Эволюция макроинститутов государства и гражданского общества

& ЭЛЕКТРОННОЕ ОГЛАВЛЕНИЕ АКАДЕМИЯ ЕСТЕСТВЕННЫХ НАУК

МЕЖДУНАРОДНЫЙ ИНСТИТУТ ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ И ПРИКЛАДНОЙ ФИЗИКИ РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК ИНСТИТУТ ВОСТОКОВЕДЕНИЯ Российский центр стратегических и международных исследований РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК МИНИСТЕРСТВО КУЛЬТУРЫ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ РОССИЙСКИЙ ИНСТИТУТ КУЛЬТУРОЛОГИИ

Препринт N 14

Ю.Ю.Фигатнер, Л.С.Перепелкин

ЭВОЛЮЦИЯ МАКРОИНСТИТУТОВ ГОСУДАРСТВА И ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА методология и теория социальной эволюции ВЫПУСКИ I-IV

МОСКВА 1996 ACADEMY OF NATURAL SCIENCES INTERNATIONAL INSTITUTE FOR THEORETICAL & APPLIED PHYSICS

Ю.Ю.Фигатнер, Л.С.Перепелкин. Эволюция макроинститутов государства и гражданского общества: методология и теория социальной эволюции. Выпуск 1: Концепция социальной эволюции. Развитие экономических и политических макроинститутов Древнего мира. Выпуск II: Переход к феодализму. Развитие макроинститутов феодального общества. Выпуск III: Эволюция индустриальных макроинститутов. Выпуск IV : Приложения. Феноменология тетрадного принципа развития. Выпуск V: Проблемы перехода и прогноз развития постиндустриальных макроинститутов. Препринт N 14 Международный институт теоретической и прикладной физики Академии Естественных Наук, Российский центр стратегических и международных исследований института востоковедения Российской Академии Наук, Российский институт культурологии Министерства культуры Российской Федерации и Российской Академии Наук, М., 1996, 70 с. В историографическом исследовании последовательности становления основных экономических и политических институтов государства и гражданского общества применена авторская методология тетрадного принципа развития, исходящая из изоморфизма социологических и естественнонаучных законов. Формулируется концепция макроструктуры социальной эволюции. По критерию последовательного освоения обществом четырех основных уровней самоорганизации природы и соответствующих им энергетических источников история цивилизаций делится на стадии, в каждой из которых в определенном порядке появлялись и развивались свои четыре социальных макроинститута: в древнем мире институты (торговли → суда → налогов → адвокатуры); в феодальном - (финансов → законодательства → госбанка → профсоюзов); в индустриальном - (промтехнологий → политической идеологии → социальной идеологии → партий; в постиндустриальном /прогноз/ - (маркетинга → политической экспертизы → социально-экономической экспертизы → гражданской экспертизы). Вывод: эффективность социальных реформ (управления развитием) есть функция от последовательности воссоздания и структурно-функциональной полноты институциональной структуры общества. Поступила в печать

1996.

 Ю.Ю.Фигатнер. Л.С.Перепелкин. 1996  МИТПФ АЕН. 1996

ВВЕДЕНИЕ В чем состоит содержание всякого процесса социальной реформации независимо от того, проводится она монархом или партией революционеров, президентом или руководителем повстанцев, пришедшим к власти? Такой вопрос, наверное, рано или поздно возникает у всякого человека, живущего в эпоху глубоких социальных перемен. Ответ в общем-то известен. На языке социологии содержание реформаторского процесса можно сформулировать достаточно коротко: происходит институциональная реорганизация общества. Это значит, что группы людей, находящихся у тех или иных "рычагов" власти, меняют правила социального поведения, социальных отношений, организацию тех учреждений, которые обеспечивают исполнение этих правил всеми членами общества. Обычно, если правила меняются радикально или с массовым применением насилия, говорят о революции, если - постепенно и с минимальными жертвами, говорят о реформах. Конечно, немаловажны вопросы и о сущности революций и реформ, и об их целях, причинах. Но если принять необходимость таких изменений априорно, то прежде всего целесообразно понять сам механизм и закономерности институциональной реорганизации общества. В настоящей работе мы предполагали построить концепцию социальной эволюции, основанную на представлении о закономерном и последовательном появлении базовых гражданских и государственных экономических и политических институтов (макроинститутов). По ходу работы становилось ясно, что для этого следовало осмыслить и их функциональные взаимосвязи. Потребность в таких знаниях для осуществления социальных реформ сегодня уже очевидна. К проведению настоящего исследования нас подталкивало сложившееся за многие годы работы представление об эволюционной "картине мира", которое все чаще принуждало нас обоих к мысли о существовании неких органичных глубоких связей между общепризнанными фактами из разных областей естественных и социальных наук. Поиск, начатый в этом направлении, достаточно скоро убедил нас в том, что мы лишь продолжаем исследования в области теории развития, с тех или иных позиций проводившиеся Г.Гегелем и О.Контом, К.Марксом и Г.Спенсером, Э.Дюркгеймом и Г.Зиммелем, Л.Уордом и В.Парето, Р.Парком, Т.Парсонсом и многими другими учеными XIX - первой половины XX вв. в области философских, социологических, исторических и др. наук. В те времена, однако, естествознание еще не могло предоставить многих экспериментально проверенных фактов и теорий, которые бы подтверждали правильность большей части авторских концепций. Но в XX в. в результате научно-технического бума число и достоверность таких знаний значительно возросли и качественно изменили или, наоборот, утвердили развивавшиеся ранее представления о природе и обществе. Несколько слов о методологии данной работы. В теории управления известен следующий постулат: всякий системный объект для полноты своего описания и изучения требует, чтобы были выявлены и рассмотрены как минимум четыре

3

составляющих его компонента (Скляров, с. 25). Современная же социология выявляет интересный факт: во многих значимых классификациях тех или иных социальных явлений ученые зачастую получают четырехкомпонентные структуры. В этом отношении наиболее характерен фундаментальный учебник социологии, написанный вицепрезидентом Международной социологической ассоциации, известным ученым из Калифорнийского университета в Беркли (США), признанным "живым классиком" социологии Нейлом Смелзером (Смелзер). Возможно, начало этому положил патриарх современной социологии Толкотт Парсонс, разработавший тетраду "функциональных категорий социального действия" (см.: Тернер, 1985, с. 58-100). И наши исследования не только в социологии, но и в естествознании все чаще приводили к выводу о неслучайном характере тетрадирования в различных классификациях. В Приложении 1 мы приводим некоторую феноменологию этого явления, саму же закономерность далее будем именовать тетрадным принципом развития (ТПР). Представляемая в работе концепция социальной эволюции, соответственно, базируется на постулате о естественном тетрадировании социальных явлений, что присуще и миру "косной природы". Приведем здесь несколько основных примеров ТПР, поскольку они будут нужны для понимания наших исходных позиций. В социальных науках уже разработаны следующие концепции: 1) функциональные категории социального действия Т.Парсонса: целедостижение адаптация - латентность - интеграция (подробнее анализируются в Гл. III); 2) основные этапы социального воспроизводства в представлениях классической политической экономии, детально исследовавшиеся и использовавшиеся К.Марксом: производство – распределение – обмен – потребление. В естествознании к подобным концептуальным положениям можно отнести следующие: 3) основные доступные в настоящее время научному анализу "субстраты" материи: поле - вещество - пространство - время; 4) основные уровни самоорганизации природы и этапы ее эволюции: физический → химический → биологический → социальный (Идлис; Кузнецов, Идлис, Гутина); 5) основные уровни макроорганизации нашей Вселенной: планеты - звезды - галактики - метагалактики (системы галактик); 6) основные формы движения в природе: воссоздание - воспроизводство - развитие - творчество. Последний пример является нашей гипотезой и подлежит дальнейшей проверке. Ограничимся пока следующей формулировкой ТПР. Всякий объект природы (природная система) лишь тогда достигает своей качественно отличной сущности, структурно-функциональной полноты и полноценного интегрирования в среду обитания, когда в процессе развития обретет тетраду обособленных друг от друга, но взаимосвязанных между собой компонентов (подсистем) его макроструктуры (до этого видны лишь их "зародыши", незрелые и

4

смешанные формы). Выполнение данного условия указывает на развертывание всех потенциальных свойств объекта и на возникновение в нем способности к генерированию следующей эволюционной формы - явления качественно нового и более развитого вида. Выдвигая ТПР в качестве критерия полноты развития, обратим внимание на мало известную мысль создателя кибернетики, Н.Винера: "Обычно принимается, что индукция по существу состоит в выборе правильного результата из бесконечного числа возможностей. Однако на практике оказывается, что выбор ограничивается только конечным числом возможностей и, что самое удивительное, это число очень мало. Осознание данного факта имеет большое практическое значение" (Винер, с. 316). Не исключено, что одно из таких чисел мы и исследуем как критерий полноты систематизируемых научных данных. Кроме того, ТПР позволяет понять смысл иных простых количественных критериев - бинарных, триадных и т.д. (см. Приложение 1). Крайне важно подчеркнуть, что простота его - кажущаяся. Общеизвестные примеры тетрадирования, вроде приведенных выше, как правило, оказываются результатом многолетних исследований. Собственный опыт показывает: выявление тетрадной структуры природного явления требует переработки и применения множества известных научных данных, законов, методов. Остановимся лишь на одном, но регулярно используемом нами и по сути своей лежащем в основе всякого меж-профессионального подхода. Это - метод аналоговых построений. Читателю-гуманитарию может показаться спорным сравнительно частое использование нами аналогий с биологическими объектами для анализа социальных явлений. Но этот подход давно признан в науке. Его обоснованием занимался один из создателей общей теории систем Л. фон Берталанфи, находивший изоморфизм законов из разных областей знания. В частности, согласно Берталанфи, существует несколько ступеней описания явлений. "...Первой ступенью описания является установление аналогий, т.е. внешнего сходства свойств исследуемых объектов. Вторая ступень состоит в выявлении логических гомологий (изоморфизма), т.е. в констатации формально одинаковых законов, управляющих функционированием материально различных явлений. Только третья ступень представляет собой собственно объяснение, т.е. указание условий развития отдельных явлений и специальных закономерностей, по которым протекают эти процессы" (Садовский, с. 177; курсив наш). По мнению известного российского философа и методолога В.Н.Садовского, "установление подобного изоморфизма... играет важную эвристическую роль. Во-первых, благодаря этому возрастает ценность аналогий между объектами: достаточно выявить такие аналогии, и принципиальный факт возможности изоморфизма определяет выбор направления дальнейших исследований. Во-вторых, установленный изоморфизм законов и понятий дает возможность избегать дублирования работы - детализированные следствия для исследуемой области объектов могут быть получены с большой вероятностью путем переноса с соответствующей модели. И, наконец, в-третьих, суждения теоретика систем о совокупности

5

вскрытых им изоморфизмов характеризуют некоторый концептуальный каркас современной науки..." (Садовский, с. 178). Другой широко используемый нами методический прием охарактеризуем словами известного американского социолога и футуролога О.Тоффлера: "Всегда принято исследовать прошлое с тем, чтобы пролить свет на настоящее. Я перевернул зеркало времени, так как считаю, что логически разработанная картина будущего поможет проникнуть в тайны настоящего. Все сложнее становится понять как общественные, так и личные проблемы, не опираясь на исследование будущего" (Тоффлер, с. 13). Подобный метод анализа, при кажущейся парадоксальности, имеет более широкое распространение и уже давно используется социальными науками. Его прообраз можно найти уже в работах К.Маркса и Ф.Энгельса. Например (цитируем по памяти): "Ключ к анатомии обезьяны лежит в анатомии человека"; "Чтобы понять отношения земельной ренты, сначала необходимо исследовать производственные функции капитала". Выявление с помощью ТПР-методологии ряда интересных эмпирически верифицируемых закономерностей, на наш взгляд, позволяет теоретически обосновать этот подход (ниже мы не раз остановимся на поставленной современной социологией проблеме противоположной направленности процессов воспроизводства и развития). Может показаться, что книга несколько перегружена цитатами. Это объясняется нашим сознательным стремлением нагляднее вписать собственную исследовательскую работу в контекст современной науки. Основной массив информации, на котором базируется настоящее исследование, составляют историко-этнологические и социологические материалы. Наши рабочие гипотезы были сформулированы в результате синтеза гуманитарных и естественнонаучных данных. Традиция использования в социальных исследованиях результатов естественных наук уходит своими корнями во времена древнего мира и позже обнаруживается в трудах множества известных социологических школ. Наверное, при чтении некоторых частей данной книги у читателя-гуманитария могут возникнуть трудности, связанные с межпрофессиональными языковыми барьерами: мы живем во времена столь широкого разделения научного труда, что порой специалисты с одинаковым образованием, будь они химиками или историками, техниками или биологами, не имеют возможности адекватно оценить содержание работ даже своих бывших сокурсников. При проведении данного исследования мы по преимуществу опирались на уже разработанные наукой факты и концепции. Их отбор осуществлялся исходя из "статистической представительности", то есть типичности для того или иного исторического периода или страны. Содержание этой работы, наверное, следует считать "развернутой" гипотезой, сформированной на основании авторской методологии и опирающейся на известный нам фактический материал. Проверка же гипотез - одна из сложнейших и до конца не решенных в социальных науках задач, и в этом смысле мы присоединяемся к известному высказыванию о том, что "практика - критерий истины".

6

Большая часть этой книги посвящена эволюции институциональной структуры общества, поэтому необходимо дать представление о том, что такое социальный институт, а также раскрыть нашу версию употребления этого термина. Истоки социального института восходят к специфической форме активности Homo Sapiens - деятельности: "Всякая человеческая деятельность подвергается хабитуализации (т.е. опривычиванию)... Институционализация имеет место везде, где осуществляется взаимная типизация опривыченных действий деятелями разного рода. Иначе говоря, любая такая типизация есть институт" (Бергер, Лукман, с. 89, 92). По оценке известного польского социолога Я.Щепаньского, в современной социологии термин "социальный институт" выступает в четырех основных значениях: "1) термин "институт" может относиться к определенной группе лиц, призванных к выполнению дел, важных для совместной жизни. В этом значении институтом мы называем определенную группу людей, выполняющих общественные функции; 2) этот термин может обозначать определенные организационные формы комплекса функций, выполняемых некоторыми членами группы от имени всей группы; 3) иногда этим термином обозначается совокупность материальных учреждений и средств деятельности, позволяющих некоторым уполномоченным индивидам выполнять общественные безличные функции, имеющие целью удовлетворение потребностей или регулирование поведения членов групп; 4) иногда институтами называются некоторые социальные роли, особенно важные для группы" (Щепаньский, с. 96). Существует и более общее определение социального института в рамках категорий структурного функционализма: "...устойчивый комплекс формальных и неформальных правил, принципов, норм, установок, регулирующих различные сферы человеческой деятельности и организующих их в систему ролей и статусов, образующих социальную систему" (Современная западная социология, с. 116). Мы полагаем, что приведенные определения дополняют друг друга, более того, они имеют одно смысловое ядро. Так, следует учесть "безличность" социальных функций, т.е. тот факт, что люди "призываются к выполнению дел, важных для совместной жизни" по адекватности их способностей неким нормам деятельности. В равной мере "материальные учреждения и средства деятельности" по выполнению "безличных функций" также называют институтами, если их специфичные свойства нормативируются по этим функциям. Таким образом, если мы абстрагируемся от социально-психологических акцентов в определении Я.Щепаньского, то в результате синтеза двух приведенных представлений получим следующее внутренне структурированное и формализованное определение понятия социальный институт. Это система социальных структур и функциональных нормативов: 1/ деятельности; 2/ организации людей; 3/ средств деятельности; 4/ иерархии должностей и компенсаций (благ). Спорным на сегодня остается вопрос о включении социальных структур в определение понятия институт. Мы склонны полагать, что они тоже обобщаются в нормативистике, но это предмет отдельного исследования.

7

Естественно, что далее необходимо понять, каков собственный механизм действия институтов в обеспечении функционирования социального организма. Приведем два определения этих механизмов (функций). Первое также принадлежит Я.Щепаньскому и состоит из следующего "набора": социальный институт "1) Создает возможность членам удовлетворять различного рода потребности. 2) Регулирует действия членов в рамках социальных отношений, то есть обеспечивает выполнение желательных действий и осуществляет репрессии по отношению к нежелательным действиям. 3) Обеспечивает устойчивость общественной жизни, поддерживая и продолжая безличные общественные функции. 4) Осуществляет интеграцию стремлений, действий и отношений индивидов и обеспечивает внутреннюю сплоченность общности" (Щепаньский, с. 97). Второе описание заимствовано из справочной литературы и гласит, что социальный институт выполняет следующие функции: "(1) воспроизводство членов общества; (2) социализацию (различные формы передачи индивиду социально значимых норм и ценностей; (3) производство и распределение; (4) соблюдение порядка и поддержание морального климата" (Современная западная социология, с. 118). Вообще говоря, если под словом "жизнедеятельность" понимается вся совокупность функций, которые может осуществлять тот или иной организм, то приведенные определения (а равно и многие другие) могут быть сведены к достаточно короткой формуле: институтами называют части "тела" социального организма, обеспечивающие его жизнедеятельность. Соглашаясь с этими определениями, мы полагаем, что существует возможность более точного формулирования специфики функций социального института. Во всех указанных определениях функций социальных институтов можно выделить одну общую характеристику - обеспечение устойчивого воспроизводства жизнедеятельности общества. Если теперь мы вернемся к общепринятому смысловому ядру понятия институт - система норм, обеспечивающих жизнедеятельность общества, то получим и предельно формализованное определение задач социального института: нормирование функций социального воспроизводства. Теперь обратим внимание на те социальные элементы, которые охватываются нормированием. "Нормирование деятельности" прежде всего определяет действия человека как ее субъекта. "Нормирование организации" деятельности определяется людьми в отношение к предметам и действиям с ними. "Нормативистика средств", очевидно, относится к вещным компонентам деятельности. И наконец, "нормативы распределения должностей и благ", естественно, касаются людей. Иными словами, институциональная нормативистика в целом направлена на два основных компонента общества - на людей и на вещи. Этот вывод весьма важен для понимания базовой функции социальных институтов в формулировке П.Сорокина (Сорокин, с. 393): "Функции социальной циркуляции выполняют различные институты". Социальная циркуляция, или социальная мобильность, категория одного из основных направлений в современной социологии,

8

изучающего, в частности, слоевое деление общества, т.е. социальную стратификацию. Под социальной мобильностью обычно подразумевают "горизонтальные" и "вертикальные" перемещения людей и вещей по уровням социальной структуры, обладающим различной функциональной значимостью. Для дальнейшего изложения немаловажно напомнить, что все проблемы социальной конфликтности связаны со степенью эквивалентности и справедливости обмена деятельностью, форм ее организации, использования средств и распределения должностей и благ. Из материалов многочисленных исследований социальной стратификации следует, что эти проблемы возникают прежде всего в связи с перемещениями людей и вещей по различным уровням социальной структуры. В чем конкретно состоит функция институтов по социальной циркуляции? Вопервых, они являются "каналами" для социальных перемещений людей и вещей, а вовторых, "механизмами селекции и распределения индивидов", тестирования их способностей (Сорокин, с. 405), как в равной мере и свойств вещей, благ, ценностей. Нетрудно понять, что именно нормативное содержание социальных институтов и выполняет роль "фильтров", распределяющих людей и блага по функционально различным социальным стратам. Поэтому вызывают сомнение попытки понять стратификационные проблемы общества без изучения в каждом конкретном случае механизмов социального действия соответствующих социальных институтов. Изложенное позволяет заключить, что общество, находящееся на цивилизационной стадии социальной эволюции, воспроизводит само себя, то есть обеспечивает свое устойчивое существование во времени и пространстве, при помощи социальных институтов. Институты вносят в общественную деятельность столь необходимый ей элемент упорядоченности, определенности и прогнозируемости: "Возрастающая специализация и разделение труда вызывают необходимость развития институциональных структур, которые позволяют людям предпринимать действия, построенные на сложных отношениях с другими людьми - сложных как с точки зрения индивидуальных знаний, так и с точки зрения временной протяженности. Развитие сложной сети социальных взаимодействий было бы невозможным, если бы подобные институциональные структуры не снижали неопределенность, связанную с такими ситуациями. ...Институциональная надежность имеет принципиальное значение, поскольку она означает, что, несмотря на постоянное расширение сети взаимозависимости, обусловленное ростом специализации, мы можем быть уверенными в результатах, которые неизбежно становятся все более и более удаленными от круга наших индивидуальных знаний" (Норт, с. 71). Можно изложить эту мысль и в несколько иной формулировке: "С содержательной стороны социальный институт - это набор целесообразно ориентированных стандартов поведения конкретных лиц в типичных ситуациях. Эти стандарты поведения нормативно урегулированы. Они закреплены нормами права и иными социальными нормами. В ходе социальной практики возникают определенные виды социальной активности, причем правовые и социальные нормы, регулирующие

9

эту деятельность, концентрируются, группируются в определенную систему, обеспечивающую данный вид социальной деятельности. Такой системой и служит социальный институт" (Комаров, Яковлев, с. 157-158). Таким образом, можно прийти к выводу, что социальные институты осуществляют функцию общественного воспроизводства посредством регулирования, стандартизации человеческой деятельности и поведения людей в типичных ситуациях. В человеческом обществе сосуществует множество социальных институтов, выполняющих воспроизводственную функцию. Мы, однако, выделили и исследуем лишь ту их часть, которую можно назвать макроинститутами, или системами институтов (см. Схему 5), обеспечивающих управление общественным воспроизводством и составляющих как бы "каркас" всех социальных отношений. Речь идет о социальных институтах, обеспечивающих экономическую (управление производством и обменом) и политическую (управление распределением и потреблением) деятельность людей. Основная проблема, решаемая в данной работе - историческое возникновение социальных институтов. Не вдаваясь в подробности, отметим, что наше понимание возникновения новых социальных институтов строится на известном в психологии принципе "стимул-реакция". Иными словами, мы полагаем, что новые социальные институты возникают в ответ на злободневные общественные потребности, выраженные в форме социальных конфликтов. Таким образом, мы разделяем мнение тех социологов (например, Г.Зиммеля), которые акцентируют внимание на конструктивной роли социального конфликта как внутреннего механизма общественной эволюции. Этот подход предполагает, что исследуемые нами социальные институты возникали исторически последовательно. Но если для древности, средневековья, нового времени соответствующая историческая закономерность устанавливается достаточно легко (хотя и в прошлых эпохах есть необходимость различать "зародышевые" и уже развитые институциональные формы), то новейший исторический период, чрезвычайно сжатый во времени и насыщенный событиями, гораздо в меньшей степени поддается социологическому анализу. При изучении этой эпохи, также как и ближайшего будущего, в большей мере, чем хотелось бы, приходится следовать веберовскому методу "идеальной модели". Фактически, новый тип общественных отношений еще только зарождается на протяжении жизни одного-двух человеческих поколений, а потому постиндустриальные социальные институты (их зародышевые формы) возникают как бы "одновременно" и "сразу". Следует отметить также, что для каждой исторической эпохи мы выделили и исследуем только новые социальные институты, хотя несомненно, что по принципу обратной связи возникновение любого нового института существенно видоизменяет деятельность старого, уже развитого к данному периоду времени. Общество целостно, а целостность, согласно концепции Л. фон Берталанфи - одна из характеристик открытых систем, предполагающая, что "изменение любого элемента оказывает воздействие на все другие элементы системы и ведет к изменению

10

всей системы, и, наоборот, изменение любого элемента зависит от всех других элементов системы" (Садовский, с. 173). Например, законодательные институты средневековья и современной эпохи существенно различаются по целому ряду параметров, и в первую очередь в результате воздействия сформировавшейся позже министерской власти. Изучая становление и функционирование институциональной структуры общества, мы в настоящей работе лишь в минимальной степени останавливаемся на такой важной проблеме, как межстрановая динамика социальных институтов, то есть их передача или заимствование. Между тем, современная политическая социология уделяет этому вопросу серьезное внимание. "Без примера Англии, - пишут французские социологи, не было бы Французской революции, а эра правления Мэйдзи не наступила бы без того пережитого шока, которым оказалось для японцев открытие западного мира. ...Японцы увидели жизнеспособность другой цивилизации, построенной на других идеях, другом поведении и другом уровне развития, которые, по-видимому, во всем были достойны подражания. ...Осознание различия является одним из наиболее важных рычагов истории, столь же могущественным, как и социальные конфликты внутри стран" (Доган, Пеласси, с. 16-17). Таким образом социальные институты, возникшие изначально как локальная форма разрешения социальных конфликтов, становились объектом рецепции и приобретали общецивилизационное значение. *

* * Настоящую работу нельзя считать завершенной, в ней скорее систематизирована совокупность гипотез с большей или меньшей степенью отвечающих на вопросы, встававшие перед нами на протяжении многих лет научных исследований. Один из авторов настоящей работы по первоначальному образованию биолог, а другой историк-этнолог. Оба - кандидаты наук, старшие научные сотрудники (Институт культурологии и Институт востоковедения РАН). Наверное, наше объединение в данной работе связано не только со сходством научных взглядов и интересов, но и отражает современные тенденции к межпрофессионализму, к сближению естественных и гуманитарных наук. Результаты исследований и разрабатываемая методология неоднократно обсуждались нами с рядом коллег, которым мы обязаны полезными критическими и доброжелательными замечаниями. Свою признательность мы обращаем к Лазарю Борисовичу Меклеру, известному своими фундаментальными результатами в области теоретической биологии, и Анатолию Евгеньевичу Акимову, разработчику теории торсионных полей и соответствующих технологий. Наша работа над данной книгой была бы чрезвычайно затруднена без финансовой поддержки Международного научного фонда. Авторы считают своей приятной необходимостью высказать искреннюю признательность Фонду и его основателю Дж.Соросу.

11

ВЫПУСК I. Концепция социальной эволюции. Развитие экономических и политических макроинститутов Древнего мира. ГЛАВА I. СОЦИАЛЬНАЯ СТАДИЯ ЭВОЛЮЦИИ ПРИРОДЫ Начнем с общепризнанного в науке положения о том, что развитие общества происходит в процессе постепенного освоения человеком природы. Задача данной работы включает исследование достаточно большого отрезка человеческой истории. Поэтому стремясь определить "родовую совокупность", к которой принадлежит исследуемое явление, мы встали перед необходимостью составить - хотя бы в самых общих чертах целостное представление о процессе социальной эволюции. Сопоставляя разнообразные естественнонаучные данные, характеризующие процесс освоения человеком среды своего обитания, учитывая современные тенденции (экспансия социальной жизни за пределы планеты), мы обратились к устоявшимся в астрофизике сведениям о макроструктуре Вселенной. Она представлена следующей тетрадой уровней ее организации: планеты - звезды - галактики - системы галактик (Физика космоса, с. 17-89). Если это так, то почему бы не предположить, что освоение человеком природы осуществляется в последовательном освоении обществом этих макроуровней? Действительно, первобытный период истории человечества закончился одновременно с установлением его господства в живой природе планеты. Понятно, что это не означает, будто уже тогда человечество освоило все силы природы Земли. Оно лишь до той степени усовершенствовало технологии своего существования (орудия добычи пищи и защиты, строительство жилищ, транспортные средства и т.п.), когда в подавляющем числе случаев основные его противники: дикие животные, лесные и степные пожары, наводнения и прочие стихии - более уже не могли приводить к исчезновению целых социальных организмов. Такие события стали исключением. Исследования первобытного этапа истории общества показывают, что на протяжении многих тысячелетий размеры социальных организмов не превышали нескольких десятков или сотен человек. Это были постоянно передвигающиеся, не "закрепленные" в одном географическом локусе сообщества, гонимые самыми различными стихиями природы с облюбованных мест, ищущие все новые источники пропитания (мы не рассматриваем так называемую "первобытную периферию классовых обществ"). Эти первые примитивные человеческие микро-общества регулярно гибли, но также регулярно возникали новые. Если для тех эпох смоделировать карту распространения человека по ойкумене, то мы увидели бы на ней множество рассеянных, постоянно перемещающихся и как бы "мерцающих искорок" - социальных организмов. Это была бы картина, отображающая "виртуальный" режим бытия на начальном этапе социальной эволюции. Об этом свидетельствуют резкие изменения в численности населения планеты в тот период. Так, по оценкам западных антропологов, "...всего 10 тыс. лет назад, между 12000 и 8000 годами до н. э., число людей сократилось наполовину. Человек - собиратель и охотник - как

12

биологический вид вовсе не преуспевал, и многие "настоящие" представители животного царства добились куда больших успехов" (Кууси, с. 113). Около 8 тыс. лет назад начался следующий этап человеческой истории - цивилизационный. Историки связывают его начало с переходом племен, общин к оседлости, вытесняющей "мерцательный" режим их бытия. Общепринят ряд критериев, отличающих цивилизацию от первобытности: возникновение разделения труда, слоевой структуры населения, юридической системы права, государственности, экономической системы мер хозяйствования и другие. Известно, сколь велики изменения, произошедшие с обществом в эту эпоху. Обратим внимание лишь на один результат: в настоящее время стало обыденным обустройство ближнего Космоса. Земля постепенно окружается технологическим "кольцом". Не такой уж диковинкой является и запуск космических станций к ближним и дальним планетам. И хотя пока еще космические технологии достаточно дороги, факт остается фактом: человечество осваивает космическое пространство солнечной системы не менее интенсивно и методично, чем оно осваивало на заре цивилизаций океаны, разделяющие материки планеты. Согласно прогнозу Г.Кана, руководителя исследовательского проекта Гудзоновского института США "The Next 200 Years" (1976 г.), "человек вступает в наиболее творческий и плодотворный период истории. Эти тенденции скоро сделают человечество хозяином солнечной системы" (цитируем по: Мотылев, с. 77; см. также: О'Нейл, с. 9-15). Ряд проводимых сегодня в теоретической и экспериментальной физике разработок в области ядерных и принципиально новых энергетических технологий не оставляет сомнения в том, что с их развитием произойдет переход к выносу промышленного производства на околоземные орбиты. Не будет ошибкой сказать, что близится к завершению этап освоения человечеством солнечной системы, то есть природы звезды, а на смену ему идет период рутинного хозяйствования в ней. Сопоставив эти этапы человеческой истории с приведенной тетрадой макроструктуры Вселенной, естественно сделать предположение о том, что процесс освоения человеком природы, начавшийся в глубокой древности с поиска все новых источников пропитания, приближается к последовательному обживанию "территорий" в Космосе. Мы, таким образом, предполагаем, что в общеэволюционном процессе освоения природы нашей Вселенной человечество прошло первые две стадии - освоения пространства планеты и освоение пространства звезды, которое близится к завершению. Тем самым мы очертили первый уровень обобщения социальной эволюции (Схема 1) и предположили некую протоформу закономерности, из которой, кроме всего прочего, следует возможность "снятия" глубокой неопределенности представлений о будущем человеческого общества. Если можно провести дифференциацию столь масштабных этапов социальной эволюции, то естественно было далее задаться вопросом о каком-то не менее общем критерии различения и способов социальной жизни. В этой связи уместно привлечь еще одну тетраду из приведенных во Введении. Речь идет об общенаучных понятиях,

13

описывающих основные формы движения в природе: воссоздание - воспроизводство развитие - творчество. В рамках этой совокупности категорий может быть охарактеризована любая из известных форм движения - неважно, присуща она перемещению в пространстве физических тел или "общественным" отношениям животных, взаимодействию космических объектов или действиям хозяйки на кухне. Согласно этой логике, рассмотренный выше "виртуальный", "мерцательный" тип существования первобытных обществ может быть охарактеризован термином воссоздание. Исторические данные, относящиеся к тому периоду, свидетельствуют о сосредоточении человеческой деятельности вокруг проблем выживания. Первобытные, крайне малочисленные сообщества регулярно гибли или мигрировали в новые ландшафтные зоны, оказываясь у новых источников пропитания, в ином растительном и животном окружении, в иной природной (почвенной, гидрогеологической и т.д.) обстановке. Каждый раз им приходилось воссоздавать новую структуру хозяйствования, новые формы орудийной деятельности, внутригрупповые отношения и проч. При крайней примитивности вещного компонента этого социального микромира можно предполагать, что после очередного переселения воспроизводить тот же способ социальной жизни, который был присущ общине на старом месте обитания, было невозможно. Совершенно иначе обстоит дело в цивилизованных обществах: не случайно историки и этнографы говорят о "переходе к производящему хозяйству", характеризуя начальные этапы этого периода. Переход к оседлости был связан с быстрым накоплением множества орудийных средств, приспособлений, т.е. вещей, позволяющих стандартизировать действия по отправлению основных жизненных потребностей. Сама оседлость, как можно предположить, стала возможной благодаря достижению того уровня совершенства орудийных средств, когда изменения в среде обитания уже не могут согнать человека с насиженного места. Эта первичная стандартизация базовой жизнедеятельности - устойчивое использование одних и тех же источников пропитания, сырья для строительства жилья, изготовления оружия и инструментов, одежды и т.д. - свидетельствует о переходе к качественно иному способу социальной жизни. Теперь, когда воссоздание ее уже не составляло проблемы, когда развернулся процесс расселения "производящих" сообществ по любым геоклиматическим зонам, доминирующим стало воспроизводство. Не случайно воспроизводство - основной объект политической экономии, а политики и экономисты - основные субъекты, определяющие современную социальную жизнь. В нижней строке Схемы 1 мы располагаем эту тетраду основных форм движения в соответствии с предлагаемой последовательностью социальной эволюции, одним из аспектов которой выступает освоение человеком природы. Понятна гипотетичность нашего построения, но посмотрим на некоторые факты, которые позволяют перейти к количественному анализу в исторических исследованиях. Из данной схемы следует вывод о том, что следующей стадии социальной эволюции

14

соответствует не только новый уровень освоения человеком природы, но и иной способ социальной жизни. Воспроизводство, согласно нашей логике, должно стать бесконфликтным. Напомним, однако, что пока лишь около четверти современного населения планеты живет в странах с устойчивым воспроизводством, большая же его часть существует в режиме высокой социальной конфликтности (страны "третьего мира" и "догоняющего типа развития"). Хотя в этих странах механизмы социального распределения и обмена имеют многотысячелетний опыт, но до того совершенства, которое достигнуто Западом, им еще далеко: проблемы реформирующейся России это подтверждают. Подобные реформы охватывают сегодня большую часть отстающих стран, поэтому можно предположить, что мы находимся на заключительном этапе освоения человечеством способа социальной жизни, названного здесь воспроизводством. В данной работе воспроизводство по-преимуществу рассматривается в его политэкономическом аспекте (о социокультурных проблемах воспроизводства см.: Ахиезер, т. I, с. 21-54). Можно ли найти общий критерий различения способов жизни цивилизационного этапа эволюции? Что подтверждает этот прогноз о приближении перехода от социального воспроизводства к направленному социальному развитию? Прежде чем ответить на эти вопросы, рассмотрим еще один аспект социальной эволюции. Попытаемся оценить, сколько было качественно разных типов социальных организмов с государственной организацией, т.е. цивилизационных. Проблема эта очень острая, вызывающая множество дискуссий и споров: одни исследователи рассматривают историю человечества без разделения на первобытную и цивилизационную макростадии, другие учитывают их различия; одни авторы утверждают, что существовало три типа обществ, другие - что четыре, пять или более, третьи же вообще отказываются обсуждать вопрос об эволюции человечества, о какой-либо ее стадийности. Мы не можем здесь подробно изложить различные точки зрения, а лишь обозначим свою позицию. В основу нашего подхода положен общий для естествознания принцип: всякий природный объект характеризуется определенным энергетическим состоянием, а то или иное изменение в его структуре или поведении неизбежно вызывается или имеет следствием изменение его энергетических характеристик. Так, например, различным типам живых существ присущи и различные типы потребления энергии из окружающей среды для обеспечения своей жизнедеятельности. Этот параметр относится к базовым и в биологических классификациях. Чтобы применить такой критерий, как энергетическое состояние общества, мы ввели в исследование тетраду, которая лежит в основе антропного принципа, разрабатываемого в теоретической физике (Идлис; Меклер, Идлис) и в гуманитарных науках. Ее можно определить как систему макроуровней самоорганизации природы и как этапы ее эволюции в нашей Вселенной: физический → химический → биологический → социальный.

15

Анализ образа жизни и деятельности людей в различные эпохи позволяет отметить тот факт, что в различные времена энергетическое состояние и энергетические источники, используемые обществом в целом, радикально отличались друг от друга (например: Одум, Одум; Печуркин; Кууси; Вильчек). Косвенным образом это демонстрируют данные эколога Н.Ф.Рейсмера: по его подсчетам, расход энергии на одного человека (ккал./сут.) составлял в каменном веке 4000, в аграрном обществе 12000, а в индустриальном - 70000 (Голубев, с. 45). Образно говоря, общество (как и живые организмы) на разных этапах своей эволюции потребляло различные доминирующие энергетические субстраты. Этот подход уже признан в социальных науках. Он опирается на представления о фундаментальности типа социального энергопотребления для изменений, претерпеваемых социальной жизнью: "Для того, чтобы осмыслить ход эволюции общества, необходимо... прежде всего оценить изменение энергетического потенциала культуры, а затем выяснить, что за коллективы существовали на данной территории в отдельные периоды, насколько они были велики, сложны и централизованы" (Березкин, с. 46). В древнем мире основным источником энергии для обеспечения главных жизненных функций людей служила человеческая физическая сила свободного или раба: воина, земледельца, строителя и т.д. Новое качество, которое позволяет говорить о социальном типе энергетики древних обществ (и о его отличии от энергетики доклассовых/первобытных обществ), возникло за счет разделения ("профессионализации") и кооперации труда (например, см.: Перепелкин, 1991). В феодальную эпоху основным энергоисточником стала сила тягловых или верховых домашних животных. В регионах, где развивались страны древнего мира, существовали геоклиматические ограничения для тяглового земледелия, а в феодальных обществах Северо-Западной Европы тягловая сила животных использовалась всеми слоями населения (Онищук). В индустриальном обществе происходило вытеснение биологического энергоисточника химическим: с наступлением машинного производства основным источником энергии для общества в целом становится органическое топливо - уголь, природный газ, нефть и др. Наконец, в настоящее время в течение нескольких десятков лет нарастает конкуренция между органическим и ядерным топливом (можно предположить, что в постиндустриальном обществе ядерная/физическая энергетика будет доминировать). Например, во Франции до 70% энергообеспечения страны ныне осуществляется атомными электростанциями. И хотя в остальных развитых странах мира эта цифра колеблется в пределах 10-20%, тенденция достаточно очевидна. Американский футуролог Г.Кан и его соавторы, на наш взгляд, совершенно обоснованно полагают, что решение энергетической проблемы лежит на путях перехода к широкомасштабному производству ядерной и др. видов физической энергетики (см.: Мотылев, с. 76). Интересно, что приведенная динамика смены типов базовой энергетики свидетельствует о поэтапном освоении человеком сил природы на указанных выше 4-х уровнях ее самоорганизации. В древнем мире человечество освоило наиболее доступную ему

16

социальную энергетику, в средние века - биологическую, в индустриальном обществе химическую. Сейчас идет интенсивное освоение энергии элементарных частиц и полей, т.е. физической энергетики. Таким образом, последовательность эволюции общественного энергопотребления имеет направленность, противоположную эволюции основных уровней организации природы: физический → химический → биологический → социальный. Но если верна эта последовательность, то мы получили критерий для того, чтобы выделить различные этапы цивилизационной стадии социальной эволюции. Тем самым мы приблизились к удовлетворению одного из базовых требований логики, применяемых к определению того или иного понятия, в данном случае понятия социальной эволюции: указали на родовую принадлежность (место в системе эволюции природы), признаки видовых отличий ее макростадий и параметров, разделяющих одну из них (цивилизационную) на этапы (Схема 2). Теперь мы можем вернуться к вопросу о том способе социальной жизни (развитие), который, по нашему мнению, идет на смену современному (воспроизводство). На первых двух этапах макроэволюции - первобытном и цивилизационном - общество обретало внутренние механизмы (функциональные структуры), обеспечивающие способность устойчиво воссоздавать и воспроизводить его сущностные свойства, способ бытия. И если мы действительно приближаемся к последнему этапу цивилизационной стадии социальной эволюции, то встает вопрос о готовности общества к переходу в новое качество. Надо отметить, что здесь уместно применить традиционное для физики понятие "барьерного перехода", которое является естественнонаучным аналогом используемого гуманитариями термина революционный переход/революция: и современные, и исторические реалии свидетельствуют о кризисном характере столь глубоких реформаций. На наш взгляд, одним из важнейших критериев готовности общества преодолеть "барьерный переход" между двумя указанными способами социальной жизни является развитость и полнота его институциональной структуры, чему и посвящено настоящее исследование. Возможно, наша работа поможет ответить на следующий вопрос: какого качества должна достичь институциональная организация общества к концу цивилизационной стадии, чтобы оно было готово к такому переходу? Мы полагаем, что в приближении к третьему (галактическому) этапу социальной эволюции общество все острее будет испытывать потребность научиться управлять своим развитием, т.е. создать в своем "теле" специализирующиеся на этом институциональные структуры. От этого будет зависеть не просто способность сохранять свою "морфофизиологию" (репродуктивный тип), но и активно, по своей воле и жизненной необходимости адаптироваться к качественно новым масштабам скоростей жизни во Вселенной, а также к новым масштабам времени собственной жизни. Вот что указывает на такой поворот событий. В древней, феодальной и даже во многом в индустриальной эпохах люди столетиями жили в одних и тех же условиях, не замечая каких-то видимых изменений в

17

своем образе жизни. Иными словами, требовалось время жизни многих поколений, пока общество претерпевало серьезное изменение своих технологической и политэкономической структур. Но в наше время ситуация на глазах резко меняется: в сущности одно поколение наших отцов и матерей видело Россию только с сохой и видит ее новейшую космическую индустрию (например, см.: Кон). Ряд исследователей объясняет этот феномен, отталкиваясь от концепции "больших циклов" Н.Д.Кондратьева, совпадающих по продолжительности (50-70 лет) с временем жизни современного человека: "Сравнительный анализ показывает, что большие универсальные инновационные циклы... становятся типичной формой исторического развития по крайней мере в высокоразвитых индустриальных странах, для которых инновационность в широком смысле уже не внешнее преходящее обстоятельство, но глубинный стержневой процесс, определяющий их роль исторических "первопроходцев" (Ракитов, 1994, с. 21). Разделяя цивилизационную (2-ю) стадию общественной эволюции по различным уровням базовой социальной энергетики на четыре этапа: древний мир, феодальный, индустриальный и приближающийся постиндустриальный, - мы обнаруживаем следующее. Согласно распространенным историческим данным, время жизни обществ древнего мира варьировало в интервале (8-1)х1000 лет; время жизни феодальных - (168)х100 лет; время жизни индустриальных - (32-16)х10 лет. Если экстраполировать эту закономерность на нарождающуюся общественную формацию (так называемое "постиндустриальное", или "информационное" общество), то ее время жизни выразится величиной (64-32)х1 лет. Авторы глобального проекта "Следующие 200 лет" Гудзоновского института США (Г.Кан и др.), на которых мы уже ссылались, полагают, что переход к экономике постиндустриальных обществ произойдет в ближайшие 100-200 лет, а в странах Запада - уже к 2000 г. (см.: Мотылев, с. 71). Но хорошо известна и другая тенденция. Среднее время жизни человека в древних обществах составляло 16-18 лет, в феодальном - 32-34, в индустриальном - 64-68 (в 1930 - 1940-е гг. в высокоразвитых странах). Анализ современных данных свидетельствует о продолжающемся увеличении времени жизни человека. В 1988 г. оно составляло в Японии - 79 лет, тогда как в 1925 г. - 42, а в 1950 г. - 58 (ДЭС, с. 411; БЭС, т. XIX, с. 508). Целесообразно обратить внимание на нелинейный рост скорости увеличения времени жизни человека, который аналогичен ускорению развития самого общества и обусловлен им (Фигатнер, 1991). Во все времена делались всевозможные предсказания "смертности" общества, "конца света" и иные малоприятные для человечества прогнозы. Однако употребление нами термина "время жизни" определяется естественнонаучным подходом, а не традицией "роковых" предсказаний. Время жизни разных по качеству жизни типов обществ - вот что подразумевает приведенная выкладка. Из нее следует только то, с какой скоростью один тип социальной жизни по его качеству и организации заменяется другим. Результаты этого анализа свидетельствуют о процессе ускорения социальной эволюции по мере увеличения энергетической мощи общества:

18

чем более емкие и мощные источники энергии появляются в руках людей, тем быстрее и легче они реализуют всегда в избытке витающие в обществе технологические идеи. По существу, речь идет о давно известном в общественных науках положении, сформулированном классиком психологии и социологии, французским исследователем Г.Лебоном следующим образом: "...Действующая в продолжении известного времени в одном направлении какая-нибудь причина быстро производит очень большие результаты. ...Когда эта причина продолжает производить одно и то же следствие, то причины растут в арифметической прогрессии (1, 2, 3, 4, 5...), а следствия - в геометрической прогрессии (2, 4, 8, 16, 32...). /.../ Этими соображениями объясняется тот факт, что большинство социальных явлений может быть выражено быстро возрастающими геометрическими кривыми" (Лебон, с. 20-21). Творчество Г.Лебона имеет уже столетнюю историю. Но и за сто лет до него исследователи опирались на данную закономерность. Наиболее характерен здесь пример выдающегося демографа и экономиста Т.Мальтуса, который, изучая физическое воспроизводства человека в период индустриальной (и одновременно демографической) революции, выявил следующую закономерность: "...Средства существования при наиболее благоприятных условиях применения человеческого труда никогда не могут возрастать быстрее, чем в арифметической прогрессии. /При этом - авт./ ...если возрастание населения не задерживается какими-либо препятствиями, то это население удваивается через каждые 25 лет и, следовательно, возрастает в каждый последующий двадцатипятилетний период в геометрической прогрессии" (Мальтус, с. 12, 14). Если эта общая закономерность верна, то можно утверждать, что на возрастание в арифметической прогрессии своей энергетической мощи общество реагирует геометрическим ростом различного рода социальных последствий. В этом, с одной стороны, лежит причина ускорения исторического процесса, однако с другой стороны, скрывается и возможный рост различного рода социальных девиаций и патологий. В рассматриваемой ниже работе С.В.Онищука мы увидим, как это различие скоростей технического и демографического роста в определенных геоклиматических условиях ставило "компенсационный барьер" развитию древних цивилизаций. Из сопоставления "встречных", противоположно направленных тенденций изменения времени жизни человека и темпов модернизации общества вытекает следующее предположение. В приближающейся третьей стадии общественной эволюции - стадии "галактической культуры" - структуры "тела" общества обретут способность к высокой изменчивости, и эти изменения будут происходить многократно на протяжении одной человеческой жизни, тем более что нет оснований предполагать прекращения и ее роста. Это означает, что доминирующий в цивилизационные эпохи репродуктивный (воспроизводственный) способ бытия человеческого общества должен будет замениться новым - способом направленного социального развития.

19

В рамках изложенных выше самых общих представлений о социальной эволюции мы подошли к вопросу о том, какого качества и уровня социальной организации должно достигнуть общество, чтобы быть способным осуществить переход на следующий уровень социальной эволюции. Наш исходный тезис таков: структуры управления развитием могут начать эффективно функционировать только в том случае, если будет достигнут минимально необходимый уровень полноты и совершенства институтов управления социальным воспроизводством. При неспособности устойчиво воспроизводить достигнутый уровень сложности организации, то есть если нет механизма удержания общества от постепенной деградации со сползанием назад, к менее развитой форме, процесс развития лишается своего главного "сырьевого" источника - скрытых в данной структуре потенций, неизвестных, "неразвернувшихся" свойств объекта. Если нет устойчивого воспроизводства самого объекта в целом, то не может быть и устойчивого сохранения скрытых в нем свойств. Повсеместное и повседневное подтверждение этому дает практика современной научной деятельности, в которой и осуществляется (но пока не управляется!) процесс социального развития. С этой точки зрения одиозный опыт "социалистического развития", закончившегося стагнацией в условиях ускорявшегося процесса деградации всех основных производственных фондов СССР, свидетельствует прежде всего о разрушении механизмов управления социальным воспроизводством, коими в настоящее время являются рынок (механизм гражданского экономического выбора) и демократия (механизм гражданского политического выбора). * * * Основная часть нашей работы будет посвящена проблеме эволюции социальных структур и функций, которые управляют социальным воспроизводством цивилизационных обществ, т.е. проблеме эволюции экономических и политических институтов, составляющих расчетные структуры рынка и выборов. В качестве вводного представления о нашем подходе кратко рассмотрим один из результатов исследования институциональной эволюции соответствующих самых крупных частей общества - государства и гражданского общества. Традиционной политической науке известны три ветви государственной власти: судебная, законодательная и исполнительная. Высокоразвитые общества уже прошли три стадии своего цивилизационного развития: древнюю, феодальную и индустриальную. А всегда ли существовали эти ветви власти, возникали они стохастически или тоже в некоторой последовательности? Задавшись этим вопросом, можно обнаружить, что в древнем мире отсутствовали законодательные и министерские структуры в качестве профессионально действующих государственных органов. Подавляющая часть государственных служащих тогда занималась выполнением судебных функций. При этом совершенно неважно, были ли они военными, администраторами или сборщиками налогов - анализ их деятельности показывает, что в конечном счете большинство из них

20

занималось разрешением конъюнктурных задач, конкретных конфликтов - межличностных, межгрупповых и др. Судили все - от монарха до сборщика податей: "Государство существует там, где из стихии социальной жизни выделились... полиция и суд" (Геллнер, с. 29). Вот пример из организации государственной службы в Древнем Египте: "...Необходимость в жестком контроле со стороны центральной государственной власти... привела к необходимости потребовать от должностных лиц, одновременно исполнявших обязанности администраторов и судей, строгого отчета о выясненных фактах, а возможно также, и о мотивах принятых судебных решений по тем вопросам и судебным делам, по которым они выносили свое решение. Чем сильнее была власть фараона, тем жестче были эти требования" (Аннерс, с. 24). На какой нормативной базе действовали суды древнего мира? Во-первых, на основе казуистического права; во-вторых, на авторитете и собственном здравом смысле судей; в-третьих, руководствуясь творческими правовыми разработками особо влиятельных лиц - монархов или ученых (жрецов); и, наконец, в-четвертых, на мощной общиннорелигиозной нормативной этике. Спорадически, конечно, и тогда коллективные органы (советы старейшин, народные собрания и т.п.) проявляли иногда законодательные функции, а иногда и министерские. Но профессиональных, постоянно действующих государственных структур и соответствующих ветвей власти не было (СИЭ, т. XI, с. 495; Аннерс, с. 12-20). В феодальных обществах ситуация изменилась благодаря повсеместному распространению письменности. Сделаем небольшое отступление от темы, чтобы рассмотреть роль знаковых средств в развитии государственных институтов. Аналогично рассмотренной выше последовательности чередования базовых энергоисточников социальной жизни происходила и смена доминирующих в толще населения способов массовой коммуникации. В древнем мире подавляющая часть населения пользовалась устноречевыми способами общения и изобразительными средствами передачи информации (скульптура и живопись, мимика и танец, сигнализация с помощью специальных предметов и действий и т.д.). В феодальную эпоху значительное развитие получила рукопись, распространившаяся и в нижних слоях населения. Среди повсеместно используемых средств письменного общения применялись материалы животного и растительного происхождения. Индустриальная эпоха дополнила, а в немалой степени и вытеснила старые средства общения новыми: на фоне повсеместного распространения буквенной рукописной грамотности появилась печатная техника, являющаяся продуктом химического (металлургического) производства, использующая химические красители. Печатная информация лежит в основе самого индустриального способа производства в его инженерноконструкторском содержании, в необходимой грамотности промышленных рабочих, исполняющих инженерно-конструкторские идеи. Наконец, нетрудно увидеть, как на наших глазах в обществах зарождающегося постиндустриализма происходит выдвижение на первый план электронно-вычислительной техники. Обнаружив эту историческую последовательность

21

становления технологий общения, мы можем легко заметить, что она соответствует общему порядку последовательного освоения человеком макроуровней самоорганизации природы (Схема 3). Вернемся теперь к истории становления институтов государственной власти. В феодальное время повсеместное распространение средств рукописи создало необходимые условия для того, чтобы многовековой опыт казуистической судебной практики начал превращаться в основание для решения судебных дел. Чтобы понять эту роль массовой (легко доступной) письменности, можно вспомнить, какой силой в судопроизводстве древнего мира обладало устное слово - достаточно было употребить в судебном процессе не тот термин, которого требовала процедура, и дело проигрывалось. Естественно, что отсюда рождалась и особая потребность в средствах для рукописи. Тем самым стимулировалось распространение юридических нормативов в толще населения, созревали основные технологические условия для рождения законодательства как регулярной (профессиональной) государственной деятельности. И она действительно появилась и стала доминировать над судебной властью. Сначала этот процесс проявился в партикулярной форме: каждый феодал, князек становился законодателем в своей вотчине. С развитием феодализма государственная власть стала все чаще образовывать специальные советы, соборы, думы и прочие органы при верховных правителях для разработки законов, механизмов их действия и исполнения. Уже на ранних стадиях западноевропейского феодализма было введено обязательное для судов использование кодекса Юстиниана. Далее в государственной структуре появился и профессиональный законодательный институт - парламент. И вот что характерно. Англия известна как лидер индустриальной эпохи, и именно ее парламент еще в 1265-1324 гг. отвоевал у монарха исключительное право законодательства, тогда как во Франции, Германии и других европейских странах парламенты добились этого только в XVI-XVIII вв. К завершению феодального периода законодательная деятельность приобрела профессиональные (еще сословные) государственные функции при верховной власти, так что индустриальная формация началась с установления постоянного института законодателей, парламентаризма, получив от феодализма образец государственной машины с законодательным механизмом, который был лишь развит властвующей буржуазией. В индустриальном, буржуазном обществе государственное правосудие и законодательство продолжали проникновение все глубже в толщу гражданского общества, взяли под свое защитное и регуляторное воздействие все большее число социальных слоев и групп, становились все более зрелыми формами профессиональной государственной деятельности. Постепенно над ними начала доминировать "исполнительная", а точнее говоря, министерская власть. Конечно, это доминирование было достигнуто в результате длительной борьбы с законодательными структурами. Однако уже в конце XIX - начале XX вв. министерские органы

22

государственной власти в странах Запада стали мощной, сильно разветвленной функционально самостоятельной структурой. Не случайно в той же Англии главой государства по сей день является премьер-министр, а ее министерская бюрократия стала предметом "научно-сатирического" анализа Паркинсона (Паркинсон). Следует заметить, что пост главы государства всякий раз по мере замещения старого типа цивилизационного общества новым перемещался на вершину исторически новой ветви власти. Монархи древнего мира - главные судьи в своих странах, выносящие окончательные судебные решения по любым конфликтным ситуациям. В феодальную эпоху "первое лицо" страны возглавляло по преимуществу законодательный орган, а его судебные функции распространялись лишь на высшие слои общества. В индустриальных странах главы государств: премьер-министры, президенты, канцлеры и проч. по преимуществу возглавляют правительства, т.е. министерские структуры, лишь изредка участвуя в деятельности нормально функционирующих судебных и законодательных органов (главы государств сохраняют обычно лишь рудиментарные судебные и законодательные функции: например, объявление амнистии или издание указов). Этот крайне сжатый исторический очерк имел целью показать, что такая базовая часть всякого общества, находящегося на цивилизационном этапе развития, как государство и его институты, в действительности формировалась во вполне определенной эволюционной последовательности. Естественно, что увидев эту закономерность, можно поставить следующий вопрос: а не действует ли она и в гражданском обществе? Чтобы ответить на него, следует предпринять анализ функций базовых институтов государственного управления обществом, а также функций самого гражданского общества. При этом мы исходим из предположения, что государство - это система институтов, определяющая политическую жизнь, а институты гражданского общества "ответственны" за экономику.

23

ГЛАВА II. ЭКОНОМИКА И ПОЛИТИКА КАК СФЕРЫ ДУХОВНОГО ПРОИЗВОДСТВА

Духовное производство как в историческом, так и в политэкономическом плане остается малоизученной сферой деятельности. Поскольку в данной работе стоят иные цели, обратим внимание только на то, какой нам представляется его макроструктура. В цивилизационных обществах она включает в себя экономику -политику - науку - искусство. По своему содержанию экономика и политика представляют собой сферы духовного труда по управлению социальным воспроизводством. Если следовать изложенной выше методологии, то искусство и наука есть зародышевые формы тех будущих видов деятельности, в которых будет осуществляться управление социальным развитием. Конечно, все эти современные формы духовной деятельности тесно переплетены, мы же выделяем только их базовое содержание.

Поскольку может возникнуть вопрос о месте в этой классификации религиозных форм духовной деятельности, сделаем следующее отступление. Религия (и освящаемые ею общинные институты), с точки зрения применяемой здесь модели социальной эволюции, является жизнеопределяющим видом деятельности в обществах первобытного типа, выступая специфической для них формой социальной наследственности, обеспечивающей обретение человеческим обществом устойчивого механизма его воссоздания (например, см.: Петров, с. 97 - 105). Явления, преобладающие на низших ступенях, исполняют, согласно одному из постулатов ТПР, "родительские" функции по отношению к однородным явлениям более высоких стадий развития. Известно, что религия была той "материнской" формой духовной деятельности, в лоне которой развивались искусство, наука, экономика и политика. Доминируя на первобытной стадии социальной эволюции (так называемый "первобытный синкретизм"), религия переходит в цивилизационную макростадию, хотя здесь уже развивались качественно отличные от нее формы рациональной духовной деятельности. Последние в принципе не могут не только возникнуть, но и развиться в свое "самостное" качество без веры (т.е. собственно религии). Хорошо известно, что религиозные институты доминировали над искусством, наукой, политикой и экономикой в древних и феодальных обществах. В индустриальном же обществе они "отстраняются" не только от государственного управления, но и от управления остальными видами духовной деятельности (процесс секуляризации). Уместно будет заметить, что часто упоминаемая в научной литературе "восточная специфика", характерная для ряда стран догоняющего типа развития, в большинстве случаев связана с тем, что в этих странах религиозные институты так и не "отдали" в "нужный" исторический момент своей власти над институтами рациональной духовной деятельности. Естественно, что говоря об "отстранении" религиозных институтов, следует иметь в виду лишь изъятие у них "ведущих" функций, освобождение гражданского общества и государства от тотального контроля со стороны религии (современная политология называет претензию на такой контроль "фундаментализмом"). Конечно, и речи быть не может об уничтожении религии; она лишь видоизменяется, сохраняя свои социальные психорегулятивные функции. В методологии ТПР, судя по всему, важное значение имеет явление "зеркальной симметрии". Эта закономерность характерна и для форм организации материальной и духовной деятельности. Действительно, анализ отраслевой структуры материального воспроизводства (Схема 4) показывает, что эта структура присуща и духовной его форме. Более того, симметрична и функциональная цепочка результатов материальной и духовной деятельности. Сам характер этих результатов труда определяет и последовательность технологических отношений отраслей, указанную на схеме стрелками. В рамках этого тетрадного отраслевого характера организации духовного производства, согласно нашей концепции, шла эволюция основных институтов государства и гражданского общества.

24

Подобным образом развивается, как мы полагаем, любая форма духовного производства. Например, наука в целом и отдельная научная дисциплина в своем историческом развитии проходят следующие этапы: 1) наблюдений и стохастического сбора информации - этап накопления сырьевой информации, а также ее группирования, ранжирования, иерархизации и статистической переработки, завершающийся постановкой исследовательских целей; 2) содержательного анализа по идентификации составляющих ее объектов исследования и распределения по соответствующим разделам данной науки; сравнительного анализа в рамках традиционных категорий, выявление их объяснительной недостаточности и формулировки задач, т.е. производства полуфабрикатов из сырьевой информации (рабочих гипотез); 3) систематизации, обобщения, объяснения и выведения закономерных отношений между явлениями в данной области науки - производство орудий духовного труда (научных законов, моделей, удовлетворяющих требованиям, предъявляемым к научному инструментарию); 4) применения открытых законов в человеческой практике (прикладные науки). Свойство "симметрии" обнаруживается и при осмыслении такого образца аналитической логики, как исследование К.Марксом цикла социального воспроизводства: производство - распределение - обмен - потребление. Если абстрагироваться от имманентных связей экономики с политикой, то мы обнаружим, что экономика есть управление производством и обменом, а политика есть управление распределением и потреблением. Этот тезис в данной работе мы можем лишь постулировать, оставляя его доказательство для последующих публикаций. Сравнительный анализ материального и духовного производства позволяет нам предложить следующие структурно-функциональные модели политики и экономики как основных сфер управления социальным воспроизводством современного общества. Политику можно представить в следующем составе ее отраслей: Аналитико-идеологическая экспертиза (осуществляется аналитическими центрами, сыском, разведкой, органами массовой информации и др.). Она добывает сырьевую информацию прежде всего о нуждах, потребностях, интересах и запросах, об обычных отношениях собственности во всех их формах - от семейных до международных; проводит статистическую обработку этой информации (классификацию, ранжирование и т.д.); в конечном счете формулирует социальные проблемы во всем их спектре - от индивидуальных и групповых до государственных и социальных, т.е. формирует образ социального проблемного поля из множества отдельных нужд, потребностей и др. мотиваторов, инициирующих цели различных социальных субъектов. - Идеология. По определению, понятие "идея" описывает образ цели, средств и способов ее достижения. До появления "исполнительной" власти цели, средства и способы многих отдельных социальных субъектов в форме идеософии задавались религиозными институтами. Позже идеи, продуцируемые гражданским обществом, начали исследовать министерства и политические партии,

25

выбирая на основе аксиологических расчетов наиболее социально значимые (при этом субстраты идей - нужды, потребности, интересы, запросы - выполняют критериальную функцию). Таким образом сырьевая информация - цели и способы действий отдельных социальных субъектов - перерабатывается в форму целостной иерархии социальных целей, обретает свои морально-нравственные "ГОСТы и ТУ". В результате вырабатываются проекты (полуфабрикаты) социальных и государственных заказов - проекты законов, провозглашаемые партиями или государством (министерствами) как первоочередные. Те и другие уже в качестве конкретных задач, которые должны быть решены юридически, передаются различными каналами в следующую отрасль политики. - Законодательство (осуществляют парламенты, легислатуры и т.п. органы). Из "полуфабрикатов" от идеологии оно производит нормы права, т.е. юридические законы, нормативные акты и т.д. Иными словами, здесь узакониваются те или иные социальные заказы (программы), а те или иные уже заявившие о себе обычные отношения собственности превращаются в юридические. Результатом труда законодателей являются орудия политического управления - законы. Важно, что несмотря на зачастую демагогический характер заявлений политических деятелей всех времен и народов, когда дело доходит до конечных решений, в подавляющем большинстве случаев они апеллируют к закону, будь то юридический закон или норма обычного права. Другой разговор, что у демагогии есть своя важная для политиков функция - выиграть время для формулирования такой трактовки закона, которая отвечает их интересам. Эти орудия духовного политического труда производятся для непосредственного применения их в следующей отрасли. - Правосудие (его осуществляют судебная система и гражданская юстиция - адвокатура. Это конечная отрасль политики, которая должна работать непосредственно на население, на все слои общества. Правосудие использует юридические законы для "изготовления духовных предметов потребления" любым социальным субъектом, т.е. для судопроизводства конечных решений по всевозможным отношениям собственности от семейной и коллективной до государственной. Судебные решения и постановления "потребляются" спорящими сторонами либо по доброй воле, либо по принуждению и становятся управляющими "сигналами" к действиям по нормализации ситуации или для них, и/или для исполнительных силовых органов государства. В нормально развивающихся странах результаты деятельности системы правосудия становятся основными источниками первичной информации для политической статистики, замыкая тем самым цикл духовного политического производства. Эта информация крайне важна и для остальных отраслей политики, поскольку в системе правосудия (а не в министерских кабинетах) формируется истинная картина социальной конфликтности, т.е. статистически достоверно выясняются причины любых социальных проблем (например, см.: Петрухин, с. 86). Функционирование государственных политических институтов современного индустриального общества адекватно моделируется в методологии принятия

26

государственных решений, созданной американской научной школой ситуационного нормативизма. Согласно разработанным этой школой управления процедурам, подготовка любого государственного решения должна производиться в четыре следующих этапа (Руданеевский, с. 191-197): 1. Описание проблемы. Методология ситуационного нормативизма "...стремится к получению настолько полного описания проблемы, насколько это возможно, включая притязания их участников (активных и пассивных, прямых и косвенных) и властные возможности". При этом чаще всего применяют метод Дельфи и метод моделирования процесса решения. "...Оба эти метода используются не для принятия политических решений, а лишь для построения дескриптивной модели проблемной ситуации, что составляет лишь первый этап процесса". В нашей структурно-функциональной схеме отраслей политики этот этап соответствует "экспертно-аналитической процедуре". 2. "...Нормативный анализ, в ходе которого изучается, что может или должно быть сделано в ситуации, идентифицированной дескриптивной моделью. ...Эта фаза принятия решений включает исследование тех альтернатив, которые могут быть предложены для достижения операциональных целей, но в то же время удовлетворяют ограничениям, вытекающим из неоперациональных целей". Это то, что можно назвать "министерской (идеологической) процедурой". 3. "Неспособность осуществить те или иные государственные и политические предложения может быть чаще всего прослежена в неспособности их сторонников (или политических аналитиков) рассмотреть политическую и организационную их реализуемость. Осуществление политического решения подразумевает необходимость внесения определенных изменений в социальную структуру, технологию (т.е. экономику), в сознание людей и в промежуточные цели. А чтобы эти изменения можно было претворить в жизнь, необходимо провести их через соответствующие организации... В то время, как политическая осуществимость обычно рассматривается после того, как решение принято (поскольку оно нормативно необходимо), методология ситуационного нормативизма вводит ее в рамки ранее развитой дескриптивной модели. В результате альтернативы, получаемые путем такого наложения, оказываются более рациональными: они, во-первых, получены из нормативно оцененной ситуации, во-вторых, согласованы с целями, ожиданиями и притязаниями социальных организаций... Более того, сопоставление ситуации с возможностью ее разрешения в рамках одной модели может привести к модификации нормативного решения. Там, где дескриптивная модель подвергается пересмотру, можно перепроверить и предварительно отброшенные решения, благодаря чему появляется возможность выработать дополнительные альтернативы". Этот этап можно назвать "законодательной процедурой". 4. "Теперь наступает этап рассмотрения реализации принятого решения... К этому моменту нормативное решение уже получено... Остается проверить политическую реализуемость развиваемой политики в контексте уже не модели (хотя и дескриптивной), а реального мира. ...Теперь проверяется, насколько верно решение отразило интересы тех

27

социальных единиц (лиц, организаций, общественных институтов), которые его инициировали. Как правило, это означает "проигрывание" решения на различных его участниках с целью выявления неточности или некорректности отнесения их интересов к тем или иным уровням притязаний. Делается это очень просто - с помощью переговоров". Это соответствует "судебной процедуре", учитывая, что наиболее древней формой права было примирительное право, или переговоры о мире. Придерживаясь этой логики, но уже в применении к экономической деятельности, можно получить следующее отраслевое структурно-функциональное деление экономики: - Аналитическая технологическая экспертиза (осуществляется в современных обществах в сфере маркетинга и менеджмента, а также различными государственными статистическими службами). Она добывает сырьевую информацию о потребностях населения, о состоянии рынков, различных сфер экономики вообще, ранжирует ее, группирует и, как результат анализа тенденций и проблем (спроса, предложения, распределения капиталов и проч.), "передает" в следующую сферу. -Технология, по определению, является организацией производства (осуществляется "веберовским" промышленником-предпринимателем). Здесь перерабатывается добытая статистикой-маркетингом сырьевая информация об экономических потребностях населения, которая преобразуется (при учете эффективности тех или иных технических средств) в форму конкретных производственных программ, инвестиционных или кредитных проектов, смет и проч., используемых в следующей отрасли экономики. - Финансы (сфера оборота ценных бумаг, осуществляемого банками, биржами, акционерными обществами и подобными структурами, оперирующими с ценными бумагами). Это сфера, использующая "технолого-стоимостную" информацию для исчисления норм прибыли, прибавочной стоимости, курсов ценных бумаг и валют, кредитных ставок, квот и проч., т.е. экономических норм ("законов" экономики). Эти орудия экономического расчета и управления являются основой для следующей отрасли. - Торговля (осуществляется различными коммерческими субъектами и структурами). Это конечная отрасль экономики, непосредственно работающая на население - продуцирующая для него все огромное множество цен, т.е. конкретных мер и единиц мер для обмена товарами. Используя финансовые нормы в качестве неких граничных параметров - орудий своих расчетов, торговцы в рамках верхних и нижних границ норм прибылей, ставок и т.д. варьируют рыночные цены, исчисляя таким образом в конкретных процессах обмена среднестатистические стоимости товаров. Множество конкретных торговых сделок (типологически идентичных состязанию сторон в судебном процессе) предоставляет сырьевую информацию для экономической статистики. Следует еще несколько уточнить отраслевое распределение функций экономического и политического управления:

28

- если экономика - это управление производством и обменом, то управление непосредственно производством осуществляется в отраслях экономической статистики (маркетинга) и технологии, а управление обменом в отраслях финансовой и торговой; - если, в свою очередь, политика есть управление распределением и потреблением, то непосредственно распределением управляют отрасли политической статистики и идеологии, а непосредственно потреблением - отрасли законодательства и правосудия. Очевидно, что как и должно быть в сложнейшей системе социального организма, в результате функциональных взаимодействий эти разные управляющие действия переплетаются, усложняются системами прямых и обратных связей, но сущностное содержание каждого по мере эволюции разделения труда в политике и экономике становится все более заметным. Приведенное описание отраслей политики как сферы духовного производства отвечает на вопрос о функциях трех ветвей власти - судебной, законодательной и исполнительной (точнее, министерской, "идеологической"). Но особенно интересным сегодня оказывается первый элемент отраслевой структуры экономики и политики - аналитикоидеологическая экспертиза, - и вот почему. Если мы готовы признать, что история обществ на цивилизационном этапе эволюции сопряжена с достаточно последовательным развитием ветвей государственной власти и отраслей политики, если современными учеными признается, что близится переход высокоразвитых стран в качественно новое - постиндустриальное - состояние, то возникает вопрос: не связано ли с этим переходом возникновение новой формы власти, ее функционально новой ветви? Оказалось, что четвертая ветвь государственной власти уже появилась в "зародышевой" форме, и ниже мы рассмотрим факты ее становления, выделения из "материнского лона" министерской отрасли. Речь пойдет о президентской (информационно-аналитической) власти, развивавшейся особенно интенсивно уже в XX в. Но ее пока еще не вполне отделяют от исполнительной власти (Фигатнер, 1993). Взаимосвязано ли возникновение государственных институтов с потребностями развивающегося гражданского общества? Ответ на этот вопрос требует анализа функциональной зависимости между отраслями экономики и политики. Этой проблемой мы займемся в следующих главах данной работы.

29

ГЛАВА III. МАТРИЧНАЯ СХЕМА ЭВОЛЮЦИИ ПОЛИТИЧЕСКИХ И ЭКОНОМИЧЕСКИХ ИНСТИТУТОВ ГОСУДАРСТВА И ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА (методологические заметки) На Схеме 5, отражающей современную макроструктуру государственных и гражданских институтов, мы сделали попытку одновременно представить их эволюционные и функциональные взаимосвязи. В целом с учетом сказанного эта схема показывает структуру управления социальным воспроизводством: как она складывалась в эволюционном процессе и как она представлена в институциональной системе современных высокоразвитых стран Запада. "Западный акцент" нашего исследования, как нам думается, позволит понять и специфику "восточной" ветви социальной эволюции. В крайнем правом столбце Схемы 5 представлена структура экономических институтов гражданского общества, реализующих функции соответствующих отраслей экономики как сферы духовного производства. Расположены они "сверху вниз" в порядке, который отвечает их "технологическим" (функциональным) отношениям. Во втором столбце справа указаны отрасли политики, которые обладают функциями соответствующих ветвей государственной власти. Последовательность их расположения в вертикальном направлении "сверху вниз" на данной схеме также соответствует "технологическим" (функционирующим в режиме воспроизводства) отношениям отраслей духовного производства. Ранее мы отмечали, что последовательное историческое освоение человечеством макроуровней самоорганизации природы шло в направлении, противоположном их собственной эволюции (Схемы 2 и 3). Теперь, сравнив уже рассмотренную историческую последовательность возникновения ветвей государственной власти (судебная власть → законодательная → министерская → президентская) с приведенной на этой схеме последовательностью их технологических взаимодействий, мы увидим ту же противоположную направленность. Эта закономерность проявляется и в отношениях экономических институтов, которые будут рассмотрены ниже. Здесь следует специально остановиться на том, что в теоретической социологии этот феномен уже сравнительно давно известен: "перевертывание причинных цепей в обратную сторону... типично для многих социальных явлений" (Тернер, с. 94; речь идет о работе американского социолога А.Л.Стинчкомба). "Труды Парсонса (его эмпирические исследования - авт.) изобилуют обратными причинными цепями, в которых существование целостных систем, предшествуя по времени возникновению подсистем, служит причиной сохранения подсистем вследствие избирательных преимуществ, полученных ими при решении проблем, с которыми сталкивается целостная система" (Тернер, с. 95). Необходимо также подчеркнуть, что обычно проявление этого феномена используется критиками структурного функционализма для "доказательства" его телеологического характера.

30

Представляются очень верными следующие соображения Дж.Тернера: утверждения Т.Парсонса об устойчивости социальных структур, объяснимой тем, что они, соответствуя потребностям и/или поддерживая состояние равновесия, имеют "преимущества" перед всеми остальными, "не нуждаются в незаконной телеологии, потому что существование целостных систем, вполне возможно, предшествует во времени тем структурам, возникновение и устойчивость которых должны сохранять эту целостность" (Тернер, с. 95). Общество и является такой целостной системой. Нетрудно видеть, что в данном высказывании, как и в построениях самого Т.Парсонса, фактически защищается концепция естественного отбора: "Целостной системе совсем не нужно приписывать цели. Подобно тому как в биофизическом мире экологическое и популяционное равновесие поддерживается при помощи нецеленаправленных процессов отбора (например, количество хищников увеличивается до тех пор, пока они не начинают пожирать сами себя, а затем уменьшается до тех пор, пока не восстановятся пищевые запасы), так и социальное целое может постоянно поддерживать себя в состоянии равновесия, или выполнять требования императивов, необходимых для выживания" (Тернер, с. 95). Обратим внимание, что в кибернетике и в общей теории систем понятие "телеология" обрело свое операциональное содержание. Н.Винер использовал его для характеристики целенаправленного поведения, напрямую не связанного с причинностью, добавляя, что "телеологическое поведение становится равнозначным поведению, управляемому отрицательной обратной связью" (Винер, с. 306-307). Это значит, что определенный тип или определенное состояние продукта системы на выходе из нее будут казаться внешнему наблюдателю той целью, ради достижения которой внутри системы происходят изменения взаимодействий ее частей, коррекции ее поведения. Из множества природных систем с отрицательной обратной связью можно привести и такой пример, как саморегуляция продуктивности ферментной (каталитической) системы: при определенном превышении количества нарабатываемого ею вещества оно начинает ингибировать (тормозить) фермент и тем самым замедляет процесс своего образования. И наоборот, с уменьшением концентрации вырабатываемого ферментом вещества (при его утилизации другой метаболической системой) блокирование активных центров молекул фермента прекращается, и процесс продуцирования опять ускоряется. Этот механизм осуществляет авто-поддержание определенной нормы (саморегуляцию) количества тех или иных веществ в клетках и тканях живых организмов и является непреложной частью общей системы гомеостаза тел живых организмов. Точно также общим местом в теории естественного отбора является тот факт, что при радикальных изменениях в условиях среды обитания те или иные звенья поддержания гомеостаза в телах живых существ перестают срабатывать, и соответствующие биологические виды попадают на грань вымирания. Выживают те,

31

у которых в результате изменчивости возникают адекватные модификации механизма саморегуляции метаболических процессов. Анализируя принципы функционирования открытых систем (а к ним принадлежит и человеческое общество), Л. фон Берталанфи указал на свойство эквифинальности, то есть способности систем подобного рода "достигать заранее определенного конечного состояния независимо от нарушения начальных условий (из различных начальных состояний и различными путями)". По мнению Берталанфи, организм как открытая система "по истечении некоторого времени приобретает конечное состояние, "предопределенное" его структурой. Организм как бы стремится к некоторому конечному состоянию (как правило, наиболее для него благоприятному)" (Садовский, с. 168). Упреки в телеологичности теории Т.Парсонса (а именно, введение категории "целедостижение"), таким образом, основываются на использовании критиками традиционного смысла понятия "телеология". На самом же деле эмпирические исследования привели его к обнаружению в "теле" социального организма механизмов саморегуляции, идентичных тем, которые естествознание находит на всех уровнях самоорганизации в природе - физическом, химическом и биологическом. В рамки естественнонаучного понимания телеологии вполне укладывается и наше представление о появлении новых социальных институтов. Социальная конфликтность может иметь двоякое выражение и смысл. В определенном диапазоне ее "амплитуды" (скажем, определенной частоты и количества судебных процессов, дипломатических переговоров, восстаний или забастовок и т.п.) она отражает естественный автоколебательный характер процессов поддержания социальных норм ("физиологически нормальное" функциональное состояние). При чрезмерном же росте социальной конфликтности, когда старые механизмы саморегуляции (авто-поддержания социальных норм) перестают срабатывать из-за появления значительных изменений, например, в геоклиматических условиях или в материальных/духовных технологиях (сопровождающихся массовым голодом, миграциями населения, восстаниями, войнами или резкими инфляционными скачками и т.п.), эта конфликтность становится уже сигналом нужды в модификации части или целой системы саморегуляции, т.е. институциональной системы общества. В обоих случаях можно говорить о действии механизмов "отрицательной обратной связи" в теле социального организма, хотя и разных по их уровню и организации. Не случайно исследование размаха и частоты социальных конфликтов осуществляется и в рамках циклических теорий экономического развития (Полетаев, Савельева). Мы надеемся, что естественнонаучные основания разрабатываемой феноменологии ТПР (Приложение 1) позволят не только продемонстрировать отсутствие необходимости в "незаконной" телеологии для объяснения парсонсовской модели, но впоследствии поможет объяснить и объективность самой телеологии. Мы разделяем точку зрения Т.Парсонса о "первичном отборе" и полагаем, что он действует в социальной эволюции с не меньшей силой, чем в живой природе.

32

В данной работе естественность социальной эволюции мы пытаемся продемонстрировать в чисто историографическом аспекте, на основе анализа исторической эмпирики. Другое дело, что обвинения в "незаконной" телеологии, как правило, справедливо объясняются недостаточностью эмпирической аргументации. Проявление феномена "перевертывания причинных цепей в обратную сторону" целесообразно проиллюстрировать следующим высказыванием: "Таким образом, недопустимым и ошибочным было бы брать экономические категории в той последовательности, в которой они исторически играли решающую роль. Наоборот, их последовательность определяется тем отношением, в котором они стоят друг к другу в современном буржуазном обществе, причем это отношение прямо противоположно тому, которое представляется естественным или соответствующим последовательности исторического развития" (Маркс, с. 221; выделено нами - авт.). Две вещи следуют из этого умозаключения К.Маркса. Во-первых, он констатирует то же самое перевертывание причинных цепей в применении к экономическим явлениям (финансовый капитал, отношения землевладения и многое другое), отличным от тех, которые исследуем мы. Тем самым из своей эпохи Маркс предоставляет нам дополнительные подтверждения всеобщего характера этой закономерности. Во-вторых, здесь мы находим пример того, насколько сложной являлась проблема различения процессов воспроизводства и развития, если ученый столь высокого ранга, ставивший специальной задачей исследование развития общества и подчеркивавший, что диалектический метод Гегеля является уникальным инструментом для таких исследований, заявлял о "недопустимости и ошибочности брать экономические категории в той последовательности", которая представляется естественной и соответствующей их историческому развитию. Чуть ниже мы увидим, что и Т.Парсонс столкнулся с этой сложностью, пытаясь дифференцировать процессы выживания и развития при разработке своего "системного реквизита". Приведенное выше высказывание делается Марксом в контексте исследования воспроизводственных экономических процессов. Он таким образом поясняет, почему "поворачивает зеркало времени в будущее": чтобы "проникнуть в тайны настоящего". Иначе говоря, мы не просто находим, что "принцип О.Тоффлера" был рабочим инструментом К.Маркса. Ясно, что Маркс, еще не формулируя явление противоположной направленности процессов воспроизводства и развития, тем не менее сознательно использовал его в своем аналитическом подходе. Для нас неприемлема современная российская манера критики К.Маркса, поскольку в ней совершенно не учитываются "условия места и времени", а главное массовая социальная психика времен его творчества и несопоставимо более бедная, чем сегодня, база эмпирических данных современных ему естественных и гуманитарных наук. Достаточно напомнить, что понятие "обратной связи" появилось благодаря кибернетике лишь в середине XX в. На феномен инверсии причинно-следственных связей есть отсылки и в отечественной литературе. Известный историк Б.Ф.Поршнев описывает его в образной форме:

33

"...на заре истории человек по своим психическим характеристикам был не только не сходен с современным человеком, но и представлял его противоположность... Все в человеческой натуре было наоборот, чем сейчас...: ход истории представлял собой перевертывание исходного состояния. А этому последнему предшествовала и к нему привела другая инверсия: "перевертывание" животной натуры в такую с какой люди начали свою историю. Следовательно, история подпадает под формулу Фейербаха "выворачивание вывернутого" (Поршнев, с. 16-17). Может показаться, что мы неоправданно много внимания уделяем в данной работе феномену "перевертывания причинных цепей". Однако на самом деле в нем скрываются те законы, которыми определяется одновременное течение двух противоположно направленных социальных процессов - воспроизводства и развития общества. Если же учесть, что чуть ли не главной проблемой современных реформ в странах СНГ является необходимость в одно и то же время как развивать новые экономические и политические структуры, так и обеспечивать социальное воспроизводство старых, то можно сказать, что потребность в детальном знании этой закономерности значительно выше возможностей данного изложения. Вот как известный отечественный ученый, заведующий кафедрой социологии и психологии управления Академии народного хозяйства при правительстве Российской Федерации, А.Пригожин, в своей работе "Феномен катастрофы (дилеммы кризисного управления)" характеризует ту же самую проблему: "И все же предложенная выше типология среди всех источников бедствий в наиболее опасные выводит природные катастрофы. Для управления отсюда возникает вечная дилемма: распределение целей и ресурсов между сохранением и развитием общества одновременно" (Пригожин, с. 120; курсив автора - авт.). Учитывая продемонстрированную в Гл. I тенденцию приближения общества к качественно новому способу социальной жизни - к преобладанию развитийных процессов над воспроизводственными, - мы считаем необходимым акцентировать внимание не только на обнаруженном факте противоположной направленности этих процессов. В этой ситуации, на наш взгляд, особую значимость уже не теоретического, а прикладного характера обретает "система реквизитов" Т.Парсонса, поскольку, как показывают наши исследования, она отражает именно элементарную структуру витка социального развития. Система функциональных категорий социального действия Т.Парсонса включает: целедостижение, адаптацию, латентность, интеграцию. Приведем основное смысловое содержание этих категорий: "Адаптация затрагивает проблему охраны от воздействия внешней среды достаточного количества приспособлений, а в дальнейшем - их распространение на всю систему. Достижение целей относится к проблеме установления приоритета в системе целей и мобилизации системы средств для их достижения. Интеграция обозначает проблему координации и поддержания жизнеспособных взаимосвязей между единицами системы. Латентность охватывает две взаимосвязанные проблемы - сохранение формы и снятие напряженности. Сохранение формы имеет

34

отношение к следующей проблеме: как добиться, чтобы "актеры" в социальной системе проявляли "соответствующие" черты (мотивы, потребности, умение мастерски исполнять свои роли и т.д.). Снятие напряженности относится к проблеме внутреннего напряжения "актеров" в социальной системе" (Тернер, с. 73). Мы уже дали краткое описание современных представлений о понятии социального института. Теперь, подойдя к рассмотрению методологической схемы, которую будет защищать данная работа, следует обратить внимание на то, что разрабатывая теорию социальных систем и приближаясь к открытию своих функциональных категорий Т.Парсонс прошел через стадию обобщения своих микро-социальных исследований процесса институционализации, т.е. по сути процессов развития социальных институтов. Заметим, что им проводились исследования и макро-эволюции правовых систем, на результатах которых мы остановимся в заключении раздела, посвященного институциональному анализу обществ древнего мира. Согласно Т.Парсонсу, процесс институционализации идет в следующей последовательности: "1/ "Актеры", которые ориентированы самым различным образом, попадают в такие ситуации, где они должны взаимодействовать; 2/ Направление ориентации "актеров" является отражением структуры их потребностей и того, как эта структура потребностей изменилась благодаря интериоризации культурных образцов; 3/ Нормы возникают тогда, когда актеры приспосабливают свои ориентации друг к другу благодаря специфическим процессам взаимодействия, которые не поддаются четкому обособлению, а смешиваются с выбором, распределением и обменом ролей; 4/ Такие нормы возникают в качестве способа взаимного согласования ориентации "актеров", но в то же время они ограничены пределами общих культурных образцов; 5/ В свою очередь эти образцы регулируют последующие взаимодействия, придавая им устойчивость. Именно благодаря этому процессу институционализированные модели возникают, сохраняются и изменяются" (Тернер, с. 67). Если отделить первый этап как исходное условие, предпосылку к началу социального действия, то нетрудно увидеть, что в остальных четырех пунктах процесса институционализации отражены рассмотренные выше "функциональные категории", которые позже и были сформулированы Т.Парсонсом: в пункте 2 лежит "заготовка" понятия "целедостижения", в пункте 3 - понятия "адаптации", в пункте 4 - понятия "латентности" и, наконец, в пункте 5 - понятия "интеграции". Подчеркнем, что представляя таким образом процесс развития институтов Т.Парсонс тем самым сформулировал и последовательность расположения составляющих его функциональных категорий: целедостижение → адаптация → латентность → интеграция. В иных работах, посвященных теории социального действия, при характеристике поведения живых организмов Т.Парсонс использует определения, аналогичные по смысловому содержанию его "системному реквизиту", располагая их в той же последовательности (Парсонс,1992, с. 122).

35

Однако в последующих работах автора расположение функциональных категорий часто варьирует. А Дж.Тернер отмечает две трудности восприятия концепции Т.Парсонса: возможная телеологичность его построений и затруднение с различением, чему принадлежат эти его "системные реквизиты": процессу "выживания" или процессу "развития". Возможно, поиск консенсуса с критиками "от телеологии" мешал Парсонсу выдвигать на первое место акт целедостижения - понятно, что в этом случае критика и вовсе стала бы разгромной. Однако напомним, что в практике любых научных исследований - а они являют собой самый наглядный пример социальной деятельности по развитию постановка целей всегда выступает первым актом. Причем независимо от того, что в подавляющем большинстве случаев в конце исследований приходят к результатам, весьма отличным от их образов в изначальной цели. Конечно, алогичным может показаться выдвижение нами целедостижения первым актом процесса развития общества как целостной системы, если при этом формулируется понятие "естественного отбора". Но именно это кажущееся противоречие, как, впрочем, и всякое противоречие, позволяет правильно поставить проблему. А именно: проблему различия между целями воспроизводства и целями развития. Такая постановка вопроса позволяет обнаружить, что цели социального воспроизводства отличаются знанием и, если угодно, "запрограммированностью" конечного результата. Строго говоря, употребление понятия "цели" в применении к процессу воспроизводства представляется некорректным - не случайно ученые отказывают биологическим существам в целеполагании, подчеркивая инстинктивный, наследственно запрограммированный характер функционирования их организмов. Если же в поведении животных предполагают какие-то примитивные формы целеполагания, тогда ставят вопрос и о проявлении ими каких-то примитивных форм интеллекта. Но если с определенной натяжкой можно говорить о целедостижении в каком-либо из множества видов процессов социального воспроизводства, то этот акт в нем априори является... последним. Сам по себе процесс воспроизводства (например, работы станка или завода и т.д.), поскольку он по определению осуществляется по известной технологии - т.е. совершенно определенной совокупности технических средств, способов и последовательностей действий - начинается с функционирования "жизнеспособной системы" (будь то семья, завод или земледельческое хозяйство). В приведенной выше системе "функциональных категорий" Т.Парсонса это соответствует интеграции (пункт 4). Следующим этапом после запуска воспроизводящей системы является обеспечение слаженного взаимодействия ее "актеров", иных составных частей (см. пункт 3 о латентности) согласно системе технологических норм. Далее обеспечивается адекватность системы социальной инфраструктуре, являющейся для нее внешней средой - грубо говоря, начиная с защиты оборудования от коррозии и кончая

36

своевременным обеспечением ее работы ресурсами (неважно, кредитом ли, сырьем или новой рабочей силой), - учетом социальных потребностей, которые удовлетворяет система, или согласованием ее действий с соответствующими законами и др. (см. пункт 2 об адаптации). И наконец, последним этапом становится собственно достижение цели выдача продукта со всеми сопутствующими результатами (если речь идет об экономическом воспроизводстве, то с продажей, получением прибылей и т.д.). Причем в равной мере сказанное касается не только экономических, но и иных социальных сфер. Для описания процесса воспроизводства применение категорий социального действия (Ц, А, Л, И) некорректно потому, что репродуктивная система, если она уже существует - уже развилась, в основном адаптирована к социальной среде, имеет систему нормативов своего функционирования, интегрирована в социальную инфраструктуру, а исходная цель, ради которой она создавалась и развивалась, устойчиво регулярно достигается в процессе функционирования системы, т.е. как таковых проблем, решаемых в процессах целедостижения, адаптации, латентности и интеграции, она по преимуществу не испытывает. С этой точки зрения, исследуя нормально функционирующую систему воспроизводства, вероятно, следует говорить не о целях, а о задачах в том смысле, в котором этот термин употребляется в математике, когда известна система операторов (законов, функций) которые связывают зависимые и независимые переменные, а также константы и параметры. И под задачей подразумевается описание ситуации, которую деятель, используя известные операторы, часть известных параметров и констант должен довести до логически запрограммированного конечного результата, каковым являются ранее неизвестные значения переменных или постоянных величин, рассчитанные известными средствами и способами. Конечно, грань между целью как незапрограммированным, а предполагаемым результатом и задачей размыта, ибо, как и все понятия одного рода, они тоже перекрываются. Но смысловые ядра каждого, как нам кажется, можно различить: цель, даже если она четко поставлена, подразумевает неизвестность, проблематичность средств и способов достижения результата, непредсказуемость ситуаций, которые будут складываться при этом, отсутствие точного знания последствий, к которым приведет полученный результат. Задача (или задание), наоборот, отличается набором известных средств и способов, знанием этапов процесса (ситуаций) их использования, а также следствий и сферы применения искомого результата. Простым примером частичной взаимоперекрываемости и взаимоперетекания понятий может служить формула "цель: решить задачу", которая подразумевает неизвестность для субъекта средств и способов решения. Эта неизвестность может быть двоякого рода - либо полное незнание, либо забвение. В первом случае задача превращается в цель изучения, во втором - цель превращается в задачу по извлечению из памяти (для этого существуют известная мнемоническая техника).

37

Понятно, что внешние возмущения могут с большей или меньшей частотой выводить систему воспроизводства из равновесия. (Социальные же системы по самой своей сути предельно изменчивы.) В каждом из подобных случаев будет вставать проблема ее внутреннего "доразвития", то есть может оказаться необходимой постановка цели восстановления производственной структуры или адаптирования ее к новым условиям, определение и введение соответствующих им новых нормативов функционирования, а далее и интеграция новшества в режим ее жизнедеятельности. Тем более любопытно и это хорошо известно техническим работникам, что процесс доразвития (устранения недостатков) идет в направлении, обратном функциональному, технологическому - от диагносцированного недостаточного звена в сторону начала технологической цепочки. Все это означает лишь, что для полноценного анализа - а значит и для адекватного употребления "системного реквизита", инструментария социологического исследования - всякий раз необходимо тщательно отличать, имеем ли мы дело с функционирующей системой или с развивающейся. И это особенно важно, если оба процесса - воспроизводства и развития, как и происходит в условиях реформ, - совпадают по месту и времени. * * * Вернемся к матричной схеме институциональной эволюции. Для пояснения двух левых столбцов Схемы 5 вспомним, что политические институты есть не только в структуре государства, но и в структуре гражданского общества (крайний левый столбец). Государство же, в свою очередь, являясь доминирующим субъектом политики, тем не менее осуществляет и экономические функции (второй столбец слева). В ходе развития институциональной структуры государства и гражданского общества происходит специализация отдельных институтов, выполняющих самостоятельные (профессиональные) функции. Мы уже отмечали, что на первом этапе эволюции в рамках одного доминирующего компонента обнаруживаются и "зародыши" последующих. Далее же происходит их вычленение из синкретически единого института предшествующей стадии социальной эволюции. Обособляется тот институт, который несет функции, доминировавшие на предшествующей стадии. Следующий же компонент тетрады, выделяясь в роль доминанты, берет на себя большую часть функций институтов, оставшихся в "зародышевом состоянии". Эти процессы тоже могут быть выражены в матричной форме (Схема 6). На этом рисунке арабскими цифрами 1, 2, 3 и 4 отмечены стадии социальной эволюции на ее цивилизационном этапе. Буквами А, Б, С, Д обозначены основные функции социальных институтов, а римскими цифрами I, II, III, IV - сами эти институты. Жирным шрифтом выделены функции, доминирующие в данном институте. На стадии 1 мы находим синкретический макроинститут I, выполняющий функции А, Б, С и Д при доминировании функции А. На стадии 2 можно выделить макроинститут I (выполняющий функцию А) и макроинститут II (выполняющий

38

функции В, С, и Д при доминировании функции В) и т.д. Здесь следует также учитывать то, что не отражено на схеме, а именно, что каждый из институтов и его функция с каждым переходом общества на новую ступень эволюционной лестницы не только сохраняется, но и совершенствуется для сопряжения с вновь появившимися институтами и для оптимизации их "разделенных" функций в общем для них процессе управления. Таким образом, мы сформулировали тетраду основных систем макроинститутов, изображенных в столбцах Схемы 5: гражданской экономики, государственной политики, государственной экономики и гражданской политики. Приведенное в Схеме 5 расположение соответствующих столбцов стало результатом исследования двух вопросов: о функциональной взаимосвязи между экономикой и политикой и об эволюционной последовательности возникновения их институтов. Уже в предыдущем кратком анализе отдельно каждой из систем государственных и гражданских институтов было замечено, что нижние компоненты каждого столбца появлялись в обществах древнего мира, вторые снизу - в обществах феодального типа, третьи - в индустриальных, а зародыши четвертых (институты верхнего ряда) - формируются в наше время. Обнаружение этого факта, в свою очередь, поставило вопрос о том, как трактовать такое чередующееся возникновение экономических и политических институтов? Изучение современных теоретических направлений в социологии позволило предположить, что полученная матрица отражает два макроуровня социологического теоретизирования: структурно-функциональный (теории интеграции) и конфликтологический (Смелсер, 1994, N 3). Первый, по мнению Н.Смелсера, получил наибольшее развитие в трудах Т.Парсонса и его последователей, второй - основными своими истоками восходит к положениям марксистской социологии. В действительности оба эти научные направления перекрываются и, как нам представляется, в дальнейшем изложении эволюционно-институциональная модель на Схеме 5 будет подтверждаться посредством обоих подходов. В конечном счете, мы также приняли в качестве исходной посылки к историографическому анализу, что в вертикальном направлении сверху-вниз между институтами отражаются соответствующие отраслевые экономические и политические взаимодействия собственно управленческого характера, а в направлении снизу-вверх - тоже внутриотраслевые, но более развитийные, нежели духовно-воспроизводственные отношения. В горизонтальном, построчном направлении слева-направо, по-видимому, в большей степени взаимодействия между институтами (политэкономические или экономикополитические) представляют собой технологические цепочки "синтетического" процесса управления социальным воспроизводством в целом, а не отдельными блоками экономических и политических проблем, как в столбцах. Если точнее, то, вероятно, именно в этих горизонтальных цепочках и происходит действительный процесс социального самоуправления, по аналогии с тем, что в направлении справа-налево происходит собственно эволюционный процесс

39

самоорганизации управленческих структур "тела" социального организма, движимый социально-психологическими взаимодействиями и естественным отбором, а не просто развитие отдельных его (политических или экономических) систем органов. В рамках этих представлений можно также предположить, что соответственно сверху-вниз и слева-направо направлены процессы, которые исследуются преимущественно экономикой, политологией, политической экономией и экономической политикой. А процессы, идущие по этой нашей модели снизу-вверх и справа-налево, в основном исследуются социологическими дисциплинами. Отсюда вытекает, что в первом случае адекватным инструментарием является классическая политэкономическая тетрада категорий: производство-распределение-обмен-потребление. Для социологии же, по нашему мнению, в большей степени применимы "системные реквизиты" Т.Парсонса: целедостижение-адаптация-латентность-интеграция, что подробнее рассматривается в Гл. 4 применительно к эволюционным отношениям между государственными и гражданскими экономическими и политическими институтами древнего мира. Представляется важным сделать следующие методологически значимые замечания, касающиеся всего дальнейшего изложения. Во-первых, "плоскостное" изображение данной матричной схемы - результат ограниченности наших рабочих инструментов. Действительный образ социальных структур и процессов, скрывающихся за этой формализованной картиной, имеет "объемный" характер. Человеку, знакомому с современной техникой интроскопии, возможно, легче будет представить себе дело так. Эту объемную картину можно получить, если отобразить всю совокупность известных данных об историческом процессе по принципу сканирующего томографа в виде результата сложения множества срезов и, кроме того, сделать это в системах координат пространства и времени, выявив тем самым, прежде всего, динамику таких параметров, как степень сложности институциональной организации, а также сила (длина) структурно-функциональных связей. Если бы при этом мы еще учли, что каждый из макроинститутов имеет сложную и тоже "матричную" внутреннюю структуру, то в этом случае, согласно представлениям, которые дает нам ТПРметод, мы получили бы целый набор изображений суперспиралей, весьма симметричных, хотя и с различными общими контурами для разных стран и эпох. Процесс "закручивания" спиралей обусловлен, вероятно, наличием сдвигов фаз (неравномерности) развития между разными компонентами институциональной системы. В нашей матричной схеме спиральность эволюционного процесса, хотя и частично, но отражается в следующем. Каждая строка представляет собой исторический процесс циклического характера с его множественными "повторами" и "откатами". Существует многообразная литература по "теории цикличности", берущая начало уже в идеях Платона и Аристотеля; среди авторов, разрабатывавших эти теории, - О.Шпенглер, А.Тойнби, П.Сорокин, Н.Кондратьев и многие другие. Основной идеей в этих теориях является представление о "постоянном и периодическом прохождении различными

40

сосуществующими в пространстве и сменяющимися во времени общественными образованиями аналогичных замкнутых циклов зарождения, подъема, упадка и гибели" (СИЭ, т. XV, с. 771; курсив наш - авт.). Из истории обществ древнего мира хорошо известно, что чуть ли не все известные страны той эпохи "проходили по своей строке" по многу раз, хотя лишь немногие из них дошли до ее "конца", т.е. до той полноты институциональной структуры, которой достигли Древняя Греция и Древний Рим. И только эти последние и их "прямые наследники" смогли динамично развиваться далее. Остальные же оказались в числе стран "запаздывающего" типа развития, "восточной" ветви социальной эволюции. Переход на следующую строку (более высокую ступень исторического развития) на схеме от левого края нижней строки к правому краю строки, лежащей над ней - всегда в истории происходил на стадии распада империи. При этом многие страны мира так и не находили выхода из ситуации "имперского вырождения", в конечном счете оказываясь в числе стран "запаздывающего" типа развития. Но в отдельных странах на этой стадии происходили как бы "разрывы циклов" и превращения их в "витки". Во-вторых, эта статичная матричная схема не отражает реальной динамики эволюционного процесса, складывающегося из указанных выше "спирально-циклической" и "возвратно-поступательной" составляющих. Эта форма не в полной мере отражает и такие особенности социальной эволюции, как процессы рецепции политэкономической культуры, приводящие к образованию "смешанных" форм, в развитии которых накладываются друг на друга, оказываются синхронными (как бы "сжимаются" во времени) разные эволюционные этапы. Но это не только не опровергает изучаемую нами закономерность, а наоборот, подтверждает ее естественнонаучную природу, поскольку обнаруживается, что применяемая матричная схема подобна оператору для разложения спектра "белого шума" на отдельные гармоники или оператору для разложения сложной гармонической функции в ряды. В-третьих, сейчас еще нет возможности продемонстрировать такой же "матричный" характер эволюции каждого отдельного этапа - каждого отдельного макроинститута из шестнадцати, рассматриваемых в схеме. Поэтому скрытыми оказываются и историческая последовательность возникновения и становления промежуточных форм каждого отдельного института, и их адаптационные метаморфозы на более высоких стадиях эволюции. Развитие анализируемых социальных институтов происходит как в ходе спонтанного естественноисторического процесса, так и в результате действий политиков, политических организаций и групп, которые основываются исключительно на методе проб и ошибок. Поэтому институциональная картина любого социального организма в реальных масштабах времени представляет собой постоянно и стохастически "колеблющуюся" во всех ее мельчайших деталях структуру, порой весьма далекую

41

по пропорциям ее компонентов от нашей условно симметричной модели. В большинстве случаев о реальном появлении и закреплении того или иного института в социальной практике можно судить по фиксации в обычном или юридическом праве его функций и границ действия, а также по появлению действующей в нем социальнопрофессиональной группы. Если рассматривать историю человечества как сумму историй отдельных стран и народов, то легко можно увидеть, что социальная эволюция осуществлялась при наличии некоего постоянно "дрейфующего" центра. Действительно, цивилизации древности возникли на Ближнем Востоке и в смежных регионах (Египет, Месопотамия), а своего расцвета достигли в странах Средиземноморья (Греция, Рим). На их развалинах возникли первые варварские феодальные королевства, но цивилизационный центр феодального общества переместился к северу (от Франции и Северной Италии к Голландии и Англии). Индустриальное общество зародилось в Голландии и Великобритании, а достигло наибольшего расцвета в Северной Америке. Здесь же были заложены и основы общества постиндустриального. Этот экскурс в историю говорит о том, что в рамках стран того или иного геоклиматического пояса (крупного региона) после достижения определенного баланса между государственными и гражданскими институтами существенно уменьшались стимулы для дальнейшего социального развития - социальная система как бы достигала "насыщения", выходила "на плато". Из этого следует, что важнейшим механизмом социальной эволюции является рецепция: заимствование и усвоение социальных институтов иных обществ и предшествующих исторических этапов. В ходе социальной рецепции труднее достигнуть "межинституционального баланса", больше простора остается для социального творчества. Как было показано в Схемах 5 и 6, своим острием это социальное творчество всякий раз было направлено на создание нового гражданского экономического и государственного политического института. Эти идеи подтверждаются некоторыми современными социальными философами: "Человеческая деятельность включает в себя четыре взаимосвязанные подсистемы: объективно-предпосылочную, куда входят потребности и интересы личности; субъективно-регулятивную, включающую идеальные побуждения, мотивы и цели; исполнительскую, содержащую действия с использованием средств по осуществлению цели; и, наконец, объективно-регулятивную, воплощенную в материальных и духовных продуктах деятельности" (Демин, с. 43-44). Эта тетрада по существу отражает схему духовного производства и указывает на то, что социальные макроинституты имеют ее в качестве своей "технологической" модели. Она вполне коррелирует и с выделенной нами структурой функций основных гражданских и государственных институтов. Иными словами, можно полагать, что процесс возникновения новых социальных институтов начинается с обособления и институционализации функционально последних элементов соответствующего вида деятельности.

42

Таким образом, внутренний механизм социальной эволюции (на стадии цивилизации) включает такие элементы, как рецепцию и адаптацию институциональной структуры предшествующего исторического периода (или другого общества) новым цивилизационным центром; возникновение новых социальных институтов за счет обособления функционально последних элементов синкретической деятельности по управлению экономическим и политическим воспроизводством; создание системы сдержек и противовесов в институциональной структуре общества за счет развития "параллельных" государственных и гражданских институтов; передачу апробированных социальных (институциональных) инноваций другим обществам. В следующей главе мы перейдем от политэкономического анализа к собственно социологическому, что означает, применительно к Схеме 5, перенос акцента с анализа "вертикальных" ("функциональных" и "диахронных") на анализ "горизонтальных" (или "синхронных") связей. Мы постараемся обосновать рабочую гипотезу, которая гласит, во-первых, что макроинституты государственной власти и гражданского общества формировались в исторически определенной последовательности, и во-вторых, что эта последовательность обусловлена функциональной специализацией институтов, направленностью и механизмом их социального действия. Иными словами, будет предпринята попытка показать, что существует общая закономерность институциональной самоорганизации общества, которая определяет развитие не только государственных, но и гражданских институтов. Кроме того, мы постараемся продемонстрировать, что существуют причинно-следственные связи в их взаимовлиянии на развитие друг друга.

43

ГЛАВА IV. ИНСТИТУЦИОНАЛЬНАЯ СИСТЕМА ОБЩЕСТВ ДРЕВНЕГО МИРА

В нижней строке Схемы 5 представлена система макроинститутов древнего мира. Прототипы некоторых из них можно найти уже на заключительных стадиях первобытной истории. Однако наш анализ предполагает поиск завершенных (конечно, для данной стадии развития) форм. В этой строке схемы мы видим уже полноценный результат эволюции древнего мира, который достигается на последних этапах в институциональных структурах таких хорошо изученных и высокоразвитых стран античности, как Греция и Рим. Процесс институционального развития, как и всей социальной эволюции, на этом первом цивилизационном этапе, длившемся около 8 тыс. лет, происходил под влиянием множества хаотропных факторов и имел еще выраженный "виртуальный" характер, в том числе и в силу сохранявшейся на больших территориях ойкумены первобытной периферии.

43

1. Торговля Первобытные общины, достигнув определенной стадии технологической зрелости, а благодаря ей и относительной независимости от "дикой" природы, стали переходить к оседлости в геоклиматических зонах, наиболее изобилующих природными пищевыми ресурсами и условиями для их воспроизводства. Различие типов хозяйствования в разных ландшафтных зонах было мощным стимулом для обмена продуктами между общинами. Натуральный обмен продуктами, увеличивая разнообразие "стола", способствовал росту численности населения. Эквивалентный обмен продуктами, посредничество в этом процессе как самостоятельный вид деятельности стал первым социальным институтом обществ, входящих в цивилизационную стадию развития. Межобщинный (межплеменной) обмен был характерен и для доклассовых/первобытных обществ, однако внутри самих общин эквивалентный обмен отсутствовал (Семенов). Специалисты по истории и этнологии раннеклассовых обществ пришли к выводу, что уже на начальных стадиях становления цивилизации, в период первых простых вождеств, объединявших 1-2 тысячи человек, межплеменной обмен приобрел высокую интенсивность. В литературе приводится следующее определение вождества: "Термином "чифдом" (chiefdom), или в русском переводе "вождеством", ...обозначается такой тип социальнополитической организации, который упрощенно можно охарактеризовать следующим образом: это социальный организм, состоящий из группы общинных поселений, иерархически подчиненных центральному, наиболее крупному из них, в котором проживает правитель (вождь). Последний, опираясь на зачаточные органы власти, организует экономическую, редистрибутивную, судебно-медиативную и религиозно-культовую деятельность общества" (Кридин, с. 11). Таким образом, материал данной главы включает как переходную стадию между первобытностью и государственностью древнего мира, так и собственно древний (античный) тип институциональной организации. Подчеркнем, что ранние формы торговли носили коллективный характер: "Все, кто занимался изучением торговых связей, указывают на то, что в первобытных обществах или архаических цивилизациях эти отношения носят совершенно особый характер: они затрагивают все население в целом и осуществляются самим коллективом, а индивидуальная инициатива отсутствует" (Бенвенист, с. 105). Вот одна из данных историками характеристик эволюции обмена (торговли): "В эпоху первобытнообщинного строя обмен охватывал лишь отдельные, как правило, ограниченные области хозяйственной деятельности, практически мало нарушая хозяйственную автаркию отдельных общинных и племенных групп. /.../ Исследователи отмечают большое значение для архаических обществ таких "неэкономических" форм обмена, как дарение и культовый обмен. Их особенность - отсутствие твердо установленной эквивалентности. Лица, вступавшие в обмен, ориентировались на потребительскую стоимость, которую в данный момент

44

представляла для них та или иная вещь. /.../ Важным признаком перерастания обмена в торговлю является появление первых вариантов выражения всеобщей эквивалентной формы стоимости - первых денег. /.../ Выгоды, которые начинает приносить торговля, использующая различные виды эквивалента, привлекают внимание и родовой верхушки. Торговые экспедиции проводятся под руководством опытных вождей, они претендуют и на определенный процент с торговых операций. /.../ Качественно новый рубеж в развитии обмена и торговли составляет торговля раннеклассовых обществ. Здесь ведущей экономической формой становится денежная торговля... Для обслуживания этой обособившейся сферы хозяйственной деятельности выделяется класс купцов, базары становятся составной частью крупных поселений городского типа... /.../ При помощи обмена и торговли осуществляются отношения распределения внутри общества, а не только между соседними группами племен. Отношения этого вида свойственны уже раннеклассовым обществам" (Массон, с. 73-94). В приведенной выше цитате и во множестве других работ имеются указания на то, что уже на ранних этапах своего появления торговля попала под контроль родоплеменной верхушки. Специалисты, изучавшие организацию общественной жизни южноамериканских индейских племен тихоокеанского побережья, свидетельствуют, что "некоторые открытия наводят на мысль о почти невероятных для столь глубокой древности масштабах межплеменного обмена" (Березкин, с. 65). При этом отмечается, что ранние простые вождества еще задолго до появления городов-государств в отдельных случаях не производили ряда основных продуктов питания, ориентируясь на постоянный их завоз специализирующимися на торговле племенами. С появлением в этом регионе раннегосударственного образования последнее взяло межплеменную, межобщинную и международную торговлю под свой контроль. В империи инков ряд племенных групп обладали социальным статусом профессиональных торговцев. Они "образовывали замкнутую корпорацию и пользовались правом экстерриториальности...". Постепенно эти племенные группы теряли свои привилегии в проведении свободной торговли и приобретали "статус торговых агентов на государственной службе" (Березкин, с. 121-122). Как известно, инкское государство представляло тот же тип социальной организации, что и государственные образования Ближнего Востока IV - II тыс. до н.э. И в этих значительно более древних центрах происхождения цивилизации развитие торговли шло в том же направлении: от общинно-государственных форм к частным. В Нижнем Двуречье данного периода доминировала международная торговля, находящаяся под контролем государства и обслуживающая правителей и знать: "...Лугали Ура и отчасти их вельможи обладали поистине огромными богатствами, причем в условиях отсутствия сколько-нибудь значительного внутреннего товарообмена они скапливались в виде сокровищ... Богатства доставляли... храмовые торговые посредники или их подручные..." (Дьяконов, с. 179-180). Лишь в начале II тыс. до н.э. в государствах региона стала развиваться интенсивная частная торговля (семейные торговые общества) (СИЭ, т. XIV, с. 317),

45

которая, однако, находилась под постоянной угрозой огосударствления. Так, в 1768 г. до н.э. вавилонским правителем Хаммурапи были начаты судебно-административные реформы, в ходе которых "...он, видимо, полностью запретил торговлю по частной инициативе и всех купцов в качестве тамкаров превратил в царских чиновников... Конечно, это не значит, что купцы, даже и будучи зачислены в чиновники, не могли и впредь наживаться сами, но попытка подчинить торговый оборот государственному контролю была сделана. /.../ О попытках контролировать торговый оборот свидетельствует и введение законодательно установленнных тарифов оплаты за наем" (Дьяконов, с. 367). Устойчивая тенденция к огосударствлению международной торговли имела естественные причины, поскольку подобного рода торговля была серьезным источником международных конфликтов, требовавших от государства применения вооруженной силы (например: Бонгард-Левин, с. 24). Оставляя в стороне историю превращения института торговли в форму индивидуальной деятельности, отметим, что у народов индоевропейской группы, как свидетельствуют лингвистические исследования, она появилась в результате рецепции, заимствования ее у ранних цивилизаций Ближневосточного ареала уже в этой развитой индивидуальной форме. По мнению известного французского лингвиста Э.Бенвениста, "термины... всегда связаны с соответствующими институтами... Понятие торговли следует отличать от понятий купли и продажи... Торговец, купец является посредником в обращении произведенной продукции, накопленного богатства... Сравнение индоевропейских языков не позволяет обнаружить какого-либо общего наименования торговли как специфического вида деятельности... Отдельные термины, обнаруживаемые в тех или иных языках, чаще всего оказываются заимствованиями... или же новообразованиями... Индоевропейцы были очень далеки от той стадии цивилизации, которую мы только что описали /то есть от переходной между доклассовым и раннеклассовым обществом - авт./. Не обнаруживается таких слов, которые указывали бы на наличие коллективного обмена между первобытными племенами или на публичные церемонии, устраиваемые по этому поводу" (Бенвенист, с. 105, 106, 110). Этот пример может свидетельствовать о том, что при становлении вторичных центров государственности в процессе рецепции цивилизационных институтов у более развитых народов не случайно первым заимствовался институт торговли. Вероятно, у народов индоевропейской языковой семьи на момент их расселения еще не произошло спонтанное возникновение института торговли даже в зародышевой, коллективной форме. Однако при тесных контактах с Ближневосточными центрами цивилизации они смогли в считанные столетия пройти путь, который первые проходили тысячи лет. Становление античных цивилизаций происходило гораздо быстрее, чем их предшественников. История древних Греции и Рима подтверждает, что развитие института торговли является необходимым условием для становления остальных цивилизационных макроинститутов.

46

Торговля, как и любой социальный институт, имеет определенную систему норм, которая обеспечивает выполнение функций канала и механизма социальной мобильности: распределения членов общества по различным слоям и группам. Но всякая система норм (мер) адекватно функционирует только при наличии организующего ее действие определенного состояния внешней для нее среды: там, где нормально действует некая мера, существует внешний и независимый от нее регулятор ее действия. Можно полагать, что сложный объект лишь тогда содержит в себе потенциал развития, когда его внутренняя система мер находится во взаимозависимости и регулятивных взаимодействиях с мерами внешней среды. Существует достаточно свидетельств историков о том, что несмотря на вызванное торговлей процветание общин и значительное ослабление угрозы со стороны "дикой" природы самому их существованию теперь стала угрожать межплеменная конфликтность. Ранняя торговля, во-первых, способствовала росту населения, а во-вторых, внесла в общество целый комплекс ранее неизвестных отношений и регулирующих их норм. В изобильных природных зонах рост населения в скоплениях ранних вождеств периодически и все чаще вызывал опустошительные междоусобные войны: "В большинстве плотно заселенных районов Средиземноморья в течение многих столетий, если не сказать тысячелетий, прямо-таки царила ситуация, которую лучше всего было бы охарактеризовать словами: война всех против всех; войны велись между городами, племенами и целыми народами. Все то, что создавалось в этих ранних, но уже высокоразвитых культурах из поколения в поколение на протяжении многих веков бесконечным трудом, все это разрушалось в беспрерывно разгоравшихся войнах, полыхавших на огромных пространствах, войнах, часто отличавшихся исключительной жестокостью и полнейшей бессмысленностью" (Аннерс, с. 54). В первобытном обществе повсеместно действовал принцип родовой кровной мести. Вероятно, именно он в процессах межплеменной торговли и оказался той частью первобытной нормативистики ("внешней" для торговли системой мер), которая вошла с ней в противоречие. Ранние формы денежного обмена не обеспечивали действительно эквивалентного, справедливого обмена системой стоимостных мер. Но всякий конфликт в обществе своей причиной имеет ту или иную, часто очень сложную форму нарушения "справедливости". В частности, проиcходящее в результате торговли концентрирование богатств в руках отдельных общин или лиц входило в противоречие с традиционной для обществ того периода уравнительной нормативистикой, когда "...даже случайная большая удача воспринималась с подозрением..., хозяйственные успехи почти неизменно объяснялись колдовством..." (Бромлей, с. 150-151). Применительно к Шумеру III тыс. до н.э. историки отмечают следующее: "Скопление богатств в руках царей и правителей, которые выделились из среды общинной должностной знати и жрецов, и в меньшей степени в руках самой знати не могло не приводить к разжиганию социальных страстей среди населения "номов" и

47

к борьбе за власть также и внутри складывавшегося имущего и господствующего класса" (Дьяконов, с. 182). Обратим внимание на то, что упоминавшаяся выше "справедливость" (юстиция лат.) по внешней кажимости есть категория правосудия, а не торговли. Известно, однако, что эта ценностная категория и на ранних этапах развития классового общества играла огромную роль в социальной жизни. Например, "...в Нижней Месопотамии... время от времени объявлялась "справедливость" (ни[г]-си-са)..., причем аннулировались не только все долговые сделки, но иной раз и все сделки отчуждения людей и земли..." (Дьяконов, с. 174). Это высказывание относится к истории Шумера III тыс. до н.э., но подобные примеры можно с легкостью найти в истории любых стран древнего мира и в более позднее время. Говоря о конфликтности, нараставшей с развитием института торговли, невозможно не видеть, что в центре ее стояло имущественное расслоение. До появления разделения труда и торговли десятки тысячелетий первобытного существования людей в непрерывном режиме выживания (виртуальный способ социальной жизни) психология естественного уравнивания людей пропитала самые мельчайшие акты социальной жизни, самые мельчайшие ее нормативы. Поэтому возникновение такого состояния общества, когда отдельный человек мог произвести больше и иногда много больше, чем другие сообща, потрясало общество до самых его основ. Поэтому же возведение частной собственности в ранг социальной нормы - признание ее справедливым результатом труда не могло произойти в одночасье. Фактически, лишь в римском праве частная собственность нашла юридическое выражение как право абстрактной личности. Общая формулировка римского права "dominium ex iure Quiritium" ("собственность по праву квиритов, римских граждан"), применявшаяся для обозначения права собственности, прямо указывает на то, что это право изначально принадлежало всему римскому народу, а затем в виде права частной собственности - отдельным римским гражданам (Новицкий, с. 107). Иными словами, римское право четко фиксирует переход от изначальной коллективной собственности к индивидуальной, частной. Развитие обмена имеет неизбежным следствием возникновение в обществе "правового образа мышления". Позволим себе по этому поводу привести еще одну объемную цитату: "...В результате обмена, как формы социально-экономического института, у людей формировались представления... об эквивалентности и стандартах того, что являлось эквивалентом. ...Примирительное право вместе с его системой штрафов (наказаний) стало средством решения спорных вопросов (конфликтов). Также как и обмен, примирение оказалось бы невозможным, если бы штрафные санкции как таковые не рассматривались в качестве категорий, по значимости адекватных нарушению интересов противной стороны. Отсюда же со всей очевидностью следует, что, когда люди начали задумываться над тем, что мы называем правовыми категориями, миром их правового мышления завладела идея: равное за равное. /.../ Когда центральная государственная власть Египта возложила на себя ответственность за сохранность мира в обществе,

48

стало само собой разумеющимся в этом случае требовать адекватности даваемых за это обязательств в качестве предпосылки для придания договору силы закона... (Аннерс, с. 25-26). Итак, допустив в свою внутриобщинную нормативистику торговые отношения, повлекшие расслоение населения по состоянию, новые имущественные и денежные отношения, разделение ремесел, формирование патриархальной семьи, возникновение рабства (в том числе и долгового), найма и т.д., общество подверглось новым хаотропным воздействиям. Поэтому, естественно, оно должно было искать и вырабатывать новую, внешнюю по отношению к торговле, систему защиты и стабилизации социального порядка, которая бы не отвергала несомых торговлей выгод, а наоборот, способствовала их развитию. 2. Судебная система Институт судебной защиты возник, вероятно, на базе так называемого "примирительного права" и был направлен на ослабление обычая кровной мести, приобретавшего по мере развития торговли все более угрожающий характер. Вместе с тем, совершенно справедливым представляется и следующее мнение: "...лишь центральная государственная власть, зиждившаяся на исключительно прочной основе, могла позволить себе некоторое смягчение рамок мести" (Аннерс, с. 26). Вкратце остановимся на том, как исследователи объясняют появление государства. Также как Ф.Энгельс и многие другие, М.Вебер (Вебер, с. 645) определял государство как "организацию внутри общества, которая владеет монополией на законное насилие". Конфликты в обществе естественны, но "насилие может применяться только... одной специально созданной организацией внутри общества, которая и есть государство" (Геллнер, с. 27; курсив автора). В первобытных (доклассовых, или доцивилизационных) обществах численность его членов (в роду, племени, общине) настолько мала, а организация "хозяйственной" жизни настолько примитивна, что соответственно отсутствию разделения труда каждый отдельный человек осуществлял контроль исполнения обычаев другими. При этом основной способ первобытной социальной жизни - выживание/воссоздание рода, племени - требовал и очень жестокого пресечения нарушений обычаев, поскольку они и обеспечивали это выживание. Преодоление господства стихий дикой природы, переход к оседлости, соответствующий рост числа членов общества, его процветание и переход от выживания преимущественно к репродуктивному способу жизни, - все то, что привело к разделению труда, - сопровождалось и возникновением "специальной группы людей", занятых исключительно контролем за соблюдением другими членами общества теперь уже не только обычаев, но и прав. Поскольку вообще члены ранних цивилизаций, в отличие от первобытных обществ, разделились на социальные группы, занятые в одно и то же время в разных сферах деятельности, а значит и просто находящиеся вне поля зрения

49

друг друга, постольку, во-первых, понадобилось выделить группу "соблюдения порядка". Во-вторых же, обычаи перестали быть обычным правом, регулирующим жизнедеятельность всех членов общества. В результате разделения труда нормы обычного права разделились на две резко различающихся группы прав: внутригрупповых - профессиональных и общесоциальных. "Право есть наличное бытие свободной воли" (Гегель, с. 327). Первобытное общество не имеет "свободной воли" по определению его способа жизни, подчиненной произволу дикой природы. Преодоление последнего стало актом рождения воли человеческого общества: цивилизационный период - "это период, в который как бы само существование государства есть предмет выбора. ...В эпоху охоты и собирательства такой выбор был еще невозможен" (Геллнер, с. 31; подчеркнуто нами авт.). Проявив свою новорожденную волю в выборе прежде всего различных способов жизни и деятельности (разделение труда), общество позволило себе выбрать и "группу порядка". "Мы ... считаем решающим для понятия "права" ... наличие специальной группы принуждения" (Вебер, с. 641; подчеркнуто нами - авт.). Появление разделения труда и соответствующих социальных групп вело к появлению различных прав; разделение профессиональных групп "по условиям места и времени" их жизни и деятельности при сосуществовании их в одном обществе уже не позволяло отдельному человеку контролировать соблюдение ни общих, ни групповых, ни индивидуальных норм поведения других людей. А это значит, что появление права требовало изъятия физического насилия и принуждения из ведения любого члена общества, как это было присуще первобытным общинам. "Государство существует там, где из стихии социальной жизни выделились специализированные органы охраны порядка, такие как полиция и суд. Они и есть государство" (Геллнер, с.29; курсив автора). Имея в виду глубоко конфликтный характер вызревания собственности в многовековом процессе развития торговли и разделения труда, а также тот факт, что первые раннегосударственные образования возникали в окружении многочисленных первобытных обществ, нельзя не прийти к выводу, что конфликты и войны на кровнородственной и имущественной основе обычно завершались объединением одним вождеством (группой общин) более слабых в военном отношении вождеств, общин, племен. На территории в несколько десятков или сотен квадратных километров возникал город-государство. Распространение этой формы социальной организации свидетельствует о ее большей эффективности по сравнению с первобытным обществом: росте благосостояния, культурном прогрессе населения. В этом первом государственном образовании происходила социальнопрофессиональная дифференциация населения. Но сначала отдельные социальнопрофессиональные слои еще были представлены племенами, родами, общинами, которые продолжали свои традиционные занятия. Вождество, объединившее их, естественно, узурпировало право на управление и военную защиту. Дополним приведенное выше определение государства, данное М.Вебером, его же словами:

50

государство это и есть "монополия легитимного физического насилия" (Вебер, с. 318, 645). Оно же поставило под свой контроль и торговлю. Таким образом возникла и первая форма судебной власти. Властвующее вождество самим фактом объединения других вождеств, племен и общин выдвинулось как вождество-"судья", выносящее окончательные решения по поводу основных форм конфликтов между ними, и как вождество-"полицейский", обеспечивающее исполнение этих решений. Мнение Э.Геллнера, следовательно, усиливается: возникновение государства обусловливается социальной необходимостью судебных функций, а община (вождество-лидер) являет первого в истории судью. Приведем пример из истории Шумера (2400 г. до н.э.): "В правление Эанатума произошел конфликт между Лагашем и соседней Уммой из-за плодородной полосы Гуэден, разграниченной когда-то третейским судом еще кишского гегемона Месилима" (Дьяконов, с. 195; курсив наш - авт.). Известно, что в традиционное хозяйствование и внутреннюю нормативистику "субъектов" этого объединения "вождество-судья" обычно не вмешивалось. Представление о таком движении раннеклассовых обществ к созданию института суда и полиции согласуется с данными о первоначальном появлении судебного разбирательства межродовых конфликтов: "конфликты внутри племени ... представляли собой конфликты между родовыми группами, а не между отдельными индивидами. В судебных процессах в качестве юридических сторон выступали роды, а не отдельные индивиды" (Аннерс, с. 12). При изучении общественного устройства ранних государственных образований трудно найти формы судебной системы в ее привычном для нас виде судебного разбирательства межличностных конфликтов. Это, казалось бы, ставит под сомнение факт появления судебной системы вслед за институтом торговли. Однако обратим внимание на то, что и институт обмена (торговли) тоже возник первично не на базе межиндивидуальных отношений - первичен был межобщинный обмен. Общеизвестно также, что и собственность исходно возникает не индивидуальная, а общинная. Сам по себе город-государство возникает явно в условиях действия общинной собственности на движимость и имущество. Например, Ю.Березкиным выделяется следующие четыре сектора "социально-хозяйственной системы инкского государства": общинный, государственный, корпоративный и храмовый, которые по сути и отражают существовавшие в этом раннеклассовом обществе формы собственности. Возможно, эта структура ее форм является завершенным результатом эволюции первой - торговой - стадии древнего мира. Все эти четыре прото-формы собственности явно носили коллективный (корпоративный), а не индивидуальный характер (Березкин, с. 96-105). Можно полагать, что непосредственным источником первой формы частной собственности - владения - стала корпоративная собственность, которая сама по себе возникала на основе религиозной нормативистики, причем на основе такой базовой ценности тех эпох, как ритуал захоронения. Корпоративная собственность, вероятно, появляется в результате передачи родственникам умершего представителя высшей знати

51

города-государства того имущества, которым он пользовался: резиденции, земли и работников - как бы на правах аренды. И родственники после его смерти должны были "заботиться о его мумии". Тем самым и племенной характер первых торговых сословий, и основные типы хозяйственных секторов указывают, что на ранних стадиях доминировала не "проточастная", а "прото-государственная" форма собственности, так называемая "властьсобственность" (см.: Семенов, с. 583; Васильев, т. I, с. 69). Как мы полагаем, ей соответствовал и общинно-государственный характер первичных форм судебной системы. Экономическое и политическое неравенство на начальных этапах становления цивилизации "вынашивалось" в лоне "материнской" религиозной нормативистики: "Протогосударство... - это политическая структура, основанная на нормах генеалогического родства, знакомая с социальным и имущественным неравенством, разделением труда и обменом деятельностью, возглавляемая сакрализованным правителем с наследственной властью" (Васильев, т. I, с. 65; курсив наш - авт.). Подтверждением концепции "вождества-судьи" является и переход от структуры должностей в простых и сложных вождествах к высшим должностям в городахгосударствах. В первых система должностей по социальному управлению была представлена следующей тетрадой "родовых институтов"(по мнению Э.Аннерса, имевшей общее индоевропейское происхождение): царь (басилевс), совет старейшин, храмовые священники, народное собрание (Аннерс, с. 10-20). В основе их деятельности лежало неотъемлемое сочетание административных и судебных функций. Причем храмовая знать вплоть до второй половины I тыс. до н.э. оставалась хранительницей законов. Несомненно, что на этой основе в дальнейшем происходила сакрализация высших правителей городов-государств. Высшие должности в самых ранних городахгосударствах содержали в себе функции судейства, независимо от того, как менялось первенство в государстве той или иной административной функции правителя, по которой различались эти названия: "Судебное разбирательство уголовных и гражданских дел в римской республике и (даже - авт.) в ранней Империи не отделилось вполне от административных функций; народные собрания, сенат, магистраты (добавим, и прокураторы, и цензоры - авт.) сохраняли ряд полномочий по отправлению правосудия" (Косарев, с. 74). Институт народных трибунов, завоеванный плебсом в борьбе с патрициями, тоже исполнял судебные функции, точнее, был чем-то вроде кассационного суда (см.: Моммзен, т. I, с. 224). Оставляя в стороне исторический процесс расширения компетенции судебного разбирательства и на разрешение межличностных конфликтов, который был естественным результатом выделения частной собственности из общинно-родовой, обратим внимание на следующее. Изначально судебная деятельность устанавливалась как почетная обязанность наиболее уважаемых членов общины или наиболее состоятельных граждан, т.е. на ранних этапах - высшей знати, правителей городов-государств. Высшим судьей был глава государства, царь.

52

Вот как, например, был организован судебный процесс в Шумере: "По законам Хаммурапи судебные дела вне зависимости от того, шла ли речь о преступлении или об ином споре сторон, возбуждались по инициативе частных лиц... Стороны в процессе должны были сами вести свое дело, как бы состязаясь перед судьей. /.../ Судебное дело заканчивалось вынесением судебного решения, которое записывалось на специальной глиняной таблетке и скреплялось печатью. Судья уже не мог изменить такое решение. С ходатайством о помиловании или о пересмотре решения суда можно было обращаться только к царю" (Галанза, Громаков, с. 63-64). Но понятно, что по мере роста социального организма, обусловленного обогащением качества жизни за счет торговых отношений, по мере роста населения и разнообразия его деятельности росло также число и разнообразие споров, требовавших судебного разбирательства. Аристотель, характеризуя законы Солона (VI в. до н. э.), так описывает ситуацию: "...Так как законы не были написаны просто и ясно..., то неизбежно возникало много споров, и решать все дела - и общественные и частные - приходилось суду" (Аристотель, с. 37). Можно сделать вывод, что в связи с ростом числа законов и охватом ими все большего разнообразия социальных отношений нарастали рутинный характер труда судей и сложность дел. Исполнение судебных функций потребовало профессионализации, а за ней и введения платы за этот труд. С именем древнегреческого политика Перикла (V в. до н.э.) связана реформа, возводящая судебные функции в ранг оплачиваемой работы и допускающая к ней уже не только почетных и состоятельных, но и других членов общества. Речь идет о должности присяжных (гелиастов), общий список которых в Афинах этого времени состоял из 6000 имен, а случаи исключительной важности разбирались судом 1000 гелиастов. Перикл ввел плату гелиастам за день заседания в размере 1 - 2 обола, а вскоре Клеон увеличил эту плату до 3 оболов (См.: Гиро, гл. 10, с. 55-57).

3. Налоговая система Чтобы ответить на вопрос, когда налоговая система возникла в качестве государственного экономического института, нам следует определить время возникновения правовых норм, регулирующих налоговые сборы и учреждающих институт государственных служащих, осуществляющих этот сбор. В этой связи представляет интерес замечание К.Майера о том, что "доходы (государства древнего мира - авт.) конкретно и напрямую соизмерялись с потребностями в расходах, а не наоборот". В Афинах это обосновывали так: "деньги появляются только тогда, когда они действительно нужны, но не раньше" (Майер, с. 69). В те времена налоговые сборы имели либо натуральный характер: сбор продуктов в государственные хранилища, распределение между состоятельными гражданами обязанностей по снабжению армии, строительству ими кораблей,

53

храмов и др. (греческие "литургии"), либо в денежной форме осуществлялись откупщиками по соглашению с государством о некоей фиксированной сумме сбора с подвластной территории, которую откупщик (римский "публикан") предварительно сдавал в казну. Еще в V в. до н.э. в Древней Греции отсутствовали государственная должность сборщика налогов и правовая регуляция его обязанностей. Вместе с тем, система правовых норм, определяющих сам процесс поступления налогов, быстро развивалась со времени появления ранних городов-государств. Напомним, что институты торговли и суда впервые появлялись в "общинногосударственной" форме. Анализ исторических фактов показывает, что и налоговая система, восходящая к традиции общинного "склада" добычи для равного распределения продуктов между членами общины и для жертвоприношений, начиналась с того же. Своей первой институциональной формой она, вероятно, имела наложение вождеством-правителем (вождеством-судьей) дани на подвластные ему и объединенные им в город-государство вождества, общины, племена. В предшествующий период самостоятельного существования вождеств (переходный этап от первобытности к цивилизации) только началось возникновение протоформ налоговой системы в виде объединения усилий для создания храмового хозяйства, для несения повинностей по службе храмугосударству (выделение ремесленников на постоянную службу или посылка общинников на возведение монументальных сооружений), для строительства оросительных систем и т.д. Но очень важно иметь в виду, что тогда одновременно развивалась и действовала система прямой отдачи городом-государством населению доходов от общественных предприятий - военных, торговых, строительных, по добыче драгоценных металлов и других. Действовал принцип очевидной обусловленности и полезности тех или иных вкладов, затрат на нужды государства. Не будет ошибкой заметить, что это было возможно из-за отсутствия специальной "прослойки" между населением и первичным государством. Появление же слоя налоговых чиновников впоследствии как ширмой скрыло от глаз населения соотношение между доходами и расходами государства. Показательно в этом плане современное понимание налогов, отражающее реальные изменения, происшедшие с тех времен: "...Под налогами следует понимать осуществляемые каждым человеком платежи государству, исключающие любые притязания на встречное /одновременное - авт./ исполнение обязательств. /.../ Определенным критерием в формулировании понятия налога можно считать следующее: находится ли уплата налогов в рамках очевидного общественного принуждения и поступают ли налоги в какой-либо общественный институт, несомненно обладающий качествами государства" (Хойзер, с. 42, 43). Современные авторы, например, цитируемый выше, полагают, что существовало два источника, из которых возникла налоговая система: религиозная жертва (прототип налогообложения собственных граждан, прямой налог) и дань (прототип торговых пошлин и других сборов при межобщинных взаимоотношениях, источник косвенного налога). В классической античности (республиканские Афины и Рим) хотя и существовал

54

прямой налог (например, десятина или греч. эйсфора - налог на собственность), более развитым было косвенное налогообложение, и это прежде всего было связано с тем, что торговля - основной объект этого сбора - из-за своей высокой доходности развивалась под жестким контролем и защитой государства. Таким образом, институт налогового сбора в его нормативно-правовой форме появился сначала в форме дани с завоеванных территорий, налагаемой на вождества, племена, общины и роды. Этот общинно-государственный сбор осуществлялся и контролировался тем же вождеством-судьей, постепенно трансформирующимся в аристократию, патрициат и др. формы городской правящей знати. Повинности же своих граждан на очевидные общественные нужды, отличные от налога в нынешнем его понимании (см. высказывание Хойзера) как отделенного в пространстве и времени от компенсационной отдачи государства населению еще долгие столетия сохраняли свою органическую связь с жертвоприношением. Они, в отличие от дани и косвенных налогов, регулировались не юридическим правом, а общинно-религиозным. По мере роста городов-государств, регулярного превращения их в имперские объединения, роста числа граждан, а также сопряженного с этим роста армии, численности государственной администрации, "прорастания" чиновно-судейского аппарата на отдаленные территории империй начали возникать государственные кризисы, выражающиеся в деградации и распаде объединений городов-государств. Преодолеть эту кризисность - конечно, на определенном "витке" развития, - смогли только в Древнем Риме. На начальных этапах древнего мира государственные должности еще оставались "общественным" или "традиционным" занятием. Но если высшие лица государства, сакрализованные правители и знать на "естественных", как бы на "арендных" основаниях пользовались общественными землями, составляя из них и из военной добычи свое собственное состояние, то разрастающийся корпус государственных служащих, формировавшийся выборным путем (страны классической античности) или назначением (азиатский древний мир), фактически, не имел гарантированного дохода в период государственной службы. В странах "азиатской ветви" социальной эволюции эта проблема решалась "делегированием" монархом части своей деспотической власти вниз по иерархической лестнице в условиях слитности власти и собственности. В античных же странах безвозмездное исполнение общественного долга при сильных демократических традициях государственного управления становилось обузой для знати и тем более непосильной задачей для рядовых граждан. По-видимому, одной из важнейших причин кризиса афинской полисной системы явилось то смешение политики и хозяйствования, в котором подавляющая часть граждан традиционно считала основой демократии личное право каждого на выбор рода занятий, военное дело - наиболее почетной профессией, а участие в делах государства обязательным. Соответственно этим религиозным и военным

55

обязанностям всех граждан, "демократичными", по-видимому, считались только налоги на подвластные города-государства (например, на членов Морского союза при гегемонии Афин), на иноземцев, торговцев и владельцев земли, на нарушителей законов (судебные сборы и пошлины). Почетным для знати считалось выделение огромных сумм на общественные постройки и прочие мероприятия (греч. "литургии"), но налогом это не являлось. Прямые налоги не укрепились в Древней Греции и после появления необходимости оплачивать выполнение общественного дела по государственному управлению, когда были введены "диеты" на содержание малоимущих членов народного собрания. И только после поражения в Пелопонесской войне и распада Морского союза Афины оказались вынужденными провести "всеобъемлющую оценку имущества и состояния граждан" (378377 гг. до н.э.), т.е. сделали первый шаг к введению прямых налогов. Но к этому времени страна в целом уже вошла в полосу упадка. Роль лидера начала переходить к Древнему Риму. Не будет ошибкой заключить, что косвенное налогообложение - это по преимуществу механизм извлечения государственных доходов из "внешних" (в первую очередь торговых) прибылей. Его внутренний порок состоял в том, что он обеспечивал материальную основу государственного управления в периоды успешной, и в первую очередь военной экспансии. В иных случаях происходил либо хозяйственный упадок, либо развивался кризис государственной власти с возникновением недемократических ее форм. После накопления античными странами многовекового опыта этих кризисов и благодаря интенсивной рецепции культурных достижений в средиземноморском регионе роль лидера в "государственном строительстве" перешла к Древнему Риму. Осуществленный в весьма сжатые сроки (в течение VII-VI вв. до н.э.) переход от первобытности к освоению институтов торговли и судебной системы позволил Риму сохранить преемственность первобытной прото-демократической прото-власти и судебногосударственной организации. Сохранилась преемственность также между психологией общинного единства и военно-государственной дисциплиной. Можно предположить, что именно благодаря этому к IV-III вв. до н.э. Римская республика добилась демократической "внутриполитической сплоченности ... и чрезвычайно жесткой дисциплины в армии" (Баатц, с. 76). И хотя в предшествующие эпохи государственные обязанности тоже считались почетными (неоплачиваемыми), хотя в мирное время налоги на граждан тоже отсутствовали, но радикальное изменение ситуации все-таки произошло. А именно, уже в VI в. до н.э. был введен институт ценза. Воинская повинность (обеспечение формирования и содержания войсковой единицы-центурии, сотни) была поставлена в зависимость от доходов граждан, к которым уже тогда причисляли не только патрициев, но и плебеев (СИЭ, т. XV, с. 715; Баатц, с. 76). Первые протоформы ценза и регулярного налогообложения возникли, насколько нам известно, в Израильско-Иудейском царстве во времена правления царей Саула, Давида и Соломона (рубеж II-I тыс. до н.э.). Саул "...стал наделять жрецов и военачальников

56

землей за службу по классическому принципу - земледельцы должны были обеспечить господ деньгами и продуктами, а царю платили налоги. Но реформы остались незавершенными. ...Его зять Давид... стал создавать аппарат государства и систему налогообложения, проводя регулярные переписи населения". Эти реформы продолжил царь Соломон (Гребенюк, с. 30-31). Интересно отметить, что израильско-иудейские вожди и цари в Библии часто именуются "судьями". VI в. до н.э. интересен тем, что именно в это время налоговый институт стал развиваться во многих странах древнего мира. Например, в Китае "в 594 г. до н.э. впервые вводится поземельный налог, для чего было произведено юридическое закрепощение профессий". В Персии при Дарии "изменилась система налогообложения. Персы полностью освобождались от всех видов податей, но их обязанностью была служба в армии. Остальное население выплачивало ежегодно в казну строго фиксированное количество денег в зависимости от рода занятий человека" (Гребенюк, с. 34, 56). Римский ценз был введен одновременно с греческим, приписываемым традицией афинянину Солону (VI в до н.э.): "На основании оценки имущества он (Солон - авт.) ввел разделение на четыре класса, каковое разделение было уже и раньше, - на пентаксиомедимнов, всадников, зевгитов и фетов. Притом все вообще должности он предоставил исполнять гражданам из пентаксиомедимнов, всадников и зевгитов - должности девяти архонтов, казначеев, полетов, одиннадцати и колакретов. Каждому классу он предоставил должность сообразно с величиной имущественной оценки, а тем, которые принадлежат к классу фетов, дал участие только в народном собрании и судах" (Аристотель, с. 35). Однако древнегреческий и древнеримский цензы не были идентичными. Цензом в Древнем Риме как правовым институтом определялся не только политический авторитет, но и осуществление обязательного "подоходного" налогообложения в военное время всех без исключения граждан через обязательную перепись "семейного положения и имущественного состояния". Хотя это первое прямое налогообложение еще было связано только с военной организацией, но, во-первых, тем самым мы находим подтверждение того, что правовая, т.е. институциональная форма налогового сбора возникает вторично по отношению к уже возникшему городу-государству (в его качестве межобщинного судьи); что возникает налоговый институт сначала в качестве нормативистики его функции (деятельности) при фактическом отсутствии профессиональной группы (римские цензоры - избираемые почетные должности). Во-вторых же, наряду с цензорами как протоформой профессиональной группы мы находим и протоформу нормативистики организации налогового института (торжественные собрания граждан на Марсовом поле раз в пять лет и их клятвенные заявления о своем состоянии), а также нормативистики средств исполнения налоговой функции списков граждан по классам их состояния:

57

от патрициев до пролетариев. Здесь отсутствует только нормативистика должностей и компенсаций профессиональной группы института налогового сбора. Итак, постепенная профессионализация судебных функций, развитие административно-судебного аппарата древнего государства от разрешения межобщинных до урегулирования межличностных споров естественным образом повлекли за собой и развитие института налогового сбора. По сути дела, произошло возникновение государственной казны (прото-бюджета) как экономического основания, на котором государство могло существовать и развиваться в качестве профессиональной политической управляющей структуры. Завершение формирования налоговой системы как полноценного государственного института древнего мира произошло в императорском Риме: "Август создал нечто совершенно новое - Римскую империю. Преобразование налоговой системы стало при этом одним из основных пунктов его программы реформ. Только тот, кто распоряжается денежными средствами государства, обладает реальной властью" (Баатц, с. 81). Дальнейшее историческое развитие отмечено переходом от доминирования косвенных налогов (они ориентируются на вещи) к преобладанию прямых (налогообложение физических лиц, связанное с их личной работоспособностью): "Страны со слаборазвитой экономикой вынуждены взимать в основном косвенные налоги, в то время как взимание прямых налогов приобретает большее значение в странах с развитой экономикой и населением, обладающим достаточно высоким уровнем образования. /.../ ...Прямые налоги... играли до новейшего времени, даже до начала прошлого века в основном незначительную роль" (Хойзер, с. 47 - 49). Таким образом, возникнув в древнем мире для финансирования государственных издержек, налоговая система прошла длительную эволюцию, приведшую к возникновению в новейшее время "налогового государства". Не вдаваясь в детали, можно констатировать, что в период правления римского императора Октавиана Августа строительство первичной институциональной структуры государства (судебная и налоговая системы) было завершено. Август создал нормативную форму организации налоговой системы - фиск - и начал замену откупщиков государственными служащими. В его время, соответственно, началось и нормативное упорядочение средств, должностей, и компенсаций (оплаты труда). Была создана для того времени удивительно подробная система учета имущества империи: карты провинций, кадастровые карты, определение численности, правового и имущественного положения всех жителей всех провинций. Следует отметить и то, что этой крупномасштабной реформе предшествовал кризис римской республики в I в. до н.э., а ее последствием стал длительный по преимуществу мирный (без гражданских войн) период ее существования и необыкновенный расцвет культуры Римской империи в I-II вв. н.э. Было это связано с завершением строительства налогового института государства, или были и иные факторы?

58

Уже реформа Перикла обнаружила, что появление зачатков оплачиваемой судебной деятельности и налоговой функции у государства ведет к росту коррупции и к грабежу государством населения - как собственного, так и чужеземного; именно последнее было весьма характерно для времени Перикла. Можно сказать, что в странах классической древности произошел дисбаланс в разделении властей между молодым гражданским обществом и столь же юным государством. Последнее обрело в своей структуре (см. Схему 5) два института - суда и налогообложения. Гражданское же общество имело только один регулируемый правом макроинститут - торговлю - в ее самом широком смысле, включающем натуральный и денежный обмен, найм, аренду движимого и недвижимого имущества, кредитно-долговые отношения и многое другое. Этот институционально-правовой "перевес" государственных чиновников, на наш взгляд, был одной из основных причин возникновения серии социальных кризисов, выразившихся в деспотии государства по отношению к гражданскому обществу. Такой, например, была ситуация в республиканских Афинах в V в. до н.э. (Пелопоннесская война): "К концу 30-х годов политическая обстановка в Афинах стала накаляться. Положение Перикла, который единолично, твердой рукой вел государственный корабль в течение последних десяти лет, пошатнулось... Авторитарное положение Перикла стало вызывать недовольство в самых различных слоях и группировках - в среде постепенно возрождавшейся олигархической оппозиции, также как и у безусловных демократов" (Фролов, с. 216). В 411 г. под влиянием военных неудач и в результате смерти Перикла в Афинах произошел олигархический государственный переворот: "Запуганные граждане были созваны на собрание, и здесь... было принято решение об изменении государственного строя: ...вся власть была передана в руки олигархического Совета четырехсот, были отменены массовые оплаты и раздачи" (Фролов, с. 228). Следующее столетие знаменуется кризисом полисного строя Древней Греции. В этой связи обращает на себя внимание отмечаемый К.Майером (Майер, с. 70) многочисленный поток судебных жалоб граждан на несправедливость по отношению к их состоянию. Не лучше обстояли дела и при завершении республиканского периода в Риме. К началу I в. до н.э. его начали сотрясать восстания рабов и жестокая борьба за власть между сенатской олигархией и нобилитетом, между ними и всадниками и т.д. И в описании этих событий в первую очередь отмечается коррумпированность властей и "беспредел" налоговых сборщиков. Хотя сбор прямых налогов через институт ценза постепенно вызревал уже несколько столетий, сама эта функция еще не имела нормативно-правового содержания: действовали публиканы (откупщики) на основании договоров с государством. Последнее же мало интересовалось тем, каким способом публиканы взыщут в кассу означенную в договоре сумму сбора. Кризис был разрешен Октавианом Августом, поочередно разгромившим ряд армий противоборствующих римских военначальников,

59

восстановившим мир в стране и создавшим, как говорилось выше, совершенный для того времени налоговый институт. В исторических исследованиях подчеркивается, что Август ввел Рим в новую эпоху расцвета, обеспечив себя неограниченной властью императора, положив начало эпохе римской империи. Нам представляется однако, что причина лежит глубже. Дело в том, что Август не только завершил совершенствование налоговой системы, но и дал начало нормативно-правовому развитию эволюционно следующего социального института. Следует отметить, что во многих раннеклассовых обществах, находившихся на периферии интенсивно развивавшихся цивилизаций древности и феодализма, выделенные три первых макроинститута часто составляли некий синкретический институт, называвшийся, например, в Древней Руси "полюдьем". Как отмечает исследователь этого явления Ю.М.Кобищанов, "полюдье - комплекс полифункциональный, соединяющий в себе экономические, политические, судебные, религиозно-ритуальные, символические и другие функции. ...Разнообразные функции полюдья - это плод нашего анализа. В представлении людей "эпохи полюдья" это явление не расчленялось на функции, а было просто обычаем" (Кобищанов, с. 236). Из проведенного автором анализа становится очевидным, что полюдье совмещало в себе зародышевые функции цивилизационных макроинститутов торговли, суда и налогового сбора. 4. Адвокатура Августом был издан закон, дающий "римским юристам право давать обязательные для суда заключения по конкретным делам" (СИЭ, т. XI, с. 496). Это означало не что иное, как распространение над государственным судебным институтом контроля со стороны гражданского общества. Глобальный кризис государственности первый римский император разрешил путем почти одновременного нормативно-правового пресечения произвола как судебного, так и налогового институтов. Краткая история развития этого института такова. Уже "знаменитые законы Солона (VI в. до н.э. – авт.) предусматривали, что каждый афинянин должен лично охранять свои интересы на суде. ...Тогда-то и появились так называемые логографы, т.е. люди, составлявшие речи по судебным делам" (Толмачев, с. 5). Гражданское общество древних греков отреагировало на новую правовую свободу - начал складываться институт адвокатуры. Первыми его представителями в древних обществах были писцысоставители жалоб в органы власти и выступающие в суде ораторы. Однако понятно, что для реального влияния этого еще прото-института гражданского общества на судебную власть необходим был закон не для граждан, а для самого суда, который обязывал бы суд учитывать мнение защитника. В последующие века шло развитие практики письменного документирования судебных дел, развивалось ораторское искусство и правоведение.

60

Следует отметить особую роль точного употребления слова уже в судах древнего мира. Даже устное слово, не говоря о письменном, еще оставалось священнодействием. Договорное право тех времен основывалось на устном слове и на свидетельском участии. При неверном употреблении только одного слова в судебном процессе можно было его проиграть вне зависимости от сложности и сути самого дела: "Право как таковое также являлось религиозным культом, ... характеризовалось исключительно строгим формализмом. ...Правовые формулы должны были произноситься четко, без малейших ошибок и отклонений..., в противном случае они не производили ни религиозного, ни правового эффекта. Знания о сущности этих формул жрецы хранили про себя и пуще глаза берегли как самую сокровенную тайну" (Аннерс, с. 106). Священная роль слова и жестокий формализм судебного процесса первых столетий республиканского Рима, как, впрочем, и всех древних цивилизаций, вполне объясняют то, почему роль защитника была колоссальной. Монополия же жречества на знание правовых норм объясняет, почему процесс был двухступенчатым (римский пример: сначала претор рассматривал иск и формулировал суду, по какой норме следует рассматривать дело) и почему "ни преторы, ни судьи, ни даже члены коллегиальных судов не были профессиональными юристами" (Аннерс, с. 106). Монополией жрецов на знание правовой нормативистики объясняется и то, что в гражданском обществе к этому времени сложилась адвокатская практика, апеллирующая не к юридической стороне дела, а к оценке личности (Чельцов-Бебутов, с. 146). Обнародование правовых норм для уже несколько столетий развивавшихся логографии и ораторства, связанного с ними расцвета философии, наук и искусств, имело мощный каталитический эффект, вызвавший возникновение гражданского института юристов, адвокатов-правоведов. Римская адвокатура до III в. до н.э. оставалась в зачаточном состоянии, поскольку она не имела возможности касаться юридического содержания судебного процесса. После этого начался рост ее авторитета. Ко II в. до н.э. в Риме "большое значение приобретает институт адвокатуры. Судебные ораторы пользовались большим почетом. Судебная защита обычно открывала путь к высоким государственным должностям" (Косарев, с. 74). Характерно, что с того же времени и народные трибуны - официальные лидеры плебеев, еще с начала V в. до н.э. защищавшие их от патрициев (вплоть до предоставления плебеям убежища в своем доме) - добились высот государственной власти и рассматривались как "вершина гражданской власти в Риме" (СИЭ, т. XIV, с. 406). Но несмотря на все эти успехи гражданского общества, несмотря на то, что гражданские юристы приобрели огромный авторитет и вели интенсивную разработку римского права, благодаря чему оно, без преувеличения, стало стержнем всей мировой системы юридического права до наших дней, тем не менее судам до правления Августа не вменялось в обязанность учитывать мнение адвокатов. Не случайно поэтому первые "наиболее известные юристы ...не теряли на это время,

61

так как выступление в суде ...было не их амплуа". "Постепенно из таких юристов сформировался самостоятельный корпус профессиональных адвокатов" (Аннерс, с. 108). Тем не менее, они участвовали только в "громких" и трудных процессах, в которых можно было проявить себя перед народом и завоевать политический авторитет. Во II-I вв. до н.э. появилось и юридическое адвокатское образование. Избиравшие карьеру политика начинали с него. Перелом произошел после введения Августом (27 г. до н.э. - 14 г. н.э.) права проведения авторитетными юристами судебных экспертиз. Их заключения обрели законную силу и предъявлялись на суде: "Весьма жесткие меры, предпринятые императором Августом, находят свое объяснение, по-видимому, в процветавших в последний период республиканского режима злоупотреблениях юридической властью со стороны недобросовестных и коррумпированных элементов" (Аннерс, с. 111). Теперь участвовать в процессе получили право адвокаты, "которые юридически аргументировали требования истца и возражения ответчика" (Галанза, Громаков, с. 210). "Наконец, и это самое важное, существовали юристы, (их называли также юрисконсультами). Они одни были профессионалами. Главной их задачей было давать юридические консультации преторам, судьям, адвокатам, тяжущимся сторонам, клиентам, желающим участвовать в юридических процедурах" (Берман, с. 138). Мы полагаем возможным, таким образом, датировать этим периодом появление и начало развития уже полноценного института адвокатуры. Во-первых, обязательность юридической экспертизы открывала адвокатам прямой доступ к механизму судебного процесса - механизму применения законов - и позволяла им контролировать судей на соответствие их действий правовым, и в частности, процессуальным нормам. Тем самым адвокатура из своей зачаточной - ораторской, риторической, логографической формы перешла к контролю судей и правовой защите граждан в суде. Во-вторых, с этого времени начался бурный расцвет римского права в работах ученых-юристов, а также практика использования императорами образованных правоведов для "заполнения" ответственных административно-судебных должностей. Таким образом, и на должности судей, и на должности высших политиков именно гражданское общество начало поставлять образованных юристов. Но это позволяет констатировать появление обратной связи между юридическими гражданскими институтами и государством, объединяемыми теперь единой целью защитой общества и каждого гражданина от нарушений законности, от произвола судей и налоговых чиновников. И это, в сущности, стало первой в истории системой "сдержек и противовесов". Конечно, речь идет не о привычном значении этого термина, применяемого сегодня в основном для описания баланса между разными ветвями государственной власти, а о его использовании для описания баланса между гражданским обществом и государством древнего мира. Вызывает определенный интерес, что если и торговля, и суд, и налоговая система своими корнями восходят к институтам и традициям первобытно-родового общества,

62

то есть имеют исходную "общинную", "коллективистскую" природу, то институт адвокатуры, по-видимому, стал первым "индивидуализированным" социальным институтом, возникшим на собственно "цивилизационной почве" в результате социального творчества. Обратим внимание, что большинство обществ древнего мира не создало института адвокатуры, и это объясняет тот факт, что в них было нормой доминирование государственных структур над гражданскими. Следует заметить, что фактически все остальные страны древнего мира (кроме Греции и в первую очередь Рима) пошли по пути развития деспотических государств и что все они дали начало той ветви социальной эволюции, которую сегодня именуют "восточной", а страны этого направления - "странами догоняющего/запаздывающего типа развития". Применяемая нами логика позволяет объяснить механизм дихотомии социальной эволюции на "восточную" и "западную" ветви не просто тем, что их институциональные системы не завершились институтом адвокатуры, т.е. не обрели необходимого минимума прямых и обратных связей между гражданским обществом и государством. По ряду базовых причин геоклиматического характера и социального (обратная связь между адвокатурой и другими социальными институтами) в странах Востока не получили полноценного развития и торговля, и судебная система, и налоговая в их собственно институциональной форме, т.е. в виде полноценной системы соответствующих норм юридического права и профессиональных организаций. Поэтому многие из них, в технологическом плане уже до нашей эры войдя в стадию феодализма, на долгие века как бы "законсервировались" в его зародышевых формах. * * * В поисках подтверждения избранного методологического подхода мы не могли и здесь не обратиться к работам Т.Парсонса. "Парсонс... накапливал "свидетельства", относящиеся к таким системам, которые не собрали определенного совокупного реквизита и, следовательно, не "выжили". Например, в своем недавнем анализе социальной эволюции ему удалось различить..., когда отсутствует тот или иной определенный реквизит эволюционного развития - но только потому, что можно относительно "легко" установить, что в данный исторический период система прекратила развиваться. В частности, обсуждая вопрос о том, почему Греции и Израилю не удалось продвинуться в своей эволюции дальше определенной стадии, которую он назвал "продвинутой промежуточной" стадией, он предположил, что там отсутствовал определенный интегративный реквизит, а именно сведение универсальных норм в единый кодекс (свод законов), который узаконил бы политическую систему (систему целедостижения) и в то же время обособил бы друг от друга остальные институциональные сферы" (Тернер, с. 97; подчеркнуто нами - авт.). В общем-то нетрудно заметить, что "в деталях" наши выводы несколько отличаются от выводов Т.Парсонса. На Схеме 5 (нижняя строка, справа-налево), согласно нашей логике, активируемая социальной конфликтностью эволюция институтов древних

63

обществ имела своей макросистемой целедостижения институт торговли - несомые им богатства и способность интенсифицировать материальное производство были основной целью социальной эволюции на этом этапе. Естественно - не целью в виде лозунга политиков по проведению очередной реформации, а целью социального организма как результирующей от суммы актов целедостижения множества тех социальных "актеров", которые имели возможность выбора активной роли. Часть из них выбирала целью развитие института торговли (возможно, большей частью формулируя ее в терминах индивидуального интереса к обогащению). Естественный же отбор в многотысячелетнем своем действии отсекал те целевые блоки, которые препятствовали развитию торговли, отсекал такие социальные действия целого социального организма - общества, в которых результирующая целедостижения содержала слабый компонент цели развития института торговли (например, бывало так, что в ущерб ему на тысячелетия консервировалась доминанта цели развития ремесел, как в Древнем Египте, а позже и в странах Азии); в результате такие общества постепенно хирели, гибли или стагнировали. В стохастике этого отбора и в n-мерности (разнообразии) целевых векторов своих "актеров" древние общества принуждались к "рыскающему" возвратнопоступательному и циклическому движению, в котором и шел поиск способов устойчивого воспроизводства эффекта торговли, поиск способов закрепления управляющего действия ее системы нормативов в своей внутренней системе ценностей и социальных отношений - адаптации их друг к другу. Эта поисковая деятельность привела и к созданию системы адаптации - к созданию института правосудия (первого политического института), а с ним и государства. Теперь всякое новшество в торговых нормативах могло проходить свою адаптационную апробацию в судебной системе, если оно входило в противоречие с продолжающей еще господствовать системой социальных ценностей доклассового общества и становилось источником конфликтов. Резкое усиление эффективности торговли благодаря появлению судебной системы стимулировало потребность в юридическом праве в большей степени, чем в обычном теперь уже старые ценностные нормативы не позволяли эффективно отбирать "актеров" с "правильным" (торговым) целеполаганием. Торговые же - денежные - меры явно проявляли себя как наилучшие селекционные критерии и, кроме того, чтобы повысить эффективность системы адаптации (судебной функции - от военно-международного до индивидуального ее уровня) необходимо было ее профессионализировать, т.е. сделать постоянным продуцентом юридико-правовых нормативов. Для создания профессиональной группы этого социального института (судей и исполнителей их решений - военных и полицейских) требовались нормативы ее содержания. Кроме того, для увеличения эффективности правовой и судебно-полицейской системы стало важным упорядочить структуру самого населения - упорядочить информацию о социально-экономических способностях

64

социальных "актеров". Иными словами, стало необходимым нормировать и саму социальную систему для нормализации функций правосудия в самом широком его смысле, т.е. на уровне индивидуально-психологических отношений в толще населения. Еще точнее, назревала потребность в превентивном знании каждым членом общества, на каком месте в иерархии по своим социально-экономическим способностям к поддержанию устойчивости социального воспроизводства он находится и как от этого положения зависят возможности выбора им тех или иных форм поведения. Поскольку от этого зависела эффективность в конкуренции с себе подобными обществами, постольку известной жестокостью отличался и контроль за сохранением стратификационной структуры. Понятие ценза, как мы видели, берет начало в налоговой системе, и известно, что впоследствие в истории оно развивалось в качестве критерия социальной стратификации в иных институтах. Таким образом, появление налоговой системы в более широком смысле, нежели рамки экономической необходимости, являлось, если выражаться в терминах парсонсовского "системного реквизита", появлением системы латентности, которая нормировала статусы социальных субъектов денежными мерами дохода и имущества. В терминах вульгарного марксизма можно квалифицировать сказанное как апологетику социального неравенства. Однако такая интерпретация не имеет смысла, если понимается, что система экономико-правовой стратификации в процессе естественноисторического отбора шла на смену стратификации первобытной, значительно более глубоко и жестоко делившей целые социальные организмы (племена, общины, роды) на сообщества людей и нелюдей, на рабов и свободных. Впрочем, сами создатели марксизма это прекрасно понимали, когда писали о первобытности (цитируем по памяти), что "никакого золотого века позади нас не было". Наконец, результирующей этой "горизонтальной", собственно социальной эволюции был этап интеграции - в чем наши выводы совпадают с выводами Т.Парсонса. Создание императором Августом вслед за реформой налоговой системы института гражданского правосудия - узаконение профессионального "судебного" статуса гражданских юристов, адвокатов, возвышение их роли до роли экспертов хода судебного состязания и решений судей и интенсифицирование благодаря этому творчески-правовой активности (создание шедевра системы права) гражданского общества - действительно привело к "узаконению системы целедостижения и обособлению (разделению властей и функций) друг от друга остальных институциональных сфер", как это констатировал Т.Парсонс. Интеграция институциональной структуры как процесс оптимизации всех жизненных функций социального организма Римской империи привела, как известно, к небывалому расцвету культуры в период "pax romana". И наоборот, Древней Греции, действительно, не удалось создание последнего из "системы реквизитов" развития, не говоря уже о странах "восточной" ветви эволюции. Эта детализация рассмотренной в данной главе историографии процесса институционализации древних обществ в терминах категорий социального действия

65

позволяет заметить, в чем мы расходимся с анализом Т.Парсонса: он именует системой целедостижения политическую систему, мы же приходим к выводу, что последняя составляет собой реквизиты "адаптации" и "интеграции". Задает же целедостиженческую линию древней эволюции общества макроинститут торговли. И действительно, вся история цивилизаций (обществ, разделенных на гражданскую и государственную сферы) с ее начала и по сей день, в отличие от первобытности, как стержнем пронизана идеей наращивания богатства (благосостояния) и экономической мощи. Однако это расхождение несравнимо по значимости с тем позитивным исследовательским стимулом, который дает нам парсонсовская методология в целом. Во всем этом заметно, как переплетаются функции естественного отбора и функции социального выбора, соответственно, как переплетаются системы принуждения со стороны природы и системы целедостижения со стороны социальных "актеров". Это может показаться крайне уязвимым для "критиков от телеологии", однако необходимо помнить, что вся социальная история состоит из бесконечного множества ситуаций противоборства интересов как отдельных влиятельных социальных "актеров", так и образуемых ими социальных групп. И в рамках сформулированного выше представления о цели социального организма как результирующей от суммы целедостижений множества составляющих его социальных "актеров", выкристаллизовывавшейся в процессах естественного социального отбора (борьбы сильного со слабым, устойчивого с уязвимым и т.д.), нет нужды обращаться к так называемой "незаконной телеологии". Собственно же телеология как учение о цели в той ее части, в которой мы сделали выше попытку отделить ее от задач воспроизводства и определить как атрибут социального выбора, имеет достаточные эмпирические подтверждения. * * * Таким образом, функционирование античного общества определялось полнотой развития четырех его основных макроинститутов: торговли, суда, налогов, адвокатуры. Подчеркнем еще раз, что формирование этой первой институциональной системы происходило в стохастическом процессе перебора всевозможных форм на протяжении тысячелетий. Процесс этот шел с многократными повторами и откатами на фоне регулярного возникновения и исчезновения (гибели в войнах) стран с первичным государственным устройством. Но тот факт, что в результате этого жестокого "естественного отбора" венцом античной культуры стал Древний Рим с его шедеврами юридического права, оплодотворившими системы права европейских стран, что в нем мы находим всю совокупность этих государственных и гражданских институтов, представляется нам подтверждением изложенной схемы. Подводя итог социологическому описанию экономико-политической структуры обществ древнего мира, отметим, что речь идет о первых этапах институционализации перехода от доклассового "бесструктурного" состояния, основанного на "естественном", половозрастном и внутриобщинном разделении функций по управлению социальной

66

жизнью, к состоянию, при котором члены общества уже по своим способностям (хотя еще и зависящим от возможностей) разделены на тех, кто "пожизненно" специализируются на экономической деятельности (гражданское общество), и тех, кто "пожизненно" и профессионально исполняет функции политического управления (государство). Важнейшим признаком этой новой социальной системы стало "дублирование" государством экономических функций гражданского общества, с одной стороны, и гражданским обществом - основных политических функций государства, с другой. Государство, введя налоговую систему, установило экономический контроль над социальными субъектами; гражданское общество, добившись права на адвокатскую защиту в судебном процессе, стало контролировать политическую деятельность государства. Проведенный анализ позволяет констатировать, что бытующее в литературе определение политики как сферы деятельности, направленной на обладание государственной властью, весьма неточно, также как безосновательно довольно распространенное убеждение в том, что судебная система находится вне политики (хотя очевидно, что функционально она отделена от идеологии). На правосудии, стержнем которого является судопроизводство, как на фундаменте строится вся политическая система обществ цивилизационной стадии развития. Сгнивает этот фундамент - рушится данная цивилизация. Повторим, что базовые функции политической системы общества - это, во-первых, разрешение всевозможных социальных конфликтов, связанных с распределением социальных позиций, ролей, благ и т.д., а во-вторых, регулирование и контроль за актами потребления, осуществляемыми социальными субъектами. Власть же - лишь инструмент для исполнения этих функций. По результатам проведенного анализа советского партийно-номенклатурного режима (Фигатнер; Коржихина, Фигатнер; Шкаратан, Фигатнер) мы можем также подтвердить вывод о том, что власть есть "всего лишь" форма собственности. Чтобы подробнее осветить этот вопрос, необходимо широкомасштабное исследование политической экономии духовного производства. Ведь не случайно многие современные исследователи констатируют, что информация - главный рычаг власти (концепции меритократии). Это тем более актуально, так как в приближении к постиндустриальной эпохе основным объектом собственности стали разнообразнейшие орудия и продукты духовного (информационного) труда, которые являются сегодня самым дорогим и капиталоемким товаром. И последнее, что хотелось бы отметить в заключение данной главы с учетом проблематики реформаций в странах СНГ, это то, до какой степени недостаточным остается представление о судебной системе и ее социальной роли у подавляющей массы реформаторов-руководителей, коль скоро все их разговоры о системе правосудия сводятся к проблеме преступности, посягающей на жизнь и здоровье людей. Похоже, ими не понимается, что проблема убийств и членовредительства была решена уже первобытной общинной самоорганизацией, и в основе своей через общинные институты

67

(немного модернизируя термины, назовем их институтами семьи-церкви-армии-школы; на их природе мы остановимся ниже) она решается в высокоразвитых странах и сегодня. Собственно же система юридического правосудия своей исходной и базовой целью, как мы надеемся, показали в данной главе, имела и имеет адаптацию экономических отношений к существующей социальной системе. Причем, лишь выполняя эту свою политико-экономическую функцию судебная система по обратной связи усиливает и общинный механизм предотвращения убийств и членовредительства, поскольку неизмеримо детальнее и достовернее исследует именно их превалирующие экономические причины. (Банальным подтверждением сказанному является сравнение судебной статистики "физически-насильственных" преступлений против личности с судебной же статистикой экономической конфликтности. Если первая исчисляется в высоко развитых странах цифрами от нескольких тысяч до нескольких десятков тысяч, то вторая от нескольких миллионов до десятков миллионов, т.е. первая не составляет и одного процента величины второй.) Это означает, что пытаясь сегодня создать новые для страны экономические институты и "внедрить" их в старую по своей массовой психологии социальную систему наши реформаторы игнорируют "уроки истории", не видя фундаментальной для экономического развития функции судебно-полицейской системы. Более подробный анализ ее современного катастрофического состояния проведен нами в предыдущих исследованиях (Фигатнер, 1992), и можно без сомнений констатировать, что с тех пор, за четыре года ситуация реально не изменилась. "Вы, фактически остановили судебную реформу, которая должна была сделать правосудие по-настоящему независимым от других ветвей власти", - так подвел итоги 4летней деятельности первого президента Российской Федерации известный правозащитник С.Ковалев в начале 1996 г. (Ковалев). А между тем, как это выявил уже Т.Парсонс и показывает рассмотренная логика, незавершенность "системы реквизитов" древнего фундамента цивилизации и является причиной невозможности развития той следующей системы социальных институтов, которая была создана западной цивилизацией еще в феодальные эпохи (финансовая система и др.) и которые никак не может воссоздать современный российский политический режим.

68

ТАБЛИЦЫ Схема 1. Макростадии социальной эволюции Уровень освоения Природы Тип культуры Способ жизни

Планета

Звезда

Галактика

Система галактик

Первобытная Цивилизационная Галактическая Метагалактическая Воссоздание

Воспроизводство

Развитие

Творчество

Схема 2. Этапы эволюции природы и общества (*)

Физический

1. Этапы эволюции природы Химический Биологический

Социальный

Первобытная

2. Макростадии социальной эволюции Галактическая Цивилизации

Метагалактическая

Древний

3. Этапы цивилизационной макростадии Феодальный Индустриальный

Постиндустриальный

(*) В строках выделены современные этапы развития

Схема 3. Деление цивилизационной стадии на этапы в соответствии с доминирующими на каждом из них параметрами (признаками): тип социальной системы (1), осваиваемый макроуровень самоорганизации природы (2), тип природных источников социальной энергетики (3), способ социальной коммуникации (4) 8 тыс. до н.э. – V в.н.э. V в н.э. – XVIII в н.э.

1790 гг. – 20..?

20.. - ?

1

Древняя

Феодальная

Индустриальная

Постиндустриальная

2

Социальный

Биологический

Химический

Физический

3

Человек

4

Устно-речевой

Животные и растения Органическое топливо Рукописный

69

Печатный

Ядерное топливо Компьютерный

Схема 4. Отраслевая структура материального и духовного производства Добывающая Перерабатывающая Производящая средства Производящая предметы производства потребления

Отрасль Результат деятельности

Сырье

Полуфабрикат

Орудие

Продукт

Схема 5. Матричная схема самоорганизации институтов государства и гражданского общества (*) ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО

П

И

ПОЛИТИКА

ЭКОНОМИКА

ПОЛИТИКА

ЭКОНОМИКА

Социальные движения (включая СМИ)

Социальноэкономическая экспертиза (статистика)

Президентский экспертный аппарат

Маркетинг

Политические Партии

Социальные Министерства

Политические Министерства

Промышленные Технологии

Профсоюзы

Бюджетнобанковская система

Законодательная система

Финансовая Система

Адвокатура

Налоговая система

Судебная система

Торговля

Ф

Д

ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО

ГОСУДАРСТВО

направление эволюции (*) Д – древние, Ф – феодальные, И – индустриальные и П – постиндустриальные типы общества (по данным для стран-лидеров своих эпох, наиболее эффективно развивавших соответствующие институты и служивших их донорами для других культур). Развитие отраслевых макроинститутов государства и гражданского общества отображается в их последовательности (по столбцам) “снизу-вверх”, а функционирование (управление социальным воспроизводством) - в противоположном направлении, “сверхувниз”. В верхней строке матрицы представлены прогнозируемые для постиндустриального общества макроинституты, зародыши которых выявляются уже в наше время, равно как и компьютерные технологии их функционирования.

70

Схема 6. Диагональная матрица эволюции политических макроинститутов государства Судебная Законода- Министе- Экспертсистема тельная рская но-аналисистема система тическая система Постиндустриализм Индустриализм

А(3)

Средние века

А(1)

Древний мир

А

B(2)

C(1)

D 4

А(2)

B(1)

С 3

D

В 2

CD

1

BCD I

II

III

71

IV

ВЫПУСК II. Переход к феодализму. Развитие макроинститутов феодального общества

72

ГЛАВА V. МЕЖДУ ДРЕВНОСТЬЮ И ФЕОДАЛИЗМОМ: барьерный переход 1. Интеграция земледелия и животноводства Все мы со школьной скамьи знаем о том, что слово "feod", давшее начало понятию о феодализме, обозначает земельный надел, пожалованный сеньором своему вассалу. Однако исходно "feod" значило "скот", а позже этим словом стали называть ценное движимое имущество. В английском языке слово "chattels" также имеет значение "движимое имущество", происходя от "cattle" - "скот". Лишь впоследствие слово "feod" приобрело значение земельного держания (Берман, с. 284). Семантические и этимологические закономерности скрывают в себе не только всю социальную историю, но и операторы для ее изучения. В этом смысле мы полностью солидарны с философом языка Ойгеном Розенштоком-Хюсси ("подлинный язык уважительно относится к истории человечества вплоть до его истоков" /Розеншток-Хюсси, с. 51/) и другими многочисленными и известными филологами и историками, работающими в области герменевтики (М.Фуко, П.Рикер и т.д.). Это некоторое недоразумение с понятием феодализма отражает обычный характер движения научной мысли от близлежащих фактов ко все более удаленным от нас в глубину истории. Точно так же при переходе к изучению причин процесса феодальной институционализации мы не отвергаем классическое мнение о содержании феодальных отношений, а лишь ищем подлежащие под ними и вызывавшие их факторы, к которым относим эволюцию самих материальных технологий. В Главе I (Схема 3) показан основной энергоисточник для обществ древнего мира - физическая сила человека, и это не противоречит обычным определениям историков, отражающим по преимуществу мотыжно-земледельческий, а также рабовладельческий характер того способа хозяйствования. А вот бытующее определение понятия феодализма, вероятно, затрудняет восприятие Схемы 3. В одном из самых последних исследований эволюции земледельческих технологий (Онищук) весьма убедительно суммированы данные о роли тяглового животноводства как специфического энергоисточника для обществ феодального типа, поэтому подробнее остановимся на этой работе. "Помимо стадиального среза (главный критерий здесь - соотношение между продолжительностью периодов обработки и залежи) необходим еще и типологический, где главным критерием является степень или тип интеграции животноводства в земледельческую систему . Почему следует избрать именно этот критерий? Дело в том, что в доиндустриальных формах земледелия именно количество скота в расчете на душу населения и на единицу обрабатываемой площади определяет степень обеспеченности земледелия органическим удобрением - следовательно, потенциал увеличения урожайности. По степени интеграции животноводства и земледелия можно выделить три основных исторических типа интенсификации земледелия: высший тип интеграции животноводства и земледелия,

73

характерный для земледельческих систем западной и центральной части умеренного пояса Европы; средний - для субтропического пояса и восточной части умеренного пояса Европы; низший тип - для тропического пояса. Различия в степени интеграции животноводства и земледелия определяются в конечном счете природными условиями" (Онищук, с. 26; курсив наш - авт.). Заметен акцент автора на выделении роли скота как источника удобрения, однако это отражает лишь исходно "земледельческий" характер его исследования, а по фактографии всецело согласуется с не рассматриваемой им "энергетической" ролью тягловых и верховых животных. В большей части периода древнего мира (с VIII и примерно по II тыс. до н.э.) доминировало фактически независимое друг от друга развитие земледелия и скотоводства. Но впоследствие они образовали кооперированную аграрную технологию. Однако, как показывает автор, в древних обществах эта кооперация отличалась неустойчивым характером и зависела от уровня развития социально более значимого и более доступного совершенствованию земледелия. С.В.Онищук находит, что демографические факторы: рост численности и плотности населения - требовали увеличения производительности земледелия. А это на определенных стадиях демографического роста в древнем мире всякий раз происходило в ущерб животноводству: посевные площади увеличивались за счет сокращения пастбищ и поголовья скота в условиях ограниченности главного ресурса тех эпох - плодородных земель и при неразвитости коммуникаций и технологий. По этой же причине в тропических и субтропических поясах двуполье так и не развилось в трехпольную технологию. "В отличие от подлинной травопольной системы, вырастающей из трехполья, частичный травопольный севооборот формируется в условиях резкого сокращения удельного веса пастбищ и поголовья крупного рогатого скота. Земледелие и животноводство оказываются в значительной мере дезинтегрированными. Именно на стадии частичного травопольного севооборота (с двупольем - авт.) остановилось, по мнению К. Уайта, римское земледелие классического периода. Фактически оно попало в заколдованный круг: уменьшение площади пастбищ вело к сокращению поголовья крупного скота, а это, в свою очередь, вело к нехватке органического удобрения и к падению урожайности" (Онищук, с. 26; выделено нами - авт.). Исследование приводит к выводу о том, что "особенностью всех ("азиатских" - авт.) систем, развивающихся на основе двуполья, была дезинтеграция земледелия и животноводства. Уменьшение значения крупного животноводства и связанная с этим нехватка удобрения вели к снижению эффективности использования земли" (Онищук, с. 27). Теперь перейдем к главным для нашей работы выводам автора. "Основная отличительная черта этого типа развития (в Западной, Центральной и Северной Европе - авт.) заключалась в том, что оно происходило в условиях гораздо меньшей плотности населения и гораздо большей насыщенности скотом... Причины этого пока еще не вполне ясны. Можно лишь указать на необходимость более мощной тяги

74

для подъема тяжелых влагонасыщенных глинистых почв региона. /.../ Необходимость содержать большее поголовье скота на душу населения вела к отклонению среднеевропейского пути развития от магистральной линии (Испания - Китай) уже на последних ступенях ринга. ...На всем протяжении перехода от ринга к трехполью плотность населения была ниже, а плотность поголовья скота выше, чем при переходе от ринга к двуполью. ...В умеренной зоне Европы сохранилась более эффективная, истинно "европейская", нигде более не встречавшаяся интеграция земледелия и животноводства, обусловливавшая успешный переход к травополью и плодосмену. В западной и центральной частях умеренного пояса Европы условия для разведения крупного рогатого скота оптимальны, а трудозатраты на его содержание минимальны, так как скот можно пасти круглый год, не прибегая к заготовке кормов. Чем дальше на восток умеренного пояса Европы, тем длительнее морозный период, в течение которого скот необходимо кормить заготовленными кормами. Необходимость дополнительных трудозатрат по заготовке кормов не позволяла крестьянам Восточной Европы увеличивать поголовье скота в той степени, как в Северо-Западной Европе. В субтропическом и тропическом поясах рост поголовья скота жестко лимитируется кормовой базой вследствие выгорания трав во время жаркого сезона. ...Уже на стадии ротационных систем различия в обеспеченности скотом начинают приводить к дифференциации типов эволюции земледелия, а на стадии паровых систем данные типы окончательно расходятся в своем развитии. В умеренном поясе Европы необходимость содержать большее поголовье скота на душу населения создала условия для перехода от ротации к трехполью, тогда как в субтропической полосе Евразии и Северной Африки значительно более низкий уровень обеспеченности скотом обусловил переход от ротации к двуполью. В Тропической Африке и Мезоамерике в условиях полного отсутствия интеграции животноводства и земледелия дальнейшая интенсификация земледелия осуществлялась в рамках ротационных систем без перехода к двухили трехполью; при этом ротационные системы малой интенсивности сменялись пролонгированными ротационными системами. На стадии систем с постоянной обработкой расхождения между типами интенсификации земледелия еще более возрастают. В западной и центрально части умеренного пояса Европы осуществляется переход от трехполья к травопольной, а затем и плодосменной системе, обусловленный накоплением необходимого минимума поголовья скота. В восточной части умеренного пояса Европы перехода к травополью не происходит вследствие недостаточной насыщенности скотом, земледельческая система остается в пределах экстенсивного трехполья. В субтропическом поясе Евразии и Северной Африки в условиях резкого сокращения обеспеченности скотом и дезинтеграции животноводства и земледелия осуществляется переход к частичной травопольной системе. В западной части субтропического пояса (Средиземноморье и Ближний Восток) частичная травопольная система является высшей формой докапиталистической интенсификации земледелия. В муссонной Азии в ходе дальнейшей интенсификации земледелия

75

происходит переход к интенсивной "азиатской" системе, характеризующейся почти полным уничтожением пара и пастбища и дальнейшим снижением роли крупного рогатого скота в поддержании плодородия почвы... Расхождения в уровне обеспеченности скотом и в степени интеграции животноводства и земледелия обусловили разнонаправленность эволюции земледелия в различных регионах. В умеренном поясе Европы в ходе интенсификации земледелия под влиянием роста населения наблюдалось увеличение обеспеченности скотом в расчете как на душу населения, так и на единицу обрабатываемой площади. Достижение необходимого минимума поголовья скота позволило в западной и центральной частях этого региона осуществить переход к травопольной системе, что позволило как увеличить урожайность, так и расширить обрабатываемую площадь в расчете на одного земледельческого работника. Это, в свою очередь, позволило существенно увеличить производство продукции земледельцем при умеренном росте его трудозатрат и наладить перекачку рабочей силы из земледелия в промышленность. Наличие такой перекачки стало важнейшим фактором, обусловившим переход от доиндустриального к индустриальному типу производительных сил. В отличие от этого, в субтропической полосе в ходе интенсификации земледелия под действием роста населения происходило вытеснение скота из земледелия и замещение пастбища пашней. Это вело к увеличению емкости территории относительно населения. Однако вытеснение и сокращение поголовья скота как на душу населения, так и на единицу обрабатываемой площади приводило к снижению обеспеченности хозяйства важнейшим фактором повышения урожайности - органическим удобрением и тем самым к снижению производительности труда крестьянина. Вследствие этого для надлежащего удобрения обрабатываемой площади требовалось уменьшить ее размеры в расчете на одного работника, а также значительно увеличить его трудозатраты, связанные с необходимостью работ по ирригации и приготовлению компоста. В результате в рамках данного типа интенсификации происходило такое сокращение обрабатываемой площади в расчете на одного работника, которое сводило на нет увеличение урожайности единицы обрабатываемой площади, так что дальнейшее увеличение земледельческого продукта, производимого работником, требовало резкого увеличения его трудозатрат. Подобный тип развития можно назвать инволюционным... Это имело крайне неблагоприятные последствия для процесса перекачки рабочей силы из сельского хозяйства в несельскохозяйственную сферу производства. Повсеместно, за исключением Западной Европы, сформировался высокий компенсационный барьер." Для дальнейшего изложения важно отметить, что "уже к концу ХVII в. в Англии был достигнут уровень поголовья скота в одну голову на душу населения, остававшийся для многих стран недоступным и столетия спустя" (Онищук, с. 27-29, 35; выделено нами - авт.).

76

Мы вынуждены были провести столь объемное цитирование, поскольку эта примечательная работа избавляет нас от необходимости усложнять изложение разнородными косвенными данными и позволяет ограничиться пока только подтверждением нашей концепции о начале доминирования "биологической" энергетики с переходом к феодальному обществу (см. также работу о роли тяглового скотоводства в развитии российского общества в средние века: Милов). Конечно, для полноценного описания механизмов эволюции феодальных технологий следовало бы особенное внимание уделить развитию ремесла, например, различию европейского и азиатского ремесла (большая ориентация первого на производство "серийной" продукции, удовлетворяющей потребности производящих слоев населения). Понятно, что без специального ремесленного продукта скотоводство не могло превращаться в тягловое животноводство. Также не менее важным для феодального общества было развитие не только тяглового коневодства, но и верхового, ускорявшего эволюцию технологий социальной коммуникации. Отметим, что в исследовании С.В.Онищука мы находим свидетельства проявления тетрадного принципа развития в механизме технологической эволюции: фактически, автор демонстрирует тетраду земледельческих технологий первых цивилизационных обществ, которая состоит из "монополья" – двуполья – трехполья – трехполья с травопольем . Методологически немаловажно и то, что первые два компонента этой тетрады приходятся на историю древних обществ, а вторые - на историю феодальных. Однако, повторимся, матрица эволюции технологий материального производства хотя и является крайне интересной проблемой, но требует отдельного самостоятельного исследования. Сам факт тяглово-скотоводческой "революции", действительно, приходится на период замены древних цивилизаций феодальными. В результате распространения Римской империи на Север Европы до Британских островов шла интенсивная рецепция варварскими племенами земледельческих и животноводческих культур Рима: "Цезарь писал, что "земля у них (германцев - авт.) не поделена в частную собственность, и им нельзя более года оставаться на одном месте". Земледелие было переложным. Гораздо большее значение имели охота и скотоводство. Германцы не были вполне оседлым народом и могли часто менять свое местожительство" (Полянский, Жамина, с. 60). Эта констатация приходится на середину I в. до н.э. Но уже в конце I в. н.э. "германские племена... в земледелии стали использовать плуг с железным лемехом, начинало распространяться известкование почвы. Однако главную роль... продолжало играть скотоводство. Некоторое значение имело ремесло (добыча металлов, кузнечное, гончарное дело, ткачество и т.д.)" (Полянский, Жамина, с. 60). Уже в V - VI вв. земледельцы варварских королевств франков, англосаксов и др. широко использовали тяглово-земледельческие технологии, зачастую превосходившие те, которые они рецептировали у римлян (История средних веков, т. I, с. 99, 110, 217). "Во второй половине VII века после рождества Христова северные крестьяне вслед за неведомым инициатором все чаще стали использовать совершенно новый вид плуга,

77

оснащенного вертикальным лезвием для прорезания линии борозды, горизонтальным лемехом для отрезания почвы на ее глубине и отвалом, чтобы ее переворачивать. Трение такого плуга о почву было столь велико, что для нормальной работы нужны были уже не два, а восемь волов... Но никто из крестьян не располагал восемью волами, и крестьяне стали объединять своих волов в большие упряжки... В итоге распределение земли основывалось уже не на нуждах каждой семьи, а скорее на силовых возможностях техники обработки земли ... Нигде в мире подобная сельскохозяйственная техника тогда не внедрялась " (Уайт, с. 194-195; курсив наш - авт.). С IX в. шел бурный рост городов Европы - сначала в виде феодальных замков, монастырей и укрепленных резиденций монархов и высших церковных сановников, в которых концентрируются первые "локальные" рынки. Иными словами, начался тот самый процесс "перекачки рабочей силы" из сельского хозяйства в торгово-ремесленные городские сферы деятельности, который С.В.Онищук справедливо выводит из роста производительности аграрных технологий. Таким образом, на рубеже нашей эры на территории Западной Европы началось интенсивное развитие тяглового земледелия. Римская цивилизация, которая была для варварских европейских народов донором земледельческой культуры, сама не смогла далее развивать эти технологии. И культура Рима во всем ее технологическом, экономическом, политическом, художественном и научном разнообразии не смогла просто расширенно (экстенсивно) "воспроизвестись", "передвинувшись" на территории к Северу от италийских земель. В подтверждение "технологически революционной" роли домашнего разведения тягловых и верховых животных для становления феодального строя можно привести "военный" аргумент, так как общепризнанно, что новые технологии на стадии их перехода от разработки к массовому воспроизводству в толще населения всегда в истории апробировались в военном деле. "В VIII-IX вв. в Западной Европе (государство франков) основной военной силой стала тяжеловооруженная (рыцарская) конница, пехота превратилась во вспомогательный род войск" (БСЭ, т. V, с. 219). Здесь особенно важно подчеркнуть, в странах Востока конница тоже только в это время становилась доминирующей военной силой, несмотря на тысячелетия развития сельскохозяйственного животноводства. Очевидно, что к этому времени животноводство в Европе уже прошло адаптацию к тягловому земледелию. На наш взгляд, очень важной является сформулированное С.В. Онищуком понятие "компенсационного барьера", т.е. комплекса геоклиматических и демографических факторов, которые ставят природный предел развитию технологий в ряде регионов. И все-таки следует попытаться понять, не было ли иных причин, почему римское общество с присущей ему системой институтов не смогло просто "переползти" в неизменном виде вслед за новыми земледельческими технологиями на более северные территории Европы.

78

2. Торговля и проблема компенсационного барьера Анализируя механизмы компенсационного барьера, препятствовавшего странам "восточной ветви" эволюции подойти к полномасштабному развитию тяглового земледелия и далее к индустриальной стадии, С.В.Онищук констатирует, что возникавшие в "гравитационном и демографическом коллапсах" государственные деспотии следовали знаменитому китайскому принципу "обрубать ветки, укреплять ствол", т. е. проводили политику поощрения земледельческой деятельности и ограничения всех видов посреднической торговли. Активизировался процесс перераспределения земли между крестьянами. Крупные землевладения и торговые капиталы подвергались конфискации, а их владельцы - уничтожению (Онищук, с. 31). Это согласуется с отмеченным нами в предыдущей главе явлением регулярного огосударствления торговли в обществах древнего мира: правители тех времен не могли избежать искушения "зарезать курицу, несущую золотые яйца", тем более тогда, когда общество попадало в очередную полосу кризисов. Мы особенно подчеркиваем этот факт потому, что торговля, с точки зрения проведенного в рамках парсонсовского подхода социологического анализа обществ древнего мира, является тем целедостиженческим реквизитом всей цивилизационной эволюции, который инициирует развитие последующих макроинститутов древности: суда, налоговой системы и гражданской юстиции - адвокатуры. Торговля продуцирует специфическую для цивилизаций ценность - обогащения (то есть повышения благосостояния, продуктивности производства). Обогащение основывается на нормативистике стоимости , продуцируемой институтом торговли, а в качестве внешней для этого института (и для ценности обогащения) меры его адаптации в социальной среде стимулирует возникновение норм собственности и института ее расчета - судебной системы. Понятно, что геоклиматические параметры ставят барьер развитию технологий и, в соответствии с приводившимся выводом Мальтуса о превышении скорости демографической репродукции населения над скоростью развития технологий, периодически ввергают традиционные общества в типичные для биологического процесса воспроизводства кризисы перепроизводства населения. В такие периоды деградации социальной жизни на первый план выдвигается ценность выживания . Естественно, что и продуцент репродуктивной ценности обогащения - институт торговли - в эпохи "гравитационных и демографических коллапсов" в обществах древнего мира становится "неуместен": его опять ставят под общинно-государственный контроль. За ним редуцируется весь "шлейф" остальных макроинститутов древнего мира до их общинногосударственных протоформ, несмотря на то, что эти процессы вызывают коррупцию, произвол и прочие "прелести" деспотического государства.

79

3. Институциональный компенсационный барьер Действительно ли эти новые животноводческие технологии - качественная специфика феодального общества, или они в равной мере были присущи и древней цивилизации? Из характера труда работника, применяющего тягловую животную силу, вытекает, что такой труд может быть более эффективным, чем ручное земледелие, только в том случае, если тяглово-верховое животное является собственностью работника, причем собственностью в том же ее содержании, в котором, скажем, раб был как бы неотъемлемой "сервисной частью" тела рабовладельца. Поэтому тягловое земледелие не могло эффективно развиваться на основе рабского труда, доминировавшего в странах классической античности. Общепризнанно, что рабство в восточных странах было иным, чем в античных, то есть по-преимуществу патриархальным. Известно также, что такие страны, как Египет, Индия, Китай и другие крупные восточные империи древности уже в I тыс. до н.э. (более чем за тысячу лет до европейского феодализма) имели тягловое и верховое животноводство. На наш взгляд, это и определило распространение здесь рабства по преимуществу в патриархальной форме. Многие исследователи говорят о раннем появлении феодализма на Востоке; существует обширная литература, отражающая дискуссию сторонников и противников этой точки зрения (например, см.: Алаев, Ашрафян, с. 5-8, 600-626). С изложенных нами позиций правы и те, и другие, поскольку речь идет лишь о значительно более раннем переходе в странах Востока к прото-феодальной технологии земледелия . Другое дело, что собственно феодальными: тяглово-трехпольными эти технологии по причинам, изложенным выше, там так и не стали. Можно сказать, что эти страны совершили преждевременный (и потому неполноценный) скачок в будущее. Древние Греция и Рим в этом плане оказались много более "последовательными": ряд природных и социальных условий позволили им довести технологии, основанные на рабской физической силе человека, во-первых, до полноты использования их социальных возможностей, а во-вторых, до полноты раскрытия их технологического потенциала , до той стадии развития рабского труда, когда он начал уступать развивающимся тягловым технологиям. В равной мере предельное развитие рабовладения - как бы парадоксально это ни прозвучало - позволило в полной мере развернуться античным демократиям и достигнуть известных высот античной системе права. С этой точки зрения понятен и известный правовой парадокс поздней Римской империи - в ней возникли правовые нормы, запрещавшие (!) прямое принуждение рабов к труду (СИЭ, т. XII, с. 67-69). "Заскок" стран "восточной" ветви эволюции привел к тому, что в них не достигли полноты развития ни собственно социальная регуляция способов применения физической силы человека, ни способы применения тягловой животной силы. В классической для восточных деспотий пирамидальной социальной структуре только малая группа высших сановников обладала беспредельной властью, и даже чиновничество было бесправным, а потому не менее деспотичным по отношению к широким

80

слоям населения. В отличие от этого в античных рабовладельческих странах многочисленные члены гражданского общества в большей своей части обладали равными правами. Поскольку они прежде всего составляли военную силу этих стран, постольку равенство прав в республиканские периоды обеспечивало военное превосходство над армиями восточных деспотий (это отметил еще античный историограф греко-персидских войн Геродот). Стремление к военному доминированию в государствах классической античности стимулировало и развитие юридического права как гаранта социальной сплоченности, тем более что военная отрасль была для них не только основной сферой производства (источником рабской силы), но и необходимым условием для обеспечения превосходства и выгод в международной торговле. Вряд ли можно отрицать, что небывалый расцвет духовной и технологической культуры античных стран есть производное от той самой "перекачки рабочей силы" в сферы материального и духовного ремесла, которую позволяло осуществлять замещение ее в земледелии трудом рабов. Но верны и выводы тех историков, которые находят в рабовладении непреодолимый барьер для дальнейшего технологического развития античных стран. В Древнем Риме уже в I в. н.э. был изобретен колесный плуг и вводились другие земледельческие новации, связанные с развитием тяглового земледелия (Полянский, Жамина, с. 32). Последующая экспансия Римской империи на Северо-Запад Европы в сущности являлась включением в "тело" римского общества тех геоклиматических зон, где трехполье и тягловое земледелие - как это впоследствие и произошло позволили бы обществу преодолеть "компенсационный барьер". Однако консерватизм рабовладельческого латифундизма центральных римских провинций - т.е. традиции, обычаи, привычки и институционально-стратификационная специфика систем обычного и юридического права - оказался вторым "компенсационным барьером", уже в области политэкономического духовного производства , на преодоление которого у римлян не было сил. Римский энциклопедист Плиний Старший писал, что "всего хуже обрабатывать землю колодниками из своей рабской тюрьмы, как и вообще делать что-нибудь руками людей отчаявшихся", а его соотечественники сожалели о недобросовестном отношении рабов к хозяйскому скоту, их беззаботности об урожае (Полянский, Жамина, с. 33). Был начат поиск "альтернативных" путей: стали вводить институт колоната. Колон, которым мог стать разорившийся свободный гражданин и раб, получал земельный надел, скот и инвентарь. Безусловно, это было начало перехода к феодальным документально-договорным отношениям, но еще достаточно слабое. Дальнейшего развития в Риме они так и не получили. Посмотрим на эту же проблему в ином ракурсе. Если мы находим рост новой энергетической доминанты в обществе, которая заменяет человека в качестве "говорящего орудия", или "вещи, которая сама может передвигаться", как характеризовали раба древние, то с точки зрения технологии управления уже на самом нижнем его уровне: управлении самодвижущимся орудием, каковым становился

81

тягловый скот, - встает проблема нормативистики . Естественной целью ее является увеличение производительности, использование новых "факторов производства" с максимальной эффективностью. Мысль о том, что институциональная система общества выполняет функции управления социальным воспроизводством, требует своего логического продолжения: всякий новый шаг в развитии технологий требует внесения изменений в систему управления ими. Двигаясь от этой "технической банальности" в сторону социальной организации, придется заключить, что эволюция известных нам типов общества приводится в движение двумя взаимозависимыми процессами: развитием материальных технологий и развитием систем управления ими. Любая технология остается "бесплодной" - не способной выделить из себя некую новую, более производительную - если сама не доводится до полноты использования своих возможностей. А это обеспечивается системой управления. И наоборот, не достигнув совершенства своих управленческих способов, и потому не доведя технологию до способности "разродиться" новой формой, система управления не получает никаких стимулов и оснований для своего собственного развития, т.е. для создания новых способов управления. Для технических специалистов сказанное - трюизм. Но далеко не очевидным сие положение остается для социальных наук. Всякий процесс управления покоится на системе норм . Институты же, как мы видели выше, и являются структурой из ряда нормативных блоков. В процессе развития, как показал разбор теории Т.Парсонса, двумя из четырех основных компонентов являются этапы разрешения конфликтности между новшеством и средой, в которой оно появляется (процессы адаптации и латентности). Невозможно понять ни вообще процесса управления, ни процессов социального управления без осмысления механизмов конфликтности - просто потому, что ее разрешение является целью (или задачей) всякого управления, неважно, направлено оно на обеспечение слаженной работы узлов машины (см. понятие "конфликта" в технике) или на обеспечении слаженной работы компонентов социальной системы, в частности, и тогда, когда часть людей в этой системе выполняет роль "вещей", или "винтиков". Как мы полагаем, процесс "перекачки рабочей силы" в эволюции технологий в полной мере касается не только материального производства, но и духовного, т.е. не только материальной деятельности, но управленческой. Это значит, что социальные институты осуществляют перекачку рабочей силы не только между последовательно развивающимися материальными технологиями, но и между духовными технологиями, к которым относится и сфера управления, то есть ... сама институциональная система. Парадокс? Ни в коем случае. Даже в значительно менее сложных - природных - системах такое встречается повсеместно. Например, сердце является основным движителем в кровеносных системах животных, но оно имеет и свою коронарную систему кровообращения. Когда говорят о естественной необходимости замены рабской силы трудом свободного крестьянина, то тем самым указывают на потребность в перекачке

82

населения из социальной страты, которая не имеет прав на управление собственным (имеется в виду пользование как одна из форм собственности) хозяйством, в страту, наделенную такими правами. Такая потребность объясняется тем, что для полноценного раскрытия преимуществ тяглово-трехпольного земледелия она должна осуществляться в хозяйственно- управленческой единице с оптимальным размером, каковым является семейное (точнее, "большесемейное", если помнить, что нуклеарная семья развилась позже) крестьянское хозяйство. Если учитывать весь спектр уровней социального управления, то можно говорить, что проблема "перекачки" рабочей силы из рабской страты в страту крестьянина-землевладельца - это проблема только самого нижнего, хотя и базового уровня системы социального управления, уровня прямой связи типа "работник - орудие труда". В этих категориях, мы полагаем, и следует осмысливать проблему значимости процесса превращения рабов в феодальных крестьян. Вслед за С.В. Онищуком, мы готовы использовать термин "компенсационный барьер" и в применении к процессу развития технологий управления , чтобы показать, что "перекачка" населения из одной социальной страты в другую является такой же технологической необходимостью (в сфере управленческих технологий), какой и "перекачка" его между разными сферами материального производства. Механизм инициирования этой "перекачки" таков же: чтобы могла возникнуть и начать набирать силу новая технология управления, старая должна достигнуть той производительности управленческого труда, когда, во-первых, она может обеспечить существование и исполнение функций новой, а во-вторых, одновременно высвобождать из себя все большие группы населения. Что значит "может обеспечить"? Мы исходим из того, что управление всегда основной задачей имеет устранение "конфликтности технологии" для достижение максимальной эффективности их функционирования. В применении, скажем, к земледельческим технологиям это значит, что социальное управление "рабски-земледельческой" системой должно достигнуть той производительности, эффективности в непрерывном процессе снятия социальной конфликтности, когда создаваемое стабильное состояние общества сможет выдержать нагрузку новых конфликтов, несомых новой - "тяглово-земледельческой" - технологией. Главное - успеть вовремя создать систему управления (разрешения конфликтности) для новой технологии, ибо она, в силу большей сложности, и более конфликтогенна. Чем дольше будет затягиваться ее создание, тем больше вероятность, что общество потерпит крах из-за суммарной конфликтности, идущей от обеих технологий - старой и новой. Подобных примеров в истории множество, и наиболее близкий к нам - история трех российских революций (нерешенность "крестьянского вопроса" здесь наложилась на конфликтность в области индустриальных технологий). Как известно, античная система институтов управляла воспроизводством общества с двух-слоевой стратификацией (рабы - граждане). На смену ему шло общество с трехслоевой (сословной) системой стратификации (духовенство, дворянство и податные

83

сословия: купцы, ремесленники, крестьяне), требующее иных институтов управления воспроизводством. Благодаря увеличению эффективности управления аграрным хозяйством и росту его производительности смогла возникнуть и развиться городская институциональная система управления . Городское право, институты городского управления, давшие начало и индустриальной институциональной системе, "по обратной связи" оказывали сильное влияние на феодально-земледельческие отношения (достаточно напомнить пришедшую из тех времен поговорку: воздух города веет свободой). Известно, что рабовладение сохранялось и после распада Римской империи среди заселивших ее варварских племен. Но в это же время шел процесс превращения земледельцев из рабов в крестьян. Далее мы, собственно, и рассмотрим, как формировалась система феодальных институтов и какую роль в этом сыграли города средневековья. Мы увидим, как городские институты обеспечивали компенсацию оттока населения в города посредством совершенствования феодальной правовой системы, что способствовало росту свободной торговли, развитию цивилизованного обмена продуктами ремесла и земледелия (подробнее см. в книге: Онищук, 1995). Также как ремесленно-промышленная продукция города способствовала упрочению тяглового трехпольного земледелия, городская институциональная система способствовала упрочению феодального (трехслоевого, сословного) механизма управления земледельческими технологиями. Чем это было обусловлено с точки зрения эволюции социальной психологии? Как и при развитии древних обществ, - утверждением такой базовой ценности системы социального воспроизводства, как обогащение , а кроме того, признанием субъектами юридического права тех слоев населения, которые занимались физическим трудом. Иначе говоря, интенции к созданию нового типа социального управления, адекватного тягловому земледелию, вытекали из необходимости дальнейшего совершенствования института торговли как продуцента этой ценности. А социально-психологическое упрочение этого института могло произойти только с вовлечением в его сферу все больших слоев населения. Как показывает история древнего мира, институт торговли конфликтогенен, и для своего эффективного функционирования должен оснащаться судебной системой (она "отсекает" социально-приемлемые формы торгового обогащения от социально-неприемлемых). Выраженной тенденцией в истории древних обществ, в том числе Греции и Рима, было нарастание "презрения свободных к производительному труду" (Энгельс, с. 173). Иными словами, свободные и полноправные граждане Греции и Рима находились по большей части вне системы "вещного" производства. Рыночная торговля как большой компьютер (образ Ф.Броделя) своими "расчетными элементами" использует непосредственных участников производственного процесса, и только благодаря статистическому сложению огромного числа именно их взаимодействий формирует статистически достоверные рыночные цены. Это значит, что

84

свободные граждане Рима по преимуществу могли адекватно формировать цены только на производимый ими в военном деле продукт - рабскую рабочую силу. Там же, где речь шла о земледельческих продуктах, они были в меньшей степени способны служить расчетными элементами рынка. Вместе с тем, именно свободные граждане Рима создавали систему права и правосудия, и создавали ее, естественно, в основном для разрешения конфликтности в том секторе рынка, который они знали и понимали, т.к. сами в нем участвовали. Рынок сельхозпродукции в Риме и его правовая регуляция формировались латифундистамирабовладельцами. Если на рынке непосредственных производителей расчет строился на учете физических возможностей их хозяйства, т.е. всего комплекса факторов производства, то на рынке латифундистов все цены задавались базовой ценой единицы рабской силы (так сегодня, скажем, цены на энергоносители задают пороговые значения всем остальным ценам). Цена рабской силы тем дешевле, чем выше военная сила общества, и по известным причинам цена рабочей силы раба всегда ниже цены рабочей силы крестьянина. В этих условиях нет ни стимула к "перекачке" рабской силы в крестьянскую, ни возможности для их конкуренции. Этот анализ неизбежно приводит к заключению о том, что пока военная сила античного древнего общества остается доминирующей в международных отношениях, весь его рынок находится в зависимости от работоргового сектора. Военное доминирование в древнем международном сообществе определяло и благоприятную конъюнктуру цен на международном рынке, тем самым тоже поддерживая доминанту работоргового сектора. Ретроспективно, с позиций современного научного знания констатируя необходимость изменения социально-правового (или институционально-стратификационного) статуса земледельческого населения Древнего Рима как требование сразу обеих ветвей эволюции : технологической и управленческой - мы, тем не менее, должны учитывать реально складывавшиеся геоклиматические (в частности и антропогенные - истощение почв) и социально-психологические факторы, которые заводили многие общества древности в "заколдованный круг" циклической кризисности. Подтверждением того, что не только материальные технологии циклически деградировали перед природными граничными параметрами , но и духовные технологии управления (институциональные системы) останавливались в развитии перед своими "природными" - социальнопсихологическими - граничными параметрами , является закономерная деградация государств древнего мира на заключительном этапе очередного цикла. Эта деградация происходила в процессе "стрессовой гипертрофии" военного института, перекачивавшего в него все силы общества при истощении социального организма в целом. Таким образом, следует различать два вида "граничных параметров" общественной эволюции: социальные факторы, которые необходимы для перехода на очередной этап развития, и природные условия, которые реально наличествуют в данном геоклиматическом регионе в данный исторический отрезок времени. Поэтому в большинстве слу-

85

чаев социальная эволюция продолжается в новых географических условиях на базе новых общественных организмов. 4. Тенденции в изменении социальной стратификации Известно, что Рим создавал сословную организацию (СИЭ, т. XIII, с. 349) в I-II вв. н.э., т.е. в период расцвета, однако полноценного развития она так и не получила. Попутно заметим, что "в странах Востока, по-видимому, отсутствовало четкое юридическое оформление сословий " (СИЭ, т. XIII, с. 350; курсив наш - авт.). Специалисты констатируют здесь высокую подвижность сословных градаций, которую мы бы назвали правовой размытостью, причем наиболее выраженным было сословие государственных служащих. Эта ситуация в странах Востока была обусловлена той институциональной незавершенностью, которая отмечалась выше. Институциональная же полнота римского общества, особенно, на наш взгляд, благодаря институту гражданской юстиции, довела прото-сословное деление до стадии появления правомочий даже у рабов. Юридически закрепленные сословия в Древнем Риме выделялись только среди свободных граждан (сенаторы, всадники, декурионы; плебс в этом качестве не оговаривался). Но зависимая часть населения в этот период начала расслаиваться: рос слой вольноотпущенников (либертинов), среди рабов происходило деление по различной степени правовой защищенности и даже по владению имуществом (пекулиями). Государство предоставило судебную защиту рабам от притеснений со стороны хозяев. Ситуация складывалась достаточно противоречивая, ведь появлялись и правовые нормы, запрещавшие прямое принуждение рабов к труду (СИЭ, т. XII, с. 67-69). Можно, с точки зрения строгости юридической терминологии, спорить о сословной принадлежности плебса, рабов, вольноотпущенников, колонов и т.д., но нельзя отрицать того факта, что после реформ Августа (начало I в. н. э.) начался интенсивный процесс изменения двуслоевой структуры общества. Этот процесс разворачивался в интересах нижних слоев населения: среди вольноотпущенников появлялись очень богатые люди, и выходцы из них оказывались в высших сферах управления обществом. Иными словами, наблюдалась выраженная попытка изменить социальный статус рабов, она длилась до эпохи домината - эпохи постепенного упадка империи, когда положение рабов опять ужесточилось. Попытки привести социальную стратификацию в соответствие развивающимся тягловым технологиям были весьма серьезными. Но отличием попыток сословной организации в Риме I-II вв. было то, что они делили высшие слои общества не на выраженно отличные по профессиональному занятию группы. Только землевладельцы различались по размерам состояния, и на этом основании разделялись их общественные и государственные функции. Заметим, что феодальные сословия явно разделяют население именно на социально- профессиональные слои: духовенство, дворянство и третье сословие, сложившееся в городскую буржуазию.

86

В советской историографии проблема античного города не случайно выдвигалась в ряд "рабовладельческих пережитков" как причин упадка Римской империи, хотя дело не столько в рабовладении, сколько в том, что власть в античных городских муниципиях принадлежала землевладельцам - сословию декурионов, но не торговцам и ремесленникам (как в феодальных городах Западной Европы). А это значит, что основной институциональный канал для перекачки населения из земледелия в ремесло - город в его античной управленчески-правовой организации тоже не созрел для принятия "свободной армии труда" в качестве производителя (ремесленника) и поставщика (торговца) продукции, необходимой свободному крестьянину для увеличения производительности его труда. Хорошо известно, что основной причиной распада Римской империи, наряду с военной деградацией центральной государственной власти, был упадок городов. В попытках развить сословную организацию Рим не дошел до плебса, в состав которого входила масса владельцев торговых, ремесленных и финансовых предприятий. Наоборот, в период принципата после централизации власти и создания Августом налоговой системы империи плебс утратил свое былое политическое влияние. Муниципальная знать состояла из владельцев вилл, основанных на рабском труде. Если обобщить все выше изложенное, то можно сделать вывод о том, что в рамках Римской империи в зачаточном состоянии вызрели все прототипы феодальной организации - от технологий до институциональных систем: земледелие приблизилось к трехполью (вместо озими - травополье); развивались тягловые технологии; рабы обретали все больше защищающих их прав, появлялись все более освобождавшиеся от рабства производящие слои; появлялась сословная организация; плебс участвовал в выборах муниципальных органов власти, хотя и слабо влиял на них (подробнее с фактическим материалом, относящимся к проблематике этого и последующих разделов, можно ознакомиться в работе: Корсунский, Гюнтер). 5. Переходный процесс Если судить по небывалому расцвету экономики и культуры в период принципата, то все это вкупе с завершением институциональной системы древности, ставит следующий вопрос: действительно ли следует говорить о распаде Римской империи как некоем патологическом процессе, например, как кризисе "рабовладельческого строя"? Или мы имеем пример естественного "старения и смерти" той социальной системы, которая еще всецело зависит от природной почвы (в буквальном земледельческом смысле) и от социальной почвы как некоего объема традиций, обычаев, привычек, на которой она существует и с истощением которой теряет природный источник “пропитания”? Другое дело, что под "смертью" здесь следует подразумевать распад "тела" империи на дочерние социальные организмы (отметим, что восточная часть Римской империи, не достигнув

87

соответствующей стадии "старения", еще тысячелетие существовала в качестве отдельного "полуазиатского" государства - Византии). Осмысление принципа природных граничных параметров, естественно, может вызвать вопрос: почему же заселившие территорию Римской империи племена варваров смогли создать свои раннефеодальные общества, почему первые феодальные странылидеры (Венеция, Генуя и Флоренция) появились на тех же италийских территориях? Здесь надо учитывать, что раннефеодальные государства на италийских землях, как и на территориях севернее их, представляли собой много более бедные по материальной и духовной инфраструктуре общества. В отличие от социальной инфраструктуры Рима, потреблявшей огромные средства на свое поддержание, социальная инфраструктура варварских королевств нуждалась в значительно более скромных ресурсах. Иными словами, здесь возник типичный и для других форм "демографических коллапсов" результат - снижение нагрузки на природную среду. Ответ на этот вопрос позволяет сформулировать и основное условие для преодоления компенсационного барьера. Таковым является демонтаж гигантского военизированного государственного механизма и дробление гигантского "тела" социального организма . Королевства варваров хотя и продолжали с помощью оружия решать большую часть спорных вопросов, но относительный паритет сил все чаще принуждал их к мысли о поиске договорно-правовых и правосудных путей обеспечения экономических отношений. Исчезновение военной доминанты, международное разделение труда и очередной расцвет торговли позволили каждой вновь образовавшейся стране искать свои наиболее рентабельные формы хозяйствования, чего, естественно, не могла в достаточной мере позволить себе централизованная государственная власть Римской империи. В этом естественном выборе италийские республики, имевшие богатые римские ремесленные традиции, быстрее остальных европейских стран продвинулись по пути феодализма. Из подобной "имперской деградации" возможны два выхода: в одном случае после демографического коллапса и дистрофии государственного монстра последний опять постепенно "склеивается" по образу и подобию предыдущего, и весь цикл повторяется заново (во многом по этому пути пошла Византия, а впоследствии Российская империя и СССР). Во втором варианте, как это и произошло с Римской империей, цикл разрывается и социальная эволюция переходит на очередной виток социального развития. Мы выделяем четыре основных фактора, определяющих продолжение социальной эволюции. Необходимым условием разрыва цикла является, как мы пытались показать выше, (1) появление и распространение зародышевой формы новой, призванной быть доминирующей на следующем витке эволюции технологии (в первую очередь новых источников энергетики). Важным условием разрыва цикла, согласно нашей концепции, нужно считать (2) появление и развитие новых технологий управления - то есть зародышевых форм новой институциональной системы общества, призванной оптимизировать производственные технологии на следующем этапе

88

социальной эволюции. Глубинными же предпосылками возможности подобного перехода являются (3) природные геоклиматические и ландшафтные условия данного региона. Они определяют вероятность или невероятность продолжения здесь социальной эволюции и делают неизбежной деградацию материальной инфраструктуры общества в переходном периоде. (Общество стагнирует до той поры, пока не появится возможность рецептировать новые производственные и социальные технологии, развившиеся в других регионах.) Еще одним фактором перехода от "цикла" к "спирали" социального развития является (4) социально-психологическая почва, необходимая для укоренения новых управленческих технологий. Здесь мы выделяем колоссальную значимость общинной социальной организации для всей социальной эволюции, поскольку она является системообразующим механизмом для всей гигантской ценностной структуры общества. Останавливаясь пока только на констатации различных типов "компенсационного барьера", поскольку он может вызываться как природными, так и технологическими факторами, как в материальных, так и в духовных сферах, как в процессах социального воспроизводства, так и развития, мы приходим к мысли о возможности использования еще одного естественнонаучного термина - резонанса . Рассмотренная система факторов, определявших готовность и способность древнего общества разродиться новым типом социальных организмов может быть рассмотрена в качестве системы, способной к резонансу социального действия. Здесь резонанс проявляется в обеих формах - как разрушительной (его стараются избегать в технике), так и в индукционной ("пусковой", каталитической, инициирующей и т.д.). Как любое явление, резонанс может быть созидателем и разрушителем, в зависимости от того, познана его природа или нет. Если говорить об исторической социальной действительности, сочетающей в себе стохастику и детерминизм, то кризисные социальные явления, обозначаемые в терминах "барьер", "коллапс" и т.д., можно рассматривать как проявления резонанса. В истории большинства стран древнего мира мы с легкостью найдем эти резонансные социальные кризисы, различные по проявлению в зависимости от того, какие из рассмотренных систем факторов совпадают по фазе (одновременно имеются в наличии), какова их степень зрелости в соответствующем периоде и в каком сочетании они входят в резонансные взаимодействие друг с другом. Этот подход позволяет не только объяснить огромное разнообразие социальных кризисов, но и дифференцировать их по последствиям - разрушительности или созидательности. Поскольку в физико-математических науках существует достаточно моделей для описания резонансных явлений, постольку, проклассифицировав рассмотренные технологические и институциональные социальные явления и в определенной мере определив порядок их значимости, мы тем самым обозначаем одну из возможных форм операционализации кризисного социального действия.

89

Формулируя свое представление о механизме разрыва циклов в Гл. III, мы подчеркивали, что он возможен только по достижении полноты институциональной структуры. А в определении тетрадного принципа развития отмечали, что полнота тетрадной организации некоего явления проявляется в том, что оно благодаря этому обретает способность дать начало явлению следующего, качественно нового и более высокого уровня организации. Упадок Римской империи в большей мере походит на "резонансный пробой" очередного эволюционного барьера. Следуя этой методологии, мы полагаем, что Древний Рим был не просто объектом для рецепции его культуры варварами Европы, но смог стать активным "родителем" феодальной цивилизации (см. развивающуюся в отечественной медиевистике концепцию "синтеза"). Эта историческая функция была им осуществлена благодаря накоплению всего комплекса как технологий, так и институциональных структур, достигнутых древними цивилизациями, и сделавших его "тело" способным к "оплодотворению" варварских народов и даже к "вынашиванию" своего "потомства" - новой цивилизации. Чтобы понять это, следует исходить из известной экспансии Римской империи в направлении территорий Центральной и Северной Европы, для которых в первой половине I тыс. н.э. она стала донором мощного потока технологической и правовой культуры. Италийские земли уже не несли империи такого изобилия продуктов, как в период римской республики, и резиденции императоров поэтому в последних веках все чаще перемещались в северные и восточные регионы. Причиной тому был рост мощи римских колоний в Центральной, Западной и Северной частях Европы. Наверное, это в наибольшей степени было связано со смещением ресурсного баланса в их пользу из-за малой освоенности их богатейших лесных массивов и плодородия почв, еще не эксплуатировавшихся так интенсивно, как в "материнской" части империи. Кроме того, и лесные ресурсы, и разнообразие ландшафтных зон на варварских окраинах были мощными стимуляторами дальнейшего развития рецептированных ремесел за счет своеобразия адаптации их к каждой из этих различных ландшафтных зон. Но, как это всегда бывает между дочерними и родительскими формами, со стороны германских и иных варварских племен навстречу римской империи выдвигался все более набирающий силу конкурент. Эта вторая сторона процесса "барьерного перехода" характеризуется специалистами термином "великое переселение народов" IV-VII вв. н.э. Рецептировавшие культуру римлян варварские народы все труднее было удержать в подчинении у погрязшей в коррупции, отбросившей с III-IV вв. н.э. многие свои юридически-демократические достижения имперской государственной машины. К концу эпохи домината, например, гласность в судопроизводстве была вытеснена секретностью, адвокатура была поставлена под надзор особых чиновников, ранее отмененные пытки начали опять применяться при расследованиях - теперь уже все чаще и к свободным гражданам (Косарев, с. 106). Бюрократическая деспотия разлагала общество.

90

Быстрое перепроизводство населения в период "pax romana" вело к тому, что конфликтность росла быстрее, чем развивались необходимые для ее разрешения институты гражданского общества и государства. В варварских провинциях нарастала роль тяглового земледелия, а в центральных провинциях, сохранявших за собой государственное доминирование, господствовал рабский латифундизм. Поэтому институциональноправовая система империи продолжала обслуживать двухслойную стратификацию. Отсюда вытекали следующие следствия. Во-первых, новые технологии в варварских провинциях не получали адекватной им социальной системы управления и потому становились все более конфликтогенными (постоянные восстания в провинциях и нашествия варваров). Во-вторых, несмотря на продолжающийся рост внутренних и международных торговых отношений, в них не включались непосредственные производители и рынок не мог обеспечивать адекватный контроль за доходами ни знати, ни остальных слоев. Его действие все более "компенсировалось" чиновничьим надзором с неизбежной коррупцией. Налоговая система, естественно, не предусматривала никакого протекционизма для новых технологий, т.е. для провинций. Последние же, поскольку право не могло адекватно ими управлять, уходили от налогов, при этом проникаясь все большей ненавистью к центральной власти империи. Та, в ответ на рост конфликтности, наращивала свой основной , традиционный инструмент управления - военную силу, направляла в провинции огромные средства на военные укрепления границ. Это все более усиливало налоговый гнет и на центральные части империи, на города, разоряя их, вызывая массовые голод и нищету, уход населения в деревни, в земледелие. Кризис нарастал. Одновременно провинциальная знать за счет ухода от налогов и поступления из имперской казны огромных средств на армию и военные укрепления наращивала огромные богатства. Резкое расслоение началось и в центральных землях, где ослабление центральной власти и вырождение институтов суда и гражданской юстиции кризисом вело к росту коррупции и разграблению казны крупными землевладельцами. Все эти факты хорошо известны (например: СИЭ, т. XII, с. 73). "В период распада римского государства приток основной массы капитала производился за счет торговли, мореплавания и мануфактур. Капитал в основном вкладывался в земельную собственность . Когда императорская военная власть, администрация и законы больше уже не могли гарантировать обществу социальную стабильность и надежность его существования, люди стали "пристраиваться" к крупным землевладельцам . Эта категория римских граждан имела в своем распоряжении вооруженные военные структуры, которые в любой момент могли быть использованы для защиты и наведения порядка. На всех территориях бывшего Западного Рима, а позже и Восточного Рима, возникла новая форма социальной организации, ...получившая название "феодальный строй" и опиравшаяся на военную власть крупных землевладельцев. ...Производство, города и рынки перешли под непосредственную защиту крупных землевладельцев" (Аннерс, с. 135; курсив наш - авт.). В этом описании, на наш взгляд,

91

содержится суть процесса преодоления барьерного перехода между древней и феодальной стадиями эволюции. Его результатом стала замена высокоразвитой древней цивилизации Средиземноморья новой, несравненно более низкой по всем социальным параметрам. "Барьерность" перехода заключалась не только и не столько в разрушении или забвении многих материальных и духовных достижений античности, но и в том, что в период с V по X вв. развитие институциональной структуры общества как бы приостановилось. Если в Древнем Риме с VI в. до н.э. и по начало I в. н.э. была развита налоговая система и создана полноценная гражданская юстиция (адвокатура), то в период с V по XIII вв. (возникновение парламента) как будто бы не обнаруживались какие-то макро-изменения в институциональной структуре общества. Происходившие тогда изменения в социально-правовой ("микро"-институциональной) его структуре объединяются общим термином "феодализации социальных отношений". Однако на самом деле вложение капиталов в земельную собственность и уход населения под покровительство землевладельцев в конечном счете и были стержнем процесса перехода от прото-финансовых к собственно финансовым отношениям, то есть к созданию первого собственно феодального макроинститута.

6. Общинные истоки Изучение институциональной эволюции обществ с государственной организацией неоднократно ставило перед нами вопрос о ее истоках в первобытности. Известно, что тому периоду истории был присущ общинный (племенной, родовой и т.п.) тип социального устройства. И именно он обеспечил человечеству достижение господства в природе планеты. Он же стал "родителем" цивилизационных обществ. Впоследствие первобытная община постепенно вытеснялась цивилизациями, превратившись в так называемую "первобытную периферию классовых обществ", лишь весьма отдаленно напоминающую свои исходные социальные формы. Изучая ранние этапы каждой очередной макростадии социальной эволюции (древней, феодальной, индустриальной), мы всякий раз обнаруживали свидетельства интенсификации роли общинной жизни: либо "великие переселения народов", либо усиление роли общинной организации при распаде старого общества. Отсюда возникло предположение о том, что роль общины не исчерпывается первичной "родительской" функцией в отношение цивилизаций. Постепенно это мнение усиливалось тем фактом, что в индустриально развитых обществах повсеместно распространены общинные формы организации и роль их в социальной жизни тем выше, чем более развито общество. Социология широко исследует организации общинного типа и в структуре современных обществ (например: Мамут), но речь при этом идет об общине (community)

92

как образовании, способном к определенной автономности существования внутри цивилизационных обществ, а точнее, внутри самых различных по величине и значимости их подсистем - институтов, социальных слоев, организаций и проч. В работах Ф.Тённиса и многих других авторов сформировано представление о дихотомии "община-общество" (gemienshaft - geselshaft) в процессе социальной эволюции: "Основная идея Тённиса состояла в том, что социальность преимущественно "общинная" в ходе истории все больше вытесняется социальностью преимущественно "общественной" (Современная западная социология, с. 244, 347). Основное различие между "общностью" и "обществом" заключается в следующем: "Для "общности" характерно ощущение всеохватывающей, безраздельной принадлежности к конкретной группе людей; в "обществе" люди относятся друг к другу, только выступая в какой-либо определенной роли, чаще всего имеющей договорную форму ..." (Бергер, с. 37). Если же развитие договорных отношений является социальной сутью европейского феодализма, то и возникновение "общества" есть результат этого исторического этапа. Известно, что ряд классиков социологии (например, Э.Дюркгейм) полагали, что современное общество не уничтожает, а как бы включает в себя все предшествующие формы социальной организации. Особенно важно для нас то, что глубоко разработанные Ф.Тённисом представления о психических и социально-психологических механизмах общины привели его к выводу о ее самости как способности выполнить "материнские" функции, или, применяя биологический термин - функции генеративные: "органическое единство..., способное ... конституировать и репрезентировать целое" (Современная западная социология, с. 346). Говоря об "общине", мы имеем в виду социальный микроорганизм, спаянный общей ценностной структурой и, как следствие, солидарностью между его членами ("малое/локальное сообщество" в отличие от "большого общества", по Ахиезеру (Ахиезер, т. I, с. 55-80). Члены этого коллектива по большей части лично знакомы друг с другом. Эта группа продуцирует и аккумулирует ценности. Ее социальное действие, особенно в переломные исторические периоды, прекрасно отражает следующее высказывание: "Когда всякая дисциплина исчезла, все учреждения разбиты вдребезги, законы бездействуют, водворился полный хаос, и обычные факторы прогресса, основанные на принуждении, связанные с насилием, теряют всякую силу; когда нет ни войска, ни власти, ни вождей, ни суда, ни законов, - тогда может разгореться еще не вполне угасшая искра древней солидарности и восстановить развалившееся общество" (Энгельгардт, с. 153). В данной работе мы попытаемся детальнее рассмотреть механизм действия общины в процессе социальной эволюции. Толчком к этому послужила попытка установить соотношение ряда социальных институтов, которые П.Сорокин относил к наиболее значимым в процессах социальной мобильности. Вместе с теми институтами, которые мы свели в Схеме 5 по принципу их родовой принадлежности к структурам управления социальным воспроизводством , вслед за Сорокиным попытаемся определить роль таких институтов, как семья - церковь - армия - школа

93

(Сорокин, с. 393 - 404). Изучение материалов по первобытной истории показало, что эти выделяемые П.Сорокиным базовые общественные институты непосредственно восходят к институтам первобытной общины, являясь их видоизменениями, или суперпозициями. Использованные П.Сорокиным термины, как нетрудно видеть, неприменимы для описания собственно первобытных общин - они характеризуют действительно общинные институты , но присущие цивилизованным обществам . Можно показать, что эти институты - даже армия, несмотря на внешнюю парадоксальность такого заявления, при всей их "родительской" слитности с цивилизационными институтами не входят в политические и экономические макроинституты, но составляют самостоятельные структуры социального организма, которые "используются" экономическими и политическими (гражданскими и государственными) структурами в случае надобности. Можно предположить, что в этих терминах (семья-церковь-армия-школа) общинный субстрат современных социумов сложился уже к концу эволюции древнего мира. Обратимся к тем прото-институциональным формам общины, в которых она выходила из первобытности, чтобы отличить их от рассмотренных ее собственно институциональных форм периода цивилизации. Проблема здесь состоит в том, что в этнологических терминах, которыми обычно характеризуют первобытность, существуют большие наслоения понятий позднего древнего мира. Поэтому уловить и терминологически зафиксировать формы завершенной в своей прото-институциональной структуре общины, в которых она выходила из первобытности и только-только начинала формировать первые государственные типы социальных организмов, пока затруднительно. Условно можно использовать следующую тетраду: род - храм - ополчение - обучение . Нам представляется, что эти четыре института с началом цивилизационной эволюции стали базовой функциональной структурой уже той общины, которая в видоизмененной форме теперь превратилась в генеративный слой для всякого цивилизационного общества и которая своей внутренней функциональной структурой уже радикально отличалась от своих первобытных прототипов. Этой тетраде институтов принадлежит важнейшая (первичная) социальная функция - функция воссоздания . Если вся первобытная социальная жизнь человеческого общества заключалась в освоении механизмов выживания, воссоздания общества в любых кризисных ситуациях , то данная тетрада институтов и является структурнофункциональным результатом этой первой макростадии социальной эволюции, первого этапа освоения природы (прежде всего, своей - социальной). В полноте своей она отсутствовала в первобытных обществах, т.е. появлялась там в виде разных виртуальных протоформ. На цивилизационной же стадии общинная структура стала обязательной и весьма автономной целостной системой взаимосвязанных институтов, обеспечивающих неуничтожимость общества в различных кризисных ситуациях. Вспомним, что подобную роль общинной системе отводил и К.Маркс в своей работе "Британское владычество в Индии".

94

7. Некоторые биологические аналогии (1) Известно, что в ряде постоянно обновляющихся тканей тел многоклеточных организмов есть "стволовые" (камбиальные) клетки, которые на протяжении всей жизни организма воспроизводят его клеточный состав - продуцируют специфичные для данной ткани клетки взамен отмирающих или поврежденных. Эта важнейшая способность организмов животных, как нам думается, является хорошей аналогией для поиска и исследования закономерных функций общины в структуре цивилизационного типа общества. Ряд общинных организаций в "больших" обществах по аналогии можно определить в качестве стволовых , постоянно регенерирующих (восстанавливающих) состав подавляющего большинства социальных институтов - будь то деревня или город, завод или научный институт, социальная страта (слой, класс, сословие, профессиональная группа) или статусная группа и т.д. Специфическая для каждого этого типа "органов тела" общества форма общины постоянно продуцирует для них субстратную, элементную "единицу", из которой состоит общество, а именно, человека, адаптированного к жизни и деятельности в данном социальном органе благодаря имплантированной в него общинной ценностной структуре (процесс социализации) (например, см.: Бергер, Лукман, с. 210-239). Возможно точнее сущность "продуктивной" функции общины можно сформулировать так: она в постоянном циклическом режиме воссоздает определенный тип психики, специфичный для той или иной социальной организации, института, социального слоя, класса . Мы говорим воссоздает потому, что этот процесс осуществляется, во-первых, в отношении постоянно меняющегося реципиента и будущего носителя этих ценностей (например, детей, поскольку каждый новый ребенок - особенный индивид), поэтому только режим воспроизводства здесь недостаточен. Во-вторых, точно также она всякий раз "достраивает" ценностную систему ("ремонтирует" ее) у взрослых индивидов, если условиями среды в нее вносятся искажения. Здесь воссоздательный режим определяется тем, что всякий новый взрослый индивид, нуждающийся в репарационном воздействии общины, также представляет собой уже некую измененную систему в отличие от той, которую община же когда-то и создавала. (2) Следующая аналогия важна, поскольку она делает первый "проброс" в сущность перехода от биологической эволюции к социальной. Всем без исключения живым существам присуща следующая тетрада базовых жизненных функций: размножениепитание-передвижение-информационный обмен . Так же как четырьмя нуклеотидами (Приложение 1) записывается вся информация о всем бесконечном разнообразии живой природы, также точно все бесконечное разнообразие форм биологической жизнедеятельности слагается, как из кирпичиков, этими четырьмя основными функциями. Сравнив данную тетраду с нашей общинной структурой, мы найдем, что институты общины: семья-церковь-армия-школа - как раз и осуществляют те указанные базовые

95

функции жизнедеятельности, но только не в биологическом, а в социальном организме. И прежде всего не в материальном, а в духовном плане - в генезисе и функционировании психики; естественно, что специфика разных типов психики проявляется затем в материальной деятельности. (3) Приведем и еще одну биологическую аналогию, поскольку она тоже проливает свет на действия общих законов природы на социальную жизнь. Генетика установила механизм репликации ДНК - процесс расплетения (раздвоения) двух ее нитей из спиральной косички с последующим синтезом на каждой из них комплементарных копий. Тем самым осуществляется механизм удвоения (в копировании, в воспроизводстве) количества ДНК для того, чтобы далее вложить в каждую дочернюю особь полную копию наследственной материнской информации. В последние же годы стала известна удивительная деталь механизма репликации. Синтез копий идет путем линейного последовательного перемещения синтезирующих "устройств" (ферментов) по каждой из двух нитей ДНК. Так вот, хитрость состоит в том, что направления синтеза на нитях оказываются противоположными (Льюин, с. 416). Вспомним, уже анализировавшееся явление "поворота причинных цепей в обратную сторону", которое социологи считают повсеместно распространенным в социальных системах. Тонкость этой противоположной направленности в механизме репликации ДНК состоит в том, что та же причина, которая его вызывает (химически "разрешенная" однонаправленность функционирования фермента-синтезатора), вызывает и эффект скачкообразного синтеза. На одной нити процесс идет непрерывно, а на второй со множеством "заскоков", то есть дискретно, так что только после "заскока" вперед по нити синтезатор получает возможность нормального синтеза в обратном направлении. Образно этот процесс можно описать так: перед художником стоит десяток человек, и начать рисунок всей шеренги он должен слева-направо, но каждого отдельного человека следует рисовать сначала изображая правые части его тела, а уж затем левые. Мы уже обсуждали этот эффект противоположной направленности воспроизводственного и эволюционного направлений в применении к объекту нашего исследования - социальным макроинститутам (матричная Схема 5). Лишь слегка затрагивая очень большую и важную, но здесь неподъемную тему напомним тот общеизвестный факт, что странам "запаздывающего типа развития" присущ именно скачкообразный характер всей их эволюции. И в особенной мере наглядно, в силу сжатости во времени (в отличие от восточных стран - представительниц древних цивилизаций), этот эффект известен для России. Посмотрим, как проявляет себя эта закономерность "перевертывания причинных цепей" в эволюции общины в процессе барьерного перехода от одной цивилизационной стадии к другой.

96

8. Макроэволюция общины на цивилизационной стадии Освоенные еще на первобытной стадии механизмы воссоздания (неуничтожимости в природе планеты) - общинные институты - приобрели значимость фундамента , "несущей платформы" на зыбком "болоте" стохастики природы, на котором уже можно было "выстраивать" систему институтов цивилизации, обеспечивающих следующую стадию освоения природы, следующий способ социальной жизни - воспроизводство . Но обнаружение "переходных барьеров" между четырьмя основными цивилизационными этапами, также как и повышенной активности общины в эти периоды, заставило задуматься о том, возможно ли сохранение общиной воссоздательной функции в неизменном виде после того, как общество, развив одну институциональную систему, начинало выстраивать в своем "теле" новую, имеющую более высокую форму организации? Тот факт, что общинные прото-институты первобытности: род-храм-ополчение-обучение к концу древнего мира превратились в много более сложные свои формы семьицеркви-армии-школы, позволяет сделать следующий вывод. Если община несет такую важную функциональную нагрузку для эволюции цивилизационных институтов, то и ее собственная эволюция должна заметно дробиться по тем же макроэтапам всей цивилизационной стадии. Это заключение подтверждается и тем фактом, что община заняла во внутренней организации общества роль генеративного слоя ("самости", по Тённису) для любого его института, организации, социальной страты и т.д. Поэтому мы предположили следующую эволюцию этих “макроинститутов” общины (которая в дальнейшем изложении, на наш взгляд находит свое подтверждение). В древнем мире доминировала эволюция семейного института общины (напомним, института как канала и механизма, фильтра социальной мобильности). Складывавшиеся тогда формы институтов церкви, армии, школы были неотделимы от населения общества - охватывали его целиком, если, конечно, речь шла о полноправных гражданах. Профессиональные группы дифференцировались в населении прежде всего по семейному, наследственному признаку, т.е. профессионально-групповое деление проводил семейный компонент общины (принцип касты). В этом смысле семья как форма общинного макроинститута, в отличие от церкви, армии и школы, структурнофункционально обособилась в обществе в наибольшей степени - стала общинным компонентом любой его подсистемы. Ее наибольшее развитие в древнем мире (опосредованное системой права) следует подчеркнуть и в связи с упомянутой выше особой ролью для начала процесса формирования тяглово-земледельческой хозяйственной единицы, т.е. для процесса феодализации. В феодальный мир общество входило уже со сформировавшимся институтом наследования и другими экономическими и правовыми формами института семьи. В феодальном обществе уже на ранних стадиях доминировала эволюция института церкви - специалисты говорят, что при феодализме она "окончательно

97

оформилась" (СИЭ, т. XV, с. 753). Колоссальной значимости церкви (которую мы попытаемся продемонстрировать ниже) в формировании всей западной культуры в период раннего феодализма посвящены весьма солидные исследования (см., например: Берман). Если к концу древней стадии семья перестала определять гражданство - основной политический статус, то церковь к концу феодальной истории перестала определять государственную политику (статус страны в международной политике). Она до той степени пронизала общинные и экономико-политические организации своим духом, своими ”инструментами” производства гуманистических ценностей , что далее в ее самостоятельной политэкономической исключительности отпала нужда - церковь и ее нормативные системы стали повседневным зримым (или незримым) атрибутом во всех социальных организациях (вера в значимость своего дела, вера в опыт профессионалов-предшественников и т.д.). Назрела необходимость в "протестантской революции", то есть Реформации. В индустриальном обществе прежде мало отделенная от всего населения армия сначала достигла своего "окончательного оформления" как обязательная военная служба определенной возрастной группы и выполнила колоссальную роль в становлении инфраструктуры национальных государств (см.: Шадсон, с. 82). Весьма показательны в этом плане свидетельства известного политолога П.Друкера, утверждающего, что в начальный период индустриализации в странах Европы единственной вполне оформившейся организацией была армия, "поэтому неудивительно, что ее командноконтрольная структура послужила моделью для объединения в одно целое трансконтинентальных железных дорог, сталелитейных заводов, современных банков и универмагов" (Друкер, с. 321). Автор заключает свой анализ тем, что армия стала основанием для складывания института менеджеров, и в целом из его рассуждений нетрудно заметить, что он считает ее "родительницей" макроинститута промышленных технологий, о котором мы будем говорить в соответствующем разделе. Не случаен, с этой точки зрения, и тот общеизвестный факт, что армия всегда в индустриальном обществе была инициатором внедрения самых современных технологий в промышленность. Но к концу индустриального периода - в наше время, буквально в последние два десятилетия - мы стали свидетелями исчерпания ее политэкономической роли. Армия все более превращается в высокоразвитых странах в полицейский инструмент органов мирового сообщества. Внутри этих стран военная служба по существу становится свободно избираемой профессией, представителей которой государство использует также, как представителей других гражданских профессий (профессиональная наемная армия). Экстраполируя данную логику на институт школы , можно предположить, что его роль как механизма стратификации резко возрастет в начале постиндустриальной стадии. В прогностическом плане это очень интересный предмет будущего исследования, но все тенденции к этому сегодня уже налицо в связи с угрожающе выдвигающейся проблемой резких градаций в уровне образования разных слоев населения даже и в высокоразвитых странах в условиях, когда интеллектуальный труд явно

98

выдвигается в качестве основного занятия для их трудоспособного населения. Формы же промышленной энергетики труда становятся столь мощными и потому опасными для населения (рост числа и мощности технологических катастроф глобального порядка в наше время общеизвестен), что это ведет общество фактически к постановке проблемы всеобщего высшего образования. Как известно, эта проблема поставлена уже в повестку дня Японией. В чем состоит момент завершения эволюции общинного института школы, можно предположить из аналогии с выделенными нами выше этапами завершения эволюционной доминанты институтов семьи, церкви и армии. Там этот механизм состоял в потере исключительного значения для экономико-политической организации общества. Иными словами, каждый общинный институт (семья, церковь, армия) на своем этапе истории достигал апофеоза своего развития и осуществлял функцию "вынашивания" очередной группы цивилизационных институтов, а поэтому проходил через стадию особо жесткой иерархизации и возвышения его профессионально-общинной корпорации до уровня наиболее значимой в гражданской и государственной (экономической и политической) организации. Но по завершении этой функции, т.е. после складывания очередной, пестуемой именно им системы социальных макроинститутов происходили те изменения в социальной стратификации, которые позволяли все большему числу членов общества включиться в полноценное исполнение этих функций. Надобность в выделении данного общинного института как самостоятельно значимого для экономико-политической системы отпадала. Затраты же на поддержание этой значимости становились неоправданными - новая институциональная структура позволяла мобилизовать необходимые средства "по случаю", т.е. только тогда, когда в них по той или иной причине возникала нужда. Стало быть, можно полагать, что общинный институт школы к концу постиндустриального общества до той степени разовьет социальную стратификацию и технологии обучения, что специальная его значимость, нарастающая сегодня, в тот период начнет падать. Это можно понять ввиду колоссального роста скорости развития компьютерной техники, уже сегодня проникающей в дома очень большой части населения высокоразвитых стран, и соответствующего роста программного обучающего продукта. Таким образом, макроэволюция общинных институтов в составе цивилизационных обществ шла в том же направлении, которое мы предположили для ее первобытных форм. Посмотрим, как обстояло дело "внутри" барьерного перехода между древним и феодальным обществом. 9. Процесс воссоздания общины в барьерном переходе Огромную роль общины для становления феодализма отмечали многие известные авторы, например, Ф.Энгельс ("Происхождение семьи..." и ряд его других исторических работ). Однако, на наш взгляд, в рамках данной темы следует говорить

99

не только и не столько о переносе германской марки на почву римской цивилизации, а о процессах, имеющих более сложный характер. За несколько столетий до начала великого переселения народов, в IV в. н.э. римляне колонизировали Западную, Центральную и Северо-западную Европу, строя там города и поселяя своих граждан, строя дороги и ведя торговлю с местными племенами. Как уже отмечалось, в течение этих столетий колонизации шла интенсивная рецепция римской культуры варварами. Естественно, процесс рецепции шел с разной выраженностью в зависимости от региона, но варварские, "первобытные" народы прошли "курс обучения римской культуре". Не будет ошибкой сказать, что к началу великого переселения они закончили лишь "начальную общеобразовательную школу". При этом особенно важно подчеркнуть, что многие из германских и др. племен еще лишь переходили, пользуясь понятиями Моргана-Энгельса, от дикости к варварству - известно, например, строгое запрещение алеманнам "впредь в соответствии с законом "сжигать и поедать ведьм" (Аннерс, с. 150). "Начальная школа" была "закончена" с началом кризиса Римской империи (III век). Варварские племена соединили достижения римской культуры - прежде всего военной - с первобытной неприхотливостью, общинной сплоченностью и высокой жертвенностью своих членов и, как это присуще отношениям "ученик-учитель", сложили "собственное мнение" о том, каким следует быть мировому порядку. В III и IV веках начался период перманентных войн варварских племен с римлянами. Следует иметь в виду, что военное искусство варвары перенимали и непосредственно неся военную службу в римской армии: к V в. "римлянами оставались одни только офицеры" (Симония, с. 17). От империи откалывались большие провинции, затем силой присоединялись вновь. Римская империя распалась на Западную и Восточную. В V в. Западно-римская империя потеряла способность противостоять германским племенам, которые в конечном счете захватили ее полностью и образовали несколько больших королевств. "Для такого королевства типична двойственная природа: в нем сочетаются доклассовая структура германцев и классовая позднеантичная структура; догосударственные органы управления варварского общества и остатки государственного аппарата Империи" (Корсунский, Гюнтер, с. 204). Был завершен второй этап выхода европейских племен из первобытности. К концу этого этапа "варварские королевства" приобрели способность создавать мощные военные соединения, которые с V по VIII вв. прибавили к Франкскому государству территорию в 5-6 раз большую, чем исходная. Одновременно на этой территории началось ослабление центральной власти, рост самостоятельности больших провинций и образование меньших королевств, постоянно воюющих друг с другом. Восстановление Франкского государства династией Каролингов в начале VIII в. способствовало экономическому подъему страны. Но в IX в. наступил период феодальной раздробленности, связанный с образованием многих десятков герцогств и графств. Междоусобные войны продолжились.

100

С V по XI вв., все события в Европе по существу происходили в условиях военного времени: "война была главным повседневным занятием императоров, королей и аристократии" (Берман, с. 286). Непрерывно в течение 500 лет различные государственные образования варваров вели боевые действия. Все это позволяет заключить, что после "начальной школы", после рецепции основ римской культуры к III в. далее вплоть до V в. шел процесс развития воинского искусства варваров: их государства вызревали в процессе постепенного перехода от ополчения к такому цивилизованному общинному институту, как профессиональная военная дружина. Очень важно отметить, что собственно феодализация - договорно-правовая (в отличие от рабской) форма зависимости сельского работника от землевладельца - распространялась благодаря именно военному положению Европы времен варварских королевств. Начало ее было положено кризисом Рима, когда сельское население в бегстве от удушающих налогов центральной имперской власти, а также в поисках защиты и от римских, и от варварских набегов начало искать покровительства у крупных землевладельцев, обладавших военной силой. Это покровительство, имевшее различные наименования: коммендации, патронат, прекариат и др. (например: Корсунский, Гюнтер, с. 8-29), было по существу договорно-правовым механизмом, вызванным непрерывной военной междоусобицей. Тем самым, по сути, был включен процесс распада первобытнообщинной родовой организации у варварских европейских народов или, точнее, процесс надстраивания над ней государственной формы организации при изменении самой общины. Следующий этап вызревания феодального общества, согласно логике первичного становления институтов воссоздания, начался с V в. И хотя фоном его также продолжали оставаться бесконечные военные столкновения, но здесь уже начался рост авторитета римско-католической церкви . Христианство обрело к концу IV в. статус государственной религии, а с распадом Империи в 476 г. епископат возглавил государство в городе Риме, подвластном варварам. Специально подчеркнем, что как установление в городе Риме государственной власти христианской церкви (хотя и по разрешению варварских королей, его захвативших), так и последующий бурный рост ее авторитета свидетельствуют о том, что Римская империя не распалась в патологической деградации. Она была "беременна" очень зрелым плодом: цивилизованной (в отличие от первобытной) общинной социальной организацией, и она разродилась ею. Христианская церковь создавала монастыри, которые уже с IV в. начали распространяться по Европе. Вероятно, монастыри дают один из ярчайших примеров воссоздания общинной социальной организации в той ее новой религиозной форме, которая отвечает потребностям развивающейся институциональной структуры феодального общества. Ниже мы увидим, как в их организации проявились не только старые общинные структуры, но и преобразующиеся формы цивилизационных институтов древности - торговли, суда, налогов и адвокатуры, и какое значение это имело для новой социальной системы феодальных стран. Исходно, по "уставу Пахомия", монастыри отличались жесткой,

101

почти военной дисциплиной (соответственно военной жизни раннефеодальной Европы), одним из основных требований монастырской жизни стал труд: "Монастыри ... в период раннего средневековья играли значительную роль в расчистке лесов, осушении болот, освоении целины" (СИЭ, т. IX). "Папская революция породила западное государство нового времени, первым образцом которого, как ни парадоксально, стала сама церковь" (Берман, с. 118). Далее автор анализирует социальную структуру церковной организации и показывает, что ее институты почти тождественны тем государственным институтам, которые формировались в государствах древнего мира. Причем он акцентирует внимание и на такой структурной особенности церковной организации, как прото-институт законодательства (т.е. на зародыше будущего централизующегося феодального государства). Нам думается, что Г.Берман в равной мере смог бы констатировать этот факт, если бы его исследование охватило и раннефеодальную эпоху (автор изучал по преимуществу период XI-XIII вв.). Распространяясь с IV в. по территориям всех королевств Европы, монастыри оказывали все большее культурное воздействие на их население: способствовали развитию скотоводства, земледелия, ремесел, искусств, создавали школы. Далее в VIII в. с одобрения Каролингов возникла "папская область" - государство с католической церковью во главе. С этого времени церковь фактически стала в один ряд с дружиной, ополчением, армией в своем влиянии на процессы феодализации общества. Короли, ощущая растущий авторитет церкви, осмысливая ее роль как механизма социальной стабилизации (устойчивого воссоздания ценностной структуры), способствовали росту ее земельных владений, которые достигли огромных размеров (трети всех землевладений в Европе). Католическая церковь, поддерживая цивилизованную общинную организацию, вместе с тем широко использовала институт прекариев (одну из форм патроната), т.е. в свою очередь усиливала феодализацию общества в ее договорно-правовом содержании. Экспансия церкви, имевшей и впоследствии огромное влияние на социальную жизнь феодального общества, происходила на самых ранних этапах развития феодализма. Если стадии доминирования общинных институтов "школы" и "армии", а точнее, "обучения" и "ополчения" были пройдены на зародышевых этапах формирования феодализма в лоне древнего общества (в связанных с ним первобытных и раннеклассовых анклавах), то институт церкви начал доминировать уже в самом феодальном обществе на всей территории бывшей Римской империи. Наконец, последний из общинных институтов воссоздания - семья - также претерпевал свое повторное развитие в феодальном обществе. В древнем мире семья как основная стратифицирующая сила достигла в своей эволюции нуклеарной формы (особенно в городах). В феодальном обществе нуклеарная семья также зарождалась в недрах большесемейной общины. Эта повторная эволюция семьи находит объяснение как в общинно-варварских истоках феодализма, так и в принципах организации начавших

102

свое развитие тяглово-земледельческих технологий. При этом семья феодального мира патронировалась набирающей силу церковью: "Основополагающим вкладом... является борьба церкви за такую социальную структуру, в которой бы семья, а не род стала первичной социальной группой. Это было абсолютно необходимо, если церковь хотела иметь возможность создавать Царство Божие на земле... В родовом обществе для такого отношения не было социальнопсихологической основы. ...Другим звеном в этой социальной структурной политике были суровые меры наказания, которыми карались сексуальные отношения вне брака" (Аннерс, с. 184). Церковь сыграла огромную роль в закреплении цивилизованнообщинной - семейной - формы генеративного слоя для последующего процесса эволюции экономико-политических институтов феодального общества. При этом важно, что церковь в каноническом праве из чрева римской культуры вынесла систематизированную юридико-правовую "наследственную" информацию для того, чтобы развивать далее семью как цивилизованную общинную структуру. Или, выражаясь языком биологии, для того, чтобы семья впоследствие служила в качестве генома для развивающейся новой "анатомии социального организма". Наследственное право при феодализме начало доминировать во всех социальных группах, распространяясь на механизм социальной преемственности как прав (власти в высших слоях общества), так и обязанностей (в нижних слоях населения). Оно играло огромную роль в стабилизации (устойчивом воссоздании) все более усложняющихся по сравнению с древним миром социальных отношений. Однако более подробно роль семьи, как, впрочем, и остальных общинных институтов целесообразнее будет рассмотреть в работах, посвященных исследованию непосредственно социальных мер (собственности, стоимости и др.). Столь подробное и несколько затянутое изложение гипотезы о последовательном изменении роли институтов воссоздания в раннефеодальном периоде обусловлено прежде всего необходимостью как можно более точно представить, как шло образование первого и основного экономического макроинститута феодального гражданского общества - финансовой системы, а также для того, чтобы понять первичность ее возникновения по отношению к государственному институту законодательства (см. Схему 5). Обобщая изложенное, можно заключить, что в барьерном переходе, во-первых, воссоздается сама тетрадная общинная структура; во-вторых же, при этом доминирующую роль играет один из макроинститутов общины, в данном случае - церковь. Наконец, наше видение тех событий соответствует эффекту "перевертывания причинной цепи в обратную сторону". Свою воссоздательную функцию общинные механизмы осуществляют в порядке, противоположном последовательности эволюционного развития их структуры. Мы упоминали о действии таких общинных институтов, как "обучение (школа)" и "ополчение (армия)". Они проявились на уровне взаимодействия целых социальных организмов: Римской империи с варварскими племенами и их объединениями - и в

103

первую очередь потому, что в тот исторический период они еще не достигли своей "самости", оставаясь как бы "рассеянными" среди всех граждан или членов племени. Выше была разобрана последовательность функциональных взаимодействий макроотраслей экономического управления: маркетинг -> промышленные технологии > финансовая система -> торговля . Из нее следует, что если торговля в обществе разрушена (отсутствует или подавлена государством), то и финансовая система в рыночном ее содержании не может развиваться, поскольку ее продукция - нормы прибылей и нормы прибавочной стоимости - потребляются исключительно торговлей. Она же только с их помощью может производить адекватные рыночные цены и только они, в свою очередь, несут информацию о действительных различиях производительности самых разных технологий, т.е. создают для промышленников предпринимателей возможность выбора наиболее выгодных из них. Стало быть, если не работает рыночная торговля, то и финансовый труд бессмысленен - нет стимула к его развитию. Исходя из изложенных соображений, посмотрим на то, как восстанавливались уже собственно цивилизационные институты древних обществ в "барьерном" переходе к феодализму. 10. Процесс воссоздания цивилизации в барьерном переходе Договорно-правовой процесс ухода масс свободного общинного населения варварских королевств под покровительство крупных землевладельцев начался еще в римской империи, когда эти последние оказывались таким образом в качестве правовых защитников представителей нижних слоев перед лицом произвола имперской судебноналоговой системы, тем более, что часто они же были официальными правителями провинций. Уже тогда, согласно свидетельству "Институций Гая", прекариат начал свое развитие. Известно, что и христианская община того времени была убежищем для "отверженных". Аналогичную функцию защиты населения выполняли и набегающие на империю ополчения варваров, поскольку они все более влияли и на правовое положение нижних слоев - способствовали ослаблению гнета имперских чиновников. На этой "зародышевой" стадии феодализма внутри распадающейся римской империи мы, таким образом, находим проникновение психологии адвокатских функций гражданской юстиции, функций защитников "всех страждущих" от неправедного суда на уровне и общинного, и целостного социального взаимодействия. Разумеется, в тот период смуты, когда государственное правосудие империи деградировало, подменяясь произволом, речь не идет о гражданской адвокатуре в ее нормальной связи с судебной системой. Мы характеризуем такое состояние, когда население, уже знающее традиции гражданской юстиции, с одной стороны, и земельные магнаты или варварская знать, имевшие собственные ополчения, с другой, вступали в правовые договорные отношения (обмен правомочиями) - отношения покровительства. Население отдавало себя и свою землю, имущество в распоряжение магнатов и варварской знати, которые, в свою очередь брали на себя

104

функции его защиты перед "распоясавшейся" судебно-налоговой системой империи. Сами крупные землевладельцы находились в некоем "переходном" состоянии: раздраженные имперским государством, магнаты постепенно порывали с ним, хотя занимали в нем знатные посты, но одновременно создавали в своих громадных владениях "самодостаточную" хозяйственно-административную систему, по сути своей имевшую общинно-вождестский тип, или прототип городов-государств. Основную же функцию по воссозданию института адвокатуры играла христианская церковь, поскольку она и возникала во многом в ответ на несправедливость суда и законов. Изначальна она сама была незаконна . В этой связи нам представляется важным то отличие, которое делает Э.Аннерс, сравнивая первые стадии феодализма с поздними. Обычно Средневековье в целом историческая литература рисует в весьма мрачных тонах, говоря о том, что это был лишь несколько преобразованный рабский строй. "Но первоначально ... эта феодальная система представляла собой не что иное, как инструмент для организации социальной и экономической защиты общества, в котором государственная власть больше уже не функционировала" (Аннерс, с. 136). Мы полагаем не совсем точным утверждение, что "государственная власть не функционировала". С этой точки зрения, за много тысяч лет до того, в ранних древних городах-государствах, только что образовавшихся в объединениях вождеств и общин, тем более не было государственной власти. В том-то и дело, что тогда происходил синтез государственной и общинной культуры, казавшийся чемто средним между ними. С точки зрения всего сказанного выше об общине, вероятно, правильнее говорить о том, что государство опять приобрело общинную форму организации, но теперь уже с заложенной в ней (общине) наследственной информацией (социальной памятью) о созданной ранее институциональной системе: торговле-суде-налогах-адвокатуре. Исчезла высоко централизованная по имперскому типу государственная форма, а на общинной основе начала формироваться новая: "Первоначальная форма феодализма предусматривала формирование прав и обязанностей, соблюдать которые в равной мере должны были как крупные феодалы, так и кормившиеся возле них вассалы" (Аннерс, с. 136). Мы подробнее рассмотрели эту стадию общинно-гражданской юстиции, чтобы было яснее ее отличие от той последующей эволюции адвокатуры, которая пойдет уже в ее "чистой" форме, на собственно государственной основе в X-XI вв. Логическим следствием этого действия цивилизованной общинной социальной психологии является то, что уже в первых варварских сводах законов - "Leges barbarorum" (Хрестоматия по истории государства и права..., с. 72-93) - VI-IX вв. выявляются начала идеи верховенства права в разделах, специально посвященных ответственности судей (графов, рахимбургов) за неправильное применение законов (вплоть до лишения их жизни). Кроме того, требование произносить законы, по которым будет идти суд, и право обращаться в королевский суд, если суд феодала или общины, по мнению тяжущегося, был неправильным,

105

свидетельствуют об институционализации защитных (в адвокатском, а не в судебном смысле) действий в процессе отправления правосудия. Позже, к началу XII в. "идея верховенства права (по существу, "естественного права" в интерпретации Руссо или Джефферсона - авт.) в Саксонском зерцале заходит настолько далеко, что включает выраженное право индивида "сопротивляться беззаконному решению своего короля и своего судьи, а также помогать в этом другому человеку, если он является его родственником или господином" (Берман, с. 473). К этому времени институт адвокатуры уже восстанавливался полным ходом. Следующим воссоздавался на общинной основе цивилизационный институт налоговой системы. Это происходило в эпоху распада Римской империи. Трансформация племенной дружинной организации в войсковую (определявшую рост военных успехов варваров) устраняла выборность военначальников, присущую общинам и вождествам, способствовала возникновению наследственной королевской власти и формированию профессиональной военной службы, от которой откупались земледельцы. На основе этого откупа стали формироваться "подати, платимые вождю для содержания воинов" (Лафарг, с. 111). Обратим внимание на то, что этот податной механизм уже общинной формы налоговой системы так и прошел через всю феодальную стадию. Посредством канонического права налог стал нормой внутри корпорации (чего не было в Римской империи): "по каноническому праву... корпорация может обложить налогом своих членов, если не имеет иных средств для уплаты долга" (Берман, с. 213). Можно предположить, что и вся последующая эволюция налоговой системы государства в ее движении от косвенных форм (налоги на торговлю) к прямым налогам стимулировалась развитием профессиональных сообществ (по сути все новых форм community - общин), поскольку все большее их число вовлекалось в рыночные (торговые и финансовые) отношения. В разнообразных гражданских общинах в индустриальной стадии через массу профессиональных корпораций - начиная с предприятий (основных скоплений налогоплательщиков) и кончая политическими партиями - денежные взносы стали некоей привычной формой самоорганизации общин На следующем и общества.этапе уже собственно раннего феодального общества, после V века, когда продолжал нарастать процесс перераспределения свободного общинного населения варварских королевств под защиту крупных землевладельцев и в личную зависимость к ним, началась интенсивная донорно-рецепторная функция церкви как канала между римской правовой культурой и населением королевств. Христианское "духовенство, являясь единственным образованным классом того времени" (Мордухович, с. 38), как и в древнем мире, оказывалось первым хранителем и толкователем правовых норм (отсюда берет начало огромная роль канонического права в средневековье). Стремление варварских королей обессмертить свое имя созданием государства, не уступающего по величию римскому государству, способствовало быстрому воссозда-

106

нию института суда. Не случайно то, что католическая церковь в своем бурном распространении епископатств и монастырей по всей Европе не знала "национальных" границ - для правителей всего этого множества мелких государств она была единой носительницей правовой культуры, позволявшей примирить население с принципом личной зависимости в условиях неприязни варварской психологии к рабству: умиротворить и примирить население с крепостничеством, как это ни парадоксально прозвучит, на рационально-правовой основе. Церковь не только сыграла в этом огромную "воспитательную" роль по разъяснению истоков могущества Рима, она создала собственные суды. Суды были введены и в монастырях, и в монашеских орденах. Свои судебные функции короли начали делегировать вассалам: феодалы стали исполнять судебную власть на местах. И опять подчеркнем, что на уровне социальной системы, "окружающей" какого-либо одного сеньора, в те раннефеодальные эпохи воссоздавалась общинная форма организации на самых малых уровнях административной структуры общества. Начало ее формирования исходило из "адвокатской" (покровительственной) основы феодального общества. Из нее же вытекала форма налоговой системы. Далее в государственной структуре признавалась "местная" судебная функция отдельного феодала, а затем формировался и знаменитый общинный институт мировых судей. Наконец, создание системы замковых поселений феодалов привело к образованию локальных рынков (микроинститутов торговли.) Заключая описания процессов, происходивших в раннефеодальной Западной Европе, следует подчеркнуть следующее: "Исследования последних лет показали: влияние римского права оказалось намного значительнее, чем это предполагалось ранее" (Аннерс, с. 134; Берман). Таким образом, и в отношение цивилизационных институтов проглядывает обратная естественному историческому развитию последовательность их воссоздания в раннем средневековье во внутриобщинной форме: "адвокатура"налоговая система-суд...". Далее следовало бы ожидать нарастания торговых отношений. Так оно в действительности и произошло. Воссоздание институтов школы-армиицеркви-семьи, а параллельно с ними указанных институтов цивилизации, привело к началу роста в Европе городов. Естественно, что с наибольшей скоростью торговля восстанавливалась в италийских и наиболее сильно романизированных землях. Однако известно, что уже в VII в. и Лондон отличался высокоразвитым торговым правом. Напомним, что к закату Римской империи в ней уже набирали силу протофинансовые отношения, масштаб их был велик и капиталы, накапливавшиеся в руках знати, тоже. Отсутствие же институционализированной финансовой системы, а также государственных институтов, способных ее контролировать - судебная и налоговая системы сами по себе, как мы увидим далее, для этого совершенно необходимы, но недостаточны - вероятно, и приводило к неподконтрольному императорской власти усилению знати окраинных варварских провинций, накоплению у нее денежных капиталов.

107

Вполне соглашаясь с обычно перечисляемым комплексом факторов, в совокупности своей вызвавших распад Римской империи, мы хотели бы акцентировать внимание на следующих из них. Города поздней Западной римской империи (времен домината) для знати варварских провинций были зримым примером необузданной роскоши, расцвета ростовщичества, бурного проявления хотя и зародышевых форм, но уже финансовых - ссудно-долговых - отношений, сопрягавшихся с судебно-налоговым произволом. А кредитно-долговые отношения для подавляющей массы населения провинций, все более погружающейся в нищету и голод, были очевидным источником "всех зол". Насколько можно судить, произошло нечто подобное проблеме долгового рабства , которая в VI в. до н.э. (времена Солона) сотрясла Грецию. Но теперь уже это происходило в отношениях между центральной властью и общинами, городами, провинциями. Налоговое бремя имперской власти во времена ее заката чудовищно возросло: общинные и городские долги казне приводили к разрухе в городах, повсеместному голоду в провинциях, падению мелкой торговли и ремесел, массовому возврату населения к примитивному натуральному хозяйству (СИЭ, т. XII, с. 69-70, 72-73). В связи с рассмотренным нами выше механизмом деспотического вырождения в "компенсационном барьере" следует отметить, что торговля, всегда остававшаяся в Риме свободной, с середины III в. тоже подвергалась жесткому контролю центральной власти (СИЭ, т. XIV, с., 319). Финансовые отношения узурпировались последней на фоне разрушения торговли как основного источника этих отношений. Тогда же общество стало сотрясаться инфляцией . В этих условия крупные землевладельцы, входящие в административный аппарат разлагающейся империи, и составляли себе баснословные состояния. Похоже, что и институт торговли начал воссоздаваться последним после всех необходимых реконструкций достижений древних цивилизаций в раннефеодальную эпоху. Однако теперь социальное положение торговли стало уже несколько иным. С изменением социально-правового статуса (феодализацией) населения и сильного ослабления государственного доминирования в международной торговле - правители мелких государств Западной Европы были предельно обременены военными, судебно-административными и налоговыми функциями - торговля все более становилась независимой от чиновничества, их взаимоотношения опять приобретают опосредованный денежными пошлинами и налогами характер. Особенно же важным фактором для становления свободной торговли и исполнения ею "родительской" функции для финансовой системы был процесс развития западноевропейских городов. Они возникали и обретали собственно городскую природу благодаря интенсивно протекавшему с IX в. строительству укрепленных поселений вокруг епископских резиденций, монастырей, резиденций королей и крупных феодалов, скопления в них торгового и ремесленного люда: "Рынок создает экономическое отличие города от села" (Дживелегов, с. 18). Мы не рассматриваем специфики городов Юга Европы, зачастую расположенных на местах древнеримских городских поселений. Важно только заметить, что в них традиции античных

108

прото-финансовых отношений были очень сильны, поэтому они и сыграли впоследствие роль центров развития первого экономического макроинститута феодального гражданского общества - финансовой системы. Таким образом, в период с V по XI вв. шло воссоздание институтов, развившихся в древнем мире, и их адаптация к новым - документальным договорно-правовым - социальным отношениям. 11. Духовная технология в "пробое" компенсационного барьера Анализируя систему социальных проблем, возникших к началу распада Римской империи, мы выявили следующий их набор: (1) проблема ограниченности геоклиматических природных ресурсов и их истощения в центральной части Империи; (2) проблема интеграции земледелия с развившимся зародышем тягловых технологий; (3) проблема интеграции существующей институциональной системы (торговля-суд-налогиадвокатура) с развившимися в Риме зародышами финансовых институтов (рассмотрена только в стратификационном аспекте, т.к. подробнее исследуется в разделе, посвященном эволюции феодальных макроинститутов); наконец, (4) проблема истощения социально-психологической "почвы" - общинной структуры (она проявилась в централизованном государственном судебно-налоговом произволе и в духовно-этическом, религиозном и т.д. кризисе эпохи распада). В качестве отступления приведем пример применения тетрадного принципа, демонстрирующий полноту отражения социальных реалий в классических категориях философии, если структурировать их согласно ТПР. Сформулированная нами система проблем компенсационного барьера может быть охарактеризована сведением в тетраду таких категорий, как возможное-необходимое-достаточное-действительное. Геоклиматические параметры, фактически, являются теми граничными условиями, наличие или отсутствие которых определяет вообще возможность или невозможность дальнейшей эволюции социальной системы. Наличие технологий социального энергопотребления - здесь тягловоземледельческих, - нужных для использования благоприятных геоклиматических условий, является той необходимостью для социального развития, которая лишь начинает реализацию возможностей, даваемых каким-то геоклиматическим регионом, но неочевидно, что ее можно будет полноценно развить (распространить среди большой массы земледельцев) до того, как истощится почва данного региона (как это и произошло на Северном Средиземноморье). Возникновение управленческих технологий (зародышевого финансоворостовщического прото-института) вполне достаточно в качестве канала "перекачки" капиталов между ландшафтными зонами, административными регионами или отраслями хозяйства для выбора наиболее эффективных и стимулирования их развития, а тем самым достаточно для процветания и обогащения общества. Однако прямое и устойчи-

109

вое (правовое ) замыкание этого прото-института непосредственно на купцов, ремесленников и земледельцев не обязательно в той социально-психологической системе ценностей (она и создает устойчивую стратификацию с низким правовым статусом земледельца), которая обеспечивала мощь древней Империи и требовала жесткого контроля имперского государства над торговлей. Возникновение в социально-психологической "почве" общества новой общинной структуры, продуцирующей новую систему ценностей, обеспечивает действительность и новой стратификации, и дальнейшего развития остальных факторов и общества в целом. Поскольку философские категории формировались как высшие абстракции, среди них, вероятно, могут быть найдены и операторы общего описания механизмов прямых и обратных взаимодействий межу указанными проблемными блоками, механизмов, обуславливающих процесс развития. * * * Выше мы вкратце отмечали, что зародышевая зрелость тягловых и верховых технологий в Риме была обеспечена целым рядом ремесленных новшеств - железный лемех, колесный плуг, позже стремена, совершенствования упряжи и др. Следуя принципу симметрии как важному компоненту ТПР-методологии, вполне естественно теперь задаться вопросом: какие "ремесленные" технологии духовного производства могли обеспечить такое же созревание зародышей финансовых и законодательных институтов в лоне древнего общества. Напомним, что в Главе I мы сформулировали последовательность макроэтапов эволюции "способов социальной коммуникации": устноречевой-рукописный-печатныйэлектронный, - которая соответствует стадийности развития цивилизационных обществ. В схеме пока приведен только один классификационный признак - тип материальных средств духовного труда, - но именно он нам и важен. Он демонстрирует, почему мы подчеркиваем не просто договорно-правовой характер новых феодальных отношений земледельцев и землевладельцев, но именно документальный . Однако мы хотим не просто усилить нашу аргументацию закономерного характера развития средств духовного воспроизводства, проблема значительно глубже и интереснее. Периоду упадка Римской империи, кроме интенсивного зародышевого развития прото-финансовых отношений в их ростовщических формах, стимулируемых угрожающим ростом налогового бремени, была присуща еще одна черта. Падение боеспособности армии разлагающегося государства подвигало императоров и властвующие группы в их непрерывной и ожесточающейся борьбе за власть к раздаче земель солдатам и ветеранам (СИЭ, т. XII, с. 70-73; Корсунский, Гюнтер). Причем в разгар социального кризиса из-за нерентабельности земледелия дошло до того, что получение земельного надела перестало быть стимулом к поступлению на военную службу - попросту говоря, число средних и мелких землевладельцев росло, а цена земли падала. Последнее поясняет, как в распадающемся Риме возникла та "армия" мелких и средних землевладельцев, которая впоследствие обеспечила массовое распространение

110

института покровительства. В свою очередь, земельные магнаты как вторая сторона этого института использовали институт ростовщичества в условиях нарастающей инфляции: он стимулировал их вкладывать денежные капиталы в скупку земли, а далее и отдавать ее в держание свободным или сервам (формирование манориального держания). Разумеется, действовали разные механизмы (включая военный разбой), но эти два не просто прогрессировали, а объединялись одной технологией их реализации - документированными договорами, составляющими цивилизованный вектор развития. Понятно, что это развитие документальной практики договорных отношений шло постепенно на протяжении первых пяти столетий раннего феодализма. Посредством документальных технологий в Римской империи к началу нашей эры создавались не только научно-философские и литературные труды, но осуществлялись значительно более распространенные правовые, религиозные и экономические отношения. Массовый охват документальными технологиями населения Древнего Рима, по всей видимости, начался с введением института ценза в VI в. до н.э., т.е. с учета имущественного состояния граждан для распределения социально-правовых обязанностей, включая прото-налоговые обязанности денежного обеспечения социальных и военных нужд состоятельными гражданами. Тогда еще примитивный характер этого учета стал много более совершенным в реформах налоговой системы императора Августа в начале I в. В эти шесть столетий шло интенсивное развитие рукописных технологий. Созданная в Пергаме библиотека в I в до н.э. содержала до 200 тыс. рукописных книг, в Александрийской библиотеке в I в. хранилось до 700 тыс. рукописей. Распространение христианства сопровождалось рукописным творчеством, а римские судьи, чиновники и состоятельные хозяева уже повсеместно фиксировали в пергаментных свитках и книгах ведущиеся ими дела, использовали письма для общения. Понятно, что речь идет не о массовой грамотности. Сегодня, например, ЭВМ-технологии проникли во все сферы управления, но о массовой ЭВМ-грамотности (тем более программистской) говорить не приходится. Речь идет о возникновении тогда широкого слоя профессионалов, владевших рукописью и делавших документирование экономических и политических отношений доступным для все более широких слоев населения. С точки зрения хронологического анализа социальной эволюции важно заметить, что при длительности периода древнего мира около 8 тыс. лет такое проникновение рукописной документации в жизнь широких масс населения началось лишь в последние 500 лет его существования. (Отметим, что употребление рукописи для фиксирования различного рода договоров существовало и ранее в некоторых регионах, употреблявших клинопись и "глиняные носители информации", например, в Вавилоне. Однако тот факт, что эта традиция прервалась еще в I тыс. до н.э., говорит о ее "заскоковом" характере.) Следующие полтысячелетия, когда в Европе с началом ее феодализации шло распространение тяглово-трехпольного земледелия и происходили рассмотренные выше процессы воссоздания в варварской общине цивилизованных общинных и

111

политэкономических институтов, одновременно нарастало распространение технологий документирования . Чтобы понять их значимость, приведем следующее свидетельство Э.Аннерса: "В отличие от римского права,... каноническое право с раннехристианского периода основывалось на фиксированной письменной традиции. ...Клир был грамотным: возникло не устно передаваемое традиционное право, а письменное, авторитет которого... зависел от того, как оно излагалось в документах ." Далее автор говорит о той высокой силе аргументации, которую документы приобрели в позднеантичном праве, и показывает, как возрос этот авторитет, на примере злоупотребления им некоторыми священнослужителями в борьбе со светской властью. В позднем средневековье было расследовано и установлено, что "псевдоисидорийские декреталии" фальсифицировали (примерно в IV-VIII вв.) акт дарения императором Константином Великим папе Сильвестру I не только церковного господства, но и мирской власти над Западной Римской империей. "Средневековая вера в авторитеты и почтение людей того времени к документам были так велики, что документ стал важным основанием папской мирской власти /вплоть до позднего средневековья/" (Аннерс, с. 182-183; курсив наш авт.). Вряд ли будет ошибкой сказать, что документальная технология сыграла колоссальную роль в установлении господства церкви в первой половине феодальной стадии. Например, разрушение института рода и возвышение института семьи основывалось и на сочетании авторитета христианской религии с искусством каноников нотариально оформлять завещания в пользу церкви, опираясь на установленную еще Юстинианом законную долю Христа в наследовании (Аннерс, с. 185). Документирование уже в VI-X вв. носило общий характер в виде варварских сводов законов, грамот, формуляров, картулярий и т.д. Уже тогда и завещания земельных участков документировались "книгой" (Берман, с. 223). Мы подчеркиваем понятие "документирования" и потому, что содержанием финансовых отношений, к исследованию процесса институционализации которых мы приближаемся, является оборот ценных бумаг. Но они есть не что иное, как эволюционно новая - документальная - форма товарно-денежных отношений, которая не просто зародилась в бурной торговле еще в Римской империи, но которая легла в основу отношений между землевладельцами и крестьянами, называемых исторической наукой феодальными отношениями. Документированные договоры между крестьянами и общиной, между ними и феодалами, между феодалами и королями уже в V - VI вв. начали распространяться, становясь все более важным инструментом разрешения социальных конфликтов. В последние века существования Древнего Рима документ уже был доказательством, свидетельством в судебном процессе, правильнее сказать - " рукопись " становилась " документом " (это слово в переводе с латинского языка и означает "свидетельство, доказательство"). С началом феодализма документальная технология все шире охватывала экономику гражданского общества. Обобщая все изложенное выше, можно заключить, что развитие документальных технологий и повсеместное проникновение их в толщу социальных отношений в

112

раннем средневековье было той предпосылкой, без которой просто невозможными были возникновение ни финансовой системы, ни следовавшей за ней законодательной, а тем более института государственного банка-эмиттера и трудового контракта - профсоюзов, т.е. всей феодальной системы экономических и политических макроинститутов.

113

ГЛАВА VI. ИНСТИТУЦИОНАЛЬНАЯ СИСТЕМА ФЕОДАЛЬНЫХ ОБЩЕСТВ Падение Древнего Рима под напором варваров возвестило о конце античной цивилизации. Выше мы уже употребляли понятие "барьерный переход" для характеристики перехода общества в новое качество. "Внешним" проявлением "барьерного перехода" между античностью и феодальным обществом можно считать поглощение "периферийными" варварами (германцами, славянами, арабами, тюрками и т.д.) большинства цивилизационных центров древнего мира в первом тысячелетии нашей эры. На развалинах блестящих античных империй возникли так называемые "варварские королевства", утерявшие многие из цивилизационных достижений древности. Процесс воссоздания базовой институциональной структуры общества занял века, но протекал все же значительно быстрее, чем шло спонтанное ("стохастическое") зарождение этих институтов в обществах древнего мира. Отечественные историки-медиевисты применительно к Западной Европе описывают этот процесс понятием "синтез", то есть заимствование феодализирующимися странами базовых элементов культуры античности. Мы же склонны употреблять термин "воссоздание". Если при возникновении первых цивилизационных обществ религиозные институты играли важную роль в ряду остальных общинных институтов, то теперь церковь выдвинулась на первый план в качестве "материнской формы", способствовавшей сохранению и передаче основных достижений античности. Этот процесс шел на фоне численного роста европейского населения, который некоторые исследователи рассматривают в качестве предпосылки последовавшего хозяйственного переворота (Дживелегов, 1904, с. 54). "Феодализация" была характерна для ряда государств Восточного Средиземноморья и Азии, также пошедших "синтезным" путем развития. Однако здесь по причинам, указанным выше, по существу и не были созданы макроинституты, характерные для феодальной стадии социальной эволюции. Перейдем к подробному рассмотрению институциональных изменений, происходивших в феодальной Европе. 1. Финансовая система Первые зародышевые формы финансовой системы берут свое начало уже в государствах Древнего Востока (Вавилон, Египет) во II тыс. до н.э. Как и все рассмотренные

113

нами выше прото-институты, финансовая система начиналась в виде общинногосударственной деятельности. Тамкары, первые "торговцы с военным уклоном", занимавшиеся, между прочим, и ростовщичеством, и скупкой земель (СИЭ, т. XIV, с. 96), исходно являлись служителями храмов и царей, т.е. религиозных глав первых государств. Ростовщически-долговые отношения позже развивались как публиканами (откупщиками налогов), так и менялами, купцами и, конечно же, храмами. В VIII-V вв. до н.э. в Вавилонии существовали даже частные банкирские дома. "Это банки семейств Эгиби и Мурашу, которые выступали заимодавцами, принимали на хранение вклады, давали ссуды на коммерческие операции и выпускали ценные бумаги и векселя. Последние даже принимались в качестве уплаты налогов! ...Ссуды и долги выдавали и получали жрицы храма бога Мардука в Вавилоне из специальных окошек"касс" (Гребенюк, с. 26-27). В древних Греции и Риме банковское дело было достаточно развито. В Греции финансистов-ростовщиков называли "трапезитами", а в Риме "аргентариями". Прото-формы банковско-финансовых операций развились из обмена монет (в Риме менялы назывались специальным термином - "нуммулярии"), которые чеканились различными государствами. Основными финансовыми операциями, кроме "currency exchange", были прием и хранение вкладов, их перевод и использование в кредитовании (Малькова). Очевидно, что деятельность трапезитов и аргентариев была гораздо ближе к ростовщической, чем к банковской. Очевиден, однако, "виртуальный" режим существования финансовых отношений в конце древнего мира - как в связи с тем, что эти формы финансовой деятельности исчезли вместе с переходом к феодализму, так и потому, что они не составляли целостной финансовой системы, сопряженной с другими общественными институтами. После падения Западной Римской империи деятельность банков по существу прекратилась. В Восточной Римской империи с IV в. н.э. начался процесс огосударствления протобанков, которые стали придатком фискальной системы (Малькова, с. 219-220). Мы относим все эти занятия к прото-формам финансовых институтов из-за отсутствия стабильных признаков функций собственно финансовых отношений. Ростовщичество есть платная услуга , заключающаяся в предоставлении во временное пользование средств платежа - денег. Ростовщичество извлекает доход из платежа за средства платежа. Даже в семантике этого определения выступает его спекулятивная функция. Ростовщичество, таким образом, является рефлексией первого порядка от функции денег - платежного средства. Ростовщичество есть торговля , состоящая в покупке и перепродаже по более высокой цене срока платежа: покупается один срок платежа, а продается другой. С точки зрения психологии древнего общества, это - спекуляция, потому что пролежат ли деньги в сундуке ростовщика или временно будут использованы нуждающимся в них, безразлично. С точки зрения психологии человека индустриальной эпохи, любой кредит, если он не оплачен, несет убыток, потому что "время - деньги", "деньги должны работать". Древний мир - это не мир индустриальный, и понятия

114

последнего - бессмыслица для первого. Для землевладельца или мелкого земледельца древности было противоестественным, если орудия земледельческого труда не использовались, а просто хранились. Но деньги еще не являлись для них инструментом, приносящим непосредственный доход. Для нас же, имеющих возможность сопоставить оба этих мира, появление ростовщичества свидетельствует о том, что торговые отношения уже в древней цивилизации "забеременели" финансовыми. Ростовщичество представляет собой некий сдвоенный "абсолют" торговли и аренды, основанный на покупке документа: абсолют торговли проявляется в купле-продаже времени (продлении срока) платежа, означенного в договоре; абсолют аренды - в купле-продаже времени пользования деньгами (при ростовщичестве они арендуются также, как арендуются обычно помещения и орудия труда). В этом качестве ростовщичество возникает естественным образом при некоей социальной институциональной патологии или просто неразвитости общества, когда огромные для данного типа общества ценности и суммы денег скапливаются в руках разных социальных групп, а они не имеют возможности (например, права) или способностей для вложения их в производительные технологии (включая сюда духовные технологии, в частности, и технологии управления государством). В финансовых отношениях благодаря появлению развитой технологии рукописи, документирования и способных их реализовать социальных групп ростовщические "абсолюты" метаморфизируют: абсолют торговли (купля-продажа срока платежа) превращается в куплю-продажу доли участия в торговых прибылях ; абсолют аренды (купля продажа времени пользования деньгами) - в куплю-продажу доли участия в прибылях от запуска новых технологий (сначала торговых). Мало этого, в отличие от ростовщичества, где несовершенство документально-договорной технологии делает сам документ объектом жесткой спекуляции, в финансовых отношениях оборот документов становится нормальной формой торговли, но с феноменальными для общества последствиями. А именно: в рынке ценных бумаг общество обретает тот самый "компьютерный" (от слова "расчет") механизм для исчисления индикаторов надежности и прибыльности всяческих экономических операций (прежде всего размеров состояний партнеров, обеспеченности обязательств и проч.). Благодаря рынку ценных бумаг общество получает инструмент достоверного расчета норм прибылей любых экономических предприятий, оценку способностей экономических субъектов. (Изложенное позволяет предположить, что такие абсолютизированные формы, как ростовщичество, присущи многим социальным явлениям и идентичны тем процессам, которые возникают в "точках бифуркаций", исследующихся в различных естественных и технических науках. Не менее любопытно, что "уши" ростовщичества выглядывают сегодня (1993-1995 гг.) из нашей российской экономики, несмотря на его самые завуалированные формы, например, - в виде одиозных уже "многосотенных" процентов на капитал).

115

В ростовщичестве как в зародышевой форме финансовых отношений используются формы документирования, прототипы ценных бумаг - денежных и иных долговых обязательств, долговых расписок (пример долговых камней на земельных участках в Древней Греции). Однако здесь, как мы только что говорили, фиксируется процент с заемной суммы, а не процент от прибылей. Потенциально ростовщичество, конечно, содержало в себе возможность использования заемных средств для некоего предприятия (поэтому мы относим его к протоформе финансирования), мало того, протоформа этой функции в древнем мире проявлялась в финансировании частными лицами государственных военных кампаний. Но более, чем об указании процента от данной в долг суммы, речь еще не шла: процент от прибыли военного предприятия, как и торговли, в тех условиях не мог быть указан по причине непредсказуемости его результата и отсутствия гарантий со стороны государственной власти, делавшей заем. Далее, конечно, следует отличать финансовые отношения, возникающие и развивающиеся уже в феодальном мире, от тех, которые возникнут на следующих стадиях цивилизационной эволюции. Естественно, что торговля как рациональная расчетная деятельность, развивавшаяся в институциональной форме уже чуть не за десять тысяч лет до феодализма, стала первой сферой развития финансов (торгово-финансовых отношений). Ремеслу же, остававшемуся не рациональной, а религиозно-иррациональной деятельностью (первые ремесленные объединения были и объединениями религиозными), еще несколько сот лет предстояло обретать свои расчетные технологические формы, чтобы дать начало арендным финансовым отношениям - участию в "технологических" прибылях. Или, как это принято называть, - дать начало промышленному капитализму. Как мы уже не раз отмечали, долговые денежные отношения в раннем древнем мире вызывали мощные социальные кризисы. Вероятно, это связано с тем, что психика масс тех времен еще не была готова к восприятию абстракции денежных отношений как реально необходимых отношений их хозяйственной жизнедеятельности . В те времена, как и в современной России, плата ростовщику за "кредит" достигала 100-200 и более процентов. Поэтому попадание человека с прагматически-общинной психикой в ситуацию, когда он полностью отдает долг, но оказывается должным еще большую сумму и потому лишается средств к существованию, мало того, попадает в рабство, не могло стать социальной нормой . Причины тому банальны - доминирование в основных слоях населения натурального хозяйства и натурального обмена, примитивность технологий и низкий уровень производительности труда. Подавляющая масса населения поэтому жила на протяжении веков на одном и том же "материальном уровне", слишком низком, чтобы подключить его к денежным отношениям иначе, чем в принудительной налоговой форме. Поскольку рост денежных отношений, налогов в древнем мире вынуждался по преимуществу военными потребностями и политической (социальной и судебной) деятельности государственно-храмового аппарата, постольку в гражданском обществе

116

торговля деньгами, или "аренда" денег, еще не имели социального смысла и не служили мотивацией к созданию соответствующих гражданских институтов. Купеческое сословие еще всецело контролировалось государственной знатью, и потому за редкими исключениями не могло составлять крупных денежных капиталов. Последние концентрировались по преимуществу в руках военной и землевладельческой знати. Ряд восстаний первых веков н.э. против монополии римского государства на протофинансовые отношения, выражавшейся в установлении грабительских налогов всякий раз, когда населению удавалось поправить свое имущественно-денежное положение, как и повсеместно распространенная практика зарывания кладов/сокровищ купцами, подтверждают невозможность институциональной формы финансовых отношений в древнем мире. Развитие финансовой системы стимулировалось всем комплексом изменений, происходивших в Европе в раннефеодальную эпоху, а именно ростом и распространением: а/ регулярных договорных и торговых отношений среди значительной части производящего населения, упроченных достаточным уровнем производительности и разделения труда, которые требуют увеличения денежной массы для использования ее даже малоимущими слоями; б/ свободной от государственного диктата регулярной посреднической и оптовой торговли, привлекающей свободные крупные капиталы; в/ документальных технологий и соответствующих им систем права и правосудия. При отсутствии этих предпосылок в обществах древности, равно как и интенций массовой психологии к поиску новых институтов, навязывание обществу общинногосударственных (ростовщических) форм финансовых отношений со стороны чиновников и крупных собственников приводит к социальному взрыву. Причина проста - высокий разрыв в доходах между высшими и низшими слоями населения, пренебрежение первых потребностями (и непонимание реальных возможностей) вторых. Мы полагаем, что этот прото-финансовый анти-институциональный кризис и был "результирующей" силой всех социальных факторов, непосредственно разрушавших Западную римскую империю. Другое дело, что это был естественный из-за геоклиматических и технологических причин результат, усиливавшийся колоссальными градациями по уровням доходов и развития населения разных регионов Империи. В раннефеодальную эпоху постепенно складывались свободная гражданская торговля и ремесло в городах. На идеологической волне ненависти раннефеодального населения к ростовщичеству и праздному богатству римской знати церковь продуцировала новые ценности равенства всех перед Богом, "естественного права", необходимости труда, справедливости и "человечности" законов. В X в. в Италии началось возникновение новых форм торговли собственно феодального характера - появились первые торговые компании. Их исходно называли "товарищества на вере" (вспомним общинную функцию церкви), и они представляли собой качественно новую форму торговли именно потому, что были объединениями лиц, соучаствующих в прибылях от торговли (Дживелегов, 1904). Конечно,

117

такие объединения могли возникать и в странах древнего мира, но только спорадически: там крупная (требующая военной защиты) торговля была либо на службе государственной знати, либо в отдельных случаях привилегией частных лиц, все равно полученной от правителей и им подконтрольной. "Соучастие в прибылях" - первый признак финансовой природы этой феодальной торговли. Сначала возникали морские торговые компании - комменды, впоследствии коллеганцы. Наиболее быстрое развитие они получили на Юге Европы в городских центрах транзитной торговли - в Генуе, Венеции, Флоренции, Милане. "Крупные заморские операции производили обычно объединенные торговые компании, состоявшие из 15-30 ассоциаций типа комменд и представлявшие нередко интересы нескольких сот бюргеров различного состояния" (СИЭ, т. XIV, с. 344). Торговые товарищества обычно возникали из естественных семейных торговых союзов. "Тот тип торгового товарищества, который обыкновенно вырабатывался из семейного торгового союза, в позднейшем праве носит название "полного" товарищества; его главный признак заключается в том, что все товарищи участвуют в нем всем своим состоянием и всем состоянием несут ответственность по заключенным товариществом обязательствам " (Дживелегов, 1904, с. 130; курсив наш - авт.). Истоки финансовых отношений в крупной торговле, особенно со странами Востока, заметны на примере становления прототипов современного финансового рынка, например, фондовой биржи. Как можно судить по историческим материалам, фондовые биржи возникли на основе института fondaco (торговые склады и одновременно место жительство чужеземных купцов в Восточном Средиземноморье), также как на базе специализированных (мясных, хлебных и т.д.) рынков в крупных городах и из развивающейся системы оптовой торговли (см.: Дживелегов, 1904, с. 64, 88, 96). Отметим, что в VII-IX вв. и в раннефеодальных азиатских странах интенсивно развивалось купечество, но уже тогда по ряду особенностей "азиатского способа производства" в нем был слабо выражен "компанейский" характер и сохранялся жесткий контроль со стороны "восточной церкви" и правителей. Другой сферой развития финансовых отношений были отношения земельной собственности. Если заемные отношения в заморской торговле положили начало перерастанию ростовщичества в торговое финансирование, то отношения феодальной аренды и ссудного процента от земельной ренты стали, хотя и примитивной, но первой формой финансирования технологической деятельности (еще земледельческой и ремесленной). Вкратце и упрощенно наша точка зрения состоит в следующем: крестьяне и земельные магнаты, военачальники, заключали и документировали договор о взаимных обязательствах, по которым земля переходила во владение и распоряжение последних, за что крестьянам гарантировалась военная защита. При этом землевладелец гарантировал крестьянам бессрочное пользование землей, как средством существования, а те, в свою очередь, обязывались платить за это пользование определенную долю производимых продуктов.

118

В договорах, в зависимости от условий их заключения, могли сильно варьировать формы распределения правомочий /владения - распоряжения - пользования - присвоения/ между сторонами. Со стороны земледельца могли выступать как индивиды, так и роды, семьи, общины. Правомочия землевладельцев могли разделяться между членами иерархии их социальной правящей группы. Далеко не всегда договор был добровольным и справедливым. Все это создавало естественное разнообразие феодальных отношений, соответствовавшее разнообразию геоклиматических и социальных условий, но суть дела от этого не менялась. Документирование не сразу охватило эти покровительственные отношения, но нарастало с раннего средневековья. Мы называем их первой формой финансовой системы, т.к. они создавали в теле общества массу ценных бумаг, которые регламентировали хозяйственную деятельность управляющего и исполнителей, устанавливали нормы прибылей и доходов сторон. В них начинали отражаться данные о производительности земли и хозяйства. Образно говоря, земледельцы и землевладельцы организовывали "совместное" земледельческое предприятие, в которое каждый вносил свою долю и доходы от которого делились между ними в пропорциях от этих долей (сначала, в виде натуральных продуктов). В чем состоял оборот этих ценных бумаг? Эти документы: определяли долговые и заемные отношения; нормы наследования имущества; использовались землевладельцами, феодалами для взаиморасчетов; становились основанием для расчетов выплат налогов в образующиеся уже тогда государственные структуры; наконец, они были гарантийными ценными бумагами, без которых не мог установиться устойчивый денежно-финансовый оборот. Понимание крупными феодалами выгодности сдачи земли в аренду подвигло их на легитимацию отношений купли-продажи земли, что позволяло расширять свои владения и увеличивать доход от земельной ренты. У феодальной земельной зависимости в виде барщины и оброка как источника дохода в виде натурального продукта появился конкурент - рентный доход. Но тем самым, в конечном счете, была открыта дорога и к купле-продаже земли для применения ее уже в промышленных технологиях. Учитывая базовость общинной земельной собственности для механизма социального выживания , легко понять, что эти денежно-земельные отношения претерпевали очень долгую метаморфозу. Нам же важно здесь констатировать тот факт, что уже само появление документально-договорных покровительственных отношений и было моментом появления финансовых отношений. И уже позже, через развитие земельной ренты они включились в денежно-финансовую систему. Наращивая свой авторитет в VII-X вв., церковь обретала мощные рычаги власти во всех западноевропейских королевствах, поскольку являлась для монархов священным источником всей древней культуры. Медленно, но верно в эти эпохи она "прорастала" в варварской Европе всеми своими общинными и цивилизационными компонентами. Как развивались события далее? Многие исследователи, изучавшие этот процесс, указывают на ведущую роль "папской революции" (конец XI - начало XIII вв.) в развитии

119

институциональной структуры феодальных обществ католической Европы. Стержнем этого "революционного перехода" было дальнейшее усиление роли права в обществе, воссоздание профессиональных судов, профессиональных юристов, отделение светской власти от церковной (Берман, с. 93-120). В результате за столетие "папской революции" экономическое развитие Европы значительно продвинулось вперед: "Появление городов является, пожалуй, самой поразительной общественно-экономической переменой конца XI, в XII и XIII вв. ...В 1050 г. на всю Европу было, пожалуй, только два города с населением более 10 тысяч - Венеция и Лондон, да еще десятка два с населением более 2 тысяч человек... В последующие два столетия по всей Западной Европе выросли крупные производственные и торговые центры. Некоторые из них насчитывали более 100 тысяч жителей, десятки - более 30 тысяч, сотни - более 10 тысяч. К 1250 г. от 5 до 10% населения Западной Европы, а это 3-4 миллиона человек, жили в городах... Класс купцов, который до 1050 г. состоял из немногочисленных бродячих торговцев, в XI и XII вв. резко возрос числом и изменился по содержанию, сначала в сельской местности, а потом в городах. Коммерция за горами и за морем стала важной частью общественной и экономической жизни Западной Европы... Ярмарки, рынки стали важными экономическими и общественными институтами. Развивались кредит, банковское дело и страхование, особенно в торговле на дальние расстояния. Росту коммерции способствовал рост ручного производства, а это сопровождалось массовым возникновением цехов, которые часто играли решающую роль в управлении городом " (Берман, с. 108; курсив наш - авт.). Благодаря упрочению "геласианской доктрины" (теоретическому обоснованию мирового господства церкви) все более рос авторитет канонического права, которое, как и римское право, оказалось чуть не для всех стран континента важным источником для создания и совершенствования собственных систем права. Конкурентная борьба между папством и императорской властью привела не только к разделению судебных функций между ними (церковь имела свои суды). Из юрисдикции светской судебной власти под юрисдикцию церковного суда были изъяты гражданские споры, которые были связаны с проблемами наследования, семьи, а также, соглашения, скрепленные клятвой (т.е. устные договорные отношения) и, кроме ряда других, " судебные дела о ростовщичестве и ренте " (Аннерс, с. 186). В собственной экономической деятельности и в анализе практики разрешения подпадающих под ее юрисдикцию торговых споров церковь начала формировать учение о "справедливой цене" . Развиваемое ею в каноническом праве торговое право сплавлялось со всеми этими ценностными нормативами. Современные аналитики-правоведы обоснованно отказываются от старых воззрений на церковь как на препятствие нормальному развитию коммерции, вообще капиталистических отношений. Особенно интересна в этой связи последовательность, с которой церковь отстаивала "доктрину справедливой цены". "Для канонистов доктрина справедливой цены стала, по существу, и нормой о бессовестности, направленной

120

против вредных сделок, и нормой о нечестной конкуренции, направленной против нарушения правил рынка . В этом качестве эта норма была параллельна другой доктрине канонического права, запрету на ростовщичество" (Берман, с. 239). Но особенно интересной оказалась дальнейшая метаморфоза взглядов церкви на ростовщичество, изначально отрицавшееся ею. К концу раннего средневековья под давлением хозяйственных нужд самой церкви, обладавшей до 1/3 всех земель в Европе (Берман, с. 229) и являвшейся активнейшим экономическим субъектом, церковные суды, монопольно занимавшиеся вопросами ростовщичества, пришли к констатации правомерности ростовщичества в определенных случаях. А именно тогда, когда оно устраняло, говоря современным языком, "упущенную выгоду". При этом в разработанном церковным судом механизме компенсации ссудополучателем заимодавцу "убыток приравнивали к величине средней торговой прибыли" (Мордухович, с. 38). Примечательным этот факт является и потому, что он демонстрирует, как механизм повседневной судебной практики (даже в рамках такого иррационального в обычном представлении института, как церковь) стал источником понимания рационального зародыша в ростовщичестве, еще недавно считавшемся неправедным делом. Санкционирование компенсации "упущенной выгоды" величиной средней торговой прибыли явилось ничем иным, как признанием и установлением необходимости финансовых отношений в их сущностном содержании - участии в прибылях предприятия соразмерно вкладу (инвестиции). Тем самым церковный суд (а он был самым интеллектуальным судом того времени), возможно, сам того не сознавая, отличил ростовщический процент (действительно спекулятивный и огромный) от процента на прибыль, характеризующегося реалистичным вкладом в производственную функцию капитала (ведь торговля, как нетрудно догадаться, представляет собой реальное духовное производство). Естественно, что сделав это открытие церковь первой взялась за финансовое предпринимательство. "В средневековой Европе первыми ростовщиками-банкирами были (X-XIII века) церкви и монастыри" (СИЭ, т. II, с. 99). Поскольку церковь была крупнейшим землевладельцем, огромные прибыли она начала извлекать из финансовых операций со ссудами под залог земли и с перепродажей земельной ренты. Напомним то, с чего мы начинали анализ рождения феодального общества: с документирования договора покровительства между крестьянами и феодалами как совершенно новой формы отношений между представителями разных социальных слоев. Важно иметь ввиду, что это открытие церковью содержания финансовых отношений не было случайным, а находилось в общем русле развития каноническим правом отношений собственности. Например, "канонисты изобрели юридическую конструкцию под названием "фонд"... Этот институт состоял в персонификации целей, которым должны были служить данная собственность, земля, деньги и невещественные права" (Берман, с. 231). Но это означает не что иное, как введение необходимости детально прописывать в документах те предприятия, в которых будут действовать "собственность, земля, деньги и

121

невещественные права". Тем самым определяется условие, без которого невозможно преобразовать ростовщический заем в финансовое (регулируемое) участие в прибылях. Поскольку понимается, что система права вплетена в социальные отношения как институт регулирования прежде всего доминирующих среди них экономических отношений, постольку ясно, что в стратифицированной структуре общества - особенно аграрного типа - превращение ростовщических отношений в финансовые, как и увеличение степени правовой защищенности, только в последнюю очередь достигает малоимущих или непосредственно производящих слоев населения. Однако важно, что уже в раннефеодальную эпоху ростовщичество подключилось и к большим слоям аграриев (Берман, с. 239). Многовековая борьба церкви с ростовщичеством как с источником социальной конфликтности начала противоречить интересам самой церкви и аристократии. "В конце XI - начале XII вв. экономическая ситуация начала коренным образом меняться. ...Многие церкви и монастыри были весьма богаты и постоянно искали вложения своим средствам. Ведь монастыри были главными заимодавцами отправляющихся в крестовые походы аристократов. Широкий размах приняла покупка прав на годовые доходы церквами и другими благочестивыми учреждениями... Сам папский престол довольно часто имел на банковских счетах огромные свободные суммы" (Берман, с. 240). Церковь создавала не только правовое содержание претерпевшего "внутриутробное" развитие и рождающегося в XI в. финансового макроинститута. Ее же общинные организации - монастыри - оказались среди первых финансистов. Основанный, например, для защиты паломников, торговых путей и укрепления государства крестоносцев в Палестине и Сирии Орден тамплиеров (храмовников) сильно обогатился на торговле и ростовщичестве. В XII-XIII вв. тамплиеры стали крупнейшими банкирами в Западной Европе, их банковскими услугами (в первую очередь кредитом под залог движимого и недвижимого имущества) пользовались короли, крупные феодалы, папство. Интересно, что впервые вексель как средство платежа появился именно среди членов этой сначала военно-религиозной корпорации (Дживелегов, 1904, с. 143; Амбелен, с. 27-28). Разумеется, мы не идеализируем и не абсолютизируем роль церкви. Воспитываемое ею светское общество и его организации - компании, гильдии, корпорации, цеха - быстро "усваивали материал" и вскоре (к XVI в.), как известно, начали отказываться от "родительской опеки". Нам было важно показать эту лидерскую роль церкви как логическое следствие психогенеративных функций общинных организаций в отношение политэкономических институтов. Торговля продуктами, в том числе и в международном масштабе, восстановилась в качестве устойчивой нормы социальной жизни, и наряду с ней начала развиваться торговля "особым" товаром - ценными бумагами . Деньги накапливались в купеческих банках и все шире применялись для кредитования всевозможных крупных компаний, преимущественно "заморского" характера. Транспортировка купцами и торговыми

122

экспедициями больших сумм денег в традиционной форме драгоценных металлов становилась все более уязвимой. В условиях, когда государи не брезговали пиратством и регулярно вели междоусобные войны, купцы, расширяя международные торговые сети, пришли к необходимости создания банков, т.е. - к вексельному и т.п. документальному расчету. Развитие обмена ценными бумагами, а также появление банковской системы свидетельствуют о рождении и начале стабильного функционирования финансового макроинститута гражданского общества Европы до начала XIII века. Еще раз подчеркнем, что в основе финансовой системы лежит документирование договоров между хозяйственными субъектами, и с этого начиналась эпоха феодализации. Естественно, что возникнув в качестве социального макроинститута в период феодализма, финансовая система продолжала свое эволюционное развитие и в последующее время. Индустриализм не мог развиться без достаточно совершенных финансовых отношений, но в то же время он трансформировал их "под себя". Вот как описывает роль ведущего финансового института - биржи - немецкий автор начала нашего века: "Биржа - это большой рынок для оборота движимых капиталов и для правильной расценки товаров и ценных бумаг , большой денежный рынок, прежде всего для государств, общин и множества промышленных предприятий... Лишь биржа дает возможность со сравнительно легкими издержками сбывать акции тысяч промышленных предприятий. Она посредствует между ищущим помещения капиталом, с одной стороны, и нуждающимися в капитале, с другой. Она регулирует кредитные, денежные и платежные отношения в стране, как и между отдельными государствами... Она служит для привозной торговли страховым учреждением, предохраняя от возможного падения цен на товар до прибытия его и, следовательно, от убытков. Она облегчает погашение национальных и интернациональных платежных обязательств, доставляя на выгодных условиях и удобно платежные средства, особенно векселя и ценные бумаги, тому, кто в них нуждается... Но биржа также барометр всей нашей хозяйственной жизни, показывающий высокое и низкое давление нашего экономического положения , точный прибор, по шкале которого можно отсчитать конъюнктуру данного момента" (Штиллих, с. 15-16). * * * Рост внутригосударственных и международных торговых и финансовых взаимодействий вызвал к жизни новый вид социальной конфликтности: торгово-финансовая "транспортировка" между городами как основными субъектами торговли проходила по территориям различных землевладельцев, наделенных традиционным правом вершить суд на своей земле. Каждый феодал являлся "законодателем", устанавливающим свои экономические нормы: налоги, пошлины и иные выплаты, "призовое право" и др. (к этому времени относится такая поговорка: "что с воза упало, то пропало").

123

Отсутствие единого для общества законодательства приводило к тому, что суд местных феодалов превращался в легальный грабеж. Приведем пример подобного средневекового "рэкета": Купеческие караваны "...разжигали аппетиты какого-нибудь барона, зорко сторожившего пролегавший мимо его замка путь. Казалось, что будет гораздо безопаснее заключить договор с бароном, через владения которого проезжали, и просить его за известную плату дать конвой. Это помогало до тех пор, пока просьба о конвое была предоставлена на усмотрение купца, но мало-помалу снабжение купца конвоем сделалось правом... барона и новым источником дохода для него; купец не мог отказаться от конвоя, и, если ему не хотелось платить, то барон легко мог доказать ему, что он нуждался в конвое, ограбив его собственноручно" (Дживелегов, 1904, с. 103). Разнообразие финансовых отношений становилось огромным: аренда земли (земельные ренты и ссуды), охватившая все население и довольно быстро переходившая на денежный расчет; быстрый рост торгово-финансовых капиталов; рост численности богатого купеческого и торгово-ремесленного сословия; включение государства в финансовые отношения через объявляемые церковью кампании финансирования "крестовых походов", когда государи, наряду с церковными иерархами, начали осуществлять сложные и крупномасштабные финансовые махинации. С бурным ростом городов в XII-XIII вв. началось экономическое процветание Европы, но продолжающаяся военная междоусобица теперь дополнялась ростом конфликтности в связи с усложнением рыночной инфраструктуры. Церковь начала вести борьбу за мир и согласие. Исторически почти одновременно с созданием церковью новой системы права развивался процесс борьбы городов за свою независимость от сеньориального произвола. Росло количество вольностей, даваемых городам папством и императорами и зафиксированных специальными хартиями. Общей характеристикой политической карты Европы того времени, на наш взгляд, является существование множества городовгосударств , в которых доминировал не сам город с его торгово-ремесленным населением, а государственная власть сеньоров, землевладельцев. Императорскую (королевскую) власть того времени мы бы назвали "виртуальной" и в силу слабости коммуникационной структуры, и ввиду постоянного перекраивания границ государств. Рост значимости торгово-финансовых отношений вызвал "коммунальное движение" городов - их борьбу с сеньорами. Императоры были заинтересованы в том, чтобы в лице торгово-ремесленных городов обрести такой сильный оплот своей власти, как мощную коммуникационную инфраструктуру , составляемую этими городами и их постоянно циркулирующим по континенту торговым населением. В этой связи мы полагаем не случайным то, что историк-правовед Г.Берман называет государствами не только церковь, но и раннефеодальные города. Это, как нам думается, и стало основой всего последующего, присущего зрелому феодализму процесса складывания нового типа государства - объединения множества феодальных городов-государств на основе единства законодательной системы . Конечно,

124

нужна отдельная работа для исследования роли городов, но по тем данным, которые мы могли учесть, два основных типа социальной конфликтности вели западное общество к созданию законодательного макроинститута : потребность новых городов в унификации законодательства и в прекращении произвола сеньоров, а также неотделимая от нее потребность в изъятии законодательной функции у сословия судей, большую часть которых составляли сами феодалы. Усложнение социальных отношений (по сравнению с древним миром), которое вызывалось возникшим новым феодальным строем, распространением ремесла и торговли среди свободного населения Западной Европы, таким образом, выявило невозможность совмещения в рамках судебной системы разнородных функций: применения законов и законотворчества . 2. Законодательная власть "Папская революция" в созданном ею целом комплексе новых правовых блоков не только зафиксировала акт рождения финансовой системы, но и воссоздала во много более развитых формах судебную систему: в частности, "в противоположность и старой римской, и германской процедуре каноническая процедура была писаной" ; большинство ее этапов теперь осуществлялись письменными протоколами, заявлениями, решениями и т.п. документами (Берман, с. 241; курсив наш - авт.). Распространение документированного права и правосудия в условиях роста социальной конфликтности, на наш взгляд, сделало явной и тем еще более обострило проблему права на законодательство . Борьба за него шла уже давно, и прежде всего между церковью и императорской властью. Однако с возникновением финансовой системы политические проблемы на всех этажах общества сошлись в эту точку. Самим ходом экономического развития феодальное общество было принуждено к тому, чтобы изъять нормотворческую функцию из ведения судебной власти. Обобщая социальную эмпирику того времени, можно сказать так: частота изменений в самых разных сферах экономической деятельности, а вслед за ней и в иных, настолько выросла, что теперь уже сами судьи, "по ходу дела изобретая" новые законы, не могли устранять социальную конфликтность; законодательная функция стала требовать теперь коллективного профессионального труда . Эта потребность, как мы говорили, сначала наиболее вызрела в городах, нуждавшихся в единообразии законодательных действий государства, таком единообразии, которое отвечало бы складывавшейся в Западной Европе новой рыночной инфраструктуре. Историки-медиевисты говорят о "коммунальном движении", характеризуя начало борьбы средневековых городов против сеньориального режима (X-XIII вв.). По мере развития городов как центров ремесла и торговли они подвергались все большему произволу со стороны феодальной знати, концентрировавшей в своих руках на местах " сеньориальную систему мер и весов, сеньориальную монету, полицейскоадминистративный

125

аппарат сеньора, его судебную, и военную власть, собственность на землю, на которой находился город ". Постоянно росло число устанавливаемых феодалами "всевозможных пошлин: провозные, проходные, въездные, выездные, судопрогонные, мостовые, подорожные, рыночные, торговые (с продавца и покупателя при каждой сделке), береговое право, право произвольной реквизиции, пошлины на соль, вино и мн. мн. др." (СИЭ, т. VII, с. 577; выделено нами - авт.). Естественно поэтому, что в городах и начала вызревать социальная потребность в отделении суда от законодательства. Сначала, конечно, просто в организации своей судебной и законодательной функции, свободной от власти сеньора. Добиваясь, часто в вооруженной борьбе, выкупами или поддержкой королей свободы от феодального произвола, города получали от последних различные "хартии", "фуэрос", "вольности" и т.п. В завоеванные городами Западной Европы привилегии входили: личная свобода граждан, право на содержание особого городского суда, право на создание военной корпорации, право учреждения выборных органов власти - городских советов, собраний, фактически, и представлявших собою протоформы регулярной законодательной власти. Вероятно, наиболее остро эта внутренняя необходимость проявила себя в Англии, в результате чего в 1215 г. была принята Великая хартия вольностей, ограничившая законодательные функции короля как высшего судьи. Вскоре (в 1265 г.) был создан английский парламент - сначала как высший судебный орган, формирующийся из представителей элитарных слоев для разрешения их внутренних конфликтов. А в 1324 г. впервые в Европе - английский парламент стал полномочным законодательным органом, обладающим исключительным правом законотворчества. И хотя после этого еще долго король и парламент в Англии с переменным успехом перехватывали друг у друга эту функцию, государственный законодательный институт в этой стране постоянно набирал силу. Значительно сложнее шел этот процесс в странах, которые раньше вышли к протопромышленным капиталистическим отношениям - в городах-государствах Италии и пиренейских королевствах. Общеизвестна финансово-торговая экспансия Генуи, Венеции, Сиены, Флоренции и др. италийских городов. Однако налогово-финансовый гнет патрициата с вырождением финансовых отношений (оборота ценных бумаг) в ростовщические через "твердый процент" (Мюллер, с. 172) в XV в. завершился заменой республики тиранией (синьорией) и упадком экономики на столетия. Аналогичным образом после веков реконкисты и сравнительно быстрого расцвета финансовой экономики в начале XVI в. в Испании, благодаря колониальной экспансии и потокам золота из Америки, быстро развившееся финансовое регулирование со стороны государства (короны) и здесь вызвало сильные социальные потрясения с последующей реакцией феодальной и инквизиторской власти, надолго затормозившие экономическое развитие страны. Целесообразно заметить, что в обоих случаях государственный законодательный орган не сформировался, хотя его городские прототипы (коммуны, кортесы) в этих странах

126

уже существовали. Восстание средневековых самоуправляющихся городов Кастилии (комунерос) в 1520-1522 гг. имело целью превращение кортесов в парламентский орган страны (требования регулярности их созывов, самоуправления городов, представительства городов, участие в налоговой политике и др.), однако оно запоздало и было разгромлено набравшим силу императором "Священной Римской империи". Интересно, что аналогичная ситуация впоследствие сложилась и во Франции, в которой Генеральные штаты (парламент) возникли уже в 1302 г., но так и не получив законодательной инициативы довольно быстро были подмяты королем и дворянами, вошедшими во вкус государственного финансового контроля. Иное дело парламент Нидерландов (Голландии). В этой стране бурный рост капиталов начался уже в XIV в. (с вхождением 20 ее городов в Ганзейский союз). Адекватная реакция (борьба с феодальной знатью) купеческого и ремесленного патрициата привела к появлению в этом же веке штатов - парламента не городов, а всей Голландии. В 1463 г. штаты превратились в полномочный законодательный орган, Генеральные штаты, и обеспечили уверенную победу торгово-промышленного финансового капитала в освобождении и от испанской короны и от своей монархической власти в 1566-1572 гг. В результате сразу же с началом XVII в. Голландия претерпела бурный экономический подъем, превращаясь в мировой торговый и финансовый (банк Амстердама) центр. Во всех этих случаях, если соотнестись со Схемой 5, мы увидим, что Италия, Испания и Франция в условиях интенсивного развития гражданской финансовой системы не создали, во-первых, законодательных органов, и во-вторых, подчиненного и контролируемого ими госбанка-эмиттера, но перешли к мощной, а затем и жесткой государственной финансово-налоговой политике . В этих условиях после первичного расцвета их экономики дело подошло к действительным началам промышленного капитализма - развивались мануфактуры и класс наемных рабочих. Ниже мы рассмотрим, почему эти явления делают необходимым создание министерской (управляющей) власти в государстве. Здесь же отметим, что в указанных странах, своевременно не создавших законодательной власти, естественно разрастался чиновничий аппарат короля, и тем более усиленный инквизицией ( пример инерционной гипертрофии генеративной функции церкви ). Результатом была жестокая средневековая бюрократическая деспотия с имперскими рецидивами, разрушавшая экономику этих стран. В Голландии же становлению государственного финансового регулирования предшествовало появление государственной законодательной власти. Коротко говоря, диспропорции в развитии экономических и сопряженных с ними политических институтов, опережение в развитии одних и отставание других, на наш взгляд, объясняет вторичные причины глобальных социальных патологий (к первичным причинам мы относим естественные и антропогенно усиленные геоклиматические барьеры).

127

Развитие феодальной Англии было много более размеренным и потому успешным, с изложенной точки зрения. Следует обратить особое внимание на то, что там в раннефеодальную эпоху успел воссоздаться весь комплекс цивилизационных институтов древности - торговля, суд, налоговая система и адвокатура. Этот комплекс был воссоздан в той форме, в которой эти институты охватывают межиндивидуальные (а не межгрупповые) отношения. В XI в. система сбора налогов королем начала основываться на земельных кадастрах. Институт адвокатуры (барристеров) уже в XI-XII вв. начал влиять на принятие судебных решений и на судебные процедуры, участвуя тем самым в законотворчестве. Особенно важно, что при этом полноценном воссоздании цивилизационных институтов "общее право не заимствовало нормы из иностранной правовой мысли, а часто использовало правила, уже существовавшие в городских обычаях Англии, города были более развиты в экономическом отношении" (Киралфи, с. 152). Важно также не только то, что парламент в Англии возник раньше, чем в Голландии, но и то, что судебная система не была здесь совершенно лишена законотворческих функций, но после существенной реформы (создания государственных разъездных судов, в частности) теперь уже поддерживала "новорожденный" парламент. Иными словами, сохранялась функциональная преемственность и взаимосвязь институтов. Эти факты очень важны потому, что несмотря на мощное рецепторное воздействие римского права, продолжавшееся и в новой истории, уже в период становления финансовой системы в Англии процесс законотворчества исходил и из практического опыта своих городов - носителей финансовой культуры. Повторим, что уже в 686 г. в Лондоне существовало высокоразвитое торговое право (Аннерс, с. 194). Италийские же республики, первые феодальные страны-лидеры, были непосредственными преемниками римской правовой культуры. Но в основе финансово-торговой деятельности лежит договорное право, поэтому целесообразно обратить внимание на еще один вывод столь часто цитируемого нами историка-правоведа Э.Аннерса: "Римлянам все же не удалось добиться успеха в создании хорошо продуманной договорной системы, построенной на базе фундаментальных разработок принципов формирования и применения договоров" (Аннерс, с. 108). Важной причиной смены экономического лидерства, на наш взгляд, являлись интенсивно протекавшие в Голландии, Англии и др. странах северной Европы в XII-XIV вв. процессы законотворчества, сопряженные и с постоянным совершенствованием судебной системы (Хрестоматия по истории государства и права зарубежных стран, с. 94132). Это, конечно, тоже свидетельствует о нараставшем там кризисе правовой системы в условиях бурного развития финансовых отношений в гражданском обществе. Но кризисе, на который общество реагировало достаточно адекватно: созданием государственного института законодательства, объединявшего различные слои общества на основе договоров, а не насилия . Часто говорят, что законодательство имело место и в древнем обществе, что финансовые отношения были присущи и древнему миру. Такие утверждения свидетельствуют

128

о малой разрешающей способности применяемого аналитического аппарата. О финансовых отношениях мы уже говорили, отличая их от ростовщичества. Законодательство же, возникавшее "из-под пера" отдельных личностей: монархов или ученых-юристов (для последних более свойственна кодификация права), - не есть законодательство как регулярная коллегиальная и профессиональная государственная деятельность. Тем более, оно носило спорадический характер на фоне повсеместно распространенной в древнем мире казуистической судебной практики. Современные же страны с прецедентным правом (англо-саксонская традиция) обладают развитым профессиональным государственным аппаратом для законотворческой деятельности. Мало того, они же, как мы только что говорили, положили начало появлению собственно законодательных государственных органов - парламентов. Конечно, уже в древнем мире существовали и деньги, более того, они копились, отдавались в рост, в долг и т.д. Еще раз, однако, вспомним, что в древнем мире зачатки оборота ценных бумаг - долговые расписки - вызывали социальные взрывы и государственные "антифинансовые", по сути дела, реформы. Впервые (по крайней мере, как нам известно) с проблемой ростовщического долгового рабства столкнулся царь Хаммурапи (Вавилон, середина XVIII в. до н.э.), запретивший его и ограничивший ростовщичество (СИЭ, т. II, с. 905). Известно, что проблема исторически "несвоевременного" расцвета ростовщичества, ввергала в тяжелые социальные кризисы и Грецию (результат: анти-долговые реформы Солона в Афинах). Неразвитость судебной, налоговой систем и адвокатуры вели к превращению этих зародышей финансового оборота в грабеж с долговым рабством. Но разве в этом заключается сущность финансовой системы? Финансовая система это система банковского и биржевого оборота ценных бумаг, а не просто денежной массы : оборота всевозможных закладных, долговых расписок, векселей и прочих финансовых документов, обеспечивающих процесс рыночного обращения крупной недвижимости, крупных денежных сумм в "безналичной" их форме и т.п. В этом понимании финансовой системы мы ее в древнем мире, конечно же, не найдем; там обнаруживаются лишь ее зачатки. Зададимся вопросом: а возможно ли возникновение массового оборота финансовых документов, если в обществе отсутствует развитая судебная система и частная адвокатура, способные быстро разрешать многочисленные связанные с этим оборотом имущественные споры? Коротко говоря, если "бумага" - документ не обладает всем известной жесткой силой государственного принуждения, если ее можно проигнорировать, не боясь каких-то силовых санкций, то о каком обороте ценных бумаг , т.е. о какой финансовой системе можно говорить? Создание законодательного института в государствах Западной Европы явилось инструментом разрешения мощной конфликтности, вызванной развитием финансовой системы в условиях сопряженности судебных и законотворческих функций в руках королей и сеньоров, городов и церкви. В результате различные слои правящей знати были ограничены в своем произволе, и период с XV по XVIII вв. ознаменовался очередным

129

этапом в развитии финансовой системы общества - бурным ростом торговых компаний, бирж, банкирских домов, акционерных обществ. 3. Государственный банк Расцвет не только торговли, но и ткачества, кораблестроения - вообще все большего числа иных ремесел - основывался теперь на крупных капиталовложениях, что сопровождалось быстрым ростом разнообразия форм финансовых документов. Рост крупной оптовой торговли, рост городов и сужение сферы натурального хозяйства, естественно, влекли за собой и значительный рост мелкого розничного товарооборота, который все труднее было обеспечивать деньгами из драгоценных металлов (зачастую эти деньги сознательно портились многочисленными эмиттерами и потребителями). Драгоценные металлы тоннами уходили в страны Востока в обмен на необходимые и экзотические (предметы роскоши) товары. Из колонизируемых американских земель, наоборот, потекли реки золота и серебра. В XVI - XVII вв. торговый баланс Европы с Востоком был отрицательным. Тем не менее, не все европейские страны находились в одинаковой ситуации: "При прочих равных условиях драгоценные металлы имели тенденцию стягиваться туда, где они были дороже. А дороже всего они были там, где на них был особый спрос, - в странах, занявших место у тех "кранов", через которые европейская монета "отливала" на Восток, - прежде всего в Голландии, затем в Англии. Такие страны выигрывали и на вексельном курсе" (История Европы, т. IV, с. 91). Огромный размах приобретало финансирование государственных мероприятий, государства становились основными заемщиками , а денежное выражение оборота ценных бумаг начинало исчисляться астрономическими суммами. В XV-XVI вв. банкротства государств стали частым явлением, и в условиях становления демократических (благодаря институту законодательства) порядков уже не могли компенсироваться только насилием власти для погашения ее долгов. Страны Европы стали впервыми сотрясаться от финансовых кризисов. Указанные выше события привели к "революции цен", которая вызвала в 1601 г. увеличение их в Испании в 4,5 раза, в Англии - в 4 раза, во Франции, Италии и Германии - в 2-2,5 раза (Полянский, Жамина, с. 103). Эти кризисы были связаны с растущим хаосом финансовых систем, отсутствием надежности и достаточности количества и качества (по содержанию драгоценного металла) денежной массы, необходимой для покрытия товарного оборота, с низкой эффективностью расчетов при множественности форм ценных бумаг и росте многообразия денежных знаков. Но главное, - с отсутствием контроля за банкротствами, среди которых самые пагубные последствия вызывало банкротство государства. Теперь уже не кризис от массового произвола частных капиталов или феодалов, препятствующих их развитию, а финансовый кризис

130

общегосударственного масштаба вызывал острую массовую социальную конфликтность и стал главной проблемой. Очевидно, что выросшая и мощная финансовая система и еще более развитая ею торговля обрели такой размах, когда нарушения в них как в основных расчетных рыночных системах народного хозяйства, опосредованные через нарушение баланса цен, стали очень чувствительно влиять на экономику. И главным виновником таких нарушений все чаще становилась государственная финансовая политика или, лучше сказать, отсутствие у королей такой политики. Требованием времени стало создание централизованно упорядоченной, планирующей расходы и доходы государственной финансово-бюджетной политики , способной, прежде всего, снять массовую конфликтность рассчитанной налоговой практикой и консолидировать частные национальные капиталы в международной конкуренции. Впервые в истории флорентийские и венецианские купеческие банки стали инициаторами и творцами прототипа нового государственного экономического института государственного банка, эмитирующего национальную валюту и упорядочивающего финансовые обязательства государства перед кредитующим его гражданским обществом. В 1203 г. венецианцы для надежности расчетов между участниками банковских операций, делающих вклады в различных формах денежных знаков и ценных бумаг, выпустили золотую монету, названную дукат. В 1252 г. к чеканке дуката перешла и Флоренция. Дукат венецианцев стал универсальной золотой монетой почти на семь столетий. Единая серебряная монета (иоахимсталер) стала печататься с 1518-1519 гг. в Чехии. В 1525 г. она была признана в качестве основной денежной единицы для всей Священной Римской империи, распространившись вскоре и по всему миру. Это были первые попытки соединения государственной казны с банками, "производящими" национальную валюту как долговое обязательство государства перед гражданскими кредиторами. Впервые система государственного долга для осуществления безналичных расчетов была введена в Венеции и Генуе в XIV-XV вв. Создание в 1407 г. из ряда частных банков объединенного Генуэзского банка св. Георгия было вызвано необходимостью упорядочить задолженность Генуэзской республики перед ее многочисленными кредиторами-купцами. Постепенно Генуэзский банк стал коллективным банкиром республики, управляющим всеми ее финансами. В XVI-XVII в. в крупных европейских торговых центрах были созданы особые жиробанки, введшие в оборот особую "банковскую монету" (в этой денежной единице производились расчеты меду купцами путем перечисления денег на их вклады). Но это были еще частные банки, естественно, действовавшие в интересах создавших их финансово-купеческих групп. Отсюда вытекало и их предпочтение к финансированию торговых кампаний, а не нарождавшегося промышленного предпринимательства. (Напомним, что эта деятельность частных купеческих банков проходила в странах, не создавших государственное законодательство. В результате страны континентальной Европы столкнулись с тяжелыми финансовыми кризисами, протестом и восстаниями нищающего населения).

131

Таким образом, к началу XVII в. у Европы уже был опыт централизованного государственного управления национальными финансами. Но это был опыт, не учитывающий роли демократических институтов. Значительно более зрелые слои купечества, землевладельцев-финансистов, банкиров Англии, имевшие опыт нескольких веков парламентской демократии, получили жестокий и кровавый урок революции 1640-х годов. К этому времени "...тоннаж английского флота увеличился вдвое, быстро рос банковский капитал, создавались акционерные компании - королевская Африканская, Гудзонова залива и др." (СИЭ, т. III, с. 164). В 1688 г., следует полагать, не случайно король Яков II оценивался ими, как "тупой и ограниченный" политик, а для освобождения от него в страну была призвана армия Вильгельма Оранского (Голландия). С тех пор парламент Англии начал определять экономическую политику страны, и уже в 1694 г. был создан Английский банк, приступивший к эмиссии банковских билетов. К началу XIX в. банковские билеты (банкноты) в наиболее развитых станах Европы приобрели силу законного средства платежа, то есть превратились в национальные деньги (Полянский, Жамина, с. 94; БСЭ, т. II, с. 610-611; СИЭ, т. II, с. 100). Следует обратить внимание на то, что "Англия XVIII столетия оказалась единственной страной, располагавшей обширной и однородной системой налогообложения, в основном косвенных налогов, дополнявшихся высокими местными налогами на содержание бедных" (Штюрмер, с. 277), что также свидетельствует, на наш взгляд, о социальной эффективности взаимодействия законодательных органов и государственного банка, препятствовавших финансово-налоговому произволу. Из сказанного логически вытекает, что до возникновения государственного банкаэмиттера в гражданском обществе должна была сложиться финансовая система, обеспечивающая оборот ценных бумаг. Эмиссия государственной валюты (финансовых долговых обязательств государства, а не просто средства платежа, каковым является монета) не могла начаться без предварительного развития и законодательной практики, препятствующей произволу отдельных феодалов, городов, а главное - высшей государственной власти, и заставляющей их подчиняться законам, совершенствующим отношения в развивающихся национальных и международных рынках. Своевременное и последовательное создание в Англии всех трех основных макроинститутов феодального общества - финансовой, законодательной и госбанковской систем - проявилось в широко известном промышленном скачке этой страны, начавшемся в середине XVIII в. и завершившимся входом в собственно индустриальную стадию эволюции (переходом всего хозяйства страны по преимуществу на машинную энергетику органического топлива). Но опять, как и в древнем мире, после возникновения дисбаланса в системе социального распределения экономических и политических властей (один гражданский макроинститут и два государственных) общество начало погружаться в пучину социальных конфликтов. Невиданный ранее рост технологических преобразований, происходивший

132

в Англии XVIII в. и вызванный совокупным прогрессивным действием трех новых макроинститутов, имел своим следствием исторически очередной рост социальных конфликтов между высшими и низшими слоями населения. Континентальная Европа, соответственно задержке ее институционального строительства, вошла в полосу социальных революций, которые сопровождаются возникновением тираний и деспотий, чехардой государственных переворотов в борьбе буржуазии с феодальными монархиями, значительно позже (с 1789 по 1871 гг.). Но как это ни парадоксально, Англия избежала таких потрясений, которые испытала континентальная Европа. И это несмотря на общеизвестные факты нищеты английских крестьян и промышленных рабочих в период перехода к индустриальной экономике. Конечно, в этой меньшей взрывоопасности социального протеста английских рабочих сыграли роль многие факторы, включая и "усмиряющие" силы: военную мощь "владычицы морей" и очень жестокую систему правовых санкций (Аннерс, с. 262), процессы миграции в колониальные владения наиболее "сильных характеров". Однако мы полагаем, что наряду с ними не менее важными, хотя обычно менее замечаемыми, для восстановления социального мира были те возможности, которые содержала в себе уже имевшаяся в наличии полнота институциональной организации общества. Она даже в тех тяжелых социальных условиях способствовала сравнительно безболезненному развитию компенсаторной реакции гражданского общества и становлению эволюционно очередного его института. 4. Профессиональные союзы Посмотрим, как происходил завершающий феодальную стадию эволюции "предпромышленный переворот", условия которого и вызвали возникновение гражданского института профессиональных союзов. Упомянутая выше английская революция второй половины XVII в. "не только придала процессу генезиса капитализма необратимый характер, но также открыла новую стадию этого процесса, на которой не торговля, а промышленность стала решающим фактором экономического прогресса. Английская революция сформировала в Европе раннебуржуазный регион (к которому наряду с Англией принадлежала и Голландия), являвшийся вплоть до Французской революции конца XVIII в. в международном масштабе бродилом процесса перехода от феодализма к капитализму" (История Европы, т. IV, с. 95). "XVII век в экономической истории Европы был отмечен гегемонией Соединенных провинций, ...именно для них этот век оказался "золотым" (История Европы, т. IV, с. 96). Авторы того времени отмечали несколько преимуществ Голландии по сравнению с другими европейскими странами: интенсивное участие в мировой торговле с Востоком, наличие мощного флота, выполнявшего функции "всемирного перевозчика", развитый сельдяной промысел.

133

Наряду с интенсивным сельским хозяйством в Голландии успешно развивалась традиционная текстильная отрасль промышленности, освоившая в то время производство новых сортов ткани (байка, саржа и т.д.). Более того, завершающие этапы изготовления английских сукон (окраска и отделка) осуществлялись также в Голландии, что приносило стране до 40% стоимости готовой продукции. "Второй по удельному весу отраслью голландской промышленности являлось судостроение, высокий технологический уровень которого обеспечивался переходом к использованию стандартных деталей и методов. /.../ В Голландии XVII в. существовали и новые отрасли промышленности рафинирование сахара, производство бумаги, кирпичная, керамическая, книгопечатание, табачная, спирто-водочная и др." (История Европы, т. IV, с. 97, 98). Вспомним, что в Нидерландах, хотя и чуть позже, чем в Англии (в XV веке), тоже успешно развивался парламентаризм (Генеральные штаты), в отличие от остальных стран Европы. Мало этого, уже в 1609 г. был создан Амстердамский банк. Но Нидерланды к этому времени еще не достигли финансового единства национального государства (общегосударственный Нидерландский банк был организован лишь в 1814 г.), шла жестокая и часто кровавая борьба между землевладельческим и купеческим финансовым капиталом, с одной стороны, и набирающими силу промышленниками, с другой. Побеждали в этой борьбе до середины XIX в. первые (СИЭ, т. X, с. 171-177), поэтому капиталы в XVII-XVIII вв. по преимуществу направлялись в военно-торговые, земельные и финансовые спекуляции, а собственно промышленное развитие затормаживалось. Уже тогда английская государственная политика обрела направляющую экономическое развитие функцию, важным компонентом которой являлся протекционизм. Эти и некоторые другие причины, описываемые термином "первоначальное накопление", именно в Великобритании создали наилучшие условия для осуществления промышленного переворота и перехода к индустриальному обществу. В начале XVIII в. в преддверии промышленного переворота основной формой индустриальной деятельности в Европе была мануфактура. Централизованные мануфактуры - как государственные, так и частные - в большинстве стран выполняли по преимуществу государственные заказы на оружие, боеприпасы, снаряжение или производили дорогостоящие предметы роскоши. Во многих случаях они зависели от государственных заказов и дотаций. Машины применялись спорадически. Основной формой все-таки оставалась рассеянная деревенская мануфактура, предполагавшая низкий уровень оплаты труда наемного рабочего и избавлявшая предпринимателя от сопротивления со стороны цехов и гильдейских компаний, также как и от затрат на содержание помещения (История Европы, т. IV, с. 243 - 247). В большинстве стран росло число технических новшеств, но мало где они находили распространение. Появились первые станки, применяемые в чулочно-вязальном производстве (в 1727 г. в Англии насчитывалось более 8 тыс. таких станков). Как пишут исследователи, "важным было то, что в стране создавались условия, при которых новые

134

изобретения не оставались долго невостребованными. Уменьшение рабочего времени, необходимого для производства товара, становилось сознательно провозглашенным принципом. После изобретения в конце ХVII в. паровой машины число "огненных механизмов" в Англии к середине XVIII в. выросло до сотни. Значительно обогнав в этом другие страны, Англия смогла теперь использовать технологические новшества этих стран, не находившие там применения" (История Европы, т. IV, с. 254). Таким образом, созрели необходимые предпосылки для осуществления промышленного переворота, то есть возникновения адекватной индустриальному обществу технико-технологической основы. До второй половины XVIII в. основными источниками энергии, приводившими в движение рабочие инструменты, были физическая сила животных и человека (даже первая прядильная машина, изобретенная в 1735 г. Д.Уайеттом, приводилась в движение ослом), а также сила падающей воды. Эксперименты в области создания универсального двигателя, использующего принципиально иной энергетический источник, проводились во многих странах, но лишь английскому изобретателю Д.Уатту в 1763 1784 гг. удалось не только создать, но и внедрить в практику универсальный паровой двигатель с высоким КПД, использующий энергию сжигаемого угля. В 1785 г. его двигатель был впервые поставлен для привода текстильного предприятия, а к концу века промышленность Великобритании и Ирландии использовала уже более трехсот паровых машин (Боголюбов, с. 31 - 34). Начался промышленный переворот, означающий переход к освоению обществом химических источников энергии. Этот скоростной - происходивший за каких-то 50 лет - "предпромышленный переворот", естественно, сопровождался радикальным изменением условий жизни рабочих. После эпохи "огораживаний", вытеснения крестьян с земли это был второй период тяжелых испытаний для рабочих слоев. Описывать их здесь нет нужды, это общеизвестные вещи. Коротко говоря, рабочий человек превращался в "придаток машины", лишенный связи с природой, лишенный отдыха соответственно ритму машинного производства, прежде всего потому, что тогда еще продолжала доминировать традиционная средневековая психология финансистов, крайне неустойчивая и под воздействием конъюнктуры готовая в любую минуту "сорваться" на спекулятивный ажиотаж. А новый тип гражданского общества еще только складывался и был слаб, чтобы обеспечить цивилизованные формы самозащиты. Причины, которые во все времена вызывали волнения в нижних слоях населения, а затем восстания и революции, достаточно много изучались. В общем виде вполне естественно согласиться с формулировкой, например, П.Сорокина: этими причинами является " увеличение подавленных базовых инстинктов большинства населения" , к которым он относит "голод и пищеварительный инстинкт", "собственнический инстинкт", "инстинкт самосохранения", "половой инстинкт", инстинкты "свободы, самовыражения" и др. (Сорокин, с. 272-287). Современная наука выявила и чисто физиологические

135

механизмы некоторых названных П.Сорокиным социальных процессов: "...Гипогликемия, низкий уровень сахара в крови, является физиологически важным фактором, вызывающим раздражительность и агрессивность. ...Гипогликемия - одно из первых следствий недоедания..." (Эфроимсон, с. 208-209). Неотъемлемым компонентом кризисов, по теории Сорокина, являлась и деградация правящей элиты. С особой тщательностью эта проблема изучалась в марксистской социологии конфликтов. Ранее мы говорили, что уже в древнем мире не только внешние (войны и геоклиматические условия), но и внутренние факторы становились причиной "подавления базовых инстинктов". Уже тогда это подавление вызывалось ростовщически-налоговым произволом деградирующих элит, использующих перевес числа государственных каналов социальной мобильности (суд и налоги), над гражданскими (торговля). Аналогичным образом складывалась ситуация и в позднем феодализме, когда достигшие огромных размеров частные капиталы обнаружили большие затруднения в освоении новых способов вложения (Бродель, с. 65). Перейдя к скупке земель и недвижимости, их новые владельцы "освобождали" массы крестьянского населения от традиционной деятельности, оставляя их на произвол собственной инициативы и предприимчивости в добыче средств к существованию. По существу, первоначальное накопление капитала осуществляло ту же функцию "перекачки" населения из одной социальной страты (крестьян) в другую (промышленных рабочих), о которой мы говорили выше на примере заключительных этапов древнего мира. Исчерпав и этот ресурс для вложения, крупные капиталы устремились в промышленные сферы деятельности. Создание государственных банков, с одной стороны, упорядочивало кредитнофинансовые отношения, стабилизировало их, а с другой стороны, значительно увеличивало возможности крупных финансовых махинаций чиновников. Государственная централизация финансовой деятельности в странах со срощенными политическими и экономическими элитами (а тем более при неотделенности королевского /или городского/ чиновничества от законодательной власти, при ее неразвитости, как в большинстве стран континентальной Европы) в условиях предпромышленного финансового ажиотажа все чаще вызывала финансовую дестабилизацию, пагубно отражавшуюся теперь уже на широких слоях населения. Росли их кредитные и налоговые долги, регулярными становились скачки цен на товары первой необходимости. С появлением госбанка, а с ним и финансовой политики государства, росли его централизованные таможенная и пошлинная активность, торговые отношения с купечеством, огромных размеров достигали оборачивающиеся уже и внутри страны торговые капиталы, среди которых государственный капитал становился доминирующим. Все это, в свою очередь, вело как к росту цены ошибок в обращении с капиталами, так и к появлению новых - неконтролируемых законами - каналов для коррумпирования чиновничества. Возрастали интенции к недобросовестному использованию этих новых каналов социальной мобильности для изменения личного социального статуса. (Например, проблема "грюндерства" - средневекового аналога "МММ" и прочих российских

136

фирм-однодневок). Как мы уже говорили, эти пороки в сфере финансовых отношений простирались от порчи мелкой монеты до банкротства целых государств. Два эти фактора провоцировали ранее неизвестное обществу в таких масштабах явление - инфляцию. Деградирующая элита перелагала тяжесть инфляционного бремени на далекие от государственной власти слои населения , а на их протесты отвечала репрессиями. В середине XVIII в. наиболее распространенной в Великобритании формой протеста наемных работников стало уничтожение машин. Размах этого движения принял столь внушительные масштабы, что в 1769 г. парламент издал специальный закон, карающий разрушение машин смертной казнью (Всемирная история, т. V, с. 494). Население, непосредственно контактирующее с частными торговцами, финансистами и первыми работодателями, нанимателями, в условиях подавления его "социальных инстинктов" начало искать формы цивилизованной защиты. Иными словами, накладывались две формы конфликтов: одна, идущая из прошлого и характерная для феодального общества, и другая, идущая как бы из будущего и характерная для индустриальных технологий. Гражданское общество стран Западной Европы искало "институциональный ответ" на этот "вызов" и нашло его в форме самоорганизации в профессиональные союзы. * * * Заключительным этапом в развитии феодального общества стал такой гражданский институт, как основанные на договорном праве профессиональные союзы, своими истоками восходящие к цеховой организации. Основная их функция - документальное оформление коллективных договоров для коллективной защиты наемных работников от произвола работодателей. Интересно заметить, что документально-договорные отношения, которые, как мы уже не раз говорили, являются духовно-технологическим стержнем всего феодализма, проявляли себя и в их обратном модифицирующем воздействии на группу цивилизационных институтов древнего мира. Так, например, формирование финансовой системы в деятельности торговых компаний (комменд, коллеганц) сопровождалось появлением института нотариата, документально фиксировавшего договора между десятками их членов об участии в общей деятельности, о распределении прибылей и т.д. В последующей эволюции нотариат стал охватывать все мыслимые формы гражданских индивидуальных отношений. При внимательном анализе вряд ли можно отрицать, что нотариат выделился из той части института адвокатуры, которая в античности именовалась логографией (составление письменных документов для суда). С точки зрения функциональных отношений между микро- институтами внутри макроинститута адвокатуры, нотариальное действие является предшествующим адвокатскому - превентивно создающим инструменты для защиты граждан от юридикополитического произвола в суде. Появление нотариальной документации фактически начало технологизацию адвокатской защиты, а в отсутствие таковой последняя остается искусством. Этот краткий экскурс призван показать, что

137

профессиональные союзы наемных рабочих не есть нечто уникальное - они развились в процессе рецепции нижними слоями общества, наемными работниками, уже накопленного верхними слоями опыта нотариальных отношений, а также форм коллективных объединений усилий. Зародыши корпоративной организации были известны еще в древнем мире (Дюркгейм), но корпорации древнего мира канули в небытие вместе с античной цивилизацией: "нужно искать других источников для цехов", сделал вывод известный отечественный медиевист (Дживелегов, 1902, с. 166). Раннее средневековье демонстрировало возникновение корпораций по преимуществу в религиозной форме монашеских орденов ("братство стремящихся к Богу"). "Отцами" европейского монашества (авторами наиболее распространенных монастырских уставов) стали два Бенедикта: Бенедикт из Нурсии (V век) и Бенедикт Аньянский (VII век). Постепенно монастырские общины и монашеские ордена стали важными субъектами экономической, политической и социальной жизни средневекового общества (так называемое "клюнийское движение" бенедиктинцев): "...монастыри X-XI веков, возникавшие в обстановке соприкосновения монашества, церкви и мира, не успев остроиться, уже вступили в водоворот политической и социальной жизни окружающего их общества..." (Карсавин, с. 94). Важнейшим следствием развития религиозных монашеских корпораций стало возникновение гильдий и цехов - корпораций светских, но имеющих и религиозные, и экономические функции, объединенных своими уставами/статутами. Исследователи отмечают существенное различие между ранними и поздними гильдиями и цехами: "От этих старых гильдий следует отличать позднейшие; главное различие между ними заключается в том, что в последних мы не встречаем более соединения двух элементов: религиозного и светского. В более позднюю эпоху светская гильдия отличается от религиозного братства; гильдия - часть городского организма, братство соединено так или иначе с церковью" (Дживелегов, 1902, с. 148-149). Обратим внимание, что в развитии средневековых корпораций религиозный компонент постепенно вытеснялся светским, экономическим: "цех - корпорация свободных ремесленников, занимающихся одним и тем же ремеслом" (Дживелегов, 1902, с. 169). С течением времени, однако, стали доминировать политические функции корпоративной организации: "цех ограждал человека, вступающего в его среду, прежде всего от нарушения его личных прав..." (Дживелегов, 1902, с. 171). Таким образом, из "материнской" религиозной формы (религиозных корпораций и церковного канонического права) возник важнейший институт политической организации гражданского общества, базирующийся на коллективном договорном праве. Аналогичным образом нотариат как система юридического оформления индивидуальных договоров развился на базе канонического договорного права и теории договора, разработанной итальянскими юристами в XIV в. (Берман, с. 236-241). Понятием, объединяющим две эти формы, можно считать термин "юридическое лицо", введенное итальянскими правоведами (Аннерс, с. 172).

138

Протоформы гражданской организации взаимопомощи и социальной защиты возникли на Юге Европы в XIV-XV вв. в виде компаньонажей - тайных союзов подмастерьев-строителей, ремесленников, а впоследствии и рабочих: "Рабочие добились права разрывать контракты с хозяевами под условием уплаты неустойки. Этим самым характер взаимных отношений сделался договорным. Юридически рабочий сделался равноправным с предпринимателем" (Дживелегов, 1902, с. 176). Вероятно, это была первая реакция гражданского общества на произвол централизованной финансовой аристократии, рассмотренный нами выше (СИЭ, т. XI, с. 778). "Организации подмастерьев (в Англии - авт.) составляли рабочую аристократию и возникли раньше других. Некоторые из них восходят даже ко второй половине XVII в. Веббы устанавливают (описывают - авт.) союзы печатников и шапочников в 1666 и 1667 гг. В 1771 г. у шапочников уже имеется межлокальная федерация. Эти организации были проникнуты духом цеховщины и локализма. /Они - авт./ ...оградили себя высокими взносами, ...развивали крепкую систему взаимопомощи - на случай болезни, безработицы, несчастных случаев. ...В одной и той же профессии одного и того же города существовало нередко до десятка союзов. В производстве ножей, например, в Шеффильде, в отдельных отраслях этого производства существовало по пять-шесть союзов. ...Они пытаются отстоять господствовавшие в ремесле до промышленного капитализма принципы: законодательное урегулирование ученичества, сохранение установленных обычаем ставок, ограничение новых методов труда" (Смолянский, с. 50-51; выделено нами - авт.). Но еще долго после этого рабочему классу оставалась присущей "пестрота форм, профессиональная обособленность и взаимная вражда" (СИЭ, т. XI, с. 778). С 1700-х годов началась деятельность тред-юнионов, остававшихся еще на нелегальном положении. Усиление рабочего движения вызывало в те же времена интенцию высших слоев к реформам парламента. В последней трети XVIII в., т.е. в начале собственно промышленного переворота в Англии, возникли уже цеховые профсоюзы и так называемые "корреспондентские общества". В 1792 г. - лондонский и ланкаширский союзы прядильщиков (запрещены в 1797 г.). Происходили восстания луддитов, и в целом нарастал протест производящих слоев населения. Возникновение профсоюзов, таким образом, мы рассматриваем как очередной этап эволюции социальных институтов, на котором гражданское общество, в добавление к адвокатуре (механизму социальной защиты общего действия , и притом достаточно дорогому), создает институт профессионально-групповой защиты от алчности предпринимателей, от коррупции гражданских и государственных финансистов, извращающих механизм финансово-налоговой системы страны. Развивая практику документальных трудовых коллективных договоров , систему социального страхования, профсоюзы начали контролировать не только нанимателей, но и финансовобюджетную политику государства, используя (с помощью денежных средств своих организаций) и юридические институты для защиты самых разных слоев наемных работников.

139

Сначала жестоко преследуемые государством, профсоюзы уже в первой половине XIX в. стали легальными формами организации промышленных рабочих. Далее росло их число и разнообразие - в 1829 г. в Великобритании возник Великий национальный союз прядильщиков, затем - Национальная ассоциация защиты труда. Фактически, легализация профессиональных союзов сделала возможным еще косвенное, но уже влияние и нижних слоев гражданского общества на экономическую политику государства. Далее под влиянием чартизма происходили парламентские реформы, совершенствовалось фабричное законодательство. Могли ли профсоюзы развиться без уже сформированной законодательной отрасли в государстве? Их зародышевое развитие в Европе тянулось до конца XVIII в., когда в Англии возникли тред-юнионы и корпорации буржуа-промышленников, использующих в борьбе с феодальной аристократией законодательный орган-парламент, уже добившийся независимости от королевской власти. Пример остальных европейских стран также показывает, что профсоюзы обретали свою самостоятельность как важнейшие политические институты гражданского общества, занимающиеся социальной защитой своих членов прежде всего через судебную и законодательную системы, только после установления там парламентской законодательной практики. Возникновение этой политической организации стало естественной компенсаторно-защитной реакцией граждан на экспансию государственного произвола: 1) в законодательном установлении квот, лицензий и иных норм в сферах производства и торговли различными продуктами; 2) в понижении уровня жизни за счет избыточной государственной эмиссии денег (вспомним, что на конец XVI - начало XVII вв. приходится так называемый "кризис цен", связанный с притоком в Европу дешевого серебра с американского континента и, следовательно, приведший к падению уровня жизни у всех, имеющих фиксированный доход). Профсоюзы и другие институты, базирующиеся на "договорном праве", стали не только средством корректировки финансовой и законодательной политики государства со стороны экономических гражданских субъектов, но вкупе с финансовыми институтами заложили основу для становления качественно новой формы экономической деятельности - буржуазной (промышленной, индустриальной). * * * Итак, в преддверии непосредственного входа английского общества в индустриальную стадию социальной эволюции (к 1790-м годам) в нем сформировалась полная структура феодальных гражданских и государственных политических и экономических макроинститутов: финансовая и законодательная системы, госбанк, профсоюзы. Напомним, что мы рассматриваем феодальную стадию как период доминирования документальных технологий в общем процессе совершенствования договорного права , которое приходит на смену военно-насильственным отношениям древнего мира. Другой разговор, что большинство стран континентальной Европы погрязли в имперских конфликтах и потому значительно отстали от лидера. В этой связи может

140

возникнуть естественный контраргумент относительно того утверждения, что исследуемая модель социальной эволюции (Схема 5) является закономерностью . Ведь с точки зрения " чистой " статистики, не только страны Востока, но и значительная часть европейских феодальных стран - т.е. подавляющее число стран мира - "шли не в ногу". Однако ТПР-методология закономерной считает и стохастику , не противопоставляя ее детерминизму, а находя их взаимообусловленность. Чтобы проявилась закономерность на уровне Англии, Голландии и ряда малых северных стран, надо было иметь мощный опыт стохастического поиска в основном массиве стран "запаздывающего типа" развития, не говоря уже о том, что "надо было найти" тот оптимум сочетания геоклиматических факторов, который оказался в Северо-Западной Европе. Результатом этой эволюции основных макроинститутов стало превращение множества раздробленных феодальных (сеньориальных) "городов-государств" в объединения на договорно-правовой основе. В древнем мире города-государства, как правило, объединялись только в империи на военной основе, а поэтому впоследствии распадались либо превращались в окостеневшие монархические деспотии. В феодальном обществе Европы, начинавшем объединения городов-государств также на военной основе, впоследствие, благодаря появлению законодательного института, развивался документально-договорной правовой механизм их объединения. Сам по себе именно договорный характер этих объединений, подразумевавший значительную самостоятельность субъектов этого процесса (вспомним "партикулярность" всей социальной жизни первых этапов феодализма), естественно, должен был сопровождаться и регулярной реорганизацией подобных объединений. Отсюда беспрерывные расторжения договоров, непрекращающиеся войны и постоянные поиски новых видов объединений. Даже период "абсолютистских монархий" (по сути, империй), завершающий феодальную стадию, не дал окончательной политической карты Европы, передел ее продолжался еще и в начале индустриальной стадии. Одной из рабочих гипотез данной работы является предположение о том, что соответственно стадиям цивилизационной эволюции (древней-феодальнойиндустриальной-постиндустриальной) также последовательно метаморфизировали и типы государственных образований. В древнем мире нормой социальной организации были города-государства; в феодальном - конфедеративное государство; в индустриальном - федерация (национальное государство). Переход от феодализма к индустриализму отмечен одной интересной тенденцией. В настоящее время в мире существует около 200 независимых государств. Однако только для Европы 1500 г. историк Ш.Тилли выделяет около 500 политических единиц (Линд, с. 10). Таким образом, количество государств в процессе модернизации сократилось более чем в два раза. Наконец, в приближении к постиндустриальному периоду нарастает процесс формирования региональных объединений федеративных (национальных) государств. Примеры последнему мы находим сегодня повсеместно.

141

Эти замечания о метаморфозах государственных образований на разных стадиях цивилизационной эволюции нам необходимы для того, чтобы углубить понимание некоей общей логики эволюционного процесса, в которой просматривается закономерность постепенного вытеснения насильственных отношений из социальной жизни с замещением их на цивилизованные договорные (переговорные) механизмы поиска ее оптимальной организации. Так, из анализа феодальной стадии вытекает, что именно в ней государство обрело такую структуру, когда оно не просто "монополизировало насилие" и стало единственным легитимным его субъектом в обществе. Оно создало механизм взаимоконтроля (законодательные органы) со стороны различных субъектов (прежде всего суб-государственного типа) за исполнением этой функции. А с легализацией профсоюзов государство признало необходимым допустить к совершенствованию этого контроля за его насильственными функциями и представителей широких слоев населения: общеизвестно, что в масштабах исторического времени в индустриальных странах достаточно быстро развивалось равноправие всех членов общества (институт всеобщих выборов). По ряду общих культурологических параметров население наиболее быстро индустриализирующихся стран уже было готово к равноправию во всех сферах деятельности, т.е. к несению личной ответственности за результаты собственных усилий . Естественно, что этот фактор юридического равноправия вскрыл те творческие, инновационные потенции в широких слоях населения, которые ранее еще не имели своей социально-экономической почвы. С переходом к замене человеческой и животной энергетики значительно более мощной - машинной, использующей энергию химической связи - рос национальный доход и степень личной свободы и ответственности, а с ними - и возможности для самостоятельной инновационной активности (предпринимательства) у представителей все более широких социальных групп.

142

ВЫПУСК III Эволюция индустриальных макроинститутов

143

ГЛАВА VII. ИНСТИТУЦИОНАЛЬНАЯ СИСТЕМА ИНДУСТРИАЛЬНЫХ ОБЩЕСТВ: (введение: лидерство; хронология цивилизационной эволюции; природный изоляционизм; феномен опережения-запаздывания; миграционные процессы; индустриальные духовные технологии; технологии и идеологии) Переходя к исследованию индустриальной и постиндустриальной стадий, целесообразно рассмотреть некоторые механизмы социальной эволюции в целом, без учета которых трудно понять логику дальнейшего анализа. Лидерство. Под лидером мы понимаем страну, опережающую другие страны в своем технологическом, экономическом, культурном и, конечно, институциональном развитии. Внутри каждой макро-стадии позиции лидера явно перемещались от одной страны к другой. Первой бурно развивавшейся цивилизацией древнего мира был Египет (VI - I тыс. до н.э.). Позже или параллельно с ним достигали расцвета страны Передней Азии и Месопотамии (Шумер, Ассирия, Вавилон), с III тыс. до н.э. - Индия и Китай, а со II тыс. до н.э. стала набирать силу Древняя Греция. Последним безусловным лидером древнего мира по всем упомянутым критериям был Древний Рим (VII в до н.э. - V в. н.э.), а в его территориальных границах возникли первые "чемпионы" феодализма. Ими стали (IX - XV вв.) италийские государства - Венеция, Генуя, Флоренция. Но уже к середине XVI в. экономическое первенство перешло к Испании и Голландии. "Вплотную" за ними следовала Англия, ставшая к концу XVII в. последним лидером феодализма, а затем и первым лидером индустриальной эпохи (с 1790 по 1890-е гг.). С 1890-х гг. и по наши дни лидирующие позиции заняли США. Страны-лидеры заключительных этапов - Древний Рим, Англия и США, как показывают наши исследования, дают образец наиболее последовательного и полного воссоздания и воспроизводства институциональных систем обществ предыдущих стадий, а также развития макроинститутов текущей стадии цивилизационной эволюции, поэтому представлялось целесообразным рассмотреть детальнее опыт институционального развития США (см. Приложение 2). Проблеме лидерства сегодня уделяют все большее внимание (например: Грейсон, О'Делл, с. 75-118; Портер). Процесс смены лидеров основывается на мощных донорнорецепторных взаимодействиях между всеми странами, и в особенности - между близко расположенными во времени и пространстве лидерами. Нам думается, что вряд ли вообще можно понять механизмы социальной эволюции без учета процессов "переноса" культур, поэтому мы и обращаем внимание на некоторые особенности эволюционной смены лидеров. Рим заимствовал из Греции все существовавшие к тому времени цивилизационные достижения, а затем сам оказал сильнейшее влияние на италийские государства (первых лидеров феодализма) как своей материальной культурой, сохранившейся на территории Апеннин, так и через поколения ее жителей (духовное взаимодействие). Точно также новое "социальное тело" Англии как первого лидера индустриального мира возникло на той же территории, на которой она сформировалась как последний лидер феодализма. И если верно мнение о переломности нашей эпохи, то на территории США последний индустриальный лидер, возможно, превращается в

144

первого постиндустриального (Кан; Мотылев). Во всех трех случаях коренного перелома в жизни общества мы, стало быть, сталкиваемся с культурно-территориальной преемственностью лидерства. Хронология цивилизационной эволюции. Допуская, что появление очередного (по Схеме 5) цивилизационного макроинститута является критерием для выделения этапов на каждой стадии социальной эволюции, дадим следующую их гипотетическую хронологическую последовательность. а) Этапы древнего мира: 1. VII - III тыс.до н.э.; 2. III - середина II тыс. до н.э.; 3. середина II тыс. до н.э. - II в. до н.э.; 4. II в. до н.э. - V в. н.э. б) Этапы феодализма: 1. V - XIII вв.; 2. XIII - XVI вв.; 3. XVI - XVII вв.; 4. XVII в. - 1760-1790 гг. в) Этапы индустриальной стадии: 1. 1760-1790 - 1890-е гг.; 2. 1890 - 1940-50-е гг.; 3. 1950 - 1970-80-е гг.; 4. 1980 - 19.. или 2... (?)гг. Особенностью древнего мира была большая длительность вызревания и создания каждого очередного макроинститута в одной из стран-лидеров. Далее он рецептировался следующей страной-лидером и совершенствовался в ней. Похоже, что в древности образование макроинститутов преимущественно шло по схеме "одна страна - один институт". Вероятно, новый макроинститут давал настолько высокие преимущества данной стране, что позволял ей начать неограниченную и неупорядоченную территориальную экспансию. А это обычно завершалось возникновением империи и далее имперским вырождением, деградацией и/или стагнацией, связанными с хаотропностью эволюции. (Мы не рассматриваем здесь механизмов имперского вырождения, весьма полная феноменология которого изложена в исследовании: Березкин, с. 167-219; Дьяконов, 1994, 44-64.) В дальнейшем страна как бы теряла способность к созданию эволюционно следующего макроинститута. Поэтому данная хронология не отражает детализацию этапов развития институтов отдельных стран древности. На феодальной стадии ускорение донорно-рецепторных взаимодействий привело к тому, что уже в нескольких странах одновременно шли процессы становления одних и тех же институтов, хотя только Голландия и Англия могут продемонстрировать особую "методичность" и "последовательность" своего институционального строительства. Что касается индустриальной стадии, то на ней уже подавляющее число из группы развитых стран Европы, Америки, Азии, хотя еще со значительными девиациями в

145

институциональном строительстве, "укладывается" в приведенную для этой эпохи хронологическую шкалу. Из этого чисто эмпирического наблюдения, однако, вытекают следующие теоретические выводы применительно к индустриальной стадии. Во-первых, это свидетельствует о неизмеримо возросшей к ее началу скорости донорно-рецепторных взаимодействий между странами. Во-вторых, стохастический "поиск" оптимальной институциональной организации теперь осуществляется во множественных циклах ("прорывах" и "откатах") в истории каждой отдельной страны. В-третьих, даже несмотря на резкое увеличение ускорения индустриальной эволюции, имперское вырождение уже не приводило к полному уничтожению зародышей макроинститутов следующей стадии. Сказанное объясняет, почему они обнаруживаются уже в рамках первого этапа индустриальной эволюции. Возможен и другой довод. Если в большей или меньшей степени верны приведенные хронологические этапы, то Древний Рим выдвинулся в качестве последнего лидера только на 4 этапе древнего мира. Англия стала последним лидером, начиная опережать Голландию (с 1689 г., до создания Английского банка /СИЭ, т. X, с. 174/), т.е. на 3 этапе феодализма. Наконец, США, обогнали Англию в начале XX в. (Грейсон, О'Делл, с. 82), т.е. стали ее последним лидером уже на 2 этапе. Здесь подтверждается тенденция эволюционной интенсификации международной рецепции культур и объясняется значительное ускорение "внутриутробного" созревания всех институтов индустриальной стадии уже на первом ее этапе. Это как бы программировало страну-лидера (США) на последующее успешное институциональное строительство, позволяло избежать серьезных внутренних кризисов, вызываемых диспропорциями между технологической и институциональной реформациями, и остаться последним лидером своей эпохи. Если сохранится эта тенденция, то, вероятно, на постиндустриальной стадии еще более уменьшатся межстрановые разрывы в уровнях развития. Природный изоляционизм тоже относится к числу закономерно проявляющихся особенностей формирования последних лидеров каждой макростадии. На первых этапах древнего мира он был обусловлен по преимуществу низкой плотностью населения стран и континентов. Египет и Месопотамия, кроме того, располагались в бассейнах крупных рек и имели естественные границы в виде морей, пустынь, гор. Древние Греция и Рим были окружены природными препятствиями - морем и горными массивами. В результате сложились два важных фактора развития - повышенная защищенность территории от военных вторжений и стимулы для совершенствования "технологий" и средств коммуникаций (дороги, мосты, флот и т.д.). На феодальной стадии в аналогичном положении оказалась островная Англия. Ранее успешно развивавшаяся Голландия из-за отсутствия такой естественной защиты вовлекалась в континентальные конфликты. Наконец, последний лидер индустриальной стадии, США, имеет океаническую природную защиту и это отразилось в его национальной идеологии (см. о роли изоляционизма для США, например, Перкинс, с. 61).

146

Феномен опережения-запаздывания. Сравнительный анализ истории Древнего Египта и Двуречья обнаруживает некоторое отклонение от Схемы 5. С VI по III тыс. до н.э. Египет развивался с огромным перевесом ремесла над торговлей при весьма централизованном деспотическом режиме. Расцвет торговых отношений в Египте начался где-то на рубеже III - II тыс. до н.э. Но к этому времени в позднее возникших государствах Месопотамии и Ближнего Востока уже складывалась интенсивная частная (семейная) торговля (СИЭ, т. XIV, с. 317). Выше мы говорили о том, что жесткий государственный контроль над торговлей и ее преимущественно внешний характер типичны для перехода от этапа сложных вождеств и городов-государств к их имперским объединениям, каковое и представлял собой Египет на протяжении первых 3 тысячелетий своего существования. Общепризнанно, что расцвет материальной культуры Египта этого периода сопровождался застойностью в экономических отношениях (СИЭ, т. V, с. 347). Мы квалифицируем этот факт как "проскок" (фаза опережения) первого лидера древности через макроинститут торговли (т.е. сохранение лишь ее "зародышевых" форм) сразу к интенсивному развитию судебных отношений. Интересно, что этому первому примеру скачкообразного, "непоследовательного" развития экономико-политических институтов, соответствует последующая длительная стагнация данного региона. Факт подобного "проскока" в феодальном мире мы уже рассматривали на примере италийских республик, а также Испании и Франции: не создав законодательного органа, эти первые лидеры своей эпохи интенсифицировали банковское государственное регулирование налогово-финансовых отношений, что привело к глубоким внутренним кризисам и стагнации. Забегая вперед, приведем аналогичный пример из истории первого лидера индустриальной эпохи - Англии. Не услышав вызова нового времени, Великая Британия, не реформировала древние и феодальные макроинституты под требования индустриализма, а потому не могла услышать потребностей собственного народа и ответить на них созданием доминанты нового макроинститута - социальноэкономических министерств. Пытаясь в традиционном имперском стиле "законсервировать" свое величие (упрочить власть военно-политических министерств) и так выйти из ширящейся полосы экономических кризисов XIX - начала XX вв., она спровоцировала свое гражданское общество к гипертрофированному развитию макроинститута политических партий. Ей подражала континентальная Европа, а результатом стал очередной "пул" имперского вырождения ее стран и вторая мировая война. Миграционные процессы. Важнейшим условием социальной эволюции и формами донорно-рецепторных взаимодействий являются переселенческие, колонизационные и т.п. процессы и интенсивные контакты между народами. Уже самые ранние страны древнего мира постоянно подвергались нашествиям со стороны еще остающихся в варварском состоянии племен (например, гиксосы в Египте II тыс. до н.э.). В равной мере и сами эти страны как бы "питались" варварской периферией, черпая оттуда рабов, скот, продукты, захватывая новые земли. Эти "пищевые цепи" в сфере социальной жизни были основной и естественной причиной имперского вырождения. Но они тогда были

147

и основным каналом донорно-рецепторных взаимодействий, по обратной связи "удобрявших почву первобытности" для возникновения следующих центров цивилизации. В синтетическом "котле" великого переселения народов с V по X вв. формировалась культура феодальной Европы. Наконец, в не менее великом переселении и синтезе культур всех европейских народов создавался лидер индустриальной эпохи - США. Закономерной тенденцией эволюции самих этих миграционных процессов, на наш взгляд, было постепенное исчезновение их взаимоуничтожительного характера. Гуманизация донорно-рецепторных отношений на индустриальной стадии приобрела целенаправленный характер - в ней интенсивно развиваются международные институты защиты от геноцида. * * * Индустриальные духовные технологии. В предыдущей главе была сформулирована концепция о роли духовных технологий в процессе перехода от древней цивилизации к феодальной. Феодальное общество получает от древности зачатки рукописной техники, развивает ее и на этой основе создает документально-договорные технологии, давшие начало новому типу экономического управления - финансовому. Документально-договорные технологии в феодализме стали основным способом духовного воспроизводства средств экономического и политического управления. На них была построена деятельность не только финансового, но и законодательного, бюджетнобанковского и профсоюзного макроинститутов. Эти духовные технологии продуцировали все более разнообразные и детализированные по своей структуре формы документов и тем самым не только усиливали прочность фиксации социальной наследственной информации о воспроизводственных процессах, но и обеспечивали рост силы (доказательности), скорости, точности и чувствительности расчетных аппаратов уже имеющихся макроинститутов. То есть управляющее действие последних становилось все более своевременным и эффективным для снятия или даже предотвращения социальной конфликтности и обеспечивало все большую стабильность социального воспроизводства. Однако сегодня легко понять, сколь велика разница в эффективности рукописных технологий и печатных, пришедших на смену первым с началом индустриального общества. Общеизвестно, что инженерно-проектная деятельность составляет основу всякого индустриального производства. Не сразу, но сегодня уже повсеместно специалисты самых разных видов деятельности в индустриальном обществе приходят к согласию в том, что чертежи (схемы) и проекты как расчетные инструменты составляют необходимое содержание их труда, независимо от различий последнего. И это касается не только промышленного производства, но и работы медиков и учителей, артистов и художников, представителей всех остальных профессий, хотя, понятно, что в каждой используются свои названия и своя специфика форм чертежно-проектного расчета. Оставаясь ограниченными рамками темы и объема книги, мы можем только сформулировать

148

следующий результат предварительных исследований. В индустриальном обществе документально-договорные технологии надстраиваются и видоизменяются новым, доминирующим теперь типом духовных технологий чертежно-проектным и квалификационным документированием. Мы разделяем их (хотя оба относятся к одному роду) для того, чтобы подчеркнуть и два вновь появившихся механизма рынка: рынок технологий и рынок рабочей силы. На смену обороту ценных бумаг (финансовой системе) к рулю экономического управления вышел оборот чертежно-проектной документации и квалификационных документов. * * * Технологии и идеологии. При переходе от феодализма к индустриализму произошло радикальное изменение социальной жизни. В теории модернизации оно описывается понятиями "урбанизация", "промышленный переворот", "демографический переход", "рост социальной мобильности", "инновационность" и т.д., которые могут быть суммированы формулой "технологизация социальной жизни". Важнейшим следствием ее стала принципиальная возможность для ряда стран преодоления геоклиматических барьеров. Вот почему нет существенных препятствий для глобального распространения индустриализма, а сам мир все более превращается в "мир-систему" (по И.Валлерстайну /см.: Фурсов/). Радикальный характер происшедших изменений отразился в общепризнанном выделении в истории "доиндустриальной" и "индустриальной" эпох. Технологизация социальной жизни вызвала кардинальные изменения в массовом менталитете населения, что обусловило основной тип конфликтности индустриального периода. Западное общество на протяжении всего XIX и до второй половины XX веков сотрясалось революциями, восстаниями и бунтами, как никогда ранее. Специфика конфликтов этого времени заключалась не только в их резко возросшей интенсивности, но и в том, что социальное противостояние приобрело идеологический характер. (Напомним, однако, что доминирующий тип конфликтности между феодальными обществами был представлен идеософской борьбой церковных религий; на религиозном "фундаментализме" основывались и тоталитарные режимы тех времен.) Проблема идеологии составляет обширнейшую область научных исследований (например, К.Манхейм), но мы ограничимся лишь некоторыми ее аспектами, которые важны для данной работы. Понятие идеологии введено А.Л.К. Дестют де Траси в 1801 г., т.е. в самом начале индустриальной стадии. Он определял идеологию "как науку об общих законах происхождения человеческих идей из чувственного опыта..., позволяющую установить твердые основы для политики, этики и т.д." (ФЭС, с. 199-200). Идеология как прикладная деятельность состоит в конструировании неких комплексов идей, целостно отражающих предполагаемый образ социального действия. Сопоставляя практику с определением Дестют де Траси, можно заключить, что идеология, в отличие от идеософии, имеет своим содержанием определенную логику расчета идей. Как фор-

149

ма расчетной деятельности, она развивалась издревле, но приобрела массовый характер в индустриальном обществе в связи с началом бурного роста научно-технического знания и потребностями технологического предпринимательства. Сегодня, особенно в "переходных" странах, идеологию трактуют негативно, а в ряде случаев считают, что вообще "наступает конец идеологии" (Фукуяма). Но естественно задаться вопросом, каким образом "пострадавшие от идеологии" собираются жить без мысленных образов своих действий - идей, в которых люди с момента своего появления заранее просчитывают возможные шаги и их последствия. Как результат этих мнений, оказывается, что в современном мире само понятие идеологии "идеологизируется", т.е. не столько исследуется, сколько получает морально-этические оценки. В методологической основе нашей работы важное место занимает "система реквизитов" Т.Парсонса, которую мы считаем структурой элементарного витка развития (целедостижение → адаптация → латентность → интеграция). В связи с этим обратим внимание на общепринятую структуру современной научной работы: формулирование и обоснование цели работы (ее актуальности, разработанности темы); выбор применяемых материалов, средств, условий; само исследование (выяснение закономерностей явления, а тем самым и способов управления им); обсуждение результатов (интегрирование их в существующую систему научного знания). Согласно проведенному в Главе III анализу, эта структура полностью совпадает по своему содержанию с последовательностью этапов развитийного социального действия, отраженной в парсонсовском "системном реквизите". Известно, сколь большую значимость придают ученые роли целеполагания в определении специфики природы человека. Цель является первым компонентом идеи, но не единственным. "Идея (греч. idea ) форма постижения в мысли явлений объективной реальности, включающая в себя сознание цели и проекции дальнейшего познания и практического преобразования мира. ...Для Гегеля идея является объективной истиной, совпадением субъекта и объекта, венчающим весь процесс развития. ...Однако идея не сводится к фиксации результатов опыта, но является отражением вещи, свойства или отношения не просто в их наличном бытии, а в необходимости и возможности, в тенденции развития. ...Это ...знание действительности, которое готово для своего практического воплощения" (ФЭС, с. 201, курсив наш - авт.). Известное разнообразие представлений различных авторов прошлого и современности о понятии идея, на наш взгляд, составляет собой континуум из взаимодополняющих определений, которые /в первом приближении/ могут быть трансформированы в следующую структуру идеи: цель-средства-способырезультат (см., например: Румянцев, с. 68-69). При внимательном анализе читателю нетрудно будет обнаружить, что в соответствующих "системных реквизитах" Т.Парсонса как раз и отражены социальные действия по реализации указанной структуры идеи. Это означает, что парсонсовская структура элементарного витка развития представляет собой не просто систему операторов для

150

всякого социального развитийного действия, но в полноте своей отражает структуру действий по реализации всякой идеи. Представляется, что этот вывод подтверждает мнение А.Л.К.Дестют де Траси о том, что идеология "должна лежать в основании всего свода наук о природе и человеческом обществе; .../на нее/ должна опираться политика" (ФЭС, с. 199). И в таком случае мы вынуждены заключить, что современная социология не только не отвергает исследования идеологий, но создает для него теоретическую основу. Не углубляясь в обширнейшую тему, составляющую предмет самостоятельных исследований, отметим, что наша методология, опирающаяся на естественнонаучные знания и подтверждающая изоморфизм естественных и социальных законов, привела к тому пониманию идеологии, которое традиционная философия часто противопоставляла "материализму". Современное естествознание в равной мере относит к объективной реальности как энтропию и энергию, так и информацию и организацию (в противном случае теряли бы свое содержание все науки о человеке и обществе), а это лишает смысла такое негативистское противопоставление "материи и духа". Идеологию мы относим к ряду видов духовной деятельности (назовем их условно идеализм-идеософияидеология-идеогнозия), которые развиваются, соответственно, в древности, феодализме, индустриализме и в приближении к постиндустриализму. Объект этой деятельности - идея - представляет собой элементарную завершенную вербальную (знаковую) структуру, точнее говоря, фундаментальный эталонный элемент человеческой речи в цивилизационных обществах, из которого в последних строятся все ее более сложные структуры. В этом качестве идея вышла из первобытности, где она в прото-типах эволюционировала, обретая завершенные вербальные формы каждого составляющего ее компонента: целей-средств-способов-результатов. Основания к такому допущению дает наша концепция антропосоциогенеза, в которой предполагается, что гоминиды проходили четыре стадии своего превращения в человека полностью ретардированного (без-инстинктивного) существа (см., например: Поршнев). В этом длившемся миллионы лет процессе естественного отбора благодаря симбиогенезу в составе животных социумов шло формирование прото-человеческого языка в качестве механизма связи гоминидов в прото-социальный организм для компенсации "утерянных" ими комплексов инстинктов исполнения базовых жизненных функций (размножения-питания-передвижения-информационного обмена /например, см.: Кууси/). В отличие от животных сообществ, в человеческом обществе умение отправлять эти базовые жизненные функции воссоздавалось прежде всего в отношении психической жизнедеятельности - сначала воссоздавались способности к репродукции - питанию транспортировке - коммуникации психических (информационных) компонентов человека, а уже как следствие обретения этих способностей появлялись возможности для становления специфически человеческого отправления этих функций его биологическим телом /соматических функций/. В антропологии и биологии все более признается, что человеческий детеныш не способен обрести (даже в их полном животном наборе)

151

базовые жизненные функции, если он не подвергается массированной социальноинформационной "обработке" с момента рождения (например: Меерсон, с. 62-63). Иными словами, язык в процессе антропосоциогенеза обретал функции социальной наследственности, генома социального организма, в буквальном смысле этого слова - генерирующего психику каждого отдельного человеческого индивида в процессах его (языка) функционирования в теле человеческого общества. Из этой концепции следует, что цель - априорное видение деятельности и ее результата, видение до начала этой деятельности, - также содержалась в самых примитивных формах раннего человеческого языка, как в инстинктах животных заложено "знание" природой программы их действий и результата, ради которого эти программы "записывались" ею. "Скопировав" в языке минимум животных инстинктов для осуществления четырех базовых жизненных функций и таким образом став полноценным в биологическом смысле, человек, естественно, с началом самостоятельной жизнедеятельности вел себя как животное, от социумов которых он освободился. Дело, однако, в том, что язык, в отличие от биологического генома, не только жестко фиксирует программы воспроизводства психобиологических функций, но наличие разума делает язык человека высоко изменчивой субстанцией, т.е. - делает его механизмом развития: идеи и духовная идеологическая деятельность и составляет инкорпорированный в каждое движение языка механизм развития. Причем - механизм развития, фиксированный в нем как в социальном геноме. Поэтому-то и можно говорить о том, что геном социального организма - язык - содержит в себе не только программы воспроизводства, но и программы развития (детерминистические законы природы в свернутой форме заложены в нем). Но благодаря этому наличию стабильных программ развития в социальном геноме человек и общество оказываются способными к более или менее, но устойчивому творческому движению. Поэтому одновременно, уже в момент своего появления человек отличается от животного творческими способностями, что очевидно и всеми общепризнанно, хотя эмпирически доказуемо пока еще только на основании опыта его "материальной" жизнедеятельности. Таким образом, программы целеполагания закладываются в процессе генерирования психики ребенка посредством языкового воздействия на него со стороны общества, и тем самым в онтогенезе индивида отражается социальный филогенез - антропосоциогенез. Отсюда можно заключить, что идея "предшествовала" собственно рукотворной, вещественной (вещной) деятельности человека. Другое дело, что понимание тетрадного принципа организации всякого природного явления как характеристики полноты его сущности требует говорить не о "предшествовании" духовного "материальному", а о том, что они друг без друга невозможны и что собственно человек и человеческая деятельность становятся исторической (природной) реальностью только тогда, когда всякое духовное идейное движение завершается в "материальном", вещественном движении.

152

Можно было бы, конечно, "поймать" нас на противоречии, указав на применение слова "завершается", которое как будто и свидетельствует об "абсолютной" первичности идеи. Но дело в том, что современная нейрофизиология выявляет любопытный, хотя и необъяснимый факт в исследованиях функций мозга - скорость психических процессов у человека столь высока, что не укладывается в рамки электрофизиологических теорий высшей нервной деятельности. Стало быть, вопрос о последовательности, т.е. вопрос о хронологии в исследованиях разумных действий, как нам представляется, выходит за рамки традиционных представлений о времени как о физической реальности, и потому не стоит торопиться с суждениями до появления неких новых эмпирических естественнонаучных данных. * * * Сколько бы современные российские министерские политики не клялись в том, что они не более, чем "хозяйственники", очевидно, что идеология в их деятельности и в деятельности министерской власти остальных индустриальных обществ остается основной формой государственного управления. Ибо все, чем занимается эта ветвь власти, состоит в исследовании идей, "блуждающих" по социальному организму, в выборе из них наиболее социально значимых, присвоении им ранга высших социальных ценностей и доведения этих идей до состояния технологий, которые и реализуются в конкретных формах материального или духовного производства на средства госбюджета. При этом дело не меняется от того, выбирают ли чиновники идеи, исходя из интересов и потребностей общества, или преследуя личные цели; находят ли идеи в окружающем социальном пространстве, формулируют сами или синтезируют из тех и других нечто среднее. Значит ли сказанное, что до начала индустриализации отсутствовала деятельность по исследованию идей и того, как они реализуются обществом? Очевидно - нет. Другое дело, что с общим выходом наук в прикладные сферы социального воспроизводства и эта деятельность начала обретать форму "логии"; до этого же она оставалась "софией". Идеософия была основой религии с момента ее возникновения. И если уж точно называть вещи своими именами, то вся нормативистика (не только человеческого поведения, но и отношений человека с природой, орудийной деятельности) изначально основывалась на идеософическом анализе того, что полезно и что вредно для человека и общества, "что такое хорошо и что такое плохо". Церковь занималась в человеческом обществе тем же, чем и министерская власть, но уже за сотни лет до нее. Разница состоит только в том, что церковь, будучи общинным типом организации, апеллировала к религиозной идеософии населения и способы ценностных расчетов идей в ее социальной психо-стабилизационной деятельности (напомним о психогенеративной функции общинных институтов), соответственно, опирались не на рационалистическое мышление (как расчеты торгового, судебного и др. цивилизационных макроинститутов), а на многотысячелетний эмпирический опыт и интуицию множества поколений или высоко одаренных личностей.

153

Идеологичность и технологичность индустриального общества требует ответа на вопрос о связи между идеологией и технологией. Основное отличие идеологии от технологии мы находим в том, что первая управляет развитийным социальным действием, а вторая управляет репродуктивным, воспроизводственным. В Главе III мы обращали внимание на феномен "поворота причинных цепей в обратную сторону" и пытались продемонстрировать, что в нем отражена природная закономерность противоположной направленности процессов воспроизводства и развития. Это дало основание предположить симметричный характер отражения технологии в идеологии, т.к. идея лежит в основе любой технической новации. Исходя из первых приближенных оценок структуры идеи (цель → средства → способ → результат) и применяя метод аналогового построения, мы получили следующую информационную структуру техники: задание → способ → средства → продукт. После этого, принимая во внимание ряд фактов, например, приведенную выше этапность научной работы, мы сочли необходимым скорректировать понятия о компонентах идеи - подобрать термины лучше отражающие ее развитийное содержание. Поскольку слова "средства и способы" явно относятся к языку, описывающему техническое воспроизводство, постольку в составе идеи они были заменены на "ресурсы и методы". Таким образом, структура понятия "идея" приняла вид: цели → ресурсы → методы → результат, а социальное взаимодействие идеи и техники стало возможным изобразить следующей схемой: Репродуктивное функционирование техники ← продукт ← средства ← способ ← задание ← ↓ →

↑

→ ресурсы → метод → результат→ Эволюционирование идеи. Общеизвестно, что при успешном завершении процесса реализации идеи в социальной системе возникает некая новая функциональная структура, устойчиво воспроизводящая полезные вещи (действия). Иначе говоря, завершенным результатом витка социального развития является технология (неважно, идет ли речь о станках или машинах, о танце или литературном произведении, о технологии политического или экономического управления и т.д.). Следует обратить внимание и на то, в чем состоит отличие индустриальной идеологии от ее идеософических предшественниц. В древнем и феодальном обществах технологии возникали в стохастическом режиме - религиозная идеософия освящала, охраняла их и придавала им тот или иной статус (от высшей социальной значимости до запрещения применять). Но собственно рационально-расчетных механизмов доведения технических идей до воплощения их в технике и технологии она не имела. В индустриальном обществе, в условиях рационализации массового сознания социальный оборот идей получил новую систему каналов и механизмов их селекции, т.е. систему собственно цивилизационных социальных институтов для их расчета. Прежде всего в этом цель

154

качестве проявило себя малое предпринимательство (сочетание технологического и торгово-финансового изобретательства), а вслед за ним технико-идеологические функции обрели технические и естественные науки, не сразу, но став институциональной формой разработки идей о ценностях вещей и преобразования этих идей в технику. Как это будет видно из основного текста данной главы, не только экономическое управление обрело в лице своей (конечно, специфической) предпринимательской идеологии способы расчета идей и доведения их до практического применения. Политические институты государства, поскольку их управленческая деятельность в массе своей технологизировалась, также стали тяготеть к идеологическому расчету. Новый государственный макроинститут - министерская власть (традиционное название - "исполнительная") взял на себя функции расчета идей о технике стабилизации социального воспроизводства (о технологиях разрешения социальной конфликтности - управления и стабилизации в процессах распределения национального дохода). Таким образом, в отличие от предыдущих эпох, в индустриальном обществе экономические и политические технологии перестали "быть делом случая" - процесс разработки идей институционализировался и обрел свое идео-логическое (взамен "софического"), логико-нормативное содержание. Под технологией мы понимаем макроинститут экономического управления социальным воспроизводством, основанный на инженерно-проектном расчете производительности как отдельных элементов, так и всего комплекса (соединения или кооперации) факторов производства и рабочей силы человека, включающий в себя 1/ чертежные проекты всех технических устройств, включаемых в данный производственный процесс и всего их комплекса с детальным пошаговым описание каждого акта каждого устройства и их результатов; программы превращения проекта в производственное предприятие; планы функционирования и обслуживания всех его технических узлов, поставок сырья и комплектующих и т.п.; 2/ проекты квалификационно-должностных расписаний способов действий человеческой рабочей силы (как управляющей, так и исполнительской). Следует подчеркнуть достаточно общеизвестный предпринимателям факт: промышленные технологии обретают свой статус управляющего института только после того, как включат в себя нормативистику торгово-финансового расчета. То есть в определение технологии необходимо включить завершающий и утверждающий их социальную значимость механизм рыночного оборота инженернопроектной и квалификационной документации. Иными словами в определение макроинститута промышленных технологий следует включать понятие рынка техники и рынка рабочей силы, как специфических признаков индустриального общества.

155

1. Промышленная технология "С конца XVIII в. общество, имевшее свои корни в общеевропейской, происходящей из эллинизма культурной традиции, начало настолько изменяться в области производственной техники и экономической структуры, что скорее всего следовало говорить о новом типе цивилизации - технологическом" (Аннерс, с. 275; курсив наш - авт.). Начался промышленный переворот, означающий переход общества к освоению химического уровня самоорганизации природы: химических материалов и источников энергии. Промышленный переворот коренным образом изменил условия производства и создал новый тип экономического субъекта - технолога-предпринимателя (фабриканта, промышленника). "...Решающий скачек вперед произошел в XVIII веке прежде всего в Англии... Современная мировая капиталистическая система сложилась в XIX и окрепла в XX веке" (Бергер, с. 21). Уже с конца XVII в. после англо-голландских войн Великобритания, последний лидер феодального мира, довела до логического завершения процесс становления финансовой системы. Частные капиталы, достигшие огромных размеров в ходе международной торговли и колониальной экспансии Европы, к концу феодальной стадии обнаружили большие затруднения в освоении новых способов вложения и дальнейшего роста (Бродель). В процессе поиска новых форм движения капитала возникло явление, которое К.Маркс назвал "первоначальным накоплением". Сложившиеся в английской деревне в конце XV в. аграрные отношения, основанные на получении землевладельцем капиталистической земельной ренты и наращивании денежного капитала, стимулировали массовую скупку земель аристократией. В результате феномена "огораживания" возник массовый слой безземельных и малоземельных сельских жителей, позволивший привлечь мануфактурное производство в деревню, создав феномен рассеянной мануфактуры. Тем самым финансовые отношения обретали форму капиталистических, вызывали возникновение прото-промышленного (прото-индустриального) производства, а с ним и нового типа социального актера - промышленника (технологапредпринимателя). Следует отметить, что в Великобритании было иное по сравнению с Голландией соотношение вложений в производство и в торгово-финансовые операции (больше средств вкладывалось в производство). Между ними наблюдались различия и во внутриполитическом устройстве: политической структурой первой гораздо "равномернее" учитывались интересы различных слоев предпринимательства - торгового, финансового и промышленного. Более низким (1/3 от голландского) был в Англии уровень налогообложения, и зачастую оно обходило капитал, вложенный в промышленность (История Европы, т. IV, с. 99 - 101, 244). Эти и некоторые другие причины, описываемые термином "первоначальное накопление", именно в Великобритании создали наилучшие условия для осуществления промышленного переворота и перехода к индустриальному обществу. Рассмотрим, как развивался процесс индустриализации, становления института промышленных технологий. В течение XVIII в. Великобритании в 5-10 и более раз

156

возросли показатели по различным отраслям промышленности. Если в 1779 г. была лишь одна прядильная фабрика с 300 рабочими, то в 1790 г. их стало 150 с численностью рабочих по 700-800 человек на каждой. Выпуск чугуна увеличился с 25 тыс. т. в 1720 г. до 125 тыс. т. в 1796 г. В 1764 г. перерабатывалось 3,8 млн. фунтов хлопка, а в 1789 уже 32,4 млн. Необходимость массовых перевозок вызвала интенсивное строительство каналов. Шел быстрый рост промышленных центров: численность населения Бирмингема, например, с 4 тыс. жителей в 1696 г. увеличилась до 70 тыс. к концу XVIII в. (СИЭ, т. III, с. 170). Темпы промышленного развития продолжали расти и в XIX в. Этому способствовали непрерывные войны на континенте, в которых Англия принимала активнейшее участие, являясь основным финансистом и поставщиком товаров в воюющие страны. К концу первого его десятилетия более чем в 10 раз возросло производство хлопковых тканей, численность занятых в этих производствах рабочих достигла 800 тыс. человек. Выплавка чугуна за 30 лет возросла более чем в 5 раз. Число паровых машин с 1810 по 1825 гг. увеличилось с 5 тыс. до 15 тыс. К 1814-1815 гг. Англия заняла первое место в мире по тоннажу морского флота. Началось строительство железных дорог. В 1840-х годах развернулось строительство океанских пароходов. И в следующие несколько десятилетий темпы роста промышленности не снижались. В 1850-х годах происходило замещение мануфактурного производства машин собственно индустриальным: возникло крупное индустриальное машиностроение. К 1869 г. в Англии уже действовал_2и 2549 ткацких фабрик_2и с 379 тыс. станков. Выплавка чугуна возросла в 10 раза с 1830 по 1872 гг., производство стали в 4 раза, добыча угля с 1854 по 1875 удвоилась (по обоим параметрам это составляло половину мирового производства). Мощность паровых двигателей в стране с 1800 по 1870 гг. увеличилась с 5 тыс. л.с. до 4 млн. л.с. Длина железных дорог возросла с 1,4 тыс. км. в 1840 г. до 25 тыс. км. в 1870 г., а тоннаж пароходов - с 95 тыс. до 1203 тыс. Еще в 1811 г. доля сельского населения составляла 35%, а в 1870 г. - всего лишь 14,2% (Полянский, Жамина, с. 122). В течение XIX столетия на территории Британских островов возникло совершенно новое общество, "тело" которого радикально отличалось от феодального своим "железным скелетом", полным перераспределением населения по территории страны, изменением характера его быта и труда. Конечно, этот "скелет" еще был достаточно хрупок, а новые быт и труд для подавляющей массы были отчасти тяжелее, чем старые. Обозначенный здесь процесс бурного превращения Англии из страны с аграрноремесленно-мануфактурным типом производства в социальный организм с металлическим каркасом его "тела" и индустриальным (химическим) типом "обмена веществ", однако, происходил и в остальных частях Европы, но с запозданием на 20-30 лет. Тем не менее, уже к 1890 г. этот разрыв начал сокращаться. Первой Англию стала догонять Германия, а уже к 1900 г. стало заметно выдвижение США в лидеры индустриального мира. Мы не будем подробно характеризовать процесс роста индустрии каждой из

157

стран, так как это детально зафиксировано в литературе. Промышленные технологии, естественно, обрели и институциональную форму организации экономической деятельности. Если в феодальную эпоху таковыми в гражданском обществе являлись всевозможные торгово-финансовые, купеческие и банковские компании и т.д., то на первом этапе индустриальной стадии социальной эволюции в обществе появлялись и специфические для нее формы объединений субъектов промышленной деятельности. Наряду с образованием множества мелких заводов, фабрик, мастерских, уже в 1863-1867 гг. в Англии было основано 3,4 тыс. акционерных компаний (СИЭ, т. III, с. 183). В этот период началась концентрация и монополизация капиталов: образовывались синдикаты и тресты; расширялась практика вывоза капитала не только в колонии, но и в другие страны, то есть возникали международные промышленные корпорации. Складывавшийся новый тип экономического "актера" - предпринимателяпромышленника - можно охарактеризовать словами известного российского социолога и юриста начала XX в. Г.К.Гинса: "Предприниматель - разновидность хозяина, именно хозяина, а не собственника. ...Предприниматель-промышленник не только управляет, но стремится к созданию и расширению производства, его увлекают новизна дела, масштабы производства и качество продуктов производства. ...Деятельность предпринимателя-промышленника... требует не только плана и организации производства, но и соотношения с потребностями рынка и возможностью выгодной продажи продуктов" (Гинс, с. 21, 23, 24). Отметим, что приведенное высказывание достаточно очевидно отражает тот факт, что предприниматель-технолог занимается именно и в первую очередь духовным производством, то есть организацией материальной производственной деятельности. Основная задача этого экономического "актера" заключается в поиске наиболее выгодного, приносящего наибольший доход сочетания факторов производства: сырья, рабочей силы, финансов и технологий. Проанализировав деятельность промышленников, мы обнаружим их отличие от торговцев и финансистов. Оно состоит в том, что эти люди создают новую сферу экономики - управление машинными технологиями. Новое поколение управленцев взялось и за технологическое обновление добывающей и транспортной, перерабатывающей и иных форм деятельности. Это, в свою очередь, вызвало бум технического изобретательства. Очевидно, что финансовые институты государства и гражданского общества являются в условиях индустриального производства системой кредитования, или кооперирования, мелких капиталов в крупные, без чего невозможно создать производства, использующие машинные технологии. Биржевая деятельность обеспечивает предпринимателю, разворачивающему индустриальное производство, надежный и оперативный контроль за платежеспособностью своих партнеров, состоятельностью конкурентов и т.д. Общеизвестно, что посредством финансового и фондового рынков предприниматели могут быстро перебрасывать капиталы в наиболее перспективные отрасли, чутко реагировать на социальные потребности, удовлетворяя их за счет создания новых или

158

расширения (закрытия) старых предприятий, то есть управлять производством на основе точного расчета. Отметим и такой факт, как "обратное" воздействие промышленности на финансовые институты, приведшее к концу XIX в. к коренному изменению типа предпринимательства, выдвижению технолога-предпринимателя в лидеры экономической деятельности. Наиболее красноречивый пример тому - деятельность выдающегося изобретателя и предпринимателя в области автомобилестроения Генри Форда, который в своих воспоминаниях отмечал следующее: "То было, как известно, время большого грюндерства. Финансисты, которые до сих пор спекулировали только на железных дорогах, овладели теперь и всей промышленностью. Тогда, как и теперь, я исходил из принципа, что цена, прибыль и вообще все финансовые вопросы сами собой урегулируются, если фабрикант, действительно, хорошо работает, и что производство нужно начинать сначала в малых размерах и лишь постепенно расширять его с помощью собственной прибыли. Если прибыль не получается, то для собственника это знак, что он теряет попусту время и не годится для данного дела. /.../ План, по которому всего чаще работали, состоял в том, чтобы начать с возможно большим капиталом, а затем продать как можно больше акций и облигаций. Что оставалось после продажи акций и за вычетом издержек на посредничество скрепя сердце помещали в дело на его расширение. Хорошим делом считалось такое, которое давало возможность распространить по высокому курсу большое количество паев и облигаций. Акции и облигации - вот что было главное, а не работа. /.../ ...Но капитал, помещенный в деле, не является бременем для дела или, по крайней мере, не должен им быть. Он перестает быть деньгами и становится средством производства (или, по крайней мере, должен им стать). /.../ Прибыль всегда должна идти за производством, а не предшествовать ему" (Форд, с. 38 - 39). Нетрудно заметить, что в логике высказывания Г.Форда отражена функциональная последовательность отношений между финансами и технологиями - сверху вниз в нашей Схеме 5, - обратная эволюционной последовательности становления этих институтов. Как и в предыдущие эпохи, новая отрасль экономической деятельности - промышленное предпринимательство, - создав невиданные перспективы для обогащения, вызвала и новые формы социальной конфликтности в результате все более разрушительного действия машинных технологий на физическое и психическое состояние рабочих. Какие особенности этого периода промышленной метаморфозы общества были главными источниками тяжелых социальных проблем? 1. Международная торговля достигла не только колоссальных размеров, но и такой интенсивности, что вызвала международное разделение труда, захватывающее и производство товаров первой необходимости: часто оказывалось выгоднее купить их за рубежом, чем производить у себя в стране. Это вело к появлению экономической взаимозависимости между промышленными странами. Конфликтные парадоксы: международная торговля способствовала специализации, а значит и повышению эффективности национальных экономик, но ставила большие части населения целых стран в

159

зависимость от состояния цен на международном рынке, от успехов или ошибок предпринимателей и правительств других стран. Неупорядоченное перемещение капиталов теперь влекло за собой цепную реакцию в виде скачков цен и перепроизводства, банкротства и безработицы во многих странах. Способствуя экономическому расцвету стран, оно вызывало и усиление военной конфликтности. 2. В зависимости от того, на какой стадии промышленного развития находилась та или иная страна, она в большей степени нуждалась либо в протекционизме (таможенно-пошлинной защите своих производителей), либо во фритредерстве (свободной торговле). На этой основе возникали следующие конфликтные и вместе с тем парадоксальные ситуации: протекционизм способствовал возникновению и облегчал развитие национальной промышленности, но приводил к повышению цен внутри страны, т.е. к уменьшению доходов основной массы населения; фритредерство, наоборот, способствуя обогащению финансово-торговых групп населения, ставило в жесткие условия национальную промышленность, тормозя ее развитие. 3. Сама природа индустриальных технологий имеет определенный оптимум пропорций добывающей и перерабатывающей, машиностроительной и работающей на конечного потребителя (так называемые "товары народного потребления") отраслей промышленности. Сравнивая с современными индустриальными технологиями, можно сказать, что во второй половине XIX в. промышленные предприятия были в несколько раз меньше размерами и значительно проще по техническому устройству. Но это значит, что всякий очередной шаг в развитии и росте промышленности требовал все более крупных капиталовложений. Потребность же во все более крупных капиталах с появлением некоего "критического количества" новых технологий волнообразно распространялась по всей стране, затрагивая и транспортные, и торговые, и многие другие отрасли. Эволюционный рост промышленности по естественным причинам требует концентрации и монополизации капиталов. Конфликтные парадоксы: концентрация капиталов открывала возможности для создания тяжелой индустрии, но ослабляла позиции легкой промышленности, вообще менее капиталоемких производств; монополизация капиталов позволяла с высокой оперативностью реагировать на наиболее прибыльные мероприятия, но резко уменьшала конкурентоспособность множества мелких предпринимателей, подрывая социальную стабильность. 4. Разделение труда достигло таких размеров, когда всякий житель страны, даже аграрий, не мог существовать вне торговли: почти все продукты первой необходимости он был вынужден приобретать через торговую сеть. Конфликтные парадоксы: высокий уровень разделения труда повышал его производительность, но настолько взаимосвязывал работников самых разных отраслей, что от эффективности труда малой группы (включая сюда и хозяев-управленцев) стали зависеть доходы целых слоев населения (из-за влияния на баланс рыночных цен).

160

5. Возникли национальные и международные рынки рабочей силы. Крупные капиталы теперь получили возможность выбирать, в промышленности какой из стран им выгоднее разместиться, где рабочая сила дешевле, где ниже таможенные сборы и торговые пошлины. Конфликтные парадоксы: международная экспансия капиталов, принося дивиденды национальному государству, повышая уровень жизни его населения, ослабляла мотивацию развития и инвестиции в национальную промышленную инфраструктуру, т.е. исподволь тормозила национальное развитие. Следуя за выгодами вложения за рубежом, крупные капиталы оставляли на произвол судьбы целые сектора отечественных рынков, в результате чего здесь возникали резкие диспропорции, безработица и кризисы перепроизводства. 6. Фактически во всех европейских странах до конца XIX века сохранялось крупное дворянское землевладение, имевшее сильные и сложно связанные с торговлей финансовые рычаги, конкурирующее с фермерством и часто диктующее промышленникам свои "условия игры". Конфликтные парадоксы: крупное землевладение способствовало развитию товарного производства, но вызывало быстрое переструктурирование классового и профессионального состава населения, а с ними и высокую социальную напряженность. В дихотомии экономической политики "протекционизм-фритредерство" интересы прибыльности производства у землевладельцев и промышленников оказывались противоположными из-за различия скоростей ("сдвига фаз") развития соответствующих отраслей, что вызывало противоречивость и высокую изменчивость в законодательстве, а как следствие - социальную нестабильность. 7. Важно учесть, что все эти промышленные метаморфозы происходили в условиях продолжающегося военного противоборства между ведущими европейскими странами (Англией, Францией, Испанией, Португалией, Германией и др.), хотя постепенно число конкурентов уменьшалось из-за явного превосходства нескольких стран. Эти распри тянулись еще из феодальной эпохи, когда они были обусловлены тяжбой за установление границ формирующихся национальных государств, за торгово-финансовое влияние на континенте и в мире в целом. С XVIII в. ситуация усложнилась: войны возникали теперь все более из-за колониальных владений - росла проблема сырьевых источников. 8. Изменение массовой психологии и возникновение массовых идеологий - еще одно из радикальных изменений периода индустриальной модернизации общества. Мы отмечали материальную основу массовой религиозной психологии традиционных обществ - образ жизни, при котором многие поколения людей существовали в одних и тех же условиях десятками столетий. Эта "вечность и неизменность заданного Богом порядка", наряду с малой длительностью жизни человека, определяла и основной массовый тип психологии социального поведения - покорность судьбе и ориентация достиженческих мотивов на "потусторонний мир". Цель жизни и средства ее реализации задавались тотально религией и были неизменными в веках.

161

Идеология, по определению понятия "идея" являющаяся учением, или наукой о социальных целях (задачах), средствах и способах их достижения, начала свое эмбриональное развитие в эпохи Реформации и Просвещения, т.е. в XVI-XVIII вв. Возникновение индустриального общества взломало традиционную психологию неизменного в веках комплекса примитивного сельского образа жизни. Практикой повседневной жизни сотен миллионов людей стал уже в XIX в. расчет жизненных целей (задач), средств и способов их достижения. Чтобы просто нормально жить - питаться, одеваться, общаться - стало необходимым каждому поспевать за изменениями, происходящими в социальном производстве: стало необходимым следить за объявлениями о найме на работу, за конъюнктурой заработной платы не только по месту жительства, но и по всей стране, а то и за рубежом; стало необходимым предвидеть возможные потери накоплений из-за инфляций; стало необходимым заранее рассчитывать множество вещей, которые в феодальном мире отсутствовали, а теперь стали условием выживания. Планирование стало необходимым даже на уровне отдельных индивидов. 9. Ускорение социальной эволюции в период индустриальной модернизации общества стало причиной увеличения частоты и амплитуды социальной конфликтности. Единая целедостиженческая парадигма потустороннего мира теперь расслоилась на множащееся число конкурирующих идеологий, по-своему трактующих социальную реальность. Конфликтные парадоксы: идеологии возникли как формы сознательного проектирования путей к социальному и индивидуальному благу, но их гипертрофия в ущерб профессионализму (включая профессионализм управления) вызвала и новые типы социальной конфликтности. Указанные факторы активизировали возникновение не только индивидуальных жизненных планов, идеологий социальных слоев, классов и групп. Связав жизни сотен миллионов людей в единой материальной (прежде всего) инфраструктуре их общих домов - национальных государств - перед лицом постоянно изменяющихся условий социальной жизни, они потребовали создания государственных идеологий: системы планов и программ с целями, способами и средствами их реализации. Цели и задачи государства, как и отдельных людей, уже не могли оставаться не то что веками, но даже и десятками лет неизменными. Их теперь становилось необходимым менять и корректировать регулярно, по мере того как открывались новые, ранее неизвестные технологии, а с ними и новые способы жизни, новые конфликты. Экономика в целом все более переходила в зависимость от изменений в промышленных технологиях, и уже ко второй половине XIX в. стало ясно, что их стихийный, неконтролируемый рост и развитие способны вызывать тяжелые кризисы перепроизводства и инфляцию: "Начиная с 1825 г. капиталистическое производство периодически сходило "с рельсов". Экономические кризисы 1825, 1836, 1847, 1857 и 1866 гг. сопровождались сокращением производства и последующими депрессиями... В Англии годы кризисов и застоев /за эти 40 лет - авт./ составили около 21 года" (Полянский, Жамина, с. 124). Понятно, что в отличие от

162

владельцев крупных капиталов наемные рабочие в период кризисов попадали в отчаянную ситуацию, ибо теперь уже "натуральные технологии" ушли в прошлое. Со времени возникновения первых профсоюзов в начале XVIII в. и по середину XIX в. соответственно росту индустриализации шел и рост рабочего движения, увеличивался протест против множества рудиментов феодального произвола и бесправия, еще культивировавшихся промышленниками, остававшимися по своей психологии полуфеодалами, полу-буржуа. В первых десятилетиях XIX в. социальная конфликтность в Великобритании стала перемещаться из экономической сферы в политическую. В результате в 1824 г. парламентом был принят закон, отменяющий запрещения на организацию профсоюзов (тред-юнионов), а в 1832 г. была проведена парламентская реформа, увеличившая представительство в законодательном органе буржуазных слоев населения. Однако частичные реформы оставались мало эффективными: дальнейшее "быстрое внедрение машин вело к полному вытеснению ремесла. Но промышленность не успевала поглощать свободные рабочие руки" (Всемирная история, т. VI, с. 151 - 155, 202, 204). С середины 1830-х гг. в Великобритании стало развиваться чартистское движение, имевшее целью демократизацию политического строя, а именно: введение всеобщего избирательного права (для мужчин), ежегодное переизбрание парламента, тайную подачу голосов при выборе депутатов, деление страны на равные избирательные округа, отмену имущественного ценза, выплату жалования депутатам. Однако до середины XIX в. политические цели чартизма достигнуты не были (Всемирная история, т. VI, с. 205 - 208). Феодальные традиции и право не соответствовали новому обществу, но должно было пройти время, чтобы они изменились, и этот период был большим испытанием для всех. Непрерывная борьба рабочих за стабильность своего положения, за страхование здоровья и жизни от технологических катастроф и непредсказуемых и для самих хозяев кризисов привела к узаконению их права на стачку в 1865 - 1890 гг. в разных европейских странах. Статистические данные по забастовкам и стачкам того времени позволяют оценить силу социальной конфликтности, сложившейся на первом этапе индустриального общества: "В США в 1873-79 гг. было 247 стачек, в 1886-95 гг. 13100 стачек, в 1896-1905 гг. - 21950 стачек; во Франции с 1886 г. по 1905 число стачек увеличилось с 4070 до 4925. В Германии за 1900-1907 гг. было 14790 забастовок" (СИЭ, т. V, с. 576). Промышленные технологии обнаружили очень высокую силу институционального действия - способность к селекции свойств вещей и качеств людей, к перераспределению их положения в обществе, т.е. вызывали очень мощные движения всех его слоев. Распространение по континенту десятков и сотен тысяч фабрик, разрастание сети железных дорог, рост разнообразия промышленных товаров, проникновение новых технологий в строительство, и многое другое радикально меняли инфраструктуру страны. Одновременное массовое перемешивание слоев, постоянные перемещения по территории страны масс людей и вещей, связанный с этим распад локальных (семейнородовых) связей, усиление разобщенности, рассредоточение людей по множеству

163

новых (только возникающих) классов и социально-профессиональных групп, возникновение новых профессиональных языков имели своим следствием рост взаимонепонимания между людьми и бесчисленные столкновения разнообразных вновь появляющихся интересов и потребностей. Ни "великое переселение народов", ни крупные миграции в империях древнего мира, ни даже переход к оседлости на заре древнего мира не имели таких последствий, поскольку не меняли в корне облика среды обитания человека, остающейся тогда еще в целом органичной природе его биологического субстрата. Хотя техногенное воздействие на природную среду происходило и в древности, но его характер и скорость были несопоставимы с периодом индустриальной модернизации. Ставшее повседневной нормой перемещение внутри и вне стран крупных частных капиталов до середины XIX в. еще никак не увязывалось с каким-то порядком формирования систем региональных коммуникаций: транспорта, связи и т.д., - а тем более с каким-либо анализом пропорций в промышленном строительстве. Среда обитания человека в индустриальных обществах является уже не творением природы, а продуктом социальной деятельности; ее называют инфраструктурой общества и с ней связано возникновение глубокой органичной взаимосвязи между индивидом и всем остальным населением. Для разрешения массовой социальной конфликтности, критически нараставшей в XIX в. в первых индустриальных странах, согласно логике данной работы, должен был возникнуть новый политический государственный макроинститут и это, действительно, произошло. 2. Государственно-политическая идеология (политические министерства) Институт для управления воспроизводством социальной инфраструктуры вызревал многие десятилетия еще в феодальных государствах. Судебной и законодательной системам становилось все труднее обеспечить стабильность социальных отношений в развивающемся буржуазном обществе. Возникло острое противоречие между, с одной стороны, необходимостью регулярного совершенствования законодательства в условиях растущего разнообразия производящих субъектов и способов распределения и потребления среди них, а с другой стороны, - растущей недоступностью для понимания законодателем существа актуальных социально-профессиональных конфликтов и вызывающих их индустриальных технологий. Парламентариям все труднее было самим вырабатывать законы, адекватные возникавшим проблемам, все чаще они создавали специальные ведомства, комитеты, департаменты из специалистов, способных профессионально оценить технологические причины новых политических проблем общества. Все большее число проблем законодатели отдавали теперь в эти комиссии, чтобы получить от них проекты будущих законов. Соответственно матричной Схеме 6, министерские функции "С" (идеологические) на первых двух стадиях цивилизационной эволюции находились в "зародышевом"

164

состоянии, что легко понять из самой природы государственного управления тех эпох, когда социальные цели и способы их реализации (в широком смысле - ремесленные технологии) были как бы априорны, "заданы господом Богом". В хозяйственной деятельности люди использовали сырье, которое лежало на поверхности земли, а состав и происхождение применяемых материалов были по преимуществу не искусственные, а естественные. Поэтому основой прото-идеологии правителей была территориальная экспансия, а не рационализация хозяйствования политическими мерами. Поэтому же основными целями государства были военные и торгово-финансовые, а первыми прототипами министерской власти были должности военного министра и министра финансов. Само слово "министр", по-видимому, связано с административными функциями служащих королей, монархов, императоров, управлявших феодальными поместьями и именовавшихся министериалами (СИЭ, т. IX, с. 462). Впоследствии по мере усложнения государственного хозяйства, торгово-финансовых и международных отношений феодальные монархи, сохраняя за собой права законодательства, начали расширять в своем окружении должности министров и их служащих (иностранных дел, внутренних дел, флота, казначейства и др.), на которые назначались по преимуществу члены королевских семей или представители высшей знати. В подавляющем числе европейских стран, не говоря уже об азиатских, министры, их кабинеты и чиновники были в то время исполнителями королевской воли (откуда и пошло современное название министерской власти - исполнительная) в управлении всевозможными хозяйственными делами двора, казны и страны. К XVIII в. начали оформляться специализированные управления, департаменты и т.п. формы министерской организации. Все чаще в их функции стало входить создание проектов законов, которые утверждались монархами: начинающиеся предпромышленные новации уже требовали профессиональных знаний для законотворчества. Вот как описывает вызревание министерской власти шведский историк права: "Быстрое экономическое развитие выдвигало большие требования к правоведению, законодательству и применению права... Когда это касалось правовых конфликтов в сфере производства и торговли, то выяснилось, что устаревший с точки зрения юридической техники гражданский процесс... зачастую оказывался непригодным. .../Поэтому/ стороны зачастую предпочитали решать конфликты путем свободных переговоров между своими юридическими представителями. Эта техника примирения, как и сильно возросшая потребность в юридических консультациях, повысила роль адвокатов. /.../ Большое значение также имело повышение квалификации судейского корпуса... как следствие того, что требование такого образования и компетенции стали обычными при занятии по крайней мере высоких постов в центральной и местной администрации. ...Повышение эффективности административного и судебного аппаратов привело к значительному усилению технической основы для расширения исполнительной и государственной власти. /.../ Сильной центральной государственной власти XVII в. требовался корпус профессиональных администраторов, который без промедления

165

послушно следовал намерениям государственной власти и выполнял свои задачи с рациональной деловитостью" (Аннерс, с. 322 - 324; курсив наш - авт.). Посмотрим, как министерская власть выдвигалась к верховенству в структуре государства. На первом индустриальном этапе (1780-1880 гг.), когда шло интенсивное развитие института промышленных технологий, в европейских странах, независимо от формы правления (монархии или республики), во-первых, государственная власть еще концентрировалась у законодателей - монарха или парламента, даже если министерская форма правительства (Директория во Франции начала XIX в.) "подминала" под себя законодателей. Эти две формы власти еще оставались прочно взаимосвязанными, неразделенными. Во-вторых, парламенты формировались исключительно из землевладельцев, финансистов, торговцев и промышленников. И все же они, несмотря на профессиональную разнонаправленность интересов, уже начинали преследовать главной целью промышленную модернизацию, поскольку были очевидны колоссальные выгоды, приносимые ею. Мотивации же оставались еще вполне традиционными: наращивание финансового капитала, высоких прибылей, военного и колониального превосходства. Первые сто лет индустриализации открыли людям глаза на их технические возможности для извлечения из недр земли ранее недоступных богатств, создали технологическое мышление. Но не только. Следствием развития транспорта и коммуникаций, укрепления государственных границ как важнейших механизмов экономических международных взаимодействий стало появление и национального сознания. Технологизация социальной жизни резко проявила особенности культуры, специфику больших территориальных общностей, сделала их яркими и явными, а также заострила проблему соотношения ресурсов недр в условиях их нарастающей значимости для нового, индустриального образа жизни. Так возникли новые - национально-государственные - иерархии целей и ценностей, связанные с новым взглядом на мировые ресурсные источники, необходимые для питания инфраструктуры формирующихся индустриальных обществ. Многие социологи и антропологи возводят национализм к особенностям индустриального общества. Так, известный английский антрополог Э.Геллнер пишет: "...Небывалый накал национализма в девятнадцатом и двадцатом столетиях есть отражение и следствие индустриализма - способа производства, возникшего и распространившегося именно в этот период" (Геллнер, с. 6). Большинство современных специалистов указывает на культурные корни национализма, связанные с институтами формирования массового сознания в индустриальном обществе (Фомичев, с. 15-30). Не отвергая этого подхода, мы хотим сделать акцент на роли министерской власти в формировании идеологии национализма. В философской форме этот процесс отразила историософия Г.Гегеля. Согласно его концепции, национальное "...есть частичная реализация мирового духа в истории в форме национального государства. Если нация не может реализовать свою миссию в исторической схеме и не может создать свое собственное государство, то она должна

166

исчезнуть и потерять свой всемирно-исторический статус. Оборона является высшей целью государства, а все государства должны стремиться к экспансии. Так как государство является верховным выражением нации как целого, то война имеет глубокий смысл, поскольку предохраняет этическое здоровье нации" (Фомичев, с. 7-8). Эта одна из первых и весьма влиятельных в свое время националистических теорий позволяет понять, почему европейские страны-лидеры, имевшие многовековую традицию парламентской демократии, пошли на такой шаг, как постепенная передача высшей государственной власти министерствам. Большую часть первого этапа индустриальной стадии развития правительства непосредственно использовали законодательную власть для обеспечения всевозможных преимуществ росту отечественных капиталов и промышленности: была распространена и практика "парламентских огораживаний"; и военное навязывание более слабым странам таможенно-пошлинных режимов, благоприятствующих "своим" торговцам, финансистам, промышленникам; и кредитование государственными капиталами предпринимателей, развивавших перспективные отрасли (железные дороги, связь, машиностроение и т.д.); и создание "работных домов", т.е. насильственное государственное обеспечение промышленников рабочей силой; и раздача гигантских земельных, лесных и иных ресурсов разворачивающимся предпринимателям. Правительства размещали среди промышленников государственные заказы. Повсеместно осуществлялись протекционистские меры, часто освобождались от налогов слабые еще отрасли. Колониальные вооруженные силы как бы сдавались в аренду частным компаниям для подавления сопротивления аборигенного населения. Европейские государства постоянно вступали в вооруженные конфликты из-за тех или иных заморских владений, из-за стремления обеспечить приоритет своим экономическим субъектам. "...Самые "либеральные" европейские общества были нелиберальны, поскольку верили в законность империализма, то есть в право одной нации господствовать над другими нациями, не считаясь с тем, желают ли эти нации, чтобы над ними господствовали" (Фукуяма, с. 307). Все эти меры осуществлялись не на основании разработанной идеологии управления, не в результате специальных расчетов министерских чиновников, а просто "по заказам" промышленников, торговцев, финансистов, представители которых во власти (в первую очередь в парламентах) оформляли законами те или иные из указанных мероприятий. Но во-первых, это уже была практика национальной идеи. Во-вторых же, в этой стохастической бурной деятельности правительств началась кристаллизация национальной идеологии как проектного рационально-расчетного формулирования целей, технологических средств и способов властвования над мировыми источниками сырья и рабочей силы. Войны XIX вв. между молодыми, формирующимися национальными государствами непрерывно перемежались революциями, росло стачечное движение. В мире лидировала Британская колониальная империя. Англия стала переходить от изоляционизма к

167

активной европейской политике. Германия быстро наращивала экономическую мощь. Во Франции, основном военном конкуренте Великобритании, сложилась "традиция политической нестабильности": за 82 года - с 1789 по 1871 гг. - здесь произошло двенадцать "масштабных, сопряженных с насилием перемен политического устройства" (Прокудин, N 8, с. 87). В Европе сложилась ситуация, когда было совершенно невозможно понять, какие формы управления способствуют экономическому и военному могуществу, а какие мешают, что лучше - протекционизм или фритредерство и т.д. Главную цель - контроль за сырьевыми ресурсами мира - для ранее преуспевавших стран (Франции, Испании, Голландии, Англии) к 1880-м годам становилось все труднее достигнуть. В этом контексте целесообразно сослаться на рассматриваемую в специальном разделе логику эволюции общинных форм социальных организмов. Из нее следует, что последовательности смены одного типа общества другим соответствует сдвиг доминанты в рамках одного из четырех психогенеративных общинных институтов (семьи → церкви → армии → школы) в их функции "вынашивания" цивилизационных институтов. Если в древнем мире институт родовой семьи был "материнской формой" для торговли и суда, а в феодальном обществе институт церкви исполнил "родительские" функции в отношении финансовых и законодательных органов, то в индустриальном обществе, как следовало ожидать, "наставником" промышленно-технологического института и министерской политической власти должен был стать институт армии. Ряд авторов подчеркивает важнейшую роль армии для становления индустрии и индустриального государства (напр.: Друкер). Очевидно, что такая роль вытекает из способностей армии в качестве психогенеративной социальной структуры продуцировать массовую психику режима и дисциплины в иерархической организации рационализированного и унифицированного технологического разделения труда. Без этих свойств индивидуальной психики невозможно ни создание индустриальных технологий, ни формирование идеологического сознания, отличающегося достиженческой мотивацией. Для последней характерно не столько стремление к воплощению вечных и неизменных божественных предначертаний, сколько рациональное проектирование и планирование жизненных целей на будущее и способов их реализации. К концу XIX в. сила экономических и социальных кризисов достигала таких масштабов, когда государственное руководство "обнаружило" явление национальногосударственной инфраструктуры, складывающейся из постоянно растущего "металлического скелета" (железные дороги, фабрики, машины и т.д.) и "облекающей" этот скелет, движущейся по нему, живущей в нем человеческой массы. Сегодня даже дети благодаря компьютерам могут "создавать" целые страны, "распоряжаться" человеческими ресурсами, "вести войны", "строить" города, дороги, фабрики, мосты, рассчитывать бюджеты этих моделей настоящих стран и т.д. В конце же XIX в. государственные деятели благодаря все более регулярному пользованию географическими картами, появлению телефона и радио, регулярных статистических сводок о состоянии армии и

168

экономики, о преступности и здоровье нации и т.д. впервые смогли увидеть целостный образ страны, которой они управляют. В повседневных обсуждениях в парламентских и правительственных заседаниях состояния дел общества целостное государственное видение всей инфраструктуры стало необходимостью и нормой. Радикальный же перелом наступил тогда, когда власти обнаружили, что в один день вдруг вся инфраструктура страны может прийти в состояние деградации и упадка, когда стало ясно, что деятельность финансовых и промышленных капиталов, создавших эту гигантскую инфраструктуру, в силу собственной стихийности может ее и разрушить. Тогда у министерской власти появилось ощущение своей самостоятельной значимости, отличной от значимости законодателей - ощущение необходимости предварительного осмысления того, как та или иная потребность отдельной отрасли, отдельного заводчика, землевладельца или их групп, компаний, отразится на состоянии страны в целом. В результате в Англии "ряд законов, принятых в 1870-1890 гг., усилил централизацию; к концу XIX в. значительно увеличился бюрократический аппарат, были созданы новые министерства (местного управления, сельского хозяйства, министерство по делам Шотландии и др.), к которым перешли многие функции местных органов власти" (СИЭ, т. III, с. 188; курсив наш - авт.). "В ущерб местным выборным органам, ранее начавшим пользоваться значительной автономией..., заметно увеличились полномочия кабинета министров за счет падения роли парламента. Право законодательной инициативы по всем существенным вопросам сосредоточилось в руках правительства. Одной из важных форм усиления влияния кабинета министров было расширение подчиненного ему административного аппарата..." (Всемирная история, т. VII, с. 55). Для того, чтобы в полной мере представить себе разрастание военно-политической министерской власти в Англии в конце XIX и в первых десятилетиях XX вв., достаточно обратиться к знаменитому политическому памфлету "Законы Паркинсона" (Паркинсон). Подобным образом в то время гипертрофировалась милитаризующаяся государственно-политическая министерская власть и в остальных странах Запада. Наибольшего развития она достигла с началом первой мировой войны. В США, например, в это время возникли следующие министерские структуры: Управление военной промышленности, Продовольственная администрация, Топливная администрация, Военноторговое управление, Железнодорожная администрация, Военно-трудовое управление (СИЭ, т. XIII, с. 259; подтверждающее нашу логику описание политической и социально-экономической ситуации в одной из стран Европы, а именно, во Франции межвоенного периода, см.: Прокудин, N 9). Первые "образы инфраструктуры", которые складывались в умах руководителей национальных государств, были образами государственной, а не гражданской инфраструктуры. Железные дороги и фабрики, аграрные производства (например, хлопка сырья для изготовления не только одежды, но и пороха) и проч. рассматривались прежде всего как составные части государственной военной инфраструктуры,

169

обеспечивающей силу национального капитала, экономическую конкурентоспособность страны. Вряд ли кто-либо станет оспаривать, что даже первые фабричные законы, законы о социальном страховании и многие другие им подобные создавались не из неких абстрактных гуманных побуждений, а исключительно из желания ослабить внутренние разрушительные силы, снижавшие производительность и силу военнопромышленной инфраструктуры. Европа в XIX в. только заканчивала формирование национальных государств. Например, Германия "представляла собой конгломерат 300 феодальных государств" (Полянский, Жамина, с. 148). Формирование национальной идеологии на первом этапе индустриальной стадии согласуется с нашей гипотезой о преобладании конфедеративных объединений в феодальном обществе (ярчайшим образцом которого была Германия) и переходе к федеративным отношениям в индустриальном. Отличие между федерацией и конфедерацией мы находим в том, что первая устанавливает конституционное равенство (равенство перед законом) всех прав всех субъектов объединительного договора, защищаемое силой центральной государственной власти. Конфедеративный же договор являет собой пример обмена правами и обязательствами и, соответственно, определенного неравенства между субъектами. Типичность последнего для феодальных стран Европы была обусловлена естественной ограниченностью и различием ресурсов разных территорий, что принуждало их к отношениям покровительства-подчинения для достижения тех или иных общих преимуществ (эти покровительственные договорные отношения пронизывают всю историю феодализма). Постоянное колебание соотношения сил, непредсказуемость экономического развития тех или иных субъектов договора и изменения природных и производственных факторов, несовершенство культуры права и т.п. факторы объясняют как преимущественное существование конфедеративных государственных объединений, так и высокую частоту их распадов в результате военных конфликтов. Объединение в федеративные национальные государства происходило под влиянием стихийного развития единой инфраструктуры. Но сложившись, она обостряла у государственной власти "инстинкт самосохранения" от распада, чреватого резким ослаблением перед лицом соседей. Образцом психологии этого времени является теория Мальтуса об ограниченности мировых ресурсов. Но это влекло за собой и иллюзию возможности военного превосходства и "выживания" за счет других наций. Таким образом, в деятельности министерской (правительственной) власти конца XIX - начала XX вв. совершенно определенно доминировала военно-политическая идеология управления ростом экономического могущества страны. В содержании государственных планов и программ европейских правительств преобладали военно-дипломатические цели и задачи. Развитие промышленности и аграрного сектора также осмысливалось по преимуществу с этой точки зрения. Кризисы в экономике вызывали крайнюю озабоченность власти по причине ослабления ими военно-экономической мощи государства.

170

Интересно отметить, что именно в это время, то есть в конце XIX - начале XX в. возникло новое направление исследований - геополитика, среди создателей которого был выдающийся английский географ Х.Дж.Маккиндер. Его научные воззрения отражены в докладе "Географическая ось истории", произнесенном в 1904 г. в Королевском географическом обществе. Свое выступление Маккиндер резюмировал следующим образом: "Настоящий... баланс политического могущества в каждый конкретный момент является, безусловно, с одной стороны, результатом географических, а также экономических и стратегических условий, а с другой стороны - относительной численности, мужества, оснащенности и организации конкурирующих народов" (Маккиндер, с. 169). Рассматривая противостояние мировых держав в том числе и с точки зрения их ресурсов, а также коммуникационной инфраструктуры, Маккиндер вместе с тем предостерегал от военного решения спорных вопросов и призывал перенести "...внимание государственных деятелей во всех частях мира от территориальной экспансии... к борьбе за согласованную созидательную деятельность" (Маккиндер, с. 163). Геополитика - один из первых ярких образцов влияния идеологии политических министерств на научную мысль. Образцом быстрого осмысления значимости национальной и технологической идеологии для управления индустриализирующимся обществом может служить Германия. Задержка в развитии способствовала тому, что ее промышленный рост начался во второй половине XIX в., когда в Англии уже старел машинный парк в условиях интенсивного развития тяжелой индустрии. Ввоз английских и французских капиталов позволил Германии начать промышленный рост прямо с тяжелой промышленности. Происходившая после 1815 г. централизация монархической министерской власти, последующее создание Таможенного союза, а затем и опережающее развитие тяжелой промышленности, по-видимому, позволили министерской власти Германии понять свои идеологические функции. И усиление полицейского характера ее государства, и ряд законов для социального успокоения страны, и создание института "общественных работ", и централизация ряда отраслей промышленности, несмотря на растущий характер имперского вырождения, явно носили сознательный характер, были продуктом политико-идеологического расчета министерской власти. Исходя из сказанного, мы можем заключить, что после экономического (венского) кризиса в Европе 1873 г. примерно с 1890-х началось выдвижение кабинетов министров (правительств) во главу государственной власти. На этот период приходилось и очень важное изменение поведения финансовых капиталов - они начали все активнее включаться в индустриализацию, европейские страны вошли в эпоху концентрации капиталов и монополизации (см. концепцию империализма). Этот процесс объясняется естественными причинами - новые формы индустрии, ее "утяжеление" и рост размеров заводов, фабрик, вообще предприятий, начинающаяся электрификация народного хозяйства, конечно же, требовали и роста капиталов для создания и совершенствования соответствующих технологий.

171

К началу XX в. министерская власть уже начала накапливать опыт программного и планового управления и не могла более "исполнять" волю монархов и парламентов. В основе перехода государственной власти от парламентов к кабинетам министров была победа идеологии промышленников и промышленных финансистов над идеософией землевладельцев и связанных с ними финансовых капиталов. Теперь министерские руководители и чиновники, профессионально лучше любого парламента знавшие реальное экономическое положение страны, стали дифференцировать интересы множества промышленников из разных отраслей, на первый план стал выдвигаться расчет конкурентоспособности капиталов и, соответственно, их отраслевой направленности и способности обеспечивать интересы государственной инфраструктуры. Министерская власть стала на основании расчетов расставлять приоритеты государственной помощи различным группам промышленников. К этому принуждала нарастающая частота экономических кризисов, ослаблявших военную мощь страны. Теперь правительства не могли мириться с тем, чтобы только законодатели инициировали проекты законов, они легко доказывали, что эта инициатива должна осуществляться на основе профессионального расчета и анализа состояния разных промышленных отраслей, что государственная поддержка теперь должна быть избирательной, что для обеспечения военной мощи страны следует делать ставку на крупные капиталы и монополии, готовые выполнить любой крупный государственный заказ. Итак, с началом XX в. высшая государственная власть в европейских странах перешла к министерским структурам. Аналогичные изменения в это время происходили и в США. "Законодательная власть резко ослабла, и были заложены основы для экспансионистской исполнительной власти. .../Что позволило последней - авт./ реагировать на требования промышленного регулирования. ...Исполнительная власть взяла на себя ответственность по управлению капиталистической демократией" (Додд, с. 356-357). Идеологические функции политической министерской власти в самом общем виде можно сформулировать следующим образом. Государственно-политическая идеология проектирует законы, содержащие программы и планы политического государственного управления воспроизводством создаваемого химическими технологиями гигантского "тела" социального организма с металлическим "скелетом" и химической энергетикой его функционирования, то есть воспроизводством как бы "косного" содержания "тела" социального организма, всего, что сегодня называют производственнотехнологической инфраструктурой. Данная идеология формулирует критерии, по которым все гражданские экономические субъекты ранжируются по их значимости в социальном воспроизводстве, по которым, соответственно, на поддержку их деятельности в бюджет могут быть приоритетно включены специальные статьи расходов, а в налоговой и таможенно-пошлинной политике для них введены льготы. Тем самым государство взяло на себя особую заботу о защите и поддержке собственности этих экономических субъектов, что проявлялось во множестве юридических

172

актов, проекты которых формировала министерская власть. Если деятельность экономических субъектов соответствовала главной идеологической цели - укреплению национальной технологической инфраструктуры, то автоматически полагалось и официально провозглашалось, что во всех остальных отношениях производство и обмен - это дело гражданского общества. В этом состоял либерализм западных стран того времени. В случае же неготовности гражданского общества развернуть некую стратегически важную отрасль промышленных технологий министерская власть предпринимала усиленные меры для ее создания через огромные вливания государственного капитала. В разных странах и на разных исторических этапах можно обнаружить многочисленные примеры этой идеолого-политической функции министерской власти. * * * Недостаточность макроинститута политической министерской власти в ее управлении только технической инфраструктурой индустриального общества начала проявляться уже ко второму десятилетию XX в. Если приложить логику парсонсовских "реквизитов" - целедостижение→адаптация→латентность→интеграция (как элементарных актов витка развития) - к последовательности развития индустриальных макроинститутов, то возникновение министерской власти отражает решение проблемы адаптации макроинститута промышленных технологий (ее целедостиженческой доминанты в индустриализме) ко всей макроинституциональной системе, сложившейся в древности и в феодализме. Институт идеологической власти, согласно этой логике, был призван так адаптировать промышленные технологии к ранее сложившейся экономической системе ценностей (торговых и финансовых), чтобы снять взаимную конфликтность их субъектов (землевладельцев, финансистов, торговцев и промышленников). И, как мы постарались показать выше, эта проблема была решена путем идеологического объединения их профессиональных потребностей и перехода к повседневному обслуживанию законопроектами "зон их взаимодействий" (замена конфликтности механизмом ее договорного разрешения в профессиональном министерском согласовании потребностей). Хорошо известны плоды утверждения координационной функции министерской власти. Эволюция ускорилась, и с конца XIX и по 40-е гг. XX вв. Запад совершил очередную - "тяжелую" - индустриальную модернизацию. На первом этапе индустриальной стадии (1780-1890-е гг.) западные общества обрели "металлические скелеты" и все множество их "суставов" привели в действие паровыми двигателями. К 1935-1945 гг. страны Запада не только обновили эти "скелеты", т.е. почти полностью перешли на двигатели внутреннего сгорания и на электроэнергию, но и пронизались сложными бытовыми коммуникациями, интенсивно вели переход на химическое материаловедение, химические строительные и прочие индустрии, имели сложнейшие радио- и телефонные сети и проч. Второй этап индустриальной стадии, этап доминирования государственно-политической министерской власти, закончился возникновением качественно нового технологического типа общества - новой индустриальной инфраструктуры.

173

В данной книге нет возможности затронуть такую огромную по размерам тему, как проблемы мер стоимости и мер собственности - основных расчетных систем мер для управления социальным воспроизводством. Общеизвестно, что переход в индустриальную стадию в корне изменил отношения собственности в странах Запада: в течение первого этапа индустриализации фактически все их население обрело политическую свободу от принуждения к определенному месту проживания и к определенному роду занятий, а также гарантию политической же (но еще не экономической) защиты частной собственности каждого гражданина. В условиях исчезновения натурального хозяйства и всеобщей зависимости подавляющей доли населения от рыночных отношений, искусственной (технической) стала не только среда проживания человека - техногенная инфраструктура. Во многом "искусственным" стало отправление его базовых жизненных нужд. Важн о акцентировать внимание на следующем. Еще мало разработанной остается проблема закономерностей соотношения и связи между уровнем сложности труда (сложности его технологической структуры), в котором расходуется рабочая сила, с одной стороны, и уровнем технической оснащенности процесса ее рекреации. Несмотря на очень высокий уровень культуры и технологий рекреации рабочей силы в современных странах Запада, эти достижения не апплицируются специалистами на старые, нерешенные проблемы экономических и политических наук. Наш предварительный анализ этой проблемы и ее ретроспектива в общеизвестную политическую проблему "отношений хозяев и наемных рабочих" показывают следующее. На первом этапе индустриальной эволюции массовая социальная конфликтность "между трудом и капиталом" на самом деле была внешним проявлением острой борьбы между новым экономическим субъектом - промышленником-технологом, и старыми финансистами и землевладельцами (на этой основе и шла борьба между парламентской и министерской властями). А массовые восстания и революции в европейских странах того времени, по сути дела, вызывались результатами (прежде всего инфляционными кризисами) этой жестокой конкуренции "старых и новых хозяев" экономики. На втором этапе ситуация резко изменилась. С одной стороны, к концу XIX в. в производственной инфраструктуре накопилось большое количество мелких промышленных предприятий, а на крупных произошли бурные процессы акционирования, что, в конечном счете, сформировало массовую психологию собственников и их идеологическое объединение. С другой стороны, начавшийся второй этап - тяжелой индустриализации, сменил существо социальной конфликтности: бурно развернувшиеся процессы концентрации и монополизация капиталов, внешне проявляя свою конфликтогенность в той же инфляционной форме, порождали совсем иные причины социальной конфликтности. Массовые безработица и разорение мелких хозяев происходили теперь не по воле случая и непредсказуемости промышленного переворота, а из-за целенаправленного подавления крупными монопольными капиталами мелкого предпринимательства. Ранее сложилась важная функция последнего как буфера социальной напряженности -

174

роль экологической ниши для теряющих работу по старости или дисквалификации. Эта еще очень хрупкая социальная конструкция рушилась во всех странах Запада под грубым нажимом "жирных котов" монопольного бизнеса. Причиной этого была возможность безнаказанного произвола монополий на рынках для извлечения баснословных прибылей, включая сюда прежде всего рынок исключительно индустриальной природы - рынок рабочей силы. Общеизвестно, что ставшая у руля европейских государств в начале XX в. государственно-политическая министерская власть не только не препятствовала этому алчному ажиотажу монополий, но и всемерно поддерживала их "во имя национальных идей мирового господства". Эта естественная недоразвитость министерской власти могла бы быть преодолена, если бы в европейских странах (во многом по объективным причинам) не была значительно повреждена базовая психогенеративная основа общества - его общинная "ткань". Находя адаптивную роль у нового макроинститута государства, мы должны иметь в виду не только "приучение" ею старых экономических отраслей (торговли и финансов) к новым, промышленно-технологическим условиям, но и обратный процесс - обучение самой этой власти непреходящим ценностям цивилизации, достигнутым традиционными институтами. А таковыми, прежде всего были общинные механизмы разделения властей, берущие начало еще в древности (античность), а позже - в общинно-варварской демократии Великой Британии, впоследствие сделавшей ее феодальноиндустриальным лидером. Третьему этапу индустриализма, согласно логике "системных реквизитов" Т.Парсонса, должна была соответствовать "латентность" (разработка нормативов для снятия напряженности "актеров" в социальной системе и эффективного исполнения ими своих функций). В индустриальном обществе состав экономических субъектов ("актеров") значительно возрос - ими стало все занятое население; не только крупные, как в древности и феодализме, но и мелкие собственники, а также наемные работники (через свои профсоюзные организации) теперь участвовали в экономическом управлении (в рыночной системе расчетов социального воспроизводства). Упомянутая выше проблема соответствия между сложностью труда (его технической оснащенности) и сложностью рекреации рабочей силы (оснащенности ее средствами быта и отдыха) до тех пор в истории решалась только малым слоем крупных собственников. Теперь же она была выдвинута всем занятым населением - крупными, мелкими и акционерными собственниками. В условиях оторванности от природной среды, жизни внутри искусственной, технической социальной инфраструктуры это был вопрос возможности или невозможности для квалифицированной рабочей силы исполнять свои функции. И все социально-политические коллизии первой половины XX в. указывали на то, что нерешенность этой проблемы останавливает дальнейший экономический рост, снижает эффективность промышленной инфраструктуры.

175

Однако решение этой огромной проблемы не могло быть адекватным без полноценного разделения всех трех ветвей государственной политической власти. При их срощенности и доминировании министерской ветви масса мелких и акционерных собственников (наемных работников) не могла бы существовать в режиме экономической свободы и защищать это право посредством законодательства и судебного исполнения законов. Что же происходило в большей части европейских стран в первой половине XX в.? Реформы проводились на фоне блестящих результатов английского пути индустриализации. Казалось бы, исходя из нашего предыдущего изложения, Англия, действительно, представляла собой образец устройства социальных макроинститутов. Однако дела обстояли куда сложнее. Превратившись во "владычицу морей" и безусловного лидера конца феодальной - начала индустриальной эпох, Великобритания обрела присущие всем лидерам "самодовольство и самоуспокоенность" (Грейсон, О'Делл, с. 98). С нашей точки зрения, главный порок, который был ей свойственен в это время, состоял в неразделенности между парламентской и уже развивавшейся министерской властями. Чтобы было понятнее, сразу же приведем пример иного свойства: в США при создании этой страны в 1780-х годах была принята Конституция, в которой все три ветви власти - судебная, законодательная и исполнительная (министерская) были разделены не просто законами, разграничивающими их полномочия, но разделены и институтами выборов парламента и президента как главы министерской власти (Декларация независимости, с. 7, 14). Особо обратим внимание на то, что с момента возникновения США там действовал и институт выборов судей (Фридмэн, с. 57). Мы приводим пример США потому, что эта страна уже с начала XX в. стала лидером индустриальной эволюции, а как покажет дальнейшее изложение - и лидером институционального строительства. В Англии же окончательная победа парламента над королевской властью в конце XVII в. сопровождалась и "конфискацией" права на формирование исполнительной (министерской) власти. Эта ситуация сохранилась по сей день: министерская власть назначается партийным парламентским большинством, то есть по сути дела является его "отростком". До конца XIX в. парламент, в котором доминировала палата лордов (состояла из неизбираемых земельных и финансовых аристократов) задавал тон и в законодательстве, и в административном управлении страной. Лишь в 1911 г. ситуация изменилась - палата лордов была отстранена от контроля за бюджетом страны, а палата общин, формирующая министерскую власть, сама стала исполнительницей воли последней (в силу самой природы министерской власти, поскольку к тому времени уже стало очевидным ее профессиональное доминирование). Итак, первый этап индустриального развития Англии происходил при безусловном доминировании парламента. А в нем самом верх был за палатой лордов. Эта форма доминирующей власти (парламента лордов), которая играла решающую и адекватную для феодализма роль в становлении финансового могущества (эффективности

176

"первоначального накопления"), теперь превратилась в тормоз индустриализации. Доминирующие землевладельческие финансовые капиталы за счет экспансии по преимуществу в кредитной форме по всему миру превратили Англию в "ростовщическое "государство-рантье" (СИЭ, т. III, с. 187). Формулируя эту ситуацию в терминах нашего подхода, мы можем констатировать, что в "барьерном переходе" между феодализмом и индустриальным обществом (обычно этот период называют "мануфактурным"), ориентировочно между 1760-1790-ми и 1800-1810-ми гг., в Англии не был адекватно воссоздан механизм выборов, который на раннефеодальной стадии заложил основы демократической психологии ее населения: сохранил массу свободных крестьян и общинников (фригольдеров, копигольдеров), создал "вольности" городов и тем "питал" ее парламентское развитие. Не были реформированы и институты права: новые теории права, которые интенсивно продуцировала научная мысль Европы тех эпох, отвергались "самоуверенной" английской "демократией", поэтому среди трех ветвей власти преобладала министерская бюрократия. В основе этого - а в результате и потери Англией лидерства - лежало ее скоростное имперское обогащение и вырождение, неизбежно "по обратной связи" влекущее потерю ориентиров в институциональном развитии как у высших слоев, так и у массы населения. Возвращаясь к характеристике общеевропейского развития министерских институтов, мы теперь можем оценить, к чему привела рецепция английского опыта. В государствах европейских стран можно выделить две формы подобной "социальной патологии", которая предопределила переход лидерства к США, а впоследствии привела к колоссальной катастрофе - двум мировым войнам. С середины XIX до середины XX в. в них формировались (естественно, с разной степенью выраженности) либо преобладание министерской власти, подминавшей под себя парламентскую демократию, либо, наоборот, - парламентской власти, контролирующей и остальные ветви государственного управления. Если учесть, что во многих из стран Европы при этом сохранялось монархическое устройство, то мы получаем достаточно большое разнообразие форм государственной власти. Но один общий признак отличал всех их до окончания второй мировой войны от США - неразделенность или невыраженная разделенность властей, отсутствие безусловного права суда и граждан (через суд) контролировать исполнение законов остальными ветвями власти, а также весьма ограниченный механизм выборов (только в парламенты). При этом независимо от того, кто - парламент или министерства - верховодил в этом "срощенном" государственном механизме, доминирующими были функции идеологические (т.е. министерские), а "срощенность" властей неизбежно вела страны к имперскому вырождению из-за поощрения разрушительного для социальной инфраструктуры хищнического поведения монополий в отношении мелкого предпринимательства. Рано или поздно должно было произойти то их пресыщение сверхприбылями, которое после "выжирания" мелкопредпринимательского слоя ищет своего продолжения в торговле оружием, в милитаризации страны (типичная ситуация

177

для России 1995-1996 гг.). Здесь происходит резонансное коррупционное сращивание, с одной стороны, интересов монополий, стремящихся к паразитированию на самом жирном "куске пирога", на государственном капитале, и, с другой стороны, чиновничества, применяющего с той же целью идеологию национальной идеи. Итак, срощенность властей в европейских странах при доминанте министерской власти и открытая ею "зеленая улица" для произвола монополий на рынках завершила период либеральной эволюции индустриальной экономики и открыла эпоху государственно-монополистического регулирования экономики общества в целом. В этих условиях тяжелая индустриализация проводилась буквально за счет жизненных сил и здоровья национальной рабочей силы (средства черпались из карманов налогоплательщиков посредством крупных рыночных диспропорций, а не из налогообложения гигантских финансовых капиталов, вращавшихся на международных рынках). Европа погрузилась в непрерывную полосу экономических кризисов первой половины XX в. (Другое дело, возможен ли был иной путь? Опыт СССР, проведшего тяжелую индустриализацию с колоссальными человеческими жертвами, по массе социальных параметров повторивший самые худшие рецидивы государственно-монополистического капитализма в Европе, свидетельствует: нет. Опыт США, который мы рассмотрим ниже, хотя и демонстрирует безусловно много более мягкий характер того периода, тем не менее своей исключительностью подтверждает объективную неизбежность тех тяжелых испытаний ввиду отсутствия на том этапе эволюции полноценной технологии идеологического расчета.) Основным следствием этого стало массовое разорение мелкого и среднего предпринимательства, охватывавшее как аграрные, так и промышленные сектора, вызывавшее резкую поляризацию доходов и вытекающую отсюда замену деловой активности населения революционной деятельностью, которая в соединении с официальной идеологией "национального государства" и привела к имперским кризисам в виде двух мировых войн. Вот как суммируют эти процессы историки: "В первой половине XX века в условиях массового общества подобные кризисы, как правило, заканчивались установлением тоталитарных режимов: политизированная масса, ставшая объектом манипуляции со стороны той или иной партии нового типа..., "выражает себя" в соответствующей - тоталитарной - системе властных институтов..." (Прокудин, N 8, с. 86). Итак, второй индустриальный этап - становление государственно-политической министерской власти, обеспечившей органичное вплетение тяжелой индустрии в ткань социального организма, в Европе завершился серией тяжелейших социальных и военных кризисов. Однако краха западного общества не произошло. Послевоенный период характеризовался быстрым подъемом экономики и демократизацией европейских стран. Согласно общей логике работы, следовало предположить, что произошло радикальное изменение в институциональной структуре общества. Иными словами, в этот

178

период индустриальной эволюции произошло рождение нового макроинститута, который, выражаясь языком Т.Парсонса, решил-таки проблему "латентности". Напомним, что в эволюции древнего мира эту проблему решил налоговый макроинститут: римский император Август радикально реорганизовал налоговую систему страны и сумел тем самым остановить тяжелую внутреннюю конфликтность Римского государства. В феодализме, тоже на третьем этапе, с созданием государственного банка (1694 г.) Англия стала утверждаться как лидер феодального, а далее и раннеиндустриального мира. Причем создание госбанка Англии произошло после двух - "кровавой" (1640) и "бархатной" (1688) - революций, связанных с тяжелейшими финансовыми кризисами (начавшимися с "революции цен" в 1601 г.), сотрясавшими тогда страны Европы. Иными словами, проблема "латентности" в феодальной эволюции финансовой системы была решена с возникновением государственного бюджетно-банковского макроинститута. Однако не так просто оказалось найти и вычленить из макроинституциональной структуры современных обществ тот третий макроинститут, который "должен был" решить проблему "латентности" в технологическом развитии индустриального общества. Затруднения вызывало отсутствие некоего общепризнанного специфического термина-имени, по которому бы его можно было проследить. Мы использовали метод аналогового "проецирования" соответствующих функций древнего и феодального макроинститутов (налогового и бюджетно-банковского) на наше время: в функциональном анализе явно напрашивался вывод об общности их некоей социально-экономической роли. Социально-экономические функции налоговой системы состоят в планировании социальных доходов и их доли, переходящей в распоряжение государства; соответственно, социально-экономические функции государственной бюджетно-банковской системы - расчет программ социальных расходов (которые должны задать уровень налогообложения). Какие социально-экономические функции, исходя из этого, можно было предположить для третьего макроинститута индустриальной стадии? Чтобы ответить на этот вопрос и тем самым обозначить этот трудно выявлявшийся институт, был применен принцип "поворота причинных цепей в обратную сторону". Направление "планирование доходов → программирование расходов → ...", согласно этому принципу, является направлением развития функций указанных макроинститутов, т.е. показывает, как они появлялись сначала в древности, а затем в феодализме. Стало быть, управляемое государством репродуктивное (воспроизводственное) функционирование социальной инфраструктуры должно иметь обратное направление "...→ программирование социальных расходов → планирование социальных доходов". Следующим логическим шагом должен был стать поиск расчетных действий, функционально предшествующих этим двум. Коротко говоря, использовались следующие рассуждения. Чтобы составить программу расходования жизненно важных для всего общества средств, необходимо, как минимум, иметь представление о тех жизненно важных структурах, от которых прежде

179

всего зависит социальное воспроизводство на данном этапе целедостижения. Приведенный выше анализ политической министерской власти показал, что эволюционирующая социальная природа "считает" первоочередной задачей обеспечение расходов тех социальных субъектов, от которых зависит "правильная" постановка социальных целей, а далее тех, кто может наладить производство средств-вещей (сырья, орудий, и т.д.) для достижения этих целей. (Без этих средств невозможно начинать какие-либо направленные действия - бессмысленно, в конечном счете, например, говорить о создании системы медицинской помощи для всех граждан, если не рассчитано и не налажено массовое производство средств для этого - инструментов, больниц, лекарств и т.д.). Экономическими субъектами, ставящими цели, как нетрудно догадаться, на индустриальной стадии выступил весь слой промышленников-технологов (крупных и мелких, управленцев и изобретателей и т.д.); на втором этапе организаторами уже массового производства всевозможных средств производства (разнообразной машинной техники) стали крупные капиталовладельцы, управляющие тяжелой индустрией. Приоритетное обеспечение расходов первых и вторых, как мы видели, и осуществляла политическая министерская власть, как бы "по совместительству" с национальноидеологическими функциями распоряжаясь и бюджетными средствами. Однако расчет расходования бюджетных средств на первом этапе индустриализма был традиционным парламентским расчетом интересов высших сословий. На втором же этапе после перехода к министерскому проектированию в его основу клалась национальная идея, акцентирующая внимание на расходах только государственной - военно-стратегической инфраструктуры. Но все это были не институционализированные социально-экономические расчеты государственно-политическая министерская власть управляла новой социальной реальностью посредством старых, традиционных социально-экономических институтов (налогового и бюджетно-банковского). Этот предварительный анализ заставил нас обратить внимание на в общем-то хорошо известную (и даже весьма одиозную в ее "советском" исполнении) форму государственного управления - министерства социально-экономического профиля. Перейдем к их историографии и структурно-функциональному анализу. 3. Социально-экономическая идеология (социальные министерства) В известной нам литературе (Замошкин, Друкер и мн. др.) преобладает расплывчатое представление о министерской власти и отсутствует разделение ее на две ветви: государственно-политическую и социально-экономическую. При этом обращает на себя внимание превалирование отрицательного отношения к министерской власти вообще. О ней, как правило, говорят как о необходимом зле, фактически, в тех же терминах, которыми обычно характеризуют бюрократию. Не случайно поэтому и то, что министерскую власть отождествляют с бюрократией.

180

Но тем самым, на наш взгляд, классическая политология не разделяет две принципиально важные и разные вещи: одновременно развивающиеся идеологию технологического превосходства в международных отношениях (национализм) и идеологию внутреннего социально-экономического состояния общества (равенства экономических возможностей). Современной политологии также пока еще затруднительно отличать совершенно необходимые профессиональные функции министерской власти (политическое проектирование) от недостатков в институциональной организации государственной власти вообще и в организации министерской власти, в частности. В немалой степени это идеологическое "объединение" министерских властей, неразделенность их достоинств и недостатков в умах современных политологов, наверное, связано с тем, что родились и выросли они в эпоху "горячих" и "холодных" войн, сопряженных именно с жесткостью идеологий "капиталистических" и "социалистических" стран. Сегодня, после падения имперски выродившегося режима СССР, сработала "психология победителей", окрасившая в розовые тона историю западных стран. Но за искаженным зеркалом борьбы этих "мировых национальных идеологий" был упущен из виду тот факт, что в странах Запада под давлением комплекса причин давно шло реальное развитие социально-экономической идеологии с участием государственных политиков. Еще на первом индустриальном этапе (XIX в.) стали появляться такие ведомства, департаменты (или ответственные чиновники), которые почти полностью отсутствовали в феодальных странах и функции которых были связаны с регулированием сфер, называемых нами сегодня социальными: труда, просвещения, здравоохранения, науки и искусств, религии и др. Однако эти учреждения тогда носили "зародышевый" характер, были организационно очень слабы, фактически не имели влияния на формирование государственного бюджета, а основной функцией имели контроль со стороны центральной власти за социальной политикой местных властей. "Первым в мире политиком, который воплотил в жизнь социалистическую программу и экспроприировал газовую, электрическую и трамвайную компании, был... Карл Люгер /известный своими националистическими убеждениями - авт./, избранный в 1897 г. лорд-мэром Вены. /.../ Через десять лет после катастрофы в Вене - в период между 1883 и 1888 годами - канцлер Германии Бисмарк придумал национальную систему страхования здоровья и обязательного страхования по старости. ...В то же время Великобритания и Австрия начали ограничивать власть работодателей путем введения фабричной инспекции, правил по охране здоровья и безопасности, а также ряда запретов в использовании детского и женского труда. /.../ Даже в Соединенных Штатах Америки... 1880-е годы означали переход от неограниченной стихии рынка к его регулированию при помощи закона о фермерах, организации межштатной торговой комиссии для согласования работы железных дорог, введения антитрестовских законов, регулирующих и ограничивающих операции с ценными бумагами. /.../ А около 1890 года столица штата Небраска - город Линкольн... стал вторым городом в мире (отстав от Вены

181

всего на несколько лет), где были "социализированы" местная энергетическая, газовая и трамвайная компании" (Друкер, с. 12-16). Думается, не вполне удачно усиление "даже" в этом суждении П.Друкера, поскольку благодаря антитрестовским законам в США именно там и могли развиваться и быть действенными остальные меры. Отсутствие же таковых в Европе, как и ее отставание в институциональном строительстве, на наш взгляд, подтверждает известное мнение о том, что там эти первые зародыши социальной идеологии возникали для укрепления набиравшей силу национальной идеологии политических министерств. Нельзя отрицать, что эти первые опыты социализации в Европе были "уступками рабочим и гибкостью политики умиротворения". Но очевидно, что они были и первой "пробой сил" государственной бюрократии, "вкусившей прелести" не ограниченного реальным судебным контролем со стороны населения, а потому произвольного распоряжения гигантским государственным капиталом. Национализация экономических предприятий - паллиативный путь решения социальных проблем в чрезвычайных условиях; гипертрофирование же этой меры создает иллюзию простоты их решения и ведет в тупик имперского вырождения. Поэтому ответ на вопрос о мотивах первых "индустриальных социализаций" следует, на наш взгляд, искать в аналогичной политике имперских государств, которыми изобилует древняя и феодальная история. С этой точки зрения будут понятны истоки последующего превращения государств, проводивших "социализацию", подчиненную национально-имперской идеологии, в корпоративные фашистские режимы. В западноевропейских странах с конца XIX в. усиливалось противостояние государственно-политической и социальной идеологий, выражавшееся в непрерывно нараставшей партийной борьбе вокруг парламентски-министерской (еще срощенной) государственной власти. Почти везде ситуация в общем виде была одинаковой: оппозиция требовала и провозглашала социальные реформы и программы, а правительства реализовывали государственно-политическую (национальную) идеологию. Но после того, как партии "менялись местами" - властвовавшие уходили в оппозицию, а бывшая оппозиция приходила к власти, - доминирующая государственная идеология сохранялась. Причины в общем-то обыденны - реальная политика, независимо от ее исполнителей, определяется преобладающими в обществе психологией и экономическими параметрами: действует массовая психология "военной угрозы" - действует и идеология наращивания военной мощи; не создан минимально необходимый комплекс энергетических, перерабатывающих и производственных технологий - не может быть обеспечен и минимально необходимый уровень рекреации рабочей силы, и т.д. В это же время в США набирали силу прогрессисты (Т.Рузвельт) и демократы (В.Вильсон), усилившие в законодательной и министерской власти линию социальных реформ (Соргин, с. 74), последовательность которой дала свои плоды спустя пару десятилетий - с началом "нового курса" в 1930-е гг. "Правительство должно быть не только

182

каналом, через который ...блоки интересов - фермеры, рабочие и бизнесмены - должны объединяться, чтобы предпринимать совместные действия. Оно должно поддерживать баланс между этими тремя силами. Оно должно быть уверено не только в том, что ни одна из этих групп не угнетена и не подвергается эксплуатации со стороны какой-либо другой группы, но также и в том, что ни одна из этих групп не доминирует над остальными. Правительство Рузвельта... /Ф.Рузвельта - авт./ должно было использовать свою власть для поддержания социального равновесия" (Друкер, с. 32). В этих словах П.Друкера, вполне отражено главное содержание социальноэкономической идеологии - государственная экономическая гарантия реализации права свободного выбора экономической деятельности для любой социальной группы, любого гражданина. Все остальные важнейшие компоненты этой идеологии - государственные меры в области здравоохранения, образования, поддержки недееспособных, неимущих, безработных и т.д., являются необходимыми средствами достижения этой цели. Хотя должно быть понятно, что основная цель и сама исторически развивалась через постижение и достижение этих последних. Мы позволим себе привести объемную цитату из работы, характеризующей события, происходившие в США с 1930-х годов в области административного управления под влиянием разразившегося тогда мирового экономического кризиса, так называемой "великой депрессии". "Новый курс" Ф.Д.Рузвельта внес существенные изменения в структуру и функции управленческого аппарата государства. ...Началось создание многочисленных ведомств и комитетов, управляющих многомиллиардными программами "общественных работ", которые были призваны обеспечить занятость миллионов безработных и помочь развитию инфраструктуры американской экономики. Речь шла о программах реконструкции целых регионов,... о программах строительства дорог и системы коммуникаций, портов и аэропортов, заградительных дамб, городских общественных зданий, госпиталей, спортивных сооружений, дешевых домов в городских трущебах, национальных парков и т.п. Вступил в действие и ряд программ непосредственной финансовой помощи наиболее нуждающимся слоям населения. Соответственно начали возникать административно-управленческие организации, занятые оказанием и распределением такой помощи. ...Начали развиваться ведомства, призванные уменьшить остроту и экологических проблем, ...проблемы эрозии почв, принявшей угрожающие масштабы... 3 млн. американцев посадили 17 млн. акров леса" (Замошкин, с. 158-159). В эти годы Конгресс США "приступил к созданию новых могущественных ведомств... Вот ряд примеров реформ Нового курса, связанных с крупными социальными изменениями: создание Комиссии по ценным бумагам и биржам, которая регулирует процесс купли-продажи акций и облигаций корпорациями; Национальный совет по трудовым отношениям, с его властью над коллективными договорами; Ведомство социальной защиты и т.д." (Фридмэн, с. 98).

183

Подчеркнем, что эти сильные изменения в идеологии министерской власти в США происходили на фоне резкого ухудшения экономического положения больших масс населения страны, в условиях тяжелой экономической депрессии. Но в отличие от Европы, в Америке не разразились "классовые битвы" за государственную власть. Примечательно, что и в те трудные времена институциональная система США (именно благодаря ее целостности) адекватно правовым путем реагировала на изменения в социальной структуре: "Особенно поразителен взрывной характер роста федерального /административного - авт./ права... приблизительно со времен Нового курса" (Фридмэн, с. 230). Мы считаем, что полноценность институциональной структуры США явилась, безусловно, важнейшей (после геоклиматических факторов) по значимости причиной колоссального опережения ими Европы в экономическом и социальном развитии на тот период времени. Можно предположить, что США вошли в третий индустриальный этап, этап социально-экономической идеологии уже в середине 1930-х годов. Для Европы же этот этап начался только после окончания второй мировой войны. Удар по традиционным идеософии и идеологии национальных государств был нанесен сразу после второй мировой войны, когда правительствам развитых стран стало ясно, какими глобальными катастрофами стали войны в XX в. В августе 1945 г. уже первый опыт ядерных атак продемонстрировал, какие перспективы они несут населению планеты. Одновременно в эти годы вся Европа под воздействием плана Маршалла обнаружила на примере США, какие колоссальные преимущества скрыты в ином пути развития. Эти два фактора заставили правительства европейских стран резко менять основную идеологическую парадигму, чему способствовала и необходимость восстановления военных разрушений. Очевидными стали и другие плоды имперского вырождения Европы первой половины XX в. Возникли две новые мощные силы - "социалистический лагерь" и мировой процесс деколонизации. Довоенный национально-идеологический "спор" между США и Европой был прекращен в пользу США. Вот как характеризует изменения в идеологии после второй мировой войны известный французский публицист Реймон Арон: "Именно тогда капиталисты открыли, что империализм бесплоден. Стало ясно, что война стала слишком дорогостоящей затеей, что слаборазвитые страны больше не приносят доходов метрополиям, что последним, напротив, самим приходится вкладывать капиталы" (Арон, с. 119-120). Но естественно, что даже такие удары по массовой психологии, каковым явилась вторая мировая война, не могут за короткий срок в корне изменить положение дел. Еще и после американской войны во Вьетнаме, несмотря на понимание многими политиками того, что война "превратилась в поражение политики", а "оружие стало приносить результаты, обратные тем, которых от него ожидают даже в военном отношении", тем не менее "наращивание вооружений во всем мире... пошло еще более быстрыми темпами" (Друкер, с. 68). Главное, однако, произошло сразу после второй мировой войны: национальная милитаристская политическая идеология, доминировавшая в странах Запада, стала подавляться социально-экономической идеологией. "Пример Америки

184

способствовал возрождению Западной Европы в политическом и социальном отношении, а также восстановлению ее экономики" (Друкер, с. 36). Международное сотрудничество стало превращаться в повседневную практику (понятно, не сразу). Правительства западных стран перешли к радикальной реформации идеологических целей государственного управления. Теперь во-первых, их состав в подавляющем числе европейских стран стали формировать партии, по сути своих политических программ имевшие либерально-пацифистскую и социал-демократическую направленность. И во-вторых, с тех пор берет начало официально провозглашаемая парадигма новой государственной идеологии стран Запада: "социально-ориентированная экономика", "государство всеобщего благоденствия", "государство благосостояния" и т.п. (Книга известного западногерманского реформатора Л.Эрхарда так и называется: "Благосостояние для всех" /Эрхард/.) Изложенные факты общеизвестны, но поэтому-то и возникает вопрос: в чем конкретно проявилось изменение всей "пирамиды" целей и способов государственного министерского управления? В годы послевоенного восстановления своей экономики Европа рецептировала опыт США и сводила воедино "крупицы" всего собственного предыдущего опыта социальной стабилизации, строя "социально ориентированную экономику". Это выражалось прежде всего в том, что ранее создававшиеся совершенно неупорядоченно по принципу post factum - после тех или иных социальных конфликтов и кризисов - законы "социальной направленности" теперь стали сводиться в систему специального законодательства. Посмотрим, в чем это выразилось. В Великобритании после 1945 г. правительства "...приступили к созданию широких национальных служб здравоохранения, расширили систему социального обеспечения, приняли законы об охране труда, строительстве общедоступных жилищ, ввели бесплатные образование и медицинскую помощь для малоимущих слоев населения и многое другое. /.../ Во Франции примерно в тот же период (1945-1947) коалиционные правительства страны, в котором участвовали и коммунисты, приняло план социального обеспечения, предусматривающий осуществление различных социальных программ в области здравоохранения, образования, пенсионного обеспечения, помощи безработным, жилищного строительства и т.д. для большого числа малоимущих граждан. /.../ К середине XX в. парламенты Италии, Швеции, Австрии, Голландии, Дании и других индустриально развитых стран... приняли законы об увеличении государственных отчислений на народное образование, медицинское обслуживание, жилищное строительство, повышение пенсий, пособий по безработице и т.д. В 50-60-х годах модель "государства благосостояния" становится в различных модификациях господствующим типом западной социальной политики" (Сальковский, с. 7-8). Вот как описывает соответствующий опыт Германии немецкий экономист: "Из всех событий, происшедших в немецкой истории после окончания второй мировой войны, за границей наибольшее внимание привлекла к себе немецкая экономическая политика.

185

Она проводилась под знаком социального рыночного хозяйства. ...Экономика, подчиненная принципу рациональности и вынуждающая к действиям, ориентированным на достижение успеха, может на собственной основе обеспечить лишь минимальные социальные нормы и не может создать таких социальных норм, которых требуют неэкономические потребности общества... И здесь прежде всего речь идет о потребности в социальной справедливости и социальной уверенности, поскольку общество берет на себя задачу создать такой социальный порядок, который будет соответствовать его социальным целям... и будет тем более работоспособным, чем в большей степени удастся ориентировать составные части экономического порядка... на достижение одновременно экономических и социальных целей. И чем в большей степени удастся сформировать социальный порядок..., тем больше вероятность того, что при бесспорном приоритете социальных целей и социального содержания, будут сведены к минимуму конфликты, обусловленные экономико-политическими /т.е. государственно-политическими - авт./ целями" (Ламперт, с. 55-57; курсив наш - авт.). Под социальным же порядком автор понимает "...совокупность институтов и норм, регулирующих социальное положение индивидов и групп в обществе (в той мере, в которой это обусловлено экономически, например, доходами, имуществом, профессией), а также экономически обоснованные социальные отношения между членами общества (например, отношения между работодателями и работополучателями)" (Ламперт, с. 52; курсив автора). В государственных структурах европейских стран стали создаваться новые министерства, ранее просто отсутствовавшие, а теперь становившиеся непременными участниками разработки государственного бюджета и его разнообразных социальных проектов и программ. Министерства здравоохранения, просвещения, занятости, труда, промышленности, а также подобные им по функциям социального регулирования департаменты и управления, министерства науки, культуры, экологии и т.д. появлялись и становились авторитетными, росло число их служащих. Из научных и парламентских дебатов в повседневную работу чиновников этих министерств перешли термины "человеческий фактор", "человеческий капитал", "социальная защищенность", "социальные гарантии" и др. Происходило уравнивание в правах этой новой группы министерств со старыми министерскими монстрами (достаточно вспомнить Адмиралтейство Великобритании), а также правовое совершенствование деятельности последних с учетом новой идеологической парадигмы. Происходило и интенсивное совершенствование всей изучаемой нами системы социальных институтов и макроинститутов. В подтверждение того факта, что социально-экономическая министерская власть к концу третьего этапа индустриальной стадии выдвинулась в ранг "равноправной" по своему государственному авторитету рядом с политическими министерствами, достаточно сказать, что к началу 70-х годов "...в ФРГ социальные статьи федерального и местных бюджетов приблизились к половине всех государственных бюджетных ассигнований. Аналогичная ситуация наблюдалась и в большинстве других западных стран.

186

...В США в 1982 г. они достигли половины государственного бюджета и почти вдвое превысили военные расходы" (Сальковский, с. 9). Заметим, что до первой мировой войны эти статьи государственных расходов во всех западноевропейских странах были ниже 5% валового национального продукта (Гаджиев, с. 24). По совокупности рассмотренных здесь изменений, происшедших в министерской власти западных стран после второй мировой войны, сформулируем тип идеологии, которую утвердила в государственном управлении эта вторая, социально-экономическая министерская власть. Если идеология национальных государств первых двух индустриальных этапов выдвигала, как первостепенную, проблему своего влияния в международном распределении и потреблении ресурсов, ставя в зависимость от нее целостность инфраструктуры своей страны, ее экономическую мощь и безопасность, то теперь идеология, задаваемая новой министерской властью, переориентируется "с точностью до наоборот": "положение страны в международном сообществе зависит от технологической и социальной эффективности национальной экономики". Социальная идеология государственного управления основывается на единстве двух основных целей: первая - высокий уровень жизни всех граждан страны, вторая преимущество страны в международном цикле воспроизводства, цикле "производствораспределение-обмен-потребление". В современном еще весьма разношерстном и внутренне противоречивом международном сообществе идея национальной безопасности не отбрасывается, из нее только постепенно исключается идея приоритета вооруженного насильственного обеспечении национальных интересов. Главными показателями и условиями успеха экономики сегодня в странах Запада считаются рост производительности труда, высокая адаптивность производства к новым технологиям, высокий уровень образования населения и в целом высокая инновационная активность (Грейсон, О'Делл; Друкер; Агеев и др. авторы). Но чтобы достигнуть этого состояния экономики, социальная министерская власть (послевоенные правительства) должна была создать социальную инфраструктуру, обеспечивающую рост производительности труда и творческие потенции каждого гражданина, которые в принципе невозможны в отсутствие у человека чувства удовлетворенности своим социальным положением. Американцы утверждают, что любой гражданин США с момента создания этой страны имел основания чувствовать себя свободным и полноправным хозяином своей судьбы. Мы полагаем, что в подавляющей степени (с поправкой на правовую эволюцию) это действительно так. Есть все основания утверждать, что этот граничный параметр (именуемый сегодня "человеческий фактор") стал основной идеологической целью западноевропейских правительств на третьем индустриальном этапе (1950-1980 гг.). Способы государственного управления, отвечающие этой социальной идеологии, формировались, как мы говорили, путем сбора "по крупицам" довоенного

187

национального опыта, а также путем мощной рецепции социальной культуры США. И нужно вполне отдавать себе отчет в том, что происходило это эмпирикостохастическим путем. Из множества использованных старых и новых форм государственного регулирования гражданской экономики складывалась система мер государственного регулирования уровня безработицы, финансовой защиты малоимущих и недееспособных, страхования здоровья, всеобщего школьного образования и поддержки высшего, контроля условий труда, заработной платы, качества продукции и мн. др. Обратим внимание на то, что каждая из указанных сфер социальной идеологии состоит из множества разнообразных как государственных, так и общественных форм регулирования и обеспечения и имеет полноценное бюджетное финансирование. Краткость нашего перечисления и некоторая обыденность наименований этих постоянно действующих министерских программ не должна заслонять колоссального разнообразия их форм, которое обеспечивает их реальную эффективность на всех уровнях социальной организации западных стран. * * * Необходимо уточнить особенность тех форм социальной идеологии, которые были присущи развитым странам второй половины XX в. (до кризисов 1970-х годов). Обычно к ней "подключали" и деятельность министерств промышленности, экономики, торговли и проч., а также, конечно, и министерств науки, культуры, экологии и т.п. Следует заметить следующее. Включение регуляторной деятельности этих министерств в государственную социальную идеологию представляет собой эффект гипертрофии, раздувания функций министерской власти, который, с одной стороны, обусловлен побочным эффектом инерционного "заскока вперед", присущего всякой идеологии, а с другой стороны, есть объективное требование протекционистского действия государства в отношение всякой еще развивающейся и потому слабой отрасли (в данном случае - социальной). Но с этой точки зрения не может быть оправдана гипертрофия регуляторного министерского воздействия на уже сложившиеся отрасли производства. И именно поэтому совершенно естественными к концу третьего индустриального этапа (к 19701980-м гг.) стали "сбои" в экономике высокоразвитых стран. Поэтому совершенно справедливыми были возникшие тогда социальные интенции к приватизации /"рейганомика", "тэтчеризм" и т.д./ (см.: Друкер, с. 87). Эффект гипертрофии социальной министерской власти и присвоения части несвойственных ей функций явился, как нам думается, результатом сложности процессов реформирования институциональной структуры общества (системы прямых и обратных связей между всеми элементами Схемы 5 - учтем что каждый макроинститут имеет гигантскую в своей дифференциации внутреннюю структуру - их количественных и качественных особенностей, разделения функций и проч.), которая в определенные критические периоды третьего этапа становления индустриального общества заставляла власти любым путем обеспечить приоритет "социально ориентированной экономике".

188

Оставляя в стороне детали, скажем, что к середине 1970-х годов социальная идеология начала подвергаться нарастающей критике. В этот период во главу государственной власти стран Запада начали выходить политики (М.Тэтчер, Р.Рейган и др.), обещавшие сократить социальные программы, снизить налоговое давление на предпринимательскую деятельность. Среди ученых и политиков в 1970-1980-е годы развернулось массированные исследования причин кризиса "государства благосостояния", росла популярность так называемых правоконсервативных течений. Для характеристики этого периода, на наш взгляд, обязательно необходимо учесть и продолжающийся "ступенчатый" ход технологической эволюции. Мы уже говорили, что первый этап индустриализации (1760-1880 гг.) отличался обретением обществом металлического "скелета" и приводившей его в движение массой паровых машин. Второй этап (1880-1945 гг.) - появлением тяжелого машиностроения, двигателей внутреннего сгорания, электроэнергетики и, как следствие, полной модернизацией промышленности, транспорта, связи, различных социальных коммуникаций. Третьему технологическому этапу (1945-1975 гг.) было присуще распространение электрических двигателей, реактивных и турбинных, колоссальное развитие химических и электротехнических производств, рост автоматизации промышленных технологий, начало развития ядерной энергетики, биотехнологий и вычислительной техники. Развитие собственно химико-технологической и обусловленной ею электротехнической отраслей, вызвавшие качественное изменение материаловедения и на этой основе автоматизацию промышленных технологий, определяют специфику третьего этапа. Поэтому на экономику оказал столь сильное воздействие мировой нефтяной кризис середины 1970-х гг. Фактически, в этот период начался процесс глобальной перестройки промышленности стран Запада под давлением появившихся "информационных" технологий, качественно менявших тип автоматизации производств путем их миниатюризации и насыщения управляющей процессорной техникой. Прибыльность экономики стала все сильнее определяться этими технологическими изменениями, что потребовало структурной перестройки индустрий. Иными словами, выросла потребность в развитии технологий. Как мы уже отмечали, проблема противоположной направленности и одновременности процессов воспроизводства и развития обостряется в определенные периоды истории, и прежде всего в периоды реформаций. Особую остроту этой проблеме придает гипертрофия власти того государственного института, который доминирует в данный момент истории. Именно такой гипертрофией социально-экономической министерской власти, как известно, отличался кризис 1970-х гг. Поэтому в обществах развитых стран развернулась кампания за государственную поддержку частной предпринимательской инициативы тех экономических субъектов, которые непосредственно осуществляют перестройку промышленности, переход ее к так называемому "постиндустриальному" типу производства.

189

В этих условиях в 1970-1980-е гг. и начало проявляться негативное действие чрезмерной власти министерского управления. Его, как мы уже говорили, современные политологи обычно отождествляют с социальной идеологией, поэтому кризис "государства благосостояния", на наш взгляд, это очередной этап своевременного ответа на вызов времени, приведение к нормальному "удельному весу" роли социальноэкономической министерской власти. Но в условиях, когда все более растет численность и значение интеллектуально-духовной рабочей силы, а количество работников физического труда с огромной скоростью уменьшается (Друкер, с. 115), заменяясь в материальном производстве работниками чувственного труда (операторами), кризис "государства благосостояния" - это в значительной мере кажущаяся проблема. Дело в том, что именно социальная идеология обеспечивает современного предпринимателя квалифицированной рабочей силой, увеличивает ее предложение и разнообразие на рынке интеллектуального духовного труда, делает дееспособными ранее естественно недееспособные слои населения (больных, инвалидов, молодежь, пенсионеров, домохозяек и т.д.). Поэтому не случайно то, что эффект от прихода к власти неоконсервативных премьер-министров и президентов был действенен в течение такого периода времени (с 1980 по 1990 гг.), который был нужен для того, чтобы увеличить частные капиталы предпринимателей для структурной перестройки на современном технологическом уровне. Собственно же цели уменьшения влияния бюрократического аппарата не были достигнуты; и Р.Рейган, и М.Тэтчер "последовательно увеличивали размеры и расширяли полномочия своего правительства" (Друкер, с. 26). Как справедливо отмечает Й.Альбер, нынешний период можно охарактеризовать "скорее как фазу консолидации, нежели демонтажа "государства благосостояния" (Альбер, с. 463). Изменения оказались более заметными в "политической риторике, нежели в самой политике" (Гаджиев, с. 42). Совершенно прав, на наш взгляд, П.Друкер, когда сводит проблему министерской власти к вопросу о ее профессионализме и дифференцированному подходу к любой социальной проблеме (Друкер, с. 27). Однако нельзя отрицать тот факт, что технологический и энергетический кризисы середины 1970-х годов обнажили и пороки министерской бюрократии. Общеизвестно, что на этот и более поздний периоды приходилась и вьетнамская война, и "проблема Никсона" (уотергейтский скандал), и "дело компании Локхид" в Японии, и "ирангейт", и многие другие проблемы, уже в который раз в истории обнажившие результаты бюрократического перерождения и коррупции. О развитии бюрократии в развитых странах исследователи пишут следующее: "...Бюрократию сейчас нередко называют "четвертой властью" в США. /.../ Наиболее очевидной причиной роста бюрократии политологи называют необходимость решения новых задач, периодически встающих перед руководством страны. К ним относятся: растущая потребность в высококвалифицированных специалистах, проблема регулирования экономики, борьба с кризисными явлениями (войны, экономическая депрессия, стихийные бедствия), политический нажим со

190

стороны отдельных слоев общества, требующих решения насущных проблем" (Тимофеева, с. 108-110). * * * Итак, согласно нашим исследованиям, социальная идеология возникла как ответная реакция общества на очередной технологический вызов времени: появление и развитие "высоких технологий" требует изменения социальной структуры, неизмеримо большего количества и разнообразия интеллектуальной рабочей силы, чем когда-либо раньше. Но по самой своей природе интеллектуальный духовный труд не может эффективно выполняться, если отсутствует некий (достаточно высокий) минимум материальных жизненных условий работника и общества в целом. Естественно, что понимание этого факта присуще и работодателям, и непосредственно работникам; интересы тех и других в создании социальной идеологии совпали. Основной целью последней стала оптимизация социальной структуры общества, а необходимым способом ее достижения - формирование "зон свободы экономической деятельности" для любого члена общества. Теперь следует конкретизировать эти понятия. Во-первых, в понятие "оптимизации" следует ввести, кроме привычного нам производственно-технологического смысла, еще и этико-эстетическое содержание, а именно, социальный оптимизм как необходимое условие производительности духовного труда. Во-вторых, общеизвестно, что в фокусе всей социальной политики предыдущих индустриальных эпох была проблема безработицы, дестабилизировавшая общество. Однако под этими социальными проблемами в качестве причин, их вызывающих, всегда подлежали две экономические проблемы: 1) монополизма, расстраивающего работу рынка как "большого компьютера", который рассчитывает реальные стоимости товаров и рабочей силы. Тем самым монополизм тормозит дальнейшее совершенствование технологической инфраструктуры общества и вызывает в ней "структурные разломы", выражаясь языком С.Онищука. 2) Вторая проблема - кризисы "неравномерности развития", вызывающие банкротства и перекосы в различных секторах рынка, искажающие (уже с другой стороны) работу этого рыночного механизма. Идеальное решение обеих проблем лежит в сфере "малого предпринимательства", т.е. в создании такой институциональной структуры общества, в которой капиталы любых размеров и предприниматели различных направлений деятельности будут взаимоусиливать производительность труда и способствовать верному инновационному выбору. Известно, что "новый курс" Ф.Рузвельта был ознаменован созданием ряда новых антимонопольных законов в 1933-1934 гг., среди которых был и "кодекс честной конкуренции" (БСЭ, т. XVIII, с. 86), фактически, начавший радикальную защиту государством именно мелкого предпринимательства от крупных монополий. Известен и обратный пример: в Германии тех же лет потенциальные мелкие предприниматели - миллионы безработных - из-за прямо противоположной государственной политики отправились не в бизнес, а в национал-социалистическую борьбу за "новую Германию".

191

В обзоре Д.Евенко можно найти сравнительно полную характеристику, даваемую западными учеными современному мелкому предпринимательству. Здесь обращает на себя внимание такой факт, как проведение обширных государственных программ поддержки малого бизнеса в США, Германии, Англии и других странах. Отметим, что не блещущая экономическими достижениями Италия такой национальной программы не имеет (Евенко, с. 23). Любопытным в данном контексте является и такой исторический пример: В.И.Ленин, будучи сначала, как известно, активным "теоретическим" противником мелкой буржуазии, в конечном счете своей новой экономической политикой воссоздал именно мелкое предпринимательство. В этой связи нельзя не сказать, что в современной России мелкое предпринимательство по существу не только не имеет поддержки от государства, но и элементарной государственной защиты от произвола как чиновников, так и уголовников. В этих условиях не удивительно, что "под знамена" множащихся с необычайной силой националпатриотических движений сегодня идут пенсионеры и студенты, теряющие работу рабочие, колхозники, госслужащие, то есть те слои населения страны, которые, если бы правосудие защитило их от преступности и коррупции, нашли бы в мелком предпринимательстве свои социальные ниши. Следует заметить также, что мелкое предпринимательство - это прежде всего экономическая опора общины, о роли которой мы уже не раз говорили. Однако в России сегодня девиантная форма local community - "общак" гораздо сильнее общины. Сказанное не умаляет значимости всех остальных сфер социальной идеологии государства, наоборот, решение проблемы полноценного "встраивания" малого предпринимательства в социальную структуру без широкого разнообразия социальных программ невозможно. Сама по себе эта проблема идентична общему вопросу об эволюции права, которая состоит в постоянном совершенствовании отношений социальных субъектов путем выведения их из плоскости авторитета грубой силы в область переговоров и определения взаимных интересов, в которой важны не противостояние, а сотрудничество. Другое дело, что понимание этой основной направленности социальной идеологии, которая и отвечает главному содержанию современной западной демократии - реальному, экономически обеспеченному равенству возможностей - позволяет понять и причины кризиса "государства благосостояния". Крайне сжато их можно охарактеризовать следующим образом. Не сформулировав основной цели социальной идеологии и идя по пути эмпирического поиска адекватного ответа на "технологический" вызов времени, правительства ряда стран подменили политику расширения "зон свободной экономической деятельности" для любых слоев населения политикой расширения государственной собственности в производственных сферах для создания таким образом рабочих мест, а также политикой неоправданного перераспределения средств налогоплательщиков через государственный бюджет.

192

Тем самым была просто экстенсифицирована практика "общественных работ", берущая начало еще в древнем мире, а в новое время начатая в XIX в. Австрией, Францией и Германией. Вообще говоря, любая мера в области социальной идеологии может иметь свое значение в некоей конъюнктурной ситуации - и "общественные работы", и национализация каких-то отраслей или предприятий. Но именно огосударствление производственной деятельности или подчинение ее "нерыночному" государственному управлению относятся к мерам чрезвычайным. Выход этих мер за рамки крайней необходимости сразу же влечет за собой тот "симптомокомплекс" бюрократизации и стагнации экономики, который обнаружился на Западе в середине 1970-х годов. Современные государства Запада имеют уже богатейший опыт тактики и стратегии экономико-правового (налогового, кредитного, таможенно-пошлинного и иных форм) "быстрого и гибкого реагирования", направленного на смещение акцентов в деятельности частного предпринимательства. Этими мерами всегда можно мягко корректировать интересы владельцев и крупных, и мелких капиталов в соответствии с реальными изменениями в технологическом развитии и теми требованиями, которые оно предъявляет к структурной перестройке экономики, а значит и к направлению вложения капиталов или сбережений населения - либо в банки, либо в акции предприятий, осуществляющих такую перестройку, и т.д. Другое дело, что современная производственная культура в связи с богатством и разнообразием своих форм, качественным изменением технических средств духовного производства требует совершенно новых технологий для исчисления конъюнктуры рынка. Несмотря на выработку и третьего механизма авторегуляции рынка - системы нормативов защиты мелкого предпринимательства, т.е. после добавления к налоговым и финансовым еще и социально-экономического макроинститута, применение сегодня государством всех этих мер опять становится недостаточным. Теперь причиной этого становится эволюционная "потребность" общества в институциональном механизме, способном к превентивному формулированию тенденций, назревающих в развитии технологий. Без этого способа рыночного расчета невозможно предсказать заранее, какие новые типы техники и квалификации рабочей силы появятся в ближайшем будущем, а потому невозможно подготовить меры социального ответа на них, т.е. предотвратить массовые потери квалификации и "перекосов", "разломов" в промышленной инфраструктуре. Ответ на такие вызовы остается стохастическим. И именно он вызывает феномен "маятника" в государственной политике - колебания от гипертрофированной политики социальной защиты к гипертрофированной же политике либерализации "всего и вся", поскольку осуществляется "post factum". Эту проблему общество начинает решать на подходе к постиндустриальной стадии, создавая институт маркетинга и остальные из указанных в верхней строке Схемы 5. Она не может быть решена исключительно в рамках индустриальных государственных

193

и гражданских макроинститутов. И может быть самая большая трудность здесь будет состоять в том, чтобы понять, как совершенствовать социальные институты, чтобы переход на постиндустриальную стадию развития не оказался таким же болезненным, каким был "барьерный переход" между феодализмом и индустриализмом. Однако возникают вопросы: действительно ли переход к постиндустриальному обществу уже осуществлен, или его еще только предстоит осуществить; что следует сделать, чтобы избежать эффект "проскока" через необходимый эволюционный этап, эффект, чреватый утратой лидерства и частичным регрессом? Следует учесть, что в самой переходной стадии трудно предвидеть, развитие каких технологий из реально существующих приближает создание технологий нового поколения, а какие отдаляют от них. Поэтому возникают такие проблемы: достаточно ли чувствительна государственная власть к приближению эпохи новых технологий; насколько эффективно она распоряжается государственным бюджетом; как она использует рычаги своего влияния для оптимального сочетания "интересов" новых технологий и социальных интересов широких общественных слоев. Кризис, развернувшийся на Западе в 1970-х гг., как известно, выявил проблему неадекватности существующего министерского управления. Она проявила себя во всех индустриально развитых странах Европы, Америки, Азии. Сопряженное с энергетическим кризисом и спадом производства бюрократическое вырождение министерской власти можно охарактеризовать мнением, высказанным в те годы американским социологом Ч.Рейчем: "Наша страна постепенно превратилась в жесткую управленческую иерархию. Демократия утрачивает свою силу по мере того, как власть во все большей степени оказывается захваченной гигантскими управленческими институтами" (цитируется по: Замошкин, с. 181). Напомним, что такое состояние общества свидетельствует о падении эффективности управленческих информационных технологий в условиях накопления все новых собственно производственных. Сочетание рыночной экономики с растущим влиянием "государства всеобщего благоденствия", выражающимся в том числе и в широких программах социальной помощи, привело к деполитизации трудовых отношений между работодателями и наемными работниками. Этот тип конфликтности (классовые конфликты) был институционализирован. Однако широкое развитие программ благосостояния привело к росту необоснованных ожиданий населения. Государство стало рассматриваться как естественный источник социальной помощи, а так как всех удовлетворить невозможно, то государство становится причиной недовольства (см.: Бъерклунд, с. 19-30). Новый тип конфликтности потребовал изменения роли политических партий.

194

4. Идеология социального равенства (политические партии) В силу определенной предвзятости общественного мнения к теме политических партий, особенно в современных посттоталитарных странах, целесообразно конкретизировать одну из центральных теоретических позиций данной работы. Ее очень удачно отражает уже упоминавшаяся нами аналогия Ф.Броделя, назвавшего рынок "большим компьютером". Настоящее исследование приводит нас к выводу о том, что это сравнение больше, чем метафора. Рынок, действительно, представляет собой тысячелетиями спонтанно формировавшийся внутри тела социального организма расчетный механизм, в котором люди одновременно выступают и "элементной базой" ("деталями") расчетного "устройства", и пользователями его результатов. Парадоксальность такого положения кажущаяся. В повседневной жизни люди множество раз оказываются членами коллективных обсуждений, дискуссий, диалогов, в которых рассчитываются способы тех или иных действий, а потом переходят на позиции потребителей, исполнителей принятых решений. В данной работе мы не можем выходить за рамки самого общего описания расчетных функций макроинститутов как политических и экономических "отраслей духовного производства". Эти рассуждения имеют непосредственное отношение к проблематике политических партий. Сегодня широко распространено такое суждение о политических партиях, (как, к слову сказать, и о министерской власти): "они есть неизбежное зло, и хорошо бы им поскорее уйти в прошлое". Однако многое свидетельствует в пользу того, что общество всегда попадало в кризисные ситуации, когда теряло институциональные достижения прежних цивилизаций. Нормально развивающееся общество преобразовывает и как-то редуцирует их, а полученные новые формы включает в состав более крупных институциональных органов своего тела. Если верны эти воззрения, то становится важным уже сегодня изменить это отношение к политическим партиям, сделать доступным видение их нормальной социально-функциональной роли. Методология данной работы заставляет предположить, что не только рынок, но и политические партии, как и все остальные гражданские и государственные макроинституты, являют собой разные по своему назначению и по "инструментальноизмерительной технике" расчетные механизмы. Достижения информатики делают общедоступным понимание того, что расчет есть не только прерогатива математического аппарата. Расчет и вычисления осуществляются во всякой логико-лингвистической структуре (Чесноков; Берка). Именно этот смысл логического расчета мы и вкладываем в понятие о политических институтах как о "процессорах", составляющих вместе с экономическими институтами большую социальную "вычислительную машину". Отсюда следует, что распространенное (например, среди участников социальных движений и ряда политологов) воззрение на политические партии как на неизбежное зло, возникшее в ответ на феномен социального неравенства, по-видимому, создает

195

неоправданные ожидания о приближении "постпартийной эры" в трактовке социальной реальности. Возможно, наиболее выраженно эта тенденция проявилась в радикальных социалистических учениях, абсолютизировавших то убеждение, что какая-то часть общества будь то партия или группа интеллектуальных лидеров, правительство или научные институты, оснащенные специальной техникой - может сама выступить в роли расчетчика всех сторон социальной жизни и тем "завершить свою всемирно-историческую миссию". Не только во всей предыдущей истории, но, безусловно, и сегодня, и в ближайшее время собственно процессы расчета колоссального множества параметров социальной жизни мог и может осуществлять только и лишь только социальный организм в целом. Даже исследуемая нами система макроинститутов - они специализированы на экономическом и политическом расчетах - является лишь частью (хотя, возможно, сегодня и главной частью) всей совокупности "расчетных устройств" в теле социального организма. Да, отдельные люди могут считывать, снимать показания, получать данные, результаты, которые выдает этот гигантский "компьютер", и даже обрабатывать эти данные. Но претензия на способность точнее, чем он, ставить социальные задачи, исчислять условия этих задач, подбирать операторы ("процессоры" и программы) для вычисления их решений чревата непредсказуемыми социальными последствиями. На наш взгляд, идеология экономического либерализма (см. идею А.Смита о "невидимой руке" рынка) подтверждает изложенный выше вывод. Однако она неоправданно сужает "расчетный потенциал" общества лишь сферой рыночных отношений. В данном разделе мы рассмотрим те функции политических партий, исполнение которых предполагает необходимость специальных расчетных механизмов. * * * В предложенной выше хронологии индустриальных этапов, на которых достигает своей зрелости каждый макроинститут индустриального общества, политические партии "оказались" последними (см. Схему 5), т.е. их доминанта приходится на текущий период, начавшийся с конца 1970-х - начала 1980-х годов. Но принято полагать, что выраженный подъем политико-партийных движений приходился в США на 1838-1890е гг. (Силби, с. 94-95), а в Европе - на первую половину XX в. Надеемся, в данном разделе нам удастся прояснить этот вопрос. При этом важно учесть ту отмеченную в начале главы особенность индустриальной стадии, что уже на первом этапе в отдельных странах Запада обнаруживаются все зародыши свойственных ей социальных макроинститутов. Причиной же их дальнейшего поочередного развития в индустриализме, повидимому, можно считать не только социальную структурно-функциональную и конфликтологическую взаимозависимость, но кроме того и различные уровни функциональной зрелости этих зародышей. Поэтому в исследовании процесса эволюционирования политических партий мы акцентируем внимание на последовательности

196

становления их социальных функций. Кратко упомянем важные, на наш взгляд, моменты становления политических партий. Их прото-формами были, например, партии гвельфов и гибеллинов в средневековой Италии, партии "алой розы" и "белой розы" в Великобритании и т.д. Первые собственно политические партии вызревали во множествах тайных организаций элитных слоев средневековья, боровшихся за государственную власть и "разродившихся" партиями парламентского типа, яркими представителями которых можно считать тори и вигов в английском парламенте, федералистов и республиканцев в американском конгрессе. Как правило, они отражали деление правящего слоя на два класса - землевладельцев и промышленников (к обоим примыкали группы торговцев и финансистов). Подчеркнем, что эти партии возникали для преодоления традиционного сословноправового неравенства, тормозившего развитие торгово-промышленных социальных групп, для политической коллективной защиты каждой из них своих профессиональноуправленческих экономических интересов. В предыдущей главе изложена концепция эволюции профессиональных союзов, в которой важное место отводится тому факту, что их образовывали не только наемные работники, но и слои экономической знати, создававшие свои формы объединений для политической защиты профессиональных интересов (гильдии, цеха и проч.). Как и в остальных столбцах матричной Схемы 5, в четвертом справа отражена функционально взаимосвязанная по вертикали вниз система макроинститутов политической регуляции гражданским обществом социально-политических и социально-экономических механизмов государственного управления (концепция разделения властей и взаимоконтроля между государством и гражданским обществом). Эта функциональная взаимосвязь сгруппированных по столбцам макроинститутов объясняет механизм их эволюционнопоследовательного возникновения. Финансовая система возникла на основе дальнейшей эволюции института торговли; законодательная - на основе эволюции института суда; госбюджетная - на основе эволюции налоговой системы и т.д. вверх по столбцам. В равной мере эта закономерность обусловливает не только формирование профсоюзов на основе "нотариатной" эволюции института адвокатуры для коллективной защиты активной (профессиональной) части гражданского общества от произвола государства, но и исполнение профсоюзами "родительских" функций по отношению к политическим партиям. Первые политические партии рабочих создаются профсоюзами, например, - "Национальная чартистская ассоциация" в Англии в 1840 г. (СИЭ, т.3, с.226), а в 1900-06 гг. и Лейбористская партия (СИЭ, т.3, с.194). В Германии 1819-40-х гг. Союзный сейм принял ряд "необходимых" репрессивных законодательных актов и тем самым принудил рабочих к созданию политических партий, как бы "в обход" профсоюзного пути (СИЭ, т.4, с.342).

197

Тем самым мы хотим подчеркнуть, что на первых этапах индустриализма (1780-90е - 1930-50-е гг.), логика действий политических партий вытекала по большей части еще из тех проблем, которыми занимались профсоюзы: законодательное регулирование уровня заработной платы, продолжительности рабочего дня, условий труда и т.п. Собственно же социальные проблемы (от развития страховой медицины до защиты населения от инфляции и безработицы) в то время еще только ставились и отчасти решались самими законодателями, однако в большинстве случаев не на основе программ политических партий. Перейдем к анализу эволюции их функций, сведенных нами в следующую систему: 1) исследование социальных проблем различных групп, слоев, классов населения по различным отраслям социального воспроизводства, их коррелирование, ранжирование по социальной значимости; 2) подбор кандидатов среди специалистов соответствующих отраслей, способных возглавить разработку социально-государственных программ и после прохождения избирательной кампании возглавить соответствующие государственные институты; 3) составление социальных программ для исполнительных (министерских) органов власти; 4) организация избирательного процесса. Согласно общей логике данной работы, эволюция этих функций шла в порядке, обратном указанной здесь последовательности их отправления. На первом этапе индустриальной стадии, после 1820-1830-х гг. в США, Англии, Бельгии, Дании и других странах Европы кроме парламентских стали появляться партии, выраженно дифференцирующиеся по классовой принадлежности их членов (СИЭ, т. XIII, с. 243; т. VIII, с. 625), а фактически, - по профессионально-производственному признаку: партии промышленных рабочих (лейбористские и социал-демократические), партии средних слоев (либерально-демократические), партии аграрных работников, партии крупной промышленной буржуазии (либеральные), партии землевладельцев (консервативные). Возникали и их смешанные формы, изменялся классовый состав их электората, менялись провозглашаемые ценности, но эти процессы в первой половине XIX в. были еще весьма слабы, доминировали партийные организации парламентского происхождения (см.: Гаджиев, Каменская, Родионов, с. 93). Основное направление деятельности первых непарламентских политических партий, их функции в это время сводились к организации избирательного процесса. Это было обусловлено тем, что возникали они на базе профсоюзов в результате растущего осознания их членами необходимости преодоления имущественного ценза и завоевания всеобщего избирательного права для проведения в парламенты поддерживающих их интересы кандидатов. Впервые оно охватило все белое мужское население США в 1830-х гг., а в Европе появилось с задержкой на 50-60 лет. Добившись всеобщего избирательного права, партии широких слоев населения, как правило, еще не выдвигали своих кандидатов, а ориентировались на поддержку тех или иных политических деятелей, представляющих элитарные группы. Законодательные и экономические (денежные) средства этих партий были еще крайне слабы, чтобы конкурировать в

198

избирательном процессе с парламентскими партиями промышленников и землевладельцев. По ряду причин продолжала действовать массовая традиционно-феодальная психология выбора кандидатов в законодатели из представителей высшей экономической элиты. С этим связано и отсутствие каких-либо специально формулируемых программ: у высшей элиты уже была "отработана" техника законотворчества, решающая "по ходу дела" возникающие проблемы, а партии наемных работников еще только учились политической грамоте. В соответствии с различиями в социально-политической атмосфере в США и Европе, дальнейшая эволюция партий здесь пошла по-разному. В США всеобщее избирательное право начало действовать в развитой институциональной среде (выборы во все три ветви государственной власти на всех уровнях управления и самоуправления, контроль судов за законодателями и чиновниками). Поэтому уже только реализация первой функции партий - организации избирательного процесса еще без выдвижения собственных кандидатов и программ - обеспечила эффективное законодательное регулирование отношений между "трудом и капиталом". Но к концу XIX в. в США сложилась внешне противоречивая ситуация. С одной стороны, резко возросла роль профсоюзов, поскольку партийная деятельность создала для них необходимый инструментарий из законов. Характерно, что принятый в интересах широких слоев антимонопольный закон Шермана стал применяться и к профессиональным союзам, зачастую препятствовавшим свободной конкуренции; предпринимателям же суды советовали организовывать свои "компанейские союзы". С другой стороны, гипертрофировалось влияние партийных боссов на избирательный процесс. Началось коррумпирование партийной верхушки, проходившее на общем фоне усиления коррупции, характерной для этого периода концентрации капитала и монополизации: "Возник альянс между бизнесом и склонным к экспансионизму правительством, стремящимся к финансированию и подпитыванию капитализма. ...Нерегулируемая погоня за деньгами и властью ввергла нацию в одно из худших состояний капиталистической демократии. Это проявлялось во всем: от подкупа при проведении выборов... до коррупции на рабочих местах, при которой эксплуатация детского труда и подделка продуктов питания и напитков стали повседневным явлением. Лица, действовавшие на политической арене, стремясь максимизировать краткосрочные достижения... были эгоистичны в своих стремлениях, слепы к последствиям..., были способны поддерживать свои оргии у общественной кормушки в течение почти 40 лет" (Додд, с. 354-356). В конце XIX в. в США возникло мощное движение прогрессистов, которое, по мнению Р.Дженсена, стремилось "положить конец всем традиционным формам политической деятельности - всевластию партийных боссов, коррупции, вмешательству большого бизнеса в политику, "неквалифицированному" голосованию, сосредоточению огромной власти в руках беспринципных политиков" (Силби, с. 96). По мнению американского ученого, с этого времени (1893 г.) берет начало падение роли политических

199

партий. "В первые десятилетия XX в. прогрессистам и их союзникам удалось принять ряд законодательных мер... /Они поддержали - авт./ реформу избирательных законов, в особенности они выступали за регистрацию избирателей и за контроль правительства над результатами голосования... /Многие законодательные инициативы в этой области авт./ изменили политическую систему: реформа, проведенная без участия партий, подорвала их авторитет - теперь контроль за выдвижением кандидатов, а также сам избирательный процесс, подчинялись им не полностью" (Силби, с. 96; курсив наш - авт.). Вдумываясь в критику прогрессистами американских партий того времени, замечаешь, что она акцентирует внимание на извращении партиями процесса выборов, на неспособности отразить потребности населения, контролировать своих функционеров, не говоря уже о кандидатах. Таким образом, выполнив задачи, "поставленные" профсоюзами при их создании, партии попали в кризис. В странах Европы в это время сложилась несколько иная ситуация. Она определялась как сохранением старой, феодально-монархической, так и неразделенностью новых форм государственной власти: засильем срощенных министерско-парламентских органов, отсутствием контроля за ними со стороны судебной системы. Для большинства европейских стран были характерны конфронтационные отношения между партиями и профсоюзами, с одной стороны, и государственными институтами - с другой. В результате на следующем этапе, с переходом к тяжелой индустриализации здесь произошла гипертрофия партийного института, с особой очевидностью проявившаяся в деятельности военизировавшихся партий радикального толка: большевиков в России, национал-социалистов в Германии, фашистов в Италии. Партийный радикализм можно определить как использование крайних политических методов (захват всей государственной власти) для решения социальных задач. Эти партии выраженно проявили "эффект проскока" - начали создавать пространные социальные программы, так по существу и не освоив цивилизованную технику организации избирательного процесса. На втором этапе (1880-90-е - 1930-50-е гг.) развернулась тяжелая индустриализация, а с ней и очередная массовая волна социальной конфликтности. Политические партии в странах с демократическим устройством перешли к освоению своей второй функции - к созданию реформаторских программ социально-политических преобразований общества. Примером может служить социально-реформаторская программная деятельность прогрессистов, заложившая основу для своевременно введенного "нового курса" Президентом США Ф.Рузвельтом в эпоху "великой депрессии". Джоел Силби делает вывод, что с того времени в США началась "постпартийная эра". Мы же хотим подчеркнуть, что прогрессисты - это все-таки часть республиканской партии (см.: БСЭ, т. XXII, с. 359). Реально их деятельность не ликвидировала партии, а способствовала их функциональному совершенствованию. Одними из первых они в комплексном виде формулировали идеологию социальных реформ: "Прогрессисты требовали проведения реформ в области сохранения национальной окружающей

200

среды, настаивали на обеспечении "чистых выборов", регулировании промышленного производства для обеспечения безопасности рабочих и служащих, а также защиты женщин и детей от худших злоупотреблений капитализма" (Додд, с. 355). Политические партии в США, согласно логике данной работы, действительно, после 1890-х годов пережили "драматическое изменение их роли" - очередную функциональную метаморфозу. Но то, что Дж.Силби называет упадком и "подрывом авторитета партийных организаций", на самом деле было периодом их самоизлечения от коррупционного авторитаризма и освоения функций, необходимых данному этапу развития - коррекции национально-идеологических проектов политической министерской власти посредством своих партийных проектов социальных реформ. В демократических странах Запада еще продолжал действовать принцип подбора кандидатов из состоятельных групп населения, имевших высокий уровень образования и навыки государственно-политической культуры. Однако периодически в парламенты уже проходили кандидаты от партий, представляющих интересы широких слоев. В странах же, охваченных имперским вырождением, партии все более теряли возможность и потому способность осваивать функцию организации избирательного процесса. Их программы обрели угрожающе революционный характер, а репрессии со стороны государства и ответная военизированность действий вели к извращению функции выдвижения кандидатов: вместо их выборов населением сложилась партийная номенклатурная система. Общеизвестно, что партийно-номенклатурный режим в СССР имел своими истоками захват Сталиным "кадрового ведомства" в большевистском правительстве - так называемого Орграспредотдела ("Кадры решают все!" - И.Сталин). Не случайно в основе бюрократической деспотии в СССР многие исследователи (например, М.Джилас, М.Восленский и др.) видят "номенклатуру". Третий этап индустриальной эволюции (1940-50 - 1970-80-е гг.). "В 1950-е годы... телевидение в противовес партийным идеологам не занималось умозрительными, порой вводящими в заблуждение, построениями, а играло на создании образов, личностей; оно игнорировало или сводило на нет различия между партиями" (Силби, с. 98; /курсив наш - авт./). Немного выше автор отметил, что после второй мировой войны отход от партийной ориентации проявился у американских газет, "партии как организаторы и символы политических битв все более утрачивали свой авторитет, теряя контроль над избирательным процессом", а появившееся вслед за тем телевидение и независимые издания вообще поставили под вопрос мнение партий о том, что "власть им принадлежит законно". Исследования привели Дж.Силби к выводу о том, что в послевоенный период "сторонники какой-либо идеи" перестали обращать внимание на партии, создавая свои инициативные группы и напрямую выходя на законодательную и исполнительную (министерскую) власть. А в 1960-х годах "пал последний оплот партий - избирательная арена", "делегаты /партийных форумов по выдвижению кандидатов - авт./ уже не пользовались прежним авторитетом у избирателей, они все меньше

201

влияли на действительный процесс выбора... По словам Ричарда Дженсена, "кандидаты на государственные должности" все чаще "избирали себя сами", привлекая к сотрудничеству силы, не связанные с партиями. /.../ Кандидаты /делали ставку - авт./ скорее на личные качества, а не на партийный "устав" (Силби, с. 99-100). Дополним эту картину: "Если политика в 1930-1940-х годах напоминала поле битвы XIX в., когда две противоборствующие армии противостояли друг другу, построенные более или менее сомкнутыми батальонами, то сегодня политика напоминает хаотичный бой, когда на огромном поле действует множество мелких подразделений, периодически частично или полностью переходящих на сторону противника". Далее ученый повторяет свой вывод - и в наши дни продолжается процесс упадка политических партий, складывается "непартийная /non-party/" система. Однако, завершает он свою статью словами о том, что разделяет точку зрения профессора Лэдда: "видоизмененная партийная и избирательная системы, (в настоящее время) прочно укоренившиеся в Соединенных Штатах..., не имеют исторического аналога" (Силби, с. 100, 104). Поскольку мы также полагаем, что речь следует вести о видоизменении, а точнее, об эволюции функций политических партий, а не об упадке или потере ими своей социальной роли, заметим, почему, на наш взгляд, в современной политологической литературе распространено последнее мнение. Конечно, немалое значение имеет чисто психологическая реакция специалистов на многодесятилетний партийно-государственный тоталитаризм чуть не в половине стран мира. Но, наверное, большую роль играет прочно укоренившаяся в политической науке парадигма "борьбы за государственную власть", которой объясняют все - от природы политических партий до содержания самой политики. Однако накоплено достаточно оснований для того, чтобы не рассматривать власть как самоцель в духе немецкой философии XIX в., а трактовать ее как обобщенный образ внутренне очень сложного и весьма разнообразного в своих прикладных формах инструмента для расчета социально-политических процессов и управления ими. Приведенные выше материалы показывают, что само гражданское общество отказалось поддерживать традиционную цель партий - "борьбу за государственную власть", поставив под сомнение тезис о том, что "власть им принадлежит законно". Для нас важно то, что описанные политологами "контр-действия" гражданского общества подтверждают факт выдвижения на третьем индустриальном этапе в качестве новой и доминирующей теперь функции партий подбор кандидатов для избирательного процесса. Ранее освоенные техника проведения избирательных кампаний и составления социально-ориентированных программ теперь стали всеобщим достоянием. Общеизвестно, что с течением времени различия между партийными программами все более нивелировались, а сами программы становились неотличимы одна от другой. Почти полуторавековой опыт партийной деятельности привел гражданское общество к выводу о том, что выдвигающиеся партиями кандидаты не просто часто оказываются "темными лошадками", но и редко выполняют те обещания, ради которых им отдавали свои голоса избиратели. Выросший интеллектуальный уровень и значительное расширение

202

демократических прав позволили гражданскому обществу перейти к решению этой проблемы. Внимательнее присмотримся к тому, как она решалась, поскольку этот механизм не только продолжает свое действие сегодня, но, похоже, будет использован и на завершающем этапе эволюции политических партий, современниками которого мы станем или уже являемся. Западные политологи акцентируют внимание на появлении множества инициативных групп, решающих самостоятельно те проблемы, которые раньше были прерогативой политических партий. Они также свидетельствует, что кандидаты теперь стали выдвигаться сами, делая ставку в избирательной борьбе на личные качества, а не на "устав" партий. Так, в весенней кампании 1995 г. по выборам мэра Токио, несмотря на борьбу крупнейших политических партий Японии, мэром стал независимый кандидат. Наконец, современная избирательная компания на наших глазах превратилась из "противоборства двух мощных армий в поле битвы множества мелких подразделений". Вот как современные политологи описывают тенденции в эволюции партийного института: "За последние 30 лет влияние политических партий значительно упало, но наряду с этим произошел соответствующий рост числа независимых кандидатов, претендующих на президентство и кресла в Палате представителей и Сенате" (Тарбер, с. 15). "До 60-х годов при проведении местных выборов... население обращалось к одной из партий с тем, чтобы она представляла их на выборах. Теперь на первичных выборах соперничают личности, а партии поддерживают победивших кандидатов. ...Сейчас в конгрессе представлены 535 политических партий, столько же, сколько членов конгресса" (Нэсбитт, Эбурдин, с. 346; курсив наш - авт.). Из этих слов следует, что депутатский корпус конгресса США избирался не парламентскими партиями демократов и республиканцев, а населением. "Граждане, для которых, собственно, принимаются законы, стали более образованными, чем раньше. В результате, по замечанию Г.Бэсби, ..."публика, ставшая более самостоятельной, менее подвержена вмешательству правительства и в то же время более независима по отношению к диктату партий. ...Избиратели все чаще судят о своих избранниках, исходя из сообщений средств массовой информации" (Олежек, с. 118-119). Эти тенденции нашли подкрепление в изменении финансирования политических партий, в том числе и финансирования избирательного процесса: "Речь идет о принятых... законодательных мерах, направленных на регламентацию места и роли политических партий в политической жизни. Так, например, в Италии, Швеции и ряде других стран введено постоянное государственное финансирование политических партий. В некоторых странах законом предусматривается финансирование избирательных кампаний. Обычно подобные меры представляются как направленные на предотвращение злоупотреблений, в частности на сокращение влияния тех или иных узких групп или отдельных лиц на формирование политики партий, на недопущение коррупции и т.п." (Политические партии, с. 6). В США после "уотергейтского" скандала (санкционированного президентом Никсоном в начале 1970-х годов проникновения /"незаконного

203

вторжения"/ спецслужб в офис оппозиционной партии) был принят "очень важный закон, ограничивший размеры предвыборных взносов отдельных лиц или корпораций в кассу политических партий, занятых проведением избирательных кампаний" (Замошкин, с. 200; также см.: Дай, Зиглер). Дж.Силби полагает, что партии потеряли свой оплот - избирательную кампанию, и считает эту ситуацию драматической. Но так ли это? Вероятно, срабатывает некий психологический стереотип, рисующий политические партии как большие длительно существующие объединения. Но еще А.де Токвиль писал в 1840-х годах, что в Америке были тысячи различных партий. И нет никаких серьезных оснований продолжать считать партиями только две их "классические" парламентские формы. Воссоздание многопартийности в США свидетельствует об укорененности там норм "общинной демократии" и демонстрирует присущий обществу с высоким уровнем образования механизм замещения старого новым на основе равноправной конкуренции, а не взаимоуничтожительной борьбы. То, что авторы называют "инициативными группами", "подразделениями" и т.п., как нам представляется, есть поиск новых форм партийной организации. Ниже мы попытаемся показать, что в информационнотехническом обществе сложатся необходимые предпосылки для расширения действия избирательного процесса на все большее число должностей в государстве. С этой точки зрения "измельчение" партий отражает увеличение в толще гражданского общества числа тех его функциональных органов, которые будут осуществлять поиск специалистов, наиболее пригодных для решения очередной специфической социальной проблемы. Приведенное выше высказывание Д.Нэсбитта и П.Эбурдин демонстрирует вызревание "кандидатской" функции - вместо выдвижения "во власть" своих функционеров партии принуждаются к поиску тех кандидатов, которых выделяют различные структуры гражданского общества за их личные полезные ему качества. Обобщая сказанное, можно заключить, что на третьем этапе индустриальной стадии все больше политических партий участвует в избирательной кампании не с целью борьбы за государственную власть, а для выполнения своей основной гражданской функции - насыщения государственных структур специалистами, способными решать социальные проблемы. Следует специально остановиться на том, как гражданское общество в то время заявило эту свою потребность. На первом и втором индустриальных этапах, несмотря на переход партий к составлению социальных программ, реальные результаты их деятельности еще проявлялись по большей части в законах о защите производственных интересов и потребностей (заработная плата, условия труда и т.п.). Как мы рассмотрели в предыдущих разделах, тогда еще доминировала политическая министерская власть, которая независимо от смены партийного большинства в парламентах отказывалась признать растущий приоритет социальной политики. В этих условиях берет начало очередное серьезное изменение на политической арене, с которым, на наш

204

взгляд, связано усиление требований гражданского общества к социальной политике партий. До первого десятилетия XX в. женщины не имели избирательного права. К 1917 г. они обрели его лишь в Австралии, Новой Зеландии, Финляндии, Дании, Норвегии, Исландии. В США оно появилось в 1920 г., в Англии - в 1928, в Германии в - 1919 г. (в 1930-х гг. было отменено), во Франции - в 1944 г. (БСЭ, т. IX, с. 171-172). Как обычно, должен был пройти некий период адаптации социального сознания к новому праву, тем более, что мужская часть жителей европейских стран до второй мировой войны еще сохраняла патриархальный менталитет. Увеличение в два раза числа избирателей, причем за счет той половины человечества, которая большую часть своей жизни трудится в собственно социальной сфере (дом, семья, досуг, отдых, т.е. сфера "воспроизводства самого человека"), не могло пройти без последствий для социальной эволюции стран Запада. Оба фактора: и соответствующие тому времени специфика женского труда, образа жизни, мышления, и двукратное увеличение численности избирателей, - на наш взгляд, качественно меняли содержание процесса политических выборов, причем меняли в главной его части - в идеологии политических партий. Если психология мужской половины общества была по преимуществу сконцентрирована на производственных параметрах жизни, поскольку от них зависели все остальные, то психология женщины, как очевидно, имела более широкий социальный "кругозор". В странах Запада радикально менялись условия для социального действия политических партий и для кандидатов на выборные государственные должности. Шли изменения в законодательстве о труде и заработной плате женщин, шло сближение позиций мужчин и женщин на рынке труда, их видение социально-бытовых и производственных проблем. Политические решения избирателей в значительной мере становились "семейными". Результаты этих изменений воплотились в возникновении "государства благосостояния". В послевоенный период европейские страны рецептировали институциональную культуру США; в ряде стран появился судебный контроль за правительством (Фридмэн, с. 164), росла "власть закона над властью человека", усиливался приоритет социальных министерств, восстанавливался баланс между законодательной и министерской властями, первая возвращала себе самостоятельность, утерянную в первой половине XX в. Многие из политических партий, радикально меняя свою социальную базу, перестали быть "рупором" одного класса, слоя населения, переориентировались на выражение интересов многих или даже всех социальных групп, классов, групп, стали обращаться со своими программами ко всему населению, претендуя на защиту интересов всех его частей (Гаджиев, Каменская, Родионов, с. 93-94). В обществе стал распространяться консенсусный подход, лежащий в понятийном поле оптимальности и оптимизма. Вместе с тем, сказались перенесенный Европой шок от второй мировой войны, переход к перманентному состоянию "холодной войны" с социалистическим "лагерем"; повысилась настороженность населения и правительств к партиям радикальной ориентации.

205

Вот как описывает процесс модернизации партий ФРГ немецкий политолог Д.Шоонмейкер: "В условиях "сверхстабильности" режима демократии в те годы (исключительно высокой активности избирателей на выборах и прочности межпартийных коалиций) уровень "гражданской культуры" западных немцев, как показало исследование Алмонда и Вербы, оставался достаточно низким. Но было и другое внушающее тревогу обстоятельство. ...Ценой стабильности стало окостенение партийной структуры, теряющей восприимчивость к "сигналам извне". Ведущие партии ФРГ, монополизировавшие политический рынок, постепенно теряли различия, выявилась тенденция их смещения к центру, превращения в народные партии, "открытые для всех". Спасением от ..."наполовину огосударствленного партийного картеля" ...общество обязано поколениям "постматериалистов", инакомыслие обрело законную силу, "ожила" политическая оппозиция" (Западная демократия, с. 27). Здесь автор имеет в виду появление в начале 1970-х годов так называемых "новых левых" (Замошкин, с. 180), а также рост числа социальных движений, которые, ставя перед собой достаточно узкие социальные проблемы, по-новому подходят и к механизмам их разрешения (Гаджиев, Каменская, Родионов, с. 94). С точки зрения функционального анализа политико-партийной деятельности, высокий интерес представляет характеристика "теоретической традиции, восходящей к Токвилю": "ассоциации... приучают граждан к искусству ведения политических переговоров, умению выслушивать разные мнения" (Цитрин, с. 27). Особенно важным представляется суждение известного политолога Дж.Сартори: "функционирование политических партий становится целесообразным лишь тогда, когда на смену "отвращению к расколу" приходит убеждение в том, что "монохроматический мир" не может быть единственным основанием для государственности" (Цитрин, с. 27-28; курсив наш авт.). Иными словами, функционирование политических партий имеет смысл только в том случае, если их много и они помогают разным слоям и группам населения выбирать специалистов для государственной службы из числа представителей этих слоев и групп. Этот рост потребности гражданского общества в увеличении разрешающей способности (точности) расчетного механизма выборов, скорее всего связан с подмеченным многими авторами ростом среднего интеллектуального уровня населения, с переходом его от выбора "на основе веры", к выбору, с использованием рационального знания, анализа и расчета. "...Самым многообещающим в смысле оптимизма относительно будущего является тот факт, что политика старого типа вообще ничего не значит для нового большинства - то есть для интеллектуальных работников. Зато они глубоко чтут доказанную на деле компетентность" (Друкер, с. 164). Политика перестает быть "грязным делом", поскольку уже не исходит из веры или неверия, правды или лжи. Она профессионализируется, когда политические партии превращаются в организации, в которые гражданское общество может "передать" выбранных им высоко квалифицированных по гражданским профессиям специалистов для селекции наиболее способных к политическому управлению и продвижения их по этому каналу социальной мобильности в структуры государственной власти.

206

Четвертый этап функциональной эволюции политических партий - период, в котором мы живем, - начался в 1980-х годах. Согласно нашей концепции, на данном этапе должно произойти следующее: 1/ политические партии качественно изменят и доведут до совершенства свою "технологически" первую функцию - исследование социальных проблем; 2/ интегрировав и модернизировав на этой основе все остальные свои функции, они станут эффективным инструментом непрерывного контроля гражданского общества за качеством решений и кадрового состава структур государственного управления. Мы рассматриваем политические институты гражданского общества с позиций теории обратных связей (см.: Винер) или, что то же, как "систему терминалов в рефлекторных дугах социального организма". Социологи уже сформулировали концепцию о роли информационных технологий в создании "системы общественной обратной связи" (Мартин, с. 378). Пророчески прозвучали уже в 1986 г. слова Дж.Мартина в отношении рассматриваемой нами проблемы. Весьма детально анализируя возможности использования устройства, состоящего из телефона, телевизора и компьютера, для проведения массовых опросов, референдумов, синхронного выявления реакций электората на заявления политиков, на те или иные действия властей и проч., он рисует следующую картину будущего: "Президент сам может запросить мнение зрителей по тому или иному положению своей речи. Городские власти могут таким же образом выявлять мнение местного общества по коммунальным проблемам. При передаче последних известий можно выявлять самые различные оттенки общественного мнения. Представьте себе: берут интервью у местного политика, и корреспондент говорит: "Я не совсем уверен, г-н мэр, можно ли с Вами согласиться. Давайте посмотрим, что думают на этот счет зрители". ... Телевидение может транслировать заседания правительства, а зрители - реагировать на ход дебатов, их ответы можно суммировать и передавать в палату представителей или в сенат. ...Это миллионы зрителей, незамедлительно высказывающие свое отношение к выступлениям. ...По крайней мере установится подлинная коммуникация между политиками и обществом. ...Нет сомнений, что респондентное телевидение окажет громадное воздействие на сферу политики... /Оно/ может стать эффективным средством артикуляции взглядов общества и повышения действенности демократии" (Мартин, с. 379). Безусловно, и сегодня большинство политических партий занимается изучением социальных проблем с опорой на множество научных - частных и государственных аналитических центров, консультантов и экспертов, исследовательских фирм и проч. Трудность, однако, состоит в том, что современное общество заметно усложнилось, а уровень информационных технологий социологической науки не обеспечивает необходимого качества обратной связи между населением и политиками. "Партии перестали быть "основными мостами", связывающими избирателей и лидеров, выбранных ими. ...Законодатели судят об электорате не по отзывам политических лидеров

207

в избирательных округах, а руководствуясь собственными оценками в ходе своих личных визитов... В 50-е годы считалось, что совершить две поездки в течение года в свой "родной штат" вполне достаточно. В настоящее время..., /например - авт./, сенатор Уэндел Форд... посещал родной штат не менее 48 раз в году. ...С 1988 г. в Сенате введена практика трехнедельных заседаний и затем недельного перерыва... для того, чтобы сенаторы могли общаться с электоратом". Того же добиваются и члены Палаты представителей (Олежек, с. 118-119). Можно утверждать, что не менее остро теперь этот недостаток ощущает и население. Продолжает расти скепсис электората по поводу того, могут ли политические партии отражать его реальные интересы. Если можно было полагать, что участие 45-55% избирателей в выборах в XIX в. было демонстрацией очень высокой активности электората, то сегодня эти цифры должны настораживать. "Общество... продолжает быстро меняться. Партии далеко не всегда успевают за этими изменениями, им свойственна определенная структурная и идейная инерция. Новые общественные интересы и потребности не всегда находят отражение в политике традиционных партий. Новые политические силы нередко остаются за бортом парламентского представительства, что затрудняет принятие своевременных решений управленческими структурами, снижает их чувствительность к появлению ранее неизвестных проблем и источников социальной напряженности" (Гаджиев, Каменская, Родионов, с. 99). В развитых обществах, в которых значительно вырос средний уровень образования населения, где избиратель игнорирует "стадность", самостоятельно выбирает свою позицию, его уже не может устроить положение, когда "политические лидеры стали невероятно деликатны и научились избегать выдвижения каких бы то ни было программ и по возможности не "раскрываться"... Они решают проблемы по мере их возникновения" (Друкер, с. 157). Известный политолог утверждает, что от смены политика сегодня меняется не суть, а стиль; "беспрограммность", по его словам, вытекает из нежелания "поднимать вокруг себя волны", не осложнять выборы спорами, доказательствами и проч. Естественно, что интеллектуальный избиратель расценивает это положение как уловки политиков и их партий сохранить "статус-кво" при неспособности сформулировать осмысленную картину социальной проблематики, доказательно выделить в ней приоритетные социальные цели и задачи. Его участие в выборах становится индифферентным, в крайнем случае ограничиваясь предотвращением прихода к власти явных радикалов по принципу "выбор из двух зол меньшего". О компетентности партий могли бы свидетельствовать вполне верифицируемые и достаточно подробные данные о том, как распределяются и коррелируют социальные проблемы по значимости, данные, по которым бы интеллектуальный избиратель мог определить, какое место занимают в этой иерархии его личные нужды и интересы. Партии не могут дать ее избирателю такой информации и дело тут не только в партийном традиционализме: та информацион-

208

ная техника, которая могла бы связать по двусторонней связи население и политические партии, которая могла бы посредством гигантских банков данных сделать верифицируемой любую пропагандистскую статистику, позволяла бы в считанные мгновенья ранжировать проблематику, еще только начинает сегодня производиться. Однако новая эра политических партий наступает на наших глазах. Вот как сегодня, спустя десять лет после прогноза Дж.Мартина, выглядит эта проблема, но теперь уже не в книге ученого-футуролога, а в устах одного из ведущих предпринимателей информационного бизнеса. В своей книге "Дорога в будущее" и в недавнем интервью французской газете "Фигаро" о формировании системы обратной связи между избирателями и политиками размышляет Билл Гейтс, один из ведущих в мире программистов, создатель компьютерных программ MS-DOS и Windows: "Сегодня трудно быть хорошо информированным в политике. Даже узнавая о чемто, вы все равно не знаете того, что за кадром. Например, как за последние годы менялся бюджет, или какова была позиция того или иного политика по конкретным вопросам. Благодаря глобальным сетям (речь идет о проекте развития глобальных информационных магистралей, сосредоточивающих основную значимую в мире информацию авт.) вы сможете выяснить подоплеку любого вопроса, обменяться мыслями, наконец, сообщить о своем мнении. Даже в тот момент, когда политик еще выступает, вы можете выразить свое несогласие с его позицией. ...Компьютерные экспресс-опросы общественного мнения будут дешевле референдумов. Некоторые считают, что политики должны заниматься сложными вопросами, тогда как оперативные проблемы следует решать напрямую. Почему бы и нет?" (Гейтс, с. 44). Итак, мы полагаем, что в современных высоко развитых странах сложился тот средний уровень интеллекта населения и так развивается их информационная инфраструктура, что политические партии в очередной раз начинают испытывать растущую критику и давление со стороны гражданского общества, а по мере становления мощных компьютерных телекоммуникационных сетей либо они будут реформироваться, либо рядом с ними начнет вырастать множество новых партий, создаваемых интеллектуальными социально-профессиональными группами. Судя по наличной эмпирике и по развиваемой логике следует ожидать, что на данном этапе эволюции партий - в наше время, начнется интенсивное совершенствование ими функции исследования социальной проблематики, ранжирование социальных задач по значимости и коррелирование их с политическими и экономическими проблемами. Достаточно банально сегодня констатировать, что наряду с экономическим маркетингом интенсивно развивается его политическая форма - политический "рынок", но именно это и подтверждает сказанное. * * * Можно таким образом ответить на вопрос о том, почему политические партии последними достигают зрелости среди остальных индустриальных макроинститутов. К причинам этого относятся и материально-производственная невозможность

209

удовлетворения молодым индустриальным обществом социальных запросов населения, и недостаточный уровень политической и образовательной культуры гражданского общества в целом, и отсутствие избирательного права у женской половины населения и, наконец, отсутствие той зрелости информационно-коммуникационных технологий, без которых, и это главное, в принципе не может полноценно исследоваться и рассчитываться структура социальных проблем. Но должно быть ясно, что без этой технологически первой функции партии не могут полноценно исполнять и все три остальные: по каким критериям тогда осуществлять подбор кандидатов, по каким критериям составлять социальные программы, на какие рациональные мотивации населения ориентироваться в избирательной кампании? Конечно, все эти факторы в не меньшей степени значимы и для полноценности функционирования остальных индустриальных макроинститутов - промышленных технологий, политических и социальных министерств. Поэтому для окончательного ответа на вопрос о позднем созревании политических партий необходимо вспомнить исходное условие задачи - политические партии, как и каждый другой макроинститут, претерпевает внутреннюю эволюцию в рамках и в зависимости от внешнего, общего для них макро-эволюционного процесса. С этой точки зрения не может вызреть институт политических партий: - если не достиг минимальной зрелости институт промышленных технологий как способ гражданского экономического управления материальным производством на основе торгово-финансового проектирования технической структуры факторов производства, т.е. расчетного проектирования целей, средств и способов машинного производства (без хабитуализации расчетного целеполагания в деятельности множества индивидуальных экономических субъектов психика населения в целом остается "повернутой в прошлое" - такова религиозная доминанта стремления к счастью в загробном мире предков, а таковая не нуждается в выборе вообще, в контроле за избирательным процессом и процессом принятия законов, поскольку уверена в предопределенности своей жизни, "запрограммированной" Богом); - если не достиг минимальной зрелости и преобладания в государстве министерский институт национально-политической идеологии, который осуществляет "перекачку" национального капитала в косную инфраструктуру страны с благой целью - для создания мощной тяжелой индустрии, но пока еще в ущерб населению (только после этого гражданское общество может увидеть, как велик стал национальный доход, как он распределяется, и задаться вопросом, почему общественные средства идут в военную и вообще тяжелую индустрию, а само нищее население до сих пор не видит ощутимой отдачи от своего труда; если институт промтехнологий создает самостоятельность и рациональность индивидуальной психики, то здесь вызревает потребность проявить эту самостоятельность и рациональность не только путем участия в избрании законодателей - не только в избирательном праве, но и в контроле за их проектной деятельностью);

210

- если не достиг некоей минимальной зрелости и значимости государственный министерский же институт идеологии социальной защиты населения (пока не сложилась эта профессиональная управленческая группа и ее идеология, гражданское общество не сознает, что его собственная роль контролера и корректора социальных проектов низкоэффективна без выдвижения специалистов из разных своих социальнопрофессиональных групп, поскольку, например, без социальных образовательных программ не может накопиться достаточное число специалистов в широких слоях для пополнения кадрами этой ветви власти). На достаточном числе примеров нарушения этой эволюционной логики в странах с тоталитарными партийными государствами мы и получаем подтверждение каждого из указанных здесь пунктов. Они дают мощную социологическую эмпирику того, как преждевременное появление и гипертрофирование власти этого незрелого еще института приводило к торможению и стагнации самого эволюционного процесса, и это происходило именно из-за нарушения приведенной его последовательности. Согласно парсонсовской логике "системных реквизитов", последний макроинститут, политические партии, должен выполнить интегративную функцию в индустриальной институциональной системе, и это вполне объяснимо в рамках предположения об обретении им информационно-технологической роли в качестве системы обратных связей между гражданским обществом и государством. Но отсюда же следует, что по обратной связи эта информационно-техническая функция расчета структуры социальной проблематики вызовет "цепной процесс" совершенствования и остальных функций политических партий - само появление этой первой духовно-технологической функции позволит скорректировать способы расчета деятельности по выдвижению кандидатов, созданию проектов социальных программ и организации избирательного процесса. В этой связи остановимся на весьма важной и сегодня сложной проблеме. Уже мало кто из специалистов сомневается в необходимости разделения государственных властей. Однако, также мало кто подвергает сомнению срощенность гражданских политических институтов при организации ими избирательного процесса. А именно, в наши дни во многих странах еще не только сохраняется практика избрания политическими партиями кандидатов лишь в законодательную власть, а деятелей министерской власти выдвигает либо парламент, либо победившая на выборах партийная бюрократия. Даже в так называемых президентских республиках, где выборы разделены на два самостоятельных процесса - выборы кандидатов в законодатели и кандидата в президенты, они осуществляются фактически на партийно-политической основе. То есть политические партии являются той частью гражданского общества, которая монополизирует оба избирательных процесса. Этот феномен мы и называем срощенностью гражданской политической власти. Исключение из этого правила уже существует, и весьма давно. Нетрудно догадаться, что и оно является атрибутом институциональной системы США. Во-первых, хотя и с разной выраженностью, но в США избирательный процесс разделен на три части по

211

ветвям власти. Выбираются не только законодатели и президент, но отчасти и судьи. "В большинстве штатов судьи выбираются, а не назначаются. /.../ Исследование апелляционных судов Соединенных Штатов, например, показало, что четверо из пятерых судей были когда-то "политическими активистами". Та же самая картина и в судах штатов, возможно, даже еще более показательная" (Фридмэн, с.57). Во-вторых, "американские судьи получаются из адвокатов" (Фридмэн, с.57) - их поставляет исключительно гражданский институт адвокатуры (первый, как мы видели, в истории гражданский политический институт), независимо от того, выборна ли она на данном уровне или в данном административно-территориальном локусе, или нет. И хотя, по свидетельству Л.Фридмэна, выборы судей еще долго оставались "блеклыми и бесцветными", ряд конфликтных прецедентов при выборах судей в 1970-х годах позволяет ему надеяться, что вызвав внимание общественности, они "со временем дадут свои положительные плоды" (Фридмэн, с.57-59). В-третьих, среди кандидатов в депутаты Конгресса до 65% составляют профессиональные гражданские юристы. И это является истинным критерием их профессионализма как законодателей. (Когда в России сегодня рассуждают о профессионализме законодателей, а в составе Государственной Думы число юристов не превышает 15-20%, то возникает естественный вопрос, что подразумевают под профессионализмом остальных 80% депутатов? Вероятно, умение простраивать мощные цепи кулуарных интриг; иное объяснение, которое бы использовало какой-либо профессиональный язык, а не путанные демагогические объяснения, найти не удается.) По сообщению Дая и Зиглера, если число депутатов-юристов в Конгрессе США падает ниже 65%, то законодатели считают положение тревожным. Но мало и этого, посмотрим на современный феномен, стоящий в этом же ряду явлений, которые мы объединяем по признаку разделения гражданских политических властей. Министерская власть даже в тех странах, где президент избирается, в целом не является выборной властью. Вопрос о том, быть кабинету министров выборным, или нет, насколько нам известно, даже не дискутируется. Действует правило: эффективность работы кабинета всецело зависит от того, как удачно подберет "свою команду" избранный народом президент или назначенный парламентом премьер-министр. Единственной страной в мире, где, вероятно, большая часть министерских чиновников (чиновников местных администраций) все-таки избирается, являются Соединенные Штаты. Это обусловлено мощными традициями местного самоуправления и обширными полномочиями властей отдельных штатов: "в США проводится больше избирательных кампаний и избирается больше государственных чиновников, чем, возможно, в любой другой стране" (Уилсон, с. 215). В США и количество опросов общественного мнения, плебисцитов и иных форм обратной связи между населением и политиками, больше чем в других странах. И хотя там о выборах членов кабинета министров речи не идет,

212

прото-форма их существует. Сенат американского Конгресса "в общей сложности утверждает несколько десятков тысяч кандидатов на должности гражданской и военной администрации", т.е. на министерские должности. В большинстве своем они утверждаются списками. Утверждение кандидатов "на высшие должности в администрации и Верховном суде, ... происходит отдельно, занимая иногда несколько месяцев. Так, например, в 1986 г. из 488 назначений на высшие должности сенат утвердил только 411" (Парламенты мира, с. 303-304, курсив наш - авт.). Мы не сомневаемся в том, что сама логика институциональной эволюции - медленность процессов созревания социальных институтов, влекла за собой необходимость правила "своей команды" в министерской власти также, как в столетиях существования парламентов не ставилась проблема всеобщего избирательного права. Однако эта же логика заставляет задуматься о том, как долго гражданское общество будет развивать в себе способность взять под свой идеологически-расчетный контроль личностно-профессиональные качества столь большой профессиональной группы, как министерские служащие. Если перейти от всепроникающего в политологии догмата "борьбы за власть", то этот вопрос имеет чисто прагматическое значение: каковы критерии и различия профессионализма законодателей и министерских работников и не слишком ли обременительно для одного типа гражданской политической организации, политических партий, быть единственным инструментом гражданского общества при решении той самой сложной в истории человечества задачи - определять личностнопрофессиональные качества его (гражданского общества) представителей в государственной власти? Эти выводы в определенной мере носят теоретический характер, однако социальная практика, как нам думается, уже начала их подтверждать. Мы говорим о состоявшихся в мае 1996 года всенародных выборах премьер-министра Израиля. Очередному эволюционному шагу в системе разделения гражданской политической власти посвящены ряд разделов книги "Разделенная демократия". В них анализируется тенденция к разделению сфер влияния американских парламентских партий по отраслям государственной деятельности. Сильнее всего "разделенная демократия" проявила себя в США, где демократическая партия уже много лет набирает большинство голосов в Конгрессе, а республиканцы "поставляют" Президентов и депутатов в Сенат: "С 1887 по 1954 г. поделенное управление имело место в течение лишь восьми лет (14% времени)", с 1953 по 1990 г. оно заняло 63% времени, а в период с 1969 "оно существовало почти постоянно (80% времени)" (Тарбер, с. 15). Тем самым политическая практика США опровергает утвердившееся мнение о том, что эффективность государственной политики зависит от единства мнений и согласия между министерской властью и законодательной. "Утверждение о "нерабочем состоянии" органов власти, когда Президент, принадлежащий к одной из партий, вынужден иметь дело с Конгрессом, контролируемым представителями другой партии, является неверным. ...Хотя ситуация, когда представители одной из партий находятся у власти и в Конгрессе и в Белом доме, представляется более удобной (самим депутатам и

213

чиновникам - авт.)..., она создает условия для менее эффективной работы, чем разделенное правительство, несмотря на все его недостатки" (Олежек, с. 130-131). Феномен "разделения властей" имеет значительно большее значение, чем это обычно считается. В демократических странах он начинается с "коммунальных" (общинных) отношений и далее постепенно распространяется "вверх" по этажам государственной власти. Логика нашего анализа приводит к заключению, что содержание его лежит в основе самой эволюции как процесса роста разнообразия. В социальном же ее контексте он имеет родовым понятием процесс разделения труда. Разделение властей это реакция общества на процессы роста разнообразия технологий и сложности социальной организации; оно состоит в увеличении разнообразия механизмов управления обществом, чем достигается все большая его гибкость и эффективность, а говоря техническим языком растет разрешающая способность его расчетных механизмов. Уже несколько столетий внимание ученых приковано к разделению властей в государстве, и только в последние десятилетия начался беспристрастный научный анализ политической власти гражданского общества. Причины банальны: только после второй мировой войны все население западных стран превратилось в равноправных граждан. Никогда в истории демократия не проявлялась в таких масштабах, но тем самым, на наш взгляд, она ставит проблему разделения властей по-новому, во-первых, между государством и гражданским обществом, и, во-вторых, между политическими макроинститутами не только первого, но и второго. Возможно, такое расширение проблемного поля феномена разделения властей поможет анализу и пониманию технологических взаимозависимостей между ними. Например, история демократии Древнего Рима свидетельствует, что далеко не достаточно было узаконить право граждан на адвокатскую защиту. Реально этот политический институт ввел римское общество в эпоху демократического и экономического расцвета только после того, как судам вменили в обязанность учитывать мнение адвокатов и ввели практику судебных экспертиз юрисконсультами. По аналогии с этим первым примером установления эффективной системы "сдержек и противовесов" между первыми макроинститутами государственной и гражданской политической власти возникает следующий вопрос. Достаточно ли для достижения наибольшей эффективности государственного "трех-институционального" управления только введения всеобщего избирательного права для гражданского общества, если такое право не стало "всеобщим" для всех ветвей государственной власти? Этот вопрос тем более серьезен, что опять процесс разрешения проблемы установления баланса между государственной и гражданской политическими властями, так или иначе, но идет только в стране-лидере, в Соединенных Штатах, как когда-то он шел только в одной стране древнего мира - его лидере, в Римской империи.

214

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ Агеев А.И. Предпринимательство: проблемы собственности и культуры. М., 1991. Акимов А.Е. Эвристическое обсуждение проблемы поиска новых дальнодействий. EGS-концепции (Препринт N 7А). М.: МНТЦ ВЕНТ, 1991. Акимов А.Е., Шипов Г.И. Торсионные поля и их экспериментальные проявления (Препринт N4). М.: МИТПФ АЕН, 1995. Алаев Л.Б., Ашрафян К.З. (ред.) История Востока. Т. II: Восток всредние века. М., 1995. Алексеева И.Ю., Клементьева Е.Е., Лаврухин А.Н., Мелюхин И.С.,Ракитов А.И. Анализ состояний и основных тенденций информатизации экономики, управления, науки в США, странах Западной Европы и России // Информационная технология и информационная политика. Научно-информационное исследование. М.: ИНИОН РАН, 1994. Аллен Н.Дж. Начальный этап эволюции терминологии родства дравидийского типа // Алгебра родства: Родство. Системы родства. Системы терминов родства. СПб., 1995. Вып. 1. Аллен Дж., Нельсон М. Космические биосферы. М., 1991. Альбер Й. (Alber J.) Continuities and changes in the idea of the welfare state // Рolitics and sociology. 1988. Vol. 16. N 4. Амандо де Мигель. 40 миллионов испанцев 40 лет спустя. М., 1985. Амбелен А. Драмы и секреты истории. М., 1993. Андрианова Т.В., Ракитов А.И. Информатизация общества и бизнес: Научноаналитический обзор. М.: ИНИОН РАН, 1992. Аннерс Э. История европейского права. М., 1994. Аристотель. Афинская полития. Государственное устройство афинян.М., 1936. Арон Р. Демократия и тоталитаризм. М., 1993. Аронов Р.А. Пифагорейский синдром в науке и философии // Вопросы философии. 1996. N 4. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. М., 1991. Т. I-III. Баатц Д. "Итак, отдавайте кесарево кесарю". Налоги в Римской империи // Все начиналось с десятины: этот многоликий налоговый мир. М., 1992. Балашов Ю.В. Наблюдатель в космологии: дискуссии вокруг антропного принципа // Проблемы гуманитаризации математического и естественнонаучного знания. Сборник научно-аналитических обзоров. М.: ИНИОН РАН, 1991. Белков П.Л. Тетраидная теория как элемент научного познания, или По поводу смысла "алгебры родства" // Алгебра родства: Родство. Системы родства. Системы терминов родства. СПб., 1995. Вып. 1. Белл Д. Социальные рамки информационного общества // Новая технократическая волна на Западе. М., 1986.

264

Белл Р.Т. Социолингвистика. Цели, методы и проблемы. М., 1980. Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. М., 1995. Бергер П. Капиталистическая революция. 50 тезисов о процветании, равенстве и свободе. М., 1994. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М., 1995. Березкин Ю.Е. Инки. Исторический опыт империи. Л., 1991. Берк Ч. Солнечная энергия выходит из тени // Международные проблемы: Научно-информационный бюллетень. М., 1979. N 6 (33). Берка К. Измерения: Понятия, теории, проблемы. М., 1987. Берман Г. Дж. Западная традиция права: эпоха формирования. М., 1994. Билински Дж. Биомасса - самовозобновляющийся источник энергии // Международные проблемы: Научно-информационный бюллетень. М., 1979. N 6 (33). Богданова Т.Л. Общая биология в терминах и понятиях. М., 1988. Боголюбов А.Н. Творения рук человеческих. Естественная история машин. М., 1988. Бонгард-Левин Г.М. (ред.) История древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Ч. II. Передняя Азия. Египет. М., 1988. Браун Л.Р., Флейвин К., Поустел С. Устойчивое развитие общества // XX век: последние 10 лет. 1990-1991. Сборник статей из ежегодников State of the World, издаваемых Институтом Worldwatch под руководством Лестера Р. Брауна. М., 1992. Бродель Ф. Динамика капитализма. Смоленск, 1993. Бромлей Ю.В. (ред.) История первобытного общества. Эпоха классообразования. М., 1988. БСЭ - Большая советская энциклопедия. 3 изд. Бъерклунд У. (Bjorklund U.) Ethnicity and the welfare state // International social science journal. 1987. Vol. 18. N 1. БЭС - Биологический энциклопедический словарь / Под ред. М.С. Гилярова. М., 1986. Ван дер Вее Г. История мировой экономики. 1945-1990. М., 1994. Васильев Л.С. История Востока. М., 1993. Т. I, II. Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. Вильчек В. Прощание с Марксом (Алгоритмы истории). М., 1995. Винер Н. Кибернетика, или управление и связь в животном и машине. 2-е изд. М., 1983. Волькенштейн М.В. Сущность биологической эволюции // Успехи физических наук. 1984. Т. 143. Вып. 3 Вольтерра В. Математическая теория борьбы за существование. М., 1976. Всемирная история. Т. V. М., 1958; T. VI. М., 1959; Т. VII. М., 1960.

265

Вудкок М., Фрэнсис Д. Раскрепощенный менеджер: Для руководителя-практика. М., 1991. Гаджиев К.С. "Государство благосостояния" в трактовке современных западных политологов // Эволюция теории и практики "государства благосостояния" в 80-е годы. М.: ИНИОН АН СССР, 1991. Гаджиев К.С., Каменская Г.В., Родионов А.Н. и др. Введение в политологию: Книга для учащихся старших классов. М., 1993. Гайдар Е. Государство и эволюция. М., 1995. Галанза П.Н., Громаков Б.С. (ред.) История государства и права зарубежных стран (рабовладельческое и феодальное государство и право). М., 1980. Гегель Г. Энциклопедия философских наук. Т. III. Философия духа. М., 1977. Гейтс Б. "Ключей от будущего у меня нет" // Московские новости. 1996. N 2. 14-21 янв. Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991. Гилберт Д. Основания геометрии. М.; Л., 1948. Гинс Г.К. Предприниматель. М., 1992. Гиро П. Частная и общественная жизнь греков. М., 1994. Голубев В.С. Эволюция: от геохимических систем до ноосферы. М., 1992. Гребенюк А.В. Цивилизации античного мира и средневековой Европы. Методологические очерки. М., 1994. Грейсон Дж., О'Делл К. Американский менеджмент на пороге XXI века. М., 1991. Громов Г.Р. Очерки информационной технологии. М., 1993. Гэлбрейт Дж. Новое индустриальное общество. М., 1969. Дай Т.Р., Зиглер Л.Х. Демократия для элиты. Введение в американскую политику. М., 1984. Дайзард У. Наступление информационного века // Новая технократическая волна на Западе. М., 1986. Девис П. Суперсила. Поиски единой теории природы. М., 1989. Декларация независимости. Конституция Соединенных Штатов Америки. Билль о правах. М., 1991. Демин М.В. Природа деятельности. М., 1984. Денбиг К. К вопросу об энтропии, беспорядке и дезорганизации // Знание-сила. 1995. N 9. Дживелегов А.К. Средневековые города в Западной Европе. СПб., 1902. Дживелегов А.К. Торговля на Западе в средние века. СПб., 1904. Дзибель Г.В. О тетраидной теории Н.Дж.Аллена // Алгебра родства: Родство. Системы родства. Системы терминов родства. СПб., 1995. Вып. 1. Диппель Х. Американский конституционализм и народный суверенитет: неизученная проблема // Новый взгляд на историю США. Американский ежегодник. 1992. М., 1993.

266

Доган М., Пеласси Д. Сравнительная политическая социология. М., 1994. Додд Л. Конгресс, президент и американский опыт: перспективы развития // Разделенная демократия. Сотрудничество и конфликт между Президентом и Конгрессом. М., 1994. Друкер П.Ф. Новые реальности в правительстве и политике, в экономике и бизнесе, в обществе и мировоззрении. М., 1994. Дьяконов И.М. (ред.) История древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Ч. I. Месопотамия. М., 1983. Дьяконов И.М. Пути истории. От древнейшего человека до наших дней. М., 1994. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. М., 1991. ДЭС - Демографический энциклопедический словарь / Под ред. Д.И. Валентея. М., 1985. Евенко Д.Л. Мелкий бизнес в Западной Европе: Научно-аналитический обзор. М.: ИНИОН АН СССР, 1991. Егоров С.А. Конституционализм в США: политико-правовые аспекты. М., 1993. Замошкин Ю.А. Вызовы цивилизации и опыт США. История, психология, политика. М., 1991. Здравомыслова Е.А. Парадигмы западной социологии общественных движений. СПб., 1993. Иванов И.Ф., Ковальский П.А. Цитология, гистология, эмбриология. М., 1969. Идлис Г.М. Антропный принцип и системы эталонных фундаментальных структурных элементов материи на четырех основных уровнях ее самоорганизации // Антропный принцип в структуре научной картины мира (история и современность). Материалы Всесоюзного семинара. Тезисы докладов и сообщений. Л., 1989. Информатизация общества и бизнес: Научно-аналитический обзор. М.: ИНИОН РАН, 1992. История Европы. Т.4. Европа нового времени (XVII - XVIII века). М., 1994. История средних веков: В 2-х томах / Под ред. С.Д.Сказкина, Е.В.Гутновой, А.И.Данилова, Я.А.Левицкого. М., 1966. Кабалина В.И., Клопов Э.В., Монусова Г.А. Российское демократическое движение // Социологические исследования. 1993. N 6. Калькова В.Л. Современные зарубежные теории социального изменения и развития. Практопия Олвина Тоффлера. М.: ИНИОН РАН, 1993. Вып. 2. Кан Г. Грядущий подъем: экономический, политический, социальный // Новая технократическая волна на Западе. М., 1986. Капралов Н.О. Япония: проблемы "стареющего общества" // Проблемы Дальне-го Востока. 1989. N 1. Карсавин Л.П. Монашество в средние века. М., 1992. Кастельс М. Высокие технологии: экономика и общество. М., 1990.

267

Киралфи А. Источники английского права // История права: Англия и Россия. М., 1990. Кистяковский Б.А. В защиту права // Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции. Свердловск, 1991. Кобищанов Ю.М. Полюдье: явление отечественной и всемирной истории цивилизаций. М., 1995. Ковалев С.А. Открытое письмо Б.Ельцину // Известия. 1996. 24 янв. N 14. Комаров М.С., Яковлев А.М. Социальный институт // Социология: Словарьсправочник. Т. I. Социальные структуры и социальные процессы. М., 1990. Кожановская И.Ж. О тетраидной теории Н.Дж.Аллена: Некоторые предварительные замечания // Алгебра родства: Родство. Системы родства. Системы терминов родства. СПб., 1995. Вып. 1. Кон И.С. НТР и проблемы социализации молодежи // НТР и национальные процессы. М., 1987. Кондаков Н.И. Логический словарь-справочник. М., 1975. Кордобовская М.В. К истории института президентства в США // Путеводитель по президентству: Реферат. М.: ИНИОН АН СССР, 1991. Коржихина Т.П., Фигатнер Ю.Ю. Советская номенклатура: становление, механизмы действия // Вопросы истории. 1993. N 7. Корсунский А.Р., Гюнтер Р. Упадок и гибель Западной римской империи и возникновение германских королевств /до середины VI в./. М.,1984. Косарев А.И. Римское право. М., 1986. Костюк В.Н. Изменяющиеся системы. М., 1993. Котлер Ф. Основы маркетинга. М., 1990. Коуз Р. Природа фирмы // Экономика и организация промышленного производства. 1993. N 2. Кридин Н.Н. Вождество: современное состояние и проблемы изучения // Ранние формы политической организации: от первобытности к государственности. М., 1995. Крыштановская О. Трансформация старой номенклатуры в новую российскую элиту // Общественные науки и современность. 1995. N 1. Кузнецов В.И., Идлис Г.М., Гутина В.Н. Естествознание. М., 1996. Ламперт Х. Социальная рыночная экономика. Германский путь. М.,1994. Лафарг П. За и против коммунизма. Собственность и ее происхождение. М., 1959. Лебон Г. Психология народов и масс. СПб., 1995. Ленинджер А. Биохимия. Молекулярные основы структуры и функций клеток. М., 1976. Леттер Д. Принцип разделения властей и система "сдержек и противовесов" в Конституции Соединенных Штатов // Верховенство права. М., 1992. Линд М. В защиту либерального национализма // Проблемы Восточной Европы. Вашингтон, 1995. N 43-44.

268

Липсет С.М., Сен К.-Р., Торрес Д.Ч. Сравнительный анализ социальных условий, необходимых для становления демократии // Международный журнал социальных наук. 1993. N 3. Лосский Н.О. Учение о перевоплощении. Интуитивизм. М., 1992. Льюин Б. Гены. М., 1987. Майер К. Как афиняне финансировали свои общественные структуры // Все начиналось с десятины: этот многоликий налоговый мир. М., 1992. Маккиндер Х.Дж. "Географическая ось истории" // Политические исследования. 1995. N 4. Маклуэн М. С появлением спутника планета стала глобальным театром, в котором нет зрителей, а есть только актеры // Кентавр. Историко-политологический журнал. 1994. N 1. Малькова Т.Н. Древняя бухгалтерия: какой она была? М., 1995. Мальтус Т.Р. Опыт закона о народонаселении // Антология экономической классики: В 2-х томах. М., 1992. Т. II. Мамут Л.С. (ред.) Институты самоуправления: историко-правовое исследование. М., 1995. Мангейм К. Идеология и утопия // Утопия и утопическое мышление: Антоло-гия зарубежной литературы. М., 1991. Манхейм К. Диагноз нашего времени. М., 1994. Маркс К. К критике политической экономии. М., 1952. Марр Н.Я. К семантической палеонтологии в языках не яфетических систем. Л., 1931. Мартин Д. Телематическое общество. Вызов ближайшего будущего // Новая технократическая волна на Западе. М., 1986. Массон В.М. Экономика и социальный строй древних обществ (в свете данных археологии). Л., 1976. Медоуз Д.Х., Медоуз Д.Л., Рандерс Й., Беренс У. Пределы роста. М., 1990. Медоуз Д.Х., Медоуз Д.Л., Рандерс Й. За пределами роста: Учебное пособие. М., 1994. Меерсон Ф.З. Адаптация, стресс и профилактика. М., 1981. Меклер Л.Б. Общая теория биологической эволюции. Новый подход к старой проблеме // Журнал Всесоюзного химического общества им. Д.И.Менделеева. 1980. Т. XXV. N 3. Меклер Л.Б. О происхождении живых клеток: эволюция биологически значимых молекул - переход химической эволюции в биологическую. Новый подход к проблеме // Журнал Всесоюзного химического общества им. Д.И.Менделеева. 1980. Т. XXV. N 3. Меклер Л.Б., Идлис Р.Г. Жизнь и Вселенная. Общий стереохимический генетический код - основа возникновения, работы и эволюции живых клеток и

269

многоклеточных организмов. Основные положения теории // НТР: проблемы и решения: Бюллетень Всесоюзного общества "Знание". 1989. N 12. Милов Л.В. Природно-климатический фактор и особенности российского исторического процесса // Вопросы истории. 1992. N 4-5. Моммзен Т. История Рима. Т. I. До битвы при Пидне. СПб., 1994. Мордухович Л.М. Очерки истории экономических учений. М., 1957. Мотылев В. "Следующие 200 лет": глобальный проект Гудзоновского инсти-тута США // Международные проблемы: Научно-информационный бюллетень. М., 1978. N 1 (24). Мюллер А. Между задолженностью и налоговыми бунтами // Все начиналось с десятины: этот многоликий налоговый мир. М., 1992. Надточаев А.С. Философия и наука в эпоху античности. М., 1990. Налти П. Важная роль горючих сланцев в энергетике США // Международные проблемы: Научно-информационный бюллетень. М., 1979. N 6 (33). Новые социальные движения в России (По материалам российско-французского исследования) / Под ред. Л.Гордона, Э.Клопова. М., 1993. Вып.1. Норт Д.С. Институты, идеология и эффективность экономики // От плана к рынку: будущее посткоммунистических республик / Под ред. Б.С.Пинскера; Сост. Л.И.Пияшева и Дж.А.Дорн. М., 1993. Норт Д.К. Институты и экономический рост: историческое введение // THE-SIS: Теория и история экономических и социальных институтов и систем. 1993. Т. I. Вып. 2. Нэсбитт Д., Эбурдин П. Что нас ждет в 90-е годы. Мегатенденции: Год 2000. М., 1992. Одум Г., Одум Э. Энергетический базис человека и природы. М., 1978. Олежек У. Принятие решений в Конгрессе // Разделенная демократия. Сотрудничество и конфликт между Президентом и Конгрессом. М., 1994. О'Нейл Дж. Америка и мир через сто лет // "Американская модель": с будущим в конфликте. М., 1984. Онищук С.В. Исторические типы общественного воспроизводства (Политэкономия мирового исторического процесса) // Восток. Афро-азиатские общества: история и современность. 1995. N 1. Онищук С.В. Исторические типы общественного воспроизводства: политэкономия мирового исторического процесса. М., 1995. Паркинсон С.Н. Законы Паркинсона. М., 1989. Парламенты мира: Сб. - М., 1991. Парсонс Т. (Parsons T.) The Structure of Social Action. New York, 1937 (New York, 1968). Парсонс Т. Основные черты теории социального действия. Эталонные переменные // Социальная стратификация. М., 1992. Вып. II.

270

Пенькова Е.М. Открытие маркетинга: Вступительная статья // Котлер Ф. Осно-вы маркетинга. М., 1990. Перепелкин Л.С. Стимулирование труда: интерес, ценность, наказание // Этнознаковые функции культуры. М., 1991. Перкинс Б. Парус и призма // Новый взгляд на историю США: Американский ежегодник, 1992. М., 1993. Петров М.К. Язык, знак, культура. М., 1991. Печуркин Н.С. Энергия и жизнь. М., 1988. Пинингс Й, Бьюитандама А. (ред.) Новая технология и организационные структуры. М., 1990. Платонов О.А. Повышение качества трудовой жизни: опыт США. М., 1992. Полетаев А.В., Савельева И.М. Циклы Кондратьева и развитие капитализма (Опыт междисциплинарного исследования). М., 1993. Политехнический словарь / Под ред. А.Ю.Ишлинского. 3-е изд. М., 1989. Политические партии: Справочник / Под ред. В.В.Загладина, Г.А.Киселева. М., 1986. Попов В.А. Тетраидность и тетраидная теория: Некоторые заключительные замечания // Алгебра родства: Родство. Системы родства. Системы терминов родства. СПб., 1995. Вып. 1. Полянский Ф.Я., Жамина В.А. (ред.) Экономическая история капиталистических стран. М., 1986. Портер М. Международная конкуренция. М., 1993. Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории. М., 1974. Постиндустриальное развитие капиталистических стран: Географический прогноз / Под ред. Б.Н.Зимина, С.Б.Шлихтера. М., 1993. Приговор по телефону // Известия. 1991. 21 янв. Пригожин А. Феномен катастрофы (дилеммы кризисного управления) // Общественные науки и современность. 1994, N 2. Пригожин И., Стейнгерс И. Порядок из хаоса. М., 1986. Пригожин И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. М., 1994. Прокудин Д. Франция 1934-1936: как удалось победить тоталитарную угрозу? // Знание-сила. 1995. N 8, 9. Прокудин Д. Парадоксы индивидуализма (Соединенные Штаты, 1928 - 1938 годы) // Знание-сила. 1995. N 10. Психология. Словарь / Под ред. А.В.Петровского, М.Г.Ярошевского. М., 1990. ПЭС - Политология: Энциклопедический словарь / Под ред. Ю.И. Аверьянова. М., 1993. Ракитов А.И. Философия компьютерной революции. М., 1991. Ракитов А.И. Новый подход к взаимосвязи истории, информации и культуры: пример России // Вопросы философии. 1994. N 4.

271

Розенберг Н., Бирдцелл Л.Е. (мл.) Как Запад стал богатым // Экономика и организация промышленного производства. 1994. N 12. Роджерс Ф. Дж. ИБМ. Взгляд изнутри: Человек - фирма - маркетинг. М., 1990. Росс Д. Энергия волн. Первая книга о революции в технике. Л., 1981. Руданеевский В.Д. Принятие решений: политика и методология (Обзор) // Проблемы государственного управления в зарубежных странах: Реф. сб. М.: ИНИОН АН СССР, 1979. Румянцев О.К. Предмет истории культурологии // Постижение культуры: концепции, дискуссии, диалоги (Культура - традиции - образование. Ежегодник. Вып. 3-4). М., 1995. Рюттингер Р. Культура предпринимательства. М., 1992. Розеншток-Хюсси О. Речь и действительность. М., 1994. Садовский В.Н. Основания общей теории систем: Логико-методологический анализ. М., 1974. Сальковский О.В. Введение // Эволюция теории и практики "государства благосостояния" в 80-е годы. М.: ИНИОН АН СССР, 1991. Самаркин В.В. Историческая география Западной Европы в средние века. М., 1976. Самойлов С. Хаоса в природе нет? // Знание - сила. 1995. N 10. Свечин К.Б., Аршавский А.И., Квасницкий А.В., Никитин В.Н., Новиков Б.Г., Федий Е.М. Возрастная физиология животных. М., 1967. Семенов Ю.И. Экономическая этнология. Первобытное и раннее предклассовое общество. М., 1993. Ч. I - III. Силби Дж. Контуры политической системы США, 1789 - 1991 // Новый взгляд на историю США: Американский ежегодник, 1992. М., 1993. СИЭ - Советская историческая энциклопедия. Симония Н.А. (ред.) Город в формационном развитии стран Востока. М., 1990. Скляров И.Ф. Механизм торможения. Как он устроен? // Химия и жизнь. 1990. N4. Смелзер Н. Социология. М., 1994. Смелсер Н. Социологические теории // Международный журнал социальных наук. 1994. N 3 (6). Смолянский Г. Этапы международного профессионального движения. М.; Л., 1930. Современная западная социология: Словарь / Под ред. Ю.Н.Давыдова, М.С. Ковалева, А.Ф.Филиппова. М., 1990. Соргин В.В. Либерализм и консерватизм - центральные идейно-политические традиции США // Новый взгляд на историю США: Американский ежегодник, 1992. М., 1993. Сорокин П. Человек, цивилизация, общество. М., 1992. Степанов Ю.С. Основы общего языкознания. М., 1975.

272

Стюарт А. Тернистая дорога к производству жидкого и газообразного топлива из угля // Международные проблемы: Научно-информационный бюллетень. М., 1979. N 6 (33). Суслов Н.И., Бузулуцков В.Ф. Энергоресурсы, неплатежи, инфляция, цены: размышления над цифрами // Экономика и организация промышленного производства. 1994. N 12. Сэпир Э. Градуирование // Новое в зарубежной лингвистике: Вып. 16. Лингвистическая прагматика. Сборник. М., 1985. Сэпир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993. Тарбер Дж. (ред.) Разделенная демократия. Сотрудничество и конфликт между Президентом и Конгрессом. М., 1994. Тернер Дж. Структура социологической теории. М., 1985. Тимофеева Г.П. Президент и бюрократия // Путеводитель по президентству: Реферат. М.: ИНИОН АН СССР, 1991. Токвиль А. Демократия в Америке. М., 1992. Толмачев А. (составит.) Об ораторском искусстве. М., 1958. Тоффлер О. (Toffler A.) Future Shock. L., 1971. Тоффлер О. Будущее труда // Новая технократическая волна на Западе. М., 1986. Тротманн Т.Р. Дравидийская система родства как культурный и как структурный тип // Алгебра родства: Родство. Системы родства. Системы терминов родства. СПб., 1995. Вып. 1. Турен А. От обмена к коммуникациям: рождение программированного обще-ства // Новая технократическая волна на Западе. М., 1986. Уайт Л., мл. Исторические корни нашего экологического кризиса // Глобальные проблемы и общечеловеческие ценности. М., 1990. Уилсон Дж. Американское правительство. М., 1995. Фигатнер Ю.Ю. Предпосылки возрождения бюрократической деспотии в информационном обществе: структурно-функциональные и хронологические аспекты процесса общественного развития. М., 1991 (деп. ИНИОН РАН 14.05.1991, N 44546). Фигатнер Ю.Ю. Проблема правосудия и социальные реформы: естественнонаучный подход к анализу эволюции государства. Москва, 1992 (деп. ИНИОН РАН 12.02.1992 г., N 46089). Фигатнер Ю.Ю. Роскадры в структуре государства Российской Федерации: естественнонаучный подход к социальной эволюции // Вестник государственной службы. 1993. N 8. Физика космоса: Маленькая энциклопедия / Под ред. Р.А.Сюняева. 2-е изд. М., 1986. Флейвин К., Дюрнинг А. Повышение эффективности энергетики // Мир восьмидесятых годов. Сборник обзорных статей из ежегодников "A World Watch Institute", руководимого Лестером Брауном. М., 1989. Форд Г. Моя жизнь, мои достижения. М., 1989.

273

Фомичев П.Н. Социологические теории национализма: Научно-аналитический обзор. М.: ИНИОН АН СССР, 1991. Фридмэн Л. Введение в американское право. М., 1992. Фролов Э.Д. Пелопоннесская война // История древнего мира. Расцвет древних общин. М., 1982. Фукуяма Ф. Конец истории? // Философия истории. Антология. М., 1995. Фурсов А.И. Развитие азиатских обществ XVII - начала XX в.: современные западные теории. Вып. 3. Мир-системный подход: Научно-аналитический обзор. М.: ИНИОН АН СССР, 1991. ФЭС - Философский энциклопедический словарь / Гл. редакция: Л.Ф.Ильичев, П.Н.Федосеев, С.М.Ковалев, В.Г.Панов. М., 1983. Хайек Ф. Дорога к рабству. М., 1992. Хачатуров В.Р. Геополитические аспекты развития энергетики // Международная конференция "Евразийский рынок энергоресурсов: новые стимулы и приоритеты устойчивого развития". 23-24 ноября 1994 г. г. Москва: Материалы конференции. М., 1995. Хойзер К. Жертва и налог. От античности до современности // Все начиналось с десятины: этот многоликий налоговый мир. М., 1992. Холл М.П. Энциклопедическое изложение масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцеровской символической философии. Новосибирск, 1993. Хрестоматия по истории государства и права зарубежных стран. М., 1984. Хруцкий В.Е. Современные подходы к структурам управления // США: экономика, политика, идеология. 1990. N 7. Хэмилтон Дж. Что такое маркетинговое исследование? // Социологические исследования. 1994. N 3. Цитрин П.С. Западная демократия: основы стабильности: Научно-аналитический обзор / Отв. ред. К.С. Гаджиев. М., 1990. Чельцов-Бебутов М.А. Курс советского уголовно-процессуального права. М., 1957. Чесноков С.В. Основы гуманитарных измерений. Препринт. М.: ВНИИСИ, 1985. Шадсон М. Культурная интеграция национальных обществ // Международный журнал социальных наук. 1994. N 3 (6). Шаклеина Т.А. Аппарат исполнительной власти // Путеводитель по президентству: Реферат. М.: ИНИОН АН СССР, 1991. Шафф А. Куда ведет дорога? // Философия истории: Антология. М., 1995. Шеа Ц.П. На пути к использованию возобновимых источников энергии // Мир восьмидесятых годов. Сборник обзорных статей из ежегодников "A World Watch Institute", руководимого Лестером Брауном. М., 1989. Шеннон К. Работы по теории информации и кибернетике. М., 1963. Шиллер Г. Манипуляторы сознанием. М., 1980. Шипов Г.И. Теория физического вакуума: Новая парадигма. М., 1993.

274

Шкаратан О.И., Фигатнер Ю.Ю. Старые и новые хозяева России (от властных отношений к собственническим) // Мир России: социология, этнология, культурология. М., 1992. Т. I. N 1. Штамм К.-Х. Альтернативные коммуникации: продукция опыта новых социальных движений // Новые социальные движения и социокультурные эксперименты: реф. сб. М.: ИНИОН АН СССР, 1989. Вып. 1. Штиллих О. Биржа и ее деятельность. СПб., 1992. Штюрмер М. Голодная казна - слабое государство // Все начиналось с десятины: этот многоликий налоговый мир. М., 1992. Щепаньский Я. Элементарные понятия социологии. М., 1969. Щербаков А.С. Самоорганизация материи в неживой природе: Философские аспекты синергетики. М., 1990. Энгельгардт М.А. Прогресс как эволюция жестокости. СПб., 1899. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. В связи с исследованиями Льюиса Г. Моргана. М., 1985. Эрхард Л. Благосостояние для всех. М., 1991. Эйнштейн А., Инфельд Л. Эволюция физики. Развитие идей от первоначальных понятий до теории относительности и квант. М.; Л., 1948. Эфроимсон В.П. Генетика этики и эстетики. СПб., 1995. Янов А. Иваниана // Знание-сила. 1995. N 1. Япония: Справочник / Под ред. Г.Ф.Кима, К.О.Саркисова, А.И.Сенаторовой. М., 1992.

275

ВЫПУСК IV. ПРИЛОЖЕНИЯ: Феноменология тетрадного принципа развития. Особенности институциональной эволюции США

215

Приложение 1. Очерк феноменологии тетрадного принципа развития Исходные посылки данной работы строились на выявленной нами в гуманитарных, социальных и естественных науках закономерности: тетрадной организации явлений, достигших полноты своего развития. В философской форме эта закономерность известна человечеству с далекого прошлого. Вот как она выражалась в стихах древнегреческого философа Эмпедокла: "...Если ты это // Сделаешь, то на стезю святой добродетели вступишь; // Тем клянусь я, кто нашему духу придал тетрактию, // Что заключает в себя источник и корни природы" (Надточаев, с. 76; курсив наш - авт.). "Пифагорейский синдром", т.е. придание чрезмерной объяснительной силы математическим построениям в науке, в наше время принято критиковать (Аронов), и поделом. "Математика, как и любая другая наука, не может быть основана только на логике, наоборот, в качестве предварительного условия для применения логических умозаключений и приведения в действие логических операций нам в нашем представлении уже должно быть дано нечто - определенные внелогические конкретные объекты, которые существуют наглядно, в качестве непосредственных переживаний до какого бы то ни было мышления" (Гилберт, с. 365-366). Иными словами, навязывание объективной реальности априорных математических ("умозрительных") моделей, пусть даже самых простеньких, типа тетрадирования, непозволительно. Другое дело, когда некоторые числовые закономерности выявляются в самой косной или биологической или социальной природе. В этом случае они становятся эффективным инструментом познания, а затем и управления объектами реального мира. Отметим, вместе с тем, что нельзя сбрасывать со счетов ничего из того, что было создано человеческим разумом раньше. Даже априорные математические модели могут иметь свое гносеологическое значение. Так, школой Пифагора была разработана "священная пирамида" тетраксис - по существу алгоритм преобразования единицы через тетраду в десятку (Холл, с. 217-250). По ее поводу римский философ Секст Эмпирик писал: "Тетрактией называется то число, которое, содержа в себе четыре первых числа, образует завершеннейшее число, а именно десять... Когда мы доходим до десяти, мы это число снова рассматриваем как единицу и начинаем сначала" (цит. по: Надточаев, с. 76). Формируя на базе эмпирических данных свою модель формирования социальных институтов (Схема 6), мы нашли, что она повторяет "конструкцию" тетраксиса. А это значит, что и априорная "философия числа" может найти свое место в познании реальности, что существует определенный изоморфизм онтологии и гносеологии. * * *

216

Начнем изложение фактического материала с любопытного суждения Норберта Винера, высказанного им в связи с оценкой влияния вычислительной техники на методы классического логического мышления. "Обычно принимается, что индукция по существу состоит в выборе правильного результата из бесконечного числа возможностей. Однако на практике оказывается, что выбор ограничивается только конечным числом возможностей и, что самое удивительное, это число очень мало. Осознание данного факта имеет большое практическое значение" (Винер, с. 303). Метод, применяемый в данном исследовании, насколько нам известно, еще не подвергся серьезной научной рефлексии. Хотя существует ряд фундаментальных научных теорий, в основаниях которых лежит эффект тетрадирования. В одних случаях он констатируется без какой-либо интерпретации, как, например, в теории строения нуклеиновых кислот (теории Уотсона-Крика) или в экономической теории К.Маркса о цикле социального воспроизводства. В других случаях он кладется в основу фундаментальной теории существования нашей Вселенной (теория Калуцы-Клейна). Иными словами, спектр обнаружения данного явления простирается от теорий сугубо прикладного характера (в биологии и экономике) до уровня предельных физико-математических абстракций. В интуитивной форме тетрадирование целостных объектов и процессов довольно часто встречается в общественных науках. Открыв любой фундаментальный учебник по социальным наукам (напр., см.: Смелзер), мы можем обнаружить, что во многих приводимых авторами структурах и классификациях используется тетрадирование. В теории управления постулируется принцип, который гласит, что для полноты исследования системного объекта необходимо учитывать как минимум четыре составляющих его компонента (Скляров, с. 25). Известна “тетраидная” теория первоначальной ("элементарной") системы родства в человеческом обществе, выдвинутая английским антропологом Н.Дж.Алленом (см.: Аллен; а также сочувственные /Кожановская; Тротманн/ и критические /Дзибель; Белков; Попов/ отклики на нее). Изучаемый нами феномен тетрадирования уже начал привлекать внимание исследователей, простимулировав появление обобщающей гипотезы "...четырехсферности бытия, или гипотезу закона тетрады. Другие синонимичные названия закона: закон четырехмерности бытия, закон тетрадной самоорганизации, самодвижения и целостности бытия" (Семашко, с. 65). Один из авторов данной работы по своей первоначальной специализации биофизик. Проведение им прикладных биологических исследований, требующих учета различий физиологического состояния животных и растений на разных этапах их онтогенетического развития, позволило заметить, что и в биологическом мире широко распространены структуры и процессы, состоящие из четырех компонентов. Аналоговые построения и сравнительный анализ этапов обнаружили немалые сходства по ряду структурнофункциональных признаков в совершенно разнородных, на первый взгляд, биологических и социальных процессах. Тем самым

217

появился стимул для поиска подобных структур как в естественнонаучных, так и в социальных областях знания. Поэтому мы начали накопление феноменологической статистики тетрадного структурирования разнообразных природных явлений. Одновременно шло осмысление его механизмов и критериев. С этой целью использовались как современные естественнонаучные теории, так и подходы классического естествознания, философии, социологии и других дисциплин. Использованная в этой работе методология, как нам представляется, может иметь самостоятельное значение, но ее целостное изложение вряд ли возможно до восстановления подробной феноменологии данного явления, а также конкретного масштабного применения метода в обществоведении. Это не означает, что в данной книге полностью отсутствуют методологические конструкции и подходы, однако мы не рассматриваем их пока как завершенные доказательства. Изучаемое явление мы назвали тетрадным принципом развития (ТПР). Условность этого названия видна из дальнейшего изложения и, возможно, оно еще будет корректироваться. Рассмотрим наиболее яркие примеры его феноменологии, которые легко найти в явной форме в широко доступной литературе. Начнем с биологии, с классического примера тетрадной структуры, которая выявляется в самих основах живой природы - в элементной базе наследственности: дезоксирибонуклеиновых кислотах (ДНК). Вся информация о живой природе Земли записывается в ДНК биосуществ 4 "буквами" - А, Г, Ц, Т. Четыре молекулы: аденин-гуанинцитозин-тимин - являются элементарными носителями всей информации о структуре и функциях всех живых существ. Все бесконечное разнообразие форм жизни на нашей планете, оказывается, для своего полного кодирования нуждается в "алфавите", состоящем всего из 4 "букв". Факт этот, конечно, любопытен, однако не настолько, чтобы он как-то особенно привлек к себе внимание ученых. Но вот и другие примеры. Все структуры тел живых существ построены из тетрады органических молекул: сахаров - липидов - белков - полинуклеотидов (Ленинджер, с. 23-24). Никаких иных, кроме их составных частей и, наоборот, комплексов, мы более не найдем в живой природе. Основные уровни внутренней организации тел многоклеточных составляют следующую иерархию: клетки - ткани - органы - системы органов. У простейших из многоклеточных существ, у гидр, находят 4 типа клеток в составе их тел: нервную - интерстициальную - стрекательную - (эпителиально-мускульную). В 1857 г. Лейдигом, затем Мечниковым и др. авторами показано, что ткани животных, в свою очередь, представлены 4 видами: эпителиальной-соединительной-мышечной-нервной (Иванов, Ковальский, с. 207). Такое же подразделение мы найдем и для их систем органов: половая (пищеварительно-выделительная) - (опорно-двигательная) - нейрогуморальная. Разумеется, специалисты значительно детальнее различают разновидности клеток, тканей, органов и их систем. Мы же лишь показываем, что на макроуровне их организации "работает" общий классификационный принцип, который задается фактом

218

тетрадирования основных жизненных функций всех биологических организмов: размножение-питание-передвижение-информационный обмен (напр.: Кууси). В качестве примера распространения этого "принципа" базовых жизненных функций на всех уровнях организации биосуществ можно привести известную тетраду видов РНК в ядерных клетках: (рибосомальная РНК)-(низкомолекулярная РНК)-(транспортная РНК)-(информационная РНК). Приведенные названия не случайны - они даны этим разным молекулам РНК в соответствии с их функциями, выполняемыми в процессах синтеза белков на рибосомах (см., например: Ленинджер; БЭС, с. 541). Причем три из четырех этих названий просто совпадают с названиями базовых жизненных функций. Фундаментальный процесс - цикл жизни клеток. В нем тоже выделяют 4 этапа: пресинтетический-синтетический-премитотический-митоз. В жизненном цикле высших биологических видов обнаруживается своя тетрада основных этапов, каждый их которых состоит из кульминационного момента и соответствующего процесса: - зачатие и внутриутробное развитие; - рождение и развитие до половой зрелости; - зачатие себе подобного организма и его вынашивание; - рождение и воспитание дочернего организма. Следующий пример - кора головного мозга человека. В ней находят четыре ее эволюционных формации: палеокортекс-архикортекс-межуточная кора-неокортекс. Психологи выделяют четыре главных типа нервной системы: меланхоликифлегматики-холерики-сангвиники. Во взаимодействиях особей одного вида биологи обнаруживают следующие основные типы внутривидовых отношений: доминирование-конкуренция-взаимопомощьальтруизм. Обобщение взаимодействий биосуществ различных видов позволяет объединить их в следующую тетраду межвидовых отношений: (хищник/жертва)(паразит/хозяин)-комменсализм-мутуализм (см., например: БЭС). Множество примеров тетрадной организации можно найти при внимательном изучении не только научных монографий и учебников для высшей школы, но и в справочных и энциклопедических изданиях. В одних случаях на них указывают сами авторы, в других приходится тщательно исследовать явление, чтобы обобщить представляемый ими материал, иногда содержащийся в одном разделе, а иногда разбросанный по разным разделам или книгам. В химии такую классическую тетраду представляют атомы-органогены, составляющие подавляющую долю массы органических веществ в природе (БСЭ, т. 19, с. 415), это водород-кислород-азот-углерод. Их ко-валентности выражаются, соответственно, числами: 1-2-3-4. Эти четыре элемента являются основными "топливными" элементами звездных ядерных реакций. Они же составляют до 99% массы тел биосуществ (Ленинджер, с. 20).

219

В физике выявляются следующие "субстраты" материи: поле-веществопространство-время. Каждый из них представлен тетрадой своих типов: - 4 типа фундаментальных полей: слабое-сильное-электромагнитное-гравитационное; - 4 состояния вещества: твердое-жидкое-газ-плазма; - 4 координаты пространства: х - y - z - α, где α - угол поворота систем координат. Поскольку последние строятся разными наблюдателями, постольку без координаты угла поворота невозможно согласование их позиций; - 4 координаты времени: прошедшее-настоящее(Н)-настоящее(О)-будущее, где Н - время жизни субъекта (наблюдателя), а О - время жизни объекта. Необходимость учета этих различий форм настоящего времени вытекает из теории относительности А.Эйнштейна (напр.: Эйнштейн, Инфельд). Уместно привести следующее суждение ученого: "Нелинейные физики говорят..., что те же молекулы в своем тепловом движении хаотичны, но этот беспорядок якобы наличествует только в трех координатах пространства. А вот если добавить сюда еще некую четвертую координату (не временную, а пространственную), то все частицы будут двигаться по закономерным заранее прогнозируемым траекториям. В четырех координатах... они будут вести себя вполне упорядоченно" (Самойлов, с. 27). В квантовой физике для полноты описания состояния электрона в атоме водорода и водородоподобных атомах используют 4 квантовых числа: главное, орбитальное, магнитное и спиновое. К 4 основным атомообразующим частицам относятся электроныпротоны-нейтроны-мезоны. В теории физического вакуума, сопряженной с теорией торсионных полей, тетрады и тетрадные матрицы занимают ведущее место среди операторов исчисления (Шипов). Возможно, к разряду объясняющих сам эффект тетрадирования относится одна из физических теорий эволюции нашей Вселенной, поэтому позволим себе привести цитату из философского анализа этой теории. "Типичное состояние бытия потенциально. Это сверхплотный "кипящий" вакуум, не имеющий ни начала, ни конца. Периодически в нем возникают различные по своим физическим свойствам "пузыри"-Вселенные. Одна из них - "наша" Вселенная, структуры и законы которой делают возможным существование человека" (Костюк, с. 154-157; см. также: Девис). В основу этих представлений кладется "проблема размерности пространства: в теориях типа Калуцы-Клейна предполагается, что наше пространство имеет размерность d>4, но d-4 размерности спонтанно компактифицировались. Поэтому мы не можем двигаться в этих направлениях, и пространство относительно наших возможных движений четырехмерно. ...После раздувания Вселенная оказалась разбитой на много мини-вселенных разной размерности, в том числе и d=4. Но условия, необходимые для существования жизни нашего типа, могут быть реализованы лишь при d=4. П.Эренфест

220

еще в 1917 г. показал, что при d>4 гравитационные силы и электростатическое напряжение быстро убывают и не могут привести к образованию связанных состояний вещества типа атомов или планетных систем. При d<4 гравитационное притяжение между удаленными телами вообще отсутствует. Поэтому мы живем на "обитаемых островах" Вселенной, где d=4 и наше существование возможно" (Костюк, с. 154-157). Следующие два примера природных тетрадных структур в свое время сыграли для нас немалую роль в исследовании эволюционных процессов. Современной науке известны 4 основных уровня организации материи: физический-химическийбиологический-общественный, качественно отличающихся друг от друга прежде всего своими "эталонными фундаментальными структурными элементами" (Идлис). В этой последовательности они и возникали в природе. Этот факт, на наш взгляд, действительно уместен для для дальнейшего исследования и верификации известного "антропного принципа" Б.Картера: "То, что мы можем надеяться наблюдать, должно быть ограничено условиями, необходимыми для нашего существования как наблюдателей" (Балашов, с. 83). С позиций ТПР-методологии и учетом представлений о множественности Вселенных можно сказать иначе: возникновение и развитие человека в нашей Вселенной открывают возможность достижения той полноты детерминизма ее организации (оптимального сочетания физических-химических-биологических-социальных структур и взаимодействий), которая обеспечит репродукцию (умножение) подобных ей в мире Вселенных (аналог "финалистского" варианта антропного принципа Ф.Типлера /Балашов, с. 113/). Заметим, что в дискуссиях об антропном принципе, как и в рисуемых теоретической физикой "картинах мира", до сих пор не находит свое место аргументация, опирающаяся на изоморфизм законов естественной и социальной эволюции. Второй пример касается вещественной структуры нашей Вселенной. Астрофизика выделяет в ней следующую тетраду макрообразований: планеты-звезды-галактикиметагалактики (Физика Космоса). Приведем еще несколько любопытных и широко известных, хотя и разрозненных примеров. Основные разделы элементарной математики представлены тетрадой: арифметика-алгебра-геометрия-тригонометрия. Простейшие системы основных операторов в этих разделах также тетрадируются: сложение-вычитание-деление-умножение; точка-линия-плоскость-объемная фигура. И это не только математическая абстракция: "Геохимия констатирует, что в истории минералов ...усложнение идет по схеме: точка, линия, плоскость, объем" (высказывание А.А.Саукова; цит. по: Щербаков, с. 94). Приведем пример и нашей собственной корректировки известных форм тетрадного объединения понятий. Фундаментальные поля современная физика рассматривает в следующем составе: слабое-сильное-электромагнитное-гравитационное. Но обратим внимание на следующие факты. Во-первых, очевидно, что в этой тетраде соединены две пары полей, крайне разнородных по масштабам своего действия: слабое и сильное поля относятся к разряду

221

короткодействующих - обеспечивающих взаимодействия на расстояниях в 10–15 метра и еще много менее того, т.е. в миллионы раз меньших, чем размеры атома. Электромагнитное же и гравитационное поля "имеют бесконечно большой радиус действия". Во-вторых, электромагнитное поле - это достаточно обобщенный образ, поскольку статическое электрическое и статическое магнитное поля могут существовать достаточно автономно друг от друга. Тот факт, что в природе "все взаимосвязано", очевиден, и дело лишь в степени связи тех или иных явлений. Наша работа с тетрадами показывает, что объединение их компонентов обусловлено некоей родовой связью. Разделенность же определяется их функционально-видовыми особенностями. Объединение физиками фундаментальных взаимодействий вполне отражает реальную обусловленность ими существования основных элементарных компонентов нашего мира - элементарных полей и частиц - и не случайно стимулирует поиск единой теории поля, т.е. их родовой связи. Другой разговор, каковы критерии и уровень родового единства и видовых отличий электрического и магнитного полей. Эти отличия легко обнаруживаются как на уровне их влияний на разнообразные химические реакции, так и на уровне явлений в атмосфере и ионосфере Земли. При несомненности родовой взаимосвязи электрических и магнитных взаимодействий нельзя отрицать их достаточно очевидные видовые различия. В-третьих, в последние годы получила эмпирическое подтверждение теория торсионных взаимодействий. К настоящему времени известны устройства, излучающие торсионные поля и вызывающие технологические эффекты (Акимов; Шипов). Некоторые выводы теоретического анализа авторов (см. Акимов), на наш взгляд, можно рассматривать как косвенные указания на родовое единство гравитационного и торсионного полей; а именно - ортогональную поляризацию их волн, которая в классической электродинамике объединяет электрическое и магнитное поля. Таким образом, наряду с электрическим, магнитным и гравитационным полями обнаружено еще одно дальнодействующее поле - торсионное. В-четвертых, до сих пор окончательно не завершена теория сильных химических (межатомных) связей, и тем более не получили достаточно непротиворечивого объяснения явления слабых химических связей (водородной, Ван-дер-Ваальсовой и др.), которыми обусловлены межмолекулярные взаимодействия. Это, во всяком случае, свидетельствует о недостаточности объяснения их природы в рамках электромагнитной теории химической связи. На основании перечисленных фактов и предположений можно полагать целесообразным уточнение классического представления о тетраде фундаментальных полей, представив их в расширенной форме в виде двух типов родовых взаимодействий: - дальнодействующих: торсионного-электрического-магнитного-гравитационного; - и короткодействующих:

222

слабого-сильного-"межатомного"-"межмолекулярного". Подчеркиваем, что мы ничего не утверждаем, а лишь используя данные литературы и некоторые результаты своих исследований высказываем рабочую гипотезу. Понятно, дело профессионалов-физиков отвергнуть или принять во внимание приведенные соображения. В ряде случаев изучение литературы по интересующим нас вопросам приводило к обнаружению "скрытых" форм тетрадного структурирования природных явлений, которые широко обсуждаются в разных областях науки и, возможно, из-за хорошо известных "разрывов" между профессиональными языками остаются мало доступными родовой систематизации. Приведем два примера. К разряду категориальных научных понятий относятся такие, как энтропия-энергия-информация-организация. В фундаментальных работах по термодинамике, космологии, физике неравновесных процессов исследовались отношения энтропии и энергии в открытых и закрытых системах (например, см.: Пригожин, Стенгерс, 1986, 1994). В кибернетике информация осмысливается как антипод энтропии и "мера организованности системы" (Винер, с. 55). В наше время все более развивается синергетический подход к этим понятиям (Щербаков, с. 46, 55 и др.). Но пока они не объединяются во взаимосвязанную систему явлений. Если же рассмотреть их с той точки зрения, что эти категории характеризуют переходные состояния любых явлений нашего мира (любых форм материи), то появляются предпосылки к подобной систематизации: во-первых, таким образом мы корректно связываем "крайние" формы бытия, стохастическую и детерминистскую, через их количественно характеризуемые состояния - соответственно, энтропию и организацию. Вовторых, мы указываем и те переходные состояния, через которые осуществляются "обменные взаимодействия" этих "крайних" форм (или иначе - осуществляется взаимообусловленность их изменений) - энергию и информацию. Космологическая теория И.Пригожина и И.Стенгерс позволяет предположить, что в физике неравновесных процессов (или нелинейной физике) тетрада "энтропия-энергияинформация-организация" занимает место категориально значимой объяснительной структуры. Предположение о родовой "суперпозиционной" взаимосвязи ее компонентов, как нам думается, не только согласуется с основными постулатами теории Пригожина, но и может конкретизировать ряд стоящих перед нею вопросов с помощью алгоритмов ТПР-методологии (например, принципа "поворота причинных цепей в обратную сторону", а также принципа "кооперативных взаимодействий", лежащего в смысловом ядре понятия тетрадного принципа развития и придающего тетрадной организации статус генератора новых качеств). Во внутрисистемных взаимосвязях категориями "энтропия-энергия-информацияорганизация", вероятно, могут быть описаны механизмы бифуркационных переходов. Не исключено, что при этом подходе категория "стрела времени" (необратимость эволюции) - одно из базовых понятий этой теории - бесконфликтно дополнится концепцией обратимости эволюции. Это возможно в том случае, если к физическим, химическим

223

и биологическим законам бытия "на равных основаниях" будут отнесены законы социальной жизни, а эволюция Вселенной будет рассматриваться как их суперпозиция, в которой творческое движение (собственно социальные взаимодействия) займет подобающее ей место. При таком подходе, на наш взгляд, может быть решена достаточно серьезная для современной теоретической физики проблема "наблюдателя" и "измерительного прибора" (Пригожин, Стенгерс, 1994, с. 155-157; Балашов, с. 107). Одним из результатов нашего историографического анализа эволюции социальных институтов (что, впрочем, подтверждает и феномен "невидимой руки рынка" Адама Смита, и представление Фернана Броделя о рынке как гигантском компьютере) мы считаем подтверждение того, что система социальных макроинститутов - подчеркнем, вне всякого непосредственного задания от того или иного социального субъекта - исполняет функции измерения самых разных состояний как социального организма в целом, так и каждого отдельного индивида, и мало того, - состояния природной среды, в которой существует человечество. И физики, в частности, являются частью этого гигантского измерительного (а также и аналитического) устройства, именуемого социальным организмом. Если же учесть утверждение самого Ильи Пригожина о том, что в условиях сильно неравновесной ситуации "физико-химические системы становятся "чувствительными" к факторам, которые оказывают вблизи равновесия пренебрежимо слабое воздействие" (Пригожин, Стенгерс, 1994, с. 60-68), а также учесть, что человек и общество являют собой, можно сказать, ярчайшие примеры "актеров", во-первых, созидающих "сильнонеравновесные состояния" в окружающей среде, и во-вторых, перманентно находящихся в таком состоянии, то такое предложение представляется небезосновательным. Другое дело, что для его операционализации, действительно, необходим некий минимум доказательных данных об изоморфизме естественнонаучных и социальных законов. Возможно, в меру наших сил данное изложение будет способствовать получению таких данных. Понятно, что это станет актуальным только после обретения обществом способности осваивать космические уровни организации, когда изменятся представления людей об энтропийных, энергетических и информационных ресурсах, а также появятся радикально новые средства и способы для управления этими состояниями. Только после этого появится возможность той точности воссоздания и воспроизводства эволюционных процессов, когда придется задуматься о целесообразности и адекватности употребления понятия "необратимости" в его современном абсолютизированном содержании. Но уже и сейчас можно поставить, например, вопрос о том, почему, отрицая обратимость, доказательством этого считают отсутствие в природе примеров кинематографически точного повторения в обратном процессе всех стадий его прямого направления. Выдвижение такого требования, на наш взгляд, аналогично тому как если бы для доказательства творческих способностей человека от него потребовали сиюминутного

224

созидания того объекта (или образа) который произвольно назовет "экзаменатор". Коротко говоря, принцип необратимости в современной трактовке имманентно содержит отрицание эволюционной природы для самого феномена "стрелы времени", но все известные обоснования этого в обязательном порядке содержат в себе допущения, которым на равных основаниях могут быть выставлены утверждения прямо противоположного толка. Наиболее заметно такое допущение: "прямым" эволюционным процессам "дается право" на статистический, вероятностный характер (окончательное утверждение вероятностной реальности природных процессов произвела квантовая физика). Естественно, возникает вопрос, почему для доказательства их обратимости сторонники "стрелы времени" требуют эмпирических свидетельств строго детерминистического характера (той самой кинематографической точности) на любой стадии эволюции природы? Об ограниченности абсолютизированного образа "стрелы времени" заставляют думать, во-первых, рассматриваемые нами в основном тексте факты противоположной направленности процессов эволюции структурных компонентов социальных организмов, с одной стороны, и процессов их репродуктивного функционирования, с другой. И во-вторых, то, что в процессе своей эволюции социальные организмы (человек и общество) явно выдвигаются на роль Творца в известной нам природе, что по меньшей мере проявляется в современной нам тенденции освоения ими способов управления развитием. Если люди овладеют этим управлением, то тем самым они придадут процессам развития репродуктивный (циклический) характер. А это означает, что в многоальтернативных фазовых переходах, в которых энтропия и энергия продуцируют информацию (Пригожин, Стенгерс, 1994, с. 91), на той стадии эволюции природы, когда в них сможет вмешиваться человек, и в тех случаях, когда он действительно будет вмешиваться в эти процессы, вероятностный, неопределенный исход неустойчивых равновесий будет заменяться направленными, планируемыми человеком событиями. Вообще говоря, общество проявляет эту способность, хотя еще в слабых формах, уже с момента своего появления в природе, а в последние пару столетий эта его деятельность в научной форме стала явной - научное производство знаний как репродуктивная функция одновременно является развитийной деятельностью. Другое дело, что для такой интерпретации в физику неравновесных процессов, во-первых, необходимо инкорпорировать данные о механизмах социальной эволюции как неотъемлемой и выводимой из предыдущих уровней самоорганизации природы части целого процесса эволюции последней. А во-вторых, вероятно, следует учесть современные эмпирические и теоретические разработки структуры физического вакуума и, в частности, четвертый тип дальнодействия - торсионное поле (Акимов). Но вернемся к феноменологии. Известные фундаментальные категории философии нередко представляют парами, такими как "явление-сущность", "форма-содержание" и т.д. Здесь нет возможности погружаться в философский анализ, отметим только, что при изучении философских

225

текстов, поясняющих эти категории, возникло предположение о том, что не будет ошибкой дополнение этих воззрений связью между соответствующими парами. Толчком к этому послужило осмысление известной гегелевской триады, в которой "ничто" и "бытие" Гегель связывает понятием "переход". Эта высшая "абстракция абсолютов" на самом деле основана на вполне ощутимых реалиях (это, кстати, демонстрируется в только что обсуждавшейся космологической теории Пригожина (Пригожин, Стенгерс, 1994, с. 229). Но во времена творчества Гегеля естественные науки еще не пришли к формулировке явления прямых и обратных переходов, которым сегодня посвящены весьма серьезные исследования (понятие обратной связи относится к фундаментальным в кибернетике /Винер, с. 56/), а понятие рефлекса лежит в основе представлений о механизмах функционирования нервной системы животных). Поэтому вполне корректным, как мы полагаем, было бы дополнить его триаду, уточнив двойственность понятия "переход". Тогда одно из начал гегелевской философии можно, не противореча автору, представить в следующем виде: ничто-прямой переход-обратный переход-бытие. Периодическое обращение к философии при изучении и сравнительном анализе естественнонаучных и социальных явлений дают основание предположить, что "парные категории" обретают большую полноту и цельность своего гносеологического содержания при соединении их в тетрадную структуру. Не вдаваясь в подробный анализ, отметим только, что при таком употреблении они помогают выявлять ранее скрытые связи в структурах реальных взаимодействий или, что то же, обретают большую отражательную способность. Таковы, например, явление-форма-содержание-сущность; возможное-необходимое-достаточное-действительное; абсолютное-субъективное-объективное-относительное; единичное-особенное-отдельное-целое; анализ-индукция-дедукция-синтез; частное-абстрактное-конкретное-общее. Нельзя обойти вниманием и классический инструмент науки логики - силлогизм: "В целом с точки зрения современной формальной логики аристотелевскую систему силлогистики А.Л.Субботин... характеризует как теорию четырех логических отношений или констант... в поле непустых и неотрицательных общих терминов" (Кондаков, с. 530). Напомним, что силлогизм это "умозаключение, в котором из двух категорических суждений, связанных общим средним термином, получается третье суждение, называемое выводом" (Кондаков, с. 528). Вообще же история науки, причем не только западной, но и восточной, в самых разных областях знания изобилует теориями тетрадирования. Приведем один из примеров этого рода. Ионийская школа древне-греческой философии ("досократики", VI-V вв. до н.э.) считала элементами всего сущего 4 стихии - огонь, воздух, воду и землю (напомним современные представления о 4 состояниях вещества: плазма-газ-жидкостьтвердое тело). Древне-греческий философ Эмпедокл (V в. до н.э.) был творцом

226

космогонической теории, основанной на представлениях о различных четырехфазных циклах. Теория "четырех элементов" "благодаря ее восприятию Аристотелем оставалась фундаментом европейской физики до 17 в." (ФЭС, с. 796; также см.: Надточаев). Сам этот факт, на наш взгляд, интересен не столько с точки зрения очередного подтверждения концепции тетрадного принципа развития, сколько с точки зрения психологической. Психологи считают, что человек начинает счет тогда, когда число предметов становится больше трех. Нет нужды говорить о роли человеческой психики и языка для всей социальной культуры. Примером эффективности применения ТПР-подхода в категориальном анализе могут служить выводы, к которым приводит исследование двух уже упоминавшихся нами фактов. Первый: утверждение современной наукой следующего направления эволюции основных уровней организации природы - физический → химический → биологический → социальный. Второй: найденная нами историческая последовательность освоения цивилизованными обществами энергетики этих уровней – социальной → биологической → химической → физической. Сопоставление этих фактов не просто свидетельствует о действии естественнонаучных законов в социальной жизни. ТПР-метод дал нам определенность видения стадийной завершенности каждого из этих двух явлений (в рамках соответствующих уровней их организации) и тем самым позволил перевести исследование из состояния стохастического поиска и перебора фактов к собственно их сравнительному анализу. Понятно, что распространенная еще сегодня неопределенность количественной характеристики как этапов эволюции природы, так и этапов социальной эволюции не позволяет специалистам "совмещать" их на хронологической оси и потому оставляет скрытым от глаз ряд интересных закономерностей. ТПР-методология, в сущности, и позволяет поставить вопрос о том, что в связи указанных двух фактов проявляется известный фундаментальный закон природы. Вот что мы имеем в виду. Во многих микро-социологических исследованиях обнаруживается феномен, который получил название "поворота причинных цепей в обратную сторону" (вероятно, естественники предпочли бы сказать иначе: "инверсия причинноследственных связей"). Однако в макро-социологических теориях отсутствуют объяснения закономерного характера этого феномена. Справедливости ради следует сказать, что прототип теоретического обоснования его фундаментальной закономерности широко известен из философских исследований Г.Гегеля и К.Маркса в виде формулировавшегося ими "закона единства и борьбы противоположностей". Вероятно, дальнейшие исследования подтвердят, что закон "поворота причинных цепей в обратную сторону" является лишь иной формой этого закона Гегеля-Маркса. Применение тетрадного принципа развития как критерия структурной полноты и стадиальной завершенности качественно особенных природных процессов позволяет неограниченно расширить фактографию данного закона. Однако, не только. Ниже мы специально остановимся на формулировании такой тетрады базовых категорий движения, как воссоздание – воспроизводство – развитие – творчество.

227

Здесь же нам достаточно ограничиться средней парой понятий - "воспроизводства" и "развития", - поскольку их категориальная равнозначность очевидна, а в социальной науке и экономико-политической практике они в наше время используются повсеместно и с равно высокой частотой. Одним из методологически и, как мы полагаем, практически важных выводов в основном тексте данного исследования механизмов институциональной эволюции является установление факта противоположной направленности процессов развития социальных институтов и процессов их репродуктивного функционирования (воспроизводства). Так, историческая последовательность эволюционирования экономических макроинститутов идет в направлении торговля→финансы→промышленные технологии→маркетинг. А функционально-отраслевое их взаимодействие осуществляется в обратную сторону: маркетинг→промышленные технологии→финансы→торговля. Но это означает по меньшей мере то, что в феномене "поворота причинных цепей в обратную сторону" мы находим то общее естественнонаучное основание, которое обусловлено противоположной направленностью вообще всех процессов развития и воспроизводства в природе. В качестве непосредственно естественнонаучного примера этой закономерности мог бы служить следующий. Известен закон Э.Геккеля, гласящий, что в период внутриутробного развития зародыша млекопитающих последовательно повторяются этапы филогенеза (биологической эволюции в целом). Тогда, когда зародыш животного еще не функционирует как самостоятельное существо, его индивидуальное развитие и филогенез совпадают в своем направлении. Однако обычно мало внимания обращают на тот достаточно общеизвестный факт из возрастной физиологии, что в послеутробном (постнатальном) развитии проявляется выраженная последовательность начала самостоятельного функционирования базовых систем органов жизнеобеспечения организма молодняка: информационного обмена → передвижения → питания → размножения. Сразу после рождения у детенышей высших животных наиболее интенсивно функционирующей и морфологически развитой является нервная система (известны, в частности, непропорционально большие размеры головы новорожденных по отношению к телу и быстрая активация инстинктивных функций). Второй, быстро становящейся самостоятельной (за несколько дней или десятков дней) является функция передвижения. И уже несколько месяцев требуется для того, чтобы пищеварительная система молодняка перешла к перевариванию кормов, употребляемых взрослыми животными. Наконец, последней достигает зрелости половая система (см., например, Свечин, Аршавский и др.). Аналогичная закономерность присуща и детскому развитию человека. В специальной работе мы надеемся показать (прежде всего на основании материалов теории Л.Б.Меклера), что на первой стадии биоэволюции, как это давно предполагалось рядом ученых, действительно, появляются и развиваются вирусы (на космических пылевых частицах - реголитах, согласно Л.Б.Меклеру), а уж затем наступает

228

бактерийная стадия, за которой следуют эволюция ядерных одноклеточных и, наконец, многоклеточных. Собственные исследования показывают, что в эволюции каждого из этих макротипов биосуществ возникает и доминирует в развитии одна базовая жизненная функция: на вирусной стадии - функция размножения (иных у вирусов нет); на бактериальной - функция питания (основной принцип их классификации и разнообразия видов); на стадии простейших - функция передвижения. Здесь следует заметить, что у бактерий функция передвижения зачаточна, поскольку за исключением органов передвижения собственного тела отсутствуют многие остальные ее составляющие - органы переноса иных тел, защиты и нападения, движения частей клеточного тела и др. Наконец, на стадии многоклеточных в известной полноте форм развивается функция информационного обмена. Как и формулируется в ТПР-методологии, на каждом очередном уровне биоэволюции доминирующая функция предыдущего уровня доводится до значительно большего совершенства посредством вновь обретенной функции. В данном контексте нам важно только показать, что при подтверждении этой концепции мы получим типичный пример "поворота причинных цепей в обратную сторону" в индивидуальном развитии молодняка высших животных. Действительно, во внутриутробном развитии животного превалируют собственно развитийные процессы (рост разнообразия, дифференциация клеток, тканей и органов), а функции воспроизводства обеспечиваются материнским организмом. После рождения организм молодняка обретает способность к самостоятельному воспроизводству (росту числа, репарации и регенерации клеток тела) и дальнейшее развитие его тела становится "зависимой переменной" от репродуктивного функционирования основных систем органов тела. Но в этой жизнедеятельности порядок их функциональных зависимостей оказывается обратным филогенетическому. Очевидной становится эта обратная последовательность отношений базовых жизненных систем органов тела животного (по сравнению с их филогенетическим развитием) в повседневном существовании взрослых особей, когда, например, первой после сна "включается" нервная система, далее животное перемещается по территории обитания в поисках пищи, а затем происходит собственно питание. В месячных же и сезонных циклах жизни эта последовательность жизненных функций получает завершение в брачных отношениях животных. Таким образом, воспроизводственная последовательность базовых жизненных функций животных и отношений исполняющих их систем - информационный обмен → передвижение → питание → размножение - оказывается противоположной по отношению к филогенетической (эволюционной, развитийной) последовательности их становления: размножение → питание → передвижение → информационный обмен. Этот пример, как нам представляется, позволяет конкретизировать естественную природную подоплеку феномена "поворота причинных цепей в обратную сторону", которую в качестве рабочей гипотезы можно сформулировать как результат

229

взаимозависимости и взаимодействия механизмов воспроизводства и развития. Находя эту тесную и закономерную их взаимообусловленность, мы тем самым получаем основания для формулирования гносеологического правила - ставя задачей исследование этих процессов, мы всякий раз должны, во-первых, дифференцировать один от другого, и во-вторых, различать механизмы их автономии и взаимовлияния. И это, в свою очередь, требует заключить, что всякая "монистическая" теория в любых исследованиях природных феноменов (и социальных, в частности) будет оставаться тупиковым направлением до тех пор, пока не будет сформулирована теория, прямо противоположная ей по своей причинно-следственной структуре, но отвечающая принципу их взаимодополнительности. Отсюда же вытекает объяснение того, почему макро-социологические теории (поскольку они акцентируются на развитийных процессах) и микро-социологические (поскольку в них доминируют объяснения репродуктивных процессов) по отдельности никогда не будут достаточны и действительны для адекватного отражения реалий. Понимание природной обусловленности этого правила вызывает печальные ассоциации по поводу гигантского массива взаимоуничтожительных конфликтов в истории науки, да и не только в ней. Приведем несколько наиболее ярких примеров тетрадирования социальных явлений. Начнем с языка как сущностного атрибута человека и общества. Заметим, что лингвистику, занимающуюся изучением языка, относят к наиболее развитой гуманитарной дисциплине. Языкознание базируется на четырех постулатах, впервые сформулированных выдающимся швейцарским лингвистом Ф. де Соссюром (заметим, что его исходным принципом было различение языка как системы и речи как процесса). В современной интерпретации эти постулаты звучат так (Степанов, с. 254-267): 1. Постулат о тождествах-различиях. В языке нет ничего, кроме тождеств и различий. Отличительные свойства знака сливаются с самим знаком. Иными словами, элементы языка представляют собой пучки дифференциальных признаков. Однако порядок их систематизации не произволен, он задается объективной структурой языка. Так, например, 16 губных и зубных фонем русского языка дифференцируются в строгом порядке: - по мягкости-твердости; - по звонкости-глухости; - по способу образования (смычные-щелевые); - по месту образования (губные-зубные). 2. Постулат о синтагматике-парадигматике. В языке различаются два основных типа отношений: первичные, синтагматические отношения, и вторичные, парадигматические. Синтагматические отношения - это линейные отношения (в словах большинства языков мира эти отношения определяются последовательностью, состоящей из предлога-корня-суффикса-окончания) между языковыми единицами в потоке

230

речи. Парадигматические отношения - это отношения между языковыми единицами, которые чередуются друг с другом в одной и той же позиции (дома - домов) или определенным образом совмещаются друг с другом в одной и той же позиции (дома - домами). Парадигматика и синтагматика не резко, не скачкообразно противопоставлены друг другу. 3. Постулат о синхронии-диахронии: в языке существует ось одновременности, определяющая отношения между существующими элементами (синхрония), и ось последовательности во времени, по которой каждый из элементов первой оси располагается со всеми своими историческими изменениями (диахрония). Но эти оси не противопоставлены. Переносить предмет в прошлое (в теоретическом рассуждении) равносильно тому, чтобы сводить его к наиболее простым элементам. Так, рассмотренная выше последовательность дифференциации 16 фонем русского языка прямо противоположна их возникновению в языке: корреляция фонем по месту образования появилась в индоевропейском языке; по способу образования - в общеславянском; по глухости-звонкости в древнерусском; по твердости-мягкости - еще позже. Здесь мы видим типичный пример "поворота причинных цепей в обратную сторону" - одного из значимых методологических принципов нашей работы. 4. Постулат о произвольности-непроизвольности языкового знака. Ф. де Соссюр писал о произвольности связи между означаемым и означающим, а также между знаком в целом и его денотатом (предметом объективного мира). По его мнению, произвольность в первом случае сильно ограничена, но действительно имеет место во втором (знак-денотат). Современные лингвисты склонны преобразовывать этот постулат Соссюра в постулат о существовании языка во времени и пространстве. Он звучит так: существование языка во времени и существование языка в пространстве - это одно и то же явление существования языка во времени-пространстве; языковые различия в пространстве есть те же явления, что и различия во времени, но рассмотренные с другой стороны; ни одно не подчинено другому. Начальная точка рассмотрения - от времени к пространству или от пространства ко времени - не имеет принципиального значения. Таким образом, постулаты лингвистики выявляют важную роль дихотомий в языковых процессах (язык-речь, тождества-различия, синтагматика-парадигматика и т.д.). Вместе с тем структура языка как целостности (системы) пронизана тетрадными отношениями. Отметим, что эти общие постулаты лингвистики изоморфны ряду применяемых в нашей работе методологических приемов: 1/ объектом и одновременно инструментом нашего исследования являются институциональные (в ядре своем нормативные) системы. В равной мере 1 постулат лингвистики (о тождествах-различиях) по существу вводит основу нормативистики построения языка (речи); 2/ основным инструментом социологического теоретизирования в нашей книге является структурный функционализм. Во 2 лингвистическом постулате понятием "синтагматика" описываются структурные отношения, а понятием "парадигматика" функциональные;

231

3/ наше исследование обнаруживает широкое распространение явления "поворота причинных цепей в обратную сторону" в природе и обществе. Оно же оказывается основным в содержании 3 постулата; 4/ наше исследование становления и развития социальных макроинститутов опирается на пространственно-временные критерии (периодизация социальной эволюции). В современной трактовке 4 постулата лингвистики мы находим выраженное указание на пространственно-временные характеристики языка, явно подчеркивающее основы его эволюционных изменений. (Некоторую проблематичность формулировок, даваемых автором - выявляемую, например, при сравнении положений 3 и 4 постулатов - мы относим на счет естественной эволюции знания. Известно, к примеру, что постулаты арифметики по сей день остаются предметом дискуссий и серьезных теоретических исследований.) Эти соответствия важны для нас не только как свидетельства адекватности разрабатываемой ТПР-методологии той логике, на которой строит свои исчисления языкознание. Полагая, что рассмотренные постулаты лингвистики отражают фундаментальные процессы формирования языка в периоды антропосоциогенеза, первобытности и в цивилизации, мы находим здесь подтверждение тому, что уже в его первичную структуру и грамматику природа "записывала" те свои закономерности, которые естественные и социальные науки только на современном уровне развития начинают обнаруживать в своих экспериментальных и теоретических изысканиях. Это и позволяет нам утверждать, что в человеческой речи как в наследственном аппарате социальных организмов, записывается информация об эволюционном детерминизме. С этой точки зрения язык и человеческая речь являются теми имманентными социальными механизмами стабильного развития, которые позволяют человеку и обществу устойчиво наращивать свои творческие способности. Образно говоря, благодаря развитийной сущности языка и речи человечество организует хаос, использует его в непрерывном творческом освоении природы. Эти постулаты по существу прочно укладываются и в существующие 4 типа научного описания (Белл, 1980, с. 31-34): - дедуктивные объяснения. При использовании этого метода объект объяснения рассматривается как логически необходимое следствие предпосылок объяснения (к этому методу научного объяснения близок постулат 1); - вероятностные объяснения, при которых наличие связи между явлениями существенно зависит от статистических данных. Как пишет автор-социолингвист, "это особенно заметно в тех случаях, когда исследователь пытается объяснить соотношение между выбором конкретного языка или языкового варианта и принадлежность говорящих к определенному социально-экономическому классу...". Таким образом, в этом методе научного объяснения совмещается существование явления во времени и пространстве (в данном случае - социальном пространстве), а сам он близок к 4 постулату лингвистики;

232

- функциональные объяснения, предполагающие возможность объяснения свойств в терминах их функций или назначения, явно связаны со 2 постулатом лингвистики; - наконец, генетические объяснения, предполагающие реконструкцию "прасостояния" объекта, имеют существенную связь с 3 постулатом лингвистики о синхрониидиахронии. Приведем еще несколько примеров тетрадирования языковых явлений. Звуки человеческой речи - явления физического типа, являющиеся результатом колебания какоголибо тела в среде, способной передавать их до органов слуха. Акустика (раздел физики) характеризует звуки следующими параметрами: 1) высота, зависящая от частоты, т.е. количества колебаний за единицу времени (человеческое ухо способно воспринимать колебания в 16 - 20000 герц); 2) сила, прямо зависящая от амплитуды (размаха) колебаний; 3) тембр, зависящий от дополнительных частот, входящих в состав звука; 4) долгота, или длительность, общее время звучания (Степанов, с. 63). Эти четыре физических параметра делают возможной человеческую речь как вещественно-полевое взаимодействие. Существенным для языка является дихотомия на гласные и согласные звуки, причем первые являются как бы "носителями" последних. Артикуляторная (по способу производства) классификация гласных звуков также базируется на дихотомии и зависит от 1) подъема языка (насколько язык поднят в полости рта) и от 2) ряда положения языка (насколько язык продвинут вперед). Гораздо сложнее артикуляторная классификация согласных звуков - основных носителей смысла высказывания. Она зависит от 1) места образования звука (губной, губно-зубной, зубной, переднеязычный, заднеязычный, язычковый /маленький язычок/, гортанный и носовой) и от 2) способа образования (звук взрывной, щелевой /фрикативный/, аффрикат и плавный) (Степанов, с. 55-56). Обратим внимание на тетраду способов образования согласного звука и на сдвоенную тетраду места его образования. Переходя от фонетики к лексике, следует в первую очередь вспомнить гипотезу известного российского лингвиста Н.Я.Марра о четырех исходных "лингвистических элементах" праязыка. Вот что он писал по этому поводу: "Само установление факта, именно существования четырех элементов, далось нелегко и, конечно, не сразу. Творческая мощь четырех элементов в исследовательском деле - это семантика, порожденная на различных стадиях в различных путях различными орудиями производства. ...Четыре лингвистических элемента открыли новый путь увязки, уже увязали даже отрешенные фонетические нормы, как производные, с идеологией общественности, как производительницей..." (Марр, с. 7-8). Теории Марра сейчас почти забыты, возможно, и по вине самого автора. Однако, на наш взгляд, не заслуживает забвения то исследовательское направление, которое было им начато. Лексика языка классифицирует явления объективного мира. Так, первичный формальный аппарат номинации состоит из языковых знаков, составляющих именные и

233

глагольные формы (дихотомия). Что касается имен, то в настоящее время в языках мира существуют четыре независимые классификации: 1) активные и неактивные классы, 2) суффиксальные и префиксальные классы, 3) одушевленные и неодушевленные классы и 4) грамматические роды (Степанов, с. 249). Язык и его лексика обладают внутренней системностью, иначе мы не могли бы легко отыскивать в памяти нужные слова: ведь язык современного человека содержит 7080 тыс. слов бытового и профессионального обихода и от 4 до 20 тыс фразеологических единиц. Психологический механизм "поиска" нужного слова заключается в существовании определенных связанных групп слов, и, как можно догадаться, лингвисты выделяют четыре такие группы: 1) омонимию (совпадение по звучанию слов, имеющих разное значение); 2) антонимию (слова, противоположные по сигнификативному значению); 3) синонимию (слова, сходные по значению); 4) и паронимию (слова, сходные по значению и звучанию). Поиск нужного слова осуществляется психикой и в рамках неких лексическо-семантических "полей", которых современная лингвистика также насчитывает четыре (Степанов, с. 27-52). Можно предположить, что приведенные выше группировки лексики являются не только механизмом функционирования языка, но и важнейшим условием языкового творчества. Однако язык обладает и механизмом для экономии психических усилий. Речь идет о наличии в нем устойчивых и фразеологических словосочетаний - о некой лексической норме, соответствующей конкретным и распространенным жизненным ситуациям. Лингвистика выделяет четыре группы фразеологических единиц по критерию их связи с лексикой в целом: 1) фразеологические сращения, 2) фразеологические единства, 3) фразеологические сочетания и 4) фразеологические выражения (Степанов, с. 56-57). Во внутреннюю структуру любого языка включаются элементы сравнения, то есть измерения. Системы же социальных мер развиваются уже позже и на базе мер языковых. Выдающийся американский лингвист Э.Сэпир занимался, в числе прочего, лингвистическим градуированием, то есть языковым измерением. Вот к каким выводам он пришел. "...Все слова, поддающиеся количественному определению (слова, способные подвергаться счету), и все квантификаторы (слова, к которым применимы понятия количества), заключают в себя градуирование четырех степеней эксплицитности": "...1. Потенциально градуируемые слова или выражения: дом, дома. 2. Слова (выражения), имплицитно градуированные в результате квантификации: половина дома, дом шириной 20 футов, десять домов. 3. Слова (выражения), квантифицированные в результате имплицитного градуирования: большая часть дома, большой дом, много домов. 4. Эксплицитно градуированные, но имплицитно квантифицированные слова (выражения): больше (от) дома (чем), больший дом, больше домов (чем)" (Сэпир, 1985, с. 44-46). Как мы видим, и в этом случае языковая тетрада зависит от первоначальной дихотомии (в данном случае - степени экспликации и квантификации).

234

Заканчивая этот небольшой экскурс в лингвистику, приведем пример языковой классификации, разработанной Э.Сэпиром в книге "Язык. Введение в изучение речи". На основе структурно-лингвистических критериев автор разбил все языки мира на четыре группы: А. Языки, в которых синтаксические отношения выражены в чистом виде и которые не обладают способностью модифицировать смысл корневых элементов посредством аффиксов или внутренних изменений. В. Языки, в которых синтаксические отношения выражены в чистом виде и которые вместе с тем обладают способность модифицировать смысл корневых элементов посредством аффиксов или внутренних изменений. С. Языки, в которых синтаксические отношения выражаются в обязательной связи со значениями, не вполне лишенными конкретности, но которые, не считая этой смешанной формы выражения, не обладают способностью модифицировать смысл корневых элементов посредством аффиксов или внутренних изменений. D. Языки, в которых синтаксические отношения выражаются в смешанной форме и которые вместе с тем обладают способностью модифицировать смысл корневых элементов посредством аффиксов или внутренних изменений (Сэпир, 1993, с. 130-131). Лингвистика предоставляет гораздо более явных примеров тетрадирования языковых явлений, чем их возможно использовать в настоящей работе. Количество же имплицитных тетрадных структур еще больше (см., например, Розеншток-Хюсси). Ограничиваясь этим кратким описанием, повторим, что исследуемый феномен вызывает особый интерес с точки зрения на язык (речь) как на наследственный аппарат, содержащий в себе информацию о механизмах социального развития. Рассмотрим теперь примеры тетрадирования в других социальных науках. Наряду с упомянутым общепризнанным в классической политической экономии представлением о структуре (этапах) цикла социального воспроизводства (производство-распределениеобмен-потребление), менее известным, но тоже относящимся к разряду уже фундаментальных социологических знаний является результат многолетних исследований патриарха современной социологии Т.Парсонса, сформулированный им в виде тетрады "функциональных категорий социального действия": целедостижение-адаптациялатентность-интеграция (Тернер, с. 73). Мы рассмотрели их в Главе III. Здесь же несколько уточним наше понимание этих категорий, поскольку их фундаментальность мы находим в том, что они отражают этапы витка развития на всяком уровне социальной организации. Вот как описывает Дж.Тернер эти "системные реквизиты" Т.Парсонса на тот момент времени, когда последний впервые их сформулировал: "Системы действия были концептуализированы как имеющие четыре проблемы выживания, или четыре реквизита, требования /подчеркнуто нами - авт./: адаптацию, достижение целей, интеграцию и латентность" (Тернер, с. 73). Однако позже, проводя исследования эволюции правовых

235

систем, Т.Парсонс начал говорить, что эти "реквизиты необходимы для дальнейшего развития", по поводу чего Дж.Тернер замечает, что реквизиты для выживания и реквизиты для развития "это - не одно и то же", и поэтому оправданы замечания критиков его теории. Несомненно, необходимы дальнейшие методологические исследования, пока же, полагая справедливыми суждения "позднего" Парсонса ("системный реквизит" отражает процесс развития), изложим свое представление о том, как мы видим последовательность этапов витка развития, отраженную в этом "системном реквизите". В скобках после каждого нашего определения приводятся трактовки функциональных категорий Т.Парсонса в изложении Дж.Тернера. Целедостижение - первый этап движения в новом направлении. Когда объект деятельности и способы освоения еще не изучены, а цель остается смутной, более похожей на задачу по воспроизводству известной ценности. Ориентировочно намечаются средства ее достижения, делаются первые пробные шаги в сферу влияний этого объекта, причем возможно с весьма неадекватными средствами и способами, находятся первые подтверждения верности избранного пути - цель проясняется в качестве социальнозначимой новации. ("Достижение целей относится к проблеме установления приоритета в системе целей и мобилизации системы средств для их достижения"). Адаптация - второй этап развития, на котором преследование цели имеет главной направленностью поиск наиболее адекватных средств и способов ее достижения в процессе перебора все новых из них. В непосредственном взаимодействии со средой, приспособлении к ней, апробировании различных средств и способов деятель познает и конкретные свойства объекта, и наиболее острые проблемы, требующие преодоления. Фиксируя при этом положительные (благоприятные) результаты и селекционируя приведшие к ним средства и способы, он тем самым создает систему нормативов деятельности. И здесь обнаруживается, что сами эти средства выполняют и функции "нормативаторов". ("Адаптация затрагивает проблему охраны от воздействия внешней среды достаточного количества приспособлений, а в дальнейшем - их распространение на всю систему"). Латентность - этап познания причин конфликтов деятеля со средой и объектом, проблем ее освоения, то есть познания внешних для деятеля законов (норм взаимодействий), по которым существует объект и его среда обитания, что позволяет проектировать поведение "актеров" для минимизации конфликтности в среде взаимодействия с объектом, согласовывать их позиции и формулировать оптимальные нормативы для снятия напряженности в социальной системе и повышения эффективности ее функций. ("Латентность охватывает две взаимосвязанные проблемы - сохранение формы и снятие напряженности. Сохранение формы имеет отношение к следующей проблеме: как добиться, чтобы "актеры" в социальной системе проявляли "соответствующие" черты (мотивы, потребности, умение мастерски исполнять свои роли и т.д.). Снятие напряженности относится к проблеме внутреннего напряжения "актеров" в социальной системе").

236

Интеграция - этап применения отработанных средств и способов, учитывающих законы существования объекта и среды, нормативы поведения деятелей, благодаря которым становится возможным сосуществование с объектом целедостижения и использование его в соответствии с поставленной целью. Результатом здесь становится некая жизнеспособная функционирующая система, в состав которой теперь входит и деятель. ("Интеграция обозначает проблему координации и поддержания жизнеспособных взаимосвязей между единицами системы"). Приведенные понятия категорий социального действия дискутируются в научной литературе. Поэтому уточним, что изложенные здесь трактовки являются нашим образным обобщением различных мнений, и в чем-то могут не совпадать с некоторыми из них. Полагая, что тетрада "функциональных категорий социального действия" отражает структуру элементарного витка развития, мы думаем, что она определяет и основной объект социологии как науки, а именно: социальное развитие. Согласно общей логике ТПР-метода, это ни в коем случае не означает отказа от исследований объектов иных социальных наук - в частности, от исследования социального воспроизводства. Последнее - основной предмет политической экономии. Это означает только, что социология поднимает изучение воспроизводства на более высокий уровень - туда, где оно анализируется значительно детальнее, с учетом микро- и макроэтапов развития всякого отдельного его параметра, будь то капитал или власть, стоимость или собственность, цена или норма прибыли и т.д. Интересно, что тетрадирование понятий о социальном действии использовалось и предшественниками Т.Парсонса, например, М.Вебером. "...Классификация типов социального действия, предложенная М.Вебером, основана на учете меры и степени ... сознательности и рациональности, обнаруживаемой в рамках каждого данного типа социального действия (или - шире - социального поведения): целерациональное действие, ценностнорациональное действие, аффективное действие, традиционное действие /курсив наш. - авт./. Каждый из этих типов действия, взятый в отдельности, не рассматривается Вебером как социальное действие, коль скоро в нем нет еще момента осознанной ориентации на ожидание другого (других) участников социального взаимодействия". Рассмотрим, что означает каждое из этих понятий: Целерациональное действие - это "...действие, характеризующееся однозначностью и ясностью осознания действующим субъектом своей цели, рационально соотнесенной с отчетливо осмысленными средствами, адекватными, с его точки зрения, для достижения поставленной цели; рациональность цели... удостоверяется двояким образом: как с точки зрения рациональности ее собственного содержания, так и с точки зрения целесообразности избираемых средств". Так как это идеальный тип, то "...реальное человеческое действие может лишь в большей или меньшей степени "походить" на свой мысленно сконструированный тип, "приближаться" к нему, но между первым и вторым всегда будет существовать разрыв".

237

Ценностнорациональное действие - "...действие, основанное на вере в безусловную ценность (эстетическую, религиозную или любую другую) самого этого действия, взятого в своей ценностной определенности как нечто самодостаточное и независимое от его возможных результатов". "...Смысл ценностнорационального действия заключается не в достижении какой-либо внешней цели, но в собственном определенном характере, поскольку решающей для действующего субъекта является здесь эстетическая, религиозная или иная ценность этого действия как такового". "Ценностнорациональное действие всегда подчинено определенным "заповедям" и "требованиям", в подчинении которым действующий индивид видит свой долг...". Для нее характерна "осознанность этой направленности действия на определенные ценности, последовательность их реализации в процессе деятельности, имеющей таким образом "планомерный" характер...". Аффективное действие - "...действие, основной характеристикой которого является определяющее эмоциональное состояние действующего субъекта: захватившая его любовная страсть или ненависть, гнев или воодушевление, ужас или прилив отваги". "По М.Веберу, такое действие находится "на границе" (а часто и за пределами) осмысленной и сознательно ориентированной человеческой деятельности...". Традиционное действие - "...действие, основанное на привычке к определенным действиям, получающим в связи с этим почти автоматический характер и минимально опосредованным осмысленным целеполаганием". "...К нему близка вообще большая часть обычного повседневного поведения людей, в котором такую большую роль играет привычка" (Современная западная социология, с. 33-346, 350-353, 413, 454-456). Веберовская классификация типов социального действия осуществляется "в иной плоскости" - в определенной степени ограниченной областью индивидуальных мотиваций, т.е. относится к обобщению микро-социальных, "атомизированных" актов (понятно, способных иррадиировать и в толще некоей социальной группы). На основе этой классификации, вероятно, предпочтительней вести изучение социальнопсихологических механизмов и закономерностей микро-актов социального "естественного отбора", из которых складывается результирующая выбора социальной системой того или иного поведения, решения. Возможно, уместно определить эту тетраду М.Вебера как "мотивационные категории социального действия" для отличения от парсоновских "функциональных категорий". Наконец, рассмотрим тетраду, которую мы относим к "аксиомам" тетрадного принципа. Речь пойдет об основных формах движения в природе. Выше мы уже не раз останавливались на таких важных для социальных наук понятиях, как "воспроизводство" и "развитие". Одним из разрабатываемых направлений наших исследований является анализ подобия общества живому разумному существу. Предпосылок этому немало не только в естествознании. Вот, например, к каким обобщениям пришел наш знаменитый соотечественник, философ Н.Лосский: "Учение о том, что нация и вообще всякое

238

общество есть личность более высоко развитая, чем человек, и пользующаяся входящими в ее состав людьми как своими органами, вовсе не означает, будто человек зависит от общества так, что лишается свободы воли... Субстанциальные деятели не утрачивают свободы воли ни на какой ступени своего включения в более высокое единство" (Лосский, с. 61). Вообще "организмическое" направление в социологии имеет старые и глубокие корни. Применяя в собственных исследованиях сравнительный анализ естественнонаучных и социологических данных, мы находили недостаточность категорий "воспроизводства" и "развития" для изучения и описания социальной жизни. В качестве примера здесь можно привести отмеченные выше сомнения Т.Парсонса при разработке им функциональных категорий социального действия, когда он подошел к необходимости различения проблем "выживания" и "развития". Предположив что качественно отличные основные формы движения должны быть атрибутивно присущи каждая своему макроуровню самоорганизации природы (физическому-химическому-биологическомусоциальному), мы занялись поиском категориальных и достаточно распространенных научных понятий, которые бы отвечали этому предположению. Исследование отличий и специфической сущности каждого из макроуровней самоорганизации привело нас к формулировке следующей тетрады "основных форм движения материи": воссоздание воспроизводство - развитие - творчество. В Главе I мы уже рассмотрели эти категории в применении к социальной истории, теперь поясним свое представление о них несколько подробнее. В физике элементарных частиц и полей мы находим воссоздание в качестве доминирующей формы движения. Это так называемый виртуальный способ бытия, состоящий в непрерывной смене основных состояний, возникновений и исчезновений объекта, причем в режиме действия "соотношения неопределенностей" Гейзенберга (излагается в учебниках по атомной физике), когда точное определение одной из характеристик объекта всегда влечет неопределенность (неопределяемость?) других. Естественно, что этот тип движения присущ и остальным формам самоорганизации, а не только физическому, но в них он проявляется в рамках действия "принципа относительности". При этом эталоном "относительной виртуальности" везде выступает такая базовая (и не только для физики) категория, как "время жизни". В соотношении количества времени жизни изучаемого объекта в неизменном качестве и количества времени жизни неизменного состояния среды его обитания проявляется степень виртуальности его бытия. Чем на больший порядок (в десять, сто, тысячу, ... миллион и более раз) отличается от единицы это соотношение, тем выше виртуальность бытия объекта. Например, время жизни большинства известных видов биологических существ сопоставимо по порядку величины со временем существования биосферы, вне которой они не могут жить: различия здесь, как правило, не более чем 10-кратные. Если же речь идет о времени жизни отдельной биологической особи, то она в миллионы раз короче

239

времени существования биосферы. Отдельным особям в большей степени присущ виртуальный тип бытия, нежели их видам. Яркие примеры виртуальной формы движения дают элементарные частицы, включенные в атомарные и молекулярные структуры (т.е. в состав вещества). Время их жизни в каком-либо стабильном состоянии там исчезающе мало (милли- и наносекунды или еще на много порядков менее того) по сравнению с временем жизни стабильного состояния самого вещества (многие сотни миллионов и миллиарды лет). О виртуальном способе бытия элементарных частиц свидетельствует их знаменитый дуализм - существование "одновременно" и в виде волны (поля) и в виде частицы. Есть немало примеров "относительно виртуального" бытия и химических веществ (молекулярных соединений), которые обусловлены их достаточно высокой реакционной способностью. Здесь виртуальность проявляется на другом количественном уровне соотношений времени жизни объекта и среды, но она тем не менее имеет место. Есть примеры виртуального способа бытия и для отдельных видов социальной жизни. Но как доминирующая форма виртуальный тип движения - воссоздание - проявляется только на физическом уровне самоорганизации. Следующий тип движения - воспроизводство. В своих простых формах он доминирует, как это ни покажется странным на первый взгляд, не на биологическом, а на химическом уровне самоорганизации. Здесь воспроизводство проявляет себя в своих низших видах - воспроизводство средой своих вещественных компонентов. Оно протекает в виде мириадов одинаковых отдельных актов химических реакций, продуцирующих тот или иной вид химического соединения. Оно еще не имеет ни каких-либо внутренних "наследственных программ" (как у биосуществ), ни специальных функциональных структур (в "телах" атомов и молекул), организующих этот вид движения. Оно обусловливается лишь высоким концентрированием веществ в определенном месте пространства и наличием в нем ряда необходимых физико-химических параметров (температуры, давления, состояния вещества среды и др.). Общим местом является факт включения атрибутивных свойств низших уровней в явления более высокого уровня организации. Но достаточно общеизвестно и то, что на следующем уровне организации атрибуты предыдущих уровней не только меняют формы, но и достигают большего совершенства и разнообразия. Это правило ТПРподход позволяет выявить у объектов и движений на самых разных уровнях самоорганизации природы. Так обстоит дело и с воспроизводством: у биологических существ по сложности своей организации, оно, безусловно, превосходит процессы воспроизводства химического уровня. К слову сказать, социальное воспроизводство оказывается, в свою очередь, еще более сложным и совершенным, чем биологическое - достаточно сопоставить "точность" последнего с техническим воспроизводством компонентов тела социального организма, несмотря на его же много большую изменчивость. Но на биологическом уровне доминирующей формой движения является уже другая - развитие.

240

Собственно химическое воспроизводство (вне зоны физических воздействий - радиации, высокотемпературной плазмы и др.), в каких бы микро- или макро-объемах оно ни происходило, сопровождается изменением химической среды, в которой оно происходит. Время жизни химических веществ по порядку величины сопоставимо со временем жизни их химической среды обитания. Изложение отличий этих основных, на наш взгляд, форм движения, конечно же, дается здесь грубыми мазками - иначе в рамках данной работы это и невозможно сделать. Оно не претендует на доказательность. Для полноты последнего необходимо было бы в каждом случае дифференцировать само понятие времени жизни - активной жизни, покоя и т.д.; учесть макро- и микро-уровни организации объекта и среды, и др. характеристики, то есть провести самостоятельное исследование множества уже известных науке данных. Мы лишь поясняем, какой смысл вкладываем в эти понятия и что позволяет нам дифференцировать их и соединять в указанной тетраде. Следующий тип движения - развитие - доминирует на биологическом уровне самоорганизации природы. Процесс развития у биологических существ проявляется как в целом на уровне биосферы, так и в каждом отдельном "элементарном акте" этого уровня, т.е. в течение всей жизни каждой отдельной особи, начиная с момента ее появления на свет. Но развитие как доминирующий способ движения биосуществ было бы невозможно, если бы сам этот уровень организации в результате всей эволюции предыдущего, химического уровня не обрел очень высокого совершенства в репродуктивном движении - в воспроизводстве. Действительно, как может устойчиво, последовательно развиваться некое качество (объект), если оно не воспроизводится также устойчиво и регулярно, а появляется-исчезает (в виртуальном режиме) совершенно стохастически? Еще одним из операторов в ТПР-логике, как показали наши исследования, является правило, по которому уже на первом этапе любого из множеств эволюционных процессов или, что то же, уже в первом компоненте любой тетрады имплицитно содержатся зародышевые формы остальных трех компонентов. Это значит, что и на физическом уровне организации (в мире элементарных частиц и полей - вне /или - до/ вещественных форм организации) можно обнаружить некие примитивные формы воспроизводства, развития и творчества. Но там еще каждая из этих форм движения не имеет ни устойчивости, ни регулярности, ни протяженности в реальном измерении времени (время жизни среды - Вселенной - и время жизни частиц, время их взаимодействия различаются на десятки порядков). Поэтому пока еще эти формы движения могут быть найдены и дифференцированы там по некоему их результату (причем, только по результатам коллективных движений и их суперпозиций /сфера механики/), но не в их непосредственном течении. С этим, по-видимому, связан и вне-временной характер фундаментальных законов классической физики - отсутствие в них "стрелы времени". Она, на наш взгляд, и не может быть выявлена там, где воспроизводство, развитие и творчество скрыты в стохастическом шуме "водопадов" вещества и поля, производимых

241

пространством-временем. Мало того, и после перехода Вселенной от "чисто" физической эволюции (ранние этапы после "Большого взрыва") к химической самоорганизации, а тем самым и к выделению репродуктивного (воспроизводственного, циклического) движения в доминанту, "стрела времени" еще не могла занять устойчивое положение "по азимуту" эволюции, поскольку подавляющее большинство химических реакций легких элементов в условиях жестких и крайне колеблющихся параметров космической среды остаются обратимыми. Только накопление тяжелых элементов как катализаторов для слабообратимых реакций с высокими энергиями активации и понижение температуры могло обеспечить возникновение таких неустойчивых равновесных состояний материи, каковыми являются звездно-планетарные системы. Вот здесь, с началом биологической эволюции и произошло установление нашего хронологического "компаса" в твердо определенном направлении - в сторону антропосоциогенеза. Чтобы понять это, достаточно обратить внимание на такой общеизвестный факт, что в биологической эволюции разнообразие химических веществ перестает нарастать уже на стадии бактериальной организации. В той части биосферы, которая проявляет ее самость /гигантское разнообразие видов/, то есть среди простейших и многоклеточных о какой-либо эволюции собственно химических молекул говорить не приходится, а стало быть стохастическая эволюция вещества здесь заканчивается. Собственно биологическая эволюция характеризуется не только доминантой развитийного движения, но развитием над-молекулярных структур, а именно: наращиванием разнообразия пространственных конфигураций во много миллионов раз больших по размерам, нежели молекулярные "кирпичики", из которых они сложены. Биологическая эволюция - это эволюция пространства. А стало быть - и прежде всего - эволюция информации, что, собственно, и подтверждается центральной ролью наследственных структур в их "продуцировании" загадочности феномена биологической жизни. Способы развития у биосуществ, что вполне объяснимо в связи с выше сказанным, остаются еще примитивными. В их телах отсутствуют какая-либо наследственная программа и структуры-организаторы видового развитийного движения (протоформа таких структур имеется только у высших животных в виде высокоразвитого головного мозга). Сейчас теоретическая биология позволяет сформулировать основные механизмы эволюции биосуществ: это мутагенез, естественный отбор и генетический обмен (Меклер). (В специальной работе мы попытаемся показать, что четвертым компонентом в этом наборе являются определенные социумные отношения.) Но эти механизмы развития есть внешние факторы по отношению к живым организмам, также как факторы среды, вызывающие и организующие химическое воспроизводство (химические реакции), являются внешними по отношению к нему. Процесс развития биологических существ, появления у них новых видовых качеств ведет сама природа, среда их обитания, поэтому нельзя, изучая геном данного организма, сказать, какой новый ген в нем появится и закрепится, когда хромосомы будут "прошиты" элементарной частицей с

242

высокой энергией, т.е. когда произойдет мутагенный эффект. Даже если это будет не летальная мутация, окончательное "решение" будет за естественным отбором (либо теперь уже - за человеком). По времени жизни все биологические виды могут быть разделены на два типа. 1/ Остановившихся в своем развитии, устойчивых (достигших предельной жесткости репродуктивной функции генома) и составляющих фиксированный состав биосферы того или иного периода ее эволюции; например, современный нам ее видовой состав (несколько миллионов видов). Время жизни таких видов сопоставимо, но меньше времени жизни соответствующей им биосферы. Они составляют всего лишь малые доли процента от всех, когда-либо существовавших и "исчезнувших" к нашему времени видов (Волькенштейн, с. 435-436). 2/ Большую часть "исчезнувших" видов, согласно нашей концепции, составляли именно непрерывно развивавшиеся (имевшие незавершенную структуру генома), и потому время их жизни превышало время жизни "породившей" их биосферы на тот период, пока очередная их метаморфоза не приводила к образованию устойчивого вида ("тупиковой" ветви эволюции). Основания к такой трактовке событий дают теория симбиогенеза А.С.Фоминцына (см.: БЭС) и теория эволюции (и обмена генами) Л.Б.Меклера (Меклер). Последний тип движения в известном нам мире - творчество. Как уже можно было заметить из предыдущего изложения, мы выдвигаем основным критерием реального существования того или иного движения его хронологические параметры. Пока еще не приводя количественных выкладок, мы основываемся на интуитивном восприятии, констатируя, что данный вид движения начинает доминировать, поскольку он проявляется устойчиво и регулярно, поскольку в период времени, доступный аналитическому восприятию человека, вообще можно дифференцировать его этапы и компоненты, поскольку оказывается, что предыдущие, низшие формы движения сами начинают совершенствоваться под его влиянием. Известное современное отношение к творчеству как раз и иллюстрирует эту роль хронологических факторов: сегодня, говоря о творческом акте человека, как правило, констатируют, что понять его невозможно, поскольку время его действия исчезающе мало. Говорят: "Творчество это - вспышка озарения"; или - "Вдруг что-то на меня нашло и я понял, что делать надо так". Собственно механизм творчества современная наука еще только начинает исследовать. Вместе с тем, у нас есть основания утверждать, что на социальном уровне самоорганизации творчество станет (после освоения механизмов воссоздания, воспроизводства и развития) доминирующей формой движения, присущей тем "фундаментальным эталонным" компонентам, которые доминируют на этом уровне самоорганизации - человеку и обществу. Заметим, что в отличие от биосуществ социальные организмы уже имеют в своем "теле" механизм развития. Факт несопоставимо более быстрой их эволюции служит косвенным указанием на это. Сегодня уже можно утверждать, что этим механизмом являются язык и разум. Мы думаем, что путь к освоению творческого

243

движения (к превращению его в устойчиво функционирующую внутреннюю структуру "тел" человека и общества) еще далеко не пройден. Что касается параметра "время жизни", то человеческие культуры, для которых творчество является самостной формой движения, не только непрерывно развиваются, но оставляют в прошлом времени множество разных видов биосфер (результатов антропогенного изменения природы) и "социосфер" - материальных социальных культур прошлого (однако все прошлые субстраты собственно социальных культур - духовные инкорпорируются во множественные их новые виды). Если же окажутся верными приводимые нами в Главе I периодизация социальной эволюции (освоения макроуровней организации Вселенной), формулируемые там ее хронологические закономерности и вытекающая из них тенденция перехода общества к развитийному образу жизни, то справедливо будет и следующее предположение. Время жизни "социосфер" в некоем их фиксированном состоянии будет и далее сокращаться на фоне роста времени жизни человека как социального вида. Никаких ограничений этим тенденциям мы не находим в современных научных знаниях. И потому, как бы непривычно это ни звучало, полагаем, что творчество времени жизни как самость социальных организмов там начнет проявлять все сильнее свои будущие потенции. Попытаемся сформулировать определения рассматриваемых основных форм движения: - воссоздание есть виртуальный тип бытия в неустойчивом режиме исчезновенияпоявления объекта или тех или иных атрибутивных признаков его существования, характеризующийся много меньшим временем жизни объекта по сравнению с временем жизни среды его обитания; оно присуще существованию элементарных полей и частиц; - воспроизводство есть регулярно и устойчиво повторяющееся продуцирование одной и той же совокупности качеств в объектах, осуществляющееся в течение времени жизни их видов, сопоставимого по порядку величины с временем жизни среды обитания; - развитие есть процесс возникновения у стабильно воспроизводящегося объекта новых качеств, которые до этого по ряду внешних причин не могли стать его реальными атрибутами, но в потенциальной скрытой форме всегда "кодировались" в его внутренней структуре (в системе законов, определяющих способ существования данного объекта); время жизни развивающегося вида сопоставимо с временем жизни стабильного состояния среды его обитания, но первое теперь уже заметно превосходит второе; - творчество есть процесс возникновения качественно новых, никогда не существовавших в данной среде объектов, возникновение которых определяется законами, присущими не данному уровню самоорганизации (вида объекта и среды) и не возникавшим до него уровням, а более высокому, еще не обретшему своих реальных форм. Время жизни всей совокупности видов - продуктов творческого движения - по порядку величины значительно превышает время жизни среды их обитания (такова особенность

244

всех памятников человеческой культуры, каковые, как и все вещественные рукотворные компоненты социальных организмов, являются продуктом человеческого и социального творчества, пока еще - не управляемого). В качестве критерия отличения процессов воспроизводства от процессов развития может быть рассмотрен следующий: воспроизводство осуществляется в рамках действия фиксированной системы мер, и выход за верхние и нижние пределы каждой является "патологией" для воспроизводства, для системы в целом. В процессах же развития как раз и осуществляется переход от старой к новой системе мер на основе формирования континуальной структурно-функциональной взаимосвязи между ними. Эти определения не претендуют на полноту, а лишь поясняют наше еще в чем-то образное видение отличий между исследуемыми типами движений. Творчество присуще стихиям природы на всех рассматриваемых уровнях ее организации, как это отмечалось нами и для остальных основных форм движения. В чем же состоит его доминирование на социальной макростадии эволюции нашей Вселенной? В том, что с момента завершения процесса антропосоциогенеза и возникновения в природе Земли человеческого общества как устойчиво существующего вида среди продуктов его деятельности постоянно нарастало количество таких объектов, которые в условиях действия естественной совокупности законов природы (без вмешательства человека) на Земле возникнуть никак не могут. К нашему времени их количество достигло той величины, когда неизбежным стал экологический кризис планеты. Концентрация этих продуктов деятельности человека и искусственных (технических) законов их взаимодействий в ее природе уже неадекватна совокупности естественных законов, определяющих устойчивое существование планеты как природного объекта. И в масштабах времени жизни космических объектов человечество создало критическую массу этих продуктов творчества в кратчайшие сроки - за какие-нибудь несколько сотен лет, т.е. буквально в космическое "мгновение ока". Стихийное же творчество природы, т.е. зародышевые несовершенные формы творчества, осуществляется с неизмеримо меньшей скоростью, в течение многих миллионов и миллиардов лет. Мы разделяем творчество индивидуальное (отдельного человека) и творчество, присущее человеческому обществу как целостному организму. Первое еще достаточно загадочно в своей природе, тогда как второе (конечно, во взаимосвязи с первым), точнее, его результаты - бесконечное множество рукотворных предметов - вполне доступно и изучается всесторонне в самых разных областях знания. Теперь отметим следующее: поскольку в истории науки известны многочисленные работы по формулированию простых количественных отношений между объектами природы, мы должны заявить, что никакой "дискриминации" других количественных соотношений, отличных от "четвертичных" - т.е. монадной, бинарной, триадной, "пятиричной" и иных - наша методология ни в коей мере не подразумевает. Она не только не отрицает их реальной и гносеологической значимости, но, наоборот,

245

из ТПР-методологии следует их необходимость. Если быть точными, то истоки наших разработок лежат в классической со времен древнего мира модели дихотомических делений ("бинарных оппозиций"). ТПР-классификация, как мы полагаем, помогает понять равнозначность любых количественных организаций тем, что способствует определению их самостоятельных ценностей. Каждая из них имеет свое место в системе законов нашего мира и в изучающих их науках. Так, например, сочетание последовательного характера эволюционирования внутренних компонентов любых природных объектов, с одной стороны, и обусловленного стохастикой феномена сдвига фаз между процессами их развития, с другой, влечет необходимость сосуществования в один и тот же момент времени множества видов объектов с различными численностями их внутренних компонентов (сосуществования их на разных стадиях зрелости). Мало того, пара или несколько объектов неполной зрелости (одно-, двух- или трех-компонентные) могут образовывать некие временные комплексы и тем самым компенсировать какую-то функциональную недостаточность в течение того периода, пока не сложатся их полноценные структуры. Понятно, что до тех пор последние будут много-компонентны. Попросту говоря, если мы исследуем некий объект на какой-то из промежуточных стадий его развития, то, естественно, мы обнаружим не полный набор его структурных или функциональных компонентов, а только часть их. Но и "незрелые" объекты участвуют во всем множестве взаимодействий в природе и, стало быть, влияют на ее эволюцию и наличное бытие. Это не просто соответствует огромной научной фактографии, но с позиций "сухого" научного объективизма указывает на то, что в естественном ходе и в результатах эволюции известной нам природы равноправно и равнозначимо участие объектов с любыми численными характеристиками. Иной пример: констатируя тот факт, что по завершении "строительства" тетрадной полноты своей структуры тот или иной эволюционирующий объект обретает способность продуцировать качественно новое явление более высокого уровня организации, мы тем самым должны признать, что раньше или позднее в нем появится пятый структурный компонент - зародыш этой будущей новой совершенной формы. Очевидно, что "пятиричность" такой структуры - естественная, закономерная и значимая реальность природы, но ей не противоречит ТПР-классификация, поскольку мы различаем структуры и ранги зависимости материнской и дочерней форм. Таким образом, тетрадный принцип, на наш взгляд, обнаруживается лишь как один из критериев (законов) взаимодействий природных объектов и, естественно, обретет самостоятельную гносеологическую значимость наряду с другими количественными постулатами, если будет подтверждаться в предполагаемом его качестве индикатора относительной завершенности тех или иных этапов эволюционных процессов. Есть существенная причина, из-за которой делаются все эти оговорки. Некоторое время назад мы нередко сталкивались с довольно парадоксальным психологическим

246

эффектом: несмотря на совместное ведение этих исследований, в тех случаях, когда ТПР-методология применялась к узко профессиональной сфере кого-либо одного из нас, это вызывало у него раздражение и ощущение вульгаризации близкой ему темы. Впоследствие такой же эффект проявлялся при выяснении мнений о работе у третьих лиц. Профессионально известные, но не являющиеся для коллег предметом углубленных занятий разделы получали у них положительные оценки. А ознакомление с теми разделами данной работы, в которых читатель ранее глубоко и узко специализировался, вызывало у него такую же реакцию плохо скрытого неприятия. Профессионалы, когдалибо занимавшиеся совершенно неразработанной тематикой на стыке наук, наверное, хорошо знакомы с этим эффектом и на своем опыте, причем в обоих качествах - когда негативная оценка дается коллегами их собственным работам и когда они одновременно сами дают такие оценки другим инноваторам. Мы бы не стали останавливаться здесь на простой констатации этого психического феномена, если бы не возникло предположение о некоторых возможных его причинах. Как правило, он проявляется при междисциплинарных исследованиях, т.е. в отношении к работам, которые вводят в специально-профессиональный причинноследственный анализ такие объекты иных дисциплин, семантика которых отсутствует в данном профессионализме. Оставим в стороне глубокие психологические механизмы восприятия (заметим, что представления о природе восприятия только в XIX в., после развития И.М.Сеченовым "рефлекторной концепции" психики и после становления гештальтпсихологии заняли подобающее им место в психологической науке /Психология, с. 66-67/). Пока достаточно отметить только то, что осмысление всякого понятия, лежащего за рамками профессионализма, требует от субъекта немалых усилий, ибо влечет за собой освоение сути не одного этого понятия, а некоего минимального комплекса категорий из другой области знаний. Одновременно профессиональная этика (действующая буквально на рефлекторной основе и входящая в жизненно важные "блоки" психики индивида) совершенно обоснованно не позволяет ему принять на веру то, что неизвестные ему понятия оказываются так прочно функционально взаимосвязаны со специально и досконально изучавшимися им всю жизнь профессионализмами. (В рамках изложенных представлений о языке как социальном геноме, нетрудно заметить, что профессионализмы составляют его репродуктивные (воспроизводственные) структуры. Понятно, что их жесткая охрана от "мутаций" является непременным условием стабильности социального воспроизводства, от которого в свою очередь зависит способность общества к устойчивому развитию. И эта жесткость совершенно оправданно связана с требованием такого развитийного переструктурирования языка, которое не вызовет цепного процесса даградации его репродуктивных функций и соответственно дестабилизации социального воспроизводства.) Вместе с тем, уже не подлежит сомнению современная очень высокая значимость именно междисциплинарных исследований, которые все чаще называются специалистами в качестве основных источников нового знания. "Стремительный рост

247

междисциплинарных наук заставляет серьезно задуматься над тем, что новые знания уже не возникают внутри дисциплин, которые преподавались, изучались и в которых велась научно-исследовательская работа в XIX и XX веках" (Друкер, с. 362). И тяжелейшей проблемой современного междисциплинарного исследования на пути его превращения в устойчивую сферу социальной деятельности становится необходимость замены "механического" соединения специалистов с различным профессиональным образованием на исследовательские группы с "непрерывным циклом" обучения смежным дисциплинам. Нетрудно также заметить, что в самом определении ТПР проявляется выраженный детерминистский подход. Однако и это нами не абсолютизируется - в не меньшей степени определяет существование нашего мира неотъемлемая от детерминизма стохастика. И стало быть, в данной работе мы исследуем лишь одну из форм бытия этого мира, не забывая о второй. В своем социологическом анализе мы стремились к соблюдению общепринятых в естествознании правил строгого доказательства любого вновь вводимого положения (формулы, правила или просто эмпирического факта), поскольку полагаем, что разрабатываемая методология дает такие возможности. Но на данном этапе работы такой подход значительно затруднен, и мы вполне сознаем гипотетичность ряда наших суждений. Одна из главных причин этого ограничения достаточно объективна синергетические (междисциплинарные) науки "по определению", а тем более если они возникают в соединении естественных и гуманитарных наук, требуют в несколько раз большего объема приводимых доказательств, чем в узкопрофессиональных направлениях. Такова действительность, как бы к ней не относиться. Но поэтому перед нами постоянно стоит дилемма - либо держать годами втуне получаемые результаты из-за предпочтения научной строгости и доказательности изложения, либо начать публикацию нарабатываемых материалов, несмотря на гипотетичность отдельных их частей. Несколько причин заставляют нас избрать второй путь. Во-первых, актуальность социологических проблем в связи с процессами реформации, охватывающими сегодня многие страны. В этих условиях те результаты, которые имеют конъюнктурную значимость, нередко даже будучи опубликованными в гипотетическом варианте могут быть полезны для эмпирической социологии, политических и экономических наук. Во-вторых, по нашему мнению, поле научных проблем, которое вскрывает данный подход, нам представляется очень большим и требует действительно межпрофессионального коллектива исследователей, который, естественно, не возникнет, если разрабатываемая методология и результаты остаются неизвестными достаточно широкому кругу исследователей. В-третьих, взаимосвязь естественнонаучных и гуманитарных фактов, предпосылок, операторов и выводов в данной работе столь тесна, что публикация узкодисциплинарных фрагментов работы в большинстве случаев не решает проблему доказательности. Собственно в методологической недостаточности узкопрофессионального

248

гуманитарного исследования и лежит мотивация междисциплинарного подхода, а для современного узкого специалиста аргументы из иной области науки совсем не служат доказательством. Для него гипотетический характер в восприятии подобной работы предопределен. В этой ситуации начало публикаций, содержащих более или менее целостное описание макрокартины проблемного поля, в котором лежит и исследуемая задача, позволяет надеяться на преодоление читателем узкопрофессиональных рамок, на стимулирование интереса к междисциплинарному анализу. К этому же ряду причин относится и проблема языковых барьеров между многими профессиональными научными языками: не только "естественники" и "гуманитарии" не понимают друг друга, но даже специалисты одной профессии (будь они химиками или историками), ограниченные каждый своим узким направлением и набором терминов, часто не в состоянии понять, чем занимается коллега. В этой ситуации узкопрофессиональное изложение какой-то частной проблемы из общего поля проблем, вскрываемых данной методологией, резко сузило бы круг читателей и лишило бы работу как раз той части доказательств, которая лежит в области аргументаций системотехнического, межпрофессионального характера. Кроме того, нравится нам это или нет, но уже существуют и такие объективные стимулы к преодолению этих языковых барьеров, как информатика и электронно-вычислительная техника. Без их применения сегодня уже невозможно дальнейшее развитие любых наук, но поэтому социологам придется удовлетворять и встречное требование информатики - требование формализации профессионального языка. И думается, что применяемая нами форма аналоговых построений и стремление к формализации социологических понятий не противоречит этой современной тенденции развития науки. Стоит заметить, что в гуманитарных науках еще весьма слабо развита практика строгого доказательства. Во-первых, по общей причине: здесь, как нигде, доминирует "доказательство" посредством приведения высказываний авторитетных профессионалов в данной области. Во-вторых, общепризнанным является факт отсутствия в гуманитарных дисциплинах строгого употребления и определения понятий: распространено применение одних и тех же понятий разными школами в различных смысловых значениях. Это, в частности, касается даже таких базовых категорий, как власть, собственность, стоимость, ценность и т.п. Естественно, что в конечном счете прерогативой читателя является оценка публикуемых результатов работы - нужны они ему, или нет. Для нас же найденная методология интересна еще и своим "научным плюрализмом", то есть тем, что для ее технологии органично присущ учет максимального числа точек зрения: как правило, большинство из них в ее рамках находят свое место не в качестве объектов критики, а как картины структурно-функциональных особенностей естественных природных процессов. Нам представляется необходимым сделать и еще одно замечание. Результаты всякого нового эвристического исследования - это достаточно хорошо известно из истории

249

не только технических и естественных наук, но и из истории социальных - требуют особой тщательности и осторожности их трактовок и применения. Именно поэтому читатель без труда мог заметить, что мы неоднократно подчеркиваем рабочегипотетический характер своих наработок, хотя в ряде случаев убеждались в эффективности некоторых из них. В особенной же мере эта тщательность формулировок требуется в тех выводах исследований, которые так или иначе могут быть использованы в идеологической деятельности прикладных политиков. В связи с этим, в частности, мы хотим специально подчеркнуть вполне общепринятое положение о том, что при разработке макросоциологических теорий говорить о прикладном их аспекте можно только и лишь только тогда, когда уже осуществлены конкретные эмпирические исследования того или иного социального явления посредством микросоциологических подходов. Другое дело, что макротеория может дать инструментарий для этих последних. Мы надеемся, что приведенных примеров тетрадного структурирования природных и социальных объектов и процессов достаточно для того, чтобы привлечь внимание читателя к данному явлению. В основной части работы, посвященной анализу социальной эволюции базовых институтов государства и гражданского общества, мы значительно расширили число этих примеров, применяя ТПР-метод к этой конкретной социологической проблеме. Приложение 2. Особенности институциональной эволюции в США "Америка ...начиналась как эксперимент, позволяющий людям управлять их собственной страной" (Фридмэн, с. 49). "...Америка оказалась во многом и главной идеологической, и политической "ставкой" западноевропейской цивилизации, как бы вынесенным за ее территориальные границы полигоном, на котором испытывались новые формы социальной организации" (Прокудин, N 10, с. 102). Эти слова американского юриста и российского историка мы хотели бы выделить в качестве эпиграфа к разделу, в котором рассмотрим пример индустриальной эволюции, протекавшей в условиях эволюционно последовательной институциональной организации общества. Это позволяет сделать история Соединенных Штатов Америки. Мы выделяем две основных, и, на наш взгляд, равноценных и взаимообусловленных причины устойчивости институциональной самоорганизации американского общества. Во-первых, речь должна идти о значительной роли общинных традиций, то есть о воссоздании в США "генеративного" института самоорганизации и самодеятельности населения. Во-вторых, в политической истории страны произошел важный "прорыв", связанный с деятельностью "отцов-основателей", выработавших новую политическую доктрину и воплотивших ее в основополагающих документах - Конституции, Декларации независимости и Билле о правах.

250

Важное отличие раннего этапа индустриализации в США от подобных процессов в странах Европы состоит в том, что первичной формой организации власти и самоуправления в стране в период ее возникновения была община. Вот как описывает становление общинного института в США известный американский историк Д.Бурстин: "Еще задолго до того, как появились правительственные органы, здесь сложились общины, чтобы заботиться об общественных нуждах либо заставлять выполнять общественный долг. В современной Европе (XIX в. - авт.) подобный порядок представлялся маловероятным. В Америке - нормальным. ...Мигрирующие на Запад группы объединялись в общины, чтобы одолеть гигантские расстояния, помочь друг другу тащить фургоны в гору или через брод, защищаться вместе от индейцев и в силу тысяч иных причин. Зная, что идут туда, где закон слаб или вообще не существует, они решили не дожидаться, пока правительство отладит свою машину. Если в функциях, повсеместно исполняемых правительственными службами, возникала нужда, их приходилось осуществлять путем частной инициативы" (Бурстин, с. 87-88). Община в полном соответствии с ее социально-генеративной функцией не только воссоздавала традиционные уже общинные и цивилизационные институты предыдущих стадий социальной эволюции, но и "вынашивала" новые - индустриальные - макроинституты, включая и административные (министерские) органы. Механизм общинного (местного) самоуправления, охватывавший жизнь всего населения страны с колониальных времен, стал той социальной структурой, которая задолго до Конституции содержала и развивала в себе в зародыше все будущие институты государства. Община, местное самоуправление были настолько естественно, органично вписаны в повседневную жизнь страны, что при формировании ее законодательных основ не возникла необходимость введения специальных, явных норм их деятельность и даже упоминать о них в ее Конституции. "Независимость общины в Соединенных Штатах вытекает из самого принципа народовластия...", который состоит из двух не подвергающихся сомнению постулатов. Первый постулат: "каждый человек есть лучший и единственный судья в том, что касается его собственных интересов, и общество только тогда имеет право направлять его действия, когда он может нанести обществу ущерб, или же в том случае, когда общество вынуждено прибегнуть к помощи этого человека"; второй постулат: человек "повинуется обществу потому, что признает для себя полезным союз с себе подобными и понимает, что данный союз не может существовать без власти, поддерживающей порядок" (Токвиль, с. 68). Мы не можем согласиться с тем мнением, что демократия США и Запада в целом питается исключительно "особым менталитетом" или "традициями" населения. Хотя и в “скрытой” форме, но сформулированные А.Токвилем принципы народовластия, соединяющие индивидуализм и коллективизм (общинность), лежат в основе всей Конституции США. Механизмы защиты демократии, как и механизмы общинного самоуправления, содержатся в скрытом виде (в логической структуре) в статьях 1, 2, 3, 4, 6 Конституции, а также в статьях 1, 4, 5, 6, 9, 13, 14 Билля о правах. И

251

эти механизмы действуют, ибо защищаются полновластным судом, основой функционирования которого издревле является логика. Ничего удивительного в этой роли общины нет, потому что она как институт воссоздания была той социальной силой, которая создавала (в полном смысле этого слова) судебную и налоговую системы в древнем городе-государстве. Она же в лице церковной и городской общин средневековья создавала и шлифовала зародышевые формы финансовой и законодательной (магистраты, советы, муниципалитеты) систем. И там, где ей это удалось (в странах Западной Европы), мы имеем высокоразвитые цивилизации. Там же, где община была подавлена гипертрофированной властью церкви, а "сросшиеся" в имперской организации высшие ветви государственной власти "повязали" ее фискальной круговой порукой, там мы имеем историю многовековых азиатских деспотий (“восточная ветвь” эволюции), затормозивших становление социальных институтов и обрекших страны на запаздывающий тип развития. Напомним, что анализируя "барьерный переход" V-X вв., мы останавливались на происходивших тогда процессах воссоздания институциональной структуры древней цивилизации при переходе к раннефеодальным обществам. Мы обсуждали и тот факт, что это воссоздание осуществлялось у варварских народов Европы общинными макроинститутами семьи и церкви, а также ополчения и обучения. Рассмотренные представления о смене лидерства у стран, претерпевающих цивилизационную эволюцию, обнаруживающие всплеск общинных взаимодействий в период становления очередного нового лидера, подтверждают наши предположения о генеративной функции общины. Ее собственная сущность - социально-психологическая культура того замкнутого пространства, в котором непрерывно воссоздается базовый оптимум отношений индивидуальных и социальных ценностей людей как разумных живых существ - имеет непреходящее значение. Но если верны наши представления о макроэволюции общины по этапам цивилизационной стадии, то можно сделать вывод, что всякий очередной барьерный переход сталкивается с трудностью "переноса доминанты" со старого на новый общинный институт. Эта сложность - старый институт "не желает" расставаться со своей "гегемонией" - усиливается необходимостью органично сплести достижения цивилизации с хрупкой культурой общины. Вероятно, эта трудность и объясняет тот факт, что страны-лидеры возникают только в тех географических зонах, где либо население сохраняет сильные традиции общинной демократии, синтеза личной свободы и альтруизма, либо, как в случае с США, волею судеб эти зоны обживаются людьми, подавляющее большинство которых испытывает повышенную потребность в этих общинных ценностях, людьми, которые теряют точку жизненной опоры тогда, когда новые институты цивилизации разрушают общинную организацию. А это и происходило в Европе XVIII - XIX вв. под воздействием промышленного переворота. Такие миграционные потоки как бы селекционируются государственными институтами и "выдавливаются" за пределы страны.

252

Рассмотрим теперь вопрос о министерской власти в США в период промышленного переворота. В 1848 г. Алексис де Токвиль писал: "Исполнительная власть в Соединенных Штатах отличается тем, что внутри нее нет ни централизации, ни иерархии: именно поэтому она столь незаметна. Власть существует, но неизвестно, где ее искать" (Токвиль, с. 72). "Мы часто полагаем, что XIX век был веком невмешательства, то есть общественная политика и общественное мнение в целом были абсолютно против правительственного регулирования и вмешательства в частный бизнес. По современным стандартам, правительство того времени действительно было достаточно "слабым", пишет уже наш современник правовед Л.Фридмэн (Фридмэн, с. 47). Но "неправильно думать, - продолжает он, - что правительство было полностью инертным", и приводит примеры того, какие огромные "дотации", выражаясь современным языком, оно предоставляло населению, раздавая буквально за бесценок огромные земли фермерам и промышленникам, делая безвозвратные ссуды для строительства дорог, магистралей, мостов, переправ, железных дорог и проч. "Время, наступившее после окончания Гражданской войны (1865 г.), было временем, когда правительство в той или иной мере стало играть все большую и большую роль в экономической жизни... В этот период государственное регулирование бизнеса стало распространенным явлением и (впервые) приняло общенациональный характер" (Фридмэн, с. 48). Таким образом, в США, как и в европейских странах, начало усиления министерской власти пришлось на период 1870-1890 гг. Симптоматично, что Гражданская война в США, в сущности, была войной идеософии землевладельцев-плантаторов (рабовладельцев) и идеологии собственно буржуазии, а ее начало было заложено их противоборством в Конгрессе в течение первой половины XIX в. Но напомним, что и в английском парламенте в те же годы, несмотря на различие в скоростях развития двух стран, шла борьба промышленников с лэндлордами: в 1832 г. были упразднены "гнилые местечки" (СИЭ, т. III, с. 180), в 1870-1890 гг. проводились реформы, "усиливающие власть правительства в ущерб парламенту" лэндлордов (СИЭ, т. III, с. 188). И в равной мере в Англии до начала XX в. не приходилось говорить о вмешательстве правительства в свободный бизнес, наоборот, это была эпоха фритредерства. Казалось бы, причем здесь община? Однако ее действие в США в процессе превращения этой страны в лидера индустриальной эпохи невозможно переоценить. Охарактеризовать ее роль лучше А.де Токвиля мы не беремся, и к нему адресуем читателя. Возьмем лишь те его высказывания, которые отражают сердцевину механизма ее социального действия. Заметим сначала, что община по Токвилю - это некая территориальная общность жителей, формально связанных местными коммунальными, бытовыми, в нашем понимании, условиями; численностью, по-видимому, в 2-4 тыс. человек, которые сами выбирают или назначают порядка двух десятков (и более) чиновников из своего состава, заботящихся в соответствии с законом о разнообразных местных проблемах: от школьного образования и надзора за качеством дорог до осуществления полицейских и налоговых функций.

253

Итак, "община Новой Англии устроена таким образом, что, вызывая в сердцах людей горячую к себе привязанность, она отнюдь не разжигает честолюбивых помыслов граждан... В американской общине все заботятся о рассредоточении, если можно так выразиться, власти для того, чтобы заинтересовать как можно больше людей в делах общества. ...Сами избиратели время от времени занимаются различными вопросами управления общиной, /среди них в общине - авт./ существует множество всевозможных должностей, множество различных чиновников... Как много людей /из состава общины - авт./ используют таким образом в собственных интересах власть общины... Разделение муниципальной власти /выделено нами - авт./, согласно американской системе, между большим числом граждан совершенно не вызывает опасений, что в общине возникнет слишком много должностей" (Токвиль, с. 70). Таким образом, основным механизмом социального действия американской общины является выборный механизм, являющийся спонтанным генератором принципа разделения властей. Это значит, что теория Ш.Монтескье при создании Конституции США легла на уже возделанную для нее почву. Еще и после создания Соединенных Штатов и начала действия их Конституции, Конгресса, судебной системы и президентского правительства, община и ее институты - семья, церковь, армия (ополчение), школа, вплоть до 1870-х годов во всей толще населения страны осуществляли идеологические функции министерской власти, поскольку центральное правительство и его аналоги в штатах были крайне малочисленны. Внутри своих административно-территориальных образований общины не просто воссоздавали весь комплекс общинных и цивилизационных институтов предыдущих времен, но и формировали указанную структуру чиновников, которые в их органичной связи с избирателями, жителями общины ("непосредственно коммуникативная" среда), определяли цели и задачи, средства и способы управления процессами воспроизводства и развития. У нас нет возможности специально исследовать переходный процесс и роль в нем американской общины. Отметим только две качественно новые особенности в этом переходе от феодального общества к индустриальному. Во-первых, рассмотренная выше идеология политэкономической министерской власти - "национальная идея" - есть продукт доминирования в этом переходе общинного института армии и его ценностной базы - военно-государственной инфраструктуры. Общинное ополчение переселенцев XVII-XIX вв., естественное в условиях освоения гигантских территорий Северной Америки и противоборства с аборигенной первобытной общиной, не просто формировало культ силы и удачи, но и метаморфизировало его в тот вид общинной психологии, который - особо подчеркнем это - выполнил цивилизованно-общинную генеративную функцию для макроинститута министерской власти и не позволил ей впоследствии гипертрофироваться так, как это произошло в европейских странах. При этом институты семьи и церкви, известные их высоким авторитетом в общинах переселенцев уже

254

выступали "автоматически" действующими социальными стабилизаторами, к слову сказать, активно включавшими в это действие школу. Говоря о закономерном характере складывания отношений законодательной и исполнительной власти в XIX в., нельзя не привести потрясающе провидческие, с точки зрения нашей логики, слова президента США (1801-1809 г.) Т.Джефферсона, приводимые А.Токвилем в его книге: "Исполнительная власть в нашем государственном устройстве - это не единственная и даже не главная моя забота. Сейчас и еще в течение многих лет самую большую опасность будет представлять тирания законодателей. Исполнительная власть тоже может стать тиранической, но это случится позже" (Токвиль, с. 203). Нам трудно судить об истинных причинах этого пророчества одного из "отцовоснователей", но безусловно то, что в них отразилось господство "феодального" института законодательства, которое до конца XIX в. сохранялось в Европе и в США. Подводя итог, пройдем по Схеме 5 и посмотрим, что представляла собой институциональная система США к началу XIX века. Институт торговли в те эпохи был совершенно органичен для любого переселенца в североамериканские колонии. Уже на ранних стадиях заселения Нового Света развился и такой ранний общинный, по сути, институт, как "всемогущее племя мировых судей" (Фридмэн, с. 57). Неудивительно, что процесс складывания судебной системы США в чем-то шел трудно или даже уродливо - достаточно вспомнить о "бдительных" и о "суде линча" (Аннерс, с. 370-371). Но какие бы упреки не выдвигались по этому поводу шведским ученым, невозможно отрицать, что даже в этих "негативах" проявлялся общинный дух населения США, не принимавшего диктата центральной власти и бравшего дело правосудия в свои руки всякий раз, когда она не справлялась и возникала угроза его основным "правам человека". В 1789 г. сложилась полноценная федеральная судебная система. Следующий институт - налоговая система - также брал начало в американской общине с ее выборными налоговыми чиновниками. Уместно заметить, сколь эффективна была институциональная организация уже в те годы, если при такой общинной децентрализации властей правительство США без проблем собирало налоги тогда, когда даже абсолютистские монархии в Европе сталкивались с неплатежами своих провинций (Токвиль, с. 104). Но это совершенно понятно, если учесть тот жесткий контроль института мировых судей (не говоря о более поздних усовершенствованных судах), который они всегда осуществляли за чиновниками (Токвиль, с. 80). И очень важно отметить, как интенсивно росла численность адвокатов, а значит и потребность населения в цивилизованном отношении к конфликтности. Скажем, в Массачусетсе с 1740 по 1840 гг. их численность возросла с 15 до 640, а в расчете "на душу населения" в 10 раз. В 1900 г. в целом по стране она выражалась цифрой более 100 000 человек (Фридмэн, с. 190). О развитии финансового капитала достаточно сказать, что война за независимость от Англии (1775-1783 гг.) началась из-за финансово-налогового гнета метрополии, препятствовавшего процессу "первоначального накопления" в колониях. Уже с 1789 г.

255

США, следуя логике первого своего президента Дж.Вашингтона ("извлекать выгоду из безумств" непрерывно воюющих европейских правителей), наращивали важнейшее на тот период времени средство финансового накопления - торговый флот. Его тоннаж к 1807 г. удвоился, и он "обеспечивал почти всю внешнюю торговлю Голландии, Франции и Испании", а не только своей страны (Всемирная история, т. VII, с. 258). Институт законодательства достиг несопоставимо большего совершенства, чем в Европе, как известно, уже с 1787 г. Первый прецедент всеобщего избирательного права создал Вермонт в 1777 г. В 1829-1837 гг. в США начало действовать всеобщее избирательное право для белого мужского населения. Первый Национальный банк США был создан в 1791 г. В 1792 г. возник первый американский профсоюз (сапожников); с 1827-28 гг. действовали объединения профсоюзов, и первая в мире профсоюзная газета (СИЭ, т. XIII, с. 293). С середины XIX в. началось развитие промышленности, а к его концу. как и в странах Европы - возвышение министерской власти. Таким образом институциональная система США к началу здесь промышленного переворота (1830-1840 гг.), как видно из сказанного, полностью воспроизвела достижения обеих предыдущих стадий эволюции (древней и феодальной). Однако по двум критериям она радикально отличала США от всех европейских стран: - государственная политическая власть в США уже была разделена основным законом между тремя ее ветвями соответственно их функциям, и независимость каждой охранялась "двойной защитой" от чьей бы то ни было узурпации: полным контролем судебной власти над любым законом (и над Конституцией) и доминированием механизма выборов при формирования всех трех ветвей власти; - в основном законе, как мы уже говорили, был заложен (с той же "двойной защитой") механизм независимости общинной организации (генеративный слой демократии), а также разделения власти между федерацией и ее субъектами (штатами), и, кроме того, явно или сокрыто в логике (таково изумительное свойство сочетания независимого суда и полноценной демократической Конституции) была предусмотрена вся структура институтов индустриальной стадии, будущего устройства общества в США. * * * Вкратце рассмотрим состояние индустриальных институтов в США на первом этапе (до конца XIX в.), сравнивая их с европейскими странами. Согласно нашей логике (третья строка снизу в Схеме 5), вслед за национально-политической должна была развиться социально-экономическая министерская власть. Это значит, что должна была сформироваться группа социальных министерств, обладающих самостоятельной значимостью, авторитетом, силой влияния на остальные государственные макроинституты, а также должна была возникнуть новая парадигма, новая идеология всего государственного управления, которая бы исходила от этих министерств. Состояние социальной идеологии на первом этапе индустриализации вполне охарактеризовано Э.Аннерсом. Он напоминает о хорошо известных примерах того, как

256

в Германии Бисмарком, в Англии правительством Дизраэли и во Франции Наполеоном III проводились законодательные меры, преследовавшие целью "смягчить зачастую роковые социальные последствия либерального рыночного хозяйства" и "завоевать рабочих, особенно квалифицированных на сторону националистической и патриархальной идеологии". Этими мерами были "социальное страхование от безработицы и болезней, ...обеспечение пенсией по возрасту, ... охрана труда" (Аннерс, с. 310). В предыдущем разделе специально исследовалось подчинение государственной социальной идеологии в европейских странах того времени "национальной идее" и идеософии патриархального феодального покровительства, берущего начало еще со времен "налога в пользу бедных". В Соединенных Штатах в то время положение было таким, что социальная идеология как бы имманентно заключалась во многих мероприятиях местных властей, занимавшихся созданием общественных школ и больниц, поддержкой неимущих и проч. на муниципальные средства, т.е. эффективно действовала общинная социальноэкономическая идеософия. Центральные же министерские власти, как мы уже говорили, акцентировались на политэкономической идеологии. В целом же "ресурсы для проведения реформистской политики были настолько малы, ...что должно было пройти много времени, прежде чем могла быть создана удовлетворительная защита в сфере социального и трудового права" (Аннерс, с. 310). И все-таки крайне важно отметить, что в отличие от европейского "национализма и патриархальности" именно США сделали первый законодательный шаг, который имеет радикальную социально-идеологическую направленность. "До Нового курса законы, касающиеся социального обеспечения, принадлежали местной юрисдикции. Вряд ли они были централизованы даже на уровне штатов; города, районы и округа правили бал" (Фридмэн, с. 115). Тем не менее, "легислатуры штатов принимали сотни новых законов по вопросам, возникающим в индустриальном обществе: оплаты и продолжительности рабочего дня, имущества компаний, сертификатов, удостоверяющих, что продаваемый товар произведен членами профсоюзов, потогонной системы, работы женщин и детей" (Фридмэн, с. 48). Но, например, "эффективный контроль над использованием детского труда в общенациональном масштабе был достигнут лишь во времена Нового курса, в 1930-е годы" (Фридмэн, с. 113). И хотя какие-то отдельные из этих законов принимались тогда и в Европе, не будем забывать о различии судебного контроля за их исполнением чиновниками между Европой и США. В конечном счете, по свидетельству, например, А.Токвиля, монарх или парламент в Европе вполне могли пойти в обход собственных законов или на их нарушение, если считали это оправданным национальной идеей. Иными словами, в Соединенных Штатах была в целом безусловно много более благоприятная институциональная атмосфера, которая позволяла формировать фундамент будущей социальной идеологии. Но наиважнейшим проявлением этой эффективности полноценной институциональной системы, основанной на приоритете суда в контроле за исполнением законов,

257

фактом, положившим начало собственно социальной идеологии, явилось создание первого в мире антимонопольного закона Шермана в 1890 г. Лоуренс Фридмэн, наш "консультант" по американскому праву, относит его в разряд "регуляторов бизнеса" (Фридмэн, с. 48). Однако, на наш взгляд, на этом законе и его последующих усовершенствованиях, как на опорной точке, основывается весь Новый курс президента Ф.Рузвельта, непосредственно формировавший социальную идеологию министерской власти. Правда, как это часто бывает, в узловом звене содержится и наибольшая возможность порока инновации, но об этом ниже. Пока же кратко объясним, почему мы так высоко оцениваем антимонопольное законодательство. Дело в том, что основной целью социальной идеологии, как мы говорили выше, является установление действительного экономического равенства возможностей для юридически равноправных граждан (каковыми уже на втором индустриальном этапе становилось все население стран Запада) посредством введения в проекты государственных бюджетов разнообразных социальных программ. Другими словами в расчетный идеологический механизм начали вводить параметры, учитывающие значительно более глубокие социально-психологические процессы, уже с уровня общинных институтов оказывающие управляющее действие на социальное воспроизводство, т.е. на благосостояние нации в целом. К таковым относятся уровень образования и состояние здоровья граждан, уверенность в материальной возможности дать образование детям, в обеспеченной старости, в безопасности при инфляционных скачках на рынке, в праве на доверие после отбывания наказания и мн. мн. др. Наиболее социально оправданным и общим решением для всего множества этих проблем, как показывают многие исследования, является реальная возможность у человека зарабатывать своим трудом, не попадая в опасную зависимость от личных качеств работодателя или от случайных жизненных неудач. Коротко говоря, основной целью социальной идеологии является запрограммированная бюджетная поддержка права каждого гражданина на выбор того вида деятельности, труда, который позволит ему решить как можно большее число из указанных проблем, т.е. права каждого на его личную "зону свободной экономической деятельности". (Весьма серьезной проблемой остается трудность понимания источника этих средств, если угодно морального основания, объясняющего такие бюджетные расходы - поскольку они обеспечиваются налоговым сбором. Практические политики справедливо исходят при ответе на этот вопрос из здравого смысла: "если, господа соотечественники, Вы не желаете социальных бунтов, роста преступности и проч. неприятностей, то извольте смириться с необходимостью соответствующих отчислений в государственную казну". Опыт показывает, что под здравым смыслом всегда оказываются очень серьезные, хотя и скрытые от глаз теоретические основания. Насколько нам известно, впервые попытался объяснить естественное право населения на такую защиту

258

К.Маркс, но он потерпел неудачу, сконцентрировав свое внимание на поиске экономических мер, способных дать такое объяснение. Мы полагаем, что современная неравновесная физика (см. Приложение 1) начала подтверждать его мнение и это естественное право, поскольку, во-первых, установила, что коллективные взаимодействия вообще в природе становятся источниками неаддитивного результата сложения сил, или, говоря языком К.Маркса, при кооперации результат совместного труда всегда превышает простую "механическую" сумму трудовых усилий отдельных ее участников, а, говоря языком термодинамики, кооперативные взаимодействия приводят к образованию в системе некоего количества "свободной внутренней энергии". Во-вторых, тем самым указывается источник той части национального дохода, которая самой природой определяется как общественный продукт, принадлежащий не кому-то в отдельности, но всем гражданам. Другое дело, что и этот прибавочный продукт является результатом далеко не равного вклада каждого, а стало быть требует особого инструментария для своего расчета (опыт К.Маркса и его "сторонников-практиков" показал, что чисто экономическая система мер здесь бессильна). Естественно, что для реализации этого права представителей самых разных социальных групп, имеющих свои специфические особенности, нужен не только мощный государственный расчетный и контрольный механизм (ведь речь идет об огромных бюджетных отчислениях и распределении их среди десятков миллионов граждан). Чтобы эти бюджетные средства не "прилипали" к сомнительным потребителям, а вызывали необходимый эффект - решали бы указанные выше социальные проблемы, в конечном счете, тем самым увеличивая способности и собственные усилия нуждающихся, они должны в своем социальном действии подпадать и под классический расчетный механизм гражданского общества - рынок. Проведенные нами исследования свидетельствуют, что в полном соответствии с разрабатываемой схемой социальной эволюции всегда в истории той "буферной социально-экономической зоной", которая делает доступным расчет использования бюджетных средств на социальные программы как государственному механизму, так и рынку, и при этом эффективно решает проблемы многих низкоадаптивных социальных групп, групп с "пониженной резистентностью" является зона мелкого предпринимательства. (Современные "ваучерные" формы расходования "социальных" средств в странах с развитой демократией способны превращать в мелкопредпринимательскую форму деятельность даже такие всегда считавшиеся исключительно "государственными" предприятия, как огромные медицинские комплексы и крупные современные школы.) Не будет ошибкой сказать, что эта зона тоже обычно создается общиной. Особый интерес к ней вызывает возможность ее высокой дифференциации как по видам деятельности, так и по исполняемым социальным функциям. Последние простираются от защиты людей, теряющих по тем или иным причинам и в той или иной степени трудоспособность, до предоставления возможности эффективно реализовать целедостиженческую гиперактивность людей определенного психического склада, в иных условиях

259

способных к девиантным формам применения своего потенциала. Не случайно в наши дни на Западе бурно развивается такой вид управления крупными корпорациями - интрапренерства, которое направлено на превращение как можно большего числа своих подразделений в мелкопредпринимательскую форму. Есть и другая немаловажная деталь. Мелкое предпринимательство является частью макроинститута промышленных технологий; понятно, что все крупные промышленные капиталы, когда-то были "маленькими". Но с точки зрения социальной это означает, что проблема патологической монополизации первой половины XX в. это проблема вырождения макроинститута промтехнологий и в конечном счете социальная министерская власть для решения стоящих перед ней задач должна была "всего лишь" вылечить этот первый индустриальный макроинститут. В связи с вышесказанным, возвращаясь к специфике институциональной эволюции в Соединенных Штатах конца XIX в., следует особо подчеркнуть начавшийся тогда процесс создания национальной системы защиты мелкого предпринимательства - антимонопольного законодательства (закон Шермана и др.), а позже и министерских структур, призванных проектировать бюджетные расходы на эти цели. В наши дни дело доходит до того, что Президенты США специальными законами открывают мелким предпринимателям доступ к военным заказам государства и специально оговаривают систему санкций к министерским структурам, уличенным в препятствовании мелкому предпринимательству. Безусловно ярчайшим показателем эффективности американской институциональной системы является то, с какой скоростью она начала эту антимонопольную деятельность в ответ на только начавшиеся в конце XIX в. процессы монополизации и концентрации капиталов. Европейские страны и здесь запоздали чуть не на полстолетия (не просто из-за отсутствия или слабости законодательной базы, но из-за диспропорций в их институциональной структуре. * * * Остановимся вкратце и на особенностях развития политических партий в США. Напомним, что политические партии наемных рабочих возникли в США в 1828 г. почти одновременно с появлением закона о всеобщем избирательном праве для белого мужского населения (СИЭ, т. XIII, с. 243-244), т.е. значительно раньше, чем в большинстве стран Европы. Известно, что уже первые европейские рабочие партии принуждались к жестко конфликтному заявлению своих прав. В США же, по словам А.де Токвиля, "когда они /рабочие политические партии США - авт./ заявляют, что хотят добиться успеха только законным путем, они, в сущности, говорят правду" (Токвиль, с. 158). Уже в 1848 г. А.Токвиль мог вынести суждение, которое спустя почти 150 лет может быть признано справедливой оценкой современного положения: "самой весомой причиной,... сдерживающей насильственные действия политических организаций в Соединенных Штатах, я считаю наличие там всеобщего избирательного права. Когда в стране принято всеобщее избирательное право, ясно, на чьей стороне большинство, поскольку

260

никто не может усомниться в том, что большинство, занявшее место в государственном управлении, появилось там в результате выборов" (Токвиль, с. 159). Заметим в качестве отступления, что в рамках ТПР-метода можно указать на эффект симметрии между политикой и экономикой как сферами духовного производства, и в частности на то, что структурно-функциональным аналогом понятия "рынок" являются "выборы". С той же уверенностью, с которой весь набор экономических отраслей (торговля-финансы-технология-маркетинг) мы именуем "рынком", систему политических отраслей (суд – законодательство – министерская идеология – политэкспертиза) можно объединить одним понятием - "выборы", которое по сути значительно шире общепринятого понимания как механизма представительной демократии. Вообще выбор как феномен, пронизывающий всю социальную жизнь как индивида так и целого общества, лишается своего содержания, если он не содержит в себе цивилизационных механизмов политического расчета. Вот к какому и по сей день весьма злободневному выводу пришел знаменитый французский журналист: "необходимо отдавать себе отчет в том, что выборная власть, которая не подчиняется судебным органам, рано или поздно ускользнет от всякого контроля или же будет уничтожена. ...Если эти два элемента /судебная власть и выборность - авт./ не существуют одновременно, то государство приходит в конце концов либо к анархии, либо к рабству" (Токвиль, с. 74; курсив наш - авт.). В сущности тем самым А.де Токвиль сказал лишь, что невозможно создать полноценную политическую систему, не воссоздав в полноценной форме ее эволюционно первый макроинститут древности - суд. Наглядной демонстрацией бессмысленности выборной системы (т.е. структуры политических макроинститутов) без завершения ее полновластной судебной системой служит и ее гражданский экономический аналог - рынок (экономический выбор): можно ли говорить о рынке, если отсутствует свободная торговля в качестве механизма расчета цен в мириадах актов торга между свободными экономическими субъектами? Но как без расчета рыночных цен может определять способности и возможности этих субъектов финансовая система? Как будет определять значимость социальных потребностей промышленник-технолог? Что будет исследовать маркетинг - фантазии нищих подданных деспотического государства и кабинетные измышления чиновников?... (Нашим соотечественникам, полагающим, что СССР как раз и является примером возможности существования без рынка, следует иметь ввиду, что с момента появления его бюрократические механизмы так называемой регуляции и установления цен постоянно использовали с этой целью конъюнктуру мировых рыночных цен, которые они уже "корректировали" по своему разумению для внутреннего пользования. Это, конечно, может привести кое-кого к печальным выводам, но факт остается фактом: СССР существовал, как гигантская научно-техническая лаборатория, для которой мировой рынок поставлял систему мер поддержания социальной стабильности. Но никакого

261

собственного механизма расчета опорных базовых параметров (цен на основные стоимостные товарные эквиваленты) для последующего "установления" цен на производимую в стране продукцию он не имел. Эти параметры его госбанк и министерство финансов, подобно любым другим финансово-промышленным группам или частным зарубежным компаниям, просто брали из анналов мирового рынка.) Сравним теперь положение дел с политической министерской властью в США и странах Европы. При этом учтем, что в современной политологии эту власть не отличают от социально-министерской, а "плановую политику" повсеместно считают "дорогой к тоталитаризму и рабству": "Применение невинного на первый взгляд принципа "правительственного контроля над развитием промышленности" обнаружило поистине безграничные возможности дискриминации и угнетения", - так характеризовал положение дел в странах довоенной Центральной Европы нобелевский лауреат по экономике Ф.Хайек (Хайек, с. 71). "По мере распространения планирования законодательные полномочия оказываются делегированными министерствам и другим органам исполнительной власти... согласно прошлогоднему /до 1914 г. - авт./ постановлению парламента министерство сельского хозяйства действует по своему усмотрению и его руководство не может быть привлечено к ответственности за свои действия, во всяком случае не более, чем члены самого парламента" (Хайек, с. 68) - так он описывал ситуацию в Англии в указанный период времени. Достаточно противоречиво в контексте книги этого знаменитого нобелевского лауреата звучит следующая оценка: "Роковым является то обстоятельство, что капиталистам удалось заручиться поддержкой других общественных групп и с их помощью поддержкой правительства" (Хайек, с. 146). Но во всяком случае определенно, что им констатировался общий для Европы того времени факт деятельности правительств с учетом и в интересах крупного монополистического капитала, как основного источника экономического и потому военного могущества страны. "В 1907 г. предложения Дж.П.Моргана скупить все акции было достаточно, чтобы остановить панику на фондовой бирже. В 1922 г. угольный и стальной магнат Хьюго Стинс единолично навязал немецкому правительству политику, которая ввергла страну в гиперинфляцию. Но сегодня ни один бизнесмен даже не мечтает о подобных вещах... Начиная с 1890 годов и вплоть до второй мировой войны, бизнес был самой крупной политической силой в кулуарах Вашингтона" (Друкер, с. 258-259). Вместе с тем общеизвестно, что до таких политических классовых сражений, которые дали миру несколько военизированных тоталитарных режимов, как в Европе, дело в США не дошло. Во-первых, в Соединенных Штатах в 1900-х годах разворачивалась первая в мире национальная кампания борьбы с коррупцией, принявшая огромные масштабы и характер социального движения. Важен не только сам прецедент и массовый характер противостояния пороку, но и то, что в него включились многие политические деятели и журналисты. В это время возникло движение "макрейкеров", "разгребателей грязи" (СИЭ, т. XIII, с. 255). Во-вторых, что очень важно, в США продолжалось

262

совершенствование, как мы говорили, важнейшего юридического института социальной политики, антимонопольного законодательства. Правительство Т.Рузвельта организовало судебные процессы против некоторых корпораций; в 1903-1906 гг. было проведено еще несколько антитрестовских законов; создавались законы о контроле за качеством продуктов и лекарств; в 1914 г. был принят антитрестовский закон Клейтона (СИЭ, т. XIII, с. 256). Таким образом, в отличие от Европы, которая в начале века под давлением экономических кризисов опять начала задыхаться от "классовой злобы", поскольку отсутствие нормальной институциональной структуры не позволяло противостоящим классам использовать правовые пути консолидации, институциональное совершенство американского общества обеспечивало ему уже тогда конструктивизм социальной политики и несопоставимо большую стабильность социального воспроизводства и развития.

263