Три этапа новейшей истории телевизионной журналистики: (1985-1998 гг.)

За

последние

полтора

десятилетия

в

развитии

телевизионной

журналистики (да и всей журналистики вообще), на наш взгляд, весьма четко прослеживаются три важнейших этапа. Первый - с середины 80-х до августа - сентября 1991 года, который можно было бы назвать “этапом демократического романтизма”. Второй - с осени 91-го, когда известные августовские события неизбежно втянули в сферу политики журналистов - период “искушения политикой”. Третий - окончательно оформившийся с октября 1994 года - период нарастающей ангажированности (не только политической) средств массовой информации, в том числе телевидения и радиовещания. Оговоримся сразу - их границы в определенной степени размыты, но есть у них одна общая черта - переход от одного этапа к другому определялся не

только

творческими

задачами

и

специфическими

процессами,

свойственными аудиовизуальным средствам. На последнем этапе особенно стало заметно влияние

властно-экономических, а порой и “чисто”

олигархических структур. Разумеется, каждый из этих периодов требует самого разностороннего анализа. Здесь же нам хотелось в большей степени обратить внимание на освоение телевидением (и радио) одной из основных граней вещания журналистики прямого эфира. Вернее ее трансформации на рассматриваемых этапах. Как это ни кощунственно звучит, в такой трансформации нет ничего неожиданного. Огромная сила воздействия ТВ на массы всегда привлекала и будет привлекать власть, и - заметим- не только законную.

2 Другое дело - можно ли было избавиться от подобных посягательств? Кажется, первый этап позволял надеяться - да. Именно тогда с поразительной быстротой и неожиданным - скажем прямо - мастерством был выработан принцип “прямого эфира” - живого открытого диалога со зрителем и слушателем. Причем на полную мощь использовалось такое уникальное специфическое свойство аудиовизуальных средств, как возможность сообщения о том или ином событии в тот момент, когда оно происходит. Иными словами то, что мы называем оперативностью ТВ и РВ. Заметим, что прямой эфир как исконное качество аудиовизуальных средств существовал всегда. Более того, на радио он был единственным средством общения со слушателями, так как возможность записи (в том смысле, в каком мы ее понимаем сегодня) возникла лишь в средине 40-х годов. Да и на телевидении было немало программ, идущих в прямом эфире: “9 студия”, “Эстафета новостей” (1961-1970 гг.), “КВН” 60-х годов, естественно,

спортивные

программы,

да

и

почти

все

“дикторское

телевидение” звучало “вживе”. Другое дело, что прямой эфир тех лет весьма сильно отличался один от другого. В те годы, пожалуй, лишь “Эстафета новостей”

с

Г.Кузнецовым, возможно,

ведущими стремились

использовать

Ю.Фокиным,

И.Казаковой,

максимально, феномен

насколько

Л.Золотаревским, это

непосредственного

было

тогда

контакта

со

слушателем, о необходимости которого писал еще М.Саппак. “Работники “Эстафеты новостей” выдвинули на первый план личность журналиста. Успехи “Эстафеты” в персонификации сообщения несомненно имели значение для всей советской журналистики”1. К этому весьма точному замечанию известного исследователя и историка телевидения А.Юровского остается лишь добавить, что создатели программы стремились “выдвинуть на 1

А.Юровский, “Телевизионная журналистика”, изд. МГУ, 1994 г., стр.71.

3 первый план рядом и вровень” с личностью журналиста и личность зрителя и слушателя. И тем самым во многом предвосхитили “живой эфир” конца 80-х - начала 90-х годов. Так, в недрах телевидения уже 60-х годов по сути дела зарождались совершенно особые формы контакта с аудиторией, которые основывались еще на одной грани специфики ТВ - его диалогичности. А диалог прежде всего предусматривает равенство сторон в общем коммуникативном процессе. Конечно же, успех у зрителя, то есть признание правоты журналиста или попытка понять его точку зрения, прислушаться к ней возможен не только при наличии его собственной незаемной позиции, аргументов, и от умения найти форму нефальшивого разговора и желания выслушать оппонента. Здесь смыкаются или расходятся точки зрения и возникает, по месткому выражению одного критика, не телеобщение, когда журналист, ведущий, телезритель - равные партнеры. И еще. Скромный по нынешним временам расцвет программ прямого эфира середины 60-х был связан не только со стремлением наиболее полно использовать

исконные,

специфические

свойства

данного

средства

информации. “... Почему же все редакторы так стали жаждать передач, в которых люди общались бы между собой? - задает вопрос теоретик и практик телевидения Г.Кузнецов, - и отвечает. - А потому, что с октября 1961 года возникла социальная потребность в общении. Как известно, новая телепрограмма или рубрика, или даже канал возникают при двух условиях: техническая возможность и социальная потребность. Причем второе важнее”1. Мы лишь добавим к словам “социальная потребность” “социальная возможность”. С исчезновением последней, в связи с

1

Г.Кузнецов, “Телевидение периода оттепели”. В сборнике тезисов научно-практической конференции “К вопросу о периодизации истории отечественного телевидения”, М., ИПК, 1998, с.52.

4 известными событиями августа 1968 года, программы прямого эфира стали “ненужными” и закрывались одна за другой. С горечью отметим, что и сегодня парадоксальность влияния политики на жанр, способ и стилистику подачи материала порой проявляется не в том, что из каких-либо соображений можно запросто закрыть любую не понравившуюся программу - этим правом пользуется руководство любой телекомпании мира, - а в том, что могут быть закрыты передачи активно нравящиеся слушателю и зрителю, находящиеся на самом пике своего успеха. Так был закрыт “КВН” в 1973 году. Закрыт, чтобы вновь вернуться на экран через 13 лет. Что же произошло? В чем причина огромного (и уже утраченного) успеха целого ряда программ прямого эфира, возникших на уже отмеченном первом этапе, на стыке 80-х и 90-х годов. При всем жанровом различии эти программы исповедовали принцип максимального

вовлечения

зрителя

в

живую

ткань

передачи

как

полноправного ее участника. Этот принцип стали осуществлять такие программы, как “12-й этаж”, “Взгляд”, “До и после полуночи”, “Пятое колесо” и даже чисто информационные “600 секунд”, первые выпуски которых еще раз доказали, что просто профессионально и ярко поданный факт способен вызвать гораздо больше мыслей и чувств, чем навязчивые официальные комментарии. Очевидно, что прямой эфир к началу 90-х годов освоил некие “добавочные” изобразительно-выразительные средства по сравнению даже с лучшими “живыми” программами прошлого. Вырабатывался новый метод общения с аудиторией. Когда слушатель и зритель чувствовали себя соавторами, если хотите, хозяевами передачи. Они вступали в диалог, а создание ситуации диалога, быть может, самое дорогое и уникальное

5 свойство аудиовизуальных СМИ. Тот самый диалог, о котором еще Гегель говорил, что он есть не только результат, а становление смысла1. Становление смысла (и в этом одна из основных ценностей прямого эфира) шло на глазах зрителя, становясь инструментом эмансипации личности, формой ее самоопределения и самовыражения. Аудитория прекрасно оценила, поняла и приняла эту впервые открывшуюся перед ней возможность. Недаром, когда часть программы “Взгляд” стала выходить не в прямом эфире, поднялась настоящая зрительская буря протеста. Заметим, что эту и многие сходные с ней программы, по оценкам социологов, смотрело до 90 процентов населения тогда еще единой страны. Это и было то единое информационное пространство, которое мы потеряли вслед за пространством географическим. Но наша оценка ситуации первого этапа была бы неполной и даже неверной, если не прояснить еще одно обстоятельство. Успех этих программ определялся не только равенством журналиста и зрителя, но и возникшим и некоторое время сохранявшимся паритетом между журналистикой и властью. Это просуществовало недолго, зачастую нарушалось, но это было. А потом, на следующих этапах, телевизионные каналы растащат по властным структурам самого различного толка. Но в те годы, на первом этапе, исторические условия сложившиеся в нашей стране, те радикальные преобразования, которые мы еще недавно самонадеянно именовали “перестройкой” (и даже, помните - “ускорением”), да и сейчас порой применяем это определение, так вот эти безусловно исторические изменения позволили средствам массовой информации и, в частности,

телевидению

и

радио,

с

одной

стороны,

максимально

использовать свои коренные, специфические возможности: диалогичность, оперативность, личностный характер

воздействия на аудиторию, словом,

весь творческий арсенал “важнейшего из искусств” второй половины 1

См. “Культура русской речи и эффективность общения”, М., 1996, с.73.

6 уходящего 20-го века, а с другой - высвободиться (с определенными оговорками, конечно) из под опеки государственной власти и заговорить на собственном, не заемном языке. Именно это обстоятельство дало нам на короткий срок телевизионную журналистику такого уровня и такого зрительского интереса, которыми не обладало вещание многих телевизионно-развитых стран. Именно тогда казалось, что журналистика на самом деле

твердо

становится на позицию четвертой власти. Власть средств массовой информации в те недавние годы была прежде всего властью правды, мы тогда понимали ее почти все одинаково; а за ней следовала надежда. Журналистика, в том числе и телевизионная, оказалась лучше жизни, потому что шла впереди нее. ТВ в силу своей государственной принадлежности позже всех пережило

этот

публицистический

действительно пошел с обвальной

бум.

Но

когда

он

начался,

то

скоростью. И пальма первенства

принадлежит здесь, пожалуй, не “Взгляду”, не “600 секундам”, не “Пятому колесу” и не молчановской ночной программе “До и после полуночи...” Официальный экран взорвался изнутри, и не какими-либо новостями, а такой надежно - традиционной формой, как прямая трансляция. Особенно характерны в этом смысле прямые передачи со съездов народных депутатов в конце 80-х годов. Они, пожалуй, как ни одна другая информационнопублицистическая программа способствовали решительной и неформальной политизации аудитории. В самом высоком понимании этого слова. Отбросив высокопоставленных посредников, зритель как бы шагнул за экран в святая святых государства и политической жизни страны, а самое главное - получил возможность самостоятельной оценки происходящего. И эта возможность оказалась тогда

необходимой, ибо только хозяин

собственных мыслей (коими мы не были) имеет шанс стать хозяином своей судьбы (коими мы намеревались стать).

7 Заметим, что эти программы несли в себе огромный художественнополитический заряд. «Шекспировские» - по запомнившемуся выражению Марка Захарова страсти прямых трансляций захватывали зрителя предельным драматическим накалом, правдой события, рождающегося на глазах (а это и есть главное свойство прямого эфира). Надо сказать, что подобные трансляции вызывали, как сейчас принято говорить, “неоднозначную” реакцию. С одной стороны, в подобном отношении беспокойство

проглядывало было

беспокойство.

вызвано

Парадокс

предельными

в

том,

размерами

что

это

аудитории,

прильнувшей в часы трансляций к экрану (хотя о таком количестве зрителей вещатели могут только мечтать). По тогдашним подсчетам, она в несколько раз превышала аудиторию времен первого показа “Семнадцати мгновений весны”, когда на вечерних улицах городов замирало движение. А ведь трансляции съезда шли в рабочее время... С другой стороны, к прямому видеоканалу все чаще стали относиться как неудобству, неконтролируемой стихии. Постепенно стала вводиться под самыми благовидными предлогами вечерняя видеозапись - монтированный видеофильм, возвращающий вещателю монополию на истину. Это вызывало беспокойство в самых широких кругах общества. Вот что писала газета “Правда” от 10 сентября 1989 года: “Надо бы до конца осознать, что прямой эфир не роскошь, а условие, предпосылка

равноправных

взаимоотношений

телезрителя

и

телекоммуникатора. Это с очевидной убедительностью продемонстрировали трансляции по второй программе первого Съезда народных депутатов”. Принцип “телеобщения”, который стал постепенно нивелироваться на втором, третьем этапах и сегодня (скажем, “Итого” Шендеровича, идущее в записи, гораздо больше напоминает прямой эфир тех лет, чем пародируемые

8 им “Итоги”, идущие вживе), на первом этапе стал инструментом раскрытия личностной позиции зрителя, его самовыражения и самопознания. Дело, конечно же, не только в возможности, (возникшей именно в эти годы) для телевизионных авторов максимально использовать всю творческую палитру аудиовизуальных средств. Тогда еще все мы (или почти) все верили в одно и то же дело, в его правоту и надежность. У страны оставалось главное и общее русло движения, еще казалось, что оно неотвратимо, что наступает наконец тот самый “момент истины”. С другой стороны, отказ от государственного официоза даже в самых официальных программах, в которых политический деятель выглядел прежде всего “просто человеком”, выдвинул на передний план новых политических лидеров. Так же как обрекал на небытие прежних лидеров - во многом благодаря исконному свойству телеэкрана, который как увеличительное стекло огромной силы, как чуткий детектор лжи, разоблачает любую неискренность, любую фальшь. Вышедшая в свет в середине 1987 года программа “Взгляд” сразу завоевала сердца зрителей прежде всего именно искренностью молодых и не слишком обеспокоенных (во всяком случае на первых порах) политической карьерой телевизионных профессионалов. Не претендуя на “жреческие функции”, на утверждение истины в последней инстанции В.Листьев, А.Любимов, А.Политковский, С.Захаров просто вели беседу с интересными зрителю людьми, вовлекая в нее тех, кто сидел по ту сторону экрана. Даже некоторая некомпетентность, неточный вопрос ведущих встречались с пониманием, потому что оплошности эти как бы шли от имени зрителя. Сходная ситуация возникла и с молчановской “До и после”, которую порой обвиняли в некотором “аристократизме”, хотя в этом не было ничего предосудительного, учитывая время выхода и характер аудитории, на которую рассчитывал ведущий.

9 Несколько

иные,

“американизированные”,

модели

предлагали

В.Познер (в программах на московском канале) и Тамара Максимова (в ленинградском “Общественном мнении”). В этом случае зритель становился прямым участником передачи. Происходил процесс как бы раскрытия зрителя перед самим собой, постижения порой самых потаенных мыслей и чувств (то что сегодня делает лишь В.Познер в “Человеке в маске”). Так начиналась “... взаимообратная связь: вовлечение автора в общий процесс; воздействие этой авторской индивидуальности на зрителя и вовлечение зрителя (в доме ли, в самой студии) в сотворяемое сиюминутное действо”1. Общество посредством телевидения начинало осмысливать самое себя. И на этом пути ТВ достигало порой провидческих вершин. Одной из ярчайших в этом смысле была передача “Общественное мнение. Высшая мера”. Помнится тот ужас, который охватил и зрителей, и участников,

и

автора-ведущую

Т.Максимову,

когда

87

процентов

опрошенных в ходе прямого эфира (он, кстати, смотрелся на одном дыхании в течение трех с половиной часов) выразили готовность привести смертный приговор в исполнение. Это было жестокое предупреждение, отражение грозного симптома общественного неблагополучия, своеобразное зеркало истины, которое телевидение протянуло обществу, чтобы оно увидело самое себя и, как мы понимаем сегодня, свое будущее. Расцвет ленинградского телевидения, огромный (теперь уже во многом утерянный) интерес к нему аудитории был связан как уже отмечалось выше с аналитической программой “Пятое колесо”, но

прежде всего с чисто

информационной передачей “600 секунд”. В ответ на вопрос, что же такое политическая аналитика, А.Невзоров ответил: “Это вывод из всей

1

См. Н.Барабаш “Опыт философского анализа современного ТВ”, Ташкент, 1996, с.3.

10 полученной за неделю информации. Причем вывод этот должен делать не ведущий, а ведущий вместе со зрителями”1. Но феномен Невзорова тех лет, конечно же, раскрывался не только в этом. Неистовый репортер, неутомимый добытчик самых “жареных”, самых скандальных и самых поразительных событий, он, пожалуй, первый с огромной убеждающей силой внес в информацию художественный образ, если хотите - поэзию факта. Причем образ не литературный, не письменный, а чисто телевизионный, порою почти без слов. Это - когда камера медленно уходит от мутного окна общественной уборной, где уже шестой месяц живет бездомный старик. (Кстати, тогда еще слово “бомж” было внове)... Даже просто экранную картинку “600 секунд” с бегающими цифрами в правом верхнем углу и пустое кресло ведущего Невзоров сумел превратить в образ, когда встал и вышел из кадра, сославшись на невозможность работать из-за насилия руководства телекомпании над журналистами программы... Можно было бы назвать еще не один десяток программ (в центре и на местах), исповедующих журналистику прямого эфира, журналистику факта и этим достигающих успеха. Но время шло, и аудиовизуальная

журналистика с поразительной

легкостью стала терять одно за другим свои недавние завоевания, а главное зрителя, во всяком случае как друга. (Впрочем, и давние приобретения, например, в технологии вещания - тоже. Чего только стоит невероятно сузившийся почти повсеместно жанровый спектр передач). Начиналось все это, казалось бы, с пустяков, с изменений чисто внешних: в одежде, в манере держаться, в интонациях ведущего, в обращении с окружающими, даже в декорациях и заставках... ... Опытнейший и талантливейший И.Кириллов, введенный в ВИД, мгновенно догадался сбросить строгие доспехи официального диктора, голосом которого разговаривало партийно-государственное руководство, и 1

См. “Вечерняя Москва”, № 43, 1997 г.

11 явился зрителю в домашнем пуловере и незатейливом воротничке. Эволюция остальных видовцев шла как раз в обратном направлении. Вскоре были забыты джинсовые костюмчики и вольные свитера. Последней, кажется, исчезла эпатирующая телезрителей кепочка А.Политковского. “Красный квадрат” уже демонстрировал хорошо сшитый пиджак и безукоризненно завязанный галстук А.Любимова. Веселый, полный юмора “Бомонд” М.Ганапольского вдруг осветился жирным блеском лампионов и белых роялей. “600 секунд” завели себе устрашающего (очевидно, специально для “не наших”) вида орла, сильно напоминающего такую же птицу из заставки к геббельсовским пропагандистским кинолентам. Все эти и многие другие, казалось бы, чисто внешние изменения, могли показаться пустяками только неискушенным. Причины тут, конечно же, более глубокие. К началу 90-х политические события в стране стали принимать острый, порой трагический оборот. Многое носило явно выраженный характер межнациональных распрей... Впереди еще был август 1991 года со всей его трагедией распада... Общество как бы замерло во все еще привычном ожидании реакции “партии и правительства”. Какой она была - у всех на памяти. Эти недели и месяцы можно было бы назвать временем крушения надежд на правду. Власть решила идти иным путем. А это требовало возвращения к старой пропагандистской риторике, которая стала тут же привычно заполнять телевизионный экран. И вот наряду с “выдавливанием” из сетки вещания лучших публицистических программ, все еще имеющих высокий рейтинг, выпускается в свет массовым тиражом и под разными названиями некий гибрид

“Девятой

студии”

и

сомнительных

по

«идеологическим

последствиям» видеоканалов (“Взгляд”, “До и после полуночи” “Пятое колесо”.) Когда выступающие - в самом, что ни на есть прямом эфире являются перед зрителем с готовыми истинами в кармане и учат, как надо

12 жить и что думать. (И вот что интересно: форма эта здравствует до сих пор, благополучно перебравшись почти на все каналы: государственный, общественный, “независимые”... Она оказалась на редкость живучей, очевидно потому, что приемлема для любой власти. Кроме “четвертой”, конечно, если она вообще существует). Скажем прямо - то разочарование, которое произошло в душе зрителя, те психологические изменения, которые имели последствия и в политике, и в экономике, и в межнациональных отношениях не получили ясного и необходимого отражения в средствах массовой информации именно в тот момент, когда такая ясность и поддержка были для людей особенно необходимы. В этом-то и проявился кризис второго этапа - “искушение политикой”, истоки которого лежат в увлечении наших ведущих

журналистов

политической борьбой. Все более зарываясь в ставшие дружественными ему эшелоны власти, тележурналисты оставляли за порогом экрана зрителя. Парадокс ситуации заключался в том, что это коснулось прежде всего тех, кто зачинал еще совсем недавно журналистику факта и взаимного паритета с аудиторией. (Трое из пятерки видовцев, руководитель “Пятого колеса” Б.Куркова, а несколькими годами позже и А.Невзоров стали народными депутатами). Между тем, журналистика - профессия вовсе не политическая. Журналист, занимающийся политикой, обречен быть не всегда искренним (а искренность - основа телевизионного общения, подлинного диалога). Ему постоянно придется делать выбор между политической целесообразностью момента и истиной. Ему никогда не избежать искушения, пользуясь силой воздействия ТВ или прессы, формировать зрителя или читателя по-своему. Но если ТВ и пресса проявляют свою власть только для того, чтобы выразить чьи-то интересы, то это уже не их власть, а тех, кто ими руководит.

13 В этом - характернейшая черта этапа, которая привела к отказу от уже выработанных методов прямого диалога с аудиторией (того самого “телеобщения”, когда хозяином прямого эфира был сам зритель)и взяла на вооружение методы пропагандистского давления, а порой и демагогии. Мы здесь не касаемся политической ориентации того или иного журналиста, скажем Любимова или Невзорова. Речь идет об отсутствии от законов, что гибельно для всех, в том числе и для самой власти. Ведь давно замечено, что чем более политизируется та или иная программа, тем менее она оказывается способной решать именно те политические задачи, которые ставят перед ней авторы и те, чьими указаниями они вдохновляются. Когда

ленинградская

журналистка,

ведущая

всеми

любимой

программы “Пятое колесо”, с ее откровенными и острыми диалогами, с ее полным доверием к аудитории вдруг преображалась в лектора, требующего безоговорочного подчинения именно ее позиции, зритель понимал, что в нем вновь видят лишь “объект воспитания”. И право же, великолепные “600 секунд” стали терять свой авторитет в обществе, а следом и зрительскую аудиторию именно тогда, когда автор и ведущий отказался от позиции очевидца, взяв на себя ответственность носителя истины. И

когда

в

“Политической

кухне”

ведущие

изо

всех

сил

демонстрировали свою близость к власти, зритель чувствовал, что он оставлен за порогом экрана. Поразительно и в то же время знаменательно падение программы Максимовой, когда в ночь с 12 на 13 декабря 1993 г. на экране демонстрировались пирующие политические деятели и прочие «сливки общества». И это - на глазах, прямо скажем, не очень-то сытого народа. Воистину, “если господь хочет наказать, то отнимает разум”. А как понять ту замечательную плеяду “взглядовцев”, которые в тревожную октябрьскую ночь 94 г. взяли на себя не свойственные им ранее

14 право решать за зрителя, как тому поступить. Так уходил в прошлое еще один период истории ТВ. Конечно же, речь здесь идет больше о важнейших тенденциях, которые преобладали в разные периоды последних 10-12 лет и которые прямо влияли и влияют на журналистику прямого эфира. Вхождение в третий этап, несомненно, имело свои истоки. В том-то и состоит характерная особенность «периода нарастающей ангажированности ТВ», что он как бы сгустил, сконцентрировал многие минусы предыдущих. Один из них, пожалуй, главный - резкая монополизация эфира. «Развитие телевещания в настоящее время обнаруживает и ряд опасностей для общества, - отмечает академик В.Егоров. - Одна из таких реальных опасностей - новая монополизация эфира. Вместо партийного монополизма в тоталитарный период ныне стала ощущаться угроза другого монополизма - всевластия отдельных финансовых структур»1 . Эта монополизация вкупе с предельно урезанным на сегодняшний день финансированем государственных компаний не говоря об общественной ОРТ не может не влиять - резко отрицательно - на экономические, творческие и даже этические аспекты функционирования ТВ. “Я представить себе не мог, насколько

коллектив

компании

развращен

деньгами,

рекламой,

взаимоотношениями со спонсорами”1, - это признание бывшего руководителя ТВ Е.Яковлева сделаны еще в 1992 году! Прямой эфир в его наиболее полном и действенном понимании исчез потому, что распалось составляющее его триединство: специфика ТВ аудитория - власть.

Сегодня все или почти все подчинено пожеланию

последней. Причем никто (или почти никто) и не собирается скрывать своей ангажированности. Отвечая на подобное обвинение, С.Доренко писал следующее: “Теперь о принадлежности средств информации и о работе журналиста в отношении владельцев каналов. Меня, например, часто 1

В.Егоров. “Телевидение и власть в России”, ч.П, М., 1996, с.88.

15 обвиняют в том, что я не критикую Б.Березовского. Но возьмем западные “TASS-Media”. Там очень хорошо известно, кому принадлежит тот или иной канал. Но CNN, например, ни разу не проводила никакого расследования в отношении деятельности ее основного владельца”2. Если перевести эти довольно туманные сентенции на нормальный язык, то они всего лишь значат: меня обвиняют в ангажированности. Да, это так. Но я не один такой. Монополизация эфира приводит к ставке только на коммерческий успех. Отсюда вытеснение из сетки программ, посвященных детям или бедным людям. Эти категории жителей наименее интересны для спонсора рекламодателя. Не случайно уже третий год подряд почти по всем каналам идут весьма слабые, по общему признанию критики, новогодние передачи. “Пипл схавает”, - как ответил Владимиру Познеру Богдан Титомир в ответ на нарекание в халтуре. Третий этап начинался с выстрела в В.Листьева, когда мафия заговорила с журналистами на своем языке. Он начинался с выхода в эфир новых независимых станций, в частности НТВ, коллектив которого не устраивало сложившееся положение вещей на “старом” ТВ. Но с обретением “независимости” журналисты обрели и новых хозяев. Эта тенденция ясно прослеживается и на бывшей I программе - ОРТ. Появление ряда новых крупных вещательных организаций - еще одна характерная особенность этого периода. И его нельзя оценивать с позиции “хорошо - плохо”. Главное выиграют ли от этого зритель и слушатель. Заметим лишь, что те конфликты, которые зрели в недрах телевидения давно, проявились теперь с еще большей остротой.

1

См. “Журналист”, М., 1992, с.16.

2

АИФ, № 46, 97, с.5.

16 И это стало особенно заметно в дни декабрьских (1999 года) думских выборов, когда окончательно ангажированные каналы полностью проявили свои «привязанности». Но это – уже тема другого разговора.