Когда Бештау был не больше кочки

СЕРИЯ

«Рассказы экскурсовода» Выпуск 3

ИДЕЯ ПРОЕКТА ТВОРЧЕСКАЯ МАСТЕРСКАЯ «БЛГ»

Николай Маркелов

КОГДА БЕШТАУ БЫЛ НЕ БОЛЬШЕ КОЧКИ литературная история Пятигорья

Ессентуки 2005

Книга повествует об истории горы Бештау с древнейших времен до наших дней. В ней Вы найдете: Уникальное собрание сведений из русских, арабских и турецких источников. Предания и легенды, связанные с Бештау. Произведения и письма А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, других авторов, в которых упомянуто название горы. На страницах книги нашли отражение малоизвестные или забытые события кавказской старины. Книга рассчитана на широкий круг читателей.

ОТ АВТОРА Есть на свете много разных красот и чудес. Дальние страны, южные моря под огненным солнцем. А меня с детских лет манит гора Бештау. Сорок лет назад впервые со школьными друзьями я поднялся на вершину. От высоты и открывшегося простора захватило дух. С тех пор довелось побывать на скалистых утесах еще не раз – во всякое время года и при любой погоде. В сущности, Бештау – это небольшая горная страна, где есть свои долины и перевалы, узкие тропы и отвесные скалы, свои неразгаданные тайны. С вершины горы видны не только окрестные дали, видна и даль времен. Знакомство с прошлым нашего края позволило мне прочитать многие забытые или малоизвестные страницы в истории пятиглавого великана. На протяжении тридцати лет по крупицам я собирал материал для этой книги, за издание которой приношу искреннюю благодарность Творческой мастерской «БЛГ» и лично моему другу Лазарю Георгиевичу Берберову. Николай МАРКЕЛОВ, главный хранитель Государственного музея-заповедника М.Ю. Лермонтова, лауреат премии имени Германа Лопатина Ставропольской организации Союза Журналистов России, лауреат премии Губернатора Ставропольского края в области литературы имени Андрея Губина. 5

Едва ли какой-то другой природный объект Кавказских Минеральных Вод привлекает такое внимание, как гора Бештау. Первые известия о ней теряются в глуби веков. Когда-то Пушкин, побывав на вершине Бештау, назвал эту гору «новым Парнасом». Имя ее попало на страницы двух главных русских романов ХIХ века – «Евгения Онегина» и «Героя нашего времени». Лермонтов несколько раз изобразил пятиглавого великана на своих рисунках. Суровая и прекрасная местность «между Машуком и Бешту» становится тем художественным пространством, где происходит действие многих его произведений.

«ИЗВЕСТНА В НАШЕЙ ИСТОРИИ»

Г

ора Бештау имеет свою судьбу. В скрижали истории ее название попало в результате столкновения грандиозных противоборствующих сил, когда весной 1395 года опустошительным ураганом по Се6

верному Кавказу прошли полчища Тимура. В степном междуречье Куры и Терека он настиг золотоордынского хана Тохтамыша и нанес ему сокрушительное поражение. Вот как рассказывает об этом «История государства Российского» Н.М.Карамзина: «Между Тереком и Курою близ нынешнего Екатеринограда, произошло славное в Восточных летописях кровопролитие. Потомки Чингисхановы сражались между собою в ужасном остервенении злобы, и гибли тмами. Правое крыло и средина войска Тамерланова замешались; но сей свирепый Герой, рожденный быть счастливым, умел твердостию исторгнуть победу из рук Тохтамышевых: окруженный врагами, изломав копие свое, уже не имея ни одной стрелы в колчане, хладнокровно давал Вождям повеление сломить густые толпы неприятельские». 1 Тохтамыш бежал на среднюю Волгу в Булгар. Преследуя его, Тимур дошел до русских земель и разорил Елец. На обратном пути он повел свои войска вверх по Кубани к горе Эльбурз (то есть Эльбрус). «Могущественный Тимур со всеми победоносными войсками несколько дней пробыл в Бештаке и окрестностях его», – так повествует 7

об этих событиях средневековья знаменитая «Зафар-Наме» («Книга побед») Шерефад-дина Йезди.2 В книге Семена Броневского «Новейшие географические и исторические известия о Кавказе», вышедшей в 1823 году, есть сведения о том, что «греки называли сие место Пентаполис».3 И еще одно указание на древних авторов содержится в книге И. Апухтина «Гора Бештау и ее окрестности» (Пятигорск, 1903) : «Описание предгорий Бештау мы находим еще у греческих писателей Птоломея и Агатамара, которые говорят, что предгория Бештау, благодаря чудных пастбищ, славились прекрасною породою лошадей».4 Упомянув о «пасмурном Бешту» в Посвящении к «Кавказскому пленнику», Пушкин счел необходимым сделать особое примечание о том, что эта гора «известна в нашей истории». Тут поэт, разумеется, не ошибся: сведения о районе Пятигорья – «земле Пятигорских черкас» встречаются (наряду с названиями Бештов, Бештовы горы, Пять гор) в русских летописях и ряде исторических документов, напри8

мер, в «Книге Большому чертежу» (1627 год). Когда союз русских с кабардинцами был закреплен в 1561 году браком Ивана Грозного с дочерью князя Темрюка Идаровича – Кученей, принявшей при крещении имя Марии, то в народе царица получила прозвище Пятигорки. А в 1571 году, отвергая притязания Турции на кабардинские земли, Иван Грозный в грамоте, посланной турецкому султану Селиму, писал: «слуху не было, что черкасы пятигорские твоему царьству прикладны были».5 В материалах Посольского приказа за 1718 год сообщается о возможной численности кабардинского войска для совместного с русскими похода на Кубань против крымского хана: «Черкасских и кабардинских войск выходит в поле до 10 тысяч. И ежели б к тем прибавить донских казаков или иных российских войск, столько же 10, а по вышшей мере 15 тысяч, то довольно с теми на Кубань напасть и разорить; и соединитца им надобно у Кумы реки, у места Бестова».6 О поселении кабардинцев в районе Пятигорья говорится в одном из указов Коллегии иностранных дел (1732 год): «…По 9

летописцам российским является, что оныя кабардинцы» селились сперва по Тереку («Терку») и «назывались черкасы, или по их языку черкесы, и потом от Терку отошед дня с два езды, поселились по Куме реке в урочище Пятигорском, где пять гор великих; и та земля была тогда российская, и были они все христианского греческого закону. И при державе царя Ивана Васильевича пришли они в вечное подданство России; и несколько лет у оных Пяти гор жили и потому назывались Пятигорские Черкесы».7 Кабарда – сердце Северного Кавказа, и здесь не раз сталкивались стратегические интересы Турции и России, о чем свидетельствуют документы российской Коллегии иностранных дел времен Петра и Екатерины. Так, в рескрипте, направленном в 1765 году Н. Паниным и А. Голицыным русскому резиденту в Константинополе Обрескову, сообщалось, что кабардинцы «в древние времена жили при Бештовых горах, лежащих ближе к кубанским местам, нежели нынешние их жилища. Почему в старинных здешних делах и пятигорскими черкесами, по тем же Бештовым горам, которых название 10

значит – пять гор, – назывались».8 Гора Бештау обозначена и на первых известных русских картах Северного Кавказа. На «Карте Большой и Малой Кабарды», составленной геодезистом Степаном Чичаговым в 1744 году, помечено: «Бештовые горы, из одной течет вода горячая…»9 Упоминания о пятигорских черкесах не однажды встречается при описании событий XVI века и в «Истории…» Н. М. Карамзина. Сведения о районе Бештау есть и в турецких исторических источниках. В начале XVIII века кабардинцы отказались платить Крыму унизительную дань детьми, и тогда крымский хан Каплан-Гирей с многочисленным войском предпринял поход в Кабарду. Турецкий историк Рашид сообщает, что кабардинцы, покинув свои жилища около Пиштав (то есть Бештау), удалились в неприступные горы. Об этих событиях повествует и Шора Ногмов в «Истории адыгейского народа». Согласно преданию, кабардинцы ночью погнали на вражеский лагерь триста ослов с зажженными охапками сена. «Ослы ужасным криком своим, – пишет Ногмов, – до того перепугали 11

неприятеля, что он в беспамятстве и смятении стал рубить друг друга; с рассветом же стремительно бросились на них кабардинцы и совершенно их разбили, взяв много пленных и большую добычу».10

СОПЕРНИК МАРКО ПОЛО

Е

го имя часто мелькает на страницах исторических и краеведческих работ, воскрешающих прошлое Кавказских Минеральных Вод. Считается, что этот арабский путешественник по имени Ибн Баттута побывал в наших краях еще в ХIV веке и первым упомянул в своих ученых трудах о целебных ключах Пятигорья. Однако ссылки на источник сведений либо не приводятся, либо имеют расплывчато-неопределенный характер. Кто же он, этот загадочный географ из далекого средневековья, которому мы обязаны столь важным свидетельством? Несколько строк ему посвятил знаменитый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, указавший единственную публикацию на русском языке небольшого отрывка из книги 12

путешествий Ибн Баттуты. Этот отрывок под названием «Путешествие шейха Ибн Батуты в Золотую Орду в половине ХIV века» напечатал в 1841 году журнал «Русский вестник». Речь там идет о посещении в районе Пятигорья ставки золотоордынского хана Узбека: «Потом поехал я в табор султана, который был тогда на месте, называемом Биш-таг (пять гор) и вскоре достиг орды его, или лагеря, первого числа рамадана. Там увидели мы целый движущийся город, с улицами домов, мечетями и кухнями…»11 Описанные события происходили в мае 1334 года. По словам Ибн Баттуты, «в этих пяти горах источники горячей воды, в которой моются… Всякий, кто вымылся в ней, исцеляется от болезней…»12 Полное имя арабского географа Абу Абдаллах Мухаммед Ибн Абдаллах ал-Лавати ат Танджи. Полное название его книги по-восточному витиевато – «Подарок созерцающим о диковинках городов и чудесах путешествий». В конце ХIХ века известный востоковед В. Тизенгаузен включил воспоминания Ибн Баттуты об улусе Джучи в свой труд «Сборник материалов, относя13

щихся к истории Золотой Орды». На русский язык больше ничего не переводилось, а полные переводы его книги имеются на английском, французском, немецком, итальянском, шведском, чешском и польском языках; в арабских же странах описание его путешествий служит книгой для чтения в средней школе. Ибн Баттута родился в 1304 году в городе Танжере (территория современного Марокко). Прологом к его странствиям послужило, видимо, намерение совершить хадж, то есть паломничество к святым местам. Но судьбе было угодно распорядиться так, что странник, начав однажды свой путь, вернулся на родину через четверть века с лишком. Ибн Баттута посетил страны Ближнего Востока, проехал по всему Крыму и южной России, доехал до земли болгар на Волге. Затем из Астрахани с караваном греческой княжны, бывшей замужем за ханом Узбеком, он проехал в Константинополь, откуда вернулся в Золотую орду и отправился в Хиву, Бухару и Афганистан. Описание маршрутов Ибн Баттуты заставляет вспомнить сказочного 14

Синдбада-морехода: Индия, Цейлон, Китай, Суматра, Персия, Месопотамия, Сардиния, Гранада, центральная Африка. Ибн Баттута не вел путевых дневников и лишь по возвращении из дальних стран продиктовал за три месяца впечатления и воспоминания своего затянувшегося круиза, еще, видимо, не подозревая, что этот рукописный труд сделает его в памяти потомков величайшим из всех путешественников, которых знали древний мир и средневековье. Окончил свои дни он в 1377 году. Ибн Баттуту часто сравнивают с его старшим современником Марко Поло, хотя единодушного мнения тут нет: одни считают, что арабский географ в этом сравнении проигрывает, другие же находят, что достижения венецианца бледнеют рядом с поразительным трудом, которому была посвящена жизнь Ибн Баттуты. Наиболее полная и яркая характеристика личности и деяний Ибн Баттуты принадлежит крупнейшему отечественному ориенталисту академику И. Ю. Крачковскому: «Он не был ни книжным географом, ни энциклопедистом, ни литератором. Он был человеком без особых дарований, и в 15

его рассказах нет высоких мыслей или тонких замечаний; часто в них встречаются примеры доверчивого отношения к самым фантастическим рассказам. При всем том он много видел и сумел просто и точно рассказать о том, что видел. Судьба сделала из него географа, так сказать, волей-неволей и выработала в нем редкий для арабов тип путешественника ради путешествия, который обрек себя на скитания из неудержимой страсти к ним – и любопытства. Все свои знания, в противоположность громадному большинству арабских географов, он приобрел не из книг, а из личного опыта и бесед со случайными знакомыми. Интерес к местам у него был всецело подчинен интересу к людям, и, конечно, ни о каких изысканиях в области географии он не думал, но может быть поэтому его книга оказалась единственным в своем роде описанием мусульманского и вообще восточного общества в XIV в. Это – богатейшая сокровищница не только для исторической географии или истории своего времени, но для всей культуры той эпохи».13 Жюль Верн в своей знаменитой «Всеоб16

щей истории великих путешествий и великих путешественников» посвятил арабскому землепроходцу отдельную главу, а в последние годы и в нашей стране о нем вышли две книги – Г. Милославского и И. Тимофеева, обе под названием «Ибн Баттута», одна из них в серии «Жизнь замечательных людей». За 26 лет Ибн Баттута объездил почти все нехристианские страны, известные в ХIV веке, проделав, по современным подсчетам, 75 тысяч миль. Не будем забывать, что один из его многотрудных путей пролег по предгорьям Северного Кавказа, где и по сей день возвышается пятиглавый великан Бештау, о котором впервые поведал миру именно он – великий путешественник Ибн Баттута.

ПО СЛЕДАМ НОЕВА КОВЧЕГА

Е

ще более интересные сведения о Бештау приводит в своих записках турецкий путешественник ХVII века Эвлия Челеби. Пространные извлечения из его знаменитой десятитомной «Книги путешествий» переведены на русский язык и освещают пери17

од между 1640 и 1666 годами, когда Эвлия Челеби семь раз пролагал свой маршрут по территории нашей страны. В коротких, а иногда и весьма продолжительных поездках он пересек весь Северный Кавказ от Анапы до Дербента, посетил прибрежные области Азербайджана, побывал в Астрахани и Казани и достиг Яика. Пребывание его в районе Пятигорья относится к апрелю 1666 года. В одном из разделов своей книги, названном «Подробное описание обширной страны древнего народа кабартай» (то есть кабардинцев), Эвлия Челеби рассказывает о многих достопримечательных местах северного Приэльбрусья: об «истоках великой реки Кубани» или «крепости Боргустан – устрашающей крепости». Есть раздел, посвященный описанию «отца гор, великолепной горы Эльбрус». Приведем отрывок из главы «Стоянка у горы Бештаг»: «Это место на границе Кабарды, а его западная сторона – река Кубань. Неподалеку от него, посреди лесистой равнины – пять расположенных рядом высоких гор, подобно п я т и горам-близнецам. Центральная гора самая высокая и остроконечная. Окружа18

ющие ее четыре горы ниже и не столь труднодоступны. На вершине горы, находящейся в центре, есть ветхая корабельная доска длиной в триста шагов и шириной в два шага. В некоторых местах доски есть отверстия от гвоздей и буравов. По утверждению местных правителей, эта длинная доска должна быть доской Ноева ковчега, но волею Всевышнего эта доска и поныне крепка, как нахичеванская сталь… В исторических сочинениях неверных греков говорится о том, что доски всех ста одной двери мечети Айя-София – это доски Ноева ковчега, который находился на горе Джуди близ города Мосула, откуда доски его были доставлены в Стамбул, где из них были сделаны двери Айя-Софии. О том, что Ноев ковчег остановился на горе Джуди в десятый день мухаррема и там благополучно находился, упомянуто в суре Худ Корана. По мнению улемов – комментаторов Корана, согласно тафсиру, Ноев ковчег остановился на горе Джуди и был там разбит и рассеян морскими волнами. Эта корабельная доска на Бешдаге в Кабарде, должно быть, одна из них. Одним словом, сей смиренный, совершив на этой доске два риката и осмотрев это Пятигорье, отправился в путь…»14 19

Этот отрывок требует некоторых пояснений. Согласно библейскому мифу, от всемирного потопа спасся только Ной со своей семьей и животными, так как Бог заранее научил его построить ковчег: «И сделай его так: длина ковчега триста локтей; широта его пятьдесят локтей, а высота его тридцать локтей» (Бытие.6, 15). Воды потопа истребили все, кроме находящихся в ковчеге. По окончании ста пятидесяти дней вода стала убывать, «и остановился ковчег в седьмом месяце, в семнадцатый день месяца, на горах Араратских» (Бытие. 8, 4). В Коране, а именно в одиннадцатой суре (главе), имеющей название Худ, приводятся несколько отличные от Библии сведения. По коранической версии, ковчег, который построил Нух, остановился на горе Джуди (близ города Мосула в Ираке): «И сказано было: «О земля, поглоти твою воду; о небо, удержись!» И сошла вода, и свершилось повеление, и утвердился он на ал-Джуди…» (Сура 11. Худ, 46). Отсюда доски его, как видим из рассказа Эвлии Челеби, были доставлены для Айя-Софии – то есть для храма святой 20

Софии в Стамбуле. Храм сооружен в 532537 годах и считается выдающимся произведением византийской архитектуры. После 1453 года превращен турками в мечеть. Улемы – буквально «ученые», высшее сословие мусульманских богословов; тафсир – комментарий, толкование Корана; рикат – часть намаза, состоящая из определенных молитв с двумя низкими поклонами, два риката составляют обычную молитву. Нахичеванская сталь – здесь имеется ввиду крымская Нахичевань (или по-турецки Нахшуван). Беженцы из кавказской Нахичевани еще в раннем средневековье основали поселение под таким же названием у подножия горы Чатырдаг. Слава о здешних армянских ремесленниках разошлась далеко за пределы Крыма, особенно славился «накшуванский булат». Трудно судить о том, действительно ли Эвлия Челеби поднимался на вершину Бештау и совершил там намаз, сомневаться в этом оснований нет. Что же касается корабельной доски длиной в триста шагов, прибитой к вершине волнами всемирного потопа, то эти сведения следует, видимо, отнести к разряду легендарных. 21

«КОГДА БЕШТАУ БЫЛ НЕ БОЛЬШЕ КОЧКИ»

П

амять народов, издавна населявших Пятигорье, хранит предания и легенды, связанные с этим краем. Название Бештау встречается в «Песне старых нартов» – одной из древнейших эпических песен адыгов: Когда гора Бештау, ой дуней, была величиной с кочку, Когда лес на Бештау, ой дуней, был с кустарник, В те времена, ой дуней, я был мужчиной средних лет.15

В таких же выражениях говорит о своем возрасте и нарт-богатырь Сосруко: «Когда небо еще сгущалось, а земля только что сплотилась, я был уже мужчина в зрелых летах… Когда Бештау был не больше кочки и через Индыль шагали мальчики, я был старик в полной силе». (Индыль – Волга).16 С этой горой связано и предание о гибели Сосруко. Необычно появился он на свет: железными щипцами его извлек из камня кузнец. Все тело Сосруко как из железа (поэтому иногда его называют бескостным), и толь22

ко бедра, где прикоснулись щипцы, остались костяными. Подобные сюжеты можно встретить и у других народов, например, в древнегреческой легенде о гибели Ахилла, когда стрела поражает героя в пятку. Соревнуясь в удальстве и силе, Сосруко должен вкатить на вершину Бештау «Жаншерх» – колесо с острыми стальными зубцами. Вот как повествует об этом одно из кабардинских сказаний: «На склоне пятиглавой Бештау, с южной стороны, есть большая поляна. С целой Кабарды собирались сюда удальцы на скачки, джигитовку и другие потехи, – померяться ловкостью и силой, бегали взапуски, бросали с горы камни, выбивали всадника из седла одним толчком руки, стреляли в цель из лука. Во всех этих играх всегда брал верх над всеми Сосруко, богатырь бескостный, ловкий, неустрашимый. Товарищи завидовали Сосруко и ненавидели его всей душою, но ничего не могли с ним сделать: побеждал он их не только в играх, но и в бою открытом. Однажды весь южный склон Бештау пестрел от несметной толпы молодежи. Происходила небывалая игра: одни вкатывали вверх колесо, заостренное стальными 23

зубцами, а другие, стоящие на горе, вниз его спускали. Сосруко стоял внизу; пришла его очередь подталкивать колесо кверху: толкает Сосруко колесо, подталкивает в гору руками, как это делали и другие. Те, что были на вершине, желая его гибели, подзадоривают его и кричат: – Ну-ка, Сосруко, подталкивай колесо грудью! Сосруко сделал и это. – Подталкивай коленами! И это он исполнил. – Подталкивай лбом! Сосруко и это было нипочем, и колесо очутилось на вершине Бештау. Солнце закатилось за горы, и игра прекратилась. Сосруко спустился на поляну, остальные на горе остались. Ночью пробралась к оставшимся на Бештау старушка-колдунья и смеется над ними: – Как это вы хотите погубить Сосруко, а того не знаете, что тело его неуязвимо? – Что ты говоришь, старушка? Мы об этом ничего не слыхали! – Вы ненавидите Сосруко, а я ненавижу 24

его мать; так слушайте, что я скажу вам: только одно место на теле Сосруко уязвимо, – это бедро: заставьте его бедром подталкивать колесо и посмотрите, что от этого будет! На другое утро опять игра началась: спустили колесо с горы, а Сосруко погнал его в гору, как накануне. Погнал и в другой, и в третий раз, и все делал так, как ему говорили. – А ну-ка, Сосруко, подталкивай колесо бедром – подзадоривают его сверху. Раззадорился Сосруко, забыл про опасность: гонят колесо сверху, а он и подставь свое бедро, – бедренная кость от сильного удара раздробилась, и Сосруко упал полумертвым».17 В преданиях Бештау выступает как главная гора, известная кабардинцам. Есть у них и свое название горы – Ошхитху («пять холмов»), которое и является, как предполагает П. Г. Акритас, древнейшим, а все остальные – только переводы этого топонима. Догадка эта, впрочем, далеко не бесспорна, ибо, как говорят современные исследования, «значительный слой тюркской топонимики в Кабарде и Пятигорье 25

склоняет к предположению, что до ХIII в., когда эту территорию заняли кабардинцы, на ней могли обитать половецкие предки нынешних карачаевцев и балкарцев».18 О ряде эпизодов из истории Кабарды, связанных с Пятигорьем, сообщает в своей «Истории адыгейского народа» Шора Ногмов. Излагая древнее предание о сватовстве князя Лавритсана, он заключает: «Некоторые говорят, что Лавритсан убит в сражении с войсками хана Байкана; другие, напротив, что он скрылся во время нашествия аваров. Те, которые утверждают первое мнение, говорят, что он похоронен под Бештовой горой».19

«КРЕПОСТЬ ПРИ БЕШТОВЫХ ГОРАХ» Нет сомнений, что своим названием Пятигорск обязан именно Бештау. Впрочем, не только названием, но и самим своим возникновением! 24 апреля 1777 года государыня императрица Екатерина II подписала указ о строительстве Азово-Моздокской 26

1 2 3 4

1) Герб Кавказской области, утвержденный в 1828 г. В верхней части на золотом поле двуглавый россиийский орел, сидящий на вершине Кавказа; под ним - цепи Прометея. В нижней части на голубом поле - горец, скачущий на фоне кавказских вершин. 2) Герб Пятигорска (проект 1841 г.). В верхней части над горой Бештау державный орел, внизу - горячий источник, вытекающий из горы Машук, с вонзенным в него жезлом Эскулапа. 3) Герб Пятигорска, высочайше утвержденный в 1842 г. В нижней части - гора Бештау с вытекающим из ее подножия минеральным источником. 4) Герб Пятигорска, существующий с 1971 г. В верхней части под крепостными зубцами на золотом поле - силуэт горы Бештау.

27

укрепленной линии, дабы оградить южные российские пределы от набегов и разбоя. В состав линии первоначально входило десять крепостей. Однако время и первый же опыт пограничной жизни в предгорьях Кавказа заставили сделать незамедлительные дополнения. На имя светлейшего князя Г. А. Потемкина последовал рапорт о необходимости сооружения крепости в районе Бештовых гор: «Хотя при поднесении всеподданнейшего Ея Императорскому Величеству от вашей светлости доклада о заведении линии и не полагалось крепости при Бештовых горах по неизвестности испытанных дерзновений кабардинского народа и в рассуждении подданства к Самодержавному ее Величества скипетру, но как по обстоятельствам открылось, что кабардинцы соединяясь каждый раз под теми горами с кубанцами, беслиненцами и прочими своими соседями, все советы, все приуготовления свои к злодейству устраивают там и в случае погони находят свое закрытие в ущелинах их, то для пресечения таковых скопищ и для предудержания от злодейства весьма за нужное 28

полагаю я там построить сверх прежде аппробованных одно укрепление сообразное прочим крепостям…»20 Рапорт направлен из лагеря святого Павла 23 июля 1779 года и подписан генерал-поручиком Якоби. Кто же сей доблестный муж, давший самый первый толчок к возникновению знаменитого теперь Пятигорска? Иван Варфоломеевич Якоби – астраханский военный губернатор, которого Потемкин рекомендовал императрице для командования Кавказской линией «как испытанного уже в пограничных делах начальника, который… отправляя тамошние пограничные секретные дела, с лучшею удобностию может управлять и оною линиею, нежели другой военный начальник». Еще осенью 1776 года И. В. Якоби совместно с подполковником И. И. Германом (будущим победителем турецкого сераскира Батал-паши) провел рекогносцировку местности. А вскоре он был определен командиром Кавказского корпуса, одновременно с ним Суворов – командиром Кубанского корпуса. В «Историческом очерке Кавказско-горской войны», составленном 29

подполковником Семеном Эсадзе (1909 г.), о Якоби говорится следующее: «Соединив в своих руках военное и гражданское управление краем, Якоби является первым самостоятельным деятелем в ряду кавказских правителей».21 Та роль, которую волею истории И. В. Якоби сыграл в кавказских делах, была как бы прологом к недалекому уже по времени учреждению наместничества на Кавказе. Его усилия были направлены на сооружение укрепленных пунктов Азово-Моздокской линии. При слиянии Малки и Терека была основана Екатериноградская крепость, ставшая вскоре резиденцией наместника. Именно отсюда начинался долгий путь через предгорья и хребты Кавказа к Тифлису, известный под названием ВоенноГрузинской дороги. При Якоби были основаны крепости Георгиевск и Ставрополь, сыгравшие впоследствии столь значительную роль в освоении русскими Северного Кавказа. В Георгиевской крепости располагалась штабквартира военного командования действующей русской армии. Здесь 24 июля 1783 года был подписан трактат о переходе 30

Восточной Грузии под протекторат России. С возникновением в 1802 году огромной Кавказской губернии (от устья реки Лабы до Каспийского моря) губернским городом становится Георгиевск, а после преобразования губернии в область в 1822 году роль областного центра была отведена уже Ставрополю. 24 апреля 1803 года государь император Александр I направил рескрипт инспектору Кавказской линии князю П.Д.Цицианову с приказанием «приступить к устроению всех тех заведений, кои для удобства врачевания и для выгодных больных в обоих местах признаются нужными».22 Что касается крепости, возведенной на берегу Подкумка под сенью пятиглавого Бештау, то она получили название Константиногорской – по имени великого князя Константина Павловича, внука Екатерины ІІ, родившегося в 1799 году. Близ крепости, у целебных ключей, вскоре возникло поселение Горячие воды, дальнейшая известность которого связана была уже не с успехами русских войск, а с успехами русской литературы. Когда же поселение это преобразовывалось в город, то решено было «дать оно31

му название Пятигорска, по уважению, что гора Бештов, к подошве которой прилегает предназначенное для сего города место, известна под сим именем и в древних Российских летописях»,23 что и было утверждено указом правительствующего сената от 14 мая 1830 года. Имя, пришедшее к нам из мрачных глубин истории, ныне волею человека унесено в глубины космоса: в честь 200-летия города малая планета под № 2192, открытая 18 апреля 1972 года, получила название Пятигория.24 Контуры горы Бештау изображались на гербах Пятигорска, первый из которых был высочайше утвержден 7 сентября 1842 года. Приводим его описание из гербовника, составленного П. П. фон Винклером: «Щит разделен на две половины: в верхней герб Кавказской области, а в нижней, в голубом поле гора Бештау (или Пятигорье) с вытекающим у подошвы ея источником минеральной воды».25 В верхней части герба Кавказской губернии (и Пятигорска) был изображен двуглавый российский орел, сидящий 32

на вершине Кавказа, а под ним – цепи Прометея.

«В ЯСНУЮ ПОГОДУ МОЖНО УВИДЕТЬ КАСПИЙСКОЕ МОРЕ»

П

ервые сколько-нибудь подробные (и научные) описания Бештау стали появляться в печати с конца ХVIII столетия, когда к Кавказским водам проложили пути российские ученые. Если знаменитый лейб-медик Петра Великого доктор Готлиб Шобер, посланный императором в 1717 году для исследования минеральных вод на Тереке, только упомянул, что «в земле Черкесов Бештаугорских очень славится прекрасный кислый источник»,26 то Питер Симон Паллас, составив описание наших целебных ключей, не упустил случая подняться на вершину Бештау. Паллас побывал на Кавказских водах в 1793 году. Его многочисленные научные труды издавались более на немецком и английском языках; одна из книг – «Путешествие по разным провинциям Российской им33

перии» – хранилась в личной библиотеке А. С. Пушкина. Отрывки из книги Палласа, посвященной Кавказу, приводятся, например, в упомянутой нами работе И. Апухтина «Гора Бештау и ее окрестности», но мы воспользуемся современным и более точным переводом с английского «Путешествия по южным провинциям Российской империи в 1793 и 1794 годах», выполненным И. А. Гориславским. 13 сентября 1793 года Паллас совершил восхождение на вершину, произведя с помощью барометра измерения высоты. По дороге он вел наблюдения горных пород, рельефа и растительного мира. «Так как я намеревался изучить Бештау, – пишет Паллас, – то я взобрался на эту гору 13 сентября. Она часто окутана облаками до самого основания, и только вершина остается чистой. Обширное основание Бештау значительно возвышается над уровнем рек Кумы и Подкумы… Бештау не имеет скалистых пород, а состоит из очень древних известняков, которые формируют эту горную местность. Здесь изредка встречаются окаменелости. Гора занимает все 34

пространство между двумя реками, и деревьев на ней нет, хотя они растут на четырех ее смежных отрогах. Внутренней стороной они соединены так называемыми «ослиными мостами», между ними – обширные лощины или долины. В середине возвышается над всеми пятая вершина, достигающая облаков. Она конической формы, с довольно острыми углами и такая острая у вершины, что на ней едва ли поместятся 10 человек. От главной вершины протянулись узкие отроги к четырем смежным вершинам. Именно за эту особенность гора обоснованно получила название Бештау, то есть «Пять Гор»… Ближе к самому высокому шпицу горы лес начинает редеть и переходит в карликовый. Кустарники растут на обрывистых выступах… На вершине Бештау воздвигнута высокая пирамида из плоских камней, вокруг которых мы увидели ветви высоких деревьев. На камнях были нацарапаны надписи на татарском языке… К северу и востоку от Бештау, насколько можно охватить взглядом, простирается обширная равнина. В ясную погоду можно увидеть даже Кизляр и Каспийское море». 35

Чистота атмосферного воздуха в те давние времена позволяла, вероятно, достичь невооруженным глазом и морских пределов (по прямой линии от Бештау до западных берегов Каспия – более 300 километров), чего теперь лишены, увы, современные туристы.

САМЫЙ ВЕРНЫЙ ПУТЬ К СЧАСТЬЮ

Е

го имя вошло в поговорку, что само по себе большая редкость. Если же судить о ее содержании, то, несмотря на предельную краткость, всего четыре слова, она представляет собой исчерпывающую характеристику этого замечательного человека. «У Гааза нет отказа», – говорили о нем бесчисленные страждущие, испытавшие на себе его благодетельное участие. Федор Петрович Гааз (Фридрих Иозеф Хааз) родился в небольшом городке на Рейне в 1780 году. Медицинский факультет окончил в Вене и вскоре, поддавшись уговорам заезжего русского вельможи, перебрал36

ся в Москву. Здесь все складывалось удачно: репутация, круг пациентов, должность (в 1807 году он был назначен главным врачом военного госпиталя), к тому же через некоторое время представилась возможность посетить «для поправления здоровья» и с пользой для науки южную, или как говорили в старину, полуденную провинцию России – далекий и загадочный Кавказ. На Горячие воды Гааз приезжал дважды и о своих впечатлениях подробно поведал в книге «Мое путешествие на Александровские воды в 1809 и 1810», изданной год спустя в Москве на французском языке. Машукские минеральные источники ученый назвал Александровскими по имени российского императора, однако по иронии истории название это давно забылось, а вот заслуги самого Гааза в исследовании целебных ключей Пятигорья хорошо известны и доныне. Александр I наградил первооткрывателя орденом святого Владимира и званием надворного советника, но важнее, пожалуй, другое: труды Гааза неизменно получали высокую оценку и современных ему и более поздних исследователей. «Да позволено будет, – отзывался профессор 37

А. П. Нелюбин, – с особенным уважением и признательностью упомянуть о трудах доктора Гааза… В особенности должно быть благодарным Гаазу за принятый им на себя труд – исследовать кроме главных источников еще два серных ключа на Машуке и один на Железной горе, которые до того времени еще никем не были испытаны… Сочинения Гааза принадлежат бесспорно к первым и лучшим в своем роде».27 Гааз считал, что едва ли еще на свете известно такое место, «в котором бы можно было способствовать к излечению столь многих болезней, как здесь при Кавказских водах». Он становится страстным сторонником зарождающегося курорта, что немало способствовало популярности «константиногорских теплиц» в русском обществе. Так, заслуженный боевой генерал Иван Сабанеев писал своему приятелю Арсению Закревскому: «Живущий в Москве доктор Гас… знает чудесные источники Кавказа и может быть весьма полезным наставником. Я был два раза на Кавказе и пользовался его наставлениями, говорю по опыту».28 38

Проводником Гааза в поездке к железным ключам был кабардинский князь Измаил Атажуков, о чем ученый не преминул рассказать в своей книге. «Когда я второй раз приехал в Константиногорск, – пишет Федор Петрович, – то был приятно удивлен, узнав от черкесского князя ИсмаилБея о том, что позади Бештау действительно существует горячий источник, в котором он купался и куда он милостиво согласился меня проводить. Я, как и все те, кто будет пользоваться этими водами, в неоплатном долгу перед князем за любезность и доброжелательность, с которой он вызвал нужных проводников и организовал экспедицию к ключам…»29 (В скобках напомним читателю, что князь Атажуков впоследствии послужил прототипом главного героя поэмы М. Ю. Лермонтова «Измаил-Бей»). Не обошел вниманием ученый и нашего пятиглавого великана. Он считал, что в европейской части России нет горы выше Бештау, и сравнивал ее с Везувием. «На самом высоком плоскогорье, – пишет Гааз, – между Каспийским и Черным морями, словно вбитые в землю, стоят горы Бештау, из которых и бьют горячие ключи… Слово 39

Бештау по-татарски означает «Пять гор» (Беш – 5, тау – гора) и относится к основной горе с пятью вершинами или к другим, окружающим ее пяти горам. С возвышенностей Ставрополя и Северной эти горы предстают в виде наростов на огромной равнине, которые выделяются как формой и расположением, так и содержащимися в них драгоценными сокровищами, исторгающимися из их недр для облегчения мук страждущих».30 Гааз дважды поднимался на Бештау верхом. Контуры горы напоминали ему то киргизский колпак, то сидящую курицу с распластанными крыльями. «Путешествие…» Гааза – большая экологическая поэма, нынешние «зеленые» охотно зачислили бы Федора Петровича в свои ряды. Узнав, что в старину лес густо покрывал Бештау и окрестности, но был в значительной мере истреблен человеком, он занес в свои записи строки, полные праведного негодования: «Невероятно, как могли быть люди столь безрассудны и эгоистичны в своем необдуманном стремлении любым путем обеспечить собственное благополучие в ущерб потомству. Лишение последую40

щих поколений необходимых ему деревьев можно сравнить лишь с кражей».31 Знаменитый доктор, как и его ученый предшественник Паллас, оставил описание вершины горы: «Достигнув вершины длиной 20 и шириной 3 или 4 шага, пугаешься открывшейся горной бездны и восхищаешься великолепным видом на равнину и особенно на снежные вершины гор. С самого начала тропинки весь конус горы покрыт зеленью, скрывающей разбросанные камни, которые затрудняют проход лошадям».32 Гааз приводит все подробности своего восхождения на вершину и точные ориентиры для подъема и спуска, стараясь облегчить поиски правильного пути для будущих покорителей Бештау. «Так как взбираться на нее действительно несложно, – замечает он, – чему обычно не верят, я надеюсь, что эти заметки вызовут интерес к подобной экспедиции. Люди, никогда не поднимавшиеся на высокие горы, будут признательны мне…»33 У потомков есть множество причин для признательности Гаазу. Он сопровождал русские войска в походах от Москвы до Парижа. Был членом (и душой) «Комитета попечительства о тюрьмах». Его при жизни 41

называли святым. Он продал свой дом и все имущество, а деньги расходовал на расширение больниц, на лекарства и одежду для арестантов и ссыльных. Бедняков лечил бесплатно, снабжал их пищей, букварями и брошюрами, которые сам же сочинял и издавал. Его вспоминают в «Былом и думах» А. И. Герцен и в «Мертвом доме» Ф. М. Достоевский. Имя Гааза мелькает и в набросках к роману «Преступление и наказание». «Почему я не могу сделаться Гасом?» – восклицает Раскольников. Чехов вспоминал его, путешествуя по Сибири и Сахалину. О Гаазе написано несколько книг. Самая известная из них и выдержавшая в дореволюционной России пять изданий принадлежит перу замечательного русского юриста и литератора А. Ф. Кони. «Я питаю, – признавался он, – к Федору Петровичу еще и личную благодарность за те минуты душевного умиления, которые я испытываю, описывая по мере сил и умения его чистую, как кристалл, жизнь, его возвышенную деятельность, нередко вынужденный оставлять перо под влиянием радостного волнения при мысли, что такой человек в луч42

шем и глубочайшем смысле слова жил и действовал среди нас».34 Похороны Гааза собрали более 20 тысяч москвичей. Памятник ему в Москве воздвигнут еще в 1909 году. Под бронзовым бюстом выбили слова, ставшие девизом всей его жизни: «Спешите делать добро!» Гааз говорил, что самый верный путь к счастью не в желании быть счастливым, а в том, чтобы других делать счастливыми. Заканчивая кавказские записки, Федор Петрович приводит одну историю, которую слышал в здешних краях. «Я с легкостью поверил рассказу о том, – пишет он, – что некий новичок за пределами Георгиевска направился к расположенной в тридцати верстах Бештау, утверждая, что до нее рукой подать. Вопрос о том, взял ли он с собой сменных лошадей, ему явно не понравился. Бедняге стоило больших трудов вернуться в город, убедившись, что, чем ближе подходил он к горе, тем больше она от него отдалялась…»35 Едва ли Гааз захотел бы поведать в назидание читателям этот странный сюжет, если бы не увидел в нем какого-то особого смысла. Идеал добра, которому он следовал всегда, в чем-то похож на Бештау: легкость 43

его достижения обманчива, и обходится оно великими трудами. В том же, что идеал этот достижим, сомневаться не приходится. Примером тому судьба самого Гааза. Весной 1833 года в Россию прибыл геолог, натуралист и археолог Фредерик Дюбуа де Монпере, совершивший поездку по Крыму и Кавказу. Ученому удалось собрать огромный фактический материал, который он изложил в шеститомном труде «Путешествие вокруг Кавказа» (Париж, 1839 – 1843 гг.), удостоенном Французским географическим обществом большой золотой медали. На русский язык переведен и опубликован только первый том, где есть несколько строк, посвященных нашей величавой вершине: «Здесь начинаются обширные равнины, посреди которых вздымается Бештау, подобно маяку среди пустыни. Гора Бештау всегда была приманкой и местом сосредоточения народов, которые кочуют в степях, отделяющих Черное море от Каспийского; плодородные равнины, окружающие ее, часто оспаривались и переходили из рук в руки, тем более, что все чудодейственные 44

кавказские источники бьют вблизи этой горы».36 Назовем еще работу академика Г. В. Абиха «Объяснение геологического разреза северной покатости Кавказского кряжа от Эльбруса до Бештау» (1862 г.). Трудно ожидать поэтических всплесков от автора исследования со столь ученым названием, но это именно Абих сравнил рельеф Пятигорья с архипелагом скалистых островов. Сравнение обретает реальность в зимние туманные дни, когда с Машука или Бештау можно наблюдать фантастическую картину: вся земля вокруг тонет в клубах сизого тумана, и только вершины окрестных гор возносятся над его волнистой поверхностью, словно острова в океане. Нельзя не вспомнить и книгу «Пятигорский край и Кавказские минеральные воды», изданную в Петербурге в 1861 году и принадлежавшую перу Ф. А. Баталина, который в отличие от других знатоков полагал несправедливым, «что гора получила название Бештау… от того, что у ней пять вершин. Гора имеет не пять, а всего четыре вершины… Едва ли не вероятнее предположить, что Бештау, Пятигорье – это название для 45

всей местности, соседственной с Бештау, данное по числу главных гор…»37 Предположение нельзя признать верным, так как выделение пяти «главных» гор из числа всех близлежащих (их много больше пяти) всегда будет оставаться спорным. Пятая вершина у Бештау все-таки есть, хотя и уступает остальным по высоте. Добавим, что у кабардинцев для обозначения всего района Пятигорья существовал другой устойчивый топоним – Псыхуабэ («теплая вода»). Как только Горячие воды получили известность в обществе и сюда потянулись вереницы повозок с желающими изведать их целительный эффект, – с тех пор пальма первенства в описании Бештау от русской науки надолго переходит к русской литературе.

«БЫЛ НОВЫЙ ДЛЯ МЕНЯ ПАРНАС» В отечественной поэзии первым певцом (и восходителем) Бештау был 46

А. С. Пушкин. Гравюра Е. Гейтмана, приложенная к первому изданию поэмы «Кавказский пленник».

47

А. С. Пушкин. На кавказских Горячих водах поэт провел почти все лето 1820 года. Сюда он приехал с семьей генерала Н.Н.Раевского, с младшим сыном которого Николаем, офицером лейб-гвардии Гусарского полка, познакомился еще в лицейские времена. «Два месяца жил я на Кавказе;сообщает поэт в письме к брату Льву, – воды мне были очень нужны и чрезвычайно помогли, особенно серные горячие». Здесь же, под сенью пятиглавого великана Бештау, у Пушкина зародился замысел новой поэмы – «Кавказского пленника», сюжет которого ему подсказала разгоравшаяся на Кавказе война. Упомянув в Посвящении к поэме название горы Бештау, Пушкин счел необходимым сделать особое примечание: «Бешту, или правильнее Бештау, кавказская гора в 40 верстах от Георгиевска. Известна в нашей истории». Русскому читателю, еще плохо представлявшему себе необъятные просторы недавно приобретенной южной провинции империи, именно Георгиевск, наш кавказский форпост, где был подписан знаменитый Георгиевский трак48

тат, служил в данном случае отчетливым ориентиром. Раевские и Пушкин провели на Пятигорье два месяца, испытав на себе силу целебных ключей. «Рюматизм не чувствую, – признавался обнадеженный действием вод 49-летний генерал, – но это может в здешнем климате, а избавился ль их, это покажет время…»38 Подробности пребывания на Кавказе, а также впечатления Н. Н. Раевского-старшего известны по его письмам к старшей дочери Екатерине, которые он отправлял отсюда с каждой почтой (то есть каждую неделю). «Воды горячие истекают из горы, называемой Мечук, над рекой Подкумок лежащей; – делится он наблюдениями, – самый низкий ключ не менее 6 или 7 сажен вышины, истекают от подошвы небольшой долины, в которой все селение расположено в 2 улицы; я приметил до 60 домов, домиков и лачужек…» Генерал вставал в пять часов утра, купался в источнике, потом пил «кофий» и проводил досуг за картами, иногда читал, а больше прогуливался с семейством по округе. Особенно радовали его «вид наиприятнейших гор и забавного сего селения», «смесь калмыков, черкес, 49

татар, здешних казаков, здешних жителей и приезжих – все это под вечер движется, встречается, расходится, сходится…»39 Молодежь развлекалась, как могла: однажды устроили лотерею, и Пушкин отдал для розыгрыша свое кольцо. Выиграла его Мария Раевская. Вечером на Петров день гарнизон Константиногорской крепости устроил маленький фейерверк. Новые впечатления принесла поездка на «железные воды бештовые». Местность, где ныне расположен знаменитый Железноводск, не только имела первобытный вид, но и таила опасность, семью генерала сопровождал конвой из 30 солдат и 30 казаков. Жить приходилось в калмыцких кибитках. «Места так мало, – сообщал Раевский дочери, – что 100 шагов сделать негде – или лезть в пропасть, или лезть на стену. Но картину перед собой имею прекрасную, т.е. гору Бештовую, которая между нами и водами, которые мы оставили. Купаюсь три раза, ем один раз, играю в бостон, – вот физическое упражнение, а душою с вами…»40 Очевидно, что именно из-за решимости генерала «лезть на стену», а в какой50

то мере и его любопытства могло совершиться в один из июньских дней 1820 года путешествие на вершину пятиглавого исполина. «При первом хорошем дне положено ехать на верх шпица Бештового, с которого верст на сто открывается на все стороны», – пишет Раевский дочери. А в конце июня упоминает об уже состоявшемся восхождении: «ездили мы на Бештовую высокую гору…»41 У жителей равнинных областей России вид Бештау вызывал невольное восхищение. Если доктор Гааз сравнивал эту гору с Везувием, то у Пушкина Бештау предстает как «пятихолмный», «заоблачный», «остроконечный». Дважды упомянув о восхождении на Бештау в письмах, он запечатлел это событие и в поэтической форме – в эпилоге «Руслана и Людмилы», написанном на водах. Беловой автограф его имеет помету: «Эпилог поэмы Руслан. Кавказ, 26 июля 1820». Этот знаменательный для нас день (по новому стилю – 7 августа) и следует, видимо, считать датой открытия кавказской темы в творчестве Пушкина. Здесь он передал свое душевное состояние, привел поэтический очерк сопутствовавших 51

кавказской поездке обстоятельств своей жизни и связанных с ними переживаний и, наконец, нарисовал ту грандиозную картину Большого Кавказа, которая открывалась его взору со склонов Машука и Бештау: Забытый светом и молвою, Далече от брегов Невы, Теперь я вижу пред собою Кавказа гордые главы. Над их вершинами крутыми, На скате каменных стремнин, Питаюсь чувствами немыми И чудной прелестью картин Природы дикой и угрюмой…

– вот первые строки, поэтически запечатлевшие присутствие Пушкина на земле Пятигорья. Ощутить же себя находящимся «над» крутыми главами Кавказа здесь можно, пожалуй, в одной только точке – именно на вершине Бештау. «На скате каменных стремнин» – это, несомненно, каменные осыпи и обрывистые склоны, которые приходилось преодолевать поэту и его спутникам при подъеме на «острый верх» главного купола горы. Созвучные мотивы слышны и в письме поэта к брату Льву от 24 сентября 1820 года, 52

где названия окрестных гор выступают не только как поэтические, но, скорее, как географические ориентиры: «Жалею, мой друг, что ты со мною вместе не видел великолепную цепь этих гор; ледяные их вершины, которые издали, на ясной заре, кажутся странными облаками, разноцветными и недвижными; жалею, что не всходил со мною на острый верх пятихолмного Бешту, Машука, Железной горы, Каменной и Змеиной». Несмотря на летний зной, поэт проявил себя как неутомимый ходок. Вид, открывшийся ему с головокружительной высоты Бештау, надолго врезался в память. Позднее, в письме к Н. И. Гнедичу от 24 марта 1821 года он сообщает: «С вершин заоблачного бесснежного Бешту видел я только в отдалении ледяные главы Казбека и Эльбруса». Здесь же с оттенком сожаления Пушкин упоминает и «шумный Терек», на берегах которого ему тогда побывать не довелось и где, по его словам, должна бы находиться сцена его поэмы «Кавказский пленник». «…Я поставил моего героя в однообразных равнинах, где сам прожил два месяца, – признается поэт, – где возвы53

шаются в дальном расстоянии друг от друга четыре горы, отрасль последняя Кавказа…» В Посвящении к поэме, обращенном к Н.Н.Раевскому-младшему, Пушкин вполне определенно говорит и о том, где возник замысел «Пленника», называя этим местом …Кавказ, Где пасмурный Бешту, пустынник величавый, Аулов и полей властитель пятиглавый, Был новый для меня Парнас. Забуду ли его кремнистые вершины, Гремучие ключи, увядшие равнины, Пустыни знойные, края, где ты со мной Делил души младые впечатленья; Где рыскает в горах воинственный разбой, И дикий гений вдохновенья Таится в тишине глухой?

Эти строки не только отдают дань памяти и признания краю, подарившему поэту минуты высшего вдохновения, но содержат и невольное пророчество: под сенью Бештау творили потом и Лермонтов, и Лев Толстой, создавшие, вослед Пушкину, свои произведения под тем же названием. Но он первый начал эту горькую тему – трудных отношений русских с горцами, открыв для нее сюжетную 54

формулу, ставшую классической в русской литературе. Название Бештау несколько раз встречается в планах и черновиках поэмы. Сколь можно судить, первоначально и место вынужденного пребывания пленника должно было находиться где-то вблизи нашей горы. Вот один из черновых вариантов, в котором приводится окружающий героя ландшафт: Порою вечера ненастной В пещерах дикого Бешту Любил он ветров вой ужасный И бури мрачной красоту Когда над ним густели тучи Волнуясь вкруг пяти холмов И по пустыне прах летучий Вился как сумрачный покров И в полукруге их, двуглавый, Блистая ледяным челом Эльбрус огромный, величавый, Белел на небе голубом

Однако нахождение русского в неволе практически у самых стен русской же крепости выглядело бы явной натяжкой, и автор, видимо, по этой причине отказался от уточняющих топонимов. Работая над поэмой, Пушкин возвращался мыслью к тем дням, что он провел среди картин «природы 55

дикой и угрюмой», и перо его не раз выводило на полях рукописи то дорогой сердцу профиль, то очертания крутых, каменистых склонов Бештау.

«ЗАБУДУ ЛИ ЕГО КРЕМНИСТЫЕ ВЕРШИНЫ…» На рисунках Пушкина Бештау запечатлен, по меньшей мере, в трех случаях. Все они связаны с его работой над «Кавказским пленником». На титульном листе автографа поэмы (с ее первоначальным названием «Кавказ») Бештау находится в центре беглой пейзажной зарисовки, изображающей пустынный в те времена ландшафт Пятигорья. Над тремя вершинами горы тянется череда облаков. Такой вид на Бештау открывался со стороны поселения Горячие воды. Подобный же сюжет, когда взгляду доступны только три из пяти вершин горы, поэт набросал при работе над беловой рукописью эпилога поэмы. «На полях эпилог а , – замечает исследователь, – сделан прелестный рисунок: фигура грузинки в чер56

Бештау. Титульный лист автографа поэмы А. С. Пушкина «Кавказский пленник».

57

кеске и шляпе, но волосы у нее распущены, плечи и руки обнажены; на поясе кинжал, к которому она тянется рукой. Ниже три горы Бештау и вольный очерк облаков».42 Еще на одном рисунке – на полях беловой рукописи поэмы – Бештау служит фоном для фигуры вооруженного черкеса. Вспомним строки из ее первой части: Черкес оружием обвешан; Он им гордится, им утешен: На нем броня, пищаль, колчан, Кубанский лук, кинжал, аркан И шашка, вечная подруга Его трудов, его досуга…

Именно таким, с полным набором боевого снаряжения, черкесский воин изображен на пушкинском рисунке. За его спиною уходят вверх крутые склоны горы. На ближней из трех вершин видна еще фигура в бурке. Вероятно, это черкес в дозоре, а может быть, Пушкин запечатлел себя – в память о покорении Бештау в июне 1820 года. Известно, что впоследствии он также рисовал себя и в бурке, и в косматой черкесской шапке. «Забуду ли его кремнистые вершины…» – 58

Вооруженный черкес на фоне горы Бештау. Рисунок А. С. Пушкина в рукописи поэмы «Кавказский пленник».

59

спрашивал себя поэт, вспоминая свой кавказский Парнас. Судя по всему, он не забыл ни впечатлений, связанных с подъемом на остроконечный купол горы, ни ее характерных очертаний. Рисунки, выполненные по памяти, поражают точностью сходства с заоблачным оригиналом.

«В СОСЕДСТВЕ БЕШТАУ И ЭЛЬБРУСА»

В

1829 году по дороге в Грузию Пушкин вторично побывал на Кавказских водах, где провел несколько часов, напомнивших ему пору юности. На страницах кавказского дневника поэта название горы встречается трижды. Еще от Георгиевска Пушкин «увидел остроконечный Бешту, окруженный Машуком, Змеиной и Лысой горою – как царь своими вассалами». В другом месте он употребил эпитет «величавый» и эти находки использовал позже – в стихотворных «Отрывках из путешествия Онегина» и «Путешествии в Арзрум»: «С грустью оставил я воды и отправился 60

обратно в Георгиевск. Скоро настала ночь. Чистое небо усеялось миллионами звезд. Я ехал берегом Подкумка. Здесь, бывало, сиживал со мною А.Раевский, прислушиваясь к мелодии вод. Величавый Бешту чернее и чернее рисовался в отдалении, окруженный горами, своими вассалами, и наконец исчез во мраке…» Сюда же, на берега Подкумка, Пушкин приводит и путешествующего по России Онегина. В одном из черновых вариантов «пятигорская» строфа начиналась строками «Пред ним Бешту остроконечный Пятью горами окружон», что не совсем точно, так как гор-вассалов, окружающих Бештау с разных сторон и на разном расстоянии, много больше пяти, перечисленных поэтом в письме ко Льву и в кавказском дневнике (Машук, Железная, Каменная, Змеиная и Лысая). В окончательном виде число гор автором здесь уже не приводится: Уже пустыни сторож вечный, Стесненный холмами вокруг, Стоит Бешту остроконечный И зеленеющий Машук, Машук, податель струй целебных; Вокруг ручьев его волшебных Больных теснится бледный рой…

61

Далее следует живописная картина водяного общества, и Онегин, «питая горьки размышленья», задается вопросом: «Чего мне ждать? Тоска, тоска!..» – что заставляет вспомнить другого героя из другого романа, который здесь же, у «дымных струй», задавал себе подобный вопрос: «Чего я жду от будущего?.. Право, ровно ничего» ( мы имеем в виду Печорина). Новый материал требовал, видимо, новой, прозаической формы – и роман о Кавказских водах не замедлил явиться в свет, причем один из лучших русских романов XIX века, но написал его другой автор – Лермонтов. Впрочем, замысел кавказского романа был и у Пушкина. В конце сентября 1831 года он набросал отрывок, представляющий собой начальные страницы крупного, как можно судить, произведения в прозе, рисующие сборы московской барыни и ее дочери на Кавказ: «В одно из первых чисел апреля 183… года в доме Катерины Петровны Томской происходила большая суматоха. Все двери были растворены настичь; зала и передняя загромождены сундуками и чемоданами; ящики всех комодов выдвинуты; 62

слуги поминутно бегали по лестницам, служанки суетились и спорили; сама хозяйка, дама 45 лет, сидела в спальне, пересматривая счетные книги…» Причину столь дальней поездки объясняет сама Томская: «Доктора объявили, что моей Маше нужны железные воды, а для моего здоровья необходимы горячие ванны. Вот уже полтора года, как я все страдаю, авось Кавказ поможет». Героиня кавказского романа – «девушка лет 18-ти, стройная, высокая, с бледным прекрасным лицом и черными огненными глазами». Представление о дальнейшем развитии сюжета можно получить из его многочисленных планов, составленных Пушкиным. Основная интрига строится на противоборстве двух главных героев – бретера и картежника Якубовича и раненого кавказского офицера Гранева, недавно побывавшего в плену у горцев. Гранев спасает героиню, похищенную Якубовичем. Их соперничество завершается дуэлью, а в одном из вариантов – и смертью Якубовича. Действие основано на реальных событиях: московская знакомая Пушкина Мария Ивановна Римская-Корсакова два сезона (1827 63

и 1828 гг.) провела на водах, с зимовкой в Ставрополе. Вместе с нею здесь побывали две дочери – Александра (предмет увлечения Пушкина в начале 1827 года) и Екатерина и сын Григорий (светский приятель поэта). Полагают, что именно Александра и явилась прототипом главной героини намеченного романа. О поездке Корсаковых на Кавказ Пушкин упомянул в письме к брату Льву, отправленном из Москвы в Тифлис 18 мая 1827 года: «Письмо мое доставит тебе М.И.Корсакова, чрезвычайно милая представительница Москвы. Приезжай на Кавказ и познакомься с нею – да прошу не влюбиться в дочь». Летом 1828 года в Москве и Петербурге распространились слухи о нападении черкесов на посетителей вод. Так, А.Я.Булгаков писал брату в Петербург: «Слышал ли ты, что горцы сделали набег на всех ехавших от теплых вод на кислые. Тут попалась и М.И.Корсакова, которая была ограблена до рубашки…» Другие добавляли, что горцы увели у нее дочь и всех людей». Тут же звучали и литературные предположения, которыми Е. Н. Мещерская (дочь Н. М. Карамзи64

на) спешила поделиться с П. А. Вяземским: «Слыхали вы о похищении М-lle Корсаковой каким-то черкесским князем? Об этом здесь рассказывают, но не думаю, чтобы этот слух стоил доверия. Вы об этом должны знать больше, находясь ближе к Кавказу. – Если б это была правда, какой прекрасный сюжет для Пушкина как поэта и как поклонника…»43 Трудно сказать, сколь сильно этот «прекрасный сюжет» повлиял на творческие планы Пушкина. По-видимому, драматический эпизод кавказского путешествия Корсаковых мог служить ему лишь отправной точкой в развитии курортного романа. Современный исследователь замечает, что пушкинский «замысел – со всеми его персонажами, с характерными подробностями жизни на водах (балы, гулянья, толки, кавалькады к Бешту, карточная игра, нападения горцев, любовные истории и похищения) – представляет результат непосредственных, живых наблюдений, а действующие лица, – по крайней мере второстепенные, составляющие статический фон, – отражения виденных и запомнившихся типических образов Кавказа и его Минеральных вод».44 65

Все изложенное напоминает сюжет «Княжны Мери», где соперничество двух героев, оспаривающих любовь хорошенькой московской княжны, также оканчивается дуэлью и смертью одного из них. Как видим, Лермонтов, сам того не зная, взрастил свой художественный плод на почве, старательно возделанной его литературным патроном. Жаль, что Пушкин так и не написал кавказского романа, хотя – кто знает?осуществись его замысел – и мы бы никогда не прочитали лермонтовского «Героя». Теперь поведаем коротко об одном, можно сказать, сюжетообразующем персонаже пушкинского замысла, обозначенном в черновых вариантах плана как Якубович или Кубович. Личное знакомство Пушкина с Александром Ивановичем Якубовичем продолжалось недолго – несколько месяцев в 1817 году, после чего тот был выслан из Петербурга за участие в нашумевшей «четверной» дуэли. О службе его на Кавказе следовало бы написать приключенческую повесть. В звании штабс-капитана Нижегородского драгунского полка он командовал казачьими резервами, распо66

ложенными вблизи Пятигорья – на реках Малке, Баксане и Чегеме. Известность его, добытая дерзкой удалью и пролитой кровью, долгие годы гремела в горах. С небольшим отрядом казаков Якубович бесстрашно проникал в глухие ущелья, добираясь иногда до самого Эльбруса. Добытые трофеи, коней и овец всегда делил поровну между своей командой, себе не оставляя ничего. Имея в горах знатных кунаков, вызволял русских пленных, своих же пленников великодушно отпускал без всякого выкупа. Пушкин называл его героем своего воображения. «Когда я вру с женщинами, – замечал поэт в одном из писем, – я их уверяю, что с ним разбойничал на Кавказе, простреливал Грибоедова, хоронил Шереметева… Жаль, что я с ним не встретился в Кабарде – поэма моя была бы лучше». За участие в декабрьском мятеже Якубович был осужден на каторжные работы и окончил свои дни в Сибири. Несколько месяцев в тифлисской канцелярии А. П. Ермолова прослужил Вильгельм Кюхельбекер. По дороге в Грузию в 1821 году он останавливался в Георгиевске, но заглянул ли оттуда на Горячие воды – неведомо. Известно только, что много лет 67

спустя, откликнувшись стихотворением на смерть старого товарища-декабриста Александра Якубовича, он написал и такие строки: Ты отстрадался, труженик, герой, Ты вышел наконец на тихий берег, Где нет упреков, где тебе покой! И про тебя не смолкнет бурный Терек И станет говорить Бешту седой…

Пятигорский след заметен и в ряде других произведений Пушкина, например, в «Сказке о мертвой царевне и семи богатырях»: Перед утренней зарею Братья дружною толпою Выезжают погулять, Серых уток пострелять, Руку правую потешить, Сорочина в поле спешить, Иль башку с широких плеч У татарина отсечь, Или вытравить из леса Пятигорского черкеса…

В стихотворном послании В. Ф. Раевскому («Ты прав, мой друг, – напрасно я презрел…») Пушкин вспоминает картину, которую не раз, вероятно, наблюдал у пятигорских источников: помещенный в струи 68

целебной воды любой предмет постепенно покрывается налетом минеральных солей, каменеет. Это явление неживой природы под пушкинским пером превращается в тонкую метафору: Свою печать утратил резвый нрав, Душа час от часу немеет; В ней чувств уж нет. Так легкий лист дубрав В ключах кавказских каменеет.

Единственное известное нам письмо Пушкина в Пятигорск от 14 марта 1836 года к историку и этнографу В.Д.Сухорукову содержит просьбу о присылке в «Современник» его статей: «В самом деле, пришлите-ка мне что-нибудь из ваших дельных, добросовестных, любопытных произведений. В соседстве Бештау и Эльбруса живут и досуг и вдохновение…» Память о счастливых днях, проведенных «в соседстве Бештау и Эльбруса», поэт всегда хранил в своем сердце. Он писал, что создал себе нерукотворный памятник. А на земле Пятигорья нерукотворный памятник поэту воздвигнут самой природой: величественный пятиглавый храм, пушкинский Парнас – Бештау хранит на своих каменистых тропах след поэта. Священный след. 69

«ГДЕ ЗА МАШУКОМ ДЕНЬ ВСТАЕТ, А ЗА КРУТЫМ БЕШТУ САДИТСЯ…»

Е

сли легкое пушкинское перо впервые в нашей словесности как бы очертило контуры Бештау, то лучшая глава в его литературной истории написана М.Ю.Лермонтовым. Он девять раз в своих текстах упоминает название горы – четырежды в «Измаил-Бее», трижды – на страницах поэмы «Аул Бастунджи» и еще два раза – в «Герое нашего времени», причем у Лермонтова во всех случаях присутствует только его краткая форма – Бешту, почерпнутая, видимо, из посвящения к «Кавказскому пленнику» Пушкина. В поэме (или, как сам автор обозначил ее жанр, – «восточной повести») «ИзмаилБей» Лермонтов впервые указал границы того уголка в северных предгорьях Кавказа, где отныне будет происходить действие многих его произведений, – «Где за Машуком день встает, А за крутым Бешту садится…» Здесь же, «Между Железной и Змеиной» 70

М. Ю. Лермонтов. С акварели К. А. Горбунова

71

горами пролег одинокий путь гордого Измаила. Путника поражает пустынный вид края, где еще недавно цвели родные аулы, Лишь горы, как прежде, «как бы остатки пирамид», высоко подъемлются к небу: …И дале царь их пятиглавый, Туманный, сизо-голубой, Пугает чудной вышиной.

К строкам «Измаил-Бея», где упомянуты Машук и Бештау, юный поэт сделал примечание: «Две главные горы». Также и названия гор Железной и Змеиной удостоились его особого примечания: «Две горы, находящиеся рядом с Бешту». Но в поэтическом воображении Лермонтова «крутой Бешту» не только главная примета местности. Это «суровый» и «задумчивый» властелин родной земли, «пятиглавый царь», обозревающий окрестные просторы. На страницах «Измаил-Бея» поэт изображает борьбу горцев против русского владычества на Кавказе. Под натиском русских войск черкесы вынуждены покинуть родной край, но в их сознании Бешту остается несокрушимым символом вольности: 72

73

Бештау около Железноводска. Рисунок М. Ю. Лермонтова. 1837 г.

Мила черкесу тишина, Мила родная сторона, Но вольность, вольность для героя Милей отчизны и покоя.«В насмешку русским и в укор Оставим мы утесы гор; Пусть на тебя, Бешту суровый, Попробуют надеть оковы», Так думал каждый; и Бешту Теперь их мысли понимает, На русских злобно он взирает, Иль облаками одевает Вершин кудрявых красоту.

С поэмой «Измаил-Бей» связана одна загадка. Вот несколько строк из ее первой части: Темны преданья их. Старик чеченец, Хребтов Кавказа бедный уроженец, Когда меня чрез горы провожал, Про старину мне повесть рассказал. Хвалил людей минувшего он века, Водил меня под камень Росламбека, Повисший над извилистым путем, Как будто бы удержанный Аллою На воздухе в падении своем, Он весь оброс зеленою травою…

Росламбек Мисостов – кабардинский князь; поэма написана по следам реальных со74

бытий, происходивших в районе Пятигорья, где когда-то располагалось у склонов Бештау селение этого князя. На отрогах горы и по сей день можно обнаружить не один камень фантастических размеров и очертаний, но какой из них связан с именем Росламбека, теперь можно только гадать. Темны преданья их… На склонах нашей горы раскинулся и Лермонтовский аул Бастунджи, развалины которого поэт мог видеть в детстве. Сюжет одноименной поэмы берет начало именно здесь, в обозначенных теми же естественными ориентирами пределах – «между Машуком и Бешту». Пейзаж вечернего Пятигорья поражает реальной точностью деталей, увиденных здесь и надолго оставшихся в зрительной памяти юного поэта: …Было поздно. На долину Туман ложился, как прозрачный дым; И сквозь него, прорезав половину Косматых скал, как буркою, густым Одетых мраком, дикую картину Родной земли и неба красоту Обозревал задумчивый Бешту.

И еще раз Лермонтов упомянул назва75

ние горы, рисуя закатный час в наших предгорьях: …День угас; Лишь бледный луч из-за Бешту крутого Едва светил прощальною струей На бледный лик черкешенки младой.

Автор знаменитого «Героя» несколько раз изображал гору на своих рисунках, лучший из которых, выполненный вместе с Григорием Гагариным, служит прекрасной иллюстрацией к стихотворению «Валерик». Всем знакомы и строки из журнала Печорина: «Вид с трех сторон у меня чудесный. На запад пятиглавый Бешту синеет, как «последняя туча рассеянной бури»; на север подымается Машук, как мохнатая персидская шапка…» В романе Лермонтов упомянул название горы еще раз, когда во время верховой прогулки за городом Печорин окидывает взором живописный ландшафт предгорий: «Дорога идет, извиваясь между кустарниками, опускаясь в небольшие овраги, где протекают шумные ручьи под сенью высоких трав; кругом амфитеатром возвышаются синие громады Бешту, Змеиной, Железной и Лысой горы». Справедливо 76

предположить, что заезжий офицер, впервые попавший на Воды, едва ли мог знать названия всех окрестных вершин. Это не Печорин, а сам автор романа, с детских лет влюбленный в Кавказ, еще раз отдал дань признания краю, где «Подъемлясь к небу величаво, Гора из-за горы глядит…» Побывал ли Лермонтов на вершине Бештау? Прямых свидетельств тому не имеется, однако по ряду обстоятельств высказать уверенное предположение по этому поводу вполне возможно. Хорошо известно, что поэт всегда любил окинуть взглядом окрестность с какой-либо высокой точки. «Любил я с колокольни иль с горы… теряться взором», – признавался он, и это созерцательное пристрастие многократно отразилось в его произведениях, будь то стихи или проза, где приводятся подробные и точные в деталях круговые пейзажные описания. Вспомним, например, его ученическое сочинение «Панорама Москвы», там наблюдательным пунктом для автора служит кремлевская колокольня Ивана Великого высотою почти в восемьдесят метров. «Какое блаженство, – восклицает юный автор, – разом обнять душою всю суетную жизнь, все мелкие 77

заботы человечества, смотреть на мир – с высоты!» Описание Пятигорска в повести «Княжна Мери» начинается с обозначения точки обзора, имеющей по отношению к описываемой местности также абсолютную высоту: «Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру на краю города, на самом высоком месте, у подошвы Машука…» Далее следует полная панорама города и его окрестностей, ближних и дальних; взгляд автора устремляется последовательно на запад, север, восток, захватывая также и южное направление, где «на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин, начинаясь Казбеком и оканчиваясь двуглавым Эльбрусом…» Прогуливаясь по городу, Печорин попутно отмечает и одну из лучших здесь видовых площадок, хорошо знакомую самому Лермонтову еще с детских лет: «На крутой скале, где построен павильон, называемый Эоловой Арфой, торчали любители видов и наводили телескоп на Эльборус…» В стихотворных произведениях стремление увидеть описываемый ландшафт сверху выливается у Лермонтова в ус78

тойчивый композиционный прием и иногда достигает уже космической высоты. В стихотворении «Родина» он охватывает взглядом и «лесов безбрежных колыханье» и разливы рек, «подобные морям». Свой высотный полет лермонтовский Демон совершает «над вершинами Кавказа», откуда ему различимо и то, как вечными снегами сиял Казбек, «как грань алмаза», и то, как «глубоко внизу чернея… Вился излучистый Дарьял». В стихотворении «Спор» Лермонтов видит происходящее с какой-то очень высокой точки, несопоставимой даже с высотой спорящих Казбека и «Елбруса», охватывая взором чуть ли не полмира от Урала до Нила. Все эти картины, недоступные человеческому взгляду во времена Лермонтова, заставляют поражаться его столь проницательному воображению, опиравшемуся все же, сколь можем судить, на вполне реальные визуальные впечатления. Так, во время кавказских странствий 1837 года поэт преодолел высшую точку Военно-Грузинской дороги – Крестовый перевал. «Лазил на снеговую гору (Крестовая), на самый верх, что не совсем легко; – писал он с дороги Святославу Раевскому, – оттуда видна по79

ловина Грузии как на блюдечке…» Половина Грузии – это, разумеется, невольное преувеличение человека, впервые захваченного неповторимой панорамой, представшей ему в самых недрах кавказских гор. Ранее в этих же местах и Пушкин ощутил себя вознесенным столь высоко, что мог сказать: «Кавказ подо мною…» Несомненное стремление подняться «на самый верх» рождали в душе Лермонтова и вершины Пятигорья. «Ежедневно брожу по горам, – писал он из Пятигорска Марии Лопухиной, – и уж от этого одного укрепил себе ноги; хожу постоянно: ни жара, ни дождь меня не останавливают…» В ранних стихотворных произведениях Лермонтова можно обнаружить строки, если и не подтверждающие вполне определенно его присутствие непосредственно на вершинах наших гор, то, во всяком случае, передающие впечатления человека, побывавших на них: «Престолы природы, с которых как дым улетают громовые тучи, кто раз лишь на ваших вершинах творцу помолился, тот жизнь презирает, хотя в то мгновенье гордился он ею!..» («Синие горы Кав80

каза, приветствую вас!»). В другом случае Лермонтов вполне достоверно рисует картину вечернего Пятигорья, открывшуюся его взору с горной вершины: Кто посещал вершины диких гор В тот свежий час, когда садится день, На западе светило видит взор И на востоке близкой ночи тень, Внизу туман, уступы и кусты, Кругом все горы чудной высоты, Как после бури облака, стоят И странные верхи в лучах горят. («1831-го июня 11 дня»).

Посетить «вершины диких гор» юный поэт мог только в районе Пятигорья, где высшей, заветной целью человека подобных устремлений всегда служила вершина Бештау. Наконец, еще один пример – из посвящения к поэме «Аул Бастунджи», где автор, обращаясь к Кавказу, восклицает: Твоих вершин зубчатые хребты Меня носили в царстве урагана, И принимал меня лелея ты В объятия из синего тумана. И я глядел в восторге с высоты, И подо мной как остов великана, В степи обросший мохом и травой, Лежали горы грудой вековой.

Единственный обзорный пункт Пяти81

горья, откуда окружающие горы («кругом все горы») можно увидеть сверху («подо мной»), лежащими внизу «грудой вековой», да к тому же испытать пьянящее чувство высоты – это вершина горы Бештау, вознесенная над остальными на добрые несколько сот метров. В пределах Бештаугорского лесного массива находится и место, где произошел роковой поединок поэта с Николаем Мартыновым. С 1915 года оно отмечено обелиском из светлого песчаника работы известного русского скульптора Б. М. Микешина. Скажем еще, что Бештау послужил и укреплению оборонной мощи нашей страны: долгие годы в глубоких недрах горы добывали фосфат урана, причем первооткрыватели этого опасного стратегического минерала присвоили ему удивительно поэтичное название – лермонтовит. Редкий образец минерала, хранящийся в фондах лермонтовского музея в Пятигорске, имеет цвет светло-серый, чуть с желтизной и напоминает свиду кусочек засохшей глины или, скорее, обломок старинного кирпича. Контуры Бештау украшают не только 82

герб Пятигорска. Шахтерский поселок, возникший в послевоенные годы у западных склонов нашей горы, поначалу именовался попросту соцгородком, но вскоре приобрел статус города и гордое имя – Лермонтов. Именно здесь было сосредоточено производство по добыче и обогащению урансодержащей руды. Соответственно и на гербе города, принятом в 1996 году, изломистой линией обозначены пять вершин Бештау, а под ними – символическое изображение атомного ядра.

ЗАГАДКА ЛЕРМОНТОВСКОЙ АКВАРЕЛИ

В

ноябре 1840 года, вернувшись из тяжелой двадцатидневной экспедиции по Чечне, Лермонтов писал из крепости Грозной своему другу Алексею Лопухину: «Может быть, когда-нибудь я засяду у твоего камина и расскажу тебе долгие труды, ночные схватки, утомительные перестрелки, все картины военной жизни, которых я был свидетелем». Рассказать «долгие труды» и «все картины» он не успел, хотя и намеревался 83

писать большой роман или даже трилогию «из кавказской жизни». Наиболее полно и ярко боевые впечатления поэта отразились в его большом стихотворении «Валерик». После ахульгинского погрома, когда Шамиль чудом избежал пленения или смерти, жаркое пламя газавата с новой силой стало разгораться в Чечне. «Ловкие действия Шамиля, – читаем в кавказских хрониках, – являвшегося с чрезвычайной быстротой всюду, откуда уходили войска наши, и с успехом увлекавшего за собою толпы плохо замиренных горцев»,45 вынудили командование предпринять новые наступательные шаги. На правом фланге Кавказской линии действовал Лабинский отряд под командованием генерала Засса, на левом – был сформирован Чеченский отряд генерала Галафеева, базировавшийся в крепости Грозной. «Если ты будешь мне писать, – сообщает Лермонтов Лопухину, – то вот адрес: «на Кавказскую линию, в действующий отряд генерал-лейтенанта Голофеева, на левый фланг». В составе Чеченского отряда поэт отправился в свою первую экспедицию. 84

Эпизод из сражения при Валерике. Рисунок М. Ю. Лермонтова и Г. Г. Гагарина. 1840

85

Покинув лагерь близ Грозной в первых числах июля 1840 года, Галафеев пересек Сунжу, прошел Ханкальское ущелье и с боями продвинулся к Гойтинскому лесу. Затем последовал переход к Урус-Мартану и селению Гехи, где вскоре и произошли главные боевые события предпринятой операции. На своем пути войска уничтожили ряд чеченских селений. «А чтобы произвести большое моральное влияние на край, – доносил в рапорте Галафеев, – то они направлены были через гехинский лес…»46 Похожей фразой, кстати, начинает описание военных действий и Лермонтов в своем «Валерике»: Раз – это было под Гихами – Мы проходили темный лес…

Четырнадцать лет назад этими же местами проследовал и А.П.Ермолов. «Чрез Гихинский лес нашел я проход весьма трудный, – вспоминал он в «Записках», – большие и старые деревья, между коими множество валежнику, дорога тесная и излучистая, представляли неприятелю удобства бороны, и я конечно потерпел бы урон…»47 Каждый шаг вперед здесь давался потом 86

Г. Г. Гагарин. Автопортрет

87

и кровью. Движение осуществлялось порядком, который на армейском жаргоне называли «ящиком»: артиллерия и обоз в центре; пехота несколькими цепями шла по обеим сторонам, предупреждая нападение противника с флангов; смешанные, более подвижные отряды кавалерии и пехоты составляли авангард и арьергард. «Моральное влияние» возымело незамедлительный результат: в темном гехинском лесу Галафеева поджидала засада. В течение трех дней чеченцы, собрав значительные силы, готовились встретить врага. В местах, удобных для обстрела, устраивались завалы из срубленных деревьев. 11 июля у переправы через реку Валерик вспыхнул кровопролитный бой, развивавшийся по обычной в таких случаях схеме: осыпав русскую колонну градом пуль, горцы укрывались за стволами деревьев. В ответ следовал орудийный залп – и начинался штурм завалов, чреватый большими потерями для атакующих. Кончалось все жестокой рукопашной схваткой, практически резней, о чем, собственно, и сообщает Лермонтов своим читателям: 88

«Ура!» – и смолкло. «Вон кинжалы, В приклады!» – и пошла резня. И два часа в струях потока Бой длился. Резались жестоко, Как звери, молча, с грудью грудь. Ручей телами запрудили…

В доверительном письме другу поэт вопреки запрету властей («описывать экспедиции не велят») приводил некоторые подробности дела, страшные картины которого спустя долгое время все еще стояли перед его глазами: «У нас были каждый день дела, и одно довольно жаркое, которое продолжалось 6 часов сряду. Нас было всего 2000 пехоты, а их до 6 тысяч; и все время дрались штыками. У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте – кажется, хорошо! Вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела пахло кровью…» Работая над стихотворением «Валерик», Лермонтов выбросил оттуда многие строки, рисующие жуткие подробности сражения. Вовсе не потому, что щадил будущего читателя, а в поисках точного образа, чтобы в привычной уже обыденности войны передать весь ужас происходящего. Пыта89

ясь утолить жажду, герой «Валерика» хочет зачерпнуть воды из горной реки, но «мутная волна была тепла, была красна…» Военный историк приводит рассказ офицера-артиллериста Константина Мамацева, попавшего в ходе боя в опасную ситуацию: «Мамацев с четырьмя орудиями оставлен был в арьергарде и в течение нескольких часов один отбивал картечным огнем бешеные натиски чеченцев. Это было торжество хладнокровия и ледяного мужества над дикою, не знающей препон, но безрассудною отвагою горцев. Под охраной этих орудий войска вышли наконец из леса на небольшую поляну, и здесь-то на берегах Валерика грянул бой, составляющий своего рода кровавую эпопею нашей кавказской войны… Выйдя из леса и увидев огромный завал, Мамацев со своими орудиями быстро обогнул его с фланга и принялся засыпать гранатами. Возле него не было никакого прикрытия. Оглядевшись, он увидел, однако, Лермонтова, который, заметив описанное положение артиллерии, подоспел к нему со своими охотниками. Но едва начался штурм, как он уже бросил орудия и вер90

хом на белом коне, ринувшись вперед, исчез за завалами».48 Судя по всему, Мамацев обрисовал события довольно точно, ибо и в официальных военных сводках о Лермонтове сказано, что «офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поучение с отменным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы».49 В целом же действия Галафеева в Чечне признавались неудачными. Так, генерал Филипсон впоследствии писал, что «эти походы доставили русской литературе несколько блестящих страниц Лермонтова, но успеху общего дела не помогли…» Валерик оставил в душе поэта мучительный, саднящий след. Об этом говорят и строки стихотворения «Валерик» – пронзительные, залитые кровью, каких еще не было в русской поэзии, и три его рисунка, запечатлевшие картины сражения. Лермонтов рисовал всю свою жизнь, а в детстве еще и лепил из крашеного воска целые картины, сюжетами которых служили сражения Александра Македонского с персами. К своему «Кавказскому пленнику» 91

юный Мишель выполнил прекрасную цветную иллюстрацию: конный черкес влачит на аркане русского офицера. Если полистать альбомы, хранящие его рисунки, то можно увидеть, как много места в них занимают сцены войны. Здесь и уланы, и конные егеря, казаки, вооруженные горцы, бесконечные схватки, перестрелки, засады, эпизоды сражений. Младший товарищ поэта по Юнкерской школе князь Николай Манвелов запомнил «по содержанию многие рисунки Лермонтова, отличавшие собственно интимное настроение его: его личные планы и надежды в будущем, или мечты его художественного воображения. К этой категории рисунков относятся многочисленные сцены из военного быта и преимущественно на Кавказе с его живописною природою, с его типическим населением, с боевой жизнью в том крае…»50 «Здесь, кроме войны, службы нету», – признавался Лермонтов в письме с Кавказа в 1837 году, когда впервые побывал в действующих войсках. В дальнейшем, уже непосредственно участвуя в боях и походах, он не раз становился свидетелем 92

жестоких столкновений, отразившихся потом в его картинах и рисунках. По событиям валерикского сражения поэт создал своеобразный триптих, изображавший начало боя 11 июля 1840 года, момент решительной рукопашной схватки, и похороны убитых утром следующего дня. Центральное место занимает, несомненно, акварельный рисунок «Эпизод из сражения при Валерике». На переднем плане – группа горцев. Отступая под натиском русских, они выносят с поля боя тело убитого товарища. Рисунок выполнен вскоре после экспедиции, на Кавказских водах, куда Лермонтов приехал в кратковременный отпуск. Именно здесь, в Пятигорске или Кисловодске, он вместе с художником Григорием Гагариным и создал свой маленький акварельный шедевр. Причем Гагарин сделал только раскраску, что подтверждается его подписью на акварели. Приводим ее в переводе с французского языка: «Рисунок Лермонтова, раскрашенный мною во время пребывания в Кисловодске». Следует дата сражения: «11 июля 1840». Загадка же этой акварели заключается в том, что на заднем плане 93

совершенно отчетливо и узнаваемо открываются очертания горы Бештау. Лермонтов увидел и полюбил Бештау еще в детские годы. Десятилетним ребенком он впервые изобразил эту гору на акварельном рисунке. Здесь, правда, однообразный лесной массив у ее подножия превратился под его кистью в озеро с парусной лодкой. Еще один рисунок выполнен в 1837 году – этот вид на Бештау открывается с дороги в Железноводск. Но как мог Бештау попасть на валерикскую акварель? Ведь место сражения отстоит от Пятигорья на сотни верст. Как удалось выяснить, первоначальный замысел рисунка возник у Лермонтова задолго до совместной работы с Гагариным. В походном альбоме своего сослуживца по Кавказу князя Петра Урусова он сделал набросок, по композиции весьма схожий с будущей акварелью. Здесь также изображена группа отступающих горцев. Но беглый черновой набросок лишен фона. Вернувшись к своему замыслу уже в Пятигорске, Лермонтов не стал воспроизводить по памяти вид гор в Чечне близ Валерика или создавать произвольный горный рельеф. На 94

валерикскую акварель он перенес знакомые с детства очертания крутых вершин Бештау, которые и видел тогда перед собой. Гагарин высоко ценил Лермонтова как художника, сделал для себя несколько копий с его рисунков, а вместе они выполнили еще одну акварель – «Схватка. Эпизод из Кавказской войны». В походе они жили в одной палатке. Гагарин и в дальнейшем не раз сопровождал русские войска как художник-любитель. Отличившись в одном из сражений, он привлек внимание императора Николая Павловича. По высочайшему распоряжению «в награду личной храбрости и хладнокровного мужества» Гагарин получил владимирский крест и был причислен поручиком в лейб-гвардии Гусарский полк. Стоит добавить, что, работая над большим полотном «Сражение при Ахатли», Гагарин перенес туда группу горцев с валерикской акварели. В советское время в картинной галерее Грозного находилось прекрасное полотно Гагарина с видом на Бештау – с той же примерно точки, что и на их совместной с Лермонтовым акварели. Местонахождение лермонтовского шедевра известно: он хра95

нится в Государственном Русском музе. О судьбе гагаринской картины теперь остается только гадать. Князь Гагарин жил долго, был дважды женат и пережил Лермонтова больше чем на полвека. Он многое успел сделать в искусстве, занимал пост вице-президента Академии Художеств. Удачно сложилась и военная карьера: Гагарин дослужился до высоких чинов и в качестве генерал-адъютанта состоял в свите Александра II. Лермонтов же так и остался в нашей памяти в скромном звании поручика Тенгинского пехотного полка. Увидеть свой «Валерик» напечатанным поэту было не суждено.

«ПОД ТЕНЬЮ ЭЛЬБРУСА И БЕШТАУ»

У

Бестужева-Марлинского есть довольно пространный рассказ или повесть под названием «Вечер на Кавказских водах в 1824 году». Никаких сведений о пребывании писателя у горячих источников Пятигорья именно в это время разыскать пока никто не су96

А. А. Бестужев-Марлинский

97

мел. Справедливо полагают, что Бестужев впервые мог побывать здесь лишь в 1829 году, когда по высочайшему повелению был переведен из сибирской ссылки рядовым в войска Отдельного Кавказского корпуса. Вот тогда, по дороге в штаб корпуса в Тифлис, он якобы и «сумел заехать на короткий срок на Воды, то ли ради встречи с кем-то из друзей, то ли передохнуть от утомительной дороги. Год, указанный в повести, только маскировал истинную дату «нелегального» посещения декабристом Кислых Вод, что было самовольным отступлением от указанного маршрута».51 Может быть, и так. Но трудно верится, что подневольный вояжёр с клеймом государственного преступника, сопровождаемый надежным конвоем, мог позволить себе подобную вольность. К тому же имеются сомнения и литературного характера. Повесть была опубликована в Петербурге, в четырех номерах «Сына отечества» за 1830 год. Сюжет ее таков, что мог происходить на водах, а равно и в любом другом месте – разницы никакой: несколько господ, собравшись вечером в зале кисловод98

ской гостиницы, рассказывают по очереди разные страшные истории, вроде мертвеца, приходящего за своим черепом. В начальных строках упомянут, правда, «двуглавый Эльборус», а потом и Подкумок, и писатель приводит замечательную формулу о том, что «горы есть поэзия природы». Но описание местности совершенно лишено конкретных здешних черт и представляет собой набор пышных, пустых фраз о гряде белых облаков и голубоватых льдах горного хребта. О курортном быте говорится лишь то, что кавказская вода имела для собравшихся только одно «чудесное свойство – возбуждать жажду к вину». Все это наводит на мысль, что Бестужев описывал Кавказские воды, так сказать, заочно. Побывал он здесь, скорее всего, единственный раз в жизни, уже после шести лет кавказских странствий, походов и сражений. Вот этот факт сомнений не вызывает и подтверждается рядом официальных документов, писем Бестужева и мемуарных источников. Когда весною 1835 года здоровье писателя резко ухудшилось, он обратился к командующему войсками Кавказской линии генералу А. А. Вельяминову с просьбой о 99

«сострадательном позволении» отправиться на воды. «С января сего года, – пишет Бестужев, – явились во мне судорожные биения сердца… Строжайшее наблюдение убедило, наконец, что виною тому раздражение не кровеносной, но нервной системы от солитера… Теряя с каждым днем силы, измученный трехнедельной бессонницею и удушением сердца, я приведен на край могилы. Доктора единогласно советуют мне внутреннее употребление нарзана… На водах, по крайней мере, дыша горным воздухом и пользуясь советами искусных врачей, я мог бы если не скорее ожить, то легче умереть…»52 Июль и август писатель провел в Пятигорске, где свел дружбу с доктором Н. В. Майером (будущим прототипом Вернера в лермонтовской «Княжне Мери»). Здесь Бестужеву впервые блеснул луч надежды: он получил известие о производстве в унтер-офицеры. Следующее повышение и офицерские эполеты могли означать царское прощение и возможность выйти в отставку, о которой он давно мечтал. Из огромного и, к сожалению, до сих пор 100

не собранного воедино, а рассеянного по старым журналам эпистолярного наследия Бестужева, три письма написаны им в Пятигорске. Первое из них, от 28 июля, адресовано братьям Николаю и Михаилу в Сибирь, он спешит поделиться с ними радостью: на шестом году службы его произвели в унтер-офицеры. «Как жаль, что мы не можем обняться, милые братья, и одним сердцем помолиться Богу за нашего доброго, великого монарха!»53 – сколько горькой иронии в этих словах: кому, как не доброму монарху братья обязаны каторгой, ссылкой и десятилетней разлукой. Николай и Михаил томились в далекой Сибири, на долю Александра выпали «горести и усилия горской службы». «Я столько околесил, проскакал и плавал, столько наглотался дорожной грязи, боевого дыма, со столькими дрался и дружился, что у меня рябит в памяти. Болезнь и недосуги мешали мне переносить на бумагу многое; теперь все это сидит в чернильнице и ожидает вдохновения голове и раздолья пальцам».54 Далее Бестужев рисует картину зимнего боя, в котором принимал участие, передает привет друзьям по заключению, интересу101

ется учеными занятиями братьев, пытается ободрить и поддержать их. Сам Бестужев устал бороться с судьбой. Неприкрытая горечь проступает в строках его письма к брату Павлу от 19 августа: «Брат Петр потерял разум… Не знаю, уберегу ли я его. Мое нервозное сложение – эолова арфа… непогоды ржавят струны, и ветры рвут их, а милые читатели упрекают: ”что вы ничего не пишете?“»55 Писатель сообщает подробности своего лечения на водах: «Я еще не был на кислых, но дней на пять необходимо съездить. Теперь принимаю первый нумер Александровских и сварился уже вкрутую».56 Деревянное здание Александровских ванн находилось на уступе Горячей горы, где ныне высится всем известный символ Пятигорска – бронзовая скульптура орла. Горячую воду источника тогда не разбавляли, и слова Бестужева «сварился уже вкрутую» – небольшое преувеличение. Между тем, здоровьем писателя заинтересовались высшие сферы. А. Х. Бенкендорф официально запросил командира Кавказского корпуса Г. В. Розена 102

о том, «известно ли ему, что Бестужев страдает биением сердца и что ему несколько уже раз пускали кровь».57 Но ограничиться справкой о самочувствии опального писаки шеф жандармов, разумеется, не мог. Вскоре на имя Розена поступило новое предписание: «Государь император получил, частным образом, сведения о неблагонамеренном расположении Бестужева, которому, хотя не дает полной веры, но не менее того высочайше повелел, дабы внезапным образом осмотреть все вещи и бумаги Бестужева и о последующем донести его величеству».58 Последствия не замедлили сказаться: в Пятигорске 28 июля в 5 часов утра жандармский подполковник Казасси произвел внезапный и тайный обыск на квартире проживающих совместно Бестужева и Майера, не забыв взять с них подписки о неразглашении происшедшего. Ни здесь, ни по другим адресам Бестужева, в Екатеринодаре и Ставрополе, ничего крамольного обнаружено не было, и Розен мог с легкой душой отписаться в Петербург, упомянув, что «болезнь Бестужева не подвержена сомнению, но что он страдает не аневризмом, а солитером и скорбутными ранами, и 103

что, при всем строгом надзоре за этим государственным преступником, он не получил никакого сведения, которое подало бы ему повод полагать настоящее расположение его неблагонамеренным, но что пылкость характера, а особенно чрезмерное самолюбие, свойственное каждому литератору, заставляет его слишком горячо чувствовать свое положение».59 Изъятая при обыске в Пятигорске серая шляпа (якобы опознавательный знак итальянских карбонариев), частные письма и бумаги были Бестужеву возвращены. Приведем еще несколько строк из воспоминаний Марии Васильевны Вольховской (жены В. Д. Вольховского – лицейского друга А. С. Пушкина, а в то время – начальника штаба Отдельного Кавказского корпуса), встречавшей Бестужева на водах: «Я встретила его в Пятигорске, он стоял у источника в венгерке, в какой-то фантастической шапочке и с хлыстом в руке, окруженный целым кружевом дам. И. В. Малиновский, один из его товарищей, сказал: «Во что ты, братец, вырядился, на кого похож…» После этого Марлинский 104

являлся в простой солдатской шинели. Он часто у нас бывал… он очень некрасив, но франт, говорил много, красиво».60 Ссыльный поляк Роман Вильчинский, отправленный рядовым в кавказские войска, на родине был известен как искусный портретист. Мастерство живописца в какой-то мере смогло облегчить его участь, он стал, в сущности, домашним художником корпусного командира Г. В. Розена, выполнив по заказам его супруги не менее ста портретов. Находясь в Пятигорске летом 1835, года Вильчинский создал портрет Бестужева. «Он исполнен акварелью и гуашью на пластинке слоновой кости, – замечает исследователь, – на нем есть подпись и дата: «R. Wilczynski 1835». Бестужев представлен в наглухо застегнутой венгерке, из-под которой виднеются уголки белой рубашки, на фоне облачного неба. В облике Бестужева есть отзвуки романтических настроений, художник запечатлел его задумчивое лицо с легким налетом грусти».61 Что касается горы Бештау, то ее название попало на страницы первого же кавказского очерка Бестужева «Письмо к доктору Эрману». Здесь, наряду с главной географи105

ческой вершиной Кавказа, наш пятиглавый великан, уже прославленный в родной словесности, выступает литературным символом всего огромного горного края: «Ровно через месяц от холмов Саянских я был под тенью Эльбруса и Бештау». Одно из пятигорских писем Бестужева имеет особую помету – «Пять гор». Кратковременное пребывание на водах помогло писателю восстановить силы, однако настроение его не улучшилось. «Раны мои хоть медленно, но закрываются…- сообщает он брату Павлу.- Я хочу ехать поскорее в экспедицию. Ей-богу, лучше пуля, чем жизнь, какую я веду».62 Не окончив курса лечения, он собирается оставить воды, о чем пишет 19 августа своему издателю Ксенофонту Полевому: «Прерываю едва начатое лечение ваннами и спешу на кислые, чтобы там хоть сколько-нибудь закалить себя для бивуака… Из Нарзана прямо за Кубань; не дай Бог и недругу такого курса».63 В конце лета писатель навсегда покинул Пятигорск. 30 августа, уже из Екатеринодара, по пути в действующий отряд, он сообщает брату Павлу: «Хочу отведать, не лучше ли по106

может горный воздух и дым пороха, чем воды, которых, впрочем, я не успел и брать, как следовало. Бивуаки – плохой верстак для поэзии, а дух мой чернее, нежели когда-нибудь».64 Просьбу его об отставке поддержал в личном письме к Николаю генерал-губернатор Новороссии граф М.С.Воронцов, на что царь ответил в том смысле, что Бестужев «должен служить там, где сие возможно без вреда для службы».65

«ГОРЫ ПРОИЗВОДЯТ СТРАННОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ НА ДУШУ…»

Б

елинский благодарил случай за встречу с ним и называл Станкевича гениальным человеком. В своей любви к нему признавались Тургенев и Толстой. Литературное наследие Станкевича не велико по объему и не слишком значительно, но благотворное влияние этой замечательной личности испытали на себе многие современники. Однажды судьба привела его на Кавказ. Николай Владимирович Станкевич родился в 1813 году в дворянской семье. Де107

тские годы прошли в родительском имении на берегах реки Тихая Сосна, близ Острогожска. Первоначальное образование получил в благородном пансионе в Воронеже, а в 1830 году поступил на словесное отделение Московского университета. Именно здесь вокруг обаятельного, ярко одаренного студента вскоре сплотилось содружество талантливой молодежи, вошедшее в историю русской демократической мысли под названием кружка Станкевича. «Самое появление кружков, о которых идет речь, – писал в «Былом и думах» А.И.Герцен, – было естественным ответом на глубокую внутреннюю потребность тогдашней русской жизни».66 На квартире молодого поэта и мечтателя сходились в острых спорах К.С.Аксаков, В.П.Боткин, В.Г.Белинский, причем, по словам последнего, сам Станкевич «всегда и для всех был авторитетом, потому что все добровольно и невольно сознавали превосходство его натуры над своею».67 Первые стихи Станкевич напечатал, когда ему не было еще и семнадцати лет. Он написал и несколько небольших прозаических произведений, пробовал 108

себя как драматург и переводчик, публикуя свои опыты в московских журналах. Однако впоследствии весьма критически отнесся к своим творениям и по окончании университета уже ничего под своим именем не печатал и, как вспоминал Белинский, «не терпел, чтобы его и в шутку называли литератором».68 Тем не менее, у Станкевича перед отечественной словесностью есть одна несомненная и очень весомая заслуга – он первым узнал и высоко оценил самобытный поэтический дар Алексея Кольцова и помог безвестному тогда юноше выпустить в свет первые стихи. Он же отобрал и восемнадцать «пиес» для первого поэтического сборника, оказавшегося единственным при жизни Кольцова. На средства, собранные по подписке, Станкевич издал эту книжку, настояв, чтобы его собственное имя нигде печатно названо не было. Творческие интересы самого Станкевича все больше склонялись к эстетике и философии, изучение которой он продолжил в Берлинском университете. В Германии Станкевич познакомился с молодым И.С.Тургеневым, нарисовавшим в своих мемуарах портрет человека, дружбу кото109

рого ценил очень высоко: «Станкевич был более нежели среднего роста, очень хорошо сложен – по его сложению нельзя было предполагать в нем склонности к чахотке. У него были прекрасные черные волосы, покатый лоб, небольшие карие глаза; взор его был очень ласков и весел; нос тонкий, с горбинкой, красивый, с подвижными ноздрями, губы тоже довольно тонкие, с резко означенными углами; когда он улыбался – они слегка кривились, но очень мило, – вообще улыбка его была чрезвычайно приветлива и добродушна, хоть и насмешлива… во всем его существе, в движениях была какая-то грация и бессознательная distinction* – точно он был царский сын, не знавший о своем происхождении». 69 Наиболее значительная часть творческого наследия Станкевича – его переписка с друзьями, отражающая, по словам Н.А.Добролюбова, «развитие живых идей и чистых стремлений, происшедшее в нашей литературе в сороковых годах».70 Письма Станкевича глубоко и ярко передают его натуру, это важный исторический * благовоспитанность

110

и человеческий документ. Не знавший его лично Лев Толстой, прочитав томик этих писем, был взволнован до слез и признавался: «никогда никого я так не любил, как этого человека, которого никогда не видел».71 Благодаря письмам Станкевича нам известны и некоторые подробности его пребывания в Пятигорске. Тяжелая болезнь (туберкулез) вынудила его провести лето 1836 года на юге. Собираясь сюда, он отмечал в одном из писем другу: «Кавказ представляется мне в каком-то очаровательном свете. Доктор говорит, что он возродит мой организм, а я тайно надеюсь, что он возродит и душу».72 Впечатления кавказской поры просились на бумагу. Трудно сказать, как повлиял наш климат и целебные воды на болезнь Станкевича, но горы его душу тронули несомненно. «Я – на Кавказе, – пишет он из Пятигорска Т. Н. Грановскому. – Этот край грустен своим однообразием, но его горы производят странное впечатление на душу. Чудно манят ее иногда эти снежные, спокойные вершины Эльбруса и беспорядочные, кучами набросанные, снежные утесы других гор. Все это в 100 или более верстах 111

и бывает видно ясными утрами и ясными вечерами. Здоровье мое поправляется…»73 В одном из пятигорских писем Станкевича есть описание города, во многом напоминающее лермонтовские строки из «Княжны Мери»: «Вчера на бульваре играла музыка. Я пошел гулять, отделился от спутников и пошел на пригорок над гротом – любимое место мое. Мне вздумалось подняться выше – какая картина! С одной стороны, вблизи, Машук, который, кажется, уперся в тучи и полукружием обогнул центр города, в стороне – треголовый Бештау, подернутый туманом, внизу – куча народа, дамы, черкесы, музыка, все полно жизни и гражданственности – горизонт загражден горою. С другой – равнина, на ней уступами идут горы за горами и теряются в тумане: ты понимаешь, что за томительное чувство производит эта картина!»74 Вернувшись в родные края, Станкевич не раз вспоминал свое пятигорское лето и путешествия по окрестным горам. «Грудь стеснилась от странствий горных, хоть остальное здоровье и поправилось», – писал он Белинскому.75 «Диавольские горы 112

Кавказа» настолько манили Станкевича, что он отважился предпринять восхождение на вершину Бештау, подарившее ему много незабываемых минут, но повлекшее новый приступ болезни. «До сих пор еще не совершенно прошел у меня напор крови на грудь, сделавшийся от путешествия на вершину Бештау», – сообщал он другу.76 Побывал Станкевич и в «колонии Карас, обыкновенно называемою Шотландкою», – излюбленном месте прогулок «водяного общества», где не раз бывал и Лермонтов. В пользовании целебными водами Станкевич прибегал здесь к рекомендациям своего московского знакомого – известного врача И. Е. Дядьковского, с которым Лермонтов, как полагают, познакомился годом позже в том же Пятигорске. «Он здесь тоже в большой славе, – сообщает Станкевич о Дядьковском в одном из писем, – от больных нет отбоя. Все ему несут в подарок разных букашек, которых он собирает. Мы послали ему живую черепаху от подошвы горы Бештау, и он ее кормит, хочет живую привезти в Москву…»77 Болезнь не отступала. По настоянию врачей Станкевич уехал в Италию, но этим 113

не спасся и умер там двадцати семи лет от роду. «Он был нашим благодетелем, нашим учителем, братом нам всем, каждый ему чем-нибудь обязан, – писал убитый горем Грановский.- Я больше других».78 Внешне в судьбе Станкевича много схожего с Лермонтовым: родился лишь на год раньше, на год раньше и ушел, так же безвременно. Оба учились в Москве, и первые стихи Станкевича увидели свет в том же «Атенее». Да и в Пятигорске он побывал за год до того, как Лермонтов задумал здесь своего «Героя». Жаль, что жизнь не свела их. «Что был каждый из нас до встречи с Станкевичем?..восклицал Белинский.- Нам посчастливилось – вот и все…»79 Именно Станкевичу Белинский обязан известным определением «неистовый Виссарион». В большом письме к другу, находившемуся уже на излечении за границей, он сообщал, что «на Руси явилось новое могучее дарование – Лермонтов…» И в подтверждение выписал из свежего номера «Отечественных записок» стихотворение «Три пальмы», сопроводив его восторженным признанием: «Какая образ114

ность! – так все и видишь перед собою, а, увидев раз, никогда уже не забудешь! Дивная картина – так и блестит всею яркостию восточных красок! Какая живописность, музыкальность, сила и крепость в каждом стихе, отдельно взятом!»80 Станкевич эту оценку, скорее всего, полностью разделял. По его словам, они с Белинским так хорошо понимают друг друга, словно у них в иные минуты бывает одна душа.

«БЕШТАУ ОТ ПЯТИГОРСКА В 8 ВЕРСТАХ…»

Л

етом следующего 1837 года отправиться на Кавказ решился и Белинский. Поначалу горный край произвел на него чарующее действие. «Кавказская природа так прекрасна, что неудивительно, что Пушкин так любил ее и так часто вдохновлялся ею», – замечает он в одном из пятигорских писем.81 Влияние теплого климата и благотворных целебных ключей сказалось довольно скоро. «Я видимо поправляюсь… – сообщает он М.А.Бакунину в Москву. – В теле чувствую какую-то легкость, а в душе ясность. Пью 115

воды, беру ванны усердно и ревностно, хожу каждый день верст по десять и взбираюсь exofficio* на ужасные высоты. Смотрю на ясное небо, на фантастические облака, на дикую и величественную природу Кавказа – и радуюсь, сам не зная чему…»82 Лечился в Пятигорске молодой критик действительно «усердно и ревностно»: он проходил водный курс в Николаевских, Александровских, Сабанеевских и Кислосерных (иначе Елизаветинских) ваннах, а в общей сложности принял здесь 102 процедуры, закрепив потом оздоровительный эффект еще 20 последними ваннами в Железноводске. Не раз вспоминался ему на юге Станкевич, по примеру которого Белинский, вероятно, и предпринял свой кавказский вояж. «Если Никола Тарагинский** в Москве, – просит он Бакунина, – то скажи ему, что я жду от него письма на десяти листах, и вели ему уведомить меня, брал ли он негодные Николаевские ванны, которые более жгут кожу, нежели помогают здоровью. Дней через шесть перейду в Александро* (по обязазанности (латин.) ** Н. В. Станкевич

116

николаевские или Сабанеевские – и тогда начну выздоравливать не шутя. В самом деле, судя по началу, я надеюсь воскреснуть от серной воды. Я так припился к ней, что нахожу ее даже приятною и жалею, что в Москве не буду ею лакомиться».83 Правда, в отличие от Станкевича критик проявил разумную осторожность и не пытался покорить Бештау, видом которого любовался ежедневно. «Сейчас пришел с вод, устал, как собака, – замечает он в письме к близким от 21 июня 1837 года.- В Пятигорске довольно весело; природа прекрасна; зрелище гор – очаровательно, особливо в ясный день, когда видны снеговые горы и между ними двуглавый Эльборус, который я каждое ясное утро вижу из окна моей комнаты. Бештау от Пятигорска в 8 верстах, но кажется, что до него нет и 20 сажен».84 Еще раз название Бештау Белинский упомянул в письме к Д. П. Иванову от 3 июля 1837 года. Здесь он пытался передать далекому московскому другу свои впечатления от высоты окрестных кавказских вершин, несколько наивно сравнивая их с доступным тому ориентиром – колокольней Ивана Великого: «Снегу с Эльборуса при117

везти тебе не могу, потому что, хотя и вижу его из моего окна, но до него 150 или 200 верст. Боже мой, что за громада! Машук, при подошве которого я живу и целебными струями которого пользуюсь, по крайней мере, вдвое выше колокольни Ивана Великого; но в сравнении с Эльбрусом он – горка, потому что только треть Эльбруса, покрытая снегом, из-за 150 верст кажется больше Машука. Бештау хотя и выше Машука, но пред Эльборусом – горка…»85 Из Пятигорска Белинский успел написать более десятка писем; сохранилось из них только семь, по объему не намного уступающих повести «Княжна Мери». В свободное время много читал: Сервантеса, Лесажа, Фенимора Купера. Отправляясь на юг, он захватил с собой и несколько томиков Пушкина, чтобы сравнить свои прежние впечатления с увиденным на месте. Результат превзошел все ожидания. «Часто читаю Пушкина, – пишет он К. С. Аксакову, – которого имею при себе всего, до последней строчки. «Кавказский пленник» его здесь, на Кавказе, получает новое значение. Я часто повторяю эти дивные стихи: 118

Великолепные картины, Престолы вечные снегов, Очам казались их вершины Недвижной цепью облаков, И в их кругу колосс двуглавый, В венце блистая ледяном, Эльбрус огромный, величавый Белел на небе голубом.

Какая верная картина, какая смелая, широкая, размашистая кисть! Что за поэт этот Пушкин!»86 Те же слова он повторит потом и в шестой статье о Пушкине, заметив еще, что картины Кавказа в поэме «дышат особенною жизнию, как будто сам читатель видит их собственными глазами на самом месте. Кто был на Кавказе, тот не мог не удивляться верности картин Пушкина: взгляните, хоть с возвышенностей, при которых стоит Пятигорск, на отдаленную цепь гор, – и вы невольно повторите мысленно эти стихи…»87 Сезон на водах выдался на редкость удачным, а в литературном смысле даже перспективным: молодой критик познакомился в Пятигорске с Лермонтовым и впоследствии мог по личным наблюдениям судить о реалистических достоинствах «Княжны Мери». Кстати, те же ванны принимал 119

здесь тогда и штаб-ротмистр Отдельного Кавказского корпуса Лев Пушкин. «Здесь в Пятигорске служит брат Пушкина, Лев Сергеевич; – отозвался о нем Белинский в пятигорском письме, – должен быть, пустейший человек».88 Трудно понять, по какой причине, но кавказские офицеры ему вообще не понравились: «Что за лица, что за рожи съехались в Пятигорск… – восклицал он. – А господа офицеры! Боже мой, я теперь начинаю ценить их настоящим образом».89 Возможно, тут виною и сам Лермонтов, затеявший с критиком притворно-серьезный диспут по поводу французской философии. Вот как этот эпизод передает в своих мемуарах их общий знакомый Н. М. Сатин: «Лермонтов приходил ко мне почти ежедневно после обеда отдохнуть и поболтать… В одно из таких посещений он встретился с Белинским. Познакомились, и дело шло ладно, пока разговор вертелся на разных пустячках; они даже открыли, что оба – уроженцы города Чембара (Пензенской губ.). Но Белинский не мог долго удовлетворяться пустословием. На столе 120

у меня лежал том записок Дидерота; взяв его и перелистав, он с увлечением начал говорить о французских энциклопедистах и остановился на Вольтере, которого именно он в то время читал. Такой переход от пустого разговора к серьезному разбудил юмор Лермонтова. На серьезные мнения Белинского он начал отвечать шуточками; это явно сердило Белинского, который начинал горячиться; горячность же Белинского более и более возбуждала юмор Лермонтова, который хохотал от души и сыпал разными шутками. – Да я вот что скажу вам об вашем Вольтере, – сказал он в заключение, – если бы он явился теперь к нам в Чембар, то его ни в одном порядочном доме не взяли бы в гувернеры. Такая неожиданная выходка, впрочем, не лишенная смысла и правды, совершенно озадачила Белинского. Он в течение нескольких секунд посмотрел молча на Лермонтова, потом, взяв фуражку и едва кивнув головой, вышел из комнаты. Лермонтов разразился хохотом…»90 Подводя итог пятигорскому лету, Белинский признавался: «Несмотря на мое 121

истощение от серной воды и ванн, несмотря на скуку однообразной жизни, я никогда не замечал в себе такой сильной восприемлемости впечатлений изящного, как во время моей дороги на Кавказ и пребывания в нем. Всё, что ни читал я, – отозвалось во мне. Пушкин предстал мне в новом свете, как будто я его прочел в первый раз…»91 К окончанию курортного сезона настроение Белинского решительно переменилось, в письмах он не раз замечает, что кавказская природа – гадость, и что горы ему надоели, а ванны и воды опротивели. «На Кавказе хорошо пожить с месяц здоровому, а лечиться и в раю скучно, – афористично заключает он.- Жизнь постоянная в Пятигорске ужасна – нет людей».92 Еще через несколько месяцев, когда летние впечатления развеялись, как утренний туман в предгорьях, Белинский высказался о Пятигорске уже в предельно негативных тонах, как о «мерзком городишке, чуждом всяких удобств жизни, где нет ни одной живой души…»93

122

«ПЯТИГОРСК ТАК НАЗЫВАЕТСЯ ОТТОГО, ЧТО ОН СТОИТ НА ГОРЕ БЕШТАУ»

Н

есколько лет на Кавказе провел Лев Николаевич Толстой. В своем первом пятигорском письме, обращенном к тетке и воспитательнице – Т. А. Ергольской, писатель сообщал, что после зимнего похода 1852 года провел с братом два месяца в станице Старогладковской. «Вели мы наш обычный образ жизни: охота, чтение, разговоры, шахматы, – пишет он.- За это время я совершил интересную и приятную поездку к Каспийскому морю. Этими двумя месяцами я был бы вполне доволен, ежели бы не заболел. Впрочем, нет худа без добра, и из-за этой болезни я поехал на лето в Пятигорск, откуда и пишу вам». Толстой приехал в Пятигорск 16 мая и остановился на Кабардинской слободке, расположенной на левом берегу Подкумка, у самого подножия Горячей горы. «Здесь я уже две недели, – продолжает он свой рассказ, – веду образ жизни правильный и уединенный, так что я доволен и своим здо123

ровьем и своим поведением. Встаю в 4 часа и иду пить воды – это длится до 6. Принимаю ванну и возвращаюсь к себе. Читаю или разговариваю во время чая с одним из наших офицеров, который живет рядом и с которым я столуюсь, затем я сажусь писать до двенадцати – часа нашего обеда…» Пятигорск Толстому понравился. Много лет спустя в одном из рассказов для «Азбуки» он описал и город, раскинувшийся среди кавказских предгорий, и памятный ему домик на Кабардинке: «Пятигорск так называется оттого, что он стоит на горе Беш-Тау, а беш по-татарски значит пять, тау – гора. Из этой горы течет горячая серная вода. Вода эта горяча, как кипяток, и над местом, где идет вода из горы, всегда стоит пар, как над самоваром. Место, где стоит город, очень веселое. Из гор текут горячие родники, под горой течет гора Подкумок. По горе леса, кругом поля, а вдалеке всегда видны большие Кавказские горы. На этих горах снег никогда не тает, и они всегда белые, как сахар. Одна большая гора Эльбрус, как сахарная белая голова, видна отовсюду, когда ясная погода. На 124

Л. Н. Толстой. Фотография 1855 года.

125

горячие ключи приезжают лечиться, и над ключами сделаны беседки, навесы, кругом разбиты сады и дорожки. По утрам играет музыка, и народ пьет воду или купается и гуляет. Я жил в этой слободке в маленьком домике…» Побывал Толстой в Пятигорске и следующим летом. Название нашего горы встречается в дневнике писателя за 18 июля 1853 года: «Завтра обедать в Бештау и писать, писать». Видимо, речь здесь идет о гостинице «Бештау», сведения о которой находим в пятигорских заметках Алексея Вышеславцева: «…Здесь есть гостиница, где можно хоть целый день играть в карты и проигрывать сколько угодно; можете заказывать обеды с трюфлями, дикими козами, фазанами и бекасами. На другом конце улицы есть другая гостиница, Hotel de Bechtau, соперничествующая с первою, если не наружностию, то достоинством стола».94 Можно также предположить, что речь идет о прогулке или пикнике. Что же касается названия «Бештау», то и в наши дни оно весьма популярно на Кавказских водах: его, как и в старые времена, но126

сит гостиница, есть также кинотеатр, ряд фирм и предприятий и даже один из новых микрорайонов Пятигорска. Известно, что у Льва Толстого была в Пятигорске подзорная труба, которую он, покидая город, оставил на память доктору И.Е.Дроздову. Заманчиво представить, что именно со склонов Бештау будущий автор «Казаков» и «Хаджи-Мурата» наводил ее на Кавказские горы.

«ИЗ ВСЕХ ПОЭТОВ ТЕПЕРЬ ПРЕДПОЧИТАЮ ЛЕРМОНТОВА…»

Е

ще одну страничку в литературной истории Бештау подарил нам Валерий Яковлевич Брюсов. На Кавказских Минеральных Водах он провел почти все лето 1896 года – с середины июня до конца августа. Был он тогда еще очень молод, двадцати двух лет отроду, и числился студентом историкофилологического факультета Московского университета, что, впрочем, не помешало ему к этому времени подготовить три коллективных поэтических сборника «Русские 127

символисты» и выпустить книгу своих стихов «Chefs d’oeuvers» («Шедевры»). Лето на водах оказалось для молодого поэта полным романтических приключений, увлекательных прогулок, ярких впечатлений и памятных встреч. «Говоря откровенно, – писал он вскоре по приезде в Пятигорск, – я еще не соскучился по Москве. Слишком много впечатлений. Каждый день в течение этой недели было что-нибудь новое и мне некогда было подумать о прошедшем. Раздумывать я начинаю только теперь, в долгие свободные часы…» 95 Долгое раздумье вылилось в новые стихи: вышедший в том же году второй сборник Брюсова «Ме eum esse» («Это – я») включал 36 стихотворений, большинство из которых написаны в Пятигорске. Кавказские впечатления поэта отразились и в его пространных письмах отсюда, составляющих своеобразную повесть в виде дневника или путевых записок и чем-то напоминающих пятигорский журнал Печорина. Видимо, со времен Лермонтова те места, «где за Машуком день встает, а за крутым Бешту садится», нельзя воспринимать иначе, 128

чем через призму его волшебной поэзии. Брюсов признавался, что тем летом исходил все балки под Кисловодском, вспоминая стихи «Демона» и прозу «Героя нашего времени», встречал восход солнца на Бермамыте, взбирался на горы, спускался в пещеры, смотрел на водопады и заглядывал в пропасти. Столь подробное знакомство с причудливой природой Пятигорья помогло ему полнее прочувствовать многие лермонтовские строки; во всяком случае, впоследствии он занес в дневник следующую запись: «Из всех поэтов теперь предпочитаю Лермонтова…»96 Впрочем, «синие громады» окрестных гор, некогда восхищавшие Пушкина и Лермонтова, на Брюсова большого впечатления не произвели. В письме к П.П.Перцову он не скрывает своей разочарованности: «Уж не говорю о громких именах – Машук, Бештау, которые оказались прозвищами маленьких холмиков…»97 Также и в одном из пятигорских писем к А.А.Курсинскому Брюсов приводит несколько ироническую характеристику окружающего ландшафта: «Везде вокруг бугорки, носящие громкие имена: Змеиная гора, Машук, Бештау. 129

– Как! Это Бештау! Да это холмик какой-то! Обидевшийся туземец сплюнет и спросит: – А как вы думаете, сколько до него верст? – Сколько? Ну, может, верста, минут десять ходьбы.- Если к вечеру дойдете (разговор происходит в 2 часа) – можете считаться хорошим ходоком».98 Вскоре Брюсов вполне убедился в правоте «туземца»: путешествие вокруг Машука потребовало от него значительных усилий, а особенно его впечатлило восхождение на вершину этой горы, о чем он подробно сообщил в письме к Марии Ширяевой. «Я расскажу тебе сегодня, – писал он, – как мы взбирались на Машук. Это гора вышиною (по прямой линии) в 1 версту 100 саженей, а по склону до вершины – 4 версты… Шли весело первую половину пути. За деревьями не видно было и мы уже думали, что близка вершина. Вдруг деревья (снизу они кажутся мохом) кончились и мы увидели, что все еще стоим у подножья. Тут дамы пали духом и мы еле уговорили их ползти дальше. Шли еще с час и совсем выбились из сил, а вершина все в том же расстоянии. Тут уж нами 130

бешенство овладело и все шли, шли, на дам только покрикивали. В конце концов одна так прямо и повалилась… Вдруг сверху сбегает с хохотом компания офицеров и среди них один мой знакомый. Я к нему.- «Далеко ли еще?» – «Да еще с час пройдете».- Мы все приуныли. – «Там чай подают», сообщил офицер. Тут мы вдруг все ободрились и силы новые нашлись. Поднялись и пошли. Шли еще часа полтора и добрались на самую верхушку, где и присели отдыхать за самоваром… Хорошо! Видно с вершины за сто верст, видно пять городов и несколько деревень».99 Посетил Валерий Яковлевич и знаменитый Провал, стоял у лермонтовского грота, а в один из дней совершил экскурсию и к месту дуэли поэта. «Не знаю, писал ли я вам всем о прогулке вокруг Машука, – сообщает он московским друзьям.- Прогулка эта в 7 верст и дорога все время идет по склону горы: очень утомительно. В одном месте стоит памятник с надписью Здесь убит Лермонтов (такого-то дня и года). Пришел я домой чуть живой от усталости».100 131

Жил Брюсов на улице Теплосерной, и распорядок дня его вполне соответствовал курортным традициям. «Встаю в 6 часов, – пишет он.- В 7 принимаю ванну. В 8 пью чай и после отдыхаю, лежа на диване, часов до 11. В 11 доползаю до стола и пишу письма (много я их пишу!). В час подают обед (довольно скверный). После того наступает жара градусов в 60, когда ничего делать невозможно. После, часов в 5 или немного раньше, можно пройтись по бульвару, послушать музыку, зайти в библиотеку. В седьмом часу вечера солнце заходит за Машук, сразу становится холодно и сыро. Я ужинаю в каком-нибудь ресторане и бреду домой пить чай. После чая часа два занимаюсь и спешу ложиться, чтобы не проспать завтрашней ванны».101 Что касается водных процедур, то Валерий Яковлевич имел возможность испытать на себе действие знаменитых серных Сабанеевских ванн. В 1837 году их принимал В.Г.Белинский, а в 1841 шесть билетов на посещение ванн приобрел и М.Ю.Лермонтов. Брюсов, сообразно настроению, рисует это лечебное заведе132

133

Вид на Бештау от места дуэли М. Ю. Лермонтова. Гравюра Л. Хижинского.

ние в гротесковых, ироничных тонах: «Ванны эти особенно сильные и прописываются самым отчаянным больным, например, разбитым параличом. Для удобства этих больных вода Сабанеевского источника не проведена в Пятигорск, а утилизируется на месте, т.е. на самом хребте Теплой горы, куда ведет от Пятигорска крутая дорожка версты в три длиною. Почему-то в Сабанеевских ваннах никто не купается, но надо отдать справедливость – служащие при них не бездействуют. За неимением пациентов человеческого рода они купают в своей воде раков. Вода столь насыщена серой, что раки за три часа покрываются как бы корой и делаются как каменные (полагаю, что они и умирают кстати). Этих раков служащие потом продают посетителям, а те везут их на родину в подарок друзьям и знакомым. Дорогой мой! Я привезу тебе рака!» 102 Иногда для разнообразия Брюсов играл в банк, а однажды посетил скачки и даже выиграл 30 рублей – немалые деньги, если фунт персиков, по его словам, стоил тогда на пятигорском рынке всего 10 копеек. Судя по письмам, поэт намеревался покинуть 134

город в конце июля и «путешествовать к Казбеку», то есть направиться во Владикавказ, откуда хотел продолжить поездку в Петровск (ныне Махачкала), а потом уже по Каспийскому морю и Волге – в Нижний Новгород на выставку. В одном из писем он высказал намерение (возможно, шутливое) отправиться с Кавказа в Самарканд и поселиться там на время, чтобы познакомиться с экзотикой Востока. Однако пятигорское лето Брюсова затянулось до конца августа, а в первых числах сентября он вернулся в Москву. Творчество Лермонтова Брюсов сравнивал с «падучим метеором», кратко проблестевшим на небосклоне русской поэзии. Оригинальный очерк его личности и творений Брюсов поместил во втором томе Полного собрания сочинений Лермонтова, превосходно изданном в Москве в 1914 году – к столетию со дня рождения поэта.

«ОКРУЖАЮЩИЕ ПЯТИГОРСК ГОРЫ В САМОМ ДЕЛЕ ВЫСОКИ…»

В

1896 году в Кисловодске побывал А.П.Чехов. Из окрестных вершин он 135

покорил только Бермамыт – один из лучших панорамных пунктов северного Приэльбрусья. И хотя на Бештау его нога никогда не ступала, с нашей горой в его творчестве тоже кое-что связано. Еще в 1888 году писателю стала известна легенда о происхождении гор Эльбруса, Бештау и Машука, и он собирался «вставить ее в повесть, где она послужит украшением» (письмо А.П.Ленскому от 8 декабря 1888 г.). У горцев Северного Кавказа и в наши дни можно услышать сказание о битве двух соперников, отважных джигитов – Эльбруса и Бешту, полюбивших красавицу Машук. Оба воина погибли: Эльбрус пал с рассеченной надвое головой, но, умирая, успел разрубить тело Бешту на пять частей и разбросать их по степи. С тех пор горячие слезы бегут из глаз безутешной Машук… В 1898 году на Кавказских Минеральных Водах побывал известный русский литератор и философ В.В.Розанов, выпустивший вскоре серию очерков «С юга». Впечатление его подобно тому, что испытал Брюсов: от пренебрежительного удивления вначале до искреннего восхищения потом. «Какое разочарование, – пишет Розанов, – как мало 136

и бедно! – думал я, подъезжая к станции «Минеральные воды» и позднее уезжая с этой станции к югу, во Владикавказ. Вот – Машук, Железная гора, Змеиная; вот, наконец, Бештау, упоминаемая в географии, как одна из вершин Кавказского хребта. Я ее всю вижу, охватываю от края до края глазом; где же тут бесконечность, неотделимая от понятия красоты, и именно удивляющей или поражающей красоты? Какое нищенство!»103 Но, как говорится, лицом к лицу – лица не увидать. Оценить по достоинству величие наших гор Василий Васильевич смог только некоторое время спустя, находясь уже на значительно удалении от них. «На переезде от станции Минеральных вод до Владикавказа, – признавался критик, – я впервые убедился, что окружающие Пятигорск горы в самом деле высоки. Они не скрываются за горизонт, не уходят под землю: они исчезают. Перестают быть видны лишь за толщею воздуха. Поезд мчится к югу; вы оглядываетесь, и при особенно счастливом падении солнечных лучей вдруг схватываете весь полный (до основания) очерк двугорбого Бештау; на фоне голубого неба он вырезывается кро137

мочкою чуть-чуть более темного, но неба же. Не было бы сомнения, что это – далекое облачко или просто отлив неба, если бы не давно знакомое вам очертание».104 Вот и знаменитый писатель русского зарубежья Р.Б.Гуль в биографических заметках вспоминал, как в детские годы – то есть в самом начале ХХ века – побывал на склонах нашей горы: «Забыл сказать, что при жизни отца мы семьей (отец, мать и двое нас, сыновей) довольно много путешествовали по России. Часто ездили по Волге, просторы которой до сих пор помню; ездили на Кавказ, где в память врезалась горная гроза, когда мы были на горе Бештау, куда мы ездили на тройке».105 В 1919 году в Пятигорск приехал молодой Самуил Маршак. Гулял по бульвару, заглянул в лермонтовский Домик. Расписался, как водится, в книге посетителей. Потом написал «Письмо из Пятигорска»: Сей город тем лишь знаменит, Что был в нем Лермонтов убит. Убит без смысла и без цели По строгим правилам дуэли

138

У пятигорских мрачных скал Одним зарядом наповал. Так Пятигорск поэт прославил, И Пятигорск ему поставил Достойный памятник; потом Отметил память юбилеем. И скромный лермонтовский дом Публичным сделал он музеем. Но, впрочем, долго этот дом Сдавался на лето внаем, Как говорит Путеводитель. И я боюсь: последний житель Оставил в доме больший след, Чем знаменитый наш поэт. Едва ли мог бы, встав с кладбища, Поэт узнать свое жилище… Здесь он мечтал, здесь он творил, Но пятна свежие чернил Принадлежат жильцу другому: Штабс-капитану отставному Или студенту из Москвы,Установить нельзя, увы! Музея нынешний хранитель Не отрицает, что обитель, Весьма приятная для глаз, Была в ремонте много раз, Произошли в ней перемены. Другой в ней пол, другие стены, 139

Другая крыша, потолок… Все рушит времени поток. Не изменились здесь поныне Лишь горы – вечные твердыни, Бештау гордый с Машуком… Их не сдавал никто внаем.

Борис Пильняк написал повесть о Лермонтове и его последних днях в Пятигорске – «Штосс в жизнь». Писатель побывал в Домике, встречался с Евгенией Акимовной Шан-Гирей – троюродной племянницей поэта. Описанию событий роковой дуэли у него предшествует картина вечернего Пятигорья, которую Лермонтов видел в последние минуты жизни: «Солнце зацепилось за Бештау, озолотило его вершины. Прохлада ночи повеяла с Машука. Тучи собирались зловеще…» Название горы попало и на страницы немеркнущего романа Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Двенадцать стульев»: «Дачный поезд, бренча, как телега, в пятьдесят минут дотащил путешественников до Пятигорска. Мимо Змейки и Бештау концессионеры прибыли к подножию Машука». Из знаменитых писателейиностранцев Бештау на140

звал Александр Дюма – в путевых очерках «Кавказ». Дюма есть Дюма: он поведал историю с похищением невесты, покушением на жизнь наместника Кавказа Воронцова, перестрелкой и горой трупов. Трое беглецов скрываются от погони в пещере на Бештау. И еще один штрих к литературной истории нашей горы: в 1911 году в Железноводске вышло несколько номеров журнала «Вершины Бештау». Рядом с заснеженными исполинами Кавказа высота Бештау не велика – всего 1400 метров над уровнем моря. Но Пушкин когдато пророчески назвал эту гору новым Парнасом. Как говорится, выше – только Небо.

«ХРАМ О ПЯТИ КУПОЛАХ»

Т

рудно судить, прав ли Паллас, когда говорит, что с вершины Бештау в ясную погоду можно увидеть Каспийское море. Даль веков можно увидеть несомненно. Так или иначе, число желающих окинуть взглядом с вершины окрестные просторы постоянно росло. Способствовало этому, вероятно, и то, что с распространением фотографии в про141

даже появилось огромное количество почтовых открыток и красочных альбомов с видами нашей горы. В изданном в Пятигорске в 1897 году «Каталоге кавказским видам и типам» знаменитого фотографа Григория Раева содержится 11 названий видовых сюжетов с упоминанием Бештау. И свое фотоателье в Кисловодске этот замечательный мастер разместил напротив нарзанной галереи в «доме Бештау». Причем знатоки кавказской старины утверждают, что в данном случае «Бештау» – не только название отеля, но и фамилия его владельца – Сурена Айвазовича Бештау. Настоящие удобства для восходителей на Бештау были созданы, когда за прокладку нового маршрута к вершине принялось в начале ХХ века Кавказское Горное Общество. Подробные сведения об этом сообщает вышедший в 1904 году первый номер ежегодника Общества, поставившего целью «всестороннее научное исследование Кавказских гор и прилегающих к ним предгорий…»106 Традиционно подъем в то время совершался со стороны Железноводска и 142

занимал около трех часов. Трудности пути вознаграждались великолепной картиной Пятигорья и услугами местного сервиса, которых не ведали ни Эвлия Челеби и Питер Симон Паллас и которых лишены, увы, современные туристы: «На вершине есть ресторан с закусками, чаем, кофе и прохладительными напитками. Цены, конечно, повышенные: стакан сырой воды стоит 5 к., стакан горячей воды 10 к., стакан чаю 15 к., яйцо 5 к., самовар 2 р. Не надо забывать, однако, что приток посетителей на гору далеко не постоянен – бывают дни, когда вершину посещают до 100 человек, в дождливую же погоду посетителей совсем не бывает, – и что буфетчику приходится держать двоих рабочих, чтобы носить провизию из Железноводска и воду из источника, протекающего у подножия горы».107 Новая дорожка было проложена в 1902 году со стороны Пятигорска. Работы велись на средства, отпущенные директором Кавказских Минеральных Вод В.В.Хвощинским, под непосредственным наблюдением первого председателя Общества О.А.Чечетта. Путь начинался от Лермонтовской железнодорожной платформы и пролегал по 143

гребню юго-восточного отрога Бештау, называемого Стрелкою. После необходимого привала на седловине подъем продолжали уже по склонам главного купола горы. Тут, на одной из отвесных скал, была сделана надпись золотыми буквами: «Благодарное Кавказское Горное Общество Директору Кавк. Минер. Вод В.В.Хвощинскому и Председ. Общ. О.А.Чечетту. 14 декабря 1902 года. Исполнил Товарищ Председателя Р.Р.Лейцингер».108 Редко кому теперь удается увидеть эту полустершуюся надпись. Выше, на скалах, еще недавно можно было различить портрет Сергея Есенина, выполненный безвестным художником к 80-летию поэта. Теперь нет и портрета: дожди, ветер и время проделали свою беспощадную работу. Но судьба горы продолжается. Имя ее попало на страницы «Словаря иностранных слов» – как пример, поясняющий слово «лакколит» (то есть крупная масса изверженных горных пород). Когда-то Гааз был поражен тем, что «великий натуралист Паллас смог принять камень Бештау за горный известняк», и сам определил его как порфир. Спор двух ученых разрешило 144

время: горная порода Бештау представляет собой вулканическую лаву, застывшую на небольшой глубине в толще земной коры, и ныне носит в геологических справочниках название бештаунит. Гора неохотно отдает свои тайны. Еще не написана глава, рассказывающая о добыче урансодержащих руд в ее недрах. Об этом говорят только остатки бетонных строений на склонах, зарешеченные штольни и образовавшиеся провалы – огромные трещины в земной поверхности. Эти зоны обрушения обнесены колючей проволокой и снабжены в общем-то бесполезными табличками с предостерегающей надписью: «Стой! Проход запрещен. Опасно для жизни». Еще замечено, что Бештау относится к местам повышенной активности летающих тарелок: «Можно с уверенностью говорить, что появление НЛО в основной своей массе связаны с определенными локальными местами. Бештау и Машук наверняка относятся к разряду таких мест».109 От Ноева ковчега до НЛО – дистанция огромного размера. Пушкин сравнил Бештау с Парнасом. Это высокая гора в Греции, на которой, как 145

представляли древние, обитали музы. На склонах Парнаса находился храм, посвященный Аполлону. Полагают, что и на одной из вершин Бештау в древности находился храм Солнца. А в начале ХХ столетия у самого подножия Бештау располагался ВтороАфонский Успенский монастырь. В советское время он был разрушен, и долгие годы о его существовании говорили лишь остатки каменных стен да название озерка неподалеку – Монастырское. Ломать – не строить… Известный русский журналист Е. Вердеревский, перу которого принадлежит популярная в свое время повесть «Плен у Шамиля», побывав в Пятигорске в 1853 году, оставил такое сравнение: «Справа перед нами возвышался остроглавый Бешту со своими пятью отраслями, как исполинский храм о пяти куполах».110 Величественный храм природы, овеянный дымкой легенд и преданий, прославленный в русской литературе, Бештау и ныне «пугает чудной вышиной», обещая каждому путнику, не пожалевшему долгих трудов восхождения, неповторимый вид на строгие снежные цепи Большого Кавказа. 146

ПРИМЕЧАНИЯ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14

Карамзин Н.М. История государства Российского. - СПб., 1842. Кн. 2. Т.5. Гл. 2. С. 84. Тизенгаузен В.Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой орды. - М.-Л., 1941. Т.2. С. 183. Новейшие географические и исторические сведения о Кавказе, собранные и пополненные Семеном Броневским. Часть 2. - М., 1823. С. 12. Апухтин И. Гора Бештау и ее окрестности. - Пятигорск, 1903. С. 10. Смирнов Н.А. Политика России на Кавказе в XVI – Х1Х веках. - М., 1958. С. 32. Кабардино-русские отношения в XVI – ХVIII веках.- М., 1957. Т.2. С.19. Там же, с. 56. См. также: Сношения России с Кавказом. Вып. 1.- М., 1889, с. ХХХVIII – ХХХIХ. Смирнов Н.А. Указ. соч., с.89. Кабардино-русские отношения в XVI – XVIII веках. - М, 1957. Т.2. С. 114. Ногмов Шора. История адыхейского народа. Тифлис, 1861. С.142. Путешествие шейха ибн-Батуты в золотую орду, в половине XIV в. // Русский вестник. 1841. Т. 1 С. 464. Тимофеев Игорь. Ибн Батута. - М.: Молодая гвардия, 1983. С. 165. Крачковский И.Ю. Избранные сочинения. - М.-Л.: Изд. АН СССР, 1957. Т.4. С. 427-428. Эвлия Челеби. Книга путешествий. Вып. 2.- М., 1979. С. 91-92. 147

15 Нарты. Адыгейский героический эпос. - М., 1974. С. 280-281, 390. 16 Тресков И.В. Фольклорные связи Северного Кавказа. - Нальчик, 1963. С. 31. 17 Кабардинские предания о кавказских вершинах // Детское чтение. 1895. №11. С.1664 – 1666. 18 Акритас П.Г. Древнейшее название горы Бештау // Сборник статей по истории Кабарды. Вып. 3. Нальчик, 1954; Лавров Л.И. Этнография Кавказа. - Л., 1982. С. 69. 19 Ногмов Шора. Указ. соч., с. 60. 20 Центральный Государственный Влоенно-Исторический Архив. Ф. 52. Оп. 1/194. Д. 191. Л. 39. 21 Эсадзе Семен. Штурм Гуниба и пленение Шамиля. Исторический очерк Кавказско-горской войны в Чечне и Дагестане. - Тифлис, 1909. С.9. 22 Пятигорск в исторических документах.- Ставрополь: Ставропольское книжное издательство, 1985. С.24. 23 Там же, с. 105. 24 Неяченко Илья. Звезда в подарок. - Симферополь, 1984. С. 111. 25 Винклер П.П. Гербы городов, губерний, областей и посадов Российской империи, внесенные в полное собрание законов с 1649 по 1900 год. - СПб., 1899. С. 125. 26 Милютин М. Кавказские минеральные воды.- М., 1879. С 11. 27 Окуджава Булат. У Гааза нет отказа // Наука и жизнь. 1980. №12. С. 131. 28 Там же. 29 Доктор Гааз. - Ставрополь, 1989. С. 51-52. 148

30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49

Там же, с.43. Там же, с. 84 – 85. Там же, с. 66. Там же, с. 67. Окуджава Булат. Указ. соч., с.130. Доктор Гааз. - Ставрополь, 1989. С.182. Дюбуа де Монпере Фредерик. Путешествие вокруг Кавказа. Т.1.- Сухуми, 1937. С.155. Баталин Ф. Пятигорский край и Кавказские минеральные воды. - СПб., 1861. С.472. Архив Раевских. Т. 1. - СПб., 1908. С. 524. Там же, с. 523. Там же, с. 525. Там же, с. 524. Цявловская Т.Г. Рисунки Пушкина. – М.: Искусство, 1980. С. 97 – 99. Измайлов Н.В. Очерки творчества Пушкина. – Л.: Наука, 1975. С. 200. Там же, с.189. Висковатов П.А. Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество.- М.: Современник, 1987. С.303. Кавказский сборник. Т.32. Ч.1.- Тифлис, 1912. С. 427-428. Записки А.П.Ермолова. 1798-1826.- М.: Высшая школа, 1991. С.422. М.Ю.Лермонтов в воспоминаниях современников.- М.: Художественная литература, 1989. С.336. Мануйлов В.А. Летопись жизни и творчества М.Ю.Лермонтова. – М.-Л.: Наука, 1964. С.135. 149

50 М.Ю.Лермонтов в воспоминаниях современников. – М.: Художественная литература, 1989. С.185. 51 Польская Е.Б., Розенфельд Б.М. И звезда с звездою говорит…- Ставропольское книжное издательство, 1980. С.55. 52 Берже А.П. А.А. Бестужев в Пятигорске в 1835 г. // Русская старина. 1880. № 10. С. 417-418. 53 Русский вестник. 1870. № 7. С. 60. 54 Там же, с. 61. 55 Отечественные записки. 1860. № 7. С. 48. 56 Там же, с. 49. 57 Берже А.П. Указ. соч., с. 417. 58 Там же, с. 418. 59 Там же, с. 420. 60 Селинова Т.А. Роман Вильчинский // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник. 1986. – Л.: Наука, 1987. С. 314. 61 Там же. 62 Отечественные записки. 1860. № 7. С. 48. 63 Русский вестник. 1861. № 4. С. 472. 64 Отечественные записки. 1860. №7. С. 49. 65 Бестужев-Марлинский А.А. Сочинения в двух томах. - М.: ГИХЛ, 1958. Т.2. С. 719. 66 Герцен А.И. Сочинения в 9 томах. – М.: ГИХЛ, 1956. Т.5. С. 35. 67 Белинский В.Г. Полное собрание сочинений. Т.11.М.: Изд. АН СССР, 1956. С. 339. 68 Там же, с.293. 69 Тургенев И.С. Собрание сочинений в 12 томах. - М.: ГИХЛ, 1956. Т.11. С.234. 70 Станкевич Н.В. Избранное. – М.: Советская Россия, 1982. С. 18. 150

71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95

Там же, с. 4. Там же, с. 138. Там же, с. 141. Переписка Николая Владимировича Станкевича. 1830 – 1840. – М., 1914. С. 356 – 357. Станкевич Н.В. Указ. соч., с.142. Там же, с. 143. Переписка Николая Владимировича Станкевича. 1830 – 1840. – М., 1914. С. 412. Станкевич Н.В. Указ. соч., с.4. Белинский В.Г. Указ. соч., т. 11, с. 554. Там же, с. 378 – 379. Там же, с. 132. Там же, с. 137. Там же, с. 138. Там же, с. 134. Там же, с. 140. Там же, с. 132. Белинский В.Г. Указ. соч., т.2. - М., 1953. С.373. Белинский В.Г. Указ. соч., т.11. С. 159. Там же, с. 137. М.Ю.Лермонтов в воспоминаниях современников. – М.: Художественная литература, 1989. С. 250 -251. Белинский В.Г. Указ. соч., т. 11, с. 178. Там же, с. 156. Там же, с. 194. В-в А-й. Три письма о Пятигорске // Сборник газеты «Кавказ». Тифлис, 1848. С. 131-132Дронов В.С. Письма Валерия Брюсова к Марии Павловне Ширяевой // Русская литература и Кавказ. Ставрополь, 1974. С.93. 151

96 Валерий Брюсов. Дневники 1891 – 1910. – Издание М. и С. Сабашниковых, 1927. С. 40. 97 Очман А.В. Новый Парнас.- Пятигорск, 2002. С. 328-329. 98 Дронов В.С. Два письма Валерия Брюсова Александру Курсинскому // Русская литература и Кавказ. Ставрополь, 1974. С. 71. 99 Дронов В.С. Письма Валерия Брюсова к Марии Павловне Ширяевой // Русская литература и Кавказ. Ставрополь, 1974. С. 95. 100 Там же, с.96. 101 Там же, с.93. 102 Дронов В. Пятигорское лето Валерия Брюсова // Литература и Кавказ.- Ставрополь, 1972, с.175176. 103 Розанов В.В. Литературные очерки. - СПб., 1902. С.202. 104 Там же, с.203. 105 Гуль Р.Б. Ледяной поход. - М.: Военное издательство, 1992. С.8. 106 Ежегодник Кавказского Горного Общества в Пятигорске № 1 за 1902 и 1903 гг. С.91. 107 Горные прогулки в окрестностях Бештау. (Оттиск из Ежегодника Кавказского Горного Общества). - Пятигорск, 1904. С.7. 108 Там же, с.8. 109 Кавказская здравница. 1991. 9 октября. 110 Вердеревский Е. От Зауралья до Закавказья. - М., 1857. С.132.

152

СОДЕРЖАНИЕ

От автора .......................................................5 «Известна в нашей истории» .........................6 Соперник Марко Поло ................................ 12 По следам Ноева ковчега ............................ 17 Когда Бештау был не больше кочки»...........22 «Крепость при Бештовых горах» .................26 «В ясную погоду можно увидеть Каспийское море» ........................................33 Самый верный путь к счастью ......................36 «Был новый для меня Парнас» ....................46 «Забуду ли его кремнистые вершины…» ......56 «В соседстве Бештау и Эльбруса» ...............60 «Где за Машуком день встает, а за крутым Бешту садится…» ..........................................70 Загадка лермонтовской акварели.................83 «Под тенью Эльбруса и Бештау».................96 «Горы производят странное впечатление на душу…» ...................................................107 «Бештау от Пятигорска в 8 верстах…»...... 115 «Пятигорск так называется оттого, что он стоит на горе Бештау» .....................123 «Из всех поэтов теперь предпочитаю Лермонтова…» ............................................127 «Окружающие Пятигорск горы в самом деле высоки…» ..............................135 «Храм о пяти куполах».............................. 141 Примечания................................................147 153

ДЛЯ ЗАМЕТОК

Первая страница обложки (Бештау. Рассвет.): фото - Ефремян И. 2005 г. Последняя страница обложки (Бештау. Монастырское озеро.): фото - Чирков Д. 2005 г. Художник - Катанов И. Компьютерная верстка - Пирогов С. Бумага офсетная. Печать офсетная. Подписано к печати 05.07.05 г. Заказ ХХ. Тираж 250 экз. Отпечатано в типографии ООО «Издательский Дом» 376000 Ставропольский край, г. Ессентуки, пер. Базарный, 3. Лиц. ПЛД 72-53