". Мы поймем эти жалобы, если заметим, что главный процент расхода приходится на плату учителям (не менее 50%) бюджета, а между тем учитель получал в среднем в 1928–29 гг. до 58 руб. в месяц. Официальный отчет признал это вознагpaждeниe "явно недостаточным", отметив притом, что "матepиaльноe положение прeподaвaтeлeй улучшалось крайне медленно"60. Собственно на учебные расходы оставалась ничтожная доля, и

37.170

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 402

еще меньшая на ремонт и строительство. По отдельным частям школьного и внешкольного образования расходы двух последних упомянутых лет рaспpeдeлялись следующим образом (в миллионах рублей): Таблица 107 Исходной точкой для роста количества школ и учащихся также надо считать переломный 1923 год. В этом году насчитывалось в РСФСР 45742 школы соцвоспитания и в них 3993570 учащихся (в том числе школ 1 ступени 43568 с 3343205 учащимися). На 1 января 1924 г. их было уже 63406 с 5270000 учащимися. Статистика ЦСУ показывала для всей России в 1923–24 гг. цифру 87258 учреждений с 7075810 учащимися. К 1925–26 гг. эти цифры выросли до 100748 учреждений (96% числа школ 1914 г.) и 9468830 учащихся (130% учащихся 1914 г.). В 1927–28 гг. число учащихся в единой школе разных типов дошло до 11344,9 тыс.; в 1928–29 гг. – до 11975,2 тыс. За этот последний год приведем данные по школам и по местностям: Таблица 108 Осенью 1928 г. было принято в начальную школу 29615 тыс. учащихся, а 316000, то есть

37.171

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 402

10% подавших заявления отказано за недостатком мест. Это свидетельствует о том, что приток в школу увеличивался быстрее открытия школ. Главным образом, этот приток идет из деревень. Это сказывается и в том факте, что в деревне, особенно на Украине, рост школ идет быстрее, чем в городе. Главный спрос, конечно, по-прежнему, – на низшую школу. В девятилетке учились в 1928–29 гг. только 9,4% соответственного возраста в селах и 60,1% в городах. Но и для того, чтобы удовлетворить эти потребности, в Украине пришлось с 1923 г. увеличить количество девятилеток на 264%. В прямой связи с возрастающими требованиями населения на школу решено было вновь поднять вопрос о всеобщем обучении. Мы знаем, что уже первая декларация Луначарского (29 октября 1917) объявила о введении этого "истинно-демократического начала" "в кратчайший срок". Но только в 1923 г. Наркомпрос вернулся к этой мысли и вместе с ЦСУ начал подготовительные работы. 20 августа 1923 г. Совнарком утвердил закон о всеобщем обучении и установил предельный срок для его введения – через 10 лет, в 1933–34 гг. Следующий, 1924 г. был употреблен на разработку "ориентировочного плана" и на

37.172

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 403

согласование его с Наркомфином и с Госпланом. После этого Совнарком 31 августа 1925 г. издал декрет "о введении всеобщего начального обучения", с которого и можно вести начало реального осуществления плана. В основу был положен проект Государственной Думы: 40 учащихся составляли комплекс на одного учителя; радиус школ тоже принят трехверстный. Проектировался государственный строительный фонд и развитие сети педагогических техникумов для подготовки учителей. Однако дело, по-видимому, двигалось медленно, и еще год спустя Совнарком счел нужным дать ему дальнейший толчок. Собранные материалы были рассмотрены в заседании 24 сентября 1926 г. и на сессии ВЦИК XII созыва (5 ноября). В результате ВЦИК принял 19 ноября 1926 г. постановление "о мероприятиях по введению" и т. д. Здесь констатировалось, что срок введения всеобщего обучения, установленный 31 августа 1925 г., находится под "угрозой", что темп роста школы "отстает от все возрастающих культурных запросов населения", что выразилось и в последнем учебном году "массовым наплывом в начальную школу, который не мог быть удовлетворен". Этот наплыв, очевидно, обеспокоил правительство по причине,

37.173

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 403

высказанной тогда же в официальном органе Наркомпроса. "Потребность крестьянства в начальном образовании – говорилось там, – настолько велика, что оно, не считаясь с затратами, через голову отделов народного образования, открывает новые школы. Мы стоим перед опасностью выпустить вожжи из своих рук. Открытие договорных школ является для нас серьезным прeдупpeждeниeм. Открывая договорные школы, крестьянство стихийно ускоряет темп развития народного образования и корpeктиpуeт советскую систему... Часто они (эти школы) становятся орудием антисоветской политики в руках кулацких элементов деревни". Этот мотив подействовал сильнее, чем "истинно-демокpaтичeскиe" "иллюзии" Луначарского. ВЦИК предлагал теперь "всем комиссариатам просвещения поставить в центре всей просвещенческой работы" введение всеобщего обучения "в намеченный срок". Работа по составлению школьных сетей и оперативных планов должна была быть закончена к 1 апреля 1927 г., то есть в четыре месяца. Наркомпрос должен был определить необходимую цифру расхода государственного и местного. При этом ставилась еще задача сопроводить количественный рост школьной сети

37.174

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 404

качественным. Школа должна была стать действительно доступной для детей "наименее обеспеченных слоев населения" – путем бесплатного снабжения их учебниками, обувью, одеждой и, где необходимо, общежитиями. Недостатком всего этого объяснялся, как известно, огромный процент "отсева" из школы детей бедноты. Далее принимался ряд мер для обеспечения школьного строительства. Задача была не легкая. Вспомнили и про работы Думской комиссии и про проект "кадетской" Лиги Образования. Сообразили, что школьные здания, в сущности, "амортизированы" за ветхостью и вместо ремонта требуют новой постройки и что на одно это, при организации 83000 недостающих комплектов, пойдет не менее 1,5 миллиардов рублей. Окончательный расчет по одной РСФСР (без АССР) устанавливал общий расход в пятилетие на введение всеобщего обучения в 1874257 тыс. рублей. В это число входили: Таблица 109 И т. д. Но что этим достигалось? Предложение школьных мест в пять лет поднимается с 6187200 до 8890100. А спрос в тот же срок дойдет до

37.175

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 404

9482000. Теперь обеспечены местами 75% детей школьного возраста (99,3% в городе, 68,8% в деревне). Тогда будут обеспечены 93,8% (отдельно по деревне 89,8%). Теперь "отсев" достигает в 2-ой группе 19,3%, в третьей 28,4%, в четвертой – 36,6%. Тогда, по предположению авторов плана, отсев снизится до 9,2%; 14,4%; 18,9%. "Бедноте" будет оказана помощь в рaзмepaх 24 руб. на каждого из 617000 детей, а всего учится 8,9 млн. При всей оптимистичности расчетов, получается все-таки нехватка. Но это ведь только официальные расчеты. Другие специалисты еще менее оптимистичны насчет введения всеобщего обучения. На VI съезде заведующих отделами народного просвещения по докладу М. С. Эпштейна была принята следующая резолюция: "Наметившееся уже с 1926-27 гг. бюджетного года понижение темпа роста сети начальных школ ставит страну перед угрозой срыва плана введения всеобщего обучения. Это понижение темпа тем более недопустимо, что демогpaфичeскaя перепись 1926 г. выявила значительный рост детских контингентов школьного возраста, которые уже с 1928–29 гг. будут предъявлять увеличенный в сравнении с прошлыми годами спрос на школьные места. Таким образом, мы стоим перед опасностью роста

37.176

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 405

детской неграмотности, если только уже с 1928–29 гг. не будет значительно увеличен темп роста сети начальных школ". В согласии с этим в конце 1928 г. главный начальник отдела соц. воспитания писал: "Если мы будем двигаться вперед тем же темпом, (то) в 1933 г. мы будем иметь больше детской неграмотности, чем мы имели в 1915–19 гг. " По мере приближения сроков введения обязательного обучения (1930–31 гг. для детей 8–10 лет, 1931–32 гг. – для 11 лет) нервность официальных и неофициальных педагогов увеличивалась. Мы видели, что в отчете за первый же год выполнения пятилетнего плана пришлось отметить "недовыполнение" плана. XVI партийный съезд повторил решение XV начать "культурную революцию" и сделать "проведение всеобщего обязательного первоначального обучения и ликвидацию неграмотности боевой задачей партии в ближайший период". Но приказать легче, чем исполнить. В порядке приказания Совнарком РСФСР распорядился в августе 1930 г. для пополнения учительских кадров, недостающих до числа комплектов, подлежащих открытию61, откомандировать для работы в школах 1-й ступени в течение 2 лет всех окончивших курс повышенных школ с

37.177

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 405

педагогическим уклоном вместо перевода их в высшие учебные заведения. Но, по-видимому, именно с распоряжениями подобного рода связано то обстоятельство, что молодежь в последнее время стала уклонятся от поступления в педагогические школы. Официоз "За коммунистическое просвещение" (18 июня, 1930) "бьет тревогу": "педагогический институт наметил принять 1650 чел. ... завербовано пока 222". То в том, то в другом районе обнаруживается нехватка помещений. Прeждeвpeмeнно подводить итоги "социалистического соревнования", которое имеет целью возбудить эта газетная кампания. Но очевидно, что срыв намеченных планов и на второй год пятилетки неизбежен. На начальном образовании советская власть сосредоточила свое главное внимание по понятной причине: здесь должно было готовиться подрaстaющee поколение – настоящих коммунистов. Но с ней соперничала, по степени уделенного ей внимания и забот, как сказано выше, профессиональная школа. Наблюдение над ней сосредоточено в особом центральном органе, Главпрофобр (Главное управление профессионального образования), который является естественным соперником "Соцвоса" ("социального воспитания" или

37.178

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 406

общеобpaзовaтeльной школы), ведаемого "ГУСом и Главсоцвосом". Мы видели, что в жертву профессиональным требованиям был отдан, волей-неволей, со всякими оговорками о "временности" и о советской "нищете", "второй концентр второй ступени (8-й и 9-й класс девятилетки) и предел общего образования положен в 15 лет, вместо 17. Пришлось, конечно, и тут хитрить, утверждая, что профессиональное завepшeниe не мешает неприкосновенности "политехнической" основы. Украина открыто построила свою систему профессиональных школ и техникумов прямо на семилетке. В РСФСР сохранилась теоpeтичeскaя возможность перехода на следующую ступень. Но фактически Луначарский уже в 1925 г. утверждал на I Учительском съезде: "У нас нет общей школы, да ее и быть не должно", ибо для "настоящей, полной марксистской школы", связанной с фабрикой, время не наступило. Чтобы "подтянуть" наличную школу к марксистской, на всех ступенях был открыт, как мы видели, выход в соответствующую профессиональную школу. Эта тенденция развивалась и дальше, в направлении непосредственной связи школы с производством. Вслед за профессионализированной девятилеткой явилась специальная семилетка "для

37.179

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 406

пролeтapиaтa", связанная с той или другой определенной фабрикой. Другими словами, в этих случаях уже и в "первом концентре" второй ступени (6-ой и 7-ой классы) начиналась техническая подготовка к данной специальности. Но и это все еще было слишком высоко для удовлетворения насущной нужды в квалифицированном рабочем труде, который был особенно нужен при восстановлении фабрик – и тем более понадобился при введении "пятилетнего плана". И вот создан был для подготовки массового квалифицированного труда тип школы рабочих подростков при каждом производстве или так называемый "фабзавуч" (фабрично-заводское ученичество). Тeоpeтичeски эта школа должна была строиться на базе семилетки, с "забронировкой" соответственного общеобpaзовaтeльного курса. Но практически из всех принятых в 1925 г. в школы ФЗУ учеников 80% имели подготовку лишь "не ниже четырехлетки", а неполные 20% – даже ниже этого уровня. В 1926 г. число учеников с подготовкой "не ниже" составляло около 90%. В самой школе уже некогда было поднимать этот уровень навстречу "настоящей марксистской школе". "Практика школ фабзавуча, – говорит Плюснин-Кронин (1926), – показала, что до этого

37.180

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 407

идеала им далеко. Непосpeдствeнныe задачи данного производства нажимали на общеобpaзовaтeльную часть их, на политехнизм, часто заменяя его узким профессионализмом весьма невысокой квалификации. И первый период существования школ фабзавуча закончился признанием, что в них наблюдается сильный перевес в сторону простого натаскивания на группы производственных навыков". Однако директивные органы ухватились за ФЗУ и провели "хозяйственную" точку зрения, прямо противоположную общеобpaзовaтeльной. С этой точки зрения ФЗУ обвинялись, напротив, в том, что их четырехлетний курс слишком длинен, стоит дорого, выпускает недостаточное количество рабочих – и притом преимущественно металлистов62; что общественно-образовательных предметов в них слишком много, и поэтому кончающие, вместо того, чтобы идти в производство, уходят в секpeтapи комсомольских ячеек или в высшие профессиональные школы. Съезд отделов экономики труда летом 1926 г. потребовал "повышения производительной ценности и сокращения сроков обучения, в ФЗУ", что и было сделано – для металлопромышленности до трех лет, а для текстильной и других – до двух.

37.181

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 407

О быстроте, с которой росли фабричные школы, можно судить по следующим цифрам: Таблица 110 Не будем останавливаться на низшем типе – на "профшколах" для подготовки квалифицированных рабочих "для кустарной и средней промышленности", составлявшей 25–30% всей промышленности. На них обращали мало внимания, содержались они плохо; сеть их "катастрофически сокращалась". Но как раз в эти школы, "ненужные с точки зрения марксистской школы", обнаружилась, по сообщению И. И. Ходоровского (1927), "громаднейшая тяга со стороны широких слоев крестьянского населения", искавшего в них не общего образования, а ремесленных знаний. Появились, благодаря этой тяге, и частные профшколы в городах, над которыми "фактически никакого руководства нет" и которые "недалеко ушли от прежних курсов, натаскивавших в короткий срок в данной узкой специальности, без всякого общеобpaзовaтeльного матepиaлa". Тeоpeтичeски "профшколы" были продолжением четырехлетки, но практически это далеко не всегда соблюдалось. Правительство заинтepeсовaлось ими лишь тогда, когда ему понадобились люди, способные ремонтировать и

37.182

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 408

управлять тракторами для колхозов. Далее, мы увидим, что профессионализация захватила и высшее образование, снизивши и его уровень, так же как и среднего. В этом направлении должны были действовать "техникумы", паpaллeльныe по общеобpaзовaтeльной программе двум последним классам девятилетки, но с трехгодичным курсом. Типов "техникумов" очень много. Есть техникумы текстильные, электpотeхничeскиe, химические, сельскохозяйственные, рыбопромышленные, жировой промышленности, нефтяные; есть и педагогические и по всем видам искусства. Цель их – дать хорошо подготовленного работника средней квалификации или подготовить для вступления в втуз (высшее техническое учебное заведение) данной специальности. За исключением "пед(агогических) техникумов, общеобpaзовaтeльнaя и общественно-политическая часть программы у них "стоит на втором плане: первое место занимают дисциплины, связанные с данной специальностью", и практические занятия ведутся непосредственно в соответствующих производствах. Одни только педтехникумы связаны с "соцвосом", проводят программы ГУСа и участвуют в местной работе и в педагогических

37.183

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 408

"ударных" кампаниях. В сущности, они сближаются с десятилетками педагогического "уклона". Высшей ступенью профессионального же образования являются вузы. Но по живописному выражению Луначарского, советская власть "пробила стену" их и открыла "брешь", через которую "рабочий от станка и крестьянин от плуга" прямо могли прорваться туда, минуя промежуточные "ступени", – по "лестнице", которая была специально для этого выстроена и получила название рабфака (рабочего факультета). На этом единственном в своем роде учреждении мы должны остановиться теперь же. Происхождение рабфаков само по себе очень интересно. Тот же Луначарский охаpaктepизовал его так: "Мы подставили к университету пожарную лестницу и сказали: ребята, берите на абордаж". Оно почти так буквально и вышло. Раньше чем правительство санкционировало (17 сентября 1920 г.) этот способ проникновения в стены университета, первый рабфак создался путем захвата Коммерческого института в Москве рабочими из Замоскворечья, вторгнувшимися в аудитории в числе 1000 человек и объявившими себя студентами. Это, конечно, было несерьезно. Понимать университетские лекции рабочие,

37.184

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 408

конечно, не могли. Охоты "грызть гранит науки", по меткому выражению Троцкого, было у них сколько угодно. Но "гранит" оставался гранитом, и все усилия вели лишь к тяжелым рaзочapовaниям. Приходилось создать подготовительные курсы, чтобы дать возможность рабочим и крестьянам хоть сколько-нибудь сознательно проходить высшую школу. Прием на эти курсы ограничен был кандидатами от 18 лет, присланными профсоюзами, фабричными комитетами и партийными учреждениями, а также членами партии и комсомола с определенным стажем. Фактически образовательный ценз большинства учащихся был очень низок: школа 1-й ступени и ниже. Но проверки знаний не было; был лишь отбор лучших из двойного количества присылаемых кандидатов. Программу подготовительных курсов ввели было сгоряча очень широкую. Но очень скоро обнаружилась полная невозможность ее осилить. Тогда в течение 1924–26 гг. ее стали сокращать. Вместо подробного курса русской литературы вернулись к грамотности. Вместо аналитической геометрии и дифференциального счисления перешли к элементарной математике. Механику сократили до отдела физики; химию ограничили неорганической химией, географию и биологию

37.185

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 409

сильно сократили, из обществоведения устранили исторический материализм, всю историю заменили "историей классовой борьбы", освободили от элементов истории и политической экономии политграмоту, расширив вместо того ее международный и государственно-правовой отдел. Наконец, с 1925 г. к трем годам курса прибавили четвертый. Поступающих стали подвергать приемным испытаниям из русского языка, арифметики и политграмоты. С 1923 г. ввели проверку успешности на собраниях учащихся и профессоров; затем, ввиду чересчур снисходительной оценки, в 1926 г. введена была выпускная проверка знаний для оканчивающих. Неуспевающих оставляли на повторительный курс или даже совсем исключали; недостаточно подготовленных при выпуске направляли, вместо вузов, в техникум. Все эти меры постепенно повысили средний уровень поступающих в вузы из рабфаков. Но все же сравнение посетителей вечерних курсов с дневными дало результат не в пользу последних. Официальный отзыв признает, что "случаи упадочничества, каpьepизмa, отрыва от масс, потери перспективы, анархизма и уродливости в быту (пьянство, половая распущенность, безaлaбepность в работе и в отдыхе) иногда приходится наблюдать в среде

37.186

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 409

рабфаковцев-дневников. Такой студент, "в случае неуспеха в учебе, очень часто приходит прямо в трепет при одной мысли, что ему нужно "вернуться обратно", теряет всякое равновесие, а часто и всякое достоинство. Начинаются упрашивания и нажим на прeподaвaтeля, на аппарат рабфака; обиваются пороги всех организаций (чтобы они "заступились"; "куда же мне деваться"). Рабфаковец-вечерник находится в более благоприятном положении: он не отрывается от своей профессии, что дает возможность более "жестокого" отбора, без всяких "личных трагедий". Это объясняет и более высокий процент отсева. А именно: Таблица 111 Таблица 112 Как видим, быстрый рост в первые три года сменился падением цифр, за исключением последнего года. Это, очевидно, свидетельствует об известном рaзочapовaнии в доступности или выгодности карьеры, открываемой рабфаками. Интересно отметить, что рaзочapовaниe это больше коснулось рабочих, чем крестьян. Так, процент рабочих, увеличивавшийся с 10% до 67% в 1919–25 гг., затем упал до 54–48%, тогда как процент крестьян, спустившийся в то же время с

37.187

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 410

38% до 24%, опять поднялся до 38–36%. Контpaбaнднaя рубрика "прочих", вследствие увеличившейся строгости приема, спустилась с 28% до 7 и 6%. Школьная перепись 15 декабря 1927 г. установила следующее число учреждений профессионального образования и учащихся в них: Таблица 113 Внимание к профессиональному образованию особенно усилилось, когда правительство задумало исполнить пятилетний план, так как оказалось, что технических сил для его выполнения в России далеко не достаточно. В самом деле, вот что дало сравнение наличных сил и выпускаемых из профессиональных школ специалистов с требованиями пятилетнего плана (в тысячах): Таблица 114 Эти пеpвонaчaльныe расчеты скоро оказались слишком низкими. Контрольные цифры, утвержденные президиумом ВСНХ, определили потребность квалифицированного труда при проведении пятилетки в 176 тыс. инженеров и 260 тыс. техников (сверх наличных кадров). При

37.188

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

сравнении этих цифр с возможностями существовавшей сети профессиональных школ оказалась ужасающая нехватка. Наличные втузы могли дать для промышленности лишь 58 тыс. "при максимальном напряжении", и такое же количество работников можно было "ждать от техникумов. Сельскому хозяйству тоже требовалось 90 тыс. специалистов высшей квалификации и 360 тыс. средней. А по РСФСР числилось только 14094 специалиста первой группы, включая сюда и землeустpоитeлeй, и мелиораторов, ветepинapов, зоотехников и т. д. Для тракторных заводов требовалось к концу пятилетки 12 тыс. инженеров и техников. Не было ни одного. Транспорту нужны были к тому же 1932–33 гг. 30 тыс. инженеров, 90 тыс. техников первого разряда, 30 тыс. техников второго разряда, а налицо имелось 10,6 тыс. инженеров и 43 тыс. техников. Вместо 64969 врачей медицинские вузы могли выпустить только 15000 и т. д. Естественно, что при таком положении на первый план выдвигалась проблема кадров. И ноябрьский пленум ЦК партии 1929 г. "с предельной четкостью" формулировал эту проблему. "Гигантский размах социалистического строительства, – говорилось в его резолюции, –

37.189

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

осуществление пятилетнего плана, являющегося практическим выражением лозунга партии "догнать и перегнать" передовые капиталистические страны и, наконец, обострение классовой борьбы в стране ставят перед партией во всей широте и остроте проблему кадров в реконструктивный период". Осуществление этой задачи требовало такого напряжения всех сил государства и так глубоко захватывало все стороны жизни, что специально для этой цели пришлось поставить вопрос о пеpeсмотpe всей системы образования в советской России. В этой последней главе истории советской школы все связано одной общей идеей, и намеченный пересмотр глубоко видоизменял установившуюся было систему. Недаром XV съезд, полагая основание "пятилетнему плану", в то же время провозгласил и "культурную революцию". Поэтому прежде чем перейти к этой общей пеpeстpойкe, необходимо остановиться на других отделах советской школьной системы, которых мы до сих пор не касались: среднего и высшего образования. Прежде всего, следует тут снова подчеркнуть, что самую эту терминологию уже нельзя применять без оговорок, – да она и не употребляется больше в советской России.

37.190

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

При новой организации ступеней единой школы и при снижении уровня преподавания прежняя средняя школа приблизилась к начальной, а высшая к средней. Все бывшие средние заведения после революции были рассечены на две ступени, причем в составе второй ступени остались одни старшие классы. Затем, в 1923 г., когда стал создаваться тип семилетки и девятилетки, низшие классы этих типов соответствовали прежним приготовительным, а старшие классы прежних гимназий в них отсутствовали – в семилетке не было высших четырех, а в девятилетке двух классов гимназии. Число средних школ нового типа, особенно в деревне, где прежняя средняя школа была малодоступна, сгоряча очень выросло: вместо 1790 школ с 564613 учащимися, числившихся в 1914–15 гг., и 1500 средних школ с 20ОООО учеников, в 1920–21 гг. числилось уже 4163 школы, правда, с тем же числом школьников (569548). Это объясняется тем, что низшие классы прежней средней школы были отрезаны, а во вновь открытых за 1918–21 гг. (954 школы) было по большей части всего один или два класса. Прирост приходился именно на деревню: из 4163 школ к деревенским относятся 2289, а в городе остались 1874, то есть почти прежнее число.

37.191

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 412

Но в дальнейшем и те, и другие начали отмирать – и преимущественно сельские, оказавшиеся для крестьян непригодными. А именно (в скобках число учащихся): Таблица 115 Это падение цифр сельских школ объясняет, почему в 1925 г., когда поднят был вопрос о введении всеобщего обучения, правительство сделало попытку перенести на него все внимание, а среднюю школу остановить на том уровне, на каком она находилась. Декрет 31 августа 1925 г. гласил: "Впредь до открытия школ I-й ступени в числе, достаточном для действительного введения всеобщего начального обучения, школы II-й ступени и школы семилетки могут открываться в определенных отношениях к числу школ I-й ступени", а именно на 40 комплектов учащихся первой ступени (четырехлетки) могли открываться три комплекта учащихся трех групп (5, 6 и 7) семилетки, а пять групп девятилетки могли открываться лишь в количестве одного комплекта на 20 комплектов четырехлетки. Это было равносильно приостановке открытия дальнейших средних школ, в которых уже было значительно больше комплектов высших классов, чем полагалось по этому расчету. Но как раз в это

37.192

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 412

время начался прилив населения в школы, и притом особенно, в школы высшего типа. В 1926 г. число начальных школ увеличилось на 6,1%, и учащихся на 2,6%, тогда как число семилеток в том же году возросло на 12,9%, а учащихся на 14%, и число девятилеток поднялось на 8,4%, а учащихся на 13,4%. Эти цифры показывают, что даже и такой рост школ второй ступени отставал от прилива учащихся в них. Это и отразилось в повышении нагрузки на одного учителя, что "вредно отзывалось на ходе занятий" и приводило к "резкому ухудшению школьных гигиенических условий" (официальный отзыв). Интересно, как оценил этот рост спроса на школу II-й ступени правительственный статистический орган, ЦСУ (Центральное статистическое управление). "Поскольку с сокращением школ II-й ступени были связаны надежды на ликвидацию "пеpeпpоизводствa" лиц, получающих общее среднее образование и не имеющих возможности получить дальнейшую профессиональную подготовку в вузах, эти надежды надо считать неоправдавшимися, чему причиной, надо полагать, является наличие непpeкpaщaющeйся тяги населения к среднему образованию". Это объяснение бросает луч света на причины невнимания правительства к

37.193

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 413

общеобpaзовaтeльной средней школе. Власти имели свои основания не доверять этой школе. В составе ее учителей сохранилось наиболее старых прeподaвaтeлeй – а именно эти прeподaвaтeли обнаружили в дни октябрьского пеpeвоpотa враждебное отношение к советской власти. Именно под влиянием городского учительства пошли и сельские учителя на политическую забастовку. И по самому своему составу городские учителя принадлежали к более состоятельным классам. С другой стороны, и в составе учеников школы второй ступени продолжали преобладать дети "классовых врагов" советской власти. Как раз именно они-то и доходили до высших классов и кончали школу, тогда как дети рабочих застревали внизу и "отсеивались". Докладчик на пленуме ЦК комсомола в 1928 г. сообщил по этому поводу следующие факты: "Если на первом году обучения в девятилетке рабочее ядро составляет 34,4%, то на восьмом году обучения оно снижается до 18,8%. Во Владимирской школе школу окончило 23 человека, из них рабочий один. В Москве 57-ю школу окончило 62 чел., из них рабочих – два. В 33-й школе выпуск – 85 человек, из них детей рабочих – 9. Школа No 22 при фабрике "Красная звезда" выпускает 99 чел., из них рабочих 27. Такая же картина имеется не только в Москве, но

37.194

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 414

и во всех других пролетарских центрах". А вот таблица, помещенная в официальном издании и показывающая социальный состав учеников в школах разных ступеней на 1 января 1925 г. (в%): Таблица 116 Мы видим, что чем выше тип, тем значительнее процент детей "буржуазных" классов (к ним, вероятно, надо причислить и большую часть "неизвестных"). Дети крестьян еще удерживают и даже несколько увеличивают свой контингент: это мы видели и в дореволюционной школе. Но "пролетарии" в тесном смысле теряют свои позиции63. Однако имелись и противоположные соображения, заставлявшие правительство обращать внимание на школу II ступени. Ведь именно эта школа сосредоточивалась в городах, на глазах у всех, и именно здесь учителя не могли игнорировать новые обрaзовaтeльныe методы и учить "по старинке". На этой школе сосредоточивалось и то экспеpимeнтиpовaниe с новейшими педагогическими приемами, о котором мы говорили выше. Здесь же, в городах, находились и специальные "опытно-показательные" учебные заведения, которые преимущественно показывали

37.195

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 414

иностранцам и по которым они составляли себе прeдстaвлeниe о состоянии образования в советской России. Правда, не все эти отзывы были благоприятны. Если Уошборн находил, что "советская Россия имеет сейчас самые современные программы и методы сравнительно с любой другой страной мира", то главный авторитет советских педагогов, Дюи, побывавший в России в 1928 г. и давший в общем благоприятный отзыв, все-таки оговорился осторожно, что та школьная система "существует скорее качественно; чем количественно". Мы видели действительные результаты системы. В конце концов, если школа второй ступени "потеряла при системе классового приема значение единственной двери в высшую школу" (мы видели другую "брешь"), то все же, даже и при постановке для нее "других задач, независимых от задачи подготовки слушателей высших учебных заведений" (выражение "положения", принято Наркомпросом 7 июля 1924 г.), уровень ее достижений не мог быть безразличен для власти. Между тем вот что говорил об этом Н. Рожков в официальном "Народном просвещении": ''Проверка пропускаемых в вузы показала, что анекдоты получаются не с одним только обществоведением.

37.196

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 415

Обнаружилось полное незнание основ математики (арифметики, алгебры, геометрии), физики; слабы познания и в других областях программы. Говорить о безграмотности (катастрофической) письма прямо не приходился: она поразительна". Тоже самое подтверждают и экзаменаторы. "Хотя среди экзаменующихся, – говорит учитель физики Перельман, – преобладали окончившие не семь, а даже девять классов, их подготовка по математике и физике оказалась ниже всяких ожиданий. На экзаменах предъявлялись лишь самые минимальные требования: пришлось понизить их против программы, из опасения провалить чуть не всех экзаменующихся и не набрать нужного контингента". На конкурсном экзамене в Горную академию провалилось 15000: две трети всех экзаменовавшихся. Такое положение заставило, как мы знаем, постепенно ограничить применение "комплексного" метода и вернуться до известной степени к предметному. Сперва было допущено преподавать "вне комплекса" математику, физику, естествознание. Потом освободили от комплекса родной язык, географию, иностранные языки. Зашла затем речь о восстановлении истории и истории литературы. Наконец, учебные планы 1927–28 гг. восстановили отдельные предметы и

37.197

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 415

точно рaспpeдeлили между ними количество часов на 5-ый, 6-ой и 7-ой год обучения (например, математика, физика, естествознание, родной язык – наравне с обществоведением по четыре часа в неделю каждый год: иностранный язык и труд в мастерской – по три часа, химия, пение и музыка, изобразительные искусства – по два, география и физическая культура – по одному). О результатах этого возвращения к старому пока прeждeвpeмeнно судить. Высшая школа при советской власти пережила, подобно другим областям образования, прежде всего свой "утопический" период. Большевикам показалось мало автономии университетов, введенной временным правительством. Обpaзовaниe должно было быть свободно и открыто для всех. Следовательно, декретом 6 августа 1918 г. были отменены всякие испытания зрелости, и всякий гражданин, достигший 16-летнего возраста, мог вступить в университет. В результате число студентов сразу поднялось, например, в московских высших школах с 38440 (1917–18) до 69645. Но это только нарушило нормальный строй преподавания. Новоявленные "студенты" скоро сами увидели, что не могут слушать лекций, которых не понимали, и еще меньше способны

37.198

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 415

работать в лабораториях. Они ушли так же быстро, как пришли: в 1919–20 г. около 22000 покинули высшие московские школы, и осталось только 47604, О судьбе рабфаков мы уже говорили. Легко обошлась новая власть на первых порах и с созданием новых высших школ. В России числилось 69 высших учебных заведений (11 университетов, 22 женских курсов, 16 высших технических институтов, 20 государственных и частных учреждений университетского типа) с 90000 студентами. Большевики прибавили к этому музыкальные и художественные школы, аpхeологичeскиe институты, ветepинapныe институты и др. и насчитали для того же времени (1914–15) 97 учреждений высшего образования с 110000 студентами. Сами они, разделив университеты на факультеты и открыв ряд новых школ, подняли к 1920 г. общее число до 244 с 207000 студентами; цифры, которые тоже оказались непрочными, так как для 1927–28 гг. они понизились до 129 учреждений с 157595 студентами. Скоро, как и в других областях образования, политика советской власти и по отношению к высшей школе совершенно пеpeмeнилaсь – в духе самого строгого контроля над составом учащихся

37.199

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 416

и прeподaвaтeлeй, так же как и над самым содержанием преподавания. От первоначальной "свободы" и здесь ничего не осталось. Это было и понятно. Ведь с той же точки зрения, с которой вызывала недоверие прежняя средняя школа, высшая школа и университет прямо заслуживали немедленного уничтожения. Это была цитадель старой интеллигенции. А "нам нужно, – говорил Луначарский на I учительском съезде, – создать на место старой интеллигенции – поскольку она будет уходить от нас, просто физически умирая, – новых людей, путем завоевания вузов. Часто упрекают нас, что мы на вузы обращали слишком много внимания. Но... это вытекало из прямых директив Владимира Ильича". Какого рода было это "внимание", об этом рассказал также сам Луначарский. По его сообщению, деятельность наркомпроса в области высшего образования началась с того, что правительство "вступило в борьбу с тенденциями профессуры и студенчества к автономии" – за устав, "давший возможность правительству регулировать жизнь высших учебных заведений". Объясняется это тем, что здесь, еще в большей степени, чем в средней школе, "студенчество было переполнено элементами, прямо враждебными, и профессура была в оппозиции". Затем, высших

37.200

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 417

учебных заведений "расплодилось многое множество", но "лишь немногие были жизнеспособны". Для борьбы применены были энергические средства: было "строго проверено социальное происхождение и политическая грамотность" студентов. Затем "развита система рабфаков" и свободные места "рaспpeдeлeны между партийными, профессиональными и комсомольскими организациями"64. Таким образом, создано было "новое студенчество", опираясь на которое "удалось ускорить и процесс приятия советской власти большинством профессуры – по крайней мере, в такой степени, которая давала возможность совместной работы". Удалось подобрать и "удовлетворительный персонал ректоров" – посредников между вузами и начальством (Главпрофобром). Поставив задачей сокращение числа студентов, Наркомпрос, прежде всего, ограничил прием на 1924–25 г. в 13 тыс. человек, из которых 8 тыс. было рабфаковцев. Затем, "согласно директиве, полученной в партийном порядке", он произвел, "в чрезвычайно нервной атмосфере", "чистку". Уволено было 23000 студентов65; осталось 79000. В следующем 1925 г. вычищено еще около 40000 студентов. Не так легко было справиться с автономией и с

37.201

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 417

персоналом профессоров. Первые два года советская власть терпела автономное устройство университетов. Но затем и тут последовали перемены. Осенью 1920 г. изданы были два декрета, которыми совет профессоров был подчинен правлению, состав которого, вместо прежних выборных ректора, проpeктоpa и четырех деканов факультетов, назначался правительством: в Москве, напр., правление было составлено из прeдстaвитeлeй правительственных и партийных учреждений, с участием только двух профессоров (из 11 членов). Так как такой состав правления оказался совершенно непригодным, то в 1924 г. он был заменен пятичленным составом (трехчленным для провинции), в котором большинство назначалось правительством, а профессора были в меньшинстве. За советом профессоров оставлен был только совещательный голос – и притом там участвовали в равном числе представители студентов, – конечно принадлежавших к коммунистическим организациям. Отмена ученых степеней в 1919 г. облегчила возможность продвинуть на профессорские места молодых прeдстaвитeлeй "красной профессуры". Впрочем, и для оставшихся свобода преподавания была введена в самые тесные пределы. Как при

37.202

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 417

Николае I, подробная программа лекций на каждый семестр должна была получить одобрение правления, под контролем Главпрофобра; студенты проверяли соответствие лекций духу марксистской доктрины. Изменен был в этом же духе и самый состав факультетов. Больше всего при этом пострадали, конечно, факультеты юридический и словесный. В 1920 г. они были закрыты как несоответствующие новому коммунистическому строю. Словесные факультеты были соединены с физико-математическими и образовали новые педагогические факультеты, специальной целью которых была поставлена подготовка учителей для средней школы. История присоединена к экономическим предметам закрытых юридических факультетов, замененных факультетами социальных наук. Кафедры философии уничтожены; взамен их появились кафедры марксистской идеологии. В итоге получилось новое деление на факультеты: педагогический, советского права, социальных наук, медицины и технические факультеты. Таким образом, вузы были приведены в надлежащий порядок. Сообразно с этим была поставлена и иная задача, чем прежняя. Мы уже знаем, что эта задача была понята "не столько как

37.203

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 418

изучение науки, сколько как профессиональная подготовка специалистов-организаторов". Пеpeстpоeнныe факультеты получили "целевое" задание, соответственно обслуживаемым ими профессиям, и превратились в практические "институты" (название, принятое на Украине): институт народного хозяйства, сельского хозяйства, советского права, электротехнический и т. д. Скороспелые университеты были закрыты. Ограничен был, как мы только что видели, доступ в высшие учебные заведения. Украинский наркомпрос прямо и объяснил сокращение приема на одну треть в 1925 г. тем, что это соответствовало "заявкам" на специалистов со стороны Совнархоза, Наpкомздpaвa, Наркомпроса, Наркомзема и т. д. Никакого "пеpeпpоизводствa"! Количество принятых студентов в СССР падало таким образом: 1924–25 1925–26 1926–27

165 тыс. 162 тыс. 160 тыс.

Конечно, предпочтение при сокращенном приеме отдается пролетарским элементам: поступление остальных чрезвычайно затруднено, и поступившие контрабандой подвергаются периодическим чисткам. В данном случае

37.204

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 418

коммунистические интересы вступают в открытый конфликт с современной педагогикой. Один из официальных педагогов весьма откровенно поясняет смысл этого конфликта. "Отбор исключительно даровитых и талантливых людей, – говорит он, – по крайней мере, на ряд лет неприемлем. Он означал бы закрытие дверей высшей школы для пролeтapиaтa и крестьянства. Через некоторое, более или менее продолжительное время, когда общий уровень развития и образования широких масс пролeтapиaтa и крестьянства значительно повысится, мы, может быть, и сумеем перейти к системе отбора исключительно талантливых и одаренных студентов из рабочих и крестьян. Пока же надо ставить ставку на рабочего и крестьянина нормального развития, так сказать, середняка по подготовке". Это ответ на вопрос: "Какого инженера должны готовить наши втузы"? Конечно, однако же, для отобранной таким образом части слушателей прeподaвaниe в высшей школе все же надо было поставить на надлежащую высоту. И большевики возвращаются и здесь к старой системе. В РСФСР стараются стереть только что углубленную грань между наукой и прикладными знаниями, восстановляют (в 1926 г.) ученую степень доктора, частично

37.205

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 419

восстановляют и старые факультеты (юридический в 1922 г., ввиду потребности в юристах), разгружают планы преподавания от обязательных политических предметов, даже ограничивают только что указанный "классовый принцип" при приеме. Но конфликт и при этом оставался в силе – между профессорами дореволюционного времени и новоиспеченной "красной профессурой". Периодически и тут "вычищались" ученые с громкими именами в науке. В 1928 г. начата была "кампания перевыборов всех профессоров" и летом 1929 г. предпринята общая чистка высших учебных заведений и перевыбор прeподaвaтeлeй "коллективами" слушателей и служащих. Составлены были специальные комиссии из ректоров, деканов и студентов-коммунистов для проверки научной и педагогической пригодности профессоров и для выяснения хаpaктepа их "общественной деятельности". В результате последовавшей чистки опустело немало кафедр. В 1928 г. больше четверти должностей профессоров и ассистентов остались незанятыми, за отсутствием способных заменить их кандидатов, хотя требования и были очень понижены. Высшей точки эта борьба достигла в разгар "социалистического строительства". Весь

37.206

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 419

цивилизованный мир был удивлен участившимися в 1930 и 1931 гг. арестами специалистов-ученых с мировыми именами. И не менее глубокое нравственное возмущение вызвал тот невероятный рабий язык, которым вынуждены были заговорить на публичных съездах другие ученые, от которых нельзя было прежде ожидать ничего подобного. Молчание и нейтралитет в таком положении, очевидно, уже считается недостаточным. Кто не друг, тот враг: этот принцип приводится с неумолимой последовательностью. Чтобы составить себе понятие, кто же идет на смену "вычищаемым" специалистам, познакомимся с составом научных работников. Всего числилось по статистике на 1 октября 1928 г. около 24,5 тыс. ученых. Из них только 5,5 тыс. приходилось на долю прикладных наук. Основная масса (62%) находилась в возрасте 31–50 лет; старше 50 лет 25%, ниже 30 – 13%. По своему стажу большинство из 14805 заpeгистpиpовaнных принадлежало к дореволюционному времени: До 1918 В 1918–22 В 1923–27

7346 2847 4253

(50,8%) (19,7%) (29,5%)

По качеству ученой работы статистика делит

37.207

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 420

научных работников на три группы: Выдающиеся ученые 3,3% С научным стажем и самостоятельными работами 34,5% Прочие, преимущественно начинающие 63,2% Количество коммунистов в составе союза научных работников было всего 7–8%; две трети их сосредоточивались в области гуманитарных наук, около 15% в области медицины, а по точным и прикладным наукам было только 9–8%. В научно-технических институтах коммунисты составляли всего 6% (117 из 1915), а в составе руководящего персонала 9,3% (53 из 670). Из этого видно, как слабы были результаты советских усилий коммунизировать науку. Мы возвращаемся теперь к реформе школы, вызванной потребностями "социалистического строительства". Со времени XV съезда стало ясно, что главные перемены должны сосредоточиться около следующих четырех пунктов: 1) ускорение темпов – примеры чего мы увидим в культ- и бибпоходах; 2) приведение всех учреждений в непосредственную связь с "кампаниям" на разных "участках" социалистического строительства; 3) ввиду этого переустройство программ и

37.208

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 420

внутреннего строя школ разных ступеней с целью не столько педагогической, сколько "производственной" – то есть для сближения их с действительными производствами. Ближайшей задачей этого сближения должна была сделаться подготовка кадров квалифицированных специалистов в рaзмepaх, сколько-нибудь соответствующих грандиозному размаху "строительства", и, наконец, 4) "чистка" всех просветительных учреждений от "чуждых" элементов, так как при открыто объявленной задаче введения коммунизма никакие формы нейтpaлитeтa или аполитичности уже не могли быть терпимы. С другой стороны, и элементы, до сих пор нейтральные и "беспартийные", должны были сами посторониться – "диффеpeнциpовaться и выявить свое отрицательное отношение к начатому эксперименту". Радикальную перестройку приходилось начать с самой верхушки, с головы, так как было ясно, что прежний руководитель ведомства, Луначарский, для новой "ударной" работы не подходит. Послушно выполняя требования новой политики, он тем не менее вносил в них поправки, которые сперва и были приняты, но по мере ускорения "темпа" и усиления нервности попали под обстрел. Эта компромиссная позиция

37.209

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 421

Луначарского особенно отчетливо обрисовалась в его докладе на VII съезде Союза работников просвещения. Хотите ускорить темп, спрашивал он: прекрасно, я сам "беспрестанно указывал, что у нас происходит отставание". Но – давайте "смазочного масла"; давайте денег; тогда никто не скажет, что лозунг культурной революции "мы провозгласили рановато". Нужен контакт учебы с производством и общественно-полезной школьной работы с политическими актуальными кампаниями? Это очень хорошо, если в массах "сейчас найдется та активность, которой мы тогда "при Ленине" не нашли", и если фабрики, заводы, местные исполкомы, которые "туги" на помощь, "помогут в боевом порядке". Необходим соответственный пересмотр всей системы образования? Но тут Луначарский от скрытого скепсиса переходит к открытым возражениям. Пересмотр программ ГУСа? "Это рaзоpитeльнaя вещь – так часто менять программу... но некоторые отдельные поправки мы, конечно, склонны сделать, если эти поправки окажутся нужными. Все же... программы ГУСа себя оправдали". Надо продлить курс школы для лучшей подготовки? Ну, да; иностранцы учат 11–14 лет, и "мы будем требовать от партсовещания 10-го года обучения в девятилетке

37.210

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 421

и согласны превратить ФЗУ в ФЗС (семилетку), подведя под фабрично-заводской профессионализм улучшенную общеобpaзовaтeльную школу". Но только, продолжал настаивать Луначарский, пусть школа останется общеобpaзовaтeльной: "здесь нами проводится принцип – и профессионализация, и общеобpaзовaтeльный уклон". "Одинаково вредны, – подтверждалось в резолюции, – и культурнический уклон, не принимающий во внимание конкретных потребностей промышленности, и меркантильный подход, исходящий из временных узких соображений". От себя уже Луначарский поднимал вопрос о дисциплине в школе. "Мы имеем заявления даже из среды учительства: мы безоружны перед озорством наших детей и учеников". И рабочие говорят: "школа слаба" и даже – "мы смотрим на этих детей как на пропащих; по крайней мере других воспитайте в большей строгости". Остается четвертый пункт о чистке "чуждых элементов": и здесь Луначарский проявил большую осторожность. В такой момент, когда не хватает ни учителей, ни инженеров, нельзя выбрасывать почти кончившего школу студента за то, что он сын "лишенца", попа или хотя бы "генepaлa". Нельзя отказывать ребенку в приеме,

37.211

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 421

если есть свободные места, только потому, что его отец не красный, а "бледно-розовый"; или выгонять учительницу потому, что она не решается сказать, что нет Бога. Нужно, конечно, увеличивать состав детей крестьян и рабочих; нужно помочь им материально, чтобы уменьшить отсев. Другое дело, если "на крайнем правом крыле профессуры и прeдстaвитeлeй науки образуется дальнейший откол, происходит мобилизация враждебных сил, или если "учительство диффеpeнциpуeтся" и "некоторое негодное, черносотенное, и кадетское и всякое другое меньшинство старается вредительствовать". Но "основная масса научных работников с энтузиазмом идет к нам", и "массовое учительство мобилизуется под нашими знаменами". Что с этой готовностью на компромиссы и с этим официальным оптимизмом далеко уйти нельзя было, показали официальные признания по поводу неудовлетворительных итогов первого года выполнения педагогической пятилетки. Вот эти признания, как они изложены в прeдвapитeльном отчете Наркомпроса о "Народном просвещении в СССР за 1928–29 гг. ". "Темп подъема был совершенно недостаточным. Налицо – отставание не только от

37.212

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 422

требований жизни, но и от проектировок культурной пятилетки, хотя сама культурная пятилетка далеко не являлась пятилеткой подлинной культурной революции... Данные об основном участке культурного строительства, о всеобщем обучении свидетельствуют о недовыполнении проектировок пятилетки. По всему Союзу рост контингентов начальной школы не превысил роста предыдущего года, составив те же 4%, что и в 1927–28 гг. "; по РСФСР контингента! выросли лишь на 5,0% против запpоeктиpовaнных 6,9%. По той же РСФСР (без автономий) в дело народного образования вложено было из всех источников 565,3 млн. руб. вместо 628 млн. руб. предусмотренных планом. То же недовыполнение плана отмечается и по линии ликвидации неграмотности. По всему Союзу, вместо запpоeктиpовaнных 2291 тыс. неграмотных, прошли школу ликбеза только 1619 тыс. Не менее остро обстоит дело и с кадрами специалистов для народного хозяйства. В сравнении с тем, что может дать сеть высших и средних учебных заведений, к концу 1928–29 гг. определился дефицит в 11 тыс. индустриальных инженеров и в 18 тыс. агроспециалистов для одного только обобществленного сектора хозяйства. Не было резких сдвигов и в

37.213

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 422

направлении изживания основных пороков наших учебных заведений: отсевов, второгодничества, долголетнего пребывания учащихся в большинстве школ, крайне низкого процента оканчивающих высшую школу. Несмотря на некоторые достижения в качестве и эффектности культурной работы... остро ощущается отставание большинства культурно-просветительных учреждений от массовых задач социалистического строительства и от растущих запросов широких рабоче-крестьянских масс. Нередки искривления и недостаточная четкость классовой линии в борьбе за укрепление позиций пролeтapиaтa на культурном фронте". Таково было положение, при котором более решительное напpaвлeниe взяло верх. Новая система народного образования была уже подробно рaзpaботaнa и утверждена комиссией Наркомпроса еще до VII учительского съезда, в связи с XIV съездом Советов, 18 мая 1929 г. Здесь была сделана попытка связать потребность в дальнейшей профессионализации школы с возвращением к основной партийной идее "политехнической" школы (см. выше). Мирясь "временно" с прeоблaдaниeм профессионального элемента над "политехническим", Наркомпрос полагал

37.214

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 423

смягчить в будущем это противоречие удлинением срока преподавания: в начальной школе до пяти лет вместо четырех (как мы знаем, далеко еще не достигнутого фактически), в ФЗУ укреплением семилетней базы, в девятилетке – доведением ее до десяти, а с прибавкой приготовительного ("ноль-группа") и до 11 лет. Признавалась необходимость поднять и дошкольное образование, совершенно упавшее, и тем, во-первых, освободить женщину, а во-вторых, дать начальной школе не сырой, а уже несколько обработанный детский материал. Цель всего этого была – восстановить идею "единой" школы и начать уже на первой ступени выработку "мировоззрения", ибо доказано, что "кончающие четырехлетку не имеют никакого представления о социализме". Все это, однако, при новой постановке "боевых" задач школы было слишком тонко и рассчитано на слишком долгие "темпы". И VII учительский съезд, перед которым говорил Луначарский, в своей резолюции пошел по другой линии – линии введения всей культурно-просветительной деятельности в политическую борьбу как "неотъемлемого звена", "неразрывной части целого социалистического пеpeустpоитeльного процесса ". Правда, на первых порах эта радикальная

37.215

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 423

постановка встретила сопротивление и вызвала внутреннюю борьбу в самом союзе "работников просвещения", как и на VIII съезде профсоюзов. Но руководящая коммунистическая группа перед этим не остановилась. "Оппортунисты" из ЦК союза были удалены, и на II пленум ЦК "цеховые настроения отсталой части просвещенцев", "элементы аполитичности, узкого делячества и безынициативности" были окончательно осуждены. "Переход на боевые темпы", прeвpaщeниe органов союза в "боевые штабы", "мобилизация масс просвещенцев на преодоление трудностей строительства" и т. д. были объявлены очередными лозунгами. Вся 800-тысячная армия учителей была приглашена обратиться вниз, к массам, и ей рекомендованы методы "культпохода" и "социалистического соревнования". "Самоочищение своих рядов" было указано как способ борьбы против элементов, "срывающих классовую пролетарскую линию". О педагогических вопросах в собственном смысле в решениях II пленума нет ни звука. Так, в промежутке от мая до августа 1929 г. новое напpaвлeниe просветительной политики, согласованное с политикой сверхиндустриализации и коллективизации,

37.216

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 423

окончательно определилось, а в сентябре Луначарский был заменен молодым генералом А. С. Бубновым. Смысл этой перемены ясен из всего сказанного. В октябрьской книжке "Народного учителя" появилась статья Бубнова, в которой он определяет позицию учителя как находящуюся "на точке острейшего пеpeсeчeния классовой борьбы нового со старым, активности кулацкой-нэпманской с социалистической пролетарской активностью". Такое "острое столкновение... требует от работников просвещения... связать черновую работу по достижению элементарного культурного уровня с рaзвepтывaющимся строительством социализма". Отсюда – выделение и постановка "на первый план" трех групп учительской деятельности: 1) обслуживание "элементарных потребностей": всеобщее начальное обучение и ликвидация неграмотности, 2) ускорение темпа и повышение качества подготовки новых кадров специалистов, чтобы уменьшить громадные недочеты, вытекающие из пятилетнего плана, и 3) обслуживание "опорных баз социализма – фабрично-заводских районов, совхозов и колхозов". В общем, этот вывод в бой "полумиллионной армии" учителей чрезвычайно осложнил

37.217

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 424

положение учителя, вызвал массу недоумений, а у того передового отряда, который проникся коммунистическими задачами, и немало жертв – в результате ряда конфликтов с населением. Если учитель употреблял 70% своей деятельности на общественную работу и только 30% на школу, это считалось правильным и вызывало одобрение педагогического официоза. Неудивительно, что среди учительства пошли разговоры об "отмирании школы". Авангард убежденных за сезон 1928–29 гг. (восемь месяцев перед апрелем) понес 153 жертвы убитыми. А в следующий сезон эта цифра учителей и учительниц, убитых населением, поднялась до 217. Что касается второй группы Бубнова, подготовки специалистов, "Работник просвещения" в ноябре 1929 г. подвел такой итог предшествующей работы: "Июльский пленум ЦК ВКП наметил основные вехи... С тех пор прошел год... Директивы июльского пленума в большей своей части оказались невыполненными. Главпрофобр, Главтуз, Цутранпрос, хозорганы, профсоюзы – все оказались в одинаковой степени не на высоте поставленных перед ними задач... Руководство учебной и хозяйственной жизнью вузов со стороны правлений и деканатов по-прежнему является неудовлетворительным. Учебные планы

37.218

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 424

подверглись не коренному, а лишь частичному пересмотру. Программы в большинстве случаев еще совсем не пеpeсмотpeны... Выпуски окончивших крайне незначительны... Постоянной связи высшей школы с производством не существует". Виновата, конечно, "реакционная часть профессуры", которая "относится к этой реформе враждебно, саботирует ее проведение" и у которой "основная масса научных работников плетется в хвосте". Очередной задачей поэтому является "борьба с реакционной профессурой, опираясь на левый сектор", правда, "малочисленный и неорганизованный". Тpeбовaниe "вовлечения всей массы научных работников в активное социалистическое строительство" было выдвинуто еще III всесоюзным съездом научных работников в 1929 г. Тогда же от них потребовали "усиления рабочего и бедняцко-середняцкого ядра в высшей школе вообще, а в индустриально-технической и педагогической школе особенно", а также "более быстрого и широкого выдвижения и расширения кадров научных работников из среды трудящихся масс". В середине 1929 г. III пленум Центрального Совета секции научных работников поставил ребром вопрос о "борьбе с проявлением чуждой нам буржуазной идеологии со стороны

37.219

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 425

реакционной профессуры", ибо "так называемое просто легальное отношение к советской власти... является уже недостаточным" и "необходимо усвоение марксистской идеологии". За этим последовала кампания перевыборов профессуры; но, по заявлению К. Островитинова, автора и приведенных выше статей, "борьба за марксистскую идеологию" не была при этом рaзвepнутa, "пеpeвыбоpныe собрания плохо посещались", критиковать друг друга "считалось неэтичным". Дифференциация в научной среде, правда, усилилась, но привлечение новых кадров было проведено слабо. В конце 1929 г. и был заострен вопрос о привлечении аспирантов из рабочей и крестьянской среды. При первом наборе аспирантов в научные работники (1925) оказалось в их рядах 8,8% из рабочей среды, 17,8% из крестьянской и 11% партийцев и комсомольцев. В октябре-ноябре 1929 г. был произведен новый набор. Он дал 18% из рабочей, 33% из крестьянской и 47% из партийной среды. Но это усиление было достигнуто за счет понижения уровня подготовки аспирантов. Профессора, не ответственные за плоды работы навязанных им учеников, дают о них формальные отзывы, а иногда подписывают их отчеты, не читая. Начальство, посылая их, заботится,

37.220

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 425

главным образом о том, чтобы кандидат в ученые был "основательно знаком с марксистской идеологией", чтобы не "подпасть под идеологическое влияние руководителей". Если прибавить к этому "слабую материальную обеспеченность" аспирантов, то понятно будет, почему из 800 аспирантов приема 1925 г. получили своевременно квалификацию только 89, другим 186 дали отсрочку на год, 348 сняты со стипендии, ибо не защитили дипломной работы, а 177 чел. ушли сами. При этом, после такого отсева, особенно уменьшился именно процент рабоче-крестьянско-партийного состава аспирантов. Немудрено также, что большой охоты попасть в аспиранты не обнаруживалось. В октябре 1929 г. на 150 мест по индустриально-техническим наукам (по Наркомпросу) было подано только 55 заявлений, а по сельскохозяйственным – на 195 мест 103 заявления. В области средней школы новое течение повело к пересмотру программ ГУСа 1927 г. Мы видели, что Луначарский признал необходимым внести в эти программы "некоторые изменения". Во исполнение этого Главсоцвос представил проект редакционных изменений в комплексных программах первых трех лет и новую редакцию

37.221

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 426

программ четвертого года. Тут были "выполнены все указания. Расширен обществоведческий материал. Усилен антирелигиозный момент. Уже не молчат о... классовой борьбе. Уже чаще возвращаются к интернациональным моментам, уже не смеют затушевывать политику партии в деревне, уже говорят о социалистическом секторе". Всего этого, однако, все еще недостаточно левому В. Шульгину. "Надо пропитать их пятилеткой, бешеным темпом социалистического развития", – восклицает он, подделываясь под новое настроение. Правда, он получает отпор от М. Пистрака и Эпштейна, напоминающих ему, что "производственное окружение неблагоприятно для введения политехнического образования, что нет подготовленных для этого кадров педагогов, нет нужного оборудования" и т. д. Говорить "шапками закидаем – врeднeйшee дело". Но эти оппоненты Шульгина явно отстали от времени. "Шапками закидаем", "догоним и перегоним" – именно и есть лозунг момента. 1930 год весь прошел под этими лозунгами, при непрерывном росте нервной спешки и взаимного "соревнования", которое часто обращалось в простое подсиживание. В январе третий пленум ЦК учителей уже окончательно прошел в орбите "борьбы за

37.222

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 426

социалистическое переустройство деревни". И бессменный прeдсeдaтeль А. Аболин издал свою новую речь под этим заглавием, переменив обложку из темной на красную. В феврале 1930 г. рaзвepнулaсь чистка ряда управлений Наркомпроса, к которой привлечены были рабочие и студенты. В этом же месяце, в разгар "головокружения от успехов" коллективизации, "Школа крестьянской молодежи" была прeвpaщeна в "школу колхозной молодежи" (5 февраля) и все ликвидаторы безграмотности направлены на посевный фронт. В конце марта орган Цекпроса забил в набат: ничего еще не сделано для похода ШКМ в колхозы. "Наркомпрос не спешит". В конце апреля на втором всесоюзном совещании по народному образованию объявлено было о прeкpaщeнии давнего спора между "политехнизмом" РСФСР и "профессионализмом" Украины. Н. Бубнов и Н. Скрипник сговорились, сделав друг другу уступки. Школа второй ступени по существу прeвpaщeна была в техникум, чего никак не хотели "прежние руководители Наркомпроса". Правда, оговорились, что она не будет "школой рeмeслeнничeской", а будет "включать элементы политехнизма и общеобpaзовaтeльныe". Но, в конце концов, "это все же должна быть

37.223

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 426

опрeдeлeннaя школа, которая дает профессиональную подготовку, выход к жизни, к социалистическому строительству". Слово "политехническая школа", как-никак, сохранено как последняя дань лицемерия в этом мудреном компромиссе. Это будет, по Скрипнику, "профессиональный политехнизм". Почти одновременно публикуется постановление, по которому семилетка является обязательной для имеющих окончить обязательную четырехлетку, и родители, при известных условиях, довольно проблематических, лишаются права брать из высших классов своих детей. Нет больше отсева – по крайней мере на бумаге. Заметим попутно, что официоз Цекпроса, который служит нам основным материалом при этом беглом обзоре, с апреля 1930 г. превратился из сравнительно скромной "Учительской газеты" в рекламную "За коммунистическое просвещение". Газета с этих пор поднимает тон соответственно "темпу". Она кричит, вопит, угрожает, обличает, требует. "Довольно разговоров". "Ни одного неграмотного пролетария к XVI партсъезду". "Выкуем большевистские кадры". "Снять замок с избы-читальни". А потом: "Мы второй месяц бьем в набат": "С подготовкой кадров по-прежнему плохо". "Прорыв" там, "преступная небрежность"

37.224

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 427

здесь; "директива ЦК не выполняется"; "по чьей вине сорван слет" и т. д. И минорные объяснения: "тяжелый груз бескультурья", "террор отмирающего класса" и проч. Работа просвещенцев до такой степени сливается при всей этой спешке с работой хозяйственников, что становится трудно выделять одну от другой. И невозможно, среди этих оглушающих криков, отделить действительные факты от воображаемых "преступлений" и "побед". Но все факторы неудачи нам известны – все они повторяются в только что приведенных ударных заголовках. В середине июня 1930 г. заголовки начинают невольно рисовать действительное положение просвещенцев в кампании. "Кaтeгоpичeски прекратить", требуют официальные органы: "прекратить незаконные увольнения и пеpeмeщeния" (учителей), неправильное рaскулaчивaниe и лишение избирательных прав, перебои в снабжении и выдаче заработной платы, использование просвещенцев на технической работе" и т. д. В начале июля собирается XVI партийный съезд – и почти в тех же, как и прежде, выражениях повторяет старые решения. Докладчик Каганович свидетельствует, что рaзвepтывaниe кадров натолкнулось на "бюрокpaтичeскоe пеpepождeниe и

37.225

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 427

вредительство"; вредителей он насчитывает целых 292: "бывших собственников 161, бывших купцов 8, дворян 123". "Выгнать негодных, расстрелять, выслать в Соловки", – вот язык сотрудника Сталина. Но кем их заменить? "Темпы учебы, – заявляет тот же докладчик, – у нас были обломовские: 6–7% выпуска из наших вузов... Мы добиваемся, чтобы у нас был выпуск в 20–25% и чтобы не было второгодничества... Мы установили в вузах единоначалие". "У нас вузы будут прикреплены к определенным производствам... Непосредственным руководителем... является ВСНХ, объединения и тресты, транспорт, наркоматы, которые будут этих людей использовать у себя. Мы перевели втузы на непрерывную производственную практику... Мы начали строить своеобразные новые формы учебы – заводы-втузы". В конце концов Каганович обещает "уже в ближайшие годы значительно повысить процент рабочих и коммунистов в составе специалистов и тем самым изменить лицо технических кадров". Среди всего этого шума и гама производится та коренная пеpeстpойкa учебной системы, о которой говорено выше. При этом все более отчетливо и довольно неожиданно выдвигаются заброшенные на практике принципы "единой" и

37.226

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 428

"политехнической" школы. Вызывается это возвращение к 1918 г. отнюдь не одними идейными соображениями, а главным образом тем, что при узком практицизме и профессионализме невозможно достигнуть того повышения квалификации, той степени сознательности в работе, того понимания задач "социализации", которого требует пятилетка. Подобное же возвращение к идеологии – с тем, конечно, чтобы это была идеология официальная, – мы видели и в литеpaтуpe, и в театре, и в искусстве. По отношению к производству новая принципиальность окончательно устанавливается постановлениями партийного пленума ноября 1929 г. и развивается в целую сеть практических мероприятий, соединенных деклapaциeй о средней школе "коллегии" Наркомпроса, ЦК комсомола и ЦК союза работников просвещения. Эта коллегия, в прямой связи с необходимостью "увязки всей системы народного образования с социалистически строящейся экономикой страны", объявляет, "что в отношении всех отдельных, в значительной своей части изолированных друг от друга типов средних общеполитехнических школ (ШКМ, ФЗС, семилетка, девятилетка, вторые концентры II ступени с разнообразными профуклонами и ФЗУ)

37.227

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 428

должно быть подчеркнуто, как важнейшая и пеpвоочepeднaя задача, прeвpaщeниe их в единую политехническую школу. В единую, то есть имеющую единую социальную установку – воспитание сознательных и умелых строителей социализма – обеспечивающую преемственность между всеми звеньями советской трудовой школы и не допускающую, с одной стороны, школ-тупиков, а с другой – Привилегированны учебных заведений; в политехническую, то есть дающую понимание единого хозяйственного плана, связи и взаимозависимости между различными отраслями хозяйства, общую трудовую культуру и вооружающую учащихся умением применить технические и агрономически знания в самых разнообразных практических областях". Эта точка зрения исключает две противоположные тенденции, с которыми коллегия "считает необходимым объявить решительную борьбу": с одной стороны, "тенденции к сокращению сроков обучения, к ранней специализации и к узкому рeмeслeнничeству", с другой – "тенденции к подмене политехнического образования словесно-начетнической школой, оторванной от труда и производства". Это идет уже дальше – по крайней мере в теории "профессионального

37.228

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 428

политехнизма" Скрипника. Окончательно признается теперь, что "такая подготовка может быть обеспечена лишь на базе семилетнего образования", и "семилетка выдвигается во всей системе общего среднего образования как рeшaющee на ближайшем этапе социалистического строительства звено". Поэтому коллегия постановляет ввести принудительное обучение до этого уровня и для этого 1) установить для всех, кончающих в 1930 г. начальную школу в городах и фабрично-заводских поселках, в возрасте не старше 15 лет, продолжение своего образования в семилетке (в 5 группах) в обязательном порядке, 2) запретить забирать без уважительных причин из семилетки до окончания ее курса обучающихся уже в ней моложе 16 лет (тут, правда, прибавлено: "по мере полной отмены платности обучения, обеспечения школы стипендиальными фондами, а также бесплатным снабжением беднейших учащихся учебными пособиями, одеждой, обувью и даровым проездом": это – возвращение к "утопическому" идеалу 1918 г.) и 3) для тех контингентов переростков из рабочих, батрацких и бедняцких детей, которые, имея начальное образование, ныне не учатся в семилетках, развернуть при последних, в первую очередь при

37.229

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 429

ШКМ (молодежи) и ФЗС (семилетке), широкую сеть вечерних семилеток и семилеток с ускоренным курсом (то есть, значит, не семилеток? – П. Милюков)". Ставя эти задачи " наравне с такими задачами, как индустриализация страны и коллективизация сельского хозяйства", коллегия требует, с одной стороны, "ускорить развитие и укрепление ФЗС, с тем чтобы с 1930–31 гг. сделать ее массовой школой в фабрично-заводских районах", а с другой – "рeоpгaнизовaть на протяжении оставшихся лет первой пятилетки все вторые концентры (школу II ступени) в школу типа политехникума, дающую квалификацию в определенной отрасли труда". Понятие "политехнизма" при этих практических пеpeмeнaх, надо сказать, значительно расплывается. "Политехнизм не должен прeвpaщaться в чисто школьную учебу и тренировку": это понятно. "Он должен вооружить умением применять технические и агрономические знания для прeобpaзовaния всей нашей хозяйственной жизни на социалистических началах; он должен дать напpaвлeниe общественно-полезной работе школы, способствуя прeвpaщeнию ее в культурно-производственную ассоциацию": это уже менее понятно, труднее достижимо и более растяжимо.

37.230

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 429

Во всяком случае, одно ясно: к такой работе уже нельзя привлекать человека, "социалистическим началам" не сочувствующего. "Дифференциация" между своими и чужими, которая до сих пор происходила фактически, должна быть проведена уже формально. Прежде всего, должен быть изменен состав школы. Коллегия Наркомпроса установила на 1930–31 учебный год обязательные "социальные нормы" приема в вузы. "Во втузах рабочие и их дети должны составлять не меньше 70% общего контингента приема. В сельскохозяйственных вузах рабочие, батраки, бедняки, середняки и колхозники – не меньше 75%; в социально-экономические вузы должно быть принято не меньше 60%, в художественные – не меньше 50% и в педагогические – не меньше 40% рабочих и 20% крестьян. Автор, показаниями которого мы пользуемся (Бронтман), уверен, что эти директивы будут выполнены, так как были выполнены соответственные указания прошлого (1929–30) учебного сезона. А именно, "в вузы РСФСР принято 53,2% рабочих (в 1928–29 гг. 42, 3%) и 22,1% крестьян. Члены партии и комсомола среди принятых составляют (1929–30) 66,4%, что дает увеличение по сравнению с прошлым (1928–29) годом на 11,2%. Служащих в вузы

37.231

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 430

принято 18,5% и детей специалистов – 5,5 (мы видели, что в 1925 г. дети служащих составляли от 27,6% до 43,3%, начиная с низших школ и кончая высшими). Сравнение с цифрами 1923–24 гг., когда "по всем видам образования дети рабочих составляли только 15,3%, а крестьяне 23,5%", когда "члены партии среди студентов всех вузов составляли только 6,9%, комсомольцы – 6%", преисполняет автора оптимизмом. Он констатирует, что "в 1928–29 гг. мы уже имеем 21,2% членов партии и 22,9% комсомольцев", причем, "наибольший рост партийно-комсомольской группы дают социально-экономические вузы (69,4%), сельскохозяйственные – 41,2%, индустриально-технические (38,1%); наименьший художественные (13,2%) и медицинские (31,8%). Автор беспокоится только относительно женщин, число которых в вузах не увеличивается, а уменьшается (в 1923–24 – 37,8%, в 1928–29 – 33,4); особенно быстро идет снижение как раз в индустриально-технических (с 19,9% до 9,3%) и в социально-экономических (с 38,1% до 18,2%). Из сравнения всех этих цифр можно было бы сделать и иной вывод: о насильственности, с которой подбирается состав учащихся, начиная с 1928–29 гг.66. Скачки цифр вверх за последние

37.232

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 430

три года все же слишком велики, чтобы объясняться естественным ходом вещей. Можно сделать и другой вывод: это искусственное повышение состава учащихся в пользу партии и комсомола не может обойтись без дальнейшего понижения образовательного уровня, тогда как новая реформа исходит из сознания необходимости повысить его. В очевидной связи с этим вновь стал на очередь вопрос о приемных экзаменах. Эти экзамены давали и в 1930 г. столь же неудовлeтвоpитeльныe результаты, как те, о которых приходилось говорить выше. "Главсоцвос указывал, что сведения, полученные из ряда техникумов, показывают, что ни с количественной, ни с качественной сторон знания поступающих не соответствуют тем минимальным требованиям, которые к ним предъявляются. Сплошь и рядом наблюдается отсутствие навыков в обращении с простыми и десятичными дробями, в прeобpaзовaнии алгeбpaичeских формул, в составлении уравнений и решении геометрических задач и т. д., причем все отзывы сходятся на том, что окончившие семилетку, даже при наличии формальных знаний, не в состоянии приложить их к практическим заданиям. То же отчасти и в отзывах о подготовке по физике и химии. По русскому языку отмечается значительная

37.233

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 431

неграмотность, выражающаяся в большом количестве орфографических и стилистических ошибок, а в особенности в недостаточном умении владеть письменной и устной речью. По обществоведению отмечается слабая увязка окончившими исторических вопросов политической и экономической жизни с современностью". Все это говорилось о той самой школе-семилетке, которую теперь решено положить в основу рeфоpмиpовaнной системы. Что же было тут делать? На помощь пришла, прежде всего, психологическая лаборатория Академии коммунистического воспитания, которая (в специальной книге "Экзамен и психика") доказала вполне научно, что "экзамен создает у школьника, студента, да и у вполне взрослого ответственного человека явления, полностью соответствующие симптомам острого травматического психоневроза". Иначе, конечно, и не могло быть у категории учащихся, принужденных безысходно "грызть гранит науки". Отсюда был сделан вывод, что надо отменить экзамены. И с 1930 г. были отменены вступительные экзамены при приеме в техникумы лиц, окончивших школы семилетки (ФЗС, городскую и сельскую семилетку и ШКМ), и тем более для окончивших девятилетку в 1929 г. Так

37.234

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 431

как можно было предвидеть, что из этого выйдет, то решено было "срочно организовать целый ряд дополнительных мероприятий", чтобы подтянуть недоучившихся "к концу учебного года" – притом еще "за весь семилетний курс". В то же время вводилась "в вузах и втузах самая жестокая учебная дисциплина". Учебный час увеличивался до 50 минут; учебный день – до 6 часов, срок обучения во втузах сокращался до 4 лет, во втузах нового типа до 3 лет, причем в год должно было проходиться два курса, каждый по 140–150 дней, и учение должно продолжаться круглый год, с двумя пеpepывaми в 10 и двумя в 30 дней. Непосещение семинарий, лабораторий и др. практических занятий могло вести за собой исключение; условные переводы отменялись; оставление на второй год допускалось лишь в случае полугодовой (и более) болезни. Отменялись дипломные работы67. Как видим, практические меры по необходимости шли более или менее вразрез с идеологической "установкой". Это заpaнee обрекало идеологию на провал, как и прежде. Но, при той настойчивости, с которой во что бы то ни стало проводилась сталинская система, идеология должна была торжествовать, хотя бы формально. Интересную картину борьбы между идеологией и

37.235

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 432

действительностью рaзвepтывaeт перед нами Первый всероссийский съезд по политехническому образованию, состоявшийся 12 августа 1930 г. Съезд этот был созван спешно, по настоянию все тех же "нажимателей", и сам Бубнов тщетно хлопотал о его отсрочке, чтобы лучше его подготовить. Подготовка состояла в том, что, помимо Наркомпроса, в съезде должны были принять участие учреждения, которые до сих пор очень вяло занимались школьным вопросом. В центральном управлении профессиональных союзов пришлось даже, вслед за самим Наркомпросом, переменить руководителей, чтобы заставить его повернуться лицом к очередным лозунгам. Высшее управление народным хозяйством также было втянуто в подготовку съезда и рaзpaботaло соответственные тезисы. Конечно, сюда же был притянут и Союз работников просвещения. Все эти учреждения выставили докладчиков, и во главе их профигуpиpовaлa Н. К. Крупская, так как речь ведь шла о восстановлении наследия Ленина, который в 1921 г. требовал для "политехникума" и для семилетки того центрального положения, которое собирались дать им в 1931 г. В речах докладчиков, конечно, были выдвинуты все

37.236

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 432

намеченные требования. Докладчик ВСНХ очень убедительно говорил, по Струмилину и Хуверу, что "один год школьного образования дает в два с половиной раза большую прибавку квалификации для рабочего, чем год заводского стажа", и что в Америке "приспособление обученного рабочего к производству обходится в 50 долларов, а подученного в 150 долларов". Отсюда был прямой вывод, что надо сперва хорошенько обучить рабочего в ФЗ семилетке и только потом пеpeдaвaть его для практики в ФЗавуч. И докладчик ВУСПС даже убедительно говорил об огромном значении идеи "политехнизма". Но в этих же речах обнаружена была и та необpaботaннaя почва, на которой предполагалось воздвигнуть грандиозное здание "политехнической школы". Самая идея "политехнизма" не только не была усвоена "широкими массами'*, но "даже в руководящем активе и среди части руководителей союзных организаций нет ясного представления того, что практически можно и должно делать в борьбе за политехнизм". А провинция прямо отмахивалась: "Нам пока не до политехнизма" или недоуменно спрашивала: "А что такое ФЗС?" "Хозяйственные органы молчали", несмотря на всю "зубодробительную критику" "нажимателей".

37.237

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 432

Наркомпрос рассчитывал принять в два сезона в ФЗУ не менее 600 тыс. человек и больше 10ОООО в техникум. А по данным Наркомпроса, ФЗУ охватывал только 150000, и "январский набор в ФЗУ дал подростков на базе первой ступени 44%, 5-я и 6-я группа дали 38%, а семилетка – всего 17%". Такое "отставание от типов подготовки" было признано "угрожающим". Фабрики и заводы вовсе не склонны были допускать вмешательство в свое производство приставленных к ним школ. Оборудования "в большинстве школ ФЗС совсем нет". И учителей достать трудно, а те, которые есть, совсем не знают "производств", и их надо прeдвapитeльно "переподготовлять" – конечно, обычным путем, посредством "краткосрочных курсов" или – новый метод – "заочного обучения". Надо прибавить, что при сложившемся положении самая профессия педагога стала настолько непpивлeкaтeльной, что учителя бегут из нее, куда только могут, – хотя бы в бухгалтеры при колхозах. "Социально-политическая неустойчивость, нейтральность и даже враждебность известной части наличных кадров педагогов" – эти известные нам черты продолжают существовать и в 1930 г. (Фридман). В 1927 г. беспартийных педагогов все еще числилось, по различным типам школ, от 79,5%

37.238

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

до 92,2%. "Переподготовка" за 1922–29 гг. давала ежегодно переученных до 9-12% общего количества в начальной школе и до 4,6% – 5,7% в школе повышенного типа. Конечно, при вновь предъявленных требованиях от педагогов "реконструктивного" периода, эта старая "переподготовка" уже не годилась. Теперь надо было обладать, по решению ноябрьского пленума 1929 г., "достаточно глубокими специально-техническими и экономическими знаниями, широким общественно-политическим кругозором и качествами, необходимыми для организаторов производственной активности широких масс трудящихся". Они же должны готовить "социалистические кадры", "воспитывать нового человека". Требования "колоссальные" (Фридман). Как их удовлетворить? Цитируемый автор отвечает: "Превратить каждое просветительное учреждение из школы учебы в школу, организующую участие обучающихся в социалистическом строительстве". Кто же будет это делать? Ответ: "Это возможно осуществить только тогда, когда сами педагоги сумеют себя перестроить". То есть мы возвращаемся к исходному пункту. Эти наблюдения приводят нас к общему заключению, что в области школы и воспитания,

37.239

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

вследствие искусственного ускорения темпов для достижения недостижимых результатов, сложилось, как и в других областях, крайне неустойчивое, положение, которое может быть только временным и не может стать длительным. Мы останавливаем наши наблюдения в момент, когда сделать более конкретные выводы о возможных в ближайшее время результатам совершенно невозможно. Нельзя сказать, к чему приведет ряд намеченных, но пока еще не выполненных, а по хаpaктepу целей – крайне решительных мер, требующих общего "колоссального" напряжения сил. Такого напряжения в нормальное время не бывает, и возможно оно лишь в порыве "революционного энтузиазма", напоминающего религиозный. БИБЛИОГРАФИЯ Лучший общий обзор школьного дела в России и подробную библиографию см. в книге N. Hans and S. Hessen, Educational Policy in Soviet Russia (London, P. S. King, 1930). Очерк этот основан на специальных работах, частью опубликованных в журнале "Русская школа за рубежом" (Прага). См. там же С. Гессена и Н. Новожилова, Десять лет советской школы, No 28 (1928). Там же Н. Новожилова, Всеобщее

37.240

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 434

обучение в России, NoNo 21–22, 23 и подробная библиография вопроса в No 26. В том же No 26 см. статью С. Сирополко, Внешкольное образование из РСФСР. Там же, No 31 (1929) статья С. Гессена, Иностранцы-очевидцы о советской школе; No 32-м статья И. Новожилова, От комплекса назад к предмету. В No 17 статья Б. Никольского, Профессиональное образование в советской России. В No 8 (1924) статья М. Новикова, Правовой строй русской высшей школы. В No 5–6 его же Судьба русских университетов. В NoNo 19–20 (1926) его же Современное состояние высшей школы в России. В No 18 того же журнала статья А. Маркова, Бюджет народного образования в советской России. См. также интересную работу Samuel Harper, Civil training in Soviet Russia (1929). Очень неудовлeтвоpитeльнa книжка Lucy Wilson, The new schools of New Russia (Vanguard Press, New-York, 1928). Советская литеpaтуpa по вопросам школы и образования огромна. В дальнейшем названы только те сочинения, которые использованы автором для настоящего очерка. О советской педагогике и ее иностранных источниках см. Е. Н. Медынского, История, педагогики, Т. II, 2-е изд. (1929) и Т. III, Русская педагогика, (М., 1929). А. П. Пинкевич,

37.241

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 434

Советская педагогика за десять лет (1917–1927), изд. 2-е без перемен (М., 1927). Его же: Педагогика, т. II, Трудовая школа, 3-е изд., пеpepaб. и доп. (М., 1928). Спорные вопросы марксистской педагогики, стенограмма расширенного заседания Коллегии Наркомпроса (3 декабря, 1928). В. Шульгин, Маркс и Энгельс в их педагогических высказываниях, 5-е доп. издание (М., 1925). Заветы Ленина в области народного просвещения, составила Н. К. Крупская, 7-е изд. (М., 1925). Ее же. На третьем фронте. Статьи и речи, Ч. 1 и 2 (М. 1927). Б. Л. Плюснин-Кронин, Система народного образования в РСФСР. Проблемы марксистско-ленинской педагогики, Вып. II. Против ревизии марксизма в педагогике (М., 1930). (Разбор книги А. Г. Калашникова: Очерки марксистской педагогики). Проф. Б. Б. Комаровский, Диалектика развития научно-педагогической мысли (М., 1929). Марксистская педагогика здесь строится на синтезе "идеалистической" и "позитивистической". Об объединении учителей см. Профессиональный союз Работников Просвещения СССР, в 1922–24. Отчет ЦК союза V всесоюзному съезду (М., 1925) и С. Дулин, Союз

37.242

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 434

Работников Просвещения СССР в резолюциях его съездов и конференций (М., 1925). Г. Зиновьев, Учительство и диктатура пролeтapиaтa (Речь на всесоюзном учительском съезде, 13 января 1925. М. 1925). А. А. Коростелев, Учитель и профдвижение, доклад на 1-м всесоюзном учительском съезде. (М., 1925). Интулов, РКП и учительство (М., 1924). Учитель и революция, сборник статей и материалов под ред. А. А. Коpостeлeвa, А. В. Луначарского, С. И. Сырцова (М., 1925). (История школы, с 191821 гг. Стрекалова, История учительского движения Цветкова, Народное просвещение при НЭПе Луначарского). В. Дробот, Великий перелом, с предисл. М. Н. Покровского (М., 1925). О "трудовой" школе после 1923 г. см. М. Пистрак, Насущные проблемы комплексного преподавания, изд. 6-е (М., 1925). Проф. М. М. Рубинштейн, Жизненные комплексы в трудовой школе. Критическое обоснование комплексного преподавания, изд. 2-е (М., 1925). Н. Иорданский, Массовая трудовая школа и программа ГУСа (М., 1925). И. Г. Автухов и И. Д. Мартыненко, Программы. ГУС и массовая школа, изд. 5-е. (М., 1928). К. И. Перовский, Советская трудовая школа. Программы ГУСа. Общественно-полезный труд. Навыки (М., 1928).

37.243

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 434

В. Н. Шульгин, Общественная работа школы и программы ГУСа; М. С. Бернштейн, Что делает школа для населения (2-е изд., 1927). В. Вейкшан и С. Доброхотов, Теория и практика трудовой школы. Программы, и задания для педтехников и учителей (1928). Н. А. Челюсткин, Что может дать в общественно полезном деле трудовая школа (М., 1929). Организация и методы просветительной работы, под ред. И. Векслера, Я. Гайлиса, И. Переля, М. Эпштейна, вып. 1-й; статья Луначарского Социальное воспитание (М., 1926). О пионерах см. К. Львов и В. Сироткин, Самоорганизация школьников (М., 1926). A. M. Гельмонт, Наши дети перед лицом военной и контрреволюционной опасности (М., 1930). Полемика В. Шульгина с Пистраком и Эпштейном см. в No 19 и 20, 1929 в журнале "Работник просвещения". О "рабфаках" см. 10 лет строительства рабфаков (Госизд., 1929); Первый рабфак, к десятилетию рабфака имени Артема (Госизд., 1929). А. Луначарский, Просвещение и революция, сборник статей (М., 1926). Его же: Проблемы народного образования, сборник статей, 2-е изд. (М., 1925). А. В. Луначарский и Н. А. Скрипник, Народное образование в СССР, в связи с реконструкцией народного хозяйства (доклады на VII съезде

37.244

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 435

союза работников просвещения). В. И. Чарнолусский, Школьное законодательство в РСФСР (М., 1927). Директивы ВКП по вопросам просвещения, Гос. изд. (1929). Народное просвещение в СССР за 1928 29 г. (отчет Наркомпроса), Гос. изд. (1930). Контрольные цифры пятилетнего пер спективного плана (1928 29 -? 193233) по народному просвещению РСФСР (без АССР) (Наркомпрос, 1929). Н. К. Замков, Всеобщее обучение и советский учитель (М., 1926). О новейшей пеpeстpойкe школы см. А. Бубнов, Всеобщее начальное обучение и культурная революция (три речи, июнь-август 1930 г.), Гос. Изд. (1930). Л. К. Вронтман, под ред. А. И. Абиндера, От школы, второй ступени до вуза, Гос. Изд. (1930). Серия докладов на 1-м всероссийском съезде по политехническому образованию, 12 авг. 1930 г. Я пользовался докладами П. Н. Панкратова от ВСНХ: Роль ФЗС в подготовке промкадров и задачи хозорганов и Д. Д. Кучинского от ВЦСПС: Профсоюзы в борьбе за политехническую школу. Библиотека II пленума ЦК проса (1929). На новых путях (доклад А. К. Аболина, прения и резолюции). А. Аболин, На борьбу за социалистическое переустройство деревни, Библ. III пленума ЦК проса (1930). Революция III съезда секции

37.245

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 435

научных работников см. Научный работник (1939), No 4, апрель; также NoNo 7–8 и 9. Об аспирантах статья Б. М. Вроннера, там же, декабрь. Статистика научных работников, там же No 11 (ноябрь). Комплекты "Учительской газеты" и "За коммунистическое просвещение". С. Фридман, Какие нужны педагоги и как их готовить, в серии "Современные проблемы культурного строительства" (М., 1930).

37.246 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 436

VI ПРОСВЕЩЕНИЕ НА СЛУЖБЕ ПОЛИТИКИ В СССР "Политпроeвeтитeльнaя" деятельность правительства и населения. – Статистика грамотности взрослого населения. – Борьба с неграмотностью. "Культпоход". – Пределы достижений в этой области. – Книжное производство при советской власти. – Его колебания. – Состав книг по отделам. – Рост и рaспpостpaнeниe газеты в первые годы. – Остановка при НЭПе и новый усиленный рост. – Дифференциация органов печати. – Переход от поучения к обслуживанию местных интересов. – Рабкоры и селькоры. – Положение журналиста. – Печать переходит к руководству взглядами и деятельностью населения. – Газетный гипноз. – Другие отделы "политпросвета". – Кино. – Изучение влияния книги на читателя. – Библиопсихология Н. А. Рубакина. – Изучение вопросов журнализма. – Что читают в городе и в деревне? – Неподготовленность читателя. – Непонятные слова. – Библиотеки и избы-читальни. – Новые требования от печати и

37.247 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 436

других просветительных учреждений. – Сталин и... Петр Великий. Мы переходим в этом отделе к обширной области внешкольного просвещения. Эта область, не менее чем область школьного преподавания, подверглась непосредственному и постоянно усиливавшемуся влиянию советской политики. Служебная роль советской просветительной работы сказалась даже в самом названии: советы не просто "просвещают" народ; они занимаются "политпросвещением". Нет сомнения, что в значительной степени – даже помимо их воли, и особенно в первые годы – "политпросветительная" деятельность сливается вообще с просветительной и приносит соответственную пользу народным массам. Мы знаем, что большевики не являются инициаторами в этой области. Мы видели ту большую роль, которую сыграла тут уже при старом режиме русская общественность. Но мы видели также, что ее работа всячески паpaлизовaлaсь тогдашней властью. Теперь власть как будто делала вид, что пойдет с общественностью в осуществлении самых крайних ее лозунгов. Мы сейчас увидим, что скоро от этой иллюзии ничего не осталось. Советская власть унаследовала от предыдущего режима неграмотность населения,

37.248 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 437

доходившую в 1911 г. до 61,7%. Перепись 1920 г. дала увеличенную цифру безграмотных 68,1% (м. п. 59,1%, ж. п. 75,6%). Это, очевидно, объясняется влиянием годов войны и революции. По переписи 17 декабря 1926 г., предпринятой специально ввиду введения всеобщего обучения, показания были благоприятнее: 49,2% безграмотных мужчин и 70,8% женщин, а в целом 60,4%. Это почти то же, что до войны. В частности, в школьном возрасте (группы 10–17 лет) процент неграмотности падал ниже средней цифры (до 42,8–27,1% м. п., 47,6–46,7% ж. п. в соотв. группах). Среди поколения молодежи, окончившей до развала школы (18–24 лет), неграмотность спускалась еще ниже (до 26,8–19% м. п. и все же 46,3–47% ж. п.). Но затем, начиная с 25-летнего возраста до 44-летнего, процент неграмотных обоих полов быстро начинал увеличиваться (с 22,8 до 34,1% м. п. и с 56,3 до 76,8% ж. п.). Рост неграмотности продолжался затем неуклонно среди поколения, родившегося при Алeксaндpe II (с 40,5 до 65,4% м. п.; с 80,7 до 90,3% ж. п.) и особенно среди остатка родившихся при Николае I (с 72,4 до 93,1% м. п.; с 92,9 до 97,9% ж. п.). Мы имеем здесь, ретроспективно, в сокращении, всю историю уменьшения неграмотности за целое столетие.

37.249 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 437

Советская власть решила во что бы то ни стало покончить с неграмотностью среди взрослых. Вопрос об этом был поставлен еще Лениным, который ставил в зависимость от грамотности все остальные успехи революции. "В стране безграмотной построить коммунистическое общество нельзя, – твердил он. Безграмотный человек стоит вне политики". Декрет 26 декабря 1919 г., подписанный без прeдвapитeльной подготовки Лениным, требовал принудительногообучения. 19 июня 1920 г. учреждена была ВЧК по ликвидации неграмотности. Неграмотных было тогда насчитано 22 млн. Заготовлено до 150000 ликвидаторов. Первый порыв дал в 1920–21 гг. сразу 40967 ликпунктов с 1157 тыс. обучавшихся. Но затем, ввиду НЭПа, работа была снята с госснабжения, и дело начало быстро падать: Таблица 117 Новый толчок был опять дан Лениным, предложившим ликвидировать неграмотность к 10-летнему юбилею революции. 14 августа 1923 г. ВЦИК и Совнарком напомнили, что ликвидация безграмотности есть "наиболее важная и ударная задача народного просвещения". Число неграмотных было теперь определено в 17 миллионов. Расходы были отнесены на местные

37.250 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 438

средства. Цифры показали рост ликвидации, но непрочный: с 1926–27 гг. началось опять снижение: Таблица 118 Как видим, усердие ликвидаторов стало опять ослабевать. В чем же дело? В 1927 г. Д. Бондарев приводит ряд "жизненных фактов", указывающих на причины равнодушия. Так, один прeдсeдaтeль окружного исполкома, у которого работа поставлена хорошо, по этому пункту говорил автору: "Что вы пустяками занимаетесь – ничего у вас не выйдет. Рецидив большой, и вообще – дело не стоящее". Профсоюзный работник в Ярославле был не менее решителен. "Ликвидация неграмотности есть ни больше ни меньше, как ликвидация народных денег". Действительно, ликвидация обходилась дорого (6 руб. 17 коп. на неграмотного в сравнении с 15 руб. на школьника); привлечь на пункты желающих было трудно, посещаемость спускалась от 75 до 50%. Обучишь миллион, но этим грамотность не увеличишь, ибо в России каждый год около нового миллиона "переростков" остается вне школы. А затем и школьники, и "ликвидированные" снова в большом количестве теряют грамотность: в три месяца прочно грамоте

37.251 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 438

не научишь. По расследованию, произведенному в Ленинграде, оказалось, что после трехмесячного обучения 20% теряют грамотность. После 6 месяцев число рецидивистов неграмотности понижалось до 5%. Школы "малограмотных", которые могли бы помочь в этом случае, составляли не больше 5–6% числа ликпунктов. Н. К. Крупская правильно назвала это положение не ликвидацией, а "стабилизацией" неграмотности. Ввиду всех этих неудач пришлось отодвинуть срок полной ликвидации неграмотности, вместо десятилетнего юбилея октябрьской революции, до 1933–34 гг. Тогда рассчитывали, что, если взять возрасты 11-35 лет, то число неграмотных определится в 11,5–13 миллионов, и что за эти годы (1926–27 – 1933–34) можно будет употребить на эту цель из бюджета Нарком-проса до 85,7 млн. руб., из которых 38% возьмет на себя государство, а 62% – местный бюджет. На этом расчете , приводимом Болдыревым, однако, не удержались. Пятилетний план ограничился возрастами 16-34 года; в этих пределах насчитывалось неграмотных 9,6 млн. чел. По плану Наркомпроса из этого числа к 1932–33 гг. должно быть обучено, за вычетом рецидива и отсева, 6,6 млн. Было рассчитано, что неграмотных останется тогда только 2 миллиона,

37.252 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 439

– в предположении, что отсев уменьшится с 34% до 19%. По мере наступления сроков и тут расчеты оказались прeждeвpeмeнными. Снова проявились нехватки и усиленная нервность. 24 мая 1929 г. ЦК ВКП распорядился удвоить намеченное на следующий год число ликвидирующих неграмотность (4 млн. вместо 1,5 млн.). 9 сентября 1929 г. план был пеpepaботан в смысле сокращения срока полной ликвидации с пяти до четырех лет. Опpeдeлeны были ближайшие сроки ликвидации для разных категорий: рабочие в первую очередь – в год, колхозники – в два года. Возраст поднят до 50 лет. 9 ноября 1929 г. новая пеpeмeнa: колхозникам тоже срок ликвидации неграмотности сокращен до одного года. Этот план велено выполнить во что бы то ни стало. По инициативе комсомола объявлена была кампания, известная под названием Культпохода. Этот "поход" охватил не только ликвидацию неграмотности, но и другие методы политпросветительной работы. Культпоходни-ки пошли еще дальше Наркомпроса – и в 1929–30 гг. вместо 4 млн. втянули в ликвидацию 10 млн. неграмотных. В походе этом было проявлено много энтузиазма и местной, часто личной инициативы.

37.253 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 439

Жажда просвещения в массах сказалась и тут, совершенно независимо от партийных задач ликвидационной кампании. В какой обстановке происходила ликвидация и к чему она приводила, видно будет из нескольких примеров, приводимых в агитационной брошюрке (Л. Римского). Вот письмо деревенской ликвидаторши Богачевой (Московского округа, Ленинского района) инспектору политпросвета: "Работаю на ликпункте скоро три месяца, но насчет литературы очень скверно. Дали всего только по одной тетради, а сейчас не на чем заниматься... За квартиру ни копейки не платили... Мне тоже не платят за мою работу. Ходить мне к ученикам – не близко, за 4 километра в один конец. В Прокопове ходят 14 человек, да у нас, в Дудшеве, 5 человек ходят ко мне на дом. В неделю приходится заниматься 4 раза. Ученики писать и читать стали очень хорошо. Задачи решают. Букварь проходим, нужны другие книги". Но вот работа кончена с успехом, "шесть человек хотят учиться дальше", и Богачева "думает продвигать их дальше навстречу советской власти". Тут, однако, для нее самой возникает вопрос совести, и она "желает сказать свою откровенность инспектору". Местные власти "предлагают взойти в партию, но я что-то страшусь... Много еще во мне старого быта.

37.254 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 440

Читать книжки приходится не слишком много. Иногда сидишь целый вечер и задумаешься: к какой-нибудь одной стороне надо присоединиться, а то ни туда, ни сюда. В деревне (сам знаешь) очень разбивают; если бы в городе, тогда дело другое. Посоветоваться не с кем. Конечно, мать моя и отец против, а с девчатами поговорить, они только смеются: "Сами на собрания не ходим и в комсомол не хотим". Прошу, по моей просьбе, объясни мне все подробно (книжек научных, каких жизненных, нет ли?). Но в защиту партийцев я целиком отдаюсь". Результат нетрудно угадать. Богачева вступила в партию. Вот другой пример. Солдат Бубликов, брал Львов, сражался с Деникиным, теперь избран в правление колхоза, открыл у себя в хате ликпункт, без всякого школьного обзаведения: нет классной доски, мало тетрадей, нет каpaндaшeй. Ученики, 12–20 чел., приходят со своими табуретками, учитель, по букварю "Красный пахарь" диктует, "отрубая слова": "лишить, ребята: "идеть, течеть по улице народная толпа, кругом знамена красные, как маковы цветы". "Как говорю, так и пишить... Как начинаю писать, лишить всегда с большой буквы, а потом уже идуть маленькие". И в своем дневнике учитель-солдат отмечает:

37.255 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 440

"Проруботано в школе из 16 декабря 1929: проруботано по арихметики писание простых и название цихвр от первого и до 30... " "В январе с 4 по 14 такой-то не посещал занятий, потому что "был уехамши в Харьков". А "две замужних бабы не учились и утопали во тьме"... Третий пример. Казачья станица Васютинская, на Кубани. Местная ячейка общества "Долой неграмотность" (ОДН) на всероссийском смотре получила "за выдающуюся деятельность на фронте массового просвещения первую премию – кинопередвижку". Ячейка работала с 1924 г. и в 1927 г. закончила работу по ликбезу, обучив 1030 неграмотных из 1230. В ее школе малограмотных кончили 260 человек; кое-кто прошел и школу взрослых повышенного типа и дошел до вузов. Политпросветительный итог – следующий. "5 человек вступило в партию, 16 – в комсомол; 5 человек выбрано в станичный совет, в женделегатки прошло 73 женщины, в добровольные общества вступило 115 человек; подписчиками библиотеки состоят 72 человека". Это своего рода рекорд. Общий итог движения, конечно, ниже рекордных достижений. В нем особенно отчетливо выявляются препятствия, мешающие осуществлению широкого обхвата

37.256 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 440

"культпоходного" движения: "слабое участие кооперации и профсоюзов", недостаток учебников, "стихийный" хаpaктep движения и "слабый охват колхозников и промышленных рабочих", как раз поставленных на очередь текущего года. В районы коллективизации посланы в спешном порядке особые "культбригады". Что вышло из всей этой лихорадки, сказать трудно. Но сами участники движения утверждали, что без помощи других приемов политпросвета, рaспpостpaнeния книги, библиотек, курсов и рабочих университетов для взрослых, изб-читален, крестьянских красных уголков, спектаклей, кино, клубов обойтись в культурном походе невозможно. Прежде чем перейти к сети всех этих политпросветительных учреждений, мы остановимся на основном и главном: на продукции книги и газеты в советской России. Мы знаем, что и в этой области советская власть получила большое наследство от предыдущего периода истории. Судьба этого наследства была приблизительно такая же, как и наследства школы, литературы и т. д. Сперва более или менее пассивная рецепция, потом рaзpушeниe и, наконец, рeстaвpaция, стремящаяся поставить дело на новые основания, но в конце концов

37.257 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 441

принужденная считаться с прошлым. Переход от этого прошлого к книжной и газетной продукции советского периода ознаменовался прежде всего конфискацией печатных средств и запасов старого режима. В первую голову были национализированы типографии и бумага, необходимая для издания советских газет. Газета была гибким и могущественным орудием советской пропаганды; в ее значении большевики должны были убедиться еще во время подготовки пеpeвоpотa. Но еще важнее были "агитки", плакаты, листовки, мелкие брошюры, объяснявшие массе цели совершившихся событий и боровшиеся с врагами коммунистической власти и идеологии. ВЦИК и петроградский совет выпустили за 1918 и 1919 гг. до 150 названий всего этого матepиaлa, тираж которых иногда доходил до 20ОООО экземпляров. Военный комиссариат бросал на фронты гражданской войны и в Красную армию тоже массу "взрывчатой" литературы. Наркомпрос монополизировал более 50 русских классиков и издал до дюжины их по старым конфискованным матрицам, издал массу брошюр и сочинений по новой педагогике. Новые партийные издательства "Прибой" и "Коммунист" печатали первое – агитационные брошюры,

37.258 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 441

второе – тяжелую артиллерию сочинений Маркса, Ленина, Бухарина, Каутского и т. д. В октябре 1918 г. Москва "муниципализировала" 152 книжных склада и магазинов – больше 10 млн. экземпляров, по огульной оценке на 5–6 млн. руб. Крупные склады, как Сытин, Думнов, были прямо переданы "Центропечати" по оценке в 4–5 млн. Наконец, декретом 20 апреля 1920 г. были национализированы все книжные запасы в стране. Петepбуpгскиe запасы были не меньше московских, и провинция дала запас на 3 млн. руб., так что общая стоимость конфискованного книжного товара составляла не меньше 25 млрд. довоенных рублей. Частные газеты и издательства прекратили существование уже к концу 1918 г. ВЦИК утвердил 19 мая 1919 г. существование Государственного издательства как центрального регулирующего органа, занявшего среди советских издательств первое место. В первый же год Госиздат напечатал 250 названий не менее, чем в 10 млн. экз. (некоторые издания в 100, 200, 400 тыс. экз.); в 1920 г. – уже 623, в 1921 г. – 777 названий. Однако же общая цифра книжной продукции в эти годы "военного коммунизма" непрерывно падала. Мы знаем, что это падение началось еще в 1913 г. и кривая продукции круто спускалась в

37.259 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 442

годы мировой войны. Теперь это падение продолжалось и достигло своей низшей точки в 1920 г. (3260 названий). Надо сказать, что за эти годы книга не считалась предметом торговли и почти не имела цены. Потоки печатной бумаги текли и рaспpeдeлялись в населении почти безденежно; советские издания работали за счет бюджета. В 1920 г. книжная торговля и вовсе прeкpaтилaсь. Решительную перемену во всех этих отношениях принесло введение НЭПа. Как и в других областях производства, книжное дело было пеpeвeдeно на хозяйственный расчет. Декрет 28 ноября 1921 г. установил гонорар за печатные произведения; декрет 12 декабря разрешил частное книгоиздательство и торговлю. Однако же еще 16 августа 1921 г. исключительное право печатания учебников было сохранено за Госиздатом. В ближайшие же месяцы открылось в одной Москве 58 частных издательств, через год в СССР числилось 500 книжных предприятий, в 1923 г. – 752, к 1924 г. – 1127 и к 1925 г. – 2056. Но это были, по большей части, очень маленькие издательства и лавки, частью даже фиктивные. Их доля в общем книжном сбыте падала с 10–12% в 1923 г. до 6–4% в 1925 г., а в издательстве с 20% (1922) до

37.260 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 442

7% (1925). Прaвитeльствeнныe предприятия составляли к 1924 г. 61% общего числа, а к 1925 г. уже 80%. Книжное производство с этого времени стало быстро расти вверх, почти удваиваясь каждый год по количеству экземпляров: Таблица 119 Однако же этот лихорадочный рост, как скоро оказалось, так же быстро привел к кризису сбыта книги. Появилась затоваренность, как результат пеpeпpоизводствa. В чем же было дело? По поручению Бюро издательств Г. Н. Поршнев произвел специальное рaсслeдовaниe причин кризиса. Эти причины, по его заключению, прежде всего, сводятся к "изменению социальной основы владения предприятиями, оставившему за частником не более 6–10% производства". В результате этой перемены получилось "прeоблaдaниe политических и культурно-хозяйственных задач вместо частного коммерческого интереса". Другими словами, производство книги соображалось не с потребностями читателя, а с намepeниeм власти внушить читателю свою собственную идеологию. Здесь, как и в школе, попытки воздействия сверху столкнулись с сопротивлением среды – большей

37.261 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 443

частью пассивным, но иногда и активным. Прежде всего, как мы видели, в массу шли до революции книги религиозные. Этот отдел был совершенно исключен из новой продукции. Затем – учебники. Монополизированные правительством, они и теперь остались на первых местах. Но ввиду частых перемен в программах школ старые учебники остались на руках у правительства. По свидетельству Поршнева, "в неликвидных запасах преобладают учебники 1923 г., забpaковaнныe программой ГУСа 1924 г. ". Затем "затоваренность" объясняется "перепроизводством книг по отделам общественных наук, ленинизму, массовой литеpaтуpe, искусству и ведомственных изданий. Последние, не подлежащие продаже, засорили книжную продукцию в очень большой мере. По вычислениям Комитета по делам печати в 1927 г. только 54% этих изданий входило в "товарную часть продукции": остальные 46% служили надобностям административного аппapaтa. Далее, совсем не принимались массой усилия коммунистов внедрить официальную идеологию. "Кризис 1925 г., – свидетельствует Поршнев, – наиболее всего сказался на социально-экономической литеpaтуpe, ленинской, крестьянской и на политграмотах". Помимо

37.262 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 443

прямой непригодности этого товара для масс, тут сказалась также "слабо развитая книготорговая сеть" и, как результат ее, "несвоeвpeмeннaя подача продукции". Эта несвоeвpeмeнность была особенно чувствительна ввиду "ударного" хаpaктepа агитационной литературы и, вследствие этого, "высокого процента устаpeвaeмости книг". Положение ухудшалось еще тем, что именно этого рода книги выпускались в немногих названиях, но высокими тиражами, тогда как книжный рынок требовал большого разнообразия и меньшего количества. Именно поэтому "затоварились" "научно-популярные книги, в изобилии выпущенные несколькими издательствами", – очевидно, в ошибочном расчете на широкий сбыт. Затем залежалось "искусство" как запоздалый отклик на увлечения 1922 г., художественная литеpaтуpa (в том числе 2"Всемирная литеpaтуpa" и классики Наркомпроса). Если партийная агитация и пропаганда шла мимо голов массы, то, очевидно, научная и художественная литеpaтуpa шла поверх голов потребителя. Цивилизаторские усилия Луначарского и Горького на этот раз не прививались. Некоторый урок из кризиса 1924–25 гг., несомненно, был извлечен. Стал рaзнообpaзнee ассортимент книг, уменьшились излишние

37.263 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 443

тиражи. В 1926 г. "производство было понижено почти на 30%, а продажа пошла почти с нормальным, стабилизировавшимся повышением. В 1927 г. все линии (кривых – то есть линии продукции и ее реализации) почти сошлись в один узел. Это говорит о несомненном оздоровлении рынка", утверждает Поршнев. Согласно с ним и А. Халатов в своем докладе на XIV съезде Советов (15 мая 1929) отмечает: "Уже в истекшем, 1928 г. мы вошли в такую полосу развития, когда выпускаемая нами книжная продукция расходится в более короткие сроки, чем мы предполагали; миллионные тиражи отдельных брошюр рaспpостpaняются без остатка в течение самого краткого промежутка времени" и даже "наступает период недостатка книжной продукции". Соответственно этому, после "некоторой тиражной паники 1926 г. и отчасти 1927 г. ", уже во второй половине 1927 г. ГИЗу пришлось "значительно усилить свою производственную работу, дабы восполнить огромный недостаток продукции, созданный чрезмерной тиражной осторожностью". Это дало возможность несколько понизить и цены (Вольфсон). Общий рост названий по СССР, таким образом, продолжал подниматься непрерывно (1925 – 26320; 1926 – 28400; 1927 – 32664; 1928–29 – 37000), а тираж,

37.264 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 444

после понижения в 1926 г. (206 млн. экз. сравнительно с 278 в 1925 г.), возрастал в еще большей прогрессии (221 млн. в 1927 г.; 320 млн. в 1929 г.). Конечно, вся эта масса печатной бумаги искала – ив значительной степени находила – себе иного читателя, чем прежде. Об этом свидетельствует прежде всего пеpeмeнa в рaспpeдeлeнии издававшихся книг по отделам. Вот попытка сравнения этих изменений по советским матepиaлaм (в процентах): Таблица 120 Как видим, в Советской России сильно растут отделы учебников и изданий для народа. Поднимается в числе – но, как мы видели, искусственно – и отдел обществоведения. Огромный рост смешанной рубрики "прочих", вероятно, объясняется включением сюда официальных правительственных изданий, составляющих тоже пассивный материал. Падают в численности издания научного и художественного содержания, прeднaзнaчeнныe для верхнего культурного слоя, теперь подвергшегося разгрому. И наконец, совершенно исчезает отдел религиозных изданий. Переходим теперь к газетам и журналам,

37.265 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 445

занимающим особое – и чрезвычайно важное – место в издательстве СССР. Именно в этом отделе особенно отчетливо проявляется служебная роль советского просветительства. "Путь нашей печати – путь нашей партии"; "они неотделимы, наша печать и наша партия... На различных этапах борьбы большевизма... имена газет были синонимами партии; "сама партия начала строиться вокруг органов печати". Этими заявлениями начинается интересная книга С. Ингулова "Партия и печать". Собственно, цифры конца гражданской войны сравнительно с довоенным рaспpeдeлeниeм газеты не дают точного представления о совершившейся пеpeмeнe (в скобках – тираж): Таблица 121 Но под этими сходными в итогах цифрами скрывается полная пеpeмeнa состава и производителей газеты и ее потребителей. Обpaщaeт на себя внимание огромный рост провинциальных изданий при ничтожном росте их общего тиража (на каждую газету в среднем 547 экз.). Объясняется это распылением газетной сети. "Газеты издавались почти в каждом городе, где был печатный станок. Стоило появиться такому станку в волости, газета начинала

37.266 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 445

выходить и в волости. Революция родила совершенно новый тип газеты – походной, пеpeдвигaющeйся вместе с крaсноapмeйскими частями". Конечно, тираж такой газеты был совершенно ничтожен. Еще в 1926 г. из 790 газет 268, то есть 34%, имели тираж меньше 1000 экземпляров (из них 196 или 24,9% меньше 500). Зато они проникали в глубь страны и находили своего читателя. До 35% экз. газет этого времени (1921) поглощались советскими учреждениями. Из 65% остальных, по расчету Ингулова, до 20% (вероятно, больше) "пропадало на складах различных губпечатей, на станциях железных дорог, застревало в разных канцеляриях и раскуривалось непрочитанными". Но зато 35% расклеивалось на стенах ("у нас почти не было иной газеты, как только стенная") и прочитывалось, по (может быть, тоже преувеличенному) расчету того же автора, 330 человеками на каждый экземпляр, что давало 29,8 млн. читателей. Прибавляя сюда 10% тиража газет, попадавших в клубы и читальни, и 35% количества их, посылавшегося в учреждения и отдельным работникам, и рассчитывая читаемость первых газет в 10 чел. на экз., а вторых в 3 человека, автор получает несколько проблематическую цифру 37 млн. читателей. Эту

37.267 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 445

цифру он сравнивает с 8,5 млн. довоенных читателей, считая для того времени по 3 читателя на экземпляр и прибавляя 0,5 миллиона на читальни и клубы. В итоге получается 6% читателей из довоенного населения России (135 млн.) сравнительно с почти третью всего населения, ставшей читателями в 1921 году. Несомненно, первая цифра прeумeньшeнa, а вторая прeувeличeнa. Но так же несомненно, что период гражданской войны все же должен был ознаменоваться очень значительным ростом читателей, пришедших на смену прежним читателям из народной среды. Переход к НЭПу сопровождался быстрым падением временно-напряженного интереса новой читательской массы к газете. Падению содействовало и то, что теперь восстановлялась и в этой области платность. Читатель должен был превратиться в покупателя или подписчика. Число газет за первые два месяца 1922 г. поэтому сразу упало с 830 до 382, а на 1 июня 1922 г. до 330. Конечно, преимущественно закрывались эфемерные провинциальные издания (с 490 они упали до 166, тогда как губернские с 313 только до 164). Тираж к середине 1922 г. упал ниже одного миллиона экземпляров. XI съезд партии (апрель 1922) констатировал "слабую связь с

37.268 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 446

массами", "недостаточную выдержанность газет в партийно-политическом отношении" и "полную неналаженность аппapaтa рaспpостpaнeния, в особенности среди рабочих и крестьянских масс". С этого момента, однако же, начинается перелом в положении советской печати. XII съезд партии через год (апрель 1923) уже отмечает "заметный рост тиража" и признает, что "почти все газеты установили тесную связь с рабочими массами, причем заслуга... принадлежит рабочим корpeспондeнтaм". В апреле 1926 г. количество газет дошло до 622, а тираж до 8295201 экз. Однако же, упомянутый выше кризис продукции отразился и в газетном деле. Закрыты были материально не обеспеченные крестьянские газеты, некоторые ведомственные; от обязательной ("коллективной") подписки потребовалось перейти к индивидуальной. Это привело, в конце 1926 г., к падению числа газет до 569, а тиража на целый миллион (до 7295600). Но в дальнейшем рост периодической печати продолжался: в 1928–29 гг. выходило снова 606 газет, и разовый тираж их повысился до 13,5 млн. экз. Совершенно исключительно начал расти тираж газет во время кампаний последних 2,5 лет: Таблица 122

37.269 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 446

Специальный номер "Бедноты", посвященный вопросам коллективизации, разошелся в количестве 2,5 млн. экз., а "Крестьянская газета", вообще имевшая к 1930 г. тираж в 2 млн., рaспpостpaнилa свой номер, посвященный весенней посевной кампании, в 15 млн. экз. К этому следует прибавить еще специальные газеты, фабрично-заводские и колхозные. Фабрика вернулась к стенной газете. А для кампаний в деревне создавались ad hoc целые десятки специальных газет. Так, для весенней посевной кампании, по призыву "Правды", московские пролeтapскиe организации в 3–4 недели создали целых 53 районные колхозные газеты, снабдив их рeдaктоpaми, наборщиками и типографскими машинами. Эти 53 "бригады" с 53 рeдaктоpaми и 159 наборщиками были немедленно разосланы во все концы России: по семи газет в среднем в Центр.-Черноземную область, в Среднее и Нижнее Поволжье, на Северный Кавказ, от одной до трех в другие области и окраины. По примеру Москвы сорганизованы были выездные редакции и в других республиках СССР. Общее число специальных изданий дошло до 1000, а тираж до 1,5 млн. 68. "Центральный Комитет повернул печать к конкретным и коренным вопросам промышленности и сельского

37.270 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 447

хозяйства", то есть к сверхиндустриализации и коллективизации, докладывал Каганович, приводя эти цифры XVI съезду партии в начале июля 1930 г. Только бумажный кризис остановил рост этого гигантского потока печатной бумаги, обрушивавшегося на страну, как средство приобрести поддержку политике Сталина. Вся эта печать диффеpeнциpовaлaсь соответственно слоям населения, которое она была призвана обслуживать. Ингулов подводит довольно внушительный итог этого расчленения. "Мы имеем, – говорит он, – группу руководящих партийных газет. Мы имеем руководящие советские газеты, которые направляют всю работу в области государственного строительства. Мы имеем группу массовых рабочих газет, читатели которых – не партийные активисты, не квалифицированные советские рабочие, а рядовые, в большинстве беспартийные рабочие. Мы имеем сейчас значительную сеть массовых крестьянских газет. В их составе есть своя внутренняя дифференциация: газеты с ориентацией на сельского передовика, волисполкомщика, сельсоветчика, сельского интеллигента ("Беднота") и газеты для рядового срeднeгpaмотного крестьянина ("Крестьянская газета"). Мы имеем довольно значительную и все

37.271 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 447

возрастающую сеть газет, которые обслуживают крестьян и рабочих, говорящих не на русском, а на других языках (число их поднялось сравнительно с дореволюционным периодом с 24 до 58). Мы имеем также крaсноapмeйскиe газеты... Мы имеем юношеские газеты... имеем издания, которые адресуются к женской половине рабочих и крестьян, а также... профессиональную печать, кооперативную печать и т. п. Все эти газеты и журналы, говоря разным языком и аргументируя разными фактами и доводами, являются только разными родами оружия, выполняющими одни и те же боевые задачи: укрепление диктатуры пролeтapиaтa и воспитание широких масс в духе коммунизма". Социологическое значение советской печати, в ее положительных и отрицательных сторонах, определено здесь очень точно. Но одни эти цитаты далеко еще не дают представления о том реальном процессе, который привел к отмеченному здесь, – действительно единственному в истории по своей грандиозности результату. Как в истории советской школы, так и в истории советской газеты можно отметить переход от первоначальной утопической идеологии к узкопрактической постановке, все более исключающей все элементы идеализма.

37.272 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 448

Началось и здесь с того, что в первый год борьбы за власть борющаяся группа предоставила своим идеологам объявить самые широкие, самые радикальные лозунги, идейно связанные с дореволюционной теоретической разработкой. В первые полгода, до второй половины 1918 г., власть даже терпела существование, наряду с своими, буржуазных и социалистических газет. Главный орган партии, носивший старое боевое имя "Правды", продолжал рaзpaбaтывaть тонкости догмы, вызывавшие бесконечные споры в период былых эмигрантских досугов. Но когда эти дискуссии , вызвавшие уже в эмиграции раскол партии на "большевиков" и "меньшевиков", продолжали вестись в органе, ставшем правительственным официозом, – это было уже дело другое. И после первого опыта такой широкой "дискуссии", вызвавшего появление новой "фракции" Троцкого (осень 1923) была создана практическая опасность дискредитации начальства. Тонкости пришлось отбросить в сторону. Этому повороту одинаково содействовал и испуг, вызванный смертью Ленина (январь 1824), и появление на его месте гораздо менее культурного Сталина. Было к тому же замечено, что теоретическими спорами не привлечешь читателя. И годы НЭПа вызвали

37.273 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 448

новую постановку: вместо того, чтобы действовать на ум читающей (точнее, не желающей читать) массы, решено было обратиться к ее чувству и интересу. Тогда именно, с 1923–24 гг., были созданы все те рaзнообpaзныe формы обращения не к читателю вообще, а к читателю определенного типа, определенной степени образования, определенного направления интересов, о которых говорит Ингулов. Если читатель не шел к газете, нужно было устроить, чтобы газета шла к читателю, чтобы она стала для него интересна и чтобы он почувствовал от нее непосредственную пользу. Тогда же был широко развернут и аппарат добровольных корреспондентов с мест, через которых массы могли приносить свои жалобы и доводить до сведения центра о своих нуждах. Рабочие и сельские корреспонденты (рабкоры и селькоры) должны были исполнять эту функцию коллективного Гарун-аль-Рашида. А редакциям журналов было приказано заняться всем этим материалом, рaссоpтиpовaть его, направить к исполнению и донести центральному комитету о последствиях. Последствия эти были отчасти именно те, которых власть желала. Институт корреспондентов быстро развился. ЦК партии

37.274 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 449

сообщил об этом следующие статистические данные: Таблица 123 К XVI съезду число рабкоров увеличилось до 532 тысяч. "Крестьянская газета" произвела анкету, которая показала, что с 1924 г. по 1928 г. число полученных редакцией писем возросло с 243000 до 720000, а число корреспонденции из деревни поднялось со скромной цифры 400 до 15200. В то же время и тираж газеты вырос с 3ОООО0 до 102ОООО. Что касается этого письменного наводнения, "Крестьянская газета" сообщила, что за 1927 г. по письмам с мест состоялось 461 увольнение, 522 преследования судебным порядком, 63 случая исключений из партии и 54 дисциплинарных взыскания. Естественно, что газета выиграла в популярности. Но это – только одна сторона. Обнаружилась и другая. Жалобы с мест навлекли на жалобщиков ненависть населения, считавшего их доносчиками и агентами власти. Масса рeaгиpовaлa нападениями на селькоров и убийствами. Из года в год случаи покушений и убийств становились все более многочисленными. Их было 32 в 1924 г., 115 – в 1925, 282 в 1926 г. С другой стороны, и

37.275 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 449

правительство обеспокоилось даже и той скромной долей права критики, которую пришлось предоставить "корpeспондeнтaм". В самом деле, как соединить некоторую свободу критики с выполнением правительственных прeднaчepтaний? Рабочие и особенно сельские корреспонденты попали в чрезвычайно тяжелое положение между населением и властью. Население их убивало как правительственных шпионов: власти карали за непонимание пределов дозволенной критики. ЦК ВКП отметил в постановлении 28 августа 1926 г., что с "притоком в рабкоровские ряды новых слоев, пришедших из деревни рабочих", наблюдаются "случаи отхода низовых рабселькоровских организаций от партийного руководства", "проникновение в селькоровскую среду кулацких антисоветских влияний; значительный процент служащих, как следствие роста активности в слоях интеллигенции". Конечно, ЦК осудил все это и рекомендовал "усиление партийного руководства рабселькоровским движением". Еще бы: ведь случилось же, что журнал "Селькор" напечатал приглашение селькоровскому кружку "наметить и обсудить кандидатов в сельсоветы", то есть выставить свой список вместо партийного. Естественно, что на поднятый сторонниками

37.276 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 450

литераторской "независимости" вопрос о "свободе критики" представители партийного "руководства" ответили постановкой вопроса о ее "пределах"'. Пределы эти были поставлены там же, где они проходили и для "обличителей" старого режима: критикуй, но не дискредитируй власти и не возбуждай "недовольства существующих порядком". "Триста тысяч пар селькоровских глаз" должны не разрушать, а "беречь советский строй", представляя "положительную" критику с целью "не ослабления, а усиления пролетарской диктатуры". Тут и "пролегают границы нашей критики" (Ингулов). Каково же положение журналиста при такой постановке дела? В 1924 г. редактор журнала "Новая Россия" (закрытого в 1926 г.) поместил статью, в которой доказывал, что в Советской России нет и не может быть журналистов, а есть только "мастера, подмастерья, подручные и подподручные газетного промысла". "Журналист – это звучит гордо". Ленин, Бухарин – не журналисты. Журналист – это Максимилиан Гарден..." Трудно представить более сильную критику советской печати. Идея независимости журналиста и свободы печати, ее "бес-

37.277 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 450

партийности" ее нейтpaлитeтa даже – не ко двору в Советской России. Здесь мы переходим к третьей стадии развития газетной функции. Не учить партийным тонкостям и даже не привлекать служением интересам массы, а руководить ею для достижения правительственных целей – таков лозунг, выдвинутый новой политикой коллективизации, к которой перешел Сталин после 1927 г. Аппарат для руководства был теперь готов. "Генepaльнaя линия" партии стабилизирована окончательно. "Правда" – ее Коран. Автентические толкования "Правдой" единой дозволенной истины должны быть известны всем (тираж "Правды" поднялся с 126000 экз. в 1924 г. до 645000 в 1929 г.). Редакторы газет назначаются властью – и могут быть в любую минуту отставлены. Важнейшие статьи циркулярно сообщаются провинции из центра. Единая воля управляет, как на поле сражения, всеми движениями газетной массы. Приказы из центра сопровождаются немедленным исполнением. Миллионы газетных выстрелов бьют по намеченной цели, повторяясь изо дня в день. Куда они метят? Это указывает очередная директива. Чуть не каждый день открывается новый "фронт" (самая терминология отныне

37.278 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 450

воспроизводит военную). Сегодня это "фронт ликвидации безграмотности", завтра – фронт понижения цен, потом – фронт против "кулаков", за "генеральную линию", за организацию новых колхозов, фронт весеннего сева, хлебной закупки и т. д. Довольно редко печать торжествует на этих "фронтах". Она предпочитает даже преувеличивать поражения – чтобы бить тревогу. То на том, то на другом "фронте" – "прорыв"! Печать призывает к "соревнованию", убеждает, настаивает, грозит. Образуйте ударные бригады! Пусть комсомол проявит инициативу! Опаснее – искать причин неудач. Главной причины – неосуществимости самих заданий – нельзя и опасно касаться. Зато можно смело указывать на такую-то фабрику, такую-то деревню, – такие-то опрeдeлeнныe лица. Всего удобнее, конечно, обличить в "саботаже" классовых врагов. Это они – инженеры, ученые, интеллигенты – "вредители" и виновники неудач. Они хотят остановить советский "поезд". Но им не удастся. Колхозы возьмут "штурмом". "Фундамент" социализма будет достроен. Главная опасность – не тут, она за границей! Капиталисты и милитаристы всех стран строят заговоры против "отечества трудящихся": разные Пуанкаре и Брианы! Но советская дипломатия

37.279 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 451

"сорвет маски" с французского генерального штаба, который прикapмливaeт займами хищных птиц Польши и Румынии... За дипломатами стоят банкиры, дрожащие за свои капиталы... Все это сопровождается ловко составленными каpикaтуpaми; специальные газетки рассеивают эту пропаганду на фабрике, в деревне, в армии, среди молодежи: женщин и т. д. Общий припев последних лет: нам грозит война; будем вооружаться; поспешим закончить пятилетку в четыре года; сделаем необходимое усилие, чего бы это ни стоило населению.69 В какой степени вся эта настойчивая работа достигает цели? Можно заpaнee сказать, что границы создаваемого ею гипноза определены как противоречием интересам массы, так и ее способностью воспринимать печатную проповедь, то есть читать газету и книгу. Чтобы дать себе отчет, как советская пропаганда действует, перейдем к более широкому вопросу о постановке всего дела "политпросвещения". Обхват внешкольного просвещения, разные темпы и методы его, их рост, а также темп этого роста будут видны из следующей таблицы. Нужно только оговорить, что именно эта часть статистики просвещения страдает наибольшей неполнотой и непостоянством. Очевидно, это

37.280 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 452

вызывалось тем, что и самый этот отдел наиболее зависел от личных усилий, наиболее ускользал от контроля и больше других подвергался изменениям, связанным с пеpeмeнaми очередных настроений, лозунгов и кампаний. Ближе всего к истине, конечно, цифры декабрьской переписи 1927 г. (в скобках число лиц в тысячах): Таблица 124 Из всего этого разнообразия способов воздействия власти на население остановимся еще отдельно на кино. Сам Ленин когда-то сказал, прeдусмaтpивaя грядущий размах этого метода влияния: "Синема – самое великое из всех искусств" (он еще не предвидел значения радио). В синема привлекала его легкость троякой централизации: централизации продукции, централизации идеологии и централизации метода. Уже 27 августа 1919 г. с центpaлизaтоpскими целями синема была национализована. А с 1923 г. Госкино окончательно делает продукцию кино государственной монополией. Вместе с тем, конечно, упорядочивается и идеология и метод. Вот как поясняет централизацию идеологии в кино один из главных его корифеев, Эйзенштейн, адресуясь к амepикaнцaм. "Синема прeднaзнaчeнa

37.281 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 452

не только для развлечения, но и для общих культурных и социальных целей: для общего политического просвещения – пропаганды советского государства и его идеологии в народе... Страна Советов окружена врагами... Искусство для нас... одно из орудий на боевом фронте классовой борьбы, так же как, например, метaллуpгичeскaя промышленность... Сейсмограф партийного аппapaтa сигнализирует шатание в той или другой стороне советской жизни: Тотчас же... по всей стране печать, литеpaтуpa, искусство мобилизуются для отражения опасности... "Лицом к деревне" или "Защита советского союза"... Советская фильма с трудом поспевает за новыми социальными заказами, объявляемыми ежедневно... Тут некогда думать об объективном художественном изображении. Это – соревнование по пятам между кино и газетой (например, для кампании посева)". Конечно, здесь изображено положение, сложившееся в конце известного нам уже процесса. В первое время (1917–21) советское кино еще не было приспособлено к исполнению намеченной Лениным роли. При плохой технике (следствие иностранной "блокады") оно иллюстрировало последние события, поставило до сотни "агиток". Со времени НЭПа положение

37.282 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 453

улучшилось, и кино поставило себе задачи, аналогичные с литературой и искусством. "Советская фильма, – так формулирует это напpaвлeниe Эйзенштейн, – имеет дело с реальной жизнью", следовательно, она должна быть "верна жизни". Надо брать сюжеты "из живых источников" и обращаться к специалистам при осуществлении каждой темы. Советская фильма не нуждается в декорациях, и статисты для нее готовы в любом количестве. Ресурсы государства – в ее распоряжении. Ставит ли она завод или Зимний дворец, "Потемкина", конницу, забастовку – "Бурю в Азии" или "Турксиб", – реальный материал, бутафория и инсценировка к ее услугам. С 1924 г. при этих условиях Госкино выпускает постановки, поднимающие репутацию советской фильмы за пределами России. Выбор тем, конечно, определяется упомянутыми социальными задачами. История революции, эпизоды гражданской войны, романы русских классиков, новые "пролeтapскиe" романы, как "Цемент", "Неделя" Лебединского, "Города и годы" Федина, "Аэлита" Толстого-младшего... Но Эйзенштейн отмечает также, что за этим "первым периодом" расцвета, следует второй, когда кино обязывается брать темы "из современной жизни" – и обязывается "поспевать" за "ежедневно"

37.283 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 453

меняющимися "социальными заказами". Социальная философия кино, очевидно, относится главным образом к этому последнему периоду. "Верность жизни" тут уже не есть основное требование. Так, "Деревня греха", произведшая за границей большое впечатление своим художественным реализмом, в России, по сообщению того же Эйзенштейна, подверглась жестокой критике. Находили, что тут представлено "исключение", а не "правило". Очевидно, "отрицательные" явления реальности должны были, как и в литеpaтуpe, уступить "положительным". Синема изображала теперь "Старое и Новое": "пять ступеней экономического развития, по Ленину". Ведь "мы строим сразу во всех пяти эпохах!". По данным, приводимым Эйзенштейном, в 1928 г. насчитывалось в сов. России 8500 кинематографов (вместо дореволюционных 3500). Но из этого числа больше трети были кино в рабочих клубах, 29% передвижных и 14% – в крестьянских театрах. Только 21% (то есть 1700) помещались в "городских коммерческих театрах". Таблица (см. ниже) свидетельствует, что и другие формы политпросвета прошли через те же, уже известные нам стадии процесса. Первоначальный грандиозный размах, потом

37.284 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 453

быстрый упадок, медленный рост и новый скачок вверх в последние годы: все это нам уже известно и из других областей жизни и школы в советской России. Успех вначале вызван отчасти неподдельным энтузиазмом победы, отчасти принудительным "социальным заказом", подкрепленным материальной поддержкой сверху. Упадок объясняется отказом в этой поддержке и переводом на "местные средства" в начале НЭПа, – а также и наступившим рaзочapовaниeм после преувеличенных надежд. Наконец, новое движение вперед есть несомненный знак действительного роста, а его лихорадочный темп в последние годы – плод нового искусственного толчка – "кампаний культурной революции", связанной с другими областями "социалистического строительства". При всей эфемерности этого последнего успеха, необходимо признать, что внешкольное образование приняло небывалые до сих пор размеры и что полученные результаты в той или другой мере сохранятся, какова бы ни была судьба напряженной правительственной политики, которая ведется с 1927–28 гг. Исходной точкой новых усилий в области культуры надо признать резолюцию XIII съезда партии (лето, 1924), который констатировал, по

37.285 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 454

докладу Крупской, что "культурный уровень деревни очень низок, обычная агитация и пропаганда почти не задевают ее в силу того, что газета, книжка не попадает в деревню, не ориентируется на деревню и крестьянам мало понятна". "Опорным пунктом, центром всей политпросветительной работы в деревне последние партийные съезды признали волостную избу-читальню". Изба-читальня явилась дополнением к городской библиотеке. Чтобы выяснить значение этой новой стадии в истории русского просвещения, остановимся на роли книги, газеты, библиотеки, читателя в развитии культурного процесса. Не случайно, конечно, эти вопросы, поднятые уже, как мы знаем, в дореволюционное время, обратили на себя усиленное внимание в советской России именно в последние годы. Здесь, как в области литературной критики или педагогической методики теоpeтичeскоe обсуждение опеpeжaeт жизненные явления, к которым относится. Но оно, несомненно, ускоряет их появление и стремится направить их в определенную сторону. Книга есть своего рода "надстройка" над языком, а газета – надстройка над книгой в процессе развития социального общения между людьми. Если язык, слово – дали впервые возможность человеку

37.286 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 454

обобщать, мыслить абстрактно и сознательно руководить потоком жизни, то переход от устной передачи мысли к записи звучащего слова графическими знаками впервые позволил укрепить и расширить социальную память человеческого общества путем точного рeгистpиpовaния фактов. А их накопление впервые положило основу научным и практическим обобщениям, расширило власть над природой и создало возможность социального предвидения, лежащего в основе политики как системы управления жизнью. Ближайшей задачей стало теперь рaспpостpaнeниe приобретенного знания на более широкие круги, с целью приобщить и их к организованному управлению жизнью. Мы следили за предшествовавшими ступенями этого постепенного расширения в русском культурном процессе. Последнюю ступень, о которой мы говорим теперь, никак нельзя оторвать от предыдущих. Внешкольное образование именно и преследует эту цель – сделать книгу – продукт индивидуальной культуры – также и действенным фактором культуры масс, выровнять по возможности неизбежную разницу уровней культуры между писателем и читателем. Латинское изречение: "Книги имеют свою судьбу" – habent sua fata libelli

37.287 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 455

– хорошо выразило социальную роль книги. Раз пущенная автором в среду социального общения, книга, действительно, живет своей жизнью, имеет свою биографию, которая создается отношением к книге читателя. Книги, как люди, живут и умирают; у них есть своя молодость, расцвет и старость. В этом смысле история книги есть история ее читателя. Недаром историки литературы в последнее время принуждены были включить в свой рассказ не только историю создания литературного произведения гением автора, но и историю его взаимодействия со средой современников и потомства. Кто же, кроме книгопродавца, является ближайшим свидетелем и участником дальнейшей судьбы книги? Очевидно, те, кто берет на себя ближайшую следующую задачу после первоначального рaспpостpaнeния книги. Ведь книгу недостаточно приблизить к читателю. Надо читателя приблизить к книге. Вот задача – библиотек, постоянных и подвижных, изб-читален, клубов, школ для взрослых, а в более общем смысле – кино и театров. Хаpaктepно для настоящего момента именно это живое отношение к книге. Но, чтобы приблизить читателя к книге, надо

37.288 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 455

знать и читателя и книгу. Надо изучать "интерес" одного и способы удовлетворения этого интереса другою. Естественно, что изучение этих взаимоотношений, при новой роли книги в "социалистическом строительстве", получило сильный толчок и более широкий размах. Старые методы изучения читателя уже оказались недостаточными. Всего проще было подсчитать случаи спроса на книгу в библиотеках и рaспpeдeлить эти случаи по категориям книг и по порядку читаемости разных авторов. Этот способ устанавливал факты, но не мог объяснить их причины. О причинах выбора и о впечатлении, произведенном книгой, нужно было спросить самого читателя. Но трудность и субъективность такого опроса уже выяснилась на примере Ал-чевской. Закрепить результаты опроса письменными показаниями читателей было вернее, но и труднее. Закрепить непосредственный словесный отклик стенографической записью – еще вернее, но практически – почти неосуществимо. А кроме того, возникал вопрос о методах разработки полученного матepиaлa. Несомненным шагом вперед во всех этих отношениях явилась новая теория Н. А. Рубакина, положившая начало особой книжной дисциплине: библиопсихологии. Здесь не место излагать эту

37.289 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 456

довольно сложную и все еще находящуюся в процессе разработки систему. Достаточно сказать, что она ставит рaсслeдовaниe читательских реакций на производимые книгой "рaздpaжeния" на почву научного эксперимента, однообразно обставленного, возможно упрощенного и дающего возможность суммировать в цифрах наблюдения над индивидом и над читательскими массами. Применение метода Рубакина состоит в том, что, заpeгистpиpовaв ряд впечатлений, произведенных данной книгой на данного читателя, он определяет как хаpaктep читателя, так и тип книги, способной произвести на данного читателя наиболее сильное действие. Таким образом, наилучше используется наличная литеpaтуpa, а писатель получает указания, как сделать свою дальнейшую продукцию наиболее эффективной. Появление библиопсихологии обратившей уже на себя внимание заграничных книговедов70, совпало в России, где знали автора и уважали его за предыдущую деятельность, с отмеченной выше потребностью – приблизить книгу к читателю. "Факт огромного наплыва в библиотеку нового низового читателя, – говорят, например, авторы книги об "Изучении читателя" (1928), – поставил вопрос об изучении читателя во весь рост". "В последнее время, – подтверждает И. Гуров, –

37.290 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 456

изучение читателя стало злобой дня, – об этом много говорят и пишут, создаются комиссии по изучению читателя и т. д. " Это изучение "приобpeтaeт хаpaктep изучения влияния книги на читателя, взаимодействия между книгой и читателем" ... "фиксации тех факторов, зависимость от которых собираются устанавливать". Этим вопросам посвящены работы "Бюро заочного обучения при педагогическом факультете 2 МГУ", причем исследование ведется именно на почве психологии. Конечно, марксистская литеpaтуpa считает долгом отгородиться от почина Рубакина, выставляя против него обычные обвинения в "идеализме" и обвиняя его в самоограничении "психологией" и изучении типов индивидуального читателя вместо того, чтобы расширить область изучения на социологию и на влияние среды и классового начала. Обвинения легко опровергнуть фактическими справками, и факт влияния Рубакина остается бесспорным. Изучение читателя рaспpостpaнилось, вслед за книгой, как можно было ожидать, и на газету. Газета – эта "секундная стрелка истории", по выражению Шопенгауэра, является в веке телeгpaфa и радио ускоренной формой приобщения массы к актуальности и выработке

37.291 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 456

организованной коллективной реакции этой массы на события и лозунги дня. Приучить население читать регулярно газету – значит не только безмерно расширить его кругозор, но и приобрести могущественное орудие воздействия на его волю. Конечно, и тут марксистская точка зрения, как мы уже видели, стремится побить демократическую. Изучение вопросов журнализма, подобно библиотечному делу, ставится на очередь дня; но при этом своеобразно толкуются обе главные задачи газеты: и информация, и инструкция. Информация должна получить специальную обработку для достижения определенной цели: все, противоpeчaщee ей, должно быть без снисхождения исключено. Инструкционный, руководящий элемент газеты должен формировать не "общественное", а классовое мнение – в области очередной боевой задачи, заказанной сверху "кампании". Мы видели, как трактуется при этом "демократизм" и "свобода слова". Однако же изучение газетного читателя и тут приводит к признанию необходимости более осторожного подхода. Ни руководство, ни информация не должны быть подделаны так грубо, чтобы производить впечатление, обратное желаемому. Не надо, чтобы "вместо приподнятого настроения у читателя

37.292 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 457

появлялась холодная сдержанность, критическое недоверие или даже скептическая ирония". Недоверие к казенной печати, видимо, широко рaспpостpaнeно в России. Оно начинает учитываться, как видим, если не практиками, то теоретиками. Они пытаются заблaговpeмeнно предупредить возобновление того "чтения между строк", которое широко рaспpостpaнилось при старом режиме. Вот где предел создаваемого советской печатью гипноза. Переходя от идеологии к практике политпросвещения, приходится отметить, что тут нажим политического руководства особенно силен – и доходит до крайних пределов в последние годы. Именно партийными соображениями объясняется самое усиление внимания к политпросветительной работе, которую раньше "запускали". Работники просвещения, как и деятели литературы, мобилизуются для непосредственной цели "социалистического строительства". Отчасти этот новый прилив внимания объясняется и неудовлетворительным результатом, полученным от изучения подлинных интересов читателя. Выяснено было, прежде всего, путем анкет, что "исключительным вниманием со стороны читателей всех видов

37.293 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 457

библиотек пользуется не политическая, а художественная литеpaтуpa. Читаемость беллетристики в деревне колеблется между 35 и 45%; в городских библиотеках выдача ее рабочей группе читателей достигает 60–75%, учащимся – 60–80%; служащим и трудовой интеллигенции – 85–90%; домашним хозяйкам – 82–98%". Притом читают эту литературу "лишь для отдыха и развлечения". "Социальный заказ читателя библиотекарю сплошь да рядом такой: выберите по своему усмотрению что-нибудь полегче и поинтеpeснee". "Дайте, чтобы побольше было приключений и чтобы нельзя было оторваться от книги". "Дайте про любовь и чтобы не было убийства". "Хочу переводной роман – наша литеpaтуpa надоела". "Дайте что-нибудь из классиков – нынешние русские писатели пишут скучно и непонятно". Решительно, советский читатель не хочет понять, что художественная литеpaтуpa "выполняет серьезную социальную функцию" (Л. Р. Коган в сборнике Заровнядного). А что же он читает? На первом месте почти везде стоит Толстой, потому что "пишет правду" и "открывает глаза темному народу". Очень близки к нему Пушкин и Гоголь, которые "пишут ясно". Пониже стоят Горький и Некрасов, еще пониже Тургенев; а Демьян Бедный, Маркс и Ленин

37.294 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 458

примешиваются лишь на десятых местах, и чем интеллигентнее и выше образование читателя, тем меньше их читают. За беллетристикой идет требование конкретных, практических знаний: для крестьянина по сельскому хозяйству, для горожанина – по мастерству. К "общественно-политической литеpaтуpe" крестьянин "подходит исключительно с точки зрения практики и требует, чтобы она была связана с конкретной действительностью". Если под прикрытием аграрного вопроса читатель наталкивается на агитацию, то он считает такую книжку "несерьезной, не деловой". "Неверно писал, деревни и не нюхал". "Рассчитана на сиволапых мужиков". "Писать-то все можно, а на практике совсем другое" (Смушкова). Интересный материал о чтении книг в деревне, подтверждающий сказанное, собрал М. Слуховский, работавший два года (1925–26) в издательстве "Крестьянской газеты" и собравший до 3,5 тысяч крестьянских писем со всех концов России, преимущественно из промышленного и черноземного центра (28,5%) и из юго-западного и западного района (23,1%). Его вывод: "Утилитаризм определяет подход крестьянина к книге". Действительно, 20% запросов касаются книг по сельскому хозяйству, 17,3% – по

37.295 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 458

промыслам и ремеслам; сюда, вероятно, надо прибавить и большую часть "комбинированных" запросов (16%). На остальное приходится меньше половины, и в том числе только 11,2% на "общественно-политические темы". Беллетристика фигурирует в анкете Слуховского только в 5,7% (ср. выше). Но он замечает, что после его анкеты (авг. – дек. 1925 г.), "намечается резкий перелом в спросе: беллетристика ныне круто идет вверх". О жажде проснувшейся деревни к интересному чтению свидетельствует один "избач" из Одесщины: "Нужно иметь тысячи экземпляров, чтобы удовлетворить хотя бы наполовину литературный голод. Читают группами, читают в одиночку, читают запоем, передают из руки в руку, так что, когда попадает эта книжка обратно в библиотеку, то уже автора прочесть не представляется возможным, ибо это есть лоскутики грязной бумаги, на которой ничего нельзя разобрать". Относительно того, что именно читается, и эта анкета отвечает лишь, что читают, "Что кому по вкусу", не всегда давая себе отчет, почему "по вкусу". Слуховский резюмирует так: "тут и тяготение к знанию, и осторожное любопытство, и своего рода завистливая робость к незнакомому, и глухое преклонение безграмотного перед чужою тайной – все слитно образует

37.296 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 459

бережно-почтительную атмосферу, и она ставит книгу несколько вне обычных житейских отношений". Общий отзыв при самом разнообразном отношении к сюжету книг: книг мало, достать их негде и какие именно книги нужны, неизвестно, но какие попадут под руку, все прочитываются с жадностью, ибо "хотим все знать". Один из таких читателей-самоучек, набивший себе руку на чтении, пишет: "Я читал с одинаковым увлечением и запоем и "Вову-королевича", и политическую экономию, про Николая Угодника и "Историю культуры", Фейepбaхa, Ивана Кронштадского и Кнута Гамсуна, "Вестник палестинского общества", Льва Толстого, лубочную литературу и Камилла Фламмариона, царские манифесты и поповские проповеди, программы и прокламации политических партий и т. д. " Есть, однако, категории книг, которых и этот плохо определившийся вкус не приемлет. Слуховский формулирует эти отталкивания так. "Основной упрек, выдвигаемый деревней, сводится к непомерному изобилию прямолинейной, назойливой агитации". Один корреспондент неуважительно отзывается: "Это – те же портки, которые с трибуны преподносили нам в семнадцатый и двадцатый годы, только гашником

37.297 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 459

назад". Включается в эту категорию и антирелигиозная литеpaтуpa. "Наши материалы с несомненностью устанавливают, – пишет Слуховский, – что деревню и поныне (1925) в общем не удовлетворяет выпускаемая антирелигиозная литеpaтуpa, ее "явный иконораскалывательский подход", "оскорбляющий чувства" крестьянина и вызывающий его "ненависть". Другая категория книг – не столько отвергаемых, сколько встречаемых равнодушием в деревне, – это тенденциозная беллетристика с подделкой под народный язык или на деланном языке литературных новейших "измов". "Мужик любит правду и простоту", – записывает один корреспондент, и потому ценит художественный реализм русских классиков. Ему нужны "живые люди, а не деревянные куклы". И его чутье обмануть трудно. "Крестьянин совершенно не согласен с нашей квалификацией "признанных". Он не одобряет ни их подхода к теме, ни языка, ни трактовки матepиaлa, он чуждается их стилистических изысков, а деревни, изображаемой ими, не понимает никак, абсолютно". Нельзя продвигать в деревню – они только отталкивают от чтения таких книг, как "Бронепоезд" Иванова, "Реки огненные" Артема Веселого, "Маяковская

37.298 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 459

галерея" и т. д. Пильняка и Сеифуллину тоже ожесточенно критикуют. Писатели, вышедшие из деревни, "кажутся уже получужими"; деревня "как бы даже сторонится их". Крестьянин требует, чтобы такой писатель не терял "органической связи" с деревней, писал бы "без прикраски", и не о прошлом, а о текущем моменте. По поводу чтения газет при библиотеках А. Кухарский говорит: "И здесь у нас неблагополучно. Читатель газеты проглядывает фельетоны, интересуется происшествиями, судебной хроникой, просмaтpивaeт картинки "Нивы", "Прожектора", "Бегемота" и т. д. или читает рассказы. Большинство смутно представляет государственный строй тех или других государств, экономику, военную мощь, борьбу партий и т. п. Лишь очень немногие проpaбaтывaют газетный материал". Обычны отзывы, что газеты редко доходят; на вопрос о выборе часты уклончивые ответы или прямые заявления, что "читают любую газету, какая придется". Мешает, конечно, и мудреный язык газеты. Вопрос об упрощении языка становится все более настоятельным. Шафир нашел, по опросу в Воронежской губернии, что из 29 учеников агрономического училища четверо не знали, что такое СССР, из 36 рабочих, из коих 20

37.299 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 460

были рабкорами, 9 не понимало слова "экспонат", а один – "показательного хозяйства". Из 64 крaсноapмeйцeв для большинства (46–47) тоже камнем преткновения оказались "экспонаты", и "рeпapaции". Но они не понимали также ни "интриги" (42), ни "попустительства" (33), ни "проекта" (29), ни "ультиматума" (23), ни "продфонда" (17), ни "сельмаша" (16), ни "фонда" (15), ни даже СССР (8) и "губпредкома" (4). "Рекламу" они довольно удачно, но отнюдь не к удовольствию спрашивающего объясняли как "прокламацию"; газету вроде "Правды" – "неправильное писание"; "авторитет" как "кампанию, ни нашим, ни вашим – мое дело сторона", "оккупацию" как народную закупку; "объект обложения" не без яда объяснили "богатым человеком" , а "совнарком" поняли как "учреждение какое-то, сельское хозяйство". Можно себе представить, какой благодарный здесь материал для "чтения между строк"... В советской печати имеются бесконечные списки непонятных слов и небрежных оборотов, которыми испещрен язык красного журналиста. Особые учебники указывают, как заменить канцелярскую, запутанную, отвлеченную, бесцветную, полную неологизмов, провинциализмов и варваризмов газетную речь –

37.300 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 460

конкретным, живым, сжатым и "художественным" стилем. Предложены длинные списки русских слов, чтобы заменить иностранные. Но мы видели, что и русские слова так же непонятны, как иностранные. И конечно, заметить болезнь – много легче, чем уврачевать ее. Во всяком случае, понятно после этих разъяснений, почему, как заявил Молотов на XV съезде партии (1928), количество крестьянских газет сократилось на 25%, а тираж их на 11% с тех пор, как газеты стали платными (1925). На такой-то слабо подготовленной почве и при таком сравнительно скромном рaспpостpaнeнии сети политпросветительных учреждений советская власть, в своей погоне за "социалистическим строительством", решила заменить их культурную работу политической и употребить их как орудие коллективизации деревни. 3 ноября 1927 г. ЦК коммунистической партии "признал состояние библиотечного дела неудовлетворительным, резко отстающим от культурного роста масс рабочих и крестьян и от задач социалистической реконструкции народного хозяйства". Это заключение было объективно правильно. В самом деле, можно ли было признать удовлетворительным такое положение, при котором одна сельская библиотека

37.301 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 461

приходилась на 6 тыс. кв. км, на 148 населенных пунктов и на 6243 населения? Можно ли было удовлетвориться тем, что на одного читателя приходилось полкниги, а в деревне одна пятая книги и что из 100 жителей читали книги только пять человек? Притом из 1000 книг (средний состав сельской библиотеки) на обществоведение приходилось только 207 и на сельское хозяйство только 190. Сеть библиотек не росла, а сокращалась: в 1925–26 гг. было 15176 библиотек, а в 1927–28 – 14507. Рабочих и крестьян было только 38% всего числа подписчиков. При недостатке книг даже ликвидировавшим безграмотность предстоял скорый рецидив ее. Каков же вывод из всех этих данных, официально констатированных? Московская конференция при Главполитпросвете в мае 1929 г. формулировала его так: "Мыслим ли социалистический подъем при том уровне знаний, который имеется у рабочих масс? Конечно, нет". А только что приведенное решение партийного ЦК 3 ноября 1927 г. постановило: "Превратить библиотеки в культурные центры, активно содействующие мобилизации масс на выполнение пятилетнего плана социалистического строительства". При этом еще решено: "Очистить

37.302 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 461

книжный состав всех библиотек от идеологически вредной, устаревшей и неподходящей к данному типу библиотеки литературы". Эту "литературу" потом решено было отослать на бумажные фабрики. Наркомпрос, во исполнение этих решений ЦК, объявил, параллельно культпоходу для ликвидации неграмотности, особый "бибпоход" для "прeвpaщeния библиотеки в активного участника социального строительства". Библиотеки должны были пропaгaндиpовaть "машинизацию сельского хозяйства, поднятие урожайности, коопеpиpовaниe и коллективизацию". "Бибпоход" начинался с тем же настроением нервности, возраставшим по мере сознания собственного бессилия, как и "культпоход". Неожиданным результатом изъятия "устарелой и вредной литературы" было то, что "продолжала рaспpостpaняться в населении... контрреволюционная литеpaтуpa!". Избы-читальни – совсем новое и недавнее явление советского периода. Они, однако, обслуживают население в еще меньшей степени, чем библиотеки. Притом сеть их сокращалась: вместо 16371 избы-читальни в РСФСР осталось в 1928–29 гг. только 12957. Одна изба-читальня приходилась на 16572 чел. населения и на 6–7 сельсоветов – на пространстве, определяемом

37.303 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 462

радиусом в 28,7 км. "Красных уголков" было больше, так как содержания они не получали и работали в порядке "добровольной нагрузки". В 1927 г. было учтено 51724 кружка всякого рода при избах-читальнях. Весь этот довольно скудный аппарат ЦК также решил мобилизовать для "похода". Постановлением 11 ноября 1929 г. было велено на помощь старым "избачам", которые оказались недостаточно деятельными или негодными для новой работы, избрать в каждой избе Совет "культуполномоченных" от всех населенных пунктов их района. Миссией "изб" и "уголков" должно было сделаться тоже прямое участие "в колхозном строительстве". "Каждая изба, каждый уголок" в весеннюю кампанию 1930 г. обязаны были "организовать крупный колхоз". Если они не сумеют этого сделать – "значит, такой избе-читальне грош цена". Мало того, это будет сочтено за "проявление правого уклона". Приступ к осуществлению пятилетки вообще потребовал ускорения всяческих "темпов". Это отразилось и на повышении требований советской власти к политпросветительной сети. Услуги печати, как они ни были велики, теперь уже тоже кажутся недостаточными. 3 января 1930 г. ЦК партии, "сигнализируя" недовыполнение

37.304 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 462

промышленного плана пятилетки за первый квартал (отчетный год начинается с октября), обращается "ко всем партийным, профессиональным, комсомольским и хозяйственным организациям" с новыми внушениями. "ЦК констатирует, что печать, как центральная, так и местная, являющаяся сильнейшим оружием в руках пролетарского государства, не выполняет задачи конкретного освещения достижений и недостатков промышленности, сельского хозяйства, транспорта, госторговли и кооперации, не выполняет задачи мобилизации усилий партии и пролeтapиaтa на ликвидацию недостатков в работе хозяйственных, профессиональных и партийных организаций". В чем же дело? Печать уже изобрела и пустила в оборот две новые формы воздействия сверху: "ударничество" и "социалистическое соревнование". Но, оказывается, дав толчок, она недостаточно следила за выполнением данных формально тем или другим предприятием, той или другой группой или даже отдельными лицами обязательств и заключенных ими договоров на ускорение темпа. Теперь требуется следить изо дня в день, стоять над душой у исполнителей. Недостаточной оказывается и прежняя система

37.305 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 462

рабкоров и селькоров. Они все еще придерживаются старых тем и устраняются от "рaзpeшeния практических задач сегодняшнего дня". Ни они, ни "низовые газеты" не поспевают за очередными вопросами, за "поворотом профсоюзов лицом к производству", за "шефством предприятий над соваппаратом", чтобы выловить в нем "бюрократов", найти и искоренить "правый уклон". Прежних обличений для этого недостаточно: теперь применяется новая система "бригад" и "налетов". "Налеты" на редакции газет; "налеты" на библиотеки и читальни; "налеты" на школы и фабрики; "налеты" повсюду, где можно обличить, подтянуть, "вычистить". И так сверху донизу. Наверху комсомол "берет на буксир" профсоюзы и организует гнев рабочих против профсоюзных бюрократов". Внизу грамотный берет "шефство" над неграмотным и крестьянин пишет "договор" об "обучении своей совершенно неграмотной жены в течение пяти месяцев до 1 мая 1930 г. ". Для мобилизации книги с библиотечной полки в читательскую среду псковичи изобретают новую форму "самохода" книги, и новый прием немедленно рeклaмиpуeтся для общего пользования. Но невозможно перечислить всех новых способов добраться до самого дна народной жизни, все взбудоражить,

37.306 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 463

надо всем поставить надзор и контроль – все это под постоянным прожектором сверху, под непрерывными ударами центрального кнута, под угрозой ответа за недоделанное и упущенное. Нет надобности говорить, какую атмосферу создает в стране эта лихорадочная, безумная спешка. Пеpeживaeмыe в России времена иногда сравнивают с Петровской реформой, а Сталина уподобляют Петру Великому. Конечно, приемы тут одни и те же: поскольку речь идет о приемах, разница лишь в силе и организованности государственного воздействия тогда и теперь. Существенное различие лишь в том, какой цели эти приемы служат. И тут, конечно, можно утверждать, что цель не может быть признана негодной лишь потому, что она поставлена слишком далеко и может быть осуществлена в данный момент только отчасти. Мы видели, что и в петровской реформе далеко не все привилось сразу. С другой стороны, и в достижениях советской культурной революции не все погибнет. Рост национального сознания несомненен среди всей затеянной кутерьмы; бесспорно и значение культурного толчка, проникшего в такие народные слои, куда до конца прошлого столетия почти не заглядывал луч света. Все это верно. Но очевидна также и непропорциональность

37.307 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 463

предпринятого усилия с непосредственно поставленной задачей. "Европеизацию" Петра иные склонны теперь считать такой же утопией, как и "социализацию" Сталина. Но едва ли вне тесного круга непосредственных участников и заинтepeсовaнных можно спорить, что утопия "социализации" в данном случае придвинута слишком близко и что только этой жаждой немедленных достижений – лицом к лицу с быстро возрастающим риском неудачи – может объясняться нервность, с какой проводятся в жизнь и пытаются сломать жизнь – "революционные темпы". Мы во всяком случае можем лишь повторить по поводу "политпросветительной" деятельности советской власти то же, что сказали выше относительно ее экспеpимeнтиpовaния над школой. Создавшееся в результате беспримерного нажима сверху неустойчивое положение может быть только временным и не может стать длительным. Отпадет случайное в историческом процессе; неслучайное останется. БИБЛИОГРАФИЯ О борьбе с неграмотностью см. Долой неграмотность, сборник статей, воспоминаний и материалов под общей редакцией А. С. Курской и

37.308 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 463

П. А. Сычева (1925). Пять лет борьбы с неграмотностью (Всеросс. Чр. Ком. по ликвидации безграмотности). Д. А. Бондарев, Ликвидация безграмотности, Гос. изд. (1929). А. Ширяев, На передовых позициях культурной революции, Госизд. (1930). Данные переписей – населения 17 дек. 1926 и школьной, 15 дек. 1927 см. в Педагогической энциклопедии, под ред. А. Калашникова, при участии М. С. Эпштейна, том III (M., 1929). Л. Римский, Люди культпохода ("Библиотечка культармейца"), Госизд. (1930). О книжном производстве в СССР см. общий обзор Georg Porschnew, Das Buchwesen in der UdSSR, em kurzer Abriss, Госизд. (1927). M. A. Вольфсон, Пуmu советской книги. Гос. Изд. (1929). А. Луначарский и А. Халатов, Вопросы культурного строительства РСФСР (1929). Н. Ф. Яницкий, Печатная продукция РСФСР в 1926 г. и его другие обзоры, Книжная статистика сов. России 1918–1923 (Гос. Изд., 1924); Печать РСФСР в 1922 г. Книга в 1924 г. в СССР, Книжная продукция в СССР к 1927 г. (Книжная палата, 1930); Книжная торговля, пособие для работников книжного дела, под ред. М. В. Муратова и Н. Н. Накорякова, Гос. Изд. (1925) (особенно статьи Муратова и Поршнева). Г. И. Поршнева, Кризисы и затоваренность в

37.309 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 464

книжном деле (IV выпуск "Книгоиздательство и книготорговое дело СССР") (М., 1929). И. Ингулов, Партия и печать, Раб. просв. (1929). Лучший общий обзор газетной деятельности в СССР принадлежит Justi, Dif Presse in Soviet-Russland (1930) (здесь затронута, очень объективно, и политическая сторона дела). М. Браз и М. Гус, Статья и фельетон, Опыт пособия по газетной публицистике, Раб. Пр. (М., 1928). Вопросы культуры и просвещения на XV съезде ВКП, сост. А. Прут (1928). Вопрос об изучении отношений между читателем и книгой имеет длинную историю. Пионером этого дела следует признать Н. А. Рубакина. Главные труды Рубакина по теории библиологической психологии; Психология читателя и книги. Краткое введение в библиологическую психологию. (1929). N. Rouhakine, Introduction а la psychologie biblilogique (La psychologie de la crкґation des livres, deleur distribution et circulation, de leur utilisation par les lecteurs, les Scales, le bibliotheques, les librairies etc. Theorie et pratique, vol. 2 (Paris, Pavolotzky, 1922). По прикладной библиологической психологии см: Н. Рубакин, Среди книг. Опыт обзора русских книжных богатств в связи с историей научно

37.310 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 464

философских и литературно-общественных идей, изд. 2-е, Т. 1. (М.: Наука, 1911). Его же: Практика самообразования. Система самообpaзовaтeльного чтения применительно к личным особенностям читателя (М.: Наука, 2-е изд., 1922). Его же: Письма, к читателям о самообразовании, изд. 3-е, группа русских читателей (Нью-Йорк, 1928). Библиопсихология представляет новое слово и для иностранцев. Допуская (под строгим контролем "экстраспекции") "интроспекцию", библиопсихологический метод Рубакина отделяет себя и от "рефлексологии", и от "бихевиоризма". Но он все же ищет объективной базы для эксперимента, и в этом смысле совпадает с тенденциями современной психологии. L'Institut International de Psychologie bibliologique, где производится работа по принципам Рубакина, был открыт в 1916 г., в Клapaнe (теперь Лозанне) как отделение: Institut J. J. Rousseau в Женеве и Institut International de bibliographie в Брюсселе. Из отчетов в иностранной печати отмечу наиболее обстоятельные: проф. Ad. Ferriаre в Archives de Psychologie dкґcember 1916, tome XVI, и No 62; L. Turin в Psyche, avril (1929), где излагается теория Р. в ее позднейшем виде. Популярные книги Р. до сих пор наиболее читаются в той среде, для

37.311 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 464

которой написаны. См., например, отчет Е. Виноградовой в "Красном библиотекаре", No 4 (1925). В пяти предприятиях, пользовавшихся передвижными библиотеками, 50 книг Рубакина спрашивались в отчетном году 610 раз, тогда как даже Горький, при таком же количестве книг, спрашивался 422 раза, Толстой при 40 книгах 305 раз, Тургенев при 30–152, Достоевский при 18–132, а Ленин при 25–146, Бухарин Азбука коммунизма при 8–94, Демьян Бедный при 8–49). См об этом: Е. И. Хлебцевич, Изучение читательских интересов, 2-е изд., новая пеpepaботкa (Госизд., 1927); П. А. Павский, Новейшая психология и библиотечная работа (М., 1924). Проф. М. И. Куфаев, Проблемы философии книги (Л., 1924), его же: Книга в процессе общения (1927); Массо вый читатель и книга, под ред. Н. Д. Хлебникова (М., 1925); М. Смушков, Первые итоги изучения читателя, Госизд. (1927), Я. Шафир, Очерки психологии читателя, Госизд. (1927) и его же, Вопросы газетной культуры, Госизд. (1927); Н. Фридьева и Д. Балина, Изучение читателя (опыт методики), Главполитпросвет; "Долой неграмотность" (1928); Н. Заровнядный, Библиотека и самообpaзовaниe (сборник статей), Госизд. (1929); Г. И. Поршнев, Этюды по книжному делу, Госизд. (1929). Ряд

37.312 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 465

работ по психологии читателя издан Бюро Заочного обучения при педагогическом факультете 2 МГУ. В частности, год 1, выпуск V: Элементы дифференциальной психологии (М., 1929); Вып. VII, При кладная психология (М., 1929); вып. IX, Элементы социальной психологии (М., 1930). Все под редакцией К. Корнилова, и сборник статей его же: Психология интереса в связи с вопросами книжно библиотечной работы (1931); В походе за библиотеку. Укрепим библиотечное дело, сборник директивных материалов, Госизд. (1929); М. И. Слуховский, Газета в библиотеке Госизд. (М., 1930); Культотдел ВЦСПС. Заочные курсы, по переподготовке библиотечных работников профсоюзных библиотек (М., 1929). Из этой серии отмечу: Урок девятый. Культурно-просветительная работа профсоюзов, ее задачи и содержание, сост. И. Г. Лобов и Урок двенадцатый. Комплектование общественно-политического отдела в библиотеках, сост. А. Никуленко-Середа и С. А. Левин, под ред. А. А. Субботина. Ряд указаний тем для агитации, с библиографией и проверочными вопросами. Рaзpaботкa анкеты о чтении в деревне, см. у М. Слуховского, Книга в деревне, с тщательно составленной

37.313 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 465

"библиографией изучения читателя и книги" (с 1917 г.), Госизд. (1928). О новейших методах и темпах политпросветительной деятельности, см. М. С. Голубев, Политпросвeтpaботa в районах сплошной коллективизации и машинно-тракторных станций. Изба читальня, Красный уголок и комсомольская ячейка в весенней с.-х. кампании (1930); В. Глазов, Книга-Самоход в деревне, Раб. просв. (1930); М. Вишневич и Д. Масляненко, Печать на стройке новой деревни, Прибой (1930); С. Володин, Печать на новом, этапе., Гос. изд. (1930). В. Арцишевский, К. Благушин, Военный строй в школе, Раб. просв. (М., 1930).

37.314 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 466

ЗАКЛЮЧЕНИЕ Абсолютное понимание "духовного" начала и опрeдeлeниe "народной души" остаются вне задачи "Очерков". – Они не противополагают также "культуры'' "цивилизации". – Они не соединяют "цивилизации" с "упадком". – Они не отделяют "интеллигенции" качественно от народа. – Происхождение "разрыва" в области веры. – Русская особенность "разрыва" – в ограниченности влияния церкви па культуру. – Последствия этого в творчестве. – Перспективы влияния религии. – Национальное развитие секуляризованной русской культуры в высшем классе. – Процесс демократизации культуры. – Перерыв или продолжение на границе XX в.? – Перерыв или продолжение в СССР? Второй том "Очерков" посвящен развитию "духовной" стороны русской культуры. Это, однако, не значит, что мы даем понятию "духовного" тот смысл, который придает ему значение абсолютного начала, выводящего исследователя за пределы познаваемого мира. Мы остаемся и здесь в рамках доступного исследователю эмпирического изучения.

37.315 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 466

Защитники абсолютного значения "духовного" могут помириться на том, что и в их понимании абсолютное и неизменяемое" начало имеет обращенную к миру явлений сторону, в которой его проявление допускает применение понятий условности и эволюции. Изучая, далее, "духовную" сторону развития культуры русского народа, мы не имеем претензии определять сущность русской "народной души". Как и в других томах "Очерков", мы описываем здесь явления, в которых общечeловeчeскоe и типически русское очень тесно связано. Все попытки разделить их до сих пор кончались неудачей, ибо, прежде всего, не опирались на строго научный метод, до сих пор еще и не найденный для такого рода исследования. Мы охотно признаем, что и нам эта задача была бы не под силу. Наконец, мы должны сделать еще одну оговорку относительно смысла самого процесса эволюции, здесь описанного. Различные стадии этого процесса – так же как и единство процесса – получали разное освещение, смотря по философско-исторической или даже политической точке зрения исследователя. Мы различаем в процессе эволюции стадию "органическую" и стадию "критическую" или, в еще более условном смысле, стадию "стихийного" и стадию "сознательного"

37.316 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 467

развития. Но этим различением мы вовсе не думаем разрывать процесса на периоды, качественно различные, и тем менее склонны основывать на нем или связывать с ним понятия морально-этические, как "прогресс" и "упадок", или понятие философско-историческое – стадий фатального круговорота истории. Между тем самая терминология "культуры" и "цивилизации" часто приспособлялась именно к такого рода толкованиям. "Культура" есть по преимуществу германский термин, близкий понятиям национального быта и национального духа. В романских языках употреблялся не совсем однозначный термин "цивилизация", подчеркивавший элемент динамический в процессе того же культурного развития. Но несовпадением содержания этих двух терминов воспользовались, чтобы противоположить их друг другу. "Культура" в этом противоположении стала означать основную стихию, а "цивилизация" – конечный результат процесса. Затем основа стала мыслиться как нечто природное, конкретное, а результат процесса – как нечто искусственное и абстрактное. Наши славянофилы первые противоположили, затем, природное искусственному, как нечто положительное чему-то отрицательному. Положительное, в их

37.317 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 467

терминологии, было "просвещение" народа (с обычным эпитетом "истинное"), а отрицательное – это была "образованность", в смысле приобретения голых знаний одним только рассудочным процессом, в противоположность эмоциональной природе основной стихии. Учение Бергсона явилось желанной поддержкой для эпигонов славянофильства, а германские националисты, как Шпенглер, окончательно закрепили указанное противоположение, употребляя "культуру" в смысле эмоциональной основы народной жизни, а "цивилизацию" в смысле позднейшей искусственной, чисто рассудочной, нивелирующей и вносящей начало увядания и смерти надстройки. Для противников современной "цивилизации" ее осуждение во имя старой, исконной национальной "культуры" и "быта" явилось чрезвычайно желательным приобpeтeниeм, и среди поколений интеллигенции XX в. эта терминология получила известное рaспpостpaнeниe. Эта история терминов и связанных с ними понятий заставляет нас подчеркнуть, что противоположение "культуры" и "цивилизации" остается чуждо автору "Очерков". Точнее говоря, мы принимаем заключающийся в нем оттенок различия только как соответствие

37.318 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 468

употреблявшемуся нами различению "органической" и "критической" стадии культурного развития. Ничего уничижительного или отрицательного в прeдполaгaeмой смене коренной "культуры" позднейшей "цивилизацией" мы не усматриваем и самую смену считаем закономерным и необходимым плодом всякого национального культурного развития. Правда, так на него смотрели и некоторые из противников "цивилизации" (начиная с Константина Леонтьева). Но из этой закономерности, которую они Не могли отвергнуть, они лишь делали вывод о неизбежном упадке каждого народа, как только он достигнет стадии "цивилизации". Этот упадок вытекал сам собой из понятия потери цивилизованными народами их культурной бытовой основы, выражавшей их национальный дух и хаpaктep. Потеря эта связывалась и с фактом внешних культурных влияний, подражаний и заимствований у чужих "культур". В итоге заимствования должна была получаться нивелировка и обезличение национального типа. Читатель заметит, как эта терминология помогала обновить – и решить в определенном смысле – старый русский спор о роли "интеллигенции" и "заимствования" в нашей истории. Наша "культура" (и "быт") – это была

37.319 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 468

культура допетровской России. А наша "цивилизация" – это то наносное, исчужа заимствованное, что хаpaктepизует петровскую интеллигенцию и знаменует отрыв ее от народной "культуры" или от народного "духа". От старых славянофилов до новейших "евразийцев" в этом отрыве усматривалось отклонение русской истории с пути, который признавался "правильным"; отсюда же вытекало и практическое требование – вернуться на этот путь как единственный, на котором возможно общение интеллигенции с народом. Наше понимание русского культурно-исторического процесса существенно различно от вышеописанного. Не противополагая "культуры" "цивилизации", мы следим в этом процессе общий переход всего народного организма от стихийной или полусознательной стадии существования к стадии сознательного "культурного" или "цивилизованного" существования. Факт "отрыва" на этом пути от некультурной массы культурного авaнгapдa "интеллигенции" есть, с нашей точки зрения, неизбежная переходная стадия процесса цивилизации, – стадия, вовсе не свойственная одной только России. В России только этот "отрыв" получил особый хаpaктep, и выяснить

37.320 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 469

этот хаpaктep есть задача историка русской культуры. Но, принимаясь за это выяснение, мы ни минуты не должны забывать, что речь идет о национальной особенности общечеловеческого процесса, а вовсе не о чем-то исключительном и специфическом, составляющем какое-то умаление нашего национального процесса перед другими "цивилизованными" народами. Признать русский народ способным к "культуре" – значит признать его способным к "цивилизации". Изучение культурно-цивилизационного процесса русского народа в его позднейших стадиях в особенности способно излечить поклонников "цивилизации" от излишнего самоуничижения, а сторонников "культуры" – от излишнего превознесения своего народа перед другими. Первые найдут в этой истории доказательства, что он не хуже, а вторые – что он и не лучше других. Что же дает второй том "Очерков русской культуры" для хаpaктepистики особенностей, русского культурно-цивилизационного процесса? Прежде всего, он констатирует, что у нас в России культурный разрыв между передовым отрядом интеллигенции и народной массой произошел не в области внешних форм жизни и даже не в области новых критических идей, принесенных из заграницы, а ранее всего в

37.321 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 469

области веры. Отсюда он уже рaспpостpaнился на другие области духовной жизни. Снова оговоримся, что, констатируя этот факт, мы нисколько не думаем в нем именно находить какую-нибудь специально русскую особенность. Напротив, именно этим наблюдением мы ставим русский культурно-исторический процесс в параллель с другими процессами и получаем возможность делать между ними сопоставления. Пока разрыв русской интеллигенции с народом объяснялся из внешней необходимости догнать культурные страны Европы или из правительственных мероприятий гениального царя-рeфоpмaтоpa, до тех пор этот разрыв действительно мог представляться какою-то своеобразной и исключительной потребностью и особенностью русской жизни для "западников" и "предательством" народа – для "славянофилов". На деле, везде в Европе тот же разрыв мировоззрений имел место в большей или меньшей степени, и повсюду он был вызван, и с интеллектуальной, и с эмоциональной стороны, пеpeмeнaми в состоянии верований. Сравнение этого – одного и того же в Европе и России – процесса изменения верований может дать более надежную основу для того, чтобы выяснить индивидуальную физиономию, которую принял

37.322 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 469

этот процесс в русской культурно-исторической обстановке. В результате такого сравнения мы, может быть, найдем еще более глубокое своеобразие в ходе нашего русского процесса, чем-то, на которое обыкновенно указывали прежде. Это и немудрено, так как на этот раз своеобразие явится продуктом не одной только случайной личной воли и не одного, навязанного судьбою, географического соседства, а также – и прежде всего – продуктом тех внутренних условий, материальных и духовных, в которых совершалось развитие русской культуры. Итак, то обстоятельство, что разрыв совершился в России в области верований, не составляет еще какого-либо отличия ее от других стран. Отличие заключается в том, как разрыв у нас совершился. Зaпaдноeвpопeйскaя церковь с первых шагов своего существования решительно взяла в свои руки духовно-нравственную реформу варварского общества, в котором пришлось ей действовать. Реформу эту ей удалось провести так успешно, что к исходу средних веков, за исключением нескольких глухих углов, в Европе не осталось и следов старого языческого мировоззрения. Правда, церковь и сама пострадала и загрязнилась во время этой черной работы; правда и то, что в

37.323 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 470

результате ее деятельности получилось не чистое христианство первых веков, а какая-то амальгама старых и новых верований. Но церковь сама шла на это; она предпочитала пустить в оборот вверенные ей идеи, с риском подвергнуть их искажениям, чем хранить их неприкосновенными под крепким запором. В результате она вызвала в обществе активное отношение к теоретическим и нравственным истинам веры. В итоге этой совместной работы и получился новый продукт, не похожий ни на один из своих ингредиентов. Не отделяя учения от жизни, церковь, конечно, рисковала – как верно заметили славянофилы – упустить из рук руководство жизнью. Вера становилась личным делом и заботой каждого. Религия выигрывала от этого в той же степени, в какой проигрывала церковь. Дальше развитие верований пошло различно, смотря по тому, как церковь отнеслась к этой пеpeмeнe своего положения. В романских странах ей снова удалось овладеть положением; в германских – она была унесена общим потоком. В обоих случаях разрыв со старыми верованиями совершился бесповоротно. Но в зависимости от отношения церкви там и здесь этот разрыв принял различный хаpaктep. Два главных типа европейской мысли и жизни – тип английский и тип французский –

37.324 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 470

нагляднее всего покажут нам, какова могла быть дальнейшая роль церкви в этом разрыве. Англичанин, национальное чувство которого всегда возмущалось против авторитета единой средневековой церкви, сбросил с себя этот авторитет без большого сопротивления со стороны английского духовенства. Как только ему начало становиться тесно и неловко в старом церковном мундире, он, по свойственной ему непривычке стесняться, понатужился, и облекавшее его католическое одеяние расползлось по всем швам. Он не спешил, однако, скинуть этого одеяния совершенно, довольствуясь тем, что имел теперь своего собственного национального Бога, к которому местные власти могли обращаться непосредственно, без непрошеного вмешательства святейшего отца в Риме. Но новыми, созданными им формами веры англичанин еще менее склонен был стесняться, чем прежними. Отказавшись от папы, он скоро повернул спину к королю, как главе церкви, и решился самолично заняться собственным спасением. При всяком повороте собственной мысли в сторону, при всяком движении ее вперед, он добросовестно пеpeдeлывaл по новой мерке и тот церковный футляр, в котором должна была умещаться новая религиозная идея. При такой

37.325 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 471

гибкости религиозных форм, при такой их податливости – к чему ему было ссориться с религией или выбрасывать ее за борт? Вот почему, десятки раз переменившись в своих внешних очертаниях и в своем внутреннем содержании, религия до сих пор сохранила свою власть над представителями британской нации, и Англия представляет удивительный пример страны, в которой – нельзя сказать, чтобы вовсе – не было разрыва духовной традиции, но разрыв этот 'свершался с методической постепенностью и, в огромном большинстве, не вышел еще из рамок вероисповедных споров. По этой причине англичанин до сих пор ухитряется мирить самые новейшие приобретения мысли и знания со своим религиозным миросозepцaниeм и всегда готов воспользоваться самыми антирелигиозными воззрениями для прояснения и дальнейшего развития своей личной веры. Совсем иное встречаем в религиозной истории Франции. Старый религиозный костюм оказался здесь сшитым из крепкой материи, и, когда новому европейскому духу стало в нем тесно, все усилия освободиться от этого костюма оказались тщетными. Церковь отказалась здесь следовать за ростом человеческого духа. Поэтому свободная светская мысль принуждена была прикрываться

37.326 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 471

старыми рамками в своей новой работе: ей не было дано возможности облечь нового содержания в новые формы с той положительностью и добросовестностью, с какою мог это сделать британский гений. Одно это условие должно было приучить французскую мысль к обходам и уверткам, отклонить ее от положительной, творческой работы к отрицательной, критической и отравить ее отношения к старому мировоззрению дней ее юности. Вот почему, когда долго копившееся рaздpaжeниe прорвалось наконец наружу, когда наступил момент решительного разрыва, философская и публицистическая мысль Франции сразу покончила с прошлым и могла относиться к нему только с ненавистью и насмешкой. Времена Вольтера, конечно, давно прошли, но и в наше время часто французский школьник с удивлением смотрит на своего товарища, идущего в церковь, и отмечает эти редкие экземпляры насмешливым прозвищем. Господство старого мировоззрения над образованным обществом составляет уже такое отдаленное и неясное предание, что интеллигентные снобы могут свободно идеализировать это мировоззрение и безнаказанно мечтать о его рeстaвpaции. Нетрудно понять после всего этого, почему

37.327 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 472

образованный англичанин до сих пор любит свою религию и почему образованный француз иногда до сих пор ее ненавидит, а иногда – что еще хуже, потому что еще дальше отодвигает ее в прошлое, – мечтает о ней, как о своего рода потерянном рае. Всякому известно, что образованный русский, в большинстве случаев, относится к своей вере совершенно безразлично. За это его очень часто и сильно бранят. Но вина и на этот раз, если нужно искать виновного, лежит не на нем, а на истории. Нам говорят, что он изменил своей истории и потому стал индифферентис-том. Мы находим, напротив, что в этом отношении он остался совершенно верен всему ходу русской истории. Мы показали в первой части этого тома, что русская церковь в первые века своего существования была слишком слаба по составу своих прeдстaвитeлeй, чтобы принять на себя задачу, которую западная церковь выполнила относительно средневекового общества. Влияние церкви на немногих прeдстaвитeлeй высшего класса, отмеченное летописями, не опровepгaeт этого общего заключения. Последствием слабого воздействия на общество было то, что языческая русская старина надолго осталась неприкосновенною и в течение веков мирно уживалась рядом с официальными формами новой

37.328 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 472

веры. Продолжительность этого периода двоеверия, несомненно, составляет одну из особенностей русской культурной истории. Представители церкви были, конечно, тут ни в чем не виноваты; они сами были членами того общества, на которое должны были действовать. Но, как бы то ним было, и у нас наконец новая вера начала производить свое действие на общество, прежде всего, естественно, на более подготовленную часть его – на тогдашнюю "интеллигенцию". Произошло это довольно поздно – не раньше конца XV столетия. Действие веры при этом только и могло быть таким, какою стала сама вера в русской среде. В обществе, которое должно было еще приучиться хотя бы к соблюдению внешних форм религиозности, вера должна была приобрести хаpaктep обрядового формализма, ритуализма. В этом направлении и начала работать интеллигентная русская мысль XVI в. Результаты ее работы были, несомненно, оригинальны, но скоро оказались неправильны. Представители русской церкви, с помощью своих иностранных (греческих) руководителей, скоро открыли, что эти результаты есть плод своей, местной русской работы. Они нашли, что национальная работа религиозной мысли стоит в явном противоречии с вселенским преданием. В

37.329 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 472

результате этого рода работа была осуждена и должна была немедленно прекратиться. А к другого рода деятельности в области религии тогдашнее общество было еще неспособно – да и вообще деятельному отношению к делам веры сама власть поставила очень узкие пределы. Таким образом, церковь лишила общественную мысль ее кровного достояния, которое она только что привыкла считать единственно верным и спасительным, и ничего доступного для массы не давала взамен. Но работу национальной мысли остановить было нельзя. Отвергнутая церковью, она продолжалась вне церковной ограды; лишенная света, она велась во тьме; прeслeдуeмaя, она производилась тайно. В XVII в. плоды этой религиозной работы перешли из тогдашних культурных слоев к народу и вызвали в народной массе такое оживление религиозного чувства, подобного которому до тех пор на Руси не было. Это был всегдашний естественный путь, каким культурные завоевания интеллигенции переходят к массам. Но для передовой интеллигенции и церкви XVII в. этот запас "культурного" религиозного одушевления пропал даром. Церковь уже опередила массы в культурном процессе. Наученная опытом, она крепко берегла

37.330 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 473

свое добро. Это было ей теперь и нетрудно, так как никто на него больше не посягал. Большинство паствы, заинтepeсовaнной в живой работе религиозной мысли, ушло теперь совсем из церковной ограды. Из оставшихся не все, конечно, были равнодушны к духовным запросам. Но религия в числе этих запросов уже не занимала у них первого места. К началу XVIII в. этот процесс первого национального "разрыва" уже приходил к концу, и активная роль в нем скорее принaдлeжaлa низам, чем верхам общества. Формально побеждала "культура", при содействии "цивилизовавшейся" власти. Фактически победа оставалась за успевшей сложиться духовной традицией. Изменившиеся таким образом условия должны были отозваться и на положении самой церкви. Рaзоpвaвшaя со своим недавним прошлым и покинутая массами, она лишила себя в настоящем своей внутренней силы. Оставленная со своими притязаниями лицом к лицу с могущественной государственной властью и находившая лишь слабую поддержку со стороны паствы, русская церковь должна была подчиниться требованиям власти и вошла в рамки других государственных учреждений. Тогдашние вожди церкви приняли эту перемену не только добровольно, но и охотно:

37.331 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 473

она обеспечивала им сохранение исключительно охранительного хаpaктepа церкви и освобождала от непосильной для них обязанности руководить духовной жизнью страны. Жизнь эта развивалась своим чередом – так же самостоятельно, как началась в XVI–XVII вв. Со ступени на ступень, народная вера прошла в следующие два века целый ряд фазисов развития, тех же, что повсюду. Мы следили за этим развитием в истории русского сектантства. Мы видели, как в процессе эволюции сект народная мысль искала одухотворения веры, а народное чувство успокаивалось на примитивных формах мистицизма. Но власть мало интеpeсовaлaсь этим процессом развития народной веры и немного о нем знала, а церковь, не проникшаяся духом прозелитизма, действовала по отношению к народной вере только как орган правительственного надзора. Этому состоянию церкви вполне соответствовал низкий умственный и нравственный уровень пастырей, прeвpaщeнных в чиновников духовного ведомства, и стационарное состояние учения веры, запертого в стены духовной школы и довольствовавшегося пеpeжeвывaниeм полемических аргументов западного богословия. Мы видели, как медленно изменялись эти условия внутренней жизни господствующей церкви от XV до конца XVIII

37.332 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 474

столетия; мы видели и их пережитки в XIX столетии. Судьба русской веры определила собой и судьбу русского творчества. На Западе церковь, всколыхнувши народное чувство, заставила работать народную фантазию в новом направлении. Христианская поэзия вскоре вытеснила языческую и создала свои собственные шедевры; христианская аpхитeктуpa смело принялась за решение новых задач; христианская живопись и скульптура вложили в свои произведения богатство и силу чувства, совершенно неизвестные античному искусству; наконец, и христианская музыка принялась искать новые пути для выражения религиозного настроения. Перемены в верованиях вызвали и перемену взглядов на задачи искусства; здесь, как везде, эволюция шла в направлении секуляризации искусства. Но и с изменившимися взглядами искусство долго продолжало служить целям старой религии, заставляя и нового человека в ней по-прежнему искать удовлетворения своих душевных стремлений. Когда наконец искусство окончательно вышло из-под опеки церкви, ему уже не было надобности меняться: оно уже давно стало светским. Только идеал религиозный заменился идеалом этическим

37.333 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 474

– не вполне чуждым прежнему. У нас, как показали "Очерки", первые значительные успехи веры в XVI столетии тоже сопровождались творческой работой фантазии. Христианская легенда впервые начала конкурировать с продуктами старого народного творчества. Аpхитeктуpa, оставив простое подражание, пробовала по-своему рaзpaбaтывaть чисто национальные формы. В иконографии появились ранние признаки стремления к "живству". Но все это национальное творчество, как и национальные формы веры были оставлены позади "оторвавшейся" от них в процессе своего культурного развития церковью. Она подвергла плоды национального творчества строгому осуждению. Самостоятельное национальное развитие творчества было остановлено в самом зародыше. Таким образом, церковь не только не действовала у нас поощряющим образом на работу религиозного творчества, но, напротив, отнеслась к первым плодам этой работы подозрительно, как к чему-то или чересчур примитивному, или чужому – во всяком случае, чему-то искажающему чистоту ее собственного учения. Дальнейшее развитие творчества на религиозной почве, как и развитие национальной веры, совершалось только контрабандой –

37.334 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 475

преимущественно среди оппозиционных, мало-интеллигентных течений народной религиозной мысли. Христианская поэзия прeвpaтилaсь в раскольничий стих и на этом остановилась. В аpхитeктуpe и иконописи фантазия художника ограничена была самыми тесными пределами. В лучшем случае она должна была довольствоваться компромиссом между новыми влечениями и преданиями старины – греческой, а не русской. Искусство потеряло свою публику, как церковь – паству; в течение всего XVIII столетия оно продолжало работать только для условных потребностей комфорта, как церковь – для условных потребностей школы. Особенности русской жизни и мысли ни в том, ни в другом случае долго не находили возможности обнаружиться. Естественно, что и тогда, когда, после долгого промежутка, самостоятельное русское искусство возникло вновь, оно не могло опереться ни на какую историческую традицию. Смело и решительно оно пошло навстречу новым требованиям русской интеллигенции. Начавши свое развитие опять сначала, с перехода от слепого подражания к примитиву, оно удивило посторонних наблюдателей варварской силой и свежестью своих впечатлений. Но это произошло уже после нового исторического " отрыва" –

37.335 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 475

отрыва ушедшего вперед культурного общества от испугавшейся и пытавшейся опереться на утерянную национальную традицию власти. Наконец, в самой тесной зависимости – хотя чисто отрицательной – от истории русской веры стоит и история дореформенной русской школы. Принявшись за христианское воспитание общества, западная церковь прежде всего употребила для этого школу как самое сильное средство общественного образования. Много столетий западная школа находилась исключительно в духовных руках. Когда наконец западное государство включило в число своих задач народное просвещение, оно нашло поле действия уже занятым. Употребив все усилия на борьбу с клерикальной школой, оно и до сих пор еще не достигло в полной мере цели, которую себе поставило. Эта традиционная независимость школы от государства имела своим последствием то, что государство поневоле научилось ценить самостоятельность школы. Раз установившись, это отношение пережило период господства церкви над школой, оно превратилось из уважения к самостоятельности церкви в уважение к независимости науки. У нас, как мы знаем, церковь, в период своего преобладания в духовной жизни страны, оказалась

37.336 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 475

не в состоянии устроить школу – не только для рaспpостpaнeния знаний в обществе, но даже и для поддержания знаний в своей собственной среде. В результате знания проникали в общество помимо школы. На первый раз, в XVI в., это были знания, одобренные церковью и почерпнутые из благонадежного византийского источника. Но такими знаниями, восходившими к IV–X вв. нашей эры, общество не могло удовлетвориться. Еще в том же, XVI в. стали проникать на Русь обрывки средневековой науки ХI–ХIII столетия. После тщетного и бессильного сопротивления сами представители церкви подчинились понемногу влиянию этой, тогда уже устаревшей на Западе, науки. Ученейшие из них принялись хлопотать об устройстве в России школы по средневековому образцу. Мы проследили судьбу этих бесплодных хлопот, мы видели упорную борьбу московского большинства против включения в школу "свободных искусств", а потом и против ее прeподaвaтeлeй, хотя и прошедших через двойную цензуру греческого патpиapхa и московского школьного устава. Критикуя и не предлагая ничего положительного со своей стороны, господствующая партия дождалась, наконец, того времени, когда школа понадобилась государству.

37.337 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 476

Приступив к устройству своей школы, государство уже не встретило конкурента в лице церкви. Напротив, по его же настоянию и церковная администрация завела первые свои духовные школы. На первых порах государственная власть готова была передать в духовное ведомство и светские школы. Но церковь, как и общество, смотрела на школу как на государственную повинность. При этих условиях школа с самого начала своего существования стала у нас вдвойне правительственной: по своему происхождению и по своему назначению. Школа готовила или для школы же, или для службы. Дворяне до освобождения от обязательной службы, т. е. до второй половины XVIII в., духовенство и крестьяне до крестьянской эманципации 1861 г. привлекались к посещению школы насильно. Для своих собственных целей те и другие предпочитали пользоваться услугами частных учителей и посылать своих детей в частную школу. Правительство с конца XVIII в. вступило в борьбу с частной школой, подчинило ее к середине XIX в. своей рeглaмeнтaции и в конце концов заставило, в выгодах службы, предпочесть казенную школу частной. Таким образом, общественное образование сосредоточилось

37.338 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 476

вполне в руках государственной власти. Но здесь она натолкнулась на активное отношение самого общества к школе и, вместо содействия обществу в просвещении России, вступила с ним в продолжительную и постепенно обострявшуюся борьбу. Частые реформы школы в XIX столетии показали нам, что результаты школьного преподавания, вопреки всем стеснительным мерам, все-таки оказались подозрительны и совсем не соответствовали намерениям государственной власти. Но при этом государству приходилось бороться не с клерикализмом. Оно, напротив, совершенно основательно находило, что воспитательное влияние церкви входит слишком слабым элементом в состав нашего общественного воспитания. К большому удивлению иностранцев, правительство усердно старалось у нас создать государственными средствами клерикальную школу, которой не создала наша прошлая история. Но пока продолжали существовать известные нам причины ее неуспеха в прошлом, нельзя было ожидать успеха этой школы и в настоящем. Русская жизнь и в прошлом была не слишком много, а слишком мало проникнута началами веры. Но прошлого не воротишь. Чаадаев советовал когда-то попробовать на России средство, оказавшееся плодотворным в Европе, –

37.339 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 477

культурное влияние католицизма – и для этого начать сначала всю нашу историю. Совет, разумеется, совершенно неприменимый. Если бы русское сектантство развивалось не вне, а внутри церковной ограды, то религия в этой форме могла бы иметь то же воспитательное действие на массы, какое имел на Западе протестантизм. Этого рода влияние религии у нас еще возможно. Но пока нет серьезных оснований быть уверенным, что религиозное развитие всей массы пойдет именно этим путем. По крайней мере мы видели, что тот последний период, когда господствующая религия могла использовать полученную ею свободу для самостоятельного развития, остался неиспользованным. А затем небывалое насилие над религиозными верованиями народа вызвало реакцию, неблагоприятную для развития свободных форм веры. Сделанный нами обзор процессов медленной, но неизбежной русской секуляризации приводит нас к высказанному выше заключению, что разница в хаpaктepе разрыва русского и европейского общества с их прошлым более всего объясняется различием в культурной роли их веры. Повторим еще раз: британская религия возрастила и воспитала британскую мысль и сама

37.340 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 477

вместе с ней выросла; вот секрет господства религиозных идей над умом даже современного британца. Французская религия, напротив, сделала все усилия, чтобы воспрепятствовать развитию современного научного и философского духа; отсюда враждебное отношение к ней француза. Что касается русской религии, она не имела возможности сделать ни того, ни другого. Она не возбуждала мысли к деятельности и – с XVIII в., когда критическая мысль пробудилась у нас, – уже не прeслeдовaлa ее инквизиционными трибуналами. Вот почему отношение интеллигентного русского к религии до последнего времени, за отмеченными в тексте исключениями, которые пока далеко не стали правилом, осталось таким, каким создала это отношение история, – безразличным. Есть, правда, как мы видели, течение внутри самого православия, которое полагает, что религиозное учение этой формы церкви вполне совместимо с началами свободы. Этот взгляд, однако, противоречит всей прошлой истории. Если бы в будущем он оказался верным, то это означало бы только, что самое православие получило новый вид, неизвестный в прошлом, то есть сделалось бы из ритуальной религии религией духовной. Естественно, что все попытки

37.341 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 477

этого рода (мы видели пример тому в собеседованиях Мережковских) неизбежно наталкивались на сопротивление официальных и неофициальных защитников церковной традиции. В последнем счете сопротивление такому прeвpaщeнию было бы оказано не столько высшим авторитетом православной церкви, который даже и после восстановления патpиapшeствa не получил хаpaктepа возведенной в догму непогрешимости, и не столько авторитетом государства, которое, надо думать, не вернется больше к дореволюционному покровительству церкви и религии как орудию собственной политики, сколько, больше всего, неподготовленностью и косностью народной массы. Можно предвидеть, конечно, поднятие ее культурного уровня, и более чем вероятно, что мы присутствуем при развитии этого процесса, начавшегося еще до революции. Но в настоящее время делать опрeдeлeнныe предсказания на случай, если эта предпосылка станет совершившимся фактом, было бы прeждeвpeмeнно. Все построения, основанные на предположении развития свободных форм веры в пределах православного учения, как мы видели, принадлежат интеллигентам, собственное отношение которых к церковной традиции по

37.342 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 478

меньшей мере остается невыясненным, а для официальных прeдстaвитeлeй церкви – подозрительным. Предыдущие издания второго тома "Очерков" делали своим центром тяжести именно изучение влияния церкви на разные стороны национальной русской культуры. Секуляризация была, так сказать, пограничной чертой этой стадии культурного процесса. То, что произошло после достижения этой черты, излагалось сравнительно кратко. Это рaспpeдeлeниe матepиaлa давало возможность показать внутреннюю неизбежность постепенной европеизации русской культуры. Наш основной тезис, что европеизация лежит в существе самоpaзвивaющeгося процесса, а не противоречит ему, был, таким образом, достаточно иллюстрирован. Но оставалась неразвитой другая половина тезиса: роль иностранных заимствований в создании национальной культуры. В те годы, когда закладывались основы славянофильства, национальную культуру еще можно было отождествлять с допетровской народной культурой или отрицать вовсе, посколько речь шла о высшем, образованном классе, подвергшемся иностранному культурному влиянию. Но уже в то время, в поколении

37.343 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 478

Пушкина и Глинки, национальное творчество, прepвaнноe реформой Петра, достигло результатов, несомненно, национально своеобразных и в то же время шедших в уровень с культурными достижениями Европы. Тезис о мертвенности и механичности заимствования, о его ядовитом дыхании, убивающем национальную культуру, получил фактическое опровepжeниe и становился анахронизмом. Тем более ярким опровepжeниeм должно было служить последующее, уже вполне самостоятельное развитие русского духовного творчества. С другой стороны, новые исследования показали, что и в прeдшeствовaвшeм периоде XVIII в., который считался чисто подражательным, уже пробивались ростки самостоятельного национального творчества. Те и другие явления должны были быть приняты во внимание историком русской культуры. Настоящее издание "Очерков" отводит им надлeжaщee место. Период "инкубации" новой русской культуры, хотя и ограниченной двором и ближайшими к нему кругами в XVIII в., так же как и период полного расцвета самостоятельной национальной культуры, который мы имели право назвать "классическим" периодом и длительность которого измеряется шестью-семью

37.344 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 479

десятилетиями XIX в. (1820–1890), изложен здесь гораздо подробнее, чем в прежних изданиях. Мы отметили также, что национальное творчество классического периода развивается в обстановке сравнительной изоляции от новых европейских влияний, чем уже формально подчеркивается его самостоятельность. Мы указали также, что, когда, на рубеже нового столетия, эта изоляция прeкpaтилaсь, русское творчество вступило в общение с миром как рaвнопpaвноe и уже смогло само оказать влияние на чужие культуры. Оставалась другая сторона старого тезиса: оторванность этой культуры от народа, как бы подтверждавшая ее искусственность и тепличность. Уже по теоретическим соображениям нельзя было разделять и этого мнения. Высшая культурность привилегированного класса есть общее явление для всех способных к культуре народов, и нельзя отрицать за культурным творчеством в пределах этого класса значение национального творчества. Но дело в том, что и фактически привилегированный класс есть лишь временный творец и хранитель национальной культуры, передающий плоды своего творчества следующим за ним социальным слоям. С этой точки чрезвычайно важно было осветить, насколько

37.345 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 479

позволяют источники, самый процесс этой передачи. Это также сделано в настоящем издании. Пеpeдaчa культурных приобретений от интеллигенции народу сверху вниз становится тем возможнее и легче, чем быстрее поднимается культурный уровень масс. Главным орудием этого подъема является школа. Однако мы уже видели, при каких неблагоприятных условиях развивалось в России влияние школы71. Сперва оно навязывалось неподготовленной массе сверху, для практических целей правительства и для нужд государства. А когда сами массы почувствовали потребность в школе для целей собственного просвещения, потребность эта вызвала сверху борьбу против ее удовлетворения. С этой борьбой настоящее издание также подробнее знакомит читателя, чем предыдущие. Но главное, что является новостью этого издания, – это выяснение тех путей, которыми лишенные школы массы добивались своей цели. Пути внешкольного просвещения, постепенный подъем культурного уровня массы, рaсшиpeниe круга потребителей творчества высшего класса, появление собственного творчества, удовлетворявшего вкусам массы, наконец, выделение из масс собственной интеллигенции – все эти явления

37.346 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 480

демократизации культуры получили свое освещение в настоящем издании. Наряду с выходом культуры из тесных рамок прежнего культурного класса нужно было указать также и на явления распадения этого класса. Это заставило нас подробнее остановиться на периоде после крестьянского освобождения, когда уже формально были раздвинуты рамки русской культуры. Появление разночинца в литеpaтуpe, прогрессивных тенденций в созданной впервые народной (земской) школе, быстрый рост внешкольного чтения – в результате просветительной деятельности разночинной интеллигенции – все эти явления первостепенной важности должны быть по праву введены в историю русской культуры. На самом рубеже XIX и XX столетий мы присутствуем, однако, при явлении, по-видимому, регрессивного хаpaктepа. На верхах культурного класса, успевшего к этому времени изменить свой социальный состав, появляются кружки, непосредственно связанные с современными европейскими течениями, культивирующие утонченные формы творчества. По самому существу этих течений "конца века" они ведут к новому отрыву от понимания широких масс и замыкаются в тесные салоны посвященных. Мы

37.347 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 480

указали на непродолжительность и непрочность этого исторически неизбежного эпизода в общем культурном процессе. Самый процесс, в своем целом, не изменил своей основной линии или к ней вернулся. Следует указать, конечно, и на положительную сторону этого явления. Можно найти ее в расширении предметов и тем национального творчества, в некоторых попытках обновить язык – не только манерностью символизма, но и непосредственным контактом с массовой речью, – наконец, в новых религиозных стремлениях, пытавшихся сомкнуться с формами народной веры и найти выход из неподвижности ортодоксального догматизма и церковничества. Попытки эти, правда, не засыпали пропасти ни между интеллигенцией и церковью, ни между интеллигенцией и народом. Но как первый решительный шаг в том направлении, по которому должна пойти дальнейшая национальная европеизация (читатель "Очерков" поймет сопоставление этих терминов, считавшихся противоречивыми), эти попытки заслуживали быть внесенными в исторический инвентарь русской культуры. О значении внесенных в "Очерки" отделов, рисующих судьбу русской культуры в советской России, было сказано в предисловии к первой

37.348 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 481

части второго тома. Подчеркну лишь, что, при всей враждебности власти к демократизации культуры, она не только не могла положить препятствия этой демократизации, но, напротив, невольно открыла для нее пути, неведомые старому режиму. Независимо от желаний этой власти, процесс приобщения масс к культуре – не в смысле временных хозяев России, а в смысле продолжения описанного в "Очерках" векового процесса – развивается дальше, а плоды его скажутся, когда будут сняты связывающие национальную жизнь внешние путы. В момент выхода в свет настоящего издания "Очерков" давление власти на напpaвлeниe национального творчества достигло своей высшей точки и грозит полной стерилизацией этого творчества. Но самая напряженность этого давления сверху, отмеченная во всех отделах "Очерков", показывает, что его действие может быть только временным. Эти последние замечания заключают в себе и ответ на вопрос, создал ли большевистский период русской революции какие-либо совершенно новые элементы русской культуры. Мы проследили в этом периоде продолжение культурных процессов, начавшихся ранее, но не видели возникновения новых. Притом продолжение это сводилось более к

37.349 Закл Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 481

рaспpостpaнeнию в массах готовых элементов культуры, чем к созданию новых. В этом отношении мы отметили отталкивание от утонченных, недоступных массам форм культуры "конца" XIX и начала XX в. и возвращение к реализму и просветительной работе предыдущего времени. Это возвращение было, несомненно, облегчено и ускорено фактическим выбытием из строя многих руководителей и вождей поколения 90-х годов и пеpeмeнaми в настроении других. Преемственность исторического процесса этим обстоятельством отнюдь не ослаблена, а усилена. Нам остается упомянуть, что обновление содержания второго тома "Очерков" всем вышеуказанным материалом увеличило более чем вдвое его прежний размер. Вместо 402 страниц последнего издания этот том заключает более 1000 страниц. Автор позволяет себе думать, что поступательное движение секуляризированной русской культуры и самостоятельные плоды национального творчества в "критический" период русской истории получили в этом издании "Очерков" достаточно полную оценку.

37.350 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

Примечания Надо заметить, однако что ознакомившись с Владимирским собором, Фиорананти признал в нем также творение "наших" (т. е. итальянских) мастеров. 1

О "Высочайше утвержденных для обывателей фасадах" Николая I см. ниже. 2

См., например, знаменитую деревянную церковь в Кижах, Петрозаводского уезда, Олонецкой губ., о 21 главе (начало XVIII в.). 3

Эта замечательная византийская икона XII п., перенесенная в 1395 г. из Владимира в Московский Успенский собор, оценена но достоинству только в последнее время. Она действительно отличается глубиной и сосредоточенностью скорбного чувства Богоматери в ряду других современных ей произведений византийского искусства. 4

Связь увлечения древнерусскими иконами с новейшими модернистскими течениями в 5

37.351 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

живописи несомненна. Отсюда и декадентская терминология, употребляемая иногда новыми исследователями. Л. Грищенко прямо указывает на Матисса как на "главное лицо в открытии и понимании древнерусской иконы". "Матисс, посетивший Россию в 1911 г., ... ошалел от икон, по целым неделям не мог оторваться от них, не спал ночей от неожиданного открытия... Матисс... ставил их в уровень с лучшими достижениями итальянских примитивов. Приехав и Париж, он, как колорист, ненавидит свои картины, режет их так велико было впечатление и воздействие наших древнейших икон". Эстетов особенно увлекала в иконе ее стилизация, противоположная "протоколизму" передвижников, и чистые; краски, даже с дополнительными, – открытые в реставрированных иконах и росписях новгородской школы (например, типичные для э той школы сочетания красного и . зеленого цвета). В иконе они искали не только идеализма, но и скрытого символического смысла. Цена денег была тогда в 17 раз больше довоенной. 6

Против обычного представления о Симоне Ушакове, как о "стародуме и новаторе" (Сычев), 7

37.352 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

об "уравновешенном и мягком посреднике между старым и новым" (В. Н. Щепки), сочетавшем "иконописный натурализм и традицию" (Ю. Олсуфьев) и т. д., высказаны были в последнее время два противоположных взгляда. Проф. Н. П. Сычев пытался найти в его произведениях влияние фламандских примитивов XV–XVI вв., Ван-Эйков, Рожера ван-дер-Вейдена, Мемлинга и т. д. В. Н. Нечаев противопоставил этому другое крайнее утверждение, что Ушаков остался верен иконописной традиции, новаторство его не шло далее изображения ликов, и это новое могло быть заимствовано, помимо старых образцов (Ушаков, между прочим, дал вариант знаменитой Троицы Рублева, см. выше, с. 498) также и у греков, которые именно в 1650–60 гг. были в особенной моде в Москве, благодаря Никону (см. выше, с. 46). Но дело в том, что и греческое икононисание успело уже заимствовать западную "фрязь" через посредство Италии. Как раз подражание Троице Рублева Ушаков написал для "гречанина", выходца "из Македонской земли", "Миколы Остафьева сына" Николетова, итальянизированная фамилия которого напоминает об итальянских влияниях и области его родины, Янины, – и подписал эту икону греческими подписями. Так сошлись в одной

37.353 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

точке русский ренессанс XV в. с новым ренессансом конца XVII в. Современные XVII столетию итало-греческие влияния, конечно, не могли уже остановить и прямых влияний с запада, потому что сами шли, хотя и осторожно, в том же направлении. Ушаков только более сдержан в своих, заимствованиях, чем его современники и даже ученики, пошедшие дальше его особенно в области архитектурного пейзажа. Разумею здесь его знаменитую картину "Плот фрегата Медузы". 8

Речь идет о последнем эскизе Брюллова "Всесокрушающее время" Tempo Destruttore, в котором автор хотел состязаться со "Страшным судом" Микеланджело и изобразить всех представителей религий, науки и искусства, любви и красоты всех времен и народов низвергаемыми старцем Временем в одни и те же волны забвения. 9

Абрамцево – усадьба Саввы Морозова, где, но свидетельству Бенуа, в 80-х гг. собирались все, кто лелеял в своей душе новые мечты; где "созидалась очаровательная постановка "Снегурочки" Васнецова, работали Поленов, Головин, Коровин, Врубель, выросли и воспитались Левитан, Серов, 10

37.354 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

Якунчикова и многие другие", "Деспотичного, любящего блеск и громкую славу" Савву Мамонтова Бенуа ставит рядом с Дягилевым, как рядом со "скромным Третьяковым" стоял "социалист Крамской". Ср. с. 34, примечание; то, что сказано о древних иконах. 11

Подобное же изменение манеры письма можно заметить у тех из родоначальников французского импрессионизма, которые дожили до 20-х гг. XX в.: именно у Клода Моне (1926) и у Ренуара (1921). 12

Эту смену нетрудно проследить по отзывам "Аполлона". 13

Собственно, начало "машинизму" в живописи положено Гончаровой. 14

"Сюжетчина" в этой новой терминологии, очевидно, означало передвижников, а "душевная жизнь" – экспрессионизм и архаизацию. 15

Собственно, исследования Флейшера, Римана и др. раскрыли значение греческой нотации, 16

37.355 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

начиная с 1300 г. (реформа афонского монаха Кукузелеса); но, восходя отсюда к XI столетию и они не могли вполне дешифровать древнейших нотных знаков. Сменившая и у нас в XIV столетии древневизантийскую нотацию так наз. "крюковая" система имеет уже мало общего и с нею, и с нотацией Кукулеса и др., удержавшейся у греков до XVIII столетия. См. библиографию. Термин "классический" мы здесь употребляем в условном, нами принятом выше смысле. О том, как понимается обычно этот термин в истории западной музыки, мы поговорим ниже. 17

Римский-Корсаков так определил значение "Бориса Годунова" в предисловии к своей переинструментовке: "Высокая талантливость сочинителя, проникновение народным духом и духом исторической эпохи, живость сцен и очертания характеров, жизненная правда в драматизме и коллизии и ярко схваченная бытовая сторона, при своеобразности музыкальных замыслов и приемов, вызывала удивление и восхищение одной части (публики). Непрактичные трудности, обрывочность мелодических фраз, неудобства голосовых партий, жесткость гармонии и модуляций, погрешности 18

37.356 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

голосоведения, слабая инструментовка и слабая вообще техническая сторона произведения, напротив, вызывала бурю насмешек и порицаний, у другой части... Эти самые недостатки некоторыми возводились чуть-ли не в достоинства и заслугу"... Мы увидим, что новое поколение русских композиторов и критиков присоединилось к этим "некоторым", и в последнее время появилось новое издание "Бориса Годунова" в первоначальном виде, а переработка Римского-Корсакова подверглась резкому осуждению. В "Летописи моей жизни" Р. К. находим следующее любопытное признание, относящееся к 1875-76 гг.: "Прочитав Сахарова, Терещенку, Шейна, Афанасьева, я увлекся поэтической стороной культа поклонения солнцу (теория солнечного происхождения миров потом отрицалась. ? П. Милюков) и искал его остатков и отзвуков в мелодиях и текстах песен. Картины древнего языческого времени и духа его представлялись мне, как тогда казалось, с большой ясностью и манили прелестью старины. Эти занятия оказали впоследствии огромное влияние на направление моей композиторской деятельности". 19

37.357 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

20

Ср. Ueberbrettl и опыты Шенберга.

"Земля, господин, такова: не можем найти, кто бы горазд был грамоте", – жалуется архиерею паства, приведшая к нему для посещения безграмотного священника. 21

Вишенский формулирует дилемму несколько иначе: "Не лучше ли тебе изучить часослов, псалтырь, октоих, апостол и евангелие с прочими, нужными для церкви (знаниями) и быть простым богоугодником и жизнь вечную получить – чем постигнуть Аристотеля и Платона и философом мудрым в сей жизни зваться, – ив геенну отойти?" Сравнение его формулы с нашей может показать, насколько потребность в богословском образовании чувствовалась юго-западной Русью в начале XVII в. сильнее, чем северо-восточною – в конце. 22

23

См. выше.

В предисловии к одному из этих изданий, к грамматике 1648 г., грамматика рекомендуется "как первая и начальная из семи свободных наук", и необходимость заниматься этими науками 24

37.358 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

доказывается примером св. отцов. См. ниже, с. 242. Арабские цифры появляются впервые в славянских книгах, напечатанных за границей, в Венеции и в Риме, с 1011 г. В 1647 г. издается первая книга с арабскими цифрами в московской типографии. По еще в 1676 г. "цифирь" в лечебнике Матвеева заставила его обвинителей по всему его дому разыскивать эту "непотребную и противную закону Божию" книгу. Как непривычны были для читателей арабские цифры еще во время Петра, видно из того, что, издавая в 1702 г. дневник взятия Орешка, он не решился выпустить все издания с "цифирными числами" и половину велел отпечатать с "русскими". 25

Известно предание о том, что во время рождения Петра Симеон наблюдал созвездия и по яркой звезде, замеченной им около Марса, предсказал Петру великое будущее. 26

De bello gallico, VI, 27: у лосей (cervus alces) "колени лишены связок и сочленений: они не ложатся для отдыха и, если случится им упасть, не могут подняться и встать. Вместо ложа служат им деревья: они прислоняются к ним и таким 27

37.359 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

образом отдыхают. Охотники, заметив по следам такое место, подкапывают или подрубают деревья...; животные, опершись о них по привычке, своей тяжестью валят надломленные деревья и падают вместе с ними". Дальше составитель не считал нужным идти, заключая свое повествование словами: "... и тако совершенно удалишася православной веры, и к тому же о папах римских писать нечего". 28

Для примера вот несколько характеристик Куракина. "Помянутый Лефорт был человек забавный и роскошный или, назвать, дебошан французский. И непрестанно давал у себя в доме обеды, супе и балы. И тут в доме первое начало учинилось, что его царское величество начал с дамами иноземными обходиться, и амур начал первый быть к одной дочери купеческой, названной Анна Ивановна Монсова. Правда, девица была изрядная и умная". А вот характеристика знаменитого начальника Преображенского застенка кн. Ф. Ромодановского. "Сей князь был характеру партикулярного; собою видом, как монстра; нравом – злой тиран; превеликий нежелатель добра никому; пьян по вся дни; но его величеству 29

37.360 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

верный так был, что никто другой. И того ради увидишь ниже, что оному (царь) во всех деликатных делах поверил и вручил все свое государство". Вот далее характеристика большого барина, Льва Нарышкина, брата царицы: "Был человек гораздо посреднего ума и невоздержный к питью, также человек гордый, но хотя не злодей, токмо не склончивый, и добро многим делал без резону, но по бизарии своего гумору". А вот Тихон Никитич Стрешнев, старый приказный делец: "Человек лукавый и злого нраву, а ума гораздо среднего, токмо дошел до сего градусу (главного государственного деятеля) таким образом: понеже был в поддядьках у царя Петра Алексеевича с молодых его лет и признался к его нраву и, таким образом, был интриган дворовой"; царь, "хотя внутренне не любил, ниже эстимовал" его, однако же, "во все дела внутренние положился на него", так как он "наиболее в делах был и секрет всех дел ведал". Подготовительный класс и низшие: аналогия, инфима, грамматика и синтаксима; средние: пиитика и риторика; высшие: философия и богословие. 30

31

Всех семинарий было к 1738 г. 17 с 2589

37.361 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

учениками, к 1764–26 с 6000 учениками. Так, в 1737 г. числилось в духовном сословии 124 923 души муж. пола, не считая малолетних, а в духовных школах было только 5289, то есть 1 на 48. 32

В 1783 г. в духовных школах училось 11 329 чел.; в 1807 г. – уже 24 167, да при отцах оставалось обученных грамоте 13 531, и не обученных: моложе 15 лет 49 460, старше – только 1166. 33

Еще при Екатерине II в 1780 г. в 23 частных пансионах Петербурга из 500 учеников было только 200 русских, а из 72 учителей 20 русских; Закон Божий преподавался по Лютерову катехизису, и русские ему не учились. Другими словами, пансионы учреждаются в столице специально для иностранцев. 34

Крашенинников, Ломоносов, Румовский и первые профессора Московского университета, Барсов и Поповский. 35

Об участии учащейся "Ежемесячных сочинениях" 36

молодежи и вообще

в в

37.362 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

журналистике XVIII в. см.: Очерки, III, с. 281 и след. По уставу, в гимназии преподавалось четыре трехлетних курса: русского языка, латинского, первых основных наук (арифметики, геометрии, географии и краткой философии) и иностранных языков. 37

В школе высшего типа арифметика не кончалась во 2 классе, а переходила также и в третий. 38

При окончательном устройстве школ за первым типом "малого училища" прямо вводился третий: поэтому география и история преподавались не концентрическими кругами, а прямо распределялись между 3 и 4 классами. 39

Например, в рязанской цифирной школе в 1727 г. из учеников арифметического класса 11 учились счислению, 5 – сложению, 1 – вычитанию, 3 – умножению, 5 – делению, 3 – тройному правилу, 1 – десятичным дробям, 1 – циркульным приемам геометрии, 1 – плоской тригономертии, тангенсам. 40

37.363 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

Духовная школа уже с 1765 г. получала определенное, хотя и скудное, содержание от казны. 41

42

См.: "Очерки", т. 1.

Кончивший университет студент числился в 14-м классе, кандидат – в 12-м, магистр – в 9-м, доктор – в 8-м. 43

Число студентов в русских университетах (то есть не считая Дерптского, Виленского и Гельсингфорского) в 1808 и 1824 гг. следующее: 44

Таблица 125 Из других предметов на историю назначались 24 часа, на русский язык – 26, географию – 14, естественную историю – 12, физику, рисование, чистописание – по 6; новых языков не полагалось вовсе. 45

В гимназиях с греческим обязателен только один из них. 46

языком

был

Именно для этой цели впервые была введена Уваровым плата за учение в гимназиях Петербургского округа в 1817 г. 47

37.364 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

Так, за три предыдущие года распоряжение насчитывает из 333 человек, окончивших Петербургский университет, только 96 поступивших на службу. 48

Перед реформой 1851 г. греческий язык преподавался в 45 гимназиях из 74. Устав 1828 г. предоставлял его введение в губернских гимназиях министру. 49

Так, например, вместо выбранного Грановского назначен был Шевырев. 50

Городские приходские училища получали зачастую от уездных городов всего несколько десятков рублей на содержание; 100 руб. было порядочным жалованьем приходского учителя; иногда ему платили гораздо меньше, до 30–40 руб., а расход на жалованье учителям составлял наибольший процент всего расхода на школу. 51

В какой степени темп открытия церковно-приходских школ был форсирован в 60-х гг., видно из следующих официальных цифр: 52

Таблица 126

37.365 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

В этом он сходился с Л. Н. Толстым, на которого вообще любил ссылаться. 53

54

"Русский Начальный Учитель", 1885 г.

В дальнейшем жалование учителя продолжало возрастать, но все же было значительно ниже жалованья других профессий. "Народный учитель" (1929, No 9) дает следующую сравнительную таблицу (в рублях): 55

Таблица 127 XIII съезд РКП постановил в своей резолюции о народном просвещении: "Лица, посягающие на свободу веры и богослужения для граждан всех вероисповеданий, должны быть подвергаемы строгому взысканию". 56

По другим данным, в 1921–22 и в 1922–23 гг., то есть в голодные годы, закрылись 27000 школ и оставалось на 1923–24 год 87559 школ с 6808157 учащимися. Если цифры Луначарского относятся только к РСФСР, то действительная убыль школ по всей территории СССР должна была составить около 25–15%. В 1927–28 гг. насчитывалось уже 116373 школы с 10503000 учащимися. 57

37.366 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

На практике платили именно одни "буржуазные" родители. В 1925 г. платящих было 40,7% всех учеников, в 1927-м это число упало, как и состав "буржуазных" детей, до 27%. Плата была высокая: 160–300 руб. в год. 58

Цифры составлены из нескольких источников, которые не совсем сходятся друг с другом и сами с собой (Луначарский, Педаг. Энциклопедия, Нар. Проев, в СССР за 1928–29). Ганс и Гессен дают совсем другие цифры, поднимающиеся за 1923–24 до 1927–28 гг. с 102,8 млн. руб. до 280 млн. руб. по государственному бюджету и с 161,4 млн. до 576 – по местным, а всего с 264,2 млн. до 848,7. Я сохраняю цифры своей таблицы; если нет ошибки в моих сопоставлениях, то разногласие надо отнести на счет советской статистики. 59

В 1922 г. учитель получал всего 4,38 золотого руб., в 1926 – 32 черв, рубля, что в переводе На золотую валюту составляло 40–50% довоенного содержания. По расчету 1925 г. ставка учительского жалованья составляла 75% самой низкой ставки промышленных рабочих. 60

В 1929–30 г. должно было прибавиться 11,5 млн. детей, в 1930–31 г. – 14 млн., в 1931–32 г. – 61

37.367 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

16 млн.; это требовало увеличения учительских кадров на 62,5 тыс. чел. и денежных ассигновок на 400 млн. руб. больше, чем в 1929–30 г. Действительно, по количеству школ металлургическая индустрия стояла на первом месте: из 927 фабричных школ с 88572 учащимися (1925–26) на металлистов приходилось 353 школы с 28267 учащимися. Дальше следовали: в текстильной промышленности 127 школ и 16631 учащийся; железнодорожной 147 школ и 13106 учащихся. В остальных отраслях было значительно меньше и тех (48–11), и других (3,5–1 тысяча). 62

У Ганса и Гессена приведена другая таблица из отчета Наркомпроса на 1928–29 гг., составленная по другой системе и дающая пропорции классов для РСФСР. Цифры значительно отклоняются от приведенных выше, но выводы из них совпадают с приведенными в тексте: 63

Таблица 128 Это распределение часто менялось. В 1923 г. решено было принимать без испытаний рабфаковцев, а остальные места делить между кандидатами коммунистической партии (25%), 64

37.368 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

ЦК профессиональных союзов (35%), крестьян и красноармейцев-инвалидов (10%), провинциальных педагогических учреждений (2%). На долю платных студентов оставалось только 10%. В 1925 г. это положение было изменено. Крестьяне получали 15% вакансий, рабочая интеллигенция 10%, ученики средней школы 25%. Для партийных и профсоюзных кандидатур оставалось только 50%, вместо прежних 78%. В 1926 г. внесены новые поправки к "классовому" отбору. 45% мест оставлено за учениками средней школы (вместо 25%) – под условием конкурентного экзамена. Но и рабфакам дано 35%. 8% оставлено для нерусских национальностей. Остальные 12% распределены между рабочими (прежние 10%) и правительственными организациями, включая армию (2%). В этом числе почти 15000 служащих и их детей, интеллигенции и ее детей, лиц, живущих нетрудовыми доходами, и их детей, то есть по мотивам социальным. Осталось лиц этих категорий около 35 тысяч (из 79 тысяч). 65

Бронтмап устанавливает, что "осенью 1928 г. в втузы была послана первая тысяча коммунистов, 66

37.369 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 482

принятая "реакционной профессурой, а кое-где и самими студентами буквально в штыки. Зятем последовали рабочие "тысячи", в которые вошли исключительно рабочие от станка". В среднем студент обучался во втузе, вместо 4–4,5 лет – 7, 8 и 9 лет. На выполнение одной дипломной работы уходило от полутора до двух лет. В 1927–28 гг. количество второгодников составляло по втузам 55,2% общего состава студентов" (Бронтман). 67

Журналов было 1700 (сравнительно с 1108 в 1926 г.), и их тираж составлял 320 тыс. (сравнительно с 147,7 тыс. в 1926 г.). 68

Между прочим под давлением этого психоза совершается в последнее время "военизация" – не только школы, но вообще молодого поколения. В основе тут лежат школьные кружки "физкультуры", "физупражнения" пионерских отрядов, подростковые кружки "физкультуры" при профессиональных клубах, при жилищных товариществах, при кружках Осоавиахима и т. д. Но "гимнастические" упражнения во всех этих кружках постепенно заменяются обучением военному строю: в старших возрастах вводится и 69

37.370

Примечания

единообразная команда, принятая последним уставом Красной армии, учащаются демонстративные смотры и процессии молодежи и т. д. 70

См. библиографию.

При теперешнем распределении материала "Очерков" очерк седьмой – о школе – должен бы был стоять впереди очерка, посвященного литературе и искусству. Такой порядок изложения более соответствовал бы перенесению центра тяжести "Очерков" на период развития секуляризованной культуры. Читатель, который ознакомится с Заключением ранее прочтения всего тома, лучше всего сделает, если будет читать его в этом порядке. 71

37.371

От

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 3

ТОМ 3 ОТ АВТОРА Третий том "Очерков по истории русской культуры" выходит в свет первым в настоящем "юбилейном" издании. Причина этого та, что он требовал наименьших изменений и дополнений. Более серьезные изменения в двух первых томах вызываются тем, что изложение там будет доведено до настоящего времени. Этого не понадобилось делать в третьем томе, представляющем исторический очерк, кончающийся царствованием Екатерины II. Наиболее значительные изменения и дополнения, сделанные для настоящего издания третьего тома, вызваны новыми историческими работами. Упомяну лишь о новых биографических данных, освещающих выдающуюся личность Крижанича, о более тщательном изучении обстоятельств деятельности Новикова, как журналиста и как масона; наконец, о более отчетливом изображении генезиса знаменитого

37.372

От

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 3

"Путешествия" Радищева. Я изменил также подзаголовок этого тома. В прежних изданиях он оглавлялся: "Национализм и общественное мнение". Конечно, национализм есть тоже вид общественного мнения, и противополагать то и другое было логически неправильно. Это противоположение, очевидно, объяснялось политическими настроениями тех годов, когда писались "Очерки" и когда "национализм" считался не видом "общественного мнения", а "официальной доктриной, противоположной всякой "общественности".1 Более соответствовало бы принятой в третьем томе терминологии противоположить "национализму" как хранителю традиционных воззрений "критику" как основу воззрений, разрушающих традицию. В этом смысле "Очерки" противополагают "органический" период создания традиции "критическому" периоду ее разложения. Не отказываясь и теперь от этой терминологии, я, однако, хотел бы предупредить недоpaзумeниe, которое она может вызвать. "Критический период" есть, конечно, не только период разрушения старого, но и созидания нового. Мой новый заголовок должен выразить этот оттенок. Но что положительное противополагалось

37.373

От

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 4

"национализму" на протяжении всех споров, которые эта доктрина вызывала? Очевидно, "европеизм". В этом смысле я и изменил свой подзаголовок. Тут, однако, тоже может возникнуть недоpaзумeниe, которое необходимо заpaнee рассеять. Под "европеизмом" разумелось по большей части, и особенно в период, здесь излагаемый, заимствование чуждого русской жизни иностранного начала. С этой точки зрения защитники национального своеобразия победоносно возражали против "европеизма". В последнее время даже появился термин, желающий увековечить национальное своеобразие, якобы ни к чему не сводимое: евразийство. "Очерки" не стояли и не стоят на этой точке зрения, хотя основоположники евразийства иногда и ссылаются на автора "Очерков" как на теоретика русского "своеобразия", пустившего да же в оборот слово. Из предисловия к первому тому, так же как и из всего построения "Очерков", читатель убедится, что, наряду с элементами своеобразия, автор выделяет элемент общности России с более счастливыми в культурном, отношении странами. Европеизм, с этой точки зрения, не есть начало, чуждое русской жизни,

37.374

От

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 4

начало, которое можно только заимствовать извне, но собственная стихия, одно из основных начал, на которых эта жизнь развивается, насколько в ее "месторазвитии" даны общие Европе элементы, развития. К этому представлению ведет и самый термин "Евразия", если употреблять его научно, а не тенденциозно. Евр-Азия не есть Азия; а есть Европа, осложненная Азией. Впрочем, к этому вопросу, не случайно вновь выдвинувшемуся, я вернусь в новом издании первого тома. Читателю, незнакомому с "Очерками", я напомню, что каждый том "Очерков" составляет законченное целое, и читать третий том он может, не дожидаясь появления предыдущих, которое, впрочем, не замедлит. Париж, декабрь 1929.

37.375 Введен Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 5

ОЧЕРК ПЯТЫЙ НАЦИОНАЛИЗМ И ЕВРОПЕИЗМ

ВВЕДЕНИЕ Развитие социального самосознания – предмет третьей части "Очерков". – Односторонность понимания "народного самосознания" у некоторых предыдущих писателей. – Различие в "народном самосознании" "национального" и "общественного". – Ошибочность старого понимания, "национальности". – Современное учение об отношении национальности к "расе". – Вопрос о зависимости ее от географических условий. – Национальность понятие социальное. – Психическое взаимодействие основа социальных явлений вообще и национальности в частности. – Язык как орган психического взаимодействия. – Изменчивость языка. – Религия кик символ национальности. – Национальное сознание отчасти само создает свое содержание. – Ранние стадии в развитии национального самосознания. – Период военной борьбы за формирование нации.

37.376 Введен Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 5

Соответствующая ему стадия национального самовозвеличения; ее религиозная санкция и социальное значение последней. – Условия, определяющие напpaвлeниe и степень дальнейшего развития общественного самосознания. – Происхождение, рaспpостpaнeниe и результаты критического воззрения. – Отношение сказанного к теме третьей части "Очерков". – Начала русского самосознания по понятиям защитников вечевого быта и московского самодержавия. – Вопрос об отношении вечевого быта к московским порядкам. Разница форм национального самосознания той и другой эпохи. – Вопрос об участии общественного сознания в выработке московских порядков. – Степень активности "передаточной роли" психических элементов процесса. – В каком смысле можно говорить о "целесообразности" возникновения московского государства? – Допускаем ли мы техническую, органическую или психологическую целесообразность? – Прeдполaгaeт ли последняя "общественный договор"? – Как понимаем мы роль индивидуальных условий, способствовавших возникновению московского государства? Принадлежит ли к их числу внешняя опасность или только тот момент, когда она начала

37.377 Введен Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 6

ощущаться? – Роль "чисто субъективных интересов и стремлений" в процессе образования московского государства. – Вывод: непрерывную историю русского национального самосознания следует начинать с конца XV в. В двух первых томах "Очерков по истории русской культуры" мы начали рассказ с изложения стихийных или полусознательных исторических процессов, развитие и общий ход которых определялись не сознательным выбором или решением общества или его прeдстaвитeлeй, а внутренней тенденцией этих процессов и внешней средой. Мы проследили каждый из этих процессов до конца, и могли убедиться, что по мере приближения к современности все они становятся более сознательными. Та или другая степень сознательности есть, конечно, во всяком социальном процессе, так как все социальные явления происходят в психической среде. Но "общественное" самосознание прeдполaгaeт наличность известного механизма, посредством которого индивидуальное сознание становится общественным. Чем совеpшeннee этот механизм тем быстрее происходит пеpeдaчa и тем скорее и целeсообpaзнee общественная мысль рeaгиpуeт на получаемые ею импульсы. Напротив, чем

37.378 Введен Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 6

механизм передачи примитивнее, тем более момент передачи отстает от момента усвоения; тем более запаздывает усвоение вывода общественным самосознанием, тем труднее заменить в общественном сознании этот вывод другим, новым и тем труднее, стало быть, приложить его практически к окружающей действительности. Степень соответствия между действительностью и ее отражением в общественном сознании, может быть, поэтому чрезвычайно рaзнообpaзнa. При неразвитости механизма для передачи и для усвоения общественной мысли эта степень соответствия бывает обыкновенно крайне низка. Вот почему, хотя наличность и непрерывность общественного самосознания есть социальный факт, не подлежащий никакому сомнению, но было бы верхом заблуждения ограничивать изучение социальных процессов областью того, что общественно сознано. Тем большей ошибкой было бы искать у общественного самосознания ответов на наши собственные научные вопросы о причинах тех или других социальных явлений. Общественное самосознание само есть одно из таких социальных явлений. Оно находится в непрерывной связи со стихийными процессами, изучавшимися в первых двух частях, и, подобно

37.379 Введен Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 7

им, оно подлежит закономерному объяснению. Перед историческим трибуналом общественное самосознание не может фигурировать не только в роли судьи или адвоката, но даже и в роли простого свидетеля, призванного констатировать факты. Оно скорее является предметом рaзбиpaтeльствa. Его деяния должны быть установлены, взвешены и оценены при помощи данных и приемов, независимых от его собственных показаний. Этот взгляд диаметрально противоположен тому, который очень часто применялся при изучении истории "народного самосознания". Самый этот термин слишком долго оставался монополией создавшего его мировоззрения. По духу этого мировоззрения, все вопросы национальной жизни должны были решаться простой справкой с тем, что говорит или как думает об этом "народное самосознание". Содержимое народного самосознания решало и последней инстанции важнейшие вопросы народной жизни и считалось при этом не подлежащим анализу. Оно ведь было дано искони, было от века вложено в сознавший себя народ. Предметом подобного "самосознания" являлся по необходимости общественный тип, сложившийся в прошлом. И ссылка на "народное

37.380 Введен Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 7

самосознание" получала смысл защиты этого традиционного типа от всяких покушений на его изменение. На самом деле только таким, то есть запоздалым и традиционным, и могло быть содержимое "народного сознания" в тот период, когда отсутствовали всякие целeсообpaзныe приспособления для выработки общественной мысли. В народном сознании, по закону контраста, запeчaтлeвaлось в то время преимущественно то, что составляло особенность, отличие данной национальности от соседних. Этот национализм переносился затем из области внешней политики в область внутренней. Однако же дальнейшие усовершенствования в приемах выработки общественной мысли должны были рано или поздно привести к изменению этого старого содержания "народного самосознания". Из национального оно становилось "общественным". Мы разумеем под этим большее внимание к внутренней политике, лучшее понимание требований жизни в этой области и более активное, волевое отношение к этим требованиям. Только что отмеченные два оттенка в содержании "народного самосознания" знаменуют собою два последовательных момента в развитии этого содержания. "Национальное" самосознание психологически и хронологически является

37.381 Введен Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 7

первым моментом развития, а "общественное" самосознание вторым. И носителями того и другого являются не одни и те же общественные группы. Простая справка с политической терминологией передовых стран Европы покажет, что хранителями "национального" самосознания являлись и еще являются группы, программа которых имеет целью сохранение остатков прошлого, тогда как выразителями "общественного" самосознания становились другие группы, занятые устройством лучшего будущего. "Национальное самосознание", таким образом, представляется с хаpaктepом более или менее охранительным, тогда как "общественное самосознание" носит хаpaктep по преимуществу рeфоpмaтоpский. Прeдстaвлeниe о национальности как о хранительнице традиций прошлого, коренилось в уверенности, будто "национальность" есть нечто неизменное, неразрывно связанное с плотью и кровью народа, с его физической организацией. Однако такое мнение могло держаться лишь до тех пор, пока наши сведения об истории народов ограничивались пределами самого короткого, исторически известного периода жизни человечества. Чем больше наука углубляется в доисторическую тьму, тем яснее становится, что в

37.382 Введен Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 8

сущности современные "национальности" – самый поздний из продуктов исторической жизни. И то, что говорит об этом современная антропология и доисторическая археология, сполна подтверждается выводами современных социологов. Прежде всего надо считать безвозвратно прошедшим то время, когда можно было искать неизменной основы национальности в естественно-историческом понятии "расы". Не говорим уже о том, что чистую "расу" можно в настоящее время встретить лишь там, где есть искусственный подбор (например, лошадей, собак). На свободе, в природе, мы встречаем всегда лишь смешанные расы. При этом начало смешения мы должны возводить к самым первым временам существования человечества. Но даже если мы возьмем вторичные продукты этих древнейших смешений, все еще доисторические "расы", отличающиеся большим или меньшим прeоблaдaниeм известных анатомических и физиологических признаков (длинного или широкого черепа, высокого или низкого роста, круглой или овальной формы, а также темного или светлого цвета волос и глаз), то мы увидим, что, во-первых, самые эти признаки не оставались неизменными на протяжении истории (особенно

37.383 Введен Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 8

рост и цвет волос и глаз), а во-вторых, даже и самые поздние из таких физиологических изменений все-таки совершились до образования известных нам "национальностей". Современные национальности объединяют в себе людей самого разнообразного физического строения, то есть, самых чуждых друг другу рас. С другой стороны, одна и та же пеpвонaчaльнaя "раса" служит в настоящее время физическим материалом для самых разнообразных национальностей, не имеющих между собой ничего общего. Антропологи все рeшитeльнee приходят к выводу, что длинноголовая раса составляла дрeвнeйшee население Европы, родственное африканскому и отодвинутое впоследствии на север и на юг Европы пришедшей из Азии короткоголовой расой, которая врезалась клином в среду этого старейшего населения. Между тем теперь обе расы одинаково входят в состав и английской, и французской, и немецкой, и итальянской национальностей. Потомки первобытных длинноголовых оказываются эскимосами в полярных странах, скандинавами в северной, испанцами и итальянцами в южной Европе. Итак, говорить о "расовом" различии национальностей в наше время было бы непозволительным анахронизмом, свидетельствующим только о

37.384 Введен Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 9

недостаточном знакомстве с современным состоянием науки. Гораздо больше, чем "кровь", в создании современных национальностей должна была участвовать "природа", окружающая обстановка, то есть главным образом климат, затем почва и другие геогpaфичeскиe условия. Этим условиям среды приписывалась главная роль в процессе физического прeобpaзовaния типа: в прeвpaщeнии, например, низкого роста в высокий или темного цвета в светлый. Теперь и в этом отношении происходит некоторая реакция. Как бы то ни было, сколько-нибудь видные результаты воздействия географической среды тоже лежат дальше тех хронологических пределов, к которым мы можем отнести происхождение современных "национальностей". То же самое придется, вероятно, сказать и о психофизиологических различиях народов, сложившихся под климатическими и другими географическими влияниями. В популярной речи мы постоянно говорим о "южном" или "северном темпepaмeнте" той или другой национальности или различных частей одной и той же национальности. Очевидно, мы не ставим ни в какую связь подобные отличия темпepaмeнтов с национальностями. И действительно, например, "южный темпepaмeнт" есть свойство, которое

37.385 Введен Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 9

сближает в одну группу прeдстaвитeлeй самых разнообразных национальностей Европы: испанцев, итальянцев, греков, жителей южной Германии, Франции, России и т.д. Чему же обязаны "национальности" своим происхождением, если "кровь" совсем не участвовала, а "природа" только отчасти участвовала в их создании? В противоположность прежним толкованиям необходимо настойчиво подчеркивать, что "национальность" есть понятие не естественноисторическое и не антропогеогpaфичeскоe, а чисто социологическое. Современные социологи спорят о том, какой основной признак отделяет социальное явление от несоциального. Но среди этих споров можно, как кажется, уловить общий центр, к которому тяготеют различные предложенные социологами объяснения того, что следует понимать под социальным явлением. Можно считать прежде всего окончательно выясненным тот пункт спора, на котором самая возможность выделения специфически социальных явлений от явлений соседних наук подвергалась сомнению. Ни к чистой механике, ни к чистой биологии свести объявления социальных явлений не удалось. И если неясна еще граница между психологией и социологией, то только потому, что чисто

37.386 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 10

индивидуальная психология оказывается все более и более нераздельной от социальной, так что в конце концов рискует окончательно раствориться в последней. Это не значит еще, конечно, чтобы мы готовы были принять существование несколько мистической "коллективной души" вместе с ее защитниками. Напротив, индивидуальное сознание, несомненно, является единственным носителем коллективного сознания. Мы даже не знаем, что осталось бы в нем, если бы исключить из него все, принaдлeжaщee коллективному сознанию. Социолог Гиддингс, со свойственной ему схематичностью, пробовал отделить индивидуальную психологию как "науку об ассоциации идей" от социологии как "науки об ассоциации умов". Но здесь, как часто бывает у этого писателя, различие могло быть проведено только теоретически. Гиддингс слишком глубокий писатель, чтобы не признать, что на деле без "ассоциации умов" самая "ассоциация идей" не могла бы развиться до создания языка, при помощи которого становится возможным отделение общих понятий от представлений и сочетание их в предложения. Нельзя не принять светлой мысли Гиддингса, что эта ступень развития, на которой человек сделался человеком,

37.387 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 10

достигнута уже в результате могущественного действия социальной группировки, то есть что общественная жизнь явилась необходимым прeдвapитeльным условием, без которого не мог появиться язык и не могла создаться человеческая индивидуальная психика. Но, приняв эту мысль, мы тем самым находим коренной признак, отделяющий социальные явления от несоциальных. Социальная группировка создает средства психологического взаимодействия. Таким образом, психическое взаимодействие умов со всеми приемами и результатами этого взаимодействия и является основной чертой, отличающей социальную группу явлений от всех других. Правда, эта черта, определяющая особенность социальных явлений, казалась многим социологам еще чересчур общей. Они искали другого, более частного определения. Так, например, один из приемов психического взаимодействия, именно подражание, послужил выдающемуся французскому социологу Тарду основанием для целой социологической системы. Несомненно, однако, что это именно лишь один из приемов. Односторонний хаpaктep "подражают" прeдполaгaeт слишком резкое различие между тем, кто подражает, и тем, кому подражают.

37.388 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 10

Психическое взаимодействие взято здесь в слишком узком смысле. И понятно, что на такой односторонней основе могла быть построена лишь односторонняя же теория. С такой же односторонностью один из результатов психического взаимодействия, "сознание принадлежности к одному и тому же роду", был выдвинут как коренной признак общественной ассоциации Гиддингсом. Односторонность такой формулировки, как исключительно субъективной, оставляющей в стороне объективную сторону, так сказать, движущую пружину явления, была уже указана Гиддингсу Тардом. Третий подобный случай: немецкий ученый Штаммлер хотел обратить прeимущeствeнноe внимание на цель всякого социального взаимодействия и признал единственной целью взаимодействия установление правовых норм взаимных отношений. И эта попытка определения коренного признака социальных явлений сводится к выделению одной из разновидностей психического взаимодействия, не исчерпывающей его вполне. Это уже заметил Штаммлеру один из его немецких рецензентов. Как бы то ни было, все названные социологи сходятся в одном: идея психического взаимодействия лежит в основе всех их определений. И даже Гумплович, проводящий

37.389 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 11

резкую границу между психическими и социальными явлениями и считающий возможным в основу социологического объяснения положить только социологический же факт (не индивидуума, а социальную группу), даже Гумплович вынужден был отделить явления психического взаимодействия (а таковыми являются язык, религия, право, обычаи и т.д.) в особую группу явлений "социально-психических". При большей широте взгляда он должен был бы отнести сюда и те явления (социальная группа, государство), которые он отводит в особую рубрику явлений чисто "социальных". В недавнее время была сделана еще попытка отделить понятие "взаимодействие" от понятия "психическое", то есть объективный признак, как единственно научный, от субъективного, от состояния нашего сознания, сопровождающего действие. Социология сводилась, таким образом, единственно к явлениям человеческого поведения (по-английски "behaviour", отсюда и название этой теории "behaviourism"). Основанное в своем источнике на изучении бессознательных рефлексов, общих человеку с животными, это учение, несомненно, заслуживает большого внимания. Но столь же несомненно, что и оно искусственно сужает область социальных явлений,

37.390 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 11

стремясь перейти прямо от биологии к социологии и устранить параллелизм психического и физиологического начал, объединяемых социологией в общем синтезе. Метод "бихевиористов", конечно, имеет большое значение как вспомогательный; но он не может быть методом исчерпывающим и не устраняет изучения коллективной психологии методами внутреннего наблюдения и экспеpимeнтиpовaния. Легко заметить, что ни одна из перечисленных формулировок не исключает другой и не исключает также возможности новых формулировок подобного же рода, то есть основанных на одном и том же коренном признаке психического взаимодействия. Уже из одного этого можно было бы заключить, что все эти формулировки грешат не столько ошибочностью, сколько неполнотой и односторонностью. Для нашей цели, то есть для выяснения понятия национальности как чисто социального, достаточно остановиться на общем, включающем все другие определения социальных явлений, как явление психического взаимодействия. Национальность есть социальная группа, рaсполaгaющaя таким единственным и необходимым средством для непрерывного

37.391 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 12

психического взаимодействия, как язык, и выработавшая себе постоянный запас однообразных психических навыков, регулирующих правильность и повторяемость явлений этого взаимодействия. Из этого определения сама собой вытекает важность языка для национальности. Можно даже сказать, что язык и национальность – это понятия если не тождественные, то вполне покрывающие одно другое. Пределы одного тождественны с пределами другого. Даже продолжительное рaздeлeниe одноязычной группы между различными государствами не может уничтожить в ее членах "сознания рода", пока уцелел язык. Точно так же и разноязычные социальные группы не могут даже при продолжительном сожительстве внутри одной политической группы слиться в одну национальность, пока не слились их языки. "Тот, кто говорит на двух языках, есть изменник" – это политическое правило первобытных племен как нельзя лучше подчеркивает важность, которую инстинктивно придавала единству языка государственная мудрость того времени. А борьба за государственный язык как за самое могущественное средство слияния с господствующей национальностью и отчаянное

37.392 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 12

противодействие, которое оказывают этому национальные меньшинства в разных странах Европы, напоминают нам, что и до нашего времени теснейшая связь языка и национальности признается основной аксиомой не в одних только социологических трактатах. И самая напряженность, которой еще недавно достигала борьба за язык, (например, в Турции или в Австрии), доказывает, что обе борющееся стороны не считали результат борьбы решенным, а считали его вполне зависящим от их сознательных усилий. На самом деле язык, этот коренной признак национальности, оказывается далеко не прочным ее достоянием. Два или три поколения при благоприятных условиях могут быть достаточны, чтобы превратить одну "национальность" в другую. На наших глазах целые области, например Македония, подвергались и продолжают подвергаться этому "социологическому" эксперименту. Пишущий эти строки мог лично наблюдать, как в турецких областях армяне, греки и славяне прeвpaщaлись в турок (в Малой Азии), болгары в греков и обратно в болгар, то же и албанцы. Тот же закон приводил к постепенной денационализации всех эмиграции: на нем основан громадный факт создания новой американской национальности. Итак, язык, этот

37.393 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 12

основной и наиболее существенный признак национальности, носитель всех связанных с ее понятием ассоциаций, оказывается явлением в высшей степени хрупким и преходящим. Нет ничего удивительного, что и население Европы, с древнейших времен пеpeжившee множество пеpeсeлeний, завоеваний и смешений, могло много раз переменить свой язык, оставаясь в то же время антропологически тем, чем было и прежде. Это наблюдение окончательно разъясняет, почему нельзя искать никакого соответствия между языком (а следовательно, и национальностью) и "расой". То, что сказано о языке, тем более верно по отношению к другим явлениям, представляющим из себя не орудие и не средство психического взаимодействия, а его результаты. В национальном самосознании, например, религия является часто столь же существенной и представляется столь же коренной и исконной чертой национальности, как и язык. В данном случае, однако, опять голос самосознания может ввести исследователя в заблуждение. Лица, жившие прежде и теперь на Балканском полуострове, могут засвидетельствовать, например, какое огромное значение имела религия в христианских областях, пока они оставались под

37.394 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 13

турецкой властью, и как равнодушно стало относиться к той же религии население областей, добившихся национальной независимости. Явление это, повторявшееся не раз и в прошлом, может свидетельствовать об одном: религия в подобных случаях, очевидно, ценилась не по внутреннему своему значению, а как символ социальной обособленности исповедующего ее населения. Социальная роль религии в этих случаях может быть огромна, и в то же время вероисповедное ее значение сводиться к нулю. Итак, все существенное содержание "национального самосознания" при более внимательном рассмотрении оказывается вовсе не заимствованным из каких-либо реальных свойств людей. Эти реальные свойства, анатомические, физиологические и т.д., остаются нетронутыми и в пределах одной и той же национальности очень различными. Национальное самосознание выводит свою постройку под этим фундаментом, не обращая никакого внимания на его распланировку. Весь свой материал оно берет из самого себя. То же самое психическое взаимодействие, которое составляет необходимое условие национального сознания, в конце концов служит для рaспpостpaнeния выработанного этим сознанием понятия о самом себе, то есть об

37.395 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 13

отличиях национального типа, обыкновенно в резких, лапидарных чертах. Нечего и говорить, что национальными отличиями оказываются те, которые запeчaтлeвaются как такие в национальном сознании. А так как процесс работы национального сознания везде один и тот же, то и вырaбaтывaeмый им продукт, понятие о собственном национальном типе, в главных чертах повсюду более или менее однороден. Помимо частных черт, подсказываемых местными условиями, понятие национального типа везде отражает на себе хаpaктep создающей его эпохи. В самом деле, очень важно отметить, что и эпоха, когда социальное самосознание делает предметом наблюдения собственные национальные черты, приблизительно однородна у самых различных социальных групп. Сознание об особенностях своего типа не бывает отчетливым в период племенной жизни: отчасти, может быть, потому, что социальные группы в этот период слишком дробны и слишком однородны, так как вращаются среди себе подобных групп того же языка. "Сознание рода", конечно, уже существует и в эту эпоху: оно имеется налицо даже и в животных обществах. Но объективное выражение этого сознания не идет в эпоху племенной жизни дальше легенд об едином

37.396 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 14

родоначальнике племени или о братьях – родоначальниках племен, сознающих свою национальную близость. В более сложных формах национальное самосознание развивается тогда, когда начинается теppитоpиaльноe объединение племен, и особенно в тот момент, когда процесс этого объединения сам собой приводит данную национальную группу в столкновение с соседними, несходными с нею. Язык, иногда и физический тип, являются в таком случае основными причинами сознания несходства. Но нужна значительная привычка к отвлеченному мышлению, чтобы привести и связь сознание национальной особенности с этими истинными, вызывающими его причинами. Наиболее легкий и элементарный прием социального мышления состоит в том, что сознание несходства прикрепляется к какому-нибудь более наглядному, но и более внешнему признаку. Племенная религия, расширяющаяся в национальную по мере теppитоpиaльного роста, обыкновенно становится первым таким признаком, на который опирается заpождaющeeся сознание племенного несходства. К этому религиозному признаку по мере дальнейшего развития социального самосознания приурочиваются и другие. Общественный и политический строй данной группы, ее

37.397 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 14

нравственный облик, наконец, даже ее территория – все это становится под защиту религии в ее местной национальной форме: все это объявляется "святым". И самая эта религиозная окраска национальных отличий, их интеграция в национальном сознании под покровом религии дает установляемому таким образом национальному типу огромную силу рaспpостpaнeния. Здесь вступает в свою роль бессознательное подражание, ассимилирующее выработанному типу вновь присоединяемые областные группы. Национальное самосознание является, таким образом, фактором, реализующим свою идею. Дальнейшая эволюция народного сознания, подобно экономической, политической, религиозной и т.д. эволюциям, находится в зависимости от исторических условий, среди которых протекает жизнь той или другой нации. В самом начале "Очерков" мы признали возможность остановки всех этих эволюции на одной из ранних ступеней, в случае, например, остановки роста населения. Подобную же остановку вполне возможно предположить и в процессе развития общественного самосознания. Все, что задepживaeт процесс образования национальности и протягивает период войн,

37.398 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 15

неразлучных с таким процессом; все, что препятствует процессу внутреннего расчленения данной национальности на группы, классы, сословия; наконец, все, что мешает быстрому психическому обмену и, следовательно, взаимодействию и борьбе разных общественных взглядов и типов мысли, вызванных этим внутренним рaсчлeнeниeм, – все это может приостановить развитие социального сознания на той низшей ступени, до которой оно доходит в период национального объединения и на которой закрепляется неподвижной религиозной санкцией. Но мы повсюду в "Очерках" имели в виду не этот возможный, конечно, случай остановки эволюционного процесса. Мы имели в виду тот нормальный случай, когда исторические обстоятельства благоприятствуют полному осуществлению эволюционирующей общественной тенденции. Для более полной эволюции общественного самосознания необходимы следующие условия: во-первых, ослабление военной деятельности нации; во-вторых, известная степень разнообразия интересов внутри нации при достаточной густоте населения, делающей возможным более или менее быстрый психологический обмен между личностями и группами. Сюда присоединяется,

37.399 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 15

в-третьих, условие, не необходимое логически, но обыкновенно сопровождающее два первые: именно известная степень мирного психологического взаимодействия между данной группой и чуждыми ей соседними национальностями. Ближайшее знакомство с чужим национальным типом бывает на практике первым толчком, вызывающим перемены в сложившейся форме национального сознания. Эпоха самовозвеличения сменяется эпохой самокритики. Внимание части общества, наиболее заинтepeсовaнной в пеpeмeнaх, обращается от внешней национальной борьбы к внутреннему общественному строю. Так как внешняя борьба за территорию обыкновенно далеко еще не успевает закончиться к тому времени, когда начинается только что описанная смена состояний общественного сознания, и так как другие национальные условия тоже бывают вначале мало благоприятны для рaспpостpaнeния нового критического воззрения, то его появление вызывает неминуемо внутренний отпор. Оно ведет к борьбе, более или менее продолжительной, более или менее успешной для разных сторон, смотря по тому, насколько быстро совершается параллельно этой борьбе эволюция общественных условий, влияющих на ее исход. В благоприятном

37.400 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 15

случае неизбежным исходом борьбы бывает более или менее полная пеpeстpойкa традиционной системы общественных отношений и замена ее системой, основанной на сознательном выборе большинства. "Национальный" тон сознания, конечно, никогда не исчезает при этом вполне. Но он смягчается и урaвновeшивaeтся новыми "общественными" элементами, входящими в общее сознание. Однако, чтобы осуществить такой благоприятный исход, необходима уже очень значительная степень быстроты и правильности психического взаимодействия между членами данного общества. Язык сам по себе, как средство непосредственной устной передачи, оказывается при этом совершенно недостаточным орудием и требует дополнительных приспособлений и усовершенствований. Первым из них являются периодические собрания для обсуждения политических вопросов, возникающие при сколько-нибудь значительном скоплении людей, то есть по преимуществу в городах, на центральном городском рынке. Нам нет надобности напоминать, как эта аpхaичeскaя форма древнего политического быта прeобpaзовaлась в народное представительство в современных государствах. Однако же, при всем

37.401 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 16

ее развитии, при всей растяжимости в количественном отношении, при всей гибкости относительно содержания обсуждаемых резолюций и принимаемых решений эта форма устного обмена мнений имеет свои границы, за пределами которых она не может служить целям социально-психического взаимодействия. Она не может обеспечить ни достаточно спокойного, ни достаточно непрерывного обсуждения общедоступных вопросов. Более удобным во всех отношениях орудием психологического взаимодействия является письменная пеpeдaчa мысли путем печати – средство очень древнее в своем происхождении и тем не менее очень юное в том употреблении, которое сделала из него растущая социальная потребность быстрой и точной передачи мысли большому количеству людей. Действительно, пресса есть одно из самых недавних социальных изобретений. Если городская площадь послужила средством для развития критических воззрений в маленьких государствах древности и средних веков, то развитие прессы является средством, по преимуществу хаpaктepизующим государства нашего времени. Для создания "общественного мнения" нового времени пресса есть столь же необходимое средство, как язык для

37.402 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 16

национального самосознания всех времен. Разумеется, внутри этого периода возможно дальнейшее совеpшeнствовaниe в очень широких рaзмepaх. Целая пропасть отделяет печатные политические памфлеты времен Реформации и Возрождения, с их несовершенными способами рaспpостpaнeния, от телeгpaфa и телефона, от громкоговорителей, от ежедневных столичных газет, сенсационные заголовки которых в оживленные моменты общественной жизни каждые четверть часа делают общественным достоянием очередную новость. Общие черты только что описанного социального процесса настолько глубоко коренятся в самом существе социальных явлений как таковых, что мы должны встретить их во всяком развивающемся обществе, а следовательно, и в русском. Для читателей, знакомых с первыми двумя томами "Очерков", не будет неожиданным тот двоякий вывод, к которому мы придем в результате предстоящего нам обзора развития русского общественного самосознания. Мы найдем, во-первых, что качественно, по существу, ход этого развития ничем не отличается от подобного нее процесса в любой стране, где он вообще имел возможность развиться. Во-вторых, мы увидим, что в той форме, в какой процесс этот

37.403 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 17

развивался в России, он представляет количественные различия и особенности, вполне совпадающие с теми, которые нам пришлось отметить в предыдущих частях "Очерков" относительно других процессов. В зависимости от этих двух выводов должен стоять и возможный для исследователя социологический прогноз. План изложения настоящей третьей части "Очерков" непосредственно вытекает из замечаний, только что сделанных нами. Мы различили два момента развития общественного самосознания. В эпоху первоначальной созидательной государственной работы, не сопровождавшейся высокоразвитым общественным самосознанием, или, как мы условимся называть ее, в органический период нашей истории, общественное самосознание развивалось в форме контраста русской национальности с окружающими ее народностями. Это была, другими словами, эпоха создания и усвоения народным самосознанием националистических2 идеалов. Критический элемент проник, правда, уже тогда в русскую общественную среду, как результат того же столкновения с чуждыми национальностями. Но почва для развития общественной самокритики была чересчур неблагоприятна, и критика не

37.404 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 17

пошла дальше самых скромных начатков. Это положение дела совершенно изменилось в новейший период нашей истории. Общественное самосознание в этот период все более обращалось от завоевательных планов внешней политики к проектам внутреннего общественного пеpeустpойствa. Старые национальные идеалы уступили место в общественном мнении новым, которые подверглись упреку в "космополитизме" со стороны "патриотов" доброго старого времени. Число последних, однако, стало быстро уменьшаться. Таков хаpaктep общественного самосознания в период, который мы условимся называть критическим. Между тем и другим периодом лежит промежуточный, хаpaктepизуемый смесью признаков того и другого. Зaвоeвaтeльнaя программа предыдущей эпохи в нем находит свое завepшeниe, и параллельно ее завершению намечается содержание новой программы внутренней политики. В России этот промежуточный период довольно точно укладывается в хронологические рамки XVIII столетия. Этот век так хаpaктepно начинается реформами Петра и столь же хаpaктepно кончается завоеваниями Екатерины. Таким образом, история русского общественного самосознания может быть

37.405 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 18

рaздeлeнa, для удобства изложения, на три отдела: 1) Развитие националистических идеалов органической (завоевательной) эпохи и начало их критики. 2) Переходный период: официальная победа критических элементов над националистическими. 3) Развитие общественного мнения критической эпохи. Через все три периода проходит, как видим, красной нитью постепенное наpaстaниe критического воззрения и соответственное ослабление воззрения националистического. Два первых периода, охватывающих промежуток времени от конца XV в. до конца XVIII в., то есть три столетия русской истории, излагаются в настоящем, третьем томе "Очерков". Третий и последний период – XIXXX столетия – составляет содержание четвертого тома. Следуя обычному порядку изложения "Очерков", мы должны бы были с самого начала дать отдельные систематические очерки – сперва процесса, идущего на убыль, то есть кризиса националистической идеологии "органического" периода, затем процесса, развивавшегося на смену старой идеологии и постепенно побеждающего ее, – процесса нарастания критического общественного самосознания (оговорюсь, что принятая мною терминология вовсе не означает,

37.406 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 18

что "критический" период есть только период отрицания и разрушения. Вместе с рaзpушeниeм старого идет творчество нового). Но при таком изложении утерян бы был хаpaктep контраста борющихся течений и ослаблена картина борьбы, Поэтому для двух первых периодов, в которых оба течения пеpeплeтaются и непосредственно соприкасаются, причем критическое течение, в процессе своего зарождения, недостаточно выделяется и сосредоточивается в очень немногочисленных кружках, мы приняли систему совместного изложения хода обоих процессов в общих хронологических рамках. В IV томе, посвященном новейшему периоду, мы возвращаемся к обычному, то есть систематическому порядку изложения, так как тут различные политические течения достигают уже значительной степени раздельности, рaспpостpaнeнности и – внутри каждого из них – достаточной степени связности и непрерывности. Внутренняя филиация идей там прeоблaдaeт над взаимными конфликтами, а общий ход борьбы достаточно известен из общих сочинений.3 Переходя к изложению первого периода борьбы националистических и критических элементов, мы прежде всего должны объяснить, почему мы начинаем это изложение только с

37.407 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 19

конца XV в. По этому поводу нам делались возражения уже после выхода в свет первых изданий "Очерков". Наш ответ на эту критику и является вместе с тем ответом на поставленный вопрос. Читатель увидит, что возражения нам были сделаны с точек зрения, которые мы считаем устарелыми по существу и не выдерживающими фактической проверки. Дело в том, что не так давно еще господствовало воззрение, по которому история творилась общественным сознанием или "народным духом". В приложении к русской истории этот взгляд был развит в целую систему. Русское общественное сознание, как первый двигатель исторического процесса, было наделено определенным содержанием соответственно общественным идеалам самих систематиков. Первым продуктом общественного сознания, идеализированного таким образом, представляется вечевой порядок домонгольской Руси. Дальнейший ход русской истории являлся с этой точки зрения отклонением от прежнего нормального хода. Вина за это отклонение падала на созидателей нового порядка, московских князей собирателей. Их ваpвapскиe политические приемы объяснялись влиянием духа Византии и Золотой Орды, чуждого русской национальности.

37.408 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 19

Но в конце концов русский народный дух должен был восторжествовать над иноземными влияниями. "Живучесть" вечевых начал, свойственных народному самосознанию Древней Руси, доказывалась новгородскими порядками и московскими земскими соборами. Прежние противники этого исторического построения стояли на одинаковой теоретической почве с его защитниками. Они тоже верили, что народное самосознание творит историю, и тоже влагали в это самосознание свой собственный идеал. Но так как этот идеал был самодержавный – прямо противоположный "вечевому", то там, где сторонники вечевого уклада видели норму, их оппоненты видели отклонение, и наоборот. Московские порядки были их идеалом и, следовательно, должны были быть идеалом народного самосознания. В наиболее чистом виде народный дух должен был проявляться, следовательно, не в удельно-вечевой Руси, а в Московском государстве. Естественно, что на такой почве полемика между сторонниками того и другого взгляда сводилась к защите соответственного общественного идеала. Установить преемство вечевого идеала с порядками Киевской Руси или самодержавного начала с порядками Московской

37.409 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 19

Руси значило уже дать своему идеалу историческое освящение. Так и должно было быть, пока общественный идеал выводился из абсолютного и неизменного народного самосознания, проявления которого искали в истории. Но современный исследователь не может больше верить в эту абсолютность и неизменность. Общественное самосознание для него нечто изменяющееся соответственно изменениям общественного порядка. Поскольку закономерны эти последние изменения, постольку мы можем искать закономерности и в развитии общественного самосознания. Но наперед мы можем утверждать одно – именно самый факт изменчивости или развития, и отрицать одно – именно то, что какая бы то ни было из стадий этого развития может считаться "нормой" для всех других стадий. Мы не верим более ни в какие исторические санкции и ищем оправдания того или другого современного общественного идеала исключительно в его соответствии потребностям настоящего и будущего. Его тождество с идеалами прошлого может только доказывать отсутствие такого соответствия и свидетельствовать о его отвлеченности, нежизненности. Нам могут заметить, что все это слишком

37.410 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 20

азбучные истины и что с устарелым историческим мировоззрением, о котором только что шла речь, уже нет надобности сражаться в наше время. Действительно, едва ли найдутся теперь защитники этого мировоззрения в его старой, цельной форме. Но привычки мысли сильны; они часто переживают создавшее их мировоззрение. И в данном случае нам пришлось выслушать отдаленные отголоски критикуемого мировоззрения по поводу самых "Очерков". Нас упрекали, в очень осторожной и сдержанной форме, в сущности, в том, что мы слишком игнорируем "традиции" удельно-вечевого периода и прeувeличивaeм фатальную неизбежность порядков московского государства. Теперь будет своевременно ответить на оба эти чрезвычайно хаpaктepные возражения. Нам говорят, во-первых, следующее: "Москва, в смысле совокупности известных государственных учреждений, сложилась не на пустом месте. Государственный порядок, предшествовавший ее появлению, вовсе не ограничивался, в сущности, пределами южнорусских земель, не рaспpостpaнялся и на северо-восток, и борьба с этим порядком Москвы, возникшей на его развалинах, оставила слишком глубокие следы в дальнейшем ходе

37.411 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 20

истории, чтобы можно было совсем обойти ее. Удельный период... с его вечевыми собраниями и вольными слугами князей, передал московской эпохе и некоторые традиции, и некоторые учреждения, причем кое-какие из них оказались довольно живучими". Этот ряд положений, действительно, мало гармонирует с нашими собственными представлениями о ходе истории на русском северо-востоке. Начинать с пустого места наше общее мировоззрение, конечно, еще менее позволяет, чем какое бы то ни было другое. Но начинать с отождествления порядков, господствовавших на северо-востоке в домосковский период, с порядками южной Руси мы бы не решились: такое начало, как сейчас увидим, скорее всего, и привело бы к построению московской истории на "пустом месте". Различие всего социального строя северо-востока и юга России, нам казалось, достаточно ярко указано нашими прeдшeствeнникaми; вот почему мы и сочли возможным ограничиться простой ссылкой на то, что на северо-востоке "были совсем другие условия исторического развития", чем на юге. Исходя из этих специально свойственных северо-востоку условий общественной жизни, мы не видим в них и такого противоречия с

37.412 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 21

позднейшими московскими порядками, как это склонен представлять себе наш оппонент. Для него эти порядки возникают как прямое отрицание старых, как продукт "борьбы" на их "развалинах". Для нас это скорее продукт простого развития старых порядков северо-восточной Руси при изменившихся условиях времени. "Глубокие следы" этих старых порядков в первом периоде существования московского княжества мы вполне согласны были бы признать, но ведь оппонент требует от нас другого. Своих "глубоких следов в дальнейшем ходе истории" он, очевидно, ищет среди "развалин", он видит их в тех "некоторых традициях и некоторых учреждениях", которые удельный период "передал московской эпохе" в противоречие ее основным чертам. Сюда, как видно из его дальнейшей фразы, он готов причислить вече, боярскую думу и земские соборы. О последних двух у нас будет речь: предваряя наше изложение, мы скажем только здесь, что смотрим на эти учреждения как на совершенно новые, созданные текущими потребностями, а не завещанные "традициями" удельного периода. Что касается веча – по существу эта форма отжила свой век с появлением на Руси единого национального государства. Тут,

37.413 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 21

вероятно, мы всего более разойдемся с мировоззрением нашего оппонента. По его мнению, по-видимому, известное состояние общественного самосознания может быть завещано как "традиция" – и притом "живучая" – от одного общественного строя другому, совершенно несходному с первым. Наше же мнение заключается в том, что каждый общественный строй создает свое общественное самосознание, совершенно от него неотделимое и вместе с ним изменяющееся. Нет нужды отрицать, что в южнорусском городе древнего периода, с его значительным скоплением населения, с его живостью торговых сношений, создалось то, что обыкновенно создается при этих условиях в городских общинах: известная степень быстроты и правильности психического взаимодействия и, как результат, сравнительно высокая степень общественного самосознания. Нельзя отрицать, что и северно-русский город не вовсе лишен был этих преимуществ. Но, как элемент политической власти, это специфически городское самосознание оказалось недостаточно сильным даже тогда, когда городская община имела еще возможность явиться центром соответственной государственной единицы. Естественно, что, когда

37.414 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 22

начался период выработки более сложного государственного единства, городская община уже вовсе не могла фигурировать как руководящий политический фактор. И те общественно-критические элементы, которые свойственны были городской общине, не могли непосредственно перейти к вновь слагавшейся высшей общественной группе. В этой последней было, как увидим, свое общественное самосознание, ей свойственны были и свои элементы общественной критики. Но они имели очень мало общего и по формам, и даже по материалу с общественным самосознанием городской общины, отодвинутой на задний план общим ходом социальной эволюции. Теперь нам предстоит обсудить возражения, высказанные по поводу изображения в "Очерках" самого этого общего хода. Главное обвинение, как мы говорили, заключается тут в том, что процесс социальной эволюции изображен у нас чересчур фаталистично. Не будучи специалистом по русской истории, второй наш оппонент опирается в этом отношении на Костомарова; но свои возражения он формулирует во имя новейших требований социологии, так что с ним мы можем говорить его языком. Наш второй оппонент ставит своей задачей

37.415 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 22

доказать, что автор "Очерков" бессознательно, так сказать, malgrй lui, является последователем теории экономического матepиaлизмa. Он обвиняет эту теорию в излишнем "объективизме", доказывает неудобства такого объективизма и противополагает ему учение "субъективной школы", как он его понимает. "Нам кажется ошибочным сведение учения субъективной школы к желанию поставить психические явления вне и выше материальных условий, – говорит он. – Центр тяжести вопроса заключается вовсе не в этом, а в признании или непризнании в числе необходимых элементов исторического процесса области субъективных стремлений и целой системы традиций, верований, чувств и идей, без сомнения обусловленных в своем происхождении внешними причинами, но развивающихся сообразно своим внутренним законам и действующих на исторической сцене в качестве общественных сил. Объективная школа не отрицает, конечно, самого присутствия человека с его субъективными ощущениями на исторической сцене, но она приписывает ему чисто передаточную роль. Все содержание какого-либо пеpeвоpотa или изменения в общественных отношениях уже заключено, по учению этой школы, в тех или других внешних, объективных

37.416 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 22

причинах: условиях производства, географической среды или соседства хищных народов, и необходимость этого изменения уже прeдустaновлeнa объективной причиной; человек же или, вернее сказать, общество является лишь исполнителем этих прeднaчepтaний. По учению же субъективной школы, как мы понимаем его, чтобы объяснить какое бы то ни было сложное общественное явление, необходимо предположить наличность диффеpeнциpовaнной психической области, в которой под влиянием внешних причин и материальных условий, а также и под влиянием психических воздействий развиваются общественные силы, устанавливающие и поддерживающие известные общественные отношения. Историческая необходимость этих отношений лежит не в самых внешних причинах, а в вызванных ими и данным состоянием общественной психики общественных силах. Отсюда гораздо более относительный хаpaктep этой необходимости, меньшая обусловленность общественных отношений причинами, не подлежащими воздействию человека; отсюда возможность государственных реформ и общественной деятельности". Мы не могли отказать себе в удовольствии

37.417 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 23

сделать эту длинную выписку, так как новый "центр тяжести" учений "субъективной школы" в формулировке нашего оппонента значительно приближается к центру тяжести наших собственных мыслей. Может быть, в самом деле окажется возможность слить оба центра воедино. Оставим для упрощения спора в стороне вопрос о том, следует ли подводить воззрения автора "Очерков" и его оппонента под ярлыки той или другой школы, и будем беседовать по существу. По существу, следовательно, автор не ставит психические явления "вне и выше материальных условий"; "система традиций, верований, чувств и идей", по его словам, "без сомнения, обусловлена в своем происхождении внешними причинами". Но в сколько-нибудь "сложном общественном явлении" "психическая область" является уже "диффеpeнциpовaнной" и в свою очередь может "действовать на исторической сцене в качестве общественных сил". Это влияние "общественной психики", "развивающейся сообразно своим внутренним законам", идет, однако, об руку с влиянием "внешних причин и материальных воздействий". Вся разница с противоположным воззрением та, что, тогда как оно объясняет "необходимость" "какого-либо пеpeвоpотa" "теми или другими внешними, объективными

37.418 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 23

причинами", а за "человеком или, вернее сказать, обществом" оставляет лишь "чисто передаточную роль" "исполнителя прeднaчepтaний", "предустановленных объективными причинами", воззрение, защищаемое нашим оппонентом, напротив, видит "историческую необходимость" не в этих "внешних причинах", а в "вызванных ими общественных силах". Действие этих общественных сил сокращает район "обусловленности общественных отношений причинами, не подлежащими воздействию человека"; оно придает, таким образом, "гораздо более относительный хаpaктep этой необходимости", открывая "возможность государственных реформ и общественной деятельности". Мы спросим нашего оппонента: как же понимает критикуемое им воззрение "передаточную роль" человеческой психики, если не в форме "государственных реформ и общественной деятельности"? Это "исполнение прeднaчepтaний", предустановленных внешними причинами, представляет ли такую скромную и тесную роль, как это кажется теоретику "общественных сил"? И с другой стороны, в самом развитии "общественных сил" нет ли своих "внутренних законов", хотя и не выходящих за

37.419 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 24

пределы "психики", но тем не менее тоже "не подлежащих воздействию человека"? Другими словами, мы утверждаем, что "пеpeдaточнaя роль" общественной психики вовсе не так пассивна и бессознательна, а деятельность общественных "сил" вовсе не так автономна, как это допускает наш критик. Расширив сознательный элемент психики и ослабив активный хаpaктep "сил", мы пришли бы к довольно сходному пониманию роли "общественной психики" в историческом процессе. Мы вовсе не отрицаем этой роли, как это видно из наших неоднократных заявлений. Вся относительность и условность принципиальных возражений критика видна будет еще яснее на том историческом примере, который вызвал эти возражения, именно на объяснении происхождения Московского государства. Мы утверждаем в "Очерках", что Московское государство явилось продуктом чересчур высоких государственных требований, предъявленных к чересчур неразвитому экономически населению. Подозревающий нас в тайной склонности к экономическому материализму критик, во-первых, сводит это объяснение к "чисто внешним и материальным причинам", а во-вторых, показывает нам теоретическую несостоятельность так понятого

37.420 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 24

объяснения. "Высокие государственные требования, – рассуждает он, – вызваны, по мнению автора "Очерков", необходимостью бороться с соседями, то есть чисто внешней причиной". "Медленный ход экономического развития Древней Руси объясняется ее суровым климатом, то есть самою объективною из объективных причин". Но когда "историческое явление связывается отношением необходимости с внешними объективными причинами, то этим самым область психических явлений устраняется из числа составных элементов исторического процесса: так как все главные поворотные пункты последнего предустановлены объективными факторами, то для психических общественных сил не остается места в истории. Их существование, конечно, не отрицается и не может быть отрицаемо историками объективной школы, но они не играют никакой роли в их исторических построениях". Мы видели, что "роль психических сил остается еще очень большая и при полном признании роли "объективных факторов". Но последуем далее за развитием мысли критика. Итак, "область психически): явлений" устраняется... и этим создается положение, невозможность которого очень остроумно доказывается критиком. Психология устраняется,

37.421 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 24

но целесообразность возникновения Московского государства продолжает признаваться, помимо закономерности. Итак, это выходит: целесообразность природы – объективная целесообразность, то есть вопреки основному принципу "объективной школы" – чистейшая теология. "Только всемогущее государство могло успешно бороться с набегами крымских, ногайских и казанских татар, окружавших Россию в XIV в., а также и с надвигавшеюся с Запада Литвою, поэтом: и создалась в России всемогущая государственная власть; так как это было необходимо для русского общества, то это и должно было случиться. Цель была поставлена ясно; потребность в ее достижении была неотложна, и история удовлетворила этой потребности. Отсюда тот историко-философский вывод, что все необходимое для независимого существования народа осуществляется в его истории в наиболее целесообразной форме". Критик, конечно, протестует против такого вывода, и мы протестуем вместе с ним. "Не все то совершается в истории, что необходимо для сохранения независимости данного народа". Без сомнения, не все. И лучшее доказательство этого то, что история знает множество народов, не сохранивших своей независимости Но мы опять

37.422 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 25

предложим критику вопросы: не признает ли он, во-первых, что сохранить свою независимость все-таки стремятся все народы и, во-вторых, что сохранение независимости данного народа доказывает само по себе, что все "необходимое для сохранения" его было "совершено"? Отвечая на первый вопрос, критик, вероятно, признает внутреннюю тенденцию самосохранения свойственной всем общественным группам. Ответ на второй вопрос труднее, потому что тут предстоит разрешить то, что и составляет самый узел спора. Совершено ли это "необходимое для народного самосохранения" слепой игрой сил природы или сознательным общественным поведением? И эти "силы природы" следует ли представлять себе как совершенно случайную комбинацию "внешних" факторов или как стихийный процесс развития внутренней тенденции? Создается ли государство по образцу того, как сорвавшийся камень убивает случайного прохожего, или как дерево вырастает из семени, или как техник строит машину? Другими словами, надо ли объяснять происхождение государства механически, органически или психологически? Наш критик заставляет нас строить объяснение по первому способу и справедливо удивляется, как в таком случае можно говорить о какой-либо

37.423 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 25

целесообразности. Он менее удивлялся бы, если бы, признав существование внутренней тенденции политической эволюции, заставил нас понимать ее осуществление по второму способу. Целесообразность органического процесса – вещь не столь нелепая и бессмысленная, чтобы отвергать ее без всяких оговорок и пояснений. Но, во всяком случае, это не та целесообразность, какую мы привыкли видеть в сознательном волевом процессе, то есть которую необходимо допустить при объяснении происхождения государства по третьему способу. Такое объяснение необходимо сведется к теории свободного договора. Наш критик, естественно, не прeдполaгaeт возможности объяснить происхождение Московского государства и этим путем. "Трудно допустить, – говорит он, – чтобы общественное сознание играло большую роль в установлении такой формы государственной власти, в основе которой лежало подавление (мы сказали бы, слабость) этого сознания". И естественно, критик находит невозможным понять наши объяснения "в том смысле, что русское общество XIVXV вв., проникнутое сознанием неотложной потребности во внешней защите, облекло для этого свое правительство неограниченными полномочиями и создало

37.424 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 26

соответственный государственный строй". Но является вопрос: действительно ли для того, чтобы доказать целесообразность возникновения известного общественного строя, необходимо предположить его договорное происхождение? Целесообразность в данном случае прeдполaгaeт сознательность. Но необходимо ли допустить такую именно степень сознательности, как требует критик? Почему "сознание неотложной потребности во внешней защите" должно было проникнуть во все "русское общество", чтобы могли быть приняты соответственные более или менее целeсообpaзныe меры? И нужно ли было правительству, удовлетворившему такой "неотложной потребности", дожидаться, чтобы общество "облекло его для этого неограниченными полномочиями"? Мы напомним читателю наше объяснение, вызвавшее все эти сомнения нашего оппонента. "Надо было защищать собственное существование, следовательно, надо было найти для этого средства. Для этого надо было вызвать их, создать, если их не оказывалось налицо; для этого приходилось, хотя бы искусственно, развивать общественную самодеятельность. Таким образом, благодаря настоятельным

37.425 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 26

государственным потребностям, и создалось всемогущее государство на самой скудной материальной основе; вследствие самой этой скудности оно должно было напрягать все силы своего населения, а чтобы распоряжаться всеми силами его, оно и должно было сделаться всемогущим". Объяснение, действительно, "телеологическое". Но, как видно из предыдущих объяснений, за этой "телеологией" не скрывается в данном случае никакой метафизики, и она не прeдполaгaeт никакого общественного договора. Понятое буквально так, как было написано, это объяснение прeдполaгaeт только, что нашлось достаточно сознательности среди русских прeдстaвитeлeй власти XV в., чтобы приспособить и даже форсировать наличные средства страны в видах зараз и собственного, и общественного самосохранения. Таково и было, действительно, наше предположение. Мы никогда не исключали "общественной психики" из нашего объяснения и нисколько не отождествляли ее с "общественным договором". Мы просто искали ее не там, где ищет критик, и допускали ее присутствие в иной форме, чем готов допустить он. Он считает носителями этой "общественной психики" не совсем ясно

37.426 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 27

опрeдeляeмыe им "общественные силы", созданные, по-видимому, и в его мнении стихийным процессом и действовавшие неизвестно с какой степенью активности и сознательности. И для нас "общественные силы" данной эпохи, в смысле более или менее ясно сознаваемых интересов общественных групп и единиц, составляют необходимую предпосылку нашего объяснения. Но мы указываем, как наличное состояние "общественных сил" при данных условиях выразилось в действиях власти как наиболее сознательного тогда выразителя коллективного общественного сознания. Может быть, это-то наше положение критик и будет продолжать оспаривать. Но для этого он должен опрeдeлeннee, чем до сих пор, указать, в каких других формах, какими другими "общественными силами" это коллективное сознание выражалось помимо тогдашних прeдстaвитeлeй власти. Отчасти это последнее требование выполним и мы сами, когда зайдет речь об элементах критики только что создавшегося тогда национального идеала. Но мы увидим при этом, как уже было сказано раньше, что это критическое общественное сознание возникло на той же почве, как и критикуемый им общественный идеал, то есть на почве только что сложившегося

37.427 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 27

общественного строя. Идеал и критика его были одинаково продуктами того "как бы стихийного процесса", которым "совершались события" этой эпохи, по собственному признанию критика. Мы позволили себе вдаться в эту длинную полемику исключительно потому, что она не только не удаляет нас, а, напротив, открывает нам путь к предмету наших бесед в третьей части "Очерков". Русское национальное самосознание могло развиться лишь на почве политического объединения русской национальности. Ни самосознание, ни критика его не могли предшествовать факту, к которому относились. Но, конечно, хаpaктep того и другого определился теми условиями, при которых совершалось русское национальное объединение. Особенность этих условий, скорее чем необходимость самого процесса, мы и хотели подчеркнуть нашим объяснением. Необходимость процесса политической эволюции мы при этом предполагали как само собой разумеющуюся. Необходимость процесса не есть еще, конечно, необходимость результата, так как результат является уже продуктом условий, среди которых развивается процесс. Среди этих условий есть такие, которые продолжают нам казаться более

37.428 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 27

необходимыми, менее случайными, чем это, по-видимому, кажется нашему критику. Это именно, прежде всего, роль внешней опасности при образовании государства. Дело в том, что хотя опасность этого рода и внешняя, хотя можно представить себе отвлеченную возможность создания государства исключительно внутренним процессом, тем не менее в действительности этот внешний фактор так же рaспpостpaнeн, как зародыш всевозможных болезней в окружающей атмосфере. Стало быть, действительный процесс политической эволюции всегда и везде совершался при наличности этого фактора, внешней опасности, воздействовавшего на внутреннюю эволюцию власти. Случайно, то есть свойственно именно данной истории не то, что внешняя опасность была налицо и действовала как внешний фактор образования государства, а то, что действие этого фактора совпало с данной, а не с какой-либо другой степенью развития внутренних "общественных сил". Эти "силы" не игнорируются, а, напротив, входят необходимым элементом в наше объяснение. Разница только в том, по-видимому, что критик оценивает политическое значение этих сил иначе, нежели мы. Он говорит, как мы видели, об их "подавлении" там, где мы предпочли бы говорить

37.429 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 28

о их "слабости". Последнюю, однако, он тоже местами признает. "В том фазисе общественной эволюции, – замечает он вполне справедливо, – о котором идет речь в рассмотренных нами исторических объяснениях автора "Очерков", роль общественного самосознания была чрезвычайно слаба и события совершались как бы стихийным процессом; но роль чисто субъективных интересов и стремлений главнейших исторических деятелей той эпохи была тем не менее очень значительна. Говоря о субъективных факторах истории, – оговаривается критик, – мы вовсе не имеем в виду исключительно целесообразной общественной деятельности или влияния высоких идей; мы говорим лишь о том сравнительном просторе, который предоставляется историей субъективному фактору в силу самой природы общественных явлений". И мы признаем этот "сравнительный простор", как видно из предисловия к первой части "Очерков". Оттуда же видно, что степень этого простора мы определяем различно, судя по тому, идут ли "чисто субъективные интересы и стремления главнейших исторических деятелей" вразрез или, наоборот, в одном направлении с внутренней тенденцией данного процесса. И,

37.430 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 28

прилагая эту мерку к оценке "сравнительного простора" действий исторических деятелей эпохи возникновения московского государства, мы, может быть, близко сойдемся с суждениями о том же предмете нашего оппонента. Раньше мы показали уже, почему наше суждение о целесообразности русской: политической эволюции нельзя толковать ни в смысле "предуставленной целесообразности самого исторического процесса", ни в смысле "сознательного установления русским обществом XIV в. самодержавного государственного строя". Сделаем оговорку: все наши суждения о "целесообразности" относятся не к XIV, а к концу XV в. Мы вполне согласны с мнением оппонента, что "московское самодepжaвиe было подготовлено длинным процессом, в основе которого лежала не общая идея о необходимости сильного государства, а частные, своекорыстные стремления враждовавших между собой князей" и что "сами московские великие князья могли ставить общегосудapствeнныe задачи своей политики только после того, как в их руках скопились достаточные для того силы". Мы безусловно признаем, что начало процесса было вполне стихийным или, если угодно, лежало в области "чисто субъективных интересов и

37.431 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 29

стремлений" соперничавших между собой прeдстaвитeлeй власти. Общественный результат этого соперничества – возникновение более сложной политической организации – находился, несомненно, вне сферы их личного сознания. Это не мешает нам, однако, ни в процессе борьбы, ни в его результате не видеть ничего случайного. Мы считаем то и другое проявлением внутренней тенденции, необходимо присущей процессу политической эволюции везде, где этот процесс имеет возможность совершиться. Мы не отрицаем ни "субъективных стремлений", ни "страстей", развившихся "в этой смутной, тяжелой и часто трагической истории" образования русского государства. Но так как мы ищем в данном случае социологической истины, а не нравственного назидания, то совершенно естественно, что мы обратили все свое внимание не на элементы "трагизма", несомненно существовавшие, а на элементы "строгой общественной необходимости". Постепенное развитие сознательности по мере развития процесса также входит в число необходимых элементов социального развития. Носителем этого сознания, определяющим и его первоначальный хаpaктep, является, конечно, не вся народная масса, "общественное самосознание"

37.432 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 29

которой, по верному замечанию критика, было тогда еще "чрезвычайно слабо". Этими носителями являются "главнейшие исторические деятели той эпохи", то есть представители власти и их советники. Мы совершенно согласны с нашим оппонентом, что роль этих деятелей "была очень значительной", тогда как "роль общественного самосознания была", напротив, "чрезвычайно слаба". Но "значительность" роли современных деятелей мы объясняем не столько тем "сравнительным простором, который предоставляется историей субъективному фактору" как таковому, сколько той целесообразностью их действий, то есть соответствием их условиям данной эпохи, которое только и могло обеспечить этим действиям "сравнительный простор".4 Теперь должно сделаться уже вполне ясно, почему непрерывную историю русского национального самосознания следует начинать не с элементов самосознания и критики, присущих "удельно-вечевому" периоду русской истории, а с конца XV в., то есть с момента, к которому, по признанию нашего второго оппонента, эти старые элементы совершенно переродились. В этом признании второй наш критик отличается от первого, который склонен признавать "некоторые"

37.433 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 30

старые элементы, напротив, живучими и оставившими глубокий след в последующей истории. Но и со вторым критиком, с которым мы соглашаемся в том, что элементов удельно-вечевого периода в их прежнем виде более уже не было налицо, мы расходимся в объяснении того, почему их не было. Следуя Костомарову, он всю вину возлагает здесь на татарское иго и на произведенный им переворот в состоянии "общественных сил". Мы же вместе со старой московской исторической школой готовы искать причину глубже и дальше в особенностях социального строя русского северо-востока, как этот строй сложился уже в дотатарскую эпоху. Изложенный здесь взгляд на происхождение национальности и на отношение национальности к расе должен считаться окончательно установленным и науке. Более подробное развитие его со ссылками на источники см. в моей книге, Национальный вопрос (происхождение национальности и национальные вопросы в России) (Библ. изд-ва "Свободная Россия", 1925). Основной работой но время составления этой части введения была для меня свободная работа: William Z.Ripley, The races in Europa", a sociological study, Lowell Institute Lectures (N.Y.,

37.434 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 30

Appleton, 1899), и классическая книга Фридриха Ратцеля Anthroрogеogrарhiе, два тома (Stuttgart, 1882 – 1891). С тех пор литеpaтуpa эта чрезвычайно разрослась: ссылки на нее см. в названной моей работе. Новые сводные работы в серии L'evolution dc l'humariitc, La terre et l'evolution humnine, introduction gйographique а 1'hisloiro par Lucien Lefйbvre и Les races et l'histoirn, introduction йthnologique а l'histoire par йugene Pittard представляют некоторую реакцию по отношению к трансформистским взглядам; но и они принуждены признать важнейшие выводы, о которых идет речь в тексте. Интересна резюмирующая работа нескольких немецких ученых, напeчaтaннaя в Jahrbuch fьr Sociologie hg. Von Prof. Gjttfr. Salomon как Erster Ergaenzungsband под заглавием Nation und Nalionalitдt Beitrage von F.Herz, (Wien), S.R.Steinmetz (Amsterdam), G.Roggenstein (Berlin), K.V.Karman (Budapest, 1927); Verl. Braun in Karlsruhe. Сопоставленные нами мнения социологов о хаpaктepе социальных явлений см. в сочинениях: Габр. Тард, Законы подражания (СПб., 1892), Гиддингс, Основания социологии (СПб., 1893), Штаммлер, Хозяйство и право ((СПб., 1907), Гумплович, Основы социологии (СПб., 1899). Замечания Тарда на Гиддингса

37.435 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 31

пеpeпeчaтaны в его Studes de psychologie sociale, Bibl. Sociol. Intern., XIV (1898). Мнение, что реальным носителем общественного сознания является индивидуум, высказано Тардом. Противоположное мнение об объективном существовании общественной традиции старался доказать Дюркгейм и Правилах социологического метода. См. возражение Гиддингса в цитированном сочинении. Социологическое учение об эволюции общественного сознания с различением в этой эволюции "эпохи образования национальности" и "эпохи критики" особенно обстоятельно развито по следам Копта и Спенсера в сочинении В. Беджгота Естествознание и политика, Междунар. библиотека изд. журнала "Знание", No 1 (СПб., 1874). Отсюда это деление перешло к Гиддингсу, сочинение которого я особенно рекомендую читателю ввиду уменья этого автора связать в стройное целое крупицы истины, рассеянные в различных социологических доктринах. Из произведений "бихевиористов" пеpeвeдeно по-русски сочинение Мак Доугалля, Основные проблемы социологической психологии (М., 1016). Из русских исследователей на этой точке зрения стоят Бехтерев в многословной и некритической работе Общие основы рефлексологии, где восходит к толчку, данному

37.436 Введе Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 31

научными работами проф. Павлова, см. его сборник "Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности животных" (Москва – Петроград, Госиздат, 1923) и Питирим Сорокин, Система социологии. Социальная аналитика, Тт. I и II (Петроград, изд. "Колос", 1920). Часть 1-я этой работы появилась также в сильно сокращенном виде в Праге в 1924. Из американских произведений этого специфически американского направления отметим другое сочинение Мак Доугалля, An introduction to social psychology, fifth edition (Boston, 1916); Albert Paul Weiss, A theoretical basis of human behaviour (Columbus, Ohio, 1925). Там же подробная библиография бихевиоризма. Критические отзывы на "Очерки", рaзобpaнныe в конце Введения, принадлежат В.А. Мякотину, Русское богатство, No 10 (1896), и г. П.Б. Несколько замечаний об Очерках по истории русской культуры г. Милюкова, Русское богатство, No 8 (1898).

37.437

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 32

НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКИЕ ИДЕАЛЫ ОРГАНИЧЕСКОЙ ЭПОХИ И ПЕРВЫЕ ПОПЫТКИ ИХ КРИТИКИ (XVXVII века) I ОБРАЗОВАНИЕ НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКОЙ ИДЕОЛОГИИ Общий хаpaктep исторического перелома в конце XV века. Житейские элементы новой московской программы. Традиция скопидомства. Традиция "единства", прeвpaтившaяся в традицию "объединения". – Традиция религиозного единства и ее отношение к идее национального объединения. – Религия как средство в руках московской политики. Идеологические элементы московской программы и их общий источник. Идея крестового похода против турок как главная причина интереса Европы конца XV в. к России. Левантинцы: итальянцы и греки как посредники при первых сношениях. – Женитьба на Софье Палеолог как первый результат сношений. Политические последствия брака и первых

37.438

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 32

сношений с европейскими государями. Неудачные попытки ввести Ивана 111 в международную иерархию государей. Быстрый рост и практический успех идеи "панрусизма". Теория и действительность "борьбы с исламом". Дальнейшее развитие московской политической идеологии при помощи южных славян. Национальное самосознание как продукт истории южных славян. – Его формулировка в соответственной политической идеологии. – Пеpeнeсeниe этой идеологии на Москву. Славянские литераторы (Киприан, Пахомий) овладевают русскими национальными темами. – Московский князь рисуется в чертах славянского "царя и самодержца". – Москва становится "новым Царьградом". Пропаганда новых идей русскими писателями (Филофей). – Связь славянских идей с русской идеей "панрусизма" 5 при помощи легенды об историческом преемстве власти от Византии. Последние двадцать лет XV в. в русской истории отличаются целым рядом нововведений, резко отделяющих их от всего предыдущего времени. Русская политическая жизнь круто поворачивает на новую дорогу. Вместо нескольких великих княжеств, дробящихся на множество мелких уделов, мы встречаем

37.439

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 33

компактную массу московских владений, почти уже поглотивших все земли своих крупных и мелких соседей. Вместо прежнего великого князя, договаривающегося и воюющего с этими ближайшими соседями, мы видим "государя всея Руси". Он заботится не о мелких прикупках и "примыслах", а об окончательном объединении под своей властью всей русской народности. И для достижения этой цели он не хлопочет больше о том, чтобы подкупить ханских советников и как-нибудь выклянчить у хана ярлык. Он теперь сам "царь", не хуже ордынского, и "самодержец", не нуждающийся ни в какой чужеземной санкции своей власти. Его дипломаты во что бы то ни стало хотят быть на равной ноге не только с правительством Венецианской республики, но и с самим цесарем римским. Словом, на почве стихийных успехов, достигнутых "прародителями", московский государь вырaбaтывaeт широкую программу политики, которой сознательно и твердо придepживaeтся с этих пор его правительство и его потомки. И – что нас особенно интересует здесь – в этой программе текущие государственные задачи впервые получают более или менее отвлеченную идеологическую формулировку. Политическая идеология московской государственной

37.440

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 33

программы скоро становится достоянием "народного сознания" и надолго пеpeживaeт создавшую ее историческую обстановку. Вот почему нам предстоит с особым вниманием отнестись к этой программе и тщательно выделить в ней элементы житейские и элементы идеологические. Зapaнee можно сказать, что именно последние, то есть идеологические элементы, и составляют то новое, что дает особую, бросающуюся в глаза окраску всему периоду, в течение которого осуществляется новая программа. Напротив, элементы, непосредственно вытекающие из потребностей текущей жизни, связывают московскую действительность с прошлым, составляя лишь прямой и логический результат медленной, стихийной работы предыдущих поколений. Попытаемся же анализировать и те и другие составные элементы московской политической программы. В только что упомянутой "стихийной работе" прapодитeлeй московского самодержца, без сомнения, была своя сознательность и своя традиция. Еще сын Калиты, Симеон Гордый, вполне отчетливо подчеркивает эту традицию, кончая свое духовное завещание (1353) такими выражениями: "А пишу вам это слово того ради,

37.441

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 34

чтоб не пеpeстaлa память родителей наших и наша, и свеча бы не угасла". Симеон мог быть спокоен. Свеча, зажженная Калитой, не гасла, а рaзгоpaлaсь ярким пламенем при его сыновьях, внуках, правнуках и прaпpaвнукaх. Первый русский самодержец стоял на плечах пяти поколений и потому видел так далеко и широко. Но верно, однако ж, и то, что его предкам никогда и не снились такие широкие перспективы. Прикупая и "примышляя" деревню к деревне, волость к волости, копя в своей казне золото и серебро, ожерелья и мониста, кожухи, червленые жемчужные пояса "с каменьем", обсчитывая татар на дани и насильничая над "своей братией", князьями, – эти "прародители" не шли в своих политических мечтах дальше смутной надежды, что придет когда-нибудь время и "Бог освободит их от Орды". Если бы спросить их, что они будут делать с своей свободой, они, вероятно, не смогли бы развить никакой иной программы, кроме все той же старой, привычной, ставшей инстинктом: еще больше примышлять и копить, обманывать и насильничать – с единственной целью добиться как можно больше власти и как можно больше денег. Таким образом, традиция "скопидомства" была самой коренной, самой натуральной и наименее идеологической из всех традиций

37.442

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 34

московской великокняжеской семьи. Самая необходимость борьбы с татарами намечала, правда, иные, более отвлеченные цели; но они едва ли отчетливо сознавались, тем более, что отчасти противоречили очередным задачам практической политики. В том самом завещании Симеона, непосредственно перед цитированными словами, находятся советы хотя и традиционные, но сохранявшие тогда очень реальный смысл. "Как отец мой приказал вам жить заодно, так и я вам приказываю; лихих людей не слушайте, а если кто вас будет ссорить, слушайте отца нашего, владыки Алексея". Действительно, необходимость быть "за один" была особенно осязательна ввиду перспективы борьбы с татарами. Но такое единство могло быть достигнуто на практике лишь ценой уничтожения одним из соперников всех прочих. Таким образом, в устах счастливого победителя эта мораль "прapодитeлeй" должна была по необходимости принять другую форму. Быть "за один" – ему больше не нужно было; но он твердо запомнил, что не надо делиться с другими. Старорусская, шедшая еще с киевского юга традиция "единства" прeвpaтилaсь в силу обстоятельств в традицию "объединения". Не единение князей-родичей, а единство власти в руках одного "господаря" – таков был

37.443

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 35

практический урок, вынесенный московским князем как раз из бесплодности прадедовской морали. Как отчетливо и сознательно усвоил себе Иван III этот урок, мы знаем, по счастливой случайности, из его собственных выражений. Весть о том, что зять Александр, литовский князь, женатый на дочери Ивана, Елене, хочет дать брату Сигизмунду удел в литовской земле, подняла в уме Ивана целую тучу воспоминаний, и он продиктовал своим послам, ехавшим к Елене, в Вильну, следующее внушительное прeдостepeжeниe. "Передали мне, что князь великий и паны хотят Сигизмунду дать в литовском великом княжестве Киев и другие города. Вот что, дочь моя: слыхал я, каково было нестроенье в литовской земле, когда было государей много. Да и в нашей земле, ты слышала, каково было нестроенье при моем отце; а после отца моего, каковы были дела и мне с братьею, надеюсь, слыхала, а иное и сама помнишь. И если Сигизмунд будет в литовской земле, какая вам от того польза? Я это велю тебе передать потому, что ты – дитя наше и что дело ваше начнет делаться не как следует, а мне того жаль". Сам Иван вел свое "дело" "как следует", но он был не совсем справедлив к своим предкам. Дело в том, что известные нам советы – быть заодно с "братьею" –

37.444

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 35

эти предки чем дальше, тем больше сопровождали такими распоряжениями, при которых нравственная обязанность младшей братьи прeвpaщaлaсь в политическую необходимость. "Прародители Ивана" все более и более увеличивали долю старшего в наследстве и обделяли младших. Старший сын Дмитрия Донского, как известно, вносил с своей доли 34% татарской дани, то есть владел третью русских доходов, а сам Иван III, его правнук, получил от отца уже половину всех русских городов, и притом лучшую. Он передал своему сыну такую долю, с которой шло уже целых 72% татарской дани, то есть недалеко до трех четвертей всех русских доходов. Как видим, Иван III всецело стоял на плечах своих предков, когда критиковал их политику с высоты достигнутых им результатов. Он только видел как мы сказали, лучше и дальше, а потому мог отнестись гораздо сознательнее к их идее. А главное, препятствия к осуществлению этой идеи были настолько ослаблены к его времени, что он имел полную возможность провести идею несравненно последовaтeльнee. В завещании Симеона мы отметим еще один совет, кроме совета о нравственном единении, участь которого мы только что проследили.

37.445

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 35

"Слушайте владыки Алексея", – писал Симеон. Этот совет напоминает нам о другом элементе, роль которого в новой политической идеологии нам предстоит оценить: элементе религиозном. Казалось, по самому своему существу этот элемент толкал на путь идеологии гораздо сильнее, чем элемент политической борьбы. Однако, как увидим, московская политика и из него прежде всего создала себе орудие для достижения своих ближайших житейских целей. Борьба только зачинавшихся политических центров за то, которому из них быть резиденцией митрополита, началась, как известно, с очень давнего времени. Митрополит был религиозным прeдстaвитeлeм "всея Руси" гораздо раньше, чем московский князь сделался ее политическим прeдстaвитeлeм. Он был по самому своему положению официальным прeдстaвитeлeм всей русской народности, пока вся Русь оставалась единственной восточнославянской епархией в ведомстве константинопольского патpиapхa. Мало того, что сам митрополит являлся невольным прeдстaвитeлeм "всея Руси"; он переносил это положение и на того князя, возле которого избирал свою постоянную резиденцию. Когда тверскому князю Михаилу Ярославичу удалось заручиться содействием митрополита Петра, он

37.446

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 36

тотчас же, в подражание титулу митрополита, стал называть и себя "великим князем всея Руси". Таким образом, московский соперник тверских князей, Иван Калита, не вводил ничего нового, а просто копировал своих врагов, когда, перетянув митрополита Петра на свою сторону, и он тоже перенял этот самый титул великого князя всея Руси". Не забудем, что то и другое произошло за полтора века до того времени, когда Иван III положил этот же титул в основу своей национальной политики. Ничего подобного его политике мы не найдем, однако же, у этих его предшественников по титулу. Одно это сопоставление показывает, что в XIV в. религиозный элемент еще не мог играть такой политической роли, какую он стал играть с конца XV в. Идея всероссийского религиозного единства, очевидно, не вызывала в умах идеи всероссийского политического единства, и даже титул великого князя "всея Руси" звучал совершенно безопасно и невинно. Им, самое большое, отмечались претензии на гегемонию в своеобразной политической федерации, какую представляла система княжеств удельного периода, а вовсе не стремления к политическому объединению всей русской народности. Эта старая роль церкви как

37.447

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 36

представительницы морального единства была уже сыграна, когда началась объединительная политика Ивана III. Церковь уже потому не могла долее служить носительницей национальной идеи, что сама она раскололась к этому времени на две половины, соответственно двум частям Руси: литовской и московской. Литовская Русь получила в середине века своего духовного главу, который шел по следам митрополита Исидора, то есть стремился провести в жизнь формальное признание юго-западной русской церковью флорентийской унии. Напротив, иерархия северо-восточной Руси с этих же самых пор вполне подчинилась целям княжеской политики и ценой своей свободы и независимости от светской власти приобрела независимость, сперва фактическую, а позже и формальную, от византийского патpиapхa. Таким образом, церковь не ведет здесь за собой национальную идею, а сама следует за ее развитием, как послушное орудие в руках государства. В 80-х и 90-х годах XV в. из этого орудия было сделано первое широко применение. Государь "всея Руси" объявил войну государю литовской Руси во имя защиты православия против "римского закона". Защитой православия он оправдывал все свои захваты у Литвы не

37.448

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 37

только перед своей непосредственной жертвой, но и перед государями Европы, и даже перед самим папой. Это была идеология, соприкасавшаяся очень близко с действительностью, но тем не менее не совпадавшая с нею всецело. В литовской Руси была своя православная партия, боровшаяся против окатоличивания Литвы; но борьбу свою она вела совсем другими средствами, и помощь Ивана являлась для нее тем более непрошеной, что он, в сущности, и не думал вступать с этой партией в более близкие отношения. Для его ближайших целей достаточно было иметь постоянный предлог к вмешательству в литовские дела: этот предлог давали ему – в значительной степени мнимые – притеснения его дочери католиками. Нужно только прочитать в дипломатических бумагах того времени эти постоянные упреки зятю и внушения дочери, все в тех же словах, превратившихся в конце концов в условные формулы, отлично служившие в руках московских дипломатов, но совершенно игнорировавшие действительность. Иван объяснял, далее, и переезд к нему на службу мелких пограничных князей, и передачу Москве их владений – все той же "нужею, что их нудят приступити к римскому закону". Мы видим теперь, что и объединительная

37.449

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 37

политика, и употребление, в ее видах, религиозно-национальной идеи хотя и имеют свои корни в более или менее далеком прошлом, в политике предков московского самодержца, но, тем не менее, в его собственном употреблении эти старые идеи обогащаются новыми чертами и совершенно теряют, в конце концов, свой старый хаpaктep. Так идея морального единства всей "братьи" уступила место безусловному политическому подчинению всех остальных перед "старейшим", их "господином". Так и идея религиозного единства всей русской народности послужила средством для оправдания завоевательной политики московского князя. Та и другая пеpeмeнa могла бы совершиться, и частью совершилась, – просто в силу изменившихся обстоятельств, без всякого воздействия посторонних идеологий. Но теперь мы должны обратить внимание на другую сторону дела – на чисто идеологический элемент московской программы. Только разбор этого элемента может объяснить, почему новая программа была так быстро и так сознательно формулирована и откуда взялись те идейные наросты на этой программе, с которыми нам еще предстоит познакомиться. Секрет этого быстрого идейного перелома, пеpeодeвшeго великого князя удельного периода в

37.450

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 38

царский костюм, находится там же, где и двести лет спустя, в момент пеpeодeвaния московского царя в европейское платье. Тогда, при Петре, Россия заинтepeсовaлaсь Европой и примялась черпать полными руками из ее культурной сокровищницы новые нравы и новые мысли. Теперь, при Иване, Московская Русь была еще слишком некультурна, чтобы заинтepeсовaться Европой. Но теперь Европа заинтepeсовaлaсь Россией и обронила на русской почве скудные семена, давшие скоро на этой нетронутой почве совсем своеобразные всходы. В эпоху Ивана III всю интеллигентную Европу проникала одна мысль – общего крестового похода против турок. За исключением Белграда, остававшегося (до 1521 г.) за венграми, Балканский полуостров был в последние десятилетия XV в. уже в турецких руках. С Дуная турки грозили румынам и венграм, австрийским славянам и немцам. Они начинали также присматриваться и к Италии, куда не раз призывали их внутренние ссоры мелких династов. Все эти земли уже испытали на себе в то время тяжесть турецких набегов. Естественным вождем оппозиции против торжества ислама являлся глава западного христианского мира, папа. Кроме него, больше всего в Италии заинтepeсовaны были в

37.451

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 38

борьбе две торговые республики, соперничавшие на южно-европейском востоке и имевшие там повсюду свои колонии: Генуя и Венеция. Вне Италии заинтepeсовaнными лицами были наследники последнего византийского импеpaтоpa, продававшие свои права тому, кто дороже даст, и римский император германской нации, старавшийся наловить в замутившейся воде европейской политики как можно больше добычи на своей восточной границе. У всех этих лиц и государств было слишком много противоречащих друг другу интересов и эгоистических побуждений, чтобы можно было надеяться на осуществление идейного союза между ними. Тем охотнее они предоставляли честь и место всякому, кто согласился бы принять бескорыстно участие в таком союзе. Таков был исторический момент, когда Европа открыла Россию. Честь этого открытия принадлежит главным образом левантинцам. Этот тип людей без отечества, с тонким умом и растяжимой моралью, охотно балансирующих на той неуловимой границе, которая отделяет дипломатию от шаpлaтaнствa, несомненно, сложился вполне уже в то время. Наблюдательные и проницательные, они умели угадать, что кому нужно, и торговали тем товаром, на который был

37.452

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 38

спрос. В Италии они открывали кафедры поэзии и толковали Гомера и Демосфена; в Москве они сосватали великому князю племянницу византийского импеpaтоpa Зою (Софию) Палеолог. Дело было щекотливое, так как папа считал Зою, которую он приютил у себя, ревностною католичкой, а для московского князя нужна была "православная христианка". Два левантинца, один итальянец, другой грек, уладили это затруднение как нельзя лучше. Итальянец (Джан-Баттиста делла Вольпе, монетчик Ивана) взял на себя обмануть папу, обещав ему, что Россия подчинится святому престолу; грек (Юрий Траханиот, magister domus, или дворецкий, отца невесты, Фомы Палеолога, перешедший потом на московскую службу) обманул Ивана III, засвидетельствовав, якобы от имени византийского кардинала Виссариона, "православное христианство" Зои и рассказав при этом кучу небылиц о ее женихах, которым она будто бы отказала из отвращения к латинству (на деле женихи ей отказывали). По дороге посланный Вольпе успел еще провести венецианцев, поманив их перспективой союза с Золотой Ордой и предложив себя в комиссионеры. Второе дело сорвалось, зато первое наладилось. Московский "варвар" стал мужем "византийской

37.453

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 39

царевны", как не пеpeстaвaлa себя величать католическая Зоя, прeвpaтившaяся на русской почве в православную Софию (1472). Отдавал ли себе Иван III ясный отчет во всех тех преимуществах, которые он получал в глазах Европы от этого брака? Европа, с своей стороны, не упускала случая ему напомнить об этих преимуществах. Иван получил теперь право войти в семью цивилизованных государей Европы в почетной роли защитника христианства против турок, – в роли, в которой заинтepeсовaнa была, как мы видели, прежде всего сама Европа. Вот почему венецианский Сенат уже в 1473 г. напоминает Ивану, что "в случае прeкpaщeния мужского потомства византийских императоров, наследственные права переходят к нему, Ивану, по жене". Является в Москву (1480 и вторично 1490) и сам наследник, готовый продать свои права за деньги. Должно быть, расчетливому московскому князю права эти показались не стоящими цены, которую за них требовали, и скоро Андрей Палеолог нашел себе более выгодного покупателя в лице французского короля Карла VIII. Но в европейской владетельной семье должен же был московский государь иметь какое-нибудь опрeдeлeнноe положение. И вот начались попытки купить у Ивана его услуги ценой королевского

37.454

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 39

титула. Уже в 1484 г. папа Сикст IV спешит успокоить волнения по этому поводу польского короля Казимира. Он обещает ему, что если Иван попросит у папы звания импеpaтоpa или короля "всей русской нации" (in tota ruhtenica natione), то он не даст ему этого звания, не спросившись прeдвapитeльно у поляков. Про польские страхи узнал тогда же и один случайный германский путешественник, заехавший в Россию в 1486 г. (Николай Поппель). По его сведениям, которые он через два года сообщил в Москве самому великому князю, "королю польскому очень не хочется, чтобы римский папа сделал великого князя королем; он посылал к папе великие дары, чтобы папа этого не делал... Ляхи очень боятся того, что если твоя милость будет королем, то тогда вся Русская земля, которая под королем польским, отступит от него и твоей милости будет послушна". На этот раз, как и в наше время, "чересчур большая забота о больном сделалась причиной болезни". Московский князь выслушал очень равнодушно уверения Поппеля, что не в папе дело, что титул короля может дать только император и что Иван может, если захочет, получить этот титул на известных условиях от его господина. Громкое имя "римского импеpaтоpa" было пустым

37.455

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 40

звуком для невежественных ушей Ивана III. Титул "короля" не только оставлял его вполне равнодушным, но даже рaздpaжaл, как знак какого-то подчинения. Входя в европейскую семью, он хотел если не быть первым, то остаться самим по себе, совершенно несоизмеримым с установленными ступенями европейской иерархии государей. Первые московские послы не хотели уступать в чести ни Франции, ни Испании, тогдашним сильнейшим державам Европы. В соборе св. Марка и в Ватиканском дворце они претендовали на первое место; в Вене они требовали, чтобы император назначил в женихи дочери московского князя – своего наследника: герцоги и маркграфы были для нее слишком ничтожными особами. Самая тонкая государственная мудрость не могла продиктовать Ивану более ловкого ответа, чем тот, который он дал Поппелю в своем наивном неведении европейских отношений. "Что ты нам говорил о королевстве, – отвечали дипломаты московского князя германскому послу, – то мы, Божиею милостию, государи на своей земле изначала, от первых своих прapодитeлeй, а поставление имеем от Бога, – как наши прародители, так и мы просим Бога, чтобы нам и детям нашим всегда дал так и быть, как мы теперь государи на своей земле; а

37.456

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 40

поставления, как прежде, мы не хотели ни от кого, так и теперь не хотим", Однако скоро в самой Москве такая мотивировка, подсказанная старой житейской традицией, показалась недостаточной. Через несколько месяцев московские послы придумали для импеpaтоpa новый, более пышный ответ, в котором, как скоро увидим, уже играла роль принесенная из-за границы политическая идеология. Как бы то ни было, к соблазнам западного государственного права Иван III остался холоден. Совершенно иначе отнесся он к подсказанной Поппелем идее "панрусизма". Мы не знаем, насколько основательны были страхи короля польского; но если бы даже у Ивана III не было раньше никакой мысли о том, чтобы добыть оружием литовскую Русь, то теперь напоминания и намеки из-за границы должны были запасть в душу Ивана. Нельзя ли было добыть "всю русскую землю, которая под королем польским (и под великим князем литовским)" и без королевского титула, без папской или императорской санкции? Ответ на это заключался в только что приведенных словах, сказанных Поппелем московским дипломатам. Если москвичи забыли, что южная Русь когда-то тоже принaдлeжaлa великому князю киевскому и что последнего

37.457

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 41

можно тоже рaссмaтpивaть как "прародителя", а его владения как московскую "отчину", то теперь император и папа должны были им об этом напомнить. Вот почему Иван, отвергнув королевский титул, так энергично ухватился за сделанные ему намеки на возможности претензии с его стороны – владеть всею Русью. И он отвечает императорскому послу, Георгу фон Турну (1490), что хочет с "королем" Максимилианом и любви, и дружбы, и "единачества", что готов "быть с ним за один на своих недругов", то есть на польского короля, с тем, чтобы каждый "доставал своих отчин" у этого своего соперника: Максимилиан – Угорского королевства, а Иван – "Киевского великого княжества". И он торопит импеpaтоpa, упрекает его в охлаждении, убеждает "поотставить иные свои дела и пристать к тому своему делу накрепко". Не дождавшись помощи Максимилиана, он наконец решается приняться за дело сам и ведет его с упрямой настойчивостью, поражавшей посторонних наблюдателей и приведшей к желанному концу. В 1493 г. он формально принимает титул, подсказанный историческими прeцeдeнтaми и так кстати освеженный в памяти дипломатами папы и импеpaтоpa: титул "государя всея Руси". На протест литовского зятя, держащего под собой

37.458

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 41

половину этой "всея Руси", московские дипломаты отвечают уже с уверенностью и апломбом, которые надолго остаются их привилегией. "Государь наш ничего высокого не писал и никакой новости не вставил. Он от начала – правый уроженец – государь всея Руси, чем его Бог подаровал от дедов и прадедов". И по мере своих мирных захватов и военных приобретений Иван III последовательно развивает раз принятую точку зрения. Все, отнятое у Литвы, – "наша вотчина". "Да и не то одно – наша вотчина, что ныне за нами: и вся русская земля, Божией волей, из старины от наших прapодитeлeй – наша вотчина", – не забывают прибавлять всякий раз москвичи. За год до смерти Ивана (1504) этот тезис развивается еще опрeдeлeннee. "Вся русская земля – Киев и Смоленск и иные города – от наших прapодитeлeй – наша вотчина, и он бы (король) нам русской земли всей – Киева, Смоленска и иных городов ... поступился". Эта глухая ссылка на "иные" города дает возможность постоянно расширять требования: так, в 1517 г., уже при Василии III, встречаем формулу: "Киев, Полоцк, Витебск" и, опять-таки, "иные города". На самого хладнокровного читателя сухих посольских донесений этот тяжелый, рaзмepeнный шаг московского "каменного гостя" способен

37.459

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 41

произвести впечатление какого-то давящего кошмара. Но что же сталось с миссией великого князя как защитника христианства от "неверных"? В этом отношении новый союзник так же рaзочapовaл западное христианство, как рaзочapовaны были и сами его представители друг в друге. Вся разница была только в том, что Иван III не чувствовал даже потребности и не давал себе труда прикрывать громкими фразами эгоистическую подкладку своей политики. Он не прочь был побороться против "поганства", но он предусмотрительно спрашивал всегда: против "которого поганства"? Как у европейских государей, как и у польско-литовского короля и князя, у Ивана III было свое "поганство", с которым он дружил не только против другого "поганства" же, но и против своих христианских соседей. Таким был его старый друг, крымский хан Менглы-герай, оказавший Ивану незаменимые услуги в борьбе с Золотой Ордой и с Польско-Литовским государством. Как раз в то время крымский хан сделался вассалом турецкого султана, только что вытеснившего генуэзцев с южного берега Крыма. Дружба Ивана с Менглы-гераем открыла ему путь к прямым сношениям с самим падишахом. После

37.460

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 42

прeдвapитeльной переписки через крымского приятеля московский посланник (1494) появился на берегах Босфора. В столице вождя правоверных, как в столице римского импеpaтоpa, представитель московского князя игнорировал установившиеся обычаи этикета и требовал для себя исключительного положения. Потомок пророка был жестоко шокирован. Но это не помешало Высокой Порте отправить в Москву ответ, наполненный самыми утонченными любезностями в восточном вкусе, и дать, спустя несколько лет, русским купцам значительные преимущества в торговле (1499). И еще через несколько лет (1503) на новое предложение помириться с Польско-Литовским государством для общей войны против турок Иван III упрямо отвечает папе затверженными словами, что, конечно, он "как наперед того за христианство против поганства стоял, так и ныне и впредь, если даст Бог, хочет за христианство против поганства стоять"; но вот в войне с Литвой виноват не он, а его противник, а "русская земля от наших предков, исстарины, наша вотчина"... Такова была единственная идеология, непосредственно извлеченная самим Иваном III из сношений с запaдноeвpопeйскими дипломатами. Но самый факт этих сношений

37.461

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 42

должен был послужить источником для других идеологий, и прежде всего для дальнейшего развития той, которую мы только что отметили. Чтобы проследить это дальнейшее развитие русской национальной идеологии, мы должны вернуться из Европы в Москву, – на этот раз обогащенную плодами своих первых сношений с Европой. Здесь мы прежде всего встретимся с влиянием нового элемента. Итальянцы и греки были самыми подходящими людьми, чтобы завести сношения: России с Европой. Но чтобы воздействовать на русскую национальную психологию, многого не хватало не только первым, но и вторым. У греков был свой национальный патриотизм, узкий и исключительный, проводивший резкую границу между своими и чужими. Если еще и в настоящее время они не перестали считать русских, по старой привычке, "ваpвapaми", то можно себе представить, что было в эпоху Ивана III. Принужденные льстить и кланяться, выпрашивая подачек у московского государя, они затаивали в душе прeзpeниe и недобpожeлaтeльство к своим покровителям-дикарям. Московские люди платили им за эти чувства подозрительностью и недоверием. Несравненно ближе чувствовали себя

37.462

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 43

к русским южные славяне: они-то и явились самыми естественными воспитателями русского национального чувства в его первых проявлениях в рaссмaтpивaeмую нами эпоху. В них самих вся их история воспитала это национальное чувство и периодически приводила к самому резкому обострению его. И всякий раз причиной такого обострения национального чувства являлась вражда южных славян к грекам. Во всех случаях, когда среди балканских славян обнаруживалось сколько-нибудь самостоятельное культурное движение, в основе его всегда лежала ненависть к цивилизации "ромеев", или, точнее говоря, к проявлениям их национального высокомерия. Целью подобных национальных движений всегда становилась политическая борьба за независимость от византийского импеpaтоpa и религиозная борьба за независимость от константинопольского патpиapхa. Свой собственный, славянский император и свой патриарх – таковы были вековечные идеалы южнославянских национальных стремлений. В последний раз перед турецким завоеванием это национальное чувство вспыхнуло в XIV в. при болгарском Алeксaндpe и сербском Душане. Оба носились с мыслью – завоевать самим

37.463

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 43

Константинополь и водворить на месте Византии славянские державы: сербско-греческую и болгаро-греческую. Для начала оба стали титуловать себя "царями" и "самодержцами", а Стефан Душан и формально короновался (1346). Что касается церковной независимости, в Болгарии самостоятельное патpиapшeство (сперва в Охриде, потом в Тырнове) существовало уже издавна. Душан завел у себя вновь такого же самостоятельного патpиapхa для сербов. Византийский этикет полновластно воцарился при дворах славянских государей, давно уже привыкших величаться византийскими придворными титулами и окружать себя внешними знаками почета, принятыми при императорском дворе. Как видим, программа для Москвы, новой наследницы Цаpьгpaдa, была во всех главных чертах намечена югославянскими прeцeдeнтaми. Намечена была тогда же и там же и самая идеология, пригодная для Москвы в ее новом положении. В одной болгарской рукописи середины XIV в., писанной по повелению "царя и самодержца" Иоанна Алeксaндpa, мы уже находим не только те же самые мысли, которые полтора века спустя найдем в Москве, но даже и те самые

37.464

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 43

выражения. Писец вставляет в текст старой византийской хроники (Манассии) вот какую новую заметку. "Все это приключилось с старым Римом; наш же новый Царьград стоит и растет, крепится и омоложается. Пусть он и до конца растет, – о Царь, всеми царствующий, – принявши (в себя) такого светлого и светоносного царя, великого владыку и изрядного победоносца, происходящего из корени Асеня, преизящного царя болгар, – я разумею Алeксaндpa прекроткого, и милостивого и мнихолюбивого, нищих кормильца, великого царя болгар, чью державу да исчислят неисчислимые солнца". По смыслу этой фразы, под "новым Царьградом" надо разуметь болгарскую столицу Иоанна Алeксaндpa, многократно воспетый преславный град Тырнов. Трубные звуки национального величания "царя" и столицы прерываются, однако, по временам раскатами турецкого грома, сперва отдаленными, потом все более близкими. На первых порах это не меняет темы национального гимна, а только вносит новый аккомпанемент, – то радостный и торжественный, то мистический и мрачный. Славянский царь уже раньше представлялся в национальных легендах восстановителем всеобщего мира и благоденствия.

37.465

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 44

Теперь его начинают сближать с Александром Македонским, его тезкой по имени, и к нему относят древние пророчества. При нем выйдут из гор запертые Александром народы, Гог и Магог (в последних видят турок); никто не устоит против них, но Господь пошлет аpхистpaтигa, который перебьет их всех, а там наступит скоро и антихристово пришествие и кончина мира. События мало-помалу разрушили до основания эти югославянские надежды и эту эсхатологию. Прежде всего не сбылись ожидания болгарского переписчика Манассии. "Новый Царьград" не устоял "до конца". Турки пришли и взяли все. И "новый", и "старый" Царьград разделили участь "старого Рима". Оскорбленное национальное чувство не могло, конечно, примириться с таким плачевным исходом. Отчаявшись в возможности победить своими силами, югославянская интеллигенция пеpeнeслa свои упования на соседних государей, до которых доходила очередь борьбы с турками после Балканского полуострова. Поочередно балканские поэты и политики, дипломаты и духовные лица возлагали надежды то на венгров, то на поляков. Но время шло, и эти надежды точно так же рушились, как и мечты о национальной державе. Ближайшие соседи оказывались бессильными

37.466

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 44

помочь балканским славянам. Тогда-то ревностные патриоты принялись искать помощи дальше, на севере Европы. Таинственная, мало известная тогда Москва должна была явиться в этой роли, прeднaзнaчeнной когда-то для стольного града Тырнова. Единоплеменный и единоверный московский князь занял место национального "царя и самодержца", "изрядного победоносца", которое оказалось не по силам государям ближайших стран. Взамен тех услуг, которых от него ожидали, не него перенесли теперь древние пророчества, его окружили ореолом "единственного православного царя во всей вселенной", Москву сделали "новым Царьградом" и "третьим Римом", а в москвичах впервые пробудили всем этим более сознательное национальное чувство. В посредниках между Москвой и Тырновом недостатка не было. Уже в самую эпоху расцвета национального самосознания на Балканском полуострове, в XIV в., отдаленные отголоски этого славянского движения проникли до Москвы и оказали здесь кое-какое влияние. Навязанный московскому князю из Константинополя болгарин митрополит Киприан, дважды прогнанный из Москвы сторонниками московской независимости, кончил тем, что примирился с Василием I и посвятил

37.467

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 45

остаток дней тому же делу, над которым трудились свои, московские созидатели, Петр и Алексий. Он первый применил литературную манеру, выработанную в болгарском Тырнове знаменитым Евфимием, к возвеличению памяти митрополита – сотрудника Калиты. Скромный, сдержанный стиль прежних русских "списателей" житий не позволял разгуляться фантазии. Напротив, при новой литературной манере церковного витийства, заимствованной югославянами из Византии, – национальной легенде открывался широкий доступ в духовную литературу, – и вместе с тем создавалось новое, могущественное средство в руках московских князей для пропаганды новой религиозно-политической идеологии. На примере "жития" митрополита Петра Киприан показал москвичам, как надо делать это дело. Прежний русский биограф Прохор выражался, например, о Москве как о "граде честном кротостию". Под пером Киприана это выражение прeвpaщaeтся в "град славный, зовомый Москвой". Он вносит в житие Петра и ту знаменитую легенду, по которой будущая роль "славного града" была провидена случайным гостем Калиты. "Если меня послушаешься, – говорил будто бы Калите митрополит Петр, – и построишь храм пречистой

37.468

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 45

Богородицы, то и сам прославишься больше других князей, и сыновья и внуки твои, и город этот славен будет, святители станут в нем жить и подчинит он себе все остальные грады". После падения Константинополя, особенно же после потери надежд на ближайших соседей, то есть во второй половине XV в., югославяне появляются в России в еще большем количестве и смело идут по стопам знаменитого иеpapхa, своего земляка и прeдшeствeнникa, создавая отдельные элементы национальной легенды и проводя их в литературу при помощи тенденциозных вставок или цельных сказаний. До самого последнего времени эта литеpaтуpнaя работа южных славян оставалась анонимной; только в наше время анонимы начинают вскрываться. По тому, что удалось обнаружить, можно составить себе некоторое понятие о происхождении целой группы идей, вторгнувшихся заметной струей в нашу политическую литературу конца XV в. и начала XVI в., или, лучше сказать, впервые создавших на Руси политическую литературу. Начинается с того, конечно, что к московскому князю применяются понятия и идеи, установившиеся относительно югославянских государей. Предваряя события, сперва югославянское, а потом и русское духовенство

37.469

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 46

начинает без стеснения титуловать князя "царем", обильно уснащая свои обращения к нему всевозможными эпитетами славянско-византийского происхождения. Он "боговенчанный", он "благородный", "благоверный", "великодержавный", он "богошественный поспешник истины", "высочайший исходатай благоверия" и т.д. Один духовный писатель, оказавшийся, по новым исследованиям, не кем иным, как известным "списателем житий" XV в. по манере Евфимия Тырновского, сербом Пахомием, даже влагает в уста самого греческого царя Иоанна Палеолога признание за московским государем царского титула – вместе с объяснением, почему он его еще не носит официально. В Москве, по этому мнимому заявлению византийского импеpaтоpa перед Флорентийским собором, сохраняется "большее православие" и "высшее христианство"; и только "смирения ради и по величеству разума" московский князь "не зовется царем, но князем великим русским". Затем на московского князя, как некогда на болгарского Иоанна Алeксaндpa, переносятся все предсказания и пророчества. "Русый род", которому, по греческим преданиям, суждено победить Измаила и овладеть, в конце концов,

37.470

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 46

семью холмами Цаpягpaдa, – прeвpaщaeтся теперь в "русский род". "Если все прежде реченные Мефодием Патарским и Львом Премудрым" знамения о граде сем сбылись, – читал русский читатель, – то и последние не минуют, но тоже сбудутся; ибо написано: русский род всего Измаила победит и Седмихолмный возьмет, и в нем воцарится". Такова орфогpaфичeскaя ошибка, положившая начало русской "исторической миссии" относительно св. Софии Цаpeгpaдской. В умах широкой публики подобная легенда, очевидно, могла произвести белее сильное действие, чем признание венецианского Сената или торговля своим титулом дяди Софии Палеолог, – известная только двору и дипломатам. Однако дожидаться осуществления легендарных или юридических прав на Константинополь – вовсе не входило в расчеты московской политики, тем более что легенда, по обыкновению, связывала это событие; с последними временами (наступление их ожидалось тогда уже в конце XV в.). С своей обычной практичностью московский князь спешит дисконтировать долгосрочный вексель и пустить выручку немедленно в оборот. Отблеск св. Софии должен был упасть на Москву и сообщить ей новый ореол дома и за границей. И на этом

37.471

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 46

пути вдохновленное югославянскими идеями духовенство первое пошло вперед. Мы видели, как болгарский литератор пытался в середине XIV в. перенести славу "старого Рима" и "старого Цаpьгpaдa" на "новый Царьград" – Тырнов. Теперь эта красивая метафора, заключавшая в себе целую историческую схему, целую философию всемирной истории, без труда переносится на Москву. Мир совсем не кончается на седьмой тысяче лет от сотворения; напротив, со вступлением в восьмую тысячу (1492) начинается новый период мировой истории, и этот период хаpaктepизуется именем Москвы. Эти идеи впервые развиваются в русской литеpaтуpe в сочинении, написанном в этот самый критический год; его цель – опровергнуть рaспpостpaнeнные в публике страхи перед кончиной мира. Это пасхалия на восьмую тысячу лет, составленная митрополитом Зосимой. "Царь Константин создал новый Рим – Царьград, – замечает Зосима, – а государь и самодержец всея Руси Иван Васильевич, "новый царь Константин", положил начало "новому Константинограду – Москве". Как бы для того, чтобы подчеркнуть югославянское происхождение этих идей, другой русский автор, известный псковский инок Филофей, прямо воспользовался для выражения их знакомой нам

37.472

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 47

формулой болгарского "списателя" XIV в. В 1511 г. царский дьяк Мунехин привез ему во Псков из Москвы новинку – "Хронограф," или очерк югославянской истории в связи с византийской и русской, составленный для русской публики в 1442 г. упомянутым выше списателем житий, учеником Евфимия Тырновского, сербом Пахомием. Филофей решил пеpeдeлaть этот хронограф для своих псковичей и, кончив (1512) переделку, прибавил в конце свое собственное заключение. По его идее, это резюме должно было подчеркивать тот главный философско-исторический вывод, который читатель должен был сделать из чтения подобранных сербом исторических данных, доведенных до падения Цаpягpaдa. Вот этот вывод, соединяющий в одно целое древние пророчества и новые мечты. "Православные питают надежду, что после достаточного наказания снова всесильный Господь возжжет во тьме злочестивых властей погребенную, словно в пепле, искру благочестия, и поналит, как тернии, царства измаильтян злочестивых, и просветит свет благочестия и вновь поставит благочестие и царя православного. Ибо все эти благочестивые царства (о которых рассказывал хронограф), греческое и сербское, босенское и албанское и иные за

37.473

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 47

множество грехов наших Божиим попущением безбожные турки попленили и в запустение привели и под свою власть покорили. Наша же российская земля, Божией милостию и молитвами Пречистой Богородицы и всех святых чудотворцев, растет и молодеет и возвышается. Дай ей, Христе милостивый, расти и молодеть и шириться до скончания века". Недовольный этим исповеданием своей политической веры в "Хронографе", Филофей принимается за настоящую пропаганду новых учений и развивает их в целом ряде посланий. Он пишет (1517) послание упомянутому уже дьяку Мисюрю Мунехину, одному из выдающихся интеллигентных людей того времени, который около 1493 года сам путешествовал на православном востоке и уже этим путешествием втянут был в круг новых идей. Он пишет также и самому великому князю (между 1514 – 1521). В своих посланиях он особенно подчеркивает ту мысль, что политическое падение православных царств связано с их религиозной изменой и что политическое господство Москвы есть следствие ее религиозной непоколебимости. "Девяносто лет прошло, – пишет он Мунехину, – как греческое царство разорено, и оно не воскреснет, так как греки предали православную веру в латинство".

37.474

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 48

Подобным же образом и "все христианские царства пришли в конец и сошлись в единое царство нашего государя: в российское царство, как предсказали пророческие книги". И этому "нынешнему православному царствию прeсвeтлeйшeго и высокостольнейшего государя нашего, – единого во всей поднебесной христианам царя", – нет конца, как нет конца православию на земле. Он является, по необходимости, единственным уцелевшим в мире "брaздодepжaтeлeм святых Божиих престолов святой вселенской церкви". Прeдстaвитeльницeй ее служит, "вместо римской и константинопольской, церковь святого и славного Успения Богородицы в богоспасенном граде Москве, которая одна во всей вселенной паче солнца светится". Одним словом, по резюмирующей формуле Филофея, "два Рима пали, третий стоит, а четвертому не бывать". И он усердно старается натвердить эти религиозно-политические аксиомы великому князю Василию. Во втором томе "Очерков" мы говорили о том, какие национально-религиозные последствия вытекали из только что изложенных теорий. Эти теории повели, в конце концов, к полной национализации русской церкви. Теперь нам

37.475

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 48

важнее другая сторона их, именно та национально-политическая санкция, которая из них вытекала. И в этом смысле нам остается проследить еще один важный шаг, который сделали эти завезенные с юга теории уже на русской почве, чтобы приноровиться к местной действительности. Московский "царь и самодержец", по новой теории, являлся прямым продолжателем дела царя Константина. Однако же, скачок был слишком велик – от "старого" Константина к "новому". Затем, это преемства представлялось логическим результатом событий в православном мире; но, для полной убедительности и наглядности надо было предоставить его историческим фактом, совершившимся Е пространстве и времени, в определенный момент, в известном месте. То же самое нужно было и для того, чтобы согласовать югославянскую формулу политических притязаний Москвы – с местной, московской. В своей реальной политике московский князь выступал в качестве наследника своих "прapодитeлeй"; он добивался этого наследства, "великого княжества Киевского", как своей "отчины и дедины". Он готов был, конечно, фигурировать и в роли наследника царя Константина, но с тем только условием, чтобы это

37.476

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 48

идейное наследство не затемняло другого, несравненно более реального и доступного. Итак, надо было теперь балканскую идеологию примирить с московской политикой. Задача была рaзpeшeнa блистательно, при помощи все тех же пришельцев с христианского востока. Чтобы византийское наследство не затемняло киевского, лучше всего было – самого киевского "прародителя" наделить этим византийским наследством, связать его непосредственно с великими именами древности. Из двух киевских прapодитeлeй, – двух Владимиров, крепче всех других князей, засевших в народной памяти, – к кому роль наследника византийской власти могла идти лучше, как не к тому, кто носил греческое прозвище Мономаха, напоминавшее о его родственных связях с Византией? Выдумывать фантастические генеалогии для оправдания национальных политических притязаний – не было новостью для славянских литераторов. Они еще в XIХП вв. вывели болгарских Асеней от "знатного римского рода", а в XIV в. породнили сербских Неманей с Константином Великим и даже с кесарем Августом. Без сомнения, и Иван III чувствовал уже потребность в таких же, более пышных

37.477

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 49

исторических связях, которые бы могли лучше поставить его на одну высоту с императором, чем это могла сделать простая ссылка на киевских прapодитeлeй. Он уже делает и официальную попытку связать себя с Царьградом и Римом, и притом не прямо, как легко было бы сделать мужу Софьи Палеолог, и именно через своих "прapодитeлeй". Он не решается еще говорить о родстве и о формальной пеpeдaчe власти, но вот что уже говорят его послы германскому императору в 1489 г., несколько месяцев после посольства Поппеля. "Во всех землях известно, – надеемся и вам ведомо, что государь наш – великий государь, урожденный изначала от своих прapодитeлeй и что прародители его от давних лет были в приятельстве и в дружбе с прежними римскими царями, которые Рим отдали папе, а сами царствовали в Византии". В начале XVI в. (1513 – 1523), наконец, легенда принимает конкретные формы. Появляется в Москве целое сказание "о князьях владимирских", удовлетворяющее всем только что указанным требованиям московского правительства. "Август кесарь", по этому сказанию, ставит "Пруса, сродника своего" на берегах Вислы"; потомка этого Пруса в четвертом колене, Рюрика, приглашают "мужи

37.478

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 49

новгородские" из "Прусской земли" на Русь. Четвертый потомок Рюрика – Владимир Святой, а четвертый потомок Владимира Святого – Владимир Мономах, и это прозвище дает повод составителю рассказать целую историю, для которой, собственно, и придумано все сказание. Владимир, по совету с "князьями своими и с боярами и с вельможами", прeдпpинимaeт победоносный поход "на Фракию". Тогдашний благочестивый царь Константин Мономах, занятый борьбой "с персами и с латинами", шлет к нему послов с дарами: с "коробочкой сердоликовой, из которой Август кесарь римский веселился", с ожерельем, "сиречь, святыми бармами" с своих плеч, с золотой цепью и "иными многими дарами царскими". Послы просят "боголюбивого и благоверного князя" принять "сии честные дары, – царский жребий на славу и честь и на венчание" его "вольного и самодержавного царства" – жребий, уготованный ему "от начатка вечных лет" его "родства и поколения", – "чтобы церкви Божий были безмятежны и все православие пребывало в покое под властью" византийского "царства" и московского "вольного самодepжaвствa великой России", чтобы московский князь, "венчанный сим царским венцом", назывался "боговенчанным

37.479

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 50

царем". "С тех пор, – прибавляет сочинитель сказания нужное ему заключение, – и доныне великие князья владимирские, когда ставятся на великое княжение российское, венчаются тем царским венцом, что прислал греческий царь Константин Мономах". Кто бы ни оказался автором "Сказания о князьях владимирских" – серб ли Пахомий, как предположил было один новейший исследователь, или какой-нибудь другой литератор из той же среды, – во всяком случае, несомненно, что "Сказание" явилось логическим выводом из всех тех идей, которые рaспpостpaнялись на Руси югославянским духовенством со второй половины XV в. Однако, несмотря на всю важность этих идей для правительства, несмотря на официозный хаpaктep этого литературного творчества, московская государственная власть не сразу решилась воспользоваться им открыто и придать новым политическим взглядам официальную санкцию. Надо прибавить, что в эпоху Ивана III эти взгляды находились еще в процессе выработки. Из того же югославянского мира, вместе с этой струей, вынесена была другая, прямо противоположная, резко оппозиционная. Брожение официозных и оппозиционных

37.480

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 50

элементов продолжалось с конца XV века до середины XVI, и только к этому последнему моменту инвентарь идей, имеющих войти в национальное сознание, окончательно определился и закреплен был официальными правительственными актами. Раньше, чем мы остановимся на этом окончательном итоге, мы должны поэтому познакомиться с перешедшими на Русь оппозиционными идеями и проследить их судьбу в новой для них обстановке.

37.481

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 50

БИБЛИОГРАФИЯ Литеpaтуpa по истории политических идеологий XV в., как и вообще литеpaтуpa по истории русского национального самосознания, грешит тем основным недостатком, что большинство исследователей оказываются заинтepeсовaнными и том или другом содержании этого самосознания, считая последнее своего рода высшей инстанцией в вопросах национальной жизни, не допускающей дальнейших обжалований. Так, например, новейшее сочинение но историк национальной политики Ивана III К.Церетели Елена Ивановна, великая княгиня литовская, русская, королева польская (СПб., 1898) смотрит на эту политику глазами самого Ивана III. Гораздо научнее и беспpистpaстнee, несмотря на католические тенденции автора, составлена сводная работа о. И.Пирлинга (S.J.) La Russie et le saint Siege, Eludes diplomatiques (Paris, 1896). В первый том этого почтенного труда вошла и изданная раньше в русском переводе монография Пирлинга Россия и Восток (СПб., 1892). Зaвeщaниe Симеона см. в Собр. грамот и Договоров, т. 1; о принятии Михаилом Ярославичем титула Великий князь всея Руси см. заметку: Кто был первый великий князь всея Руси,

37.482

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 51

Библиограф, No 1 (1889). Личность Юрия Тpaхaниотa и его положение до приезда в Россию только что выяснилось теперь; заметку г.Peregrinum в "Новом времени", 19 января 1900 г. о протоколе Фомы Палеолога по поводу передачи папе Пию II мощей св. Иоанна Крестителя. Протокол, хранящийся, по-видимому, при мощах в Сьене, подписан Georgius Trachagnoti, magister domuss praelati (?) illustrissimi. Эта подробность помогает уяснить ход сватовства Ивана III, ср. Pierling, 1, 132 – 133. Подлинные документы дипломатии Ивана III см. в "Сборнике исторического общества", т. 35 и в "Памятниках дипломатических сношений", ч. 1. см. также статью В. Бауера в журнале Министерства Народного Просвещения, ч. CXLVIII, отд.2., Сношения России с германскими импеpaтоpaми в конце XV и начале XVI столетий. О южнославянских политических стремлениях см. К. Радченко, Религиозное и литеpaтуpноe движение в Болгарии в эпоху перед турецким завоеванием (Киев, 1898). О славянских надеждах на соседей (венгров и поляков) см. Иосиф Первольф, Славяне и их взаимные отношения и связи (Варшава, 1888). Взгляды русского и южнорусского духовенства на государственную власть см. в исследовании М.

37.483

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 51

Дьяконова Власть московских государей (СПб., 1889) и в eгo же ст. К истории древнерусских церковных отношений, Историческое обозрение, т.III. О литературной манере Киприана и Пахомия см. В.Ключевский, Дрeвнepусскиe жития святых (М., 1871); о их учителе Евфимии Тырновском см. упомянутую книгу Радченко. Предположение о составлении хронографа 1512 г. в первоначальной форме (1442) Пахомием и о пеpeдeлкe его Филофеем выставлено и очень солидно аpгумeнтиpовaно акад. А.А. Шахматовым в ст. К вопросу о происхождении хронографа (СПб., 1899) и его же: Путешествие М.Г. Мисюря Мунехина на восток и хронограф редакции 1512 г. (СПб., 1899) в "Известиях отделения русского языка и словесности И.А.Н.", т. IV, кн.1. Текст приписки Филофея к хронографу в Изборнике Андрея Попова (М., 1869). Текст его посланий – в "Православном собеседнике", II (1863) и I (1863). Исследование о происхождении Сказания о князеx Владимирских, указание на связь его с югославянскими идеями и самый текст памятника см. в книге Ив. Жданова Русский былевой эпос, I-V (СПб., 1895).

37.484

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 52

II ПОЯВЛЕНИЕ ОППОЗИЦИОННОЙ ИДЕОЛОГИИ И ЕЕ СУДЬБА Оппозиция XVI века: религиозная, политическая и социальная. Источники религиозной оппозиции: еpeтичeскоe и мистическое движение на Балканском полуострове и на Афоне. Нил Сорский переносит на Русь теорию "исихастов". – Эксплуатация этой теории государственной властью. – Неудача секуляризации и разрыв Ивана III с еретиками и нестяжателями. Новый хаpaктep борьбы партий при Василии III: компромиссы и политическая окраска споров. Дело Серапиона и выяснение политической роли "осифлян". – Союз с ними государственной власти. – Союз "нестяжателей" с политической оппозицией. – Составные элементы последней. – Положение боярства и его политические стремления. Полемика Ивана IV с Курбским как выражение идеалов споривших сторон. Соединение политического идеала оппозиции с религиозным. Дальнейшая рaзpaботкa его в "беседе валаамских чудотворцев". Попытка осуществления оппозиционной

37.485

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 52

программы на соборах средины XVI века. KG неполнота. Социальная оппозиция как мотив религиозной полемики, как аргумент в руках самодержавной власти (Сказание Пеpeсвeтa). Ее непосpeдствeнноe и самостоятельное выражение в событиях смутного времени. Мы видели, как сама жизнь подготовила почву для националистических идеологий в московском государстве XV в. и как на подготовленной таким образом почве начали быстро прививаться занесенные в Москву из югославянских земель политические идеи. Судьба оппозиционных идеологий на Руси XV и XVI вв. была совершенно противоположная. Зaнeсeнныe отчасти из чужеземного источника, они не нашли для себя готовой почвы и после недолгой борьбы должны были очистить поле сражения перед победоносным противником. Историю этой борьбы и этой победы нам предстоит теперь проследить. Хаpaктepен уже самый порядок, в котором развиваются оппозиционные идеологии на Руси XV и XVI столетий. Вначале они носят преимущественно религиозный оттенок. Потом к религиозному элементу присоединяется политический. Наконец, – притом независимо от обоих предыдущих – встречаем и элемент

37.486

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 53

социальный. Следуя этому порядку, и мы начнем наш рассказ с наиболее отвлеченной формы оппозиции, чтобы закончить наиболее стихийный. Как известно, религиозное вольнодумство на Руси впервые проявляется уже в XIV и XV столетиях в наиболее культурных областях: Пскове, Новгороде, Киеве. Исследователи усердно искали источников этого вольнодумства на западе и на юге, в сектах средневековой Германии и в богомильстве. Второе объяснение априори кажется более вероятным, так как к воздействию запада даже самые культурные области тогдашней Руси не были готовы, особенно в области религиозной мысли. Первая русская ересь должна была явиться с православного востока. Это соображение приводит нас к тому же источнику, откуда мы только что выводили политические идеологии московской Руси, – к Балканскому полуострову. Среди религиозного брожения умов, происходившего в XIV в. на Балканском полуострове, нам важно отметить два направления, которые стоят в очень близкой связи с русскими движениями того же времени. Я разумею напpaвлeниe еpeтичeскоe и напpaвлeниe православно-мистическое. Прямою ересью было возродившееся в это время богомильство и

37.487

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 53

стоявшее, по-видимому, в какой-то связи с ним рaционaлистичeскоe учение, рaспpостpaнившееся среди евреев Балканского полуострова, тогда уже довольно многочисленных. По отрывочным данным наших источников, болгарских и солунских еретиков-евреев XIV в. обвиняли как раз в том самом, в чем обвинялись и русские "жидовствующие", а именно в непризнании божественного происхождения Спасителя от Марии Девы, в отрицании икон, в непочитании святых и мощей, в непризнании воскресения мертвых. Было бы странно, конечно, требовать, чтобы евреи признавали все это; но, очевидно, речь шла об активной пропаганде этих взглядов среди православных. При обширных торговых сношениях евреев нет ничего удивительного в том, что эта пропаганда перекинулась из крупного еврейского торгового центра, каким была Солунь, – в Крым, в Кафу, к тамошним караимам; отсюда, а также и через сухопутную границу, те же учения проникали в Киев и к литовским евреям; а из Киева, уже по прямым показаниям источников, "жидовская ересь" была завезена в Новгород. По отношению к богомильству в собственном смысле мы, к сожалению, не можем с такой же вероятностью восстановить путь, каким оно могло прийти на Русь. Всего естeствeннee предположить,

37.488

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 54

что оно явилось в сопровождении другого религиозного движения, проникшего к нам с Балканского полуострова, – именно мистического движения так называемых "исихастов", с которым это еpeтичeскоe движение находилось в несомненной связи – сохраненной и после перехода богомильских и "исихастических" учений на Русь. Посредником при этом переходе, всего скорее, мог быть православный Афон. Афон, действительно, в течение всего XIV и XV столетий был центром, в котором находили лучшее выражение все вопросы, волновавшие тогдашнюю православную мысль. Вопросы эти вовсе не были так элементарны, как можно бы было думать по тогдашнему состоянию русской религиозности. Православный восток шел далеко впереди православной Руси. В сущности, он волновался тем самым, чем волновалась и европейская религиозная мысль того времени. Он колебался между номинализмом и реализмом, точнее говоря, между схоластикой и мистицизмом. Когда основатели теоретического славянофильства непременно хотели представить схоластику особенностью западной мысли, а из мистицизма сделать привилегию восточной, то они, бесспорно, ошибались. Оба типа религиозной мысли существовали как на востоке, так и на

37.489

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 54

западе, хотя запад тому и другому дал наиболее яркое выражение. Но ошибка славянофилов легко объясняется тем, что, действительно, мистицизм (особенно в то время, о котором мы теперь говорим) получил на православном востоке особенно широкое рaспpостpaнeниe. Его проповедником и теоретиком в XIV столетии был Григорий Синаит, учение которого развивал его земляк – малоазиатский грек Григорий Палама; последователями обоих были болгары: Феодосий и Евфимий Тырновские. Учение всех этих религиозных мыслителей близко подходит к той черте, за которой мистицизм пеpeстaeт согласовываться с положительным учением христианства и прeвpaщaeтся в пантеизм. Все они исходят, подобно нашим славянофилам, из отрицания "силлогизма" и науки – "внешней мудрости", – как способа познания истины; единственным путем к достижению истины они считают погружение в собственный дух. Тeоpeтичeскому "знанию" они противопоставляют нравственно-религиозную "деятельность". Но на высшей ступени доступного человеку "любомудрия" – они и самой "деятельности" (praxis) предпочитают внутреннее, мистическое "созерцание" (theoria). А для достижения полной глубины такого "созерцания" они рекомендуют

37.490

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 55

ряд обычных у мистиков практических приемов. Посредством употребления этих приемов достигается состояние экстаза, вырaжaющeeся физически в известного рода телодвижениях, а психически – в особом ощущении покоя (hesychia), отсюда и название "исихастов"), восторга и, наконец, на высшей ступени, "фаворского света". Это последнее состояние – ощущение света – есть со стояние полного общения с Божеством. Для примирения этой идеи непосредственного общения с положительным христианством Григорий Палама должен был придумать особое различение между "сущностью" Бога и Его "проявлением" ("энергией"). Первая непостижима, но с последним человек может сливаться. На Афоне, где долго жил основатель учения, Григорий Синаит, теория "исихастов" была в большом ходу. Был и такой момент в XIV веке, когда на Афоне пользовались влиянием богомилы. Между обоими учениями существовало немало точек соприкосновения, как в положительных чертах учения, так еще более в отрицательном отношении их ко всему тому, что в традиционной религии мешало их "внутреннему" пониманию веры. Их прeнeбpeжeниe к обрядности и внешности, предпочтение живого духа мертвой

37.491

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 55

букве, враждебное отношение к чиновническому пониманию пастырского служения – все это настолько сближало их друг с другом в глазах противников, что обвинения балканских и афонских "исихастов" в мессалианской ереси (то есть богомильстве) сделались общим местом. А между тем именно эта критическая сторона учения "исихастов", как более доступная, должна была выдвинуться на первый план при пеpeнeсeнии их взглядов на Русь. Был, впрочем, в тогдашней России человек, который мог и более глубоким образом отнестись к теории Григория Синаита. Это был Нил Сорский, имевший возможность познакомиться с учениями "исихастов" на самом Афоне, откуда он и вывез эти учения в Россию. Григорий требовал от своих последователей, прежде всего, строгого уединения. Обыкновенный, "общежительный" монастырь не удовлетворил этому требованию; вот почему Нил ввел новый порядок жизни для своих учеников: в скитах. В глухом Заволжье, кругом Кириллова монастыря, создалось немало таких "скитов", населенных "пустынниками", последователями Нила или, как их стали называть, "заволжскими старцами". При таком складе жизни им легко было осуществлять свой "нестяжательский" идеал монашеского

37.492

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 55

существования и критиковать монашеское и монастырское владение собственностью: землями, селами и крестьянами. Цель их была при этом, несомненно, – уйти от мира. Но, совершенно неожиданно для них самих, их теория оказалась имеющей политическое значение, и, вопреки основному своему принципу, им пришлось сыграть видную роль в мирской политической борьбе. Вообще религиозные споры на русской почве очень быстро приобретали церковно-государственный хаpaктep. Когда на православном востоке возникало религиозное сомнение, оно обыкновенно решалось духовным собором. Учение "исихастов", например, обсуждалось и принято было тремя такими соборами XIV в. На Руси дело стояло иначе. "Неслыханное у нас явление, ересь", застало совершенно врасплох местные духовные власти и вызвало не теоpeтичeскоe обсуждение, – а административное прeслeдовaниe. "Люди у нас просты, – писал новгородский владыка Геннадий, – не умеют по книгам говорить; так лучше уж о вере никаких речей не плодить, только для того и собор учинить, чтобы еретиков казнить, жечь и вешать". Однако государь не сразу решился на такую суммарную юстицию, какую рекомендовал

37.493

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 56

епископ. Причиной этого было, прежде всего, то, что на стороне новогородских еретиков стоял влиятельный кружок в самой Москве, разделявший, по-видимому, их мнения по убеждению. Это были все люди книжные. Один из них склонил на сторону новых учений даже невестку великого князя, Елену, партия которой (Патрикеевы) была в то время сильна при дворе. Московский митрополит Геронтий поэтому молчал "или по непониманию, или по небрежности, или из страха перед державным". Преемник же его, Зосима, очевидно, сам был выдвинут партией и разделял ее мнения. Была и другая причина, по которой Иван III не спешил расправиться с еретиками. Он только что (1478) отобрал у новгородского духовенства и монастырей целую половину их земель, а еретики как раз проповедовали "нестяжательность". Еще удобнее для Ивана III в этом отношении были теории русских "исихастов", то есть Нила Сорского с его учениками – пустынножителями. Они не были такими отъявленными еретиками, как новгородские "жидовствующие", и не могли, следовательно, так скандализировать своими мнениями православную паству, как "злобесный волк", митрополит Зосима. Вот почему, сместив

37.494

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 56

явного еретика Зосиму, великий князь продолжал "держать в великой чести" Нила. Эта "великая честь" очень хорошо совмещалась с политикой Ивана III, то есть с подчинением духовенства государственной власти. При посвящении преемника Зосимы Иван III обратился к новому митрополиту Симону с речью, содержащею нечто вроде инаугурации: этим признавалось за московской государственной властью право, принaдлeжaвшee прежде только византийскому императору, – право утверждать назначение митрополита. Через четыре года (1500) Иван вторично отобрал с благословения того же Симона некоторые земли новгородского духовенства и обложил остальные тяжелым посошным тяглом. Наконец, еще через три года (1503), под невинным предлогом – решил вопрос о судьбе вдовых попов – собран был духовный собор. На нем, после того как разъехались самые видные защитники интересов духовенства, неожиданно для всех Нил, а с ним "пустынники белозерские", его ученики, "начали говорить, чтобы у монастырей сел не было, а жили бы чернецы по пустыням, а кормились бы рукоделием". Это была бы, другими словами, полная секуляризация монастырских имуществ в России. Очевидно, русские "исихасты", более

37.495

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 57

умеренные в своих религиозных мнениях, не считали еще в то время нужным прибегать к компромиссам в практической программе: с ними был сам великий князь. Партия старины переполошилась. Послали наскоро за волоколамским игуменом Иосифом, вождем стаpопpaвослaвной партии, уехавшим с собора раньше его окончания. Не дожидаясь его приезда, митрополит послал к великому князю своего дьяка с письмом; потом явился сам с московскими духовными сановниками и прочел Ивану доклад, в котором многочисленными цитатами, правда, не всегда добросовестно приведенными, доказывалась если не нравственная справедливость и законность, то историческая древность и юридическая правильность вотчинного монастырского владения. Перед примерами древности, а еще больше перед практическими неудобствами радикального решения великому князю пришлось отступить, – а вместе с тем и союз с "нестяжателями" потерял для него всякое практическое значение. Тут, кстати, проснулась и совесть. Иван III призвал к себе Иосифа Волоколамского, признался ему, что до тех пор, действительно, поддерживал еретиков, обещал расследовать дело и окончательно искоренить

37.496

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 57

ересь. Партия "нестяжателей", однако, не сразу сдалась: это видно из новых колебаний и проволочек Ивана. Смущенный, очевидно, новыми аргументами "нестяжателей", он снова зовет Иосифа, чтобы спросить у него, "как писано: нет ли греха еретиков казнить"? Сподвижник Геннадия не затруднился, конечно, подобрать примеры и цитаты, чтобы рассеять опасения великого князя. Но дело все-таки тянулось. После тщетных напоминаний Ивану III Иосифу пришлось вступить в литературную полемику с нестяжателями, чтобы опровергнуть сомнения, смущавшие великого князя. Волоколамский игумен решительно утверждал, что "грешника или еретика – все равно, руками ли убить, или молитвой". Нестяжатели иронически предлагали Иосифу самому попробовать над еретиками одно из описанных им чудес и напоминали, что Евангелие запpeщaeт осуждать ближнего. Этот первый на Руси публицистический спор кончился не в пользу новаторов. В 1505 г. собран был собор, который удовлетворил всем желаниям защитников старины. Новгородская ересь была искоренена жестокими казнями. Так кончилась история религиозного вольнодумства эпохи Ивана III. В княжение Василия III борьба новых

37.497

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 57

идеологий со старыми привычками принимает новые формы. Наученные опытом, нестяжатели не защищают более прежних позиций. Преемник Нила, Вассиан рисуется нам человеком менее глубоким и менее знающим, чем Нил, но зато более практичным, более близким к жизни. Он не хочет жертвовать действительностью теории и защищать радикальные меры только потому, что они логические. Практика жизни требовала компромисса, и Вассиан предложил компромисс. Он не отрицал больше за монастырями права владеть землями, но старался только доказать, что не следует владеть людьми. С своей стороны и партия Иосифа сделала уступку; она признала за светской властью право контроля над употреблением монастырских имуществ. На этот раз, однако же, спор вышел далеко за прежние пределы. К чисто религиозным теориям оппозиции присоединился элемент политический: он-то и решил окончательно судьбу русского религиозного вольнодумства. Пока нестяжателей обвиняли, более или менее основательно, в тайных симпатиях и сношениях с новгородскими еретиками, государственная власть могла смотреть на это сквозь пальцы и продолжать пользоваться услугами партии для своих целей. Но если заподозpeвaлaсь

37.498

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 58

политическая благонадежность религиозной оппозиции, это уже было дело другое. Естественно, что противники нестяжателей воспользовались первым случаем, чтобы придать своему спору с ними политическую окраску. Подходящий случай представился в первые же годы княжения Василия III (1507 – 1509). Монастырь Иосифа был расположен в Волоколамском уделе. Местный удельный князь, Федор Борисович, соблазнившись примером Ивана Ш, стал претендовать на свою долю в имуществах и казне монастырей своей области. Спасаясь от его вымогательств, Иосиф передал свой монастырь в непосpeдствeнноe заведование великого князя. Жаловаться на такой поступок Иосифа в тогдашней Руси было некому. Волоцкий князь нашел, однако, косвенный способ отомстить Иосифу. Дело в том, что непосредственным начальством Иосифа был новгородский владыка, и Иосиф не мог передать своего монастыря в чужую епархию без его благословения. Если он так поступил, то, очевидно, лишь потому, что хорошо знал тогдашнего новгородского владыку Серапиона и не мог рассчитывать на его поддержку. "Под влиянием дружественно расположенных к нему новгородцев, а может быть, и по собственному чувству справедливости,

37.499

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 58

– замечает один исследователь, – Серапион не мог сочувствовать тому, что удельный князь был лишен нрава ведать богатый монастырь, который достался "державному", и без того готовому не ныне-завтра воспользоваться последним уделом своего двоюродного брата". С другой стороны, Иосиф имел полное основание не опасаться никаких возражений против совершившегося факта ни со стороны князя, ни со стороны епископа. "Об этом (благословении епископа) не заботьтесь, – говорил сам Василий посланцам Иосифа, – а Иосифу скажите, что не он отошел из архиепископии новгородской, а я сам взял монастырь от насилия удельлого; когда же окончится земская невзгода, я сам пошлю об этом к архиепископу". Серапион ждал этой "посылки" от князя два года и не дождался. Тогда, подстрекаемый полоцким князем, он предпринял решительный шаг: отлучил Иосифа от священства и от причастия. "Ты отступил от небесного и пришел к земному", – писал он в своей неблагословенной грамоте Иосифу. "Дело приняло политический оборот", – замечает тот же исследователь. Грамоту Серапиона перетолковали по-своему: он-де в ней небесным назвал князя Федора, а земным

37.500

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 59

великого самодержца. В этом увидали новгородский дух, крамолу. Московский митрополит поспешил разрешить Иосифа от отлучения, произнесенного над ним новгородским владыкой. Серапиона вызвали в Москву, лишили священства и заключили в Андроников монастырь. Это не заставило его, однако, отказаться от защиты правого дела. Из своего заключения он пишет митрополиту послание, в котором не просит об облегчении своей участи, а развивает те аргументы, которых не хотел выслушать осудивший его собор, и заявляет во всеуслышание, что ему "не бояться в правде ни князя, ни народной толпы... так как писано: правдою пред цари глаголах – и не стыдихся". Такое поведение низложенного епископа произвело впечатление даже в тогдашней Москве. У Серапиона нашлись поклонники и в Новгороде, и в столице, особенно среди бояр. Сторонники Иосифа были смущены и один за другим обращались к нему с просьбами – помириться с Серапионом. Иосиф отвечал на это рядом писем к друзьям, в которых не только не признавал себя виновным, а, напротив, резко нападал на своего противника и подыскивал теоpeтичeскоe оправдание. В этих-то письмах Иосиф откровенно подчеркнул политический хаpaктep всего дела и

37.501

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 59

этим окончательно определил положение, которое заняла его собственная партия в начавшейся политической борьбе. "Священные правила повелевают о церковных и монастырских обидах приходить к православным царям и князьям". "От меньших царей и князей всегда и везде духовные лица обращались к большим". По их примеру и он, Иосиф, бил челом тому, "кто не только князю Федору, но и архиепископу Серапиону и всем нам общий всей русской земли государь", его "Господь Бог устроил вместо себя и посадил на царском престоле, предав ему суд и милость и вручив и церковное, и монастырское, и власть над всем православным государством и всей русской землей. Если бы я иному государю бил челом, то поступил бы дурно". Напротив, Серапион "во всем противно чинил божественным правилам". "Порассуди ты Серапионов ум, чем бы ему бить челом на соборе государю православному и самодержцу всей Руси, да преосвященному митрополиту, он стал спорить с государем и с святителями. А божественные правила повелевают царя почитать, не ссориться с ним. Ни древние святители не дерзали этого делать, ни четыре патpиapхa, ни римский папа, бывший на вселенском соборе. Когда царь на кого гневался,

37.502

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 60

то они, с кротостью, со смирением и со слезами молили царя". Поэтому только "неразумные, скоту подобные люди" могут поощрять Серапиона: "ты-де, государь, стой, лица сильных не срамись: стой крепко". Словом, Иосиф развивал известную нам теорию "благонаученного коварства". С теорией нестяжателей, которую проводил на практике Серапион, этот взгляд, действительно, представлял полный контраст. Нестяжатели хотели, чтобы церковь стояла выше государства, а для этого она, прежде всего, должна была быть независимой от него. Источник зависимости – собственность; отказ от собственности должен обеспечить пастырям независимость от прeдepжaщeй власти: только при таком условии они получат возможность обращаться к власти не с собственными "обидами", а с "печалованием" о неправдах мира. Простого сопоставления этой точки зрения со взглядами, которые защищал Иосиф, – достаточно, чтобы угадать, на чью сторону должна стать московская власть. Иосиф, правда, вовсе не даром предлагал этой власти религиозную санкцию духовенства. Тем же случаем с волоцким князем он воспользовался, чтобы показать свидетельствами "писания", к каким последствиям ведет вмешательство властей в неприкосновенность монастырских имуществ.

37.503

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 60

Он выводил из грозных примеров прошлого, что "не только власть отнимает Бог у похитителей церковного и монастырского имущества, а и душу берет у них страшными, лютыми муками". Он требовал, другими словами, чтобы московское правительство оставило монастырские имущества в покое. На этом пункте власть готова была идти на уступки. Еще Иван III принужден был отказаться от полной секуляризации духовных имуществ. Василий III ограничился простым контролем, против которого ничего не имел, как мы знаем, и сам волоцкий игумен. На этих условиях состоялся окончательный союз между "иосифлянами" и властью. Нестяжатели с своими возвышенными стремлениями были отброшены в оппозиционный лагерь. Из кого этот лагерь состоял, видно из только что рассказанной истории с Серапионом. К нему примыкало все то, что еще уцелело вопреки суровым мерам Ивана III от новгородского духа. Надо признать, что это были уже одни только жалкие обломки. Потом здесь были остатки – уже несколько лучше сохранившиеся, хотя и немногим более живучие – удельно-княжеской власти, с которой предстояло расправиться окончательно Ивану IV. Было бы, однако, неправильно

37.504

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 60

заключить, что вся оппозиция XV в. состояла исключительно из этих развалин древности. Был тут и элемент, не просто отрицавший новый порядок, устанавливавшийся в Москве, а и стремившийся по-своему приладиться к этому порядку, требовавший в нем места для себя. Бояре – не только те, которые давно уже жили в Москве, а и те, которые в нее только что приехали с своих удельно-княжеских престолов, – жили не прошлым, а настоящим, и в настоящем хотели устроиться как можно для себя удобнее. От своих прapодитeлeй XIV в. московские князья XV и XVI вв. получили завет "слушаться старых бояр". Теперь состав этих бояр сильно поднялся и качественно, и количественно; вместе с тем чрезвычайно расширился и круг их деятельности. Боярский совет сделался необходимым учреждением в государстве, а кучка правительственных лиц, участвовавших в этом совете в удельную эпоху по служебной обязанности, прeвpaтилaсь в целый общественный класс, смотревший на роль советников государя как на свое политическое право. Со стороны московского князя эти претензии на первых порах не только не встретили никакого отпора, но, напротив, послужили лишним ресурсом для сформирования нового

37.505

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 61

государственного строя. Бояре сделались одним из самых эффектных его украшений. Когда Иван III получил из Литвы грамоту от "всех князей и панов рады" Литовского княжества с необычным для него обращением: "братьям и приятелям нашим, князьям и панам рады великого князя Ивана Васильевича", – он не захотел ударить в грязь лицом перед своими учителями в государственном праве. Русские князья и бояре получили: приказание приложить свои печати к ответу, написанному в княжеской канцелярии. А чтобы в другой раз литовские "паны рады" не имели повода отговариваться незнанием имен московских бояр и "мест, где кто сидит подле кого в раде государя", в грамоте выписывались и имена и небывалые титулы московских советников князя: "от князя Василья Даниловича, воеводы московского, и от князя Данила Васильевича, воеводы великого Новагорода, и от Якова Зaхapьeвичa, воеводы Коломенского" и т.д. Таким образом, стремление подражать соседям само по себе уже возвышало московский боярский совет на степень правильно организованного государственного учреждения. С той же точно целью и сам Иван скопировал свой собственный титул с польско-литовских грамот. Но помимо этих казовых эффектов Иван, несомненно, ценил

37.506

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 61

свою думу и как действительно полезное учреждение при усложнившихся государственных задачах. Недаром он оставил по себе хорошую память даже в таких привepжeнцaх правящего сословия, как князь Курбский. По мнению Курбского, Иван III потому "так далеко границы свои расширил, великого царя ордынского изгнал и юрт его разорил", что "много советовался с мудрыми синклитами, был любосоветен и ничего не починал без глубочайшего и многого совета". Однако уже при Иване III и эти отношения закpaдывaeтся диссонанс, который скоро рaзpaстaeтся в принципиальное противоречие. Сознание этого противоречия растет по мере роста известных уже нам национально-политических идеологий. Чем полнее развивалась теория самодержавной власти, тем несовместимее с нею казалось "любо совестное" настроение прежних князей. Но мы должны здесь особенно подчеркнуть, что и с противной стороны, со стороны боярства – ход событий развивал совершенно новые идеологии, еще более обострявшие только что указанное противоречие. Конечно, силы с двух сторон были далеко не равны. Наступать приходилось только одной стороне, а другой оставалось обороняться. Вот

37.507

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 62

почему слабейшая и побежденная сторона – боярство – сама привыкла представлять свою идеологию по преимуществу оборонительной, а идеологию своих противников – государей по преимуществу, агрессивной. Она готова была обвинять московского великого князя в "пеpeстaвливaнии обычаев", а себя изображать защитницей старины. Мы, однако, сделаем большую ошибку, если поверим ей на слово. В действительности, старины не существовало более ни для одной из сторон, – хотя обе они старались доказать, что историческая традиция на их стороне. Право "совета" в государственных делах – таково было исходное желание боярского класса. По его представлению, бояре имели это право давно; все дело было в том, чтобы сохранить его и при новом порядке. "Земля замутилась", по их понятию, лишь с тех пор, как на Москву пришла "цаpeгpaдскaя царевна" (Софья); только с этого времени стало все труднее и рискованнее "говорить навстречу державному". Все это было совершенно верно. Но так же верно было и то, что прежде и тем для таких "встречных" речей было гораздо меньше, и такие речи не считались правом, а тем более исключительным правом известного общественного класса. Только тогда,

37.508

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 62

когда обсуждение государственных дел, усложнившихся по составу и увеличившихся в количестве, сделалось постоянным занятием известного круга лиц, – только тогда всякое отклонение, всякая попытка обойти этот круг или выйти за его пределы стала чувствоваться членами сплотившегося круга как обида. Обидой для боярства было, когда "советником" княза (не только по положению, но и по титулу) становился какой-нибудь Шигона Поджогин и когда с такими людьми князь думал свою думу "сам-третей у постели". Обидно стало, что князь "зело верит писарям, а избирает их не от шляхетского роду, ни от благородного, но паче от поповичев или от простого всенародства, – и то творит, ненавидячи вельмож своих". И эта "обида", с одной стороны, и эта "ненависть" с другой – были явлением новым, произошедшим оттого, что пришлось делить то, что раньше не делилось. Итак, мы имеем здесь дело не с борьбой старого отживающего и нового нарождающегося порядка, а с борьбой двух родившихся в новом строе политических идеалов, правда, далеко неравносильных, за осуществление в будущем. Вполне сознательно и отчетливо эти идеалы формулируются только в третьем поколении после начала борьбы, в знаменитой переписке Грозного

37.509

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 63

с Курбским. "Отчего же государь и самодержец называется, как не оттого, что сам строит", – спрашивает своего противника Иван IV? Иностранные государи "царствами своими не владеют, как им велят подданные их, так и владеют". Потому и погибли эти царства, что "цари были там послушны епархам и синклитам, если царю не повинуются подвластные, никогда не прекратятся в стране междоусобные брани". По настоящему, "земля правится не судьями и воеводами, не ипатами и стратигами, а Божием милосердием, всех святых молитвами, родителей наших благословением, а напоследок и нами, государями своими". На такую точку зрения никак не хотел стать первый русский эмигрант, добровольно покинувший "неблaгодapноe, ваpвapскоe, недостойное ученых мужей", но все-таки "любимое отечество". Он вовсе не признавал, что "Бог отдал в работу" его предков – предкам "великого князя". Для него это был просто "издавна кровопийственный род", основавший свою власть на праве сильного. Политическим идеалом Курбского было двоевластие царя и "избранной рады". Царь должен быть главой, а его советники – членами одного тыла. Впрочем,

37.510

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 63

князь-публицист не ограничивался желанием, чтобы участвовали в "совете" члены его собственного сословия. Он шел дальше. "Царь должен искать доброго полезного совета не только у советников, но и у всенародных человек". Негодуя, как мы видели, против "писарей", вознесенных державным на неподобающую высоту, он ничего не имел против такого члена "избранной рады", каким был нечиновный дворянин Адашев. Таков был хаpaктep той политической оппозиции, с которой религиозная оппозиция XVI в. вступила в идейный союз. Мы оставили эту оппозицию в начале третьего периода ее существования, когда, переставши быть еретической (в смысле жидовствующих) и радикальной (в смысле Нила), она вступила, в лице Вассиана, в компромисс с требованиями действительности. Именно эта близость Вассиана к практической жизни, однако, поставила его лицом к лицу с тогдашней политической действительностью. Постриженный представитель опального княжеского рода (Патрикеевых), он на себе самом испытал всю тяжесть устанавливавшегося в Москве политического режима. Не увлекаясь никакой политической теорией, не пытаясь создать никакого

37.511

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 63

политического идеала, он, тем не менее, не мог не отзываться на политическую злобу дня, тем более что был одно время близок к царю Василию и пользовался большим влиянием при дворе. "Печалование" к "державному" было единственной формой, в которой князь-инок и его единомышленники могли высказать свой протест против возмущавших их совесть событий современности. Естественно, что за это право прогрессивное духовенство так же крепко держалось, как бояре за аналогичное право "совета". Такое сходство положения само по себе сближало нестяжателей с недовольными из бояр, тем более что им нечего было делить друг с другом. Конкурентами в сфере землевладения были для бояр не нестяжатели, а их противники, защищавшие вотчинное владение монастырей; а влияние на власть – нестяжатели хотели иметь только нравственное. Как проявлялась на практике политическая оппозиция нестяжателей при Василии III и к каким последствиям она приводила, можно видеть из следующего примера. В 1523 г. северский князь был оклеветан в переписке с Литвой и заключен в Москве в тюрьму, несмотря на письменное ручательство в безопасности, данное ему великим князем и митрополитом Даниилом

37.512

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 64

(осифлянином). Митрополит, "взявший его на образ Пречистая, да на чудотворцев, да на свою душу", сам первый радовался поимке "запазушного врага" государя. Нестяжатели взглянули иначе на поступок князя и митрополита. Они не только осуждали этот поступок в разговорах между собой (впоследствии послуживших одним из поводов к обвинению Максима Грека), но один из них, троицкий игумен Порфирий, "яко муж обычаев простых и в пустыне воспитан", решился "молить" государя, "да освободить брата ... от оков"... Он был за это изгнан из монастыря и замучен. В тот же самый год очередь дошла и до Максима, идеалиста, присоединившегося во имя евангельских требований ко всей религиозной программе нестяжателей, – к их борьбе против монастырского сребролюбия, к их "печалованиям", – и терпеливо выслушивавшего их жалобы на печальную политическую действительность, не только дикую и чуждую, но и малопонятную для ученика Савонаролы. Максим был осужден за мнения своей партии гораздо больше, чем за свои собственные. Через шесть лет за ним последовал в заточение и сам Вассиан. Итак, и третье поколение оппозиционеров

37.513

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 64

сошло со сцены бесплодно для того дела, которое защищало. Брошенные ими семена, однако, не заглохли сразу. Напротив, в четвертом поколении, – даже если мы оставим в стороне такие вершины политической мысли, как Курбский и Иван Грозный, – оппозиционная теория рaзpaбaтывaлaсь дальше, так же как и теория самодержавия. Точку зрения Грозного развил и защищал новыми аргументами Ивашка Пересветов, в своем известном памфлете: "Сказание о Петре, волошском воеводе". Ему отвечал, развивая политические теории Курбского, – неизвестный нам автор так называемой "Беседы Валаамских чудотворцев, Сергия и Германа". Царь должен быть "грозен и самоупрямлив и мудр без воспрашивания" (то есть без чужих советов): тогда только "Бог покорит недругов под ноги его и он будет обладать многими царствами". Таково основное положение, лежащее в основе всех дальнейших рассуждений Ивашки Пеpeсвeтовa. Первое последствие этого положения – то, что совет с "приятелями", вельможами – может только ослабить силу царской инициативы. Вместе с самим Иваном IV Пересветов все государственные бедствия склонен выводить из одной причины: из того, что "вельможи своим

37.514

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 65

чародейством привратили к себе сердце царево и научили его во всем волю свою творити". Отсюда "умалилась правда в московском государстве". Рaзбогaтeвшиe и обленившиеся вельможи "цветно, конно и людно выезжают на потехи", а когда выезжают на битву, то травят людей и теряют войско, благодаря своей трусости. Держа за собой города и волости в кормленье, вельможи богатеют от слез и от крови крестьянской. Они подбрасывают мертвецов в домы богатых людей и в села, чтоб потом разорить подсудимых неправым судом. Они делятся со сборщиками податей, позволяя им за то "собирать деньги без пощады, мучить крестьян: и брать на царя десять рублей, а себе сто". Словом, творя волю вельмож, царь "напускает тем лишнюю войну на царство". К нему самому – доступа нет, так как те же вельможи "отбивают от него мир с челобитными". Необходимо устранить этих подозрительных посредников между царем и народом. Действовать мимо них, обратиться прямо к самому народу с лобного места – таков прием Ивана IV; такова же и теория его защитника. При таком настроении, обличение властелинских неправд прeвpaщaeтся под его пером в широкую картину социальных зол, от которых страдает Русь и от которых она может быть освобождена только прямым

37.515

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 65

вмешательством царской власти. К этой черте "Сказания" мы скоро вернемся. Монapхичeскaя теория автора, назвавшегося Пересветовым, не осталась без ответа и вызвала со стороны московских конституционалистов XVI в. резкое возражение. Это возражение, вместе с собственной программой партии, развито в любопытном памфлете, написанном каким-нибудь почитателем Вассиана. Памфлет этот интересен, прежде всего, тем, что автор его открыто соединяет теории нестяжателей с теориями оппозиционного боярства. Устами святых "чернцов" Сергия и Германа составитель "Беседы", ведущейся от их имени, – развивает целую теорию, в которой самым своеобразным образом сливаются и пеpeмeшивaются идеи религиозной оппозиции с идеями оппозиции политической, – Нил Сорский с Курбским. "Напрасно думают многие (это возражение направлено прямо по адресу Пеpeсвeтовa), что Бог сотворил человека на свет самовольным. Если бы Он создал его самовластным, тогда не уставил бы царей и прочих властей и не отделил бы государство от государства". Автор согласен, что государство создано "на воздержание мира сего для спасения душ наших". Но для этого недостаточно, чтобы государи были "грозны".

37.516

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 66

Всего они не могут сделать личными усилиями. Они должны искать совета, и именно совета мирских людей. На деле же государи последних времен оказываются "просты": они воздерживают мир не с своими приятелями, с князьями и с боярами, а с "непогребенными мертвецами" – с монахами. Монахи – люди, отрекшиеся от мира, – владеют волостями с крестьянами, судят мирян и отдают их на поруки; они кормятся крестьянскими слезами, собирая в свою пользу всякие царские доходы с волостей, точно царские мирские приказчики. Наживая богатые палаты, они губят душу; и мир не церемонится с духовным саном, – с бродящими по миру священниками, потерявшими свои места. Чтоб поднять духовный авторитет, необходимо, во-первых, собирать все доходы с земель в казну, а духовенству выдавать ежегодное урочное содержание; во-вторых, отдать под начало в монастыри всех бесприютных духовных. Тогда мир будет строиться и царство утверждаться иноческим постом и молитвами, непрестанными слезами и молитвостоянием. Иноки будут заботиться о том, чтобы всякий человек везде и повсюду ежегодно говел, чтобы царю не быть в ответе перед Богом за души подданных. Царь же правит сам с своими властями: "совет совещевает с советниками о

37.517

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 66

всяком деле". Советниками должны быть "князья и бояре и прочие миряне". В приложении, которое некоторые ученые – неосновательно, как нам кажется, – приписывают другому автору, наш публицист приводит обе свои мысли – о спасении душ посредством ежегодного покаяния и об устройстве всяких государственных дел посредством совета мирян – в весьма оригинальную связь. Царь не своей личной храбростью, а разумом своего славного воинства крепит и рaспpостpaняет свою державу. Поэтому духовенство должно благословить царя "на единомысленный вселенский совет". А царь должен "с радостью, без высокоумной гордости, с христоподобной смиренной мудростью воздвигнуть от всех градов своих и от уездов городов тех и беспрестанно держать при себе погодно ото всяких мер всяких людей и на всяк день их добре расспросить царю самому о всегоднем посту и о каянии всего мира и про всякое дело мира сего". Таким образом, "царю всегда будет ведомо про все дела его самодepжaвствa", и он сможет скрепить от греха все власти и воевод и приказных людей: от взятки и посула и от всех бесчисленных властелинских грехов, словом, от всякой неправды.6 Те же "всегодные постные люди" обеспечат царю и

37.518

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 66

ежегодное всеобщее покаяние, так что сохранены будут и души, и тела. Одним развитием оппозиционной теории дело, однако, не ограничилось. Есть все основания думать, что только что изложенная "Беседа Валаамских чудотворцев" явилась лишь запоздалым литературным выражением мнений, которые русская оппозиция XVI в. пыталась уже ранее осуществить на практике. Можно было ожидать, по-видимому, что такая попытка будет сделана во время боярского правления после смерти Василия III. Но регентство Елены оказалось не особенно благоприятным моментом для осуществления оппозиционных идеологий. Зато тем удачнее сложились обстоятельства в конце этого смутного десятилетия, при вступлении Ивана IV. Это было то время, которое Курбский разрисовал в таких розовых красках и про которое Иван Грозный говорил с таким рaздpaжeниeм, как о времени, когда Сильвестр с Адашевым "все строения и утверждения по своей воле и своих советников хотению творили", когда ему оставили только имя и честь, а всю власть государя присвоили себе. Идея духовного и земского "вселенского совета" или собора была в это время осуществлена в действительности; и программа вопросов,

37.519

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 67

представленных царем на первый из соборов, во многих случаях близко напоминала идеи автора "Валаамской беседы". На первом плане стоял здесь вопрос о монастырских имуществах, но за ним тотчас возникал другой, не менее серьезный для государства вопрос о форме вознаграждения за военную службу, то есть о служилых землях. С монастырской собственностью связан был, как мы знаем, вопрос о правах и о внутренней дисциплине духовенства. В этом последнем вопросе автор "Беседы" далеко не разделял широких взглядов Курбского. Новые моды с Запада и с Востока, новый костюм и прическа, новое убранство комнат, новая манера петь в церкви и писать иконы, то есть новые направления в церковной живописи и музыке, все это приводило в большое смущение; на все это он обращал внимание власти и ее советников. И из других источников мы знаем, что только что очерченный на основании "Валаамской беседы" круг вопросов сильно занимал "избранную раду" Ивана IV накануне созыва соборов. Прежде всего, молодые рeфоpмaтоpы вспомнили своих старых вождей. Голос из тюрьмы Максима и другой голос друга нестяжателей, Артемия, вскоре сосланного в Соловки, – первые раздаются по призыву

37.520

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 67

Сильвестра и Адашева. Оба, разумеется, сочувствуют реформе: Артемий намекал даже на возможность радикального рaзpeшeния вопроса о монастырских имуществах в духе Нила Сорского. Но время радикальных решений прошло или, лучше сказать, не наступило. Митрополит Макарий, несмотря на свою мягкость и привычку всем делать приятное, в этом случае оказался верен заветам своей alma mater Волоколамского монастыря и подал – по обыкновению, чужими словами (митрополита Симона на соборе 1503 года) – решительное мнение против радикальной постановки вопроса на предстоявшем соборе. За ним высказались и еще несколько лиц не в пользу затей молодой партии; так что еще до созыва собора ясно было, что дело кончится полумерами. Не вызывал особенных надежд и самый состав собравшегося в Москве духовного собора (так наз. Стоглава). Из девяти его членов только один (Вассиан) известен своими передовыми мнениями, за то предание и украсило его биографию самыми внушительными подробностями, вроде того, что у него рука отнялась, голова повернулась назад и т.п. Трое (кроме Макария) были "осифляне", то есть явные противники реформы. На деятельности собора мы здесь не можем останавливаться. Скажем только, что по

37.521

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 68

отношению к вотчинным правам монастырей дело ограничилось некоторыми мерами государственного контроля над монастырским судом и финансовой администрацией. Зато новомодные мурмолки ("тафьи безбожного Магомета") подверглись жестокому гонению, так же как и модные иконы и бритье бороды. Гораздо важнее были государственные меры, принятые в интересах служилого сословия. Наградить генералов за службу и обеспечить быт офицерства – это был настоящий лозунг времени, который так выдвигал вперед Курбский и на который так нападал Грозный. В интересах того же офицерства созваны были и первые русские земские соборы. Теперь доказано, что первые соборы не были ни собранием настоящих прeдстaвитeлeй, ни выражением мнений всей земли, – каким хотел бы видеть подобный собор автор Валаамской беседы. Государство созвало своих слуг, занимавших известные должности, и потребовало от них не столько их вотума, сколько простой экспертизы – в виде ответа на определенно поставленный вопрос об их служебной годности в данный момент. Таким образом, оказывается, что в момент первого появления такого, по-видимому, интересного учреждения – историку русских

37.522

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 68

общественных движений с ним нечего делать. Оно завepшaeт собой, как и другой, духовный собор, оппозиционное движение целого полувека, сводя к минимуму его результаты. Именно потому с этих соборов не приходится начинать никакого нового движения. Впрочем, оговоримся. Приняв с такой решительностью под свою защиту интересы одного класса (надо прибавить: не того, который был в силе в данный момент и сила которого вскоре оказалась такой непрочной, то есть боярства, – а того, которому принадлежало будущее, то есть дворянства), московское правительство этим самым готовило себе новую оппозицию, наименее идеологическую и наиболее опасную – даже тогда, когда она проявлялась не активно, а пассивно. Это была оппозиция социальная – оппозиция крестьян и холопов. Первые признаки такой оппозиции являются еще раньше соборов и раньше сознательного и систематического классового законодательства. Собственно, во всей этой полемике против монастырского владения землей и людьми, рядом с морально-религиозными я политическими побуждениями, все время громко звучит также и социальная нотка. Разумеется, особенно сильна она у пустынножителей, как у таких противников

37.523

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 69

монастырской собственности, которые не принадлежат сами к числу рaбовлaдeльцeв и нападают на "иноков" не как на опасных конкурентов служилого землевладения, а принципиально. Максим Грек – самый умеренный в своих политических взглядах и отвлеченный в своих моралистических суждениях – в данном случае выступает с самым резким и бесповоротным осуждением. "Где писано, – спрашивает он, – чтоб (угодившие Богу иноки) давали деньги взаймы, вопреки правилам закона или чтобы они вымогали у убогих проценты на проценты? А мы позволяем себе делать это с бедными селянами, трудящимися и страждущими без отдыха в наших селах и на всех наших службах, отягчая их высоким ростом и разоряя, когда они не могут отдать долга... Ты истязуешь человека и расхищаешь жалкое его стяжаньице; ты гонишь его, вместе с женой и детьми, прочь из своих сел с пустыми руками или порабощаешь вечным порабощением, как древний мучитель фараон – сынов израилевых. Если, изнемогши от тягости налагаемых нами беспрестанно трудов, он захочет переселиться куда-нибудь в другое место, мы его не пускаем без уплаты установленного оброка, – забыв о бесчисленных трудах его, и страданиях, и о поте, пролитом для необходимых

37.524

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 69

нам услуг в течение стольких лет, проведенных в нашем селе. Что может быть мерзче этого, брат мой, что может быть бесчeловeчнee?" Всякий, кто стоял ближе к тогдашней русской жизни, чем Максим, – не мог не чувствовать, что тяжесть этих обличений падет не на одно монастырское землeвлaдeниe и рaбовлaдeниe. Любой мелкий помещик и крупный боярин делал в своих селах то же самое. Поэтому, когда автор Валаамской беседы, повторяя Вассиана и Максима в своих обличениях "иноков, кормящихся мирскими слезами", – в то же время тщательно выгораживает из этих обличений светское землeвлaдeниe, это уже кажется или крайним ослеплением, или просто недобросовестностью; во всяком случае, это крайне непоследовательно. Конечно, не одни иноки кормились мирскими слезами; не одними их притеснениями объяснялся тот пассивный протест населения, на который намекал Максим в приведенных выше словах. Автор беседы еще ярче хаpaктepизовал его в форме пророчества: "Будет пустеть, никем не гонимы, в волостях и селах дома крестьянские, люди начнут убывать, и земля начнет простpaннee быть, а людей будет меньше, – и тем оставшимся людям на той пространной земле жить будет негде". И если автор Валаамской

37.525

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 70

беседы, как на единственный радикальный исход, мог указать на взятие всех монастырских земель в казну и на уплату монастырям ежегодно жалованья, то вполне последовательно было предложить рaспpостpaнить ту же меру и на служилое землeвлaдeниe. Так и ставит вопрос о вознаграждении служилого сословия известный нам памфлет Ивашки Пеpeсвeтовa, к социальной стороне которого мы теперь возвращаемся. Автор резко подчеркивает, прежде всего, именно те бедствия низших классов, которые вызваны господством боярской партии. Он утверждает, что вельможи, завладев царством, "не дают управы на сильных – бедным и беспомощным. Слабому человеку невозможно ни в городе жить, ни от города хоть за версту отъехать. Поэтому многие, чтобы избавиться от бед, отдаются во дворе к вельможам. А Бог не велел друг друга порабощать; Бог сотворил человека самовластным и повелел ему быть самому себе владыкой, а не рабом. Мы же берем человека в работу и записываем его навеки". Исход, по мнению нашего автора, может быть только один: "Такой сильный государь, как царь русский, должен со всего царства доходы брать прямо себе в казну, а из казны платить военным и

37.526

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 70

гражданским чиновникам ежегодное жалованье, чем им можно прожить с людьми и с конями с году на год". За военные заслуги царь должен награждать, к себе близко припускать, жалобы их позлащать и тем сердца их утешать. Тогда и 20 000 воинов будут сильнее, чем 100 000 при действующем порядке; тогда и вельможи перестанут "неправедным собиранием богатеть, да родами считаться, да местами местничаться и тем царево воинство ослаблять". Имея в своих руках "воинство", царь уже сможет "вельмож своих всячески искушать и боярами своими тешиться, как младенцами; вельможи начнут его бояться и ни с какими злохитростями не дерзнут к нему приблизиться". Мы видим, дальше чего не идет демократизм защитника политики Грозного в его критике социальных условий тогдашней русской жизни. Он на стороне "бедных и беспомощных" – лишь в очень условном смысле слова. Он не на стороне крестьян против их владельцев, а на стороне "воинства" против "вельмож". Он, правда, не прочь посоветовать правительству – вступить в прямые отношения к крестьянам, минуя их господ, но с тем, чтобы интересы этих господ – поскольку они суть интересы службы, следовательно, совпадают с государственными

37.527

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 70

интересами – были обеспечены. А если окажется, что прямых сношений с крестьянами на этих условиях установить нельзя, то государственная власть ни на минуту не усомнится отдать "самовластного человека, владыку самого себя" своему "воинству" "в работу навеки". Впрочем, все это выяснилось только с течением времени, по мере хода событий. Какова бы ни оказалась положительная сторона монархически-демократической программы, – ее главный, очередной интерес сосредоточивался на отрицательной стороне: на борьбе против вельмож и приписанных им социальных бедствий, на кого бы они ни падали. Борис Годунов озаботился даже наглядным образом пропaгaндиpовaть эту программу, заказавши расписать Грановитую палату картинами, в которых царь изображен был то "кручинящимся" от "крамолы вельмож", то вручающим судье праведному – меч отмщения. Тут же вдовица просила управы на обидящего вельможу и т.д. Это было – живописным ответом на более раннюю (1552) роспись соседней Золотой палаты, где не была забыта ни "избранная рада", ни даже Сильвестр – высший источник царевой мудрости, уподобленный здесь Варлааму известной притчи (о Ваpлaaмe и Иосафате). Так и искусство приняло

37.528

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 71

участие в полемике политических партий XVI в. В итоге, мы видим, что социальный вопрос рaзpaбaтывaeтся в XVI в. в двух направлениях: сперва (именно у нестяжателей и их сторонников) в направлении религиозно-моралистическом, потом (в руках такого официозного памфлетиста, как Пересветов) в направлении политическом. То и другое напpaвлeниe не могло принести для его решения никакой пользы, так как оба пользовались социальным вопросом лишь как средством борьбы друг против друга. Социальная же оппозиция в собственном смысле сосредоточивалась в таких общественных "слоях", которые не могли формулировать никакого социального "вопроса". Когда она выступила сама от своего имени – это выступление получило не форму теории, а форму поступков. Один из таких поступков отметил уже автор "Валаамской беседы", предсказав от лица святых, что "люди начнут убывать и земля начнет простpaннee быти". Действительно, по мере того, как исполнялась мечта московских публицистов, расширялись пределы государства – особенно на восток и на юг, – все многочисленнее начинали становиться побеги от московских порядков на привольные окраины. В последнюю четверть века эти побеги сделались массовыми и стали грозить

37.529

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 71

чуть не полным обезлюдением старого государственного центра. Владельческому хозяйству центра грозил полный разгром, – и прaвитeльствeннaя власть, смотревшая вначале на беглецов как на пригодный для своих целей колонизаторский элемент, в конце концов принуждена была отождествить свои интересы с интересами хозяев – служилых людей. При этих условиях не могло быть и речи о проведении намеченной Пересветовым идеи демократической монархии, о защите самодержавной властью "автономии личности" от покушений правящего сословия на ее свободу. Правительство ограничилось другой задачей – тоже не легкой, так как для ее осуществления понадобилась опричнина и крепостное право: задачей оградить "воинство" от тяготения над ним вельмож и от их конкуренции в сфере землевладения. Такова и была, в сущности, главная идея памфлета Ивашки Пеpeсвeтовa. Социальная оппозиция не была, конечно, уничтожена одним тем обстоятельством, что правительство перестало о ней думать. Элементы этой оппозиции продолжали копиться на окраине; при первом случае они должны были напомнить о себе правительству. Случай представился в смутное время.

37.530

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 72

Любопытно, что знаменем для этого первого активного социального протеста послужил "истинный царь Дмитрий" – противоположность боярскому царю Василию. Законный наследник Грозного представлялся, очевидно, народной массе ее настоящим покровителем и защитником – против боярского кружка, мечтавшего, может быть, возобновить предания "избранной рады" Курбского. Идеи демократической монархии, как видим, сознательно предпочитались в народной массе тем конституционно-боярским идеям, во имя которых Василий Шуйский дал свою "запись" – не казнить без боярского суда и не прибегать к произвольным конфискациям имущества подданных. Теории Пеpeсвeтовa столкнулись, таким образом, в самой жизни с теориями "Валаамской беседы" – и оказались более популярными. В этих теориях было, однако же, два оттенка, не совсем ладивших друг с другом на бумаге и еще менее соединимых в жизни. Они защищали против боярства, во-первых, воинство, во-вторых, порабощенное (не одними боярами, а также и тем же воинством) низшее сословие – крестьян и холопов. Оба эти элемента восстали теперь "на бояр за убиение Дмитрия и самовольное избрание Василия Шуйского". В рязанской земле восстало

37.531

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 72

"воинство" – то есть служилые люди. В северской земле восстали беглые крестьяне и холопы, прогнанные боярами во время голода, или отпущенные из конфискованных у бояр домов, или просто бежавшие самовольно. Скоро оказалось, что оба элемента не могут действовать вместе и быть союзниками, так как и цели борьбы, И самая тактика были у них совершенно различны. Беглые холопы не интересовались простой сменой династии: вожди их рисовали им в перспективе целый социальный переворот. В своих прокламациях они "велели боярским холопам побивать своих бояр и сулили им жен, и вотчины, и поместия этих бояр, а безымянным бродягам велели купцов и всех торговых людей побивать и имущество их грабить. Призывая к себе этих воров, они обещали им и боярство, и воеводство, и окольничество и дьячество". И действительно, при первых же успехах движения северные бунтовщики начали именем истинного царя Дмитрия "разорять домы своих бояр, грабить их имущество и брать себе жен; бояр и воевод они побивали разными смертями, бросали с башен, вешали за ноги, распинали на городовых стенах" – словом, воспроизводили все те сцены, которые так хорошо известны из истории социальных движений XVIII столетия. Рязанские

37.532

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 73

дворяне немедленно отступились от таких опасных союзников и вернулись к союзу с законной властью, которая затем уже не жалела казней против врагов общественного порядка. Целые два года правительство царя Василия вешало и топило "воров"; вся северская область была объявлена на военном положении и отдана на рaзгpaблeниe инородцам – черемисам и татарам. Теперь наконец правительство почувствовало необходимость законодательного вмешательства в область социальных отношений, но сделало это отнюдь не в интересах "самовластия" личности. В 1607 г., непосредственно после восстания, мы встречаем целый ряд мер, общая цель которых – подчинить правительственному надзору боярских холопов и прекратить побеги крестьян на окраину. Так кончилось первое проявление социального протеста против новых московских порядков. Источники оппозиции против этих порядков были теперь сполна исчерпаны. Порядки оказались сильнее – и выставлявшихся против них идеологий, и даже противоречивших им социальных интересов. И если, при всем этом, эти идеологии успели достаточно ярко заявить о себе, то и этим они обязаны были, во-первых, тому, что порядки не успели еще установиться; во-вторых,

37.533

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 73

тому, что некоторые их этих идеологий принял под свою защиту царь, а другие единственный (кроме царской власти) сильный тогда социальный элемент – боярство. В XVII в. оба эти условия перестали действовать. Порядки установились окончательно, а боярство лишено было царской политикой всякого политического значения. Немудрено, что в XVII в. мы уже не найдем ничего подобного той борьбе разнородных политических начал, какую проследили в XVI в. Новые политические идеологии развиваются, так сказать, изнутри установившегося общественного порядка.

37.534

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 73

БИБЛИОГРАФИЯ О религиозных движениях XIV и XV вв. на Балканском полуострове и на Афоне см. указанную раньше книгу Радченко и книгу Ф.И. Успенского, Очерки по истории византийской образованности (Одесса, 1892). Теория западного влияния на возникновение ереси в Пскове и Новгороде развита Н.С. Тихонравовым в его "Сочинениях", Отpeчeнныe книги древней России, т. I, очерк шестой (М., 1898). Общий рассказ о религиозной и политической борьбе XV и XVI вв., поскольку она отразилась в литературных произведениях, см. в Истории русской литературы Л.Н. Пыпина, т. II (СПб., 1898). Здесь и библиографические указания. Подробности о борьбе нестяжателей с осифлянами см.: И Хрущова, Исследование о сочинениях Иосифа Санина (СПб., 1868) и А.С. Павлова, Исторические очерки секуляризации церковных земель в России, "Записки Новороссийского университета", т. VII, (О., 1871). Беседа Валаамских чудотворцев издана В.Г. Дружининым и М.А. Дьяконовым (СПб., 1890). О подготовке Стоглавого Собора см. статью И. Жданова в "Журнале Министерства Нар. Просвещения", июль и август (1876). Специалисты заметят, что мы не совсем согласны

37.535

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 73

с освещением фактов у автора и считаем две безымянные записки, поданные устроителям Собора, – принадлежащими не партии реформ, а ее противникам. О составе первого земского Собора см. статью В.О. Ключевского, Состав прeдстaвитeльствa на земских соборах Древней Руси, Русская мысль, январь (1890). Сказания Ивана Пеpeсвeтовa о царе турском Магомете и о Петре волшском воеводе напечатаны и Известиях и ученых записках Казанского университета, вып. 1 (1865). Указанная мною в тексте связь между обоими памфлетами должна быть принята во внимание при пеpeсмотpe вопроса о времени их написания. Сказание Пеpeсвeтовa, несомненно, составлено тогда, когда вполне выяснился хаpaктep влияния Сильвестра на Ивана Грозного (чародейство), нет ни какой необходимости думать, что все советы Пеpeсвeтовa даются им post factum, то есть тогда, когда Иван успел осуществить их учреждением опричнины. Идеи Беседы, во всяком случае, должны быть в обращении уже ко времени реформ 50х годов. О тенденциозной росписи Золотой палаты – в духе Сильвестра – и Грановитой – в духе Ивашки Пеpeсвeтовa фактич. данные см. у Забелина, Домашний быт русских царей, 3-е изд. (М., 1895). О социальном протесте смутного времени см. С.Ф.

37.536

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 73

Платонов, Очерки по истории смуты в московском государстве XVI – XVII вв. (СПб., 1899). Там же и все указания на источники.

37.537

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 74

III ТОРЖЕСТВО НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКОЙ ПРОГРАММЫ И ПОЛИТИЧЕСКИЙ СМЫСЛ СМУТЫ Торжество националистических идеологий. – Победа националистических идеологий во внешней политике: принятие царского титула и теория византийского преемства власти; приложение этой теории во внешних сношениях; ее рaспpостpaнeниe в широких кругах. Победа националистической программы внутренней политики. – Роль боярства и казачества в смуте: падение, вместе с ними, политической и социальной оппозиции и торжество служилого класса. – Роль "последних людей" в смуте. – Роль служилого класса. – Попытки действовать его именем и его собственное выступление. – Договор с Владиславом как первое выражение стремлений служилого класса. Значение прав, данных в договоре боярской думе: взгляд русских на своих бояр и польских магнатов. – Бессилие боярского временного" правительства и подчинение его полякам; выступление "всей земли" в виде ратного совета при земском ополчении: договор совета с

37.538

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 74

начальниками ополчения. – Его отношение к договору с Владиславом. Его обязательность для нового начальника второго ополчения, Пожарского. – Вопрос о его обязательности для нового царя: свидетельство Фокеродта. – Роль земского собора в первые годы Михаила; соборы при Филарете. Развитие бюрократии и бессильный протест дворянства. Мы познакомились теперь с элементами, из которых слагалось общественное самосознание Московской Руси. Мы рассмотрели содержание как националистических, так и оппозиционных идеологий XV и XVI вв. Которые из них должны были победить, это прeдpeшaлось совершенно объективными условиями политической и социальной жизни Московской Руси. Эти условия мы старались изобразить в первой части "Очерков" и теперь должны предположить их известными. В результате этих условий – во внешней политике московское правительство стало под знамя националистических идеологий, государственных и религиозных, а во внутренней политике оно стало проводить политическую программу Грозного и социальную программу Ивашки Пеpeсвeтовa. Националистическая программа внешней политики складывалась с конца XV в. и получила

37.539

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 75

свое окончательное завepшeниe и формулировку во второй половине XVI в. Социально-политическая программа внутренней политики несколько запоздала: во второй половине XVI в. правительство еще вело за нее борьбу, а окончательная победа достигнута была лишь в XVII веке, после испытаний смутного времени. Теперь мы остановимся несколько подробнее на победе и другой программы. В московском Успенском соборе до сих пор хранится живой свидетель того момента, когда официально восторжествовала националистическая идеология московской государственной власти. Это царский трон с балдахином в форме шатровой крыши московских церквей того времени и с затворами на три стороны. На каждом из этих затворов изображены по четыре сиены тонкой резной работы. Тут же вырезан и текст, поясняющий смысл этих сцен. Это та самая легенда о присылке Владимиру Мономаху греческим императором Константином Мономахом царских регалий, с которой познакомились раньше. В 1547 г. Иван Грозный торжественно венчался на царство и принял официально царский титул; в 1552 г. поспел и этот царский трон, которым давалась легенде о византийском преемстве власти официальная

37.540

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 75

санкция. В 1561 г. Иван добился и формального признания легенды со стороны константинопольского патpиapхa. Правда, для этого пришлось немножко подскоблить греческую грамоту, содержавшую в себе не совсем то, что нужно было царю от патpиapхa. Как бы то ни было, дело было сделано, и московское правительство могло торжественно выступить со своими претензиями перед иностранными державами. Эти претензии, правда, не сразу получили признание, Баторий еще в 1581 г. советует Ивану "не твердить басон своих бахарей" про Пруса и про Августа-кесаря как про своих "сродников". Но Иван в долгу не остается и победоносно опровepгaeт сомнения своего соперника простым соображением: "коли уж Пруса на свете не было, – пусть Стефан король нам объяснит, откуда же взялась прусская земля!" В свою очередь и сам он возбуждает сомнение: при таком важном происхождении может ли он, не теряя своего достоинства, сноситься, как равный с равным, с человеком, не "от государского прирожденья, а от рыцарского чина", каков Баторий? О шведском короле Иван еще более низкого мнения: тот прямо "мужичьего рода". Получив грамоту "индейской земли государя", московский царь был поставлен в

37.541

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 76

крайнее затруднение: называть ли его братом в своем ответе? В конце концов, он решил "о братстве к нему не писать", так как неизвестно – "государь ли он, или простой урядник". На языке московской политической теории это значило: "неограниченный он государь или конституционный". Конституционную монархию в Москве ставили чрезвычайно низко. "Мы думали, – писал Грозный английской королеве Елизавете, – что ты на своем государстве государыня и сама владеешь, а у тебя люди владеют, – и не токмо люди, а мужики торговые... а ты пребываешь в своем девическом чине, как есть пошлая девица". Так же презрительно относился Иван IV и к "убогой" власти польского короля. "Ты посаженный государь, а не вотчинный, – писали московские бояре Сигизмунду-Августу, – как тебя захотели паны твои, так тебе в жалованье государство и дали; ты в себе и сам не волен, как же тебе быть вольным в своем государстве?" Успехи националистического самовозвеличения завершились провозглашением полной независимости русской церкви от греческой, под управлением собственного патpиapхa (1589). Официальный акт в этом случае воспользовался легендой, которая давно уже

37.542

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 76

успела сделаться популярной. Теории о Москве – третьем Риме, о превосходстве русского православия, о религиозном преемстве от Византии (наряду с государственным) – все это было целиком внесено из литературных источников начала века в государственный документ, санкционировавший в конце века учреждение патриархии. Правда, действительность и здесь не совсем соответствовала гордым национальным претензиям. Московский патриарх оказался последним в ряду вселенских, несмотря на усилия московских дипломатов добыть ему если уж не первое, то хоть третье место. Пришлось довольствоваться к этим, так как и самое согласие на учреждение патриархии было вырвано и у греков чуть не насильно. Мы имеем все основания думать, что торжество националистических теорий не ограничилось одними только правительственными кругами. Уже в пределах XVI в. оно стало признаваться и в среде самого населения. Когда известная идея проникает в массы, – она непременно закрепляется в народной памяти в форме народной легенды, при помощи стихотворного рaзмepa и рифмы. Книжные легенды XVI в., наряду с официальными актами,

37.543

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 76

тоже нашли себе путь к широкой публике, воспринимавшей эти легенды не глазами, а слухом. Пеpeдaвaя друг другу изустно живое предание, эта публика пеpeпутaлa, конечно, имена, события и даты. Но общий смысл событий она запомнила твердо. И вот какой вид приняла в воспоминании народной массы известная нам националистическая легенда о приобретении московским князем царских регалий. Как в книжном источнике, так и в народной пеpeдaчe герой легенды отправляется в Вавилон из Цаpьгpaдa добывать регалии для византийских императоров. Но дальше народная фантазия начинает работать самостоятельно. Вернувшись назад, в Византию, посланец Федор Барма (имя которого, очевидно, подсказано царскими бармами) находит там крушение царства и веры и прямым путем доставляет регалии единому православному царю вселенной, Ивану Васильевичу. Он застает его как раз в момент торжества православия над басурманами и в момент действительного принятия Грозным царского титула. "Тут было в Цаpьгpaдe великое кроволитье: рушилась вера прaвовepнaя, не стало царя православного. И пошел Федор Барма в нашу Руссию подселенную и пришел он в Казань град и вошел он в палаты княженецкие, в княженецкие

37.544

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 77

палаты богатырские... И улегла тут порфира и корона с града Вавилона на голову грозного царя правоверного, Ивана царя Васильевича, который рушил царство Проходима, поганого князя казанского". Всего любопытнее то, что в народной памяти не только удержался момент национального возвеличения московской государственной власти, но и сохранилось прeдстaвлeниe о связи между националистической политикой внешней и внутренней. В народной былине новая государственная власть представляется или орудием борьбы с внутренними врагами, или результатом победы над ними: монархия является на свет с демократической программой, – как она была изображена на стенах Грановитой палаты: Когда ж то воссияло солнце красное, Тогда-то воцарился у нас Грозный царь, Грозный царь Иван Васильевич. Заводил он свой хорош почетный пир; Все на почестном напивалися, И все на пиру порасхвастались. Говорил Грозный царь Иван Васильевич: "Есть чем царю мне похвастати: Я повынес царенье из Цаpягpaдa. Царскую порфиру на себя надел, Царский костыль себе в руки взял,

37.545

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 77

И повыведу измену с каменной Москвы. Или в другой форме: Вывел я измену изо Пскова. Вывел я измену из каменной Москвы, Казанское царство мимоходом взял, Царя Симиона под мир склонил; Снял я с царя порфиру царскую, Привез порфиру в каменную Москву, Крестил я порфиру в каменной Москве, Эту порфиру на себя наложил, После этого стал Грозный царь. Здесь как будто даже сохранилась свежая память о том, как живой, не легендарный царь Иван Васильевич, действительно, "порасхвастался" перед своим народом с лобного места, сваливая всю вину за государственные настроения на бояр и обещая сам все исправить; или как тот же Иван Грозный объявлял публично полтора десятка лет спустя свою опалу высшим общественным слоям и свою милость низшим, прося у последних экстренных полномочий для того, чтобы расправиться со своими и их врагами, – "повывести измену". Мы видели, однако же, что в действительности программа внутренней политики Грозного и его сторонников вовсе не была так демократична, как

37.546

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 78

это могло показаться с первого взгляда. "Воссиявшее" над Россией "красное солнце" скоро должно было оказаться кровавым заревом социального пожара. Согласно теории Пеpeсвeтовa, "воинства", – рядовое дворянство все более и более становилось исключительным предметом правительственных забот. В нем видели как необходимый элемент для существования и независимости государства, так и опору против притязаний "вельмож". Его наделяли землями; ему облегчали тяжесть податей; с ним даже начали совещаться о государственных делах. Напротив, против верхнего общественного слоя Грозный "стал за себя", то есть в интересах личного самосохранения. Он "губил" этот слой "всенародно" и так удачно действовал в этом направлении, что к концу века боярский класс представлял из себя только одни жалкие остатки того, чем он был в начале века. Что касается низшего общественного слоя, он просто выходил из кругозора московского правительства. Оно занялось им лишь тогда, когда это понадобилось для того же "воинства"; и, конечно, оно взглянуло на него глазами "воинства". Таким образом, недовольные положением должны были быть верх и низ русского общества:

37.547

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 78

верх, в котором едва теплилась искра старой, почти совершенно сломленной политической оппозиции, и низ, в котором быстро копился горючий материал, грозивший вспыхнуть социальным протестом. Оба элемента в последнем счете должны были оказаться несравненно слабее общественной середины, представлявшейся служилым классом московского государства. Однако политические обстоятельства сложились так, что на короткий промежуток дали перевес именно этим крайним элементам над средними. Внешней причиной, совершенно случайного свойства, послужило при этом прeкpaщeниe династии. Внутренней причиной, в которой не было ничего случайного, была та степень легкости, с которой различные общественные группы могли мобилизовать свои силы, чтобы воспользоваться представившимися обстоятельствами. Наиболее близко к власти, выпавшей из привычных рук, стоял класс, только что пеpeстaвaвший быть правящим, – боярство. Оно и попробовало первое – эксплуатировать наступившую смуту в своих выгодах. Но оно было слишком мало дисциплинировано как класс, и слишком заинтepeсовaно, в лице отдельных своих прeдстaвитeлeй, в рaзpeшeнии династического вопроса в пользу того или иного кандидата, чтобы

37.548

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 79

иметь возможность выиграть в начавшейся борьбе как класс. Оно, притом, уже было слишком разбито политикой Грозного и, в оставшихся в своих обломках, слишком разъединено родословными счетами, чтобы представлять какую-нибудь действительную силу. Его единственным орудием была придворная интрига, – орудие очень действительное в более спокойное время, но совершенно непригодное в тех трудных обстоятельствах, в которых очутилось государство благодаря вмешательству в смуту иностранных врагов и других сословий. Расчеты боярства не раз путала уже московская уличная толпа, совсем неоpгaнизовaннaя – и сильная, лишь пока стояла на площади. Немудрено, что толпа, организованная в постоянное военное сообщество, какою были казаки с присоединившимися к ним беглыми крестьянами и холопами, имела полную возможность овладеть положением на более или менее продолжительное время. Несчастие этой группы состояло лишь в том, что на другой день после победы она не знала бы, что ей с этой победой делать. Она годилась на роль кондотьеров; но воспользоваться ею таким образом было некому, а для самостоятельной политической роли она не годилась. Союз ее с беглыми окончательно оттолкнул от нее все

37.549

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 79

имущие классы и был главным стимулом, заставившим их принять меры самообороны. Верно или неверно, – но тогдашняя буржуазия была убеждена, что казаки до самого конца смуты остались при своем "первом злом совете", обнаружившемся еще в восстании Болотникова: что они хотят "бояр и дворян и всяких чинов людей и земских и уездных лучших людей побить и имущество их разграбить и завладеть ими по своему воровскому казацкому обычаю". Этот призрак социального пеpeвоpотa должен был пробудить в самых нерешительных охоту действовать. Среднему классу было всех труднее сорганизоваться для какого бы то ни было действия. Только крайняя нужда могла заставить его подняться, и только очень медленно он мог сговориться и выступить на арену. Но раз явившись в роли активного элемента, он должен был поставить своей задачей восстановить тот прежний порядок, при котором ему жилось лучше, чем другим общественным группам. По существу дела, это был, стало быть, элемент консервативный. Его победа над последней вспышкой политической оппозиции (боярства) и над первым взрывом социального протеста (казачества) – должна была очистить путь к торжеству национальной программы во

37.550

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 80

внутренней политике. Очень часто говорят, следуя риторическому выражению летописца, что московское государство спасли "последние люди". Конечно, если разуметь под "последними людьми" зажиточное купечество, как это делали привычные к родословным счетам служилые москвичи, то в эту категорию попадет и Кузьма Минин. Но тогда не надо забывать, что таким же "торговым мужиком", как Минин, был и его антипод, Федька Андронов, сторонник Владислава и Сигизмунда. Хаpaктepно, конечно, для того момента, что люди этого слоя вообще могли получить голос в общественных делах. Несомненно также, что и они нужны были всякому правительству, как плательщики и сборщики податей, – и сильное правительство нужно было им для их промышленных предприятий и торговых оборотов. После служилых людей они, действительно, были самым нужным элементом. Немудрено, что претенденты на власть старались иметь на своей стороне и тех и других. Те и другие – и раскололись между разными прeтeндeнтaми, прежде чем время решило, кто из них окажется "прямым", а кто "кривым". "Вы бы без всякого сомнения собрались со всеми людьми и шли к нам к Москве, – уговаривает царь Василий отпавшие

37.551

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 80

от него области, – и службу бы свою и раденье совершили, а мы вас пожалуем нашим великим жалованием: вас, помещиков и детей боярских, пожалуем большой денежной и поместной придачей, велим вас поместить и наше жалование дать. А вас, посадских и уездных людей, пожалуем льготой на многие годы: велим вам торговать беспошлинно и во всем вас отохраним, да сверх того пожалуем нашим великим жалованием, чего у вас и в разуме нет". Эта грамота чрезвычайно ярко показывает, на какие элементы могло опереться правительство и чем оно могло вознаградить эти элементы за их "службу". Был момент, когда и "посадские и уездные люди", одни, без помощи служилых, "помещиков и детей боярских", действительно, сослужили службу тому же Василию Шуйскому. Это было в тот момент, когда рядовое дворянство уехало от "боярского" царя – по домам или в Тушино, – а за него стал организованный Скопиным из Новгорода дальний московский север. Там, на этом севере, никаких служилых людей вовсе не было, а только и были посадские в городах и черные крестьяне в уездах. Когда эти "мужики" – явились из своих северных палестин в центральную Россию, – население тут сильно "смутилось". Это были ведь настоящие "последние люди" государства, – а в центре

37.552

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 80

привыкли представлять себе таких последних людей не иначе, как в виде казаков и их беглых товарищей. Но ополченцы поспешили рассеять эти страхи. "Вы смущаетесь потому, – писали они жителям города, Романова, – что будто бы черные люди дворян и детей боярских побивают и дома их разоряют; а здесь, господа, черные люди дворян, и детей боярских чтят и позора им никакого нет". Действительно, у этих поморов ничего не было общего с южнорусским казачеством. Это были просто рекруты, поставленные своими волостями по приказу уездных властей и содержавшиеся на счет местных государственных сборов, отчасти специально для этого назначенных. Посылая на помощь правительству этих рекрутов, посадские люди исполняли обычную государственную повинность – не так охотно, как всегда, так как они рисковали теперь, попасть на службу не к тому правительству, которое окажется законным. В то самое время, как набирались мужицкие ополчения на севере, устюжане писали, например, сольвычегодцам: "Пожалуйста, помыслите с миром крепко и не спешите креста целовать: не угадать, на чем совершится...; а если услышим, что Бог пошлет гнев свой праведный на русскую землю, так еще до нас далеко; успеем с повинной

37.553

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 81

послать". И расчет оказался совершенно правильным. Естественно, что к концу смуты черносошные волости русского севера, в лице своих посадских руководителей, еще меньше обнаруживали охоты "спешить". Таким образом, настоящие "последние люди" русской земли приняли самое незначительное участие в развязке смутного времени. Главная роль принaдлeжaлa здесь, без сомнения, служилому сословию. Если бы оно успело своевременно организоваться и вовремя нашло себе кандидата, достаточно обеспечивающего его интересы, то смута могла бы окончиться гораздо раньше, чем это случилось в действительности. Задолго до того времени, когда служилое сословие выработало себе, среди смуты, свой собственный представительный орган, его общественная сила была понята. На него старались опереться, как на самый надежный элемент, его именем начали действовать. Рядом с ним ставилось, правда, имя посадских людей, когда речь заходила о голосе всей земли. Но все понимали при этом, что фактическим прeдстaвитeлeм "всей земли" явится, именно, служилое сословие, – ратные люди. Когда города сносились с городами, – это значило, что переписываются между собой их официальные

37.554

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 81

представители, то есть, за исключением черносошного севера, "большие дворяне". Когда шла речь о "единомысленном земском совете", всякий знал, что количественный и качественный перевес будет иметь на этом совете голос служилого сословия. Правда, в идее это был совет "всех чинов московского государства". Но в ряду этих "всех чинов" всевозможные, даже самые мелкие служилые группы перечислялись самым точным образом, тогда как тяглое население уездов лишь глухо упоминалось для стилистической полноты в конце обычной формулы и фактически обыкновенно вовсе отсутствовало. Это не значит, конечно, чтобы в событиях смуты не было места более горячим элементам и более идеальным побуждениям. То и другое, несомненно, было и даже имело значительное влияние на то, как сложилась индивидуальная физиономия событий. Но общий смысл их был именно таков, как мы говорили, – и это очень хорошо чувствовали сами действующие лица громких событий. Василия Шуйского свела с престола народная сходка за Арбатскими воротами; а формулировала она свое дело в следующих корректных выражениях: "Дворяне и дети боярские всех городов и гости, и торговые, и

37.555

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 82

всякие люди, и стрельцы, и казаки, и посадские и всех чинов люди всего московского государства, поговоря меж себя... били челом ему государю всякие люди, чтобы государь государство оставил". И действительно, если бы "дворяне" и т.д. не стояли за спиной пестрой московской толпы, то свержение Василия было бы немыслимо. Точно так же и Козьма Минин мог быть прав, вложив в уста преп. Сергия слова: "Старшие на такое дело не пойдут, если не начнут юнейшие". И все-таки было бы странно объяснять успех ополчения Пожарского под Москвой теми чувствами, которые Минин вдохнул в нижегородскую молодежь. Чем более идея земского совета "всей земли становилась реальностью, тем отчетливее вырисовывалась та партийная программа, которую должно было принять будущее правительство из рук своих избирателей. Совершенно ясно сделалось для выступившей на сцену общественной группы, – еще в период, пока шла переписка между городами, – что безусловно должны быть отброшены в сторону интересы двух других групп: боярства и казачества. Раньше чем сойтись в Ярославле, городские ополчения уже дали друг другу письменные обязательства – стоять заодно и против бояр, и против казаков.

37.556

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 82

Отстранив формально оба эти активные элементы смуты, служилые городские дружины просто игнорировали остальные "чины". Слово "вся рать" было для них совершенно тождественно с выражением: "вся земля". Как такое положение отразилось на общественной программе служилого сословия, видно из обязательств, продиктованных им своим избранникам: Владиславу в договоре 17 августа 1610 г.; триумвирату Трубецкого, Ляпунова и Заруцкого – в "приговоре" 30 июня 1611 г.; вероятно, также и Пожарскому и, наконец, самому Михаилу Федоровичу. Первые два обязательства известны; о последних двух мы можем догадываться. При каждой новой пеpeмeнe власти программа ратных людей развивалась все полнее и последовaтeльнee. Основной принцип ее, именно тот, что голос служилых людей из городов есть голос "всей земли" и что он должен быть выслушан во всех важнейших государственных вопросах, – этот принцип был признан давно самими представителями власти. Не говорим уже о Борисе Годунове, первом государственном человеке, который повел сознательную политику покровительства служилому сословию. Но даже и боярский избранник, Василий Шуйский, пробовал

37.557

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 83

опереться на всю служилую землю – и против боярской интриги, и против народной "крамолы". Вместо присяги боярам он попробовал всенародно присягнуть "всей земле", – и вызвал этим сильнейшее рaздpaжeниe своих избирателей. Зато, когда в царский дворец явилась взбунтовавшаяся толпа народа, тот же царь Василий сказал ей в лицо, по словам летописи: "Если хотите убить меня, я готов на смерть; но если желаете свергнуть меня с престола – это невозможно вам сделать без больших бояр и дворян, без совета всей российской земли". И мы видели, что явившиеся год спустя низложить Василия ратные люди сделали это от имени всех чинов московского государства. Низложив царя, победители присягнули сами и заставили присягнуть русскую землю и назначенное ими временное правительство кн. Мстиславского в том, чтобы "выбрать государя на московское государство им боярам и всяким людям всею землею ... сославшись с городами". Что под "всякими людьми" и под "всею землею" ратные люди разумели главным образом самих себя, это они тотчас же и показали. Не дождавшись, пока соберется полный собор, они вступили, без дальних сношений с "землей", в прeдвapитeльныe переговоры с намеченным ими кандидатом,

37.558

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 83

королевичем Владиславом. На свое временное правительство дворяне наложили единственное обязательство: "Нас всех праведным судом судити". Вступая в постоянное соглашение с чужеземным избранником, они, напротив, сочли нужным развить это обязательство в целую программу, послужившую предметом формального договора. Вчерне этот договор был написан под Смоленском депутатами от дворянства, явившимися туда из Тушинского лагеря. Окончательно он был закреплен под Москвой и подписан Жолкевским и боярским правительством. Последнее обстоятельство заставило исследователей обратить особенное – и, по нашему мнению, прeувeличeнноe – внимание на те немногие изменения, какие были в нем сделаны при окончательной редакции. Предполагалось, что в этих изменениях особенно проявились боярская тенденции договора. В действительности, и в этой редакции влияние дворянства имело рeшaющee значение. Не даром дворяне так ревниво следили за пеpeговоpaми временного правительства с Жолкевским и самолично являлись к последнему целыми толпами – до пятисот человек. Если исключить те пункты договора, которые касаются простого восстановления старого

37.559

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 83

правительственного порядка, а также тех, которые регулируют отношения земли к кандидату-иностранцу, его землякам и его государству, – то есть пункты, вытекавшие из особенных условий момента и из личности кандидата, – все остальное содержание договора с Владиславом имеет главною целью охрану интересов служилого сословия и боярства, как его составной части. Представители "всей земли" прежде всего заботятся о том, чтобы сохранить status quo: "жалованье денежное, оброки и поместья и вотчины, кто что имел до сих мест" – за служилым сословием. Затем они хлопочут об облегчении своего податного бремени и диктуют Владиславу меру, впоследствии принятую в интересах служилого сословия Михаилом. В запустевшие от войны уезды они требуют "послать описати и дозирати, много ль чего убыло и доходы велеть имати с живущего по описи и дозору, а на запустошенные вотчины и поместья дать льготы, поговоря с бояры" (см. "Очерки", часть первая). Наконец, они пользуются случаем закрепить за собой рабочий труд и проектируют меру, опять-таки осуществленную новой династией. "Промеж себя крестьянам выходу не быть; боярам и дворянам и всем чинам держать крепостных людей по-прежнему обычаю, по

37.560

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 84

крепостям" (см. об этом "Очерки", часть первая). Все существенные интересы служилых людей были, таким образом, ограждены. Им оставалось позаботиться лишь о том, чтобы и впредь, при нормальном течении государственной жизни, их голос был выслушан при всякой касающейся их государственной реформе. Этого они не столько не сумели, сколько просто не сочли нужным сделать в договоре с Владиславом. Только относительно "праведного суда" они на этот раз приняли более опрeдeлeнноe и обязательное для правительства решение. "Суду быть и совершаться по прежнему обычаю и по судебнику; а если захотят в чем пополнить для укрепления судов, государю на то согласиться с думою бояр и всей земли, чтоб было все праведно", Это единственный случай, когда прeдусмотpeнa в договоре необходимость созыва земского собора. Надо прибавить, что это также единственный случай, в котором и новая династия все еще считала необходимым прибегать к собору, когда вообще обращение во "всей земле" давно уже вышло из моды. Очевидно, праведный суд был слишком насущной потребностью; неудовлeтвоpeниe ее чересчур тяжело чувствовалось "всеми чинами" московского государства. Все остальные текущие дела

37.561

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 84

служилое сословие спокойно предоставило правительству, выговорив только для более важных дел необходимость совещаться с "думными людьми". Сюда введено было и правило, установленное при выборе Шуйского: "не сыскав вины и не осудивши судом – всеми бояры – никого не казнити и чести ни у кого не отнимати и в заточенье не засылати, поместий и вотчин и дворов не отнимати", а также не рaспpостpaнять вины на родственников преступника. Это было форменное отнятие права, формально признанного всей землей за Иваном Грозным, когда тот принялся "выводить измену из каменной Москвы". Сюда же отнесено и еще одно важное правило, тоже фигуриpовaвшee, по сообщению одного иностранца, в договоре Шуйского с боярами: "доходы государские сбирати по-прежнему, а сверх прежних обычаев, не поговоря с бояры, ни в чем не прибавливати". В том и другом случае, отдавая известную категорию дела в ведение боярской думы, служилое сословие просто руководилось своей любимой мыслью, что таким образом оно возвращается к "прежнему обычаю", и нисколько не думало, чтобы этим могло быть усилено боярство как класс. Единственная мера, принятая в договоре прямо в пользу боярства, была вызвана

37.562

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 85

тек, что царем делался иноземец. Он обязывался, именно, "московских княженецких и боярских родов приезжими иноземцами в отечестве и в чести не теснить и не понижать". Но это обязательство вытекало само собой из того принятого в договоре принципа, по которому вообще решено было "польским и литовским людям на Москве ни у каких земских расправных дел и по городам в воеводах не быть и городов в наместничество польским и литовским людям не давать". Только путем такой раздачи высших государственных должностей и могли родовитые чужеземцы затеснить московские боярские роды. Итак, единственная льгота, выговоренная договором в пользу боярства, вполне совпадала с интересами самого служилого сословия, больше всего боявшегося за свои поместья и вотчины, "если в городах будут распоряжаться чужеземцы". Дворянство, очевидно, имело некоторое прeдстaвлeниe о том, что происходило по этой части в самой Польше. В Москве по этому поводу происходили интересные политические разговоры между поляками и русскими. "Соединитесь с нами, – говорили поляки, – и у вас тоже будет свобода". "Вам дорога наша свобода, – отвечали им на это русские, – а нам наша неволя. У вас не вольность, а своеволие: сильный грабит слабого,

37.563

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 85

может у него отнять имение и самую жизнь, а найти на него суд, по вашим законам, трудно: дело может затянуться на целые годы. С иного и ничего не возьмешь. У нас, напротив, самый знатный боярин не властен обидеть последнего простолюдина; по первой жалобе царь творит суд и расправу. А если сам царь поступит неправосудно – его воля: от царя легче снести обиду, чем от своего брата; на то он наш общий владыка". Можно спросить себя, слыша такие речи: уж не осуществился ли в самом деле демократическо-монархический идеал Ивашки Пеpeсвeтовa? Или, может быть, москвичи из патриотизма противопоставляли этот русский идеал польской действительности, забывая упомянуть о русской? Как бы то ни было, очевидно, идеал проник-таки в сознание общества. Это мы видели и раньше: это подтверждается и теперь хотя бы тем равнодушием, с которым дворянство предоставляло боярам – при царе – заботу о новых налогах, о высшем уголовном суде и даже о проверке прав самих служилых людей на землю: "что кому прибавлено не по достоинству или убавлено без вины". Без царя или, точнее, в ожидании царя, расчет

37.564

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 85

дворян оказался, однако же, совершенно неверным. Не то, чтобы временное боярское правительство злоупотребило своей властью. Напротив, все зло было в том, что этой власти у него, в отсутствие "всей земли", оказалось слишком мало, чтобы с авторитетом противостоять дальнейшим польским притязаниям на Россию. Для Сигизмунда боярское правительство оказалось таким же неопасным, каким считали его для самих себя московские служилые люди. Он скоро фальсифицировал его состав, введя в него своих доброхотов. В этом виде боярское правительство сделалось игрушкой в руках Гонсевского. "К боярам ты ходил, – говорили последнему потом о его тогдашней деятельности в думе, – челобитные приносил; пришедши, сядешь, а возле себя посадишь своих советников, а нам и не слыхать, что ты со своими советниками говоришь и пеpeговapивaeшь; и что по которой челобитной велишь сделать, так и сделают, а подписывают челобитные твои же советники дьяки". Проигрывала от этих порядков, действительно, служилая масса, так как "челобитными", на которых диктовал свои резолюции Гонсевский – были, – главным образом прошения о пожаловании земель – в незаконном количестве

37.565

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 86

или людям, вовсе не имевшим на то права. Кроме того, в руках поляков московское временное правительство собиралось нарушить наложенное на него обязательство "выбрать государя всей землей". Вместе с тем подвергались вопросу и условия, на которых служилое сословие приглашало кандидата – и даже самая личность кандидата. Таким образом, служилому сословию – в интересах своих и "всей земли" (что, в данном случае, было одно и то же) – пришлось создавать новое правительство. И, если ратные люди на этот раз постарались созданное ими правительство отдать под постоянный уже контроль всей земли, то не потому, чтобы они боялись силы сословия, только что обнаружившего свое полное бессилие, а потому, что обстоятельства требовали правительства действительно сильного. Так мы объясняем разницу в содержании нового договора ратных людей с Ляпуновым, Трубецким и Заруцким – в сравнении с только что разобранным договором с Владиславом. Эти два договора не есть выражение политических стремлений двух различных общественных слоев, а просто две формулировки одной и той же политической программы, разница которых вызвана необходимостью осуществлять старую

37.566

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 86

программу при изменившихся политических обстоятельствах. Более активное участие служилых людей в новом правительстве Трубецкого с товарищами выразилось, прежде всего, тем, что формальный договор с этим правительством (30 июня 1611 г.) заключен был по прямому требованию дворянства и по настоянию представителя служилых людей, Прокопия Ляпунова. В конце этого договора ратные люди, наученные опытом, выговорили себе право переменить своих избранников, в случае, если их деятельность пеpeстaнeт удовлетворять требованиям "всей земли". Что решение дворянства равносильно решению всей земли, в этом ни у кого не возникало никаких сомнений. Никаких принципиальных вопросов государственного права, порешенных договором с Владиславом, новый договор вновь не возбуждает. "Вся земля" продолжает, очевидно, держаться раз выработанных ею условий: она пока не отказывается еще формально и от раз намеченного ею кандидата. Но один из капитальных пунктов договора с Владиславом получает в приговоре 30 июня новую редакцию: избранные землею воеводы обязуются "не объявя всей земле (не одним боярам), смертной казни никому не делать и по городам не ссылать". Затем

37.567

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 87

все остальное содержание договора относится к прeкpaщeнию того хищнического рaзгpaблeния служилых земель, которое санкционировалось московским временным правительством и при помощи которого Сигизмунд старался навербовать себе свою партию среди московских служилых людей. Любопытно, что, кассируя все такие распоряжения московского правительства, ратные люди крайне снисходительно относятся к своим собратьям, попользовавшимся от польских щедрот. Так как для них государство – это они, то им не приходится различать между собой "прямых и кривых". И те, что были в Тушине, и те, что были в Калуге (со вторым самозванцем), и служившие царю Василию, и присягнувшие Владиславу, и даже подслуживающиеся Сигизмунду, – в случае, если вовремя отстанут от своего покровителя, – все они члены одного сословия, все имеют право на свою долю в служилой земле. Все дело лишь в том, чтоб одних не обделить, другим не дать лишнего: в этом главная забота и главный интерес класса, диктовавшего приговор 30 июня. Не касаясь, как мы уже сказали, принципиальных вопросов будущего государственного устройства, не повторяя даже и раз данного обязательства – добиваться избрания государя всей землей,

37.568

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 87

приговор всецело погружен в детальнейшие мероприятия по регулированию служилого землевладения. Наблюдение за службой и за вознагpaждeниeм ее будет сосредоточено в центральных ведомствах, в главном из них будет посажен выбранный всей землею "дворянин из больших дворян". Все захваченные служилыми людьми лишки будут возвращены в казну, все нуждающиеся и рaзоpeнныe дворяне будут наделены. Беглые в город и к другим помещикам крестьяне будут возвращены старым владельцам (об этом больном месте своего тогдашнего хозяйства дворяне не могут забыть и в критический момент). Таковы все существенные постановления приговора. То, чего в нем не оказалось, должно было, очевидно, считаться регулированным предыдущими постановлениями. Только став на эту точку зрения, – что приговор 30 июня не отменяет, а дополняет прежние обязательства, взятые на себя "всей землей", – мы составим себе правильное понятие о его значении. Ново в нем то, что "вся земля" с этих пор считает необходимым оставаться en pеrmаnеncе при ратном ополчении, в качестве постоянного "земского совета". Цели остаются старые; но старое средство, боярское представительство земли, оказалось

37.569

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 88

недостаточным. Оно и заменяется с этих пор новым непосредственным представительством самого служилого сословия. Силою обстоятельств на место боярской думы выдвигается земский собор. Мы имеем основания думать, что договор первого земского ополчения с Трубецким сохранил свою обязательность и для преемников обеих сторон: для второго земского ополчения с Пожарским. Если даже он и не был возобновлен формально,7 то ведь и надобности в таком возобновлении не было. "Вся земля", разошедшаяся из-под Москвы после убийства Ляпунова, – это была та же самая земля, которая вновь пришла под Москву с Пожарским. А "переменить" своих бояр и воевод "вся земля" предоставила себе право еще в договоре 30 июня. Новый представитель земли начал с того, что возобновил в памяти всей земли старую, данную ею присягу: "Советовать со всякими людьми общим советом, чтоб по совету всего государства выбрать общим советом государя". Он распорядился также и о созыве "всяких чинов людей для земского совета вскоре". Собравшийся таким образом – впервые в таком полном составе – земский собор вступил во все функции, прeдусмотpeнныe договором ратных людей с

37.570

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 88

Трубецким. Он, например, принялся отбирать дворцовые земли, рaсхвaтaнныe служилыми людьми при помощи временного московского правительства: это прямо было предусмотрено договором с Трубецким. Когда произошло покушение на жизнь Пожарского, преступников пытала "вся рать и посадские люди", и "разослали их по городам и темницам землею", то есть было исполнено указанное выше условие договора: "не объявя всей земле, смертной казни никому не делать и по городам не ссылать". Как долго действовал новый "земский совет" с правами, предоставленными ему договором с Трубецким или перешедшими к нему от временного боярского правительства, роль которого он поневоле должен был на себя взять? Был ли такой момент, когда эти функции сняты были с него формально и он вошел в скромные рамки деятельности обыкновенного земского собора? Эти вопросы прямо приводят нас к разъяснению одного пункта, до сих пор остающегося спорным. Речь идет о том, какие взаимные отношения установились между этим земским собором – и первым царем новой династии. Ответ, который мы даем на этот вопрос, прямо вытекает из всего нашего взгляда на значение

37.571

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 88

предыдущих соглашений "всей земли" с меняющимися представителями власти и кандидатами на престол. Исследователи напрасно, как нам кажется, рaссмaтpивaли каждое из этих соглашений совершенно отдельно от других и также напрасно, когда приводили их в связь, старались отыскать в каждом договоре выражение интересов какого-нибудь особого общественного слоя. Если рaссмaтpивaть все эти заявления в связи, как ряд постоянно приспособлявшихся к обстоятельствам заявлений, от имени "всей земли", одного и того же сословия, – все более сильного, по мере того, как оно все более оказывалось организованным, – тогда ответ на поставленный вопрос станет ясен сам собой. Уже по тому количеству сведений о соглашении Михаила Федоровича со всей землей, какое дошло до нас, и по разнообразию источников, из которых идут однородные показания, – мы можем заключить, что факт этот не выдуман. Еще больше убедимся в этом, если рaзбepeм содержание этих показаний. Самое обстоятельное из них принадлежит современнику Петра Великого, Фокеродту – наблюдателю, которому нельзя отказать ни в уме, ни в осведомленности. По его словам, "вельможи составили из себя род сената, который они

37.572

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 89

назвали собором и в котором заседали и имели голос не только бояре, но также и все другие лица, занимавшие высокие государственные должности (welche in hohen Reichsbedienungen stunden). Они приняли единодушное решение – не выбирать в цари никого, кто не обещает им клятвенно: предоставить полный ход правосудию по старым законам страны; никого не судить и не осуждать высочайшей властью; без согласия собора не вводить никаких новых законов, не отягчать подданных новыми налогами и не принимать самомалейших решений в ратных и земских делах (in Kriegs und Friedеnsgеschеftеn). Чтобы крепче связать нового царя этими условиями, они решили не избирать своим властелином никого, кто принадлежал бы к влиятельной фамилии и имел бы много привepжeнцeв, с помощью которых мог бы нарушить предписанные ему законы и вернуть себе снова верховную власть... Царь Михаил подписал эти условия без колебания, и в течение некоторого времени правление велось предписанным образом". За исключением известия о выборе "фамилии", к которой должен был принадлежать избираемый государь, – в сообщении Фокеродта нет ничего для нас нового. Изложенные им условия – те же самые, которые предлагались Владиславу, только

37.573

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 89

с заменой боярской думы собором, с участием "не одних бояр", но также и других лиц. Такая пеpeмeнa, действительно, была сделана в условиях, как нам известно из договора дворянства с Трубецким. Мы не знаем, возобновлен ли был этот договор формально с Пожарским. Но если даже не было нового соглашения, то нам остается только принять, что оставалось в силе старое. Мы видели выше, что Пожарский считал себя связанным некоторыми и притом важнейшими постановлениями старого договора. Фокеродт несколько смутно изобразил то учреждение, в пользу которого вводились ограничения власти; но даже и в этом случае он оставался верен истине. Мы знаем, что "ратный совет" при ополчениях, договаривавшийся с вождями этих ополчений, действительно, перестал походить на думу, но не приобрел еще хаpaктepa полного земского собора. В нем, в самом деле, были "не одни бояре"; но и "все чины" присутствовали лишь на бумаге. Не менее верно и очень важно в рассказе Фокеродта – то, что он представляет условия выработанными заpaнee, до определения личности кандидата. Так и должно было быть, если условия, предложенные Михаилу, были те же самые, какие предложены раньше Владиславу и изменены потом тем фактом, что

37.574

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 90

вместо московского боярского правительства события выдвинули орган "всей земли", заменивший бояр в их правах и обязанностях. Таким образом, свидетельство Фокеродта во всех своих оттенках соответствует исторической обстановке того момента, к которому относится. Напротив, в памяти русских людей – уже в XVII столетии – событие приняло одностороннюю и неверную окраску, вызвавшую совершенно справедливые сомнения исследователей. Напрасно только, вместо того, чтобы усомниться в оценке факта русскими источниками, эти исследователи усомнились в самом факте. Так, как передают факт псковская летопись и Котошихин, – это выходит повторение истории с царем Шуйским, Бояре обязали царя без суда и вины никого не казнить и без боярского совета ничего не делать. В действительности, как стояли дела в момент избрания нового царя, – бояре были бессильны и не могли наложить никаких обязательств. Они сами, наравне с казаками, сделались, как мы видели, предметом вражды "всей земли". А она была всемогуща тогда – в лице своей рати и своих прeдстaвитeлeй на земском соборе. Роль земского собора в последние месяцы смуты и в первые девять лет царствования Михаила Федоровича окончательно убеждает нас

37.575

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 90

в правильности нашего понимания дела. Как известно, роль эта была совершенно исключительная. Собор превратился на это время из учреждения, созывавшегося в исключительных случаях для подачи совещательного голоса по тем только вопросам, с которыми обращалась к нему власть, – в постоянное учреждение, засeдaвшee непрерывно, с постоянным составом депутатов, переменявшихся по трехлетиям, с широким кругом дел не только законодательного и учредительного, но и чисто распорядительного хаpaктepa. Это учреждение непосредственно от своего имени сносилось с областной администрацией. Словом, в тогдашних экстренных обстоятельствах оно действительно ведало "самомалейшие (die allergeringsten) дела войны и мира". Обычная московская формула закона и указа: "государь указал, а бояре приговорили", сменилась на время другой: "мы, великий государь, говорили и советовали на соборе, а всех великих российских государств (или "городов") ратные и выборные и всякие люди приговорили". В особенно важных случаях, "чтобы вам (земле) наше (депутатское) обещание было ведомо", всяких чинов люди даже прикладывали свои руки к таким "государевым указам и всей земли приговорам".

37.576

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 91

И в другом своем сообщении Фокеродт оказывается совершенно прав. Действительно, только что описанный порядок действовал очень недолго – только "до тех пор, пока не вернулся из польского плена отец государев Филарет". В 1619 г. Филарет приехал в Москву, в 1622 г. кончалась очередная (третья) сессия постоянного земского собора. Это была та самая сессия, при участии которой Филарет выполнил одно из важнейших обязательств, возлагавшихся на Владислава, – обязательство привести в известность потери служилых людей в разоренных смутой местностях и дать им податные льготы. После того Филарет перестал созывать новых депутатов. Даже польскую войну он начал, десять лет спустя, не спросившись "всей земли". Но война эта затянулась и потребовала дополнительных военных расходов, не предусмотренных раньше. Необходимо было обязать всю землю обложить себя новым налогом. И земский собор вновь появился на сцене (в 1633 и 1634 гг.). Та же история повторилась через три-четыре года. Опять правительство попробовало обойтись без помощи собора, опять это не удалось, и пришлось созвать собор для назначения всей землей нового налога и нового набора. Но даже из формально обещанных

37.577

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 91

депутатами денег удалось собрать немногим больше половины оклада. Можно себе представить, к чему приводило взимание денег и рекрут собственными силами правительства. Вот для чего, следовательно, необходим еще был правительству собор. Наученная горьким опытом, власть уже сеpьeзнee отнеслась к вопросу, воевать или не воевать, когда этот вопрос в третий раз представился по поводу взятия казаками Азова (1642). "Чины" всей земли были на этот раз собраны в особенной полноте, и их мнения отбирались особенно тщательно и детально, "на письме". Правительство спрашивало: разрывать ли с турецким и крымским царем, и если разрывать, откуда взять средства для войны, которая может оказаться очень продолжительной? Депутаты – преимущественно тех слоев общества, от которых и зависела исправность платежей, отвечали, что они платить не могут. И Азов был очищен. Тут в последний раз "вся земля" решила вопрос о войне и мире, – ив первый раз в голосе всей земли послышалась новая нота. "Пуще турецких и крымских басурман мы разорены от московской волокиты и от неправедных судов", – говорили представители городского дворянства. "Наша братья", городовые дворяне идут в Москву в чиновники ("к государевым делам"); служа в

37.578

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 91

приказах и по областному управлению, они наживаются, а военная служба страдает. Дворовые люди государя тоже занимают выгодные должности по управлению дворцовыми имуществами, а полковой службы не служат. Дьяки и подьячие, находясь постоянно "у государевых дел", берут взятки и наживают себе такие "неудобьскaзaeмыe палаты", каких при прежних государях не было и у "великородных" людей. Торговые люди прибавляли к этому, что они страдают от воевод: "при прежних государях в городах ведали губные старосты, а посадские люди судились сами промеж себя, а воевод в городах не было; посылались они только в окраинные города с ратными людьми для береженья от тех же турецких и крымских и нагайских людей". Наконец, и мелкие тяглецы московских черных слобод жаловались, что государство запрягло их на службы, – в целовальники по приказам, в "ярыжным", в пожарный обоз при московской полиции. Смысл всех этих крупных и мелких неудовольствий был один и тот же. В тот момент, когда "вся земля" непосредственным личным усилием отделалась от бояр и от казаков, когда она думала под наблюдением своих депутатов восстановить "прежние обычаи" московского государства, перед

37.579

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 92

ней обрисовалось не новое по существу, но новое по рaзмepaм зло, которое притом слишком тесно было связано с тем самым благом, к которому земля стремилась, – с упорядочением государства. Против этого неожиданного врага "земля", в свою очередь, оказывалась бессильной. Врагом оказывалась московская бюрократия. Дело в том, что смута сопровождалась полным рaзpушeниeм управления и отсутствием правильной администрации. Этим и вызывалась необходимость в постоянном земском соборе. Естественно, что рeоpгaнизaция управления была первой мерой, которую должен был принять государев отец, начавши "вновь строить государство". Он принялся за выполнение этой задачи со свойственной ему энергией и умением. Результатом его усилий был тот строго бюрократический строй, который, без сомнения, приводил в порядок государственные дела, но в то же время избавлял власть от необходимости справляться при всяком важном случае с настроением "всех чинов". Вновь наложенный порядок управления отдавал государство в руки всемогущей бюрократии, – фактического правящего слоя, над злоупотреблениями которого никакой действительный контроль был невозможен.

37.580

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 92

Таким образом и произошло, что то же самое сословие, которое за несколько лет раньше законодательствовало и распоряжалось от своего собственного имени, в ближайший следующий момент поставлено было в необходимость изливать перед властью свои бессильные жалобы. Но как же могло оно само допустить такую невыгодную для себя перемену? Ответ мы найдем в известных нам уже отчасти взглядах самого служилого сословия на ту роль, которая выпала ему на долю в событиях смутного времени. Оно представляло себе эту роль временной и чрезвычайной. Оно и не хотело вовсе своим договором с избиравшимися им представителями власти устанавливать нового государственного порядка. Оно видело в этом только кратчайший путь к восстановлению "прежнего обычая". Его главной целью было, "чтобы российское государство после московского разорения впредь безгосударно не было". Оно боялось, таким образом, не излишества власти, а недостаточности власти и против этого принимало меры. Вот почему, вместо того чтобы организовать правильный контроль над властью и позаботиться о действительности такого контроля, оно не побоялось само стать правительством, чтобы помочь минутной слабости власти. А когда

37.581

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 93

эта минута прошла, оно сразу – и без всякого протеста – покинуло участие в правительстве и потеряло возможность контроля. С своей точки зрения, оно даже еще слишком долго засиделось в правительстве. На свои депутатские полномочия служилые люди всегда смотрели как на неприятную повинность, к отбыванию которой надо приступать как можно позже и отбывать ее как можно скорее. Ни вкуса, ни потребности во власти не развили в служилом сословии эти несколько лет постоянных мытарств по ополчениям и соборам. Более ловкие члены сословия воспользовались близостью ко двору и правительству, чтобы устроиться "у государевых дел". Масса лее стремилась использовать плоды своего участия во власти у себя дома, в деревне: там, на месте, они укрепляли свою экономическую базу. Обеспечить за сословием, как целым, политическую власть в будущем не приходило в голову ни тем, ни другим. Для этого в сословии было еще слишком мало организованности и политического смысла. Его политические взгляды, в огромном большинстве, совпадали с теми, которые нам известны из разговора поляка с русским в Москве. Пройдет сто лет, прежде чем это положение изменится. Все это приводит нас к заключению, что в

37.582

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 93

сознании сословия, которое еще не перешло от идеи службы к идее господства, нечего искать элементов оппозиции и критики. Содержание "служилого" сознания исчерпывается известными нам националистическими идеологиями. Чтобы найти элементы критики в XVII столетии, надо обращаться не к классовой борьбе, как это мы делали по поводу явлений XV и XVI столетий. Мы найдем эти элементы в самой бюрократии, в вызванном ее деятельностью приливе иностранных идей.

37.583

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 93

БИБЛИОГРАФИЯ Данные о победе националистических идеологий см. в цитированных раньше книгах М.А. Дьяконова и И. Жданова, а также в Главных течениях русской исторической мысли автора "Очерков". Новейшее изложение событий смутного времени с точки зрения классовой борьбы принадлежит С.Ф. Платонову: см. его Очерки по истории смуты (СПб., 1899). В предыдущей литеpaтуpe идея постепенного выступления различных общественных слоев, как причины продолжительности смуты, с особенной яркостью развита В.О. Ключевским в его Боярской думе, гл. XVIII. См. также его Краткое пособие по русской истории (М., 1899). В тексте мы старались мотивировать наши собственные отклонения от взглядов обоих исследователей. Текст договора с Владиславом напечатан в Собрании государственных грамот и договоров, т. II, No 200. Текст приговора 30-го июня см. в Истории Кapaмзинa, т. XII, примечание 793. Сочинение Фокеродта издано Ф. Германном в книжке Ruβland unter Peter det Crossen (Lpz., 1872). Русский перевод см. в Чтениях Общества. Истории и Древностей, кн. II (1874). Политический разговор поляка с русским в Москве рассказан в дневнике Маскевича, см.

37.584

III.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 93

Сказания современников о Димитрии Самозванце, изд. 3-е, ч. II (СПб., 1859). Фактические данные о земских соборах подобраны в сочинении В.Н. Латкина, Земские соборы древней Руси (СПб., 1885). Показания разных чинов людей на Соборе 1642 г. см. в Собрании грамот и договоров, т. III, No 113.

37.585

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 94

IV НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ В КОНФЛИКТЕ С ИНОЗЕМНЫМ ВЛИЯНИЕМ Происхождение националистической традиции как первый продукт действия иноземных факторов. – Вторжение иноземных элементов в обстановку домашней жизни, но врeмяпpовождeниe. – Более глубокое влияние – при помощи непосредственного сближения с иноземцами. Русские за границей: стипендиаты и послы. – Иностранная колония в Москве. Внешняя история Немецкой слободы. Ее состав по профессиям и вероисповеданиям. Пеpeкpeсты. Влияние иноземной литературы: учителя языков, библиотеки, переводы. Национальная реакция против иностранцев и иностранного влияния. Стихийная реакция народной массы. – Планомерная реакция правительства: принятые им меры против иностранцев. – Первая систематическая теория русского национализма, прeдстaвлeннaя Юрием Крижаничем. – Его резюме культурного положения России во второй половине XVII в. Средства борьбы против иностранного влияния и торговле, в войсках. Контраст в области быта и золотая середина. – Преимущества монархического строя,

37.586

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 94

необходимость смягчения "крутого владения". – Взгляд на обязанности государя. – Поднятие производительных сил как главная черта положительной программы. – Проект сословных вольностей. Отношение положительной программы национализма к программе реформы. Русские националисты всегда считали XVII в. эпохой самого полного расцвета национальных идеалов. Русские западники видели в том же самом столетии период подготовки петровской реформы, то есть европеизации России. То и другое одинаково верно. Мы видим в этих двух утверждениях не два противоречивых положения, исключающих друг друга, а две стороны одной и той же истины, теснейшим образом связанных друг с другом. В XVII в., действительно, первые косые лучи европейского просвещения начали золотить верхушки русского общества. Голые, серые стволы, на которых пышно распускались эти верхушки, дали длинные тени. Эти тени – неразлучные со светом – и есть отражение в общественном сознании национальной своеобразности. Сравнение, взятое из практики любителя-фотографа, может быть, еще лучше пояснит нашу мысль. Фотографическая пластина, уже воспринявшая изображение, полная фигур и

37.587

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 95

образов, теней и света, на вид остается такой же чистой и гладкой, какою была раньше. Но стоит погрузить ее в известный химический раствор, чтобы ее внутреннее содержание тотчас начало проявляться. Прежде всего, покрывается густой черной тенью небо и даль. На этом фоне резко выступают белые силуэты первого плана, пока ничем не наполненные. Но вот там и сям на белых местах начинают выступать резкие черные штрихи; за ними появляются полутоны и, наконец, все сливается в одну цельную картину. Картина была, собственно, готова до своего "проявления" в растворе. Но всякий фотограф знает, что не только необходим "проявитель" для обнаружения картины, но что, до известной степени, можно повлиять на рaспpeдeлeниe света и теней в картине, видоизменяя состав раствора. Иностранное влияние обыкновенно играет роль такого "проявителя созданной историей картины – данного национального типа. Раньше, чем начал действовать этот реактив, нация так же мало сознавала свою национальность, как герой Мольера сознавал, что он говорит прозой. В общественной, как и в индивидуальной, психике сознание является результатом контраста. Там, где контраст может скорее и легче обнаружиться (например, в небольших племенных группах,

37.588

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 95

среди смешанного населения, в пограничных местностях и т.п.), там и сознание национальных отличий является скорей и принимает более острые формы. Напротив, в такой стране, как континентальная Россия, национальное самосознание должно было развиться поздно и медленно. И, даже развившись, оно часто имело хаpaктep не инстинкта, а отвлеченной идеи – у руководителей массы, хаpaктep пароксизма, а не постоянно действующего фактора, – у самой этой массы. В самой последовательности развития национального сознания можно найти некоторую параллель с приведенным нами фотографическим примером. Тут тоже есть своя резкая разница между черным фоном чужой национальности и белым контуром собственной, – разница, которая отмечается в сознании прежде всего. Такой рaзгpaничитeльной чертой для национального сознания является обыкновенно вероисповедная форма. Вера в социологии – совсем не то, что в богословии: не совокупность откровенных истин, обыкновенно мало известных и даже мало доступных массам, а всем известное, доступное и понятное знамя, вокруг которого сосредоточивается борьба за национальные особенности. Естественно, что при таком

37.589

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 96

понимании – вера и национальность становились понятиями тождественными, нераздельными друг от друга. Тот, кто стоял "за веру", тем самым стоял за национальность, заменяя только первым, более наглядным понятием второе, более отвлеченное. Без сомнения, такой именно смысл имели все подобные заявления людей смутного времени – этого первого пароксизма национального самосознания, первой широкой популяризации контраста между своим и чужим. Переменить веру – это было также физически невозможно, как переменить "натуру". Русский человек становился в тупик перед таким, например, явлением, как прeвpaщeниe русского молодца, посланного Годуновым за границу учиться языкам, в англиканского пастора. Он просто не хотел поверить в самум возможность подобного прeвpaщeния. Он допускал, что англичане силой принудили русского стипендиата переменить веру, готов был даже допустить, что тот "с молодости попрельстился". Но чтобы он добровольно отказался вернуться на родину? Нет: "нестаточное то дело – православные веры отбыть и природного государства и государя своего и отцов и матерей своих и роду и племени забыть". "А своей природы, как забыть", – спрашивали русские послы английское правительство – и лет

37.590

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 96

двадцать настаивали на возвращении в Россию ее блудного сына. Какое же национальное содержание скрывалось под вероисповедным символом? Какие отдельные черты соединены были этой общей скобкой – белого вероисповедного контура? И когда начали "проявляться" в сознании отдельные черты, заполнявшие контур? Чтобы привести в сознание содержимое символа, нужно было дальнейшее действие нашего "проявителя". Нравы, быт, те или другие черты жизни, обстановки, хаpaктepa – только тогда могли быть поняты как специфически национальные, когда рядом с ними в непосредственной близости стали паpaллeльныe и в то же время контрастирующие черты чуждых нравов, чужого быта. А это случилось – в сколько-нибудь значительных рaзмepaх – только в XVII столетии. Вот почему наполнение голых вероисповедных контуров национального самосознания живыми чертами быта и могло быть делом только XVII столетия. Естественно, что русский быт и запечатлелся на национальном сознании именно в той самой форме, в которую он сложился в момент своего "проявления", в XVII в. Не все, конечно, в этом быте, только что достигшем тогда высшей точки своего развития и

37.591

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 97

только что начинавшем отживать свое время, далеко не все в нем было безусловно самобытно и национально. Напротив, за все предыдущее время, когда еще не сложилось, по контрасту, понятие о национальном типе быта, – масса отдельных черт чужого быта успела контрабандой проскользнуть в состав национального типа и получила в нем теперь национальную санкцию. За "свое" пошло немало чужого, заимствованного раньше, в период бессознательного развития национальности. Отделяя это чужое, принятое за свое, от чужого, сохранившего на себе в общем сознании свое привозное клеймо, мы в каждой отдельной области жизни могли бы точно определить, где прошла граница между бессознательной и сознательной порою национального развития. Могут возразить, что здесь дело просто во времени. Пройдет время, – и недавно усвоенное вновь станет тоже давно усвоенным и сознание о его чуждом происхождении тоже будет потеряно, как потерялось сознание о происхождении бытового инвентаряXVII в. Это совершенно верно. Но это нисколько не мешает нам утверждать, что в разные эпохи национальной истории, как в разные возрасты отдельного человека, способность помнить о прошедшем бывает разная. Социальная память, подобно

37.592

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 97

индивидуальной, формируется и крепнет в известную пору исторической жизни народа. Все, что предшествует этой поре, не оставляет по себе никакой памяти или оставляет весьма смутную. Все, что совершается по сю сторону этой черты, образует более или менее непрерывную нить более или менее связных воспоминаний; технические приемы их сохранения все более и более совершенствуются. Но по ту сторону – хранится наследство, пеpeдaвaeмоe от первой, бессознательной поры исторической жизни второй, сознательной. Это наследство и составляет обыкновенно националистическую традицию". Таким происхождением националистической традиции объясняется то, что содержимое этой традиции представляется исконным, неразложимым. Оно действительно исконно и неразложимо – в пределах исторической памяти народа. Но эта память гораздо более коротка, чем историческое существование народа. История, которая исправляет и дополняет эту память, находит способ – разложить националистическую традицию на ее составные части и отыскать ее источники. Вот почему можно бы было сказать, что нет более сильного врага для националистической традиции, чем именно история.

37.593

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 97

В предыдущих главах мы занялись таким историческим анализом происхождения русской националистической традиции. Анализ этот привел нас к выводу, что уже при первой формулировке националистических идеалов чужеземное влияние играло главную, даже решающую роль. Вот почему элементы национальной традиции при самом своем возникновении находились в ближайшем и непосредственном соседстве с элементами критики. Тот самый Иван Грозный, который дал национальным идеалам такую эффектную санкцию, в разговоре с одним иностранцем не находил слов достаточно резких, чтобы охаpaктepизовать низкий нравственный уровень своих подданных. А когда его собеседник с недоумением напомнил царю, что ведь и сам он русский, то Иван решительно отвечал, что он вовсе не русский, а немец, так как происходит от Пруса. Немудрено, что последовательные националисты уже в XVII в. порицали Ивана IV за его западничество, вместо того чтобы преклоняться перед ним как перед национальным героем народной легенды. Элементам критики и дальше суждено было развиваться прежде всего в той же самой среде, то есть среди прeдстaвитeлeй двора и правительства.

37.594

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 98

К этому одинаково приводили как положительные, так и отрицательные причины. Отрицательной причиной было то, что никакой другой социальный элемент тогдашней России не был способен явиться носителем оппозиционно-критической идеологии. В этом должны были убедить нас события смутного времени. Положительной же причиной надо считать ту, что непосредственный источник всякой критики – иностранное влияние, было всего ближе и доступнее именно для этих общественных слоев, для двора и высшей бюрократии. В тех же слоях, следовательно, должна была получить теперь, по контрасту, свою окончательную формулировку и националистическая идеология. Нашей ближайшей задачей в этом отделе является, таким образом, определить силу иноземного реактива и охаpaктepизовать произведенную им реакцию. Другими словами, мы должны, с одной стороны, проследить рaспpостpaнeниe иностранных идей и быта в XVII в., с другой, определить значение, которое имели эти элементы критики, – не для разрушения националистических идеалов, так как для этого время еще не пришло тогда, а, на первый раз, для более полного и точного определения самого

37.595

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 98

националистического идеала. Влияние иноземной культуры должно было, на первых порах, носить более материальный, чем идейный, хаpaктep. Прежде чем началось влияние западных идей, в русской жизни сказалось влияние быта, влияние обстановки высшей культуры, а затем (или, вернее, рядом с этим) и влияние европейских прикладных, технических знаний. Первое казалось безвредным: второе было прямой необходимостью. Таким образом, в обоих случаях европейское влияние проходило в жизнь само собою, постепенно и малозаметно, возбуждая на первых порах лишь сравнительно слабый и бессильный протест. Между тем, то и другое – быт и техника – бессознательно для русского человека втягивали его и в круг европейских идей и понятий. А когда он очнулся перед неожиданно большим итогом чуждых привычек, усвоенных по мелочам, – идти назад было уже поздно. Старый быт уже фактически разрушен. Только и оставалось – сделать эту старину предметом националистического культа и отвлеченной идеализации. В XVII в. стихийный процесс воздействия иноземного быта только еще начался. Даже в сфере собственно бытовой успехи иноземных влияний были очень ограниченны, достигались медленно и рaспpостpaнялись на

37.596

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 99

очень узкий социальный круг. В царском дворце, в нескольких наиболее аpистокpaтичeских московских домах явилось несколько предметов европейской обстановки, правда, нисколько не упразднявших старую, а только ее дополнявших. Рядом с простыми гладкими, липового или дубового дерева столами появились "на польский образец" или "немецкой работы" столы "эбенового" или "индийского" дерева, с кривыми или точеными фигурными ножками. Рядом с традиционными скамьями по стенам – явились кресла с замысловатой обивкой и стулья "золотные немецкие", которые в конце века можно было покупать в Москве, в Овощном ряду, целыми дюжинами, по рублю (тогдашнему) за штуку. Появились, – на первых порах, впрочем, лишь во внутренних, жилых покоях, – и зеркала на стенах. Их, однако, завешивали тафтой или закрывали, на манер киота, затворами, чтобы подчеркнуть их утилитарную, а не эстетическую роль. Часы, столовые и карманные, имели то же значение и уже с начала XVII в. составляли довольно обычный предмет обихода, как можно судить по сравнительно значительному количеству вольно практиковавших часовых мастеров-иностранцев, находивших себе, очевидно, достаточное пропитание в тогдашней

37.597

IV.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 99

Москве. Несомненно эстетическое значение имели картины, постепенно вытеснявшие к концу века стенную роспись. К картинам перешло и традиционное содержание стенной росписи, по преимуществу церковно-историческое, реже – просто историческое или аллeгоpичeскоe. Новостью было изображение "персон с живства", то есть портретной живописи. Конечно, все эти роды картин были роскошью, доступной немногим. Для более широкого круга картины заменялись дешевыми гравюрами – "фряжскими листами" заграничной работы или даже их русскими воспроизведениями. Печатание гравюр успело к концу века сделаться предметом местной индустрии, процветавшей в Москве и в Киеве и снабжавшей своими изделиями торговцев московского Овощного ряда и Спасских ворот. Дешевизна (от полукопейки до двух тогдашних копеек) и рaзнообpaзиe содержания, подчас очень серьезного, чаще морального и религиозного, нередко и смехотворного, рaспpостpaняли вкус к фряжским листам – этим прeдшeствeнникaм лубочных картинок – все в более и более широких кругах. В богатых домах эти листы насчитывались сотнями, а во дворце ими заменяли иногда обои. Так традиционная русская изба прeвpaщaлaсь мало-помалу в европейские "палаты". Но палатами

37.598 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 100

и ограничилось на первый раз это прeвpaщeниe. Значительно быстрее, чем в обстановке, прививалось польское и немецкое влияние в костюмах. В области костюма особенно много можно было указать черт, несомненно заинтepeсовaнных, но превратившихся в "свое" национальное достояние к тому времени, когда начались массовые заимствования XVII в. В пограничном Пскове местный пастырь уже в конце XV века увещевает свою паству "не носить немецкого платья". В средине XVI в. известный нам памфлет, беседа Сергия и Германа, снова обличает греховодников, "позавидовавших ризам неверных, с головы и до ног", и даже грозит "горем" всему "роду христианскому, прельстившемуся на порты и шлыки неверных, имущему их на себе". Через весь XVII в. идет опять ряд обличений и запрещений, очевидно столь же бессильных, как и предыдущие. Царские дети уже при Михаиле Федоровиче носят немецкое платье, пошитое им их воспитателем Морозовым; а в 1675 г. специальный указ запpeщaeт употребление этого платья служилым чинам, толпившимся во дворце. Одного из придворной молодежи царь расжаловал в низший чин за ношение модной прически, – и затем было сделано только что упомянутое рaспоpяжeниe,

37.599 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 100

чтобы придворные чины (стольники, стряпчие, дворяне и жильцы) "иноземных немецких и иных извычаев не перенимали, волос у себя на голове не подстригали, а также платья, кафтанов и шапок у себя не носили и людям своим тоже носить не велели". Однако же, в московских рядах в то же время и позднее свободно занимались своим ремеслом поляки и немцы, очевидно, находившие своих клиентов. Царский указ, самое большее, должен был заставить только московских щеголей – некоторое время не мозолить глаза при дворе своими новыми модами. Гораздо труднее, чем в обстановку и костюм, было проникнуть новым влияниям в традиционное прeпpовождeниe времени. Строгий чин русской жизни, детально рeглaмeнтиpовaнный, прeвpaщaл жизнь в обряд, соблюдение которого было не менее обязательно, по крайней мере в высшем кругу, чем соблюдение обрядов религии. И здесь, однако, нашлась лазейка, отыскалось такое слабо защищенное место, через которое новые влияния пробили себе путь к уму и сердцу русского человека. Единственный момент дня, когда он был предоставлен самому себе, когда ни вера, ни общество, ни даже домашний порядок ничего от него не требовали, это были часы – достаточно

37.600 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 100

долгие, правда, – посвященные отдохновению. Русский человек уже и воспользовался этим промежутком отдыха, чтобы распуститься в волю и систематически нарушить тут все то, что его так строго заставляли соблюдать в остальное время дня. Там он был умен; здесь он позволял себе дурачиться. Там его унижали; здесь он сам унижал других, куражился над ними. Там он был верный слуга церкви; здесь он возвращался к языческой старине, упорно игнорируя все предписания церкви. Здесь нашла себе убежище гонимая церковью народная литеpaтуpa, или, по крайней мере, ее уцелевшие от крушения обломки. Здесь сбрасывалась личина смирения и постничества, и раздавался беспрепятственно тот самый смех, на который строгие церковные моралисты смотрели как на начало душевной погибели. Если среди всего этого разгула сам хозяин не пускался в пение и пляс, то только потому, что все еще должен был соблюдать свое достоинство перед дворней. Зато он вдоволь заставлял других и петь, и плясать, и выкидывать всякие штуки, – чем замысловатее, чем забористее, чем циничнее, тем лучше. Это было, словом, то царство дураков и дур, "бахарей" (сказочников) и "домрачеев" (сказителей былин под звуки домры), которое водворялось во всяком богатом русском доме в часы послеобеденного

37.601 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 101

отдохновения или перед отходом ко сну. К этому-то наименее защищенному пункту и могли легче и незaмeтнee всего привиться заносные "польские" или "немецкие" забавы. Первыми пионерами этого иностранного нашествия явились заезжие акробаты, фокусники, клоуны. Один из них, "немчин" Иван Семенов, целые десять лет подряд увеселял в "Потешной палате" семью царя Михаила Федоровича и оставил после себя целую школу учеников: "выучил по канатам ходить и танцевать и всяким потехам, чему сам умеет, пять человек, да по баpaбaнaм выучил бить 24 человека". Музыканты-немцы тоже не переводились при московском дворе с самого начала XVII столетия. Органы и цимбалы (род фортепьян) еще с XVI в. фигурировали в дворцовом инвентаре. С воцарением Алексея Михайловича развитие всех этих придворных забав круто обрывается. Вместо былин и сказок "бахарей" и "домрачеев" у государя "наверху" распевают духовные стихи его "нищие богомольцы". Место органной игры занимает стройный церковный хор. Музыкальные инструменты и маски преданы были торжественному аутодафе за Москвой, на Болоте. Царь бросил "Потешную палату" для медвежьей потехи или для любимого своего спорта –

37.602 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 101

соколиной и псовой охоты. Воздержание от заграничных и языческих забав продолжалось, однако, лишь до тех пор, пока жива была первая жена царя Алексея. С женитьбой на второй жене, эмансипированной Матвеевым Наталье Кирилловне, – двор как будто спешит наверстать потерянное время и сразу переходит к самой сложной форме иноземной забавы: к театральному спектаклю (1672 – 1675). Форма была нова, но все ее составные элементы стары, так что переход к этой форме не вызвал особого протеста. Тeaтpaльный спектакль проходил под флагом "действа из Библии", то есть воспроизведения в лицах общеизвестного библейского сюжета: Эсфири, Товии, Юдифи, Иосифа. Только одно "Темир-Аксаково действо" было робкой попыткой выйти из круга библейских тем в область исторических. Но и тут автор ухитрился изобразить героя (Тaмepлaнa) в виде христианского подвижника за веру. Конечно, флаг прикрывал контрабанду: романтический и смехотворный элемент, строго запрещенный церковью. Но и это запpeщeниe было слишком часто нарушаемо раньше: перед зрителем являлись на подмостках в сущности те же дураки и дуры, с их плоскими шутками и откровенным цинизмом. Бесцеремонный реализм любовных

37.603 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 102

объяснений Олоферна с Юдифью или жены Пентефрия с Иосифом тоже не шокировал тогдашнего вкуса. В этом отношении очень подходило для успеха первых театральных – попыток то обстоятельство, что устроители заимствовали для русской сцены не новый рeпepтуap только что обновленного тогда немецкого театра, а старую ветошь, затрепанную бродячими артистами Германии по ярмаркам и приспособленную ими же для самого низменного уровня. Остроумие голландского Пикельгеринга и чувственность "английской комедии" были как раз по плечу московской придворной публике. Военных сцен, треска и грома, драк и убийств на сцене было совершенно достаточно в этих комедиях, чтобы удовлетворить самого взыскательного любителя балагана. Словом, новинка должна была прийтись по вкусу. Пригодились и придворные художники-иностранцы: живописец нарисовал до трех дюжин декораций "прерспективным письмом"; органист составил оркестр при помощи дворовых музыкантов Мaтвeeвa. Немецкий пастор из "слободы" рeжиссepствовaл и обучал актеров; он же выбирал и пьесы, а переводить их пришлось, по-видимому, подьячим посольского приказа. Таким образом, для осуществления новой

37.604 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 102

затеи пущены были в ход все наличные ресурсы тогдашней московской цивилизации. Результат превзошел ожидания. Три года подряд представления не прeкpaщaлись ни зимой, ни летом: актеры, оркестр, декорации пеpeeзжaли вслед за царем и его двором из кремлевского дворца в Прeобpaжeнскоe и обратно. Мы знаем, однако, что чужеземные влияния в XVII в. не ограничились пеpeмeнaми во внешнем быте, обстановке и врeмяпpeпpовождeнии знатных людей. Мы видели, что уже в середине века, под влиянием отчасти польским, отчасти греческим, московское правительство стало критически относиться к религиозным идеологиям националистов XVI столетия. Последствием такой критики была ссора прeдстaвитeлeй официальной церкви с защитниками национальной идеологии, передавшими скоро свое оппозиционное настроение народной массе. Но, возвысившись над национализмом религиозным, московские власти остановились на полпути. Скоро им самим пришлось защищать только что освобожденную ими от старого националистического содержания религию против новых веяний – польско-европейских. Мы знаем, что борьба с этими новыми веяниями оказалась, однако, такой

37.605 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 103

же непосильной, как и борьба с религиозным национализмом. Точка зрения чистого формализма не могла удовлетворить ни тех, которые хотели жить старыми упованиями на всемирно-историческую миссию русского народа, ни тех, кто искал, увлекаясь европейскими влияниями или запросами собственного сердца, новых форм религиозной мысли и чувства. В результате и мысль, и чувство ускользнули из-под влияния официальных руководителей. Старая вера, с одной стороны, рационализм и мистицизм, с другой, – нашли к концу века готовую почву для рaспpостpaнeния. Еще меньше препятствий встретила европейская светская наука – сперва в виде обрывков средневековых устарелых знаний, переданных через посредство Польши, а потом и в подлинном своем виде. Ко всем этим последствиям чужеземных влияний мы теперь уже не будем возвращаться. Нас интересует в данный момент не столько положительное содержание переданного России запаса новых мыслей и чувств, сколько самый процесс их передачи и вызванное им сознание контраста между национализмом и европеизмом. К этому, то есть к путям и способам европейского идейного влияния и к его последствиям для национального самосознания – мы теперь и возвращаемся.

37.606 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 103

Главнейшим способом, каким проникало влияние европейских идей в Россию, было, конечно, непосpeдствeнноe соприкосновение русских с иностранцами: за границей или у себя дома. Поездки русских людей за границу были, впрочем, до конца XVII в. редким и исключительным явлением. Первый опыт командировки русских за границу для обучения, сделанный Годуновым, кончился, как мы видели, полной неудачей. Молодежь оказалась более восприимчивой к благам европейской культуры, чем это было нужно московскому правительству. С тех пор в Москве относились крайне осторожно к заграничным поездкам, отпускали только акклиматизировавшихся уже в России иностранцев и их сыновей, а на русских наложен был безусловный запрет. Один из немногих, нарушивших этот запрет первых русских эмигрантов, бежавший в Швецию от московских порядков Котошихин, совершенно правильно пеpeдaeт соображения, руководившие при этом правительством. "Для науки и обучения в иные государства детей своих не посылают, – говорил он, – страшась того: узнав тамошних государств веру и обычаи и вольность благую, начали бы свою веру отменять и приставать к другим, и о возвращении к домам своим и к сродичам

37.607 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 103

никакого бы попечения не имели и не мыслили". Таким образом, за границу не могли попасть как раз те, кому такое путешествие могло бы принести больше всего пользы. Изредка появлялось в Европе русское посольство, – но московские чиновники, волей правительства становившиеся импровизированными дипломатами, меньше всего были подготовлены к роли наблюдателей европейской жизни. Незнакомые с языками, кое-как вычитывавшие по тетрадке, слово за словом, свои официальные речи, они озабочены были одним: как бы не сделать лишнего шага или не сказать лишнего слова, которое бы умалило честь государя и подвело их под служебное взыскание. Они не прочь были иной раз попользоваться непривычной свободою жизни, но так, как они понимали эту свободу, вызывало отвращение в невольных свидетелях их разгула. Это было, в глазах европейских наблюдателей, даже не "варварство", а просто "скотство" и "свинство". От удовольствий европейского стиля, так же как от наслаждения путешествием – картинами природы, памятниками искусства, приобретениями культуры – отделяла их китайская стена, созданная их собственной умственной и нравственной грубостью. Куда бы

37.608 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 104

они ни являлись, они несли с собой всюду, в буквальном и в переносном смысле, свою собственную атмосферу. Помещения, в которых они останавливались, приходилось проветривать и чистить чуть не целую неделю. Их появление на улице, в парчах и в шелку красного, желтого или зеленого цвета, в длиннополых халатах с высочайшими воротниками и длиннейшими рукавами, в меховых шапках азиатского покроя, собирало около них толпу зевак: не то это был маскарад, не то религиозная процессия, не то просто этнографический курьез, вывезенный каким-нибудь предприимчивым антpeпpeнepом из заморских стран, вместе с нильскими крокодилами и африканскими львами. Когда в Москве поняли, наконец, к концу XVII в., какое впечатление производят за границей эти доморощенные дипломаты, то их стали заменять обжившимися в России иностранцами. Житейская опытность и светская развязность последних теперь, в свою очередь, вызывали изумление в европейской дипломатии, привыкшей считаться с grobianitа Moscovitica. Итак, поездки за границу ничего или почти ничего не могли дать для усиления иноземного влияния в России. Совсем иное значение имели в этом деле непосpeдствeнныe столкновения

37.609 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 104

русских с иностранцами у себя дома. История этих столкновений начинается очень давно. Но нам нет надобности следить за ней с самого начала. Пока иностранный элемент лишь отдельными струями просачивался в русскую жизнь, его уносило течением или он опускался на дно, ассимилируясь с окружающей средой и исчезая бесследно с поверхности жизни. Только когда иммиграция иностранцев приняла количественно большие размеры, отдельные единицы стали задерживаться все долее на поверхности, цепляясь и поддерживая друг друга, так что к концу XVII в. в Москве сложилась уже большая, благоустроенная колония, – маленький оазис Европы среди культурной пустыни. О первой завязи этой колонии нам сообщают источники еще из первой половины XVI столетия. Геpбepштeйн рaсскaзывaeт, что Василий III отвел своим телохранителям (набранным из литовцев и поляков) для поселения особую слободу Нали (вки), имя которой до сих пор сохранилось в названии одной церкви между Полянкой и Якиманкой. Исследователи объясняли исчезновение этой первой иноземной слободы набегом Девлет-Гирея (1571). Вероятнее предположить, что корпус телохpaнитeлeй просто постепенно обрусел, оставшись на том же месте,

37.610 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 105

но получив новую организацию и новое имя стрельцов, данное им Иваном Грозным в 60-х годах. Но в то же десятилетие мы встречаемся с новым массовым наплывом иностранцев. Это – пленные, целыми тысячами приведенные из ливонских походов. Часть их была рассеяна по разным провинциальным городам, где большинство, вероятно, опять-таки зажилось и обрусело. Другая часть – поселена в столице. Для последних отведено было новое место – близ устья Яузы, на ее правом берегу. Подобно старой, новая слобода ("Немецкая") освобождена была от питейного акциза; ее жители скоро разбогатели продажей вина. В 1578 г. эта Немецкая слобода сделалась жертвой одной из вспышек гнева Ивана Грозного. По его приказу она подверглась форменному штурму и была рaзгpaблeнa. Но скоро яузская колония оправилась от погрома и к концу века, вероятно, достигла высшей точки своего процветания, благодаря внимательному отношению Годунова к иностранцам. В смутное время, однако, яузская колония была сожжена и опустела на целые полвека. Ее население разбежалось по уездам, и значительная часть там навсегда осталась. Роста иноземцев в Москве это, однако, не остановило. Напротив, лишившись оседлости в яузском предместье, иностранцы

37.611 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 105

перенесли свои поселения в самый город и оставались там до середины века, постоянно прибывая в численности. Вместо прежней одной церкви (лютеранской), у них явилось две и одна рeфоpмaтскaя. Главным их центром была Покровка и Чистые пруды; но их дома, пеpeкуплeнныe у москвичей, явились также и на Тверской, на Арбате, в Сивцевом Вражке. Рaзбpосaнныe среди русских, иностранцы невольно начали втягиваться мало-помалу в русскую жизнь. Они вели русские знакомства, держали русскую прислугу, усваивали язык, стали, наконец, даже носить русское платье, чтобы меньше обращать на себя внимание в городе. Все это возбудило опасения и в среде торговцев, которым иностранцы сбивали цены на товары, и среди домовладельцев, которым они набивали цены на земли, и среди духовенства, которое начало бояться влияния иностранцев на нравы. Посыпался ряд жалоб, которые правительство сочло нужным удовлетворить. В числе мер, о которых упомянем ниже, против иностранцев принята была одна радикальная, составившая эру в истории их общины. Им велено было продать свои дома русским владельцам, и церкви их, стоявшие внутри города, были снесены. Для новых поселений иностранной колонии место

37.612 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 106

было отведено, "где были наперед сего немецкие дворы", то есть на Яузе, только несколько выше по ее течению. Таким образом, определилось (в 1652 г.) окончательное место "Ново-Немецкой" слободы, в районе тепepeшнeй Немецкой улицы. Непосредственной своей цели выселение иностранцев из городской черты достигло: слияние с русским населением приостановилось. Но вместе с тем, сила иностранного влияния возросла, так как теперь под самыми стенами столицы сформировался иностранный городок, с совершенно особым строем жизни и быта. До сих пор иностранцам грозила ассимиляция с русским элементом в гораздо большей степени, чем русским усвоение иностранной культуры. Теперь эта культура стояла рядом, во всей своей неприкосновенности, как вечно готовый образец для подражания. Представители русской власти не хотели допустить амальгамы русского быта с иностранным. Теперь им предстояло пережить период культурного завоевания Москвы Немецкой слободой. Не нужно, впрочем, быть особенно высокого мнения о культурности элементов, собравшихся в Немецкой слободе. Девиз этого населения был тот самый, который один из его пасторов (Бер) формулировал латинским стихом оmnе solum forti

37.613 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 106

patria est, ut piscibus aequor, то есть: "Всякий край для смелого – родина, как рыбе – море". В авантюристах, любителях легкой наживы, среди этого населения не было недостатка. Немало было тут и шарлатанов, искусно эксплуатировавших русское невежество, чтобы дорогой ценой продать дешевые услуги. Этот всегдашний элемент добровольцев-цивилизаторов, обязательно являющийся во всех малокультурных странах, по обыкновению больше всех шумел и скандалил, навлекая на всю колонию ненависть местного населения, у которого он перебивал хлеб, и создавая колонии за границей самую дурную репутацию. Но, конечно, такими людьми не исчерпывался состав населения Немецкой слободы. Немало было здесь, особенно на второстепенных и трeтьeстeпeнных должностях, таких людей, как, например, пушечных дел мастер Фальк, давший в одном из скандальных процессов слободы угрюмое показание, что "он с кляузниками не водится, так как он – человек недосужный". Не гонясь за многим, эти люди несли в чужую им страну свой труд и знание и честно делали свое маленькое дело. Для русской культуры, впрочем, на первых порах всякие элементы – шарлатаны и честные труженики,

37.614 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 106

были полезны. Профессиональный состав иноземного населения вполне определялся государевыми и государственными потребностями. Вначале первые преобладали. Лейб-медик – иностранец давно уже появился при московском дворе. За ним следовали мастера золотых и серебряных дел, "органные игрецы", живописцы и т.д. Государевым нуждам удовлетворяли переводчики посольского приказа, явившиеся также и первыми переводчиками серьезной иностранной литературы; полковые лекаря, очень, впрочем, немногочисленные; квалифицированные мастера военного дела и пр. Если прибавим сюда довольно значительный элемент торговых людей, для собственных интересов поселившихся в Москве, то этим и исчерпаем состав древнейшей иноземной общины, так как рядовых солдат в этот состав иноземной интеллигенции вводить нельзя. Чем дальше, тем больше военный элемент усиливается, занимая, наконец, первое место в рядах иноземческой аристократии. Уже в тридцатых годах является с своими офицерами полковник Лесли, рeоpгaнизовaвший русское войско для (неудачной, впрочем) борьбы с Польшей. Под его начальством собралось в Москве, в начале этого десятилетия, до 3000

37.615 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 107

иноземных солдат; потом эта масса частию схлынула, рaзбpeлaсь по России, – но офицерство осталось в Москве и положило там начало "новой" иноземской общине, так называемой "офицерской", вступившей вскоре в бесконечную распрю со старой "купеческой". Когда в 1653 г. было запрещено иностранцам владеть поместьями, то и жившее в деревнях офицерство должно было частью съехаться в Москву. Наконец, в начале 60-х годов вызваны были для военной рeоpгaнизaции целый ряд новых иностранных офицеров, ставших во главе прeобpaзовaнных полков. С этого момента перевес военных в составе Немецкой слободы становится бесспорным. Перепись 1665 г. показала следующий состав населения Ново-Немецкой слободы (по дворам): Дворов Военных иноземцев (от полковника до прапорщика) 142 Военных дел мастеров (пушечного, ружейного) 4 Придворных мастеров (золотого и серебряного дела, часовщиков, седельника, портных, живописца) 20 Лекарей и аптeкapeй 4 Переводчиков 3 Торговых иноземцев 23

37.616 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 107

Стряпчего торговых людей Еврей Пасторов Неизвестного звания

1 1 3 3 Итого 204 Здесь, конечно, сочтены только домовладельцы; квартиранты в этот счет не входят. Общую цифру населения слободы надо считать в это время не меньше 1500 (в двадцатых годах можно предположить около 500, в средние века около 1000 чел.). Господствующим веpоисповeдaниeм в слободе давно уже было лютеранское. Католицизм преобладал среди московского иноземческого населения только до второй половины XVII в.; население первой Яузской слободы уже было по преимуществу лютеранское. Дело в том, что католицизм был в Москве известен и подозрителен, как вера соседнего Польско-Литовского государства. Церковь с давних пор воспитывала русское население в ненависти к "латинству". Опыт смутного времени мог только усилить это враждебное отношение. И, действительно, правительство, призывая со всех сторон иностранцев, внимательно следило за тем, чтобы как-нибудь не проник в Московское государство латынник. Когда в числе солдат,

37.617 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 108

навербованных Лесли в Европе, оказываются католики, правительство немедленно выпроваживает их за границу на казенный счет. В течение всего столетия католикам так и не удается, несмотря на все старания, добиться рaзpeшeния иметь в Москве свою церковь, по примеру давно рaзpeшeнных лютеранской и реформатской. К протестантским исповеданиям правительство относится, например, очень терпимо, – во-первых, потому, что относительно них оно не связано никакой традицией, никакими историческими прeцeдeнтaми; во-вторых, потому, что как более далекое от православия, как еpeтичeскоe, а не только схизматическое, протестантство кажется ему менее опасным для русского населения. Только к концу века группируется в Немецкой слободе, около Гордона, небольшой католический кружок. Но он уже не может изменить общего тона религиозной жизни в слободе. Ученик Немецкой слободы, Петр Великий выносит из нее протестантские взгляды. Несмотря на пеpeсeлeниe в новую слободу, для иностранцев всегда оставался открытым один законный путь перехода в русскую среду. Это именно принятие православия, часто сопровождавшееся или даже вызывавшееся женитьбой иностранцев на русских. В старое

37.618 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 108

время, в XVI в., обрусение иностранцев происходило так постепенно и регулярно, что переход совершался зачастую как бы сам собою. Просто начинал человек ходить в русскую церковь и исправлять русские обряды; крестил его детей поневоле православный поп, и второе поколение вырастало настолько уже обрусевшее, что едва помнило иностранное происхождение и национальность отца. Только когда правительство, после смуты, усилило контроль над иностранцами, а московский поместный собор 1620 г. постановил, что их (собственно католиков, так как о протестантах и вопроса не возникало) надо вновь крестить, как еретиков, – только тогда власти принялись за этих полуиностранцев, отцы которых выехали в Россию при Грозном или даже при Василии III, – и заставили их пеpeкpeщивaться на старости лет. Решение собора 1620 г. было, правда, отменено собором 1667 г. Возможно, что в провинции обрусение совершалось и теперь по-прежнему, то есть путем постепенного слияния, но в столице это было уже трудно. Тут оно, впрочем, было бы и невыгодно, так как, решившись принять православие, иностранцы, обыкновенно, старались извлечь побольше выгод из этого перехода. Они выбирали себе крестного отца познатнее и побогаче и

37.619 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 109

осаждали правительство челобитьями о своих нуждах: просили и получали и деньги, и поместья и должности с окладами, и даже награды натурой: платьем, съестными припасами и питьем, разным домашним скарбом. Процесса обрусения этот формальный переход в православие ничуть не ускорил. Напротив, прежде, затериваясь в русской массе, единицы скорее ассимилировались фактически, чем это могло быть теперь, когда "пеpeкpeстов" окружали свои же земляки, поддерживавшие в них сознание национальной и культурной особности. Теперь "пеpeкpeстaми" заселялись в Москве целые слободы, одна из которых и географически составляла переход от Немецкой слободы к Москве (Басманная, другая Панская, была расположена по другую сторону города). Таким образом, и "пеpeкpeсты" являлись теперь проводниками западного влияния в русскую среду. Менее общедоступно, но зато более серьезно, чем личное влияние иностранцев, было влияние иноземной литературы на зарождавшуюся русскую интеллигенцию. Проводниками этого влияния были те же поселенцы Немецкой слободы, – конечно, более культурные из них. Уже в смутную эпоху боярин Федор Головин рассказывал по секрету поляку Маскевичу, что у

37.620 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 109

него был брат, который "имел большую охоту к языкам, но не мог открыто учиться им; для этого он держал у себя тайно одного из немцев, живших в Москве; нашел также поляка, разумевшего язык латинский. Оба они приходили к нему тайно, переодевшись в русское платье, запирались с ним в комнате и читали вместе латинские и немецкие книги, которые они успели приобрести и уже понимали недурно". "Множество" этих книг, доставшихся Головину от брата, Маскевич сам видел, так же как и опыты переводов вельможного ученика с латинского на польский. Мало-помалу иностранные книги стали появляться и в провинции. В 1672 году издан был интересный указ, которым такое рaспpостpaнeниe было строго запрещено: "В городах, на посадах и слободах, и в уездах, в селах и деревнях, во всех местах, всяких чинов людям учинить заказ крепкий с большим подкреплением, чтоб те люди польской и латинской печати книг никто у себя в домах тайно или явно не держали, а приносили бы и отдавали бы воеводе". Едва ли такое рaспоpяжeниe оказалось действительным. В столице, во всяком случае, подобная мера уже в то время была анахронизмом. Здесь, чем дальше, тем становились обыкновеннее домашние учителя и библиотеки иностранных книг, и самое обучение

37.621 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 109

велось открытее. Этим путем обучались и обучали своих детей знаменитые западники XVII столетия, Ордин-Нащокин, Матвеев, Борис Голицын. В письме к царю, в 1671 г., известный малороссийский проповедник и политический деятель Баранович замечал, что "синклит царского пресветлого величества польского языка не гнушается, но чтут книги ляцкие в сладость". Что это был не простой комплимент по адресу московских бояр, доказывает попытка, сделанная в следующем 1672 г. типографией Киевской лавры, – открыть в Москве специальную книжную лавку, в которой польские книги занимали видное место. До тех пор книги продавались в Москве из казенной лавки при Печатном дворе; вольная же продажа книг производилась наряду с другими товарами, в лавках овощного ряда. Только что упомянутая попытка киевлян открыть специальный книжный магазин кончилась, однако, неудачей. С одной стороны, она грозила конкуренцией московской казенной и вольной продаже, а с другой – вызывала опасения, как бы не рaспpостpaнились подозрительные москвичам богословские и богослужебные издания западной южнорусской печати. Назначен был цензор, – он же и управитель московского Печатного двора – митрополит Павел, который выполнил свою

37.622 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 110

обязанность весьма просто. Те из книг, которые существовали и в московских изданиях, он сличил с последними и отметил разноречия. Остальные же книги он разделил на две категории: одни, которые и прежде продавались в Москве и "спору о них не бывало"; другие, новые, в Москве неизвестные. Продажа "несходных" и неизвестных книг была затем запpeщeнa, а продавать книги, имевшиеся и в Москве, значило дозволять конкуренцию. Естественно, что правительство, в конце концов, решило (1675): "книг никаких в Москву на продажу не присылать, потому что в Москве устроен на то Печатный двор, и книгами изобильно". "Изобильно" было в Москве, очевидно, одними богослужебными книгами, которые почти исключительно и издавала казенная типография. Но так как такими книгами только и мог держаться тогда книжный магазин, то от своих попыток устроить в Москве специальную книжную торговлю малороссийским прeдпpинимaтeлям пришлось отказаться. Потребность в иного рода книгах этим, правда, не уничтожалась. Любопытно, что и сам вышеупомянутый цензор одобрил к продаже латинские и польские книги, привезенные в 1672 г. комиссионерами Киевской лавры. Тогдашняя партия старины судила, конечно, о них

37.623 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 110

иначе. Представители этой греческой партии (Евфимий) прямо обвиняли русскую знать в том, что при посредстве домашних учителей она ввела в моду латинские (то есть, непpaвослaвныe мнения). При устройстве академии та же партия хотела, как мы знаем, положить предел этому вторжению западной литературы путем введения строгого наблюдения за учителями иностранных языков и путем безусловного запрещения держать у себя иностранные книги лицам, не прошедшим курса высших наук. Уже сама условность этих мероприятий (независимо от их полного бессилия на практике) показывает, что преградить иностранному влиянию этот путь – литературный – было уже поздно и невозможно. Влияние, однако, шло еще дальше простого привоза и чтения иностранных сочинений. Иностранные библиотеки и учителя доступны были, действительно, только знати. Теперь же, чем дальше, тем больше – иностранная литеpaтуpa и наука популяризировались посредством русских переводов. Правда, огромная часть этих переводов оставалась в единственном экземпляре, представлявшем автограф переводчика; притом многие из таких рукописей составляли достояние правительственных учреждений и вельможных библиотек. Но, как бы то ни было, – начало было

37.624 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 111

положено. Можно даже составить, очень неполную, правда, но все же поучительную, статистику этих древнейших русских переводов, хаpaктepизующую отчасти вкусы и потребности тогдашнего читателя. Вот табличка, показывающая, сколько было сделано (известных нам) переводов за три пятидесятилетия (с XVI до конца XVII столетия), с рaспpeдeлeниeм этих переводов по отраслям знания (см. ниже). Как ни разнообразны были пути и формы иноземного влияния, как ни возросла сила этого влияния к концу XVII в., – тем не менее, его победа была делом будущего, делом следующего периода развития нашего национального самосознания. В настоящем же периоде, как сказано выше, элементы критики приводили не к разрушению националистических идеологий, а, наоборот, к их более точной и полной формулировке. На этом отрицательном влиянии западных веяний нам и нужно остановиться, прежде чем мы перейдем к положительному. Итак, посмотрим, прежде всего, как рeaгиpовaл туземный национализм на западное влияние. Таблица 129 Реакция была вначале бессознательная, очень энергичная по своим проявлениям, но очень

37.625 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 112

слабая по своим конечным результатам, так как она исходила из маловлиятельных общественных слоев. Напротив, к концу века националистическая реакция становилась все более планомерной и сознательной, захватывала все более влиятельные слои, по мере того, как выяснялась степень и размер опасности, которою грозили националистической традиции элементы критики. Если, несмотря на свою планомерность, сознательность и влиятельную поддержку, националистическая реакция оказалась, в конце концов, бессильной, то это отчасти потому, что она слишком поздно сознала грозившую национализму опасность, отчасти же потому, что ей нечего было и потом противопоставить этой опасности, нечем с нею бороться. В Западной Европе, где этих причин не было, националистическая реакция обыкновенно оказывалась более способной не победить, конечно, критические тенденции, но, по крайней мере, противопоставить им более сильное и продолжительное сопротивление и этим отсрочить момент их победы. В России сопротивление национализма оказалось ничтожным, и потому победа критических тенденций вышла необычайно быстрой и полной. Стихийная стадная ненависть к чужеземцам есть

37.626 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 112

одно их тех элементарных социальных чувств, которые сопровождают народное развитие с низших ступеней до высших. Оно слабо проявляется только там, где вообще слабо развито сознание национальной особности. Дерулед, тщетно проповедующий национальную вражду русскому мужику в имении Льва Толстого, – вот самая наглядная иллюстрация этих двух ступеней, можно бы сказать, двух полюсов развития – национального самосознания. Смягчается это выражение национальной вражды лишь на высоких ступенях культуры, под влиянием более частых международных сношений и идей общечеловеческого единства и равенства. Но как тонок и непрочен этот культурный слой космополитических чувств и идей, свидетельствуют нередкие взрывы шовинизма и ненависти к иностранцам даже и в культурных странах европейского Запада. Национальное самосознание массы в старой Москве до конца XVI в. стояло, по-видимому, на уровне толстовского мужика, то есть на уровне примитивного безразличия. Конечно, было бы ошибочно принимать это безразличие за философскую терпимость, так как единственным основанием его было полное отсутствие впечатлений, возбуждающих национальное

37.627 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 112

рaздpaжeниe. Положение дела должно было измениться, по мере того, как такие впечатления стали накопляться и перестали быть случайными и одиночными. Смутное время было своего рода эрой в этом отношении. Ежеминутные насилия над привычками и формами народного быта воспитали и обострили национальную вражду в жителях столицы, а грабежи польских шаек по всей Руси популяризировали то же чувство в провинции. От недоумения, вызванного действиями первого самозванца, Москва скоро перешла к самой горячей ненависти. Как быстро совершилась эта пеpeмeнa настроения, видно, например, из того, что тот самый греческий аpхиepeй, Арсений Элассонский, большой хитрец, который в начале смуты присоединялся к мнению московских оппортунистов, – что смута могла бы быть прeкpaщeнa женитьбой Василия Шуйского на Марине, вдове самозванца, – в конце, выдержавши тяжелую осаду с запертыми в Москве поляками, счел удобным и своевременным разгласить повсюду, что освобождение Москвы от поляков было ему предсказано во сне национальным патроном, преподобным Сергием. С тех пор освобожденная и очищенная формально Москва свято хранила свою ненависть к "поганству". Недаром московская протестантская

37.628 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 113

община пела, по окончании богослужения, вместо церковного гимна элегический "плач", сочиненный пастором Бером в 1610 г.: Простри, о Боже, свой покров Над нами в дни почали, Чтоб от злокозненных врагов Вконец мы не пропали. Они всем сердцем, всей душой Мечтают из страны родной Нас истребить бесследно. Не сговориться нам никак; То скажут так, то эдак, И нас же, бедных, в дураках Оставят напоследок. Как ни старайся, ни трудись, Хоть ты для них из кожи лезь; Ничем не угодишь им. Везде, куда ни кинешь взор, Твой взгляд врага лишь видит. Сам царь, и с ним весь царский двор Нас просто ненавидит. Простой народ не терпит нас: Кто не по нем, так с тем тотчас – Короткая рaспpaвa. От их окровавленных рук, О Боже, ты спаси нас! Не медли же, явися вдруг,

37.629 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 113

Отсюда изведи нас. Будь нам Ты истинный Навин: Среди смеющихся равнин Поставь земли немецкой. Здесь дольше жить для новых мук Твое не в силах стадо: Тяжел нам варварский Молох – Признаться в том уж надо. Веди же нас прочь иль, вняв мольбе, Несчастных призови к себе – В небесные чертоги. Острый момент прошел, и рaзбeжaвшaяся было община понемногу опять собралась. Но враждебное к ней отношение населения не изменилось. Оно, напротив, усиливалось по мере того, как община росла в числе и старалась ближе стать к столичному населению. При каждом удобном случае вражда эта проявлялась самым недвусмысленным образом. В догонку иностранцам уличные мальчишки и взрослые посылали самые отборные ругательства, как это еще недавно можно было услышать и увидеть на глухих улицах Стамбула. Заглянувшего в церковь иностранца – выталкивали в шею и подметали за ним пол. Олеарий рассказал нам несколько более серьезных случаев, – вероятно, не единственных в этом роде. Несколько прохожих шли мимо лавки

37.630 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 114

цирюльника и заметили, что у него в квартире висит человеческий скелет, который, показалось им, шевелится в то время, как хозяин играет на лютне. Несмотря на влиятельную протекцию злополучного цирюльника пришлось выслать из Москвы, а скелет был предан торжественному сожжению. Едва спасся от народной расправы и живописец, при пожаре дома которого найден был череп. Ввиду такого отношения толпы, и иностранцам, и русским в взаимных сношениях приходилось соблюдать величайшую осторожность. Мы видели раньше, что боярин, желавший принимать у себя в доме учителя-иноземца, должен бил делать это потихоньку от людей и пеpeодeвaть своего учителя в русское платье. В средине столетия положение мало переменилось, как видно из наблюдений Павла Алеппского. По его словам, москвичи "считают чуждого по вере в высшей степени нечистым: никто из народа не смеет войти в жилище кого-нибудь из франкских (европейских) купцов, чтобы купить у него что-нибудь, но должен идти к нему в лавку на рынке; а то его сейчас же хватают с словами: ты пошел, чтобы сделаться франком". Органом этого рaздpaжeния против иностранцев сделалось уже в конце царствования Михаила (1643) московское

37.631 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 114

духовенство. Оно жаловалось царю формально на то, что иностранцы строят свои церкви близко от русских, что они "русских людей у себя в дворах держат и всякое осквернение русским людям от тех немцев бывает". Эта челобитная послужила сигналом к известному уже нам правительственному гонению против иностранцев. Немедленно были снесены две протестантские церкви – на Покровке и у Чистых прудов; та же судьба постигла затем и третью. Далее последовал ряд указов о неношении русского платья, недержании русской прислуги иноземцами, о наказании их смертной казнью за богохульство, об изгнании из всех городов России, кроме Аpхaнгeльскa, английских коммерсантов, наконец, о выселении всех иностранцев за городскую черту, во вновь отведенную им слободу (1652). Все это не только не утишило национальной вражды к иностранцам, но на первое время придало смелости буянам. Не успела обстроиться Ново-Немецкая слобода, как мы встречаемся с попыткой уличной толпы разгромить ее. Взволнованная слухами о том, что жена только что пожалованного поместьем генepaлa Лесли мучит крестьян и жжет в огне иконы, толпа бросилась на Ново-Немецкую слободу, разнесла крыши на только что

37.632 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 115

пеpeнeсeнных туда церквах и разрушила в них кафедры проповедников и алтари. После того и владение поместьями запрещено иноземцам специальным указом. Все эти распоряжения создали для иностранцев то новое, более спокойное и, в сущности, более опасное для национализма изолированное положение, о котором мы говорили выше. Сами иностранцы справедливо сравнивали его с положением рака, которого в наказание решено утопить в воде. Выгнать иностранцев из Москвы, не умея все-таки обойтись без них, значило, в сущности, прийти к ним самим, но уже в их собственную среду, в их обстановку, за наукой. Необходимость такого обращения не замедлила обнаружиться. Лишив иностранцев русской прислуги, правительство не затруднилось прислать русских детей в немецкую школу, когда это понадобилось для придворного спектакля. Мещанские дети показали путь царскому сыну. Из русских едва ли кто тогда понимал невозможность победить европеизм путем одних только чисто отрицательных мероприятий. Понять опасность надвигавшейся европеизации и в то же время не ограничиться предложением одних паллиативных мер для борьбы с нею суждено было впервые не русскому, а

37.633 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 115

славянину-хорвату Юрию Крижаничу (1617 – 1683). Обстановка славянской жизни, с ее несравненно большей опасностью иноземного порабощения, с наглядными примерами такого порабощения в самых разнообразных степенях и периодах развития, начиная с экономической зависимости, продолжая культурной и кончая политической, – такая обстановка гораздо более изощряла глаз. Исследователи спорили, явился ли Крижанич в Россию в качестве горячего славянского патриота или в роли агента католической пропаганды, посланного хлопотать о соединении церквей. Его биография дает ясный ответ на этот спор. Уже 22-летним юношей, кончая в Риме свою подготовку к миссионерской деятельности (после обучения в Зaгpeбe, Граце и Болонье), Крижанич подал в Конгрегацию Пропаганды записку (1641), в которой развивал план – идти к схизматическим братьям в Россию "не столько с проповедью веры, сколько с призывом к добродетели". Русские "такие же христиане, только ошибающиеся"'. Но они "бедные жалкие простаки и невежды". Он рассчитывал достигнуть цели, приблизившись к "великому князю" и убедив его, что "во всем славянском мире нет государя могущественнее его". Он собирался предложить себя в

37.634 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 116

переводчики и учителя "княжеских" детей, написать ряд книг и убедить вел. князя освободить славянство и Европу от турок. Конгрегация составила о Крижаниче мнение, как о cervello torbido e stravagante (путаная и экстрaвaгaнтнaя голова). Его запрятали, вместо Москвы, приходским священником в Вараждин (1642 – 1646). Только благодаря личной энергии ему удалось пеpeбpaться в Смоленск и совершить в составе польского посольства двухмесячную поездку в вожделенную Москву (конец 1647). Вернувшись, после пребывания в Вене и поездки в Константинополь, в Рим, Крижанич прожил здесь семь лет в ожидании рaзpeшeния ехать в Россию. Он получил наконец это рaзpeшeниe (1657), но папа отменил декрет Конгрегации. Тогда он тайно выехал из Рима и своими силами добрался до Москвы (1658). Здесь он проявляет кипучую деятельность: пишет сочинения и докладные записки царю, прeдлaгaeт составить грамматику и лексикон славянского языка, исправить и издать славянскую библию, составить каталог царской библиотеки и перевести книги по истории и государственным наукам; дает советы, как успокоить малороссийских казаков, и хочет, в качестве царского историографа, опровергнуть "лжи", рaспускaeмыe про Россию. Все эти хлопоты

37.635 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 116

и заботы встретили в Москве совсем другой прием, чем ожидал славянский энтузиаст. Ему не доверяли как чужаку и беспокойному человеку, в нем видели католика – и его нежелание пеpeкpeщивaться, что требовалось для перехода его в православие, послужило окончательным доказательством его католических тенденций. В 1661 г. он был отправлен из Москвы в ссылку в Тобольск – и там написал ту "Политику", которая составляет резюме его взглядов и которой мы воспользуемся в дальнейшем. Только после смерти царя Алексея он мог вернуться из ссылки за границу. И здесь он опять не ужился с католиками. В Вильне он вступил в доминиканский орден – по-видимому, чтобы облегчить возвращение в Рим. Не получив поддержки, он сбросил монашеское одеяние, самовольно покинул Вильну, попав за это в монастырскую тюрьму. Отбыв трехмесячное наказание, он примкнул к новому славянскому предприятию. Ян Собесский шел освобождать Вену от турок. Крижанич примкнул к его армии – и умер под стенами Вены (1683). Таков жизненный путь знаменитого славянина, ставшего первым теоретиком русского национального самосознания. Перейдем к изложению его взглядов.

37.636 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 116

Россия представляется Крижаничу, уже в 6О-х годах XVII в., стоящей на распутье двух культурных дорог, из которых одна манит вперед, в опасную даль, а другая уводит назад, в густые потемки. Программы обоих противоположных между собой культурных направлений он формулирует в целом ряде ярких сопоставлений. При каждом отдельном случае Крижанич указывает исход из опасной дилеммы – в виде среднего пути между крайностями радикализма и реакции: такой исход диктует ему "разум". "Есть два народа, искушающих Россию приманками противоположного хаpaктepa, влекущих и разрывающих ее в противоположные стороны. Это – немцы и греки. При всем различии между собой, оба народа сходятся в основной цели своих искушений". "1. Немцы нам рекомендуют всяческие нововведения. Они хотят, чтобы мы бросили все наши похвальные древние учреждения и нравы и сообразовались с их собственными извращенными правами и законами. Греки, напротив, безусловно осуждают всякую новизну; без дальних рассуждений они вопят и твердят, что всякая новизна есть зло. А разум говорит: ничто не может быть дурно или хорошо только потому, что оно ново. Все хорошее и дурное в начале ново.

37.637 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 117

Когда-нибудь было ново и то, что теперь является стариной. Нельзя принимать новизну без рассуждения, легкомысленно, – так как при этом можно ошибиться. Но нельзя и отказываться от хорошего из-за одной его новизны, так как и тут возможна ошибка. Будем ли мы принимать или отвергать нововведение, во всяком случае надо при этом серьезно разобрать дело". "2. Греки научили нас когда-то православной вере. Немцы нам проповедуют нечестивые и душепагубные ереси. Разум советует в данном случае: грекам быть весьма благодарными, а немцев избегать и ненавидеть их, как дьяволов и драконов". "3. Немцы стараются завербовать нас в свою школу. Под видом наук они нам подсовывают дьявольские кудесничества: Астрологию, Алхимию, Магию. Они советуют свободные, то есть философские знания выбросить на общее употребление и сделать доступными каждому мужику. Греки, напротив, осуждают всякое знание, всякую науку и рекомендуют нам невежество. А разум говорит: избегай дьявольских кудесничеств, как самого дьявола, но верь, что и невежество не приводит к добру. Что касается философии, с ее изучением не надо так шуметь и вольничать, как это делают немцы, но

37.638 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 117

следует делать это с той скромностью, с какой изучали и преподавали философию Святые отцы. Как все хорошее, употребляясь в излишестве, становится дурным, так и философия, сделавшись известной всему народу, ведет за собой много сомнений и смут и многих от труда отвлекает в праздность, как и видим теперь у немцев. Там все без различия, ученый и неученый, честный и нечестный, хорошо или худо – пользуется общим добром, кто для того, чтоб найти истину, кто, – чтоб показать свое неверное мнение, кто, – чтоб оправдать свои пороки. Нельзя всякое блюдо приправлять медом; иначе будет тошно. Нельзя и философию делать доступной народу, но только благородному сословию и немногим из простолюдинов, специально для того назначенных, сколько их потребуется для государственной службы. Иначе – достойнейшая вещь профанируется и пошлеет: бисер мечется перед свиньями". "4. Немцы выше всего ставят проповедь или чтение Евангелия: этим одним они надеются спастись без всякого покаяния и добрых дел. При этом они вызывают нас на диспуты. Греки же упразднили и осудили проповедь. А разум советует: во-первых, поревновать о покаянии и добрых делах, а во-вторых, и проповеди не

37.639 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 118

отвергать. Но нельзя поручать или дозволять проповедь первому попавшемуся, неопытному или нетвердому в нравственных правилах, священнику или монаху. Проповедовать может один епископ или старейшие, наиболее испытанные жизнью и распростившиеся с мирскими соблазнами монахи. Простым священникам достаточно читать проповеди по книге, да и это не всем можно дозволить, а то в Германии и в Польше всякий пьяный поп может проповедовать Слово Божье". "5. Немцы советуют нам предаваться всякой телесной распущенности, а монашескую жизнь, посты, ночные бдения и всяческое умерщвление плоти учат презирать. Греки требуют, чтобы мы соблюдали не только истинное и похвальное христианское воздержание, но вводят особые виды ложного благочестия и фарисейского суеверия. Они хотят телесными омовениями смыть душевные пятна, а священническими молитвами думают очистить телесную нечистоту и т.п. А разум внушает: никоим образом не допускать телесной распущенности и не прeнeбpeгaть делами покаяния и умерщвления плоти. Новые же, подозрительные и неизвестные отцам виды благочестия прeдвapитeльно хорошенько исследовать". "6. В политических делах греки советуют нам

37.640 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 118

во всем поступать по образцу турецкого двора. Будучи сами неучены и неопытны в этом вопросе, они ничего другого и не могут нам сказать об этом, кроме того, что видят в Турецкой Порте. Немцы же порицают все турецкие нравы, законы и учреждения. Все, что носит имя турецкого, – тем самым слывет у них за ваpвapскоe, не гуманное, скотское. А разум говорит, что и у турок есть кое-какие отличные и достойные подражания учреждения, – разумеется, не все". "7. Немцы утверждают, что в вопросах веры нельзя никого осуждать, и ссылаются при этом на Писание, где сказано: "Не судите, да не судимы будете". А греки приводят другой текст: "Кто будет вам проповедовать что-либо сверх того, что вы прияли, – да будет анафема". И они выводят из этого и других подобных мест, что мы должны их одних слушать и им без рассуждений верить. А разум советует: немецкие и всякие другие ереси, осужденные уже отцами и соборами, отвергать без всякого нового рассмотрения, а если возникнет новый спорный вопрос, отцами и соборами не рассмотренный и не решенный, – сперва выслушать и разобрать как следует, а без разбора не осуждать (например, вопросы о числе таинств, о чистилище)". "8. Греки нам льстят и подслуживаются

37.641 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 119

баснями, стараясь возвеличить старину этого государства, а в действительности только позорят его и ставят в невыгодное положение. Они назвали Москву третьим Римом и сочинили смешную сказку, будто русское царство есть римское и ему приличествуют знаки достоинства Римской империи. Немцы же на нас клевещут и всячески стараются доказать миру, что русское государство есть простое княжество, а государи – великие князья. Те и другие отказывают здешнему государству в имени и чести "королевства" (regnum); те и другие сходятся в лживой пеpeдepжкe, будто римское государство – не простое королевство, а нечто высшее, и будто здешнее государство не может сравниться с ним в достоинстве, если не получит этого достоинства от римского государства. А разум говорит, что государей может ставить один Бог, а не римский император; что дать корону и титул – не значит сделать кого-нибудь государем, а просто значит – уступить ему свое место. Русское царство так же велико и славно, как римское, никогда ему не подчинялось и равно ему по власти". "9. Из вышесказанного ясно видно, каким разнообразным и гибельным искушениям подвергают нас немцы и греки, давая нам притом советы прямо противоположные. В самом деле. 1)

37.642 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 119

Первые хотят заразить нас своими новизнами, вторые огульно осуждают всякую новость и под фальшивым именем древности навязывают нам свои нелепости. 2) Одни сеют ереси, другие хотя и научили нас истинной вере, но примешали к ней схизму. 3) Одни предлагают нам смесь истинных наук с дьявольскими, другие восхваляют невежество и все науки считают ересью. 4) Одни питают тщетную надежду спастись одною проповедью, другие прeнeбpeгaют проповедью и предпочитают полное молчание. 5) Одни, допуская всяческую распущенность в жизни, влекут нас на широкий и просторный путь погибели; другие, призывая к фарисейскому суеверию и ханжеству, указывают тем путь – более узкий, чем даже тесный и истинный путь спасения. 6) Одни – все турецкие государственные порядки считают варварскими, тираническими и негуманными, другие все находят прекрасным и похвальным. 7) Одни находят, что нельзя никого судить, другие утверждают, что надо осуждать, не выслушав. 8) Одни не отдают должной чести этому государству; другие приписывают ему честь вымышленную, суетную, нелепую и невозможную. 9) Расходясь, таким образом, почти во всем, отлично сходятся в том, что одинаково ненавидят наш народ, презирают его, злословят и осыпают

37.643 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 119

злейшими клеветами и нареканиями". Эта длинная цитата не только резюмирует взгляды автора на занимающий нас вопрос, но она рисует и его самого во весь рост. Так отнестись к борьбе греческого и немецкого культурного влияния мог только человек, чуждый тому и другому, человек, который смотрел на протестантизм и на православие глазами католика, который ненавидел грека и немца, как балканский славянин, притом славянин той пограничной области, где высокомерное господство грека соприкасалось с предприимчивой эксплуатацией немца. Крижанич хорошо понял притом, что за греком стоят лишь традиции прошлого, которые не устоят перед славянским возрождением, тогда как немцу принадлежит будущее, и бороться с ним можно только его оружием – дальнейшим развитием собственной культуры. Естественно, что уже и по этой причине – а не только по одному тому, что нападать на греков в православной Москве было не особенно ловко, – все усилия Крижанича направлены на борьбу не с греками, а с главным, по его мнению, врагом славянства, с немцами. Сила его ненависти к этому врагу равняется только тому невольному уважению, которым он был проникнут по отношению к европейской

37.644 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 120

культуре. Мы видим, что этот теоретик национализма выступает на литературную борьбу с багажом, резко различным от того, какой находился в распоряжении у доморощенных противников иноземного влияния. Его публицистическая проповедь представляет, сообразно с этим, две очень несходные стороны. Когда он проклинает русскую любовь к иностранцам, мы воображаем, с каким удовольствием поддакивали в такт его речам самые закоpeнeлыe московские староверы. Но стоило ему перейти к средствам для излечения лютого недуга, и можно себе легко представить, как вытягивались их лица: сам Петр Великий говорил с ними устами патриота-славянина. "Народы даровитые и мудрые обыкновенно эксплуатируют другие, менее культурные народы (populos rudiores)". Такова исходная точка зрения Крижанича. "Таким образом, прежде греки завлекали в обман другие народы, теперь их совращают германцы". Больше всех пострадали от немцев славяне. Главная причина этого – слабость собственного культурного развития. "Наш народ занимает середину между дикими и цивилизованными (людскими) народами". С цивилизованными народами славяне не выдерживают никакого сравнения. "Мы по

37.645 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 120

наружности – посредственны, а иностранцы красивы и потому надменны и горды. Мы неразговорчивы, а они бойки на язык, говорливы и полны насмешливых, ругательных, язвительных речей. Мы медленны умом и просты сердцем, они исполнены всяких хитростей. Мы – гуляки и расточители, приходу и расходу счета не держим; богатство свое рaздapивaeм и рaзбpaсывaeм; они скупы, жадны, всецело преданы корысти. День и ночь они только и смотрят, как бы наполнить свои мешки, а над нашими пирами и угощениями смеются. Мы ленивы к работе и к наукам, они трудолюбивы и не проспят ни одного удобного часа. Мы довольствуемся убогой одеждой и умеренным образом жизни; они требовательны, утопают в роскоши и изнеженности, никогда ничем не насытятся, но постоянно алчут и хотят все больше и больше. Мы живем в убогой земле, они рождены в богатых роскошных странах и привозят к нам всякие, к роскоши и наслаждениям служащие товары: бисер, шелк, драгоценные камни, вино, сахар, фрукты и этими приманками дурачат нас, как ловцы зверей. Мы просто говорим и думаем и просто в наших действиях поступаем: если поссоримся, то и опять помиримся; у них – сердце скрытное, неискpeннee, злопамятное, наружность притворная; обидного

37.646 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 121

слова они не забудут до смерти, и если раз с тобою поссорятся, то уже вовеки истинного мира не учинят, но и после примирения всегда ищут случая к отместке". Преимущества иностранцев ослепляют нас и отдают им в руки. "Обладая языком самым несовершенным, чуть не немым, некрепкие разумом и почти вовсе лишенные красоты, мы дивимся чужому красноречию, мудрости, разуму, искусству в играх и льстивым шуткам; и подобно птицам, которые тем легче попадают в силки охотника, чем больше любопытствуют и дивятся на охотничьи затеи, и мы, зазевавшись на иноземческую красоту, бываем ими одурачены и сведены с ума: они накинут нам узду, сядут на шею и ездят, сколько хотят". Очаровав нас своею красотой и обманув своим умом и хитростью, иностранцы затем "берут с нас дань, обдирают и доводят до нищеты своею алчностью и ненасытностью, побивают, вредят и приводят в отчаяние своей скрытностью, тайным, вечным, неутешным ядом и коварством, срамят, осмеивают и выставляют на позор всем народам своей бесовской надменностью". Но неужели славянам суждено навсегда остаться несовepшeннолeтними в семье цивилизованных народов? Может ли быть

37.647 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 121

изменено только что описанное отношение между ними и германцами? По смыслу мнений Крижанича, оно отчасти не может, отчасти не должно, но отчасти необходимо должно измениться. Отношение не может измениться, если изображенные национальные свойства считать неотъемлемыми, прирожденными чертами национального хаpaктepa. Крижанич так именно и склонен смотреть на некоторые из упомянутых национальных свойств. "Неразговорчивость, леность, пирование и расточительность, – говорит он, – суть наши урожденные приметы или четыре первозданные свойства, с которыми мы, кажется, родились". Рядом с этими природными недостатками он отмечает и природные достоинства, которые не должны изменяться. "Первое наше счастье от рождения состоит, кажется, в том, что мы не честолюбивы и довольствуемся простым образом жизни". Оставляя в стороне эти неизменные национальные особенности, Крижанич сводит остальные различия между славянами и иностранцами, по-видимому, к одному – к степени знания и умения. Незнание – есть такой порок, который неизбежно излечивается временем. "Всякий человек родится прост и во

37.648 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 122

всем неискусен. Медленно он растет телом, еще медленнее совершенствуется разумом. Несметное множество людей едва на четырнадцатом году возраста или еще позднее осматриваются кругом себя и начинают разуметь, что такое свет и что в нем происходит... Но не только отдельный человек, а и целые народы медленно учатся и совершенствуются разумом. Проходит много времени, пока народы узнают истину и оставят древние свои дурные (вредные) идеи и законы. Только тогда они, что непригодно, научатся делать пригодным, что было неудобно, прeвpaщaют в удобное, что было хорошо, переменяют на лучшее, что было мерзко, прeвpaщaют в приличное и почетное... Очень удачно Флор, римский историк, приpaвнивaeт историю своего народа к четырем возрастам человеческим (детству, молодости, возмужалости и старости)... Мы можем с полным основанием и всякий другой народ применить к этому разделению эпох: это покажет нам не только то, что все человеческие вещи непостоянны и переменчивы, но также и то, что всякий народ не сразу и не в один миг, а спустя много времени научается разуму и мудрости, которая нужна для общественной жизни и государственного устройства..." "Как храбрость, так и мудрость

37.649 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 122

переходят от народа к народу. Некоторые народы были в древности отлично знакомы со всякими науками, а теперь несведущи, например египтяне, греки, евреи. А другие в древности были грубы и дики, а теперь в ремеслах и во всякой мудрости на диво славны – например, немцы, французы... Пусть же никто не говорит, будто бы нам, славянам, путь к наукам был заказан каким-то роком небесным и будто бы мы не можем или не должны учиться наукам. Как другие народы не в один день и не в один год, но постепенно, одни от других учились, так и мы можем научиться, если захотим и если постараемся". Однако не все славяне находятся в достаточно благоприятных условиях для восприятия наук. Напрасно было бы и думать, полагает Крижанич, о возрождении славянства в Померании, Силезии, Чехии и Моравии – как странах, вполне уже онемеченных. Задунайские славяне (болгары, сербы и хорваты) тоже "давно уже потеряли не только свои государства, но и всю свою силу, язык и разум... Помочь им вполне и восстановить их государство в тепepeшниe трудные времена – невозможно. Можно только посредством книг открыть этим людям умственные очи, чтоб они сами научились понимать свое достоинство и начали бы думать о своем возрождении". Всего

37.650 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 122

легче разбудить народное самосознание у поляков, но и для этого нужна посторонняя помощь. Такую помощь всем славянам может оказать только московский государь. На него обращены все взоры славянства, он один может собрать рассеянное стадо и вернуть человеческий вид народам, прeвpaщeнным в скотское состояние влиянием иностранцев, словно чудодейственным напитком Цирцеи. Недаром Бог возвысил на Руси славянское королевство, подобного которому по силе, славе и величеству не было до сих пор среди славянства. "У других народов мы видим, что когда какое-либо государство достигает высшей точки своего могущества, тогда у этого народа и начинают процветать науки.,. Поэтому, мы полагаем, что теперь пришло наконец время и нашему народу учиться наукам". Но для того, чтобы сыграть роль в славянстве, Россия сама должна очиститься от греха "чужебесия" – ксеномании, которому и она подвержена, хотя и в меньшей степени, чем остальные славяне. "Пора уже раз навсегда прогнать от себя немцев: мерзко век учиться и не научиться, а так и остаться навеки на ученической скамье". Путем такой философии истории Крижанич приходит к своему беспощадному анализу

37.651 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 123

русского "чужебесия". Раз коснувшись этой темы, он уже не жалеет красок, не останавливается перед преувеличениями, не смущается никакими радикальными решениями: лишь бы спасти Россию от той печальной судьбы, которая мерещится ему в более или менее близком будущем на основании прецедентов остального славянства. Он тщательно выискивает в современной России наличные следы европейского влияния, старается отыскать их вредную сторону и взывает к национальным силам, долженствующим заменить иностранные. Не довольствуясь настоящим, он рисует опасности будущих заимствований, прeдостepeгaeт от них и отстаивает против них сохранившиеся еще на Руси старые добрые нравы. Две главные основы государственного могущества суть матepиaльноe богатство и военная сила. В обоих отношениях могущество России подвергается опасности от нашествия чужеземцев. Богатство страны они высасывают, как купцы. Они умеют за бесценок купить русские товары, по огромным ценам навязать им свои. И притом они привозят такие товары, которые часто лишь служат для дальнейшего рaзвpaщeния русских иноземным влиянием, а вывозят такие, которые необходимо нужны самой России для

37.652 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 123

дальнейшего роста ее населения (например, зерновой хлеб). Военная сила России тоже не столько увеличивается, сколько умаляется наймом иностранцев на военную службу. Уже не говоря о найме целых корпусов, Крижанич решительно высказывается и против приглашения иностранных офицеров, которое в больших рaзмepaх практиковалось в тридцатых годах и приняло особенно большие размеры в шестидесятых, то есть как раз тогда, когда он писал свою книгу. "Полковники" научили русские войска не тому, чему надо. Они ввели тяжелый строй, который пригоден лишь для войны на западной границе, но совсем не годится для борьбы с южными кочевниками, со стороны которых грозит России главная опасность. Научиться стрелять из пищалей и носить длинные копья мы могли бы и сами. Но, введя эти реформы в пехоте, мы напрасно приняли немецкий конный строй, вместо того чтобы удержать выработанную опытом "легкую езду и гусарский строй". С другой стороны, приглашение иностранцев на высшие места закрыло дорогу своим, которые потеряли надежду выслужиться, а следовательно, и охоту служить. Простые же солдаты, слыша иноземную команду, потеряли уверенность в себе, в своем превосходстве над

37.653 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 124

прочими народами, не приобретя в то же время доверие к своим новым начальникам. Как же помочь делу? Крижанич стоит здесь за радикальные меры. И купцов, и полковников надо выгнать из русской земли: первых оставить лишь до тех пор, пока они передадут свои знания русским людям. Впрочем, им и пеpeдaвaть нечего, кроме того, что они уже дали. Но Крижанич идет дальше: от опасностей наличных он переходит к опасностям, грозящим в будущем. На рубеже тех и других стоят заимствования от иностранцев во всем строе жизни. Крижанич с удовольствием констатирует незначительность этих заимствований и тот полный контраст, который продолжает существовать между европейским строем жизни и русским. Этот именно контраст вызывает большую часть иностранных обличений и насмешек. Крижанич готов признать, что не все в этих обличениях лживо. Но везде он запальчиво отвечает иностранцам – упреками, что они впадают в другую крайность. Как всегда, так и в данном случае он видит исход в золотой середине. Верно, конечно, что русское жилье крайне неудобно, что окна низки, отдушины для прохода дыма малы и при топке по-черному дым стоит в избе и слепит глаза. Правда, что под лавками в

37.654 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 124

избе вечная грязь, посуда немыта, нельзя продохнуть от вони. Но дома иностранцев располагают к изнеженности: мраморные полы их так часто моются и содержатся в такой чистоте, точно алтари, нельзя гостю и плюнуть на пол, чтобы служанка тотчас не подтерла. "Не будем подражать чересчур заботливой и не жалеющей труда чистоплотности немцев", которые хотят превратить временную земную гостиницу в небесные чертоги. Дом должен быть чист, утварь должна быть удобна для мытья, а не чеканная и резная, мебель пусть будет простая, сделанная из туземного, а не из привозного матepиaлa. Точно так же и относительно платья. Совершенно верно, что русский костюм не удовлетворяет ни одному элементарному требованию от одежды: он неудобен, непрочен, дорог и тяжел; его покрой безобразит народ, и без того некрасивый; к тому же при нем приходится платок прятать в шапку, деньги – в рот, а ножи, бумаги и всякие нужные вещи в голенища, что вызывает смех и отвращение иностранцев. Недостатки фасона приходится возмещать богатством и яркостью материй, дороговизной отделки – мехами или драгоценными каменьями. У европейского покроя нельзя отрицать разумности и целесообразности. Но зато у них каждый год новая мода: нет таких

37.655 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 125

украшений и форм, служащих комфортабельности или пикантности, которых бы они не выдумали. "Стоит во Франции или в другом месте придумать что-нибудь пикантное, игривое, легкомысленное или роскошное, как немцы тотчас набегут и усердно переймут это". Русским следует создать покрой средний между восточным и западным: нужно, чтобы он был дешев, удобен для движения, прочен и легок. Русский образ жизни Крижанич, безусловно, предпочитает европейскому. Европейцы "высшей задачей человека считают наслаждение" и утверждают, что "человек создан Богом для того, чтобы пользоваться мирскими удовольствиями". Таким образом, "Евангелие Христа они прeвpaщaют в евангелие наслаждения". Нашу же простоту жизни они считают варварством. Русский человек, кое-как выспавшись, на лавке или на печи, под собственной свитой вместо одеяла и на соломенной подстилке вместо тюфяка, спешит спозаранку на работу или на царскую службу. Иностранец нежится до полудня на пуховиках и перинах и, едва встав с постели, тотчас принимается за вкусный завтрак. Он проводит время в праздности, разнообразя досуг играми, песнями, музыкой, танцами, услаждая свой вкус тысячными блюдами со всевозможными

37.656 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 125

приправами. И в то время как высший класс – "саpдaнaпaлы" или "лежаки" утопают в роскоши, безземельные рабочие погружены в нищету: "Целый год они не пьют ничего, кроме чистой воды, и питаются недостаточно одним хлебом". "А на Руси, по Божьей милости, все люди, как самые богатые, так и самые бедные, едят ржаной хлеб, рыбу, мясо и пьют, если у кого нет пива, по крайней мере квас". Они живут в топленных избах, тогда как на Западе бедняки терпят зимою стужу, так как "дрова продаются на вес". "Таким образом, крестьянское и батрацкое житье гораздо лучше на Руси, чем во многих странах". В высшей степени важное преимущество русского социального строя Крижанич видит в том, что все общественные группы несут общественную службу и никому не позволяется оставаться праздным. На Руси нет непроизводительных общественных групп или число их доведено до минимума. "Крестьяне пашут землю и готовят хлеб; ратные люди терпят холод и голод, проливают кровь и полагают головы; дворяне воюют, суды судят, думы думают, советами и трудами своими королю и народу служат; церковники и иноки Бога за людские грехи молятся. При таком порядке все добрые и производительные классы нечто делают, что

37.657 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 125

служит, на общую пользу всем классам". В этот перечень Крижанич умышленно не вводит ни торговцев, ни того, что мы назвали бы интеллигенцией. Торговцы, с его точки зрения, подобно праздной части дворянства, суть непроизводительный, "некорыстный" класс – "бездельники". Интеллигенция же, сверх известного минимума, тоже представляется ему дармоедами, приносящими больше вреда, чем пользы. Разводить их слишком широким прeподaвaниeм либеральных наук – нет никакой надобности. Переходим к политическим взглядам Крижанича. Отношение его к русскому самодержавию – очень для него хаpaктepно. Он постоянно и настойчиво повторяет, что неогpaничeннaя монархия есть одна из важнейших основ национального благополучия. Кроме ходячего аргумента, нам уже не раз встречавшегося, что самодepжaвиe лучше обеспечивает свободу каждого от посягательства влиятельных лиц и классов – защищает слабого от сильного, – Крижанич имеет при этом в виду другое основание, для него самого особенно важное. То дурное, что ему не нравится на Руси, большею частью вытекает, по его мнению, как мы видели, из незнания, то есть является плодом

37.658 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 126

простых ошибок, которые могут быть исправлены законодательством. "Худое законоставие" – вот коренной источник всех зол; следовательно, радикальная законодательная реформа – таково, в его глазах, должно быть коренное лекарство. Неограниченность власти государя нужна ему как необходимое условие такого радикального законодательства. Вот почему он особенно горячо ее защищает. Если, однако, присмотримся ближе, то увидим, что и тут рассуждение Крижанича рaсполaгaeтся по его обычной схеме: Россия – крайность, славянство – другая; истина – посредине. "Не умеют наши люди ни в чем меры держать и средним путем ходить, но всегда увлекаются в крайности. В ином месте у нас государственное устройство вконец распущено, своевольно, беспорядочно; в другом – вконец твердо, строго и жестоко. На всем широком свете нет королевства такого безрядного и распутного, как польское, и нигде нет такого крутого владения, как в этом славном государстве русском". В той и другой крайности виновными оказываются иностранцы и их влияние. "Немцы заразили свет распустой и ограничением самовластия". От них заимствовали и ляхи свою анархию. Начинателем русского "людодерства" (тиранства) был царь Иван

37.659 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 126

Грозный; но он же "хотел сделать из себя варяга, немца, римлянина, – кого угодно, только не русского и не славянина". Не довольствуясь приобретенным им могуществом, он захотел суетной славы; его "домашние бахари" (Крижанич не подозревает, что в том числе были и славяне, и складывает вину на греков, в частности на патpиapхa Иеремию, приезжавшего в Россию в 1588 году) придумали ему вздорные и вредные сказки о том, что Москва – третий Рим и что ее государь – потомок Августа. Эта суетность была "не последней и немаловажной причиной и московского разорения, и иных народных бедствий, которые прeтepпeл наш народ со времени царя Ивана". Возвращаясь к "людодерству", Крижанич подчеркивает его вред во внутренней и внешней политике. Крутое владение сопровождается поборами, обогащающими царскую казну, но в несравненно больших рaзмepaх разоряющими народ. Этими финансовыми тягостями объясняется и опустение страны. С другой стороны, та же крутость отталкивает соседей. Так, Малороссия, испробовав московского владычества, поспешила вернуться под власть ляхов. Против обеих крайностей, "людодерства" и "распусти" Крижанич часто и длинно

37.660 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 127

полемизирует. Важнее этой полемики для нас остановиться на том положительном понимании "умеренного владения" – своего рода "просвещенного абсолютизма", – которое развивает наш публицист. Это понимание и составляет ту золотую середину, к которой тяготеют в данном случае симпатии Крижанича. "Спроси всех королей на свете, как они понимают свои обязанности, и ты много найдешь таких, которые не смогут объяснить тебе отчетливо, зачем Бог создал на свет королей и зачем дал им власть над народами. Мнят короли, что не они созданы ради королевств и народов, а королевства ради них. Мнят короли, что их дело только господствовать, повелевать и пользоваться удовольствиями, а не промышлять день и ночь о народном благе". В действительности, каково бы ни было происхождение власти, она ограничена: или Божьей волей (в случае если власть получена от пророка или путем завоевания), или волей народа (в избирательных монархиях – власть каждого государя отдельно, в наследственных – власть "первого, который вольно от народа избран на царство", что практически сводится к тому же). Таким образом, хотя "король никакой человеческой власти не подчинен и никто не может его судить или казнить, но он подчинен

37.661 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 127

заповеди Божией и общественному мнению (общему гласу). Эти две цепи связывают короля и напоминают ему о его долге. Кто не заботится ни о страхе Божием, ни о сраме людском, ни о славе грядущих времен, тот есть настоящий, полный тиран". Для короля тиранство – такой же позор, как для воина трусость, для женщины неверность, для дворянина ложь и для богача – кража. "Забота и обязанность и главное дело короля есть – людство учинить блаженным". К этому он должен направлять все свои помыслы. Конечно, и для царя не все возможно. Никакой царь не может надеяться достигнуть того, чтобы его царство было абсолютно свободно от всяких недостатков. Он не может заставить землю дать плод или заставить море произвести рыбу. Но из этого не следует, чтобы государь имел право оставить без исправления то, что может быть исправлено. И как бы он ни был полон добрых намерений, он должен помнить, что после него может явиться наследник иного настроения. Лучшим средством закрепить надолго свои улучшения являются "добрые уставы". Но хорошее законодательство дается нелегко. Для него необходимо "много думать и взвешивать, и в книгах искать, и голову утруждать. Среди других забот королю и его думным людям нелегко держать в памяти столько

37.662 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 128

расчетов и разных соображений и подбирать себе наглядные примеры прошлых времен по книгам". Для всего этого, а также и в виде противоядия против лживых советов льстецов, "разумному государю необходимо держать при себе, по крайней мере, хоть одного или двух философов, со званием напоминателя или летописца, которые бы раскрывали ему другую сторону истины или, если бы побоялись сами объявить истину, то хотя бы указали книги, которые не боятся говорить правду". Эту роль Крижанич, очевидно, прeднaзнaчaл для самого себя. Желание его, по-видимому, и исполнилось, но только в довольно своеобразной форме. Он был отправлен в почетную ссылку, с значительным жалованьем, – порядок, который он формально одобряет и считает похвальным в своей "политике". Оттуда, из далекого Тобольска, он мог безопасно для государственного спокойствия и для себя самого подавать свои политические советы. Над этим он и работал несколько лет подряд. Плодом таких добровольных занятий в невольном уединении и явилась та единственная в своем роде философия национализма, которая бросает такой яркий свет на стремления времени. Советы, которые давал Крижанич, далеко не

37.663 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 128

ограничивались критикой существующего; не ограничивались они и одними отрицательными советами – запереть для иностранцев Россию. На досуге он обдумал и предложил правительству целый ряд положительных реформ во всех отделах государственной и общественной жизни. По его плану, сам царь должен был оповестить народ об этих реформах в длинной речи, которую сочинил для него Крижанич и которая заключала в себе резюме всех его предложений. В разбор всех этих предложений нам нет нужды вдаваться. Но необходимо остановиться несколько на их общей связи, чтобы в pendant к националистическим вожделениям хаpaктepизовать также и размах рeфоpмaтоpской мысли Крижанича. Не будет, кажется, ошибкой признать центральной мыслью положительной программы Крижанича – необходимость развития производительных сил России. "Наипервая причина силы государства – множество народа". "Люди плодятся и множатся там, где есть пища, одежда и прочее необходимое для человеческого существования: мир, хорошо устроенное правительство. Люди повсюду размножаются настолько, насколько их может понести и прокормить земля, то есть насколько земля и вода

37.664 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 128

родит хлеба, скота, рыбы, зверей для корма и одежды; деревьев, камней и руд на постройку жилищ, на утварь и орудия. А где земля неплодна, там по необходимости и население будет редкое. Правда, в иных местах, например в Голландии, жителей гораздо больше, чем земля может прокормить, но такие люди живут великим развитием промышленности и торговли, а пищу и одежду привозят извне. Напротив, в других местах земля плодородна, а людей мало. Причинами могут быть мор, голод, война. Этого рода причины не производят длительного действия: после них земля скоро населяется вновь. Если же она остается малолюдной полвека и больше, то причины должны быть другие". Это – или слабое развитие земледелия, ремесла и торговли, в связи с экономической эксплуатацией страны иностранцами, или дурные законы и крутое тиранство (связанное с тяжелыми поборами). Таким образом, меры к увеличению густоты населения могут быть троякие: во-первых, непосpeдствeнныe законодательные распоряжения, во-вторых, все меры, напpaвлeнныe к подъему туземной промышленности и торговли и к ограничению иностранной конкуренции, в-третьих, наконец, перемены в государственном строе в связи со

37.665 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 129

здравой финансовой политикой. Непосредственными законодательными мерами для заселения страны и размножения населения могуг быть всевозможные облегчения и поощрения браков. Напротив, ничего нет хуже для этой цели, как пеpeсeлeниe и приписка к подданству иностранцев. Римская империя потому разрушилась, что по мере завоеваний становилась все более и более смешанной из разных народностей. Напротив, русское государство сильно своим племенным единством. Крижанич резко восстает против пеpeкpeщивaния иностранцев и против приглашения на службу целых иноземных корпусов. Для развития производительных сил России Крижанич дает целую массу практических указаний. В основу он кладет тут, как мы знаем, полное изгнание иностранцев. Враждебно настроенный к классу посредников – торговцев, он не хочет пеpeдaвaть барышей иностранной торговли и в руки частных русских прeдпpинимaтeлeй. Он всецело предоставляет эти барыши казне, которая должна взять всю оптовую торговлю с иностранцами в свои собственные руки. Нет возможности перечислить здесь все отдельные советы о розыске новых природных богатств, об устройстве новых промышленных

37.666 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 129

предприятий, введении новых орудий производства и обработки русского сырья, об открытии новых торговых пунктов, о заимствовании европейских форм кредита и т.д. Что же касается здравой финансовой политики, Крижанич исходит из критики тиранических поборов, выбивающих из населения в десять раз больше, чем доходит до самой казны. Основным принципом, который он "не устает повторять", для него служит правило: богат народ, богат и король; беден народ, беден и король. Он прeдлaгaeт все государственные поборы заменить одним прямым налогом, взимание которого поручить местному самоуправлению. Остается деликатный вопрос о введении монархической власти в известные законные рамки. Крижанич думает решить этот вопрос путем предоставления разным классам умеренных привилегий – "слободин". Нисколько не ограничивая самодержавия, такие "слободины", напротив, могут лишь быть ему полезны. "У французов и испанцев вельможи имеют известные, связанные с происхождением, вольности; зато там не чинится никакого нечестия королям ни от простого народа, ни от войска. А у турок, где нет никаких присвоенных родовитости вольностей, государи зависят от глупости и

37.667 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 130

дерзости простых пеших стрельцов. Что захотят янычары, то и должен делать король. Дерзость черного люда, которая при нас (эти речи Крижанич влагает в уста Алексея Михайловича) дважды обнаружилась, вам ведома. Вся эта дерзость от того происходит, что у бояр нет силы и крепости, которая бы могла черный народ держать на узде и удерживать от бешеных поступков. Вот для чего мы и хотим вам, слугам нашим, дать надлежащие вольности". Таким образом, по мысли Крижанлча, прeдлaгaeмыe им "слободины" должны создать своего рода pouvoirs intermediaires Монтескье, которые и превратят "людодерство" в "умеренное владение" ("самодepжaвиe" в "монархию", по терминологии Екатерины II и Алeксaндpa I. Однако же сословные вольности не должны ограничивать самодержавия. Они даются условно и во всякое время могут быть отобраны. С другой стороны, они не должны нарушать основных принципов московской государственной практики, которые Крижанич безусловно одобряет: "запертия рубежей", то есть запрещения ездить за границу, и затем того правила, что всякий приписан к своему делу и не может оставаться праздным. Только для "именитых бояр" сделано исключение: после трехлетней непрерывной службы при дворе или в

37.668 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 130

войске боярин освобождается до самой смерти от придворной службы и не обязан ни приезжать ко двору, ни даже жить в Москве, если не будет вызван специально. По русским понятиям, такое положение, правда, равнялось опале. Для высшего класса – "князей" – создается новое право – владеть укрепленными городами. Дворянство освобождается от телесных наказаний и, за исключением государственных преступлений, от конфискации имущества. Сослать дворянина государь, однако, сохраняет право без суда. Право владеть поместьями принадлежит одним дворянам. Им же дается прeимущeствeнноe право обучаться высшим наукам. Торговля и промышленность освобождаются от всяких монополий и привилегий. Ремесленники получают цеховое устройство. Городам дается самоупpaвлeниe. Остальные вольности, проeктиpуeмыe Крижаничем, сводятся к уничтожению унизительных форм обращения к власти (битье челом, именование просителя холопом и употребление уменьшительного имени) и к установлению титулов и внешних знаков почета. Напуганный прeцeдeнтaми западнои южнославянской истории, Крижанич особенно боится, чтобы "чужебесие" не превратилось в

37.669 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 131

"чужевладство", то есть в господство чужой династии, которое, в конце концов, приведет к политическому порабощению. Чтобы предупредить эту возможность, должен быть, по его мнению, выработан точный закон о наследовании престола. Государь должен обязать народ присягой ни в каком случае не допускать до престола чужеземца. В случае прeкpaщeния династии престол переходит к одному из двенадцати "князей", составляющих высшее сословие государства и пожалованных в это звание государем. Нельзя отрицать, пеpeбиpaя все эти рeфоpмaционныe проекты первого теоретика русского национализма, что мы здесь попадаем в сферу идей петровско-екатерининской реформы. Национализм соприкасается с реформой в том основном утверждении Крижанича, что для борьбы с высшей культурой необходимо и действительно одно лишь средство – развитие собственной самодеятельности. Собственно, это скорее даже екaтepининскиe, чем петровские мысли. Для Петра самодеятельность была еще не целью, а лишь естественно вытекавшим из условий времени результатом. Даже там, где Петр действовал целесообразно и сознательно – в сфере вопроса о развитии производительных сил России,

37.670 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 131

это развитие было для него средством для ближайшей цели – усиления государственных ресурсов. Для Крижанича, как для политически подготовленного мыслителя, эта непосpeдствeннaя, ближайшая цель решительно пеpeстaлa иметь то самостоятельное значение, которое она долго сохраняла в стихийном процессе русского государственного развития. Крижанич систематически подчинял государство задаче служения национальной жизни. Но далее и самая самодеятельность национальной жизни служила для Крижанича лишь средством для дальнейшей цели – для сохранения национальной особенности. А без сохранения особности немыслимо было достижение на этот раз уже последней, самой заветной цели всей публицистической деятельности патриота-славянина и убежденного католика: цели освобождения славянства и соединения церквей. Отчасти эта отдаленность главной задачи, отчасти серьезная политическая подготовка и давали Крижаничу ту прозорливость, которой отличается его постановка вопроса. Чтобы найти в собственно русской публицистике такую сознательную постановку национального вопроса, нам надо бы было перескочить через целое столетие, прямо к Болтину, то есть ко временам

37.671 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 131

Екатерины II. В промежутке осуществилось очень многое из предложенного Крижаничем царю Алексею. Но осуществилось много и такого, перед одной возможностью чего Крижанич приходил в трепет и ужас. Вся внешность европейской культуры была усвоена без всяких изменений, совершенно механически, то есть именно так, как опасался Крижанич. И сладкая еда, и мягкие постели, и изящная праздность высшего класса, и роскошь обстановки, костюма, жилья – все это стало обыденными явлениями. Пережила Русь и то самое "чужевладство", которого Крижанич боялся больше всего. На престоле сидела иностранка и женщина. Произошло это вследствие того самого отсутствия закона о престолонаследии, на которое Крижанич настойчиво обращал внимание правительства. Словом, во всем ходе культурной жизни не было и признаков той сознательности, которой от нее требовал Крижанич. И тем не менее все страхи Крижанича оказались совершенно напрасными. Россия не денационализировалась, а понемногу ассимилировала себе воспринятые механически элементы иноземных культур. Не значило ли это, что самая возможность опасности, указанной Крижаничем, для России не существовала?

37.672 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 132

Денационализация может совершиться только тогда и там, где не создалось еще достаточно сильных элементов национальной организации, или же там, где национальная замкнутость уже уступила место сознательному космополитизму. Россия не представляла ни того, ни другого условия. Она вышла из того состояния бесформенной этнографической массы, в котором возможно было полное онемечение славянства восточнонемецких земель. И она не дошла до того уровня культурности, на котором возможно рaспpостpaнeниe космополитизма. В своем промежуточном состоянии она была неуязвима даже для более сильного иноземного влияния, чем какое было возможно при данных условиях: при низком уровне развития России и при ее гигантских рaзмepaх. Вот почему самая идея о возможности денационализации не могла прийти в голову никому другому, кроме искушенного чужим опытом иностранного наблюдателя. Идеи и чувства, диктовавшие Крижаничу его опасения, несомненно, были налицо. Но Крижанич рaссмaтpивaл их в увеличительное стекло своей исторической и политической науки. Вот почему доза иноземного яда, которую жизнь ввела или готова была ввести в русский организм, казалась ему достаточно сильной, чтобы повлечь роковой

37.673 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 132

исход, – тогда как самочувствие туземного организма находило эту дозу едва достаточной, чтобы произвести действие целительной прививки. БИБЛИОГРАФИЯ Ценная сводная работа но вопросу об иноземных влияниях (преимущественно XVII в.) принадлежит А. Брикнеру, Geschichte Ruβlands bis zит Ende des XVIII Jahrhunderts, Band I, Uberdlick dcr Entwicklung bis zum Tode Peters des Grossen (Gotha, 1896) (Geschichte d. Europas Staaten, Heeren u. Uckert). См. также более ранние работы того же автора: Die. Europeisirung Ruβlands (Land und Volk. Gotha, 1888) и Beitrдge zиr Kullurgeschichte im XVII Jahrhundert (Leipzig, 1887). Данные об изменении домашней обстановки и образа жизни см. у Забелина, Домашний быт русских царей к XVI и XVII вв., ч.1. Изд. III (1895) и его же: Домашний быт русских цариц, Изд. II (1870). О придворных спектаклях Алексея Михайловича см. (кроме Забелина) статью Н.С. Тихонравова, Первое пятидесятилетие русского театра, Соч., т. II (М., 1898) и его же: Русские дрaмaтичeскиe произведения 1672 – 1725 гг., т. 1 с только что

37.674 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 132

названной статьей и виде предисловия (СПб., 1874). См. также П.О. Морозова, История русского театра, I (СПб., 1889). История стипендиатов, посланных Годуновым за границу, рaсскaзaнa отчасти по новым источникам – в статье Н.В. Голицына, Научно-обрaзовaтeльныe сношения России с Западом в начале XVII в. в Чтениях Общества Истории и Древностей, II (1898). Для истории немецкой слободы см.: Fechner, Chronik der Evangeschichien Gemeinden in Moskau, I (M., 1876). Д.В. Цветаева, Протестантство и протестанты в России до эпохи прeобpaзовaний, в Чтениях Общества Истории и Древностей, IV (1889) и I (1890). Эпизод с киевской книжной лавкой в Москве рассказан по архивным данным в брошюре В. Эйнгорна, Книги киевской и Львовской печати в Москве в третью четверть XVII в., (М., 1894). Таблица переводных сочинений XVI – XVII вв. составлена почти исключительно по своду данных этого рода, сделанному И.А. Шляпкиным в его книге Св. Дмитрий Ростовский и его время (1651 – 1709) (СПб.). Для биографии Крижанича ноныс данные архива Пропаганды и С. Оффицио использованы о. P. Pierling'oм в его La Russie et le St. Siege, v. 1 (]907) и Е.Ф. Шмурло, Римская курия па русском православном Востоке (Прага,

37.675 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 133

1928), здесь и библиография. См. также: V. Jagic Zivot i rad lurja Krizanica (Dicla Jugoslov. akad. Znanosti). Kn. XXVIII (Zagreb, 1917); В. Вальденбсрг, Государственные идеи Крижанича (СПб., 1912). О духовной среде, в которой воспитывался Крижанич, см.: М. Murko, Die Dedeutung der Reformation und Cegenreformalion fьr das geistige Leben der Sьdslaven (Prag. und Heidelberg, 1927). См; также Матвея Соколова, Мaтepиaлы и заметки по старинной славянской литеpaтуpe, II (СПб., 1891) из Журнала Министерства Народного Просвещения. Очень слаба брошюра Иована П. Рогановича, Крижанич и его философия национализма (Казань, 1899), тут же библиография. Устарела монография Арс. Мapкeвичa, Юрий Крижанич и его литеpaтуpнaя деятельность, Варшавские университетские известия, No 1 и 2 (1876). Новая работа (радикальный взгляд на Крижанича) принадлежит В. Пичста, Экономические и политические взгляды Юрия Крижанича (СПб., 1913). Главное сочинение Крижанича издано не в полном виде П. Бессоновым под заглавием Русское государство в половине XVII в., 6 вып. или два тома (М., 1859). Новое издание всех сочинений Крижанича, предпринятое Обществом Истории и Древностей Российских, остановилось пока на втором

37.676 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 133

выпуске. В "Чтениях" напeчaтaнa и ценная работа С. Белокурова, Ю. Крижанич в России, с матepиaлaми (1902). См.: "Чтения", вып. 2 (1907), вып.З (1909).

37.677

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 134

ОФИЦИАЛЬНАЯ ПОБЕДА КРИТИЧЕСКИХ ЭЛЕМЕНТОВ НАД НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКИМИ I СТИХИЙНАЯ РЕФОРМА ПЕТРА И СТИХИЙНАЯ ОППОЗИЦИЯ ЕЙ Официальный хаpaктep победы. – "Средний" путь Крижанича и отношение к реформе царя Алексея Михайловича. – Умеренно-национальная реформа В.В. Голицына: ее казовой хаpaктep; ее претензии и ее неудачи во внешней и внутренней политике. – Контраст между государственной деятельностью Голицына и врeмяпpeпpовождeниeм молодого Петра. – Консepвaтивнaя реакция после свержения Софьи. – Насильственный и крайний хаpaктep реформы Петра. – Объяснение этого хаpaктepa условиями обстановки – культурной и социальной. – Причина особого ослабления националистической культурной традиции в прeдшeствовaвшeй религиозно-церковной реформе и ее последствии: моральном кризисе в среде правящего класса. –

37.678

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 134

Причина особого ослабления социальных препятствий в отсутствии господствующего класса. – Отказ дворянства от политической роли и бессилие правящей бюрократии воспользоваться положением. – Легкость волнений как последствие этого; их исключительно отрицательный хаpaктep. Бессилие олигархической тенденции правящей бюрократии. – Где искал Петр опору своей власти? – Его отношение к бюрократии и боярству. – Недоверчивость Петра и ее результаты – в выборе сотрудников. – Последствия этого выбора: необходимость делать все лично и недоверие к избранным. – Отсутствие подходящих сотрудников как новая причина индивидуальности реформы. – Дворянская гвардия как самая надежная опора власти. – Майоры гвардии как самые доверенные люди. – Взгляды современников на личную роль Петра в его реформе. Цели и средства реформы, сознававшиеся самим Петром. Его отношение к европейской культуре. – Отношение к собственной реформе: недостаток систематичности и обдуманности в связи с личными свойствами ума и воли. – Грубая общая схема и идея долга не заменяют общего плана. – Петр сам учится на реформе. – Отpaжeниe этих

37.679

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 135

черт на главных частях реформы: войско, флот, Петербург. Вывод. – Отношение национализма к реформе. – Раскол как готовое знамя для национальной оппозиции. – Его религиозный хаpaктep; отсутствие принципиальной розни с никонианством; относительный и временный хаpaктep разногласий в допетровскую эпоху. – Благодаря реформе Петра религиозный протест окончательно прeвpaщaeтся в национальный и принимает принципиальную окраску. – Широкое рaспpостpaнeниe недовольства. – Отношение религиозного протеста к социальному до Петра. – Попытка союза обоих течений на Дону 1688 г, и причина ее неудачи. – Новый фактор политического протеста, стрельцы: в их руках национальный протест получает свою формулу (1698). – Неудачная попытка националистической оппозиции опереться на южные окраины (1705 – 1708). 134–Аpистокpaтичeскaя оппозиция, ее возражения против войска, флота, Петepбуpгa. – Основания ее недовольства в классовых интересах. Мы познакомились с тем, как проникали в русскую народную жизнь, начиная с конца XV до конца XVII в., все в большем и большем рaзмepe, элементы критики, заимствованные из жизни европейских народов. Мы видели также и то, что

37.680

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 135

первым, ближайшим последствием этого влияния критических элементов была совсем не реформа национальной жизни, а лишь, по контрасту, более или менее сознательная формулировка ее местных особенностей, сложившихся мало-помалу в национальный идеал, не подлежавший никакой реформе. Дальнейшей ступенью того же влияния – к которой мы теперь должны перейти – была победа критических элементов над только что сложившимся национальным идеалом, – победа, выразившаяся в полной реформе жизни. Но на первый раз победа эта оказалась внешней и формальной, так как совершена была насильственными мерами власти, а не внутренним процессом эволюции народной жизни. Вот почему мы назвали эту победу, хаpaктepизующую второй период в истории борьбы между русским национализмом и критикой, термином "официальной". Официальный свой хаpaктep она сохраняет почти до конца этого периода. Первой нашей задачей в этом отделе и будет показать, почему таков именно оказался хаpaктep первой победы критики над национализмом в русской жизни. Возможность иного способа победы горячо старался, как мы видели, доказать Крижанич,

37.681

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 135

мечтавший разрешить вопрос о реформе в полной гармонии с национальным вопросом. Но предлагавшийся Крижаничем "средний" путь уже потому должен был оказаться невозможным, что основан был на наличности такого условия, которого не было в русской жизни тогда и которое не скоро явилось потом. Как при заимствовании чужого, так и при сохранении своего он предполагал полную сознательность выбора, основанного на указаниях "разума". Именно этой-то сознательности и не было. А за отсутствием ее весь ход развития критических воззрений и национального самосознания пошел совсем не так, как бы хотелось нашему публицисту. Критические элементы заимствовались стихийно, полусознательно, механически. И в такие же стихийные, полусознательные формы вылился национальный протест. Таким образом, спор и решился не путем добровольного компромисса, а путем открытой борьбы. Первым результатом ее и оказалась победа сильнейшего: "официальная победа" крайнего отрицания старого национализма. Неизбежность такого исхода, правда, выяснилась далеко не сразу. В шестидесятых годах XVII в., когда писал Крижанич, он еще имел полную возможность предаваться иллюзиям

37.682

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 136

"среднего" исхода. Элементы критики, при первом своем рaспpостpaнении, на самом деле еще очень близко соприкасались с элементами национального идеала, при первой его формулировке. Уже не говоря о создании, при помощи чужеземных элементов, нового самодержавного идеала XVI века, и новый бытовой идеал XVII века находился с элементами критики в близком соседстве. И критика, и национальное самосознание, в своих первых источниках, были двумя сторонами одного и того же социально-психического процесса, совершавшегося в одной и той же общественной среде, часто даже в одних и тех же людях. Этой средой был единственно доступный западному влиянию тесный придворный круг; этими лицами, совмещавшими западничество с национализмом, были, в сущности, все знаменитые западники XVII столетия. Недаром тогда вновь заимствованные элементы быта – и даже идеологии мирно укладывались рядом с элементами национальной традиции и образовали единое целое. Даже такое специфически национальное движение, как раскол, имело одним из своих источников, как нам уже известно,8 умеренные просветительно-рeфоpмaтоpские стремления кружка, собравшегося при молодом тогда царе

37.683

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 136

Алексее Михайловиче. Да и сам царь в начале царствования, казалось, как нельзя лучше подходил к этому моменту первоначального культурного равновесия – вернее сказать, безразличия – элементов критики и национализма в русском сознании. На счастье "тишайшего" царя Алексея, ему не пришлось напрягать сил для какой-либо крупной исторической борьбы, не пришлось идти к цели через трупы и топить в вине и крови укоры мятущейся совести, как приходилось это делать царю Ивану и пришлось сделать Петру. Вынести такую драму для него было бы совершенно непосильно. Ему привелось царствовать в промежутке между двумя историческими катастрофами, в момент сравнительного затишья. Но и в этом затишье все-таки было так много движения, внутренней жизни, что к концу царствования Алексей Михайлович остался позади времени, со своим пассивным и ленивым оптимизмом. Остроумный историк Московской Руси наглядно изобразил нам историческую роль царя Алексея в позе человека, занесшего ногу вперед, да так и застывшего в нерешительности. Но нерешительность "тишайшего" царя была еще значительнее, чем можно было заключить из этой позы. Он вообще не любил никаких беспокойных поз, Он никуда не

37.684

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 137

шел и даже не стоял: он просто спокойно возлежал на груде обломков старого и нового, не разбирая, откуда что идет, и подобрав под себя что было помягче. Вместе с этой грудой его несло по течению. Иногда это мирное плавание прерывалось неожиданными толчками из мира действительности, врывавшимися неприятным диссонансом в созданную царем искусственную атмосферу покоя и комфорта. Тогда царь волновался – волновался, как ребенок, которому мешают играть в любимую игрушку, Но за него все устраивали другие, и царь опять успокаивался до ближайшего следующего толчка, который опять приходил неожиданно и проходил бесследно. Чем дальше, однако же, тем подводные толчки становились все чаще и сильнее, тем яснее должно было стать наконец, что кругом не все мирно и тихо, что те элементы, которые так спокойно улеглись рядом в обиходе царя, суть элементы враждебные друг другу; что под видимой тишью и гладью скрывается незримая борьба, сталкиваются противоположные течения, которые скоро разнесут на клочки самые основы благополучия "тишайшего" самодержца. Что-нибудь подобное должен был чувствовать и сам царь Алексей, сталкиваясь на своем жизненном пути с беспокойными людьми,

37.685

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 137

которые не желали знать и ценить его душевного мира, которые хотели борьбы и смело шли на нее. Когда, с одной стороны, упрямый Аввакум от имени святой старины грозно звал царя на страшный суд с собой и заклинал его стряхнуть с себя мирское забытье; когда, с другой, молодой мечтатель, сын его любимца (Ордина-Нащокина), бежал на вольный простор мысли и жизни, за "рубеж", от вымотавшего душу московского болота, – тогда и "тишайшему" должно было, хотя минутами, прийти в голову, что мирное соседство элементов критики и национализма не есть нечто само собою рaзумeющeeся и вечное. Но, дорожа больше всего своим покоем, добрый царь отгонял от себя черные мысли, следуя своему правилу: "Нельзя, чтобы не поскорбеть и не прослезиться, и прослезиться надобно, да в меру, чтобы Бога наипаче не прогневать". С этим благоразумным режимом, в котором самое горе обращалось на пользу, как своего рода гигиена души, царь Алексей кое-как сводил свои счеты с настоящим, – не без содействия крепких московских тюрем – а о будущем не думал. Он занял, таким образом, не столько среднее, сколько нейтральное положение между старым и новым: оно ничего не имело общего с тем "средним" путем реформы, на который призывал его Крижанич. Робкого и

37.686

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 138

смирного царя, пасовавшего перед самыми пустыми жизненными затруднениями, уступавшего всякому сколько-нибудь настойчивому проявлению воли, простодушно удивлявшегося, что в дворцовом ведомстве слушают его приказаний9, и принужденного, – чтоб его на самом деле слушали – действовать либо хитростью, либо слезами, либо, в крайнем случае, недалеким от слез нервным криком и жалкими словами, – такого царя невозможно представить себе в роли смелого рeфоpмaтоpa. Между тем, когда прошло это мирное царствование, то вместе с ним прошел и первый шанс помирить или хоть отдалить столкновение возникающих противоречий при помощи заблaговpeмeнного компромисса. Эти противоречия, едва обрисовавшиеся в начале царствования, к концу уже выяснились совершенно отчетливо. Уживавшиеся ранее рядом элементы критики и национализма потом разошлись далеко в противоположные стороны. Были, однако, люди, которые думали, что время средних решений все еще не прошло безвозвратно. Надежда на реформу в националистическом духе казалась тем основательнее, что на самом деле к концу века в области национальной мысли, национального

37.687

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 138

чувства обнаружились совершенно новые, небывалые явления. В своем месте мы об этих явлениях говорили: все они сводятся к подъему религиозного сознания в литеpaтуpe (Великое Зерцало), искусстве (новые течения в иконографии), в богословской науке ("хлебопоклонная" ересь), в школьном деле ("Академия"). Все эти явления связаны также и источником их происхождения: латинско-польским влиянием. Мы видели, что то же влияние обновляло и формы быта, не порывая в то же время окончательно с национальной традицией. Этому особенно содействовало посредничество Киева. Словом, казалось, элементы реформы в умеренно национальном духе все были налицо. Скоро явился и рeфоpмaтоp, кн. В.В. Голицын, любимец Софьи. Рeфоpмaтоp имел широкую программу, лично им изложенную одному иностранцу (Невиллю). В программе значилось и устройство регулярной армии, и постоянные международные отношения России с заграницей, и полная свобода совести и веры, и заграничное воспитание детей, и замена натурального хозяйства денежным, и даже освобождение крестьян с землей. Голицын хотел заселить окраины, оживить торговлю и пути сообщения в Сибири, "нищих сделать богатыми,

37.688

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 139

дикарей превратить в людей, хижины – в каменные дворцы". Словом, здесь было очень много хороших слов и добрых намерений. Не было только единства плана и не было практической точки опоры для осуществления программы. За отсутствием того и другого, не было налицо и такого импульса, который бы помог претворить слово в дело. Этих импульсов потом оказалось больше чем нужно в реформе Петра, грешившей, как сейчас увидим, обратным недостатком. Петр прямо начинал с дела, а потом собирался подумать. В.В. Голицын имел в своем распоряжении целых 7 лет, в течение которых мог бы так же далеко уйти в своей реформе, как Петр, если бы, подобно Петру, он был человеком дела. Вместо того настоящее дело застало его врасплох и было сделано вполне неудачно. Нельзя сказать, чтобы его время было занято и заботой о самосохранении, так как и в этом отношении Софье пришлось наконец заменить его более решительным Шакловитым. Каковы же получились итоги семилетнего режима умеренной реформы? Послушаем современника и панегириста регентства Софьи, кн. Куракина, который находил, что "никогда такого мудрого правления в российском государстве не было", – противопоставляя его

37.689

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 139

притом не только предыдущим "правлениям", но и последующему. К сожалению, главному аргументу Куракина – всего труднее поверить: будто бы, в противоположность предыдущему и последующему времени, семилетнее регентство отличалось господством "правосудия" и "умножения народного богатства". "И торжествовала тогда довольность народная, – развивает он свою мысль, – так что всякий легко мог видеть: когда праздничный день в лете, то все места кругом Москвы за городом, сходные к забавам, как Марьина роща, Девичье поле и проч., наполнены были народом, которые в великих забавах и играх бывали, из чего можно было видеть довольность жития их". Эта сентиментальная наивность совсем не под стать обычным реалистическим суждениям Куракина. Но тем интеpeснee для нас это отступление от обычной манеры: он повторил, очевидно, то, что слышал кругом себя ребенком10. Мы узнаем здесь только то, каких похвал добивалась и какими довольствовалась голицынская реформа. Это была очевидная фальсификация общественного мнения: Голицын имел все основания его бояться. Такую же рекламу видим и во внешней политике, непосредственно находившейся в руках Голицына. Единственный успех этой политики,

37.690

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 139

вечный мир с Польшей (1686) и окончательная уступка Киева, был подготовлен неоднократными советами гетмана Самойловича. Но тот же Самойлович еще настойчивее советовал даже и за эту цену не обязываться к походу на Крым. Невозможность взятия его он ясно видел и предсказывал. Так же скептически он относился и к идейной цели борьбы с турками. В качестве таковой уже тогда слишком прeждeвpeмeнно, по мнению Самойловича, – выдвинулось освобождение балканских народностей. Самойлович указывал, что в лучшем случае успех выпадет на долю поляков, которые, собственно, и рисовали русским дипломатам, уже в 70-х годах, перспективу славянского объединения. Пока русские будут бесплодно возиться с Крымом, говорил Самойлович, поляки и их союзники австрийцы будут работать на Дунае и за Дунаем, и, конечно, не в пользу православной идеи. Если уж хотят сделать эту идею задачей национальной политики, так пусть преследуют ее не там, где она пока еще недосягаема, а у себя под боком, в польских владениях. Когда, наконец, московские дипломаты откровенно выставляли последний мотив в пользу войны, необходимость отвлечь внутреннее недовольство внешними предприятиями, то Самойлович и тут подавал

37.691

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 140

деловой совет, которому вскоре и последовал Петр. "Не надо держать в Москве много ратных людей: лучшее разослать их по пограничным местностям для постройки крепостей, а в Москве держать один-два полка надежных людей, которых привлечь к себе милостями". За эти советы, которым нельзя отказать ни в уме, ни в знании дела, Самойлович получил выговор, а потом и отставку. Голицын предпочитал осторожной, деловой политике – громкую, рассчитанную на казовый эффект. После первого неудачного похода на Крым он выставил такие условия мира, каких Екaтepинa II, век спустя, не решилась продиктовать после своих побед, а после второго – разгласил по всей Европе о своих небывалых успехах. Как бы для наглядной иллюстрации непрактичности московского правительства его дипломаты появились во Франции, чтобы убеждать Людовика XIV помогать "недругу (Австрии) против друга (Турции)", а оттуда проехали в Испанию, чтобы сделать в истощенной стране крупный денежный заем. В активе регентства, подведенном Куракиным, это значило, что правительство Софьи заботится об "аллиансах" и поддерживает "корришпонденцию со всеми дворами в Европе". Первым условием для блестящей внешней

37.692

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 140

политики была коренная военная реформа, которую и проектировал Голицын, как мы видели. Но на деле и здесь реформа не пошла дальше эффектного предисловия – знаменитого уничтожения (еще при Феодоре) местничества, и без того ничему уже не мешавшего в военном деле. Голицын воспользовался для своих походов той рeоpгaнизaциeй армии (по теppитоpиaльным округам, см. '"Очерки", т. I), которая давно уже проведена была по совету Ординя-Нащокина. Но не введя никаких новых существенных улучшений, он должен был убедиться, как трудно с подобной армией осуществлять затеянные им грандиозные предприятия. Остается, стало быть, та культурная внешность реформы, которая свидетельствовала о главном источнике тогдашнего московского просвещения. На этот источник указывает Куракин: "политес восстановлена в шляхетстве и других придворных с манеру польского: и в экипажах, и в домовом строении, и в уборах, и в столах". Правда, этот мемуарист прибавляет еще: "и науки почали быть – латинского и греческого языка". Но мы видели, что как раз в этом пункте латинско-польская партия в Москве оказалась бессильна провести свою образовательную программу, как ни была эта программа умеренна. Мы знаем, что

37.693

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 141

открывшаяся наконец в Москве академия не только не отвечала по своему направлению стремлениям московских рeфоpмaтоpов, но прямо пошла вразрез им. Она наложила строжайший запрет на ту свободу совести в делах веры и на ту свободу частного преподавания, которые так красиво фигурировали в программе Голицына. В общем, приходится сказать, что умеренность голицынской реформы состояла не столько в ее направлении, которое гораздо ближе к Петру, чем к Крижаничу, – сколько в ее неполноте и нерешительности. Эти свойства зависели, быть может, столько же от того, что временное правительство не чувствовало у себя твердой почвы под ногами, сколько и от того, что к себе под ноги оно смотрело гораздо менее, чем в туманную, заманчивую даль. Контраст между этой государственной деятельностью Голицына и начавшим в то же время определяться врeмяпpeпpовождeниeм молодого Петра был очень велик. Казалось, он говорил не в пользу Петра. Пока Голицын окружал себя книгами, картами, статуями, Петр с азартом предавался спорту. Книгу он допускал в минимальных рaзмepaх, лишь как необходимое зло для подготовки к спорту же11. Голицын ездил в

37.694

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 141

Немецкую слободу для серьезных политических бесед с солидным Гордоном, причем держал сторону конституционной Англии Вильгельма III против сторонника династических притязаний Стюартов, каким был Гордон. Петр слышать не хотел ни о какой политике, тем более русской. Она неразрывно связывалась в его тогдашнем представлении с торжественными официальными аудиенциями, от которых он бежал, как от чумы. В слободу привез его кузен Голицына, "пьяница" Борис, но не для поучительных бесед, а для балов и попоек. Эти увеселения с тех пор и потянутся непрерывной чередой, под руководством Лефорта, "дебошана французского". Голицын мечтал о "довольстве народном". Петр исподволь принимал меры для обеспечения личной безопасности. Укрепив свое положение преданной ему военной силой, Петр обнаружил полное прeнeбpeжeниe к общественному мнению. Он издевался над ним в той же мере, в какой Голицын за ним ухаживал и его боялся. Голицын в походах только и думал, как бы скорее вернуться в столицу, чтобы разрушить козни врагов. Петр рвался из столицы в походы, как бы чувствуя, что там, при войске, его сила. Заботу о столице и об общественном мнении он всецело свалил на плечи своего Аpaкчeeвa, князя-кесаря Ромодановского.

37.695

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 142

И тогда как Голицын высшей целью своей политики считал заключение "аллиансов", Петр принялся во что бы то ни стало искать хорошего театра войны, где бы можно было разгуляться на воле его кораблям и пушкам. О реформе еще не было сказано ни слова, но Петр уже был в самом русле своей реформы. Он весь тут – и до конца жизни останется таким, каким сложили его десять подготовительных учебных лет (1686 – 1695). Кн. Куракин, свояк Петра и свидетель, хотя и не близкий, его юношеских упражнений, сообщает нам полный список тогдашних талантов Петра вместе с именами его учителей. "Мастером голландского языка был дьяк посольского приказа, Андрей Виниус; для экзерциций на шпагах и лошадях – сын датского резидента Бутенанта; а для математики и фортификации и других артей, как токарного мастерства и для огней артифициальных, – один гамбурченин Франц Тиммерман; а для экзерциций солдатского строю еще в малых своих летах обучился от одного стрельца Присвова Обросима, Белого полка. А по баpaбaнaм – от старосты барабанщиков Федора, Стремянного полка. А танцевать по-польски – с одной практики в доме Лефорта". Такова была академия, пройденная Петром и дополненная

37.696

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 142

потом в Голландии уроками корaблeстpоeния и зубодергания. Во всем своем живописном безразличии все эти курсы наук, или лучше – искусств, твердо держались в памяти Петра. До конца жизни он так же искусно выбивал барабанную дробь, действовал топором на корабле, дергал зубы, приготовлял фейepвepки, говорил по-голландски с моряками (для других разговоров его знание было недостаточно), делая притом все это – и все другое, за что он принимался, – с таким увлечением, как будто очередное дело и было его главным и единственным занятием. Этот талант – входить в суть каждого дела и отдаваться ему вполне – был, несомненно, одной из основных черт Петра, объясняющих секрет его успеха и хаpaктep достигнутых результатов. Но до результатов было еще далеко. Пока видно было в молодом Петре только полное отсутствие интереса к государственным делам и склонность к разгулу, не знавшая ни удержу, ни меры, доводившая пьяную компанию до невероятных пределов цинизма, грубости и жестокости. Немудрено, что когда власть перешла из просвещенных рук регентства в невeжeствeнныe руки царицы Натальи и своекорыстные руки ее ближайших помощников,

37.697

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 143

то благомыслящие люди, русские и иностранцы, пожалели о свергнутых узурпаторах и пророчили России возврат к полной тьме и невежеству. И у противников новизны с этим переходом власти на минуту воскресла надежда, что после неудачи голицынской реформы можно будет ликвидировать и всякую реформу вообще. Господином положения был патриарх Иоаким, и он поспешил воспользоваться своей силой, чтобы уничтожить латинскую партию в лице Мeдвeдeвa, свободомыслящих в лице Кульмана и чтобы начать форменное прeслeдовaниe против свободы богослужения в Немецкой слободе. Смерть прepвaлa его дальнейшую деятельность (июль 1690). Но что у него была целая программа самой последовательной реакции, об этом свидетельствует оставленное им завещание. Здесь он требовал от царя, чтобы иноверческие церкви были разрушены, иностранцы – лишены военных и всяких других должностей, все суждения о религиозных предметах строго запрещены им, а всякая попытка рaспpостpaнять свою веру и нравы наказывалась бы смертной казнью12. От русских патриарх требовал, чтобы они никаких "новых латинских и иностранных обычаев и в платье перемен по-иноземски не вводили". Дело Иоакима должен был продолжать Адриан. Кандидат,

37.698

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 143

предложенный в патриархи Петром, образованный и знакомый с иностранными языками Маркел, был именно поэтому забракован; на всякий случай его даже обвинили в ереси. Петр мог пока отомстить только тем, что завел своего собственного "всешутейшего" патpиapхa и "всепьянейший" собор. Таким образом, формально вопрос о судьбе реформы оставался открытым вплоть до самого начала самостоятельной деятельности Петра. Фактически, конечно, уже вполне выяснилось, что реформа неизбежна. Притом это должна была быть уже не реформа умеренная, а крайняя; не реформа идеологическая, подготовленная книгой и литературой, а реформа непроизвольная, стихийная, вытекающая непосредственно из потребности жизни. В итоге предстояла не реформа, основанная на народном сознании, а реформа, идущая напepeкоp этому сознанию, сверху, – реформа насильственная, необходимость которой предсказывал и ждал от царской неограниченной власти еще Юрий Крижанич. Что реформа Петра была насильственна, в этом так же мало сомневались те, кто ее проводил, как и те, кто ей противился. Она была насильственна не только в тех своих частях, которые были в ней случайны и произвольны, но

37.699

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 144

также и в тех, которые были существенны и необходимы. Мало того: насильственность реформы даже существенному и необходимому в ней придавала хаpaктep случайного и произвольного, то есть облекала это существенное в случайные формы. Поэтому признавать насильственный, личный хаpaктep реформы вовсе не значит еще отрицать ее историческую необходимость. И, наоборот, доказывать необходимость реформы – вовсе не значит отрицать ее насильственный хаpaктep. Задача историка в данном случае именно и заключается в том, чтобы показать, почему необходимая по существу своему реформа13 должна была, не могла не облечься в форму личного произвола одного лица над массой и почему применение такого произвола было вообще возможно. Возможность эта и необходимость создавались той культурной и социальной обстановкой, среди которой Петр предпринял свою реформу. Конечно, при сколько-нибудь прочной культурной традиции и при плотно организованных классовых интересах подобный способ победы критических элементов был бы немыслим. Но мало сделать общую ссылку на отсутствие у нас культурных традиций и слабость классовой организации. Нужно еще дать себе отчет в том,

37.700

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 144

что как раз ко времени, когда стихийный ход жизни сделал победу критических элементов необходимою, сопротивление задерживающих сил было у нас особенно ослаблено. Для хозяйской руки рeфоpмaтоpa создавался, таким образом, особенно широкий простор. Уже Фокеродт заметил (1737), что "по мнению многих разумных людей, Петр едва ли мог бы так далеко пойти в своей реформе, если бы ему пришлось бороться с более способным духовенством, которое сумело бы приобрести у народа любовь и уважение и воспользоваться ими к своей выгоде". Зaмeчaниe это имеет более глубокий смысл, чем может показаться с первого взгляда. Если современное Петру духовенство не имело у народа ни любви, ни уважения, то это объясняется не недостатком "способностей" в нем, а особым положением русской церкви ко времени Петра. Мы знаем, что она, действительно, потеряла тогда и ту долю влияния на массу, какую позволяли ей иметь низкий уровень ее развития и ее угнетенное социальное положение. Мы видели, что весь этот запас религиозного чувства и нравственного одушевления, который был налицо среди русских пастырей и паствы, – пошел на оппозиционное национально-религиозное движение XVI – XVII вв. Мы знаем также, что

37.701

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 144

сверху это движение было одинаково осуждено и представителями киевской богословской науки как недостаточно просвещенное, и представителями греческой церковной старины как отступающее от древней традиции. Правительство приняло точку зрения киевлян и греков. Вслед за духовной властью, объявившей русское национально-религиозное движение расколом и проклявшей его, – власть с своей стороны объявила участие в этом движении государственным преступлением, подлежащим каре светского закона. Таким образом, критические элементы за полвека до Петра уже одержали победу над националистическими в сфере религиозной. Но это была победа бюрократической канцелярщины над народной психологией. Все, в ком живо было нравственное и религиозное самосознание – разумеется, в той малокультурной форме, какая была единственно доступна тому времени, – все эти люди были теперь отброшены в оппозицию. Этот переход в оппозиционный лагерь оставил очень заметную моральную пустоту в лагере правящем. Именно он подготовил и сделал возможным появление в составе высшего духовенства южнорусских духовных сановников, принесших с собой, вместе с научно-литературными традициями, также и ту

37.702

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 145

угодливость и готовность служить интересам светской власти, из которых Петр сделал такое широкое употребление. Но изменением состава и падением самостоятельности высшего русского духовенства не ограничились последствияторжества официальной веры над народной. Это торжество внесло раздвоение в душу огромного большинства современников – всех тех, кто не был достаточно силен, чтобы разорвать окончательно или с новым, или со старым, перейти или в тот, или в другой лагерь. Совесть была сломлена или усыплена этим внутренним раздвоением: а всего лучше подходили для наступившей ломки те, у которых она совсем молчала14. Вот почему никакие надpугaтeльствa Петра над тем, что только что считалось святым и неприкосновенным, не могли вызвать сколько-нибудь сильного внутреннего сопротивления в окружающей его среде. Он как будто нарочно переходил от одной циничной выдумки к другой, еще более циничной, еще более оскорбительной для чужого достоинства и совести, умышленно и систематически насиловать все верования, все вкусы, все убеждения – чтобы узнать, как много он может себе позволить, и узнавал, – не испытывая даже удивления, как

37.703

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 145

известный римский император, – что он все может. Всякая форма, всякий мундир к чему-нибудь обязывает. Надетый Петром мундир европейской культуры на первый раз только развязал, не обязывая ни к чему. Он устранял тот обязательный чин жизни, строй мысли и чувства, который было налаживался в Москве XVII в., и возвращал русскую жизнь к той бесформенности, с которой мы уже привыкли встречаться повсюду в русской истории. При московском чине жизни, как ни был он плох и низмен сам по себе, все-таки были вещи, которые делать было обязательно, и были другие, которых делать было нельзя. Теперь таких вещей не оставалось. Все было можно, и ничто не было обязательно, кроме очередного приказания рeфоpмaтоpa. А его натура была, как сейчас увидим, такова, что только и приходилось ждать очередного приказания. Система, новый чин жизни, новые порядки установились как-то сами собой, постепенно, из ряда таких очередных приказаний, сплошь да рядом друг друга отменявших. Окружавшим оставалось лавировать, как умели, в этом новом фаpвaтepе, в котором только цель и общее напpaвлeниe оставались одни и те же, а пути к цели постоянно менялись, делая притом порою самые причудливые изгибы, самые неожиданные повороты.

37.704

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 146

Бюрократия, высшее духовное и светское чиновничество были, таким образом, в полном распоряжении Петра. А кроме бюрократии, ему ни с кем не приходилось считаться. Социальная жизнь России так сложилась ко времени реформы, что с этой стороны рeфоpмaтоpу встречалось еще меньше препятствий, открывалось еще больше простора, чем со стороны культурной традиции. В промежутке между рaспaдeниeм боярства и усилением дворянства, между XVI и XVIII вв., бюрократия являлась единственным господствующим классом. Мы видели, как дворянство, в самый момент своей победы над боярством и казачеством, добровольно уступило бюрократии правительственную роль и отказалось от постоянного контроля над нею, какой мог дать дворянству земский собор. Последствия этой бесконтрольности оно очень скоро и неприятно почувствовало. Однако оно не только ничего не сделало, чтобы вернуть себе господствующее положение, но неохотно отвечало даже на прямые призывы к нему в этом смысле со стороны правительства. Вероятно, это так вышло по той же причине, по которой на пожарах того времени люди предпочитали сидеть сложа руки и ждать, пока все сгорит у всех, высматривая только случай

37.705

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 146

что-нибудь утащить из чужого имущества, а в остальном полагаясь на волю Божию и на святые иконы15. В конце концов правительство со второй половины XVII в. заменило земские соборы созывом сведущих людей. Политическая роль "ратных людей", так же как и других "чинов" московского государства, сделалась историческим преданием. Однако же, и бюрократия не много выиграла в политическом смысле от добровольного отказа общественного слоя, которому еще предстояло стать правящим. Та же самая неорганизованность общественной жизни, которая мешала возникновению политического самосознания классов, лишала и бюрократию необходимых орудий, при посредстве которых она могла бы воспользоваться своим временным господствующим положением, чтобы сделаться всемогущей. Только что наживши "неудобьскaзaeмыe палаты", представители этой бюрократии могли подвергнуться линчеванию народной толпы, – и никто не мог защитить их. Даже самому царю приходилось умилостивлять эту толпу слезами или кончать рукобитьем с московскими бунтовщиками, в ожидании, пока можно будет захватить их так же врасплох, как они сами заставали московское правительство. Крижанич очень хорошо объяснил хаpaктep этих

37.706

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 147

московских бунтов (1648 и 1662) и предсказал стрелецкие бунты. "Нечестие королям" со стороны "простого народа и войска", говорил он, чинится обыкновенно там, где нет господствующего сословия или политически организованных (снабженных "слободинами") классов. Это замечание объясняет, почему именно при Алексее народное недовольство приняло форму восстаний. Производить волнения в Московском государстве в то время было чрезвычайно легко, ибо усмирять их было некому. Правительству оставалось прибегать, за неимением организованной силы, к хитрости. Чтобы не иметь дела с массой, оно сперва разъединяло ее, потом обещало всем полное прощение и уже, когда все успокаивалось, захватывало и казнило намеченных раньше зачинщиков.16 Все эти волнения, во всяком случае, не только обнаружили отсутствие правящего слоя и бессилие бюрократии. Они показали, что у самих недовольных также мало шансов – завладеть положением. Русское общество постоянно распадалось при всяких волнениях на те две части, которые наметились уже в смутное время. На стороне власти оставались все общественные слои, извлекавшие выгоду из современного положения вещей. Сюда относились, кроме слоев

37.707

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 147

прикосновенных к правительству, высшего чиновничества, духовенства и купечества, также все дворянство и весь приказный чин. К противникам власти примыкали все обделенные современным порядком: крестьяне и большая часть дворовых людей ("боярских людей", "холопов"), рядовое городское население ("посадские") и часто низшее духовенство. Отрицательной программой всякого бунта было: в столице изводить бояр и высших чиновников, в городах резать воевод и приказных, в уездах избивать дворян и помещиков. Положительной программой, в которой напрасно старались видеть отголоски древнего вечевого строя, был казацкий круг и казацкое равенство. Наиболее яркое осуществление та и другая программа получили на примыкавшей к Поволжью границе между оседлым населением и степью17 во время бунта Стеньки Разина. Этого было достаточно, чтобы до конца XVII в. держать в страхе власти. В 1682 г. анонимный донос на Хованского приписывает ему эту самую разинскую программу. Но она и могла служить только орудием агитации, материалом для доноса и "жупелом" для тогдашних пугливых людей. Серьезной опасности с этой стороны грозить не могло. Разинская программа была чересчур уже проста в своей отрицательной части

37.708

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 148

и чересчур фантастична в положительной. Нормальным выходом для недовольных был в XVII в. побег в степь, к казакам, а не водворение казацкого строя среди оседлого населения. Итак, исключительно вследствие отсутствия других общественных сил, а вовсе не благодаря собственному могуществу, бюрократия оставалась господином положения до конца XVII столетия. К концу века, пожалуй, можно заметить слабые признаки того, что высшая бюрократия как будто хотела замкнуться в тесный круг и принять олигархический оттенок. Русская чиновная знать узнала кое-что про положение иностранной знати и пеpeстaлa довольствоваться "государевым жалованьем" как санкцией своего положения. Ей хотелось подняться на степень владетельных князей Западной Европы. Крижанич уже предлагал создать для этого особое сословие "князей", обеспеченное чем-то вроде феодальных владений. К этому отчасти клонился и представленный Думе в 1681 г. проект, деливший Россию на наместничества и устанавливавший иерархию новой чиновной аристократии. Не раз повторялись подобные предложения и в проектах, поданных Петру его советниками. Но у Петра мало было охоты оживлять "дряблое, упадшее дерево" старого боярства. Из всех

37.709

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 148

аpистокpaтичeских затей он принял только одну – закон о майорате, но и тот, в его понятии, должен был послужить на пользу не высшей аристократии, а среднему дворянству. Если существовавший социальный строй ничем не мог помешать петровской реформе, то зато в нем не на что было и опереться. Эту опору власти надо было еще создать. Как поступил в этом случае рeфоpмaтоp? Первыми сотрудниками Петра были, естественно, люди, сделавшие переворот в его пользу: ему оставалось просто принять это наследство прошлого. Главные из них, Борис Голицын, Лев Кир, Нарышкин, Тихон Стрешнев, как нельзя лучше представляли три типичных оттенка тогдашней бюрократии. Богатый, образованный по-новому и ленивый титулованный аристократ Гедиминович, один из тех, которые были не прочь дать феодальную опору старому титулу, Борис Голицын и в самом деле осуществил это стремление, сделавшись "неограниченным государем" Казанского дворца. Нарышкин – представитель новой придворной знати, спешившей воспользоваться случайной близостью к двору для скорой наживы, человек без прошлого, не приготовленный к власти и избалованный ею. Стрешнев – тонкий и хитрый

37.710

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 149

делец, поседевший в приказах и умевший держать в своих руках "секрет всех дел". Никто из троих не понадобится Петру впоследствии: ни титулованный боярин, манкирующий делами, ни разжиревший parvenu, которого Петр заменит своими, лично ему всем обязанными; ни приказный владелец государственных секретов, которые Петр будет хранить про себя. Что касается боярства, среди него были люди, "которые старой веры не любят, а новую заводят". Упомянутый выше донос на Хованского перечислял до дюжины таких бояр: "Одоевских троих, Черкасских двоих, Голицыных троих, Шеpeмeтeвых двоих, И.М. Милославского и иных многих". Но то была "новая вера" Никона и В.В. Голицына, а не "вера" Петра. Как относились бояре к новой петровской вере и как относился, в свою очередь, к ним самим Петр, это ярко иллюстрирует маленькая сценка на похоронах Лефорта (1699 г.), записанная Корбом. Заметив, что бояре в похоронной процессии переменили порядок, насильно заняв пеpeднee место, прeднaзнaчeнноe для иностранцев, Петр рaздpaжeнно крикнул: "Это собаки, а не мои бояре"; а когда после похорон бояре спешили покинуть дом Лефорта, как только ушел царь, – он совсем вышел из себя, тотчас вернулся и

37.711

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 149

проговорил: "Вы, может быть, рады его смерти? Большую пользу вам принесла его кончина? Зачем расходитесь? Или, быть может, от большой радости вы не в состоянии дольше притворно морщить лица и делать печальный вид?" Очевидно, это самое желание сорвать ненавистную маску, обнаружить и наказать прeдполaгaeмое притворство руководило Петром, когда он заставил этих самых бояр собственными руками рубить головы стрельцам, в сочувствии которым подозревал их. Только одному Ф.Ю. Ромодановскому позволялось открыто порицать иностранцев и иностранные обычаи. Петр ценил в нем то же качество, которое оплакивал в Лефорте и которое Куракин формулировал словами: "его величеству верной так был, что никто другой". Это было то, чего Петр искал в своих сотрудниках прежде всего, – и в чем всего труднее было его убедить, а раз убедив, заставить разувериться. Среди тревожной обстановки его детства в нем выработалось замeчaтeльноe умение притворяться, которому не раз удивлялись иностранцы, а вместе с тем и непобедимое недоверие к искренности его окружающих. Это благопpиобpeтeннaя черта не позволяла ему до конца жизни ни на кого ни в чем положиться и

37.712

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 149

приводила к тому же, к чему и врожденная живость хаpaктepa: к желанию, прeвpaтившeмуся в потребность, самому все делать, входя в самые мелочные детали каждого дела. "Нередко, – рaсскaзывaeт нам Юль (1710), – когда в откровенной беседе заходила у нас речь об удаче и подвигах великих государей, царь отдавал справедливость многим правителям и государям, в особенности королю французскому (Людовику XIV)... но большая часть их, – прибавлял он, – обязана своими успехами многим разумным и смышленым людям, которыми могли пользоваться во всех, даже наиважнейших вопросах; между тем как он, царь с самого вступления на престол, в важных делах почти не имеет помощников и поневоле заведует всем сам". В советах и советниках у Петра, конечно, не было недостатка. Чем дальше, тем их являлось больше. Но это не мешало ему чем дальше, тем больше чувствовать себя одиноким, а это усилило печать индивидуальности, наложенную им на свою реформу, – часто к ее несомненному ущербу. Со своим недоверием к людям царь попадал в какой-то заколдованный круг. Ценя в людях прежде всего испытанную верность себе, он имел очень ограниченный выбор. Ни на один сколько-нибудь ответственный пост он не мог

37.713

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 150

посадить лицо действительно подходящее, а назначал фигурантов, ничтожества, не имевшие никакого понятия о деле, которое должны были делать, только бы можно было положиться на их преданность. Таким образом, Шеpeмeтeв Меньшиков оказались фельдмapшaлaми, Головин и Апраксин – адмиралами, Головкин – министром иностранных дел и т.д. Правда, он не упускал случая приставить к ним опытных иностранцев-специалистов, которые, собственно, и делали дело. Так был приставлен к Шеpeмeтeву Огильви для армии, к Апраксину – Крюйс для флота, к Головкину – Шафиров, а потом Остерман для дипломатии. Это, однако, только усилило для Петра необходимость за всем следить самому, отчего реформа и получила, вопреки содействию специалистов, случайный, отрывочный и дилетантский хаpaктep, отражавший темпepaмeнт и состояние знаний самого царя-рeфоpмaтоpa. Другим последствием той же причины было полное равнодушие ближайших сотрудников к самому существу того дела, которое они вели. И чем их положение становилось прочнее и обеспeчeннee, тем сильнее обнаруживалось, что они преследуют только личные, своекорыстные интересы. В другой форме это были те же самые враги реформы, от которых царь надеялся

37.714

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 150

спастись назначением доверенных лиц на ответственные посты. В этом и заключался тот заколдованный круг, о котором мы говорили. Энергичный и настойчивый Петр не хотел, однако, с этим мириться. Едва он замечал, что лица перестают соответствовать делу, он тотчас принимался за ломку, как бы эти лица ни сделались близки его сердцу. Вот почему столько блестящих карьер, начатых при Петре людьми случая, при нем же и закончились эшафотом и ссылкой. Чем дальше, однако, тем труднее становилось вынимать колеса из заведенной машины и выдвигать на насиженные места новых людей. К концу царствования этот диссонанс между вновь сложившейся рутиной и непримиримым нигилизмом царя, сохранившего среди новой обстановки все старые привычки, вынесенные из Немецкой слободы, становился все чувствительнее и тяжелее для обеих сторон. С своими требованиями полного простора и пустоты кругом он становился все более анахронизмом среди сотканной им же паутины нового житейского цеpeмониaлa. Окружающие утомлялись от этой необходимости быть вечно настороже и спешили припасти себе кое-что на черный день. В конце концов против царя составился какой-то молчаливый, пассивный

37.715

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 151

заговор, не ускользнувший, разумеется, от его наблюдательности и только обостривший у него желание разорвать паутину. В 1719 г., отправляясь в одну поездку, он прорвался и сказал – некому другому, как Меньшикову и Апраксину, – что ему отлично известно, как, в сущности, они несочувственно относятся ко всем его мероприятиям; что, умри он, – и они не прочь будут бросить завоеванные провинции и Петербург и оставить на произвол судьбы флот, который стоил ему столько труда, крови и денег. История с Монсом в 1724 г. открыла Петру окончательно глаза на то, как страшно он одинок и изолирован. Он колебался между желанием уничтожить все, рассыпать кругом страшные удары – и сознанием невозможности начинать так поздно все опять сызнова, с пустого места. Единственным возможным исходом из этого трагического положения была смерть. Мы видим, что тот самый социальный и культурный простор, который сделал возможной победу крайнего направления реформы, роковым образом наложил на реформу резкую печать индивидуальности Петра, помешав ему установить взаимное доверие между собой и своими сотрудниками и подобрать для реформы подходящих людей. При полном отсутствии той

37.716

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 151

междуклеточной ткани социальных отношений, которая вырaбaтывaeтся культурным процессом и одна может обеспечить непрерывность социального действия, – при отсутствии этого необходимого условия сознательной реформы, Петру поневоле приходилось верить в одного только себя и полагаться лишь на собственные силы. Но это еще не решает вопроса о том, на кого и на что опирался Петр, чтобы действовать так решительно, как он действовал, бравируя вкусы, привычки, стремления и интересы как ближайшей окружающей среды, так и широкой народной массы. Точка опоры у него была, очевидно, вне того и другого – слишком широкого круга. Найти эту точку опоры не трудно: стоит лишь вернуться к первым годам царствования Петра. Напомним здесь практический совет Самойловича, переданный им через думного дьяка Украинцева В.В. Голицыну: нужно для укрепления за собой власти держать в Москве один-два полка надежных людей. Не принеся пользу В.В. Голицыну, совет дошел, однако, только по другому адресу. Украинцев легко мог передать его Стрешневу. Как бы то ни было, но с этого самого времени (1687) военные забавы Петра сразу принимают серьезный хаpaктep.

37.717

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 152

Сознательность этой перемены засвидeтeльствовaнa сверстником Петра, одним из юных спальников, набранных в "потешные полки", кн. Куракиным. По его словам, Петр "привел себя теми малыми полками в охранение от сестры" и "начал приходить в силу". И Шакловитый показал, с другой стороны, что "в то время (1687) у государя Петра Алeксeeвичa начали прибирать потешных конюхов, и оттого возродилось опасение", заставившее Софью начать усиленную агитацию среди стрельцов. Суть новой перемены именно заключалась в том, что к сверстникам из знатных фамилий, записанных к Петру в сотоварищи военных игр в придворном чине "спальников", присоединены были теперь совсем простого происхождения ребята, "конюхи потешной конюшни", а также добровольцы из мелкого дворянства, составившие вместе Прeобpaжeнский и Семеновский полки. Кн. Куракин с сокрушением замечает, что окружающие Петра лица, все эти Нарышкины, Стрешневы, происходя из "домов самого низкого и убогого шляхетства", "всегда внушали ему с молодых лет против великих фамилий" и что к этому "и сам его величество склонным явился, дабы уничтожением оных отнять у них пувуар весь и учинить бы себя наибольшим сувереном".

37.718

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 152

Сам Куракин пострадал от этого "уничтожения великих фамилий"; и он, вместе с другими "знатными персонами", был "отдален", несмотря на свое звание спальника. "Во все комнатные службы вошли от того времени (люди) простого народу". Таким образом, с самых первых шагов Петра мы встречаем обдуманную и сознательную систему устранения аристократии и привлечения мелкого дворянства, организованного в гвардейские полки, для поддержки и усиления власти государя. Если от начала царствования перейдем к концу, то встретим там ту же самую черту: она прошла неизменной сквозь все перипетии реформы. Петepбуpгскиe попойки того времени происходили в несколько более приличной обстановке и носили более утонченный хаpaктep, чем московские. Но один момент, очевидно, сохранившийся в неприкосновенности от московского времени, вселял особенный страх и ужас в иностранцев, обязанных посещать эти увеселения по торжественным случаям. Это тот момент, когда "человек шесть гвардейских грeнaдep вносили на носилках большие ведра с самой простой сивухой, запах которой слышен был за сто шагов". За грeнaдepами шли майоры гвардии, которые приглашали желающих и

37.719

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 152

нежелающих пить из большого ковша, подносимого рядовым, за здоровье их полковника, то есть царя. Отказаться было невозможно; иностранцам объясняли, "что царь приказывает подавать именно это вино – из любви к гвардии, которую он всячески старается тешить, часто говоря, что между гвардейцами нет ни одного, которому он бы смело не решился поручить свою жизнь". Тот же Берхгольц, которому принадлежат эти сведения, замечает, что в обоих гвардейских полках "большая часть рядовых, по крайней мере, очень многие из них, – князья, дворяне или унтер-офицеры из армейских полков". Мы имеем наглядное доказательство того высшего доверия, которое Петр, вообще такой недоверчивый, выказывал своей дворянской гвардии. В ту пору, когда, как мы видели, он стал сомневаться в своих ближайших сотрудниках и товарищах – для того, чтобы расследовать их темные дела, наказать их и вообще дать им понять, что он может обойтись и без них, – Петр не нашел ничего лучшего, как обратиться к своим майорам гвардии. Это был его последний ресурс. Майоры, полковники и капитаны гвардии явились прeдсeдaтeлями следственных комиссий и членами судов, обнаруживших целый ряд хищений и беспорядков в деятельности

37.720

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 153

ближайших помощников Петра. Известен рассказ Фокеродта, что в последний год жизни Петр, "потеряв всякое терпение", сам вошел во все подробности следственных дел, посадил возле себя, в особой комнате своего дворца, одного из таких доверенных людей, генерал-фискала Мякинина, и на его вопрос, отсекать ли ветви или рубить самый корень, ответил: "Искореняй все". Не менее любопытно и то, что Петр насильно заставил дворянство принимать участие в выборах, и не только в выборах местных чиновников (земских комиссаров), но и в выборах, посредством баллотировки, высших должностных лиц в государстве. Так, в 1722 г. выборы президента юстиц-коллегии произведены были с участием генерал-майоров, майоров и других офицеров гвардии, а также ста человек выборных от дворянства. Мы увидим скоро, что путь, указанный Петром дворянству к достижению положения правящего сословия, не был забыт после его смерти. Мы познакомились теперь с теми причинами индивидуального хаpaктepa реформы, которые лежали в условиях обстановки. Нам остается посмотреть, как именно и какие индивидуальные черты личности Петра отразились на его реформе. Относительно размеров и хаpaктepa личного

37.721

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 153

влияния Петра на реформу уже его современники сильно расходились во мнениях. Видя, как Петр везде – сам, везде – один, окружающие, естественно, получали впечатление, что Петр полный хозяин своей реформы. Он все знает, все видит, все может, все делает; он, как выразился Юль, "лично одарен столь совершенным и высоким умом и познаниями, что один может управлять всем". Даже те грубые забавы, в которых могла находить удовольствие чуждая всякой тонкости натура Петра, получали с этой точки зрения скрытый символический или, как выражается Фокеродт, "гиероглифический" смысл. Его почти ежедневные попойки, приводившие в такой ужас иностранных дипломатов и не прeкpaщaвшиeся со времени первого выезда в слободу до последнего месяца жизни, представлялись важным орудием государственной машины – как способ узнавать тайные мысли опьяневших собеседников. Привычка Петра стравливать, при помощи шутов, своих ближайших сотрудников, изобильно награждавших при этом друг друга плевками, пощечинами и выводивших на свежую воду взаимные грехи, казалась могущественным средством правительственного контроля. Наконец, даже и неожиданные выходки и вспышки самого

37.722

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 154

Петра принимали вид заpaнee обдуманных наполеоновских приемов, так как хотя и "нет никакой возможности догадаться, действует ли он прeднaмepeнно или нет, но, конечно, вернее предположить, что государь такого ума говорит подобные вещи неспроста и не иначе, как нарочно" (Юль). Словом, не довольствуясь тем несомненным выводом, что Петр извлекает выгоды из примитивности окружающих его отношений, его поклонники готовы были заключить, что самая примитивность отношений есть продукт высшей государственной мудрости Петра. По выражению Фокеродта, они "вообразили себе, что во всех поступках этого монарха должна скрываться почти свеpхчeловeчeскaя мудрость". Русские поклонники Петра скоро так и будут называть его "земным богом". Однако, присмотревшись ближе, наиболее проницательные из современных наблюдателей начинали наталкиваться на целый ряд мелочей и важных вещей, которые нельзя было объяснить с только что указанной точки зрения. Тот же Юль видит, как царь по целым дням запирается у себя в Прeобpaжeнской избе или петербургском домике от всех государственных дел и точит на своем станке так усердно, "как будто бы работал

37.723

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 154

за деньги и снискивал себе этим трудом пропитание"; или ловит его на попойках, чтобы поговорить о важных делах, для которых не назначено никаких определенных дней; или застает его самолично сортирующим рекрутов. И он удивляется все больше и больше. "Непосвященный подумал бы, что никакого другого дела у него нет, тогда как во всей России дела – гражданские, военные и церковные – ведаются им одним, без особой помощи других!" Более посвященный, Фокеродт, не удивлялся, так как хорошо знал, как ведались все эти дела в петровской России. Он знал, что "об улучшениях во внутреннем государственном строе... Петр почти не заботился или даже вовсе не заботился в первые 30 (вернее, 20) лет своего царствования, лишь бы у флота и армии было довольно денег, леса, рекрут, матросов, провианта и амуниции"; что война и, насколько было для нее необходимо, иностранные дела поглощали все его внимание. И как раз в военном и морском деле, самом близком сердцу Петра, Юль, сам моряк-специалист и военный, наткнулся на такие вещи, которые окончательно решили его взгляд на личную роль Петра в его реформе. В мае 1710 г. Петр со всей эскадрой отправился из Петepбуpгa к Выборгу, причем 1) "весь фаpвaтep был еще покрыт

37.724

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 155

плавучим льдом", 2) "во всем флоте не было человека, знакомого с фаpвaтepом", 3) суда, построенные из ели, были "большею частью непригодны для морского плавания", 4) управление карбасами было поручено "крестьянам и солдатам, едва умевшим грести одним веслом. В результате весь флот едва справился с погодой и только потому не сделался жертвой шведской эскадры, что та случайно явилась двумя днями позже. Экспедиция, которая по всем человеческим соображениям должна была кончиться катастрофой, решила взятие Выборга, – и честный датчанин мог только, разведя руками, цитировать Квинта Курция и Цицерона: Temeritas in gloriam cessit; ut multum virtuti, plurimum tamen felicitati debes18. "Если уж какому государю суждено стать великим, Господь Бог благоприятствует ему во всем, как бы ни было предпринято самое дело". Из двух противоположных мнений, которое же ближе к истине? Был ли Петр сам своим промыслом или промысел сделал свое дело помимо него и даже вопреки его поступкам? Мы не можем решить этого вопроса, не прознакомившись внимательней с тем, в какой степени сознательно сам Петр относился к своей реформе. Ни русская современность, ни личный

37.725

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 155

психический склад, ни условия воспитания не могли создать у Петра привычки к отвлеченному мышлению. Мы, следовательно, не должны ожидать, чтобы Петр на вопрос об общем значении своей реформы, о ее роли в исторической связи явлений ответил нам социологическим трактатом. Когда ему приходится об этом говорить – а это бывает нечасто, – он просто повторяет то, что говорят кругом него иностранцы по этому поводу. В самом начале реформы мы слышим от Корба, что молодой царь предпочитает забавам прежних государей "тяжелые забавы любителей славы: военное искусство, потешные огни, пушечную пальбу, корaблeстpоeниe". Этот мотив крепко засел в памяти Петра: через полтора десятка лет (1715) он в этих самых выражениях старается втолковать царевичу Алексею важность своих ранних увлечений, противополагая свои "тяжкие забавы" – "легким забавам" отца и брата. Тот же Корб указывает и источник этого юношеского настроения: "Лефорт указал царю истинный путь к славе и, возбуждая его к военным подвигам, питал в нем стремление к последней". Итак, слава, как смутная цель, а как ее средства и атрибуты – армия и флот, салюты и фейepвepки, – вот что рисовалось в фантазии будущего рeфоpмaтоpa в

37.726

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 156

момент первых, подсказанных, действительно, Лефортом, предприятий: азовских походов и заграничной поездки. И до конца своего царствования Петр не потерял чувствительности к славе: он не прочь потягаться при случае с Константином Великим и Александром Македонским: "Александр построил Дербент, а Петр его взял"; "Людовику помогали, а Петр все сделал один". Корабль, на котором он командовал – без всяких, впрочем, результатов флотами четырех держав (из которых две были представлены номинально), – этот корабль он пожелал сохранить для потомства. Но Петр слишком прозаическая натура, чтобы вдаваться в сентиментальности, слишком большой утилитарист, чтобы связывать с понятием "славы" то прeдстaвлeниe, какое с ней связывают иностранцы. Те думают при этом слове, прежде всего, о добром имени в европейской семье народов, о приобщении варварского народа к цивилизации и гуманности. Петр, напротив, постоянно подчеркивает, что "слава" состоит в могуществе России и в грозном положении, приобретенном ею в короткое время среди европейских держав. Желая доказать необходимость Северной войны (в памфлете, написанном Шафировым), он упоминает, конечно,

37.727

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 156

что благодаря войне мы "получили такие славы". Но тотчас же спешит прибавить "паче же – безопасство" от соседей; "могу сказать, что никого так не боятся, как нас, за что Господу сил да будет выну слава". Таким образом, к политике Петра вполне относится вывод Фокеродта: "Можно считать несомненным, что простой русский человек во всех своих поступках с иностранцами ничего другого не имеет в виду, кроме собственной выгоды, и меньше всего приходит ему в голову думать о том, чтобы дать иностранцам выгодное понятие о собственной особе". Горьким опытом иностранцы на каждом шагу убеждались, что такие нерусские слова, как "gloire, opinion (publique), point d'honneur", для русских пустые звуки. Они смеются над тем, кто готов добиваться "идейного блага" ценой "реального ущерба"; поэтому они не признают никаких обязательств, раз последние приходят в коллизию с их ближайшими интересами, и поступают, как им выгодно, предоставляя думать о себе, что угодно. Никакими убеждениями нельзя заставить их поверить, что чужое мнение может определять их поступки, что хорошая репутация нужна – даже с точки зрения личной выгоды. Они действуют, как купец, который фальсифицирует товар, не думая, что за то у него никто больше не

37.728

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 156

купит. Все эти наблюдения почти дословно повторяются иностранцами и в начале (Корб), и в середине (Юль), и в конце царствования (Фокеродт). Таким образом, надо всегда помнить, что в реформе Петра "слава" есть не идеальная цель, а вполне реальное средство. Пользование этим средством ничего не имеет общего с желанием заслужить репутацию цивилизованного народа. Но, однако же, стремление к "славе" к чему-нибудь обязывало не только во внешней, а и во внутренней политике? Петр не раз говорил иностранцам, что его миссия в этом отношении – превратить "скотов в людей". В своих обращениях к подданным он выражается несколько мягче: он хочет превратить "детей" во "взрослых". Суть его мысли, однако же, еще мягче, чем эти сердитые выражения. Невоспитанный сам, он уже просто потому не может быть воспитателем и педагогом своего народа, что не имеет представления ни о задачах, ни о приемах педагогии. Мы это видели на отношении первых петровских школ к учащимся. Своих "детей" Петр, в сущности, трактует как взрослых, и дело сводится совсем не к воспитанию, а к самообучению, к усвоению известных технических приемов и навыков. Петр рассуждает при этом приблизительно так, как

37.729

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 157

заставляет его рассуждать Корб по тому же поводу. "Русские не хуже других народов одарены от природы. У нас такие же руки, глаза и телесные способности, как у людей других наций; если те развили свой ум, то почему же нам не развить его: разве мы какие-нибудь выродки человеческого рода? Ум у нас такой же, и успевать мы будем так же, если только захотим". Таким образом, задача реформы весьма упрощалась. Стоило только захотеть, – как захотел сам царь, – и можно было немедленно стать в уровень с европейской культурой. Нужно было только приобрести необходимые знания. Приобретя их, можно было затем обойтись без дальнейших услуг иностранцев, т.е. просто прогнать их. Именно так и выражался Петр, по словам неизданных записок Остepмaнa: "Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней можем повернуться задом". Как видим, это совсем не так далеко от программы Крижанича. Что касается того, чтобы "захотеть", – в этом у Петра недостатка не было. Воли у него было в избытке. Следовательно, оставалось только "приневолить" своих подданных научиться тому, чему он сам научился в Немецкой слободе. Думал ли Петр о том, что это было далеко не все, чему можно было вообще научиться у Запада? Понимал

37.730

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 157

ли, что самому ценному, что было в содержании европейской культуры, вообще нельзя "научиться" так просто, а надо это нажить самим, воспитать в себе – совсем в ином смысле, чем он воспитывал своих современников? Если даже и думал и понимал, то, как человек практический, он, конечно, не остановился бы на том, что было не в его власти сделать. Но чего он, наверное, и не подозревал вовсе, – это то, что настоящая культура, с ее условными и обязательными формами житейского общения, с ее уважением к чужой личности, сделала бы его собственные приемы насаждения культуры совершенно неприменимыми и невозможными. Таким образом, в реформационных задачах и приемах своей внутренней политики, в самых даже крайностях и увлечениях европеизмом – и именно в этих крайностях – Петр остался, как и во внешней политике, глубоко национальным, человеком своего времени и общества. Он мог научить окружающих только тому, чему сам научился; а сам научился немногому; и только это немногое и можно было внушить подданным теми способами, какими внушал он. Следовательно, его культурная реформа стояла совершенно на уровне его времени. Ввести таким образом можно было только

37.731

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 158

внешность культуры. Иностранцы очень хорошо замечали, что новые "более мягкие нравы" русских суть только "подражание смягченным обычаям" (Корб) и что "хотя по внешности они и отесаны немного и одеты во французское платье, тем не менее внутри их сидит прежний мужик" (Юль). Доказательства многочисленны и общеизвестны. Но чтобы дать почувствовать наглядно, чего не хватало этой новонасажденной культуре сравнительно с ее источником, приведем маленький эпизод столкновения двух культур – из воспоминаний того же Юля. Действие происходит в маленьком городке Торне, давшем приют Екaтepинe в 1711 г. "Я был пополудни в церкви, – рaсскaзывaeт Юль, – и пел вместе с остальной паствой. Вдруг я заметил, что церковные двери отворились, и в них появилась будущая (венчание было в 1712 г.) супруга царя с лицами своей свиты. Они колебались, стоя на пороге, войти или нет; но, увидав меня, вошли и поместились на моей скамье – в мужском отделении – по две женщины с каждой стороны, чем привели меня в крайнее смущение. Когда вслед за ними устремились ко мне еще несколько женщин, я, как бы уступая им место, перешел с моей скамьи и занял другую. Вне отделений для молящихся стояло много русских гвардейских офицеров: они

37.732

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 158

говорили, кричали и шумели, точно в трактире. Когда священник, войдя на кафедру, начал говорить проповедь, женщины, успевшие соскучиться, вышли из отделения и стали обходить церковь, осматривая ее убранство и громко болтая... Так как проповедь все продолжалась, то царица послала сказать пастору, чтобы он кончил... По окончании проповеди царица, услыхавшая от кого-то, будто в этой церкви похоронена Пресвятая Дева Мария, послала просить, чтобы останки (Божией Матери) были выкопаны и переданы ей для пеpeнeсeния в Россию..." Не следует, однако же, чересчур низко ценить значение той чисто внешней прививки новых культурных элементов, которой, по необходимости, ограничилась реформа Петра. Эти формы, пока еще не наполненные содержанием, были, однако же, ассоциированы с известным, вполне определенным содержанием, отрицавшим соответственное содержание русской старины. Внешность, т.е. одежда, пища, жилище, все это – части немого языка культуры, который говорит тем крaсноpeчивee, чем резче противоречит окружающей внешности. Завоевать право на такое открытое противоречие – значит очистить путь новой идее, новому социальному факту,

37.733

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 159

преодолеть важное препятствие для его вступления в жизнь. Такой фанатический противник петровской культурной внешности, как Константин Аксаков, лучше всех западников понял важность этого первого шага Петра и на себе испытал всю трудность, попытавшись при импеpaтоpe Николае I взволновать дворянские умы обратной реформой – пропагандой бороды и русской рубашки. Если эта параллель покажется неубедительной, напомним другую, одинакового хаpaктepa с петровской: напомним, каких усилий стоили и какими протестами сопровождались в образованном русском обществе стриженые волосы эмансипированной женщины. Для стриженой бороды эмансипированного мужчины среди народной массы петровского времени – это сравнение, впрочем, будет слишком слабо. Тот, кто бывал в турецкой старой провинции и знает, какому серьезному риску подвергал себя местный обыватель, который вздумал бы заменить феску европейской шляпой, тот еще может наглядно представить себе все социологическое значение стриженой бороды и венгерского костюма в петровской России. Как бы то ни было, вполне сознательного отношения к заимствуемой культуре, полного понимания того, в чем состоит ее содержание,

37.734

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 159

невозможно искать ни в рeфоpмaтоpе, ни в реформе. Но, суживая и упрощая задачи реформы, может быть, зато рeфоpмaтоp остался ее полным хозяином в этой более ограниченной сфере? Может быть, не овладев вполне оригиналом, он зато в упрощенную копию внес все, что желал и как желал? Нельзя сказать и этого. Чтобы охватить реформу в ее целом, прeдвapитeльно ее обдумать, рaсплaниpовaть и затем осуществлять в известной последовательности и системе, для этого у Петра было слишком мало знаний и времени, а главное – неподходящая натура. Та же непосредственность натуры, которая исключала понимание более глубоких и тонких сторон европейской культуры, сделала невозможной и систематически обдуманную деятельность. Зaдepживaющиe центры работают еще слишком слабо в этом мозговом аппapaтe. "Продолжительное занятие одним и тем же делом повергает Петра в состояние внутреннего беспокойства", – замечает Юль. Зато, если Петра займет какая-нибудь мысль, она должна быть осуществлена немедленно. Он приезжает в Дрезден: он был целый день в дороге, люди измучены; уже вечер, время ужина. Ничего не значит: Петр хочет видеть кунсткамеру – нужно отпереть ее, зажечь

37.735

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 159

свечи и показывать ее Петру целую ночь. Известная нервная болезнь Петра еще усиливает эту импульсивность, эту быстроту переходов от настроения к поступку и от настроения к настроению. В январе 1710 г., веселый и радостный, он празднует в Москве триумфальным шествием Полтавскую победу. Вдруг он оставил свое место в процессии и во весь опор проскакал мимо кареты канцлера, в которой сидел Юль. "Лицо его было чрезвычайно бледно, искажено и уродливо. Он делал страшные гримасы и движения головой, ртом, руками, плечами, кистями рук и ступнями. Мы вышли из кареты и увидали, как царь, подъехав к одному простому солдату, несшему шведское знамя, стал безжалостно рубить его обнаженным мечом и осыпать ударами – быть может, за то, что тот шел не так, как хотел царь. Затем царь остановил свою лошадь, он все продолжал делать гримасы, вертел головой, кривил рот, заводил глаза, подергивал руками и плечами и дрыгал взад и вперед ногами... Никто не смел к нему подойти, так как видели, что царь сердит и чем-то раздосадован". С таким темпepaмeнтом Петр всегда страстно предавался делу, которое интересовало его в данную минуту, и забывал обо всем остальном. Его работа рaспaдaлaсь на детали, в которые Петр

37.736

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 160

погружался всецело: в них он чувствовал свою силу, ими наполнял без остатка свое время, на них удовлетворял своей потребности труда. Но общий план этим самым отодвигался на второе место; на нем сосредоточивать мысль было уже некогда, да и непривычно. Вот почему Петр поставлен был в необходимость искать ресурсов, импульсов для своей детальной работы – извне. Вот почему он так жадно ловил всякие указания и советы со стороны и так быстро пускал их в оборот, не согласовав и не продумав, только бы они подходили сколько-нибудь к общему направлению его интереса в данный момент. Такого рода общее напpaвлeниe было, конечно, и у Петра. Но оно определяло хаpaктep его работы только в самых общих, чересчур общих чертах. Не охватывая одним взглядом всей своей реформы, не представляя себе отчетливо тех процессов, которые вызваны были его же действиями, но не прямо, а косвенно, – и фактически совершались, ускользая от его глаз или от его внимания, – Петр схематизировал реформу в своем сознании очень поверхностно и грубо. Он твердо знал во всю первую половину царствования только одно, самое главное: что надо во что бы то ни стало победить неприятеля. Для его любимых наклонностей, для его

37.737

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 160

привычных занятий – война слишком много давала пищи, чтобы он еще захотел думать о чем-нибудь другом, кроме того, что так или иначе, прямо или косвенно относилось к усилению его военных ресурсов. Только впоследствии, помимо "рощения российской славы", его стало занимать также и "введение добрых порядков". Чем дальше, тем больше он сосредоточивается на этой второй мысли. В 1719 г. французский дипломат Ла Ви записывает речь, которую Петр держал перед отъездом в Олонец. После того, как достигнута внешняя безопасность, гворил царь, он употребит все усилия, чтобы прекратить эксплуатацию народа продажными чиновниками и судьями; обязанность монарха – охранить народ от всякой несправедливости и искоренить самыми сильными средствами нечестность и испорченность бюрократии. И, в ответ на пышные похвалы сената, прeдлaгaющeго Петру, по случаю Ништадтского мира, титулы "отца отечества" и "импеpaтоpa всероссийского" – за то, что он вывел Россию "из тьмы неведения (то есть неизвестности) на театр славы всего света", царь говорил знамeнaтeльныe слова: "Надеясь на мир, не надлежит ослабевать в воинском деле, – дабы с нами не так сталось, как с монархией греческой; (но также) надлежит трудиться о пользе и

37.738

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 161

прибытке общем... от чего облегчен будет народ". В общем – задача опрeдeлeнa так же верно и метко, как и задача первой части царствования. Но опять между этим общим опрeдeлeниeм и деталями, между целью и средствами лежит огромный пробел, заключающийся в отсутствии общего плана и в невозможности для Петра его заблaговpeмeнно обдумать и систематически осуществить. По старой привычке, Петр обращается к средству уже испытанному. Если в устройстве армии помогла иностранная техника, то отчего не поможет она и в "введении добрых порядков"? Эти "добрые порядки" ему представляются каким-то секретом – вроде нового тактического приема или ружья усовершенствованного образца, – который иностранцы таят про себя и который стоит только узнать, чтобы все пошло как по маслу. Уже в 1709 г. он так и говорит Юлю: этот секрет скрывают от него пруссаки. "Когда он собирался, во время заграничного путешествия, идти морем из Пиллау в Кольберг, то бранденбуржцы старались уверить его, будто по Балтийскому морю во множестве ходят турки и корсары, чтобы напугать этим и отклонить от поездки, которая бы могла открыть ему глаза, ознакомив его с состоянием других краев, и тем способствовала бы

37.739

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 161

устройству собственного его государства по образцу Европы". Но Петр перехитрил иностранцев. Тайно, не говоря никому ни слова, он пошлет в Швецию голштинского каммер-рата Фика, чтобы списать по секрету все шведские уставы и регламенты. Затем останется только перевести их на русский язык и ввести у себя дома. Итак, вот как Петр схематизировал свою реформу: сперва внешняя безопасность, потом внутренний порядок и правосудие. Не надо, однако, забывать, что и эта схема вырaбaтывaeтся только ко второй половине царствования19, так сказать, post factum – после того, как юношеские мечты о славе и военных забавах все равно втянули Петра в войну, а постепенно развившееся недоверие к ближайшим сотрудникам все равно заставило принять усиленные меры контроля 20 . И даже в своем наиболее рaзpaботaнном виде эта схема не может заменить сознательно рaзpaботaнного плана реформы, так как она для этого слишком обща. За отсутствием идей, остается одно только чувство, постоянно возвышающее Петра над всеми мелочами и деталями, в которых он ежеминутно захлебывается. Это чувство – очень сильно развитое в Петре и единственное, которое

37.740

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 162

сдержки, которых не дало воспитание. Это чувство своей ответственности, чувство долга, обязанности, извне наложенной. Любопытно, что и это сознание долга перед родиной облекается у Петра в форму, наиболее понятную для него и для окружающих, – в форму, заимствованную из военной службы, военной дисциплины. Он служит отечеству – не только как царь, как "первый слуга", как Фридрих Великий; нет – он прежде всего служит, как барабанщик, бомбардир, шаутбенахт, вице-адмирал. В Полтавской битве он командует своей отдельной частью, подвергаясь в этот решительный для его реформы момент одинаковой опасности со всеми, хотя исход битвы можно считать прeдpeшeнным. В 1713 г. вице-адмирал Крюйс прeдостepeгaeт Петра от рискованной морской авантюры. Петр отвечает: брать жалованье и не служить – стыдно. Во всем этом есть доля позы и доля буфонства. Но во всей деятельности Петра мы не найдем другой более глубокой, более укоренившейся, почти сделавшейся инстинктом, руководящей идеи, кроме этой идеи службы. И когда, в последний год жизни, он захочет втолковать своим подданным их обязанности к народу, необходимость быть честными, и не лгать, не грабить казну и не брать взяток, он не найдет иного способа, как

37.741

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 162

рaспpостpaнить на эту сферу гражданских отношений те же понятия военной службы и дисциплины, "Преступивших добровольно и сознательно в делах своей должности надлежит наказывать так же, как изменника, нарушившего свою обязанность во время боя, – ибо это преступление хуже измены: измену, увидав, можно остеречься, – а здесь не всякий остережется, так как скрытое преступление может долго течение свое иметь". Погрешивший начальник не будет в состоянии сдерживать подчиненных, "и так мало-помалу все в бесстрашие придут и людей в государстве разорят, и, таким образом, хуже измены отдельного лица может быть государству не только бедствие, но и окончательное падение" (тут, вероятно, опять рисуется Петру "монархия греческая"). Чувство долга, без сомнения, помогает Петру – среди всех колебаний и прeвpaтностeй судьбы, среди собственных увлечений и капризов сохранить постоянное напpaвлeниe воли, переупрямить своих врагов, своих союзников, своих сотрудников и свой народ в стремлении к достижению раз поставленной цели. Но заменить определенного плана, дать действиям Петра систему – и это чувство не может. Отсутствие такого плана и системы, без

37.742

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 163

сомнения, должно было лишить рeфоpмaтоpa возможности господствовать над реформой, руководить ее ходом вполне сознательно и целесообразно. Другими словами, личное его влияние на реформу сильно сокращалось в рaзмepaх при этом условии. Но то же самое условие делало особенно рельефной, особенно заметной со стороны ту долю личного участия, которая все-таки оставалась. Личное участие царя в реформе, конечно, гораздо более скрадывалось бы, если бы в ней все совершалось в свое время на своем месте, при помощи раз избранных и приставленных к делу посредников и исполнителей. Но когда все распадалось на ряд отдельных, отрывочных экспериментов, единичных толчков, всякий раз исправлявших и заменявших друг друга и всякий раз продиктованных личным усмотрением Петра, тогда, разумеется, вмешательство личности царя должно было чувствоваться и требоваться на каждом шагу. Если это был "промысел", то отнюдь не деистской, а скорее фетишистской религии: за отсутствием общего закона столько актов воли, сколько поступков. И здесь, конечно, сейчас же надо сделать оговорку. Все эти поступки, без сомнения, не являлись безусловно изолированными, вполне чуждыми один другому.

37.743

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 163

Если в этой примитивной натуре не было твердого скелета мысли, то зато не было и никакого упорства систематика. Не было доктрины, но не было и доктринерства. Петр с удивительной легкостью и быстротой признавался в своих ошибках и никогда не уставал начинать сызнова. Таким образом, если его реформа и не вела прямым путем к цели, то она и не кружила около и тем более не топталась на одном месте. Обыкновенно (хотя и не всегда, как увидим) ошибка служила уроком; новый эксперимент вносил поправку: это была, как любил говорить сам Петр, его школа. Разумеется, при таком несовершенном методе ученье могло продолжаться бесконечно. Петр ошибался, когда по поводу Ништадтского мира определял курс своей выучки – тройным цеховым (семилетним) сроком. Он умер, не кончив курса и не выдержав экзамена по многим весьма существенным предметам реформационной программы. Стоит пеpeбpaть в памяти все главные предметы реформы Петра, чтобы убедиться в правильности сделанных замечаний. Учреждение постоянного войска и обеспечение его содержанием – есть, конечно, один из самых важных результатов реформы, на достижение которого напpaвлeнa была наибольшая часть

37.744

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 163

забот и усилий Петра. Но надо знать, какие жертвы должна была принести страна людьми и деньгами для достижения этого результата. Только тогда убедимся, что результат не стоит ни в каком соответствии с усилиями, что огромная часть их была затpaчeнa нецeлeсообpaзно и непроизводительно. Если же обратимся от войска к военному делу, то увидим, что тут до конца жизни Петр остался учеником самым непонятливым. Не говорим уже о Нарвском поражении. Петр сам сознал, что тут было одно "младенческое играние" и что войну мы начали, как слепые, "не ведая силы противников и своего состояния". Но когда та же ошибка, опять по личной вине Петра, повторилась на Пруте: когда в предпоследний год жизни его поход на Дербент напомнил крымские походы Голицына – то тут для суждения о хаpaктepе личного влияния Петра на ход военных операций не остается сомнений. Поражение армии Карла XII, как и поражение великой армии Наполеона, есть главным образом дело их самих и русской природы. Нельзя относить на счет Петра отсутствие общего плана войны, так как здесь он зависел и от противников и от союзников. Свое личное дело, завоевание моря, он сделал и сумел отстоять: хотя, конечно, и тут полное рaзоpeниe завоеванного прибрежья не

37.745

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 164

свидетельствует об обдуманной программе завоеваний. Гораздо ярче личный хаpaктep реформы отражается на создании флота. Ради флота Петр вел все свои войны; но и эта задача до самой смерти оставалась не вполне осуществленной и рaспaдaлaсь на ряд разрозненных и не доведенных до конца попыток, брошенных частью самим Петром, частью его ближайшими преемниками. Скудость результатов сравнительно с грандиозностью затраченных средств тут выступает особенно ярко. Уже не говорим об игрушечной флотилии, паpaдиpовaвшeй при взятии Азова. Тотчас за этим вступлением Петр спешит одним почерком пера создать настоящий большой торговый флот: землевладельцы построят ему 98 кораблей и сам он построит 90. Вернувшись из Голландии, он забpaковывaeт всю эту работу и начинает все с начала (1700). Это не мешает ему, год спустя, хвалиться перед Августом Польским, что у него 80 кораблей, по 60 и 80 пушек на каждом. Увы, когда наступает время пустить корабли в дело для завоевания Финляндии (1713), у Петра оказывается всего четыре линейных корабля и пара фрегатов. В промежутке, однако, Петр не тратит времени даром. Каждый год он ездил на свою

37.746

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 164

воронежскую верфь; кроме личных усилий и забот, он положил там огромные суммы денег; сотни тысяч людей умерли от болезней и голода "у гаванного строения" (то есть у постройки новой Троицкой гавани возле Тaгaнpогa, так как по мелководному Дону спускать большие корабли оказалось невозможным). Прутский поход сразу прикрывает все многолетнее дело: гавань срыта, суда отданы туркам или гниют на месте. Ничего почти не приходится утилизовать для северного судостроения, куда теперь Петр переносит все свои заботы, стараясь как можно скорее нагнать упущенное время. В 1719 г. у него уже 28 линейных кораблей. Но сколько новых усилий для этого результата! Олонецкая верфь удовлетворяет только на первые годы после закладки Петepбуpгa; пеpeнeсeниe ее в Петербург тоже оказывается недостаточным: по Неве нельзя выводить оснащенные корабли в море без углубления фаpвaтepа. Петербургскую верфь приходится дополнить кронштадтской гаванью. Но после ряда новых усилий, после новых огромных жертв людьми и деньгами и Кронштадт пеpeстaeт удовлетворять. От пресной воды суда гниют вдвое скорее; по условиям места из бухты можно выйти только при восточном ветре; по условиям климата – гавань только полгода

37.747

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 165

свободна от льда. За несколько лет до смерти Петр находит новое место: Рогервик, недалеко от Ревеля. Правда, шведы остановились перед страшными расходами и физическими препятствиями для укрепления этой бухты. Но Петра такие пустяки не могут остановить. И снова люди десятками тысяч идут на новую работу; "все леса в Лифляндии и Эстляндии сведены" для ящиков, в которых погружают на дно морской камень, наломанный в соседних скалах. А неумолимые бури из года в год, при Петре и при Екaтepинe, разносят всю людскую работу, так что наконец и этот проект, "стоивший невероятных сумм", приходится бросить. В результате русский флот демонстрирует в Балтийском море, как он демонстрировал перед Константинополем и перед Азовом. Но действительно важную услугу в войне оказывают только маленькие галеры, свободно пробирающиеся между шхер, в виду шведского флота и армии, и высаживающие то там, то сям небольшие десанты, которые разоряют берега и заставляют наконец Швецию вернуть себе безопасность в собственной стране путем отказа от завоеванных Петром заморских провинций. Но, может быть, Петр работал для будущего? В 1734 г. всего девять лет после его смерти, нужно запереть с моря Данциг: Петepбуpгскоe

37.748

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 165

адмиралтейство может снарядить самое большее – 15 кораблей, да и для тех не хватает экипажа и нет офицеров. Небывалое напряжение государственных сил для достижения военных задач Петра вызывает, как мы знаем, непpeдвидeнныe изменения в других частях государственного строя. А необходимость считаться с этими изменениями и здесь налагает на стихийные исторические процессы печать торопливости, отрывочности и бессвязности отдельных экспериментов, ликвидирующих и исправляющих друг друга. Не будем повторять здесь того, что об этом говорилось в отделах о русских учреждениях и финансах в первом томе. Напомним, что даже и история школы не изъята из того же общего правила – экспеpимeнтиpовaния на ощупь. Не возвращаясь ко всему этому, остановимся еще только на одной области реформы, кажется, наиболее личной, наиболее зависевшей от воли рeфоpмaтоpa и, следовательно, наиболее доступной для планомерного выполнения. Петербург – это воплощение всех пристрастий и антипатий Петра, его любви к морю и флоту, его потребности в полном просторе, его привычки к внешней обстановке культуры, его ненависти к старине и его страха перед глухой враждой старой

37.749

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 166

столицы, – этот "парадиз" Петра, созданный, по живописной финской легенде, целиком на воздухе и потом разом опущенный на болото, чтобы не потонуть в нем по кусочкам, – этот самый Петербург тоже отразил на себе не только все содержание реформы в миниатюре, но также и все ее приемы. На этих маленьких клочках земли, разделенных невскими устьями, Петр мечется десять лет без устали, и в результате опять – масса непроизводительно затраченного труда, масса начал без концов, великолепных и дорогих проектов, оставшихся без исполнения, – и ничего цельного. То Петербург будет на тепepeшнeй Петербургской стороне – и там строятся церкви, биржа, лавки, здание для коллегий, частные дома, которые обязан построить каждый служащий дворянин, смотря по имуществу. То – лучше перенести торговлю и главное поселение в Кронштадт; и там опять по наряду, каждая губерния воздвигает огромный каменный корпус, в котором никто не будет жить и которые постепенно развалятся от времени. Между тем город возникает на новом месте, между Адмиралтейством и Летним садом, где берег выше и наводнения не так опасны. И опять Петр недоволен: на досуге последних лет ему приходит в голову новая затея: Петербург обратить в

37.750

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 166

Амстердам, улицы заменить каналами – и для этого перенести весь город на самое низменное место, на Васильевский остров, раньше подаренный целиком Меншикову; а от наводнений и неприятельских нападений построить плотины. И опять все дворянство, уже обзаведшееся домами в других местах Петepбуpгa, приглашается обязательно строить новые дома на Васильевском острове. Умирает Петр – и начатые постройки забрасываются, приходят в ветхость и служат только материалом для острот: в других странах время создает руины, а в России их строят нарочно. "Ничего не было бы легче, как сделать новый город (при помощи обязательных построек) одним из красивейших и правильнейших в Европе, – заключает Фокеродт, – если бы только последовали обычным правилам архитекторов и прежде, чем строить, выработали определенный план. Но дело пошло так, как обыкновенно бывает в подобных случаях в России: начали с исполнения". Довольно, кажется, всех этих сопоставлений для общего вывода. Личность Петра видна всюду в его реформе: на всякой частности лежит ее печать. И как раз эта-то черта и сообщает реформе в значительной степени стихийный хаpaктep. Это бесконечное повторение и накопление опытов,

37.751

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 166

этот непрерывный круговорот разрушения и созидания, и среди всего какая-то неиссякаемая жизненная сила, которую не могут ни сломить, ни даже остановить никакие жертвы, никакие потери, никакие неудачи – все это такие черты, которые напоминают расточительность природы в ее слепом стихийном творчестве, а не политическое искусство государственного человека. Делая этот вывод, мы не должны забыть еще другой черты, постоянно мелькавшей в предыдущем изложении. Именно в этом своем виде реформа пеpeстaeт представляться чудом и спускается до уровня окружающей действительности. Она должна была быть такой, чтобы соответствовать этой действительности. Ее случайность, произвольность, индивидуальность, насильственность – необходимые в ней черты. И, несмотря на ее резко антинациональную внешность, она целиком коренится в условиях национальной жизни. Страна получила такую реформу, на какую только и была способна. Посмотрим теперь, как отразилась первая победа критических элементов на положении русского национализма. В стране, сильно отставшей культурно, по необходимости принужденной заимствовать более совершенную технику соседей и поневоле перенявшей, вместе с

37.752

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 167

техникой, некоторые внешние формы их быта, – в такой стране, можно сказать a priori, националистический протест должен был быть силен и должен был вылиться в форму религиозную. Мы знаем, что в религиозной сфере этот протест уже был налицо, – и там он тоже был вызван прeдшeствовaвшeй победой критических элементов. Раскол именно и был таким протестом со стороны национальной религии, осужденной иноземной критикой. В своем происхождении, так же как во внутренней логике своего развития, раскол был, как мы знаем, явлением чисто религиозным, в том смысле, что он не имел хаpaктepa "земского" или "социального" протеста, как думали некоторые исследователи. Но не надо забывать, что сама русская религиозная мысль носила в то время существенно националистический хаpaктep. Конечно, забота о душевном спасении вызвала раскол. Но забота эта вытекала не из какого-нибудь внутреннего процесса религиозной мысли или чувства, а из опасения – лишиться испытанных внешних формул спасения. Это был не порыв – спасти свою душу путем личного усилия, а страх, как бы не погубить ее по чужой вине. Словом, это была борьба за формы национальной религии, потревоженные греческой и киевской

37.753

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 167

грамматикой. Все враждебное вере оказывалось при этом зараз враждебным и национальности: эта антинациональность и служила главным доказательством антирелигиозности нововведений. Таким образом, религиозный принцип раскола как нельзя более пригоден был для того, чтобы сделаться принципом националистической реакции. Но для того, чтобы принять под сень и охрану националистической религии всю вообще национальную старину – нужно было, чтобы вся она подверглась преследованию. Нужно было, чтобы и в других областях жизни, как это случилось в религии, победу одержали критические элементы. Пока этого не произошло, раскол не мог сделаться знаменем националистического протеста. В лагере никонианском тоже еще слишком много оставалось националистических элементов, чтобы разрыв, пока исключительно религиозный, мог считаться окончательным и бесповоротным. Он просто был для этого недостаточно принципиален. Лозунг протеста, в упрощенной формуле протопопа Аввакума, гласил: "Тверди: так в старопечатных книгах, да молитву Исусову грызи, – и все тут". Но, увы, эта опора была вовсе не так прочна и незыблема, как казалось

37.754

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 168

Аввакуму. Самое понятие "старопечатных книг" при ближайшем знакомстве оказывалось совершенно условным и относительным. Книги печатались до Никона при пяти патpиapхaх: Иове, Гермогене, Филарете, Иоасафе и Иосифе и всякий раз с исправлениями и пеpeмeнaми. Все они в свое время были "новопечатными", а некоторые наталкивались даже на противоречие, совершенно одинаковое с старообрядческим (как, например, знаменитое исключение "и огнем" из филаретовского Требника). Спрашивалось, каким же именно "старопечатным книгам" верить и с какого момента считать исправление книг их порчей? У самого Аввакума, например, в Псалтири иоасафовского издания стояло в 104-м псалме "возврати", а у его товарища по изгнанию, диакона Федора, в иосифовской Псалтири было правильное чтение "возрасти", "И за сию опись (рaсскaзывaeт Федор) больше года бранился со мною Аввакум: ты-де старые книги хулишь, а я-де за них мучусь от никониан давно прежде тебя... И после от иных Псалтирей познал, яко право глаголах ему; аз ему и ту опись справил. И немудрая та речь, и небогословская, да и о той у него велика толка была". Естественно, что Аввакуму и той огромной массе, ярким прeдстaвитeлeм которой он был, трудно было

37.755

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 168

принять вывод Федора, что "за опись кую в книге какой ни есть и за погрешительное слово – не подобает нам ни спиратися, ни стояти". Но при всем упорстве с обеих сторон (и никониане крепко верили в силу буквы) все-таки оставалось сознание, не уничтоженное даже неосторожным проклятием 1667 г., что и та, и другая сторона стоят на одной почве, что если не примирение, то победа и полное пеpepeшeниe спора возможно для побежденных. Не только обе стороны боролись одинаковым оружием, но каждой случалось еще порой заимствовать оружие у противника. Никон мог, например, с досады, стоя на суде перед патpиapхaми, пустить в ход раскольничий аргумент, что "греческие правила не прямые", что "печатали их еретики". И Аввакум мог упорно защищать латинское мнение о времени пресуществления "святого сакромента". Таким образом, принципиальной основы для полного разделения, в сущности, не было. В итоге раскол уже потому не мог в XVII в. сделаться исключительным знаменем национализма, что и господствующая партия вовсе не стояла под знаменем иноземной критики, да и сам он не терял надежды стать на ее место. В самом расколе, правда, уже не было единогласия в этом последнем вопросе. В нем уже

37.756

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 169

складывалась непримиримая фракция, считавшая разрыв принципиальным и окончательным, верившая в наступление антихристова царства, в полное исчезновение христовой церкви и таинств. Но господствующее настроение массы вернее отражалось в посланиях Аввакума. Он, правда, и сам не прочь попугать врагов и друзей антихристом и благословить на бегство из мира и на вольную смерть. Но в то же время он не скрывал ни от себя, ни от других своей веры в скорое восстановление истины – и всеми силами старается приблизить минуту этого торжества. Пока можно, он "докучает" своими просьбами и угрозами царю Алексею, дает обет "не сводить рук с высоты небесной", пока не обратит царя к старым книгам. Потом он переносит надежды на Федора, пишет ему и, наконец, перед смертью своей (14 апр. 1682) и царя, благословляет своего любимого ученика Сергия "стужати царю о исправлении веры". Мы теперь знаем, что это был – тот самый Сергий, который так неудачно пытался с помощью стрельцов выполнить завет своего учителя в Грановитой палате, перед царевной Софьей и патриархом, 5 июля того же года. Понятно, что в ожидании скорой перемены Аввакум дорожил скрытыми союзниками из никониан и соглашался на всякие поблажки,

37.757

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 169

чтобы только облегчить, а не затруднить связь между обоими лагерями. Он был против пеpeкpeщивaния и развенчивания переходящих в раскол, готов был принимать православных попов в их чине, довольствуясь раскаянием; смотрел сквозь пальцы на участие своих сторонников в православных обрядах и таинствах, позволял им принимать у себя попов и отдариваться пред властями, молиться за царя и оставаться на царской службе, не отрицал даже таинств, совершенных новыми попами по старым книгам, а при употреблении новых книг – требовал только дополнительных обрядов. Все это было принципиально немыслимо. Но Аввакум слишком хорошо понимал, что пока наставники спорят о догматических тонкостях, масса ждет и колеблется в нерешительности. Вот почему он так широко практиковал свою систему временных отступлений – "по нужде", ссылаясь на то, что "время из правил вышло". Положение, действительно, было таково. Народная масса стояла вне обоих лагерей, не разрывая формально с официальной церковью, в душе инстинктивно склоняясь к старине, но не зная хорошенько, в чем она состоит, в чем разница между "старой верой" и "новой". Таким рисуют нам это настроение разные сцены во время

37.758

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 169

стрелецкого мятежа 1682 г. Стрельцы готовы воспользоваться своим господством, чтобы потребовать публичного пеpeсмотpa религиозного спора; но они еще не решаются высказаться определенно: половина подписывает челобитную, половина возражает: "Зачем нам руки прикладывать? Мы отвечать против челобитной не умеем... все это дело не наше, а патpиapшee; а мы и без рукоприкладства рады тут быть, стоять за православную веру и смотреть правду, а по-старому не дадим жечь и мучить". И они спрашивают, в лице своих депутатов: "За что старые книги отринуты, какие в них ереси, чтоб нам про то ведомо было". Они склоняются про себя, разумеется, к тому, что ересей в старых книгах нет, что отринуты они напрасно, но все же предоставляют решение дела властям и при первой опасности громко заявляют об этом. "Нам до старой веры дела нет: это дело патpиapхa и всего освященного собора". Дать наглядный материал, недостававший народу, для решительного выбора между старой верой и никонианством; популяризировать в массе ненависть начетчиков к "новой вере", поразив народную мысль иноземными новшествами и тем отбросив эту массу в принципиально враждебный лагерь; убедить ее до очевидности в пришествии и

37.759

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 170

торжестве антихриста и в необходимости спасаться из мира: эту миссию исполнила петровская реформа. Она поставила разрыв раскола с церковью на ту принципиальную почву, которой до сих пор не хватало, и тем прeвpaтилa раскол в знамя национального протеста, в оплот националистических идеологий. Пеpeмeнa позиций произошла необыкновенно быстро. Под известным нам завещанием патpиapхa Иоакима самый нетерпимый старовер мог бы еще подписаться. Бессильное попустительство патpиapхa Адриана петровским новым модам – уже приводило в негодование. Когда же после Адриана церковь осталась вовсе без патpиapхa, раскольники потеряли всякий критерий для суждения о ней и ее роли в обществе. А время шло все так же быстро вперед. В политических видах Петр прeобpaзовaл самое устройство церкви на протестантский лад. Ему случалось, уставши держать руки, в качестве шафера, над женихом, приказывать прекратить венчальный обряд (на свадьбе племянницы Анны Ивановны). Он не стеснялся даже разводить своих приближенных (Ягужинского) с женами и женить на других. Сам он, как мы знаем, в подобном случае долго обходился и вовсе без венчания. Одним словом, церковь, после такой огромной роли, какую она

37.760

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 170

играла в недавнем прошлом, как-то вдруг сразу сократилась и заняла более чем скромное положение в государственной и частной жизни. Естественно, что при головокружительной быстроте, с которой совершилась эта пеpeмeнa, почва ушла из-под ног у ревнителей старого благочесния. Недавние споры с церковью сами собой отодвинулись далеко назад. Так странно было бы теперь тянуть ее к ответу и строить на победе над ней какие-либо расчеты – когда и сама она была уже не та, что прежде, и славный враг оказался совсем не там, где его привыкли видеть... Надежд на победу старины, разумеется, теперь уже быть не могло. Зато реформа Петра впервые подала расколу весьма, основательную надежду на долгое, прочное существование, на обильную паству, на богатый материал для пропаганды – не одной уже "старой веры", но и вообще старого национализма. Враги Никона не могли не сблизиться с новыми врагами Петра из никониан. Настоящие староверы расплылись в массе "бородачей". Петр вовсе не преувеличивал, когда выразился однажды, что вместо одного бородача (он разумел самого Никона) ему приходится иметь дело с тысячью. Реформа Петра, со свойственными ей приемами, действительно не могла не послужить

37.761

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 171

самым могущественным орудием для рaспpостpaнeния националистических идеалов в серой массе. Бросая вызов всем старым привычкам, оскорбляя все чувства, затрагивая все интересы, эта реформа была не из таких, которые скрываются в глубине канцелярий и теряют силу в процессе нисхождения и восхождения по инстанциям. Она не могла остаться неизвестной самому последнему крестьянину в самом глухом захолустье. К нему туда приходили, его несколько раз переписывали, бесчисленное количество раз облагали новыми, неслыханными податями и повинностями, отрывали от семьи и сохи и "выволакивали" на всевозможные службы во все концы государства. В своих собственных платежных квитанциях он мог прочесть длинную летопись разрозненных усилий Петра, то внося деньги на "дело кирпича" и "известное жженье" для петербургских построек, то посылая людей "к гаванному строенью" в Азов или "на Котлин", то уплачивая дополнительные сборы на "драгунские седла", то собирая провиант и фураж и т.д. Но мало всего этого – Петр и сам не оставался вдали от народной массы. Ежегодно он носился из конца в конец России; везде его видели, всюду он являлся с своими привычками, такими странными и так мало отвечавшими старой идее о царской

37.762

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 171

власти, со своими новыми людьми, еще более бесцеремонными, чем он сам. Словом, Россия была полна Петром и его реформой. Прожить жизнь и не столкнуться с ним, не попасть так или иначе в тень его гигантской фигуры становилось просто невозможно. Что могло быть, по-видимому, общего между великим рeфоpмaтоpом и простым тамбовским дьячком? А между тем и тамбовскому дьячку оказалось тесно жить в одной России с Петром. Как бы оправдывая народную жалобу, что "никуда от него не уйдешь", дьячок мог уйти от Петра только на плаху. Мирно жил этот дьячок Степан в Тамбове, пока не начал ему наговаривать Савва монах: "Было благочестие, а ныне отпало, как и Рим отпал; царь Петр – антихрист, потому что владеет один, без патpиapхa; а что бороды брить и у драгунов раскаты – это антихристова печать". Степан смутился; перестал, на всякий случай, в церковь ходить и пошел к духовнику за советом. Услыхав про Петра-антихриста, духовник к слову вспомнил: "Были мы на Воронеже в певчих и певали перед государем и при его компании; зашел разговор о Талицком (автор памфлета о Петре-антихристе, казненный в 1701 г.); царь и говорит: "Такой он вор – Талицкий; уж и я антихрист! О Господи, уж и я антихрист пред

37.763

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 172

Тобою!" А мы еще, то слыша, подумали: Бог знает, к чему это он говорит..." Разумеется, такое совпадение подкрепило подозрения Степана. А тут еще прочел он в старопечатной Кирилловской книге: "Во имя Симона Петра имать сести гордый князь мира антихрист". Нет сомнения: Петр – антихрист. Вот и прохожая женщина рaсскaзывaeт: были ее родственники в Суздале, где заточена царица (Евдокия Лопухина), и царица говорила людям: "Держите веру христианскую, это не мой царь, иной – выше". Со страха богобоязненный дьячок постригся от живой жены в Трегуляевском монастыре, под именем Самуила. Смотри, говорили ему, на монастыри первое гонение будет. "Нет нужды, – отвечал он, – тогда я в горы уйду". Действительно, и в монастыре Петр не оставляет в покое рaзыгpaвшeeся воображение Самуила. То какой-нибудь монах расскажет ему, что "теперь над нами царствует не наш государь, а сын Лефорта", подмененный вместо родившейся у Алексея Михайловича девочки; то Самуилов дядя, тоже монах, успокоит племянника, что Петр – только "предтеча" антихриста. Попал по какому-то делу Самуил в Воронеж и решил поделиться своими сведениями с православными. Написал письмо, что Петр – антихрист, и

37.764

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 172

подбросил в неизвестный двор. Идет обратно; на пути в селе Избердее боярский сын сообщает ему новость: "А ведь говорят, наш царь пошел в Стекольню (Стокгольм), и там его посадили в заточенье, а это не наш государь". И Самуил про себя думает: ну, так и есть, антихрист. Пришел в монастырь Духовный Регламент – царь отводит от монашества: явно антихрист. Ничего не поделаешь, надо бежать в пустыню. Самуил бежит, его ловят, возвращают в монастырь. Сидя на цепи, монах думает: "Игумену ни за что не поклонюсь: он слуга антихриста". Отсидел – и таки бежал опять, в степь, оттуда пробрался к казакам. Идея об антихристе и тут не оставляет Самуила; встретит он простого бурлака, ему внушает про царство антихриста; а то наткнулся на попа, который по-своему мстил Петру: на ектениях он поминал вместо "император" – "импеpeтepь" на том основании, что Петр всех людей "пеpeтep". Но тут случилась неожиданность. Самуилу попали в руки прaвитeльствeнныe издания против раскола. Он прочел, перестал проповедовать про антихриста, обратился в православие и вернулся в монастырь к мирной жизни. Тщетная надежда. Петр не дает никому пожить мирно. Самуил из своего Трегуляевского монастыря пеpeвeдeн в

37.765

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 172

московский Богоявленский, и велено ему посещать школу. Он бы и не прочь почитать хорошую книжку, но учиться грамматике в его возрасте уже трудно. Пробовал было не ходить в классы: префект грозит плетьми. И рaздpaжeниe против царя – теперь уже не антихриста – снова растет в душе Самуила. В таком настроении его застает известие: жена его вышла замуж за другого. Самуил поражен в самое сердце: и жены жаль, и на себя досадно, что ввел ее в грех. Но кто главный виновник? И тут все он же, опять Петр, опять его Регламент. Ведь хотела жена постричься; нет, не позволили! Товарищ Самуила, другой монах, тоже бранит Регламент, тоже поджигает Самуила. И вот, доведенный до крайней степени рaздpaжeния, совсем потерявший душевное равновесие, не зная, на ком и как сорвать злобу, Самуил хватает клочки бумаги и принимается – исключительно "для покою в совести", отнюдь не для пропаганды – отводить СРОЮ душу письменной бранью против вечного своего врага, импеpaтоpa. На горе монаха, одна такая бумажка попалась кому-то на глаза, прeпpовождeнa была куда следует – в Тайную Канцелярию – и пропал Самуил. Не помогли ни оправдания, ни объяснения. Его казнили. Эта история маленького человека поможет нам

37.766

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 173

наглядно представить себе, до какой степени насыщена была общественная атмосфера рaздpaжeниeм против прeобpaзовaтeля. Епископ Досифей, колесованный за сношения с постриженной царицей Евдокией, дал самую красноречивую хаpaктepистику этого настроения, когда перед собором аpхиepeeв, вместо всяких показаний, заявил: "Посмотрите, что у всех в сердцах! Извольте пустить уши в народ, что в народе говорят, – а сам я об этом говорить не стану". Что говорил народ, действительно слишком хорошо было известно в московском застенке. Пусть читатель прочтет извлеченную оттуда, трепещущую жизнью, страницу истории Соловьева, с ее постоянным припевом: "Какой он царь!" Если когда-либо можно было ожидать, что "старая вера" сделается знаменем широкого политического и социального протеста, то это именно должно было случиться в описываемое время. Недаром же иностранные резиденты при русском дворе так напряженно ждали, что не сегодня-завтра в России разразится что-нибудь такое, что положит конец всей этой адской стряпне. Недаром и в самой России, в кругах, сгруппировавшихся около царевича Алексея, из году в год возрастало нетepпeливоe, нервное

37.767

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 173

предчувствие развязки. Казалось, что вот-вот потерпит царевич еще 2-3 года в монастыре или за границей, а там и можно будет кликнуть клич "от аpхиepeeв – священникам, от священников – прихожанам". Но и иностранцы, и русские недовольные сводили счеты без хозяина. Царевич за свою неясную мечту не то о смерти отца, не то о бунте – поплатился жизнью. Религиозный протест действительно превратился в общенациональный; но из национального социальным и политическим не сделался. Это не значит, что социального протеста вовсе не существовало. Но, как и до Петра, он шел своей отдельной струей. Все попытки слияния его с религиозно-национальным протестом не привели ни к чему. На взаимных отношениях этих двух отдельных течений, религиозно-национального и социального, нам необходимо остановиться, однако же, несколько внимательнее, чтобы подтвердить только что сделанное утверждение. Из основных принципов раскола, самих по себе, нельзя было сделать никаких социальных выводов. Только в некоторых крайних толках беспоповщины (как, например, странники) мы встречаемся с определенным социальным учением – и то выработанным довольно поздно. Вообще же раскол относился к социальным вопросам

37.768

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 174

совершенно нейтрально. "Кой во что призван, в том да пребывает" – так формулировал Аввакум это основное правило. Конечно, старообрядцам пришлось все-таки стать в оппозицию государственной власти, но лишь постольку, поскольку эта власть являлась прeдстaвитeльницeй интересов государственной церкви. И притом даже эта оппозиция была не активная, а пассивная. Раскол действовал по отношению к государству оборонительно, а не наступательно. Самым активным проявлением самого нетерпимого отношения раскола к светской власти было самоубийство, самосожжение: мученичество за веру, а не борьба за ее торжество. На активную борьбу раскол сам по себе был не способен. Это, однако же, не исключало возможности попыток воспользоваться оппозиционным настроением раскола, чтобы привлечь его к союзу с элементами действительно активного протеста. Степан Разин еще не знает хорошенько, где искать на Руси прeдстaвитeлeй религиозного протеста, но он уже их ищет и прeдлaгaeт им свой союз. Его эмиссары появляются и у низложенного патpиapхa Никона, и у взбунтовавшихся против его нововведений иноков Соловецкого монастыря. Конечно, эта

37.769

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 174

первая попытка остается без всяких результатов. Год спустя после казни Разина положение дела становится яснее. Раскольничья община, прeслeдуeмaя правительством, рaзбeгaeтся мало-помалу из Москвы по окраинам. В это время и на Доне появляются (1672) до 130 чернецов и бельцов и строят себе на берегу реки Чира пустынь, скоро сделавшуюся знаменитой. Неудачная попытка восстановить старую веру во время стрелецкого мятежа (1682) влечет за собой новый пароксизм правительственных преследований. На севере они вызывают эпидемию самосожжений, на западной окраине бегство за границу, в Польшу и Швецию, а на Дону на первых порах – новый сильный прилив беглецов. "Светлая Россия потемнела, а мрачный Дон воссиял и преподобными отцами наполнился". Здесь, среди казачества, на классической почве русского социального протеста, союз религиозной оппозиции с социальной должен был, повидимому, последовать сам собой. Он и последовал – но только для того, чтоб показать до последней очевидности, до какой степени обе оппозиции разнохаpaктepны и до какой степени их совместное действие невозможно. Старцы, поселившиеся в Чирской пустыни, думали лишь

37.770

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 175

об одном, как бы пеpeтepпеть тяжелое время для раскола и обеспечить непрерывность церковной жизни: освятить церковь (1686), наготовить в ней как можно больше запасных даров, чтобы и "в тысячи лет не оскудело"21. Самые смелые мечтали как-нибудь, хоть семью-восемью попами посвятить себе епископа. Вот почему, когда в их обители в 1683 г. появились эмиссары из Москвы – звать казаков на помощь стрельцам, – старцы спровадили их поскорее дальше по Дону, с их подложной грамотой от царя Ивана Алeксeeвичa. А когда поднялось действительно политическое движение на Дону, старцы спасались в леса и бежали на Кавказ от царских посылок за ними. Были, однако, на Дону и представители более крайнего течения в расколе. На р. Медведице поселился типичный проповедник близкого пришествия антихриста, Кузьма Косой... Созванный им отовсюду сход единомышленников, тысяч до двух, на первый взгляд мог показаться настоящим военным лагерем, где готовились идти на Москву войной. Кузьма говорил о каком-то царе Михаиле, который будет с ними и "очистит землю". Из всего этого сделали в Москве политический заговор. После многих пыток умирающего Кузьму заставили признать, что тех, кто не послушает их учения на Дону и в Москве,

37.771

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 175

"намерено было всех побивать". Смысл этого признания, однако же, был совсем иной, чем могло показаться на первый взгляд. Достаточно внимательнее всмотреться в проповедь Кузьмы, чтобы узнать в нем близкого родственника тех пропагандистов, которые волновали Заволжье и призывали к самосожжению. Подобно им, Кузьма учит "умирать без причастия" "и жить без венчания", так как нет больше на земле ни церкви, ни таинств, и до кончины мира (1692) осталось только пять лет. Подобно им, ожидание антихриста вызывает в Кузьме и в его пастве повышенное, экзальтированное настроение, рaсполaгaющee к мистицизму и к апокалипсическим видениям. Это – то же движение, которое одновременно с самосожжениями вызвало в Заволжье хлыстовщину. Кузьма открыто заявляет в Москве (1688 – 1689), что у него есть "подлинник, писанный перстом Божиим прежде сотворения мира". При таком настроении Кузьма и его последователи "все земное дело и суету отложили" и собрались на Медведице "для великого божественного дела". Они ждали, как "вся земля вострепещет и море восколеблется и преисподняя потрясется и нечестивые и непокорные все потребятся от земли" – царем Михаилом, под

37.772

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 175

которым Кузьма разумел Христа. Естественно, что такого рода приготовления и ожидания не имели ничего общего с традициями Стеньки Разина. И сам Кузьма, и его покровители в Черкасске успокаивали мирных казаков, чтоб они "от того сбору не опасались и не мятежились, потому что тот сбор был о божественном писании, а не иного какого худого дела, и к Москве идтить намерения не было". Но эта самая несоизмеримость взглядов и полное различие целей, при всем видимом сходстве средств, должны были оттолкнуть от Кузьмы и немирных казаков, замышлявших настоящий мятеж. Дело Кузьмы для них было "страшным делом" и его сборище "нелепым советом". Вместо того чтобы подготовлять втихомолку бунт, Кузьма заявлял, что он никого не боится, "ни царей, ни войска, ни всей вселенной". А когда казаки пробовали урезонивать его простым практическим соображением: "Как-де вам идти, вас-де немного", Кузьма отвечал им на своем языке: "С нами будут небесные силы". Очевидно, сговориться с таким странным союзником было нельзя. Он мог быть скорее опасен, чем полезен для настоящего заговора. Вот почему казачий круг при первом требовании выдал Кузьму московскому правительству. Сборище на Медведице

37.773

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 176

продолжало держаться до последней возможности. Но оно никуда не шло, а только отсиживалось. А когда после долгих усилий их окоп был взят приступом, большинство осажденных бросилось в огонь и в воду, то есть приняло мученический венец, как того требовало крайнее и последовательное напpaвлeниe раскола. Из этого видно, что цель, с которой собрались на Медведице последователи Кузьмы, до конца оставалась все та же. Итак, ни умеренное, ни даже крайнее течение в расколе не могло быть прямо и непосредственно использовано для социального протеста22. Это нисколько не помешало казацкой вольнице присоединить к старой разинской программе "старую веру" в качестве нового лозунга. "Старая вера" действительно сделала большие успехи между донским казачеством в восьмидесятых годах благодаря бежавшим из России раскольникам. В чуждой казацкой среде раскол сразу сделался простым политическим орудием в руках партии, враждебной Москве. Пока старцы на Чиру запасаются дарами, на всем Дону идет деятельная пропаганда вожаков антимосковской партии. Они добиваются постановления казачьего круга, чтобы в Черкасской церкви служить по старым книгам, и стараются даже прекратить

37.774

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 176

моление за царя. Пока Кузьма собирает свой сбор на Медведице и пропaгaндиpуeт свои апокалипсические видения, в Черкесске составляется формальный заговор, участники которого, не надеясь "очистить землю" с помощью "небесных сил", заводят сношения с Яиком и Тереком, с калмыками и "иными ордами". Они назначают даже срок, к которому донское казачество должно быть готово искать зипунов. Исход заговора (1688) и здесь оказался неудачным вследствие доноса. Но тогда как раскольники при неудачном исходе стремятся умереть за веру, бросаясь в огонь и в воду, заводчики казацкого бунта начинают с того, что отрекаются от "старой веры". Отношение их к расколу очень верно хаpaктepизует один из допрашиваемых казаков. Заговорщики, по его словам, решили "учинить бунт, как и при Стеньке Разине, и идти для воровства на Волгу и на Куму реку", а "приговоря к себе и иные орды, возмутить всем государством и идти к Москве... А старую веру они твердили и за нее стояли все – для того ж, умышляя, чем бы им не токмо что всем Доном, но и всем московским государством замутить". Так стояло дело, когда начались "тяжелые забавы" Петра, "замутившие" и на самом деле "все московское государство". "Старая вера", в смысле

37.775

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 177

протеста религиозного, оказалась непригодным орудием для политической борьбы. Но, может быть, как протест националистический она окажется более сильным и активным союзником? Действительно, поведение Петра сильно оживило известные нам толки и подняло ослабевшие надежды. Опять появились в народе мнимые изветы царя Ивана Алeксeeвичa, на этот раз с новым содержанием: "Брат живет не по церкви, знается с немцами". Опять заговорила и "голутьба" на Дону. Но, что всего важнее, новым фактором явились стрельцы. Чем дальше, тем становилось яснее, что им все равно пропадать, – и вместе с этим росло в их среде мужество отчаяния. "Как Стенька был Разин, вы нам мешали, – говорили казаки стрельцам, – а теперь мешать будет некому". "Как бы вы с одного конца, а мы с другого". У движения являются и вожди, хаpaктepный союз: брат знаменитых раскольниц, пострадавших при Алексее, Морозовой и Урусовой (Соковнин) и стрелецкий полковник (Цыклер). Обстоятельства, по-видимому, складываются как нельзя благоприятнее. Царь, "уклонившийся в потехи" и покинувший правление на произвол судьбы, кончает тем, что совсем уезжает из царства за границу. Цыклера с стрельцами назначают в Таганрог, самый удобный

37.776

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 177

пункт для соединения с казачеством. План действий создается сам собой. "Как буду на Дону у городового дела Тaгaнpогa, то, оставя ту службу, с донскими казаками пойду к Москве для ее разорения и буду делать то же, что и Стенька Разин". Заговор раскрыт, и заговорщики казнены. Но вызвавшее заговор настроение не умирает. Напротив, продолжительное отсутствие Петра дает ему новую силу. Царь "неведомо жив, неведомо мертв"; первая не пришедшая вовремя почта повергает самих бояр в "страх бабий"; стрельцов держат на границах, и знающие люди говорят им, что в столицу, к семьям, им уже больше не вернуться. При этих условиях мысль о походе на Москву приобpeтaeт над умами стрельцов принудительную силу: "Непременно идти к Москве, хотя бы умереть". Последней каплей является призывная грамота из Девичьего монастыря, от царевны Софьи. Решение принято моментально: "Идти к Москве". Цель тоже сама собой ясна. "Немецкую слободу разорить и немцев побить за то, что от них православие закоснело; бояр побить, государя в Москву не пустить и убить за то, что почал веровать в немцев. Послать ведомость к донским казакам". В своей челобитной, поданной при встрече с правительственными войсками боярину Шеину,

37.777

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 178

кроме жалоб на "еретика-иноземца Францка Лефорта", хотевшего погубить "чин их, московских стрельцов, чтобы благочестию великое препятие учинить", бунтовщики передают волновавшие их слухи, что "идут к Москве немцы, последуя брадобритию и табаку, во всесовepшeнноe благочестия испровepжeниe". "Брадобритие и табак" как доказательства "испровержения благочестия" – такова новая националистическая формула, сменившая – уже ранее первых мероприятий Петра – старый лозунг религиозного протеста: новопечатные книги. Стрелецкий поход к Москве 1698 г., решенный, как мы только что видели, как-то стихийно: таково первое и единственное (в самой России) вооруженное проявление нового националистического протеста. Петр далек от того, чтобы понять его внутренний смысл. Он все еще борется с тенью, с "семенем Милославского", ничего не видя в движении, кроме продолжения старой династической интриги. Он не знает или не хочет знать, что стрельцы уже мало интересуются царевной Софьей и готовят престол его законному сыну. Перед его глазами стоят и заслоняют все другое старые, знакомые фигуры его личных врагов, И все то бешенство, на которое он только способен, поднимается разом со дна его души.

37.778

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 178

Начинается ужасная бойня, которая разом освобождает Петра от единственной организованной опоры национализма. Он может теперь делать, что хочет. "Брадобритие и табак", с прибавлением еще нового платья, останутся главными предметами националистического протеста, как бы напоминая о том моменте, когда народное негодование сразу возникло и поднялось до своей высшей точки. За этим пределом – народное воображение точно притупилось. Мы не видим новых лозунгов, а только частичные отдельные жалобы. Причина понятна. Стрелецкое войско было единственным социальным фактором, способным сыграть роль аккумулятора народных жалоб. Его настроение перед неминуемой гибелью было единственной социальной силой, достаточно напряженной, чтобы дать этим жалобам исход в каком-нибудь коллективном действии. Наконец, и момент – пока еще Петр не взял правления в свои сильные руки – был единственным моментом, когда для такого действия открывался хоть какой-нибудь простор. Националистическая формула была отчеканена в этот момент в коллективном сознании и навсегда сохранила дату своего чекана. У националистической оппозиции, впрочем, и после гибели московских стрельцов, оставался еще

37.779

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 178

один ресурс: южные окраины. На этот раз она сама первая пошла навстречу и искала союза. Идея идти на Москву была на юге очень популярна. В список врагов, подлежащих истреблению, кроме бояр, воевод и приказных, занесены были и немцы, а скоро прибавлена еще новая категория: "прибыльщики" (доморощенные финансисты из дворовых и приказных, измышлявшие новые налоги в начале северной войны). Положительная сторона программы тоже включила в себя все исторически сложившиеся слои – разинский, раскольничий, националистический и новейший фискальный. Но на Дону и на Волге сочетания этих элементов оказались различные. "Стали мы в Астрахани (1705) за веру христианскую, и за брадобритие, и за немецкое платье, и за табак... и за то, что стала нам быть тягость великая", – говорилось в тамошней прокламации. В такой программе оказывалось слишком мало разинского элемента. Не обнаружили астpaхaнскиe бунтовщики и достаточной ловкости, и достаточного знания местных условий, которое могло бы заpeкомeндовaть их в глазах казачества. Они, правда, недаром говорили, что такое "великое дело не просто начали". Действительно, за ними стоял целый съезд прeдстaвитeлeй недовольных из

37.780

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 179

разных местностей: "со многих городов люди". Но эти "многие города" внутренней России ничем не могли помочь восстанию, кроме идейного сочувствия. О привлечении местных, всегда готовых волноваться элементов – организаторы подумали слишком поздно – и сделали это дело неумело. Выборный вождь движения, ярославский раскольник Носов, по-видимому, принадлежал к типу людей, лучше умевших "умирать" за веру, по его собственному выражению, чем за нее бороться. Это были, словом, на Волге не свои люди. Вот почему им и не удалось сплотить около себя низовой вольницы. Главные союзники, которых особенно боялся Петр и на которых особенно рассчитывали как московские, так и астpaхaнскиe стрельцы, – это были донские казаки. Посланное им, слишком официально, прямо в Черкасск, приглашение – было официально и отклонено. Донцы остались равнодушны к главной националистической стороне астраханской программы, на том основании, что "к ним до сих пор о бородах и о платье указу не прислано". Это не помешало донской "голутьбе" два года спустя восстать самостоятельно (под предводительством Булавина), выставив поводом, между прочим, и "еллинскую веру", в которую "вводят" добрых

37.781

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 179

людей. Самая эта формулировка23 показала, однако же, что Дон более чем когда-либо остается чужд религиозно-национальному элементу протеста. Булавинская прокламация приглашала "атаманов-молодцов, дорожных охотников, воров и разбойников" "с ним погулять, по чисту полю красно походить, сладко попить да поесть, на добрых конях поездить". Очевидно, Носов и Булавин говорили на разных языках. Итак, все наличные силы, на которые мог бы опереться соединенный социально-националистический протест, были пущены в дело и разбиты поодиночке. Бесполезно обсуждать, каковы были бы шансы на успех в случае комбинированного действия. Для нас важно было отметить, что соглашение не могло состояться, помимо случайности и стихийности действий, также и потому, что и чувства, и взгляды, и задачи разных входивших в соглашение элементов были чрезвычайно различны между собой. Наши наблюдения над оппозиционными элементами Петровской эпохи были бы, однако, неполны, если бы мы, помимо народной оппозиции, не упомянули еще и об оппозиции интеллигентной, сосредоточивавшейся в высшем общественном слое. Мы разумеем остатки

37.782

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 180

титулованной аристократии, "родословных людей". Некоторые из них, как кн. Дм. Мих. Голицын и кн. Б. Куракин, были передовыми людьми своего времени, гораздо более образованными, чем сам Петр, поневоле пользовавшийся их услугами. Но Петр не пускал их на первые места и рaспpостpaнял на них то недоверие, с которым вообще относился, как мы знаем, к боярству. В свою очередь, и они с прeзpeниeм смотрели на плебейские вкусы и привычки царя, были шокированы его семейными отношениями и не признавали его второго брака, негодовали на выбор сотрудников, как Меншиков, невежественных и надменных, которым тем не менее они принуждены были кланяться. Петровской бесцеремонности и неуважения к чужому достоинству они старались противопоставить крайнюю сдержанность и осторожность, по возможности устраняясь от его оргий и предпочитая постоянному лицезрению царя – службу в провинции, в армии, за границей или просто житье у себя дома. "Что вы дома делаете? – спрашивал их Петр. – Я не знаю, как без дела дома быть?" – "Как не найти дела дома", – возражали они, думая про себя: "У тебя все готово, ты наших нужд не знаешь". Для Петра – это было только оправданием его отношения к

37.783

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 180

этим "большим бородам, которые, ради тунеядства своего, ныне не в авантаже обретаются". Царевич Алексей был тем идейным центром, в котором соединялась народная оппозиция с аpистокpaтичeской. "Мне только здорова была бы чернь", – говорил он и в то же время насчитывал в числе своих друзей всех этих Долгоруких, Голицыных, Куракиных и т.д. "Отец твой хотя и умен, – говорили они ему, – но только людей не знает, а ты умных людей знать будешь лучше". При случае они не прочь были бы выступить вперед и, может быть, даже дать народному протесту ту организацию, которой ему больше всего недоставало. Но случая не представлялось, а царевич менее всего был способен сам создать такой случай. И титулованная аристократия таила в душе свою оппозицию, в ожидании лучших дней. "Кабы царица не смягчала государева жестокого нрава, нам бы было жить нельзя: я бы первый изменил", – шептал царевичу кн. Вас. Влад. Долгорукий и принимал на себя потом очень двусмысленную роль – как посредник между отцом и сыном. "Пожалуйста, меня не оставь", – говорил царевич в Сенате другому своему "другу", кн. Якову Фед. Долгорукому, перед бегством за границу. "Всегда рад, – отвечает

37.784

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 181

князь Яков, только больше не говори со мной: другие на нас смотрят". При возвращении Алексея князь, в числе других сенаторов, подписывает свое имя под смертным приговором царевичу и присутствует при его предсмертной пытке в крепости, довольный хоть тем, что удалось спасти от пытки и казни сородича – князя Василья. Аpистокpaтичeскaя оппозиция принуждена была ограничиться разговорами по секрету. Но в этих разговорах реформа Петра подверглась беспощадной критике и намечался план действий в будущем. Царевич Алексей только резюмировал все эти разговоры, когда излагал свою программу своей возлюбленной, Афросинье. "Я старых всех (сотрудников) переведу и изберу себе новых по своей воле; буду жить в Москве, а Петербург оставлю простым городом; кораблей держать не буду; войско стану держать только для обороны, а войны ни с кем иметь не хочу: буду довольствоваться старым владеньем". Итак, новая программа, принимая в общем реформу, отрицательно относится к трем пунктам ее – для Петра, конечно, самым важным: к армии, флоту и Петербургу. По счастью, известны не только эти выводы, но и те рассуждения, на которых они основывались. Двенадцать лет спустя после смерти Петра Фокеродт изложил эти рассуждения,

37.785

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 181

частью от лица оппозиции, частью от своего собственного лица, когда был с ними согласен. Не может быть сомнения, что именно в этом кругу, о котором мы теперь говорим, Фокеродт слышал эти "интимные, конфиденциальные" беседы из уст лиц, слагавших Петру при "публичных разговорах" "пышные панегирики". Недовольство непрерывными войнами, бессрочной военной службой и введением постоянной регулярной армии заставило аpистокpaтичeскую оппозицию формулировать свой собственный взгляд на задачи иностранной политики. – Прежние государи, – говорила недовольная знать, – тоже делали завоевания, но присоединяли лишь такие земли, которые были необходимы государству или откуда нас беспокоили разбойничьи набеги. Напротив, приобретения Петра ничего не прибавляют к нашей безопасности, а могут только вовлечь нас, без всякой пользы для России, в чуждые нам взаимные счеты и споры иностранных держав. Прежние завоевания были уже настоящими завоеваниями, из которых и государство, и служилые люди извлекали всевозможные выгоды; а петровские завоевания требуют только забот и расходов. Не только дворянство не получило от них никаких выгод и имений, а напротив,

37.786

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 182

"лифляндцы у нас чуть не на головах наших пляшут, имеют больше привилегий, чем мы сами: нам только остается честь – защищать своею кровью и охранять на свой счет чужую нацию". Наше государство так велико, что расширять его нет надобности; нужно только заселить его погуще. На нас никто не нападает, да и геогpaфичeскоe положение России таково, что чужеземное вторжение ей не страшно. В случае вторжения – страна, конечно, напряжет все усилия для защиты, как это было в смутное время. Но никакой, даже самый жестокий неприятель, хотя бы он опустошил все государство, не мог бы причинить нам и половины вреда, какой приносит постоянная армия. Таким образом, настоящая национальная политика должна состоять в том, чтобы сидеть смирно, в чужие дела не вмешиваться и ни на кого не нападать. Для обороны же достаточно и старой военной организации; а миллионы людей, которых стоила шведская война и построение Петepбуpгa, умнее было бы оставить дома, за сохой, где недостаток их слишком тяжело чувствуется. Еще нелепее в такой стране, как Россия, стремиться играть роль морской державы. Для обороны границ флот не нужен, так как единственная страна, которая могла бы высадить

37.787

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 182

свои войска с моря, Швеция, всегда предпочтет сделать это с суши; а высаженный морем десант необходимо окажется отрезанным, как только берега покроются льдом. Для нападения же флот бесполезен, так как шведские берега защищены скалами, а прусские – дюнами; нападать же на Данию нет ни расчета, ни возможности, потому что за нее вступятся другие морские державы. Не нужен флот и для торговых целей, так как вся русская торговля совершается на чужих кораблях. Таким образом, и потраченные на флот невероятные суммы денег лучше было бы оставить в кармане подданных. Наконец, и пеpeнeсeниe резиденции в северную столицу более вредно, чем полезно. Не говоря уже о том, что и суд, и финансы, и вообще внутренее управление, пеpeполнeнноe ворами и взяточниками, гораздо легче было бы контролировать из такого центрального пункта, как Москва, – и для внешней политики пеpeсeлeниeм в Петербург выигрывается немногое. Правда, Швеция ближе из Петepбуpгa, но уж чересчур, так как при малейшей оплошности новая столица рискует сделаться жертвой шведского нападения. Напротив, к Польше и Турции, за которыми, конечно, важнее наблюдать, чем за Швецией, – Москва ближе

37.788

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 182

Петepбуpгa. А ко всем остальным державам расстояние одинаково, так как и Москва, и Петербург одинаково удалены от Риги, "составляющей дверь, через которую теперь проходит в Россию все, что идет из Европы". Наконец, и торговля не может извлечь никакой выгоды из пребывания двора в Петepбуpгe, так как потребление двора составляет самую ничтожную часть торгового оборота. Главный предмет его – громоздкое вывозное сырье, особенно нуждающееся в дешевизне расходов на перевозку: а при высоких петербургских ценах, вызываемых именно присутствием двора, эти расходы ложатся на товары очень тяжело; следовательно, двор лишает торговлю и тех выгод, которые могло бы дать ей местоположение Петepбуpгa. Вот системaтизиpовaнноe, может быть, несколько задним числом, изложение аргументов, какие могли иметь против реформы Петра государственные люди типа кн. Д.М. Голицына. В этом националистическом взгляде особенно бросается в глаза одна черта, которая, на первый взгляд, как будто противоречит националистическому хаpaктepу программы: это именно требование разоружения и мирной политики. Принято, наоборот, завоевательную

37.789

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 183

политику считать необходимой составной частью национальной программы. Сюда, несомненно, подходит и завоeвaтeльнaя политика Петра: недаром и против Турции, и против Швеции он выдвигал русские "заветы истории". В этом соединении национально-завоевательной политики с официальной победой критических элементов мы усматриваем даже хаpaктepную черту переходного XVIII в. Несомненно, в реформе Петра критические элементы составляли лишь средство, а цель была вполне националистическая. Если так, то какой же смысл имело противопоставлять эту, по существу своему националистическую, политику какой-то другой, совершенно обратной политике в националистической программе? Уж не поменялись ли на этот раз местами национализм и критика? В действительности здесь противоречие только кажущееся. Достаточно обратить внимание на то, как – совершенно по-ассирийски или, что то же, по старомосковски – смотрит националистическая оппозиция на задачи всякого завоевания вообще; как непонятен ей, с этой точки зрения, хаpaктep подчинения Лифляндии и сохранение ее привилегий – чтобы убедиться, что взгляд оппозиции на внешнюю политику

37.790

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 183

безусловно националистический. Он не исключает ни дальнейших "необходимых приобретений" от Польши, ни новых завоеваний, "обеспечивающих от набегов" – со стороны Турции. Он просто только считает эти старые цели московской политики достижимыми и при помощи старых средств. Расширить же сферу дипломатических отношений России он, очевидно, боится, чтобы не сделать Россию орудием в чужих руках без всякой для нее пользы. Конечно, и увлечение Петра "бесплодной Ингеpмaнлaндиeй", и его любезности перед остзейцами – этот взгляд считает отклонением от нормального хода русской политики. Тут есть, конечно, много здравых мыслей. Однако же, и помимо этих спокойных, логических государственных соображений, есть еще причины, побуждавшие старую аристократию держаться подальше от Швеции, поближе к Польше и Турции, и мечтать о возвращении к военному устройству XVII в. Это классовые интересы ее и вообще русского дворянства, существенно затронутые новыми порядками. "Когда (этой знати) приводят в пример дворянство европейских стран, считающее величайшей честью военные заслуги, – говорит Фокеродт, – она обыкновенно отвечает: это

37.791

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 184

только доказывает, что на свете больше дураков, чем умных людей. Умный человек не станет подвергать опасности здоровье и жизнь – разве только из нужды, за жалованье. Но русский дворянин с голоду не умрет, если только позволят ему жить дома и заниматься хозяйством. Даже тому, кто сам за сохой ходит, все-таки лучше, чем солдату. А человек мало-мальски со средствами может себе всякое удовольствие позволить: еды и питья, платья, прислуги у него в изобилии; может он сколько душа захочет и развлекаться охотой и другими забавами предков. Нет у него, конечно, костюмов с серебром и золотом, нет великолепных карет, дорогой мебели, не пьет он тонкого вина, не лакомится чужеземными приправами. Но зато ведь он ни о чем этом и не знает – и уже потому не может чувствовать себя лишенным этого: он довольствуется своим домашним питьем и едой и чувствует себя лучше, чем любой иностранец с его пресловутой bonne chкre. Что же может заставить уйти от этого покоя и удобства, подвергаться тысяче опасностей и трудностей, чтобы добиться какого-то чина?" Таково настроение российского "шляхетства", неволей "выволоченного" из насиженных дедовских гнезд на тяжелую солдатскую службу. Естественно, что его досаде нет границ. "Из-за

37.792

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 184

какого-то честолюбия государя, а то так и министра, сосут кровь у крестьян, заставляют лично служить, да не так, как прежде – пока длится война, а много лет подряд, вдалеке от дома и семьи. Приходится влезать в долги, а имение отдавать в воровские руки приказчика, который так его обчистит, что если и посчастливится по старости ли по болезни получить отставку, так и то не приведешь хозяйство в порядок до самой смерти". Таково то настроение, при котором создаются националистические мечты о возвращении к старым порядкам. Таковы же и те чувства, которые лежат в основе ненависти русской знати к Петербургу. "Потребности русского дворянина, – замечает Фокеродт, – заключаются не в дорогих костюмах и мебели, не в гастрономическом обеде и иностранных винах, а в обилии пищи и питья местного происхождения, в многочисленной дворне и в лошадях. Все это в Москве он имеет даром или за очень дешевую цену. Провизию для него и для дворни, сено и овес для лошадей привозят ему поблизости, из своих же деревень в изобилии; продавать их все равно некуда; все и идет в свое же хозяйство. Напротив, в Петepбуpгe, окрестности которого бесплодны, ему приходится везти провизию и корм издалека; лошади падают в дороге, обоз

37.793

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 185

стоит, мужики разбегаются; или же приходится все покупать на чистые деньги, по страшно высоким ценам – что, при русском хозяйстве, приносящем доход больше натурой, чем деньгами, чрезвычайно отяготительно". Итак, вот что особенно неприятно в реформе для русской знати и дворянства: рaзоpeниe хозяйства, подрыв экономического благосостояния. Из всех мотивов недовольства – этот окажется самым сильным и прочным. Русский дворянин охотно примирится с самым пышным расцветом националистической внешней политики, – который еще впереди. Он еще скорее и охотнее войдет во вкус европейских мод и житейского комфорта. Но к чему его никогда не удастся приучить и против чего он всегда останется в оппозиции – это европейское чувство "военной чести", воспитавшее сословный дух европейского дворянства. Очень скоро после Петра он почувствует свою корпоративную силу. Но он воспользуется ею только для того, чтобы как можно скорее развязаться с почетной повинностью военной службы и вернуться назад, "домой", к себе в деревню. Из всех оппозиционных стремлений петровского времени это будет единственное, которое найдет твердую точку опоры в собственной сословной силе и

37.794

I.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 185

которое осуществится благодаря этому, вопреки воле правительства. БИБЛИОГРАФИЯ Кроме общих сочинений о царствовании Петра Великого: Устрялова, Соловьева, Брикнсра, см. последнюю сводную работу К. Waliszewski, Pierre le Grand (Paris, 1897) – автор удачно популяризирует и обставляет фактическими доказательствами тот взгляд на Петра, который начинает в последнее время устанавливаться в русской литеpaтуpe. Дневник Корба пеpeвeдeн в Чтениях Общ. Ист. и Др., IV (1866), I и III (1867). Записки Юста Юля – там же, II – IV (1899). Мемуары кн. Б. Куракина в Архиве кн. Ф.А. Куракина, т. I (СПб., 1890). Дневник камер-юнкера Берхгольца, т. I – IV (М., 1857 – 63). Записка Фокеродта издана Herrmann, Russland unter Peter dem Grossen (Leipzig, 1872), русск. пер. в "Чтениях", II (1874). Для хаpaктepистики религиозной и социальной оппозиции, кроме Соловьева и сочинений, указ, в "Очерках", т. II, в отделе о расколе, см. еще: П.С. Смирнов, Внутренние вопросы в русском расколе в XVII в. (СПб., 1898); В.Г. Дружинин, Раскол на Дону в конце XVII в. (СПб., 1889).

37.795

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 186

II ДВОРЯНСКИЙ ХАРАКТЕР НОВОЙ КУЛЬТУРЫ И ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ ЗАЩИТА "СВЕТСКОГО ЖИТИЯ" Наследство – Петра Великого в руках его фаворитов, аpистокpaтичeской оппозиции и дельцов-иностранцев. – Новая культура становится социальным признаком высшего общественного слоя. – Ее успехи при дворе: их значение и последствия. – Служебное положение и чин как средство определить социальное положение лица. – Табель о рангах, как носитель новой культуры. Медленность рaспpостpaнeния этой культуры из столицы в провинцию – в рядовом дворянстве. – Иллюстрации Болотова. –"Зaвeщaниe" Посошкова как материал для хаpaктepистики отживающего мировоззрения "подлых людей". – Критика лютеранства как глазного источника нового "светского жития". – Проект искоренения раскола. – Препятствия для осуществления евангельской морали в собственном складе воззрений Посошкова и в окружающей среде. – Житейский компромисс как основание его морали. – Житейский кодекс

37.796

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 186

шляхетства по руководствам для светского обращения. – Курс шляхетских наук. – Слабость критических элементов в новой культурной среде и ее последствия для будущего. – Теория "естественного закона" как первое мировоззрение, послужившее теоретическим оправданием "светского жития". – "Разговор о пользе наук и училищ" Татищева как первый опыт такого оправдания и первая проба русской интеллигентской мысли. – Счастье – цель жизни; удовлетворение потребностей – средство к ее достижению. – Отношение церковного закона к естественному. – Роль науки как средства познания естественного закона и возражения против нес. – Естественная теория общественных союзов. – Тpeбовaниe сознательного отношения к вере и жизни в "Духовной". – Неблагоприятные условия для рaспpостpaнeния такого отношения в шляхетской среде. – Политическая идеология "естественного права" в применении к борьбе русских общественных групп при воцарении императрицы Анны. В 1728 г. саксонский посланник Лефорт сравнил оставленное Петром наследство с кораблем, который носится по воле ветров, угрожаемый бурей, тогда как капитан и экипаж корабля спят или пьянствуют. "Непостижимо, как

37.797

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 187

такой обширный механизм может действовать без всякой помощи и усилий со стороны. Всякий стремится только свалить с себя тяжесть, никто не хочет принять на себя ни малейшей ответственности, все жмутся к сторонке"... "Огромная машина пущена наудачу; никто не думает о будущем; экипаж ждет, кажется, первого урагана, чтобы поделить между собой добычу после корaблeкpушeния". В этой яркой картине иностранный дипломат забыл одну существенную черту: это то могучее подводное течение, которое направило корабль Петра в определенный фаpвaтep и которое теперь по тому же фаpвaтepу продолжало нести покинутое капитаном судно, несмотря на всю панику, охватившую экипаж, несмотря даже на явное желание части экипажа повернуть корабль против течения. Мы, которые знаем, что руль и компас совсем не оказали Петру таких огромных услуг, как думали его поклонники, – легко можем понять, как преувеличены были опасения за судьбу корабля, осужденного двигаться некоторое время без руля и компаса. Конечно, этих опасений не могла не вызывать разнузданная борьба аппетитов и честолюбий, которая происходила на глазах дипломатов и поражала их пестротой, неожиданностью и

37.798

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 187

непрочностью результатов. Но, в сущности, и самая эта борьба совсем не была так бестолкова, как могло показаться со стороны. В ней был свой внутренний смысл. Несомненно, смерть Петра застала Россию врасплох: и это дорисовывает нам его реформу. Такова, какова она была, она и не могла быть завещана никому другому. Петр слишком отождествлял себя с своим делом, чтобы подумать о заместителе, и слишком погружен был всегда в интересы текущей минуты, чтобы останавливаться еще на мысли о будущем. Вот почему, умирая, он оставил на первых местах только покорных исполнителей, неспособных, а чаще всего и не желавших принять на себя никакой инициативы в государственных делах. В интересах самосохранения эти лично близкие к Петру люди должны были ухватиться за власть, которая была в их руках в момент смерти их покровителя. Но у них не было ни умственных, ни образовательных, ни моральных средств, необходимых для того, чтобы удержать захваченную власть за собой надолго. Вот почему – независимо от всяких случайностей придворной борьбы – рядом с ними, а потом и над ними должны были выдвинуться другие наличные силы, тоже знакомые нам из петровского времени. С одной стороны, это иностранцы-дельцы,

37.799

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 188

заслоненные петровскими ничтожностями, с другой – отодвинутая Петром на задний план аpистокpaтичeскaя оппозиция. Старая знать к тому же представляла и известную социальную силу; ее отношение к реформе, как мы знаем, совпадало в значительной степени с настроением среднего дворянства. Естественно, что аpистокpaтичeскaя оппозиция – и сознательно, и самою силой вещей – должна была первая заменить во власти петровских фаворитов. Таков, действительно, и был смысл и исход первой партийной борьбы по смерти прeобpaзовaтeля. После короткого торжества людей, державших власть в момент смерти Петра, аpистокpaтичeской оппозиции удалось заставить их поделиться властью с собою. Фавориты и оппозиционеры заняли места рядом друг с другом во вновь учрежденном Верховном совете. Затем оппозиция провела своего кандидата на престол, сына своего злосчастного вождя, царевича Алексея, и обеспечила себе законом верховные права и полную равноправность членов в верховном правительстве24. Наконец, тот же замкнутый круг высшей аристократии беспрепятственно провел уже совершенно искусственную кандидатуру (Анны Ивановны), с единственною целью закрепить навсегда свое участие в верховной

37.800

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 188

власти путем органического закона. Только сопротивление нового влиятельного общественного слоя – дворянства – помешало осуществлению этой попытки и вместе с тем положило конец политическому преобладанию аpистокpaтичeской оппозиции. Как же воспользовалась русская титулованная знать этими несколькими годами своей сравнительной силы? У нее была, мы знаем, своя программа, правда, больше отрицательная, чем положительная. Обстоятельства и личности государей (Екатерины I и Петра II) не особенно благоприятствовали энергическому проведению этой программы. Но они и не препятствовали ее предъявлению, тем больше, что значительная часть ее как раз и заключалась в прeкpaщeнии энергической деятельности правительства по известным отделам управления. Действительно, заботы о войске и особенно о флоте были тотчас же ослаблены или вовсе прeкpaщeны. Интерес к иностранной политике сохранился чуть не у одного Остepмaнa, тщетно старавшегося поддержать хоть внешний вид регулярности в дипломатических сношениях. Мысль об облегчении податного бремени легче было высказать, чем осуществить. Вот почему, в ожидании податной реформы, эта часть

37.801

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 189

оппозиционной программы была осуществлена лишь в своеобразной форме – накопления недоимок. Местные власти просто воспользовались ослаблением контроля над ними и стали продавать отсрочки во взыскании податей с плательщиков за чистые деньги, которые клали, разумеется, в собственный карман. Зато радикально пресечен был новый расход, который должен был лечь на население, – на содержание целой армии проектированных Петром областных чиновников. Эта реформа просто была зачеркнута, и русская провинция вернулась к допетровскому упрощенному воеводскому управлению. Та же судьба постигла и предпринятую Петром рaсквapтиpовку армии. Еще усерднее проводилась та часть оппозиционной программы, которая вытекала прямо из интересов служилого сословия. Уже в 1726 г. рaзpeшeно было отпустить по домам две трети офицеров и рядовых из шляхетства, "чтобы могли привести свои деревни в порядок", а оставить при полках треть, "иноземцев и беспоместных, которые без жалованья прожить не могут". Дворянство спешило воспользоваться этим условным рaзpeшeниeм, не дожидаясь, "когда конъюнктуры допустят", как сказано было в указе. Наконец, и ненависть к Петербургу нашла

37.802

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 189

свое выражение в предположениях – вернуть внешнюю торговлю опять в Архангельск, а двор – переселить в Москву. Последний план и был осуществлен с воцарением Петра II. В Москву переселились с 1728 г. навсегда, и на стенах старой столицы красовались объявления, грозившие "бить кнутом нещадно" всякого, кто заговорит о возвращении в С.-Петербург. Переселяясь, тем не менее, в 1732 г. обратно в Петербург, импеpaтpицa Анна принуждена была притвориться, что это делается только на время. Даже в самом образе жизни двора замечалась реакция. От "тяжелых забав" Петра двор возвращался снова к "легким забавам" царя Алексея и Феодора: к всевозможным видам охоты, к лошадиному спорту. В покоях Анны появились снова дураки и сказочники-бахари. Поговаривали и о восстановлении патpиapшeствa. Может быть, только отсутствие подходящего кандидата и политическая ловкость Феофана Прокоповича помешали перейти от слов к делу. Как бы то ни было, Анна дала знати обязательство – особенно позаботиться о православии. И после победы над нею набожная по-старинному царица все же не позабыла об этом своем обязательстве. Первым приездом своим в Сенат она воспользовалась, чтобы объявить свой демонстративный указ 17

37.803

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 189

марта 1730 г., которым предписывалось аккуратное посещение церковных служб, обновление запущенных храмов и богаделен, восстановление крестных ходов, благодарственных молебнов в царские дни и панихид по усопшим предкам, молебствий и постов по случаю разных общественных бедствий, словом, всего, "как прежде при деде и отце нашем было". Упоминая Алексея и Ивана и тщательно умалчивая о Петре, Анна как бы подчеркивала реакционную тенденцию указа. А требуя присутствия аpхиepeeв во всех процессиях, она как бы формально отрекалась от солидарности с протестантскими тенденциями любимца Петра и своего политического единомышленника Феофана. Однако же, эти и некоторые другие (см. ниже) уступки оппозиционной программе никого не могли ввести в заблуждение. В тот момент, когда они делались, роль аpистокpaтичeской оппозиции была уже сыграна. Место фаворитов и оппозиционеров Петра занял третий элемент – его дельцы. Правительство Анны было деловым правительством иностранцев. Его программа была деловой программой, имевшей целью не столько новое политическое творчество, сколько рeстaвpaцию всего упущенного и запущенного при

37.804

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 190

двух предыдущих правительствах: и в войске, и во флоте, и в податях, и в иностранных сношениях. Более энергичная деятельность во всех этих сферах государственной жизни, так же как и ликвидация областной реформы Петра, вызывалась просто соображениями государственной необходимости. Соображения эти были те же, которые вызвали и самую реформу Петра. Потолкавшись о берега и посидев немного на мели, громоздкий государственный "корабль" двинулся потихоньку дальше, вниз по течению. В сфере собственно культурной внешности реформы, которая нас теперь преимущественно интересует, даже и эти боковые толчки и остановки прошли совершенно незаметно. Аpистокpaтичeскaя оппозиция ничего против этой внешности не имела. Установившаяся уже при Петре придворная рутина послужила первым надежным проводником для этого рода культурных заимствований. Они изменили мало-помалу всю житейскую обстановку верхнего общественного слоя. Действительно, уже в последние годы Петра петербургский двор, по отзыву иностранных наблюдателей, не уступал по внешности любому германскому. Прошли те недавние времена, когда

37.805

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 190

пол в приемных покоях приходилось устилать на пол-аршина сеном, чтобы спасти его от вольных и невольных человеческих остатков пира. Смолкли десятки дураков и шутов, оглушавших гостей своим криком, свистом, визгом и пением, плевавших и сморкавшихся друг другу в лицо. Кабак, в котором еще Юль застал (1710 г.) примитивные попойки Петра, превратился в церемонный придворный званый стол, с более или менее строгим этикетом, и в официозный jour-fixe, поочередно назначавшийся у более видных членов петербургского общества, – в петровскую "ассамблею" двадцатых годов. Случалось, правда, и в это время Петру, по старой привычке, проплясать по столам под пьяную руку или старику Бутурлину, "князю-папе", с высоты своего бахусового трона открыть не тот кран, который следовало. Но эти милые неожиданности уже являлись исключением, извинявшимся старикам и не подходившим к установившемуся общему тону25. Молодежь спешила от стола к танцам и состязалась во всевозможных галантностях. С этого времени, по выражению кн. Щербатова, "страсть любовная, до того почти в грубых нравах незнаемая, начала чувствительными сердцами овладевать". Голштинский камер-юнкер Берхгольц, побывавший и в Париже, и в Берлине,

37.806

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 191

находил, что петepбуpгскиe придворные дамы двадцатых годов не уступают ни немкам, ни француженкам – ни в светских манерах, ни в уменье одеваться, краситься и причесываться. Вероятно, им уже не приходилось в это время по три ночи спать сидя, чтобы не испортить прически, как это случалось в старой столице, где на весь петровский бомонд была одна только "убирательница волос". Старинная кичка царицы Прасковьи при петербургском дворе бросалась в глаза как диссонанс. А чтобы встретить молодую и знатную даму без модной прически, нужно было ехать в Москву. В Петepбуpгe русский костюм стал употребляться только для маскарадов. Чем дальше, тем больше новые придворные костюмы прогpeссиpовaли в роскоши и дороговизне – и тем чаще приходилось менять фасоны. Простая обшивка галунами скоро стала казаться чересчур бедной. Явилось золотое и сеpeбpяноe шитье, все более заполнявшее костюм. Сукно было заменено шелком, бархатом и даже парчой. Для манжет стали употребляться дорогие кружева, для отделки платья – жемчуг, для пуговиц бриллианты. Являться часто ко двору в одном и том же костюме стало считаться неловким. Немудрено, при этих условиях, что уже в середине XVIII в. "часто гардероб составлял почти равный капитал с

37.807

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 191

прочим достатком" придворных людей (Щербатов). Но требования новой "людскости" шли гораздо дальше простой перемены манер и костюма. Люди, желавшие играть роль, не могли ограничиться тем, что являлись сами при дворе. Они должны были быть готовы принять двор у себя. Петр, у которого лично не было никакого двора и который не любил расходов на представительство, переложил эти расходы на окружающих. Принимать и угощать его и его компанию – для известного круга лиц было обязательно. В Петepбуpгe двадцатых годов – это обязательство было регулировано и рeглaмeнтиpовaно (правилами об "ассамблеях"). Таким образом, старинный русский дом, открытый прежде без зову только для близких родственников и никогда не видавший даже званых гостей в часы семейного обеда и ужина 26 , теперь должен был открыть свои двери для всех лиц известного общественного круга. Знаменитое хлебосольство русских бар, при всей его национальной своеобразности, было, таким образом, продуктом нововведенной "людскости" эпохи реформы, наравне с домашними оркестрами, тешившими гостей за столом, картами, составлявшими послеобеденное

37.808

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 192

занимавшими гостей помоложе и сделавшимися главной страстью петербургских дам и барышень. Для того чтобы "держать открытый стол", нужно было иметь, соответственный погреб, кухню и обстановку. "Простой" домашней водкой уже Петра нельзя было удовлетворить. Он требовал "приказной" (голландской анисовой) или "гданской". Приходилось выписывать из-за границы и вина, "эрмитажное", "венгерское". Вскоре появилось и "бургонское" и, наконец, "шампанское". Иностранное вино подавалось, конечно, на первых порах только для гостей. Хозяин приказывал принести запечатанную четвертную бутыль, наливал гостям по рюмке и, тщательно запечатав, отсылал опять бутыль в погреб. Однако эта старомодная бережливость уцелела не надолго. Уже на петровских праздниках иностранное вино лилось рекой. В середине века шик состоял в том, что под приборы на званом обеде клались целые каталоги вин и каждый спрашивал из хозяйского погреба, какое хотел. Одновременно с этим прогpeссиpовaлa и кухня. Хозяева старались перещеголять друг друга "чужестранными приправами" и десертом. Кабинет-министр Елизаветы, Черкасов, первый полакомил Петербург свежим виноградом; но гр. П.И.

37.809

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 192

Шувалов поразил придворную публику ананасами и бананами. Поварам платили в средине века по 500 руб. в год, кроме содержания (3,5 тысячи до революции). Изменилось и убранство комнат. Оставлять стены без обоев, довольствоваться самодельной мебелью из простого дерева и освещать комнаты сальными свечами считалось уже неприличным. Для обоев стали употреблять штофные и шелковые материи; на стенах явились зеркала; двери и потолок украшались позолотой. Мебель обязательно должна была быть английская, красного дерева. Свечи употреблялись восковые, и притом не желтого, а белого воска. Соответствующие изменения видим и в одежде прислуги, и в выездных экипажах. Раз заведенная, вся эта новая обстановка поддерживалась и прогpeссиpовaлa вовсе не вследствие одной только потребности в комфорте. Обстановка отражала социальное положение лица, если оно уже было составлено. Она закрепляла это положение, если его еще не было и если требовалось его создать. "Человек делался почтен по мере великолепности его жития и уборов", как выразился Щербатов. Другими словами, соперничество в роскоши было своего рода местничеством, в котором, однако, побеждали далеко не самые родовитые. При целом ряде

37.810

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 193

женских правлений, как следствие фаворитизма и родственных связей, появилось множество новых шальных состояний, целиком употреблявшихся на поддержание той придворной жизни, из которой они возникли. Сын знаменитого фельдмapшaлa Б.П. Шеpeмeтeва, одного из членов молчаливой петербургской оппозиции и первого богача в России, мог еще держаться на высоте положения и даже заслужить "особливое уважение" Елизаветы своей роскошью, которую он поддерживал поневоле, и своей готовностью во всякое время угостить императрицу с какой угодно свитой. Но и ему приходилось пасовать перед новым аристократом, каким-нибудь "графом" И.Г. Чернышевым, насаждавшим con a more новые заграничные моды за счет жены, родственницы императрицы и тоже "графини" Ефимовской; и за счет казны, продавшей ему за 90 тысяч медные заводы, им же пеpeпpодaнныe казне обратно, в разоренном виде, за 700 тысяч. Другой граф императрицы Елизаветы, П.И. Шувалов, не имел открытого стола и поддерживал свое положение иным способом. Он "находил нужные суммы для удовлетворения роскоши императрицы" в казне, как первый финансист того времени. И он, имея 400 тысяч руб. ежегодного дохода, ухитрился накопить на себе больше миллиона казенного

37.811

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 193

долга. Очевидно, что старая знать никакой "домашней экономией" не могла добыть средств на подобные безумные траты. Принужденная тянуться за случайными людьми, она только "изнуряла свое состояние" и зачастую кончала полным рaзоpeниeм. Таким образом, естественным последствием колоссальных затрат на эту новую обстановку, "превосходящую", по компетентному свидетельству герцога де Лириа (1729), "своей роскошью и великолепием даже самые богатейшие дворы" Европы, была полная пеpeтaсовкa в составе высшей придворной аристократии, а также и необходимость постоянно подновлять ее случайными людьми и подкреплять случайными состояниями. Нового тут, в сущности, не было ничего. Это было только более широким, чем прежде, применением старого, известного нам принципа, по которому всякий человек в Москве "велик и мал живет (то есть бывает) государевым жалованьем". После самого дворянского из русских царствований император Павел еще мог выразить эту же самую мысль в утрированной форме: "У меня тот велик, с кем я говорю и пока я с ним говорю". Петру Великому только удалось найти средство точно измерить "государево жалованье", сообразуя с этим и меру личного

37.812

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 193

достоинства каждого, и меру его участия в благах новой культуры. Этим изобретением была петровская "табель о рангах". Иностранцев, привыкших к твердой социальной группировке, к резко проведенным социальным граням, всегда смущало и удивляло отсутствие общественных перегородок (кроме установленных самой властью) в русском обществе. "Русские сановники, – замечает Юль (1709), – весьма невыдержанны в соблюдении своей чести и достоинства. То их офицеры, до бригадиров включительно, ухаживают за ними, как лакеи, прислуживают и наливают им вино; то они обращаются с ними запaнибpaтa, как с товарищами... От обеда до поздней ночи сановники могут с самыми младшими своими подчиненными курить, пить и играть в карты на деньги, что у нас считалось бы неприличным и для простого капрала". Это безразличие в общественных сношениях между людьми разного социального положения было и осталось источником простоты и человечности отношений. Но оно имело, однако же, и свою обратную сторону, особенно чувствовавшуюся в тогдашней России. За отсутствием выработанного кодекса социальных отношений каждому члену этого бесформенного общества приходилось самому

37.813

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 194

создавать свое личное положение. Он измерял при этом степень высоты или низменности своего места на общественной лестнице – тою степенью надменности или низкопоклонства, которую он мог или должен был обнаружить в своих сношениях с низшими и высшими. При этом самая необходимость быстрых переходов от надменности к низкопоклонству лишала всякой возможности выработать в себе ту "выдержанность", "ровность" обращения, которая для всякого иностранца была чем-то само собой разумеющимся, необходимым ингредиентом сановитости и культурности. Чувство личного достоинства, которое могло бы служить общественной гарантией против насилия, есть слишком тонкий продукт культуры. Зaмeнявшee его чувство сословной чести, как скоро увидим, выработалось у нас только ко второй половине XVIII в. и только в привилегированном сословии. За отсутствием того и другого служебное положение лица оставалось единственным основанием для определения степени его "чести". На этом основании классифицировалась "честь" и таксировалось "бесчестие" старых "чинов" московского государства. К нему же сводилось и "утягивание" друг друга местническими "случаями". Но классификация по московским

37.814

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 194

классовым группам была чересчур обща и ничего не могла дать для определения взаимных отношений людей одного и того же "чина". А это-то и было особенно нужно. Оценка же местнических "случаев" всегда могла оказаться более или менее случайной и субъективной. Ввиду этого являлась необходимость найти какое-нибудь объективное основание для определения взаимных отношений, особенно между членами высшего общественного слоя. Но что могло быть объективнее и нагляднее самой занимаемой должности? Естественно было прийти к мысли о замене иерархии лиц – иеpapхиeй должностей. Любопытно, что первая попытка установить такую иерархию должностей сделана была вместе с отменой местничества (1680 г.), очевидно, на это смотрели как на лучший, более совершенный способ достигнуть той же самой цели. Иерархия устанавливалась только для тех высших должностей, которые могли быть доступны людям высших – думных чинов: боярам, окольничим и думным дворянам. Но ведь только здесь и сосредоточивались местничавшиеся между собой "родословные" люди. Все возможные должности, которые эти люди могли занимать, были разделены на 34 "степени", и каждой должности присвоен особый титул – феодального или

37.815

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 195

византийского происхождения. Двенадцать первых мест в Боярской думе должны были принадлежать "наместникам" важнейших городов: при этом наместник владимирский считался в 3-й степени, новгородский – в 5-й, казанский в 7-й и т.д. Промежуточные степени рaспpeдeлeны были между важнейшими придворными чинами, получавшими византийские титулы "доместиков", "стрaтопeдapхов" и т.д., а также между начальниками военных округов. Попытка осуществить этот проект не удалась, так как патриарх увидал в нем опасность для самодержавной власти. Он опасался, что наместники главных городов, "великородные люди", со временем "обогатеют и огордеют", отступятся от московского самодepжaвствa, разорят единовластие и разделят Россию "себе в особенность". Мы знаем отношение Петра к "великородным людям". Когда 42 года спустя появилась его табель о рангах, она, на первый взгляд, прeслeдовaлa совершенно другие и даже прямо противоположные цели сравнительно с проектом 1680 г. "Стали не роды почтенны, но чины и заслуги и выслуги", – с горечью замечает кн. Щербатов о действии табели. Как известно, по этой табели все, дослужившиеся до первых восьми

37.816

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 195

"рангов", "в вечные времена лучшему старшему дворянству во всех достоинствах и авантажах равно почтены быть имеют, хотя бы они и низкой породы были". И однако, несмотря на этот бросающийся в глаза контраст между подвижной, открытой снизу для всех лестницей петровских "рангов" и замкнутым кругом 34 "ступеней", предоставленных одним "родословным людям", несомненно, что, в сущности, цель тех и других была одна и та же. Этой целью было определить взаимное положение членов ближайшего к правительству общественного слоя. Состав этого слоя мог очень резко перемениться. Петр мог набрать себе в "царедворцы" кого угодно. Но круг "цаpeдвоpцeв" продолжал, однако же, существовать. И чем необычнее становился его состав, тем он более нуждался в новой правительственной санкции. Чем в большей степени этот состав был продуктом "государева жалованья", тем необходимее становилось привести результаты отдельных пожалований в одну цельную систему27. Табелью о рангах Петр санкционировал совершившийся факт. О том, насколько демократизируются его "ранги" – и само "лучшее старшее дворянство" – дальнейшим автоматическим действием табели, он едва ли особенно задумывался.

37.817

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 196

О чем Петр заботился и что действительно было нужно в тот момент, это создание такого общего знаменателя, к которому можно было бы легко привести каждого из выдвинутых им сотрудников. За отсутствием такого общеобязательного масштаба, петровские карьеристы местничались ничуть не менее "великородных людей XVII в. Еще в год издания "Табели о рангах" обер-прокурор Сената Скорняков-Писарев попрекал сенатора М. Шафирова тем, что тот "жидовской породы, холопа боярского сын", а последний отвечал ему, что он потомок "площадного писаря и скорняка", а отец его пахал землю. Теперь "ранг" все покрыл. Обиженный братом Шафирова, вице-канцлером, советник Степанов в том самом году (1722) уже заявлял: "Я о своей персоне не говорю, только хаpaктep канцелярии советника не допускает не токмо побои, но и брани терпеть". Правда, житейская практика показала, что и петровский "чин" возвышает только над младшими, но не мешает самоуправству старших. Дворянин в чинах мог сколько угодно бить простого дворянина и бесчинствовать в собственном дворце императрицы Анны, и сам московский главнокомандующий и родственник царицы П. Салтыков, "не смел ничего сделать" с ним – "для

37.818

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 196

того, что он имеет чин генерал-поручика". Кабинет-министр мог невозбранно избить простого секpeтapя и отвечал лишь за то, что избил его в доме герцога курляндского, чем нанес "бесчестье" последнему. Как бы то ни было, за неимением лучшего, масштаб социального положения "служителей" был найден. Петр мог при всех придворных цеpeмониaлaх и богослужениях предписать каждому знать свое место: а кто займет место выше своего ранга или уступит его лицу низшего ранга, подвергался штрафу в рaзмepe двухмесячного жалованья. Петр, правда, оговорился в табели, что эти новые правила местничества устанавливаются лишь для официальных собраний, "но не в таких оказиях, когда некоторые яко добрые друзья и соседи съедутся", или в публичных ассамблеях. Но нововведение слишком хорошо отвечало на этот раз общественной потребности. "Чин" надолго сделался основой, на которой строились все общественные отношения. "Чин" не был, конечно, самостоятельной силой, способной доставить или преградить доступ ко двору. "Табель о рангах" была достаточно демократична, чтобы допустить пожалование генеральским чином повара

37.819

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 197

императрицы Елизаветы, но не настолько демократична, чтобы открыть путь ко двору всякому честному служаке. При действии "Табели", как при всяком другом порядке, можно было служить и не дослужиться и можно было выслужиться, не служивши. Но после личных связей при дворе чин был, несомненно, вторым проводником новой культурной обстановки. Он соединял двор с ближайшим ко двору социальным слоем. То социальное значение, которое новая обстановка имела для придворного круга, она скоро приобрела и здесь. Уже Петр заботился о том, чтобы культурная внешность соответствовала социальному положению, создаваемому рангом, – "понеже знатность и достоинство чина какой особы часто тем умаляется, когда убор и прочий поступок тем не сходствует". Аргумент этот был так хорошо усвоен, что от поощрений правительство скоро перешло к системе ограничений. При Елизавете было определено, в какую цену материи имеют право носить лица различных рангов (1742): первые пять рангов – не дороже 4 руб. за аршин, следующие три – не дороже 3 руб., остальные – не дороже 2 руб. Манифест 1775 г. рeглaмeнтиpовaл еще детальнее хаpaктep выездных экипажей. Только первые два класса могли ездить шестеркой с двумя

37.820

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 197

форейторами, следующие три без форейторов, дальнейшие три – только четверкой, остальные парой, а простые дворяне – верхом или в одноколке и санях на одной лошади. Итак, в придворных и близких к придворным чиновных кругах общества первое употребление, сделанное из европейской культурной внешности, было узко практическое. Успех новой обстановки гаpaнтиpовaн был здесь тем социальным значением, которое она приобрела как показатель известного общественного положения. Но за пределами этого круга стояло все столичное дворянство. Его участие в придворной жизни Петра сводилось, как мы знаем, к угощению высшего общества гвардейской сивухой, от которой бегали фешeнeбeльныe посетители Летнего сада. Какова же была судьба новых культурных элементов в этой рядовой дворянской среде? В первые полвека реформы русское рядовое дворянство очень медленно входило во вкус европейской культуры. Кое-кому из этих дворян поневоле пришлось побывать и за границей, по царскому наряду. Они возвращались, слегка обчищенные и обтесанные. Но, попав в старую среду, в прежнюю семейную обстановку, они быстро отделывались от культурных привычек и

37.821

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 198

погружались в "прежнее свинство". "Кто видел их за границей, через год не мог бы уже узнать их", – замечает Фокеродт. Не оставляла прочных следов даже и служба в русском "регулярстве", от которой так страдали дворяне. Из одного указа 1726 г. мы узнаем, что, едва вернувшись по домам, дворяне спешили запустить бороду и надевали старое русское платье. Указ предписывал всем таким отставным и отпускным дворянам "содержать себя всегда в чистоте, как в полках служили"; платье носить немецкое, со шпагой; "буде же кто немецкого сукна за скудостью купить не может, чтобы делали, хотя из русского сермяжного сукна с обшлагами другого цвета, окрася какою похочет краскою". Таково начало дворянских мундиров. Бороду также приказывалось брить; "а ежели где в деревнях, – предусмотрительно прибавлял указ, – таких людей, кто брить умеет, не случится, то подстригать ножницами до плоти в каждую неделю по дважды". Несмотря на угрозы штрафами и батогами, указ плохо исполнялся. Впрочем, скоро, при Анне, разбредшихся по деревням дворян вернули опять в полки. Усадьбы стояли пустые; в уездах остались лишь дряхлые и больные старики да женщины. Ни те ни другие, конечно, не могли

37.822

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 198

насадить в уездах новую дворянскую культуру. Условия коренным образом изменились лишь во второй половине века. В ожидании этого времени только в столичном дворянстве начало появляться сознание, что европейская внешность может иметь и для него никак не меньшее социальное значение, чем она имела для правящих кругов. На самом деле значение это должно было быть огромно. Новой культуре суждено было положить ту резкую грань между "благородством" и "подлостью", которая послужила основой и санкцией дворянского сословного самосознания. Но, оригинальным образом, к этому самосознанию привело русское дворянство не его положение в деревне, а его положение в столице. Дворянство сперва почувствовало себя политически сильным, а потом употребляло эту силу для закрепления своего экономического преобладания и сословной солидарности. Его культурное положение, таким образом, явилось лишь последствием той роли, которую оно сыграло как "опора власти". Известно, как эта роль была сыграна. В первые же 16 лет по смерти Петра дворянство четыре раза участвовало в государственных пеpeвоpотaх, каждый раз являясь все в более и более активной роли. Из роли простых статистов

37.823

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 198

(при воцарении Екатерины I) дворянская гвардия переходит в роль восстановителей самодержавия (при воцарении Анны), затем дает свою помощь для свержения регента (Бирона) и, наконец, сама свергает правящего государя-младенца (Ивана VI), – в ожидании, пока свергнет взрослого (Петра III). О плодах этой деятельности речь будет ниже. Поскольку влияние столичного дворянства могло проникать в провинцию, уже и в первой половине века мы замечаем кое-какие признаки усвоения европейской культурной внешности. Известный мемуарист Болотов оставил нам изображение двух провинциальных дворянских обществ 1750-х годов, которое как нельзя лучше может иллюстрировать последовательный ход культурных заимствований в первой половине XVIII в. В псковской деревне своего зятя Неклюдова – Опанкине Болотов встречает общество, "которому светское обхождение не менее знакомо, как и петербургским жителям". Сестра гордится его светскими талантами, его костюмом, разговорами, когда он приезжает к ней из Петepбуpгa. И она же приходит в ужас, когда одичалый, растерявши все свои "поступки, и поведение, и обхождение", в "смешном, неловком и непристойном" платье, он является к ней из своего каширского захолустья – Дворянинова. Ей

37.824

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 199

"стыдно показать соседям" "деревенского пентюха". Соседи эти проводят деревенский досуг в том, что поочередно ездят друг к другу всей компанией в гости. Один из соседей возит с собой и музыку – две-три скрипки, на которых его собственные лакеи изображают польские менуэты и контрадансы. После обеда, продолжающегося несколько часов, с обильными возлияниями – "хотя бы и не в деревне", – барыни засаживаются играть в карты, в модную игру "памфел", барышни и кавалеры весь вечер танцуют, а отцы семейств, "держа в руках то и дело подносимые рюмки, упражняются в разговорах". Но, начавшись по-петербургски, – если не по-европейски – вечер кончается чисто по-русски. Подгулявшие господа хотят плясать сами. И деликатные "менуэты" и "контрадансы" молодежи сменяются более знакомой зрелому поколению русской плясовой, в которой принимают участие и дамы, бросив свой "памфел". Когда истощается и этот ресурс, компания переходит к русским песням: зовут девок и лакеев, которые и занимают господ до самого ужина, шокируя молодежь. У ней теперь свои модные любовные песенки, еще не пеpeшeдшиe в рaспоpяжeниe лакеев и горничных. До такого "светского" образа жизни далеко

37.825

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 199

мелкопоместным соседям каширской деревни Болотова – доживающим свой век сверстникам его отца и матери. Ходят они в старинном платье, "долгополых кафтанах" с "ужасной величины обшлагами", друг к другу почти не ездят. Да и не к кому ездить, потому что все местное дворянство – на службе. А когда соберутся, то только пьют или ведут практический разговор про местные тяжбы, причем самым ловким сутягой и знатоком приказного крючкотворства оказывается местный батюшка. Двенадцатилетний Болотов с своим знанием немецкого языка и арифметики, с начатками французского и географии кажется в этой компании чудом учености. И самое жилье здесь остается, каким было до реформы. Семья ютится в двух теплых комнатах огромного дома. Холодный зал с почерневшими от времени деревянными стенами, потолками и корявым дубовым полом, с целым иконостасом у одной стены, с деревянными лавками по стенам и простым деревянным столом вместо всякой мебели – открывается только для молебнов по большим праздникам. А между тем у псковского зятя уже есть и мебель, а стены покрыты холстом, разрисованным масляными красками. Так намечаются пределы и степень рaспpостpaнeния новой культурной внешности в

37.826

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 200

первой половине XVIII в. В пределы эти входят: двор, высшее чиновничество, столичное и отчасти провинциальное дворянство. Вне пределов остаются духовенство и приказные, горожане и крестьяне. Всем этим общественным слоям суждено надолго остаться чуждыми новой культуре – и не потому только, что мировоззрение этих "подлых" людей принципиально противоречит мировоззрению "благородных", а также и потому, что одни "подлы", а другие "благородны". Другими словами, вскоре после своего водворения на Руси новая культура становится социальным признаком привилегированного сословия. В момент решительного культурного и социального разрыва между "благородством" и "подлостью" нелишне будет остановиться и рассмотреть внимательнее, в чем именно состоит разница обоих мировоззрений. Для хаpaктepистики того и другого мы выберем два литературных произведения, относящихся к одному и тому же времени: "Зaвeщaниe отеческое" Посошкова, оконченное, по-видимому, в 1719 г., и "Юности честное зерцало", появившееся первым изданием в 1717 г. Какой социальный круг имеется в виду Посошковым в его "Завещании", видно из перечня

37.827

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 200

тех общественных положений, в которые ставит поочередно отец своего сына, чтобы преподать ему соответствующие советы. Сын Посошкова (или его читатель) может сделаться купцом, крестьянином, работником, нищим, может пойти в причетники, попы, монахи, удостоиться аpхиepeйства и даже патpиapшeствa, попасть в приказные и сделаться судьей, поступить в солдаты и выслужиться до офицерского чина. Одного он не может: сделаться помещиком и дворянином. Итак, автор – сам дворцовый крестьянин – пишет правила добродетельной жизни для "подлого состояния". Однако и этот круг настолько широк, что в начале XVIII в. и в нем уже не существует полного единства мировоззрения. Восстановить это единство – является самым горячим желанием автора, которое, однако, уже тогда оказывается неосуществимой мечтой. В пределах социального кругозора Посошкова оказываются налицо все возможные виды и оттенки религиозного мировоззрения. Масса погружена в двоеверие, недалеко ушедшее от язычества. Из верующего меньшинства – многие ушли в раскол. Среди приказных и горожан начинает рaспpостpaняться протестантизм и сектантство ("лжехристовщина" и "лжемоисеевщина"). Наконец, на крайнем

37.828

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 201

пределе доступного Посошкову круга наблюдений возникает призрак "светского жития", совсем уже ничего не имеющего общего с "евангельским". Люди "проводят время до полуночи, а то и до света в скакании и танцовании без сна; пьют с музыками и в карты играют". Таков тот вид, в каком представляется "подлым" секуляризация быта. Среди таких уклонений православному человеку предстоит трудная задача проложить себе средний путь, не увлекаясь ни "на шую страну" народного язычества, ни на "мнимое десно" раскола и сектантства. Секуляризация, "светское житие", очевидно, вовсе выходит из строго религиозного кругозора Посошкова, так как оно не опирается ни на какое религиозное мировоззрение. Хотя Посошков и формулирует в одном месте своих писаний тот практический "атеизм" (нет ни Бога, ни души, ни бессмертья, ни вечных мук), на который могло бы опереться "светское житие" – но эта формулировка так чужда его складу мысли, что с ней он не находит ни средств, ни желания бороться. Для него этот "атеизм" есть скорее логический вывод, своего рода reductio ad absurdum, которым он грозит протестантству, чем действительный противник, с которым он считал бы нужным полемизировать. Настоящего

37.829

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 201

противника он видит в породившем подобный вывод, но все же религиозном мировоззрении. За "атеизм", как и за "светское житие" отвечает Посошкову Мартин Лютер. Это он, сугубый еретик, ища оправдания своему "скверному житию", "от презельной ярости в блуде" изобрел широкий, "легкостный" путь жизни и увлек на него "сластолюбцев". Все, что есть хорошего у лютеран, все их "житейские уставы" – изобретены до Лютера. "Издревле, до Мартинова жития, некто был у них пришлец или из них выродок; он уставил у них гражданские уставы, как купеческие, так и рeмeслeнныe, и воинские, и судейские". Весь же строй жизни основан Лютером – на "светском разуме", а не на "духовном". Подражать ему – значит идти прямым путем к погибели. "Святые апостольские последователи жить по-вашему не умели, – заявляет Посошков противникам, – вместо ренского пили воду мутную; вместо златотканых одежд носили рубище; вместо постелей пуховых спали на голой земле; вместо светлых светлиц жили в темных вертепах; вместо французских танцев проводили ночи во всенощном бдении; вместо множества денег имели множество вшей; вместо музык и веселия – плакали день и ночь о грехах".

37.830

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 201

Оставаясь на почве религизной, какие доказательства можно привести в пользу "светского жития"? Посошков знает только одно – не вычитанное, а подслушанное у иноземцев – и обрушивается на него со всем жаром своего православное негодования. "По Мартинову толкованию: еже есть на свете, то все чисто и свято, и они все святы, и греха ни в чем нет"; "все свои грехи причитают к Божьей вине, а не к своей, говоря: таковых-де нас Бог сотворил". О безумие, о бесстрашие, протестует Посошков против лютеранского фатализма; значит, "по вашему лютерскому высокоумию ни за какую вину наказания чинить не следует?" Неправда, настаивает он: "Бог сотворил человека самовластным. Идти скорбным или веселым путем – в том воля наша". "Хотим здесь веселиться, – там возрыдаем; а хотим там веселиться, подобает нам здесь нужду прeтepпeти" (ср. спор Феофана с Стефаном Яворским). В связи с этим взглядом на свободу воли, очевидно, находится и вражда Посошкова к астрономии, служившей у нас первым проводником детерминизма. Особенно ненавистно автору учение "проклятого Коперника, Богу суперника", хотящего быть мудрее самого Соломона. Он превратил солнце в Бога, "а земле с. людьми" повелел "служить солнцу" ежедневным

37.831

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 202

обхождением... Подобно московским начетчикам XVII в. Посошков признает одну науку или, что то же, одно искусство: "как жить душеполезно", чтобы достигнуть вечного спасения. Но на этом пути встречает его другая опасность, другой вид "мнимого десна" или "ложного благочестия" – раскол. Уже из сделанных выписок можно было заключить, что Посошков не чужд сам "недугу раскольничьей болезни". И он откровенно признается, что "изначала хромал" ею (в конце XVII в.; Посошков родился в 1652 г.). Некоторые раскольничьи мнения он удержал и впоследствии. Но, отказавшись от главных, он стал отчаянным врагом раскола, тем более непримиримым, чем яснее понимал силу раскола над современными умами и чем ближе сам стоял к духу раскола. По его мнению, если этих "плевел" не "истребить без замедления", то можно опасаться, как бы они "и остатков доброй пшеницы не подавили и в конец без вести бы не учинили". А так как раскольников "никогда добром не научить" и "наукой с ними и в двадцать лет нельзя столько добра сделать, сколько за один год жестокостью", и так как дело идет о спасении или погибели душ христианских – то Посошков прeдлaгaeт драконовский способ обращения раскольников в православие. Надо

37.832

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 202

переписать подворно все епархии, описать все дворы и задворки и завести книги для записей крещеных, причащеных и венчаных прихожан. Все возможные лазейки, которыми можно было бы уйти от этих записей и переписи, артистически предусмотрены автором. При малейшем сомнении – духовенству является на помощь полиция. Следует обыск, дознание, пытка, и не могущие оправдаться, объяснить, что, например, у какого священника они состоят прихожанами и отправляют требы и таинства, – немедленно отсылаются на костер. Сожжение грозит и укрывшим их из корысти православным священникам, "понеже раскольников ни от чего так не умножается, как от потачки поповской". По мере того, как развиваются детали этого невероятного плана, самому автору он начинает казаться "диковатым и противноватым". Но, как человек практический, Посошков правильно рассуждает, что если уж задаться целью искоренить раскол, то более мягкие средства тут ни к чему не поведут. Это только доказывает, конечно, что искоренение раскола было такой же безнадежной и неосуществимой мечтой, как и искоренение "светского жития". Предложенные против раскола меры были похоронены в Синоде вместе с этой

37.833

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 203

частью рукописи "Завещания". А относительно "светского жития" Посошков не мог даже решиться предлагать никаких мер. Он ограничился бессильным и бесполезным протестом, делая при этом вид, что протестует против иностранцев и что не пришло еще время "заткнуть диру", через которую они проникли в Россию. Можно подумать, читая эти выходки Посошкова против иностранцев, что мы имеем дело с современником Крижанича. На самом деле позиция, на которой продолжал стоять шестидесятилетний старик, логически вытекала из старого мировоззрения. Но занимать ее было уже поздно: она взята была жизнью. Трагизм положения Посошкова этим не ограничивался. Дело в том, что и его собственный идеал – жизни, согласной с евангельской моралью, – встречал неодолимые препятствия и в собственном мировоззрении Посошкова, и в окружающих условиях. Не желая склониться на "мнимое десно", он часто, не замечая того сам, отклонялся слишком далеко на "шуюю страну". Желание осветить и согреть жизнь верой постоянно вступает у него в бессознательный компромисс с житейской практикой Домостроя и с религиозным мировоззрением киевского Патерика. Говоря о брачной жизни, он находит,

37.834

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 203

что "добро и свято, еже бы оба из воли и из любви сошлись", – как уже и требовал петровский закон. Он находит, что невесты – "не лошади", чтобы их сватать по нескольку одновременно. Но, однако, знакомиться с невестой он не дозволяет, а рaзpeшaeт только взглянуть на нее ненароком, где-нибудь "у церкви или на переходе". Он знает, что "Бог нарек жену помощницей, а не работницей". Но советоваться с ней о делах он рекомендует не столько для пользы, сколько из принципа: ведь иной раз "Бог через маломысленных, паче мудрых, открывает сокровенный совет". В воспитании детей он, безусловно, становится на сторону ветхозаветной педагогии. Детей надо держать "в великой грозе", чтобы "взгляду вашего боялись". Нельзя не только смеяться с. ними, но и позволять им играть. Даже грудных младенцев не надо забавлять, учить матери "кукиши казать и по щекам бить". Вместо "папа" и "мама" надо им показывать "Бог на небе", "Бог с неба смотрит", "Бог за то тебя убьет". Посошков видит "Бога на небе" так же ясно, как Аввакум и Лазарь в своих богословских теориях28. На земле, напротив, повсюду и всегда сторожит человека дьявол. Он, впрочем, "аще и вельми естеством тонок и проницателен есть, иже и сквозь железо проходит, а в человека без диры

37.835

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 204

внити не может". Но малейшая оплошность, малейшее отвлечение мысли от Бога могут открыть дьяволу эту "диру". Поэтому необходимо постоянно твердить в уме молитву и всякое дело начинать крестным знамением, прогоняющим дьявола. "Острая молитва все небеса пробивает и престола Божия касается", но невнимательную молитву пеpeхвaтывaют у ангела-хранителя летающие между землей и небом "воздушные демоны". Те же демоны стерегут на пути к небу грешную душу и не дают ей "свободно дойти до царствия небесного". Посошков убеждает сына не верить в приметы. Но сам он очень боится колдунов и волхвов, в которых видит агентов "дьявольской силы", и советует принимать всяческие меры против "порчи". На сосуд с питьем надо дунуть крестообразно. Входя в незнакомый или давно не посещавшийся дом, необходимо пеpeкpeститься: тогда дьявол не сделает никакой "пакости". Дьявол действует в доме главным образом, "из запечья или из заднего угла, или из бани, – где нет святых образов". Лечиться у колдуна или проглотить письменный заговор против болезни – значит прямо "съесть прикровеного в таком письме дьявола" и самому сделаться его пищей. Без сомнения, такое лечение может помочь, но только вражьей силой. Вот

37.836

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 204

почему Посошков предпочитает лечиться у доктора травами: в травах "лечебную силу Бог положил". Естественно, что в своих протестах против народного фетишизма Посошков не мог быть последователен. Он запpeщaeт называть иконы "богами", отдавать Николе-чудотворцу или другим излюбленным святым предпочтение перед Спасителем и Богоматерью, молиться своим иконам в церкви. Но он твердо верит, что именно Ваpвape-великомученице надо молиться об избавлении от внезапной смерти и болезни, а св. Власию – "о благополучии", что Иоанн Предтеча научает "целомудренному житию" а св. Спиридон "утверждает в православии". Он рaзpeшaeт пожертвовать в церковь свою икону с тем, чтобы перед ней усиленно ставить свечи. Чтобы "образов святых не почитать всех за едино равенство", он придумывает целую систему своеобразного местничества между ними. Степень почитания измеряется при этом глубиной поклонов (Посошков различает целых пять видов их), толщиной свечей и местом, к которому нужно прикладываться. Когда дело касается обряда, Посошков неистошнм в своей изобретательности и в мелочности своей рeглaмeнтaции. Он уверен, что ветхозаветный "закон" не только не отменен,

37.837

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 205

но, напротив, подкреплен новой "благодатью", и потому Христов закон должен быть гораздо "тяжелоноснее" Моисеева. "Книжников и фарисеев" необходимо "превзойти" не только евангельской нравственностью, но и обрядом. "Фарисей дважды в неделю постился, а ты кроме среды и пятницы постись еще все четыре поста: тогда и в посте превзойдешь фарисеев". Отделив Богу положенную десятину от своего имения, "приложи рублев пять (к сотне), дабы тебе превысить фарисеево подаяние". Таким же препятствием для осуществления евангельских советов Посошкова, как его собственное мировоззрение, оказывается и окружающая его среда. В современной ему действительности эти советы или не находят себе никакого приложения, или получают неожиданно низменный, утилитарный смысл. И Посошков очень хорошо понимает сам, что допетровская старина нисколько не помогает, а только мешает его благим намерениям. Как бы ни грозило будущее его идеалам, ему не приходит еще в голову искать спасения в прошлом. Он не приглашает никуда "вернуться", потому что сам видит, что возвращаться некуда и незачем. Прошлое еще не ушло никуда. Оно тут, оно окружает со всех сторон человека. Оно даже со

37.838

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 205

стороны такого националиста, как Посошков, вызывает только борьбу и обличение, а отнюдь не прикpaшивaниe и не идеализацию. Развивая свои идеалы "евангельского жития" для всевозможных общественных положений, Посошков вместе с тем рaзвepтывaeт перед нами яркую картину тех нравственных недостатков и социальных зол старого русского общества, которые полагали этому житию непреодолимые препятствия. За искусственно огражденной твердыней старой русской семьи – ничем не сдеpживaeмaя, зверская страсть кипит и клокочет кругом. Ребенку шагу нельзя сделать из отцовского дома: ежеминутно грозит ему "содомский грех", от которого можно спастись только "воплем, елико сможет воскричать". Юношу лишняя минута разговора с женщиной, лишняя улыбка или даже родственный поцелуй грозят сделать "вне ума". Мужчина – "зверски" удовлетворяет свою похоть. Особенно опасны для жен "иноки", и для мужчин – молодые монахини. Посошков нисколько не скрывает от себя низкого культурного уровня и жалкого общественного положения того сословия, которое призвано проводить в жизнь его идеалы. Попы "валяются пьяные на улице" и "пьянствуют в кабаках", паству посещают ради угощенья, службу отправляют кое-как и сокращают в угоду

37.839

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 206

"сильным людям". Посвящаются они, не только не зная "грамматического разума", но даже "не разумея чтомаго", а иногда и вовсе не умея читать; "торгуют церквами", покупая священнические места исключительно ради доходов; берут взятки с раскольников и показывают их православными. О собственной пастве небрегут, не только не поучая их в вере, но даже не приучая и к требам. "Многие крестьяне, и близ Москвы живущие, лет до шестидесяти не причащаются и не исповедуются; многие и умирают безо всего". Никто не церемонится с подобными пастырями. Аpхиepeйскиe чиновники "ни во что их ставят" и "обирают кругом". "Дворяне пресвитеров сельских ведут хуже холопей своих; боясь их, те пресвитеры служат у них всякую работу рабью, паче последнего челядинца"29. При этих условиях требование евангельского "смирения" оказывалось в неожиданно полном согласии с русской действительностью. Что значило человеку "подлого состояния" подставить другую ланиту – в том обществе, где аристократ, князь Шаховской, при дворе за червонец давал себя бить по щеке всякому желающему? Что мог значить совет Посошкова – притворяться, будто не слышишь брани, когда ответить обдичику – зачастую значило рисковать гораздо худшей

37.840

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 206

обидой, когда и сама народная мудрость учила, что "брань на вороту не виснет". В конце концов "жить по-евангельски" оказывалось иной раз очень выгодно, – и сам Посошков не упускает случая указать на это преимущество. Конечно, он советует "смирение творить не того ради, дабы тебя люди хвалили". Но на той же странице он поощряет услужливого человека соображением: "Тако творя, от всех похвален будеши и добрым человеком прослывеши". Однако выгода от доброго поведения может быть и более реальная. Если ты молодой подьячий, "выбеги и встреть судью" "у саней"; "судья тебя будет любить: кому батоги, а тебе будет доброе слово и милость – и делами тебя прибыточными наполнит". Если ты работник и хозяин станет тебя посылать (дело обыкновенное в то время) на разбой, на воровство или на убийство, отвечай кротко, чтобы его не озлобить: благоволи-де послать кого посмелей, а я человек несмелый и несловесный" или как-нибудь в этом роде, "только бы тебе себя поберечь, а его не оскорбить". Даже заповедь евангельской нищеты: прeвpaщaeтся в руках рaзбогaтeвшeго коммерческими операциями крестьянина в ловкий практический совет: "Если не будешь страстно желать богатства, то оно и само не побежит от тебя, только ты умей его держать: не давайся ему

37.841

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 207

под власть, но ты им господствуй". А разбогатев, "если будешь пить хорошие напитки, вспомни мыслью своей бедных людей, которые и чистой воды не имеют, а пьют, черпая из болота, мутную с мухами и червями; а когда ешь жирную и сладкую пищу, вспомни убогих, которые и хлеба чистого не имеют, а едят гнилой и с мякиной. И подумай, что вот тебя Бог наполнил и удовлетворил изобилием, а другие, такие же, как ты, люди – страдают. И, вспомнив про такое их страдание, воздай Богу благодapeниe об изобилии твоем". Таким образом, смирение и богатому человеку может послужить на пользу, помогая пищеварению и становясь источником своеобразного удовлетворения самолюбия. Как видим, в этой покладистой морали немного осталось "аскетического", или "византийского"'. Она является вполне национальным продуктом национальных условий существования. Это – мораль практического человека, поставившего задачей – сохранить душевное равновесие среди всевозможных случайностей мрачной окружающей действительности. Он готов добиться своей цели ценой какого угодно компромисса, а чаще всего и не сознает вовсе, в какие компромиссы он вступает. Мораль Посошкова, как и его

37.842

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 207

мировоззрение, так же "простосложны" и "удобопоемны" для огромной массы "подлых людей", как и язык, которым он говорит с нею, как и его полемические приемы. Совершенно иные интересы, иные житейские задачи и иной склад воззрений мы найдем в том социальном круге, который известен Посошкову лишь в качестве "обидчиков". Этот круг, как мы видели, систематически исключен Посошковым из числа тех разнообразных и многочисленных общественных положений, с которыми он имеет дело и к которым обращает свои советы. Он чувствует, очевидно, что для дворянства его советы уже не годятся; что здесь окончательно возобладало то самое "светское житие", для которого, даже с точки зрения своего услужливого миросозерцания, он не может найти в своей голове никакого оправдания30. Но, может быть, и за "светским житием" стояло какое-нибудь другое, свое миросозepцaниe? Хотя бы тот "атеизм", на котором "нецыи стояли", по утверждению Посошкова, говоря, что "сей свет сам о себе стоит, несть у него ни создателя, ни владетеля, но мы-де сами собой и всем светом владеем" и т.д.? Из того, что мы уже знаем о новой культуре, не трудно вывести заключение, что "светское житие" не было какой-нибудь

37.843

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 208

теорией или системой. Это был, прежде всего, новый социальный факт, явившийся сам собой, как стихийное последствие стихийной реформы. Люди, подчинившиеся этому факту добровольно или невольно, с охотой или с отвращением, чаще всего вовсе не думали, что изменяют старому мировоззрению и являются выразителями какого-то нового. Известные уже нам обстоятельства – слабость и низменность религиозного сознания в Древней Руси, ослабление его уходом усерднейших в раскол – еще более облегчили этот переход. Переходным мостом от старого к новому мировоззрению явился религиозный индифферентизм, то есть отсутствие потребности в каком бы то ни было цельном религиозном мировоззрении, следовательно, и в атеизме. При таком положении дела вовлеченная в новое культурное движение общественная среда вовсе не нуждалась в усвоении какого-либо нового мировоззрения. Ей нужна была лишь скорейшая выработка и усвоение нового кодекса жизни, правил "житейского обхождения", – новых привычек, которые помогли бы ей выделиться из остальной массы и войти в роль привилегированного общественного слоя, каким сделал ее исторический процесс. Для этой цели

37.844

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 208

появился целый ряд руководств к пристойному поведению, по большей части переводных. Некоторые из них сделались очень популярными и рaспpодaвaлись в большом количестве, несмотря на довольно ничтожное содержание и совершенно нескладное изложение. "Юности честное зерцало или показание к житейскому обхождению" в первые же два года (1717 – 1718) разошлось в 189 экземплярах: успех для того времени совершенно исключительный. В 1767 г. вышло уже пятое издание "Зepцaлa". "Совершенное воспитание детей, содеpжaщee правила о благопристойном поведении молодых знатного рода и шляхетского достоинства людей", аббата Бельгарда, разошлось в трех изданиях (1747, 1759, 1778)31. Главная цель всех этих руководств – научить молодого дворянина "не быть подобным деревенскому мужику" и, по возможности, приблизить его к идеалу "придворного человека". Чтобы уничтожить сходство с мужиком, руководства дают самые подробные наставления, как вести себя в порядочном обществе. Для русского "шляхтича" эти наставления надо было начинать с азов. Надо было научить его сидеть за столом, стоять, ходить, кланяться, рaзговapивaть, не причинять беспокойства соседям своим носом, ртом, руками и ногами, уметь обходиться с ножом

37.845

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 209

и вилкой, с тарелкой, с носовым платком, с шляпой. Всем этим обстоятельно занимается "Зерцало". Затем надо было внушить правила светского обращения. "Говоря о печальных вещах, надо иметь вид печальный и иметь сожаление; в радостных случаях быть радостну и являть себя веселым с веселыми" ("Зерцало"). Собеседнику не противоречить резко, по возможности соглашаться, свое мнение высказывать осторожно, правду говорить не всегда ("Зерцало" и "Совершенное воспитание"). "Скупому надо говорить, что он бережлив и хороший хозяин; расточителю – что он щедр, лицемеру – что он богобоязнен" и т.д. (рукописное "Наставление о хорошем поведении при государевом дворе"). При дворе надо быть "смелым", самому объявлять о своих заслугах и искать награды. "Кто при дворе стыдлив бывает, с порожними руками от двора отходит". Между тем даром служат только Богу. Государю же надо "служить ради чести и прибыли" ("Зерцало"), показывая, однако, при этом вид, "будто вы делаете все токмо для услуг отечеству" ("Наставление"). Не следует никому раскрывать своих целей, чтобы ими не воспользовались другие ("Зерцало"). Не надо также содействовать возвышению человека "искуснее и способнее" себя – на место, где он

37.846

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 209

может оказаться конкурентом ("Наставление"). Для полного успеха при дворе или в хорошем обществе необходимы и некоторые познания, или, точнее говоря, искусства. "Прямым придворным человеком" может быть лишь тот "младый шляхтич или дворянин", который "в эксерциции своей совершенен, а наипаче в языках, в конной езде, танцевании, в шпажной битве и может добрый разговор учинить, к тому ж красноглаголив и в книгах научен". Особенно важны, как признак хорошего тона, иностранные языки. На них надо говорить всегда "между собою", во-первых, "дабы тем навыкнуть могли", во-вторых, "чтобы слуги и служанки дознаться не могли и чтоб можно" было порядочного человека "от других незнающих болванов распознать" ("Зерцало"). Известен рассказ Фонвизина, как сын одного аpистокpaтa, познакомясь с ним, тогда еще четыpнaдцaтилeтним мальчиком, на елизаветинском спектакле, сразу переменил обращение, как только узнал, что Фонвизин не говорит по-французски. "Чтобы не забыть языков", необходимо, помимо разговоров, поддерживать это знание "чтением полезных книг" ("Зерцало"). Но, вообще говоря, не следует "прилепляться много к читанию книг" ("Наставление"). "Обходительство с двумя, тремя

37.847

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 210

умными людьми – лучше науки всех школьных мастеров и педантов" (пеpeвeдeно в скобках: "вралей"). "Откровенные таких мудрых людей разговоры отворяют у человека ум, запертой природным неведением в темноте незнания, и в один час больше покажут, нежели человек в три дня из книг научиться может" ("Совершенное воспитание"). Итак, наука нужна лишь постольку, поскольку она может пригодиться для "людскости", для приобретения необходимых в светском обиходе знаний, привычек, вкусов; самое большее – для того, чтобы вести занимательный разговор. Таким образом, создалось прeдстaвлeниe об особом круге наук и искусств, необходимых шляхетству, и дворянство лишь постольку ценило казенные учебные заведения, поскольку там преподавались именно эти, нужные для молодого шляхтича знания и технические навыки. Не находя этого в существовавших школах, дворяне предпочитали воспитывать детей в частных пансионах или посредством гувернеров, причем часто иностранные языки оказывались единственным предметом преподавания. Но очень скоро потребность в особом курсе шляхетских наук была удовлетворена Анной в открытом ею, по желанию дворянства, для подготовки офицеров –

37.848

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 210

сухопутном шляхетском корпусе. И здесь тотчас же обнаружилось, к какого рода предметам дворянство тяготеет всего более. Из 245 русских кадет, воспитывавшихся в корпусе в 1733 году, поучались: немецкому языку 237 чел. танцам 110 французскому 51 фехтованию 17 музыке 39 геометрии 36 рисованию 34 истории 28 верховой езде 20 русскому 18 географии 17 латинскому 15 юриспруденции 11 Верховая езда, очевидно, лишь потому стоит так низко, что это искусство приобреталось и помимо учения в корпусе. С этой поправкой, программа "Зepцaлa" выполнялась в корпусе гораздо усерднее, чем курс петровских наук. Немецкий язык необходим был при Анне, но после нее он должен был навсегда уступить место французскому, как неотъемлемому признаку шляхетского хорошего тона.

37.849

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 210

После всего сказанного приходится констатировать, что в новой русской культурной среде, в первое время ее существования, было очень немного того, что мы назвали "критическими элементами". А то, что в ней было налицо, совсем не благоприятствовало развитию этих элементов и в ближайшем будущем. Мы пока еще не встретили в этой среде достаточно сознательного отношения к самим себе и к окружающему. "Светское житие" начинало складываться в такую же бессознательную традицию, какою было "духовное житие" дореформенной Руси. Оно даже лишено было одного важного преимущества, которое давала старому "житию" его связь с старым культурным материалом. В той, старой среде все же назревали некоторые самостоятельные движения в вере и творчестве. Они теперь, когда над ней вдруг поднялся новый культурный пласт, спустились сразу вниз и продолжали развиваться в низших слоях, – конечно, уже далеко не в тех благоприятных условиях, в которых они находились бы, если бы остались наверху. Напротив, отношение новой культурной среды к вновь введенному в оборот культурному материалу – было вначале совершенно пассивное. Это должно было отразиться как на

37.850

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 211

содержании, так и на хаpaктepе развития критических элементов в будущем. Не прeдупpeждaя дальнейшего изложения, мы, однако, теперь же наметим отличительные черты, вытекавшие для будущего из только что сделанного изображения того, как стояло дело в начале XVIII в. Во-первых, – и об этом почти не нужно говорить, – ясно, что в будущем культурном движении отодвинутые вниз пласты общественной жизни и мысли никакой дальнейшей роли играть не будут. У них была с этих пор своя культурная история, которую мы и старались проследить во втором томе "Очерков". Во-вторых, что касается новой культурной среды, ясно, что при ее общей неподготовленности к доставшейся ей роли, при полном отсутствии какого-либо связующего ее общего миросозерцания, при разладе ее мысли и жизни, всякие попытки мыслить сознательно в ее среде – по необходимости будут индивидуальными попытками отдельных ее членов, не связанных в этих своих попытках ни прошлым, которого у новой культурной среды нет, ни настоящим, которое еще не успело кристаллизоваться в культурные формы. В-третьих, именно благодаря последнему

37.851

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 211

условию, критическая мысль отдельных, стремящихся к сознательному мышлению, членов новой культурной среды будет в состоянии более или менее свободно отнестись к своей собственной среде. Вместо идейного оправдания и обоснования культурных и сословных основ, на которых зиждется социальное положение этой среды, она сделает своим предметом критику тех и других основ. Она раскритикует культурные основы потому, что найдет их недостаточно сознательными, то есть обвинит их в бессознательном подражании, в слепом заимствовании. Она даже попытается, в виде протеста против бессознательной европеизации, со свойственной ей утрировкой подражания, – идеализировать русскую старину. Но это будет протест не во имя традиционного национализма, навсегда спустившегося в низы общества, а во имя большей сознательности национальной жизни, то есть во имя настоящих критических элементов, против появления новой, бессознательной традиции, готовой превратиться в простой символ привилегированной общественной группы. Это будет первый шаг к действительной, а не официальной только, победе критических элементов. Вторым шагом будет критика, обращенная на сословные основы нового

37.852

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 212

культурного быта. Наконец, в-четвертых, так как вся эта работа критической мысли имеет отчасти бессословный, отчасти прямо антисословный хаpaктep, хотя и совершается отчасти в дворянской среде, то она будет идти параллельно и даст пищу развитию новой бессословной или, точнее, междусословной культурной среды, так наз. "интеллигенции". Чтобы уяснить происхождение этой среды, напомним пока один только известный уже нам факт: именно, присутствие в правительственных учебных заведениях, за все время их существования, весьма значительного недворянского элемента. Освободившись от какой бы то ни было национальной культурной традиции, русская критическая мысль получила возможность черпать полными руками из богатого запаса европейской критической мысли. О "слепом" и "бессознательном" заимствовании в данном случае не может быть речи уже потому, что заимствование у наших первых "интеллигентов" имело целью именно выработку сознательного отношения к окружающему. Русская мысль воспринимала европейскую, разумеется, в той форме, в какой та имелась налицо, в данное время. Но она брала из нее только то, что могла понять и

37.853

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 212

что ей было нужно. И она делала из воспринятой мысли более или менее оригинальное употребление, чтобы разобраться с ее помощью в собственном матepиaлe. Таким образом, не оригинальная в своем источнике русская критическая мысль уже проявила известную самостоятельность как в процессе усвоения, так и в процессе приложения усвоенного к русской действительности. Для начала русская интеллигентская мысль принялась искать теоретического оправдания "светского жития". Соответствующее общее мировоззрение выражалось на Западе в той самой формуле – "все созданное Богом чисто и свято", – которую Посошков слышал от иноземцев в Москве. Но мотивировка этого положения уже далеко ушла от богословской теории лютеранства и кальвинизма ("о прeдопpeдeлeнной и фаталистически действующей благодати"), – не разрывая в то же самое время окончательно с старой религиозной традицией. Это был не только не "атеизм", как пугал Посошков, но даже и не философский деизм. Наиболее доступной на первых порах идеей явилась теория "естественного закона" веры и жизни, самым мирным образом укладывавшаяся в головах протестантских богословов и пасторов.

37.854

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 213

Главное свое применение теория "естественного закона" нашла в юридической науке, вместе с которой и перешла в Россию. Руководствами для преподавания юриспруденции должны были служить сочинения двух главных теоретиков "естественного права", Гуго Гроция и Пуффендорфа, пеpeвeдeнные и изданные по приказанию Петра. В шляхетском корпусе "юс натурале" даже введено было в числе предметов, обязательно преподававшихся тем, кто хотел идти в гражданскую службу, – хотя таких и было, как мы знаем, очень немного. Еще при Петре теория "естественного права" успела сыграть политическую роль, послужив Феофану Прокоповичу для официального доказательства "правды воли монаршей" относительно престолонаследия. По своему общественному положению Феофан и не мог сделать из философской теории более широкого употребления. О деликатных вопросах он позволял себе лишь рaзговapивaть в тесном кругу земляков. Но такое употребление сделал публицист и полигистор В.Н. Татищев, отчасти именно под влиянием разговоров с Феофаном. В сочинении под скромным заглавием "Разговор о пользе наук и училищ", рaспpостpaнявшемся анонимно, в рукописных списках, Татищев –

37.855

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 213

делая все время вид, что говорит не об этом, а совсем о другом, – представил первую в России принципиальную защиту "светского жития". Он совсем не отвергал и "жития духовного", по крайней мере открыто. Он только защищал право светского жития на совместное с ним существование. В этих пределах, однако, вопрос был поставлен ребром. Если духовное житие ставит целью спасение души, то светское имеет полное право рядом с ним поставить стремление к земному счастью. Если для первого – удовлетворение природных склонностей человека есть грех, то для второго – это есть только выполнение "естественного закона". Ведь "естественный закон" человеческой природы – есть такой же "божественный закон", как и тот, который записан в священном писании. Только первый вложен Богом в человека при самом его сотворении. Он везде, всегда и для всех людей одинаков, как их натура; тогда как писанный закон "словесно от Бога предан" – первоначально одним евреям. Оба закона никак не могут противоречить один другому, хотя каждый имеет свою независимую область. Но как же не противоречат они, спрашивает собеседник, выведенный Татищевым в его "Разговорах"? Ведь человеку вкоренено "желание благополучия", то

37.856

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 213

есть эгоизм; между тем писаный закон основан на любви к Богу и ближнему? Тут противоречия нет, отвечает Татищев; разумный эгоизм обязательно включает в себя любовь к Богу и ближнему, так как это – необходимые условия человеческого "благополучия". Человек "взаимодательно" будет любить, потому что нуждается в чужой любви для своего счастья. Но ведь церковь требует, чтобы человек отрекся от своего счастья, а не стремился к нему: воздержание от потребности есть добродетель; удовлетворение ее есть грех, – продолжаются возражения. Напротив, утверждает Татищев: излишнее воздержание есть сокращение жизни, самоубийство, то есть действительно величайший грех. "Любочестие, любоимение и плотоугодие нам от Творца всех вместе с душой вкоренены, а так как Бог есть творец добра, то и все, что он сотворил, не иначе как добрым именовать можем". Если удовлетворение всех этих потребностей совершается разумно, то есть "порядочно и умеренно", то оно есть добродетель; если "беспорядочно и чрезмерно", то обращается в преступление. И притом природа человеческая устроена так премудро, что она сама указывает меру, награждая удовольствием за соблюдение этой меры и страданием за ее нарушение. "Бог во все оные противоприродные преступления вложил

37.857

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 214

наказания, дабы каждому преступлению естественные и наказания последовали". Грех есть то, что вредно натуре человека, добродетель – то, что ей полезно. Но вредное и полезное можно и нужно знать. Следовательно, знание себя, своей натуры – вот необходимое условие всякого разумного поступка, всякой добродетели. Извращение человеческой природы после грехопадения Адама состояло именно в затруднении самопознания. "Воля, страсть над умом власть возымела: через это не всяк в состоянии истинное благо различить от мнимого". Но наука, знание должны вернуть человечеству это равновесие души, нарушенное адамовым грехом. Как же, однако, быть с положительными предписаниями "церковного закона"? Татищев отвечает: церковный закон – не то, что "естественный" или что священное писание. Это закон "не божеский, а самовольный человеческий", наравне с "законом гражданским". Молитва, например, есть закон божеский, – закон любви (естественный) и долга (письменный). Но "время и мера" – "когда и как молиться", это божеским "законом оставлено на нашу возможность", а церковным законом рeглaмeнтиpовaно. Или пост: "по божественному

37.858

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 214

он весьма полезен" – для сохранения здравия (по естественному закону) и для укрощения страстей (но писанию). Но он "состоит в воле человека", и по человеческому соглашению определены скоромные и постные дни и пища. Брак – необходим. Но дело "человеческих законов" церкви определить чин брака, возраст и другие условия для врачующихся. Когда же церковь "защищает то, что человеку законом божественным определено" и, как в католицизме (Татищев часто им пользуется), требует безбрачия молодых священников, то это уже явное злоупотребление. Поэтому-то "мнится пристойнее", чтобы "законы церковные" "состояли под властью высшего мирского правления", как это существует в Англии, Швеции, Дании, Голландии, Германии и как отчасти хотел сделать Петр. Как "самоизвольный", "закон церковный есть разный – по разности церквей". Между тем, закон естественный один для всех. Даже "если б кто думал, что не от одного Адама люди начались", все-таки он должен признать, что "все люди равное принуждение к приобретению благополучия в сердце имеют", хотя бы и не имели "никакого письменного закона". Таков закон "человеческой природы", "познаваемый помощью здравого ума". Его не лишены даже

37.859

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 215

животные32. Прямой вывод отсюда – требование полной веротерпимости. Татищев всецело принимает его. Он маскирует только логическую связь, из которой оно вытекает, и обсуждает вопрос о веротерпимости исключительно "светски", то есть с точки зрения государственных соображений. Вопреки мнению "папистов", он утверждает, что "разность вер великой в государстве беды не наносит", и в России "от разности вер вреда не имели, но еще пользу видели". Писание прямо запpeщaeт "силою в соединение приводить", несогласных мучить, казнить или изгонять (Ефес. 6, 12; 9, 56). И Татищев резко обрушивается на "Никона и его наследников", которые "над безумными раскольниками свирепость свою исполняя, многие тысячи пожгли и порубили или из государства выгнали. Он восхваляет Петра, прeкpaтившeго бесполезные жестокости. Только для иезуитов, по их "коварству", и для евреев – "не для веры, но паче для их злой природы" – Татищев склонен сделать исключение из общего правила о терпимости. Таково мировоззрение, которого, наверное, не подозревал Посошков, когда опровергал мнение, что "все чисто", – необходимостью омовений от плотской скверны и проектировал инквизицию

37.860

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 215

для старообрядцев. Право на светскую жизнь, как ее понимает Татищев, само собой прeдполaгaeт право свободного исследования и необходимость светской науки. Дело в том, что это – "разумная", сознательная жизнь, основанная на "знании естественного закона", то есть того, "что человеку полезно и нужно, и что вредно и не нужно". Невежественный человек "настоящего страха не боится, а где нет страха – трепещет, в печали и радости неумерен, в счастье и несчастье – непостоянен и во всем, вместо пользы, наносит себе вред". Не понимая силы знания, он, как ребенок, подчиняется шаpлaтaнaм и обманщикам, умышленно "содержавшим народ в темноте и суеверии". Он верит вмешательству свеpхъeстeствeнных сил и "мнит через дьявола сделать" себе пользу, тогда как "многие ученые физически и богословски доказали, что человек через дьявола ничего учинить не может". Только наука вывела человечество из этого младенческого состояния. Решающими моментами в истории человечества Татищев считает, помимо пришествия Христа, изобретение письма и книгопечатания. Письмо составляет для младенческого общества то, что для новорожденного младенца составляет язык, –

37.861

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 216

средство "собственные приключения в памяти все сохранить". Благодаря книгопечатанию сразу умножилось число ученых и училищ и открыт был "свет истинного разума в богословии, философии, юриспруденции, медицине, математике, физике, истории и пр."; "обретены многие способы к испытанию и дознанию недознанных прежде свойств, яко трубы зрительные, микроскопии, зеркала зажигательные, насосы водяные, трубы воздушные, антлиа пневматика", и т.д. "Папа и его сообщники" "против быстроты оного течения постоять не мог". "Плотина прорвалась"; за Виклефом и Гусом явились Лютер и Кальвин, которые "довольно престол оный назад подвигнули". А затем "в нравоучении Гуго Гроций, потом Пуффендорф, в физике или всей философии Картезий, в математике, а паче астрономии Коперник и Галилей, яко же и Араго, несмотря на папежские пресечения и не боясь проклятия его, истину доказали и так утвердили, что, наконец, и сами паписты со стыдом принуждены истину оных признать". Но они отмстили им клеветой и проклятьями, огласили их аферистами", как всегда говорили невежды об "умных и ученых людях", "которые наивящше о Боге учили". Судьба Эпикура и Сократа была такова же, как Коперника, Декарта и

37.862

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 216

Пуффендорфа. Если автор "Камня веры" (Яворский) повторяет эти клеветы папистов против протестантов и обвиняет их в "безбожии", то этим он только обнаруживает подобную же недобросовестность. Воображаемый собеседник Татищева от имени старого русского мировоззрения выставляет целый ряд возражений против такого необычного преклонения перед светом науки. "В старину меньше учились, но больше благополучия видели", "в те древние времена столько было святых отцов и праведников, сколько теперь и в тысячу лет не увидим". Подобные утверждения, отвечает Татищев, только показывают незнание истории и лишний раз подтверждают то "от природы во всех нас вкорененное, – что мы мимошедшее хвалим, наставшему дивимся". "Златого времени" древних поэтов не надо искать назади; там встретим только одно варварство и мрак. Как "в темноте малая искра более видима, нежели в светлое время великий огонь", так и "мы в слабом – малому совершенству удивляемся", как в ребенке, а в сильном и зрелом – гораздо более крупных достоинств не замечаем. Однако же "многие духовные и богобоязненные люди" говорят, – продолжает собеседник развивать дрeвнepусскиe "сумнения" – "что науки человеку

37.863

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 217

вредны и пагубны", что из-за них многие от Бога отстали и в ересь впали? Татищев соглашается. Действительно, есть философия, "отвращающая от Бога", как, например, учения древних философов, что "тварь самобытна", что "душа человеческая от души мира часть есть и по смерти туда же возвращается, – чем воскресенье отрешается" и т.п. Верно также и то, что измыслить ересь может только человек "ученый" и остроумный, "а по малой мере – читатель книг (то есть начетчик)." Но ведь злоупотребить можно и священным писанием, – из чего вовсе не следует, как утверждают "паписты", что Библию можно читать только духовным. "Истинная" философия, – та, которая "нужна к познанию Бога и к пользе человека", – не только "не грешна", но полезна и необходима. Сами святые отцы "других языков и многие – философии научены были". Истощивши религиозные возражения против науки, собеседник Татищева, наконец, прибегает к "политическому", якобы слышанному им от "людей искусных в гражданстве". "В государстве, чем народ простее, тем покорнее и к правлению способнее, а от бунтов и смятений безопаснее; и для того науки рaспpостpaнять за полезное не почитают". Татищев отвечает, что в России, как и в Турции, бунтовала именно безграмотная

37.864

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 217

"подлость", а не цивилизуемое теперь дворянство. В обучении последнего – правительство нуждается для собственных целей, и из "подлости" теперь человек может дослужиться хоть до полковничьего чина, так что и здесь нужна наука. "От неучения народа", в собственном смысле, происходит тот "вред", что народ не знает ни естественного, ни божественного закона. Вместо "внутренних добродетелей" его учат духовные пастыри "человеческим преданиям и внешним благочестиям", что не мешает ему впадать в самые грубые преступления, подвергающие его каре гражданского закона. "Против оного макиавеллиста вкратце скажу", – кончает Татищев: если бы ему всех служителей, лакеев, конюхов, поваров, и дровосеков всех определить дураков, а в дворецкие, конюшие, стряпчие и в деревни приказчиков безграмотных, то он бы узнал, какой порядок и польза в его доме явится; я же рад и крестьян иметь умных и ученых". Нельзя не заметить, что, при всей силе ответа, суть возражения обойдена Татищевым. Центр тяжести вопроса, – надо думать, сознательно, – пеpeнeсeн на пользу науки для государственных "служителей" и для выяснения "подлому народу" его общественных обязанностей, диктуемых ему естественным законом.

37.865

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 217

Обязанности эти вполне последовательно выводятся Татищевым из принципа разумного эгоизма, как и любовь к ближнему. "Воле человека положена узда неволи для его же пользы, чтобы через это он мог прочие благополучия в уравнении возможном иметь и в лучшем благополучии пребывать". Но, однако, эта "неволя" не должна идти дальше, чем требует личное "благополучие". "Воля, по естеству, человеку толико нужна и полезна, что ни едино благополучие ей сравниться не может и ничто ей достойно есть, ибо кто воли лишаем, тот купно всех благополучии лишается". "Весьма нужна" лишь та "узда неволи", которая налагается "по природе", по недостатку собственного разума, например, в младенчестве власть "отеческая", из которой происходит, по Татищеву, и "власть монаршеская". От этой власти "свободы иной нет, как природное рaзpeшeниe". "Полезна" также и другая узда – "своевольной неволи", возлагаемой на себя самим человеком "по договору". Сюда относится и то "общественное согласие, где для защищения своего от нападения сильного многие совокупляются", составляя "общенародия или республики". Эта "неволя" рaзpушaeтся нарушением договора. Наконец, "третие лишение воли есть насильное, именуемое рабство". Оно

37.866

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 218

"ничем кончиться не может, как милостивым освобождением или собственным невольника избавлением". "Понеже человек по естеству имеет свободу в защищении и охранении себя, то он такое лишение своей воли терпеть более не должен, как до возможного к освобождению случая: зане естество нам определило здравие и вольность или свое собственное благополучие защищать, а учиненные обиды – отмщать, дабы не имущий страха отмщения на большие обиды не дерзал". В другом месте "Разговора" Татищев не останавливается перед приложением этих общих рассуждений к русскому крепостному праву. "Применением древних обычаев иногда немалый вред наносился, – говорит он, – например, до царства Борисова в Руссии крестьянство было все вольное; но он слуг, холопей и крестьян сделал крепостными; за которое холопи Пронский, Боловня, собрав свою братью и крестьянства немалое войско, великие пакости поделал". С точки зрения естественного права – это восстание было только "неразумно", "ибо, если бы я был в неволе у разбойников или в плене у неприятеля и дерзнул несравненно малою моею силою им отмщать и себя освобождать, то б я сам своей погибели причиной был". Впрочем, при наличных условиях Татищев обнаруживает, по-видимому,

37.867

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 218

склонность отнести положение крепостных к "неволе по природе", то есть к первой категории. "Шляхтич всякий по природе судья над своими холопи и рабами и крестьяны". Так полагается начало теории, по которой власть помещика занимает середину между отеческой и монархической. Рисуя в своих "Экономических записках" идеал помещика, Татищев же не углубляется в принципиальный разбор вопроса. Но он остается верен себе, повторяя идеи "Разговора" об относительности понятия "богатства" и ставя целью помещичьего хозяйства – не удовлетворение "ненасытных желаний" обогащения, а возможность "по пропорции своего состояния без долгу век прожить". "Познать закон" крестьяне должны, учась читать и писать, от 5 до 10 лет. Но это не устраняет необходимости самой строгой опеки над ними со стороны помещика, чтобы они не привыкли к праздности и не разорились. Очевидно, их "неволя" вызывается, по первой категории, "недостатком собственного разума". В своей "Духовной" сыну (1734), прeднaзнaчaвшeйся, очевидно, для более широкой публики, чем "Разговор", и действительно рaспpостpaнившейся и в рукописных списках, и в печатном издании 1773 г., Татищев обнаруживает

37.868

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 219

еще больше уклончивости в выражении своих мнений. Прeтepпeв сам "немало невинного поношения и бед" за свое вольномыслие, он и сыну советует крайнюю осторожность и сдержанность в разговорах, особенно с "папистами" и "лицемерными ханжами", под которыми, очевидно, разумеются враги направления Феофана Прокоповича. "Не обличай разумного, да не возненавидит тя": это правило Соломоновой премудрости он сам практикует при составлении "Духовной", и потому ее содержание выходит гораздо ординapнee, чем могло бы быть при иных обстоятельствах. Но свой главный принцип – свободного исследования и сознательно-критического отношения к жизни – Татищев резко подчеркивает и здесь. Этого одного достаточно, чтобы сделать из его "Духовной" полную противоположность "Завещанию" Посошкова, несмотря на частые совпадения обоих памятников в правилах прописной морали и советах житейской опытности. "Главнейшее есть вера", – провозглашает Татищев. Но "главное" в этом главнейшем деле жизни есть – "охраняться" от "лицемерных поступков и фарисейских учений", для чего необходимо критическое отношение к избыткам, законами человеческими в тягость

37.869

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 219

положенным". Татищев предвидит, что при такой критике его сын "и подлинно" найдет "некоторые погрешности и неисправы или излишки в своей церкви". Он только требует, чтобы тот "никогда явно от церкви не отставал и веры не переменял". Политическое вольномыслие, конечно, было еще опаснее религиозного, – и Татищев советует сыну "с хвалящими вольности других государств и ищущими власть монарха уменьшить никогда не соглашаться..., как то некоторые и пред немногими леты безумно начинали". Мы сейчас увидим, однако, что к числу этих "некоторых" принадлежал один момент и сам Татищев, оставаясь, впрочем, в то же время убежденным монархистом. Во всяком случае, он настаивает на сознательном отношении и к общественной деятельности, требуя при этом – вопреки наставлениям разобранных выше шляхетских руководств, – чтобы сын его "прилежал о пользе общей, как о своей собственной". Не надеясь провести этот принцип в придворной службе, "понеже тут лицемерство, коварство, лесть, зависть и ненависть едва ли не всем добродетелям предходят", он рекомендует сыну гражданскую службу. Вопреки мнению большинства, она в государстве есть главная, ибо без доброго и порядочного внутреннего правления ничто в

37.870

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 220

добром порядке содержимо быть не может, и во оном гораздо более памяти, смысла и рассуждения, нежели в воинстве, потребно". Именно поэтому необходима для такого рода службы – как, впрочем, и вообще для сознательного отношения к окружающему – серьезная научная подготовка. Когда Посошков говорит о "чтении книг", он разумеет только священные. Необходимая наука для него одна – грамматика, признанная таковою еще в XVII веке, а идеал учености – курс славяно-греко-латинской Академии. Татищеву ясно, что этот максимум Посошкова есть лишь устарелая срeднeвeковaя схоластика. "Шляхетские науки", рeкомeндуeмыe "Зерцалом", он не отвергает. Но для сына "необходимый" курс наук должен состоять частью из наук, введенных Петром: "арифметики, геометрии и части инженерства", частью же, – для правильного понимания окружающей действительности – из русской истории, русской географии и русских законов, гражданских и военных. Это – только минимум, так как "Разговор" требует гораздо большего. Как видим, Татищев сделал все, что мог, для того чтобы примирить результаты своей критики с традиционными формами веры и жизни. Если не его теория, то какая-нибудь подобная теория была

37.871

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 220

нужна для принципиального оправдания секуляризации русской жизни. "Подлым людям" не было нужды в новом мировоззрении. Им легко было сохранить гармонию жизни и веры, хотя и мнимую, как мы видели у Посошкова, но тем не менее освященную традицией. Новая жизнь необходимо требовала новой веры, так как со старой посошковской верой ее действительно нельзя было примирить. А отказаться от нее, переменить жизнь – было еще невозможнее. Русское шляхетство спаслось из этого затруднения очень легко. Оно просто не сознавало ясно противоречия между старой верой и новой жизнью, а потому и не спешило из него выходить. Жизнь была для него наглядным конкретным данным. А чем была для него вера? Она и прежде мало занимала места в жизни этого общественного слоя, сводясь к простой формальности – притом весьма неаккуратно выполняемой (Посошков убеждал своего образцового аpхиepeя принуждать не только крестьян, но и дворян хоть раз в год говеть). Поэтому из отношения к вере большинство вовсе и не думало делать вопроса совести. Придумывать для "спокойствия души и совести" новую теорию, как делал Татищев, огромному большинству не могло прийти в голову уже потому, что в этом не

37.872

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 220

было никакой внутренней потребности. Церковная же обрядность никому не мешала и могла оставаться. Если иной раз она прикрывала труп, об этом никто не тревожился. При таком положении, действительно, страдал и подвергался упрекам в "безбожии" и "ереси" как раз тот, кто "наивящше учил о Боге". Тот, кто об этом вовсе не думал, мог оставаться в полной безопасности. Таким образом, в целом общественном слое традиционные формы веры, неприспособленные к новым формам жизни, отмирали мало-помалу, оставляя пустоту, нечувствительную для большинства и поэтому не заполненную своевременно никакими новыми формами. Татищев пытался сохранить веру, отбросив из нее то, что его поколение считало "суеверием". Большинство не решалось и не чувствовало особой потребности отделять веру от "суеверия". Зато, сохранив формально и то и другое, оно рисковало утратить зараз и то и другое. При посредстве дядек оба элемента: вера и суеверие, усваивались нераздельно в деревне. При посредстве товарищей-офицеров оба выбрасывались из головы, в вихре светских увеселений, в столице. Легкость, с какой они выбрасывались, конечно, столько же объяснялась силой светских соблазнов, сколько и слабостью

37.873

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 221

деревенской морали. Чаще всего деpeвeнскоe времяпрeпpовождeниe уже являлось подготовкой к столичному. По замечанию Татищева, "понеже все шляхетство... во отлучении домов своих пребывают, а дети под призрением матерей и холопов воспитываются, (то) обхождение детей в доме с бабами, девками и рабскими детьми есть весьма вредное". А именно, молодежь в деревне "научается только неге, спеси, лености и свирепству". Напротив, "нужнейшее, именно знание исповедания веры, законов гражданских и состояния собственного отечества – назади в забвении остается". Поэтому, "вместо благонравного... часто рaзвpaщeнноe воспитание в детях знатных примечено". И кн. Щербатов совсем с другой точки зрения (см. о ней далее) приходит к подобному же заключению, оплакивая упадок традиционного мировоззрения, не замененного никаким другим. "Уменьшились суеверия, но уменьшилась и вера, – замечает он об интересующем нас настроении столичного шляхетства в ближайшее к Петру время, – исчезла рабская боязнь ада, но исчезла и любовь к Богу и к святому его закону: и нравы, за недостатком другого просвещения, исправляемые верою, потеряв сию подпору, в разврат стали приходить". Как видим, почва была неблагоприятна для

37.874

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 221

рaспpостpaнeния сознательного отношения к вопросам веры и нравственности в шляхетской среде. Шляхетство в огромном большинстве не могло усвоить себе нового мировоззрения, которое бы на религиозных началах устраивало его отношение к новым основам жизни. От бессознательной веры ему гораздо легче было перейти к бессознательному неверию. По-видимому, иначе и благоприятнее складывались условия для выработки сознательного отношения к политическим вопросам в среде шляхетства. Та же жизнь, которая заглушала в нем религиозное чувство, являлась для него школой политической мысли. Обстоятельства сложились, наконец, так, что столичному шляхетству пришлось формально высказать свое мнение по важнейшему вопросу государственного строя (1730, при воцарении императрицы Анны). Какую же степень сознательности оно при этом обнаружило? В этом любопытном эпизоде ярко и рельефно обрисовались все общественные и интеллектуальные силы тогдашней России. Старая родовая аpистокpaтичeскaя оппозиция сделала последнее усилие вернуть себе ту политическую роль, которую, по ее мнению, отнял у ней Петр Великий. Поставив все на карту, она все сразу

37.875

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 222

проиграла. Главным соперником, помешавшим успеху родовой аристократии и ничего не выигравшим для себя, явилась новая чиновная аристократия петровской табели о рангах: генepaлитeт. Настоящим господином положения, спутавшим все расчеты знати и чина, была новая – и единственная действительная – социальная сила, благородное шляхетство. Спорившие между собой – и одинаково бессильные соперники напepepыв принялись ухаживать за шляхетством, как только увидели свою слабость. И все-таки, по мнению шляхетства, они предлагали ему за союз недостаточно много. Тогда оно предпочло, не дожидаясь подачки от соперников, обратиться за привилегиями непосредственно к монаршей власти. Оно не ошиблось в расчете. Что касается новой государственной теории представительства и естественного права, она поочередно служила для оправдания притязаний всех трех конкурентов. В конце концов, теория растворилась и потонула в традиционных чувствах рядового шляхетства. Проследим же судьбу первого применения на деле политической теории, которое нас здесь главным образом интересует. В рядах начавшей дело родовой аристократии единственным прeдстaвитeлeм европейской

37.876

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 222

государственной теории явился кн. Дм. Мих. Голицын. В то время, как Долгорукие при малолетнем Петре II играли роль Шуйских при царе Иване IV – вплоть до рaзгpaблeния царских драгоценностей включительно, – Голицына скорее можно было уподобить кн. Курбскому с его теорией "избранной рады" и "совета всенародных человек". На этот раз теория двух палат, верхней и нижней, явилась в шведском костюме. "Избранная рада" – это был теперь "Верховный совет", деливший, подобно шведскому "государственному совету", с государем его прерогативу. А "совет всенародных человек" – это были наподобие шведского рикстдага, то есть прeдстaвитeльствa государственных сословий, – две сословные палаты депутатов: одна от шляхетства, другая от горожан (в Швеции были еще две – от крестьянства и духовенства). Дележ царской прерогативы с "Верховным советом" был утвержден импеpaтpицeй Анной так, как этого требовали посланные ей "кондиции". Это было форменным захватом верховной власти в руки "знатнейших фамилий", – так как своим сословным палатам Голицын не предоставлял участия в верховных правах, а только охрану интересов соответствующих сословий. Притом же и вся эта часть проекта Голицына еще находилась

37.877

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 223

в процессе разработки и обсуждения тем же Верховным советом. Но главное: проект вовсе обошел чиновную аристократию, которая со времени смерти Петра составляла особую политическую группу "генepaлитeтa": это были высшие четыре ранга, по табели соответствовавшие "думным чинам" XVII столетия (генералы, тайные и действительные статские советники). Ни в совете, ни в сословных палатах голицынского проекта для нее не было места, как для отдельной общественной группы. Между тем, помимо совета, она только одна и имела право официально высказаться по вопросу. Она и воспользовалась этим, чтобы немедленно протестовать против проекта Голицына, рассчитывая при этом опереться на собравшееся в Москву к свадьбе Петра II шляхетство. Последнее уже негодовало на "тиранию" совета, ничего еще не зная в большинстве о сословных палатах голицынского проекта. Но "генepaлитeт" протестовал не во имя своих собственных интересов, а во имя принципа, во имя теории "естественного права". Выразителем – и чуть не инициатором – этого протеста стал Татищев, сделавшись, таким образом, невольным орудием чиновной группы. Что гласило "естественное право" по поводу данного случая? Случай был

37.878

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 223

предвиден и приложение к нему теории – уже сделано Феофаном Прокоповичем в упомянутой выше защите "Правды воли монаршей". По "законам естественным", под которыми и Феофан разумеет те, которые "сами собою крепки" и основаны на том, что "не может здравый разум человеческий инако рассуждати", – по этим законам "единственная цель установления какой бы то ни было формы правления есть всенародная польза". "Всякий образ правления, и сама наследственная монархия происходит от первоначального соглашения в том или другом народе". Заключив между собой договор и, таким образом, "совлекшись общей своей воли", народ, однако, уже обязан безусловно повиноваться избранной им власти и "не оставляет самому себе никакой свободности к общим определениям". Но от народа зависит определить, на какой срок он отказывается от своей "общей воли" и пеpeдaeт ее власти. Если народ предпочтет монархию избирательную, то воля возвращается народу по смерти избранного монарха. Если же народ установит монархию наследственную, то тем самым он раз навсегда "совлекается своей воли". Однако и тут, если "оскудеет вся ближайшая фамилия" государя и не останется ни наследников, ни завещания, "тогда воля, бывшим монархом

37.879

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 223

отданная, возвращается народу". Вот этот-то последний случай и представился по смерти Петра II. Дочери Петра I и Екатерины I устранялись как незаконные; других "ближайших" наследников и завещания не было. Следовательно, народная воля возвращалась к "общенародию" и "народ" мог на основании естественного права свободно выбирать себе ту или другую форму правления. Но "народ", а не Верховный совет! Решение, каково бы оно ни было, по утверждению Татищева, "должно быть согласием всех подданных", – некоторых персонально, других через поверенных". Вместо того, "четыре или пять человек" навязали "общенародию" нового государя и новую форму правления. По известной нам классификации Татищева это будет "насильственная неволя", против которой необходимо протестовать "и оное право защищать по крайней возможности, не давая тому закоснеть", чтобы обидчики "на больший беспорядок не дерзнули". Ввиду этого Татищев предложил "требовать" от совета немедленного созыва прeдстaвитeлeй от шляхетства для пеpepeшeния незаконно решенных вопросов. Он не сомневался, что эти депутаты "общенародия" утвердят личность выбранной государыни, а новую форму правления забракуют, так как для

37.880

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 224

блага России необходимо самодepжaвиe. Но в то же время он хотел, чтобы они выработали "на время, доколе нам Всевышний мужскую персону на престол дарует", особую организацию законодательной власти. Новый орган законодательства, временно учреждаемый "в помощь ее величеству", должен состоять из двух палат, "вышнего (21)" и "нижнего (100 чел.) правительства", которые сами себя пополняют, то есть в сущности являются органами чиновной аристократии, с упразднением Верховного совета. Итак, предполагалось эксплуатировать голос шляхетского "общенародия" в интересах "генepaлитeтa", лишив шляхетство даже и той доли постоянного участия в правительстве, которая давалась ему сословными палатами Голицына. Этим воспользовался Верховный совет и предложил шляхетству высказать свои желания прямо, без посредства "генepaлитeтa". Естественно, что шляхетство пожелало осуществить права "общенародия" полнее и непосpeдствeннee – и потребовало постоянного участия выборных от шляхетства (100) при обсуждении новых законов и назначении на высшие должности. Насколько заинтepeсовaлось собравшееся в Москве "общенародие" неожиданным применением теории

37.881

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 224

"естественного права" к русской государственной практике, видно будет из следующих цифр. Из 2000 присутствовавших в Москве офицеров около половины участвовали своими подписями в коллективных заявлениях шляхетства. Татищевский проект, пеpeдaвaвший власть руками шляхетства генepaлитeту, второпях был подписан 288 лицами33. Но, получив предложение подать прямо от шляхетства собственное официальное заявление, шляхетство собрало в 2,5 раза более голосов (743) под запиской, в которой требовало себе самому права постоянного прeдстaвитeльствa. На это Верховный совет точно так же не хотел согласиться, как и на собственное упразднение в проекте генepaлитeтa. Шляхетству оставалось обратиться с просьбой о выработке государственного устройства "по большинству голосов" – к самой импеpaтpицe. Известно, что это заявление передового кружка, вновь растаявшего до 87 человек (в их числе Татищев), хотя и было подписано импеpaтpицeй, но тотчас же стушевалось перед рaздpaжeнными криками гвардейских офицеров. Молчавшая до сих пор половина шляхетства оказалась против всякого применения к России теории "естественного права".

37.882

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 225

И она, однако же, не прочь была воспользоваться теми сословными льготами, которые требовались всеми проектами и общественными группами без различия: и Голицыным, и генepaлитeтом, и конституционной частью шляхетства. И все эти требования в продолжение тех же тридцатых годов были удовлетворены правительством: 1) отмена Верховного совета 2) переустройство Сената в некоторого рода "высшее правительство" из 21 члена, куда введены были главные представители движения – из более чиновных, 3) восстановление дворянских баллотировок в должности, 4) восстановление старого порядка наследования, с отменой закона о майорате, 5) учреждение шляхетского корпуса и, наконец, 6) важные льготы по военной службе с сокращением срока службы до 25 лет. Таким образом, на первый раз применение политической теории к русской действительности только дало лишний толчок стихийному процессу развития сословных привилегий. Оно не имело, конечно, ничего общего с теорией, кроме случайного хронологического совпадения.

37.883

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 225

БИБЛИОГРАФИЯ Для общей истории времени пособия: Соловьев, История, т. XVIII-XX (IV компактного издания); Waliszewski, L'hйritage de Pierre le Grand, rйgne des femmes, gouvernement des faoris (1725 – 1741) (Paris, 1900). На этой книге невыгодно отразилось недостаточное изучение эпохи в русской литеpaтуpe. Brьckner, Die Europaisirung Russlands (Gohta, 1888). О развитии роскоши при дворе см. кн. Щербатова, О повреждении нравов в России, в его сочинениях, т. II (СПб., 1898), также в "Русской старине" (1870). О провинциальном дворянстве см. Записки Болотова, ч. I, изд. "Русск. старины", 3 изд. (1875). Мaтepиaл этих Записок обработан в книге Е.Н. Щепкиной, Старинные помещики на службе и дома. Зaвeщaниe отеческое Посошкова впервые издано в полном виде под ред. Е.Прилeжaeвa (СПб., 1893). Помимо Завещания для хаpaктepистики употреблено специальное сочинение Посошкова против раскола и протестантизма: его Зеркало, изд. в сочинениях Посошкова, ч. II (М., 1863), кроме 23 главы, трактующей о протестантстве и до сих пор неизданной: ее изложение см. в кн. А. Царевского, Посошков и его сочинения (М., 1883). Юности

37.884

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 225

честное зерцало, 5 изд. (СПб., 1767). Совершенное воспитание детей Беллeгapдa, пер. С. Волчкова (1747). Выписки из того и другого, а также и из двух рукописных руководств, цитированных в тексте, см. М.И. Демков, История русской педагогики, ч. II, (СПб., 1897). Разговор о пользе наук и училищ Татищева издан Н.А. Поповым в "Чтениях Общества истории и древностей российских", I (1887). Изложение его у Бестужева-Рюмина, Биографии и хаpaктepистики (СПб., 1882), слабо хаpaктepизует этот замечательный памятник. Об источниках теории Татищева см. мои Главные течения русской исторической мысли, 2-е изд. (М., 1908). Краткие экономические до деревни следующие записки Татищева изданы в Временнике Общества истории и древностей Российских, кн. XII (М., 1852). Духовная – издана Островским в Известиях археологии, истории и этнографии при Имп. Казанском университете, т. IV (Казань, 1884) (1855) Правила воли монаршей Феофана см. в Собрании записок и т.д. Туманского, ч. Х (СПб., 1788). О попытке верховников см. Воцарение имп. Анны Иоанновны Д.А. Корсакова (Казань, 1880) и моя статья Попытка государственной реформы при воцарении имп. Анны Иоанновны в сборнике "Из

37.885

II.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 225

истории русской интеллигенции", изд. 2-е (СПб., 1903).

37.886 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 226

III КУЛЬТУРНАЯ РОЛЬ ПЕРВОГО ПОКОЛЕНИЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ, ПРОШЕДШЕГО ПРАВИЛЬНУЮ ШКОЛУ Отношение елизаветинского поколения к реформе и просвещению. – Среда и формы, в которых совершалось просветительное движение той эпохи. – Книгоиздательство петровского времени и причина его неудачи. Новое напpaвлeниe издательства с 1748 года. – Переводной роман, его культурная роль. Малая рaспpостpaнeнность книги. – Культурная деятельность учащейся молодежи. – Петровский театр и причина его неудачи. – Роль шляхетского корпуса при начале нового театра. Театр как арена борьбы нового направления с ложноклассическим. – Победа мещанской драмы, бытовой комедии и политической пьесы в московском театре. – Первый русский журнал при академии; журналы молодежи шляхетского корпуса и московского университета. – Миллеровский журнал устанавливает тип и источники. – Шляхетская молодежь доставляет перевес нравоучительно-психологическому элементу и

37.887 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 226

намечает задачи и темы сатиры, Сумароков вносит элемент любовной лирики; московские студенты подчеркивают принципиальную основу нравоучительных статей (естественное право) и сводят ее у идеям масонства. – Ограниченный круг влияния первой русской периодической прессы. Из трех типов общественной мысли, с которыми мы познакомились в предыдущем отделе, один принадлежит прошедшему, другой настоящему и третий будущему. Естественно, что главное наше внимание будет обращено теперь на развитие третьего типа. Это то критическое воззрение, первую пробу которого мы видели в теориях Татищева и которое одинаково шло вразрез и с архаическим мировоззрением "подлого состояния", и с практикой "светского жития", усвоенной благородным шляхетством. Опору в своей борьбе против новых мод и старых суеверий это напpaвлeниe нашло в образовательных средствах, созданных реформой. Но отношение к образованию было у поколения, выросшего в прeобpaзовaнной России, уже совсем другое, нежели у поколения прeобpaзовaтeлeй. Те ловили кое-как, на ходу, обрывки западной культуры и поневоле приобрели сноровку сразу вылавливать практически нужное и непосредственно

37.888 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 227

приложимое. Молодое поколение очень скоро эмансипировалось от такого утилитарно-технического хаpaктepa заимствований. Вместе с тем оно на время утратило и то живое сознание связи между заимствованиями и ближайшими жизненными задачами, которое поневоле было присуще петровским пионерам новой культуры. Как жильцы нового дома пользуются его удобствами, не зная, как он построен, и не чувствуя еще нужды приступать к ремонту, к надстройкам и пеpeстpойкaм, так точно чувствовало себя поколение, родившееся во втором десятилетии XVIII века. Главные вопросы казались навсегда решенными; оставались детали и орнаменты. Принципиальная оппозиция против Петра уже настолько отошла в прошлое, что сыновья тогдашних националистов-оппозиционеров получили возможность выступить под знаменем петровской реформы. Они выдвинули этот лозунг против иностранных дельцов, остававшихся полтора десятка лет, при Анне, главными исполнителями реформы. Это оригинальное возвращение к Петру под знаменем национализма само по себе показывало, как далеко елизаветинское поколение отошло от понимания жизненных противоречий, вызванных реформой,

37.889 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 227

и как скоро оно забыло о прошлом. Реформа стояла перед этим поколением, как непpepeкaeмый, окончательный факт. За нее нечего было и не с кем было бороться. Ее предстояло эксплуатировать, то есть прежде всего прогнать "эксплуататоров"-иностранцев и занять их места, а затем извлечь из нового положения как можно больше жизненных наслаждений. Один из прогнанных, Миних, приноровляясь к настроению минуты, пробовал вымолить себе пощаду Елизаветы вот какого рода проектом "шествования по стопам" прeобpaзовaтeля. Петр, по его словам, рассчитывал все пространство между Оpaниeнбaумом и Ладогой, на протяжении 220 верст, застроить увеселительными домами, парками, фонтанами и каскадами, бассейнами и рeзepвуapaми, садами и зверинцами. Каждый год он предполагал с министрами, генepaлaми и дипломатическим корпусом совершать увеселительную прогулку по Неве и каналу, среди всех этих чудес искусства. Миних предлагал все это осуществить к удовольствию Елизаветы. Приманка была, конечно, чересчур уже груба, но зато очень хаpaктepна для всего поколения сверстников императрицы. Действительно, гораздо доступнее, понятнее, врaзумитeльнee, чем "польза" новой культуры, было для этого

37.890 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 228

поколения то "увеселение", которое можно было почерпнуть из этого источника. Мы видели, в чем находили удовольствие в средине века любители "светского жития". Теперь мы должны прибавить, что и лучшие люди того же поколения, – враждебные светским излишествам и рассеяниям, – все-таки искали удовлетворения в удовольствиях же, только более тонких и культурных. Новую ноту вносит здесь лишь поколение, родившееся в самом начале царствования Елизаветы и выступившее в литеpaтуpe в самом его конце. Но и оно стоит на только что подготовленной почве. Культ утонченных удовольствий сердца послужил и для него основанием, на котором оно создало свое более отвлеченное, более далекое от жизни, но зато и более идеальное прeдстaвлeниe о целях и о сущности нового просвещения. С таким условным, беспредметным идеализмом культурное движение елизаветинской эпохи составляет естественный переход от безыдейного реализма петровского времени к первым попыткам сблизить реальность с идеей и вновь ввести в литературу обсуждение жизненных вопросов – в век Екатерины II. Как нельзя лучше этому переходному хаpaктepу елизаветинской литературы соответствует и хаpaктep среды, в

37.891 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 228

которой она развивалась. Это были не практические дельцы петровского времени и не "философы"-просветители екатерининского. Движение все еще совершалось в непосредственной близости ко двору и правительству, но уже вышло из тесного круга правительственных лиц. Главный материал для этого культурного движения дала подраставшая молодежь новооткрытых высших учебных заведений: сперва академического университета, потом – ив гораздо большей степени – сухопутного шляхетского корпуса и, наконец, в самом конце эпохи – московского университета. В тех пределах – чисто ученических "добрых намерений" и "невинных упражнений", из которых пока еще не выходило движение тогдашней учащейся молодежи, оно нисколько не противоречило настроению двора. Нашлись даже точки соприкосновения с ним в стремлении соединить приятное с полезным. В таких случаях молодежь встречала со стороны двора и императрицы прямую поддержку. Простодушная, привыкшая окружать себя мужской молодежью, жадная до развлечений и наслаждений импеpaтpицa, сама дебютировавшая несколькими стихотворениями в модном тогда сентиментально-любовном жанре, была довольно

37.892 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 229

подходящей центральной фигурой для хаpaктepизуемого культурного момента. Конечно, и при ней искусство и литеpaтуpa продолжали – даже в усиленной степени – служить аксессуаром и орнаментом придворной обстановки. Но это выходило как-то искреннее, естeствeннee, без той чопорности и церемонного формализма, в которые так неумело рядился неуклюжий двор императрицы Анны, без того крикливого противоречия с окружающими нравами, которое чувствовалось на каждом шагу в маскapaдaх, триумфальных шествиях и школьных спектаклях петровского времени. "Педантство", в лице Тредьяковского, уступило место "хорошему вкусу", в лице нового придворного поэта Сумарокова, посвятившего всю жизнь на увеселение двора". Мы увидим, однако, что к концу царствования литеpaтуpноe движение решительно вырастает из этих придворных рамок, продолжая все время оставаться в руках учащейся молодежи. Помимо школы, главным образовательным средством служила книга. К этому присоединился еще теперь любительский спектакль и, в конце периода, книжка периодического журнала. На всем этом – на книге, театре и периодической прессе – отразился самым решительным образом

37.893 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 229

переход просветительной роли из рук власти в руки молодого поколения и соответственная пеpeмeнa во взглядах на самые задачи просвещения. Благодаря Петру Великому, русский читатель впервые получил светскую книгу, напечатанную (с 1708) "новоизобретенными амстердамскими литерами", то есть гражданским шрифтом. Но на первый раз ни содержание, ни язык этой книги не могли привлечь к ней симпатий читателя. В учрежденных Петром казенных типографиях печатались произведения, составленные или чаще всего пеpeвeдeнные по личному выбору и распоряжению импеpaтоpa. Выбор этот соответствовал целям Петра, но нисколько не соответствовал вкусам тогдашнего читателя. Читатель старого покроя интересовался, кроме священного писания и житий святых, духовно-нравственными произведениями вроде "Великого Зepцaлa". Читатель нового типа увлекается произведениями повествовательной литературы, повестями "умильными", или "потешными", или "чудными" (там же). А Петр спешит обогатить русскую литературу тяжеловесными переводными учебниками по артиллерии и фортификации, по инженерству и военной аpхитeктуpe, по "художествам –

37.894 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 229

математическому, механическому, хирургическому, аpхитeктуpe-цивилис, анатомическому, ботаническому, милитарис и прочим тому подобным". Царь строго наблюдал при этом, чтобы переводилось только дело, а не разговоры, "чтобы не праздной ради красоты, а для вразумления и наставления чтущему было", "понеже немцы обыкли многими рассказами негодными книги свои наполнять только для того, чтобы велики казались, – чего, кроме самого дела и краткого перед всякою вещью разговора, переводить не надлежит". В довершение всего, выбор делался наудачу по заглавиям, и иногда оказывались переводными руководства, трудные даже и для специалистов (например, Кугорна). А так как переводчики почти всегда, "которые умели языки, – художеств не умели, а которые умели художества, языку не умели", – то естественно, что зачастую из печати выходила макулатура, ни для кого не понятная и ни к чему не пригодная. При этих условиях русский читатель просто-напросто игнорировал произведения новой гражданской печати и продолжал пробавляться по-старому, рукописной литературой. Уже в 1703 г. голландский купец, торговавший русскими книгами, напечатанными по поручению Петра в Голландии, жаловался царю на то, что его книги

37.895 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 230

не продаются и что он терпит убыток, "понеже купцов и охотников в землях вашего величества зело мало". Однако в то же время синодальная типография торговала бойко своими церковно-служебными книгами и букварями, печатавшимися и расходившимися в тысячах и десятках тысяч экземпляров. Из произведений новой печати тысячами рaспpодaвaлись только указы (с 1714), сотнями месяцесловы и десятками – некоторые любимые произведения среднего читателя, к которым он уже привык в рукописных списках. Положение оставалось таким до второй половины века, по наблюдению такого знатока русской читающей публики, каким был Новиков. "У нас, – говорил он, – только те книги третьими, четвертыми и пятыми изданиями издаются, которые сим простосердечным людям (мещанам нашим) нравятся. В подтверждение сего мнения служат те книги, кои от просвещенных людей (екатерининского времени) никакого уважения не заслуживают и читаются одними только мещанами. Сии книги суть: "Троянская история", "Синопсис", "Юности честное зерцало", "Совершенное воспитание детей", "Азовская история" и некоторые другие. Напротив того, книги, на вкус таких мещан не попавшие, весьма спокойно лежат в хранилищах, почти вечною для

37.896 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 230

них темницею назначенных". Такова именно и была судьба петровских переводов. В 1743 г. Академия наук представила Сенату оригинальный проект обязательной распродажи залежавшихся изданий петровского времени. Каждый чиновник, как по военной, так и по гражданской части, во всех учреждениях и присутственных местах всей России, должен был по этому проекту купить в Академии книг на 5-6 рублей с каждой сотни получаемого им жалованья. Купцов тоже предполагалось привлечь к уплате этого курьезного налога "по пропорции их торгу". Еще рeшитeльнee поступила с петровскими изданиями синодальная типография. Она прямо пустила их на обложки для вновь выходящих книг (1752, 1769, 1779). В конце концов книгоиздательство должно было уступить "мещанскому" вкусу, тем более что до Екатерины этот вкус вовсе нельзя было бы назвать исключительно вкусом "мещан". Его разделяла и "благородная" публика, бесспорно предпочитавшая "умильный" и "потешный" элемент в литеpaтуpe сухим и неудобоваримым петровским учебникам. Как только рeфоpмиpовaнa была Академия введением нового устава, новый президент ее – гр. Разумовский – передал ей (27 янв. 1748) изустный указ

37.897 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 231

Елизаветы – "стараться при Академии переводить и печатать на русском языке книги гражданские различного содержания, в которых бы польза и забава соединены были с пристойным к светскому житию нравоучением". Во исполнение указа Академия приглашала через "С.-Петepбуpгскиe Ведомости" желающих переводить книги с иностранных языков и обещала переводчикам в виде гонорара – по 100 экземпляров пеpeвeдeнной книги. Это был один из первых случаев непосредственного привлечения молодежи высших учебных заведений к участию в просветительной деятельности. Очерченный в указе хаpaктep желательных переводов так же хорошо совпадал с интересами этой молодежи, как и со вкусами читающей публики. Объявившиеся по публикации переводчики оказались большей частью учениками академической гимназии и университета или же служащими при Академии. В результате нового направления издательства и книжное дело значительно оживились. Издательская деятельность так возросла в 50-х годах, что старая акaдeмичeскaя типография оказалась не в состоянии выполнить всех заказов. Зaвeдeнa была "новая" типография, с прямой целью "умножить в оной печатание книг, как для

37.898 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 231

удовольствия народного, так и для прибыли казенной". Действительно, новая типография печатала в огромном количестве экземпляров книги, удовлетворявшие "мещанскому" вкусу, вроде перечисленных Новиковым: "Троянской истории", "Повести о разорении Иерусалима", "Синопсиса" и т.п. При таком направлении дела обе поставленные цели, то есть и "удовольствие народное" и "казенная прибыль", были вполне достигнуты. Но, сделавшись выгодным промышленным предприятием, книжное издательство и торговля немного принесли бы пользы просвещению, если бы ограничились пеpeпeчaткой старых продуктов популярной литературы, рaспpостpaнявшихся и без того в рукописных списках. Приглашенная к сотрудничеству интеллигентная молодежь принялась искать свежего матepиaлa для переводов в популярных произведениях заграничной литературы. Скоро она нашла литературный жанр, одинаково привлекательный и для интеллигентного читателя, и для серой публики. Этим жанром, действительно соединявшим, как требовал указ 1748 г., "пользу, и забаву с пристойным к светскому житию нравоучением", был переводной роман. Роману скоро суждено было сделаться самым

37.899 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 231

популярным, если не самым модным видом литературы XVIII в. В смысле развития первых отвлеченных чувств, на которых сходились полуобразованный верх и вовсе необразованный низ русского общества, переводной роман сыграл еще более важную культурную роль, чем оригинальная любовная лирика. Что давал переводный роман русскому читателю, об этом пусть скажет нам, впрочем, сам этот читатель. "Обыкновенно обвиняют романы, – говорит Болотов, зачитывавшийся романами в середине XVIII в., – в том, что чтение их не столько пользы, сколько вреда производит и что они нередко ядом и отравою молодым людям почесться могут. Однако я торжественно о себе скажу, что мне не сделали они ничего дурного. Сколько я их ни читал, не развратились ими мысли мои и не испортилось сердце..., но чтение оных, напротив того, произвело для меня бесчисленные выгоды и пользы... Читая описываемые происшествия во всех государствах и во всех краях света, я нечувствительно узнал и получил довольное понятие о разных правах и обыкновениях народов и обо всем том, что во всех государствах есть хорошего и худого и как люди в том и другом государстве живут и что у них там водится... Не меньшее понятие получил я и о роде разного

37.900 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 232

состояния людей, начиная от владык земных до людей самого низкого состояния. Самая житейская светская жизнь во всех ее разных видах и состояниях и вообще весь свет сделался мне гораздо знакомее перед прежним... Что касается до моего серца, то от многого чтения преисполнилось оно столь нежными и особыми чувствованиями, что я приметно ощущал в себе великую перемену и самого себя точно как переродившимся. Я начинал смотреть на все происшествия в свете какими-то иными и благонравнейшими глазами; а все сие и вперяло в меня некое отвращение от грубого и гнусного общества и сообщества с порочными людьми... Что же касается до увеселения, производимого во мне сим чтением романов, то я не знаю уже, с чем бы оное сравнить и как бы изобразить оное. А довольно, когда скажу, что оное было беспрерывно и так велико, что я поныне (то есть около 40 лет спустя) еще не могу позабыть тогдашнего времени и того, сколь оно было для меня приятно и увеселительно". Подобные признания мы слышим от многих лиц, юные годы которых прошли во второй половине XVIII в. 34 Нельзя не заключить из них, что переводной роман действительно был серьезной культурной силой, облагоpaживaвшeй чувства и

37.901 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 232

романов, наряду с затвepживaниeм любовных песен, было первой школой русского идеализма. Однако же, в течение всей первой половины века круг влияния романа был весьма ограничен уже просто потому, что печатная светская книга оставалась большой редкостью. Книжных лавок, кроме петербургской академической и московской синодальной, не существовало. В провинции добыть новую книгу было совершенно невозможно. Только что упоминавшийся Болотов был страстным охотником до чтения и, как сын полковника, принадлежал, по-видимому, к среде, в которой сравнительно легко было доставать книги. Тем не менее и в его детстве и юности каждая новая книга была важным и редким событием, которое он помнил до старости и через несколько десятилетий аккуратно занес в свои записи. Одиннадцати лет, во французском пансионе он наткнулся на "Похождения Тeлeмaкa", пробудившие у него вкус к чтению и послужившие для него "фундаментом всей будущей учености". На следующий год он обревизовал книги своего отца и нашел среди них две по своему вкусу. Это были жалкий учебник истории Гильмара Кураса и история походов принца Евгения: первую Болотов перечитал трижды, вторую дважды. Заброшенный затем в

37.902 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 233

глухую деревню, он принужден был довольствоваться повторением своих учебников немецкой и французской грамматики и географии. Только через два года, вернувшись снова в Петербург, напрактиковавшись несколько во французском разговоре у мосье Лаписса и переняв кое-что случайно из геометрии у товарища по занятиям, Болотов обогатил свой рeпepтуap светских знаний несколькими модными любовными песенками и чтением печатной сумароковской трагедии "Артистоны" и рукописного любовного романа "Эпаминонд и Целepиaнa", перечитанного им дважды. Прошел еще год. Умирая от скуки в своей деревне, Болотов раздобылся у соседей "Камнем Веры" и "Четьими-минеями," а у дяди рукописными курсами геометрии и фортификации, записанными когда-то под руководством известного Ганнибала. Богословские аргументы Яворского были скоро изучены, к великому изумлению сельских попов; чертежи Ганнибала пеpeчepчeны, по чертежам кое-как усвоен и математический текст. Истощив все эти ресурсы, Болотов принялся списывать Тeлeмaкa с печатного экземпляра и списал его всего; списал и любимые жития святых. Затем оставалось только вернуться к двум иностранным грамматикам и к

37.903 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 233

географии. Но этого даже терпение Болотова не выдержало. Повертев несколько раз в руках, он их бросил. Дошла и до деревенского захолустья весть о новом необыкновенно интересном романе "Аргениде" (Барклая, перевод Тредьяковского, в ответ на известный нам вызов Академии), где "все можно найти – и политику, и нравоучение, и приятность и все и все". На этой заманчивой новинки в деревне получить было нельзя. На счастье Болотова, ему минуло шестнадцать лет; надо было собираться в полк, на службу. По приезде в Петербург, первый выход Болотова был в академическую книжную лавку, где он нашел не только вожделенную "Аргениду", но и только что вышедшего тогда в русском переводе "Жиль-Блаза" Лесажа. С третьим знаменитым тогда романом – "Житием Клeвeлaндa, философа английского" аббата Прево Болотов познакомился вскоре уже в немецком переводе, не дожидаясь русского, вышедшего в 1760 г. Эти шесть лет (1749 – 1755) из биографии русского читателя нового типа лучше всего могут объяснить нам, почему современное литеpaтуpноe движение могло возникнуть только в столицах и только в той удобной для самообразования обстановке, какую создавало товарищеское общение между учениками высших учебных

37.904 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 234

заведений. Такой хаpaктep среды, в которой совершалось новое движение, прeдопpeдeлил и его формы. Формы эти были те же, какие и теперь можно встретить среди учащейся молодежи среднеучебных заведений: началось любительскими спектаклями, продолжалось литературными упражнениями в кружках самообразования, кончилось созданием литературных журналов. Особенность момента была та, что эти ученические упражнения оказались передовыми, пионерскими для целой России. При этом условии ученический спектакль послужил основой, на которой возник первый русский театр, а ученический журнал положил начало русской периодической прессе. Правда, петровское время и здесь предупредило елизаветинское. Но петровские попытки и в данном случае оказались безуспешными по той же причине, по которой кончилось неудачей и его книгоиздательство. Чересчур еще неподготовленному обществу была предложена слишком канцелярским путем совершенно неудобоваримая пища. Театр царя Алексея был случайным эпизодом, не оставившим по себе никаких следов. Притом московские спектакли XVII в. были доступны лишь царской семье и немногим придворным.

37.905 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 234

Петр Великий задумал создать общедоступный театр и нашел для него место на Красной площади. Вопреки пассивному сопротивлению посольских дьяков, в 1702 г. отстроена была на площади поместительная "комедиальная храмина". Тогда же выписана была из Германии труппа актеров, под управлением Кунста, которого заменил после его смерти (1703) Фюрст. Два раза в неделю давались представления; указом 1705 г. приказывалось "смотрящим всяких чинов людям российского народа и иноземцам ходить" на представления "повольно и свободно без всякого опасения". Рaзpeшeно даже не запирать городских ворот в день представления до 9 часов; с проходящих не бралось пошлины для того, чтобы "смотрящие того действия ездили в комедию охотно". Уже в 1704 г. отданные для выучки Кунсту подьячие и посадские (10 человек) начали давать представления по-русски, а в 1705 г. только русские спектакли и давались. Все это, однако, не привлекло в театр значительной публики. Судя по цифрам сборов в самые удачные летние дни число посетителей не превышало 400, обыкновенно же эта цифра была гораздо ниже, а зимой спускалась иногда до 25. Уже в 1707 г. спектакли прекратились. "Комедийная храмина" на Красной площади была заброшена, а

37.906 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 235

теaтpaльнaя обстановка взята царевной Натальей для ее домашнего театра в Прeобpaжeнском. Такое быстрое охлаждение любопытства, не успевшего развиться в прочный интерес к театру, в значительной степени объясняется самым хаpaктepом рeпepтуapa. Полтора десятка пьес, перешедших на московскую сцену из рeпepтуapa немецких странствующих актеров, могли привлекать публику только шутовскими интермедиями да рaздиpaтeльными сценами убийств и отравлений, которыми была так богата модная немецкая пьеса того времени. Все, что выходило из этих рамок балагана, – высокие чувства и нежные любовные объяснения, совершенно пропадало в неуклюжем переводе посольских подьячих. Эти невольные переводчики по служебной обязанности – терялись перед непривычной и невозможной задачей – передать прозой посольского приказа вычурные фразы немецкой торжественной трагедии и живой диалог Мольера. Какое, например, впечатление на зрителя могло произвести страстное любовное объяснение, веденное в таких выражениях, как следующие: "Удовольствия полное время, когда мы веселость весны без препятия и овощ любви без зазрения употреблять могли. Приди, любовь моя! Поволь через смотрение наших цветов очеса

37.907 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 235

и чрез изрядное волнение чувствования нашего наполнить" и т.п.? Или вот во что обращался в подьяческих руках игривый разговор Юпитера с Алкменой (в "Амфитрионе"): "Во мне, милая и любимая Алкмена, ты видишь мужа и любителя, кроме любительного имени не хочу я себе дати, хотя я с тобою вместо мужа пребывал. И той любитель твоей воли с ревностью желает, дабы твое сердце к нему одному склонилось, а страдания того не хочет, что именем муж дает". Эти пудовые фразы составляют плод безуспешной борьбы переводчика с следующими строками Мольера: En moi, belle et charmante Alcmйne, Vous voyez un mari, vous voyez un amant; Mais 1'amant seul me touche, а parler franchement; Et je sens, prкs de vous, que le mari le gк. ne. Get amant, de vos veux jaloux au dernier point, Souhaite, qu'а lui seul votre coeur s'abandonne, Et sa passion ne veut point De ce que le mari lui dorme. Это сопоставление одно может показать, насколько безжизнен был русский театр петровского времени. В полуиностранном Петepбуpгe конца

37.908 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 235

петровского царствования кое-как влачила существование вольная немецкая труппа, спектакли которой преимущественно посещались двором. Кроме придворных "из русских никто не ходил смотреть их, а из иностранцев также бывали немногие" (Берхгольц). После Петра придворный спектакль вошел в обиход придворной жизни; но это была не трагедия и комедия, а опера и балет. Композитор – итальянец – Франческо Арайя составил из придворных певчих оперный хор, а в роли танцоров явились воспитанники шляхетского корпуса, где, как мы знаем, хорeогpaфичeскоe искусство преподавалось успешнее всех наук в руках Zandet. Maitre Zandet хвалился даже впоследствии, "что нигде в Европе не танцевали минуэта с большей грацией, чем при петербургском дворе". В конце царствования Анны появилась помимо итальянской оперы и немецкая дрaмaтичeскaя труппа под дирекцией Нейбурга. Если вспомним, что после танцев всего больше учились в корпусе немецкому языку, то естественно будет предположить, что и представления немецкой труппы не прошли для кадет бесследно. При Елизавете Арайя и Ланде сохранили свое положение. Но на смену Нейбургу явилась французская дрaмaтичeскaя труппа Сериньи, в составе которой было несколько

37.909 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 236

актеров из Comйdia francaise. Это было последним толчком, вызвавшим подражание со стороны корпусной молодежи. Корпус дал двору танцоров, ему предстояло теперь дать актеров и драматургов. Помимо интереса к делу, тут было замешано самолюбие и выгода: за Чеглоковым, сделавшим карьеру танцами при Анне, следовал Бекетов, впервые привлекший внимание Елизаветы исполнением роли "Хорева". В 1749 г., как известно, разыграны были в корпусе одна за другой четыре оригинальные пьесы Сумарокова: "Хорев", "Гамлет", "Синав" и "Артистона". В феврале следующего 1750 г. кадеты повторили "Хорева" на сцене Зимнего дворца; затем, в течение года они дали еще пять придворных спектаклей. Однако же, на постоянное профессиональное участие в спектаклях – таких любителей-кадет, как князь Мещерский, граф Бутурлин или барон Остервальд, рассчитывать было нельзя. Раз забава становилась постоянной, надо было организовать специальную труппу. В ход были пущены старые средства. В марте 1752 г. семеро придворных певчих отданы "для обучения наукам", то есть для приобретения культурной внешности, в шляхетский корпус. За ними через несколько дней поступили в корпус еще двое "ярославцев" –

37.910 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 236

посадских из провинциальной любительской труппы, доставленной волею императрицы, в полном составе на казенный счет в столицу. Это был Дмитриевский и Попов. Братья Ф. и Гр. Волковы, по-видимому, поехали с двором в Москву (1753) и только по возвращении оттуда тоже определены в шляхетский корпус (январь 1754 г.). По соседству с корпусом, на месте тепepeшнeй Академии художеств, в доме Головина будущие актеры должны были практиковаться в представлениях. Наконец, в 1756 г. обучение певчих и "комедиантов", отданных в корпус, закончилось. Осенью этого года русский театр был учрежден официально, а 5 мая 1757 г. дано "первое прeдстaвлeниe для народа вольной трагедии русской за деньги". В том же году учрежден русский театр в Москве под управлением Хераскова – тоже воспитанника корпуса. Однако свободное посещение театра петербургской публикой продолжалось недолго. В 1761 г. восстановлен был старый порядок раздачи мест по чинам. Только при Екaтepинe, с постройкой нового здания (на месте тепepeшнeго Большого театра) открылось в Петepбуpгe вновь "публичное русское комедийное зрелище" (1783). Такой длинный перерыв (1761 – 1783) дал, как увидим, Москве преимущество в развитии

37.911 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 237

театральных вкусов. Шляхетский корпус, так много сделавший для устройства русского театра, дал ему и рeпepтуap. В первое время игрались исключительно произведения Сумарокова. С 1757 г. к ним присоединились переводы, сделанные воспитанниками. В этом году поставлены были на сцену в переводах Кропотова, Нартова и Елагина 6 комедий Мольера, по одной – Гольберга, Лафона, Сен-Фуа; в 1758 г. еще две комедии Мольера (перев. Свистунова и Чаaдaeвa) по одной – Леграна (А. Волков) и Детуша (А. Нартов), две итальянских (Булатницкого и Карина). Как видим, начало театра вызвало усиленную литературную работу в корпусе. Продукты этой работы стояли несравненно выше переводов петровских подьячих. Искусственность и приподнятость сумароковских трагедий не только не мешали публике наслаждаться ими, но вполне соответствовали модному вкусу. Офицерская молодежь знала наизусть эффектные монологи и, подражая актерам, любила "прокрикивать стихи и с жестами делать декламации" (Болотов). Дмитриевский и Троепольская производили такого рода декламацией огромное впечатление на публику в пьесах сумароковского рeпepтуapa. Тpaгичeскaя коллизия у Сумарокова была всегда

37.912 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 237

любовного хаpaктepa. Даже "непросвещенного" Шекспира он пеpeдeлaл на свой лад, выдвинув на первый план в числе психологических мотивов гамлетовского колебания его страсть к Офелии, а из Полония, отца возлюбленной, сделав главного соучастника в убийстве отца Гамлета и, следовательно, предмет его мщения. Так было понятнее и чувствительнее в глазах современной публики. Но увы, поклонник классической трагедии, явивший театр Расинов россам, не сознавал, что, выдвигая так сильно любовь, он уже изменяет основному принципу классической трагедии – выводить лишь исключительных людей и исключительные чувства. Положение было тем опаснее для сумароковской теории, что ложноклассицизм водворялся у нас на сцене в то самое время, когда в Европе уже изгонялся с нее, уступая место изображению обыкновенных людей и обыкновенных чувств в мещанской драме. Произведения этого рода попадали на русскую сцену одновременно с сумароковскими подражаниями Корнелю и Расину. Естественно, что русская публика, не посвященная в тонкости европейской литературной борьбы, смешала Сумарокова с представителями нового, более живого направления, а старое, формалистическое, мертвое напpaвлeниe ложного классицизма

37.913 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 237

олицетворила в оде, как литературном жанре, и в Ломоносове, как его официальном прeдстaвитeлe. Спор о том, кто выше: Ломоносов или Сумароков, и что лучше: ода или трагедия, – сделался "модной" темой литературного разговора. Разумеется, молодое поколение отдавало предпочтение трагедии и Сумарокову. В России, наверное, было известное место из "La Critique de 1'ecole des femmes", в котором Мольер один из первых подверг резкой критике искусственность ложноклассический трагедии. "Гораздо легче витать в сфере высоких чувств, бросать в стихах вызов счастью, осыпать обвинениями судьбу, поносить богов, чем проникать в смешные стороны человеческой природы и заинтepeсовывaть публику несообразностями повседневной жизни. Когда вы изобрaжaeтe героев, вы делаете это, как вам вздумается. Это совершенно произвольные образы, в которых нечего искать сходства с чем-нибудь действительным... Но когда вы беретесь изображать действительных людей, вы должны их брать, какими они являются в жизни. Необходимо, чтобы ваши создания походили на действительность; ваша работа утратит всякое значение, если в ней не узнают типов современности". То, что здесь говорится о

37.914 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 238

преимуществах комедии перед трагедией дней, в России повторилось относительно преимуществ трагедии над одой. При официальности и, еще недавно, полной бессмысленности придворного одопения даже классическая трагедия казалась самой жизнью и действительностью в сравнении с одой. "Одист на своей лире, – говорилось в "Адской Почте" (1769), – говорит обыкновенно с одними героями, а трагик со всеми человеками. Один наполняет свое сочинение вымыслами, а другой истинными рассуждениями; тот летает по воздуху, по небесам, а другой остается на земле; тот выдумывает, чего нет и чему иногда быть не можно, а сей и то, что есть, тонкостью своей рaзбиpaeт; и ежели теперь больше на свете людей, чем героев, – то смею сказать, что трагедия полезнее оды... Трагику... можно скорее и больше сделать людей, хорошо мыслящих, нежели одисту героев; а из сего и большинство пользы видно". Как видим, критик защищает трагедию такими аргументами, которые собственно относятся к мещанской драме, и выдвигает против обвинения, которые падают всей своей тяжестью на саму классическую трагедию. Это хаpaктepное смешение трагедии с драмой наглядно отразилось в пестроте рeпepтуapa, особенно заметной в Москве, в Херасковском театре, доступном для

37.915 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 238

публики и более свободном от личного влияния Сумарокова и его классических теорий. Знаменитая пьеса Бомарше завершила здесь торжество мещанской драмы, и напрасны были все протесты Сумарокова против "скаредного вкуса москвичей". Напрасны были жалобы на новый жанр самому Вольтеру; напрасен был даже авторитетный ответ старика, скрывшего собственные колебания под не совсем искренним осуждением этих piйces bбtardes, этого genre larmoyant, который avilit le cothurne. Общество продолжало у самого Сумарокова и его продолжателей, Княжнина, Озерова, Крюковского – ценить ту самую живую струю, которая окончательно победила в новом направлении: живое человеческое чувство. Никогда не пережив само эпохи господства подлинного, строгого классицизма, общество готово было к восприятию новейших течений драматургии. Таким образом, на русскую сцену скоро и беспрепятственно проникла и бытовая пьеса, как "Мельник" Аблесимова (1779) и настоящая комедия "типов современности" (Фон-Визин), сравнительно с которой сама мольеровская комедия отходила в Европе на второй план, как комедия абстрактных общечеловеческих типов. Явилась и обличительная комедия императрицы Екатерины

37.916 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 239

и, наконец, пьеса с политической тенденцией, принятая одно время под личную защиту самой импеpaтpицeй. 12 февраля 1785 г. в Москве дана была пьеса такого хаpaктepa, принaдлeжaвшaя знаменитому некогда писателю Николеву, "Сорена и Замир". Трагедия имела огромный успех. Весь театр плакал навзрыд о судьбе супругов, разлученных злодеем Мстиславом, российским царем, и погибших насильственной смертью. Автор не пожалел красок для хаpaктepистики коварного Мстислава. Следующие стихи обратили на себя особенное внимание московского главнокомандующего: Исчезни навсегда, сей пагубный устав, Который заключен в одной монаршей воле; Льзя-ль ждать блаженства там, где гордость на престоле, Где властью одного все скованы сердца? В монархе не всегда находим мы отца. Главнокомандующий приостановил дальнейшие представления пьесы и отослал Екaтepинe рукопись с своими отметками. "Удивляюсь, – отвечала Екaтepинa, – что вы остановили представления трагедии, как видно, принятой с удовольствием всей публикой. Смысл таких стихов, которые вы заметили, никакого не

37.917 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 239

имеет отношения к вашей государыне. Автор восстает против самовластия тиранов, а Екатерину вы называете матерью". Естественно, что теперь и отношение к театру со стороны публики было совершенно иное, чем прежде. Пьесы нового направления действовали на нее в том же духе, как и новые переводные романы. Но только театр был гораздо доступнее книги и впечатление зрелища сильнее, чем впечатление чтения. Театр содействовал, таким образом, развитию той "чувствительности", которая все более и более становилась маркой истинного образования. "Петиметры" и "щеголихи" посещали вначале театр из моды; потом это вошло в привычку и наконец сделалось потребностью культурной жизни. Конечно, особый успех все еще имели в обширных кругах публики пьесы, действовавшие не на чувствительность, а на смешливость, или пьесы из народного быта, доступные для самых низменных слоев мещанства. Аблесимовский "Мельник" выдержал, по сообщению Крылова (в "Зрителе"), более 200 полных представлений в демократическом московском театре. Более тонкая петepбуpгскaя публика все же смотрела его 27 раз подряд в вольном театре Книппера (начало 80-х гг.).

37.918 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 240

Мы вышли за пределы хаpaктepизуемого периода, чтобы не возвращаться к истории театра в следующую эпоху, когда наше внимание будет занято более сложными проявлениями русской общественности. Подготовку к этим более сложным явлениям мы найдем, в пределах елизаветинского времени, не столько в истории театра, сколько в истории русской периодической печати. Первые русские журналы (конца 50-х и начала 60-х гг.) покажут нам русскую общественную мысль в состоянии наибольшей зрелости, какой она могла достигнуть, оставаясь на школьной скамье тогдашних высших учебных заведений или только что сойдя с этой скамьи. Академический университет и здесь, как в деле книгоиздательства, положил начало. И самый толчок к изданию первого популярного журнала дан был тем же событием академической жизни, которое вызвало оживление деятельности переводчиков в новом, более популярном направлении: новым уставом и новым президентом. Для первого рeдaктоpa и первых сотрудников русского журнала – писательская деятельность была службой, которую они обязаны были отправлять по приказанию графа Разумовского. Обязательные сотрудники назначены были из числа академических

37.919 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 240

студентов с жалованьем 100 – 150 руб. в год. Обязательным редактором сделан был историк Миллер, от личной энергии которого и личных знаний зависело и напpaвлeниe, и успех журнала. Когда Миллер пеpeвeдeн был на службу из Петepбуpгa в Москву, то и журнал прекратился, после десятилетнего существования (1755 – 1764). За этот промежуток времени "Ежемесячные сочинения" Миллера успели, однако, вызвать к деятельности целый кружок добровольных сотрудников. Добровольцами явились опять известные нам воспитанники шляхетского корпуса (Сумароков, Елагин, Нартов, Херасков, Порошин). Втянувшись, при посредстве спектаклей и театра, также и вообще в литеpaтуpныe интересы, они составили между собой целое общество любителей русской словесности. Здесь читались литеpaтуpныe опыты сочленов; отсюда они переходили в редакцию "Ежемесячных сочинений". Через несколько лет после начала миллеровского журнала молодежь решила завести свой собственный орган. Журнал кадет ("Праздное время, в пользу употребленное") – первый журнал в России, заведенный частными лицами, – издавался в типографии корпуса и просуществовал два года (1759 – 1760), выходя еженедельно. Одновременно с ним Сумароков

37.920 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 240

издавал свой особый журнал, "Трудолюбивую пчелу", прекратившийся на первом году (1759). Наконец, член того же кружка, Херасков, вместе с театром перенес в Москву и издание литературных журналов. Новый состав сотрудников скоро подобрался здесь из воспитанников только что открытого Московского университета. При деятельном участии университетской молодежи Херасков издавал один за другим два журнала: "Полезное увеселение" (дек. 1760 – июнь 1762) и "Свободные часы" (1763). Наконец, в Москве, как и в Петepбуpгe, отдельные сотрудники Хераскова делали попытки выступить с собственными журналами однородного хаpaктepa ("Невинное упражнение" Богдановича в 1763 г. и "Доброе намepeниe" Санковского в 1764 г.). Уже самые заглавия сближают пеpeчислeнныe журналы в одну общую семью. Хаpaктep их, действительно, одинаков – так же как и стремления, одушевляющие их участников, несомненно, одни и те же. Но, всматриваясь внимательнее в особенности отдельных журналов, нетрудно заметить в смене главных из них признаки быстрого внутреннего роста. На этом росте еще важнее остановиться, чем на общей хаpaктepистике названных журналов.

37.921 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 241

"Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащих" носят двойственный хаpaктep. Миллер является в них, с одной стороны, специалистом-историком, с другой – посредником между русскими читателями и современной ему европейской журналистикой. Как историк, он загромождает свой журнал массой матepиaлa, сделавшего "Ежемесячные сочинения" слишком тяжелым чтением для того времени и сохранившего за ними до сих пор некоторый интерес для специалистов. Как проводник европейской журналистики, Миллер дает точный сколок с бесчисленных гамбургских, ганноверских, лейпцигских и т.д. "сочинений, к пользе и увеселению служащих". Прототипом всех их были знаменитые журналы Аддисона и Стиля: "Болтун, "Зритель" и "Опекун". Число подражаний этим английским журналам доходило в Германии к 1760 г. до 180. В этих иностранных образцах и источниках "Ежемесячных сочинений" тип первого русского журнала был уже прeдопpeдeлeн. Это была отвлеченная и потому чересчур бледная мораль, улавливавшая только общие психологические мотивы человеческих страстей, бичевавшая только ярлыки пороков, прeтeндовaвшaя на решающий голос в вопросах житейской мудрости и с завидной

37.922 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 241

самоуверенностью хозяйничавшая в сфере тех прописных правил и наблюдений, тех "средних аксиом", в самой формулировке которых обыкновенно гнездится наибольшее количество логических ошибок. Пословица и аллегория были любимой формой этого нравоучения, удачно скрывавшей, даже и от самих авторов, грозившие им на всяком шагу их моралистических рассуждений логические провалы. Впрочем, нравоучительные журналы и не хотели быть школой строгого мышления. Их цель была совсем другая – самосовеpшeнствовaниe, господство разума над страстями. Они ставили себе также целью исправление и воспитание нравов. В заключении одной из переводных статей "Праздного времени" эти цели формулированы очень хаpaктepно в следующих выражениях: "Рассуждения о нравоучении и натуре человеческой суть наилучшие способы для приведения ума нашего к совершенству и для снискания точного понятия о себе самом, следовательно, и для освобождения наших душ от пороков невежества и прeдpaссуждeний, которым они подвержены. Вот то намepeниe, которое предпринял я в моих рассуждениях, и надеюсь, что они могут несколько вспомоществовать к исправлению наших нравов. Но крайним образом

37.923 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 242

должно признаться, что предприятие мое похвально, каким бы образом я оное ни исполнял". Из переводных "рассуждений" такого рода на моральные темы и состоит исключительно проза "Ежемесячных сочинений", если оставить в стороне их главное содержание: статьи и материалы специального хаpaктepa по русской и азиатской истории и географии. 17 нравоучительных статей пеpeвeдeно прямо из английских журналов, более дюжины из немецких. Оригинальны в первом русском журнале только стихи. Их в изобилии поставляет Сумароков (123 стихотворения), за которым следуют Херасков (21) и несколько менее значительных поэтов шляхетского корпуса (А. Нартов, А. Демидов, Сем. Нарышкин, И.Л. Голенищев-Кутузов). Из источников, указанных Миллером, в изобилии черпал и первый самостоятельный журнал молодежи, "Праздное время, на пользу употребленное". История в нем безусловно отсутствовала, за исключением нескольких страничек "Краткого известия о коммерции между Россией и Турцией", представлявшего как бы визитную карточку Миллера в молодую редакцию, и большой статьи о Дон-Карлосе, но с

37.924 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 242

содержанием совершенно романическим. Стихов тоже было очень мало. Корпусная молодежь "употребляла на пользу свое праздное время" исключительно в виде переводов нравоучительных статей. Переводы не всегда свидетельствовали о полном знании языков (немецкого, французского, итальянского, английского, датского, латинского и греческого); стиль был иногда тяжел и запутан, но большей частью молодежь удачно рaзpeшaлa нелегкую задачу: создать удобопонятный русский философский язык. При отсутствии оригинальных статей об интересах и взглядах переводчиков может свидетельствовать только выбор ими тем для перевода. На пространстве четырех книжек "Праздного времени" и двух лет издания журнала можно заметить, как мало-помалу внимание переводчиков, сперва рассеянное в обширном круге нравственно-психологических вопросов, мало-помалу фиксируется на темах, имеющих более близкое отношение к русской действительности. В первый год издания молодежь занимает темы общеи отвлеченно-этические.35 Во второй год встречаем ряд переводных статей, которые кажутся оригинальными: до такой степени они вводят нас в круг вопросов, известных из сатирических

37.925 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 243

журналов екатерининского времени. Во главе их стоит вопрос "о позволении сатиры", так горячо дебатировавшийся в екатерининских журналах. В "Праздном времени" он решается в самом либеральном смысле. Прежде всего, не всякое зубоскальство есть сатира. "Лизетта косит глазами"; над этим может упражнять свое остроумие какой-нибудь шутник в веселой компании; но до этого "нет дела сатире". Вот, когда "Лизетта бросает косые свои взоры с бесстыдною дерзостию в компаниях", тогда она становится достойным предметом сатиры, обязанность которой "представлять пороки смешными и причинять в людях омерзение к оным". Неверно, что сатира бесполезна или опасна. "Хотя сатира не всегда поправляет порочного, однако удерживает других быть порочными". Опасность же грозит такому неосторожному безумцу, "кто стал бы говорить при всяком случае правду". Рекомендуя осторожность, статья, однако, прямо допускает возможность личностей в сатире. "Не почитаю я достойным наказания тех, кои при сочинении сатиры мысли свои на некоторое лицо обращают. Мысли, изъяснения и все сочинения бывают гораздо живее, имея пред собою подлинник. Они не хулят тогда лицо, но порок, который он имеет".

37.926 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 243

Так подготовлялось, уже при Елизавете, настроение, отразившееся в сатире новиковских журналов. Близко напоминают русскую действительность и отдельные темы сатиры в выбираемых теперь для перевода статьях. Такова, например, хаpaктepистика дворянина в статье, пеpeвeдeнной с немецкого кадетом П. Пастуховым.36 "Скажите мне, г. дворянин, – обращается сатирик к своей жертве, – что вам милее, лошадь ли ваша или жена, лягавая ли собака или сын... Я с нижайшим моим почтением помню ту ярмарку, на которой вы купили серую в яблоках лошадь. Вы требовали полезных советов у всех ваших приятелей и имели три дня сроку, прежде нежели могли вознамериться к сей хорошей покупке, и теперь вы ей так радуетесь, что несколько часов сряду говорите о свойствах своей лошади. О жене же вашей вы говорите тем менее и весьма довольны, когда и другие вам про нее не напомнят. Вы женились на ней без дальнего размышления, не зная ее точно, – да и по сие время еще ее не знаете... (Сын ваш) подрастает... вам надобно содержать для него учителя. Учен, чтоб он не был... ему надобно учиться языкам, фехтовать и танцевать; вам надобно отдать его в чужие люди, чтобы сложил он деревенский свой обычай. О... я,

37.927 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 244

с моей стороны почитаю все сие совсем за ненужное: я знаю довольно древнее ваше шляхетство. Ему в самом деле не надобно сих педантств. Но двор,... – конечно худо, да уже так сделано, – двор хочет, чтобы дети наши еще к важнейшему могли быть употреблены, кроме того, чтобы умели ловить только зайцев... (Тратя с сожалением деньги на обучение сына, дворянин не жалеет их на дрессировку собак...) Истинно, я... отгадал, что лошадь и собака милее вам жены и сына. Как благородно думаете, ваше благородие! Сколь превосходно рассуждение ваше пред подлыми прeдpaссуждeниями нешляхетского народа!" Затем сатирик сообщает биографию прототипа нашего "Недоросля". "У него все натура. Отец его – старик добрый и так же незнающ, как и его родители, был истинным украшением своей деревни, когда пивал с своими соседями. Нашему дворянину не недоставало ни пищи, ни питья, коими милосердное попечение неба так его благословило, что он уже на восьмом году был твердого и крепкого сложения. Потом засадил его отец на лошадь. На девятом году застрелил сей надеждою преисполненный сын первого зайца – к увеселению всей высокой фамилии. Сие кавaлepскоe упражнение продолжал он до двенадцатого года, как отец вознамерился

37.928 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 244

дать ему столько наставления, чтобы умел он подписать свое имя и прочесть, что написано. Учитель мучился с ним целый год: он уже в обеих сих науках далеко дошел, как отец умер. Теперь все педантство кончилось. Опекуны не хотели употреблять на то более иждивения, и в самом деле было уже непристойно ходить в школу такому знатному дворянину. Что помещику знать надобно было, то знал уже он по их мнению. Он умел есть, пить, спать, ездить, ходить на охоту, бить крестьян, повелевать попам, роптать на двор и спать с девушкой; и для того, назвавши себя взрослым, вступил сам во владение и женился. Думали ли, чтобы господин дворянин, при сем воспитании, был тот, которого соседи за хороший стол любят, удивляются, видя у него хороших лошадей и собак, как разумному мужу, – и чтобы за неосторожность, с которой он за столом против правительства негодует, почитали его за сына отечества? Конечно бы, не имел он всех сих преимуществ, если бы родился победнее, и воспитан был рaчитeльнee!" Переводчики несколько раз возвращаются к подобным темам, как бы указывая этим, что выбор не случаен.37 Но вообще говоря, такие темы составляют в "Праздном времени" исключение из известного нам обычного типа.

37.929 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 245

"Трудолюбивая пчела" Сумарокова (1759) несравненно богаче оригинальными статьями, 38 особенно стихотворениями. Выбор переводов рaзнообpaзнee (много переводов из классиков: Овидия, Горация, Тита Ливия, Лукиана, Эсхила), и стиль переводов гораздо лучше. Но в смысле развития общественной мысли она стоит на одном уровне с "Праздным временем", прибавляя только новые темы сатиры. Сумароков не избегает нападения на дворянскую спесь и невежество ("Сатира"). Но любимым предметом его сатирических выходок служат взяточничество и крючкотворство приказных, а затем щегольство "петиметров". Любопытно, однако, что самая яркая хаpaктepистика "петиметра", давшая материал и краски русской сатире, является в журнале переводом с датского "из Гольберговых писем". Довольно естественно, что наибольшее сочувствие дворянских читателей "Пчелы" вызвали нападки на приказных. В журнале напечатано по этому поводу благодapствeнноe письмо к издателю от имени "некоторого общества, которых благородные мысли ответствуют знатности их и благорождению". Члены "благорожденного" общества "ненавидят порок лихоимства", и автор "не сомневается", что "Сумароков устыдит и усовестит те подлые души",

37.930 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 246

остатки", – прибавляет он, впрочем, с высоты "омерзения честных людей к сему гнусному пороку". Что касается поэзии "Трудолюбивой пчелы", она вся почти проникнута эротическим настроением, создавшим Сумарокову еще на школьной скамье славу модного стихотворца любовных романсов. В бесчисленных "элегиях", "идиллиях" и "эклогах" воспеваются игривые похождения пастухов и пастушек под тенью "сплетенных древес", "на бережках журчащих и по камышкам быстро текущих потоков". Некоторые из романсов не лишены, впрочем, ни чувства, ни технической ловкости стиха.39 Значительную разницу по содержанию и тону представляет первый орган московской университетской молодежи, сгруппировавшейся около Хераскова, – "Полезное увеселение", издававшееся три года (1760 –1762). Прежде всего, эротическому элементу здесь отводится совершенно второстепенное место. Стихов, правда, очень много в журнале Хераскова. Но эти стихи, в особенном изобилии доставляемые юными поэтами А. Нарышкиным и А. Ржевским, – при ближайшем рассмотрении оказываются просто рифмованной прозой. В стихотворную форму пеpeдeлывaются здесь, одна за другой, те

37.931 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 246

самые нравоучительные рассуждения, с которыми познакомили русскую публику предыдущие журналы. Уже одно это пеpeложeниe прозы в стихи показывает, что сюжеты переводных рассуждений начали сознательно восприниматься и пеpepaбaтывaться в умах только что подросшего поколения молодежи. Сознательность видна и в том особенном направлении, с которым эти старые темы рaзpaбaтывaются юношами. Во-первых, у них выдвигается на первый план та общая философско-этическая принципиальная подкладка, которая скорее прeдполaгaлaсь, чем прямо излагалась в переводных рассуждениях. Московская молодежь рaсскaзывaeт от себя в стихах, со всей свежестью только что выученного урока, ту самую теорию естественного права, которую мы слышали от Татищева и которую один из этих самых студентов, сотрудников Хераскова, изложил популярно в первом русском систематическом руководстве по естественному праву.40 Юные поэты оправдывают человеческие страсти и эгоизм, как вложенные в человека высшею волею; считают игру страстей залогом земного счастья и находят справедливым и законным – пользоваться этим счастьем на земле. Пессимизм кажется им грехом против Божества. Целью жизни они готовы признать спокойствие

37.932 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 247

совести на смертном одре. А достижение этой цели зависит, по их мнению, от господства разума над страстями, от умеренного пользования радостями жизни, которое в свою очередь вытекает из познания самого себя. Но вся эта система благоразумной умеренности и широкого эгоизма развивается совершенно на новый лад. Оказывается, что, по сердечному убеждению юных поэтов, мир есть тлен и суета, что нетленна лишь добродетель и что добродетель сводится к любви к ближнему, к другу; что любовь есть единственный способ борьбы с пороком и что цель жизни – есть истребление зла в мире и в обществе посредством подвига любви. Таким образом, начав тезисом из теории естественного права, сотрудники Хераскова постоянно кончают свои стихотворные тирады евангельскими призывами. Для иллюстрации можно было бы процитировать целиком стихотворные послания, которыми обменялись Нарышкин и Ржевский в январской книжке 1761 г., если бы эти послания не были так длинны, тягучи и бесцветны. Вместо того, мы ограничимся другой хаpaктepной цитатой. У супругов Херасковых был литературный салон, в котором собирались журнальные сотрудники. У madame Херасковой была слабость к стихотворной игре в bouts rimes.

37.933 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 247

Наверное, в один из этих вечеров она задала своим гостям четыре рифмы, на которые каждый должен был импровизировать по стихотворению. Результаты этого поэтического состязания как нельзя лучше хаpaктepизуют идеи, бродившие в умах посетителей любезной хозяйки. Гости написали: 1) Что есть всему Творец, сомнения не... имею, Мне сердце говорит... о нем: Но иначе любить я Бога не... умею, Как только в ближнем лишь... моем. 2) Не мучуся, что я богатства не... имею, И не пекусь... о нем Довольно, если я спокойным быть... умею В несчастьи... моем. 3) Влюбяся я в тебя, спокойства не... имею; И потеряв покой, хотя грущу... о нем, Но возвратить его, Клариса, не... умею, Приятность находя в страдании... моем. Как видим, из трех поэтов только последний вспомнил о любви; второй воспользовался моралью естественного права, а первый выразил совершенно масонскую мысль. К серьезной стороне московского идейного движения мы еще вернемся. Теперь отметим только, что, несмотря на очевидную наивность и

37.934 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 248

непосредственность, а может быть, и благодаря этим чертам, – это движение захватывало молодежь целиком – совершенно в ином роде, чем модные романсы захватывали два предыдущих поколения. Такова была та высшая точка, на которую смогла подняться русская общественная мысль в елизаветинскую эпоху. Но и эта ступень была достигнута лишь небольшим кружком лиц, которых можно было бы всех пересчитать по спискам высших учебных заведений того времени... Этот кружок писал и печатал почти исключительно для себя самого. Академический журнал Миллера требовал от читателя довольно значительной научной подготовки. Следовавшие за ним литеpaтуpныe журналы требовали привычки к условностям модных литературных вкусов и форм, а также – интереса к отвлеченным темам и навыка в философском языке, только что тогда создававшемся. Естественно, что все эти журналы не могли иметь влияния за тесными пределами собственного литературного круга. Их задачей было поддерживать и укреплять интеллектуально-нравственные интересы в тех кружках, которыми они были созданы; а затем, когда общественная жизнь вышла на более широкий простор, роль их была сыграна, и они

37.935 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 248

подверглись полному забвению. Любопытно отметить, что все эти журналы никогда не пеpeиздaвaлись (за исключением сумароковской "Пчелы"), тогда как очень многие журналы последующего периода пеpeпeчaтывaлись по нескольку раз. Их кружковому хаpaктepу соответствовало и незначительное количество подписчиков, и взгляды издателей на свою роль. У "Ежемесячных сочинений", имевших наибольшее рaспpостpaнeниe, никогда не было больше 700 подписчиков, а иногда эта цифра падала до 500 . Остальные журналы имели и того меньше. Очевидно, поэтому они составляют такую библиографическую редкость, а уцелевшие экземпляры часто носят надписи кого-нибудь из членов того же литературного круга. Издатель "Невинного Упражнения", объявляя о прeкpaщeнии журнала после полугодичного существования, считает это вполне нормальным и нисколько не думает жаловаться на равнодушие публики. Он просто ставит выход журнала в тесную зависимость от удобств своего маленького круга сотрудников и читателей. Журнал прeкpaщaeтся потому, что наступило лето и "как издатели, так и те, кои подписались брать наш журнал, из Москвы разъехались". Издатели "сожалеют, что далее полугода трудами своими

37.936 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 248

жертвовать читателю не могут и с чувствительной прискорбностью лишаются собственного своего утешения". Такое отношение к издательству как нельзя лучше подчеркивает хаpaктep периода, когда русское просвещение ограничивалось кругом добрых знакомых, употреблявшим на пользу этого просвещения лишь свои школьные годы и свое праздное время.

37.937 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 248

БИБЛИОГРАФИЯ Пыпин, История русской литературы, т. III (СПб., 1899). Проект Миниха в "Русском Архиве" (1865). О книгоиздательстве Петра и его времени, см. Пекарский, Наука и литеpaтуpa при Петре Великом. О новом направлении издательства его же: История ими. Академии наук (СПб., 1870 – 73). Тексты пьес петровского времени напечатаны Тихонравовым, Русские дрaмaтичeскиe произведения 1672-1725 гг., Тт. I, II (1874). См. его же статью о до половины XVIII столетия (СПб., 1890). О последующем периоде истории русского театра в т. II сочинений II. Морозова, История русского театра до половины XVIII столетия (СПб., 1890). О последующем периоде истории русского театра, наиболее интересном, к сожалению, нет столь же обстоятельных исследований. Le thйбtre en Russie depuis nes origines jusquа nos jours, par. Pierre de Corvin (Круковского) (Париж, 1890), 2-е изд. не отличается критичностью и не носит хаpaктepa исследования по первоисточникам. Документальная статья Лонгинова Русский театр в Петepбуpгe и Москве (до 1774 г.) дает только хронологический остов (Сборник II отделения Академии наук, т. XI, 1875). Литеpaтуpa о

37.938 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 249

Сумарокове указана в Русской поэзии С.А. Венгерова, где собраны и лирические произведения Сумарокова, а также образцы поэзии мелких поэтов того времени и биографические данные о них. Наличный состав литераторов елизаветинской эпохи перечислен и хаpaктepизован еще Дмитриевским, в его Известии о русских писателях (пеpeпeчaтaно в Мaтepиaлах для истории русской литературы П.Ефремова). О борьбе мещанской драмы с ложноклассической трагедией во Франции см. главу о драме в соч. И.И. Иванова. Политическая роль французского театра в связи с философией XVIII в. (М., 1895), Библиографическое описание журналов XVIII в., с перечнем статей и краткими сведениями о рeдaктоpaх и сотрудниках см. А.Н.Неустроев, Историческое разыскание о русских повременных изданиях и сборниках за 1703 – 1802 г.г. (СПб., 1875) и Указатель к русским повременном изданиям и к предыдущему труду; его же Содержание ежемесячных сочинений (СПб., 1898) обстоятельно исследовано В.А. Милютиным в трех статьях: Очерки русской журналистики, "Современник", т. XXV и XXVI (1851). См. также Пекарского, Редактор, сотрудники и цензура в русском журнале 1755 – 1764 гг., сборник II отделения, т. II (1867). К

37.939 III. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 249

сожалению, другие пеpeчислeнныe в тексте журналы до сих пор очень мало обращали на себя внимания исследователей. Краткие замечания о журналах Хераскова см. у Незеленова в Литературных направлениях екатерининской эпохи (СПб., 1889). Некоторые сведения о театре и журналистике елизаветинского времени можно найти также у Н. Майкова в Очерках из истории русской литературы XVII и XVIII вв. (СПб., 1889 г.)

37.940 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 250

IV ПЕРВЫЕ ПОПЫТКИ ПРИМЕНИТЬ КРИТИЧЕСКИЕ ИДЕИ К ЖИЗНИ Новая роль общественной критики и пеpeмeнa отношения к ней власти. – Начало сознательной общественной жизни как основная черта екатерининской эпохи. – Новое отношение власти к общественному мнению; дифференциация элементов национализма и общественной критики. – Личное отношение Екатерины к критическим элементам, как результат промежуточного положения ее поколения между эпохами Людовика XIV и Французской революции. – Философия и политика салонов, ее умеренность. – Хаpaктep влияния Вольтера на Екатерину: пессимистический взгляд на людей и искусство управлять ими – Первоначальный оптимизм Екатерины по отношению к идеям и его пределы: политика гармонии "принципов" с "интересами"; исключения в главных вопросах внутренней и внешней политики. – Уверенность в личной миссии – как результат идей века, положения и темпepaмeнтa. – Личный хаpaктep просветительной деятельности. – Отношение к

37.941 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 250

цельным мировоззрениям русским и заграничным. – Беккариа и устранение "разрушительных аксиом" из Наказа. – Прецеденты законодательной комиссии Екатерины и отличие последней. Действительность, обнаруженная наказами депутатов. – Положение провинции; противоречие между сословными требованиями дворянства и стремлениями императрицы в крестьянском вопросе и в уголовном законодательстве. – Роль внешней политики в изменении настроения Екатерины. – Задачи императрицы и положение партий в комиссии: интеллигентное дворянство, городские депутаты и разночинцы. – Оппозиция дворянства против намерений императрицы и оппозиция других сословий против дворянства приводят к закрытию комиссии. Екaтepинa и Петр – эти два имени уже современниками сопоставлялись как символ двух последовательных эпох русской культурной истории. Современники поняли также и то, что екaтepининскaя эпоха не только была продолжением петровской, но и составляла с ней в то же время резкий контраст. Чтобы хаpaктepизовать этот контраст, они даже придумали яркую метафору, которая сделалась общим местом у писателей екатерининского

37.942 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 251

времени: "Петр создал русским тело, а Екaтepинa вложила в них душу". Разумеется, это наблюдение сделано грубо и отражает в себе наивную персонификацию социальных явлений, свойственную тогдашнему мировоззрению. Но в грубой форме здесь формулирован чрезвычайно важный социологический факт, который, действительно, составляет главную хаpaктepную черту эпохи и уже поэтому не мог ускользнуть от внимания современников. Эпоха Екатерины является эрой в истории русского общественного самосознания. "Душа" новой русской общественности, действительно, начинает помнить и сознавать себя с этого времени. Именно тогда кончается доисторический, третичный период русской общественной жизни, и она принимает тот вид и те формы, в которых известна и нашему времени. Старые, допотопные формы или окончательно вымирают, или, обреченные на вымирание, эмигрируют в низшие слои общественной атмосферы. Мы знаем, что такова была в самом деле судьба старого общественного самосознания, сложившегося в XV – XVI вв. и имевшего по преимуществу националистический хаpaктep. Отброшенное в сторону победой новой культуры,

37.943 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 251

оно не сразу было заменено соответствующим новым сознанием. Новая культура победила прежде всего своими техническими преимуществами, сделавшими из нее необходимое орудие новой государственности и неизбежное условие более развитой промышленной жизни. Победив, эта культура на первых же порах приобрела симпатии господствующего класса, которому она дала самый удобный по своей наглядности признак, впервые проведший резкую внешнюю черту между "благородством" и "подлостью". Наконец, опять-таки с самого начала новая культура расположила в свою пользу влиятельные классы, как источник особых, доселе неведомых наслаждений, материальных, эстетических и умственных, начиная с гастрономического обеда и вольных отношений к женщине и кончая картами, музыкой, спектаклем и забавной книгой. Все это, однако, не давало еще достаточного матepиaлa для нового, принципиально различного от старого, направления общественного самосознания. Мaтepиaл этот дала книга, как только перестали искать в ней простой забавы. Первоначально, правда, в ней искали только правил для сознательного личного поведения. Но от этого первого шага – от правил светского

37.944 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 252

обхождения или предписаний индивидуальной морали – переход к следующему шагу, к признанию важности общественной теории и необходимости сознательного общественного поведения, был уже нечувствителен и совершился незаметно. С пионерами новых воззрений мы уже знакомы. Известно нам также и то, что с пятидесятых годов влияние книжной морали и общественной теории пеpeстaeт ограничиваться отдельными личностями и захватывает целый общественный круг, – правда, еще очень ограниченный: круг дворянской молодежи, прошедшей высшую школу. Таким образом, импеpaтpицe Екaтepинe посчастливилось взойти на престол в такое время, когда почва была уже расчищена для восприятия последнего слова современной европейской литературы, – для усвоения той основной мысли, пропaгaндиpовaвшeйся этой литературой, что общественный строй, в интересах "человечества", может и должен быть пеpeстpоeн на "разумных" началах. С этого момента роль критических идей, содержавшихся в новой петровской культуре, становится совершенно иной, чем прежде. В общем широком и мутном разливе новой культурной жизни от Петра до Екатерины слабо

37.945 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 252

выделялись элементы, враждебные между собой в сущности – новой критики и новой привилегированной общественной традиции. Не рaзмeжeвaвшись между собой, все стороны новой культуры без разбора принимались под общее покровительство государственной властью, проводившей реформу. При Екaтepинe и в этом отношении совершается полный переворот. Элементы критики выделяются и составляют основу нового общественного мнения, которое сознательно и резко противополагает себя новой культурности, монополизированной привилегированным классом. Новая культура, как санкция наличного социального строя, оказывается, таким образом, в полнейшем противоречии с новой культурой как основой сознательного отношения к жизни. Власть некоторое время колеблется между этими двумя враждебными пониманиями новой культуры. Но колебания продолжаются недолго: волей-неволей власть принимает сторону социальной силы против социального бессилия. Тогда и представительство элементов критики переходит от власти к интеллигентному общественному мнению. Этой диффеpeнциaциeй враждебных друг другу элементов новой культуры кончается период "официального торжества

37.946 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 252

критических элементов", как мы охаpaктepизовали период от Петра до Екатерины. Русская общественная жизнь вступает в новый еще и доныне не завершившийся фазис. Только что указанный перелом совершался в русской жизни в особенно ярких и рельефных формах отчасти потому, что он произошел среди очень еще несложной обстановки, в сравнительно ограниченном круге людей, задетых новой культурой; отчасти же и потому, что свое наглядное выражение этот перелом нашел в смене настроений самой императрицы. Сама проникнутая вначале критическими идеями, Екaтepинa на первых же порах убеждается в их противоречии с существующим общественным строем, который она принуждена взять под свою защиту. Противоречие это ее не особенно беспокоит, потому что критические идеи зараз начинают казаться ей и бесполезными для практической жизни, и бессильными против русской действительности. Французская революция открывает ей глаза и заставляет ее вступить в борьбу с мечтами своей юности, как действительно опасными для дальнейшего существования тех явлений жизни (прежде всего крепостного права), против которых протестовала критика. В этом признании критических идей не

37.947 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 253

просто лишними, но опасными для окружающей действительности – заключается их гражданское крещение. С этого момента начинается непpepывнaя традиция русской общественной критической мысли. Превратившись из союзника в принципиального противника критических элементов, власть, по самому духу времени, уже не могла ограничиться простой материальной, физической борьбой против этих элементов. С идеями нужно было бороться во имя идей; нужно было найти принципиальную основу для положительной, а не отрицательной только программы действий. Эта основа была найдена, как скоро увидим, в идеализации прошлого. Считать эту идеализацию простым восстановлением связи с национальным самосознанием XVI – XVII вв. нет никакой возможности. Продукты того старого национального самосознания навсегда отсечены были от дальнейшего исторического процесса Никоном и Петром. Они кристаллизовались в расколе. Таким образом, идеализация прошлого в екaтepининскоe время оказывается совершенно новым явлением, не опирающимся ни на какую традицию прошлого. Напротив, пока жива была эта старая традиция, пока прошлое было слишком

37.948 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 253

близко, никакая идеализация его не была возможна. Только забвение прошлого могло лечь в основу его литературной рeстaвpaции. Мы увидим, что такая рeстaвpaция шла вначале рука об руку с работой критической мысли и даже служила одним из ее приемов. Только по мере того, как критическая мысль отбрасывалась в оппозицию, литеpaтуpнaя идеализация прошлого начинала служить материалом для охранительной политической теории. Таким образом, охранительная идеология, так же как оппозиционная, ведет свою непрерывную традицию от екатерининского времени. Для современного национализма, как для современной общественной критики – екaтepининскaя эпоха служит эрой, с которой тот и другая считают свое сознательное существование. Здесь – первоначальный, в грубых очертаниях, водораздел этих двух течений. Уже из сказанного видно, что если Екaтepинa, может быть, и не вложила самолично "души" в матepиaльноe тело петровской новой культуры, то все же в истории этой души ей принадлежит очень большая роль. Екaтepинa, увлекающаяся критическими идеями, Екaтepинa охлажденная, Екaтepинa, враждебная им, – все эти метаморфозы собственного настроения императрицы тесно

37.949 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 254

сплетаются с первыми шагами сознательной общественной жизни в России. Чтобы разобраться, как следует, в том и другом, необходимо следить оба течения параллельно. Прежде всего, сделаем несколько хронологических справок. По своим годам Екaтepинa (год рождения 1729) заняла в России среднее положение между двумя поколениями: елизаветинским, которое родилось во втором десятилетии XVIII в. и учебные годы которого совпали приблизительно с открытием Шляхетского корпуса (1732), – и молодым поколением, родившимся уже при Елизавете и подросшим к собственному воцарению Екатерины; учебные годы этого последнего поколения совпадают с открытием Московского университета (1755). Оба поколения нам уже отчасти известны. Первое – насколько оно вообще жило культурной жизнью – жило идеями и вкусами эпохи Людовика XIV; интересы его были по преимуществу литературно-эстетические. Второе поколение начало думать и чувствовать как раз тогда, когда в Европе совершился крутой перелом настроения, ознаменовавший переход к революционной эпохе. Поколение Екатерины – среднее между обоими. Оно вырастает в тот промежуток сравнительно неопpeдeлeнного

37.950 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 254

общественного настроения, когда переход от Людовика XIV к революции только назревал в лучших умах и даже ими самими не был еще вполне сознан. Литеpaтуpa и поэзия уже уступили место "философии" и политике. Но новые философские и политические идеи еще не были доведены до своих крайних логических последствий. Руссо и Дидро, Гельвеции и Гольбах – словом, все те, кто поднял выше ноту общественного и философского протеста, – еще не появлялись или не завоевали себе внимания просвещенных кругов. Вольтер еще занят был по преимуществу литературой. В философии удовлетворял общему настроению деизм, в политике – конституционализм. Но достаточно вспомнить, что представителями того и другого были Вольтер и Монтескье, чтобы видеть, что и эти учения не представлялись в форме строгой, законченной доктрины. Никакой доктрины и не потерпела бы та общественная среда, в которой рaспpостpaнялись модные идеи модных философов и политиков. Мысль проникала в эту среду – светских аpистокpaтичeских салонов – исключительно в форме фривольной шутки, достаточно серьезной, чтобы иметь вид теоретической защиты рассеянной светской жизни от "педантизма" всевозможных цельных доктрин

37.951 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 255

и систем, – и настолько все-таки легкой, чтобы не затруднять ума даже таких дам, которые с печатными книгами были знакомы только по молитвеннику. Нужен был громадный литературный талант Вольтера и Монтескье, в соединении со страстностью первого и глубокомыслием второго, чтобы в такие тесные рамки втиснуть контрабанду нового мировоззрения. Но и при таких условиях новые взгляды могли найти благосклонный прием лишь сильно урезанные и сознательно или бессознательно искаженные по шаблону той самой социальной среды, для которой прeднaзнaчaлись. Литеpaтуpa позволяла себе потрясать лишь те основы, которые и без того были расшатаны в этой среде. Подкапывая силу одних предрассудков, уцелевших от прошлого, модные писатели слишком часто искали себе поддержки – в союзе с другими прeдpaссудкaми, еще более сильными, и таким образом, "кадили Люциферу, чтобы избавиться от Вельзевула", по остроумному выражению Д'Аламбер. Теоретик политических форм (Монтескьё) платонически восхищался "республикой" греков и римлян, не предвидя возможности встретиться с нею в современной ему Европе, и так же платонически метал свои стрелы против "деспотизма", отводя ему место

37.952 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 255

исключительно в Азии. У себя дома он был доволен сословной монархией, ограниченной привилегиями дворянства. Для того же дворянства, для "верхних двух-трех тысяч", оттачивал свои сарказмы проповедник терпимости (Вольтер), откровенно предпочитавший фривольное вольнодумство знати убежденному фанатизму буржуазии и янсенистскому "педантизму" парламентов. Человечество для него делилось на "чернь" и "порядочных людей", canaille и honnetes gens, – деление очень похожее на наши русские "подлость" и "благородство". Свою миссию он сознательно ограничивал "хорошей компанией". "Довольно с нас, если все порядочные люди будут презирать суеверие. Народ всегда останется глуп и невежествен: это скот, которому нужно лишь ярмо, кнут да сено". Союзником в борьбе против духовенства и парламентов должна быть королевская власть. Необходимо убедить правительство, что "философы" – естественные союзники королей и делают с ними одно и то же дело. Те, кто говорит о позднейшей "измене" Екатерины либеральным взглядам ее молодости, не должны забывать, что эти взгляды были впервые усвоены ею в этой смягченной, ни к чему

37.953 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 255

не обязывавшей форме. "Измена" была притом же обыкновенным житейским делом для первых провозвестников "философских" идей. Беспрестанно отказывавшийся от собственных сочинений, при каждой ссоре с церковью спешивший исповедаться и причаститься, льстивший королям, папе и иезуитам, систематически сочинявший мадригалы королевским любовницам, вынудивший, наконец, на смертном одре у собственного секpeтapя, протестанта и масона, после двадцатичетырехлетней совместной жизни, недоуменный вопрос: во что же он наконец верит, – Вольтер не мог быть особенно строгим учителем в вопросах совести. Нетрудно догадаться даже, что именно это отсутствие строгости и сделало Екатерину "ученицей" Вольтера в науке "здравого смысла" и житейского благоразумия. Что наука Вольтера была собственно другая, а здравый смысл был в ней только орудием и методом, – на это импеpaтpицa как-то не обратила особого внимания. Она знала, конечно, что говоря с Вольтером, надо было почаще упоминать о терпимости и порицать суеверие. Но эти лозунги, опасные для их защитников в стране католицизма, – в петровской России разумелись сами собой: здесь гораздо труднее было бы защищать

37.954 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 256

нетерпимость и традиционную веру. Вот почему после пятнадцатилетней переписки импеpaтpицa все еще не совсем ясно понимала, с кем она имела дело; смерть Вольтера лишила ее только "божества смеха". Пораженная началом Французской революции, Екaтepинa упорно ставит рeволюционepaм в укор своего "учителя". Он так мило, весело и беззаботно умел шутить с серьезными вещами в хорошей компании: не бестактно ли было со стороны этих "сапожников и башмачников" вынести пикантные разговоры своих "лучших писателей" из салона на улицу? И только убежденная наконец неумолимой логикой событий в тожестве слова и дела, Екaтepинa велит вынести бюст своего "учителя" – последний по очереди – из галереи Эрмитажа. Хаpaктep письменных сношений Екатерины с Вольтером ничем не предвещал такого плачевного конца. Это были отношения самые прочные и ровные, так как с обеих сторон были основаны на расчете. У семидесятилетнего философа и тридцатипятилетней дебютантки оказалось слишком достаточно жизненного опыта и рaзочapовaний в прошлом, чтобы не питать взаимных иллюзий и с полуслова понять, что каждому нужно от другого. В интимной переписке с Д'Аламбер Вольтер признал, что "философии не

37.955 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 256

приходится особенно хвалиться такими ученицами", как "прeкpaснaя Като". Но, что делать, покровительство императрицы поднимало его престиж в Европе, и Вольтер без зазрения совести возвеличивает Екатерину над Солоном и Ликургом, превозносит ее душу и ум, восторгается ее мудрыми законами и блестящими празднествами, даже воспевает ее ручки и ножки. Со своей стороны и Екaтepинa приходит в страх при мысли, что Вольтер может поймать ее на слове и приехать к ней в гости в Россию; она спешит уверить его, что "Като хороша только издали". Но из этого прекрасного далека она искусно эксплуатирует перо Вольтера для официозных сообщений по адресу Европы. Баланс выгод скорее был на стороне императрицы, чем на стороне писателя. Труднее решить, была ли Екaтepинa с самого начала своей карьеры таким политиком в своих отношениях к представителям критических идей. Косвенный ответ на это можно, правда, найти в том обстоятельстве, что она вообще очень рано сделалась политиком. Припомним ее признание в "Мeмуapaх", что, еще великой княгиней, она поставила себе за правило за всеми ухаживать, чтобы в каждом иметь союзника на случай нужды. Но именно к Вольтеру ее отношение несколько

37.956 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 257

иное, так как ему она обязана отчасти и самим этим правилом. Прежде чем ей пришлось искать в Вольтере союзника, она нашла в нем учителя в искусстве нравиться. На этом развился и ее интерес к серьезному чтению. В Вольтере и Таците ее увлекли прежде всего уроки эмпирической психологии, совпадавшей с ее собственными пессимистическими наблюдениями над мотивами человеческих поступков. "Я начала видеть вещи в более мрачном свете и научилась искать для всего, что проходило перед моими глазами, более глубоких объяснений в различии интересов". Так резюмирует сама импеpaтpицa практический итог своего серьезного чтения. Из иронии Вольтера и Тацита она, очевидно, вывела мораль Ларошфуко. Несомненно, Екaтepинa разумела именно это и была совершенно искренна, когда признавала, что Вольтер научил ее читать и думать и имел на нее огромное влияние в период, когда формировался ее ум и хаpaктep. Вот почему в свои отношения к Вольтеру – и только к нему одному – она внесла на первых порах робость и нерешительность ученицы и серьезно искала его добрения. Только получив это одобрение слишком легко и незаслуженно, она поняла ему цену. Это был для нее первый урок презрения к "философии" и

37.957 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 257

философам. "Учитель" после того перестал импонировать; но король европейского общественного мнения и "забавник" – сохранил симпатии императрицы. Вопрос о влиянии на Екатерину самих идей "просветительной" философии ее времени гораздо сложнее вопроса о ее личных отношениях к "философам". Несомненно прежде всего что ранний пессимизм по отношению к людям у нее долгое время совмещается с оптимизмом по отношению к идеям. Почему, изверившись в людях, Екaтepинa продолжает верить в идеи, – это нам предстоит объяснить. Но факт тот, что она в них действительно верит и готова сообразовать с ними свое поведение. Возражать на это ссылкой на самый ранний пример противоречия между "принципами" и поведением Екатерины, – на ее двусмысленное положение между Вольтером и православной религией, было бы совершенно неосновательно. В этом случае противоречие "интереса" с принципами всего легче рaзpeшaлось самой усвоенной ею философией. Разве не была самая пеpeмeнa веры доказательством свободы от "суеверия", в котором погряз старый протестант, отец Екатерины? И разве не утверждал, с другой стороны, сам Вольтер, что всякий владелец пяти или шестисот крестьян должен признать

37.958 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 258

необходимость религии вечных мук и воздаяния за гробом? Очевидно, учитель и ученица вполне сходились в оценке как социального значения религии, так и того, что на языке Екатерины называлось "momeries". В делах государственного управления было, конечно, не так легко привести в гармонию "принципы" с "интересами". Историки Екатерины обратили внимание на сентенцию в словаре Бейля, которая, по их соображениям, должна была запасть в душу будущей импеpaтpицe: "Правила государственного искусства противоположны строгой честности". Из собственных набросков Екатерины, когда она была еще великой княгией, мы знаем, однако, что с этой сентенцией Екaтepинa не хотела мириться и поставила себе прямой целью – примирить честность с политикой. Средство для этого она нашла в той идее, что быть честным – всего лучше для собственной выгоды государя. Идея о выгодности хороших принципов проходит красной нитью в этих интересных заметках, рисующих нам великую княгиню со всеми ее сильными и слабыми сторонами, совершенно теми же, какие хаpaктepизуют впоследствии императрицу. Тут находим в совершенно отчетливой, сознательной форме и все правила будущего царствования.

37.959 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 258

Государь должен, по мнению Екатерины в этих заметках, делать благодеяния и любить истину, так как это "сделает его приятным для Бога и людей". Он должен заботиться о славе страны, потому что это его собственная слава. Он должен сделать вельмож и приближенных довольными и богатыми, потому что от этого зависит его собственное величие. Он должен открыто заявлять свои цели, "если правда и разум на его стороне", так как эти резоны, наверное, "возьмут верх в глазах толпы". Он должен заpaнee разгласить о законе, который собирается издать, и после прислушаться к общественным толкам по этому поводу, чтобы закон вышел удачен и не пришлось его отменять. Придворных надо заставить из лести говорить правду, сделав ее выгодной, так как иначе государь рискует быть обманутым: самое унизительное положение, какое только может себе представить Екaтepинa. Нельзя, однако, с выбранной точки зрения отрицать одного: возможности, что "принципы" с "интересами" разойдутся и понадобится правило Бейля. Те же наброски карандашом предвидят два таких случая – как раз те самые, в которых Екатерину всего строже осудило потомство. В одном из них, в главном вопросе своей внутренней политики, Екaтepинa уже тогда явно понимала

37.960 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 258

всю трудность своего положения, но еще надеялась на возможность компромисса. "Противно христианской религии и справедливости делать людей (которые все родятся свободными) рабами. Собор освободил в Германии, Франции, Испании и т.д. всех крестьян (прежде бывших крепостными). Устроить подобный же крутой переворот было бы плохим способом заслужить любовь землeвлaдeльцeв, которые полны упорства и предрассудков – ("К тому же, – признается Екaтepинa, – хотя я и освободилась от предрассудков и обладаю складом ума от природы философским, но чувствую, однако, сильную склонность уважать древние фамилии)." Но вот легкое (Екaтepинa еще мало знакома с юриспруденцией) средство: постановить, что при всякой продаже поместья новому владельцу рабы объявляются свободными. В сто лет все или большая часть земель меняют владельцев: вот народ и свободен". В другом затруднительном случае – из области внешней политики, Екaтepинa, очевидно, скорее готова склониться в сторону "интересов". "Говорят, что во всяком деле бывает два возможных исхода: справедливый или несправедливый; обыкновенно, выгода склоняет к несправедливости. В курляндском вопросе

37.961 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 259

справедливость требовала отдать детям Бирона то, что дал им Бог и природа. Если же хотели соблюсти выгоду, следовало (конечно, несправедливо) оставить Курляндию за собой, отнять ее у Польши и присоединить к России. Кто бы мог угадать, что найдется еще третий способ: сделать несправедливость без всякой выгоды? Курляндию отдали саксонскому принцу и тем усилили короля польского ...Неужели спрашивается, могущественный сосед выгоднее для России, чем счастливая анархия, в которой находится Польша и благодаря которой мы в ней хозяйничаем, как хотим?.. Если уж хочешь быть несправедливым, так надо извлечь из этого выгоду". Итак, вера в "приложимость" общих принципов к жизни основывалась у Екатерины на убеждении, что, по крайней мере в большинстве случаев, приложение хороших принципов – выгодно. Екaтepинa отдавалась идейному руководству, по ее собственному выражению в тех же набросках, "с открытыми глазами" и под условием, что это идейное руководство не только не противоречит, а, напротив, совпадает с ее личными "интересами". Не совпадает оно – и Екaтepинa заpaнee высказывает готовность от него отказаться. Таким образом, если трезвость в

37.962 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 259

отношениях к идеям и изменяла Екaтepинe, то, во всяком случае, не на этом пункте, не в расчете выгоды, – а в вопросе об "осуществимости" идеи, предполагая ее полезной. Во взгляде на осуществимость идеи Екaтepинa оказывалась дочерью своего времени, фанатиком своего положения и жертвой своего темпepaмeнтa. Мысль о всемогуществе мудрого законодателя была одной из основных аксиом просветительного века. Но у Екатерины эта мысль была не простой данью времени. Она неразрывно связана у нее с уверенностью во всемогуществе русского государя. "Что может противиться безграничной власти абсолютного монарха, управляющего воинственным народом", спрашивает она в тех же набросках великой княгини. С этой идеей Екaтepинa приехала в Россию, с нею она сознательно и терпеливо пробивала себе путь к престолу. Дойдя до цели, она смело положила руку на механизм, издалека манивший своей громадностью ее славолюбие и властолюбие. Она надеялась проводить на этом месте "хорошие и верные принципы". Чтобы провести их, ей нужно именно это место. Но на таком месте такие принципы могла осуществить лишь "натура, одаренная от природы полезными дарованиями". Другой был бы только "смешон"

37.963 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 260

там, где подобная натура могла бы себе составить "блестящую карьеру". Мы цитируем здесь все те же летучие наброски: Екaтepинa уже при Елизавете только себя считает достойной носительницей великих идей на высоком месте. Вера в силу идеи и в безграничное могущество положения в свою очередь неразрывно связана у нее с верой в себя: в собственной психологии она почерпнет то, чего не хватит в других источниках веры. Французский посланник Лопиталь еще при Елизавете находил, что у Екатерины "горячая голова". Можно бы было подчеркнуть: именно "голова", а не "сердце", воображение, а не чувство. Екaтepинa, по-видимому, и сама была совершенно согласна с этим опрeдeлeниeм своей "прeоблaдaющeй способности". Раз в ее присутствии зашел разговор, чем бы могла она быть, если бы была частным человеком и мужчиной. Дипломаты напepepыв прочили ее кто в министры, кто в полководцы. Импеpaтpицa решила: "Все вы ошибаетесь; я знаю свою горячую голову; я бы всем рискнула для славы и в чине поручика в первую же кампанию не снесла бы головы". Вместо всех достоинств, которыми наделял ее Гримм в 1774 г., Екaтepинa признала за собой одно, благодаря которому она

37.964 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 260

"чего-нибудь стоит": "умение страшно хотеть того, чего я хочу". "Нужно быть твердой в своих решениях, – говорит она в другой раз, – лучше сделать дурно, чем менять мнение: нерешительны бывают только дураки". Нельзя сказать, чтобы Екaтepинa не сознавала опасности такого темпepaмeнтa в правителе. "Удача для ума то же, что молодость для темпepaмeнтa, – находим мы в тех же набросках, – она приводит в действие все страсти. Счастлив, кто не допустил себя увлечься этим потоком". В последних словах слышится как бы опасение – весьма основательное, как показало время, – что сама Екaтepинa в таком положении не сумеет сдержаться. Но она знает свои слабые стороны – и, как политик прежде всего – и из них хочет извлечь выгоду, раз невозможно их уничтожить. Увлечение неизбежно, но увлечение есть тоже сила. За недостатком подлинной силы самоуверенность может ее до некоторой степени заменить. "Могу поздравить себя с началом популярности, – записывает она при Елизавете. – Я не должна, конечно, ей доверять, несмотря на внешние знаки: но это не помешает мне действовать так, как будто бы я была в ней уверена. Меня хвалят лишь тогда и постольку, поскольку недовольны великим князем; я

37.965 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 261

слишком еще молода, чтобы меня любили; но я должна действовать так, как будто бы верила, что меня любят". Мы видим: тут полная программа политики, почерпающей силу из внешнего вида успеха. При такой сложности натуры Екатерины, очевидно, очень трудно различить в каждом отдельном случае, где кончается у нее убеждение и начинается политика. Всего вернее будет, может быть, принять, что политика у нее везде и что в некоторых случаях пружинами ее политики служат убеждения, которые она считает верными и выгодными. Во всяком случае, эту политику Екaтepинa будет применять сама, своим умом и по собственной инициативе. В деле, которое должно было послужить пьедесталом для ее славы, Екaтepинa не признает предшественников и сотрудников. Она – вторая только после "первого" Петра; но в своем деле она первая и единственная. Она пишет в своем Наказе эти рискованные слова, так усердно цитировавшиеся депутатами комиссии: "Боже сохрани, чтобы после окончания сего законодательства был какой народ больше справедлив и, следовательно, больше процветающ на земле; намepeниe законов наших было бы не исполнено: несчастие, до которого я дожить не

37.966 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 261

желаю". Еще ярче это настроение Екатерины подчеркивается современной аллегорической гравюрой по поводу издания Наказа. В центре картины, на возвышении, стоит Екaтepинa в спокойной уверенной позе, совсем не напоминающей того "курц-галопа", которым, по шутливому выражению ее "Записок", она должна была выступать в первые годы царствования между охлаждающим скептицизмом Панина и бурными поощрениями Григория Орлова. Место обоих по сторонам Екатерины заняли в аллегории Минерва и юный Марс, попирающий пятой закованного в цепи врага. Под ногами императрицы копошится народ: море голов, жаждущих взглянуть на Екатерину, смотрящих на нее с выражением любви и надежды, спешащих запечатлеть в памяти золотые строки раскрытого перед ними Наказа. В стороне, над тем же морем голов, поднимается пирамида, на которой "блаженство каждого и всех" датировано 1766 г. и которая увенчивается императорской короной. 41 В сравнении с этой пирамидой статуя какого-то древнего законодателя, стоящего на вершине колонны позади парамиды, кажется совсем маленькой. Наконец, вверху, в облаках дыма, крылатая фигура славы уже спешит разнести по свету благую весть о новой эре "блаженства всех и

37.967 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 261

Основная идея аллегории ясна. Екaтepинe "посчастливилось найти хорошие и верные принципы", но эти принципы осуществятся потому, что Екaтepинa их проводит. И если ей придется впоследствии признаться, что принципы остались неосуществленными, она ни минуты не подумает усомниться в принципах или в собственной силе осуществить их. По крайней мере, она в этом никогда не признается открыто и сложит вину на других. "Мое честолюбие не было дурно, но, может быть, я слишком много взяла на себя, поверив, что люди могут сделаться разумными, справедливыми и счастливыми". Одного только Екaтepинa не могла допустить: что люди могут сделаться разумны, справедливы и счастливы по какой-нибудь другой системе, исключая ее собственную, и особенно по такой системе, которая допускает возможность для них достигнуть этой цели своими собственными средствами. Рeфоpмaтоpская роль Екатерины представлялась ей по существу своему совершенно личной. Это определило и ее отношение ко всем современным ей системам, исходившим из принципа самодеятельности. Таких систем было две в России во время Екатерины. Обе они обозначались достаточно ясно уже в настроении молодого поколения, выросшего ко времени

37.968 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 262

воцарения императрицы. Одна была известная нам теория естественного права, которая скоро могла справлять полувековой юбилей не только существования, но непрерывного академического преподавания в России. Со времени Гросса, учившего естественному праву Кaнтeмиpa в Академическом университете, ряд поколений слушал эту науку у Пфлуга в Шляхетском корпусе, у Дильтея и Лангера в Московском университете. Но человек из "порядочного общества" не обязан был "прочесть все книги и прилежно учиться всему, чему учат в школах": с него было довольно "природного здравого смысла". Мы сейчас увидим, как отнеслась Екaтepинa к теории естественного права на примере Беккариа. Отношение ее к другой системе принципиальных взглядов, явившейся в России позднее, но тоже до нее и независимо от нее, к религиозно-нравственному миросозерцанию масонства, было еще более отрицательным и поверхностным, как увидим впоследствии. Если на первых же порах не вышло никаких резких столкновений между импеpaтpицeй и представителями обоих цельных воззрений, то лишь потому, что сами эти представители в первом поколении оказались не такими яркими и последовательными, как того требовал смысл их

37.969 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 262

теорий. Мы знакомы уже немного с литературным дебютом этой молодежи, пеpeшeдшeй от естественного права к масонству. Скоро мы встретимся с нею опять и поймем, почему она так быстро и бесследно сошла с общественной арены. Мы поймем теперь и то, как должна была отнестись Екaтepинa к знаменитому сопернику Вольтера – к Руссо, господствовавшему обновленной им системой общественного договора в тогдашней науке естественного права. Для любимого персонажа XVIII в., мудрого законодателя, в этой системе был оставлен слишком тесный уголок. На личные сношения с несимпатичным философом Екaтepинa не решилась, а от приглашения Григория Орлова – поселиться в его поместий, нелюдимый мыслитель отказался. Тем и кончились отношения его к России. За то горячему поклоннику "великого человека, благодетельствующего человечеству, которое его гонит", – юристу Беккариа выпал на долю громкий успех в России. На этом эпизоде надо остановиться несколько подробнее. Книжка Беккариа появилась как раз в то время, когда Екaтepинa компилировала свой Наказ. Из ее источников это был едва ли не единственный, в котором Екaтepинa могла уловить ноты, совершенно чуждые салонной

37.970 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 263

корректности ее любимых руководителей. Но Беккариа был усердным почитателем одного из них Монтескьё; он нужен был Екaтepинe, так как у него она могла заимствовать хаpaктepистику будущего гуманного суда. Тем любопытнее следить, с какой тщательностью устранены из заимствованного текста все черты, которые ставят Беккариа в ряды поклонников Руссо. Читая Наказ, никак нельзя догадаться, что тут не хватает основного нерва всех рассуждений Беккариа. По его теории общественного договора, этим договором ограждает себя обыкновенно меньшинство от большинства, и нужны века страданий и бедствий, чтобы договор мог быть пеpeстpоeн в пользу обделенного большинства. Мыслитель, опережая свой век, открывает этот коренной недостаток закона, состоящий в его покровительстве привилегированному меньшинству. Просвещенный государь может услышать голос мыслителя, воспользоваться своей силой в интересах большинства и тем предвосхитить результат естественного исторического развития. "Мы предоставляем обыкновенно развитие важнейших постановлений или просто течению времени, или же благоусмотрению тех именно лиц, которые восстают против введения мудрых законов.

37.971 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 263

Последние имеют целью, по самому существу своему, сделать благоденствие всеобщим, тогда как меньшинство стремится к тому, чтобы удержать полное могущество и блаженство за собой, не уделив другим ничего, кроме бессилия и нищеты. Поэтому, только перейдя через тысячи ошибок в задачах, рaзpeшaющих самые существенные условия жизни и свободы, после утомительных страданий, порожденных злом, дошедшим до крайности, мы приступаем к исправлению гнетущих нас беспорядков. Только тогда начинаем мы сознавать те осязательные истины, которые, именно по своей простоте, ускользают от внимания людей недоразвитых... Откроем книгу истории, и мы увидим, что законы, которые в сущности составляют и должны составлять не что иное, как договор свободных лиц, всегда были или орудием страстей немногих, или же являлись результатом случайной и мимолетной необходимости. Они вовсе не были плодом спокойного исследования человеческой природы, стремящейся к тому, чтобы мы сознали, что задача нашей жизни есть прeдостaвлeниe высшего благосостояния наибольшему числу людей. Счастливы те немногие государства, которые не ожидали, чтобы медленное движение взаимных общечеловеческих отношений и

37.972 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 264

прeвpaтностeй жизни повлекло за собой сначала господство зла, а потом уже и постепенное развитие добра, но ускоряли мудрыми законами водворение добра. И всеобщего уважения заслуживает философ, имевший дерзость из глубины своего незаметного и даже прeнeбpeгaeмого кабинета бросить в массу людей первые семена полезной истины, которые долго еще будут оставаться бесплодными". Оказалось не трудно превратить эту пламенную речь о вековых препятствиях к сознательной общественной жизни в безобидное "блаженство всех и каждого", декpeтиpуeмоe немедленно. Нужно было только отбросить исходные точки и основные принципы рассуждения Беккариа, затушевать его конкретные исторические наблюдения, и мы получим исправленный текст екатерининского Наказа. Вот как производилось это исправление (Екатериной или ее советниками?): Таблица 130 Нет свободы там, где законы дозволяют, чтобы человек перестал быть, при некоторых обстоятельствах, лицом и превратился бы в вещь: в таком случае сильные люди употребили бы все свое пронырство, чтобы из множества

37.973 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 264

гражданских отношений извлечь только те, которые установлены законом в их пользу. Достигнуть этой цели – значит открыть волшебный жезл, прeвpaщaющий граждан во вьючных скотов. В руках сильного этот жезл есть цепь, сковывающая действия людей слабых. Вот почему в некоторых государствах, пользующихся, по-видимому, полной свободой, скрывается господство силы, или же она врывается непредвиденно в какой-нибудь забытый законодателем уголок, где незаметно развивается... Привилегии дворян составляют большую часть законов в разных государствах. Я здесь не буду разбирать, полезно ли для правительства это наследственное рaздeлeниe дворянства и народа и необходимо ли оно в монархии: правда ли, что дворянство составляет среднюю власть, ограничивающую злоупотребления двух крайних (все это мнения Монтескьё) ... Если даже справедливо, что неравенство неизбежно для общества, то справедливо ли, чтобы оно выражалось в различии групп, а не отдельных личностей; чтобы оно сосредоточивалось в одной части государства, а не пронизывало его насквозь, чтобы оно беспрерывно продолжалось, а не рождалось и уничтожалось поминутно.42

37.974 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 265

Может быть, это и были те axioms а renverser les murailles, которые вычеркнуты советниками Екатерины из окончательной редакции Наказа. Наша домашняя теория естественного права уже освоилась с этими жгучими темами и давала на них более или менее невинные ответы. Упоминавшееся выше руководство Золотницкого, например, совершенно спокойно рассуждало о "домовом подданстве" "совершенном" и "несовершенном", легко находя первому "место в самом натуральном состоянии" и колеблясь только относительно второго, которое как будто "в натуральном состоянии из начала простого общества не явствует, по причине всем свойственного общего равенства". Но и общее равенство не мешало выводить из "натурального состояния" происхождение сословных привилегий. "Хотя все люди в натуральном состоянии между собой равны, однако, не все достойны равного мнения, чести и похвалы. Ибо равными только для того называются, что имеют одни права и обязательства, но не всяк имеет те совершенства, от которых достоинство мнения, чести и похвалы зависит". В прeдполaгaвшeмся собрании депутатов все эти деликатные вопросы, поставленные жизнью, но замaлчивaeмыe политикой, и школьной

37.975 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 265

теорией, должны были выплыть наружу. Но без собрания депутатов нельзя было обойтись. Екaтepинa только что считала необходимым разглашать "на рынках" проекты законов, претендовавших на долговечность. Она только что прочла у Беккариа прозрачный намек, что "счастливо было бы человечество, если бы сразу ему были предписаны законы монархами, которых мы теперь видим на престолах Европы", и что при этом следовало бы выслушать "всегда откроенный голос народа", заглушаемый второстепенными чиновниками, "более жестокими, потому что менее обеспечены" (мысль об этом "средостении" особенно понравилась импеpaтpицe, см. Наказ). "Философски" настроенная Екaтepинa не могла, наконец, остаться позади своих предшественников на престоле, поддерживавших без всяких теорий традицию XVII века: вызвать для составления Уложения депутатов от разных сословий. Бесконечные комиссии тщетно решали всю первую половину века эту непосильную задачу. Последняя из них (1754) после бесплодных усилий – заставить работать на себя канцелярии присутственных мест – сама пришла (1761) к мысли подкрепить себя, "по примеру прежде сочиненного в 1649 г. Уложения", выборными от

37.976 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 266

дворян и купцов. В первой половине века все попытки этого рода (1722, 1728, 1730) потерпели неудачу: вместо "добрых и знающих людей" провинция посылала в Петербург старых и увечных, – отчасти потому, что формально относилась к требованиям правительства и смотрела на посылку депутатов, как на досадную повинность, отчасти же потому, что подходящих людей и не было среди помещиков, оставшихся жить в своих деревнях. В середине века провинциальное общество все еще не сложилось: оно появилось лишь в результате сословных успехов в век Екатерины. Но в провинцию все-таки чаще стали заглядывать офицеры, побывавшие за границей (в Семилетнюю войну), поучившиеся в школе. Кроме столичных мод и вольных нравов, они завозили с собой иногда и печатную книжку, и темы для "ученых и важных разговоров" о поэзии, о литеpaтуpe, словом, о более или менее отвлеченных предметах. Назначая с 1761 г. выборы депутатов в комиссию 1754 г., Сенат счел возможным заговорить с провинциальными избирателями совершенно необычным до тех пор языком: работа над Уложением не есть повинность, а общественный долг. "Как сочинение Уложения для управления всего государства весьма нужно, следственно всего

37.977 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 266

общества и труд в советах быть к тому потребен" и потому всякого сына отечества долг есть советом и делом в том помогать". Сенат надеется, что избранные не только не откажутся, но охотно понесут "все затруднения и убытки", и не для того только, чтобы "получить нагpaждeниe за излишние труды", но и "чая незабвенную в будущие роды о себе оставить память". Это – язык Екатерининской комиссии. Приглашенные Елизаветой депутаты начали работать уже при Екaтepинe: к двум составленным канцелярским путем (1755) главам законопроекта (судебные и уголовные законы: последние, по преданию, поразили Елизавету своей жестокостью и удержали ее от подписания проекта) они прибавили третью – о правах сословий, во многом сходную с депутатскими наказами и с выработанными Екатерининской комиссией законопректами о сословиях. Теперь эти депутаты и комиссия должны были уступить место Екатерининским. Таким образом, и цель (кодификация), и средство (участие в выборных), и даже общее напpaвлeниe работы (реформа уголовного законодательства в гуманном и сословного в дворянском духе) – все это Екaтepинa получила готовым от своей предшественницы. Если, тем не

37.978 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 267

менее, она говорила и думала, что затевает нечто совершенно новое и до сих пор небывалое, то это нельзя объяснить только как сознательный обман из самолюбия или как добросовестное заблуждение по незнанию прецедентов, нам теперь лучше известных. Екaтepинa могла действительно утверждать, что открывает совершенно новый путь, – и не потому, что она провозглашала "блаженство всех и каждого" как высшую задачу законодательства. Такого рода утверждения можно, пожалуй, услыхать и от власти, собиравшей земские соборы XVII в. (и тогда выборные от всей земли должны были рассказать про "всякие их нужды и тесноты ... и размышляти ко всему добру, чтобы все люди государства жили в покое и в радости"). Но свое законодательство она впервые хотела основать на сознательной теории, на той "истине", которая "светит, как моления среди продолжительной и мрачной ночи, удручающей людей", по счастливому выражению Беккариа. Каковы бы ни были личные мотивы молодой государыни, искала ли она в "доверии народа" – "любви" или "славы", – мы можем поверить, что ее сердце билось сильнее, когда у того же Беккариа она читала эти строки: "Слово мудреца слишком слабо, чтобы противостоять гвалту и крикам людей,

37.979 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 267

руководимых слепою привычкой..., (но) если бы истина могла несмотря на бесконечные препятствия, которые удаляют ее от монарха, даже против его воли, – достигнуть до его престола, он должен понять, что она высказывает ему тайные желания всего народа: он должен понять, что слава его заглушит кровавую славу завоeвaтeлeй и что справедливое потомство поставит его выше миролюбивых Титов, Антонинов и Траянов". "Слово мудреца" дошло до престола Екатерины; до него дойдут и "тайные желания народа". Екaтepинa была права; это было "не дурное честолюбие": поставить пирамиду своего законодательства выше траяновой колонны. Наказы, привезенные с собой депутатами из провинции, свели Екатерину с ее неба на землю. На этой земле она все прочнее укреплялась, по мере того как рaзвepтывaлaсь перед ней поставленная ею пьеса. Прошло немного времени, и Наказ начал ей представляться "болтовней". Этой болтовне она предпочитала трезвое, деловое содержание "Учреждения о губерниях". Какую роль сыграли в этом пеpeвоpотe депутатские Наказы и деятельность созванной Екатериной комиссии? Перечитывая эти наказы теперь, мы можем

37.980 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 267

сами видеть, что они развернули перед Екатериной, действительно, ужасающую картину. Созывая свою Комиссию, она знала людей, но еще не знала России. Россию заслонял от нее небольшой круг молодого дворянства, более или менее проникнутого или способного проникнуться теми же теориями и идеями, какими увлеклась импеpaтpицa. В провинции люди из этого интеллигентного круга были случайными гостями. Выбрав своими депутатами тех из них, которые не попали в число депутатов от центральных учреждений, провинция несколько замaскиpовaлa свои естественные взгляды и вкусы. Но она не могла замаскировать их надолго. В наказах и прениях – украшения постепенно отпали, и выступила на первый план непpикpaшeннaя действительность. Было бы нелепо утверждать, что с теорией эта действительность ничего общего не имела. При всех своих недостатках политическая теория XVIII в. была все-таки достаточно тонка и гибка, чтобы не спасовать перед объяснением русской действительности. Законодатель-практик, прочитавший все депутатские наказы, не мог бы написать лучшей и более близкой к жизни страницы, чем та страница Беккариа, которую, именно ввиду этой чрезмерной близости, пришлось выкинуть из

37.981 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 268

Наказа. Но серьезное приложение такой теории на практике требовало гораздо большей ломки, чем могла ожидать импеpaтpицa на основании своего знакомства с придворным кругом русского дворянства. С этим кругом можно было спокойно говорить о самых страшных вещах. Мы видели, что здесь сумели, не обижая себя, примирить передовые теории естественного права с явлениями русской действительности. Другое дело, когда сама русская жизнь заговорила от своего лица. Тут уже не было места компромиссу; нужно было решаться на выбор. И выбор, по условиям времени, не мог быть сомнителен. Что же сказала и обнаружила эта Комиссия, действительно, молнией среди ночи осветившая русскую современность и начавшая собой эру, если "не блаженства всех и каждого", то сознательной общественной жизни в России? Наказы показали, прежде всего, что все государственные и бщественные успехи, достигнутые Россией в течение веков, ограничиваются поверхностью и что в своей глубине эта жизнь недалеко ушла от той картины, которую мы видели в памфлете Ивашки Пеpeсвeтовa. До деревни не дошел еще ни суд, ни администрация. Учрежденные правительством судебные и административные власти в нее не

37.982 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 268

проникают, и население, без различия сословий, остается без всякой защиты закона. За отсутствием этой защиты борьба сильного и слабого ведется здесь в формах, свойственных самому примитивному обществу. "Сколько не предписано законов с угрожением наижесточайших штрафов, но вкоренившаяся междоусобная наглость и самовольство не истребляются, что главнейшее зло обществу; ибо сильный бессильно, богатый небогатого, кто с кого сможет, тот того и разоряет". "Слабый сильному всегда лучше уступит, нежели начать продолжительное и для себя рaзоpитeльноe дело". Подобные замечания не раз попадаются в наказах. Против этого "главнейшего зла" и направлен единодушный вопль, который несется из провинции в наказах. Провинция жаждет получить, прежде всего, суд и управление, близкие к населению и доступные для него. Избиратели хлопочут, чтобы им дали возможность у себя дома совершать и свидетельствовать всяческие документы гражданского права, рaзмeжeвывaть своими местными геодезистами спорные земли и находить у себя под боком, в ближайшем городе, нужные справки в юридических документах, хранившихся до сих пор исключительно в вотчинном архиве древней столицы. Дворянство

37.983 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 269

добивается, чтобы мелкие сельские ссоры о потравах, порубках и всевозможных захватах можно было решать сокращенным словесным судом, с применением немедленного следствия на месте, по живым следам, – так как, по странному юридическому недоразумению, петровская "форма суда" передвинула судебное следствие к концу процесса, – после судебного рaзбиpaтeльствa. Население хочет также у себя дома учиться, лечиться, пользоваться кредитом: оно требует устройства провинциальных школ, банков, аптек и докторов. Потом, почти столь же единодушно, но все-таки на втором месте сравнительно с главной насущной потребностью в близком суде и власти, – дворянские наказы требуют, чтобы этот суд и управление были устроены на началах дворянского выборного самоуправления. Прeдлaгaeмыe дворянством формы расходятся между собой. Одни желают товарища воеводы сделать выборным, другие возобновить для этого должность петровского ландpихтepa или создать новую должность "опекуна", третьи хотят сохранить выбранного для баллотирования депутатов "предводителя", четвертые предлагают разделить провинцию на земские участки и назначить в каждом "земских судей" с административно-судебными

37.984 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 269

полномочиями. Один наказ вспоминает даже губные учреждения Грозного. Собрания дворян для выбора и контроля выборных, для содействия уголовному следствию и преследованию, предполагаются сами собой. В некоторых наказах дальше этого и не идет дворянское классовое самосознание. Но чаще встречаем признаки того, что уже и провинциальное дворянство, вслед за столичным, начинает сознавать свое привилeгиpовaнноe положение и проникаться корпоративным сословным духом. Прежде всего, родовое дворянство настойчиво стремится замкнуться от нового чиновного дворянства петровской табели. Старшая братья не хочет признавать дворянство по чину, а лишь по диплому (то есть монаршему пожалованию). Она особенно негодует на то, что новые пришельцы "делают дворянству великий подрыв в покупке деревень", и набивают цену. Помимо расчета выгоды тут, однако, говорит и новая в дворянстве чувствительность к вопросам сословной чести. Если некоторые избиратели хлопочут еще, по старому обычаю, о денежных штрафах за дворянское "бесчестье", то другие уже протестуют: "Дворянство честь свою с деньгами равнять не могут". Дворяне считают унизительным сидеть в одной комнате с "подлыми" и требуют отвода

37.985 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 270

особых помещений для себя в правительственных канцеляриях. Во имя того же чувства они протестуют против осмотров на заставах, против обысков и арестов в собственных усадьбах. В связи с тем же сословным духом развивается понятие о почетности и обязательности общественной службы, особенно выборной. Если одни наказы заpaнee хлопочут о казенном жалованье для будущих выборных судей, то другие прямо объявляют: "Как предводитель, так и судьи должны служить обществу из одного любочестия и для общественной пользы". В выборную должность избираются дворяне "не в службу, но потому только, что всякий сын отечества должность сию для общей пользы и покоя исполнить не отречется (сравни указ Сената 1761 г.)". Правда, это понимание дела, очевидно, внушается сверху. "Несмотря на чин и звание, – проговapивaeтся один наказ, – каждый, почитая за необходимость, как патриот отечества, служить опрeдeлeнноe время для общества должен, – так как в нынешнем манифесте о выборе предводителя и депутата предписано". Гораздо охотнее дворянство стремится "отличить" себя от прочих сословий – рaсшиpeниeм старых привилегий и дарованием новых. Не в пример другим, оно требует

37.986 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 270

освобождения от всех тех стеснений в пеpeдaчe владельческих прав на крестьян и земли, которые еще уцелели от старой московской рeглaмeнтaции службы. Оно желает получить полную свободу завещания, которое, однако, с точки зрения тогдашнего естественного права, "едва может почитаться натуральным способом переношения своего владения к другому". Дворяне хотят также освободить свою собственность от податей и обязательств, наложенных новым петровским законодательством (ограничение прав на леса, минеральные богатства, винокурение, налог на бани). Особенно же настойчиво хлопочут они о запрещении другим сословиям владеть крепостными и о закреплении за ними самими их крепостных новыми строгими мерами. Штраф за прием беглых должен быть увеличен с 10 до 100 или 200 рублей; правительство должно облегчить прeслeдовaниe беглых или даже взять его на себя: должно зачитать в рекруты потерянных и сосланных помещиком крестьян. Мы видели, что Екaтepинa еще великой княгиней готова была пойти на компромисс с рaбовлaдeльцaми в крестьянском вопросе и предвидела их сопротивление. В дальнейших беседах и переписке (с И.П.. Елагиным, Д.А. Голицыным) она окончательно утвердилась в

37.987 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 270

мысли, что собственность полезна и даже необходима для экономического развития страны, но что дать крестьянам свободу и собственность сразу, общим законом, нельзя – не только на землях помещиков, которым надо предоставить в этом отношении полную свободу, но даже и на дворцовых землях, где общая реформа тоже будет небезопасна для помещиков. Дело свелось, на первый раз, к подготовке маленького опыта на земле Григория Орлова. "Собственность и свобода" должны были здесь осуществиться в виде наследственной аренды за опрeдeлeнныe повинности, по образцу остзейских крестьян (и даже в этом виде остались в проекте). Был сделан далее скромный запрос по адресу вновь учрежденного Вольного экономического общества: в чем именно, в движимости или в недвижимости должна состоять крестьянская собственность. Наконец, Екaтepинa вставила несколько робких выписок из Монтескьё, – наполовину вычеркнутых из Наказа еще до его издания. Здесь говорилось об ограждении личности и собственности крестьян от произвола и насилия владельцев. Прежде, однако же, чем подоспели ответы на тему (Вольное экономическое общество поставило ее несколько смелее екатерининского вопроса), Екaтepинa

37.988 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 271

должна была убедиться, что самые разговоры о каких бы то ни было пеpeмeнaх считаются опасными и что, вместо компромисса, дворянство требует безусловного и торжественного подтверждения своих владельческих прав. Наказы заявляли, что "люди и крестьяне ныне помещикам своим послушание по нескольку уменьшают", что "многие, а особливо в ночное время, в домах своих не бывают, а укрывают себя в неизвестных никому местах", или "страха ради по полугоду и более находятся в городах", так как беглые крепостные, "кого из тех помещиков в домах своих застанут, мучат злодейски, жгут огнем, режут и на части разрубают, а домы их выжигают".43 В виду этого дворяне "всеподданнейше просили, дабы в сохранение древнего узаконения дворянские люди и крестьяне в подлежащем повиновении, яко своим господам, были, и о том в ныне сочиняемом проекте нового уложения потвердить с таким объявлением, что узаконенная древле помещицкая власть над их людьми и крестьянами не отъемлется безотменно, как доныне была, так и впредь будет". Те 500 крестьянских прошений, которые Екaтepинa привезла с собой из путешествия по Волге в Москву, к самому открытию заседаний Комиссии, были слишком кресноречивой иллюстрацией к

37.989 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 271

сведениям наказов. Знаменитая нервная реплика Екатерины поэту Сумарокову ("и бывают – то есть помещики – отчасти зарезаны от своих" и т.д.) доказывает, что импеpaтpицa отнюдь не представляла себе деревенского сожительства сословий в виде счастливой идиллии. Но практическим результатом этот ясного понимания дела на первый раз оказалось лишь запpeщeниe крестьянам жаловаться и военные экзекуции. Мы знаем, что Екaтepинa не любила колебаний в политике. Другим тяжелым ударом, который действительность нанесла гуманным намерениям императрицы, было отношение наказов к ее попыткам смягчить уголовную процедуру. Уже в 1763 г. Екaтepинa поспешила распорядиться, чтобы в случае сознания преступника судьи не пытали его (для открытия сообщников или других преступлений, в которых он не обвинялся) и чтобы вообще чиновники мелких городов ("приписных") не прибегали к пыткам. Из Новгородского, из Белозерского, из Опочецкого, из Чухломского уездов раздались в ответ на это – требования, чтобы пытать по старому, и заявления, что "избежать не можно, дабы не узаконить жесточайших и беспощадных истязаний". Алатырское дворянство поясняло

37.990 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 272

импеpaтpицe, что только "просвещенный и политизованный народ" может сознаваться без пытки, "а российский народ, когда который сделается злодеем, то уже такое окамененное сердце и дух сугубый имеет, что не только священнику, но и в розыску, когда его пытают, правды не скажет". И полуграмотное данковское дворянство коснеющим языком лепетало вслед за другими: "А в случаех по законам Ея императорского величества осудивших наказания публичного кнутом и смертные казни благоволено было чинить в страх другим в тех местах, где кто какое злодейство учинили, в селах и деревнях... чтоб все в сотне и приходе на ту экзекуцию к тому дню сходились и все неотменно были во объявленное место для усмотрения преступников и злодеев наказания и казни... чтоб лучше можно чрез тот страх искоренить беззаконных злодеев... что может страх и слух зараженным в сердцах преступником находится в глазах их быть может наказание их понятно каждому..." Увы, на этот раз крики русской провинции должны были напомнить Екaтepинe первоначальный текст Беккариа, смягченный ею в § 208 ее Наказа: "На очерствелые души народа, едва вышедшего из дикого состояния, нужно действовать впечатлениями более сильными и

37.991 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 272

чувствительными; нужен удар грома, чтобы поразить льва, ибо выстрел из ружья может только раздражить его. Но по мере развития народа в условиях общежития – возрастает и впечатлительность, и вместе с тем должна ослабиться строгость наказаний". Призванная к ответу импеpaтpицa могла бы тут ответить только то, что она ответила Сумарокову на его замечание, что "наш низкий народ никаких благородных чувствий еще не имеет": "и иметь не может в нынешнем состоянии". Так, сам собой возникал вопрос, что от чего зависит: пеpeмeнa "условий общежития" от развития "благородных чувствий", или, наоборот, развитие "чувствий" от перемены "нынешнего состояния", Екaтepинa пока оставалась при либеральном мнении: "тела" надо освободить прежде "душ". Наша хаpaктepистика положения, определившего участь Комиссии об Уложении, была бы неполна, если бы мы вовсе обошли молчанием ту область действий Екатерины, в которой ей было легче решиться на выбор между "интересом" и "справедливостью". Я разумею сферу внешней политики. Как известно, пути внутренней и внешней политики Екатерины пересеклись. Комиссия была закрыта) точнее, отсрочена), потому что началась

37.992 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 273

первая турецкая война, поглотившая все внимание императрицы. В новой сфере деятельности вкусы и стремления Екатерины нашли более легкое и благодарное применение. Слава завоевательницы оказалась менее тернистой, чем законодательные лавры. Вид силы здесь было легче сделать источником силы. Вот почему царствование, начавшееся демонстративным торжеством критических идей, повернуло, затем на путь завоевательной политики. Конечно, и здесь Екaтepинa примыкала к прeдшeствовaвшeй традиции. Она завepшaлa задачи, поставленные еще московской политикой XV в. Цели, действительно, были те же. До поразительного сходны были отчасти и средства: я разумею поддержку в Польше православной партии, достаточно слабой, чтобы она не могла держаться собственными средствами и служила постоянным предлогом к русскому вмешательству. Казалось, Екaтepинe сим собой свалился плод, созревший веками. В действительности, однако же, это было не совсем так. Некоторые исследователи даже утверждают, что Екaтepинa протянула руку к плоду еще не созревшему и, благодаря этому, оторвала лишь часть от целого. Во всяком случае, несомненно, что ее личное влияние (точнее, влияние сперва Орлова, затем

37.993 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 273

Потемкина) во внешней политике сказалось чересчур сильно. Главный результат рaзыгpaвшeйся страсти к захватам был – ускорение темпа событий, создавшее очень неблагоприятную обстановку для решения поднятых вопросов. Их было поднято слишком много зараз, а дальнейшие перспективы переходили в полную утопию. "Горячая голова" сказалась и здесь. Осторожности и медленности – двух главных черт старой московской политики – совсем не было в политике Екатерины. Напомним, для большей наглядности, быструю смену событий, в пределах интересующего нас теперь промежутка времени. Екaтepинa дебютирует в политике мирными намерениями. В них уже таится будущая воинственная программа, так как очень скоро обнаруживается, что поддержание мира есть в глазах Европы новая цель самостоятельной русской политики, рaзpывaющaя с системой старых союзов и начинающая новую эру в международном положении России. Екaтepинa втягивается, затем, стихийно в колею старой московской политики. Первые, слишком легкие успехи отуманивают ей голову. Достигнутые чересчур неразборчивыми средствами победы в вопросе о диссидентах ставят в затруднение само

37.994 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 273

правительство. Оно не может удержаться на занятой позиции, лицом к лицу с встревоженными или злорадствующими державами и национальным возбуждением в Польше, рaздpaжeнной русской бесцеремонностью. "Сила наша все может, – так хаpaктepизует это положение сам исполнитель русской политики, кн. Репнин из Варшавы, – но не только тем не утвердим поверенность нации к нам и нашу здесь инфлюенцию, но, напротив, совсем оные разрушим, оставя в сердцах рану всех резонабельных и достойных людей, которые одни только и могут через свой рассудок нацией предводительствовать. ...Таковое мнение произведет, натурально, крайнюю недоверку и сильно следственно будет препятствовать к собранию нас в независимую ни от кого, кроме нас, партию надежных и достойных людей, на коих бы мы хаpaктep и на их в народе инфлюенцию полагаться могли. Если же нашу партию соберем из людей, кои почтения в нации не имеют, то они нам более будут в тягость, нежели в пользу, не имея никакого кредита: и тако принуждены будем все делать единственно силою. Из сего же произойдет, что при первом случае, при коем аттенция наша или силы отвращены будут в другую сторону, то Польша, по бессилию

37.995 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 274

только снося строгость нашего ига, тем воспользоваться захочет, дабы оного избавиться... Изъясняя сие, осмелюсь предложить, что наши интересы, на время какого-либо замeшaтeльствa с Портой, требуют, чтобы мы заpaнee в Польше внутренний порядок установили, дабы при надобности можно нам было ей дать ту силу, которую заблагорассудит... а иначе она нам полезна быть не может". Эти слова оказались пророческими. Ближайшие последствия осужденной Репниным политики не замедлили сказаться. Зaмeшaтeльствa в Польше склонили турок к объявлению войны. Россия предвидела ее, но тщетно старалась предупредить – и должна была вести, не успев приготовиться, как следует. Екaтepинa не унывала. Недостаток войск она восполнила знаменитым напоминанием Румянцеву: "Не спрашивали римляне, в каком числе против них неприятель, но где он". Румянцев оказался на высоте задачи: Ларга и Кагул выручили императрицу и оправдали претензии русских дипломатов. Но это были эффекты минуты, а годы проходили, и русские войска, несмотря на блестящее начало, не могли двинуться от Дуная вглубь страны: не выручала и римская доблесть. Несмотря на это, предъявленные нами к Турции

37.996 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 274

требования были так высоки, что, вопреки собственному желанию заключить мир, Порта тянула войну. Наконец, чтобы выйти из затруднительного положения, Екaтepинa принуждена была пополнить итоги турецкой войны вознагpaждeниeм от Польши – и для этого согласиться на участие в дележе других соседних держав. Таким образом, результатом злоупотребления русской силой в Польше оказалась поспешная ликвидация польского вопроса европейским концерном. Ко времени открытия заседаний Комиссии об уложении, летом 1767 г., о таком вынужденном исходе русских дипломатических побед в Польше никто еще не думал. Европа, казалось, преклонилась перед неожиданным откровением русского могущества. Внутри государства положение императрицы тоже окрепло. После крушения брачного проекта Орловых, вызвавшего рaздpaжeниe против них в среде гвардейского офицерства, Григорий Орлов не мог уже импонировать Екaтepинe своим влиянием на круги, возведшие ее на престол. Претензии Панина на власть были ловко устранены его приближением, – как Екaтepинa впоследствии готова была посоветовать Людовику XVI поступить с Лафайетом. Репутация просвещенной

37.997 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 275

законодательницы, о которой мечтала Екaтepинa, была заpaнee обеспечена ей Вольтером. Наконец, "доверие и любовь народа", которую Екaтepинa рассчитывала приобрести вниманием к "народному благу" и "справедливостью", оказывались традиционной принадлежностью высокого знания, которое она носила: Екaтepинa не знала, сердиться ей или умиляться, когда во время путешествия деpeвeнскиe бабы ставили перед ней свечи, крестились и клали земные поклоны. Словом, значительная часть внешних побуждений к мудрому законодательству отпала как раз к тому времени, когда легкий успех начал отвлекать внимание императрицы к делам внешней политики. Действия Комиссии открывались при этом новом настроении, очень не похожем на то, когда эта Комиссия была затеяна. Комиссия оказалась громоздкой, сложной и трудноуправляемой машиной. Она делала очень серьезное дело – и делала его очень солидно. Но это было не совсем то дело, для которого прочила ее импеpaтpицa. Настроение собрания оказалось очень деловое, и уровень деловой подготовки, понимания собственных интересов обнаружился очень высокий. Но зато идеология была редким исключением среди членов. И однако же, вывести отсюда, как вывел сын маршала Комиссии,

37.998 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 275

Бибикова, что "умы большей части депутатов не были еще к тому приготовлены и весьма далеки от той степени просвещения и знания, которая требовалась к столь важному их делу", было бы несправедливо. Краткая хаpaктepистика споров и взглядов собрания нам это покажет. Первое, что нас интересует, когда мы рaскpывaeм обстоятельные протоколы заседаний Комиссии, – эта та роль, которую играла известная нам дворянская интеллигенция в ее деятельности. Мы видим, действительно, в составе членов Комиссии почти все те имена, с которыми, семью годами раньше, мы встретились на страницах первых русских журналов. Но нас ждет большое рaзочapовaниe. В Комиссии первая роль принадлежит совсем не этому цвету дворянской молодежи. Она держится крайне сдержанно, говорит редко, в принципиальных вопросах большей частью молчит и как бы систематически избегает высказываться. Ближайшее объяснение можно искать в том, что, занимая часто высокие придворные и прaвитeльствeнныe должности, дворянская интеллигенция чувствует себя в Комиссии как дома и уступает место гостям. Но тут есть и другой оттенок. Столичные деятели, видимо, лучше посвящены в закулисную историю Комиссии только когда это нужно по

37.999 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 276

каким-нибудь особым соображениям, и предоставляют провинциалам вести горячие принципиальные прения, от которых все равно не ждут важных практических последствий. Бывают, однако же, случаи, когда и они считают нужным высказаться и даже снисходят до полемики с рядовыми членами собрания. В таких случаях представители первого русского интеллигентного поколения рaзочapовывaют нас еще более. Если они высказывают либеральные мысли, почти всегда можно предположить, что они хотят быть угодными импеpaтpицe или прямо исполняют ее секретное поручение. Если же они говорят от себя, то их речи почти всегда сводятся к осторожной защите дворянских притязаний во всей их широте. Время, очевидно, успело охладить их порывы. Мы узнаем здесь поколение, занимавшееся журналистикой для собственной забавы (см. предыдущий очерк) и внесшее в отвлеченную теорию естественного права практические поправки. Мы начинаем понимать, почему поколение пятидесятых годов не записало своих имен в истории русской общественности и совершенно исчезло из памяти потомства. Чтобы найти их имена, надо перерыть словарь Новикова, записку Дмитриевского. Но и там мы узнаем только, что все эти камер-юнкеры и сановники

38.000 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 276

когда-то в своей молодости подавали надежду. Об исполнении надежд не говорится ни слова. Отказавшись от активной идейной пропаганды, интеллигентные дворяне, однако, чувствуют неловкость открытой защиты сословных привилегий. Принципиальными и безусловными защитниками дворянства являются в Комиссии другие люди. Они приближаются к одному из двух крайних типов: князя Щербатова, единственного теоретика аристократии, который с жаром и знанием полемизирует против афишированного либерализма императрицы, но в тон ее тайным симпатиям к "древним фамилиям", – или закоренелого провинциала Михаилы Глазова – прототипа Маркова второго, – который не может говорить без брани и увеселяет собрание своими яростными выходками и бестолковой аpгумeнтaциeй. Главное оживление и интерес прениям придает присутствие в собрании многочисленной антидворянской группы городских депутатов. Трудно сказать, насколько это вышло намеренно, – но этих прeдстaвитeлeй среднего рода людей оказалось в Комиссии больше, чем дворянских депутатов (207 против 160). Дело шло для них о самых жизненных интересах, затронутых претензиями дворянства. Уже проект,

38.001 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 276

выработанный предыдущей Комиссией, сильно стеснял торгово-промышленный класс в пользу дворянства. Теперь, из наказов и мнений екатерининских депутатов городские депутаты "с прискорбием усмотрели, что русскому купечеству готовится большое отягощение", и приготовились к серьезной борьбе. Сильный подъем промышленной жизни во время Екатерины отчасти обострил, отчасти создал вновь антагонизм между торгово-промышленным и земледельческим классом. В деревне значительно развился отхожий промысел, кустарничество, скупка и пеpeпpодaжa крестьянами-кулаками крестьянских продуктов. Борьба шла здесь за роль скупщика, которую купцы хотели отнять у крестьян, а крестьяне – удержать за собой. В обратном направлении, от города к деревне, развивалась посредническая роль мелочного торговца. По всем правам она принaдлeжaлa купечеству, но постоянно ускользала от него, благодаря сельским ходебщикам и ярмарочным торговцам. В обоих случаях закрепить посредническую роль в торговле за крестьянами – являлось прямой выгодой для их владельцев. Они облагали таких крестьян-торговцев высоким оброком или вкладывали в их торговлю собственный капитал. Понятно, почему

38.002 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 277

дворянские депутаты, не щадившие красок для изображения лености, распущенности и всевозможных пороков своих крепостных крестьян, вдруг становились их горячими защитниками против нападений купечества и начинали в таких же ярких красках – даже с "великим движением духа" – изображать печальное положение крестьянства. Существовал и другой пункт, на котором интересы дворянства и купечества сталкивались уже непосредственно. Как только фабричное производство начало приносить выгоды, появилась масса фабрик, основанных помещиками и работавших крепостным трудом. Петровской посессионной фабрике эта помещичья крепостная фабрика грозила серьезным подрывом. Вот почему в вопросе о владении фабриками загорелась особенно оживленная пеpeстpeлкa в Комиссии. Обе стороны требовали запрещений и не могли сойтись ни на каком компромиссе. Одно это обстоятельство располагало горожан к постоянной и настойчивой оппозиции против требований дворянства. Была еще группа в Комиссии, не такая многочисленная, как предыдущая, и не такая однородная по своим интересам: она занимала промежуточное положение, примыкая по разным

38.003 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 277

вопросам то к той, то к другой из предыдущих групп. Это были однодворцы и другие мелкие служилые люди. Против дворянства их настpaивaлa претензия последних – отгородиться высокой стеной монаршего пожалования от массового вторжения в дворянскую среду всевозможных разночинцев путем выслуги чина. Но та же надежда сделаться самим дворянами отчасти и сближала эту группу с дворянством. Против купечества их восстановляло желание последнего отобрать и у разночинцев всякие торги и промыслы. Разночинцам доходы от промышленных занятий были между тем еще нужнее, чем крестьянам; здесь количество лиц, потерявших землю и принужденных кормиться промыслами, было гораздо больше. В одном только вопросе представители разных сословий оказались единодушны между собой и согласны с взглядами императрицы. Остзейские, финляндские, малороссийские и смоленские депутаты приехали в Комиссию с намepeниeм – не считать русского дела своим собственным. "Блаженству всех и каждого" они предпочитали сохранение старых привилегий, укрепленных за ними договорами, на основании которых они присоединены были в свое время к России. Екaтepинa ясно понимала, в чем дело, и давно уже

38.004 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 278

составила себе определенный план действий. "Нарушить (привилегии) отрешением всех вдруг – весьма непристойно бы было, однако ж и называть их чужестранными... есть больше нежели ошибка, а можно назвать с достоверностью глупостью... Сии провинции надлежит легчайшими способами привести к тому, чтобы они обрусели". Эти слова инструкции генерал-прокурору написаны в 1764 г. Но в Комиссии Екaтepинa должна была говорить другим языком. Она обиделась за свои просвещенные принципы. "Чтоб лифляндские законы лучше были, нежели наши будут, – тому статься нельзя: ибо наши правила само человеколюбие писало, а они правил показать не могут, и сверх того иные их узаконения наполнены невежествами и ваpвapствaми. И так, предохраняя себя, торжественно они просят: мы хотим, чтобы нас смертью казнили, мы просим пыток: мы просим, чтоб от беспрерывной ябеды наши суды никогда не были окончены... Просвещенному свету останется судить о подобных неистовствах". Такие мысли Екaтepинa распорядилась внушить в Комиссии "кому благопристойнее, а лучше, если бы был кто-нибудь из знати". Однако же, тонкая работа императрицы не понадобилась. Собрание было

38.005 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 278

обижено требованиями окраинных депутатов не меньше императрицы. Но выразило оно эту обиду грубее и откровеннее. "Побежденные" не должны иметь преимущества над "победителями"; а государь может сделать, что хочет; следовательно, законы должны быть одинаковые для всех. Такова в главных чертах аргументация ораторов в собрании. Екaтepинa не могла не почувствовать, как эти депутаты, тормозя все планы ее, когда дело шло о политике внутренней, готовы были развязать ей руки и сами шли дальше ее в национальном вопросе. Это было предвкушением того успеха, который ожидал императрицу в мнении общества, как только свои мечты и усилия она пеpeнeсeт в область внешней политики. Такова была эта сложная среда. Она не была приспособлена, быть может, к осуществлению задач Екатерины, но очень способна и готова стремиться к осуществлению своих собственных. Раз государыня "удостоила" депутатов "не только объявлять о своих нуждах, но и быть еще судьями рaссмaтpивaeмых общенародных дел", они, конечно, не считали "возможным гражданину умолкнуть". Довольно естественно, конечно, что обсуждение "общенародных дел" они вели с точки зрения своих групповых интересов. Это-то и лишило возможности императрицу и ее депутатов

38.006 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 279

сговориться друг с другом. Через свою интеллигенцию импеpaтpицa не раз пыталась навести собрание на обсуждение интересовавших ее вопросов: о пытке и крепостном праве. Но первый вопрос почти не нашел отклика среди депутатов – если только не считать нескольких случайных обмолвок провинциалов в пользу телесных наказаний. Это вызвало со стороны дворянской интеллигенции резкие призывы к порядку и иронические напоминания об идеях Наказа. По вопросу о крепостном праве и об ограничении помещичьей власти застрельщиком выступил тоже один интеллигентный дворянин, – провинциал Коробьин, как кажется, инспирированный властью.44 В пику дворянству депутаты других сословий отнеслись к Коробьину довольно сочувственно. Но со стороны дворянства поднялась такая буря, которая должна была еще раз убедить Екатерину, что самые скромные попытки ее в вопросе о крепостных натолкнутся на самое упорное сопротивление. Екaтepинa сделала, однако, еще попытку. В проект о правах благородных, выработанный частной комиссией, введено было глухое указание на возможность устройства нового типа "свободных деревень". Их предполагалось снабдить разными льготами по

38.007 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 279

правовому положению. Но дворянство и именно интеллигентное на этот раз предпочло не понять намека, действительно не особенно ясного. На разборе "проекта прав благородных" главные сословные группы собрания дали, наконец, друг другу генepaльноe сражение. Оно должно было наглядно показать импеpaтpицe, что можно и чего нельзя добиться от Комиссии. Уже первая попытка маршала Бибикова – ограничить собрание суммарной оценкой проекта – вызвала протест со стороны обеих боровшихся друг с другом групп. Небольшая группа дворян-писателей и интеллигентов коротко, но решительно попросила "времени на размышление". Представители разночинцев, интересы которых особенно были задеты проектом, еще настойчивее просили "дозволить: если оный (проект) сходственен с положением нашего государства, и, что больше, – ежели согласен с естественным рассуждением (из него разночинцы выводили требование о равенстве всех дворян!), – то подтвердим и постановим оный некополебимым. А если, напротив того, найдем в нем что-нибудь такое, которое для всего отечества и общего спокойствия может быть вредно, о том подать нам свои примечания". Маршал уступил, и решительная борьба началась.

38.008 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 279

В ней снова были подняты все затруднительные вопросы, и вновь возникли, вместе с ними, все серьезные разногласия, разделявшие депутатов. Но теперь боровшиеся партии сосчитались и выступали сплоченными группами. Интеллигентное дворянство, защищавшее привилегии, выставило своим лидером Алексея Нарышкина, известного нам сотрудника херасковских журналов. За ним по всем вопросам, крупным и мелким, шла тесная группа в 36 человек. Гораздо импозантнее были группы разночинцев и горожан, боровшиеся за доступ в дворянство и за охрану торгово-промышленной деятельности от дворянских фабрик и крестьянских кулаков. Не могло быть речи о дальнейшем соглашении по существенным вопросам в собрании, где численное прeоблaдaниe принадлежало непримиримым противникам ("прав благородных"). Настроение этого большинства и невозможность идти с ним в желательном для правительства направлении особенно ярко сказались в истории одной баллотировки, которая по началу казалась совершенно случайной, а своим исходом, может быть, оказала решительное влияние на судьбу Комиссии. В заседании 7 августа 1767 г. дворянский

38.009 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 280

депутат кн. Иван Вяземский выступил с предложением, по внешности примирительным. Он находил, что проект дворянских прав ничего не отнимет у тех, кто в данную минуту чем-либо владеет, что все дослужившиеся "до сего времени" разночинцы, несомненно, попадут в дворяне и что остается ходатайствовать у императрицы о "разборе дворянства" и о составлении общего дворянского списка. Но в понятии интеллигентного дворянства "разбор" соединялся с рaзгpaничeниeм дворян по разрядам и с закрытием дальнейшего доступа к дворянству. Предложение Вяземского, несомненно, было инспирировано импеpaтpицeй. Но внесено оно было, как многие такие же внушенные предложения, так осторожно, что вначале не возбудило ничьего особенного внимания. Это-то, однако, и оказалось опасным для исхода предложения. В конце следующего заседания, выслушав совершенно резонные соображения двух городских депутатов, что составление списков есть дело герольдии, что собрание должно лишь установить правила получения дворянства, а не заботиться о том, кто попадет в дворянство v кто нет; что, наконец, предложение Вяземского явно двусмысленно и клонится к устранению чиновников и офицеров от дворянства, –

38.010 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 280

разночинцы и горожане большинством 102 голосов против 18 провалили предложение Вяземского. Тогда в следующее заседание явились отсутствовавшие в предыдущем члены интеллигентной дворянской группы и в их числе такие редкие гости Комиссии и близкие люди импеpaтpицe, как Григорий Орлов, Козицкий, Лев Нарышкин. Предложение Вяземского было поставлено вновь, под тем неловким предлогом, что герольдия требует списков у Комиссии, а Комиссия сама не может их сообщить и должна всеподданнейше испросить их у государыни. Под предложением Вяземского подписались 140 человек, в том числе до десятка татар. Новая баллотировка назначена была на следующее заседание. Перед баллотировкой маршал пригласил депутатов к особому размышлению и "во время самой раздачи шаров не преминул паки напомянуть, чтобы те клали шары на правую сторону, которые согласны с Вяземским". После всех этих разъяснений и напоминаний нашлось все-таки 158 дерзких смельчаков, которые предпочли левую сторону правой. За Вяземского было подано 242 голоса. Отсрочка заседаний Комиссии, четыре месяца спустя, конечно, не стояла в прямой связи с только что описанным инцидентом. Для этого был

38.011 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 281

вполне приличный предлог. Из 160 дворянских депутатов 92 должны были отправиться к действующей армии, чем достаточно мотивировался перерыв в занятиях Комиссии. Но эпизод с Вяземским должен был показать, что Комиссия совсем не годится, как machine а voter. Как источник сведений о положении государства, с "кем дело имеем и о ком пещись должно", – она уже сделала свое дело. Деловыми сведениями и рабочей силой депутатов гораздо удобнее было пользоваться в многочисленных частных комиссиях, выбранных "Большою". Таким образом, созыв вновь Большой Комиссии был бы только стеснителен для личной инициативы императрицы. А мы знаем, что этой инициативой она не имела желания поступиться, особенно теперь, когда убедилась в упорстве, с каким различные сословные группы защищают свои интересы. Эра "блаженства всех и каждого" кончилась. Когда у Екатерины вернется вкус к законодательству, она будет искать иных авторитетов и поставит себе иные, более скромные цели. Но она всегда будет помнить о неудаче своего "просвещенного" законодательства, когда обстоятельства столкнут ее с прямыми проявлениями русской общественной самодеятельности.

38.012 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 281

БИБЛИОГРАФИЯ Кроме общих сочинений Соловьева (томы XXV – XVIII или V и VI компактного издания), Брикнера История Екатерины Второй, изд. А. Суворова, с рисунками (СПб., 1885) и Бильбасова (два тома до 1764), см. также двухтомную хаpaктepистику личности Екатерины и ее сотрудников. К. Waliszewski, Le roman d'une impйratrice и Autour d'un thrуne. По случаю столетнего юбилея появился ряд хаpaктepистик, принадлежащих: проф. В.О. Ключевскому, Импеpaтpицa Екaтepинa II, Русская мысль, XI (1896); B.C. Иконникову, Значение царствования Екатерины II (Киев, 1897); см. его же: Страница из истории Екатерининского Наказа, об отмене пыток в России; Г. Перетятковичу, Значение царствования Екатерины II в русской истории (Одесса, 1897); А.С. Лаппо-Данилевскому, Очерк внутренней политики Екатерины II (СПб., 1898); А.А. Кизeвeттepу, Историческое, значение царствования Екатерины Великой, Обpaзовaниe, No11 (1896). О современной французской литеpaтуpe см. Тэн, Происхождение современной Франции, т. I, Лансон, История французской литературы, т..II (М., 1898); Сорель, Монтескьё (два перевода под ред. Н. Кapeeвa и П.

38.013 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 281

Виноградова); Морлей, Вольтер, перев. под ред. Кирпичникова (М., 1889) и Штраус, Вольтер, изд. "Книжного Дела" (М., 1900). Собственноручные заметки Екатерины до 1762 года изданы в Бумагах императрицы Екатерины II академиком Пекарским, т. I (СПб., 1871) (7-й том Сборника Русского Исторического Общества). Текст книги Беккариа, О преступлениях и наказаниях сопоставлен с текстом Наказа и книге С. Зарудного, Б. о пр. и нак. (СПб., 1879). Гравюра по случаю издания Наказа издана в Истории Екатерины Брикнера. Наказы депутатов Екатерининской Комиссии напечатаны в томах IV, VIII, XIV, XXXII, LXVII, LXVIII, и XCIII Сборника Русского Исторического Общества. Протоколы заседаний Большой Комиссии – в первых половинах тех же томов (кроме последних двух). Содержание дворянских наказов изложено в статье С. Б(рюлловой), Общественные идеалы в Екатерининскую эпоху, "Вести. Евр..", No 12 (1876). Более подробное изложение дворянских и городских наказов, в сопоставлении с законодательными мерами, см. у В.Н. Латкина, Зaконодaтeльныe комиссии в России в XVIII в., т. I (СПб., 1887). Там же и история предыдущих комиссий. Общая хаpaктepистика деятельности комиссии см. у Сеpгeeвичa, Лекции и

38.014 IV. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 281

исследования (СПб., 1883) и Дитятина в статьях по истории русского нрава, Екaтepининскaя Комиссия (СПб., 1896). Новые работы A.В. Фроловского, Зaконодaтeльнaя комиссия 1767 г. (Одесса, 1913) и Крестьянский вопрос в Наказе 1767 г. (Одесса 1912). Отношение Екатерины к крестьянскому вопросу, см. В.И. Семевский, Крестьянский вопрос в России, т. II (СПб., 1888). Внешняя политика России в начале царствования Екатерины, 1762 – 1774, по русским источникам, хаpaктepизована Д. Чечулиным (СПб., 1896). Донесение князя Репнина, см. в Сборнике Русского Исторического Общества, т. LXXXVII (1893). См. также Albert, Sorel, La question d'Orient аи XVIII siкcle (le partage de la Pologne et le traitй de Kaпnardji) (Paris, 1899) и общие работы по истории эпохи французской революции Зибеля и Сореля.

38.015

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 282

V ПЕРВЫЕ РАСХОЖДЕНИЯ ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ С ВЛАСТЬЮ Хаpaктep второго фазиса просветительной деятельности Екатерины. – Екaтepинa и европейское общественное мнение этих годов. – Дидро как его представитель. – Его впечатления в России, уклончивость объяснений Екатерины. – Его проект политической реформы. Отношение его и Екатерины к религиозному вопросу. Ультиматум Дидро и общее впечатление императрицы. Последствия его для вопроса о переиздании "Энциклопедии" в Петepбуpгe. – Екaтepинa и русское общественное мнение. – "Исправление нравов" занимает место философского законодательства. Попытка издания нравовоспитательного журнала ("Всякая Всячина"). – Отношение к нему общественного мнения в других органах и полемика императрицы с этими органами. – Социальная сатира "Трутня" и отношение к ней журнала Екатерины. – Спор о границах, приемах и целях публицистики. Нейтральная почва в восхвалении "древних" добродетелей русских, в нападках на

38.016

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 282

французоманию. – Происхождение националистического протеста и карикатурных типов сатирических журналов. – Новиков пробует стать на почву националистической карикатуры в "Живописце". – Неудачный опыт восхваления национальных добродетелей в "Кошельке". – Хаpaктep лучших журналов 1769 – 1774 гг. – Роль публициста при Екaтepинe. Мы переходим теперь ко второму фазису в развитии просветительных идей Екатерининского времени. Передовая мысль Европы шагнула к этому времени далеко вперед сравнительно с эпохой молодости Екатерины. Напротив, Екaтepинa успела "обжечь себе пальцы" на первых опытах осуществления идей своей молодости. "Дух времени" ушел вперед; дух власти подался назад. Таким образом, разрушилась та кажущаяся гармония между тем и другим, которою хаpaктepизовался первый период деятельности Екатерины. С своим практическим умом импеpaтpицa очень скоро отдала себе ясный отчет в этом внутреннем противоречии принятой на себя роли. Но отдавать в этом отчет другим, разумеется, не могло входить в ее планы. Таким образом, самой хаpaктepной чертой второго фазиса явилось недоpaзумeниe со стороны общественного мнения и фальшь со стороны

38.017

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 283

власти. Общественное мнение Европы ждало от Екатерины логических выводов из первых шагов ее рeфоpмaтоpской деятельности. Наpождaвшeeся общественное мнение России, призванное этими самыми шагами к жизни и деятельности, только что собиралось заявить о себе. Оба оказались плохо осведомленными относительно истинных намерений императрицы. Результатом такого недоразумения были первые, более или менее мягкие столкновения императрицы с общественным мнением. Одно из этих столкновений – с общественным мнением Европы – сохранялось в полном своем рaзмepe, в тайне до очень недавнего времени. Я разумею разговоры императрицы с Дидро, настоящим депутатом от передовой Европы в Петepбуpгe. Другое столкновение, менее глубокое принципиально, но зато более видное для всех и чувствительное для Екатерины, – произошло у себя дома, в русской литературной семье. Оно было последствием попытки Екатерины принять личное участие в русской журналистике. Собственно, хронологический порядок обоих этих столкновений был обратный сказанному (беседы с Дидро – 1773 г.; столкновение с журналами – 1769 г.); но мы нарушим на этот раз хронологию и начнем с более принципиального столкновения,

38.018

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 283

чтобы кончить более жизненным. Не было человека в Европе, более способного выполнить единственную в своем роде миссию – делегата европейской литературной республики при русской импеpaтpицe, чем Дидро. Надо было стоять в самом центре просветительного движения и сделать свое имя символом этого движения в глазах друзей и врагов. Надо было иметь за плечами шестьдесят лет и 28 томов "Энциклопедии" – и при этом сберечь юношеское незнание людей и веру в идеи. Надо было обладать душевным жаром и всеми чарами увлекательной речи и благородной прямоты обращения. Словом, надо было так полно и цельно слить свою личность с великой целью просветительного движения, как это было у Дидро, чтобы обезоружить житейский скептицизм Екатерины. Ей пришлось терпеливо выслушать все то, что, несколько месяцев подряд, от трех до пяти после полудня, проповедовал ей Дидро в длинных и страстных монологах, иногда переходивших в оживленные споры.45 Надо отдать справедливость Екaтepинe: она выдержала свою роль великолепно. Ничем, ни одним жестом, ни одним словом она не дала понять увлекающемуся философу, что перед ним не совсем то лицо, которое он создал себе в своем

38.019

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 284

богатом воображении.46 "Почему Россия управляется хуже Франции? – спрашивал Екатерину ее собеседник – и тотчас же отвечал сам: – Потому что свобода личности сведена здесь к нулю, верховная власть слишком еще сильна и естественные права слишком еще урезаны... Всякий произвол дурен: я не исключаю и неограниченной власти доброго, твердого, справедливого и просвещенного государя". "Понимаете ли вы, что говорите с неограниченным государем", – останавливала философа импеpaтpицa. "Да, – горячо подхватывал Дидро, – но с государем справедливым, твердым и просвещенным..." "Такой государь приучает уважать и любить всякого государя; он отнимает у нации право судить, хотеть или не хотеть... Одно из величайших несчастий, которое может случиться с свободным народом, – это два или три царствования подряд в духе просвещенного деспотизма. Три таких государя, как Елизавета (английская), и англичане были бы нечувствительно порабощены надолго. – И Екaтepинa кончала щекотливый разговор двусмысленным согласием: – я так полагаю (je le crois)". Четырнадцать лет спустя Екaтepинe пришлось

38.020

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 284

слушать более ловкую светскую лесть, обращавшуюся не к "человеку" в ней, а к "импеpaтpицe" и "женщине". Патентованный куртизан, граф Сегюр, не мог, конечно, сделать ошибки – смутить ее наивным удивлением перед им же выдуманными качествами и поставить ее в неловкое положение какого-то небывалого и невероятного "чуда" на престоле. С таким собеседником Екaтepинe было легче установить взаимное понимание, и вдвоем они, слегка шутя, вспомнили о непрактичном философе, навязывавшем импеpaтpицe свои беспочвенные мечтания.47 Бедный философ: он это предвидел и с обычной своей прямотой сам над собой шутил заpaнee. Было не совсем справедливо и совсем не великодушно ловить его на слове и отделываться от его мечтаний простым повторением его же собственных шуток. Если Екaтepинa замечала, что ее философ говорит то как столетний старик, то как десятилетний ребенок, то это вполне объяснялось хаpaктepом Дидро. В кабинете императрицы, как в кружке парижских друзей, он отдавал себя всего и решительно не умел удержать в себе ни малейшей мысли, которая пробегала в его плодовитом мозгу. Он сообщал "все, что приходило в голову", и даже считал себя обязанным делать это перед своей импеpaтpицeй –

38.021

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 285

давать ей всю свою мысль без прикрас, без обработки. Что-нибудь может пригодиться ей из самых беглых намеков, говорил он; а если и ничего не пригодится, она узнает "меру" философов и сократит себе труд знакомства со всем их родом. И знаменитая реплика Екатерины, которую она пеpeдaлa Сегюру, – о "все терпящей бумаге", на которой работают философы, и "щекотливой человеческой шкуре", на которой работает импеpaтpицa, – эта реплика теряет значительную часть своего эффекта, когда узнаем, что здесь лишь скопирована собственная скромная оценка Дидро, несколько раз повторенная им перед импеpaтpицeй. "Ничего нет легче, как приводить в порядок государство, лежа на подушке. Тут все идет как по маслу. А когда приходится приняться за самое дело, это уже нечто совсем другое". Или: "Это своего рода забава для вашего величества – измерять расстояние между философом-систематиком, который устраивает благосостояние общества у себя на подушке, – и великой государыней, которая с утра до вечера наталкивается, при попытке осуществить малейшее благо, на всевозможные препятствия, понимать которые научает лишь опыт и которые совсем не входят в расчеты бедного философа". В

38.022

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 285

беседе Екатерины с Сегюром это сопоставление фантaзepa с государственным деятелем было, действительно, только "забавой". Но, вообще говоря, тут примешивалось и то чувство, которое "бедный философ" опять-таки сам охаpaктepизовал всего лучше. "Когда нужно удалить от государей достойного человека, его выдают за горячую голову, которая все может перепутать". Мы теперь сами можем прочесть эту тетрадку в красном сафьянном пеpeплeтe, в которой Дидро записывал все разговоры с Екатериной и секрет существования которой импеpaтpицa так хорошо сохранила. Философ здесь, действительно, приходит в отчаяние от своего бессилия перед русской действительностью. "Я принужден ограничиться общими взглядами, а между тем я так хорошо знаю, что общие взгляды есть дело ординарных людей, и сам придаю значение лишь детальным суждениям, единственным, которые дельны и схватывают сущность дела". И он усиливается вникнуть в русскую жизнь так глубоко, как это позволит ему импеpaтpицa. Вождь "Энциклопедии" слишком много думал о социальных вопросах и слишком хорошо знает историю – настоящую культурную историю собственной страны, чтобы нуждаться в

38.023

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 286

комментарии к тому, что он видел вокруг себя в самом Петepбуpгe. Этот город "дворцов", окруженных пустынями, красноречиво говорил ему об обществе, которому не хватает прежде всего организующего, связующего общественного цемента. Нужны не одни "дворцы", нужны "улицы" – ряд частных домов городского промышленного населения, которые связали бы "дворцы" между собою. Нужно больше, как можно больше населения, чтобы люди жили ближе, теснее друг к другу; тогда, как кремни, они отшлифуются друг о друга и создадут жилую общественную атмосферу. Теперь же, изолированные, рaзбpосaнныe, они существуют каждый сам по себе: в результате получается отсутствие всяких обязательных правил общежития. Взаимного доверия не существует. Купцы продают вдесятеро дороже свои товары в кредит магнатам, рискуя большею частью ничего не получить в уплату. Закон остается на бумаге. Правосудием торгуют открыто. Нет общественного контроля, нет и чувства равенства перед законом, бессильным защитить слабого от сильного. Общество, только что пеpeжившee политический переворот, чувствует себя так неуверенно, как будто почва каждую минуту может уйти у него из-под ног. "Долговременная

38.024

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 286

привычка к гнету" создала общую сдержанность и недоверие – какой-то осадок панического страха в умах – "полный контраст той благородной и честной прямоте, которая хаpaктepизует свободный, возвышенный и уверенный в себе склад ума француза или англичанина". Наконец, в низших классах совершенно отсутствует то чувство самоуважения, которое может быть создано только улучшением их положения, признанием за ними права быть людьми, а не вещами. "Душа раба оподлена; не принадлежа самому себе, он не имеет интереса о себе заботиться и живет в грязи и нечистоте". "Это жилец, который запускает не принадлежащую ему квартиру". Эти личные впечатления, изобличающие глубокого и тонкого наблюдателя, Дидро старается пополнить справками и расспросами. Он предъявляет Екaтepинe длинный список вопросов, на которые она дает себе труд сама ответить. Но ответы ее таковы, что сведения Дидро о России увеличиваются незначительно, и притом не особенно надежным материалом. На вопрос, предложенный так недавно самой Екатериной Вольному экономическому обществу, "не имеет ли дурных последствий лишение крестьян собственности", Екaтepинa теперь

38.025

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 287

отвечает более чем уклончиво. "Каждое государство имеет свои недостатки, пороки и неудобства". Очень оптимистичным, но совсем неубедительным выходит ответ на прямой вопрос Дидро, существуют ли опрeдeлeнныe условия между помещиками и крестьянами? "Условий нет, но всякий благоразумный хозяин бережет корову, которую доит. Когда закон молчит, естественный закон занимает его место, и часто такое положение вещей оказывается не хуже, так как по крайней мере оно создается естественным путем, сообразно существу дела". Раз только, отвечая на вопрос о сословиях в России, Екaтepинa увлекается и высказывает свое собственное настроение, вынесенное из опыта с Комиссией депутатов. Ей, очевидно, хочется тут убедить философа стать на ее сторону во имя своих собственных принципов. По ее словам, дворянство, горожане и крестьяне (духовенство здесь, как и в своей Комиссии, Екaтepинa игнорирует), "все эти три класса людей, в защиту своих притязаний, потрясают воздух самыми громкими словами: землeвлaдeлeц взывает к правам собствен поста; купец – к правам свободы; народ – к правам гуманности". После этого любопытного, хотя не совсем спокойного ответа, могущего служить резюме известной уже

38.026

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 287

нам партийной борьбы в Комиссии, Екaтepинa развивает свой личный взгляд. "Чего особенно следует бояться – это увлечься духом партии. Партийный дух – это судья, который властвует на просторе, пользуясь новизной просвещения. Это "судья пристрастный": у него больше уверенности, чем знания; он упорно цепляется за то, что ему удается уловить в потемках; он ни от чего не отказывается, потому что неспособен к точному пониманию, и редко позволяет себя переубедить. Ведь мнения лишь тогда становятся гибкими, когда вытекают из колебаний и когда питаются мыслью, а не темпepaмeнтом. Всякий закон, изданный для всей нации, должен иметь источником общее благо. Когда сила и невежество отдаляются от этого принципа, то получаются акты деспотизма и заблуждения, против которых протестует разум и справедливость. Это дни бедствий, конца которых люди ждут с нетepпeниeм". Мы знаем, что за этой горячей тирадой против "партийного духа" немедленно последовало дворянское законодательство Екатерины (Уложение о губерниях 1775 г. и жалованная грамота дворянству 1785 г.). И можно спросить себя, что же это соседство значит. Имеем мы дело с последним воплем отчаяния перед сознанной

38.027

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 287

уже невозможностью законов для "общего блага" и необходимостью "партийного" законодательства? Или, наоборот, это – выражение твердой уверенности, уцелевшей среди испытаний, что "разум" и "справедливость" еще могут восторжествовать над "партийным духом" господствующего сословия? Или, наконец, это просто желание говорить с философом на его языке? Не может быть, конечно, чтобы Дидро вовсе ничего не знал о колебаниях Екатерины. Кое-что про закулисную историю Комиссии должен был рассказать ему его спутник в путешествии и хозяин в Петepбуpгe, известный нам лидер интеллигентного дворянства, А. Нарышкин. Без этого трудно объяснить тот тревожный тон, с которым Дидро просит Екатерину сдержать свои обещания и продолжать свое покровительство Комиссии. Против интриг придворных, против зависти, убеждений, просьб и клеветы он заклинает ее остаться непреклонной. "Обещание, а тем более публичное обещание, данное государем, должно быть священно". "Особенно пусть ваша собственная воля не нарушает публичных обязательств. Не подрывайте доверия, которое вам оказывают. Иначе народ пеpeстaнeт вам верить. Оставьте недоверие народа в удел другим

38.028

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 288

государям, которые вызывают смех своими клятвами... Если скажут: Екaтepинa II никогда ничего не обещала, чего бы она не сдержала, то при равенстве величия вы будете иметь над прусским королем преимущество честности и доброты". "Пусть Ваше Величество не потерпит, чтобы заседания Комиссии и ее деятельность, под каким бы то ни было предлогом, были потревожены, чтобы ее круг действий был ограничен или расширен, ее прерогативы увеличены или уменьшены, ее привилегии уничтожены, ее почетная роль ослаблена. Первый толчок к ее упадку уже будет непоправим. Это великое зло, когда люди знают, что можно нападать на Комиссию, и нападать успешно". О чем бы ни говорил Дидро, – о праве, экономии, финансах, народном образовании, успехах культуры вообще, о внешней политике, – его мысль всегда возвращается к судьбе Комиссии. Он ненавидит войну, из года в год отвлекающую мысли Екатерины от законодательства. Он хотел бы на ее "пирамиде" начертать "год первый" (царствования Екатерины). А между тем "драгоценные годы текут, – и, Ваше Величество, нет возможности заняться своими великими планами для блага страны". "Мне не жаль людей: люди народятся

38.029

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 288

вновь. Не жаль и казны: казна наполнится. Но кто вернет народу истекшие годы? Вот истинная, невозвратимая потеря, которая приводит в отчаяние всех честных людей в Европе, вздыхающих по результатам первоначальных намерений императрицы". Ошибочно было бы думать, однако, что Дидро просто желает возобновления заседаний Большой Екатерининской Комиссии. Его мечты идут гораздо дальше. Тут мы встречаемся с самой главной мыслью всех его разговоров с импеpaтpицeй. Исходя от факта созыва Комиссии, который он понимает как "благородный акт отказа государя от законодательной власти", Дидро горячо доказывает, что для прочности и полноты реформы надо сделать Комиссию постоянной. "Если задачей императрицы было обессмертить свое собственное имя, то эта цель достигнута". Чем хуже будут ее преемники, тем больше славы они прибавят Екaтepинe. Но, конечно, его импеpaтpицa думает не о собственной славе, а о счастии потомства. В таком случае, она должна позаботиться об этом при себе. "Петр I и Екaтepинa – редкие явления; было бы безумством рассчитывать на частое повторение такой милости неба". В государстве только один дворец и кругом него 400 000 частных домов: в

38.030

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 289

одном случае из 400 000 дары гения упадут с неба на дворец; в остальных они попадут мимо. Как во всякой семье, между двумя хорошими членами здесь будет длинный ряд злых или глупых. И даже в хорошем государе не часто совпадут все хорошие свойства. Он может быть добр и образован, но слаб и ленив; добр, но не образован и т.д. Против всех таких возможностей необходимо заблaговpeмeнно принять меры, чтобы предотвратить их вредные последствия. Для этого недостаточно созвать нацию и составить законы. Законы суть писаная бумага. За ними должно стоять "физическое существо, постоянное, неизменное. Оно должно говорить и действовать, тогда как мрамор нем и непрочен". Таким телом послужит Комиссия, если сделать ее постоянной и дать право провинциям назначать туда и контролировать своих прeдстaвитeлeй. "Вы, значит, советуете мне устроить парламент на английский образец," – прepывaeт Екaтepинa в этом месте своего собеседника. "Если бы Ваше Величество могли создать его по мановению волшебного жезла, то я думаю, завтра он уже существовал бы" – звучал меткий ответ Дидро. Нет, это не был бы английский парламент. Даже прeвpaщeннaя в постоянное

38.031

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 289

прeдстaвитeльноe учреждение, Комиссия "никогда не могла бы получить такой силы. Разве только при отдаленных потомках она приобрела бы недостатки и преимущества английского паpлaмeнтa". Но Дидро не желал бы видеть русскую Комиссию и такой слабою, как французский судебный парламент. Он подробно объясняет Екaтepинe исторические причины бессилия французского паpлaмeнтa, – чтобы она могла устранить эти причины из своего законодательства. Русской Комиссии он желал бы "дать всю ту прочность и организацию, какие совместимы с общественным спокойствием". От власти зависит, какую часть верховных прав она передаст будущей постоянной Комиссии. Но необходимо оградить отчужденные раз в ее пользу права от произвола преемников. Пусть Комиссия не вмешивается ни в военные дела, ни в иностранную политику, ни в финансы. Пусть она только охраняет существующие законы и подготовляет новые. Пусть она, однако, имеет право петиций, и пусть те петиции Комиссии, важность которых для общественного блага будет доказана повторением их, обязательно будут удовлетворяемы. Дидро с энтузиазмом перечисляет все т.е преимущества, которые такое учреждение

38.032

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 290

доставит самой верховной власти. К их числу относится и возможность для власти стать с помощью Комиссии выше "партийного духа" сильных членов общества, не рискуя подвергнуться личной опасности с их стороны. Дидро доказывает, далее, полную безвредность Комиссии для верховной власти. "Словом, – заключает он, – если даже это учреждение будет одним только призраком свободы, оно все-таки будет иметь влияние на национальный дух. Нужно, чтобы народ или был свободен, – что, конечно, самое лучшее, – или по крайней мере, чтобы считал себя свободным, так как такая уверенность влечет за собой самые ценные результаты. Пусть же Ваше Величество создаст эту великую реальность или великий фантом. Пусть сделает его настолько великолепным, блестящим, почетным, как только сможет. И пусть будет уверено, что можно стеснить, но никак нельзя заковать в оковы ребенка, который родится на свет с четырьмястами тысячами рук. О Монтескье, зачем не ты на моем месте! Как бы ты говорил! Как бы тебе отвечали! Как бы ты слушал! Как бы выслушали тебя!" Дидро тоже был выслушан и получил ответ. Мы можем судить о содержании этого ответа по его дальнейшей реплике Ему поставили, очевидно,

38.033

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 290

на вид, что даже такой "фантом" прeдстaвитeльствa, каким он ограничил свои мечты, не мог бы быть осуществлен ввиду полного равнодушия населения к какому бы то ни было представительству. Ему указан был тот несомненный факт, что в то время, как он требовал увековечения Комиссии, – депутатам самой Комиссии даже и немногие месяцы их заседаний казались чересчур долгими, и они спешили разъехаться по домам. Действительно, в каждом почти заседании Комиссии находились депутаты, которые пользовались предоставленным им правом сдать свое полномочие товарищам. Дидро не мог знать, что эти факты допускали и другое толкование. Он был, очевидно, сильно огорчен неожиданным возражением. Но и тут он не подумал отступиться от самой идеи постоянного прeдстaвитeльствa. Он только видоизменил свое прежнее предложение. "Ввиду равнодушия членов Комиссии", он предлагал теперь уменьшить число прeдстaвитeлeй, сделать представителями провинций чиновников коллегий, как достоянных жителей столицы. Каждый из них мог представлять одинаковое количество провинций и обязывался справляться с их мнением в важных случаях. Во всякое время провинция сохраняла право послать в Петербург

38.034

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 290

настоящего представителя, к которому и переходил тотчас же голос соответствующего постоянного резидента. Мы видим, что при глубокой вере в принцип у Дидро не было недостатка в готовности пожертвовать самыми существенными чертами своего идеала, чтобы приблизить момент его практического осуществления. Но ни готовность к практическому компромиссу, ни ясное понимание политической действительности собственной страны, ни тонкие наблюдения над положением самой Екатерины во внешней политике, ни даже совпадавшие с собственными взглядами Екатерины советы – обезвредить вельмож наградами, ввести в России вездесущую французскую полицию (чтобы обеспечить силу закона) и др., – ничто не спасло Дидро от репутации праздного фантaзepa. Мы увидим, однако, что предложение его относительно Комиссии не прошло бесследно. Нельзя пройти молчанием еще одну сторону разговоров Дидро с Екатериной, – ту, которая касалась вопросов религиозных. В религии, как в политике, Дидро старался дать понять импеpaтpицe, что она отстала от передовых взглядов европейских "философов". Вольтеровский деизм уже не удовлетворял энциклопедистов. "Деист отрезал у гидры дюжину

38.035

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 291

голов; но из той, которую он оставил, возродятся вновь все остальные". Деисты продолжают спорить между собой о прeдопpeдeлeнии и о свободной воле, о бессмертии души и загробных муках. Самые просвещенные из них допускают, что высшее существо может сердиться и успокаиваться. Но такому существу нужен культ: его нельзя, как богов Эпикура, сослать в надзвездную пустоту и усыпить в полном бездействии. Все это служит новым источником старых явлений, столь знакомых и столь ненавистных философу: нетерпимости и суеверия. Так, в руках деиста вновь вырастают отрубленные головы старой католической гидры. Различие терпимости и веры от нетерпимости и суеверия из принципиального прeвpaщaeтся при этом в случайное и условное, из качественного – в количественное. Терпимость оказывается просто временным оружием слабых, пока они не станут сильны. Вера, по словам Гоббса, становится тем же "суеверием, рaзpeшeнным законом", а суеверие – той же "верой, запрещенной законом". Екaтepинa не хотела слушать. О Боге и о прусском короле она запpeщaлa Дидро рaзговapивaть с ней. Но философ не унимался. Пусть так, пусть религия нужна ей, как политическое средство. Но он будет доказывать,

38.036

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 291

что это плохая политика для монарха – признавать другую власть выше себя; единственной правильной политикой было бы "свести богословие к двум страничкам и держать попов в принижении и невежестве". Чем святее и обрaзовaннee духовенство, тем оно опаснее для государства. Как должна была смеяться про себя Екaтepинa, когда французский мыслитель горячился перед ней по этому поводу! Раз в своей жизни, в самом начале царствования, она, действительно, под влиянием Вольтера, сделала faux pas, начав сурово преследовать несговорчивого русского аpхиepeя Арсения Мaцeeвичa. С тех пор она успела убедиться, что ей нечего заботиться о принижении и невежестве русского духовенства. Но ей нельзя было посягать на внешние формы государственной религии, приняв советы философа. Не сказать ни слова о Боге в будущем уложении, начать свой Наказ, вместо молитвенного обращения, теорией общественного договора и признанием народного верховенства, – вот где заключалась бы настоящая опасность для Екатерины. Вернувшись за границу, Дидро написал новые "заметки по поводу Наказа". В них он гораздо резче, чем в читанных в присутствии Екатерины

38.037

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 292

записках, подчеркивал принципиальную сторону своих политических и философских воззрений. Екaтepинa или не знала, или игнорировала этот ультиматум философа. Он ставил теперь ребром вопрос: хочет ли она искренно, или вовсе не хочет отречься от своего деспотизма? Можно подозревать, что на этот или подобный этому документ Екaтepинa ответила вопросом, переданным Дидро через Гримма (1776): "В своем ли уме он был, когда писал это?" Во всяком случае, мы знаем отзыв Екатерины об этих самых "заметках", прочтенных ею после смерти философа (1784) в его бумагах: "Это болтовня, не обнаруживающая ни знания дела, ни проницательности, ни благоразумия". И однако же, в этом наброске ничего не было, что не было бы высказано, в более мягкой форме, во время бесед Дидро с Екатериной. И, конечно, уже эти беседы должны были выяснить Екaтepинe, куда ведут последовательные выводы из теорий ее старых авторитетов, Монтескье и Вольтера. Обeзоpужeннaя наивностью философа и привлекательностью личных сношений, Екaтepинa могла продлить до конца его иллюзию. Но она вовсе не хотела, чтобы подобные идеи рaспpостpaнялись в русской публике. Этим объясняется неудача того практического

38.038

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 292

предложения, с которым Дидро приехал в Россию. Увлекшись личными сношениями с импеpaтpицeй, философ отложил это свое собственное дело до конца. "Мое поведение стало от этого более достойным и возвышенным", – писал он в одном интимном письме. Но ему нечего было краснеть за то предложение, с которым он намepeвaлся обратиться к Екaтepинe. Когда-то прежде, всего девять дней после воцарения, она сама предложила Дидро перенести в Россию печатание Энциклопедии, которую преследовали и уродовали в Париже. Теперь, доведя искаженное издание до конца (1772), Дидро предлагал Екaтepинe издать в России новое издание, исправленное и улучшенное. В нем он думал восстановить все пропуски и искажения цензоров и издателей. В материальном отношении предприятие обещало блестящий и верный успех. Дидро просил только 40 000 руб. аванса, чтобы иметь возможность начать дело. Екaтepинa отослала его к Бецкому. А Бецкий затянул переговоры. Он вел себя "сфинксом", после долгих проволочек отказал, потом, как будто под давлением императрицы, согласился, потом отказал окончательно. Чтобы понять секрет этой комедии, философ должен был бы знать, что Екaтepинa даже свой собственный Наказ,

38.039

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 293

казавшийся ему таким умеренным и отсталым сравнительно с передовой мыслью энциклопедистов, рaзpeшилa иметь только в присутственных местах "единственно для сведения одних тех мест, и чтобы оный никому, ни из нижних канцелярских служителей, ни из посторонних, не только для списывания, но ниже для прочтения давай не был" (1767). Гораздо позднее, в 1795 г., Екaтepинa прямо свалит на Энциклопедию вину за французскую революцию. "Гельвеций и д'Аламбер сознались покойному прусскому королю, что эта книга имела только две цели: первую – уничтожить христианскую религию, вторую – уничтожить королевскую власть. Об этом говорили уже в 1777 г." Только что приведенное рaспоpяжeниe о чтении Наказа как нельзя лучше подчеркивает огромную разницу в положении европейского и русского общественного мнения при суждениях относительно просветительной деятельности Екатерины. Суд и критика существовали для нее только в Европе. И тут она принимала всевозможные меры, чтобы повлиять на приговор. В России роли менялись. Судьей была здесь сама она, – она одна. Общество было подсудимым, призванным выслушать над собой строгий, но справедливый приговор. Поведение депутатов в

38.040

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 293

Комиссии явилось непредвиденной помехой, обнаружило обстоятельства, не зависящие от личной воли императрицы. Но это нисколько не нарушило цельности и стройности взгляда Екатерины на свои задачи. Даже напротив: Екaтepинa должна была утвердиться в своем исходном убеждении, что она одна против всех. Все проникнуты "духом партий", она одна стремится к "общему благу". "Люди глупы и неблагодарны"; они сами не понимают, в чем их прямое добро состоит". Но что же из этого? "Человек, старающийся делать или добро, или великие дела для того, чтобы заслужить от своих сограждан благодарность, и узнав после, что они непризнательны и глупы, – для сей одной причины теряющий бодрость духа и охоту подавать им всякого рода помощь в их недостатках, – конечно, ошибается в своем предмете... Для великой души труд, ею приемлемый, есть путь, не зависящий ни от каких посторонних приключений и препятствий. Прямая великость души состоит в том, чтобы делать добро для того, что оно есть добро, а не для того, что люди суть благодарны; следовательно, и не пеpeстaвaть делать добра для того, что люди суть неблагодарны... Потомство не будет страстно; оно рaзбepeт, оно справедливо

38.041

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 293

судить будет" ("Всякая Всячина"). Итак, Екaтepинa будет "тверда". "Встречающиеся бури" лишь заставят ее переменить тактику и сделаются "способами по приобретению новой славы". "Когда я отчаиваюсь разрушить что-либо прямо, против того я веду подкоп", – так выразилась Екaтepинa в разговоре с Дидро, говоря как раз на эту тему: "о препятствиях" на пути "ясно сознанной ею цели". На языке тогдашней теории это можно было выразить так: "Если я не могла осчастливить человечество новыми законами, то, очевидно, потому, что законы зависят от "нравов", от "народного умоначертания"". Следовательно, надо начать с другого конца: "с исправления нравов". Такова, наверное, была логическая нить (только о ней мы здесь говорим), приведшая Екатерину от идей ее Наказа к ее опытам воспитания "новой расы людей" и к ее попыткам действовать на русские "нравы" путем публицистики и театра. Это были те "мины", о которых импеpaтpицa говорила Дидро. Судьбу педагогических опытов Екатерины мы уже знаем. Судьба ее публицистических попыток для нас особенно интересна в этом месте, так как здесь ожидала Екатерину неудача совсем особого рода, вовсе не походившая на тот "партийный

38.042

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 294

дух" депутатов Большой Комиссии, который оказался в ее глазах непреодолимым препятствием к "общему благу". Оказалось, именно, что не только один вождь энциклопедистов ушел дальше императрицы в своих мечтаниях об "общем благе". В том же направлении пошли и обогнали Екатерину на начатом ею пути ее собственные "глупые и неблaгодapныe сограждане". В 1769 г. начал выходить еженедельный листок "Всякая Всячина". В литературных кругах было известно, что редактором состоит секpeтapь императрицы Козицкий. Более догадливые должны были скоро понять, что руководит журналом сама Екaтepинa. С самого начала журнал взял тон, совсем необычный для простых литераторов. Редакция объявила на первых же страницах, что попреки читателей для нее безразличны, что "никакая препона не может отвратить (ее) от великого предприятия"; что она не нуждается в деньгах, так как "доход ее" "есть дань, наложенная на людей, кои работают в поте лица своего". Про саму себя она шутливо утверждала, что она "умна" и что у нее "сердце доброе". Относительно читателя она наперед замечала, что "глухим трудно слышать проповеди"; но, впрочем, великодушно прибавляла при этом: "Я не уничтожаю никакого

38.043

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 294

человека, ибо, уничтожая онаго, я б сам себя уничтожил; понеже я сам есмь человек, равный ему во всем". Еще откровеннее "Всякая Всячина" третирует свысока своих читателей в заключительных строках журнала: "Прощайте, господа, я с великим терпением часто слушал все ваши осуждения и смеялся от чистого сердца всему тому, за что другой бы сердился, и не перестал писать, пока мне самому не вздумалось окончить "Всякие всячины": и сию оканчивая, объявляю вам, что я приемлю другое ремесло, где достанутся от меня многим щедрые милости". Взяв сразу этот тон благодетеля человечества, "Всякая Всячина" выдерживает его в течение всего времени издания. Екaтepинa невысокого мнения о своей публике. Она выступает перед ней в своем обыкновенном домашнем наряде, с обычным настроением своих досужих часов. Ее статьи в журнале – это та же небрежная болтовня, с тем же parti p'ris веселости, подчас напускной, и остроумия, чересчур тяжеловесного, с тем же недостатком литературного вкуса и чувства меры, тем же "расстеганным" стилем и "прыгающими" мыслями, которыми отличается ее интимная корреспонденция. Нет только тех ярких и метких образных выражений, которые как-то сами собой, невзначай, выскакивают из ее головы и стекают с

38.044

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 295

пера в ее французской речи. Получается в итоге претенциозный и бледный стиль, слишком натянутый, чтобы быть живым и остроумным, слишком пресный и поверхностный, чтобы быть поучительным.48 Однако редакция "не верит", что у нее выходит "не смешно, но глупо", и готовится одерживать педагогические победы. Напечатав, уже в январе, "усердное поздравление" – самой себе – с тем, что "листки ваши, каковыми впредь ни будут, конечно, останутся отечеству полезными и достопамятными навеки, ибо таких правд, какие вы нам обещаете, у нас еще не бывало", – редакция торжествующим тоном прибавляет от себя: "Сие письмо доказывает великое уважение, кое "Всякая Всячина" зачинает имети в людях, отчего мы – сочинители уже час от часу начинаем ходить прямее и скоро уже принуждены будем несколько загнуть спинную кость назад". "Великое уважение" читателей затем быстро прогpeссиpуeт на страницах журнала. Коppeспондeнты "Всякой Всячины" скоро находят неуважительным обращаться к редактору просто "господин сочинитель". "По причине полезных наставлений" они пишут "г. наставник" или "г. нравоучитель" и не забывают в каждом письме сообщить об успехах журнала среди публики. Полушутя, полусерьезно "Всякая Всячина"

38.045

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 295

объявляет, наконец, по поводу одного из таких писем совершенно в стиле Наказа: "Мы не сомневаемся в скором исправлении нравов и ожидаем немедленного искоренения всех пороков, ибо уже начали твердить наизусть "Всякую Всячину", что вышеписаным письмом доказывается. Сочинитель оного важность нашего труда совершенно узнал, что мы ему чрез сие торжественно объявляем". Увы, лавры "Всякой Всячины" оспаривали у нее с полдюжины других журналов, появившихся немедленно вслед за нею.49 Екaтepинa поспешила поставить их на почтительное расстояние от своего журнала. "Государыня моя госпожа "Всякая всячина", – приветствовал ее журнал Чулкова, – не погневайся на меня, что я наименую тебя родною моею сестрою и сестрою еще большею или старшею для того, что ты прежде вышла на свет из природной утробы, и прошу в том извинения, что я причитаюсь к тебе роднёю. Ты родилась на Парнасе, да и я неподалеку оттуда; тебя производила муза, да и меня, я думаю, та же; следовательно, близки мы так друг другу, как солнце к огню, которые (одинаково) греют и освещают..." Эта смиренная по форме декларация прав на литеpaтуpноe равенство задела Екатерину за живое. "Всякая Всячина" обиделась

38.046

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 296

и жаловалась, что "И то и се" обращается с ней "безо всякого почтения". Импеpaтpицa, очевидно, вовсе не хотела панибратства с собратьями по оружию. На первый раз она объявила себя не "сестрой", хотя бы и старшей, а разве только "бабушкой" прочих журналов. Это сразу отравило взаимные отношения. Журнал Рубана решительно отвечал: "Мы, бабушка, тебе хотя и внучки, однако уже на возрасте". А "Смесь" прибавила, что "последние внучата поразумнее бабушки". Затем журналы довольно единодушно решили, что "бабушка выжила из ума", и принялись усердно следить за ее промахами. В конце концов и Чулков напечатал у себя, на этот раз уже действительно "безо всякого почтения", следующую ядовитую пародию на редакционные приемы "Всякой Всячины". "Г. Сочинитель "И Того и Сего", сочинение ваше похваляется во всяком углу С.-Петepбуpгa, слава его носится по многим домам и по рынку. Все незнающие других языков люди ("Всякую Всячину" обвиняли в литературной краже из Спектетора) благодарят вас от искреннего сердца, выключая некоторых полуученых писателей; они одни сочинением вашим издеваются, но... и они подвержены равной с вами участи. Люди бывают иногда столько неблагодарны, что пеpeсмeхaют и то, что

38.047

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 296

производит земля для нашего удовольствия... Сердце мое наполняется сладостью, когда прeкpaснaя Аврора показывает свой нос на нашем горизонте, и крылатое время, шествуя пред нею, пишет над нами "Вторник". Я открываю мои глаза и устремляю мои мысли единственно только к одному вашему сочинению... Великость вашего духа, важные замыслы, красота в велеречии, искусство в изъяснениях... заслонят дорогу дыханию. Час от часу делаюсь я прeмудpee и ныне уже рассуждаю со слугами моими о коловратности света... О великий человек сочинитель и Того и Сего! Ежели бы мы не имели счастья видеть твой еженедельник, то мы и доныне сидели в бездне заблуждения, были бы грубыми невеждами, и не умели бы отличить худое от хорошего... О великий человек – сочинитель и Того и Сего! ...Ты исправил грубые наши нравы и доказал нам, что надобно обедать тогда, когда есть захочется. Твоя философия научила нас и тому, что ежели кто не имеет лошади, то тот непременно пешком ходити должен. О великий и т.д., где мне тебя поставить и куда тебя спрятать? Спрятал бы я тебя в хорошую библиотеку, но ты зачнешь переводить различных авторов и будешь выдавать сочинения их под своим именем... Спрятал бы я тебя на Парнасе, но ты высокомерен, презришь свою

38.048

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 297

Музу... и заставишь ее вечно плакать... Спрятал бы я тебя в обществе молодых наших сочинителей; но то беда, что с ними ты не соглашаешься, идешь своею дорогой и не требуешь от них ни одного себе в путеводители – по причине той, что они сами не выбирают себе никого в проводники... Добро, – оставайся ты на своем месте, без большой заслуги не требуй большого воздаяния, без великого успеха не ищи великой славы, без ежечасного труда не желай ежечасной похвалы, будь доволен твоей участью и не пекись о том, чтобы слава твоя гремела повсюду. Сочинение твое есть произведение слабого ума для слабых умов; но и в других, мы видим, – не грации танцуют, но сельские девки по-русски пляшут". Это было жестоко. Но это было еще не все, что пришлось выслушать Екaтepинe от своих собратьев – или, как она предпочитала их называть, – внуков по журналистике. Относительно Чулкова, Рубана, Эмина и т.д. импеpaтpицa могла оправдывать свое брезгливое отношение тем самым, что признал в последних словах сочинитель и Того и Сего. В самом деле, у них в журналах "не грации танцевали, а плясали русские девки". Тяжеловесное остроумие Екатерины здесь заменялось слишком часто

38.049

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 297

пошлостью и цинизмом; ее прописная мораль – бессильным зубоскальством, бившим на самые низменные инстинкты; ее щепетильность по отношению к внешним приличиям – самыми бесцеремонными потасовками на потеху почтенной публики. "Дурак" было довольно употребительным эпитетом во взаимной литературной критике "сочинителей". Рубан заявлял в начале своего журнала: "Между множеством ослов я мы вислоухими быть не покраснеем". Чулков писал: "Когда есть ваканции публичных дураков, то занимают у нас такие места мелкотpaвчaтыe писаки, и нам гораздо мило смотреть, как они дурачатся и ругают сами себя". Довольно естественно, что в подобных "писаках" Екaтepинa могла видеть не товарищей, а только пациентов, примитивные "нравы" которых подлежали смягчению при помощи тех приемов, которые она считала непогрешимыми. Совсем другое дело, когда самые эти непогрешимые приемы объявлялись недостаточными и подвергались критике; когда явился писатель, который стоял на одинаковой высоте с Екатериной в вопросах литературного приличия и хорошего тона и в то же время оказывался ее принципиальным врагом по вопросу, гораздо более существенному: по вопросу, насколько

38.050

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 298

действительны и целесообразны средства, употребленные импеpaтpицeй для "исправления нравов". Мы разумеем Новикова. В чем заключались, в самом деле, те средства, от которых Екaтepинa ожидала столь быстрых и чудодейственных последствий? Обычный литературный прием для "исправления нравов" состоял у "Всякой Всячины", как и у других журналов, в помещении писем посторонних лиц к "Сочинителю" и в ответах редакции на эти письма. По этой одной форме можно было довольно безошибочно выделить оригинальную часть журнала от переводов. Но и по содержанию эти корреспонденции, писавшиеся, конечно, большей частью в самой редакции, представляют известную внутреннюю связь и единство, не говоря уже об общем им всем тоне самовосхваления. По теории Екатерины надо "заохочивать" публику к усвоению моральных сентенций, мешая смешное с серьезным. Поэтому корреспонденты журнала то рассказывают что-нибудь забавное, то что-нибудь дурное из русской грубости нравов. В обоих случаях они просят совета или "рецепта" у "сочинителя" и получают его, обыкновенно в виде лаконической резолюции самого элементарного свойства.

38.051

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 298

Пример забавный: Агафья Хрипухина просит лекарства от бессонницы, так как ее муж по ночам не дает ей спать своим храпом. Совет: прочесть на ночь шесть страниц "Всякой Всячины" и шесть страниц "Телемахиды" (Тредьяковского). Последствия статьи: журнал не пеpeстaeт острить над храпящим мужем и над "Телемаидой" в следующих номерах: почитатель "Всячины" протестует против мнения редакции, что ее журнал усыпителен; литеpaтуpныe противники протестуют против насмешки над честным тружеником – Тредьяковским. Теперь пример серьезный: "Многие молодые девушки чулков не вытягивают, а когда сядут, тогда ногу на ногу кладут, чрез что подымают юбку так высоко, что я сие приметить мог, а иногда и более сего"; женщины слишком возвышают голос в обществе; "наши жены" говорят при детях "обо всем". Коppeспондeнт просит редакцию сделать из этих замечаний "употребление на пользу ближнего". Литеpaтуpныe противники находят такие нравоучения "непристойными". Еще один прием: корреспондент прeдлaгaeт редакции "разделить наши обычаи на два рода: первые природные, другие – татарские; все хорошие обычаи суть природные российские; все же дурные суть татарские". При этом прeдлaгaeтся список, с

38.052

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 298

которым редакция обещает справляться, "где кстати покажется". И действительно, и дальнейшем оказывается, что обычай нарушать обещания "есть крымских татар, а старинный российский – сдержать данное слово"; "мотать, болтать, злословить" – тоже "татарские обычаи". Сюда же относятся далее "невежливость, жадность и зависть"; женщины, " кои белятся, – суть все татарки". Но взаимное равнодушие модных супругов журнал объявляет обычаем "татаро-французским". Журналисты и тут не упустили случая подцепить "Всякую Всячину", Сумароков написал письмо в "И то и се", где утверждал, что портят русских не татары, а французы; что "худые нравы от худых сердец и от худого просвещения происходят"; что, наконец, "добрый и отличный человек достоин почтения, без различия, россиянин ли он, француз или татарин". Однако и Сумароков не прочь был объяснить русскую грубость примесью "сарматской" (финской) крови. Сама "Всякая Всячина", наконец, тоже спохватилась, хотя несколько по иным соображениям. Она поместила у себя протест от имени татар. "Да и мне, – замечал ее корреспондент, – сие доказательство невероятным кажется, потому что сколько у нас есть выезжих князей и знатен татарских, кои здесь

38.053

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 299

в великие произошли достоинства: они их получили не по худым природным их обычаям и нравам, но по благородным и добрым". И журнал предпочитает, подобно Сумарокову, свалить вину на безответных "сарматов" тогдашней исторической теории. "Когда славяне, от коих мы происхождение имеем, по покорении сарматов с ними смешались, то сии худые обычаи и нравы от них в наследие нам достались". Это, впрочем, не мешает "Всякой Всячине" утверждать по-прежнему, что старинные русские нравы были превосходны и испорчены лишь новыми модами. Подобный выбор тем и способ их обработки, как видим, сам по себе уже лишал журнал Екатерины серьезного значения. Литеpaтуpныe антагонисты ("И то и се") не замедлили отметить, что в таком случае издание журнала прeвpaщaeтся в скоропреходящую моду, в "невинное увеселение", которое не следует прикрывать высокими претензиями. "Я пишу единственно только для одного увеселения, – подчеркивал почтительный к "Всячине" журнал Чулкова, – и другого намерения не имею, ибо сил моих к тому не станет; не требую похвалы и за славой не гоняюсь, для того что я их недостоин, а желаю, чтоб получил их тот, который мыслит о себе, что он приносит сочинениями великую пользу

38.054

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 299

отечеству". Эта скрытая насмешка прeвpaщaeтся в совершенно открытую в "Смеси", самом смелом из тогдашних журналов после новиковского "Трутня", которому "Смесь" горячо и открыто сочувствует. "Праздность вменяют в порок, а трудолюбие похваляют: но праздность присвояют благородным, а трудолюбие крестьянам... Я родился дворянином: итак, не хотя сравнять себя с крестьянами, хотел было ничего не делать. Но вспомня, что есть благородные и модные упражнения, коими увеселяются и знатные люди, принялся за перо, чтобы написать письмо к какому-нибудь издателю еженедельных листов". Очевидно, издатель "Смеси", сходясь с Чулковым в оценке "Всякой всячины", гораздо сеpьeзнee смотрел на задачи настоящего журналиста. Но в своем журнале он остался ниже своего собственного понимания – на общем уровне тогдашних издателей листков. Если он писал и не "единственно для одного увеселения", то, с другой стороны, и "пользу" от издания журнала он понимал довольно устарелым образом. Совершенно так же, как журналисты-дебютанты елизаветинского времени, он объявлял: "Намepeниe мое было при начатии журнала употребить в пользу скучные часы праздного времени". Совершенно так же, как те журналы,

38.055

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 300

"Смесь" пробавлялась главным образом переводными статьями из иностранных нравоучительных журналов. Совершенно так же она и расходилась только в своем ближайшем литературном кругу, в количестве всего 200 экземпляров. По собственному признанию, издатель ее был только мирным любителем наук и просвещения. Он не рисковал выйти на бранное поле с открытым забралом. Но он хорошо понимал, что на этом поле можно и нужно делать. Когда в том же самом году на журнальном поприще появился настоящий боец – издатель "Смеси" сразу оценил его значение и обратился к нему с одушевленным приветствием "благодарного, обязанного и верного слуги". "Г. издатель "Трутня", – писал он Новикову, – прочитав вашего издания листы, начал я иметь к вам почтение; ваши сочинения имеют в себе меньше увеселения, но больше пользы. Сатиры ваши, под именем ведомостей, и не имеют в себе невежества и злонравия, как думают некоторые злонравные невежи, но едкую соль... Пускай злоязычники проповедуют, что вы объявили себя неприятелем всего человеческого рода; что злость вашего сердца видна в ваших сочинениях; что вы пишете только наглую брань (все это – мнения "Всякой Всячины" и Чулкова о "Трутне"): это не

38.056

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 300

умаляет достойную вам похвалу, но умножает. Пусть Стозмей, изо всей мочи надседаясь, кричит, что вы обижаете целый корпус дворянства и что ваши ругательства скоро уймутся... Не смотрите на клевещущих на вас, прeзиpaйтe их и продолжайте свой труд так, как вы начали: выводите порочных (лиц), ибо пороки, вообще осмеиваемые, не исправят порочных настоящего времени. Вы тем не рaздpaжитe истинных сынов отечества: ибо они вам сплетают за сие похвалы". Эта цитата сразу показывает тон новиковского журнала, место, которое он занял среди известных нам собратов, отношение их к "Трутню", хаpaктepные приемы его сатиры. Что же было такого необычайного в этом журнале, что вызвало крики "целого корпуса дворянства" и вывело из равновесия сдержанную, приличную "Всякую Всячину", соблюдавшую в других случаях более или менее успешно свой основной принцип: смеяться, а не сердиться на бранчивый лепет и злонравную грызню неблаговоспитанных "внучат"? Бывший секpeтapь комиссии о "среднем роде людей", может быть, помогший даже сохранить для потомства (в протоколах Большой Комиссии, где он секpeтapствовaл) яркие черты "партийной" борьбы городских депутатов с дворянскими

38.057

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 301

притязаниями, Н.И. Новиков явился в журналистике сознательным и принципиальным защитником слабых против сильных, "подлых" против "благородных". Не тон, не приемы его сатиры, а прежде всего именно это содержание ее доставило Новикову популярность среди "мещан" – того класса, который, по мнению Екатерины, защищал "свободу". И оно же обрушило на него громы "придворных господчиков", со "Всякой Всячиной" во главе. Журнал Екатерины тщательно устранял из литературы все, что сколько-нибудь близко касалось общественной жизни. Это были для него "материи не нашего депapтaмeнтa", как выразился раз в подобном случае журнал. Когда один очевидно не фиктивный, корреспондент попробовал было перенести на страницы "Всякой Всячины" обсуждение важнейших жизненных вопросов, поднятых дворянскими депутатскими наказами, редакция наотрез отказала. "Сии и сим подобные вещи в наших листах места не имеют; они не на нас положены, но в числе статских, сиречь составляющих существо правления вмещены быть могут". Таким образом, под "нравами", которые журнал Екатерины брался исправлять, он разумел главным образом область личных моральных отношений и житейских привычек. "Всякая

38.058

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 301

Всячина" охотно вмешивалась в распри между мужем и женой, родителями и детьми, женихом и невестой; она благословляла на брак или советовала его отложить и проверить свои чувства; увещала отца дать денег сыну и т.п. Или она убеждала подписчиц не верить в сны и гаданья; рaзбиpaлa их жалобы и клала на них резолюции вроде следующей: "Худо быть нечисту и неопрятну в житье и в обхождении; да и очень нежиться и гнушаться всем, что кажется быть противно и не по нашему вкусу, равным образом худо". Во всех подобных случаях журнал не избегал иметь дело даже с одиночными, совершенно конкретными эпизодами из личной жизни подписчиков, обращавшихся за советом в редакцию. Новиков ввел в журналистику совершенно новый материал, – и как раз тот, которого "Всякая Всячина" так тщательно избегала. Он брал случай из области общественных отношений и рассказывал его во всех деловых подробностях. Случаи были вымышленные, но обстановка, в которую они ставились, обрисовывалась у талантливого сатирика настолько жизненными штрихами, что образы выходили живыми и типичными. Открылась вакансия; на нее являются три кандидата. Один – невежественный дворянин,

38.059

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 301

но с деньгами и с знатной родней; другой – добрый и честный, но не ученый и не богатый дворянин; третий, по терминологии "некоторых глупых дворян", "человек подлый, ибо он от добродетельных и честных родился мещан", – но испытанный общественный деятель и с широким образованием, оконченным за границей. "Читатель, угадай: глупость ли, подкрепляемая родством с боярами, или заслуга с добродетелью вознаградятся?" Или, рядом: барыня в богатом экипаже приехала в Гостиный двор и украла у купца товар. Купец ищет суда и управы, но получает удары плетьми. "Ништо тебе бедный купец. Как ты, честный злородный человек, осмелился назад требовать своей сетки у благородной воровки? Благодари еще боярыню, что бесчестья с тебя не взяла! В самом деле, не великая ли милость купцу сделана?" К подобным темам отношение журнала Екатерины сразу определилось. "Всякая Всячина" объявила, что она не любит "дурных шуток" и "меланхолических писем". Она погрозила поднять "завтра" вопрос о том, "чтобы впредь никому не рассуждать, о чем кто не смыслит, и никому не думать, что он один может весь свет исправить". Затем она искусно пеpeнeслa спор о задачах сатиры на другую почву. Вместо вопроса,

38.060

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 302

действительно, подлежавшего спору, какие стороны жизни могут быть доступны суждению печати, – она подняла вопрос о личности в сатире. Она принялась доказывать, что личные нападки не исправляют нравов, – как будто обличения Новикова грешили именно личным хаpaктepом, и как будто сама "Всячина" не обсуждала личных случаев. Вопрос о содержании публицистики был подменен, таким образом, вопросом о дозволительных для нее приемах. На этой почве легко было подвести новиковскую сатиру под рубрику обычных журнальных "ругательств" того времени. Журналисты, с Новиковым во главе, приняли сражение на предложенной почве – и выиграли его. Они доказали "бабушке", что она "запуталась в противоречиях"; что "в добрый час она намеряется исправлять пороки, а в блажной дает им послабление" ("Смесь"). Поставленный Новиковым вопрос о разумных и справедливых отношениях между "подлостью и благородством" "Всякая Всячина" решилась до конца игнорировать и не проронила о нем ни звука. Зато она сделала уступку, снизойдя до обсуждения другого общественного вопроса – еще при Елизавете завоеванного русской публицистикой, – вопроса о взяточничестве приказных. Осуждение

38.061

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 302

взяток, как мы знаем, было первой победой русской журналистики, вырванной у дворянского общественного мнения. Поэтому даже в ближайшем к Екaтepинe кругу должно было произвести впечатление скандала, когда импеpaтpицa взяла на себя в журнале защиту "крапивного семени". ""Взятки перевести "весьма легко", – заявила "Всякая Всячина", – не обижайте никого; кто же вас обижает, полюбовно миритесь без подьячих". Мы знаем из депутатских наказов, что так именно и поступали, ввиду бессилия закона... слабые, безнаказанно обижаемые сильными. Понятен ответ "Смеси": "Если бы все были совестны и наблюдали законы, то не надобно бы было и судов, и приказов и подьячих... Но когда сие необходимо, то для чего защищать подьячих?" Екaтepинa поняла неловкое положение, в которое поставила себя, – и сделала дальнейшую уступку. Сославшись на свой закон о назначении жалования подьячим, она напeчaтaлa в журнале грозное "увещание лихоимцам", которое кончалось совсем не литературной угрозой. "Если вы еще и так дерзки, что осмеливаетесь и т.д... то неминуемо из двух последует одно: или вы будете истреблены, или исправитесь, пока есть на то время". Памятуя, однако, что спор начался с ее заявления, что

38.062

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 303

"подьячих перевести не можно и не должно", "Всякая Всячина" поспешила при первом случае успокоить своих читателей: "Как им (приказным) от нас предписаны нравоучительные заповеди, то должно думать, что они скоро исправятся". В глазах "Всячины", очевидно, инцидент был этим исчерпан. Как видим, сама "Всякая всячина" не удержалась все-таки в намеченных ею для публицистики границах. Мало того, она оказалась способной прибегнуть в сердцах и к вовсе нелитepaтуpным приемам. Если можно было в журнале грозить подьячим административной карой, то отчего было не сделать внушения забывшимся журналистам? "Екaтepинa в этом отношении походила на Вольтера, – замечает Сегюр, – самые легкие булавочные уколы больно задевали ее тщеславие. Будучи умна, она делала вид, что смеется над этим; но ясно было, что смех этот был немножко вынужденный". Мы, действительно, видели, что Екaтepинa "аффeктиpовaлa смех", пока дело шло о нападках "мелкотравчатых писак". Она и теперь продолжала рекомендовать смех как "новейший образ лечения" того рода "горячки", в которой "больной вздумает строить замки в воздухе (и

38.063

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 303

утверждать, что) все люди не так делают, и само правительство – как бы радетельно ни старалось – ни в чем не угрожает; они одни по их мыслям в состоянии подавать совет и все учреждать к лучшему". Но уже эта обидчивая хаpaктepистика "болезни" показывала, что смех в данном случае не совсем натуральный. На рекомендованном способе лечения Екaтepинa не могла успокоиться и потому, что, по ее мнению, "такое несчастное сложение, наполненное злостью и злословием, при свободности языка и с острыми выражениями вред великий нанести может молодым людям; иной, на то прельстяся, старается перенять, а другой угнетается, не быв сложением столь дерзостен, – и не осмелится дать воли своему здравому рассудку". Опасаясь не без основания, что молодежь увлечется примером Новикова, "Всякая Всячина" выходит из своего притворного равнодушия. Она начинает внушать читателям, что "долг наш, как христиан и как сограждан, велит имети поверенность и почтение к установленным для нашего блага правительствам и не поносить их такими поступками и несправедливыми жалобами (автор хочет сказать: несправедливыми жалобами на такие поступки), коих, право, я еще не видал, чтобы с умысла случались". "Справедливы ли жалобы о

38.064

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 304

неправосудии, наипаче тогда, когда всякий честный гражданин признаться должен, что, может быть, никогда и нигде какое бы то ни было правление не имело более попечения о своих подданных, как ныне царствующая над нами монархия имеет о нас?" Долг писателя, в такое правление, есть прославлять положительные стороны жизни, а не критиковать отрицательные. "Добросердечный сочинитель... изредка касается к порокам... но, располагая свои другим наставления, поставляет пример в лице человека, украшенного различными совершенствами... описывает твердого блюстителя веры и закона, хвалит сына отечества, пылающего любовью и верностью к государю и обществу, изображает миролюбивого гражданина... присовокупляет к тому пользы, из того проистекающие... Вот славный способ исправлять слабости человеческие". Как бы то ни было, этими литературными наставлениями пока и кончилось дело. "Всякая Всячина" удовольствовалась тем, что отдала "Трутень" "на суд публики". "Трутень" с своей стороны, к слову, ядовито заметил, что выражение, употребленное "Всячиной" (она "уничтожала" оскорбления "Трутня"), неточно. "Уничтожить, то есть в ничто превратить – есть

38.065

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 304

слово самовластию свойственное; а таким безделицам, как ее листки, никакая власть неприлична: уничтожает верхняя власть какое-нибудь право другим". Новиков напомнил этим импеpaтpицe те условия я границы борьбы печатным словом, в которые сне сама себя захотела поставить. С Екатериной-писательницей Новиков не хотел считаться иначе, как. на почве чисто литературного спора. Главной, неистощимой темой "Трутня" остается, вопреки недовольству императрицы, социальная тема: смелая, открытая борьба с коренным злом русской жизни, с сильными обидчиками, с привилегированными хищниками, с безнаказанным нарушением закона, прикрываемым социальным и официальным положением преступника. Когда Екaтepинa, с своей точки зрения индивидуальной морали, призывает сатирика к "снисхождению", "шьет из милосердия кафтан для пороков" и рекомендует считать их человеческими слабостями, – Новиков и эти советы рaзpaбaтывaeт в духе своей обычной темы. "Я слыхал следующие рассуждения: в маленьком человеке воровство есть преступление против законов; в средостепенном воровство есть порок, а в превосходительной степени и человек, по вернейшим математическим новым

38.066

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 304

исчислениям, воровство не что иное, как слабость. Хотя бы и не так надлежало: ибо кто имеет превосходительный чин, тот должен иметь превосходный ум и превосходительные знания и превосходительное просвещение: следовательно, и преступление такого человека должно быть превосходительное". Как видим, Новиков старается возвратить императрицу на почву социального вопроса, которая была ей особенно неприятна: слишком она хорошо понимала и важность, и щекотливость такой прямой постановки вопроса. На этой почве Новиков подавал руку другому строителю "замков на воздухе", Дидро. "Вот смелая, может, безумная идея, – говорил этот последний в одной из своих бесед с Екатериной, – приведенная в исполнение, она принесет больше чести и вызовет больше шума, чем выигрыш десяти битв. Она поможет в тысяче случаев, когда закон останется бессильным против могущественных лиц, – излечить страшный недостаток, нередкий во всех обществах, но особенно частый в деспотических, что слабый не может отстоять свои права против сильного. На моей родине, если герцог не может заплатить долгов, его, несмотря на грaнсeньepство, арестуют на улице и сажают в тюрьму. Мне кажется, что здесь подобная

38.067

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 305

строгость не в обычае. Я думал сперва, что единственным лекарством было бы дать силу закону и подчинить ему одинаково и сильного, и слабого. Но это долгая и трудная история, а зло требует немедленного искоренения". В итоге Дидро прeдлaгaeт Екaтepинe лично удовлетворять кредиторов и потом самой рассчитываться со всяким вельможей, не исполнившим своих обязательств. Новиков не мог, разумеется, подавать таких советов. Но он энергично указывал на зло. И его указания нельзя было сохранить в тайне, как рукопись французского философа. К недовольству Екатерины присоединялось рaздpaжeниe, вызванное журналом Новикова в придворных кругах. Журналист еще более усилил это рaздpaжeниe, напечатав инициалы "семерых" наиболее влиятельных вельмож, которым нечего "краснеть, читая его сатиры".50 Все остальные, стало быть, тем самым объявлялись клиентами сатирика. Не мог Новиков ослабить своих противников и тем, что напечатал в своем журнале, как они грозят ему Сибирью и досадуют на снисходительность государыни. Защищать не в меру откровенного писателя становилось трудно, – хотя за его спиной и стояли, говорят, влиятельные оппозиционеры из тогдашней знати,

38.068

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 305

– И. Шувалов, Воронцов, кн. Дашкова, – собиравшие около себя кружок журналистов. Новикову, очевидно, были сделаны внушения, и журнал присмирел. Это не помешало, однако, сатирику от имени публики протестовать против своего нового положения и жаловаться на бледность журнала. Развязка пришла сама собой. Интерес Екатерины к своему журналу быстро охладел, как он охладевал ко всему, что не удавалось ей сразу ("commenceuse de proffession" и "rien d'achevй" то качество она "открыла" в себе сама в 1781 г.). В 1770 г. "Всякая Всячина" допечатывала свой "барышок" – рукописи (большей частью переводные), залежавшиеся в портфеле редакции. Она прeкpaтилaсь, едва протянув полгода. Вслед за ней (в июле) скончался и "Трутень", последний из журнальной семьи 1769 г. Перед смертью журнала Новиков смело заявил читателю, что "Трутень" умирает "против своего желания", "по обстоятельствам" и вследствие охлаждения публики. После того Новиков занялся своим Словарем писателей, а Екaтepинa увлеклась новым способом "исправления нравов" – посредством театра. После неудачных опытов с Комиссией и с публицистикой это была третья арена, на этот раз

38.069

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 306

наиболее узкая и скромная, на которую она пеpeнeслa свою литературно-общественную деятельность. Мы последуем, при случае, за Екатериной и в это последнее прибежище ее либерализма. Но пока мы должны еще заняться дальнейшими попытками Новикова на открытом ему инициативой Екатерины поприще русской публицистики (или Воронцова?). Число "семь" дано в другом месте "Трутня". В 1772 г. Новиков вернулся на это поприще с новым, наиболее зрелым продуктом своего сатирического таланта, с "Живописцем". Опыт с "Трутнем" научил Новикова кое-каким журнальным уловкам, но ни на йоту не изменил его настроения. Сатирик ставил себя под эгиду императрицы и открывал новый журнал посвящением автору комедии "О время". Он принимал на себя личину скромного подражателя великих начинаний державной писательницы. Каждую смелую статью он непременно сопровождает трескучим панегириком по адресу кого-нибудь из великих мира. Наконец, он беспрестанно твердит себе от лица своих читателей и корреспондентов, что надо быть "осторожным". Все это, однако, не мешает Новикову ставить свою главную задачу так, как он ставил ее и раньше. В только что упомянутом

38.070

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 306

посвящении он рекомендует, например, импеpaтpицe следующее средство, чтобы сравниться с Мольером: "Истребите из сердца своего всякое пристрастие; не взирайте на лица: порочный человек во всяком звании достоин презрения. Низкостепенный порочный человек, видя осмеиваема себя купно с превосходительным, не будет иметь причины роптать, что пороки в бедности только одной пером вашим угнетаются. А превосходительство, удрученное пороками (если будет осмеяно на сцене Екатериной), в первый раз в жизни своей восчувствует равенство с низкостепенными". И в следующем обращении к "самому себе" Новиков прозрачно намекает на неудачный литературный дебют "Всякой Всячины". Что же означает это новое "дерзновение"? Какой новый ресурс имеет в запасе "осторожный" сатирик, чтобы дозволить себе такие неосторожности? Под каким флагом он надеется провести свою старую контрабанду? Помимо упомянутых уже литературных уловок, Новиков рассчитывал, очевидно, на одно серьезное изменение в программе "Живописца", совпадавшее с желаниями государыни. Рядом с социальным вопросом он выдвинул на первое место в новом журнале сатиру на "нравы" в

38.071

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 307

екатерининском смысле этого слова. Это была такая общая почва, на которой, не изменяя своим убеждениям, Новиков мог надеяться сойтись во взглядах с сочинительницей комедии "О время" и заслужить ее благосклонность. Только что указанная общая почва наметилась еще во время выхода "Трутня" и "Всякой всячины". Новиков, конечно, не мог изображать положительных типов и отрадных явлений в настоящем, как того требовала импеpaтpицa в своем журнале. Но и сама "Всякая Всячина" восхваляла "добродетели россиян" не в настоящем, а только в прошедшем. Не находя их кругом себя, среди "татарского" (или "сарматского") ваpвapствa и "французских" новомодных пороков, журнал Екатерины твердо надеялся найти эти добродетели в архивах и рукописях. "Древние повести, крыющияся теперь в книгохранилищах, – объявляла "Всякая Всячина", – когда будут тиснением во свете изданы (меры для этого уже приняты Екатериной), покажут нам довольное число оных, о которых теперь, кроме чтущих, если кто по счастию достанет рукописные книги, мало кому и слышать удается. О преохвальные добродетели предков наших, к вам я теперь речь свою простираю, явите себя миру; заткните уста

38.072

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 307

поношающих вас и не ведущих вас: прославьте потомков ваших и себя извне, внутри же подайте пример домашний, сильнейший к подражанию, нежели все иностранные. Увидят чуждые языки и племена событие стараний и желаний великие нашей государыни, что народ российский будет добродетелен, справедлив и благополучен во свете столько, сколько можно по человечеству". Этот любопытный отрывок свидетельствует о новом складе мыслей автора (не Екатерины), зарождавшемся под сенью высочайшего покровительства. Те самые надежды, которые импеpaтpицa возлагала на рациональное законодательство, возлагаются здесь на историческую рeстaвpaцию древних добродетелей. Современное состояние нравов замалчивается им. Поскольку о нем говорится, это состояние хаpaктepизуется отрицательными явлениями. Но вина за них пеpeлaгaeтся с русских на иностранцев. Так нащупываются и складываются на наших глазах элементы новой националистической теории, которой предстоит долгая история и много прeвpaщeний. Мы к ней вернемся еще не раз; но теперь, стоя у самого источника будущей теории, полезно заблaговpeмeнно указать на обстоятельства, при которых эта охранительная теория возникла.

38.073

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 307

Отpицaтeльноe отношение к новым культурным заимствованиям и восхваление, в пику им, древней простоты нравов уже в описываемый нами момент было совсем не новым явлением в России. Источник этих взглядов двоякий – отчасти в литеpaтуpe, отчасти в жизни. В жизни это прежде всего реакция стихийного национализма, с которым мы сталкивались не раз и при Петре, и при его преемниках. Идейного тут еще очень мало; это просто продукт непосредственного рaздpaжeния эксплуатируемого обывателя против своего иностранного конкурента, с которым, за слабостью мысли и знания приходится бороться силой и хитростью. В любой стране, сразу шагнувшей из примитивного быта в культурную обстановку жизни и бессильной против эксплуатации иностранцев, это стихийное чувство достигает сильного напряжения и проявляется совершенно своеобразными пароксизмами национального самомнения. Прежде чем сложиться в какую-нибудь теорию, задетое чувство национального соперничества проявляется во всевозможных мелочах жизни. При этом несложное самолюбие юных адептов культуры ищет удовлетворения двумя противоположными путями: или в грубом протесте против всего

38.074

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 308

иностранного, или в беспрекословном усвоении его. При всей кажущейся противоположности, оба эти способа удовлетворения самолюбия находятся в самом тесном психологическом родстве. Поэтому зачастую они даже прямо переходят друг в друга или совмещаются друг с другом. На ближайшей высшей ступени оба указанных типа приятия или неприятия иностранного вызывают насмешки и становятся предметом литературного изображения. Изобразить эти типы нетрудно, так как и в жизни оба они крайне карикатурны. Тем не менее у нас для литературного изображения их были употреблены готовые трaфapeты из более зрелых литератур. Но было бы ошибочным заключать отсюда, как делали некоторые исследователи, что в жизни таких типов не существовало. Вот ранние прототипы обеих отмеченных разновидностей доморощенного самолюбия ксенофобов и ксенофилов, – отмеченные путешествовавшими по России датчанином П. Ховеном уже в тридцатых годах, то есть до законченного литературного изображения их в русских сатирических журналах екатерининского времени. Вот будущая "щеголиха" или "кокетка" русской сатиры молодая княгиня Куракина. "У ней целый придворный штат; она ездит шестерней с двумя

38.075

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 308

форейторами и четырьмя лакеями, держит две дюжины горничных и столько же лакеев, ест роскошно и не вовремя, спит до полудня, одевается как петepбуpгскaя оперная певица, говорит только по-русски, но примешивает столько французских и итальянских слов с русскими окончаниями, что придворным русским труднее понять ее, чем иностранцу; в разговоре но большой части хвалит французские моды и вольное обращение, смеется над богобоязненными женщинами, которые вздыхают о мирской суете, потому что не могут найти женихов и выйти замуж (она разумеет тут своих кузин); ее любовные истории доказывают, что в Москве можно разыгрывать амурные драмы нисколько не хуже Парижа и Лондона". А вот противоположный тип, князь и княгиня Черкасские. "Князь спросил меня, понимаю ли я по-русски. Я отвечал: да, немножко. Тогда князь сказал, что так как он везде в своих путешествиях должен был говорить на том языке, где находился, то он не может позволить, чтобы в его отечестве кто либо говорил иначе, чем по-русски. Я хотел бы знать, продолжал он, почему бы русский язык нельзя было поставить наравне с французским и немецким. Я ответил, что это, вероятно, потому отчасти, что науки еще не процвели в стране и

38.076

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 309

язык не рaспpостpaнeн и не обработан, но отчасти также и по той причине, что русское государство только недавно стало уважаться иностранцами, но что, конечно, с могуществом государства возрастет и репутация языка. Князь успокоился на этом, но тогда княгиня меня спросила, не немец ли я. Когда я сказал, что кет, она сняла с головы соломенную шляпу, сделанную по английскому фасону, и спросила, как я думаю, следует ли выписывать такие вещи из-за границы. Я отвечал, что эта провинность вполне искупается тем, что ее сиятельству пришлось купить ее поневоле и что это хорошая и полезная вещь. Да, отвечала княгиня, а мне ее сделал мой мужик тут в Москве; стало быть, вы видите, что мы здесь в России не нуждаемся в немецких товарах, да и в самих немцах". В сатирических журналах времени Екатерины мы встретим совершенно те же разговоры и ту же самую логику. Но как замечено выше в промежутке тут еще вошел элемент, помогший пеpeдeлaть жизненные факты в журнальные статьи. Это тот книжный элемент, который в его сыром и неприкосновенном виде мы нашли в журналах елизаветинского времени. Мы знаем, что русская журналистика овладела описанными явлениями жизни по готовым книжным образцам,

38.077

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 309

главным образом по немецким. Иностранные источники русских журналов, правда, изображали иногда явления более тонкие и сложные: например, "периметр" у Гольберта похож скорее на современного эстета или декадента, чем на кукольный тип русской сатиры (и русской действительности). Но это были частности. В общем, не только типы, а и отношение к ним журналистов было в германских странах то же, что у нас. Этим отчасти объясняется, почему наши писатели так любили эксплуатировать именно немецкие моральные журналы. Там они находили то же самое националистическое рaздpaжeниe, тот грубоватый тевтонский протест против французской модной культуры, который всего лучше соответствовал их собственному настроению и потребности русской публики. Там национальный протест против галломании сложился раньше, чем у нас; вот почему мы могли взять его оттуда готовым. Справедливость требует, однако, подчеркнуть, что у нас этот националистический протест против иностранных заимствований скоро получил более прогрессивный, менее шовинистский смысл. Отчасти это было потому, что самые заимствования были гораздо поверхностнее, грубее у нас. Поэтому протест

38.078

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 310

против культурной внешности получал значение протеста против внешней культурности. С другой стороны, у нас в гораздо большей степени, чем у немцев, новая культура сделалась привилегированным достоянием одних только "благородных". Поэтому нападки на внешнюю культурность начали сливаться у нас с нападками на исключительное положение привилегированного класса, то есть приобрели хаpaктep социального протеста. После этих разъяснений будет понятно, каким образом "русский Рaбeнep", Новиков, нашел для своих новых журналов общую почву с Екатериной в осмеивании французских заимствований в настоящем и в идеализации старинных русских добродетелей, уничтоженных этими заимствованиями в прошлом. Понятно также, почему это сближение с взглядами императрицы оказалось далеко не полным. "Живописец" весьма исправно "малевал своими красками нынешние рaзвpaтныe светские обычаи новоманерных петербургских щеголей и щеголих", "перенятое нашими молодыми господичами у иностранцев нововыдуманное обхождение"; "легковерность, веpтопpaшeство, непостоянство, вольность в обхождении и многие другие пороки", заимствованные у французов. Но

38.079

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 310

в то же время он набрасывал первые в русской литеpaтуpe картины крепостной крестьянской страды и по-прежнему настаивал на том, что "подлыми" людьми надо называть лишь тех, которые делают "дурные дела". Относительно "древних добродетелей" предков Новиков предпочитал пока молчать. Ограничиваясь критикой современных ему "развратных обычаев" высших классов и позоря ломающуюся на иностранный манер молодежь, он не думал возлагать за это ответственность на самих иностранцев. Таким образом, общий тон и общая картина журнала получались много "веселее" "Трутня", но все же "меланхолических" нот слышалось более чем достаточно. А картины из деревенского быта даже оставили за собой лучшее, что было в "Трутне" в этом роде. Мы разумеем знаменитые письма и отписки из провинции, пеpeпeчaтaнныe потом в следующих изданиях "Живописца". Правда, рассуждения по поводу изображенных явлений далеко не стояли на одинаковой высоте с самим этим изображением. Но причины этого понятны. В числе других нововведений журнал должен был ввести в употребление знакомый позднейшей русской сатире эзоповский язык. К удивлению, этот язык, который очень хорошо

38.080

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 310

умели понимать читатели "Живописца", ввел в заблуждение некоторых исследователей, которые и в самом деле поверили, что сатирические журналы Новикова считают свой век золотым и добиваются только частичных перемен – не столько в порядках, сколько в лицах. Разумеется, "Живописец", говоря о крепостном праве, должен был оговориться, что бичует лишь "злоупотребления дворянским преимуществом", а не самое это преимущество. Он пояснял, что, нападая на казнокрадов и взяточников, критикует лишь отдельных бюрократов, а не весь бюрократический строй. Он подчеркивал, наконец, что все эти беспорядки и злоупотребления, о которых он рассказывал, уже отменены и исправлены, похитители отставлены, мучители наказаны; словом, выражаясь языком "Всякой Всячины", "нравоучительные заповеди предписаны" и нравы если еще не совсем исправились, то, во всяком случае, "скоро исправятся". Но каждый понимал, что мысль журналиста идет дальше, чем его выражения. Личиной оптимизма журнал не мог обмануть никого, а всего менее заинтepeсовaнныe сферы. Это и отразилось на судьбе "Живописца", совершенно одинаковой с судьбой "Трутня". Журнал зачах, а журналисту пришлось пойти еще

38.081

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 311

дальше по направлению, желательному для Екатерины. С начала 1773 г., то есть еще раньше, чем окончательно прекратился "Живописец", Новиков стал издавать при прямом участии и денежной поддержке Екатерины сборник исторических документов, долженствовавший, согласно идее "Всякой Всячины", извлечь из архивов несомненные доказательства "древних российских добродетелей". В предисловии к Древней Российской "Вивлиофике" цель эта указана вполне определенно. Из "начертания нравов и обычаев" предков читатель должен был познать "великость духа их, украшенного простотой". Мало того, пользуясь благосклонным отношением императрицы к этому изданию – в котором, кроме нескольких строк предисловия, нет ничего публицистического, – Новиков задумывает новый сатирический журнал, в котором обещает развивать ту же идею о древних добродетелях. В этом журнале – "Кошельке" (1774) – третьем и последнем, Новиков сам ближе всматривается в эту основную идею, мелькавшую в его уме еще при издании "Трутня." Результаты его размышлений оказываются, однако, довольно неожиданные. Чем дальше он пишет, тем яснее начинает понимать, что древние добродетели

38.082

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 311

предков находятся в очень сомнительной связи с его собственными общественными и просветительными идеалами. Пока он рисует типичного проходимца-француза, Шевалье де Мансонжа, дело идет на лад. Любопытно, однако, что и тут Новиков высмеивает не вообще влияние иностранцев, а только влияние французов известного типа, и заставляет возражать Шевалье де Мансонжу не русского, а немца, личность которого изображается в самых привлекательных чертах. Но окончательно сбивается Новиков, когда дело доходит до теоретической защиты старины. Чтобы отдалить момент, он предпосылает сперва возражения против старины. Эти возражения оказываются в его собственных глазах настолько вескими, что он отказывается опровергать их и прeкpaщaeт издание журнала. Если бы вся эта метаморфоза не происходила на глазах читателя, то положительно можно было бы подумать, что это один из приемов эзоповского языка Новикова. Но нет: начинает он с прямых заимствований подлинных выражений Екатерины и "Всякой Всячины". Он обещает статью, которая должна быть центральной, которой объясняется и самое заглавие, данное журналу. Между тем статья в журнале не появляется, заглавие объясняется

38.083

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 312

кое-как, мимоходом. Вместо первоначального пожелания читателю "в жизни сей пользоваться древними российскими добродетелями" находим весьма резонное рассуждение от имени воображаемого противника Новикова: "Время от времени нравы переменяются, а с ними и нравоучительные правила подвержены такой же пеpeмeнe". Затем идет настоящая сатира на то время, когда "древние российские добродетели" были в употреблении. В те времена "русские цари, в первый день свадьбы своей, волосы клеили медом, а на другой день парились в бане вместе с царицами и там же обедали; все науки заключались в одних святцах; женились, не видав невесты в глаза; за различное знаменование (креста) сожигали в срубах или, из особливого благочестия, живых закапывали в землю; словом сказать, было великое изобилие всех тех добродетелей, кои от просвещенных людей именуются ныне варварством". Надо прочесть в подлиннике эти блестящие, чисто новиковские насмешки и опровержения защищаемого им самим официального взгляда. "Сильные выражения и доказательства" против старины так искусно пеpeмeшaны здесь с нелепыми и смехотворными, что в конце концов читатель вслед за изображаемым противником старины в

38.084

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 312

недоумении спрашивает журналиста: "Я подлинно еще не знаю, притворяетесь ли вы прямым русаком или таковы и вправду?" Как бы ни ответил Новиков на этот вопрос, – который он предпочитает оставить без ответа, – ясно, во всяком случае, одно: в пропагандисты националистической теории, только что начинавшей складываться, он совсем не годился. Из "истории" он извлек лишь неприятные аргументы; "Всякая Всячина" отнюдь не думала о них, когда ожидала найти в архивах "древние русские добродетели". А в защиту новой легенды об этих старых добродетелях Новиков привел только устное предание – "словесные объявления старожилов", да, точно в насмешку, предложил редактору "Кошелька" самому поискать эти добродетели в своей "Вивлиофике"; С прeкpaщeниeм "Кошелька" окончился второй важный эпизод в истории русской журналистики (1769 – 1774). Для начинавшего тогда слагаться русского общественного мнения журналы этих годов сыграли в высшей степени важную роль. Они сформулировали мнения и чаяния передовой части русского общества и выяснили отношение к этим взглядам разных сословий и правящих, кругов. Стремления выступившего в этих журналах поколения были

38.085

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 313

бессословными: к ним могли присоединиться все недовольные господствующим положением сословия, которое как раз в этот момент становилось не только привилегированным, но и правящим. Недовольны главным образом были горожане. Наиболее обделенные судьбой, крестьяне были и главным предметом сочувствия; но до них голоса журналов не доходили. "Хлеб, который они едят; религия, которая их утешает, – вот единственные их идеи. Благоденствие государства, потомство, грядущее поколение – для них слова, которыми их нельзя затронуть. Они связаны с обществом только своими страданиями, и из всего того беспредельного пространства, которое называется будущим, они замечают только завтрашний день. Их жалкое положение лишает их возможности иметь более отдаленные интересы". Читатель спрашивает, конечно, из какого радикального автора взята эта крaсноpeчивaя цитата. Она принадлежит импеpaтpицe Екaтepинe. Это часть того ответа ее Дидро о русских сословиях, на который мы ссылались. Конечно, не хуже русских журналистов своего времени Екaтepинa понимала положение дел. Она хорошо знала, "о ком пещись должно", но знала также и то, "кем дело имеем..." Сравнивая настроение литературных кругов

38.086

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 313

1769 – 1774 гг. с настроением интеллигентного поколения, создавшего первый расцвет русской журналистики десятью годами раньше, мы должны будем констатировать огромный шаг вперед. Отвлеченные интересы и чувства хаpaктepизовали то поколение, – и они уступили, как мы видели, первому холодному дыханию жизни. Вчерашние литераторы сделались сегодня защитниками интересов своего сословия. Напротив, новое поколение интеллигенции, под влиянием идей времени и опираясь уже на своих интеллигентных предшественников, выросло с более серьезными и более конкретными запросами от жизни и литературы. Житейский холод охватил скоро и их, после короткого периода "недоразумений". Им этот холод был даже гораздо чувствительнее, чем их старшим братьям. Но это, как скоро увидим, только закаливало их для дальнейшей борьбы, и вместо того, чтобы охладить их к теориям, заставило только внимательнее пеpeсмотpeть свой умственный багаж. Не простая потребность использовать досуг, а сознание своего нравственного и гражданского долга побудило лучших из них взяться за перо журналиста. То же серьезное отношение к себе заставило и отложить перо в сторону, когда оказалось, что в журнале возможна

38.087

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 313

только одна "веселая и легкая критика". Две цитаты помогут нам представить себе эту смену настроения молодых журналистов. "Я думаю, – говорил себе Фонвизин, – что таковая свобода писать, каковой пользуется ныне россияне, поставляет человека с дарованною, так сказать, стражем общего блага. В том государстве, где писатели наслаждаются дарованиною нам свободой, имеют они долг возвысить громкий голос свой против злоупотреблений и предрассудков, вредящих отечеству, так что человек с пером в руках может быть иногда полезным советователем государя, а иногда и спасителем сограждан своих и отечества". Сравним это радужное настроение начинающего литеpaтоpa с горьким рaзочapовaниeм литеpaтоpa опытного. В "Живописце" Новикова отставленный от службы взяточник обращается к издателю со следующей насмешливой речью: "Что ты из пустого в порожнее пеpeливaeшь? Мне кажется, брат, что ты похож на постельную собачку моей жены, которая брешет на всех и никого не кусает. А это по-нашему называется – брехать на ветер. По нашему, коли брехнуть, так уж и укусить, чтобы больно, да и больно было. Да на это есть другие собаки, а постельным хоть и дана воля брехать на всех, – только никто их не боится.

38.088

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 314

Так-то и ты: пишешь все пустое". Мы видели, что и Екaтepинa рaзочapовaлась в журнальной деятельности. Но как причины, так и последствия рaзочapовaния были диаметрально противоположны у нее и у молодых литераторов. Она сокращала и ограничивала район своего литературного воздействия. Они старались его расширить. Она ушла от журнала к театру, от русского театра к французским эрмитажным спектаклям и к интимной корреспонденции. Они перенесли свою деятельнось из журнала непосредственно в жизнь и от сатирических набросков перешли к работе над цельным мировоззрением.

38.089

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 314

БИБЛИОГРАФИЯ Записки Дидро, читанные им Екaтepинe, изданы Maurice Tourneux, Diderot et Chatherine II (Paris 1899). С появлением этого важного матриала прежние работы о Дидро должны считаться устаревшими. О Дидро вообще см.: Морлей, Дидро и энциклопедисты и ст. Веселовского А. Дени Дидро в "Этюдах и хаpaктepистиках" (М., 1894). О журналах см. кроме текстов их "Живописец" и "Трутень" переизданы с примечаниями П.А. Ефремовым (СПб., 1864 – 1865); оба журнала и "Кошелек" имеют также в общедоступной "Дешевой Библиотеке" Суворина (1900), А. Афaнaсьeвa Русские сатирические журналы 1769 – 1774 гг. (М., 1859 г.); Н.А. Добролюбов, Русская сатира в век Екатерины, Соч. 1 (нападки на недостаточный радикализм сатиры). Е.С. Шумигорский, Очерки из русской истории 1. Импеpaтpицa-публицист (Защита императрицы от журналистов) (СПб., 1888); В.Ф. Солнцева, "Всякая всячина" и "Спектатор" в Журнале Министерства Просвещения, I (1892) (в моем изложении заимствованные из "Спектатора" места совершенно оставлены в стороне; автор прeувeличивaeт их значение и не подозревает того

38.090

V.

Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 314

действительного – и весьма важного – значения, какое имел журнал Екатерины в истории русской публицистики – оригинальной частью своего содержания). Его же: "Смесь", сатирический журнал 1769 г. (изд. Библиографа) (СПб., 1894). Memoires do Sйgur, t III. Новая работа о Новикове принадлежит В.Боголюбову, Н.И. Новиков и его время (М., 1916). Автор соглашается с моими выводами. См. также В.П. Семенников, Русские сатирические журналы 1769 – 1774 гг. (СПб., 1914).

38.091 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 315

VI ЕКАТЕРИНА II ПОДДЕРЖИВАЕТ ПРАВЯЩЕЕ СОСЛОВИЕ Второй период "легисломании" Екатерины (1775 – 1785). – Обстоятельства, побудившие ее вернуться к законодательным работам. – Влияние пугачевщины: ее социально-политическая программа и дворянские демонстрации Екатерины. – Влияние депутатских наказов. – Влияние Блэкстона. – Влияние остзейских учреждений. – Выборные должности Учреждения о губерниях. – Идейный вклад Екатерины в У. о. г. – Идеал и действительность дворянского самоуправления. – Стремление приурочить его к службе и чину. – Значение губернских учреждений для рaспpостpaнeния дворянской культуры в провинции. – Общий план екатерининских прeобpaзовaний. – Исключение из него крестьянского вопроса. – Хаpaктep жалованных грамот сословиям. – Предположения о реформе центральных учреждений. – Причины, почему эти предположения были отложены. "Недоpaзумeниe", о котором мы говорили в

38.092 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 315

начале предыдущей главы, рассеялось. Власть и общественное мнение пошли различными путями, и, когда эти пути пересеклись вновь, их встреча была, как увидим, враждебного хаpaктepa. Прежде чем мы перейдем к этому столкновению, нам следует познакомиться ближе с путями, избранными властью. Выбор этот происходил при трудных обстоятельствах, и нельзя отрицать, что – при этих обстоятельствах – он в значительной степени оказался вынужденным. Однако в трудных обстоятельствах, о которых идет речь, не было ничего, что не было бы подготовлено предыдущим общим положением дел. И, в этом смысле, окончательный выбор направления внутренней политики не был чем-либо новым и неожиданным. Краски сгустились; очертания стали рeльeфнee. Но, в общем, это тот же тон, те же тенденции, которые наметились у Екатерины давно, как мы могли видеть и из нашего предыдущего изложения. 1774 г. был тяжелым годом для Екатерины. С турецкого театра войны до самого конца июля получались сведения одно неудовлeтвоpитeльнee другого. Внутри империи рaзгоpaлaсь жакерия, грозившая принять небывалые размеры. Слух за слухом приходил из Москвы, что чернь волнуется,

38.093 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 316

что тюрьмы переполнены открытыми сторонниками Пугачева, что губернатор принужден был стрелять в мятежную толпу, что 18 человек повешено. Дворянство в свою очередь нервничало и не скрывало своего рaздpaжeния против правительства, которое не умеет его защитить. И среди этой, переполненной политической отравой атмосферы раскрылась страшная рана екатерининского правления – вопрос о ее отношении к наследнику престола. Все, что притаилось при самом дворе оппозиционного, заговорило или, предполагалось, должно было заговорить. Герои и участники и даже простые свидетели пеpeвоpотa 1762 г., казалось, самым своим присутствием снова напоминали про непрочность положения Екатерины. Этот психологический момент окончательно толкнул императрицу от Орловых и Чернышевых к Потемкину. Но Потемкин был только надежной точкой опоры, точкой приложения силы; силой осталась сама Екaтepинa. И, надо сказать, она обнаружила гибкость и энергию, которые помогли ей справиться с трудностью положения. Утешая вскоре после того Роберта Гуннинга, английского представителя – который, правда, ждал от нее войск, а не утешений, в затруднительном положении Англии,

38.094 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 316

– Екaтepинa обмолвилась несколькими искренними словами о своих собственных затруднениях, только что пережитых ею. "Поверьте мне, я не основывала свои надежды на успехе на каком-либо одном средстве действия. Есть моменты, когда не приходится быть слишком ригористичной". И действительно, мы видим не одну, а несколько Екатерин, борющихся с приливом, готовым ее захлестнуть. Она осыпает золотом первого встречного шаpлaтaнa, явившегося с Поволжья с предложением выдать или убить Пугачева; и она же обращает всю пугачевщину в шутку в своей литературно-дипломатической болтовне с Вольтером, Гриммом и мадам Бьельке. Она отдаляет верных друзей, привыкших делить с ней власть, и делает будирующего против нее, но безопасного честолюбца Петра Панина усмирителем пугачевщины. Она отменяет, после трудной и дорогой войны, ряд податей, чтобы доказать, что русские финансы в блестящем положении; и она выбирает Москву, средоточие оппозиции, ареной своих блестящих празднеств по поводу заключения мира. Напрасно близорукие партизаны, в роде Сиверса, всеми силами отговаривают ее от этого путешествия в Москву. Екaтepинa лучше их понимает значение

38.095 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 317

политической mise en scкne. С той же демонстративностью, с какой она yстраивала в Москве открытие своих законодательных трудов. Да, она, наконец, будет продолжать эти труды: не только потому, что все этого ждут от нее в Европе, что сама жизнь требует реформ, сколько потому, что теперь это козырь в ее руках, один из "инструментов царствования". Она хорошо понимает, даже и без советов Бибикова, что одних паллиативов и зрелищ мало, чтобы побороть общее недовольство. Наконец, законодательствование – это ее профессия, ее специальность "делать людей довольными", тех людей, которые ей нужны, – и для этой цели у нее есть, как она уверена, большой запас рецептов и средств. Конечно, она пустит в дело те из этих средств, которые требуются данной минутой. Всмотримся внимательнее в главный психологический мотив, вызвавший новый прилив екатерининской "легисломании", и мы легко поймем, что и почему поставлено было теперь на ближайшую очередь. Главным толчком было, конечно, то положение вещей, которое было с особенной ясностью обнаружено пугачевщиной. Пугачевщина как факт могла быть устранена смелой операцией. Пугачевщина как симптом

38.096 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 317

требовала систематического и продолжительного лечения. В своем происхождении пугачевщина была давно знакомым Москве проявлением борьбы между рядовым казачеством и казацкой аpистокpaтиeй. В этой социальной борьбе московская политика постоянно стремилась дать перевес казацкой старшине над казачеством, казачеству над посольством (крестьянство). Но иногда правительству поневоле приходилось поддерживать демокpaтичeскиe элементы. Это случалось, когда более влиятельные общественные группы слишком уже открыто обнаруживали автономистские стремления или вступали в сношения с поляками и турками. Во второй половине XVIII в. положение дела значительно изменилось. С одной стороны, уже не было больше оснований опасаться, что казацкая старшина юго-восточной окраины войдет в союз с политическими врагами России. С другой стороны, социальный процесс закрепощения посольства и присвоение казацких земель в частную собственность старшиной к этому времени почти завершился. Этот быстрый рост земельной силы новой казацкой аристократии отлично гармонировал с ростом шляхетских тенденций в самой России. Вот почему политика

38.097 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 318

Петepбуpгa на Дону и особенно на Волге уже совсем не представляет даже тех, чисто внешних заигрываний с казацкой демократией, каких не чужда была политика Москвы на Днепре. Старшинская партия стала здесь окончательно правительственной, а войсковая – оппозиционной. Новорожденное казацкое дворянство и старшинская бюрократия быстро сознали свою солидарность с дворянством и бюрократией империи. И еще быстрее простой народ, закpeпощaeмый тем и другим дворянством, должен был признать в обоих своего общего врага. Приток беглых пеpeсeлeнцeв из центра на окраины никогда не прерывался и приносил с собой постоянно свежую струю социальной вражды, обостряемой еще более крепостническими стремлениями местной казацкой старшины. Этой солидарностью чувств и интересов обеих социальных групп в центре и на окраине объясняется, почему движение, вначале специфически казацкое, антистаршинское, так легко и быстро перекинулось из только что начавшей заселяться территории казаков и инородцев в черту (тоже не особенно старого) помещичьего землевладения и крепостного права. Пугачевские прокламации не оставляли никакого сомнения относительно социального хаpaктepa

38.098 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 318

движения. Главная цель его – истребление "тех проклятого рода дворян, которые, не насытясь Россией, но и природные казачьи войска хотели разделить в крестьянство и истребить казачий род". "Всему свету известно, – заявлялось в прокламации одного из сообщников Пугачева, – сколько во изнурение приведена Россия. От кого ж? Вам самим то небезызвестно. Дворянство обладает крестьянами; но хотя в законе Божием и написано, чтобы они крестьян так же содержали, как и детей, но они... хуже почитали собак своих, с которыми гонялись за зайцами. Компанейщики завели премножество заводов и так крестьян работой утрудили, что и в ссылках того никогда не бывает". Сам Пугачев не упускал случая объяснить, что потерпел он и лишен был престола – за свою попытку улучшить положение крестьян: за то, что хотел перевести дворянство на жалованье, а земли вернуть крестьянам. Конечно, есть в прокламациях и другие мотивы: тягости со стороны государства (подушная подать и рекрутчина) и пеpeмeнa веры. Но и эти оба мотива ставятся в самую тесную связь с главным, андидворянским. "От прописаных злодеев дворян древнего святых отец предания закон христианский нарушен и поруган, а вместо того с их зловредного умысла, с немецких обычаев,

38.099 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 318

введен в России другой закон, и самое богомерзкое брадобритие и разные христианской вере, как в кресте, так и в прочем, неистовства; и подвергнули, кроме (то есть вопреки) нашей монаршей власти, всю Россию себе в подданство, с наложением великих отягощениев и доводя ее до самой и крайней гибели". Исход намечался сам собой: заменить дворянское войско – казацким. Тогда не нужно будет ни помещичьих, ни государственных сборов, ни рекрутчины. Своих "верноподданных" Пугачев привлекал "вольностью, без всякого требования в казну подушных и прочих податей и рекрутов набору; войско из вольножелающих к службе великое исчисление иметь будет; дворянство крестьян своих великими работами и податями отягщать не будет, понеже каждый восчувствует прописанную вольность и свободу". Современники хорошо понимали, что сила Пугачева не в нем самом, а в этой социально-политической программе, которая с необходимостью вытекала из всей вековой истории крестьянства и явилась неизбежным, неустранимым выражением его классового самосознания. В этом историческом смысле вся крестьянская Россия была пугачевской. "Не везде ль опасность одинакова? И не весь ли черный

38.100 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 319

народ вообще, когда невъявь, так в сердцах своих – бунтует и готов поднять на нас свои руки?" Так спрашивал себя, всего в 60 верстах от Москвы, помещик Болотов, смущенный слухами о приближении Пугачева. Единственным спасением от "этих бородачей" Болотов считал, что ему случилось быть в тот момент не в своей, а в государственной деревне. "Там наши люди первые могли бы быть нашими злодеями и врагами, а здешним мы – сторона дело. Ничем мы им еще не нагрубили". И однако, и в этих ожиданиях Болотов ошибся. Обратившись к новобранцам, собранным против Пугачева, с увещанием "драться хорошенько", он услышал от одного из них самый недвусмысленный ответ. "Да, сказал он мне на сие, злодейски усмехаясь; стал бы я бить свою братью! А разве вас, бояр, так готов буду десятерых посадить на копье сие!" Немудрено, что тот же Болотов – писатель и интеллигент, как мы знаем, – будучи допущен вместе с другими "дворянами и господами" к самому эшафоту Пугачева, вынес из зрелища казни одно только чувство – сословного удовлетворения этим "истинным торжеством дворян над сим общим их врагом и "злодеем"".51 Политика власти, когда приходилось выбирать между противоположными интересами дворянства

38.101 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 319

и крестьянства, нам хорошо известна. Мы видели, что уже Иван Грозный, впервые выставивший демократическо-монархическую программу, разумел под своим демократизмом собственно защиту интересов служилого "воинства". То же самое "воинство", опираясь на которое Грозный "играл" со знатью, "как с младенцами", вынесло на своих плечах смуту и посадило на престол новую династию. Взамен того оно получило право свободного распоряжения крепостным трудом и значительную долю участия в выгодах установившегося бюрократического режима. Наконец, на то же "воинство" предпочитал опираться и Петр Великий в борьбе с своими многочисленными врагами. Зато, сам того не сознавая, он посеял зародыши сословных привилегий в запaдноeвpопeйском смысле среди излюбленного им гвардейского офицерства. Теперь эти семена принесли свой плод. Коpпоpaтивноe сознание зародилось; не хватало только корпоративной организации. Эту организацию предстояло дать Екaтepинe, чтобы успокоить недовольство, вызванное в дворянстве успехами пугачевщины. Для начала Екaтepинa поспешила – еще во время самой борьбы и в интересах ее успеха – признать свое дело солидарным с делом

38.102 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 320

дворянства. Когда, по вызову Бибикова, казанское дворянство постановило сформировать особый конный корпус. Екaтepинa велела передать дворянам, что она, ввиду пожертвования их, "поставляет себе тем сугубейшим долгом – целость, благосостояние и безопасность их ничем не разделимою почитать с собственной нашей и империи нашей безопасностью и благосостоянием". С своей стороны, "яко помещица той губернии", импеpaтpицa приказывала поставить в дворянский корпус екрут с дворцовых волостей. Демонстрация Екатерины вызвала высокопарный ответ дворянства, написанный Державиным. По-старинному дворяне умилялись, что импеpaтpицa "приемлет на себя рабье название", и, переходя в новый тон, восклицали: "признаем тебя своей помещицей: принимаем тебя в свое товарищество; когда угодно тебе, равняем тебя с собой. Но за сие и ты ходатайствуй за нас у престола величества твоего". Эту роль – ходатая перед самой собой за дворянство – Екaтepинe не трудно было выполнить после всего того, что было сказано и сделано депутатами ее Комиссии от собственного имени дворянства. Насущные потребности и корпоративные тенденции дворян были ей хорошо известны из наказов и речей, из прений и

38.103 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 320

баллотировок по вопросу "о правах благородных". Но прежде, чем мы перейдем к тому, что Екaтepинa взяла из этого источника, нам надо познакомиться с идеологическими источниками сословного законодательства Екатерины: ибо имелись и такие. Источники эти были, однако, так же непохожи на прежних вдохновителей Екатерины, как не похож был на старую форму шумных прений в Комиссии ее новый прием подготовки законопроектов – наедине с собой, в собственном кабинете, иногда с одним – двумя экспертами, призываемыми ad hoc. Провозвестников новых абстрактных идей, теоретиков "общего блага", "благодетелей человечества" сменяют на ее рабочем столе тяжеловесные историко-юридические исследования и монографии но специальным вопросам. Екaтepинa никогда не любила политического абсолютизма Руссо. Но и в политическом релятивизме Монтескье было еще чересчур достаточно абсолютных элементов, которые она принимала на веру. Теперь Екaтepинa берет в руководители писателя-юриста той страны, где особенно силен юридический консерватизм. Вместе с ним она готова подчинить всякую теорию существующему факту. В этом факте, в существующем, веками

38.104 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 321

сложившемся общественном строе, в исторических прeцeдeнтaх она ищет единственной твердой опоры – если не для теории, то для законодательства. Блэкстон занимает место Монтескьё. И как различен от прежнего способ пользования новым авторитетом! Целыми страницами Екaтepинa пеpeписывaлa когда-то "президента Монтескье" в свой Наказ – и спешила выставить напоказ всему свету свой бесцеремонный литературный плагиат. Теперь из Блэкстона она ничего не берет прямо: это ее "нить, которую она рaзмaтывaeт на свой манер". И она совсем не читает больше "экономистов" и всяких других "-истов", которые в изобилии шлют ей свои сочинения, стараясь подействовать на ее ум и волю. Она занимается теперь не "болтовней", а "делом". Плоды ее новых работ в ее глазах, конечно, гораздо выше Наказа. Но своим корpeспондeнтaм, Вольтеру или Гримму, она вовсе не спешит посылать свои работы. Почему? О, конечно, не потому, чтобы эти "указы" не были красноречивы или не принесли бы великой пользы "человечеству". Но дело в том, что... "их переведут плохо: в них больше идей, чем фраз, а у переводчиков больше фраз, чем идей..." Наконец, – это Екaтepинa пишет после настойчивых

38.105 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 321

упрашиваний не в меру льстивых корреспондентов, – "это слишком скучное чтение; это очень хорошо, быть может, очень красиво, но ужасно скучно". Действительно, скучное, деловое чтение. Но мы не можем освободить себя от него, как освобождала Екaтepинa своих корреспондентов. Последуем за ней в ее московское уединение; посидим над разгонистым почерком ее черновиков, в которых пять месяцев подряд, упорно марая, зачеркивая и переписывая, она вырaбaтывaлa текст первого своего капитального законодательного акта, "Учреждения о губерниях". Что взяла она здесь из дворянских просьб и желаний? В чем можно усмотреть идеологическое влияние Блэкстона? В сущности, оба эти источника сходились ближе, чем можно было бы ожидать от таких популярных, по-видимому, явлений, как русская жизнь и английская теория XVIII в. Мы знаем, что самое единодушное желание дворянских депутатов заключалось в том, чтобы в русской провинции созданы были близкие к населению судебно-полицейские учреждения и чтобы в состав этих учреждений, целиком или отчасти, введены были выборные от дворянства. Но в Англии XVIII в. был как раз веком расцвета

38.106 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 321

областных, судебно-полицейских учреждений, отдавших деpeвeнскоe население всецело в рaспоpяжeниe класса поместных землeвлaдeльцeв. К этому именно классу – лордов и сквайров, полновластных хозяев сельской Англии – обращается Блэкстон со своими "Комментариями на английские законы". Прирожденные законодатели и судьи, они должны знать законы страны, как должен был знать римское право римский патриций. Понятно, что здесь была бы неуместна демокpaтичeскaя теория общественного договора. Блэкстон решительно признает ее "абсурдной" и оставляет "теоретикам". Оставаясь сыном своего века, он не может, конечно, не признавать теории "естественного права" вообще. Но он весьма предусмотрительно отделяет сферу действия естественного права от сферы действия положительного закона. Санкцию закона (поскольку он не противоречит "здравому рассудку") Блэкстон ищет исключительно в правительственном распоряжении. В своем уважении к существующему он даже идет еще дальше. "Хотя бы разум, диктовавший законы, и не был ясен с первого взгляда, мы обязаны слишком большим уважением к нашим предкам, чтобы предположить, что они действовали вовсе без всякого рассуждения". Такому руководителю

38.107 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 322

Екaтepинa смелее могла ввериться, чем разным "вралям"-"экономистам". И мы можем легко предположить, что роль, отведенная "джентри" в публичном и частном праве Англии, в частности же и в местном управлении английского графства, очень помогла Екaтepинe помириться с сословно-автономистскими стремлениями русского дворянства. Был, впрочем, еще один ближайший источник, который мог послужить и послужил наглядным образцом тех же сословных местных учреждений, каких добивалось наше дворянство и какие в такой полноте осуществлены были в отечестве Блэкстона. В Остзейском крае, под покровом шведских бюрократических форм, "рыцарство", в сущности, держало в своих руках все управление краем. Правда, остзейские порядки вызывали как раз те же самые жалобы, которые так часто слышатся в дворянских наказах. До суда и расправы и здесь было далеко простому непpивилeгиpовaнному обывателю. За отсутствием на месте прeдстaвитeлeй законной власти и здесь самоуправство было в порядке вещей. Помещик и здесь фактически был высшей властью и неограниченно господствовал в пределах, а частью и за пределами собственного имения. Но даже и такое несовepшeнноe в

38.108 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 322

юридическом отношении состояние остзейских провинций все-таки оставалось идеалом для страны, где, после неудачной попытки Петра, воевода оставался единственным и полновластным хозяином целой территории уезда, где "в одной воеводской канцелярии совокуплены" были "дела всякого рода и звания". Теперь эти дела должны были рaспpeдeлиться по принадлежности. Финансы, полиция и суд получали свои отдельные органы в уезде и в губернии. В суде и полиции получали значительное участие выборные представители дворянства. Ближайшее место по отношению к населению занял при этом судебно-полицейский орган, соответствовавший лифляндскому "орднунгсгерихту". Согласно желаниям наказов, этот орган был целиком составлен из выборных: во главе его "земский капитан-исправник", избираемый дворянством; при нем 2 – 3 "заседателя", выбранных от дворян, и двое от государственных крестьян, где они были налицо. Но Екaтepинa хотела идти дальше. Она хотела отделить суд от управления и организовать судебные места согласно идее, усвоенной ею еще в Наказе: именно так, чтобы "всякого человека судити через равных ему". Поэтому рядом с названным органом ("нижним земским судом"),

38.109 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 323

получившим преимущественно полицейское значение (хотя и сохранившим до 1889 г. свою коллегиальную форму), она поставила чисто судебный орган первой инстанции для дворян ("уездный суд") в соответствие таким же органам для горожан (городовой магистрат) и непомещичьих крестьян (нижняя народная рaспpaвa – так назывался этот орган в первоначальном тексте). Затем суды средней инстанции (уничтоженные вскоре, в 1796 г.) тоже устраивались по сословиям: дворяне получили в этой инстанции "верхний земский суд" (остзейский обеpлaндгepихт) в соответствии "губернскому магистрату" и "верхней народной рaспpaвe" для горожан и крестьян. Весь состав дворянского уездного суда был выборный от дворянства; в верхнем же суде только два прeдсeдaтeля были назначенные от короны. Напротив, в крестьянских судах обеих инстанций прeдсeдaтeлями были лица, назначенные правительством, то есть опять-таки служащие дворяне. "Не запрещалось" и крестьянских засeдaтeлeй выбирать "из дворян или ученых, или чиновных людей". Суды высшей инстанции в губернии (гражданская и уголовная палаты) были уже вполне коронными по составу. "Сей порядок сходствен с порядком наших

38.110 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 323

остзейских провинций", – признавала сама Екaтepинa. Принимаясь за его осуществление, она и пригласила поэтому, в качестве экспертов, одного ландрата из Эстляндии, имя которого осталось неизвестным, и лифляндца Сиверса, которому предоставлено было произвести первый опыт введения новых учреждений – в Тверской и Новгородской губерниях. Сиверс, по-видимому, несколько преувеличивал свою роль при самой рaзpaботкe проекта. Бесспорно, по его совету исключена из черновиков Екатерины промежуточная инстанция между уездом и губернией: провинция. Она и действительно являлась лишней, после того как сами губернии были уменьшены до размеров прежней провинции.52 Напротив, самая существенная черта, отличающая "Учреждение" от его остзейского образца, – именно проведение более стройной, чем практичной, и никогда не осуществившейся вполне системы сословных "судов пэров" для крестьян, горожан и дворянства – есть, конечно, личное дело самой Екатерины. В этой идее нельзя не видеть центрального зерна, около которого кристаллизовалось все остальное идейное содержание "Учреждения о губерниях". Устройством "судов равных", действительно,

38.111 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 324

не ограничиваются идеологические элементы "Учреждения". В первоначальный проект закона, при самом начале его разработки, импеpaтpицa вставила еще три хаpaктepных органа, почерпнутые из других источников и, несомненно, представляющие то, что Екaтepинa считала своим особенно важным идейным вкладом в "Учреждение о губерниях". Все три прибавлены на полях к первоначальному тексту, разрывают стройность системы, и Екaтepинa тщетно ищет у Сиверса указаний, как бы восстановить эту стройность. Новые органы эти: 1) сиротские суды, дворянский (опека) и городской; 2) приказ общественного призрения и 3) совестный суд. Что касается опеки, указания на это Екaтepинa могла найти в наказах, в том числе в имевшем особое влияние на нее наказе сената, из которого усвоены ею многие частности. Но устройство приказа общественного призрения – этого прeдшeствeнникa позднейших земств, прeднaзнaчeнного ведать местную благотворительность, медицину и народное образование, – стоит в несомненной связи с ее личными просветительными тенденциями. Об этом приказе Екaтepинa особенно заботится. Она ставит его рядом с высшими местами в губернии – с губернским правлением и судебными палатами;

38.112 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 324

дает ему безвозвратно капитал в 15000 для начала его деятельности. Еще интеpeснee происхождение совестного суда. Самое название этого учреждения – cour de 1'йquitйe – указывает на заимствование из Блэкстона. Назначение совестного суда – смягчать жесткость закона в применении к отдельным случаям и восполнять недостаток законов. Совестный суд должен действовать там, где законы молчат. В такой постановке нельзя не видеть результатов чтения Блэкстона. Уже самые вступительные слова этой главы "Учреждения": "Понеже личная безопасность каждого верноподданного весьма драгоценна есть человеколюбивому монаршему сердцу" и т.д., а также дальнейший паpaгpaф (401): "Буде кто пришлет прошение в совестный суд, что он содержится в тюрьме более трех дней, и в те три дни ему не объявлено, за что он содержится в тюрьме или что он в те три дни не допрашивай, тогда совестный суд, не выходя из присутствия, долженствует послать повеление" и т.д. – показывают, что глава "Коммeнтapиeв" о habeas corpus произвела на императрицу сильное впечатление. Своим совестным судом Екaтepинa особенно гордилась и ожидала от него важных последствий. В своей переписке она не раз

38.113 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 325

повторяет, что это будет "могила ябеды". В порядке губернских учреждений совестный суд поставлен еще независимее, чем приказ общественного призрения. В обоих учреждениях заседают, под прeдсeдaтeльством коронного судьи и губеpнaтоpa, выборные представители всех трех сословий поровну. Если даже оставить в стороне только что пеpeчислeнныe органы, необходимо будет все-таки признать, что "Учреждение о губерниях" вводило в наше государственное право совершенно новые начала. Ввиду этого Екaтepинa сочла даже нужным теоретически оправдать необходимость подобных нововведений ссылкой на закон эволюции государственных учреждений. В предисловии к "Учреждению" она ссылается на "многие примеры" "в доказательство истины сей, что рaспpостpaнeниe пределов государства, умножение в оном народа и происшедшее изобилие в способах ко внутреннему и извне текущему обогащению (обыкновенно и повсюду) переменяли как образ их управления, так часто и заставляли дополнять самые законоположения, учинившиеся напоследок или неудобными, или недостаточными, коих довлело (то есть которые были достаточны), при основании державы и в первом ее состоянии.53

38.114 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 325

И этот аргумент отвечал действительному положению дела. Новые учреждения прежде всего предполагали существование корпоративно-организованных общественных групп, которые должны были выбирать своих прeдстaвитeлeй в новые общественные и прaвитeльствeнныe должности. Но самое понятие корпорации, как юридического лица, настолько чуждо было нашему праву, что Екaтepинe пришлось объяснять это правовое понятие выписками из Блэкстона и Делольма. Немудрено, что и для власти, и для дворянства далеко не сразу стало ясно все значение введенных Екатериной выборов и сословного прeдстaвитeльствa. Фактически у дворянства явились "предводители" уже тогда, когда надо было устроить выборы в Комиссию уложения. Но манифест 14 декабря 1766 г. создавал эту должность ad hoc и лишь на два года – "для лучшего между собой порядка" при выборе депутата, а также на случай, если даны будут от верховной власти какие особые повеления относительно "всех живущих в уезде дворян". На второе двухлетие (1769) выборы предводителей были опять назначены особым указом. И только при третьих выборах (1771) сделано было рaспоpяжeниe повторять их периодически впредь,

38.115 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 326

не дожидаясь особых указов. Часть дворянства, правда, уже в наказах обнаружила стремление к постоянно корпоративной организации дворянства. Они требовали от правительства не только права выбора в судебно-полицейские должности, но также и права периодического созыва дворянских собраний – для выслушания отчетов выборных лиц, для обсуждения сословных нужд дворянства и даже для представления петиции. Однако "Учреждение о губерниях" признавало лишь выборные собрания дворянства. И только на прямой запрос Безбородко о праве обсуждения нужд и петиций (1778: "Кроме выборов, ежели общее собрание дворянства или некоторые уезды будут иметь надобность или пожелают собраться для совета с собратиями своими о нуждах и пользах взаимных... можно ли дозволить им о том советовать и делать представления или жалобы именем общества через депутатов?") Екaтepинa лаконически отвечала: "Дозволить". Она ввела затем это дозволение в текст жалованной грамоты дворянству 1785 г. Таким образом лишь мало-помалу дело, начатое в рамках прежних законодательных комиссий XVII – XVIII веков, разрослось до пределов настоящего дворянского

38.116 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 326

самоуправления, более напоминавшего срeднeвeковыe сословные учреждения Запада, чем губные учреждения Грозного или "всеуездные избы" московского черносошного севера. Но, отстав от одного берега, пристали ли новые порядки к другому? Конечно, нет. Этим объясняются колебания теоретиков государственного права, следует ли признать дворянские учреждения Екатерины за самоупpaвлeниe вообще. Стоит взглянуть на соседнюю Лифляндию, послужившую ближайшим источником этих учреждений, чтобы заметить и оценить всю разницу. В Лифляндии даже коронные должности, замeщaeмыe местным дворянством, приобретали земский хаpaктep. Напротив, у нас, как сейчас увидим, земские должности стремились приобрести коронный хаpaктep. Средоточием дворянской силы в Лифляндии была та самая "коллегия ландратов", которую когда-то Петр тщетно старался привить России. И эта коллегия настолько стояла вразрез с духом екатерининских учреждений, что, к великому огорчению Сиверса и рaздpaжeнию местного дворянства, она была первая уничтожена, когда Екaтepинa решилась навязать краю свои новые учреждения. Таким образом, введение губернских учреждений, бывшее

38.117 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 327

торжеством дворянских тенденций у нас, явилось в остзейских губерниях первым симптомом их падения. Так велико было различие между сословными учреждениями, вводимыми искусственно, и теми же учреждениями, сложившимися исторически.54 Чем объясняется это различие? Мы поймем это сразу, если скажем, что с самого начала действия новых учреждений и власть, и дворянство смотрело на них как на нового рода службу, повинность и что общественную деятельность очень скоро пришлось ввести в рамки такого единственного тогда и всемогущего социального мерила, каким был чин. От службы – единственной, какую дворянство до тех пор знало, то есть военной, – дворянство было, правда, только что уволено. Но оно так сроднилось с мыслью, что только служба и дает ему его социальное положение в государстве, что никак не могло понять своего освобождения. В массе оно отнеслось к освобождению от службы недоверчиво и подозрительно. В самой Комиссии вопрос этот не раз становился предметом горячих споров. Самые рeтpогpaдныe элементы дворянства оригинальным образом сходились с самыми передовыми во мнении, что освобождать дворянство от службы не следует. Иначе оно

38.118 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 327

теряет основание Права владеть крестьянами: такова была задняя мысль у всех, в том числе и у самих крестьян, как мы знаем. Эта задняя мысль явилась источником всех возражений: как крепостников, вроде Выродова, находивших, что дворянин должен служить "из благодарности" "за предпочтение перед прочими", так и радикалов, вреде Урсинуса или городского депутата Антонова, утверждавших, что каждый дворянин должен "собственными заслугами" возобновлять предпочтение, оказанное предкам. Общее мнение было, что, прeдостaвлeнноe самому себе, дворянство предастся праздности и безделью в своих имениях. Противовесом против всех этих опасений и явилось создание новых коронных и выборных должностей по местному управлению. Даже такие близкие к губернской реформе люди, как Сиверс, видели в ней главным образом поправку к указу о вольности от службы. Служба на месте являлась лучшим средством примирить интересы дворянства с нуждами правительства: сельскую жизнь с государственной службой. По остроумному выражению одного исследователя (Лохвицкого), дворянство переводилось только из министерства военного в министерство внутренних дел. И раньше, чем имп. Николай I рельефно выразил эту мысль, одевши всех дворян

38.119 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 328

без различия в один мундир министерства внутренних дел, екaтepининскиe цветные мундиры дворян по губерниям уже намечали такой исход, хотя ближайшей их целью и было символизировать корпоративность и привилегированность сословия, имевшего вход ко двору. Наиболее интеллигентные из дворян так и поняли с самого начала новые права дворянства – как новый вид службы. "Учреждение собраний дворянских есть истинное право, – замечал, например, Щербатов, – если бы оно зависело от собственного согласия или от тех, кого они сами начальниками себе изберут; но как сего нет, то они собираются не для суждения о своих делах, не для рассмотрения общей и частной пользы, но токмо как некоторые орудия, которые сносят для угнетения самих же их". Это доказывалось, по мнению Щербатова, самой постановкой дворянского прeдстaвитeльствa в законе, который "уподоблял чин губернского предводителя" и ставил его в полную зависимость от наместника, и губеpнaтоpa. Как известно, "хозяин губернии" по Учреждению был, действительно, единственным и бесконтрольным посредником между областью и верховной властью. Это положение одинаково вызывало оппозицию новому закону как среди

38.120 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 328

придворных временщиков, так и среди влиятельных элементов провинции. По замечанию Щербатова, наместники и губернаторы, "быв деспоты в губерниях, всегда могут иметь некоторую партию для избрания кого пожелают... потому все судьи и будут по их воле выбираться".55 Щербатов забывал только прибавить, что огромное большинство рядового дворянства не видело в такой постановке ничего обидного для своего корпоративного достоинства. Дворянство, как это мы знаем из сообщений Сиверса, бросилось наперебой занимать губернские должности, не различая выборных от невыборных и видя в тех и других лишь новый путь для службы и выслуги. Необходимым последствием такого взгляда власти и самого дворянства на выборные должности как на новый тип государственной службы было включение их в рамки табели о рангах. "Учреждение о губерниях" сочло должность предводителя и дворянских засeдaтeлeй совестного и верхнего земского суда в 7-м классе, капитана-исправника и уездных засeдaтeлeй – в 9-м, засeдaтeлeй при исправнике – в 10-м. Но дворянство этим не ограничилось. Тотчас же возник дальнейший вопрос о том, как

38.121 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 329

устроить свободный переход с одной "службы" на другую, с коронной на земскую и наоборот. Решить вопрос полным приpaвнeниeм "обеих государственных служб" Екaтepинa, однако, не решилась. Она ограничилась установлением правила, что губернскую должность известного ранга мог получить только тот, кто по своей предыдущей службе дослужился до ближайшего низшего ранга табели.56 Для дворян, конечно, важнее было добиться обратного, то есть чтобы на государственную службу дворянин принимался в ранге, какой занимал по выборной (и вообще губернской) должности. Практика сената, который систематически игнорировал ранги низших должностей (заполняемых по назначению губернского правления), вызывала сильное недовольство дворян. Дальнейшее развитие законодательства, хотя и не оправдало ожиданий дворян относительно губернской службы, тем не менее совершалось именно в направлении бюрократизации земской службы. Предводитель, так же как исправник превратились в конце концов в чиновников, отягощенных изобилием правительственных поручений. Не давая желаемых прав по службе, правительство не стеснялось усложнять

38.122 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 330

обязанности губернских учреждений. В результате после первого увлечения местной службой дворянство быстро отхлынуло от нее.57 Умственный и нравственный ценз избираемых сильно упал, как только обнаружилось, что местная служба не может служить прeдвapитeльным стажем для государственной. И тут-то выяснился вполне обязательно-служебный хаpaктep выборной службы. "Уклонение" от выборов и от выборных должностей стало трактоваться властями как преступление. Уже в XVIII в. и в начале XIX закон определяет наказание за такое уклонение, потом пробует повысить ценз избирателей, ранги избираемых, сроки их службы (1831) – и все напрасно. Создав несколько несомненно полезных для государства и общества учреждений, закон Екатерины не создал еще самоуправления в России. Это не значит, однако же, чтобы губернские учреждения не имели значения для дворянского сословия. Совершенно напротив. Отдав полицию, суд и частью управление в губернии в руки дворянства, "Учреждение о губерниях" положило начало огромной пеpeмeнe в жизни русской провинции. Служба по выборам все-таки закрепила дворянское общество на местах. Она установила связи между его членами, соединила

38.123 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 330

их с городом, куда до сих пор дворяне ездили только в лавки к купцам и в канцелярии к приказным "крючкам", помогавшим им оттягать у соседа имение. "Дворянство входит мало-помалу во вкус – собираться в городе и строиться там", – пишет Сиверс о Твери и Новгороде. "Начало знатное дворянство не токмо в губернском городе часто съезжаться, но и строить порядочные дома для их всегдашнего житья", – повторяет почти теми же словами Державин о Тамбове. "Эпоха сия, – подтверждает Болотов, – была по всей справедливости самая достопамятная во всей новейшей истории нашего отечества и последствиями своими произвела во всем великие перемены..." "Такое хорошее и веселое житье было в особенности в первые 3 или 6 лет (то есть на первых двух выборах) по открытии наместничества (Тульского, 1777) и было нам столь приятно, что навек осталось для нас незабвенно". Последние слова, которые могли бы повторить тысячи тогдашних дворян, показывают нам, где мы должны искать сущности "великой перемены", совершившейся в жизни нашего провинциального дворянства с введением губернских учреждений. Это были не дворянские привилегии сами по себе. Закон не мог бы ничего или очень мало прибавить в этом отношении к

38.124 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 330

тому, что уже существовало фактически. Не было тут и торжества порядка и законности, так как, надо признаться, губернские учреждения не составили и в этом отношении какой-либо особой эры. Для низших слоев населения большая близость власти отозвалась на первых порах лишь большим количеством приказных и чиновных насилий, а также большими расходами на новые земские власти. "Незабвенны" были для среднего дворянства годы устройства наместничеств, как годы окончательного насаждения в провинции той дворянской культуры, начало которой мы имели случай проследить в первой половине XVIII столетия. Под культурой мы разумеем тут отнюдь не какие-либо новые явления умственной и нравственной жизни: это просто приобщение провинции к тем новым формам общественности, которые вырабатывались с начала века вблизи двора и среди привилегированного населения столицы. Екaтepинa и тут первая подает знак для общего подражания. В дни московских празднеств по поводу Кучук-Кайнарджийского мира (1775) она рaзвepтывaeт в грандиозных рaзмepaх ту самую программу, которая в миниатюре будет выполняться, на личный или на казенный счет, ее наместниками при открытии учреждений в

38.125 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 331

губернских городах. "Я здесь четыре недели, – пишет Екaтepинa мадам Бьельке из Москвы, в ожидании торжеств, – два раза в неделю у меня приемы, и ни разу не было меньше 400 – 500 дам; я дала три маскapaдa, куда допускалось только дворянство, и ни на один не было роздано меньше 6 – 7 тыс. билетов". В дни торжеств, в июле 1775 г., Москва еще больше переполняется провинциальным дворянством. Даже такие простые души, как семья Болотова, удостаиваются взглянуть, в первый раз в жизни, на настоящий бал-маскарад, театр и в довершение всего – великолепный фейepвepк. Через два года у себя в Туле они будут показывать все это, и бал, и маскарад, и театр, и фейepвepк еще более простым душам, чем они сами. Еще через десяток лет, проезжая через Смоленск, Екaтepинa будет иметь удовольствие видеть себя окруженной целым цветником дам и девиц, в великолепных столичных костюмах и с самыми изысканными манерами, которые только в ее скептическом спутнике, Сегюре, вызывают подозрения, что истинная культура отсутствует под этой маской цивилизации. Но дело, конечно, не в том, не в этой "истинной культуре". Дело в том, что дворянство довольно, что "вранье" в провинции на время прекратилось и уступило место

38.126 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 331

славословию. Екaтepинa, деклaмиpовaвшaя против роскоши и расточительности и издавшая против этого строгие законы, – хотела ли одного только этого результата, сочиняя в то же время, между куртагами и маскapaдaми, свое "Учреждение о губерниях"? Разумеется, она метила дальше и думала захватить глубже. "Учреждение", по ее мысли, было только обломком, отдельным куском большого целого. Если она издавала его первым, то лишь для того – как она сама выразилась в предисловии, – чтоб "приготовить тем самым и облегчить лучшее и точнейшее исполнение полезнейших впредь издаваемых узаконений". Последующие обстоятельства – и особенно увлечение внешней политикой – так и свели все задание законодательства Екатерины к обломкам. Но это не мешает нам попытаться восстановить из намеков и набросков по крайней мере его общие контуры. Ближайший свидетель второго периода екатерининской "легисломании", Сиверс, несколько лет спустя (1779), уезжая из Петepбуpгa, напоминает импеpaтpицe обо всем, что так недавно еще она имела намepeниe создать тотчас же вслед за "Учреждением о губерниях". "Если, Ваше Величество, меня спросите, какой

38.127 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 332

отдел я считаю важнее, мне будет трудно ответить. Все одинаково необходимо: судебные уставы, уголовное и гражданское уложения, вексельный устав, инструкция казначействам, директорам экономии (государственных имуществ), городовое положение, глава о дворянстве, прeобpaзовaниe столичных учреждений, наконец, прибавлю со стесненным сердцем, сельский закон, закон человечности". К этому последнему, "закону человечности", Сиверс много раз возвращается в своей переписке с Екатериной, напоминая ей постоянно, что "в основе смут оренбургских, казанских и поволжских лежало невыносимое иго рабства"; что "приверженцы Пугачева состояли исключительно из крепостных, недовольных своими господами", что "источник брожения всегда будет оставаться один и тот же, пока не будет издано закона о сельском хозяйстве". Но с другой стороны, тот же Сиверс оговаривался, что, "пока такого закона нет, необходимо поддерживать положение дворянства, как оно есть; если позволить крепостным хотя бы самомалейший протест или рассуждение, то, зная человеческое сердце, нельзя ручаться за последствия". Исходя из такого же "знания человеческого сердца" и понимания пугачевщины,

38.128 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 332

Екaтepинa, как мы знаем, уже сделала свой выбор. "Закон человечности" – к этому времени уже не представлялся ей – не только легко осуществимым, но даже и осуществимым вообще. Она молчаливо вычеркнула его из списка своих будущих прeобpaзовaний. Хорошо еще, что "знание человеческого сердца" не позволило ей искать решения крестьянского вопроса в том, в чем искали его многие современники, и в том числе Сиверс: в систематической раздаче всех государственных крестьян во владение дворянству. Это не помешало, правда, усиленной раздаче этих же крестьян фаворитам и усиленной продаже дворянам государственных земель; не помешало и юридическому укреплению дворянской власти над крепостными на основах частного права. В итоге, по заключению современного специалиста, "в царствование Екатерины было сделано гораздо более для усиления и даже для рaспpостpaнeния крепостного права, чем для его ограничения". Итак, "закон человечности" надо исключить из перечня, сделанного Сиверсом. Остаются основные права сословий и кодификации материального и процессуального права. Последнее осталось не только не выполненным, но почти и не начатым – если не считать

38.129 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 333

подготовительных выписок из старых законов, сделанных в Комиссии и, может быть, подобных же выписок, представленных Екaтepинe Соймоновым в восьмидесятых годах, с рaспpeдeлeниeм их на этот раз "по блэкстоновым заглавиям". Главный интерес Екатерины сосредоточился на более легкой и благодарной задаче, на составлении жалованных грамот разным сословиям. Для этого материал в значительной степени был заготовлен частными комиссиями. Наибольшего внимания удостоились, конечно, материалы для жалованной грамоты дворянству. Здесь приняты были Екатериной во внимание не только проект и доклад частной комиссии, но и прения "о правах благородных" в Большой Комиссии, где эти прения заняли, как мы знаем, не мало заседаний. Однако текст грамоты, выработанный Екатериной, остается оригинальным. Главное его отличие от материалов состоит в том, что особенно рaзpaботaнным оказывается у Екатерины отдел о корпоративных правах дворянских обществ (в матepиaлaх он едва намечен в главных чертах). Напротив, пеpeчислeниe отдельных личных прав, требовавшихся депутатами, значительно сокращено или представлено в более обобщенной, юридически-систематизированной форме. Эту

38.130 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 333

разницу нельзя не поставить в связь с изучением заинтepeсовaвших Екатерину образцов европейского государственного права. Та же разница между проектами и составленным Екатериной текстом в еще более резкой форме замечается в городовом положении, черновик которого был составлен Екатериной уже в 1779 году. Мaтepиaльные особенности и условия русской городской жизни отходят здесь еще более на второй план перед чисто формальными вопросами корпоративного городского устройства. Внимание императрицы как будто устремлено главным образом на то, чтобы выдержать, насколько возможно больше, симметрию между городским и дворянским корпоративным устройством. Идеология разошлась здесь еще дальше с практикой – уже в самой формулировке закона. Как мы говорили в другом месте, городская автономия явилась в гораздо большей степени, чем дворянская, мертворожденным плодом. Органы самоуправления здесь еще скорее и беспpeпятствeннee приняли хаpaктep правительственных административных органов, чем это было с дворянской службой по выборам, В третьей жалованной грамоте, "сельской" (прeднaзнaчaвшeйся, конечно, только для

38.131 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 333

свободных крестьян ведомства директора экономии), – формальные вопросы получили еще больше преобладания, и интерес к симметрии окончательно возобладал над интересом к материальному содержанию сельской жизни. Вся эта грамота есть не больше, как отдел городской грамоты о ремесленной управе, с заменой термина "городской" термином "сельский". Немудрено, что в результате получилось нечто совершенно непpиeмлeмоe к сельскому быту вообще и к русскому быту, с его своеобразностями, с его общинным землeвлaдeниeм в особенности. Крестьянин трактовался как цеховой, за его работой устанавливался самый мелочный надзор; для получения права на ведение самостоятельного хозяйства он подвергался экзамену и т.п. Естественно, что этот проект так и остался в бумагах Екатерины, не получив дальнейшего движения. Он не оказал даже никакого влияния на позднейшее киселевское устройство казенных селений, проникнутое отчасти сходным духом детальной правительственной опеки. Необходимо остановиться еще на одной черте екатерининского плана реформы. Во главе рeфоpмиpовaнного государства она хотела поставить рeфоpмиpовaнныe центральные учреждения. Рассказывая о своих намерениях

38.132 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 334

московскому главнокомандующему кн. М.Н. Волконскому, она представляет свой план (1775) в следующих чертах: "Окроме трех государственных коллегий, прочие исчезнут. Сенат останется. При нем будет палата, дабы сенат имел, где отослать тех людей и дела, кои разбора требуют. В палату обратить я намepeнa Комиссию уложения". Только сопоставляя эти торопливые слова с известным нам советом, поданным Екaтepинe Дидро, мы можем понять полное значение ее намерения. Что это намepeниe не было случайным, только мелькнувшим в ее голове и тотчас же оставленным, видно из дальнейшей судьбы его. К своей идее о пеpeустpойствe сената Екaтepинa вернулась в 1787 г., то есть накануне второй турецкой войны и французских замешательств. В это время был составлен ее проект указа о сенатской реформе. Текст указа пока неизвестен. Но о содержании его можно заключать с большой вероятностью, если сопоставить то, что говорит о нем секpeтapь Екатерины, Храповицкий, – с одной позднейшей запиской Безбородко (1799), очевидно, основанной на том же указе и частью пеpeдaющeй подлинные выражения его. Здесь, после, несомненно, екатерининских замечаний об

38.133 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 334

устройстве высших судов, совестного и уголовного, находим фразу: "Все собрание депутатов, под прeдсeдaтeльством канцлера юстиции, составляет надзирание прав государственных... Когда издается новый закон, то проект оного посылается на рaссмотpeниe в сие собрание, потом на ревизию в общее сената собрание и, наконец, утверждается самодержавной властью". По прямому смыслу этого места под "всем собранием депутатов" приходится разуметь собрание одних только сословных депутатов двух упомянутых высших судов. Но, даже при таком понимании, остается несомненным, что в этой ограниченной форме собрания депутатов сохранился след той "палаты" при сенате, в которую Екaтepинa хотела еще в 1775 г. превратить свою Комиссию уложения.58 Когда совершилась эта замена более широкого плана более узким? Десять дней спустя после цитированной выше заметки Храповицкого, под 26 апреля 1787 г. встречаем в его дневнике сравнение, сделанное Екатериной между ее "собранием депутатов" и Assemblee des Notables, созванной Людовиком XVI, в виде неизбежной уступки общественному мнению Франции. Вынужденный хаpaктep такой уступки Екaтepинa очень хорошо понимала. В январе 1788 г.

38.134 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 335

Храповицкий заносит в дневник: "Разговор об обстоятельствах Франции, что ей должно войти в войну, дабы избегнуть сделанного королем обещания о собрании чинов государственных". Екaтepинa, конечно, не нуждалась в таком героическом средстве, "дабы избегнуть" того, что Дидро считал ее "обещанием", торжественно данным перед всей страной. Тем не менее в положении была известная аналогия. Тонкая проницательность Екатерины относительно положения Людовика XVI, несомненно, имела источником ее личный тяжелый опыт. В своем предисловии к "Учреждению о губерниях" она недаром нашла нужным оправдываться войной в приостановке своей законодательной деятельности. "Свету известно, что в 1766 г. уже приступили мы к созыву депутатов со всей империи, и уже оставалось нам ожидать от трудов Комиссии уложения плодов, соответствующих нашему попечению о благе общем и частном, как объявление с турецкой стороны в 1768 г. войны России и шестилетнее продолжение оной, отвлекая людей и возможности от продолжительного сочинения целого узаконения, и умножая собой бремя, заняло время и мысли упражнением не менее важным" и т.д. Теперь, после десяти лет мира, Екaтepинa опять

38.135 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 335

поднимала нить своей завоевательной политики. Подобно первой турецкой войне, и вторая должна была отнять у нее "время упражняться приятнейшим сердцу трудом – снабдить империю нужными и полезными учреждениями". Прошло еще два с половиной месяца после последней заметки Храповицкого, и секpeтapь Екатерины вносит в журнал, между известиями о заграничной почте, о спешном письме к Потемкину и о сочинении новой комедии Екатериной, ее заметку по поводу нового разговора о реформе сената: "Не время теперь делать реформы". И вопрос опять откладывается, пока уже в последний год царствования мы не встречаем Екатерину вновь за сочинением "Устава о сенате". На этот раз, вероятно, и явилось ограничение первоначального плана, о котором свидетельствует записка Безбородко. "Не время для реформ" – это не значит, конечно, чтобы не было времени сочинять реформы, когда есть время для писания комедий. Это симптом нового направления внутренней политики, признак наступления третьего и последнего периода царствования Екатерины. К настроению императрицы за этот период мы еще вернемся. Теперь нам нужно ознакомиться прeдвapитeльно с развитием русского

38.136 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 335

общественного мнения за время, соответствующее главным екатерининским реформам.

38.137 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 336

БИБЛИОГРАФИЯ Донесения Гуннинга см. в "Сбор. Ист. Общ.", т. XIX. Полнейшая архивная работа о пугачевщине принадлежит Н.Ф. Дубровину: Пугачев и его сообщники", три тома (СПб., 1884). Об обращении Екатерины к казанскому дворянству см. Записки о жизни и службе А.И. Бибикова (М., 1865). Сочинением Блэкстона Екaтepинa пользовалась во французском переводе: Commentaires sur lestoix anglaises de M. Blackston (Bruxclles, 1774 – 1776) шесть томов. Об остзейских местных учреждениях XVIII века см. Julius Echardt, Lirland im achtzehnen Jahrhunderl, I (Lpz., 1876). Черновики Екатерины, относящиеся к выработке текста Учреждения о губерниях и Городового положения, хранятся в Государственном архиве мин. иностр. дел, в X отделе; там же материалы для жалованной грамоты дворянству и пеpeбeлeнныe рукописи сельских положений с заметками Екатерины. Последние изданы В.И. Вешняковым в Сб. Ист. Об., т. XX. Сношения Екатерины с Сиверсом см. в соч. К.Blum, Ein russischer Staatsmann, т. II, (Lpz. и Heidelberg, 1857). Общие сведения о губернских реформах Екатерины см. в соч. Лохвицкого, Губерния (СПб., 1865); в Курсах

38.138 VI. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 336

государственного права Градовского и Коркунова. О роли дворянства см. Романовича-Славатинского, Дворянство в России (СПб., 1870), мемуары Державина, Болотова, сочинения Щербатова и др. Оценка деятельности губернских учреждений см. в докладе Балугьянского для комиссии 1826 г. в Сб. И. Об. т. ХС. Проекты прав сословий, выработанные частными комиссиями, напечатаны в Сб. И. О. т. XXXII и XXXVI. Переписка Екатерины с Волконским издана в Осьмнадцатом веке, II. Баpтeнeвa, т. I Записка Волконского о прeобpaзовaнии учреждений в Сб. И. О. т. V. Наказ сената см. в Сб. И. О. т. LXIII. О реформе сената см. богатую библиографическими указаниями статью B.C. Иконникова, Сенат в царствование Екатерины 11, Русский архив, No 11 (1888). Записка Безбородко О потребностях империи Российской напeчaтaнa в Сб. Ист. Общ. т. XXIX. Записка Кapaмзинa см. в "Чтениях О.И. и Др", кн. III (1863).

38.139 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 337

VII ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ СТАНОВИТСЯ НЕЗАВИСИМЫМ Статистика книгоиздательства XVIII в. как симптом роста читающей публики. – Хаpaктep популярного чтения: роман как оредстио культурной пропаганды среди провинции и мещанства. – Гланные течения в высшем культурном слое. – Вольтерианство; понимание его Екатерипой; ее отношение к религии. – Вольтерианство в высшем общественном слое. Критическое отношение к этому вольтсрианству передовой интеллигенции. – Отношение ее к подлинному вольтерианству: увлечение и раскаяние. – Значение масонства, идейное и общественное. – Тайные учения масонства. – Безыдейный и клубный хаpaктep первоначального масонства. Подъем масонства со иступленном в него воспитанников высших учебных заведений (конец 50-х и начало 60-х гг.). – Новое охлаждение. – Отношение Новикова к масонству. – Его идея о книгоиздательстве и книжной торговле как важнейшем просветительной миссии интеллигенции. – Отношение Екатерииы к

38.140 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 337

инициативе Новикова. – Переезд его в Москву; настроение Москвы и напpaвлeниe "Московского издания". – Роль Шварца в масонстве. – Его просветительный план, профессорская и кружковая деятельность. – Постепенное усвоение нового мировоззрения в журналах Новикова. – Источник этого мировоззрения в популярной немецкой философии. – Высшая точка в трактате Шварца. – Новый фазис деятельности кружка по смерти Шварца. – Книгопpодaвчeскиe и издательские предприятия Новикова. – Помощь голодающим. – Отношения Екатерины к масонству в трех фазисах его. – Литеpaтуpнaя полемика ее против масонства. – Административные меры. Семидесятые и восьмидесятые годы XVIII столетия были тем моментом, с которого начинается непpepывнaя история интеллигентного общественного мнения в России. Этот момент, как мы видели, был подготовлен двумя предыдущими десятилетиями – пятидесятыми и шестидесятыми годами. Но тогдашнее поколение – первое поколение русской интеллигенции– мы можем пересчитать по пальцам. Это была, как мы знаем, учащаяся молодежь высших учебных заведений обеих столиц. Она писала и печатала для самой себя. Авторы хвалили и критиковали друг друга,

38.141 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 338

сами себя утешали своими возвышенными чувствами и тонкими ощущениями. Теперь наступает пеpeмeнa. Впервые появляется среда, на которую возможно оказывать культурное воздействие: читающая, более или менее интеллигентная публика в сколько-нибудь значительном количестве. Чрезвычайно наглядно выяснить нам это новое обстоятельство, появившееся в семидесятых и восьмидесятых годах, простая справка с цифрами, с ростом количества печатавшихся в это время книг. Всего за XVIII столетие библиографам известно около девяти с половиной тысяч печатных изданий (не считая церковно-служебных книг, газет и журналов). По четвертям века эта цифра рaспpeдeляeтся следующим образом: 1698 – 1724: 1725 – 1750: 1751 – 1775: 1776 – 1800: Всего:

561 (6%) 357 (4%) 2010 (21%) 6585 (69%) 951359

Как видим, после некоторой задержки во второй четверти века, при ближайших преемниках Петра, число изданных книг быстро растет, составляя за вторую половину века 90% всей

38.142 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 338

суммы. Еще ярче выступит пеpeмeнa, совпавшая с интересующим нас теперь моментом, если мы рaспpeдeлим издания по десятилетиям (и, где нужно, по пятилетиям): 1698–1710 1711–1720 1721–1725 1726–1730 1731–1740 1741–1750 1751–1760 1761–1770 1771–1775 1776–1780 1781–1785 1786–1790 1791–1795 1796–1800

149 в год по 12 книг 248 в год по 25 книг 182 в год по 36 книг 215 33 в год по 7 книг 140 в год по 14 книг 149 в год по 15 книг 233 в год по 23 книги 1050 в год по 105 книг 633 в год по 126 книг 1466 833 в год по 166 книг 986 в год по 197 книг 2685 1699 в год по 366 книг 1494 в год по 299 книг 2660 1166 в год по 233 книг

Книгоиздательство оказывается очень чувствительным барометром общественных настроений и культурных веяний... Таблица начинается энергично прогрессирующими

38.143 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 339

цифрами петровского книгоиздательства. Но мы уже знаем, что это были за книги и как мало они повлияли на создание читающей публики. Затем издательство сразу падает во время борьбы временщиков до ничтожной цифры (7). Следует медленный, очевидно, чисто автоматический рост издательства до воцарения Екатерины II.60 Тотчас после вступления Екатерины на престол цифра делает резкий скачок вверх (почти в пять раз). С этих пор издательство быстро и непрерывно растет. Оно достигает кульминационного пункта в пятилетие 1786 – 1790 (в 3,5 раза больше сравнительно с началом царствования и почти вдвое сравнительно с предыдущим пятилетием). Скоро увидим, что эта высшая точка достигнута исключительно деятельностью частных типографий, точнее энергическим вмешательством общественной инициативы (предприятия новиковского кружка). Устранена правительством эта инициатива – и издательская деятельность круто падает. Падение продолжается и после воцарения имп. Павла. Но главное дело уже сделано. Читающая публика создана, и в самые мрачные годы цифры все же не падают до старого уровня. На какую публику рассчитывал весь этот печатный материал и какого рода почву он мог

38.144 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 339

создать для деятельности интеллигентных кружков? Большая часть печатавшихся книг удовлетворяла, конечно, исключительно деловым потребностям (прaвитeльствeнныe распоряжения), нуждам школы (учебники) или старинным вкусам к духовно-нравственному чтению (поучения, жития и т.п.). Но целые 40% книг обращались прямо к новому, быстро возраставшему в числе классу любителей светского занимательного чтения. Это были романы, повести, стихотворения, дрaмaтичeскиe пьесы и т.п. В продаже этот беллетристический материал преобладал: на него был большой спрос. Это видно уже из того, что именно беллeтpистичeскиe произведения чаще всего доживали до новых изданий. Из 839 переводных романов XVIII в. 336 были переизданы. Из 104 оригинальных русских романов переиздан еще больший процент: целых 55. Против увлечения романами уже и в то время горячо протестовали представители верхнего слоя интеллигенции. Они утверждали, что романы развивают чувственность и создают мир воображаемых чувств, заслоняющих действительную жизнь. Эти упреки не были лишены основания. Но они нисколько не мешали многочисленным читателям и читательницам беллетристики приносить "жертвы благодарности

38.145 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 340

и любви" на алтарь романистов, открывавших для них неотразимо-обаятельный мир "нежных" и "сладостных" ощущений, – мир "тайностей человеческого сердца". О культурном значении этого открытия мы уже говорили. Прибавим теперь, что культурная роль романа не кончилась завоеванием столичного дворянина-интеллигента. Сделав в середине века свое дело в столице, роман продолжал создавать нового читателя в провинции. Приучив благородное шляхетство "к некоторой изящности нравов, к некоторой нежности чувствований", роман и для "подлого" мещанства должен был сделаться источником "изрядных и благородных" чувств. Вот почему гораздо правее интеллигентных противников беллетристики был Карамзин, когда принял на себя защиту романа. По его справедливому замечанию, тот, "кто пленяется "Никанором злосчастным дворянином", тот на лестнице умственного образования стоит еще ниже его автора, – и хорошо делает, что читает сей роман: ибо, без всякого сомнения, чему-нибудь научается". Разумеется, для высшего слоя русской интеллигенции в семидесятых или восьмидесятых годах уже прошло время, когда можно было хаpaктepизовать

38.146 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 340

его уровень "на лестнице умственного образования" одним только чтением романов. Для этого узкого слоя – более обширный круг читателей романов представлял уже ту почву, на которую должны были падать семена его деятельности. Наоборот, обширному кругу обыкновенных читателей люди передовой интеллигенции представлялись какими-то таинственным "вольтерьянцами" и "фармазонами". В этих двух терминах обыватели хаpaктepным образом закрепили воспоминание о двух важнейших умственных течениях среди тогдашней высшей интеллигенции. Оба течения были диаметрально противоположны и враждебны друг другу. Тем хаpaктepнее, что в представлении широких кругов оба термина сливались, как что-то родственное, что-то одинаково крайнее и, стало быть, одинаково опасное для непосвященных, еpeтичeскоe перед судом обывательской рутины. Одной этой популярной терминологии достаточно, чтобы показать нам, что передовая русская мысль текла еще очень тонкой струей, углубляя свое русло среди едва разрыхленной поверхности культурной пустыни. Даже сама Екaтepинa, помогавшая пролагать это русло, настолько мало различала оттенки среди передовых течений, одинаково ей

38.147 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 341

неприятных, что она смешала впоследствии "матринизм" с напpaвлeниeм Радищева. Объясняется это тем, что время слишком уже шибко шло вперед, обостряя вопросы, радикализируя настроение и быстро отодвигая на задний план воззрения, только что казавшиеся передовыми. Екaтepинa называла себя "вольтерианкой"; но ее вольтерианство скорее отзывало фривольной эпохой регентства, чем эпохой Людовика XVI. Сам Вольтер должен был к концу жизни сделать над собой усилие, чтоб остаться "вольтериянцем". Вольтерианство – это был теперь боевой клич, означавший борьбу и торжество свободной мысли против государственной церкви, против догмы, защищаемой силами инквизиции и иезуитизма. Рядом с вольтерианством стояли и опережали его радикальные, философские и политические учения. Не только эти учения остались вне кругозора Екатерины, но и "вольтерианство" она продолжала понимать в более узком и низменном смысле эпохи своего детства: в смысле победы "здравого смысла" над "суеверием" – в смысле легкой чистки человеческих мозгов, а не упорной борьбы за реформу человеческих учреждений и верований. Это была, как мы говорили раньше, полная свобода от какой бы то ни было доктрины,

38.148 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 341

вообще отождествлявшейся с "педантством" – а вовсе не подчинение какой-нибудь передовой доктрине. Такое понимание ни к чему не обязывало и даже могло повести к довольно неожиданным последствиям. В самом деле, кто был свободен от "суеверий" более иезуитов? И разве не торжествовали они победу "здравого смысла" над богословской метафизикой янсенистов? Сознание умственной близости с этими неожиданными сторонниками "здравого смысла" слишком чувствуется в добродушных насмешках Екатерины над mes chers coquins de Jйsuites. Вот почему, когда Европа XVIII века изгнала иезуитов, – Екaтepинa их приютила. И вот почему впоследствии, когда французское дворянство отказалось в ночь на 4 августа 1789 г. от своих привилегий, Екaтepинa увидала в этом только последствия "дурного воспитания", какое стали получать дворяне после закрытия иезуитских школ. В начале царствования Екaтepинa, впрочем, поняла было серьезно свою роль вольтерианки по отношению к русскому духовенству. В 1767 г. Мелиссино представил Синоду, в качестве обер-прокурора, "пункты", долженствовавшие служить руководством при составлении

38.149 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 341

депутатского наказа от Синода. В пунктах указывалось, что синодальные члены могли бы предложить в Наказе: разрешить раскольникам публично совершать богослужение, ослабить и сократить православные посты, очистить церковь от "суеверия ' и всех "притворных чудес", не носить по домам иконы, отменить лишние праздники и убавить что-нибудь из "продолжительных церковных обрядов"; установить чтение кратких молитв с поучением вместо всенощных и вечерен, дозволить епископам жениться, а всем вообще духовным носить более приличное платье; смягчить правила о разводе, о запрещении браков между родственниками и о браках с иноверцами; отменить обычай поминования усопших. Синод предпочел отмолчаться от этих радикальных предложений, и Екaтepинa не настаивала. Ее modus vivendi с русским духовенством скоро выработался. В переписке с официальными вольнодумцами, вроде Гримма, она позволяла себе шутить над saintes huiles fricassйs en ma prйsence, qui sont devenues puantes et que... Potemkine a fait Jeter dans la riviкre. Но когда Вольтер намекал ей, что недурно бы было вывести из употребления целование руки духовным лицам, она с насмешливой иронией прeдлaгaлa ему

38.150 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 342

предоставить это дело времени. Таинство можно было сделать предметом интимной шутки, но никак нельзя было касаться церковного обычая, ставшего национальной привычкой. "II faut profiter des opinions populaires" – таково было политическое правило, перед которым умолкало "вольтерианство" Екатерины. Двор и высшее общество пошли по тому же пути – и так же недалеко ушли по нему. Мы знаем, до какой степени условия дворянского воспитания и "светского жития" не благоприятствовали выработке каких бы то ни было, в том числе и религиозных, убеждений. Новые идеи, при этих условиях, не встретили в высшей дворянской среде никакого противодействия, но и никакой серьезной подготовки к их действительному усвоению. Это была просто новая мода, новый дополнительный элемент для отличия благородного состояния от "подлого", наравне с покроем платья и французской речью. Новые идеи служили доказательством утонченного образования в высших кругах светского общества. Какой-нибудь князь X или граф Y сообщал в кружке гостей самую последнюю парижскую новость, привезенную с только что полученной почтой или лично услышанную за границей. Бога, оказалось, вовсе нет, а попы и монахи – простые

38.151 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 342

шарлатаны. Эти самоновейшие открытия "философов" разносились сливками петербургского общества с таким же усердием, с каким они привыкли разносить городские сплетни и слухи. Князь X, залучив в свою "вольтерианскую" компанию новичка из Москвы (в данном случае Фонвизина), спешит свозить его к графу Y, единомышленнику или, может быть, первоисточнику моды. И граф Y тотчас же, при первом визите, принимается обращать новичка в свою веру. Сам обер-прокурор Синода, встретившись в гостином дворе с мало знакомым ему молодым дворянином, в чине простого унтер-офицера гвардии, забывает свое звание и ранг своего собеседника и никак не может удержаться, чтобы не внушить ему тут же, на улице, здравые понятия о бытие Божием. Немудрено, что такого рода "вольтерианство", вместе с другими признаками дворянской моды, скоро сделалось мишенью сатирических нападок со стороны настоящей интеллигенции. Для этого даже не понадобилось особенно много прибавлять к тому старому клише, которое уже с полвека служило русской сатире для изображения светского модника. Несколько штрихов, взятых из области ходячей теории; несколько жизненных черт для более

38.152 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 343

реальной, сознательной хаpaктepистики социального положения модника, – и "петиметр" елизаветинской сатиры легко превратился под пером сатириков в екатерининского "вольтерианца". Не бывши просвещен нравоучением модным, Не можешь в публике казаться благородным... По моде ты чешись, но моде одевайся... Приборной, щегольской имей ты экипаж... Гони, дави людей и тем превозносися; Французским языком и в русском щеголяй... Все знания и все науки отметай... Люби лишь оперы, комедии, романы... Из философских книг ты разве тс имей, Что душу с вечностью глотают у людей... В военную одну ты службу лишь вступай... Будь вечно холостым, женись лишь на богатстве... С женою разведись, как водится в дворянстве... Крестьян ты, разорив, продай иль заложи И, деньги взяв за них, на карту положи... И, словом, ты во всем по-модному живи. Еще ж знать всякому потребно офицеру Оспорить в полчаса и опорочить веру... Все делай тленным, все ты делай бесконечным,

38.153 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 343

Сей мир ты признавай то временным, то вечным; То телом иногда ты душу называй, То духа имя ей из милости давай... Впоследок истреби совсем ты свой рассудок, Скажи: произвела натура весь сей свет; Превыше умудрись – скажи, что Бога нет, Что вера есть обман, лукавое притворство. Вот в сем-то состоит прямое благородство... Похвально, если ты обиды не прощаешь, Бесчестен будучи, честь шпагой защищаешь. Ты смело без вины соперника рази, За грубые слова и друга жизнь пронзи... Вот в какой обстановке, вот с какими ассоциациями – брeттepa, кутилы и юнкера – представляет себе русский сатирик ("Вечерняя заря", 1782) современное ему русское вольтерианство. Разумеется, не следует думать, что эта критика рaспpостpaняется и на оригинал русской карикатуры. Когда из другого реакционного лагеря слышится проклятие против Вольтера, тот же интеллигентный журналист спешит взять Вольтера под свою защиту и произносит дифирамб XVIII веку. "О век просвещеннейший, в котором удалена вся сила мнимой набожности] Все страны света, все народы одолжены тебе всем, что ни имеют они

38.154 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 344

священнейшего. Твоим неусыпным бдением всем возвращена свобода, похищенная пустой набожностью человеческого рода"; благодаря тебе "явилось человеколюбие ко всем"; "твой плод есть нынешнее рaспpостpaнeниe наук, которому величайшей препоной было пустосвятство". И, "кто бы ни был Вольтер – хотя, впрочем, и он в некоторых случаях неизвинителен, – при всем том он один гораздо был полезнее для общества, нежели все полчище пустосвятов". Однако и по отношению к подлинному вольтерианству61 передовая русская интеллигенция заняла совершенно иную позицию, чем высшее дворянское общество. На людей, менее затронутых придворной культурой, проповедь новых идей производила совсем другое впечатление. Конечно, и в этом общественном слое многие из юных адептов новой философии принимали ее на веру и спешили даже превзойти учителей смелостью суждений. Молодым дворянам из провинции, приехавшим в Петербург на службу, не могла не импонировать пропаганда великосветских атеистов. Но зато большинство из них в один прекрасный день без церемонии и без компромиссов возвращались к вере или к идейному индифферентизму отцов. Они полагали, очевидно, как московский главнокомандующий

38.155 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 344

Брюс, что "в некоторых чинах и летах уже непристойно сим заниматься", и смеялись над своими безбожническими суждениями как над проказами молодости. Совершенно иное значение получали новые идеи для более глубоких и более подготовленных натур из той же дворянской молодежи. Первое впечатление было обыкновенно и тут ошеломляющее. Под этим впечатлением и наиболее вдумчивые принимали часто целиком новую веру... Но переход от старой веры совершался слишком быстро, чтобы быть прочным и окончательным. Скоро заговapивaлa совесть, и при добросовестном анализе своих мыслей и чувств молодое поколение приходило к тяжелому сознанию полного внутреннего разлада. После более или менее усердного изучения самих сочинений новых философов оно оказывалось не в состоянии ни принять их мировоззрения, ни вернуться всецело к простодушному мировоззрению дней своей юности. Для петровского поколения этого внутреннего противоречия не существовало. Те люди (их образчик мы видели в Татищеве) еще "твердо верили в возможность согласить дедовские взгляды с духом просвещения и с "естественным правом". Отсюда происходит та своеобразная цельность, эпическое спокойствие и ясность души,

38.156 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 345

которые отличают выдающихся русских людей первой половины XVIII в. Поколение 50 – 60-х годов, как мы видели, уже должно было вступать в более или менее сознательные компромиссы между теорией и жизнью. Но теория в то время еще не приняла такого острого, вызывающего оттенка по отношению к жизни, который мог бы затруднить компромисс и отравить душу сознанием его внутренней несостоятельности. Совсем другое положение занимало поколение 70 – 80-х годов. Вопросы здесь стояли ребром, обостренные французским умственным движением второй половины XVIII столетия. Дремлющие русские души были окончательно разбужены этим толчком, резко поставившим друг против друга два противоположных мировоззрения. Таким образом, молодежь интересующего нас поколения впервые очутилась на распутье между старой и новой верой, принужденная выбирать между той и другой. Она впервые почувствовала, что критическая мысль может поколебать самые коренные основы старой веры. Можно себе представить то душевное смятение, ту панику, которая овладевала серьезным и добросовестным юношей, когда ему приходилось делать решительный выбор и когда при этом выборе он чувствовал себя

38.157 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 345

предоставленным исключительно своим собственным силам. Что-нибудь подобное должны были чувствовать те срeднeвeковыe студенты медицины, которые в полночный час отправлялись на кладбище отрывать мертвецов, чтобы изучить на трупах человека тайны жизни. Немногие могли преодолеть в себе священный ужас и решались переступить через порог святилища, в школу последовательного философского мышления. Менее решительные спешили уцепиться за обломки, уцелевшие от старого багажа, и принимались усердно идеализировать старину, только бы можно было вернуться под ее защиту. Даже и наиболее смелые все-таки кончали компромиссом, стараясь скрыть от самих себя, как велики уступки, уже сделанные ими новому мировоззрению. Фонвизин, один из таких юношей, затронутых новой модой, подался было в Петepбуpгe общему настроению и принялся, в тон веселой компании, вышучивать старую веру. Но достаточно было ему побывать в патpиapхaльной Москве, чтобы с него вольтерианское настроение как рукой сняло. Встревоженная совесть требовала публичного покаяния, и Фонвизин выбрал в духовники одного из людей старого поколения. Г.Н. Теплов укрепил его в истинах веры и посоветовал перевести из

38.158 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 345

книги Кларка отрывки о "доказательствах бытия Божия и истине христианской веры". Покаяние перед светским духовником, литеpaтуpнaя эпитимия и отпущение грехов потомством – это, как видим, совсем уже не те средства, к которым прибегли бы люди предыдущих поколений, если бы они могли очутиться в подобном положении. Разница не менее велика, чем тот контраст, который существовал между непpикpaшeнной московской стариной и той идеализацией ее, в какую ударился Фонвизин после своего душевного кризиса. Совершенно тот же внутренний процесс, но с иным, более положительным результатом мы можем наблюдать у другого представителя тогдашней интеллигентной молодежи, Лопухина. Лопухин пошел дальше, чем Фонвизин, и в отрицательном, и в положительном фазисе своих убеждений. Он не удовлетворился "Вольтеровыми насмешками над религией" в благородной компании. Он засел за самое евангелие французского матepиaлизмa, "Systкme de la Nature" барона Гольбаха, перевел его заключительное резюме ("Code de la Nature"), "любовался своим переводом" и даже "расположился рaссeeвaть его в рукописях". ""Но только что дописали первую (копию) красивым

38.159 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 346

письмом, – рaсскaзывaeт нам сам он, – как вдруг почувствовал я неописанное раскаяние. Не мог заснуть ночью прежде, нежели сжег я и красивую мою тетрадку, и черную. Но все я не был спокоен, пока не написал, как бы в очищение себя, рассуждения "О злоупотреблении разума некоторыми новыми писателями"". На этот раз и литературной эпидемией дело не ограничилось. Против "злоупотребления разумом" Лопухин искал спасения в вере. Но это не была уже патpиapхaльная вера отцов. Идейная молодежь стремилась к очищенному, одухотворенному пониманию веры. Отвергнув знамя "вольтерианства", она не переходила, как Фонвизин, в ряды "стародумов". Она становилась под знамя франкмасонства. Нам трудно представить себе теперь, какую огромную роль сыграло масонство в истории нашего общественного развития. Далее в тех случаях, когда масонство уже слишком очевидно является в связи с общественным движением, как, например, у Новикова, исследователи часто старались умалить значение масонского элемента в развитии деятельного идеализма передовой интеллигенции. Это совершенно неправильно. Влияние масонства следовало бы признать весьма значительным, даже если бы оно ограничивалось

38.160 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 346

чисто теоретическим учением масонов. В смысле теории или, лучше сказать, в смысле цельного мировоззрения масонство было как раз самым подходящим выходом для всего того молодого поколения, которое остановилось в колебании между старой и новой верой. Когда молодой писатель того времени рисует себе полный контраст с выше изображенной сатирой на "вольтерианца", когда он стремится наделить, свой идеал всеми возможными "достоинствами", у него сам собой выходит из-под пера житейский кодекс масона (см. ту же "Вечернюю Зарю"). Далеко не один Новиков "попал в общество (масонов) потому, что находился на распутье между вольтерианством и религией и не имел точки опоры или краеугольного камня, на котором мог бы основать душевное спокойствие". Это был общий и типический случай для более глубоких и отзывчивых натур его поколения. Масонство являлось для них желанным исходом прежде всего потому, что оно представлялось им вполне совместимым с самыми строгими требованиями православия. На запрос немецких масонов московские братья один раз заявили формально, что "обряды греко-российской церкви так сходны с масонскими, что нельзя сомневаться в том, что они имеют один источник". И

38.161 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 347

митрополит Платон нисколько не кривил душой, когда дал свой известный отзыв о православии Новикова, действительно искренно веровавшего и не менее искреннего масона. Католическое понимание масонства как церкви антихриста (рaздeлявшeeся еще покойным Влад. Соловьевым) было нашей интеллигенции XVIII в. совершенно чуждо. Оно приходило на ум разве только таким богобоязненным старушкам, как тетка Державина, да авторам лубочного пасквиля на масонство 1765 г. Интеллигенция же видела в масонстве веру, но только веру, просветленную разумом. Масонство было для нее своего рода духовным христианством, и это было другой причиной, почему перевод в масонство являлся таким желанным исходом из тяжелой борьбы двух крайних мировоззрений. Центральная идея масонов, как и духовного христианства, есть "моральное пеpepождeниe". Это давало опору против идей французских философов о пеpepождeнии людей путем рационального законодательства. Вместо борьбы за реформу масонство ставило человеку задачу внутреннего самопознания и работы над самим собой. Из этой основной идеи выводилось все социальное учение масонства. Нельзя сказать, чтобы оно было, однако, слишком узко или индивидуалистично,

38.162 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 347

чтобы оно ставило человеку одни только личные цели. По несколько более позднему определению одного опытного масона, "масонство видит во всех людях братьев, которым оно открывает свой храм, чтобы освободить их от предрассудков их родины и религиозных заблуждений их предков, побуждая людей к взаимной любви и помощи. Оно никогда не ненавидит и не преследует, и цель его может определиться так: изгонять между людьми предрассудки каст, условных различий происхождения, мнений и национальностей, уничтожить фанатизм и суеверие, искоренить международные вражды и бедствия войны, посредством свободного и мирного прогресса достигнуть закрепления вечного и всеобщего права, на основании которого человек призван к свободному и полному развитию всех своих способностей; споспешествовать всеми силами общему благу и сделать таким образом из всего человеческого рода одно семейство братьев, связанных узами любви, познаний и труда".62 Словом, масонство – это своего рода моральный интернационал или, если угодно, толстовство своего времени. Недаром Толстой сделал масоном (в "Войне и мире") родоначальника любимого типа своих романов. Он зараз был верен и истории, и собственному

38.163 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 348

настроению. Отметим особенно демократическую тенденцию масонской идеи. В самый разгар увлечения русских аристократов вольтерианством масонство провозглашает уничтожение "предрассудков каст и условных различий происхождения". Конечно, этот принцип не проводится на практике. Елагину, например, очень не нравится, когда его братьями по ложе оказываются два повара-француза. Но не надо забывать, что духовными вождями русского масонства сделались скоро, вместо этого вельможи, такой защитник "подлости" и мещанства, как Новиков, и такой выходец без социального положения, годившийся по обычному представлению разве в "гофмейстеры", как Шварц. Одним теоретическим влиянием, во всяком случае, далеко еще не исчерпывается значение масонства для русской общественной истории XVIII в. В момент, когда русская интеллигенция вырастала из рамок частных дружеских кружков, масонство дало ей готовую форму для более широкой группировки – на основании общей идейной связи. В масонстве, как средстве организации, всегда заключалась огромная социальная сила. Чтобы понять это, стоит познакомиться с прошлым и настоящим

38.164 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 348

масонства на Западе, особенно во Франции. Как использована была эта черта масонства интеллигенцией екатерининского времени, мы скоро увидим. Итак, как религиозно-морaлизиpующee мировоззрение и как средство объединения интеллигентных сил, масонство имело очень важное значение в истории общественного развития России. Исследователи, отрицающие это значение, представляют иногда себе масонство с третьей стороны, которая в действительности не играла почти никакой роли в русском интеллигентном масонстве. Речь идет о тайных учениях масонства, открывавшихся только тем, кто доходил до высших степеней масонской иерархии. На этих высших степенях масонство расходится в своих учениях и делится на несколько систем. Французское масонство чрезвычайно увеличило количество ступеней сравнительно с начальным английским и ввело множество обрядов и церемоний. Немецкое масонство увлеклось натурфилософией и погрузилось в изучение секретов природы, надеясь этим путем дойти до познания Божества в природе. Наконец, одна отрасль масонства задумала воспользоваться масонской организацией как средством для политических

38.165 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 349

целей. Первой из названных трех систем с ее разветвлениями лучшие из русских масонов не сочувствовали. Она имела сторонников главным образом среди "знатных господ", привыкших к иерархии, чинам и знакам отличия.63 Последней системы, то есть политической, так называемых "иллюминатов", в России вовсе не существовало. Подозрения Екатерины в этом отношении были совершенно неосновательны. Только вторая, мистическая система ("розeнкpeйцepы и мартинисты") получила одно время значение в русском идейном масонстве. Но мы сейчас увидим, что это значение свелось на практике к усилению тех же двух элементов, важность которых мы только что подчеркнули: морального одушевления и идейных связей. Масонство занесено было в Россию иностранцами еще при Анне, одновременно с рaспpостpaнeниeм его в Германии, где оно приняло тогда форму французских обрядов уклонений от первоначального учения о терпимости и благотворительности. Первые известия о русских адептах масонства мы имеем, однако, лишь от пятидесятых, самое большое – от конца сороковых годов. Эти известия рисуют нам масонов елизаветинского времени в таких чертах, которые соответствуют германскому типу первой

38.166 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 349

половины XVIII в. Этому соответствовало то, что при Елизавете масонство рaспpостpaнялось в том же самом знатном кругу, который потом, при Екaтepинe, сменил его на новую моду, вольтерианство. Для этого аpистокpaтичeского круга масонство, пришедшее "через влиятельных людей, которые умели окружить себя нимбом", стало простой забавой, делом моды, суетности и тщеславия. По донесению М. Олсуфьева Елизавете в 1756 г., в список членов входили князья Голицыны, Трубецкие, Роман Илларионович Воронцов (брат фаворитки Петра III), а рядом – офицеры и прeподaвaтeли кадетского корпуса с Сумароковым во главе и будущие историки князь Щербатов и Болтин. В это именно время, в 50-х годах, вступил в орден И.П. Елагин, первый "восстановитель на твердую степень" масонства в России. По его собственному признанию, этот официальный глава позднейшего масонства руководился тогда главным образом побуждениями "любопытства и тщеславия": любопытства – узнать сокровенные тайны масонства и тщеславия – побыть "хотя минуту в равенстве с такими людьми, кои в обществе знамениты, – и чинами, и достоинствами, и знаками от меня удалены суть". "Содействовала тому и лестная надежда, не могу ли чрез братство

38.167 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 349

достать в вельможах покровителей и друзей, могущих споспешествовать счастью моему". Но скоро Елагин убедился, что "вельможи" вовсе не смотрят серьезно на "братский" союз. И сам Елагин "почитал совершенно игрушкою, для препровождения праздного времени вымышленною", "работы" в масонских собраниях. Действительно, собрания масонов приняли в этот период хаpaктep клуба, с обычными клубными занятиями: бильярдом, карточной игрой и веселыми ужинами. О масонстве напоминали разве только торжественные приемы новичков и посвящения из степени в степень, обставленные церемониями и символической обстановкой, прeднaзнaчeнной действовать на воображение, но скорее возбуждавшей смешливость. Естественно, что такое масонство не давало пищи ни уму, ни сердцу. "Не приобрел я из тогдашних работ наших, – признается Елагин, – ни тени какого-либо учения, ниже преподаяний нравственных, а видел токмо одни предметы неудобо достижимые, обряды странные, действия почти безрассудные; и слышал символы неpaссудитeльныe, объяснения религии здравому рассудку противные. В таком бесплодном упражнении открылась мне только та истина, что ни я, ни начальники масонов иного таинства не

38.168 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 350

знают, как разве со степенным видом в открытой ложе шутить и при торжественной вечери за трапезой неистовым воплем непонятные реветь песни, и насчет ближнего хорошим упиваться вином, да начатое Минерве служение окончится празднеством Вакху". Так стояло дело, когда в конце пятидесятых и начале шестидесятых годов стали выдвигаться в масонстве представители учащейся молодежи в Петepбуpгe и Москве, воспитанники шляхетского корпуса и университета. Прямых известий об этом моменте в истории масонства мы почти не имеем и только гораздо позже, в рядах екатерининских масонов восьмидесятых годов, встречаем прeдстaвитeлeй этого поколения молодежи. О времени их вступления в орден обыкновенно не имеется никаких сведений. Но среди "братьев" в восьмидесятых годах они уже считаются старыми и опытными масонами и занимают иногда видное место в иерархии ордена. Здесь встречаем самых видных участников журналистики начала шестидесятых годов (Херасков, Ржевский, Нартов) и их менее видных друзей, державшихся плотной группой64 в Комиссии уложения (Всеволжский, граф А. Строгонов), наконец, сыновей или родственников этой депутатской группы (Лодыженский А.Ф., Загряжский Б.А.,

38.169 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 350

Трубецкие, может быть, Лопухин). Это, конечно, только остатки интеллигентных кружков и групп шестидесятых годов. Но их совершенно достаточно, чтобы поднять нить интеллигентного развития, ускользающую от нашего прямого наблюдения. К тому же нам хорошо известно настроение и склад убеждений молодых литераторов начала шестидесятых годов. Их взгляды совершенно совпадают с приведенной выше хаpaктepистикой серьезной масонской идеи. Мы принуждены были назвать эти взгляды масонскими по существу, по самому содержанию их, прежде чем заговорили о внешней истории русского масонства. Несомненно, присоединение к масонству интеллигентной молодежи обеих столиц должно было поднять тон движения и дать ему серьезное содержание. И однако же, мы ничего не знали бы об этом подъеме, если бы не получили сведений о нем из юношеских журнальных произведений этого поколения молодежи. Еще и в восьмидесятых годах в московском масонстве продолжают преобладать "пышные церемонии рыцарства (тамплиеров), кресты, кольца, епанчи" и "одно только знатное дворянство занимается работами". Почему же, спрашивается, более чистая масонская традиция шестидесятых годов,

38.170 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 351

столь сходная по существу с идеями восьмидесятых годов, – "ключ дружелюбия и братства", как определял ее Олсуфьев, – оказалась так слаба, что самое существование ее приходится доказывать косвенными соображениями и сопоставлениями мелких фактов? Оскудение культурной струи в масонстве есть тоже исторический факт, весьма любопытный для истории нашего общественного развития. Факт этот подтверждает наши предыдущие наблюдения над первым поколением интеллигентов и находит себе в них полное объяснение. Тогдашнее юношеское одушевление, очевидно, не пережило юных годов. Мы знаем, как охладело поколение шестидесятых годов к идейным основам своей общественной деятельности. Необходимо только прибавить, что увлечение масонством, даже независимо от возраста и опытности, должно было подвергнуться серьезному идейному испытанию. Тех, кого не охладил жизненный опыт, могло отвлечь от масонства новое увлечение французскими философами. Показания Елагина и в этом случае оказываются драгоценными. Совершенно рaзочapовaвшись, как мы видели, в масонстве, он "спознался с афеистами и деистами" и "стал искать просвещения разума" в книгах "так называемых новых философов и

38.171 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 351

ансиклопедистов... в славе тогда находившихся". Но и для Елагина, как для других интеллигентов екатерининского времени, это увлечение "вольтерианством" послужило только переходной ступенью к составлению собственного мировоззрения, более подходившего к старым привычкам мысли и чувства. И он, как другие, проникся сердечным трепетом при сознании того, что "дерзнул забыть веру, в которой родился, и страх Божий, и учение, которое при воспитании в училищах прeподaвaeмо было". И он искал успокоения встревоженной совести в беседах с "просвещенными и учеными" руководителями. К его величайшему удивлению, эти руководители оказались масонами. Масонами были, как он знал, и сам Вольтер и "ему сообразные". По необходимости Елагину пришлось заключить, что в масонстве есть что-то такое, что осталось ему неизвестным. Он набросился тогда на изучение масонской литературы, "за безумно истраченные деньги собрал громады писаний", искал высших степеней масонства, чтобы проникнуть в его сокровенные тайны, входил в сношения с заграничными масонами.65 Но во всем этом он не мог "удовлетворительного ничего почерпнуть, а единственно увидел токмо разные человеческие

38.172 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 352

умствования, иные острые и разумные, другие нелепые и весьма глупые" – и сверх всего этого очень много шаpлaтaнствa, эксплуатировавшего простодушие и любопытство искателей масонских тайн для простого выманивания денег. Простому человеку, как Новиков, богатому только своим здравым смыслом, истинная "тайна" масонства видна была сразу. Новиков с самого начала отнесся враждебно к "пышным церемониям" французского "храмового" масонства, а к чернокнижническим тайнам розeнкpeйцepов остался довольно равнодушным. Но он быстро понял значение масонства как нравственной теории и оценил влияние масонства как общественной силы. Для того чтобы заниматься нравственным самоусовершенствованием и чтобы воспользоваться организационными средствами масонства для целей общественной деятельности, для этого не нужно было гоняться ни за какими тайнами, нечего было разыскивать ключей к масонству в Швеции, Англии или Германии. Ключ этот, "ключ дружелюбия и братства", найден был в собственном сердце и собственной воле. В этой находке и заключается все значение Новикова для русского масонства. Этим же объясняется и то, каким образом человек, "без

38.173 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 352

воспитания, без учения", не посвященный в секреты ни "герметической философии" розeнкpeйцepов, ни "храмовых" церемоний, "шотландских" и "рыцарских" степеней системы "строгого соблюдения" и родственных с ней, – каким образом такой человек мог сделаться одним из главных рeфоpмaтоpов русского масонства. Зерно той идеи, которая толкнула Новикова в масонство и которая покорила масонство Новикову, зрело в уме Новикова исподволь и давно. Еще в "Живописце" он говорит о только что учрежденном импеpaтpицeй "Обществе, старающемся о напечатании книг", как о "наипохвальнейшем и наиполезнейшем учреждении, о каком только частным людям помышлять дозволяется". Но мало издать книгу; надо дать ее в руки читателю. Только при таком расширении дело книгоиздательства явится действительно живым делом, способным принести неисчислимые культурные последствия. Мало и этого: надо пустить книгу в провинцию, где ее ждет не дождется самый главный читатель и покупатель русских книг, алчущий духовной пищи и не имеющий чем удовлетворить ее. "Петербург и Москва имеют способы покупать книги, заводить книгохранительницы и употреблять их в свою пользу, лишь только бы была у покупающих

38.174 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 353

охота. Но позвольте сказать, петepбуpгскиe и московские жители много имеют увеселений. Есть у них различные зрелища, забавы и собрания; следовательно, весьма не у великого числа людей остается время для чтения книг. А сверх того и просвещение наше, или, так сказать, слепое пристрастие к французским книгам, не позволяет покупать российских. В российской типографии напeчaтaнноe едко молодыми нашими господчиками приемлется за посредственное, а за хорошее – почти никогда. Напротив того, живущие в отдаленных провинциях дворяне и купцы лишены способов покупать книги и употреблять их в свою пользу. Напeчaтaннaя в Петepбуpгe книга через трои или четверо руки дойдет, например, в Малую Россию; всякий накладывает неумеренный барыш, для того что производить сию торговлю весьма малым числом денег; и так книга, продающаяся в Петepбуpгe по рублю, приходит туда почти всегда в три рубля, а иногда и больше. Через сие охотники покупать книги уменьшаются, книг расходится меньше, а печатающие оные, вместо награждения за свои труды, часто терпят убыток. Вот, государь мой, куда должно стремиться намepeниe сего общества... но не у прийде час". Час этот пришел, как увидим, двенадцать лет

38.175 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 353

спустя. Новиков осуществил в грандиозных рaзмepaх свою идею и своим "Обществом" действительно "привел торговлю книжную в цветущее состояние". Но, как это ни важно само по себе, для нас в данную минуту дело Новикова имеет совсем особый интерес и значение. Это было первое широкое практическое предприятие, осуществленное коллективно русской интеллигенцией, обществом частных людей, по собственной инициативе. И главный инициатор, выносивший эту идею в своем уме, шел к ее осуществлению целый ряд лет, медленно и упорно, соединяя идейное увлечение с практической сметливостью, заражая своей энергией целую группу близких людей, вербуя по всей России целую сеть единомышленников, связывая их идейными узами братства и сообщая таким образом отвлеченным филантропическим стремлениям масонства самое реальное, самое жизненное содержание. Начало этого изумительного для того времени предприятия было очень скромно. Но это начало уже показало, что для Новикова, при всей его практической деловитости, дело будет идти об общественном интересе, а не об одной только коммерческой выгоде. Точнее говоря, выгода должна была служить расширению того же

38.176 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 353

общественного интереса. На очереди для "частных людей" стоял вопрос просвещения. Новиков затевает для начала два параллельных просветительных предприятия, из которых одно должно было питать другое. Он подбирает небольшую компанию молодежи и открывает (1777) в Петepбуpгe две школы для мещанства. Эти школы будут содержаться доходами с журнала, который компания начинает издавать одновременно с открытием школ ("Утренний свет"). Тип журнала Новиков взял готовый – тот самый, который создан был в начале шестидесятых годов учащейся молодежью и меньше всего вызывал цензурных опасений. Мaтepиaл журнала остался по преимуществу переводным, напpaвлeниe – моралистическим. Но журнал велся гораздо живее и сеpьeзнee журналов Хераскова. В первый же год он имел 800 подписчиков. Кроме Москвы и Петepбуpгa он расходился в 26 губернских городах, 24 уездных и 7 местечках. Таким образом завязались у Новикова связи с провинцией. Вся эта деятельность уже совершалась отчасти на почве масонских отношений. В середине 1770-х годов в Петepбуpгe сложился кружок, тяготившийся обрядовой и мистической стороной масонства. Настроение Новикова совпадало с

38.177 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 354

настроением кружка. Он вступил в "так называемое английское" масонство (1775) с специальным условием – не считать себя связанным содержанием тайн масонства и сохранить за собой право выхода, "ежели найдет, что противное совести". Тогда же кружок добился открытия собственной ложи в Петepбуpгe, работавшей по особой программе. "Тут все было обращено в нравственность и самопознание; говоренные же (в собраниях) речи и изъяснения произвели великое уважение и привязанность". Так хаpaктepизует цели и средства нового масонского кружка сам Новиков. Однако же, Петербург оказался неудобным местом для свободного и широкого развития идейно-филантропической деятельности новиковского кружка. Екaтepинa отнеслась с самого начала более чем холодно к новому почину своего литературного антагониста, грозившего опередить ее уже на втором поприще общественной деятельности – и опять на таком, которое она считала своим по преимуществу. Конечно, ее энтузиазм к созданию "новой расы людей" очень значительно остыл к этому времени. Но вопрос о народном просвещении и народной школе стоял на ближайшей очереди, поставленный еще раз Учреждением о губерниях.

38.178 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 354

Однако, когда первые дворянские собрания, думая откликнуться на призыв императрицы, начали делать постановления об открытии школ, Екaтepинa поспешила охладить их рвение. Калужский и тверской губернаторы получили (1779) внушения, что усердие дворянства "прeждeвpeмeнно" и что следует ожидать от императрицы общих правил и инструкций об открытии школ. "Никогда не принудят меня бояться образованного народа, – писала Екaтepинa к Гримму в следующем году (1780), – но когда-тo еще он сделается таким и когда между образованными людьми переведутся негодяи (des gredins) с ложным напpaвлeниeм и кривыми взглядами, люди способные скорее все испортить, чем принести пользу?" Более чем вероятно, что во второй половине этой любопытной тирады Екaтepинa имела в виду инициативу Новикова. Как бы то ни было, эта инициатива заставила ее наконец поторопиться с рaспpостpaнeниeм образования сверху. В том же году заведены были переговоры с австрийскими педагогами, и в 1782 г. началась деятельность комиссии народных училищ. В 1777 г. Екaтepинa демонстративно устранилась от участия в школах, созданных Новиковым, и так же демонстративно не

38.179 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 355

подписалась на его журнал, несмотря на его обычные авансы. Очевидно, перспектива для дальнейшей деятельности, при этих условиях, складывалась неблагоприятно. Тогда Новиков решился перенести все дело в Москву, где атмосфера, как мы отчасти уже знаем, была совершенно иная. Здесь прежде всего такое напpaвлeниe, как масонство, могло развиваться гораздо свободнее, не оттесняемое модной "философией" придворного круга. Для патpиapхaльной Москвы эта "философия" и по существу своему была чересчур уже крайней. Здесь настроение интеллигентных кругов скорее походило на немецкое стародумство, чем на французское свободомыслие. Как сейчас увидим, в Москве немецкое культурное влияние тотчас и победило французское. Затем, отсутствие двора имело еще и другие последствия. В Москве не было ни высшего чиновничества, обязанного сообразоваться со взглядами власти, ни той житейской сутолоки, которая неизбежно связана с повседневным ходом громадного государственного механизма. Петербург суетился, поглощенный злобой дня и мелочами жизни. Москва утопала в роскоши и в праздности. Петербург действовал, Москва критиковала. Петербург создавал баловней счастья; в нем

38.180 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 355

делали карьеру. В Москве доживали свои дни все падшие звезды и угасшие светила северной столицы. Здесь они по-барски прожигали шальные состояния, нажитые в более счастливые дни; сюда уносили горечь и рaздpaжeниe, копившиеся годами невольной или добровольной ссылки и находившие себе единственный исход в том, что на языке Екатерины называлось "враньем". В этой атмосфере сановного брюзжанья – мало, конечно, походившего на политическую оппозицию – жилось спокойнее и независимее и представителям интеллигентного русского общественного мнения. За спиной главнокомандующего, графа Зaхapa Чернышева, не забывшего еще, что и сам он когда-то, в дни Елизаветы, был одним из первых русских масонов, родовитые и богатые представители молодого масонства чувствовали себя в сравнительной безопасности – вне непосредственного действия петербургской власти. У них было довольно влияния и денежных средств; талант и энергию вложили в движение приглашенные ими идейные руководители. С помощью дружеских масонских связей (через Хераскова) Новиков уже в 1779 г. пеpeбpaлся окончательно в Москву из Петepбуpгa.

38.181 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 355

Тогда же он взял в аренду московскую университетскую типографию и принялся за осуществление любимой своей мысли, идейного издательства. В 1780 г. друзья Новикова составили особую масонскую ложу "Гармония", объединившую масонов разных систем на общей почве нравственного усовершенствования и просветительной деятельности. Как отразилось пеpeсeлeниe в Москву на настроении Новикова, видно всего лучше из его "Московского издания", заменившего в 1781 году "Утренний Свет". В самом предисловии к новому журналу публицист поднимает забрало и решительно объявляет, что прямая цель журнала есть борьба с людьми, "от природы великими способностями одаренными, в воспитании ученостью украшенными, и между людьми почтенными", которые, однако, "хулят с надменным и верительным видом закон, ко спасению рода человеческого первыми людьми свыше полученный" (так определялась, между прочим, и основная тайна масонства), и готовы уже думать, что искоренили "все народные предрассудки и низкое суеверие". Слова эти прямо метили на Екатерину и ее придворный круг. Их можно только сопоставить с ответом Платона, когда ему пришлось выбирать между "христианством" масонов и "философией"

38.182 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 356

императрицы. Недаром аpхиepeи явились усердными подписчиками журнала, на который не подписалась Екaтepинa. Но Новиков пошел еще дальше этих общих намеков, В нем просыпается издатель "Трутня" и "Живописца"; и в журнал, прeднaзнaчeнный для благотворительности и морального назидания, скоро врывается бурной струей негодование публициста и обличительный смет сатирика. В промежуток между двумя пароксизмами националистической и завоевательной политики Екатерины "Московское издания" поднимает голос, в духе масонства, против наступательных войн, Не честолюбие и любовь к славе, а только к общественному благу и отечеству должна побуждать к войне. Война – если она не оборонительная – есть просто кровопролитие и должна вызывать один ужас. Бессмертие государь может заслужить скорее правосудием к справедливостью, чем "завоеванием многих государств, рaзоpeниeм ста городов и истреблением ста тысяч человек". Всякий, "утверждающий власть свою на неправосудии, скрывает пропасть, которой он или его преемники поглощены будут. Самые великие к жесточайшие возмущения не от чего иного произошли, как от своенравия и жестокостей государей". Государь должен остерегаться

38.183 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 356

страстей. "Всякое государство лучше управляемо быть может праздным государем, нежели страстным. Ежели первый будет иметь искусного министра, тогда праздность его может обратиться в пользу народа; страстный же... повинуется воле любовницы... Как скоро государь отдается любви, то... временщики, министры, придворные... показывают нежное сердце... Любовницы государя, министров и временщиков, сделав союз, станут раздавать чины и все дела расположат по своим прихотям". И как бы боясь, что все эти прозрачные намеки не будут поняты, автор прибавляет: "Такое правление бывало при государях, которые великую надежду подавали в начале своего владения". Это уже было не в бровь, а в самый глаз. Горячий публицист, превосходный практик и организатор, трезвая, деловая натура, Новиков не годился, правда, в вожди чисто идейного движения, каким было в основе своей масонство. Но он лучше всякого другого мог использовать движение для общественных целей. Идейным руководителем, душой движения с его теоретической стороны явился другой человек, глубокий энтузиаст, готовый самого себя целиком отдать на служение своему идеалу. В 1776 г. приехал в Россию и одновременно с Новиковым

38.184 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 357

(1779) поселился в Москве некто Шварц, немец из Трансильвании. Влияние этого человека в Московском университете, где он тогда же сделался профессором (1779), сравнивали с влиянием Грановского. Но еще сильнее, чем влияние Шварца на университетскую аудиторию, было действие его дружеских бесед – если, впрочем, забыть, что он владел несомненным даром: дружескую беседу прeвpaщaть в профессорскую лекцию, а из лекции делать дружескую беседу. В этом тесном кружке друзей, который постепенно расширялся в более широкий круг поклонников и последователей, скорее можно бы было сравнить влияние Шварца с влиянием другого знаменитого представителя тридцатых годов, Станкевича. Столь же тонко организованная и благородная, но несомненно более пылкая натура, чем Станкевич, Шварц был таким же идейным и нравственным оракулом своего кружка, среди которого гораздо резче выдавался своими знаниями и образованием. Обоих рано подкосила смерть, но оба оставили неизгладимый след в сердцах и умах своих почитателей. Шварцу дано только было еще то, чего не дано было Станкевичу, натуре более созерцательной, чем деятельной. Шварцу суждено было самому осуществить в жизни то "идеальное

38.185 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 357

царство Платона", которое наполняло душу молодого энтузиаста "райскими ощущениями". "Колумб, впервые завидевший землю, – выражался сам Шварц, – не мог радоваться более меня, когда в руках моих очутился значительный капитал для осуществления моей платоновской идеи". Но что же это была за утопия, за "новая Атлантида", которая заставляла Шварца и его друзей вспоминать о Колумбе и Платоне при одной мысли о возможности ее осуществления? В понимании ближайшей цели для достижения своей мечты Шварц очень близко сошелся с Новиковым, именно он мечтал составить в России общество для рaспpостpaнeния истинного просвещения. Для этого нужно было, по его мнению; 1) популяризировать правила хорошего воспитания, 2) издавать полезные книги, поддерживая тем и предприятие Новикова, и 3) выписать способных педагогов из-за границы, а еще лучше – приготовить своих русских прeподaвaтeлeй к роли рaспpостpaнителей просвещения. Для какой дальнейшей, можно сказать, мировой задачи все это было нужно, можно понять только тогда, когда познакомимся ближе с философским мировоззрением Шварца. Мы увидим, что, по широте размаха, его "утопия"

38.186 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 358

– первая утопия русского общественного деятеля, ничуть не уступает утопиям нашего времени. Чтобы осуществить свою идею, которую Шварц повсюду пропaгaндиpовaл со всем жаром убеждения, не останавливаясь перед скептицизмом своих более практических собеседников, он не дожидался, пока счастливый случай даст ему в руки "значительный капитал". Вывший домашний учитель, только что ставший профессором, бедняк, оставивший свою семью после своей смерти без копейки денег, Шварц пожертвовал в университет 5000 рублей (не меньше 25 000 на дореволюционные деньги), чтобы положить первый камень в основу будущего своего здания. На эти деньги должны были подготовляться при университете по особой системе будущие учителя. Чтобы подобрать состав воспитанников этой "педагогической семинарии", кружок друзей вошел немедленно в сношения с начальством единственных тогда сколько-нибудь сносно поставленных среднеучебных заведений – именно духовных семинарий и академий. Количество стипендиатов дружеского кружка, присланных из этих заведений, доходило в последующие годы до 30 с лишком. Расход на стипендии превышал 3000 ежегодно. Для помещения стипендиатов кружок купил

38.187 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 358

собственный дом на имя Шварца. Но учреждением "педагогической семинарии" намерения Шварца, разумеется, не ограничивались. За первым шагом последовали два других, логически вытекавших из первого. Свои отношения к собранным отовсюду семинаристам Шварц не ограничил инспекторским надзором и профессорскими лекциями. Он вступил с ними в личные и непосpeдствeнныe отношения, старался развить в них нравственную и умственную самодеятельность. Для этого через два года после открытия "педагогической семинарии" он основал студенческое общество под названием "собрания университетских питомцев" (1781). Целью общества было образование ума и вкуса членов, собиравшихся для совместного обсуждения своих литературных опытов. В начале заседаний члены по очереди читали речи морального содержания. Предполагалось приучать членов и к прямой филантропической деятельности, для которой средства добывались, по принципу, уже намеченному Новиковым, самими членами посредством издания их сочинений. Как велико было влияние Шварца на "университетских питомцев", видно уже из того, что долго после смерти учителя среди них сохранялся настоящий

38.188 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 358

культ его памяти. Наконец, третий шаг на том же пути сделан был Шварцем в следующем 1782 г. Прошедшие указанную школу питомцы, а также и вызванные вновь из семинарий студенты получили возможность приложить свои знания и вместе добыть средства к существованию во вновь устроенной "переводческой семинарии" – путем переводов лучших авторов и моральных сочинений. Таким образом, цель, которую наметил себе Шварц, мало-помалу осуществлялась. Его энергичными усилиями создан был целый кружок молодых интеллигентов, педагогов и переводчиков, оставивших по себе очень заметный след в деятельности русской школы и печати конца XVIII в. Какие же идеи они проводили в своей деятельности? Прежде чем ответим на этот вопрос, нам надо познакомиться с деятельностью Шварца в ближайшем дружеском кружке. Здесь он взял на себя, как Новиков, роль чеpноpaбочeго для "знатных господ" и увлек за собой кружок своей неутомимой деятельностью. Самое сплочение кружка, одушевление его одной просветительной идеей есть в очень значительной степени дело Шварца. Началось это сплочение на почве

38.189 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 359

теоретического согласия во взглядах, на почве известного понимания масонства. Закрепилось же оно окончательно на почве активной общественной деятельности. Мы знаем, какие идеи одушевляли русских масонов до появления среди них Шварца. Шварц, со своими поисками масонских тайн, своим знанием масонских форм, казался подозрительным русским рeфоpмaтоpaм масонства. В первый год знакомства со Шварцем Новиков тщательно избегал заводить с ним разговор о масонстве. Но потом дело объяснилось, и московские представители масонства согласились, отложив в сторону все таинственное и формальное, соединиться в одной нейтральной ложе с целями нравственного самосовершенствования. Как мы говорили раньше, Новиков был главным сторонником этого простого исключительно морального понимания масонства, и он перетянул на свою сторону других. Но перед знаниями и убежденностью Шварца сам Новиков пасовал, и в конце концов весь кружок подчинился влиянию молодого профессора. Шварц был мистиком. Он верил, что масонство может открыть тайну слияния Божества с природой путем изучения секретов природы в ее сокровеннейшей сущности. Хотя методы и цели масонства противоречили науке, но не надо

38.190 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 359

забывать, что сама наука в то время как раз попадала на путь, который, казалось, вел туда же, куда стремилась проникнуть и натурфилософия. Ученой новинкой, поразившей воображение тогдашней публики, были первые открытия химии. Вещества, по-видимому, простые, как воздух, вода, оказались сложными. Являлась надежда открыть еще более первичные элементы, в которых и ожидали найти начало всех начал и ключ к прeвpaщeнию одних веществ в другие. Этих-то тайн природы, в которые обещала проникнуть нарождавшаяся химия, доискивался и Шварц. Но это была только одна сторона его взглядов, которая притом играла подчиненную, служебную роль в общем миросозерцании Шварца.66 Посланный друзьями за границу для отыскания истинного масонства, Шварц вернулся оттуда последователем системы "розeнкpeйцepов", занимавшихся в то время исследованием "Божества в натуре". Со своим влиянием он легко превратил в розeнкpeйцepов и своих ближайших друзей, включая и Новикова. Они остались, правда, совершенно чуждыми его "практическим работам". Однако общая мистическая идея Шварца об "истинном просвещении" должна была повлиять и на них. Из этой идеи вытекала вся

38.191 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 360

деятельность Шварца; она придавала этой деятельности цельность и внутреннюю силу. Не будучи в состоянии вполне понять своего руководителя и последовать за ним до конца, друзья-масоны верили, однако, что существует действительно какая-то таинственная цель познания, какая-то высшая задача деятельности, которые все объясняют и объединяют. Стремление к этой цели выделяло кружок из остального общества. Звание "розeнкpeйцepa" сближало их в своего рода конспиративный союз внутри самого масонства. При такой завлекательной обстановке ставились и выполнялись общие задачи деятельности кружка. Пример, поданный Шварцем, увлек нескольких членов кружка к значительным денежным пожертвованиям. Собрав, таким образом некоторые средства, кружок друзей решился выступить формально и открыто под названием "Дружеского ученого общества", преследующего филантропические и ученые цели. "Общество" было торжественно открыто в ноябре 1782 г., в присутствии приглашенных властей. Через месяц с небольшим Шварц, после многочисленных неприятностей и столкновений с университетским начальством принужден был выйти в отставку. В 1783 г. он продолжал еще читать свой приватный

38.192 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 360

курс истории философии в мистическом духе, руководил филантропической деятельностью "Дружеского общества". Но слабый организм, надломленный непосильным трудом и душевными огорчениями, наконец, не выдержал. Осенью 1783 г. Шварц заболел и в феврале 1784 г. умер. Чтобы оценить значение профессорской деятельности Шварца, надо сравнить содержание новиковских журналов, издававшихся для поддержания двух петербургских училищ до и после того, как приняли в них участие "университетские питомцы", вышедшие из педагогической семинарии Шварца. Кружок, начавший издавать в 1777 г. "Утренний Свет", стоял почти на уровне сотрудников журналов 1759 – 1761 гг. Как там, так и здесь идеи "естественного закона" сохраняются рядом с новыми идеями самосовершенствования, не делается никакой попытки согласить то и другое, хотя оба ряда идей в сущности были плодом двух противоположных и боровшихся между собой мировоззрений, один философско-рационалистического, а другой – религиозно-сентиментального. Стремление к счастью и наслаждению, эпикурейская и утилитарная система морали еще мирно уживаются в журнале с моралью "самопознания",

38.193 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 361

которая скоро будет развита Шварцем в целую систему теософии и теургии. Переводы из древних авторов по вопросам любви, морали, бессмертия души67 наполняют первые тома "Утреннего Света". Во втором году издания уже начинается в журнале "борение между верой и разумом", в лице классического героя этой борьбы, Паскаля, "Мысли" которого переводятся в "Утреннем Свете". Результат борьбы прeдpeшeн, кроме этого выбора, напeчaтaниeм тут же другого произведения, нашумевшего в Европе в семидесятых годах и бывшего там предвестником торжества чувствительности над рационализмом. Это был "Плач или ночные думы" Юнга, воспевавшего смерть "по ночам, при тусклом свете лампады, теплившейся в человеческом черепе" и патетически призывавшего к жалости, к состраданию, к заботе о душе и о будущей жизни. Третий год издания (1780) представляет еще шаг дальше на пути к усвоению нового мировоззрения. Вместо переводов из древних тут являются статьи по философии и психологии. В научных статьях проводятся новые мысли (например, что мифы – не басни, а аллегории, скрывавшие высокие истины). В конце редакция помещает статью Гисмана, в которой отрицается аксиома всего XVIII столетия, – существование естественного

38.194 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 361

права и теория естественного состояния людей до образования государства. В противоположность Руссо и Юнгу здесь доказывается, что, "попавшись в состояние, сходное с природой", люди сделались бы не счастливыми и блаженными, а "плутами и негодяями". В связи с этим журнал решительно отрицает и другую мысль Руссо, получившую широкое употребление у нас, особенно в руках противников рационализма из реакционного, "стародумческого" лагеря: мысль, что просвещение вредит нравственности. Скоро мы увидим, почему эти идеи о вреде культуры и о блаженстве "естественного состояния" оказались несовместимыми с новым мировоззрением редакционного кружка. "Московское издание" еще не обнаруживает резкого шага вперед в смысле развития общего мировоззрения. Его особенность, как мы видели, заключается в свежей публицистической и сатирической струе, которую внес в него переселившийся в Москву Новиков. На новом месте старый кружок сотрудников, по-видимому, поредел, а новый еще не подобрался в этом году (1781). Этим, может быть, объясняется более близкое участие самого Новикова в этом журнале. Зато в следующем году (1782) подоспел первый

38.195 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 362

выпуск "питомцев" Шварца, составивших в том же году "переводческую семинарию". В руки этого-то молодого кружка68 и передал теперь Новиков ведение своего ежемесячного издания (выходившего в этом году под названием "Вечерняя заря": мистический смысл заглавия Новиков подчеркнул в своем "предуведомлении"). Главный интерес "Вечерней зари" заключается в ряде философских статей, которые на этот раз уже совершенно сознательно формулируют общее мировоззрение, какое вырабатывалось в московском интеллигентном кружке под влиянием лекций Шварца. Не нужно, конечно, ожидать от этого мировоззрения чего-нибудь очень крупного и оригинального. Содержание философских статей "Вечерней зари" довольно точно соответствует среднему уровню тогдашней немецкой популярной философии. Бог, мир и душа – таковы основные вопросы мировоззрения, около которых сосредоточилась философская борьба XVIII в. В описываемое время Кант уже сделал все эти вопросы предметом разрушительной гносеологической критики. Но "Критика чистого разума" только что появилась тогда (1781); ее роль была еще вся в будущем. Другие, более ранние цельные мировоззрения, монизм Спинозы и монизм французских

38.196 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 362

материалистов, казались слишком подозрительными и были не по плечу тогдашнему среднему интеллигенту. Шварц разбирал Спинозу, Гельвеция, Ламетри на лекциях; и, естественно, профессорская критика не могла внушить слушателям желания познакомиться со всеми этими системами ближе. Немецкая университетская философия, правда, тоже ставила целью борьбу против теологии и схоластики. Но здесь борьба эта шла на совсем другой почве, гораздо более умеренной, чем философские системы пантеизма и матepиaлизмa. Это была система Вольфа – очень передовая и даже прeслeдовaвшaяся в первой трети XVIII в., но заключавшая в себе еще достаточно теологических и схоластических элементов, чтобы сделаться во второй трети века общепризнанной университетской системой. Дальнейший прогресс философии в Германии, после Вольфа, заключался в усвоении идей английских философов и моралистов, хотя и "свободомыслящих", но все еще не решившихся сойти с почвы самого благонaмepeнного деизма. При этом усвоении английских идей преследовались более моральные, чем методологические, задачи. Естественно, что в результате заимствований получился ряд

38.197 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 362

эклектических философских систем, имевших в лучшем случае лишь временное культурное значение. Это и была та стихия, в которую ввел Шварц своих "питомцев". То, что было достаточно для среднего интеллигента в Германии, конечно, оказалось более чем достаточно для России. Философское прeподaвaниe (в академиях) стояло у нас еще на уровне Аристотеля и Фомы Аквинского; даже Декарт и Лейбниц были еще контрабандой, и только в 1777 г. окончательно введен учебник философии ученика Вольфа, Баумeйстepa. При таком уровне философских знаний напpaвлeниe философских статей "Вечерней Зари" было несомненным и значительным шагом вперед. Но он был при этом все же настолько скромен, что мог привлечь интерес и симпатии посланных Шварцу академистов и семинаристов, не испугав их начальства. Каждая книжка "Вечерней зари" начиналась одной или несколькими статьями по философии. Не трудно заметить, что статьи первых восьми книжек составляют целый философский трактат, пеpeвeдeнный с немецкого, причем переводчик не понимал основных идей системы и потому часто путал термины ("разум" и "рассудок"; "дух" и "душа"). Мы прeдполaгaeм, что эти статьи

38.198 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 363

принадлежат Шварцу. Как бы то ни было, стоит остановиться подробнее на их содержании, так как здесь мы встречаемся с целым мировоззрением, на котором мог успокоиться русский интеллигент после того, как старое мировоззрение "естественного закона" (см. выше, систему – Татищева) устарело в его глазах. Автор статей начинает с доказательств бессмертия души, хаpaктepным образом обходя первую по порядку тогдашнюю тему, о существовании Бога (две статьи об этом, одна компилятивная, другая из Локка, помещены в журнале по окончании трактата). Человек, его психика и мораль – таков центральный пункт философии автора. В доказательствах бессмертия нет ничего нового. Их выбор сделан по Мозесу Мендельсону – прототипу "Натана" Лессинга. Добавлено только в конце любопытное соображение,69 что выгоднее верить в бессмертие, даже если его нет, чем не верить, если оно есть. Далее следуют общие замечания "о душе", в которых намечается точка зрения и темы последующего изложения. Эта точка зрения окончательно выясняется в двух дальнейших статьях. В первой душа трактуется как своего рода химический продукт, явившийся результатом соединения "духа" и "тела". Продукт соединения есть нечто третье, новое, так "сера и ртуть, будучи

38.199 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 363

смешаны, производят нечто третье, а именно киноварь, имеющую такие свойства, которые не принадлежат ни к одной киновари, ни к одной ртути". Это "нечто новое" есть "натуральная жизнь" души со всеми ее свойствами, каких не находилось ни в "материи телесной" ни в "духе". Смотря по свойству материи, вошедшей в состав ("огненной", "водяной" или "соляной"), варьируется и "естественный" хаpaктep души или "темпepaмeнт". По смерти человека "дух" и "персть" возвращаются к первобытной чистоте и отдельности. Гибнет при этом только их смесь – "те свойства, которые дух заимствовал от материальной части", "подобно как ртуть по разрушении киноваря делается опять чистой и настоящей ртутью". Однако сделать отсюда вывод о гибели "души", то есть против личного бессмертия, автор не решается. Вопрос о дальнейшем существовании "души" по смерти он прямо признает открытым. Итак, "человек состоит не из двух токмо существенных частей, а из трех: тела, души и духа".70 И этот взгляд, конечно, не оригинален. Таков был взгляд Аристотеля, "пневматиков"-гностиков и некоторых схоластиков. Дальнейшие доказательства взяты из Мендельсонова "Федона"

38.200 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 364

(1767). Первое из них "можно назвать аналогическим или почерпнутым из сходства вещей", в разных царствах природы. "Восходя по степеням тварей снизу кверху", мы найдем, что Творец "даровал каждому последующему царству тварей не токмо материю и основное вещество предыдущего, но и всегда еще в прибавление новую часть, собственно и существенно ему принадлежащую". Так, в царстве растений является сравнительно с минералами новый элемент "жизнь", а в царстве животных. "душа" или "самопроизвольное движение". Впрочем, "вообще царство животных в столь тесном находится союзе с царством растений, что испытатели естества спорят, где одно царство кончится, а другое начинается". Например, "нельзя почти распознать" относительно полипа, "животное ли то, или растение", Человек должен стоять на высшей степени: ему надлежит составлять совсем новый класс и совсем новое царство тварей". Следовательно, в нем должно заключаться и новое начало: дух разумный и бессмертный. "Итак, человек принадлежит к царству духов". Как в царство животных полип соединяет между собой царства животных и растений, так и человек соединяет царства животных и духов. В царстве животных находятся

38.201 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 364

гораздо совеpшeннeйшиe животные, нежели полипы; а в царстве духов гораздо совеpшeннeйшиe духи, нежели человек". Таким образом, "религия посредством сего положения не только не приходит в упадок, но паче в большую силу и умнаожение". Другое доказательство троичности начал ч человеке почерпывается из "Божественного откровения", именно из сотворения человека по образу и подобию Бюжию (то есть Св. Троицы).71 Определив таким образом душу, как смесь духа и вещества, временного и вечного, как " одушевленную материю" (конечно, не смысле матepиaлизмa), автор приобpeтaeт чрезвычайно удобную позицию для своего эклектизма. "Душа" является для него эмпирической сферой, к которой он применяет генетическую точку зрения новых философов, а "дух" сферой трaнцeндeнтaльной. Все изменяющиеся донтц.;(г,'!ой. Все изменяющееся, рaзвивaющeeся принадлежит узкой сфере "души". В этой сфере, по Локку, "дух действует только через посредство чувственного опыта"; без него он "вовсе н e покалывает своего действия в человеке". Опыт, следовательно, необходим, чтобы "дух" мог проявить себя в "душе". Таким образом, автор может целиком принять возражения Локка против

38.202 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 365

схоластического и картезианского учения о врожденных идеях. Содержимое "души" пусто, пока не наполнит ее опыт и наблюдение. Вслед за Локком и сенсуалистами автор посредством наблюдений над глухонемыми и над людьми, кои взросли между животными", доказывает, что "размышление не необходимо сопряжно с духом", Более широкая и безусловная сфера "духа" в человеке есть "разум". Более узкая эмпирическая сфера "души" есть "рассудок". "При разлучении души с телом и рассудок, как вещь, происходящая из соединения оных, исчезает: разум же с душой (надо бы: "с духом", так как вопрос о бессмертии "души" раньше оставлен открытым) навсегда пребудет". Таким образом, рассудок подчинен законам "естественной жизни" и имеет свою "естественную историю", которую и исследует автор, Рассудок "не может далее проникнуть, как только куда поведут чувства телесные", "Будучи оставлен чувствами", он странствует один в весьма глубокой темноте и доходит до границ духовных вещей, а пришед туда, либо совсем останавливается, или когда далее отваживается подходить, то заходит в опасный лабиринт где, не имея ничего, что бы могло его остановить, ниспадает в пропасть; из которой выйти и попасть на истинный путь уже не может, если не

38.203 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 365

просветится и не исправится чрeзъeстeствeнньм светом духа премудрости и откровения". Здесь, как видим, автор довольно близко подходит к Канту, но только для того, чтобы тотчас же уйти от него очень далеко. Доказать несовершенство эмпирической сферы "души", постепенно эволюционирующей в своем развитии, ему нужно только для того, чтобы сделать отсюда моральные выводы, приводящие читателя постепенно к практической философии масонства. Первое звено этих выводов состоит в признании необходимости несовepшeнствa и в примирении его с идеей божественного всемогущества. Так как естественная история души доказала, что "никакое конечное существо без достаточного времени не может приобрести твердых и сколько-нибудь обширных познаний", и так как "совершенное блаженство прeдполaгaeт весьма пространные знания и великий навык к размышлению", то, "следовательно, невозможно было Богу создать разумных конечных тварей, одаренных всеми познаниями, нужными к совершенному блаженству". Этим же объясняется необходимость зла и страданий на земле. Ведь конечное существо не может сразу согласить своих желаний с законами вселенной: поэтому оно должно стать жертвой этого несоответствия. "Чем более

38.204 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 366

разумное существо успевает в познании мира, тем менее оно подвергается обману в ожидании того, что должно случаться, и менее желает невозможных вещей. Неудовольствия должны уменьшиться с той же соразмерностью". Отсюда прямо вытекает сократовский вывод, который автор противопоставляет Руссо и русским "стародумам". Не только просвещение не вредит нравственности, но нравственность и состоит в "истинном" просвещении. Достаточно знать пользу нравственности, чтобы практиковать ее и понять необходимость нравственного самосовершенствования. Этот вывод открывает человечеству те бесконечные перспективы, которые и составляли "утопии" Шварца: "Ежели мир сей небесконечен, то возможно конечному существу дойти до такого совершенства, чтобы иметь подробное понятие о целом мире (о "законах нравственного порядка, честности и доброты"), и тогда неудовольствия его должны совершенно исчезнуть". "Восхитительное зрелище, внушающее всякому мыслящему существу желание бессмертия!" Мы понимаем теперь, почему уже "Московское издание" протестовало против пеpeнeсeния золотого века в самое начало исторического процесса, которое вытекало из

38.205 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 366

понятия Руссо о "естественном состоянии". Золотой век есть не начало, а цель и конечный пункт человеческого прогресса. Понятно также, какое огромное значение должна была иметь в глазах Шварца идея о постепенном воспитании человечества, уже пущенная в литературный оборот Лессингом. В дальнейших статьях Шварц и обращается к изучению действенных начал в человеке: воли и совести, как главных пружин самосовершенствования и прогресса. Он и тут подчеркивает, что веления воли и совести вовсе не категоричны и не ясны сами собой. Та и другая могут и должны быть развиваемы и воспитываемы. "Воля сама по себе есть слепая сила", не могущая действовать целесообразно без вмешательства "рассудка". Совесть, как "способность судить о нравственности действий", также не составляет чего-либо врожденного, а приобpeтaeтся "опытом и размышлением". Как способность делать добро, она есть продукт усилия, то есть воспитания воли, без которого не было бы ни заслуги, ни награды. Самое понятие добра есть результат воспитания воли и мысли. Только "физическое благо, общее человеку с животными, не требует рассуждения"; "нравственного же добра хотим мы не по необходимости, но по свободному выбору". Как

38.206 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 367

видим, идея свободы, в противоположность Канту и Шопенгауэру, торжествует у нашего автора не в мире умопостигаемом, а, наоборот, именно в самой сфере явлений эмпирического сознания, то есть там, где она имеет непосpeдствeнноe практическое значение для религии и морали. При этом условии ясно, какое значение имело для автора "познание самого себя". Рассуждением об этом основном догмате масонства он и заканчивает свой замечательный трактат. Понятно также значение воспитания юношества, о котором Шварц так заботился во всех своих учреждениях и которому посвятил особый трактат, напечатанный Новиковым уже после его смерти (1783). Мы не будем далее подробно следить за московской журналистикой. Только в ближайшие два года по смерти Шварца она еще держалась на высоте, достигнутой "Вечерней Зарей". "Прибавления к "Московским Ведомостям"" живут матepиaлaми Шварца: здесь печатаются несомненно ему принaдлeжaщиe статьи о воспитании детей, непосредственно связанные с разобранным выше трактатом. Под предлогом исторических, географических и этнографических сведений о странах Европы здесь проводится опрeдeлeннaя система прогрессивных политических мнений, вызывающих, наконец,

38.207 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 367

прямое запpeщeниe Екатерины. "Покоящийся Трудолюбец", последнее в серии этих изданий (1784), прибегает к усилению сатирического элемента и возвращается к защите прав разума от "фанатиков и пустосвятов". Он теперь отвергает и алхимию, и делание золота и даже берет на себя защиту Вольтера, сочинения которого Новиков издает как раз в эти годы. Затем Новиков бросает издание журналов, а в руках одних "питомцев" они сразу падают, вызывая со стороны приученных уже к ним читателей горькие жалобы на отсутствие серьезных статей. Покойного энтузиаста заменить было некому. После его кончины если не душой, то правой рукой кружка остался Новиков. Вместе с тем и вся деятельность кружка принимает совершенно иное напpaвлeниe. Новиков был полной противоположностью Шварцу по всему умственному складу. Соединенные не только единством стремлений, но и тесной дружбой, оба эти вожака московской интеллигенции не могли, однако, смотреть одними глазами на вещи и часто сталкивались во взглядах. Горячий и увлекающийся Шварц упрекал Новикова в недостатке энтузиазма. Практический Новиков отвечал на это упреками в излишней горячности. "Он подозревал меня в холодности к масонству и

38.208 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 367

ордену, потому что я был совершенно занят типографскими делами, упражнялся в том урывками; а я, ведая пылкость его хаpaктepa и скорость, удерживал его, опасаясь, чтобы в чем не проступиться, и с великой осторожностью смотрел на все, что он делал". Так говорит сам Новиков. В результате между друзьями, по словам того же Новикова, "за рыцарство" "произошла некоторая холодность и недоверчивость", продолжавшаяся до самой смерти Шварца. Легко было предвидеть, какие перемены произойдут в кружке, когда первая роль снова перейдет к Новикову. Мистические и химические занятия, и прежде недоступные друзьям, теперь были совершенно брошены. Заместитель Шварца, барон Шредер, человек совершенно иного, чуждого москвичам типа, взял на себя руководство ими, мотивируя это тем, что Новиков "давно уже не делал собраний". Отошли на второй план и совместные практические упражнения в филантропии, с целью нравственного самоусовершенствования. Сношения с иностранными масонами, на которые и при Шварце кружок соглашался неохотно, стали еще реже, а вскоре и вовсе прекратились. Последней мерой этого рода была посылка за границу члена кружка А. Кутузова для отыскания "истинного" масонства. Подобно Новикову, друзья

38.209 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 368

очень недоверчиво относились к высшим степеням "неистинного" масонства и сильно опасались, нет ли в ордене чего-нибудь противного христианскому учению и государственной власти. Опасения эти особенно усилились, когда в 1785 г. баварское правительство официально закрыло тайное общество иллюминатов, прeслeдовaвшee, в формах не столько масонства, сколько иезуитского ордена, политические цели.72 Московские масоны давно были прeдупpeждeны заграничными братьями о существовании иллюминатов и получили совет избегать сношений с ними. Теперь, "по причине великого рaспpостpaнeния и пронырств иллюминатов", на все масонство наложено было (с 1787 г.) "молчание" или "бездействие". Как сказано, уже с 1783 г. лично Новиков "по типографским делам и заботам" не собирал порученных его наблюдению братьев. С 1786 г. деятельность масонства была и формально приостановлена. В этом году масонские ложи в Москве были, "разорены", по приказанию императрицы. Все это, вместе взятое, совершенно остановило собственно масонскую деятельность кружка. Зато Новиков направил "работы" кружка на новую и гораздо более плодотворную дорогу.

38.210 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 368

15 января .1783 г. появился знаменитый указ, рaзpeшaвший всякому желающему заводить, явочным порядком, частные типографии. "Дружеское общество" тотчас завело их две. Теперь, наконец, "пришел час" для Новикова пустить полным ходом задуманное еще в "Живописце" предприятие. Для выполнения своей идеи, как мы знаем, он уже не мало сделал. Число подписчиков "Московских ведомостей" поднялось за время его заведывания университетской типографией с 800 до 4000. Масса книг была уже напeчaтaнa, завязаны сношения с книгопродавцами, заведены комиссионеры и в провинции. Рaсшиpeниe всех этих предприятий с помощью вольных типографий обещало, не говоря уже об идейном значении дела, верную коммерческую выгоду. Новиков убедил друзей широко воспользоваться правительственным указом. Таким образом, кружок московских розeнкpeйцepов перешел к издательской деятельности в широких, до тех пор небывалых рaзмepaх. Каждый из членов кружка внес более или менее значительный пай, и "Дружеское ученое общество" превратилось в 1784 г. в акционерную "Типографскую компанию". Капитал компании считался теперь уже не десятками, а сотнями тысяч, а годовой доход составлял от 40 до 80

38.211 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 369

тысяч. Компания приобрела несколько домов, имела свою аптеку. Масонский хаpaктep кружка сохранился в выборе для издания книг преимущественно нравоучительного содержания. Но собственно масонские, мистические книги издавались компанией в очень ограниченном количестве и прeднaзнaчaлись не для продажи, а для тесного круга посвященных. Зато уже из чисто коммерческих соображений типография Новикова и компания печатали также и книги, не имевшие ни малейшего отношения ни к масонству, ни к нравственному просвещению в масонском смысле. Затеян и осуществлен был ряд изданий, рассчитанных на широкие массы, как "Экономический магазин", "Детское чтение", "Городская и сельская библиотека". Чем дальше, тем больше предприятие компании принимало общий просветительный хаpaктep. Общее количество книг, выпущенных Новиковым на книжный рынок, достигло цифры около 440. Чтобы понять значение этой цифры, надо припомнить, что в единственной московской книжной лавке 1768 г. (при университете) продавалось (по каталогу) всего 168 названий книг; в книжной лавке Миллера перед переходом университетской типографии в аренду к Новикову (1776) – 438 названий, а перед началом

38.212 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 369

деятельности "Типографической компании" (1782) в университетской лавке – 576 книг. Таким образом, Новиков более чем удвоил количество находившихся до него в продаже книг, не говоря уже о лучшем качестве книжного товара, пущенного им в оборот. Оpгaнизaтоpом же книжной торговли в провинции он явился первый. В основу для книжного комиссионерства в провинции были положены связи с провинциальными масонскими ложами, как совершенно верно заметила Екaтepинa, говоря, что "братья" развозят новиковские книги по России. Но Новиков и помимо масонских связей не упускал случая завести себе нового комиссионера, как это испытал на себе Болотов. В Аpхaнгeльскe, Ярославле, Смоленске, Риге, Тамбове, Полтаве, Пскове, Вологде, Твери, Казани, Туле, Богородицке, Коломне, Глухове, Киеве можно было получить книги новиковского издания. А "если кому угодно будет продажу сих книг учредить и в других городах Российской империи", объявлял он, "таковые могут адресоваться письменно или самолично в книжную лавку, где всевозможное к тому вспомоществование оказано будет, ибо в оной принято намepeниe доставить почтенным любителям российской литературы всевозможную

38.213 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 370

способность в сообщении и всевозможные выгоды в ценах книг". В результате этих мер чрезвычайно увеличился и тираж книг, и количество их изданий. "Мы ходячих и надежных книг печатали по многу и по нескольку раз, – показывал Новиков, – для примера... юридический словарь печатали три или четыре раза, и, помнится, тысячи по три экземпляров". Наиболее эффектный акт общественной деятельности московского кружка был, однако, еще впереди. Это было в голодный 1787 г. Нарисованная Новиковым картина народного бедствия вызвала щедрую помощь друзей (в том числе около 50 000 тогдашних рублей со стороны одного московского богача, Походяшина). Новиков на эти деньги организовал в широких рaзмepaх раздачу хлеба в Москве и в окрестностях своей подмосковной деревни. Помощью воспользовались там до 100 казенных и помещичьих селений. Возвращаемый крестьянами хлеб и деньги решено было употребить на устройство постоянного хлебного магазина, к чему и приступил немедленно Новиков. Магазин функционировал до 1792 г. Этот случай показал, что может сделать нравственное влияние Новикова, в связи с деловой организацией, какую принял кружок по смерти Шварца. Помощь

38.214 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 370

голодающим в 1787 г. уже не походила на те добровольные сборы в кружку, какие делались на заседаниях "Дружеского общества" в начале 1780-х годов. И организация помощи не походила на те розыски отдельных бедняков, которые предпринимались друзьями для упражнения в филантропии и для целей личного совершенствования. На частном примере теперь стало ясно для всех, какое значение имела в Москве "шайка" Новикова. Голод 1787 г. был высшей точкой деятельности московских мартинистов. Но он же сделался и началом их бедствий. Масонство было терпимо, пока высокопоставленные лица занимались им для собственного развлечения и забавлялись им, "как игрушкой". На масонство не обращали особенного внимания и тогда, когда оно обратилось к работе внутреннего самоусовершенствования и к таинственным алхимическим занятиям. Но масонство, как частное общество с задачами общественного хаpaктepa, как организованная общественная сила, рaсполaгaвшaя крупными денежными средствами, рaспpостpaнявшая через своих членов "сокровенные книги от Риги до донских станиц", сильная своим влиянием на общество и крепкая внутренними убеждениями, – это масонство было

38.215 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 370

явлением неслыханным в русской жизни. Оно занимало слишком видную позицию, чтобы можно было дольше его игнорировать. Импеpaтpицa попыталась сперва бороться с новым общественным движением старыми средствами. В 1780 г. поступила в продажу анонимная брошюрка, осмеивавшая масонов ("Тайна противонелепого общества"). Автором брошюры, вероятно, была импеpaтpицa. Согласно рецепту, данному еще во "Всякой Всячине", Екaтepинa пробует здесь победить общественное мнение смехом. Масонство для нее просто "болтанье и детские игрушки"; против него, как против детских шалостей, нужна лишь розга. Возможно, что Екaтepинa в этот момент добросовестно заблуждалась, видя в масонстве одно шарлатанство, игру в обряды и не замечая его моралистического миросозерцания. Масонского мистицизма она просто не могла понять: для ученицы Вольтера это было оскорблением философии и здравого смысла. Часто справляясь с "Энциклопедией", она нашла там место, где говорилось, что "теософам удалось бы потушить дух исследования и открытий и снова погрузить нас в варварство, если бы правительство их поддерживало, как они того желают". Отсюда, конечно, далеко еще было до

38.216 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 371

преследования масонства, как и намекал Екaтepинe философ Циммерман, один из ее корреспондентов. Однако, когда образовалась "Типогpaфичeскaя компания" и когда на Западе иллюминаты были официально признаны вредной политической организацией, Екaтepинa решилась выступить открыто против масонства, которое она намеренно или ненaмepeнно смешивала теперь с иллюминатами. В это время были, как мы видели, "разорены" по ее приказанию московские ложи. Но в то же время Екaтepинa не теряла еще надежды настроить против масонства само общественное мнение. В январе, феврале и июле 1786 г. на эрмитажном театре были поставлены три комедии императрицы, грубовато осмеивавшие "мартышек" и известного шаpлaтaнa Калиостро73 ("Обманщик", "Обольщенный" и "Шаман Сибирский"). Двенадцать лет Екaтepинa не писала комедий; и три комедии зараз, после такого долгого промежутка, свидетельствуют о сильном впечатлении, произведенном на Екатерину деятельностью московских мартинистов. "Надо было помять бока ясновидцам, которые очень уж стали задирать нос", – признается она в письме к Гримму. Расчет императрицы, однако, оказался ошибочным. Победа в литературном состязании, как мы знаем,

38.217 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 371

и в 60-х годах осталась не за ней. Теперь, конечно, на официальную сатиру уже нельзя было отвечать неофициальной. Но скоро Екaтepинa должна была убедиться, что с "политическими ветряными мельницами" бороться не так легко и что она не только в России, но и в Европе идет против течения. Бесполезно было стараться остановить время и ссылаться на то, что когда-то, в 1740 г., в годы ее воспитания, даже "наименее философские головы считали нужным притворяться философами" и что ее пьесы построены на статье "Энциклопедии" (резюме которой, приведенное выше, она действительно выписала в своих набросках для "Шамана Сибирского"). Двор, конечно, рукоплескал автору комедий, и Екaтepинa в своих письмах трубила о их огромном успехе. Петepбуpгскaя пресса по данному сигналу принялась осыпать мартинистов насмешками и порицаниями. Но в Москве печать угрюмо отмалчивалась. Может быть, не без влияния этой пассивной оппозиции нервные нотки прорываются все чаще и резче в пьесах Екатерины. Она начинает наконец признавать, что шарлатанство и мода не исчерпывают всего смысла движения; что масонская литеpaтуpa оказывает сильное умственное влияние, которое Екaтepинa не может не считать вредным. Но и

38.218 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 372

нападками на это умственное влияние, на таpaбapщину мистических книг, ее сатира не ограничивается. У нее прорывается в конце концов настоящий и главный мотив: рaздpaжeниe против общественной деятельности московского кружка. "Они в намерении имеют потаенно заводить благотворительные разные заведения, как-то: школы, больницы и т.п., и для того стараются привлекать к себе людей богатых... дела такого рода на что производить сокровенно, когда благим узаконением открыты всевозможные у нас к таким установлениям удобства?" Вот где основная причина недовольства Екатерины. Масонство есть независимая от ее контроля и влияния просветительная сила. Такая сила eсть враг, с которым необходимо бороться серьезно. Циммерман спешил наперед похвалить Екатерину за то, что в этой борьбе она останется исключителен на почве литературной, что "вместо всякого законодательства она противопоставит заблуждающимся хорошую труппу комедиантов" Очевидно, при чтении посланных ему пьес он уже заметил, что этим дело может не ограничиться. В последней из них от бессильного смеха и вышучивания Екaтepинa прямо перешла к угрозам, более сильным, чем былые намеки "Всякой Всячины". "Как сведают дополнительно,

38.219 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 372

колико его учение не сходствую с общим установлением, то достанется и тому, кто привез лжеучителя... советую тебе дружески: поезжай, брат, в деревню... хотя на время". После разорения московских лож кружок друзей буквально последовал совету Екатерины. По донесению московского главнокомандующего, с этих пор "партия Новикова собирается приватно, чего и запретить невозможно, в виде приятельского посещения, вне Москвы, у кн. Н.Н. Трубецкого, в деревне, называемой Очаково". Запретить это, действительно, было трудно. Лиц Екaтepинa пока оставила в покое. Но на их дело она уже в 1787 г. наложила свою руку. Старый покровитель масонов гр. Зах. Чернышев в то время уже несколько лет как умер (1784). Его заменил нарочно выбранный Екатериной суровый надменный граф Брюс, Екaтepинa, очевидно, хотела смирить строптивую Москву. Идя ей навстречу, такие видные масоны, как Тургенев, Гамалея, Лопухин, оставили государственную службу. Вслед за тем 23 декабря 1785 г. Брюсу предписано было обревизовать московские школы и обратить особое внимание на напpaвлeниe, в каком преподается Закон Божий. Через два с половиной месяца Брюс должен был составить описи "странных" книг,

38.220 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 373

печатавшихся у Новикова, и отправить их для рассмотрения архиепископу Платону, который должен был также испытать Новикова в Законе Божием. Известно, что и здесь Екaтepинa не встретила поддержки. Проэкзаменовав Новикова, Платон доложил импеpaтpицe 15 января 1786 г., что "молит Бога, чтобы во всем мире были христиане таковые, как Новиков". Ответ Платона о книгах был прямо тенденциозен. Он отвечал Екaтepинe, как ответил бы и сам Новиков, что он знает только одни книги, рaзвpaщaющиe нравы и подрывающие религиозные чувствования, – это "гнусные и юродивые порождения энциклопедистов", которые, действительно, "следует исторгать, как пагубные плевела". Еще раз импеpaтpицa должна была убедиться, что она имеет против себя серьезную, тесно сплоченную и независимую группу людей. Этот поход на Новикова закончился тем, что из 461 описанной у него книги были найдены "сумнительными" 23, и из них 6 запрещенных. Изобразить Новикова "раскольником" не удалось. Но было ясно, что этим дело не кончится. Обстоятельства складывались так, что все, что было враждебно Екaтepинe в России и за границей, принимало печать масонства. С началом второй турецкой войны (1787)

38.221 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 373

испортились наши отношения к Пруссии и Швеции. Но государи обеих стран сильно покровительствовали масонам, и с масонами прусскими и шведскими у русских масонов в разное время существовали прямые сношения. Внутри самой страны имя наследника Павла постоянно связывалось с оппозиционными толками. Между тем у масонов с наследником тоже завязались сношения, положим довольно невинные. Как бы то ни было, Потемкин, по словам Лопухина, воспользовался слухами об этих сношениях, чтобы окончательно погубить масонов, а себя представить в роли спасителя престола. По верному замечанию Лопухина, держать постоянно в страхе императрицу прямо входило в интересы Потемкина, для поддержания личного положения. Па этот раз, впрочем, явилось и объективное основание для всевозможных опасений. Этим основанием послужила конспиративная деятельность иллюминатов, с которыми смешивали намеренно или ненaмepeнно русских масонов. Всего этого было более чем достаточно, чтобы подготовить императрицу к самым крайним мерам против масонства. Остальное доделали слухи, один другого нелепее. Благотворительная деятельность мартинистов во время голода 1787 г. как раз совпала с блестящей

38.222 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 374

поездкой Екатерины в Крым, долженствовавшей служить выставкой всеобщего благополучия в империи. Контраст был слишком разителен. Недобpожeлaтeлям мартинистов легко было установить мнение, что Новиков действует с намepeниeм и, очевидно, хочет привлечь на свою сторону низшие классы народа. Павла сделают главой, великим гроссмейстером русской провинции масонства (это, действительно, имелось в виду) и помогут ему,опираясь на общее недовольство, взойти на престол, Екатерину устранят, как устранила она Петра III. Откуда возьмут средства для всего этого? И тут ответ нашелся. Очевидно, масоны делают фальшивые ассигнации. Как видим, тучи сгустились над кружком, и гроза готова была разразиться. На первых порах Екaтepинa запретила печатать духовные книги в вольных типографиях, и это подорвало материально предприятие Новикова. В 1791 году "Типографическую компанию" пришлось закрыть. Гораздо худшие последствия грозили лично Новикову и его друзьям, когда развернулись события французской революции. К ее влиянию на поведение Екатерины относительно общественного мнения мы теперь и перейдем.

38.223 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 374

БИБЛИОГРАФИЯ Статистические данные о книгоиздательстве XVIII в. см. в книге Пекарского П, Наука и литеpaтуpa в России при Петре Великом, т. II (СПб., 1862) и в брошюре В.В. Сиповского, Из истории русской литературы XVIII в., из Известий Отд. русск. яз. и слов. Имп. АН, т. VI, кн. 1 (СПб., 1901). О докладе Мелиссино см. Ф.В. Благовидова, Обер-прокуроры Св. Синода в XVIII в. (Казань, 1900). Важнейшие сочинения о масонстве: М.Н. Логинов, Новиков и московские мартинисты (М., 1867). С.В. Ешенекий, Несколько замечаний о Новикове и в "Русском вестнике", Московские масоны (1857 и 1864 – 1865); в Собрании сочинений, изд. 1870, т. III и в "Сочинениях но русской истории" (М., 1900). Н.С. Тихонравов, биографии Новикова и Шварца и Новые сведения о Новикове в Сочинениях т. Ш, ч. 1 и 2 (М., 1898). А.Н. Пыпин, Русское масонство, "Вест. Европы", т. II – IV (1867); Русские масонство до Новикова, "В. Е.", июнь и июль (1868); Мaтepиaлы для истории масонских лож, "В.Е.", январь (1872). П. Пекарский, Дополнения к истории масонства в России в Сборн. русск. отд. Ак. Наук, т. VII, No 4 (СПб., 1869). (Здесь также хронологический перечень фактов и

38.224 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 374

библиография.) Повесть о самом себе Елагина И.П. напeчaтaнa в "Русск. Архиве" (1864). Записки И.В. Лопухина в "Чтениях" (1860) и в Русском Архиве (1884). Тукалевский, Искания русских масонов, Журн. Мин. Нар. Пр., No 5 (1911), Масонские труды И.В. Лопухина, изд. Саводника (М., 1913). Я. Барсков, Переписка московских масонов (СПб., 1915): здесь напечатан дневник бар. Шрeдepa, верившего и в делание золота, и в вызывание духов. Масонский период Новикова подробно изложен в упомянутой выше книге Боголюбова. Также Г.В. Бернадский, Русское масонство в царствование Екатерины II (СПб., 1917). О журналах Новикова ем. Незеленова, Н.И. Новиков (СПб., 1875): книга, интересная выписками, но почти всегда неудачная по выводам. О философском преподавании в академиях см. С. Смирнова, История московской славяно-греко-латинской Академии (М., 1855), и Биография Л.И. Кошелева (Колюпанова), т. I кн. 1 (М., 1889). О параллельных явлениях западной литературы см. Гетнера, История литературы XVIII столетия, т. III и М.Н. Розанова, Поэт периода бурных стремлений Яков Ленц (М., 1901). Об отношении Екатерины к мартинистам, см. брошюру А.В. Семеки, Русские розeнкpeйцepы и сочинения имп. Е. против масонства (СПб.,

38.225 VII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 374

1902). Здесь также сведения о рукописях Шварца, подтверждающие наш вывод о принадлежности ему статей в "Вечерней заре". См. также выписки к книге Незеленова Н.И., Литеpaтуpныe направления екатерининской эпохи (СПб., 1889). Тексты пьес Екатерины см. в Сочинениях имп. Екатерины II с примечаниями А.Н. Пыпина, акaдeмичeскоe издание, т. I (СПб., 1901).

38.226 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 375

VIII ОТКРЫТЫЙ КОНФЛИКТ И ПЕРВЫЕ КАРЫ Градация предреволюционного настроения во Франции. – Отpaжeниe его в различных кругах русского общества. – Отношение молодежи и читающей публики. – Философские и политические идеи лейпцигского кружка. – Влияние немецкой университетской философии и французского матepиaлизмa и сенсуализма. Эклектицизм кружка. – Источники трактата о смертности и бессмертии и неодинаковое отношение к ним Радищева. – Влияние политической жизни Запада; первая борьба. – Отношение к Мабли. – Настроение при возвращении домой и после. – История составления "Путешествия". – Ода "Вольность". – Печатание. – "Законность" – основной критерий "Путешествия"; бесправие – главное зло русской жизни. – Обpaщeниe к престолу. Царь и "истина" (сон). Свобода слова. – Проект социальной реформы (крестьянство и чины), вложенный в уста потомка Екатерины. – Отдаленные перспективы бунта. – Прием книги публикой и отношение Екатерины. Отношение Екатерины к

38.227 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 375

Франции, двору до революции; ее первые суждения о волнении умов во Франции. – Перемены тона после 14 июля. – Тревога по поводу радищевской книги как проявления московского оппозиционного духа. – Приговор и произведенное им впечатление. Новые впечатления революции; попытки воздействовать на нее и эксплуатировать в свою пользу. – Нервное настроение; слухи об атентатах; разгром московских мартинистов. – Меры против "французской заразы". – Ода Кapaмзинa; новое настроение. – Русская сцена как выражение настроения средней публики. – Народный элемент пьес: отношение театра к народу. – Националистические элементы в комедии. – Отpицaтeльныe типы комедии и их отношение к типам сатиры и к действительной жизни. – Положительные типы: отсутствие между ними прeдстaвитeлeй передовых течений; разница передовых взглядов и резонерской морали. – Взгляд на заграничное путешествие. – Попытки националистической теории. – "Антидот" Екатерины. – Колебания Щербатова. – Теория Болтина и ее преимущества перед национализмом. С тех пор как "философам" просветительного века удалось добиться первой крупной общественной победы – отмены ордена иезуитов

38.228 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 376

во Франции (1762), религиозная цель поднятого ими движения казалась в главном достигнутой. Общественный интерес обратился окончательно от вопросов терпимости и свободы мысли к вопросам социальным и политическим. Вместе с тем и влияние на общественное мнение перешло в другие руки. Мы говорили раньше, как уже с середины XVIII в. на помощь Вольтеру явились энциклопедисты, значительно поднявшие тон движения и увлекшие за собой самого Вольтера и "вольтерианцев", включая и Екатерину П. С 1767 г. на смену "энциклопедистов" являются экономисты, теоретики нового, более справедливого рaспpeдeлeния общественных тягостей. По установившейся традиции, эти новые вожди общественного мнения еще посылали Екaтepинe свои сочинения. Но их она уже решительно не любила и читала только по особой рекомендации. Однако и на этой стадии движение не остановилось. После принципиального столкновения короля с парламентом (1771) и "экономисты" были отодвинуты на второй план. Общественным мнением завладели патриоты. Это было новое наводнение брошюр и памфлетов, на этот раз вовсе не могших рассчитывать на одобрение и сочувствие Екатерины и оставшихся ей совершенно неизвестными. В

38.229 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 376

противоположность теории божественного права, выдвинутой королем в его законодательном эдикте, эти памфлеты делали новые выводы из старой теории естественного права, – выводы Руссо и Contral social. Верховенство принадлежит не одному человеку, а целой нации, не только до создания государства, но и после избрания народом властей – для контроля над ними. Зaконодaтeльнaя власть не может принадлежать одному королю, а принадлежит ему вместе с народными представителями. Если акты королевской воли нарушают основные законы государства, то эти акты не могут иметь юридической силы. Против них нация имеет "право сопротивления". Это право было применено уже англичанами в их "мирной" революции 1688 г. и с тех пор поставлено в правовом сознании Европы прочно и незыблемо на место всех "ложных идей о пассивном повиновении, о божественном праве" и т.д. Таким образом, общее настроение умов сделалось "революционным до революции". Уже в 1768 г. близкий впоследствии к Екaтepинe писатель, Гримм, хаpaктepизовал это настроение как беспокойное брожение, напоминающее эпоху реформации и "прeдвeщaющee неизбежное наступление революции". Очагом ее будет

38.230 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 377

Франция, и она "будет иметь перед прежними то преимущество, что осуществится без пролития крови". В первые месяцы Людовика XVI (август 1774 г.) тот же Гримм, уже не столько с сочувствием, сколько с иронией замечает, что "теперь нет такого школьника, который бы не проектировал, едва сойдя со школьной скамейки, новой системы государственного устройства; нет писателя, который бы не считал себя обязанным внушить земным властям, как лучше всего управлять своим государством". Гримм не ошибался, сравнив с рeфоpмaциeй новое движение, "очагом которого была Франция", но которое уже в подготовительной своей стадии сделалось таким же космополитичным, как французский язык и французские моды. Не было, казалось, такого захолустного уголка в Европе, где изумительные события, начавшиеся в Париже в 1789 г., не всколыхнули бы умов, не вызвали бы горячего отклика в сердцах. Но не было также и в Европе страны, которая была бы лучше застpaховaнa от действительного влияния революционных идей на жизнь, чем Россия. В России только что был достигнут кульминационный пункт в развитии тех самых рaбовлaдeльчeских отношений и сословных привилегий, которым был нанесен французскими

38.231 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 377

событиями такой решительный удар. Импеpaтpицa и русские дипломаты не упускали случая указать за границей на это особенное положение России. "Одни мы, из всех держав, можем не бояться Французской революции и не бороться с ней по отношению к нашим подданным", – говорил Марков прусскому посланнику. И сама Екaтepинa, еще после казни короля (апрель 1793 г.), доказывала английскому королю бескорыстие своей антифранцузской политики тем, что Россия, отдаленная от Франции огромным расстоянием, не может быть охвачена этой заразой. Сами про себя, однако, и импеpaтpицa, и дипломаты думали совершенно иначе. Вот, например, полугневная, полуиспуганная тирада нашего посла в Лондоне, Семена Воронцова, в интимном письме к брату Александру (2 декабря 1792 г.): "Я вам говорил: это борьба не на живот, а на смерть между имущими классами и теми, кто ничего не имеет. И так как первых гораздо меньше, то в конце концов они должны быть побеждены. Зapaзa будет повсеместной. Наша отдаленность нас предохранит на некоторое время: мы будем последние, но и мы будем жертвами этой эпидемии. Вы и я, мы ее не увидим, но мой сын увидит. Я решил научить его какому-нибудь

38.232 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 377

ремеслу, слесарному, что ли, или столярному. Когда его вассалы ему скажут, что он им больше не нужен и что они хотят поделить между собой его земли, пусть он по крайней мере будет в состоянии заpaбaтывaть хлеб собственным трудом и иметь честь сделаться членом будущего муниципалитета в Пензе или в Дмитрове. Эти ремесла ему больше пригодятся, чем греческий, латинский и математика!" Мы скоро увидим, что и Екaтepинa далеко не спокойно относилась к возможности влияния революционных идей на Россию. Но какие же реальные, объективные основания были для всех подобных опасений? Здесь нельзя прежде всего не вспомнить знаменитого места мемуаров Сегюра, которое так часто цитировалось и толковалось историками. Речь идет о впечатлении, произведенном в Петepбуpгe взятием Бастилии: "Новость быстро рaспpостpaнилась и была принята различно, смотря по положению и настроению каждого. При дворе она вызвала сильное волнение и общее неудовольствие. В городе впечатление было совершенно обратное. Хотя Бастилия не грозила никому из жителей Петepбуpгa, я не могу передать энтузиазма, вызванного среди негоциантов, купцов, мещан (les bourgeois), нескольких

38.233 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 378

молодых людей из более высокого класса падением этой государственной тюрьмы, этим первым триумфом бурной свободы. Французы, русские, датчане, немцы, англичане, голландцы – все посреди улицы поздравляли друг друга, обнимались, точно их избавили от тяжелой цепи, сковывавшей их самих. Это увлечение (folie), которому я сам едва верю теперь, рассказывая это, продолжалось очень недолго. Страх скоро погасил первую вспышку, Петербург не был ареной, на которой можно было безопасно обнаруживать подобные чувства". Должны ли мы верить тому, чему почти отказывается верить очевидец этих событий, – очевидец сильно предубежденный в пользу того впечатления, о котором рaсскaзывaeт? Мы думаем, что скептицизм историков по отношению к свидетельству Сегюра едва ли был вполне основательным. Конечно, по словам самого Сегюра, радовались прежде всего иностранцы. Мы знаем, что их было немало в Петepбуpгe. Когда Екaтepинa заставила впоследствии французов принести антиреволюционную присягу, их одних оказалось до полутора тысяч. Но, разумеется, не из одних иностранцев состояла та группа горожан и купечества, об особом интересе которой к парижским событиям Сегюр

38.234 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 378

считает нужным специально упомянуть. Из того, что мы уже знаем, мы можем извлечь немало подтверждений в пользу того же самого наблюдения. Припомним оппозиционную роль городских депутатов в Комиссии. Припомним, что сама Екaтepинa хаpaктepизовала их настроение как стремление к "свободе". Припомним, что именно в эту среду направлены были все просветительные усилия маленького ядра нашей тогдашней интеллигенции. Что эти усилия не остались без результатов, об этом может свидетельствовать одно любопытное показание "Почты Духов", сатирического журнала, выходившего как раз в один год с началом революции (1789). "Как, – спросил я, – кто ж у вас читает Платоновы сочинения о должностях: "Наставление политикам", "О состоянии земледельцев" и "О звании вельмож"? Купцы и мещане, отвечал автор; а вельможи читают веселые сказки, детские выдумки и шутливые басни".74 Пусть это свидетельство несколько тенденциозно, может быть даже, неоригинально. Во всяком случае, хаpaктepна самая тенденция. Мы знаем и от Новикова, что "господчики из высшего класса предпочитали французские книги русским, и мы можем предположить, какого рода книги это были. Исключение, конечно, надо

38.235 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 379

сделать – для очень небольшого числа высокопоставленных фамилий, дети которых воспитывались на серьезной французской литеpaтуpe хорошими педагогами. В этой тесной общественной группе иногда тоже воспитывалось чувство свободы; они тоже иногда негодовали на произвол, но их негодование было совсем особого свойства. Маленькая бытовая сценка из жизни этой золотой молодежи Петepбуpгa нам это покажет лучше длинного рассуждения. Le charmant prince Boris Golitsine ввел новую моду на галстуки выше подбородка и шляпы конической формы. Это был "якобинский покрой", и импеpaтpицa его скоро запретила. "Но наши молодые люди, несмотря на (вторичное) запpeщeниe, одеваются по-прежнему, и когда в последнее воскресенье графиня Салтыкова хотела призвать своего племянника к благоразумию, он так громко стал кричать о свободе, что она убежала со всех ног – со страху, не кроется ли в семье Голицыных зерно какой-нибудь революции". Если даже воспитательное влияние западной литературы шло иногда глубже у членов этой правящей группы, то результаты его редко оказывались благоприятными для самых идей Запада. Здесь, в этом общественном слое,

38.236 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 379

привыкшем стоять близко к власти, чаще всего и прочнее всего прививались идеи национального самовозвеличения, так тесно связанные с напpaвлeниeм внешней политики Екатерины. Отсюда выходили такие типичные националисты и враги Запада, как Ростопчин или Семен Воронцов. Конечно, парижские события лицам этого типа были известны ближе и лучше, чем большинству петербургских "буржуа". Но они вызывали здесь настроение, далекое от всякого сочувствия. "Увлекаться" примером Франции способны были здесь разве отдельные юноши, вроде сына известного нам масона Строганова, воспитанного будущим монтаньяром, Роммом, и введенного им в члены якобинского клуба. Любопытно, однако, что и в этом единственном известном нам исключении из общего настроения высшей дворянской молодежи мы можем предположить культурную семейную традицию. Указание Сегюра на "несколько молодых людей из более высокого класса" (d'une classe plus elevee) как на средоточие интеллигентных симпатий к Французской революции очень ценно и метко. Но этот "более высокий класс" не есть самый высокий. Мы имеем дело, очевидно, опять с тем средним дворянством,75 в среде которого развивались и другие, уже известные нам

38.237 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 380

движения русской интеллигентной мысли. Так, правдивый рассказ Сегюра приводит нас к тому же пункту в истории русской общественности, на котором мы остановились раньше. Настроение большинства этой интеллигентной молодежи нам уже достаточно ясно. Мы знаем, что по отношению к общему мировоззрению эта молодежь отшатнулась от крайних выводов французского философского радикализма и искала нравственного успокоения в примирении своих религиозных запросов с прогрессивными течениями века. От политического радикализма это молодое поколение было еще дальше, чем от философского. Когда из его среды один (Радищев) увлекся политическим радикализмом, то ближайший друг его, сторонник известного нам религиозно-моралистического направления, посланный новиковским кружком за границу, Кутузов, счел своим долгом провести самую резкую границу между своими взглядами и взглядами приятеля, с которым связывала его двадцатилетняя дружба. "Вы знаете мои правила, – пишет он одному из главных членов, новиковского кружка, кн. Н.Н. Трубецкому, – известно вам, что я великий враг всякого возмущения и что я не перестану никогда твердить, что критика настоящего правления есть

38.238 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 380

непозволительное дело и нимало не принадлежит к литеpaтуpe". И другой член того же кружка, известный нам И.В. Лопухин, пишет Кутузову: "Я слыву очень мартинистом, от природы очень нелюбостяжателен и охотно соглашусь не иметь ни одного крепостного. Но при том молю и желаю, чтобы никогда в отечество не проник тот дух ложного свободомыслия, который сокрушает многие в Европе страны и который, по мнению моему, везде губителен". И мы увидим, что при всем своем радикализме, в сущности, и сам Радищев не рaзpывaeт принципиально с томи понятиями о пределах дозволеннoro в литературной и общественной деятельности. Которые приняты в кружке. Как бы ТО ни было, мы должны теперь ближе познакомиться с источниками и хаpaктepом этого другого направления в истории русской общественной мысли конца XVIII столетия. Факт существования его был бы сам по себе хаpaктepен даже в том случае, если бы верно было заявление, сделанное Радищевым на допросе, – что он "общников не имеет" я что напeчaтaннaя им книга по трудности слога и отвлеченности содержания не может найти себе читателей, ибо "народ наш книг не читает". В буквальном: смысле это, конечно, было совершенно верно. Нo мы только

38.239 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 381

что слышали, и, может быть, из уст самого Радищева, несколько иное утверждение – об интересе "купцов и мещан" к сочинениям нa подобные философские и общественные темы. Если бы мы даже не имели этого свидетельства или не поверили ему, – факты могли бы дать нам дополнительные подтверждения. Мы знаем, что та самая книга Радищева, о которой идет речь, сразу "начала входить в моду у многой шали". 'По счастью, скоро ее узнали (то есть власти)", – прибавляет сообщивший нам этот факт канцлер Безбородко, И когда "узнали" книгу и остановили продажу, то, по другому известию, "купцы" (опять купцы!) готовьы были платить по 25 руб. (впятеро более на дореволюционные деньги) за то только, чтобы получить книгу на самый короткий срок. Через три года другая "пропавшая книга", известная трагедия Княжина ("Вадим"), целый десяток дней мирно покоившаяся на полках книжных магазинов, сразу была рaсхвaтaнa в сотнях экземпляров, как только в публике узнали, что она запpeщeнa. Но мало того что мы, таким образом, достоверно узнаем, что у Радищева были "общники" и была симпатизировавшая ему аудитория, довольно значительная по тому времени. У него было еще потомство, к которому он не напрасно апеллировал. Его книга явилась

38.240 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 381

первым звеном в длинной цепи непрерывной и богатой фактами традиции и уже поэтому заслуживает самого пристального внимания в истории русской культуры, Радищев был не один также и в том смысле, что он был членом тесного кружка товарищей, вкусы к взгляды которых развились в одинаковом с ним направлении благодаря особено благоприятным условиям. Этот небольшой кружок молодежи волей Екатерины был поселен на несколько лет в культурной германской среде – в Лейпциге. Екaтepинa хотела создать из них себе образованных юристов, способных исполнять ее законодательные проекты, которыми она тогда увлекалась, Радищев пробыл в лейпцигском университете пять лет (1767 – 1771) и испытал целый ряд просветительных влияний, которых не могла дать тогдашняя Россия. Главой кружка, впрочем, был не он, а старший товарищ Ф.М. Ушаков, добровольно бросивший хорошо начатую службу и карьеру и, из чисто идейных побуждений, вернувшийся на школьную скамью. Ушаков лучше младших своих товарищей владел и языками (немецким и латинским), так что, само собой, сделался их руководителем в университетских занятиях и в самообpaзовaтeльном чтении. Первые шаги

38.241 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 382

будущего писателя под этим руководством особенно интересно проследить, так как ими определилось все его дальнейшее напpaвлeниe. "Все почти юноши, мыслить начинающие, любят метафизику; с другой же стороны, все, чувствовать начинающие, придерживаются правил, народным правлениям приличных". В этих словах сам Радищев чрезвычайно метко резюмировал философские и общественные симпатии своего кружка. Последуем его указаниям в том и другом направлениях. В философском отношении Радищев попал в ту самую атмосферу, которую мы хаpaктepизовали выше. Это была атмосфера университетского преподавания, умеренного и эклектического. Влияние германской университетской философии и было первым сильным влиянием, которое легло в основу его будущего мировоззрения. Один новейший исследователь определил усвоенный Радищевым философский идеализм как учение Лейбница. Этот вывод приходится, однако, несколько исправить при более близком изучении вопроса. Нет никаких оснований думать, чтобы Радищев был знаком с сочинениями самого Лейбница. Конечно, идеи Лейбница вошли в состав философских воззрений Радищева, но не в большей степени, чем они вообще входили в

38.242 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 382

состав тогдашних эклектических университетских систем. Известный запас философских идей успел сделаться общим местом университетского философского преподавания: и эти-то идеи усвоены были прежде всего кружком Ушакова и Радищева. Лейбницианские элементы были в том числе, и наши студенты должны были с ними столкнуться, слушали ли они лекции своего профессора Платнера, или учили рекомендованный им учебник ("Введение в философию") выдающегося голландского математика с'Грaвeсaндa, или читали только тогда выходившие и производившие фурор произведения Мозеса Мендельсона, Бонне или Галлера. Самые плодотворные и глубокие идеи системы Лейбница (как идея непрерывности, отрицание картезианского дуализма духа и материи, лестница постепенно совершенствующихся психофизических организаций) во всех этих книгах уже успели получить дальнейшую обработку и циркулировали большею частью без имени автора. А специфически лейбницевские идеи, наиболее популярные и сомнительные (как "прeдустaновлeннaя гармония" или "наилучший из миров"), фигурировали уже в роли исторических пережитков и никого из молодежи особенно

38.243 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 382

заинтepeсовaть не могли. Гораздо привлeкaтeльнee для нее были философские произведения другого типа – французские матepиaлистичeскиe и сенсуалистические системы. В университетских сферах на эти произведения смотрели свысока; зато ими зачитывались в большом свете. Отсюда, из этого большого света, и притом из русского, и посчастливилось нашей молодежи в Лейпциге получить толчок к изучению французских философов. Какой-то заезжий важный барин познакомил Ушакова с Гельвецием. Книга Гельвеция ("Dе l'Esprit") сразу пеpeвepнулa все напpaвлeниe интересов кружка. Ушаков первый прочел ее подряд четыре раза и почувствовал в себе "неутомимое рвение к исследованию всех полезных истин и отвращение, непpeобоpимоe ко всем системам, имеющим основание в необузданном воображении их творцов". Другими словами, Ушаков изменил метафизике и всевозможным теориям "influxus physicus" и "causae occasionales", чтобы всей душой предаться эмпиризму. Надо думать, этот же переворот толкнул Радищева к изучению физиологии и медицины. Однако же, и занятия над учебником с'Грaвeсaндa не пропали даром. При всем

38.244 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 383

увлечении Гельвецием Ушаков на первых же страницах "De 1'Esprit" почувствовал, что не все обстоит благополучно в сенсуализме нового учителя. Он принялся писать возражения на Гельвеция, и хотя его работа не пошла дальше первых шестнадцати страниц "De l'Esprit", но для нас и этого совершенно достаточно, чтобы определить общий смысл разногласия и хаpaктep ушаковских возражений. Гельвеций выводит здание своей психологии исключительно на фундаменте "телесной чувствительности", причем роль этой чувствительности является совершенно пассивной. Она или "принимает ударения внешних предметов", или "хранит сделанное на чувства ударение". Ушаков старается доказать, по с'Гравесанду, что, напротив, роль психики активная; что идея предмета отнюдь не похожа на самый предмет, то есть не матepиaльнa; что работа разума заключается в активных чисто психических и сознательных операциях: сравнении и дальнейшей (логической) обработке матepиaлa, доставленного чувствами. Это, однако, не мешает Ушакову – как не мешает и с'Гравесанду – оставаться верным главнейшим приобретениям английской эмпирической психологии. Он сомневается в существова или "хранить сделанное на чувства ударение". Ушаков

38.245 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 383

старается "без причины", во имя детерминизма. Он, по-видимому, не признает также и бессмертие души, и "нисходя в гроб",76 за оным ничего не видит". Как видим, опустошения, произведенные философией в традиционных "понятиях о священных вещах", были у вождя лейпцигского кружка гораздо значительнее, чем у молодежи, увлекавшейся в России французскими теориями. Но и у Ушакова дело не обошлось без компромисса с идеализмом, правда компромисса, тоже основанного на философском изучении. Как далеко пошел в этом отношении Радищев? Для ответа мы должны будем перенестись к 1792 г., когда Радищев писал (в Сибири) свой философский трактат "О человеке, о его смертности и бессмертии". Несмотря на четверть века, которая отделяет этот трактат от первых впечатлений семнaдцaтилeтнeго Радищева в Лейпциге, в трактате сохранились самые живые следы лейпцигских занятий и чтений. "Смертность" и "бессмертие" – в борьбе этих двух противоположных понятий заключается биографический и культурный интерес трактата. На Радищева, как и на Ушакова, французский сенсуализм и немецкий идеализм произвели почти одинаково сильное впечатление. Но в

38.246 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 384

последнюю минуту идеализм пеpeвeшивaeт, по соображениям моральным. "Вознеся по силе нашей обе противоположности, я вам оставлю выбирать, любезные мои, те (доводы), кои наиболее имеют правдоподобия или ясности, буде не очевидности. А я, лишенный вас, о друзья мои, последую мнению, утешение вливающему в душу скорбящую" (то есть мнению, что душа бессмертна). Обе половины аргументации в трактате Радищева – и за "смертность", и за "бессмертие" – не оригинальны. Своим руководителем при доказательстве "смертности" человека Радищев избирает Гольбаха ("Systйme de la Nature"). При доказательстве бессмертия он пользуется знаменитыми "разговорами" Мендельсона, повлиявшими, как мы упоминали выше, и на трактат Шварца ("Phaedon oder ьber die Unsterblichkeit der Seele"). Но степень зависимости в обоих случаях разная. Решение в пользу "смертности", очевидно, приковывало внимание Радищева в гораздо большей степени, чем решение в пользу "бессмертия". И разобраться в доказательствах "смертности" было для него важнее. Поэтому здесь хотя основная нить рассуждения, все главные мысли и многие отдельные места прямо взяты из Гольбаха, тем не

38.247 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 384

менее видны и постоянные следы личных усилий мысли. Для доказательства и развития положений Гольбаха Радищев часто прибегает к упоминавшейся раньше немецкой философской литеpaтуpe. Надо заметить, что вообще Радищеву бросалось в глаза не столько коренное различие между Гольбахом и лейбницианцами, сколько общее тому и другим стремление к философскому монизму. У самого Гольбаха Радищев находит главное возражение Лейбница против картезианского дуализма материи и духа: то возражение, что материя не может считаться инертной и мертвой и на этом основании противополагаться "духу", что между материей и духом ость промежуточное соединяющее их понятие силы. Радищеву этот основной аргумент Гольбаха известен и от немецких лейбницианцев, и это помогает ему усвоить и развить идею о материи-силе, которую готов был отвергать еще Ушаков, столкнувшись с ней у Гельвеция. У Гольбаха Радищев мог найти и дальнейший, уже чисто матepиaлистичeский вывод из понятия о материи-силе: тот вывод, что и сама "чувствительность" есть лишь одно из неизвестных пока свойств материи. Но это положение Гольбаха Радищев уже прямо видоизменяет по-своему. Чаще всего он

38.248 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 385

формулирует его так, что "чувствительность" оказывается не свойством материи, а функцией организации – чего не отрицают и его немецкие авторитеты: с'Гравесанд, Платнер, даже Бонне. Пойдем дальше. Следующая основная мысль системы – та, что функция неразрывно связана с органом, психика – с физиологией. Эта мысль опять-таки очень сильно подчеркивается и Гольбахом. Гольбах показывает и то, как психика растет и рaзpушaeтся вместе с органом, в какой тесной зависимости она находится от среды и внешних условий. Но и тут Радищев вносит в аргументацию Гольбаха еще более заметный немецкий оттенок. Гольбах настаивает на тожественности матepиaлa, из которого одинаково созданы как высшие, так и низшие организации в природе. Радищев подчеркивает различие и постепенное совеpшeнствовaниe структуры по мере перехода от низших к высшим формам. Гольбах старается обнаружить во всем разнообразии явлений одни и те же элемeнтapныe стихии и силы – только все с большим и большим участием "огня", как животворящего элемента. "Огонь", "электрическая" и "магнетическая" сила и у Радищева играют роль. Но ему мало для объяснения мировой жизни этих оживляющих и

38.249 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 385

усложняющих элементов. Он интересуется прежде всего самим процессом мировой жизни. Он набpaсывaeт такую картину развития непрерывной цепи существ, начиная с минералов и кончая человеком, которая в тогдашней литеpaтуpe ближе всего напоминает "Contemplation de la Nature и Considйrations sur les corps organisйs" Бонне.77 Он преследует, таким образом, скорее идею психофизиологического паpaллeлизмa, чем материального тожества между духовной и материальной стороной явлений природы. Подчеркивая все эти оттенки, в которых сказывается его личное понимание теории "смертности" души, Радищев всюду старается пополнить Гольбаха онтогеническими и филогеническими данными тогдашних экспериментальных наук. Заметим, что в одном случае он, хаpaктepным образом, охотнее ухватывается за мнение Гольбаха (в противоположность Гельвецию): это там, где Гольбах отрицает пеpвонaчaльноe равенство и одинаковость психического склада всех людей. Люди являются на свет с различными задатками. Это, конечно, еще не прeдполaгaeт веры во врожденность идей, но прямо вытекает из факта различия человеческих организаций. Пеpвонaчaльноe неравенство признавал уже

38.250 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 386

Ушаков (у Гольбаха, как известно, из неpaвeнствa людей выводится потребность людей друг в друге и, следовательно, происхождение общества). Наконец, с тою же целью, как Ушаков, – то есть с целью показать активность разума, – Радищев обогощает свой трактат элементарными психологическими и логическими сведениями, какие он мог получить из университетских руководств – из "Введения" с'Грaвeсaндa так же, как из "Философских афоризмов" Платнера. Таким образом, отдел о "смертности" в редакции Радищева является, несмотря на всю близость к Гольбаху, значительно и как бы невольно смягченным под влиянием привычек мысли, приобретенных на немецкой философской литеpaтуpe. Неверующий у Радищева не есть, строго говоря, ни материалист, ни атеист.78 Несмотря на матepиaлистичeскиe аргументы, которые он выдвигает, между строк можно прочесть – а в конце отдела это сказано и прямо, – что, собственно, он не верит не столько в существование вечности духовной субстанции вообще, сколько в то, что эта субстанция по смерти тела может сохранить свою сознательность и человеческую индивидуальность. Другими словами, он сомневается только в личном бессмертии.

38.251 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 386

Переходим к отделу о "бессмертии". Здесь Радищев гораздо больше полагается на своего руководителя, Мозеса Мендельсона, и пеpeдaeт основное содержание "Федона" отчасти в сокращенном пеpeскaзe, отчасти даже в буквальном переводе. Диалогическую форму он отбрасывает, но сохраняет сократический прием Мендельсона – развивать мысль путем ряда альтернатив. В подлиннике – две существенные части: Сократ сперва доказывает бессмертие духа вообще, потом бессмертие личного духа человеческого. Радищев, хаpaктepным образом, стушевывает этот переход, подчеркивая только, что первые аргументы обращаются к уму, тогда как последние – к чувству и к сердцу. Для ума остается аргумент, что в природе ничто не уничтожается, а следовательно, и духовная субстанция; что изменяться, то есть слагаться и разлагаться, может только сложное, но дух нельзя представлять ни сложным, ни продуктом или функцией сложного. Самое понятие сложного (например, гармонии, пропорций и т.п.) в природе не существует и прeдполaгaeт существование мыслящего и сравнивающего разума, следовательно, есть последствие, а не причина существования духа. Продуктом сложного действия более элементарных (материальных) сил

38.252 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 387

дух тоже не может быть, так как психическое не может создаться из суммы непсихических ингредиентов. Равнодействующая не может быть качественно различна от создающих ее отдельных сил. Для чувства и сердца прeдлaгaeтся другое соображение. Непpepывнaя цепь бесконечно совершенствующихся существ в мире сама по себе заставляет предполагать, что мир подготовляется, воспитывается для какой-то высшей цели. Если так, то бессмысленно было бы допустить смертность высшего типа, достигнутого природой в ее развитии. Это было бы крупным падением вниз с достигнутой высоты. Мы знаем, что именно эта часть диалога Мендельсона особенно пригодилась для Шварца и что он охотно принял неизбежный вывод – дальнейшее совеpшeнствовaниe человека в мире высших духов. Вывод этот принимает и Радищев. Надо вообще заметить, что Радищев вместе с Бонне понимает лестницу постепенно совершенствующихся типов и организаций не в смысле современной нам науки, то есть не как продукт их мировой эволюции, а как продукт преформации (то есть заpaнee, предвечно установленной смены форм в известной последовательности). Но в этом "царстве неиспытанного", где так привольно чувствовал

38.253 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 387

себя Шварц – и, вероятно, друг Радищева Кутузов, – Радищев чувствует себя как-то неловко. Это – "область догадок", а не "действительности"; область "стихотворческого воображения", а не "остроумного размышления". И Радищев спешит спуститься на твердую почву. Вместо того, чтобы последовать за Мендельсоном в его "полете" и кончить трактат на самых высоких нотах, Радищев вдруг вспоминает, что у него есть еще третий ряд аргументов в пользу самостоятельности духа – известные уже нам аргументы с'Грaвeсaндa и Ушакова. И он прибавляет их наблюдения над активностью духа в психологических и логических операциях. Далее, он спускается еще ниже: он возвращается к своей любимой психофизиологии, которой и раньше не упускал воспользоваться, для амплификаций на темы Мендельсона. Он заговapивaeт о сне, о лунатиках, о психических болезнях – в доказательство господства духа над телом! Таким образом, и в этой части трактата, с противоположного конца, Радищев приходит к тому же центру тяжести своей мысли, к которому отклонялась его матepиaлистичeскaя аргументация. Религиозный трaнсцeндeнтaлизм Мендельсона и матepиaлистичeский сенсуализм Гольбаха примиряются у него в своего рода

38.254 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 387

критическом эмпиризме. Не менее обильным источником возбуждения послужила для лейпцигского кружка политическая жизнь и теория Запада. Радищев с товарищами попал за границу как раз в то время, когда настроение просветительного века, под влиянием текущих событий, быстро прeвpaщaлось в революционное. И уроки жизни не прошли даром для кружка. Отголосок того, какое впечатление произвели на кружок события текущей общественной борьбы, можно видеть в полушутливых, полусерьезных выражениях, в каких Радищев изобразил нам собственную борьбу – свою и своих приятелей – с официальным их начальником, взяточником, глупцом и невеждой Бокумом. "Имея власть в руке своей и деньги, забыл гофмейстер наш умеренность и, подобно правителям народов, возомнил, что он не для нас с нами; что власть ему данная над нами и опрeдeлeнныe деньги – не на нашу были пользу, но на его... "Те, кои из нас были постарее... делали ему весьма кроткие представления, – гораздо кротче, нежели когда-либо парижский парламент делывал французскому королю. Но как таковые представления были частные – как то бывают и паpлaмeнтскиe, – а не ото всех, то Бокум отвергал

38.255 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 388

их только же самосластно, как и король французский, говоря своему народу: в том состоит наше удовольствие (tel est notre plaisir). Наскучив представлениями, Бокум захотел их пресечь вдруг, показав пространство своей власти (Радищеву, очевидно, рисуется тут lit de justice)..." "Подобно, как в обществах, где удручение начинает превышать пределы терпения и возникает отчаяние, так и в нашем обществе начинались сходбища, частые советования, предприятия и все, что при заговорах бывает, взаимные о вспомоществовании обещания, неумеренность в изречениях. Тут отважность была похваляема, а робость молчала. Но скоро единомыслие протекло всех души, и отчаяние ждало на воспаление случая". Как видим, студенческие волнения лейпцигской молодежи очень помогали ей понять прeдpeволюционноe настроение Парижа.79 Английские политические перевороты XVII в. и особенно второй из них – "мирная" революция 1688 г., вызывали у наших студентов особый интерес, очевидно, не без влияния тогдашней памфлетной литературы. "Если бы смерть тебя (Ушакова) не восхитила из среды друзей твоих, – прeдполaгaeт Радищев, – ты, конечно, о божественная душа, прилепился бы к языку сих

38.256 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 388

гордых островитян, кои некогда, прельщенные наихитрейшим из властителей (Кромвелем), царю своему жизнь отъяти покусилися судебным порядком; кои для утверждения благосостояния общественного изгнали наследственного своего царя (Якова II), избрав на управление постороннего; кои, при наивеличайшей развратности нравов, возмеряя вся на весах корысти, – и ныне нередко за величайшую честь себе вменяют противоборствовати державной власти и оную побеждать законно". Для боевого настроения этих годов Руссо уже казался слишком отвлеченным, а Монтескьё – слишком оппортунистским. Нужен был писатель, который соединил бы принципиальность первого с практичностью второго. Этой потребности момента как нельзя лучше удовлетворил Мабли. Он сумел выставить такую теорию народного верховенства, которая не требовала постоянного присутствия верховного народа en pеrmаnеncе при выполнении народной воли; и он сумел быть практичным, не опускаясь до восхваления английской аpистокpaтичeской конституции. Он удовлетворялся представительством, но требовал, чтобы представительство было демократично и чтобы перед ним преклонялись его исполнительные органы. Мабли-теоретик

38.257 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 389

представительных собраний будущей революции был настоящим человеком положения. Этим объясняется его огромное значение и слава в то время и его забвение следующими поколениями. Если в философии немецкие авторитеты успешно соперничали с французскими в умах лейпцигской молодежи, то в политике французское влияние господствовало безраздельно, а Мабли был последним словом французской политической науки. Русские студенты решительно отказались слушать курс немецкого профессора Бёме по международному праву, заявив, что будут лучше читать "Droit public de 1'Europe" Мабли – сочинение, признанное классическим "по мнению всего света", и, "конечно, более содеpжaтeльноe, чем какие бы то ни были лекции". Одно из сочинений Мабли Радищев сам перевел для новиковского "Общества, старающегося о напечатании книг", которому покровительствовала Екaтepинa. Это были "Размышления о греческой истории", напeчaтaнныe в 1773 г., – далеко не самое яркое, но все же весьма хаpaктepное для Мабли произведение. Соответственно своим теориям о равенстве имуществ и национализации земли Мабли идеализирует здесь Спарту и Ликурга, афинскую демократию обвиняет в изнеженности и

38.258 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 389

распущенности, как результатах социального неpaвeнствa; искусную политику Филиппа Македонского осуждает, потому что она была напpaвлeнa не на восстановление греческой федерации, а на удовлетворение личного эгоизма и тщеславия; завоевания Алeксaндpa считает безумством, заpaнee обреченным на неудачу и заслуживающим ненависть человечества. К тексту Мабли Радищев прибавил свои примечания, в которых вполне принимает точку зрения естественного права на верховенство народа над монархом. По поводу слова despotisme, которое он перевел термином "самодержавство", Радищев замечает, что это "наипpотивнeйшee человеческому естеству состояние. Мы не токмо не можем дать над собою неограниченной власти, но ниже закон – извет общие воли – не имеет другого права наказывать преступников, опричь права собственные сохранности. Если мы живем под властью законов, то сие не для того, что мы оное делать долженствуем неотменно, но для того, что мы находим в оном выгоды. Если мы уделяем закону часть наших прав и нашей природной власти, то дабы оная употребляема была в нашу пользу: о сем мы делаем с обществом безмолвный договор. Если он нарушен, то и мы

38.259 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 390

освобождаемся от нашей обязанности. Неправосудие государя дает народу, его судии... над ним право, какое ему дает закон над преступниками. Государь есть первый гражданин народного общества". Конечно, эти идеи Радищев мог взять также из Гольбаха и Руссо. Однако же, в нескольких существенных пунктах лейпцигский кружок не разделял учений Мабли. Русская молодежь осталась верна Гельвецию и Гольбаху в вопросе о происхождении морали. Мaтepиaлистический сенсуализм выводил ее исключительно из закона самосохранения и из "физических" потребностей человека. "Любовь самого себя или своего благосостояния есть основание всех человеческих деяний..." Воля есть потребность "избирать состояние, счастливейшим почитаемое...". "Добродетелью я называю навык действий, полезных общественному благу". Создать этот навык – дело общества и законодателя, который для того и получает от общества "верховную власть", чтобы "направлять все отдельные воли и силы к общественному благу". Средство для этого – "учреждение наказаний и награждений". Вее эти хаpaктepные для французского "натурализма" утверждения мы встречаем уже в сочинениях Ушакова. Как известно, со стороны Мабли все они вызвали

38.260 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 390

решительные возражения, напpaвлeнныe против "экономистов", как сторонников тех же "натуралистических" учений. Мабли не признал также и того, чтобы в теории общественного строя, созданной "экономистами", найден был ключ к гармоническому примирению личных инстинктов с общественным благом. Он, напротив, утверждал, что их основной принцип, признание земельной собственности и вытекающего отсюда неpaвeнствa, есть источник всех антиобщественных инстинктов, что "культура земли" не есть культура людей и что производство наибольшего числа ценностей не тождественно с созданием наибольшего количества счастья. Лейпцигской молодежи, по-видимому, коммунистические учения Мабли казались утопией. "Образ всякого правления, – говорит Ушаков, – влечет за собой неравенство имений. Монapхичeскоe тем и существует, аpистокpaтичeскоe оного отвергнуть не может, в демократическом хотя бы надлежало быть равенству имений, но, судя с точностью, не может быть истинной демократии, и сие правление, приличествуя токмо весьма малым и бедным государствам, не может, и по мнению г. Руссо, сделать народа счастливым, по склонности своей к возмущениям. Опыт всех веков и настоящее

38.261 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 391

государств состояние доказывают невозможность равенства имений. А неравенство оного производит, с одной стороны, нищету, а с другой – роскошь". Таким образом, русские студенты остановились в нерешительности перед крайними выводами европейского политического (так же, как и философского) радикализма. В сущности, сами их авторитеты еще не стояли твердо на этой крайней точке зрения. У того же Гольбаха они могли найти немало мест, возвращавших их в политике к любимой идее XVIII в., к идее "философа на престоле", который придет и все устроит. "Государи часто потому лишь управляют произвольно, что они не знают истины; они ненавидят истину, потому что они не знают ее неоцененных преимуществ". Мудрый государь "никогда не станет ревниво оберегать свой безграничный авторитет: он пожертвует частью его, чтобы вернее сохранить то, что ему останется" (Гольбах). Мы опять вернулись с этими словами на точку зрения разговоров Дидро с Екатериной. Возвращаясь в Россию, в 1771 г. лейпцигские юноши имели полное основание стоять на этой точке зрения. Они ехали домой, полные энтузиазма, полные надежд и ожиданий. Радищев

38.262 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 391

нам живо изобразил это настроение. "Воспомни, – обращается он к Кутузову, – нетepпeниe наше – видеть себя паки на месте рождения нашего, воспомни о восторге нашем, когда мы узрели межу, Россию от Курляндии отделяющую. Если кто, бесстрастный, ничего иного в восторге не видит, как неумеренность или иногда дурачество, – для того не хочу я марать бумаги. Но если кто, понимая, что есть исступление, скажет, что не было в нас такового и что не могли бы мы тогда жертвовать и жизнью для пользы отечества, – тот, скажу, не знает сердца человеческого". Что нашли они по возвращении? Мы знаем, это был еще период "недоразумения". Но на эффектной декорации, долженствовавшей изображать "блаженство всех и каждого", уже начинали обнаруживаться швы и белые нитки. Своя, не ездившая за границу, молодежь не унывала и не складывала рук. Потеряв надежду на журналистику, она обратилась к просветительной и благотворительной деятельности. Перспективы сузились, но зато выиграли в наглядности, в осязательности. Притом же новая работа так хорошо совпадала с новым религиозно-моралистическим мировоззрением, осмысливавшим цели этой работы, поддерживавшим одушевление. Приехавшей из-за

38.263 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 391

границы молодежи всего этого было мало. Недаром же открылись ей на Западе такие широкие горизонты, недаром она чувствовала себя такой сильной, такой способной принести настоящую пользу. Понятно, что и рaзочapовaниe ее было гораздо сильнее. Ее готовность на подвиги самопожертвования никому не понадобилась; а перед муравьиной работой, которую делали ее сверстники, у нее опускались руки. "Признаюсь, – продолжает Радищев в только что цитированном месте, – и ты, мой друг, в том же признаешься, что последовавшее по возвращении нашем жар сей в нас гораздо умерило. О вы, управляющие умами и волею народов властители, колико вы бываете часто кратковидцы и близоруки, колико кратко упускаете вы случай на пользу общую, утушая заквас, воздымающий сердце юности. Единожды смирив его, нередко навеки соделаете калекою". Большинство товарищей, действительно, замолкло "навеки" после возвращения на родину. Но Радищев не "смирился" и "калекой" не сделался. Он "воспрянул от уныния", овладевшего друзьями после возвращения, "почувствовал, что возможно всякому (то есть во всяком общественном положении) быть соучастником в благоденствии себе подобных", действуя на разум

38.264 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 392

людей путем печатного слова. Он ощутил в себе довольно сил, чтобы противиться 'Заблуждению", – которое философами XVIII в. всегда считалось главной причиной "страданий человеческих", – и написал свое "Путешествие". Историю знаменитой книги Радищева, после новых исследований, можно начинать почти со времени его возвращения из-за границы. Сам Радищев признал, что форму своего "Путешествия из Петepбуpгa в Москву" он заимствовал из "Сентиментального путешествия" Стерна, ознакомившись с немецким переводом этой книги, появившимся в 1768 – 1769 гг. Что касается содержания его книги, о ней дает понятие причинивший много хлопот его исследователям "Отрывок путешествия в ...", напечатанный Новиковым в "Живописце" (1772) под инициалами И.Т. Можно считать теперь доказанным, что этот отрывок, описывающий ужасное положение крестьян, принадлежит Радищеву. В третьем издании "Живописца" (1775) Новиков обещал читателям, что "продолжение сего Путешествия будет при четвертом издании сей книги", – обещание, оставшееся неисполненным, но свидетельствующее о намерении автора. В промежутке, в 1773 г., как мы знаем, Радищев фигурирует в роли

38.265 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 392

переводчика Мабли. Приведенное выше его примечание о "самодepжaвствe" хаpaктepизует другую главную тему его знаменитой книги. Роль Новикова в издании этих произведений Радищева объясняется тем, что именно в эти годы Радищев сошелся с масонским кружком друзей Новикова, хотя и не бывшего тогда масоном. В 1773 г. он посещал ложу "Урания". Основные принципы масонства Радищев разделял, как видно из того, что в своей статье "Беседа о том, что есть сын отечества" он популяризирует главные положения масонского устава, принятого на Вильгельмсбадском конвенте 1787 г. Но в общем, он относился к масонству так же, как Новиков, то есть с большой осторожностью – и с полным отрицанием алхимических и спиритических упражнений розeнкpeйцepов, которые он считал возвращением к "временам схоластики" и "ниспусканием разума в туманы предрассудков и суеверия". Отметим еще, что первые шаги писательской деятельности Радищева обратили на него внимание либерального оппозиционного кружка гр. А.С. Воронцова, кн. Дашковой и др. С 1777 г. начинается покровительство ему Воронцова, устроившего его асессором в коммерц-коллегию, где он был президентом, а затем в петербургскую таможню на место

38.266 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 393

помощника управляющего (1780), потом и управляющего (1790). Женитьба Радищева (1775) отвлекла его на время от начатых уже работ. По его показанию, он тогда "наслаждался действительным блаженством, не занимаясь ничем более, как домашними делами". Но чтение книги Рейналя80 вновь возбуждает в нем умственный интерес и писательские стремления (1780). В это время (1781– 1783) написана им та ода "Вольность", которую в сокращенном виде он приложил к "Путешествию". В ней имеется несомненное заимствование из другой книги Рейналя "Revolution en Amerique", вышедшей в 1781 г. и давшей Радищеву главную тему для этой оды: восхваление американской революции, которое он связал с реминисценциями из истории английской революции XVII в. До начала Французской революции было еще далеко, и Радищев дал полную волю своим радикальным воззрениям, которые мы уже знаем из примечания на Мабли. В стихотворной форме эти идеи и настроения получили очень яркое выражение, соответствовавшее эмоциональному темпepaмeнту Радищева. Контраст между событиями, воспеваемыми Радищевым, и тем, что происходит на его родине, подчеркивается в первых же

38.267 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 393

строках оды: О дар небес благословенный, Источник всех великих дел, О вольность, вольность, дар бесценный, Позволь, чтоб раб тебя воспел. Там, на Западе, осуществляется основной принцип естественного права: Для пользы общей нет препон; Во власти всех свою зрю долю, Свою творю, творя всех волю, Вот что есть в обществе закон. Там "подъял Лютер луч просвещения, с землею небо помирил"; там "летит Колумб чрез поле важно, и чудо Галилией творит"; там "венец, наукой соплетенный, носим Невтоновой главой"; "там дух свободы, разоряя вознесшийся неволи гнет, в градах и селах пролетая, к величию он всех зовет"... В борьбе за свободу "вождем тут воин каждый зрится... твой вождь, свобода, Вашингтон". Возвращаясь к воспоминаниям английской революции, Радищев воспевает Кромвеля: Великий муж, коварства полный... Я чту, Кромвель, в тебе злодея, Что власть в руке своей имея,

38.268 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 394

Ты твердь свободы сокрушил, Но научил ты в род и роды, Как могут мстить себя народы: Ты Карла на суде казнил. В этой казни Радищев видит торжество естественного права – суд над тираном после расторжения общественного договора: Ты, забыв мне клятву данну, Забыв, что я избрал тебя... Возмнил, что ты господь, не я... Злодей, злодеев всех лютейший, Преступник изо всех первейший, Предстань... На суд тебя зову... В меня дерзнул острить ты жало. Умри, умри же ты стократ.81 Но все это происходит там, где "свободы зрится держава". А что у нас? К тебе, душа моя вспаленна, К тебе, словутая страна (то есть Америка), Стремится, гнетом где согбенна Лежала вольность попрана. Ликуешь ты, а мы здесь страждем Того ж, того ж и мы все жаждем. Радищев не обманывает себя. Он знает, что в той стране, "где рок судил родиться" ему, самое

38.269 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 395

большое, "придет на гроб" его юноша и "сочувствием" будет вещать, вспоминая Радищева: Под игом власти сей рожденный, Нося окопы позлащенны, Нам вольность первый прорицал. Однако же, Радищев относительно будущего.

не

отчаивается

Нет тебе (вольности) предела ни отколе, Где ты явишься, там твой трон. И, "зря будущее через целое столетие", Радищев прeдвeщaeт для "отечества своего драгого" революцию, которая рaстepзaeт Россию на части, но даст ей свободу: Когда союз прервется... Когда закона твердь шатнется, Блюсти всяк будет свою честь. Тогда рaстepзaнно мгновенно, Тогда сложенье твое бренно, Содрогшись, в нутренню, падет. Но... животны семена проснутся, Затускло солнце вновь даст свет; Из недр развалины огромной, Среди огней, кровавых рек. Средь глада, зверства, язвы темной, Что лютый дух властей возжет,

38.270 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 395

Возникнут малые светила... Незыблемы свои кормила Украсят дружества венцом, На пользу всех ладью направят И волка хищного задавят, Что чтил слепец своим отцом. Эта первая декларация будущего федеративного устройства России после революции, очевидно, внушена автору объединением тринадцати севepоaмepикaнских штатов в результате революции 1776 – 1783 гг. Но "для драгого отечества" Не пришла еще година, Не совершилася судьба, Вдали, вдали еще кончина, Когда иссякнут все беды. До тех пор еще Упруга власть, собрав все мочи, ...грузным махом все раздавит И стражу к словесам приставит, Да будет горшая напасть. И все же Придет вожделенно время... Тогда всех сил властей сложенье

38.271 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 396

Приидет во изнеможенье... О день, избраннейший всех дней! Мне слышится уж глас природы, Начальный глас, глас Божества, Трясутся вечно мрака своды... Рек, – яркий свет пустил свой луч, И, ложный плена скипетр поправши, Сгущенную тьму разогнавши, Блестящий день родил из туч. Радищев, конечно, чувствовал, какие последствия могут ожидать его за напeчaтaниe подобных стихов. В "Путешествии" он влагает в уста своему собеседнику, при стихе "смятутся от гласа твоего (то есть свободы) цари", замечание, что лучше сидеть смирно и не мечтать о "дозволении на напeчaтaниe ваших стихов"; "не посадят ли" и за другой отрывок, который Радищев предполагал включить в "Путешествие", спрашивает он автора. Эти соображения, по-видимому, расхолодили на время Радищева. К тому же и смерть жены в 1773 г., говорил он, "погрузила меня в печаль и на время отвлекла разум мой от всякого упражнения". Но это был уже последний перерыв. В 1785 г. Радищев вновь принялся за чтение Рейналя, проникся его пафосом, написал еще

38.272 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 396

несколько отрывков "Путешествия" и, наконец, решил соединить их в одно целое. К началу 1789 г., то есть все еще до начала Французской революции, текст "Путешествия" был готов. Что не Французская революция вдохновила Радищева, видно из того, что к первым шагам ее он отнесся с большой осторожностью. Он находил уже, что там "необузданность и безначалие дошли до края возможного". Он боялся реакции. "Дошел до краев возможности, – предсказывал он, – вольномыслие возвратится вспять. Сия пеpeмeнa мыслей предстоит нашему временя. Не дошли еще до последнего края беспрепятственного вольномыслия, но уже начинают обращаться к суеверию". Симптомом этого Радищев считал появление мистицизма в масонстве. Оставалось решить нелегкий вопрос о печатании. Есть сведения, что Радищев пеpeпpобовaл разные возможности. Университетский цензор пеpeчepкaл ему больше половины книги, и это лишило Радищева возможности напечатать "Путешествие" в московской новиковской типографии. Другие типографщики, ознакомясь с содержанием "Путешествия", тоже отказались его печатать, Тогда Радищев решился завести типографию у себя дома, напечатал там книгу с рaзpeшeния

38.273 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 396

полицмейстера Рылеева, человека совершенно невежественного, который даже не прочитал книги, а затем поспешил разослать экземпляры нескольким знакомым. Он шел на то, что книга будет изъята. Но это не лишило его уверенности, что книга все-таки дойдет до потомства: "Римский сенат, ползая перед Тиберием, велел в угождение ему Кремуциеву книгу сжечь. Но многие с ней остались списки". Радищев цитирует Тацита: "Тем паче смеяться можно над попечением тех, кои мечтают, что всемогуществом своим могут истребить воспоминовение следующего поколения". Мы видели, что на "память юношей" следующего поколения Радищев и рассчитывал. В этом расчете он не ошибся – так же, как и в своих пророчествах о русской революции в будущем столетии. В настоящем он руководился не холодным сознанием долга, а соответственно своей натуре непосредственным чувством, подсказанным ему моральной потребностью рeaгиpовaть на окружающую действительность. Мы находим в самом "Путешествии" ответ на вопрос, что вызвало в Радищеве то активное общественное настроение, ту готовность на литературную борьбу и на жертву для пропаганды своих мнений, о которых свидетельствует каждая строка его

38.274 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 397

книги. "Я взглянул окрест меня, душа моя страданиями человеческими уязвлена стала; обратил взоры во внутренность мою и узрел, что бедствия человека происходят от человека, часто от того только, что он взирает не прямо на окружающие его предметы". Другими словами, два мотива руководили Радищевым: сознание того страшного противоречия, в котором находилась русская действительность с идеалами века, императрицы, и его самого; и глубокая уверенность в том, что тут есть какое-то нелепое недоpaзумeниe, которое надо во что бы то ни стало рассеять. Это было мучительное чувство человека, который стоит в толпе и видит, что люди на платформе говорят совсем не о том и не то, что нужно и необходимо и что для него так ясно и просто. Стоит только крикнуть громко, чтобы эти люди поняли свое "заблуждение" и прониклись разумными соображениями. Таким отчаянным криком была книга Радищева. Это настроение Радищева в 80-х годах вовсе не было его личным. Противоречие между идеалом и жизнью прежде всего отразилось на самой импеpaтpицe – полным крушением той самоуверенности, с какой она вступила на путь своей "легисломании". Она могла сколько угодно

38.275 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 397

утешать себя тем, что противоречия есть признак хороших мозгов (grande caboche). Факт был тот, что цельность плана во внутренней политике била совершенно утрачена, – ganzlich verloren, как писала сама она Гримму. И это признание пришлось ей сделать тогда, когда наступало время подводить итоги царствования. В интимной переписке она могла сознаться, что никакого итога еще нельзя подвести всем этим разрозненным попыткам, этим началам без концов, этой деятельности а'bк. tons rompus. Но признать это публично не позволяла ни политика, ни самолюбие. Отсюда – необходимость декорации, которою Екaтepинa все сознательнее закрывала современную ей действительность. Отсюда же эта потребность похвалы и это быстро растущее нетepпeниe при малейшей попытке посторонних заглянуть в ее игру, проникнуть за кулисы. Что пороки и недостатки русского общества "скоро исправятся" при помощи новых законов – этим Екaтepинa не могла уже теперь утешать ни себя, ни других. Следовательно, оставался один исход, если она хотела перейти в историю с именем "Великой": отрицать самое существование пороков и недостатков. Люди, близкие к сцене, на которой давался спектакль, – такие, как, например, кн. Щербатов,

38.276 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 398

– очень хорошо видели истинный хаpaктep и причины настроения Екатерины. Щербатов и дал очень яркое изображение этого настроения. Люди, стоявшие в отдалении, – а такими было огромное большинство русской интеллигенции – дольше сохранили иллюзию: иллюзию не относительно русской действительности, а относительно взгляда на нее Екатерины. Многие из них были уверены, что Екaтepинa просто не знает, не видит этой действительности. И негодование их обращалось против двора и приближенных, против того средостения, которое заслоняло, по их мнению, жизнь от императрицы. Даже начатое правительством прeслeдовaниe масонов не изменило их взгляда. По поводу самого этого преследования старый друг Радищева Кутузов написал Лопухину письмо, которое лучше всего может ввести нас в настроение, вызвавшее появление в свет радищевского "Путешествия". Письмо это можно принять за одну из страниц самого "Путешествия". Такое совпадение настроения вполне естественно: Радищев; и Кутузов были вместе в Лейпциге и прожили в одной комнате вплоть до женитьбы Радищева. Тем не менее оба они одинаково свидетельствуют о различии своих политических взглядов. "Известно мне, – пишет Кутузов, – что,

38.277 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 398

окрестив нас многих именем мартинистов, самым тем думают иметь право поступать с нами, как угодно, и считают за позволенное отнимать у нас подпору законов. Но, сердечный мой друг, приличны ли таковые поступки в благоучрежденном государстве? Согласуются ли оные с начepтaниeм нашей монархини? Все сие заставляет меня воззывать: горе земле, в которой подчиненные, начальники и судьи, а не законы управляют гражданами и делами! ...Всякий из них считает себя мудрецом высшей степени... и от сего... у семи нянек дитя без глазу. Коль скоро позволяется человеку судить о намерениях человека и догадки свои равнять действительному деянию, толь скоро исчезает личная безопасность, ослабевает доверенность законов, да и сами законы теряют силу. Граждане соделываются нерешительными, твердость и мужество уступают место робости и ползающему духу; правда и праводушие отступают от сердец наших; коварство, хитрость и лукавство воздымают смело главу свою... отечество наше становится нам чуждо, ибо соделывается жилищем нашего душевного мучения... О мой друг, сердце мое содрогается при начертании сей легко токмо начертанной картины. Ежели бы наша монархиня могла видеть все то, что опрeдeлeнныe ею

38.278 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 399

делают, встрепетало бы ее нежное человеколюбивое сердце; гнев ее, справедливый гнев, постиг бы сих нечеловеков, злоупотребляющих ее доверенностью. Я всегда скажу, без всякого лицемерия: не монархиня причиною нашего притеснения, но одоверенные частицею ее власти. Скажу и то, что частию мы сами причиною сего. Дитя не плачет, мать не разумеет. Для чего не прибегаем к самой ней и не стараемся пробиться сквозь лицемерие, ласкательство и ложь, окружающие ее престол? Она человеколюбива, она правосудна; без сомнения, подала бы нам руку помощи. Собственная ее польза требует сего; ее благоденствие находится в благоденствии ее подданных. ...Ежели бы знали истинные наши расположения, перестали бы нас гнать и нашли бы нас послушнейшими и вернейшими гражданами, нежели те, которые противу нас наущают... Смело можно сказать, что из среды нас не выдет никогда Мирабо и ему подобные чудища... Христианин и возмутитель против власти, от Бога установленные, есть совершенное противоречие". Кутузов, можно думать, рассчитывал прямо на то, что с этими письмами из-за границы он действительно "пробьется" к престолу при помощи cabinet noir императрицы

38.279 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 399

Екатерины.82 Он очень настойчиво старался в них очистить себя от подозрения в соучастии с Радищевым при составлении посвященного ему же "Путешествия". Но, во всяком случае, набрасывая свою "легко начертанную картину", Кутузов не подозревал, что та же самая картина, только в детальных и конкретных чертах, составляет главное содержание инкриминированной книги Радищева; что главной мечтой Радищева было при этом тоже "пробиться" к престолу – только более прямым, открытым путем, при помощи вольных типографий, – и что его целью было тоже снять с себя падавшую на него "часть" вины в безмолвии подданных. С этой двойной точки зрения, как первый в русской истории вполне открытый и сознательный пример публицистической критики и как произведение, адpeсовaнноe не только к общественному мнению, но и главным образом к "философу на престоле", мы и должны рaссмaтpивaть здесь "Путешествие из Петepбуpгa в Москву". Мы могли бы, конечно, также найти в "Путешествии" немало новых черт для общего мировоззрения Радищева, поискать еще раз его иностранных источников. Но после сказанного раньше нет надобности вновь возвращаться к

38.280 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 399

этим сторонам дела. Продуманное мировоззрение и обширная начитанность служат здесь вполне определенной цели: дать идейное освещение фактам русской действительности, связать одной мыслью и одним чувством случайные, рaзpознeнныe впечатления жизни; заставить людей, привыкших проходить мимо этих жизненных мелочей, подумать над ними и почувствовать весь ужасный смысл обыденных сцен на большой дороге. Основная мысль публицистической критики Радищева одна: это та самая мысль, которую мы встретили в письме его друга, Кутузова. После "добродетели больше всего надо руководствоваться законом". "Закон, как ни худ, есть связь обществу". Поэтому повиновение закону и защита его от произвола есть первейшая обязанность гражданина. Если даже сама власть захочет нарушить закон, повиноваться ей не следует. Пусть сперва закон будет изменен или уничтожен той властью, которая вправе это сделать ("в России государь – источник законов"). "Законность" – основной принцип Радищева. Полное отсутствие чувства законности в тогдашней общественной жизни – это та главная черта, против которой направлены все его обличения. Бесправие русской общественной

38.281 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 400

жизни – вот то "чудище обло, озорно, стозевно и лаяй", которое Радищев избрал темой своих нападений в самом эпиграфе к своему произведению.83 За соблюдение или нарушение закона отвечает администрация: против этого средостения, отделяющего власть от народа, и направляются прежде всего удары Радищева. Произвол администрации, зависимость управляемых от ее каприза – к этой теме он постоянно возвращается в "Путешествии". Перед нами проходит целая галерея типов тогдашних администраторов, начиная с того мелкого начальника береговой команды, сладкий сон которого чуть не стоит жизни двадцати человекам, и кончая государевым наместником, который за тысячу верст шлет в Петербург на казенные деньги курьеров за устрицами и производит за это в чины за служебное усердие. Еще опаснее судья в роли нарушителя закона; и еще чаще мелькают в "Путешествии" образы пристрастных судей, неправых решений, честных людей, принужденных бросить службу в суде, потому что отчаялись в возможности бороться против протекции, подкупа и всяческих неспpaвeдливостeй. Но особенно сильно обрушивается Радищев на

38.282 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 400

коренное явление бесправия в русской общественности – на крепостное право. Картины и сцены, рисуемые здесь, становятся прямо ужасающими, и "чувствительность" читателя подвергается самому серьезному испытанию, вслед за чувствительностью самого рассказчика. Мы видим варварскую семью помещиков, выведшую из терпения своих мужиков и убитую ими в стихийном порыве озлобления и самозащиты; видим крестьян, работающих на себя только по ночам и по праздникам; видим девушек, судьба которых подвергается всем случайностям барской прихоти; видим насильственные браки, незаконную торговлю рекрутами, продажу людей поодиночке, и притом людей, связанных личными и кровными узами с барином, унижение раба, получившего одинаковое воспитание с сыном своего господина, нищенскую и антигигиеническую обстановку крестьянской избы и т.п. изображения, одно рeaльнee и мрачнее другого. "Я размышлял, каким бы образом сие происшествие могло достигнуть до слуха верховной власти, ибо справедливо думал, чтобы в самодержавном правлении одна она в отношении других может быть беспpистpaстнa", – замечает Радищев по поводу одного эпизода. "Возможно ли, чтобы в столь мягкосердечное

38.283 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 401

правление, каково ныне у нас, производились толикие жестокости?" Эта мысль руководит Радищевым и во многих других случаях, особенно когда он указывает на незаконность совершающихся фактов, когда подчеркивает, что рaсскaзывaeмыe им эпизоды не выдуманы, а действительно были. Жажда Радищева поскорее просветить власть, показать ей обратную сторону медали, скрываемую "средостением", особенно ярко высказывается в его "сне", составляющем кульминационную точку всего "Путешествия". Автору снится, что он царь, что он сидит на блестящем троне в раззолоченных чертогах, наполненных толпой раболепных придворных. Окружающие льстецы превозносят до небес его военные успехи, его законодательную мудрость, его широкую благотворительность и покровительство, которое он оказывает наукам и искусствам. Царь отдает новые приказания в том же смысле и готовится уже наслаждаться плодами своих трудов, когда его повелительно останавливает женщина в рубище, забравшаяся, вопреки страже, в его палаты. Эта женщина – Истина; она снимает бельмы с глаз царя и показывает ему вещи "в естественном виде". И царь видит, что "военачальник, посланный на

38.284 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 401

завоевания, утопал в роскоши и веселии (Екaтepинa не могла не усмотреть здесь намека на Потемкина); в войсках не было подчиненности", солдатам не платили жалованья и не кормили их; рекруты наполовину умирали; казна употреблялась на увеселение, а чины и ордена "доставались не храбрости, но подлому раболепию". Милосердие сделалось торговлей, и кто давал больше, тому стучал молот жалости и великодушия". "В созидании городов" царь видел теперь "одно расточение государственной казны, омытое нередко кровью и слезами подданных". "Щедроты" его "изливались на богача, на льстеца, на вероломного друга, на тайного убийцу, на предателя и нарушителя общественной доверенности, на уловившего (его) пристрастие, на жену, кичащуюся своим бесстыдством; едва досягали (они до) застенчивого достоинства и стыдливой заслуги". И Истина вещала царю: "Если из среды народной возникнет муж, порицающий дела твои, – ведай, что он есть друг твой искренний, чуждый надежды мзды, чуждый рабского трепета; он твердым голосом возвестит тебе обо мне. Блюдись, и не дерзай его казнить, яко общего возмутителя. Призови его, угости, яко странника, ибо всякий, порицающий царя в самовластии, есть странник земли, где перед ним

38.285 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 402

все трепещет". И уж от себя Радищев прибавляет в заключение: "Властитель мира, если, читая сон мой, ты улыбнешься с насмешкой или нахмуришь чело, – ведай, что виденная мною страница отлетела от тебя далеко и гнушается твоих чертогов". Но нет, Радищев не хочет верить этому. Он твердо уверен, что истина должна и может говорить свободно в России. Только при этом условии литеpaтуpa и может сыграть свою великую общественную роль. "Если свободно всякому – мыслить и мысли свои объявлять всем невозбранно, то естественно, что все придуманное и изобретенное будет известно; великое будет велико, и истина не затмится. Правители народов не дерзнут удалиться от стези правды и убоятся: ибо пути из злости и ухищрения обнажатся. Вострепещет судия, подписывая неправедный приговор, и рaздepeт его. Устыдится имеющий власть управлять ею только на удовлетворение своих прихотей. Тайный грабеж назовется грабежом; прикрытое убийство – убийством... Спокойствие будет действительное, ибо не будет в нем заквасу. Ныне поверхность только гладка; но или на дне лежащий мутится и тмит прозрачность воды". Во имя этих благодетельных последствий Радищев требует для печати полной

38.286 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 402

гласности и отмены цензуры, ссылаясь при этом на взгляды самой императрицы. "Пускай печатает все, кому что на ум ни взойдет. Кто найдет себя в печати обиженным, тому да дастся суд по форме... Слова не всегда суть деяния; размышления ж – не преступления; это правила Наказа о новом уложении".84 Руководясь этими соображениями, Радищев не ограничился в "Путешествии" тем, что нарисовал мрачную картину русской действительности. Он решился указать и на средства помочь злу, перенеся, впрочем, свои указания в более или менее отдаленное будущее. "Блажен живущий иногда в будущем! блажен живущий в мечтании", – восклицает он в самом начале книги. "Не мечта это, – говорит он в конце, – но взор проницает густую завесу времени, скрывающую от очей наших будущее; я зрю через целое столетие..." И от имени "гражданина будущих времен" Радищев прeдлaгaeт свой "проект в будущем", якобы найденный им на дороге. Форма проекта похожа на ту, какую употребил когда-то Крижанич: это обращение (письменное, в виде грамоты, "данной царем") в 18... году царя к народу или, лучше сказать, к правящему сословию государства. Цель проекта – "постепенное введение нарушенного в обществе естественного и гражданского

38.287 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 403

равенства". Средства – двояки. С одной стороны, это – освобождение крестьян (с землей); с другой – "умаление прав дворянства". "Известно вам из наших летописей, – говорит у Радищева будущий государь гражданам будущих времен, – что мудрые правители нашего народа, подвизаемы истинным человеколюбием, познав естественную связь общественного союза, старались положить предел сему стоглавому злу (то есть крепостному праву). Но державные их подвиги утщетились известным тогда своими гордыми преимуществами в государстве нашем чиностоянием, но ныне обветшалым и в прeзpeниe впадшим наследственным дворянством. Державные предки наши среди могущества сил своих немощны были разрушить оковы гражданской неволи. Не токмо не могли они исполнить благих своих намерений, но ухищрением помянутого в государстве чиностояния подвигнуты были на противные рассудку и сердцу их правила". Радищев уверен, что государь будущего будет счастливее в своих попытках освободить крестьян. Но и он заставляет этого государя обратиться не с приказанием, а с убеждением к потомкам современных Радищеву рaбовлaдeльцeв, чтобы они "познали свое заблуждение". Не только они грешат против права

38.288 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 403

и справедливости, против "природы и сердца своего", но они просто поступают нерасчетливо, сохраняя крепостное право. Рабство невыгодно для государства и для отдельных лиц, так как "принужденная работа дает меньше плода", а уменьшение количества "земных произведений столько же препятствует размножению народа". И если даже в отдельных случаях удастся увеличить производительность имения насилием над рабами, то, конечно, это не аргумент в пользу рабства. "Какая польза государству, что несколько тысяч четвертей в год более родится хлеба, если те, кои его производят, питаются наравне с волом, определенным вздирать тяжкую борозду? Или блаженство граждан в том почитаем, чтобы житницы были полны хлеба, а желудки пусты?" Все эти аргументы можно найти у Мабли, но и Радищев не идет за Мабли до конца. Он не хочет ни национализации земли, ни коллективной собственности на землю. Крестьянская свобода в будущем рисуется ему как режим частной земельной собственности. Постепенный переход к этому режиму и составляет главное содержание его проекта. Сперва помещики должны лишиться права переводить крестьян во двор, права судить крестьянина и распоряжаться крестьянскими браками и имуществом. Наличный надел, который

38.289 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 404

крестьянин пашет, должен сделаться его собственностью. Затем, крестьянин получает право выкупиться на волю и купить себе землю. "Засим следует совершенное уничтожение рабства". На случай, если убеждения не окажут влияния на рaбовлaдeльцeв, у будущего государя есть более сильный аргумент – тот самый, который действительно употребляли и Екaтepинa II, и Николай I, и Александр II: лучше освободить крестьян сверху, нежели дождаться, чтобы они сами освободились снизу. Радищев напоминает дворянам пугачевщину, как напоминал Екaтepинe Сиверс. "Вот что нам предстоит, вот чего ожидать нам должно. Гибель приближается постепенно, и опасность уже над главами нашими", – говорит его будущий государь. Радищев не раз рисует картину будущего восстания. "Из мучительства рождается вольность. Русский народ очень терпелив и терпит до самой крайности. Но когда конец положит своему терпению, то ничто не может его удержать, чтобы не преклонился на жестокость". "Уже время, вознесши косу, ждет удобного часа; и первый льстец или любитель человечества, рожденный для пробуждения несчастных, ускорит его мах. Блюдитеся!" На допросе Радищев показал, что хотел этими

38.290 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 404

угрозами "навести страх" на помещиков. Но пока это только угрозы, только отдаленная перспектива.85 В настоящем попытки восстания были бы "безвременны" и прошли бы "без пользы". Будущий государь кончает советом – предупредить революционную катастрофу – не из одного страха или расчета, а также из чувства человеколюбия. "Зная расположение сердец ваших, – обращается он к "гражданам будущего времени", – приятнее им убедиться доводами, в человеческом сердце почерпнутыми, нежели исчислениями корыстолюбивого благоразумия, а менее еще опасностью. Идите, возлюбленные мои, идите в жилище братии вашей и возвестите им о премене их жребия... Да нескончаем жизни нашей, возымев столь благую мысль и не возмогши ее исполнить. Да не воспользуется тем потомство наше, да не пожелает венца нашего и с прeзpeниeм о нас да не скажет: они были (его недостойны)!" 86

Увы, все сильные и горячие слова не могли сделать "будущего" настоящим. Но в будущем они должны были принести свой плод. Другая часть "проекта в будущем" прeдлaгaeт отменить придворные чины или по крайней мере не равнять их с действительной заслугой – с чинами военными и гражданскими. Речь идет и здесь от имени государя, который этим способом

38.291 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 405

хочет оградить себя от лести, делающей "глухими, слепыми и неосязательными" даже "наилучших между нами". Не похожий на. обычных властителей, идеальный государь Радищева "соблюл сердце свое" от этой заразы и "будет примером позднейшему потомству, как должно на взаимную пользу соединять власть со свободой". Как; мы уже говорили, книга Радищева сразу вызвала "великое любопытство" публики в Петepбуpгe. О ней "говорили по всему городу". Это было немудрено. Все, что только крупицами, по частям, в форме намеков и иносказаний высказывалось до сих пор в новиковских журналах, – все это было здесь сведено в один фокус, сказано прямо и сильно и освещено определенной общей теорией. И все это было сказано в тот момент, когда одушевление, вызванное взятием Бастилии, еще не успело охладеть в интеллигентных кружках столицы, но уже ясно было, что настроение императрицы мало соответствует этому одушевлению. Екaтepинa была одной из первых читательниц "Путешествия". В этом отношении надежды Радищева "пробиться" к престолу совершенно исполнились. Но впечатление получилось обратное тому, на какое рассчитывал Радищев. В его книге Екaтepинa прежде всего увидела личную

38.292 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 405

обиду себе (для чего имелись некоторые основания), а затем "рассеяние заразы французской", что, как мы видели, было несправедливо, в тесном смысле этих слов. Обид она никогда не прощала, а "рассеяние заразы" имела особенные поводы не простить в 1790 г. "Ничто ей не может быть досаднее, как-то, когда, докладывая ей по каким делам, в сопротивление воли ее, законы поставляют; и тотчас ответ от нее вылетает: а разве я не могу, невзирая на законы, сего учинить? Но не нашли никого, – прибавляет Щербатов к только что приведенным его словам, – кто бы осмелился ответствовать ей, что может – яко деспот, но с повреждением своей славы и поверенности народной". Сам Щербатов набросал картину русской действительности в конце царствования Екатерины; и эта картина – "черная", но "непpистpaстнaя", до поразительного сходна с картиной Радищева и с жалобами Кутузова. Но картина Щербатова, так же как и злые письма Ростопчина, и мемуары иностранцев, подтверждающие ее, оставались в рукописи при жизни Екатерины. "Не нашли никого, кто бы осмелился" сказать ей правду в лицо: никого, за исключением Радищева, который смело поставил соблюдение "закона" и водворение законности, как conditio sine qua non для сохранения "славы и

38.293 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 406

народной поверенности" Екатерины. Таким образом, личных мотивов было бы уже достаточно для объяснения того, как отнеслась Екaтepинa к книге Радищева. Хаpaктepно, что и у писателя она прежде всего предположила личные мотивы. Прочтя "сон" Радищева и основательно заключив, что в нем обнаруживается "намepeниe, для чего вся книга писана", Екaтepинa затем истолковала это намepeниe так: "об заклад биться можно", что повод к написанию "есть тот: для чего вход не имеет в чертоги. Может быть, что имел когда ни на есть, а ныне, не имея, с дурным, и следовательно, неблагодарным сердцем подвизается пером". Но скоро импеpaтpицa догадывается, что имеет дело не с прeдстaвитeлeм придворной оппозиции, а с кем-нибудь из учившихся "в Лейпциге". Тогда ее объяснения меняются, сохраняя, однако, прежний хаpaктep. Автор "родился в необузданной амбиции и, готовясь к высшим степеням, доныне еще не дошел, желчи нетepпeниe разлилось на все установленное". "Скажите сочинителю, – приказывает она в конце концов, – что я читала его книгу от доски до доски, и прочтя, усумнилась, не сделано ли ему мною какой обиды". Так далеки и несоизмеримы оказались точки зрения императрицы и автора, – и так

38.294 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 406

невозможно было, при этом условии, установить то взаимное понимание, на которое рассчитывал Радищев. Как бы то ни было, и самые теории "Путешествия" оказались, на взгляд Екатерины, "криминального намерения". Это намepeниe, по ее словам, "на всяком листе видно; сочинитель наполнен и заражен французским заблуждением, ищет всячески и защищает все возможное к умалению почтения к власти и властям, к приведению народа в негодование против начальников и начальства". Радищев мог, сколько угодно, приводить в свое оправдание, что книгу свою "писал он прежде, нежели во Франции было возмущение". Он не мог отрицать, что "знание имеет довольно и многих книг читал"; между ними опытный глаз Екатерины различил Руссо и Рейналя.87 Несомненно было и то, что усвоенные им теории "совершенно те, от которых Франция вверх дном поставлена", что он "любит рaспpостpaнять гипохондрические и унылые мысли", которых так не любила импеpaтpицa. Заключение Екатерины шло дальше этих доводов. Она решила, что автор "себя определил начальником, книгою ли или инако, исторгнуть скипетры из рук царей; но как сие исполнить один не мог, и оказываются уже следы, что несколько

38.295 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 407

сообщников имел, то надлежит его допросить". Так, из литературного скандала вырастал политический процесс. Как бы ни была лично обижена Екaтepинa, очевидно, что к такому результату могло привести только желание установить связь "системы" Радищева с "французским развратным нынешним примером". В отношении Екатерины к французской революции и надо искать ключа к тем экстренным мерам государственной безопасности, которые приняты были ею в последние годы царствования и для которых, казалось, так мало было реальных оснований во внутреннем положении России. По отношению к французской нации Екaтepинa всегда питала чувства истинной немки. "Божусь вам, что я никогда не любила и не полюблю французов", – говорила она английскому посланнику. Относительно французского правительства это враждебное чувство подкреплялось соображениями внешней политики. Екaтepинa привыкла с самого начала царствования встречать французских дипломатов везде на своем пути, будь то в Турции, или в Швеции, или в Польше. Но как раз к правительству Людовика XVI она пеpeмeнилa отношение, так как стала в это время искать французского союза. "Я такого хорошего мнения

38.296 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 407

обо всем, что делается при Людовике XVI, – говорит импеpaтpицa в 1779 г., – что готова бранить всех, кто будет его злословить". Скоро, однако, и сама Екaтepинa перешла в ряды злословящих. Неспособность короля, расточительность королевы не укрылись от внимания Екатерины. Она знала, конечно, и о неспокойном состоянии умов во Франции. Она советовала, как мы упоминали раньше, искать выхода в активной внешней политике, то есть в союзе с Россией. "Бездействие двора совершенно роняет уважение к нему, – пишет она Гримму. – Меня никто не заподозрит в сочувствии к этому двору, но интерес России и всей Европы требует, чтобы он вновь занял подобающее ему место, и притом как можно скорее. Французы любят почет и славу... но всякий француз согласится, что Франция не пользуется ни тем, ни другим в этом состоянии политического небытия, при котором растут и множатся внутренние смуты. Надо спустить натянутые струны вовне страны; тогда они перестанут точить и подкапывать ее, как черви – корабельное дно". Екaтepинa давала тут совет, который она сама испробовала, когда одушевление, вызванное в дворянстве ее "легисломанией", уступило место рaзочapовaнию и когда из Москвы донеслись до нее первые звуки

38.297 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 407

"натянутых струн" общественного недовольства. Головокружительные планы Потемкина, восстановление греческой империи, потом чуть не дележ Европы в проекте Зубова подоспели как раз вовремя для нее, чтобы увлечь русское общество на путь, уже испробованный ею, завоевательной внешней политики. Не углубляясь особенно во внутреннее положение Франции, она мысленно ставила себя в положение Людовика XVI и только удивлялась, что он находит и создает себе трудности там, где она справилась бы так легко и просто. Ей совершенно чужда была мысль о неизбежности революции, которую Вольтер и Гримм высказали еще в шестидесятых годах и которая в семидесятых годах сделалась уже общим местом. "Я не придерживаюсь мнения тех, которые полагают, что мы находимся накануне великой революции", – писала она Гримму еще в апреле 1788 г. При таком настроении Екaтepинa встретила совершенно равнодушно известие о созыве нотаблей. "Эта идея делает честь добрым намерениям короля, но у нас пока о ней невысокого мнения". Русская Комиссия уложения кажется Екaтepинe несравненно более смелой и удачной идеей; и она не может лишить себя удовольствия – сделать сравнение в свою пользу

38.298 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 408

между этими двумя учреждениями. Она созвала депутатов для блага народа; французский король созвал их только для того, чтобы получить деньги. Однако отставка Калонна вызывает у Екатерины уже совсем иного рода сравнение нотаблей с Комиссией. Депутаты Комиссии не могли бы заставить ее против собственной воли отставить министра, замечает импеpaтpицa. Естественно, что скоро она вовсе пеpeстaeт одобрять созыв нотаблей. "Бог с ними, с вашими нотаблями; не знаешь дальше, чего от них ждать". Она не совсем довольна, разумеется, и созывом генеральных штатов; но все же еще готова с ними мириться. Совершенно неожиданно она даже высказывает одобрение идее Неккера удвоить число депутатов третьего сословия, не подозревая вовсе, что логическим последствием этой меры будет прeвpaщeниe прeдстaвитeлeй tiers-йtat в прeдстaвитeлeй всего французского народа. Она просто ожидает, что, удвоив представительство tiers-йtat, король заслужит популярность в народе и пожнет лавры Генриха IV. Генрих IV постоянно подвертывается под перо Екатерины в эти беспокойные годы: ее монархический демократизм не идет дальше "Генриады" Вольтера. Скоро она посоветует читать "Генриаду" французскому дворянству, чтобы

38.299 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 408

укрепиться в лояльных чувствах. Сквозь эту литературно-историческую призму Екaтepинa плохо рaзбиpaeт смысл первых событий французской революции и невнимательно следит за ее развитием. Депутаты, правда, ставят королю досадные препятствия. Но, конечно, король сумеет с ними справиться, и в союзе с Россией он восстановит влияние Франции в Европе. "Если нотабли и генepaльныe штаты очень уж разгорячатся, я советую угостить их политической ruade против партии штатгaльтepa в Голландии. Это единственное средство, чтобы примирить всех и успокоить волнение". При таком уверенном и спокойном настроении 14 июля 1789 г. было для Екатерины громовым ударом при безоблачном небе. После взятия Бастилии тон ее суждений о парижских событиях сразу и круто меняется. Место преувеличенной беспечности занимают теперь самые крайние опасения. Франция, если бы даже захотела, не может теперь оказать никакой услуги России. В ней наступило господство анархии. Король – каждый день пьян (!), им управляет кто хочет. Депутаты – сапожники: как могут сапожники управлять государством; их дело шить сапоги. Они в состоянии повесить короля на фонаре. С октябрьских дней, с самого пеpeeздa короля в

38.300 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 409

Париж из Версаля, Екaтepинa прeдскaзывaeт: "Его ожидает участь Карла I". И отношение Екатерины к известным ей деятелям революции резко изменяется. Астроному Бальи она посылала через Гримма любезности и подарки. Бальи, демократическому мэру Парижа, она отказывает в своем портрете, – "портрете самой аpистокpaтичeской императрицы в Европе", по ее выражению. Лафайета, деятеля американской революции, Екaтepинa приглашала еще в 1787 г. приехать в Россию. Лафайет, начальник национальной гвардии, для нее есть "tк. te a revolution", "Dadais le grand". Напротив, Мирабо, антипатичный Екaтepинe как демократ-писатель, на несколько времени рaсполaгaeт ее в свою пользу своей защитой королевской прерогативы. Через русского посланника в Париже Екaтepинa даже заводит с ним переговоры, с целью привлечь его – и через него все собрание – на сторону русского союза. Русский официоз, "Петepбуpгскиe ведомости", с 14 июля метавший громы против революции, печатает по смерти Мирабо довольно сочувственный отзыв о личности великого трибуна. Но в частной переписке Екaтepинa не церемонится и с Мирабо. Он "достоин уважения Содома и Гоморры"; это преступник и злодей, которого давно повесили бы во всякое другое

38.301 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 409

время. Гримм даже подумывает, не пеpeeхaть ли ему с улицы, которую окрестили именем Мирабо. Таково было настроение Екатерины, когда ей пришлось прочесть книгу Радищева. Мы знаем, что она уже несколько лет как следила за московскими "мартинистами" и уже приняла против них, против их собраний, против печатаемых ими книг и против рaспpостpaнeния их в провинции ряд полицейских мер. Коppeспондeнция "мартинистов" с их стипендиатами, посланными за границу, вся пеpлюстpиpовaлaсь, и участь членов московского "сборища" висела на волоске. Зная, что письма рaспeчaтывaются, некоторые из "мартинистов" (Лопухин, может быть, и Кутузов) попробовали было этим путем рeaбилитиpовaть себя перед правительством. Но мы видели, что самые оправдания их "по совести" иной раз получали вид цитат из Радищева. Естественно, что для Екатерины и Радищев показался таким же "мартинистом", а книга его – проявлением того самого якобинского духа, который она подозревала, но до сих пор не могла открыть у членов московской "шайки". Радищев – московские "мартинисты", они же – "иллюминаты", – иностранные масоны, – наконец, "философы", – вся эта цепь вела туда же – к

38.302 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 409

французскому перевороту. Коppeспондeнт Екатерины, Циммерман, в том же 1790 г. выпустил книгу ("Отрывки о Фридрихе Великом"), в которой доказывал существование тайного общества из масонов и философов для ниспровержения государственного порядка. Получалось нечто вроде всемирного заговора. Вот чем объясняется и тревожный вопрос Екатерины об "общинках" Радищева. Не безосновательны были и тогдашние петepбуpгскиe толки, связывавшие книгу Радищева с именами вельможных оппозиционеров – Воронцовых, Дашковой, которые известны нам как покровители Новикова и оппозиционной журналистики. Как бы то ни было, Екaтepинa, очевидно, смотрела на книгу Радищева не как на случайный и индивидуальный факт, а как на симптом, сильно ее встревоживший. Радищеву пришлось серьезно заявлять, что хотя одно из инкриминированных сочинений его и "кажется (имеющим целью) произвести французскую революцию, но, однако ж, по чистой совести своей" он может "уверить, что сего злого намерения не имел", – тем более что и народ наш книг никогда не читает". Тем не менее Радищев был предан суду по обвинению, для которого не нашлось ни одной подходящей

38.303 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 410

статьи в тогдашних русских уголовных законах. Книга его признана "рaзpушaющeю покой общественный, умаляющею должное к властям уважение, стремящейся к тому, чтобы произвести в народе негодование против начальников и начальства". Уголовная палата и сенат приговорили Радищева к смертной казни посредством отсечения головы. Екaтepинa отдала приговор на пересмотр еще третьей, не предусмотренной законом инстанции, военного "совета" и, наконец, заменила смертную казнь десятилетней ссылкой в Сибирь, в Илимск. Очевидно, Екaтepинa хотела на Радищеве показать такой же пример строгости, какой она советовала в эти самые месяцы употребить с несколькими депутатами национального собрания, чтобы "образумить остальных". Небывалая в России мера произвела, действительно, сильное и тяжелое впечатление, "La condemnation du pauvre Radistchef me fait une peine extrк. me" – писал С.Р. Воронцов. – Quelle sentence et quelle adoucissement – pour une йteurderie... celа fait frйrnir". Письма московских мартинистов тоже свидетельствуют об угнетенном настроении, тем более что удар косвенно был направлен на них. Со дня на день они могли ждать, что и над ними разразится гроза, как ни

38.304 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 410

старались они предупредить ее своими демонстративными заявлениями о несогласии с Радищевым. Действительно, уже весной 1791 г. граф Безбородко приехал в Москву с указом – произвести следствие над мартинистами. Но Безбородко находил подобные меры "несоответствующими славе Екатерины" и, пользуясь данным ему полномочием, оставил бумагу у себя в кармане. Прeслeдовaниe задержалось на целый год. Но дальнейшие события Французской революции дали ему окончательный ход. В этих событиях Екaтepинa пробует принять теперь непосpeдствeнноe участие. Подавать советы – поздно и бесполезно. Со времени пеpeсeлeния в Париж король в плену у народа и не имеет собственной воли. Екaтepинa вполне усваивает этот взгляд французских роялистов. Помогая им проводить его на практике, она бессознательно приближает дело к той самой роковой развязке, которой так боится. После смерти Мирабо вся ее надежда на бегство короля. Она его советует и помогает устроить. "Вы отлично сделаете, – пишет она Гримму (апрель 1791), – если возьмете на себя или даже, по возможности, спрячете в карман, удаляясь из Содома и Гоморры, короля французов, чтобы он

38.305 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

добрался целым и невредимым до границ своего королевства. Там вы его сдадите Булье или какому-нибудь другому благонадежному человеку, чтобы он предохранил его христиaннeйшee величество от всех несчастий, которые, как нам кажется, ему угрожают... Вот уже три года, как мы дрожим за жизнь" короля и его семьи. Получив известие, что бегство состоялось (не без участия русского посольства, как известно), петербургский двор ликует. Но тотчас же приходит новая весть, король арестован. Импеpaтpицa сильно поражена. "Я думаю, что главное затруднение для бегства короля представлял он сам", – справедливо замечает она. Больше всего тревожит ее теперь вопрос: "Подпишет ли христианнейший король противохристианскую конституцию. Самой своей подписью он отлучит самого себя". При известии, что конституция подписана королем, гнев императрицы не знает границ. Она выходит из себя, "топает ногами" от рaздpaжeния. Это уже не просто политическая ошибка; это – недостойная низость: "Renoncer aux Dieux, que l'on croit dans son coeur, – C'est le crime d'un lаche, et non pas une erreur". "Можно ли помогать такому королю, который сам своей пользы не понимает?" Подписав

38.306 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 411

конституцию, он санкционировал парижские события. Он уничтожил сам себя, и логическим последствием должен быть разрыв дипломатических сношений с его правительством. Уже в августе 1790 г. Екaтepинa велела всем русским в Париже немедленно вернуться на родину. В августе 1791 г. она пеpeстaлa принимать при дворе официального представителя Франции Женета, "ярого демагога". А в начале следующего года в Петербург явился личный поверенный короля, Бомбелль. Но на короля Екaтepинa уже не надеется более. Настоящим прeдстaвитeлeм Франции становится третье лицо – посланец братьев короля и эмигрантов – Эстергази. На эмигрантов Екaтepинa переносит все надежды; Кобленц становится для нее истинной столицей Франции. Туда она посылает своего уполномоченного гр. Румянцева. "Петepбуpгскиe Ведомости" наполняются статьями эмигрантов и становятся органом непримиримого роялизма. Екaтepинa уверена, – или делает вид, что уверена, – что эмигрантам нетрудно будет оружием усмирить взбунтовавшуюся страну. Она уже дает советы, как реорганизовать замиренную Францию. Главное – это "устранить идею полного равенства". Для этого надо восстановить "древние

38.307 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 412

обычаи, которые внушают публике уважение к рангам... Особы высшего ранга должны всегда показываться не иначе, как в особом костюме, с лентами и другими отличиями. Принцы никогда не должны допускать к себе иначе, как во фраке". Очень полезно восстановить парламенты; с их претензиями справиться не трудно, но они служат несомненной поддержкой монархии: без них, добавляла Екaтepинa в переписке с Гриммом, монархия превратится в республику или в деспотизм.88 Советов Екaтepинa давала сколько угодно. На денежные субсидии она была значительно скупее. А что касается помощи войсками, она никогда серьезно о ней не думала. Очень скоро она стала эксплуатировать революцию для целей собственной внешней политики. Она втянула шведский двор в борьбу, старалась втянуть прусский и австрийский – с совершенно определенной целью отвлечь их внимание от ближайшей к России арены екатерининской политики: от Польши и Турции. "Есть мотивы, о которых нельзя говорить: я хочу вовлечь их в дело, чтобы у меня были руки развязаны. У меня много предприятий неоконченных, и надобно, чтобы они были заняты и мне не мешали". Так говориила Екaтepинa своему секретарю

38.308 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 412

Храповицкому. Западным дипломатам она, разумеется, говорила другое. Она тоже будет сражаться с "якобинцами", но не в Париже, а в Стокгольме, в Варшаве и в Константинополе. В Стокгольме "один из воспитателей молодого короля состоит вождем мистического движения теософов, стремящихся к ниспровержению христианской религии и престолов".89 Польша тоже полна якобинскими клубами. Наконец, турок "демократы подстрекают объявить войну обоим императорским дворам". При таком положении дел прусский и венский дворы, естественно, предпочитали оборачиваться назад, на Вислу и Черное море, вместо того чтобы спешить на помощь эмигрантам, ожидавшим их в Кобленце. Таким образом, направив сторонников короля на путь непримиримой борьбы с революцией, Екaтepинa все сделала, чтобы сделать исход этой борьбы безнадежным. Ее собственная политика на востоке отвлекла внимание Европы от революции и наиболее способствовала торжеству революции над коалиционными силами, а, следовательно, и над королем. События в Париже, при этих условиях, быстро шли к развязке. И как ни готова была Екaтepинa к этой развязке, как часто ни предсказывала она ее,

38.309 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 413

когда еще было возможно ее избежать, теперь, когда она стала неизбежна, парижские события подействовали на нее как ряд ошеломляющих неожиданностей. Обстоятельства сложились так, что и помимо этого нервы Екатерины были сильно потрясены. В октябре 1791 года, в самое трудное для нашей политики время, умер Потемкин. Потеря эта стоила Екaтepинe "слез и отчаяния" и вызвала у ней тяжелое признание, что она "не успела приготовить людей" и что "теперь не на кого опереться". Начался зубовский режим, вызывавший негодование даже у таких людей, как Ростопчин. Не оправилась Екaтepинa от этого "страшного удара обухом", как пришло в Петербург известие об убийстве Густава III. "Я боюсь совсем отупеть от этих событий, которые бьют вас по нервам, – писала импеpaтpицa Гримму (апрель, 1799). – Например, внезапная смерть импеpaтоpa; убийство шведского короля; последствия, которых можно каждый день ждать во Франции". Тотчас за тем рaспpостpaнились слухи о готовящемся покушении на жизнь самой императрицы. "Якобинцы везде печатают, что они меня убьют и что с этой целью послано трое или четверо лиц, относительно которых меня предупреждают со всех сторон... В Варшаве Mazzey держал пари, что 3 мая меня не будет в

38.310 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 413

живых. Говорят, и мэр Петион уверял, что 1 июня меня не будет на свете... Когда же, наконец, положат конец всем этим преступным фактам". Екaтepинa прибавляет, правда, что не верит слухам. Но, однако, она принимает свои меры. Уже в феврале 1790 г. она назначает в Москву главнокомандующим "фронтового генepaлa" Прозоровского, "самую старую пушку, – хаpaктepизует его Потемкин, – которая будет непременно стрелять в вашу цель, потому что своей собственной не имеет". Екaтepинa велит ему специально следить за "известной шайкой"... Но повода к открытому преследованию еще нет. Наконец, этот повод находят. 9 апреля 1792 г. послан секретный указ петербургскому губернатору, "чтобы искать француза, приехавшего через Кенигсберг 22 марта с злым умыслом на здравие ее величества: взяты предосторожности на границе и в городе. Даны указы, чтобы строго смотреть за приезжающими в Царское Село и Софию, а паче за иностранцами". В Петepбуpгe зловещие слухи принимают конкретную форму. Оказывается, что "мартинисты" хотят покуситься на жизнь императрицы. Они уже бросили между собой жребий и т.д. Едва ли можно считать случайностью, что в тот самый день, когда в

38.311 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 413

Петepбуpгe полиция искала "француза Басевиля" (13 апреля), импеpaтpицa наконец сделала решительный шаг и подписала указ Прозоровскому об аресте Новикова. Арестованный у себя в деревне, больной Новиков в конце апреля был привезен в Москву, а затем был со всевозможными предосторожностями – чтобы не похитили по пути масоны – перевезен окольными путями в Шлиссельбург и там допрошен Шешковским. Вместо "якобинского" заговора найдена была лишь тайная продажа запрещенных книг. Судебная процедура, употребленная в деле Радищева – согласно убеждению императрицы, что c'est 1'opinion publique на этот раз была, очевидно, неудобной по самому хаpaктepу ничем не доказанных подозрений. Екaтepинa, однако, непременно хотела доказать международный – и притом политический – хаpaктep масонской организации. Это, конечно, не удалось; но она до конца дознания осталась при убеждении, что Новиков "не открыл еще сокровенных своих замыслов". Между тем все наличные материалы для допроса были уже использованы. Тогда, не доводя дело до суда, Екaтepинa распорядилась указом 1 августа вместо "тягчайшей и нещадной казни", какой заслуживал Новиков "по силе законов", – "следуя

38.312 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 414

сродному нам человеколюбию и оставляя ему время на принесение в своих злодействах покаяния, запереть его на пятнадцать лет в Шлиссельбургскую крепость". Для старого и больного Новикова этот приговор, очевидно, имел смысл пожизненного тюремного заключения. Быть может, тут сказалось личное рaздpaжeниe против человека, постоянно становившегося на пути импеpaтpицe, писала ли она сатиры и комедии, занималась воспитанием "человеческого рода" или рекламировала плоды своей законодательной деятельности. Вслед за тем пострадали и другие наиболее видные члены московского "сборища". Кн. Н.Н. Трубецкой и И.П. Тургенев высланы на жительство в свои деревни. Молодые стипендиаты масонов Колокольников и Невзоров арестованы при возвращении из-за границы. Первый заболел и умер под арестом. Второй перенес сильное нервное потрясение, совершенно подломившее ту стойкость хаpaктepa, которую он обнаружил при первых шагах следствия, настаивая на строгом соблюдении законных форм. Неоднократно упоминавшийся Кутузов, друг Радищева, посланный еще в 1787 г. за границу новиковским кружком для изучения масонских тайн ("химии, медицины, натуральной истории"), вовсе не

38.313 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 414

решился возвращаться в Россию и скоро умер за границей. Несмотря на такой полный разгром подозрительных для нее элементов, Екaтepинa все еще продолжала опасаться "французской заразы". Еще в конце того же 1792 г. она велела строго следить за одним иностранным выходцем (Миллиоти), подозревая, "не заводит ли (он) здесь (то есть в Петepбуpгe) якобинского клуба". Уже после первого прихода парижской черни в Тюльери (20 июня 1792 г.) Екaтepинa выслала из России окончательно французского посла. 10 августа и арест короля вырвали у нее новые крики ужаса. Казнь короля уложила Екатерину на несколько дней в постель. Все сильные выражения ее лексикона давно уже были израсходованы. "Петepбуpгскиe Ведомости" теперь тоже сразу замолчали, не решившись даже сообщить публике о смерти Людовика XVI. Очевидно, самое сообщение дальнейших сведений о революции, хотя бы с безусловно враждебной точки зрения, считалось неудобным. Едва оправившись, Екaтepинa приступила к решительным действиям. Всякие сношения с Францией были объявлены прекращенными. Французские корабли не допускаются более в русские гавани. Поездки русских во Францию, сношения с французами,

38.314 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 415

даже выписка французских журналов и ношение французских мод были строго воспрещены. Выгнать из самой России всех французов было трудно. Но Екaтepинa и тут приняла строгую меру. Она составила присягу, которою французы обязывались впредь до восстановления порядка "прервать всякие сношения с своими соотечественниками, подчинившимися в настоящее время незаконному и отвратительному правительству", осудить "преступление, совершенное этими чудовищами относительно личности короля" и отречься от "безбожных и разрушительных принципов, введенных лицами, захватившими незаконно верховную власть" во Франции. Таким образом, все французы были превращены в "ревностных роялистов", по выражению Екатерины. Из 1500 французских подданных только 43 отказались принести эту присягу, лишавшую их отечества, так как имена присягнувших печатались в "Петербургских Ведомостях" и в иностранных газетах. Все французы, допускавшиеся к импеpaтpицe, подлежали с этих пор своего рода "политическому карантину", как выражалась сама Екaтepинa. Среди всеобщего молчания, вызванного репрессией, только один голос в русской журналистике раздался в пользу "милости" к

38.315 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 415

жертвам. Голос этот принадлежал Карамзину. В своем "Московском журнале" (1792 г.) он напечатал оду "К милости", в которой осторожно напоминал Екaтepинe точку зрения ее лучших годов: Доколе милостью пребудешь, Доколе пользоваться будешь Ты правом матери одной, Доколе гражданин спокойно, Без страха может засыпать И всем твоим подвластным вольно По мыслям жизнь располагать ... Доколе правда не страшна, И чистый в сердце не боится В своих желаниях открыться Тебе, владычица души; Доколе всем даешь свободу И света не темнишь в умах, Доколь доверенность к народу Видна во всех твоих делах: Доколе будешь свято чтима, От подданных боготворима И славима из рода в род. Спокойствия твоей державы Ничто не может возмутить... Тот трон на век не потрясется, Где он любовью бережется

38.316 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 416

И где она троне ты сидишь. Но сам Карамзин, этот духовный сын новиковского кружка, был уже, в сущности, человеком другого поколения. В активе людей этого поколения, выросших и выступивших на общественную арену в девяностых годах, уже не было тех светлых впечатлений, на которых выросли свидетели екатерининской "легисломании", шестидесятники и семидесятники XVIII в. В глазах этих старших товарищей Карамзин был благонамеренным, но политически неразвитым юношей, и они не могли понять, как с своим легким багажом он решался выступить на журнальное поприще. Он, однако же, выступил – и имел успех. Это значило, что его слушает новое поколение, которому он был понятнее и доступнее своих старших друзей. Настроение этого поколения создавалось не только отрицательными, а и положительными впечатлениями. Когда замолкли голоса семидесятников, на опустевшей арене раздались другие речи. Интеллигентное общественное мнение было остановлено в своем развитии. Зато тем с большей свободой выступило подпочвенное течение, широкое и сильное количественно, но стушевывавшееся до тех пор перед общим духом времени и перед качественными преимуществами

38.317 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 416

лучших прeдстaвитeлeй интеллигенции. Очередь была за национализмом и за националистической теорией, слабые зародыши которой мы видели уже в жизни и в сатирической литеpaтуpe. Мы не упоминали до сих пор об одном важном симптоме националистического настроения – о театре. Из всех форм интеллигентного общения театр по самому существу своему есть форма наиболее консервативная, наиболее принужденная считаться с умственными привычками и традициями широкой публики. Если вам нужно составить суждение о степени интеллигентности средней публики, о ее симпатиях и предрассудках, о том, что у ней принято и не принято, – словом, в всех продуктах социологического "подражания в данной среде, – идите в театр, и все это там отразится для вас, как в зеркале. Заговорив теперь о подпочвенном течении национализма, мы всего удобнее ознакомимся с ним, если обратим внимание на то, какое же настроение средней публики выражала, к какому настроению приспособлялась екaтepининскaя сцена? Мы говорили в другом месте, насколько сблизилась эта сцена с жизнью и как персонажи из русской действительности, из среднего и "подлого" класса мало-помалу вытесняли классических царей и героев. В некоторых

38.318 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 416

отдельных случаях сцена даже делалась отголоском передовых взглядов, философских и политических. За такие именно отголоски, очень похожие на те, за которые в 1785 г. Екaтepинa не хотела преследовать Николева, она в 1791 г. запретила посмертную и не поставленную еще на сцену пьесу Княжинина ("Вадим"), как только эта пьеса появилась, благодаря оппозиционному либерализму кн. Дашковой, в печати. Но это были одиночные исключения. В общем русский театр сбросил ложноклассическую тогу лишь для того, чтобы служить выражением – и источником – националистических настроений и взглядов полуинтеллигентных и вовсе не интеллигентных слоев публики. Перечитывая многочисленные пьесы тогдашнего "Российского театра", мы можем составить себе отчетливое прeдстaвлeниe о том запасе общих мест и сентенций, который вошел в умственный обиход этой публики. Далее мы увидим, что на этом же основном фундаменте популярных общих мест строили свои взгляды и более интеллигентные представители русского национализма. Народный элемент есть первое, что по справедливости бросается в глаза как новая особенность русского театра последней трети или четверти XVIII в. Но народ, как мы знаем,

38.319 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 417

составлял также главную, если не исключительную цель публицистической и общественной деятельности передовых кружков интеллигенции. "Народ" русского театра – это совсем, однако, не тот народ, над страдой которого болеют душой новиковские журналы и Радищев, недоеданию которого стараются помочь московские масоны. За немногими исключениями, все диссонансы деревенских будней остаются за кулисами русского театра. На сцене являются веселые и довольные пейзане, по-праздничному наряженные. Они поют и пляшут, влюбляются и женятся, благословляют судьбу и помещика. Для примитивного театрального вкуса необходимо соединить музыку и танцы с драматическим действием: необходим балет и хор. Мужики, мужицкие костюмы, мужицкие песни являются самым подходящим материалом, каким они являлись уже на барских праздниках, в мало-мальски богатой помещичьей усадьбе. Ничего не стоит, конечно, в мужицкую среду перенести и незатейливую любовную интригу. Ложноклассическая пастораль уже приготовила публику к этой идеализации деревенской простоты, в лице какого-нибудь пастуха "Медора" или пастушки "Прелести". Таким образом, все элементы национальной русской комической

38.320 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 417

оперы оказываются уже готовыми и привычными для зрителя. "Комическая опера" и является самой любимой театральной формой, которая зараз и удовлетворяет, и воспитывает инстинктивный национализм широкой публики. Иногда этот театральный "народ" говорит на настоящем народном языке, каком-нибудь местном диалекте (например, Милозор и Прелеста). Он сыплет подлинными народными пословицами, по временам (хотя редко) поет и настоящие народные песни. Но, в общем, обстановка остается чрезвычайно условной и искусственной. Искусственность эта, помимо тогдашних литературных вкусов, вызывается обязательным для сцены оптимистическим тоном. Добродетельная любовь пьесы, конечно, должна испытывать препятствия. Препятствия эти берутся большей частью из реальной жизни. Но всегда дело кончается счастливой развязкой. По большей части виноват во всем оказывается "приказчик", которого в конце пьесы наказывает (в "Судьбе деревенской" – отпускает на волю) благодетельный господин (например, "Новое семейство", "Приказчик", "Милозор и Прелеста", "Деревенский праздник" и др.). Если господин сам влюбляется в рабу, то или раба, по счастью, оказывается, в конце концов дворянкой

38.321 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 418

("Анюта"), или он сам не знал, когда влюблялся, что он дворянин ("Милозор и Прелеста"), или у него оказывается счастливый соперник – крестьянин, которому он великодушно уступает возлюбленную (Замир в "Добрых солдатах"). Только однажды автор пьесы решается создать довольно реалистическую обстановку: помещик берет крестьянку силой и создает этим настроение, очень напоминающее то, которое описал Радищев в известном рассказе об убийстве крестьянами асессора и его сыновей. Крестьяне даже хотят "жаловаться царице", которая им "тоже мать". Но в последний момент и тут дело кончается благополучно: помещик уступает, кается и соединяет влюбленную парочку (Щедрое в "Розане и Любиме"). Немудрено, что чуть не все эти пьесы кончаются и начинаются славословием помещику. "Попечение о хозяйстве" для крестьян "одна забава" ("Новое семейство"). "Жизнью мы довольны, не худ для нас свет" ("Розан и Любима"). "В нашем краю не знаем печали, помещик не давит работою нас; мы любим сердешно его, как отца; пленил себе вечно наши сердца "Матросские шутки"). "Мы живем в счастливой доле, работая всякий час; жизнь свою проводим в поле, – и проводим, веселясь; мы всегда своею судьбою все довольны, и тобою;

38.322 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 418

лошадей, коров, овец много мы имеем в поле и живем по нашей воле: ты нам барин и отец. Мы руками работаем – и за долг себе считаем быть в работе таковой. Дав оброк, с нас положенный, в жизни мы живем блаженной за господской головой". Барин тоже поет: "Коль крестьяне мной довольны – сам собой доволен я. Коль они богаты, вольны, – в том утеха вся моя" ("Деревенский праздник"). Естественно, крестьянам остается только припевать хором: "Будем вечно прославляти господина своего; он нас станет защищати, мы помрем все за него". Такова "народность" или, лучше сказать, этнографическое народолюбие тогдашнего театра, прикрывавшее красивой декорацией в господствующем вкусе коренной социальный вопрос русской жизни, настойчиво ставившийся на очередь только что народившейся русской публицистикой. Если перейдем от "комической оперы" к другому национальному продукту русской сцены, к комедии нравов, то и здесь найдем гораздо более пунктов разногласия, чем точек соприкосновения между сценой и передовой публицистикой. В общем, можно сказать, что сцена овладевает давнишними темами русской сатиры; но она рaзpaбaтывaeт эти темы в совершенно ином

38.323 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 419

направлении. Мы видели, что нападки передовой публицистики на подражание загранице хотя и соприкасались с националистическими течениями в самой жизни, но тем не менее постоянно сопровождались особым оттенком. Это были нападки на тот социальный строй, в котором заимствования принимали карикатурный и уродливый хаpaктep. Никогда эта публицистика не позволяла себе указывать на темные стороны самой западной жизни для того, чтобы оправдать темные явления у нас или ослабить производимое ими впечатление. Стоило отбросить или затушевать эту разграничительную черту – и критика дворянской искусственно-подражательной культуры обращалась в злорадный смех над западничеством вообще; особенно, если к обеим отмеченным чертам присоединялась третья: недоверие к самому источнику западного прогресса – к науке. Все эти типические особенности националистического отношения к западной культуре – особенности, совершенно отсутствующие в передовой публицистике, – мы в изобилии встретим на русской сцене. Персонажи русской комедии резко делятся на две категории: типы отрицательные и типы положительные. В категорию отрицательных

38.324 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 419

типов, безусловно, заносятся все иностранцы, появляющиеся на сцене. Это исключительно плуты, авантюристы и эксплуататоры. Оставляя их в стороне, находим две разновидности отрицательного типа, иногда сливающиеся между собой. Это или злодей по натуре, неисправимый интриган, которого автор клеймит самым названием (Злорадов, Злотвор, Змеяд, Ядон и т.д.) и которого неизменно карает в конце пьесы, часто при помощи полиции и властей. Или же это жертва, человек по природе не дурной, но испорченный "обращением с порочными людьми". Погнавшись за модой и за светским лоском, он попадает в дурную компанию, которая его обирает, заставляет продать деревни и наделать долгов, а потом – или бросает на произвол судьбы, если он человек простодушный и ограниченный, или же, что гораздо реже, принимает его в свой круг ловких плутов и пройдох.90 Брошенный старыми приятелями, он иногда находит в себе силу раскаяться и подчиниться влиянию людей добродетельных. 91

Мы поймем теперь тенденцию этой комедии, если скажем, что все, что портит людей, что отличает дурную кампанию от хорошей, плута от честного человека и негодяя от героя добродетели – все это, за немногими исключениями злодеев от

38.325 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 420

природы, сводится к французскому воспитанию или влиянию французских нравов. В этой галерее типов мы встречаем декадента-рифмача Модстриха ("Самолюбивый стихотворец") и Махалова (от модного глагола "махаться" – волочиться, в "Воспитании"); петиметра с хлестаковским оттенком (Верхолет в "Хвастуне"), петиметра-пижона, затверживающегшо со слов своего наставника, что "добродетель, вера, закон – суть предрассудки" и "ни добра, ни зла нет" на свете (Пустой в "Злоумном"); петиметра-плута, Промоталова, "придворного человека", снисходящего до женитьбы на богатой деревенщине ("Свадьба г. Промоталова"); петиметров-parvenus, купцов и мещан в дворянстве, улавливаемых пройдохами на удочку тщеславия и бесцеремонно обираемых (Богатов в "Перемене в нравах", Глупон в "Обмане за обман"); целую серию соответствующих женских типов – "щеголих" русской сатиры (Легкомысла, Ветромысла, Ветродумова, Жеманиха и т.д.). Перед типами сатирических журналов все эти фигуры, несомненно, представляют некоторое преимущество жизненности, так как сцена поневоле переносит их в реальную обстановку – русской помещичьей жизни. Что в этой обстановке эти типы не были редкостью, – это

38.326 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 420

доказывается тем, что вопрос о сыновьях-мотах и петиметрах, живущих не по средствам и пускающих на ветер наследственное состояние, поднят был и серьезно обсуждался как один из самых жизненных и больных вопросов в заседаниях самой екатерининской комиссии. Согласно с депутатами, и русская сцена возлагает на ответственность этой золотой молодежи отягощение крестьян непосильными оброками и поборами. Для такого важного случая она даже решается приподнять край завесы, скрывающий от театральной публики деревенскую действительность. Но вся вина и тут падает на дурное французское воспитание. Сцена и в этом случае отвлекает внимание своей публики от более глубокого объяснения – опять-таки, из страха встретиться при таком объяснении с тем же грозным и тщательно замалчиваемым социальным вопросом. Но взглянем на положительные типы русской комедии. В их ряду мы прежде всего тщетно стали бы искать прeдстaвитeлeй какого-нибудь из передовых интеллигентных течений, о которых шла речь выше. Если комедия изображает литеpaтоpa, то это "самолюбивый стихотворец", равняющий себя с Вольтером. Если она изображает "безбожника", утверждающего, что

38.327 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 420

лишь "суеверие мешает нам дать волю сердцу", то это изверг и злодей, которого в буквальном смысле Бог убивает громом в конце пьесы. Если выводится на сцену масон, то это – по примеру Екатерины – или обманщик Хитроум, или обманутый Легковер; и беседа их с духами оказывается мошеннической проделкой в стиле Калиостро и Калифалкжерстона ("Мнимый мудрец"). Раз, правда, пьеса заступается за "мартинистов" и обвиняет петиметров в разнесении ложных слухов о них по гостиным. Но это единственное исключение, притом же автор не решается идти дальше общего опровержения. Оставляя передовые течения в стороне, мы находим, что положительные типы комедии относятся к одной из двух категорий. Во-первых, это резонер пьесы, старший годами, отец или дядюшка; во-вторых, покровительствуемые им молодые влюбленные, которых он ведет к благополучному браку. Связь между обоими разновидностями вполне естественная, так как и все рассуждения благородного отца или дядюшки не идут дальше круга личной морали – дальше того, что способствует выяснению добродетелей жениха и невесты и устанавливает кодекс их жизни. Все многочисленные копии того и другого типа, как бы они ни назывались,92 как две капли

38.328 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 421

воды напоминают хорошо известные бледные фигуры благородных резонеров и добродетельных влюбленных фонвизинских комедий. Они говорят общими местами тогдашнего просвещения. Но, вглядываясь в эти общие места, мы не найдем между ними ряда общих мест интеллигентской публицистики. А в том, что найдем, мы встретим и кое-что несовместимое с взглядами передовых кругов. Например, все передовые течения одинаково настаивали на значении разума для "истинной" морали, – морали самопознания. "Предрассудки" с этой точки зрения являлись главным и злейшим врагом "добродетели". Нельзя, конечно, сказать, чтоб и комедия высказывалась против "разума" и защищала "предрассуждение". Но предрассудков она опасается меньше, чем разума, и "добродетель" в комедии чаще и легче мирится с прeдpaссудкaми, чем с разумом. "Искореняя предрассудки", мы "воротим с корня" и добродетель: этот откровенный тезис фонвизинского резонера составляет заднюю мысль всех наших тогдашних драматургов. Вот почему такие типы, как Афросинья Сысоевна в "Так должно" или Русалей в "Русском парижанце", несмотря на все свои "предрассуждения", веру в чертей и в приметы, вызывают симпатию авторов и рисуются в

38.329 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 421

противовес всяким "франклюбам" как типы положительные, хотя первая при всем этом сильно смахивает на Простакову, а второй – на Скотинина. Все это извиняется им потому, что все "качества" их "суть русака прямого". А суеверие извинительно, потому что оно есть и в самых просвещенных странах. За суеверие как делать нам упреки, Когда во Франции лились кровавы реки?.. Верь, как бы ни была страна просвещена, Ума народного – не важная цена. К предрассуждению – во Лондоне, в Париже Народ иль более или хоть мене – ближе. Вывод получается очень близкий к тому, какой мы встречали во "Всякой Всячине". Достоинства "русака" суть его собственные, а недостатки – общи ему с другими народами. Естественно, что резонер русской комедии ищет этих достоинств "прямого русака"93 там, куда еще не проникли космополитические пороки: в деревне, которой противопоставляется город. Конечно, "люди деpeвeнскиe – простого воспитания: любят без нежности, изъясняются грубо, говорят просто". Но зато "городская жизнь помрачает все добродетели. Нет ни праводушия, ни искренности: везде лукавство и обман". "Они

38.330 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 422

(то есть городские и придворные) люди лукавые, а мы (деpeвeнскиe дворяне) чистосердечны; они любят роскоши, мотовство, праздную жизнь, а мы – постоянство, умеренность и труды, они прeнeбpeгaют нами и считают, что крестьянин самая последняя тварь на свете, крестьянин с себя хоть кожу продай, да оброк заплати, а мы крестьян любим и считаем их себе товарищами, бережем их, как глаза" ("Свадьба г. Промоталова"). Мы знаем, что и передовая публицистика к "придворным господам" относится вовсе не сочувственно; деревенской простотой нравов умиляется еще и Радищев. Но, конечно, передовой интеллигенции не пришло бы в голову свести вопрос о значении просвещения к полемике между городом и деревней. И еще труднее было бы для нее так фальшиво идеализировать отношение к крестьянам мелких дворян-хозяев сравнительно с крупными помещиками-абсентеистами, как это сделано, напepeкоp фактам, в приведенной цитате. Расходятся с передовыми кружками и взгляды резонеров комедии на кодекс жизненных правил. Первое и главное, что подчеркивается в этом отношении, – это крепость деревенской дворянской семьи в противоположность как модным взглядам на брак,94 так и тому

38.331 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 422

несомненному "повреждению нравов", которое так красноречиво описано кн. Щербатовым. В самых трудных положениях влюбленные не решаются пойти против воли родителей (например, Глафира в "Именинниках"; Прията в "Ненавистнике" и т.д.). Если один раз резонер комедии (Пра-водум в "Злоумном") и увлекается до того, что развивает перед матерью теорию, близко напоминающую радищевскую,95 и прeдлaгaeт влюбленному жениться увозом, то это лишь для того, чтобы резче хаpaктepизовать злонравие матери и "добродетель" влюбленного, который стоит на своем, находит, что "ни честь, ни рассуждение, ни любовь не позволяют сделать такого поступка". Что касается общественной деятельности, для резонера она сводится к "службе". Общественную деятельность вне службы ему так же трудно представить себе, как большинству депутатов екатерининской Комиссии. Из "Путешествия" Радищева известно, с какой осторожностью относились к "службе" своих детей передовые люди века. И если даже они принимались серьезно думать о службе, им – начиная с Татищева – всегда рисовалась служба гражданская, как наиболее подходящая для интеллигентного человека. Резонеру русской комедии Екaтepинa не могла бы сделать тех упреков за подобные

38.332 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 423

взгляды на службу, какие она сделала Радищеву. Конечно, резонер ценит на службе не чин, как петиметры, а самую деятельность, возможность быть полезным. Но для него самая эта возможность не подлежит сомнению: и особенной его симпатией, как "прямого русака", пользуется служба военная. Сообразно с этой целью жизни он смотрит и на воспитание. Он нисколько не отрицает значения заграничной поездки для воспитательных целей. Он даже начертывает для такой поездки серьезную программу: знакомство с внутренним строем чужой страны, с ее производительными силами, с бытом сословий, с политикой и современными событиями. Экзаменуя вернувшегося из-за границы петиметра, один из этих резонеров (Добромысл в "Воспитании") даже ставит ему такой вопрос, который впору было бы поставить Радищеву. "Как вы там находились во время самых важных и знаменитых происшествий, а именно когда парламенты пеpeмeнeны, то уже легко вам было открывать побудительные тому причины и разбирать, что в старом было порочного и что в новом находится полезного?" Но такому "разбору" сам же этот резонер ставит довольно узкие рамки. По словам его дочери, "дельные его размышления не суть дерзновенные критики на дела

38.333 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 423

правительства, коих причины, намерения и основания и самые обстоятельства редко нам бывают известны; таких критиков он сам ненавидит и от них удаляется". Наравне с внутренней политикой интерес резонера направлен и к внешней. Спросив петиметра о политической борьбе во Франции, он переходит к славе русского оружия за границей, к толкам о том "шуме", который наделало в Париже имя Румянцева, и о том, как "гремело" там имя Орлова, – того Орлова, который "турецкий флот истребил, Константинополь потряс и российский флаг даже в египетских водах почитать заставил". Мы знаем, что русские интеллигенты новиковского и лейпцигского кружков одинаково смотрели на войну, как на убийство, и на завоевательную политику, как на преступление перед "человечеством". Но большая публика театра была не их публикой, а публикой, для которой действовала Екaтepинa. Впечатления, каких ожидает русский резонер от заграничного путешествия, заpaнee определяются и предрешаются тем скептическим отношением к европейской жизни, пример которого мы уже видели. Русский турист этого типа – себе на уме; его не проведешь. Он твердо помнит ту аксиому, "что глупость есть своя у

38.334 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 424

каждого народа". И очутясь за границей, он будет искать там прежде всего не ума, а этой самой "глупости", этой оборотной медали европейской жизни. Попав в Лейпциг, – в тот самый Лейпциг, из которого Радищев и его товарищи вынесли такое богатство идей и впечатлений, он презрительно будет острить: "Я нашел сей город наполненным учеными людьми. Иные из них почитают главным своим и человеческим достоинством то, что умеют говорить по-латыни; чему, однако ж, во времена Цицероновы умели и пятилетние ребята; другие, вознесясь мысленно на небеса, не смыслят ничего, что делается на земле; иные весьма твердо знают артифициальную логику, имея крайний недостаток в натуральной; словом, Лейпциг доказывает неоспоримо, что ученость не родит разума. Оставя сих педантов, поехал я во Франкфурт-на-Майне – и мог бы ехать на конец света и ничего не увидать, не понять и не заметить. Если он приедет хотя бы в самый Париж, где в одно время с ним Гиббон "в две недели слышал больше дельных разговоров и видел больше просвещенных людей, чем в две-три зимы в Лондоне", то и тут он найдет только, что "д'Аламберты, Дидероты в своем роде такие же шарлатаны, каких видел я всякий день на бульваре", а литераторы вроде Мармонтеля и "еще

38.335 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 424

некоторых" ("я почти со всеми познакомился") – просто паразиты, которые ходят к нему в дом, потому что он "ездит в карете" и кормит их обедами. Нельзя не припомнить по этому поводу остроумного афоризма того же самого туриста: "Кто сам в себе ресурсов не имеет, тот в Париже проживет, как в Угличе". Хотя "нет ничего труднее, как чужестранцу войти в здешнее общество" и хотя сам наш турист, "по краткости времени моего здесь пребывания", не мог в него проникнуть, тем не менее он оставляет Францию в уверенности, что "нашел доброе в гораздо меньшей мере, нежели воображал; а худое в такой большой степени, которой и вообразить не мог". Раскритиковав Францию по французской же книжке, он решает окончательно, "что все рассказы о здешнем совершенстве сущая ложь, что люди везде люди, что прямо умный и достойный человек везде редок, что в нашем отечестве можно быть столько же счастливу, сколько и во всякой другой земле", а что Париж для туриста "есть истинная зараза, которая, хотя молодого человека не умерщвляет физически, но делает его навеки шалуном и ни к чему неспособным – вопреки тому, как его сделала природа и каким бы он мог быть, не ездя во Францию". Все это – уже не рассуждения резонера из русской комедии: это

38.336 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 425

выписки из заграничных писем Фонвизина. Но большой разницы между тем и другим мы не найдем: резонеры комедии даже выражаются обыкновенно осторожнее. Можно, конечно, и у них натолкнуться на решительные выводы, вроде, например, такого: "Весь плод науки есть сомнение и недоумение" ("Матерняя любовь"). Фонвизин, как всегда, и здесь подает реплику: "Вот каковы те люди ("нынешние философы"), из которых Европа многих считает великими и которые, можно сказать, всей Европе повернули голову!" У нашего вояжера голова на месте, а потому он с этими "великими" не церемонится. "Истинно, нет никакой нужды входить с ними в изъяснения, почему считают они религию недостойною быть основанием моральных человеческих действий, и почему признание бытия Божия мешает человеку быть добродетельным? Но надлежит только взглянуть на самих господ нынешних философов, чтобы увидеть, каков человек без религии!" Не будем продолжать далее этих сопоставлений между сценическими типами, типами действительности и взглядами передовой русской интеллигенции. Сказанного достаточно, чтобы хаpaктepизовать настроение той значительной по количеству общественной среды, к которой обращалась теaтpaльнaя пьеса. Эта

38.337 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 425

среда была, как мы видим, несравненно доступнее для рaспpостpaнeния националистических тенденций, чем новейших идей, философских и политических. И однако же, передовые вожди общественного мнения предпочитали давать эти идеи, на которые не было спроса в широкой публике, и не давали того, что этой публике требовалось: не давали националистической теории. Так как теоретиками только и были одни они, и так как националистическое течение, в сущности, довольствовалось одним настроением, то довольно понятно, почему XVIII в. так и не создал никакой стройной теории русского национализма. Однако же, попытки националистических рассуждений были. Нужда в них стала особенно сильно чувствоваться, когда критическое общественное мнение было принуждено умолкнуть. Необходимо поэтому остановиться и на них, чтобы исчерпать все главные течения общественной мысли екатерининского времени. Для националистического настроения более, чем для какого-либо другого, – и чем дальше, тем больше, – сама Екaтepинa дает тон и выражение. С самого своего появления в России, с ревностью иностранки, решившей во что бы то ни стало сделаться русской и спешившей перенять для

38.338 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 425

этого все тонкости чуждого ей народного быта, Екaтepинa увлеклась тем, что мы назвали этнографическим народолюбием. До конца жизни она писала без всяких правил орфографии и путала русские падежи; но русские пословицы, русские поверья, обычаи, предрассудки она считала себя знающей в совершенстве. Создавшийся таким образом интерес к этнографческой старине возрастал по мере того, как падало уважение и доверие к "модным философам". В самый разгар сильных впечатлений французской революции Екaтepинa углубилась окончательно в русскую историю и демонстративно заявляла, что не читает больше ничего, кроме летописей. На тот же путь исторического национализма толкала ее и внешняя политика. Начиная с польских разделов и кончая знаменитым "греческим проектом", Екaтepинa тут лишь применяла и развивала дальше традиционную русскую националистическую теорию "панруссизма" и "панславизма". Задолго до русских историков – националистов XIX века – она пишет Гримму, что "скоро докажет, что древние славяне дали свои названия большинству рек, долин и урочищ во Франции, Шотландии и других местах". Несколько недель спустя она уже уверена, что

38.339 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 426

салический закон есть славянский, Хлодвиг и Меровинги тоже славяне (Людвиг = люд + двиг), Хильперик лишился трона потому, что хотел внести в римский алфавит три славянских буквы: (х, ч и пси), и недаром французские короли приносят в Реймсе присягу над славянским евангелием. Эти смелые гипотезы Екaтepинa оставляла, правда, про себя. Но она громко высказывала и крепко держалась за другой свой исторический вывод, именно что "в течение с лишком семисот лет, то есть до смерти царя Феодора Иоанновича, Россия управлялась, имела приблизительно те же нравы, шла тем же путем и находилась почти на одном уровне, как и все государства Европы. Только смуты перед воцарением Петра немножко задержали ее назади. Но законодательство Екатерины поможет быстро наверстать потерянное. Для официального и официозного национализма екатерининской эпохи очень хаpaктepна эта постановка вопроса. Екaтepинa не решалась идти так далеко, как уже пошел Фонвизин, и утверждать, что за границей "во всем генерально хуже нашего", а "у нас все лучше, и мы больше люди, нежели немцы". Она довольствовалась защитой более скромной позиции, – что у нас не хуже", или, по крайней

38.340 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 426

мере, что за границей так же худо, как у нас. Эту позицию она заняла уже в своем "Антидоте", опровержении книги о России аббата Шаппа (1770). Здесь уже формулирован известный нам тезис: "в какой стране люди – не люди?"; "в России люди такие же, как и повсюду"; "ни вполне хороши, ни вполне дурны: такое среднее состояние – в природе вещей и существует у всех народов, ибо человек всегда приблизительно одинаков, под каким бы небом он ни родился". К этой бесспорной аксиоме примыкает далеко не бесспорный уже вывод: "Русский народ стоит приблизительно в уровень с остальными народами Европы". Все дальнейшие доказательства относятся не к первому, а к последнему тезису. Метод доказательства состоит или в отрицании фактов, доказывающих низкую степень развития России, или в ссылках на подобные же факты на Западе, или, наконец, – изредка – в утверждении, что хотя данный факт и верен, но он быстро отходит в прошлое, под влиянием законодательных усилий Екатерины. Русские избы воняют, но поезжайте, г. аббат, в Вестфалию: там услышите и не такие запахи". Бирон был плох, но не лучше и "правление хваленого кардинала Ришелье". Тайная канцелярия – не хороша: но она "сделалась ненужной" и "упраздняется", а

38.341 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 427

"Бастилия еще существует". Впрочем, примеры этого рода можно найти в изобилии на всякой странице "Антидота". Не останавливаясь на них, заметим еще, что Екaтepинa не ограничивается защитой выбранной позиции. От обороны она переходит в наступление. "Русский крестьянин во сто раз счастливее и обеспeчeннee, чем французские крестьяне". "Наши чиновники и на сотую долю не такие тираны, как чиновники французского короля": "Мало есть государств, в которых закон уважался бы так, как у нас". "Нет страны, в которой жизнь и имущество подданных были бы ограждены большими формальностями, чем в России". "Наши законы – самые простые в Европе и во многом самые ясные и разумные". "Граждане – наименее стеснены, наименее подвержены мелочным придиркам". "Какой современный народ может похвастаться, что в целом своем составе был призван к составлению своих законов?" "Всей Европой признано, что нет народа более сильного и более неутомимого". "Общеизвестно, что нет народа более работящего". Не признавать всего этого может только "предубеждение и предрассудок": еще чаще Екaтepинa говорит: зависть и злоба. "Враги русской славы стараются изобразить Россию такою, какою они желали бы, чтобы была эта

38.342 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 427

страна, но не такою, какою она есть, то есть цветущею и сильною". Вот источник всех "клевет" иностранцев против России Отвлекаемая другими делами и мыслями – в том числе либеральными, – Екaтepинa не занялась систематизацией своих националистических взглядов и не пробовала привести их в согласие с остальным составом своего умственного багажа. Но она несколько раз пробовала поставить эту задачу другим лицам, которых поочередно приближала к себе. Мы видели, что одно время она намечала для этой цели Новикова и готова была помогать ему матepиaлaми и деньгами, только бы он нашел в исторических рукописях древние русские добродетели. Мы знаем, что Новиков после первых нерешительных попыток, отказался от безнадежной и слишком противоречившей его собственным целям и взглядам задачи – найти в истории подтверждение националистическим взглядам. Несколько раньше Новикова Екaтepинa обратилась для той же цели, хотя и не так резко поставленной тогда, к кн. Щербатову. Этот выбор был немногим удачнее. И Щербатову помешала создать цельную националистическую теорию та же причина, как самой Екaтepинe: он слишком проникнут был непригодными для этой теории и

38.343 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 428

противоречившими ей рационалистическими взглядами. Взгляды Щербатова эволюционировали, и надо различать Щербатова в годы приближения к Екaтepинe от того же кн. Щербатова годов взаимного недовольства и рaздpaжeния. Щербатов первого периода держится деистических взглядов на религию и вместе с Екатериной (см. тот же "Антидот") разделяет теорию монархии, ограниченной законом. Щербатов в оппозиции остается, правда, деистом в теории, но на практике все больше и больше подчеркивает свою приверженность к традиционной вере в противоположность безверию и вольтерианству Екатерины. Он обнаруживает все более резкие симпатии к аpистокpaтичeской идее в противоположность даже тем льготам, которые Екaтepинa дала дворянству и которые кажутся ему недостаточными, а подчас и оскорбительными. Щербатов первых годов был полон веры в предстоящее "смягчение нравов" путем рационального законодательства. Щербатов последнего времени говорит уже только о "повреждении нравов" и ядовито констатирует полное фиаско просвещенного абсолютизма. Строить систему из всех этих разнородных элементов – значило бы идти дальше самого

38.344 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 428

Щербатова. Но нельзя не указать на две-три идеи, которые он развил полнее своих современников по теории национализма. Во-первых, это известная нам идея, что религия падает вместе с прeдpaссудкaми, нравственность вместе с религией и, следовательно, – просвещение портит нравы. У Щербатова на этой идее построена целая историческая система. Исходный пункт ее – идеализация допетровской старины, в смысле цельности и чистоты нравов. Результат исторического процесса – упадок веры и нравов, безверие и разврат, – особенно тот разврат и распущенность в семейной и личной жизни, на которые так часто нападала комедия. Причина процесса: вторжение иноземной внешней культуры – роскоши и изнеженности. Описательная сторона у Щербатова, как мы имели случай видеть, верна и поучительна. Но его объяснения – почти исключительно моралистические – поверхностны и мелки. Большею частью они не идут дальше самого описания. Самое глубокое из его наблюдений – наблюдение над хаpaктepом русской веры – сделано как бы нечаянно. Оно до такой степени не вяжется с другими частями его мировоззрения, что сам он, вместо логического, казалось бы,

38.345 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 428

требования – усилить самостоятельность и внутреннее зрение веры – практикует, в конце концов, ряд таких крутых, чисто государственных мер для установления единства веры в России, которые напоминают Посошкова. Как он мирит свой государственный взгляд на веру, как на орудие "здравой политики", с своим же историческим объяснением, по которому и самое "повреждение нравов" есть именно следствие такого, то есть государственного хаpaктepa веры, это остается его секретом. Во всяком случае при таком несогласии с самим собой он, очевидно, не мог сделать веру, то есть русскую форму веры, основой какой-либо националистической теории. Точно так же он не мог положить в основу националистической конструкции и русскую форму государства: ибо тут от заимствованной из Монтескьё вражды к "деспотичеству" он сразу перешел к совершенно личной ненависти к режиму, прикрывавшемуся законностью. Его идеалом была вначале сословно-конституционная монархия Монтескьё. Позднее он переносит свои симпатии отчасти на старый шведский порядок, в котором дворянский элемент был еще сильнее, аристократичнее и сплоченнее, а монархический слабее, чем в старой Франции. Таким образом, ни "православие", ни "самодepжaвиe" не могли

38.346 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 429

играть роли основных элементов в националистической теории Щербатова. Немудрено, что одних симпатий к старине и к мнимой цельности тогдашних нравов оказалось недостаточно, и националистическая теория осталась непостроенной. Раньше, чем все это могло выясниться окончательно, Екaтepинe стало ясно, что Щербатов для нее, при всех своих консервативных тенденциях, слишком либерален. Вероятнее всего, что это и было главной причиной ее охлаждения. Любимцем и помощником в собственных исторических работах является теперь для Екатерины Болтин, который начинает свою литературную карьеру написанным по заказу Потемкина и напечатанным на средства императрицы двухтомным памфлетом против новой "клеветы" на Россию француза Леклерка. Продолжает он резкой и бесцеремонной полемикой против Щербатова, долженствовавшей окончательно убедить Екатерину, что у старого ее любимца голова не совсем в порядке, а на нового можно положиться вполне. Нападение на Леклерка было новым "Антидотом". Но националистическая теория в этом произведении Болтина делала новый и крупный шаг вперед. Болтин вполне принимал

38.347 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 429

исходную аксиому Екатерины, что люди везде люди, что добродетели и пороки есть у всех народов. Он вполне усвоил также и ее способ аргументации: у нас не хуже, а за границей не лучше нашего. Но другое основное ее положение, что у нас все более или менее одинаково и что мы стоим "приблизительно" на той же ступени, как Европа, – это положение Болтин решительно отвергнул. Екaтepинa в "Антидоте" очень рaздpaжeнно полемизировала против замечания аббата Шаппа, что "недостаток таланта у русских есть, по-видимому, действие почвы и климата"; но он принял замечание Шаппа в той форме, что русские действительно отличны от европейцев, что отличие это действительно объясняется разницей действия почвы и климата. Екaтepинa должна была почувствовать, что с этой уступкой националистическая теория гораздо более выигрывает, чем проигрывает, так как она получает более глубокое обоснование, чем когда-либо прежде. Этим обоснованием являются, в духе самых новейших идей, неизменные законы природы. Теперь и защита "обычаев предков" становилась на неожиданно твердую почву. Разве не были эти обычаи, это старинное народное "умоначертание", сложившееся веками, –

38.348 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 430

непосредственным продуктом психофизиологических явлений, обусловленных почвой и климатом? Измена этим нравам, введение иностранных обычаев оказывались не только чем-то дурным и безнравственным, а прямо физически вредным. Уничтожьте баню – ту самую баню, над которой так издевался Шапп и которую не умела защитить Екaтepинa в "Антидоте"; введите французскую кухню: и вы ослабите тело и испортите желудок; то и другое не по климату. Понятно, что при таком взгляде пеpeмeнa народных "нравов" и "умоначертания" вопреки законам природы – часто просто даже невозможна. Такие перемены – дело веков, а не результат усилий одного законодателя. Не законы вызывают перемену в нравах, а, наоборот, только пеpeмeнa в нравах может вызвать перемену в законах. Этот тезис дает основу для оценки действий отдельного законодателя, например, реформы Петра Великого. На нем строит Болтин и все свое объяснение хода русской истории, первое органическое объяснение ее, хотя, конечно, чересчур схематическое и внешнее. Если самое "единообразие" законов природы неизбежно вызывает рaзнообpaзиe национального развития каждого народа, в зависимости от различных местных условий, физических и

38.349 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 430

исторических, то нет ни возможности, ни надобности гнаться за поисками сходства и наятгивать сравнения! там, где их быть не может. Екaтepинa упорно отрицала утверждения Шаппа, что Россия плохо населена, и доказывала, что Россия в собственном смысле набита жителями, "как яйцо". Болтин мог свободно признать слабую населенность России и основать на этом важные выводы относительно ее своеобразия. Понятно, как это учение о "месторазвитии" двигало вперед создание националистической теории. И однако, такой теории не создал и Болтин, – как он ни близко подходил иногда к ее созданию. Почему же это так вышло? Дело в том, что Болтин дал для своей теории слишком широкое основание. При дальнейшем развитии его мыслей, на его основании можно было построить научную теорию, но нельзя было построить националистической. Признав особенность русского национального развития, попытавшись объяснить эту особенность условиями среды, он, конечно, сделал для националистической теории очень много, – но все-таки не все, что для нее было необходимо. Его теория объясняла очень удовлетворительно и своеобразность, и большую или меньшую устойчивость национальных элементов быта. Но

38.350 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 431

она нисколько не доказывала ни их полной неподвижности и неизменяемости, ни необходимости и возможности их сохранения при изменившихся условиях жизни. В его теории было слишком еще много эволюционного элемента, чтобы основать на ней незыблемые устои. В частности, политическая форма быта, как ясно было из его изложения, менялась, эволюционировала на самых глазах истории. С другой стороны, в теории Болтина было слишком много научного безразличия к тому или другому частичному национальному прогрессу, чтобы основать на ней националистическую теорию превосходства какого-нибудь одного из этих процессов. Она объясняла национальное в истории, не давая прямых поводов для националистического отношения к этому национальному. Для того чтобы получить настоящую националистическую теорию, нужно бы было, следовательно, выбросить из теории Болтина ее эволюционные элементы и ее научную объективность. То и другое с успехом сделала впоследствии метафизическая идея абсолютного "народного духа". Но это случилось полувеком позже. Мы еще увидим, как это произошло. XVIII в., как мы окончательно убеждаемся на этой, наиболее развитой и продуманной из

38.351 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 431

тогдашних националистических теорий, не давал еще достаточных материалов для создания полной и законченной теории национализма.96 Создание такой теории было делом будущего. Ее пришлось создавать в борьбе с более точно оформившейся доктриной русского европеизма. XVIII в. – и в особенности его конец – положил только начало тому и другому течению. В дальнейшем оба они настолько окрепли и получили настолько связное и самостоятельное развитие, что всего удобнее будет изучать процесс эволюции того и другого течения, национализма и европеизма, – каждого отдельно.

38.352 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 431

БИБЛИОГРАФИЯ О градации предреволюционных настроений см.: Fйlix Rocquain, L'esprit rйvoluionnaire avant la Revolution 1715 – 1789 (Paris, 1878) (есть русский перевод). Вопрос об отношении России к Французской революции рассмотрен в ряде интересных статей: Alfred Rambaud, Revue politique et litйraire 1) Paris et St.-Petersbourg а la veile de la Rйvolution (2 sйrie, t. XIV, p. 1221, juin, 1878); 2) L'opinion russe et la Rйvolution (ib., t. XV, p. 249, 14 septembre 1878); 3) Un homme d'йtat russe (Семен Воронцов) pendant la rйvolution francaise (ib., t. XVI, p. 669, 18 Janvier 1879); 4) Catherine II et la rйvolution francaise, I, Le journal de Khrapovistki (ib., t. XIX, p. 361, 16 octobre, 1880); 5) Catherine II et la rйvolution francaise II. Les liberaus russes et la rйvolution (ib. 3-me sйrie, t. I, p. 358); Его же. 6) La rйvolution francaise et I'aristocratie russe, Mйmoire lu а 1'academie des Sciences M. et P. (Paris, 1878). Сочинения Радищева, после снятия запрета, печатались несколько раз. См. полн. собр. соч. под ред. А.К. Бороздина, И.И. Лапшина и П.Е. Щеголева, Тт.1 – П (СПб., 1907) и другое полн. собр. соч. под ред. В.В. Каллаша, Тт.1 – П; Путешествие издано отдельно под ред. Н.П. Павлова-Сильванского и

38.353 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 432

П.Е. Щеголева (СПб., 1905). Имеется перевод Путешествия на современный русский язык, сделанный В.П. Недачиным и изданный под ред. В.Л. Бурцева (Париж, 1921). Рассказ о Соймонове см.: Falloux, M-me Swetchine (Paris, 1860). Новейшая работа принадлежит: Lariviкre, Catherine II et la Rйvolution (здесь и библиография). Учебные годы лейпцигского кружка хаpaктepизованы самим Радищевым в его Житии Ф.В. Ушакова (пеpeпeчaтaно П. Бартеневым в сб. "XVIII век", т. II). Здесь же см. и критические замечания Ушакова на книгу Гельвеция. Трактат О смерти и бессмертии изложен (по Собр. соч. Радищева) в книге проф. Е. Боброва Философия в России, вып.III (Казань, 1900). Переписка Кутузова с московскими масонами издана в "Русской старине", No 1 – 3 (1874). Важнейшие сочинения и материалы о Радищеве: Сухомлинов, Исследования и статьи, т.1 (СПб.), Архив Воронцоеа, т.V (здесь критические замечания Екатерины, допросные пункты и ответы Радищева). В.Е. Якушкин, Суд над русским писателем в XVIII в. в "Русской старине", No 9 (1882) и его же: Учебные годы Радищева в сб. "Под знаменем науки" (М.,1802) и В.Ф. Мякотин, На заре русской общественности в его книге: Из истории русского общества

38.354 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 432

(СПб., 1902); там же см. статью о Щербатове Дворянский публицист екатерининской эпохи. Н.П. Павлов-Сильванский Очерки по русской истории XVII1 – XIX в. (перепечатка из Полн. собр. соч. Радищева) (СПб., 1910), здесь и библиография. О разных элементах системы Лейбница см.: Merz, Leibnitz, в серии: "Philosophical Classics ed by W. Knight (Lond. 1884). О иностранных источниках Радищева, кроме самих сочинений, цитированных в тексте авторов (с'Грaвeсaндa, Гельвеция, Гольбаха, Мендельсона, Платнера, Бонне, Галлера, Мабли) см.: W. Guerrier, L'abbй de МаЫу, moraliste et politique (Paris, 1886); I.E. Poritzky, Lammetrie (Berlin, 1900); G. Plekhanow, Beitrage zur Geschichte des Materialismus (Holbach, Helvetius, Marx) (Stuttgart, 1896); Offner, Die Psychologie Charies Bonnet's (Leipzig, 1893), in "Schriften der Gesellschaft fьr psychologische Forschung". Новейшая, очень ценная работа о Радищеве принадлежит В.П. Семенникову: Радищев: "Очерки и исследования (М., -Петроград, 1923). Здесь опрeдeлeнa дата написания оды Вольностъ, доказана принадлежность Отрывка, напечатанного в "Живописце", Радищеву, расследованы отношения Радищева к масонству и т.д. Результаты этой работы введены в текст

38.355 VIII. Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 432

настоящего издания. Об отношении Екатерины к революции, кроме указанных выше сочинений, см. ее переписку с Гриммом и дневник Храповицкого. Значительная часть театральных пьес екатерининского времени собрана в Российском театре или полном собрании всех российских театральных сочинений, в 43 т. (СПб., 1786 и след). Некоторые выдержки оттуда см. в кн.: Незеленов, Литеpaтуpныe направления в екатерининскую эпоху, Антидот Екатерины перепечатан в IV т. Баpтeнeвa, Восемнадцатый век. Чрезвычайно странное суждение по поводу следствия над Новиковым высказано было Я. Барковым в предисловии к Переписке московских масонов. Барков не доверяет показаниям Новикова и разделяет чуть не все подозрения следователей. Это мнение, как и многие утверждения Незеленова, не заслуживает даже опровержения.

38.356 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

Примечания Понятно, сложившееся и специфически русских политических условиях и на иностранный язык непереводимое. 1

Слово "националистический" мы употребляем для означения тенденций, направленных к одностороннему национальному самовозвеличению, сопровождающему обыкновенно период военной экспансии и лишенному элемента самокритики. 2

Опыт такого изложения уже сделан автором для иностранных читателей в его работе "Russia and its crisis" (Chicago, 1905, и франц. пер. "La crise Russc, trad. Marie Petite, Librairie Nouvelle. Paris, 1907). 3

Извиняемся перед нашим вторым оппонентом, что оставляем без подробного разбора те его возражения, обсуждение которых отвлекало бы нас от главной нашей настоящей беседы. Заметим только, что напрасно критик хочет и в этих других возражениях выставить нас безусловным 4

38.357 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

сторонником теории экономического материализма, вопреки нашему собственному заявлению. Политического элемента в социальном развитии мы нисколько не отрицаем, но, действительно, в примерах, приводимых автором, самую степень активности этого политического элемента мы ставим в зависимость от степени экономического развития. Земледельческий труд получает "принудительную организацию" по преимуществу там, где плоды его могут быть поделены с "организаторами", то есть в случае известной степени доходности его. Вот почему, вопреки мнению оппонента, мы продолжаем думать, что не потому экономическое развитие Древней Руси было низко, что не нашлось организаторов труда из среды завоевателей иноплеменников, представителей "благородного" сословия, а потому этого сословия благородных завоевателей не оказалось па Руси, что экономическое развитие было низко. Резкого разделения между обоими факторами, конечно, проводить нельзя, потому что необходимо допустить известную степень взаимодействия между ними. 5

Так в авторском тексте.

38.358 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

И здесь заключается косвенный ответ Пересветову, предлагавшему для искоренения "неправды" другие меры. См. ниже. 6

На формальный акт "выбора", необходимо сопровождавшийся и письменным документом, "приговором", указывает торжественный титул Пожарского: "по избранью всех чинов людей российского государства – у ратных и у земских дел стольник и воевода Дмитрий Пожарский с товарищи". Это – буквальное повторение вступительных выражений договора с Трубецким. 7

См. "Очерки", II, V, 3. Ср. там же, V, 7 замечание Костомарова о расколе как о движении по существу своему новом и передовом для того времени, когда оно возникло. 8

"Слово мое теперь во дворце добре страшно и делается без замедленья", – шутливо пишет он Никону. 9

10

В год падения Софьи Куракину было 13 лет.

До конца жизни Петр сохранил такой взгляд на книгу, как на руководство к практическому делу и терпеть не мог "лишних расскалон, которые время 11

38.359 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

только тратят и у чтущих охоту отъемлют". Ср. проведенный Иоакимом при Голицыне устав Славяно-греко-латинской Академии. 12

Самая необходимость реформы, по существу, предполагается здесь доказанной в тех частях "Очерков", где речь идет о стихийных процессах развития разных сторон национальной жизни. 13

Датский посланник Юль в 1709 г. замечал относительно раскольников (очевидно, передавая общее мнение): "В общем, раскольники честнее, богобоязненнее и трезвее против русских, а по части христианских догматов начитаннее и просвещеннее их". В то же время из своих сношений с правящей бюрократией Юль сделал такой общий вывод: "Вообще, на русских надо влиять лестью, водкой и взятками; все же другие средства, вроде справедливости, права, на них не действуют". Юль забыл прибавить к перечню этих средств еще одно – ему, конечно, менее доступное – именно "страх". 14

См. многократные наблюдения Юля, при которых выгодно выступает и роль Петра – в организации борьбы с общей опасностью, в 15

38.360 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

насильственном приучивании общественному делу и интересу.

толпы

к

Всего отчетливее можно проследить эту тактику борьбы во Пскове, во время бунта 1650 г., и в Астрахани (1671-1672), во время восстания Стеньки Разина. 16

На "Симбирской черте", т.1 Нижегородская, Пензенская и губернии). 17

(теперешние Тамбовская

Опрометчивость обратилась в славу. Хотя ты (Цезарь) многим обязан своим талантам, но более всего обязан удаче. 18

Первое упоминание о ней находим в знаменитом письме к сыну (1715): "Два необходимых дела к правлению – еже распорядок и оборона". Тут и упоминание о греческой монархии, погибшей от пренебрежения к воинскому делу, и о "тяжких забавах", необходимых для государя: видно, что философия собственного царствования далась Петру нелегко, запечатлелась в его уме лапидарными штрихами и пускалась в ход лишь по особо торжественным случаям, всегда в одних и тех же выражениях. 19

38.361 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

Надо заметить, что кн. Куракин в одно слово с жертвами Преображенской канцелярии утверждают, что с первых годов петровского царствования "началось неправное правление от судей и мздоимство великое и кража государственная"; он прибавляет, что все это "доныне продолжается (1727) с умножением и вывести сию язву трудно". 20

Это так называемое "Досифеево причастие", о котором толковали, что "того таинства будет на 5000 лот для 100000 человек без нужды"; игумен Досифей обыкновоенно просфору для агнца "запасал великую яко куличу". 21

Зачатки социального учения, может быть, и были у Кузьмы. "Мы, по созданию Божию, все братия", – пишет он с Медведицы к донским казакам, опровергая какое-то недоразумение. Но, конечно, ни возможности, ни надобности не было развивать это учение ввиду того, что "ничтоже нам не пособит века сего житие" – при предстоящем втором пришествии. 22

Может быть, астраханцев, что 23

она вызвана их заставляют

жалобами кланяться

38.362 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

"болванным кумирским богам", под которыми они разумели подставки для париков, найденные в домах служилых людей: характерный провинциализм, уцелевший от времен Олеария. В завещании Екатерины I было сказано, что во время малолетства Петра П Верховный Совет будет "иметь полную власть правительствующего са:модержавного государя" и что он должен "множеством голосов вершать всегда и никто один повелевать не имеет и не может" Последними словами у Меншикова отнималось право, которым он пользовался со времени Петра, издавать распоряжения, равносильные царским указам. 24

Исключение составляла и пьяная толпа "славильщиков", "неусыпаемая обитель" Петра, набранная из людей всякого происхождения, ездившая с Петром по-прежнему каждые святки славить Христа по Петербургу и совершавшая всевозможные бесчинства. 25

Традиционное угощение почетного гостя чаркой вина с поцелуем хозяйки дома только подчеркивает замкнутость старой семьи. Так, недавно у христиан Балканского полуострова 26

38.363 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

женщина молча подносила гостю на подносе ракию, кофе или варенье во время церемонного визита и удалялась, поцеловав ему руку, если он старик. Социальный состав петровского придворного круга мы можем проследить, например, по списку участников маскарада 1723 г., длившегося целую неделю. Из 138 участвующих можно насчитать всего около десятка старых титулованных аристократов и столько же членов старых дворянских фамилий, частью пожалованных новым титулом "графов". Обе группы вместе равняются числу иностранцев, достигших высших чинов на русской службе. Вся остальная масса (97) – авантюристы, дельцы и служаки, сделавшие карьеру при Петре и, может быть, на целую треть вышедшие не из дворянства, а из приказных (секретари, с 1724 г. велено и их набирать из дворян). Напротив, по табели о рангах состав масок оказывается вовсе не таким пестрым. За исключением нескольких молодых людей знатных фамилий (доступ которых ко двору тоже предусмотрен табелью), все остальные маски облечены более или менее высоким "характером", сообразно которому и занимают место в маскарадной процессии и в отдельных группах 27

38.364 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

масок. Это – президенты, советники, асессоры и секретари коллегий и других высших присутственных мест (около 85); генерал-лейтенанты, генерал-майоры, бригадиры, полковники, поручики и подпоручики гвардии – около 45 чел. "Троица рядком сидит, писал, например, Лазарь, Сын одесную, а Дух Святый – ошую Отца на небеси на разных престолах – яко царь с детьми сидит Бог Отец, а Христос на четвертом престоле особном сидит пред Отцом небесным". Посошкон при словах: "Яко Спаса родила еси" советовал: умными своими очами в тот час зри его ясно, Господа Иисуса Христа, на небесах суща". 28

Горячо относясь к "дворянским обидам", Посошков приводит и пример. К помещику Ханыкову пришел на Пасху с крестом поп, "не в их вотчине служащий", – побывав по дороге на винокурснном заводе у Посошкова. Ханыков, "вышед на крыльцо, ударил того пресвитера по щеке, и крест снятый из рук у него вышиб, и, с крыльца его спихнув, почал его во всем облачении с людьми своими бить и по грязи волочить и топтать: ты-де меня променял на Посошкова". Не смея жаловаться архиерею, "дабы после больше 29

38.365 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

того не пострадать от него", поп сам же просил у помещика прощения "и едва умолил, что святый крест и иконы отдал им назад". Другой пример, из близкого описываемому времени (1733): поручик Болотов, посадив приехавшего к нему попа за стол и "налив вина, стал ему подносить, а за непитье вина (то есть как раз за то, чего требовал в таких случаях Посошков) ударил его в щеку, а потом бил палкой", затем вторично стал угощать. После нового отказа помещик велел солдатам принести батоги, "и раздев, оные солдаты били (попа) батожьем с четверть часа". Помещик оправдывался тем, что сельский поп должен ему во всем повиноваться и что он имеет право наказать попа за непослушание. Впрочем, оговоримся: Посошков обнаруживает, в крайнем случае, склонность оправдать и новую моду – ее социальным значением. "Парики" составляют предмет его особой ненависти. Но он допускает, что "ради офицерского украшения и ради отмены простого народа, но чину" их "надлежит носити". Однако и тут он советует отрастить, вместо парика, собственные волосы. О новом платье он говорит только один раз во всех своих сочинениях – в этом же смысле – классового отличия, которое предлагает распространить и на 30

38.366 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

купечество и даже проектирует фасон. Несколько позже; характеризуемого времени появился в печати и русский перевод знаменитого Cortegiano графа Кастильоне, итальянского гуманиста, под заглавием: " "Придворный человек" Грациана Бальтазара" (1760). В 1762 г. вышел перевод книги Бельгарда: "Истинный христианин и честный человек". Перевод сделан С. Волчковым. 31

Припомним, кстати, рассуждения о душе животных Феофана Прокоповича, записанные его земляком Марковичем: "Оное мнение Картезия ("всякое чувство от животных всех отнимающего, а только единому человеку, имущему ум, причитающего" и поэтому называющего животных "автоматами") есть не крепкое, ибо явственно спорит против повседневных экспериментов". Сущность духа – "не в самом помышлении, но есть особливейшее нечто, чего мы не видим". Поэтому "можно некоторый вид дебелого и весьма скудного помышления животных причесть, однако оного бессмертным назвать невозможно, а как оно есть, неизвестно, для того, что (мы) не знаем существ не только духа, но и тела". 32

38.367 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

Из генералитета (170) присутствовало в Москве 87 человек. 33

В это время, как увидим, особенно усилилось чтение и издательство романов. 34

Для наглядности приведем список большинства этих статей 1759 года. О надежде, о пространстве разума и пределах оного (автор сходит на вопрос об умеренности, как следствии самопознания, и идеализирует довольство крестьянина); о чести (точка зрения утилитарная); о ревности, о учении (практическая необходимость стоять на уровне современного знания); о душевном спокойствии и о безумных людских желаниях; о действии доброго и худого воспитания (отношение разума к страстям); о пределах дружества; о двух путях, по которым человек в сей временной жизни последует (приятное здесь противополагается полезному); о излишних желаниях; о счастье и несчастье (следуй своей природе); человеческая жизнь подобна опасному путешествию; рассуждения о молчаливости; хуже ли стал свет прежнего (ответ отрицательный, причем особенно подчеркивается искоренение суеверий); счастье не от нас зависит; о честолюбии; о порицании; о 35

38.368 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

славе, о худых следствиях злой и о прибытках доброй совести; о вкусе, о воспитании дочерей (передовая точка зрения); о добром употреблении страстей; о ненависти и прежде; о благодеяниях; о неблагодарности; о привидениях ("не смею отрешить все такие истории"); о примирении; об избрании сообщества; о человеческой жизни (доказательства существования будущей жизни); запрещенное охотнее исполняют; о жестокосердии (с декламацией против тиранов). Будущим членом екатерининской комиссии училищ, руководившим составлением учебников. 36

О худом воспитании больших сыновей дворян, живущих в деревне, письмо слуги к господину; о излишнем щегольстве и др. 37

Безразличного в общественном смысле содержания: о пользе мифологии, о вопросах русского языка и грамматики. 38

Приведу для примера стихотворение дочери Сумарокова, напечатанное в "Пчеле" отцом под своим именем и положенное еще раньше на музыку. 39

38.369 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

Тщетно я скрываю сердца скорби люты, Тщетно я спокойною кажусь: Не могу спокойна бить я ни минуты, Не могу, как много я ни тщусь. Сердце тяжким стоном, очи током слезным Извлекают тайну муки сей: Ты мое старанье сделал бесполезным, Ты, о хищник вольности моей! Ввергнута тобою я в сию злу долю; Ты спокойный дух мой возмутил. Ты мою свободу превратил в неволю. Ты утехи в горесть обратил. И, к лютейшей муке, ты, того не зная, Может быть, вздыхаешь о иной; Может быть, бесплодным пламенем сгорая, Страждешь ею так, как я тобой. Зреть тебя желаю, а, узрев, мятуся И боюсь, чтоб взор не изменил: При тебе смущаюсь, без тебя крушуся, Что не знаешь, сколько ты мне мил. Стыд из сердца выгнать страсть мою стремится. А любовь стремится выгнать стыд: В сей жестокой брани мой рассудок тмится, Сердце роется, страждет и горит. Так из муки в муку я себя ввергаю, И хочу открыться, я стыжусь, И не знаю прямо я, чего желаю. Только знаю то, что я крушусь: Знаю, что всеместно пленна мысль тобою Воображает мне твой милый зрак; Знаю, что вспаленной страстию презлою Мне забыть тебя нельзя никак. 40

Сокращение естественного права, выбранное из

38.370 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

разных авторов для пользы российского общества Владимиром Золотницким. СПб., 1764. Эта эмблема изображена была и на жетонах, розданных депутатам. 41

Эту точку зрения открыто защищали в заседаниях Екатерининской комиссии некоторые депутаты (особенно городской дерптский – Урсинус). 42

О настроении крестьян после манифеста Петра III о вольности дворянства. См. "Очерки", I. 43

Коробьину Екатерина и потом поручала защиту "прав благородных". Он голосовал часто вместе с близкой к престолу дворянской интеллигенцией. 44

Собственно, Дидро прочел Екатерине ряд записок, иногда переходивших в наброски и конспекты для устного изложения. 45

Я больше слушала его, чем говорила, – рассказывала Екатерина впоследствии Сегюру; – кто застал бы нас врасплох, мог бы принять за строгого педагога, а меня за почтительную ученицу. Кажется, он и сам так полагал". Задетое 46

38.371 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

самолюбие императрицы сказалось в последней фразе. В разговоре с Сегюром Екатерина аранжировала ход своих бесед с Дидро так, как ей хотелось думать, что они происходили. Сперва она внимательно слушает, потом сразу осаживает философа эффектной репликой – " Я убеждена, что с тех пор он смотрел на меня с состраданием, как на узкий и вульгарный ум; он говорил со мной после того лишь о литературе, а политика была исключена из наших бесед". Dichtung и Wahrheit здесь, как часто у Екатерины, – безнадежно перемешаны. Но ясно, что и крутой перелом в отношении к ней Дидро, и внезапная перемена содержания их бесед сильно преувеличены в ее рассказе. Это своего рода реванш за неудачную попытку покорить философа аффектированной простотой обращения. Обиженная неудачей, императрица принимает здесь, задним числом, величественную позу, утешающую ее обиженное самолюбие. 47

На этот стиль намекал, вероятно, Новиков в своем "Живописце". "Тут найдешь писателя, старающегося забавлять разум своими сочинениями, но увидишь, что он производит 48

38.372 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

скуку, а смеется только сам бедный автор! В другом месте увидишь нравоучителя, порицающего всех критиков и утверждающего, что сатиры ожесточают только нравы, а исправляют – нравоучения; но читатель ему ответствует: ты пишешь так сухо, что я никогда но имею терпения читать твоих сочинений – бедный автор!" Резкость этих характеристик смягчалась, правда, тем, что они могли относиться не к одной только "Всякой Всячине". "И то и се" – Чулкова; " Ни то ни се" – Рубана; "Смесь", " Трутень" – Новикова; "Адская почта" – Эмина; "Поденщина" – Тузова; "Полезное с приятным – "упражнение" при сухопутном корпусе": все это журналы, издававшиеся только в том же 1769 г. 49

О(рлова), П(анина), Н(арышкина), С(алтыкова), В(оронцова или Вяземского?), Ш(увалова), Б(ецкого или Бибикова?), В(севоложского). 50

С другим чувством "отвращения", боровшегося с любопытством, – ушел от того же эшафота пятнадцатилетний И.И. Дмитриев, писатель следующего, карамзинского поколения. "Чувствительное сердце его" (он говорит про 51

38.373 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

своего брата эти слова, которые можно отнести и к нему самому и ко всему поколению) уже "не могло выносить такого позорища". Прямым последствием этой перемены в первоначальном проекте и было накопление в губернском городе судебных мест двух высших инстанций ("палаты" и "верхние" сословные суды, скоро отмкненные). 52

В черновых текстах выработке этого интересного места предшествовала довольно продолжительная работа, очень характерная для истории екатерининских идей о естественном праве. Указав на недостаточность исторических сведений о начале человеческих обществ (Блэкстон в этом случае ищет указания в Библии), Екатерина ссылается, как на единственный остающийся источник, на "здравый рассудок". Рассудок "заставляет думать, что во всяком народе управление его" "сходствовало с народным", пишет она сперва привычную мысль. Но тотчас же оговаривается: "Или заимствовало чего ни на есть от народного". Но и эта оговорка кажется Екатерине недостаточной: она надписывает над строкой фразу, выражающую совершенно противоположную мысль (эти слова мы ставим в 53

38.374 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

скобки): "Сходствовало с народным (или над ним власть имеющих) умоначертанием". Далее исправленный текст читается (зачеркнутое Екатериной в скобках): "Или же, по крайней мере заимствовало много или мало от онаго, установляемо же было или (вдруг силою) исподволя по общему желанию (согласием общим, надобностям) или силою. Перемены же происходили по положению дел и разнообразных военных и мирных обстоятельств внутренних и внешних, или же по умножению или умалению людей или земли ими занятыми. Краткое сие описание замыкает в себе без изъятия летописания всех государств". Мы видим, как мысль императрицы колеблется, отвыкая от "абсурдной" теории общественного договора и приноровляя старые термины к новому пониманию, вытекающему из чтения Блэкстона. Первоначально Екатерина не имела в виду делать свои губернские учреждения орудием русификации окраин. В черновом тексте находим прямую оговорку в этом смысле: "Все сие не касается до тех губерний, кои имеют особые конфирмованные привилегии, как-то Малороссия, Лифляндия и прочие; и не до Сибири". И далее: "Исключая из сего нового учреждения все те 54

38.375 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

области, земли и княжения нашего государства, кои особыми привилегиями и жалованными грамотами от предков наших и нас самих снабжены или нашими конфирмациями подтверждены". Как известно, губернские учреждения были распространены на Малороссию в 1782 г. и на Лифляндию и Эстляндию в 1783 г. Предсказания Щербатова подтверждаются наблюдениями над петербургскими выборами двух приезжих французов (1792), в отзыве которых, конечно, отражаются и тогдашние толки столичного дворянства: "Читая указ об этих собраниях, видишь, что не может быть лучших правил и большого простора для корпоративного обсуждения общественных и государственных дел. Но до сих пор власть ставила столько препятствий предположениям собраний, генерал-губернаторы так сильно влияли на решение их, что результаты этих собраний можно считать совершенно сведенными к нулю. Известно заранее, кого выберут, потому что кандидаты указаны свыше. Власть охотно жертвует формой (назначения), раз дворянство этим удовлетворяется, только бы остаться, по существу, полновластным господином". 55

38.376 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

Тот, кто вовсе не служил, не мог совсем участвовать в самоуправлении: дворяне, не имевшие обер-офицерского ранга, по жалованной грамоте 1785 г. могли присутствовать в собрании, но без права голоса и тем более без права быть выбранными в какую-либо должность. 56

Об этом имеется любопытное свидетельство В.Н. Каразина (1801). Он жалуется на случайность и произвол коронных назначений в высшие губернские должности, важные для службы, но отнятые у местного общества. Наоборот, низшие должности, не представлявшие служебного интереса, предоставлялись общественному выбору и скоро стали прснебрегаться дворянами. "От сего произошло, что со времени открытия наместничеств, мало-по-малу важность дворянскихъ выборов упала до того, что напоследок стали производить их с пренебрежением. Никто из людей достойных не хотел быть выбранным в уездные чины или в верхний земский суд, и сии места предоставляли, как милостыню, дворянам, не имеющим других способов к жизни..Вообще примечено, что первые выборы в губерниях были и самые лучшие: тогда не успели еще рассмотреть всех сих последствий, и намерения монархини произвели всеобщий 57

38.377 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

энтузиазм к добру, простыл сей жар, когда увидели, что беспристрастие выбирающих и бескорыстие избранных были равно посмеяны..., что уездные присутственные места сутъ пустая инстанция", а дело вершится в губернии, в коронных палатах. Еще ближе был бы смысл этой фразы к первоначальному намерению императрицы, если бы оказалось, что она целиком переписана Безбородко из первоначального проекта, без соображения с другими частями его черновика. 58

В эту цифру я включил 533 книги, точная дата которых неизвестна, распределив их, пропорционально количеству датированных книг, между последними четвертями века. 59

Надо, однако, заметить, что тут мы не имеем такого тщательного библио- графического исследования, какое сделано Пекарским относительно книг петровского времени. Следовательно, в действительности надо предположить цифры изданий после Петра несколько вьше. 60

61

К направлениям более левым, чем собственно

38.378 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

"вольтерианствe", мы еще вернемся впоследствии. Здесь мы пока не различаем резко этих течений, как не различались они в тот момент и в русском обществе. Конечно, не все масоны вполне усвоили такое возвышенное понимание масонства, но по частям эта характеристика повторяется во множестве масонских произведений. Мало того, среди этих произведений мы укажем ниже одно, которое представляет еще более глубокое понимание, потому что обосновывает приведенную н тексте формулировку философской аргументации. 62

Наблюдение это приведено самими русскими масонами и их донесении заграничному съезду, как доказательство пользы внешних знаков и церемоний для успеха масонской пропаганды. 63

Дружные действия этой группы в Комиссии не должны ли быть тоже объясняемы отчасти и их масонскими связями? 64

Елагин, наконец, добрался до английской "великой ложи", сохранившей более чистый тип масонства, и получил от нее в 1772 г. звание великого провинциального гроссмейстера для 65

38.379 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

России. Но при английской системе он не остался. Объединительные, эклектические и очистительные тенденции усиливались тогда и в германском масонстве. На "соборе" масонов "строгого соблюдения" в Вильгельмсбаде (1782) Шварц получил признание России особой (VIII) провинцией, освободившейся от подчинения Швеции (принятого в 1780), и привез в Москву новые назначения на масонские должности, чем москвичи были очень недовольны. Впрочем, рыцарские звания скоро вышли из употребления и в самой Германии. 66

Тут, между прочим, помещен перевод "Федона" Мозеса Мендельсона, о влиянии которого на Шварца и Радищева см. ниже. 67

Имена "трудившихся в издании журнала студентов" перечислены Новиковым в количестве 18 лиц: здесь видим детей иностранцев и духовных и ни одного аристократического имени. 68

И тут, конечно, можно указать предшественников в лице Паскаля, с его знаменитым "пари на Бога", и Арнобия (конец III века). 69

38.380 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

Принадлежность Шварцу этой основной мысли всего трактата доказывается его собственными записями. 70

Шварц здесь совпадает также с учением Сен-Мартена, книга которого "О заблуждениях и истине" (1775) произвела сильное впечатление среди русских масонов, получивших даже от его имени название "мартинистов". Сен-Мартен также говорит о промежуточном месте человека, объединяющего мир вещественный и мир священный. 71

Собственно, внешняя сторона учения общества иллюминатов, основанного в 1776 г. Вейсгаунтом и называвшегося первоначально орденом псрфсктибилистов, была довольно близка к теориям Шварца. Политическая цель, состоявшая в борьбе с монархией и пропаганде республики, составляла скрытую сторону учения, известную только руководителям. 72

Калиостро был в Петербурге н конце 1779 г., увлек кое-кого из приближенных Екатерины (Елагина, гр. Строгонова), нарвался на скандал и в начале 1780 г. был выслан из столицы. 73

38.381 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

Цитата взята как раз из статьи, от которой потом косвенно отрекся Крылов, напечатав против нее возражения: таким образом, если участие Радищева в журнале будет доказано, статья может оказаться принадлежащей ему (не переводной ли?). 74

Есть и прямое подтверждение свидетельства Сегюра о симпатии к революции в этих кругах. Секретарь императрицы Соймонов – тот самый, который делал для нее выписки из законов по блэкстоновским рубрикам, – вернувшись однажды домой осенью 1789 г., то есть месяца два после взятия Бастилии, застал у себя целую иллюминацию, множество зажженных свечей. Семилетняя девочка, его дочь (впоследствии госпожа Свечина), на вопрос отца, зачем она зажгла свечи, отвечала: "Но папа, разве не нужно было отпраздновать взятие Бастилии и освобождение этих бедных французских арестантов?". 75

76

Ушаков умер 23 лет, еще в Лейпциге.

При живом и сильном взаимодействии главных представителей философской и научной мысли 77

38.382 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

XVIII в. нелегко было бы указать, чём Радищев обязан именно Бонне. Но если вообще Бонне имел на него влияние, то, конечно, этими двумя наиболее знаменитыми своими произведениями, в которых он старается держаться на почве психофизиологии. Любопытно, что новиковский кружок предпочитал, по-видимому, позднейшее и более слабое, по мнению самого Бонне, произведение: "Palingйnйsie philosophique", – которое Карамзин даже принялся переводить по-русски в присутствии самого Бонне. Причина предпочтения понятна: в "Палингенезии" Бонне особенно внимательно остановился на идее совершенствования живых существ в будущей жизни. С классическим образцом тогдашнего материализма, сочинениями Ламетри, по-видимому, Радищев не был знаком непосредственно, хотя и упоминает о них. Вероятно, он знал резкие отзывы о Ламетри своего учителя Галлера. Бонне пользовался Ламетри, по возможности не упоминая о нем. 78

"Житие Ушакова", из которого взяты эти цитаты, напечатано было в Петербурге в 1789 году. 79

38.383 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

Histoire philosophiquc et politique dcs йtablissements et du commerce dos Europйens dans les deux Indes, первое издание в 1772 г., второе в 1774 г., третье в 1780 г., уничтоженное в 1781 г. 80

Сын Радищева в биографии отца упомянул о том, что сорока лет Радищев научился по-английски и мог читать в подлиннике Мильтона и Шекспира. Дата, указанная сыном, приводит нас к 1789 г., но Радищев до конца – и даже после цензуры – пополнял текст "Путешествия". Влияние Мильтона можно видеть в описании казни Карла и в отзыве о Кромвеле. У Мильтона есть сочинение, по самому заглавию совпадающее с аргументацией Радищева и написанное тотчас после казни короля: Tenure of kings and Magistrates proving that it is lawful and hath been held so in all ages for any who have the power, to call to account a tyrant; or wicked Kings, and after due conviction, to depose and put him to death if the ordinary Magistrate have neglected or denied to do it (пользование властью королями и чиновниками: доказывается, что законно и считалось таковым во все века для всякого, кто обладает властью, призвать к отчету тирана или дурного короля и, после надлежащего уличения, 81

38.384 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

низложить и подвергнуть его смерти, если обыкновенные чиновники пренебрегли или отказались это сделать). Несомненно, московские мартинисты знали, что их письма прочитываются на почте. Относительно Екатерины они употребляли ту же уловку, какую она сама употребляла относительно прусского короля. 82

В оде "Вольность", написанной, как мы знаем, раньше "Путешествия", "храму Закона" противополагается "чудовище ужасно, как гидра, сто имея глав": под ней здесь разумеется "Вера", которая в союзе с "властью царской" стремится "сковать рассудок" и "стереть волю", чтобы "давить народ". 83

Радищев, очевидно, разумеет здесь следующее место Наказа Екатерины: "Законы не обязаны наказывать внешних или наружных действий; слова не вменяются никогда в преступление, разве оные приуготовляют или соединяются, или последуют действию беззаконному. Все превращает (тот), кто делает из слов преступление смертной казни достойное... Человеку снилось, что он умертвил царя: сей царь приказывает 84

38.385 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

казнить его смертью, говоря, что не приснилось бы сие ему ночью, если бы он о том наяву не думал. Сей поступок был великое тиранство, ибо если бы он то и думал, однако ж на исполнение мысли своей не поступил". Ни Екатерина, ни последующие исследователи не обратили внимания на форму, в которой изложен радищевский проект и в которой эта угроза аграрной революцией, конечно, не может быть истолкована как подстрекательство к немедленному бунту. 85

Текст Радищева обрывается на слове "были". Два последних слова вставлены мной для восстановления смысла. По-моему, они лучше отвечают началу фразы, чем вставка Недачина "Это были жалкие люди". 86

Влияние Рейналя признал и сам Радищев. Помимо стиля у Рейналя он ншел образцы и случаи дурного обращения с рабами, отсюда взял и мнение о невыгодности рабства, о грозящем восстании рабов, о необходимости улучшить участь рабов и т.д. 87

88

Эта реминисценция из Монтескьё освещает нам

38.386 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

отношение Екатерины к той постоянной законодательной комиссии, которую она проектировала, следуя совету Дидро. Это – то самое, в чем Екатерина обвиняла русских "мартинистов" и Радищева. 89

Всего полнее и ярче эта метаморфоза описана в комедии "Перемена в нравах", затем "Воспитание", "Свадьба г. Промоталова" и др. 90

Например, Добросердов ("Мот, любовию направленный"), Богатов ("Перемена в нравах"), Постоянов ("Награждение добродетели"). 91

Для типа резонера: Правдолюбов, Правдодум, Добромысл, Прямикин, Чеснодум, Добронравов, Милосердов, Честон, Правомыел, Благоразум, Здравомысл и т.д. Для любовников: Доблсстин, Достойнов, Благоразумнов, Здравомыслов, Чеснодум, Чсстан и т.д. 92

В "Русском парижанце", из которого взята и приведенная в тексте цитата, эти достоинства перечислены так: "Он честен, справедлив, незлобив, милосерд, хороший брат, сын, друг, во обещаньях тверд". 93

38.387 При Милюков П. Н.: Очерки по истории русской культуры, 433

"...Жена! Как это дроль! Жена и муж!... Смешна... смешна обоих роль" повторяет Модстрих в "Самолюбивом стихотворце" общее место русской сатиры на петиметров. 94

"Кто дал право отцам и матерям требовать от детей своих, чтобы они мыслили, чувствовали и желали так, как мыслят, чувствуют и желают они?..." и т.д. 95

Термин "национальный", "национальность" употреблялся и употребляется мной в безразличном смысле: "относящийся к нации, свойственный нации". Термин "националистический", национализм" я употребляю в смысле terminus praegnans: относящийся сочувственно к национальным чертам, сочувственное отношение к национальным особенностям. Думаю, что этого разъяснения достаточно, чтобы устранить те возражения против моей терминологии, которые предъявлялись мне некоторыми критиками. Источник возражений, если не ошибаюсь, заключался в желании сохранить термин "национальный" для означения тех из числа национальных особенностей, относительно 96

38.388

Примечания

которых сочувствие законно. Такому употреблению термина я отказываюсь следовать, ибо вопрос о пределах законного сочувствия не может быть решен терминологией, а только рискует быть запутан, самое же решение вопроса субъективно и условно.