Методы изучения культуры

Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования Комсомольско-на-Амуре государственный технический университет

МЕТОДЫ ИЗУЧЕНИЯ

КУЛЬТУРЫ Рекомендовано Угебно-методигеским объединением вузов РФ по образованию в области историко-архивоведения в кагестве угебного пособия для студентов высших угебных заведений, обугающихся по специальности «Культурология»

Санкт-Петербург «НАУКА» 2010

УДК 008 ББК 71.0 Ч 11

Чебанюк Т. А. Методы изучения культуры: Учебное пособие. — СПб.: Наука, 2010. — 350 с. ISBN 978-5-02-025416-9 Предлагаемое учебное пособие — авторская попытка предоставить студентам специальности 031401 «Культурология», бакалаврам направле­ ния 031400 «Культурология» и магистрам возможно полное изложение ма­ териала по основным методам изучения культуры, подходам и практикам анализа текстов культуры в соответствии с требованиями Государственно­ го образовательного стандарта высшего профессионального образования по данной специальности. Изложение учебного материала строится по определенной схеме: тео­ ретическое описание каждого из методов в изучении культуры сопровож­ дается методологическим алгоритмом, выстроенным на материале кон­ кретных текстов исследователей. В учебном пособии содержится описание устоявшихся в научном мире методов исследования (сравнительно-исто­ рический, историко-типологический, структурно-функциональный, семио­ тический и другие), синергетического метода в исследованиях текстов культуры, постструктуралистских практик интерпретации текста (декон­ струкция, дискурс, гендер). Учебное пособие предназначено для студентов вузов, начинающих ис­ следователей в области изучения теории и истории культуры. Ил. 2. Табл. 5.

Рецензенты:

доктор философских наук, профессор И. В. КОНДАКОВ доктор культурологии С. Н. СКОРИНОВ доктор филологических наук, профессор О. А. БУЗУЕВ

ISBN 978-5-02-025416-9

© Т. А. Чебанюк, 2010 © Издательство «Наука», редакционно­ издательское оформление, 2010

ВВЕДЕНИЕ Учебная дисциплина «Методы изучения культуры» яв­ ляется составляющей блока дисциплин общепрофессио­ нальной подготовки специальности 031401 «Культуроло­ гия» и рассматривается как обязательная для изучения область знаний. Дисциплина направлена на фундаментальную подготов­ ку студентов-культурологов в области теории и методоло­ гии культуры и находится в системе согласованных дисци­ плин: «Теория культуры», «Философия культуры» и «Со­ циология культуры». В структуру учебной дисциплины «Методы изучения культуры» входят компоненты знаний теорстико-методологических процедур, применяемых в процессе анализа текстов культуры. Полученные при изучении дисциплины знания, уме­ ния, навыки должны способствовать выработке и закреп­ лению у студентов алгоритмов разных методов в ис­ следовании культуры и навыков их практического при­ менения. Содержание дисциплины «Методы изучения культуры» и способы ее усвоения соответствуют креа­ тивному и компетентному подходу в образовании и наце­ лены на деятельное и творческое овладение методами изучения текстов культуры. Структура учебного пособия отражает требования Го­ сударственного образовательного стандарта высшего про­ фессионального образования. В качестве методологиче­ ских практик анализа текстов культуры с учетом интегра­ тивной природы культурологии как самостоятельной области знания в модульное описание дисциплины вве­ дены следующие: История становления методов куль­ турологии, типов культурологического анализа; Методы изучения культурных форм и процессов; Историче­ 5

ский подход в культурологии (историко-генетический, ис­ торико-сравнительный методы); Значение структурного (структурно-функционального) подхода для исследования культуры; Семиотический подход к изучению и описанию культуры; Возможности феноменологии, философской герменевтики, психоанализа в культурологии; Специфика гендерного анализа при изучении культуры; Системный и информационный методы исследования культуры; Пост­ структурализм, методы деконструкции культурных тек­ стов; Роль познавательных «поворотов» в методологии изучения культуры; Междисциплинарный подход в куль­ турологических исследованиях; Культурология в системе современного гуманитарного знания. Полученные при изучении дисциплины знания, умения, навыки должны способствовать пониманию студентами методологических алгоритмов в исследованиях культуры, выработке навыков их практического применения. Логика построения учебного материала соответствует требованиям к уровню подготовки культуролога, который: — обладает фундаментальной подготовкой в области методологии культуры; — понимает возможности применения современных на­ учных методов познания культуры; — знает основные категории и понятия методологии культуры; — знает принципы системного анализа, умеет строить и использовать модели для описания и прогнозирования раз­ личных культурных явлений, осуществлять их анализ; — имеет навыки применения методологических прие­ мов процедур и технологий анализа культурных явлений и процессов; — владеет навыками интердисциплинарного (междис­ циплинарного) подхода к исследованию культуры; — умеет применять полученные навыки в исследова­ нии современной социокультурной ситуации. Принципы изложения материала определяют следую­ щие задачи: — дать представление о понятиях «метод», «методоло­ гия», «методика»; — познакомить с основными дефинициями ключевых понятий и терминов основных методов, применяющихся в культурологическом исследовании; 6

— познакомить с исследовательскими методологиями, применяемыми в области культурологического знания; — пробудить у студентов стремление к самостоятель­ ной теоретико-методологической интерпретации текстов. Учебное пособие построено по хронологически-тематическому принципу, автор пытался выдержать в изложении материала временной период формирования того или ино­ го метода исследования. Тем не менее в соответствии с внутренней логикой представилось необходимым в каче­ стве первых тем учебного материала изложить проясняю­ щие на теоретико-методологическом уровне такие темы, как «Предмет культурологии как самостоятельной области знания», «Междисциплинарность в исследованиях культу­ ры как методологическая проблема», «Специфика культурно-антропологического подхода в гуманитарных иссле­ дованиях». Последняя из перечисленных тем является для нас методологически важной, так как любой текст культу­ ры есть не только исторически, социально, но и антропо­ логически обусловленный текст. Поэтому студентам будет полезно ознакомиться с основными положениями этого перспективного в культурологических исследованиях под­ хода. Изложение учебного материала определяется внутрен­ ней логикой: каждая тема представляет теоретическое изложение того или иного метода, сопровожденное мето­ дологическим алгоритмом, выстроенным на материале текстов культуры, доступных студентам. Этот алгоритм может быть ими применен в анализе других текстов. Изложение теоретических основ методов и выстраива­ ние их алгоритмов сопровождается Вопросами для само­ проверки; Заданиями к самостоятельной работе студентов по тем темам, для усвоения которых необходимы их прак­ тические усилия; Списком текстов, в который включены ставшие «классическими» работы, знакомство с которыми для студентов в процессе усвоения материала является не­ обходимым требованием; Списком основной литературы. Автор выражает глубокую признательность ректору Комсомольского-на-Амуре государственного технического университета Анатолию Михайловичу Шпилеву за пре­ доставленную возможность завершить и опубликовать ра­ боту, проректору по связям с общественностью Илье Иго­ ревичу Докучаеву и коллективу кафедры культурологии.

РАЗДЕЛ 1

ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ КУЛЬТУРОЛОГИИ

Тема 1 ПРЕДМЕТ КУЛЬТУРОЛОГИИ КАК САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ ОБЛАСТИ НАУЧНОГО ЗНАНИЯ Самарий Израилевич Великовский (1931—1990) еще в 1984 году на симпозиуме «Междисциплинарные ис­ следования истории культуры» отмечал, что «ученые, работающие с памятниками культуры... зачастую... убеж­ дены, будто простое накопление разрозненных результа­ тов на отдельных узких участках знания о культуре в кон­ це концов даст, как в чудесной сказке, вожделенную сводную культурологию».1 Признание культурологии как науки, тяготеющей к целостной интерпретации мира и человека в нем, в значительной мере изменило положе­ ние дел. Культурология возникла в 1990-е годы в результате осознания нескольких факторов, определивших социо­ культурное развитие мира и ставших очевидными уже в середине века. Среди них — признание разнообразия культур и преодоление европоцентризма, исходившего в оценке культур из признания превосходства ценностей ев­ ропейской культуры. В качестве одного из факторов ста­ новления культурологии В. П. Кожевников отмечает кри­ зис ценностно-мотивационных установок «фаустовского человека», ориентированного на технологическое отноше­ 1 Великовский С. И. Культура как полагание смысла // Одиссей: Человек в истории. Исследования по социальной истории и исто­ рии культуры. М.: Наука, 1989. С. 16.

8

ние к миру и руководствующегося идеологией «воли» и моралью «успеха».1 Однако не следует забывать и о «внутренних причи­ нах» становления культурологии. «В начале было слово», и это слово было «культурология», произнесенное в бла­ гой надежде на необратимость гуманитаризации учебного процесса в вузах, и прежде всего технических. Введение культурологии в качестве учебной дисциплины, как отме­ чалось участниками совещания по проблемам преподава­ ния культурологии (Москва, 1993), было скоропалитель­ ным, лишенным не только адаптированного варианта ее существования в аудитории, но и концептуально-структур­ ного определения предмета «нового знания», его категори­ ально-понятийного аппарата, типовой программы, что оп­ ределило далеко не оригинальную для преподавателей ситуацию — «учиться плавать, уже находясь в воде».2 В этих условиях преподаватели вузов, ученые стали по­ спешно искать приемлемую концепцию новой науки и учебной дисциплины. Первоначальная попытка свести ее к философии культуры была единодушно отвергнута участ­ никами научно-практической конференции «Культуроло­ гия сегодня», принципиально разграничившими сущност­ ные и функциональные особенности новой дисциплины и уже существующей дисциплины и науки. Более того, было подчеркнуто, что культурология не является философской наукой, напротив, философия в самом широком смысле как одна из составляющих культуру по своей сущности есть дисциплина культурологического плана. Дальнейший ход поисков в определении статуса куль­ турологии обнаружил две противоположные точки зрения на сущность и самое право существования культурологии как самостоятельной области знания и учебной дисципли­ ны. Первая была декларирована А. Арнольдовым, который полагал, что культурология — одна из фундаментальных наук, выполняющая интегративную функцию для различ­ ных гуманитарных знаний и являющаяся для них методо­ 1 Кожевников В. П. Методологические основы культурологии: Учебное пособие. М.: Гуманитарный ун-т, 1999. С. 39. 2 Информационный бюллетень межвузовского центра по науч­ но-информационному обеспечению преподавания истории и тео­ рии культуры в вузах России. М., 1993. № 2. С. 14.

9

логической основой. По его мнению, культурология при­ звана была стать своего рода метанаукой. Другая, не менее радикальная точка зрения была выска­ зана В. М. Межуевым, который полагал, что культуроло­ гия и как наука, и как дисциплина (какими бы благими на­ мерениями она не была введена в учебные планы вузов) не должна существовать вообще. Доказательства его тези­ са не лишены убедительности, несмотря на то, что вскоре исследователь изменил свою точку зрения на проблему права на существование культурологии. Культура — «вторая природа», созданная человеком, способ его суще­ ствования в мире. Следовательно, все в обществе и само общество и есть культура. Она многоаспектна и много­ функциональна, обладает многоуровневостыо систем, се формирующих, поэтому имеют право быть только кон­ кретные науки, изучающие ту или иную ее составляю­ щую: к примеру, философия культуры, социология куль­ туры, психология культуры, культурная антропология, искусствознание и другие. В. М. Межуев ссылался и на тот факт, что культурология не имеет традиции в отечест­ венной истории, что она как таковая не существует и в системе европейских наук. Подобной позиции в настоящее время придерживается Ю. М. Резник, полагающий, что культурология в России возникла в результате «институционального кризиса, свя­ занного с отсутствием... традиций культурно-антропологи­ ческих исследований, недостаток которых в сфере теоре­ тических обобщений попытались возместить специалисты культурологии. Вместо того чтобы развивать социальную и культурную антропологию, эти люди взяли курс на экс­ пансию, что значительно проще и не требует больших ин­ теллектуальных усилий».' Следует возразить автору, осо­ бенно в последней части его высказывания: во-первых, и социальная антропология, и культурная антропология не могут дать системного представления о культуре; во-вторых, развернувшиеся поиски теоретической и методологи­ ческой концепции культурологии, определения ее научно­ 1 Резник Ю. М. Культурология в системе наук о культуре: Новая дисциплина или междисциплинарный проект? // Фундаментальные проблемы культурологии: В 4 т. Т. 1: Теория культуры / Отв. ред. Д. Л. Спивак. СПб.: Алетейя, 2008. С. 22.

10

го статуса, предмета исследования, междисциплинарных связей с философскими, гуманитарными и социальными науками как раз и свидетельствуют об активных интеллек­ туальных усилиях ученых-культурологов, об отсутствии декларирования статуса культурологии в качестве «глав­ ной» или «единой» науки о культуре.1 Подобные упреки в адрес культурологии высказывает и X. Г. Тхагапсоев в своей статье «К проблеме предметного пространства и научного статуса культурологии», опубли­ кованной в сборнике «Фундаментальные проблемы куль­ турологии», составленном по материалам выступлений ученых на Первом Российском культурологическом кон­ грессе: «...идея культурологии, заимствованная из запад­ ной гуманитарной науки... не очень согласуется с россий­ скими традициями научно-гуманитарного познания, с исторически сложившейся в России структурой гумани­ тарного знания».2 По его мнению, «ныне существующая предметная расплывчатость обрекает культурологическую науку на методологическую несостоятельность, а в ито­ ге — на теоретическую беспомощность».3 Кроме того, X. Г. Тхагапсоев в качестве факта «беспомощности» куль­ турологии указывает на отсутствие в ней «целостной сис­ темы базовых абстракций, отражающих суть, строение и свойства познаваемого объекта»,4 т. е. собственной мето­ дологии научного познания. В настоящее время усилиями многих российских уче­ ных культурология осуществилась и в статусе науки, и в статусе специальности, и в статусе дисциплины, несмотря на еще существующие разногласия исследователей в опре­ делении ее места в ряду социально-гуманитарных наук. Вместе с тем следует отметить, что ученые в своих тео­ ретико-методологических исканиях, попытках определить сферу присущих культурологии интересов, структуру ее знания пришли только к одному знаменателю: культуро­ логия — интегративная наука, систематизирующая и кон­ цептуально интерпретирующая знания, накопленные соци­ 1

См.: Там же. Тхагапсоев X. Г. К проблеме предметного пространства и науч­ ного статуса культурологии // Фундаментальные проблемы культу­ рологии: В 4 т. Т. 1. С. 6. 3 Там же. С. 7. 4 Там же. 2

11

альными, историческими, философскими, психологически­ ми и другими науками. Интегративность культурологии в качестве ее предметной и теоретико-методологической природы необходимо отличать от представлений о «сум­ марное™» гуманитарных наук, которые якобы образуют культурологическую область знания. Об этом по-прежнему говорят ученые: философы, историки, социологи. Так, В. М. Межуев, скорректировав свою прежнюю точку зре­ ния, считает, что культурология — это «некоторое сум­ марное обозначение целого комплекса разных наук, изу­ чающих культурное поведение человека и человеческих общностей на разных этапах их исторического существо­ вания».1 Эту же мысль он продублировал и на заседании «круглого стола» «Культурология как наука: за и против», добавив ко всему ранее сказанному, что культурология не имеет своего предмета, метода, цели.2 В силу ряда причин, о которых мы говорили ранее, до настоящего времени действительно отсутствует единая теоретическая модель культурологии как науки в ее основ­ ных составляющих: предмет и статус в ряду социально­ гуманитарных наук, познавательные возможности, теоре­ тико-методологический аппарат. Проблеме определения предмета культурологического знания были посвящены несколько выпусков журнала «Личность. Культура. Обще­ ство», на страницах которого со своими размышлениями выступили такие известные ученые, как М. С. Каган, В. М. Межуев, Э. А. Орлова, В. J1. Рабинович, Н. Г. Багдасарьян, П. С. Гуревич, А. А. Пелипенко, А. Я. Флиер, В. М. Розин и другие.3 Однако, как отмечает Ю. М. Рез­ ник, разброс мнений исследователей по вопросу о теоре­ тико-методологических основаниях культурологии оказал­ ся значительным: от представления культурологии как комплекса знаний, могущего осуществиться в учебной 1 Межуев В. М. Классическая модель культуры: Проблема куль­ туры в философии Нового времени // Культура: Теории и пробле­ мы. М.: Наука, 1995. С. 8; см. также: Межуев В. М. Идея культуры: Очерки философии культуры. М.: Прогресс, 2006. 2 Культурология как наука: за и против (материалы обсужде­ ния) // Вопросы философии. 2008. № 11. С. 6. 3 См. подробнее: Резник Ю. М. Культурология в системе наук о культуре: Новая дисциплина или междисциплинарный проект? // Фундаментальные проблемы культурологии. С. 18.

12

дисциплине (В. М. Межуев, С. Н. Иконникова, Э. А. Орло­ ва и другие), до репрезентации культурологии как инте­ гративной науки, «которая предлагает не только целостное понимание конкретных феноменов культуры, но и собст­ венную методологию исследования».' С этим мнением ис­ следователя, безусловно, следует согласиться. Действительно, до сих пор присутствуют субъектив­ ность и избирательность в определении предмета культу­ рологии, излишняя оценочность, психологизм, нечеткость в толковании основных категорий науки и другое, что на­ глядно проявилось, например, в ряде докладов, прочитатанных на пленарных и секционных заседаниях Первого Российского культурологического конгресса. Как спра­ ведливо отметила Л. М. Мосолова, в большинстве учебни­ ков «Культурология», появляющихся сегодня в значитель­ ном количестве, не определяются теоретические принципы изложения материала, их структуры, что, безус­ ловно, является следствием отсутствия четкого понимания предмета культурологии как науки, дисциплины, специ­ альности. Это обстоятельство может быть отчасти объяснено фе­ номенологической сущностью самой культуры, которая есть условие и способ существования человека, бытийное основание мира, то, в чем человек сам представляет себя человеком. Однако основные причины находятся на более глубоких уровнях. Нерешенными остаются концептуаль­ ные для каждой науки проблемы: определение предмета культурологии, т. е. собственной оригинальной объектности, ее междисциплинарных связей, теоретико-методологической основы, места и роли в системе гуманитарных знаний. Принятый Первым Российским культурологическим конгрессом в сентябре 2006 года Заключительный доку­ мент первым своим пунктом констатирует тот факт, что научным сообществом Российской Федерации культуроло­ гия рассматривается как сложившая область знания, обес­ печивающая особый профессиональный взгляд на социо­ культурное развитие общности, что налагает ответствен­ ность на культурологов за научную ясность и четкость в определении необходимых атрибутов культурологии как 1 Там

же. С. 20. 13

науки, ее архитектуры (структуры), понятийно-терминоло­ гического и теоретико-методологического аппарата. Однако до сих пор отсутствует строгая научно обосно­ ванная концепция культурологического научного знания. Большинство авторов учебников по культурологии, не да­ вая четкого определения ее предмета, перечисляют основ­ ные направления в изучении культуры: генезис культуры, традиции, нормы, структура, функции, типология, истори­ ческая динамика и другое. При этом выделенным направ­ лениям в изучении культуры не дается обоснование, не определяются критерии, согласно которым должны быть именно так обозначены предметные области культуроло­ гического знания. Об этом пишет С. С. Минц в работе «Рождение культурологии» со ссылкой на распространен­ ное определение предметной области науки: «Культуроло­ гия изучает наиболее общие закономерности развития культуры, принципы ее функционирования, взаимосвязь и взаимозависимость разных культур, отличающихся друг от друга пространственно-временными, этно-социальными, морально-политическими, научными и художествен­ ными характеристиками. Культурология изучает также качественную специфику локальных и региональных куль­ тур, их связь и преемственность с другими культурами, выявляя общие тенденции единого культурного процесса человечества, всех народов Земли, раскрывая как особен­ ности современной цивилизации, так и историю развития культуры. Очевидно, что наука со столь неопределенной предметной областью нефункциональна и малорезульта­ тивна. При таком размытом представлении о предмете ис­ следований практически невозможно четко определить со­ держание дисциплины».1 Складывается ситуация, при которой, как отмечает В. М. Розин, «нет одной культурологии»,2 их существует столько, сколько существует видных ученых в этой облас­ ти: культурология от А. И. Пигалева, Н. Г. Багдасарьян, А. Я . Флиера, А. С. Кармина и, добавим, самого В. М. Ро­ зина. При этом большинство исследователей, говоря о 1 Минц С. С. Рождение культурологии. СПб.: Нестор, 1999. С. 14. 2 Розин В. М. Культурология: Учебник. М.: Гардарики, 2003. С. 58.

14

концептуальной сущности, структуре культурологии как самостоятельной области знания, «социализирует» или «философизирует» ее содержание. А. Я. Флиер, полагая, что культурология — «наука о ценностно детерминированных основаниях социальной консолидации людей и способах осуществления коллек­ тивного характера их жизнедеятельности...»,1 делает пре­ имущественно социологический акцент в обозначении ее предметной области. По сути дела подобной позиции при­ держиваются авторы учебного пособия для вузов «Культу­ рология: Теория культуры» А. П. Садохин и Т. Г. Грушевицкая, которые полагают, что «узловой научной пробле­ мой» культурологии является «сущность культуры и ее социальные функции».2 Решение же узловой проблемы за­ кономерно ведет исследователей к постановке и рассмот­ рению таких проблем, как «структура культуры и ее типо­ логия, единство и многообразие культур... зарождение культуры и обусловливающие ее социальные факторы».3 Говоря о связи культурологии с социальными и гумани­ тарными науками, авторы вычленяют собственно культу­ рологический аспект исследования, который, по их мне­ нию, определяется анализом «устойчиво повторяющихся, упорядоченных последовательностей явлений человече­ ского бытия, имеющих системный характер... Культуроло­ гический аспект исследования показывает наиболее общие и, как правило, исторически неизменные сущностные па­ раметры и закономерности функционирования соответст­ вующих видов деятельности»4 человека. Авторы учебного пособия выделяют широкое и узкое (общее и частное) понимание предмета культурологии. В широком аспекте культурология выступает как совокуп­ ность разнообразных дисциплин или наук, изучающих культуру: историческая культурология, социология куль­ туры, философия культуры, экология культуры, психоло­ 1 Флиер А. Я. Культурология для культурологов: Учебное посо­ бие для магистрантов и аспирантов, докторантов и соискателей, а также преподавателей культурологии. М.: Академический Проект, 2000. С. 37. 2 Садохин А. П., Грушевицкая Т. Г. Культурология: Теория куль­ туры: Учебное пособие. М.: ЮНИТИ, 2004. С. 8. 3 Там же. 4 Там же. С. 9—10.

15

гия культуры, этнология (этнография), история культуры и другие. В узком понимании культурология «выступает как общая теория культуры, основывающаяся в своих обобщениях и выводах на знаниях конкретных наук, како­ выми являются теория художественной культуры, история культуры и другие частные науки о культуре».' К этому же направлению в определении дисциплинарного статуса культурологии как науки относятся и работы Э. В. Со­ колова «Культурология. Очерки теории культуры»,2 О. М. Петрашкевич-Тихомировой «Культурология как теория культуры»,3 учебник «Культурология» под редак­ цией Ю. Н. Солонина и М. С. Кагана.4 Культурология в качестве «общей теории культур, рассматривающей соответственно „сквозные" и „интегральные11 пробле­ мы функционирования и развития данного феномена»,5 обеспечивающего ее целостность и системность, позицио­ нируется Ю. М. Резником. Предметное поле культуро­ логии в статусе теории культуры как системного знания, по его мнению, могут определить «смысловые единицы — коды, связи между ними и образуемые ими структуры».6 Исследователь полагает, что, только став общей тео­ рией, «культурология может претендовать на научное признание и уважительное отношение (выделено мной. — Т. Ч.)».1 Подобного рода взглядов придерживаются авторы не­ давно появившегося коллективного труда «Теоретическая культурология» под редакцией О. К. Румянцева. В Преди­ словии к первому тому К. Э. Разлогов высказывает общую точку зрения авторов на то, что важнейшим источником культурологии является философия культуры, «на ее осно­ 1 Садохип А. П., Грушевицкая Т. Г. Культурология: Теория куль­ туры. С. 12. 2 Соколов Э. В. Культурология. Очерки теории культуры. М.: Интерпракс, 1994. 376 с. 3 Петрашкевич-Тихомирова О. М. Культурология как теория культуры. М.: Академический Проект, 2005. 272 с. 4 Культурология: Учебник / Под ред. Ю. Н. Солонина, М. С. Ка­ гана. М.: Высшее образование, 2008. 566 с. 5 Резник Ю. М. Культурология в системе наук о культуре // Фундаментальные проблемы культурологии: В 4 т. Т. 1: Теория культуры. С. 25. 6 Там же. С. 26. 7 Там же. С. 25.

16

ве формируется теоретическая культурология».1 При этом автор разграничивает классическую философию культуры и теоретическую культурологию, относимую им к пост­ модернистским дискурсам, для которых свойственны «понятия концепта, повседневности, публичности, повест­ вования, коммуникативных структур, языковых игр, де­ конструкции, метафоры, власти, телесности, желания, симулякра, хаоса, виртуальной реальности...»2 и другое. Ори­ гинальные же тексты философии культуры, по мнению исследователя, определяют классические идеи: «...рефлек­ сия, свобода, ответственность, субъект, личность, автор, произведение, онтология культуры, рациональность, уни­ версальные ценности, идеал, истина...»3 и другое. На философском «основании» культурологии принци­ пиально настаивал Марк Борисович Туровский (1922— 1994), занимавшийся разработкой научных проблем фило­ софии культуры.4 Идею философского начала, философ­ ской обусловленности культурологии он реализовывал в статьях, опубликованных в сборниках серии «Постижение культуры. Концепции, дискуссии, диалоги: Ежегодник», в работе «Философские основания культурологии». На философской основе культурологии настаивает С. Ю. Ре­ шетников. В статье «Теория культуры (Логико-методоло­ гические подходы)» он вычленяет следующие проблем­ но-тематические поля культурологии как науки: культура как тотальность человеческого существования, качествен­ ная характеристика человеческого существования, особая организация содержания человеческой жизнедеятельно­ сти; определяет три основные модальности ее организации (предметно-технологическая, смысловая, функционально­ институциональная), с необходимостью требующие в сво­ ем изучении метаязыка философской онтологии «как сис­ темы описания человеческого знания о мире».5 1 Теоретическая

культурология / К. Э. Разлогов [и др.]. М.: Ака­ демический Проект, 2005. С. 3. 2 Там же. С. 13. 3 Там же. 4 Туровский М. Б. Философские основания культурологии. М.: РОССПЭН, 1997. 440 с. 5 Решетников С. Ю. Теория культуры (Логико-методологиче­ ские подходы) // Общественные науки и современность. 2007. № 2. С. 156—162. 17

С философской точки зрения предмет культурологии определяет А. И. Пигалев: «Культурология — гуманитар­ ная дисциплина, изучающая общие, преимущественно фи­ лософские аспекты возникновения и развития культуры, взаимодействия культур между собой».1 Разработке «фи­ лософских оснований культурологии»2 посвящены работы ученых Российского института культурологии. Оригиналь­ ную концепцию предмета культурологии предлагает A. JI. Доброхотов: по его мнению, культурология должна интерпретировать взаимосвязь и взаимодействие трех сфер, трех реальностей: природной, существующей неза­ висимо от человека, человеческой свободы и теологиче­ ской сферы, снимающей «основной конфликт человече­ ского бытия — между морально осмысленной свободой и бессовестной, бессмысленной, но по-настоящему сущест­ вующей природой».3 Развивая данную мысль, В. М. Межу­ ев полагает, что культурология может исследовать ту сфе­ ру (или вид бытия), «которая целиком и полностью зависит от самого человека, определяется в своем сущест­ вовании не божественным установлением и не природной необходимостью, а его свободой от другого. Культура — это все, что существует по законам свободы».4 В определе­ нии предметных возможностей культурологии исследова­ тель делает акцент на философских проблемах. В статье «Наука о культуре в эпоху постмодерна» Г. В. Драч излагает некоторые «правила», которым долж­ на следовать культурология в качестве постмодернистско­ го проекта, в частности, правило «смещения культуроло­ гии в сторону философии, вернее, к их соединению»,5 не прописывая при этом механизмы подобного соединения. А в определении предмета и задач культурологии им не акцентируется возможность подобного соединения: «Ее 1 Пигалев А. И. Культура как целостность (методологические ас­ пекты). Волгоград: Изд-во ВГУ, 2001. С. 23. 2 См.: Постижение культуры. Концепции, дискуссии, диалоги: Ежегодник. Вып. 5—6. М.: РИК, 1996. С. 9—21. 3 Доброхотов А. Л. О предмете культурологии // От философии жизни к философии культуры. СПб.: Алетейя, 2001. С. 16. 4 Межуев В. М. Как возможна философия культуры? // От фило­ софии жизни к философии культуры. С. 34. 5 Драч Г. В. Наука о культуре в эпоху постмодернизма // Фунда­ ментальные проблемы культурологии. Т. 1: Теория культуры. С. 44.

18

предметом выступает генезис, функционирование и разви­ тие культуры как специфически человеческого способа жизни, который раскрывает себя исторически как процесс культурного наследования... Задача культурологии — по­ строить „генетику" культуры, которая не только бы объ­ яснила историко-культурный процесс... но и могла бы прогнозировать его и, в перспективе, управлять им (выде­ лено мной. — Т. Ч.)у>. 1 Исключением из правила «философизации» проблем­ ных полей культурологии является позиция И. В. Конда­ кова, который во Введении к тому «Современные транс­ формации российской культуры» научной серии «Россия на перекрестке культур» пишет о том, что «современное культурологическое знание, взятое в общем виде, в прин­ ципе не вполне укладывается в теоретический дискурс, свойственный науке вообще и многим смежным с культу­ рологией гуманитарным наукам... Современная культуро­ логия... не может характеризоваться одним лишь атрибу­ том научности; в ней есть и своя художественность, и философичность, и своя политизированность, и широкая вариативная ассоциативность».2 По сути дела, речь идет о синкретической природе культурологического знания. П. С. Гуревич полагает, что главной задачей культуро­ логии является осмысление «закономерностей культурно­ го процесса, и в этом смысле она является систематизиро­ ванным знанием о культуре как специфическом и уникальном феномене».3 Сложившаяся в американских гуманитарных науках (Джеффери Александер) и нашедшая своих сторонников в русском научном сообществе культурная социология претендует на разработку такой проблемы, как «выявле­ ние внутренней культурной архитектуры социального смысла с помощью анализа понятий кодового, нарратив­ ного и символического действия»,4 делая при этом акцент 1

Там же. С. 45. Кондаков И. В. Введение // Современные трансформации рос­ сийской культуры / Отв. ред. И. В. Кондаков. М.: Наука, 2005. С. 13. 3 Гуревич П. С. Культурология: Учебник. М.: Гардарики, 2003. С. 25. 4 Давыдов А. А. Культурная социология Дж. Александера и сис­ темная социология // Социологические исследования. 2007. № 7. С. 12. 2

19

на символические коды, «определяющие, что является Добром и Злом; на символическую антропологию, структурную семиотику, постструктурализм, методы нарра­ тива и деконструкции, что, в общем, можно охаракте­ ризовать как структурную герменевтику».1 Понимание культуры Дж. Александером «как внутреннего текста, ос­ нованного на культурных кодах, моральных универсалиях, символах, смыслах, дискурсе»2 по сути дела обозначает приоритетные сферы разных наук: семиотики и культуро­ логии. Следует отметить, что и понимание культурологии как совокупности частных дисциплин является методологиче­ ски неверным, ибо противоречит пониманию природы культурологии как интегративной науки, которая не мо­ жет быть представлена простой совокупностью ряда гума­ нитарных дисциплин. Каждая из социально-гуманитарных наук имеет свой предмет исследования, свои цели и зада­ чи; их смешение не может дать позитивного результата, способствовать выработке концепции науки. Культурология как самостоятельная область знания не может быть сведена ни к философии культуры, ни к тео­ рии культуры, ни к социологии культуры. Однако мнение о том, что современная культурология «развивается как комплекс наук о культуре»,3 является довольно устойчи­ вым. При этом, как полагает С. Н. Иконникова, каждая из наук, входящих в культурологический комплекс, «имеет свой ареал исследования, категориальный аппарат, мето­ ды и эмпирическую базу (выделено мной. — Т. ¥.)».4 При таком толковании культурология предстает по своему существу даже не столько комплексом наук, сколько сум­ мой традиционно сложившихся наук о культуре, действи­ тельно имеющих свой предмет исследования, теоретико-методологическую базу. Самым простым ответом на вопрос о предмете культу­ рологического знания является распространенное утвер­ ждение: «культура как целое». Приведем один пример. Так, в недавно появившемся коллективном труде «Теория 1

Там же. Там же. С. 14. 3 Иконникова С. Векторы и ориентиры культурологии в про­ странстве глобализации // Вопросы культурологии. 2008. № 1. С. 4. 4 Там же. С. 4. 2

20

культуры» санкт-петербургских ученых отмечено, что «культурология — системная рефлексия о культуре как целостности. Она включает в себя исторические, социо­ логические, антропологические, философские, этногра­ фические, религиозные, художественные и иные аспекты культуры».1 Однако, как справедливо отмечает Э. А. Ор­ лова, культура «не имеет монолитного объективного обо­ значаемого, но представляет собой обобщающую ка­ тегорию, объединяющую разнородные множества искусственных объектов».2 Следовательно, целостность бытия культуры необходимо мотивировать, выявить ис­ ходные, взаимосвязанные и взаимообусловленные компо­ ненты ее структуры, определить именно то, что обуслов­ ливает ее целостность. Аргументированную теоретико-методологическую точ­ ку зрения на оригинальность предмета культурологии предлагает И. М. Быховская в учебном пособии «Основы культурологии», созданном коллективом авторов. Она полагает, что «становление культурологии как самостоя­ тельной науки было связано с осознанием возможности и необходимости выделить, артикулировать особый срез, подход к изучению культуры, который не был развернут в других науках о культуре, а затем с его лигитимизацией, институализацией как самостоятельного научного направ­ ления».3 Культурология, по ее мнению, единственная из всех социально-гуманитарных наук ориентирована на «изучение культуры как особого феномена, как самостоя­ тельного, целостного объекта исследования», что может позволить «...построить систему знаний о культуре, адек­ ватную масштабу и многообразию данного объекта, типологизироватъ многоликие и, на первый взгляд, несопо­ ставимые культурные явления, сделать специальным пред­ метом анализа соотношение сущности культуры и ее феноменологических проявлений, выявить инварианты 1 Теория культуры: Учебное пособие / Под ред. С. Н. Иконнико­ вой, В. П. Большакова. СПб.: Питер, 2008. С. 16. 2 Орлова Э. А. Культурная антропология в XX веке: Объяснение униформности и многообразия культурных феноменов // Культура: Теории и проблемы. С. 110. 3 Быховская И. М. Культурология в системе социально-гуманитарного знания // Основы культурологии. М.: Эдиториал УРСС, 2005. С. 15—16.

21

многообразных культурных процессов, их модификации в различных социальных „пространствах и временах"».1 На наш взгляд, И. М. Быховской выделены проблемные поля в изучении культуры, которые в меньшей мере свой­ ственны смежным гуманитарным и социальным наукам. В целом ее позиция представляется аргументированной и в стратегическом, и методологическом отношениях. И. М. Быховская указывает на необходимость культуроло­ гии как «системы координат для разновекторных иссле­ дований культурных феноменов».2 Именно культурология призвана стать интегрирующим началом в осмыслении обширного теоретического фактологического материала, накопленного смежными науками: культурной антрополо­ гией, историей, философией культуры, социологией куль­ туры, историей культуры и другими. Анализ существующих точек зрения на предметную об­ ласть культурологии можно продолжить и далее. Однако для нас это не является самоцельным. Во многих концеп­ циях, в том числе и отмеченных, закономерно возникает проблема творца и носителя культуры, ибо культура — и условие, и способ жизни человека, репрезентирующий его родовую специфику и предназначение. Человек осуществ­ ляется в процессе полагания смысла своего бытия. Куль­ туру как полагание смысла определял С. И. Великовский: «Что такое есть культура... как не вновь и вновь каждый раз и в каждом своем проявлении осознанно или непроиз­ вольно предпринимаемая человеком попытка вскрыть и утвердить смысл человеческой жизни в соотнесенности его со смыслом сущего».3 Культура в своей глубинной сущности есть развернутое во времени и пространстве самоосуществление человека, его бытия. Э. В. Сайко пи­ шет: «Более глубокое „открытие" субъекта в его сущност­ ных характеристиках становится необходимым условием не только понимания и объяснения саморазвития-развития общества в пространственно-временном континууме соци­ альной эволюции, но и в познании человека как явления 1

Там же. С. 19—20. Там же. С. 20. 3 Великовский С. И. Культура как полагание смысла // Одиссей: Человек в истории. Исследования по социальной истории и исто­ рии культуры. С. 18. 2

22

этой эволюции в его самоопределении, самопознании и са­ мопонимании, самореализации».1 «Оправдание» культурологии А. А. Пелипенко видит именно в том, что она как наука изучает «системные связи между различными сферами действительности по их отно­ шению к человеку».2 Действительно, сущность культуры обнаруживается только в творящем ее субъекте. Жизнь че­ ловека пронизана процессом самоорганизации, и в этом процессе общее, историческое и конкретно-эмпирическое становятся факторами формирования духовного опыта че­ ловека, а духовный опыт личности переводится в общий, эпохальный план. Этот процесс, безусловно, ценностно оп­ ределен, так как человеческая деятельность закономерно предполагает постановку цели и задач, заключает в себе ценностную мотивировку их решения. Поэтому культуро­ логия, как полагает С. Я. Левит, должна изучать «мир в контексте его (человека. — Т. Ч.) культурного существова­ ния, т. е. со стороны того, чем этот мир является для чело­ века, каким смыслом он наполнен. Она изучает системный объект — культуру как человеческое оформление сущест­ вования, как утонченную, исполненную разума форму жиз­ ни, результат духовной и практической деятельности».3 Для обеспечения возможности познания культурной реальности необходимо определить структурное ядро культуры как системной целостности. Таким ядром, и, следовательно, предметом культурологии, должен стать системный объект, а более сложной, открытой и саморазвивающейся системы, чем человек, не существует. Чело­ век всегда будет незавершенным в своем развитии сущест­ вом — открытой системой, требующей осмысления. Следовательно, предметом культурологии может стать сам субъект культуры, процесс его смыслополагающей дея­ тельности, интерпретации себя и мира во времени и про­ 1

Сайко Э. В. Субъект и субъектная составляющая в становле­ нии и культурно-историческом выполнении пространственно-вре­ менного континуума социума // Человек как субъект культуры. М.: Наука, 2002. С. 16. 2 Пелипенко А. А. Оправдание культурологии // Личность. Куль­ тура. Общество. 2004. Т. 6. Вып. 3. С. 23. 3 Левит С. Я. Культурология как интегративная область зна­ ний // Культурология. XX век: антология / Под ред. С. Я. Левит. М.: Юрист, 1995. С. 654. 23

странстве. Именно в силу своего интегративного характе­ ра знания культурология может выйти на более высокий уровень в постижении человека и мира. Кроме того, наце­ ленность культурологии как специализированного знания на изучение человека позволит, на наш взгляд, «осмыс­ лить культуру в... ее реальной целостности и полноте кон­ кретных форм ее существования, в ее строении, функцио­ нировании и развитии»,' о чем как о стратегической задаче, стоящей перед учеными, писал Моисей Самойлович Каган (1921—2006). Следующая задача в последовательном конструировании предмета культурологии определяется выявлением типов познавательных ориентаций или парадигм в исследовании человека как субъекта культуры и объекта саморефлексии. Можно предположить три познавательные парадигмы: фи­ лософско-теоретическую, теоретико-методологическую и культурно-историческую. Вслед за этим можно определить основные исследовательские сферы культурологической области знания, или особые «категориальные пространст­ ва», или проблемные поля, позволяющие обеспечить сис­ темность в изучении предмета культурологии: — антропосоциокультурогенез, выявляющий уникаль­ ные способности человека к рефлексии, саморефлексии, целесообразной деятельности и социальной жизни; — культура как способ жизнедеятельности человека; — культура как способ коммуникации; — культура как образ жизни; — культура как семиотическое пространство человека и общества; — культура как система ценностей; — духовно-творческий потенциал человека, его креа­ тивное начало, формы культурной деятельности; — нормы, традиции, новации, социокультурная страти­ фикация, формы и способы социокультурной идентифика­ ции человека общества, культуры; — культурные механизмы взаимодействия человека и общества; — ментальность культур и менталитет носителей той или иной культуры; 1 Каган М. С. Философия культуры. СПб.: Петрополис, 1996. С. 21.

24

— картина мира, смена культурных парадигм и дина­ мика культурно-исторических типов человека; — пространство и время человека разных исторических эпох. В конечном итоге культурология должна выйти на объ­ яснение условий, смысла, способа, закономерностей осу­ ществления культуры в человеке и человека в культуре, т. е. на постижение культурных феноменов, универсалий, явлений, выявления закономерностей функционирования и развития культуры. ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ 1. Назовите причины и определите условия формирова­ ния культурологии в качестве самостоятельной науки. 2. Дайте комментарий к существующим в культуроло­ гической области знания точкам зрения на предмет куль­ турологии. 3. Определите место культурологии как самостоятель­ ной области знания в ряду гуманитарных и социальных наук. 4. Дайте комментарий к дискуссионным и нерешенным проблемам методологического обеспечения культурологии как науки. 5. Прокомментируйте высказывание И. М. Быховской о стратегической теоретико-методологической основе куль­ турологии: «Изучение культуры как особого феномена, как самостоятельного, целостного объекта исследования». 6. Обоснуйте правомерность (или неправомерность) оп­ ределения основных сфер (полей) культурологического знания (анализа), выделенных автором в данной главе. 7. Обоснуйте или опровергните точку зрения ряда ис­ следователей об «организующем» приоритете философ­ ского знания в культурологии. Основная литература \ . Аванесова Г. А. О некоторых результатах развития культуро­ логии как образовательной дисциплины в высшей школе // Науки о культуре: Итоги и перспективы: Научно-информационный сбор­ ник. Вып. 4. М.: РГБ, 2003. С . 2—14. 25

2. Александрова Е. Я., Быховская И. М. Культурологические опыты. М.: Наука, 1996. 268 с. 3. Антология исследований культуры. Интерпретации культуры. Т. 1 / Под ред. С. Я. Левит. СПб.: Университетская книга, 1997. 728 с. 4. Великовский С. И. Культура как полагание смысла // Человек в истории. Исследования по социальной истории и истории культу­ ры / Под ред. Ю. Н. Афанасьева, А. Я. Гуревича. М.: Наука, 1989. С. 16—25. 5. Завершинский К. Культура и культурология в жизни общест­ ва. Великий Новгород: ВНГГУ, 2000. 212 с. 6. Запесоцкий А. С., Марков А. П. Становление культурологиче­ ской парадигмы. СПб.: СПбГУП, 2007. С. 8. 7. Иконникова С. Н. История культурологических теорий. 2-е изд., перераб. и доп. СПб.: Питер, 2005. 474 с. 8. Кармин А. С. Культурология: Учебник. 2-е изд., перераб. и доп. СПб.: Лань, 2003. 928 с. 9. Кондаков И. В. Культурология как новый тип гуманитарного знания // Традиционное и нетрадиционное в культуре России / Под ред. И. В. Кондакова. М.: Наука, 2008. С. 580—603. 10. Культура, культурология и образование (материалы «круг­ лого стола») // Вопросы философии. 1997. № 2. С. 3—17. 11. Культурология. XX век: Антология / Под ред. С. Я. Левит. М.: Юрист, 1995. 703 с. 12. Культурология. XX век: Словарь / Под ред. С. Я. Левит. СПб.: Университетская книга, 1997. 640 с. 13. Культурология. XX век: Энциклопедия: В 2 т. / Под ред. С. Я. Левит. СПб.: Алегейя, 1998. Т. 1. 447 с.; Т. 2. 447 с. 14. Культурология: Учебник / Под ред. Ю. Н. Солонина, М. С. Кагана. М.: Высшее образование, 2008. 566 с. 15.Левит С. Я. Теоретические первоначала культурологии // Культурология: Дайджест / РАН. ИНИОН. М., 2005. № 3 (34). С. 6—16. 16. Межуев В. М. Идея культуры: Очерки философии культуры. М.: Прогресс-Традиция, 2006. 406 с. П. Минц С. С. Рождение культурологии. СПб.: Нестор, 1999. 265 с. 18. Орлова Э. А. Культурология как научная и учебная дисцип­ лина (аналитический материал) // Наука о культуре: Итоги и пер­ спективы. Информационно-аналитический сборник. Вып. 2. М.: РГБ, 1997. С. 15—27. 19. Основы культурологии: Учебное пособие / Под ред. И. М. Быховской. М.: Эдиториал УРСС, 2005. 496 с. 20. Петрашкевич-Тихомирова О. М. Культурология как теория культуры. М.: Академический Проект, 2005. 272 с. 21. Пигалев А. И. Культура как целостность (методологические аспекты). Волгоград: Изд-во ВГУ, 2001. 464 с. 26

22. Разлогов К. Э. Истоки и основания культурологии // Куль­ турология: От прошлого к будущему: Сб. ст. / Под ред. К. Э. Разло­ гова. М.: РИК, 2002. С. 15—24. 23. Решетников С. Ю. Теория культуры (Логико-методологиче­ ские подходы) // Общественные науки и современность. 2007. № 2. С. 156—162. 24. Розин В. М. Культурология: Учебник. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Гардарики, 2003. 462 с. 25. Соколов Э. В. Культура и личность. Л.: Политиздат, 1969. 278 с. 26. Теоретическая культурология / К. Э. Разлогов [и др.]. М.: Академический Проект, 2005. 624 с. 27. Теория культуры: Учебное пособие / Под ред. С. Н. Иконни­ ковой, В. П. Большакова. СПб.: Питер, 2008. 592 с. 28. Трофимова Р. П. История русской культурологии: Учебное пособие для высшей школы. М.: Академический Проект, 2003. 608 с. 29. Туровский М. Б. Философские основания культурологии. М.: РОССПЭН, 1997. 437 с. 30. Флиер А. Я. Современная культурология: Объект, предмет, структура // Общественные науки и современность. 1997. № 2. С. 124—145. 31. Флиер А. Я. Культурология для культурологов: Учебное по­ собие. М.: Академический Проект, 2000. 496 с. 32. Флиер А. Я. Культурология как гуманитарная наука // Обсер­ ватория культуры. 2004. № 3. С. 102—108. 33. Фундаментальные проблемы культурологии: В 4 т. Т. 1: Теория культуры / Отв. ред. Д. Л. Спивак. СПб.: Алегейя, 2008. 432 с.

Тема 2 МЕЖДИСЦИПЛИНАРНОСТЬ В ИССЛЕДОВАНИЯХ КУЛЬТУРЫ КАК МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА Культура является предметом исследования целого ря­ да гуманитарных наук, что имеет и свои плюсы, и свои минусы. Безусловно, и история, и философия, и социоло­ гия, и другие науки за время своего существования нара­ ботали значительный объем знаний о культуре в рамках предметных и теоретико-методологических возможно­ стей своих дисциплин. Однако эти знания — специализи­ рованы, они репрезентируют отдельные аспекты культу­ ры и не дают о ней целостного представления. Необхо­ димость в интегрирующей науке, которая смогла бы сформировать взгляд на культуру, ее сущность, функции в обществе, закономерности развития и выработать мето­ дологические подходы к ее исследованию, возникла зако­ номерно. Даже гипотетически новая наука о культуре не могла быть не интегративной. Культурология интегрирует накопленные знания в области смежных наук, которые, по мнению С. Н. Икон­ никовой, являются «не только ее питательной средой, но и необходимым фундаментом».' Она систематизирует знания в области гуманитарных и социальных наук, формирует единый смысловой контекст, выявляет струк­ туры культурных феноменов, динамику их изменений, моделирует картину мира и человека в национальных культурах на разных этапах исторического развития. В качестве интегративной области знаний она, безуслов­ но, имеет большие возможности в исследовании куль­ туры как сверхсложной системы. Об этом пишет И. М. Быховская в разделе «Специфика культурологии и особенности ее становления» коллективного учебного по­ собия для студентов вузов «Основы культурологии», от­ мечая, что если и есть какая-либо особая культурологиче­ ская специфика исследований, то она заключается в 1 Иконникова С. Н. История культурологических теорий: Учеб­ ное пособие: В 3 ч. Ч. 1: Теоретические проблемы культурологии. СПб.: Питер, 2001. С. 24.

28

междисциплинарности как «особой, имманентной для процесса изучения культуры характеристики».' Наль Сте­ панович Злобин (1930—1998), рассматривая проблемы интегративности науки о культуре, писал о том, что она «возможна лишь на базе общетеоретической концепции, выступающей в качестве интегративной методологической основы, объединяющей все многообразие аспектов в цело­ стную систему».2 Закономерный процесс усиления интегративных тен­ денций в науках об обществе активизировал поиски исто­ риков, социологов, философов, филологов, антропологов и других специалистов той научной ниши, которая бы соот­ ветствовала современным потребностям междисциплинар­ ного знания об обществе и человеке. Такой нишей пред­ ставлялась культурология, интегративный характер кото­ рой, по мнению С. Н. Иконниковой, выразил общую тенденцию современных наук: «...усиление процессов ин­ теграции, взаимовлияние и взаимопроникновение различ­ ных областей знания при изучении общего объекта иссле­ дования, формирование взаимосвязанного комплекса на­ учных представлений о культуре как целостной системе»,3 поиски методов, адекватных ее специфике. Лигимитации культурологии способствовали «притязания на качествен­ ное обновление исследовательской стратегии»,4 методоло­ гические новации, полагает А. И. Пигалев. Междисциплинарность как применение методов смеж­ ных наук в изучении истории первоначально складывалась в Школе Анналов усилиями Марка Блока (1886—1944) и Люсьена Февра (1878—1956), затем Фернана Броделя (1902—1985). Интерес к проблеме интердисциплинарности активизировался в европейских гуманитарных науках после выхода в свет книги Мишеля Поля Фуко (1926— 1984) «Слова и вещи. Археология гуманитарных наук», в 1 Быховская И. М. Специфика культурологии и особенности ее становления // Основы культурологии. С. 25. 2 Злобин Н. С. Культура и общественный прогресс. М.: Мысль, 1980. С. 10. 3 Иконникова С. Н. История культурологических теорий: Учеб­ ное пособие: В 3 ч. Ч. 1. Теоретические проблемы культурологии. С. 24. 4 Пигалев А. И. Культура как целостность: Методологические аспекты. С. 60.

29

которой исследователь вычленил три эпистемологические области научного знания о человеке, имеющие и внутрен­ нее обособление, и множественность пересечений: биоло­ гическую («область психологическая»), социологическую и языковую («область исследования литератур и мифов»). Сферами исследования, требующими наиболее активного пересечения смежных наук, являются, по мнению М. Фу­ ко, функции и нормы, конфликт и правило, значение и система, которые «целиком и полностью покрывают всю область познания человека».1 В 1970-е годы Теодор Рабб признал нецелесообраз­ ность узкой специализации гуманитарных наук и высказал предположение, что предметом, изучение которого может обеспечить научную конвергенцию в исследованиях, мо­ жет стать «человек в обществе». Процесс поисков путей решения этой проблемы, на наш взгляд, способен не номи­ нировать объединение усилий разных наук, а осуществить его в реальном интегративном теоретико-методологиче­ ском пространстве. Формированию междисциплинарного консенсуса в изу­ чении культурных артефактов, явлений и процессов спо­ собствовали применение кибернетических, информацион­ ных методов в исследовании текста (1970-е—начало 1980-х годов), «семиотический вызов» Юрия Михайловича Лотмана (1922—1994) и другое. Актуализация проблемы междис­ циплинарности в гуманитарных науках произошла в 1990-е годы одновременно с активизаций синергетических иссле­ дований. В ряде работ В. Г. Буданова разрабатываются тео­ ретические основы междисциплинарности: «Синергетиче­ ские механизмы роста научного знания и культура» (1996), «Междисциплинарные технологии и принципы синергети­ ки» (1997), «Методология синергетики в постнеклассической науке и образовании» (2007) и другие. Междисциплинарность в качестве методологической основы изучения культуры была концептуально осмысле­ на в 1997 году Е. Я. Александровой и И. М. Быховской, по мнению которых культурология рассматривает «культуру как специальный предмет анализа, интегрирующего мно­ гообразные данные о культурных феноменах с целью вы­ 1 Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб.: «А-cad»: Талисман, 1994. С. 377.

30

явления закономерностей их генезиса, функционирования, раскрытия базовых культурообразующих оснований, дина­ мики, особенностей типов деятельности».1 Затем усилиями многих ученых разных гуманитарных специальностей бы­ ло определено, что культурология — это область интегра­ тивного по своей природе научного знания о разнообразии культур, познание которых должно осуществляться в алго­ ритме «человек и мир, человек и общество». Процесс становления культурологии по своей сути от­ ражал явно проявившуюся в новых условиях в разных науках объективную тенденцию к интеграции знаний. Проблемам интеграции современного социально-гумани­ тарного знания был посвящен «круглый стол», организо­ ванный в 2004 году редакцией журнала «Вопросы филосо­ фии». В обсуждении проблемы приняли участие филосо­ фы В. А. Лекторский, В. Е. Кемеров, В. Ф. Петренко, Н. М. Смирнова, И. Т. Касавин, В. С. Швырев и другие. Во вступительном слове к началу дискуссии В. А. Лекторский отметил, что процессы интеграции в социально-гуманитарных науках — общая закономерность времени: «...воз­ никает новый уровень понимания социальных структур и человека».2 И. Т. Касавин обозначил, на наш взгляд, более точную методологическую позицию: на современном этапе развития наук речь должна идти не столько об инте­ грации научного знания, сколько «о феномене междисцип­ линарности... обмене смыслами»3 между социальными, психологическими, гуманитарными науками. Эту мысль поддержала Н. М. Смирнова и развернула в дискуссии положение о том, что только определенная исследователь­ ская проблема, к которой обращаются социальные и гу­ манитарные науки, «выступает центром кристаллизации междисциплинарных ресурсов и каждый раз задает свой тип интеграции».4 По ее мнению, решение конкретных проблем в социально-гуманитарных науках диктует при­ 1 Александрова Е. Я., Быховская И. М. Апология культурологии: Опыт рефлексии становления научной дисциплины // Обществен­ ные науки и современность. 1997. № 3. С. 34. 2 Философия и интеграция современного социально-гуманитар­ ного знания (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. 2004. № 7. С. 4. 3 Там же. С. 13. 4 Там же. С. 21.

31

влечение «различных культурных ресурсов, релевантных их решению».1 На наш взгляд, проблемой, которая может обеспечить привлечение ресурсов, в том числе и методо­ логических, смежных наук в культурологии как науке, не могущей быть не интегративной по природе своего зна­ ния, может и должна стать проблема человека во всех ее аспектах. Культурология не претендует на тотальное объедине­ ние социальных и гуманитарных наук на основе идеаль­ ной междисциплинарности, иерархии и единой теорети­ ко-методологической позиции, хотя в процессе ее станов­ ления как науки, определения места и роли в системе гуманитарного знания подобные соблазны возникали. Так, В. М. Розин полагает, что культурология «наряду с фило­ софией выступает в качестве основания гуманитарных наук»,2 и, следовательно, она может стать основой инте­ грации всех наук о человеке и обществе. В. М. Межуев считает необходимым сформировать некий синтез культу­ рологических предметов (история, социология, антрополо­ гия и другие) на основе единого подхода — философ­ ского. Его позиция, по существу, реализована авторами коллективного труда «Теоретическая культурология». В процессе поиска единого основания культурологическо­ го знания подобную позицию отстаивают Э. А. Орлова и А. Я. Флиер, полагающие, что основой синтеза гуманитар­ ных наук должна стать социология. Однако «речь должна идти не о том, чтобы объединить науки о человеке вокруг априорно избранной методоло­ гии, а о том, чтобы практически создать междисципли­ нарную ситуацию, позволяющую с помощью методов смежных наук решить интегративную по своей приро­ де ситуацию»,3 — отмечает в Предисловии к сборнику «Междисциплинарные подходы к изучению прошло­ го» Л. П. Репина. Подобная позиция аргументирована А. Я. Ястребицкой в статье «О культур-диалогической природе историографического»: «Оформляющийся сего­ 1

Там же. Розин В. М. Культурология: Учебник. С. 58. 3 Репина Л. П. Междисциплинарные подходы к изучению про­ шлого // Междисциплинарные подходы к изучению прошлого: до и после постмодернизма. М.: ИВИ РАН, 2005. С. 11. 2

32

дня дисциплинарный консенсус истории, гуманитарных и социальных наук предполагает принципиально иной ха­ рактер исследовательского сознания и мышления. Он ис­ ключает какую-то ни было дисциплинарную иерархию и методико-методологические унификации. Он ориентиро­ ван на стереоскопичность видения изучаемых объектов, феноменов и многосторонность их дисциплинарных тол­ кований, достигаемых в индивидуальном процессе интел­ лектуального междисциплинарного диалога».1 В понимании интегративности культурологии как са­ мостоятельной области знания следует выделить три мо­ мента: во-первых, культурология привлекает результаты ис­ следования ряда таких близких ей дисциплинарных облас­ тей, как история, социальная и культурная антропология, социология, психология, философия культуры и другие; во-вторых, она применяет методы этих наук с учетом их возможности решать аналитические задачи культурологи­ ческого (интегративного) плана и, в-третьих, перефигурирует методологические приемы и процедуры этих наук. Одна­ ко это только первое приближение к постижению сущности интегративной природы культурологии как самостоятель­ ной науки, имеющей свой предмет исследования. Сложившиеся в рамках гуманитарных наук методы в процессе анализа культуры претерпевают изменения двух планов: они так или иначе интегрируются в методологиче­ ский комплекс и трансформируются, рождая новую инст­ рументальную целостность. Г. А. Аванесова полагает, что каждый метод, к которому прибегает исследователь куль­ туры, «теряет прежний характер самодостаточности, при­ обретает качество взаимодополнительности, особой со­ пряженности с другими познавательными принципами, процедурами, приемами анализа, что позволяет культуро­ логическому исследованию отображать свой сверхслож­ ный объект — культуру».2 Решение проблемы метода в исследовании культуры, как уже отмечалось, осложняется и тем, что до сих пор в куль­ 1 Ястребицкая А. II. О культур-диалогической природе историо­ графического // Выбор метода: Изучение культуры в России 1990-х годов. М.: РГГУ, 2001. С. 58—59. 2 Культурология. XX век: Словарь. СПб.: Университетская кни­ га, 1997. С. 282.

2 Зак. № 3041

33

турологии не выработана единая точка зрения на предмет исследования, ее место в ряду наук о культуре (диапазон мнений здесь очень широкий: от признания культурологии в качестве интегративной науки до утверждения о том, что культурология — конгломерат разных наук или же лженау­ ка, и поэтому она не может быть строго научной дисципли­ ной); не определена роль культурологии в научном позна­ нии. До сих пор отсутствует четкое понимание того, что следует считать культурологическим фактом. Становление культурологии как самостоятельной об­ ласти знания, процесс формирования ее методологическо­ го аппарата закономерно отражают ведущую тенденцию современных гуманитарных наук — интеграцию наук об обществе и человеке, культуре как диалектически слож­ ной, многоуровневой и открытой системе, процесс форми­ рования междисциплинарных методологических комплек­ сов в ее исследовании. В связи с этим современными исследователями культуры разделяется высказанная еще Н. С. Злобиным теоретическая позиция междисциплинар­ ного подхода к изучению культуры, который возможен «лишь на базе общетеоретической концепции, выступаю­ щей в качестве интегративной методологической основы, объединяющей все многообразие аспектов изучения куль­ туры в целостную систему».1 Следует отметить, что усилия российских культуроло­ гов (Е. Я. Александрова, Н. Г. Багдасарьян, И. М. Быхов­ ская, С. Н. Иконникова, Г. А. Аванесова, Г. И. Зверева, И. В. Кондаков, А. Я. Флиер и другие) в настоящее время сосредоточены на поисках общетеоретической концепции, стратегии, могущей определить концептуальную основу интеграции методов гуманитарных наук в исследованиях культуры. В сложившейся «поисковой ситуации» значительную роль сыграло, по определению Г. И. Зверевой, гак называе­ мое «упущенное время».2 Процесс введения культуроло­ гии в образование, систему гуманитарных наук был слож­ ным, дискуссионным. Сторонники культурологии сосредо­ 1 Злобин

Н. С. Культура и общественный прогресс. С. 10. Зверева Г. И. Роль познавательных «поворотов» второй поло­ вины XX века в современных российских исследованиях культу­ ры // Выбор метода. С. 17. 2

34

точили свои усилия не столько на выработке теоретико­ методологической концепции новой науки, сколько на до­ казательствах необходимости культурологии и соответст­ вующей ей дисциплины в условиях информационной ре­ волюции, засилья массовой культуры. Долгое время сохра­ нялась интеллигентская иллюзия о просвещенческой роли культурологии, ее способности осуществить «культурное просвещение», «повысить уровень бытовой культуры на­ ции».1 При таком положении дел новая наука запаздывала с определением своего предмета, исследовательских стра­ тегий, методологии. Следует отметить тот факт, что уже в самом начале процесса становления культурологии как самостоятельной области знания учеными был сделан принципиальный ак­ цент на ее интегративности, невозможности существова­ ния единого для нее методологического канона. Для мето­ дологической стратегии в исследовании культуры прежде всего важна, по мнению В. М. Розина, культурологическая проблематизация исторического факта, эмпирического ма­ териала, которая позволяет выявить и систематизировать факты для теоретического осмысления, которое по своей природе не может быть монологичным.2 Любая наука гу­ манитарного цикла развивается и существует не изолиро­ ванно, но в системе смежных наук своего цикла. Научная методологическая смежность для культурологии является принципиальной. Нам представляется весьма плодотвор­ ной мысль одного из ведущих российских синергетиков В. Г. Буданова о том, что междисциплинарность предпола­ гает «согласование языков (выделено мной. — Т. L/.)»3 смежных дисциплин. Один из пяти типов междисципли­ нарных методологических стратегий обозначен им как «конструктивный междисциплинарный проект, органи­ зованная форма взаимодействия многих дисциплин для понимания, обоснования... феноменов сверхсложных систем».4 1 См.: Пигалев А. И. «Деконструкция» и «диалог» как стратеги­ ческие альтернативы культурологического исследования // Выбор метода. С. 61. 1 Розин В. М. Культурология: Учебник. С. 216. 3 Буданов В. Г. Синергетическое моделирование сложных сис­ тем // Философские науки. 2007. № 4. С. 122. 4 Там же. С. 123.

35

Культурология не может не быть интегративной наукой и одновременно она не может претендовать на универ­ сальный метод или методологические унификации. Прин­ цип междисциплинарности в исследованиях культуры следует отличать от универсальности, от возможности су­ ществования некоего единого культурологического алго­ ритма исследования. А. И. Пигалев в статье «„Деконструк­ ция" и „диалог" как стратегические альтернативы культу­ рологического исследования» в связи с поднятой нами проблемой пишет: «Нет оснований надеяться... обосновать правомерность единого методологического канона, пред­ назначенного именно для культурологии».1 В каждом кон­ кретном случае перед исследователем культуры стоит задача поиска органичного сопряжения необходимых и достаточных для решения конкретных задач приемов и процедур уже сложившихся в гуманитарных науках мето­ дов познания: сравнительно-исторического, историко-типологического, семиотического, системного, структурно­ функционального, феноменологического и других. Однако суждения о культурологическом методе в иссле­ довании культуры в научном мире все же присутствуют. Так, А. А. Оганов и И. Г. Хангельдиева в учебнике для сту­ дентов вузов утверждают, что «культурологический метод представляет собой интегративный метод анализа, ближе всего тяготеющего к историко-философской традиции, в рамках которого происходит описание, обобщение и систе­ матизация данных эмпирических исследований культуры».2 Объяснения «кентаврической» природы культурологиче­ ского метода авторы не дают. О культурологическом мето­ де, определяющем специфику исследований культуры, пи­ шут А. С. Запесоцкий и А. П. Марков, X. Тхагапсоев.3 Необходимо обратить внимание на то, что метод, к приме­ ру, в Словаре «Культурология. XX век» толкуется как «со­ 1 Выбор метода: Изучение культуры в России 1990-х годов. С. 60. 2 Оганов А. А., Хангельдиева И. Г. Теория культуры: Учебное пособие. М.: ФАИР-Пресс, 2001. С. 65—66. 3 См.: Запесоцкий А. С., Марков А. П. Становление культуроло­ гической парадигмы: СПб.: СПбГУП, 2007; Тхагапсоев X. Информационно-коммуникативная концепция локальной цивилизации как методологический горизонт культурологии // Вопросы культуроло­ гии. 2008. № 2. С. 4—10.

36

вокупность аналитических приемов, операций и процедур, используемых в анализе культуры и в определенной мере конструирующих предмет культурологического исследова­ ния».1 Безусловно, что приемы и процедуры, используе­ мые в анализе культуры, сложились в рамках наук, тради­ ционно изучающих культуру: исторических, социальных, философских и других. Утверждение возможности особо­ го метода культурологии, на наш взгляд, не отвечает науч­ ному пониманию статуса культурологии и современным теоретико-методологическим установкам. Возможно, следует говорить о культурологическом подходе к исследованию социальных, исторических, эсте­ тических (искусство, литература) и других проблем, при котором исторические или социальные факты и процессы подвергаются культурологической проблематизации не как данность или последовательность фактов, а как про­ цесс становления человеческого сознания, постижения че­ ловеком своей сущности, освоения мира, становления пространственно-временного континуума, социокультурной практики, культурных форм творчества. Подобную точку зрения высказывают С. Ю. Решетников, полагающий, что в гуманитарных исследованиях явлений человеческой жизни может быть осуществлен культурологический под­ ход,2 Ю. Н. Власов, осуществивший культурологический подход в исследовании процессов исторических перелом­ ных эпох.3 И. И. Свирида во Введении к сборнику статей «Культура и история: Славянский мир» обозначила куль­ турологическую методологическую позицию по отноше­ нию к исследованию истории: «История как реальный процесс может оказаться внутри культуры. Материал ис­ тории служит для культуры предметом интеллектуального созерцания: отрефлексированные события исторического процесса становятся частью индивидуального и общест­ венного сознания эпохи, ее культуры».4 1

Культурология. XX век: Словарь. С. 279. Решетников С. Ю. Теория культуры (Логико-методологиче­ ские подходы) // Общественные науки и современность. С. 156—162. 3 Власов Ю. Н. Значение культурологического анализа реформационных эпох в прошлом и настоящем. М.: ГАСК, 1997. 24 с. 4 Культура и история: Славянский мир. М.: Индрик, 1997. С. 6—7. 2

37

A. Jl. Ястребицкая, разрабатывая проблему междисцип­ линарности в исторических исследованиях, пишет о том, что с точки зрения нового видения предметного поля ис­ следований (а не только с позиции последовательности со­ бытий) историк должен ориентироваться «на дешифровку, реконструкцию стоящих за ним не только реальных инте­ ресов и проблем современников, но и систем представле­ ний, автоматизмов сознания и поведения».1 К примеру, любой исторический факт, событие традиционно осмысли­ вались историками в ряду других исторических фактов и событий: определялось их значение, взаимодействие. Ре­ зультатом, как правило, становилось выявление опреде­ ленной исторической закономерности. Культурологиче­ ский подход к историческому факту (событию) определя­ ется другим алгоритмом: как этот факт переживается, осмысляется человеком, какое воздействие оказывает на систему ценностей, социокультурную мотивацию дейст­ вий и поступков человека, как влияет на социопсихологи­ ческое состояние общества и другое. Эвристические и методологические возможности куль­ турологического подхода к анализу художественного тек­ ста, в частности текста Л. Н. Толстого, демонстрируют В. К. Кантор и М. С. Киселева в статье «Культурологиче­ ский подход к исследованию искусства».2 Методологическим образцом междисциплинарного ис­ следования может стать одна из последних книг М. С. Ка­ гана «Се человек... Жизнь, смерть и бессмертие в „вол­ шебном зеркале" изобразительного искусства». В обраще­ нии к читателю он пишет: «В действительности эта книга принадлежит к разряду еще крайне редких работ междис­ циплинарного — точнее даже трансдисциплинарного — характера, т. е. таких, которые рождаются на стыке разных наук, в тех зонах, в которых науки встречаются, ломая ис­ торически сложившиеся между ними границы».3 Особо 1 Ястребицкая

A. J1. О культур-диалогической природе историо­ графического // Выбор метода. С. 41. 2 Кантор В. К., Киселева М. С. Культурологический подход к исследованию искусства // Эстетические исследования: Методы и критерии. М.: ИФРАН, 2006. С. 48—60. 3 Каган М. С. Се человек... Жизнь, смерть и бессмертие в «вол­ шебном зеркале» изобразительного искусства. СПб.: Logos, 2003. С. 5. 38

следует отметить тот факт, что методологический аппарат междисциплинарного исследования в работе ученого обу­ словил уникальный объект — человек в пространстве изо­ бразительного искусства, т. е. образная репрезентация того исторического типа человека, который заключает в себе духовную уникальность, строй души и духа, индивидуаль­ ность как субъекта и типичность как исторического чело­ века. Стратегия исследования человека определяется М. С. Каганом таким образом: «От анализа художествен­ ных моделей человека к осмыслению истории формирова­ ния, развития и деформирования их действительного прообраза».’ В книге ученого концептуально и методоло­ гически обоснована представленная им «история бытия человека в культуре», определенная «целостным развити­ ем духовной жизни человечества».2 Тот или иной подход к исследованиям текстов культу­ ры ориентирует исследователя на решение научной про­ блемы, он должен предполагать некоторую совокупность аналитических операций, формирующих методологиче­ ский алгоритм. Исследование любого культурного явления требует не только описаний и углубляющих дефиниций, но прежде всего поиска того, что концептуально и орга­ нично связывает множественность признаков в единое це­ лое, — основополагающего принципа. В его основе долж­ на находиться органическая установка на исследование форм культуры, механизмов их изменений. Подход всегда ориентирует исследователя на выбор того или иного мето­ да (методов) исследования. Резюмируя сказанное, можно дать следующие дефини­ ции. Подход отвечает на вопрос: «Как, с каких позиций, в каком исследовательском алгоритме познавать?». Метод же дает необходимый инструментарий, определяет спосо­ бы и приемы познания, выбор тех или иных аналитиче­ ских процедур. Следовательно, подход определяет иссле­ довательскую стратегию, метод дает практический инстру­ ментарий в решении научных проблем. В постановке проблемы интердисциплинарности куль­ турологии как самостоятельной области научного знания следует иметь в виду два момента. Во-первых, интегратив1 2

Там же. С. 18. Там же. С. 32, 18. 39

ность или междисциплинарность в культурологических исследованиях понимается не как сумма или совокупность теоретико-методологических технологий, накопленных ис­ торическими, социальными и другими смежными им нау­ ками, а как качественное перефигурирование определив­ шихся в них способов получения научного знания, имеющихся в распоряжении исследователя культуры. Вовторых, как отмечает Г. А. Аванесова, «в культурологиче­ ском познании используются лишь методы, способные ре­ шать задачи комплексного уровня познания».1 При этом каждый метод, включенный в алгоритм культурологиче­ ского анализа, «теряет прежний характер самодостаточно­ сти и приобретает качество взаимодополнительности»,2 что ведет к «появлению качественно нового уровня обоб­ щения»3 в исследовании той или иной проблемы культуро­ логической области знания. И эта логическая позиция на практике может оказаться трудно осуществимой. Пьер Бурдьё (р. 1930), французский социолог, писал о принципиальных трудностях междисци­ плинарности в социально-гуманитарных исследованиях: «Встреча двух дисциплин — это встреча двух личных ис­ торий, а следовательно, двух разных культур; каждая рас­ шифровывает то, что говорит другая, исходя из собствен­ ного культурного кода».4 Между тем реально существует (и осуществляется) еще один аспект междисциплинарных исследований форм, яв­ лений и процессов культуры, обусловленный взаимодейст­ вием и взаимообращенностью таких наук, как философия и культурология, литературоведение и культурология, лингвистика и культурология, искусствознание и культу­ рология, и другие. История частных гуманитарных наук, и в частности литературоведения в лице таких ее представи­ телей, как Михаил Михайлович Бахтин (1895—1975), Ли­ дия Яковлевна Гинзбург (1902—1990), Ольга Михайловна 1 Культурология.

XX век: Словарь. С. 282. Там же. 3 Аванесова Г. А. О некоторых результатах развития культуроло­ гии как образовательной дисциплины в высшей школе // Науки о культуре: Итоги и перспективы: Научно-информационный сбор­ ник. Вып. 4. М.: РГБ. С. 3. 4 Бурдьё П. Начала. М.: Socio-Logos: Фирма «Адапт», 1994. С. 156. 2

40

Фрейденберг (1890—1955), Вячеслав Всеволодович Ива­ нов (р. 1929), Владимир Николаевич Топоров (1928— 2005), Ю. М. Лотман, и многих других, свидетельствует о том, что изначально «российская филология... была распо­ ложена к широкому культурологическому подходу».1 Так, научные интересы О. М. Фрейденберг определялись мифо­ логией и древними пластами литературы, в системе кото­ рых концептуально значимым аспектом исследования для нее стало выявление особенностей архаического мышле­ ния человека. Наследие научного творчества Ю. М. Лотмана подтверждает тот факт, что в сфере филологических изысканий он вышел на исследование культурного контек­ ста конца XVII— XVIII веков и XIX века, создав такие ра­ боты, как «Декабрист в повседневной жизни», «Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века», «Те­ атр и театральность в строе культуры начала XIX века», и многие другие. И. А. Манкевич в статье «Филология и культурология: „Философия" межнаучных коммуникаций в пространстве гуманитарной культурологии» отмечает, что «жизненные циклы литературного текста... потенциально заключают в себе различные „срезы" бытования культурологической информации, каждый из которых фиксирует взаимодей­ ствие различных компонентов системы Лк как текстов культуры»2 и что подобные процессы свойственны совре­ менным историческим наукам, социальным наукам, фило­ софским наукам. Анализ культуры предполагает несколько исследователь­ ских актов, обусловливающих применение различных мето­ дологических приемов и процедур (методов) и подходов: — дифференциацию феноменов культуры, которая по­ зволяет выявить их историческую и социальную значи­ мость, символическую ценность и которая может быть осуществлена с помощью семиотического, информацион­ но-семиотического методов, исторического и ценностного, культурно-антропологического подходов; 1 Разлогов К. Э. Истоки и основания культурологии // Культуро­ логия: От прошлого к будущему. М.: РИК, 2002. С. 22. 2 Манкевич И. А. Филология и культурология: «философия» межнаучных коммуникаций в пространстве гуманитарной культу­ рологии // Вопросы культурологии. 2008. № 2. С. 11.

41

— сравнение и сопоставление феноменов культуры, диктующих обращение к сравнительно-историческому, историко-типологическому, системному и другим мето­ дам; — интеграцию, осмысление и интерпретацию изучае­ мых культурных артефактов и явлений, которые могут быть достигнуты с помощью приемов структурно-функ­ ционального, структурно-семиотического, феноменологи­ ческого, герменевтического и других методов, культур­ но-антропологического, социального, исторического, пси­ хологического подходов; — выявление динамики культурных феноменов, явле­ ний и процессов, предполагающее применение системного (системно-синергетического) и других методов, историче­ ского подхода. ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ 1. Определите, какую роль сыграла Школа Анналов в осмыслении современными исследователями феномена интегративности культурологической области знания? 2. В трудах каких ученых разрабатывалась (разрабаты­ вается) проблема междисциплинарной природы культуро­ логии как самостоятельной области знания? 3. Объясните, почему принцип междисциплинарности исключает какую-то ни было дисциплинарную иерархию и методологические унификации в исследовании куль­ туры? 4. Ответьте на вопрос: возможен ли культурологиче­ ский метод в исследовании культуры? Обоснуйте свою по­ зицию. 5. Как вы различаете подход к исследованию культуры и метод исследования культурных артефактов, явлений, процессов? 6. С какими методологическими трудностями может встретиться ученый, пытающийся осуществить междисци­ плинарное исследование артефакта, явления, культурной формы, культурно-исторического процесса? 7. Назовите работы известных ученых, осуществивших междисциплинарное исследование тех или иных проблем культурологического плана. 42

ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ

1. Выполните анализ работ с точки зрения междисцип­ линарности, специфики применения методов социаль­ но-гуманитарных исследований в текстах: — М. С. Каган «Се человек... Жизнь, смерть и бессмер­ тие в „волшебном зеркале11 изобразительного искусства» (СПб.: Logos, 2003. Введение: Раздел 1, главы 3, 6); — Г. В. Ибнеева «Ритуал российских императоров (вторая половина XVIII—первая половина XIX века)» (История. Культура. Общество: Междисциплинарные подходы Программы специализированных курсов и тек­ сты лекций: В 2 ч. Ч. 2. История. Культурология / Под ред. JI. П. Репиной, Г. И. Зверевой. М.: Аспект-Пресс, 2003. С. 183—222); — Р. С. Уортман «Изобретение традиции в репрезента­ ции российской монархии» (Новое литературное обозре­ ние. 2002. № 56. С. 32—41).

Основная литература 1. Баткин Л. М. О некоторых условиях культурологического анализа // Античная культура и современная наука / Отв. ред. Б. Б. Пиотровский. М.: Наука, 1985. С. 303—312. 2.Астафьева О. Н. Междисциплинарная основа современного культурологического знания // Теория и практика культуры: Альманах / Под ред. В. К. Егорова. М.: ГПГС. 2004. Вып. 1. С. 36—53. 3. Власов Ю. Н. Значение культурологического анализа реформационных эпох в прошлом и настоящем. М.: ГАСК, 1997. 24 с. 4. Выбор метода: Изучение культуры в России 1990-х годов: Сб. науч. тр. / Отв. ред. Г. И. Зверева. М.: РГГУ, 2001. 320 с. 5. Гуревич А. Я. История конца XX века в поисках метода // Одиссей: Человек в истории. Исследования по социальной истории и истории культуры: Ремесло историка на исходе XX века / Под ред. А. Я. Гуревича. М.: Coda, 1996. С. 5—10. 6. Злобин Н. С. Некоторые методологические проблемы иссле­ дования культуры // Проблемы теории культуры. Вып. 1 / Отв. ред. Н. С. Злобин. М.: НИИ культуры, 1980. С. 5—35. 7. История. Культура. Общество: Междисциплинарные подхо­ ды // Программы специализированных курсов и тексты лекций: В 2 ч. Ч. 1: Философия и востоковедение / Под ред. А. М. Руткевича, С. И. Лунева. М.: Аспект-Пресс, 2003. 623 с. 43

8. Кантор В. К., Киселева М. С. Культурологический подход к исследованию искусства // Эстетические исследования: Методы и критерии. М.: ИФРАН, 2006. С. 48—60. 9. Междисциплинарные подходы к изучению прошлого: До и после постмодернизма // Матер, науч. конф. / Под ред. JI. П. Репи­ ной. М.: ИВИ РАН, 2005. 152 с. 10.Перекресток культур = Cultural crossroads: Междисципли­ нарные исследования в области гуманитарных наук: Сб. ст. / Под ред. JI. П. Репиной. М.: Логос, 2004. 429 с. 11 .Пржиленский В. И. Междисциплинарный подход сегодня: Философские предпосылки и методологические следствия // Меж­ дисциплинарные подходы к изучению прошлого: Матер, науч. конф. / Отв. ред. Л. П. Репина. М.: ИВИ РАН, 2005. С. 6—7.

Тема 3 СПЕЦИФИКА КУЛЬТУРНО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКОГО ПОДХОДА В ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЯХ Культурология — сравнительно молодая наука, находя­ щаяся в процессе определения своего предмета, места в ряду социальных и гуманитарных наук и теоретико-мето­ дологического основания. В этой связи в ряду подходов, уже апробированных и оправдавших исследовательские ожидания, актуализирует­ ся антропологический подход. Ученые признают, что в со­ временных подходах к изучению исторических явлений и процессов в их «социокультурных характеристиках» клю­ чевой является антропологическая проблема (В. С. Бару­ лин, Г. С. Батищев, С. И. Великовский, И. С. Злобин, И. И. Козлова, В. А. Кругликов, В. Т. Пулясв и В. Шаро­ нов, К. А. Свасьян, В. В. Сильвестров, Э. Ю. Соловьев и другие), требующая своего решения в теоретико-методо­ логическом и культурно-историческом планах. М. Н. Кузь­ мин полагает, что «она требует раскрытия через система­ тизацию... эмпирического материала» и «невозможна без более широкого теоретического контекста, объясняющего смысл, содержание, общий механизм и этапы развития че­ ловека в истории в целом».1 Теоретическим обоснованиям методологических возможностей культурно-антропологи­ ческого подхода, принципов и способов организации ис­ следовательского дискурса посвящены работы Г. А. Ава­ несовой, Ю. Н. Давыдова, А. А. Белика, И. М. Быховской, Ю. Н. Емельянова, Н. С. Злобина, Вяч. Вс. Иванова, Б. Г. Мещерякова, И. А. Мещеряковой, Э. А. Орловой, М. Б. Туровского, А. Я. Флиера и других. У истоков культурно-антропологического подхода к изучению явлений и исторических эпох находится работа Михаила Осиповича Гершензона (1869—1925) «История молодой России», в которой реализована авторская по­ зиция, обусловленная пониманием того, что «изучать 1 Кузьмин М. Н. Переход от традиционного общества к граждан­ скому: Изменение человека // Вопросы философии. 1997. № 2. С. 58.

45

смену общественных идей в их сущности... — значит изу­ чать эти идеи в их индивидуальной углубленности, в лице их типичнейших представителей».1 «Человековедческий» аспект разрабатывался в ставших фундаментальными ра­ ботах русских философов и социологов: Николая Алексан­ дровича Бердяева (1874—1948), Василия Васильевича Зеньковского (1881—1962), Ивана Александровича Ильина (1883—1954), Питирима Александровича Сорокина (1889—1962), Георгия Петровича Федотова (1886—-1951) и других. Под культурно-антропологическим подходом мы пони­ маем методологическую позицию, не равную научным по­ ложениям культурной антропологии как науки. Вместе с тем он ориентируется на принципиальные позиции куль­ турной антропологии, выявляющей специфику существо­ вания общества (человека), определенную культурными нормами, правилами. «Поворотные» изменения в методо­ логии антропологических исследований произошли в на­ чале XX века в русской школе (М. М. Бахтин, Владимир Яковлевич Пропп (1895—1970), О. М. Фрсйденберг и дру­ гие). Приоритетным в них стал динамический принцип, сформулированный Вяч. Вс. Ивановым: «Начиная с выде­ ления наиболее архаических пластов в синхронном описа­ нии „неофициальных"... элементов культурной традиции, исследователь постепенно восходит к ее истокам и просле­ живает путь ее дальнейшей трансформации».2 Это позво­ лило «культурной антропологии заглянуть в универсаль­ ные общечеловеческие корни».3 Каждая культурно-историческая эпоха обладает антро­ пологическим статусом, детерминированным особым «из­ мерением» — измерением человеком. «Человек в его че­ ловеческой специфике всегда выражает себя (говорит), т. е. создает текст (хотя бы и потенциальный)...»,4 — ут­ верждал М. М. Бахтин. 1 Гершензон М. О. История молодой России. М.; Пг.: Мосполиграф, 1923. С. 4—5. 2 Иванов Вяч. Вс. Культурная антропология и история культу­ ры // Одиссей: Человек в истории. Исследования по социальной ис­ тории и истории культуры. М.: Наука, 1989. С. 13. 3 Там же. С. 13. 4 Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1986. С. 49.

46

Значимую роль в формировании культурно-антрополо­ гического подхода в отечественной науке сыграли работы таких зарубежных ученых, как Макс Шелер (1874—1928), Георг Алмонд и другие. Их позиция определялась убежде­ нием, что культурно-антропологический подход позволяет целенаправленно выявить реализацию «культурных» свойств человека в исторической динамике: рождение сло­ ва и мысли, созидание, поддержание «космического» по­ рядка, социальных отношений; создание и поддержание ценностей, норм в качестве регуляторов деятельности, правил поведения. Современный культурно-антропологический поход сформировался в результате «культурологизации антропо­ логического знания».1 Осознание возможностей антропо­ логического подхода к истории культуры, создание теоре­ тических моделей, дающих целостное представление о че­ ловеке как существе социокультурном, стало реальностью к концу XX века. Кроме того, «произошло перемещение интересов с микроуровня изучения отдельных локальных культур на макроуровень анализа культуры как целого».2 Культурная антропология все чаще оперирует не единица­ ми (формами) культур, но системами, обусловленными ментальными, мировоззренческими, ценностными особен­ ностями носителей культуры, а культурно-антропологиче­ ский подход становится «ядром, стержнем культурологи­ ческого знания в целом».3 Поскольку на «измерение человеком» мира претендует и философско-антропологический подход, следует вы­ явить их различительные параметры, методологические стратегии. Культурно-антропологический подход нацелен на выявление социокультурных смыслов человека, творя­ щего историю, в отличие от философско-антропологического подхода, который определяется постановкой и реше­ нием онтологических проблем человека и человеческого существования. Специфика философско-антропологиче­ ского подхода, обозначенная, например, В. Визгиным, 1 Мостова Л. А. Парадигмы антропологической теории на рубе­ же XIX—XX и XX—XXI вв. или парадоксы научной динамики // Выбор метода. С. 84. 2 Там же. С. 86. 3 Белик А. А. Антропологические теории культур. М.: РГГУ, 1998. С. 11.

47

определяется тем основанием, что «фундаментальным, об­ разующим культуру отношением выступает отношение человеческого измерения к нечеловеческому — к божест­ венному и природному началам».1 В таком случае концеп­ туальное поле исследования определяют, с одной стороны, проблемы значений, ценностей, надстраивающихся над деятельностной составляющей жизнедеятельности челове­ ка, с другой — проблемы теологии и космологии, в рам­ ках которых возникают темы природной организации космоса и человека, культуры как «второй природы», культуры и натуры бытия человека, его положения по от­ ношению к своему бытийному («абсолютному центру»). По сути, человек определяется онтологической природой самой культуры, которая «есть самораскрытие бытийного первопринципа, принципиально представленного в каж­ дом отдельном человеке».2 Осмысление истории и челове­ ка как динамики «способов целесообразного осуществле­ ния жизни» реализовано в ряде работ Ф. Т. Михайлова.3 Культурно-антропологический подход (принцип) нами рассматривается в качестве стратегии выявления способов и результатов развития сущностных сил человека, его культуротворческих начал. Культурно-историческую эпоху можно исследовать в разных дискурсах: мировоззренческом, ценностном, норма­ тивном, коммуникативном, каждый из которых будет, ус­ ловно говоря, локальным дискурсом. Между тем эпоха как целостная многоуровневая система обладает антропологи­ ческим социокультурным статусом, детерминированным особым «измерением» — человеком. Приближение к этому измерению определяет методологическую стратегию куль­ турно-антропологического подхода. История культуры с та­ кой методологической позиции может быть рассмотрена как процесс освоения человеком мира, постижения своей сущности, т. е. процесс становления человеческого созна­ 1 Визгин В. П. Культура как искусство целей // От философии жизни к философии культуры. С. 6. 2 Злобин Н. С., Туровский М. Б. Культура, личность, история // Постижение культуры. Концепции, дискуссии, диалоги. Вып. 3—4. М.: РИК, 1995. С. 12. 3 См., например: Михайлов Ф. Т. Homo sapiens: Культура и нату­ ра его бытия // От философии жизни к философии культуры. С. 110.

48

ния и социокультурной практики. Э. А. Орлова, говоря о специфике методологических подходов к изучению культу­ ры на современном этапе развития культурологического знания, пишет: «Всюду присутствует стремление подчерк­ нуть специфичность аспекта рассмотрения общественной жизни; провести дифференциацию изучаемых объектов по антропогенным (а не метафизическим) или природным ос­ нованиям; построить интегральную картину изучаемой об­ ласти явлений как порождаемой и поддерживаемой людь­ ми, а не просто концептуальной целостности...».1 На наш взгляд, успешный опыт антропогенного или ан­ тропоцентрического анализа вещи представлен в работе B. Н. Топорова «Вещь в антропоцентрической перспективе (апология Плюшкина)», предпосылкой для которого стала концептуальная идея автора о закономерности космогене­ за и антропогенеза. Исследователь пишет: «Творение ве­ щей — хронологически последняя волна космогенеза и ан­ тропогенеза, актуально развертывающийся этап творения. Человек не только видит и переживает его, но и, находясь внутри этого этапа, свидетельствует о нем тем, что высту­ пает как демиург, как „делатель", как homo faber»,2 т. е. человек становится творцом, а «вещи становятся первым его творением».3 Результатом первого творения человека, по мнению исследователя, в отличие от общепринятой точки зрения, была не «реально» функциональная вещь (вещи-инструменты, орудия и т. д.), а «ритуально» значи­ мая вещь, ибо «идея предшествовала вещи, а не наоборот, хотя вещь, возникнув, могла порождать идеи».4 В самом этом процессе принципиальный акцент делается на «веществовании», т. е. на становлении вещи, приобретении ею статуса вещи в сознании человека-творца, в результате ко­ торого она стала отличаться «от вещеобразного нечто, к которому не применим предикат веществования».5 Специ­ 1 Орлова Э. А. Динамика культуры и целеполагающая актив­ ность человека // Морфология культуры. Структура и динамика: Учебное пособие. М.: Наука, 1994. С. 34. 2 Топоров В. Н. Вещь в антропоцентрической перспективе (апо­ логия Плюшкина) // Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. М.: Прогресс, 1995.

C. 8. 3

Там же. С. 10. Там же. С. 11. 5 Там же. С. 15.

4

49

фику функционирования вещи как реально функциональ­ ной и ритуально (сакрально) функциональной В. Н. Топо­ ров демонстрирует на примере Плюшкина. Культурно-антропологический подход имеет дело пре­ имущественно с культурно-историческим, условно говоря, «готовым» эмпирическим материалом. Вместе с тем он не возможен без более широкого теоретического контекста, объясняющего смысл, содержание, общий механизм и эта­ пы развития человека в истории в целом. При всей проти­ воречивости и сложности культура на всех этапах своего развития создаст «фиксированную» модель человека в системе умозрительных представлений, теорий, концеп­ ций (идеал человека), в конкретно-чувственных образах (художественные тексты), в типе общественной и частной практики. «Фиксированная модель» человека в культуре может рассматриваться как тип человека, который выра­ жает стержневую идею эпохи, заключает в себе ее ду­ ховно-ценностное ядро, преломляет национальные и мен­ тальные особенности исторического человека. Только в человеке репрезентируются социокультурные смыслы ис­ торических эпох, и только через человека они могут быть поняты и осмыслены. Культурно-антропологический под­ ход позволяет приблизиться к уяснению «человеческого смысла» в истории. В этом смысле моделирование дина­ мики культуры возможно через тип человека, являющего­ ся основанием ее потенциальных возможностей. Кроме того, смысловая конструкция того целого, кото­ рое мы называем культурой, во всей полноте обнажается только в человеке как субъекте, творящем социокультур­ ную реальность. Культурно-антропологический подход ориентирует исследователя на выявление исторических смыслов эпохи в человеке и через человека. Значимо, что в современных работах актуализируется осмысление исто­ рического процесса через «сам факт существования чело­ века», в котором «человек выступает главным действую­ щим лицом истории», а «все остальные действующие силы, участвующие в ее совершении, так или иначе производны от человека».1 1 Злобин Н. С., Туровский М. Б. Культура, личность, история // Постижение культуры. Концепции, дискуссии, диалоги. Вып. 3—4. С. 19.

50

М. С. Каган в книге «Се человек... Жизнь, смерть и бес­ смертие в „волшебном зеркале11 изобразительного искусст­ ва» уникально точно сформулировал «человеческий» смысл истории на примере живописного портрета: «...ис­ кусство рассматривается... как способ его (человека. — Т. Ч.) художественно-образного моделирования... то есть как создание „искусственных людей11, общение с которы­ ми позволяет глубже, тоньше, вернее познать сущность реального человека...».1 Все сказанное касается методологической стратегии, однако в культурологии еще не до конца сформировались операциональный аппарат и методика культурно-антропо­ логических исследований. В связи с этим необходимо сформулировать несколько методологических позиций. 1. Человек той или иной эпохи должен быть понят во всей множественности его связей с миром. Исходным ус­ ловием для этой исследовательской процедуры является признание его «встроенное™» в целостность мира: при­ родно-космическую, социальную и историческую. Любые позитивно возможные действия индивида (мысль, слово, социальная практика) неизбежно являются социокультур­ ным отражением и индивидуальным преломлением обще­ ственных потребностей и запросов эпохи. Они уже по сво­ ей природе детерминированы и фактом исторического существования человека, и его принадлежностью к чело­ веческой общности: «В своих действиях, направляемых его собственным сознанием и волей, человек выступает как персонификация сознания и воли общности».2 2. Необходимо понимать, что тип человека в культуре мо­ жет быть представлен как исследовательская модель, в кото­ рой конкретно-эмпирическая «многоликость» человеческой жизни в ее интеллектуальной, социальной и личностной со­ ставляющих неизбежно упрощается, формализуется. 3. Моделирование типа человека может быть осуществ­ лено через анализ системы устанавливаемых человеком единственно возможных в тех или иных социокультурных условиях связей с жизненно-бытийными сферами (природ­ но-космической, социально-политической, исторической) 1 Каган М. С. Се человек... Жизнь, смерть и бессмертие в «вол­ шебном зеркале» изобразительного искусства. С. 18. 2 Там же. С. 17.

51

и с самим собою. Их совокупность может быть обозначена как ценностно-смысловой универсум. Проекции в универ­ сум репрезентируют ценности эпохи, обозначают смысло­ содержащие и смыслоразличительные ориентиры челове­ ка, уровень его самоопределения и социокультурной идентификации. Способ и свойства устанавливаемых че­ ловеком связей с Космосом, Богом, Природой, Историей, Государством, Обществом, Другими людьми и собствен­ ным «Я» наполняют системообразующие его характери­ стики конкретным культурно-историческим смыслом. Они становятся «мировоззренческими основаниями» человека,1 «мерой овладения человека самим собой»2 и способом гар­ монизации существования в природных, общественных и личностных связях. 4. Тип (технология) отношения человека к жизни и со­ циокультурный способ существования в исторической ди­ намике детерминируют выбор «инструмента», с помощью которого реализуются связи человека с миром. Историче­ ски сложившимися «инструментами» — посредниками ме­ жду человеком и миром — являются Мысль, оформляю­ щаяся в философские, социальные, нравственные системы, Слово и Действие, реализующее дискурсы Мысли и Сло­ ва. Модель выбора «инструмента» зависит от многих исто­ рических условий и является системно-структурным пока­ зателем внутренней логики и динамики типа человека. В исследовании эпохи русского Просвещения культур­ но-антропологический подход, определивший выбор про­ цедур сравнительно-исторического, историко-функцио­ нального, системного (системно-синергетического, струк­ турно-функционального, семиотического) методов, позво­ лил автору выполнить следующие задачи: а) смоделировать культурно-исторический тип человека (условно обозначенного как «человек просвещенный») на основе анализа способа, «каким человек выделяет себя из мира и который определяет его сущностные характеристи­ ки».3 Для человека русского Просвещения это самоиден­ 1 Соловьев Э. Ю. Прошлое толкует нас: Очерки по истории фи­ лософии и культуры. М.: Политиздат, 1991. С. 48. 2 Давыдов Ю. Н. Культура — природа — традиция // Традиция в истории культуры. М.: Наука, 1978. С. 55. 3 Гасилин В. Н. Становление человека и проблема идентифика­ ции // Человек. Культура. История. Саратов: СГУ, 1993. С 11.

52

тификация по отношению к социально-философскому учению о человеке, которая определила формируемую им систему ценностей и тип его социокультурной деятель­ ности; б) дать обоснование русского Просвещения как целост­ ной и исторически локальной социокультурной системы, рассмотреть культуру этого периода как целое, отмечен­ ное внутренней логикой развития; в) дать антропологическое основание исторических гра­ ниц русского Просвещения периодом конца XVII—первой четверти XIX века; г) исследовать просвещенческую метаидею совершен­ ствования жизни и показать, что историко-философскую и историко-социальную мысль, реализовавшуюся в аль­ тернативных концепциях исторического прошлого и бу­ дущего России в 30—50-х годах XIX века, во многом определил процесс кардинального переосмысления тради­ ционных просвещенческих идей. ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ 1. В чем заключается специфика культурно-антрополо­ гического подхода в исследованиях культуры? 2. Какие параметры моделирования типа человека в культуре разных исторических эпох вы можете выделить? 3. Прокомментируйте утверждение о том, что «фикси­ рованная модель» человека в культуре может рассматри­ ваться как культурно-исторический тип. 4. Дайте комментарий к заключению о том, что прибли­ жение к постижению человеческого смысла в культуре оп­ ределяет методологическую стратегию культурно-антропологического подхода. 5. Назовите исследователей, в чьих работах осуществ­ лен культурно-антропологический подход. Основная литература 1. Барулин В. С. О назначении человека. М.: Мысль, 1993. 186 с. 2. Белик А. А. Антропологические теории культур. М.: РГГУ, 1998. 241 с. 3. Великовский С. И. Культура как полагание смысла // Человек в истории. Исследования по социальной истории и истории культу­ 53

ры / Под ред. Ю. Н. Афанасьева и А. Я. Гуревича. М.: Наука, 1989. С. 16—25. 4. Злобин Н. С. Человек — субъект культурно-исторического процесса // Проблемы философии культуры / Под ред. В. М. Межуева, Н. С. Злобина и др. М.: Мысль, 1984. С. 14—32. 5. Иванов Вяч. Вс. Культурная антропология и история культу­ ры // Одиссей: Человек в истории. Исследования по социальной ис­ тории и истории культуры / Под ред. Ю. Н. Афанасьева, А. Я. Гу­ ревича. М.: Наука, 1989. С. 11—16. 6. Каган М. С. Се человек... жизнь, смерть и бессмертие в «вол­ шебном зеркале» изобразительного искусства. СПб.: Logos, 2003. 320 с. 7. Колесов В. В. Древняя Русь: Наследие в слове: Мир человека. СПб.: СПбГУ, 2000. 326 с. 8. Орлова Э. А. Динамика культуры и целеполагающая актив­ ность человека // Морфология культуры. Структура и динамика: Учебное пособие для вузов / Под ред. Г. А. Аванесовой [и др.]. М.: Наука, 1994. С. 8—73. 9. Одиссей: Человек в истории: Личность и общество: Пробле­ мы самоидентификации / Под ред. А. Я. Гуревича. М.: Наука, 1997. 398 с. 10. Человек как субъект культуры / Под ред. Э. В. Сайко. М.: Наука, 2002. 445 с. 11. Чебанюк Т. А. Парадигма «человека просвещенного» в рус­ ской культуре конца XVII—первой четверти XIX века. Хабаровск: Изд-во ДВГНБ, 2007. 377 с.

Тема 4 ПОНЯТИЯ «МЕТОД», «МЕТОДОЛОГИЯ», «МЕТОДИКА АНАЛИЗА» «Большой энциклопедический словарь» дает следую­ щее определение метода: «Метод (от греч. «путь к чему-либо, прослеживание, исследование) — способ дос­ тижения цели; совокупность приемов или операций тео­ ретического или практического освоения действительно­ сти, а также человеческой деятельности, организованной определенным образом».1 В самом общем плане метод понимается как путь исследователя (буквально с древне­ греческого языка — «движение по правильному пути») к постижению предмета изучения, как способ «регуляции и контроля в исследовательской деятельности»,2 как инст­ рументарий, задающий логику исследовательской проце­ дуре. В. В. Селиванов, автор главы «Методология и мето­ ды исследования культуры» учебного пособия «Теория культуры», определяет метод как «совокупность объеди­ ненных единым общим принципом исследовательских технологий, которые используются для решения конкрет­ ных исследовательских задач».3 Вместе с тем автор отме­ чает, что метод может состоять из нескольких (или сово­ купности) технологий, т. е. операций, определяющих конкретные действия исследователя в рамках того или иного метода. Метод может рассматриваться как закономерная по­ следовательность аналитических шагов, обусловленная объектом и предметом изучения, целью и задачами, ко­ торые ставит перед собой исследователь, как некая орга­ ничная взаимосвязанная и взаимообусловленная сово­ купность (система) операций и процедур анализа артефактов, явлений, процессов в культуре и — шире — культуры как сверхсложной системы (не исключающей в себе, безусловно, сложность и противоречивость взаи­ 1

Большой энциклопедический словарь: Философия, социология, религия, эзотеризм, политэкономия. Минск: МФЦП, 2002. С. 499. 2 Там же. С. 499. 3 Теория культуры: Учебное пособие / Под ред. С. Н. Иконнико­ вой, В. П. Большакова. СПб.: Питер, 2008. С. 36. 55

моотношений элементов, их многозначность и многосоставность) на том или ином этапе исторического раз­ вития. Под предметом исследования чаще всего понимают те артефакты, формы, явления, процессы в культуре, которые вызывают интерес у исследователя, к примеру: традицион­ ное жилище, костюм, игра, храм, глобализация и другое. Предмет соотносится с объектом исследования как част­ ное с общим. Так, традиционное жилище, которое изуча­ ется, относится к объектной области, которую образует та или иная конкретная традиционная культура: нанайская, адыгейская, нивхская и другие. Храм как предмет иссле­ дования предполагает в качестве объектной области то или иное пространство культуры: православной, католиче­ ской, конфессиональной и т. д. Поэтому объект исследова­ ния может быть определен, полагает И. Д. Ковальченко, как «совокупность качественно определенных явлений и процессов реальности, существенно отличающихся по своей внутренней природе, основным чертам и законам функционирования и развития от других объектов этой ре­ альности».1 Исследователь дает определение статусным различиям между объектом и предметом научного позна­ ния: «...мы будем... рассматривать в качестве объекта по­ знания определенную объективную реальность, а в каче­ стве его предмета — те аспекты и черты объекта, которые охвачены изучением».2 Понятие «методология» в современных науках имеет два значения: а) «учение о способах организации и построения теоре­ тической и практической деятельности человека»;3 или учение о структуре, логической организации, методах и средствах деятельности; или учение о принципах построе­ ния, формах и способах научного познания; или теория метода; б) собственно способы и принципы организации иссле­ довательской деятельности. 1 Ковальченко

И. Д. Методы исторического исследования. М.: Наука, 2003. С. 53. 2 Там же. С. 54. 3 Большой энциклопедический словарь: Философия, социология, религия, эзотеризм, политэкономия. С. 499. 56

Общеупотребительным в научной практике являются понятия «исследовательская стратегия», «технология ана­ лиза», «методика анализа». Под исследовательской страте­ гией чаще всего понимают мотивированный выбор после­ довательных шагов, обусловленных оценкой ситуации, ее структурированием. Так, М. Берг в книге «Литературократия. Проблема присвоения и перераспределения власти в литературе» по поводу выбора своей исследовательской стратегии со ссылкой на Кларка Берка пишет: «...любая деятельность, организуемая человеком (в том числе и ис­ следовательская. — Т. Ч.), требует существования у него представлений, ориентируясь на которые, он — сознатель­ но или нет — планирует свое поведение. Стратегия состо­ ит в оценке ситуации, в структурировании ее и выборе... последовательности дальнейших шагов».1 Закономерная последовательность шагов — стратегия — по сути дела представляет собой методологический механизм исследо­ вания. Под технологией анализа понимают мыслительную операциональную деятельность, а также систему методо­ логических шагов, приемов в определенной последова­ тельности, сцеплении и взаимодействии. Исходным в та­ ком алгоритме является представление о том, что всякое явление, процесс, каким является то или иное по своим стратегическим задачам исследование, подчиняется опре­ деленным правилам, которые следует установить, осо­ знать и сформулировать по отношению к предмету иссле­ дования. Как полагают исследователи культуры, основу этих правил заложил Аристотель. Начало всякого иссле­ дования составляет сбор того или иного исследователь­ ского материала, который затем требует следующих опе­ раций: — систематики; — нахождения критериев выделения значимых явлений культуры; — отнесенности феноменов, явлений и процессов куль­ туры к тем или иным родовым структурам; — выделения сущностных признаков артефактов, явле­ ний, процессов; 1 Берг М. Литературократия. Проблема присвоения и перерас­ пределения власти в литературе. М.: НЛО, 2000. С. 7.

57

— формирования исследовательского метаязыка, кото­ рый позволил бы адекватно и полно описывать явления культуры и культуру как системное многоуровневое целое. Анализ понимается или как синоним научного исследо­ вания или как процесс расчленения явления на составные части, органично связанный с синтезом — процессом со­ единения выделенных в анализе элементов в некое целое, систему. Анализ и синтез — две взаимодополнительные процедуры научного исследования. Под «методикой исследования» ученые-методологи ча­ ще всего понимают приемы и способы реализации того или иного методологического алгоритма в конкретном ис­ следовании. Г. А. Аванесова, один из авторов Словаря «Культуроло­ гия. XX век», определяет методы культурологии как «со­ вокупность аналитических приемов, операций и процедур, используемых в анализе культуры и, в определенной степени, конституирующих предмет культурологического изучения».1 Культурология как интегративная по своей природе наука не имеет своего особого метода, отличного от других гуманитарных наук, поэтому исследователи применяют в анализе культуры, в зависимости от интере­ сующего их предмета, поставленной цели и необходимо­ сти решить те или иные задачи, способные помочь дос­ тичь цели, методы или приемы и процедуры методов смежных с нею наук: социологии, истории, культурной ан­ тропологии, семиотики, языкознания, этнографии, психо­ логии и других. Их выбор диктуется необходимостью решать в рамках культурологии комплексные проблемы, рассматривать те или иные артефакты, явления, процессы по отношению к культуре как сверхсложной системе. «Поскольку культу­ рология — интегративная область знаний, вбирающая в себя результат исследования ряда дисциплинарных облас­ тей... анализ реализуется посредством комплекса познава­ тельных методов и установок, группирующихся вокруг не­ коего смыслового центра „культура и ее аспекты", что по­ зволяет переосмыслить многие представления и понятия, 1

58

Культурология. XX век: Словарь. С. 279.

существующие в рамках каждой из составляющих дисцип­ лин»,1 — полагает Г. А. Аванесова. В. М. Розин в своем учебнике «Культурология» с ого­ воркой, что, «вероятно, нет каких-то особых культуроло­ гических методов», предлагает следующий алгоритм куль­ турологического исследования, представляющий собой за­ кономерную последовательность шагов анализа: 1. Гуманитарная проблематизация материала исследова­ ния, обязательным условием которой является, по его мне­ нию, «констатация „принципиального непонимания" тех или иных факторов (феноменов) культуры, парадоксов разного рода, проблем введения исследовательского сознания в изу­ чаемую культурную реальность».2 Задачей исследователя становится в таком случае осмысление обнаруженных в культуре «странных феноменов» или отношений. 2. Сопоставление анализируемой культуры и ее фено­ менов с другими культурами. Следует отметить, что эта процедура может быть отнесена и к сопоставлению арте­ фактов и феноменов внутри одной культуры, при условии, если они обнаруживают генетически-историческую, историко-типологическую родственность или различие. В со­ поставлении, полагает автор учебника, «сходных, а глав­ ное, различных культур и их феноменов, культуролог мо­ жет получить (и получает) первые характеристики и описания интересующей его культуры».3 3. Следующий этап в исследовании той или иной про­ блемы культурологического характера предполагает вы­ явление ведущих для культуры структур и отношений, «которые определяют основной строй культуры, обеспечи­ вают ее устойчивость и жизнеспособность, в значительной мере определяют в культуре особенности и характер всех прочих структур и отношений».4 4. В конечном итоге исследователь-культуролог должен выйти на мотивированное объяснение основных концепту­ альных характеристик культуры, тенденций и специфики ее развития на том или ином историческом этапе, на выяв­ ление внутренних противоречий, объясняющих и ее ис­ 1

Там же. Розин В. М. Культурология: Учебник. С. 213. 3 Там же. С. 214. 4 Там же. 1

59

ключительность (специфичность по отношению к другим культурам), и закономерность этих противоречий, меха­ низмов культурно-исторического процесса. Этот и другие исследовательские алгоритмы законо­ мерно предполагают применение ряда взаимосвязанных и взаимообусловленных методов анализа: сравнительно-ис­ торического, историко-типологического, структурно-функционального, системного (или системно-синергетическо­ го), семиотического (структурно-семиотического), фено­ менологического и других. Выбор метода в идеальной ситуации зависит от ряда объективизированных условий: 1. Предметного поля исследования, его содержания и культурно-исторических границ. Предметное поле может определяться задачами изучения: — артефактов культуры как в историческом аспекте, так и на современном этапе ее развития; В. П. Кожевников предлагает вариативный артефакту термин «культурологи­ ческий факт», который толкуется как «обозначение опре­ деленных событий, явлений, имеющих место в культуре».1 — явлений, универсалий культуры, определяющих сущностные и ментальные ее основания; — процессов, их механизмов и закономерностей дина­ мики культуры. 2. Временного интервала: синхронического или диахро­ нического. 3. Междисциплинарного видения предмета исследо­ вания. 4. Цели, которую ставит перед собой исследователь. 5. Гипотезы исследования, которая должна в процессе анализа или найти свое научное обоснование, подтвержде­ ние, или, что бывает крайне редко, — опровержение. Под гипотезой понимается первичное концептуальное понима­ ние той или иной исследовательской проблемы. 6. Одним из главных условий формирования теорети­ ко-методологического аппарата и успешности осуществ­ ляемого культурологического исследования является, на наш взгляд, понимание самим исследователем культуры как сложной, противоречивой, саморазвивающейся систе­ 1 Кожевников В. П. Методологические основы культурологии: Учебное пособие. С. 11.

60

мы, обладающей внутренней логикой. Именно внутрен­ нюю логику культуры, ее явлений и процессов исследова­ тель должен выявить и зафиксировать. 7. Другим не менее важным условием выбора метода или процедур того или иного метода является понимание исследователем исторической и культурной сконструиро­ ванное™ исследования и, следовательно, относительности полученных результатов. Ю. М. Лотман отмечал, что «в гуманитарных науках часто приходится сталкиваться с утверждением, что точ­ ная методика работы, определенные правила анализа огра­ ничивают творческие возможности исследователя».' Уче­ ный дает принципиальное опровержение: «Позволительно спросить: неужели знание формул, наличие алгоритмов, по которым решается данная задача, делают математика более связанным и менее творчески активным, чем чело­ века, не имеющего представления о формулах?».2 Иссле­ дователь полагает, что основой работы ученого-гуманитария, как и любого другого ученого, познающего общество, человека, культуру, должна стать строгая, «типовая мето­ дика анализа»: «...добиваясь определенных результатов, ученый вырабатывает и некоторые фиксированные мето­ ды анализа, исследовательские алгоритмы, которые дела­ ют его результат повторимым. Именно сумма этого повторимого исследовательского опыта составляет научную методику».3 Следовательно, метод может быть определен «как повторимый исследовательский опыт». Следует учитывать и неизбежность отчасти субъекти­ вированной методологической позиции любого исследова­ теля культуры и относительности полученного научного результата. Г. И. Зверева отмечает, что кроме «легитима­ ции знания, предъявляемого сообществу» исследовательинтеллектуал должен обладать «пониманием историче­ ской и культурной сконструированное™, относительности получаемых результатов».4 1 Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста // Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. СПб.: Искусство—СПБ, 1996. С. 20. 2 Там же. 3 Там же. С. 21. 4 Зверева Г. И. Роль познавательных «поворотов» второй поло­ вины XX века в современных российских исследованиях культу­ ры // Выбор метода. С. 15.

61

Изучение артефактов культуры — «частных явлений культуры» — требует применения общенаучных приемов: наблюдения, описания материала, его классификации, систематизации, установления аналогий, т. е. сходства и различий с генетически родственными артефактами, типо­ логических и других процедур. Изучение культурных яв­ лений, универсалий и процессов диктует процедуры ана­ логий, обобщения, умозаключения в форме индукции, предполагающей переход от частного или единичного к общему, или, как пишет Алфред Рэдклифф-Браун (1881— 1955), индукция предполагает такую процедуру, при кото­ рой «каждый отдельный факт объясняется как частный случай какого-либо общего правила»1; или в форме дедук­ ции, предполагающей переход от общего знания к частно­ му или единичному; выявления закономерностей с помощью идеальных конструкций, типов (к примеру, «идеальный тип» немецкого социолога Макса Вебера, 1894—1920). Исследование современного состояния культуры, ана­ лиз артефактов культурной жизни диктуют обращение к процедурам опроса, факторного анализа, контент-анализа, компонентного анализа, наблюдения, классификации, сис­ тематизации и другим. Наблюдение, как отмечают авторы «Большого энцикло­ педического словаря», — общенаучный прием, «заклю­ чающийся в активном... целенаправленном, планомерном и преднамеренном восприятии объекта, в ходе которого получается знание о внешних сторонах, свойствах и от­ ношениях изучаемого объекта».2 Наблюдение, в отличие от созерцания, отличается активностью, целенаправленно­ стью, преднамеренностью, системностью. Оно должно исключать предубежденность исследователя, психологиче­ скую заданность на получение определенного планируе­ мого результата. Классификация (от лат. «разряд, классификация: де­ лаю, раскладываю») — это «многоступенчатое деление... какой-либо совокупности единиц... на систему соподчи­ 1 Рэдклифф-Браун А. Методы этнологии и социальной антропо­ логии // Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретации культуры. СПб.: Университетская книга, 1997. С. 606. 2 Большой энциклопедический словарь. С. 335.

62

ненных понятий или классов объектов».1 Классификация является научной процедурой — способом организации эмпирического материала, основу которого определяет какой-либо существенный признак и конечной целью ко­ торого является установление определенной структуры порядка, упорядочивания множества объектов и установ­ ления между ними связей. Классификация обозначает не только процедуру, но и результат этой процедуры. Эта методологическая исследовательская процедура Франсом Боасом (1858—1942), американским антропологом, осно­ вателем школы «культурной антропологии», обозначена как дифференциация (от фр. «разность, различие»), кото­ рая предполагает разделение целого на части, формы и включает в себя сравнительно-сопоставительный анализ, акцентируя в процессе разделения «общезначимое и спе­ цифически значимое».2 Следующая за ней в исследовательском методоло­ гическом алгоритме процедура, которую выделяет Ф. Бо­ ас, — процедура обобщения — предполагает своей ко­ нечной целью «установление связей между явлениями, выявление законов их формирования и движения».3 По своей сути она является аналогом процедуры системати­ зации. Систематизация представляет собой поиски общих основ и форм связи элементов, которые могут быть объе­ динены в систему, на основании проведенной классифи­ кации. А. С. Ахиезер в статье «Философские основы со­ циокультурной теории и методологии»4 выделяет две взаи­ мообусловленные процедуры в процессе осмысления (анализа) предмета социокультурного исследования: экст­ раполяцию и интеграцию. Под экстраполяцией он понима­ ет перенос накопленного опыта, смыслов на те или иные осмысляемые артефакты, явления, т. е. осмысление неиз­ вестного через известное или кажущее таковым. Экстрапо­ ляция представляет собой редукцию (сведение сложного к 1 Там

же. С. 366. Боас Ф. Некоторые проблемы методологии общественных на­ ук // Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретации куль­ туры. С. 502. 3 Там же. С. 503. 4 Ахиезер А. С. Философские основы социокультурной теории и методологии // Вопросы философии. 2000. № 3. С. 136—142. 2

63

простому, понимаемому, доступному для анализа) нового к старому. Она осуществляет так называемый культурный дрифт, т. е. перенос традиций на расширяющийся круг яв­ лений в качестве основы их освоения. Экстраполяция с неизбежностью переходит в интерпре­ тацию (истолкование, объяснение), возникающую в ре­ зультате понимания внутренних противоречий, неодно­ значности смыслов исследуемого культурного объекта. Интерпретация представляет собой творческий акт изме­ нения накопленных знаний о смыслах культуры, сложив­ шихся точек зрения. В связи с этим автор обозначает экстраполяцию как ос­ мысление, а интерпретацию — как переосмысление того или иного исследовательского предмета в социокультур­ ных исследованиях. В новых культурно-исторических условиях возникает необходимость в активных поисках новых подходов, мето­ дов в осмыслении усложняющихся, динамических социо­ культурных процессов. Поиски новых методологических установок в осмыслении изменяющихся социокультурных условиях в своей основе определяются бесконечностью человеческого познания, творческой мысли. Так, к приме­ ру, изменившиеся сознание и положение в обществе жен­ щины привели в процессе осмысления полоролевых пара­ дигм к формированию категории «социокультурный пол» и в конечном итоге — к сложению новой исследователь­ ской стратегии — гендерного анализа. Постольку поскольку основным предметом культуроло­ гического знания может стать «человек в изменяющемся мире», а он есть и будет оставаться бесконечно сложной, многогранной, противоречивой и незавершенной в своем развитии открытой системой, то и бесконечным является процесс его познания, поисков новых теоретико-методоло­ гических оснований в его исследовании. ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ 1. Дайте определение понятиям «метод», «методоло­ гия», «наблюдение», «систематизация», «классификация», «синтез», «анализ», «технология анализа», «исследова­ тельская стратегия». 64

2. Мотивируйте свой положительный или отрицатель­ ный ответ на вопрос: можно ли создать единый унифици­ рованный методологический алгоритм (канон) в исследо­ вании культуры? 3. От каких условий зависит выбор тех или иных мето­ дов или их приемов и процедур в исследованиях куль­ туры? 4. Методы и исследовательские алгоритмы каких смеж­ ных для культурологии наук используются в изучении культуры (артефакты, явления, процессы)? 5. Согласны ли вы с утверждением Ю. М. Лотмана о том, что «сумма» повторимого исследовательского опыта образует «научную методику» анализа текстов культуры?

Основная литература I .Антология исследований культуры. Интерпретации культуры. Т. 1 / Под ред. С. Я. Левит. СПб.: Университетская книга, 1997. 728 с. 2. Ахиезер А. С. Философские основы социокультурной теории и методологии // Вопросы философии. 2000. № 3. С. 136—142. 3. Выбор метода: Изучение культуры в России 1990-х годов: Сб. науч. тр. / Отв. ред. Г. И. Зверева. М.: РГГУ, 2001. 320 с. 4. Гуревич А. Я. История конца XX века в поисках метода // Одиссей: Человек в истории. Исследования по социальной истории и истории культуры: Ремесло историка на исходе XX века / Под ред. А. Я. Гуревича. М.: Coda, 1996. 336 с. 5. Злобин Н. С. Некоторые методологические проблемы иссле­ дования культуры // Проблемы теории культуры / Под ред. Н. С. Злобина. М.: Наука, 1977. С. 34—48. 6. Иванов С. А. Методы изучения культуры: Учебное пособие. Великий Новгород: Новгородский гос. ун-т, 2002. 78 с. 7. Кожевников В. П. Методологические основы культурологии: Учебное пособие. М.: Изд-во Гуманитарного ун-та, 1999. 213 с. 8. Культурология. XX век: Словарь / Под ред. С. Я. Левит. СПб.: Университетская книга, 1997. 640 с. 9. Культурология. XX век: Энциклопедия: В 2 т. / Под ред. С. Я. Левит. СПб.: Алетейя, 1998. Т. 1. 447 с.; Т. 2. 447 с. 10.Лотман Ю. М. Методологические проблемы исследования истории культуры. Л.: Наука, 1982. 234 с. II .Основы культурологии: Учебное пособие / Под ред. И. М. Быховской. М.: Эдиториал УРСС, 2005. 496 с. 3 Зак. № 3041

65

12. Соколов Э. В. Типы в культуре: Методологические пробле­ мы классификации, систематики и типологии в социально-исторических и антропологических науках. М.: Наука, 1979. 212 с. 13. Теоретическая культурология / К. Э. Разлогов [и др.]. М.: Академический Проект, 2005. 624 с. 14. Теория культуры: Учебное пособие / Под ред. С. Н. Иконни­ ковой, В. П. Большакова. СПб.: Питер, 2008. 592 с.

РАЗДЕЛ 2

КЛАССИЧЕСКАЯ ПАРАДИГМА МЕТОДОВ ИССЛЕДОВАНИЯ КУЛЬТУРЫ

Тема 1 КОМПАРАТИВИСТИКА (СРАВНИТЕЛЬНЫЕ ПРОЦЕДУРЫ) В ИССЛЕДОВАНИЯХ КУЛЬТУРЫ. КРОСС-КУЛЬТУРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ. СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКИЙ И ИСТОРИКО-ГЕНЕТИЧЕСКИЙ МЕТОДЫ Компаративистика (от лат. «сравнительный») — об­ щее обозначение сравнительно-культурных исследований. Кросс-культурные исследования чаще всего рассматрива­ ются как аналог компаративистики. Основой компаративистской методологии является сравнительный (сравнительно-сопоставительный) анализ культурных форм, явлений, процессов «с целью выявле­ ния и идентификации подобного (общего, инвариантно­ го) и специфического (различного) в культуре».1 Как от­ мечал представитель британской антропологической школы, основатель школы функционализма Бронислав Малиновский (1884—1942) в работе «Научная теория культуры», «метод сравнения должен всегда оставаться основой для всякого обобщения, для вывода любого тео­ ретического принципа или универсального закона, при­ менимого к... материалу».2 Метод сравнения он рассмат­ ривал в качестве основы обобщения, итога, вывода, 1 Быхоеская И. М. Сравнительно-культурные (компаративные, или кросс-культурные) исследования // Культурология. XX век: Словарь. С. 439. 2 Малиновский Б. Научная теория культуры. М.: О Г И, 2000. С. 28.

67

построения любого теоретического принципа или уни­ версального закона. Об этом же писал и один из сторон­ ников исторического метода в исследованиях «примитив­ ных» культур Ф. Боас, полагавший, что любое исследование должно «основываться на сравнениях и рассмотрении аналогичных явлений в том виде, в каком они встречаются в конкретных культурах».1 В работе «Некоторые проблемы методологии общественных наук» он писал о том, что для исследователя стратегически важной задачей является необходимость «критически дифференцировать общезначимое, т. е. присущее всему человечеству как таковому, и специфически значимое, т. е. характерное для определенных типов культуры».2 И. М. Быховская, автор статьи в Словаре «Культуроло­ гия. XX век», обозначает два темпоральных уровня сравни­ тельно-сопоставительных процедур в изучении культурных артефактов и явлений: а) сегментарно-профильный, предпо­ лагающий анализ в рамках одного временного интервала — синхронного; б) межвременной, динамический — диахронный, «имеющий целью сопоставление показателей и харак­ теристик в их темпоральном измерении, в динамике».3 В зависимости от объекта исследования и масштаба анализа «различают несколько основных типов сравни­ тельных исследований: сравнения между странами (crossnational)... межсоциетальные (cross-societal), собственно межкультурные (cross-cultural), а также макросоциальные или глобальные сравнения».4 С. Н. Иконникова так опреде­ ляет методологическую стратегию кросс-культурных ис­ следований: «Сравнительный метод выявляет общее и осо­ бенное, сходство и различие в культурах разных народов, регионов и цивилизаций. В круг изучаемых источников включаются нормы, привычки, ритуалы и обычаи повсе­ дневной жизни, художественные, мифологические, поли­ тические образы и ценности, другие устойчивые формы 1 Боас Ф. Некоторые проблемы методологии общественных на­ ук // Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретации куль­ туры. С. 502. 2 Там же. С. 500. 3 Быховская И. М. Сравнительно-культурные (компаративные, или кросс-культурные) исследования // Культурология. XX век: Словарь. С. 439. 4 Там же. С. 441.

68

культуры, позволяющие воссоздавать менталитет, нацио­ нальный характер народа».1 Сравнительная культурология, по ее мнению, «содействует преодолению изоляционизма, обособленности, создает условия для дискуссии и парт­ нерских отношений между странами и народами, расши­ ряет диапазон коммуникаций и обобщения».2 В. Г. Федотова собственно кросс-культурные исследо­ вания относит к тем, в которых сравнительный анализ применяется по отношению к культурам разных стран, учитывает неизбежные в современных условиях процессы взаимодействия и взаимовлияний культур в их «репрезен­ тативной представленности».3 Аспекты кросс-культурных исследований определяются, по ее мнению, теми культур­ ными формами, явлениями, процессами, которые свойст­ венны всем культурам: — объемом информации и скоростью ее распростра­ нения; — различием в восприятии пространства; — отношением ко времени; — важностью завершения работы, дополненной ас­ пектами кросс-культурного анализа, установленными Э. Т. Холлом и М. Р. Холлом: — успехом и неуспехом бизнеса; -— дистанцией в пространстве по отношению к человеку; — ролью городов; — отношением к будущему; — отношением к власти и др. Ряд параметров можно продолжить в зависимости от предмета и цели исследования. Кросс-культурным исследованиям свойственен транс­ национальный характер сравнений, при котором «культу­ ры рассматриваются как элементы всеобъемлющей систе­ мы».4 Они отличаются высоким уровнем обобщенности 1 Теория

культуры: Учебное пособие / Под ред. С. Н. Иконнико­ вой, В. П. Большакова. СПб.: Питер, 2008. С. 23—24. 2 Там же. С. 24. 3 Федотова В. Г. Компаративистика как метод анализа истории культуры // Очерки по истории мировой культуры: Учебное посо­ бие. М.: Наука, 1997. С. 484. 4 Быховская И. М. Сравнительно-культурные (компаративные, или кросс-культурные) исследования // Культурология. XX век. Словарь. С. 441. 69

критериев и параметров сравнения и одновременно высо­ кой степенью обобщенности результатов. К такому типу исследований можно отнести работу американского антро­ полога Джорджа Питера Мёрдока (1897—1985) «Фунда­ ментальные характеристики культуры», в которой он, по­ лагая, что «все человеческие культуры, несмотря на их многообразие, имеют в основе много общего и что эти об­ щие аспекты культуры поддаются научному анализу»,1 оп­ ределяет семь основных признаков любой культуры (вне времени и пространства): 1. Культура передается посредством научения. 2. Культура прививается воспитанием. 3. Культура социальна. 4. Культура идеационна. 5. Культура обеспечивает удовлетворение потребностей человечества. 6. Культура адаптивна. 7. Культура интегративна. Интерпретация основных положений позволила Дж. П. Мёрдоку предположить, что «в целом человеческие культуры, несмотря на их историческое многообразие, бу­ дут обнаруживать в себе некоторые повторяющиеся чер­ ты, которые доступны для научного анализа и должны по­ зволить нам сформулировать посредством такого анализа ряд научных обобщений. Формулировка и проверка такого рода обобщений — основная цель кросс-культурного ис­ следования».2 Кросс-культурные наблюдения определяют специфику работы «Культура и мир детства» американского этноло­ га, культуролога Маргарет Мид (1901—1979), в которой на основании анализа типов отношений «родители — дети», «старшее поколение — младшее поколение», репрезентирующих специфику передачи и усвоения со­ циокультурного опыта, ею были выделены три типа куль­ тур: постфигуративный тип, в пространстве которого «де­ ти прежде всего учатся у своих предшественников, кофигуративный, где и дети, и взрослые учатся у сверст­ 1 Мёрдок Дж. П. Фундаментальные характеристики культуры // Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретации культуры. С. 49. 2 Там же. С. 56.

70

ников, префигуративный тип, где взрослые учатся также у своих детей».' Кросс-культурный метод применен Георгием Дмитрие­ вичем Гачевым (1929—2007) в изучении национальных картин мира, результаты которого определили появление его книги «Национальные образы мира».2 Компаративистика представлена сравнительно-истори­ ческим, историко-типологическим (сравнительно-типологическим) и историко-генетическим методами, объеди­ няющим началом которых являются начальные сравни­ тельно-сопоставительные процедуры. В своей основе они предполагают следующие исследовательские шаги: 1. Нахождение оснований для сопоставления исследова­ тельского материала. Ими могут быть культурные формы (миф, предание, легенда, сказание, религия и т. д.), прису­ щие разным культурам на том или ином этапе историче­ ского развития; явления (анимизм, фетишизм, табу и т. д.). 2. Определение эквивалентности единиц сравнения, ко­ торое предполагает, по мнению Эдварда Эвана ЭвансаПричарда (1902—1973), представителя английской школы социальной антропологии, ответы на следующие вопросы: а) является ли количество сходных признаков культур­ ных фактов достаточным для их сравнения; б) случайное или закономерное совпадение, соответст­ вие между сравниваемыми исследователем объектами. Б. Малиновский, давая характеристику сравнительным ме­ тодам и определяя их эффективность в работах британ­ ских этнографов, антропологов Джеймса Фрэзера (1854— 1941), Эдуарда Тайлора (1832—1917), утверждал, что не­ обходимо «доказать, что на оси исторических координат связываются сопоставимые явления»;3 в) являются ли выявленные свойства исследуемых объ­ ектов обязательными, специфическими характеристиками этих объектов.4 1 Мид М. Культура и мир детства. М.: Восточная литература, 1988. С. 12. 2 Гачев Г. Д. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос. М.: Прогресс, 2000. 479 с. 3 Малиновский Б. Научная теория культуры. С. 29. 4 Эванс-Причард Э. Сравнительный метод в социальной антро­ пологии // Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретации культуры. С. 671.

71

3. Классификация или систематика исследовательского материала. 4. Выявление на основе систематизации материала и его первичного осмысления признаков сходства и разли­ чий, следовательно, доминанты общего или специфиче­ ского. 5. Выявление причин сходства (следует выяснить при­ роду сходства): морфологических, генетических, типоло­ гических признаков. Сходства между явлениями культуры и культурами в целом, как писал Дж. Мёрдок, «объясня­ лись трансплантацией культуры посредством миграции, диффузией культурных элементов, происходящей при контакте культур, а также заимствованиями, параллель­ ным развитием культур из общего культурного источника, их конвергентным развитием из разносторонних источни­ ков, спонтанным развертыванием наследственного потен­ циала или определяющим влиянием тех или иных факто­ ров, например, географического».1 Особое внимание ис­ следователь обратил на культурные универсалии, которые, по его мнению, есть «не одинаковые привычки и не иден­ тичные формы поведения. Их общность не содержатель­ ная, а классификационная. Они представляют собой кате­ гории, содержащие ту или иную совокупность историче­ ских и поведенческих элементов, которые при всем их многообразии содержат в себе столько общего, что каж­ дый компетентный исследователь почувствует необходи­ мость объединить их в тот или иной класс».2 6. Выявление повторяемости культурных явлений, «анализ множественных связей, раскрываемых в частных явлениях»,3 общих закономерностей культурного процес­ са, «наличия общих законов — там, где взаимозависимые ряды обнаруживают общие связи».4 При этом в определе­ нии общих законов развития исследователю необходимо учитывать факт их исторической вариативности, обуслов­ ленной, как полагает Ф. Боас, влиянием внешней среды 1 Мёрдок Дж. Общий знаменатель культур // Культурология: Дайджест / РАН. ИНИОН. М., 2005. № 1. С. 202. 2 Там же. С. 204. 3 Боас Ф. Границы сравнительного метода в антропологии // Ан­ тология исследований культуры. Т. 1. Интерпретации культуры. С. 513. 4 Там же.

72

или видоизменениями элементов культуры; вскрывать психологические факторы, определяющие облик культу­ ры, выявлять влияние исторических факторов. 7. Выявление причин различия. Дж. Мёрдок отмечал, что различия в культурах, как правило, объясняли «ста­ диями... эволюции, предполагаемыми коренными разли­ чиями между расами, специфическими географическими и экономическими условиями, неповторимыми исторически­ ми обстоятельствами, бесконечной изменчивостью соци­ ального контекста, уникальными конфигурациями схожих и несхожих элементов, особыми характеристиками лично­ сти, складывающимися под влиянием разных методов вос­ питания, и т. д.».1 В конечном итоге исследовательские процедуры и собственно инструментарий метода позволя­ ет выявить не только общее, закономерное в культурах и процессах их развития, но и акцентировать уникальность и неповторимость каждой культуры и ее развития. Сравнительно-исторический метод сформировался в XIX веке в русле этнографической научно-теоретической школы, получившей название «эволюционистской» (Лью­ ис Морган (1818—1881), Эдуард Тайлор, Джон Леббок (1834—1913), Адольф Бастиан (1826—1905) и другие). Дэ­ вид Бидни (1928—1987), американский антрополог, куль­ туролог, в статье «Культурная динамика и поиски истоков»2 вычленяет и критически рассматривает три основных постулата эволюционной концепции культур­ но-исторической динамики или, по его выражению, «эво­ люционистского заблуждения»: 1. Культурная эволюция определяется «естественной логикой человеческого рассудка»,3 т. е. развитием созна­ ния человека и культуры человечества в целом. 2. Единство культуры и стадиальность ее развития обу­ словлены принципом линейности исторической динамики. Д. Бидни приводит в пример постулат Л. Моргана, содер­ жащий утверждение, что «история человеческой расы едина по происхождению, едина по опыту и едина по 1 Мёрдок Дж. Общий знаменатель культур // Культурология: Дайджест. С. 202. 2 Бидни Д. Культурная динамика и поиски истоков // Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретации культуры. С. 385— 420. 3 Там же. С. 386.

73

прогрессу», и подвергает его критическому пересмотру, подчеркивая, что исследователь не учитывал роль «вы­ дающихся людей в каждой исторической эпохе» и пренеб­ регал очевидностью «скачкообразных» изменений в обще­ стве. 3. Все культуры закономерно обнаруживают сходство на одинаковой стадии развития. Таким образом, сложившееся в эволюционистской шко­ ле представление о культурном единстве человечества, о его единообразном прогрессивном, следовательно, ли­ нейном развитии от простого к сложному, от низшего к высшему, определяющем последовательные стадии в ди­ намике человечества и его культуры, позволило активно применять сравнительный метод в анализе «примитив­ ных» и древних культур. Ф. Боас так оценивает его кон­ цептуальные методологические установки: «Сравнитель­ ный метод... ищет причины несомненно схожих и повсе­ местных явлений и вместе с тем лелеет честолюбивую мечту открыть законы и дать единую картину эволюции человеческого общества... поэтому попытки выстроить единую схему эволюции общества... имеют весьма сомни­ тельную ценность».1 Следует отметить, что поиски общего основания культур в той или иной мере давали возмож­ ность исследователям констатировать и некоторые разли­ чия в культурах. Однако убежденность эволюционистов в единообразии культурного развития всех народов и этно­ сов позволила им поставить в один ряд этнографические факты разных исторических эпох, что является, несомнен­ но, методологически неверным шагом. Сравнительный метод дал основания Э. Тайл ору, Дж. Фрэзеру акцентировать в исследовании тех или иных явлений в культуре их универсальное, всеобщее для куль­ тур человечества начало или схожее во всех первобытных и древних культурах. При этом признание специфическо­ го, особенного в культурах неизбежно отходило на второй план. В самой известной своей работе «Первобытная куль­ тура» (первое двухтомное издание вышло в 1871 году) Э. Тайлор исследовал первобытную мифологию и ани­ 1 Боас Ф. Границы сравнительного метода в антропологии // Ан­ тология исследований культуры. Т. 1. Интерпретации культуры. С. 514.

74

мизм — «первоначальный минимум религии» — в пользу идеи «естественного постепенного развития религиозных идей в человеческом роде».1 Сравнительно-сопоставитель­ ный анализ огромного массива фактического материала первобытных культур в заданной исследовательской пара­ дигме позволил ему сделать вывод о происхождении рели­ гии из анимизма. Сравнительно-исторический анализ библейских мифов и сказаний, в частности о великом потопе в древних и тра­ диционных культурах, позволил Дж. Фрэзеру прийти к выводу о действительно произошедших в истории многих народов наводнениях, «которые фактически имели место в результате проливного дождя, действия морских волн во время землетрясения или в силу других причин».2 Сравнительно-исторический метод в трудах эволюцио­ нистов, по мнению Ф. Боаса,3 обладает существенными не­ достатками: — часто отождествляет совершенно разные явления по признаку внешнего сходства; — при констатации общего, схожего зачастую не отве­ чает на вопрос о причинах сходства: закономерность ли это или влияние других культур; не отвечает на вопрос, почему «разные психологические мотивы ведут к разви­ тию внешне схожих форм и, наоборот, почему внешне сходные формы обусловлены разными психологическими мотивами»;4 — преувеличивает значение расовых, географических и исторических условий в развитии культур, в определении их своеобразия. Э. Эванс-Причард на основе одной из первых работ эволюционистов — работа Мак-Леннана (Джорджа Фергюссона, 1827—1881) «Первобытный брак» — указывает на основные методологические ошибки автора и его еди­ номышленников, в частности на то, что исследователь, 1 Тайлор Э. Б. Первобытная культура. М.: Политическая литера­ тура, 1989. С. 211. 2 Фрэзер Дж. Фольклор в Ветхом завете. 2-е изд., испр. М.: По­ литиздат, 1986. С. 158. 3 Боас Ф. Некоторые проблемы методологии общественных на­ ук // Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретации куль­ туры. С. 502. 4 Там же. С. 503.

75

рассматривая формы брака во всех первобытных обще­ ствах, навязывает им общее происхождение и одни те же стадии развития. Причины стадиального развития Дж. Фергюссон видит в общей природе происхождения брака, формировании одного и того же типа брака в раз­ ных культурах и определяет движение форм брака в исто­ рическом процессе. На ту же ошибку исследователя ука­ зывает и Ф. Боас, отмечая, что «мы не можем утверждать, что сходные явления всегда вызываются сходными причи­ нами, и заключить отсюда, что человеческий разум везде подчинен общим законам».' Он акцентировал историче­ ское начало в подходах к исследованию культур, так как главной целью анализа, по его мнению, является выявле­ ние путей развития культуры на определенных ее этапах. Он полагает, что в сходных формах и явлениях культуры необходимо выявить историю их развития. Результатом применения исторического метода будет: — выявление внешней среды, сформировавшей или ви­ доизменившей элементы культуры; — раскрытие психологических факторов, определив­ ших ее облик; — определение влияния исторических связей. Исследователь полагает, что «сравнительный метод мо­ жет достичь ожидаемых им результатов только на основе исторического материала, полученного при исследовании всех внутренних связей каждой отдельной культуры». Сравнительно-исторический метод в русских гумани­ тарных науках получил признание в рамках культурно-исторической («мифологической») школы (Федор Иванович Буслаев (1818—1889), Орест Федорович Миллер (1833— 1889), Нестор Александрович Котляревский (1863—1925), Александр Афанасьевич Потебня (1835—1891), Александр Николаевич Афанасьев (1826—1871) и другие), разраба­ тывающей проблемы сравнительного изучения ми­ фов, фольклора с целью выявления генетической — мифо­ логической — основы фольклорных и литературных жанров. Таким образом, сравнительно-исторический метод, опи­ рающийся на сравнительно-сопоставительные процедуры в анализе фактов на достаточно протяженном отрезке ис­ 1 Там

76

же. С. 518.

торического времени либо на синхронистическом уровне, ориентирован на выявление и обоснование общности тех или иных артефактов, явлений, культурных характеристик в разных культурах, например мифов, табу, анимизма, фе­ тишизма и других. Стратегия метода — через сравнение, сопоставление культурных явлений выявить некоторые закономерности или общие законы развития человечества, истории и куль­ туры, ответить на вопросы «откуда взялись универсальные формы культуры и как утвердились в разных культурах».1 В ответе на последний вопрос предполагалось указание на специфическое, отличающееся в культурах. Тем не менее основная стратегия метода была обра­ щена на выявление общего, универсального. В качестве итогового вывода своих рассуждений в статье «Сравни­ тельный метод в социальной антропологии» А. Рэдклифф-Браун, британский антрополог, отмечает следую­ щее: «Сравнительный метод, стало быть, представляет собой такой метод, благодаря которому мы переходим от частного к общему и от общего к еще более общему, на­ деясь подойти к универсальному, т. е. к характеристи­ кам, которые в тех или иных формах могут быть обнару­ жены во всех человеческих обществах»,2 или же выявить те общие тенденции, которые могут быть свойственны всем человеческим обществам и которые могут дать осно­ вания для выявления некоторых законов социального раз­ вития. Историко-генетический метод, основанный также на сравнительно-сопоставительных процедурах, объясняет сходство выявленных артефактов, явлений и процессов их родством по происхождению. Он позволяет рассмотреть тот или иной феномен культуры с точки зрения его воз­ никновения и развития. Историко-генетический анализ применим в большей мере к однородным элементам (арте­ фактам) в разных культурах, взятых преимущественно на диахронном уровне. Так, Э. Тайлор объяснял происхожде­ ние анимизма как первой формы религиозных воззрений 1

Там же. С. 510. Рэдклифф-Браун А. Сравнительный метод в социальной антро­ пологии // Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретации культуры. С. 651. 2

77

человека в древних культурах сновидениями и смертью, которая, аналогично сну, представляется человеку как «оставление души». Поскольку душа живет и после смер­ ти человека, он создает ритуалы ее почитания, поклонения ей, ищет у душ предков заступничества. Исследователи полагают обязательными правилами историко-генетического метода в исследовании культуры следующие: «...основательное изучение фактологического материала», «гипотетическое определение времени и мес­ та возможного появления искомого объекта», предпола­ гающее «фиксацию самого раннего факта существования данного объекта... фиксацию того времени, когда форма искомого объекта, пусть даже самая архаическая, отсутст­ вует... обозначение верхней и нижней грани присутствия и отсутствия искомого объекта», что позволяет выделить «тот отрезок времени, в границах которого предполагается его становление».1 Стратегическую задачу исследования в алгоритме историко-генетического метода обусловливает необходимость установить «не только причины, порождав­ шие тот или иной культурный объект, явление или изме­ нение, но и природу самого явления или объекта»,2 объяс­ нить причины и условия возникновения тех или иных культурных артефактов, форм, явлений, их функциональ­ ную и историческую специфику. В русской школе историко-гснстичсский метод был разработан и применен В. Я. Проппом в его исследовании «Исторические корни волшебной сказки» (1946), в кото­ ром он предпринял генетическое рассмотрение сказки, от­ талкиваясь от результатов своего синхронического иссле­ дования ее морфологии (структурного единства). В первой главе книги В. Я. Пропп выдвигает и обосновывает гене­ тическую предпосылку формирования волшебной сказки: ее «нужно сопоставлять с обрядами и обычаями с целью определения, какие мотивы восходят к тем или иным об­ рядам и в каком отношении они к ним находятся».3 Кроме того, для объяснения генезиса сказки, по мнению исследо­ 1 Селиванов В. В. Методологии и методы исследования культу­ ры // Теория культуры: Учебное пособие. С. 63. 2 Там же. 3 Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. JL: Изд-во ЛГУ, 1986. С. 25.

78

вателя, необходимо привлекать и мифы как форму перво­ бытного мышления, которая, как и обряд, является «досказочным образованием». Генетические корни волшебной сказки В. Я. Пропп вы­ являет в последовательности ее составных (структурных) частей и приходит к выводу о том, что «многие из сказоч­ ных мотивов восходят к различным социальным институ­ там, среди них особое место занимает обряд посвящения... большую роль играют представления о загробном мире, о путешествиях в иной мир».1 Исследователь перечисляет выявленные им сказочные мотивы в соответствии с те­ ми комплексами, к которым они восходят. К примеру, «к комплексу посвящения (или инициации) восходят сле­ дующие мотивы: увод или изгнание детей в лес или похи­ щение их лесным духом, избушка, запродажа, избиение героев ягой, обрубание пальца, показывание оставшимся мнимых знаков смерти, печь яги, разрубание и оживление, проглатывание и извергание, получение волшебного сред­ ства или волшебного помощника»2 и другие. К циклу представлений о смерти относятся мотивы «похищения девушек змеями, разновидности чудесного рождения как возвращения умершего, отправка в путь с железной обу­ вью... лес как вход в иное царство... окропление водой»3 и другие. Анализ генетических корней сказочных мотивов позво­ лил В. Я. Проппу сделать вывод о том, что «композици­ онное единство сказки кроется не... в особенностях чело­ веческой психики, не в особенности художественного творчества, оно кроется в исторической реальности про­ шлого»,4 в частности в обрядах и мифах, с ними связанны­ ми генетически. Историко-генетическому анализу исследователь под­ вергает и такие элементы волшебных сказок, как волшеб­ ные дары, к которым он относит волшебных помощников и волшебные предметы и между которыми существует тесная связь, так как волшебные предметы представляют частный случай волшебных помощников. 1

Там же. С. 352. Там же. 3 Там же. С. 353. 4 Там же. 2

79

Таким образом, генетические корни волшебной сказки, как показал В. Я. Пропп, восходят к мифам и обрядам древнего человека. ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ 1. В каких научных школах сложился сравнительноисторический метод исследования? Назовите ученых, раз­ рабатывавших теорию сравнительно-исторического ме­ тода. 2. Назовите ученых и их труды, ставшие классическими в разработке технологий применения сравнительно-исто­ рического метода. 3. Определите необходимые и достаточные условия сравнительных процедур на начальном этапе изучения культурных артефактов, форм и явлений. 4. Обозначьте научную стратегию сравнительно-исто­ рического метода. 5. Определите научную стратегию историко-генетического метода и условия его применения в исследованиях культуры. К анализу каких культурных артефактов и форм он применим? 6. В чем заключается специфика кросс-культурного анализа и к какому исследовательскому материалу он при­ меним?

ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ 1. Обоснуйте или доказательно опровергните сущест­ вующее в гуманитарных науках утверждение, что понятия «кросс-культурные исследования» и «компаративистика» являются синонимичными. 2. Выявите принципиальные исследовательские наблю­ дения, которые сделал В. Я. Пропп в работе «Историче­ ские корни волшебной сказки», применив в ее анализе историко-генетический метод. 3. Проведите анализ работы Е. М. Мелетинского «Ми­ фы древнего мира в сравнительном освещении» в алгорит­ ме сравнительно-исторического метода. К каким выводам приходит исследователь? 80

Тексты 1. Антология культурологической мысли / Авт.-сост. С. П. Ма­ монтов, А. С. Мамонтов. М.: Изд-во РОУ, 1996. 351 с. 2. Боас Ф. Границы сравнительного метода в антропологии / Пер. с англ. Ю. С. Терентьева // Антология исследований культуры. Интерпретации культуры. Т. 1 / Под ред. С. Я. Левит. СПб.: Уни­ верситетская книга, 1997. С. 509—518. 3. Мелетинский Е. М. Мифы древнего мира в сравнительном ос­ вещении // Избранные статьи. Воспоминания. М.: РГГУ, 1998. С. 192—258. 4. Мёрдок Дж. П. Общий знаменатель культур / Пер. с англ. В. Г. Николаева // Культурология: Дайджест / РАН. ИНИОН. М., 2005. № 1. С. 202—226. 5. Мёрдок Дж. П. Фундаментальные характеристики культуры / Пер. с англ. В. Г. Николаева // Антология исследований культуры. Интерпретации культуры. Т. 1 / Под ред. С. Я. Левит. СПб.: Уни­ верситетская книга, 1997. С. 49—56. 6. Мид М. Культура и мир детства. Избранные произведения / Пер. с англ. Ю. А. Асеева. М.: Восточная литература, 1988. 348 с. 7. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки / В. Я. Пропп. Л.: Изд-во ЛГУ, 1986. 365 с. 8. Рэдклифф-Браун А. Сравнительный метод в социальной ан­ тропологии / Пер. с англ. В. Г. Николаева // Антология исследова­ ний культуры. Интерпретации культуры. Т. 1 / Под ред. С. Я. Ле­ вит. СПб.: Университетская книга, 1997. С. 636—653. 9. Тайлор Э. Первобытная культура / Пер. с англ. Д. A. Koporiчевского. М.: Политиздат, 1989. 573 с. 10. Фрэзер Дж. Фольклор в Ветхом Завете / Пер. с англ. Д. Вольпина. 2-е изд., испр. М.: Политиздат, 1986. 511 с. 11. Эванс-Причард Э. История антропологической мысли / Пер. с англ. А. Л. Ефимовой. М.: Восточная литература, 2003. 358 с. 12. Эванс-Причард Э. Сравнительный метод в социальной ан­ тропологии / Пер. с англ. В. Г. Николаева // Антология исследова­ ний культуры. Интерпретации культуры. Т. 1 / Под ред. С. Я. Ле­ вит. СПб.: Университетская книга, 1997. С. 654—680.

Основная литература 1. Выбор метода: Изучение культуры в России 1990-х годов: Сб. науч. гр. / Отв. ред. Г. И. Зверева. М.: РГГУ, 2001. 320 с. 2. Гаджиева Р. Г. Кросс-культурный аспект гендерных исследо­ ваний // Теория и практика культуры: Альманах / Под ред. В. К. Егорова. М.: РАГС, 2004. Вып. 1. С. 12—24. 3. Гачев Г. Д. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос. М.: Прогресс, 2000. 479 с. 81

4. Жирмунский В. М. Проблемы сравнительно-исторического изучения литературы. JL: Наука, 1990. 402 с. 5. Иванов С. А. Методы изучения культуры: Учебное пособие. Великий Новгород: Новгородский гос. ун-т, 2002. 78 с. 6. Ирхин Ю. В. К вопросу о кросс-культурных исследованиях: Восток — Запад // Социологические исследования. 2005. № 2. С. 132—141. 7. Кожевников В. П. Методологические основы культурологии: Учебное пособие. М.: Изд-во Гуманитарного ун-та, 1999. 213 с. 8. Коноплева Н. А., Гаранина Е. Ю. Творческая личность в со­ временном обществе. Гендерный и кросс-культурный аспекты. Владивосток: Дальнаука, 2007. 360 с. 9. Культурология. XX век: Словарь / Под ред. С. Я. Левит. СПб.: Университетская книга, 1997. 640 с. 10. Культурология. XX век: Энциклопедия: В 2 т. / Под ред. С. Я. Левит. СПб.: Алетейя, 1998. Т. 1. 447 с.; Т. 2. 447 с. 11. Путилов Б. Н. Методология сравнительно-исторического изучения фольклора. Л.: Наука, 1976. 224 с. 12. Теория культуры: Учебное пособие / Под ред. С. Н. Иконни­ ковой, В. П. Большакова. СПб.: Питер, 2008. 592 с. 13. Федотова В. Г. Компаративистика как метод анализа исто­ рии культуры // Очерки по истории мировой культуры: Учебное пособие / Йод ред. Т. Ф. Кузнецовой. М.: Школа «Языки культу­ ры», 1997. С. 479—495. 14. Энциклопедический словарь по культурологии / Под ред. А. А. Радугина. М.: Центр, 1997. 480 с.

Тема 2 ИСТОРИКО-ТИПОЛОГИЧЕСКИЙ (СРАВНИТЕЛЬНО-ТИПОЛОГИЧЕСКИЙ) МЕТОД В ИССЛЕДОВАНИЯХ КУЛЬТУРЫ Типология, типологизация (от греч. «отпечаток, форма, образец» и «логос») — метод, в основе которого расчлене­ ние систем объектов, «совокупности объектов на обладаю­ щие определенными свойствами, упорядоченные и систе­ матизированные группы с помощью обобщенной модели или типа (идеального или конструктивного)».1 Понятие «тип» наделяется несколькими значениями: — формы, обладающей существенными качественными признаками; -— единицы расчленения изучаемой реальности в типо­ логических построениях; -—технологической системной единицы в сравнитель­ но-исторических исследованиях культуры; теоретической конструкции, в которой выделены существенные свойства, объединяющие одни объекты и явления и отличающие их от других в тех или иных культурных системах; — модели конструирования культурной реальности в различных планах: морфологическом, функциональном, историческом и других; — моделирования культурно-исторического процесса по стадиям, этапам на основании выделения наибольших (глобальных) системных признаков. Обязательными процедурами в конструировании типов культурных объектов является сравнение, предполагаю­ щее дальнейшие процедуры систематики, классификации, анализа и структурирования признаков исследуемых объ­ ектов. Историко-типологический метод относят к разновидно­ сти компаративистских исследований. Его применение имеет в качестве основной цели построение различного уровня типологических конструкций, моделей, объясняю­ щих или общим происхождением, или общей морфологи­ ческой структурой, или той или иной функцией культур­ 1 Большой

энциклопедический словарь. С. 832. 83

ные формы, культурные системы, культурно-исторический процесс. Э. А. Орлова в книге «Введение в социальную и куль­ турную антропологию» так определяет стратегические за­ дачи типологических описаний и построений: «Типология культуры решает задачи упорядоченного описания и объ­ яснения разнородного по составу множества объектов культуры. Типология культуры — метод научного позна­ ния, в основе которого лежит расчленение социокультур­ ных систем и объектов и их группировка с помощью обоб­ щенной идеализированной модели или типа; результат типологического описания и сопоставления».1 Методологическим инструментарием в типологических построениях может служить теория идеального типа не­ мецкого социолога М. Вебера. В своей концепции он ис­ ходит из двух основных положений: «понятие культуры есть ценностное понятие», следовательно, «задача иссле­ дователя состоит именно в том, чтобы сделать понятным культурное значение... исторического факта»,2 к примеру денежного хозяйства; и «объективный» подход к явлениям культуры, идеальная цель которого состоит в сведении эм­ пирических связей к «законам», бессмысленен.3 «Культу­ ра — это тот конечный фрагмент лишенной смысла миро­ вой бесконечности, который, с точки зрения человека, обладает смыслом и значением... Мы сами являемся людь­ ми культуры... обладаем способностью и волей, которые позволяют нам занять определенную позицию по отноше­ нию к миру и внести в него смысл»,4 — утверждает иссле­ дователь. Понимая, что всякие типологические конструкции в истории культуры являются идеально-обобщенными, иде­ ально-типическими, М. Вебер предлагает такие «моде­ ли-инструменты» анализа культурно-значимых (ценност­ но-значимых) в истории явлений, как «идея» и «идеаль­ ный тип». 1 Орлова Э. А. Введение в социальную и культурную антрополо­ гию. М.: МГИК, 1994. С. 121. 2 Вебер М. «Объективность» познания в области социальных на­ ук и социальной политики // Культурология. XX век: Антология. М.: Юрист, 1995. С. 566—567. 3 Там же. С. 570. 4 Там же. С. 571.

84

Идея, по утверждению исследователя, «мысленный об­ раз», сочетающий в себе «определенные связи и процессы исторической жизни в некий лишенный внутренних про­ тиворечий космос мысленных связей».' Ею могут быть «идея ремесла», «идея капиталистической культуры», «идея господства» и другие. Это идеально-типическое об­ разование, позволяющее конструировать диффузно встре­ чающиеся черты в исторической реальности, ибо, «как только историк делает попытку выйти за рамки простой констатации конкретных связей и установить культурное значение даже самого элементарного индивидуального события, охарактеризовать его, он оперирует (и должен оперировать) понятиями, которые могут быть точно и од­ нозначно определены только в идеальных типах»,2 мыс­ ленных образах, не являющихся ни исторической, ни тем более подлинной реальностью. Главной же задачей иссле­ дователя, по мнению М. Вебера, становится необходи­ мость установить, насколько действительность близка к мысленному образу — идее. Идея, образ репрезентируют типологическую по своей сущности конструкцию: «идеальный тип», который М. Ве­ бер трактует следующим образом: «Идеальный тип — со­ единение диффузно встречающихся черт какого-либо яв­ ления в разных эпохах и народах, доведенное до их полного логического предела в едином, свободном от противоречий идеальном образе».3 Идеальный тип как ис­ следовательская модель представляет собой мысленную систему взаимосвязанных родовых признаков и не сущест­ вует в реальности. К примеру, идея «ремесла» в исследо­ вательской процедуре определяет тип хозяйствования, так как, по мнению М. Вебера, «...идеальный тип составляется из понятийных элементов, родовых по своей природе и превращенных в составные части идеального типа».4 Зна­ чение идеального типа заключается в том, что он является теоретико-методологическим средством изучения законо­ мерного в истории. Метод, им разработанный, он сам обо­ значил как «идеально типическое» рассмотрение. 1 Там

же. С. 580. Там же. С. 582—583. 3 Там же. С. 581. 4 Там же. С. 590—591. 2

85

Значение идеальных типов — в их способности конст­ руировать системы связей изучаемых объектов, являться средством, служить схемой, в которую то или иное явле­ ние действительности «может быть введено в качестве частного случая».1 Функция идеального типа, как полагает М. Вебер, заключается в «попытке охватить исторические индивидуумы или их отдельные компоненты генетически­ ми понятиями».2 В работе ««Объективность» познания в области соци­ альных наук и социальной политики» он выделяет ряд ус­ тановок методологического плана, определяющих алго­ ритм процедуры типологизации: 1. Вычленение факторов, системы элементов, законо­ мерностей того или иного явления, имеющего культурное, следовательно, ценностное значение. Акцент, сделанный М. Вебером на ценностном значении, — принципиален, так как основу его концепции культуры определяет поня­ тие ценности. 2. Анализ и упорядочение «исторически данной инди­ видуальной группировки» фактов («факторов») и их зна­ чимого взаимодействия. 3. Выявление причин и характера выявленной значимо­ сти факторов, их исторического значения и роли «для на­ стоящего». 4. Проекция в будущее, под которой М. Вебер понима­ ет возможное изменение значимости выявленных «факто­ ров». Стратегическая цель такого анализа определяется необ­ ходимостью сделать понятным культурное (ценностное) значение исторических фактов и явлений, к примеру «культурное значение денежного хозяйства», «религии», «христианства», «протестантской этики», «города», «гос­ подства», «государства» и других. «Работу» метода «идеального типа» М. Вебера можно проиллюстрировать на примере материала главы «Типы господства и их отношение к экономике», содержащейся в его книге «Хозяйство и общество». Различительным признаком выделения трех типов господства в культуре (рациональное, традиционное и харизматическое) стал 1 2

86

Там же. С. 584. Там же.

принцип легитимности власти, определяющий отношения господин—подчиненные (табл. 1). Таблица 1

87

Типологическому осмыслению подлежат культурные формы, культурные системы, культурно-исторический процесс. Под культурными формами следует понимать, как пола­ гает А. Я. Флиер, «совокупность наблюдаемых признаков и черт всякого культурного объекта (явления), отражающих его утилитарные и символические функции»; под культур­ ной системой — «совокупность культурных черт и форм, исторически сложившихся в практике и сознании некой че­ ловеческой общности», или «более или менее выраженную универсальность, присущую фактически всем культурным системам сообществ, находящихся на равной стадии социо­ культурного развития».1 Под культурно-исторической дина­ микой следует понимать имеющее определенную направ­ ленность изменение культурных систем во времени. Так, на уровне типологизации исследователями выде­ лены универсальные для культур формы: миф, ритуал, ма­ гия, тотем, символ и другие; на уровне культурных сис­ тем — религия, наука, искусство и другие, на уровне куль­ турно-исторической динамики выделены такие типы, как культура первобытного общества, культура Древнего ми­ ра, Средневековая культура, культура эпохи Возрождения, культура Нового времени, культура Новейшего времени. Типологические построения на уровне культурных (со­ циокультурных) систем и на уровне культурно-историче­ ского процесса можно проиллюстрировать на примере двух показательных работ. В статье «Механизм смуты. (К типо­ логии русской культуры)» Ю. М. Лотман дает научно обос­ нованный вариант типологии культур на основании такого «различительного параметра», как характер «взрыва» в би­ нарных и тернарных структурах, наиболее показательной репрезентацией которых являются соответственно «смута» и «революция» и которые определяют специфику русской и европейской культур. Выявление структурных признаков смуты и революции позволило исследователю построить типологические их характеристики, выявить внутренние механизмы этих явлений и в целом — закономерности рус­ ского культурно-исторического процесса.2 1

Флиер А. Я. Культурология для культурологов. С. 144, 150—151. Ю. М. Механизм смуты. (К типологии русской культу­ ры) // История и типология русской культуры. СПб.: Искусст­ во—СПБ, 2002. С. 33—46. 2Лотман

В. Н. Романов в книге «Историческое развитие культу­ ры. Психолого-типологический аспект» в соответствии с концептуальной для него идеей привел «первобытную культуру» и «традиционную» (культуру Древнего мира) «к некоторому общему знаменателю, который, будучи по отношению к ним определяющим, сущностным факто­ ром», дал ему основание прийти к выводу о том, что «обе они являются двумя разновидностями одного типа культу­ ры».1 Таким общим знаменателем стал тип деятельности, рассматриваемый им как «главный системообразующий фактор, по отношению к которому и культура, и мы­ шление выступают вторичными, „ведомыми“ элемен­ тами системами».2 Он выявляет формы социальной деятельности, присущие первобытной и традиционной культуре, в том числе и специфику информативной дея­ тельности, отличающейся в них разными способами или технологиями формирования, сохранения и передачи опы­ та, которые определяются в одном случае словом, в дру­ гом — письмом. Однако В. Н. Романов считает, что последний фактор играет незначительную роль, ибо «производственная прак­ тика не требует вербализованного (или объективированно­ го каким-нибудь другим способом) плана деятельности в качестве необходимой своей предпосылки».3 Производст­ венная деятельность в «традиционной культуре» характе­ ризуется «автотранслируемостью», которая присуща и культурным ее формам, в частности обряду, а «речь не в полной мере выполняет... функцию контроля над предмет­ ной деятельностью»,4 так как информация передается че­ рез демонстрацию того или иного вида деятельности (к примеру, плетения корзин). Ряд дополнительных аргу­ ментов позволяют исследователю подтвердить его теоре­ тическую гипотезу о типологическом родстве Первобыт­ ной культуры и культуры Древнего мира. Типологические процедуры осуществляются в двух временных планах: синхроническом (один исторический 1 Романов В. Н. Историческое развитие культуры. Психоло­ го-типологический аспект. М.: Издатель Савин С. А., 2003. С. 62. 2 Там же. С. 63. 3 Там же. С. 84. 4 Там же. С. 75.

89

временной промежуток) и диахроническом (историческая динамика). Процесс упорядочивания и систематизации признаков артефактов, явлений, систем и в диахрониче­ ском, и синхроническом планах осуществляется на той или иной концептуальной основе, заключающей в себе именно тот признак (или совокупность взаимообусловлен­ ных, взаимосвязанных признаков) изучаемых объектов или явлений, который (или которые) является ведущим, наиболее характерным для избранной группы. Следует выделить несколько непреложных правил, которые должен соблюдать исследователь, стремящийся осуществить ту или иную научно обоснованную типологизацию, в процессе которой «главным и обязательным ме­ тодическим условием», как считает со ссылкой на мнение Б. Малиновского А. Я. Флиер, «должно быть очевидное единство избранного основания»:1 — выделение необходимых и достаточных для сравне­ ния, систематизации и типологического обобщения пара­ метров; — систематизация и упорядочивание признаков тех или иных объектов, по отношению к которым производится типологизация; — определение типов артефактов (культурных объек­ тов, явлений); — построение обобщенно идеализированной модели, к примеру, типов дописьменной и письменной культур. Уровни типологических процедур и основные це­ левые установки обусловливаются задачами познания культурно-исторического процесса и его механизмов, постижением основных процессов, определением состоя­ ния культуры на том или ином историческом отрезке вре­ мени. Ю. М. Лотман в статье «О метаязыке типологических описаний культуры», справедливо полагая, что «каждый вид культуры создает свою концепцию культурного разви­ тия, т. е. типологию культуры»,2 описывает два наиболее общих подхода к ее построению. Первый подход опреде­ 1

Флиер А. Я. Культурология для культурологов. С. 154. Лотман Ю. М. О метаязыке типологических описаний // Из­ бранные статьи: В 3 т. Т. 1. Статьи по семиотике и типологии куль­ туры. Таллинн: Александра, 1992. С. 386. 2

90

ляется позицией наблюдателя-исследователя, для которого неизбежной становится оппозиция «своя культура» — «не-культура других сообществ», и «своя культура про­ тивопоставляется чужой... по признаку „организован­ ность — неорганизованность11».1 Второй — позицией че­ ловека, признающего существование внутренне самостоя­ тельных типов культуры. «Общенаучной предпосылкой изучения культуры с точки зрения универсалий, — пола­ гает Ю. М. Лотман, — является возможность осмыслить все многообразие реально данных культурных текстов как единую, структурно организованную систему».2 В связи с этой установкой он выстраивает методологи­ ческий алгоритм типологических построений культуры, который состоит из следующих процедур: — формирования оппозиций «психологического, рели­ гиозного, национального, исторического или социального типа», являющихся «частью определенного научного ис­ толкования сущности изучаемого явления»;3 — обязательности наличия «хотя бы двух сопоставляе­ мых систем»4 с целью выявления различий между «своей» и «чужой» культурами; — выделение универсалий культур как способа преодо­ леть абсолютизацию различий; — создание системы метаязыка, которая «не совпадала бы с языком объекта» и «являлась предпосылкой опреде­ ления универсалий культуры, без чего говорить о типоло­ гическом изучении... не имеет смысла».5 В зависимости от характера методологического основа­ ния типологические процедуры культуры осуществляются на разных уровнях обобщения. 1. Глобальные, которые в своей основе имеют фунда­ ментальные основания типологических конструкций и, учитывая культурно-историческую динамику, объединяют несколько исторических этапов в развитии культуры. Сре­ ди них можно отметить такие признанные в гуманитарных науках типологии, как: 1 Там

же. Там же. С. 387. 3 Там же. С. 388. 4 Там же. 5 Там же. 2

91

— традиционные (холодные) -— креативные, инноваци­ онные (горячие) культуры, выделенные по принципу до­ минанты ориентации на сохранение традиции и се измене­ ние, на креативность, инновационность. Эта типология сложилась в работах представителей культурно-антропо­ логической школы: Ф. Боаса, Алфреда Луиса Крёбера (1876—1960), Рут Фултон Бенедикт (1887—1948), Марга­ рет Мид и других. — культура магии (культура действия-оберега) — куль­ тура религии (культура идеи-поклонения) — культура науки (культура машины-покорения), сконструированные Дж. Фрэзером на основе выделения доминирующего инст­ румента (института) отношения человека к жизни. К этой разновидности типологии близка осуществленная Осваль­ дом Шпенглером (1880—1936) в статье «Человек и техни­ ка» типология техник «осуществления жизни» как прин­ ципиальной и единственно возможной на том или ином этапе исторического развития «тактики жизни»;' — культура как способ жить в согласии с природой (Первобытная культура, Древние культуры и культура Средневековья) — культура как «вторая природа» (Новое время) — культура как способ выживания (Новейшее вре­ мя). Позиция человека по отношению к природе в первом случае определяется как «жизнь в природе», во втором — как «жизнь над природой» и в третьем — как «исключе­ ние из природы»; — дописьменная культура — письменная культура (Ю. М. Лотман),2 типологически смоделированные на ос­ новании различения форм коллективной памяти, способов передачи информации, а также типов и способов самоор­ ганизации культуры. Эта типологическая конструкция бы­ ла дополнена М. С. Киселевой с учетом изменившейся в XX веке системы самоорганизации культуры: дописьмен­ ная культура — письменная культура — экранная, инфор­ мационная, компьютерная культура.3 Для первого типа 1 Шпенглер О. Человек и техника // Культурология. XX век: Антология. С. 454—496. 2 Лотман Ю. М. Несколько мыслей о типологии культур // Из­ бранные статьи: В 3 т. Т. 1. Статьи по семиотике и типологии куль­ туры. С. 102—109. 3 Киселева М. С. Культурные коды и типы культур // Культуро­ логия. М.: Просвещение, 1993. С. 5—17.

92

культуры универсальными способами самоорганизации являются, по ее мнению, знаки-обозначения, знаки-модели и знаки-символы; для второго — слово, а для третьего — знания, информация, техника. К глобальным типологиям культуры относят типоло­ гию «языческие (политеистические) культуры» — «куль­ туры трех религий (монотеистические)»; «западные» куль­ туры — «восточные» культуры; типы культурных супер­ систем П. Сорокина: «идеационная» и «сенситивная» как противоположные по своей природе и смешанная — «идеалистическая»;1 типологию «культура — цивилиза­ ция», построение которой предпринято в работах Николая Яковлевича Данилевского (1822—1885),2 О. Шпенглера,3 и множество других. Вариант глобальной типологии дает психолог, основа­ тель «неофрейдизма», философ Эрих Фромм (1900—1980) в своей книге «Иметь или быть» на основании выделения двух типов отношения человека к миру и двух способов его самоориентации в культуре, которыми являются бытие в мире и обладание миром. Первый тип ориентации при­ сущ Востоку и, следовательно, восточным культурам, ори­ ентированным на идею совершенствования и коллектив­ ное начало; второй — Западу и, следовательно, западным культурам, ориентированным на преобразование, завоева­ ние мира и личностное начало. 2. Исторические типологии культур. Они моделируют культурно-исторический процесс по наиболее общим при­ знакам и имеют в своем основании различные типологизи­ рующие параметры: — концепция «осевого времени» немецкого философа-экзистенциалиста Карла Ясперса (1883—1969), выде­ лившего в человеческой истории глобальные периоды раз­ вития: прометеевскую эпоху (доистория, докультурный период в жизни человечества); «эпоху великих культур древности» — историю, ключевым моментом которой ста­ ло «осевое время», обозначившее «духовный прорыв» в 1 Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. М.: Политиздат, 1992. 564 с. 2 Данилевский Н. Я. Россия и Европа. СПб.: Глагол, 1995. 552 с. 3 Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. Новосибирск: Наука, 1993. 592 с.

93

культурах, ставших способными его совершить; и эпоху развития техники.1 Каждой из выделенных эпох исследо­ ватель дает типологическое описание. Так, разграничение доосевого и осевого времени выполнено по таким прин­ ципиальным параметрам, как способ переживания и ос­ мысления мира (миф, слово); носители знания (жрец, философ); тип отношения к окружающему миру (приспо­ собление, преображение); тип человека (человек-масса, индивидуальность), и другим. — картина мира (модель мира) — ментальная конст­ рукция — и ее динамика определяют специфику типоло­ гических построений в работах Н. А. Хренова и К. Б. Со­ колова.2 Картину мира Ю. М. Лотман полагает некоторым текстом-конструктом, «который будет представлять инва­ риант всех текстов, принадлежащих данному типу культу­ ры, а сами тексты будут выступать в качестве его реализа­ ции в знаковых структурах разного типа».3 — тип человека, смоделированный по принципу его от­ ношения к жизни, мироощущению, доминирующему архе­ типу и представленный «гармоничным», «героическим», «аскетическим» и «мессианским» человеком. Выразителем последнего типа человека немецкий философ Вальтер Шубарт (1897—194?) считал человека русской культуры. Он выделяет три эпохи в истории человечества: «готи­ ческую», «прометеевскую» и «иоанновскую», которой принадлежит будущее, ибо именно в ней, по его убежде­ нию, найдет свою культурно-историческую реализацию «иоанновский» тип человека, определяющий тип русской культуры.4 — ряд таких взаимообусловленных признаков, выделен­ ных американским философом Джеймсом Керном Фейблманом (1904—1978), как отношение человека к миру и при­ роде, способ производства, роль семьи, ценностные 1 Ясперс К. Смысл и назначение истории. М.: Республика, 1994. 527 с. 2 См.: Хренов Н. А., Соколов К. Б. Художественная жизнь импе­ раторской России (субкультуры, картины мира, ментальность). СПб.: Алетейя, 2001. 816 с. 3 Лотман Ю. М. О метаязыке типологических описаний // Из­ бранные статьи: В 3 т. Т. 1. Статьи по семиотике и типологии куль­ туры. С. 389. 4 См.: Шубарт В. Европа и душа Востока. М.: Эксмо, 2003. 480 с.

94

регуляторы, институты, характер власти, проявленность личностного начала в культуре, дал возможность исследо­ вателю выделить «пять самостоятельных типов культуры и в общих чертах наметить еще два» (допервобытный, перво­ бытный, религиозный, военный, цивилизационный, науч­ ный и постнаучный).1 При этом автор типологии отмечает, что все типы являются идеальными, абстрактными и вовсе не обязательно ставить их в жесткую хронологическую за­ висимость. Однако он полагает, что «некоторую хроноло­ гическую последовательность»2 выделенных им типов можно гипотетически предположить. 3. Религиозная типология культур, построение которой, как правило, связано с выделением таких параметров, как религиозная картина мира и место в ней человека, система ценностей, ритуальная практика. Выделяют конфуцианско-даосистский тип культуры (Китай, Япония); индо-буд­ дийский тип культуры (Индия, Китай, Цейлон, Вьетнам, Монголия, Камбоджа, Непал и другие); исламский или му­ сульманский тип культуры (Иран, Ирак, Турция, страны Средней Азии и другие); христианский тип культуры в его двух разновидностях (католической: страны западного ми­ ра и США и православной: Россия, ряд балканских стран и другие). 4. Социально-историческая типология культур, выпол­ ненная А. Я. Флиером, строится на основании трех обо­ значенных им признаков: а) преобладающего типа социальной солидарности, ко­ торая выражается в «наборе принципов и методов упоря­ дочивания мира как в практической деятельности по соци­ альному мироустройству», так и в «области идеальных представлений о мире» (мировоззрение, религия, идеоло­ гия, политика, ценности); б) типа построения, поддержания и воспроизводства со­ циального порядка; в) рефлексии и селекции социального опыта коллектив­ ного и личного существования. В соответствии с этими параметрам он выделяет и ха­ рактеризует кровнородственный, этнический и националь­ 1

Фейблман Дж. Типы культуры // Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретации культуры. С. 203—224. 2 Там же. С. 224. 95

ный, конфессиональный, профессиональный, социально­ сословный типы культур и другие.1 5. Этническая типология культуры, в основу которой положен принцип «открытости» и «закрытости» культур.2 Так, например, К. Н. Маркина в статье «Семиотические и культурологические основания типологии культур» выде­ ляет следующие принципы типологических описаний двух типов культур (русской и китайской): «...характер межкультурных контактов, способность к адаптации при изме­ нении внешних условий существования»,3 отношение к на­ циональной традиции. К закрытому типу культур она относит китайскую культуру: «Это модель культуры с не­ изменным и целостным ценностным и символическим ядром, самодостаточная и самовоспроизводящаяся, обла­ дающая уникальным стилем материальной и духовной реализации».4 Культура Китая, как отмечает исследова­ тельница, усваивая достижения чужих культур, во все времена охраняла собственные достижения в материаль­ ной и духовной сферах деятельности. В соответствии с алгоритмом глобальной типологии культур П. Сорокина К. Н. Маркина относит культуру Китая к идеациональному типу «с его жесткой нормативной базой и пред­ писанной системой непреложных правил поведения и творчества. Индивидуальное начало в китайской культуре находится под гнетом традиции и исторических установ­ лений, что не исключает появление уникальных авторских произведений искусства, но и не позволяет им выходить за рамки канона и внутрикультурного семиотического пространства».5 Современное культурное пространство России, по мнению автора статьи, может быть отнесено, в соответствии с алгоритмом типологии П. Сорокина, к сенситивной разновидности культур. «Открытый куль­ турный тип ориентирован на материальную и духовную 1

Флиер А. Я. Культурология для культурологов. С. 154—161. Безусловно, типология культур на основании этого принципа является достаточно условной. 3 Маркина К. Н. Семиотические и культурологические основа­ ния типологии культур (на примере традиции России и Китая) // Вопросы культурологии. 2007. № 8. С. 27. 4 Там же. 5 Там же. С. 28. 2

96

экспансию при сохранении собственного аксиологическо­ го ядра».1 По характеру своего построения типологии могут быть: морфологические, структурные, функциональные. К ним принадлежат те идеальные модели или конструкции, кото­ рые исходят из специфики структуры культуры, «ее орга­ низационно-функционального строения».2 ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ 1. Как трактует М. Вебер понятия «идея», «идеальный тип»? 2. Что дает для исследования культуры обоснование и введение в научный оборот М. Вебером понятия «идеаль­ ный тип»? 3. Назовите и прокомментируйте четыре методологиче­ ские задачи анализа общества и культуры, выявления культурного значения исторического факта, явления, про­ цесса, определенные М. Вебером. 4. Сформулируйте условия и правила веберовского ал­ горитма типологизации. 5. Какие виды типологий существуют в исследованиях культуры? Приведите примеры типологизаций по различ­ ным концептуальным основаниям. Определите, по каким принципам они осуществляются, назовите авторов этих типологических построений. 6. Что является необходимым, обязательным и доста­ точным условием для осуществления типологических про­ цедур? 7. Какова стратегическая цель типологических построе­ ний? 8. Определите, на ваш взгляд, наиболее интересные, концептуально и теоретически обоснованные типологии культуры. 9. Продолжите ряд представленных типологических по­ строений, определите их теоретико-методологические ос­ нования. 1 Там 2

же. С. 27. Флиер А. Я. Культурология для культурологов. С. 134.

4 Зак. № 3041

97

ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ

1. Определите функцию «идеального типа» в познава­ тельном процессе. 2. Выявите роль «идеального типа» как методологиче­ ского способа изучения исторических феноменов в их культурном значении на примере идеальных культур­ но-исторических типов П. Сорокина. 3. Насколько убедительной, на ваш взгляд, является вы­ полненная М. Вебером типология форм господства в об­ ществе. Обоснуйте свою точку зрения на материале рабо­ ты «Типы господства и их отношение к экономике» («Хозяйство и общество»), 4. Выявите специфику типологических конструкций на примере статьи Ю. М. Лотмана «Несколько мыслей о ти­ пологии культур», определите параметры типологизации. 5. Проведите анализ осуществления алгоритма истори­ ко-типологического метода в статье Ю. М. Лотмана «Ме­ ханизм смуты. (К типологии русской истории культуры)». 6. Аргументируйте или опровергните правильность на­ хождения типологизирующих параметров на примере при­ веденной ниже таблицы, выполненной по: М. Мид «Куль­ тура и мир детства».

98

Параметры

Постфигуративный тип

Домини­ рующий тип се­ мейной организа­ ции

Патриархальная семья

Характер взаимоот­ ношений внутри семьи

Бесконфликтные

Социокуль­ турные условия

Конфигуративный тип

Префигуративный ТИП

Патриархальная семья и появ­ ление нуклеарной семьи

Доминирование нуклеарной семьи: утрата традицион­ ных отноше­ ний между старшим и младшим по­ колениями Появление кон­ Превалирова­ ние конфлик­ фликтов в ре­ зультате раз­ тов вследст­ рыва между вие необрати­ поколениями мого разрыва между поко­ лениями Глобальность, Поиск новых общность моделей по­ ведения, за­ опыта моло­ щитных меха­ дого поколе­ низмов ния (НТП, электронная коммуника­ ция, моментальность ус­ воения ново­ го опыта)

Наличие не­ скольких поко­ лений как обя­ зательное ус­ ловие трансля­ ции опыта, отсутствие со­ мнений у младшего по­ коления в за­ веденном по­ рядке Культурные Бесписьменные и Культуры Но­ вой Гвинеи, ареалы примитивные острова Ад­ культуры, ди­ миралтейства, аспоры, раннее великие циви­ и среднее лизации, им­ Средневековье мигранты, Петровская эпоха

Современная культура

Тексты 1. Вебер М. «Объективность» познания в области социальных наук и социальной политики / Пер. с нем. М. И. Левиной // Культу­ рология. XX век: Антология / Под ред. С. Я. Левит. М.: Юрист, 1995. С. 557—603. 2. Вебер М. Избранное. Образ общества / Пер. с нем. М. И. Ле­ виной [и др.]. М.: Юрист, 1994. 702 с. 99

3. Данилевский Н. Я. Россия и Европа: Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому. СПб.: Глагол, 1995. С. 514. 4. Лотман Ю. М. «Договор» и «вручение себя» как архетипические модели культуры // История и типология русской культуры. СПб.: Искусство—СПБ, 2002. С. 22—33. 5. Лотман Ю. М. Механизм смуты. (К типологии русской исто­ рии культуры) // История и типология русской культуры. СПб.: Ис­ кусство—СПБ, 2002. С. 33—46. 6. Лотман Ю. М. Несколько мыслей о типологии культур // Из­ бранные статьи: В 3 т. Т. 1. Статьи по семиотике и типологии куль­ туры. Таллинн: Александра, 1992. С. 100—109. 7. Лотман Ю. М. Происхождение сюжета в типологическом ос­ вещении» // Избранные статьи: В 3 т. Т. 1. Статьи по семиотике и типологии культуры. Таллинн: Александра, 1992. С. 224—242. 8. Мид М. Культура и мир детства: Избранные произведения / Пер. с англ. Ю. А. Асеева. М.: Восточная литература, 1988. 429 с. 9. Романов В. Н. Историческое развитие культуры. Психолого-типологический аспект. М.: Савин С. А., 2003. 448 с. 10. Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество / Пер. с англ. С. А. Сидоренко. М.: Политиздат, 1992. 543 с. 11. Фейблман Дж. Типы культуры / Пер. с англ. С. И. Левиковой [и др.] // Антология исследований культуры. Интерпретации культуры. Т. 1 / Под ред. С. Я. Левит. СПб.: Университетская кни­ га, 1997. С. 203—224. 12. Шпенглер О. Закат Европы / Пер. с нем. А. П. Дубнова. Но­ восибирск: ВО «Наука», 1993. 592 с. 13. Шубарт В. Европа и душа Востока / Пер. с нем. М. В. Наза­ рова [и др.]. М.: Эксмо, 2003. 480 с. 14. Ясперс К. Смысл и назначение истории / Пер. с нем. М. И. Левиной. М.: Республика, 1994. 527 с.

Основная литература 1. Баткин Л. М. Тип культуры как историческая реальность // Вопросы философии. 1969. № 9. С. 99—108. 2. Барг М. А. «Идеальные типы» Макса Вебера и категория «классическое» в марксистском историзме // Вопросы философии. 1986. № 7. С. 100—112. 3. Бендикт Р. Образ общества у Макса Вебера. Методы анали­ за // Вебер М. Избранное. Образ общества / Пер. с нем. Э. М. Леви­ ной [и др.]. М.: Юрист, 1994. С. 567—589. 4. Захаров А. В. Массовое общество и культура России: Социально-типологический анализ // Вопросы философии. 2003. № 9. С. 3—11. 5. Культурология. XX век: Словарь / Под ред. С. Я. Левит. СПб.: Университетская книга, 1997. 640 с. 100

6. Культурология. XX век: Энциклопедия: В 2 т. / Под ред. С. Я. Левит. СПб.: Университетская книга, 1998. Т. 2. 447 с. 7. Неусыхин А. Эмпирическая социология М. Вебера и логика исторической науки // Вебер М. Избранное. Образ общества / Пер. с нем. Э. М. Левиной [и др.]. М.: Юрист, 1994. С. 589—658. 8. Чередниченко Т. В. Типология советской массовой культуры: между «Брежневым» и «Пугачевой». М.: РИК «Культура», 1994. 256 с.

Тема 3 ФУНКЦИОНАЛЬНЫЙ МЕТОД В ИССЛЕДОВАНИИ ОБЩЕСТВА И КУЛЬТУРЫ. Б. МАЛИНОВСКИЙ Функциональный метод, ставший одним из самых пло­ дотворных методов в исследованиях культуры XX века (преимущественно в антропологической науке), одним из первых теоретически обосновал британский антрополог, создатель школы функционализма Бронислав Каспер Малиновский. Основные работы исследователя: «Миф в первобытной психологии» (1926), «Функциональная теория» (1939), «Научная теория культуры» (1941) и дру­ гие. На процесс формирования его теории и методологии изучения культуры большое влияние оказали взгляды виднейшего французского социолога, основателя француз­ ской социологической школы Эмиля Дюркгейма (1858—1917). Исходные позиции в методологических построениях Б. Малиновского определялись спецификой его понимания феномена культуры и подхода к ее изучению, сформи­ ровавшегося отчасти в процессе критического переосмы­ сления методологических позиций эволюционистов (Л. Г. Морган, Э. Б. Тайлор, Дж. Фрэзер и другие) и нео­ эволюционистов (Лесли Уайт, 1990—1975), диффузионистов (Р. Ф. Грёбнер, 1877—1934; Дж. К. Причард, 1902—1973; Лео Фробениус, 1873—1938) и истористов, пытавшихся, как отмечает А. Рэдклифф-Браун, выявить исторические истоки и предпосылки появления и развития тех или иных культурных форм, явлений «при помощи ги­ потетической реконструкции неизвестного».1 Одри Ри­ чардс в работе «Понятие культуры в работах Малиновско­ го» указывает на тот факт, что исследователь «не раз выступал против мнений, согласно которым аномалии родственных или брачных отношений, религиозные или магические обряды могут быть объяснены, исходя из 1 Рэдклифф-Браун А. Историческая и функциональная интерпре­ тация культуры и практическое применение антропологии в управ­ лении туземными народами // Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретации культуры. С. 634.

102

представлений о стадиях исторической эволюции, как ис­ торически унаследованные элементы».1 «Функция» (от лат. «исполнение», «осуществле­ ние») — назначение, роль одного элемента некоторой це­ лостности (системы) по отношению к другому элементу или к целостности; функционализм — методологическая парадигма в исследовании культур. Стратегически важной задачей последователи функцио­ нализма полагают выделение структурных частей культу­ ры (в случае Б. Малиновского — институтов), взятой пре­ имущественно в синхроническом срезе, выявление их функций и зависимостей между ними. Главный упрек Б. Малиновского, адресованный исследователям, заклю­ чался в том, что в рамках разных научных школ они фик­ сируют некую неподвижную самодостаточность артефак­ тов «вместо того, чтобы выяснить сегодняшнюю функцию каждого явления культуры».2 В качестве иллюстрации ме­ тодологической слабости позиций и эволюционистов, и диффузионистов он указывает на признаваемый ими факт «пережитков» в культуре. Это действительно имело место в концепциях эволюционного развития культур, когда все артефакты, предшествующие современной культуре и не соответствующие новым потребностям людей, классифи­ цировались ими как «пережитки». Так, Э. Б. Тайлор в ра­ боте «Первобытная культура» выделил «обширный класс фактов» — «обряды, обычаи, воззрения... перенесенные в силу привычки из одной стадии культуры, которой они были свойственны, в другую, более позднюю», отметив, что они «остаются живым свидетельством или памятни­ ком прошлого».3 Не признавая методологическую пози­ цию эволюционистов или «истористов» (в терминологии исследователей) как научно обоснованную, Б. Малинов­ ский, ссылаясь на появление запряженных экипажей на улицах современных городов, отмечает, что с функцио­ нальной точки зрения (быстрота передвижения и дешевиз­ на средства) их можно условно отнести к анахронической форме. На самом же деле произошло изменение функции 1 Ричардс Одри. Понятие культуры в работах Малиновского // Культурология: Дайджест / РАН. ИНИОН. М., 2007. № 1. С. 157. 2 Малиновский Б. Научная теория культуры. С. 39. 3 Тайлор Э. Б. Первобытная культура. С. 28.

103

данного средства передвижения: экипаж теперь «служит сентиментальному чувству „возвращения в прошлое41».1 В противоположность устоявшимся в антропологиче­ ских науках принципам анализа культуры он сформули­ ровал «принцип функциональной универсальности», объ­ ясняющий общую структуру (целостную систему) всех культур и общие закономерности функционирования в ней культурных единиц. Культура, утверждает Б. Малинов­ ский, соответствующая фундаментальным потребностям человека система артефактов, в которой каждый ее эле­ мент выполняет определенного рода функцию. Следова­ тельно, культуру необходимо понимать как сбалансиро­ ванную систему функциональных единиц, отвечающих за удовлетворение потребностей человека. Удовлетворение базовых потребностей ведет к возникновению культурных потребностей, которые «решаются путем создания новой, вторичной искусственной среды», она «и есть собственно не что иное, как культура», которая «должна постоянно воспроизводиться, поддерживаться и регулироваться».2 Исследователь должен выявить, как «используются» или «функционируют» обычаи, институты и верования, являю­ щиеся элементами всякой культуры при всех различиях смыслов, придававшихся им словом «использование»,3 определяет методологическую позицию Б. Малиновского Одри Ричардс. Б. Малиновский дал следующее определение функции: «Функцию нельзя определить иначе, нежели как удовле­ творение некоторой потребности путем деятельности, в рамках которой люди сотрудничают, используют артефак­ ты и потребляют плоды своего труда»4 или «как общий результат организованной деятельности».5 Дифференциа­ ция функций обеспечивается дифференциацией социаль­ ных структур, складывающихся в упорядоченную систему, а «постоянное поддержание всех элементов культуры (производственные навыки, ритуалы, нормы, представле­ 1 Малиновский

Б. Научная теория культуры. С. 37. Там же. С. 44. 3 Ричардс Одри. Понятие культуры в работах Малиновского // Культурология: Дайджест. С. 141—152. 4 Малиновский Б. Научная теория культуры. С. 46. 5 Там же. С. 57. 2

104

ния и т. д.) обеспечивает сохранение общества»1, — фор­ мулирует один из принципов функционального анализа Б. С. Ерасов. Функциональный анализ исходит из задачи понять культуру как целостность, следовательно, из задачи вы­ явления роли системообразующих функций в пределах целостности. Целостность культуры, по мнению Б. Мали­ новского, детерминируется единством биологического (потребность), социального (институты) и культурного (символический план, ценности, идеалы, нормы) начал жизни. В работе «Функциональный анализ» он пишет о том, что всякий «новый тип потребности, тесно связанный с биологической и зависящий от нее, но вместе с тем предполагающий новые типы детерминации, возникает с самого начала культурной деятельности».2 Чтобы достичь цели удовлетворения потребности, люди должны организовываться. Единицей организации челове­ ка в процессе деятельности, в зависимости от удовлетво­ рения тех или иных его потребностей и потребностей общества в целом, является «институт» как структура, универсальная для всего человечества, следовательно, и для любой культуры. Институт, т. е. «организованный тип деятельности, обладает определенной структурой», «под­ разумевает соглашение по поводу некоторого ряда тради­ ционных ценностей, которые объединяют группу людей»,3 выполняет ту или иную функцию. Следовательно, всякая культура, как полагает Б. Малиновский, институциональ­ на, выступает как сбалансированная система функцио­ нальных единиц (институтов). Этими положениями определяются принципы функцио­ нального анализа Б. Малиновского («это такой анализ, при помощи которого мы пытаемся определить отношения ме­ жду культурным действием и человеческой потребно­ стью — базовой или производной»)4 и институционального, заключающегося в выявлении принципов организации взаимодействия и взаимоотношений людей, ценностной мо­ 1 Ерасов Б. С. Социальная культурология. М.: Аспект-Пресс, 2000. С. 58. 2 Малиновский Б. Функциональный анализ // Антология иссле­ дований культуры. Т. 1. Интерпретации культуры. С. 699. 3 Малиновский Б. Научная теория культуры. С. 58, 46. 4 Там же. С. 46.

105

тивации их деятельности. Выделенные принципы позволя­ ют исследователю уточнить понятие «культура» с точки зрения принципиальной для него функционально-институ­ циональной парадигмы: «Культура — это единое целое, со­ стоящее частью из автономных, а частью из согласованных между собой институтов... Каждая культура обязана своей целостностью и самодостаточностью тому факту, что она служит удовлетворению всего спектра базовых, инструмен­ тальных и интегративных потребностей».1 Для того чтобы исследовать культуру, необходимо вы­ явить механизмы и закономерности формирования, взаи­ модействия и трансформации институтов, каждый из кото­ рых «базируется... на системе ценностей и соглашений»,2 законах, и имеет в своей основе идею — хартию, опреде­ ляющую цель согласованных действий людей. Функция института — «роль данного института в целостной схеме культуры», «общий результат организованной деятельно­ сти».3 Таким образом, Б. Малиновский выделяет «элемен­ тарно функциональные единицы — институционально и символически оформленные способы удовлетворения по­ требностей»,4 — отмечает исследовательница. Теоретически сформулированный методологический алгоритм функционального анализа («никакой элемент, „признак" культуры, обычай или идея не определяются и не могут быть определены иначе как путем помещения в реальный контекст культурного института»)5 представлен в работах Б. Малиновского следующим образом: 1. Исследователю необходимо выделить принципы обра­ зования социальных групп, т. е. универсальные принципы различения и социальной интеграции: принцип продолже­ ния рода или родства; принцип соседской близости (терри­ ториальный); принцип физиологии и анатомии человека; принцип ассоциации, т. е. добровольного объединения лю­ дей в группы по собственной инициативе; профессиональ­ ный принцип, обусловленный обучением и профессиональ­ ным выбором (трудовые и профессиональные объедине­ 1

Там же. С. 47. Там же. С. 52. 3 Там же. С. 54. 4 Горяйнова О. И. Методология структурно-функционального анализа культуры // Основы культурологии. С. 111. 5 Малиновский Б. Научная теория культуры. С. 58. 2

106

ния); принцип статуса и ранга; принцип всеобъемлющей интеграции (общность власти или культуры). 2. Установить типы институтов, обусловленные необхо­ димостью удовлетворения базовых или производных по­ требностей, принципами интеграции в том или ином об­ ществе, так как их набор является «общей меркой всех культур». 3. Обозначить регулируемые нормой или обычаем стан­ дартизованные формы поведения — деятельность групп внутри культурного института, а также символические ас­ пекты деятельности, поведения, и в первую очередь — вербальный. 4. Выявить базовые ценности, определяющие цель и за­ дачи объединения людей, поддерживаемые институтом и инспирируемые обществом в целом, т. е. хартию в качест­ ве «традиционно или вновь определяемой заявленной цели».1 5. Выявить принципы отношений членов института. 6. Определить функцию (результат организованного действия) культурного института в обществе, способ и ха­ рактер его взаимодействия с другими культурными инсти­ тутами и властью. Исследователь пишет: «Следует точно и ясно установить, каким образом материальные детерми­ нанты, действия людей, а также верования и идеи, т. е. символические аспекты, включены в эту конкретную обо­ собленную единицу или культурную реалию, как эти фак­ торы взаимодействуют и обретают характер постоянной и необходимой связи друг с другом».2 Б. Малиновский приводит в своей работе схему инсти­ тута — структурной единицы культуры, которая должна стать инструментом анализа (рис. 1). Результаты функционального анализа позволяют, по мнению Б. Малиновского, во-первых, рассмотреть культу­ ру человечества как некое целое; во-вторых, культуру че­ ловечества в ее исторической динамике по мере того, как изменялись, усложнялись принципы социальной интегра­ ции, институты, их функции. Функциональный анализ культуры направлен на доказательство того, что каждое общество является выражением универсальных функцио1 2

Там же. С. 57. Там же. С. 36. 107

нально действующих институтов, которые полностью оп­ ределяют существование и сознание человека — члена этого общества. Акцентируем еще раз основную методологическую стратегию Б. Малиновского: функциональный анализ не преследует цели выявления специфики той или иной куль­ туры, напротив, он исходит из задачи открыть общие зако­ ны. Лесли Уайт, сторонник неоэволюционистской научной парадигмы анализа культуры, писал по этому поводу сле­ дующее: «Формально-функциональный подход... связан не с уникальностью событий, а с их родовым сходством. Ска­ жем, мы изучаем восстания с функциональной точки зре­ ния. В этом случае восстание А должно интересовать нас не потому, что оно уникально... а как раз потому, что оно походит на другие восстания. Время и место не имеют значения; нас не волнует, произошел ли бунт в мае или в декабре, было это во Франции или в России. А интересны нам восстания в целом; мы хотим сформулировать законо­ мерность, которая была бы применима ко всем восстани­ ям. Нам нужна универсалия, способная объяснить кон­ кретные случаи».' В статье «Историзм, эволюционизм и функционализм как три типа интерпретации культуры» он замечает, что «функционалистов... интересуют функцио­ нальные связи или, по их выражению, „физиология" обще­ ства или культуры. Этот интерес хорошо выражается фра­ зой „как работает культура", т. е. как одна ее часть или процесс соотносятся с другими, какую роль определенная часть играет во всей конфигурации в целом».2 Следова1

Уайт JI. Избранное: Эволюция культуры. М.: РОССПЭН, 2004. С. 483. 2 Там же. С. 490. 108

тельно, в соответствии с логикой функционалистов об об­ ществе (культуре) следует говорить как о функциональном единстве, которое может быть постигнуто исследователем, объяснено через общие законы, лежащие в основе соци­ альной жизни, или «объяснить любое данное явление лю­ бой культуры как особый случай общего или универсаль­ ного принципа».1 Положения функционализма Б. Малиновского на при­ мере его работы «Магия. Наука. Религия» иллюстрирует О. И. Горяйнова (табл. 1, 2).2 Таблица 1 Элемент культуры

Потребности Сфера контроля Способы дея­ тельности Виды деятель­ ности

Рациональное знание

Магия

Адаптация в рацио­ нально-предсказуе­ мых условиях Естественное Практика

Адаптация в условиях, недоступных рацио­ нальному знанию Сверхъестественное Ритуал

Обработка земли. Мо­ реплавание. Рыбная ловля. Здоровье и телесность

Частные магические практики

Таблица 2

1 1

Там же. С. 476. Горяйнова О. И. Методология структурно-функционального анализа культуры // Основы культурологии. С. 114, 115. 109

В работе «Миф в первобытной психологии», вышедшей в 1926 году и предвосхитившей основные теоретические постулаты теории культуры и функционализма как спосо­ ба ее изучения, Б. Малиновский на основе исследования мифов папуасов острова Тробриан в Океании о происхож­ дении, о смерти и повторяющихся жизненных циклах, о магии определил функциональное их значение (роль в тра­ диционном обществе) и вышел на ряд закономерностей функционирования мифа как культурного института в «примитивном» или архаическом обществе: 1. Миф не является средством, способом донаучного познания окружающего мира, он является «словесным воскрешением первобытной реальности».1 Миф — не объ­ яснение тех или иных явлений, а выражение веры, пере­ живаемой как действительность. 2. Миф выполняет «главным образом функцию, свя­ занную с поддержанием традиции и непрерывности пле­ менной культуры», «он представляет ретроспекцию моде­ лей поведения и критериев моральных ценностей, подтверждение действующего социального порядка и ве­ ры в магию».2 3. «Миф кодифицирует мысль, укрепляет мораль, пред­ лагает определенные правила поведения и санкционирует обряды, рационализирует и оправдывает социальные уста­ новления»,3 т. е. выполняет социально-психологические функции, «укрепляет фундаментальный факт территори­ ального и родственного единства группы людей...».4 4. Благодаря своему воспроизведению в обрядах, миф является инструментом поддержания миропорядка, гармо­ нии Космоса: «Функция мифа состоит в том, чтобы упро­ чить традицию, придать ей значимость и власть, возводя ее истоки к высоким... наделенным сверхъестественной силой началам».5 А. Рэдклифф-Браун, поддерживая теоретическую стра­ тегию Б. Малиновского на раннем этапе своего фор­ 1 Малиновский

Б. Магия. Наука. Религия. М.: Рефл-бук, 1998. С. 99. 2 Там же. С. 142. 3 Мелетинский Е. М. Избранные статьи. Воспоминания. М.: РГГУ, 1998. С. 38. 4 Малиновский Б. Магия. Наука. Религия. С. 113. 5 Там же. С. 143. 110

мирования в качестве исследователя, сформулировал свое понимание функции. Он трактует ее «...как то, что поддерживает жизнь культурной целостности, обеспе­ чивает взаимосвязь между структурой и процессом соци­ альной жизни, создает непрерывность существования со­ циальной структуры».1 Он акцентировал в анализе примитивных культур понятие структуры, указав на то, что функциональный метод, разработанный Б. Малинов­ ским, «нацелен на открытие и верификацию общих зако­ нов при помощи тех же логических методов, которыми пользуются естественные науки — физика, химия, физио­ логия».2 Исследователь подвергал функциональному анализу со­ циальные по своей природе структуры (верования, систе­ мы родства, политические организации). В работе «Исто­ рическая и функциональная интерпретация культур и практическое применение антропологии в управлении ту­ земными народами» он отмечает, что в противополож­ ность историзму в подходе к анализу культурных явлений «функциональный метод зиждется на допущении, что культура представляет собой интегрированную систему. В жизни каждого конкретного сообщества каждый эле­ мент культуры играет особую роль, выполняет свою спе­ цифическую функцию... В основе данного метода лежит постулат, согласно которому существуют общие „физиологические“ или функциональные законы, истинные для всех человеческих обществ, для всех культур. Функцио­ нальный метод имеет целью открыть эти общие законы и объяснить с их помощью каждый конкретный элемент той или иной культуры. Например, если мы пришли к обосно­ ванному обобщению, что основной функцией ритуала и церемонии является выражение и поддержание чувств, не­ обходимых для социальной сплоченности, то мы можем объяснить любой ритуал и любую церемонию, показав, ка­ ким чувством они обеспечивают выражение и как эти чув­ ства связаны со сплочением общества. История, в узком 1 Горяйнова О. И. Методология структурно-функционального анализа культуры // Основы культурологии. С. 120. 2 Рэдклифф-Браун А. Историческая и функциональная интерпре­ тация культуры и практическое применение антропологии в управ­ лении туземными народами // Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретации культуры. С. 634.

смысле, не дает и не может дать нам знания таких общих законов».1 Анализ ритуалов в архаических обществах позволил А. Рэдклифф-Брауну сделать вывод о том, что они, явля­ ясь культурной формой, выполняют функцию поддержа­ ния космического порядка, нарушение которого может привести к катастрофическим для человечества последст­ виям. Одновременно они служат средством выражения и поддержания того чувства, которое необходимо для соци­ альной сплоченности той или иной общности людей. Это дает основание исследователю сделать вывод, аналогич­ ный тому выводу, к которому пришел Б. Малиновский: су­ ществуют общие функциональные законы, действующие во всех культурах. Таким образом, единицей функционального анализа становится институт — такие универсальные единицы структуры целого (культуры), как миф, ритуал, обычай, религия, брак, семья, искусство и многое другое. А. Рэдклифф-Браун предложил алгоритм функциональ­ ного анализа. 1. Отдельный институт, обычай или верование должны «рассматриваться в неразрывной связи с той целостной сис­ темой, частями или элементами которой они являются».2 2. Исследователь должен понимать, что институт как целое неотделим от «форм института», представленных материальным субстратом (артефактами), социальными связями людей (стандартизованными типами поведения) и их организацией, символическими актами, главным из ко­ торых является язык. Проиллюстрируем это на примере института супруже­ ства и родительства, разделяя условно то, что в реальной практике народов примитивных культур осознавалось как нераздельное, так как любой ситуативный контекст заклю­ чает в себе все три начала человеческой жизни и шире — культуры: а) функция института супружества и родительства за­ ключается в определенном культурой процессе продолже­ ния рода; 1 Там

же. Рэдклифф-Браун А. Сравнительный метод в социальной антро­ пологии // Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретации культуры. С. 637. 2

112

б) формы института в любой культуре есть «способ осуществления процесса, который различается по технике акушерства, наличии или отсутствии ритуала кувалды, та­ бу и изоляции, распространяющихся на родителей, в послеродильных ритуалах и приемах, с помощью которых защищают ребенка, укрывают его, одевают, поддержива­ ют гигиену и кормят»;' в) исследователь должен рассмотреть тот или иной ар­ тефакт не только в его материально воплощенной форме, но и в символическом аспекте, который определен язы­ ком, знаками и символами, сопровождающими брачные, родильные и послеродильные обряды и ритуалы, закреп­ ленные в слове. Выявление структурной и функционально-институциональной общности является неоспоримым, по мнению уче­ ного, научным основанием для изучения культур. ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ 1. Что определяет специфику функционального метода Б. Малиновского в исследовании общества и культуры? 2. Как понимает исследователь функцию? Приведите одно из ее определений, данных в работе «Научная теория культуры». 3. Как трактуется Б. Малиновским институт, какую роль он играет в культуре? 4. Как определяет Б. Малиновский культуру с точки зрения генерального принципа «функциональной универ­ сальности»? 5. Что акцентируется в функциональном анализе куль­ туры: общее или специфическое? Обоснуйте или опро­ вергните утверждение Б. Малиновского о том, что каждое общество является выражением универсальных функцио­ нально действующих институтов. 6. Определите роль кросс-культурного контекста в функциональном исследовании культуры. 7. Какую категорию актуализировал в функциональном анализе А. Рэдклифф-Браун? Какую новую возможность это открыло в анализе культуры? 1

Там же. С. 648. 113

8. Какой методологический принцип лежит в основе анализа традиционных культур, выполненного А. Рэдклифф-Брауном? 9. Мотивируйте положение А. Рэдклифф-Брауна о том, что общность разных культур определяется общностью универсальных институтов и законов их функционирова­ ния. ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ 1. Проанализируйте в функциональном методологиче­ ском ключе Б. Малиновского современные социокультур­ ные институты. Сделайте вывод о результативности (нере­ зультативное™), эффективности (неэффективности) мето­ да применительно к современности. 2. Определите, насколько приемлем в настоящее время функциональный анализ культуры. Тексты 1. Малиновский Б. Магия. Наука. Религия / Пер. с англ. A. П. Хомич; под ред. О. Ю. Артемовой. М.: Рефл-бук, 1998. 304 с. 2. Малиновский Б. Научная теория культуры / Пер. с англ. И. В. Утехина. М.: ОГИ, 2000. 208 с. 3. Малиновский Б. Функциональный анализ / Пер. с англ. B. Г. Николаева // Антология исследований культуры. Т. 1. Интер­ претации культуры / Под ред. С. Я. Левит. СПб.: Университетская книга, 1997. С. 681—702. 4. Мелетинский Е. М. Мифы древнего мира в сравнительном ос­ вещении // Избранные статьи. Воспоминания. М.: РГГУ, 1998. C. 192—258. 5. Рэдклифф-Браун А. Р. Структура и функции в примитивном обществе: Очерки и лекции / Пер. с англ. О. Ю. Артемовой. М.: Восточная литература, 2001. 304 с. 6. Рэдклифф-Браун А. Р. Историческая и функциональная интепретации культуры и практическое применение антропологии в управлении туземными народами / Пер. с англ. В. Г. Николаева // Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретации культуры / Под ред. С. Я. Левит. СПб.: Университетская книга, 1997. С. 633— 635.

114

Основная литература 1. Беспалов В. Е., Сальников Л. В. Введение в функционалистику. Свердловск: Изд-во СГУ, 1991. 234 с. 2. Ерасов Б. С. Социальная культурология. 3-е изд., доп. и дораб. М.: Аспект-Пресс, 2000. 592 с. 3. Иванов С. А. Методы изучения культуры: Учебное пособие. Великий Новгород: ВНГУ, 2002. 78 с. 4. Кожевников В. П. Методологические основы культурологии: Учебное пособие. М.: Изд-во Гуманитарного ун-та, 1999. 213 с. 5. Культурология. XX век: Энциклопедия: В 2 т. / Под ред. С. Я. Левит. СПб.: Алетейя, 1998. Т. 2. 447 с. 6. Марков Ю. Г. Функциональный подход в современном науч­ ном познании. Новосибирск: Изд-во НГУ, 1982. 324 с. 7. Основы культурологии: Учебное пособие / Под ред. И. М. Быховской. М.: Эдиториал УРСС, 2005. 496 с. 8.Ричардс Одри. Понятие культуры в работах Малиновского / Пер. с англ. М. В. Кравченко // Культурология: Дайджест / РАН. ИНИОН. М., 2007. № 1. С. 141—152. 9. Розин В. М. Культурология: Учебник. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Гардарики, 2003. 462 с. 10. Энциклопедический словарь по культурологии / Под ред. А. А. Радугина. М.: Центр, 1997. 480 с.

Тема 4 СТРУКТУРНО-ФУНКЦИОНАЛЬНЫЙ МЕТОД В ИССЛЕДОВАНИЯХ КУЛЬТУРЫ. А. РЭДКЛИФФ-БРАУН. В. Я. ПРОПП Структурно-функциональный метод сложился в рамках функциональной школы, его основоположником явился А. Рэдклифф-Браун, последователь Б. Малиновского в 1920-е годы. Основные работы исследователя: «Метод в этнологии и социальной антропологии» (1923), «Истори­ ческая и функциональная интерпретации культуры...» (1929), «Структура и функция в примитивном обществе» (1952) и другие. С научных позиций социальной антропо­ логии он так определяет свою исследовательскую задачу: изучение верований и обычаев не с точки зрения истори­ ческой реконструкции, а с точки зрения определения их функции, т. е. того, какую роль они играют в душевной, моральной и социальной жизни примитивных народов. Под структурно-функциональным методом в исследова­ нии социума, культуры понимают анализ системно-организованной целостности, в которой каждый элемент имеет функциональное значение (функцию внутри целостности). Акцент в анализе культуры делается на функциональной роли структурных элементов системы (культуры). В работе «Историческая и функциональная интерпрета­ ции культуры...» А. Рэдклифф-Браун, полагая, что основ­ ной задачей антропологии являются поиски общих законо­ мерностей социального и культурного функционирования общества, следовал за теоретическими посылками учите­ ля, однако вскоре пришел к пониманию ограниченности функционального анализа, который не может дать полного представления о специфике культуры. Исследователь ввел в методологический алгоритм анализа культур примитив­ ных обществ концептуально важный для него элемент — понятие структуры как системной целостности элементов. В работе «Структура и функция в примитивном обще­ стве» он акцентировал значение структурной составляю­ щей в анализе: культуру, общество следует рассматривать как функционирование их структуры как общей совокуп­ 116

ности социальных обычаев, специфического образа мыс­ лей и чувствований той или иной человеческой общности. В связи с этим он дает определение структуры: «Структу­ ра может быть определена как сеть связей между некими единствами»,1 а социальная жизнь общества должна рас­ сматриваться «как функционирование социальной струк­ туры... понятие „функция"... влечет за собой понятие о структуре, состоящей из сети связей между единица­ ми-единствами, а также понятие о непрерывности структу­ ры, поддерживаемой процессом жизни, который обеспечи­ вается деятельностью составляющих единиц».2 Отсюда закономерно вытекает то безусловное для исследователя положение, что «в человеческом обществе социальная структура как целое может наблюдаться только в процессе ее функционирования».3 Согласно своему пониманию структуры А. Рэдклифф-Браун уточняет и понятие функ­ ции: «Это отдельный вклад, вносимый деятельностью час­ ти в общую деятельность некоего целого, в которое эта часть включена».4 Исходя их своих теоретико-методологических посылок, исследователь определяет стратегию анализа культур как функциональный анализ социальных структур, обеспечи­ вающих целостность общества (выявление принципов со­ отнесения и функционирования элементов целого). В ста­ тье «Сравнительный метод в социальной антропологии» он настаивал на том, что «каждый институт, обычай или верование» должны рассматриваться «в неразрывной свя­ зи с той целостной социальной системой, частями или эле­ ментами которой они являются».5 В Послесловии «Структурно-функциональные методы А. Рэдклифф-Брауна в ис­ тории британской социальной антропологии» к работе «Структура и функция в примитивном обществе: Очерки и лекции» А. А. Никишенков отмечает, что в связи с заяв­ ленными позициями «исследователю предстояло решить 1 Рэдклифф-Браун А. Структура и функция в примитивном об­ ществе: Очерки и лекции. М.: Восточная литература, 2001. С. 209. 2 Там же. С. 211. 3 Там же. 4 Там же. 5 Рэдклифф-Браун А. Сравнительный метод в социальной антро­ пологии // Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретации культуры. С. 637.

117

два основных вопроса: в чем заключается функция данно­ го социального явления, т. е. какова его роль в функцио­ нировании социальной структуры, частью которой он яв­ ляется, и как выполняется эта функция».1 Разрабатывая стратегию и методику структурно-функ­ ционального анализа, А. Рэдклифф-Браун определил зна­ чение и функциональную роль оппозиций, которые, по его мнению, во-первых, характеризуют структуры того или иного целого, а во-вторых, отражают существующие в об­ ществе оппозиции, находятся в структурном подчинении. В статье «Сравнительный метод в социальной антрополо­ гии» он дает теоретический алгоритм структурно-функ­ ционального метода, начальным этапом которого является сравнительный анализ как основа всякой аналитической процедуры. Особый исследовательский интерес для него представлял анализ «систем родства и свойства» в прими­ тивных культурах, которые А. Рэдклифф-Браун определял как «социально важные и функционально нагруженные от­ ношения», с которыми связаны «определенные права и обязанности или определенные четкие модели поведе­ ния».2 В первую очередь именно системы родства, по мне­ нию антрополога, определяются специфическим набором социальных отношений. Единицей социальной структуры системы родства явля­ ется «элементарная семья», которая «состоит из мужчины, его жены и их ребенка (или детей) независимо оттого, жи­ вут они вместе или врозь».3 При этом выделенные родст­ венные термины (мать, отец, брат, сестра) распространя­ лись на родственные отношения, выходящие за пределы семьи, охватывали собой все социальное пространство: исследователь полагал, что в структурном отношении «сложные семьи могут рассматриваться как семьи, состоя­ щие из нескольких элементарных, имеющих общего чле­ на».4 Интерес к клановому родству («принципу линиджа»), правилам и нормам функционирования фратрий в системе 1 Никишенков А. А. Структурно-функциональные методы А. Р. Рэдклифф-Брауна // Рэдклифф-Браун А. Структура и функция в примитивном обществе. С. 273. 2 Рэдклифф-Браун А. Структура и функция в примитивном об­ ществе: Очерки и лекции. С. 66. 3 Там же. С. 65. 4 Там же. С. 66.

118

примитивных культур (обществе) определил научную специфику ряда его работ. Один из механизмов анализа принципов отношений между фратриями был обусловлен задачей выявления оппозиций и определения их семанти­ ческого наполнения. 1. С помощью сравнительных наблюдений в «прими­ тивных обществах» он выявляет способ идентификации и выделения своей фратрии по отношению к другой — «ди­ хотомическое разделение общества, в котором подразделе­ ния (родственные кланы) представлены птицами». 2. Найденные параллели дуальной организации об­ ществ в разных культурах Австралии, Калифорнии, пред­ ставленные парами Сокол—Ворона, Орел—Ворон, Койот—Дикая Кошка, Зимородок—Пчелоед, Ивол­ га—Черный Дрозд и др., — частные явления, которые с необходимостью, как полагает исследователь, требуют по­ становки более общей проблемы: «По какому принципу для представления фратрий дуальной организации отбира­ ются те или иные пары», за решением которой может на­ ходиться ответ на вопрос, как «туземцы представляют се­ бе дуальную организацию как часть своей социальной структуры».1 3. Анализ мифов с точки зрения ролей главных персо­ нажей — Сокола и Вороны — привел исследователя к вы­ воду о том, что отношения между разными биологически­ ми видами животных, представляющими разные фратрии, переводятся в отношения дружбы и вражды, солидарности и противостояния — отношения социальные, существую­ щие между людьми. Кроме того, классификация материа­ лов мифов позволила исследователю прийти к выводу о том, что биологические виды разбиваются «на пары про­ тивоположностей». 4. Процедура анализа отношений между парами проти­ воположностей позволила исследователю выявить прин­ цип их организации — оппозиционный, «являющийся универсальным свойством человеческого мышления, ибо мы мыслим парами противоположностей: „верх—низ“, „сильный—слабый", „черное—белое“».2 1 Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретации куль­ туры. С. 641. 2 Там же. С. 644.

119

5. Соотнеся отношения персонажей мифа с социальной структурой обществ, в чьих культурах зафиксированы по­ добные мифы, А. Рэдклифф-Браун устанавливает, что это экзогамные по своей структуре фратрии (экзогамная сово­ купность нескольких родов) и «они мыслятся как находя­ щиеся в отношении „оппозиции41». По его мнению, она выступает в роли (функции) поддержания миропорядка, не допуская смешения родственных фратрий. 6. Следующим этапом в исследовании становится «попытка определить те разнообразные формы, которые может принимать оппозиция двух фратрий дуальной орга­ низации в реальной социальной жизни»1. Ссылаясь на соб­ ственные наблюдения и мнения исследователей-антропологов (А. Крёбера, В. Стронга и других), он выявляет ин­ ститут, по его мнению обозначенный исследователями не очень удачно. Это институт «шутливые отношения», кото­ рый «выполняет функцию поддержания устойчивых отно­ шений между двумя людьми или группами с помощью внешних, наигранных проявлений враждебности и антаго­ низма».2 А. Рэдклифф-Браун показывает, что «добродуш­ ный антагонизм» между фратриями находит выражение в шутках, поддразниваниях, которые имели место и в серь­ езных церемониях. За этой функцией закрепляется значе­ ние поддержания порядка, правил, установленных в при­ митивных культурах, и шире — миропорядка, его незыб­ лемости. Исследователь приводит примеры и других по своему семантическому наполнению оппозиций, опреде­ ляющих структуру обрядов. Однако, как он отмечает, их функция остается постоянной. 7. Выявленный принцип поддержания отношений меж­ ду фратриями (и поддержания миропорядка) исследова­ тель комментирует на примере брачного института «экзо­ гамии фратрий», согласно которому браки заключаются между женщинами и мужчинами, принадлежащими к про­ тивоположным фратриям. В этом случае между фратрия­ ми в разных неродственных культурах разыгрывается символическое представление со стороны родственников невесты: «похищение» или «захват» подарков, нападение с хорошо сыгранными актами враждебности. Родственники 1 2

120

Там же. Там же. С. 646.

жениха в соответствии с принципом «уту» наносят ущерб стороне невесты, похищая ее. Сделанные наблюдения уточняются им в анализе обычая «брака по обмену», кото­ рый сопровождается ритуалами «избегания», обмена бла­ гами и услугами и другим. 8. Частный случай деления фратрий по дуальной схеме «Сокол—Ворона» дал исследователю основания выявить то общее, что в аналогичных случаях (при разных семан­ тических номинациях) может свидетельствовать о наличии особого структурного принципа отношений между двумя сегментами общества — оппозиции, представляющей «особый тип социальной интеграции», «союз противопо­ ложностей».1 А. Рэдклифф-Браун пишет: «Проведя сравне­ ние (австралийских экзогамных фратрий, обозначаемых именами Сокола и Вороны) с другими, не австралийскими обществами, мы получили возможность увидеть, что речь идет не о чем-то частном и специфическом, не об отличи­ тельной особенности, присущей одному региону, а что пе­ ред нами один из примеров общераспространенных тен­ денций, свойственных человеческим обществам вообще».2 Таким образом, исследователь выявляет один из универ­ сальных в традиционных культурах принцип социальной организации, обеспечивающий поддержание всей социаль­ ной структуры. Структурно-функциональный анализ в отечественной гуманитарной науке реализован в работе литературоведа В. Я. Проппа «Морфология сказки» (1928), в которой он дал синхроническое описание ее структуры на уровне функций действующих героев. Исследователь выявил, что действия разных персонажей волшебных сказок могут оказаться структурно эквивалентными, т. е. иметь в син­ тагматической3 схеме повествования одну и ту же «функ­ цию». Эта принципиальная позиция была своего рода опровержением одного из положений Александра Нико­ лаевича Веселовского (1838—1906), представителя срав­ нительного литературоведения, который полагал, что 1 Там

же. С. 648. Там же. 3 Синтагматика — расположение единиц (знаков) текста в ли­ нейных их отношениях, в отличие от парадигматики, где располо­ жение единиц текста (знаков) находится в отношениях противопо­ ставления, выбора. 2

121

структурным элементом сказки является мотив — неразлагаемая единица повествования. На это факт указывает Клод Леви-Стросс (1908—2009) в своей статье «Структура и форма. Размышление об одной работе Владимира Проп­ па».1 Это послужило основой критики методологии иссле­ дователя после выхода в свет его книги на английском языке в 1968 и 1970 годах. Научная задача исследователя, поставившего своей целью изучить сказку как целое, определялась необходи­ мостью выявления структуры сказки и функциональных связей между ее элементами — функций действующих героев. Под функцией В. Я. Пропп понимает поступок действующего лица, определенный с точки зрения его зна­ чимости для хода действия, или «типовые поступки, соот­ ветствующие определенным ролям действующих лиц».2 Функции действующих лиц являются устойчивыми эле­ ментами сказки, не зависят от того, кем и как они выпол­ няются, каково происхождение героя и его социальное положение (Иван-царевич—Иван-крестьянский сын), — значима та роль (функция), которую они исполняют, и по­ следовательность действия, которую они обеспечивают в повествовании. Именно функции героев в сказке являются величиной постоянной, в отличие от «способа осуществле­ ния функций», который «может меняться», так как для «изучения сказки важен вопрос, что делают сказочные персонажи»,3 т. е. какую функцию они выполняют в разви­ тии сюжета, а не вопрос о том, как они это делают. В. Я. Пропп приходит к выводу о том, что все волшеб­ ные сказки однотипны по своему строению и именно функции героев обусловливают устойчивую структуру сказки. Следовательно, изучению подлежат, в отличие от литературного произведения, не действующие лица, не объекты, а их функции, т. е. «поступки действующих лиц, их действия».4 В ответе К. Леви-Строссу на критический анализ его теоретико-методологической позиции он уточ­ 1 Леви-Стросс К. Структура и форма. Размышление об одной работе Владимира Проппа // Семиотика: Антология. М.: Академи­ ческий Проект, 2001. С. 425. 2 Мелетинский Е. М. Избранные статьи. Воспоминания. С. 35. 3 Пропп В. Я. Морфология сказки. М.: Лабиринт, 2001. С. 21. 4 Пропп В. Я. Структурное и историческое изучение волшебной сказки (Ответ К. Леви-Строссу) // Семиотика: Антология. С. 457.

122

няет свою научную задачу: «Цель исследования состояла в том, чтобы установить, какие функции известны волшеб­ ной сказке, установить, ограничено ли их число или нет, посмотреть, в какой последовательности они даются... Оказалось, что функций мало, форм их много, последова­ тельность функций всегда одинакова».1 В соответствии с заданной логикой исследования ге­ роями, чьи приключения, испытания награждаются (как правило, удачная женитьба), могут быть Иван-царевич, Солдат, Емеля, Иван-дурак, Василиса Премудрая, Елена Прекрасная и другие. Их антагонистами или «вредителя­ ми» могут быть Мачеха, Баба Яга, Кощей Бессмертный и другие, а «дарителями» — звери, рыбы, покойники, духи и другие; волшебными предметами — кольцо, гребень, шап­ ка-невидимка, огниво, живая и мертвая вода и другие. Как показал структурно-функциональный анализ, про­ веденный В. Я. Проппом, функции объединяются по кругам действия, и их функциональное взаимодействие образует «укрупненную структуру»: круг действий Анта­ гониста (Вредителя) — круг действий Помощника (про­ странственное перемещение героя, ликвидация беды и другое) — круг действий царевны (задание, наказание, свадьба) — круг действий героя (поиски, реакции на тре­ бования дарителя, свадьба) — круг ложного героя. Важнейшим элементом структурного анализа волшеб­ ной сказки являются выделенные исследователем оппози­ ции, которые в отличие от мифа содержат в себе не всеоб­ щие координаты-классификаторы, как отмечают авторы коллективной монографии, а заключают в себе «ценност­ ные индикаторы движения от отрицательного состояния к положительному».2 В качестве центральной оппозиции в волшебной сказке они рассматривают оппозицию «свой/чужой», «которая моделирует соотношение героя с его врагами» и которая в «мифах и архаической эпике не играла существенной роли». 3 Сказка, по мнению Е. С. Но­ вика, прибавляет к основной оппозиции и другие ценност­ 1 Там

же. С. 462. Новик Е. С. Система персонажей русской волшебной сказки // Структура волшебной сказки: Сб. ст. / Под ред. С. Ю. Неклюдова. М.: РГГУ, 2005. С. 36. 3 Там же. С. 37. 2

123

ные оппозиции — добрый/злой, высокий/низкий и т п. Этот ряд оппозиций определяет свойства и характер отно­ шений героя и вредителя, в котором доминирующую роль играет оппозиция «скромный/нескромный». В. Я. Пропп дает следующие итоговые наблюдения над правилами функциональной организации сказки: 1. Постоянными, устойчивыми элементами сказки слу­ жат функции действующих лиц. 2. Число функций в сказке ограничено. 3. Последовательность функций в сказке одинакова, об­ разует устойчивый сюжетный алгоритм. 4. Однотипность функций и их последовательность обусловливают однотипную структуру волшебной сказки, основными составляющими которой являются: запрет — его нарушение — испытание, представляющее по своей сути метаморфозу инициации, — финал (свадьба героя). Сочетание функций, ходов определяет устойчивость структуры сказки. К. Леви-Стросс комментирует это положение В. Я. Проппа так: «...понять значение поступка можно, лишь включив его в последовательность других поступ­ ков, т. е. поместив между предшествующей и последую­ щей функциями, а это предполагает, что последователь­ ность функций всегда одинакова... Кроме того, допускает­ ся, что каждая сказка в отдельности никогда не дает всех функций... но это нисколько не меняет закона последова­ тельности».1 Подвергая критике исходные теоретико-мето­ дологические позиции В. Я. Проппа, результат итогов его наблюдений над структурой волшебной сказки, К. Леви-Стросс приходит к выводу о том, что автор «Морфоло­ гии сказки» реализовал в своем анализе «предположение о том, что, строго говоря, существует лишь одна-единственная сказка и что весь запас известных нам сказок следует рассматривать как „цепь вариантов" по отношению к об­ щему для них типу».2 По его мнению, исследователь подо­ шел к анализу структуры волшебной сказки с точки зре­ ния формальных принципов, а, как правило, «формализм уничтожает свой собственный объект»: мы знаем, что та­ 1 Леви-Стросс К. Структура и форма. Размышление об одной работе Владимира Проппа // Семиотика: Антология. С. 427. 2 Там же. С. 435.

124

кое сказка вообще, но зато «...сколь скоро мы наблюдаем... множество конкретных сказок, мы не знаем, как их клас­ сифицировать... мы и вправду совершили восхождение от конкретного к абстрактному, но не можем вернуться от абстрактного к конкретному».1 Научные упреки К. Леви-Стросса относятся к методо­ логии анализа волшебной сказки и к основным выводам, к которым пришел В. Я. Пропп: «...проблеме устойчивости содержания (которым оно обладает вопреки своей пере­ менчивости) и проблеме переменчивости функций (кото­ рой они обладают вопреки своей устойчивости)».2 Иссле­ дователь имеет в виду основные теоретические выводы русского исследователя сказки: волшебная сказка в мор­ фологическом (структурном) отношении однотипна, не­ смотря на вариативность и переменность структурных элементов (функций действующих лиц), а функции дейст­ вующих лиц переменчивы (хотя сами обладают устойчи­ востью). Другой французский исследователь, Клод Бремон (р. 1929), французский семиотик, анализируя методологию структурного анализа волшебной сказки В. Я. Проппа, пришел к заключению, что в его концепции наиболее ори­ гинальным является положение о «различии между семан­ тическим значением поступка, взятого в изоляции от по­ вествовательного контекста, и функцией этого поступка в развитии сюжета».3 Вместе с тем он указывает на методо­ логическую несостоятельность реализованного исследова­ телем положения, что «функции организованы в одноли­ нейную последовательность, где каждый элемент неизмен­ но занимает одну и ту же позицию, соответствующую хронологическому порядку его появления в повествова­ нии».4 На наш взгляд, работа В. Я. Проппа представляет собой успешный опыт анализа сказки как структурного целого, роль упорядочивания которого выполняют функции ее действующих лиц, несмотря на отчасти справедливое за­ 1 Там

же. С. 441. Там же. С. 446. 3 Бремон К. Структурное изучение повествовательных текстов после В. Проппа // Семиотика: Антология. С. 476. 4 Там же. С. 477. 2

125

мечание К. Леви-Стросса о том, что он подошел к анализу волшебной сказки с формальной точки зрения. По всей ве­ роятности, именно подобная точка зрения позволила ис­ следователю достичь той цели, которую он перед собой ставил. Ю. М. Лотман относил работу «Морфология сказ­ ки» по своей теоретико-методологической сущности к ва­ риантам структурного анализа. Он таким образом опреде­ лил специфику научного алгоритма В. Я. Проппа: «Если мы возьмем большую группу функционально однородных текстов и рассмотрим их как варианты некоего одного ин­ вариантного текста, сняв при этом все „внесистемное" с данной точки зрения, то получим структурное описание языка данной группы текстов».1 По сути дела об этой же технологии анализа писал другой исследователь — фран­ цузский семиотик-постструктуралист Ролан Барт (1915— 1980): «Пропп конституирует инвариант народной сказки путем структурирования всех славянских сказок, предва­ рительно им расчлененных».2 Структурно-функциональный и семиотический анализ осуществлен И. В. Утехиным в работе «Очерки комму­ нального быта». Вычленяя в пространстве коммунальной квартиры публичное и приватное пространство, он вы­ страивает их системные характеристики, определяет функ­ цию каждого элемента внутри этих пространств. В про­ цессе анализа пространства коммунальной квартиры он выделяет концептуальный его признак: это организован­ ная среда, «структура которой отвечает структуре сообще­ ства. Элементы этой среды, локуса и артефакты, запол­ няющие публичное пространство, либо соотносятся с кон­ кретными владельцами, либо находятся в совместном пользовании участников сообщества».3 Поэтому это «про­ странство — не абстрактная категория, а конкретная часть картины мира».4 Основными характеристиками этого про­ странства являются функциональность — «оно дает форму 1 Лотман Ю. М. Структура художественного текста // Лот­ ман Ю. М. Об искусстве. СПб.: Искусство—СПБ, 1998. С. 27. 2 Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М.: Респуб­ лика, 1989. С. 234. 3 Утехин И. В. Очерки коммунального быта. М.: О Г И, 2004. С. 42. 4 Там же.

126

функциям: реализациям разного рода потребностей»;1 семиотичность — «диктует рамки символическим формам поведения, что позволяет его описать, пользуясь такими характеристиками, как приватность/публичность, откры­ тость/закрытость... Структурировано таким образом, что кодирует собой социальную структуру сообщества и орга­ низует развертывание символических форм поведения»,2 в том числе членение его на «свое» и «чужое», «приватное» и «публичное», которое опосредует повседневное поведе­ ние в рамках «нормального хода вещей».3 Исследователь рассматривает систему приватного про­ странства, определенного двумя подсистемами, центр од­ ной из которых определяет телевизор, другой — обеден­ ный стол, функциональная значимость которых диктует тот или другой набор предметов. Эти теоретико-методологические позиции легли в осно­ ву анализа функций всех элементов систем приватного и публичного пространства, их взаимодействия. ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ 1. Как понимает функцию А. Р. Рэдклифф-Браун в от­ личие от ее трактовки Б. Малиновским? 2. Необходимость и обязательность какой категории в анализе примитивных культур убедительно продемонстри­ ровал А. Р. Рэдклифф-Браун? 3. Что концептуально определяет алгоритм структур­ но-функционального анализа в работах А. Р. РэдклиффБрауна? 4. Почему В. Я. Пропп дал название своей работе «Морфология сказки»? Отличаются ли концептуально, на ваш взгляд, понятия «морфология» и «структура» в трак­ товке В. Я. Проппа? 5. Что понимает В. Я. Пропп под функцией героев вол­ шебных сказок? 6. Обоснуйте положение (или опровергните) В. Я. Проп­ па о том, что структуру сказки определяет последователь­ ность реализации функций героев. 1

Там же. С. 43. Там же. С. 43, 45. 3 Там же. С. 45. 2

127

7. Какую роль играют элементы историко-генетическо­ го, историко-типологического методов в исследованиях волшебной сказки В. Я. Проппом?

ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ 1. Рассмотрите полемику между К. Леви-Строссом и В. Я. Проппом. В чем вы видите их принципиальные раз­ ногласия в методологических подходах к изучению струк­ туры волшебной сказки? 2. Чью методологическую позицию (В. Я. Проппа или К. Леви-Стросса) вы признаете научно обоснованной? 3. Определите структурно-функциональные характери­ стики пространства приватного и пространства публично­ го коммунальной квартиры, выделенные И. В. Утехииым в его работе «Очерки коммунального быта». Тексты 1. Бремон Клод. Структурное изучение повествовательных тек­ стов после В. Проппа / Пер. с фр. Г. К. Косикова // Семиотика: Антология / Под ред. Ю. С. Степанова. М.: Академический Проект, 2001. С. 472—479. 2. Леви-Стросс К. Структура и форма. Размышления об одной работе Владимира Проппа // Семиотика: Антология / Под ред. Ю. С. Степанова. М.: Академический Проект, 2001. С. 423—452. 3. Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. 2-е изд. М.: Восточная ли­ тература, 1995. 408 с. А. Пропп В. Я. Русская сказка. Л.: Наука, 1984. 324 с. 5. Пропп В. Я. Морфология сказки. М.: Лабиринт, 2001. 192 с. 6. Пропп В. Я. Структурное и историческое изучение волшебной сказки (Ответ К. Леви-Строссу) // Семиотика: Антология / Под ред. Ю. С. Степанова. М.: Академический Проект, 2001. С. 453—472. 7. Рэдклифф-Браун А. Р. Структура и функции в примитивном обществе: Очерки и лекции / Пер. с англ. О. Ю. Артемовой. М.: Восточная литература, 2001. 304 с. 8. Утехин И. В. Очерки коммунального быта. 2-е изд., доп. М.: ОГИ, 2004. 277 с. 9. Эванс-Причард Э. История антропологической мысли / Пер. с англ. А. Л. Ефимовой. М.: Восточная литература, 2003. 358 с.

128

Основная литература 1. Горяйнова О. И. Методология структурно-функционального анализа в познании и интерпретации культуры // Основы культуро­ логии: Учебное пособие / Под ред. И. М. Быховской. М.: Эдиториал УРСС, 2005. С. 106—133. 2. Культурология. XX век: Словарь / Под ред. С. Я. Левит. СПб.: Университетская книга, 1997. 640 с. 3. Культурология. XX век: Энциклопедия: В 2 т. / Под ред. С. Я. Левит. СПб. \Алетейя, 1998. Т. 2. 447 с. 4. Мелетинский Е. М. Структурно-типологическое изучение волшебной сказки / Мелетинский Е. М., Неклюдов С. Ю., Но­ вик Е. С., Сегал Д. М. // Структура волшебной сказки: Сб. ст. / Под ред. С. Ю. Неклюдова. М.: РГГУ, 2005. С. 163—198. 5. Мелетинский Е. М. Проблемы структурного описания вол­ шебной сказки / Мелетинский Е. М., Неклюдов С. Ю., Новик Е. С., Сегал Д. М. // Структура волшебной сказки. СПб.: РГГУ, 2001. С. 111—121. 6. Никишенков А. А. Структурно-функциональные методы А. Р. Рэдклифф-Брауна в истории британской социальной антропологии // А. Р. Рэдклифф-Браун Структура и функции в примитивном обще­ стве: Очерки и лекции / Пер. с англ. О. Ю. Артемовой. М.: Восточ­ ная литература, 2001. С. 258—303. 7. Новик Е. С. Система персонажей русской волшебной сказки / Мелетинский Е. М., Неклюдов С. Ю., Новик Е. С., Сегал Д. М. // Структура волшебной сказки: Сб. ст. / Под ред. С. Ю. Неклюдова. М.: РГГУ, 2005. С. 122—162. 8. Розин В. М. Культурология: Учебник. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Гардарики, 2003. 462 с.

5 Зак. № 304!

Тема 5

СТРУКТУРНЫЙ (СТРУКТУРНО-ФУНКЦИОНАЛЬНЫЙ, СТРУКТУРНО-СЕМИОТИЧЕСКИЙ) МЕТОД. К. ЛЕВИ-СТРОСС

Термином «структурализм» обозначают направление анализа культуры, включающее все разновидности струк­ турного анализа, или направление, избирающее предметом своего анализа структуры разной степени сложности. Структурный анализ складывался преимущественно в сфере социально-гуманитарного знания, и прежде всего в лингвистике и литературоведении. Начала структурного анализа и формирования структурного научного направле­ ния исследователи единодушно видят в факте появления работы «Курс общей лингвистики» Фердинанда де Соссюра (1857—1913), швейцарского лингвиста, в которой была реализована концептуальная для него идея о том, что язык является упорядоченной системой знаков — от простей­ ших до самых сложных уровней. Другим основоположником структурального направле­ ния, основателем Московского, а затем Пражского и Нью-Йоркского лингвистических кружков считается Ро­ ман Осипович Якобсон (1896—1982). Эта же школа была репрезентирована Николаем Сергеевичем Трубецким (1890—1938). Представители структурной лингвистики исходили в своих исследованиях из понимания языка как знаковой системы, элементы которой закономерно нахо­ дятся в определенных отношениях. Технология структу­ рального исследования определялась следующим алгорит­ мом: от элементарных составляющих — частиц языка — к более сложным и от них — к языку как целому. К приме­ ру: от морфемы — к слову — словосочетанию — предло­ жению. При этом каждая единица языка рассматривалась как определенная, строго обозначенная функция того це­ лого, которое представляет собой язык. В результате уста­ навливалась определенная структуральная цепь языковой системы. Структурный анализ наиболее репрезентативно пред­ ставлен французской школой, основателем которой явился 130

Клод Леви-Стросс, разработавший основные положения структурного анализа и давший начало структуралистским исследованиям в области культуры в таких работах, как «Элементарные структуры родства» (1949), «Структурная антропология» (1958), «Мифологики» в 4-х томах (1964— 1971), «Структура мифов» (1970), «Колдун и его магия» (1974), и других. В целях достижения научной строгости он перенес метод структурной лингвистики на исследова­ ния культуры и стг \ рассматривать ее как структурно упо­ рядоченную и организованную совокупность знаковых систем (мифа, ритуала, жеста, родства, права и др.), выполняющих определенные функции в обществе и куль­ туре. В стороне от его внимания оставались культурные факты и явления, не поддающиеся формализации, — ин­ дивидуальное, специфическое. Одним из предшественников К. Леви-Стросса Елеазар Моисеевич Мелетинский (1918—2005) считал французско­ го антрополога Жоржа Дюмезиля (1898—1986), «круп­ нейшего специалиста по сравнительной мифологии, пред­ ложившего теорию трехфункциональной структуры ин­ доевропейских мифов, религий и других культурных феноменов (религиозная власть-мудрость, военная сила, плодородие)».1 По его мнению, Ж. Дюмезилю удалось «представить структуру иерархически, показать, что триадная модель, возникнув как социальная, может затем стать инструментом классификации и анализа».2 Концептуальными категориями структурального ана­ лиза являются «структура» и «система». Структура (от лат. «расположение», «порядок») понимается: а) как внут­ ренний способ связи элементов системы и их отноше­ ний или совокупность устойчивых связей объекта, обеспе­ чивающих его целостность; б) как совокупность инвари­ антных отношений (структур) в динамике системы. Система (от греч. «целое, составленное из частей, соедине­ ние») — иерархически упорядоченное структурное един­ ство, множественность элементов, находящихся в связях друг с другом, образующих определенную целостность, единство. 1 Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М.: Школа «Языки русской культуры», 1995. С. 75. 2 Там же. С. 75—76.

131

В. В. Селиванов так определяет методологическую спе­ цифику структурного анализа: «Сущность структурного метода состоит в том, что при изучении выделенной и строго обозначенной области исследования должны быть обнаружены и изучены внутренние связи всех его состав­ ляющих, т. е. внутреннее строение (конструкция)».1 Методологический механизм анализа структур К. Jleви-Стросса определяется научной стратегией выявления взаимосвязей между элементами, а также способов и ха­ рактера воздействия одного элемента на другой. В процес­ се принципиального определения понятия структуры, ее природы следует обратить внимание на мысль, высказан­ ную испанским литературоведом-семиотиком Антонио Прието в его работе «Морфология романа». Анализируя функции героев в романе, он подвергает критическому ос­ мыслению утверждения исследователей (преимуществен­ но критиков) о том, что с точки зрения общей структуры тот или иной персонаж в романе оказывается «лишним». В связи с этим он формулирует свое понимание роли пер­ сонажа (даже лишнего, с точки зрения критики): «Этот подход совершенно неприемлем с точки зрения структур­ ного анализа, ибо персонаж произведения имеет опреде­ ленную функцию и стоит в определенном отношении к другим элементам. Само присутствие его •— уже факт структуры, и оно оправданно именно постольку, посколь­ ку как структурный элемент он не адресует к смыслу вне себя, но как элемент формы он может осуществлять такую адресацию... Структура замыкает движение и значение своих элементов внутри себя самой и, регулируя все это как целое, создает свой смысл».2 Именно способ связи элементов структуры обусловли­ вает функциональную деятельность системы, «линию ее поведения», характер взаимодействия элементов, форму их расположения и другое. В работе «О применении структурно-семиотического метода в фольклористике» Е. М. Мелетинский, настаивая на той принципиальной по­ зиции, что любой исследовательский алгоритм анализа не­ 1 Теория культуры: Учебное пособие / Под ред. С. Н. Иконнико­ вой, В. П. Большакова. СПб.: Питер, 2008. С. 47. 2 Прието А. Морфология романа // Семиотика: Антология. С. 409.

132

возможен без сравнительно-исторического метода, указы­ вает на возможности применения структурного метода в сфере исследования фольклора, определяет его научную логику: «Структурный анализ производит „расслоение" совершенно иным способом, чем сравнительно-историче­ ский, а именно на функциональные блоки, связанные с ли­ нейной синтагматической последовательностью, на семан­ тические коды, передающие близкие друг другу сообще­ ния посредством „языков описания", взятых из различных сфер человеческого опыта и окружающей жизни, на раз­ личные уровни — чисто языковой, метрический, стили­ стический, сюжетный».1 Структурный метод в своей основе исходит из ин­ терпретации понятий «структуры» и «системы» как сино­ нимичных. Для К. Леви-Стросса эта позиция была прин­ ципиальной: «Структура имеет системный характер. Соотношение составляющих ее элементов таково, что из­ менение какого-либо из них влечет за собой изменение всех остальных».2 Поль Рикёр (1913—2005), философ-герменевтик, исходя из приоритетов своей теории, так опре­ деляет стратегию структурного метода, разработанного К. Леви-Строссом и его последователями: «Для структура­ лизма понять значит упорядочить, отыскать в данном состоянии систематическую организованность, которая изначально интеллигибельна»,3 т. е. умопостигаема, но недоступна чувственному познанию. Р. Барт в статье «Структурализм как деятельность» обосновывает свою точку зрения на структурализм, который, по его мнению, «принципиально выступает как деятельность, т. е. упо­ рядоченная последовательность определенного числа мыс­ лительных операций... Целью любой структуралистской деятельности... является воссоздание Ьобъекта таким обра­ зом, чтобы в подобной реконструкции обнаруживались правила функционирования (Ьфункции) этого объекта».4 1 Мелетинский Е. М. О применении структурно-семиотического метода в фольклористике // Избранные статьи. Воспоминания. С. 34—35. 2 Леви-Стросс К. Структурная антропология. М.: ЭКСМОПресс, 2002. С. 216. 3 Рикёр 77. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М.: Медиум, 1995. С. 44. 4 Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. С. 123.

133

Следует обратить внимание на принципиально важную с точки зрения описания метода позицию Р. Барта: он на­ стаивает на органичности и неизбежности начал функционалистики в структурном анализе. Р. Барт определяет структуралистскую деятельность как деятельность «по за­ прашиванию» и деятельность «по монтированию». Пер­ вый тип деятельности — установление в минимальном множестве «такого объекта или единицы, которые хотим наделить актуальным смыслом».1 Обязательным условием этой процедуры является то, что объект должен быть «свя­ зан с другими объектами своего класса отношением сход­ ства или несходства... они должны иметь некоторое сход­ ство для того, чтобы могло стать совершенно очевидным различие между ними».2 Вторая процедура — выявление за объектами правил соединения, которая, по мнению Р. Барта, есть деятельность «по монтированию». И. П. Ильин в работе «Постмодернизм от истоков до конца столетия: Эволюция научного мифа» приводит структурно-лингвистическое обоснование сущности струк­ туралистских практик, выполненное М. Сарупом в 1988 году: «Структурализм как попытка выявить общие структуры человеческой деятельности нашел свои основ­ ные аналогии в лингвистике. Хорошо известно, что струк­ турная лингвистика основана на проведении четырех базо­ вых операций: во-первых, она переходит от исследований осознаваемых лингвистических феноменов к изучению их бессознательной инфраструктуры; во-вторых, она воспри­ нимает термы оппозиции не как независимые сущности, а как свою основу для анализа отношений между термами; в-третьих, она вводит понятие системы; наконец, она на­ целена на обнаружение общих законов».3 К. Леви-Стросс обосновал и реализовал в своих работах некоторые непреложные условия и правила структурного анализа, его целевые установки. 1. Основатель структурной антропологии, исследова­ тель культурных форм традиционных обществ (тотемизм, ритуальные действия, миф, родственные отношения) исхо­ 1 Там. 2

Там же. С. 124. Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: Эволюция научного мифа. М.: Intrada, 1998. С. 19. 3

134

дил из необходимости выявить устойчивые, повторяющие­ ся элементы в традиционных культурах — бинарные оппозиции, схемы преобразования и замещения одних оп­ позиций другими, которые, по его мнению, обусловливает скрытая универсальная логика. 2. Методологическую стратегию структурного анализа определяет необходимость открыть, зафиксировать зако­ номерности универсальных моделей человеческого мыш­ ления и поведения. Анализ К. Леви-Стросса направлен на выявление формально-логических структур (элементарные структуры мышления) в мифическом сознании, зафикси­ рованных в языке, мифах и ритуалах «примитивных куль­ тур». Основной задачей исследователя становится изуче­ ние устойчивых ментальных структур, определяющих культурные формы. 3. В своих исследованиях К. Леви-Стросс исходил из логики универсальности структуры культурных форм (систем) и полагал возможным ее «перенос» с одного ар­ тефакта (объекта) на другой артефакт (объект). 4. Стратегическая цель структурного анализа обуслов­ ливалась поисками таких закономерностей, которые при­ сущи всем культурным текстам на том или ином этапе культурно-исторического развития. Как отмечают иссле­ дователи, структурный анализ преследовал своей целью описание «процесса формирования смысла» и поиска еди­ ной «повествовательной модели (Барт)...».1 Методологическая позиция К. Леви-Стросса была под­ вергнута критике представителями «нового» направления в изучении культур, и в частности американским филосо­ фом, антропологом Клиффордом Гирцем (1926—2006) в его книге «Интерпретация культур», появившейся в 1967 году (в России она появилась в переводе в 2004 го­ ду). Его работа содержит критический анализ структурной методологии (бинаризма) исследователя. В частности, он пишет: «Бинарная оппозиция — эта диалектическая безд­ на между плюсом и минусом, которую компьютерная тех­ нология превратила в lingua franca современной науки, — формирует основу и мышления дикаря, и языка. Именно 1 Щирова И. А., Гончарова Е. А. Многомерность текста: Пони­ мание и интерпретация: Учебное пособие. СПб.: Книжный дом, 2007. С. 343.

135

она превращает их в варианты одного и того же яв­ ления — коммуникативной системы».1 А. Зорин дает объ­ яснение оценке К. Гирца, который не принимал «панлингвистичность структуралистской этнографии и ее устрем­ ленность к инвариантным глубинным структурам мышления».2 Следуя логике структурного анализа, К. Леви-Стросс классифицирует исследуемые им культурные формы как семиотические системы. В структурном анализе культур следует учитывать специфику существования и развития социальной жизни на любом этапе человеческого разви­ тия, которая определяется механизмами коммуникации и обмена, а они «невозможны без знаковых систем, репре­ зентирующих социальные факты одновременно как вещи и как отношения. Такие знаковые системы (тотемистиче­ ских представлений, родства, брака, застольных манер и т п.) являются семиотическими моделирующими система­ ми и подлежат такому же синхронному изучению струк­ турными методами, как и естественные языки».3 В работах К. Леви-Стросса последовательно реализован алгоритм структурно-функционального (структурно-семио­ тического) анализа преимущественно традиционных куль­ тур. Следует отметить определяющие этот алгоритм ис­ следовательские процедуры. 1. Сбор культурных фактов преимущественно в синхро­ ническом аспекте, при котором, как утверждал исследова­ тель, нельзя «упустить никакое существо, объект или ас­ пект с тем, чтобы отвести ему место внутри какого-либо класса» (то, что он обозначает как «заботу об исчерпы­ вающем наблюдении»).4 При этом К. Леви-Стросс допус­ кает, что синхронные системы культурных форм, к приме­ ру тотемизма, могут быть уязвимы «перед результатами диахронии». Однако поскольку рассматриваемые системы (тотемизма, родства, мифов) являются не средством ком­ 1 Цит.: Зорин А. Кормя двуглавого орла...: Русская литература и государственная идеология в последней трети XVIII—первой чет­ верти XIX века. М.: Новое литературное обозрение, 2001. С. 14. 2 Там же. 3 Савелова Е. В. Миф и образование в современной культуре. Хабаровск: Изд-во ДВГГУ, 2007. С. 27. 4 Леви-Стросс К. Неприрученная мысль // Леви-Стросс К. Пер­ вобытное мышление. М.: Республика, 1994. С. 121.

136

муникации, а мышления, которое имеет ступени, и «сред­ ство мышления может незаметно выродиться в средство припоминания», постольку в распоряжении структурно организованной целостности «при каждом потрясении имеется множество средств для восстановления системы если не идентичной предшествующей, то хотя бы фор­ мально того же типа».1 Свою мысль он иллюстрирует во­ ображаемым примером знакового тотемического обозна­ чения трех кланов: «медведь» (земля), «орел» (небо), «черепаха» (вода), один из которых («медведь») в резуль­ тате демографических изменений стал угасать, а другой («черепаха»), увеличившись, разделился на два субклана. Прежняя структура полностью исчезает, уступая при этом место той же трехчастной структуре, в которой клан «че­ репаха» будет представлен двумя субкланами, к примеру «желтой черепахи» и «серой черепахи». Как полагает К. Леви-Стросс, та мифологическая систе­ ма (мифы о творении и происхождении), которая пропи­ тывала всю ритуальную деятельность, трансформируется, сохраняя в течение определенного времени свою основу: «Она будет существовать в мифах и ритуалах, действуя непрямо, чтобы удержать новые структурные решения приблизительно в границах предшествующей структуры».2 В связи с этим Е. М. Мелетинский, определяя возмож­ ность применения структурно-семиотической методики анализа, пишет о том, что она преимущественно относится к сфере «культурно-отсталых экзотических обществ, „холодных“, по терминологии К. Леви-Стросса, обладающих, в отличие от „горячих" цивилизаций, активно развиваю­ щихся исторически», «относительной замкнутостью, ста­ бильностью, наглядной и тотальной семиотичностью».3 Историческое становление мышления и формирование культурных форм (систем наименований и классифика­ ций, называемых обычно тотемическими), как предполага­ ет К. Леви-Стросс, подвержены структурному регулирова­ нию, ибо «система... состоит из теоретически безгра­ ничной серии различных содержаний»,4 обусловленных 1 Там

же. С. 166. Там же. С. 169. 3 Мелетинский Е. М. Избранные статьи. Воспоминания. С. 42. 4 Леви-Стросс К. Неприрученная мысль. С. 171. 2

137

формированием новых отношений между значениями ее элементов. По сути дела, она формирует и сохраняет «ко­ ды, пригодные и к переносу сообщения в другие коды, и к выражению в собственной системе сообщений».1 2. Формирование полного перечня тех или иных фактов, по отношению к которым исследователь проявляет интерес и которые определяют в той или иной мере сущность ис­ следуемого культурного объекта, явления. В статье «Струк­ турализм и экология» К. Леви-Стросс утверждал, что «не­ возможно предпринять какое бы то ни было исследование, не собрав и не проверив сначала все данные».2 3. Систематизация собранных фактов: установление связей между ними, группировка (классификация) по вы­ явленным значимым внутренним и внешним связям, то, что исследователь обозначает как «заботу... о системати­ ческой инвентаризации отношений и связей» культурных фактов, объектов. Как полагает К. Леви-Стросс, «любое классифицирование... это этап в направлении к рациональ­ ному порядку».3 Он ссылается на утверждение «туземного мыслителя» о том, что «каждая сакральная вещь должна быть на своем месте».4 Классификация должна учитывать имеющиеся в традиционных культурах классификации, «достаточно сложные и внутренне связанные».5 4. Выявление внутренне коррелятивных отношений ме­ жду элементами культурных феноменов, имеющих знако­ вый характер и рассматриваемых как языки или тексты. Отсюда структурно-функциональный анализ по своей сути равнозначен структурно-семиотическому методу с тем от­ личием, что в структурно-семиотическом анализе культу­ ры концептуально акцентируется знаковость того или ино­ го системного элемента. К. Леви-Стросс, проанализировав ритуалы охоты на ор­ лов у племен американского континента хидатса, мандан и пуни, осуществляемые в разных формах, особо указал на то, что в ритуальной практике племен «постоянны не эле­ менты, а только отношения (выделено мной. — Т. Ч.) ме­ 1

Там же. С. 172. Леви-Стросс К. Структурализм и экология // Леви-Стросс К. Первобытное мышление. С. 338. 3 Леви-Стросс К. Неприрученная мысль. С. 121, 125. 4 Там же. С. 121. 5 Там же. С. 144. 2

138

жду ними», у тех или иных элементов «нет присущего им значения; их значение определяется „позицией"»,' истори­ ческой функцией и культурным контекстом, с одной сто­ роны, и с другой — структурой системы (тотемистической по своей природе), где они и призваны фигурировать. Анализируя символику цветов в погребальных обрядах у племен лувале (Родезия) и австралийских племен на северо-востоке Южной Австралии, он приходит к выводу, что «даже соседние культуры конструируют в целом различ­ ные (выделено мной. — Т. Ч.) системы из элементов, кото­ рые при поверхностном взгляде кажутся идентичными или весьма близкими».2 В погребальных обрядах примитивных народов присут­ ствуют белый, черный и красный цвета, по-разному мар­ кирующие оппозицию «смерть — жизнь» в зависимости от степени родства с умершим и ранга поколений (четно­ го: дед, внук и нечетного: родители, дети) у лувале и оп­ позицию «его смерть» — «моя смерть» в Австралии «по­ средством пар элементов, извлеченных из одной и той же символической цепочки: отсутствие цвета, черный, белый, черный + белый, красный (как высшее присутствие цве­ та)».3 Вместе с тем исследователь обнаруживает ту же фундаментальную оппозицию и у индейцев племени Фокс, но уже перенесенную из «порядка цветов в порядок звуча­ ния». «Оппозиция между речью и немотой, шумом и ти­ шиной, — полагает К. Леви-Стросс, — соответствует оп­ позиции между цветом и отсутствием цвета или между двумя хроматизмами неравных ступеней».4 5. На основании полученных результатов систематиза­ ции, классификации исследуемого материала построение системы (синтезирование целого) устойчивых внутренних и внешних отношений, репрезентированных бинарными оппозициями и определяющих существенные признаки объекта, явления. В трактовке К. Леви-Стросса, как отме­ чает Е. М. Мелетинский, «бинарные оппозиции прежде всего упорядочивают и концептуализируют данные элементарно-чувственного восприятия. Процесс абстрагиро­ 1 Там

же. С. 163. Там же. С. 154, 155. 3 Там же. С. 164. 4 Там же. 2

139

вания осуществляется через сходства и несовместимости чувственных свойств».1 Внутренние коррелятивные отно­ шения между элементами явлений в системе выражаются в оппозициях, которые, согласно методике исследователя, восходят к основным принципам структурной лингвисти­ ки и универсальным психологическим законам: «...с само­ го начала зрительное восприятие покоится на бинарных оппозициях... и такое утверждение справедливо и для дру­ гих областей деятельности мозга».2 Эта методологическая позиция является для него принципиальной. Бинарные оппозиции или «возобновляющиеся структуры оппози­ ций» — это то, что фиксируется в ритуалах и поддержива­ ет социальную структуру в примитивных культурах. Ана­ лиз ритуала охоты на орла в племени хидатса привел К. Леви-Стросса к выводу о том, что он содержит в себе свидетельства о «дуализме небесной добычи и хтонического охотника» и одновременно поддерживает представ­ ления «о сильнейшей в сфере охоты оппозиции высокого и низкого». Поэтому охотник должен находиться в яме, сверху которой положена приманка, т. е. занять позицию «животного, пойманного в ловушку; он одновременно и охотник, и дичь».3 Оппозиции (исследователь, ссылаясь на мнения своих критиков, называет их «леви-строссовскими универсалия­ ми») репрезентируют первобытную мифологическую ло­ гику. В их кругу концептуальной является оппозиция «природа — культура», представляющая биологические различия. Чувственные качества окружающих человека предметов и явлений обозначают оппозиции: «высокий — низкий», «левый — правый», «твердый — мягкий», «сы­ рое — вареное», «сухое — влажное» и другие; ценностные ориентации человека примитивного общества представле­ ны оппозициями «жизнь — смерть», «свой — чужой», «добрый — злой» и другими; а характеристики-различе­ ния форм культурных объектов — оппозициями «пус­ той — полый», «содержащий — содержимый» и другими. На примере тотемических представлений племени мурнгин Арнемленда, описанных Л. Уорнером, К. Леви1 Мелетинский

Е. М. Поэтика мифа. С. 85. К. Структурализм и экология. С. 339. 3 Леви-Стросс К. Неприрученная мысль. С. 152.

2 Леви-Стросс

140

Стросс устанавливает оппозиции, выявляющие отношения гомологии между природными и социальными условиями: а) чистое — сакральное — мужское — высшее — опло­ дотворяющее (дожди) — плохой сезон; б) нечистое — профаническое — женское — низшее — оплодотворяемое (земля) — хороший сезон. На первый взгляд логический канон туземцев содержит в себе противоречие. Однако, отмечает исследователь, «система тотемических представлений позволяет унифи­ цировать разнородные семантические поля ценой противо­ речий, которые будут сообществами реализовываться пу­ тем игры в них, что определяет функцию ритуала: сезон дожДей буквально поглощает сухой сезон, подобно тому как мужчины владеют женщинами...».1 «В соответствии с логикой первобытного мышления в мифе мужской воз­ растной класс инициированных — это „змей“ и очисти­ тельный элемент, а группа женщин образует нечистую группу. Проглатывая нечистую группу, мужская группа „змей“ проглатывает неофитов и таким образом заставляет их войти в ритуально чистый мужской возрастной класс, и в то же время проведение всего ритуала очищает группу или племя как целое».2 Исследователь подтверждает вы­ сказанную им ранее мысль о том, что природные реалии в тотемическом мифе — это то, «посредством чего мифы стремятся объяснить реалии, принадлежащие... не природ­ ному, а логическому порядку».3 Он указывает, что и мифы других регионов (к примеру, Северной Америки) также содержат кодирование (в тотемических терминах) соци­ альных реалий. К. Леви-Стросс последовательно обосно­ вывает свою позицию: в мифотворчестве репрезентирует­ ся способность человека к систематизации в осознании мира, отношений человека и общества, к выстраиванию их символических аналогий. Анализируя систему родства в первобытных племенах, К. Леви-Стросс выявил бинарные оппозиции, носящие означающий характер (отец—сын, дядя по матери и сын сестры, муж—жена, брат—сестра). Он выявил, отмечает П. Рикёр, что «система родства существует не на уровне 1

Там же. С. 187. Там же. С. 185. 3 Там же. С. 186.

2

141

отдельных членов, а на уровне парных отношений... струк­ туры родства связаны с продолжением рода».1 Принципы продолжения рода основываются на определенном поряд­ ке (исключение браков между родственными кланами), ис­ ходящем из установленных в обществе ролей, ритуалов, знаков — того, что Ж. Лакан определял как Символиче­ ский порядок, репрезентирующий (или олицетворяющий), по сути дела, общество. 6. Результатом структурного анализа должно стать вы­ явление стоящего за многообразием культурных текстов их структурного единства, порожденного универсальными для примитивных культур правилами образования куль­ турных феноменов. Так, анализ тотемических мифов в культуре племен разных стран привел К. Леви-Стросса к выводу о том, что тотемизм в формах мифа, запретов, ритуалов «устанавливает логическую эквивалентность ме­ жду сообществом природных видов и универсумом соци­ альных групп»,2 к примеру, «фундаментальная противопо­ ложность жизни и смерти подменяется... менее резкой противоположностью растительного и животного мира, а эта, в свою очередь, более узкой оппозицией травояд­ ных и плотоядных».3 Следовательно, миф является своеоб­ разным логическим инструментом преодоления противо­ речий посредством так называемого «ускользания», кото­ рый К. Леви-Стросс номинировал «бриколажем». 7. Установление структурного единства культурных текстов должно, по мнению исследователя, выявить общие законы, определяющие мышление человека и логику структур культурных форм: «Ментальные операции под­ чиняются законам, сходным с теми, которые действуют в физическом мире».4 Конечным итогом исследования долж­ но стать построение научной методологической концеп­ ции. К. Леви-Стросс в качестве основного «задания» к работе «Неприрученная мысль» полагал «показать, что диалектика суперструктур, как и диалектика языка, состо­ ит в том, чтобы заложить образующие единицы, которые 1 Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. С. 50. 2 Леви-Стросс К. Неприрученная мысль. С. 194. 3 Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. С. 86. 4 Леви-Стросс К. Структурализм и экология // Леви-Стросс К. Первобытное мышление. С. 343.

142

могут играть эту роль лишь при условии недвусмысленно­ го определения их — иначе говоря, попарно противопола­ гая, чтобы затем, с помощью этих образующих единиц, разработать систему, которая, наконец, сыграет роль син­ тетического оператора между идеей и фактом, преобразуя последний в знак. Таким образом, разум идет от эмпири­ ческого разнообразия к концептуальной простоте, а затем от концептуальной простоты к значащему символу».1 Обобщая методику структурного анализа К. ЛевиСтросса, Е. М. Мелетинский пишет: «Структурный ана­ лиз более всего подходит для синхронных описаний культурных объектов, относительно однородных и устой­ чивых к изменению во времени, и что он целесообразен прежде всего как инструмент изучения механизмов функ­ ционирования определенных идеологических или худо­ жественных систем как систем, „работающих" в извест­ ном отвлечении от их генезиса и от воздействия тех инфраструктурных факторов, которые приводят в конце концов к разрушению этих систем или к их коренному преобразованию».2 Поэтому предметом структурного анализа К. ЛевиСтросса становятся системы родства, миф, ритуал, то­ тем — устойчивые культурные формы в примитивных об­ ществах. Таким образом, стратегия структурного анализа куль­ тур ориентирована на выявление в разных культурах об­ щих закономерностей и логики мышления человека, меха­ низмов функционирования социальных и политических институтов в обществе. ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ 1. Определите основные категории структурного анали­ за, выполненного К. Леви-Строссом. 2. Какая научная позиция определяет стратегию струк­ турного метода: выявление общих законов мышления, универсалий культур или специфического в культурах? 1Леви-Стросс

К. Неприрученная мысль. С. 216. Мелетинский Е. М. К вопросу о применении структурно-семиотического метода в фольклористике // Мелетинский Е. М. Из­ бранные статьи. Воспоминания. С. 33. 2

143

// 1 3. Какой временной срез характерен для методологии структурного анализа: синхронический или диахрониче­ ский? 4. К исследованиям каких культур в большей мере при­ меним структурно-функциональный (структурно-семиотический) анализ? 5. Почему для К. Леви-Стросса основным механизмом анализа «примитивных» или традиционных культур явля­ ются бинарные оппозиции? 6. Чем обусловлена полемика между К. Леви-Строссом и В. Я. Проппом по проблемам условий и границ примене­ ния структурного метода? 7. Почему многие исследователи творчества К. Ле­ ви-Стросса относят принципы его анализа культур к структурно-семиотическому методу? Обоснуйте или опро­ вергните их точку зрения. 8. Определите методологические достоинства и недос­ татки (если они, по вашему мнению, есть) структурного (структурно-функционального) анализа культурных тек­ стов. ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ 1. Определите специфику структурного (структурно­ функционального) анализа примитивных культур К. Леви-Стросса на примере его работ «Структурализм и эколо­ гия», «Отношения симметрии между ритуалами и мифами соседних народов», «Первобытное мышление». Обозначь­ те методологическую логику исследования. 2. Выявите структурный принцип исследования К. Леви-Строссом мифов в работе «Структура мифа», входя­ щей в сборник работ исследователя «Структурная антропо­ логия». 3. Выявите семиотический аспект в структурно-функциональном анализе «примитивных культур» К. ЛевиСтросса на примере работ «Тотемизм сегодня», «Перво­ бытное мышление». Определите специфику его реали­ зации. 4. Определите методологическую позицию, исследова­ тельскую концепцию и стратегию исследований К. Леви-Строссом примитивных культур. 144

Т ексты 1. Леви-Стросс К. Структура и форма. Размышления об одной работе Владимира Проппа; Пропп В. Структурное и историческое изучение волшебной сказки (Ответ К. Леви-Строссу) // Семиотика. Антология / Под ред. Ю. С. Степанова. М.: Академический Проект, 2001. С. 423—452. 2. Леви-Стросс К. Мифологики: В 4 т. Т. 1. Сырое и приготов­ ленное / Пер. с англ. М.: МИД «Флюид», 2006. 396 с. 3. Леви-Стросс К. Мифологики: В 4 т. Т. 2. От меда к пеплу / Пер. с англ. Н. Б. Маньковской. М.; СПб.: Университетская книга, 2000. 442 с. 4. Леви-Стросс К. Первобытное мышление / Пер. с фр. А. Б. Островского. М.: Республика, 1994. 384 с. 5. Леви-Стросс К. Структурная антропология / Пер. с фр. Вяч. Вс. Иванова. М.: ЭКСМО-Пресс, 2001. 512 с. 6. Мелетинский Е. М. К вопросу о применении структурно-семиотического метода в фольклористике // Мелетинский Е. М. Из­ бранные статьи. Воспоминания. М.: РГГУ, 1998. С. 33—51. 7. Прието Антонио. Из книги «Морфология романа» // Семио­ тика / Сост. Ю. С. Степанов; пер. с исп. А. Б. Матвеева. М.: Акаде­ мический Проект, 2001. С. 392—422. 8. Серио Патрик. Структура и целостность: Об интеллектуаль­ ных истоках структурализма в восточной Европе: 1920—1930-е го­ ды / Пер. с фр. Н. С. Автономовой. М.: Языки славянской культу­ ры, 2001. 360 с. 9. Структурализм: «за» и «против»: Сб. ст. / Пер. с англ., нем. и др. яз.; под ред. Е. Я. Батина, М. Я. Полякова. М.: Прогресс, 1975. 468 с.

Основная литература 1. Автономова Н. С. Философские проблемы структурного ана­ лиза в гуманитарных науках. М.: Наука, 1977. 234 с. 2. Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре: Структур­ но-семантический анализ восточно-славянских обрядов. СПб.: Нау­ ка, 1993. 237 с. 3. Горяйнова О. И. Методология структурно-функционального анализа в познании и интерпретации культуры // Основы культуро­ логии: Учебное пособие / Под ред. И. М. Быховской. М.: Эдиториал УРСС, 2005. С. 106—133. 4. Клименкова Г. А. От феномена к структуре. М.: Наука, 1991. 87 с. 5. Косиков Г. К. «Структура» и/или «текст» (стратегии совре­ менной семиотики) // Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму. М.: Прогресс, 2000. С. 5—21. 6. Теория культуры: Учебное пособие / Под ред. С. Н. Иконни­ ковой, В. П. Большакова. СПб.: Питер, 2008. 597 с.

Тема 6

СТРУКТУРНЫЙ АНАЛИЗ ТЕКСТОВ КУЛЬТУРЫ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ НАУКЕ. Ю. М. ЛОТМАН В число русских структуралистов традиционно зачисля­ ют литературоведов Владимира Максимовича Жирмунско­ го (1891—1971), Юрия Николаевича Тынянова (1894— 1943), Виктора Борисовича Шкловского (1893—1984), Бо­ риса Михайловича Эйхенбаума (1886—1959), Р. О. Якоб­ сона, более известных в истории русского литературоведе­ ния в качестве представителей «формальной школы». Принципы структурного анализа текста, подвергавшиеся в советской науке целенаправленной критике, первоначаль­ но были сформулированы в ряде работ русских «формали­ стов», и в частности в работах В. М. Жирмунского. В ста­ тье «К вопросу о „формальном методе"» он писал: «...изу­ чая литературное произведение как памятник искусства, с точки зрения поэтики исторической или теоретической, мы должны рассматривать каждый элемент этого произве­ дения как эстетически направленный факт, производящий определенное художественное воздействие, т. е. как поэти­ ческий прием. Поэтика рассматривает литературное про­ изведение как эстетическую систему, обусловленную единством художественного задания, т. е. как систему приемов. С этой точки зрения и метрическое построение, и словесный стиль, и сюжетная композиция, и сам выбор той или иной темы являются нам в процессе изучения ху­ дожественного произведения как приемы, т. е. как эстети­ чески значимые факты, определяемые своей художествен­ ной теологией».1 В другой своей статье «Задачи поэтики», значимой с точки зрения объяснения, комментария к исследователь­ ским принципам того метода, который его современники обозначили как «формальный» и который мы вправе отне­ сти к структурным методам исследования художественно­ го текста, В. М. Жирмунский пишет: «Рассматривая па­ мятник литературы как произведение художественное, мы 1 Жирмунский В. М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л.: Наука, 1977. С. 96.

146

будем каждый элемент художественного целого расцени­ вать с точки зрения его поэтической действенности».1 Именно поэтическая действенность элементов (т. е. функ­ ции элементов) структуры, по мнению исследователя, об­ разует художественное целое. П. Зарев, болгарский литературовед марксистской ори­ ентации, в отношении работ «формалистов», и в частности Р. Якобсона, писал, что для исследователей этого направ­ ления в науке «все является лишь структурой... не прида­ ется значение функциональности и духовной объемности искусства... Именно структуралисты ввели понятие о замк­ нутости прочтения художественного произведения, т. е. речь идет об интересе только к языковой структуре, ото­ рванной от всякого другого — психологического, эстети­ ческого и познавательного интереса».2 В высказываниях П. Зарева очевидна идеологическая подоплека, противоре­ чащая и научному интересу исследований, и значимости результатов, к которым пришли структуралисты. Объек­ тивно оценивает «формальный» метод исследования тек­ стов культуры Ю. М. Лотман. Он отмечает, что большин­ ство «формалистов» рассматривало тексты, преимущест­ венно литературные, как некую сумму приемов.3 Наиболее известными представителями русского струк­ турализма являются Ю. М. Лотман, Б. А. Успенский, Б. Ф. Егоров, 3. Г. Минц, Л. Н. Киселева и другие. Актив­ ные структуралистские исследования приходятся на 1960-е годы, когда стали издаваться «Ученые записки» Тартуского университета. Однако структурализм в качест­ ве научной методики анализа текста не получил в России признания, мало того, подвергался публичному остракиз­ му. В 1975 году в серии «Идеологическая борьба в совре­ менном мире» появился очередной тематический сборник «Теории, школы, концепции (критические анализы)» под названием «Художественный образ и структура», в кото­ ром его авторы из разных стран, по преимуществу стоя­ 1

Там же. Зарев П. Актуальные вопросы литературоведения и структура­ лизм // Теории, школы, концепции (критические анализы): Художе­ ственный образ и структура. М.: Наука, 1975. С. 29—31. 3 Лотман Ю. М. Лекции по структуральной поэтике. Вып. 1 (Введение, теория стиха) // Учен. зап. Тарт. гос. ун-та. Вып. 160. Труды по знаковым системам. I. 1964. С. 9—10. 2

147

щие на позициях марксизма-ленинизма, обличали «ан­ ти-марксистов — структуралистов». В самом серьезном тоне французский исследователь Люсьен Сэв в статье «О структурализме» говорил об анти-историзме, анти­ материализме структурализма и непризнании или игно­ рировании структуралистами в качестве методологиче­ ских предпосылок исследования диалектических проти­ воречий, «диалектики базиса человеческого общества, т. е. общественного производства материальных благ».1 Критические анализы, обращенные к проблеме методоло­ гических возможностей структурализма, содержались и в ряде работ исследователей Болгарии, Чехословакии, Гер­ мании, Англии вышедшего в 1975 году сборника «Струк­ турализм: „за“ и „против"».2 Вместе с тем следует отме­ тить, что, несмотря на резкую критику структурализма, научной процедуры анализа в отечественных науках и науках социалистических стран, отчасти и в капитали­ стических странах (Болгария, Польша, Чехословакия, Франция и другие) в 1970-х годах, ученые все же давали трактовку его категориального аппарата, адекватную об­ щепринятой в структуралистских исследованиях. В част­ ности, уже упоминаемый нами Люсьен Сэв, критикую­ щий структурализм как идеологически чуждую социа­ лизму практику, так определяет структуру: «Понятие структуры означает систему устойчивых внутренних от­ ношений, определяющих существенные признаки пред­ мета и составляющих единое целое, не сводимое к про­ стой сумме его элементов, — систему, которая управляет этими элементами».3 Тем не менее структурный анализ даже в условиях его непризнания и активных попыток дискредитации как ана­ лиза формального, не обращенного к идейному анализу художественного текста, был осуществлен в России уси­ лиями Ю. М. Лотмана и учеников его школы. Основу структурного анализа определяет стратегия вы­ явления структуры того или иного явления культуры как 1 Сэв Л. О структурализме // Теории, школы, концепции (крити­ ческий анализ). Художественный образ и структура. С. 14. 2 Структурализм: «за» и «против» / Под ред. Е. Я. Вагина, М. Я. Полякова. М.: Прогресс, 1975. 468 с. 3 Сэв Л. О структурализме // Теории, школы, концепции (крити­ ческий анализ). Художественный образ и структура. С. 9.

148

относительно устойчивой совокупности отношений эле­ ментов. Ю. М. Лотман в работе «Культура и взрыв» опре­ деляет научные позиции структурализма, которому отдал дань своих исследовательских привязанностей: «Традици­ онный структурализм исходил из сформулированного еще русскими формалистами принципа: текст рассматривался как замкнутая, самодостаточная, синхронно организован­ ная система. Она изолирована не только во времени от прошедшего и будущего, но и пространственно — от ау­ дитории и всего, что расположено вне ее».1 Он полагает, что «понятие структуры подразумевает прежде всего на­ личие системного единства» как иерархически упорядо­ ченных структурных элементов: «...иерархичность внут­ ренней организации... является существенным признаком структурности».2 Он формулирует методологический принцип структур­ ного анализа: «...необходимо найти „объективированные" единицы анализа вне субъективного (интерес, идеология), ибо субъективная интерпретация текста закономерно ве­ дет к возникновению множественности смыслов и, сле­ довательно, множественности текстов».3 Реализованный опыт структурного анализа можно проиллюстрировать на примере его работы «Анализ поэтического текста» (1972), материалом для которой послужил курс «Лекции по струк­ туральной поэтике. Введение. Теория стиха», прочитан­ ный в Тартуском университете. Следует уточнить несколько теоретико-методологиче­ ских позиций, которые могут прояснить понимание Ю. М. Лотманом специфики структурного анализа поэти­ ческого текста. Во-первых, с точки зрения структурализма текст интер­ претируется как «отдельное, уже законченное и внутрен­ нее самостоятельное целое», как «...единая структура, ор­ ганизованная по определенным, только ей присущим правилам... не как механическая сумма составляющих его элементов», так как «„отдельность" этих элементов теряет 1 Лотман Ю. М. Культура и взрыв // Лотман Ю. М. Семиосфера. СПб.: Искусство—СПБ, 2000. С. 22. 2 Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста // Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. СПб.: Искусство—СПБ, 1996. С. 26. 3 Там же.

149

абсолютный характер: каждый из них реализуется лишь в отношении к другим элементам и к структурному целому всего текста».1 Следовательно, в структурном анализе тек­ ста необходимо выявить природу и тип отношений его элементов. Во-вторых, текст понимается как такая структура, кото­ рая содержит в себе определенного рода информацию и заключает в себе помимо структурных элементов внеструктурные. Последние отличают структуру от текста, который по отношению к ней выступает как собственно реализация или интерпретация структуры. В-третьих, текст, как и структура, обладает «иерархич­ ностью внутренней организации», которая и является «су­ щественным признаком структурности».2 В-четвертых, текст следует рассматривать как «особым образом организованную семиотическую структуру». По­ этому «возникает вопрос о структурном изучении семио­ тических систем — систем, пользующихся знаками и слу­ жащих для передачи и хранения информации».3 Кроме того, поскольку материалом литературы является язык, «в основе которого лежит понятие знака», постольку, по мне­ нию исследователя, «применительно к гуманитарным нау­ кам правильнее было бы говорить о структурно-семиотических методах».4 В-пятых, поскольку стихотворный текст в своей струк­ турной завершенности обладает сложно выстроенным смыслом, в котором значащие элементы языка «оказыва­ ются связанными сложной системой отношений, со- и противопоставлений, невозможных в обычной языковой конструкции», постольку «это придает и каждому элемен­ ту в отдельности, и всей конструкции в целом совершенно особую семантическую нагрузку».5 Системы отношений между элементами текста представляют «генеральный принцип организации художественной структуры». Имен­ но он и является «операционным принципом ее анализа (выделено мной. — Т. Ч.)».6 1 Там

же. С. 20, 23, 25. Там же. С. 26. 3 Там же. С. 28. 4 Там же. 5 Там же. С. 49. 6 Там же. 2

150

Следует обозначить ряд необходимых условий струк­ турного анализа художественного текста, определенных Ю. М. Лотманом и прокомментированных литературове­ дом Михаилом Леоновичем Гаспаровым (1935—2005): а) никакое содержание стихотворения «не может быть по­ стигнуто в обход его словесного выражения. Поэтому мето­ дологически неверно начинать анализ с идейного содержа­ ния, а потом спускаться к „мастерству"».1 Именно этим методологически неверным подходом к тексту отличалось литературоведение советского времени, механистически на­ кладывая на «выявленное», прямо прочитанное содержание «образно-поэтические средства» реализации мысли поэта. По мнению исследователя, «мысль поэта подлежит реконструк­ ции, путь от мысли к тексту — формализации»;2 б) формализация предполагает «отказ» от своего собст­ венного понимания того языка, на котором написано произ­ ведение. М. Л. Гаспаров, определяя специфику мето­ дологии анализа поэтического текста Ю. М. Лотмана, пишет о том, что «...нужно изучать язык поэта как чужой язык, в котором связь слов по стилю (или даже по звуку) может значить больше, чем связь по словарному смыслу».3 Знаток русской поэтической культуры Ю. М. Лотман понимал, что определять специфику размера или мета­ форической системы стиха исходя из идейного содержания (которое чаще всего подменялось идеологическими посту­ латами) невозможно. В процессе структурного анализа по­ этического текста он реализовал свою методологическую установку: «ритмика, рифма, эвфония, музыкальное звуча­ ние стиха и другое» — есть «элементы смысловые»; в) Ю. М. Лотман указывает на тот факт, что исследова­ тель, пытающийся постичь идею произведения вне автор­ ской системы моделирования мира, вне структуры произ­ ведения, «напоминает ученого-идеалиста, пытающегося отделить жизнь от той конкретной биологической структу­ ры, функцией которой она является... Следовательно, вне структуры художественная идея немыслима»;4 1 Гаспаров М. Л. Ю. М. Лотман: Наука и идеология // Лот­ ман Ю. М. О поэтах и поэзии. С. 10. 2 Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста // Там же. С. 10. 3 Там же. С. 11. 4 Там же. С. 48.

151

г) необходимо понимать обусловленность (или взаимо­ связь) структуры текста смысловым контекстом эпохи; д) структуру текста чаще всего определяют «напряжен­ ные противоположности» различного характера: норма и ее нарушение, ожидаемое и неожиданное, обусловливаю­ щие эстетическое переживание читателя; е) для адекватной культурно-исторической эпохе интер­ претации текста необходимо предварительно учитывать «изолированные элементы текста».' Следует иметь в виду и ряд установок, проясняющих специфику алгоритма структурного анализа поэтического текста: 1. В тексте все его элементы (звук, ритмика, рифма и другое) «являются обозначением определенного содержа­ ния».2 2. Все значащие элементы языка, входя в состав целост­ ной структуры, «оказываются связанными сложной систе­ мой отношений, со- и противопоставлений... это придает и каждому элементу в отдельности, и всей конструкции в целом совершенно особую семантическую нагрузку».3 3. Системы отношений элементов «представляют собой генеральный принцип организации художественной струк­ туры... Сопоставление (противопоставление, отождествле­ ние) есть вместе с тем и операционный принцип ее ана­ лиза».4 4. «Универсальным структурным принципом анализа поэтического произведения является принцип возвраще­ ния»,5 т. е. постоянного возврата от одной части текста к другой, их соотнесенность с текстом в целом. В результате такого возвращения каждая структурная часть текста «рас­ крывается по-новому, выявляя скрытое прежде семантиче­ ское содержание».6 Технологию структурного анализа, определенную принципом нахождения структурных отношений и взаи­ моотношений элементов текста как целого, реализованную Ю. М. Лотманом в интерпретации стихотворных текстов 1 Там

же. С. 12. Там же. С. 48. 3 Там же. С. 49. 4 Там же. 5 Там же. 6 Там же. 2

152

К. Н. Батюшкова, А. С. Пушкина, Ю. М. Лермонтова, Ф. И. Тютчева, Н. А. Некрасова, А. А. Блока и других, можно проиллюстрировать на примере его анализа стихо­ творения А. С. Пушкина «Зорю бьют... из рук моих...», ко­ торое представляет собой наиболее интересный вариант в силу своей «обнаженности», т. е. отсутствия в нем мета­ фор, эпитетов и других средств поэтического выражения. Ю. М. Лотман дает предуведомление о том, что, не­ смотря на «универсальность» метода и его способность «работать» на любом материале, структура анализируемо­ го теста «во многом определяет сумму наиболее целесооб­ разных исследовательских приемов».1 Приемом анализа стихотворения А. С. Пушкина, «в плане содержания, внешне ничем не выраженного», становится один из кине­ матографических приемов монтажа, при котором сменя­ ются кадры, «соотносительные между собой»2 в смысло­ вом плане. Структурный анализ предполагает выделение фрагмен­ тов (структурных элементов текста как целого) — уровней (фонологического, грамматического, лексико-семантиче­ ского) и установление между ними соотнесенностей, взаи­ мосвязей. Анализ текста «Зорю бьют... из рук моих...» начинается с выделения двух противопоставленных, но со­ относимых (по категории времени) частей, в первой из ко­ торых речь идет о настоящем (реальное действие), а во второй — о прошлом (воспоминаемое действие). Результаты наблюдений на этом уровне структурного анализа позволили выявить, что формальная двучастная структура стиха основана на семантической общности первого и шестого стихов, поддержанной повторением сходно звучащих слогов (1: зру — зру; 2: зву — зву) — фонологическим параллелизмом. Наблюдения над звуко­ вой организацией первой и второй частей стихотворения приводят исследователя к мысли, что они отличаются фо­ нологическим строем, картиной. Следующий уровень анализа — грамматический, при­ званный установить специфику грамматической органи­ зации стихотворения. На этом уровне Ю. М. Лотман выявляет, во-первых, доминирующее наличие (роль) в сти­ 1 Там 2

же. С. 134. Там же. С. 155. 153

хотворении А. С. Пушкина глагола, во-вторых — подав­ ляющее наличие (роль) глаголов настоящего времени не­ совершенного вида в его первой части и абсолютное наличие глаголов прошедшего времени несовершенного вида во второй части. Глагол совершенного вида «затих» обращает на себя внимание, и анализ его употребления по­ казывает исследователю, что в контексте глагольных форм несовершенного вида (начатый стих / недочитанный за­ тих) и глагол совершенного вида «получает значение неза­ вершенного действия».1 Под эти углом зрения выстраивается таблица глаголь­ ных значений обеих половин стихотворения: первая часть включает в себя глаголы несовершенного действия с явно отмеченным началом, вторая — с отмеченным концом. Анализ текста на грамматическом уровне позволил ус­ тановить, что система приставок в словах также усиливает значение незавершенности действия, его длительности (вы-, на-, недо-, раз-). Наблюдения, сделанные на уровне фонологического и грамматического строя, претворяются в анализе лексико-семантического уровня стихотворения. Так, исследователь выявляет, что слово «дух» в соотне­ сенности с семантикой других слов получает значение «душа», «мысль», а также дополнительную семантику: «дух» — «дыхание» — «легкий» — «запах» — «движение воздуха» — значения «движения и направленности его вдаль — полета».2 А соединение слова «далече» с глаго­ лом «улетает» акцентирует семантику соединения близко­ го и далекого в едином временном и пространственном плане. Тем самым осуществляется методологически аргу­ ментированное содержательно-композиционное соедине­ ние первой и второй частей стихотворения: «здесь и там», «реальность и воспоминание», «настоящее и прошлое». Результаты анализа семантических признаков звука приводят автора к выводу о том, что звук становится ос­ новным средством воссоздания связи между реальностью и воспоминанием, а анализ признаков времени — к тому, что он выступает как синоним движения, перехода, теку­ чести. Возникает семантически маркированная взаимо­ связь времен, представленная соотнесенными и взаимосвя­ 1 Там 2

154

же. С. 158. Там же. С. 160.

занными образами: «Ветхий Данте — древнейшее время, „давнишняя пора“ — время воспоминаний — и настоя­ щее... Все группы связаны воедино звуком „зори“, кото­ рый сам есть обозначение времени... Таким образом, — делает концептуальный вывод исследователь, — единство движущего и звучащего мира и составляет его жизнь».1 Проведенный анализ на всех уровнях организации поэтического произведения позволяет сделать мотивиро­ ванный вывод о том, что основными мотивами, обуслов­ ливающими структуру стихотворения А. С. Пушкина, ста­ новятся время и память. При этом «время организуется, вопреки грамматическим категориям русского языка, в цепь: давно прошедшее — прошедшее — настоящее», а «соединение тем времени и памяти дает важнейшие для Пушкина этих лет мысли о культуре и истории как накоп­ лении духовного опыта и об уважении человека к себе, своему внутреннему богатству как основе культуры («Они меня науке главной учат — чтить самого себя»)».2 На ос­ нове результатов, полученных в процессе структурного анализа стихотворения А. С. Пушкина, делается вывод о том, что возникшая и укрепленная в сознании поэта «по­ требность связать настоящее с прошедшим становится ос­ новой пушкинского историзма».3 ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ 1. Какие научные проблемы ставили и решали предста­ вители «формальной школы» в отечественном литературо­ ведении? Назовите исследователей, относившихся к этой школе. 2. Определите, в силу каких причин структурный метод анализа текста в России долгое время не мог получить признания? 3. Что определяет специфику структурного метода в ис­ следованиях текстов культуры? 4. Каковы условия и границы применения структурного метода в исследованиях текстов культуры? ' Там же. С. 161. Там же. С. 163. 3 Там же. 2

155

5. Обозначьте основные методологические позиции структурного анализа текста. 6. Дайте мотивированный ответ на вопрос: насколько научно эффективен структурный анализ текстов культуры, в том числе и поэтических? ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ 1. Покажите эффективность (неэффективность) приме­ нения структурной технологии анализа на примере любого стихотворения, проанализированного Ю. М. Лотманом: М. Ю. Лермонтов «Расстались мы; но твой портрет...», Ф. И. Тютчев «Два голоса», А. А. Блок «Анне Ахмато­ вой», М. И. Цветаева «Напрасно глазом — как гвоздём» и другие. 2. Проведите структурный анализ одного из стихотво­ рений современной поэзии (на выбор). Тексты 1. Жирмунский В. М. Байрон и Пушкин. Пушкин и западные ли­ тературы. Л.: Наука, 1978. 423 с. 2. Жирмунский В. М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л.: Наука, 1977. 407 с. 3. Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста // Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. СПб.: Искусство—СПБ, 1996. С. 18—252. 4. Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста. М.: Просвеще­ ние, 1972. 272 с. 5. Лотман Ю. М. Структура художественного текста // Лот­ ман Ю. М. Об искусстве. СПб.: Искусство—СПБ, 2000. С. 14—287. 6. Эйхенбаум Б. М. Анна Ахматова. Опыт анализа // Эйхенба­ ум Б. М. О поэзии. Л.: Советский писатель, 1969. С. 75—147. 7. Эйхенбаум Б. М. Мелодика русского лирического стиха. Пг.: Опояз, 1922. 200 с.

Основная литература 1. Автономова Н. С. Философские проблемы структурного ана­ лиза в гуманитарных науках. М.: Наука, 1977. 234 с. 2. Иконникова С. Н. История культурологических теорий: Учеб­ ное пособие. 2-е изд., перераб. и доп. СПб.: Питер, 2005. 474 с. 156

3. Зарев П. Актуальные вопросы литературоведения и структу­ рализм // Теории, школы, концепции (критические анализы): Худо­ жественный образ и структура. М.: Наука, 1975. С. 25—35. 4. Зенкин С. Русская теория и интеллектуальная история: Замет­ ки о теории // Новое литературное обозрение. 2003. № 61. С. 333—343. 5. Панов Ю., Трегубович Т. Текст. Структура и семантика. М.: Наука, 1984. 234 с. 6. Пигалев А. И. Культурология: Учебное пособие. Волгоград: ВГУ, 1999. 324 с. 7. Резин И. О целях структурного изучения художественного творчества // Вопросы литературы. 1965. № 6. С. 124—166. 8. Риффатер М. Формальный анализ и история литературы // Новое литературное обозрение. 1992. № 1. С. 164—179. 9. Русская словесность. От теории словесности к структуре тек­ ста: Антология / Под ред. В. П. Нерознака. М.: Республика, 1998. 504 с. 10. Структурализм: «за» и «против»: Сб. ст. / Пер. с англ., нем., чеш. [и др.]; под ред. Е. Я. Башна, М. Я. Полякова. М.: Прогресс, 1975. 468 с. 11. Теории школы, концепции (критические анализы). Художе­ ственный образ и структура / Под ред. Ю. Б. Борева. М.: Наука, 1975. 232 с. 12. Чередниченко И. Структурно-семиотический метод тарту­ ской школы. СПб.: Питер, 2001. 386 с.

Тема 7

ВОЗМОЖНОСТИ И УСЛОВИЯ ПРИМЕНЕНИЯ ПСИХОЛОГИЧЕСКИХ ПОДХОДОВ К ИССЛЕДОВАНИЯМ КУЛЬТУРЫ. ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИЙ МЕТОД Исследователи, занимающиеся проблемами психологи­ ческих подходов и психоаналитического метода в иссле­ дованиях культуры, выделяют несколько исторически сложившихся научных парадигм: классическую — психо­ аналитическую парадигму, представленную работами Зиг­ мунда Фрейда (1856—1939), Карла Густава Юнга (1875— 1961), Эриха Хомбергера Эриксона (1902—1994), Хароль­ да Хартмана (р. 1929), Карен Хорни (1885—1952), Эриха Фромма (1900—1980), Гсза Рохейма (1891—1953), Эриха Нойманна (1905—1960), Отто Ранка (1884—1939) и дру­ гих; русскую психологическую парадигму, репрезентиро­ ванную работами Н. А. Бердяева, Льва Платоновича Кар­ савина (1882—1952), Павла Александровича Флоренского (1882—1937), М. М. Бахтина, Владимира Соломоновича Библера (1918—2000), Даниила Леонидовича Андреева (1906—1959), Льва Семеновича Выготского (1896—1934) и других; парадигму структурного лингвистического пси­ хоанализа, представленную постмодернистскими исследо­ ваниями, в частности, работами французского психиатра, постструктуралиста, Жака Лакана (1901—1981). О. Н. Го­ ряйнова выделяет сформировавшуюся в России конце в 1990-х годов школу «психологической антропологии»: В. М. Лейбин, В. И. Овчаренко, С. В. Лурье и другие. Формирование одной из первых практик психоаналити­ ческого анализа (психоаналитической методологической парадигмы) было обусловлено необходимостью преодоле­ ния «нищеты логицизма» структуралистской парадигмы. Л. С. Драгунская пишет о том, что «некоторая недостаточ­ ность рационалистической парадигмы была обозначена непосредственно внутри структуралистского мировоззре­ ния — в виде попытки запрета на все недискурсивное».1 1 Драгунская Л. С. Переживание, рациональность и континуум. К специфике фрейдовского дискурса // Вопросы философии. 2004. № 10. С. 138.

158

Психоаналитические практики анализа объединили в себе и рациональное, и иррациональное, психологию, филосо­ фию, историю, этнологию, искусствознание, приблизив­ шись к тому, что современные исследователи называют междисциплинарностью в исследованиях культуры как сверхсложной системы. Психоаналитический метод в исследованиях культуры понимается как методологическая совокупность приемов, раскрывающих психологическую обусловленность культурогенеза (3. Фрейд «Неудобства культуры»), социокуль­ турных явлений и процессов (3. Фрейд «Будущее одной иллюзии», «Тотем и табу. Психология первобытной куль­ туры и религии»), религии (3. Фрейд «Будущее одной ил­ люзии»), творчества (3. Фрейд «Воспоминания Леонардо да Винчи о раннем детстве»; «Достоевский и отцеубийст­ во», «Моисей Микеланджело»; К. Юнг «Пикассо»; Э. Нойманн «Леонардо да Винчи и архетип матери»). Стратегической целью психоанализа является исследо­ вание культуры, ее артефактов, явлений с точки зрения со­ держания в них «следов бессознательного», поиски типи­ чески превращенных символов и архетипов, открытие потаенных смыслов культуры, обусловленных психиче­ скими процессами, сознательными и бессознательными, ее творцов. Психоанализ в качестве методологической установки исследования культуры осуществляется в двух алгорит­ мах, которые условно можно обозначить как «фрейдист­ ский» и «юнгианский». Исследовательскую логику первого алгоритма опреде­ ляют теория личного бессознательного, пережитого чело­ веком на раннем этапе его жизни (преимущественно дет­ ство) и связанный с ним психологический комплекс, обозначенный 3. Фрейдом как «Эдипов комплекс» и «комплекс Электры». Основу второго — теория коллек­ тивного бессознательного, которое, по мнению К. Юнга, выталкивает на поверхность сознания человека пережитое человечеством на раннем периоде его развития в форме типически превращенных формул — архетипов и сим­ волов. В теории психоанализа 3. Фрейда Эдипов комплекс и комплекс Электры трактуются как универсальные куль­ турно-психологические константы духовной жизни чело­ 159

века и человечества в целом и объясняются нереализован­ ным сексуальным влечением ребенка-мальчика к матери и, наоборот, влечением ребенка-девочки к отцу и обуслов­ ленной им ненавистью к отцу (матери), в которых он ви­ дит соперника (соперницу). Более разработанным в систе­ ме психоанализа является Эдипов комплекс. По мнению з. Фрейда, он является основой психического структури­ рования личности и формирования человеческих желаний и, следовательно, универсальной культурно-психологиче­ ской константой духовной жизни человечества. «Эдипов комплекс» — универсальная культурно-психологическая константа личностного бессознательного, определяющая духовную и культурную жизнь человека и человечества. Личное бессознательное, относящееся к ранним (дет­ ским преимущественно) ощущениям, впечатлениям и пе­ реживаниям, вытесненное из сознательного или замещен­ ное, проявляет себя во снах, фобиях, навязчивых идеях, символах и другом. Вытеснение — универсальный психи­ ческий процесс, лежащий в основе становления бессозна­ тельного как отдельной области психики.1 Вытесненные из сознательного, не допущенные в систему «Предсознание — Сознание»2 влечения и желания, преимущественно сексуального плана, — второй слой психики человека. Его сущность обусловливается отстранением и удержанием вне сознания ранних переживаний ребенка. В работе «Неудобства культуры» 3. Фрейд утверждал, что целью существования человека является достижение счастья, удовлетворение трех могучих основных инстинк­ тов: либидо, самосохранение и агрессия. Постольку по­ скольку культура налагает на человека определенные обязательства, подавляя его сексуальное начало, то субли­ мация — перевод (замещение) сексуальной энергии, поло­ вого влечения — есть основная сила, порождающая куль­ турные формы; сублимация либидо — основа творчества. Перевод желания удовольствия под влиянием требований жизни и культуры есть способ удовлетворения иным пу­ тем — с помощью фантазии. Удовлетворение в таком слу­ чае понимается как наслаждение творческим процессом. 1

См.: Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу. М.: Высшая школа, 1996. С. 123. 2 Там же. С. 71. 160

Искусство есть игра, доставляющая удовольствие от пси­ хической деятельности, свободной от всяких ограничений. Свою концепцию рождения человека культуры (благо­ даря нормам, запретам, правилам) он обосновывает амби­ валентностью склонностей человека. Амбивалентность — «противоположность душевных склонностей, установок и чувств, преимущественно любви и ненависти, направлен­ ных на один и тот же объект».' Результатом ее проявления становится рождение совести и раскаяния — чувств, при­ сущих человеку культурному, появившихся в результате переживания факта совершенного им отцеубийства: кроме ненависти к нему как к своему сопернику по отношению к матери (Эдипов комплекс) он испытал и чувство любви, привязанности. Страх, стыд и вина, раскаяние обусловли­ вают формирование первых механизмов культурного су­ ществования человека, его подчинение культурным уста­ новлениям в форме табу. Именно этим 3. Фрейд моти­ вирует появление первых культурных форм в истории человечества — тотемизма и религии. Тоска по отцу (на­ ставляющему, опекающему и любящему), оставившему их не по своей воле, заставила «искать» его в родовом тоте­ ме, а затем возвысила тотем до уровня Бога. Представляется интересным опыт психоаналитического объяснения Микаэлем Энкеллем генезиса концепции (идеи) 3. Фрейда. Идея личностного бессознательного или подсо­ знательного явилась у 3. Фрейда своеобразным замещени­ ем, «археологической» основой, которая вытеснила в созна­ нии ученого-психоаналитика и идею Бога, и идею Долга еврейского народа. Несмотря на то, что 3. Фрейд вышел из еврейской «правоверной семьи», он не мог всецело, как его братья, стать правоверным евреем. В связи с этим его ду­ ховные поиски были ориентированы на стремление-жела­ ние «обнаружить ядро своего жизненного назначения... по­ иск того существенного и неизбывного, без чего... грозит гибель в периоды внутренних и внешних кризисов».2 Его интерес все более сосредоточивался на «археологических» проблемах — первичного бессознательного в психике. Кро­ ме того, для 3. Фрейда был еще и «более надежный и пря­ 1

Там же. С. 52. Энкелль М. Психоанализ и еврейская традиция // Новое литера­ турное обозрение. 1995. № И. С. 51. 2

6 Зак. № 3041

161

мой путь от еврейства с его мировоззрением к образам и представлениям раннего психоанализа: это характерное для обоих течений сложное понятие о чести и долге, призван­ ное служить путеводной звездой человечеству и подгото­ вить почву для мессианского века».1 Безусловно, эта гипотеза не лишена некоторых допуще­ ний, касающихся определения характера отношения к Сло­ ву и Писанию евреев, и в частности 3. Фрейда, некоторого «мистического» начала в объяснении непонимания им тол­ кований древнееврейских текстов, к которым можно было прикоснуться только душой (духом). Вместе с тем автор полагает, что если евреи в конечном итоге приобщились в Заветам Моисея душою, то Фрейд прикоснулся к заветам (тайнам) души человеческой через изначальное бессозна­ тельное. И в первом, и во втором случаях «в метафизиче­ ском порядке здравого смысла, — где все так и есть, как оно выглядит, — произошел переворот, передавший власть факторам из категории невидимого, неприемлемого и не­ объяснимого... Объектом познания стало в возрастающей степени отсутствующее и невидимое, что неминуемо отра­ зилось и на самом характере познания».2 К. Юнг дополнил психоаналитическую теорию личного бессознательного теорией коллективного бессознательно­ го, которую он реализовал в ряде работ, и в частности в «Психологии бессознательного». Психоаналитик утвер­ ждал, что бессознательный слой человеческой психики со­ держит два уровня: личностный и коллективный. Если личностный слой оканчивается самими ранними воспоми­ наниями детства, при определенных условиях выталки­ вающимися на поверхность сознания, то «коллективное бессознательное... охватывает период, предшествующий детству, т. е. то, что осталось от жизни предков».3 Коллек­ тивное бессознательное является «осадком первичного опыта коллективной души», имеющим свои истоки в ми­ фах, верованиях древнего человека. Поэтому в каждом че­ ловеке на глубинных уровнях психики «есть великие общечеловеческие „изначальные образы“»,4 которые он 1

Там же. Там же. С. 54. 3 Юнг К. Психология бессознательного. М.: Канон, 1996. С. 119. 4 Там же. С. 104.

2

162

обозначает как «архетипы» — «наиболее древние и наибо­ лее всеобщие формы представлений человечества».1 К. Юнг выдвигает несколько положений, детермини­ рующих теорию архетипа. 1. Архетип — своеобразная матрица сознания: он есть не столько фиксированный образ, сколько психическая возможность определенным образом воспринимать и пере­ живать мир, реагировать на него. Архетипы есть первич­ ные опыты душевного мира, коллективной психики, кол­ лективной души, «архетип есть своего рода готовность снова и снова репродуцировать те же самые или сходные мифические представления».2 2. Архетипы — первообразы, типы, свойственные кол­ лективному бессознательному, «они... выявляются... в ми­ фах и сказках... в сновидениях и бредовых фантазиях».3 3. Коллективное бессознательное, восходящее к струк­ турным элементам человеческой души, «нижнему слою человеческой психики» и явленное в архетипах, не может быть наследовано, однако человеком наследуются те структурные особенности психики, которые позволяют вновь и вновь репродуцировать архетипы, вносить их на поверхность человеческого сознания. 4. Архетип есть особый способ переживания мира на подсознательном, иррациональном уровне: «...иррацио­ нальное... есть психологическая функция... коллективного бессознательного».4 5. Архетип есть одновременно способ и понимания, и переживания мира человеком в ситуациях, в которых на­ блюдается единообразие, регулярность. В обоснование своего тезиса он приводит итоги анализа архетипа солнца, который на глубинных уровнях сознания человека пред­ определяет осмысление им своего пути, жизни в целом. Это позволило ему прийти к значимому выводу: с точки зрения психоанализа и репрезентации концептуально зна­ чимого архетипа как выражения глубинного коллективно­ 1

Там же. С. 106. Там же. С. 110. 3 Юнг К. К пониманию психологии младенца // Самосознание европейской культуры XX века: Мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе. М.: Политиздат, 1991. С. 120. 4 Юнг К. Психология бессознательного. С. 112. 2

163

го бессознательного культура в целом и культурно-исто­ рический процесс могут и должны пониматься как процесс постоянного репродуцирования архетипов, как свернутая модель функционирования культуры человече­ ства. 6. Основным способом «представления архетипов» яв­ ляется символ. К. Юнг утверждает, что все известные че­ ловечеству символы заряжены «коллективным бессозна­ тельным», и поэтому историю культуры можно (и должно) рассматривать как историю (процесс) репрезентации сим­ волов — формы реализации коллективного бессознатель­ ного. 7. Архетип обладает определенной энергетикой, поэто­ му когда психологическая ситуация соответствует тому или иному архетипу, он активизируется на глубинах кол­ лективного подсознательного и прокладывает себе дорогу (подобно силе инстинкта, вопреки разуму человека) в сфе­ ру сознательного. Таким образом, исследователь культуры, предприняв­ ший попытку анализа в алгоритме К. Юнга, должен быть ориентирован на выявление архетипического в системе символов, формирующихся в культуре на протяжении всей истории человечества. «Фрейдистский» и «юнгианский» алгоритмы анализа культурных форм можно проиллюстрировать на примере фрагмента (рассказ Леонардо да Винчи о коршуне), ин­ терпретация которого была выполнена 3. Фрейдом («Вос­ поминание Леонардо да Винчи о раннем детстве») и Э. Нойманном, последователем К. Юнга («Леонардо да Винчи»), Предваряя анализ фрагмента о коршуне, который дал основания и 3. Фрейду, и Э. Нойманну в разных алгорит­ мах интерпретировать одно из величайших полотен Лео­ нардо «Святая Анна с Марией и младенцем Христом», обратим внимание на методологическую основу «фрей­ дистского» алгоритма анализа произведения искусства, определенную Л. С. Драгунской. В художественном тек­ сте, исходя из логики психоанализа 3. Фрейда, присутст­ вуют две реальности: содержание текста — сюжет, отра­ жающий некоторую жизнь и внутренний мир художника, и реальность детства, в котором «коренятся неосознавае­ мые проблемы художника, бессознательно отраженные в 164

этом тексте».1 Однако и интерпретатор художественного текста не лишен своего личностного бессознательного, и «в том, как и что он видит в тексте художника, в значи­ тельной мере определено его собственными проблемами раннего детства».2 Следовательно, в процессе анализа не­ обходимо принимать во внимание не только бессознатель­ ное художника, но и бессознательное интерпретатора про­ изведения. Анализ жизни и творчества Леонардо привел 3. Фрейда к выводу об амбивалентности характера и творчества ху­ дожника, что позволило ему говорить о двойной сублима­ ции: сексуальное начало (либидо) Леонардо было переве­ дено (замещено) в разумный интерес, жажду познания, а исследование стало заменой творчества, о чем свидетель­ ствует незавершенность его работ. Истоки двойной субли­ мации он видит в детстве Леонардо, в частности, в слож­ ных отношениях между отцом, матерью, мачехой и ба­ бушкой со стороны отца. В воспоминаниях Леонардо о раннем детстве присутст­ вует коршун, который открыл уста лежащего в колыбели младенца хвостом и несколько раз толкнул им ему в губы. Стратегической целью 3. Фрейда в процессе психоанали­ тического комментария к этому эпизоду является «извле­ чение потаенного на свет», т. е. того, что может свидетель­ ствовать о подсознательных переживаниях художника, — детских переживаний, вытесненных из сферы сознательно­ го. Он указывает на то, что хвост — «один из известней­ ших символов и замещающих обозначений мужского чле­ на...»,3 а его движение во рту ребенка соответствует поцелую полового органа, т. е. свидетельствует о половом акте. В реальной жизни подобная сексуальная практика объясняется подсознательным стремлением ощутить то наслаждение, которое было испытано ребенком во время его кормления грудью. В подсознании художника мать за­ менена коршуном, а ощущение от воспоминания кормле­ 1 Драгунская Л. С. Переживание, рациональность и континуум. К специфике фрейдовского дискурса // Вопросы философии. С. 138. 2 Там же. С. 140. 3 Фрейд 3. Воспоминание Леонардо да Винчи о раннем детст­ ве // Фрейд 3. Художник и фантазирование. М.: Республика, 1995. С. 187.

165

нием грудью — ощущением наслаждения, равным сексу­ альному. 3. Фрейд ищет подсознательные механизмы этого заме­ щения (на основании легенды об однополовости коршуна, ее отзвуков в легендах о беспорочном зачатии) и выдвига­ ет как возможную версию о существовании представлений самооплодотворения, когда коршун-самка одновременно становится и оплодотворяющим началом — самцом. Фан­ тазию Леонардо он толкует как фантазию о том, что «...и он детеныш коршуна, имевший мать, но не имевший от­ ца», и это обусловило его тоску по отцу. Однако к этому одновременно «присоединяется и отзвук наслаждения, вы­ павшего ему от материнской груди».' В фантазии Леонар­ до коршун наделяется функцией источника особого насла­ ждения. Психоаналитик полагает, что корни «совмещения» ма­ тери с мужскими гениталиями находятся в глубинах под­ сознания, в первых впечатлениях об отсутствии у девочек того же органа, который присутствует у мальчиков и кото­ рого, по всей вероятности, девочки лишились насильст­ венно: «Отныне он будет трепетать за свои мужские особенности и при этом пренебрегать несчастными созда­ ниями, в отношении которых... уже было осуществлено жесткое наказание».2 В связи с этим он делает вывод, что самое значительное в детской фантазии о коршуне Лео­ нардо то, что она преобразовывала сосание груди в корм­ ление, «то есть в пассивность и тем самым в ситуацию... гомосексуального характера».3 По всей вероятности, при­ чина заключается в имеющей эротическое свойство привя­ занности к матери. Принципиальное значение имеет из­ лишняя любовь и ласка матери при отсутствии отца. Таким образом, психологические, физиологические и сек­ суальные особенности Леонардо объясняются 3. Фрейдом комплексом матери. По закону «замещения» мальчик вытесняет любовь к матери, «ставя самого себя на ее место, идентифицируя се­ бя с матерью и принимая за образец свою собственную персону, по подобию с чем он избирает свой новый объект 1 Там

же. С. 189. Там же. С. 192. 3 Там же. С. 193. 2

166

любви».1 Вместе с тем и это чувство затем вытесняется живописью, а живопись — исследованием, что объясняет незавершенность работ художника. Следовательно, эпизод о коршуне позволил 3. Фрейду объяснить с точки зрения теории личного подсознательного пассивные гомосексу­ альные склонности художника. Основу алгоритма анализа жизни и творчества Леонардо определяет теория сублима­ ции, перевода. Фрейдистская позиция, основу которой определяет убе­ жденность в обусловленности судьбы художника (лично­ сти вообще), его творчества подсознательными желания­ ми, вызвала негативную оценку постмодернистских фило­ софов, и в частности Жиля Делёза (1925—1995) и Феликса Гваттари (1930—1992). И. Карцев комментирует их пози­ цию таким образом: «...психоанализ Фрейда (аналогично политэкономии Маркса) выступал как своеобразный „ма­ териализм", в котором роль „производительных сил“ игра­ ли половые инстинкты, а роль „надстройки" — „над-Я“ — общество и родители».2 Позиция же постмодернистов оп­ ределялась отстаиванием «средствами философии» «права человека на управление своими желаниями... являться „господином"».3 Э. Нойманн, приступая к анализу жизни и творчества Леонардо, обозначает свой исследовательский алгоритм, обусловленный психоаналитической теорией К. Юнга, исходящей из «надличных, архетипических фактов»,4 в частности из архетипа матери, являющегося результатом коллективно-бессознательного переживания и осмысления мира. Анализ легенды о коршуне он предваряет методо­ логически важным для него тезисом: «Ребенок живет в предличностном мире... то есть в мире, обусловленном ар­ хетипами, в мире, в котором, в отличие от развитого соз­ нания, внешняя физическая реальность и внутренняя пси­ хическая реальность все еще представляют собой единое целое».5 1 Там

же. С. 194. И. Жиль Делёз. Введение в постмодернизм. Философия как эстетическая имагинация. М.: Огни ТД, 2005. С. 33. 3 Там же. 4 Нойманн Э. Леонардо да Винчи и архетип матери // Психоана­ лиз и искусство. М.: REFL-book, 1996. С. 96. 5 Там же. С. 97. 2 Карцев

167

В анализе детской фантазии Леонардо он исходит из того, что «мать всегда представляет собой „уроборическое“, т. е. женско-мужское, величие по отношению к ре­ бенку, которого она вынашивает, вскармливает и защи­ щает. В этом смысле ее дающие жизнь груди... зачастую становились фаллическими символами, по отношению к которым ребенок является объектом оплодотворения».' По его мнению, образ матери в фантазии Леонардо не обусловлен ошибочным представлением о гениталиях ма­ тери и связанными с ними сублимациями, он «является символом архетипического Женского Начала как творя­ щего источника Жизни»,2 уроборического по своей при­ роде. В подсознании ребенка грудь матери замещается хвостом (мужским символом), а кормление — оплодотво­ рением. Архетипический смысл образа птицы и характера ее действий Э. Нойманн усматривает в неразделенное™ вер­ ха и низа, неба и земли, в духовно-символическом обозна­ чении единства жизни, подтверждение чему он находит в древних мифологических представлениях людей. Духов­ ный характер уроборической матери проявляется в ее вос­ производящей и творящей силе мира. Экскурс в историю развития сознания человечества по­ зволил ему утверждать, что уроборос разделяется на Пер­ вых Родителей, что также отражают мифы, а архетипы преобразуются в «культурный канон». Следовательно, коллективное бессознательное «пробуждается», выходит на поверхность личного сознания в архетипических обра­ зах. Наиболее активно этот процесс осуществляется в под­ сознании творческого человека, каким, безусловно, был Леонардо. Он акцентирует и тот момент, что в подсозна­ нии творческого человека процесс расчленения уробори­ ческого образа на мужское и женское начала является до конца не завершенным: такой человек «по самой своей природе остается в значительной степени бисексуальным и сохранившийся женский компонент проявляется в нем повышенной „восприимчивостью", чувствительностью и большим присутствием в его жизни „матриархального сознания“, выраженного в процессе формирования его внут­ 1 Там 2

168

же. С. 99. Там же. С. 100.

реннего мира, который обусловливает его творческий по­ тенциал».1 Вместе с тем и птица — Богиня-Мать — «суженая бога», «оплодотворенная ветром», является одним из символов Духа-Отца. В ходе развития сознания художни­ ка (после преодоления осознания единства матери-отца, разделения Первых Родителей) его судьбу как Великого индивидуума определяет только один из Первых Родите­ лей. В силу сложившихся семейных обстоятельств в судьбе и творчестве Леонардо решающую роль сыграла Великая Мать. Эту мысль Э. Нойманн иллюстрирует в процессе анализа его художественных произведений «Мадонна в гроте», «Святая Анна с Марией и младенцем Христом». Таким образом, если 3. Фрейд в психоаналитическом толковании личности и творчества Леонардо исходил из постулатов теории личного бессознательного, восходяще­ го к глубинам личностного сознания человека, то Э. Ной­ манн — из постулатов коллективного бессознательного, восходящего к глубинам сознания человечества, явленного в архетипических образах и символах. В 1930-е годы в зарубежных науках преимущественно научными усилиями Ж. Лакана, практикующего врача, серьезно изучавшего философию, эстетику, литературу, сформировалось новое направление психоанализа — структурный или лингвистический психоанализ. Разверну­ тая концепция структурно-психоаналитического анализа содержалась в его трехтомном труде «Семинар Жака Ла­ кана». Н. Б. Маньковская, посвятившая статью анализу специфики его структурно-психологического метода, от­ мечает, что исходным в теоретических построениях иссле­ дователя является тезис о том, что «бессознательное структурировано как язык», поэтому «Лакан стремится к рациональному истолкованию бессознательного... полагая, что субъект не исчерпывается cogito, субъекты мышления и существования расположены на разных уровнях».2 Че­ ловек — творческое существо, и основанием для его твор­ чества является либидо. Ж. Лакан определял стратегию 1

Там же. С. 105. Маньковская Н. Б. Структурно-психоаналитическая эстетика Жана Лакана // Философские науки. 1990. № 12. С. 42, 43. 2

169

структурного психоанализа как процесс восстановления понятия либидо в качестве «воплощения творческого на­ чала человеческой жизни, источника плодотворных кон­ фликтов, двигателя человеческого прогресса».1 А этот процесс обусловлен в первую очередь символической при­ родой языка и речи, которые являются первичными по отношению к человеческой субъективности. Структуры бессознательного должно исследовать методами лингви­ стического анализа. Этот момент акцентирует в своей критической по отно­ шению к структурному психоанализу Ж. Лакана статье со­ ветский критик Л. Филиппов: по его мнению, французский мыслитель настаивал на той ошибочной позиции, что «бессознательное структурировано как язык и дано в раз­ вертывании цепей означающих (S)», в результате чего смысл «создается в замкнутом кругу означающих».2 Это, по его мнению, обусловило ошибочный вывод о том, что с начала своей жизни ребенок живет в сфере символов и «овладение языковыми кодами приводит к тому, что языковые правила оформляют, структурируют бессозна­ тельное... Бессознательное... окультуривается, а бытие личности сводится к языковым проявлениям индивида».3 Ж. Лакан настаивал на том, что бессознательное, структу­ рированное как язык, само становится механизмом форми­ рования человека. Эти положения определили специфику его анализа текстов литературы. Современный психологический подход к текстам куль­ туры строится на иных основаниях. «Специфика психоло­ гического подхода к рассмотрению культуры, — пишет О. И. Горяйнова, — заключается в том, что все культур­ ные формы рассматриваются преломленными сквозь приз­ му сознания ее носителей, культура исследуется в формах реальных представлений, чувств, форм деятельности лю­ дей... Психологические исследования культуры направле­ ны на анализ культуры как системы, в которой в качестве 1 Там

же. С. 43. Филиппов Л. Структурный психоанализ Ж. Лакана и субъект творчества в структурном литературоведении // Теории, школы, концепции (критические анализы). Художественный образ и струк­ тура. С. 40. 3 Там же. С. 42. 2

170

необходимого и существенного ее элемента включена лич­ ность человека».1 0. И. Горяйнова формулирует основные принципы современного психологического подхода к изучению куль­ туры: 1. Культура понимается как самовоспроизводящаяся система, поскольку содержит в себе самой источник про­ изводства и воспроизводства опыта, которым является личность. 2. Культура — система двухуровневая, объединяющая социальный и личностно-индивидуальный уровень произ­ водства и функционирования культурного опыта. 3. Базовые для культуры образцы опыта — культурные установления — объединяют оба уровня и существуют в качестве психологической реальности, в которой живет, функционирует и воспроизводится культура. 4. Изучение культуры позволяет выявить закономерные связи между базовыми культурными установлениями и формами индивидуальных культурных практик. 5. Процессы культурной детерминации и воспроизвод­ ства опыта (схема «культура — личность — культура») — позволяет изучать функционирование культурной системы в целом.2 ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ 1. В чем заключается специфика психоаналитического метода в исследованиях культуры? 2. Каковы границы и условия его применения? 3. В каких исследовательских алгоритмах может быть осуществлен психоаналитический метод? 4. Чем стратегически в методологическом плане разли­ чаются алгоритмы психоаналитического метода в анализе текстов культуры 3. Фрейдом и его последователями и К. Юнгом и его сторонниками? 5. Определите отличие психоаналитического метода в исследованиях культуры от психологического подхода. 1 Горяйнова

О. Н. Психологические методологии изучения куль­ туры // Основы культурологии. С. 165—166, 168. 2 Там же. С. 169. 171

6. Назовите представителей психологического подхода к культуре. 7. Какие проблемы рассматривает исследователь в алго­ ритме психологического подхода? 8. Назовите основные русские и зарубежные психологи­ ческие школы. Решение каких научных проблем их объе­ диняет? ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ 1. На основании основных положений «фрейдистского» и «юнгианского» методологических алгоритмов дайте комментарий к анализу полотна Леонардо да Винчи «Свя­ тая Анна с Марией и младенцем Христом», выполненному 3. Фрейдом («Художник и фантазирование») и Э. Нойманном («Психоанализ и искусство»), 2. Выявите роль психоанализа в изучении первобытно­ го мышления. Вычлените методологический алгоритм ана­ лиза на примере работы 3. Фрейда «Тотем и табу. Психо­ логия первобытной культуры и религии». 3. Определите специфику методологического алгоритма в работах К. Юнга «Символы матери и возрождения»; «Бессознательное рождение героя» (сб. «Между Эдипом и Озирисом»), К каким значимым для него выводам он при­ ходит? Тексты 1. Лейбин В. М., Овчаренко В. И. Антология российского психо­ анализа: В 2 т. М.: Флинта, 1999. Т. 1. 848 с.; Т. 2. 864 с. 2. Между Эдипом и Озирисом: Становление психоаналитиче­ ской концепции мифа / Пер. с нем. Г. В. Барышникова [и др.]; под ред. С. В. Плотникова. Львов: Совершенство, 1998. 512 с. 3. Психоанализ и культура: Избранные труды Карен Хорни и ЭрИха Фромма / Пер. с англ. А. М. Руткевича. М.: Юрист, 1995. 624 с. 4. Психоанализ и искусство / Пер. с нем. Г. Бутузова [и др.]; под ред. С. Я. Удовик. М.: REFL-book, 1998. 304 с. 5. Фрейд 3. Художник и фантазирование / Пер. с нем. Р. Ф. Додельцева; под ред. Р. Ф. Додельцева. М.: Республика, 1995. 400 с. 6. Фрейд 3. Психоанализ. Религия. Культура / Пер. с нем. Г. В. Барышникова. М.: Республика, 1992. 348 с. 172

7. Фрейд 3. Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии / Пер. с нем. СПб.: Алетейя, 1997. 224 с. 8. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности / Пер. с нем. Э. Телятниковой. М.: ACT—Москва, 2006. 635 с. 9. Фромм Э. Психоанализ и религия // Сумерки богов / Пер. с англ. А. А. Яковлева; под ред. А. А. Яковлева. М.: Политиздат, 1990. С. 143—221. 10. Юнг К. Г. Психология бессознательного / Пер. с нем. B. М. Бакусева [и др.]. М.: Канон, 1996. 320 с. 11. Юнг К. Г. Об архетипах коллективного бессознательного // Вопросы философии. 1988. № 1. С. 48—66. 12. Юнг К. Г. К пониманию психологии младенца // Самосозна­ ние европейской культуры XX века: Мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе / Пер. с англ., фр., нем. C. С. Аверинцева [и др.]; сост. Р. А. Гальцева. М.: Политиздат, 1991. С. 119—129.

Основная литература 1 .Асмолов А. Г. О некоторых перспективах исследования смы­ словых образов личности // Вопросы психологии. 1979. № 4. С. 34—46. 2. Асмолов А. Г. Психология индивидуальности: Методологиче­ ские основы развития личности в историко-эволюционном процес­ се: Учебное пособие. М.: МГУ, 1986. 96 с. 3. Горяйнова О. И. Психологические интерпретации культуры // Основы культурологии: Учебное пособие / Под ред. И. М. Быховской. М.: Эдиториал УРСС, 2005. С. 164—200. 4. Драгунская Л. С. Переживание, рациональность и континуум. К специфике фрейдовского дискурса // Вопросы философии. 2004. № 10. С. 136—144. 5. Жербкина И. «Прочти мое желание». Постмодернизм, психо­ анализ и феминизм. М.: Идея-Пресс, 2001. 251 с. 6. Коноплева Н. А., Гаранина Е. Ю. Творческая личность в со­ временном обществе. Гендерный и кросс-культурный аспекты. Владивосток: Дальнаука, 2007. 360 с. (Гл. 4. «Психология личности художника с учетом гендерных отношений». С. 165—247.) 7. Лебедева Н. М. Введение в этническую и кросс-культурную психологию: Учебное пособие. М.: Ключ, 1999. 270 с. 8. Лурье С. В. Психологическая антропология: История, совре­ менное состояние, перспективы: Учебное пособие. М.: Академиче­ ский Проект, 2005. 424 с. 9. Лапланил Ж., Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу / Пер. с фр. Н. С. Автономовой / Под ред. А. М. Руткевича. М.: Высшая школа, 1996. 623 с. 173

10. Мелетинский Е. М. Трансформация архетипов в русской классической литературе // Литературные архетипы и универса­ лии / Под ред. Е. М. Мелетинского. М.: РГГУ, 2001. С. 150—224. 11. Овчаренко В. И. Осознание бессознательного // Вопросы фи­ лософии. 2000. № 10. С. 33—38. 12. Панфилова Т. В. Некоторые тенденции современного психо­ анализа // Общественные науки и современность. 2000. № 6. С. 119—123. 13. Розин В. М. Культурология: Учебник. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Гардарики, 2003. 462 с. 14. Руткевич А. М. К. Г. Юнг об архетипах коллективного бес­ сознательного // Вопросы философии. 1988. № 1. С. 124—133. 15. Филиппов J1. Структурный психоанализ Ж. Лакана и субъект творчества в структурном литературоведении // Теории, школы, концепции (критические анализы). Художественный образ и струк­ тура / Под ред. Ю. Б. Борева. М.: Наука, 1975. С. 36—64.

Тема 8

СЕМИОТИЧЕСКИЙ (СТРУКТУРНО-СЕМИОТИЧЕСКИЙ) МЕТОД В ИССЛЕДОВАНИИ КУЛЬТУРЫ

Семиотический анализ опирается на выработанные в семиотике понятия «знак», «текст», «система» («струк­ тура»), «виды знаковых систем», «отношения между зна­ ками и знаковыми системами». Начало систематических семиологических исследований было положено на рубеже XIX—XX веков работами американского философа Чарлза Сандерса Пирса (1839—1914) и швейцарского филолога и антрополога Фердинанда де Соссюра (1857—1913). Идеи Ф. де Соссюра, сформулированные им по отношению к языку, дали начало семиотическим исследованиям в области культуры (Чарлз Моррис, Роланд Барт, Юлия Кристева, Цветан Тодоров, Мишель Фуко, Жак Лакан и другие). В России наиболее значимые исследования в области семиотического анализа относятся к тартуско-московской школе, к которой традиционно причисляют Вяч. Вс. Ива­ нова, Ю. М. Лотмана, Александра Моисеевича Пятигор­ ского (р. 1929), Б. А. Успенского, Б. Ф. Егорова, 3. Г. Минц, В. Н. Топорова, В. М. Живова и других. М. Ю. Лотман, сын Ю. М. Лотмана, отмечает, что семио­ тические разработки тартуско-московской школы (ТМШ) связаны с традицией семиотической теории Ф. де Соссю­ ра, в ряде принципиальных моментов отличаясь от нее. А. К. Байбурин считает, что в школе Ю. М. Лотмана впервые в отечественной науке были теоретически разра­ ботаны такие категории, как «знак», «текст», «язык (код)» и другие, показаны механизмы «перехода» вещи (предме­ та) в знак. Преимущественное внимание школа уделяла исследованиям структуры и семантики культурных тек­ стов разных уровней сложности. Необходимо отметить книгу Петра Григорьевича Бога­ тырева (1893—1971) «Функции национального костюма в Моравской Словакии» (опубликована в 1937 году на сло­ вацком языке, русский перевод появился только в 1971 го­ ду и вошел в сборник работ исследователя «Вопросы 175

теории народного искусства»), в которой впервые в отече­ ственной науке было сформулировано «фундаментальное положение о том, что любой артефакт может функциони­ ровать то как вещь, то как знак».1 Семиотический анализ культурных текстов оперирует категориями и понятиями семиотики. Семиотика или се­ миология (от греч. «знак») изучает строение, значение и функционирование знаков, соответственно представлен­ ных такими семиотическими аспектами, как синтактика, семантика и прагматика. Синтактика — отношения знаков друг к другу, семантика — отношения знаков с обозначае­ мыми ими предметами и явлениями, прагматика — отно­ шения знаков и их интерпретаторов. Семиотика — наука, рассматривающая мир как взаимосвязанную совокупность знаков, коммуникативных ситуаций и семиотических сис­ тем. Чарльз Уильям Моррис (1901—1978) дал следующее определение семиотики: наука, «изучающая вещи и свой­ ства вещей в их функции служить знаками».2 «Знак — материальный, чувственно воспринимаемый предмет (артефакт, явление, действие), который выступает как представитель другого предмета, свойства или отно­ шения» или «знак — материальный объект (артефакт), выступающий в коммуникативном или трансляционном процессе аналогом другого объекта (предмета, свойства, явления, понятия), замещающего его».3 Это определение дается авторами в традиции Чарльза Сандерса Пирса (1839—1914), американского философа, логика, математи­ ка, основателя семиотики, который утверждал: «Знак... это нечто, что обозначает что-либо для кого-нибудь в опреде­ ленном отношении и объеме».4 Знак — любой объект, за­ меняющий любой другой объект: «...знак всегда замена»? В структурном плане знак состоит из означаемого (сиг­ нификат) и означающего (десигнатор), неразрывно связан­ 1

См.: Байбурин А. К. Этнография нашего быта: Вступ. ст. // Утехин И. В. Очерки коммунального быта. С. 11. 2 Моррис Ч. У. Основания теории знака // Семиотика: Антоло­ гия. С. 46. 3 Большой энциклопедический словарь. С. 293. 4 Пирс Ч. С. Избранные философские произведения. М.: Логос, 2000. С. 177. 5 Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста // Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. С. 31. 176

ных между собой. Означаемое — то, что обозначается, что содержит смысл. Означающее — то, чем обозначают, что имеет конкретную чувственную форму, образность, име­ нование. Иначе он называется денотатом. Отношения оз­ начаемого и означающего можно проиллюстрировать на примере стихотворения М. Ю. Лермонтова «Листок». Сю­ жет строится как диалог между увядшим «от холода, зноя и горя» дубовым листком, оторвавшимся от ветки роди­ мой, и молодой чинарой, у которой он просит прибежища и оказывается отвергнутым. Чинара и листок — означаю­ щие разных жизненных программ, человеческих судеб: с одной стороны, «пришельца», «странника», многое испы­ тавшего, созревшего до срока «отчизне суровой», с дру­ гой — благополучной, цветущей и самодостаточной чи­ нары, равнодушной к чужим мольбам. Следовательно, означаемое в стихотворении М. Ю. Лермонтова — разные человеческие сути, судьбы, типы отношения к жизни. Оз­ начающее — суть предметы: дерево, листок. Артефакты культуры как продукты деятельности че­ ловека (вещи, средства и способы действия и т. д., т. е. «тексты») обладают, с одной стороны, объективной (объ­ ектной) предметной определенностью, свойствами, с дру­ гой — субъективной (субъектной) определенностью, т. е. смыслами, значениями, в которых репрезентируются чув­ ства, желания, стремления человека, его мысли. Семиоти­ ческий анализ текста ориентирован на выявление смы­ слового, символического наполнения артефактов и явлений культуры, механизмов и путей превращения зна­ ка в символ. В семиотической традиции текст интерпре­ тируется как особым образом организованная знаковая система. Знаковостью могут обладать любые предметы (веер, мушка, шпага и другое), жесты (движение рук, головы, брови, подмигивание и другое), поведение человека.1 Ю. М. Лотман в работе «К проблеме типологии культуры» писал: «Ценность вещей семиотична, ибо она определяет­ ся не их собственной ценностью, а значительностью того, что они представляют».2 Так, русские ордена обозначали 1 См.: Крейдлин Г. Е. Невербальная семиотика: Язык тела и ес­ тественный язык. М.: Новое литературное обозрение, 2004. 2 Лотман Ю. М. К проблеме типологии культуры // Лот­ ман Ю. М. История и типология русской культуры. С. 60.

177

заслуги человека перед Российским государством. Семан­ тически значимыми (знаковыми) были форма, тип и коли­ чество драгоценных камней, ленты и т. д. С точки зрения семиотической парадигмы исследования человеческий мир, культура представляют собой мир смыслов и значе­ ний. Семиотический анализ, ориентированный на иссле­ дование артефактов и явлений культуры со стороны их знаково-символической природы, дает возможность про­ следить условия и процесс превращения артефакта в знак, выявить его смысловое наполнение, семантические про­ странства. Методологически значимой категорией для семиотиче­ ского анализа культуры является категория «структура», так как «семиотический подход ориентирован на понима­ ние культуры как упорядоченной, особым образом струк­ турированной целостности. Он позволяет выявить и про­ анализировать основные элементы этой целостности с точки зрения их роли, функции, семантического содержа­ ния».1 Семиотический анализ исходит из положений о том, что культура — сложный многоуровневый текст, струк­ турная целостность, результат сложного многоуровневого семиозиса. Семиозис — способ функционирования знака. Ч. Моррис определял семиозис как «процесс, в котором нечто функционирует как знак».2 Ю. М. Лотман ввел в се­ миотическую теорию понятие «семиосфера», которое обо­ значает семиотическое пространство как условие сущест­ вования, функционирования и взаимодействия отдельных языков, знаков коммуникации, как условие и результат су­ ществования и развития культуры. Структурными призна­ ками семиосферы являются бинарность, неоднородность, асимметричность. Основные теоретические положения семиотического анализа культуры аккумулированы Ю. М. Лотманом в статьях «Динамическая модель семиотической системы», «О семиотическом механизме культуры» (совместно с Б. А. Успенским), «Тезисы к семиотическому изучению 1 Трошин А. А. Знаково-символические интерпретации культу­ ры // Основы культурологии. С. 134. 2 Моррис Ч. У. Основания теории знака // Семиотика: Антоло­ гия. С. 47.

178

культур» (совместно с Б. А. Успенским, Вяч. Вс. Ивано­ вым, А. М. Пятигорским, В. Н. Топоровым), «Текст как се­ миотическая проблема» и других. 1. Явления культурного ряда и культура в целом рас­ сматриваются как «вторичная моделирующая система» по отношению к первичной моделирующей системе — есте­ ственному языку. 2. Ю. М. Лотман и Б. А. Успенский подчеркивают, что «в реально-историческом функционировании языки и культура неотделимы: невозможно существование языка (в полнозначном понимании этого слова), который не был бы погружен в контекст культуры, и культуры, которая не имела бы в центре себя структуры типа естественного языка».1 3. Культура функционирует как знаковая система: само отношение к знаку и знаковости составляет одну из типо­ логических ее характеристик. 4. Культура строится «как иерархия семиотических сис­ тем».2 Эти положения определяют методологические позиции семиотического анализа культуры. 1. Семиотический метод предполагает рассмотрение культуры, любого ее артефакта, явления как текста, пред­ ставляющего собой целостную систему упорядоченных и взаимозависимых знаков и символов, через которую осу­ ществляется накопление, организация и передача культур­ ного опыта. В работе «Культура и взрыв» Ю. М. Лотман пишет: «Культура в целом может рассматриваться как текст. Однако исключительно важно подчеркнуть, что это — сложно устроенный текст, распадающийся на ие­ рархию „текстов в текстах" и образующий сложные пере­ плетения текстов».3 Интерпретации текста как фундаментальной семиотиче­ ской проблемы посвящена его работа «Тезисы к семио­ 1 Лотман Ю. М., Успенский Б. А. О семиотическом механизме культуры // Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. Т. 3. Статьи по истории русской культуры. Таллинн: Александра, 1993. С. 328. 2 Лотман Ю. М., Иванов Вяч. Вс., Пятигорский А. М., Топо­ ров В. П., Успенский Б. А. Тезисы к семиотическому изучению культур (в применении к славянским текстам) // Лотман Ю. М. Семиосфера. С. 507. 5 Лотман Ю. М. Культура и взрыв // Там же. С. 72.

179

тическому изучению культур», написанная совместно с рядом ученых. Исследователи-семиотики формулируют следующие положения, обосновывающие текстуальную природу культуры: а) текст является носителем целостного значения и це­ лостной функции; б) текст — базисный первоэлемент культуры. В его ка­ честве выступает любой носитель целостного значения: ритуал, символ, молитва, закон, роман, полотно, музы­ кальная пьеса, поведенческие модели и другое; в) текст представляет собой структуру, т. е. системно упорядоченное целое.1 Семиотический анализ культуры, исходя из признания ее текстуальной природы, предполагает, что в качестве текста может выступать человек, его поступки, действия и т. д. Непременным условием текстуальности является на­ личие другого (языка, личности, текста). Ю. М. Лотман полагал, что в его качестве могут выступать другой текст, внетекстовая реальность, автор, читатель, т. е. текст всегда включен в систему культуры: «Таким образом, в тексте за­ ложена такого же рода семиотическая двойственность, что и в знаке: с одной стороны, текст имманентен и самодос­ таточен, он своего рода семантический универсум; с дру­ гой стороны, он всегда включен в культуру, является ее частью...»,2 — комментирует его позицию и позицию ис­ следователей тартуско-московской школы М. Ю. Лотман. Культурный текст всегда функционирует в семиотическом окружении, семиотическом пространстве. 2. Культура должна рассматриваться как единое про­ странство, как специфически человеческий способ отно­ шения к жизни, как единственно возможный способ поро­ ждения знаков и символов: «Через придание смыслов всем значимым отношениям нерасчлененный жизненный поток предстает человеку в качестве упорядоченной жизненной реальности — мира, мироздания, вселенной»,3 — отмечает в связи с этим А. И. Макаров. 1 См.: Лотман Ю. М., Иванов Вяч. Вс., Пятигорский А. М., То­ поров В. Н., Успенский Б. А. Тезисы к семиотическому изучению культур // Там же. С. 504—525. 2 Лотман Ю. М. История и типология русской культуры. С. 18. 3 Макаров А. И. Символическая интерпретация мифа как мето­ дологический прием // Выбор метода. С. 107.

180

В семиотическом пространстве культуры один и тот же артефакт, явление, образ могут быть интерпретированы по-разному в зависимости от того, какой семантикой они наделяются разными референтными группами, в каком контексте существуют. В этом аспекте особый интерес представляет анализ знаковой для эпохи XVIII века лич­ ности Петра Первого, дела, поступки и поведение которо­ го провоцировали сложение нескольких семантически амбивалентных культурных текстов, противоречащих устойчивым текстам русской культуры предшествующего периода. В официальной культуре эпохи (литература, жи­ вопись, массовые зрелища, триумфальные арки и другое) и в кругу образованной элиты наибольшей активностью обладали процессы наделения Петра Первого образамизнаками демиурга. Он наделялся значением созидателя Космоса (порядка) как иерархии вещей (знаков), движения и пространства через череду рождений и порождений (по­ мощников, предметов), а также семантикой культурного героя: он дал огонь (свет знаний); научил ремеслам (ко­ раблестроение, металлургия, горное, оружейное дело и другое); создал (дал) искусства (театр, музеи, живопись, архитектура), «инструменты» овладения культурным про­ странством (книгопечатание, газета, новый шрифт, первые грамматика и арифметика, светские и профессиональные школы) и другое. Петр I — и «первотолчок», и «первотворение», и «первоначало». Таким образом, в разных текстах эпохи Петр наделялся значениями «демиурга», «культур­ ного героя», «отца». Образ Петра в восприятии современ­ никами наделялся и библейской семантикой. О нем еще при жизни (что является довольно редким случаем в исто­ рии культуры) слагалось множество легенд, которые в своей основе имели архетипические структуры-образы Бога, созидателя-творца, или Дьявола (Антихриста), разру­ шителя, противника Христа, должного явиться перед «концом света». В среде его окружения в России и Европе творился преимущественно знаковый образ Петра — Творца, Бога. Свидетельство об этом содержит статья «По­ хвальное слово Петру» (1725) французского философа, уче­ ного Бернара Ле Бовье Фонтенеля (1657—1757): «Все надле­ жало вновь делать в России, а не что-нибудь приводить в совершенство. Надобно было сотворить новый народ, и что более еще сходствует с творением, надо было действовать 181

одному (выделено мной. — Т. Ч), без помощи, без орудий. Политика его предков отторгала почитай Бесконечно Россию от всего света».1 В. М. Живов и Б. А. Успенский упоминают о том, что подданные Петра творили перед его портретом, поставленным среди ликов святых, поклоны, ставили свечи, «сопричисляли к лику святых».2 Русский историк Василий Осипович Ключевский (1841—1911) приводит пример зна­ кового отношения к Петру его окружения, ссылаясь на вос­ поминания механика и изобретателя Андрея Константинови­ ча Нартова (1693—1756): «...мы, имевшие счастие находиться при сем монархе, умрем верными ему и горячую любовь нашу к земному богу (выделено мной. — Т. Ч.) по­ гребем вместе с собою».3 Устойчивым в массовом сознании эпохи был образ царя-Антихриста, условия и механизмы творения которого исследованы Д. Крыстевой.4 Он поддерживался эксплика­ цией оппозиций «верх — низ», «свой — чужой», «восточ­ ная — западная» сторона и другие, укрепленных в языче­ ской памяти народа и поддержанных православной тра­ дицией.5 В заданном алгоритме пересемантизировались факты жизни Петра: ездил в заморские (западные) страны, вводил иноземные, не православные (басурманские) по­ рядки, был не похож на «своего» царя и другое. К этому можно добавить и ритуальное возведение Пет­ ром самого себя в ранг образца «сына отечества». Именно этим оправдано его самопроизводство в чины и самопри1 Фонтенель Б. «Похвальное слово Петру» // Трудолюбивый му­ равей. 1771. № 2—6. С. 20. 2 Успенский Б. А., Живов В. М. Царь и Бог: Семиотические ас­ пекты сакрализации монарха в России // Успенский Б. А. Избран­ ные труды: В 3 т. Т. 1. Семиотика истории. Семиотика культуры. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. С. 246. 3 Ключевский В. О. Сочинения: Курс русской истории: В 8 т. Т. 4. М.: Изд-во социально-экономической литературы, 1958. С. 202. 4 Крыстева Д. Поэтическая формализация мифов о Петре I и «Медный всадник» Пушкина // Русская литература. 1992. № 3. С. 14—25. 5 См.: Плюханова М. Б. Сюжеты и символы Московского царст­ ва. СПб.: Акрополь, 1995; Успенский Б. А. Дуалистический харак­ тер русской средневековой культуры (на материале «Хождения за три моря» Афанасия Никитина) // Избранные труды: В 3 т. Т. 1 и др.

182

своение рангов, наглядно реализующие «идею властелина, получающего власть в качестве воздаяния за заслуги, а не в качестве божественного дара».1 Следовательно, в семио­ тическом пространстве эпохи творились разные тексты, структурообразующим началом которых был тот или иной образ-знак Петра Первого. 3. Семиотический анализ исходит из факта признания множественности текстов разной степени структурной сложности. В статье «Семиотика культуры и понятие тек­ ста» Ю. М. Лотман обозначает типы текстов. Текст — вы­ сказывание на естественном языке — первичный по струк­ туре и времени своего оформления текст. Включение в высказывание, словесные формулы принципиально иных по своей природе (языку) текстов (к примеру, ритуальных жестов) имело своим результатом рождение принципиаль­ но иного, более сложного по своей структуре текста — ри­ туала: «Получающийся в результате текст второго порядка включал в себя расположенные на одном иерархическом уровне подтексты на разных и взаимно не выводимых друг из друга языках».2 Новое текстуальное целое («об­ ряд», «ритуал» и другое) является текстом более сложным, требующим совмещения принципиально разных уровней и типов семиозиса, «совмещения различных „голосов" в едином текстовом целом».3 4. С точки зрения семиотической методологической по­ зиции культура представляет собой знаки и совокупность знаков, в которых зашифрована социальная информация, вложенные в них людьми содержание, значение, смысл. М. Ю. Лотман пишет: «Основу культуры составляют се­ миотические механизмы, связанные, во-первых, с хране­ нием знаков и текстов, во-вторых, с их циркуляцией и пре­ образованием и, в-третьих, с порождением новых знаков и новой информации. Первые механизмы определяют память культуры, ее связь с традицией, поддерживают процессы ее самоидентификации и т. п., вторые — как внутрикультурную, так и межкультурную коммуникацию, 1 Живов

В. М. Культурные реформы в системе преобразований Петра I // Из истории русской культуры. Т. 3 (XVII—начало XVIII века). М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. С. 568. 2 Лотман Ю. М. Семиотика культуры и понятие текста // Лот­ ман Ю. М. История и типология русской культуры. С. 159. 3 Там же. 183

перевод и т. п., наконец, третьи обеспечивают возмож­ ность инноваций и связаны с разнообразной творческой деятельностью. Все прочие функции культуры являются производными от этих базовых, семиотических функций».1 5. Семиотический анализ феноменов культуры предпо­ лагает выявление определенных культурных кодов как ин­ струментов считывания информации, заключенной в знаке и знаковых системах. Культура (система текстов разной сложности) содержит в себе разные системы кодов. «Код — это способ, которым один субъект культуры дает значение, а другой его считывает... Свое значение знак при­ обретает только в конкретном коде, и это значение различа­ ется в зависимости от кода», — пишет один из авторов кол­ лективного труда «Основы культурологии».2 Культурные коды — совокупность знаков, символов, систем правил, ус­ ловных обозначений, названий, сигналов, при помощи ко­ торых информация может быть представлена, закодирована в виде словесного или визуального текста, знака. Ю. М. Лотман в статье «К проблеме типологии культуры» аргументированно настаивает на следующем определении культуры: «...культура... — исторически сложившаяся иерархия кодов».3 В этом аспекте каждый текст может рас­ сматриваться как знак в системе других знаков (текстов). Процесс считывания информации, заключенной в тексте, представляет собой ее «декодирование». 6. Необходимым условием, при котором предмет, вещь, жест и другое могут стать знаками, является наличие ком­ муникативного процесса, в котором они несут особую информацию. Следовательно, любая знаковая ситуация должна рассматриваться как коммуникативная. Семиотический анализ текстов культуры исследователи осуществили в ряде работ, обращенных к русской исто­ рии. В частности, в работе «К семиотической типологии русской культуры» Ю. М. Лотмана и Б. А. Успенского предметом анализа стали семиотические антиномии в рус­ 1

Лотман М. Ю. Семиотика культуры в тартуско-московской се­ миотической школе // Лотман Ю. М. История и типология русской культуры. С. 13. 2 Трошин А. А. Знаково-символические интерпретации культу­ ры // Основы культурологии. С. 138—139. 3 Лотман Ю. М. К проблеме типологии культуры // Лот­ ман Ю. М. История и типология русской культуры. С. 57. 184

ской культуре XVIII века: «своего — западного» (на уров­ не процесса европеизации, языковой диглоссии), бытовой реальности — мира правил (мира текстов) и другие. Остановимся на комментарии к анализу последней ан­ тиномии, которая стала основанием для типологического моделирования русской культуры XVIII века. Исследова­ тели отмечают, что «бытовой реальности» — неправиль­ ной, неупорядоченной — противостоит «регулярная систе­ ма» — правильная, упорядоченная. Однако по образцу регулярной системы следовало устраивать и реальность бытовую. Этим объясняется жесткая регламентация при­ ватной жизни человека, особенно в Петровскую эпоху (обязательное вменение утреннего кофе, ношения евро­ пейского типа одежды, участия в Ассамблеях и другое). Таким образом, «„европеизация" сопровождалась широ­ ким вторжением новых знаковых систем, установлением символических отношений... от Табели о рангах до систе­ мы орденов, мундиров и бытового ритуала».1 В Екатерининскую эпоху наблюдается «усложнение» текста власти за счет формирования дуальности в сфере политики: государственная политика репрезентируется сферой «практических мероприятий, не подлежащих тео­ ретическому осмыслению»2 и управлению, и «рядом тор­ жественных заявлений, пышно обставленных мероприя­ тий, государственных программ, типа „Наказа", которые не подлежат реализации на эмпирическом уровне, пред­ ставляя метагосударственные конструкции в чистом ви­ де».3 Павловская политика, отмечают исследователи, вооб­ ще игнорировала тексты эмпирической реальности. Таким образом, Петр «строил» текст эмпирической ре­ альности, Екатерина его «разыгрывала», Павел находился над ним. Соотношение идеала и его реального воплощения рас­ сматривается исследователями на примере ряда «структу­ рообразующих генераторов»: Петербурга — воплотившего «идею регулярности» и ставшего образцом структурной организации пространства (Петровская эпоха); игры, деко­ 1

Лотман Ю. М., Успенский Б. А. К семиотической типологии русской культуры XVIII века // Из истории русской культуры. Т. 4. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. С. 430. 2 Там же. С. 434. 3 Там же. 185

раций, маскарадов, «рассчитанных на обман европейских философов» (Екатерининская эпоха); вахтпарадов (Пав­ ловская эпоха). Выявляя противоречивость всех разновидностей госу­ дарственных систем в русской истории, исследователи от­ мечают внутреннюю близость первой и третьей систем и приходят к выводу о том, что единственный выход из про­ тиворечий общественной жизни в каждой ситуации опре­ делялся теми или иными действиями царя. Выявленные семиотические механизмы «работали» в других текстах эпохи: литературе, языке. Сделанные наблюдения позво­ лили им прийти к значимому для характеристики русской культуры выводу: «Глубокая антиномичность русской культуры XVIII века была одним из факторов, обусловив­ ших ускоренный темп ее развития. Внутреннее напряже­ ние между отдельными семиотическими языками культу­ ры, напряжение между культурой России как целым и ее европейским контекстом были предпосылками стреми­ тельности темпов развития».1 Алгоритм семиотического анализа артефактов русской культуры осуществлен Ю. М. Лотманом в серии работ: «Искусство жизни», «Русский дендизм», «Декабрист в по­ вседневной жизни», «Поэтика бытового поведения в рус­ ской культуре в культуре XVIII века», «Театр и театраль­ ность в строе культуры начала XIX века», «Сцена и живо­ пись как кодирующие устройства культурного поведения человека начала XIX столетия» и другие. Предварительно можно отметить, что процесс семиотизации поведения отличает по-своему каждую культурно-историческую эпо­ ху, формируя определенные стили поведения. Так, Пет­ ровская эпоха отличалась несколькими стилями: ритуально-официальным (приемы, балы), ритуально-кощунствен­ ным (Всешутейный собор), дворцово-придворным, усадебным. Алгоритм семиотического анализа мы представим на материале статьи Ю. М. Лотмана «Поэтика бытового пове­ дения в русской культуре XVIII века», в которой он рас­ сматривает трансформацию (процесс пересемантизации) бытового поведения за счет привнесения в поведенческие модели не свойственных им до этого времени элементов. 1 Там

186

же. С. 445.

Предпосылкой этого процесса стал тот факт, что тради­ ционный уклад русской жизни в Петровскую эпоху был наделен семантикой «неправильного» и, следовательно, требующего приведения его в «правильный» порядок. Сложившееся противопоставление (дуальность) каждо­ дневного поведения (естественного «нормального»), ус­ вояемого человеком естественным путем в привычной для него среде, и торжественного, ритуального (церковные об­ ряды, официальные обряды, культурные обряды и другие), которым человек научается и строит «тексты» своего по­ ведения в зависимости от ситуации, закономерно вело к пересемантизации оппозиции «свое — чужое». В резуль­ тате этого процесса «чужое» приобретает значение нормы, необходимой для усвоения и однозначного принятия: ев­ ропейские «нормы становились оценочными... они повы­ шали социальный статус человека».1 При этом традицион­ ные нормы отвергались как не соответствующие новому положению России и русского человека, должного играть роль человека европейского. В этой ситуации правильное поведение (европеизиро­ ванное) и неправильное (свое) становятся знаками «ново­ го» и «старого» человека. Поэтому детали облика, одеж­ ды, приема пищи и другое приобретали знаковость, и в зависимости от «правильного» или «неправильного» (ев­ ропейского — русского) образовывали разные семиотиче­ ские пространства. Как следствие происходила и «ритуализация, и семиотизация тех сфер жизни, которые в неинверсированной культуре воспринимаются как „естест­ венные" и незначимые... каждодневное поведение стано­ вилось знаками каждодневного поведения».2 Закономерным становился и процесс играизации, в ре­ зультате которого «бытовая жизнь приобретала черты те­ атра».3 Следующим этапом в семиотическом процессе «ев­ ропеизации» русского человека — семиотизации бытового поведения — стало «создание стилей в рамках нормы каж­ додневного быта»,4 затем жанров и амплуа, ориентирован­ 1 Лотман Ю. М. Поэтика бытового поведения в русской культу­ ре в культуре XVIII века // Лотман Ю. М. Избранные статьи. Т. 1. С. 250. 2 Там же. 3 Там же. 4 Там же. С. 253.

187

ных на те или иные театральные роли. Формы каждоднев­ ной жизни стали ориентироваться на искусство, что было наиболее характерным для двора Екатерины Великой. На примере собственноручного жизнеописания Василия Ва­ сильевича Головина Ю. М. Лотман демонстрирует созна­ тельную играизацию им своей жизни, ориентированную на разные стили: ярмарочный балаган, народные ритуалы, христианский обряд. Анализ вариантов амплуа исследователь проводит на примерах «богатыря» — князя Григория Александровича Потемкина; «острослова, забавника и гаера» — Алексея Даниловича Копьева; «российского Диогена» — Ивана Семеновича Баркова, Ермила Ивановича Кострова; «философа», «героя» — Александра Васильевича Суво­ рова. Каждая из ролей требовала выдержанности, посто­ янства и импровизации, а ее исполнение — развертыва­ ние во времени — формировало особое семиотическое пространство, отгороженное от «профанного пространст­ ва». Павел Анкифиевич Демидов — знаковая фигура «столетия безумного и мудрого». Он избрал для себя, по­ мимо официальной роли — попечителя Воспитательного дома, роль барина-самодура (повседневная жизнь), на­ меренно обставляя пространство этой роли особыми зна­ ками: торжественный выезд на пони, распоряжение слу­ гам носить очки и говорить по-французски, обувать на одну ногу европейский башмак, а на другую — онучи и другое. Маска разочарованного человека в разных вариантах ее «театрального ношения» была распространена в обще­ стве первой четверти XIX века, и в быту стали являться носители романтического поведения. Однако возмож­ ность романтического «жизнетворчества» была ограниче­ на несколькими ролями, явленными в художественных произведениях («злодея», «беглеца» в экзотические про­ странства, «изгнанника», «анахорета», «затворника» и других), а культурная сфера «ношения» маски-роли — литературными и светскими салонами, домашним кру­ гом. Пример Ореста Адамовича Кипренского убеждает в том, что сами современники не без оснований творили его романтизированную биографию, сгущая в ней в со­ ответствии с ролью «разочарованного» человека элемен­ ты странного, исключительного и даже «злодейского». 188

Авантюрность и непредсказуемость натуры Федора Ива­ новича Толстого-Американца стали основанием для тво­ римого современниками его образа как «романтического героя». Все «выпадения» из нормы, стандарта обыденно­ го маркировались как знаковые и относились к «человеку разочарованному».1 Ко всем приведенным примерам вполне относится за­ мечание Ю. М. Лотмана о том, что «человек, ориентирую­ щий свое поведение на определенное амплуа, уподоблял свою жизнь некоему импровизированному спектаклю»,2 т. е. переводил реалии жизни в иную, знаковую, игровую по своей сущности, ситуацию, ситуацию, сюжетно вы­ строенную, которую окружающие его люди кодировали как реальное действие, поступок, придавали ему то или иное значение. В качестве заключения он пишет: «Сово­ купность сюжетов, кодирующих поведение человека в ту или иную эпоху, может быть определена как мифология бытового и общественного поведения».3 Таким образом, семиотический анализ направлен на ин­ терпретацию знака, системы знаков, образующих «куль­ турные тексты», существующие в особом семиотическом пространстве — семиосфере, т. е. на выявление символи­ ческой (семиотической) природы текстов культуры и куль­ туры как текста, определение культурных кодов, позво­ ляющих интерпретировать те или иные знаки и знаковые системы в культуре. ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ

1. Определите необходимые и достаточные условия се­ миотического анализа текстов культуры. 2. Дайте толкование основным категориям и понятиям семиотического метода в исследовании культуры. 1 См. подробнее: Чебанюк Т. А. Парадигма «человека просве­ щенного» в русской культуре конца XVII—первой четверти XIX века. Хабаровск: ДВГНБ, 2007. С. 327. 2 Лотман Ю. М. Поэтика бытового поведения в русской культу­ ре в культуре XVIII века // Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. Т. 1. С. 260. 3 Там же. С. 261.

189

3. Кого из отечественных исследователей культуры вы можете отнести к семиотической школе анализа текстов культуры? 4. Почему в семиотической традиции культура рассмат­ ривается как текст? 5. Определите условия превращения артефакта в знак, символ. Приведите примеры из истории русской культуры. 6. Какие функции в культуре выполняет знак? 7. Почему в анализе семиотических систем культуры значимую роль играет выделение в них оппозиций, анти­ номий? 8. Какие семантически значимые (знаковые) антино­ мии, определяющие специфику русской культуры, выделя­ ют Ю. М. Лотман и Б. А. Успенский в работе «К семиоти­ ческой типологии русской культуры XVIII века»? 9. В чем заключается специфика семиотического мето­ да исследования культуры, репрезентированного работами Ю. М. Лотмана? ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ 1. Вычлените алгоритм семиотического анализа текста на примере работы Ю. М. Лотмана «Театр и театральность в строе культуры начала XIX века» (Об искусстве. СПб.: Искусство—СПБ, 2000. С. 617—636). 2. Покажите специфику семиотического анализа на примере статьи Б. А. Успенского и В. М. Живова «Царь и Бог: Семиотические аспекты сакрализации монарха в Рос­ сии». 3. Выделите механизмы семиотического анализа текста русской культуры на примере статьи Ю. М. Лотмана и Б. А. Успенского «К семиотической типологии русской культуры XVIII века». 4. Определите специфику семиотического анализа рус­ ской повседневной культуры на примере работ Ю. М. Лот­ мана «Искусство жизни», «Женский мир» (Беседы о рус­ ской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII—начало XIX века)); «Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века» (Из истории русской куль­ туры (XVIII—начало XIX века)). Т. 4.

190

Тексты 1. Барт Р. Империя знаков / Пер. с фр. JI. Г. Бражниковой. М.: Праксис, 2004. 142 с. 2. Барт Р. Основы семиологии // Структурализм: «за» и «про­ тив»: Сб. ст. / Пер. с англ., нем., чеш., пол., болг.; под ред. Е. Я. Ва­ гина [и др.]. М.: Прогресс, 1975. С. 114—163. 3. Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры: В 2 т. Т. 1. М.: Языки культуры, 1998. 911 с. 4. Мелетинский Е. М. К вопросу о применении структурно-семиотического метода в фольклористике // Мелетинский Е. М. Из­ бранные статьи. Воспоминания. М.: РГГУ, 1998. С. 33—51. 5. Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII—начало XIX века). СПб.: Искусст­ во—СПБ, 1994. 399 с. 6. Лотман Ю. М. Механизм смуты (К типологии русской исто­ рии культуры) // Лотман Ю. М. История и типология русской куль­ туры. СПб.: Искусство—СПБ, 2002. С. 33—46. 7. Лотман Ю. М. О семиотическом механизме культуры (совме­ стно с Б. А. Успенским) // Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. Таллинн: Александра, 1993. Т. 3. С. 326—344. 8.Лотман Ю. М. Семиосфера. СПб.: Искусство—СПБ, 2000. 704 с. 9. Лотман Ю. М., Успенский Б. А. К семиотической типологии русской культуры XVIII века // Лотман Ю. М, Успенский Б. А. Из истории русской культуры / Под ред. А. Д. Кошелева. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. Т. 4. С. 425—448. 10.Пирс Ч. С. Избранные философские произведения / Пер. с англ. К. Голубович. М.: Логос, 2000. 412 с. 11. Семиотика: Антология / Пер. с англ. В. П. Мура [и др.], пер. с фр. Н. В. Уфимцева [и др.], пер. с исп. А. Б. Матвеева; сост. Ю. С. Степанов. 2-е изд., перераб. и дои. М.: Академический Про­ ект, 2001. 702 с. 12. Успенский Б. А. Дуалистический характер русской средневе­ ковой культуры (на материале «Хождения за три моря Афанасия Никитина») // Успенский Б. А. Избранные труды: В 3 т. Т. 1. Се­ миотика истории. Семиотика культуры. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. С. 381—432. 13. Успенский Б. А. Семиотика искусства. М.: Школа «Языки русской культуры», 1995. 357 с. 14. Успенский Б. А., Живов В. М. Царь и самозванец: Самозванчество в России как культурно-исторический феномен // Успен­ ский Б. А. Избранные труды: В 3 т. Т. 1. Семиотика истории. Се­ миотика культуры. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. С. 142—183. 15. Успенский Б. А., Живов В. М. Царь и Бог: Семиотические ас­ пекты сакрализации монарха в России // Успенский Б. А. Избран­ ные труды: В 3 т. Т. 1. Семиотика истории. Семиотика культуры. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. С. 205—337. 191

Основная литература 1. Волкова Е. В. Пространство символа и символ пространства в работах Ю. М. Лотмана // Вопросы философии. 2002. № 11. С. 124—134. 2.Губанов Н. О специфике знака // Философские науки. 1981. № 4. С. 56—64. 3. Иконникова С. Н. История культурологических теорий. 2-е изд., перераб. и доп. СПб.: Питер, 2005. 474 с. 4. Крейдлин Е. Невербальная семиотика: Язык тела и естествен­ ный язык. М.: Новое литературное обозрение, 2004. 584 с. 5. Левин Ю. И. Избранные труды. Поэтика. Семиотика. М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. 882 с. 6. Неретина С. С., Огурцов А. П. Время культуры. СПб.: Изд-во РХГИ, 2000. 343 с. 7. Никитина Е. С. Семиотика: Курс лекций: Учебное пособие. М.: Академический Проект, 2006. 528 с. 8. Паперно И. Семиотика поведения: Николай Чернышевский — человек эпохи реализма. М.: Новое литературное обозрение, 1998. 207 с. 9. Попов В. А. Символы власти и власть символов // Символы и атрибуты власти: Генезис. Семантика. Функции. СПб.: МАЭ, 1996. 316 с. 10. Розин В. М. Семиотические исследования. М., СПб.: Универ­ ситетская книга, 2001. 256 с. 11. Трошин А. А. Знаково-символические, семиотические интер­ претации культуры // Основы культурологии: Учебное пособие / Под ред. И. М. Быховской. М.: Эдиториал УРСС, 2005. С. 134— 163. 12. Фадеева И. Е. Символ в системе культуры: Теория и фено­ менология. СПб.: Изд-во РГПУ им. А. И. Герцена, 2003. 148 с. 13. Чередниченко И. Структурно-семиотический метод тарту­ ской школы. СПб.: Питер, 2001. 386 с.

РАЗДЕЛ 3

НОВАЯ ПАРАДИГМА МЕТОДОВ И ПОДХОДОВ В ИССЛЕДОВАНИЯХ КУЛЬТУРЫ

Тема 1 МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ВОЗМОЖНОСТИ ИНФОРМАЦИОННОГО (ИНФОРМАЦИОННО-СЕМИОТИЧЕСКОГО) ПОДХОДА К ИССЛЕДОВАНИЯМ КУЛЬТУРЫ. СПЕЦИФИКА ПРИМЕНЕНИЯ Информация (от лат. «изобретать», «составлять», «ос­ ведомлять») — понимается как сведения, передаваемые человеком посредством сигналов, в качестве которых мо­ гут выступать собственно сигналы (радиосигналы, волно­ вые сигналы), речь, жест, артефакт (текст). Начало формированию теории информации положил американский ученый, инженер и математик, Клод Шен­ нон (1916—2001), во время Второй мировой войны разра­ ботавший математическую теорию, позволяющую изучать информационные потоки и измерять количество информа­ ции, условия ее шифрования и дешифрования, вероят­ ность искажения при передаче («Математическая теория связи», 1948). Основные понятия, которые он ввел науч­ ный оборот (канал связи, код, сообщение, искажение, де­ кодировка и другие), оказались необходимыми и для информационно-семиотического анализа культуры, решения семиотических проблем в исследовании информационных потоков. Проблемами теории информационного пространства занимались физики, математики, сформулировавшие и обосновавшие понятие «информационный процесс», кото­ рый представляет собой последовательную реализацию составляющих его начал: источник (передатчик) информа­ 7 Зак. № 3041

193

ции—канал передачи—приемник—адресат—источник по­ мех, декодирование информации. В 1960-е годы Маршалл Мак-Люэн (1911—1980), ка­ надский социолог, в ряде своих книг («Галактика Гутен­ берга», 1962, «Понимание средств связи», 1964; и другие) обосновал мысль о том, что в современной культуре ре­ шающую роль играют коммуникационные связи. С точки зрения информационного процесса (информация и способ ее распространения) он сформулировал принципиально значимый для исследования культурных систем тезис: культурно-историческая динамика определяется измене­ ниями в характере средств массовой коммуникации, спо­ собах (технологиях) передачи информации и, следователь­ но, в способах получения знаний. В аспекте изменений, связанных с получением и передачей информации, он вы­ страивает историческую типологию культуры: 1. Эпоха дописьменного варварства (устная форма об­ щения) — «культура уха». Устное слово поддерживает коллективную форму накопления и передачи опыта — ин­ формации о мире, обусловливает формирование «человека коллективных ценностей». 2. Эпоха фонетического письма, которая выработала письменную форму общения и передачи опыта, способст­ вовала формированию личностного начала. Однако фоне­ тический алфавит, отмечает автор Послесловия к книге М. Мак-Люэна А. Юдин, «приводит к разрыву между гла­ зом и ухом, между семантическим значением и визуаль­ ным кодом (т. е. раскалывает аудиотактильное единство сознания племенного человека)»,1 и только сложение фо­ нетического письма, как полагал сам автор книги, «созда­ ет условия для перехода человека из племенного мира в цивилизованный и дарит ему глаз вместо уха».2 3. Эпоха Гутенберга — эпоха печатного станка как ос­ новного механизма сохранения и передачи информации. Она открыла путь новым технологиям, вызвала рост ин­ дивидуализации сознания человека, однако она одновре­ 1 Юдин А. О Маршалле Мак-Люэне и его книге (вместо после­ словия) // Мак-Люэн М. Галактика Гутенберга: Сотворение челове­ ка печатной культуры. Киев: Ника-Центр, 2003. С. 407. 2 Мак-Люэн М. Галактика Гутенберга: Сотворение человека пе­ чатной культуры. С. 40.

194

менно обусловила и «значительное возрастание власти... централистических тенденций»,1 обеспечила однородность нации. 4. Аудиовизуальная эпоха, которая характеризуется тем, что обеспечивает возможность целостного воспри­ ятия мира человеком, делает его непосредственным участ­ ником информационного события. В связи с этим изме­ няются ритм жизни общества и человека, принципы отношения между людьми разных стран, обусловленные скоростью передачи информации. Мир превращается в од­ ну «большую деревню», унифицируется, нации отказыва­ ются от уникальности, формируется массовый человек. Элвин Тоффлер (р. 1928), американский футуролог («Футурошок», 1970; «Третья волна», 1980), провозгласил наступление новой — постиндустриальной и по своей сущности информационной — эпохи, в которой информа­ ция обусловливает перспективы развития экономики, но­ вое качество жизни социума, изменения в социальной структуре, в психическом строе человека. Подтверждая свои наблюдения над возможным будущим человечества, он ссылается на мнение Джеймса Миллера, который в ито­ ге своих исследований информационных потоков пришел к убеждению, что «насыщение человека информацией в количествах, больших чем он в состоянии переработать... ведет к срыву... что информационная перегрузка может стать причиной различных форм душевных заболеваний».2 Мы уже отмечали тот факт, что любая знаковая ситуа­ ция осуществляется (становится таковой) только в комму­ никационном потоке, и по своей природе она является информационной. И обратно: одним из условий функцио­ нирования коммуникативной системы является знак, сис­ тема знаков как необходимое средство кодирования, хра­ нения, передачи и декодирования информации. Ученые, занимающиеся проблемами специфики получения, хране­ ния и передачи информации, закономерно настаивают на том, что информационный подход к анализу текстов куль­ туры возможен только в единстве с системным и семиоти­ ческим анализом. Так, Ю. М. Лотман в статье «Культура и информация» пишет о том, что «неизбежность культуры» 1 2

Там же. С. 346. Тоффлер Э. Шок будущего. М.: Изд-во ACT, 2001. С. 385. 195

заключается в возрастании информации, а «человек в борьбе за жизнь включен в два процесса: во-первых, он выступает как потребитель материальных благ, вещных ценностей, во-вторых, — как аккумулятор информации».’ В результате наблюдений над природой и характером ин­ формации, способами (механизмами) ее аккумуляции, пе­ редачи и получения он приходит к мотивированному вы­ воду о том, что информация «не факультативный признак, а одно из условий существования человечества»,2 а следо­ вательно, и культуры. Информация является важнейшей структурной состав­ ляющей культуры. В этом аспекте одно из возможных оп­ ределений культуры в ряду других, выполненных в алго­ ритме ценностного, деятельностного, семиотического и других методологических алгоритмов, может звучать так: культура — «совокупность всей ненаследственной инфор­ мации, способов ее организации и хранения».3 Человек входит в культуру как в определенную информационную среду, которую он усваивает, накапливает и передает. В аспекте исторической динамики культура может и долж­ на рассматриваться как «процесс возрастания информа­ ции», как «свернутая информация» о мире и человеке на каждом этапе исторического развития и шире — как «свернутая» программа культуры. Культура в информаци­ онно-семиотическом ключе рассматривается как совокуп­ ность информации, являющейся первичной по отношению к коммуникации, которая «представляет социальную реализацию первой».4 В статье «Феномен культуры» Ю. М. Лотман отмечает три принципиально важных усло­ вия исторического существования человека в культурном пространстве: а) человек как мыслящий объект хранит и передает ин­ формацию, так как «имеет механизмы коммуникации и па­ мяти, обладает языком и может образовывать новые сооб­ щения»;5 1 Лотман Ю. М. Культура и информация // Лотман Ю. М. Семиосфера. С. 394. 2 Там же. С. 395. 3 Там же. 4 Там же. 5 Лотман Ю. М. Феномен культуры // Лотман Ю. М. Семиосфера. С. 568.

196

б) он способен преобразовывать информацию, т. е. осу­ ществлять операции по правильному преобразованию со­ общений; в) он способен создавать новые сообщения, новые тек­ сты. С учетом сказанного мы можем и должны рассматри­ вать культуру в информационно-семиотической парадигме как гибкий и сложноорганизованный механизм познания, накапливания информации и ее передачи: «Культура... это чрезвычайно сложно устроенный механизм, который хра­ нит информацию, постоянно вырабатывая для этого наи­ более выгодные и компактные способы, получает новую, зашифровывает и дешифровывает сообщения, переводит их из одной системы знаков в другую».1 Информационный подход к исследованию культуры за­ ключается в том, чтобы выявить одну из ее качественных характеристик как формы передачи, закрепления, хране­ ния и использования информации. В понимании алгорит­ ма информационного подхода к изучению культуры сле­ дует исходить из нескольких моментов: 1. Культура в ключе информационно-семиотической интерпретации рассматривается как знаки и совокупность знаков (текстов), в которой зашифрована информация (ду­ ховная, социальная, историческая). Акцентируя коммуникативно-семиотическую природу текста, Ю. М. Лотман в статье «Семиотика культуры и понятие текста» пишет: «Многослойный и семиотически неоднородный текст, спо­ собный вступать в сложные отношения как с окружающим культурным контекстом, так и с читательской аудиторией, перестает быть элементарным сообщением, направленным от адресанта к адресату. Обнаруживая способность кон­ денсировать информацию, он приобретает память... На та­ кой стадии структурного усложнения текст обнаруживает свойства интеллектуального устройства: он не только пе­ редает вложенную в него извне информацию, но и транс­ формирует сообщения и вырабатывает новые».2 Следова­ тельно, любой текст является по своей природе репрезен­ тацией «интеллектуального устройства». 1

Там же.

2 Лотман

Ю. М. Семиотика культуры и понятие текста // Лот­ ман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. Т. 1. С. 131. 197

2. Артефакты культуры выступают как носители зна­ ния, так как в отличие от природных предметов они имеют и объективную, и субъективную значимость, опре­ деленность. В них заключен «человеческий смысл», пред­ ставления, желания и стремления человечества. Следова­ тельно, «текст выполняет функцию коллективной культур­ ной памяти».1 3. Основным способом получения информации являет­ ся декодирование «смыслов», заложенных в артефактах культуры (текстах): табу, ритуал, тотем, символ и другие. 4. Механизмом декодирования смыслов текстов явля­ ются «культурные коды» исторических эпох, заключаю­ щие в себе культурный опыт человека, его культурную память. Именно с их помощью осуществляется алгоритми­ зированные операции по правильному преобразованию информации, содержащейся в культурных текстах. Код понимается исследователями, занимающимися проблемой знакового способа информационной связи, в частности JL Ф. Чертовым, следующим образом: «В широком смысле код можно рассматривать, в первом приближении, как на­ бор правил, норм, ставящих в соответствие определенным сигналам или знакам некоторые фиксированные „значения“, под которыми, опять же в первом приближении, мо­ гут пониматься какие-либо состояния источника информа­ ции, канала связи (например, другие сигналы и знаки) или приемника информации, в частности определенные психи­ ческие образы: понятия, представления и т п.».2 Культурные коды (культурно установленные коды), как отмечает исследователь, могут «предписывать соответст­ вующую реакцию с разной степенью жесткости».3 В про­ странстве культуры (особенно искусства) в качестве кода наиболее эффективно выступает символ, аккумулирую­ щий в себе культурную информацию. В искусстве симво­ лическую нагрузку, которая может быть декодирована, несут визуальные образы, «различные способы изобрази­ тельного представления пространственных отношений... 1 Там

же. Чертов Л. Ф. Знаковость. Опыт теоретического синтеза идей о знаковом способе информационной связи. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1993. С. 34. 3 Там же. С. 37. 2

198

структур»,1 цветовые и световые решения и другое. Основ­ ное отличие художественных символов от других, отмеча­ ет J1. Ф. Чертов, «состоит главным образом в особенно тес­ ной, органической связи между презентативными и репре­ зентативными кодами».2 Исследователями выделены две модели информаци­ онно-коммуникативных систем, которые могут быть опре­ делены как коммуникативно-активный, нерефлексивный, межличностный («Я — ОН») и автокоммуникативный, рефлексивный («Я — Я»), 1. В рамках передачи информации в традиционной ком­ муникативной межличностной системе значимы следую­ щие ее составляющие: «я»: адресант (источник, говоря­ щий, отправитель) — контекст/сообщение, являющееся переменной величиной, — «он»: приемник (адресат). Со­ общение достигает адресата благодаря коммуникативному контакту и коду, являющемуся постоянной величиной. Эту коммуникационную систему вычленил и описал Р. О. Якобсон в статье «Лингвистика и поэтика».3 В качестве источника информации в этой системе вы­ ступают человек, объекты (к примеру, пожарная сигнали­ зация), книга, фильм, информационная программа и дру­ гие, «которые продуцируют в пространство поток знаков и сигналов».4 С точки зрения информации, характера ее восприятия и освоения, получения важен тип адресата (приемника), к которому непосредственно обращен информационный поток. Если информация направлена на человека, она рас­ сматривается как неизбежно «искаженная» или адаптив­ ная. Ю. М. Лотман в статье «Текст и структура аудито­ рии» пишет о том, что информация (текст) в процессе передачи, дешифровки, декодирования получателем де­ формируется, поэтому ее передача неизбежно становится и процессом рождения «новой информации», и утраты ее первичного смысла вследствие невозможности полной 1 Там

же. С. 109. Там же. С. 129. 3 Якобсон Р. О. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против». М.: Прогресс, 1975. С. 193—230. 4 Шунейко А. А., Савелова Е. В. Семиотика: Словарь и хрестома­ тия: Учебно-методическое пособие. Хабаровск: Изд-во ДВГГУ, 2005. С. 63. 2

199

«переводимости» на язык приемника. В таком случае все­ гда мы имеем дело с процессом рождения «текста 2».' Причина тому кроется в «вариативности человеческой личности, развиваемой и стимулируемой всей историей культуры».2 Необходимыми условиями рождения «нового текста» являются оценка и выбор человека, поступок, его индивидуальность. Искажения при передаче информации бывают двух ти­ пов: естественные (шум, помехи) и искусственные (дезин­ формация). Шум рассматривается как «совокупность разно­ го рода помех, которые затрудняют коммуникацию. Он может продуцироваться всеми компонентами коммуника­ тивной системы, например недостатками канала коммуни­ кации; значительным несоответствием уровней знаний ис­ точника и приемника... С течением времени количество шума в информационном пространстве неуклонно растет».3 Между источником и приемником информации может быть посредник, который переводит информацию в опре­ деленный семантический ряд, т. е. перекодирует ее на­ меренно и в таком виде отправляет адресату (обозрева­ тель, комментатор, ведущий информационной программы и другие). В случае если приемником или адресатом являются ме­ ханические сигнальные системы (гудок, противопожарная охрана, светофор, фотографирующее устройство и дру­ гие), информация считывается полностью, исчерпывающе и однозначно, так как между отправителем и получателем сигналов, информации — полное понимание. К примеру, в передаче сообщения в определенном алгоритме (2x2 или Н20) не может быть сдвига информации, утраты или иска­ жения. В результате такого рода передачи информации мы имеем идентичный текст, принадлежащий и отправителю, и получателю. 2. Модель автокоммуникационной системы передачи информации представляет М. Ю. Лотман в статье «О двух моделях коммуникации в системе культуры». В этой сис­ 1 Лотман Ю. М. Текст и структура аудитории // Лотман Ю. М. Избранные статьи. Т. 1. С. 161. 2 Лотман Ю. М. Феномен культуры // Там же. С. 42. 3 Шунейко А. А., Савелова Е. В. Семиотика: Словарь и хрестома­ тия. С. 74.

200

теме информация передается в алгоритме от «Я» к «Я»: «...это все случаи, когда человек обращается к самому се­ бе, в частности, те дневниковые записи, которые делаются не с целью запоминания определенных сведений, а имеют целью, например, выяснение внутреннего состояния пи­ шущего, которое без записи не происходит. Обращение с текстами, речами, рассуждениями к самому себе — су­ щественный факт не только психологии, но и истории культуры»,1 — полагает исследователь. В этой системе происходит принципиальное изменение информации, «ее качественная трансформация, которая приводит к пере­ стройке самого этого ,,Я“», «...он внутренне перестраивает свою сущность».2 Информация неизбежно попадает в определенный кон­ текст личности, потому что «текст имеет тенденцию об­ растать индивидуальными значениями и получает функ­ цию организации беспорядочных ассоциаций, накапли­ вающихся в сознании личности».3 Механизм передачи информации в автокоммуникативной системе обусловлен введением некоторого добавочного кода, наличием внеш­ них и внутренних (личностных) толчков. Следовательно, коммуникативные системы строятся в одном случае на передаче «наперед заданной информации, которая перемещается от одного человека к другому, и константным в пределах всего акта коммуникационным кодом», а в другом — «речь идет о возрастании информа­ ции, ее трансформации, переформулировке в других кате­ гориях, причем вводятся не новые сообщения, а новые ко­ ды...».4 С учетом разных принципов передачи информации в двух коммуникативных системах Ю. М. Лотман строит ти­ пологию культур — европейской и русской. Он полагает, что европейская культура ориентирована на возрастание информации, и поэтому она преимущественно соответст­ вует информационной системе типа «Я — ОН». Вместе с тем исследователь указывает тот факт, что «на уровне тек­ стовой реальности всякая культура состоит из обоих видов 1 Лотман Ю. М. О двух моделях коммуникации в системе куль­ туры // Лотман Ю. М. Избранные статьи. Т. 1. С. 77. 2 Там же. 3 Там же. С. 83. 4 Там же. С. 84.

201

коммуникации...» и носит более подвижный, динамиче­ ский характер. Она имеет тенденцию безгранично увели­ чивать число текстов и дает быстрый прирост знаний. Классическим примером может считаться европейская культура XIX века.1 При этом культуры, ориентированные на автокоммуникацию, «способны развивать большую ду­ ховность, однако часто оказываются значительно менее динамичными, чем это требуют нужды человеческого об­ щества».2 К этому типу культуры Ю. М. Лотман относит русскую культуру. Наиболее жизнеспособными оказыва­ ются те культуры, в которых нет борьбы между двумя мо­ делями коммуникации. В статье «Несколько мыслей о типологии культур» Ю. М. Лотман на основании выделения форм памяти и ме­ ханизмов передачи информации строит типологию культу­ ры: дописьменной (культуры устного слова) и письменной (табл. I).3 Таблица 1 Дописьменная культура

Сохранение сведений о порядке, ориентация на природный ка­ лендарь, ритуал Повторное воспроизведение тек­ стов, запоминание, сакрализа­ ция памяти Ориентация на символы, приме­ ты Ориентация на будущее, которое надо «задобрить»: предсказа­ ния, гадания, пророчества Покоится на символах, формулах Обусловленность поведения че­ ловека внеличностными моти­ вами (отсутствие рефлексии) Ищет в природе приметы, под­ чиняется

1

Письменная культура

Ориентация на события, про­ исшествия, причинно-следственные связи Умножение текстов, ориента­ ция на новые тексты Ориентация на слово Ориентация на прошлое, ко­ торое надо осмыслить (ис­ торические хроники) Покоится на синтаксических связях Личностный выбор: колеба­ ния, сомнения, рефлексия Ищет в природе законы, вы­ рабатывает стратегию дей­ ствий

Там же. С. 87. Там же. С. 89. 3 Лотман Ю. М. Несколько мыслей о типологии культуры // Там же. С. 102—109. 2

202

ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ

1. Определите условия и сферы применения информационно-семиотического подхода к исследованиям культу­ ры. 2. Покажите на примерах взаимосвязь и взаимообуслов­ ленность «знака» и «информации» в культуре. 3. Дайте определение информационного процесса, обо­ значьте его структурные элементы. 4. Назовите исследователей, представляющих зарубеж­ ную и отечественную школы информационно-семиотиче­ ского анализа. 5. Какие коммуникационные системы выделяет Ю. М. Лотман? 6. Проиллюстрируйте принцип подхода к тексту как системе закодированной культурно-исторической инфор­ мации. 7. Определите условия и приемы декодирования куль­ турной информации. 8. Дайте комментарий к пониманию динамики культу­ ры как процесса увеличения объема, скорости обработки и передачи информации. ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ 1. Выполните анализ текстов культуры с точки зрения закодированной в них культурно-исторической информа­ ции и декодирования ее смыслов на примере работ: — Б. А. Успенский «Анти-поведение в культуре Древ­ ней Руси»; — Б. А. Успенский «Композиция иконы»; — Ю. М. Лотман «Человек и общество VIII—начала XIX века». 2. Постройте типологические характеристики историче­ ских периодов развития культуры в свете информационно­ го анализа на примере работы Г. А. Голицына, В. М. Пет­ рова «Социальная и культурная динамика: Долговремен­ ные тенденции (информационный подход)».

203

Тексты 1. Лотман Ю. М. Человек и общество VIII—начала XIX века // Из истории русской культуры. Т. 4 (XVIII—начало XIX века) / Под ред. А. Д. Кошелева. М.: Школа «Языки культуры», 1996. С. 161— 348. 2. Мак-Люэн М. Галактика Гутенберга. Сотворение человека пе­ чатной культуры / Пер. с англ. А. Юдина. Киев: Ника-Центр, 2003. 432 с. 3. Пирс Дж. Символы. Сигналы. Шумы. Закономерности и про­ цессы передачи информации. М.: Мир, 1967. 342 с. 4. Успенский Б. А. Композиция иконы // Успенский Б. А. Из­ бранные труды: В 3 т. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. Т. 1. Семиотика истории. Семиотика культуры. С. 124—164. 5. Успенский Б. А. Семиотика искусства. М.: Школа «Языки рус­ ской культуры», 1995. 357 с. 6. Тоффлер Э. Шок будущего / Пер. с англ. К. Бурмистрова [и др.]. М.: Издательство ACT, 2001. 560 с.

Основная литература 1. Брудный А. А. Знак и сигнал // Вопросы философии. 1961. № 4. С. 124—133. 2. Голицын Г. А., Петров В. М. Социальная и культурная дина­ мика: Долговременные тенденции (информационный подход). М.: Эдиториал УРСС, 2005. 269 с. Ъ. Диккер А. С. Информационный ключ к истории // Философ­ ские науки. 1999. № 1. С. 114—132. 4. Культурология. XX век: Словарь / Под ред. С. Я. Левит. СПб.: Университетская книга, 1997. 640 с. 5. Чертов Л. Ф. Знаковость: Опыт теоретического синтеза идей о знаковом способе информационной связи. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1993. 388 с. 6. Шунейко А. А., Савелова Е. В. Семиотика: Словарь и хресто­ матия: Учебно-методическое пособие. Хабаровск: Изд-во ДВГГУ, 2005. 260 с.

Тема 2 СИСТЕМНЫЙ МЕТОД В АНАЛИЗЕ ТЕКСТОВ КУЛЬТУРЫ Система (от греч. «целое») понимается как «объедине­ ние некоторого разнообразия в единое и четко расчленен­ ное целое (структурно-организованное), элементы которо­ го по отношению к целому и отдельным элементам зани­ мают соответственное место».1 Система — иерархически упорядоченная структура элементов. М. С. Каган опреде­ ляет систему как «взаимосвязанное множество» или как «объекты, взаимоотношения между которыми образуют целое, единство».2 Теория системного анализа складывалась в рамках классической философии, к ее родоначальникам относят Рене Декарта (1596—1650), Бенедикта Спинозу (1632— 1677), Готфрида Вильгельма Лейбница (1646—1716), Им­ мануила Канта (1724—1804). Исследователями отмечается роль Готфрида Вильгельма Лейбница (1646—1716), не­ мецкого философа, математика, физика3 и представителей классической социологии в разработке принципов систем­ ности. С. Я. Левит указывает, что первым терминологическое обозначение науки о культуре — культурология — пред­ ложил немецкий философ и химик Вильгельм Фридрих Оствальд (1853—1932),4 отмечавший, что она должна це­ ленаправленно заниматься изучением культуры как сис­ темного объекта высокой степени сложности. В статьях «Система наук» (1915), «Принципы теории образования» (1915) он рассматривал культуру на основании генераль­ ного для нее, по его мнению, принципа — принципа «энергетизма», который он полагал базовым, ведущим, по­ 1

Большой энциклопедический словарь. С. 741. Каган М. С. Философия культуры. С. 22. 3 См.: Длугач Т. Б. Понятие неорганического и органического целого; Томко Т. В. Метод познания у Лейбница и системный под­ ход // От философии жизни к философии культуры. С. 295—322. 4 Левит С. Я. Теоретические первоначала культурологии // Культурология: Дайджест / РАН. ИНИОН. М., 2005. № 3. С. 6. 2

205

зволяющим на строго научных основаниях выявить этапы в ее эволюции. Специфику метода определяет системный принцип, сложившийся в экономических и социальных науках в XIX веке в результате закрепления в общественном со­ знании представлений о системном устройстве мира. В гуманитарных науках приоритет обоснования и науч­ ного применения системного принципа закрепляют за американским этнологом и культурологом Лесли Уайтом. В своих работах («Наука о культуре», 1949; «Эволюция культуры»; 1959, «Понятие культуры», 1973) он настаи­ вал на ее системной природе: «Мы можем рассматривать культуру человечества в целом или культуру какой-либо различаемой его части как вневременную систему; то есть мы можем считать ее просто совокупностью органи­ зованных элементов безотносительно к хронологической последовательности событий. Система есть организация предметов и явлений, связанных между собой таким об­ разом, что отношение одной части к другой обусловлено ее отношением к целому... Культура... обладает систем­ ной организацией. Система подразумевает как части, так и отношения между частями, или структуру и функ­ цию».1 Выделяя элементы культуры, подобные молеку­ лам газа, он отмечает, что «...они сцеплены, или соотне­ сены один с другим, в разнообразных конфигурациях, а эти конфигурации, взаимодействуя, образуют интегриро­ ванное целое».2 Л. Уайт понимал культуру как «интегративно-целост­ ную динамическую самоорганизующуюся систему, имею­ щую внебиологическую природу и являющуюся средст­ вом поддержания жизни»,3 — отмечает С. Я. Левит. Системным ядром, обеспечивающим целостность культу­ ры, по его мнению, является энергия: изменения в процес­ се ее добывания и в характере потребления обусловливают движение (или эволюцию) культурных систем. Эволюцию он определяет как «последовательную смену форм во вре­ 1 Уайт Л. Первобытная культура // Уайт Л. Избранное: Эволю­ ция культуры М.: РОССПЭН, 2004. С. 66. 2 Там же. С. 80. 3 Левит С. Я. Теоретические первоначала культурологии // Культурология: Дайджест. С. 6.

206

мени» и обращает внимание на тот факт, что «эволюцио­ нировать могут только системы; простые совокупности предметов, не связанные органическим единством, не мо­ гут развиваться эволюционно».1 В последней четверти XX века в научной школе интер­ претативной антропологии Клиффорда Гирца разрабаты­ валась теория культуры как целостной знаковой системы. Для исследователя актуальным было ее изучение с точки зрения глубинных смысловых структур и закономерно­ стей: «Культура рассматривается им... как набор внегенетических контрольных механизмов — планов, управляю­ щих поведением человека», — отмечает С. Я. Левит.2 Культура в понимании К. Гирца — суперсложное явление динамических, взаимосвязанных систем. Разработку общей теории систем и методологии сис­ темных исследований в России осуществляли начиная с 1960-х годов такие ученые, как И. Блауберг, В. Садовский, Э. Юдин, А. Уёмов, В. Сагатовский и другие. Основной принцип метода — принцип системности, который ориентирует на изучение артефакта, явления, процесса с учетом свойств их элементов, характера и спо­ собов взаимодействия подсистем и иерархически упорядо­ ченных уровней, на выявление влияния внесистемных эле­ ментов (к примеру, природной среды), что позволяет выйти на «построение» системных моделей. Система по­ нимается как взаимосвязанное, динамическое, изменчивое явление. Вступление в определенные взаимоотношения одного элемента с другими элементами системы ведет к изменениям отношений между всеми элементами си­ стемы. Любая система (если она отвечает принципам си­ стемного единства) характеризуется многоуровневой сложностью взаимоотношений элементов, саморазвитием вследствие изменения отношений между двумя и более элементами. В процессе изменения системы ведущую роль играет изменение ее доминантных связей. Главной задачей системного анализа является выявле­ ние в той или иной «системе системообразующего отно1 Уайт Л. Первобытная культура // Уайт J1. Избранное: Эволю­ ция культуры. С. 81. 2 Левит С. Я. Теоретические первоначала культурологии // Культурология: Дайджест. С. 11.

207

шения, которое и придает ей целостность».1 Или же иначе: задачей системных исследований становится выявление необходимого и достаточного ряда общесистемных харак­ теристик, определяющих специфику явлений, культурных форм, процессов. Системный метод в исследованиях куль­ туры обеспечивает логику смысловой интерпретации культуры во всех ее конкретных проявлениях. Он осуще­ ствляется на всех уровнях анализа культуры (культура в целом, культура определенной исторической эпохи, кон­ кретного культурного ареала, социума, личности и другое) либо на уровне отдельных ее подсистем (наука, художест­ венная культура, религия и другие). Исследователи-системологи Е. Б. Агошкова, Б. В. Ахлибининский, Б. С. Флейшман полагают, что системный анализ должен исходить из представления о целостности объектов реальности, а сам объект должен «рассматри­ ваться, во-первых, как объект детерминированного пове­ дения в обобщенном понимании детерминации; во-вто­ рых — как такая совокупность элементов, взаимосвязь которых порождает определенное интегративное свойство, по отношению к которому взаимодействия этих элементов являются причиной соответствующего интегративного свойства; в-третьих, как совокупность качеств, которые образуют многокачественность самого объекта, что требу­ ет его полисистемного представления».2 Таким образом, методологию системного исследования культуры определяет понимание культуры как целостной сверхсложной, развивающейся и саморегулирующейся системы. М. С. Каган настаивает на том положении, что «система есть нечто больше, чем сумма составляющих ее частей»: «...любой системный объект, взятый в его целост­ ном бытии, функционировании и развитии, образуется не только составляющими его компонентами, но и тем, как они друг с другом связаны».3 Именно связи элементов сис­ темы определяют ее структуру. Одни и те же элементы системы при изменении их связей «образуют качественно 1 Каган М. С. Введение в историю мировой культуры: В 2 т. Т. 1. СПб.: Петрополис, 2003. С. 43. 2 Агошкова Е. Б., Ахлибинииский Б. В., Флейшман Б. С. Системология: Сущность и место в научном знании // Синергетика и мето­ ды науки. СПб.: Наука, 1998. С. 74. 3 Каган М. С. Философия культуры. С. 23.

208

различные целостности».1 Вместе с тем он отмечает, что системный анализ не может быть классифицирован как системно-структурный или структурный. В качестве примера-иллюстрации можно сослаться на итоги наблюдений над спецификой русской культуры (системы) конца XVII века (на переходе «от средневеко­ вой культуры к ренессансной»), к которым пришел Алек­ сандр Михайлович Панченко (1937—2002) в работе «Рус­ ская культура в канун петровских реформ». Он выявляет процесс изменений в русской культуре конца XVII века, который был обусловлен концептуально значимой «заме­ ной веры культурой», и анализирует ее последствия на разных структурных уровнях новой культурно-историче­ ской системы. С точки зрения подтверждения принципа системного ме­ тода — формирования новых целостностей при изменении связей между элементами — достаточно будет рассмотреть этот процесс на примере отношений проповедник — духов­ ник — паства — устное слово. В XVI веке этот принцип отношения в своей концептуальной основе был непрелож­ ным: «В Древней Руси учитель и ученик обходились без свидетелей и без посредника».2 Человек усваивал истины (божественное слово) в церкви, в беседе с наставником, от него же получал наставления, поучения, знания о «правед­ ной жизни». В XVII веке ситуация изменяется: между чело­ веком и проповедником, наставником появляется книга — текст (новый элемент в системе), «который заменил „учи­ тельного человека"».3 Человек эпохи получил возможность «самомыслия», т. е. не запоминания и повторения слова, но его осмысления, в результате чего «расстояние между уча­ щим и учащимися постепенно и необратимо увеличива­ лось».4 Обретение человеком возможности самостоятельно­ го прочтения и истолкования священных текстов повлекло за собой рост личностного сознания. Изменения в системе отношений одних элементов обу­ словили и другие изменения в отношениях элементов: 1 Там

же. Панченко А. М. Русская культура в канун петровских реформ // Из истории русской культуры. Т. 3 (XVII—начало XVIII века). С. 38. 3 Там же. 4 Там же. С. 43. 2

209

складывалась новая социокультурная система, в которой «культура добилась автономии и стала самодовлеющей силой, т. е. неким свободным феноменом, регулирующим отношения между людьми».' Человек все более «укоре­ нялся» в пространстве православной культуры как человек мыслящий. Так, изменение одного элемента системы ведет к динамическому изменению взаимоотношений всех ее элементов и самой системы в целом. Можно привести еще один пример. В XVIII веке новую конфигурацию человеку культуры Просвещения задают уже не вера и традиции, а государственная идеология, формирующаяся вместе с образованием государства евро­ пеизированного типа. Традиционные нормативные кон­ цепты, основанные на православной вере и кодексе патри­ архальных семейно-родовых отношений, оказываются несостоятельными в период формирования «гражданского общества» и утрачивают свою регулятивную функцию. Изменение элементов системы и закономерно складываю­ щиеся новые их отношения обусловливают изменение ти­ па человека — «человека праведного» в русской культуре сменяет «человек просвещенный». Парадигматическими детерминантами (системными элементами) «человека праведного» в культуре русского Средневековья и «человека просвещенного» эпохи Про­ свещения являются тип сознания и способ познания, тип отношения к жизни, система ценностных значений, идеал осуществления человеческой жизни, формы и уровень идентификации человека в социокультурном пространстве эпох, способ существования, регулятивные механизмы и доминирующий социокультурный темп жизни. Однако при наличии единых структурных элементов культур­ но-исторических типов человека конкретное их наполне­ ние, изменения в характере и принципах связи между ни­ ми ведут к тому, что и «человек праведный», и «человек просвещенный» представляют собой качественно разные целостности (системы).2 В табл. 1 представлены доминант­ ные системно-семантические константы парадигм «чело­ века праведного» и «человека просвещенного». 1

Там же. См.: Чебанюк Т. А. Парадигма «человека просвещенного» в русской культуре конца XVII—первой четверти XIX века. С. 56. 2

210

Таблица 1 Детерминанты Тип сознания Тип познания Система ценностей «Национальная идея» Тип существования Тип отношения к жизни Способ существова­ ния Пространство суще­ ствования Вектор духовных, интеллектуальных ориентаций Идентификация Способ ориентации в культуре Регуляторы Доминирующий темп жизни

«Человек праведный»

«Человек просвещенный»

Религиозный Иррациональный Вера, святость, пра­ ведность Москва — Третий Рим Церковный, общин­ ный Пассивный

Естественный Рациональный Знания, науки, за­ кон Общенародная поль­ за Светский, граждан­ ский Активный

Т ерпение/жертва

Деятельность

Социальный локус

Традиция

Национальное госу­ дарство Мирская жизнь (по­ иски мирской ис­ тины) Идеология, государ­ ство Новизна

Нравы, обычаи, ри­ туалы Статика

Идеологические конструкты Динамика

Небо (поиски боже­ ственной истины) Вера, коллектив

По убеждению М. С. Кагана, системный анализ слож­ ных систем, которыми являются человек, культура, искус­ ство и другие, требует адекватного их природе трехсто­ роннего исследовательского рассмотрения: предметного, функционального и исторического. В ряде работ он репре­ зентирует методологический алгоритм системного анализа артефактов, явлений и культурных процессов: 1. Выявление разных уровней компонентов системы и выявление связей, соединяющих эти ее компоненты. На этом этапе осуществляется субстратный (от лат. «суб­ страт» — то, что лежит в основе каких-либо явлений или состояний) и структурный или архитектонический анализ. 211

2. Определение функции каждого элемента или компо­ нента системы, которое возможно только в алгоритме от целого — к его структурным частям. Эта процедура с не­ избежностью требует привлечения элементов функцио­ нального анализа. Только в таком случае можно устано­ вить необходимость и достаточность всех элементов или компонентов целого, их роль в системном единстве. Он указывает на тот факт, что система не является по сво­ ей природе суммой, простым сложением своих компонен­ тов — аддитивной, — напротив, в анализе каждого элемента системы следует двигаться «в контексте того целого, которо­ му он принадлежит... потребностями которого обусловлены его место и роль в данной системе».' К примеру, исследова­ тель обращает внимание на одну из систем культуры — ис­ кусство сцены, которое как целостность, состоящая из частей (подсистем и элементов), само является частью (подсистемой) «некоей более мощной системы» 2 (мегасистемы) культуры. 3. В функциональных системах, к которым относится культура, «следует различать внешнее функционирование и внутреннее, т. е. жизнь системы в среде и жизнь каждого ее компонента в его взаимодействиях с другими в недрах самой системы».3 4. В системном анализе необходимо учитывать само­ движение, развитие системы, являющейся по своей приро­ де открытой. Ее движение является двунаправленным и обусловливается, с одной стороны, «реакцией открытой системы на изменения во внешней среде, а с другой — им­ манентной самой системе логикой ее самодвижения, само­ совершенствования, саморазвития».4 5. В процессе исследования систем и системных отно­ шений элементов необходимо принимать во внимание ис­ торический аспект, в качестве которого выступает не «простое описание изменений, происходящих в системе в течение времени... а выявление закономерностей этих из­ менений (выделено мной. — Т. Ч.)»,$ принципов «возрас­ тания сложности систем».6 1 Каган

М. С. Философия культуры. С. 23. Там же. С. 28. 3 Там же. С. 27. 4 Там же. С. 28. 5 Там же. С. 58. 6 Каган М. С. Введение в историю мировой культуры: В 2 т. Т. 1. С. 38. 2

212

Таким образом, в методологическом алгоритме систем­ ного анализа необходимо выявить некий основополагаю­ щий принцип, который позволит установить предпосылки, закономерности и следствия становления и изменения сис­ темы. Следует отметить, что акцент на исследовании ди­ намического принципа в системах приведет к сложению синергетики и формированию в гуманитарных науках си­ нергетического метода в анализе культуры. Анализ русской культуры XVIII века как сложноор­ ганизованной, саморазвивающейся системы (системы семиотической) выполнен в ряде работ Ю. М. Лотмана: «Динамические механизмы семиотических систем», «О семиотическом механизме культуры» (совместно с Б. А. Успенским), «Динамическая модель семиотиче­ ской системы», «К семиотической типологии русской культуры XVIII века» и другие. Исследователь модели­ рует культурно-исторические системы, выявляет меха­ низмы их динамики, вычленяет антиномии в качестве системообразующего начала, показывает их знаковое наполнение (свое / чужое, Восток / Запад, святое / греш­ ное, правила / живая жизнь, регулярность / неорганизо­ ванность, просвещение / предрассудок, естественность / неестественность, русские / немцы) и приходит к выво­ ду о том, что «глубокая антиномичность русской куль­ туры XVIII века была одним из факторов, обусловивших ускоренный темп ее развития»,1 т. е. изменение культу­ ры (системы). Культурно-исторические системы анализируются им в работе «Роль дуальных моделей в динамике русской куль­ туры». Одним из механизмов изменения культуры как сверхсложной системы является процесс пересемантизации присущих ей оппозиций, в частности той, которую подвергает анализу исследователь, — оппозиция память / инновации. Он приходит к выводу о том, что чем сильнее разрыв между ними, тем динамичнее система, тем актив­ нее становятся механизмы памяти. Более подробно можно остановиться на анализе смоде­ лированных Ю. М. Лотманом двух систем общественного 1 Лотман Ю. М. К семиотической типологии русской культуры XVIII века // Лотман Ю. М. История и типология русской культу­ ры. С. 87.

213

и культурного развития — бинарной и тернарной -— на ос­ новании выявления специфики взрыва в этих системах. В процессе моделирования систем он учитывает принци­ пы системности, функционалистики и семиотичности. В анализе систем исследователь исходит из основных дви­ жущих сил истории (культуры): постепенности (непрерыв­ ности) изменений и непредсказуемости изменений (взры­ ва). Ю. М. Лотман отмечает, что «и постепенные, и взрывные процессы в синхронно работающей структуре выполняют важные функции: одни обеспечивают новатор­ ство, другие — преемственность».' В статье «Механизм смуты» он дает описание двух систем — тернарной, для которой свойственны и посте­ пенные, и взрывные процессы, и бинарной, специфика ко­ торой преимущественно определяется «взрывными про­ цессами», — и выделяет их системные признаки. 1. Динамика постепенного развития и характер взрыва. Автор выявляет, что тернарная система при столкновении двух сил всегда содержит в себе потенциальные возмож­ ности третьей силы, находящейся в спонтанном состоянии и представляющей собой будущую созидательную силу. Именно при ее наличии характер взрыва не является ката­ строфическим, а изменения, которые он несет, не являют­ ся радикальными, так как в системные отношения между двумя силами, находящимися в состоянии столкновения, вступает третья сила, уравновешивая сложившееся между ними напряжение. В бинарной системе третья сила отсутствует, характер взрыва здесь иной — катастрофический. Врыв имеет две возможности развития или два своих проявления: «...в стремлении к отказу от перемены вообще и установке на максимальную незыблемость сложившейся структуры»2 или же «в стремлении к полному апокалипсическому уничтожению существующего и созданию на его месте столь же апокалипсического идеального строя».3 Ю. М. Лотман указывает на то, что первый вариант исхода 1 Лотман Ю. М. Культура и взрыв // Лотман Ю. М. Семиосфера. С. 21. 2 Лотман Ю. М. Механизм смуты // Лотман Ю. М. История и типология русской культуры. С. 34—35. 3 Там же. С. 35.

214

взрыва в тернарной системе характерен для Китая, вто­ рой — для России. Первый вариант отрицает динамику, и «общество вновь возвращается к исходной неподвижно­ сти»1, второй — связан «с предельным развитием непред­ сказуемости».2 2. Специфика реализации структурных составляющих бинарной системы. Бинаризм второго порядка, определяю­ щий специфику культурно-исторического развития Рос­ сии, обусловливается отрицанием связи с предшествую­ щим, присваиванием исключительного права на истину, максимализмом (столкновение, борьба между двумя си­ лами приобретает характер столкновения Добра и Зла); торжество идеалов переносится в отдаленное будущее, за­ меняясь в настоящем идеями, подкрепленными и практи­ ческими действиями — «переходом к добру через зло». Культура этого типа всецело ориентирована на преображе­ ние земного порядка. Она не обращена к личностным ка­ чествам человека, не рассматривает его в качестве созида­ теля. Это по своей сути стагнационная система. 3. Революция и смута как реализация двух систем на уровне мышления человека и способа его действия. Мышление человека в бинарных системах второго вари­ анта (радикального) является эсхатологичным, оно обу­ словлено представлением о взрыве, должном «носить глобальный, всеохватывающий характер».3 Для тернар­ ных систем характерна революция, для бинарных — сму­ та как «закономерное и периодически повторяющееся явление русской культуры».4 Ее исход, как правило, не­ предсказуем. 4. Характер передачи верховной власти. Передача вла­ сти в тернарных системах основана на определенном по­ рядке (передача по наследству, конституционным путем), в бинарных — убийство наследника или носителя власти является «закономерностью, определяющей данный тип передачи верховной власти».5 Поэтому бинарные системы отличаются отсутствием преемственности в государствен­ ном управлении. 1 Там

же. Там же. С. 36. 3 Там же. С. 39. 4 Там же. С. 40. 5 Там же. С. 41. 2

215

5. Природа идеалов и их возможная реализация. В тер­ нарных системах идеи, как правило, не обладают практи­ ческой действенностью. В бинарных системах значимы стремления к «применению идеалов в исторической прак­ тике». К примеру, в России: военный коммунизм, всеоб­ щая борьба с врагами, «народные стройки» и другое. Для тернарных систем это не является характерным. Идеалы и целесообразность определенных практических действий в них относятся к разным сферам общественной и культур­ ной жизни. 6. Специфика реализации двух разных систем. Тернар­ ные и бинарные системы «распределяются на различных пластах культуры»: первые в большей степени реализуют­ ся в практической сфере культуры, вторые — «находят естественную почву в области умозрительных моделей, теоретических построений и художественной фантазии».1 Исследователи определяют специфику системного метода. 1. Культура представляет собой систему высокой или даже сверхвысокой сложности (многоуровневость, множе­ ственность культурных форм и их взаимодействий). В ее исследовании неизбежна формализация культурного мате­ риала, отвлечение от живой сложности. Описание системы всегда будет более организованным, чем сам объект опи­ сания, т. е. описание исследователем системы любой сложности неизбежно приводит к повышению меры ее ор­ ганизованности. 2. В изучении культурных систем (текстов) разных уров­ ней сложности, имеющих знаковую природу, необходимо при всей формализации и отвлечении от живой сложности в процессе их моделирования найти, определить именно те составляющие (признаки), которые характеризуют состоя­ ние системы, определяют ее динамику. 3. «Структурное описание строится на основе выделе­ ния в описываемом объекте элементов системы и связей между ними, остающимися инвариантными при любых го­ моморфных трансформациях объекта. Именно эта инвари­ антная структура составляет с точки зрения подобного описания единственную реальность»,2 — утверждает ис­ 1

Там же. С. 46. Лотман Ю. М. Динамическая модель семиотической систе­ мы // Лотман Ю. М. Избранные статьи. Т. 1. С. 91. 1

216

следователь. Абстрагированию в подобного рода описани­ ях подлежат внесистемные элементы, обладающие не­ устойчивостью. Так, Ю. М. Лотман отмечает правило структурного моделирования системы орденов в русской культуре XVIII—начала XIX века: описывая системы ор­ дена и орденов, следует получить в результате инвариант­ ную организацию, оставив вне поля зрения вариативность тех или иных признаков системы. В их функции зачастую выступали величина и степень украшенности орденов дра­ гоценными камнями, определяемые не статусом ордена, а личной прихотью награждаемого этим орденом, зависи­ мой от его фантазии или богатства. 4. Внесистемные элементы, втягивающиеся в систем­ ность, и, наоборот, системные элементы, вытесняющиеся в область внесистемного, обусловливают динамику семио­ тических систем или структур. Так, в конце XVIII века бы­ ло официально запрещено самовольно украшать ордена драгоценными камнями, но вместе с тем было узаконено украшение бриллиантами, количество которых служило основным признаком степени награды. То есть «бриллиан­ ты были не потому введены, что требовалось некоторое выражение для высшей степени награды, а, наоборот, вво­ дилось в систему и получало содержательный смысл раз­ деление, сложившееся вне пределов системы».1 5. Рост внесистемных элементов обусловливает момент перехода системы в динамическое состояние. Ю. М. Лот­ ман полагает, что характерной чертой такого рассмотре­ ния системы, ее динамики будет то, что историческое дви­ жение предстанет не как смена культурных состояний, а как переход от аморфного, но заключающего в себе «эле­ менты структурности состояния к структурности».2 ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ 1. Выявите основные категории системного анализа культуры, ее артефактов, явлений. 2. Определите необходимые и достаточные усло­ вия применения системного метода в исследовании куль­ туры. 1 2

Там же. С. 93. Там же. С. 95. 217

3. Обоснуйте одно из положений системного анализа: необходимость «дополнительности» в нем начал функционалистики и исторического ракурса. 4. Какие особенности в применении системного метода выявляют в своих работах М. С. Каган и Ю. М. Лотман? 5. Назовите основных представителей научной школы системного анализа. 6. Ответьте на вопрос: какие культуры могут быть отне­ сены к тернарной системе и какие — к бинарной? Обос­ нуйте свой ответ. ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ 1. Выявите специфику и научную эффективность при­ менения системного метода на примере работы В. М. Жи­ вова «Культурные реформы в системе преобразований Петра I». 2. Вычлените алгоритм системного метода в работе М. Н. Кузьмина «Переход от традиционного общества к гражданскому: Изменение человека» (Вопросы филосо­ фии. 1997. № 2. С. 106—125). 3. Определите научные позиции, лежащие в основе сис­ темного анализа Т. Б. Щепанской в ее работе «Система: Тексты и традиции субкультуры». Покажите основные ре­ зультаты проведенного ею системного анализа. Тексты 1. Живов В. М. Культурные реформы в системе преобразований Петра I // Из истории русской культуры (XVII—начало XVIII века). Т. 3 / Под ред. А. Д. Кошелева. М.: Школа «Языки русской культу­ ры», 1996. С. 528—583. 2. Каган М. С. Человеческая деятельность: Опыт системного анализа. М.: Политиздат, 1974. 324 с. 3. Каган М. С. Философия культуры. СПб.: Петрополис, 1996. 416 с. (Раздел 3. С. 318—401.) 4. Каган М. С. Введение в историю мировой культуры»: В 2 т. СПб.: Петрополис, 2003. Т. 1. 368 с.; Т. 2. 320 с. 5. Лотман Ю. М. Динамическая модель семиотической систе­ мы // Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. Т. 1: Статьи по семиотике и типологии культуры. Таллинн: Александра, 1992. С. 90—101. 218

6. Уайт Jl. Первобытная культура // Уайт JI. Избранное: Эволю­ ция культуры / Пер. с англ. Е. Д. Ругкевич. М.: РОССПЭН, 2004. С. 47—472. 7. Панченко А. М. Русская культура в канун петровских ре­ форм // Из истории русской культуры (XVII—начало XVIII века). Т. 3 / Под ред. А. Д. Кошелева. М.: Школа «Языки русской культу­ ры», 1996. С. 11—264. 8. Щепанская Т. Б. Система: Тексты и традиции субкультуры. М.: ОГИ, 2004. 286 с.

Основная литература 1 .Делокаров К. Системная парадигма современной науки и си­ нергетика // Общественные науки и современность. 2000. № 6. С. 110—118. 2. Агошкова Е. Б. Системология: Сущность и место в научном знании // Агошкова Е. Б., Ахлибининский Б. В., Флейшман Б. С. Синергетика и методы науки / Под ред. М. А. Баскина. СПб.: Нау­ ка, 1998. С. 63—77. 3. Каган М. С. Системный подход и гуманитарное знание. JL: ЛГУ, 1991. 234 с. 4. Кузьмин М. Н. Переход от традиционного общества к граж­ данскому: Изменение человека // Вопросы философии. 1997. № 2. С. 106—125. 5. Культурология: Учебник / Под ред. Ю. Н. Солонина, М. С. Кагана. М.: Высшее образование, 2008. 566 с. 6. Левит С. Я. Теоретические первоначала культурологии // Культурология: Дайджест / РАН. ИНИОН. М., 2005. № 3. С. 6—16. 7. Пелипенко А. А., Яковенко И. Г. Культура как система. М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. 376 с. 8. Пигалев А. И. Культура как целостность (методологические аспекты). Волгоград: Изд-во ВГУ, 2001. 464 с. 9. Современные трансформации российской культуры / Отв. ред. И. В. Кондаков. М.: Наука, 2005. 751 с. 10. Степин В. С. Саморазвивающиеся системы и постнеклассическая рациональность // Вопросы философии. 2003. № 8. С. 175— 187. 11. Томко Т. В. Метод познания у Лейбница и системный под­ ход // От философии жизни к философии культуры / Отв. ред. В. П. Визгин. СПб.: Алетейя, 2001. С. 306—322. 12. Феоктистов Г. Г. Империя как тип структурного деления мира (опыт классификации) // Общественные науки и современ­ ность. 2003. № 2. С. 103—110. 13. Чебанюк Т. А. Парадигма «человека просвещенного» в рус­ ской культуре конца XVII—первой четверти XIX века. Хабаровск: Изд-во ДВГНБ, 2007. 377 с.

Тема 3 СИНЕРГЕТИЧЕСКИЙ МЕТОД В АНАЛИЗЕ КУЛЬТУРЫ Синергетика (от греч. «совместное действие») сформи­ ровалась в контексте естественных знаний и рассматрива­ лась как революция в науке. Основоположниками новой для XX века науки стали зарубежные исследователи Гер­ ман Хакен (р. 1927), Изабелла Стенгерс, Илья Романович Пригожин (р. 1917) и другие, а в России — Сергей Пав­ лович Курдюмов (р. 1928), Елена Николаевна Князева (р. 1959), Вячеслав Семенович Степин (р. 1934), Акоп Погосович Назаретян (р. 1940) и многие другие. Синергетика — наука о процессах самоорганизации в природе, обществе, культуре. Предметом ее внимания яв­ ляются механизмы спонтанного образования, изменения и сохранения сложных, нелинейных и открытых систем, на­ ходящихся в отношении неравновесия со средой. К ним относят все биологические и общественные организмы, институты. Синергетика обращается к открытым систе­ мам, которые активно взаимодействуют с окружающей средой, осуществляя обмен энергией и информацией. М. С. Каган утверждал, что синергетика с первых своих шагов явилась конкретизацией и развитием теории систем и системных исследований, «продолжательницей дела, на­ чатого теорией систем и разработкой методологии систем­ ных исследований, ибо синергетика обратилась к изуче­ нию закономерностей процессов развития сложных и сверхсложных, самоуправляющихся систем — процессов их самоорганизации, а тем самым и дезорганизации, и ре­ организации».1 Г. Хакен в работе «Иерархия неустойчиво­ сти в самоорганизующихся системах и устройствах» отнес ее к «части общего системного анализа».2 В настоящее время синергетика занимает едва ли не ве­ дущие позиции в качестве методологической основы в ис­ следованиях сложных, открытых систем. По результатам 1 Каган М. С. Введение в историю мировой культуры: В 2 т. Т. 1. С. 59. 2 Хакен Г. Иерархия неустойчивости в самоорганизующихся системах и устройствах. М.: Мир, 1985. С. 201.

220

исследования в различных областях знаний в серии сбор­ ников «Синергетика» к 2004 году было опубликовано 60 томов (под редакцией Г. Хакена). Мало того, синерге­ тика претендует, по мнению целого ряда ученых, на пози­ ции метаметодологии. Так, например, исследователями В. П. Бранским и С. Д. Пожарским были предприняты по­ пытки объяснения современных процессов глобализации с точки зрения синергетического историзма, синергетиче­ ской философии.' Синергетический анализ обращен к выявлению причинно-следственных связей в самоорганизующихся системах и принципов их функционирования. Как отмечает В. С. Степин, «синергетика сосредоточивает внимание на процессах неустойчивости, состояниях динамического хао­ са, порождающих ту или иную организацию, порядок».2 В синергетике всякий объект культуры и культура в це­ лом рассматриваются как сложные объекты, системы, не­ замкнутые, находящиеся в зоне влияния среды, т. е. дисси­ пативные системы, которые «могут существовать лишь при условии постоянного обмена со средой... энергией, информацией».3 Акцент в понимании сложности системы делается не столько на ее структурных отношениях, сколько на имманентно присущем системе потенциале са­ моорганизации. В анализе культуры, общества идея нели­ нейности развития эксплицируется через идею многовари­ антности, альтернативности путей развития, идею выбора из альтернативных данных, идею темпа эволюции, необра­ тимости эволюции («блуждания по полю возможностей»4). 1 Бранский В. П., Пожарский С. Д. Глобализация и синергетиче­ ский историзм (Синергетическая теория глобализации). СПб.: Пе­ трополис, 2004; Бранский В. П., Пожарский С. Д. Глобализация и синергетическая философия истории // Общественные науки и со­ временность. 2006. № 1. С. 109—120; Оганян К. М. Методологиче­ ские проблемы теории глобализации (деконструктивизм и синерге­ тический историзм) // Общественные науки и современность. 2007. № 2. С. 150—155. 2 Степин В. С. Саморазвивающиеся системы и постнеклассическая рациональность // Вопросы философии. 2003. № 8. С. 10. 3 Бранский В. П. Социальная синергетика как постмодернист­ ская философия истории // Общественные науки и современность. 1999. № 6. С. 118. 4 Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Антропный принцип в синерге­ тике // Вопросы философии. 1997. № 3. С. 68.

221

Главный принцип синергетики в отношении культуры определяется пониманием того, что «развитие системного объекта есть саморазвитие, т. е. процесс, детерминирован­ ный изнутри, а не извне... Мотивация процесса развития культуры и его движущие силы лежат в ней самой, и там они должны быть найдены».1 Следовательно, основная за­ дача синергетического анализа культуры — «найти в не­ драх культуры движущие ее силы развития»,2 специфиче­ ские и имманентно (внутренне) присущие ей силы или, другими словами, «выявить те внутрикультурные силы, которые управляют динамикой культуры».3 Кроме того, синергетический анализ культуры как сверхсложной сис­ темы ориентирован на выявление устойчивых механизмов ее саморазвития, которые являются всеобщими механиз­ мами саморазвития всех открытых сложных и динамиче­ ских систем. В отличие от системного анализа культуры, в сферу си­ нергетики попадают преимущественно системы, находя­ щиеся в кризисном состоянии и состоянии бифуркации, т. е. в неустойчивых фазах своего существования, предпо­ лагающие несколько (по сути, множество) вариантов (сце­ нариев) развития. Бифуркация (от фр. «вилка») — крити­ ческая точка перехода в системе из одного состояния в другое, в буквальном значении — «раздвоение», «разделе­ ние». Бифуркационный период в развитии системы пони­ мается как период выбора системой одного из возможных вариантов развития, каждый из которых предполагает пе­ реход системы из состояния, отличающегося от исход­ ного,4 — из хаоса к порядку и наоборот. Как полагают синергетики, развитие системы возможно только через не­ стабильность, бифуркацию — «разветвление старого каче­ ства на конечное множество вполне определенных потен­ циально новых качеств».5 Таким образом, динамические процессы в синергетике понимаются как необходимое ус­ 1 Каган М. С. Культура как саморазвивающаяся система // Ка­ ган М. С. Философия культуры. С. 319. 2 Там же. С. 321. 3 Каган М. С. Синергетика и культурология // Синергетика и ме­ тоды науки. С. 211. 4 Большой энциклопедический словарь. С. 737. 5 Бранский В. П. Социальная синергетика как постмодернист­ ская философия истории. С. 119.

222

ловие смены состояний систем от гармонии (порядка) к хаосу и наоборот. В процессе подхода системы к точке бифуркации обу­ словливается активизирующимися процессами флуктуа­ ции (от лат. «нарушение, изменение, возмущение»), кото­ рые «становятся аномально сильными».1 Флуктуация, как отмечают И. Пригожин (один из ведущих ученых-синергетиков, бельгийский физик, специалист в области термоди­ намики, статистической механики и теории неравновес­ ных процессов) и И. Стенгерс (философ, химик и историк науки, член брюссельской группы изучения синергетиче­ ских процессов под руководством И. Пригожина), — «со­ бытие, происходящее случайно в системе и локально из­ меняющее некоторые ее характеристики и свойства».2 Состояние флуктуации можно рассматривать как состоя­ ние неустойчивости системы. Как уже было отмечено, открытые нелинейные системы активно взаимодействуют с окружающей средой, осущест­ вляя обмен информацией, энергией. Именно среда высту­ пает источником изменений (флуктуаций) и носителем различных форм будущей организации системы. Флуктуа­ ции провоцируют процесс самоорганизации системы и оп­ ределяют его результат — изменение системы. Разное по­ ложение флуктуаций в системе оказывает на нее разное влияние: периферийные флуктуации — незначительное воздействие, центральные — производят принципиальные изменения, определяют глобальный исход системы. Внутренний механизм формирования, изменения, пере­ стройки, достраивания системы, объединения ее элемен­ тов или их распада, как и всей системы в целом, определя­ ет наличие в ней двух противоположных начал: созидаю­ щего структуру системы, поддерживающего ее (порядок), и начала размывающего, разупорядывающего (хаос). Хаос синергетиками рассматривается как исходная неупорядоченность, которая является «фактором обеспе­ чения неравновесия, самоорганизации системы», безу­ словным составляющим системы наряду с гармонией, порядком, — фактором, выводящим на тенденцию само1

Большой энциклопедический словарь. С. 736. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: Новый диалог человека с природой. М.: Эдиториал УРСС, 2003. С. 21. 2

223

структурирования' нелинейной структуры. Мерой хаоса, беспорядка, внутренней неупорядоченности системы явля­ ется энтропия. Вместе с тем исследователи-синергетики отмечают, что «если развитие есть закономерное чередо­ вание порядка и хаоса, то это значит, что хаос обладает... творческой силой (способностью) рождать новый поря­ док».2 По мнению Эрвина Ласло (р. 1929), «хаос является сложной и непредсказуемой формой порядка».3 Если изменение параметров системы, ее состояния ока­ зывается сверхкритическим, система структурируется иным образом. Возникает возможность нескольких сцена­ риев развития нелинейной, сложной и открытой системы. Силой притяжения в такой ситуации является аттрактор (от лат. «притяжение») — устойчивый фокус, к которому сходятся все траектории динамики систем. Аттрактор вы­ ступает как своего рода магнитная сила будущего в само­ развитии системы, он обусловливает тенденцию нового процесса структурирования системы. Н. Люман в связи с этим писал: «Будущее уже имеется в настоящем и функ­ ционирует в качестве его возбудителя».4 Попадая в поле притяжения определенного аттрактора, система неизбежно развивается в сторону этого относительно устойчивого состояния, устойчивой структуры, т. е., достигнув аттрак­ тора, который для каждой системы является индиви­ дуальным, система уже не может вернуться ни к одному из прежних своих состояний. Процесс перехода системы от порядка к хаосу и наоборот условно представлен на рис. 1. Переход системы от хаоса к порядку рассматривается синергетиками как итог пересечения нескольких разнона­ правленных тенденций, он зависит от множества факторов как закономерных, так и случайных, и в каждом случае яв­ ляется непредсказуемым. Этот процесс рассматривается как результат случайных пересечений не имманентных, не связанных друг с другом потоков, тенденций. 1

Большой энциклопедический словарь. С. 738. Бранский В. П. Социальная синергетика как постмодернист­ ская философия истории. С. 118. 3 Ласло Э. Век бифуркации. Постижение изменяющегося мира // Путь. 1995. № 7. С. 23. 4 Цит. по: Синергетика // Большой энциклопедический словарь. С. 741. 2

224

М. С. Каган в двухтомной работе «Введение в историю мировой культуры» осуществил анализ исторической ди­ намики культуры в синергетическом аспекте. Исходя из основополагающего принципа синергетики — развитие системного образования, объекта есть саморазвитие, — он определил основной исследовательский принцип: мотива­ ции, исходные силы развития культуры находятся в ней самой, и этими исходными для культуры силами являются способность и потребность человека в отличие от живот­ ного самостоятельно, а не только в соответствии с генети­ ческой программой определять и выбирать средства своей деятельности. Таким образом, культуру, по мнению иссле­ дователя, определяет обретенная человеком свобода не­ прерывного изменения своей программы действий, пове­ дения ради ее совершенствования и приспособления к изменяющимся условиям окружающей среды. Эта потребность проявляется прежде всего в совершен­ ствовании производительных сил и изобретении новых средств деятельности: каменное рубило, лук, соха и т. д., что обусловливает развитие материальной культуры. Ис­ следователь полагает, что «пусковым механизмом» само­ движения культуры явилось творчество первобытного че­ ловека в материальной практике. 225

Рассматривая периоды развития культуры, он обнару­ живает действие следующих синергетических механиз­ мов: 1. Переход культуры (системы) от одного уровня орга­ низованности к другому, более высокому, происходит через разрушение существующего, рассогласование упоря­ доченных определенным образом элементов, через нарас­ тание энтропии в меняющихся состояниях культурной системы, в чередовании гармонии и хаоса, из которого вы­ растает новая гармония, новый порядок. 2. Переход от гармонии к хаосу происходит не в одном направлении, линейно, но по разным путям, нелинейно. Таким образом, процесс развития не является запрограм­ мированным, он протекает во многом стихийно и зависит как от внутреннего состояния системы, так и от воздейст­ вия внешней среды. Чем сложнее система, тем более ши­ роким оказывается спектр возможностей ее выбора. М. С. Каган приводит пример, подтверждающий это положение. При построении исследовательских схем пере­ хода человечества от культуры первобытного общества к древневосточным рабовладельческим культурам, а от них — к культуре древних греков, как правило, выстраи­ вается однолинейное движение, не включающее в себя культуру кочевых народов, сыгравших значительную роль в истории. В статье «Синергетика и культурология» он от­ мечает: «Картина... принципиально изменится, если мы поймем, что и кочевники-скотоводы, и земледельцы, и жи­ тели греческих полисов двигались параллельными, но раз­ ными путями от первобытного состояния к сложнооргани­ зованной и высокоструктурированной культуре, которая сложится в феодальном обществе».1 Исследователь обозначает три дороги развития культур человечества, обусловленные тремя историческими произ­ водственными «корнями» — собирательством, охотой и ремеслом, — которые стали выполнять «роль системооб­ разующей силы в условиях перехода от первобытности к цивилизационному этапу истории человечества».2 1 Каган М. С. Синергетика и культурология // Синергетика и ме­ тоды науки. С. 212. 2 Там же. С. 213.

226

3. В связи с этим хронологически разновременное может оказаться типологически однородным, одновременным, а типологически разновременное — хронологически одно­ временным (к примеру, капиталистические типы государств и культур в Англии, Франции, Германии, России). 4. Настоящее состояние культурной системы всегда содержит в себе в виде ростков потенции, которые имеют перспективу развития, так как ее будущее как бы «притя­ гивает» их, обеспечивая оптимальные условия реализа­ ции. 5. Особое значение для культурных систем имеет пере­ ходное состояние, которое характеризуется напряженно разворачивающимися поисками нового способа их органи­ зации. Концепцию социокультурного развития России, по сути, в синергетической парадигме представил А. С. Ахиезер в работе «Россия: Критика исторического опыта (Социо­ культурная динамика России)». Он исследует основной механизм исторической динамики русской культуры, ко­ торый образуется напряженностью в амбивалентной оп­ позиции, детерминированной противоположно направлен­ ными и осуществляющими разные функции идеалами вечевой и государственно-абсолютистской организации жизни общества. В результате, как полагает исследова­ тель, возникает перманентно длящееся напряжение между государством и обществом, принимающее на разных эта­ пах культурно-исторического развития различные формы. Прогрессистскос движение России конца XVII—XVIII ве­ ков на первых порах сопровождалось преобладанием космоса (порядка) над энтропией (хаосом). Этому способ­ ствовало усиление государственности, выразившееся, в ча­ стности, и в формировании идеологического концепта «всеобщего блага», детерминирующего систему ценност­ ных смыслов эпохи: «Центр тяжести человеческих ценно­ стей стал перемещаться от стремления максимально рас­ твориться в космической живой стихии к самому себе».' Это перемещение в значительной степени было обуслов­ лено выдвижением на первый план в системе государст­ 1 Ахиезер А. С. Россия: Критика исторического опыта (Социо­ культурная динамика России): В 3 т. Новосибирск: Сибирский хро­ нограф, 1997. Т. 1. От прошлого к будущему. С 125.

227

венных ценностей принципа утилитаризма и его субстра­ тов, что повлекло за собой его «прорыв в массовую повседневную ценность». Следствием этого процесса ста­ ло «преодоление социальной энтропии»,1 раскрепощение личности, формирование гражданской активности и дру­ гое. Вместе с тем отсутствие в сознании русского человека ценности свободы, закрепление личности за ее функцией и несформированность «серединной культуры» обусловили становление тоталитаризма и вслед за этим «разрушение источников творческой энергии масс».2 Поэтому вскоре энтропия вновь стала побеждать космос, порядок. Вместе с тем анализ культуры с точки зрения синерге­ тического принципа в рассмотрении сложных, нелиней­ ных, открытых систем имеет сложности, о которых гово­ рит М. С. Каган. Во-первых, культура является высокой сложности антропосоциокультурной системой. В связи с этим в иссле­ довании культуры следует учитывать ряд моментов: — немеханический характер детерминации процессов развития систем; — неизбежную схематизацию и упрощение культурно-исторического процесса, без которых «анализ истори­ ческих изменений оказывается просто невозможным»;3 — в анализе культуры недостаточным является синер­ гетический принцип закономерности и случайности. По мнению исследователя, необходимо учитывать такие факторы, как роль субъективности и свободы, необходи­ мости и свободы, определяющие состояние культуры на том или ином этапе исторического развития, не известные органическим процессам в природе, но являющиеся «во всех социокультурных процессах структурообразующи­ ми».4 В статье «Синергетика и культурология» он пишет: «...необходимо иметь в виду, что здесь (в развитии куль­ турных систем. — Т. Ч.) не только сохраняется влияние случая на протекание организационно-дезорганизационного процесса, но и появляется новая креативная или де­ ' Там же. С. 127—128. Там же. С. 137. 3 Каган М. С. Введение в историю мировой культуры: В 2 т. Т. 1. С. 60. 4 Там же. С. 81. 2

228

стабилизирующая сила, порождающая неустойчивость системы и ее пребывания, новый и особенно мощный „на­ рушитель спокойствия11, — свобода, которая при своей ва­ риативности... в культуре становится во всех социокуль­ турных процессах структурообразующим; соответственно их синергетическое исследование должно ввести данное отношение в систему своих координат как закономерное проявление усложнения способов самоорганизации (и, ра­ зумеется, самодезорганизации) на пути от простых струк­ тур к наиболее сложным»;' — роль личности в истории, так как «история человече­ ства отличается радикально не только от процессов само­ организации в жизни природы, но даже от собственной своей истории на первом, традиционном, ее этапе — отли­ чается мерой активности личности».2 Действительно, отдельная личность может сыграть ре­ шительную роль в умственном и нравственном развитии общества (Петр Первый, Екатерина Вторая). Современные исследователи признают, что «в относительно спокойные периоды... функции основных „двигателей" истории со­ средоточены в руках отдельных неординарных личностей, а сама история „движется" их неординарными решениями и поступками».3 М. О. Гершензон в книге о культуре «александровского» периода писал, что «сущность движе­ ния всегда воплощается в нескольких личностях... Только в ней, в отдельной предрасположенной и одаренной лич­ ности, зерно движения дает свой полный цвет, только в ней раскрывается вполне смысл очередной исторической задачи».4 ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ 1. Определите условия и причины формирования синер­ гетической парадигмы в исследованиях общества и куль­ туры. 1 Каган М. С. Синергетика и культурология // Синергетика и ме­ тоды науки. С. 209, 110. 2 Каган М. С. Введение в историю мировой культуры: В 2 т. Т. 1. С. 62. 3 Флиер А. Я. Культурология для культурологов. С. 284. 4 Гершензон М. О. История молодой России. М.; Пг.: Мосполиграф, 1923. С. 3—4.

229

2. Назовите основных представителей синергетической школы анализа культуры в современных гуманитарных науках. 3. Какие категории и понятия определяют специфику синергетического анализа общества и культуры? 4. Определите методологический алгоритм синергети­ ческого исследования. 5. Назовите русских ученых, исследовавших культуру с точки зрения синергетической теории развития открытых динамических систем. 6. Ответьте на вопрос: в чем заключается специфика си­ нергетического метода в отличие от системного метода в исследованиях культуры? 7. Можно ли переложить принципы исследования нели­ нейных открытых динамических систем в естественных науках на исследования культуры? ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ 1. Определите, какие сложности в применении синерге­ тического метода в исследованиях выделяет М. В. Сапро­ нов в статье «Синергетический подход в исторических исследованиях: Новые возможности и трудности примене­ ния». 2. Покажите действие синергетических механизмов раз­ вития культуры на примере материала лекции пятнадцатой «Общие закономерности перехода от традиционной куль­ туры к культуре персоналистской» работы М. С. Кагана «Введение в историю мировой культуры». Т. 2. 3. Выявите специфику синергетической интерпретации исторической динамики, выполненной С. П. Курдюмовым, Г. Г. Малинецким, А. В. Подлазовым в статье «Историче­ ская динамика. Взгляд с позиции синергетики». Основная литература \. Аршинов В. И., Савичева Н. Г. Гражданское общество в кон­ тексте синергетического подхода // Общественные науки и совре­ менность. 1999. № 3. С. 131—138. 2. Ахиезер А. С. Россия: Критика исторического опыта (Социо­ культурная динамика России): В 3 т. 2-е изд., перераб. и доп. Ново­ 230

сибирск: Сибирский хронограф, 1997. Т. 1. От прошлого к будуще­ му. 804 с. 3. Бранский В. П. Социальная синергетика как постмодернист­ ская философия истории // Общественные науки и современность. 1999. № 6. С. 117—127. 4. Буданов В. Г. О методологии синергетики // Вопросы филосо­ фии. 2006. № 5. С. 79—94. 5. Василькова В. В. Порядок и хаос в развитии социальных сис­ тем. Синергетика и теория социальной самоорганизации. СПб.: Лань, 1999. 478 с. 6. Делокаров К. X. Системная парадигма современной науки и синергетика // Общественные науки и современность. 2000. № 6. С. 110—118. 7. Каган М. С. Введение в историю мировой культуры: В 2 т. СПб.: Петрополис, 2003. Т. 1. 368 с.; Т. 2. 320 с. 8. Каган М. С. Метаморфозы бытия и небытия: Онтология в системно-синергетическом осмыслении. СПб.: Logos, 2006. 456 с. 9. Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Антропный принцип в синер­ гетике // Вопросы философии. 1997. № 3. С. 62—79. 10. Князева Е. Н. Одиссея научного разума. Синергетическое видение научного прогресса. М.: ИНФРАН, 1995. 223 с. 11. Князева Е. Курдюмов С. П. Основания синергетики. Ре­ жимы с обострением, самоорганизация, темпомиры. СПб.: Алетейя, 2002. 270 с. 12. Князева Е. Н. Саморефлексивная синергетика // Вопросы фи­ лософии. 2001. № 10. С. 99—113. 13. Князева Е., Туробов А. Единая наука о единой природе // Но­ вый мир. 2000. № 3. С. 161—178. 14. Кудрявцев И. К, Лебедев С. А. Синергетика как парадигма нелинейности // Вопросы философии. 2002. № 12. С. 55—63. 15. Курдюмов С. П., Малинецкий Г. Г., Подлазов А. В. Историче­ ская динамика. Взгляд с позиции синергетики // Общественные науки и современность. 2005. № 5. С. 118—132. 16. Мухамеджанова Н. М. Социокультурная синергетика как альтернатива теории развития культуры // Обсерватория культуры. 2005. № 2. С. 10—15. 17. Назаретян А. П. Агрессия, мораль и кризисы в развитии ми­ ровой культуры (синергетика исторического процесса): Курс лек­ ций. 2-е изд., дораб. и доп. М.: Наследие, 1996. 183 с. 18. Назаретян А. П. От будущего — к прошлому (размышле­ ния о методе) // Общественные науки и современность. 2000. № 3. С. 142—150. 19. Оганян К. М. Методологические проблемы теории глобали­ зации (деконструктивизм и синергетический историзм) // Общест­ венные науки и современность. 2007. № 2. С. 150—155. 20. Пригожин И. П., Стенгерс И. Порядок из Хаоса. Новый диалог с человека с природой / Пер. с англ. Ю. А. Данилова. М.: Эдиториал УРСС, 2003. 312 с. 231

21. Сапронов М. В. Синергетический подход в исторических ис­ следованиях: Новые возможности и трудности применения // Об­ щественные науки и современность. 2002. № 4. С. 158—172. 22. Синергетика и методы науки / Под ред. М. А. Баскина. СПб.: Наука, 1998. 439 с. 23. Синергетическая парадигма / Под ред. В. Н. Аршинова [и др.]. М.: Прогресс-Традиция, 2002. 535 с. 24. Синергетическая парадигма. Нелинейное мышление в науке и искусстве / Под ред. В. А. Копцика. М.: Прогресс-Традиция, 2002. 495 с. 25. Синергетическая парадигма. Человек и общество в условиях нестабильности / Под ред. О. Н. Астафьева. М.: Прогресс-Тради­ ция, 2003. 584 с.

РАЗДЕЛ 4

МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ ТЕКСТОВ КУЛЬТУРЫ, СФОРМИРОВАВШИЕСЯ В ОБЛАСТИ ФИЛОСОФСКОГО ЗНАНИЯ

Тема 1 ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ АНАЛИЗА КУЛЬТУРЫ Феноменология (от греч. «являющееся», «обнаружи­ вать», «показывать себя») была обусловлена разрывом с двумя философскими традициями: «позитивистской» (Джордж Беркли, 1685—1753; Дэвид Юм, 1711—1776; Эрнст Мах, 1838—1916; и другие), основывающейся на постулате о том, что познание должно быть сведено к чув­ ственному восприятию (ощущение, восприятие, наблюде­ ние), и «нерефлексивной», представляющей познание как отражение предметов. Приоритет в разработке феноменологии как философ­ ского учения принадлежит немецкому философу Эдмунду Гуссерлю (1859—1938). В работе «Идеи к чистой феноме­ нологии» («Кризис европейских наук и трансценденталь­ ная феноменология», 1936, 1954) он обосновал возмож­ ность непосредственного восприятия идеальных сущно­ стей (феноменов) при помощи интуиции и описания актов сознания, направленных на явления (предмет). Последова­ телями Э. Гуссерля явились немецкие философы Мартин Хайдеггер (1889—1976), Макс Шелер (1874—1928), поль­ ский философ Роман Ингарден (1893—1970) и другие. Феноменология, по Э. Гуссерлю, — наука о созерцании сущности, о сознании, постигающем сущность предмета. По сути дела, это «строгая» наука о чистых принципах сознания и познания. Феноменологическая традиция осно­ вывается на том, что в процессе постижения явления (предмета) при определенных установках можно познать 233

сущность вещей: «Феноменологическая теория познания... исследует то, каким образом происходит конструирование объективного бытия, несмотря на субъективный характер каждого отдельного познавательного акта»,1 — пишет М. Е. Соболева. В обосновании своей позиции она ссыла­ ется на авторитет французского феноменолога Мориса Мерло-Понти (1908—1961), полагающего, что основная задача феноменологии заключается в том, чтобы «разъяс­ нить наше исходное знание „реального", описать воспри­ ятие мира как то, что всегда основывает нашу идею ис­ тины».2 Основными операциональными категориями феномено­ логии являются следующие категории: «явление», «фено­ мен», «интенциональность сознания», «феноменологиче­ ская редукция». Феноменологическая традиция, идущая от Э. Гуссерля, разделяет явление (предмет) и феномены. Явление отлича­ ется от феномена, который есть подлинная сущность объ­ екта чувственного созерцания. Феномен — чистая сущ­ ность. П. П. Гайденко, рассматривая феноменологическую теорию Э. Гуссерля, выявляет принципиально важный постулат: «Эмпирическое явление никогда не показывает себя нам само. Оно всегда дано через систему связей и от­ ношений с другими явлениями, всегда открывается в „от­ тенках", непрерывно изменяясь и представляя все в новом и новом виде».3 Чистый же феномен, полагает исследова­ тель, «дан нам как „идея", как некая „чистая сущность" наподобие того, как дан математику мир чисел — безотно­ сительно к тому, как этот мир может „воплотиться" в виде определенного числа деревьев, числа людей, числа домов. В отличие от эмпирических явлений, бытие чистых фено­ менов оказывается как бы вырванным из потока времени, но при этом остается данным нам непосредственно».4 1 Соболева М. Е. Интенциональность — коммуникация — язык. Проблема последовательности // Вопросы философии. 2005. № 1. С. 133. 2 Мерло-Понти М. Феноменология восприятия. СПб.: Ювента; Наука, 1999. С. 16. 3 Гайденко П. П. Научная рациональность и философский разум в интерпретации Эдмунда Гуссерля // Вопросы философии. 1992. № 7. С. 120. 4 Там же.

234

В восприятии человеком того или иного явления (пред­ мета) содержится и ложное, и подлинное, так как оно неизбежно опосредовано определенным культурным опы­ том, инерцией сознания, традицией, языком. Следователь­ но, предмет как единое целое, в понимании Э. Гуссерля, не открыт сознанию в естественной установке на его восприятие. При условии иной установки сознания — фе­ номенологической — обнаруживает себя подлинное, истинное. Эту принципиальную установку Э. Гуссерля ак­ центирует в своей статье «Культурологические описания и феноменологическая дескрипция» В. А. Серкова: «Доступ к объективному с феноменологической позиции всегда блокирован примысленными к нему определениями, оцен­ ками, качествами, которыми наделяется предмет».1 М. Хайдеггер утверждал, что в феномене заложена структура показывания на самого себя и определял его как первичные смыслы предметов, представленные в чистом сознании. Мир феноменов — мир чистых сущностей, по своей природе доступных не чувственному опыту, а реф­ лексивному созерцанию. Этим феномен отличается от яв­ ления (предмета), которое представляет себя, разворачива­ ется различными гранями, отсылая к различным своим аспектам. «Явления суть явления чего-то, что в качестве явления не дано, что отсылает к другому сущему. Явление имеет характер отсылки, специфика которой состоит как раз в том, что то, к чему явление отсылает, не показывает на себя само по себе, но лишь представляет себя, опосре­ дованно на себя указывает, косвенным образом о себе из­ вещает».2 М. Хайдеггер указывает на сущность феномена «как явления чего-то не являющегося»3 непосредственно­ му опыту, не данного «с самого начала» и объясняет сущ­ ность феноменологии: «Феноменология — позволение ви­ деть открытое в себе самом из него самого».4 Следует отметить и тот факт, что, по мнению исследо­ вателей, «феноменология М. Хайдеггера была еще основа­ на на принципе герменевтического круга и предпонимания 1 Серкова В. А. Культурологические описания и феноменологи­ ческая дескрипция // Вопросы культурологии. 2008. № 6. С. 9. 2 Хайдеггер М. Пролегомены к истории понятия времени. Томск: Водолей, 1998. С. 89. 3 Там же. С. 90. 4 Хайдеггер М. Бытие и время. М.: Ad Marginem, 1997. С. 93.

235

или предвосхищения смысла».1 Феноменологическая тео­ рия только в разработке ее немецким философом Гансом Георгом Гадамером (1900—2002), как считает Антуан Компаньон (р. 1950), ученик Ж. Деррида, Ю. Кристевой, «покончила со шлейермахеровской традицией в герменев­ тике», следовательно, и в феноменологии: «Отныне любое толкование мыслится как диалог между прошлым и на­ стоящим или как диалектика вопроса и ответа. Временную дистанцию между толкователем и текстом не нужно более преодолевать — ни для объяснения, ни даже для понима­ ния».2 Таким образом, предметом феноменологии является деятельность сознания, а форма деятельности — интенциональный акт, в котором явление (предмет) показывает свою сущность, истинность. Как указывает П. П. Гайден­ ко, в основе феноменологической теории Э. Гуссерля лежит принцип «очевидности», определяющий методо­ логический фундамент феноменологии. Всякое эмпири­ ческое явление дано человеческому восприятию непо­ средственно, оно дано чувственному опыту и не является очевидным. Достичь подлинной очевидности, как считал Э. Гуссерль, можно только через интенциональную направленность сознания познающего субъекта и феноменологическую редукцию, предпринятую его созна­ нием. Э. Гуссерль утверждал, что акт сознания всегда на что-то направлен, т. е. интенционален: «Любое состояние сознания, взятое само по себе, — это, как правило, созна­ ние какой-либо вещи».3 Интенциональность представляет собой базовую структуру сознания. М. Хайдеггер в работе «Время и бытие» (1927) по этому поводу писал так: «Интенциональность — не свойство, которым можно „доставить" и предложить восприятию, — восприятие интенционально изначально и всегда».4 В курсе лекций, про­ читанном в Марбургском университете в 1925 году, он 1 Компаньон А. Демон теории. Литература и здравый смысл. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2001. С. 74. 2 Там же. С. 75. 3 Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология: Введение в феноменологическую философию // Вопросы философии. 1992. № 7. С. 139. 4 Хайдеггер М. Бытие и время. С. 35.

236

уточнил понятие интенциональности: «Интенциональ­ ность — не отношение к внешнему предмету, которым можно было наделять переживания и которое было бы яв­ лено в некоторых переживаниях; переживания интенциональны сами по себе как таковые».' Следовательно, интенциональность сознания проявля­ ется в направленности актов сознания на предмет. В сфере интенционального сознания акцент переносится со «что» (собственно предмета) на многообразие способов его су­ ществования или на многообразие способов его данности (представления). Предмет не задан, а только может быть дан в сознании. Он должен явить себя сознанию. Через описание явления можно, по мнению Э. Гуссерля, уло­ вить, познать не видимость, а сущность. Аспектами интенциональности являются ноэзис (явле­ ние, предмет) и ноэма (явленное). Ноэзис — смысловой объект, совокупность данности объекта, предшествующей феноменологической редукции. Он является результатом активной направленной деятельности сознания. Концепту­ ально значимой категорией феноменологии является но­ эма — носитель смысла, смысловая единица восприятия, значимое содержание предмета, к постижению которого приближается сознание. По замечанию Ж. Деррида, «но­ эма есть объективность объекта, смысл и чтойность ве­ щи».2 Предмет предполагает в процессе своего познания неоткрытость как целого. Таким образом, феномен есть способ данности предмета. Структуры интенциональности есть феномены, а фено­ менальная данность предмета дается в интенциональности сознания. Механизмом достижения подлинного воспри­ ятия мира является феноменологическая редукция, кото­ рая понимается как «очищение» сознания (исключение из сознания) от компонентов эмпирического опыта: как отказ от «психологизма», т. е. от зависимости познания от субъ­ ективности познающего, от историзма. Суть отвлечения от «внешнего» Э. Гуссерль обозначил термином «эпохе» (бу­ квально от греч. «остановка», «воздержание»). Эпохе — средство, с помощью которого, во-первых, предмет или 1 Хайдеггер

М. Пролегомены к истории понятия времени. С. 35. Ж. Письмо и различие. М.: Академический Проект,

2Деррида

2000. С. 261. 237

положение в процессе феноменологической редукции ис­ ключается из обычных эмпирических связей и, во-вторых, происходит устранение всех эмпирических суждений о пространственно-временном мире, в результате чего пред­ мет входит в сферу чистого сознания как сущность, т. е. сознательно открывается смысл того или иного предмета или явления. Э. Гуссерль указывал на необходимость в процессе постижения сущности (феномена) отстранения от «привносимых» начал традиций, от того, о чем нам го­ ворят язык и культура. В. А. Серкова, комментируя прави­ ло феноменологической редукции Э. Гуссерля, пишет о том, что, по его убеждению, «нельзя сравнивать реальные вещи с их отражением в сознании, но следует сравнивать разные способы осознания реальности, реконструировать разнообразные смыслы реального».' В результате феноменологической редукции остаются имманентные акты чистого сознания, которые и составля­ ют предмет феноменологии. Как отмечает П. П. Гайденко, феноменологическая редукция изменяет установку созна­ ния: «Из естественной, направленной на вещи и явления внешнего, эмпирического мира, она становится собствен­ но философской, феноменологической: с помощью редук­ ции устраняется, „выносится за скобки“ все то, что не является самоочевидным, не является „чистым феноменом“».2 За скобки выносится эмпирический, чувственный опыт: в результате интеллектуального процесса человек достигает «изначальной формы опыта сознания»,3 не прив­ носящего ничего от себя и «позволяющее предмету от­ крыться, показать себя, явить себя».4 Исходя из обозначенных концептуальных положений феноменологической теории, может быть сформулирован один из принципов феноменологического анализа: «Пред­ мет следует лишить эмпирических, теоретических и логи­ ческих предикатов (т. е. понятий, определяющих предмет суждения), привносимых историей, и рассмотреть в его бытийственных характеристиках, коррелятивных интен1 Серкова А. В. Культурологические описания и феноменологи­ ческая дескрипция. С. 9. 2 Гайденко П. П. Научная рациональность и философский разум в интерпретации Эдмунда Гуссерля // Вопросы философии. С. 120. 3 Там же. 4

238

Там же.

циональному сознанию».1 Э. Гуссерль по этому поводу пи­ сал: «Само дерево — вещь природы, не имеет ничего об­ щего с воспринятостью дерева как таковой, каковая как смысл восприятия совершенно неотделима от соответст­ вующего восприятия. Само дерево может сгореть, раз­ ложиться на свои химические элементы и т. д. Смысл же — смысл этого восприятия, нечто неотделимое от его сущности, — не может сгореть, в нем нет химических элементов, нет сил, нет реальных свойств».2 Следова­ тельно, «„чистый феномен" дан как идея, как некая „чис­ тая сущность", не тождественная ни предмету (реальному или идеальному), ни психическому образу предмета, ни знаку, с помощью которого обозначен предмет».3 Фено­ мен — некий «мысленный эквивалент» предметов, объек­ тов, вещей. Таким образом, представление о значении предмета Э. Гуссерль рассматривает не как логическую структуру высказывания, не как психологическое событие, а как «от­ ношение к предмету... но не сам предмет».4 Поэтому интенциональное сознание надындивидуально, отделено от случайного, неочевидного, оно постигает, конструирует сущность вещей. Феномен (мыслимое) — умопостигаемая сущность, предмет интеллектуального созерцания — вещь в себе. Культура в феноменологической интерпретации — это всеобщий аспект феноменов, попадающих в круг челове­ ческого сознания. В анализе феноменальной сущности артефактов и яв­ лений культуры необходимо исходить из следующих по­ зиций: 1. Феномен не дан как единство, он не дан с самого на­ чала, нет феноменальной изначальной данности предмета. Он открывается как бесконечный поток событий, фактов, свойств; в нем необходимо увидеть, постичь единство. 1

История современной зарубежной философии: Компаративист­ ский подход. СПб.: Лань, 1997. С. 167. 2 Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологиче­ ская философия. Т. 1. Введение в чистую феноменологию. М.: Дом интеллектуальной книги, 1999. С. 81. 3 Гайденко П. П. Научная рациональность и философский разум в интерпретации Эдмунда Гуссерля // Вопросы философии. С. 122. 4 Там же. С. 87. 239

2. Постижение требует направленности сознания —постижения имманентно присущих предмету, явлению свойств, постижения природы явления в целом. 3. Инструментом рефлексивного постижения является феноменологическая редукция, т. е. освобождение артефак­ та, явления от всего случайного, внешнего, зависимого. И. Б. Соколова в статье «Феноменологический подход к анализу явлений культуры» на примере анализа произве­ дений искусства, преимущественно изобразительного, вы­ страивает алгоритм феноменологического анализа. Мето­ дологической предпосылкой стало одно из положений М. Мерло-Понти, представленных им в работе «Феноме­ нология восприятия». В процессе выстраивания алгоритма анализа она отмечает тот принципиально важный для фе­ номенологического постижения текста культуры факт, что в нем органично соединяются «позиции концептуализма, деконструкции и элементы духовно-исторического анали­ за, что позволяет говорить о культурологическом основа­ нии метода»:1 а) установка исследователя на «невыраженное» — явно не присутствующее в объекте, то, что не обнаруживается при первичном восприятии, но являющееся его основой, на которой вырастают смыслы и значения; б) соотнесение объекта со своим телом, поиск в себе аналогичного или алогичного (если это скульптура — сколько в ней меня, сколько раз я могу ее обойти, сколько в ней длины моей руки и т. д.; если это текст — сколько во мне описываемой жидкости, что будет со мной, если я попаду в такие обстоятельства); в) выведение тела в экзистенциальную плоскость, поиск на нем «рисунков» текста, идентифицирующих меня, соот­ носящих мое и другое; г) обращение к опыту создателя произведения, обнару­ жение его в объекте: дотронуться до тела художника, ко­ торое через произведение он отдал миру; д) конструирование нового текста, основанием которо­ го являются не только зрительные константы, но и глубин­ 1 Соколова И. Б. Феноменологический подход к анализу явле­ ний культуры // Методология культурологического исследования (Культурологические исследования «06»): Сб. науч. тр. СПб.: Астерион, 2006. С. 75.

240

ные психологические и культурологические основы чело­ веческого бытия.1 Примеры феноменологической редукции явлений куль­ туры дает А. В. Серкова на примере Петербурга. Она рассматривает специфику постижения города двумя ино­ странными путешественниками (из бесконечного множе­ ства возможных его феноменологических дескрипций) — маркизом Астольфом де Кюстиным и Теофилем Готье, посетившими Петербург и создавшими в своих мемуарах его «мысленный эквивалент». Каждый из них, постигая смысл города во всем его многообразии, архитектурной многостильности, «переполненности» арками, обелисками, колоннами, так или иначе «приводит» его к «чистой сущ­ ности». Для А. де Кюстина механизмом понимания и оценки Петербурга стала парадигма (предмнение) За­ пад — цивилизация; Россия — варварство, подражание — заимствование. По мнению исследовательницы, А. де Кюстин воспринял Петербург в его архитектурном облике как эклектический, подражательный по отношению к ан­ тичной классике (К. Росси), не увидев, не прочувствовав в ампирной классике «строгую архитектоническую целесо­ образность» образа города, в основе которого — «идея храма, стоящего на возвышении, на горе».2 Для Т. Готье Россия (Петербург) — «вавилонское место», «византийские древности», в которых он усматри­ вает «русскую античность»: видит этот странный для иноземца вавилонско-византийский пряный город, где ку­ пола — это «усеянная бриллиантами митра волхва», одно­ временно красота города и богатство, «мрак и темень самых беспросветных декабрьских ночей».3 Т. Готье поме­ щает Петербург в ряд таких городов, как Вавилон, Иеруса­ лим, Константинополь, что свидетельствует об ином по своему смысловому наполнению «мысленном эквивален­ те» Петербурга. Оба французских путешественника, как это сделал бы и любой другой человек, совершая феноме­ нологическую редукцию, свели «реальный Петербург» или «Петербург-как-он-есть-на-самом-деле» к «феномену Пе­ 1

См.: Там же. С. 74—75. Серкова А. В. Культурологические описания и феноменологи­ ческая дескрипция // Вопросы культурологии. 2008. № 6. С. 10. 3 Там же. С. 11. 2

241

тербурга», т. е. к «модифицированному предмету смыслополаганий», т. е. к «явленному в сознании предмету».1 Исследовательница полагает, что процесс феноменологи­ ческой редукции с неизбежностью «должен контролиро­ ваться в рефлексии, — т. е. быть целью аналитической стратегии сознания в потоке всех производимых в нем операций».2 Опыт феноменологического анализа можно проиллюст­ рировать и на примере работы В. И. Пузько «Печаль моя светла...» (феноменология печали в творчестве А. С. Пуш­ кина)». Методологический алгоритм феноменологического постижения печали в контексте творчества поэта опреде­ ляется процессом постижения пушкинской печали за счет феноменологической редукции. Автор статьи дифференцирует близкие, на первый взгляд, понятия горя и меланхолии, которые обусловлива­ ются свершившимися в жизни поэта утратами, потерями. Они закономерно влекут за собой печаль, которая обу­ словлена осознанием невозможности связи с потерянным или воображаемым объектом. Предваряя анализ печали в творчестве А. С. Пушкина, В. И. Пузько отмечает, что пе­ чаль поэта обусловлена осознанием невозможности осу­ ществления мечты. В поэтическом воплощении «печали происходит преоб­ разование психологического времени из погруженности „настоящего в прошедшее" (горе) и в „прошедшее в буду­ щем"»,3 что определяет в поэзии Пушкина мотивы-переживания надежды, счастья, покоя, свидетельствующие о «заботе о будущем», которого «еще нет или его уже не может быть».4 Пушкинская печаль раскрывается и как печаль-понимание закономерности, неизбежности движения времени, из­ менения человеческой души и как понимание-признание законов мироздания. Именно этим обусловлены смысл, поэтическая интонация таких его стихотворений, как «Бы­ 1

Там же. Там же. 3 Пузько В. И. «Печаль моя светла...» (феноменология печали в творчестве А. С. Пушкина) // А. С. Пушкин: Эпоха, культура, твор­ чество. Традиции и современность. Владивосток: Изд-во ДВГУ, 1999. Ч. 2. С. 208. 4 Там же. С. 209. 2

242

ла пора...», «Элегия», «Брожу ли я вдоль улиц шумных» и другие. Печаль в поэтическом творчестве А. С. Пушкина от­ крывается еще одной своей гранью: это печаль светлая, ибо он принимает неизбежность того, что ожидает челове­ ка в этом мире, непреложность законов бытия, определяю­ щих судьбу человека и смысл его жизни. Его печаль есть состояние духа, проникшего в законы бытия и усвоившего горький опыт понимания быстротечности человеческой жизни. В связи этим В. И. Пузько приходит к закономер­ ному выводу о том, что «пушкинская печаль — голос по­ коления, эпохи, национального не в смысле сарафана, а в смысле состояния духа»,1 которым была отмечена мысля­ щая часть поколения поэта. Печаль в творчестве А. С. Пушкина, как следует из ло­ гики анализа, соединена с заботой, она по своей сущности есть печаль-забота, которая определяет смысловой, эмо­ циональный и поэтический мир таких его разножанровых произведений, как «Анчар», «Медный всадник», «Капи­ танская дочка», «Борис Годунов», и других, посвященных художественному осмыслению проблем природы власти, предназначения и судьбы России, народа, мыслящей лич­ ности. Поэтические размышления А. С. Пушкина приво­ дят его к печали непонимания взаимоотношений «власти и народа, рабской и бунтарской сущности души народной» и вместе с тем одновременно «к печали понимания поэтом непонимания души и своего духа самим народом».2 Следовательно, «природа печали в поэзии Пушкина — это смыслопостижение им мира. Единицы этого смысла — это те многообразные явления, которые заполняют поэти­ ческое пространство: картины природы, общества, образы, чувства, желания. Внутренний, феноменологический, опыт поэта исполнен печали».3 Исследовательница полагает, что печаль у поэта становится механизмом «смыслопостижения им мира». Структура печали в его творчестве предстает в следую­ щих составляющих: — тело печали (когда выбираются те феномены, кото­ рые «дают возможность семантически определить его со­ 1 Там

же. С. 211. Там же. 3 Там же. С. 212. 2

243

стояние, его смыслы. Любимая пора года — осень — вре­ мя увядания, прощания, печали»); — печаль чувств, которая является именно печалью, но не скорбью, не меланхолией, как у русских романтиков его времени (В. А. Жуковский, К. Н. Батюшков и другие), печалью, полной «присутствием Духа... духовной полно­ ты, нерастраченности»; — печаль образов (Лиза, Герман, герои «Маленьких трагедий», сказок); — язык печали, свидетельствующий о трансценден­ тальном опыте поэта и репрезентированный преимущест­ венно приставкой «не», «открывающей не то, что есть в мире, а то, что в нем нет, и говорящей о принципиальной незавершенности жизни поэта... ибо он расстался с жиз­ нью в полноте своего бытия, не успев познать пустоту Ни­ что, бессмысленность бытия».1 При этом концептуальное значение в контексте феноменологии печали Пушкина имеет именно тот факт, что не смерть призвала его, но он сам «ответственно выбрал ее».2 Анализ печали в творчестве Пушкина в феноменологи­ ческой парадигме (интенциональная направленность со­ знания на постижение — раскрытие ее сущности, истоков, полисемантичности) привел исследовательницу к выводу о том, что великий поэт Пушкин «в языке, ритмах, интона­ ции выявил печаль как сущность российской действитель­ ности, образ ее национального духа и придал ей осязатель­ ную очевидность образов для нашего созерцания, сопряженсния и узнавания себя же в „зеркале" поэтического и прозаического пушкинского Слова».3 ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ

1. Обозначьте этапы формирования феноменологиче­ ской традиции интерпретации текстов. Назовите исследо­ вателей, усилиями которых она сложилась в гуманитар­ ных науках. 2. Дайте терминологическое определение основным по­ нятиям и категориям феноменологического анализа. 1 Там

же. С. 214. Там же. 3 Там же. С. 215. 2

244

3. Чем характеризуется интенциональность сознания в феноменологической теории? 4. Какую роль в феноменологическом познании сущно­ стей играет феноменологическая редукция? 5. Определите возможности и границы применения фе­ номенологического метода в исследованиях культуры. 6. Постройте, если это возможно, методологический ал­ горитм феноменологического анализа текстов культуры. 7. Выявите, насколько обоснованно выполнен И. В. Пузько феноменологический анализ печали в творчестве А. С. Пушкина. ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ 1. Выявите алгоритм феноменологического анализа на примере работ: — В. А. Подорога «Феноменология тела. Введение в философскую антропологию. Материалы лекционных кур­ сов. 1992-—1994»; — В. Н. Брюшкин «Феноменология русской души»; — И. И. Докучаев «Феноменология знака». Тексты 1. Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологи­ ческая философия. Т. 1. Введение в чистую феноменологию / Пер. с нем. А. В. Михайлова. М.: Дом интеллектуальной книги, 1999. 332 с. 2. Гуссерль Э. Собрание сочинений. Т. 1. Логические исследова­ ния. Исследования но феноменологии и теории познания / Пер. с нем. В. И. Молчанова. М.: Дом интеллектуальной книги, 2001. 470 с. 3. Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология: Введение в феноменологическую философию / Пер. с нем. А. П. Огурцова // Вопросы философии. 1992. № 7. С. 136—176. 4. Гуссерль Э. Кризис европейского человечества и философия / Пер. с нем. Н. А. Колпаковой [и др.] // Культурология. XX век: Антология / Под ред. С. Я. Левит. М.: Юрист, 1995. С. 297—330. 5. Деррида Ж. Голос и феномен и другие работы по теории зна­ ка Гуссерля / Пер. с фр. С. Г. Кашиной [и др.]. СПб.: Алетейя, 1999. 208 с. 245

6. Мерло-Понти М. Феноменология восприятия / Пер. с фр. И. С. Вдовиной [и др.]. СПб.: Ювента; Наука, 1999. 606 с. 7. Хайдеггер М. Бытие и время / Пер. с нем. В. В. Бибихина. М.: Ad Marginem, 1997. 451 с. 8. Хайдеггер М. Пролегомены к истории понятия времени / Пер. с нем. Е. В. Борисова. Томск: Водолей, 1998. 384 с. 9. Шпет Г. Явление и смысл: Феноменология как основная нау­ ка и ее проблемы. Томск: Водолей, 1996. 191 с.

Основная литература 1. Аствацатуров А. Феноменология текста: Игра и репрессия. М.: Новое литературное обозрение, 2007. 288 с. 2. Багно В. Е. Русское донкихотство как феномен культуры // Вожди умов и моды. Чужое имя как наследуемая модель жизни: Сб. ст. / Под ред. В. Е. Багно. СПб.: Наука, 2003. С. 217—232. 3. Брюшкин В. Н. Феноменология русской души // Вопросы фи­ лософии. 2005. № 1. С. 28—39. 4. Воронков В. В. Слово как ничто и бытие (опыт феноменологи­ ческого анализа внутренней структуры слова) // Философские нау­ ки. 2002. № 3. С. 44—59. 5. Гайденко П. П. Научная рациональность и философский ра­ зум в интерпретации Эдмунда Гуссерля // Вопросы философии. 1992. № 7. с. 116—135. 6.Докучаев И. И. Феноменология знака. СПб.: Изд-во РГПУ им. А. И. Герцена, 1999. 174 с. 7. Замятин Д. Н. Феноменология географических образов // Но­ вое литературное обозрение. 2000. № 46. С. 255—274. 8. Зарубина Н. Н. Деньги как социокультурный феномен: Преде­ лы функциональности // Социологические исследования. 2005. № 7. С. 13—21. 9. Зотов А., Смирнова Н. Феноменология и эволюция самосоз­ нания человека европейской культуры // Вестник МГУ. Филосо­ фия. М., 2000. № 4. С. 134—161. 10.Карпов А. О. К проблеме феноменологии творчества // Фи­ лософские науки. 2005. № 5. С. 105—119; № 6. С. 127—135. 11. От заката до рассвета: Ночь как культурологический фено­ мен: Сб. ст. / Под ред. Е. В. Дукова. СПб.: Дмитрий Буланин, 2005. 300 с. 12. Подорога В. А. Феноменология тела. Введение в философ­ скую антропологию. Материалы лекционных курсов. 1992—1994. М.: Ad Marginem, 1995. 339 с. 13. Пузько В. И. «Печаль моя светла...» (Феноменология печали в творчестве А. С. Пушкина) // Пузько В. И. А. С. Пушкин. Эпоха, куль­ тура, творчество. Традиции и современность / Под ред. Г. В. Алексее­ вой. Владивосток: Изд-во ДВГУ, 1999. Ч. 2. С. 206—215. 246

14. Ромек Е. А. Феноменологический метод и дилемма психиат­ рии: Бинсвангер и Гуссерль // Вопросы философии. 2001. № 11. С. 80—91. 15. Серкова В. А. Культурологические описания и феномено­ логическая дескрипция // Вопросы культурологии. 2008. № 6. С. 9— 12. 16. Соколова И. Б. Феноменологический подход к анализу явле­ ний культуры // Методология культурологического исследования (Культурологические исследования «06»): Сб. науч. тр. СПб.: Астерион, 2006. С. 73—75. 17. Фадеева И. Е. Символ в системе культуры: Теория феноме­ нологии. СПб.: РГПУ им. А. И. Герцена, 2003. 148 с.

Тема 2 ГЕРМЕНЕВТИКА: МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ СПЕЦИФИКА. ОСОБЕННОСТИ ПРИМЕНЕНИЯ В АНАЛИЗЕ ТЕКСТОВ КУЛЬТУРЫ Слово «герменевтика» — русскоязычная форма латин­ ского существительного, являющегося переводом с грече­ ского субстантивированного прилагательного, имеющего в переводе на современный язык следующие значения: а) «говорить», «высказывать», «выражать»; б) «толко­ вать», «интерпретировать»; в) «переводить».1 Авторы Сло­ варя «Культурология. XX век» рассматривают герменевти­ ку в качестве «искусства понимания как постижения смыслов и значений знаков»; как «теорию и общие прави­ ла интерпретации текстов».2 И. А. Щирова и Е. А. Гонча­ рова отмечают, что в настоящее время «в широком смысле слова под герменевтикой подразумевают направление в гуманитарных науках, рассматривающих понимание как условие бытия человека. Ее определяют и как теорию ин­ терпретации, и как науку о понимании смысла, и как ис­ кусство понимания/толкования».3 Этимологически слово «герменевтика» связано с Гер­ месом, возвещающим волю богов, и с герметической фи­ лософией, истоки которой видят в тайных египетских и оккультных науках. Их родоначальником считается один их Великих Мастеров Древнего Египта — Гермес Трисмегист. Египетские герметики, последователи его учения, тщательно скрывали истину тайных знаний — герметиче­ ских, т. е. «секретных», «тайных», «закрытых».4 Считает­ ся, что его тайное учение перешло к «посвященным» Древней Греции. Вместе с тем, в соответствии с древне­ греческой мифологией, Гермес должен был по воле богов 1 Вольский А. Л. Шлейермахер и его герменевтическая теория // Шлейермахер Ф. Герменевтика. СПб.: Европейский дом, 2004. С. 5. 2 Культурология. XX век. Словарь. С. 89. 3 Щирова И. А., Гончарова Е. А. Многомерность текста: Пони­ мание и интерпретация. С. 301. 4 Трое посвященных. Кибалион: Учение герметической филосо­ фии Древнего Египта и Греции. Чикаго, 1908 (М., 1992). С. 8.

248

объяснять людям переданные с ним послания богов, по­ этому в том и другом случае именно за Гермесом призна­ валась истина «прочтения» — передачи истинного (перво­ начального) текста. Герменевтика в значительной мере была определена своеобразной реакцией на структурализм как основную практику анализа текстов культуры как структур с воз­ можностью их определенного и однозначного «прочте­ ния», понимания. Герменевтику понимают как технику интерпретации и понимания текста, и прежде всего сакрального, как слож­ ного, многоуровневого, не сводимого к единой смысловой парадигме. В. Штегмайер, немецкий философ директор института философии Грейфсвальдского университета, в работе «Деконструкция и герменевтика. К дискуссии о разграничении», выявляя истоки формирования герменев­ тической практики истолкования текста, обращает внима­ ние на сложные взаимоотношения смысла текста и его интерпретации: «Если вспомнить смысл первоначальной „методической" герменевтики, то цель ее состоит в том, чтобы прояснить значение религиозных, юридических и литературных текстов, которые часто уже непонятны и над истолкованием которых нужно работать. Тексты име­ ют ту особенность, что и при истолковании остаются бук­ вами. Поэтому возникает впечатление, что неизменным остается их смысл, даже если он переистолковывается. Смысл остается, как он есть, даже если текст никто не ис­ толковывает».1 За герменевтикой закрепляется функция имманентного (внутренне ему присущего) понимания текста в отличие от его историко-генетического толкования (исторические ус­ ловия и причины создания, контекст, история замысла, специфика реализации и другое). Как отмечает И. В. Цунский, в герменевтической парадигме интерпретации текста «понимание не сводится к „передаче сообщений" или „циркуляции информации"». Скорее, понимание можно определить как преодоление действительных или возмож­ ных разрывов в коммуникации. Для этого нужно «прило1 Штегмайер В. Деконструкция и герменевтика. К дискуссии о разграничении // Герменевтика и деконструкция: Сб. ст. СПб.: Алетейя, 1999. С. 6.

249

жить герменевтическое усилие — особую форму интенси­ фикации мыследеятельности».1 К числу основоположников герменевтической методи­ ки интерпретации текста относят Фридриха Шлейермахера (1768—1834), Ганса Георга Гадамера (1900—2002), По­ ля Рикёра, Жака Старобинского (р. 1920) и других. В России до последнего времени герменевтическая тео­ рия была мало востребована. Исключением в этом плане являются работы Густава Густавовича Шпета (1879-— 1937). Значимым в процессе изменения ситуации стал 1999 год — год появления сборника зарубежных и рус­ ских исследователей «Герменевтика и деконструкция», по­ священного анализу работ Г.-Г. Гадамера, Ж. Деррида и многих других. Показательным фактом возрастающего интереса к герменевтике отечественных ученых стало по­ явление тематического номера журнала «Новое литератур­ ное обозрение», в котором представлены опыты герменев­ тического прочтения текстов: «Вдумчивое непонимание» И. Кукулина, «Герменевтика мифа: Мильтос Сахтурис» И. Ковалевой, «Герменевтика, метафизика и „другая кри­ тика"» А. Нестерова,2 а также статей в журналах «Во­ просы философии» и «Общественные науки и совре­ менность». В настоящее время исследователи отмечают интерес к герменевтике со стороны Г. И. Богина, Н. О. Гучинской, И. В. Арнольд и других. Современные образцы герменевтической интерпрета­ ции текста дают работы Меирома Вайса «Библия и совре­ менное литературоведение. Метод целостной интерпрета­ ции» (2001), Лены Силард «Герметизм и герменевтика» (2002), Вардана Айрапетяна «Толкуя слово: Основы гер­ меневтики по-русски» (2002) и другие. Центральной категорией герменевтики как искусства прочтения, понимания текста является «герменевтический круг» (круг части и целого,3 по терминологии Г.-Г. Гада­ мера) или «круг понимания», который репрезентирует не­ преложное для последователей герменевтической методи­ 1 Цунский И. В. Театральная герменевтика и анализ театрально­ го текста // Общественные науки и современность. 2000. № 3. С. 162. 2 См.: Новое литературное обозрение. 2003. № 61. 3 Гадамер Г.-Г. О круге понимания // Гадамер Г.-Г. Актуаль­ ность прекрасного. М.: Искусство, 1991. С. 303.

250

ки прочтения текста правило: целое понимается, исходя из отдельного, а отдельное — из целого. Основы теории герменевтики были заложены Ф. Шлейермахером, немецким богословом, философом, переводчи­ ком, в процессе определения им принципов толкования произведений искусства. Основные положения его теории можно представить следующим образом: 1. Объектом герменевтики является искусство, «обла­ дающее бесконечно богатым содержанием».1 2. Процесс толкования произведения искусства «также бесконечен, к окончательному толкованию можно лишь приближаться».2 3. Понимание есть не начало герменевтического про­ цесса, оно должно возникнуть в его результате, «герменевту следует в начале анализа исходить из предпосылки не­ понимания текста».3 Ф. Шлейермахер обосновал одно из непреложных усло­ вий герменевтического толкования текста: текст следует понять, исходя из него самого, из его внутренней логики, не привнося в него культурно-исторические влияния, — то, что позднее Г.-Г. Гадамером будет сформулировано как требование понимать текст, «не налагая на него своего отпечатка», своего «предмнения». Антуан Компаньон, французский исследователь, автор «новой теории литера­ туры», ссылаясь на мнение Г.-Г. Гадамера, изложенное им в книге «Истина и метод», пишет, что Ф. Шлейермахер «...полагал целью герменевтики восстановление первона­ чального значения (выделено мной. — Т. Ч.) произведе­ ний», поскольку литература и вообще искусство отчужде­ ны от своего первоначального контекста. Произведение искусства «обладает частью понимаемости из своей перво­ начальной направленности».4 Из этого факта следует, что «произведение искусства, вырванное из своей изначальной соотнесенности, если она исторически не сохранилась, те­ ряет в своей значимости».5 А. Компаньон так определяет 1 Шлейермахер Ф. Герменевтика. СПб.: Европейский дом, 2004. С. 26. 2 Там же. 3 Там же. С. 27. 4 Компаньон А. Демон теории. Литература и здравый смысл. С. 70. 5 Там же. С. 71.

251

методологическую стратегию герменевтического анализа текста Ф. Шлейермахером: это «реконструкция его изна­ чального создания... история может и должна восстано­ вить первоначальный контекст; восстановить авторский замысел — это необходимое и достаточное условие опре­ деления смысла произведения».1 Мацей Потепа, ученый-философ института философии Польской академии наук, в статье «Этика и герменевтика у Шлейермахера» рассматривает его практику толкования текста с позиции постструктурализма в ином ракурсе: он полагает необходимым условием достижения понимания «понимание» взаимообусловленности мысли и речи: «Ес­ ли герменевтика определяется как „искусство понимания", то речь идет прежде всего о понимании речи. Истолкова­ ние есть понимание чужой речи. В герменевтике речь идет только о понимании содержания высказываний, т. е. мыс­ лей, которые конституируются речью. Искусство понима­ ния осуществляется только при наличии мысли. Болтовня с точки зрения герменевтики имеет нулевую ценность. Единственной задачей герменевтики является понимание, а оно есть единственное условие возможности языка. В афоризмах 1805 г. Шлейермахер говорил: „Все, в чем нуждается герменевтика, — это язык, ибо все, что она ищет, находится в языке"».2 По мнению Ф. Шлейермахера, интерпретатор должен вжиться в текст автора, понять его язык, понять замысел произведения. Добиться этого можно «путем истолкова­ ния» языка автора, характера и обстоятельств его жизни, понимания специфики эпохи.3 А. Компаньон относится к предложенной Ф. Шлейермахером технологии прочтения скептически, ибо, как он отмечает, «филологическим ме­ тодом постулируется, что герменевтический круг способен преодолеть разрыв между настоящим (толкователем) и прошлым (текстом), с помощью частей поправить перво­ начальный акт гадательного вчувствования в целое и тем самым добиться исторической реконструкции прошлого».4 1

Там же. С. 72. Потепа М. Этика и герменевтика у Шлейермахера // Герме­ невтика и деконструкция. С. 44. 3 Шлейермахер Ф. Герменевтика. С. 64. 4 Компаньон А. Демон теории. Литература и здравый смысл. С. 73. 2

252

Исследователи отмечают, что Ф. Шлейермахер подошел к толкованию «герменевтического круга» как круга пони­ мания, в котором текст как целое дает основания для пони­ мания его частей, а части — целого. Интуитивное вхожде­ ние интерпретатора в целое затем может быть уточнено, осмыслено, подвержено анализу его частей, являющихся составляющими целого и пронизанных идеями этого цело­ го. То есть каждая часть несет в себе целое, а целое репре­ зентирует во всей полноте свои части. Исходя из этого, Ф. Шлейермахер предлагает обязательный алгоритм пости­ жения текста: от целого к части и наоборот, т. е. понимание представляется им как «бег мысли» по замкнутому кругу, который может быть разорван с тем, чтобы началось пони­ мание. Кроме того, он настаивает на принципе циркулярности движения —движения по расширяющимся кругам, при котором каждое возвращение от целого к его части и на­ оборот углубляет понимание смысла части и предопределя­ ет процесс понимания целого. В теории герменевтического анализа процесс понимания, как считает Ф. Шлейермахер, является принципиально незавершаемой деятельностью. Интерпретатор текста должен стать в процессе пони­ мания конгениальным автору, т. е. равным ему по духу, образу мыслей, дарованию. Он должен иметь способность интуитивно проникнуть в смысл произведения, принад­ лежащего прошлому. Ф. Шлейермахер видел цель герменевта прежде всего во вживании во внутренний мир автора, вчувствование в его субъективный мир, воспроиз­ ведении его творческой мысли. Однако эта стратегическая задача для интерпретатора оказывается труднодостижи­ мой. Именно этой позиции в теории Ф. Шлейермахера уделил свое критическое внимание классик герменевтики Г.-Г. Гадамер. Ю. Коткавирта, директор института философии универ­ ситета Ювяскюля в статье «Философская герменевтика Г.-Г. Гадамера», обращаясь к опыту герменевтического ана­ лиза Ф. Шлейермахера, пишет о том, что в интерпретации философа герменевтика должна изучать «герменевтический опыт и его роли в нашей практической жизни. Ее главная задача — поместить более научные формы понимания в со­ вокупность наших интерпретирующих отношений к миру».1 1Коткавирта Ю. Философская герменевтика Г.-Г. Гадамера // Герменевтика и деконструкция. С. 56.

253

Т. П. Горовая в статье «Понимание как проблема куль­ туры», определяя степень возможности применения мето­ дологической «схемы» Ф. Шлейермахера в интерпретации текста, отмечает, что полное совпадение интерпретатора «с прошлым как давно прошедшим делает истолкователя своим заложником, возвращая его „очищенным" от собст­ венной истории в эту точку законченного прошлого... В подобной ситуации понимание не может начаться... по­ скольку не происходит приращения энергии за счет дви­ жения из будущего в прошлое».1 По ее мнению, «полное совпадение с прошлой эпохой, ее мыслительными практи­ ками, особенностями языка и речи ведет понимающего к безумию».2 Как полагает Г.-Г. Гадамер, главной задачей интерпре­ татора становится не возвращение (вживание) в прошлое, а прояснение истины настоящего. В работе «О круге пони­ мания» он уточнил толкование «герменевтического круга» в качестве необходимого условия интерпретации текста. Он полагает, что «движение понимания постоянно перехо­ дит от целого к части и от части к целому. И задача всегда состоит в том, чтобы, строя концентрические круги, рас­ ширить единство смысла, который мы понимаем. Взаимосогласие и отдельного, и целого всякий раз критерий пра­ вильности понимания. Если такого взаимосогласия не воз­ никает, значит, понимание не состоялось».3 В отличие от Ф. Шлейермахера, Г.-Г. Гадамер рассматривает понимание как действие, предполагающее рефлексию интерпрети­ рующего субъекта. И. Куклин так определяет принципи­ альную позицию философа, изложенную им в работе «О круге понимания»: «...в ходе интерпретации и работы в „круге понимания" человек должен постоянно выяснять и ставить под вопрос — а не „вытеснять" — свои собствен­ ные основания понимания и рабочие гипотезы».4 Он отме­ чает условия возможности проникновения в текст, кото­ 1 Горовая Т. П. Понимание как проблема культуры // Пушкин: Эпоха, культура, творчество. Традиции и современность: В 2 ч. Ч. 2. Владивосток: Изд-во ДВГУ, 1999. С. 201. 2 Там же. С. 201. 3 Гадамер Г.-Г. Истина и метод. Основы философии герменев­ тики. М.: Прогресс, 1988. С. 347. 4 Куклин И. Вдумчивое непонимание: Возвращение герменевти­ ки // Новое литературное обозрение. 2003. № 61. С. 70.

254

рые обусловлены тем, что интерпретатору текста «необхо­ димо осознать свою собственную предвзятость, только тогда текст явится во всей своей инаковости, обретя воз­ можность защищать свою... истину от наших собственных предмнений... Собственный предрассудок (интерпретато­ ра) оттого только и вступает по-настоящему в игру, что стоит под вопросом».1 Предмнение или предсуждение философ оценивает не как неверное суждение, а как историческую обусловлен­ ность человеческого существования, которая оказывает влияние на процесс понимания. Поэтому понимание пред­ полагает не только интеллектуальную рефлексию, но и признание интерпретатором собственной ограниченности «предмнениями», понимание того, что в процессе интер­ претации текста необходимо определить его место в ду­ ховной культурной истории человечества. Механизмом преодоления «предмнения» должно стать стремление к «другому» (человеку и заведомо другому тексту). Г.-Г. Гадамер разработал и ввел в теорию понимания (интерпретации) текста понятие «предструктура понима­ ния»: «Понять означает прежде всего понять само дело и лишь во вторую очередь — выделить и понять чужое мне­ ние в качестве такового. Наипервейшим из всех герменев­ тических условий остается предпонимание, вырастающее из нашей обращенности к тому же делу».2 Движение в круге понимания, отмечает Т. П. Горовая, он рассматривает как «процесс погружения в разговор двух собеседующих настолько, чтобы в итоге возникла общность, по своему содержанию превышающая возмож­ ность каждого из собеседующих».3 В этой ситуации Я и Другого соединяет диалог: слово, мнение одного человека, обращенное к Другому (текст, автор), вызывает ответную реакцию — опровержение или подтверждение — и возвра­ щается к интерпретатору в виде ответа. Таким образом, происходит диалогическое по своей природе движение в герменевтическом круге, которое обеспечивает в процессе 1 Там

же. С. 73. Гадамер Г.-Г. Истина и метод. Основы философской герменев­ тики. С. 350. 3 Горовая Т. П. Понимание как проблема культуры // Пушкин: Эпоха, культура, творчество. Традиции и современность. С. 204. 2

255

понимания исходную многоуровневость и полисемантичность текста. Теорию герменевтического анализа текста разрабаты­ вал П. Рикёр в работе «Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике». Определяя свои методологические пози­ ции по отношению к феноменологической герменевтике, представленной Э. Гуссерлем и Вильгельмом Дильтеем (1833—1911), он предлагает иной «путь сочленения герме­ невтической проблематики с герменевтикой... на основе семантического выяснения понятия интерпретации, обще­ го для всех герменевтических дисциплин».1 П. Рикёр опре­ деляет понятие семантического ядра герменевтики в каче­ стве общего элемента от экзегезы до психоанализа как «определенную конструкцию смысла, которую можно бы­ ло бы назвать дву-смысленной или много-смысленной... ее роль всякий раз состоит в том, чтобы показывать, скры­ вая».2 Понимание смыслов текста, по его мнению, есть мо­ мент самопонимания, рефлексии: герменевтика «открыва­ ет способ существования, который остается от начала и до конца интерпретированным бытием».3 Стратегия герме­ невтического понимания строится П. Рикёром с позиции необходимости выявления «семантики показанного-скрытого, семантики многозначных выражений».4 Семантическим инструментом герменевтического ме­ тода П. Рикёр полагает символ: «Я называю символом всякую структуру значения, где один смысл, прямой, пер­ вичный, буквальный, означает одновременно и другой смысл — косвенный, вторичный, иносказательный, кото­ рый может быть понят лишь через первый».5 В связи с этим исследователь приравнивает друг к другу понятия «символ» и «интерпретация», потому что интерпретация имеет место только там, где есть многосложный смысл, и которая есть работа мышления, состоящая «в расшифров­ ке смысла, стоящего за очевидным смыслом, в раскрытии уровней значения, заключенных в буквальном значении».6 1 Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. С. 15. 2 Там же. С. 17. 3 Там же. С. 16. 4 Там же. С. 17. 5 Там же. С. 18. 6 Там же.

256

Следовательно, интерпретация «начинается экстенсивным исследованием символических форм и анализом пони­ мания символических структур, она продолжается сопо­ ставлением герменевтических стилей и критикой систем интерпретации... Этим она готовится стать подлинным ар­ битром в споре интерпретаций, каждая из которых претен­ дует на истинность».1 За счет подобной методики анализа осуществляется расширение круга значений. Это расширение обусловлено рефлексией интерпретатора — в качестве связи между по­ ниманием знаков и самопониманием, которое только и может дать возможность человеку, интерпретирующему бытие, познать сущее. Этим объясняется убеждение П. Рикёра в том, что герменевтика должна быть привита к феноменологии. Рефлексию он понимает как «присвоение нашего усилия существовать и нашего желания быть через произведения, свидетельствующие об этом усилии и об этом желании»,2 так как «,,я“ интерпретатора осуществля­ ется лишь в объективизирующих его выражениях жизни».3 На экзистенциальном уровне, по мнению П. Рикёра, герменевтика открывает интерпретатору определенный ас­ пект существования. В связи с этим он пишет: «Существо­ вание становится самим собой — человечески зрелым су­ ществованием, лишь присваивая себе смысл, который заключается сначала „вовне“, в произведениях, установле­ ниях, памятниках культуры, где объективизируется жизнь духа».4 Главная стратегическая установка герменевтической интерпретации в изложении П. Рикёра — «преодолеть рас­ стояние, дистанцию между минувшей эпохой, которой принадлежит текст, и самим интерпретатором. Преодоле­ вая это расстояние, становясь современником текста, ин­ терпретатор может присвоить себе смысл: из чужого он хочет сделать его своим, собственным».5 Необходимым условием этой процедуры является «понимание самого се­ бя через понимание другого». Таким образом, интерпрета­ 1

Там же. С. 21—22. Там же. С. 27. 3 Там же. 4 Там же. С. 34. 5 Там же. С. 25.

2

9 Зак. № 3041

257

тор «присваивает» себе текст, становясь его современни­ ком, делая его собственным текстом. И. В. Цунский в статье «Театральная герменевтика и анализ театрального текста» конструирует алгоритм пони­ мания (постижения) текста (его смыслов), основу которого определяют: а) «элементарная стадия понимания — узнавание, иден­ тификация (отождествление) воспринимаемого объекта»; б) «объяснение, генерализация (подведение под опреде­ ленный тип, род), нахождение общих черт»; в) «осознание источников, целей, мотивов, причин про­ цесса осмысления явления или сообщения».1 Герменевтический алгоритм понимания текста опреде­ ляется несколькими непреложными правилами: 1. Признание принципиального отсутствия априорных моделей, идей в прочтении текста (понимание текста из самого текста). 2. Понимание полисемантичное™ и многоуровневое™ текста. 3. Указание на принципиальную невозможность фи­ нального прочтения, понимания текста. 4. Полагание, что человек-интерпретатор как личность являет собой место (источник) порождения значений, обу­ словливающих смысл человеческой культуры. Герменевтический алгоритм анализа можно продемон­ стрировать на примере статьи «Герменевтика, метафизи­ ка и „другая критика"» А. Нестерова. Исследователь предпринимает попытку герменевтической интерпрета­ ции стихотворений петербургского поэта Александра Миронова, принадлежавшего к «другой культуре» 1960—1980-х годов, вышедшего вместе с рядом других поэтов за пределы официальной советской культуры. Ис­ ходя из того, что всякое стихотворение есть «память о поэтических произведениях, созданных до него»2 (влияет традиция метра, ритма, типа строфы и другое), он выпол­ няет герменевтический анализ стихотворения поэта «Ко­ рабль дураков». 1 Цунский И. В. Театральная герменевтика и анализ театрально­ го текста // Общественные науки и современность. С. 161. 2 Нестеров А. Герменевтика, метафизика и «другая критика» // Новое литературное обозрение. 2003. № 61. С. 79.

258

Начальной в герменевтическом анализе становится про­ цедура соотнесения смысла частного с целым, т. е. смысла отдельного стихотворения с поэтическим контекстом авто­ ра. Цель подобной процедуры — выяснение, что такое со­ отнесение «дает для понимания отдельного».1 В отдельном тексте, т. е. в «Корабле дураков», он обнаруживает ряд «экзистенциальных параметров», в частности, наличие сомнений/вопрошаний, оформленных в предложениях во­ просительного типа и сосредоточенных в начальной и кон­ цевой строфах. Затем он, обращаясь к целому (контексту творчества поэта), показывает, что своеобразной парой к этому стихо­ творению Миронова является стихотворение «Нет, па­ мять — не ноша, а пьяное время», в котором сомнения/вопрошания или «запрос-и-ответ» образуют композицион­ ный центр. В нем концентрируются образы «ноши», связанные с телесностью, и «времени», связанные с моти­ вами сердца, души. По принципу оппозиции в стихотворе­ нии группируются образные ряды «ноши» и «души». Следующим шагом исследователя становится обраще­ ние к культурно-историческому поэтическому контексту как своего рода целому, к которому он относит, в свою очередь, целое-часть мироновского поэтического мира. Эта процедура означает выстраивание концентрического герменевтического круга, который вбирает в себя извест­ ную сатиру Брандта, система поэтических образов которой ориентирована на античность, в частности образ кораб­ ля-государства, «Арион» А. С. Пушкина («напрягали парус», «упирали... мощные веслы»), так как на них ука­ зывают поэтические ассоциации в первой строфе стихо­ творения Миронова («тужиться»). Другую составляющую часть целого образуют явно возникающие ассоциации с поэтическими мотивами сти­ хотворения «Довольно кукситься! Бумаги в стол засунем!» поэта XX века О. Мандельштама, в новом аспекте ак­ центирующие смысл (приближающие понимание) текста А. Миронова. Ялики в поэтическом строе О. Мандельшта­ ма, как полагает интерпретатор текста, «явно говорят нам, что наша ассоциация не случайна и не навязана нами ав­ тору».2 1 2

Там же. Там же. С. 84. 259

В процессе постижения (понимания) текста автор ста­ тьи указывает на сквозной контекст стихотворения А. Ми­ ронова — на манделыдтамовские «Сумерки свободы», «Пьяный корабль» Артюра Рембо, на Платона, цитирую­ щего последние слова Сократа, на книгу Бытия. Анализ контекстных мотивов-аллюзий, образов и ассоциаций по­ зволяет автору статьи сделать существенное заключение о том, что, «строясь на сквозных манделынтамовских аллю­ зиях, стихотворение Миронова очерчивает совершенно са­ мостоятельный образный ряд, существующий в отталкива­ нии от О. Мандельштама, в полемике с ним».1 Объектом поэтической полемики поэта становятся и другие стихо­ творения О. Мандельштама, к примеру «В сухой реке пус­ той челнок плывет», что, безусловно, создает ситуацию поэтического диалога с его текстами. Определяя круг манделынтамовских ассоциаций, аллю­ зий, А. Нестеров выявляет среди них глубинную, «которая задает все развитие внутренних смыслов в первой строфе мироновского текста, требует некоторого усилия для своего понимания».2 Она задает позицию оспаривания мысли О. Мандельштама и обусловлена интонацией погребально­ го плача и отсылками к Евангелию, Апокалипсису, к вере­ тену слепой Ананке (Судьбы). Возникает явный поэтиче­ ский диалог мироновского текста с мандельштамовским, указывающий «на смерть Царства Небесного в человеке и — смерть веры в говорящем».3 Присутствие манделынтамовской аллюзии мерцающего огня обращает внимание и на интонацию отпевания, и на отзвуки библейских строк из «Первого Послания к коринфянам», содержащие мысль о восстановлении, воскрешении человеческого духа. Дальнейшее развитие стихотворения в строфе с первой строкой «Вино настоялось и кружится время» акцентирует семантику отсылок — аллюзий к Библии (Апокалипсис) и к авторам-поэтам серебряного века — М. Цветаевой и А. Блоку. Он выявляет, что обнаруженный им мотив тще­ славия (женского — красавица и мужского — воин) со­ единяется с мотивом еще одной разновидности тщесла­ вия — славой у потомков. Однако строчки «И Психея вер­ 1

Там же. С. 86. Там же. С. 89. 3 Там же. С. 88. 2

260

нется / И кровь дорогую на пробу возьмет» вызывает двойственные ассоциации: по содержанию они восприни­ маются и как месть за грех, и как воздаяние, будущее вос­ кресение «искупленного соединения тела и души после Страшного суда».1 Таким образом, к концу стихотворения «сдвинутые, мерцающие смыслы нарастают» за счет развертывания мо­ тивов времени и памяти, динамики и статики, жизни и смерти, Души-Психеи и Логоса («жизни вечной» и «реки жизни»). Герменевтический анализ поэтического текста А. Миро­ нова позволил автору статьи, интерпретатору текста, вы­ явить гностицистическую основу его строя мысли, а назва­ ние сборника «Метафизические радости», в котором было помещено «интерпретируемое стихотворение», в алгоритме герменевтического прочтения (понимания) текста отсылает читателя к определенному контексту реальности — контек­ сту философской поэзии, которую можно понимать, интер­ претировать только в другом, еще более «широком» кон­ тексте философии, истории, иконографии. Основанием для этого служат наблюдения автора статьи над метафорой, ко­ торой отмечен поэтический мир поэта и которая является, как правило, не столько тропом, сколько инструментом отсылки к определенному контексту, текстам мировой культуры. Анализ текста и сама процедура выявления по­ этических отсылок позволяют автору статьи прийти к выво­ ду о том, что творения поэтов-метафизиков, к которым при­ надлежит, бесспорно, и А. Миронов, «всегда отсылают к многоуровневой реальности за ее пределами».2 ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ

1. Что определяет основу познавательной процедуры герменевтического прочтения текстов? 2. Определите методологическую специфику и границы применения герменевтического метода в исследованиях культуры. 1 Там 2

же. С. 91. Там же. С. 96. 261

3. Выявите роль теории Ф. Шлейермахера в процессе становления принципов герменевтического анализа. 4. Определите характер и степень влияния феноменоло­ гии Э. Гуссерля на становление философии и методики герменевтического анализа. 5. Дайте толкование основным категориям анализа тек­ ста: «герменевтический круг», «интерпретатор», «конгени­ альность», «вживание», «Я» как «Другое». 6. Прокомментируйте одну из позиций герменевтиче­ ского анализа теста П. Рикёром: «Понимание есть экзи­ стенциальное событие человеческой жизни». 7. Определите роль экзистенциализма и психоанализа в разработке категории «понимания» и методики анализа текста. 8. Определите достоинства и недостатки герменевтиче­ ского метода в исследовании культуры. ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ

1. Дайте теоретико-методологический комментарий к утверждению П. Рикёра о том, что герменевтика есть по­ нимание «себя через Другого». 2. На примере классических работ Ф. Шлейермахера, Г.-Г. Гадамера дайте толкование понятиям «герменевтиче­ ский круг», «круговой цикл интерпретации». 3. Определите роль классического герменевтического анализа в становлении современных структуралистического и семиотического методов в исследовании текстов культуры на примере статьи Т. Г. Щедриной «У истоков русской семиотики и структурализма (о становлении гер­ меневтического метода)». 4. Вычлените методологический алгоритм гермене­ втического анализа поэтического текста на примере ста­ тей: — И. Ковалева «Герменевтика мифа: Мильтос Сахтурис. „Голова поэта“»; — И. Винницкий «Поэтическая семантика Жуковско­ го, или Рассуждение о вкусе и смысле „Овсяного кисе­ ля"». 5. Обоснуйте свой ответ на вопрос: возможен ли герме­ невтический анализ современной литературы? 262

Тексты 1. Гадамер Г.-Г. Истина и метод. Основы философии герменев­ тики / Пер. с нем. М. А. Журинской. М.: Прогресс, 1988. 704 с. 2. Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного / Пер. с нем. В. В. Бибихина [и др.]. М.: Искусство, 1991. 336 с. 3. Герменевтика и деконструкция / Под ред. В. Штегмайера, X. Франка, Б. В. Маркова; пер. с нем., фин., польск. и др. Е. Анань­ евой, С. Веселовой, О. Гаврюшкиной [и др.]. СПб.: Алетейя, 1999. 255 с. 4. Компаньон А. Демон теории. Литература и здравый смысл / Пер. с фр. С. Зенкина. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2001. 336 с. 5. Рикёр П. Конфликт интерпретаций: Очерки о герменевтике / Пер. с фр. И. Сергеевой. М.: Академия-центр, 1990. 414 с. 6. Шлейермахер Ф. Герменевтика / Пер. с нем. А. Л. Вольского; под ред. Н. О. Гучинской. СПб.: Европейский дом, 2004. 242 с. 7. Шпет Г. Явление и смысл: Феноменология как основная нау­ ка и ее проблемы. Томск: Водолей, 1996. 191 с.

Основная литература 1 .Вольский А. Л. Фридрих Шлейермахер и его герменевтиче­ ская теория // Фридрих Шлейермахер. Герменевтика. СПб.: Евро­ пейский дом, 2004. С. 5—40. 2. Винницкий И. Поэтическая семантика Жуковского, или Рассу­ ждение о вкусе и смысле «Овсяного киселя» // Новое литературное обозрение. 2003. № 61. С.119—151. 3. Герменевтика в России: Сб. науч. тр. Вып. 1 / Под ред. А. С. Кравец [и др.]. Воронеж: Изд-во ВГУ, 2002. 269 с. 4. Докучаев И. И. Герменевтика Г. Гадамера: Бытие как понима­ ние другого // Гуманитарные науки в контексте современных про­ блем: Сб. науч. тр. Комсомольск-на-Амуре: Изд-во КнАГТУ, 2001. С. 62—66. 5. Ковалева И. Герменевтика мифа: Мильтос Сахтурис. «Голова поэта» // Новое литературное обозрение. 2003. № 61. С. 98—102. 6.Кузнецов В. Г. Герменевтика и гуманитарное познание. М.: Изд-во МГУ, 1991. 191 с. 7. Куклин И. Вдумчивое непонимание // Новое литературное обозрение. 2003. № 61. С. 69—74. 8. Культурология. XX век: Словарь / Под ред. С. Я. Левит. СПб.: Университетская книга, 1997. 640 с. 9. Культурология. XX век: Энциклопедия: В 2 т. / Под ред. С. Я. Левит. СПб.: Университетская книга, 1998. Т. 2. 447 с. 10. Нестеров А. Герменевтика, метафизика и «другая крити­ ка» // Новое литературное обозрение. 2003. № 61. С. 75—97. 263

11. Пятигорский А. М. Герменевтика мифа. М.: Школа «Языки культуры», 1997. 580 с. 12. Силард JI. Герметизм и герменевтика. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2002. 328 с. 13. Философия культуры / Под ред. М. С. Кагана. СПб: «Лань», 1998. 448 с. 14. Цунский И. В. Театральная герменевтика и анализ театраль­ ного текста // Общественные науки и современность. 2000. № 3. С. 161—171. 15. Шульгин И. Н. Альтернативная герменевтика в диалоге культур // Вопросы философии. 2002. № 12. С. 22—49. 16. Щирова И. А., Гончарова Е. А. Многомерность текста: Пони­ мание и интерпретация: Учебное пособие. СПб.: Книжный дом, 2007. 475 с. 17. Щедрина Т. Г. У истоков русской семиотики и структурализ­ ма (о становлении герменевтического метода) // Вопросы филосо­ фии. 2002. № 12. С. 75—78.

РАЗДЕЛ 5

ПОСТМОДЕРНИСТСКИЕ ПРАКТИКИ АНАЛИЗА ТЕКСТОВ КУЛЬТУРЫ

Тема1 ПАРАДИГМА ПОСТСТРУКТУРАЛИСТСКОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ТЕКСТА Постмодернистский — постструктуралистский ком­ плекс в исследовании текста сформировался к середине 1960-х годов в Европе, Англии и Соединенных штатах Америки.1 Постструктурализм чаще всего рассматривают как осо­ бый тип философско-методологический рефлексии эпохи Постмодернизма (Постсовременности), как сферу философско-литературно-критических и методологических ин­ тересов, сформировавшуюся в процессе противопоставле­ ния двух типов научного знания: традиционного и нового, инновационного. Н. С. Автономова в работе «Философ­ ские проблемы структурного анализа в гуманитарных нау­ ках», посвященной анализу структуралистских практик, в частности, К. Леви-Стросса, отмечает, что на рубеже 1960—1970-х годов обозначились две тенденции в ис­ следовании текстов, предопределившие смену исследо­ вательских парадигм: «отчетливая противоречивость тра­ диционного структурализма» и формирование новой структуралистской тенденции в работах представителей французской школы: Жака Деррида (1930—2004), Ролана Барта, Мишеля Фуко, Жака Лакана, Жиля Делёза, ЖанаФрансуа Лиотара (1924—2008), Мишеля де Серто 1 См. подробнее о датировке постструктурализма: Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: Эволюция научного мифа. С. 18—24.

265

(p. 1949), Юлии Кристевой (p. 1941), Жана Бодрийяра (р. 1929), Жоржа Батая (1897—1962), Феликса Гваттари и других.' Американская школа постструктуралистских практик представлена именами Поля де Мана (1919— 1983), Джеффри Хартмана (р. 1929), Хэрольда Блума (р. 1930) и других, английская школа — Терри Иглтона, Стивина Хита, Энтони Истхоупа и других. Следует иметь в виду и еще одну значимую философ­ скую тенденцию, оказавшую, по признанию Ж. Деррида, существенное влияние на становление новой научной па­ радигмы, — феноменологическую, представленную преж­ де всего Э. Гуссерлем: «...современный структурализм появился и возрос в более или менее прямой зависимости от феноменологии...».2 Формирование постструктурализма и его практик обозначило существенную тенденцию в от­ ношении к принципам рационального познания — отрица­ ние эпистемологических основ, теоретических предпосы­ лок и закономерностей, причинностей, теорий и систем, познающего мир субъекта.3 Одним из первых термин постмодернизм обосновал Ж.-Ф. Лиотар в книге «Постмодерн в изложении для де­ тей» (1983), под которым он понимал постсовременность, с необходимостью диктующую постановку и решение кон­ цептуального вопроса о «различных формах выражения мысли: в искусстве, литературе, философии, политике».4 Он дает следующую принципиальную для него трактовку сущности обозначаемого им явления, исходя из интерпре­ тации приставки: «...приставка „пост" в слове постмодер­ низм... обозначает не движение типа come back, flash back, feed back, т. e. движение повторения, но некий „анна-процесс", процесс анализа, анамнеза, аналогии и анаморфоза, который перерабатывает нечто „первозабытое"».5 Ж. Бодрийяр интерпретировал термин «постмодернизм» в значе­ 1 Автономова Н. С. Философские проблемы структурного ана­ лиза в гуманитарных науках. М.: Наука, 1977. С. 159. 2 Деррида Ж. Письмо и различие. С. 42. 3 См. интерпретацию «Пост» — Постмодерн — Постмодернизм: Терещенко Н. А., Шатунова Т. М. Постмодерн как ситуация фило­ софствования. СПб.: Алетейя, 2003. С. 22—37. 4 Лиотар Ж.-Ф. Заметки о смыслах «пост» // Иностранная лите­ ратура. 1994. № 1. С. 58. 5 Там же. С. 59.

266

нии постсовременности — времени, в котором «закончи­ лась не только история... но сама реальность, уступив место симулятивной „гиперреальности" моделей, кодов и симулякров».1 Под постструктурализмом понимают совокупность ря­ да подходов в сфере философских — литературных — критических интересов середины I960—80-х годов, свя­ занных с пересмотром ставших уже традиционными структуралистских практик. Стало принятым начало постструктуралистских прак­ тик относить к появлению статьи Ж. Деррида «Сила и зна­ чение» (1963) и к его докладу «Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук»,2 который он прочитал на конференции в университете Джона Хопкинса в 1966 го­ ду. И. П. Ильин — специалист в русской науке по постмо­ дернистским практикам интерпретации текста — полагает, что, «несмотря на весь негативный пафос по отношению к своему предшественнику, постмодернизм (постструктура­ лизм) обязан ему не только происхождением, но и многи­ ми общими методологическими установками».3 Структу­ ралистские пристрастия отличали деятельность Р. Барта, М. Фуко, Ж. Лакана и других. Традиционно постмодернизм понимается как новая эпоха, следующая за эпохой модернизма, а постструктура­ лизм как определенного рода рефлексивная (философская, литературная, критическая) практика, стержень которой определяет «антиструктурализм», борьба со «структурно­ стью структуры» предшествующей эпохи. Вместе с тем значимыми в исследовательских интер­ претациях новой практики анализа текстов являются тенденции отождествления постструктурализма и постмо­ дернизма или толкования постструктурализма как семио­ тической практики постмодернизма, основанной на кон­ цепции знака как единстве означающего и означаемого, «осуществляющей пересмотр структуралистской парадиг­ мы в плане центрации внимания на „внеструктурных" 1 Гараджи А. В. После времени. Французские философы пост­ современности // Иностранная литература. 1994. № 1. С. 55. 2 См.: Щирова И. А., Гончарова Е. А. Многомерность текста: Понимание и интерпретация. С. 359. 3 Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: Эволюция научного мифа. С. 3.

267

параметрах («изнанке») структуры и связанных с их по­ стижением когнитивных процессов».' В этом контексте становится понятной позиция Ж.-Ф. Лиотара, который подверг критике наряду с «вертикальной» иерархией текстов, стилей и техник письма и иерархию «горизон­ тальную», указав на факт преемственности двух эпох. Н. А. Терещенко и Т. М. Шатунова, ссылаясь на мнение Ж.-Ф. Лиотара, полагают, что постмодернизм можно мета­ форически обозначить как «постоянно принимаемые роды модерна, обращение к его основам и к началу искусства, философии, культуры в ситуации, когда все уже заверши­ лось, умерло, достигло своей конечной формы, а значит, опять только начинается».2 Применение термина по отношению к русскому социо­ культурному пространству вызывает неоднозначные оцен­ ки. Большинство исследователей «переносят», по сути де­ ла, формально термин на русскую почву в параллель к тем изменениям, которые происходили в западных странах, Америке. В. Курицын принципиально возражает против правомерности применения термина «постмодернизм» к русской культуре, обосновывая это тем, что краткий пери­ од модернизма в России завершился на рубеже XIX— XX веков, и, по сути, термин должен обозначать состоя­ ние русской культуры после авангарда. По его мнению, целесообразнее и корректнее обозначать новую русскую практику интерпретации текста термином «постсовремен­ ность». Однако, принимая во внимание укорененность термина прежде всего в западной интеллектуальной куль­ туре, он считает, что следует определить, к какому явле­ нию может быть отнесено существительное «постмодер­ низм»: «Это не „течение", не „школа", не „эстетика". В лучшем случае это чистая интенция, не очень же к тому связанная с определенным субъектом. Корректнее гово­ рить не о „постмодернизме", а о „ситуации постмодер­ низма", которая на разных уровнях и в разных смыслах отыгрывается-отражается в самых разных областях чело­ веческой жестикуляции. В лингвистике (постструктура­ 1 Постмодернизм. Энциклопедия / Под ред. А. А. Грицанова, М. А. Можейко. Минск: Книжный дом, 2001. С. 618. 2 Терещенко Н. А., Шатунова Т. М. Постмодерн как ситуация философствования. С. 47.

268

лизм), в философии (деконструктивизм), в изобразитель­ ном искусстве (концептуализм)...».1 По отношению к миру искусства и письма, считает В. Курицын, невозможно предложить некую единую осно­ ву, напротив, естественной и закономерной является мно­ жественность различных локальных дискурсов, благода­ ря которым постмодернисты надеялись избежать, разру­ шить властный, тотальный, по их терминологии, дискурс письма. Проблема «реальности» практики постструктуралистской интерпретации текста в русской культуре остается дискуссионной. Борис Гройс находит вполне определен­ ные аналогии техник репрезентации раннего варианта рус­ ского постмодернизма — соцреализма — и собственно постмодернизма: как соцреализм «состоит в специфиче­ ском контекстуальном использовании готовых художест­ венных приемов и форм, резко отличающемся от их „нор­ мального" функционирования... (эти приемы и формы становятся орудиями пропаганды вполне модернистского идеала исторически оригинального, не имеющего тради­ ционных прототипов общества)»2 — коллективного пере­ устройства мира, — так и постмодернизм отличается «аппроприацией готовых культурных форм в несвойствен­ ных для их обычного функционирования контекстах».3 Преодоление модернизма в западном постмодернизме осуществлялось через разрушение оппозиции «высокое/ низкое» (зависимость от «другого», рынка, смешение сти­ лей, риторики и философствования, эстетики и китча и другое). В контексте русской культуры осознание зависи­ мости от несоветского, невозможность культурной транс­ грессии против западных институций приводит писателей к неизбежности «игры цитатами», «полистилистике», рет­ роспективное™, иронии и «карнавальное™», которые «не являются сами по себе признаками постмодерной художе­ ственной стратегии, поскольку контекст этой стратегии не определен, и аппроприация „другого" по отношению к 1 Курицын

В. К ситуации постмодернизма // Новое литературное обозрение. 1995. № 11. С. 198—199. 2 Гройс Б. Полуторный стиль: Социалистический реализм меж­ ду модернизмом и постмодернизмом // Новое литературное обозре­ ние. 1995. № 15. С. 45—46. 3 Там же. С. 46. 269

этому контексту оказывается соответственно невозмож­ ной».1 На примере творчества Ильи Кабакова, Владимира Со­ рокина Б. Гройс выявляет, что они не опираются на опре­ деленную стратегию (идеологию), предполагающую некий скрытый контекст сравнения в пространстве самой реаль­ ности. В русской культуре основой сравнения становится не «другое», а «само пространство текста или произве­ дение искусства, в котором демонстрируются рядоположенность и одновременная взаимная исключенность за­ падно-модернистской и русско-советской претензии на универсальность... Пространством сравнения оказывается, в конечном счете, само соответствующим образом органи­ зованное реальное пространство текста или инсталля­ ции»,2 — пишет исследователь. Творчество большинства писателей и художников, относящих себя к постмодерни­ стам, есть нечто искусственное, ложное или фиктивное. М. Эпштейн в статье, название которой «Истоки и смысл русского постмодернизма», обращает читателя к из­ вестной работе Н. Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма», обнаруживает восемь признаков, которые сближают постмодернизм с советским коммунистическим проектом: гиперреальность за счет идеологем-симулякров, детерминизм и редукционизм, антимодернизм, идеологи­ ческий и эстетический эклектизм, цитатность, «среднее между элитарным и массовым», постисторизм и утопия.3 Постмодернизм можно толковать как особую эпоху, оп­ ределенную новым типом мироощущения, стилем письма, основу которого составляет не рациональная определен­ ность, оформленность текста, а реакция человека на мир, представляющийся ему хаосом, лишенным причинноследственных отношений, ориентаций; как децентрализо­ ванный, раздробленный, иерархически не упорядоченный. Ж.-Ф. Лиотар в книге «Состояние постмодерна», вы­ шедшей в 1979 году, настаивает на том, что «постмодер­ низм начинается там, где пропадает доверие к тотальным способам высказывания, и тогда, когда человечество осо­ 1 Там

же. Там же. С. 50. 3 См. подробнее: Эпштейн М. Истоки и смысл русского постмо­ дернизма // Звезда. 1996. № 8. С. 167—177. 2

270

знает невозможность универсального языка. Языков вели­ кое множество, нормальная ситуация — взаимодействие, взаимопроникновение, спор, но никак не господство одно­ го из них. Мир — место и способ реализации „языковых игр“, которые он... понимает как внутренне целостные системы, не имеющие общего основания с соседними „языковыми играми", но способные соприкасаться, пере­ секаться с ними на основе сходства отдельных „валентно­ стей"».1 Постмодернизм, в отличие от предшествующей эпохи, которую исследователи оценивают как рациональную, ли­ нейно организованную, «воспринимает культуру и социум как фрагментированные, пронизанные различиями, проти­ вящиеся универсальным дискурсам».2 Ироническую, «насмешливую» точку зрения на сущ­ ность постмодернизма (и западного, и своего, отечествен­ ного) на основании работ М. Серто озвучил С. Корнев, по­ лагающий, что «постмодернизм — это игра на грани стеба, и это игра... в настоящем постмодернизме прои­ сходит не только на уровне художественной формы, но и на уровне философии. Откровенный стеб, насмешка, сати­ ра, гротеск — все это выдает глубоко верующего челове­ ка, который спокоен за себя, за свою веру и хочет самоут­ вердиться, оплевывая веру других. Но сам-то он правду знает».3 Г. JI. Тульчинский усматривает причины активного распространения постмодернистских практик «в неанганжированности постструктурализма и постмодернизма... никакой идеологией», в создаваемом им впечатлении «тех­ нологичности и мастерства, поскольку на первом плане оказывается стилистическая игра смыслами и интерпрета­ циями, предполагающая как общую эрудицию, так и опре­ деленное владение словом. Осмысление явления как про­ изведения, подчеркнутая демонстрация его замысла, всех 1 Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. СПб.: Алетейя, 1998. С. 24. 2 Шапинская Е. Н. Интерпретация культуры в контексте постмо­ дернизма. Модернизм — постмодернизм — постструктурализм // Основы культурологии. С. 201. 3 Корнев С. Столкновение пустот: Может ли постмодернизм быть русским и классическим? // Новое литературное обозрение. 1997. № 28. С. 247.

271

возможных мотиваций и техник воплощения, придают фи­ лософии и поэтике вид не только аналитики, но и теории и методики мастерства, создания некоей новой реально­ сти».1 На самом же деле, полагает исследователь, ссылаясь на признание Ж. Деррида, в основе постмодернизма «ле­ жит агрессивная, сексуально окрашенная, даже непристой­ ная и порнографическая установка, восходящая к эротиче­ скому насилию и обладанию: познать как поять, овладеть истиной, открытие как срывание покрова, обнажение реальности... В связи с этим Ж. Деррида говорит о „фаллогоцентризме“ европейского рационализма».2 Основное свойство культуры постмодернизма Г. JI. Тульчинский определяет как телоцентризм, к которому закономерно, отвергнув логоцентризм, пришли философы и критики постструктурализма. Отличительной особенностью постструктурализма как практики интерпретации культуры как текста явилось соединение философско-эстетических рефлексий и литера­ турной практики, художественной критики, которое бле­ стяще воплотилось, к примеру, в творчестве Умберто Эко (р. 1932: «Имя розы», «Маятник Фуко», «Остров накану­ не»), являющегося и семиотиком, и философом, и литера­ турным критиком, и писателем. То же, за исключением последнего, с полным основанием можно отнести к Ж. Деррида, М. Бланшо и другим. М. А. Чешков отмечает, что «анализ литературы в русле постмодернизма предста­ ет как отправная точка и даже модель для разработки тео­ рии в любой области знания... Сторонники постмодерниз­ ма аргументируют свой подход к анализу литературы ссылкой на особую восприимчивость литературного твор­ чества ко всем сторонам человеческого опыта».3 Ж.-Ф. Лиотар во Введении к книге «Состояние пост­ модерна» писал, определяя смысл ее названия: «Это ис­ следование имеет в качестве объекта условия познания в наиболее развитых обществах. Мы решили назвать их „постсовременные“ (postmodemes). Это слово часто упо­ 1 Тульчинский Г. JI. Слово и тело постмодернизма. От феномено­ логии невменяемости к метафизике свободы // Вопросы филосо­ фии. 1999. № 10. С. 35—36. 2 Там же. С. 37. 3 Чешков М. А. «Новая наука», постмодернизм и целостность со­ временного мира // Вопросы философии. 1995. № 4. С. 25.

272

требляется на американском континенте, прежде всего вы­ ходит из-под пера социологов и литературных критиков. Оно обозначает состояние культуры после изменений, ко­ торые повлияли на правила игры в науке, литературе и ис­ кусстве, начиная с конца XIX века».1 Правила игры, по его мнению, определяются особой позицией творческого че­ ловека: «Постмодернистский художник или писатель на­ ходится в ситуации философа: текст, который он пишет, творение, которое он создает, в принципе не управляется никакими предустановленными правилами, о них невоз­ можно судить посредством определяющего суждения, пу­ тем приложения к этому тексту или творению каких-то уже известных категорий».2 Как тип практики постструктурализм исходит из от­ рицания позитивных знаний, «попыток рационального обоснования феноменов действительности, и в первую очередь культуры», противопоставляя им принцип «эпи­ стемологического сомнения»,3 т. е. познавательного со­ мнения. Основной упор в постструктуралистской практике делался на «власть интерпретации». М. Фуко полагал, что интерпретация по своей сущности бесконечна и не имеет завершения, так как интерпретируется не мир, а тот, кто уже осуществил интерпретацию, т. е. сам интерпретатор. В работе «Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности» он писал: «Не существует ничего абсолют­ но первичного, что подлежало бы интерпретации, так как все, в сущности, уже есть интерпретация».4 Особую роль в формировании новой практики интер­ претации текста сыграло отрицание свойственного пред­ шествующей постмодернизму эпохе логоцентризма, осу­ ществляющего, по мнению Ж. Деррида, стратегию захва­ та, насильственного овладения текстом, его присвоения через подчинение смысловым стереотипам, идеологиче­ ским системам, по мнению М. Фуко. Отсюда основными концептами постструктуралистской практики анализа текста стали «текстуализированный мир» как мир децен­ 1 Лиотар

Ж.-Ф. Состояние постмодерна. С. 366. Там же. С. 367. 3 Ильин И. П. Постмодернизм. Словарь терминов. М.: Интрада, 2001. С. 224. 4 Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексу­ альности. Работы разных лет. М.: Магистериум, 1996. С. 132. 2

273

трализованный, противоречивый, разорванный (фрагмен­ тарный) и «интерпретирующее текст я». И. П. Ильин в своих работах выявляет, что теория пост­ структурализма развивалась как критика структурализма, которая велась по четырем основным направлениям: про­ блемам структурности, знаковости, коммуникативности и целостности субъекта. Основными механизмами постмо­ дернистского дискурса стали делогоцентризм, дефоноцен­ тризм, децентрация и деконструкция. 1. Критика структурности или, по выражению Ж. Дер­ рида, «структурности структуры». Философ не признает «центра», ядра структуры в качестве ее организующего на­ чала. По его мнению, центр — это фикция, постулируемая наблюдателем, результат его желаний, «ницшеанской воли к власти», стремления управлять структурой, навязывать свой взгляд. На деле центр — не объективное свойство структуры, а следствие навязывания читателю собствен­ ной воли и собственного понимания. В критической по отношению к исследовательской методологии К. ЛевиСтросса работе «Структура, знак и игра в дискурсе гума­ нитарных наук» Ж. Деррида писал: «В центре наложен за­ прет на взаимозамещение или превращение элементов (которые, впрочем, сами могут быть структурами, вклю­ ченными в другую структуру). По крайней мере, такое превращение всегда оставалось под запретом... Таким об­ разом, всегда считалось, что центр, единственный по опре­ делению, образует в структуре именно то, что, управляя структурой, ускользает от структурности».1 По мнению Ж. Деррида, «любой из „центризмов“ есть стремление к подчинению „иного“, ассимилирование „иного“ или про­ сто его игнорирование...».2 Центр — это субъект, испытывающий иллюзии своей непредвзятости, независимости. В связи с этим он при­ сваивает себе право управлять текстом, структурировать его по собственной воле, навязывать ему смыслы. «Струк­ туралистское нашествие» или «структуралистское наваж­ дение», по его выражению, уничтожает «живую энергию смысла», который «является таковым только в некоторой 1Деррида

Ж. Письмо и различие. С. 446. Соколов Б. Г. Маргинальный дискурс Деррида. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1996. С. 12. 2

274

целостности».1 По убеждению философа, именно внутрен­ няя сила текста сама по себе является феноменом. В структуре же есть «связность и тотальность», «это фор­ мальное единство смысла и формы», она «подобна архи­ тектуре мертвого или пораженного города, сведенной к своему остову какой-нибудь природной или искусствен­ ной катастрофой... Это город с привидениями смысла и культуры».2 Исходя из позиции отрицания структуры (цен­ тра) и структурности, он классифицирует структуралист­ ское сознание как «катастрофическое, деструктурирую­ щее». По сути, здесь находятся истоки теории властного дискурса (М. Фуко) как принуждения над текстом (все культурные формы, явления, человек — есть, по мнению поструктуралистов, интерпретируемый текст). В теории и практике постструктуралистов «децентрация связана с распадом одной из важнейших бинарных оппозиций — центр/периферия, тесно связанной с оппози­ цией власть/подчинение».3 Следовательно, децентрация имеет своей целью устранить насилие, которое исходит из центра (власти, подчинения). За этим стояло стремление к развенчанию «такой могущественной для всей культуры модернизма „структуры разумности11, как мышление би­ нарными оппозициями»,4 — отмечает Марк Липовецкий. Этим концептуальным положением объясняется критика «бинаризма» — бинарных оппозиций, которыми опериро­ вали структуралисты, и в частности К. Леви-Стросс, нар­ ративов — властных повествовательных структур, веду­ щих к формализации знания, его омертвлению. Функцию центра должен выполнять «феноменоло­ гический голос», понимаемый постструктуралистами, в частности Ж. Деррида, как интерпретирующее «я», составленное из текстов, т. е. из культурных систем, норм, правил своего времени, позволяющее уйти от воли к вла­ сти, от диктата над текстом. В этом с ним солидарен М. Фуко. 1 Деррида

Ж. Письмо и различие. С. 42. Там же. С. 12. 3 Шапинская Е Н. Интерпретация культуры в контексте пост­ модерна. Модернизм — постмодернизм — постструктурализм // Основы культурологии. С. 206. 4 Липовецкий М. Паралогия русского постмодернизма // Новое литературное обозрение. 1998. № 30. С. 285. 2

275

2. Отрицание знака, вернее, традиционной структуры знака, которое вылилось у постструктуралистов, по выра­ жению Р. Барта, в «знакоборчество». Новую теорию знака предложил Ж. Лакан в работе «Инстанция буквы в бессо­ знательном или судьба разума после Фрейда» (1957). В традиции, идущей от де Ф. Соссюра, означаемое — это элемент структуры знака, «смысловой, понятийный ком­ плекс конкретного знака, совокупность смыслов и ассо­ циаций, которые за данным знаком закреплены. Совокуп­ ность внутренних образов или образа, которые возникают у приемника во время восприятия им знака. Как правило, идеальная сторона знака».' Означающее — носитель смыс­ ла, материальная сторона знака. Обращаясь к анализу сти­ хотворения «Листок» М. Ю. Лермонтова, авторы поясня­ ют: означающее — «структурный элемент знака, который непосредственно воспринимается приемником при помо­ щи органов чувств... или средств механической идентифи­ кации... Это одновременно часть знака и внешний пред­ ставитель всей его целостности. Как правило, это матери­ альная сторона знака».2 По мнению Ж. Лакана, исходящего в трактовке поня­ тий из позиции психологически-эмоциональной, означаю­ щее и означаемое образуют разделенные ряды, между ни­ ми находится барьер, сопротивляющийся обозначению, следовательно, нельзя «поддаваться иллюзии, что озна­ чающее отвечает функции репрезентации означаемого, или лучше сказать, что означающее должно отвечать за его существование во имя какой-либо сигнификации».3 Означаемое всегда ускользает от реципиента, и можно го­ ворить только о «плавающем (или скользящем) означаю­ щем», «о непрекращающемся ускользании означающего под означающее».4 И. П. Ильин так комментирует пози­ цию Ж. Лакана: по мнению мыслителя, «фактически в лю­ бом тексте предполагается лишь взаимодействие, игра од­ них означающих в отрыве от означаемого».5 Ж. Лакан, 1 Шунейко А. А., Савелова Е. В. Семиотика: Словарь и хрестома­ тия. С. 56. 2 Там же. С. 57. 3 Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе. М.: Гнозис, 1995. С. 92. 4 Там же. С. 94. 5 Ильин И. 77. Постмодернизм. Словарь терминов. С. 194.

276

Ж. Деррида, Ю. Криетева и другие считали необходимым заменить традиционный термин «обозначение», который фиксирует отношения между означающим и означаемым, термином «означение», который фиксирует отношения только означающих. М. Фуко в своей речи «Что такое автор?» на заседании Французского философского общества, обращаясь к рас­ смотрению природы письма, акцентировал и проблему знака: «...сегодняшнее письмо освободилось от темы выра­ жения: оно отсылает лишь к себе самому, и, однако, оно берется не в форме „внутреннего", — оно идентифициру­ ется со своим собственным развернутым „внешним"... Это означает, что письмо есть игра знаков, упорядоченная не столько своим означаемым содержанием, сколько самой природой означающего».1 Эта принципиальная для постструктуралистов позиция определяет и другое положение: поскольку означаемое всегда ускользает от воспринимающего, то задача интер­ претатора заключается в разоблачении прежнего заблуж­ дения, ведущего к формированию симулякров. Теорию симулякров разрабатывали Ж. Лакан и Ж. Бодрийяр, и последний полагал, что в эпоху постмодернизма «действи­ тельность заменяется сетью симулякров самодостаточных знаковых комплексов, уже не имеющих никаких соответ­ ствий в реальном мире. Симулякры управляют поведени­ ем людей, их восприятием, сознанием, что приводит к „гибели субъективности": человеческое „я" также склады­ вается из совокупности симулякров».2 Для Ж. Бодрийяра «симулякр» есть ложное подобие, условный знак чего-ли­ бо, функционирующий в обществе как его заместитель: например, симулякр природности, которой искусственно окружает себя отдыхающий «на лоне природы» отпуск­ ник, или же симулякр истории, ностальгически обустраи­ ваемый хозяином современного дома путем включения в его конструкцию остатков старинной фермы, разрушенной при его строительстве, и другое.3 1 Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексу­ альности. С. 13. 2 Липовецкий М. Паралогия русского постмодернизма // Новое литературное обозрение. С. 287. 3 Зенкин С. О первой книге Жана Бодрийяра // Бодрийяр Ж. Система вещей. М.: Академический Проект, 2001. С. 4.

277

В работе «Символический обмен и смерть» Ж. Бодрийяр выделяет три порядка симулякров, действующих в истории человеческой культуры: а) на основе естествен­ ного закона ценностей; б) на основе рыночного закона стоимости; в) на основе структурного закона ценностей, и особое внимание уделяет именно третьему типу, фор­ мирующемуся в пространстве символических сущностей на основе определенного кода. Если первый и второй ти­ пы симулякров формировались на основе отношений: оригинал и подделка, оригинал и отражение, — то совре­ менный симулякр отличается «эквивалентностью, неот­ личимостью».1 Сущность симулякров определяется тем, что, создаваемые человеком, они «переходят из мира природных законов в мир силовых напряжений» и в от­ личие от первых двух входят «в мир структур и бинар­ ных отношений».2 Ж. Бодрийяром симулякр рассматрива­ ется в качестве детермининанта современной культуры и существования человека: он «становится фактором тота­ литарного господства».3 Код в интерпретации исследователя «представляет со­ бой просто элементарную генетическую матрицу, в кото­ рой мириадами пересечений производятся все мыслимые вопросы и решения — только выбирай... У этих „вопро­ сов" (информационно-сигнальных импульсов) нет никакой целевой установки... Это пространство имеет даже скорее линейный, одномерный характер — пространство клетки, бесконечно порождающей одни и те же сигналы, словно заученные жесты...».4 Код прежде всего, как полагает ис­ следователь, является механизмом нейтрализации означае­ мых. Вместе с тем, как замечает М. Липовецкий, осозна­ ние симулятивной, т. е. мнимой, фиктивной, иллюзорной, природы вещей и отношений возможно только в ситуации неверия: «Набор симулякров в постмодернизме противо­ положен не реальности, а ее отсутствию, т. е. пустоте. Па­ радоксальным (паралогическим) образом симулякры ста­ новятся источником порождения реальности только при 1 Бодрияйр Ж. Символический обмен и смерть. М.: Добросвет, 2006. С. 123. 2 Там же. С. 126. 3 Зенкин С. Н. Жан Бодрийяр: Время симулякров // Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. С. 26. 4 Бодрияйр Ж. Символический обмен и смерть. С. 127.

278

условии исходного неверия в их реальность».1 М. Эпш­ тейн, опираясь на теорию симулякра Ж. Бодрийяра, пола­ гает, что «поддельное событие, которое якобы отражает некую реальность, а на самом деле подменяет эту отсутст­ вующую реальность, называется симулякром»2 и считает, что симулякром по сути дела являлась вся советская дей­ ствительность, которая «не отражала никакую действи­ тельность»,3 а была создана советскими идеологемами. Симулякры в советской культуре создавали гипертекст под названием «социалистическая реальность». 3. Коммуникативность как условие существование тек­ ста, реальности. В классической феноменологии, оказав­ шей значительное влияние на становление постструктуралистских практик интерпретации текста, всякий объект есть порождение субъекта, в нем познается реальность. Следовательно, субъект есть объективизирующая мир ин­ станция. В практике постструктуралистов объективация заменятся интерпретацией, которая по своей сущности яв­ ляется всегда незавершенной и бесконечной, ибо, как ком­ ментирует эту позицию И. Ильин, «интерпретируется не мир, а тот, кто осуществил интерпретацию — сам интер­ претатор».4 Интерпретации в практике постструктуралистов подвер­ гаются и текст, и мир. Одной из аксиом в постмодер­ нистской теории является понятие мира как текста, что приводит к невозможности разделения действительности и текста, произведения и описываемой реальности, объекта и субъекта. В. Курицын так комментирует это принципиаль­ ное для них положение «,,Текст“ описывает „мир“, так же, как и „текст“ описывается „миром“, „текст“ и „мир“ нахо­ дятся внутри друг друга — этакая инвертированная мат­ решка, каждая из двух частей которой заключает в себе другую... Как нет в постмодернизме фиксирования объекта и субъекта, так нет в нем и „результата11: постмодернист­ ский текст — не готовая вещь, а процесс взаимодействия художника с текстом, текста с пространством культуры, с 1 Липовецкий М. Паралогия русского постмодернизма // Новое литературное обозрение. С. 289. 2 Эпштейн М. Истоки и смысл русского постмодернизма // Звез­ да. С. 168. 3 Там же. С. 169. 4 Ильин И. П. Постмодернизм. Словарь терминов. С. 51.

279

материей духа, текста с художником и с самим собой».' Спецификой понимания постмодернистскими авторами мира как текста и текста как мира обусловлена одна из ин­ терпретационных практик — деконструкция, которая, ори­ ентируясь на цитатность, коллажность, иронию, обыгры­ вание известных сюжетов, создает «текст текстов». 4. Отрицание целостности субъекта. Этот постулат обу­ словил формирование одной из концептуальных для пост­ структуралистов идеи, наравне с идеей «смерти авто­ ра», — «смерти субъекта». Она инициировалась Луи Альтюссером (1918—1990), Ж. Лаканом, Ю. Кристевой и привела к формированию новой «модели представления о человеке, не как об „индивиде”, т. е. целостном, неразде­ ленном субъекте, а как „дивиде” — фрагментированном, разорванном, смятенном, лишенным целостности человеке Новейшего времени».2 Новая концепция человека была обусловлена представлением о мире — фрагментарном, противоречивом и современной культуре, отличающейся отсутствием структуры, упорядоченности. Наиболее акту­ альной она была для Ж. Делёза и Ф. Гваттари: смерть субъекта обозначала результат «конца научно-рационали­ стической картины мира» и возникновение множества образов людей «с саморазорванным поведением шизофре­ нического или параноидального типа, разнообразные „же­ лающие машины”... новоявленные зомби с бесконечно слабеющей волей, перекрываемой обстоятельствами».3 Отрицание субъекта в русском контексте нашло своеоб­ разную интерпретацию, во многом обращенную против таких авторитетов в области теории его развенчания, как Ж. Лакан и Славоя Жижек (р. 1948). Ироническое «разо­ блачение» концепции целостности субъекта дали в «Пере­ писке из всех углов» Игорь Смирнов и Борис Гройс. И. Смирнов, развенчивая основной постулат книги «Ге­ гель вместе с Лаканом» С. Жижека, настаивает на том, что он «плохой философ», в противном случае он, высказывая мысль о «смерти субъекта» и пытаясь это доказать, при­ 1 Курицын В. Постмодернизм: новая первобытная культура // Новый мир. 1992. № 2. С. 226. 1 Ильин И. П. Постмодернизм. Словарь терминов. С. 74. 3 Терещенко Н. А., Шатунова Т. М. Постмодерн как ситуация философствования. С. 68.

280

шел бы к той простой мысли, которая укрепилась в созна­ нии пишущего письмо, а именно: за этим утверждением скрывается «действительная растерянность человека, кото­ рый потерял основания для думания. Этим основанием всегда была вера в субъекта: сомневающегося в себе и за счет этого обретающего истину, подчиненного нравствен­ ному императиву, тождественного даже объекту, становя­ щегося по ходу прогресса сверхчеловеком, способного завершить историю в сизигии, пребывающего уже в буду­ щем и т. д.».1 В связи с представлением о разорванности мира в философской, критической и художественной практике постмодернистов, в частности У. Эко, закономерным становится образ ризомы, разработанный и введенный Ж. Делёзом и Ф. Гваттари в их совместной работе «Каф­ ка» (1975). «Ризома — это беспорядочное распростране­ ние множественности, не имеющее какого-либо превали­ рующего направления, а идущее в стороны, вверх без регулярности, дающей возможность предсказать следую­ щее движение», — пишет Е. Н. Шапинская, один из авто­ ров коллективного труда «Основы культурологии».2 На основании работ Ж. Делёза М. Липовецкий выделяет сле­ дующие принципы ризомы или ризоматической целостно­ сти: гетерогенность соединения различных семиотических кодов, невозможность выявить системную доминанту; фрагментарность, которая предполагается основным усло­ вием и необходимостью ее существования; прерывистость, отсутствие какой-либо глубинной, временной или про­ странственной структуры — незавершимость ризомы: «...у нее нет начала или конца в любом измерении».3 Она есть всегда здесь и теперь, она всегда находится в станов­ лении. Резоматический принцип прерывистости, фрагмен­ тарности, предполагающий способность ризомы восста­ навливаться из любой точки, порождает паралогическое (непреднамеренная логическая ошибка, нарушение зако­ 1

Смирнов Игорь — Борис Гройс. Переписка из всех углов // Новое литературное обозрение. 1996. № 19. С. 318. 2 Шапинская Е. Н. Интерпретации культуры в контексте пост­ модернизма. Модернизм — постмодернизм — постструктура­ лизм // Основы культурологии. С. 206. 3 Липовецкий М. Паралогия русского постмодернизма // Новое литературное обозрение. С. 293. 281

нов логики, правил) переосмысление оппозиций «па­ мять — забвение», «личное — безличное». В связи с этим, как отмечает М. Липовецкий, большинство текстов постмодернистских писателей, творцов имеют «рваный ритм». ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ

1. Как трактуются в современной научной литературе понятия «постсовременность», «постмодернизм» и «пост­ структурализм»? Являются ли они равнозначными, по ва­ шему мнению? 2. Определите теоретико-методологические предпосыл­ ки формирования постмодернистских практик интерпрета­ ции текста. 3. Какие методологические основы предшествующей парадигмы получения научного знания отвергает постмо­ дернистская концепция «нового знания»? 4. Чем обусловлено соединение в постмодернистской парадигме философско-литературно-критических и мето­ дологических интересов? 5. Какова стратегическая цель новой исследовательской (интерпретационной) модели? 6. По каким основным позициям «отрицания» предше­ ствующей научной парадигмы формировалась новая тео­ рия и практика интепретации текста. 7. Назовите основные научные постмодернистские шко­ лы, их представителей. 8. Определите особенности отечественной постструкту­ ралистской школы. Назовите основных ее представителей. 9. Что такое симулякр и какую роль он играет в постмо­ дернистских практиках? 10. Выявите, насколько активно в современном анализе культуры (особенно массовой) используется термин «си­ мулякр»? ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ

1. Дайте определение следующим концептуальным ка­ тегориям и понятиям постмодернистской практики интер­ претации текста: «логоцентризм», «грамматология», «го­ 282

лос-письмо», «децентрация», «смерть автора», «скриптор», «ризома», «означающее», «плавающее означающее», «де­ конструкция», «дискурс», «интертекст», «свободная игра» интерпретаций, «симулякр». 2. Обозначьте типологические черты постструктура­ лизма и русского соцреализма («полуторного стиля») на примере работы Б. Гройса «Полуторный стиль...». Какие оппозиции, выделенные им, позволили выполнить типоло­ гизирующие процедуры? 3. Соответствуют ли, по мнению Б. Гройса, претензии русских писателей и художников, относящих себя к постмодернистским творцам, действительно, практике постмодернистского искусства? Тексты 1. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика / Пер. с фр. Г. К. Косикова. М.: Республика, 1989. 616 с. 2.Барт Р. Мифологии / Пер. с фр. С. Зенкина. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2000. 320 с. 3. Барт Р. Нулевая степень письма / Пер. с фр. Г. К. Косикова [и др.]. М.: Академический Проект, 2008. 431 с. 4. Башляр Г. Новый рационализм / Пер. с фр. Б. М. Скуратова. М.: Изд-во гуманитарной литературы, 1987. 376 с. 5. Блатио М. Литература и право на смерть / Пер. с фр. С. Зен­ кина // Новое литературное обозрение. 1994. № 4. С. 106—134. 6. Блатио М. Ницше и фрагментарное письмо / Пер. с фр. B. Лапицкого // Новое литературное обозрение. 2003. № 61. C. 12—29. 7. Бодрийяр Ж. Фрагменты из книги «О соблазне» / Пер. с фр. А. Гараджи // Иностранная литература. 1994. № 1. С. 59—66. 8. Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры / Пер. с фр. Е. А. Самарской. М.: Республика, 2006. 269 с. 9. Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. с фр. С. Зенкина. М.: РУДОМИНО, 2001. 232 с. 10. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть / Пер. с фр. С. Зенкина. 2-е изд. М.: Университет; Добросвет, 2006. 389 с. \\.Делёз Ж. Логика смысла / Пер. с фр. Я. И. Свирского. М: Изд. центр «Академия», 1995. 298 с. 12.Делёз Ж. Различие и повторение / Пер. с фр. Н. Б. Маньковской [и др.]. СПб.: Петрополис, 1998. 384 с. 13. Деррида Ж. О грамматологии / Пер. с фр. Н. Автономовой. М.: Ad Marginem, 2000. 511 с. 14. Деррида Ж. Письмо и различие / Пер. с фр. Д. Ю. Кралечкина. М.: Академический Проект, 2000. 495 с. 283

15. Деррида Ж. Структура, знак и игра в дискурсе гуманитар­ ных наук // Вестник МГУ. Филология. 1993. № 35. С. 86—197. 16.Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе / Пер. с фр. М. Титовой. М.: Гнозис, 1995. 160 с. 17. Лиотар Ж.-Ф. Заметки о смыслах «пост» / Пер. с фр. А. Гараджи // Иностранная литература. 1994. № 1. С. 57—59. 18. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна / Пер. с фр. Н. А. Шматко. СПб.: Алетейя, 1998. 369 с. 19. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук / Пер. с фр. Н. С. Автономовой. СПб.: «А-cad»: Талисман, 1994. 405 с. 20. Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сек­ суальности. Работы разных лет / Пер. с фр. С. Табачниковой. М.: Магистериум, 1996. 447 с. 21. Серто М. Хозяйство письма / Пер. с фр. Б. Дубина // Новое литературное обозрение. 1997. № 28. С. 29-—46. 22. Фуко М. Археология знания / Пер. с фр. М. Б. Раковой, А. Ю. Серебрянниковой. СПб.: Гуманитарная Академия, 2004. 416 с. 23. Фуко М. История безумия в классическую эпоху / Пер. с фр. И. К. Стаф. СПб.: Университетская книга: Рудомино, 1997. 575 с. 24. Фуко М. Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы / Пер. с фр. В. Наумова. М.: Ad Marginem, 1999. 478 с. 25. Эко У. Отсутствующая структура = La struktura assente: Вве­ дение в семиологию / Пер. с итал. В. Резник [и др.]. СПб.: Sumpsium, 2006. 544 с.

Основная литература 1. Визгин В. П. Постструкгуралистская методология истории: Достижения и пределы // Одиссей: Человек в истории. Исследова­ ния по социальной истории и истории культуры: Ремесло историка на исходе XX века / Под ред. А. Я. Гуревича. М.: Coda, 1996. С. 39—59. 2. Грицанов А. А., Абушенко В. Л. Мишель Фуко. Минск: Книж­ ный дом, 2008. 320 с. 3. Гройс Б. Полуторный стиль: Социалистический реализм меж­ ду модернизмом и постмодернизмом // Новое литературное обозре­ ние. 1995. № 15. С. 44—53. 4.Жербкина И. «Прочти мое желание...». Постмодернизм, пси­ хоанализ и феминизм. М.: Идея-Пресс, 2001. 251 с. 5. Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: Эволюция научного мифа. М.: Интрада, 1998. 256 с. 6. Ильин И. П. Постмодернизм. Словарь терминов. М.: Intrada, 2001. 384 с. 7. Ильин И. П. Поструктурализм. Деконструктивизм. Постмо­ дернизм. М.: Интрада, 1996. 256 с. 284

8. Карцев И. Жиль Делез. Введение в постмодернизм. Филосо­ фия как эстетическая имагинация. М.: Огни ТД, 2005. 230 с. 9. Козловски П. Современность постмодерна / Пер. с нем. Ф. Фельдмана // Вопросы философии. 1995. № 10. С. 85—94. 10. Косиков Г. К. От структурализма к постструктурализму. М.: Республика, 1998. 344 с. 11 .Курицын В. К. Русский литературный постмодернизм. М.: ОГИ, 2001. 286 с. 12. Курицын В. К. К ситуации постмодернизма // Новое литера­ турное обозрение. 1995. № 11. С. 196—223. 13. Липовецкий М. ПМС (постмодернизм сегодня) // Знамя. 2002. № 5. С. 200—211. 14. Липовецкий М. Паралогия русского постмодернизма // Новое литературное обозрение. 1998. № 30. С. 285—304. 15. Липовецкий М. Н. Русский постмодернизм: Очерки истори­ ческой поэтики. Екатеринбург: УГПУ, 1997. 317 с. 16. Манъковская Н. Б. «Париж со змеями»: Введение в эстетику постмодернизма. М.: ПФР АН, 1995. 219 с. 17. Манъковская Н. Б. Эстетика постмодернизма = Estetuque postmoderne. СПб.: Алетейя, 2000. 342 с. 18. Постмодернизм. Энциклопедия / Под ред. А. А. Грицанова, М. А. Можейко. Минск: Книжный дом, 2001. 1040 с. 19. Постмодернизм и культура (материалы «круглого стола»): Выступили: О. Б. Вайнштейн, В. И. Новиков, В. А. Подорога, JI. В. Карасев и др. // Вопросы философии. 1993. № 3. С. 3—16. 20. Ратников В. П. Постмодернизм: истоки, становление, сущ­ ность // Философия и общество. 2003. № 4. С. 120—132. 21. Скрипиик К. Д., Штомпель Л. А., Штомпелъ О. М. Умберто Эко. М.: ИКЦ «МарТ», 2006. 112 с. 22. Смирнов Игорь — Гройс Борис. Переписка из всех углов // Новое литературное обозрение. 1996. № 19. С. 317—322. 23. Терещенко Н. А. Постмодерн как ситуация философствова­ ния. СПб.: Алетейя, 2003. 190 с. 24. Тульчинский Г. Л. Слово и тело постмодернизма. От феноме­ нологии невменяемости к метафизике свободы // Вопросы филосо­ фии. 1999. № 10. С. 35—53. 25. Шапинская Е. Н. Интерпретации культуры в контексте пост­ модернизма. Модернизм — постмодернизм — постструктура­ лизм // Шапинская Е. Н. Основы культурологии: Учебное пособие / Под ред. И. М. Быховской. М.: Эдиториал УРСС, 2005. С. 201— 223. 26. Эпштейн М. После будущего. Парадоксы постмодернизма в современной российской культуре. М.: Новое литературное обозре­ ние, 1994. 342 с. 27. Эпштейн М. Истоки и смысл русского постмодернизма // Звезда. 1996. № 8. С. 167—177.

Тема 2 ДЕКОНСТРУКЦИЯ КАК МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ ПРАКТИКА ПРОЧТЕНИЯ (ИНТЕРПРЕТАЦИИ) ТЕКСТОВ Деконструкция (от греч. «анализ») — основная практи­ ка постструктурализма, обусловленная особой стратегией интерпретации текста, преимущественно литературного. Ее рассматривают «как философскую позицию, как поли­ тическую или интеллектуальную стратегию и как способ осмысления и прочтения текстов культуры»,1 «как литературно-критическую практику или методику критического анализа, базирующегося на общефилософских теориях постструктурализма».2 Лидирующую роль в обосновании деконструкции сыг­ рал Ж. Деррида, который понимал ее как определенную стратегию анализа культурных текстов, их интерпрета­ ции. Н. Б. Маньковская отмечает, что в «Письме к япон­ скому другу» Ж. Деррида «предупреждал о том, что было бы наивным искать во французском языке какое-либо яс­ ное и недвусмысленное значение, адекватное слову „де­ конструкция"... Деконструкция не анализ и не критика... Деконструкция не является каким-либо методом и не мо­ жет им стать... Каждое событие деконструкции единично, как идиома или подпись. Оно несравнимо с актом или операцией, так как не принадлежит индивидуальному или коллективному субъекту, применяющему ее к объек­ ту, теме, тексту».3 Философ понимал деконструкцию как индивидуальную практику интерпретации текста, кото­ рая не может быть повторена, представлена в жестком алгоритме. Иную точку зрения высказывает Б. Г. Соколов. Он ука­ зывает на то, что основа «его (Ж. Деррида. — Т. Ч.) рабо­ 1

Шапинская Е. Н. Интерпретации культуры в контексте пост­ модернизма. Модернизм — постмодернизм — постструктура­ лизм // Основы культурологии. С. 208. 2 Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: Эволюция научного мифа. С. 19. 3 Маньковская Н. Б. «Париж со змеями» (Введение в эстетику постмодернизма). СПб.: ИФРАН, 1994. С. 22. 286

ты с текстом — деконструктивный метод».1 Несмотря на вариативность деконструкции по отношению к разным текстам, она, по его мнению, вполне отвечает статусу ме­ тода: всегда «сохраняет единую интенцию», в ней «суще­ ствует... определенный логический код, который почти не претерпевает изменения в зависимости от поля приложе­ ния деконструкции».2 Анализ «повторимого» исследова­ телями опыта привел его к выводу о том, что явно обна­ руживают себя две ошибки в работах последователей деконструктивизма Ж. Деррида: «вольное или невольное упрощение его методологии и концепции», с одной сторо­ ны, и «чрезмерное усложнение, некоторое „затуманива­ ние" его текстов»,3 — с другой. В. В. Савчук в статье «Чистая критика Вальтера Беньямина», ссылаясь на мнение Ж. Деррида, иначе комменти­ рует его методологическую установку: «Любые попытки определить „деконструкцию" наталкиваются вскоре на множество самых различных препятствий, которые Дерри­ да предусмотрительно разместил на их пути... Деконструк­ ция не есть, она не утверждает ни „метода", ни „техники", ни вида „критики". Также у нее нет ничего общего с тек­ стовой „интерпретацией"».4 Тем не менее можно говорить об определенных страте­ гических установках деконструкции, обусловленных ос­ новными теоретическими постулатами постструктурализ­ ма, которые, в свою очередь, определены «новыми» прин­ ципами понимания «нового» мира. Деконструктивная практика интерпретации текста исходит из абсолютизации «жизни текста», его не зави­ симого от автора существования. Согласно ее логике, текст, которому навязан смысл критиками (то есть произ­ ведена единичная деконструкция текста), — мертвый текст. Е. Гурко в книге «Деконструкция: Тексты и ин­ терпретация» отмечает: «Деконструкция ориентирована на множественность смыслов, на отсутствие единой матрицы значения текста, на принципиальное „многого­ 1

Соколов Б. Г. Маргинальный дискурс Деррида. С. 11. Там же. С. 51. 3 Там же. С. 5—6. 4 Савчук В. В. Чистая критика Вальтера Беньямина // Герменевтика и деконструкция. С. 112. 2

287

лосие“ философского текста, которое, отнюдь, не сводит­ ся к единогласию истины, значения».1 В процессе анализа деконструкции Ж. Деррида философских произведений Э. Гуссерля она выявляет, что его стратегия как интерпретатора заключалась в том, чтобы не допустить «прямого прочтения» философского текста, которое «не­ избежно сужает и обедняет его семантические горизонты; текст должен читаться как головоломка, обладающая сво­ им собственным шифром, который еще следует обна­ ружить; смыслы располагаются в глубине, в лабиринте текста».2 Деконструкция обращена прежде всего к традиционной структуре, образующейся бинарными оппозициями, кото­ рые так или иначе находятся в иерархических со- и под­ чиненных отношениях, обусловливающих «жесткость» структуры. Деконструкция, пишет Б. Г. Соколов, направ­ лена «на ликвидацию этой структуры, которая в результа­ те оказывается деструктурирована. В процессе происходит смещение, переворачивание, которые подготавливают но­ вое осмысление смещенной и перевернутой структуры и показывают ее новое функционирование».3 Он отмечает, что деконструкцию можно рассматривать как «парази­ тизм», «генную инженерию», которая изменяет первичный текст, «прививает» к текстовой ткани осуществляющего деконструкцию. Вместе с тем деконструкция всегда осу­ ществляется по-разному, в зависимости от текста, подле­ жащего «прочтению». Необходимость деконструкции Ж. Деррида объясняет «инакостью „другого", отличного от техно-онто-антропотеологического взгляда на мир, не нуждающегося в леги­ тимации, статусе, заказе, рынке искусства и науки»,4 — указывает Н. Б. Маньковская. Инакость обусловлена изобретательностью — не как открытием, творчеством, воображением, а «изобретением невозможного», формиро­ ванием «открытого контекста, стимулирующего игру ци­ татами, постмодернистские смысловые и пространствен­ 1 Гурко Е. Жак Деррида. Деконструкция: Тексты и интерпрета­ ция (Деррида Ж. Оставь это имя (Постскриптум), Как избежать разговора: денегации). Минск: Экономпресс, 2001. С. 8. 2 Там же. С. 15. 3 Соколов Б. Г. Маргинальный дискурс Деррида. С. 42. 4 Манъковская Н. Б. «Париж со змеями». С. 25.

288

но-временные смешения».1 Необходимость (возможность) «другого» М. Серто классифицируется как исключитель­ ное, дифференцирующее, идентификационное начало, го­ лос, пространство.2 Для иллюстрации «изобретения невозможного» приве­ дем характерный для деконструктивной практики пример из работы Н. Б. Маньковской «Париж со змеями» (Введе­ ние в эстетику постмодернизма): «Придуманный Деррида фантастический телефонный разговор на вечные темы между Платоном, Фрейдом, Сократом, Хайдеггером и Де­ моном, подсоединенных друг к другу американским теле­ фонистом, время от времени делающим замечания о необ­ ходимости доплаты, — символ единства европейской философской традиции и стремления взглянуть на нее со стороны иронически-отчужденным взглядом. Исследова­ ние нерешаемого посредством альмагамы философских, исторических и художественных текстов, научных данных и вымысла, дисконтинуальных прыжков между фразами, словами, знаками, отделенными между собой сотнями страниц, опоры на нелингвистические — графические, жи­ вописные, компьютерные — способы коммуникации вы­ ливается в некий гипертекст — подобие искусственного разума, компьютерного банка данных, текстуальной ма­ шины, лабиринта значений. В его рамках философский и литературный языки взаимопроницаемы, открыты друг другу, их скрещивание образует метаязык деконструкции. Его применение размывает традиционные бинарные чле­ нения языка и речи, речи и письма, означаемого и озна­ чающего, текста и контекста, диахронии и синхронии, на­ туры и культуры, мужского и женского и т. д. Однако исчезновение антиномичности, иерархичности порождает не хаос, но новую конфигурацию философско-эстетического поля (выделено мной. — Т. Ч.)».3 Подобные мысли высказывал У. Эко по поводу своего романа «Имя розы»: его сюжет «может возродиться под видом цитирования других сюжетов»,4 игры сюжетами и 1 Там

же. С. 31. Серто М. Хозяйство письма // Новое литературное обозрение. 1997. № 28. С. 37. 3 Маньковская Н. Б. «Париж со змеями». С. 30—31. 4 Эко Умберто. Заметки на полях «Имени розы» // Иностранная литература. 1988. № 10. С. 101. 2

ЮЗак. №3041

289

жанрами: «...книга в структурном отношении... подобна опере-буфф: пространные речитативы, длинные арии... диалог... нарративные инстанции».' Деконструкцию часто соотносят с герменевтическим прочтением (пониманием) текста. Однако, как считает Б. В. Марков, эти две практики, имея много общего в стра­ тегии интерпретации текста, определяются в своей основе принципиально разными механизмами: «Герменевтика на­ правлена на единство, достигаемое на основе значительно­ го разговора о сути дела. Деконструкция — знаковый про­ цесс, в котором нет единства, нет метафизики, которая до значения предписывает порядок значений. Она реализует­ ся в форме археологии следа, дополнения, стиля, рассея­ ния, различения. Например, дополнение поглощает посте­ пенно понятие и таким образом освобождает от террора метафизического логоцентризма. Герменевтика, наоборот, стремится избавиться от дополнений как отклонений от сути дела и ищет суть дела как ядро значения (выделено мной. — Т. Ч.). Дополнения и отступления — это болтов­ ня, поэтому она непримирима с деконструкцией, в дей­ ствительности, ограничивающей ее универсалистские при­ тязания, на которые уже покушались критика идеологии (Юрген Хабермас, 1929) и психоанализ (Ж. Лакан). Для деконструкции важна не однозначность, а многознач­ ность, неопределенность, размытость (выделено мной. — Т. Ч.). Дополнение — это коннотации к основно­ му ядру, которое должно применяться во все время ме­ няющихся условий. Вместе с тем деконструкция у Дерри­ да не лишена претензии на постижение непостижимого. Когда он утверждает, что аналитика „Бытия и времени14 организована оппозицией „собственное — несобствен­ ное", „сокрытое — несокрытое", то сам притязает на по­ стижение изначального до различения бытия и сущего».2 Столь обширное цитирование мотивируется тем, что в нем содержится концептуально четкое различение двух прак­ тик: герменевтической, ориентированной на прочтение-по­ нимание текста, и деконструктивной, ориентированной на интерпретацию. 1 Там

же. С. 95, 101. Марков Б. В. От опыта сознания к опыту бытия // Герменевтика и деконструкция. С. 193. 2

290

Теоретико-методологическую основу деконструктивной практики интерпретации текста культуры определяют не­ сколько положений. 1. Деконструктивисты исходят в своих философско-ли­ тературно-критических построениях из положения о тек­ стуальной природе мира и культуры. Ж. Деррида в интер­ вью, данном русским коллегам, говорил о значении текста в его индивидуальной практике следующее: «Для меня текст безграничен. Это абсолютная тотальность. Нет ниче­ го вне текста».' В статье «Семиология как приключение» Р. Барт дал варианты понимания текста: — это не эстетический продукт, а знаковая деятель­ ность; — это не структура, а структурообразующий процесс; — это не пассивный объект, а работа и игра; — это не совокупность замкнутых в себе знаков, наде­ ленная смыслом, которую можно восстановить, а про­ странство, где прочерчены все линии смысловых сдвигов.2 Постструктуралисты отстаивали тезис о самостоятель­ ной, не зависимой от его автора, жизни текста, который живет по своим собственным законам: «Автор, — утвер­ ждал Р. Барт, — лишь орудие, „посредник" бытия, говоря­ щего текстом», он не властен над ним, «текст говорит сам за себя».3 Эта позиция, сформированная в контексте по­ стмодернизма, закономерно обусловливала версию воз­ можности текста говорить от имени Бытия. Исследователи специфики постструктуралистской интерпретации отмеча­ ют, что вследствие признания текста как определяющего все сущее практики деконструктивизма рассматривают культуру (мир) как текст. Представление о текстуальной природе культуры было переложено и на элементы психической деятельности че­ ловека. Так, Ж. Лакан сформулировал положение о том, что «сон есть текст», что сновидение структурировано как текст, более того, «сон уже есть текст», «сновидение по­ 1 Интервью с Жаком Деррида // Мировое древо. 1992. № 1. С. 73—80. 2 См.: Барт Р. Семиология как приключение // Мировое древо. 1993. № 2. С. 81—82. 3 См.: Терещенко Н. А., Шатунова Т. М. Постмодерн как ситуа­ ция философствования. С. 76.

291

добно игре в шарады, в которой зрителям предполагается догадаться о значении слова или выражения на основе ра­ зыгрываемой немой сцены».1 Признание текстуальности мира вело за собой призна­ ние необходимости множественности (бесконечности) ва­ риантов его «прочтения». Это положение было отнесено и к тексту как таковому. У. Эко, размышляя над природой творчества (текста) и его интерпретациями, пришел к убеждению, «что так называемые исследования по поэтике не раскрывают произведение», ибо не могут раскрыть его принципиально. Для писателя и его читателя важно такое качество произведения, как «способность текста порож­ дать различия прочтения, не исчерпываясь до дна».2 Ана­ лизируя рецензии критиков на свой роман, содержащие указания на противоречия в характерах Вильгельма, Бер­ нарда и пытающихся получить объяснения, У. Эко пишет о том, что он не может объяснить создавшиеся противоре­ чия: «Ничего не могу объяснить, хоть и понимаю, что тут зарыт некий смысл (а может быть, несколько). Автору сле­ довало бы умереть, закончив книгу. Чтобы не вставать на пути текста».3 Следовательно, по убеждению У. Эко, текст, созданный писателем, живет самостоятельной, от­ дельной от него жизнью, обретая в своем существовании бесконечность интерпретаций. К. Д. Скрипник, J1. А. Штомпель и О. М. Штомпель указывают на то, что, по мнению У. Эко, произведение «...содержит огромное количество потенциальных значе­ ний, но ни одно из них не является доминирующим. Текст представляет читателю поле возможностей, актуализация которых обусловлена интерпретацией, которую он пред­ почтет. Читатель становится соучастником творческого процесса: от уровня его интеллекта, владения языком и культурного кругозора зависит судьба произведения».4 Значимую роль в процессе интерпретаций играют ориен­ тация (способность интерпретирующего на «свободную интерпретацию») и метафора, которая обусловливает по­ 1 Цит.: Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столе­ тия: Эволюция научного мифа. С. 33. 2 Эко Умберто. Заметки на полях «Имени розы». С. 90. 3 Там же. 4 Скрипник К. Д., Штомпель Л. А., Штомпель О. М. Умберто Эко. М.: ИКЦ «МарТ», 2006. С. 21.

292

лисемию текста, его открытость миру для множественно­ сти прочтения. Таким образом, теоретики и практики постструктура­ лизма исходили в своих теоретико-методологических по­ зициях из концептуально значимых для них постулатов: текст и в процессе его создания, и в процессе бытования живет своей самостоятельной жизнью; он потенциально содержит в себе множественность интерпретаций («про­ чтений»); процесс интерпретации текста есть принципи­ ально незавершенный и незавершаемый процесс. 2. Основная стратегия деконструкции обусловливается стремлением развенчать власть автора над смыслами сво­ его произведения и самим произведением. Основным ме­ ханизмом преодоления дискурса власти, который явлен в оппозиции «центр — периферия» (за ней скрывается оппо­ зиция «власть — подчинение»), должна стать децентрация, уничтожение власти автора над своим текстом. Этим исходным объясняется сформулированная постмодерни­ стами, в частности Р. Бартом («Смерть автора», 1968) и М. Фуко («Что такое автор?», 1969), аксиома «смерти ав­ тора». А. Компаньон писал по поводу этой позиции теоре­ тиков постмодернизма: «...автор уступает авансцену пись­ му, тексту или скриптору, который представляет собой всего лишь „субъекта" в грамматическо-лингвистическом смысле, подставное лицо, а не „личность" в смысле психо­ логии; это субъект высказывания, который не предсуществует акту высказывания, а образуется вместе с ним, здесь и сейчас».' М. Фуко полагал, что в литературе на протяжении определенного времени «происходит постепенное исчез­ новение, стирание автора», и указывал на единственно возможную его функцию — существовать в качестве «ис­ торико-идеологической реконструкции, более или менее психологизирующей проекцию того обращения, которому подвергается текст».2 Принципиальной задачей деконструкции становится выработка технологии деконструкции «жажды власти» ав­ тора, претендующего на присвоение смыслов произведе­ 1 Компаньон

А. Демон теории. Литература и здравый смысл. С. 60. 2 Там же. С. 62. 293

ния, указание, выявление смысловой полифоничности, двойственности, внутренней противоречивости текста, де­ монстрация ошибочности представления о конечности в процессе понимания текста. Положение «смерть автора» следует рассматривать и в качестве стратегической цели развенчания заблуждения читателя на тот счет, что именно автор является смысло­ вым центром произведения, его организующим и произво­ дящим началом, творцом. Произведение является неиз­ вестной самому писателю реальностью, оно является миру не тем, о чем писал автор. Текст не является равным за­ мыслу писателя, ибо на него в процессе написания оказы­ вают влияние накопленные человечеством культурные смыслы, так как сам создатель находится во власти «претекстов», он не может от них избавиться, а потому не мо­ жет руководить процессом написания, удерживать его, являться смысловым центром. В связи с этим закономерно формируется представление об интертексте: «Каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнавае­ мых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат. Обрывки куль­ турных кодов, формул, ритмических структур, фрагменты социальных идиом и т. д. — все они поглощены текстом и перемешаны в нем. Поскольку всегда до текста и вокруг него существует язык»,1 — утверждал Р. Барт. Другая сторона проблемы, которую активно разрабаты­ вал в этом направлении Ж. Деррида, обусловлена концеп­ цией автора как искусственного приобретения Нового вре­ мени. В. Курицын так комментирует позицию постструк­ туралистов: долг автора заключается в том, чтобы исчезнуть со сцены искусства, жизни, «...должны исчез­ нуть его лицо, его страсти, его заботы... То, что составляет произведение, не есть тот, кто ставит на нем свое имя. То, что составляет произведение, не имеет имени».2 Он указы­ вает и на тот факт, что исходная мотивировка отрицания Р. Бартом автора, признания его «смерти» обусловливает­ 1 Барт

Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика. С. 78. Курицын В. К ситуации постмодернизма // Новое литературное обозрение. С. 205. 2

294

ся еще и тем, что, «источник текста располагается не в письме, а в чтении. Вся множественность значений и сущ­ ностей текста фокусируется в читателе».1 П. де Ман, американский деконструктивист, полагает, что текст живет по своим законам, сопротивляясь диктату власти автора, он имеет свой модус написания, свой смысл. Мало того, он «заранее» знает, что будет непра­ вильно понят. Ж. Деррида в работе «Письмо и различие», говоря о взаимоотношениях письма и автора, утверждал, что «писать — это также не иметь возможности предпо­ слать письму его смысл... Писать, знать, что еще не произ­ веденное в букве не имеет какого-либо обиталища, не ожидает нас в качестве предписания... Смысл должен ожи­ дать своего сказания или написания, чтобы обжить себя и стать тем, что он есть, различаясь с тем, что он есть».2 Он определяет природу отношения автора к своему тексту как тревогу письма, как «ответственность за anqustia, за этот по необходимости краткий переход, совершаемый в слове, на которое наталкиваются и в котором состязаются всевоз­ можные значения. Состязаются, но и окликают друг друга, невидимо и как бы помимо меня самого, в некоей сверх­ возможности значений... по сравнению с которой творче­ ские возможности классического Бога кажутся еще слиш­ ком бедными».3 Ж. Деррида исходил из представления о бесконечности, незавершенности интерпретации текста. В своем докладе «Философия и литература», прочитанном в Москве, он го­ ворил следующее: «Я настаиваю на том, что не существу­ ет одной-единственной деконструкции... Деконструкции совершаются повсюду, и они всегда зависят от особенных, локальных, идиоматических условий... Я знаю и часто на­ поминаю моим читателям о том... что деконструкция должна быть единичной и зависеть от различных конкрет­ ных условий, в которых она возникает».4 Однако в философской, критической литературе, худо­ жественных текстах, в письмах (как жанрах) у их авторов 1 Там

же.

2 Деррида

Ж. Письмо и различие. С. 19, 20. Там же. С. 20. 4 Жак Деррида в Москве: Деконструкция путешествия. М.: РИК «Культура», 1993. С. 165. 3

295

все чаще возникает сомнение по поводу концептуальной для деконструктивистов позиции «смерти автора». Так, процесс перечитывания Б. Гройсом текстов Ж. Деррида привел его к неожиданным для него мыслям, которыми он делится с И. Смирновым: «Барт провозглашает и одно­ временно интерпретирует „смерть автора", т. е. исчезно­ вение с культурного горизонта пишущего, работающего, трудящегося человека, так, как будто „смерть автора" демо­ кратизирует литературу, уравнивая автора с массой читате­ лей: автор есть не более, нежели еще один читатель своего собственного текста. Единство текста не'заключено в тайне авторского замысла, в субъективности автора. Может быть. Но есть все же одно различие: автор свою версию текста написал, а читатель — нет... Материальность знака или тек­ ста, или письма... означает не только то, что субъектив­ ность автора не имеет привилегированного доступа к тек­ сту, но и то, что никто (включая самого автора) не получит к тексту доступа, если текст не будет написан. Речь идет не о смысле, сигнификате или значении. Речь идет о другом. Текст получает существование, если он получает время и пространство для этого существования, обеспечиваемые но­ сителями текста, которыми могут быть бумага, компьютер­ ная память, пленка... И именно материальный носитель тек­ ста, а не авторский замысел обеспечивает единство текста: можно деконструировать сколько угодно смысл текста — сам текст от этого не рассыплется».1 Следуя за логикой деконструктивистов, необходимо признать, что и интерпретатор не может присвоить смысл произведения — текста, следовательно, процесс интерпре­ тации есть процесс принципиально незавершаемый, бес­ перспективный. М. Бланшо в работе «От Кафки к Кафке» (гл. «Литература и право на смерть») рассматривает про­ блему вопрошания в тексте и со стороны автора («когда написана страница, в ней уже присутствует вопрос, кото­ рый, возможно, без его ведома, не переставая, мучил писа­ теля, пока он писал... Произведение исчезает для него и превращается в произведение других, в котором они есть, но нет его самого»2), и со стороны читателя, ибо «в игру 1 Смирнов Игорь — Борис Гройс. Переписка из всех углов // Новое литературное обозрение. С. 321. 2 Бланшо М. Литература и право на смерть // Новое литератур­ ное обозрение. 1994. № 7. С. 115.

296

вступают множество разных интерпретаций... читатель и делает произведение: читая его, он создает его; он и есть истинный творец (выделено мной. — Т. Ч.)».' В связи с этим представляется справедливым утверждение А. К. Байбурина «о том, что новая семиотика... ориентиро­ вана не на выявление смыслов как таковых, а на описание процесса смыслообразования во всей его индивидуально­ сти и невыговариваемости».2 М. Бланшо указывал через приведенные в своих тек­ стах многочисленные цитаты Гегеля на то влияние, кото­ рое оказал на него философ в осмыслении проблем тео­ рии литературы и концепции писателя. Это проблемы вопрошания как внутренней потребности письма, таланта или его отсутствия, технологии писания, которое должно начинаться сразу, «без всякого размышления о начале, средствах и конце».3 Так он разрывает порочный круг, ибо в глазах его внешние обстоятельства, в которых он начинает писать, «сливаются с талантом, интересуют, влекут вперед, побуждая усваивать их себе, усматривать в них свою собственную цель».4 Только в процессе писа­ ния зарождается писатель, и вместе с написанием — рож­ дается на свет. По логике поструктуралистов, писатель и его творения — взаимообусловленные, взаимосотворяющие начала (писатель — текст и текст — писатель). За­ вершение текста автором есть одновременно и его утра­ та, он не принадлежит более писателю: «...это и есть критический момент писательского опыта», ибо в интепретации читателей оно меняется. Более трагическим для писателя является то, что «он существует лишь в своем произведении, произведение же существует тогда, когда воплотится в чужую общедоступную вещь, формируе­ мую и деформируемую при столкновении с прочими ре­ альными вещами».5 Что же, по мнению М. Бланшо, следует за «неудачей», т. е. за отсутствием книги, которую писатель не смог на­ 1

Там же. С. 116. Байбурин А. К. Этнография нашего быта // Утехин И. В. Очер­ ки коммунального быта. С. 15. 3 Бланшо М. Литература и право на смерть // Новое литератур­ ное обозрение. С. 116. 4 Там же. С. 117. 5 Там же. С. 118. 2

297

писать? Ответ, на первый взгляд, выглядит парадоксаль­ ным: это вершина того, что мог сделать — не сделать автор, «ведь молчание и пустота составляют самою сущ­ ность литературы, самое суть дела».1 Он мотивирует свою мысль тем, что «книга в своей письменной вещественно­ сти вступает в мир, совершая в нем действие претворения и отрицания. Точно так же она заключает в себе будущ­ ность многих других вещей — и отнюдь не только книг».2 В этих умозаключениях М. Бланшо содержатся обоснова­ ния интертекстуальности, изначально интерпретативной природы текста, тенденции наращивания, редуцирования или трансформации смыслов и другое. 3. Значимой методологической позицией в деконструктивной теории анализа текста является разделение речи (фонологии) и письма (грамматологии). Эту позицию раз­ рабатывали Р. Барт, Ж. Деррида, М. Бланшо и другие. А. Компаньон указывает на тот факт, что по убеждению лидирующего в разработке теории «смерти автора» Р. Бар­ та, «письмо не может „представлять" или „изображать" ничего такого, что существовало бы до акта письма, оно так же ниоткуда происходит, как язык».3 Процесс письма управляет автором, следовательно, произведением, тек­ стом. В работе «Нулевая степень письма» Р. Барт, разли­ чая природу речи и письма, утверждал, что «обычная речь извергается как хаотический поток, ей свойственно безо­ глядное, навеки незавершимое движение вперед. В проти­ воположность этому письмо представляет собой отвердев­ ший язык, оно живет, сконцентрировавшись в самом себе, и отнюдь не стремится превратить процесс собственного развертывания в подвижную последовательность поэтап­ ных приближений к известной цели; напротив, располагая цельными и непроницаемого плотными знаками, оно ут­ верждает только такую речь, которая предустановлена за­ долго до ее реального возникновения. Письмо и обычная речь противостоят друг другу в том отношении, что пись­ мо явлено как некое символическое, обращенное вовнутрь самого себя, преднамеренно нацеленное на скрытую из­ 1 Там

же. С. 128. Там же. С. 132. 3 Компаньон А. Демон теории. Литература и здравый смысл. С. 60. 2

298

нанку языка образование, тогда как обычная речь пред­ ставляет собой лишь последовательность пустых знаков, имеющих смысл лишь благодаря своему движению впе­ ред. Вся речь как раз и состоит в этом изнашивании слов (выделено мной. — Т. Ч.), уносящихся вперед, подобно пенистым барашкам на поверхности речевого потока... письмо прорастает вверх, словно зерно, а не тянется впе­ ред, как линия, оно выявляет некоторую скрытую сущ­ ность...».1 0 принципиальном разделении письма и речи пишет, ссылаясь на А. Арто, Ж. Деррида: «...всякая речь, исходя­ щая от тела, мгновенно оказывается украденной... Речь, уходящая от говорящего вместе с его дыханием, уходит от него навсегда, она выходит в мир, сигнификацией/обозначением которого она становится и как таковая уже не при­ надлежит субъекту. Парадоксальность речи еще и в том, что она оказывается украденной даже прежде того, как будет произнесена субъектом: первая кража речи происхо­ дит в момент первого произнесения слова...».2 Е. Гурко комментирует мысль Ж. Деррида следующим образом: «...вместе с украденной/потерянной речью оказывается, в сущности, потерянным и значение как таковое».3 Следовательно, поистине творящей, производящей си­ лой является письмо, письменность. Она же является и единственным способом смыслоозначения: «...письмо все­ гда исходно... не потому, что оно творит, а по своей осо­ бой, абсолютной свободе сказать, вызвать в своем знаке уже-существующее, предвосхитить нечто».4 Н. Б. Маньковская в своей работе указывает на тот факт, что Ж. Деррида, «отмечая, что коммуникативные свойства письменных знаков превосходят речевые, не только счита­ ет, что письмо как символическая модель мышления важ­ нее речи, но и выявляет фундаментальный уровень их бы­ тования — археписьмо, закрепляющее вариативность языковых элементов, их знаковую игру завуалированных 1 Барт Р. Нулевая степень письма // Семиотика: Антология. С. 335—336. 2 Цит.: Гурко Е. Жак Деррида. Деконструкция: Тексты и интер­ претация. С. 130—131. 3 Там же. С. 132. 4 Деррида Ж. Сила и значение // Деррида Ж. Письмо и различие. С. 21.

299

различий, смещений, следов. Снимая противопоставление письма и речи, археписьмо управляет всеми знаковыми сис­ темами, создавая коммуникативное поле».1 Однако письмо в творчестве Ж. Деррида чаще всего выступает как игра, основный смысл которого он видит в следующем: «...оно умножает слова, ускоряет их движение друг против друга, ввергает их в бесконечный процесс взаимозамещений, единственным правилом которого слу­ жит суверенное утверждение игры вне смысла».2 Поэтому избавленное от смысла письмо неизбежно должно изба­ виться и от традиций, ценностей, норм и правил. Только тогда письменность, по мнению Ж. Деррида, станет поистине творящей силой. Ж. Деррида видит происхождение значения из письменности, появление значения в процессе о-писания: писать означает «знать, что то, что еще не про­ изведенное в букве не имеет какого-то другого обиталища, не ожидает нас в качестве предписания... Смысл должен ожидать своего сказания или написания, чтобы обжить са­ мого себя и стать тем, что он есть, различаясь с самим со­ бой — смыслом».3 Он утверждал, что значение не распо­ лагается ни прежде акта письма, ни после него. Методологическую позицию разделения речи и письма разрабатывает М. Серто в ряде своих работ, в частности в работе «Изобретение повседневности». Он полагает, что речевой обиход по своей природе является «мифологиче­ ской практикой», ибо только миф способен символически артикулировать речевые практики. В современных услови­ ях подобную роль начинает играть та практика, которая традиционно именуется письмом. Результатом принципи­ альных изменений в культуре становится то, что истоком культуры становится «не общепринятая речь», не то, что рассказывают, а «многообразная и неумолчная деятель­ ность по производству текстов, включая общество как текст».4 Письмо, по логике исследователя, является след­ 1 Манъковская

Н. Б. «Париж со змеями». С. 36. Цит. иепереведенную на русский язык работу Ж. Деррида: Силичев Д. А. Ж. Деррида: Деконструкция, Или философия в стиле Постмодерн // Философские науки. 1992. № 3. С. 111. 3 Деррида Ж. Сила и значение // Деррида Ж. Письмо и различие. С. 20. 4 Серто М. Хозяйство письма // Новое литературное обозрение. С. 31. 2

300

ствием прогресса, ибо оно отделилось «от магического мира голосов и традиции. Это разделение очерчивает пре­ дел... западной культуры. На фронтонах современности могли бы, наверно, красоваться надписи: „Трудиться для нас — значит писать"».1 М. Серто полагает, что письмо — это деятельность, функция которой состоит в том, что «на чистом простран­ стве страницы создать текст, наделенный властью над окружающими».2 В отличие от слова, речи письмо органи­ зует социокультурное пространство, управляет им, оно является «местом для самосоздания», т. е. местом контро­ лируемого процесса. Личность же в этом процессе стано­ вится управляющей силой, она «расчищает для себя поле самосоздания».3 Письмо, таким образом, является простран­ ством самоосуществления личности, ее утверждения в мире («перед чистой страницей любой ребенок оказывается в по­ зиции промышленника, градостроителя или картезианского философа — в позиции распорядителя чистым и отчетли­ вым пространством, выделенным под строительную работу его воли»)4 в отличие от речи — явления повторяющегося, навязывающегося индивиду обществом, безличностного, в котором не проявляется, не фиксируется акт собственной воли человека, а обнаруживается следование правилам, нормам, принятым в обществе. В отличие от речи письмо как целенаправленный про­ цесс обусловливает появление нового артефакта другого мира, полученного не «по традиции, а созданный своими руками».5 Письмо является единственным средством дис­ танцирования от общепринятых правил и практик в обще­ стве, игры. Однако только игра письма «с ее производст­ вом системы и пространства формализации» является, как полагает М. Серто, единственной возможностью «вернуть нас к реальности, из которой письмо выделилось как раз для того, чтобы ее изменить».6 Следовательно, у письма существуют особые стратегические социальные и креатив­ ные функции: воздействие на окружающее и изменение 1 Там

же. Там же. 3 Там же. 4 Там же. 5 Там же. С. 32. 6 Там же. 2

301

его. Подобной функцией не обладает и принципиально не может обладать речь, ориентированная на постороннее, рассчитанная на понимание, но не на преобразование. По­ этому письмо обладает способностью «аккумулировать прошлое и подчинять своей мерке инаковость мира»,1 в современном мире оно движет субъектами. В подтвержде­ ние своей мысли он ссылается на роман Д. Дефо «Робин­ зон Крузо», в котором его автор, ведя дневник, формирует особое «пространство собственного господства над време­ нем и вещами и утверждает с помощью чистого листа пер­ вый остров, который предстоит создать воле господина».2 4. В аспекте принципиального для деконструктивистов разделения речи и письма Ж. Деррида разрабатывает, уточняет классическую теорию знака. Ее принципиальный смысл так комментируют Е. А. Кротков и Д. К. Манохин: Ж. Деррида, вслед за Ф. де Соссюром, описывает соотно­ шение между «означаемым» и «означающим» следующим образом: «Означаемое и означающее аналогичны оборот­ ной и лицевой стороне листа, т. е. мысль, идея, понятие (внутреннее) репрезентируются посредством чувственно­ го, материального, доступного восприятию (внешнего) — акустического образа, комбинации определенных фонем... Далее следует этап графического закрепления — письмен­ ности, которая представляет собой, таким образом, некое „означающее11 „означающего11».3 В работе «О грамматоло­ гии» он утверждал: «Письмо обозначает уже не внешнюю оболочку и не зыбкое удвоение главного означающего... переполняет язык и выходит за его рамки... Означаемое здесь всегда уже функционирует как означающее. Вторичность, которую считали признаком письма, на самом деле относится ко всякому означаемому как таковому».4 Иссле­ дователи таким образом обобщают наблюдения Ж. Дерри­ да: «...текст как знаковая система не обладает... свойства­ ми... репрезентации и объективации».5 1 Там

же. Там же. С. 33. 3 Кротков Е. А., Манохин Д. К. Парадигма деконструктивизма: философско-методологический анализ // Общественные науки и со­ временность. 2006. № 2. С. 156. 4Деррида Ж. О грамматологии. М.: Ad Marginem, 2000. С. 119—120. 5 Кротков Е. А., Манохин Д. К. Парадигма деконструктивизма: Философско-методологический анализ. С. 157. 2

302

По поводу методологического смысла деконструкции в его понимании Ж. Деррида М. Эпштейн пишет следую­ щее: «...можно определить этот прием как сведение всех означаемых, т. е. разнообразных реалий, предметных и по­ нятийных содержаний, в плоскость означающих, т. е. слов, номинаций, — и свободную игру с этими знаками. Пост­ модернизм критикует метафизику присутствия, согласно которой знаки отсылают к чему-то стоящему за ними, к так называемой „реальности". На самом деле они отсыла­ ют только к другим знакам, а вместо реальности следует мыслить скорее отсутствие или несбывшееся желание та­ ковой, т. е. область некоего зияния, бесконечной отсрочки всех означаемых».' 5. Методологическая стратегия деконструктивной ин­ терпретации текста определяется задачей «выявления внутренней противоречивости текста, в обнаружении в нем скрытых, не замечаемых не только неискушенным, „наивным" читателем, но ускользающих и от самого авто­ ра («спящих», по выражению Ж. Деррида) „остаточных смыслов", доставшихся в наследие от речевых, иначе — дискурсивных, практик прошлого, закрепленных в языке в форме неосознаваемых мыслительных стереотипов».2 Е. А. Кротков и Д. К. Манохин определяют «перечень» методологических правил деконструктивного анализа тек­ ста, оговаривая, что этот перечень принципиально не явля­ ется закрытым и ограниченным: — правило исключения «трансцендирующего» чтения; — правило отказа от комментария/удвоения исследуе­ мого текста; — правило нелинейного чтения. Объединяющая их особенность, по мнению авторов, — отрицательное обоснование: «Они устанавливаются мето­ дом исключения классического правила».3 Безусловно, все эти правила исходят из абсолютизации интерпретацион­ ной природы текста, подтверждают невозможность вы­ явления его аутентичного смысла, ориентируют «не на 1 Эпштейн М. Истоки и смысл русского постмодернизма // Звез­ да. С. 180. 1 Ильин И. П. Постмодернизм: Словарь терминов. С. 56. 3 Кротков Е. А., Манохин Д. К. Парадигма деконструктивизма: Философско-методологический анализ. С. 161.

303

реконструкцию смысла, а его производство», не на выяв­ ление авторской интенции, а на выявление в связи с общи­ ми нормами интертекстуальности «искажений, ошибок, двусмысленностей, из которых состоит подлинно талант­ ливое произведение».1 Это должно в конечном итоге «при­ вести истолкование к подобной же амбивалентности», — пишут авторы статьи «Парадигма деконструктивизма: Философско-методологический анализ»2 со ссылкой на ра­ боту X. Блума «Страх влияния. Карта перечитывания». Подводя итоги своим наблюдениям над основными мето­ дологическими правилами истолкования (деконструктивного «прочтения») текста, исследователи отмечают, что они определяются установкой, «не выходя из текста... об­ наружить в нем возможности, ресурсы смысла, которые принадлежат самому тексту».3 Специфика русского деконструктивизма, по мнению большинства критиков, связана преимущественно с кон­ цептуальным искусством. Стратегические задачи русского деконструктивизма определялись специальными операция­ ми с языком советской культуры, литературы, раскрепо­ щением языка, искусства, «главным назначением которого должна быть свобода, абсолютная свобода».4 Дмитрий Пригов — один из концептуалистов в России — писал по этому поводу: «Я взял советский язык как наиболее тогда функционирующий, наиболее явный и доступный, кото­ рый был представителем идеологии и выдавал себя за аб­ солютную истину, спущенную с небес. Человек был задав­ лен этим языком не снаружи, а внутри себя. Любая идеология, претендующая на тебя целиком, любой язык имеют тотальные амбиции захватить весь мир, покрыть его своими терминами и показать, что он абсолютная ис­ тина. Я хотел показать, что есть свобода. Язык — только язык, а не абсолютная истина, и, поняв это, мы получим свободу».5 1 Там

же. С. 162. Там же. 3 Там же. 4 Липовецкий М. Паралогия русского постмодернизма // Новое литературное обозрение. С. 296. 5 Сергей Гандлевский — Дмитрий Александрович Пригов. Меж­ ду именем и имиджем // Литературная газета. 1993. 12 мая. № 19. С. 5. 2

304

Деконструкция в рамках концептуального искусства ориентирована на выявление (раскрытие) мифологем, идеологем, манипулятивных механизмов, управляющих сознанием человека. М. Липовецкий отмечает, что автор, осуществляющий деконструкцию концептуального искус­ ства, «обладает высшей властью, властным дискурсом над сознанием своего читателя, следовательно, превращает свободу в сверхвласть».1 Г. Л. Тульчинский классифицирует практику деконст­ руктивистов, вслед за М. Бергом, как «культурную невме­ няемость», обусловленную тремя принципиальными уста­ новками: — делание привычного необычным за счет изъятия его из привычного контекста восприятия, «отсутствие стиле­ вой и концептуальной обязательности»; — игра с остраненными смыслами и значениями; — выстраивание нового смыслового ряда из остраненных смыслов (монтаж, реаггрегация, новый синтез, новая функция).2 Реализация этих установок в постструктуралистских практиках (текстах и их интерпретациях) обусловливает такие их свойства, как «открытость и незавершенность, неупорядоченность мысли и текста... необязательность», которые закономерно предполагает в качестве следствия «такую же необязательность понимания».3 Об этом же на примере работ Ж. Деррида пишет и Д. А. Силичев, пола­ гая, что специфику его текста обусловливает «игра текста против смысла», и с этой целью он «разрушает устоявшие­ ся иерархии, типологии, жанры и классификации».4 ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ 1. Что определяет методологическую стратегию деконструктивной интерпретации текста? 2. Что обусловило понимание текста деконструктиви­ стами как самодостаточной сущности, полностью непод­ 1 Липовецкий М. Паралогия русского постмодернизма // Новое литературное обозрение. С. 296. 2 См.: Тульчинский Г. Л. Слово и тело постмодернизма. От фено­ менологии невменяемости к метафизике свободы. С. 43. 3 Там же. 4 Силичев Д. А. Ж. Деррида: Деконструкция, Или философия в стиле Постмодерн // Философские науки. С. 106.

305

властной автору (создателю текста) и читателю (интерпре­ татору текста)? 3. Какие теоретические постструктуралистские позиции определили констатацию Ж. Деррида «смерти автора». Что за этим стоит? 4. Прокомментируйте одну из основных концептуаль­ ных идей деконструктивной интерпретации текста: обна­ ружение «спящих», «остаточных» смыслов текста. 5. Что явилось результатом децентрации, которую осу­ ществляли деконструктивисты? 6. Какова, по мнению постструктуралистов, роль «претекстов» в создании текста? 7. Что обусловило разделение слова и письма в теории постструктуралистов, в частности Ж. Деррида; что такое грамматология? 8. Какое концептуальное значение имеет высказывание Ж. Деррида о том, что речь всегда обладает свойством «быть украденной/потерянной»? 9. Что определяет, по мнению критиков, литературове­ дов, писателей, специфику деконструктивизма в современ­ ной русской культуре. Каковы ее стратегическая цель и механизмы? ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ

1. Осуществите «обратную» деконструкцию на примере следующих работ: — Бланшо Морис «Ницше и фрагментарное письмо»; — Бланшо Морис «Литература и право на смерть». 2. Обоснуйте ответ на вопрос: почему ряд современных русских исследователей критически относятся к возмож­ ностям деконструктивного анализа текстов культуры? 3. Обоснуйте ответ на вопрос: можно ли деконструктивную практику анализа текста рассматривать в качестве «повторимого» исследователем опыта. Возможен ли мето­ дологический алгоритм деконструкции? 4. Рассмотрите таблицу базовых различий между мо­ дернизмом (допостмодернизмом) и постмодернизмом, вы­ полненную Ихабом Хасаном и приведенную в выступле­ нии на «круглом столе» О. Б. Вайнштейн «Постмодер­ низм: история или язык?»: 306

— определите, насколько применима к постмодернист­ ским текстам практика бинарных оппозиций; — подтвердите или опровергните мнение О. Б. Вайн­ штейн о том, что оппозиции, выделенные Ихабом Ха­ саном и определяющие специфику модернизма и постмо­ дернизма, «не отменяют друг друга... не стянуты в напря­ женное динамическое равновесие, а... снимают логику бинарных оппозиций»', обнаруживая специфику практик постмодернизма: модернизм закрытая, замкнутая форма цель замысел иерархия мастерство / логос законченное произведение дистанция творчество присутствие центрирование жанр / границы семантика селекция корни / глубина интерпретация, толкование означаемое чтение повествование / большая история основной код фаллоцентризм истоки / причины метафизика определенность трансцендентное

постмодернизм открытая, разомкнутая антиформа игра случай анархия исчерпанность / молчание процесс / перформанс участие деконструкция отсутствие рассеивание текст / интертекст риторика комбинация ризома / поверхность против толкования означающее письмо антиповествование / малая история идеолект полиморфность / андрогинизм различие / след ирония неопределенность имманентное

1 Вайнштейн О. Б. Постмодернизм: История или язык? (мате­ риалы «круглого стола») // Вопросы философии. 1993. № 3. С. 3—7.

307

Тексты 1 .Барт Р. Мифологии / Пер. с фр. С. Зенкииа. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2000. 320 с. 2. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика / Пер. с фр. Г. К. Косикова. М.: Республика, 1989. 616 с. 3. Барт Р. Нулевая степень письма / Пер. с фр. Г. К. Косикова // Семиотика: Антология / Сост. Ю. С. Степанов. 2-е изд., испр. и доп. М.: Академический Проект, 2001. С. 327—370. 4. Бланшо М. От Кафки к Кафке / Пер. с фр. Д. Кротовой. М.: Логос, 1998. 240 с. 5. Бланшо М. Литература и право на смерть / Пер. с фр. С. Зенкина // Новое литературное обозрение. 1994. № 4. С. 106—134. 6. Бланшо М. «Ницше и фрагментарное письмо» / Пер. с фр. B. Лапицкого // Новое литературное обозрение. 2003. № 61. C. 12—29. 7. Блум X. Страх влияния. Карта перечитывания / Пер. с англ. С. А. Никитина. Екатеринбург: Изд-во УГУ, 1998. 352 с. 8. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть / Пер. с фр. С. Н. Зенкина. 2-е изд. М.: Добросвет, 2006. 389 с. 9.Деррида Ж. Письмо и различие / Пер. с фр. Д. Ю. Кралечкина. М.: Академический Проект, 2000. 495 с. 10.Деррида Ж. О грамматологии / Пер. с фр. Н. Автономовой. М.: Ad Marginem, 2000. 511 с. 11. Деррида Ж. Шпоры: Стили Ницше / Пер. с фр. А. В. Гараджи // Философские науки. 1991. № 2. С. 118—142; № 3. С. 114— 129. 12.Жак Деррида в Москве: Деконструкция путешествия: Сб. ст. / Под ред. Е. В. Петровской [и др.]. М.: РИК «Культура», 1999. 199 с. 13. Интервью с Жаком Деррида // Мировое древо. 1992. № 1. С. 73—80. 14. Компаньон А. Демон теории. Литература и здравый смысл / Пер. с фр. С. Зенкина. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2001. 336 с. 15. Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе / Пер. с фр. М. Титовой. М.: Гнозис, 1995. 160 с. 16. Поль де Ман. Критика и кризис / Пер. с англ. С. А. Никити­ на // Философские науки. 1992. № 3. С. 48—64. 17. Серто М. Хозяйство письма / Пер. с фр. Б. Дубина // Новое литературное обозрение. 1997. № 28. С. 29—46. 18. Французская семиотика: От структурализма к постструкту­ рализму / Пер. с фр., общ. ред. Г. К. Косикова. М.: Прогресс, 2000. 536 с. 19. Эко Умберто. Заметки на полях «Имени розы» / Пер. с итал. Е. Костюкович // Иностранная литература. 1988. № 10. С. 88—104. 20. Эко Умберто. Шесть прогулок в литературных лесах / Пер. с итал. Е. Костюкович. СПб.: Симпозиум, 2003. 285 с. 308

21 .Эко Умберто. Роль читателя. Исследования по семиотике текста / Пер. с англ., итал. С. Серебряного. СПб.: Симпозиум, 2005. 502 с.

Основная литература 1. Бурганова Л. А. Проблемы теории в постмодернистском дис­ курсе // Междисциплинарные подходы к изучению прошлого: до и после модернизма: Материалы науч. конф. / Отв. ред. JI. П. Репина. М.: ИВИ РАН, 2005. С. 23—25. 2. Вайнштейн О. Б. Леопарды в храме (деконструкционизм и культурная традиция) // Вопросы литературы. 1989. № 12. С. 64—78. 3. Вайнштейн О. Б. Постмодернизм: История или язык? (мате­ риалы «круглого стола») // Вопросы философии. 1993. № 3. С. 3—7. 4. Гурко Е. Жак Деррида. Деконструкция: Тексты и интерпрета­ ция. (Деррида Ж. Оставь это имя (Постскриптум), Как избежать разговора: денегации). Минск: Экономпресс, 2001. 320 с. 5. Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: Эволюция научного мифа. М.: Intrada, 1998. 255 с. 6. Ильин И. П. Поструктурализм. Деконструктивизм. Постмо­ дернизм. М.: Интрада, 1996. 453 с. 7. Карцев И. Жиль Делёз. Введение в постмодернизм. Филосо­ фия как эстетическая имагинация. М.: Огни ТД, 2005. 232 с. 8. Козловски П. Современность постмодерна / Пер. с нем. Ф. Фельдмана // Вопросы философии. 1995. № 10. С. 85—94. 9. Кротков Е. А., Манохин Д. К. Парадигма деконструктивизма: Философско-методологический анализ // Общественные науки и современность. 2006. № 2. С. 155—165. 10. Левин Ю. И. Избранные труды. Поэтика. Семиотика. М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. 882 с. 11. Липовецкий М. Паралогия русского постмодернизма // Новое литературное обозрение. 1998. № 30. 12. Маньковская Н. Б. «Париж со змеями» (Введение в эстетику постмодернизма). М.: ИФРАН, 1995. 219 с. 13. Маньковская Н. Б. Структурно-психоаналитическая эстетика Жака Лакана // Философские науки. 1990. № 12. С. 42—52. 14. Пигалев А. И. «Деконструкция» и «диалог» как стратегиче­ ские альтернативы культурологического исследования // Выбор ме­ тода / Под ред. Г. И. Зверевой. М.: РГГУ, 2001. С. 60—69. 15. Рыклин М. К. Деконструкция и деструкция: Беседы с фило­ софами. М.: Логос, 2002. 272 с. 16. Силичев Д. А. Деррида: Деконструкция, Или философия в стиле постмодерн // Философские науки. 1992. № 3. С. 103—117. 309

17. Скрипник К. Д., Штомпелъ Л. А., Штемпель О. М. Умберто Эко. М.: ИКЦ «МарТ», 2006. 112 с. 18. Соколов Б. Г. Маргинальный дискурс Деррида. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1996. 119 с. 19. Субботин М. М. Теория и практика нелинейного письма (взгляд сквозь призму «грамматологии» Ж. Деррида) // Вопросы философии. 1993. № 3. С. 36—45. 20. Щербенок А. Деконструкция и классическая русская литера­ тура: От риторики текста к риторике истории. М.: Новое литера­ турное обозрение, 2005. 232 с.

Тема 3

ДИСКУРС В АНАЛИЗЕ ТЕКСТОВ КУЛЬТУРЫ Дискурс — понятие/категория/инструмент, введенный в научный оборот и отрефлексированный в системе евро­ пейского постструктурализма (М. Фуко) и позднее — в контексте русского постструктурализма (Михаил Берг, Бо­ рис Гройс, Михаил Липовецкий, Владимир Курицын, Ми­ хаил Эпштейн и другие), преимущественно в анализе ли­ тературы в качестве механизма перераспределения власти (властный дискурс). В настоящее время он используется в нескольких коннотативных значениях. Дискурс (от лат. «блуждать») — «вербально артикулированная форма объективации содер­ жания сознания, регулируемая доминирующим типом ра­ циональности»1, — так определяют дискурс авторы энцик­ лопедического словаря. И. П. Ильин трактует дискурс как логически обоснованный, аргументированный «специфи­ ческий способ или специфические правила организации речевой деятельности (письменной или устной)».2 В более широком плане дискурс трактуется как «инструмент, про­ цесс организации, управления социальным, физическим и символическим пространством».3 Понятие «дискурс» ис­ пользуют в значении «речь», т. е. способа или системы приемов организации речевой деятельности, как высказы­ вание. Ж. Лакан полагал, что дискурс — не только способ говорения, но и механизм формирования мышления. П. Серио, представитель французской школы пост­ структурализма, отмечает, что термин «дискурс» имеет множественность значений и множественность примене­ ний в конкретных исследовательских практиках пост­ структуралистов. Среди отмеченных им восьми значений наиболее употребительными являются понятия дискурса как определенного типа высказывания; как «речи, при­ сваиваемой говорящим, в противоположность „повество­ ванию", которое разворачивается без эксплицитного вме1

Постмодернизм. Энциклопедия. С. 233. Ильин И. П. Постмодернизм. Словарь терминов. С. 76. 3 Берг М. Литературократия. Проблема присвоения и перерас­ пределения власти в литературе. С. 9. 2

311

шательства субъекта высказывания»; как «системы огра­ ничений, которые накладываются на неограниченное количество высказываний в силу определенной социаль­ ной или идеологической позиции».' Он отмечает, что «в любом высказывании можно обнаружить властные отно­ шения».2 Наиболее репрезентативной, как полагает П. Серио, яв­ ляется французская школа А.Д.,3 которая сформировалась в процессе поиска новых методов анализа в гуманитарных науках, а «интеллектуальной средой, в которой сформиро­ вался А.Д., послужило структуралистское направление 60-х годов... Вокруг структурализма сформировалось но­ вое размышление над „письмом11, которое объединяло лингвистику, психоанализ Лакана и философию Альтюс­ сера».4 Начиная с момента своей научной актуализации, отмечает исследователь, «А.Д. ... стремится превращаться в подлинную дисциплину текстового анализа».5 Вслед за М. Фуко П. Серио разграничивает понятия «высказывание» и «дискурс»: «Высказывание — это по­ следовательность фраз, заключенных между двумя семан­ тическими пробелами, двумя остановками в коммуника­ ции; дискурс — это высказывание, рассматриваемое с точки зрения дискурсного механизма, который им управ­ ляет... Исследование производства текста определяет его (высказывание. — Т. Ч.) как „дискурс11».6 Следовательно, по его мнению, «предмет исследования А.Д. составляют... в основном высказывания, т. е. тексты в полном смысле этого термина: — произведенные в институциональных рамках, кото­ рые накладывают сильные ограничения на акты высказы­ вания; 1 Серио П. Анализ дискурса во французской школе (дискурс и интердискурс) // Семиотика: Антология / Под ред. Ю. С. Степано­ ва. М., 2001. С. 550. См. также: Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса / Общ. ред. П. Серио. М.: Прогресс, 1999. 416 с. 2 Серио П. Как читаются тексты во Франции // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. С. 21. 3 Принятое условное обозначение термина «анализ дискурса». 4 Серио П. Как читаются тексты во Франции // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. С. 18—19. 5 Там же. С. 27. 6 Там же.

312

— наделенные историчеекои, социальной, интеллекту­ альной направленностью».1 Другими словами, исследователем имеются в виду те высказывания, которые имеют значимость для общества, разделяются обществом и которые содержат убеждения, им вызываемые или усиливаемые. Практически все исследователи при определенных ню­ ансах в трактовке понятия «дискурс» единодушно отмеча­ ют его властную природу, ссылаясь на авторитеты Р. Бар­ та и М. Фуко. Так, авторы энциклопедической статьи пишут: «Дискурс как рационально организованный и социокультурно детерминированный способ артикуляции имманентно-субъективного содержания сознания и экзистенциально-интимного содержания опыта не может быть индифферентен по отношению к власти: „дискурсы... раз и навсегда подчинены власти или настроены против нее“ (М. Фуко). По оценке Р. Барта, „власть... гнездится в лю­ бом дискурсе, даже если он рождается в сфере безвла­ стия"».2 Приоритет в разработке дискурса принадлежит М. Фу­ ко, однако П. Серио отмечал и значимую роль Мишеля Пешё в выработке понятий и процедуры дискурсивного анализа («Прописные истины», 1975). Начало системати­ ческого интереса М. Фуко к дискурсу приходится на 1960-е годы: «Безумие и неразумие: История безумия в классическую эпоху» (1961), «Рождение клиники: Архео­ логия взгляда медика» (1963), «Слова и вещи: Археология гуманитарных наук» (1966). Затем в работах «Порядок дискурса» (1970), «Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы» (1975), «Игра власти» (1976) и других он про­ должил разработку теории дискурса. К его истолкованию, концептуальным уточнениям он обращается в своих рабо­ тах в связи с рассмотрением той или иной проблемы: ро­ ждения клиники, тюрьмы и других государственных и политических институтов. В самом общем плане дискурс для него, полагают ис­ следователи, — это «структурированное поле высказыва­ ний, которое, в свою очередь, содержит в себе основные правила, влияющие на организацию познавательного опы­ 1 2

Там же. Постмодернизм. Энциклопедия. С. 234. 313

та. Высказывания языкового поля не разрозненны, а взаи­ мосвязаны и всякий раз выполняют особую регулирую­ щую функцию, определяемую дискурсом как целым».1 Дискурс обладает, в отличие от обычного высказывания, «полнотой жизненного опыта»; «это практика, системати­ чески формирующая значения, о которых они (дискурсы) говорят».2 Высказывание, обладающее «материей, местом и временем», становится дискурсом. А. А. Грицанов и В. Л. Абушенко пишут о том, что М. Фуко в анализе дис­ курсивных практик выделяет два их типа — «два типа практических формаций», обусловливающих специфику его исследований, — «дискурсивные» и «недискурсив­ ные», которые он называет «средами».3 Теории дискурса была посвящена инаугурационная лек­ ция М. Фуко в Коллеж де Франс (1969). В определении дискурса он исходил из его властной природы — «как на­ силие, которое мы совершаем над вещами... как некая практика, которую мы навязываем».4 Вместе с тем, полага­ ет философ, «в любом обществе производство дискурса одновременно контролируется, подвергается селекции, ор­ ганизуется и перераспределяется с помощью некоторого числа процедур, функция которых — нейтрализовать его властные полномочия и связанные с ним опасности, обуз­ дать непредсказуемость его события...».5 Порядок дискур­ са, или социокультурная регуляция дискурсивных прак­ тик, осуществляется рядом механизмов, которые он выстраивает во времени и пространстве их формирования и осуществления. К ним он относит ряд «исключений»: за­ прет, табу, ритуал обстоятельств и другое; «разделение и отбрасывание» как разделение, дифференциацию разума и безумия (здорового и больного человека); «оппозицию истинного и ложного», находящихся «в постоянном пере­ движении, которые поддерживаются целой системой ин­ ституций... эти исключения осуществляются не без прину­ ждения... и некоторой долей насилия».6 1 Грицанов А. А., Абушенко В. JI. Мишель Фуко. Минск: Книж­ ный дом, 2008. С. 94. 2 Там же. С. 96. 3 Там же. С. 96, 102. 4 Фуко М. Порядок дискурса // Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности. С. 50. 5 Там же. С. 51. 6 Там же. С. 54.

314

Внутренними (имманентными) механизмами ограни­ чения дискурса (процесса дискурсивности) он считает три «важнейшие системы исключения:... запрещенное слово, выделение безумия и воля к истине».1 К механиз­ мам ограничения он относит и такие «системы проце­ дур», как «классификации, упорядочивания, распределе­ ния», с тем чтобы «обуздать другое измерение дискурса: его событийность и случайность».2 К правилам «дискур­ сивной полиции» он относит принципы организации, рег­ ламентации и контролирования дискурса: «принцип ком­ ментария», «принцип автора», «принцип дисциплины», регулирующие «производство дискурса». По убеждению М. Фуко, важнейшим механизмом контроля «над про­ изводством дискурса» является дисциплина, которая «ус­ танавливает для него границы, благодаря игре идентич­ ностей, формой которой является постоянная реактуали­ зация правил».3 Выделяя еще ряд правил и ограничений (механизмов регуляции) дискурса, М. Фуко делает вывод о том, что в западноевропейской культуре сложились ме­ ханизмы ограничения и подконтрольности дискурсов, оп­ ределяя их порядок. Вместе с тем современная ситуация (современная куль­ тура) в отличие от классической нуждается в реабилита­ ции дискурсивности «как способности дискурса к спон­ танной смыслопорождающей самоорганизации»,4 — так комментируют теоретическую позицию М. Фуко иссле­ дователи его творческого наследия А. А. Грицанов и В. JI. Абушенко. Они обозначают те необходимые для это­ го условия, которые были сформулированы М. Фуко: — «подвергнуть сомнению нашу волю к истине» как исторически детерминированную культурными парадиг­ мами, актуальными в наше время; — «вернуть дискурсу его характер события», т. е. осво­ бодить дискурсы от культурных ограничений, пресекаю­ щих возможность подлинной новизны (событийности) мысли, связанной со случайным (жестко не заданным ис­ ходными правилами) результатом; 1 Там

же. С. 58. Там же. С. 59. 3 Там же. С. 69. 4 Грицанов А. А., Абушенко В. J1. Мишель Фуко. С. 168. 2

315

— «лишить, наконец, означающее его суверенитета, подвергнув его процедурность рефлексивному анализу».1 Основной методологический вывод, к которому пришел М. Фуко в результате размышлений над структурой новой дискурсивной аналитики, значил, что «более уже невоз­ можно устанавливать связи механической причинности или идеальной необходимости. Нужно согласиться на то, чтобы ввести непредсказуемую случайность в качестве ка­ тегории при рассмотрении продуцирования события».2 Проблема соотношения власти и знания — основная в научных разработках М. Фуко. В работах «Рождение кли­ ники: Археология взгляда медика», «Надзирать и наказы­ вать: Рождение тюрьмы» М. Фуко «показал на примере возникновения тюрьмы и клиники, как из технологий рож­ даются идеологии, как способ организации институтов обусловливает способ организации знания».3 Эта методо­ логическая позиция позволила исследователю «провести восходящий анализ власти в государстве, начиная с ее мельчайших механизмов, а затем рассмотреть, как эти ме­ ханизмы замещаются более общими формами глобального господства».4 Методологический алгоритм дискурсивного анализа можно продемонстрировать на материале статьи В. П. Визгина «Мишель Фуко — теоретик цивилизации знания». Исследователь отмечает исходную позицию в рассмотрении М. Фуко дискурса, который, как отмеча­ лось, не может ни быть властным: «По Фуко, слова, вещи и индивиды включены в разнообразные системы отноше­ ний господства, обслуживаемого очагами их генерации в разнообразных социальных „локусах“. Это — микрофизи­ ка властных отношений... Некие матричные структуры (в «Словах и вещах» — это «эпистемы», в «Археологии знания» — регулярности речевых и неречевых практик, в генеалогии знания — это элементарные очаги «власти 1 Там

же. Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексу­ альности. С. 174. 3 Драгунская Л. С. Переживание, рациональность и континуум. К специфике фрейдовского дискурса. С. 137. 4 Шапинская Е. Н. Интерпретации культуры в контексте пост­ модернизма. Модернизм — постмодернизм — постструктура­ лизм // Основы культурологии. С. 210. 2

316

знания», некоторые социо-политические структуры или цивилизационные ядра) определяют взаимопроникнове­ ние... „политической материи" и „материи, властных отно­ шений" с отношениями когнитивными».1 Основной стратегической задачей дискурсивного ана­ лиза, утверждает В. П. Визгин, является необходимость «установить, каким образом власть подчиняет себе знание и заставляет служить своим целям или же как она отпеча­ тывается на нем и налагает на него идеологические огра­ ничения и содержания».2 Любое знание структурируется, стремится к своей легитимации, определяет свои отноше­ ния с другими областями знаний, не формируется вне сис­ темы коммуникации, которая неизбежно предполагает ре­ гистрацию, накопление, трансляцию и которая сама уже по себе есть форма власти и в своем существовании и функционировании связана с другими ее формами. В свою очередь, никакая власть в целях собственного поддержа­ ния и укрепления «не существует без извлечения, усвое­ ния и присвоения знания, без его распределения или удер­ жания».3 Властный дискурс обращен и собственно к знанию, и формам его реализации, удерживая их в опреде­ ленных границах. Автор статьи обозначает выявленные М. Фуко матрицы генерации знаний в культурно-историческом процессе: это «Мера» (Античность), «Опрос-дознание» (Средние века), «Осмотр или Обследование» (Новое время). Мера явля­ лась всеобщим регулятором социальных отношений, осно­ ванием эстетических канонов Древней Греции. Опрос (буквально означает «розыск», от лат. «разыскиваю») «конституируется прежде всего как судебная процедура, нацеленная на извлечение знания строго определенным путем... Процедура опроса имеет прямое познавательное значение, являет стержень определенного „режима исти­ ны"»,4 знания не только в его прямом смысле, но и в каче­ стве механизма властной регуляции отношений государст­ во (система) — человек, индивид. 1 Визгин В. 77. Мишель Фуко — теоретик цивилизации знания // Вопросы философии. 1995. № 4. С. 117. 2 Там же. 3 Там же. С. 118. 4 Там же.

317

В работе «Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы» М. Фуко выявляет генезис наук о человеке, который де­ терминируется «процедурой осмотра-обследования», яв­ ляющегося средством фиксирования или восстановления нормы, правила, разделения, качественной характеристики или квалификации, исключения. Вместе с тем осмотробследование «одновременно и матрица всех психоло­ гий, социологий, психиатрий, психоанализов, короче гово­ ря, всего того, что называют науками о человеке».1 Проце­ дура опроса означает новую, претендующую на большую достоверность картину объективных событий, чем та, которая дана обвинением. Она «имеет прямое познава­ тельное значение... составляет стержень нового „режима истины"».2 В работе «Рождение клиники» М. Фуко демонстрирует, доказывает мысль, что специфика наук о человеке опреде­ лена тем, что они являются производными от его сущно­ стной негативности — болезни, безумия, социальной ано­ малии. Следовательно, «позитивное знание о человеке построено на фундаменте негативности... Патология чело­ века во всех ее видах дала базу для объективации челове­ ка, для наук о нормальном человеческом существе».3 По мнению М. Фуко, Осмотр — Мера — Опрос до прямого эпистемологического функционирования входили в струк­ туру политической регуляции общества: мера выступала как средство поддержания справедливого порядка; опрос служил механизмом укрепления централизованной власти; осмотр был средством осуществления функции селекции индивидов и групп и исключения некоторых из них из со­ става нормального «социального тела».4 Все три матрицы фиксируют основные типы власти-знания. Механизм Осмотра осуществляется не только в клини­ ке, но и в педагогической системе, в военном деле как контроль, регулятор: в первом случает Осмотр выступает как экзамен, во втором — как парад, смотр, показательные учения.5 Главная особенность осмотра — обследования 1 Там

же. С. 121. Там же. 3 Там же. 4 Там же. 5 Там же. С. 122. 2

318

(учет, регистрация) — введение индивидуальности в сфе­ ру объективного, что неизбежно приводит к документализации и формализации индивида внутри социальных и политических отношений. Следовательно, медицина в пер­ вую очередь формировалась как знание здорового и нездо­ рового человека, как знание об идеальном человеке, и с этой позиции она управляла человеческим существовани­ ем, подчиняла его своему дискурсивному пространству. Результатом этих властных процессов является форми­ рование дисциплинарного общества: «Методы, позволяю­ щие осуществлять мелочный, детальный контроль опера­ ций тела, обеспечивающие постоянное подчинение его сил, ставящие его в отношение „послушание11 — „полез­ ность" — вот что такое „дисциплина"».1 В работе «Надзи­ рать и наказывать: Рождение тюрьмы» М. Фуко вводит и обосновывает понятия «дисциплинарное пространство», «дисциплинарное время»: «В рамках дисциплинарного об­ щества прежде всего складывается дисциплинарная матри­ ца, действующая по отношению к генезису знаний наподо­ бие... матриц меры, осмотра и опроса», а «индивид в дисциплинарном пространстве-времени одновременно и объект отношений власти и объект знания».2 М. Фуко от­ мечал, что власть в иерархизированном надзоре дисцип­ лин действует как механизм. Таким образом, знание, научные методы и собственно дискурсы формируются под влиянием практик власти: осуществление надзора, контроль, наказание. Власть есть не что иное, как «механизмы, маневры, тактики, техники, действия».3 Человек во властной системе, по мнению М. Фуко, становится человеком-мерой — мерой не вещей, а власти: «К человеку применяется системная совокуп­ ность дисциплинирующих технических социальных прие­ мов. Из „воспитующих" процедур надзора и кары, нака­ зания и принуждения рождается особая социаль­ но-историческая действительность»/ — так формулируют 1 Фуко М. Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы. М.: Ad Marginem, 1999. С. 139. 2 Визгин В. П. Мишель Фуко — теоретик цивилизации знания. С. 123—124. 3 Фуко М. Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы. С. 142. 4 Цит.: Грицанов А. А., Абуиленко В. 77. Мишель Фуко. С. 221—

222.

319

основные концептуальные выводы анализа властного дис­ курса М. Фуко исследователи его творчества. В современных работах методология дискурса приме­ няется философами, лингвистами, социологами, культуро­ логами, историками в исследовании различных полей, так как каждое поле, в соответствии с теорией французского социолога Пьера Бурдьё (р. 1930), «по-своему ставит во­ прос о власти, которая не ограничена правовой сферой го­ сударства, его нормами, установлениями, институциями и механизмами принуждения, структурой властных полно­ мочий и правил».1 Алгоритм дискурсивного анализа можно рассмотреть на материале книги М. Берга «Литературократия. Пробле­ ма присвоения и перераспределения власти в литературе», в которой осуществляется «постановка вопроса о присвое­ нии и перераспределении ценностей в поле литературы» в рамках «письменного проекта революции», понимаемого в качестве стратегии утопического реализма.2 В пони­ мании дискурса он идет вслед за М. Фуко, за которым признает бесспорное преимущество в теоретической раз­ работке универсального механизма: дискурс — это кон­ тролируемый властью механизм порождения речи, форми­ рующий значения и представления о реальности и тем самым полагающий эту реальность. Дискурс — это преж­ де всего инструмент организации, управления физиче­ ским, социальным и символическим пространством и, как отмечает М. Берг, он обладает властной природой: «Став­ кой является власть в социальном и психологическом про­ странстве и идея обладания».3 Утопический реализм в постреволюционной России вы­ полнял функцию «источника и обоснования всех видов власти, опирающихся на власть слова. Власть обосновыва­ ет свою легитимность апелляцией к утопиям; утопический реализм воплощает утопическую власть в реальность или находит для идеологического и социального пространства соответствующие проекции в пространстве физическом, в результате чего физическое пространство оказывается по­ строенным по утопическим законам».4 1 Берг

М. Литературократия. Проблема присвоения и перерас­ пределения власти в литературе. С. 9. 2 Там же. С. 7. 3 Там же. С. 29. 4 Там же. С. 15. 320

Основной задачей автора становится рассмотрение кон­ кретных практик и способов перераспределения и при­ своения власти в рамках письменного проекта, т. е. осуще­ ствления дискурса власти в ценностном поле литературы. Областью наблюдений над дискурсом власти становится и социальное пространство, в котором осуществляется пись­ менный проект утопического реализма, и пространство психоисторическое, антропологическое, в котором нацио­ нальные отличия приобретают характер антропологиче­ ской инновационности, т. е. антропологического экспери­ мента: формирование нового антропологического типа или нового психотипа, который репрезентируется автором работы «как характер (или характерный образец единой общей установки), встречающийся в индивидуальных фор­ мах и добивающийся доминирования в культуре».1 Рычагами (механизмами) дискурса советской власти становятся управление, обладание и социальным, и антро­ пологическим пространствами жизни. Анализируя дискурс власти, М. Берг указывает на то, что «особенностью суще­ ствования советского социального пространства 1930-— 50-х годов явилась подмена механизмов функционирова­ ния экономического капитала механизмами порождения и функционирования символического капитала, так как лю­ бое социальное пространство существует в двух ипоста­ сях: как реальность первого порядка, данная через распре­ деление и присвоение престижных в социальном плане благ и ценностей, и как реальность второго порядка, суще­ ствующая в представлениях, схемах мышления и поведе­ ния, стереотипах и написанных правилах, воспроизводя­ щих символический капитал».2 Результатом осуществления дискурса власти в соци­ альном и антропологическом пространствах стала антро­ пологическая революция, породившая новый тип, создав­ ший инновационный культурный проект по имени «соц­ реализм». Текст соцреализма 20-х—начала 30-х годов XX века представлял собой групповое описание нового советского человека, основными характеристиками кото­ рого стали целость, страстность, прямолинейность, свобо­ да от условностей, наивность, невежество, непочтительное 1 2

Там же. С. 30. Там же. С. 39.

11 Зак. № 3041

321

отношение к дореволюционным ценностям, коллективизм, ненависть к барам, неприязнь к интеллигенции и другое. Анализ свойств нового психотипа приводит М. Берга к выводу о том, что «психотип, представляющий совокуп­ ный портрет „ребенка-дикаря“ (или — точнее — человека вновь созданного), явленный революцией, не смог осуще­ ствить процесс легитимизации и присвоить себе власть».1 Антропологический эксперимент-неудача к середине 1930-х годов формализует «процесс выхода русской ли­ тературы за пределы поля актуальной мировой культуры и присвоение ею пространства иллюзорной, виртуальной актуальности»2. А к 1950-м годам в силу того, что соци­ альное пространство было подчинено полем идеологии власти, в литературе стали использоваться готовые ху­ дожественные приемы и формы, становящиеся, в свою очередь, «орудиями пропаганды идеала нового и не имеющего традиционных прототипов общества».3 Вполне закономерно, что процесс «поглощения... поля культуры полем идеологии приводит к тому, что социальное про­ странство приобретает инфантильные черты, а литерату­ ра, поглощенная полем идеологии... становится инфан­ тильной (ей присущи такие черты, как сентименталь­ ность, нравоучительность, просветительский пафос, максимализм, сочетание праздничности мироощущения и жестокости, категоричности и маргинальности, эго­ центричности и угодливости, комплекса превосходства и комплекса неполноценности... упрощение стилистики и др.)». Она теперь представляет собой «„Дисней­ ленд — волшебный мир, где дети чувствуют себя дома“, а агентом советского пространства становится ребенок, знающий все, кроме того, что знать, как ребенок, не мо­ жет и не должен».4 Период оттепели отмечен процессом «повзросления» ребенка. М. Берг анализирует собственно механизмы, инстру­ менты реализации дискурса «письменного проекта» — со­ циалистического реализма — утопического реализма, ос­ новным из которых стала цензура, причем в большей 1

Там же. С. 34. Там же. С. 37. 3 Там же. С. 41. 4 Там же. С. 37, 42, 44, 45. 2

322

степени цензура эстетическая, являющаяся «выражением символической власти». «Она была... строже, нежели цен­ зура политическая, так как препятствовала распростране­ нию внутри поля культуры практик и суждений, способ­ ных составить конкуренцию утопическому дискурсу... в условиях осуществления глобального письменного проек­ та».1 В обстоятельствах поглощения поля культуры идео­ логией именно эстетическая цензура создавала особый язык — не описания, а инструмента изменения реально­ сти,2 что позволяло сохранять иллюзорную идеологиче­ скую реальность, симуляционную или миражную по своей сути, с одной стороны, а с другой — «ситуация перене­ сения социальных отношений в плоскость физического пространства инициировалась потребностью превратить символическую власть в политическую власть над кон­ кретными, физически существующими агентами».3 Идеология-утопия как механизм дискурса власти в це­ лях управления, удержания власти должна была форми­ ровать особые инструменты, которыми, по мнению иссле­ дователя, закономерно становятся тайна, табуирование, поддержание сакральных зон, которые, в свою очередь, также окружались тайной, вера в слово. Они становились обоснованием и поддержанием легитимности власти. Эти инструменты с наибольшей эффективностью действовали в поле «письменного проекта», искусства. В условиях со­ ветской жизни искусство выполняло функцию зеркала — отражения «иллюзорного представления о жизни», но не самой жизни. Вместе с тем любое художественное произ­ ведение должно было убеждать человека в «тождестве жизни и искусства», при котором текст и власть присваи­ вали символический капитал, во многом зависящий от мастерства художественного исполнения. В этой ситуации писатель становится функцией власти: «...ставя себя в операции обмена в подчиненное положе­ ние к полю власти, отдавая свою символическую власть — власть видеть невидимое, называть неназываемое и т. д. в обмен на перераспределение символической, политиче­ ской и экономической власти, интеллектуалы... первыми 1

Там же. С. 56. См.: Кривулин В. Охота на мамонта. СПб., 1998. 3 Берг М. Литературократия. С. 64. 2

323

оказываются жертвами своих иллюзий».1 В поле «пись­ менного проекта» революции для писателя отсутствовала сама возможность нейтральной позиции: «...власти необ­ ходимо было придать утопии статус реальности и найти соответствующую проекцию социальным отношениям в физическом пространстве».2 ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ

1. Как трактуется дискурс М. Фуко? 2. Какова стратегия дискурсивного анализа текста? 3. Почему дискурс всегда имеет властную природу? Как обосновывает это утверждение М. Фуко? 4. Определите основные категории дискурсивного ана­ лиза. 5. Дайте определение таким категориям дискурсивной практики анализа, осуществленного М. Бергом, как «сим­ волический капитал», «поле литературы», «управление», «перераспределение власти», «письменный проект». 6. Назовите основные научные школы дискурсивного анализа. 7. Назовите представителей научной разработки и реа­ лизации механизма дискурса в анализе текстов культуры в европейской и русской науках. 8. Определите основные механизмы дискурса власти в поле советской литературы и шире — советской культуры. 9. Обоснуйте или опровергните утверждение М. Берга о том, что в современных отечественных гуманитарных нау­ ках наибольшую актуальность в исследовательском плане получил дискурс власти. 10. Каковы механизмы дискурса власти? ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ

1. Обозначьте алгоритм дискурсивного анализа текста на примере статьи В. П. Визгина «Мишель Фуко — теоре­ тик цивилизации знания». 1 Там 2

324

же. С. 71. Там же. С. 72.

2. Выявите механизм дискурсивного анализа текста на примере статьи К. Э. Разлогова «Экран как мясорубка культурного дискурса». Тексты 1 .Бурдъё П. Начала / Пер. с фр. А. Н. Шматко. М.: Socio-Logos: Фирма «Адапт», 1994. 287 с. 2.Делёз Ж. Фуко / Пер. с фр. Е. В. Сёминой. М.: Изд-во гумани­ тарной литературы, 1998. 171 с. 3. Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса / Пер. с фр., порт. И. Н. Кузнецовой [и др].; общ. ред. и вступ. ст. П. Серио. М.: Прогресс, 1999. 416 с. 4. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук / Пер. с фр. Н. С. Автономовой. СПб.: «А-cad»: Талисман, 1994. 405 с. 5. Фуко М. Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы / Пер. с фр. В. Наумова. М.: Ad Marginem, 1999. 478 с. 6. Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексу­ альности. Работы разных лет / Пер. с фр. С. Табачниковой. М.: Магистериум, 1996. 446 с. 7. Фуко М. Археология знания / Пер. с фр. М. Б. Раковой [и др.]. СПб.: Гуманитарная Академия, 2004. 416 с. 8. Фуко М. История безумия в классическую эпоху / Пер. с фр. В. Наумова. СПб.: Университетская книга, 1997. 576 с. 9. Фуко М. Рождение клиники / Пер. с фр. А. Ш. Тхостова. М.: Смысл, 1998. 309 с. Основная литература \.Берг М. Литературократия. Проблема присвоения и перерас­ пределения власти в литературе. М.: Новое литературное обозре­ ние, 2000. 352 с. 2. Биссималиева М. К. О понятиях «текст» и «дискурс» // Фило­ логические науки. 1999. № 1. С. 14—25. 3. Визгин В. П. Мишель Фуко — теоретик цивилизации знания // Вопросы философии. 1995. № 4. С. 114—128. 4. Грицанов А. А., Абушенко В. J1. Мишель Фуко. Минск: Книж­ ный дом, 2008. 320 с. 5. Гройс Б. Переписка из всех углов // Новое литературное обо­ зрение. 1996. № 19. С. 317—322. 6. Гройс Б. Полуторный стиль: Социалистический реализм меж­ ду модернизмом и постмодернизмом // Новое литературное обозре­ ние. 1995. № 15. С. 44—53. 7. Ильин И. П. Поструктурализм. Деконструктивизм. Постмо­ дернизм. М.: Интрада, 1996. 453 с. 325

8. Ионов И. Н. Судьба генерализирующего подхода к истории в эпоху постструктурализма: Попытка осмысления опыта Мишеля Фуко // Одиссей: Человек в истории. Исследования по социальной истории и истории культуры / Под ред. Ю. Н. Афанасьева и А. Я. Гуревича. М.: Наука, 1996. С. 60—79. 9. Липовецкий М. Н. Русский постмодернизм: Очерки историче­ ской поэтики. Екатеринбург: УГПУ, 1997. 317 с. 10. Липовецкий М. Паралогия русского постмодернизма // Новое литературное обозрение. 1998. № 30. С. 285—304. 11. Разлогов К. Э. Экран как мясорубка культурного дискурса // Вопросы философии. 2002. № 8. С. 24—41. 12. Розин В. М. Опыт гуманитарного изучения творчества (эво­ люция взглядов М. Фуко) // Общественные науки и современность. 2000. № 3. С. 131—141. 13. Соколов Б. Г. Маргинальный дискурс Деррида. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1996. 351 с.

Тема 4 ГЕНДЕРНЫЙ ПОДХОД К ИССЛЕДОВАНИЯМ КУЛЬТУРЫ: К ПРОБЛЕМЕ МЕТОДОЛОГИЧЕСКОГО СТАТУСА Понятие «гендер» и гендерные исследования были ак­ туализированы сравнительно недавно, в 1960—70-х годах, в рамках активизации достаточно широкого феминист­ ского движения в странах Европы и США «в результате отмежевания от господстствующей тогда концепции раз­ личения полов, основывающейся на биологических пред­ посылках».1 Феминизм довольно долго, отмечает О. А. Во­ ронина, «существовал как идеология равноправия женщин и как социально-политическое движение», выработавшее «теоретические претензии к традиционному западному знанию и новые теоретико-методологические подходы к анализу культуры».2 Активизацию постановки и обсуждения гендерных про­ блем в культурно-исторической ретроспективе спровоци­ ровали отчасти антифеминистские акценты в работах пост­ модернистов, и в частности, Ж. Деррида. «Согласно идее Ж. Деррида, — пишет А. В. Кирилина, — система ценно­ стей и взгляд на мир формируется с позиции „европейских белых мужчин11. Иными словами, все сознание современ­ ного человека, независимо от его пола, насквозь пропи­ тано идеями и ценностями мужской идеологии и приори­ тетом мужского начала, логики, рациональности и объектности женщины».3 Концептуально позицию Ж. Деррида разделяли М. Фуко, Симона де Боувар и другие. О многих проблемах феминизма, которые активно об­ суждаются и в настоящее время, писал Ж. Бодрийяр в кни­ 1 Хоф Р. Возникновение и развитие гендерных исследований // Пол, гендер, культура / Под ред. Элизабет Шоре и Каролин Хайдер. М.: РГТУ, 1999. С. 45. 2 Воронина О. А. Социокультурные детерминанты развития ген­ дерной теории в России и на Западе // Общественные науки и со­ временность. 2000. № 4. С. 11. 3 Кирилина А. В. Гендерные исследования в зарубежной и рус­ ской лингвистике (философский и методологические аспекты) // Общественные науки и современность. 2000. № 4. С. 139.

327

ге «О соблазне», вышедшей из печати в конце 1970-х го­ дов, которые он характеризует как время «торжества соблазна мягкого, бесцветного, рассеянного феминизма и эротизации всех отношений внутри размякшего социаль­ ного универсума».1 Ссылаясь на 3. Фрейда, разработавше­ го теорию сексуальности, имеющей мужскую (фалличе­ скую) природу, он пишет о том, что никакой другой сексуальности не существует, поэтому «бессмысленно пы­ таться в рамках этой структуры перевести женственность по другую сторону черты и смешать термины оппозиции: структура или останется неизменной, поскольку вся жен­ ственность будет поглощена мужественностью, либо по­ просту развалится, так что не останется ни женственности, ни мужественности: нулевая степень структуры».2 Женщи­ ны, пытаясь противостоять господству мужского типа культуры — фаллократичсской культуре, — отрицают со­ блазн, который, по его мнению, и есть их основная сила, могущая дать «господство над символической вселенной» вместо того господства, на котором они настаивают, — господства власти, означающего «всего лишь господство над вселенной реальной... Соблазн разрушает полярную сексуализацию тел и фаллически ориентированную систе­ му сексуальности, к которой та неизбежно приводит».3 В связи с этим Ж. Бодрийяр полагает, что для восстанов­ ления власти над символической вселенной женщине сле­ дует уступить соблазну истины, вместо того чтобы отстаи­ вать гендерную поляризацию мира, выстраивать дискурс власти. Все вместе активизировало в среде феминисток попыт­ ки выстроить систему тезисов о господстве в мире патри­ архата, о навязывании мужских идей, идеалов и ценно­ стей, языка, что, в свою очередь, послужило толчком к формированию феминистской лингвистики, «желающей изменить нормы языка, а по возможности, саму языковую систему».4 Лингвистическая феминистская полемика поло­ 1 Бордийяр Ж. Фрагменты из книги «О соблазне» // Иностранная литература. С. 60. 2 Там же. 3 Там же. С. 62. 4 Кирилина А. В. Гендерные исследования в зарубежной и рус­ ской лингвистике (философский и методологические аспекты) // Общественные науки и современность. С. 139.

328

жила начало собственно гендерным исследованиям, кото­ рые прижились и на русской почве, хотя, как полагает А. В. Кирилина, «выделение пола в качестве специального предмета обсуждения (выделено мной. — Т. Ч.) действи­ тельно менее свойственно русской научной традиции, не­ жели западной».’ Необходимо отметить, что автор статьи, рассматривающий философские и методологические ас­ пекты гендерных исследований, скорее всего, непроиз­ вольно делает вполне закономерный акцент на том, что гендер является «специальным предметом» исследований. Вполне закономерно, что в ряде стран, и прежде всего в Германии, в рамках обсуждения «женского вопроса» воз­ никли попытки разделить пол и гендер по аналогии с фун­ даментальной оппозицией «природа — культура». Активизация гендерных исследований обусловлена со­ циокультурными процессами в мире: изменением положе­ ния женщины, чье пространство было преимущественно ограничено производственной и домашней сферами; акти­ визацией феминистских движений, преследующих цель изменить андроцентрический взгляд на мир и мироустрой­ ство; изменениями в понимании сущностных ролей муж­ чин и женщин; переосмыслением привычного, стереотипизированного понимания соотношения маскулинности и фемининности и другими. Показательным событием в ме­ ждународном масштабе явилась специальная сессия Гене­ ральной Ассамблеи ООН «Женщины — 2000: Равенство между полами, развитие и мир в XXI веке», прошедшая в Нью-Йорке. Р. Хоф в статье «Возникновение и развитие гендерных исследований» выделяет четыре позиции, которые обусло­ вили необходимость обосновать и утвердить гендер как научную категорию и активизировать гендерные исследо­ вания: — «в целях отказа от причинной зависимости между (женским) и (мужским) телом и определенными общест­ венными ролями»; — «в целях установления связи между структурой от­ ношения полов и другими внутрикультурными контекста­ ми и формами общественных организаций»; 1 Там

же. С. 140. 329

— «в результате признания того факта, что обществен­ ная организация, в которой мужчины и женщины играют определенную роль, не может быть понята без анализа со­ ответствующих властных систем»; — «как следствие убеждения, что процесс различения, который ведет соответственно к различным ролям, должен быть также проанализирован».1 В России феминистское движение наметилось в конце 1980-х—начале 1990-х годов. К причинам активизации феминистских движений и процесса формирования ген­ дерного подхода в исследованиях социума в русле других научных парадигм относят, как правило, социальные трансформации в обществе, изменение положения и стату­ са женщины, появление новых научных школ, направле­ ний. В настоящее время гендерное направление в исследо­ вании культуры представлено многочисленными работа­ ми. Показателен тот факт, что один из номеров журнала «Общественные науки и современность» (2000 г.) был по­ священ обсуждению проблемы гендера и возможностей гендерного подхода в исследовании различных аспектов социокультурной жизни. Обстоятельный обзор гендерных исследований в России представлен Т. Дашковой в работе «Гендерная проблематика: Подходы к описанию».2 Уже более пяти лет выходит в свет периодический журнал «Гендерные исследования», к нему по тематике близок пе­ риодический журнал «Женщина в российском обществе». Значимым для исследователей гендерной проблематики стало появление «Словаря гендерных терминов», состав­ ленного рядом ведущих ученых, занимающихся изучением гендера.3 Одним из обстоятельств активизации научного инте­ реса к гендеру (особенно в его феминистской форме) в России, как полагает И. А. Жеребкина, явилась «натурали­ зация пола», т. е. «радикальная гендеризация и сексуализация (вплоть до порнографизации) прежнего бесполого со­ 1

См.: Хоф Р. Возникновение и развитие гендерных исследова­ ний // Пол, гендер, культура. С. 42. 2 Дашкова Т. Гендерная проблематика: Подходы к описанию // Исторические исследования в России — II. Семь лет спустя / Под ред. Г. А. Бордюгова. М.: АИРО-ХХ, 2003. С. 203—245. 3 Словарь гендерных терминов / Под ред. А. А. Денисовой. М.: Информация — XXI век, 2002. 330

ветского тела».1 В качестве следствия пренебрежения телом в советской культуре мы наблюдаем не всегда кор­ ректно выраженное внимание к телесному и сексуальному началам человека. Аналитический обзор репрезентативного ряда работ по гендерной тематике позволил выделить в ряду проблем, поднятых исследователями, доминирующие: гендера как научной артикуляции социокультурных ролей мужчин и женщин; дискурса власти, обусловливающего научную специфику гендерных исследований; гендерного подхода в качестве методологической основы, артикулированной в большинстве работ по гендерной тематике. Попытка реф­ лексии правомочности, легитимности гендерного подхода к текстам культуры обусловлена тем фактом, что в совре­ менном гуманитарном знании он выделяется как один из перспективных в области методологических практик. Ген­ дерный подход заявлен как обязательный для изучения в минимуме содержания программы по дисциплине «Мето­ ды изучения культуры» Государственного образовательно­ го стандарта специальности «Культурология». По этим трем направлениям мы проведем анализ совре­ менных гендерных исследований в русской культуре. Чаще всего в работах делается акцент на том, что ген­ дер следует понимать как социокультурный пол. Еще М. Мид на основании результатов полевых этнографиче­ ских наблюдений над образом жизни, отношениями между полами в племенах Южных морей пришла к выводу о том, что различия между мужчинами и женщинами детермини­ руются не биологическими признаками, а являются произ­ водными культуры. Е. Н. Шапинская полагает, что понятие «гендер» было принято, чтобы подчеркнуть социальную конструкцию мас­ кулинности и фемининности, и дает ссылку на определение понятия в книге «Gender. A Sociological Reader», изданной в 1991 году в Лондоне (Нью-Орк): «Гендер — это иерархиче­ ское разделение между мужчинами и женщинами, укоренен­ ное в социальных институтах и социальных практиках».2 Е. И. Трофимова считает, что гендер в отличие от биологи­ 1 Жеребкина

И. А. Гендерные 90-е, или Фаллоса не существует. СПб.: Алетейя, 2003. С. 11. 2 Шапинская Е. Н. Гендер в культуре и обществе // Основы культурологии. С. 315. 331

ческого определения пола есть его «культурно-символическое определение».1 По сути дела этой же точки зрения при­ держивается А. В. Кирилина, которая в своей статье отмечает, что термин «гендер» фиксирует не «природную, а социокультурную причину межполовых различий».2 Между тем, отстаивая культурно-символическое или социокультурное значение гендера, многие исследователь­ ницы пренебрегают природными (естественными) раз­ личиями, определяющими психологию, типы поведения мужчин и женщин, их роли в обществе. Однако существо человека невозможно редуцировать, свести исключительно к социокультурным началам. В свя­ зи с этим сошлемся на мнение специалиста в области ис­ следования аксиологии человеческого тела — И. М. Быховскую, которая полагает, что «онтологическая противо­ речивость сущности человека связана прежде всего с анти­ номиями „природное — социальное", „физическое — духовное", которые постоянно воспроизводятся и одно­ временно столь же постоянно стремятся к своему разреше­ нию. Этот раскол, расщепление, противоречие проециру­ ется на всю жизнь человека с момента его появления на свет как общественного существа, обусловливая неизбеж­ ность поиска вариантов примирения раздвоенной приро­ ды, достижения согласия между двумя ее модификациями: природной „натуральностью" и социально трансформиро­ ванным бытием человека. Именно на этой границе, в этой „расщелине" (Ю. Н. Давыдов) между природным и соци­ альным и находится лоно культуры...».3 Как отмечает Е. Н. Шапинская, в настоящее время все большее число ученых считает, что гендерные роли в об­ ществе на разных этапах культурно-исторического разви­ тия человечества обусловлены «не биологическими осо­ бенностями, а культурой и социумом»,4 различия полов 1 Трофимова Е. И. Терминологические вопросы в гендерных ис­ следованиях // Общественные науки и современность. 2002. № 6. С. 181. 2 Кирилина А. В. О применении понятия гендер в русскоязычном лингвистическом описании // Филологические науки. 2000. № 3. С. 18. 3 Быховская И. М. Homo somatikos: Аксиология человеческого тела. М.: Эдиториал УРСС, 2000. С. 99—100. 4 Шапинская Е. Н. Гендер в культуре и обществе // Основы культурологии. С. 316.

332

рассматриваются как культурно и социально сконструиро­ ванные феномены. Анализируя процесс становления ген­ дерной теории и формирования гендерного анализа, она отмечает, что гендер трактуется как социокультурная ха­ рактеристика, а не как свойство биологического пола. Вместе с тем исследовательница отмечает и тот факт, что на современном этапе развития гендерной теории и мето­ дологии явно обозначается тенденция, «согласно которой различие пол/гендер не столь глубоко, оно предполагает фиксированный биологический корень, на котором „при­ вивается" социокультурный гендер».' Следовательно, моделирование и анализ гендерных ро­ лей должен строиться не на отрицании природного, а, на­ против, с учетом естественной природы человека. К концу XX века категория «гендер» стала номини­ роваться как социокультурная категория. Сторонниками гендерных исследований за понятием «гендер» закрепля­ ется значение пола как концепта, обозначающего диффе­ ренциацию между половой конституцией и социальной ролью, поведенческими социокультурными моделями, социальными стратегиями. Они ссылаются на мнение английской исследовательницы Энн Оукли, которая но­ минирует «пол как биологические и физиологические ха­ рактеристики, определяющие его как „мужское" и „жен­ ское", а гендер — как социально сконструированную маскулинность и фемининность. Они являются продукта­ ми социальных, культурных и психологических факто­ ров, которые приобретаются в процессе становления мужчины или женщины в определенном обществе и в оп­ ределенное время».2 Подобное толкование содержится в коллективном «Словаре гендерных терминов»: по мне­ нию его составителей, «биологический пол не может быть объяснением различий социальных ролей... возник­ ло понятие гендер, означающее совокупность социаль­ ных и культурных норм, которые общество предписывает выполнять людям в зависимости от их биологического пола».3 Авторы полагают, что гендер «создается (конст­ руируется) обществом как социальная модель женщин и 1 Там

же. С. 318. Там же. 3 Словарь гендерных терминов / Под ред. А. А. Денисовой. С. 21. 2

333

мужчин, определяющая их роль и положение в обществе и его институтах».' Вместе с тем, возможно, в силу довольно незначитель­ ной истории гендерных исследований в ряде работ встре­ чается практическое отождествление пола и социопола — гендера. Так, О. В. Митина в статье «Женское гендерное поведение в социальном и кросскультурном аспектах» трактует гендерный анализ прямолинейно: это исследова­ ние женских и мужских ролей в обществе на основе таких параметров, как личные характеристики, женские и муж­ ские роли, сценарии женского поведения, профессия, фи­ зические характеристики и другое. Достаточно традиционна и культурно-историческая типология женских ролей, которую она выстраивает.2 В конце 1990-х годов гендер, как отмечает Г. И. Звере­ ва, стал «интерпретироваться как перспективный подход к изучению многообразных отношений „власти41 — „подчи­ нения11, выраженных в изменчивых формах культурных коммуникаций между полами».3 Следует отметить, что эту идею, как свидетельствует О. А. Воронина, озвучила в 1974 году Гейл Рабин в книге «Обмен женщинами». Ис­ следовав символическое значение обмена женщин между мужчинами в примитивных культурах, она пришла к вы­ водам о том, что «гендерная система, которая конструиру­ ет два пола как различные, неравные и даже взаимодопол­ няющие... фактически является системой власти и домини­ рования, цель которой — концентрация материального и символического капитала в руках отцов».4 Идею гендера как «первичного способа обозначения властных отношений» на теоретико-методологическом уровне разрабатывала американская исследовательница, историк Джоан Скотт, и ее в качестве доминирующей от­ стаивает в настоящее время значительное число исследо­ вателей (исследовательниц). Так, к примеру, проблеме 1

Там лее. Митина О. В. Женское гендерное поведение в социальном и кросскультурном аспектах // Общественные науки и современ­ ность. 1999. № 3. С. 179—191. 3 Зверева Г. И. Учебная литература: Гендерный анализ // Пол, гендер, культура. С. 158. 4 Воронина О. А. Социокультурные детерминанты развития ген­ дерной теории в России и на Западе. С. 11. 2

334

«гендер и власть» посвящает свою статью «Пол, власть и концепция „разделенных сфер“: От истории женщин к гендерной истории» Л. П. Репина, озвучивая намерение дать обоснование теоретико-методологической позиции гендерных исследований. Она рассматривает историю сквозь призму «женского вопроса» — «женской темати­ ки» — и приходит к выводу о том, что весьма значимыми и успешными на сегодняшний день являются попытки «переписать всю историю гендерных отношений в контек­ сте „культурной истории социального", покончив разом и с вековым „мужским шовинизмом" всеобщей истории, и с затянувшимся сектантством „женской истории"».' Однако определение теоретико-методологического механизма ген­ дерных исследований не получило в ее статье четкой арти­ куляции. Феминистская критика касалась прежде всего вопросов андроцентризма (господства мужчин в культуре и науке), маскулинности науки, которая выражалась в характере производства знаний (мужском) и «иерархии наук», нося­ щей мускулинный характер. За поднятыми феминистками проблемами, как полагает О. А. Воронина, стояла карди­ нальная проблема «системы господства и подчинения (выделено мной. — Т. Ч.), воспроизводящей гендерную асимметрию и дискриминацию в область производства и структуру знаний о мире».2 О механизмах «силового воз­ действия» на природу женщин пишет Н. Н. Козлова в ста­ тье «Гендер и вхождение в модерн»: «Главный тезис фе­ министской мысли: природа женщины не дана, а создана, то, что выдается за свойство, — результат силового воз­ действия».3 Процесс насильственного «воспитания» жен­ щины, по ее мнению, достиг апогея в модернистской культуре, стремящейся защищать границы цивилизации, культивируя идеи производства здоровья: «Не обладая сильными телами, женщины попадали под надзор мужчи­ ны — главы семейства, который выполнял роль низшей 1 Репина Л. П. Пол, власть и концепция «разделенных сфер»: От истории женщин к гендерной истории // Общественные науки и со­ временность. 2000. № 4. С. 135. 2 Воронина О. А. Социокультурные детерминанты развития ген­ дерной теории в России и на Западе. С. 11. 3 Козлова Н. Н. Гендер и вхождение в модерн // Общественные науки и современность. 1999. № 5. С. 165.

властной инстанции (выделено мной. — Т. Ч.). Женщина конституировалась как сексуальный объект посредством тренажа и дисциплинированности. Женщину нормировали, задавая ей режим телесности».1 В современных гендерных исследованиях предприни­ маются попытки выработать новую стратегию познания и формирования новой системы ценностей, т. е. женского способа познания и управления знаниями. Полагается, что это изменит фаллократическую парадигму управления ми­ ром, мужской дискурс власти на феминный. По сути дела сторонниками гендерных исследований строятся дихото­ мии мужского и женского, за которыми закрепляются, с одной стороны, сила, разрушение, хаос, властность, с дру­ гой — порядок, покой, космос. Это нашло свою наиболее полную реализацию в рабо­ тах авторов сборника «Женщина и визуальные знаки».2 Он содержит работы преимущественно последовательниц ра­ дикального феминизма в России, которые пытаются в сво­ их изысканиях «девальвировать такие фундаментальные проявления женщин, как ее репродуктивные, цивилизаци­ онные, охранительные, эстетизирующие, воспитательные функции в обществе, трактуя их как отрицательные».3 Л. Березовчук («У феминизма не женское лицо») приходит к подобному выводу в результате анализа включенных в сборник статей русских последовательниц гендерного ана­ лиза, и в частности статьи социолога Н. Козловой «Жен­ ский мотив». В ней, обращаясь к факту «рукоделия» (сал­ фетки, кружева и другое) советских женщин в условиях тоталитарного общества, в котором мужчины подверга­ лись репрессиям, она утверждает, что «потребность во что бы то ни стало сохранить жизнь, укорененная именно в глубинах женского бессознательного, означала на самом деле пособничество тоталитарному режиму... Здесь рабо­ тали вековые женские техники выживания и продолжения рода».4 Вывод, к которому приходит Н. Козлова, — ради­ кально феминистский: женщина должна изжить в себе 1 Там

же. С. 168. Женщина и визуальные знаки: Сб. ст. М.: Идея-Пресс, 2000. 346 с. 3 Там же. С. 111. 4 Березовчук J1. У феминизма не женское лицо // Октябрь. 2002. № 1. С. 109. 2

жизнь, извечное, женское. JI. Березовчук связывает акти­ визацию так называемого «женского взгляда» в условиях постмодернистской практики с попытками навязать свое осмысление «всех сторон существования человека в со­ циуме и культуре»: «Практика постмодернистской крити­ ко-философской рефлексии как научно-академической, так и в СМИ, выдвинула именно феминистскую мысль в каче­ стве лидирующей в процессах формирования „новых“ представлений о человеке и о факторах, движущих им в течение его жизни, обусловливая ее значимость, ценность, смысл».1 О. А. Воронина в статье «Социокультурные детерми­ нанты развития гендерной теории в России и на Западе» указывает на то, что чаще всего под гендером понимают традиционные социодемографические категории (социопо­ ловые роли). Рассматривая существующие на сегодняш­ ний день модели гендерного анализа, она выделяет сло­ жившиеся в гуманитарных науках три варианта гендерной теории на основании актуализации в исследовании: а)гендера как социальной конструкции социального конструирования гендера, который свойственен социаль­ ным наукам; б) гендера как стратификационной категории в сово­ купности с другими стратификационными категориями, более присущими социологии, психологии; в) гендера как культурной метафоры, которая в боль­ шей мере может быть реализована в культурологии, исто­ рии, литературоведении и других науках. Рассмотрев варианты репрезентации гендерной теории современными исследовательницами и их познавательные возможности, О. А. Воронина полагает, что «основой ме­ тодологии гендерных исследований является не просто описание разницы в статусах, ролях и иных аспектах жиз­ ни мужчины и женщины, но анализ власти и доминирова­ ния (выделено мной. — Т. Ч.), утверждаемых в обществе через гендерные роли и отношения. Гендерные роли опре­ деляют отношения мужчины и женщины через категории доминирования и власти. Гендерные исследования рас­ сматривают, какие роли, нормы, ценности общество через системы социализации, разделения труда, культурные 1 Там

же. С. 105. 337

символы предписывает исполнять женщинам и мужчинам, чтобы выстроить традиционную (патриархальную) иерар­ хию власти».' При этом, по мнению автора статьи, важную роль в конструировании гендерных различий играет прием поляризации и иерархического соподчинения, безусловно, в сторону мужского, маскулинного. Следует отметить, что и в этой работе отсутствует описание того теоретико-методологического механизма, который позволил бы решить проблемы, заявляемые сто­ ронницами гендерных исследований в различных аспек­ тах проблематики властных отношений. Говоря по сути дела о дискурсе власти в отношениях между полами, она, как и другие исследовательницы, избегает анализа про­ блемы именно в этом методологическом алгоритме. Ука­ зание же на то, что в гендерных исследованиях анализ власти должен преобладать над описанием гендерных ро­ лей, не может служить четким методологическим ориен­ тиром. Гендерные исследования, по мнению большинства их авторов, ориентированы на анализ тех или иных текстов культуры «с точки зрения представлений о понятиях „мужественное“ и „женственное", которые, являясь конструк­ тами культуры, подвергаются постоянной эволюции в исторической перспективе. Работающие в области гендер­ ных исследований не столько хотят создать особенное поле анализа, сколько сформулировать новые способы размышления».2 Однако автор этого утверждения, Е. И. Трофимова, не определяет принципы новых спосо­ бов (методологических технологий) размышления, не вы­ являет их механизмы, оговаривая лишь тот факт, что «осо­ бое поле анализа», по всей видимости, должно быть междисциплинарным. Анализ ряда гендерных работ позволил убедиться в том, что в них акцентируется преимущественно позиция доминирования и перераспределения власти. Властный дискурс, не рефлексируясь большинством исследователь­ ниц, становится основным, определяющим теоретико-ме­ 1 Воронина О. А. Социокультурные детерминанты развития ген­ дерной теории в России и на Западе. С. 14. 2 Трофимова Е. И. Терминологические вопросы в гендерных ис­ следованиях // Общественные науки и современность. 2002. № 6. С. 178.

338

тодологическую специфику «женских» исследований. Ген­ дерная тематика, обусловленная постановкой проблемы власти и доминирования в обществе через гендерные от­ ношения и гендерные роли, на наш взгляд, может быть решена в парадигме дискурсивной практики. Дискурс ор­ ганично может стать в гендерных исследованиях методо­ логической технологией анализа (системой приемов орга­ низации речевой деятельности). При такой постановке гендерная проблематика может обрести свой научный и методологический статус. В настоящее время только ряд исследовательниц четко обозначает дискурсивную практи­ ку в интерпретации гендерных проблем (Н. Козлова, А. Березовчук, О. А. Воронина и другие). Большинство же из них в своих работах ограничивается номинированием гендерного подхода к исследованиям женских и мужских социокультурных ролей. Заявленный исследователями гендерный подход и появление большого количества работ по феминистской и гендерной проблема­ тике (значительная их часть — работы зарубежных авто­ ров), их широкое распространение в России начинают провоцировать рефлексивную реакцию. И. Савкина, давая обзор современных толкований гендера, в том числе и от­ кровенно курьезных, обнаруженных ею, например, в двух­ томных научных трудах по материалам конференции, про­ шедшей в г. Иваново в 2002 году, отмечает, что гендер усилиями ряда исследователей в России получает статус бренда.1 Она дает объяснение этому факту: «...часть „ви­ ны" лежит на самом термине „гендер"... большую роль в возросшем употреблении этого слова играет фактор сезон­ ной научной моды: когда-то „носили" пестренький „хро­ нотоп", украшенный „амбивалентностью", позавчера — навороченный „концепт", а вот в прошлом сезоне был в моде „гендер": фон голубой и через полоску все глазки и лапки, глазки и лапки, глазки и лапки».2 И. Савкина полагает, что «на русской почве... все мето­ дологические новации „одомашниваются"... и в таком пре­ ображенном виде становятся контекстом для принятия новой волны „импортных идей", в результате чего образу1 Савкина И. Факторы раздражения (о восприятии и обсуждении феминистской критики и гендерных исследований в русском кон­ тексте) // Новое литературное обозрение. 2007. № 86. С. 216. 2 Там же. С. 218.

339

ются в высшей степени причудливые идейные сфинксы и химеры».1 Заслуживает внимание и ироническая мысль J1. Березовчук, которая полагает, что «в понятии „гендер“ извечный спор яйца с курицей воистину превращается в дурную бесконечность».2 В словарной статье О. А. Ворониной дается следующее определение гендерного подхода: «Гендерный подход ос­ нован на идее (выделено мной. — Т. Ч.) о том, что важны не биологические или физиологические различия между мужчинами и женщинами, а то культурное и социальное значение, которое придает общество этим различиям».3 Эта же мысль повторена исследовательницей в коллектив­ ной работе «Теория и методология гендерных исследова­ ний».4 Однако подход, ориентирующий исследователя на решение научной проблемы, не может ограничиваться только констатацией той или иной идеи, он должен опре­ делять некоторую совокупность исследовательских при­ емов и последовательных методологических операций, формируемых определенным методологическим алгорит­ мом, в данном случае — гендерным подходом. Можно сослаться еще на одну работу, представляющую собой Лекцию 13 курса лекций «Теория и методология гендерных исследований» — «Гендерные подходы в соци­ альной политике. Методологические аспекты», подготов­ ленную к публикации Н. С. Григорьевой. Говоря о функ­ циях социальной политики в обществе и давая им комментарий, исследовательница отмечает те необходи­ мые меры, принятие которых обеспечит результативность социальной политики в России. Особое внимание обраще­ но на то, что эффективная социальная политика должна исходить из необходимости «обеспечить равное включе­ ние различных групп и слоев в жизнь общества, преодо­ леть дискриминацию и неравенство».5 Предлагая конкрет­ 1

Там же. Березовчук JI. У феминизма не женское лицо // Октябрь. С. 107. 3 Воронина О. А. Гендер // Словарь гендерных терминов. С. 24. 4 Воронина О. А. Универсализм и релятивизм культуры в конст­ руировании гендерной системы // Теория и методология гендерных исследований. Курс лекций. М.: МЦГИ-МВШСЭН-МФФ, 2001. С. 15. 5 Григорьева Н. С. Г ендерные подходы в социальной политике. Методологические подходы // Теория и методология гендерных ис­ следований. Курс лекций. С. 241. 2

340

ные направления в процессе совершенствования социаль­ ной политики, Н. С. Григорьева избежала четкой артику­ ляции методологических походов к решению заявленной ею проблемы как исследовательской. В словарной статье гендерный подход трактуется и в совсем необычном ракурсе — идеологическом, политиче­ ском — как «гендерное измерение, объективный родовой признак политической культуры... суть которого — учет интересов обоих социально-половых групп общества», суть которого заключается «в том, что нужны специаль­ ные меры, чтобы достичь гендерного равенства».1 Как представляется, зачастую под гендерным анализом понимается исследование женской и мужской ролей и стереотипов, выполненное с помощью устоявшихся в гу­ манитарных науках методов: сравнительно-исторического, историко-типологического, структурно-функционального, се­ миотического и других. Так, Е. И. Трофимова пишет о том, что «гендерные исследования — это отрасль знания (выде­ лено мной. — Т. Ч), с помощью которой изучается, как тот или иной социум определяет, формирует и закрепляет в об­ щественном сознании и в сознании личности социальные ро­ ли женщины и мужчины, а также какие последствия это рас­ пределение для них имеет».2 В таком случае целесообразнее, на наш взгляд, говорить не о подходе, а гендерной пробле­ матике исследования. Трудно представить себе гендерную отрасль знания (т. е. поля накопленного знания), которая са­ ма по себе может оказать конкретную методологическую по­ мощь исследователю в анализе гендерных ролей или выра­ ботать внутри себя методологический алгоритм. В работе отсутствует указание на методологический механизм того, как может быть осуществлено исследование социальных ро­ лей и их распределение в обществе. Подход предполагает определение концептуального по­ ля исследования, исследовательской стратегии, которая обусловливает принципы и способы организации собст­ венно исследовательского дискурса. Так, мы говорим о культурологическом подходе к исследованию, к примеру, исторических проблем, при котором исторические факты подвергаются культурологической проблематизации не 1 Словарь

гендерных терминов. С. 71 Трофимова Е. И. Терминологические вопросы в гендерных ис­ следованиях // Общественные науки и современность. С. 180. 2

341

как последовательность фактов, а как процесс становления человеческого сознания, постижения человеком своей сущности, освоения мира, становления пространствен­ но-временного континуума, социокультурной практики. Его реализация предполагает использование приемов и процедур определенных методов, способных решить ис­ следовательские задачи. В работах по гендерной проблематике гендерный под­ ход только номинируется, а на деле в них содержится рас­ смотрение того или иного аспекта гендерной проблемати­ ки. В таком случае особый методологический статус придается гендерной проблематике, которая действитель­ но при теоретико-методологической постановке может быть решена сложившимися в области исторических и со­ циокультурных исследований методами. На наш взгляд, современные гендерные исследования зачастую отличаются теоретико-методологической некор­ ректностью, которая проявляется в том, что в них деклари­ руемая методологическая позиция подменяется гендерной проблематикой. Реальность гендерного подхода нам пред­ ставляется дискуссионной. Вместе с тем можно сослаться на работы Г. Е. Крейдлина «Невербальная семиотика», «Мужчины и женщины в невербальной коммуникации», в которых анализ гендер­ ных отношений женщин и мужчин на разных уровнях коммуникации выполнен с применением преимуществен­ но семиотического метода. В исследовании специфики невербальной коммуникации мужчин и женщин автор оп­ ределяет «гендер как пол, рассматриваемый под опреде­ ленным углом зрения, а именно как общественное или культурное явление (или, говоря неформально, гендер — это социально и культурно нагруженный пол)», а гендер­ ные роли он трактует как «общественные и культурные ожидания, касающиеся коммуникативного поведения по­ лов, и способы, которыми эти ожидания реализуются при актуальном коммуникативном семиотическом взаимодей­ ствии».1 Гендерные роли он определяет как «сложившиеся 1 Крейдлин Г. Е. Мужчины и женщины в невербальной комму­ никации. М.: Языки славянской культуры, 2005. С. 9—10; Крейд­ лин Г. Е. Невербальная семиотика: Язык тела и естественный язык. М.: Новое литературное обозрение, 2004. 584 с.

342

в обществе... мнения о нормах мужского и женского по­ ведения»,1 доминантой которых в массовом сознании яв­ ляется соответственно маскулинность и фемининность. В своей работе он сформулировал задачи исследования в рамках заявленной проблемы: анализ гендерных ролей, стереотипов с помощью семиотики, выявление разных стилей гендерного поведения мужчин и женщин в про­ странстве невербальной коммуникации. Признавая справедливыми высказывания авторов, трак­ тующих гендер как культурно и социально сформирован­ ные роли, следует отметить, что четкого методологическо­ го алгоритма в гендерном анализе не сформировалось, не определился теоретико-методологический канон, который мог бы быть повторен исследователями. Усилия сторон­ ниц гендерного анализа расходуются преимущественно на доказательства его правомочности, определение полей ис­ следования, при этом в стороне остаются теоретико-мето­ дологические рефлексии. «Настойчивые попытки убедить в аналитической полез­ ности категории (гендера), которая не имеет ни историче­ ского прошлого в рамках сложившейся системы знаний, ни устойчивых отношений с другими категориями данной системы», «изначальное стремление деконструировать ус­ тоявшийся смысл базовых идентификационных катего­ рий» в рамках гендерной теории свидетельствуют, по мне­ нию С. Ушакина, о «синдроме колониального сознания с его глубоко укоренившемся кризисом собственной иден­ тичности, с его неверием в творческие способности собст­ венного языка».2 Следует отметить, что основной претензией ряда иссле­ дователей к гендерным работам является то, что в них ген­ дерная методика анализа зачастую превращает материал в обезличенный, вненациональный. И. Савкина в связи с этим высказывает предположение о том, что гендерная ме­ тодология, по всей вероятности, «...не улавливает нацио­ нальную самобытность...», что с помощью «этой оптики 1 Крейдлин Г. Е. Мужчины и женщины в невербальной комму­ никации. С. 11. 2 Ушакин С. Человек рода он: Знаки отсутствия // О муже(Ы)ственности: Сб. ст. / Сост. С. Ушакин. М.: Новое литератур­ ное обозрение, 2002. С. 16—17.

343

видны только транскультурные и транснациональные уни­ версалии».' На наш взгляд, можно выделить сферы или поля разра­ ботки гендерной проблематики в культурологических ис­ следованиях с применением сложившихся в социогуманитарном знании методов исследования: — гендерно обозначенный дискурс власти в историче­ ской динамике или гендер как сфера реализации властных отношений: дискурс; — специфика гендерных ролей в различных культурах, выявление социокультурных различий между женской и мужской ролями: сравнительно-исторический, историко­ типологический, структурно-функциональный, системный, семиотический и другие; — изменение гендерных отношений в динамике культу­ ры: сравнительно-исторический, структурно-функциональ­ ный, структурно-семиотический, системно-синергетиче­ ский, дискурсивный и другие; — гендерные стереотипы в истории культуры: срав­ нительно-исторический, историко-типологический, структурно-функциональный, системный, семиотический и дру­ гие; — построение гендерной типологии (женщина-святая, женщина-блудница и другие) и ее символика: сравнитель­ но-исторический, историко-типологический, структурно­ функциональный, системный, семиотический и другие; — анализ проблем тела и телесности, мужественности и женственности в гендерной интерпретации: семиотический; — гендерные аспекты в маскультуре. Образы-репрезен­ тации «мужчины» и «женщины»: сравнительно-историче­ ский, историко-типологический, структурно-функциональ­ ный, системный, семиотический и другие. ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ 1. Обозначьте основные этапы становления гендерных исследований. 1 Савкина И. Факторы раздражения (о восприятии и обсуждении феминистской критики и гендерных исследований в русском кон­ тексте) // Октябрь. С. 224.

344

2. Определите, какую роль в становлении гендерной теории и гендерного подхода сыграли феминистские дви­ жения. 3. Назовите и прокомментируйте основные нерешенные проблемы гендерного подхода к текстам культуры. 4. Обоснуйте положение о том, что гендерный подход не может определяться постановкой и анализом женских и мужских социокультурных ролей, стереотипов мышления и поведения. 5. Определите основные предметные сферы примене­ ния гендерного анализа, номинируемые исследовательни­ цами. 6. Определите методологические достоинства и недос­ татки гендерного анализа текстов культуры. 7. Ответьте на вопрос: может ли быть построен строгий методологический алгоритм гендерного подхода к анализу культуры? ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ

1. Обоснуйте или опровергните одно из положений о том, что гендерный анализ зачастую подменяется поста­ новкой и решением гендерной проблематики. 2. Подтвердите или опровергните утверждение С. Ушакина о том, что гендерная теория стратегически ориенти­ рована на «стремление деконструировать устоявшийся смысл базовых идентификационных категорий». 3. Насколько, на ваш взгляд, оправдано высказывание JI. Березовчук о сущности гендера и гендерного подхода: «В понятии „гендер“ извечный спор яйца с курицей воис­ тину превращается в дурную бесконечность». 4. Выявите основу гендерного подхода в статье Галины Пономаревой «Женщина как „граница" в произведениях Александры Марининой» (Пол, гендер, культура. Немец­ кие и русские исследования / Под ред. Элизабет Шоре и Каролин Хайдер. М.: РГГУ, 1999. С. 181—192). 5. Оцените работу В. Р. Шмидта, К. В. Шуршина «Мас­ совая и элитарная культуры в зеркале гендерного подхо­ да» (Социологические исследования. 2000. № 7. С. 58— 64) с точки зрения реализации гендерного подхода.

345

Тексты 1. Антология гендерной теории / Сост., ком. Е. Гапоновой [и др.]. Минск: Пропилеи, 2000. 383 с. 2. Бодрийяр Ж. Фрагменты из книги «О соблазне» / Пер. с фр. А. В. Гараджи // Иностранная литература. 1994. № 1. С. 59—66. 3.Мид М. Мужское и женское: Исследование полового вопроса в меняющемся мире. М.: РОССПЭН, 2004. 416 с. 4. Словарь гендерных терминов / Под ред. А. А. Денисовой. М.: Информация — XXI век, 2002. 487 с.

Основная литература 1. Березовчук Л. У феминизма не женское лицо // Октябрь. 2002. № 1. С. 104—129. 2. Бутовская М. Л. Язык тела: Природа и культура (эволюцион­ ные и кросс-культурные основы невербальной коммуникации чело­ века). М.: Научный мир, 2004. 440 с. 3. Введение в гендерные исследования. Ч. 1—2: Учебное посо­ бие / Под ред. И. А. Жеребкиной. Харьков: ХЦГИ, 2001; СПб.: Алетейя, 2001. 4. Введение в гендерные исследования: Учебное пособие / Под ред. И. А. Жеребкиной. СПб.: Алетейя, 2001. 705 с. 5. Воронина О. А. Теоретико-методологические основы гендер­ ных исследований // Теория и методология гендерных исследова­ ний: Курс лекций / О. А. Воронина, Е. Б. Мезенцева [и др.]. М.: МЦГИ-МВШСЭН-МФФ, 2001. 436 с. 6. Воронина О. А. Социокультурные детерминанты развития гендерной теории в России и на Западе // Общественные науки и современность. 2000. № 4. С. 9—20. 7. Гендер как интрига познания: Сб. ст. / Под ред. А. В. Кирили­ ной. М.: Рудомино, 2000. 324 с. 8. Грошев И. В. Гендерная невербальная коммуникация в рекла­ ме // Социологические исследования. 1999. № 4. С. 54—68. 9.Женщина и визуальные знаки: Сб. ст. / Под ред. А. Альчук. М.: Идея-Пресс, 2000. 346 с. 10. Жеребкина И. Гендерные 90-е, или Фаллоса не существует. СПб.: Алетейя, 2003. 252 с. 11. Жеребкина И. Страсть. Женское тело и женская сексуаль­ ность в России. СПб.: Алетейя, 2001. 335 с. 12. История. Культура. Общество: Междисциплинарные подхо­ ды: Программы специализированных курсов и тексты лекций: В 2 т. Т. 1: Философия и востоковедение / Под ред. А. М. Руткевича и С. И. Лунева. М.: Аспект-Пресс, 2003. 623 с. 13.История. Культура. Общество: Междисциплинарные подхо­ ды: Программы специализированных курсов и тексты лекций: I 346

В 2 т. Т. 2: История. Культурология / Под ред. JI. П. Репиной, Г. И. Зверевой. М.: Аспект-Пресс, 2003. 624 с. 14. Кирилина А. В. Гендерные исследования в зарубежной и рос­ сийской лингвистике (философский и методологический аспек­ ты) // Общественные науки и современность. 2000. № 4. С. 138— 143. 15. Козлова Н. Н. Гендер и вхождение в модерн // Обществен­ ные науки и современность. 1999. № 5. С. 164—174. 16. Костикова И. В., Митрофанова А В., Година Е. 3. Введение в гендерные исследования: Учебное пособие. 2-е изд. М.: Ас­ пект-Пресс, 2005. 253 с. 17. Митина О. В. Женское гендерное поведение в социальном и кросскультурном аспектах // Общественные науки и современ­ ность. 1999. № 3. С. 179—191. 18. Пол, гендер, культура. Немецкие и русские исследования / Под ред. Элизабет Шоре [и др.]: Вып. 1. М.: РГГУ, 1999. 214 с. 19. Пол, гендер, культура. Немецкие и русские исследования / Под ред. Элизабет Шоре [и др.]: Вып. 2. М.: РГГУ, 2000. 261 с. 20. Репина Л. П. Пол, власть и концепция «разделенных сфер»: От истории женщин к гендерной истории // Общественные науки и современность. 2000. № 4. С. 123—137. 21. Савкина И. Факторы раздражения: О восприятии и обсужде­ нии феминистской критики и гендерных исследований в русском контексте // Новое литературное обозрение. 2007. № 86. С. 207— 229. 22. Сороковикова В. И. О роли гендерных исследований в фор­ мировании современного социально-гуманитарного знания // Вы­ бор метода / Под ред. Г. И. Зверевой. М.: РГГУ, 2001. С. 237-—243. 23. Теория и методология гендерных исследований: Курс лек­ ций / Под общ. ред. О. А. Ворониной [и др.]. М.: Московский фи­ лософский фонд, 2001. 415 с. 24. Трофимова Е. И. Терминологические вопросы в гендерных исследованиях // Общественные науки и современность. 2002. № 6. С. 178—188. 25. Флиер А. Я. Женщина как «культурный текст» // Обсервато­ рия культуры. 2005. № 4. С. 18—21. 26. Чернова Ж. В. Медиа репрезентации пола: Российские вари­ анты // История. Культура. Общество: Междисциплинарные подхо­ ды: Программы специализированных курсов и тексты лекций: В 2 т. Т. 2: История. Культурология / Под ред. Л. П. Репиной, Г. И. Зверевой. М.: Аспект-Пресс, 2003. С. 213—226. 27. Шмидт В. Р., Шуршин К. В. Массовая и элитарная культуры в зеркале гендерного подхода // Социологические исследования. 2000. № 7. С. 58—64.

СОДЕРЖАНИЕ Введение..................................................................................................

5

Раздел 1 ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ КУЛЬТУРОЛОГИИ

Тема 1 Предмет культурологии как самостоятельной области науч­ ного знания.............................................................................................

8

Тема 2 Междисциплинарность в исследованиях культуры как мето­ дологическая проблема ......................................... ............................... 28

Тема 3 Специфика культурно-антропологического подхода в гума­ нитарных исследованиях .................... ................................................. 45 Тема 4 Понятия «метод», «методология», «методика анализа» ...

55

Раздел 2 КЛАССИЧЕСКАЯ ПАРАДИГМА МЕТОДОВ ИССЛЕДОВАНИЯ КУЛЬТУРЫ

Тема 1 Компаративистика (сравнительные процедуры) в исследо­ ваниях культуры. Кросс-культурные исследования. Срав­ нительно-исторический и историко-генетический методы . 67

348

Тема 2 Историко-типологический (сравнительно-типологический) метод в исследованиях, культуры ....................................................... 83

Тема 3 Функциональный метод в исследованиях общества и куль­ туры. Б. Малиновский........................................................................... 102 Тема 4 Структурно-функциональный метод в исследованиях куль­ туры. А. Рэдклифф-Браун. В. Я. Пропп.............................................. 116 Тема 5 Структурный (структурно-функциональный, структурно-се­ миотический) метод. К. Леви-Стросс .................................................130 Тема 6 Структурный анализ текстов культуры в отечественной науке. Ю. М. Лотман............................................................................. 146 Тема 7 Возможности и условия применения психологических под­ ходов к исследованиям культуры. Психоаналитический метод....................................................................................................... 158

Тема 8 Семиотический (структурно-семиотический) метод в иссле­ довании культуры.................................................................................. 175

Раздел 3 НОВАЯ ПАРАДИГМА МЕТОДОВ И ПОДХОДОВ В ИССЛЕДОВАНИЯХ КУЛЬТУРЫ

Тема 1 Методологические возможности информационного (информационно-семиотического) подхода к исследованиям культуры. Специфика применения ..................................................... 193

Тема 2 Системный метод в анализе текстов культуры..................................205

Тема 3 Синергетический метод в анализе культуры......................................220

349

Раздел 4 МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ ТЕКСТОВ КУЛЬТУРЫ, СФОРМИРОВАВШИЕСЯ В ОБЛАСТИ ФИЛОСОФСКОГО ЗНАНИЯ Тема 1 Феноменологические основания анализа культуры ......................... 233 Тема 2 Герменевтика: методологическая специфика. Особенности применения в анализе текстов культуры............................................ 248

Раздел 5 ПОСТМОДЕРНИСТСКИЕ ПРАКТИКИ АНАЛИЗА ТЕКСТОВ КУЛЬТУРЫ Тема 1 Парадигма постструктуралистской

интерпретации

текста . 265

Тема 2 Деконструкция как методологическая практика прочтения (интерпретации) текстов....................................................................... 286

Тема 3 Дискурс в анализе текстов культуры...................................................311 Тема 4 Гендерный подход к исследованиям культуры: к проблеме методологического статуса...................................................................327

Научное издание

Татьяна Алексеевна

Чебанюк МЕТОДЫ ИЗУЧЕНИЯ КУЛЬТУРЫ Редактор издательства М. В. Орлова Художник Е. В. Кудина Технический редактор И. М. Кашеварова Подписано к печати 12.02.10. Формат 60x90 Vi6. Бумага офсетная. Гарнитура Таймс. Уел. печ. л. 22. Уч.-изд. л. 22. Тираж 1000 экз. Тип. зак. № 3041. С 22 Санкт-Петербургская издательская фирма «Наука» РАН 199034, Санкт-Петербург, Менделеевская линия, 1 E-mail: [email protected] Internet: www.naukaspb.spb.ru Отпечатано с готовых диапозитивов в ГУЛ «Типография «Наука» 199034, Санкт-Петербург, 9 линия, 12