Франция раннего Нового времени, 1500-1640. Эссе по исторической психологии

У

И

В

Е

Р

С

И

Т

Е

Т

С

К

А

Я

Б

И

Б

Л

И

О

Т

Е

К

А

А

Л

Е

К

С

А

Н

Д

Р

А

П

mandrou.indd 1

Н

О

Г

О

Р

Е

Л

Ь

С

К

О

Г

О

20.01.2010 14:56:27

ROBERT MANDROU

INTRODUCTION À LA FRANCE MODERNE, 1500 – 1640 ESSAI DE PSYCHOLOGIE HISTORIQUE

mandrou.indd 2

20.01.2010 14:56:30

РОБЕР МАНДРУ

ФРАНЦИЯ РАННЕГО НОВОГО ВРЕМЕНИ, 1500 – 1640 ЭССЕ ПО ИСТОРИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ Перевод с французского Андрея Лазарева

ИЗДАТЕЛЬСКИЙ ДОМ «ТЕРРИТОРИЯ БУДУЩЕГО» МОСКВА 2010

mandrou.indd 3

20.01.2010 14:56:30

ББК 63.3(4 Фра) М 23

  : В. В. Анашвили, А. Л. Погорельский   : В. Л. Глазычев, Г. М. Дерлугьян, Л. Г. Ионин, В. А. Куренной, Р. З. Хестанов

М 23

М, Р  Франция раннего Нового времени, 1500 – 1640: Эссе по исторической психологии /Пер. с фр. Андрея Лазарева. — М.: Издательский дом «Территория будущего», 2010. (Серия «Университетская библиотека Александра Погорельского»). — 328 с. В книге выдающегося французского историка школы «Анналов» Робера Мандру (1921–1984), написанной на основе обширных материалов, собранных Люсьеном Февром, предпринимается попытка фундаментальной исторической реконструкции изменений в французской ментальности эпохи раннего Нового времени по трем «измерениям» — «человеческому», «социальной среды» и «видов деятельности», — каждое из которых составляет отдельную части книги.

isbn 978 – 5 – 91129 – 067 – 2 © Albin Michel, 1961 © Издательский дом «Территория будущего», 2010

mandrou.indd 4

20.01.2010 14:56:30

СОДЕРЖАНИЕ

Андрей Лазарев. Робер Мандру и судьба исторической психологии Люсьена Февра · · · · · · · · · ·

mandrou.indd 5

9

Предисловия автора

· · · · · · · · · · · · · · · · · К первому изданию (1961) · · · · · · · · · · · · · Ко второму изданию (1974) · · · · · · · · · · · ·

33 33 35

Предварительные замечания и определения · · · · · · · ·

37

ЧАСТЬ . ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

· · · · · · · ·

45

Глава .

Тело: питание и среда обитания· Элементы рациона · · · · · · · Алкогольные напитки · · · · · · Недоедание · · · · · · · · · · Среда обитания: одежда · · · · · Среда обитания: жилье · · · · · ·

· · · · · ·

· · · · · ·

47 48 53 56 62 65

Глава .

Тело: здоровье, болезни и «населенность» · · · ·

68

Болезни · · · · · · · · · · · · · · · · Лекарства и терапия · · · · · · · · · · · · «Населенность» (peuplade): элементы демографии ·

· · · · · · · · ·

70 75 80

Глава .

Ум: ощущения, чувства, эмоции, страсти Первенство слуха и осязания · · · · · · · Вторичная роль зрения· · · · · · · · · Контрасты и реакции насилия · · · · · · Эмоции и страсти · · · · · · · · · ·

· · · · ·

· · · · ·

· · · · ·

84 85 89 92 96

Глава .

Ум: ментальное оснащение и фундаментальные установки · · · · · · · · · · · · · · · · Устный и письменный языки· · · · · · · · · · Пространство и время · · · · · · · · · · · · Природная среда · · · · · · · · · · · · · ·

· · · ·

· · · ·

99 99 103 107

Заключение -й части · · · · · · · · · · · · · · · · ·

110

· · · · · ·

· · · · · ·

· · · · · ·

· · · · ·

· · · · · ·

· · · · ·

· · · · · ·

· · · · · ·

20.01.2010 14:56:30

ЧАСТЬ . СОЦИАЛЬНАЯ СРЕДА Глава .

· · · · · · · · · · · · · ·

Базовые формы солидарности: супружеская пара и семья · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · 118 Брак и законная семья · · · · · · · · · Временные связи: «мимолетные увлечения» ·

Глава .

Глава .

Глава .

Глава .

· · · · · · · · · ·

118 122

Базовые формы солидарности: церковный приход

· 126

Сельский приход · Городской приход ·

· 127 · 131

· ·

· ·

· ·

· ·

· ·

· ·

· ·

· ·

· ·

· ·

· ·

· ·

· ·

Базовые формы солидарности: сословия и социальные классы · · · · · · · · · · · · ·

138

Традиционное дворянство · · · · Буржуазия или буржуазии · · · · · Сельский и городской низшие классы

· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·

142 148 153

Формы солидарности под угрозой: государство, монархия и церковь· · · · · · · · · · · · · ·

158

Король и королевская власть · Государство и нация · · · · Нантский эдикт · · · · ·

159 162 165

· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·

Временные силы солидарности: молодежные сообщества и праздники · · · · · · · · · · · · · 171 Молодежные сообщества · Праздники · · · · · ·

· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·

172 174

Заключение -й части · · · · · · · · · · · · · · · · ·

178

ЧАСТЬ . ВИДЫ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ · · · · · · · · · · ·

181

Глава . Повседневная деятельность: ручной труд · · · · ·

183

Крестьянские техники · Городские ремесла · ·

· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·

186 188

Глава . Повседневная деятельность: деньги и дух капитализма · · · · · · · · · · · · · · · · ·

191

Недоверие и аномалии · · · · · · Капиталистические методы · · · · Конъюнктура и экономическая мысль

mandrou.indd 6

113

· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·

193 195 199

20.01.2010 14:56:30

Глава . Повседневная деятельность: игры и развлечения · · · · · · · · · · · · · · · · Развлечения для благородных: охота · · · · · Развлечения для всех: танцы · · · · · · · · Все более популярные азартные игры: дротики, карты и кегли · · · · · · · · · · · · ·

· · · · · · · ·

202 203 204

· · · · 206

Глава . Движение вперед: искусство и художник · · · · · 209 Рождение художника · · · · · · · · Новые концепции пластических искусств · От Ренессанса до барокко · · · · · · ·

· · · · · · · · · · · · · · · · · ·

Глава . Движение вперед: гуманисты и интеллектуалы

· ·

217

· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·

218 220 222

Глава . Движение вперед: ученые и философы · · · · · ·

226

· · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·

228 231

Глава . Движение вперед: религиозная жизнь · · · · · ·

235

Социальное выдвижение гуманистов · Книга и эрудиция гуманистов · · · Энциклопедизм гуманистов · · · ·

Неразбериха и предвосхищение Метод и философия · · · · ·

«Профессиональные» католики: клир · · · · · Простые верующие католики · · · · · · · · Новые реформистские структуры: движение мирян Вольнодумцы · · · · · · · · · · · · · ·

Глава . Бегство от реальности: кочевники

· · · ·

238 243 249 253

· · · · · · ·

256

Профессиональные кочевники · · · · · Паломники и «туристы» · · · · · · · Солдаты и профессиональные кочевники ·

Отсутствие стимулянтов и наркотиков Театр и музыка · · · · · · · · · Воображаемые путешествия · · · · Мистицизм · · · · · · · · · ·

· · · ·

· · · ·

· · · ·

· · · ·

· · · · · · 259 · · · · · · ·261 · · · · · · 263

Глава . Бегство от реальности:воображаемые миры · · · ·

· · · ·

· · · · · · ·

· · · ·

· · · ·

Призыв к Сатане · Самоубийство · ·

265

· 265 · 267 · 269 · 270

Глава . Бегство от реальности: магия и смерть · · · · · ·

mandrou.indd 7

211 212 214

· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·

272 273 277

20.01.2010 14:56:31

Заключение -й части · · · · · · · · · · · · · · · · ·

279

Общее заключение · · · · · · · · · · · · · · · · · ·

281

Общие черты · · · · · · · · · · · · · · · Мировоззрение: ментальные структуры · · · · · · Психологический климат: ментальные конъюнктуры ·

· · 283 · · 291 · · 300

Библиография · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·

mandrou.indd 8

307

20.01.2010 14:56:31

^_`fgj k^m^fgo РОБЕР МАНДРУ И СУДЬБА ИСТОРИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ ЛЮСЬЕНА ФЕВРА

Робер Мандру относится ко второму поколению историков школы «Анналов»¹, тому же, что и Фернан Бродель, но и в мире, и в России он известен в сотни раз меньше. Это нельзя объяснить отсутствием заслуг и достижений: Мандру много сделал, пусть меньше Броделя, пусть в два, в три раза меньше. Недостаток известности, эта недооцененность связаны в первую очередь с его странным, двойственным положением, каким-то пожизненным бременем полуанонимности. С Броделем все просто и четко: написал (список монографий), возглавил (журнал «Анналы»), основал (VI секцию Практической школы высших исследований и др.), продвигал (экономическую и тотальную историю «большой длительности»), противодействовал (событийной истории, психологической истории и др.). Мандру сложно поместить в какие-то рамки, и чтобы отразить эту двойственность и неуловимость, было дано такое название данному предисловию. На первый взгляд оно кажется унизительным, как будто заключает автора книги в проект другого ученого. Но ничего обидного тут нет: как мы увидим далее, сам Мандру считал, что всю свою жизнь продолжает дело Люсьена Февра. Что же касается предлагаемой читателю книги, она вообще была составлена на основе планов и заметок Февра к его книге «Introduction au XVIe siècle» (Введение в XVI-й век). Книга предполагалась как своего рода итоговое обобщение и одновременно программа для будущих «исторических психологов». То, что Февр планировал и намечал, Мандру осуществил, став систематиза¹ Литература о школе «Анналов» огромна. Кроме тех исследований, специальные

ссылки на которые приводятся далее, на русском языке есть несколько весьма полезных кратких обзоров: Уваров П. Ю. История, историки и историческая память во Франции y Отечественные записки. 2004. № 5; Пименова Л. А. Анналы: Экономики. Общества. Цивилизации y Thesis. 1993. № 1.

9

mandrou.indd 9

20.01.2010 14:56:31

^_`fgj k^m^fgo

тором и при этом заложив основы новой науки. Правда — вот где эта неопределенность, нечеткость, — новая наука благодаря ему поменяла свое название, с «исторической психологии» на «историю ментальностей», а потом и вообще стала «исторической антропологией». Подробный разбор этих превращений — работа серьезная и трудная, но, на наше счастье, она уже во многом проделана. Задача данного предисловия гораздо скромней: представить автора, Робера Мандру, в контексте современных ему изменений исторической науки во Франции, особенно на стыке с психологией, а также представить его книгу, опираясь на существующие историографические исследования. Начнем мы с исторической психологии до Мандру. Традиционно ее связывают с основателями школы «Анналов», Февром и Марком Блоком. Конечно, название не было их изобретением, и сама идея скрестить две науки довольно стара. Собственно говоря, почти сразу после того, как стараниями В. Вундта в 1880-х гг. появилась «научная психология», возникла и психология историческая. Уже в 1896 г. вышло сочинение известного французского историка Эмиля Гебарда (Gebhardt) «Moines et papes. Essai de psychologie historique» («Монахи и папы. Эссе по исторической психологии»). Это было довольно традиционное биографическое исследование (четырех религиозных деятелей, живших от 1000 г. до середины XIX в.), однако и название и само устремление к междисциплинарности симптоматично. Кстати, на другие книги того же Гебарда, например на «Rabelais, Renaissance et Reformation» («Рабле, Ренессанс и Реформация», 1877), Февр нередко ссылался. Далее, в 1899 г. в опубликованном тексте своей диссертации Анри Берр, основатель «Revue de Synthèse Historique» («Журнал исторического синтеза», выходит с 1900 г. до сих пор), написал: «Существует историческая психология, которая разрабатывается, пока не приняв окончательной формы»². Берр был старшим наставником и Февра и Блока, они публиковались в его журнале. Именно в книжной серии Берра, «Bibliotheque de l’Évolution de l’Humanité» («Библиотека эволюции человечества»), вышло в 1961 г. и «Эссе по исторической психологии» Мандру. А в «Журнале» за 1913 г. появилась статья Февра, тогда еще молодого ученого, за год до того защитившего диссертацию о Филиппе II. Это была рецензия на книгу о том же Филиппе II, но не историка, а литератора Р. Клозеля. По мнению Февра, это было ² Цитируется в: Philippe Joutard. L’Introduction a la France moderne et l’histoire des

mentalités y R. Mandrou. Introduction à la France moderne. Postface. Paris, 1998. P. 470.

10

mandrou.indd 10

20.01.2010 14:56:31

f‘gf ’^_`f“ ” •“`–‘^ ”•—f”˜g•™j š•”›kœ”” k•–g_^ žgof^

исследование как раз по исторической психологии. Статья так и называлась «A propos d’une étude de psychologie historique» («По поводу одного исследования по исторической психологии»). Февр говорил о необходимости объединить усилия историков и психологов в деле изучения великих фигур прошлого, этих «могучих агентов человеческой эволюции», для того чтобы «при помощи всех сохранившихся источников соединить заново материальную, интеллектуальную и моральную стороны жизни человека, одного великого человека; попытаться уловить в нем и доказать воздействие общих законов психологии; а более конкретно, постараться выделить множественные, порой противоречивые элементы одной личности, которую считают влиятельной, и определить ее место согласно тем критериям, которые уже существуют в разных классификациях зарождающейся этологии»³. В 1919 г. Люсьен Февр начал преподавать в Страсбургском университете. Через год он встретился там с Марком Блоком, и в 1929 г. они основали журнал «Анналы». Еще до этого, в 1924 г., Блок выпустил монографию «Les Rois thaumaturgues» («Короли-чудотворцы»). Эта книга считается и образцом исторической психологии, и предтечей исторической антропологии⁴, пришедшей в 1970-х на смену варианту исторической психологии, называвшемуся «историей ментальностей». Здесь уже начинается путаница. Тем не менее, очевидно, что в первой исторической психологии имелось не менее двух линий, коль скоро и основателей было как минимум два (был и третий, Жорж Лефевр, автор «Le Grand Peur» (1932), но его влияние на Мандру надо признать несущественным). Посмотрим, как это получилось. Историческая психология, как и психология в целом, как и история в 1920 – 40-х гг., не была чем-то изолированным: она развивалась на некоем большом научном поле, где правила игры задавала социология школы Э. Дюркгейма. Сами социологи разрабатывали темы, связанные и с психологией, и с историей. Достаточно упомянуть только три имени: Марселя Мосса (который был председателем Общества психологии в 1924-м), Мориса Хальбвакса (председателя 1944 г.) и этнолога Люсьена Леви-Брюля, автора «Mentalitée primitive» («Первобытное мышление», 1922), который во многом опирался на концепцию «коллективных представлений» Дюркгейма, вместе с Моссом ³ Revue de Synthèse Historique, 1913. P. 273. ⁴ Например, этого взгляда придерживался А. Я. Гуревич. См.: Марк Блок и исто-

рическая антропология y М. Блок. Короли-чудотворцы. М., 1998; Он же. Исторический синтез и школа «Анналов». М., 1993. С. 280.

11

mandrou.indd 11

20.01.2010 14:56:31

^_`fgj k^m^fgo

основал Институт этнологии и читал в 1910-х гг. лекции в Париже, внимательным слушателем которых был Февр. Для исторической психологии также важны два имени, на этот раз «чистых» психологов: Шарля Блонделя (друга Февра еще со Страсбурга) и Анри Валлона (председателя Общества в 1927 г.). Леви-Брюль предложил понятие «ментальность»⁵, которое, как мы увидим, стало основой исторической психологии второй волны, «история ментальностей». Два указанных великих социолога считаются и сооснователями «коллективной психологии» во Франции⁶. Труды же двух психологов⁷ были очень хорошо знакомы Февру — именно на них он ссылается в своих теоретических статьях по исторической психологии, часть из которых была опубликована в сборнике «Combats pour l’histoire» («Бои за историю», 1952) и «Au couer religieux du XVI-e siècle» («В сердце религии XVI в.», 1957). Оба психолога были не просто знакомы, но и активно дискутировали с двумя социологами (Блондель, например, с Хальбваксом по поводу теории «коллективной памяти»), и, кроме того, марксист Анри Валлон еще долго спорил с фрейдистами и с Жаном Пиаже, а также предложил свою концепцию развития детской психики, основанную на «диалектическом» взаимодействии разума и эмоций. Сейчас мало кто помнит Блонделя и Валлона. Интересно, что в набросках Февра к «Введению в XVI в.» мы уже не встречаем этих имен. Зато встречаем: Пиаже, Мосса и Леви-Брюля⁸. Хотя Блок сетовал в своей «Apologie pour l’histoire» («Апологии истории», 1961) на засилье социологической школы, но признавал ее огромные заслуги⁹, а на «чистых» психологов не ссылался. Приходится признать, что историческая психология развивалась в рамках идей со⁵ Вненаучная история этого слова несколько древнее: моду на него обсуждал еще

на рубеже XX в. М. Пруст. См.: J. Revel. Psychologie historique et histoire des mentalites y Pour une psychologie historique. Ecrits en hommage à Ignace Meyerson. Paris, 1996. P. 215. ⁶ Например, см.: Jean Cristophe Marcel. Mauss et Halbwachs: vers la fondation d’une

psychologie collective (1920 – 1945) y Sociologie et societés / Vol. 36, № 2, Montreal, 2004. ⁷ G. Blondel. La psychologie collective. Paris, 1923; H. Wallon. La psychologie appli-

quée. Paris, 1930. ⁸ По большей части опубликованы в: La voix de Lucien Febvre autour

de l’«Introduction à la France moderne» y R. Mandrou. Introduction a la France moderne. P. 581 – 641. ⁹ М. Блок. Апология истории. М., 1973. С. 13.

12

mandrou.indd 12

20.01.2010 14:56:31

f‘gf ’^_`f“ ” •“`–‘^ ”•—f”˜g•™j š•”›kœ”” k•–g_^ žgof^

циологической школы Дюркгейма, но при начальном влиянии — на одного из основателей, т. е. Февра, — трудов двух психологов. Конечно, одной разницей в истоках нельзя объяснить наличие двух линий. Но, как уже говорилось, на объяснение мы не претендуем, а попробуем просто представить, чем эти линии отличались и где это проявилось. У исторической психологии первой волны были две важные особенности. Во-первых, хотя остались ее манифесты, но какого-то обобщающего большого труда, сочетающего и теорию и примеры, ни Февр, ни Блок не написали¹⁰. В этом, правда, иногда видят особую стратегию: «Его [Февра. — А. Л.] работы о Лютере в 1928 году, о Рабле и Де Перье в 1942 году и о Маргарите Наваррской в 1944 году представляли собой многочисленные case studies, выявляющие то, как были организованы восприятие и представление мира у людей XVI века, как определялись пределы “мыслимого”, как выстраивались специфические для той эпохи отношения между религией, наукой и этикой. Таким образом, индивиды возвращались в рамки своего времени, поскольку независимо от того, кем или чем они являлись, они были не в состоянии освободиться от тех детерминирующих сил, которые управляют характером мышления и способом действия их современников»¹¹. Во-вторых, у каждого из авторов историческая психология эволюционировала. Например, у Блока — от очень широкого, антропологического подхода «Королей-чудотворцев» через увлечение социальным в «Феодальном обществе» до признания того, что «исторические факты — это факты психологические по преимуществу» в «Апологии истории»¹². Собственно, из одного этого видно, насколько расходились представления двух основателей о целях и даже методах их новой науки, в первую очередь по отношению к проблемам «индивидуальное — коллективное» и «психологическое — социальное». ¹⁰ Вот практически полный список трудов, фрагменты которых традиционно

связывают с исторической психологией. У Блока: уже упомянутые «Короличудотворцы», «La societe feodale» («Феодальное общество», 1939 – 40) и «Апология истории». У Февра: уже указанные статьи, а также монографии, посвященные важным фигурам XVI в.: Лютеру (1928), Деперье (1942) и Рабле (1942), Маргарите Наваррской (1944). ¹¹ Роже Шартье. Интеллектуальная история и история ментальностей: двойная

переоценка? y НЛО. 2004. № 66. ¹² М. Блок. Апология… С. 105.

13

mandrou.indd 13

20.01.2010 14:56:31

^_`fgj k^m^fgo

Приведем мнения двух авторитетов в истории как школы «Анналов» в целом, так и исторической психологии в частности, А. Я. Гуревича и Андре Бюргьера. Их мнения практически совпадают, разница проявляется в том, как они оценивают влияние этих расхождений на дальнейшее развитие исторической науки. Однако «Эссе по исторической психологии» они не учитывали, не зная, насколько оно отражало идеи Февра (самого последнего периода его жизни), и считая книгу самостоятельным произведением Мандру. «Для Блока центральной категорией исторического исследования является “общество”, для Февра же… “цивилизация”. Различие не столько в объеме понятий (цивилизация — понятие более широкое), сколько в их содержании. Февр обращает сугубое внимание на духовную жизнь, культуру и прежде всего на психологию людей; природно-географические и иные материальные факторы живо интересовали его, поскольку они влияют на восприятие людьми окружающего мира. Эти материальные факторы, будь то богатство, труд и другие явления экономической жизни, Февр был склонен рассматривать преимущественно как “психологические феномены”, как “факты верований и убеждений”… Между тем в центре научных интересов Блока наряду со всеми этими условиями жизни стоят социальная структура, классовые отношения, и их он рассматривает наиболее подробно и глубоко»¹³. «Можно ли говорить о настоящем изменении в подходе Блока к истории ментальностей между “Королями-чудотворцами” и “Феодальным обществом”? В первой книге он исследует символические практики и через них ментальные представления… Он анализирует магическую концепцию власти как элемент общественного наследия воображаемого, которое тянется на многие века и преступает границы между классами. Однако во второй книге Блок пытается объяснить нравственные или эмоциональные установки через их социальные корни, и помещает их в экономические и демографические условия времени»¹⁴. «Если же посмотреть на путь, который проделал Люсьен Февр начиная с “La terre et l’evolution humaine” (“Земля и человеческая эволюция”, 1922) до «“Le probleme de l’incroyance au XVIe siecle” (“Проблема неверия в XVI в.”, 1942)… то этот путь окажется противоположным Марку Блоку. Блок, начав с политических и религиозных ¹³ Гуревич. Исторический синтез… С. 53. ¹⁴ Andre Burguiere. The Fate of the History of Mentalities in the Annales y Compara-

tive Studies in Society and History. Vol. 24, No 3 (Jul. 1982). P. 432.

14

mandrou.indd 14

20.01.2010 14:56:31

f‘gf ’^_`f“ ” •“`–‘^ ”•—f”˜g•™j š•”›kœ”” k•–g_^ žgof^

представлений, все больше и больше концентрировал свое внимание на ментальных феноменах, которые в наибольшей степени отстоят от сознательной мысли и интеллектуальной продукции, но также больше всего связаны с социальной и материальной жизнью, а Февр пытался распространить свое исследование на все уровни психологической вселенной и интегрировать в одну совокупность и интеллектуальные, и психологические феномены»¹⁵. Известно, что Февр не жаловал термин «ментальность», предпочитая ему либо «ментальное оснащение» (outillage mentale) и его синонимы, либо «чувствительность» (sensibilité). Однако его активно использовал Блок¹⁶. Была разница и в употреблении обобщающих терминов: «Февр… предпочитал понятию “структура” более расплывчатые термины: “ритмы, пульсации, течения и контртечения”. Конечно, различие между Блоком и Февром — это различие между социальным историком, исследователем экономики и общества, с одной стороны, и историком культуры, идей, психологии, с другой»¹⁷. «Любопытно, и более того, симптоматично, что из широкой исторической панорамы, охваченной исследованием Февра о Рабле… “выпали” собственно социальные отношения, структура общества. Этот пробел был вполне очевиден для продолжателей Февра, и, скажем, Робер Мандру, обращаясь к той же проблеме исторической психологии французов в XVI и первой половине XVII века, считал необходимым дать подробный очерк социальной стратификации»¹⁸. «Рассматривая… воззрения Февра, мы констатировали трудность, которую ему не удалось разрешить: почему и как изменяются ментальности? Блок, который изучал ментальность не в отрыве от социального строя, а в качестве его неотъемлемого аспекта, предлагает ответ на этот вопрос. Сдвиги в общественных отношениях приводят к сдвигам и в сознании людей. Но это сознание — компонент социальных отношений и потому не только отражает их движение, но и воздействует на него»¹⁹. Как будет видно дальше, Мандру соединил два подхода — именно в той мере, в какой это было нужно. Он не гнушался ни социальным, ¹⁵ Ibid. P. 434. ¹⁶ См.: Philippe Joutard, Jean Lecuir. Robert Mandrou. L’itinéraire d’un historien

européen du XX siècle y Histoire sociale, sensibilités collectives et mentalités. Mélange Robert Mandrou. Paris, 1985. P. 477. ¹⁷ Гуревич. Исторический синтез… С. 53. ¹⁸ Там же. С. 52. ¹⁹ Там же. С. 97 – 98.

15

mandrou.indd 15

20.01.2010 14:56:31

^_`fgj k^m^fgo

ни обобщающими понятиями вроде «структур», и на тот важный вопрос, который задает А. Я. Гуревич, отвечал, следуя логике Блока. В целом ему удалось выполнить сразу три задачи: 1) сохранить общие замыслы Февра; 2) дополнить его планы своими разработками и в результате представить обзор развития исторической психологии по обеим линиям, как Февра, так и Блока; 3) предложить программу для дальнейшего исследования. Теперь посмотрим, как он к этому пришел²⁰. Робер Мандру родился в 1921 г. в семье парижского железнодорожника. Получив стипендию, с 1932 по 1939 г. он учился в средней школе в Сент-Этьене и славился как «трудный подросток». Потом началась война, и его угнали на работы в Германию, где сначала определили на завод в Брунсвике, а потом за бунтарский дух послали лесорубом в знаменитый лес Гарца. По возвращении на родину, не имея никакого диплома, он был вынужден учиться в промежутках между работой — школьным надзирателем. Однако уже в 1950 г. он сдал экзамен на «агреже» и стал помощником учителя и в 1950 – 1954 гг. преподавал в лицее Паскаля в Клермоне, а с 1954 по 1957-й — в лицее Вольтера в Париже. Из-за туберкулеза он был вынужден на год, в 1955 – 1956 гг., оставить эту работу. В жюри экзамена на «агреже» в 1950 г. входил Фернан Бродель. Бродель заметил молодого преподавателя и предложил ему для разработки несколько тем, связанных с экономической историей. Мандру немного поколебался, но все же признался, что его больше тянет к истории «ментального оснащения». В ответ Бродель познакомил его с Февром, которым Мандру чрезвычайно восхищался начиная с 1947 г., когда увидел его на устроенной им же конференции по преподаванию истории. Февр тоже оценил молодого ученого и предложил ему написать в соавторстве книгу «La vie économique et les transformations sociales au XVII-e siècle» («Экономическая жизнь и социальные изменения в XIV – XVII в.») для серии Анри Берра. Мандру всерьез занялся этой книгой, но так и не закончил. Летом 1954 г., когда Мандру, наконец, переехал в Париж, чтобы начать преподавание в лицее Вольтера, Февр ввел его в секретариат «Анналов». Мандру наладил связи с европейскими университетами и написал для журнала 17 статей и 40 рецензий. Его жизнь тог²⁰ Биография Мандру подробно пересказывается в: Philippe Joutard, Jean Lecuir.

Robert Mandrou. L’itinéraire d’un historien européen du XX siècle y Histoire sociale, sensibilités collectives et mentalités. Mélange Robert Mandrou. Paris, 1985.

16

mandrou.indd 16

20.01.2010 14:56:31

f‘gf ’^_`f“ ” •“`–‘^ ”•—f”˜g•™j š•”›kœ”” k•–g_^ žgof^

да не ограничивались одними чисто историческими проектами. Например, его заинтересовал кинематограф, и он даже снял фильм «Le pèlerin perdu» («Пропавший паломник») вместе с Ги Жорре, а позже неоднократно участвовал в телевизионной передаче «Les Dossiers de l’ecran». Люсьен Февр, единственный учитель и единомышленник, скончался 26 сентября 1956 г. В возрасте 35 лет Мандру заменил его в качестве преподавателя Практической школы (Ecole pratique des Hautes Etudes), а уже в декабре стал там главой кафедры «Социальной истории ментальностей раннего Нового времени», вел в 1957 – 1960 гг. семинар по теме «Французские ментальности XVII в.», над которой он работал с момента получения «агреже». С 1957 г. он стал ответственным за «Анналы», а в 1958-м вместе с профессором из Клермона Жоржем Дюби написал книгу «Histoire de la civilisation française» (История французской цивилизации), переведенную на семь языков и ставшую настоящей классикой. Наконец, в 1961 г. он опубликовал «Эссе по исторической психологии: Франция раннего Нового времени, 1500 – 1640», написанное на основе материалов Февра и собственных разработок. Процесс работы над книгой мы разберем чуть ниже. Однако выпустить труд под двойным именем, как другое посмертное сочинение Февра — «Появление книги»²¹, — не удалось из-за противодействия Ф. Броделя. К тому времени уже и в «Анналах», которые возглавил Бродель, появились новшества, которых Мандру не одобрял. В результате в 1962 г., окончательно рассорившись с Броделем, он покинул редакцию «Анналов» и больше никогда там не публиковался. При этом он продолжал печататься в других журналах, но делал это гораздо реже. А «Эссе по исторической психологии» совершенно загадочным. Итак, с 1962 г. Мандру, немало сделавший для журнала, работает уже один, не принадлежа ни «Анналам», ни традиционной исторической науке. Совместная работа шла не институционально, а через личное сотрудничество. Проект исторической психологии, начатый еще с Февром, продолжался с Жоржем Дюби, Филиппом Арьесом и Альфонсом Дюпроном. Каждый из этих исследователей тоже был, по сути, одиночкой и маргиналом. Сперва Мандру занимался социально-экономическим поведением в его зависимости от психологических установок — на примере рода немецких банкиров Фуггеров, которых он исследовал во время летних каникул в Германии с 1958 по 1966 г. ²¹ L. Febvre, H-J. Martin. L’apparition du livre. Paris, 1958.

17

mandrou.indd 17

20.01.2010 14:56:31

^_`fgj k^m^fgo

Все это время он не прерывал семинаров в Практической школе, ведя сразу несколько линий исследования. Одна из них, по популярной литературе XVII в., привела его к публикации в 1964 г. книги «De la culture populaire» («О народной культуре»). Мандру считал себя последователем Б. Ф. Поршнева (перевод книги которого он издал в 1963 г.), внимательно изучал Маркса, А. Грамши и Л. Гольдмана. При этом он не замыкался в «левой» идеологии и, например, одним из первых признал значение Ф. Арьеса, этого весьма маргинального как с академической, так и с марксистской точки зрения историка, и подружился с ним. Вместе в 1967 г. они начали публикацию в издательстве Plon серии «Civilisations et mentalités» («Цивилизации и ментальности»), в которой вышло несколько интересных монографий. В 1974 г. издательство отказалось от их проекта по экономическим соображениям. За свою жизнь он выпустил несколько учебников («Nouvelle Clio», «Peuples et Civilisations»). В 1968 г. ему выпала возможность и выразить свое отношение к политическим событиям — Пражской весне, о которой он собрал и напечатал сборник документов (1969). Он не остался в стороне и от студенческой революции во Франции, но при этом всегда призывал избегать насилия и слияния с толпой. Студентам своего семинара в Серизи-ла-Саль он предложил хорошенько обдумать все социальные составляющие этого движения. Параллельно он работал над докторской диссертацией. Научным руководителем значился Дюпрон. Защитившись как раз в 1968 г., он издал — в серии «Цивилизация и ментальность» — на основе диссертации книгу «Magistrats et sorciers en France au XVII-e siecle, une analyse de psychologie historique» («Магистраты и колдуны во Франции XVII в., анализ исторической психологии»). Это было, по его словам, «исследование по коллективной психологии, дисциплины еще мало известной среди обширного сообщества историков», навеянное статьей Февра «Sorcellerie, sottise ou revolution mentale» («Колдовство, глупость и ментальная революция»). В «Магистратах» Мандру проследил, как изменения в мировоззрении магистратов привели к изменениям в юридической практике, а именно к прекращению «охоты на ведьм». Эта книга стала популярной, в отличие от «Эссе», не в последнюю очередь потому, что в «Магистратах» Мандру практически отошел от исторической психологии, несмотря на подзаголовок, и провел образцовое историко-антропологическое исследование. Защищался он в Сорбонне, а потом стал преподавать в университете Париж-X (Нантер). Из курсов, которые он здесь читал, впоследствии выросли его книги («Des humanistes aux hommes de sci18

mandrou.indd 18

20.01.2010 14:56:31

f‘gf ’^_`f“ ” •“`–‘^ ”•—f”˜g•™j š•”›kœ”” k•–g_^ žgof^

ence» («От гуманистов до ученых») и «L’Europe absolutiste» («Абсолютистская Европа»)). Первая из них также стала его вкладом в еще одну коллективную и многотомную работу, которую задумывал Л. Февр, серию «Pensée et croyances d’Occident du XIV au XVIII-e siècle» («Мысль и верования на Западе, XIV – XVIII вв.»). Семинаров в Практической школе он не бросал и выполнял множество административных работ. В 1973-м у него обнаружилась болезнь мозга. Он еще многое успел: выпустить несколько книг, в их числе переиздание «Эссе» (1974), учредить французскую историческую миссию (1977) при немецком Институте Макса Планка в Геттингене, — но в 1981 г. был вынужден уйти в отпуск, который и продолжался до его смерти 25 марта 1984 г. Список трудов Мандру, имеющих отношение к исторической психологии, приведен в конце этого предисловия. Обратимся к «Эссе по исторической психологии», перевод которой мы предлагаем. Эту книгу собирался написать сам Люсьен Февр. По замыслу, его и Анри Берра, она должна была называться «Introduction au XVIe siècle» («Введение в XVI в.»), и за ней должны были последовать его же «Religions du XVIe siècle et la Réforme» («Религии XVI в. и Реформация»), совместное с Броделем экономическое исследование этого века, а также социально-экономическое исследование уже XVI – XVII вв., совместно с Мандру. После смерти Февра Бродель поручил Мандру обработать и опубликовать материалы для этой книги, которые он получил от вдовы, Сюзанны Февр²². Эти заметки сохранились в Фонде Люсьена Февра, и исследователями была проделана работа по сравнению их с книгой Мандру. Известно, как хотел Мандру опубликовать ее в соавторстве, об этом он пишет и в своих предисловиях. Также известно, что этому неожиданно воспротивился Бродель, утверждая, что от идей Февра в книге осталось не так много. Сегодня стало ясно, что он был неправ. На его оценку повлияли расхождения с Февром, которые, возможно, он не осознавал до появления книги. Бродель ратовал за историю тотальную, «большой протяженности», историю структур. По его мнению, историческая психология была лишней тратой времени²³. Кроме того, проделанное 10 лет назад историографическое исследование ²² История работы над «Эссе» и связанного с ним конфликта с Броделем подробно

разбирается в: Jean Lecuir. Robert Mandrou: Genese de l’Introduction à la France moderne y R. Mandrou. Introduction à la France moderne. Postface. Paris, 1998. ²³ Там же, с. 463, со ссылкой на интервью с Жаком Ревелем, опубликованным

в журнале «L’Histoire», № 192, octobre 1995, p. 84.

19

mandrou.indd 19

20.01.2010 14:56:31

^_`fgj k^m^fgo

показало, что Мандру обошелся с материалами Февра очень бережно. Он обработал их именно так, как позволил ему сам Февр немного раньше: ведь они планировали написать вместе «Экономическую жизнь и социальные изменения в XIV – XVIII вв.», и касательно правил этого соавторства дал ему точные объяснения в письме. Вот цитата из него: «Я сохраню, по требованию А. Берра, свое имя на обложке. Я помогу вам с большими проблемами (план, основное направление (le parti à prendre) и т. д.), но оставлю вам, естественно, всю свободу и вся инициативу»²⁴. И еще, в другом письме: «Так как мое участие ограничится лишь советом, общим руководством, планом и организацией — вам предстоит наполнить [книгу] содержанием…»²⁵. Хотя та книга не была закончена, но Мандру имел полное право перенести эти правила и на «Эссе по исторической психологии». Даже само это заглавие²⁶ не было его изобретением, а подписано в черновиках рукой вдовы, Сюзанны Февр. Но самое важное, как именно Мандру распорядился материалами Февра. Об этом он, кстати, пишет и в своих предисловиях, которые приводятся в нашем переводе. Эти материалы состояли из четырех планов книги, которые Мандру свел в один, внеся некоторые обогатившие его изменения, нескольких вариантов предисловия, подробных библиографических выписок и цитат из источников, а также материалов семинаров и набросков статей, связанных с темой книги. Мандру тщательно выбрал лишь то, что касалось непосредственно «Введения в XVI век», отложив то, что, по его мнению, могло войти в другие посмертные книги Февра (в так и оставшиеся недоделанными «Религии XVI в.» и «Мысль и верования на Западе в XIV – XVIII вв.» и в уже опубликованное к тому времени «Появление книги»). Так как он сам работал над той же темой почти 10 лет, у него был собственный материал. Следуя плану Февра искусным образом, «храня верность Февру», Мандру соединил все имеющееся, безусловно добавив много нового. Так, именно он внес в план главу «Базовые формы солидарности под угрозой: государство, церковь, монархия». Согласно сравнитель²⁴ Письмо 9 мая 1953 г., приводится целиком в Jean Lecuir. Robert Mandrou: Genese

de l’Introduction à la France moderne y R. Mandrou. Introduction à la France moderne. Postface. Paris, 1998. P. 424 – 25. ²⁵ Письмо от января 1953, приведено там же, с. 447. ²⁶ Буквально французское название можно перевести как «Введение во Фран-

цию раннего Нового времени. 1500 – 1640. Эссе по исторической психологии», но мы поменяли две части местами и выкинули слово «введение», которое в российской историографической традиции не очень принято.

20

mandrou.indd 20

20.01.2010 14:56:32

f‘gf ’^_`f“ ” •“`–‘^ ”•—f”˜g•™j š•”›kœ”” k•–g_^ žgof^

ному исследованию, Мандру принадлежит разработка многих сюжетов: питание, здоровье, болезни, населенность, агрессивность, эмоции, страсти, образование, разделение второй части по социальным средам, сельский приход, буржуазия и дворянство мантии, социальные конфликты и народные классы, молодежные сообщества и праздники, танец, художники и гуманисты, метод и философия, клирики и простые верующие, вольнодумцы, классовое сознание…²⁷ Кроме того, в книге несколько собственных мини-исследований Мандру. Не все из них завершены, а некоторые только намечены — в этом сказался «проектный» характер «Эссе». Например, мини-исследование по трем органам чувств, в результате которого на первое место Мандру определил слух, потом тактильные ощущения и только на третье — зрение, вызвало бурную критику женевских историков с Аленом Дюфуром во главе. Мандру им ответил в переиздании «Эссе», потом появились другие исследования на ту же тему. Стоит заметить, что иерархия органов чувств дана и в четвертом плане Февра и что к этой теме он уже обращался в «Проблеме неверия»²⁸. Несмотря ни на что, мнение Февра и Мандру до сих пор никто не смог ни окончательно отвергнуть, ни подтвердить. Дискуссия продолжается. Однако сами методы этого мини-исследования (например, учет упоминаний обозначений цветов в поэзии XVI в.) до сих пор вызывают большой интерес²⁹. Предварительные замечания в книге — это компиляция из двух вариантов введения Февра и его статей. Остается заключение, которое превышает по объему любую главу. Здесь самостоятельные идеи Мандру проявились больше всего: мы видим разбор «ментальных структур» и «конъюнктур», «ментальные стратегии», «психологический климат» и «психологические эпидемии». Здесь даются объяснения того, как ментальные установки меняются сами и изменяют общую ментальность и в какой связи они находятся с климатом. Появление структур не случайно, оно, конечно же, связано с работой Ф. Броделя (а до него — Гастона Рупнеля), которой, напомним, восхищался ²⁷ Jean Lecuir. Robert Mandrou: Genese de l’Introduction à la France moderne y

R. Mandrou. Introduction à la France moderne. Postface. Paris, 1998. P. 453. ²⁸ В этом направлении Мандру следовал не только плану Февра, но и его текстам,

например, в Problème de l’incroyance au XVIe siècle. Paris, 1947. Livre II, Chapitre IV, 4. Retard de la vue. ²⁹ Об этой полемике см.: Monique Cottret. Bilan historiographique: les sens de l’his-

toire y R. Mandrou. Introduction à la France moderne. Postface. Paris, 1998.

21

mandrou.indd 21

20.01.2010 14:56:32

^_`fgj k^m^fgo

и Февр. Бродель, сильно утрируя, предпочитал говорить о структурах. Мы видели, что Февра упрекают за отсутствие интереса к таким обобщающим терминам и концепциям. Мандру это преодолел, но сделал еще больше, включив конъюнктуры, которые были не очень интересны Броделю, — таким образом, уравновесив введение структур. Здесь же, в заключении, мы встретим такое понятие, как «эволюция ментальностей большой длительности (longue durée)», явного родственника любимого детища Броделя. Но не только — разве это понятие не близко к «долгому Средневековью» Жака Ле Гоффа, понимаемому, прежде всего, с точки зрения ментальности?³⁰ В чем заключалась концепция исторической психологии по Мандру — читатель поймет сам, прочитав предлагаемую книгу. Но следует указать, что терминологический ресурс Мандру чрезвычайно богат: кроме уже упоминавшихся, он вводит множество терминов в сочетании с «mentales», «de l’esprit», «psychologiques» («ментальные», «духовные», «психологические»): demarches (процессы), univers (вселенная), constructions (конструкции), conditionnement (обусловливание), attitudes (установки), которые образуют у него стройную и убедительную конструкцию. Можно предположить, что Мандру действительно воплотил в жизнь планы Февра. Другое дело, что эти планы были довольно необычны для самого Февра. Запомнившийся как исследователь скорее индивидуальной психологии, в программных статьях он воспевал коллективную, но сам не успел этого сделать. Книга Мандру — это, безусловно, в первую очередь учебник по коллективной исторической психологии, написанный в соответствии с замыслом Февра. Игнорирование социальной реальности в ней преодолено. Книга Мандру не только объединяет идеи раннего Февра и Блока, она при этом выражает «позднего Февра», который иначе остался бы нам неизвестным. Даже социально-экономические элементы не были целиком привнесены Мандру, они тоже есть в планах Февра. Кроме того, вспомним, как высоко он ценил работы Броделя и одобрял уклон в экономизм, который уже при его жизни начал проявляться в «Анналах». А еще вспомним, что книга, которую он сам поручил написать Мандру (и план для которой сам собирался составить), называлась «Экономическая жизнь и социальные изменения». Здесь ³⁰ См., например: «Если я правильно понимаю мысль Ле Гоффа, то рассуждая

об “очень долгом Средневековье”, он имел в виду прежде всего ментальности» — Ж. Ле Гофф. Цивилизация Средневекового Запада. А. Я. Гуревич. Послесловие. С. 368.

22

mandrou.indd 22

20.01.2010 14:56:32

f‘gf ’^_`f“ ” •“`–‘^ ”•—f”˜g•™j š•”›kœ”” k•–g_^ žgof^

уместно указать на статью Мандру, вышедшую в «Анналах» за год до публикации книги: «La baroque europeen: mentalité pathetique et revolution sociale» («Европейское барокко: патетическая ментальность и социальная революция»). В статье он пишет о ментальности и социальной структуре как о рамках, которые должны помочь прояснить «место барокко» в истории, и избавить науку от устаревших этикеток — «Ренессанс», «Барокко», «Классицизм». Правда, достаточно быстро Мандру приравнивает «ментальность» к «чувствительности» (sensibilité), т. е. использует термин, предпочитаемый Февром. Опираясь на книгу Ортега-и-Гассета о Веласкесе, он анализирует эту «чувствительность» в Испании: религия чуда и разгул преступности и страстей, пышные празднества. Потом указывает, что «чувствительность» в таком же виде была свойственна и Италии, и Германии, и Франции. Однако тут он возвращается к «коллективной психологии» и указывает, что различия между странами были достаточно очевидными, а истоки такой «чувствительности» уходили в Средневековье — со своими, присущими каждому региону, особенностями. В конце он подводит к социальному кризису, выводя его из кризиса экономического, при этом ссылаясь и на Броделя, и на Поршнева, и на Жана Делюмо. Таким образом, картина получается следующая: общий экономический кризис в Европе привел к социальному кризису, а тот повлиял на «коллективную психологию», вызвав в жизни похожие, но своеобразные формы «чувствительности» (=ментальности) в каждой стране, которые проявлялись через искусство. В самом конце Мандру даже признается, что схема «экономический кризис порождает искусство» кажется простоватой, но он настроен ее отстаивать, и не только в отношении барокко, но и классицизма. Несмотря на все вышесказанное, у Фернана Броделя все же были основания с подозрением относиться к «позднему Февру» на страницах «Эссе». Мандру привнес в историческую психологию то, чего в ней раньше не было: новый объект, те самые «ментальности», которых сам Февр избегал. Этот переход на «ментальности» с «чувствительностей» и «исторической психологии» очень важен. Читатель наверняка обратит внимание, что «историческая психология» появляется в книге Мандру только тогда, когда он напрямую ссылается на Февра. Здесь неважно то, что к термину «ментальность» с симпатией относился Блок³¹, потому что «ментальности» второй вол³¹ Подсчеты употребления термина приводятся в: Philippe Joutard. L’Introduction

a la France moderne et l’histoire des mentalités y R. Mandrou. Introduction à la France moderne. Postface. Paris, 1998, P. 477 – 479.

23

mandrou.indd 23

20.01.2010 14:56:32

^_`fgj k^m^fgo

ны исторической психологии — явно не те, которые подразумевал Блок. Собственно говоря, это понятие в его новом смысле было выковано во время совместной работы с Дюби над «Французской цивилизацией», вышедшей в 1956 г.³² Правда, тогда это осталось практически незамеченным³³. Потребовалось больше 10 лет работы не только самих Мандру и Дюби, но и историков третьего поколения школы “Анналов”», особенно Ле Гоффа, чтобы случился и бунт против Броделя, и новый «историографический поворот». Вспомним, что и семинар Мандру в Практической школе был посвящен именно «ментальностям Нового времени», как и семинар Дюби в Эксе — «средневековым ментальностям». Переход от «исторической психологии» к «истории ментальностей» значим по многим причинам. Самое важное — это появление или, скорее, конструирование нового объекта, тех самых «ментальностей». Именно его неопределенность (что, например, Жак Ле Гофф считает достоинством³⁴) позволила не только расширить сферу внимания истории, но и сдвинуть ее. В частности, в сторону от психологии — что было плюсом для истории в целом, но явным минусом для исторической психологии. Сами собой выпали некоторые области, такие как история восприятия или все связанное с психофизиологией, — заметим, что Мандру этим вопросам уделяет много внимания в «Эссе по исторической психологии», но потом забрасывает, так и не завершив, — например, исследование иерархии органов чувств. Нелепо гадать, было ли вообще их присутствие в «Эссе» проявлением искреннего интереса самого Мандру или его желанием сохранить верность плану Февра. Возможно, и «ментальности» он вводил неосознанно, полагая, что и здесь Февр бы с ним согласился. Как бы то ни было, с исчезновением «исторической психологии» ³² Это подтверждает сам Жорж Дюби: «Я и Мандру под влиянием психоанали-

за (в 50-е годы) начали изучать в качестве фактора социальной истории ту совокупность полубессознательных проявлений, которой мы дали название “ментальность”» — Дюби Ж. Развитие исторических исследований во Франции y Одиссей. 1991; G. Duby. Le rencontre avec Robert Mandrou et l’élaboration de la notion d’histoire des mentalités y Histoire sociale, sensibilités collectives et mentalités. Mélange Robert Mandrou. Paris, 1985, p. 33 – 35. ³³ Jean Lecuir. Robert Mandrou: Genese de l’Introduction à la France moderne y

R. Mandrou. Introduction à la France moderne. Postface. Paris, 1998. P. 433. ³⁴ Гуревич. Исторический синтез… Приложение. Интервью с профессором Жаком

Ле Гоффом. С. 296 – 303.

24

mandrou.indd 24

20.01.2010 14:56:32

f‘gf ’^_`f“ ” •“`–‘^ ”•—f”˜g•™j š•”›kœ”” k•–g_^ žgof^

ушла необходимость и контакта с психологией и психологами. Коль скоро «ментальность» не равна «психике», а является новым объектом, то при чем тут психология? «Ментальность», как известно, разрасталась с невероятной скоростью. Для Мандру, судя по всему, она была равна «мировоззрению», для многих более поздних исследователей она стала ближе к «коллективным представлениям» Дюркгейма, начала включать в себя области внимания активно развивавшихся в те годы семиотики и антропологии. В результате «история ментальностей» превратилась в «историческую антропологию». Как уже говорилось, сам Мандру не остался в стороне и от этого процесса. Его «Магистраты и колдуны» вошли в классику исторической антропологии, несмотря на подзаголовок «Анализ исторической психологии», — и этот, уже второй, переход был им проделан вполне сознательно³⁵. Итак, книга Мандру, с одной стороны, представила нам идеи «позднего Февра» по исторической психологии, а с другой стороны, поспособствовала ее перерождению в историю ментальностей. Конечно, даже формально Мандру был не единственным героем этого перехода. Можно даже сказать, что из-за невнимания, проявленного к «Эссе по исторической психологии», его реальная роль оказалась менее важной, чем могла бы. По непонятной причине книга на некоторое время очутилась на обочине исторической науки. Между тем именно год ее выпуска (1961) стал свидетелем новой вспышки исторической психологии. Так случилось, что самой яркой частью этой вспышки оказалась статья соавтора Мандру, Жоржа Дюби, «Histoire des mentalités» («История ментальностей»), которую он опубликовал в сборнике «Histoire et ses methodes». Эта статья имела программный характер — от нее, собственно, обычно ведут начало «истории ментальностей». В ней, кроме всего прочего, Дюби пытается приложить три вида «продолжительности в истории», предложенные Броделем, к ментальным процессам, выделяя быстротечные, на уровне которых формируются отношения между группой и индивидом, средние, затрагивающие уже группы и вызывающие изменения на уровне поколений, и, наконец, самые медленные, собственно менталь³⁵ Например, в интервью La Nouvelle Critique он говорит: «Я заимствую у этнологов

концепцию культуры, которая позволяет избежать мифа об ученой культуре, как единственно возможной, а также интегрировать в культуру модусы жизни и поведения». Приведено в: Philippe Joutard. L’Introduction a la France moderne et l’histoire des mentalités y R. Mandrou. Introduction à la France moderne. Postface. Paris, 1998. P. 492 – 493.

25

mandrou.indd 25

20.01.2010 14:56:33

^_`fgj k^m^fgo

ные структуры, которые тоже меняются в результате незаметных мутаций. Также Дюби признает существование совсем неизменных ментальных структур, связанных с биологическими свойствами человека³⁶. Более того, Дюби ссылается на американских социальных психологов, призывая следовать их методам. Но, как уже говорилось, как раз с введением нового объекта, «ментальностей», необходимость в психологах отпала. Тогда же, в 1961 г., в «Анналах» вышла статья Альфонса Дюпрона «Problèmes et méthodes d’une histoire de la psychologie collective» («Проблемы и методы истории коллективной психологии»), в которой, собственно, под «историей коллективной психологии» подразумевалась «историческая психология» линии Блока. Ничего, кроме программы сбора всех данных, имеющих отношение к этой науке, Дюпрон не предлагает, так как статья — это текст его выступления 1960 г. на конференции в Стокгольме. К слову сказать, Альфонс Дюпрон был не только автором статьи-манифеста и научным руководителем Мандру, еще он вел исследования крестовых походов — вернее, идеи крестовых походов, совершенно в русле «истории ментальностей»³⁷. Кроме того, в 1960 г. в Глазго вышла книга З. Барбу, «Problems of historical psychology» («Проблемы исторической психологии»), но об этом, другом, направлении мы поговорим чуть ниже. Итак, Мандру был одним из героев поворота к «истории ментальностей», но большинство об этом либо не узнало, либо забыло, что несправедливо. Дюби пережил Мандру на 12 лет и успел сделать гораздо больше. К тому же, как мы уже знаем, Мандру был лишен доступа к самой важной трибуне — журналу «Анналы». Обидно, что когда Ле Гофф стал активно продвигать «историю ментальностей», объединять единомышленников и составлять списки предшественников, он даже не упомянул Мандру³⁸. Как бы то ни было, вторая волна пришла — и ушла. Ей на смену пришла «историческая антропология». В парном противопоставлении «историческая антропология» Блока / «историческая психоло³⁶ См.: История ментальностей, историческая антропология: Зарубежные иссле-

дования в обзорах и рефератах. М., 1996. ³⁷ Диссертацию он защитил в 1956 г., но книга на эту тему была опубликована уже

после его смерти: Le Mythe de Croisade. Paris, 1996. ³⁸ Имеется в виду его статья «Nouveau objets» в сборнике Faire l’histoire: J. Le Goff,

P. Nora (s.d.). Paris, 1974. Эта несправедливость была исправлена уже после второго издания «Введения во Францию» (1974 ) в La Nouvelle Histoire: J. Le Goff, R. Chartier, J. Revel (s.d.). Paris, 1978.

26

mandrou.indd 26

20.01.2010 14:56:33

f‘gf ’^_`f“ ” •“`–‘^ ”•—f”˜g•™j š•”›kœ”” k•–g_^ žgof^

гия» Февра это формулируется так: «Само собой разумеется, “Новая историческая наука” далеко ушла ныне и от Блока, при котором изучение ментальностей лишь намечалось. Но главный принцип Блокаисторика: “тотальная” социальная история — остается принципом, которым руководствуются многие виднейшие ее представители. Однако такие историки, как Альфонс Дюпрон, Филипп Арьес, Жан Делюмо, Мишель Фуко (философ и историк), труды которых (при всех различиях между ними) ориентированы преимущественно на исследование аффективной жизни людей прошлого, скорее примыкают к “линии Февра”, нежели к “линии Блока”». ³⁹ К указанным именам продолжателей «линии Февра» можно отнести историков уже четвертого поколения «Анналов», Алена Корбена и Жан-Клода Шмитта. Правда, теперь эта «линия» существует в области с очень узкими рамками на периферии «Новой исторической науки»: эта область связана скорее не с психологией, а с «чувствительностью» и порой называется «история чувств»⁴⁰. Как ни странно, вклад Мандру в историческую психологию (и историю ментальностей) был забыт прежде всего. В сборнике 1985 г., посвященном его памяти, меньше всего внимания уделяется его психологическим исследованиям. Для своих учеников и последователей он остался социальным историком. Те сочинения в этом сборнике, которые касаются «истории ментальности», удивительно далеки от работ самого Мандру. Для Мишеля Вовеля, прославившегося исследованием отношения к смерти в Средние века, Робер Мандру является примером автора, удачно сочетавшего «case-study» и «серийную историю»⁴¹. Он пишет, что «серийная история поверяется через кейс-стади», и именно это и делал в своих книгах Мандру. Вовель считает, что «микроистория» Гинзбурга, Земон-Дэвис, Леруа Ладюри — это тоже «кейс-стади», как и исследования Февра. Судя по всему, Мандру больше всего запомнился своими «Магистратами и колдунами», ставшими классикой не только «исторической антропологии», но и последующего за ней направления, «культурной истории»! ³⁹ Гуревич. Исторический синтез… С. 111. ⁴⁰ Впрочем, эти исследователи сами себя относят к «исторической антропологии»

или «культурной истории», но настаивают на преемственности своих идей непосредственно от Февра. ⁴¹ Michel Vovelle. Histoire serielle ou “case studies”: vraie ou faux dilemme en histoire

des mentalites y Histoire sociale, sensibilités collectives et mentalités. Mélange Robert Mandrou. Paris, 1985.

27

mandrou.indd 27

20.01.2010 14:56:33

^_`fgj k^m^fgo

Впрочем, кое-какие работы, имеющие в названии «историческая психология» и связанные с Мандру, продолжали выходить даже после его смерти. Например, в 1986 г. вышел труд Франсуа Билласуа «Le duel dans la société française des XVIe-XVIIe siecles. Essai de psychologie historique» («Дуэль во французском обществе XVI – XVII вв. Эссе по исторической психологии»). Автор считается учеником Мандру и Дюпрона и до сих пор преподает в университете Париж-X (Нантер), однако вся теоретическая часть книги Билласуа пестрит ссылками не на них, а на Мосса. *** Естественно, сейчас под «исторической психологией» понимается разное. Можно видеть в ней всеобъемлющую науку, т. е. особую парадигму истории. Судя по всему, Мандру понимал именно так. Это направление мы уже разобрали: историческая психология стала историей ментальностей, а потом очень быстро — исторической антропологией, и психологический элемент в ней был практически потерян. Но можно видеть в «исторической психологии» более узкое понятие, не часть истории и не часть психологии, а самостоятельную, автономную если не науку, то хотя бы область. Скорее всего, такой ее видел Февр⁴². Именно так историческую психологию продолжали воспринимать некоторые ученые и в 1970-х гг. Это возможно и сейчас. Первая историческая психология возникла благодаря концептуальным контактам историков и психологов. Контакт с антропологами привел к созданию исторической антропологии. Привлечение других дисциплин, вероятно, сказалось благотворно на истории, но в процентном соотношении область синтеза истории и психологии сократилась, оказалась выжата на периферию и дошла до нас, как уже говорилось, в форме «истории чувств». «Новая историческая наука» сама стала всеобъемлющей, а после опыта таких сложных явлений, как «лингвистический», «культурный» и даже «когнитивный» перевороты, распалась, раздробилась на мелкие части. Психология, как и социология, тоже пережила свой кризис в 1980-х гг. Но выход из кризиса уже наметился. Одновременно наметилось и нечто похожее на возрождение «исторической психологии», хотя уже на других основаниях со стороны психологии. ⁴² См. например: «историческая психология… выходит за рамки одной науки, или

обеих». L. Febvre. Histoire et psychologie y Combats pour l’histoire. P. 218.

28

mandrou.indd 28

20.01.2010 14:56:33

f‘gf ’^_`f“ ” •“`–‘^ ”•—f”˜g•™j š•”›kœ”” k•–g_^ žgof^

Мы видели, как из проекта Февра — Мандру с течением времени вымывался психологический элемент и ослаблялась связь с психологией. По совести говоря, эта связь никогда не была особенно прочной. Мандру ни в каких контактах с психологами замечен не был. Февр, как мы уже говорили, активно общался с Блонделем. Известно, что основатели «Анналов» с брезгливостью относились к фрейдизму, а в их время другие влиятельные психологические течения еще не сформировались. По крайней мере, таково было положение во Франции, где психологи оказались в тени великих социологов. Однако в деятельности психологическо-социологической среды 1920-х гг. принимал активное участие еще один психолог, Иньяс Мейерсон. Он бывал на тех же встречах и конференциях, где появлялся и Февр, а начиная с 1940-х гг. разрабатывал свою историческую психологию⁴³, о которой ни Февр, ни Мандру, ни тем более Блок никогда не упоминали. Хотя лично Февр и Мейерсон были знакомы, в конце 1940-х — начале 1950-х они даже немного сотрудничали. Когда Февр и Бродель основали VI Секцию Практической школы, ныне известную как Высшая школа социальных исследований (EHESS), Февр пригласил туда Мейерсона преподавать, и он в 1950 г. основал там свой Центр исследований по сравнительной и исторической психологии. Некоторые современные нам психологи, такие как Джером Бруннер⁴⁴, восхищаясь открытиями Мейерсона, уверяют, что чувствовали в трудах школы «Анналов» многое от его психологии. Возможно, это объясняется именно общей средой, где витали близкие идеи. У Мейерсона были ученики. Один из них, психолог Зеведей Барбу, как раз и выпустил в 1960 г. свои «Проблемы исторической психологии», оставшиеся незамеченными, как и «Эссе по исторической психологии» Мандру. Были ученики и среди историков. Жан-Пьер Вернан ровно через год после выхода «Эссе» выпустил труд, ставший сенсацией среди антиковедов, «Les origines de la pensée grecque» («Истоки греческой мысли»⁴⁵). А в 1965 г. в «Журнале исторического синтеза» Берра Вернан опубликовал статью «Histoire et psychologie» ⁴³ Les Fonctions psychologiques et les œuvres. Paris, 1948 (переиздание 1995). Также:

Écrits 1920 – 1983: pour une psychologie historique. Paris, 1987 и др. ⁴⁴ Bruner, Jerome. Ignace Meyerson and Cultural Psychology y The mind as a scien-

tific object: between brain and culture. Oxford, 2005. ⁴⁵ Переведена на русский язык под названием «Происхождение древнегреческой

мысли» в 1988 г. Также переводились еще две, более популярные книги Вернана.

29

mandrou.indd 29

20.01.2010 14:56:33

^_`fgj k^m^fgo

(«История и психология»), где рассматривал как раз недавно появившиеся книги Мандру, Барбу и психиатра ван ден Берга. Там, в частности, он пишет: «Каковы бы ни были контакты и влияния, историческую психологию не стоит рассматривать как отрасль истории. Она — автономная дисциплина, имеющая свой объект, свои проблемы, свои методы и свои перспективы»⁴⁶. Со временем Вернан стал близок и журналу «Анналы» и самой школе «Анналов» и выпустил несколько не менее знаменитых трудов в соавторстве с другими историками, например с Пьером ВидальНаке и Марселем Детьеном. Наследие его учителя Мейерсона сейчас активно пересматривается, его труды переиздаются, его концепции обсуждаются на конференциях, в которых принимают участие и представители третьего и четвертого поколения школы «Анналов»⁴⁷. Кроме этого воскрешения, как уже говорилось, есть признаки второй встречи, после 1920 – 1930 гг., историков и психологов. Оставив в стороне вопросы о различных «поворотах» и кризисах в гуманитарных науках, скажем кратко, что эти науки вновь подтолкнуло другу к другу отчаяние. Уже упоминавшийся Джером Бруннер пишет о возможности создания новой исторической психологии, так же как и знаменитый социальный психолог Кеннет Джерджен⁴⁸. Причем речь идет не только о заимствовании историками методов и концепций у психологов: Джерджен говорит о сходстве гносеологии обеих наук. Однако до создания такой синтетической науки, вероятно, еще далеко. Обсуждение психологических концепций, споры с психологами — уже интересный признак. Начиная с 1990-х, число исторических исследований, посвященных психологическим темам, растет. И, главное, их авторы обращаются к трудам современных психологов, социальных и когнитивных, а не только обсуждают близкие к психологии концепции «цивилизационного процесса», все же довольно старые, восходящие к работе Норберта Элиаса 1939 г. На первом месте в числе наиболее разрабатываемых историко-психологических тем, безусловно, стоят эмоции и чувства, но развиваются они отдельно от «истории чувств» четвертого поколения школы «Анналов»⁴⁹. Интересная концепция «эмоциональных сообществ» Барбары Ро⁴⁶ Ibid., P. 88. ⁴⁷ Pour une psychologie historique. Ecrits en hommage à Ignace Meyerson. Paris, 1996. ⁴⁸ Gergen, Kenneth. Social Construction in Context. 2001. Chapter 5. History and Psy-

chology: Conflict and Communion. ⁴⁹ Отдельных работ действительно очень много, но кроме того, проходит много

конференций и выпускается сборников, например:

30

mandrou.indd 30

20.01.2010 14:56:34

f‘gf ’^_`f“ ” •“`–‘^ ”•—f”˜g•™j š•”›kœ”” k•–g_^ žgof^

зенвейн⁵⁰ разработана в прямой дискуссии с современными психологами. Более или менее в рамках психологии обсуждается память, или, скажем, «психотропы» разного рода (от вполне понятных чая, алкоголя, курения и наркотиков до религиозной медитации). Рассматривается психический процесс восприятия, например восприятия цвета, природы или города. Кроме обращения к совсем «свежим» концепциям социальной и когнитивной психологии, иногда происходит любопытное осмысление концепций не столь современных (но все-таки возникших много позже основания «Анналов»), например, теории «двойного послания» исследователя шизофрении Грегори Бейтсона⁵¹. Можно надеяться, что историческая психология переживает второе рождение на совершенно новых основаниях. Неважно, какая это будет волна. Возможно, ее подъему поспособствует и наш перевод одного из самых интересных трудов 50-летней давности, попрежнему способный удивлять и вдохновлять. Полагаю, читатели книги с этим согласятся. *** Несколько замечаний, касающихся собственно перевода. Самые важные термины Мандру выделены в тексте — рядом с русскими в скобках даются их французские оригиналы. Некоторые варианты давно приняты в русском языке. Так, несмотря на то что «outillage mentale» можно передать как «ментальное оснащение», «духовное вооружение», «психологическая оснастка», в данном переводе мы оставляем именно первый вариант как наиболее распространенный. К сожалению, остались другие терминологические проблемы. Например, французское прилагательное «moderne» чаще всего приходилось передавать громоздким словосочетанием «раннего Нового времени» и «начала Нового времени», кроме случаев, специально оговоренных в примечаниях. Его громоздкость связана с выбором самого Мандру: у него «moderne» обозначает не все «Новое время» (до Французской революции), а период с 1500 по 1640 г., что как раз и соответствует «раннему Новому времени» российской историографии. Другая ⁵⁰ Предварительные итоги см.: Barbara H. Rosenwein. Emotional communities in the

early Middle Ages. Cornell University Press, 2006. ⁵¹ Edward Muir. The Double Binds of Manly Revenge in Renaissance Italy y Gender

Rhetorics: Postures of Dominance and Submission in History. Binghamton, 1994. P. 65 – 82; D. L. Smail. Hatred as a Social Institution in Late Medieval Society y Speculum, 76, № 1 (Jan 2001). P. 90 – 126.

31

mandrou.indd 31

20.01.2010 14:56:34

šfg`”•ko”g šgfgo`˜”™^

сложность: «bourgeois» и «bourgeoisie». Иногда это «буржуа» и «буржуазия», а иногда «бюргер» и «бюргерство». Мандру часто играет обоими значениями, а в переводе не всегда удается это передать. Остается только надеяться, что читатель не воспримет некоторые словоупотребления как неряшливый анахронизм. В настоящем издании дается перевод книги по второму, прижизненному изданию 1974 г. Работы Робера Мандру, имеющие отношение к исторической психологии⁵²: 1958: Histoire de la civilisation française (совместно с Жоржем Дюби). 2 vols. 1959: Pour une histoire de la sensibilité. «Annales», p. 581 – 588. 1960: La baroque européen: mentalité pathétique et révolution sociale, «Annales», p. 898 – 914. 1961: Spiritualité et pratique catholique au XVII-e siecle. «Annales», p. 136 – 146. — Introduction à la France moderne. Essais de psychologie historique. 1962: Trois clefs pour comprendre la folie à l’age classique. «Annales», p. 761 – 771. 1964: Litterature de colportage et mentalités paysannes, XVII-e –XVIII-e siècles. «Etudes rurales», XV, p. 72 – 85. — De la culture populaire en France aux XVIIe et XVIIIe siècles. 1968: Magistrats et sorciers en France au XVII-e siècle, une analyse de psychologie historique. 1972: Histoire sociale et histoire des mentalités. «Nouvelle critique» № 49, p. 40 – 44. 1973: Des humanistes aux hommes de science. 1974: Introduction à la France moderne. Essais de psychologie historique. ⁵² Составлен на основе: Fr. Parent-Lardeur. Bibliographie y Histoire sociale, sensi-

bilités collectives et mentalités. Mélange Robert Mandrou. Paris, 1985, p. 21 – 33.

mandrou.indd 32

20.01.2010 14:56:34

ПРЕДИСЛОВИЯ АВТОРА

™ šgfo’“ ”m`^_” (1961) Писать книгу по истории — ни в коем случае не значит предаваться той чисто интеллектуальной забаве, которой иногда считают художественную литературу, романы, повести и рассказы. Историк, работая над реконструкцией прошлого, которая постоянно совершенствуется, старается что-то показать, доказать или, по крайней мере, добавить еще один кирпичик к коллективно возводимой постройке. И он сам помещает свою работу и свой вклад в особые рамки той долгой череды постепенных приближений к истине и обобщающих результатов, которая и составляет историческое знание. Данное предисловие не должно стать исключением. Следует ли мне подробно изложить, как на протяжении десяти лет, следуя призыву Люсьена Февра, я в качестве историка направлял все свои усилия на изучение коллективных ментальностей? Но ведь предлагаемая книга сама по себе и является демонстрацией этих усилий, и указывает их конечную цель, методы ее достижения и промежуточные итоги. Кто-то может подумать, что я слишком поспешно и энергично устремился в ту область, которая до сих пор остается малоизведанной территорией, хотя туда время от времени и вступает каждый историк, движимый инстинктом. Что ж, тогда пусть каждая страница этой книги послужит мне своего рода оправданием. Итак, мне стоит довольствоваться одним объяснением, как и почему имя Люсьена Февра так часто появляется на последующих страницах, и тем самым заплатить свой долг перед ним и высказать ему свою благодарность. *** Каждый историк знает, как бился Февр на протяжении полувека, пытаясь убедить своих коллег, учеников и друзей и подтолкнуть их к истории, открытой новым гуманитарным наукам: экономике, социологии, психологии. Именно на последнюю он указывал наиболее часто в конце своей жизни. Вооруженный открытиями таких ученых, как Анри Валлон, Пиаже и другие, он, в действительности, 33

mandrou.indd 33

20.01.2010 14:56:34

f‘gf ’^_`f“

основал историческую психологию¹. Основал не путем написания одного фундаментального сочинения, а суммарно, посредством ряда вдохновляющих на дальнейшее исследование эссе и исследовательских программ, которые только он и мог написать и из которых самый выдающийся пример — блистательная статья «Comment reconstruir la vie affective d’autrefois? La sensibilité et l’histoire»². Твердой рукой Февр намечал с 1938 г. этот подход: «перебрать во всех деталях, а затем восстановить в целостности ментальное оснащение, находившееся в распоряжении людей изучаемой эпохи; напряжением не только эрудиции, но и воображения реконструировать весь физический, интеллектуальный и нравственный мир, в котором действовало каждое из предшествующих поколений»³. Скажем так: эта книга — мой первый ответ на вызов, брошенный Февром, но ответ, который ему же обязан большей частью своего содержания. Вот как это вышло. Неутомимый ученый, Люсьен Февр до самого последнего дня был занят разработкой исследовательских проектов и планов книг. Затевалась целая серия монографий, подготовленных Учителем в сотрудничестве с самыми юными учениками. В 1958 г. в этой серии была опубликована монография «Появление книги» («L’apparition du livre»), которую Люсьен Февр задумал вместе с молодым специалистом по проблемам книгоиздательства, А. Мартеном. «Февр и Мартен», как мы тогда говорили, еще не вышел, когда начался новый труд. В 1957 г., разбирая материалы, которые остались после Февра, я наткнулся на заметки, которые он предназначал для «Введения в мышление француза раннего Нового времени» («Introduction à l’intelligence de l’homme français moderne»). Под этим общим заглавием были собраны наброски, разбитые по разделам, своего рода план, на основе которого и было проведено исследование, ныне предлагаемое читателю. Я смог соединить свои собственные подтверждения, взятые из источников, и мысли с теми, которые набросал Февр: обнаружив, что у него тот же метод прилагается для решения тех же исследователь¹ Это была та историческая психология, которой Анри Берр выделил место

в своем «Историческом синтезе»: H. Berr. Du scepticisme de Gassendi. P. 19. `² Annales d'Histoire sociale, 1941. Эта статья была перепечатана в его книге «Com-

bats pour l’histoire». В русском переводе статья называется: Чувствительность и история. Как воссоздать эмоциональную жизнь прошлого y Бои за историю. М., 1991. — Прим. перев. ³ L. Febvre. Combats pour l’histoire. P. 218.

34

mandrou.indd 34

20.01.2010 14:56:34

šfg`”•ko”º ^o—f^

ских задач, я дерзнул последовать его плану. Мысль Февра и его советы вдохновляли меня на первой стадии этой работы. Когда я открыл в его бумагах новое доказательство близости наших научных устремлений, то решил, что лучше всего написать этот первый труд по новой теме, воплотив именно его план и просто сведя воедино все то, что было у него и у меня. Само собой, что Люсьен Февр ни в коей мере не несет ответственности за эту книгу в ее окончательном виде; я же вполне осознаю и все ее несовершенство, и саму сложность задачи, за которую взялся. Однако для оправдания всего предприятия достаточно и того, что именно является его главной темой: исследование в области, наиболее пренебрегаемой историками. «Историк не имеет права на дезертирство»⁴. *** В заключение я хочу выразить свою горячую благодарность Жоржу Дюби, профессору филологического факультета университета Эксан-Прованса, который питает не меньший, чем я, интерес к истории ментальностей и который был столь добр, что прочел эту книгу еще в гранках. Робер Мандру Париж, 1961 г.

™ o—f’“ ”m`^_” (1974) За те десять лет, что прошли с выхода первого издания, историки проделали много работы в близких направлениях. Их исследования чаще касались более древней или более поздней истории, но, тем не менее, они способствуют и нашему пониманию французов XVI в. Проводились коллективные исследования питания и биологического поведения, первые результаты которых скоро должны появиться в труде под редакцией Ж. Ж. Эманденкера. Другой исследовательодиночка долгие годы трудился, собирая и интерпретируя серийные документы, касающиеся обеспечения продовольствием в Провансе в конце Средневековья: речь идет о прекрасной книге М. Л. Стуфа, которая была опубликована совсем недавно. Третьи занимались изучением преступности в разных провинциях или в Париже в более близкую к нам эпоху или же сбором данных, которые позволят нам ⁴ Combats pour l’histoire. P. 229.

35

mandrou.indd 35

20.01.2010 14:56:34

f‘gf ’^_`f“

лучше понять социальную жизнь сельской общины, как, например, Жерар Бушар в своей «Неподвижной деревне»⁵. Однако мое «Введение во Францию раннего Нового времени» было представлено в 1961 г. как личная исследовательская программа в рамках семинара в Практической школе высших исследований. За прошедшие десять лет я опубликовал некоторое число работ, вписывающихся в план, намеченный этой книгой: несколько статей, посвященных питанию парижан в XVIII – XIX вв.; много, касающихся культуры и народных восстаний в XVII – XVIII вв., и особенно «Голубой библиотеки», которая была собрана в городе Труа в первые десятилетия XVII в., а также мятежей накануне Фронды; одно совсем недавно напечатанное исследование рассматривало интеллектуальную жизнь в XVI – XVII вв.; есть и еще одно, пока не оконченное, сравнительное исследование по Северной Германии в середине XVII в. Наконец, четыре года назад я опубликовал толстый том, в котором попытался проанализировать уменьшение числа процессов над ведьмами во Франции XVII в. и рассмотреть идеи, которые ему сопутствовали. Эта работа касалась XVII в., но во многом опиралась на мои предыдущие исследования по второй половине предшествующего столетия. Другие направления я считаю открытыми, и над ними попрежнему ведется работа на семинарах в Практической школе и в университете Париж-X: по играм, по праздникам и развлечениям; по тем различным средам, в которых проявлялось чувство национальной принадлежности в 1560 – 1660 гг.; по религиозной жизни и практикам в XVI – XVII вв. Первые итоги проделанной работы уже включены в это переиздание. Собранный урожай оказался настолько богат, что мне пришлось несколько раз пересматривать текст и улучшать его, особенно в том, что касалось примечаний и библиографических дополнений. Таким образом, разработка программы продолжается, и я остаюсь верен идеям Люсьена Февра. Робер Мандру Париж, 31 декабря 1972 г.

⁵ Gerard Bouchard. Le Village immobile.

Sennely-en-Sologne au XVIIIe siècle.

P., 1972.

mandrou.indd 36

20.01.2010 14:56:35

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ И ОПРЕДЕЛЕНИЯ

Я полагаю, что будет полезно с самого начала определить в нескольких строках главный объект исследования, и просто необходимо — объяснить некоторые понятия, которые используются в этой книге. Наш объект — Человек, т. е. люди, жившие во Франции, «от Колумба до Галилея, от открытия Земли до открытия Неба», согласно прекрасной формуле Мишле, т. е. в ту чрезвычайно важную для развития западного человека эпоху, которая простирается от 1490-го до 1650 г. Наш метод, который не требует догматического изложения, потому что его демонстрирует вся эта книга, таков: сначала мы раскладываем цивилизацию раннего Нового времени на несколько составляющих ее элементов, а потом соединяем их заново, делая упор на жизнь людей, которые были носителями и творцами этой цивилизации. Эта двушаговая стратегия не требует следовать какому-либо строгому плану, а только определяет ход исследования, благодаря чему мы можем по-разному перетасовывать данные и предлагать различные объяснения, которые из них можно вывести. В конце мы получаем лишь предварительные результаты работы, считать которую законченной было бы крайней самонадеянностью… И тем более тщетной самонадеянностью, что это представление читателю француза раннего Нового времени задумывалось как исследование по исторической психологии, настолько редкой гостьей в величественном Дворце Истории, что ее методы и модели еще только предстоит разработать… *** Определение первое: француз раннего Нового времени, «новый» француз. Следует ли уточнять, какой француз? В эту эпоху — как и во все прочие — были люди чувств и люди ума; люди, твердо стоящие на земле, и стремившиеся за ее пределы; верящие в Красоту и Науку, а также жулики и политики; изобретатели машин и создатели абстрактных систем, которые, движимые эгоистическими побуждениями, пытались перекроить судьбы других. Для историка, поднаторев37

mandrou.indd 37

20.01.2010 14:56:35

f‘gf ’^_`f“

шего в написании биографий, довольно легко выбрать тот или иной тип человека в данном обществе и на досуге его изучать. Но он рискует забыть о том, что никто из людей не является самодостаточным. Каждый лишь кажется одиночкой, и то не как индивид, а как персонаж, исполняющий свою роль, «персона» в театральном смысле. Таким образом, каждый является отдельной персонификацией одного и того же аспекта живой реальности, Человека… Представим это другими словами. Вот ряд мистиков, начиная с Гарсиа Хименеса де Сиснероса, автора «Ejercitatorio de la Vida espiritual», до св. Франциска Сальского с «Трактатом о Божественной любви» и до [Корнелия Янсена,] автора «Augustinus». Рядом с ними — хотя и немного в других хронологических рамках — существовали астрономы раннего Нового времени: от Коперника времени «De Revolutionibus» через Тихо Браге и Кеплера до Галилея… Мы еще покажем, что даже такое великое событие, как открытие новых западных земель генуэзцем Колумбом в 1492 г. по-разному интересовало художника, музыканта, сочиняющего мотет, и купца, королевского чиновника или философа. И однако все эти люди не являлись чужими друг другу: каждый из них был результатом своеобразного синтеза, или, по крайней мере, пунктом смешения самых разных влияний. Просто перечислим их: ошеломительный прогресс вновь открытого книгопечатания, которое быстро охватило все христианское человечество; расширение мира известного в результате Великих географических открытий и миров неизвестных, вызванных к жизни великими гипотезами; формирование духа и метода гуманизма с его критическими и позитивными тенденциями; изобретение художниками нового способа интерпретировать и представлять природу; разработка оригинальных форм религиозного чувства; установление великих монархий, предшествующее созданию современного государства; характерные проявления того состояния ума и процессов, которые мы позже назовем «капиталистическими»; все это были явления разные, но сопутствующие друг другу, одновременно воздействующие на всех людей в определенном круге стран. Они порождали в них и одинаковый способ чувствования и склонности, явно не соответствующие склонностям их предшественников — и их непосредственных преемников. Таков был первый расцвет Нового мира. С конца XV в. до середины XVII в. мы видим эпоху, в которой интеллектуальные, религиозные, художественные, политические и экономические виды человеческой деятельности кажутся свя38

mandrou.indd 38

20.01.2010 14:56:35

šfg`o^f”—gk–_¼g m^’g˜^_”º ” šfg`gkg_”º

занными друг с другом некоей весьма тесной взаимозависимостью. В это время можно с ясностью различить в умах (consciences collectives) людей результат долгих совместных усилий, когда уже совершенно по-новому «человек открыл сам себя», благодаря Везалию и Сервету, Мартину Лютеру и Жану Кальвину, Рабле и Монтеню… бывших различными воплощениями его беспокойства и подвижности. Для изучения этих умов на протяжении столь долгого периода времени мы будем использовать еще одно плохо определимое понятие «поколения». Оно полезно, если не доходить до арифметического автоматизма, как делал Курно, радостно поделивший каждый век на части по тридцать лет: 1500 – 1530 гг., 1531 – 1560 гг., 1561 – 1590 гг., оставив еще 10 лет для забавы. Итого: жили деды, потом отцы, потом дети… На самом деле мы, говоря как историки и как социологи, будем использовать слово «поколение» в его повседневном, самом богатом значении. Именно так мы будем говорить о поколениях военного и послевоенного времени, что позволит нам проследить контакт между двумя реальностями: достаточно широкой и многочисленной группой людей и серией событий, достаточно значительных, сложных, с национальными или даже мировыми последствиями. Эти события пробудили у людей ряд цепных реакций, которые не могли быть везде одинаковыми, но которые, при всей их разности, происходили от одной внутренней работы, сознательной или несознательной: они затрагивали и ум, и сердце, и действия людей одного поколения, если учитывать тот хорошо известный факт, что одно поколение не исчезает сразу с появлением следующего. *** Еще одно уточнение: этот француз, образ которого мы хотим восстановить, возник не на пустом месте: он жил в своем окружении, в определенном природном ландшафте, который его тоже по-своему обрабатывал — иначе, чем людей в Центральной Европе или на долинах и в горах Средиземноморья. В тех движениях, которые утверждали национальную самобытность, роль будничных декораций жизни была, безусловно, важна как для француза, так для итальянца и немца. К сожалению, нам едва ли удастся дотошно описать, как это делают сегодняшние географы, все особенности Франции XVI – XVII вв. Если общая топография почти не изменилась — хотя и следует вкратце упомянуть еще покрытые лесами горы, морские берега и течения 39

mandrou.indd 39

20.01.2010 14:56:35

f‘gf ’^_`f“

рек, — то все остальное от нас ускользает. Среда обитания, экономическая активность, города и транспортные потоки — картину этого можно набросать лишь фрагментарно, по редким свидетельствам современников¹. Да и на этих смутных, т. е. весьма противоречивых образах, которые предлагают нам эти немногословные свидетели, мы не станем задерживаться дольше необходимого: оценим лишь декорации без малейшей надежды на то, что они расскажут нам о ментальностях французов 1600 г. нечто такое, на основе чего сегодня усердный наблюдатель социальной жизни может, например, отличить жителя Лиможа от жителя Чикаго и крестьянина из Бос от крестьянина из Воклюза… Следуя «Путеводителю по дорогам Франции» 1552 г., мы проходим по бесконечно радостной Франции, стране богатых городов и их достопримечательностей, «рекомендованных» постоялых дворов и «добрых вин», а также стране «опасных переходов, где полно разбойников», как в Люзарше, и «дьявольских улиц» между Гериньи и Невером. Этот контраст присутствует и в редких описаниях королевства. Тут — идиллический образ, настоящий рай в самой богатой стране на свете; миф, счастливо доживший до наших дней. Так, Г. дю Вэр накануне Религиозных войн написал: «Здесь огромное, то есть бесконечное число красивых городов, зажиточных бургов и деревень, и, кроме того, неисчислимое количество замков и красивых домов, которые радуют глаз посреди полей, возделанных лучше, чем где бы то ни было»². Там — бескрайние леса, угрюмые, всегда страшные, которые окружают обработанные участки земли, подступают к самым городским воротам, вторгаются в деревеньки; больше не Франция-сад, но суровая страна, в которой человек уже не хозяин: путешественники и паломники боятся дорог, пробитых через глухие чащобы, и дорого платят проводникам, чтобы те защитили их от разбойников и диких зверей. Впрочем, повсюду есть опасная живность, которая без устали тревожит людей. Разве отец Баярда, умирая, не передал по наследству своему старшему сыну обязанность защищать семейный дом от медведей? ¹ Искусство описания, в отличие от искусства путешествия, еще не родилось.

Даже такой внимательный наблюдатель людей и вещей, как Монтень, проехавший через Францию, Германию и Италию, упоминает одни города. Сельские пейзажи, которые нам так нравится «видеть», оставляли его равнодушным, он просто писал: «на расстоянии в столько-то миль от этого города находится такой-то», и все. ² Oeuvres de G. Du Vair. 1636. P. 2.

40

mandrou.indd 40

20.01.2010 14:56:35

šfg`o^f”—gk–_¼g m^’g˜^_”º ” šfg`gkg_”º

Если мы захотим пойти дальше этого контраста, то получим региональную географию, которая не перестает поражать «аномалиями». Нас не удивят плодородные долины, окружающие Париж, Валуа и Бос, Гоёль и Юрпуа, как и невозделанные поля Бургундии, Гайлака и даже Сен-Пурсена; «нормальными» покажутся и бесплодные равнины Кро, бретонские ланды от Нанта до Ванна и от Анжера до Ренна. Но вдруг окажется, что поля Бос в ту эпоху считались пастбищными, а не земледельческими, что винодельческие районы Дофине, Вуарон-ан-Шелемон тогда лежали невозделанными, а область Ле Перш славилась обилием скота и домашней птицы, фруктов и зерна и даже водоплавающей птицы. И, напротив, о бордосских виноградниках не говорится ни слова! Иначе говоря, ландшафты Франции XVI в. отражали двойное движение, двойное устремление ее обитателей. С одной стороны, было воплощение очень давнего, укоренившегося желания производить в узких рамках маленькой «страны» (pays) — ограниченной политически или топографически — все, что нужно: продукты, одежду, орудия. С другой стороны, продолжительный рост торговли и городов уже давно создали известность, и весьма широкую, для традиционных рамок, некоторым товарам, тесно связанным с особенностями почв и климата разных областей, изобретательностью их жителей и легкостью транспортировки. История виноградников хорошо иллюстрирует эту вторую тенденцию, но это же касается и ремесленной специализации, бретонского холста и берришонского сукна, продукции савойских и лотарингских кузниц. Некоторые черты, которые и в XVI в. позволяли различать во Франции Север и Юг, берега Соммы и Пиренеев, берега Соны и Атлантики, остались теми же: мелкие «страны» со своим особым характером, неравно одаренные природой и человеком, неодинаково открытые соседним областям. Но одинаково поглощенные тем, как бы обеспечить себя всем необходимым — что вызывало неизменное восхищение путешественников, — и в то же время постоянно занятые своей суровой борьбой с природой, менее благосклонной к ним, чем к соседям, что бы ни казалось гостям, прибывшим из Венгрии или Африки. В сердце такой «страны» — город, гордящийся своими памятниками старины, своими ремесленниками (продукция которых известна на ярмарках: шевровые перчатки из Иссудуна, бумазея и тесьма из Сен-Максена); гордящийся и своими укреплениями, которые защищают их от тех опасностей, которым открыта сельская округа; наконец, гордящийся своими ярмарками и рынками, которые привлекают издалека купцов и простых 41

mandrou.indd 41

20.01.2010 14:56:36

f‘gf ’^_`f“

покупателей. Шарль Этьен приводит список около 230 населенных пунктов, как скромных местных столиц, вроде Иссуара или Сезанна, так и прославленных городов, Лиона с его банками, Бордо с его винами. *** Все эти «человеческие пейзажи» (paysages humains) Франции, более или менее успешные города, процветающие или не очень на своих землях деревни и горы, часто совершенно безлюдные, — безусловно, очень сильно отличались от Средиземноморья или Центральной Европы. И это еще один аргумент в пользу того, что не стоит пытаться восстановить в едином блоке психологию француза, итальянца, испанца, ирландца или жителя берегов Рейна… не говоря уж о более далеких народах, поляках или венграх, постепенно уступающих туркам и т. д. Каждый народ в эту эпоху имел собственную цивилизацию, которую и утверждал всеми возможными способами. Преимущество именно нашего выбора очевидно: Франция была перекрестком путей и культур. Открытая одновременно влияниям северной, если не сказать германской, культуры, которая приходила к ней из Нидерландов или долины Рейна, и итальянской, которая сама была в авангарде культур Средиземноморья. Это может продемонстрировать один-единственный экскурс в область искусства, что бы там ни говорили те, кто воспевает расцвет местных художеств во Франции до прихода итальянцев… Франция была как бы разрезана пополам, поделена между Фландрией и Италией; существовали две отдельные Франции, Северная и Южная. Долгое время новые импульсы приходили исключительно с юго-запада, благодаря экономическому и художественному развитию итальянских городов в XII в. Но северный мир, в свою очередь, тоже преподал свой урок: мастерские фламандских, а порой и немецких живописцев и скульпторов давно утвердились на берегах Луары к тому времени, когда лишь начали строиться первые ренессансные замки… Наконец, со второй половины XVI в. и до середины следующего столетия вся Франция пропитывалась испанизмом, одновременно на Юге и на Севере: солдаты, купцы, акробаты, монахи и воинственные проповедники, книги и картины, кастильские и фламандские — всё это множилось на французской земле, будь то 1589-й или 1630-й год. Однако Франция не просто была открыта ветрам, пришедшими издалека и продувавшим ее насквозь, за исключением, быть может, областей, изолированных рельефом, таким как горы в Верхнем Ли42

mandrou.indd 42

20.01.2010 14:56:36

šfg`o^f”—gk–_¼g m^’g˜^_”º ” šfg`gkg_”º

музене, или реками, как в среднем течении Гаронны. Она активно перерабатывала, накладывала свой отпечаток как на северный или итальянский Ренессанс, так и на немецкую Реформацию. Следовательно, нельзя понять Францию только через одних французов, нужно рассматривать их как отражение всего известного мира своей эпохи, и того именно мира, каким они его знали. Итак, мы попытаемся узнать человека раннего Нового времени, увидеть его глазами его собственной эпохи; понять, как он думал и чувствовал, как эффективно действовал — но сделаем это, оснащенные инструментами измерения и исследования историка середины XX в. *** Картины зарождения этого Нового мира уже были начертаны руками подлинных мастеров, будь то Буркхардт с его «Историей культуры» или Курно с его «Размышлениями», в которых XVI столетию уделяется сотня страниц, и, особенно — Мишле с седьмым томом своей «Истории Франции», написанной в середине прошлого века. Первый был наиболее внимателен к внешним проявлениям социальной жизни и воспринимал праздники, культы и даже политику как особые механизмы; второго захватывало движение идей и событий; Мишле мастерски отслеживал особое излучение, шедшее от гения к гению, от вершины к вершине, и, собрав вместе Везалия, Рабле, Шекспира, Монтеня, Сервантеса, усаживал всех у одного очага, на котором, как он считал, и было сварено все на свете: Ренессанса. Я не намерен повторять их путь и живописать еще одну картину XVI – XVII вв. Их труды упоминаются здесь для того, чтобы еще раз, уже в конце этих предварительных замечаний, указать на особую ориентацию данной книги. В ней речь пойдет о реконструкции менталитетов (mentalités) эпохи глубоких превращений, во многом обновивших коллективную психологию; об исследовании людей в рамках их занятий и их материальной цивилизации, предпринятом не для того, чтобы накопить побольше элементов и бросить энциклопедический взгляд, а для того, чтобы найти подходящие объяснения ментальным установкам (attitudes mentales), новым и старым, унаследованным у Средних веков. Корпус источников для такого исследования огромен. По их поводу пришло время дать некоторые разъяснения самого общего характера, которые неизбежно вызовут вопросы о методе. На самом деле, только очень близкое и долгое знакомство с ментальными установками может обеспечить необходимую осторожность в обра43

mandrou.indd 43

20.01.2010 14:56:36

f‘gf ’^_`f“

щении со столь разнородными и противоречивыми источниками. Если говорить о каких-либо общих правилах, то эта осторожность, безусловно, касается использования литературных или художественных свидетельств: это приложимо и к Добинье, и к Монтеню, а в еще большей степени к Корнелю. Человек искусства — какого бы то ни было — обладает по-особому острым зрением, большей чувствительностью, нежели в среднем его современники; следовательно, он очень хороший или даже слишком хороший очевидец. Ронсар, одержимый идеями смерти и несчастьями своей родины, как много его самого в его свидетельствах! Речь идет не о том, чтобы их игнорировать, но учитывать их в его подлинном поэтическом измерении… Необъятные досье уголовных дел тоже представляют свидетельства преувеличенной, экстремальной заостренности. Есть серии B, G, E архивов разных департаментов, с которых можно снять богатый урожай и в нем найти фрагментарные отпечатки важнейших черт тогдашней жизни. Муниципальные архивы, отражающие повседневные заботы горожан, тоже ценный источник. Но еще более важны мемуары и дневники, бесценные кладези, в которых Люсьен Февр уже многое почерпнул, работая над «Рабле»: дневники Губервиля, Клода Атона, Томаса Платтера… Затем Ф. де Виньёля и, еще позже, Жана Бюреля, Пьера де Бессо и многих-многих других, которые благодаря описаниям собственных будней, являются бесценными для нас информаторами… Путевые записки любителей экзотики, первые газеты и пасквили, письма, все эти возможности, которые человек раннего Нового времени использовал, чтобы выразить себя напрямую, нам очень подходят. Описания Новой Франции рассказывают нам не только о Канаде, потому что само удивление, реакция и критический обзор чего-то, находящегося в американской колонии, многое говорит и о делах в метрополии… Так как такой метод работы с источниками не свойствен традиционным исследованиям, в нем легко найти пропуски и недостатки, которых я не собираюсь отрицать. Было бы глупо надеяться исчерпать все ресурсы протоколов уголовных дел, например; может быть, это случится позже, когда коллективными усилиями будет проведено их систематическое изучение. Но признаем на данный момент, что следует двигаться дальше и даже рисковать этим исследованием ради более широкого, в будущем: пусть эта книга станет для него отправной точкой.

mandrou.indd 44

20.01.2010 14:56:36

˜^•—– 1

ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

Сегодня хорошо известно, что чем человек дальше от нас, во времени и пространстве, тем сильнее он от нас отличается, физически и психологически. Отличия в зависимости от удаленности в пространстве считаются общепринятым фактом давно, с тех самых пор, как о них с долей преувеличения сказали Тэн и Ратцель. Перемены, происходящие с течением времени, труднее уловить, но они столь же очевидны: сходите на фильм тридцатилетней давности, такой как «Великая иллюзия», и вы немедленно ощутите — за различиями в моде, которые слишком бросаются в глаза, — как меняются жесты и интонации. Вопреки представлению, популяризованному философами и литераторами, о неизменном человеке, чьи материальные и духовные нужды всегда одинаковы, о его вечных и однообразных страстях и всегда одной и той же доле здравого смысла, историки утверждают — и доказывают — человеческую вариативность и эволюцию во всех сферах. Каждая цивилизация, или, точнее, каждый момент развития цивилизации, показывает нам человека, который отличается от своих предшественников и своих преемников во всем, начиная от эмоциональной уравновешенности и до ментального оснащения (outillage mentale). Наша задача — найти эти отличия в «новом»¹ человеке: конечно, переоткрыть его мысли¹ Термин «новый» (всегда в кавычках!) далее будет иногда употребляться вместо

«относящийся к Новому времени». Сам автор в оригинале часто играет на многозначности французского слова «moderne», которое в обыденной речи обозначает как раз «новый», «современный», а как исторический термин — «Нового времени», «относящийся к Новому времени». При этом Мандру ограничивает Новое время XVI – XVII вв., что в русской историографии принято называть «ранним Новым временем». Употребление такого длинного оборота не всегда оправдано стилистически, поэтому и «homme moderne» здесь переведено как «новый человек». — Прим. перев.

45

mandrou.indd 45

20.01.2010 14:56:37

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

тельные навыки, но также и исследовать техники тела (techniques corporelles), то, «как он использовал свое тело»; другими словами, охватить все измерения нового человека, суть его физической, эмоциональной и интеллектуальной жизни настолько, насколько он нам это покажет и насколько позволит сравнение с более поздним и более близким нам временем. Получив это более общее впечатление, мы можем рассмотреть его отношения со своими современниками в социальном контексте и, в конце концов, попробовать оценить, насколько повлияли различные занятия на его умственный кругозор; эти три подхода призваны помочь уловить наш объект в его полноте и богатстве.

mandrou.indd 46

20.01.2010 14:56:37

œk^o^ 1 ТЕЛО: ПИТАНИЕ И СРЕДА ОБИТАНИЯ

Каждый, кто хочет пролить свет на ментальности (mentalités) раннего Нового времени, обязательно должен рассмотреть вопрос питания. Это было, безусловно, их primum vivere¹; ведь люди XVI – XVII вв., как и те, кто жил раньше них, были одержимы мыслями о хлебе насущном. Всем знакома картина, которую нарисовал Тэн, столь верная для всего Старого режима: «простонародье напоминало человека, который идет по дну озера с водой по самые губы; стоит дну чутьчуть опуститься или подняться легкой волне, и он потеряет опору, окажется под водой и захлебнется». Дождливый год, поздний мороз или июльская буря могли обречь на муки голода целую область. Однако справедливое признание этого фундаментального факта породило слишком ограниченную концепцию истории пищи. Преувеличенное внимание к зерну привело к тому, что те немногие историки, которые занимались этой темой, стали изображать человека не только как великого поедателя хлеба, но и как потребителя исключительно зерновых. Конечно, человек раннего Нового времени очень много заботился о зерновых культурах, так как опыт показал ему, насколько лучше всех остальных продуктов они обеспечивают калориями. Отсюда и та значимость, которую придавали во все века выращиванию, сохранению и использованию зерна. Отсюда и тот психоз, которому нет аналогов в психологии крестьянина XX века. Сейчас по-прежнему важно, был урожай хорош или плох, но это отражается лишь на кармане; в прежние времена во ФраншКонте или Босе слух «дождь идет!» подхватывался с такой тревогой из-за страха настоящего голода. Сберечь землю для зерна, а зерно для людей, защитить его от непогоды, полевых мышей и воров — вот каковы были основные экономические, технические и социальные проблемы. Кроме того, очевидно, что каждый, кто хранил зерно, им спекулировал. Именно об этом и говорит Шовре в своем пись¹ Прежде всего — жить (лат.). — Прим. перев.

47

mandrou.indd 47

20.01.2010 14:56:37

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

ме от 1574 г. к Гранвелю, после того как кардинал Неаполитанский прислал ему описание метода хранения, при котором пшеница в амбаре в течение пяти-шести лет остается «столь же хорошей и свежей, как в тот день, когда ее туда ссыпали». Шовре добавляет: «Если применять этот метод, все будут запасать зерно, и только нуждающиеся станут его продавать, так что бедным придется покупать себе пищу к радости богатых». К трем заботам, упомянутым выше, следует прибавить четвертую, по крайней мере, важную для городов: запасы зерна должны были циркулировать свободно, и эта проблема продолжала стоять и перед Тюрго в XVIII в., и даже позже, в первой половине XIX в. Однако какое бы значение ни имели цены и рынки, производство и потребление зерновых, в свете недавних диетарных исследований следует признать, что вопрос о питании в целом нуждается в прояснении. Конечно, монотонность блюд, основанных на зерновых, — один из решающих факторов; но так же надо учитывать, где это позволяют источники, такие факторы, как недостаток мяса, дефицит калорий, белка и витаминов, т. е. проблемы питания, которые напоминают сегодняшние в менее развитых странах. Кроме того, мы должны учитывать все возможные влияния этих факторов на мускульную силу, на работоспособность и жизнестойкость тех, кто на такой диете существовал. Новый человек пытался, где-то успешно, а где-то не очень, сбалансировать свою диету: это хрупкое равновесие, которое допускало хронический или временный дефицит, само по себе было диетой, компоненты которой варьировались, дополняя друг друга согласно нуждам конкретного времени года и климата. Она обеспечивала выживание определенной социальной группы в тех психологических условиях, о которых мы, безусловно, знаем очень мало, но которые нужно описать как можно детальней.

¿kg’g_—¼ f^À”_^ Подробно описывая диету канадских индейцев, хронист написал в 1612 г.: «ни соли, ни хлеба, ни вина»², что возвращает нас опять к зерновым. Они присутствовали на каждом столе в виде хлеба, каши или лепешек и были основой диеты всех классов общества. Бюргеры держали кое-что про запас — мешки зерна или муки в амбарах — ² Lescarbot. Histoire de la Nouvelle France. 1612, переиздание 1866. P. 555. Здесь

и далее — ссылки на книги, перечисленные в библиографии. — Прим. перев.

48

mandrou.indd 48

20.01.2010 14:56:37

œk^o^ 1. —gk: š”—^_”g ” •fg`^ ‘”—^_”º

и всегда имели в своей хлебнице одну-две буханки. Никто и подумать не мог о том, чтобы лечь спать, не проверив, заперты ли эти хранилища. Простые люди и в городе и в деревне не могли представить себе и дня без муки. Часто ее потребляли в виде хлеба, испеченного из смеси, ячменя и овса или пшеницы и ржи, но в голодные времена было принято готовить кашу с толчеными каштанами и желудями. Черный или белый хлеб был главной пищей, которую, по давней традиции, не изменившейся и в раннее Новое время, считали священной как Церковь, так и все люди. Перекрестить хлеб кончиком ножа перед тем, как взрезать его, или внушить ребенку уважение к самой мелкой крошке — относилось к одному и тому же. «Когда я был маленьким, — пишет П. Вире, — и слышал, как звенит колокол, созывая в школу, мне казалось, что он говорил то, что я зазубрил наизусть: “выброшенный хлеб — дурная голова”, и я был очень удивлен, что это оказалось правдой»³. Вокруг хлеба группировались основные крестьянские занятия, так как и сельское хозяйство в целом ориентировалось на выращивание максимума зерна, и при двуполье, и при трехполье; на протяжении долгого времени все искусство хозяйствования было направлено на увеличение посевных площадей. Однако с тем же зерном были связаны и основные занятия горожан. Зерновой рынок всегда располагался близ городской ратуши и находился под особым наблюдением, как и представители профессий, с ним связанных: лабазники и лавочники, покупавшие зерно в деревнях и свозившие его в города, часто ненавидимые всеми мельники и особенно пекари, которые, постоянно испытывая и соблазн тайно уменьшить буханку на пригоршню муки, и опасность стать жертвой грабежа, были вдобавок слабо защищены от народного гнева. Сам король отвечал за то, чтобы самые крупные тогдашние города, такие как Лион, Париж и Руан, были обеспечены хлебом. Он покупал зерно за границей, если было необходимо, и аккуратно назначал цену за каждый сорт хлеба: и от этой обязанности никто из королей не отказывался, ни в рассматриваемый нами период, ни много после его окончания. С одной стороны, именно с зерном тогдашние крестьяне, с их техниками и навыками, умели лучше всего обращаться, добиваясь наилучших результатов, — даже при урожаях сам-пят или сам-шест, кажущихся сейчас посредственными. Даже в регионах с бедной почвой и сырым климатом, таких как Бос, удавалось выращивать пшеницу, рожь, ячмень и пшено. Но, с другой стороны, урожаев едва хвата³ P. Viret. Office des morts. 1552. P. 7.

49

mandrou.indd 49

20.01.2010 14:56:37

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

ло, чтобы обеспечить все население. Тут влияли все факторы сразу: низкая урожайность, объяснявшаяся тогдашними методами обработки земли, и особенно — несправедливое распределение, так как землевладельцы, аристократы или буржуазия и Церковь, забирали свою долю натурой, как только поспевал урожай. В результате возникал порочный круг. Так как производство зерна было равно потреблению только в среднестатистический год, настоятельная потребность в нем могла только поощрять крестьян поддерживать, если не увеличивать, его производство. Это мешало обратиться к прочим сельскохозяйственным культурам, способным обеспечить основу для другого пищевого рациона, и потребление зерновых было тем больше, чем меньше было дополнительных высококалорийных продуктов. Французы продолжали есть очень много хлеба и муки до самой аграрной революции XVIII – XIX вв. Низшие классы обычно ели с хлебом овощи — травы со своих огородов, репу, кормовые бобы, чечевицу, горох, капусту, лук-порей, простой лук и щавель, которые они варили или готовили более сложным способом, используя животные жиры или ореховое или рапсовое масло. В целом, особого разнообразия не наблюдалось. Конечно, растения, открытые в Америке: помидоры, фасоль, баклажаны, картофель — были им недоступны; но, тем не менее, существовали другие овощи, не столь распространенные, как вышеперечисленные, которые выращивали монахи на своих огородах или ботаники, интересующиеся редкими растениями, или даже такие, как дыни, артишоки, цветная капуста, ревень, цикорий, которые на протяжении Средних веков ввозили с Востока. Овощной суп, вот что было едой бедняка — хороший, густой суп, который наполнял желудок и давал ощущение сытости. Рассмотрим, например, один рецепт 1650 г., который дается в «учебнике по облегчению бедности»⁴: «Наполни водой горшок или котел, в который вмешается примерно пять ведер, добавь двадцать пять фунтов хлеба, мелко раскрошенного, да еще, в скоромные дни, семь четвертей животного жира или, в постные дни, семь четвертей масла, четыре литра гороха или бобов с травами, и полбушеля репы или капусты, порея или простого лука, или других кухонных трав, да еще соли, сколько потребно, примерно на 14 су. Кушанья, которое уварится до четырех ведер, хватит на сотню человек, а разливать его следует черпаком, размером в одну миску». ⁴ B. N., Mss, fds fs, 21 802, F 81. Здесь и далее — ссылки на идентификационные

шифры рукописей Национальной библиотеки Франции. — Прим. перев.

50

mandrou.indd 50

20.01.2010 14:56:38

œk^o^ 1. —gk: š”—^_”g ” •fg`^ ‘”—^_”º

В целом, только эти распространенные овощи, которые можно было вырастить на собственном огороде или купить за гроши на рынке, и оказывались на крестьянском столе, сдабриваемые самыми простыми приправами, петрушкой и купырем. Покупное мясо и дичь ели гораздо реже. Для крестьян и горожан низших классов, равных им по достатку, мясо было исключительным блюдом, которое подавали лишь несколько раз в год, а вовсе не каждое воскресенье, вопреки легендарной клятве Генриха IV. Такое низкое потребление мяса объясняется плохими методами выращивания скота — пасти его могли лишь на пустошах и общинных выгонах или тайно на зерновых полях. Мясные лавки имелись только в городах, и поставки в них приходили нерегулярно — почти так же, как и товар на рынки морской и пресноводной рыбы. Нет сомнений, что крестьянин мог держать домашнюю птицу, или свинью сверх того, что он отдавал своему хозяину, но недостаток соли, неизбежный в областях, удаленных от берега моря или соляных копей Франш-Конте и Лотарингии, обычно делал заготовку мяса впрок невозможной. Очень часто у крестьян не было чем приправить свою мясную похлебку, а обращение к торговцам контрабандной солью было чревато разными опасностями. Без преувеличений можно сказать, что для низших классов в городе и деревне было весьма сложно как-то еще ограничить свою диету в постные дни. Поставки рыбы, свежей трески или же свежей, копченой или соленой сельди были нерегулярными. Конечно, яйца были хорошим подспорьем; но, по совести говоря, пост у бедняков длился круглый год. Более обеспеченные люди в городах и деревнях запасали мясо своего личного скота. В их чанах для засолки лежала свинина, а часто и дичь, имелись и животные жиры, особенно говяжий, который был незаменим при готовке. Но любое мясо было очень дорого, как и иные продукты животного происхождения: молоко, масло и сыр. Они были почти предметами роскоши и их никогда не потребляли с расточительностью. На хорошо организованных банкетах по случаю того или иного великого праздника главным искусством считалось экономно расходовать жаркое: ему предшествовало вареное мясо, которое должно было «утолить худший голод». Вырезка из дичины ценилась особенно, но обилие похвал, которые ей источали, позволяет понять, насколько редко она оказывалась на столе. Нет сомнений, что мясо не было ежедневным блюдом, даже в высшем обществе; поэтому Людовик XIV так скандализировал тех, кто становился свидетелем его раблезианских трапез. Таким же образом варьировалось от одной социальной группы к другой и потребление «сладостей». Дикие ягоды, конечно, были до51

mandrou.indd 51

20.01.2010 14:56:38

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

ступны всем, и крестьяне ели чернику, голубику, малину, вишню морель, кислые яблоки и все остальное, что произрастало в лесах. Вкупе с желудями, за обладание которыми в плохие годы люди соперничали с домашним скотом, эти скудные фрукты представляли один из бесценных ресурсов общих лесов. Однако бюргеры имели фрукты, которые выращивали в садах или покупали на рынках, и могли потреблять их всю зиму в сушеном или консервированном виде. Абрикосы, мушмула, персики, сливы, виноград, вишни, миндаль и сотни широко распространенных видов яблок и груш, часто подаваемых с розовой водой, составляли довольно длинный список. Их дополняли кондитерские изделия (сделанные с сахаром, все еще редким товаром, или с медом), которые обычно венчали хорошо устроенный пир. Эти сладости (возвращаясь к ним еще раз) изготавливали из чистой пшеничной муки, а не из ржаной, ячменной или желудевой. Подобные изысканные яства нельзя обнаружить на столах бедняков, за исключением особых случаев, возможно дважды или трижды в год, когда в меню входило и мясо. Список блюд, который мы только что представили, может оставить ложное впечатление, что тогда был доступен почти тот же набор продуктов, что и сейчас, за исключением экзотических товаров из Америки или тропиков — они тогда только начали появляться в Европе. Но следует еще раз подчеркнуть, что различия в питании между бедным крестьянином или городским подмастерьем и аристократом или буржуа касались гораздо большего, чем просто вопрос качества и количества. Хороший год или плохой, крестьяне жили на одной растительной пище, базовых продуктах выживания, которые только удерживали их на пороге смерти: хлеб и мука составляли практически целиком их диету. Да и самые богатые вовсе не ежедневно наслаждались тем богатым выбором мясных и растительных блюд, которые мы упоминали. Городской рынок, без сомнения, предлагал их все, особенно парижский рынок, о котором у нас больше всего информации, но бережливость была общим правилом. Если в истории и есть период, когда в диете доминировали зерновые, из которых пшеница становилась все более и более важной за счет остальных, то это — период Нового времени, и эта тенденция на самом деле продлилась до XIX в., когда Маурицио заинтересовала эта пшеничная монополия⁵. Гораздо сложнее узнать, как готовились различные блюда, дополнявшие зерновую диету. Овощи и мясо тогда готовили с жирами, мас⁵ Maurizio. Histoire de l’alimentation végétale.

52

mandrou.indd 52

20.01.2010 14:56:38

œk^o^ 1. —gk: š”—^_”g ” •fg`^ ‘”—^_”º

лами и специями. Специи, такие как перец, корица и имбирь, экзотические товары, импортируемые с Востока, употреблялись горожанами очень бережно. Их копили и неизменно включали в тот список товаров, которые бюргер хранил в своей кладовой, наряду с зерновыми продуктами и соленьями; их даже использовали как подарки. Однако они были распространены лишь в одном сегменте общества. Не так было с жирами и маслами, которые использовали и прогорклые, — а на самом деле, даже предпочитая прогорклые, которые придавали блюду для всей семьи больше вкуса. Так, Фази де Рам регулярно продавал «старое» свиное сало⁶, а в 1502 году достал из кладовой свой последний бурдюк оливкового масла, присланный ему за пять лет до того, чтобы угостить своего адвоката. К сожалению, невозможно составить карту с указаниями, где употребляли свиное или говяжье сало, оливковое, ореховое или конопляное масло. Сливочное масло, судя по всему, использовали для готовки гораздо реже, чем сейчас, в то время как употребление оливкового масла было, кажется, гораздо более распространено. Тем не менее это обобщенные выводы, для которых можно найти лишь недостаточные свидетельства. Никаких кулинарных книг в сегодняшнем понимании до середины XVII в. не писали, во всяком случае во Франции: трактаты типа «De re cibaria» («О еде») были медицинскими исследованиями, главной целью которых было классифицировать продукты питания по их полезности для человеческого организма или по их свойствам согласно врачебным критериям той эпохи, таким как подразделения человеческого тела на три вида элементов: газообразные, жидкие и твердые, горячие и влажные и т. п.

^k™œk–_¼g _^š”—™” Как невозможно определить распространение продуктов питания по областям, так же сложно географически классифицировать и обычаи потребления напитков. В этом смысле, как и во многих других, Франция была местом слияния нескольких традиций, страной, где смешивались модели потребления алкоголя трех разных зон: вина из Средиземноморья, пива, которое тогда считалось питьем по преимуществу жителей Северной Европы и особенно Англии, и сидра, монополией на который в XV в., судя по всему, владели нормандцы и жители Бискайского залива. Как известно, вино ⁶ Fazy, I, 82.

53

mandrou.indd 53

20.01.2010 14:56:38

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

распространилось по всем провинциям, и обитатели Нормандии ценили его так же, как и жители Прованса. Хотя, без сомнения, нормандцы выращивали больше яблонь, чем жители других провинций в конце XVI в., яблочный и грушевый сидр делали повсюду, и, например, в Бри изготавливали грушевый, считавшийся очень скверным. Только пиво — и галльский эль — можно локализовать с большой точностью и считать напитком фламандцев и обитателей северных и северо-восточных областей. Фери де Гюйон скорчил гримасу, когда ему довелось впервые попробовать его во время путешествия на север. Между этими тремя напитками (или лучше сказать, четырьмя, так как простую воду пили все) существовала своя иерархия и, как и в случае с продуктами питания, социально обусловленное распределение. Когда речь заходит о питьевых привычках, нам представляется традиционный образ француза, потребителя вина, якобы неизменный с тех самых времен, когда фокейцы завезли в Марсель первые виноградные лозы и сумели их акклиматизировать в местных условиях. На ум приходят все обычные ассоциации: гордость винодела, который пьет свое собственное вино, независимо от его качества, как в Альпах, так и в Бургундии; гордость бюргера, винный погреб которого полон так же, как зерновой амбар; житель Лиона, который владеет маленьким виноградником в Бужоле, и парижанин, который растит виноград на Монмартре или в Аржантейе. На самом деле, эти образы столь же верны в отношении вина, как и зерна; в одном случае это черный хлеб против белого, а в другом хорошее вино, яблочный или грушевый сидр против воды. Вобан во время своего путешествия по Везеле в конце XVII в. отмечает, что некоторые крестьяне по-прежнему пьют вино лишь три раза в год. Все остальное время они пьют воду или алкогольные напитки, но низшей категории, которые в больших хозяйствах специально держали в подвале для работников: слабый сидр (petit cidre) или зеленые вина (vins verds)⁷. По контрасту, более богатый стол включал обычно два вида напитков, которые можно было найти в продаже в тавернах: вино и сидр, но особенно вино. Хотя некоторые врачи, особенно из Нормандии⁸, утверждали, что вино представляет серьезную опасность для организма, вызывая водянку, дизентерию и лихорадку у того, кто им злоупотребляет, и при этом вредит вероломно, так как этот «мягкий, любезный враг» сокрушает своих поклонников так, что они этого даже не замечают, и, хотя те же самые доктора припи⁷

Кислые или очень молодые. — Прим. перев.

⁸ Julien Paulmier. Traite du cidre et du vin. 1589, passim.

54

mandrou.indd 54

20.01.2010 14:56:38

œk^o^ 1. —gk: š”—^_”g ” •fg`^ ‘”—^_”º

сывали сидру ценное качество обеспечивать долголетие, все предпочитали пить вино, как в «винных тавернах», так и дома. Как пели в Амьене в 1600-м г.: Gaudeamus, faisons grande chere, Buvons le vin, laissons la biere! (Радуйся, друг, иных трат не дано, Так бросим же пиво и выпьем вино!)⁹

Такое предпочтение не требует долгих объяснений. Сколько бы видов сидра ни приводили в своих писаниях его приверженцы, сколько бы ни толковали о достоинствах яблок, с которыми сеньор Губервиль познакомил Нормандию, сидр не мог состязаться с вином тех сортов, которые за более чем тысячу лет развития виноделия распространились и прославились по всей Европе. Список содержимого винного погреба купца-буржуа, городского или религиозного братства дает нам карту всей винной промышленности, которая во многом отлична от той, с которой мы знакомы сегодня. «Французские» вина — т. е. те, которые происходили из Иль-де-Франса — ценились неизменно высоко, и их виноградники, на Монмартре, Аржантейе и Даммартене, были известны далеко за пределами Парижской области. То же касалось красных и белых вин из Орлеана, которые считали самыми лучшими. Далее шли сорта из Гаскони и Они (Aunis), Анжу и Суассонэ, из Шампани — тогда еще не игристое, а обычное вино — и Оксерруа (Auxerrois). Однако первое место всегда держали вина Бургундии, и особенно из Бона (Baune), которые везде пользовались большим спросом. Картину дополняют завозные вина, в небольшом количестве, из которых самым важным была мальвазия, тогдашний портвейн. Во всех городских ратушах имелся впечатляющий запас вина, хранящегося в подвалах. Ибо оно было — или считалось таковым — не просто питательным напитком, оно было необходимо для официальных церемоний; даже заключенные в тюрьмах имели право на чарочку в праздничный день. Кроме очень торжественных дней вроде королевского въезда, когда случались общественные раздачи и орлеанский клерет подавали дамам, а красное вино из Бона господам, хорошие вина тщательно хранились: согласно традиции, унаследованной от Средневековья, их использовали как особые дары. Боч⁹ Все поэтические тексты данной книги даются в нашем переводе, по большей

части буквальном и подстрочном — Прим. перев.

55

mandrou.indd 55

20.01.2010 14:56:38

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

ка вина из Бона была королевским подарком: когда, следуя приказу Франциска I, герцог Алансонский въехал в Руан, чтобы стать нормандским губернатором, ему поднесли три бочки вина из Бона, «из которых две были наполнены клеретом, а одна белым» (20 августа 1516 г,). Вино, будь это роскошное, выдержанное несколько лет в деревянной бочке, или скромный местный сорт, во Франции преобладало повсюду. Также оно являлось единственным стимулятором, потому что XVI в. не знал других возбуждающих напитков — кофе, чая, какао, — вошедших в моду в эпоху Просвещения. С другой стороны, спирт, который можно было дистиллировать из вина или сидра, был известен, но эта aqua vita (живая вода), которую так усердно производили средневековые алхимики, в XVI в. оставалась товаром главным образом для химиков и фармацевтов. Кажется, что именно в этот период спирт начали использовать для питья, постепенно, но все больше и больше. Однако именно вино считали укрепляющим, «наиболее подходящим для тех, кто чувствует слабость или болезнь», и некоторые вина, особенно из Орлеана, специально рекомендовали для этой цели. Без сомнения, вино ударяло в голову — или горячило легкие телесные жидкости, как сказали бы тогдашние врачи; но у него отсутствовали как преимущества, так и недостатки многих напитков, которые сегодня широко потребляются во всех слоях общества. И в этом отношении, снова, диета человека раннего Нового времени была более, чем сегодня, основана на двух продуктах, освященных христианской верой, вине и хлебе (учитывая, конечно, недавно высказанные нами сомнения относительно гигантского разнообразия по качеству и ингредиентам, которое могут покрывать эти два термина, и широко различающиеся уровни потребления между классами общества). Ведь для XVI – XVII вв. даже больше, чем сегодня, такое понятие, как средний уровень потребления продуктов питания, и все цифры, к этому относящиеся, бессмысленны.

_g`g`^_”g Теперь нам предстоит возвращение к сложной проблеме рациона, но рассмотрение ее с другой точки зрения. По этому поводу немногое можно утверждать наверняка, и это немногое, по нашему мнению, как раз наименее важно. Возьмем, к примеру, общую схему питания. Утренняя трапеза (disner) была краткой и скромной, при56

mandrou.indd 56

20.01.2010 14:56:38

œk^o^ 1. —gk: š”—^_”g ” •fg`^ ‘”—^_”º

званной поддержать человека в его труде целый день и «отразить приступы голода». Вечерняя трапеза, с другой стороны, была гораздо обильней, потому что, согласно мнению врачей, «переваривание соков (humours) совершается лучше ночью, чем днем». Но это правило «доброй здравой медицины» имело значение лишь как самое общее указание. Было бы гораздо полезней знать состав этих трапез, но здесь мы снова должны довольствоваться весьма разноречивыми сообщениями. Нам показывают только крайности — либо гигантские пиры, достойные Гаргантюа, либо лишения, которые ведут к физиологическим повреждениям. У нас много описаний первых — банкеты и роскошные празднества, организованные для королей, императоров и принцев, которые перешли потомкам как образчики кулинарного хвастовства. На банкете ордена Золотого руна в Утрехте, в январе 1546 г., подавали пять перемен блюд, включая огромный выбор супов, мяса, изысканной дичи, гарниров, паштетов всех видов, варенья, фруктовых желе, сыров и т. д., все обильно сдобренное белыми винами и клеретами, которым предшествовала мальвазия. Вот, например, какие подробности указывает в своем отчете Иоанн из Ванденессе: Первая перемена: Говядина и баранина, окорок и язык, суп, телячья голова, оленина с репой, чищеный горох, жареная телятина, горячий лебедь, гусенок, индюшка, говяжий паштет, паштет из вымени и гарниры. Вторая перемена: Телячья грудинка, жареные колбаски, требуха, отбивные, тушеная дичь, горячий паштет из оленины, жареный фазан и жареный каплун, ржанка, цапля, паштет из куропатки, жареные весенние цыплята, голубь и гарниры. Третья перемена: Павлин, куропатка, чирок, лисица, свиное желе, горячий голубиный паштет, холодный паштет из цапли, бланманже (белый пикантный соус), холодец, жареная утка, жареный селезень, баранья вырезка и гарниры. Четвертая перемена: Холодный паштет из индейки, холодный паштет из оленины, заячий паштет, паштет из куропатки, паштет из цапли, голова вепря, холодный лебедь, дрофа, журавль, паштет из фазана. Пятая перемена: Три вида желе, три вида сушеных фруктов, три вида варенья, castreling (вид нуги), открытый фруктовый пирог, фруктовый торт, сырые и приготовленные груши, анисовое семя, мушмула, каштаны, сыр. Когда со стола унесли все, кроме скатертей, подали вафли и бисквиты с белым и красным ипокрасом. Самой трапезе предшествовали жареные тосты и мальвазия.

57

mandrou.indd 57

20.01.2010 14:56:39

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

Настоящая оргия, даже если считать, что каждый гость брал себе лишь понемножку от каждого блюда. Трудно отыскать описание нормальной трапезы. В дневниках рассказывается лишь о тех пирах, на которые собирается вся семья, в самом широком смысле, чтобы отметить важное религиозное празднество. Это тоже были особые случаи, как и великие пиршества религиозных общин. В 1618 г. капитул города Дол задал пир на шестнадцать человек, и для этого было закуплено некоторое количество мяса косули, баранина, три куропатки, две индюшки, восемь перепелок, два зайца, семь цыплят, четырнадцать голубей, сало для шпигования, варенья, каперсы, оливки, три голубино-оленьих паштета, кондитерские изделия, бисквиты, артишоки, вишни, груши, сливы и орехи фундук; пир с размахом, но все на основе стандартных продуктов. В отличие от таких вечерь, с которых гости отбывали, надежно защищенные дня на два-три от приступов голода, о другой, большей части населения, с ее ежедневными тяготами жизни, черным хлебом, овощами и водой, мы знаем совсем немного. Парижские документы XVII в. показывают опасность чрезмерной щедрости, когда в результате благотворительности сельская округа лишалась сельскохозяйственных рабочих. Хотя текст длинный, но все же достоин того, чтобы его процитировать полностью: «Принимающий бедняков с полей в приюте лишает село работников, которые должны пахать землю, и батраков, которые из-за своей отчаянной нужды ведут скот на пастбище. Потому что если такие люди, невзирая на возраст и пол, находят себе приют в Париже и каждый день получают суп и хлеб, который можно назвать даже белым по сравнению с тем, который они ели раньше, а также мясо и вино, которое обычно дают состарившимся беднякам, ни за что, то любой легко поймет, что они не останутся на земле, где им приходится работать с утра до ночи и получать за это лишь кусок черного хлеба и воду для питья, и считать за счастье, когда раз или два в год они имеют сало, чтобы намазать на хлеб, и никогда ни капли вина…»¹⁰

Несомненно, таково и было питание самых нуждающихся батраков, которые, не имея земли и часто даже жилья, бродили круглый год по селам в поисках работы, еды и ночлега. И здесь снова наше знание сводится практически к одним крайностям. ¹⁰ B. N., Mss, fds fs, 21 803, F 234.

58

mandrou.indd 58

20.01.2010 14:56:39

œk^o^ 1. —gk: š”—^_”g ” •fg`^ ‘”—^_”º

*** Тем не менее эти крайности позволяют сделать некоторые достаточно обоснованные выводы. Во-первых, мы можем указать на флуктуацию схем питания; потому что нет никаких сомнений в том, что для всех социальных классов было нормально переходить от бережливости к пирам и наоборот. Вследствие ненадежности во всем том, что касалось обеспечения продовольствием, подобные колебания представлялись своего рода ритуалом, некоторые признаки которого можно найти и сегодня. Фестивали братств или торжественные въезды в города, праздники урожая, сбора винограда и дня святого Мартина были в деревне возможностью хотя бы несколько часов пожить в роскоши — с бесчисленными вариациями того, что под этим подразумевалось. Но эти гигантские пиры, после которых человеку приходилось жить месяцами на хлебе и воде, обеспечивали своего рода вознаграждение за страдания, сколь оно ни было скудным, и за это их и ценили; их объясняла сама ненадежность существования. Добродетель бережливости, искусства растянуть свои запасы подольше не может возникнуть в отсутствие какой-либо возможности откладывать. Mutatis mutandis¹¹, все, кто голодал в 1940 – 1945 гг., поймут, что чувствовали люди того времени. Другим фактором, который следует учитывать при объяснении этих «оргий», была постоянная угроза сохранности содержимого любого амбара: какой толк запасать, если на следующий день могут явиться разбойники или солдаты и все забрать? Так же очевидно, что никакой особенной утонченности в рационе на самом деле не было. Паштеты, мясо и гарниры даже на самых блестящих банкетах не требовали изощренного кулинарного искусства. Появляется соблазн даже назвать людей той эпохи обжорами, если забыть о холоде, который их мучил зимой, почему они и ели больше, чем мы сейчас. Как бы там ни было, их время явно нельзя назвать веком гурманства, и следует подождать до начала XVII в., чтобы услышать об улице Урс в Париже¹², и до XVIII в., чтобы обнаружить заказ того же капитула города Дол (в 1756 г.) со списком блюд по случаю приема епископа Безансонского: «раковый суп, похлебка ¹¹ С известными поправками (лат.). — Прим. перев. ¹² «Там мы обычно едали не хуже, чем на улице Урс». Lescarbot. Histoire de la Nou-

velle France. P. 554. Однако уже в 1552 г. Шарль Этьен указывает несколько десятков хороших таверн во Франции. См.: Ch. Etienne. Guide des chemins de France.

59

mandrou.indd 59

20.01.2010 14:56:40

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

королевы, лягушки в курином соусе, жаренная на гриле форель, угри с прожилками, филе щуки, карпы из Ду в раковом бульоне, круглый пирог с молоками карпов» и т. д. Третий момент, который требует более детального исследования, это дисбаланс в зерновом рационе; другими словами, то, к каким недугам и дефектам приводила эта диета. Такие понятия, как переизбыток крахмала, дефицит белка и витаминная недостаточность, основа основ современной диетологии, безусловно, вполне применимы и при изучении рациона трехсотлетней давности. Можно начать с того наблюдения, что великие путешественники-первооткрыватели страдали от болезни, прямого следствия этой диеты — а именно от цинги. Однако этот недуг, с которым сталкивались в дальних плаваниях, не был тогда в новинку: отсутствие свежей пищи зимой, особенно в горных районах, означало, что в слабой форме он был распространен и раньше. Благодаря этому путешественники и моряки быстро находили лекарства до того, как болезнь перешла в острую форму. Однако тогдашняя диета вызывала множество телесных дефектов. Она была ответственна за бесчисленные уродства, появлявшиеся еще в детском возрасте: деформации коленного сустава, узловатые пальцы и беззубые десны, которые мы видим на картинах «будничной жизни», под которыми разумеются те, что запечатлевали не великих мира сего, питавшихся лучше и от подобных дефектов никогда не страдавших. Последствия недоедания, как мы знаем, нельзя оценивать только по числу недобранных калорий. Свет на эту проблему могут пролить исследования врачей по недугам, распространенным сегодня в менее развитых странах. Врачи же тогдашнего времени оставили нам описания многих болезней, которые они приписывали действию того или иного алкогольного напитка или опасным жидкостям в теле. Систематическое сравнение результатов современных исследований по Африке и Юго-Восточной Азии или голода 1940 – 1944 гг., которые предприняла европейская медицина, но слишком поспешно забыла, с открытиями врачей раннего Нового времени могло бы принести свои плоды. Поле открыто для работы историков, интересующихся фундаментальными основами материальной жизни. Как бы то ни было, больше всего «новый» человек заботился о том, чтобы избежать голода. Это наваждение, которое несколько хороших блюд в год никак не могло излечить, отражается даже в названиях мест и личных именах: Bramefaim (Голодный вой), Marche tourte (Мартовский пирог), Tue-tourte (Пирогоглот). Подобные красочные имена являются лаконичными свидетелями этой повсемест60

mandrou.indd 60

20.01.2010 14:56:40

œk^o^ 1. —gk: š”—^_”g ” •fg`^ ‘”—^_”º

ной одержимости, психологические последствия которой сейчас еще сложно оценить. Но нет сомнения, например, что основным преимуществом, которое приписывало привилегированным классам народное мнение, была именно свобода от такой одержимости голодом. В начале XVII в., когда Франция стала свидетельницей бурного роста братства розенкрейцеров, о котором так много говорили с полным невежеством, в частности, утверждалось, что его члены от подобной беды не страдают. «Они не подвержены голоду, жажде, старению, болезням и любым другим неприятностям», заявлялось в газете «Mercure Français» («Французский Меркурий»)¹³. И напротив, мы слишком хорошо знаем, как голод опустошал целые провинции, как неурожай выталкивал на дороги тысячи людей в поисках самого простейшего пропитания. Это касалось не отдельных людей, а целиком нескольких слоев населения: «общая нужда» — вот был термин, которым пестрели тогдашние документы. Некоторые писатели даже описывали особую болезнь от голода: безумие, которое толкало людей к каннибализму, столь распространенному как в Средние века, так и в рассматриваемую эпоху. «Это убожество, которое лучше назвать исступлением, потому что оно извращает природу, калечит тела, заглушает чувства и отбирает разум, так что люди не только обращаются в дикарей, но и становятся настолько безумными, что глядят друг на друга со страшным намерением»¹⁴. Физиологический дефицит калорий истощал тело, лишая его силы и энергии, а тем самым мостилась дорога для эпидемий. Не менее серьезным и важным были его психологические последствия, так как сердце приучалось к ужасу и тревоге. Без сомнения, на ее счет можно отнести и большую часть беспорядков той эпохи, как крестьянских жакерий, так и городских мятежей. Конечно, какоето влияние имели и прочие факторы: социальные, экономические и, особенно, фискальные. Тем не менее ясно, что именно будничный страх перед завтрашним днем лежит за индивидуальными и коллективными вспышками паники, «бешеных ужасов», о которых пишут многие документы. Важным последствием постоянного недоедания на человека было то, что у него вырабатывалась ментальность существа, загнанного в угол, со всеми сопутствующими суевериями, внезапными приступами ярости и сверхчувствительностью. Другие эпохи, с другим экономическим и социальным контекстом, знали другие формы страхов и ужасов; так и сегодня. Но первой и наиглавнейшей ¹³ Выпуск за 1624 г., с. 280. ¹⁴ Lescarbot. Op. cit., p. 196.

61

mandrou.indd 61

20.01.2010 14:56:40

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

чертой цивилизации раннего Нового времени были навязчивые мысли о голодной смерти, наваждение, интенсивность которого варьировалась в зависимости от места и класса, и которое ощущалось сильнее в деревне, чем в городе, было редким среди высших классов и сытых воинов и постоянным среди низших. В этом отношении раннее Новое время было явным продолжением Средних веков.

•fg`^ ‘”—^_”º: `gÂ`^ Нельзя сказать, чтобы в раннее Новое время по сравнению со Средневековьем наблюдаются существенные изменения в жизненно важной борьбе с суровой погодой и климатом, который был столь переменчив и столь часто враждебен к человеку. Одежда и жилье, примеры роскоши в которых нам снова известны гораздо лучше, чем скромная норма, для большинства людей по-прежнему были способом защиты; именно в этом качестве о них и следует думать, и неважно, насколько нас очаровывает эволюция жилищ высшей знати, таких как замки Луары, или изменения в моде, которые нам показывают изображения на порталах церквей и книжные миниатюры. Безусловно, эти два аспекта не были столь различны: мода на короткую одежду у мужчин и нижнее белье в XIV в. немаловажны. Но, с другой стороны, ясно, что экстравагантная мода XV в. в стиле Изабеллы Баварской имела отношение лишь к ничтожному меньшинству. В действительности речь шла о толщине кошелька, и сопротивление моде обусловливалось высокой ценой на искусно украшенную одежду. По крайней мере, для крестьянства и городских низших классов набор модной одежды был реальным капиталовложением и служил всю жизнь. A fortiori¹⁵, эволюция обыкновенного жилища не определялась эволюцией замка, когда в XVI в. он спустился с вершины холма, чтобы стать летней резиденцией и охотничьим домиком. Здесь мы попробуем лишь оценить, насколько эффективно защищали одежда и жилище от холода и непогоды. Рискуя все упростить, мы не станем рассматривать вклад одежды, со всеми ее разнообразными формами, в социальный спектакль; проигнорируем мы и национальный и региональный аспекты, касались ли они моды или коллективной традиции. Одежда, конечно, была средством защиты, и, в первую очередь, от холода. Зимой все напяливали на себя одно-два дополнительных ¹⁵ Тем более (лат.). — Прим. перев.

62

mandrou.indd 62

20.01.2010 14:56:40

œk^o^ 1. —gk: š”—^_”g ” •fg`^ ‘”—^_”º

одеяния, но специальной летней одежды из легких материалов, как та, что мы носим сегодня, не существовало. Таким образом, защита от жары, каков бы ни был риск — например, получить солнечный удар, — тогда не считалась важной задачей. Но с холодом приходилось бороться как вне жилья, так и внутри, что мы увидим чуть дальше. Отсюда, в первую очередь, значение одежды, которая спускалась до самых щиколоток. В Средние века все, кроме крестьян, носили длинные облачения со множеством складок, и этот факт влиял на поведение. Одежда определяла, как человек ходил, стараясь не запутаться в складках, как он держал руки, отставив в сторону локти, чтобы в любой момент вытянуть их вперед и распутать ниспадающие складки. Поэтому он неизбежно двигался медленно и делал широкие шаги. Человек, носивший более короткую одежду, стянутую в талии, шагал живее и свободно двигал руками, чего не позволяло более громоздкое платье. Подобная свобода жестикуляции, без сомнения, оказывала свое влияние, но, как всегда, мы не можем оценить, какое именно. Крестьяне и низшие классы городов и деревень, которые много ходили ногами и должны были работать руками, носили одежду короче, рубаху, обычно с XIV в. вязаную, и штаны-бриджи, а поверх и того и другого тунику (cotte) или камзол, т. е. то, что стягивалось на талии и не мешало движениям. Сверху, по крайней мере зимой, накидывался короткий плащ с широким воротником, на ногах были деревянные башмаки, чулки и иногда ботинки; таков был рабочий наряд в общих чертах. Гардероб женщины из низшего класса состоял из более длинной сорочки, туники или подобия платья, стянутого на груди, и второго платья поверху, часто так и называемого «верхним платьем», и все это доходило до колен. Перетта, жена фермера у Лафонтена, таким образом, носила «короткие одежды». Рубашки и сорочки делали изо льна или конопли, а платья, камзолы и мантии сплетали из шерсти. Гардероб состоятельных классов, хотя в целом был очень похож, естественно, отличался большим изяществом. Рубашки ткались из шелка или очень тонкого льна, а части, которые выставлялись напоказ, оформлялись кружевами. Аристократия и бюргерство уже носили не средневековую тунику, которая походила на халат и продолжала оставаться одеждой бедняков, но короткие, хорошо подогнанные камзолы, которые соединялись с чулками; сверху одевался длинный плащ, который одновременно и защищал нижнюю одежду и покрывал все тело наподобие длинной пелерины. Дамы носили сорочки, нижнее и вернее платье, которые спускались до земли, но по63

mandrou.indd 63

20.01.2010 14:56:40

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

зволяли видеть их «белье», а поверх платьев — chaperon, вид накидки с капюшоном, которая крепилась застежкой под подбородком и покрывала все одеяние. Качество одежды и обуви, стандарты портняжного ремесла и выразительность гардероба вполне позволяли отличать одну форму наряда от другой. Против мороза и бедные, и богатые надевали дополнительные покровы, и тогда для различения служило качество выделки. От дождя и снега всех спасали плащи и накидки, которые вовсе не были непроницаемы и которые полагалось сушить у камина по возвращении домой. Хватало ли этой одежды для защиты тела? Если смотреть с сегодняшней точки зрения, когда мы дополнительно одеваемся при выходе на улицу, кажется, что хватало. Но у человека раннего Нового времени холодно было даже дома. Следовательно, он всегда был тяжело одет, потому что холод терзал его и в помещении и потому что его сопротивляемость болезням была ниже, как всегда у тех, кто недоедает. Таким образом, портняжное искусство было направлено не на усиление этой защиты, что неизбежно ограничивал небольшой выбор материалов, доступных даже для богачей, и не на проявление оригинальности в цвете и покрое. Четырнадцатый век видел фантазии современников Карла VII. Позже к делу подключилась Италия и привела моду к такой утонченности, источником которой она оставалась и в XVI в. Брантом, описывая прекрасную женщину, одевал ее «на итальянский манер», или даже в «сиенском стиле». Точно так же меха, драгоценности и парфюмерия были роскошью, доступной лишь верхушке общества. В 1500 – 1550 гг. расцвела торговля бургундскими ювелирными украшениями и парфюмерией из Италии и Испании, но направлена она была исключительно на обеспечение нужд небольшого придворного мира. Однако и для придворного высокая цена одежды любого качества значила, что эта одежда была ноской и предназначалась для использования всю его жизнь и даже для передачи в наследство одному из детей. Гардероб благородной дамы или богатого бюргера был настоящим капиталовложением и включался в брачный договор или в завещание. В целом, на каждый сезон имелось два полных наряда, которые и использовались из года в год. Посмотрим, как тщательно Маро описывает свою элегантную мещаночку: «корсаж чисто-голубого цвета, с желтыми кружевами, ярко-алые обшлага… черные чулки, маленькие башмаки, белое белье, стеганый пояс, овальный капюшон… маленькие пряди волос и сверкающие глаза». Таковы были модные фантазии тогдашнего ограниченного меньшинства. 64

mandrou.indd 64

20.01.2010 14:56:40

œk^o^ 1. —gk: š”—^_”g ” •fg`^ ‘”—^_”º

•fg`^ ‘”—^_”º: ”k–g Путешествуя по Бадену, Монтень столкнулся с «приятным теплом» обогревной, маленькой хорошо нагретой комнаты, распространенной в домах немецкоязычных стран. Он заметил, что «если мы надеваем наши теплые, меховые плащи, когда входим в дом, они, напротив, раздеваются до камзола и даже идут с непокрытой головой в свои “обогревные”, а затем тепло одеваются, когда выходят обратно наружу»¹⁶. Дома были неуютными, обычно потому, что мало от чего защищали. Точнее будет сказать, что они неплохо защищали от сырости, дождя и снега, но холод никак не сдерживали, и это касалось роскошных замков так же, как и мазанок из прутьев. Каков бы ни был дом, в нем была одна комната, где предпочитали проводить большую часть своего времени все обитатели, часто вместе с животными. Там было более или менее тепло. Это был зал (salle), где имелась огромная, хорошо оборудованная печь. Также эту комнату называли кухней; однажды, когда сеньор Губервиль заболел, то был вынужден остаться в постели на несколько дней, не в силах встать, но он с удовлетворением отметил в своем дневнике тот день, когда он смог «вернуться на кухню». В области Виварэ эта комната называлась «chaffoir» — там каждый мог найти себе местечко у камина и готовить в тепле очага с одной стороны, ощущая холод с другой. Гигантские камины не удерживали тепла и не излучали его в помещение, но общий зал был, все равно, самым уютным во всем доме. Именно здесь, у очага, проводили все вечера, здесь принимали гостей и сюда специально приносили мебель. Все было организовано так, чтобы удовлетворить это непреодолимое желание любым способом сохранить тепло. Нет нужды разбирать сами по себе строительные материалы — стены делались из местного камня или просушенной грязи и обшивались деревянными досками. Однако нет сомнений, что именно стремление удержать тепло определяло то предпочтение, которое отдавалось соломе в качестве кровельного покрытия, несмотря на ее пожароопасность, что заставляло городские власти запрещать эту практику, по крайней мере в стенах города. Отсюда и маленькие размеры отверстий — узкие окна, хорошо закрываемые ставнями, или покрываемые промасленной тканью, или застекленные (в состоятельных домах). Даже посреди белого дня в комнатах было темно, и для чтения, как только ¹⁶ Montaigne. Voyage en Italie. Часть первая, где описывается Баден.

65

mandrou.indd 65

20.01.2010 14:56:40

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

свет начинал меркнуть, использовались масляные лампы. Наличие множества циновок и ковров в каждой комнате тоже, похоже, объяснялось их теплоизолирующими свойствами. Теплая комната с коврами — это привилегия богатых или, по крайней мере, состоятельных людей. Вместо ковров бедняки использовали слой листьев, вполне неплохое средство теплоизоляции, которым при случае не брезговали и знатные люди. Однако, несмотря на все эти меры, в домах царил ледяной холод. Чтобы избежать худшего, зимой родители брали детей с собой в постель. Также было принято нескольким взрослым спать на одной просторной кровати под балдахином, изолированной от остальной части помещения занавесками, чтобы сохранять внутри теплый, влажный и спертый воздух. Счастлив был тот, кто мог достойным образом обогревать свой зал и у которого было для этого достаточно дров. В некоторых областях, например в городах долины Соммы, Аббевиле, Амьене и Перонне, имелись запасы торфа. В других местах, как в окрестностях Сент-Этьена, был каменный уголь. Однако нигде во Франции употребление угля не было распространено широко, как в Англии в тот же период, так что в результате и города и деревни для обогрева использовали лесные дрова. Они стоили дорого, так как транспортировка была трудоемкой, накладной и подверженной многим опасностям. В январе 1646 г. Париж страдал от «недостатка дров, во всем Париже не осталось ни одного полена. Ведь летом река обмелела, а на следующий же день после Рождества заледенела, и дрова привозили лишь с окрестных полей, и стоили они вдвое дороже»¹⁷. Внутри этих домов — которые кажутся нам такими негостеприимными и которые не делились на разные комнаты, каждая со своими особыми функциями, а состояли лишь из зала и спален (столовые широко распространились лишь в XVIII в.), — роскошь касалась мебели, а не комфорта по части кондиционирования воздуха. У крестьян мебель была самой базовой: сундуки, в которых хранилось буквально все и которые можно было унести на спине человека или тяглового животного в ближний лес, когда в окрестностях объявлялись разбойники или солдаты; кухонная посуда, ручная прялка, стол и несколько лавок. И напротив, короли и принцы могли похвастаться шкафами, полными золотой посудой, и стенами, увешанными коврами с Востока. Богатство знати и буржуазии измерялось количеством оловянной или серебряной посуды, или льняным бельем, особенно постельным, аккуратно сложенным в шкафу в зале, или маленькими ¹⁷ Ormesson. Mémoires… I, p. 344.

66

mandrou.indd 66

20.01.2010 14:56:40

œk^o^ 1. —gk: š”—^_”g ” •fg`^ ‘”—^_”º

зеркалами в дорогих рамах, или же медными или железными часами (по крайней мере, с 1530 – 1540 гг.); позже картины и портреты предков постепенно заняли место в качестве украшений. Но из всех этих вещей лишь ковры и портьеры, покрывающие полы и стены и загораживающие окна, могли поспособствовать комфортабельности дома. Но такая помощь, хотя о ней и нельзя забывать, все же давала не слишком много. Следовательно, нет ничего удивительного в том, что люди постоянно находились на улице, открытые ветру. Даже в городах они жили по большей части вне дома, встречались в тавернах или друг у друга, так как должны были постоянно двигаться. До того как были изобретены современные техники отопления, у них не было иного способа избежать холода, кроме как сбегать от суровости зимы на юг, и именно это и делал в XVII в. такой умный и богатый человек, как Дебарро, советник Парламента. Бейль рассказывает нам, что «ему нравилось менять жилище в зависимости от времени года… кроме того, зимой он отправлялся за солнцем в Прованс и проводил три месяца этого неприятного времени в Марселе»¹⁸. Таким образом, даже в городах «новый» человек зависел от милости климата и ничего не мог с этим поделать. Холод, ветер, буря и жара имели над ним постоянную власть и делали его жизнь неуютной до такой степени, которую нам, нынешним, сложно себе представить. Он не мог наслаждаться ни постоянной температурой воздуха, ни хорошим веселым освещением, ни даже какой-либо реальной формой вентиляции. Воздействие этого на его физическое состояние и даже здоровье было (мы возвращаемся к нашей теме) тем сильнее, чем больше он недоедал и, следовательно, был уязвим для холода, как даже сегодня знает любой. Отсутствие свежего воздуха и света в помещениях тоже имело значение, хотя с этим люди боролись, выходя наружу как можно чаще и даже проживая снаружи, на свежем воздухе; хотя это по-прежнему означало, что как минимум три месяца в году они страдали от холода. Голод и холод — два главных материальных фактора человеческого существования в данный период. К счастью, они лишь изредка являлись одновременно, ибо тогда приводили к страшным мукам и гибели. ¹⁸ Bayle. Dictionnaire critique… Статья “Desbarreau”.

mandrou.indd 67

20.01.2010 14:56:41

œk^o^ 2 ТЕЛО: ЗДОРОВЬЕ, БОЛЕЗНИ И «НАСЕЛЕННОСТЬ»

Выйти за пределы чисто количественных данных и попробовать сформулировать, каково было в XVI в. то, что мы сегодня назвали бы состоянием здоровья населения, весьма непросто. Никакой настоящей статистики в нашем распоряжении нет, но главная трудность состоит в том, что здесь еще больше, чем в круге тем, которые обсуждались в предыдущей главе, мы сталкиваемся с комплексными понятиями — научными или теми, которые тогда заменяли собой науку и которыми были ограничены люди того времени. Они свое тело и даже само существование воспринимали лишь в контексте общения, жестов, выражавших их физическую и эмоциональную деятельность, и всего того, что придавало жизни хоть немного вкуса. Все то, что физиология открыла нам в последние полтора столетия о функционировании животного под названием человек, о том, каким образом его тело беспрерывно ассимилирует вещества, ему нужные и полезные, и отвергает все вредные, — было неизвестно Везалию и Рабле. Знания о человеческом теле сводились к морфологии, к открытию форм, которые достигают своей кульминации в «Уроке анатомии». Но органическая жизнь сама по себе, можно сказать, не существовала: медицинские трактаты изобиловали рассуждениями по поводу соединения и противоборства «элементов» в человеческом теле: воздуха, огня и воды. По уверениям врачей, именно этими комбинациями все и объяснялось. И эта вера в «теорию» элементов виновата в почти полном отсутствии любопытства у среднего культурного человека к тому, как его тело на самом деле работает. Болезнь, таким образом, объяснялась чужим элементом, который поселился в теле недужного и который надо изгнать: то было отчасти магическое представление, так как необходимо было совершить экзорцизм в отношении хвори, которая неправомерно вторглась в человеческий организм. Терапия последнего столетия, которая использовала физикохимические методы для лечения «пациента», который «переносил» 68

mandrou.indd 68

20.01.2010 14:56:41

œk^o^ 2. —gk: m`fo–g, ‘kgm_” ” «_^•gkg__•—–»

исцеление, сохранила этот словарь, тягостное наследие устарелых медицинских представлений. Хотя и вредные по своей сущности, болезни все же были «тонкой материей». «Ветры» и «гуморы» внутри тела отвечали за то, что, возможно под влиянием гуманистической традиции стоицизма, называли «страстями души», приносившими свои, особенные болезни. Зависть порождала бессонницу и желтуху, лень — усталость и летаргию, а меланхолия — и того хуже, affectus frequentes contemptique morbum faciunt… Наконец, болезни можно было связать и с грехом, или прямым вмешательством дьявола, откуда и одержимость; страдание могло быть необходимым для искупления, ибо христианская традиция на дожидалась Клоделя, чтобы оправдать муки физической боли. В таком случае не было никаких иных средств, кроме веры и милости Божьей. Таким образом, по крайней мере, было легко определить здорового, «нормального» человека, хотя и через отрицание, что очень бы не понравилось доктору Кноку¹. На самом деле, нормальный — это всего лишь «человек, не страдающий явно ни одной болезнью». Тем не менее из-за отсутствия интереса к физиологии врачи и хирурги не особенно тревожились об определении «нормального» функционирования тела. Для Рабле здоровое тело значило едва ли больше, чем здоровый юмор, в то время как нам нужна более подробная информация о человеке — данные о его росте и весе, мускульной силе и выносливости и даже о том, как он ездит верхом, ходит и выполняет прочие физические упражнения. Физические механизмы столь же важны и для определения поведения «нормального» человека: какая относительная доля дня проводится в сидячем, лежачем и стоячем положении, соотношение отдыха и физического труда и т. д. Здесь свидетельств настолько мало, что их просто невозможно использовать. Точно так же бессмысленно говорить о гигиене и охране здоровья в XVI в. Если Монтень и рекомендовал принимать ванны, то лишь для того, чтобы избавиться от отвратительной вони, которую испускала скопившаяся на теле грязь². Кроме этой, единственная другая рекомендация, которую можно найти повсюду и приблизительно определить как первое правило гигиены: избегать вредного, влажного, холодного и, как называет его Пьер де Летуаль, «порченого» осеннего воздуха в городах, так как он переносит заразу. Но это возвращает нас к борьбе с болезнями. ¹ Персонаж комедии Жюля Ромена (1923) «Доктор Кнок, или триумф медицины»,

которую экранизировали более десяти раз. — Прим. перев. ² Essais, II, XXXVII.

69

mandrou.indd 69

20.01.2010 14:56:41

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

Это также отбрасывает нас в противоположную крайность, ведь если мы не располагаем данными, на основе которых можно было бы описать человека в добром здравии, мы не знаем его веса и цвета лица, зато у нас имеется обширная медицинская литература, которая неопровержимо свидетельствует об одном-единственном факте. А именно, что болезни тогда просто кишели, что все население находилось в состоянии хронического нездоровья, и, кроме того, что медицина была бессильна перед лицом даже самых легких и распространенных недугов. Инструкции, как избегать чумы, в виде тщательно отпечатанных книжечек постоянно циркулировали по всей Европе, столь велик был страх заразиться, и столь же ненадежным оказывалось большинство предлагаемых рецептов перед лицом кар небесных, которые обыкновенно сопровождали голод и войны. Легко понять, почему распространению медицинских предписаний, мастерски составленных на университетской латыни, постоянно мешали самые разные суеверные практики, которые казались тем, кто к ним прибегал, ничуть не менее действенными, чем советы ученых докторов. Подобные предписания, методы лечения и правила общественной безопасности дают нам скорее описания не болезней, с которыми тогдашние люди и так были знакомы, а средств по борьбе с ними. В результате сегодняшняя медицина застывает в нерешительности при попытке идентифицировать бесчисленные лихорадки и ужасные моровые язвы, слишком часто лечившиеся как cholera morbi и периодически опустошавшие города и деревни.

‘kgm_” Каковы же были недуги, мучившие людей того времени и вызывавшие у них такой ужас? Для ответа на этот вопрос решающее значение имеют тогдашние отчеты врачей. Но, обратившись к этим часто весьма подробным описаниям, мы попробуем выяснить точную природу обсуждаемых болезней. Очевидно, что хотя большинство отчетов говорят о лихорадках и маляриях, а дневники и мемуары кишат отсылками на их тщательно высчитанные вариации — третичная, четвертичная и дважды четвертичная лихорадка, — тем не менее эти термины покрывают самый широкий спектр недугов. Более того, почти все болезни считались заразными, как мы видим в цитате, взятой у мемуариста, чья медицинская география довольно занятна: «Мы упрекаем евреев за проказу, англичан за туберкулез, испан70

mandrou.indd 70

20.01.2010 14:56:41

œk^o^ 2. —gk: m`fo–g, ‘kgm_” ” «_^•gkg__•—–»

цев за золотуху, савояров за зоб, индусов за оспу и северян за цингу»³. Так что и зоб тоже передавался от больного к больному! Тем не менее, список приоритетов можно составить довольно легко. «Чума», почти столь же общее наименование, как и «лихорадка», занимает первое место, наряду с иными паразитическими заболеваниями, такими как тиф, геморрагическая сыпь (часто называвшаяся «армейской лихорадкой») и потница. Следом идут диетологические болезни, происходящие от тех или иных дефектов питания, а за ними тот бич, который карал в XVI в. всю Западную Европу, вызывая большую тревогу, — сифилис. Чума и сифилис обычно сопутствовали голоду и войне. Эту постоянную связку между ними неизменно отмечали и современники, которые особенно боялись бациллоносителей, бродяг и бедняков, всегда пребывавших в движении в любые кризисные времена. Считали ли переносчиками инфекций вшей и блох? Этого нельзя утверждать наверняка, хотя именно в этом отношении и предпринимались меры предосторожности: в Париже в 1596 г. было приказано обрить лица и головы всем бродягам⁴, а в 1638 г. в этом же городе запретили покупку и продажу старой одежды, «ношеную одежду, белье и другое имущество низкого качества»⁵. Но больше всего в распространении болезней винили воздух, особенно в межсезонье, когда он был влажным и теплым и когда обычно резко менялась его температура. «Чума — это опасное атмосферное испарение, которые поражает сердце; она случается, когда погода переменчива, то теплая, то холодная, то ясная, то пасмурная… когда земля кишит паразитами, когда теплый ветер дует большую часть осени, когда глисты и оспа мучают детей»⁶. Как только зараза вспыхивала в одном месте, ничто не могло остановить ее продвижения. Эпидемии, начинавшиеся в конце зимы, обычно тянулись до самого лета, когда на южных равнинах их сменяла другая паразитическая болезнь, географическое распространение которой было все-таки ограниченно: малярия. Чума и геморрагическая сыпь быстро разделывались со своими жертвами, особенно в городах с узкими улицами, где дома стояли друг к другу впритык. Эпидемии собирали свою огромную жатву, а зачумленные города обрекались на месяцы изоляции. Точно так же, как любой ³ B. N., Mss., fds fss, 21 730, F 153. ⁴ B. N., Mss., fds fs, 21 630, F 153. ⁵ Ibid., F 55. ⁶ Livre de Raison de Boisvert y Tamizey de Larroque. Deux livres de raison

de l’Agenais. Auch et Paris, 1893.

71

mandrou.indd 71

20.01.2010 14:56:41

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

дом, куда попала инфекция, запечатывался и поручался заботам соседей, целые города замыкались сами на себя, и их обитателям запрещалось выезжать куда бы то ни было. Единственным исключением были сельские усадьбы, куда обычно сбегали богатые бюргеры, как только появлялись слухи о первых больных, чтобы вернуться, лишь когда снимали карантин. В 1629 г. чума царила в Ле Пюи с мая по конец августа и унесла жизни нескольких тысяч жертв; худшими месяцами были июль и август, когда ежедневно умирало от 100 до 160 человек. В 1630 г. в Пиньероле, тогда занятом французскими войсками, чума убила 9 из 10 жителей и более 500 французских солдат⁷. Вирулентность этих эпидемий, без сомнения, можно объяснить дурным общим состоянием человеческих тел, сопротивляемость которых была снижена голодом. Скученность людей в городах с их узкими, крошечными улочками и полное отсутствии мер по очистке от мусора — а в текстах часто можно встретить упоминание о запрете горожанам лишь в самый разгар эпидемии выносить солому на улицу для изготовления компоста — все это способствовало распространению инфекции. Тщетно закрывались городские ворота, чтобы не пустить внутрь бродяг с «бубонами», и тщетно селяне гнали их из своих деревень; болезням благоприятствовали все условия. Чума и лихорадки были константами ментального климата, в котором люди существовали из поколения в поколение. Такое же значение имели диетологические болезни, которые нам так трудно определить сегодня. Сколь много самых разных недугов остаются пока нераспознанными под такими именами, как диарея или дизентерия! Их симптомы тогда были настолько неизлечимы, что могли привести к смерти. Тем не менее, в эту категорию включается даже цинга моряков, которую современники диагностировали и довольно легко лечили, как мы уже видели. Также существовала «хлебная болезнь», т. е. эрготизм, который вспыхнул опять, всего несколько лет назад, в Пон-Сент-Эспри — ужасный недуг, который, однако, можно и побороть, если немного напрячься. И наконец подагра, болезнь, связанная с перееданием, которая, следовательно, поражала малую часть населения, но тоже очень страшила. Ее считали худшей из всех ревматических хворей и самой невыносимой, потому что она лишала своих жертв возможности двигаться. Но все они были гораздо менее распространены, чем лихорадки, — или даже те плохо определяемые диетологические заболевания, вызванные хро⁷ Mémoires du comte de Souvigny, t. I. Paris, 1906. P. 240.

72

mandrou.indd 72

20.01.2010 14:56:41

œk^o^ 2. —gk: m`fo–g, ‘kgm_” ” «_^•gkg__•—–»

ническим недоеданием. Самой очевидной из них была золотуха, лучше всего известная благодаря чудотворному вмешательству французских королей, которые лечили ее прикосновением. Зобный аденит был типичной болезнью, вызванной недоеданием, и лучшим лекарством от него — наряду с поддержанием чистоты, необходимой изза открытых ранок на горле, которые быстро начинают гноиться, — была более питательная диета, особенно с высоким содержанием мяса. Но аденит, если его запустить, мог стать туберкулезным, а маленькие ранки развиться в язвы, которая очень долго не проходили. Во Франции, с раннего Средневековья, больные искали помощи королей, которые по большим праздникам обретали чудесные силы, схожие с силами святых: они клали руку на лоб страдальца и произносили ритуальную фразу с обещанием исцеления. Этот ритуал и его популярность стали темой блистательного исследования Марка Блока⁸. Тем не менее все это были традиционные болезни, распространенные и в Средневековье. Жуанвилю и крестоносцам Святого Людовика пришлось столкнуться с цингой; то же касается и чумы, и лихорадок. Воображение народа весьма живо потрясло появление в начале Нового времени и распространение с буквально молниеносной быстротой «неаполитанской болезни», т. е. сифилиса. Ставший в конце XVII в. чем-то таким, что следовало скрывать, и поэтому лечившийся в большой тайне (до тех пор, пока современные антибиотики не сделали его безвредным), сифилис, когда он впервые появился в Европе, оказался настолько вирулентным, что ужас современников вполне легко объяснить. Он покрывал тела своих первых жертв гноящимися нарывами и опухолями и огромными, язвящимися ссадинами, превращая их в отвратительных монстров. Пожираемые этой болезнью, они никак не могли ее скрыть, что было довольно легко уже в XIX в. Завезенная из Италии в начале XVI в. солдатами Франциска I — и, как утверждает традиция, самим королем, — эта кара быстро распространилась по всей стране. К 1550-м гг. она попала в число заболеваний, наиболее тревоживших докторов, и «лечению этой чумы» посвящалась самая главная часть их трактатов по заразным болезням. Нет сомнений, что врачи быстро нашли от него лекарство в виде солей ртути, оказавшееся достаточно эффективным для того, чтобы Рабле уже мог шутить по его поводу, посвящая своего «Гаргантюа» друзьям, «достойным сифилитикам». ⁸ M. Bloch. Les Rois Thaumaturges. Strasbourg, 1924. Русский перевод: Короли-

чудотворцы. М., 1998. — Прим. перев.

73

mandrou.indd 73

20.01.2010 14:56:41

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

Но не все смеялись вместе с Рабле. Этот импортный товар из Америки на долгие столетия превратил галантные интриги распутников в опасное дело, и, начавшись вскоре после путешествия Христофора Колумба, добавил один физиологический недуг к списку тех, которые люди Нового времени унаследовали от прошлого. Кое в чем раннее Новое время получило компенсацию. Проказа, которая в Средние века производила не меньшие опустошения, чем чума — и, кроме того, отягощала здоровое трудоспособное население бременем заботы о целой армии больных, умиравших медленно и требовавших изоляции в лепрозориях, — казалось, пошла на убыль. В XVI в. в Амьене оставили старый обычай требовать со всех новых бюргеров, поселившихся в городе, удостоверения, что «они пришли из добрых семей, рождены в законном браке и что ни отца их, ни мать не подозревали в заболевании проказой». Тем не менее подобная беспечность в этом вопросе оказалась ошибочной, и в 1574 г. было решено вернуться к прежней, более осторожной практике. Справедливость установилась и в том, что значительно реже стал встречаться туберкулез и, по всей вероятности, рак. Действительно, до нас доходят сведения о «легочных» заболеваниях, «плевритах», «астмах» и «туберкулезах», поражающих молодых и старых и часто бывавших фатальными. Но «болезни легких» и всяческие «стеснения в груди», которые проявлялись в кровохаркании и беспрерывном кашле, не были столь распространенными, как перечисленные выше. A fortiori, рак, еще одно трудно идентифицируемое заболевание, тоже стал упоминаться реже. Про алкоголизм в медицинских отчетах говорилось немного, так как крепкие напитки еще не стали достаточно популярными. На самом деле, даже для промывания ран спирт использовали нечасто, хотя в тогдашних условиях некоторые, оставленные без внимания, неизбежно приводили к смерти. Психические болезни следует рассматривать особо, так как с ними проблем еще больше. Все, чья речь отличалась от нормальной или выражала неортодоксальные идеи, рисковали, что их признают бесноватыми, обуянными дьяволом. Это уводит нас в сложный мир приверженцев сатаны, которые, кроме того, знали рецепты микстур и отваров, способных увлечь в искусственный рай. Эту форму расстройства нельзя считать только болезнью — невзирая на то что колдовство практиковалось весьма широко. Следовательно, единственными людьми, которых считали просто безумными, были «невинные», «бедные умалишенные», «утратившие разум», как их называли, бродившие по городам и весям и бормотавшим оскорбления в адрес всех, кто попадался им на пути. Вольные идти, куда 74

mandrou.indd 74

20.01.2010 14:56:41

œk^o^ 2. —gk: m`fo–g, ‘kgm_” ” «_^•gkg__•—–»

им вздумается, и часто получавшие от сердобольных рубаху (так как эти юродивые простаки частенько разгуливали без одежды) или миску супа, они, без сомнения, соответствовали званию деревенских дурачков, которым до сих пор награждаются слабоумные. Но таких было, безусловно, меньше, чем теперь, когда алкоголь взял на себя заботу о том, чтобы пациенты в психиатрических учреждениях не переводились.

kg™^f•—o^ ” —gf^š”º Этот краткий очерк распространенных болезней не дает ясного представления о том, в каком отчаянии пребывали те, кого постиг какой-то недуг, с которым они были бессильны бороться. Мы читаем, например, доброго парижского горожанина, которого поразил паралич языка, очень беспокоившегося о своей судьбе: «Каждый из моих друзей был так добр, что привел всех своих знакомых, которые были сведущи в этом недуге. Мне пускали кровь из-под языка, я принимал английские капли, я пробовал нюхательную соль, выжимку из змеиного порошка, настойку анисового семени и лимонного цвета, ранозаживляющие и многие прочие снадобья, которые каждый раз объявлялись предназначенными для лечения именно моего недуга. Но они вовсе не исцелили мой паралич, он только ухудшился»⁹. Нет сомнений, именно то, что это заболевание было менее распространено и известно, чем чума, и объясняет, что парижанин обращался ко всем подряд, обладающим врачебными навыками и нет; но по некоторым причинам это объяснение значимо лишь отчасти. За исцелением каждый, сообразно своим финансовым возможностям, мог обратиться к врачам или хирургам, которые распределялись по гильдиям и имели соответствующие дипломы, выданные университетами и теми же гильдиями. Но та медицина, которой учили в университетах, была наукой Гиппократа и Галена, возрожденной к жизни, и снова и снова применявшейся в отношении болезней, диагностированных уже согласно эмпирической традиции. Великие врачи-практики, следуя своей интуиции и опыту, терпеливо пробивали дорогу за пределы школьных познаний, чтобы там эмпирически совершенствовать свои собственные, новые методы. Таким был Амбруаз Парэ, который обратился к новому полю деятельности, «ран, причиненных аркебузами и другим огнестрельным ору⁹ Du Fossé. Mémoires sur MM. de Port Royal. 1734. P. 490.

75

mandrou.indd 75

20.01.2010 14:56:41

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

жием». Но на каждого врача или хирурга, способного делать выводы из собственных наблюдений, сколько приходилось тех, которые довольствовались применением заученных уроков и упрямо следовали Гиппократу! Более того, существовали еще и ученики Парацельса и немецких мистиков, которые в поисках тайны жизни погружались в смутные изыскания, подсказанные книгами заклинаний, в которых владычествовала алхимия. Их роль в развитии медицины была не слишком важна, несмотря на большой авторитет, которым они пользовались, особенно в крупных городах, таких как Париж или Страсбург. Главным фактором, определявшим тогдашнюю медицинскую практику, была неэффективность терапии. Даже для таких часто встречающихся болезней, как чума, лучшим лекарством оставалось поспешное бегство — настолько невразумительно звучали врачебные рекомендации. В результате считалось, что средства, которые предлагали различные народные традиции, включая бесчисленные заклинания, слова которых дошли до нас в ранних альманах и дневниках, ничем не уступают советам самых авторитетных врачей. Господин дю Фоссе, чей печальный казус мы уже приводили чуть выше, принимал все снадобья, присоветованные друзьями, и с одинаковым доверием испытывал их на себе одно за другим. Точно так же жители любого города, атакованного эпидемией, одновременно готовили смеси для окуривания, которые, безусловно, были эффективны (одна, например, состояла из шести фунтов серы, четырех фунтов сурьмы и т. д.) и прибегали к разным благочестивым мероприятиям, например, обходили трижды за одно воскресенье три приходские церкви, чтобы попасть на окропление святой водой. В области официально лицензированной медицины спектр доступных лекарств был чрезвычайно широк. Список профилактических и лечебных средств, рекомендованных в соответствующих трактатах против одной чумы, растягивался на десятки страниц. Кроме таких универсальных средств, как кровопускание и промывание желудка, которые должны были расправиться со всеми дурными жидкостями в человеческом теле, два метода лечения, судя по всему, доминировали: фармакология и лечение термальными водами. Фармацевтика опиралась на сочетания самых простых свойств веществ растительного и минерального происхождения; отсюда и бесчисленные вариации лекарств, предлагаемых против каждой конкретной болезни. Добавление еще нескольких листиков мяты или трех крупинок корицы создавало новое лекарство, которое увеличивало и так объемистый список уже существующих. Большинство медикаментов 76

mandrou.indd 76

20.01.2010 14:56:41

œk^o^ 2. —gk: m`fo–g, ‘kgm_” ” «_^•gkg__•—–»

использовалось в форме жидкостей, в которых вымачивались или варились разные травы и порошки: уксус, к которому прибавляли руту, мяту, розмарин и лаванду, считался хорошей защитой от чумы; смесь молодого сидра и сиропа из розовых лепестков была хороша от чахотки, в то время как сидр с полынью должен был избавлять детей от глистов и помогать пищеварению их родителей. Некоторые искренне полагали, что доброе вино, «эта сентябрьская жидкость», — лучшее лекарство от всех болезней. Кроме подобных отваров, были таблетки, изготовлявшиеся из порошков: с чумой сражались при помощи таблеток из серы, «гадючьей пастилки», «диародона» из розовых лепестков и т. д. Ту же болезнь изгоняли при помощи окуриваний, которые заполняли зловонным дымом целые дома. Все такие средства состояли из «простых» веществ, чьи свойства были признаны еще в давние времена, и специй, доставленных из стран Индийского океана и Дальнего Востока через средиземноморских купцов. В XVII в. арсенал фармацевтов сильно обогатился благодаря открытиям миссионеров в странах Нового Света: так, хинин, «который исправно лечит третичную и четвертичную малярию», был впервые использован для медицинских целей в 1650-х гг., и вскоре его цена достигла умопомрачительной высоты. Это был значительный прогресс, хотя и целиком эмпирического характера. Несовершенства проверенных смесей из растительных и минеральных порошков пытались компенсировать воздействием горячих источников. Врачи и аптекари восхваляли их в чрезвычайно льстивых выражениях, что, наверное, удивит тех, кто считал, что мадам де Севинье была первооткрывателем в этой области. Задолго до нее — и во всех провинциях — находили и рекомендовали свои минеральные источники для лечения внушительного списка недугов: на границе Бургундии, близ Мулена, били ключи, «содержащие в некотором количестве купорос и серу», которые советовали страждущим от колик, паралича, недержания мочи, болей в желудке, желтухи и т. п. Энтузиазм по поводу действия минеральных вод был естественным следствием развития средневековых медицинских теорий, которые брали за основу конфликт между «жидкостями» и «гуморами» в человеческом теле. Но ренессансная Италия тоже помогла созданию моды на минеральные воды: из Амьена в 1560 г. и из Масона в 1606 г. сообщали об итальянцах, которые продают на рынках «минеральное масло, иначе называемое нафта», которое рекомендовалось для «холодных гуморов». Конечно, все эти новые медикаменты пользовались не большей популярностью, чем практики, рекомендованные народной тради77

mandrou.indd 77

20.01.2010 14:56:41

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

цией, иначе бы никто не стал их фиксировать с такой тщательностью в воспоминаниях. Без сомнения, то, что стояло на кону — сама жизнь, — оправдывало детальность и цветистость описаний подобного рода. Чтобы выжить после укуса змеи, надо смазывать пораженное место свежей петушиной кровью; чтобы предохранить детей от чесотки — купать их на Чистую пятницу; страдающим коликами — троекратно проходить через пламя от головни на первое воскресенье Пасхи. Это лишь несколько из многочисленных средств, основанных на эмпирической традиции с сильными магическими обертонами, где-то на грани религиозных практик, хотя их и рассматривали как суеверия некоторые современники, такие как Парэ и Монтень. Такие практики, связанные с почитанием природы и даже чистыми суевериями, действительно изобиловали. Вторая категория, с которой долгое время Церковь мирилась, была гораздо важнее, чем первая. В дополнение к манипуляциям, совершаемым по случаю христианских празднеств, как те, которые мы уже приводили, существовало множество молитв и заклинаний, призывавших на помощь святых или даже самого Христа и имевшихся в репертуаре у каждого. Эти тексты, порой написанные на латыни — а значит, наиболее вероятно, перьями клириков, — составляли целые медицинские компендиумы, которые всегда были под рукой у больных. Церковь не отвергала подобные тексты и практики до начала XVII в., и даже потом делала это с большой осторожностью, потому что молитвы произносились священниками для исцеления больных еще со времен ранней Церкви. Так как члены клира не возражали, то, по крайней мере в рамках католической Церкви, не было ни малейших препятствий к использованию экзорцизма с молитвой для изгнания болезни из человека, а порой и животного. В XVII в. участие представителей Церкви, кажется, даже стало условием проведения — а, следовательно, и успеха — подобных ритуалов. Таким образом, больному было доступно три метода лечения, которые мы различаем ради удобства анализа, но которые могли сочетаться или, по крайней мере, применяться последовательно или одновременно в отношении одного человека. Эти методы дополняли хирургические операции, которые проводил либо цирюльник, не имевший университетского диплома, но обладавший репутацией человека, сведущего достаточно, чтобы хотя бы пустить кровь больному, или мэтр-хирург, у которого дипломов было не меньше, чем у профессионального медика. Хирург занимался травмами, врожденными уродствами (удаление лишних пальцев и протезирование рук считалось основной работой Амбру78

mandrou.indd 78

20.01.2010 14:56:41

œk^o^ 2. —gk: m`fo–g, ‘kgm_” ” «_^•gkg__•—–»

аза Парэ) или разными явными деформациями тела (грыжи, раны, язвы, гангрены). Но хирург также был терапевтом, и его ручные навыки помогали завершить работу по исцелению там, где обычные медицинские средства потерпели неудачу. Поэтому и «Introduction ou Entrée pour parvenir à la vraye cognoissance de la chirurgie» («Введение или вступление для [желающих] преуспеть в подлинном знании хирургии») того же Амбруаза Парэ было настоящим медицинским трактатом. Он не ограничивался рассмотрением хирургических техник, но писал о болезнях, свойствах веществ и «гуморов» тела. Но развитие и медицины и хирургии тормозилось из-за огромных пробелов в знании анатомии и физиологии, которые заполнялись, и постепенно, лишь в последующие столетия. Этим объясняется, почему столь искусный хирург как Парэ провел большую часть своей жизни в военных лагерях, где его услуги, естественно, ценились выше всего, оперируя раны, прижигая каленым железом или кипящим маслом, удаляя пули и осколки и ампутируя загноившиеся конечности. Неэффективность перечисленных методов особенно ощущалась во времена эпидемий. Чтобы противостоять заразе, даже самый крошечный город возводил, начиная с XII – XIII вв., особую линию обороны, стараясь преградить доступ тому, чему не могла противостоять медицина. В каждой общине был свой госпиталь, который позволял изолировать больных, по крайней мере, на ранних стадиях. В XVI в. Франция могла похвастаться более чем тысячей госпиталей (hotels-Dieu) и таким же количеством лепрозориев, хотя последние в это время все чаще переоборудовались под другие цели. Обычно обслуживаемые регулярными канониками, подобные медицинские учреждения удовлетворяли всем запросам на протяжении столетий, но экономическая революция XVI в. нанесла тяжелый удар по управлению этими заведениями, имевшему церковный характер. Многие оказались под угрозой исчезновения уже в начале следующего столетия: из-за отсутствия необходимых финансов они отказывались брать пациентов, и при Генрихе IV королевская комиссия занялась долгим разбирательством их положения. А через несколько лет Винсену де Поль пришлось увеличить число учреждений. Эти госпитали были настоящим домом для больных, а также для престарелых и нищих. Но в дополнение к ним городские общины имели в запасе впечатляющий набор мер, которые неизменно использовались, как только возникала угроза эпидемии. Часто это были довольно суровые меры, так как подразумевали эвакуацию всех жителей из домов, где произошло заражение, выселение нищих и по79

mandrou.indd 79

20.01.2010 14:56:41

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

дозрительных, уничтожение бродячих животных, закрытие рынков и судов, запрет на любую уличную деятельность (например, мощение улиц), помещение всех заболевших в карантин за пределами города и принуждение излечимых больных носить особую одежду, заметную издалека. Эти изоляционные мероприятия неизбежно оказывались неэффективными: госпитали быстро заполнялись больными и сами становились главным очагом инфекции и способствовали ее распространению — тем более что обычно они располагались в самом центре старого города. Другие карантинные меры, применяемые городами друг против друга, когда зараженный отсекался от остальных и, например, товары для него оставляли на несколько дней гденибудь на открытом месте за пределами стен, — тоже не приводили к особым успехам. Таким образом, люди раннего Нового времени были плохо защищены от болезней, заразных и нет, и эпидемии так же, как голод, были для них серьезной и постоянной угрозой. Следствия этих двух базовых черт будут заметны в демографических характеристиках рассматриваемой эпохи.

«_^•gkg__•—–» (peuplade): ¿kg’g_—¼ `g’œf^ž”” Безусловно, наш краткий обзор необходимо завершить рассмотрением демографического развития. Общая численность населения, коэффициенты рождаемости, смертности и фертильности разных групп — все эти факторы помогают пролить свет как на общие свойства экономики любого общества, так и на присущие ему концепции и идеи. А понятие перенаселенности при всей его относительной точности, старо, как само человечество, и во многом определяет фундаментальные схемы человеческого поведения. К сожалению, нет ничего, что было бы трудней получить, как эти цифры по любой эпохе до XVII в., когда, по крайней мере, в Западной Европе ученые начали проводить систематические подсчеты. Некоторые цифры все же доступны: изобретательность и терпение таких историков, как Лот, Губер и Мёвре, работавших в рамках одного региона или группы городов, позволили им сделать некоторые интересные выводы из самых фрагментарных данных. В основном они опирались на фискальные отчеты, которые, увы, сложнее всего интерпретировать. 80

mandrou.indd 80

20.01.2010 14:56:41

œk^o^ 2. —gk: m`fo–g, ‘kgm_” ” «_^•gkg__•—–»

Так как наиболее полезные данные нам недоступны, слишком часто приходится довольствоваться косвенными показателями, значение которых может показаться спорным: например, снижение или повышение некоторых сеньориальных доходов, повышение числа платежей по налогам с продаж, увеличение числа нотариусов. Рассматриваемые порознь и изолированно, эти данные не имеют особого значения; но когда они все указывают в одном направлении, с их помощью можно отследить некоторые важные изменения. Поголовный подсчет населения не входил в число концепций того времени. В лучшем случае, в сеньориальном кадастре земель значились крестьяне, несшие повинности, но все другие жители деревни игнорировались. По той же причине в фискальных отчетах городов или бальяжей мы видим лишь списки домовладений. Однако это все, что мы имеем. Не только во Франции, но на целых континентах, таких как Азия или Европа, демографических вопросов даже не возникало. Хватало нескольких простых классификаций: когда в крупных портах западного Средиземноморья встречали чернокожих или желтокожих людей, их нарекали, согласно библейской традиции, сыновьями Сима, Хама или Иафета. В демографическом смысле в XVI в. такое понятие, как «человечество», просто отсутствовало. Соседние континенты довольствовались смутными и отрывочными знаниями друг о друге, и так продолжалось до конца XVII в., когда с разной степенью успеха были предприняты первые попытки оценки «населенного мира». Тем не менее уже XVI и XVII столетия стали свидетелями значительных перемещений населения. Многие, конечно, уезжали в Америку, и еще больше было тех, кто поддался очарованию Центральной и Южной Италии. Постоянная толчея во Фландрии и Италии контрастировала с безлюдьем или почти безлюдьем некоторых горных областей. Однако эти перемещения и контрасты не производили впечатления на современников Рабле и Монтеня, и проблемы, которые они вызывали, были чужды их пониманию. Каждый человек ощущал себя членом большого мистического тела: своей Церкви, своего политического образования, которое еще не называлось государством, и более всего своей общины, будь то город или деревня, где жителей не считали, потому что всех знали в лицо, и разве только распределяли их по иерархической лестнице — лишь это и было необходимо для ежедневного существования. Понятно, что при этом ни у кого не возникало желания анализировать структуру какой-либо группы. Мужчины и женщины, молодые и старые, все скопом попадали лишь в краткие — хотя порой живо81

mandrou.indd 81

20.01.2010 14:56:41

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

писные — примечания. То же касалось и продолжительности жизни: высокий коэффициент смертности придавал правдоподобия легендам о долгожителях, которые легко распространялись благодаря тому, что почти полное отсутствие какого-либо официального учета позволяло расцветать любым фантазиям. Иногда эти легенды оказывались правдой, тешившей самолюбие их героев: так, Томас Платтер, овдовев в 73 года, немедленно женился опять и очень гордился шестью детьми от второго брака. В результате кропотливой работы исследователей у нас есть несколько приблизительных демографических оценок. Бродель провел такое исследование по всему Средиземноморскому региону, Рупнель — по Дижону, анализируя домовладения, квартал за кварталом, а Губер терпеливо обрабатывал данные по Бовэзи. Все их расчеты указывают на то, что во Франции в конце XVI в. было 16 миллионов жителей, т. е. плотность населения, на самом деле, была высока, если вспомнить о низкой урожайности культивируемой земли, которая занимала гораздо меньшую площадь, чем в XVIII и XIX вв. Итак, Франция была очень густонаселенной страной, несмотря на безлюдные области, особенно в Центральном горном массиве. Однако едва ли будет возможно получить какие-либо другие цифры, кроме этих оценок общей численности. Помимо них, мы можем лишь сравнивать дедуктивные выводы, сделанные на основе общих представлений об условиях питания и состоянии здоровья, которые мы только что рассмотрели, с более надежной статистикой по последующему периоду, основывающейся на тех же самых демографических показателях. Итак, первая характерная черта: следствием высокой смертности, которая, как всегда, касалась в первую очередь самых слабых, то есть детей, в раннее Новое время была очень низкая средняя продолжительность жизни. Сколько приблизительно лет? Может быть, двадцать. Человеческая жизнь ужасно коротка, говорил Паскаль, который считал ее, начиная с разумного возраста. Этим объяснялись и ранние браки, и то, как много в любом городе находилось женщин, овдовевших уже в пятнадцать лет или раньше. Равным образом, это объясняет авторитет «бородачей», которыми мужчины становились уже в сорок лет, когда физическое состояние позволяло выдержать любые испытания, и почет, окружавший стариков в обществе, где люди так часто умирали молодыми. Очевидно, что это всего лишь обобщения, которые нельзя сравнивать с точной статистикой по среднему возрасту вступления в первый брак, — цифрой, которую сегодня можно вывести из официальных записей регистраций. 82

mandrou.indd 82

20.01.2010 14:56:41

œk^o^ 2. —gk: m`fo–g, ‘kgm_” ” «_^•gkg__•—–»

Для компенсации высокой смертности рождаемость должна была быть велика, даже хотя дети казались бременем, по крайней мере в городах. В середине XVI в. в Париже озаботились числом абортов, растущим несмотря на жестокие меры, обычно — смертной казнью для женщин и девушек, которые «скрыли беременность» и «убили плод чрева». Однако главной чертой тогдашней демографии был ее изменчивый, судорожный характер. Эпидемии, или, a fortiori, серии эпидемий, прорежали области и города, и население сокращалось на четверть, а иногда и на половину. Тем не менее потери быстро восполнялись, благодаря переселению в обезлюдевший район новых жителей из соседних провинций или скачком рождаемости. Таким образом, волны смертей и новых жизней заставляли доступные данные резко колебаться¹⁰. Религиозный пыл добавлял свой вклад в эту нестабильность: в этом убеждает один взгляд на религиозных беженцев в Женеву в 1549 – 1560 гг. Итак, о стабильной демографической ситуации нельзя говорить. Наконец, кажется совершенно очевидным, что подобная переменчивость вела к появлению некоторого презрения к жизни. Внезапные флуктуации затрагивали все возрастные категории, а перемещения с места на место и высокий уровень рождаемости означали, что отдельный индивидуум так не ценился, как в XX в., когда — за исключением военного времени — творятся настоящие чудеса ради того, чтобы спасти или продлить одну человеческую жизнь. И готовность, с которой во всех классах того общества шли на убийство, доказывает это сильнее всего. ¹⁰ Примеры таких флюктуаций в Дижоне, который исследовал Рупнель: в 1572 г. —

3 198 дворов; 1580-й — 3 591; 1602-й — 3 029; 1626-й — 3 984; 1653-й — 4 007.

mandrou.indd 83

20.01.2010 14:56:42

œk^o^ 3 УМ: ОЩУЩЕНИЯ, ЧУВСТВА, ЭМОЦИИ, СТРАСТИ

Анализировать ум «нового» человека не легче, чем тело, и снова по многим причинам. В первую очередь потому, что самому предмету анализа присущ элемент неопределенности, от которого никогда не избавиться окончательно. Есть соблазн отделить эмоциональное от рационального, как это принято у современных философов, но лучше ему не поддаваться, ибо для современников Ронсара и Малерба такое разделение не было необходимым, и опасно его им навязывать. Самые первичные данные органов чувств, которые мы бы сочли объективными, как, например, цвет лепестка или форма мебели, для них были эмоционально окрашены. Итак, что нам остается? Отметив, что это слияние эмоционального и рационального было значимым вплоть до Декарта, а возможно и позже, двигаться дальше от простого к сложного, от данных органов чувств к ментальным установкам, продиктованным абстракциями речи и письменного слова. Это потребует длительного, вдумчивого изучения ментального оснащения, столь сложно определимого в это бурное время, когда оно было в процессе постоянного обновления. Мы начнем с того, что рассмотрим данные органов чувств и ощущения там, где найдем их свидетельства, особенно в творениях поэтов, которые, возможно, и не обладали более тонкой чувствительностью, чем средний человек, но проявляли и выражали ее гораздо охотней. Ронсар и его товарищи по «Плеяде», вместе с Маро и Добинье, на время станут нашими проводниками в мире чувств первого столетия Нового времени. Конечно, это путешествие не без риска, но придется пойти на него, так как наши источники, а особенно воспоминания, предлагают нам очень немногое из области непосредственных ощущений, или первичной, неорганизованной информации о своих чувствах. Исследование «пяти естественных чувств» не обойдется и без сюрпризов, особенно если мы станем сравнивать их с чувствами XX в. 84

mandrou.indd 84

20.01.2010 14:56:42

œk^o^ 3. “’: Ë“Ëg_”º, ˜“o•—o^, ¿’À””, •—f^•—”

Развитие и использование различных органов чувств были совершенно иными¹. Порядок их важности был совсем другим, и доминирующее сейчас зрение стояло на третьем месте, далеко позади слуха и осязания. Глаз, который организует, классифицирует и упорядочивает, не был самым любимым органом эпохи, которая предпочитала слушать, невзирая на все вызывающие беспокойство неточности восприятия, которые влекло за собой подобное предпочтение². Конечно, сами органы чувств были такими же, как и у нас, и даже, весьма возможно, острей и натренированней в эту эпоху непрекращающегося насилия, когда требовалась постоянная бдительность и путешественник никогда не переходил через лес или болото, не забравшись раз или два на дерево, чтобы осмотреть окрестности и убедиться, что поблизости не рыщет банда разбойников. Однако именно слух, а не зрение стимулировал воображение, и осязание было точно так же бесконечно более важным, чем обзор.

šgfog_•—o •k“›^ ” •ºm^_”º В отношении этой базовой характеристики Новое время продолжало следовать средневековой цивилизации, как это ни парадоксально, если учитывать возросшую популярность чтения, явным признаком которой было увеличение числа печатаемых книг. Однако основная информация по-прежнему передавалась при помощи устного слова: даже великие этого мира больше слушали, чем читали. Их окружали советники, которые говорили с ними, обучали их устно и читали им вслух. Во дворцах на советах по управлению эти помощники королей и принцев нередко вполне естественным образом величались «аудиторами», а в скромном сельском жилище долгими вечерами именно рассказывание историй продолжало снабжать пищей ум и вдохновлять воображение. Более того, даже самые исступленные читатели, гуманисты, читали вслух сами себе — и таким образом, слушали текст, который был у них перед глазами. ¹ Читатели «Рабле и проблемы неверия в XVI веке» («Rabelais et le problème

de l’incroyance au XVI-me siècle») (последняя глава), конечно, уже об этом знают. Но открытия Люсьена Февра еще не стали частью общего знания среднего культурного человека. ² Еще в XVIII в. зрение считалось маловажным. Дидро писал в «Письме о глухо-

немых»: «Я нахожу, что из всех органов чувств глаз является наиболее поверхностным».

85

mandrou.indd 85

20.01.2010 14:56:42

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

Первая причина того, что предпочтение отдавалось слуху, — религиозная: именно Слово Божье обладало верховным авторитетом для Церкви. Вера сама по себе — дело слуха. Пророки за столетия до Христа возглашали: «Услышьте!», «Они не слышат!», «Они не услышат!». Господь проявлял себя через Слово, которое он сделал слышимым для всех людей, что так блистательно выразил Лютер в своем «Комментарии на Послание к евреям»³: «Если спросят христианина, каким действием он заслужил это звание, “христианин”, ему не нужно отвечать иначе, кроме как: слушанием Слова Божьего, то есть, Верой» (Auditum verbi Dei, id est fidem). А позже он добавляет: Ideo solae aures sunt organa Christiani homines, quia non ex ullius membri operibus, sed de fide justificatur, et Christianus judicatur: «Ибо одни уши — органы христианина… Благодаря этому они наделены особым достоинством». Но не менее в дополнение к этому, если так можно выразиться, доктринальному предпочтению важен тот факт, что уши изначально чувствительней других органов чувств — по крайней мере, если судить по поэтам, которые все были людьми слуха, а не взгляда. Журчание ручейка и птичье пенье постоянно упоминаются в произведениях Маро и Ронсара. Малые песни Маро, в которых много щеглов, сорок, коноплянок, воспевают не красоты их оперения, а их веселый щебет, гомон коноплянок и трескотню сорок и «ужасные рыки и крики диких зверей»⁴ в глубине леса. Дю Белле говорит о своем желании воспеть истоки Луары в таких терминах: Pour saluer de joyeuses aubades Celle qui t’a, et tes filles liquides Deifie de ce bruit eternel. (Чтобы восславить веселые «альбы» Как та, что ты и твои текучие сестры Божественно воплотили в этом вечном звуке.)

Ронсар восхваляет море и его обитателей, но не одаряет их привлекательной формой или цветом. Именно звук приходит ему на ум в присутствии морских созданий: ³ M. Luther. Commentaire sur l’Epitre aux Hebreux. Edition Ficker. P. 105, 106. ⁴ См. Маро:“Temple de Cupido”, “Eglogue au roy”, “Elegie II”. Дю Белле: “L’Olive”,

edition Chamard, I, 29, 45, 114, 121; II, 37, 59. Ронсар: “Odes”, T. I, 63; T. III, 72; T. II, 69; T. III, 77; T. IV, 133. Здесь и далее перевод всех поэтических текстов буквальный, слово в слово. — Прим. перев.

86

mandrou.indd 86

20.01.2010 14:56:42

œk^o^ 3. “’: Ë“Ëg_”º, ˜“o•—o^, ¿’À””, •—f^•—” Et par les palais humides Hucha les soeurs nereides Qui ronflaient au bruit des flots. (И во влажных дворцах Я кличу сестер-нереид, Что отзываются на шум кораблей.)

Когда он хочет воспеть Короля или свою покровительницу, то не находит ничего лучше, как сослаться на слух. Например: Notre Roi Duquel la divine oreille Humera cette merveille. (Наш Король, Чье божественное ухо Будет втягивать это чудо.)

А в другом месте: Il faut que j’aille tanter L’aureille de Marguerite Et dans son palais chanter. (Мне нужно попасть В ухо Маргариты И петь в этом дворце.)

Это приводит нас к вокальной и инструментальной музыке. У Ронсара мы находим арфу, лиру и лютню, которые возникают снова и снова, а также флейту и трубы. Чаще, чем простой шум или гром, воспевалась музыка, и ценилась всеми, ибо, как сказал сам Ронсар в предисловии к собранию своих песен, она возвышает все благородные души: если «о, мой Государь, кто-то, слыша нежную гармонию инструментов или сладость естественного голоса, не наслаждается ими, не трогается ими и не дрожит с головы до ног при их звуках, приведенный в восторг, — это верный знак того, что его душа искажена, порочна и развращена, и всем следует его остерегаться»⁵. Музыка ценилась настолько высоко, что такой человек, как Кардан, держал в числе своих слуг двух юных музыкантов, чьей единственной обязанностью было играть для него. Музыка всех гармо⁵ Le Mellange de chansons tant de vieux autheurs que des modernes. Paris, 1572.

87

mandrou.indd 87

20.01.2010 14:56:42

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

низировала, привносила порядок в чувства и тревоги. Сдержанная, регулярная, упорядоченная в своей последовательности и в своем выражении чередующихся настроений, музыкальная пьеса, безусловно, была для людей чем-то утешающим, чем-то, чего им не хватало⁶. Как сказал Санчо Панса герцогине, которая была взволнована, услышав отдаленные звуки оркестра в лесу: «Там, где музыка, госпожа, вреда быть не может». «Musica me juvat»⁷, говорил Кардан, и это было настоящим девизом той эпохи, столь очарованной искусством. Осязание шло сразу за слухом, и снова, возможно, по религиозной причине, так как существовала такая вещь, как священное прикосновение — святого, который исцеляет больного наложением на него рук. Поэты постоянно касались и чувствовали — а также лизали⁸, «жадно» (goulûment), если использовать слова, которые срывались с их перьев. И снова это может продемонстрировать Ронсар: Que de coral, que de lys, que de roses… Tastay je lors entre deux maniments…⁹ (И кораллы, и лилии, и розы… Я ощущаю между двумя прикосновениями…)

Чтобы изобразить точеную ножку, он не прибегает к сравнениям по форме или к прямым физическим описаниям; ему достаточно указать, что эта ножка умоляет о том, чтобы к ней прикоснулись: …la jambe de bon tour Plein de chair toute a l’entour Que volontiers on taterait¹⁰. (…ножка с прелестным изгибом, Повсюду полная плоти, Которую трогают так охотно.) ⁶ В Пятой книге Рабле, гл. XXI, Квинтэссенция даже вылечивается песней. Книга

J. B. Porta. Magia naturalis (Naples, 1588) также содержит главу (Livre XX, chapitre VII) о музыкотерапии. ⁷ Одновременно: «Музыка меня веселит» и «Музыка меня спасает» (лат.). — Прим.

перев. ⁸ Ronsard. Odes a Du Bellay, I, IX. ⁹ Amours, Livre I. Edition Blanchemain, I, 106. ¹⁰ Ibid., II, 403.

88

mandrou.indd 88

20.01.2010 14:56:42

œk^o^ 3. “’: Ë“Ëg_”º, ˜“o•—o^, ¿’À””, •—f^•—”

По крайней мере до XVIII в. осязание оставалось одним из главных органов чувств. Им проверялось и подтверждалось то, к чему зрение только привлекало чье-то внимание. Оно удостоверяло восприятие, придавало солидности впечатлению, которое дали другие органы чувств, не столь надежные. Есть и другие подтверждения подчиненной роли, которую играло зрение в жизни «нового» человека, первым инстинктом которого было слушать. Достаточно вспомнить трагедию оглохшего Ронсара.

o—f”˜_^º fk– mfg_”º Без сомнения, данная эпоха имела своих живописцев, так же как музыкантов, и даже искусных рисовальщиков, вспомнить хотя бы Леонардо да Винчи. Однако такие люди, как да Винчи, Дюрер, Гольбейн и прочие, были все-таки исключением. Безусловно, современники этих гениев визуальных искусств не привыкли рассматривать, изображать или описывать некие образы. Эразм не рисовал и даже не оставлял каракулей на полях своих рукописей. И Маргарита Наваррская, и Брантом, оба занимали весьма удобное положение для наблюдения за великими людьми своей эпохи, но они их не описывали: мы не найдем ни одного живого изображения в их рассказах об императорах, королях или папах. Даже Рабле оживлял своих персонажей через их речь, и во время бури говорит не автор, а брат Жан, на фоне рокота ветра, скрипа снастей и грохота обрушивающейся мачты. Тем не менее, к ярким краскам и контрастным цветам «новый» человек был достаточно чуток. Виды цветов, которые упоминали поэты, немногочисленны, но хорошо различимы: розы, лилии, гвоздики (которые почти всегда были красными) и, реже, фиалки. Ливреи, которые носили сержанты по праздникам, обычно делались из тканей ярких цветов, которые бросались в глаза и имели символическое значение, нам плохо известное. Тот факт, что до сих пор никто не исследовал эти цвета и их поэтическое использование¹¹, означает, что нам нужно быть осторожней в своих кратких замечаниях о палитре различных поэтов. У Ронсара, кроме уже упомянутых цветов флористических, мы находим цвета слоновой кости, киновари и кармина, причем последний не является разновидностью красного, а служит своего рода указателем на превосходную степень и прилагается как к сине¹¹ J. André. Étude sur les termes de couleur dans la langue latine. Paris, 1949.

89

mandrou.indd 89

20.01.2010 14:56:42

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

му, так и к коричневому. В «Оливе» дю Белле встречается полдюжины базовых цветов — в изобилии золотой, черный и белый (с вариантами: белесый и т. п.) и красный, со свитой из киноварного, кораллового и ярко-рубинового — тогда как синий и фиолетовый и все их оттенки вовсе не упоминаются. С другой стороны, дю Белле использует широкий спектр драгоценных камней для обозначения околоцветовых образов: у стройной ножки есть «пять драгоценностей», т. е. ногтей; губки — это кораллы, зубы — хорошо пригнанные жемчужины, чистые или хрустальные, шея — порфир; яркие изумруды, чистые рубины, жемчужины и сапфиры довершают его ассортимент. Ресурсы Добинье больше и включают в себя малиновый цвет. Такие новшества, как «черные лужи» и полевые цветы, ноготки и аквилегии, включаются в поэтическую палитру уже в конца века. Есть ли связь между обогащением этой палитры и теми усилиями, которые бесспорно предпринимались в конце этого века и весь следующий, чтобы лучше видеть? Нет сомнений, что эти улучшения были, хотя и скромные: в окна начали вставлять прозрачные стекла, своего рода очки для слабых глаз, и освещать комнаты стали лучше, а и то и другое служило одной цели. Наряду с этими улучшениями, которые в первую очередь касались богатых и были элементом роскоши и комфорта, сюда можно включить оптические приборы и линзы, благодаря которым возникла возможность наблюдать небо и микромир. Телескоп Галилея и первые микроскопы были инструментами научного прогресса, но с ними появилось и новое видение, более тренированное и дальнозоркое. Они знаменуют начало стимуляции зрения, которая очевидным образом была тесно связана со взлетом науки Нового времени¹². Если сегодня обоняние и вкус считаются маловажными, то люди XVI в. отличались повышенной чуткостью к запахам и ароматам, а также к вкусу сладкого. Слова «сладость», «сладости» постоянно использовались поэтами, как и «сахар», и «мед», и порождали бесконечное число метафор. Для Ронсара, например, поцелуй не был контактом, он был связан не с прикосновением, а с запахом:

¹² Сошлемся на замечательные слова Пьера Франкастеля по поводу этой же идеи,

выраженной Люсьеном Февром: «…Конечно, человек тогда не открыл для себя зрение, он просто придал ему большее значение… Зрение — интеллектуальное чувство, говорит Люсьен Февр. И чувство в целом абстрактное» (Annales E. S. C., janvier 1964, p. 6 – 7).

90

mandrou.indd 90

20.01.2010 14:56:42

œk^o^ 3. “’: Ë“Ëg_”º, ˜“o•—o^, ¿’À””, •—f^•—” Quand de ta levre a demi close Je sens ton haleine de rose…¹³ (Я ощущаю дуновение роз На твоих полуприкрытых устах…)

В другой раз, обращаясь к Кассандре, он пишет: Nymphe aux beaux yeux Qui souffle de ta bouche Une Arabie a qui pres en approuche Pour deraciner mon esmoy Cent mille baisers donne moy. (Прекрасноглазая нимфа, Что из своих уст выдыхает Аравии такой близкий [аромат], Чтобы унять мое смятение, Дай мне сто тысяч поцелуев.)

Для человека Нового времени запах был чем-то позитивным, скорее причиной трансформации, чем ее следствием, так как «гуморы» (humeurs) и «ветры» играли точно столь же важную роль, как у людей, в растительном и животном царстве. Однако ни вкус, ни запах не породили художественных форм, по крайней мере, до Брилла-Саварена¹⁴, и возникает вопрос: ни этим ли объясняется их более низкий статус? Поэты ссылались на них в первую очередь, но молчание обычных людей озадачивает историков, пытающихся воссоздать мир чувств и их значения в разные эпохи. Как объяснить, что дневники ничего не говорят по поводу столь будничных явлений? Как бы то ни было, мысль в XVI в. жила, погруженная в более богатую атмосферу, чем наша: запах и вкус, приносящие самые яркие из всех чувств, тогда были более развиты. И они вместе со слухом ложились на чашу весов эмоционального восприятия, перевешивая тем самым рациональное. Неудивительно, что спустя значительное время стало считаться, что именно чувства, наряду со всем воображаемым миром, который ими питался, приводят к ошибкам и заблуждениям. Но Мальбранш еще полагал, что они были даны нам ¹³ Ronsard. Odes, Amours. Blanchemain, I, 124. Amours, «К Кассандре» (II, 431). ¹⁴ Jean Brillat-Savarin, юрист, политик и кулинар, автор «Физиологии вкуса»

(1825). — Прим. перев.

91

mandrou.indd 91

20.01.2010 14:56:42

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

ради сохранения тела, как орудия наших инстинктов, а «не для познания истины». Итак, люди того времени жили ближе к природе, с которой они соприкасались, которую слушали и которой непосредственно упивались, но на впечатления, которые они получали от внешнего мира, они отвечали насилием. Ибо эти хорошо настроенные, проворные органы чувств сочетались с резкими и спонтанными реакциями. Людей бросали из крайности в крайность их собственные порывы, а также неопределенность, порожденная самой неточностью их знания об окружающем мире, который казался враждебным во многих своих проявлениях. Такие простые и естественные контрасты, как день и ночь, холодное и горячее, вызывали эмоции, нагруженные сверхъестественной символикой, с антропоморфными или оккультными объяснениями, которые в свою очередь служили лишь для того, чтобы усиливать непосредственные реакции, порожденные чувствами. И к этой преимущественной аффективности органов чувств добавлялось искаженное видение мира, следствие повышенной чувствительности, всегда готовой погрузиться в бездонные глубины воображаемого.

™_—f^•—¼ ” fg^™À”” _^•”k”º Многие столетия ночь страшила сама по себе. Темнота была царством страха повсюду, в городе и в деревне, даже в Париже, где число ночных патрулей было больше, чем в любом другом месте. Город, с погашенными огнями, пугливо сжимался во мраке, пока вновь не открывали ворота: шайка озорной молодежи легко заставляла выть от ужаса целый квартал; одинокие женщины могли кричать сколько угодно, никто из соседей не выходил им на помощь; дети наяву видели в ночном мраке тех самых оборотней, о которых слышали в сказках. И молодые, и старые — все жаждали возвращения дневного светила, несущего освобождение от жутких опасностей, «которые бродят во мраке». Ужас царил и в деревне, где ночь была столь же враждебна, что живописно изображает Ракан (Racan): Les coqs ne chantent point, j’entends aucun bruit… Maints fantomes hideux couvert de corps sans corps, Visite en liberte la demeure des morts. Je saute a bas du lit et ne vois rien paraitre Que l’ombre de la nuit dont la noire paleur

92

mandrou.indd 92

20.01.2010 14:56:42

œk^o^ 3. “’: Ë“Ëg_”º, ˜“o•—o^, ¿’À””, •—f^•—” Peint les champs et les pres d’une meme couleur Et cette obscurite qui tout le monde enserre…¹⁵ (Петухи не поют, я слышу каждый звук… Сонмы жутких призраков с бесплотным телом Свободно являются в жилище своей жертвы. Я спрыгиваю с кровати и не вижу ничего, Кроме тени ночи, чья черная бледность Окрашивает поля и луга одним цветом И этим мраком, которым покрыт весь мир…)

Ночь была царством тьмы — и, соответственно, призраков и приверженцев сатаны: духи зла здесь дома, точно так же, как ободряющий свет был вотчиной Доброго Бога. В безлунные ночи невесты дьявола вылетали на шабаш на своих метлах; но даже когда ведьм не было рядом, оставалась возможность других страшных встреч. Как описывал Ронсар: La nuits des fantomes volans Claquetans leurs becs violans, En sifflant mon ame espouvantent. (Летучие призраки ночи С клацаньем мерзких клювов Сосут мою испуганную душу).

Свет, который пронизывал мрак и вызволял предметы из-под его власти, ясно очерчивал формы и лица, был тем самым светом, который столь многие живописцы, от Рембрандта до де Латура, восхищаясь контрастами света и тени, любили изображать. Контраст дня и ночи был самым важным из тех, что неотступно преследовали воспаленное воображение людей того времени, так как в нем и коренилось все их невежество. Любые необъяснимые феномены — комета, затмение, причудливое животное — немедленно становились проявлением дьявола, знаком беды, от которой нет спасения. Ученый Кардан, который часто болел, однажды утром проснулся и увидел, как солнце светит через прорехи в ставнях, а в его лучах пляшут пылинки. В панике он бросился бежать из дому в одной ночной рубашке, решив, что видел чудовище, которое сейчас отгрызет ему голову. Другой ночью (в 1557 г.) он почувствовал, что его кровать чуть дрожит, но поборол страх и снова заснул. Однако наутро ¹⁵ Racan. Bergeries, Акт 1, Сцена 1.

93

mandrou.indd 93

20.01.2010 14:56:42

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

слуга сообщил, что накануне его сын заключил крайне неудачный брак. Дрожание кровати было чудесным предупреждением от какогото благожелательного духа. Следовательно, мы должны отнести к эмоциональному весь этот мир (который сейчас называется миром сверхъестественного) с его демонами и разными другими причудливыми жителями; мир, кишащий рогатыми бесами с проколотыми козлиными ушами, что скачут на волосатых ногах, размахивая крюками; царство, где воют оборотни, являющиеся одновременно в разных местах — в одном как зверь, а в другом как человек, иногда в третьем — как дьяволы, но всюду ужасные и опасные. Как раз такие, каких изображали художники и скульпторы времен Иеронима Босха и Брейгеля-старшего. Этот воображаемый мир просачивался всюду, обладая чрезвычайной силой присутствия. Он вызывал кошмары, сам будучи порождением страшного сна, и, несомненно, казался более явным, чем образы небесного рая или даже самой земли, которую каждый мог мирно и спокойно исследовать при свете дня. Чувствительность, чрезмерно обострившаяся в результате непрестанной чехарды ежедневных контрастов, часто проявлялась в пристрастии ко всевозможным зрелищам и событиям, сопряженным со смертью. И здесь снова от этого совсем недавнего времени нас отделяет целая пропасть, так как мы сочтем подобное коллективное смакование публичных пыток и казней крайне жестоким. Игра со смертью не была чем-то чрезвычайным, и если турнир или поединок оканчивался гибелью, повода для скорби не возникало. Подобные события лишь вскользь освещаются в дневнике «Парижского горожанина» (за 1515 г.): «В понедельник 14 февраля перед Турнельским дворцом начался турнир. Было много славных схваток, и одного дворянина убили ударом копья». Век спустя Монсони пересекает Голландию и весьма восхищается домами, лугами и деревьями, которые видит, и прибавляет: «а также вдоль дорог стоит множество прекрасных виселиц». Такое жутковатое восхищение еще ничего не значит; более значимы были толпы, собиравшиеся поглазеть на пытки или хорошо поставленную казнь. В 1571 г. в Провэне палач-дебютант напортачил с простым обезглавливанием и сначала встретился лицом к лицу со своей жертвой, а потом и с толпой обиженных зрителей. В Метце в 1500 г. три тысячи человек скопилось на льду озера посреди зимы, чтобы созерцать утопление двух женщин, которые забили некоего парня до смерти палкой. В 1510 г. Филип де Виньёль упоминает, как все его земляки собрались посмотреть на казнь фальшивомонетчика, которого варили заживо в котле кипящего масла. Присутствовал весь город, 94

mandrou.indd 94

20.01.2010 14:56:42

œk^o^ 3. “’: Ë“Ëg_”º, ˜“o•—o^, ¿’À””, •—f^•—”

и народу было так много, что на площади «никто не мог и ногой переступить». Бедолагу кинули в котел, полный масла, головой вперед. Однако даже когда этот момент сильнейшего накала эмоций заканчивался, о самых великих преступниках не забывали. В начале XVII в. у мелких книгонош в заплечных мешках всегда имелись памфлеты, повествующие о преступлениях ныне раскаявшегося злодея, порой и в стихах, которые было легко положить на распространенный мотив: Diligemment examiné, Le siège m’a tost condemné D’estre pendu et mis en cendre Avecque la quille de bois Afin qu’un chacun pust apprendre Qu’il faut mieux révérer le Croix¹⁶. (Хорошенько взгляните На столб деревянный, Здесь мне вскоре придется Дух испустить, пеплом стать, И пусть каждый узнает, Что лучше крест почитать.)

Несмотря на всю жалостливость этих баллад, чрезвычайно нравственных по своей тональности и всегда завершающихся призывом к какому-нибудь святому, если не к самому Христу или Троице, их непосредственной целью было, безусловно, пробудить воспоминания о знаменитых преступлениях и преступниках и, таким образом, поддержать эту коллективную тягу к насилию. В подобные моменты жестокость граничила с полной бесчувственностью: в таком эмоциональном отношении к смерти как зрелищу мы снова видим, как низко ценилась жизнь человека, что уже нам встречалось в главе о болезнях. Но естественная смерть или казнь были крайностями. Люди XVI – XVII вв. были менее агрессивны в своем любопытстве к внешнему миру, к непроницаемой для их взгляда природе, которую всетаки можно было как-то толковать, чем в отношении к своим товарищам, другим людям: когда какой-либо спор достигал большого накала, ¹⁶ Musique sur un condamné à mort. Aldendorf [которого сочли реформатом за то,

что он сломал в Лионе распятие]. По поводу пения: Adieu dedaigneuse beauté. (Lyon, 1627). Приведена 6-я из 7 строф. A. N., fonds Rondoneau, AD III, 2, 188. Указания на шифры фондов Национального архива Франции. — Прим. перев.

95

mandrou.indd 95

20.01.2010 14:56:42

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

в ход с легкостью пускали кулаки. В Лаоне в 1611 г. жителям предместий и деревень было запрещено носить аркебузы от заката до рассвета, «дабы помешать жителям впредь убивать друг друга в мелочных ссорах»!¹⁷ Что это, проявление крестьянской дикости? Но законоведы, даже члены Парламента, высшего судебного органа всей страны, не стеснялись распускать руки. Даже хотя огнестрельное оружие не использовалось, они могли прибегнуть к своим кулакам прямо на заседании, чтобы ответить на запальчивую фразу или уладить спор, как о юридическом прецеденте, так и о разделе «чаевых».

¿’À”” ” •—f^•—” За такой вспыльчивостью, столь несдержанной тягой к насилию мы видим людей чрезвычайно эмоциональных. Возрожденная классическая образованность не смогла навязать античную терминологию и классификацию пороков и добродетелей. «Страсть» не была синонимом «порока», так как эти «мощные эмоции» души по большей части происходили от тех же механических явлений, которые могли вызвать и великие душевные порывы. Мудрый и счастливый человек «обращал на доброе дело» свои страсти и использовал их с полезной целью, так как, в конечном счете, избавиться от них он не мог. Чтобы избежать страстей, ему надо было стать Богом или безжизненной статуей. И то и другое было слишком волюнтаристично и механистично, так что избавиться от их хватки человек мог лишь силой воли. Однако силы воли требовалось еще больше, чем кажется, потому что страсти развивались в тесной связке и соразмерно эмоциям. Ненависть к соседу легко приводила к попытке его хорошенько отдубасить или, если социальный статус требовал сдержанности, заплатить другим за кулачную месть или же попросить сделать это собственных детей. В 1646 г. консул Ле Пюи повздорил со сборщиком налогов того же города по поводу муниципальных выборов: сперва они обменялись ругательствами — «дурак, невежа», «щенок»; затем сборщик налогов послал за своими сыновьями и обратился к ним следующим образом: «Я воспитал псов, которые лают, но не кусают. Я лишу вас наследства, если вы не убьете Руайе». Его наследники исполнили его волю¹⁸. Если подобные импульсы не подавлять, то любые страсти становятся неуправляемыми во всех областях эмоциональной жизни, ¹⁷ A. D., Aisne, B, 227. Приводится в опубликованном описании фонда, с. 31. ¹⁸ B. N., Mss., fds fs, 18 432, 95.

96

mandrou.indd 96

20.01.2010 14:56:42

œk^o^ 3. “’: Ë“Ëg_”º, ˜“o•—o^, ¿’À””, •—f^•—”

но особенно в сфере любви. Конфликт любви и долга приводил к жутким последствиям задолго до того, как Расин и Корнель столь несравненно их живописали. Пьер де Летуаль скорбел о «глупых страстях молодых дам», которые доводили до того, что они чахли и умирали. «Мадмуазель Мари де Байлон, моя племянница, которой было примерно 20 лет, умерла в этом городе Париже, в доме месье X, куда она была помещена, чтобы не дать ей выйти замуж за господина, вскружившего ей голову настолько, что она нашла способ с ним встретиться и поговорить, и умерла через 24 часа после того»¹⁹. Обычное решение подобных романов, нарушающих социальные нормы, но бывшее, кроме прочего, предпочтительней смерти, — похищение с поспешной свадьбой где-нибудь на пути. Все было хорошо и приятно, если юная вдова — или одинокая девушка — была согласна и сама в этом участвовала; тогда все дело становилось чем-то вроде музыкальной комедии. Но гораздо более удивительно было видеть, как девушек увозили против их воли, а они сражались с похитителями зубами и ногтями. Д’Ормессон рассказывает о второй попытке, предпринятой месье де Шармуа в отношении мадмуазель де СенКруа, которая после первой попытки нашла убежище в монастыре «господних дев» на улице Сен-Дени. «Шармуа взбесился и решил похитить эту девушку. Ради этого в час ночи праздника Богоматери он явился с Сент-Анжем и еще пятерыми. Они взломали дверь… и прошли в комнату девушки, но она бежала от них вместе с монашкой на деревянный чердак. Найдя ее там, они потащили ее силой за собой, хотя на ней была одна ночная сорочка. Она цеплялась за лестницу, но они дергали ее так, что она билась головой о пол. Тогда она, чтобы помешать им, стала хватать их за ноги. Они обрушили удары палками и шпорами на нее и били ее кулаками, чтобы отодрать ее руки. Совершенно обнаженной они вытащили ее в сад и попытались перебросить через стену, но она цеплялась и за лестницу, и за стену. Они схватили ее за волосы, но все равно не могли преуспеть в исполнении своего замысла. Наконец, они привязали ее к одному из своих, но когда тот попытался взобраться на лестницу, две ступени сломались. И в это время ударили в колокол, поднимая тревогу…²⁰

Такие сцены случались довольно часто: у злоумышленников, которых использовал Шармуа, вероятно, успел накопиться приличный опыт в подобных делах, потому что они приняли меры предосторож¹⁹ Journal de Pierre de L’Estoile. 6 dec. 1593. ²⁰ Ormesson. Mémoires, I, 471.

97

mandrou.indd 97

20.01.2010 14:56:43

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

ности против ножа: «Она била похитителей ножом, но на них были надеты плотные жилеты из буйволиной кожи»²¹. Другой, столь же буйной страстью, тоже связанной с безумной и односторонней любовью, была ревность, и ее жертвами становились многие. «Преступления страсти» (crime passionnel) были широко распространены, хотя из-за них не поднимали такой шумихи, как сейчас (первые газеты, появившиеся в начале XVII в., больше внимания уделяли политическим делам). Безусловно, за них наказывали гораздо суровей, чем сегодня, когда в расчет берется столь много смягчающих обстоятельств, но и такие меры не были очень эффективны. Можно ли пойти дальше и заключить, что подобные формы несдерживаемых страстей встречались чаще, чем простое распутство? Прежде чем заявить это с уверенностью, нужно провести систематическое исследование всех доступных источников. Ронсара и некоторых других поэтов можно взять в свидетели обоих форм поведения. Однако, слова одного путешественника, который восхищался туземцами Новой Франции, говорят в пользу большей распространенности разврата: «Но сегодня большинство [женщин] используют свои груди как приглашение к флирту; и, желая позабавиться, отсылают детей в деревню, где их доверяют непонятно кому, или же передают распущенным нянькам, чью испорченность и дурные предрасположенности дети впитывают вместе с их молоком»²². Как бы там ни было, эти полтора века во Франции прошли скорее под знаком бурных страстей, чем рафинированных развлечений. Встретим ли мы похожие крайности в других сферах жизни? Конечно, если термин «религиозная страсть» приложим к лигерам и протестантам, участникам гражданских войн конца XVI в. Все связанное с понятием дворянской чести или тот пыл, с которым старая аристократия защищала свое пошатнувшееся положение, подходят под ту же категорию. Но не будем каталогизировать все распространенные тогда страсти — честь, любовь, дружба и так далее; в любом случае, достаточно полный список можно найти в катренах Фибрака, чьи высокопарные, наставительные вирши воспроизводились во множестве дневников под заголовком «Советы моим детям». Взяв любовные страсти, лучшее из возможного по многим критериям, мы описали это общее состояние преувеличенной страстности и получили еще одно доказательство преобладания в раннее Новое время эмоционального над рациональным. ²¹ Dubuisson Aubenay. Mémoires, I, 46. ²² Lescarbot. Histoire de la Nouvelle France. P. 631.

mandrou.indd 98

20.01.2010 14:56:43

œk^o^ 4 УМ: МЕНТАЛЬНОЕ ОСНАЩЕНИЕ И ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ УСТАНОВКИ

Прошло 20 лет, как Люсьен Февр¹ в своей книге “Rabelais et le probleme de l’incroyance” («Рабле и проблема неверия») предложил термин «ментальное оснащение» (outillage mentale), и с тех пор он стал частью общего наследия историков. Этот термин обозначает базовый психологический инструментарий, который историк должен восстановить для каждой эпохи и каждой цивилизации, прежде чем пытаться понять их усилия по концептуализации, коллективные мыслительные процессы и движения идей. Немыслимо изучать архитектуру или искусство ковроткачества в некий отдаленный период без того, чтобы сначала описать технологии, которыми располагали тогдашние ремесленники; точно так же и мы должны реконструировать ментальные ресурсы (ressources mentales), доступные как профессиональным интеллектуалам, так и простым людям для анализа, описания и объяснения мира, людей и Бога. В первую очередь это включает в себя реконструкцию словаря и его употребления, изучение языка, переносчика мыслей и чувств; равным образом, это подразумевает и реконструкцию представления о природной среде — такой, какой она виделась тогдашнему человеку. Это задачи не из простых для эпохи, в которую национальные языки только пробивали себе дорогу в борьбе с латынью и местными диалектами, а все старые понятия о мире были потрясены географическими находками и открытиями Коперника и Галилея.

“•—_¼j ” š”•–’g__¼j ºm¼™” В своем «Рабле» Февр показывает, что французы XVI в., с их порывистым синтаксисом и словарем, в котором отсутствовали абстрактные философские понятия, просто не обладали лингвистическим ¹ И даже сорок лет (считая от 1961 г. — Прим. перев.), как он предложил его в «Ency-

clopédie Française», T. I.

99

mandrou.indd 99

20.01.2010 14:56:43

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

инструментом, необходимым для формулировки самой идеи неверия². Однако эти порой очень ценные наблюдения не исчерпывают всей проблемы лингвистического оснащения того времени, а лишь проливают свет на тот частный вопрос, который Февр четко определил в самом начале. В наш период лингвистические вопросы отличались исключительной сложностью и запутанностью. Французы XVI в. имели в своем распоряжении не один, а четыре языка — изобилие, бывшее не столько признаком речевого богатства, сколько результатом массовой порчи. Порой это страшно мешало, и люди терялись в путанице конкурирующих наречий и различных неологизмов в каждом из них. На самом деле, помеха была двойной, так как существовало два разработанных языка, латинский и литературный французский, и в то же время две группы диалектов, одна на севере, а другая на юге страны. Латынь клириков и ученых, невзирая на удобство ее использования в международном общении, отступала по мере того, как европейские нации укрепляли и кодифицировали свои местные языки. Уже Брюно проницательно заметил, что стремление гуманистов развивать именно цицероновскую, отточенную латынь привело к ее застыванию в «классической» форме и обращению в мертвый язык. Таким образом живые ее разновидности, используемые Церковью, врачами и другими учеными, были отсечены от источника обновления, а с другой стороны, косвенно обречены на вымирание самим развитием просторечия. Эта тенденция не прерывалась все время от Амбруаза Парэ до Декарта, и, несмотря на протесты — первыми выступил Факультет медицины, а вторыми коллеги-ученые, — латынь оставили ради языка «прекрасной Франции». Только католическая церковь и Университет, ее составная часть, упрямо хранили верность латыни, частично в ответ на действия протестантов, которые добивались того, чтобы в каждой части света Слово было доступно всем верующим, и без устали переводили Библию; первым из них был, как знает каждый, сам Лютер. В повседневной речи местные диалекты сменили вульгарную латынь уже в раннем Средневековье. В начале Нового времени диалекты «oil» и «oc» продолжали расходиться, так как в низшие классы, особенно среди крестьян, литературный язык мог проникнуть лишь посредством печатного слова. Эти диалекты были чрезвычайно конкретными, даже больше, чем французский язык, если такое было возможно, и являлись практически двумя профессио² Rabelais et le probleme de l’incroyance. Paris, 1943. P. 384 и далее.

100

mandrou.indd 100

20.01.2010 14:56:43

œk^o^ 4. “’: ’g_—^k–_g •_^Ëg_”g ” ž“_`^’g_—^k–_¼g “•—^_o™”

нальными жаргонами людей земли, тех, кому не было нужно ничего, кроме образных обозначений для своих инструментов и плодов природы. Однако определенного прогресса литературный французский все же достиг, в результате целой серии мер. Сюда включается публикация «Defence et illustration», королевского ордонанса Франциска I, который предписывал использовать литературный язык в судах и для кодификации деятельности королевских чиновников, и особенно — развитие самого книгопечатания. Публикации сочинений, написанных по-французски, и переводы неизбежно приводили к особым исследованиям, направленным на систематизацию произношения и синтаксиса. Шероховатости разговорного языка сглаживались — очень медленно, так как процесс фиксации литературного языка растянулся до XIX в. — системой правил, принятых типографами и редакторами, часто по их же инициативе (особенно Жофруа Тори и Робера Этьена), а затем уже в следующем веке, во время Малерба, перешедших в руки Менажа, Вожла и — едва ее учредили — Французской академии. «Против вопиющих ошибок, совершаемых в провинции или среди простонародья Парижа» и «Примечания» Вожла кодифицировали «правильное» словоупотребление (как в судах и у достойных авторов) и литературный язык. Больше не было причин завидовать латыни, и в 1648 г. французский сменил ее в качестве языка дипломатии. Этот язык теперь распространялся со скоростью грамотности, самой по себе инструмента коммуникации и самообразования. В этом не может быть никаких сомнений: люди Нового времени с жадностью поглощали печатное слово, которое открывало им новые мысли и новые миры. Начиная с XV в. они учились распознавать и читать быстро стандартизирующийся шрифт, сменивший рукописный почерк. Даже в скромном жилище ремесленника — как и в домах образованных людей — рядом с кухонным шкафом или каминной полкой в гостиной было выделено место для «Священного Писания», «Четырех сыновей Эмона», «Ожье-Датчанина», «Пастушьего календаря», «Золотой легенды» и «Романа о Розе». К сожалению, сложно определить, где проходили границы умения читать, хотя это опятьтаки необходимо для того, чтобы различать город и деревню. Уже в XV в. такие города, как Руан, имели свои муниципальные библиотеки, где книги предоставлялись в распоряжение жителей. Когда эшевены вступали в должность, они давали клятву, что не станут их присваивать, а в 1619 г. книги по-прежнему были прикованы цепью к столам для чтения. По нотариальным копиям завещаний мы 101

mandrou.indd 101

20.01.2010 14:56:43

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

видим, что частные библиотеки имелись у купцов и юристов, врачей и ремесленников и что часто они были хорошо укомплектованы. Но за пределами городов, там, где религиозный пыл еще не привил вкуса к чтению и не вызвал поддержку литературного языка, очень сложно что-либо определить. Сейчас мы знаем, вместе с Брюно, что для того, чтобы французский язык завоевал всю Францию целиком, потребовались дороги XVIII в., и железные дороги, и обязательное среднее образование XIX в. Заря Нового времени была необходимой стадией этого процесса. Стадией, на которой язык оставался во многих аспектах неполноценным, словарь — полным конкретики и плеоназмов, а синтаксис — путаным, смешивающим планы и перспективы. Нет причин останавливаться на этих несовершенствах, которые можно вычислить путем вычитания исправлений, добавленных в последующие столетия. Философский и научный языки выстраивались постепенно, начиная с Декарта и Ферма до Кондильяка и Лавуазье. В этих областях изначальным резервуаром служил жаргон схоластов, наследие средневековых школ, со всеми его недостатками — и в частности, употреблением в речи одними только священнослужителями. Другими словами, это был инструмент формальной логики, лишенный какой-либо иной ценности. Важно еще отметить, что развитие местных разговорных языков по всей Европе было очевидно для путешественников и купцов, которые рекомендовали изучать иностранные языки. Повсюду толковали, что-де латынь умирает и надо бы подучить язык соседей. В частности, Монтень и Рабле рекомендовали итальянский, а Савари, образцовый купец XVII в., хотел, чтобы молодых людей, которым уготована карьера в коммерции, учили после арифметики и бухгалтерии «итальянскому, испанскому и немецкому языкам, которые необходимы для тех, кто желает торговать за границей». Здесь язык служит деловым потребностям; Монтеню он нужен, чтобы знакомиться с обычаями и нравами других стран. Очевидно, что иностранные языки еще не воспринимались как языки культуры. Максимум, речь шла о том, чтобы быть понятым в разговоре, легко следовать обычаям принимающей страны и заниматься делами. Более того, еще не сформировались ни философский немецкий, ни торговый английский. И дома и за границей ученые и литераторы имели в своем распоряжении идиомы, открытые лишь для конкретных терминов обыденной жизни. С другой стороны, любая мысль развивается в рамках понятий, которые существуют веками как исходные, без значительных измене102

mandrou.indd 102

20.01.2010 14:56:43

œk^o^ 4. “’: ’g_—^k–_g •_^Ëg_”g ” ž“_`^’g_—^k–_¼g “•—^_o™”

ний. Если правда то, что в XX в. любое великое открытие в материальной сфере влечет за собой разработку новой пространственной системы, новой геометрии, тогда это — одна из величайших инноваций наших дней, в рамках которой и происходило столько много революций. В прежние времена пространство, время и природная среда, кажется, подобным образом не менялись, и сама их стабильность накладывала явные и неизменные ограничения на каждого. Однако горизонт стал расширяться в Новое время. Как мы знаем, вначале было открытие земли, а потом и небес. В 1460 г. Николай Кузанский уже со знанием дела рассуждал о несовершенстве античного мира: если римского императора называли хозяином ойкумены, это было злоупотребление языком. Но нам следует соблюдать осторожность. Мысли каждого постоянно не занимали Америка, Тихий океан, флора и фауна новых земель. Без сомнений, человек, который по-прежнему проживал всю свою жизнь в очень ограниченном пространстве, в горном кантоне или деревушке в долине, и никогда не видел открытого пространства или моря, уходящего в бесконечность, не имел той же возможности вообразить себе новые земли, как путешественник или купец, который самой своей ежедневной деятельностью вовлекался в контакт со всеми частями света и чье представление о пространстве все сильней расширялось, пока не охватило целиком всю планету. Эти великие перспективы пространства, времени и природы, таким образом, являли себя неравномерно. Если правда то, что географические открытия, сделавшие возможным вывод о шарообразности земли, перевернули представления о мире, тогда мы должны попытаться изложить историю этого переворота и пронаблюдать, как бок о бок существовали несравнимые и нередко противоречащие друг другу понятия, и в то же время увидеть тогдашнее непосредственное, обыденное представление о пространстве.

šf•—f^_•—o ” ofg’º Как ментальные конструкции, так и усилия человека основаны на его перемещениях. Пространство — это запавшие в память места и, следовательно, знакомый мир, в пределах которого разворачивается вся деятельность. Это не столь очевидно сегодня, когда знакомство с картами и путешествия широко распространены, но это было характерной чертой в прежние времена. Пространство всегда измерялось частями человеческого тела: шаг, стопа, локоть, затем движе103

mandrou.indd 103

20.01.2010 14:56:43

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

ниями этого тела: лес, который можно пересечь за три дня, поле, которое можно вспахать за три дня, три дня на то, три дня на другое. Все это были измерения в терминах традиционной сельской жизни, в ограниченных рамках поместья. Но важно понять, что за его пределами неизвестное было столь велико, что его даже нечем было измерить. Письма, посланные с одного конца Франции, не доходили до другого, как и с одного до другого берега Средиземного моря³. Такие расстояния не то чтобы было слишком трудно измерить — с ними не сталкивались регулярно. Когда вестники пересекали страну верхом или морем, на корабле, покорном воле ветров, никто точно не знал, как далеко отстоят друг от друга Париж и Мадрид или Рим. За ближней округой, где была знакома каждая тропка и каждый дом или дерево и где использовались обычные меры, находились необъятные просторы нового мира, и только те, кто там побывал, были свободны от преувеличений. Христофор Колумб писал с Ямайки в 1603 г.: «Этот мир мал, я имею в виду, что мир не так велик, как говорит о нем большинство»⁴. Если кому-то не представилась возможность ощутить на личном опыте истинную величину земного шара, то он, по крайней мере, мог узнать новые значения некогда неправильно измеренных расстояний. Названия, которые в течение долгого времени давали дальним землям, где поселились европейцы: Новый Свет, Новая Испания, Новая Франция — иллюстрируют этот новый метод оценки расстояний и величины всего мира. Еще более ясно указывали на это художники, которые употребляли свое знание перспективного изображения и пускали в свои картины третье измерение, тем самым участвуя — через дальние последствия — в распространении более широкого взгляда на вселенную. Несколько десятилетий спустя ужасное молчание космоса стало тревожить мысли Паскаля, и здесь уже не стоял вопрос об использовании обычных, ставших теперь неадекватными земных мер. По меркам «нового» человека, пересечение такой страны как Франция и тем более всей Европы было незабываемым воспоминанием. Монтень и Эприншар подробно описали все стадии подобного странствия. Кругосветное путешествие за восемьдесят дней стало большим достижением XIX в., а тогда все было неясным уже за пределами родной округи радиусом в одну лигу. ³ F. Braudel. La Méditerrannée…1-er edition. P. 310. ⁴ F. de Navarrette. Colecion de los Viages y descubrimientos… Madrid, 1858, I, 300.

Письмо королеве Изабелле.

104

mandrou.indd 104

20.01.2010 14:56:43

œk^o^ 4. “’: ’g_—^k–_g •_^Ëg_”g ” ž“_`^’g_—^k–_¼g “•—^_o™”

*** В XVI – XVII вв. завоевание времени не осложняла, как в случае с пространством, проблема бесконечной протяженности, но оно было настолько же трудным. В городах время возвещали часы или сторожа, а в деревнях над полями звучали церковные и монастырские колокола. Однако повсюду сохранялись выражения, используемые сельскими жителями для обозначения фаз движения солнца по небосклону. Сеньор Губервиль, хотя и имел в доме часы, постоянно употреблял фразу «около рассвета» или «на закате», ссылался на полет «вальдшнепов» и «пение петуха»⁵. Он измерял течение времени не часами или их долями, а молитвами: «время, когда надо произносить “Ave” или “Miserere” или два “pater noster”». «Часы», которые делили сутки на восемь равных частей, без сомнения, были наследием монастырской жизни с ее ритмом благочестивых упражнений. Точность в определении времени, потраченного на работу, или времени суток не была интеллектуальной необходимостью или требованием будничной жизни. Гаргантюа вполне естественно говорит: «Я никогда не делаю из себя раба времени». Средневековые часы и клепсидры, которые использовались веками, были хрупкими инструментами и очень легко ломались. Для больших городских часов постоянно был нужен часовщик, который подтягивал гири и надзирал за их ходом и боем (если время не отбивали вручную). В любом случае, все эти деликатные средневековые механизмы, гордость городов, колоколен и ратушных башен, отбивали лишь целые часы. Когда Монтень пересекал Баварию, он сделал запись, как о диковинке, о часах в Ландсберге, которые отбивали четверть часа, и указал: «говорят, в Нюрнберге часы отбивают минуты». Водяные и песчаные клепсидры были ненадежны, «водяные, — писал Скалигер, — менее надежны, но более точны, потому что песок часто слипается или намокает настолько, что уже не может струиться; вода постоянно течет через крошечную дырочку, но при этом она испаряется, и ее надо доливать… Наконец, истолченная глазурь лучше воды». Точные часовые механизмы родились лишь в середине XVII в., и 16 июня 1657 г. Гюйгенс представил Соединенным Штатам Голландии первые часы, которые измеряли время при помощи регулярного качания маятника. Во Франции первые часы с маятником появились в 1660 – 1965 гг. ⁵ P. Viret. Exposition de la foy chrestienne. Genève, 1564. P. 179: «Солдаты и особен-

но немцы обычно возят с собой петухов на войну, которые по ночам служат им часами».

105

mandrou.indd 105

20.01.2010 14:56:43

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

Помимо механизмов, деливших сутки на часы и четверти часа, которые приходилось корректировать каждый полдень, согласуя с движением солнца — простая, но необходимая мера, учитывая тогдашнее состояние техники, — все остальные устройства измерения времени были столь же неточны. Безусловно, для сельского населения год делился, благодаря воскресному отдыху, на ритмические серии недель, и на сезоны, сообразно циклам полевых работ. Сперва было несколько коротких пахотных дней, от праздника святого Ремигия до первого воскресенья Великого поста, потом несколько более длинных дней самого Великого поста⁶. Воскресенья, называвшиеся по первым словам интроита, начинавшего мессу, были не датами, а именами — Quasimodo, Cantate Domino, Reminescere. Воскресенья больших праздников тоже имели свои имена, часто переведенные с латыни: «Розовая пасха» (от «pascha rosata»), Вербное воскресенье, «Цветочная пасха»; в то время как второе воскресенье после Пасхи было «Воскресеньем белых одежд». Постоянные календари были в монастырях и эшевенствах, по ним каждый год и вычислялись даты пасхи, и устанавливался новый календарь, который объявляли с церковной кафедры, воскресенье за воскресеньем, месяц за месяцем; сам же год начинался 1 января, 25 декабря или 25 марта, сообразно с предпочтениями жителей. Без сомнения, реформа календаря, осуществленная папой Григорием XIII в 1582 г., привлекла внимание интеллектуалов, внимательных к сложностям солнечного календаря, который она и сделала основой официального календаря Католической церкви. Жаркие споры, которые вызвала эта мера, отнимавшая 10 дней зараз (во Франции, по эдикту от 3 ноября 1582 г., было решено перейти от 9-го сразу к 20-му декабря), дали возможность получить более ясное представление о календаре. Удивительно читать, как первый эшевен Руана начинает свое обращение к коллегам с весьма технического замечания: «Господа, мы видим, что все во вселенной вращается своим обычным порядком, и ночь сменяет день, а день ночь, и солнце проходит свой полный путь, освещая наше полушарие за 182 дня, 15 часов и одну минуту, затрачивая столько же на другое полушарие…»⁷. Подобная забота о точности вызывает умиление и показывает, как смаковались только что приобретенные знания и какое беспокойство вызывали совсем недавно подобные вопросы. ⁶ Рабле, желая датировать свой приезд в Турень, пишет: «когда чайки только-

только охрипли» — т. е. в середине сентября (Lefranc. Rabelais. I, XV). ⁷ Archives municipales de Rouen, A, 25; Inventaires, tome I, Rouen, 1887. P. 323.

106

mandrou.indd 106

20.01.2010 14:56:43

œk^o^ 4. “’: ’g_—^k–_g •_^Ëg_”g ” ž“_`^’g_—^k–_¼g “•—^_o™”

Время тогда не ценилось так, как сейчас, когда и человеческая жизнь длится гораздо дольше. Этот явный парадокс нельзя отнести на счет, как считалось раньше, лишь одной разницы в религиозных концепциях, так как вечность, обещанная человеку Нового времени, по-прежнему ожидает многих из наших современников. Прогресс в математике и часостроении и, кроме того, в средствах коммуникации объясняет все намного лучше. Однако важно подчеркнуть, что безразличие и неточность шли рука об руку: приблизительность оставалась общим правилом.

šf”f`_^º •fg`^ Французы XVI – XVII вв. были погружены в природу несравнимо больше, чем мы, и это была их повседневная жизнь. Нам не следует начинать со ссылок на космогонические представления, тем более, что их общие черты будет трудно определить, так как мы не имеем дело с природой, которая воспринималась научно и покорялась технически. Из этих двух понятий, которые характеризуют отношения с природой в XX в., пожалуй, второе более применимо к раннему Новому времени, хотя у нас и нет общих единиц измерения для этой области. Природу, одновременно помощницу и источник страха, безоружному человеку нужно было покорять в ежедневной борьбе, но сначала ее нужно было узнать и понять. Вот почему уже Средневековье так часто и тревожно вопрошало о скрытом значении разных существ в бесчисленных бестиариях и лапидариях. Не имея даже самой общей классификации, человек Ренессанса был тем самым лишен направления поиска. «Я представляю себе человека, — писал Монтень, — видящего вокруг себя несметное количество вещей, растений, животных, металлов. С чего ему начать свой опыт?»⁸ Таким образом, природное окружение человека осаждало его со всех сторон и давило. Изобильная фауна придавала сельской округе вид земного рая, настолько она кишела дикой живностью. Повсюду, от Прованса до Нормандии, нужно было проводить облавы (называвшиеся huées — «гиканье», «крик»), чтобы защитить скот от вепрей, волков и лисиц, рыскавших в поисках добычи. Волки и вепри заходили в деревни. Вепри «зарывались» у домов, ухаживали за домашними свиньями и пожирали садовые яблоки. Сеньор Гу⁸ Essais, II, XXXVII. Дается перевод А. С. Бобовича по изданию: Монтень М.

Опыты в 3-х томах. М., 1992. — Прим. перев.

107

mandrou.indd 107

20.01.2010 14:56:43

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

бервиля убил нескольких в своем саду. Точно так же по ночам он отлавливал скворцов на своей голубятне, куда они залетали есть голубиный корм. «После ужина мы накрыли голубятню простынями и поймали скворцов на три бушеля». И дикие и домашние животные охотно считались родственниками людей, и весь комплекс сентиментальных установок объяснялся их постоянным присутствием. Люди забавлялись, подражая животным и открывая в себе физические и психические черты, которые были характерны для животных и растений. Отсюда, безусловно, ведут происхождение многочисленные семейные прозвища, которые давались по представителям животного и растительного царства: Луазо (l’oiseau — «птица»), Мутон (mouton — «баран»), Лельевр (le lievre — «заяц»), Леу (le houx — «падуб»), Дюшен (du chesne — «(с) дуба»), Дюрозье (du rosier — «(с) розового куста»). От дружеской фамильярности, с которой относились к собакам, и до скотоложства (bestialité), преступления, часто упоминаемого в судебных протоколах, диапазон промискуитета с животными был почти такой же, как в религиозном братстве. Но природы, на которую падал их взгляд, было недостаточно. Они искажали ее в своем воображении и прибавляли к ней сумбурный мир причудливых, ужасных чудовищ. Амбруаз Парэ единым духом описывает редких и по тогдашнему времени экзотических тварей, таких как крокодил, которого г-н де Лавернад привез из Каира через Венецию в Париж в 1517 г. ⁹, и морских и сухопутных монстров, изображенных со смаком и детальным перечнем их таинственных рогов и повадок: морские верблюды, многоглавые змеи и существа, наполовину люди, наполовину животные, — на самом деле, весь тот зоопарк, которым так восхищались Брейгель и Калло. То был воображаемый мир, который проникал во сны — а часто и дневные грезы — и детей и взрослых. Здесь смешиваются две почти противоположные установки. С одной стороны мы видим страх неизвестного и «неестественного», а с другой — и здесь снова сама неточность знания оставляет простор для эмоций — очевидно присутствует невинная любовь к природе, к матери-земле, например, и к богатствам, которые она пестует или скрывает в своих недрах. Вода рек и озер, леса, где скрывается дичь и где запросто может потеряться и человек, принадлежали всем и были общими благами. То же касалось и растений на пастбищах и пустошах, чьи свойства были хорошо известны: чистец, подмаренник болотный, который использовали против водобоязни, ⁹ Journal d’un bourgeois de Paris. Ed. Bourrilly, Paris, 1910. P. 14.

108

mandrou.indd 108

20.01.2010 14:56:43

œk^o^ 4. “’: ’g_—^k–_g •_^Ëg_”g ” ž“_`^’g_—^k–_¼g “•—^_o™”

и обыкновенный дурман с его снотворными качествами. Ритм смены времен года — и даже перебоев, таких как оттепель посреди зимы или изморозь в мае — и жизнь растений — все очаровывало этих людей, от первоцвета до богатого урожая. В определенной степени они жили синхронно с этим ритмом и наслаждались его итогами с какойто невинной жадностью. Привнести порядок в эту природную среду еще не было их искренним стремлением. Только XVII век в своей наивысшей точке принялся разбивать сады и сажать страстно и методично. Предыдущее столетие занималось строительством и довольствовалось тем, что помещало свои замки посреди лесов, полных дичи, как поступил Анн де Монморанси после своей отставки. Век спустя великий Конде работал с Ленотром, чтобы ввести упорядоченность и симметрию в тот же самый лес Шантильи. В XVI в. покорить природу означало приручить животных. Вкус к животному неистовству, ради которого наездники показывали свое искусство каждый день, был основой их чувства жизни. Охота, во время которой лошадей поднимали на дыбы перед прыжком или перед крупным животным, которое на них бросалось, давала всегда желанную возможность проверить свои навыки наездника и продемонстрировать в самый напряженный момент успехи в покорении верхового животного. Для тех, кто мог в ней участвовать, оленья охота была главной страстью, для храбреца — доказательством своего превосходства. Таким образом, природа была не столько областью для размышлений, площадкой для интеллектуальных спекуляций и технической трансформации, сколько полем деятельности. О ней думали, а чаще всего ее ощущали как место приложения будничных усилий — как мир, для человека одновременно враждебный и родной, суровый и загадочный. И какой бы ни был достигнут прогресс в естественных науках к тому времени, когда классификация стала немного точнее, нет сомнений, что космос еще меньше, чем пространство и время, представлял собой предмет для размышлений «нового» человека.

mandrou.indd 109

20.01.2010 14:56:43

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 1-й ЧАСТИ

Мы старались не скрывать условности того подхода, которому следовали в первой части. Осмыслять «измерения» человека как изолированной личности всегда значит деформировать его, отделять от комплексных условий его существования. Непрочность материальных оснований или хроническое недоедание нельзя понять без ссылки на технологии сельскохозяйственного производства или системы распределения доходов с земли. Точно так же первенство эмоциональности или дисперсия языков — это факторы цивилизации, которая включает в себя социальную иерархию, всю целиком организацию человеческих отношений: Вожла и Менаж прекрасно это свидетельствуют. Мы можем привести еще одно важное доказательство неадекватности нашей реконструкции — в первой сборке — француза начала Нового времени; это то, насколько трудно поддаются точному описанию педагогические модели этой эпохи. Безусловно, они — лучшее отражение человеческих измерений, исследованных ранее. Ведь то, как воспитываются человеческие дети, означает: как оснащается их ум, как формируется характер и тело¹⁰. Конечно, довольно просто представить по отдельности черты воспитательных систем, запечатленных в дневниках, столь часто предназначенных для назидания будущих поколений¹¹, или использовать Монтеня или Рабле, мастеров-педагогов, почитаемых в истории литературы, или обратиться к опыту коллежей иезуитов и ораторианцев, чтобы реконструировать более одной воспитательной — и особенно образовательной — системы. В любом случае, все знают, что коллежи XVI в., особенно те, которые посещали Монтень и Рабле, были убогими тюрьмами, где гуманизм вколачивали палкой. ¹⁰ Об успехах в этой области буржуазии и дворянства см.: Ph. Aries. L’enfant et la vie

familiale sous l’Ancien Regime. Paris, 1960. ¹¹ Напомним, что в это время (и, соответственно, у Мандру) по-французски «днев-

ник» — это «livre de raison», буквально «книга разума», «книга здравого смысла». — Прим. перев.

110

mandrou.indd 110

20.01.2010 14:56:44

m^™k˜g_”g 1-й ˜^•—”

Все знакомы с различием, на которое указал Монтень, между «тренированным умом и заполненным умом», и с «умеренной программой», которой юный Гаргантюа усердно следовал, приобретая идеальное образование согласно своему создателю, мэтру Франсуа Рабле. Столь же знакомо и гуманистическое образование иезуитских коллежей, где хорошие манеры за столом и искусство верховой езды занимали свое место рядом со знанием латыни, математики и географии. Конечно, любопытно взглянуть, как схоластическое обучение средневековых коллежей, построенных в тени факультетов права, теологии и медицины, в конце XVI в. уступило место новым формам образования, которое было и более либеральным и более открытым новым наукам; не менее важно увидеть ораторианцев, когда они впервые открывали свои заведения в начале XVII в. и выбрали обучение детей чтению на французском, а не на латыни, как делали все их предшественники. Однако, взятые в совокупности, эти методы не могут дать нам достаточно материала для реконструкции. В первую очередь потому, что они касались только подростков (или старших детей), по крайней мере в возрасте от 7 – 8 до 20 лет, и представляли собой формальное обучение, а психологи и педиатры вот уже полвека говорят нам о важности раннего обучения, от колыбели до первой стадии разумности в возрасте, когда детей только отдают в школу. Во-вторых, эти коллежи и учителя в них предназначались для очень ограниченного числа детей, по большей части аристократии и буржуазии. Мы очень мало знаем о ранних стадиях их воспитания. В медицинских трудах уделяется пара фраз — или несколько страниц — кормлению новорожденных или выбору кормилицы, которая была бы «весела, жизнерадостна, рассудительна, целомудренна, чистоплотна, ласкова, усердна и никогда не впадала бы в меланхолию или пьянство». Иногда там даются указания, как пеленать младенца. На этом все и заканчивается. Но даже когда мы переходим к детям школьного возраста, нам следует учитывать, какие слои общества обслуживались учебными заведениями. Конечно, дети крестьян, поденщиков и подмастерьев никогда не получали образования сверх приходских начал катехизиса, на уроках которого сельский кюре протаскивал их по евангельским истинам, а также заставлял учить на слух и петь некоторые церковные гимны, пока им не приходила пора идти работать в поле. В буквальном смысле — скороспелое ученичество! С другой стороны, по городам мы имеем более ясную картину жизни общин, жаждущих 111

mandrou.indd 111

20.01.2010 14:56:44

˜^•—– 1. ˜gkog˜g•™g ”m’gfg_”g

основать новые коллежи, необходимые для образования детей дворян мантии и купцов, для которых свободные искусства были необходимой подготовкой к ремеслу их отцов. К 1640 г. во Франции уже не было ни одного города без коллежа. В самых важных их было несколько, и каждый соперничал с остальными за притягательность для богатых бюргеров и крупных дворянских родов. Иногда эшевены вносили плату за бедных детей — сыновей ремесленников, занятых в мелких городских промыслах, а также сами обеспечивали зарплатой директора, так как если тот ее не получал, то просто покидал и коллеж, и город. Но в целом такое образование, в котором соединялись некоторые черты нашего начального и среднего, было уготовано высшим классам, для которых оно было либо профессиональной необходимостью, либо социальной обязанностью. Таким образом, обучение распределялось неравномерно, сообразно ресурсам и нуждам родителей, и простиралось от нравственных уроков катехизиса до гуманистского образования иезуитов и протестантских академий и высшего образования университетов. Без сомнения, по сути своей это была социальная проблема. Если правда, что средневековые школы и университеты находились в процессе трансформации и что ученичество, этот почти универсальный метод обучения в Средние века, шло на убыль, то новые методы образования следует расценивать в том социальном контексте, в котором они обрели свою форму. Пора перейти ко второй стадии нашего исследования и рассмотреть социальные группы; другими словами, переопределить, уже сообразно общественному окружению, среднего человека, изображенного ранее.

mandrou.indd 112

20.01.2010 14:56:44

˜^•—– 2

СОЦИАЛЬНАЯ СРЕДА

Так часто говорилось и повторялось, что XVI век видел утверждение индивидуализма, что, бесспорно, необходимо подчеркнуть стойкость традиций, т. е. ограничений и сил солидарности. Самый ярый индивидуалист раннего Нового времени, протестант, покинувший свою деревню и свою страну, чтобы порвать навсегда с католической традицией, все равно оставался человеком группы — французских беженцев в Женеве или Страсбурге. Он сменил свой родной город на другой, который фундаментально от него ничем не отличался; он по-прежнему был человеком какого-то ремесла, т. е. какого-то класса; рожденный простолюдином или дворянином, он им же и оставался, даже на чужой земле. Социальная среда и ограничивала и сплачивала, но второе свойство ощущалось сильнее даже в XVI в. Во-первых, по причине небезопасности: шаткость материального положения касалась большинства, как мы это увидим; кроме того, повсюду социальный климат все еще определялся войной, спорадическими внутренними волнениями, борьбой с иностранцами, которые опустошали целые провинции. Шестнадцатый век, чьи достижения в искусстве заставляют забыть о его невзгодах, был, как и предыдущие, веком затяжных внутренних и внешних военных конфликтов, посреди которых взаимосвязь со своей группой, от крошечной деревушки до огромного города, была необходимостью. Однако любая традиция рано или поздно наталкивается и на сопротивление, правда, систематическое отвержение еще не зародилось, даже во времена Лютера и Монтеня. Продолжалась власть обычая, который сохранял и передавал опыт бесчисленных предков в рамках закрытой системы, и любые инициативы со стороны, любые новшества обязательно отвергались. Чтобы утвердить что-нибудь новое, требовались усилия верховной власти. И хотя правда, что кальвинизм больше католицизма заботился 113

mandrou.indd 113

20.01.2010 14:56:44

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

о спасении каждого, поместив человека перед лицом Бога в одиночку и взвалив на него ответственность за собственные действия — но при этом и его судьбу считал более предопределенной, — тем не менее, коллективное обращение в новую веру предпочиталось индивидуальному, и именно такой смысл имеет выражение «cujus regio, ejus religio»¹ в стране Лютера. Такие же ограничения, которые мы сегодня назвали бы тоталитарными, такой же конформизм обнаруживается и на других планах, в масштабах деревни; хороший урожай у соседа, процветание его скота — это опасные признаки успеха, которые могут указывать на колдовство; никто не должен выделяться богатством — кроме сеньора и его представителей — среди членов общины. На этом плане и охота на ведьм была, как в Средние века, грозным оружием в руках крестьянской общины. Хотя социальная среда продолжала тяжело давить на индивида, в ней начали проявляться некоторые признаки нестабильности. Не то чтобы латентный номадизм может рассматриваться главной чертой этого плохо сбалансированного общества: несомненно, большая часть населения Франции в XVI – XVII вв. была зафиксирована, привязана к земле или к городу; «бродячие» были исключением. Обреченные скитаться всю свою жизнь, при первой возможности — наткнувшись на деревню, сожженную солдатней и брошенную жителями, или найдя пристанище в монастыре или приюте — они снова с охотой закреплялись на одном месте. Но тяга к странствиям не терялась: горные области, где землепашество закрепилось позже, чем на равнинах, и требовало меньшего числа людей, представляли собой рассадник сезонных мигрантов. Таковы были сборщики винограда из Севенн, Прованса и Канталу, доходившие и до Испании во время страды или наемники для нужд соседних держав, такие как швейцарцы, корсиканцы и сардинцы. Это касалось в большей степени селян, но и горожан тоже: группы бродячих комедиантов в начале XVII в. ходили из города в город, разыгрывая «Roman comique» и вербуя в свои ряды не патентованных актеров, а молодых людей, которых влекло путешествие само по себе; таков случай Теофиля де Вьо, сына уважаемого адвоката парламента Тулузы, который пристал в качестве поэта к одной безвестной труппе. Краткие злоключения беспокойных подростков, ежегодные миграции сельских групп в поисках пропитания — все эти перемещения были

¹ Чья страна, того и вера (лат.). — Прим. перев.

114

mandrou.indd 114

20.01.2010 14:56:44

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

в значительной степени бегством из социальных рамок, которые опутывали каждодневную человеческую деятельность тесной сетью традиций. *** Итак, определить различные формы солидарности (solidarités), степень их засилья в ежедневной жизни и влияния на ментальность значит проследить рост индивидуализма, столь бегло обрисованного; это значит признать наличие и влияние многообразных групп, начиная с семьи и кончая нацией, на формирование индивидуального сознания. Одновременно это значит представить их как реальности, весьма неодинаковые по своей устойчивости и значению, и такими, какими их видели в ту эпоху. Во-первых, пока не следует уделять какого-либо внимания расовым вопросам; да, в это время расовые проблемы уже начались для испанцев, португальцев и голландцев в их далеких колониях, но для французов они пока были чужды, за одним исключением, скорее религиозным, чем расовым, — иудеи. Как указал тогдашний криминалист, Лебрен де Ла Рошетт, осуждая браки и любовные связи между христианами и неверными: «наказание для тех, кто имел телесную связь с евреями, турками, язычниками и другими неверными, должно быть не менее строгое, чем для тех, кто предавался содомии, учитывая ту странную ненависть, которую эти люди испытывают к христианской вере; и то, что они для нас как животные, не по своему разуму, но по тому, что они стоят вне пути к спасению»². Изгнанных из Франции в конце XIV в. иудеев, многочисленных в пограничных странах (Лотарингии, Эльзасе) или в анклавах (Авиньон), стерпели в Метце, когда этот город стал французским (1559); то же было и с португальскими маранами, которые поселились в Бордо и некоторых городах Юга; в Монпелье Томас Платтер встретил их многолюдную колонию, которая не вызывала симпатии других жителей, и само имя «маран» было ругательством; во время карнавала делались изображения самых известных из них и отправляли их к палачу; они не могли быть консулами; однако они одевались как христиане и некоторые, указывает Платтер, доходили до того, что становились или католиками, или протестантами… Традиционный религиозный антисемитизм безусловно, держался, если верить Ронсару, когда он писал:

² Claude Lebrun de la Rochette. Les procez criminels. P. 23 – 24.

115

mandrou.indd 115

20.01.2010 14:56:44

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^ Je n’ayme point les Juifs: ils ont mis en la Croix Ce Christ, ce Messias, qui noz pechez efface, Des prophetes occis ensanglante la place, Murmure contre Dieu qui leur donna des lois. (Я ничуть не люблю евреев: они распяли Христа, Мессию, который смыл наши грехи, Убивали пророков, обагряя площади кровью, И роптали на Бога, который дал им законы.)³

В социальном смысле это чувство не имело большого значения, так как иудейских общин практически не было на французской территории той эпохи; единственная такая община была французской по языку и культуре и существовала в Конта-Венессен, а эту бывшую папскую область Учредительное собрание включило в состав страны лишь в 1791 г., после аннексии. Тем не менее эпоха раннего Нового времени стала свидетелем потрясения самого мощного из социальных устоев, существовавших в Западной Европе, — религии, которая охватывала практически все ее население на протяжении тысячи лет. Реформация предложила людям выбор, повлекший за собой целый вал сомнений и споров, и стала раздирать надвое сперва города, а потом и деревни, хотя последние с большим трудом и позже; когда разгорелась гражданская война, она посягнула и на сами политические структуры. Однако общая социально-религиозная структура сохранилась — неверие или атеистические практики в это время не были распространены, как показали Л. Февр и Р. Пинтар: все французы остались христианами, либо католиками, либо протестантами, согласно своим обетам. Однако они во множестве, не колеблясь, в час преследования оставляли свое имущество, дом и семью, лишь бы обеспечить себе религиозное спасение: социальная мобильность здесь измеряется как реакция, вызванная кризисом веры. Наконец, эта структура перестала быть ограничивающей и перешла в разряд нестабильных форм солидарности. Это произошло в то же самое время, что укрепилась политическая структура, которая прошла обратную эволюцию: весьма слабая в конце Средневековья, она перенесла «абсолютистские» устремления Франциска I и Генриха II, кровавые войны конца XVI в. и разные восстания, которые растянулись и на начало следующего столетия. ³ Sonnet des pièces retranchées. Édition Blanchemain. I, 418. Дается буквальный

построчный перевод.

116

mandrou.indd 116

20.01.2010 14:56:44

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

Таким образом, базовые формы солидарности (solidarités fondamentales) свелись к трем: супружеская пара и семья, которые обеспечивали продолжение рода; локальная среда, деревенский или городской приход, которым часто и ограничивался горизонт существования оседлых жителей, слишком хорошо укорененных; наконец, группы, которые в то время составляли социальные классы — одновременно по своему образу жизни, организации и коллективному самосознанию.

mandrou.indd 117

20.01.2010 14:56:44

œk^o^ 5 БАЗОВЫЕ ФОРМЫ СОЛИДАРНОСТИ: СУПРУЖЕСКАЯ ПАРА И СЕМЬЯ

Первичная ячейка общества (поскольку человек в нее включается сразу с рождения) — семья — в XVI в. не определялась с той же четкостью, что сейчас, когда она, хотя и в довольно широком смысле, утверждается легально через брак. В эпоху Кальвина или Декарта семья все еще была и домашней общиной (société domestique), которая определяется через расширенное родство, кровную связь и союзы (не говоря уж о кумовстве), и брачной общиной (société conjugale), сводимой к супругам и их детям. Крепость кровных связей всегда утверждалась и в расширенной и в нуклеарной семье, особенно там, где дело касалось справедливости, включая сюда и практику кровной мести, этого частного правосудия, осуществляемого семейной формой солидарности повсюду во Франции, а не только на некоторых островах Средиземного моря. Брачная община была по-прежнему прочно укоренена в роде и одновременно освящена католической Церковью, сделавшей из брака еще одно таинство, а также защищена светской властью, которая преследовала уголовным судом адюльтер, инцест и разврат. Хотя эти «пороки» сурово осуждались как общиной, так и судом, который за них жестоко карал, они процветали, невзирая на все эти правила и репрессии. Помимо законной семьи, которая представляла собой нормативный союз, мы должны рассмотреть и эти маргинальные связи, которые указывают нам на своего рода противоположность, противовес и которые ни в коем случае нельзя игнорировать.

‘f^™ ” m^™__^º •g’–º В дневниках можно найти рассказы о важных семейных событиях: крестинах, куда приглашают близких людей и совсем не столь близких; похоронах, на которые также собирают родственников, союзни118

mandrou.indd 118

20.01.2010 14:56:44

œk^o^ 5. ‘^mo¼g žf’¼ •k”`^f_•—”: •“šf“Âg•™^º š^f^ ” •g’–º

ков, а часто и эшевенов в церемониальных одеждах, и, наконец, самое важное, о свадьбах, которые всегда являлись поводом для большого праздника. Но, читая все эти рассказы, которые не лишены живописности, можно впасть в соблазн изобразить семейную жизнь чересчур идиллически. Свадьбы отмечались шумными кутежами, особенно если выходила замуж вдова — тогда они заканчивались «шаривари». Пьянство, грубые вопли и жесты, которые мы бы сочли просто неприличными (например, те, которые были характерны для бургундской «гарсоннады¹») и даже грубейшие фарсы — все это было на любом семейном празднестве. Некоторые даже заканчивались судебными процессами… «На свадебный банкет чада Мишеля Даеля, в приходе Аллюен, был также приглашен некий Гильбер Дюмортье, который, увидев, что стол накрыт и большинство гостей уже сидят, вдруг возымел желание сделать всей компании подарок из жареной телятины, разложенной по двум тарелкам, куда также сунули двух живых лягушек, в просторечии называемых “королевами”; когда с блюд сняли крышки, они выпрыгнули на стол и на мясо, и это вызвало большую суматоху, и все повалилось на землю, что не понравилось дарителю»². Эти крупные семейные торжества, однако, не должны нас обманывать по поводу того, какой действительный характер имели «брачные связи». Не будет преувеличением сказать, что расширенная семья преобладала над нуклеарной. Многие признаки указывают на это, включая сам брак, авторитет отца и роль вдов в наследовании. Качества, которые требовались от супруги, в основном касались умения вести домашнее хозяйство. Красота и страстность ценились меньше, чем другие супружеские добродетели, доброта и практическая сметка. Анри де Кампьон, например, замечает, что у одной девушки были качества, необходимые для брака: «ее красота была достаточной, ее телосложение красиво и благородно, ее нежность изумительна, доброта не имела себе равных, поведение было хорошим, а добродетель незапятнанна, и нрав рассудителен. У нее ни в лице, ни в характере не было этой живости, которая так очаровывает большинство мужчин…»³. Кроме того, большая разница в возрасте, встречавшаяся столь часто и считавшаяся почти необходимой для успеха семейной жизни, только благоприятствовала такой тенденции. Андре Тирако, адвокат из Фонтене-ле-Конт, в 24 года взял в жену девушку 12 лет; Гильем Бюде в 38 лет — 15-летнюю. И вплоть до княжеских ¹ Буквально: «мальчишник». — Прим. перев. ² A. D., Nord, B, 1817 — Inventaire imprimé, t. III, p. 308. ³ Mémoires de Henri de Campion. Paris, 1857. P. 213.

119

mandrou.indd 119

20.01.2010 14:56:44

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

семей, брак заключался по расчету: такая живая и чувственная женщина, как Маргарита Наварская, была отдана мужчине, который ее совершенно точно не любил, но она честно ему служила. Следовательно, брак в первую очередь заключался ради материального процветания — или, по крайней мере, ради поддержания родового имущества. Доказательством тому служат правила наследования и усилия, которые предпринимались представителями всех сословий, лишь бы сохранить земельные владения и как-то компенсировать привилегии, передаваемые старшим, чтобы избежать борьбы за наследство и всяческого дробления. В Провансе, области, пропитанной римским правом, со Средних веков известны весьма примечательные институты, контракты «братания» (affrairamentum), которые позволяли привлекать к владению земли не только зятьев, но и совершенных чужаков, лишь бы сохранить единство домена. Эти контракты «братания» впоследствии исчезли, но забота о целостности надела осталась, правда, проявлялась она иначе. Хотя мы знаем достаточно о юридической стороне дела, но о практической — гораздо меньше, и не в силах судить об их эффективности. Без сомнения, такая забота о владении кажется оправданной в случае дворянства, по политическим или социальным соображениям, и в случае крестьянства, где нельзя было допустить, чтобы площадь пахотной земли сократилась больше определенного минимума. Бесспорно, такое «земельное» восприятие владения захватывало и горожан, несмотря на то что большая часть имущества у них была движимой. Даже не говоря о самих лавках ремесленников и купцов, сложно себе представить городское владение, которое не включало в себя какой-то участок земли в городе или за его пределами. И только низшие классы горожан, подмастерья и все виды бедных работников могли не беспокоиться о земле, которой у них просто не было. Такое же значение придавалось поддержанию авторитета отца, настоящего «pater familias». Этьен Паскье по этому поводу много рассуждает в своих письмах. Например, он не приемлет браков детей без дозволения родителей, которые некоторые монахи осмеливаются одобрять: «Я не отважусь предположить, что, когда упрямой молодежью движет лишь одна безудержная страсть, Бог принимает в этом какое-либо участие… я хотел бы, не вдаваясь в научные дискуссии по этому поводу, чтобы был написан хороший, надежный закон, по которому браки детей, не скрепленные благословением отцов и матерей, считались бы за ничто»⁴. Точно так же не следовало ⁴ Etienne Pasquier. Lettres. Lyon, 1607. Livre III, lettre I.

120

mandrou.indd 120

20.01.2010 14:56:44

œk^o^ 5. ‘^mo¼g žf’¼ •k”`^f_•—”: •“šf“Âg•™^º š^f^ ” •g’–º

выбирать себе занятие без отцовского совета — даже на религиозном поприще: «Дитя не может дать религиозные обеты, если у него нет согласия с отцом и матерью». Против выбора жизненного пути такого рода он тоже требует юридического решения: «Сеньор имеет право преследовать по суду своих крестьян даже на краю света. Разве нет у нас таких прав на своих собственных детей?»⁵. Здесь Паскье снова защищает права обоих родителей, но в другом месте он говорит: «По закону природы жена должна склониться перед своим мужем» — и главенствующее положение отца в этих областях, как и всех прочих, не вызывает у него сомнения, ведь это ясно следует из римского права. На самом деле, женщина становится главной фигурой в семье лишь тогда, когда вдовеет: такое часто случалось в эту эпоху бесконечных волнений и войн, а также благодаря разнице в возрасте. Юная вдова, рада она этому или нет, получает отцовскую власть; она наследует имущество своего супруга, ведет его дела, правит своими детьми со всем авторитетом ушедшего мужа. В этом вопросе французское право пошло дальше римского. Но очевидно, что подобный обычай установился из желания защитить наследственное владение в случае преждевременного ухода из жизни главы семьи. Точно тем же объясняется и ситуация, когда жена умирает во цвете лет, а ее бывший муж не женится снова, но безо всяких церемоний принимает на себя хозяйственные обязанности вместе со старшей дочерью. Эта практика, скорее сельская, чем городская, также позволяла обеспечить стабильность имущества. Можно ли только подобными заботами о хозяйстве объяснить ту настойчивость, с которой авторы воспоминаний говорят о супружеской дружбе, какой ее любил описывать Монтень? «Удачный брак, если он вообще существует, отвергает любовь и все ей сопутствующее; он старается возместить ее дружбой. Это — не что иное, как приятное совместное проживание в течение всей жизни, полное устойчивости, доверия и бесконечного множества весьма осязательных взаимных услуг и обязанностей»⁶. Удачный брак, «если он вообще существует»: Монтень достаточно скептичен в этом отношении и, говоря в другой главе о дружбе, уверяет, что женщина не способна к постоянству в такого рода отношениях. На самом деле, от брака никто, кажется, не ожидал большего, нежели того, чтобы жена была «му⁵ Ibid., livre XI, lettre IX. ⁶ Essais, livre III, chap. V. См. также Livre I, chap. I, XXVIII, XXX. Перевод А. С. Бобо-

вича по изданию: Монтень М. Опыты в 3-х томах. М., 1992. — Прим. перев.

121

mandrou.indd 121

20.01.2010 14:56:44

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

дрой, вежливой и упрямой в своей верности», как говорил Антуан Эрое (Heroet), и зависела во всем от мужа. Зависимость, безусловно, и покорность: выдворенная из дома, занятая делами на заднем дворе или с детьми, заключенная в маленький семейный мирок, женщина могла, без сомнений, найти в религиозном движении этой эпохи, в Реформации или католической Контрреформации, некоторое освобождение. Это касалось в первую очередь замужних женщин, которые не могли ничего делать, кроме как работать, закусив удила, всю свою жизнь, но при этом узнать из чтения Евангелия о практике молитвы, об основах веры и тем самым ускользнуть из своего домашнего подчинения: в начале XVII в. обновленный католицизм был во многом творением женщин, как и первая вспышка кальвинизма в 1540 – 60 гг. Но, кроме тех, которые смогли компенсировать более интенсивной религиозной жизнью свое униженное положение, сколько было других, которые довольствовались тем, что просто запускали свое хозяйство. Мемуарист XVII в. пишет об этом так: «…В наше время больше не найдется Сократа, способного выдержать скверный нрав Ксантиппы; и из сотни мужчин едва ли наберется два, которые терпеливо сносят капризы своих жен. Это несовпадение характеров является источником столь многих дурных браков, разлук, разводов, отравлений и убийств, которые превращают в страстотерпцев при жизни тех несчастных, которые неудачно женились и которым явно уготованы адовы муки на другом свете»⁷. При этом законную жену не только держали вне активной жизни и заключали в тесные рамки домашнего хозяйства, с ней и обращались, как будто с одной из служанок. Это доходило до такой степени, что даже Паскье советовал время от времени исполнять тот или иной каприз супруги, чтобы она не думала, что ее действительно низвели до их уровня. Она, кроме того, была подругой, а не любовницей, хозяйкой, но не любимой, если верить словам Лютера, которые были истинны для всей Европы: «Можно любить девушку, это да. Но свою законную жену, ах!»

ofg’g__¼g •oºm”: «’”’kg—_¼g “okg˜g_”º» Выражение для подзаголовка этого раздела взято у Паскье, который помещает их в категорию «романчиков», «влюбленностей» (amourettes) и вне брака. Ведь, говорит он, «нет женщины, как бы ⁷ Mémoires de Comte de Souvigny. Paris, 1906, III, 85.

122

mandrou.indd 122

20.01.2010 14:56:44

œk^o^ 5. ‘^mo¼g žf’¼ •k”`^f_•—”: •“šf“Âg•™^º š^f^ ” •g’–º

красива она ни была, которая не становится безразлична мужчине, когда они проспят вместе один год»⁸. Следовательно, кроме законного брака, который заключался надолго и ради продолжения рода, общепринятая мораль, а возможно и право той эпохи вполне признавали любовные связи; однако в отношении к ним наблюдалась асимметрия: снисходительность к мужчине, который стремился к полигамии, и большая суровость к замужней женщине, которую за адюльтер карали смертью — если только она не была беременна! Не было жалости и к юной матери, которую закон не прощал за какую-либо попытку «укрыть» и еще более — «уничтожить свой плод». Исходя из здравого смысла понятно, что мимолетные увлечения не воспринимались как свидетельство супружеской измены. Антуан Эрое, описывая платоническую любовь в «Parfaite Amye» («Совершенная любовь»), говорит об идеализированной дружбе, которая проходит как божественное дуновение, и простодушно объявляет: Or s’il advient quelquefois en la vie Que l’ame etant en tel etat ravie, Les corps voisins comme morts delaisses D’amour et non d’autre chose presses, Sans y penser se mettent a leur aise Que la main touche et que la bouche baise, Cela n’est pas pour deshonneur compte; C’est un instinct de naïve bonte… (Ведь в жизни случается иногда, Что душа пребывает в таком восторге, А тела, оказавшись рядом, словно в жертву Отданы одной только любви, И без мыслей действуют сами по себе, И рука касается, а уста целуют, И это не считается за бесчестье, А лишь за порыв наивной доброты…)

И еще добавляет: …Pris le plaisir, plus ne les en souvient⁹. (…Насладится, и больше об этом не вспоминает.) ⁸ Et. Pasquier. Lettres. Livre I, lettre IX. ⁹ Ant. Heroët. “La Parfaicte Amye”, Livre I y Oeuvres poétiques. Ed. par F. Gohin.

Paris, 1909. P. 33.

123

mandrou.indd 123

20.01.2010 14:56:45

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

Тем не менее внебрачные связи не всегда были такими мимолетными. В маленьких городках королевства неверные мужья имели в своем распоряжении «женщин легкого поведения», которые считались позором общины и от которых ревнители нравственности так и не могли до конца избавиться, несмотря на все предпринимаемые меры. В Ле Пюи в 1644 г. мы встречаем «Мэтра Клода Спер де Вольяка, аббата Сен-Пьер-ла-Тур, [который,] движимый жалостью и стремлением прекратить беспорядок, скандал и бедствия, которые днем и ночью в городе и предместьях вызывали тайные блудницы, приобрел дом, окруженный садом, с высокой стеной, дававшей полную скрытность… и поселил там блудниц»¹⁰. Эта часть женского населения была многочисленной, и хотя, безусловно, не столь хорошо организованной и устроенной, как сегодня, доросла до того, что образовала настоящую иерархию. Анри Этьен ясно указывает на это в статье «cortisana» своего французско-итальянского словаря: «мы не можем обойтись без этого итальянского слова при обозначении блудницы с положением… И многие люди неправильно воображают, что куртизанкой можно называть любую шлюху, сколь бы она ни была вульгарна. Между куртизанкой и простой шлюхой столько же разницы, сколько между мелким лавочником и крупным купцом». Нет никаких сомнений, что публичным властям и Церкви в их усилиях защитить институт брака не доставало необходимых инструментов. Подавление адюльтера, каким бы суровым оно ни являлось, тогда приносило не больше пользы, чем приносят все такого рода меры обычно. Публичные наказания проституток и их покровителей, включая сюда тюремное заключение и изгнание из города, тоже не имели успеха. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть, с какой частотой выпускали ордонансы по этому вопросу. Эти внебрачные отношения, долговременные или одноразовые, приводили к появлению множества внебрачных детей. Если мы знаем, как эту проблему решали родовитые люди — освобождая место для бастардов в своих собственных законных семьях, наделяя их фьефами и частными доходами, — то какова была практика простолюдинов, сложно сказать. Частые дела о детоубийстве, которые разбирались в уголовных судах, указывают на один выход. Другой касается особой практики усыновления, о которой говорится и в дневниках: детей, подброшенных на порог церкви, подбирали алтарники и как можно скорее несли к кормилице. Но в эту эпоху, когда состояние низших классов было так близко к подлинной нищете, не только не¹⁰ Livre de raison d’Antoine Jacmon. Le Puy, 1885. P. 213.

124

mandrou.indd 124

20.01.2010 14:56:45

œk^o^ 5. ‘^mo¼g žf’¼ •k”`^f_•—”: •“šf“Âg•™^º š^f^ ” •g’–º

замужние матери подкидывали своих детей. Законные супружеские пары также могли подбросить своего позднего ребенка, особенно если их семья и так была велика, и о таких случаях нередко упоминается в судебных отчетах. Винсент де Поль первым озаботился тем, чтобы предложить обнищавшим и обездоленным девушкам и женщинам Парижа особый временный дом для их подкидышей. С самого основания там принимали как минимум одного ребенка в день, а часто и гораздо больше. Как раз в начале Нового времени семья оказалась той социальной единицей, сама природа которой начала претерпевать изменения. В городах она была ближе к нынешней нуклеарной семье, а в деревнях продолжал господствовать тип семьи, состоящей из трех поколений. Но этой изменяющейся социальной единице угрожали серьезные опасности — гораздо более значительные, чем те, с которыми сталкиваются ныне laudatores temporis acti, введенные в заблуждение продолжительной кампанией против зол современного законодательства и особенно Гражданского кодекса (Code civil) и законов о разводе. Для мужчин того времени брак являлся скорее чемто хозяйственным, в экономическом смысле этого слова, чем эмоциональным, порождением любви. Супружеские, сексуальные и эмоциональные факторы едва ли приносили гармонию в общество, где гражданские и религиозные обязанности столь безоговорочно определяли ежедневную жизнь каждого человека, чтобы обеспечить соблюдение приоритета семьи. Таким образом, семья была в первую очередь орудием сохранения имущества и продолжения человеческого рода. Она строилась на неравноправных отношениях, в силу примата мужчин, и идеал иерархического общества таким образом воспроизводился в базовой ячейке общества — но не без риска, как мы уже видели.

mandrou.indd 125

20.01.2010 14:56:45

œk^o^ 6 БАЗОВЫЕ ФОРМЫ СОЛИДАРНОСТИ: ЦЕРКОВНЫЙ ПРИХОД

За пределами семьи и дома, самых непосредственных институциональных рамок — как материальных, так и нравственных — будничной жизни, была иная форма солидарности, социальная группа прихода, явно более эффективная сила, чем ее аналог в XX в. Конечно, между домом и приходом существовали тесные связи, так как священник присутствовал при самых важных событиях — рождении, крещении, свадьбе и смерти. В этом своем качестве приход можно рассматривать как гарант семейной стабильности. Тем не менее, это был не только религиозный, но и правовой институт: его роль была санкционирована законом, который наделял верующих, членов прихода, определенными прерогативами и обязательствами. Приход представлял собой как избирательный участок (при выборах в муниципалитет), так и административный и фискальный округ. О гражданской и религиозной жизни прихода известно относительно мало. Священники XVI и даже XVII в. оставили нам мало воспоминаний о своей трудной жизни среди прихожан. Генеральное бюро священнослужителей (agence generale du clerge), которое обеспечивает нас таким количеством сведений об активности приходской жизни в XVIII в., было учреждено лишь в 1579 году, а привычка вести с ним переписку распространилась лишь в следующем столетии. Кроме того, решения Тридентского собора об участии прихожан-мирян в делах Церкви и в управлении имуществом приходской общины вошли в полную силу лишь в XVII в., и лишь в XVIII в. это начало приносить свои плоды. Миряне, бесспорно, не ожидали решений собора, чтобы участвовать в приходском управлении. Начиная с XIII в. они принимали участие в обслуживании и будничной жизни Церкви, невзирая на запреты Латеранского собора, который заявлял, что все сакральные вопросы являются прерогативой одного лишь священства. Таким образом, несмотря на явный парадокс этого, можно с уверенностью сказать, что религиозная часть жизни 126

mandrou.indd 126

20.01.2010 14:56:45

œk^o^ 6. ‘^mo¼g žf’¼ •k”`^f_•—”: Àgf™o_¼j šf”›`

прихода была более активной в столетие Просвещения, чем на заре Нового времени. Но большая роль прихода как ячейки общества очевидна и для первого, и для второго периода. Все, кто жил в его границах, автоматически воспринимались как прихожане, по одному простому критерию месторасположения дома, и хотя, правда, приходские собрания еще не приобрели вид коллективного управления духовной жизнью, который был характерен для XVII в., приход, тем не менее, существовал в форме воскресных собраний на мессу, когда священник — или его представитель — продолжительно общался со своей паствой. Тут уместно вспомнить, что низшее духовенство, по крайней мере в деревнях, было весьма близко к крестьянству, потому что набиралось из его же среды. По одной этой причине священники не могли не направлять верующих в их религиозной жизни, тем более, когда приходом руководил мирянин, с благословения приходского священника, проживающего в другом месте. Таким образом, либо «викарии», заместители священников, либо «кюре», настоящие священники, возглавляли общину, и в конце Средневековья не возникало вопросов об деспотичности их правления над прихожанами. Алтарники и церковные сторожа долгое время выступали как уста и уши крошечного приходского общества, где каждый знал своего соседа и общинная жизнь была еженедельной реальностью. Однако нет сомнений, что в этом отношении существовала огромная разница между городом и деревней, различия не только по церковным практикам, которые нас пока не интересуют, а по целостности социальной ячейки. Сельский приход был объединением по критерию общности проживания и труда, существовавшим многие столетия под чисто религиозным обозначением; он также составлял границы известного мира для большинства оседлых крестьян, т. е. тех, кто владел собственностью. Городской приход, с другой стороны, был объединением в рамках квартала, одного из многих, которые вместе составляли большую городскую общину. Она поглощала крошечный приход и, не понижая его религиозного значения, безусловно, низводила его в плане гражданской жизни.

•gk–•™”j šf”›` Традиционный взгляд, согласно которому нынешняя община базируется на приходе древних времен, не совсем верен. На самом деле основой нынешней общины является — по крайней мере, в некото127

mandrou.indd 127

20.01.2010 14:56:45

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

рых областях — перераспределение территории, которое порой подразумевало и перекраивание границ приходов, существовавших в Средние века. В конце XVII в. Вобан насчитывал примерно 36 тысяч приходов — т. е. на одну пятую больше, чем сейчас, хотя суммарная территория тогда была меньше. Сельские приходы тогда частично оставались тем, чем они были изначально, — объединением людей, занятых коллективной обработкой земли и распашкой нови. Неважно, кому принадлежала колокольня, вокруг которой собиралась община: деревне, часовне сеньора, монастырю или придорожной богадельне, — социальная ячейка оставалась той же самой. Во многих случаях, несмотря на реорганизации, вызванные, в частности, Столетней войной, приход и крестьянская община оставались неразличимы. Приход являлся группой крестьян, совместно занятых обработкой земли и живших в тесной взаимосвязи. Таким образом, наряду с коллективными религиозными практиками необходимо включить в число самых важных черт прихода совместную сельскохозяйственную работу. Технологии запашки (при помощи висячего плуга) и жатвы (серпом) и других работ, которые требовали наличия сложного и дорогого инструментария (мельницы, винного пресса и даже печи), предполагали совместную деятельность. К необходимому сотрудничеству и использованию инструментов сеньора прибавлялись неизбежные последствия распределения участков на неогороженных полосах земли по всей стране (или, по крайней мере, в ее северной половине) и, кроме того, система поддержания огромных, неразбитых на наделы пространств общинной земли, которая управлялась советом из глав семейств. Сельский индивидуализм еще не стал реальностью, даже в областях, где население жило относительно обособленно: и там и хутора, и поселки существовали изолированно, что стало частым явлением в XIX в. Нередко в самой церкви, после мессы (или в воскресенье после полудня), часто на мельнице, где обширные подсобные пристройки всегда вмещали людей из одной деревни, или, наконец, в таверне проводились собрания, на которых обсуждали, в присутствии кюре или представителя сеньора, время посева и жатвы, распределение ирригационных вод, молитвы о дожде или окончании града, а также отдачу в наем скота для пахоты или перевозки: совместные решения, соседские договора, эффективные по крайней мере для всех участников, — это все касалось ежедневных работ, которые также подчинялись сезонному ритму. Также обсуждались вопросы налогов, сеньориальных, церковных и королевских, сумма которых и дата подачи не были столь хорошо оговорены, как сегодня. Десятину чаще всего 128

mandrou.indd 128

20.01.2010 14:56:45

œk^o^ 6. ‘^mo¼g žf’¼ •k”`^f_•—”: Àgf™o_¼j šf”›`

отдавали сразу на поле, еще снопами только что сжатого урожая, натуральные сеньориальные повинности брались с мельницы, с винного пресса, денежные повинности регулировались более сложным образом, но коллективно — с интендантом сеньора и королевскими откупщиками. Часто один крестьянин, простой мирянин, получал титул синдика, представляющего всю общину; это была первая фигура на деревне, наделенная доверием всех. Наконец, большинство этих коллективных действий в сельской жизни сопровождались религиозными церемониями, остатки которых сохранились в деревнях даже сегодня (например, молебны перед сбором винограда) — и которые еще сильнее подчеркивали коллективный характер деятельности в приходах. Введение сакрального элемента санкционировало самые торжественные моменты общинной жизни, устами священника, который был одновременно представителем Бога и крестьянином среди крестьян, часто сыном той же общины, верным товарищем во все дни, при этом наделенным неоспоримым авторитетом. Также приход был структурой защиты от всех опасностей, которые грозили крестьянскому коллективу, особенно внешних, исходящих от разбойников и солдат. Бродяги, прятавшиеся на обочинах и в лесах и являвшиеся в деревню, гонимые голодом; вояки, которые двигались по приграничным провинциям и долгие зимы переходили с одних квартир на другие; грабители всех мастей — против всех этих врагов прихожанам приходилось держать оборону. Существовала даже традиция, унаследованная от Средневековья: укрепляли сами деревни или, за отсутствием у нее ограды, какое-нибудь другое убежище, например старый замок, в котором еще сохранились стены (до указов Ришелье), а иногда даже церковь. В XIV – XV вв., во время Столетней войны, множество древних замков и церквей были таким образом «отреставрированы» крестьянскими общинами; как только звучал сигнал тревоги, все переходили в это убежище со своими сундуками и скотом, рискуя лишиться и имущества, и самой жизни, если солдафоны решатся на поджог. Но — независимо от того, насколько эффективными были все эти меры — постоянные тревоги (а востоку Франции почти всегда что-то угрожало, от периодических военных рейдов Карла V и до массовых разрушений Тридцатилетней войны) составляли важнейший элемент существования прихода как формы солидарности. Все давно позабыли о помощи со стороны сеньора и не рассчитывали на короля, потому что войска, необходимые для защиты от иноземцев, были столь же опасны, как и сами захватчики. Чтобы уберечься от беды, сохранить свою недвижимость и скот, крестьянские общины могли рассчитывать лишь на себя. Во129

mandrou.indd 129

20.01.2010 14:56:45

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

ина на башне средневекового донжона сменил крестьянин, сидящий на колокольне и готовый при первом подозрении на опасность бить в колокол. Нужда в мерах предосторожности была очевидна, и только коллектив мог ее удовлетворить. К тому же крестьяне вели борьбу с притеснениями со стороны сеньора. Без сомнения, беды XIV – XV вв. дали возможность тем, кто сумел пережить чуму, войны и жакерии, добиться от своих господ улучшения условий. Но рост цен на протяжении XVI в. и вызванные им притеснения со стороны части дворянства, желавшей сохранить свой уровень жизни перед лицом поднимающейся буржуазии, вызвали новое напряжение в отношениях — которое только возросло в XVII в., когда ослабление торговли с Америкой усугубило социальный кризис. Безусловно, крестьянские мятежи, разгоравшиеся в контексте религиозных войн второй половины XVI в., и особенно такие движения, как Nu-pieds (босоногих) в 1639 г. в Нормандии, не были простыми копиями жакерий XIV в. Однако все они зарождались в одной и той же атмосфере бунта, которая была присуща всему Старому режиму. В самом ядре этой мятежности можно найти и религиозный элемент, и чувство социальной солидарности. Это чувство сопричастности к сельской общине было характерной и постоянной чертой крестьянской ментальности и выражалось как в стремлении сохранить общинные земли (прудов и рек, лесов и пустошей), так и в распространенности наивных, евангелических афоризмов, например: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был хозяином?» Конечно, некоторые из таких мятежей случались после долгих раздумий о гнете, которые могли породить только негодование или желание мстить. Но такой вид рассуждений сохранял религиозную тональность, это было своего рода христианство для бедных, распространяемое изустно долгими вечерами в домах и на приходских собраниях, а зарождавшееся, когда управляющий сеньора вводил новые правила или пузатый эконом, которого подсылали, чтобы поднять налоги, слишком прямолинейно выдвигал свои требования. И наступал день, когда эти ненавистные фигуры сталкивались лицом к лицу со всем приходом. Сельская сплоченность также проявлялась в более приятной атмосфере торжественных празднеств, например в честь святого покровителя местной церкви, или шумных пирушек по поводу сбора зерна или винограда, которые проводили совместно с соседними деревнями. Или же в более грубых обстоятельствах, когда одиночки или целые команды сражались во время своеобразных имитаций аристократических турниров, или на простецких спортивных сорев130

mandrou.indd 130

20.01.2010 14:56:45

œk^o^ 6. ‘^mo¼g žf’¼ •k”`^f_•—”: Àgf™o_¼j šf”›`

нованиях, которые нам покажутся беспредельно жестокими. Возьмем, например, схватку, свидетелем которой стал в 1626 г. в Нижней Бретани граф де Совиньи и которую он описал весьма подробно: «Жители пяти или шести приходов собрались на своих полях, ведомые мужчиной, готовым к поединку. Затем он прошел полпути к своему противнику, и с близи они стали обмениваться любезностями, говоря, какая великая честь встретиться с кем-то, кого они ценят столь высоко. Второй отвечал соответственно, и, пожав друг другу руки, они условились не применять никаких подручных средств или незаконных приемов… Они разошлись на десять-двенадцать шагов, а затем, полуприсев на корточки, стали медленно сближаться, пока не схватились друг за друга, и каждый старался повалить другого приемом, известным как “бретонский”, и который мало кому удается. В случае если одному посчастливилось повалить своего противника на лопатки, все его односельчане бросались к нему с гобоями, чтобы короновать его каким-либо знаком победы. В других случаях схватка была столь ожесточенной, что борцы ловили ртом воздух и покрывались кровью…»¹ Наконец, французские крестьяне могли продемонстрировать свою сплоченность, противодействуя горожанам. Неприязнь к ним, безусловно, имелась всегда, особенно в общинах, которые располагались рядом с городом. Контакты между крестьянами и горожанами варьировались по своей частоте и интенсивности, в зависимости от разделяющего их расстояния и топографии. Тем не менее, в ту эпоху лишь горожане открыто выражали свое презрение к мужикам, а не наоборот. Независимо от того, насколько привлекательны были города для крестьян, как смешивалось или уменьшалось сельское население, становясь жертвой городских эпидемий, и сколь интенсивно шла торговля продовольствием, нет никаких сомнений в том, что городская жизнь и городской приход представляли собой совершенно иной мир и иной набор обязательств.

œf`•™j šf”›` Без сомнения, города XVI в. не были очень большими: Париж, столица королевства, представлялся всем каким-то огромным чудовищем, а на самом деле в нем насчитывалось всего 300 000 жителей ¹ Souvigny. Mémoires… I, 155.

131

mandrou.indd 131

20.01.2010 14:56:45

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

(округленная цифра, так как в такого рода исследованиях абсолютная точность невозможна); Лион состоял в ранге второй столицы и очень крупного города всего с 100 000 населения; что же до средних городов, таких как Реймс или Бурж, это были агломерации по 10 000 человек. Однако, как бы ни были малы эти города, они делились на множество приходов: ради жертвоприношений и даров каждый квартал заводил свою церковь, свою часовню, хотя и представлял собой часть более крупного образования. Этого хватало для того, чтобы придать городским приходам оригинальность; даже хотя в некоторых из них штат был не образованней, чем в сельских общинах, горожанин одновременно испытывал принадлежность и к своему приходу и к тому большому городу, который он хорошо знал и в котором видел так много человеческих лиц, — многообразие, немыслимое в деревне. Эта двойная принадлежность создавала иные отношения между людьми и иное мировоззрение. Городской приход сам по себе не был гомогенным. В то время как в сельских общинах можно было встретить только крестьян — не считая владельца замка и его слуг, — в городах на одной улице, а порой и в одном доме ежедневно сталкивались нос к носу крупный буржуа, банкир или негоциант, помощник плотника и веревочник. Все были погружены в одну городскую среду, но один никогда не покидал своей лавочки, а другой имел связи по всей Европе, путешествовал в другие страны… В одном церковном нефе соседствовали очень разнородные социальные группы, очень непохожие даже по своему одеянию, не говоря уж об образе жизни. И одновременно каждый горожанин, через свою ремесленную корпорацию — и через свое братство, этот «профессиональный приход» — был напрямую связан с другими жителями города, проживавшими в других кварталах, порой очень отдаленных от его собственного. И когда он в воскресенье прогуливался со своими друзьями по городским укреплениям, озирал с высоты стены сельскую округу, такую беззащитную перед разбойниками, отдаленные хутора, часто охваченные пожаром, то всегда ощущал свой особый статус — человека в безопасности за крепкой, мощной оградой, человека, которого охраняют. Итак, в пределах маленькой общины городского квартала складывалась не одна форма солидарности, что служило расширению этой базовой социально-территориальной группы, которая и в городе и в деревне называлась приходом. Квартальные праздники — дальними потомками которых являются наши ярмарки — дополнительно скрепляли связи приходской солидарности. Клод Атон в своих «Мемуарах» долго рассказывает, как 132

mandrou.indd 132

20.01.2010 14:56:45

œk^o^ 6. ‘^mo¼g žf’¼ •k”`^f_•—”: Àgf™o_¼j šf”›`

в Провенсе каждое лето отмечается праздник Тела Господня, в течение восьми дней, приход за приходом: на улицах раскладывают ковры, дома украшаются, проводятся игры для групп в 12 – 20 человек: мужчины в кожаный мяч (soulle) или в шашки, дамы — в кегли, а потом все вместе ужинают; а заканчивает он так: «если погода теплая и ясная, то столы ставятся прямо на улице… на виду у всех тех прохожих, кто на них захочет смотреть — и благодаря этому поддерживается община (pais), согласие и дружба одних с другими — что достойно похвалы, ибо на указанных трапезах принимают и бедных и богатых, если им самим нравится там находиться»². Таким образом, атмосфера деревни, где все друг друга знают, воспроизводилась посреди обширного города. Но приход — это еще часть политического организма, обладающая определенной автономией. «Дух вечевого колокола» был жив и на уровне прихода так же, как и всего города; мэр Амьена гордился приобретением в 1575 г. двух лебедей, которых он поселил во рву города. И когда в 1625 г. тот же город Амьен встречал с большой помпой королеву-мать, сопровождавшую королеву Англии, она милостиво приказала, «чтобы предисловие к эдикту об основании этого города было исправлено, и оттуда убрали все то, что оскорбляет честь жителей; и чтобы месье первый эшевен отныне назывался мэром»³. Тщательность, с которой описываются одеяния эшевенов, обсуждаемые в этих указах, щедрость, с которой города платили своим чиновникам, от врача до секретаря суда, свидетельствуют о том, сколь сильна была гордость горожанина. В Руане в 1516 г. «лабазник», торгующий солью, получал 85 ливров, часовщик — 30, а привратник — 12; в Амьене каждый раз, когда эшевен сопровождал погребение, его за это потчевал лучший городской «пирожник». Соперничество между городами проявлялось так: жители Руана, например, не забывали с ворчанием вспоминать, что королевские займы им не были возвращены, а парижанам возвращены, ибо «когда Руан и Нормандия теряют, Париж приобретает…». Королевские города уже давно получили такую муниципальную автономию, что привлекали к себе окрестное население, и их престиж распространялся на всех обитателей. Но каждый горожанин, кроме того, разделял с другими еще одно коллективное чувство: личной безопасности. Город — это крепость; за его стенами — островок спокойствия посреди моря опасностей. ² Haton. Mémoires, t. II, p. 612. ³ A. M. (Здесь и далее: Муниципальный архив. — Прим. перев.) Amiens, BB 61, F 191.

133

mandrou.indd 133

20.01.2010 14:56:45

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

Без сомнения, его укрепления не были такими уж неприступными: очаги культуры и места более вольной жизни, города привлекали вооруженных врагов, и ограбление одной большой агломерации всегда было подобно грому с ясного неба и равносильно поражению, нанесенному неприятельской армией. Но бюргеры умели защищаться: когда было надо, сами брались за оружие, стреляли из пушки. Амьен уже в XIV в. имел свой полк лучников, в XVI в. своих «аркебузиров» и еще больше лучников; и все упражнялись по воскресеньям, где-то разделившись по приходам, где-то в смешанных группах. Игровое сражение проходило между командами по 30 или 50 человек, под руководством «мастера секиры» или «мастера шпаги». Богатые бюргеры в своих домах имели все необходимое вооружение, о котором тщательно заботились… Наконец, сам город обеспечивал себя артиллерией, тяжелыми орудиями, которое порой прибывали издалека: Амьен посылал в «кузницы Бовэ за железными ядрами» в 1536 г., а в 1577 г. король одолжил 20 000 фунтов пушечного пороха у того же Амьена, чтобы осадить Ла Шарите. Хорошо охраняемые города, опытные и способные защитить свой город от кого бы то ни было воины-бюргеры — эта безопасность дорогого стоила, что объясняет «колокольный патриотизм», порой весьма агрессивного свойства, в некоторых городах времен Религиозных войн. Экономические и социальные преимущества, которые были у горожан, тоже распространялись далеко за пределы прихода. Не в каждом квартале имелись удобства, которыми ныне может похвастаться каждая улица⁴. Но каждый город нанимал за счет муниципального бюджета хирурга, врача, повивальную бабку и устраивал больницу, вместе с целым арсеналом инструментов, весами, мельницами и т. д., которыми пользовались все ремесла. Часы, которые били с городской башни, сами по себе были частью общего наследия, которым горожане гордятся до сих пор. Начиная со Средних веков, города соперничали друг с другом за самые точные часы и самые красивые ратушные башни. Таким образом, каждый горожанин одновременно принадлежал к двум сообществам: с одной стороны, к приходскому, а с другой стороны — к городскому в целом. Но он также был человеком, который, за пределами своего квартала, за пределами городских стен, знал свою страну, потому что часто путешествовал; в любом случае, он смотрел на большой мир ши⁴ Большинство городов напоминало клоаку: в Амьене в 1570 г. женщину пригово-

рили к наказанию «за то, что она выплеснула горшок с водой и нечистотами из окна на улицу… не прокричав “осторожно!”».

134

mandrou.indd 134

20.01.2010 14:56:45

œk^o^ 6. ‘^mo¼g žf’¼ •k”`^f_•—”: Àgf™o_¼j šf”›`

роко открытыми глазами. Даже самые завзятые домоседы из купцов имели своих агентов; у амьенских были представительства в Бремене, Антверпене, Миддльбурге, в Испании; они покупали и меняли одну купчую на другую, а их товары не всегда даже перевозились в какую-то конкретную страну: их просто перегружали в Сен-Валери, Каен или Руан и направляли окончательному покупателю. Но торговцы в этом были не единственными. Вот два аптекаря из Амьена, Антуан Аккар и Ж. Де Одикур, которые при сдаче экзамена в 1582 г. заявили, что учились в Париже, Бордо, Руане, Лионе, Орлеане, Туре и Нанте… Не говоря уже о бродягах, лотошниках и других, которые скользили из города в город, ночуя в домах с дурной славой. Один эдикт 1609 г. сообщал, что в Амьене есть бездельники и бродяги «как из этого королевства, так и из чужих стран, таких как Голландия, Ирландия и Шотландия». Городской человек чувствовал себя привилегированным, особенно в дни праздников, когда в честь заключения мира или по случаю торжественного въезда какой-нибудь важной особы на каждом перекрестке ставились бочки и весь город украшали триумфальными арками и «театрами», а все обитатели кутили и танцевали вокруг фейерверков. Но это были исключительные праздники; в обычные дни горожане посещали кабаре и таверны, в принципе отведенные для путешественников, ночующих в городе, но на самом деле принимающие всех клиентов. Иногда по вечерам они радовались представлениям бродячих комедиантов в балаганах. Или же, в более торжественной обстановке, раз или два в год, коллежи — а особенно иезуитские коллежи, начиная с 1580 г. — давали большое театральное представление, историю христианского мученика или на сюжет античного мифа, о котором потом долго судачили в городе. Также жизнь в городе отличала некоторая воспитанность, которая вовсе не мешала разгулу — если верить тысячам жалоб благочестивых людей, тысячам решений бальи, которые поддерживали порядок. Вот в Масоне в 1625 г. ватага кутил, которые называли себя «Веселой шайкой», выбрали себе главаря, которого титуловали принцем, нарядились в ливреи «и совершили бесчисленные возмутительные распутства, днем и ночью, в кабаре, тавернах и частных домах, куда они приводили или где находили веселых девиц и непотребных женщин, проводили с ними ночи, из-за чего случилось несколько смертоубийств и увечий…»⁵ ⁵ A. D. (Здесь и далее: Архив Департаментов. — Прим. перев.) Saone-et-Loire,

B, 1642.

135

mandrou.indd 135

20.01.2010 14:56:45

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

Итак, от прихода до города, горожанин XVI в. был всегда инкорпорирован в некую общность, которая в любом случае являлась очагом культуры. Архитектурные сооружения, такие как башни и соборы, праздники и веселья всех видов, внешние сношения придавали каждому городу особый характер и такую оригинальность, о которой селянин не мог и помыслить. К тому времени французский Север и Юг уже несколько веков мерялись своими городами, более загроможденными и суетливыми на берегу Средиземного моря, чем на равнинах Парижского бассейна. Уже и в Париже и в Лионе из населения выделилась важная группа — художников, которые жили вместе со своими согражданами и устраивали праздники, участвуя в украшении места своего обитания. Наконец, города представляли собой деятельный мир, постоянно чем-то оживленный, там царила атмосфера финансовых и социальных проблем, которая во многом способствовала осведомленности коллективного сознания. Управляемые через своих эшевенов, горожане должны были платить королю и его представителям, чиновникам, которым было трудно угодить и приходилось задабривать их бесконечными подарками: это называлось «кувшинчик вина». Обязанности непосредственно перед королем были более тяжкими: один торжественный въезд монарха означал финансовую катастрофу, последствия которой ощущались потом много месяцев. Денежные требования королей обходились еще дороже, ибо такие насильственные займы они возвращали всегда очень медленно и неохотно. Даже Генеральные Штаты, столь часто собиравшиеся в XVI в., дорого стоили городским общинам, которые должны были оплачивать путевые расходы и все траты своих делегатов в то время, что продолжались заседания. Наконец, ради своей безопасности города за большие деньги добивались покровительства суверена, который обеспечивал им защиту, снимал с них дополнительные подати или налоги, которые были особенно вредны для их коммерции. Такой город, как Руан, был разорен дотла в начале правления Франциска I: 9 мая 1515 г. он потребовал у Штатов Нормандии 127 609 турских ливров — из которых город выплатил свою часть; кроме того, 10 000 ливров подарка от самого города; новое требование в августе (717 000 ливров к Штатам); затем еще один подарок в 10 000 ливров в мае 1516 г.; в августе — торжественный въезд герцога Алансонского и новое обложение Штатов (720 000 ливров). В 1519 и 1520 гг. «подарок» в 10 000 ливров тоже выплачивался… Когда Генрих II въехал в Руан в 1550 г., казна города была пуста: но если бы монарх «не получил почестей и триумфа, то от недовольства Короля пострадали бы вышеуказанные жители», так как «в городах 136

mandrou.indd 136

20.01.2010 14:56:46

œk^o^ 6. ‘^mo¼g žf’¼ •k”`^f_•—”: Àgf™o_¼j šf”›`

Париж, Лион, Труа и других… вышеуказанный господин король был принят, и его въезд был встречен с большими почестями». Руан не мог ударить в грязь лицом, 140 наиболее богатых и платежеспособных жителей города сложились, и 74 из них заставили участвовать в праздновании королевского въезда как «детей чести» и под угрозой «лишения имущества». И вот 5 октября 1550 г. эшевены и «дети чести» явились пред королем и молча представили ему «фигуру из золота в виде Минервы, держащей в руках оливковую ветвь» — что символизировало силу, покой и благоразумие. Королеве они предложили «фигуру из золота в виде девы Астреи, весом в 13 марок». Коннетабль получил две огромные вазы из позолоченного серебра, герцогиня Валентинуа два больших таза и два больших кувшина для воды из позолоченного серебра… И то же самое происходило при Генрихе IV и Людовике XIII. Притесняемые и унижаемые королевской властью, которая видела в них свой кошелек, города впадали в долги, а горожане теряли огромные состояния, лишь бы выполнить все монаршии требования… Пока вдруг не задувал мятежный ветер: то ли случалась горячая стычка в каком-то квартале, то ли разъяренная толпа неучтиво обошлась с каким-нибудь представителем короля, сборщиком налогов или габели. Нередко и сам парламент принимал сторону бунтовщиков или, по крайней мере, не преследовал их. Так и начинались бунты, как в Руане в 1639 г. Не все городские восстания были такого типа, мы это скоро увидим. Однако и такой вариант был достаточно распространен, и в XVI, и в XVII вв. Так город, основанный в самом расцвете Средних веков за счет важных коллективных привилегий, сохранял их, по крайней мере важную часть, и продолжал сопротивляться натиску государства, которому пока нечем было его заменить в управлении и, что более важно, в организации экономической жизни и крупной торговли. Давление со стороны королевской власти только повышалось, без какого-либо перерыва, особенно во времена Франциска I, Генриха II и Ришелье… Мы уже говорили, что жизнь в городах просто вибрировала: скорость и тряский транспорт нам кажутся здесь очень важными. В отношении средневековых и «новых» городов нужно говорить именно о горячности жизни: человеческие контакты, бурные столкновения по вопросам национального уровня определяли будни. А также — то, что выделяем в отдельную главу ради удобства изложения — многочисленные социальные контрасты, из которых родились формы классовой солидарности.

mandrou.indd 137

20.01.2010 14:56:46

œk^o^ 7 БАЗОВЫЕ ФОРМЫ СОЛИДАРНОСТИ: СОСЛОВИЯ И СОЦИАЛЬНЫЕ КЛАССЫ

Общество раннего Средневековья наиболее крепко сплачивали личные и территориальные связи, вассально-сеньориальные и приходские. Однако чем дальше от Средних веков, тем чаще и интенсивней отношения складывались уже не между сословиями, а между социальными группами. В XVI – XVII вв. эта эволюция привела к тому, что древние связи вообще отошли на задний план и превратились в пережитки старины, а связи между группами стали главным элементом самых крепких социальных отношений. Дворяне, буржуа, крестьяне и мелкие горожане чувствовали солидарность с себе подобными и очень быстро обращали ее против других групп. Этого вполне достаточно для того, чтобы оправдать употребление такого выражения, как «социальные классы». Без всякого сомнения, этот термин можно и оспорить: уже около полувека существует целое направление в исторической науке, которое никак не может признаться, что его псевдопозитивизм отражает политический консерватизм, и пытается запретить использование подобного «марксистского» слова — и его логического следствия, классовой борьбы, — в отношении периодов, предшествующих XIX в. Идеализируя образ Старого режима как надежного прибежища и утешения перед лицом тревог современного мира, эта традиция старается заключить тогдашние социальные отношения в двойные рамки, с одной стороны — юридических определений сословий, вполне правильных, а с другой — патернализма, который она объявляет совершенно легитимным в иерархическом обществе: сеньор защищает своих крестьян, король защищает свои добрые города и своих добрых горожан, мастер цеха — своих подмастерьев…¹ ¹ Вот уже десять лет, как Ролан Мунье и его ученики (И. Дюран, Р. Пил-Лорже)

мужественно защищают эти тезисы. Среди прочего, см.: R. Mousnier. Les hiérarchies sociales de 1450 à nos jours. Paris, 1969; La plume, la faucille et le marteau.

138

mandrou.indd 138

20.01.2010 14:56:46

œk^o^ 7. ‘^mo¼g žf’¼ •k”`^f_•—”: ••ko”º ” •À”^k–_¼g ™k^••¼

Являясь не более чем имитацией марксизма в своих попытках приравнять подмастерьев в цехах и батраков в деревнях к промышленному и сельскому пролетариату XIX в., эта юридическипатерналистская схема не отдает отчета в действительных социальных связях этой эпохи. Тому есть две причины. Во-первых, сословия в то время уже не имели социального значения, которое ему приписывали самые пунктуальные юристы; во-вторых, главные социальные группы, традиционное дворянство, торговая буржуазия и крестьяне, проявляли почти все отличительные черты класса в наиболее точном историческом смысле этого слова, включая сюда, или не включая, классовое сознание. В том, что сословия (états) не имели такого социального значения в XVI в., какое они имели в XII в., нет ни малейших сомнений. Короли Франции в этом вопросе уже давно не обманывались, хотя и продолжали регулярно созывать Генеральные Штаты и обращаться, следуя церемониалу, к духовенству, дворянству и третьему сословию. Это третье сословие стало слишком обширным и разнородным и разделилось на группы: буржуа, купцы и работники, по крайней мере. И юрист, который пытался определить сословия, в начале XVII в. объявлял²: «что же до народа, который подчиняется (королю), его делят на различные разряды (ordres³), сословия или отдельные призвания (vacations). Одни посвящают себя целиком службе Богу, другие защищают государство с оружием в руках, а третьи его питают и поддерживают в мирное время. Таковы наши три сословия или общие сословия (états généraux) во Франции, духовенство, дворянство и третье сословие. Но каждое из этих сословий также подразделяется на несколько разрядов: в третьем сословии, которое наиболее многочисленно, множество разрядов: учености, финансов, торговли, ремесла, ручного труда, — однако они по большей части являются призваниями, а не настоящими сословиями». Итак, здесь весьма простодушно сначала воспроизводится древнее трехчастное деление общества, а затем следует признание, что оно не совсем соответствует реальности. Разделение третьего сословия на группы, значительные по своей численности и сильно отличающиеся друг от друга — даже противостоящие друг другу, — слишком очевидно. Среди одних Paris, 1970; R. Mousnier et al. Problèmes de stratification sociale, deux cahiers de la noblesse (1649 – 1651). Paris, 1965. ² Loyseau. Traité des Ordres. 1701. Avant-propos, par. 7. ³ В цитируемом тексте употребляется тогдашняя неустоявшаяся терминология,

и ее перевод на русский язык достаточно условен. — Прим. перев.

139

mandrou.indd 139

20.01.2010 14:56:46

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

буржуа были и мелкие ростовщики из предместий, и целая среда честолюбивых чиновников, из которой в XVII в. выделилось дворянство мантии (noblesse de robe). Но и дворянство не было однородно: дворяне древнего «корня», которые претендовали на то, что происходят от крестоносцев, не считали себе равными тех, кто затесался в их среду благодаря королевскому пожалованию титула или должности. Даже духовенство, которое благодаря налаженной системе набора в свои ряды, регулярным сборам и совещаниям, постоянным контактам внутри иерархии действительно представляло единое целое, все же не было сословием. Впрочем, оно уже давно не производило впечатления «сына пастуха, вознесшегося над королями». Деление на высшее и низшее духовенство наиболее ярко отражало социальный антагонизм той эпохи: дворянство продолжало захватывать бенефиции и высокие церковные посты, несмотря на все возмущение клира, а кюре в деревнях — и даже мелких городах — зависели от этих новых клириков. Служители Церкви, которая по определению была эгалитаристской, испытали на себе социальное расслоение. Поэтому нам не стоит удивляться, что порой кюре возглавляли сельские мятежи, как, например, в Бланзаке около Ангулема в 1636 г.⁴ Немало идеализированная средневековая социальная схема со своей иерархией сословий, хорошо отгороженных друг от друга, где крестьянин не мог сравняться с сеньором, а ремесленник с дворянином и каждый оставался на том месте, которое определил ему Бог, «гордясь достоинством своего сословия», больше не действовала. Конечно, потребовалось много времени, чтобы индивиды и группы осознали свои общие интересы, свою солидарность перед лицом других индивидов и групп. Чтобы проследить историю первых перегруппировок в рамках сословий, т. е. возникновения подразделений — в случае с духовенством, — надо вернуться в самый расцвет Средневековья, в XI – XII вв. С другой стороны, в интересующую нас эпоху самосознание различных групп еще не было ясным: и это благодаря пережиткам, поддерживаемым юристами, древних делений. В XVI в. «буржуа» — это все еще житель средневекового города, т. е. «бюргер», определяемый по расположению своего жилища, но он же — уже человек, который богатеет на перевозке или торговле деньгами, в отличие от мел⁴ Пример, приведенный у Б. Ф. Поршнева (Народные восстания во Франции

перед Фрондой (1623 – 1648). М.; Л., 1948). По французскому переводу: B. Porchnev. Les soulevement populaires en France, 1623 – 1648. P. 595: «…двенадцатьпятнадцать отрядов, которыми руководили священники…».

140

mandrou.indd 140

20.01.2010 14:56:46

œk^o^ 7. ‘^mo¼g žf’¼ •k”`^f_•—”: ••ko”º ” •À”^k–_¼g ™k^••¼

ких людишек из корпораций или лавочников, которым едва хватало на свою лавку. В то же время «дворянин» все еще был человеком с оружием, потомком соратников Людовика Святого или Людовика XII. Но он так же был землевладельцем, либо едва сводящим концы с концами, либо хозяином огромного домена. Экономические различия, на основе которых мы сейчас производим социальную стратификацию, тогда еще не являлись определяющими. Тем не менее именно продолжительное экономическое развитие XVI – XVII вв. заставило проявиться те чувства антагонизма и солидарности, которые вполне оправданно назвать классовыми. Расширение международной торговли и импульс, данный монетарной экономике притоком золота из Америки, убыстрили те процессы, который были заметны уже в последние три столетия Средневековья: обогащение городских торговцев, особенно в финансовой сфере, рост городов и чуть менее значимое выдвижение сельского дворянства, затем разрушительные последствия войны и использование городских состояний для покупки наследственных поместий на аукционах и легкое получение через это дворянских титулов. Все эти факторы, определявшие социальную и экономическую историю XVI в., составили основу для решающей трансформации. В это время ежедневно сталкивались друг с другом два идеала жизни. Один был взлелеян литературой предшествующего периода и говорил о жизни, «полной чести», и особенно ярко был представлен французским рыцарским эпосом, книги которого занимали почетное место в библиотеках любого дворянина, другой же находил вдохновение в возрождении античности и представлял собой совершенно иное видение мира, человека и его деятельности. В то же время ужасы войны и экономические трудности 1620 – 1640-х гг. в какой-то мере объясняли запоздалое самосознание низших классов, чувства которых толкали их на восстания, бывшие гораздо более сложным явлением, нежели простая борьба бедных с богатыми. Экономическая эволюция действовала как катализатор. Достаточно вспомнить о том, сколько во время Религиозных войн обнищало и было ранено дворян, которым на протяжении всего своего царствования Генрих IV оказывал помощь, раздавая им важные посты в аббатствах или награждая пособиями из доходов разных благотворительных учреждений, чтобы понять, с какой горечью воспринимались наглые успехи буржуазии. Пробуждение такого самосознания — без которого вопрос о классах не может стоять, — не менее очевидно, чем различия в нормах и образе жизни, на которых основывалась классовая солидарность. Так, один мемуарист писал в се141

mandrou.indd 141

20.01.2010 14:56:46

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

редине XVII в.: «Буржуа, землепашец, солдат и торговец, каждый поразному смотрит на одно и то же; и то, что один делает без колебаний, другой даже в мыслях не допускает»⁵. В раннее Новое время класс, который доминировал на протяжении пяти столетий, хотя три из них с большим трудом, обнаружил, что власть необратимо ускользает из его рук. Лишаясь своих социальных, хотя и не материальных прерогатив, он сражался за них на всех фронтах, борясь и с коварным проникновением в свои ряды недавних выскочек, и с необоснованной ассимиляцией дворянства мантии. Он отчаянно цеплялся за свои привилегии, последнее прибежище феодального строя, и даже тягался с королевской властью, в то же самое время провозглашая ей верность и требуя от нее помощи. Таким образом, социальный кризис Нового времени был беспрецедентным по своим масштабам и продолжался до самой Революции.

—f^`”À”__g `ofº_•—o Восторженно идеализируя благородное прошлое рыцарства, современники без труда описывали эволюцию, разворачивающуюся у них на глазах. В 1576 г. — по общему признанию, в самый разгар Религиозных войн — Клод Атон писал: «В минувшие дни дворяне Франции получали этот благородный титул от королей и принцев за свое мужество и добрую службу, которую они оказывали этим принцам и королям, и своей родине, Франции. Они были благочестивыми, верными, набожными, мудрыми, благоразумными, кроткими, добрыми и милосердными по отношению к своим подданным и другим людям… Дворяне, которые некогда являлись воплощением благородства, ныне — грабители, убийцы, еретики, неверные и непочтительные, идолопоклонники, безумцы, жестокие, гордые и высокомерные, они похищают имущество других людей, кощунствуют и угнетают народ…»⁶. Несмотря на некоторую преувеличенность, эта жалоба выражает разочарование простолюдина в благородном сословии. От старого правового определения дворянства, благодаря которому это сословие так четко отличалось от остальных в XIV в., мало что осталось. Право быть посвященным в рыцари и сама эта практи⁵ Le Fare C. A. de. Mémoires et réflexions sur les principaux événements du règne

de Louis XIV. Rotterdam, 1716. P. 16. ⁶ Cl. Haton. Mémoires, II, 854 – 855.

142

mandrou.indd 142

20.01.2010 14:56:46

œk^o^ 7. ‘^mo¼g žf’¼ •k”`^f_•—”: ••ko”º ” •À”^k–_¼g ™k^••¼

ка были забыты. Право иметь свободную и военную вотчину без особого разрешения осталось, но это право подкосила практика тайного анноблирования через покупку поместья. Без сомнения, память о воинской доблести еще сохранилась: дворяне были воинами, первыми на земле. Но если они не откликались на призыв короля явиться на помощь с оружием — как случалось множество раз, особенно в 1575 и 1635 гг., — то это объясняется не в последнюю очередь тем, что они утеряли понятие о воинском долге, а частично и тем, что монархия стала набирать профессиональные армии, в которых дворяне по-прежнему могли быть офицерами, но которые больше не походили на феодальные армии прошлого. Следовательно, от их военного призвания остались одни воспоминания — трофеи в замках, песни и легенды о древних битвах, славная генеалогия и даже чувство личной чести. Можно сказать, что турниры, дуэли и склонность к мелким грабительским набегам друг на друга и мятежам против королевской власти восходят к той же традиции, но в них также отражаются и другие тенденции, в первую очередь последствия социального и экономического давления. Как бы то ни было, их военная функция продолжала проявляться в прилагающихся к ней административных прерогативах. В дворянском поместье сеньор вершил справедливость через судью, который был его представителем. Он повышал налоги, которые оставались значительными, поскольку собирались натурой; хотя они были, так сказать, привязаны к земле и точно так же собирались и буржуа, как обычный поземельный налог, когда собственность переходила в их руки, — факт, который со временем затуманил само определение благородного статуса. В конце концов, у дворян остались уже не прерогативы, касающиеся их военных и административных функций, потерявшиеся в результате постоянного давления со стороны монархии, а те, что касались их прав, и имевшие небольшое значение три века назад. Некоторые уже стали называть эти права привилегиями дворянства. Так, у них было свое собственное гражданское и уголовное право: закон о наследовании, благодаря которому поместья в большинстве провинций оставались в руках перворожденных сыновей, и уголовный закон, который запрещал карать дворян повешением. Кроме того, они были освобождены от постоянных королевских налогов, т. е., в первую очередь, от тальи. Этот самый главный отличительный признак дворянства, в сочетании с запретом на «оскорбление достоинства», которое применялось как в процессах по сельским делам, так и по торговым и выражал то, что подразумевалось во фра143

mandrou.indd 143

20.01.2010 14:56:46

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

зе «жить по-благородному», и служил принципиальным разграничителем между дворянами и простолюдинами. Это и были самые крепкие узы, связывающие класс воедино. Таким образом, дворянство все-таки являлось привилегированным правящим классом и намеревалось оставаться таковым. Его первенство, которое выражалось ежедневно множеством способов, начиная с наличия особой скамьи в церкви и кончая правом на сеньориальный суд, поддерживалось концепциями частично совершенно мифическими, например расовыми: якобы дворяне были совсем другой крови, нежели простолюдины; они были «благо-родны». В XVI в. выражение «свободный и благородный», безусловно, применялось и к гуманистам, тем, кто пропитался «человеческими качествами», но идея особой, голубой крови по-прежнему держалась. И опять-таки, дворяне постоянно оглядывались с ностальгией в прошлое, указывая на свою особую военную роль. Независимо от того, имелись ли у них великие предки или нет, материальное благосостояние дворян зависело от войны. Взятие пленных, с последующим выкупом, и откровенный грабеж, которые она позволяла, долгое время — особенно в XIV – XV вв. — являлись самым легким инструментом решения финансовых затруднений. Дворяне брались за оружие, неважно по какому поводу, постоянно, и тогда у них было для этого множество возможностей. Феодальный строй, который оставался более действенным в одних областях, чем в других, составлял основу подобной гегемонии. Правда, у нас нет документов, описывающих отношения между замком и деревенской общиной (или даже место дворян в городской общине). Ремесленники и крестьяне каждое воскресенье встречались в церкви, где сеньор имел свое зарезервированное за ним место на первой скамье, а часто и на хорах. Обе первые группы постоянно контактировали в течение года, одна кормила другую, обе платили налоги и баналитет, проклинали голубей и охоту, ворчали на мельника и управляющего, судью и адвоката, надоедливых представителей сеньора в сельской общине. В том, что касалось экономической основы социальной власти дворянства, то ей по-прежнему оставалась земля. Тем не менее новая эра открылась повсеместным кризисом сбора сеньориальных податей, и хотя он затронул доходы гораздо больше, чем сеньориальную власть как таковую, и никакого переворота сама структура не испытала, все же этот кризис повлиял на все источники доходов дворянства. Например, их юридические права перестали быть выгодными. Сеньор должен был платить судье не землей, а деньгами, и даже если ему удавалось вынудить своего арендатора помочь и дать судье взятку, остальную часть ему приходилось платить 144

mandrou.indd 144

20.01.2010 14:56:46

œk^o^ 7. ‘^mo¼g žf’¼ •k”`^f_•—”: ••ko”º ” •À”^k–_¼g ™k^••¼

самому. Кроме того, во многих поместьях дохода со штрафов и конфискаций не хватало даже для оплаты услуг самых мелких судебных чиновников — тюремщика и палача, — не говоря о еде для заключенных. Для того чтобы получить выгоду с сеньориального суда, были необходимы большие, серьезные предприятия, такие как серия процессов над ведьмами, во время которых осуждались целые деревни. Но чаще всего обвинение срывалось, и в любом случае королевские суды составляли серьезную конкуренцию, быстро одерживая вверх над местными чиновниками и захватывая дела еще до апелляции, и таких случаев становилось с каждым годом все больше. В правовой сфере дворяне теряли и деньги и привилегии. В целом дела складывались так, что землевладельцы оказывались в крайне невыгодном экономическом положении. С одной стороны, цены росли, хотя это отражалось и на натуральном хозяйстве и, следовательно, повышало доходность, но в гораздо большей степени это касалось товаров ремесленного производства в городах, так что рост доходов скрадывался ростом расходов. С другой стороны, в результате полувековых Итальянских войн, от Карла VIII до Генриха II, класс в целом приобрел вкус к роскоши, помпезным украшениям и такому образу жизни, в котором игры, охота, искусства и женщины занимали важное место. Одного этого некомпенсированного сверхпотребления достаточно для объяснения глубокого кризиса этой группы, который совпал с обогащением торговой буржуазии. Нет ничего удивительного в том, что через полгода после смерти Генриха II сразу 1 500 французских солдат и дворян отправились на Сицилию служить королю Испании; и в том, с каким пылом молодые дворяне обращались к военной карьере — у них не было другого способа найти себе место под солнцем, — а их старшие братья, наследники поместий, отказывались служить, когда их призывали по древнему обычаю, ссылаясь на необходимость оставаться дома, чтобы приглядывать за хозяйством. Ничего удивительного нет и в том, что в 1614 г. дворянское сословие столь яростно отстаивало свои привилегии и требовало восстановления своего ставшего спорным превосходства над другими сословиями. Глубина этого кризиса (доминирующий класс на пути к потере своего имущества) можно измерить теми усилиями, которые предпринимались во всех направлениях для консолидации состояний. На протяжении столетий без долгих размышлений использовалась накопительная церковная комменда; институализированная конкордатом 1516 г., она продолжала действовать на благо почти исключительно одного дворянства. Браки с наследницами богачей, до145

mandrou.indd 145

20.01.2010 14:56:46

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

черьми «сторонников» и «откупщиков» всегда были в ходу, и такой способ консолидации никогда не забывался. Некоторые дворяне занимались сутяжничеством и, будто ростовщики, годами требовали каких-нибудь нескольких ливров. Самые ловкие пристроились к королю и пытались добиться какой-нибудь службы при дворе — начиная с XIV в., но больше всего в XVI в. — пенсий, дотаций, вознаграждений, которые и составляли их доходы. Но в конце концов все оказались готовы взяться за оружие, когда королевская власть попыталась наложить на них государственную подать. В эпоху крупных народных волнений начала XVII в. именно это было одной из самых частых причин дворянских мятежей. Наконец — а положение молодежи здесь является четким указателем — в начале XVII в. можно было часто видеть, как младшие представители семейств всей душой отдавались мошенничеству, чтобы обеспечить себя деньгами; эта практика была особенно распространена в Париже, где у нее было множество жертв и где по этому поводу проводилось столько судебных процессов, что Парламент в 1624 г. запретил давать ссуды и под залог, и без залогов молодым дворянам, у которых не было другого способа извлечь пользу из своего имени: «запрещается всем людям какого-либо сословия, титула и звания ссужать деньгами детей из хороших семейств, даже если они заявляют о том, что совершеннолетние, даже если они действительно совершеннолетние или представляют выписку из церковной книги тем, кто им дает деньги в долг; всем купцам, ювелирам, игрокам и прочим…»⁷. Разнообразие методов, к которым прибегали представители традиционной знати, чтобы адаптироваться к ухудшающейся экономической ситуации, не должно нас обманывать: не было ни распыления, ни порчи. Честь дворянина, бравшего в жены дочь финансиста, от этого не страдала, и он не превращался в буржуа. Те, кто закладывал фамильные драгоценности, из-за таких махинаций не теряли своего статуса. Совсем напротив. Перед лицом поднимающейся буржуазии старая знать смыкала свои ряды, борясь с проникновением в них чужаков и замыкаясь в себе. На протяжении всего XVII в. предпринимались подобные защитные меры, почти обратившие сословие в касту. В начале века деятельность юристов, таких как Шарль Луазо, которые бесцеремонно взялись изучать все те способы, при помощи которых простолюдин может выйти в дворяне, помогла знати осознать эту угрозу, появившуюся лишь в XVI в. Теоретически, говорил Луазо, никакое анноблирование невозможно без согласия суве⁷ A. N., AD, III, 29, 78.

146

mandrou.indd 146

20.01.2010 14:56:46

œk^o^ 7. ‘^mo¼g žf’¼ •k”`^f_•—”: ••ko”º ” •À”^k–_¼g ™k^••¼

рена, но у простолюдинов в распоряжении множество разных трюков. Приобретая дворянское поместье, фьеф, они могли тайком завладеть и деревней. Или же они могли несколько лет прослужить какому-нибудь сеньору, а потом нагло потребовать, чтобы на основании этой службы с них сняли талью, что и означало неписанное анноблирование. Официальные методы тоже имели значение. Основных процедур было две: назначение на высокий пост (коннетабля, канцлера, суперинтенданта финансов, главного камергера, главного сокольничего, главного альмонария и т. д.) или должным образом зарегистрированный патент о дворянстве, пожалованный в оплату каких-либо услуг лично королю. Без сомнения, такие новые члены знати всегда воспринимались как выскочки и должны были потратить некоторое время, чтобы избавиться от клейма простолюдина. Г. Бюде даже заявлял, что люди, пожалованные знатностью через королевские патенты, начинают считаться дворянами лишь в третьем поколении. Но в конце XVI в. знать пошла дальше подобного заключения своих новых членов во временный карантин. Традиционные аристократы требовали от короля вообще прекратить подобную практику и одновременно восстановить почтение к старым рыцарским орденам, таким как орден Св. Михаила, и старые вассальные связи, с их иллюзорной свободой от загрязнения плебеями. Несомненно, подобные требования, проявление защитной реакции знати, не удовлетворялись вплоть до времени Кольбера, да и тогда лишь частично. При Ришелье попытка контролировать знатные титулы и родословные, предпринятая в 1630-х гг., судя по всему, оборвалась без продолжения. Мятежные аристократы так дурно обращались с монархией во второй половине XVI в. и так часто ей угрожали в начале XVII в., что последняя перестала во всем разделять их взгляды. Короли так никогда и не отказались от практики жалования дворянством через патенты, что позволяло им распределять весьма желанные почести, и продолжали поощрять формирование новой категории знати, дворянства мантии, рядом с дворянством шпаги. В конце концов, что было немаловажно, им таким образом удалось подчинить своей власти этот вечно недовольный, бунтарский класс, который тем более был помехой, что перестал быть полезным: в этом подчинении и состояла истинная цель запрещения дуэлей или снос замков. В соответствии с королевскими планами, в конце концов один только феодальный строй и поддерживал социальное доминирование дворянства. Это означает, что оно продолжалось со все большим трудом, становясь объектом множества вызовов и угроз, и сам класс оказался в неустойчивом, неуютном состоянии вплоть до конца XVIII в. 147

mandrou.indd 147

20.01.2010 14:56:46

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

‘“f“^m”º ”k” ‘“f“^m”” Дать определение буржуазии довольно сложно: кроме средневекового критерия — жители города, обязанные записаться в списки жителей (бюргеров), явно недостаточного в рассматриваемую эпоху, — никакого другого материального и точного признака не имелось. Основной причиной этого было разнообразие методов обогащения в столетие процветания испанской Америки: финансы, торговля, королевские или муниципальные должности, даже владение землей, все давало возможность выдвинуться, войти в ряды буржуазии, даже хотя нувориши должны были привыкнуть к буржуазного образу жизни, усвоить буржуазный менталитет. Ведь быть буржуа в первую очередь значило участвовать в жизни, не похожей на жизнь ни простого народа, ни коренных аристократов. Основной чертой этой жизни была безопасность перед лицом угроз, присущих как человеческому существованию в целом, так и существованию в ту тревожную эпоху: безопасность полного хлебом амбара, безопасность собственника в своем доме, безопасность горожанина за городскими укреплениями, вписанного в сеть отношений со своими соседями… Другая черта такой жизни: буржуа мало работал своими руками. Даже если он был коммерсантом или мануфактурщиком, его труд не был ручным. Быть буржуа также значило разделять особую ментальность, склад ума, особые добродетели, проницательность и расчетливость, стремление учитывать доходы и расходы, а также вкус к роскоши… Позже, в момент полного расцвета западного капитализма, образ жизни и менталитет могли представлять уже другие черты, достаточно различающиеся. Определить буржуазию трудно и по другой причине: она представляла собой не гомогенную социальную группу, а объединяла носителей различных интересов. У нее были основные черты доминирующего класса, в частности экономическая власть, которая укреплялась на протяжении XVI в., однако большая часть этой группы только и мечтала о том, чтобы ее покинуть и перейти в знать, и по возможности каким-нибудь древним способом, через королевскую службу, войдя в «дворянство мантии», ставшее вторым по значимости в начале XVII в. Из-за этого она не образовывала касту: в данную эпоху общество предлагало индивиду множество возможностей дезертировать, отречься от своих простонародных корней, к большому неудовольствию традиционной знати. Так продолжалось до вспышки протестов со стороны представителей «дворянства мантии», когда 148

mandrou.indd 148

20.01.2010 14:56:47

œk^o^ 7. ‘^mo¼g žf’¼ •k”`^f_•—”: ••ko”º ” •À”^k–_¼g ™k^••¼

уже и эта группа почувствовала угрозу вторжения. Но в раннее Новое время, еще до затвердения стратификации и крупных столкновений XVIII в., социальный осмос⁸ (osmose sociale) был правилом; так и буржуазия, помещенная между народными классами — из которых она черпала свои силы при каждом демографическом потрясении и социальном кризисе — и знатью, в ряды которой она надеялась просочиться, составляла социальную категорию, менее ясно характеризующуюся этим обществом в постоянном движении. Ей, без сомнения, разрешалось гордо подразделяться на высшее третье сословие, в котором доминировали судейские, а большинство составляли финансисты, крупные купцы и откупщики налогов, а также среднее, состоявшее из ремесленников, «откупщиков», торговцев второго сорта, всех тех, кто отличался от самых низших городских классов зажиточностью, но не настоящим богатством. Итак, самой важной чертой времени оставалась эта двойная утечка, двойная «феодализация»: анноблирование, просачивание в ряды традиционно доминирующего класса, и создание знати второго сорта, «дворянства мантии», которое вскоре отделилось от высшего третьего сословия. *** На заре Нового времени буржуазия была из всех групп французского общества самой активной и предприимчивой. Внутри королевства она выполняла всю основную работу, держала в своих руках почти все источники богатства, воодушевляя в первую очередь производство и обмен; она была во главе мануфактур, которые создавала монархия, чтобы обеспечить себе некоторые виды монополии: артиллерийское, оружейное, литейное и пороховое производство. Она бралась налаживать первый общественный транспорт, шахты по добыче железа, золота и серебра, она явно возглавляла массу текстильных предприятий (шелк, лен, ковроткачество), свечных и бумажных заводов и т. д. Точно так же и финансами руководила буржуазия: не только банками, которые поддерживали крупную торговлю в Лионе и Париже, но и государственными финансами через посредство королевских чиновников, которые напрямую занимались королевскими деньгами, — генеральных казначеев, генеральных и особых сборщиков платы с домена, тальи, — и через «партизанов» и откуп⁸ Естественнонаучный термин, обозначающий переход через полупроницае-

мую перегородку одного вида вещества из первой части емкости во вторую, но не наоборот, с увеличением суммарной концентрации вещества во второй части. — Прим. перев.

149

mandrou.indd 149

20.01.2010 14:56:47

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

щиков, которые заменяли королевскую власть во взимании некоторых налогов и неплохо обогащались на этой службе. Казначей Главного казначейства (tresorier de l’épargne) молчаливо копил немыслимые богатства, как знаменитый Пуже при Генрихе IV. А под этими великими финансистами копошилась толпа субподрядчиков, помощников всех сортов, с выгодой участвующих в разграблении государственной казны. Наконец, буржуазия присваивала растущую часть земли: чем больше беднели аристократы, тем больше богатела городская буржуазия, главный приобретатель земельной собственности. Наличие сельского домена оставалось определяющим элементом благородного статуса. Что не мешало, впрочем, буржуа покупать, как до, так и после земли, себе должности. Чаще всего семьи проникали в парламентский мир, как только у них появлялся социальный авторитет, который давало владение землей. Но многие — и особенно в Дижоне — довольствовались использованием своих земель, солидных приобретений в ту эпоху, когда кризис в торговле снижал стоимость движимого имущества. Буржуа, кроме того, не считали свою земельную собственность непродуктивным богатством. Они поддерживали или восстанавливали сеньориальные права, особенно натуральную повинность, т. е. тот вид ренты, стоимость которого росла с ростом цен. Сразу же после Религиозных войн они занялись восстановлением земель, как и требовали Генрих IV и Сюлли и как проповедовал Оливье де Серр. В Бургундии, вокруг Дижона, она скупали виноградники и изучали свойства различных вин, «шамбертина», «шенова»… Это был медленный процесс классификации и мелиорации, который привел в XVIII в. к признанию тех сортов, которые мы пьем сегодня. В этой Франции, пересекаемой потоками обмена, которых не знало Средневековье, в которой так сильно ощущался натиск денег — что заметил и Жан Боден, и многие другие, — буржуазия занимала, с точки зрения материальной жизни страны, значительное место. Но одновременно, так как она удерживала и источники богатства, она занимала и все пути к власти. В своих руках она сосредотачивала должности, т. е. управление и правосудие — от местных судов до парламентов, как провинций, так и Парижа, — и даже некоторые важнейшие должности рядом с королем, высочайших чиновников. Все эти должности, купленные у короля, со временем, уже к началу XVII в., стали наследственными. Плод долгой эволюции, эдикт 1604 г. Генриха IV, в форме временного арендного договора на девять лет, устанавливал во Франции плутократию юристов: полетта закрепила продажу должностей, которую Саварон называл симонией. Уже давно, 150

mandrou.indd 150

20.01.2010 14:56:47

œk^o^ 7. ‘^mo¼g žf’¼ •k”`^f_•—”: ••ko”º ” •À”^k–_¼g ™k^••¼

с XV в., прево и секретари суда брали свои должности в аренду. Несмотря на многочисленные протесты, особенно Генеральных штатов, с продажей должностей примирились, и она была узаконена при Франциске I, став источником доходов монархии, собиравшихся в «Бюро случайных доходов» (bureau des parties casuelles), основанном в 1522 г. Эти дорогостоящие торговые операции (а короли то соглашались на них, то брали свое согласие назад) и объясняют тот пыл, описанный у Рабле, с которым чиновники восстанавливали свои силы на спинах налогоплательщиков и тех, чьи дела они разбирали в судах. Но полетта — официально ежегодная (droit annuel), которая освобождала держателей должностей от отставок, подавила и королевские назначения и придворные интриги. Чиновники приобретали полную независимость от короля, им больше не приходилось серьезно готовиться к своим должностям, потому что наследственность обеспечивала им «то, что они должны были получать благодаря своим знаниям». Цена на должности вскоре поднялась, что было признаком одобрения буржуазией их наследуемости: пост советника парламента Бретани, стоивший 16 000 ливров в 1604 г., в 1609 г. повысился в цене до 40 000. Даже пост первых президентов парламента, освобожденных от полетты и назначаемых королем, подорожал в той же пропорции. И этот рост продолжался довольно долго, так, например, должность первого президента парламента Руана, которая была продана за 150 000 ливров в 1610 г., была вдвое дороже оценена Кольбером в 1665 г. Это стремительный порыв к должностям объясняется, без сомнения, необходимостью использовать свои деньги в период экономических трудностей, но также и жаждой социального восхождения, которую королевская власть поддерживала явно по финансовым соображениям. Чем больше она создавала должностей, тем больше становилось покупателей: «Если бы король Франции, — писал Луазо, — возжелал присвоить все богатства своих подданных… ему стоило бы создать еще должности; каждый бы понес ему свои деньги, а те, у кого денег не было, продал бы свою землю; а тот, у кого и земли нет, продал бы сам себя… и согласился бы стать рабом, чтобы стать чиновником»⁹. Через должности буржуазия управляла страной. Богатые и могущественные, поднаторевшие в делах и управлении королевством, буржуа, однако, оставались под властью знати. Они даже не покушались на политическую власть, удовлетворяясь тем, ⁹ Loyseau. Droit des offices, III, II.

151

mandrou.indd 151

20.01.2010 14:56:47

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

что ей служили, и с необычайной ревностью. Даже во времена Фронды королевская власть больше боялась дворян, чем парламентских чиновников. Буржуазия (пока) не нападала на королевскую власть, разве только спорадически, и неопасно. Бунты буржуа — принесенные в страну мощной волной Религиозных войн или личных мятежей 1630-х гг. — всегда были проходящими, без какого-либо будущего, и причиной большинства из них были налоги, которые вводили оскудевшие короли. Рантье, покупатели королевских титулов в ратуше, приходили в ярость, когда сокращение какого-нибудь титула резко лишало их ресурсов. Часто в провинциальных городах буржуа и низшие классы заключали временные пакты, движимые общей ненавистью к фискальным агентам короля, но такое движение, такой гнев затихали через несколько дней. В Труа в 1627 г., в Дижоне (Лантурлу) в 1630 г., в Экс-ан-Провансе в 1631 г., в Тулузе в 1632 г., в Бордо и Ажане в 1635 г., в Руане в 1639 г. — всегда мятежники быстро утихомиривались, никогда не сообщались с другими городами, и бунт не приобретал даже масштабов провинции. Так и во время Фронды парламентарии, которые задавали тон и говорили от имени буржуазии, частью которой они отказывались себя признавать, отступали перед лицом затяжных восстаний, которые ставили под вопрос сам монархический режим, а не просто проблемы ренты или интендантов. Однако за 15 лет до этого, когда парламент Парижа протестовал против Марии Медичи, сценарий был таким же: суровые упреки, угрозы восстанием и сдача на милость короля. Главное объяснение этой политической беспомощности — психологическое: такая стерильная и бесславная оппозиция шла от того, что буржуазия менее чем любой другой класс ощущала свою солидарность. Классовое сознание просыпалось у нее при угрозе ограбления, когда низшие городские классы бушевали, вымещая свой гнев на тех, у кого имелись собственные дома. Но, следуя примеру дворянства мантии, во главе которого стояли парламентарии, буржуазия, прежде всего, мечтала присоединиться к знатному сословию. Богатый, умный и активный буржуа не удовлетворялся своим статусом, но хотел стать дворянином и покинуть ряды простонародья. Буржуазия была скопищем конкурентов, терзаемых нестабильностью, в результате чего ее возглавляла смешанная группа «социальных полукровок», дворян мантии, крупных и мелких, мнивших, что им удалось избавиться от унизительного статуса простолюдина и покончить со всеми тревогами, став королевским чиновником. За этим стремлением скрывался откровенно предательский дух, если вспомнить, что состояние буржуа зависело от его трудолюбия, бережли152

mandrou.indd 152

20.01.2010 14:56:47

œk^o^ 7. ‘^mo¼g žf’¼ •k”`^f_•—”: ••ko”º ” •À”^k–_¼g ™k^••¼

вости и искусства умножать свои прибыли, тогда как идеалом дворян оставалась экстравагантная праздная жизнь, и по нормам этой «жизни по-благородному» труд был убог и унизителен. Этим предательским духом и объясняется та легкость, с которой монархии всегда удавалось подавить «протесты» парламентариев в XVI и XVII вв. Он же ответствен и за сумятицу во время социальных конфликтов, когда, например, парламентарии в Руане в 1639 г. не только позволили низшим классам возглавить восстание, но даже отказались их успокаивать, а спустя короткое время подавили его с крайней жестокостью, или когда буржуа и дворяне оказывались то союзниками, то противниками, при отсутствие каких-либо постоянных факторов, даже классического, т. е. борьбы бедных с богатыми.

•gk–•™”j ” œf`•™j _”mϔg ™k^••¼ Низшие классы города и деревни были рабочей силой французского общества. Термин «пролетариат» в данном контексте не годится, он анахроничен и вызывает неверные ассоциации, и та точная коннотация, которую он прибрел в XIX в., не имеет никакого отношения к более раннему периоду. Выражением того времени было «menu people», или «простонародье», но оно не учитывало различия между горожанами и крестьянами. Правда, действительно, достаточно было разразиться голоду, как город наводняли сельские жители, ищущие себе пропитания в муниципальных амбарах. Более того, в число городских ремесленных поденщиков, бродяг и разбойников попадали одни и те же люди. Современные авторы часто использовали такое обозначение, как «бедняки», «простые», включая сюда всех отщепенцев общества; «рабочий класс» приравнивали к «опасному классу» не только в XIX в. Тем не менее крестьяне образовывали четко определяемую социальную группу, одновременно по принадлежности к сельскому приходу, по подчиненности сеньориальной власти и по своим традициям, хотя даже в рамках сельской общины начали появляться различия по образу жизни. Везде, а особенно рядом с крупными городами, откуда сеньорам было легче осуществлять надзор, в деревнях доминировали те землепашцы, которые отвечали за сбор господских повинностей и за пользование господским инвентарем. Часто именно эти выдающиеся члены группы становились мишенью бунтов, направленных против господского замка и королевских чиновников. Но не реже проявлялась и глубинная солидарность, действо153

mandrou.indd 153

20.01.2010 14:56:47

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

вавшая в их пользу во время таких бунтов, которые были наиболее распространенным следствием гнета, под которым крестьяне работали. Восстания кроканов (croquants) и босоногих (nu-pieds) опирались на очень давнюю традицию, передававшуюся устно на протяжении столетий. «Жакерия» 1358 г. и кошмары XV в. оставались в коллективной памяти и служили призывом к новым мятежам, о которых постоянно говорят современные хроники. Хотя и затерявшиеся на фоне гражданских войн второй половины XVI в., крестьянские мятежи на удивление участились в последующие 50 лет. Бунтовщики, подстрекаемые иногда священниками, иногда дворянами, нападали на королевских сборщиков налогов, даже на отряды сеньора или королевской армии, и (правда, не удаляясь от своих родных мест) разоряли окрестности и соседние города, часто даже запираясь там для обороны. Однако эти крестьянские мятежи угрожали существующему строю не больше, чем городские. Лескарбо пишет, как они происходили в 1612 г.: «Должен сказать, что menu peuple — странные животные. Я вспоминаю в этом отношении войну кроканов, среди которых я однажды оказался сам в Керси. Это было самое странное зрелище на свете, толпа в деревянных башмаках, из-за которых их и прозвали “кроканами”, потому что их башмаки стучали при ходьбе, издавая звук “крок”¹⁰. Толпа делилась по шестеро или семеро, каждый был сам себе вождь, некоторые были вооружены ножом для рубки сучьев на длинной палке, другие — старым ржавым мечом, и так далее…»¹¹ Систематическое изучение этих восстаний еще только началось, несмотря на изобилие доступных материалов. Даже хотя в городских дневниках (livres de raison), письмах интендантов и судебных приговорах и протоколах редко отражается точка зрения крестьян, исследование этих непрекращающихся мятежей позволит определить их характер. Книга Поршнева о народных восстаниях с 1623 по 1648 г. уже дает нам право утверждать, что крестьянские толпы часто получали помощь и даже руководство от представителей других социальных групп, в особенности дворян, которые хотели защитить своих вассалов от королевских налогов. Но гнев крестьян часто направлялся и на господский замок. Эти внезапные, кровавые и краткосрочные вспышки ярости были проявлением застарелого чувства обиды, которое постепенно росло при молчаливом подчинении сеньо¹⁰ Другое объяснение: восставшие призывали «Aux croquants!» («На грызунов!»),

разумея своих врагов дворян, священников, откупщиков и пр. ¹¹ Lescarbot. Histoire de la Nouvelle France. 1866. P. 493.

154

mandrou.indd 154

20.01.2010 14:56:47

œk^o^ 7. ‘^mo¼g žf’¼ •k”`^f_•—”: ••ko”º ” •À”^k–_¼g ™k^••¼

ру и его представителям, часто более ненавистным, чем их господин, и постоянном негодовании на грубую солдатню, которая все разоряла и грабила в согласии с обычаем, о котором упоминает Монтень: «наказывать во время войны — иногда даже смертью — тех, кто упрямо отстаивает укрепленное место, удержать которое, по правилам военной науки, невозможно. Иначе не было бы такого курятника, который, в надежде на безнаказанность, не задерживал бы продвижение целой армии»¹². *** Городской низший класс представлял собой более пеструю картину, и поведение его представителей менее напоминает классическую диалектику отношений господин — раб. Мелкие ремесленники трудились в тени соборов, поденщики и подмастерья относились к гильдиям и братствам, полубродячие торговцы наподобие водоносов, вафельников и лоточников образовывали свои социальные группы в двойных рамках, города и его ремесел. Они тоже принадлежали к menu peuple, но их жизнь была менее ограничена правилами, чем у крестьян. Люди ручного труда играли определяющую роль в движении Реформации начиная с середины XVI в. Читая Библию и бесчисленные памфлеты и плакаты, которые прибивались к дверям и стенам, ремесленники заразились религиозным пылом гораздо раньше крестьян, и по этой причине их социальные пристрастия, уже проявившиеся в XIII, XIV и XV вв., на целые полстолетия отошли на задний план. Тем не менее яростные бунты против королевских чиновников и судей продемонстрировали городской климат социальных опасений, достаточно близких по напряженности к тем, что царили в деревне. Во время таких вспышек всегда появлялась возможность «поживиться в домах буржуазии», откуда и осторожность богачей, порой позволявших событиям развиваться как им угодно, хотя и без особой охоты, только из страха, что мятежники обратят свой гнев на них. Во времена Лиги происходило множество волнений, маскирующихся под религиозными мотивами, но в последующий период мятежи, вызванные бедностью и налогами, возобновились, и современники вспоминали о них с ужасом. Они говорили, что вызвать мятеж было очень легко. Возьмем для примера такой документ, написанный в Марселе в 1640 г.: ¹² Montaigne. Essais. I, 15. Цитата по русскому переводу А. С. Бобовича и др. Мон-

тень М. Опыты в 3-х томах. М., 1992. — Прим. перев.

155

mandrou.indd 155

20.01.2010 14:56:47

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

«Волнения были вызваны теми, кто подстрекал к беспорядкам под двумя благовидными предлогами: первым был недостаток зерна, и булочникам не из чего было печь хлеб, чем всегда легко расстроить чернь; вторым — то, что булочники и торговцы зерном перестали принимать «дублоны», что уже вызвало в Марселе несколько возмущений»¹³. *** Авторы из буржуа, оставившие нам описания этих скрытных низших классов, и даже из судейских, действительно не видели каких-либо четких различий между представителями низшего слоя поденщиков и ремесленников и необузданной чернью разбойников и «нищебродов», которых периодически изгоняли из города в деревню. Так, целью благотворительных организаций наподобие «Общей милостыни» (aumone générale) в Лионе было помогать нищим и находить работу тем ремесленникам, которые в этом нуждались. Они растили сирот и отбирали из числа бродяг, арестованных у ворот или на рынках, молодых, которым могли подыскать работу. Эта подвижная масса бродяг, нищих и тунеядцев производила сильное впечатление: в 1534 г. перепись жителей Лиона, нуждающихся в помощи, выявила 7 000 бедняков слабого здоровья и 675 нищих и их детей. В 1538 г. в том же городе открылись мастерские, чтобы обеспечить их заработком и пропитанием, и туда было набрано 4 772 мужчин и женщин, получавших суп по утрам и несколько су в конце дня. Во время голода их число пополняли бродяги и даже крестьяне, которые шли в город, надеясь найти себе пропитание. Благотворительные запасы распределялись среди всех нуждающихся, но очень часто эшевены были вынуждены закрывать городские ворота и выпроваживать эти нечистоплотные толпы, заполонявшие улицы. На самом деле бродяги, нищие и воры, занявшие все большие дороги и леса у Парижа и Руана, хозяйничавшие на улицах с наступлением ночи и терроризировавшие беззащитных обитателей, в глазах буржуа ничем не отличались от простого народа, по крайней мере во времена мятежей. Нет никаких сомнений в том, что в крупных городах — Париже, Лионе, Руане — находилось большое количество таких людей вне закона, пользовавшихся почти полной неэффективностью городской милиции. Омер Талон в 1634 г. восклицал: «Город Париж полон воров, и сейчас даже менее безопасен, чем во время гражданских войн, ¹³ B. N., Mss., Nv, fds fs, 18976, F 475.

156

mandrou.indd 156

20.01.2010 14:56:47

œk^o^ 7. ‘^mo¼g žf’¼ •k”`^f_•—”: ••ko”º ” •À”^k–_¼g ™k^••¼

когда грубость солдат и враждебность делала возможным любое безобразие, но товары прибывали в Париж беспрепятственно, а порядок и законность поддерживались гораздо лучше, чем сейчас»¹⁴. Безусловно, бессмысленно искать какого-либо «классового сознания» у этой группы. Благодаря их смешанности, у низших городских и сельских классов и не развивалось коллективного сознания, и они стремились к подражанию, практикуя своеобразные иерархические «правила чести». Сословия или классы? И то и другое существовало одновременно. Мы не хотим сейчас давать их определение, и так хорошо известное, но подчеркнем лишь основную характеристику. Из всех классов лучше всего самосознание было развито у второго сословия королевства, т. е. дворян. Но по более чем одному критерию народные массы и буржуазия, все более организованные и все более себя осознающие, тоже утверждались как классы. ¹⁴ Omer Talon. Mémoires. T.1, 71.

mandrou.indd 157

20.01.2010 14:56:47

œk^o^ 8 ФОРМЫ СОЛИДАРНОСТИ ПОД УГРОЗОЙ: ГОСУДАРСТВО, МОНАРХИЯ И ЦЕРКОВЬ

На самой вершине социального здания, над подчиненными ей общностями семьи и прихода, монархия составляла политические рамки национального уровня и обеспечивала административную структуру в форме провинций, бальяжей (и сенешальств) и превотств. Как верховная власть, почитаемая все больше и больше, несмотря на частые конфликты, монархия пользовалась защитой католической церкви, своего союзника, которая короновала Христианнейших Королей, выделяя им привилегированное место в своей иерархии, выше священника и почти вровень с епископом, и признавала их чудесные способности лечить золотуху. Со стародавних времен, когда прямые потомки Гуго Капета должны были сражаться за право владычествовать над мелкими правителями Иль-де-Франс и Юрпуа, монархия без устали укрепляла и расширяла свою власть, и эти постоянные усилия привели к тому, что к концу XV в. наследники Людовика Святого и Филиппа Справедливого стали бесспорными владельцами самого крупного домена во всей Европе. Постепенное пробуждение национального самосознания посреди войн и иностранной оккупации служило им на пользу, как и деятельность ученых юристов, которые вывели из римского права принципы государственной власти: король был императором на своей земле и даже более почитаемым, чем император Священной Римской империи германской нации. Кульминацией этой консолидации власти, медленно, но верно проводившейся 500 лет, стала идея абсолютной монархии, такой, о которой, возможно, мечтал Франциск I в начале своего правления, в 1515 – 1525 гг.: концепция, которая включала в себя усиление связей между правительством и местной администрацией, улучшение сбора королевских налогов и создание крупной, сильной и постоянной армии. Но к середине XVI в. возможностей осуществить эту долго вынашиваемую идею уже не осталось. Религиозные войны яростно оспорили ученые теории божественного права королей. Два ко158

mandrou.indd 158

20.01.2010 14:56:47

œk^o^ 8. žf’¼ •k”`^f_•—” š` “œfmj

роля были убиты своими собственными подданными, убежденными, что тираны не должны больше править. Королевский суверенитет попирался церковниками, которые совсем недавно больше всех способствовали его утверждению. Традиционная формула «одна вера, один закон, один король», которая так долго была основой этой власти, больше не действовала в разделенной Франции. Генрих IV с большим трудом восстановил мир, заставив признать религиозное разделение Франции и навязав всем ненадежное соглашение, Нантский эдикт. Самая хрупкая политическая структура, которая медленней всех добивалась контроля, оказалась в опасности и обессилела в результате десятилетних войн и мятежей, что наложилось на хроническую неспособность государства обеспечить управление территорией, столь обширной по стандартам коммуникаций XVI в. Религиозный раскол явно был не единственной причиной слабости королевской власти, как полагали и говорили многие современники. Этот раскол, безусловно, до самого основания потряс ежедневную жизнь. Распад приходов повсюду, где обосновалась реформированная религия, имел психологические последствия, которые сложно оценить: возникновение двух групп, которые становились все более враждебными друг к другу, в любом случае конкурентами, двойной прозелитизм… Еще более серьезен был раскол в семьях, когда вокруг неофитов новой веры вспыхивали скандалы и соперничество всех видов. Протестанты и католики развивали свои доктрины во всех общинах в свете видимых противоречий, на которые требовалось как-то ответить. Возможно, будет преувеличением назвать моральными и теологическими спорами эти воскресные скандалы, от которых до нас, к сожалению, не дошло никаких документов. Ученые столкновения, дипломатические попытки сближения оставили свои следы, но они ничего нам не говорят об обстановке в приходах, разделившихся на два сообщества, каждое из которых быстро разгорячилось желанием утвердить свое превосходство и свое кредо. Именно это было одним из фундаментальных факторов жизни, порожденных Реформацией.

™fk– ” ™fkgo•™^º ok^•—– В ту эпоху король не был главой государства и шестеренкой в конституционном механизме, как нам может показаться при взгляде на современные монархии. Он был сувереном, а на более глубоком уровне гарантом процветания и защитой нации. Это благодаря ему одному, 159

mandrou.indd 159

20.01.2010 14:56:47

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

по праву крови, текущей в его венах, жили его подданные, которые в свою очередь обеспечивали военный успех и культурные достижения. Монархия была мистической идеей. Во французской монархии король был единственным главным; когда «добрый город» принимал принца крови, эшевены долго обсуждали, какие ему оказать почести, ведь некоторые были предназначены лишь для одного короля. У него в руках была такая грозная власть, против которой никто не смел подниматься, — до поры до времени. Падать перед ним на колени, подчиняться его капризам — такова была судьба всех остальных. Тревога горожан в этом смысле была показательна: доволен ли король их городом? Или недоволен? — и тогда их ожидала страшная судьба. Но когда бюргеры представали перед королевскими представителями, столь высоко вознесшимися над ними, они сопротивлялись, спорили, говорили ясно и четко, ссылаясь на государственные интересы — под которыми часто подразумевали интересы своего города. Наконец, только лично король мог передать кому-либо власть: ведь если он удалялся из королевства, и по весьма простительным причинам, например оказавшись в плену, как Франциск I в битве при Павии, то страну постигала катастрофа. Так что суверен лучше себя чувствовал, когда настаивал, официально передав полномочия своей матери, на том, чтобы ее воля исполнялась, «и что он желает, чтобы ей подчинялись». На самом деле, Учредительное собрание 1791 г. описало со всей юридической четкостью эти порядки, когда объявило королевство «неделимым» и «передаваемым по наследству в правящем роду, от мужчины к мужчине, по праву первородства, исключая женщин и их потомков». Ведь эта наследственность — даже до того, как она была запечатлена в праве — была одним из определяющих элементов королевской власти. Даже если и правда, что Капетингов изначально избирали, следы этого выбора остались лишь в ритуале помазания: в Реймсе до XVIII в. два епископа поднимали того, кто должен был получить помазание, и показывали его всем, спрашивая у народа, принимает ли он его в свои короли. После чего епископ Реймса принимал у короля установленную присягу и произносил следующую молитву: «Многочисленны, Господи, твои дары и благословения, посылаемые тобой своему слуге, которого в смиренном благоговении мы вместе избираем на царство». Когда древние выборы были забыты, новые правила (первородство, исключение женских линий и самих женщин, регентство во время малолетства) были зафиксированы в Средние века и окон160

mandrou.indd 160

20.01.2010 14:56:48

œk^o^ 8. žf’¼ •k”`^f_•—” š` “œfmj

чательно приняты к началу XVI в. Обычай не утвердился лишь в отношении малолетства, и Парижский парламент пользовался этим, чтобы играть определяющую роль в подобных сложных обстоятельствах. Но сомнения в отношении регентства не ставили под вопрос само наследование. От выборного происхождения монархии и от набора концепций, взятых у политических философов Античности (особенно у Аристотеля), а также идеи общинности, сохранилась, по крайней мере в схоластических диспутах и у юристов, идея самой легитимности. Это понятие было знакомо ученым в виде различения между законным королем, избранным на пользу народу, и тираном, который захватил корону против желания народа. Казуисты также обсуждали законное лишение права престолонаследия, различая несколько причин, в том числе и ересь: по их мнению, единственной силой, которая может лишить трона законного наследника — и еретика, — является народ. В конце Средних веков все эти ученые диспуты практически не выходили за пределы среды юристов и клириков. Но в 1560 – 1600 гг. они перешли в руки самых дерзких подданных короля Франции, протестантов, взбунтовавшихся после серии преследований, и лигеров, возмущенных сговором Генриха III и будущего Генриха IV. И те и другие пользовались различением между тираном и законным королем, а вторые завершили развитие доктрины тираноубийства. Немного позже, после убийства Генриха III, те же самые лигеры призывали Рим прогнать Наваррца с французского трона. При чтении теоретических трудов и предсказаний этой тревожной эпохи создается впечатление, что королевская власть во Франции потеряла характерные черты почитаемого и священного суверенитета, которым она обладала еще в начале века. Было бы бессмысленно отрицать потрясение самого института: и Генрих III и Генрих IV оба заплатили жизнью за успех распространения идеи тираноубийства. Однако, несмотря на множество пылких публикаций и невоздержанности в речах, несмотря на эти два убийства, священная природа королей никуда не исчезала — она не только утверждалась множеством автором, более или менее принятых при дворе, но и очень скоро воскресла как очевидная истина, благодаря тому что чудотворная сила королей продолжала действовать. Короли Франции, оставшись верными католицизму, сохранили эту свою полусвященническую особенность: «Хотя короли Франции не являются священниками, как короли у язычников, они участвуют в священнослужении и не остаются чистыми мирянами», — писали в 1645 г. 161

mandrou.indd 161

20.01.2010 14:56:48

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

Престиж королей-целителей восстановился очень быстро: в XVII в. процедура излечения прикосновением золотушных больных определенно вошло в ранг торжественных церемоний, которыми окружалась жизнь суверена, в ранг религиозных праздников. За этими церемониями стояла реальность чуда, благодаря чему заново утвердился и священный характер личности короля. В разгар Религиозных войн столь истый парижанин, как де Летуаль, возмущался проповедниками, которые насмехались над Наваррцем, и 22 марта 1592 он разразился таким текстом: «И все эти писульки по отношению к человеку, которого помазал Господь, которого он выделил чудесным образом, как и многих других!» И когда позже Янсений начал полемику против короля Франции (в своем труде 1636 г. «Mars Gallicus»), он нападал на королевское чудо, но не отрицал его (не более, чем протестанты в середине XVI в.): он признавал, что дар чудотворства широко распространен, даже среди язычников (таких как Пирр и Веспасиан), которых наградил Господь из сострадания к бедам человеческого рода. Он прибавлял, что эта целебная сила не доказывает ни святости, ни превосходства: Валаамова ослица пророчествовала, но это не возвышало ее среди всех других ослов. Возражение весьма дерзкое и малоубедительное и не имевшее никакого значения перед лицом реальности — исцелений, признанных по всей Европе!

œ•“`^f•—o ” _^À”º Этот столь громадный королевский авторитет проявлялся в глазах французов двумя способами: он поддерживал в них одновременно и принудительную солидарность с государством, которое правило правосудием и финансами, и солидарность сердца или воли, с нацией, с родиной. По всем провинциям от имени короля действовали чиновники, ежедневно обеспечивая порядок в королевстве. Борясь со знатью, которая яростно цеплялась за остатки своих регалий, и с городами, которые злоупотребляли своими привилегиями, они старались добиться для себя уважения со стороны верховной власти, при этом пользуясь некоторой личной независимостью. Но сборщики налогов, советники парламентов и судьи не были гражданскими служащими: они были чиновниками с абсолютной властью в своих ведомствах и никак не считали себя простыми исполнителями. Многие провинции после аннексии сохранили право созывать свои Штаты, на ко162

mandrou.indd 162

20.01.2010 14:56:48

œk^o^ 8. žf’¼ •k”`^f_•—” š` “œfmj

торых определялись сумма и раскладка королевских налогов (так называемые «pays d’Etats»). Все парламенты имели право регистрировать королевские эдикты и спорить с королем, когда он настаивал на исполнении нового ордонанса, который не пришелся им по душе. Это широко известно, это — целая глава в истории французских институций при Старом режиме, как и факт независимости некоторых чиновничьих корпусов и история возникновения дворянства мантии. Но самым прямым следствием всего этого для подданных короля было то странное сочетание, в котором выражалась королевская власть: одновременно назойливая и далекая. Она была далекой, потому что обратиться к самому суверену было невозможно. Эта власть была неуловимой, она вечно присутствовала где-то, но неизвестно где, по крайней мере до начала XVII в. Франциск I, Генрих II и короли эпохи Религиозных войн постоянно оставляли Париж и все министерства, которые были там расположены, чтобы бродить по долине Луары от Амбуаза до Блуа, Соммюра и Сюлли или гостить в Нормандии и Бретани. Следовательно, для того чтобы попасть на прием к суверену или подать ему свое прошение, надо было присоединиться к армии его компаньонов по охоте, купцов, отвечающих за снабжение всем необходимым его свиты, и поэтов, которые бесконечно жаловались на чудовищный дискомфорт такого кочевого образа жизни. Королевская власть была далекой еще и потому, что, будучи ограничена таким числом исключений и оговорок, которые провинциальному партикуляризму удалось сохранить за многие столетия, она реализовывалась крайне бессвязно и нерегулярно. Как справедливо заметил Монтень, представитель мелкого дворянства мог мирно прожить всю свою жизнь, так ни разу с ней не столкнувшись: «… Он слышит о своем короле и повелителе едва ли раз в год, словно о персидском царе, и признает лишь свое старинное родство с ним, которое удостоверено в бумагах, хранящихся у секретаря. По правде сказать, законы наши достаточно свободны, и верховная власть дает себя чувствовать французскому дворянину, может быть, раза два за всю его жизнь»¹. В то же время эта административная система была чудовищно тяжеловесной, она, с одной стороны, обрушивала на подданных королевства бремя юридических сложностей и проволочек, а с другой стороны, из-за запутанных методов оценки и сбора налогов, постоянно давила невнятными фискальными требованиями. В доверше¹ Essais, I, XLII. Цитата по русскому переводу А. С. Бобовича. Монтень М. Опыты

в 3-х томах. М., 1992. — Прим. перев.

163

mandrou.indd 163

20.01.2010 14:56:48

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

ние всего сам престиж, который давала королевская служба, стал передаваться по наследству. Очень легко набрать целый том жалоб и обвинений, вызванных неэффективностью этой административной машины, которая путем проб и ошибок приспосабливалась к обслуживанию все время расширяющегося королевства. В этой связи приобретают значение и популярные мифы о добрых королях, Людовике Святом и Людовике XI. Людовик XI прославился как монарх, которому удавалось выбирать хороших, справедливых судей благодаря тому, что он заранее рассылал своих агентов в провинции, а они собирали сведения о способных людях. Когда открывалась вакансия, Людовик назначал одного из этих кандидатов, не обращая внимания на все рекомендации или жалобы. Противопоставление хорошему, праведному королю плохих представителей его власти, самой по себе благотворной, может показаться нам наивным или лицемерным, но французы охотно его принимали и придерживались на протяжении столетий. *** Необходимо понимать, в какой степени французский патриотизм зиждился на королевской власти и насколько был с ней неразделим. Без сомнения, воспоминания о древних и недавних вторжениях и просто страх перед иностранцами играл здесь большую роль: в Нормандии, например, не переставали бояться, что англичане вернутся. Руанскую милицию призывали на защиту городских укреплений всякий раз, когда какое-нибудь малозначительное событие пробуждало опасение, что они вот-вот высадятся на берегу. Но Франция, «плодородная мать», новая родина гуманистов, которые начали гордиться французским языком и круглыми сутками переводили на него с латыни, греческого, иврита и итальянского, стала нацией, во имя которой в конце века «политики» молили о мире, и еще одной формой солидарности. Ронсар не переставал напоминать: Si j’ai jamais dès mon enfance Abreuvé de mes vers la France²… (Как будто я с самого детства Не поил своими стихами Францию…)

² Ronsard. Odes. I, XV.

164

mandrou.indd 164

20.01.2010 14:56:48

œk^o^ 8. žf’¼ •k”`^f_•—” š` “œfmj

И с чувством воспевать несравненную родину: Le Grec vanteur la Grèce vantera Et l’Espagnol l’Espagne chantera, L’Italien, les Italies fertiles Mais moy, Francoys, la France aux belles villes³. (Хвастливый грек славит Грецию, А испанец воспевает Испанию, Итальянец — плодородные земли Италии, Но я, француз, пою Францию с ее прекрасными городами.)

Поле, в котором формировалось национальное чувство, заслуживает тщательного изучения: накануне Религиозных войн увлеченные историей магистраты образовали группу вокруг президента Парламента де Мема и Этьена Паскье, с болью говоривших о «моей Франции», которой угрожает разрушение и беды. Эта группа всерьез занялась обоснованием «оригинальности», т. е. превосходства королевства, которому они служили изо всех сил и как юристы, и как историки. «Мениппова сатира», написанная в конце столетия, являет хороший и многословный пример этого патриотизма, который ставил французскую нацию превыше всех сословий, превыше всех партикуляристских интересов — и именно это чувство вдохновляло самого Генриха IV, когда он гнал испанцев из Франции и когда подписывал Нантский эдикт…

_^_—•™”j ¿`”™— Примирение, достигнутое в 1598 г., эта сделка между двумя упрямыми партиями, уходит корнями именно в «оригинальность», а для нас служит введением в политические и религиозные концепции Франции, столь новаторские как в краткосрочной, так и долгосрочной перспективе, что их необходимо рассмотреть подробно, в контексте. Численность протестантов в конце XVI в. нам плохо известна. Одна рукопись XVIII в. дает лишь весьма приблизительные цифры⁴. Генрих IV провел перепись, которая показала: во Франции к рефор³ Ronsard. Prémieres poesies. Ed. Laumonier. I, 24. ⁴ Bulletin de la Société d’Histoire du Protestantisme français. XXXVIII, p. 551.

165

mandrou.indd 165

20.01.2010 14:56:48

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

мированной вере относятся 694 государственные церкви, 257 церквей во фьефах, 800 священников (исправленная цифра, так как в рукописи указывается 2 800!) и 274 000 семей (из которых 2 468 — дворянских), т. е. приблизительно 1 250 000 реформатов. Один француз из 10 — или 12 — был приверженцем новой веры, и эта цифра впечатляет, даже хотя она скрывает неравное распределение гугенотов по стране, их большее присутствие в Аквитании и долине Луары, Нижней Нормандии, Дофинэ и Лангедоке. Одних этих цифр достаточно для объяснения, почему установить единство силой было невозможно; в обеих группах, конечно, кое-кто об этом мечтал после тридцати лет войны, но это были лишь грезы фанатиков. Территориальное разделение по немецкому образцу Аугсбургского вероисповедания наталкивалось на принцип политического единства и на патриотизм обеих сторон; дробление по провинциям, или даже по фьефам — здесь католические, там протестантские, — даже не рассматривалось, возможно, по причине чрезвычайной разбросанности сил протестантов, которые составляли большинство лишь в нескольких городах: им не удалось обратить целиком ни одной области и даже создать однородный кантон. Наконец, режим равноправия — согласно акту о веротерпимости — двух конфессий, поставленных в одинаковое положение, с тем, чтобы культ и одной и другой свободно отправлялся повсюду, — было ввести не легче, так как против него восставали и пылкие души, и местные обычаи. Таково основное объяснение, почему Генрих IV столкнулся с такими трудностями при установлении внутреннего мира в своем королевстве. Нам кажется, что пройденный путь был прямым: Франция, остающаяся по большинству католической, приняла Бурбона с того дня, как он вновь стал католиком: 25 июля 1593 г. он произнес покаяние в СенДени, 25 февраля 1594 г. был помазан в Шартре, а 22 марта вошел в Париж. Воображение Эпиналя создало и оставило нам картину, как он, глядя на уходящих испанцев, бормочет: «Париж стоит мессы…» Однако королю потребовалось четыре года — с въезда в столицу до апреля 1598 г., — чтобы заключить мир, который вызвал повсеместное недовольство, и потребовал от него огромной осторожности: пришлось еще раз взяться за оружие, еще раз провести тайные дипломатические переговоры, прежде чем поставить подпись. Со стороны католиков города подчинились королю, потому что он был католиком, но поставили свои условия, желая сохранить автономию, приобретенную за время войн, и особенно на запрет отправления реформированного культа в их стенах. Священники и монахи, воодушевленные одновременно и плебейским гневом против 166

mandrou.indd 166

20.01.2010 14:56:48

œk^o^ 8. žf’¼ •k”`^f_•—” š` “œfmj

предавших правое дело грандов (таких как герцог Майен), и очень сильным чувством католического единства, ценности, превышающей в их глазах национальные интересы, делали вид, что готовы продолжать борьбу. Орден иезуитов, с другой стороны, поддержал точку зрения папы: только Климент VIII может отлучить Генриха IV от Церкви; иезуиты обсуждали действенность отречения в Сен-Дени, принятого Церковью Франции. Генрих IV просил — и получил 17 сентября 1595 г. — прощение из Рима. Силу католического сопротивления король мог оценить по проповедям, по волнениям в самом Париже и во многих других городах, среди духовенства, а также по дерзости фанатиков, Баррьера в сентябре 1593 г., а более того — Шастеля в декабре 1594 г. Чтобы успокоить своих противников, мало поверивших в его отречение от протестантизма, Генрих оперся на Рим, который не предал возложенного на него доверия: закрыл глаза на временный запрет иезуитов, введенный в связи с делом Шастеля, помог с армией, которая позволила замирить Прованс и Бретань в 1596 г., и, наконец, вмешался в переговоры с Испанией, которые закончились заключением мира в Вервене в мае 1598 г. Однако и реформаты стали вести себя враждебно по отношению к бывшему соратнику, сорганизовывались против него и с 1589 г. стали требовать для себя легального статуса. Дюплесси де Морнэ вначале добился — 7 июля 1591 г. — Мантского эдикта, который удовлетворил гугенотов, подтвердив эдикты о примирении в Пуатье (1577) и Нераке. Но на этом сложности не прекратились: парламент Прованса отказался зарегистрировать этот эдикт и тем самым дал Генриху IV свободу действий… В середине 1595 г. протестанты без королевского позволения объединились в Сен-Фуа и создали политическую организацию: они поделили королевство на девять провинций, с советом во главе каждой; генеральная ассамблея депутатов из этих девяти провинций раз в год должна была сражаться за общие интересы всех протестантов. В то же время они продолжили требовать для себя равного с католиками положения, приема на должности и в ремесленные цеха, создания смешанных палат в парламентах и передачи им некоторых крепостей. Столкнувшись с новыми колебаниями короля, главы партии, протестантские военачальники, покинули армию в разгар войны с Испанией и начали переговоры с Елизаветой Английской и Генеральными Штатами Нидерландов. В 1597 г., когда король начал составлять Нантский эдикт, эти 3 000 дворян уже были готовы пойти на открытый бунт. Главным было то, что эдикт удовлетворял протестантов, предоставляя им право проводить свои службы в определенных местах 167

mandrou.indd 167

20.01.2010 14:56:48

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

(городских предместьях и сеньориальных замках), доступ к должностям, представительство в некоторых парламентах и некоторые плацдармы, гарнизоны и губернаторов в которых оплачивала королевская казна. Национальный синод в Монпелье декларацией от 22 апреля выразил свое согласие с этим «эдиктом, который, хотя и не полностью удовлетворяет всем нуждам церквей, кажется достаточным для того, чтобы обеспечить им некоторую безопасность». Политика проведения королем этого эдикта с 1598 по 1610 г. в жизнь не менее важна, чем сам текст. Без сомнения, Генрих IV настоял на его регистрации в многочисленных враждебно настроенных парламентах. Он практиковал политику равновесия, которая окончательно не разоружала недовольных в обеих партиях. Сначала гугенотам не позволили создать в Парижском парламенте особую палату, которая состояла бы из десяти советников-католиков при католике-президенте, и шести советников-протестантов. Шестеро протестантов распределили по всем палатам, и в «палате эдиктов» они заседали попеременно по одному — ведь эта палата обладала юрисдикцией не только в Парижском парламенте, но и в Реннском и в Руанском. Напротив, в Тулузе, Бордо и Гренобле (выступающем также за Дижон и за Экс) смешанные палаты существовали. Однако парижское отклонение от правил было тяжело воспринято теми, кто был привязан к образу прежнего Генриха Наваррского, защитника гугенотов. Католики, недовольные большими привилегиями, данными реформатам, надеялись на сопротивление парламентов, которые король принудил зарегистрировать эдикт без обсуждения. Их также возмущала — может быть, даже больше, чем подобная демонстрация силы — свобода вероисповедания, допускаемая у городских ворот: храм в Шарантоне вызывал ярость парижан, которые требовали его уничтожения до самой смерти короля. Так мир между двумя верами оставался не только под вопросом, но и под угрозой. Генрих IV был вынужден защищать сами меры, на которых был основан внутренний мир. Он делал это в уверенности, что они в целом годятся для разрешения ситуации, о чем говорят его усилия навязать и иностранным державам соглашения, основанные на тех же принципах: в Англии между Елизаветой и католиками и в Голландии, где президент Жанин договаривался об условиях существования католиков. Но, проводя политику примирения, король не терял из виду и другое свое начинание: переделку религиозного единства нации. Он все больше полагал, что именно это единство является основой монархии, согласуясь с глубинными чувствами подданных. 168

mandrou.indd 168

20.01.2010 14:56:48

œk^o^ 8. žf’¼ •k”`^f_•—” š` “œfmj

Генриха не мог не огорчать тот факт, что простые люди городов и деревень в последнюю очередь примкнули к его сторонникам. В провинциях, оставшихся католическими, таких как Комминж, где гугеноты продолжали удерживать некоторые плацдармы, массы простых людей не доверяли королю, даже после его отречения и помазания. В этой провинции созывались штаты, и консулы мелких городов, таких как Сен-Жирон, в течение двух лет отказывались признать нового короля. Чтобы положить конец такому положению, потребовалось вмешательство парламента Тулузы. Также Генрих IV не упускал ни малейшего шанса восстановить королевские традиции в их полном виде и возродить «монархическую религию»: почти сразу после миропомазания, в пасхальное воскресенье 10 апреля 1594 г., т. е. через 18 дней после его въезда в Париж, Генрих уже лечил золотушных наложением рук. Париж не видел этой церемонии с 1588 г., и тогда — а речь шла о Генрихе III — лигеры распустили слух, что его безбожие лишило его прикосновение целебной силы. Генрих IV возобновил эту традицию с большим успехом, что оказалось самым аутентичным доказательством его легитимности, и поручил позднее (в 1609 г.) своему врачу Андре де Лорану опубликовать трактат о чудесной силе, присущей лишь Христианнейшим королям. Но в то же время король поощрял споры с самыми непримиримыми протестантами, надеясь привести «блудных сыновей» в лоно Церкви⁵. Он организовывал встречи, на которых присутствовали несколько сотен человек и где иезуиты, монахи, парламентарии, книгочеи, вооруженные томами, собирались дискутировать с протестантскими сеньорами, которых он сам подталкивал к подобным столкновениям. Также он поощрял публикации текстов, способных помочь «завершить споры о религии». Все эти усилия не слишком ценились духовенством и Сорбонной, и все споры заканчивались, спотыкаясь на одной из двух тем, где снять противоречия было невозможно: о мессе, считаемой таинством (согласно доктрине пресуществления), и о власти папы. По сравнению с этими двумя вопросами все остальные, такие как целибат священников, культ Богородицы и святых, сами таинства, казались менее значительными. Впрочем, Тридентский собор уточнил и высказал католическую позицию по этим вопросам, как и по многим другим, освятив и пресуществление, и папскую власть. Тем не менее, хотя обе стороны в ходе дискуссий, устроенных королем, научились лучше понимать аргументы друг ⁵ Lettre à d’Epernon, 5 mai 1600. Lettres missives, V, 230.

169

mandrou.indd 169

20.01.2010 14:56:49

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

друга, в целом они лишь углубили пропасть между ними, и примирение в 1610 г. казалось даже менее осуществимым, чем в 1598-м: каждая группа укрепилась в своих убеждениях и получила возможность воочию увидеть, насколько неустранимые противоречия по фундаментальным темам отделяют их друг от друга. Шаткий мир Нантского эдикта все же позволил восстановить королевскую власть; она по-прежнему оставалась под угрозой, и даже на следующий день после убийства Генриха IV она снова была оспорена как католиками, так и протестантами. Только политическая проницательность Ришелье — после осады Ла-Рошели — и позже Мазарини обеспечили ей выживание еще на полстолетия. Временная терпимость по отношению к протестантскому меньшинству после Религиозных войн поддерживала унитаристский принцип королевской власти посредством компромисса, который продержался гораздо дольше, чем рассчитывал тот, кто его предложил.

mandrou.indd 170

20.01.2010 14:56:49

œk^o^ 9 ВРЕМЕННЫЕ СИЛЫ СОЛИДАРНОСТИ: МОЛОДЕЖНЫЕ СООБЩЕСТВА И ПРАЗДНИКИ

Сдерживающие рамки — семья, приход, социальная группа и нация — это четыре среды, составляющие сеть базовой солидарности. Они ощущались и переживались совершенно иначе, чем сейчас, и эти социальные связи были обязательны для всех — и для всех возрастов. Но они, очевидно, не исчерпывали весь социальный опыт людей в эту тревожную эпоху: торговец из Руана и Марселя каждый день поддерживал иностранную торговлю в своем же родном городе и через дальние сообщения и тем самым представлял собой фактор в европейской торговле большого масштаба. Во многих отношениях, и прежде всего в том, что касалось информации, он чувствовал солидарность с ее представителями, с путешественниками, которые вели такую же жизнь, как и он, — даже в большей степени, чем со своими согражданами. Точно так же люди, подобные Э. Паскалю, Ферма, Мерсенну и Декарту, в 1630-е гг. были больше привязаны к тем, кто разделял с ними страсть к математике, астрономии и музыке, — ведь связи устанавливались по всей Европе благодаря латыни, языку международного общения. A fortiori, монах-капуцин или отец-иезуит должны были признать, что кроме связей солидарности по крови, языку или месту существуют другие, более широкие, связи их ордена по всему христианскому миру. Это примеры того, что можно назвать профессиональными связями, и мы еще вернемся к ним, когда будем рассматривать ментальности, связанные с различными формами деятельности. Здесь они кратко упоминаются лишь для того, чтобы не возникло искаженного представления. Все они представляют связи, которые держались на протяжении жизни одного человека или поколения, если не сказать — передающиеся от поколения к поколению. Кроме таких длительных 171

mandrou.indd 171

20.01.2010 14:56:49

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

объединений, можно заметить феномены, достойные упоминания, даже хотя все они были временными и продолжались очень недолго. О них мало что известно, и их гораздо сложнее понять, именно из-за мимолетности, но игнорировать их нельзя, хотя бы потому, что они предполагали разрыв неких групповых связей и образование других. В эпоху, не знавшую воинского призыва и призывного возраста, принадлежность к соответствующей возрастной группе проявлялась в виде молодежных сообществ, которые объединяли юношей — а порой и девушек — в деревнях и городах, чаще всего поверх сословных барьеров. Подобные объединения имели временный характер и существовали несколько лет, хотя сложно определить, в каком возрасте в них вступали и в каком их покидали. Кроме того, по всей стране праздники святых покровителей и другие, непереходящие публичные праздники, образовывали еще более мимолетные связи в рамках социальных ритуалов исключительной важности. Как моменты радости, часто принимавшей буйные формы, праздники объединяли толпы людей из разных приходов и даже соседних городков и на несколько часов породняли участников в атмосфере чрезвычайной свободы речи и поведения. Благодаря этому они представляли собой вспышку социальной активности вне рутинных отношений.

’k`gÂ_¼g •‘Ëg•—o^ Об этом институте, существовавшем по всей Франции, известно немного. Вольные ассоциации юношей в городах и деревнях, эти сообщества выбирали себе вожаков, именовавшихся «Лейтенант», «Капитан» или «Мальчишеский аббат». По их приказу начинались самые разные предприятия, от праздничных, торжественных бегов до диких драк с равным числом представителей соседней деревни или церемонных встреч каких-либо важных особ, прибывших с визитом. На юге этот институт был давней традицией. «Мальчишеский аббат» фигурировал, можно сказать, среди сановников южных городов. На свадьбах и «шаривари» он накладывал прямые налоги на жителей. За это он был обязан организовывать танцы со струнным оркестром на 1 мая, День Святого Лаврентия или во время Карнавала, а также обеспечивать банкеты для магистратов и альбы и серенады для молодежи в установленные дни. Судя по числу его обязанностей, «Мальчишеский Аббат» не был бедным человеком, так как 172

mandrou.indd 172

20.01.2010 14:56:49

œk^o^ 9. ofg’g__¼g •”k¼ •k”`^f_•—”

честь взобраться на майский шест или скакать во главе группы юношей за городскими воротами стоила дорого; он мог быть из знати в тех городах, где дворяне утвердились в стародавние времена. Флешье описывает обычай на «Великие дни» (Grands Jours) в Оверни, сохранившийся в этой провинции до сих пор: «По случаю важного праздника или публичного торжества, или въезда знатного лица, собирались все молодые люди, и с оружием в руках проходили парадом в ровном строю, вокруг города, чтобы почтить это событие. Каждый из них выбирал самое громкое оружие, так как они считали для себя почестью выстрелить из самого большого мушкета и произвести как можно больше шума…»¹ Мальчишеские капитаны и аббаты были и в городах севера. В Амьене в 1574 г. именно Мальчишеский капитан отвечал за встречу принца Конде в городе. Но кроме этого официального института, мы встречаем упоминания шаек из 20 или около того юношей, которые сплачивались вокруг своего вожака и предавались самым разным играм и развлечениям, не всегда одобряемым старшими. Можно представить себе, как после бегов они идут освежить силы в таверну, а потом направляются на поиски похожей шайки. В городах эти «веселые сеньории» именовались по приходу или по кличке своего вожака. Они страшно шумели, провоцируя друг друга, вопили и создавали беспорядки. Поэтому магистраты не всегда сохраняли терпение и запрещали им собираться и затевать потасовки, особенно во время Карнавала, когда они обряжались в животных, напяливали на себя маски волков и медведей и распространяли вокруг себя ужас, врываясь в дома, тиская девушек и пихая женщин в полном согласии со старыми ритуалами дикой развязности, остатков древних традиций. Подобные развлечения молодежи возвещали наступление праздничных дней. Среди таких молодежных сообществ особое внимание следует уделить студенческим группам, сборищам веселых школяров, наследникам средневековых «наций» или просто встречам молодых людей, посещающих один колледж или живущих в одном доме. Подобные профессиональные ассоциации, в которых смешивались юноши и подростки, были институциями и по работе, и по досугу. Они, безусловно, играли важную роль в университетских городах, но почти такая же роль была и у обычных молодежных объединений.

¹ Fléchier. Mémoires sur les Grands Jours d’Auvergne. Ed. 1856. P. 136.

173

mandrou.indd 173

20.01.2010 14:56:49

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

Тем не менее эти веселые «аббатства» были не просто собранием молодых людей в поисках шумных развлечений по случаю праздничных дней, приезда в город официальных лиц и других важных событий. По крайней мере, в некоторых провинциях, особенно в Савойе, они помогали распространять идеи Реформации. Объяснялось ли это расчетливостью ранних протестантов, которые проникали в молодежные группы для распространения своей веры, или конфликтом поколений между отцами-католиками и детьми-протестантами? Конечно, протестанты порой настолько овладевали такими сообществами, что их официально запрещали. В 1538 г. Франциск I приказал, «чтобы отныне в этой и соседних землях… где под видом аббатств, которые имеют обыкновение образовывать молодые люди городов и деревень, или же братств и подобных, не было бы сборищ, компаний и сходок; чтобы эти аббатства и братства настоящим [эдиктом]… были запрещены и подавлены…»². Но традицию молодежных сообществ было не так легко подавить. Она пережила все проклятия и запрещения до Революции, когда военный призыв дал ей и новую жизнь, и определение по возрастным группам и рекрутским комиссиям. Но ассоциации призывников не процветали так, как прежде аббатства. Как и праздники, они постепенно теряли почву.

šf^m`_”™” В XVI и XVII вв. праздники были мощным проявлением солидарности. Они объединяли общины, задавая ритм городской и сельской жизни и обладая такой значимостью, какую сложно представить сейчас. Они также были видом эфемерного освобождения, совместным пиком в жизни людей, на какие-то несколько часов или дней забывавших о своих будничных трудах и заботах. Это была экзальтация чувств, выражавшаяся в криках и жестах, песнях и танцах и без труда принимавшая вид оргии и насилия. Законное разрешение на невоздержанность в телодвижениях и поступках, которые обычно запрещались, праздник был проявлением мира без ограничений, оживлявшим в коллективном сознании, невзирая на христианизацию, миф о золотом веке и хаосе. В это время перед каждым открывались двери в другой мир, и он входил в необычно тесный контакт с остальной частью группы; воспоминания об этом оставались надолго, и по² Bulletin de la Société d’Histoire du Protestantisme français, XLIII, 1894, p. 594.

174

mandrou.indd 174

20.01.2010 14:56:49

œk^o^ 9. ofg’g__¼g •”k¼ •k”`^f_•—”

рой их мысленно перебирали всю дальнейшую жизнь как нечто ценное, о чем нельзя забывать. Праздничные дни были распределены по всему году, согласно самым разным календарям, и разнились по сценарию проведения и по теме, но самые главные, такие как День невинноубиенных младенцев и Святого Иоанна, отмечались повсюду. Однако в зависимости от местных традиций и того, какой святой считался главным покровителем, в каждом регионе были свои отличия. Даже самые скромные ярмарки не обходились без какого-либо празднования и танцев на площади, где обычно занимались торговлей. Дни святого патрона прихода, покровителя братства или корпорации со своими особыми церемониями добавлялись к календарю, и за благодарственным молебном в их честь следовали развлечения, организованные прихожанами или братьями; и даже на праздник прихода или праздник ткачей был открыт вход для жителей соседних деревень или членов братства другого ремесла… Излишества некоторых главных торжественных праздников хорошо известны; январский День невинноубиенных младенцев в некоторых городах отмечался с настоящими чудачествами: в Турне дети из хора и кафедральные викарии избирали «епископа дураков» и вели его в таверну, где крестили ковшами воды, а затем проводили по улицам с факелами и переодетыми викариями. Маскарад длился два-три дня. В Дижоне и Амьене этот день отмечался с большой пышностью. В столице Бургундии известный под именем «Дня безумной матери» (Mere Folle) и «Компании весельчаков» (Compagnie des Gaillardons), он был поводом для множества веселий, список которых обсуждался еще в XVIII в.³ В Ослиный праздник в День поклонения волхвов все играли в кожаный мяч (soule), пели и танцевали в нефах церквей. Праздник дураков отмечался даже в религиозных орденах: кордельеры на Антибских островах, как сообщает Ноде, тоже его не пропускали: «ни братья-священники, ни даже сторож в этот день не заходили на хоры церкви. Братья-миряне и братьяслужки, которые собирали милостыню и работали на кухне, даже поварята занимали свое место в церкви… Они облачались в старые, рваные одежды священнослужителей, вывернув их наизнанку. Они брали в руки книги, держа их перевернутыми, и делали вид, что читают, с очками на носу, из которых они вынули стекла и заменили их апельсиновыми корками… В таком виде они не пели ни гимнов, ³ Du Tilliot. Mémoires pour servir à l’Histoire de la Fête des Foux, qui se faisait autre-

fois dans plusieurs églises. Lausanne, 1751.

175

mandrou.indd 175

20.01.2010 14:56:49

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

ни псалмов, ни месс, но бормотали разные перепутанные слова и испускали крики…»⁴. Переодевания и маскарад — тоже отличительные черты веселья; они случались не только во время Карнавала, но и по другим случаям, когда один или несколько человек изменяли свою внешность при помощи масок, красок или звериных шкур, изображая святых или демонов: в декабре — святого Николая в священническом облачении или святую Люсию в виде козы, в некоторые зимние ночи — волковоборотней, особенно между Рождеством и Днем поклонения волхвов, в те самые ночи, когда на шабаш вокруг Сатаны собирались вдали от деревень, на какой-нибудь освещенной поляне, колдуны и ведьмы… Наконец, вне всякого сомнения, какие-то из этих праздников представляли собой пережитки древних языческих верований и культов, которым удалось выжить под видом христианских церемоний. Таким был праздник Огней на Святого Иоанна Крестителя и даже обычай «Aguilanneuf»⁵, который, например, держался на протяжении всего XVII в. в диоцезе Анжера, несмотря на все запреты синодов. В долгосрочной перспективе христианизация языческих ритуалов принесла свою выгоду: на празднование омелы (gui) Нового года (An neuf), которое особенно критиковали, в 1595 г. молодые люди тратили деньги, собираемые «для банкетов, пьянства и других буйств». Но воспоминания о древних истоках этих празднеств никогда не исчезали, и до самого конца Средневековья церковные авторитеты пытались от них избавиться, не допуская их в церкви, т. е. подавляя их просто и начисто. С 1444 г. Парижский университет требовал отмены Дня дураков: «Праздник Иподьяконов или Дураков — это пережиток язычества; это вредный и достойный порицания разврат, который является вящим оскорблением Господа, божественных служб и епископского достоинства; те, кто его отмечают, подражают язычникам и нарушают постановления соборов…» После нападок протестантов Тридентский собор усилил эту линию; и даже еще до того, как решения собора были приняты во Франции, в новых синодальные статутах и на провинциальные соборах появились многочисленные запреты: карнавала, праздника Дураков, танцев, театральных представлений и игр по воскресеньям и в дни религиозных празднеств. ⁴ Процитировано в: J. B. Thiers. Traite des Jeux et divertissements. Paris, 1686.

P. 450. ⁵ См. объяснение этимологии ниже в этом же абзаце. — Прим. перев.

176

mandrou.indd 176

20.01.2010 14:56:49

œk^o^ 9. ofg’g__¼g •”k¼ •k”`^f_•—”

Такое очищение, осуществленное тем, что принято называть Контрреформацией, особенно изменило те праздники, которые отмечались в церквях, уменьшило число ежегодных веселий и их размах. Оно происходило в рамках нового дисциплинарного порядка, который католическая церковь навязывала весь период Нового времени, особенно во Франции, и по большей части против воли верующих, привязанных к традиционным практикам, унаследованным со Средних веков. В городской среде, как и в сельской, эти праздники оставались моментами коллективного и братского освобождения, необходимого в общественной жизни, скоротечными моментами единения через радость, после которых будничная жизнь и ее мрачные заботы вновь охватывали и душу и сердце.

mandrou.indd 177

20.01.2010 14:56:49

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 2-Й ЧАСТИ

В том, что касается исследования социальных рамок, в которых оказались французы раннего Нового времени, необходимо подчеркнуть важность коллективных ограничений. С самого детства француз, родившийся в 1510-м или 1603 г., подчинялся не только влиянию первичной семьи, т. е. тому, что сегодня пытаются свести к минимуму, но также и расширенной семьи, где опыт дедушек и бабушек значил по крайней мере столько же, сколько и непосредственных родителей. Потом ученичество — каким бы ни было ремесло, воинское для юных дворян или мастеровое для более простых людей — становилось очень долгой инициацией в образ жизни, в социальные отношения, которые должны были играть решающую роль в его существовании. Без сомнения, эта профессиональная школа была жесткой и требовательной: мы знакомы с жалобами учеников гуманистов, таких как Рабле и Монтень, потому что они владели пером; но у нас нет документальных свидетельств от учеников ремесленников. Тем не менее литература более массовая была полна стенаний учеников булочников, аптекарей и других. С другой стороны, и дневники порой выдают беспокойство отцов, заботящихся о том, чтобы подыскать своим отпрыскам учителя, который бы не прибегал к чересчур суровым методам воспитания. Найти такого в то время было нелегко. Через несколько лет наш француз становился взрослым, членом корпорации или сельской общины, прихожанином, слугой сеньора или жителем вольного города и, наконец, подданным французского короля. Нет смысла перечислять все ограничения, финансовые или духовные, которые несли эти многочисленные формы зависимости. Однако ясно, что еще с детства при посредстве семейной среды на человека накладывались социальные обязательства через стереотипы, запреты и заповеди, освященные традицией; на вечерних посиделках ребенок почтительно слушал рассказы бабушки или дедушки о фантастических злодеяниях волшебника Мерлина или о том, как Князь ада скачет по земле. С самого младенчества он выучивал «Benedicite», молитву, которую его отец читал перед тем, как 178

mandrou.indd 178

20.01.2010 14:56:49

m^™k˜g_”g 2-j ˜^•–”

преломить хлеб, и мог опознать все мифические ценности, которые приписывались этому важному акту. Социальный порядок накладывался на него через тысячу воспитательных приемов, не слишком похожих на те, которые мы применяем в отношении своих детей в XX в., но которые содержат в себе не меньше табу и предписаний. Компенсацией за все эти ограничения было то, что заложено в слове «солидарность», под которым мы и понимаем социальные рамки. Мы нынешние, конечно, чрезвычайно чувствительны к давлению тогдашних рамок и к агрессивности, которую они поощряли. Сегодняшний горожанин, вписывающийся в жизнь своего города другими способами — и даже совершенно иначе, чем тогда, — полагает, что делает это совершенно свободно, даже когда он вынужден следовать определенной традиции, семейной или профессиональной. Для француза XVI в. все происходило иначе: коллективная жизнь была ему необходима в каждую минуту существования, она была больше чем ежедневной потребностью. Соответственно, и ограничения он считал не такими тяжелыми, как мы могли бы подумать, потому что гораздо больше ощущал взаимопомощь, которую ему давала принадлежность к группе, корпорации, приходу, городу или молодежному сообществу. Это ощущение, конечно, варьировалось от группы к группе, и именно это важно подчеркнуть на данном этапе нашего исследования. Крестьянская взаимопомощь — это факт ремесла, коллективного труда; на встречах знати по случаю охоты или турнира проявлялось классовое чувство, которое испытывали и мелкие сельские землевладельцы, и друзья Генриха III при дворе. Собрания братств, которые были и корпорациями и религиозных общинами одновременно, на которых, после мессы или процессии, распределялась помощь товарищам, оставшимся без работы, представляли собой еще одну форму взаимной поддержки, более сложную, чем нынешние «общества взаимопомощи». Остаются еще невыраженные формы солидарности, те, которые читаются между строк в тексте и которые значили очень многое. Например, когда интендант в своем письме описывает ярость женщин, бросавших в реку жертв военных столкновений после мятежа. Стабильные или нет, формы солидарности раннего Нового времени представляли собой фундаментальные рамки интенсивной коллективной жизни, в которых обретала предназначенный ей облик и утверждалась любая личность. Отшельник в башне из слоновой кости был немыслим тогда, когда каждый знал, что все в его жизни определяет выбор группы. Монтень был исключением, ко179

mandrou.indd 179

20.01.2010 14:56:50

˜^•—– 2. •À”^k–_^º •fg`^

торому можно только удивляться. Это было очевидно для диссидентов всех видов, реформатов в Севеннах или в Бри или дворян мантии, когда они порывали с буржуазией в эпоху Генриха IV и Людовика XIII; это было очевидно повсюду, где беспрепятственно господствовал конформизм группы, при дворе и в городе, в замке или на деревенском сходе. Социальные среды представляли собой основные рамки эпохи; изучение разных видов деятельности это подтвердит еще раз, если в том есть необходимость. Ведь рамки, которые они нам продемонстрируют, будут постоянно пересекаться с теми, которые мы уже представили в этом исследовании социальных групп.

mandrou.indd 180

20.01.2010 14:56:50

˜^•—– 3

ВИДЫ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Мы переходим к третьему этапу нашего систематического исследования главных составляющих менталитета человека раннего Нового времени. К видам деятельности, т. е. к тому, чем человек занимался изо дня в день и что накладывало глубокий отпечаток на его мозг и сердце. Этот третий этап, несомненно, и самый важный, и самый сложный, потому что необходимо учитывать все формы деятельности, а для этого отделять друг от друга, и характеризовать, по крайней мере ради стройности изложения, то, что порой одновременно касалось одного и того же человека. Ведь каждый имел в жизни одно главное дело, все практиковали одну форму религии, кроме того, любой после полудня в воскресенье с увлечением играл в какие-то «порядочные» игры или предавался другим развлечениям. Буржуа, вешавший над сервантом в своей «зале» прекрасный портрет своего отца маслом, и ремесленник, который в глубине своей лавки рассматривал первые картинки на библейские темы, распространившиеся по Франции в XV в благодаря ксилографии., — и тот и другой были в своем роде и творцы и потребители одновременно. Исследовать виды человеческой деятельности — значит признавать их неизбежное переплетение в жизни одного индивида и выделять доминантные типы, учитывая общераспространенные практики (так мы, например, различаем в религиозной сфере священников и простых верующих); фиксировать внимание на профессии, главных занятиях и интересах, рядом с которыми «хобби» не являются столь важными. Например, нам придется различать среди всевозможных развлечений общераспространенные способы провести свой досуг и опасные проделки тех, кто мог повеселиться, только нарушая традиции… После такого уточнения нужно признать, что нашу классификацию видов деятельности в раннее Новое время будут определять три ментальные установки. Первая область касается будничных профес181

mandrou.indd 181

20.01.2010 14:56:50

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

сий и занятий на самом прозаическом уровне жизни: ручное и торговое ремесло, мелкое или крупное, игры и кабацкий досуг, карты или помпезная охота. И здесь на сцене появляются три персонажа, которым гуманисты присвоили звучные латинские имена: homo faber, homo lucrans, homo ludens¹. За пределами этой повседневной деятельности — строго привязанной к своей эпохе — существовал обширный и довольно богатый для XVI в. мир, устремленный в будущее. Художники, гуманисты, ученые и философы, безусловно, не были чужды Франции и до эпохи Возрождения, но Средневековье практически никогда не придавало им того значения, которое они приобрели в раннее Новое время. Художники и гуманисты заняли свое место рядом с церковниками — и не малого ранга — в деле поддержания духовной жизни. Численность и многообразие интеллектуалов росло, а вместе с тем росла и их значимость для общества, что, конечно, оказывало влияние на иерархию видов человеческой деятельности. Наконец, прочь от скучных будней и благородной работы на будущее бежали все те, кто тем или иным образом отказывался от мира, в котором жил, от положения, которое ему было уготовано. Странствия, реальные или воображаемые, людей, зачарованных новыми неизведанными и манящими мирами, или тех, кто брел по лесным прогалинам на колдовской «шабаш»; легкодостижимые грезы опьянения в кабаке и, наконец, мечты тех, кто стремился к загробной жизни, отвергнув эту, за пределы запретов, к добровольной смерти, проклинаемой Богом и людьми… Способен ли подобный анализ исчерпать виды человеческой деятельности во всей ее пестроте? В том, что касается ее типов, — конечно, да. Но что касается бесконечного разнообразия ремесел и характеров, которые ими формировались, конечно же, нет. Однако микроскопический анализ в этой сфере попросту невозможен, потому что эти века от нас далеки и судить о них можно лишь по редким историческим источникам. ¹ Человек создающий, человек стяжающий, человек играющий (лат.). — Прим.

перев.

mandrou.indd 182

20.01.2010 14:56:50

œk^o^ 10 ПОВСЕДНЕВНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ: РУЧНОЙ ТРУД

Собрать в одной категории всех, кто работал руками, кому-то может показаться весьма опрометчивым: ремесленник, склонившийся над своим верстаком в глубине пыльной мастерской, так непохож на крестьянина, который каждое утро озирал небо, втягивал носом воздух и непосредственно соприкасался с природой. Однако любой признает наше решение верным, если будет поменьше обращать внимание на сопутствующие обстоятельства, а побольше на сам труд: как в первом, так и во втором случае мы имеем дело с его коллективной организацией. Мужчины и женщины объединялись в поле и в мастерской и «на рабочем месте» передавали свои приемы наследникам, детям или ученикам; здесь также важно, что все инструменты — за исключением мельниц — были ручными, своего рода продолжениями руки, и обеспечивали ей наилучшее применение, и в этом смысле не было никакого различия между орудием крестьянина, например цепом, и зубилом сапожника. Наконец, универсальность крестьянина, который сам изготавливал добрую часть своих инструментов в досужие зимние дни, добавляется к двум уже высказанным оправданиям: каждый крестьянин был каменщиком, плотником, столяром. В любой деревне были свои крестьяне-ремесленники — ткачи, кузнецы, тележники, кожевники, — которые, не отказываясь от надела земли, обеспечивали, и часто за натуральную плату, соседей продукцией своей мастерской. Это были «сельские промыслы», согласно употреблявшемуся еще в начале XIX в. выражению. Конечно, эти три довода менее значимы для конца XVII в., когда мануфактурное производство уже собрало ремесленников в крупные мастерские, заставив ежедневно контактировать десятки мастеров и подмастерьев, и, освободив их от тягот ручного труда, создало новый тип рабочего. Но в начале этого столетия мануфактуры практически не играли никакой роли. Однако общей чертой всех ручных видов деятельности, которая сильнее всего оправдывает нашу классификацию, был эмпириче183

mandrou.indd 183

20.01.2010 14:56:50

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

ский характер технического прогресса. В этой области, где застой нам кажется правилом, так как изменения представляли собой мелкое совершенствование деталей, раннее Новое время является прямым продолжением Средневековья. Тому есть три причины. Условия труда определялись ловкостью рук людей ремесла, подкрепленной их непосредственными наблюдениями и опытами, проводимыми в процессе работы; все изобретения принадлежали им и не имели отношения к каким-либо научным занятиям. Самые сложные тогдашние инструменты, автоматические часовые механизмы, настоящая страсть средневековых городов, показывают, какой утонченности могла достичь эта ремесленная смекалка. Но в действительности лишь очень немногие инструменты являлись машинами в современном смысле слова, т. е. функционировали без прямого участия человека. Господство опытного метода наиболее ясно проявлялось в обучении: во всех ремеслах оно длилось очень долго, так как требовалось терпеливо проделать тысячи движений рукой за счет одной мускульной силы. Только после этого признавалось, что ученик овладел инструментом, который был чем примитивней, тем капризней. Значение «профессионализма» ремесленника лишь возрастало в отсутствие надежных источников энергии и эффективных способов ее производств. Ветряные мельницы в силу капризности этой стихии могли применяться лишь в мукомольном деле. Водяные мельницы, вытянувшиеся цепочкой вдоль рек и даже ручьев, могли ворочать жернов и поднимать молот, но сфера их использования была ограниченной, потому что бегущую воду еще не приручили до конца, несмотря на отводные каналы, которые помогали бороться с засухой, но не с заморозками. С другой стороны, горючие материалы, необходимые для кузнецов, стекольщиков и гончаров, давал только лес, в котором и устанавливали маленькие печи, плавильни и кузницы, как в Юре, на плато Лангр и по всей Нормандии. При этом к концу XVI в. жалобы на недостаток дров звучали уже по всей Франции. Таким образом, металлургия, хотя в ней и усовершенствовали многие процессы, была неспособна на массовое производство. Без сомнения, это и было главной причиной того, что железные инструменты использовались крайне редко, а их совершенствование до уровня машины было попросту невозможно. Повсюду именно дерево оставалось основным материалом для изготовления орудий, и крестьяне закаливали на огне свои деревянные лопаты, бороны и грабли. Но и во всех других сферах приходилось обходиться без железа: Монкони, приехав в Лондон в середине XVII в., заметил, что колеса экипажей делались из дерева целиком, без железного обода. 184

mandrou.indd 184

20.01.2010 14:56:50

œk^o^ 10. šo•g`_go_^º `gº—gk–_•—–: f“˜_j —f“`

Наконец, в иерархии профессиональной деятельности ручной труд занимал самое низкое положение. Несмотря на внимание, которое уделялось «механическим ремеслам» и прогрессу в них отдельных «мастеров» различных корпораций, несмотря на благосклонное отношение некоторых религиозных орденов, например цистерианцев, к ручному труду, упоминание о нем считалось оскорбительным для слуха. С одной стороны, предубеждения дворян заставляли их пренебрежительно относиться к тем, кто зарабатывал себе на жизнь собственными руками; с другой, гуманисты симпатизировали той идее — находясь под влиянием того же предубеждения, — что в ручном труде есть нечто рабское, и унизительно относили тех, кто им занимался, чуть ли не к изгоям общества; им также очень нравились те сочинения, в которых наука отделялась от техники. Таким образом, ручной труд не вызывал интереса, даже у тех, кто, как дворяне, пользовался его плодами. Обособленность «механиков», которые никак не контактировали с ученым в тот век, когда Леонардо да Винчи рисовал в блокноте схемы никем не построенных машин, очевидна. Все эти факторы в совокупности приводили к тому, что ручной труд закрывался в себе и замыкался на своем эмпиризме. Однако этот эмпиризм привел к некоторым важным успехам: в результате кузнец мог так же качественно выковать пушку, как и простую дверную решетку. Было принято, чтобы эшевены заказывали артиллерию для города у местных ремесленников и чтобы одни и те же мастерские поставляли и сами орудия, и амуницию для них. При этом важно отметить, что сама среда ручного труда противилась прогрессу и спорадическим улучшениям деталей и даже распространению мелких смелых открытий, которое все равно происходило благодаря миграциям мастерового люда и сезонных рабочих. Этот технический застой тяжело сказывался на менталитете; он переходил из поколения в поколение из-за чрезмерной зависимости от практики, через принуждение к имитации стилей и методов. Психологически это принуждение было фактором рутинизации, создававшим закрытый мир форм и правил, какова бы ни была радость от завершения шедевра и выполнения какого-то кропотливо изготавливаемого изделия. Однако, хотя верно, что ручной труд находился под тяжелым гнетом рутины и претерпевал изменения мелкие и медленные, а занимались им люди, замкнутые в круге своего ремесла, необходимо различать сельского и городского ремесленника. И тот и другой покорялся этим традициям, однако в деревне с инновациями дело 185

mandrou.indd 185

20.01.2010 14:56:50

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

обстояло еще хуже, чем в городе. Вспомним ту медлительность, с которой в XVI – XVII вв. адаптировались на европейской почве американские растения — она сильно превосходит ту, с которой совершался прогресс в книгопечатании в XV – XVI вв.

™fg•—–º_•™”g —g›_”™” «Деревенская мудрость» кажется нам беспримерной косностью, которая превращала «бедных поселян» — т. е. большую часть населения Франции — в какое-то подобие сельскохозяйственных роботов. И эта косность, по нашему мнению, тоже объясняется тремя причинами. Сельский труд всегда являлся трудом коллективным. Подчинение правилам группы было тотальным, и не было никаких способов его избежать. Общинная жизнь вела к принуждению в разных формах, но все они имели кумулятивный характер: разделение земли на пашни и обязательное участие в общих планах подавляло любую инициативу в выборе севооборота. Только сад за домом давал в этом отношении некоторую свободу индивидуального эксперимента, но на очень маленьком клочке земли и без возможности распространить накопленный опыт до тех пор, пока в необходимости этого не убедится целиком вся община. Малое КПД орудий труда — плуга, серпа, цепа и т. д. — одновременно с недостаточным поголовьем скота превращали в необходимость взаимопомощь, освященную традицией нескольких столетий. Таким образом, все практики, от сева до сбора урожая и винограда, придерживались своих норм: высота снопа, использование семян и орудий -_всё регламентировалось. Наконец, это общинное принуждение венчала стабильность семьи, которая поддерживала традицию престижа возраста: родители и особенно их родители учили молодых крестьян почтению к проверенным методам, обращению с инструментами и одновременно — знанию людей. Культурные практики, таким образом, были по необходимости стереотипами, выведенными из эмпирического знания предков о видах почвы, растений и животных и передававшимися из поколения в поколение. Феодальный строй, в свою очередь, тоже был фактором технического застоя. Великое нововведение Средневековья, использование энергии воды, было присвоено, и с большой ловкостью, сеньорами. Будучи владельцами рек или даже строителями (за счет тяжелого труда своих крестьян) мельниц, а также валяльных машин и прессов, т. е. устройств, соорудить которые было явно выше сил одного 186

mandrou.indd 186

20.01.2010 14:56:50

œk^o^ 10. šo•g`_go_^º `gº—gk–_•—–: f“˜_j —f“`

подневольного человека, сеньоры и их управляющие просто «банализировали» этот инструментарий. Умножение баналитетов, очень тяжкое бремя натуральных повинностей, которое присоединялось к этим услугам, не могли не подталкивать к сохранению и семейному пользованию оборудования, хотя и более старого, но уже индивидуализированного, чтобы избежать феодальных поборов: ступок для обмолота зерна или ручных прессов. Наконец, крестьянин, чья жизнь была подвержена всем капризам природы и полна страха перед различными бедствиями, способными испортить его урожай, заклинал эти угрозы соблюдением сельскохозяйственных ритуалов, в которых смешались эмпирические наблюдения над местным микроклиматом и целая куча суеверий предсказательного характера (типа: «гроза в апреле — готовь бочонки»), а также религиозные магические практики с процессиями, молитвами, мессами, призванными вызвать дождь или солнце, отогнать заморозки или грозу и т. д. Тревожное наблюдение за небесами и подчинение сезонным циклам ежесекундно сковывало будничную жизнь. Мало вооруженный в смысле техник обуздания природы, крестьянин этой эпохи вдобавок подчинялся самым тяжелым традициям. Свидетельства этой зависимости крестьян можно найти повсюду: в первых альманахах, написанных в XVII в. в Труа и других городах и представлявших собой помесячный список предписаний и обязанностей; в творениях первых просвещенных любителей, которые в начале XVII в. публиковали «Театры агрикультуры» и не могли пройти мимо такой мудрости, сохранить ее и посвятить большую часть своих книг как разумным советам («чтобы сделать хорошее масло, используй чистую посуду»), так и весьма сомнительным практикам («если масло долго не взбивается в маслобойке, положи туда серебряную монету»). Марк Блок в своем вступлении к книге Оливье де Серра в 1939 г. подчеркивает на первой странице, что и этот автор не смог удержаться от их использования: «отдаляясь от них насколько возможно, и с большими предосторожностями» — и что вся книга основывается на «эмпирическом опыте и будничной работе мужиков, которых он [Оливье де Серр] не презирал и у которых он многому научился»¹. Точно так же тысячи назидательных рецептов из дневников переписывались в полном соответствии с традицией, которой никто не стыдился. ¹ Les travaux et les jours de l’ancienne France. Bibliotheque Nationale, Paris, juin

1939.

187

mandrou.indd 187

20.01.2010 14:56:50

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

Без сомнения, покончив в январе с рубкой леса и последней молотьбой, крестьянин превращался в столяра, каменщика, ткача и гончара; но эти работы производились при помощи столь же примитивных орудий и не избавляли крестьянина от зависимости, так как большая их часть, дополняя чисто сельскохозяйственный труд (все необходимое для поддержания в порядке дома и инструментов), делалась на благо деревенской общины и представляла собой еще одну рутину. Нам нужно отправиться в город и найти там ремесленника в его мастерской, чтобы встретить другой тип ручного труда.

œf`•™”g fg’g•k^ Городские ремесленники были менее ограничены в труде, чем их сельские коллеги: перемена погоды не имела решающего значения, несмотря на препоны, которые ставили перед ними засуха или мороз. Лишь корпорация мастеров, присяжные цехов, кодифицирующие карьеру ученика и подмастерья правила производства и продажи играли роль, сравнимую с ролью крестьянской общинности. Также легко заметить, что оборудование кузнеца или ткача оставалось неизменным с конца Средних веков до XVIII в. Но открытость рынку большой торговли оставляла городским ремесленникам больше инициативы. Лучшая иллюстрация этого — зарождение мануфактуры в XVI – XVII вв. В конце XV в. городские ремесленники работали либо в мелких семейных мастерских, объединяющих вокруг мастера максимум десяток подмастерьев и учеников, или дома, выполняя заказы фабрикантов, которые иногда и частично снабжали их оборудованием и материалами. Работы с металлом, ремесла, связанные с огнем, организовывались по первой модели, а текстильные производства чаще всего следовали второй. Впрочем, и те и другие соблюдали свои традиционные технические приемы и передавали их ученикам и подмастерьям. Без сомнения, жесткость условий труда не была тотальной, и рост коммерциализации в XVI в. стимулировал развитие новых профессий, прежде всего в текстильном производстве, где торговцы тканью и шелком ради своей выгоды организовывали сети производства и участвовали в распространении технических приемов, порой импортированных из-за границы, особенно из Италии. Торговец тканями мог сколотить состояние, изменив одну-единственную деталь, например предложив новый размер ткани, процесс окраски 188

mandrou.indd 188

20.01.2010 14:56:51

œk^o^ 10. šo•g`_go_^º `gº—gk–_•—–: f“˜_j —f“`

или побелки: так было с семейством Дансов в Бовэ в XVII в. Но даже в текстильном ремесле, куда, судя по всему, инновации проникали легче всего, создание нового инструмента было инициативой, требующей защиты, и в конце XVI в. появились правила, которые объявляли о патентах на открытие. Однако главные изменения в организацию ремесла в XVI – XVII вв. привнесло книгопечатание (а вместе с ним другие совсем новые отрасли, такие как производство пороха для пушек и т. п.). По технической необходимости оно стало вводить новый тип мастерских, где различные работы производились в строгой очередности, от подготовки шрифта до переплета, и при помощи дорогостоящего и весьма дифференцированного оборудования. Таким образом, каждый печатник управлял одной цепочкой операций, тогда как традиционные ремесленники доверяли одному и тому же рабочему полное изготовление телеги, седла или штуки ткани. Первые мануфактуры, особенно текстильные, провели перегруппировку по образцу типографий. Они свели в одной мастерской отважных предпринимателей и ремесленников, принадлежащих к разным цехам (в основном прядильщиков, ткачей и красильщиков). Это было смешение нескольких ремесел, техники которых сами по себе еще не претерпели никаких изменений. Преимущество было в координации, в локализации последовательных операций в одном месте; но в том, что касалось использования новых источников энергии, до появления пара в XIX в. сами методы работы фундаментально не изменились. Горизонтальная концентрация ремесленной промышленности не была фактором технического прогресса, который стал делом рук коммерсанта. Конечно, распространение новых навыков и технических приемов, происходившее с самого конца Средневековья через посредство бродячих работников, которых не волновали границы, ограничивалось и даже подавлялось повсюду, где возникали новые мануфактуры. Вместе с ними родились промышленные секреты, которые долгое время касались мелких деталей, например состава красителей. Монкретьен, восхваляя мануфактуры, видел в них эффективное средство организации рабочей силы. Еще у городского артизаната открывалось окно в деловой мир, которое давало мастерам и подмастерьям возможность активно участвовать в экономическом движении. В этом смысле весьма примечательно, что открытие новых рынков в XVI в. и увеличение заказов не стало стимулом для технического прогресса, как можно было бы ожидать: повышение спроса на холст и сукно означало создание но189

mandrou.indd 189

20.01.2010 14:56:51

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

вых профессий, наем новых подмастерьев… и, прежде всего, рост цен. Подобные «законы рыночной экономики» действовали гораздо мощнее потому, что ремесло практически не развивалось в техническом смысле. Наоборот, рост цен в XVI в. свидетельствовал, одной своей силой натиска, о недостатке технической изворотливости в ремесленном секторе. Но в самих этих ремеслах, которые практически все работали на заказ — продажа прямому покупателю в лавках была незначительной, даже в текстильной отрасли — экономические выгоды на всем протяжении XVI в. были, скорее, поводом для накопления значительных состояний или трат на товары потребления, чем для реинвестиций. Рост заработка подмастерьев с некоторым отставанием сопровождал обогащение мастеров и первых мануфактурщиков. Но именно здесь мы видим наиболее сильное различие в профессиональном плане между городом и деревней. Итак, неизменность техник оставалась доминирующей чертой всех ремесел: заниматься ими — неважно, какова была конкретная специализация — означало следовать набору строго регламентированных корпоративной традицией практик, подчиняться неписаным правилам. Ручные навыки, которыми долгие годы овладевали ученики, лучшее тому свидетельство. Хороший подмастерье получался в результате воспитания мышц и чувств, какое могла дать лишь имитация самых древних приемов. Наконец, для большинства этих людей подобное абсолютное подчинение ремесленным правилам становилось настоящим «грязным рабством», если верить презрению, с которым относились к людям, работающим своими руками, в городах начиная с XIV в.

mandrou.indd 190

20.01.2010 14:56:51

œk^o^ 11 ПОВСЕДНЕВНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ: ДЕНЬГИ И ДУХ КАПИТАЛИЗМА

Люди, жизнь которых была связана с деньгами, представляли собой меньшинство. И это меньшинство, готовившее блистательные успехи XVIII и XIX вв. и во многом воплощавшее новую ментальность, нелегко обнаружить. Современники были слишком привязаны к центрам старых, средневековых интересов, более внимательны к аристократической роскоши и религиозной жизни, чем к состояниям банкиров и купцов. Еще не было соответствующего словаря, и его отсутствие настолько ощутимо, что это необходимо подчеркнуть: ни «капитализм», слово XX в., ни «капиталист», слово XVIII в., не могут помочь с определением того, прежде невиданного, что вызвало развитие движимого имущества. Новые термины возникали очень медленно, на протяжении XVI – XVII вв.: в 1595 г. Генрих IV создал «посредников по обмену», которые с 1639 г. стали именоваться «банковскими и обменными агентами», а в 1723 г. получили свое нынешнее прозвание: «биржевой маклер»… Точно так же понемногу появлялись «акции», «банкноты», «ценные бумаги», «капитал» и переходили из языка пользователей, т. е. из деловых бумаг, в общее употребление. Наконец, еще один признак этого замедленного принятия новой ментальности: понятие богатства в эту эпоху по-прежнему ассоциировалось с землей и недвижимостью. Без сомнения, это можно объяснить тем, что именно земля приносила ренты и обеспечивала продукты питания, но прежде всего она давала права господствовать над людьми и обеспечивала статус в обществе. Сложно найти банкира или купца XVI в., который бы не хотел перевести по крайней мере часть своих денег, накопленных на большой торговле, в землю. И речь здесь идет не об отсутствии интереса, а о недоверии: весь комплекс стереотипов, враждебность, которую издавна к ней питала религия, продолжали играть важную роль, — и это именно тогда, когда сокровища, вывезенные из Америки, дали невиданный толчок европейской торговле. 191

mandrou.indd 191

20.01.2010 14:56:51

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

Итак, именно в успехах купцов — и банкиров — этой эпохи надо искать признаки новой ментальности. У нее еще не было времени, чтобы взрастить свою школу, сформировать свой образ, выработать свои концепции и стать общей ментальностью. Напротив, она казалась подавленной всеми теми помехами, которые, будучи наследием весьма древних обычаев, неожиданно перед ней возникли. Сколотить состояние покупкой специй в Лиссабоне с последующей перепродажей в Руане и Париже — это была нормальная купеческая стратегия. А вот употребить эти деньги на покупку замка, заложенного его благородным владельцем, значило пойти на поводу одного из явно антикапиталистических устремлений. Еще один тормозящий механизм входил в хорошо знакомую схему, которой уже однажды последовало поколение детей «предпринимателей», великих купцов, которые осели в Медина-дель-Кампо, Севилье или Лионе: отказавшись от торговли отцов и от выгод, которые она приносила, эти дети довольствовались простой растратой накопленных богатств. Обогащение ради накопления, ради собирания в доме красивых вещиц из желтого и белого металлов вовсе не было признаком капитализма, ибо по его логике имело смысл получать, чтобы немедленно реинвестировать и снова производить, без отсрочки, хотя и не без риска. Духу предпринимательства нужно богатство, созданное из богатства, накопление капитала, открытого новым инициативам. Подобные концепции, безусловно, не восходят к столь давним временам, как XVI в.: в их распространении повинна «революция цен». Вот замечательный пример, иллюстрирующий, с какой медлительностью мутировала ментальность и сколь много препон стояло на пути у капиталистического устремления убыстрять и множить перемены: на один такой труд, как «Discours oeconomique» («Экономические рассуждения») М. Лешуазелата, «демонстрирующий, как однажды использовав пятисот ливров, можно получить четыре тысячи пятьсот ливров честной прибыли», и выражавший совершенно современный капиталистический дух, приходилась тысяча других, традиционных трактатов по домениальной экономике, которые восхваляли надежные прибыли с земельной ренты… Еще нужно подчеркнуть, что пропорция «богатство в недвижимом имуществе» — «в движимом имуществе» — хороший критерий, но при условии, что со счетов не сбрасывается прибыль с земельной ренты. Однако сельские реинвестиции, которые означали накопление прибылей и в конечном итоге тоже капитализм, еще сложнее учитывать, чем социальные и технические структуры, которые им противодействовали, что мы увидим чуть дальше. 192

mandrou.indd 192

20.01.2010 14:56:51

œk^o^ 11. šo•g`_go_^º `gº—gk–_•—–: `g_–œ” ” `“› ™^š”—^k”m’^

_g`ogf”g ” ^_’^k”” Развитие крупной торговли невозможно без доверия к слову, письму или документу, переданному по почте. Это был новый мир, который в ментальном плане тормозили древние предохранительные механизмы из набора старого натурального хозяйства, постоянно демонстрировавшего превосходство своих ценностей. Дарить вещи и землю на свадьбу, копить их в качестве приданого, передавать в наследство — было практикой, распространенной среди всех классов. Вот Тулон, середина XVI в., дворянин одаряет младшего сына, предназначаемого к духовной карьере: одна грядка в саду, один куст винограда, одна крошечная роща оливок для масла и один разрушенный домик, который отец должен сначала отобрать у старшего сына. В завещании предусмотрено все необходимое, чтобы сделать из сына истинного анахорета¹. Благотворительность проявлялась точно так же, в натуральном виде: бедняка кормили, одевали и содержали в доме самого жалостливого буржуа, и часто до самой его смерти. Эти практики выражали отвращение к манипуляциям с деньгами, этой основе торговли. В этом смысле показательна практика прибегать к услугам нотариуса, когда речь заходила о важных, а на самом деле — практически любых — экономических операциях. Даже тот бюргер, который вел «livre de raison»² и прекрасно знал все права и законы, не брезговал юристами. Это вполне понятно в случае завещания, но нотариуса звали и при покупке пары мулов или найме слуги. Это — явное отражение какой-то целомудренной робости перед финансовыми операциями, воротами в опасный мир, где нет никаких гарантий безопасности. То, как часто авторы «livres de raison» впадали в изумление перед резкими скачками цен, — тоже свидетельство: спекулянты на рынке продовольствия пользовались любыми малейшими погодными изменениями, что вполне справедливо вызывало тревогу: «В святую неделю (1538 г.), — пишет один парижский горожанин, — северный ветер был столь холодным и яростным, что заморозил полностью виноград, который уже хорошо разросся… поэтому вино, которое стоило до того 8 франков, стали продавать на следующий день по 15, а вскоре уже и по 20 франков за бочку (queue)». ¹ Ch. De Ribbe. La Société provençale à la fin du moyen âge. Paris, 1898. P. 151. ² Иногда это означало не дневник, а просто книгу для деловых записей, «бухгал-

терскую». — Прим. перев.

193

mandrou.indd 193

20.01.2010 14:56:51

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

Конечно, все эти признаки отвращения к коммерции можно понять, если бы они касались отдельных групп, по-прежнему привязанных к древним практикам натурального обмена товарами и услугами: в основном, крестьян и всех тех, кто получал ренту с земли. Но то, что такое же отношение господствовало среди горожан, а значит, охватывало абсолютно все классы, показывает нечто более важное, что-то иное, нежели простое засилье экономики местных обменов, на которую импульсы мировой экономики едва влияли. К местным обычаям и привычкам добавлялись предубеждения религиозного свойства против торговли: ведь богач осуждался в Евангелии. Кроме того, на протяжении всех столетий, что торговля набирала силу в Европе, теологи упрямо проклинали ростовщиков. «Pecunia pecuniam non parit»³ — эта популярная поговорка в концентрированном виде выражает все гораздо более агрессивные рассуждения, например: «Не только простые миряне, но и клирики и даже профессора теологии предаются столь вопиющему пороку, и в своем ослеплении оправдывают и бесстыдно защищают мерзкое ростовщичество». Уже святой Фома Аквинский искал какого-нибудь примирения, рекомендуя использовать торговлю с умеренностью, ограничивать барыши купца только прибылью, необходимой для поддержания своего дома и раздачи милостыни, и позволяя давать деньги в долг под проценты лишь тогда, когда в отношении кредитора была допущена какая-то несправедливость. Однако афоризмы и проклятья теологов, подкрепленные евангельскими цитатами⁴, не препятствовали распространению практики кредитования под чрезмерные проценты, т. е. настоящему ростовщичеству, которое и было одним из основных источников обогащения в XVI – XVII вв. как для сеньоров, которые давали в долг своим крестьянам один мюид зерна в неурожайный год, так и для буржуа, которые искали выгодного вложения своего капитала. В 1559 – 1560 гг. эшевены Амьена отказали двум пьемонтским банкирам в праве поселиться в их городе для того, «чтобы давать в долг деньги и другие ценности и получать честную и справедливую прибыль», — они были конкурентами и грозили лишить важных доходов местных жителей. Ссуды под проценты, следовательно, не разрешались⁵, но практиковались весьма широко. Ремесло торговца оставалось нечистым, ³ От денег деньги не родятся (лат.). — Прим. перев. ⁴ Особенно см. Исх. 22, 25; Лев. 25, 37; Втор. 23, 19. ⁵ Во французском законодательстве первое официальное разрешение давать

деньги под проценты — закон от 12 октября 1789 г.

194

mandrou.indd 194

20.01.2010 14:56:51

œk^o^ 11. šo•g`_go_^º `gº—gk–_•—–: `g_–œ” ” `“› ™^š”—^k”m’^

его пятнало презрение, имевшее религиозное происхождение, хотя эти самые торговцы и представляли собой экономическую и социальную опору города. В этом смысле начало Нового времени ничего не прибавило: враждебность к капитализму, безусловно, попрежнему процветала. Хотя в конце «долгого XVI века» на движимом имуществе сколачивались беспримерные состояния, в 1580 – 1640 гг. случилось религиозное возрождение, во многом под влиянием различных орденов из семейства францисканцев, т. е. кордельеров, капуцинов, миноритов и кларитинок, ожививших старый идеал бедности святого Франциска Ассизского, этого купца, который отринул и торговлю и все богатства. Взывая к совести богачей, поощряя пожертвования на религиозные нужды, ученики святого Франциска поддерживали идеальную традицию Церкви, созданной бедными и для бедных, призванную утолять горечь каждодневного существования.

™^š”—^k”•—”˜g•™”g ’g—`¼ Если мы возьмемся реконструировать жизнь купца той эпохи, путешественника, любителя риска и странствий, то нам, безусловно, бросится в глаза яркий контраст с жизнью крестьянина. Вот мы следуем за нашим героем с одного места на другое, видим, как он спорит с банкиром о сомнительном векселе, с большим трудом перевозит на телеге 1 500 ливров, чтобы срочно внести свой платеж, договаривается о ренте в ратуше своего города… Все это не лишено интереса, но может сбить с толку. Ведь для того, кто пытается определить склад ума человека другого времени, существует множество подводных рифов: так, желание заработать ничего не объясняет, потому что оно не принадлежит этой эпохе, несмотря на то, что огромные состояния тогда были часты. Если посмотреть на некоторые ордонансы, которые касаются банковских воротилиностранцев, итальянцев или немцев, то в общую картину вмешаются нюансы религиозного или политического характера: так, мы обнаружим, что иудеи и протестанты считались лишенными всякой совести. Однако тезис Макса Вебера, связывающий дух предпринимательства и протестантскую этику, продолжает вызывать споры. Научные основания его блистательного эссе по-прежнему изучаются. Великолепие международной торговли позволяет нам проникнуть в мир без границ, мир коммерсантов, объединенных только успешностью своих многочисленных операций, но живущих в Севилье и Антверпе195

mandrou.indd 195

20.01.2010 14:56:51

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

не, Аугсбурге и Генуе. Обширные европейские коммерческие сети, мощная солидарность и соперничество тех, кто их создавал, их филиалы, представляющие триумф нового капитализма… Но ведь это лишь авангард, аванпост, в сути которого не разобраться, если не понять предпринимательство и оборот дел более мелкого, обычного масштаба. Банкиры и менялы, занимавшиеся торговлей деньгами и векселями, представляли собой первый тип настоящих предпринимателей, причем необязательно, чтобы они еще чем-то отличались от тех, кто торговал материальными товарами. Каждый купец умел оценить вес товара и цену на глазок и чуть-чуть смошенничать; но первые владели техникой обмена, тем более незаменимой, что рынок капитала оставался довольно ограниченным: поддерживать крепкие связи во всех европейских торговых точках было настоятельной необходимостью. Не иметь своих людей в Константинополе или Венеции означало наверняка попасть впросак, имея на руках вексель на несколько тысяч ливров, который там некому оплатить. Банковское дело и обмен денег были интернациональны: нужды римской курии и разных государей поощряли их развитие в Средневековье в неменьшей степени, чем торговые нужды флорентийцев. В XVI в., когда благодаря торговле севильцев, равно как и политике Филиппа II, были проторены новые маршруты, немецкие банкиры, но в первую очередь итальянские из Флоренции и Генуи, не переставали расширять свои сети посредников по всей Европе, и во Франции тоже. Таким образом, Лионский банк с конца XV в. был хранилищем капиталов и местом арбитража, и он же финансировал Итальянские войны. Для этих мастеров международных операций не было никаких четко зафиксированных норм поведения, кроме уважения к подписи; многообразие французских монет — и все подлинные, т. е. варианты чеканки, возникающей при каждом новом королевском указе, — разве оно их не беспокоило? Да, и они создали новую расчетную единицу, «ecu de marc», с 65 экю в одной марке, которая служила для пересчетов в Лионе денежных знаков всех главных мест Европы и использовалась при арбитраже. Иностранцы натурализовались в разных странах, там, где требовала их коммерция: так немец Клебергер, старый комиссионер торгового дома Имхоф, стал бернцем. Чуть позже, если обстоятельства позволяли, иностранцы могли стать и французами… Так что нет ничего удивительного в том, что в 1547 г. город Руан требовал у короля учредить «обмен, “estrade” или биржу» с «привилегиями, похожими на те, которыми давно уже пользуются купцы, посещающие го196

mandrou.indd 196

20.01.2010 14:56:51

œk^o^ 11. šo•g`_go_^º `gº—gk–_•—–: `g_–œ” ” `“› ™^š”—^k”m’^

род… Лион»⁶. аже если банковские воротилы и менялы большую часть времени спекулировали на «новостях», на разнице курсов между Антверпеном и Лионом, их присутствие было большим подспорьем для простых купцов и большой выгодой для города, который их приютил. Что касается займов, страховок, рент и лотерей — эти первопроходцы современного капитализма использовали все возможности перемещать бумаги и деньги и занимались этим наряду со своей специализированной торговлей, и часто даже захватывали монополию, как, например, семейство Дю Пейра в Лионе. Жалобы лионских купцов, представленные на Генеральных Штатах в Блуа в 1576 г., заслуживают быть процитированными, настолько ясно они выражают амбиции и нужды этих предпринимателей: «истинное золотое дно этого королевства и его казны пребывает в торговле и торговых путях… Иностранцы понемногу покидают это королевство и оседают в Антверпене, Женеве, Франкфурте… потому что там торговля свободна»⁷. *** Однако наряду с практиками банкиров в городах были развиты тысячи других, менее прогрессивных. Этот контраст часто подчеркивают исследователи: не только утомительная транспортировка денег на телегах или в переметных сумах, но даже натуральный обмен, льна на рыбу, вина на шелк. Купец, ездивший с одной ярмарки на другую и покупавший и бочку мальвазии и штуку ткани, не был королем международной торговли, но был великим странником, любителем приключений, риска и прибыли, передвигавшимся вопреки всем опасностям, открытым выгоде и переводящим шкуры, масло и зерно, взятое непосредственно из амбаров, — в холст и сукно, а потом в специи. Ловчила, почти что головорез, средний торгаш был, в основном, спекулянтом: он играл на подорожании продовольственных товаров после неурожая, пользовался массовыми поставками заказов в какой-нибудь порт, Руан или Марсель, и ставил на экспорт холста, соли и французских вин, на которые был спрос у иностранцев. Наконец, между двумя крупными коммерческими операциями, ⁶ В продолжение всего рассматриваемого периода Лион являлся крупным «капи-

талистическим» городом. Только там печатались книги по торговле, арифметике, ростовщичеству. Кроме Лиона в списках, которые составил R. de Roover, дважды упоминается Париж и один раз — Дуэ. ⁷ Цитата из: R. Gascon. Grand commerce et vie urbaine au XVI-e siecle, Lyon et ses

marchands. Paris, 1971. P. 945.

197

mandrou.indd 197

20.01.2010 14:56:52

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

особенно зимой, он играл на разнице денежных курсов, ссужая других торговцев — особенно судовладельцев, которым всегда не хватало собственных ресурсов, — или же ремесленников и даже крестьян. И самого короля, который не переставал одалживать под повышение налогов. Без сомнения, риски во всех этих областях были велики: королевское банкротство, неожиданный обмен денег, а также кораблекрушения, нападения разбойников на большой дороге, корсаров в море, тяжбы с разорившимися из-за слишком высокой арендной платы кредиторами. Для среднего торговца надежный заработок было недосягаем, ему не хватало гарантий крупных деловых людей, которые действовали в трех-четырех областях одновременно, и он всегда рисковал своей головой. Еще в конце XVI в. Савари говорит: торговец — это крепкий человек, который не боится путешествий, говорит на нескольких языках, умеет вязать тюки и оценивать вес и стоимость монеты и, наконец, может продать что угодно по справедливой цене. Таким образом, у этого «совершенного торговца»⁸ имелись и антикапиталистические, атавистические черты, которые сохранялись наряду с более новыми: тот же Савари утверждает, что регулярное занятие торговлей должно обеспечивать человека средствами для проживания, и не более того. После торгаша среднего уровня можно указать на торговца, который предоставлял оборудование ремесленнику, выдавал ему материалы и даже деньги, а потом оплачивал его работу и забирал готовый продукт: он брал на себя коммерческие операции, покупку и продажу, а ремесленнику оставлял лишь производство. Так обстояло дело в текстильной отрасли, в Лионе, Бовэ, Руане и Париже. Монопольное право «заниматься» надежным продуктом, производство которого легко контролировать, превратило этих купцов в первых мануфактурщиков; осторожные организаторы ремесленного труда, купцы-фабриканты по необходимости привязывались к своему городу, своему мелкому региону производства. Они уже не столько странствовали и пускались в рискованные авантюры, в хорошем смысле этого слова, а переходили на узкую специализацию, наблюдая за перепродажами через надежные перевалочные пункты, некоторые из которых от них зависели. Этот дух предпринимательства, дерзкого накопления прибыли порой разделяли и мелкие подручные в сфере финансов и торговли, чуть похожие на сегодняшних банковских клерков, которые понем⁸ J. Savary. Le parfait négociant. Первое издание 1675 г. Книга переводилась на все

европейские языки.

198

mandrou.indd 198

20.01.2010 14:56:52

œk^o^ 11. šo•g`_go_^º `gº—gk–_•—–: `g_–œ” ” `“› ™^š”—^k”m’^

ногу играют на бирже, вкладывая сэкономленные четыре су в нефтяные акции. В XVI – XVII вв. их аналогами были мелкие перекупщики, маклеры купцов, своеобразная обслуга, люди, которые шлифовали слишком тяжелые куски и переплавляли в слитки золото и серебро, накопленное аферами. Мальки в свите крупных акул, тем не менее внимательные к новостям из большого мира, о прибытии корабля или о чьем-то банкротстве. Безусловно, они были низкооплачиваемыми работниками, но тесно связанными с коммерческой жизнью и способными подняться во времена накопления великих американских состояний, занять в свою очередь место среди настоящих купцов, а потом и финансистов — и закончить, как Семблансе. Ведь такова была природа торгового сообщества: каждый, кроме Савари, смутно ощущал, что может в один день взлететь высоко. Однако свобода передвижения, международные отношения, материальная независимость, дух предпринимательства, возможности взлета — все это черты, которые недостаточно характеризуют эту предкапиталистическую среду. К их ежедневным удачам, которые порой оборачивались скандалом, добавлялось чувство нового превосходства, которое сильно подпитывала вся обстановка XVI в.: семейства Бриссоне, Дю Пейра, Ассеза — эти величайшие не были единственными. Даже самые обычные купцы, которые накопили 10 тысяч ливров на рентах, отныне были равны дворянам своей провинции и получали доходов столько же, сколько имевший комменду со среднего епископства или хорошего аббатства. Этот социальный подъем ими, безусловно, ощущался: они были любителями хороших книг и картин, покупателями полуразрушенных замков и основателями новых монастырей. Неважно, в какой форме это проявлялось, но их богатство, более или менее капиталистического свойства, можно было определить одним словом: дерзость. Хорошо известно, с каким возмущением в XVII в. семейства, укрепившиеся на земле, воспринимали финансистов — как нечто себе противоположное.

™_ѝ_™—“f^ ” ¿™_’”˜g•™^º ’¼•k– Обсуждать, как Франция участвовала в дележе американских сокровищ — или, вернее, как оно было распределено по всей Европе через Севилью — здесь не место. Сами современники, Боден и Монкретьен, были поражены теми механизмами, благодаря которым Франция была наводнена дублонами и реалами. Испания не может обойтись без нас, повторяли они с завистью, она покупает у нас холст, зерно, 199

mandrou.indd 199

20.01.2010 14:56:52

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

столярные изделия, бумагу, сукно, пастель; она одалживает у нас каждый год тысячи крестьян, чтобы собирать урожай на севере и до самой Кастилии, и т. д. Рост цен и увеличение циркуляции испанских монет до более чем излишнего количества, на протяжении целого столетия — вот доминирующие черты тогдашней экономики. Они во многом определяли это состояние духа предпринимателей — но также и администраторов, — которое получило название «меркантилизм». Экономическое и политическое превосходство Испании во второй половине XVI в., если не продлившееся дальше, вызвало у наблюдателей, внимательных к этому всемогуществу, теорию, продержавшуюся до XVIII в.: сила страны основывается на ее запасе драгоценных металлов, единственного средства для проведения великой политики. В 1664 г. Кольбер сказал: «Полагаю, любой легко согласится с тем правилом, что лишь изобилие денег в государстве обеспечивает ему величие и мощь»⁹. Если в богатство и деньги так верили — несмотря на голоса несогласных, которые оставались привязаны к ценности земли, — то у такой страны, как Франция, чьи рудники драгоценных металлов отнюдь не процветали, не было другого средства их раздобыть, нежели как взять у соседей: через контрибуции и военный грабеж, без сомнения, но также через внешнюю торговлю, включая сюда контрабанду, которую великолепно практиковали корсары Елизаветы I Английской на испанских берегах. Пораженные многообразием французских богатств, наблюдатели и правители считали эту страну идеально подходящей для такой задачи: ее ресурсы освобождали от необходимости закупать что-либо вовне, тем самым позволяя избежать вывоза драгоценных металлов — и продавать Испании и другим странам свои холст, мебель, сукно, вина, уксус, спирт, железо, скобяной товар, бумагу… «В Европе циркулирует одно и то же количество денег, которое время от времени увеличивается теми, что прибывают из Вест-Индии. Очевидно, для того, чтобы прибавить к тем 150 миллионам, которые циркулируют, еще 20, 30 или 50 миллионов, нужно взять их у соседних государств… и только торговля и все то, что с ней связано, может это сделать». Отсюда запрещения — на ввоз иностранных товаров — и попытки увеличить продажу вовне; здесь можно еще сослаться на жалобы лионцев 1576 г., которые упрекали чужеземных купцов в том, что они ⁹ Монкретьен по этому же поводу говорит: «Те, кто призваны к управлению госу-

дарством, должны ставить своей первой целью славу, приращение и обогащение». Montchrestien. Traicté de l’économie politique. 1615. P. 11.

200

mandrou.indd 200

20.01.2010 14:56:52

œk^o^ 11. šo•g`_go_^º `gº—gk–_•—–: `g_–œ” ” `“› ™^š”—^k”m’^

«прилипают» ко всему золоту королевства, и требовали, «чтобы Его Величество соизволили защитить доступ в это королевство всяким товарам, произведенным вне его пределов, за исключением греческих шелков, еще не окрашенных и не обработанных». Отсюда создание флотилий, необходимых для крупной торговли, и мануфактуры, которые производили изделия «искусно и умело» и такие именно, которые могут хорошо продаваться: эта была практика Генриха IV и Лаффема, Людовика XIII и Ришелье, и позже Фуке и Кольбера. Но эти меры, вся эта связная политика не являлась логичной системой, сравнимой с либерализмом XIX в. Это, скорее, практика, выведенная из наблюдения и эмпирического опыта, для привлечения богатства «американского» столетия во благо страны и ее суверена. В ту же эпоху Англия и Голландия действовали аналогично, но более эффективно. Экономическая мысль оставалась похожей, и в ней доминировали выводы из поразительного опыта столетия испанского золота. Требует ли наш анализ, чтобы мы последовали за великими историками-предшественниками, исследователями зарождения и всех этапов капитализма? Едва ли. Следует ли нам набросать новое определение духа капитализма? По правде сказать, это был не дух, а ментальные установки (orientations mentales) — и механизмы, — которые варьировались в зависимости от специализации, географической и социальной ситуации деловых людей. Они не воплощали в себе новый дух, но взяли на себя целую гамму психологических инноваций, которые мы лишь вкратце описали, ради разработки первого подхода. Эти установки имеют смысл лишь в отношении тормозов, привычек духа, унаследованных от прежнего, другого образа жизни.

mandrou.indd 201

20.01.2010 14:56:52

œk^o^ 12 ПОВСЕДНЕВНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ: ИГРЫ И РАЗВЛЕЧЕНИЯ

Кроме ручного труда и торговли, остались такие будничные занятия, как развлечения: богословы, ополчившиеся на забавы, которые легко могли «привести ко злу», признавали развлечения и игры как отдых, законный досуг, если только ему предаются с умеренностью, лишь для расслабления. Без сомнения, понятие досуга еще не получило того признания, которое пришло с Руссо и XVIII веком. Однако и свои, скромные развлечения играли в жизни человека раннего Нового времени все более растущую роль. Стоит ли утверждать, что была корреляция между развитием меновой экономики, с ее рисками, расчетами и закладами, — и страстью к азартным играм, лотереям, картам, которые не переставали беспокоить моралистов и юристов в XVI – XVII вв.? Без четких доказательств говорить о ее наличии просто нелепо, но и не заметить кое-какое соответствие тоже невозможно. Передышкой между трудами — которой не позволялось злоупотреблять, но которая могла сильно увлечь — были различные игры, не обязательно совпадавшими с праздниками. Как бы ни были они многочисленны, каждый день им все же не предавались, они представляли собой, как мы увидим, противоположность более простым будничным развлечениям, коллективное веселье, выходившее за рамки ординарного. Они могли состоять из больших спортивных состязаний и были чем-то более значимым, чем временное отвлечение от дел. В эту категорию мы не относим все «лудические» занятия людей той эпохи: слишком очевидно, что работа могла обратиться в игру, если ремесленник или художник, в совершенстве овладевший своей профессией, начинал весело экспериментировать и резвиться, как Рабле, запускавший целые каскады слов, словно фокусник, демонстрировал свою словесную фантазию: он играл. Между времяпровождением как разрядкой, как минутной сменой деятельности и проявле202

mandrou.indd 202

20.01.2010 14:56:52

œk^o^ 12. šo•g`_go_^º `gº—gk–_•—–: ”œf¼ ” f^mokg˜g_”º

нием артистизма была граница, которая столь же заметна, как между игрой и праздником. Даже когда некто переходил непосредственно от одного к другому, не следует их смешивать, чтобы не пришлось помещать все человеческие занятия под одной рубрикой игры. Даже столь строго ограниченная, эта область оставалась исключительно обширной, и моралистам с большим трудом удавалось подразделить все развлечения на игры словами, состязания в ловкости и азартные игры, к которым добавлялись более сложные, в которых требовалась одновременно и удача и ловкость… Многообразием этих развлечений, без сомнения, и объясняется их привлекательность для людей XVI – XVII вв. и та суровость, с которой изобличались разбуженные ими страсти, особенно у тех, кто погружался в игры на целый день. В этом также проявляется важность подобных занятий для будничной жизни. Задолго до Паскаля развлечения были одним из способов забыть о суровых условиях человеческого существования. Мы не станем предлагать ни простого перечисления, ни новой классификации для этих тысяч способов развлечения. Учитывая их известность современному человеку и даже популярность, мы разберем лишь наиболее важные, оставив в покое длинные списки, предназначенные для исповедников. Конечно, было бы очень интересно выяснить, почему популярность командных игр с мячом, таких как «soule», начала угасать в XVI в., почему кегли и лапта (jeu de paume), кажущиеся нам столь невинными, многократно запрещали, и почему они тоже вышли из моды. Конечно, все эти игры ни в социальном смысле, ни в психологическом не были взаимозаменяемыми, однако эта область еще слишком нова, чтобы пускаться здесь в далекие поиски. Итак, мы ограничимся разбором главных: охоты, танцев и азартных игр.

f^mokg˜g_”º `kº ‘k^œf`_¼›: ›—^ Страсть доминирующего класса, охота, без сомнения, была чем-то большим, нежели игрой. Редко можно было встретить дворян, которые, наслушавшись проповедников и богословов, вдруг соглашались устраивать ее пореже. Тому имелось слишком много причин. Охота являлась монополией их социальной группы; никаких других возможностей действовать в их легкомысленной жизни почти не было, не говоря уж о необходимости поддерживать собственный статус, организовывая грандиозные экспедиции со сворами псов и прочими атрибутами великолепия. 203

mandrou.indd 203

20.01.2010 14:56:52

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

Мы видим, что гранды и не такие уж гранды, простые бароны, без устали затевали подобные предприятия, часто уделяя им гораздо больше внимания, чем своему положению. Долина Луары усеяна замками по разным причинам, но в их числе есть и такая: каждая из этих огромных усадеб была, прежде всего, охотничьим домиком. Ведь, по признанию самих благородных участников, эта страсть приносила целительное забвение: если король был ими недоволен, они покидали двор и отправлялись охотиться на своих землях. Если их сыновья влезали в долги, они могли забыть о печалях в компании псов и лошадей; даже если они сами разорялись, то уж самое необходимое — двух коней и одну маленькую свору собак — они старались сохранить, чтобы не лишиться общества своих более удачливых соседей. В том, что игра стоила таких жертв, никто не сомневался: галоп всадников, украшенных лентами, через лес, изгороди и овраги; деревни пересекали словно вихрь, под лай собак и гул фанфар, который отражало эхо, с улюлюканьем, и, наконец, с разделом жертвы — эти долгие скачки, упорядоченные, как церемония, до малейшей детали, были воистину королевским развлечением… И дорогостоящим: знаменитые ловчие, чья жизнь казалась сплошным улюлюканьем, старые конюхи, связанные семейными узами со своими хозяевами, собачьи своры, сторожа охотничьих угодий требовали больших денег, и немногие дворяне действительно могли себе это позволить. Большие своры в 90 собак оставались редкостью. Но даже мелкий дворянин, у которого не хватало денег на приданое дочерям, оставлял себе крошечный лесок, в котором его личный егерь приветствовал его, сняв шляпу. Во Франции, все еще покрытой лесами, охота оставалась времяпровождением по преимуществу для благородных, не столько развлечением, сколько истинной страстью, как турниры, самая любимая дворянами часть многих праздников. И та и другая деятельность требовала смелости, напоминая об пьянящих радостях битвы и о традиционных добродетелях человека с мечом, о выдержке и отваге.

f^mokg˜g_”º `kº o•g›: —^_À¼ Любимые всеми танцы и балы, невзирая на строгие осуждения, не переставали быть одним из самых распространенных развлечений. Когда Флешье прибыл в Овернь на «Великие дни» (Grands Jours) в середине XVII в., он без удивления заметил обычай танце204

mandrou.indd 204

20.01.2010 14:56:52

œk^o^ 12. šo•g`_go_^º `gº—gk–_•—–: ”œf¼ ” f^mokg˜g_”º

вать «бурре»: «Как только настает весна, простонародье все вечера напролет проводит за этим занятием, и не найти такой улицы или площади, которую бы не заполняли танцующие»¹. На протяжении многих столетий — настолько издавна, что сложно определить дату начала — это развлечение занимало большую часть свободного времени и всерьез тревожило людей Церкви. Танцы неплохи сами по себе, говорили уже средневековые проповедники, потому что им предаются не тайно, а на людях, но они могут вызвать соблазны… Франциск Сальский в своем «Introduction a la vie devote» («Введение в богомольную жизнь») рекомендовал своему протеже быть осмотрительней, ибо «балы и танцы по своей природе неопасны, но из-за того, как именно им обыкновенно предаются, они склоняют ко злу…». В конце концов, он дозволяет их, но нехотя, уточняя сквозь зубы: «чтобы играть и танцевать подобающим образом, нужно, чтобы это было отдыхом, а не страстью; недолго, а не так, чтобы утомиться или опьянеть, и редко»². Проповедники и моралисты, которые обращались к общине верующих в целом, не были столь осторожны: они обрушивались на танцы, особенно ополчаясь на те, которые устраивались в дни, освященные Церковью (воскресенья, большие праздники, свадьбы, пасхальные дни), и находили десять дополнительных причин ругать даже тех, кто только присутствовал при танцах, в особенности при тех, которые происходили по ночам и с масками. Синоды реформатов конца XVI в., особенно в Фижаке (1579) и Ларошели (1581), даже не входили в такие тонкости: они запрещали все танцы скопом, всем своим верующим под страхом ужаснейших кар. Однако, несмотря на простые осуждения или яростные запреты, это времяпровождение оставалось любимым во всех классах общества до такой степени, что в конце XVII в. находились богословы, которые оплакивали снисходительность Франциска Сальского, на которого, без сомнения, любили ссылаться многие закоренелые грешники. Доходило до того, что синодальные статуты и провинциальные советы 1550 – 1650 гг. не прекращали напоминать священникам, живущим среди мирян, что им нельзя присутствовать на балах (и a fortiori в них участвовать). В каждой провинции Франции уже были свои особенные танцы (малоизвестные за пределами района возникновения), и одно это свидетельствовало о сопротивлении церковным запретам этого обычая. Политические авторитеты ни¹ Flechier. Grands jours d’Auvergne. 1856. P. 243. ² François de Sales. Introduction à la vie dévote. 3-e partie, chap. 33, 34.

205

mandrou.indd 205

20.01.2010 14:56:52

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

когда не заходили так далеко, как церковные. Много раз они, конечно, запрещали публичные танцы по воскресеньям и в праздничные дни, посвященные святым покровителям и другим важным событиям (Франциск I в 1520 г., Карл IX в 1560 г., Генрих III в 1579 г.). Но этим их пыл и ограничивался. Простонародное развлечение, практикуемое, однако, во всех средах общества, если вспомнить о придворных балах, танцы были важным элементом и некоторых больших праздников: например, костюмированный бал во время карнавала, танцы на площадях во время торжественных въездов королей и принцев. Публичные развлечения, открытые для всех, они также, в некотором смысле, были способом выражения солидарности, рассмотренной выше. Но в то же время это была наиболее распространенная форма досуга, по крайней мере среди молодых; именно в этом виде, адаптированные под условия современной жизни, танцы дожили до наших дней.

o•g ‘kgg šš“kºf_¼g ^m^f—_¼g ”œf¼: `f—”™”, ™^f—¼ ” ™gœk” Каковы бы ни были азартные игры, требовали ли они только везения, как карты или дротики, или ловкости и удачи, как триктрак (triquetrac), дурак (l’oie) и множество других, ныне забытых (la chouette, le jardin militaire, les quatre fins de l’homme), все они сурово осуждались Церковью и, невзирая на это, становились все более и более популярными. Дворяне, буржуа, простонародье после ужина затевали бесконечные партии, играя на медяки или золото, что с завистью описывали такие путешественники, как Томас Платтер, который замечал игры повсюду, где проходил. Более того, в городах учреждались игорные дома, у которых не было недостатка в постоянных посетителях. Уже Святой Людовик проклинал «школы дротиков»… Но в XVI в. зло приняло угрожающие размеры: «академии» или игорные дома возникали повсюду; кабатчики выдавали своим клиентам дротики и карты; специализированные дома были открыты для всех, кто платил своеобразные взносы; другие были похожи на частные клубы, куда имели доступ лишь приглашенные хозяином, и уже без взносов. Повсюду «горы золота» на столах демонстрировали неистовство игроков, и эти бесконечные партии часто сопровождались разными беспорядками. Пристрастия следовали социальным нормам того времени: «дротики, шахматы, шашки, пикет, лапта, “колечко” (le maile), “тройки” 206

mandrou.indd 206

20.01.2010 14:56:52

œk^o^ 12. šo•g`_go_^º `gº—gk–_•—–: ”œf¼ ” f^mokg˜g_”º

(trois), “ландскнехт” (le lanquenet), реверси, “человек” (l’homme), брелан — все это были общераспространенные, народные игры, в которых требовалось много хитрости и мало отваги; но в большой триктрак играли лишь люди чести, а еще наиболее духовные, активные и бдительные, которые могли его понимать»³. Однако увлечение игрой было повальным и охватывало все общество, по крайней мере его городскую часть. Гражданские власти, хотя они мало беспокоились о подтверждении церковных запретов на танцы, в отношение азартных игр выказали большее рвение. Королевские ордонансы (1577, 1611, 1629) и постановления парламента выходили без перерыва, обновляя запреты и обещания тяжких кар всем нарушителям, как содержателям игорных домов, так и их посетителям. Устраивались даже показательные суды, как процесс одного «tripotier» (содержателя игорного дома) из Анжера, «мастера игры в лапту, проживающего на улице Пеликан в предместье Сен-Мишель», осужденного в конце концов на выплату штрафа в 240 ливров плюс судебные издержки. Однако все эти меры не приносили чаемого результата. Судебные решения лишь показывают распространенность этой страсти: каждый текст уточняет, что запреты прилагаются ко всем, «какое бы положение они не занимали»; ордонанс 1577 г. указывает на «развращение малых детей»; приговор Парижского парламента от 23 июня 1611 г. запрещает особенно «всем златокузнецам, шлифовщикам и ювелирам, ковровщикам и другим посещать подобные игры, держать счет, помогать проведению таких игр, посылать кого-то на них, одалживать на них деньги по договоренности или записке, заранее оговоренные или любые другие суммы, напрямую или через чье-то посредничество; или же давать золото, серебро, кольца, драгоценности, камни, мебель и другие товары». Ордонанс 1629 г. давит еще сильнее, предписывая высылку из города всех организаторов «сборищ ради игры», «и объявляет, что отныне все те… кто позорно предаются этому пагубному занятию, являются недостойными, не подлежащими к принятию на испытания и не могут быть допущенными на какую-либо королевскую службу». И снова мы видим, что игра является чем-то большим, нежели времяпровождение, это страсть, поглощающая все богатства. Нет никаких сомнений, что этот вид деятельности, невзирая на запреты и репрессии, был постоянно в большой чести. Играть в этом смысле не значило отдыхать, расслабляться, а биться об заклад, испытывать ³ La maison des Jeux académiques… Paris, 1668. P. 109.

207

mandrou.indd 207

20.01.2010 14:56:52

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

судьбу и рисковать, по крайней мере частью своего состояния — игра велась ради получения денег без труда и усилий. А такая игра прекращает быть просто развлечением. Конечно, в том расположении, которое испытывала эпоха раннего Нового времени к картам и дротикам, мы должны различать две формы поведения: исступление человека, обуянного страстью, — и простое времяпровождение, которое занимало все большее число людей, для которых час за картами каждый вечер представлял самое приятное отвлечение от тягот жизни. *** Нелегко оценить, какое место занимали эти виды отдыха в ежедневной жизни. Нам известно, что чрезмерная, искаженная страсть к игре захватывала какие-то слои населения, мы знаем, как это случалось с какими-то примечательными личностями. Но мы гораздо хуже осведомлены о досуге крестьян, ремесленников и даже буржуа. Этот пробел очень важен, потому что в нем — ускользающий от нас ритм жизни и все явления, сопровождающие психологическую усталость, стресс, которым придает такое большое значение нынешняя медицина и социология.

mandrou.indd 208

20.01.2010 14:56:52

œk^o^ 13 ДВИЖЕНИЕ ВПЕРЕД: ИСКУССТВО И ХУДОЖНИК

Оставить будничные занятия, скромные реалии предпринимательства, даже самого успешного, мастерской или игорного дома, ради произведений искусства, обреченных на долгую жизнь к радости и славе человеческого рода, это значит перейти к той форме деятельности, которая считалась самой высокой. По крайней мере, так было в раннее Новое время. Хотя практически верно, что в Средние века нельзя было отличить художника от ремесленника, ясно, что в XVI в. художника, бывшего на короткой ноге с королями и принцами, уже не спутать с подмастерьем, готовящим в мастерской свой «шедевр» для вступления в цех. Это — наиболее яркий пример создания системы жесткой иерархии. Точно так же и священнослужители, которые ранее монополизировали всю интеллектуальную и духовную жизнь, тоже подверглись трансформации, или, вернее, «сокращению». Это произошло не только в результате разрыва, вызванного Реформацией, но и благодаря все более явному участию простых верующих, т. е. мирян — а с начала XVII в. это совершенно очевидно, — в духовной жизни. Клирики сталкивались с новым, увеличивающимся в размерах корпусом интеллектуалов, которые в качестве гуманистов, ученых и эрудитов приступили к независимому завоеванию мира. Конечно, развитие было неравномерным, и гуманисты опережали ученых. Однако все они осознавали свое превосходство над обычными смертными, которые были заняты ручным трудом или просто искали наживы. Высокомерие этих людей Возрождения, ощущавших лучше, чем их современники, приход новых времен и великий триумф человека Запада, проявлялось во всем их поведении: поэты считали себя vates, равными великим мира сего, а изучение «гуманитарных наук» стало лучшим предназначением для знати… Ради собственного возвеличивания они создавали образы и мифы, громко повторенные романтиками и дожившие до наших дней. Образы были очень яркие — например, Леонардо да Винчи, умирающего на руках Франциска I, 209

mandrou.indd 209

20.01.2010 14:56:53

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

или Карла V, поднимающего кисть для Тициана, — однако мифы заходили еще дальше. Предназначение поэта — или художника — следовало кальвинистской концепции предназначения; противопоставление — диалектическое или нет — мысли и действия было плодом изоляции, в которой скрывались эти возвышенные души, вскоре ограничившие свое общение лишь с элитой из посвященных. По жестокому парадоксу истории, в тот самый момент, когда типографии смогли обеспечить писателям самую широкую из когда-либо существовавших аудиторию, о которой не смел и мечтать ученый монах, целиком зависевший от распространения и сохранности манускрипта, многие литераторы Нового времени, такие как «Аполлоны колледжей», сами лишь множили преграды, сужавшие круг их читателей до маленькой кучки истинных ценителей. Зато эти ограниченные кружки художников и интеллектуалов, клириков и ученых — и неважно, сколь широка была их аудитория в области богословия, по очевидной причине, и сколь узка в случае науки — принимали участие в плодотворной, меняющейся жизни, направление которой не всегда легко с точностью определить, но которое все равно необходимо учитывать. Всем известно, что 1520 – 1530-е годы были временем успеха и радости художников и гуманистов, которые им вряд ли довелось испытывать в дальнейшем. Ученые и гуманисты отличались друг от друга, даже если судить только по ритму их работы, потому что первые, как нам кажется, отставали от вторых, они еще только искали свой инструментарий, вторые же, начиная с Эразма и Лефевра, уже обладали собственным методом. С другой стороны, находящиеся в авангарде движения пластические искусства переживали сложный этап своей истории, который несводим к двум ярлыкам из школьной программы, «Возрождение» и «барокко». Эта сложность объяснялась несколькими равно влиятельными факторами. Во-первых, социальным продвижением художника, ставшего сразу же после Итальянских войн фигурой первого плана при дворе и в городах и надолго закрепившегося в этом статусе. Во-вторых, изменениями в технологиях, хорошо известных в том, что касается живописи, хотя те объяснения, которые мы можем дать по этому поводу, не всегда удовлетворительны. Наконец, что важнее всего, произошла смена психологических установок, дальним эхом которой стала эволюция искусств, прошедшая несколько фаз. Годы экспансии и завоевания мира, уже упомянутые только что, бесконечные войны второй половины XVI в., наконец, тревожные времена одновременно и экономического кризиса и социальных волнений 1620 – 1640-х гг. — таковые были, по крайней мере, три фазы, обострившие восприимчивость поэтов и художников, как нам пока210

mandrou.indd 210

20.01.2010 14:56:53

œk^o^ 13. `o”Âg_”g ošgfg`: ”•™“••—o ” ›“`Â_”™

зывают свидетельства о них. На первую и последнюю фазы, соответственно титулованные «Возрождением» и «барокко», было затрачено больше чернил, чем на всю художественную деятельность Средневековья, хотя и анонимную, но имевшую монументальный характер. Наша единственная задача — выявить те самые установки, которыми определялись эти изменения.

fÂ`g_”g ›“`Â_”™^ Это название раздела, очевидно наивное, требует пояснений. Вопервых, следует помнить, что речь идет только о Франции, так как в Италии человек искусства уже давно занял свое место в таких городах-государствах, как Флоренция, Лука или Венеция. Но прежде всего было бы неверно отделять появление художника от общего гуманистического движения эпохи. Если художник занимал одно из первых мест в общественной жизни, это происходило не только благодаря заказам щедрых покровителей, которые не могли ни в чем отказать своим живописцам и архитекторам. Принимая их за своим столом, воздавая им почести и заваливая подарками, они действительно многое делали для того, чтобы вознести их на максимальную высоту в среде коллег. Также признаем, что важным фактором было и развитие семейного портрета: «портретировали» самого заказчика, по пояс, в полный рост или на коне, но именно автору портрета доставалась та слава, которой у его заказчика было уже предостаточно — иначе бы короли, императоры и даже мелкие принцы не нашли бы в таких количествах живописцев, готовых запечатлеть их образ. Но это выдвижение художника было, прежде всего, проявлением «гуманизма» Нового времени. В мире, чьи истинные размеры были установлены буквально накануне, художник предвидел то, что неминуемо окажется самым влиятельным в будущем. Взволнованный великими открытиями, он разделял новую гордость. Жалкое существо, которое Церковь в своих ежедневных назиданиях низвело на уровень слабой твари, постоянно находящейся под угрозой, вдруг встало во весь рост перед лицом неожиданных доказательств величия человека. И вся та часть человечества, которая осознала эти успехи, легко поверила в переоценку своей природы и приняла на свой счет успехи лучших и первых. Совершенно естественно, что этот подъем индивидуализма художники ощущали и превозносили. Оставаясь ремесленниками по самой организации своих мастерских и по техникам работы, они в пер211

mandrou.indd 211

20.01.2010 14:56:53

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

вую очередь сменили наименования. Резчик стал скульптором, мастер работ — архитектором, а маляр — живописцем. В то же время они создали школы, или, по крайней мере, мастерские, носившие имена самых известных из них, чья репутация привлекала заказы и обеспечивала работой всех подчиненных. Это было очевидно не только в архитектуре, но и в живописи, например итальянской, примеру которой французы последовали довольно скоро. Основу для этих шагов, которые вывели художественную жизнь из безымянности, обеспечили исключительные успехи современников папы Льва X, товарищей королей и императоров, из которых Леонардо да Винчи является самым известным примером. Это, конечно, не означает, что любой строитель, маляр или камнерез ставил свою подпись на всем, что выходило из-под его рук. Барочный орнамент XVII в. — особенно алтари сельских церквей — оставались творениями анонимных художников, которые довольствовались скромным титулом ремесленника, какова бы ни была их квалификация и особенно ее свидетельства. Таким образом, круг новых художников выделился из более древнего и более многочисленного сообщества. Это была элита шумная — любой может вспомнить рассказы Бенвенуто Челлини, — надоедливая и космополитичная, потому что итальянцам удалось связать свои методы с французскими, как не перестают свидетельствовать замки Луары и королевские портреты. Эта элита, конечно, была малочисленна, но на устах у нее было лишь одно слово: красота. По этой причине мы с полным правом можем добавить, что рождение художника было одновременно и рождением искусства, в том смысле этого слова, которое мы придаем ему в наше время: функция не менее фундаментальная для человека, чем самая материальная из них, но функция, снова открывшая саму себя после долгой анонимности Средневековья, когда произведение в первую очередь образовывало и воспитывало. Пусть даже это касалось и очень ограниченной группы, продвижение творцов красоты на самый верх преображающегося общества было основным элементом артистической жизни.

_o¼g ™_ÀgšÀ”” šk^•—”˜g•™”› ”•™“••—o Конечно, даже в самих техниках своего ремесла художники новой эпохи испытывали масштабные изменения, которые отдаляли их от предшествующих стилей. Витражи и миниатюры устарели, не только по причине развития гражданской архитектуры, с одной 212

mandrou.indd 212

20.01.2010 14:56:53

œk^o^ 13. `o”Âg_”g ošgfg`: ”•™“••—o ” ›“`Â_”™

стороны, и книгопечатания, с другой, но и благодаря появлению новых профессий. Самым значительным следует признать открытие анатомии. Точное изображение человеческого тела тогда было связано с почти беспристрастным желанием лучше понять его сочленения и как они работают, по крайней мере в том, что касалось мускулов. Урок анатомии во времена Рембрандта не был монополией одних студентовмедиков. Уже Везалий ей занимался и поделился сведениями, важными для художников в самых разных отраслях. Но тот же интерес — который во многом объяснялся искренним восхищением работой человеческой машины, — проявлялся и у архитекторов, которые выстраивали симметрию своих построек, от замков до простых городских домов, как отражение симметрии тела, такой, какую изучал, например, Альберт Дюрер в «Vier Bucher von menschlicher Proportion» («Четырех книгах о человеческих пропорциях»). Кроме того, все более растущая доля портретов среди заказных работ и то внимание, которое уделялось античной пластике, где обнаженное тело играло такую большую роль, поощряли ту же тенденцию: «Фонтан невинноубиенных» Жана Гужона (1549), как и большинство этюдов и эскизов других художников, демонстрировали значение анатомии¹. Еще большее значение, безусловно, имело то, что называется революцией в перспективе. В конце Средневековья был совершен переход от представления пространства раздробленного к представлению цельного, т. е. к совершенно новой концепции, зародившейся в Италии благодаря Брунеллески и Донателло, Альберти и Пьеро делла Франческа. Введение глубины в представление пространства было, на самом деле, попыткой создать живописную геометрию, добавлением еще одного измерения, ставшего жизненно важным. В этом художники Возрождения превзошли даже науку, в которой евклидова геометрия была давно известна и практиковалась, но не использовалась для воссоздания реальности. Речь, конечно, не идет о своде новых правил представления реальности, следование которым вменялось бы в обязанность всем художникам 1480 – 1500-х гг. Индивидуальный темперамент и образование, полученное в мастерской, вмешивались в усвоение той или иной практики, что вовсе не мешало использовать и старые концепции. Одни было очарованы ¹ Пристрастие к анатомии с художниками разделяли поэты: Добинье писал

о своем «задыхающемся сердце», об «ограбленном желудке» и «внутренностях». См.: Stances. III, VI, VII.

213

mandrou.indd 213

20.01.2010 14:56:53

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

возможностью передать трехмерное пространство на картине, а другие не торопились ей воспользоваться. Это исследование пространства было в некотором отношении открытием пустоты и ее значения как выразительного средства. Поскольку в витраже, где все фигуры были расположены на одном плане, не было пустоты и средневековый собор, загнанный жилыми домами и лавочками в переплетение тесных улочек, терял все величие своих размеров, то художники раннего Нового времени научились окружать свои памятники (например, все замки той эпохи), как и всех своих персонажей-людей, свободным пространством. Окружая фигуру первого плана ореолом пустоты на фоне далеких римских руин или голых скал, художник окунал ее в атмосферу, выделял ее из этих декораций и придавал ей новую глубину, которую еще больше акцентировала игра света и тени. Как трехмерная перспектива утвердилась в живописи раннего Нового времени? Пока у нас в распоряжении слишком мало исследований базовых фактов художественного выражения, чтобы восстановить их эволюцию. В особенности нам плохо понятно, какова в этом процессе была роль новых концепций, касающихся Земли, начиная с кругосветного плавания Магеллана до систем Коперника и Галилея, так же как и рост математики, происходивший начиная с высокого Средневековья. Судя по всему, художники опережали математиков, все еще возившихся со схоластическими упражнениями и обсуждениями свойств чисел. Новое искусство² было не только более верным фигуративным представлением реальности, оно возвещало, на другом плане, научный прогресс XVII в., от Декарта до Ньютона.

— fg_g••^_•^ ` ‘^f™™ После признания этих жизненно важных инноваций нам уже проще утверждать, что Возрождение — столь превознесенное за столетие, прошедшее с тех пор, как Мишле ввел этот термин — было не просто возвратом к Античности. Сколь ни была важна роль путешествий в Рим или остатков Античности, переживших Средние века, а также увлечения Римом и Афинами, начало XVI в. значило гораздо боль² Пьер Франкастель блистательно описал эту трансформацию в своей знамени-

той книге (P. Francastel. Peinture et Société), продолжив исследование в недавней, еще более замечательной работе: La figure et le lieu, l’ordre visuel du Quattrocento. Paris, 1967.

214

mandrou.indd 214

20.01.2010 14:56:53

œk^o^ 13. `o”Âg_”g ošgfg`: ”•™“••—o ” ›“`Â_”™

ше для этого освобождения человека, которое правильно распознал Мишле. Новое художественное и литературное мышление пришло с расширением горизонтов мира и с экономическим и социальным обновлением. Морская экспансия Европы на трех океанах, едва известных за сто лет до этого, значила не меньше, чем чтение Цицерона современниками Лефевра д’Этапля. А религиозная дерзость Лютера и Кальвина была сама по себе частью духовного обновления, ведь тесный мир художников остро чувствовал все такие перевороты, как и планы изгнания сил ислама и завоевания Вест-Индии. То, что эта жажда знаний, это страстное желание открыть все, что огромный мир был готов показать изумленным европейцам, распространялось и на Античность, не вызывает сомнений. Все художники Возрождения перерабатывали мифологические сюжеты, а писатели имитировали Вергилия и Марциала и взывали к бессмертным богам, не становясь от этого язычниками³. Тем не менее Возрождение остается эпохой беспрецедентного прославления сил освобождения индивида, временем радости при виде открывающейся новой жизни. От Италии до Нидерландов, от Испании до Германии дул один и тот же ветер свободы и величия человека, который облетел и всю Францию, до самого затерянного уголка. Италия, конечно, имела наибольшее влияние, потому что это ее подданные наводнили страну: не только художники, на которых пролился дождь славы и денег, как на самого знаменитого из них, Леонардо да Винчи, но также ее священники, которые владели крупными бенефициями, проживали во Франции и привносили свой новый вкус, не говоря уже о чиновниках и ремесленниках. Именно из этого перекрестка мира, который продолжал играть важную роль, вместе с эмигрантами, самыми отважными из ее жителей, во Францию прибыли люди, исполненные раннего духа кватроченто. Но это не были древние римляне в современных одеждах. Таким образом, Возрождение в искусствах казалось веселым временем освобождения — и завоевания. Именно этот момент, который едва ли протянулся дальше 1540-х гг., был полон самых прекрасных надежд. Для тех немногих, что видели, как Европа утверждает свое влияние во всем мире, что жили в роскоши королей, принцев и богатых купцов, соразмеряли свое существование с ритмом атлантической торговли и возрождали запятнанную веру, первые годы XVI в. были временем радости и надежд, новых творений во всех областях. ³ Здесь красноречивы цифры: Тициан изображает 23 языческих сюжета и 114 хри-

стианских.

215

mandrou.indd 215

20.01.2010 14:56:53

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

Религиозный пыл, смешанный с политическими амбициями, резко поменял атмосферу в 1540-х гг. За предупреждением 1534 г. пришли преследования протестантов в 1545 – 1560-х, когда обвинения в лютеранстве или кальвинизме отравили жизнь буквально всех лучших гуманистов и художников, прославившихся в предшествующую эпоху. Затем Религиозные войны, с 1560 по 1598 гг. Они, конечно, не подавили всю художественную деятельность, но важно заметить, в каком новом психологическом климате эта деятельность проходила в дальнейшем. Если и есть какое-то оправдание для использования термина «барокко» при обозначении архитектурной, а главное, скульптурной продукции 1600 – 1640 гг., то оно таково: через век после Возрождения выражаемые ею чувства и нужды уже были другими. Надежды на религиозное обновление — и завоевание мира — сменило дробление христианского мира и самой Франции, которое объяснялось разочарованием в реформах, а более всего — желанием восстановить католичество. В то же время в политическом плане сформировалась монархия, гораздо более авторитарная, чем при Франциске I. Но прежде всего экономическая рецессия 1620 – 1640 гг. вызвала по всей стране усиление социального кризиса, который к высшей точке напряжения привело развитие буржуазии в предшествующее столетие. Возрождение духовности и социальные потрясения шли рука об руку и, без сомнения, благоприятствовали процветанию декоративности, которая стала доминирующей чертой барочной архитектуры, по большей части бывшей религиозной. Конечно, методы и техники остались теми же, что и были за сто лет до того, но художники XVII в. с их помощью выражали не радость и ожидание лучшего мира, а тревогу и даже боль одновременно с ностальгией по утерянным надеждам. Без всякого сомнения, наш обзор двух главных фаз развития искусств этой эпохи не претендует на что-либо, кроме стилизованной имитации полновесного исследования, и было бы неверно искать здесь что-либо еще. Каждый художник, в той мере, в какой он ощущал и выражал свое время с помощью своего собственного таланта, оставил свой след на этом выражении, бывшем то отражением Возрождения, то уже пост-Возрождения, с которым постепенно смешалось барокко, особенно во Франции. Именно этот двойственный климат мы и хотели отразить. Чтобы идти дальше, потребуется разбирать произведения искусства каждое по отдельности.

mandrou.indd 216

20.01.2010 14:56:53

œk^o^ 14 ДВИЖЕНИЕ ВПЕРЕД: ГУМАНИСТЫ И ИНТЕЛЛЕКТУАЛЫ

Вместе с художниками, творцами красоты, пришли эрудиты, которых пока еще не называли «гуманистами», но которые были учеными, страстными любителями знания. Они вошли в вечность благодаря своим последователям, которые знали и обучали «гуманитарным наукам» (humanités), плодам трудов эрудитов XVI в. Так же, как и название «Ренессанс», слово «гуманизм» столько раз искажалось, бралось во всех возможных смыслах, что сегодня его употреблять кажется едва ли возможным. Мы договоримся, что будем называть гуманистами тех писателей и ученых, которые, поднятые волной оптимизма 1500 – 1530 гг., вместе с художниками, архитекторами и монахами, грезящими реформой католической церкви, занялись работой филологов, поэтов и издателей во славу нового человека, будущую роль которого они предвидели и, следовательно, трудились ради облегчения его прихода. Конечно, и здесь мы, прежде всего, думаем о поколении первой трети XVI в., о тех, кто заложил основы традиции и заронил надежду и кого вели за собой Эразм и Лефевр д’Этапль. Потом поэты и ученые, члены «Плеяды» и работники издателей Грифов или Этьенов представляют уже более печальный аспект гуманизма: тот, который получил свое завершение в благоразумии и тревогах Монтеня. Но уже во второй половине столетия родилась школьная традиция: гуманизм начал смешиваться с теми «humanités», которым учили в своих колледжах (коллегиях) иезуиты, т. е., прежде всего, цицероновской латынью и демосфеновским греческим… Уже недалеко то время, когда гуманистами будут считать лишь педагогов, обучающих остаткам вымерших языков. В течение набожной первой половины XVII в. гуманизм потерял часть своей веры в человека и страсти к знанию, которая вдохновляла его основателей за сто лет до этого. Он стал первым этапом духовного пути, скажем так, интеллектуальным этапом. Это можно видеть у Камю (Camus) и Берюля (Bérulle). На этом этапе гуманизм великой эпохи уже близок к смер217

mandrou.indd 217

20.01.2010 14:56:53

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

ти, а школьные традиции, которые его увековечили, не сохранили ни восторженного духа товарищей Гильома Бюде — ни даже их необузданных чаяний об энциклопедическом знании. Но первый импульс еще не затух: самые великие ученые первого этапа, назовем здесь Бюде и Эразма, остаются моделями гуманистического исследования — на протяжении всего существования «humanités». И именно рядом с ними следует искать главное определение этого духа, нового лишь частично, знаменосцами которого они были. Рядом с гуманистами занимали свое место и другие «интеллектуалы» эпохи, юристы, адвокаты и магистраты, которые, скорее, составляли клиентелу гуманистов (самую важную), но также были и их продолжателями. Мир людей права нам плохо знаком: трактаты по юриспруденции говорят мало о ментальности тех, кто оперировал законами; волнения (политические) парламентариев в XVII в. — лишь один аспект этой ментальности; Э. Паскье, Месм, Фоше, а позже Питу, де Ту, Саварон и другие представляют собой «иллюстрации» этой среды, до сих пор обделенные вниманием.

•À”^k–_g o¼`o”Âg_”g œ“’^_”•—o Интеллектуалы, жившие в 1530 – 1540 гг., несли в себе идеал человеческого прогресса, они умели передать свои надежды и веру, а это не так часто встречается в истории цивилизаций, даже так называемого «афинского» типа, что следует подчеркнуть. Конечно, их мечты не разделяло все население… Но, по крайней мере, литераторы смогли завоевать некоторую репутацию и нашли восторженный прием у городских классов. Кастильоне, безусловно, преувеличивал, когда утверждал в 1528 г. в своем «Cortegiano» («Придворном»): «Французы пока разбираются лишь в благородстве оружия, а все остальное почитают за ничто, до того, что они не только не ценят образованность, но и боятся ее»¹. Этот итальянец, воспитанный изысканной флорентийской культурой кватроченто, конечно, был введен в заблуждение, но при этом он не скрывал своего восхищения Франциском I, который так много сделал для его друзей-гуманистов. Однако контраст существовал, и его ощутили в полной мере через несколько лет эрудиты-товарищи Эразма, Лефевра, Бюде, когда завоевывали свое место под солнцем, и заставили признать, что их работы имеют достоинства, сравни¹ Castiglione. Cortegiano. Перев. на франц. Jacques Colin. Paris, 1537. P. 51.

218

mandrou.indd 218

20.01.2010 14:56:53

œk^o^ 14. `o”Âg_”g ošgfg`: œ“’^_”•—¼ ” ”_—gkkg™—“^k¼

мые с рыцарскими и теми, которыми обладали самые ловкие чемпионы турниров. Роль в этом Франциска I слишком хорошо известна, чтобы опять ее здесь описывать, достаточно указать, насколько его дела противоречат критике итальянца: работы по воспитанию, образованию своих подданных, и особенно знати, объясняют те милости, которые снискали переводчики текстов с греческого и латыни, привилегии книгоиздателей, пенсии и награды всех видов. Жалуя 16 октября 1527 г. своему секретарю привилегию на издание и продажу французских переводов древнегреческих и латинских авторов, выполненных Клодом де Сейсселем, Франциск объявлял: «Так как мы всегда имели единственное желание образовать и воспитать всех своих добрых подданных, особенно тех, которые состоят в благородном сословии…»² Воспитатели целой страны, гуманисты этой прекрасной эпохи получали все средства, которые они требовали для выполнения своей задачи: королевские типографии — на латинском, греческом и французском языках — и, в 1530 г., Королевский колледж (Collège royal), данный Гильому Бюде для обучения трем базовым языкам, еврейскому, греческому и латыни. Эти новаторы растревожили заснувшие университеты своим пылким желанием отбросить традиционные формы схоластики, чтобы погрузиться в чтение античных рукописей и открыть там совершенные концепции человека и мира, а также восстановить Ветхий и Новый Завет в их оригинальном виде… Конечно, смутьяны с точки зрения тех, кто занимал свое высокое место в университете и в церкви, гуманисты получили поддержку короля в самые решающие годы, за которые они и осуществили свое громадное дело, издание и перевод средневековых рукописей, хранящих сокровища античной мысли. Без сомнения, они стали подозреваться после 1534 и 1536 гг. в симпатиях к реформатам, и королевские милости к концу правления распределялись гораздо более скупо, а с другой стороны, начались религиозные преследования. Разве Кальвин не был усердным учеником Гильома Бюде? А тот же Кальвин, разве не протестовал он против «никодимитской» робости тех филологов, которые первыми открыли, благодаря чтению Нового Завета, облик Христа, не слишком известный церковной традиции? Более того, Этьен Доле, который опубликовал столько хороших античных книг, разве он не закончил на костре на площади Мобер в 1544 г.? Эти «заразы», эти «примеси», ² Catalogues des Actes…Tome I, p. 257.

219

mandrou.indd 219

20.01.2010 14:56:53

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

от которых долго страдала репутация эрудитов, не так уж важны; гораздо более значимо то, какое место их труды заняли в социальной и интеллектуальной жизни их времени. Ведь с этой зрения никакие колебания невозможны: интеллектуальные кадры расцвета Средневековья — скажем, XIII в. — каноников капитулярных школ, университетских мэтров — сменило новое поколение гуманистов, которые практически повсюду за пределами традиционных школ (у Коллеж де Франс вначале не было своего помещения, и товарищества (sodalités) гуманистов собирались нерегулярно, в домах наиболее богатых из своих членов) учили перед столь же многочисленными аудиториями людей, влюбленных в филологию и писательство. Сама литература, от Ронсара до Рабле, полна следов этого обучения и без колебаний работала ради успеха того же дела. Эти люди действия были одновременно исследователями (в современном смысле слова), издателями, типографами и преподавателями и завоевали социальный статус, несравнимо более высокий, чем был у средневековых интеллектуалов: достаточно вспомнить семейство Этьенов сначала в Париже, а потом в Женеве и семейство Грифов в Лионе.

™_”œ^ ” ¿f“`”À”º œ“’^_”•—o Каждый ученый гуманист был если не издателем — а в эту эпоху не было издателя, который не являлся бы эрудитом, — то, по крайней мере, страстным книголюбом. Этьены и Бюде, семья Пелисье, Скалигер и позже Месм, Николя Колен — все владели значительными библиотеками. Именно через книги движение гуманистов завоевало такую аудиторию, и этот факт хорошо известен. Именно через книги и необходимость их печатать был установлен метод и пределы открытости духа, свойственные гуманистам. В заслугу книгам следует засчитать два главных элемента развития духа этого поколения: критический дух и исторический дух, и второй был слишком очевиден и гораздо чаще становился жертвой обвинений, чем первый. Критика рукописных текстов с целью установить «окончательный» вариант на протяжении полувека была главным занятием всех этих людей: из текстов, порченных ошибками переписчиков и ставших мало-помалу нечитаемыми, они постепенно смогли вынести подлинный «урок». В то же время, восстанавливая точный язык Аристотеля, Цицерона, Плутарха, они заменили варварскую схоластическую латынь чистым наречием лучших римских 220

mandrou.indd 220

20.01.2010 14:56:54

œk^o^ 14. `o”Âg_”g ošgfg`: œ“’^_”•—¼ ” ”_—gkkg™—“^k¼

и греческих писателей. Чисто филологический труд в современном смысле этого слова, такая реконструкция привела их к реконструкции всех аспектов античной цивилизации, и критика текстов подтолкнула к историческим исследованиям. Но представить здесь эти два движения в работах Бюде, Доле, Этьена — значит слишком поспешно пройти мимо самых волнующих аспектов их критического поиска: сбора и сравнения манускриптов, их розысков и находок по всей Европе, в монастырях и соборных школах, по кусочкам — Плиния, Геродота и Фукидида. Таков был удел каждого из них. Сами по себе великие путешественники, эрудиты Возрождения предавались столь же страстной, пылкой охоте, как и охотники за святыми реликвиями предыдущих столетий. Эта страсть к манускриптам не затухала еще долго: в 1635 г. невиннейший Мерсенн не мог сопротивляться тяге к одной китайской рукописи, несмотря на всю ее непристойность. Затем, по мере того как множились издания великих произведений древности — на языке оригинала и в переводе на французский или латынь, — началась работа более историческая: мало-помалу зародился особый вкус к различным эпохам, различным цивилизациям, которые составляли прошлое человечества. Этот аппетит ощущается уже начиная с Эразма, письма которого показывают его внимание к нюансам античной истории, или с Бюде, который предпринял методическое исследование Рима, помимо своей работы издателя и переводчика, — а в полной мере он развился у Монтеня, был ли он заперт в своей библиотеке или странствовал по Южной Германии и Италии. Но для него это было уже чем-то большим, чем история человечества до и после Христа или история народов Ветхого и Нового Завета, ставшая уже чем-то привычным, — для него это было предощущением многообразия современных, живых обществ в самой Европе и за ее пределами. Эти две базовые установки духа гуманистов проявлялись у ученых, когда они издавали и переводили тексты, сталкиваясь с интерпретацией и реконструкцией далекого прошлого. Могли ли они быть присущи и их многочисленным читателям, которых очаровала практика «этих добрых глухих гостей, которые никогда не злятся»? Конечно, особенности производства в XVI в. были таковы, что печатная книга становилась доступна лишь тем, кто хорошо умел читать: ремесленникам, как и дворянам, юристам (эти неутолимые клиенты!), как и аптекарям, цирюльникам и простым клирикам. Но ясно, что лихорадка познания, болезнь эрудитов, заразила и немалое число любителей книги: Э. Паскье гордился своей библиотекой и, сравнивая себя с дворянином, объезжающим парк, хвалился, что нахо221

mandrou.indd 221

20.01.2010 14:56:54

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

дит «больше добычи за четверть часа в своем кабинете», чем тот за день в деревне. Но кажется верным, что читатели предоставили одним эрудитам открывать новые миры и исторические перспективы. «Филология» была собственностью эрудитов, они устанавливали правила игры и законы самой дисциплины. В новом, расширенном смысле человеческая история была общим имуществом этой обширной группы, проявляющей любопытство одновременно — и это следует подчеркнуть еще раз — и к прошлому человечества, и к прошлому христианства… Дух истории и первого, и второго как бы сгустился здесь в виде энциклопедизма.

¿_À”™kšg`”m’ œ“’^_”•—o Каждый знает, чем первое поколение гуманистов обязано Античности. Эти люди, которые говорили и писали на трех языках, передали свою любовь к греческому и латыни писателям, и поэтому Ронсар, который прочел «Илиаду» в оригинале за три дня, мог заявить не без самодовольства: Les Francais qui mes vers liront S’ils ne sont et Grecs et Romains Au lieu de ce livre, ils n’auront Qu’un pesant faix entre les mains. (Французы, что читают мои стихи, Пусть они не греки и римляне, Но с этой книгой у них В руках нечто весомое.)

Нужно уточнить, что наследие античных цивилизаций не было достоянием исключительно товарищей Эразма и Лефевра. Без сомнения, они черпали полными горстями в этих восстановленных шедеврах, исследованных ими же самими, — но не больше, чем Отцы Церкви и средневековые клирики при подготовке к курсу христианской мысли. И повсюду в писаниях древних греков и римлян они встречали идею предназначения человека, во многом определяемого самим человеком: fabrum suae quemque esse fortunae³. В этом смысле герои Плутарха, ставшего известным даже за пределами круга эрудитов благодаря переводам Жака Амио, давали им чрезвычайно богатый вы³ Творцом своей собственной судьбы (лат.). — Прим. перев.

222

mandrou.indd 222

20.01.2010 14:56:54

œk^o^ 14. `o”Âg_”g ošgfg`: œ“’^_”•—¼ ” ”_—gkkg™—“^k¼

бор человеческих деяний, посредством которых человек сам мог решить все свои проблемы. Ведем ли мы речь о самоубийстве? Вот вам пример Катона и Сенеки. О конфликте между гражданским и сыновним долгом? Вот вам Брут: tu quoque, mi fili⁴. Каждая чеканная фраза, каждая сцена несла, словно медаль, груз человеческого опыта, легко переводимого в настоящее. Что же до педантов — «Аполлонов колледжа», исследованных Люсьеном Февром в «Рабле», — их опьяняла эта античная культура, и они пользовались ей, чтобы отделиться от простонародья, и стали говорить и писать исключительно на латыни, имитируя Марциала, Овидия и Горация. Впрочем, они как раз не были великими гуманистами — и не считались таковыми даже в свое время, при сравнении с Этьенами и Рабле. Но они заполняли воздух и целые тома своими «nugae»⁵, словесной игрой с личными именами, своими йеремиадами и своими спорами, кто из них — подлинный Вергилий своего времени. В этом и состояла проблема: Hoc saeculum genuit duos Marones…⁶

Это был педантизм без каких-либо результатов, демонстрирующий лишь «манию Античности», которая захватила некоторых ученых эпохи. Более точное представление о значении Античности для гуманистов дает изучение перемен в потоке публикаций. В Париже⁷ издавали меньше книг латинских и греческих авторов и исследований, посвященные Античности, чем религиозных произведений, — до 1525 г. (в этом году, соответственно, их было 37 на 56); но в последующие годы творения гуманистов сделали скачок вперед: 134 против 93 благочестивых книг в 1528 г., 204 против 56 в 1549 г. ⁸ Однако ненасытная жажда знаний у эрудитов не ограничивалась одной Античностью, она простиралась на все знания, которые можно было получить в ту эпоху. Без сомнения, Античность частично ⁴ Слова Юлия Цезаря: «И ты, мой сын» (лат.). — Прим. перев. ⁵ Безделки, «досуги» (лат.), легкие стихи. — Прим. перев. ⁶ Этот век породил двух Овидиев (лат.). — Прим. перев. См.: L Febvre. Le problème

de l’incroyance au XVI-e siécle… P. 20. ⁷ Данные опубликованы в: L. Febvre, H. J. Martin. L’apparition du livre. Paris, 1958.

P. 371. ⁸ Из этих 204 книг только 33 были на греческом, а 40 на латыни; остальные — пере-

воды и исследования.

223

mandrou.indd 223

20.01.2010 14:56:54

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

удовлетворяла эту жадность, в виде вновь найденных произведений Плиния Старшего, Птолемея, Пифагора, самого Аристотеля. Но энциклопедическое любопытство Лефевра, Рабле, а чуть позже Рамуса не имело пределов: Рамус, вероятно, был лучшим примером, этот магистр искусств (как и Лефевр), который писал труды по философии, свободным искусствам, математике, геометрии, диалектике… В каталогах издателей значились книги по естественной истории и географии известного мира (Средиземноморье и Ближний Восток) — впрочем, в гораздо большем количестве, чем по только что открытым континентам, — а также математические трактаты. Чтобы понять безграничное любопытство этих людей, безусловно нужно добавить и произведения легендарного характера, будь то традиционная агиография или хорошо сохранившиеся языческие мифы, а также многочисленные юридические сочинения. Важность клиентов издателей из судейского сословия объясняет, до некоторой степени, популярность трудов по правоведению в то время, когда традиционные концепции — в особенности о естественном праве, выдвинутые святым Фомой Аквинским — были поставлены под вопрос уточненными сведениями из древней истории и когда расцвели мистические концепции, плод Реформации. Развитие позитивного права — включая сюда и понятие общественного договора, которое появилось в последние десятилетия XVI в. — происходило под влиянием двух факторов: лучшего понимания истории римского права и мистической идеи, взращенной Лютером, Макиавелли и Боденом, согласно которой мир устроен глубоко несправедливо. На самом деле гуманист — это ученый, жадный до всех знаний, какие бы они ни были, это энциклопедист, без следа дилетантизма, который нашел в науке, и особенно в древних сборниках, первый, но не единственный источник для утоления своей жажды. *** Не все эти черты можно найти в гуманистической традиции, увековеченной в последующие эпохи: даже сам тип эрудита, расшифровывающего манускрипты, с блеском восстанавливающего прочтение сильно испорченного текста, понемногу исчез, как только закончилась работа по каталогизации и сравнению рукописей, спасенных от забвения. Но многие другие черты не пережили и конца XVI в.: например, тип ученого издателя-печатника, просвещенного человека XV – XVI вв., начиная с Иоганна Амербаха до Робера Этьена, сделался очень редким и почти не существовал в XVII в., какова бы ни была образованность издателей Мольера и Паскаля. Точно так же 224

mandrou.indd 224

20.01.2010 14:56:54

œk^o^ 14. `o”Âg_”g ošgfg`: œ“’^_”•—¼ ” ”_—gkkg™—“^k¼

тот пыл, который жег поколение Эразма и Лефевра и толкал к учению стольких людей, богатых и бедных, поутих ко второй половине столетия: если до 1550 г. в городах старались наращивать инструменты познания, основывать библиотеки, учреждать муниципальные колледжи, которые давали, по образцу Коллеж де Франс, светское образование, — то в конце XVI в. вследствие подозрений, возбужденных Реформацией, разрушений гражданской войны и, прежде всего, отсутствия денег муниципалитеты отказались от колледжей, и их заняли священники. Например, в Амьене в ноябре 1599 г колледж, покинутый директором и регентами, лишившимися зарплат, перешел в руки архидьякона, который согласился работать за половинную плату. Так же можно измерить и расстояние, которое отделяло приверженцев гуманизма первых годов XVII в. от тех, чьей славой стали Эразм и Гильом Бюде. Тот, который проповедовали иезуиты, и даже такие неплохие литераторы, как Камю, епископ де Белле, обратили надежды гуманистов на науку; человек и мир были, безусловно, достойны восхищения и изучения, но лишь потому, что они позволяют подняться до понимания Творца, а человек — шедевр вселенной потому, что несет в себе образ того же Бога. Так же и изучение Античности было сконцентрировано на трудах и людях, которые возвещали и в некотором роде готовили приход Церкви Бога… Это уже дух другого типа, в котором религиозные интересы преграждают путь надеждам и всепоглощающему пылу первой половины XVI в.

mandrou.indd 225

20.01.2010 14:56:54

œk^o^ 15 ДВИЖЕНИЕ ВПЕРЕД: УЧЕНЫЕ И ФИЛОСОФЫ

Уделить ученым и философам место среди людей, труды которых в ту эпоху считались деятельностью высшего порядка, может показаться спорным начинанием. Несмотря на несколько очень известных имен, таких как Леонардо да Винчи (трактатов которого его современники не читали), Коперника, Кеплера, Виета, Галилея, науки XVI в. имеют плохую репутацию у историков наук. Компиляции, накопление возвращенных знаний Античности — вот стандартный упрек, который переходит даже в презрение к ученым Ренессанса и конца столетия… Следует дождаться Декарта. Что же до философов, то лучше о них вообще не говорить. Для современников верность томизму, который смешивал философию и теологию, оставалась законом, который то тут, то там преступали дерзкие одиночки наподобие Петра Рамуса¹. Для историков философии то же обвинение в эклектическом злоупотреблении античностью звучит как безапелляционное проклятье: и снова здесь Декарт играет ту же роль, которую в литературе Буало приписывал Малербу. Однако если попытаться даже в ограниченном объеме реконструировать интеллектуальный климат, в котором жили люди науки, все окажется не столь мрачным. Даже до Декарта во Франции были свои ученые — они же и философы — знаменитые и нет, которые пробовали понять природу и ради этого повсюду искали опоры, предшественников, auctores, способных помочь в их усилиях. Но перед тем как рассмотреть духовные установки, который выражались в этих попытках, вкратце обрисуем социальный престиж ученого. Он не был, как ныне, профессионалом, постоянно поглощенным научными поисками или преподаванием. Университеты действительно уделяли некоторое место исследованиям в математи¹ В русской историографии он также известен как Пьер де ла Раме. — Прим.

перев.

226

mandrou.indd 226

20.01.2010 14:56:54

œk^o^ 15. `o”Âg_”g ošgfg`: “˜g_¼g ” ž”k•ž¼

ке, юриспруденции и медицине, и, безусловно, существовал определенный социальный слой, количественно весьма тонкий и без большого влияния за пределами студенческой аудитории, ученых преподавателей: правоведов, теологов, магистров медицины, «физиков» квадривиума, которые твердили уроки схоластики, стереотипы, в которые движение Ренессанса пока не внесло нового духа. Гиппократ, Аристотель, кодекс Юстиниана по-прежнему оставались авторитетами, которым следовали с формализмом, превращавшим в чудо сами университетские церемонии, эти disputationes, во время которых обсуждали важнейшие пункты общепринятых доктрин. Покуситься на Аристотеля или Галена внутри университета или за его пределами значило подвергнуться проклятью, как и произошло с Петром Рамусом в 1544 г. Даже медики и юристы, смирившиеся с неизбежными инновациями — новыми болезнями XVI в., королевскими ордонансами такого великого законодателя, как Франциск I, — не избежали подобной ограниченности и воспроизводили суровость, с которой теологи в своей области следили за правоверностью мыслей, и боролись с ересиархами и ересями всех мастей. Не мир профессоров развивал естественные науки, когда они возникли благодаря великим открытиям, и не он поставлял им кадры и обеспечивал славу. Хорошо известно, что страсть к исследованиям испытывали люди, которые даже в глазах традиционной истории науки были «любителями». Тут можно вспомнить Бернара Палисси, ремесленника-самоучку, который не побоялся сочетать теорию («Theoricque») и практику («Praticque»); однако Виет, а позже Ферма и отец Паскаля были магистратами, профессиональные занятия которых оставляли им, без сомнения, много досуга для удовлетворения любопытства во внерабочее время. Также важную роль сыграли многие медики, не профессора, а практики, постоянно сталкивающиеся с жизнью. Именно так и распространялась, по большей части, эта страсть к наукам; с первых лет XVI в. напечатанные переводы древних сочинений могли попасть в руки кого угодно: геометрия Эвклида, механика Архимеда, география Птолемея, физика Аристотеля, естественная история Плиния… Сам Рабле был очарован этой вновь обретенной наукой и питал ей своего Гаргантюа. И в этом он не был ни исключением, ни чьим-то предтечей: какой воспитанный человек в конце XVI в. не был коллекционером? Это была прекрасная эпоха домашних «кунсткамер» (cabinets de curiosites), где скапливались астролябии, карты-портуланы и «карты мира на деревянных реечках», раковины, чучела рыб южных морей, древние медали и книги. В начале XVII в. отец Гарасс, преследующий атеизм и либерти227

mandrou.indd 227

20.01.2010 14:56:54

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

нов повсюду, где они могли спрятаться, заявил, что в Париже каждый может назваться ученым: «Звание честного человека, — писал он, — ничего не стоит, но звание ученого человека дороже всех прочих». Без сомнения, изображать из себя ученого и быть ученым — не одно и то же, мы это видим постоянно и сейчас. Но это увлечение хорошо показывает престиж человека науки в начале Нового времени. Мы пойдем дальше и даже скажем, что неразбериха в науке этого времени много прибавила к ее престижу, сколь парадоксальным ни покажется такое утверждение. И только позже, когда появилась методическая точность, критерием успеха стала ясность объяснения.

_gf^m‘gf”›^ ” šfg`o•›”Ëg_”g Оставим в стороне вопросы о научном инструментарии, языке и концептуализации. Люсьен Февр представил в своем «Рабле» обобщенный разбор этих аспектов, к которому пока нечего добавить. Люди неутолимого любопытства, тогдашние ученые искали полезных знаний; их интересы определяли самые общераспространенные верования, что показывает, например, связь между астрономией и астрологией. «Если бы, — объяснял Кеплер, — не было твердой надежды прочесть в небе будущее, будут ли люди достаточно мудры, чтобы заниматься астрономией самой по себе?» Это, может быть, еще более верно в отношении медицины, которая включалась в науки наряду с алхимией и оккультизмом. Определять иерархию наук или поделить их на науки и лженауки, как мы делаем сейчас, — не имеет смысла. Нужно признать, следуя тогдашнему духу времени, оккультизм, как и алгебру Виета. Опираясь на опыт — но не на эксперимент — и на традицию, ученые в первую очередь занимались сбором неисчислимых «фактов», которые множились благодаря распространению античной науки и расширению мира, последовавшего за великими географическими открытиями. Они не были энциклопедистами в смысле выстраивания всего по порядку, но склад ума у них был энциклопедический. С этой точки зрения нет никакой разницы между скромным жителем Реймса, коллекционером чучел птиц из Вест-Индии и самым знаменитым ученым, который ездил на Антильские острова и подробно описал тамошнюю фауну, совершенно неизвестную в Европе. Средневековые «Зеркала природы» внезапно разрослись сразу в несколько раз за счет гербариев и гравюр на дереве или на меди, которые дотошно воспроизводили реальные объекты. 228

mandrou.indd 228

20.01.2010 14:56:54

œk^o^ 15. `o”Âg_”g ošgfg`: “˜g_¼g ” ž”k•ž¼

Но, будучи людьми традиции, они принимали все, что было освящено авторитетом. Для примера можно припомнить, как истово Амбруаз Парэ занимался толченым рогом единорога², якобы помогающим от чумы. Он не отрицал существования такого животного, потому что его поддерживала Церковь; но, перечислив все причины, по которым не следует в него верить, он закончил признанием, что сам все же верит. Впрочем, в этой области медицины следовало учитывать распространенные суеверия: если больной умрет от чумы, а врач не прописал ему рог единорога, то родственники умершего могли его затравить. Кроме того, они приветствовали все описания — и монстров тоже — в «Естественной истории» Плиния и Аристотеля: авторитет предшественника, этот принцип, оспоренный лишь наукой XX в., в которой одно открытие порой отрицает предыдущие, был базовой аксиомой для ученого в XVI в. То же касается и опыта, если под этим понимать не искусство доказательства какого-то факта путем его повторения, а просто сам сбор фактов и восхищенное наблюдение за явлениями: некое видение, падающая звезда, удар шпагой в небе или сон, который может быть вещим, — все это опытные факты. Они давали материал для искусства «прогностикации», предвидения, которое занимало столь важное место среди увлечений эпохи — до той степени, что альманахи предсказаний, более или менее астрологические по содержанию, могут оказаться самым популярным способом распространения «научных знаний». Действия, разделенные промежутком времени, совпадения или последовательности событий, между которыми спонтанно устанавливалась причинно-следственная связь, — их бесконечно и радостно использовали ученые как факты, полученные через опыт и наблюдение. Это отношение принимающего ума, открытого любому «опыту», — безусловно, другая характерная черта. Сюда же относится и неразбериха с астрономией и астрологией: «измерять небо, переносить звезды на карту и исчислять их, определять размеры каждой, и знать, на каком расстоянии одна отстоит от другой» — это работа астронома, но так же в нее входит и умение находить знаки, которые могут повлиять на судьбу каждого. Знать дату рождения согласно календарю было менее важно, чем знать конфигурацию и расположение небесных светил, благодаря которым можно описать всю жизнь заранее. В этом смысле астрология — сложное искусство, которым интересовались самые талантливые, ни на секунду не допуская мысли, что они занимаются чем-то ущербным. ² A. Paré. Discours de la Licorne. 1579.

229

mandrou.indd 229

20.01.2010 14:56:54

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

Алхимия, которая оставалась самой престижной из всех наук, обладала двойственностью того же порядка. Алхимик искал или панацею, желая дать медицине лекарство от всех болезней — и от чумы, и от прочих, или секрет получения золота из обычных материалов, камней и недрагоценных металлов: с одной стороны здоровье, с другой богатство. В своем подходе честолюбивый ученый — это химикэкспериментатор: его могущество зиждется на сочетании и перегонке элементов. Нагревание, сплавление металлов, перебор разных пропорций… все эти медленные, скучные операции не были в прошлом науки чем-то абсолютно ненужным. Конечно, никакой доктор Фауст никогда не добился успеха в трансмутации элементов или получении всем известного философского камня. Никогда ни один из алхимиков не окончил свое исследование микрокосма или макрокосма. Однако алкоголь — это открытие алхимиков, основные металлы и сплавы, которые мы ныне используем, были впервые получены в этих мастерских, где соседствовали самые изысканные — и, на наш взгляд, самых нелепые — порошки, часто привозимые с Востока, и продукты, полученные по лучшим рецептам металлургического искусства Средневековья. И, наконец, адепт оккультных наук и самой магии тоже был ученым. Он пытался определить и направить те же силы природы, но только чуть менее видимые и чуть более сложные для овладения, чем те, которые известны всем благодаря обычным органам чувств. Но «панпсихизм», который подразумевала магия — не говоря о ее теологической части, в случае черной магии, которая считалась сатанинской, — полностью принимался ментальностью того времени. Это то, что Февр в своем «Рабле» называет дефицитом чувства невозможности. Только редкие умы, как Шаррон или Монтень, могли отвергать, и то понемногу, суеверия и иррациональность в опытах с магией. Их современники вполне принимали такие занятия, более того, выделяли их из числа остальных форм знания. Итак, в этом научном духе, на наш взгляд, постоянно происходило смешение рациональных элементов, полученных при помощи дедуктивного метода и даже наблюдения, и иррациональных, полученных посредством традиции и неконтролируемых экспериментов. Соблазну отделить доброе зерно от плевел противостоит следующее соображение: у всех этих разных направлений был единый подход. Математика Виета была одновременно учением о хороших и плохих числах Пифагора. Первые телескопы, которые позволили проверить наблюдения Галилея и теории Коперника, а Кеплеру — вывести свои теории оптики, хвалил в своем труде «Magie Naturelle» Порта из Не230

mandrou.indd 230

20.01.2010 14:56:55

œk^o^ 15. `o”Âg_”g ošgfg`: “˜g_¼g ” ž”k•ž¼

аполя как предметы, обладающие одновременно и благотворной магической силой³. Прогресс в медицине, как и в естественных науках, достигался благодаря сбору массы данных и определений самого разного происхождения, и все они принимались без порядка и без метода. Из этого многообразия порой проглядывало предвосхищение того научного расцвета, который начался в XVIII в. Посреди астрологических грез, тысяч описаний чудовищ (посмотрите Амбруаза Парэ) и сотен «предсказаний» мы найдем эскизы Леонардо да Винчи и терпеливые эксперименты Бернара Палисси, но даже десять или двадцать пред-наук не образуют одну Науку, которую люди смутно ощущали лишь с середины XVII в.

’g—` ” ž”k•ž”º Сказать сегодня, что научный прогресс тесно связан с развитием математики и первых экспериментов, будет довольно наивно. Мы хорошо знаем, что математика и экспериментальный метод снискали наибольший успех в последующих столетиях, и вывод тут напрашивается слишком просто. Однако точно, что некоторый прогресс, которым современная наука может гордиться, был достигнут именно там и тогда. Это хорошо выразил Декарт: прослеживая в «Рассуждении о методе» свой интеллектуальный путь с первых годов XVII в., он подчеркивает, как ему нравилась математика, «основания [которой] столь устойчивы и тверды», и одновременно изумляется, что никто «не построил на них ничего более возвышенного», чем технические приспособления в землемерии, картографии и фортификации… Математика и астрономия, благодаря своему формальному характеру, всегда обладали солидностью и очевидностью, на которую не смели претендовать науки, имевшие дело с более материальными объектами. Этому также способствовали переиздания античных трактатов, от Архимеда до Птолемея, включая сюда Аполлония, фрагменты которого пытались реконструировать до самой середины XVII в., когда этим занимался Ферма. Птолемей открыл дорогу Копернику и Галилею. Над «Коническими сечениями» Аполлония долго размышлял Кеплер. Более того, требования к точности, которые появились с изучением математики, повлияли и на будничную жизнь. Слова XVI в. «архитектор» и «геометр» выдают влияние греческой науки. Такой город, как Амьен, в течение года оплачивал труд ³ Magia naturalis. Livre XVII, chap. X.

231

mandrou.indd 231

20.01.2010 14:56:55

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

художника и «архитектора», который снимал с компасом в руке план города, портретировал его предместья и укрепления, даже рисовал чертежи домов и трупы, которые находили на улицах. Желание применить меру и число во всех видах познания пока еще плохо оформилось: мы видим здесь лишь начатки любви к механизмам XVII в. Однако более заметным был прогресс в экспериментировании, осознанном и рациональном исследовании природы, — по крайней мере, в последние годы XVI в. Если такой человек, как Декарт, еще позже оставался привязанным к математике и желал подчинить природу законам числа, то другие, как Амбруаз Парэ и Бернар Палисси, не могли доверить опытам прогресс в своей области. Медицина по Гиппократу поощряла такие стремления, пока еще робкие, через позитивные описания болезней и живых существ, которые никогда не требовали магических объяснений. Вскрытия трупов, которые делали все чаще и чаще, были важным этапом на пути к экспериментальной науке. Точно так же человек с любознательным умом, как Клод Атон, желающий понять небесные явления, которые очень активно проявлялись в 1575 – 1576 гг., задавался вопросом, нельзя ли сравнить эти огни, которые внезапно вспыхивали на небе, с «элементарным огнем, охватывающим льняную кудель в прялке», незаметным, пока он вдруг не прорывается пламенем⁴. Конечно, признаков было еще больше. Тот же Бернар Палисси, который противопоставлял свою ремесленную практику теориям Кардана, часто довольствовался простыми утверждениями, основанными на здравом смысле, а порой и хуже того: в своем «Трактате о камнях» он вывел из наличия мрамора в Пиренеях связь между обилием воды и твердостью камня… Никто еще не пришел к практике систематических экспериментов. *** В докартезианский период в ценности наук, какими они тогда были, не замедлили усомниться разные критики. И Мерсенн и Бэкон много писали в начале XVII в. против скептиков, которых смущали противоречия и неточности, присущие многим объяснениям. К концу XVI в. стройная аристотелевская конструкция, основа второй половины Средневековья, стала разрушаться. Натурализм XVI в. приписывал значение, присущее природным элементам, любому явлению, всему, что подмечал опыт, касалось ли это времени или пространства. Все было возможно, потому что все было естественным, вклю⁴ Haton. Mémoires. II, 823.

232

mandrou.indd 232

20.01.2010 14:56:55

œk^o^ 15. `o”Âg_”g ošgfg`: “˜g_¼g ” ž”k•ž¼

чая сюда и то, что мы сегодня называем сверхъестественным или чудесным. Таким образом, философия определялась в рамках научных ментальных установок. Жаркие споры в Париже в середине XVI в., которые разгорелись между аристотелианцами и «рамистами», представляют собой важный этап обновления философии, ведь их отправной точкой было обсуждение «физики» или астрономии без выдвижения гипотез. Через три четверти столетия Мерсенн и Декарт уже занимались математическими проблемами и выстраивали систему физики: читатели Декарта ценили его механистическую систему не меньше, чем его методологические сомнения. Переворот в философской и научной мысли произошел в первые годы XVII в. Из компиляций и методологических неточностей предшествующей эпохи мало-помалу родилась идея рационального метода, необходимого для обеспечения продвижения науки. Времена коллекционеров — и метафизиков — прошли: сто пятьдесят корреспондентов и гостей отца Мерсенна, которых с точностью перечисляет один из его биографов, — все были увлечены математикой и упорядочением своих мыслей. Юный Паскаль, который был известной фигурой собраний на площади Вогезов, высказался по этому поводу очень выразительно: никто лучше него не мог помочь избавиться от «тирании мнений», так как «он имел особый талант формулировать прекрасные вопросы… хотя у него и не было схожего таланта их разрешать». Сегодня мы скажем: искусство ставить проблемы. Научная лихорадка, которой заразились все товарищи монаха-минорита, клирики и миряне, безусловно, имела отношение к предчувствию какого-то важного изменения, которое приведет к более ясному видению и к новому знанию, столь же неоспоримому, как геометрия Евклида. Близился момент, когда прогремит Истина Наук. Атмосфера этого периода, которая разрешилась появлением в 1637 г. «Рассуждения о методе», — это атмосфера битвы, в которой приверженцы средневекового аристотелизма, последователи всех традиционных рецептов, уже бывшие устарелыми, проиграли в решительном сражении. Это был арьергард, который Ги Патен заклеймил в своих советах сыну, медику, как и он сам⁵: «…Врача, который напрягает свои силы в борьбе против суеверия и ханжества парижского народа, немедленно оклевещет невежественная толпа и ханжеская буржуазия, иезуиты, святоши и лицемеры в капюшонах, глядящие на мир через шоры, неграмотные священники и даже самые ⁵ Опубликовано в: Pintard. La Mothe le Vayer, Gassendi, Guy Patin. Paris, 1942.

233

mandrou.indd 233

20.01.2010 14:56:55

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

высокие люди в стране, которые связаны кабальной клятвой с ханжами». Хотя излишне бурное и несправедливое, это утверждение хорошо тем, что доносит до нас эхо борьбы, в которую были вовлечены ученые первых десятилетий века, и отражает обмирщения философии и науки. Новые концепции о природе — и человеке — разрабатывались быстро, ценой пересмотра старых, и это тревожило, или пробуждало энтузиазм у всех тех, кто в этом хоть как-то участвовал. Но если, когда теологи-иезуиты взялись за языческий гуманизм Ренессанса, они смогли его впитать и интегрировать в свою собственную мысль под именем религиозного гуманизма, проделать то же самое с наукой им не удалось, по крайней мере в XVII в. Триумфальный прорыв математики, астрономии и физики слишком противоречил традиционным истинам, которые считались незыблемыми, что и продемонстрировали судьбы Коперника и Галилея. Научный прогресс неизбежно принимал форму воинствующего нововведения, весело отрицающего основные «евангельские истины», — это уже та черта научной жизни, которая наиболее проявилась в эпоху энциклопедистов. В этом смысле Декарт одновременно венчал собой научные усилия XVI в. — и был точкой нового отсчета.

mandrou.indd 234

20.01.2010 14:56:55

œk^o^ 16 ДВИЖЕНИЕ ВПЕРЕД: РЕЛИГИОЗНАЯ ЖИЗНЬ

Во Франции Генриха IV или Франциска I те три типа людей, которые мы только что рассмотрели — гуманисты, художники и ученые, — составляли меньшинство. Что одни — ходячие энциклопедии, что другие — творцы красоты, они трудились для публики, которая и сама была не очень широкой. Первые обращались к тем, кто был если не образован, то хотя бы любопытен, кто интересовался вновь обретенной классической Античностью, языческим разумом и теми дохристианскими цивилизациями, познакомиться с которыми средневековая Церковь дозволяла одним только клирикам. Вторые — архитекторы, художники, скульпторы — может быть, и предлагали свои творения взгляду любого из современников — по крайней мере, архитекторы точно, — но еще не пришло то время, когда Лувр, Фонтенбло и замки Луары открыли для всех или когда у большинства французов появилось желание их посетить. Наконец, третьи не получили никакого признания до тех пор, пока их науки не доказали, что могут постичь природу и человека. Так что изучение этого крошечного мирка эрудитов, ученых, художников не слишком многое говорит о современном им обществе. И напротив, религия касалась абсолютно всех французов. Как показал Люсьен Февр в «Проблеме неверия», она присутствовала в человеческой жизни постоянно, освящала ее самые важные моменты, от рождения до смерти. Она давала спасительную надежду всем, кто пребывал в этом временном мире, и особенно тем, кто готовился к переходу в вечность. Ни у кого в ту эпоху и в мыслях не возникало как-то от нее отдалиться. Наличие религиозного элемента в каждом человеке, без сомнения, было характерной чертой эпохи раннего Нового времени. Это была традиция, которую вовсе не сразу смогли расшатать жаркие споры, в конце концов сокрушившие религиозное единство Франции — и всей Западной Европы. 235

mandrou.indd 235

20.01.2010 14:56:55

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

Однако в нашу задачу не входит прослеживать перипетии догматических и социальных конфликтов, которые раздирали сердца и страны на протяжении почти целого века. Это долгая история, уходящая корнями в метафизическое беспокойство XV в., его страх смерти и ада. Она не завершилась ни с Нантским эдиктом, ни с миром в Алэ, ни даже с отменой Нантского эдикта, ни в социальном, политическом, ни даже в демографическом смысле, не говоря уж о психологическом. Нас же интересует значение веры — или, скажем, разных способов верить — для людей, оказавшихся во Франции в тревожную эпоху Реформации и Контрреформации, если использовать эти стереотипные термины. «Вера», «сомнение», «практика» — все эти выражения имеют смысл, когда речь идет о религиозных установках наших современников. Благодаря огромной аналитической работе философов, подробно рассмотревших нюансы, которые отличают веру простого угольщика от критического агностицизма, и французской школы социологии религии, составившей многочисленные методические каталоги, анкеты, карты и т. п. религиозных практик, мы можем с той или иной степенью точности определить современную веру или неверие. Но это невозможно для XVI – XVII вв., в первую очередь потому, что у людей того времени не было соответствующего концептуального оснащения, которое мы используем сегодня. Это, безусловно, сильно сужало спектр их собственных мнений, но особенно ограничивает нас, не позволяя применить в их отношении наши определения и методы анализа. Чтобы это было очевидно, возьмем пример монаха, молящегося в своей келье: никто не станет рассматривать одинаковым образом бенедиктинца 1530-го и 1960-го года. Очень часто именно их реакция на жизнь своего века и привела их в монастырь… Но даже если забыть об этом, монах XVI в., обращавший свою молитву к Иисусу, Богоматери или какому-нибудь святому, представлял их себе совершенно иначе, чем мы сегодняшние. Конечно, не существует какогото единственного и неизменного способа верить — или сомневаться: мы знаем наверняка, что люди раннего Нового времени «хотели верить», но так же очевидно, что современники Эразма и Кальвина¹ ¹ Стоит ли указывать, что эти имена фигурируют здесь как вехи, а не как типы?

Личность Эразма не подходит для исследования коллективной психологии. Человек, который отказался от сана и объявил своим сократический девиз «Я знаю только то, что я ничего не знаю», явно выбивается из ряда. В его отношении даже больше, чем в отношении Рабле, встает проблема предшественника. См. предисловие Анри Берра к книге: L. Febvre. Le problème de l’incroyance au XVI-e siecle. La religion de Rabelais.

236

mandrou.indd 236

20.01.2010 14:56:55

œk^o^ 16. `o”Âg_g ošgfg`: fgk”œ”m_^º ”m_–

или, позже, Берюля и Д’Обинье не «чувствовали» свою веру одинаково. Чтобы изучить в деталях эти необычайно сложные натуры, которые так тревожились за свою судьбу, надо шаг за шагом пройти по всем этапам духовной жизни эпохи. Мирные реформаторы 1510 – 1520 гг. и свирепые вдохновители Религиозных войн хотя и не очень похожи, но имеют много общего. Мало того, хотя никто не сомневается, что такие важные даты, как «день разрыва», 15 июня 1520 г., или день закрытия Тридентского собора, были определяющими для этой духовной жизни эпохи, нельзя сказать, что их влияние ощущалось всеми одинаково и одновременно. Лютера отлучили от Церкви, он стал монахом-одиночкой, затерявшимся посреди враждебной Германии, и тем самым, по крайней мере с точки зрения Рима, был вскрыт страшный гнойник. Но прошло десять, двадцать лет, и протестантские церкви размножились по всей Европе. Тридентский собор восстановил учение и, более того, дисциплину в католическом мире; но, как мы знаем, Церковь не возвратилась к прежнему величию духа. Во Франции воплощению его решений мешало галликанское по духу сопротивление парламентов, которые противились даже публикации соборных текстов, потом вмешались трудности практического характера, связанные с выполнением положений собора о запрете народных праздников, сатурналий, к которым народ был очень привязан. Еще в конце XVII в. некоторые с удивлением замечали, что «праздник дураков» кое-где продолжают отмечать. Религиозная кампания в позитивном смысле, по насаждению духовных практик, в которых собор видел средство эффективной борьбы с распространением ереси, развернулась во Франции лишь в первые десятилетия XVII в. История религии, размеченная традиционными датами и этапами, была, повторим еще раз, историей великих людей. Нас же в первую очередь интересует, как повлияли их деяния на общую практику и духовную жизнь. Чтобы наша мысль стала понятней, мы еще скажем, что и проявления жестокости во время Религиозных войн интересуют нас сами по себе, как свидетельства бесчувственности обеих сторон, которая так возмущала Клода Атона: «католики были такими же ворами и расхитителями чужого имущества, как и гугеноты — за исключением того, что первые не грабили и не разоряли церкви и не убивали священников. Во всем прочем они были столь же отвратительны, как гугеноты»². Нам придется учитывать этот новый климат, в кото² Haton. Mémoires. II, 597.

237

mandrou.indd 237

20.01.2010 14:56:55

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

ром проходили религиозные споры в последующие тридцать лет, когда мы обратимся к формам духовной жизни, хотя он не был решающим фактором и даже самым главным элементом. В нашем исследовании характерных черт, присущих разным религиозным установкам, ни в коем случае нельзя забывать, что на все аспекты, которые мы только что перечислили, накладывали свой отпечаток отношения между двумя главными группами верующих. Для католиков, прежде всего, это был глубокий ров, отделявший клириков, которых мы можем называть профессионалами, от простых мирян, следовавших предписаниям веры, ритуалы которой, будучи результатом многих столетий кодификации, компенсировали недостатки их внутренней жизни. В новых духовных структурах, которые создала Реформация, схожую роль играли пасторы и их паства; однако новое христианство было скорее индивидуальной, чем иерархической религией. И, наконец, в начале XVII в. мы сталкиваемся с еще одной ситуацией: миряне тогда занимали в галликанской церкви более значительное место, чем когда-либо раньше. Они громче требовали и получали свое место в светском управлении приходом: это были «церковные советы» (fabriques), институты, укоренившиеся в XVII в. повсюду. Мало того, самая значимая часть движения по обновлению в 1600 – 1640 гг. была делом рук мирян, и особенно благочестивых женщин. Однако если в католичестве такая ситуация продолжалась недолго, будучи лишь отдельным моментом, благоприятным для участия простых верующих в жизни Церкви, то у протестантов роль мирян оставалась преобладающей с самого основания их религии.

«šfžg••”_^k–_¼g» ™^—k”™”: ™k”f Епископы и князья Церкви, аббаты и приоры монастырей, главы орденов, мэтры и студенты университетов и многочисленная мелкая сошка этой иерархии, кюре и монахи, — все они составляли мир клириков, который традиционная история Церкви, когда она претендует на рассмотрение всего поля религиозной деятельности, и выбирает в качестве объекта и жертвы. Вне всякого сомнения, именно из числа служителей видимой церкви и выходили зачинатели реформ и сторонники самой строгой моральной и духовной аскезы, основатели орденов, реформаторы монастырей, мэтры разных наук — все главные деятели религиозной истории. Поэтому никого не должно удивить, что мы попробуем задуматься над тем, какое значение имело литургическое и догматическое образование в Церкви 238

mandrou.indd 238

20.01.2010 14:56:55

œk^o^ 16. `o”Âg_g ošgfg`: fgk”œ”m_^º ”m_–

XVI в. для возникновения различий между клириками и мирянами. И священник, пекущийся об углублении своей веры, и монах, заинтересованный в том, чтобы интеллектуально обосновать свои мистические откровения, могли рассчитывать не только на ресурсы своей частной библиотеки, иногда поистине монументальный, благодаря преобладанию богословских книг среди печатных изданий (с 1450 г.) — если, конечно, было достаточно денег на их покупку, — но и на просвещенные услуги факультетов, которые были для них открыты, — факультетов теологии, с текстами отцов и учителей Церкви, и канонического права, с их собраниями решений соборов и папских булл. Они могли учиться в Париже, Орлеане или Бурже, и труды отцов Церкви действительно являлись для них неисчерпаемым источником мыслей и вдохновения, особенно таких авторов, как Святой Августин и Святой Петр. В этом смысле и белое, и черное духовенство сознавало необходимость сохранения древней традиции, той, которая и создала саму Церковь. Разве отпечаток этой традиции не проявлялся на всех поступках священников, даже если они порой и удивляли простых верующих? Многие примеры касаются как раз проблем XVI в., когда пересматривались главные вопросы. Так, богословская теория брака была разработана аскетами, жившими в ожидании конца света — при том, что уже святой Фома Аквинский протестовал против «непорочного зачатия» при помощи доводов современной ему морали. Так же и ритуал благословения после родов намекал на то, что любой телесный союз, даже законный, был ошибкой, которую надо исправлять. Кстати, суровость подобной аскезы во многом способствовала отдалению священника от массы верующих. Наконец, само разнообразие монашеских орденов, живущих вне мира, в доме Божьем, являлось еще одним важным элементом, способствующим духовному росту. Францисканцы, доминиканцы, бенедиктинцы были самыми многочисленными и самыми почитаемыми — до того, как иезуиты с 1540-х гг., а затем и многочисленные ордена XVII в. не стали менять эту монашескую иерархию. Конечно, ордена не предоставляли возможности сделать карьеру в современном смысле, но они были открыты для всех, кого вдохновляла пылкая вера, как один из путей — с разными боковыми тропинками — достижения интенсивной духовности, ведущих в жизнь особую и мистическую, что не переставали повторять многочисленные «Exercices spirituels» («Духовные упражнения») той эпохи. «Аскет», «ученый», «духовный наставник» — этим определениям, как мы хорошо знаем, не всегда отвечал обычный священник. Между 239

mandrou.indd 239

20.01.2010 14:56:56

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

идеальным портретом и реальностью было столько промежуточных типов, что нам придется их классифицировать по функциям и по образованию. Высшее белое духовенство, архиепископы и епископы, выбирались по соглашению между королем и Римом, которое давало французскому королю значительные привилегии. На самом деле Болонский конкордат 1516 г. позволял королю назначать на епископские посты кого ему заблагорассудится: младшего сына из разорившейся аристократической семьи или своего ревностного духовника. Несмотря на необходимость соблюдать решения Тридентского собора, касающиеся проживания епископов, или практику комменды, назначение на высшие церковные посты продолжало зависеть от прихотей монарха. Сам Генрих IV подал хорошо известный пример. Это значит, что епископские обязанности часто исполняли безвластные коадъюторы, или же невежды, которые часто не могли даже поддержать богословского диспута. Отсюда неровный, ухабистый ритм жизни в диоцезах; когда власть была номинальной и сам епископ в епархии не появлялся, то священничество распускалось, между канониками вспыхивали ссоры, и наоборот, когда епископ отдавался своим служебным обязанностям и посещал по крайней мере раз в год свой диоцез, то утихало соперничество на капитулах, основывались новые церкви, а после Тридентского собора — даже духовные училища. Такого епископа современники называли «реформатором». И подобное случалось гораздо чаще, чем говорят книги традиционных историков, полные сплетен о злоупотреблениях в лоне Церкви XVI в. Другая группа и другая ментальность: монахи и монахини различных религиозных орденов. Без сомнения, та же комменда и королевское решение влияли на назначение аббатов и приоров. Но если отсутствие на своем месте епископов, оставлявших управление в руках неумелого капитула, всегда наносило вред и верующим и диоцезу, то в случае с аббатами зло было меньшим: монастырская община выполняла свои задачи, просто следуя уставу основателя ордена, под властью приора, вышедшего из среды простых братьев. Конечно, это не значит, что на картине монастырской жизни совсем не было темных пятен. Рабле и многие другие показали, как в аббатствах укрывались люди с весьма прохладной верой, а поведение монашек в женских монастырях, куда принимали любую пришедшую, не всегда соответствовало идеалу благонравия. Тем не менее через пятьдесят лет после возмущенных насмешек реформатов и Рабле монастырская жизнь восстановила свой былой престиж и даже увели240

mandrou.indd 240

20.01.2010 14:56:56

œk^o^ 16. `o”Âg_g ošgfg`: fgk”œ”m_^º ”m_–

чила его; в монастырях реформы проводились чаще, чем в диоцезах, не говоря уж о том, что в 1600 – 1630 гг. во Франции ежегодно открывалось по несколько новых. Подобный скачок нельзя объяснить одним лишь предположением, что современники Рабле сильно преувеличивали. Еще одно подтверждение жизненной силы монастырей и ревности в вере, которой в них обучали, дали Религиозные войны: когда в 1567 г. и королевский указ, и папское бреве разрешили всем священнослужителям носить оружие для защиты от нападений гугенотов, именно монахи первыми сменили свои молитвенники на шпаги или мушкеты; это было четким знаком их решимости защищать свою веру. Однако появлялись и настоящие «монахимушкетеры», которые проповедовали против еретиков, а во времена Лиги безо всяких колебаний — и против короля. Капуцины и иезуиты стояли во главе этой монашеской армии, возбуждавшей ярость городской толпы в 1589 – 1598 гг. Когда был заключен мир, насельники реформированных монастырей и тех орденов, которые были недавно основаны — ораторианцев, визитандинок и других, — показали себя самыми искусными борцами за восстановление влияния католической церкви в XVII в. Монахи, «закрывшиеся от мира», стали верными слугами Церкви в миру и ее авангардом: по утвердившейся традиции почти единственные поставщики кадров в университеты, они больше, чем проповедям, отдавались образованию и благотворительности. Остается тип клирика, духовного в наименьшей степени, несмотря на рукоположение в сан, — кюре, т. е. буквально священника: низшее духовенство, которое в жизни прихода и осуществляло ежедневный контакт с верующими, постоянно соединяя пастырские обязанности с административными, и, конечно же, тоже относилось к священнослужителям. Но даже в городах — где комменда играла свою роль — низшее духовенство практически не имело догматического и литургического образования. Чаще всего кюре набирали из местных жителей, не учитывая, есть у них призвание к такой службе или нет, а профессиональное обучение проходило в процессе того, что мы бы сегодня назвали стажировкой под руководством старших коллег. При этом из всех священнослужителей кюре оставались самыми близкими к пастве. Обучая катехизису, буквально твердя одно и то же из года в год, — чем объясняется успех монахов, обходивших все диоцезы на Филиппов и Великий пост с более разнообразными по темам проповедями, — низшее священство, чья материальная жизнь в большинстве случаев была плохо обеспечена, не пользовалось особым уважени241

mandrou.indd 241

20.01.2010 14:56:56

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

ем у своей паствы. Сельский дворянин-сеньор, такой как Губервиль, мог использовать кюре из округи в качестве сельскохозяйственных поденщиков: они работали на мельнице, изготавливали воск и даже занимались перевозкой сельскохозяйственной продукции. Повсюду священник лично участвовал в самых важных крестьянских работах — севе, пахоте, сборе урожая. Естественно, у него оставалось слишком мало времени для того, чтобы читать, улучшать свои познания в догматике и литургии, даже если он этого хотел. Но в середине XVII в. первые семинарии в диоцезах, создания которых требовал Тридентский собор, начали выпускать в мир кюре, которые получили не только базовое образование и были способны руководить верующими в моральном и духовном плане. Правда, в записях о пастырских визитах епископов редко можно встретить упоминание о священнике, обслуживающем целый приход и имевшем в своем распоряжении более трех-четырех книг: молитвенник, «Золотая легенда», «Подражание Христу» — вот самый распространенный набор. Совершенно очевидно, что низшее сельское духовенство, подчас просто невежественное, не вело жизни согласно требованиям, предъявляемым к его сословию. Мемуары и дневники переполнены рассказами о пьянстве, любовницах и даже упоминают — еще до Тридентского собора — о женатых священниках, открыто нарушающих целибат. Здесь священническое облачение не скрывает тяжкой аскезы; здесь оно — знак малоуважаемой профессии, которая практикуется как какое-то незначительное ремесло, никакой апостольской миссии, никакой благочестивой бедности. Единственные носители ученой и богатой культуры, которую католическая традиция создала за полтора тысячелетия размышлений о таинствах и догматических свидетельствах Церкви, кюре были привязаны к тем формам мысли, которые сами по себе развивались медленно. Священник отставал от своего века по внутренней необходимости, которую университетское образование — и его схоластическая направленность — лишь увеличивали. Со времен Фомы Аквинского и его «Суммы», которая содержала в себе все учение Церкви, христианская мысль, казалось, окаменела перед лицом тех проблем, которые должен был решать светский мир, перед лицом открытий в Солнечной системе от Коперника до Галилея и столь трудных и всегда спорных вопросов о прибыли и ростовщичестве. Поэтому именно в усилиях иезуитов, предпринимавшихся в XVII в., понять древний гуманизм и интегрировать его в христианскую мысль под различными благочестивыми формами, и следует видеть единственный вид 242

mandrou.indd 242

20.01.2010 14:56:56

œk^o^ 16. `o”Âg_g ošgfg`: fgk”œ”m_^º ”m_–

модернизации, преуспевший в эту эпоху. Соратники Лойолы, яростные защитники целостности традиции, одержавшие победу на Тридентском соборе, одновременно были отважными новаторами в своих попытках отвоевать потерянное; в этом плане ораторианцы XVII в. с их еще более смелой педагогикой были, сознательно или нет, их продолжателями. Тем не менее богословы в целом, устроители монашеских орденов и университетов, вдохновители тех епископов, которые ощущали свое призвание, защитники догмы, которая в середине XVI в. была объявлена неприкосновенной во всей своей сложности, оставались по большей части чуждыми светским проблемам своих современников. Две ментальности, мирян и священнослужителей, разделял ров; Вера, Надежда и Милосердие представали для них в разных обличьях.

šf•—¼g ogf“Ë”g ™^—k”™” Наряду с этой малочисленной армией клириков — несколько сот тысяч? — существовала масса простых верующих, 12 – 13 миллионов душ, т. е. в сотню раз больше. Вместе с людьми (включая женщин) большой духовности, о вере и способностях которых постичь самые запутанные тайны Троицы или пресуществления, о готовности жить по заветам Христа, правильно обдуманным и истолкованным, мы осведомлены, и возможно, достаточно хорошо, жила неисчислимая толпа других, которым религия предков давала не только торжественное обрамление для всех важных событий, но и моральную поддержку, возвышавшую человека над его будничными материальными заботами. Горожане и селяне в этом смысле представляли собой два основных типа верующих, одни были более требовательны, другие более покладисты — если позволительно в данном случае использовать слова из лексикона покупателей магазина. При попытках определить, что собой представляла духовная жизнь простых верующих, мы встречаемся с серьезными проблемами, которые не возникали в случае клириков, по праву носителей живого и вечного учения Церкви. Миряне же, принадлежа к католической церкви по своему крещению, были знакомы с этим учением лишь в той мере, в какой их учили сами священники. Типографии предоставили возможность индивидуального и свободного чтения, но они не давали обязательного образования, и поэтому для масс слово местного кюре оставалось единственным, оно и учило и руководило его грешной душой. 243

mandrou.indd 243

20.01.2010 14:56:56

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

Религия простых верующих, таким образом, оказывалась в первую очередь практикой по обычаю. Дом Господень, церковь сельского или городского прихода или часовня монашеского ордена — в первую очередь это место, где каждое воскресное утро собирается вся община, по крайней мере там, где правило воскресного отдыха соблюдалось крестьянами, которых из-за плохих дорог сильно стесняла даже одна служба в неделю. Здание церкви служило обрамлением для всех или почти всех событий, которым церковь придавала сакральный смысл. Конечно, повивальные бабки с разрешения священника могли по-быстрому окрестить слабых новорожденных; точно так же и соборование осуществлялось за пределами церкви. Однако все остальные таинства проводились только в ней и представляли собой величественные церемонии, весьма ценимые верующими особенно в городах за их помпезность и красоту. Итак, для мирян практика в основном заключалась в ревностном исполнении таинств. Пасхальное причастие, которому предшествовала исповедь, оставалось торжественным праздником, и ничем иным. Остальные, т. е. крещение, первое причастие, конфирмация (которую часто назначали на год визита епископа или другого протоиерея, посланного главой диоцеза), венчание и соборование служили вехами жизни христианина, выстраивая ее согласно неизменному образцу. Однако трудно понять, что скрывалось за этими действиями людей XVI – XVII вв., и вычислить, например, степень социального конформизма, которая в них проявлялась — и которая должна была быть весьма высокой даже после того, как появился выбор, предложенный Реформацией, — или степень внутреннего участия в таинстве. Сегодня мы хорошо знаем, что любое таинство, чтобы быть полностью понятым, должно быть, прежде всего, определено. Прямые свидетельства, которые касаются этих основных событий в жизни христианина, слишком редки, чтобы позволить нам высказать какую-либо уверенную гипотезу. Почти полное отсутствие основ вероучения в деревнях — катехизисы стали разрабатывать только в XVII в. и сразу почти во всех диоцезах — и недостаток образования, от которого страдало сельское священство, заставляют думать, что для сельских прихожан религия была очень «социализирована». Это не исключало простой веры в божественную доброту и злобность дьявола: грубое и смутное манихейство, которое расцветало пышным цветом во время преследований ведьм и колдунов и которое нашло себе новую подпитку, когда новая ересь — Реформация — распространилась по Франции. В городах же, 244

mandrou.indd 244

20.01.2010 14:56:56

œk^o^ 16. `o”Âg_g ošgfg`: fgk”œ”m_^º ”m_–

напротив, не было недостатка в мирянах, для которых все таинства имели глубокое значение благодаря их знанию литургии и традиционного учения Церкви. Проблема «частого причастия» возникла не в 1643 г., а раньше. В городах — и особенно под влиянием иезуитов, обеспокоенных душеводительством — причастие раз в неделю или даже несколько раз было принято уже давно, когда на эту практику, хотя и признавая существование разных нюансов, ополчились янсенисты. Конечно, в городской религиозной жизни таинства тоже сохранили свой церемониальный, т. е. социальный, характер; особенно брак, который всегда был и мессой в церкви, и одновременно семейным праздником, соединявшим толпу дальних родственников, друзей и соседей. Одним словом, миряне везде вкладывали в таинства те фундаментальные догматы, которые им удалось получить от священнослужителя, но их тональность была неодинаковой в городе и деревне. Точно такая же неясность существует в отношении практик благочестия, которые занимали столь значимое место в религиозной жизни, в процессиях и паломничествах, призванных обеспечить покровительство какого-нибудь святого, Богоматери, если не самого Иисуса Христа. Чаще действия коллективные, чем индивидуальные, они по большей части были простым следованием давней традиции. Особенно это характерно для профессиональных братств, находящихся под покровительством святого патрона. Однако эти же акты благочестия порой являются свидетельством трогательной набожности, особенно в случае самых простых практик, таких как паломничества. Что же до профессиональных празднеств или торжественных месс, то очень многие религиозные процессии завершались распитием вина и настоящим банкетом, что не всегда свидетельствовало о духе смирения или особенного покаяния. Например, процессии в честь святого Медарда, проводимые, чтобы вызвать дождь, или чествования покровителя кузнецов святого Элуа явно не стоит рассматривать как проявления высокой духовности. Говоря о ежедневной практике и обрядах, важно помнить о страшных опустошениях, произведенных во время войн второй половины XVI в.: сожженные церкви, разрушенные молельни в домах, разбитые статуи святых, замученные сельские священники… В самых пострадавших регионах, на западе и на севере от Парижского бассейна, отправление культа прерывалось на месяцы, а порой и на годы. Местные жители теряли привычку посещать мессу и таинства, при этом так и не привыкнув к протестантским практикам. В Пуату, Шампани и Пикардии пришлось учреждать настоящие монашеские мис245

mandrou.indd 245

20.01.2010 14:56:56

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

сии, которые мало-помалу за первые тридцать лет XVII в. восстановили практику и обряды. Итак, мы можем констатировать, что в деревнях религиозная практика, в конечном счете повсеместная, являлась скорее социальным фактом, коллективным действием, чем индивидуальной медитацией, общением с Богом. Она была семейной и социальной рутиной, и главное место в ней принадлежало торжественным ритуалам, отмечающим этапы человеческой жизни: обычное проявление простой веры, где богословие сократилось до наивного дуализма, представлениях о добре и зле, дьяволе и Боге, аде и рае, где вся сложность католического учения скорее подразумевалась, чем в действительности открывалась. И наоборот, практика в городах, тоже повсеместная, была более ревностной и предполагала более активное участие в жизни мыслящей Церкви и лучшее знание основных священных текстов — евангелий, посланий святого Павла и писаний некоторых отцов Церкви. Безо всякого сомнения, присутствие в городах монашеских орденов, активных, благочестивых, готовых проповедовать, а с 1540 г. — и давать отпор в дискуссиях с еретиками-реформатами, немало повлияло на развитие у верующих в городских приходах таких потребностей, которые касались не только практического плана жизни, но и области нравственности. *** Религиозная жизнь мирян вне этой обрядовости, которая так плохо отражала всю интеллектуальную глубину веры, в основном касалась морали. Понятие греха, самая сердцевина учения, определяла этическую сторону жизни каждого верующего. В этом можно увидеть хороший пример того, как много смыслов придавалось одному и тому же слову, одному элементу веры в разном духовном контексте. Нет никаких сомнений в том, что для теолога грех был в первую очередь нарушением божественного порядка, и грешник терял праведность своей воли, эту богоданную благодать. Тем самым грешник оскорблял Господа, абсолютную сущность; мало того, с богословской точки зрения грех был также раной, которую грешник наносил этой сущности. Нет никаких сомнений, что для сельского прихожанина это понятие не представало в таком богатстве смыслов. Для него грех был ошибкой, плохим поступком, нарушением правил строгой морали, известных во многом лишь в виде десяти заповедей. Впрочем, то, что предписания Моисея были сведены к христианскому требнику, ничуть не уменьшало их значения, их морального содержания: не укради, не убий… 246

mandrou.indd 246

20.01.2010 14:56:56

œk^o^ 16. `o”Âg_g ošgfg`: fgk”œ”m_^º ”m_–

Эта христианская мораль, конечно, примешивалась — но в какой пропорции, понять невозможно — к некой базе, которую представляла народная мудрость, идущая с незапамятных времен. Можно ее также назвать и утилитаристской философией, и идеалистическим мировоззрением, которое задавало тон представлениям о долге, счастье, работе, выгоде, справедливости. В форме поговорок, которые передавались из уст в уста многие столетия и сохранились практически нетронутыми от катренов Пибрака до альманахов XIX в., эта мораль воплощала предписания Церкви, и она же их дополняла. Чтобы понять, в какой мере проповедуемая и контролируемая Церковью мораль принималась французским обществом в XVI – XVII вв., следует оценить среднестатистическую практику и измерить ее мерой социальных и экономических ограничений: нужно получше узнать правила, и кроме того, их применение… В отношении только семейной морали придется полностью изучить статистику адюльтеров, режим имущественных отношений между супругами, среднюю продолжительность браков и соответствующий возраст супругов… До этого нам еще далеко, как и до систематического исследования уголовных дел, достаточно полно задокументированных, что позволило бы выдвинуть хотя бы гипотезы, как в этой, так и других сферах этики. Поэтому сегодня лучше оставить всякие попытки описать и объяснить среднюю мораль французов этой эпохи и сравнить ее с требованиями священнослужителей. Пока можно подчеркнуть два аспекта, явно указывающие на расхождения между моралью Церкви и моральными проблемами мирян. Первый касается использования Церковью всего аппарата ритуальных санкций для защиты этических правил. Конечно, суровость властей распределялась очень несправедливо: предписание, которое часто становилось объектом деятельности церковных трибуналов, касалось защиты чужого имущества. Люсьен Февр с блеском показал это для Франш-Конте³, но и диоцезы за Соной, судя по всему, не были исключением. Строгость наказания кажется несоразмерной совершенным проступкам, можем сказать мы с точки зрения моралистов XX в. С другой стороны, мирские практики прелатов, ссоры и тяжбы каноников за пребенды вызывали у мирян к ним как минимум неуважение. Без сомнения, суровая юриспруденция богословов, которая воодушевляла власти, не могла не дискредитиро³ См. “L’excommunication pour dettes en Franche Comté” в сборнике: Au coeur

religieux du XVI-e siécle. P. 225.

247

mandrou.indd 247

20.01.2010 14:56:56

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

вать мораль Церкви в целом: «социальным климатом», скорее всего, можно объяснить давление властей, а «злоупотреблениями» — если использовать термин традиционной историографии — недостаток доверия к священникам в данной области. Недостаток доверия в глазах низших классов было результатом экономического давления системы, которая делала крестьянина, фермера или даже поденщика — владельца участка жертвой собирателей земель и ростовщиков всех мастей. К этой народной форме недоверия нужно добавить и ту, которая ведет свое происхождение от гуманистов и которая особенно касалась образованных классов. Языческая античность предоставляла читателям Цицерона, Сенеки, Аристотеля и Платона достойные восхищения образцы философов, добродетельных во всех своих поступках, и при этом — не имевших никакого отношения к христианской вере. Сначала в Италии, а потом и во Франции у людей, вскормленных на самых прекрасных дохристианских текстах, сформировалось понятие о совершенной морали, понятие добродетели, прилагаемое к человеку, одаренному физической силой, мудростью и терпимостью. Так гуманисты развели в разные стороны добродетель и религию. И не случайно в конце XVI в. такой проницательный ум, как Шаррон, ясно различал религию, «добродетель особую и специальную, отличную от всех других добродетелей, которая может существовать и без них, и без порядочности, как это можно сказать о фарисеях, монахах и подлецах», и добродетель, которая может существовать «без религии, как у большинства добрых и доблестных философов, при этом неверующих»⁴. По крайней мере, для небольшого числа христиан мораль, чаще всего вдохновленная стоицизмом, получила право гражданства рядом с христианской моралью или даже смешалась с ней согласно правилам интеллектуальной алхимии, которые трудно анализировать. Опасности, которые представляло продолжительное расхождение между моралью мирян и богословов — наиболее ощутимое в отношении нескольких вопросов, из которых самым известным или самым часто цитируемым является ростовщичество, — не слишком тревожили Тридентский собор. Гуманистическая мораль, ориентированная на прекрасное будущее, благодаря тому значению, которое придавалось «гуманитарным наукам» (humanités) в новой педагогике иезуитов и ораторианцев, была главным действующим лицом в поддержании или даже развитии фундаментальных различий ⁴ Toutes les oeuvres de P. Charron, Parisien. Paris, 1635. Tome II, p. 64, 65.

248

mandrou.indd 248

20.01.2010 14:56:56

œk^o^ 16. `o”Âg_g ošgfg`: fgk”œ”m_^º ”m_–

в религиозном менталитете клириков и мирян. Реформаты, более других чувствительные к этому разрыву, старались его сократить; это одна из самых примечательных и оригинальных черт новых церквей.

_o¼g fgžf’”•—•™”g •—f“™—“f¼: `o”Âg_”g ’”fº_ Перед лицом католического традиционализма, способа верить и дисциплины жизни, утвержденных на Тридентском соборе и в рамках движения, называемого «Контрреформация», протестантские церкви установили свой новый стиль веры, новое понимание христианства. Быть реформатом в XVI – XVII вв. значило нести в самом себе сильное стремление к обновлению, вплоть до полного разрыва с католической церковью. Здесь проходит важный рубеж, отделяющий протестантов от тех, кто ратовал за внутреннюю реформу Церкви, таких как Лефевр д’Этапль, Бриссоне и многие другие, в конце XV — начале XVI вв., кто мечтал о вере, подвергнутой упрощению в своих догмах и ритуалах через возврат к живительному Слову: переводчики и комментаторы священных текстов, поклонники Эразма Роттердамского и верные ученики Лефевра, все те, кто пережил великую надежду на реформы в первое двадцатилетие XVI в. и не стал реформатом. Когда проявился разрыв между Лютером и Римом, они умерили свои амбиции, вернулись в ряды и в лоно католической церкви; если требовалось, они вообще замолкали, но в любом случае оставались католиками. Реформаты, напротив, приняли этот разрыв, яростно подчеркивали свое несогласие с Римом и оплакивали горестную судьбу гигантской католической паствы, обреченной на проклятие. Но проклятия, жалобы и отстаивания евангельского кредо — все они касались индивидов. Это были люди, прекрасно знавшие, о чем говорят, так как они прочли французский перевод четырех евангелий, сделанный самим Лефевром д’Этаплем и распространявшийся с 1523 г. Чаще всего, особенно вначале, это были монахи, францисканцы и другие, читавшие и перечитывавшие святого Павла и находившие у него подтверждения своей надежды на то, что вера найдет свой путь к сердцу каждого, без посредничества, будь оно человеческое — священники, епископы, исповедники, или сверхчеловеческое — святые и Богородица. Французский протестант рассма249

mandrou.indd 249

20.01.2010 14:56:57

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

тривал свою веру как индивид; он все больше подпитывал ее при помощи советников, которых сотнями рассылала Женева во Францию с 1560 г. В логике французского протестантизма, его отказа от католической иерархии — небесной и земной — следует признать совершенно индивидуализированную религию, и современники Кальвина без особого удивления упоминали некоторые случаи, там и тут, появления «ересей, которые не были ни кальвинистскими, ни лютеранскими»⁵. Пределы этой индивидуальной смелости можно определить по внешним действиям, по агрессивности, которую реформаты проявляли по отношению к католическим символам. Очень часто накануне Религиозных войн статуи раскалывали на части, витражи разбивали, а живописные иконы над алтарями разрывали. Все слышали о Жаке Леклерке, чесальщике шерсти из Мо, высланном из королевства Парижским парламентом за то, что он срывал объявления о юбилее римского папы, и закончившем свою короткую жизнь в 1525 г. бунтом в Метце, где, вооружившись берцовой костью, он крушил статуи Богоматери и святых на кладбище. Маленький «говорливый» чесальщик, который даже на костре продолжал проповедовать свою веру целому городу, собравшемуся поглазеть на казнь, и сурово спорил со своими судьями, до последнего момента отказываясь произнести «Ave», но распевал до самой смерти «Benedictus Dominus Deus». Эти внешние формы бунта были печальным проявлением сверхчеловеческого усилия, представлявшего тотальный разрыв с социально-религиозными рамками, от которых сумели избавиться эти «евангельские» люди. Об этом свидетельствуют и современники, так как они с некоторым восхищением замечают религиозное рвение и то достоинство, с которым шли на костер осужденные реформаты. Тысячи французов в эпоху первых преследований, которые бежали в Женеву, оставив свое имущество и родных, служат еще одним доказательством индивидуального характера их духовных потребностей. Реформаты как миряне, желавшие общаться с Богом напрямую, ограничивали организацию своей церкви эгалитаристской общиной верующих, в которой выделялись лишь старейшины — по возрасту и по опыту, который позволял советовать младшим, — а также пасторы, люди знания, лучше всех в общине знавшие Слово. Это общение реформата со своим Богом не было мистическим экстазом, достигаемым силой молитвы, созерцанием Иисуса или благодаря мистическому вмешательству Святого Духа. Это общение пре⁵ Пример (в записи за 1567 г.) — Haton. Mémoires. I, 509.

250

mandrou.indd 250

20.01.2010 14:56:57

œk^o^ 16. `o”Âg_g ošgfg`: fgk”œ”m_^º ”m_–

жде всего было чтением. Как сказано и в начале, и в конце «Наставления в христианской вере» Кальвина, любой вступает в прямой контакт со священными текстами — без необходимости переводить с латыни на французский, без традиционных богословских комментариев. Реформат открывал свою Библию каждый вечер и каждое утро и толковал себе сам, на французском, ясном и простом, притчу о лампе или об отречении Петра. Функция пастора, который обучался в какой-нибудь академии, в Седане, Сомюре и в Женеве, была очень четкой: он, прежде всего, — более образованный, более информированный брат, который помогает, из года в год каждое воскресенье, своим братьям лучше понимать сложные пассажи евангелий или Посланий святого Павла. Это — вожатый, который признает у тех, кто его окружает, полную автономию веры; роль представителя Бога на земле оставлена первому мудрецу общины, так сказать, primus inter pares⁶. Этим же индивидуализмом объясняются в определенной степени и нововведения протестантов в догматике и культе. Монахи, перешедшие в новую религию и ставшие ее опорой, отбросили даже логику общего подхода. В вопросах таинств, так же как и всего, касающегося спасения через веру и поступки, благодати и предопределения, упрощения реформатов опирались на Новый Завет. Это не означает, что сама доктрина предопределения не стала сложной, если только не брать ее в эгалитарном контексте, а, в конце концов, даже столь же непостижимой, как и главные таинства католицизма, сведенные у протестантов к символам. Но ссылки исключительно на Ветхий Завет, на Евангелия и Послания святого Павла остались основой этого возвращения к «чистоте» религии, о которой разросшаяся католическая традиция заставила позабыть. Как сказал Кальвин в начале «Наставления в христианской вере», речь идет об уважении и прославлении истины. Конечно, это ограничение доктрин «истинной верой» не проходило без сомнений, без риска и без возвратов: сколько таинств? Какой у них смысл? Какое место в литургии занимают псалмы на французском? Ответы, которые давали Кальвин и его ученики в Страсбурге, а потом и в Женеве, хорошо известны. Их принимали все активней с того момента, когда Женева — в большей степени, чем Страсбург — стала поставщиком пасторов, принципов организации и доктрины, воплощенных в исповедании веры реформированных церквей Франции 1559 г. Сомнения, связанные с комплексом верова⁶

Первому среди равных (лат.). — Прим. перев.

251

mandrou.indd 251

20.01.2010 14:56:57

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

ний, унаследованных от предков, продолжали звучать в рассказах современников: в 1567 г. гугеноты разгромили украшения церкви СенЛуп-де-Но, но пощадили «образ» самого покровителя, Святого Лупа, который защищал от эпилепсии. По словам Клода Атона⁷, они пожалели его из страха, что Господь нашлет на них эпилепсию… Точно так же, протестанты не обрушились на чудотворные силы французских королей, проявив сдержанность, которая оказалась несвойственна лигерам: Марк Блок в своих «Королях-чудотворцах» тонко анализирует это отношение, которое по сравнению с ясной ортодоксией можно назвать блуждающим. Бесполезно представлять этих людей новой веры как нечто единое и подобное Кальвину, этому пророку беспощадной логики. Точно так же не следует преувеличивать морализм реформатов, который они сами слишком прославили и при этом плохо определили его настоящее место: с одной стороны, моральные правила Кальвина были такие же, как у апостолов, и он опирался в своей морали на исключительно требовательную, если не сказать бесчеловечную, теологию предопределения; с другой стороны, население Женевы, на которую эта дисциплина была наложена в первую очередь, не особенно жаждало ее исполнять. Так в XVI в. возникла особая репутация протестантской этики. Если верить некоторым мемуаристам, протестанты выделялись своей сдержанностью и умеренностью даже в повседневной жизни. Но Реформация, проведенная мирянами и для мирян, не умаляла значения земного призвания человека, что делали некоторые католики; она даже реабилитировала его по-своему, выдвинув свои моральные требования. А то, что человек соответствовал этим требованиям, могли удостоверить почти исключительно его чисто земные, предкапиталистические успехи. Так в XVI в. был создан новый тип христианина: накануне Религиозных войн миллион — если не больше — французов и француженок жили в новой вере. Вскоре их число сократилось, но все равно было достаточно велико для того, чтобы католики отказались от идеи их перекрестить и смириться с их присутствием во французском обществе — через Нантский эдикт 1598 г. Новый способ чувствовать и проживать христианство удалось отстоять, силой убеждения и оружия.

⁷ Haton. Mémoires. I, 442.

252

mandrou.indd 252

20.01.2010 14:56:57

œk^o^ 16. `o”Âg_g ošgfg`: fgk”œ”m_^º ”m_–

ok–_`“’À¼ Негативное отношение к религии у людей того времени уловить сложнее всего, в отличие, скажем, от распространенных надежд на жизнь на том свете. Хотя вполне допустимо представить, как миряне и клирики, размышляя над своими книгами со Священным Писанием в руках о «злоупотреблениях» своего века, воображают какую-то другую веру, другую доктрину спасения, следует заметить, что все эти новаторы оставались христианами, не менее приверженными к первичным истинам (существование Бога Отца и Сына и т. д.), чем рядовые католики. За три века католическая историография на тему Реформации внушила нам мысль, что все отважные реформаторы XVI в. были предвестниками атеизма и неверия. Но Люсьен Февр в своем «Рабле», Рене Пентар в своем «Libertinage erudit» («Ученое вольнодумство») ответили на этот вопрос со всей ясностью, необходимой для того, чтобы его еще долго не ставили. Отец Гарасс, этот говорливый иезуит, и отец Мерсенн, более уравновешенный в своих взглядах, считали, что Франция начала XVII в. кишела вольнодумцами; чтобы убедиться в их неправоте, достаточно лишь перечислить тех отважных людей, которые, утверждая, что свободны от всякой веры, тем не менее ничем в своем поведении этого не демонстрировали. На самом деле, сегодня мы плохо представляем себе те трудности, которые могли возникнуть перед этими умами, даже самыми острыми из них, попытайся они полностью отвергнуть как ложные и бессмысленные повсеместно принятые взгляды; сомнение в благой бедности Церкви в 1530 г. не было чем-то исключительным, так как вальденсы выражали его двумя столетиями раньше по всей Южной Франции; но утверждение, что Бога Библии не существует — это совсем другое. И без сомнения, те люди, чей дух питался античностью, могли найти у языческих философов в восхвалениях стоикам и эпикурейцам основу для мыслей, явно противоречащих христианским догматам. Некоторые читатели Лукиана или ученых диспутов (с трудом сохранившихся) времени начала христианства могли обнаружить в них тревожащие мысли, касающиеся самых деликатных вопросов вероучения или самых непреложных истин. Так и было в случае Деперье, усомнившегося в божественности Христа — этот случай подробно разбирал Люсьен Февр⁸. Других могла сбить с толку загадка, ⁸ Origene et Des Periers ou l’énigme du Cymbalum Mundi. Paris, 1942.

253

mandrou.indd 253

20.01.2010 14:56:57

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

которую поставило открытие Нового Света, населенного народами, не знавшими о христианстве — и, по всей видимости, о которых не знал ни Иисус Христос, ни апостолы, ни их последователи. Ламот ле Вайе, рассуждавший о добродетели язычников, был примером осмотрительности. Но решающий шаг все же не был сделан, несмотря на то что способы выражения сомнений имелись. Например, античная мифология, столь богатая поэтическим вымыслом и литературными формами: не зря же диалоги Эразма были столь ненавистны богословам, которые прекрасно чувствовали их двусмысленность и опасность. Век, «который хотел верить», не породил вольнодумцев, отвергавших Бога и признающихся в этом по секрету своим дневникам или верным друзьям: ни Деперье, ни Рабле, ни Монтень, что бы о них ни говорили потом. В начале XVII в., наоборот, — и здесь нельзя отвергать свидетельства отца Гарасса, — маленькая группка «сильных духом» жила в Париже, скрываясь и маскируясь, группа, которую Р. Пентар выследил и выявил. Гарасс обвиняет таких людей, как Кардан, Шаррон, Ванини… в том, что они верили только «из благопристойности и подчиняясь государству», а сами тайно предавались опасному скептицизму, позволявшему жить без морали… Что верно в разоблачениях отца-иезуита и что подтвердил и Пентар, — это то, что вольнодумцы начала XVII в. были учеными, замешанными на классическом гуманизме, пропитанными античной философией и научными знаниями своей эпохи. Ламот ле Вайе, Гассенди, Патен — это были люди высокой культуры, несомненно, изолированные, отрезанные от массы своих сограждан. Хорошо известные как люди науки, они занимали свое важное место в кружках эрудитов и в спорах эпохи, что объясняет внимание, которое проявляли к ним такие люди, как францисканец Мерсенн, сам ученый человек, или простой отец-иезуит Гарасс. Однако можно с уверенностью сказать, что вольнодумцы начала XVII в. — каковы бы ни были их последователи и их «положение» даже во времена Паскаля — были только неуверенными предтечами, носителями ментальной установки, еще лишенной влияния. Они, конечно, существовали, но являлись лишь свидетельством той отваги, которой так недоставало эпохе гуманизма. *** Итак, «безразличные», «неустойчивые» и «набожные» — эти классификации наших специалистов по социологии религии — неприменимы при характеристике духовных установок XVI – XVII вв. «Модель», которую Габриэль Лебра разработал для эпохи сильной дехристиа254

mandrou.indd 254

20.01.2010 14:56:57

œk^o^ 16. `o”Âg_g ošgfg`: fgk”œ”m_^º ”m_–

низации, неприложима к той эпохе. Однако типология религиозной жизни при Старом режиме должна быть создана, чтобы можно было с точностью реконструировать эти различные установки. Универсальность культа плохо маскировала неодинаковость веры, которая была не меньшей, чем в наше время. Благочестивые и вольнодумные люди были всегда, но они представляли два противоположных меньшинства, и одни являлись гордостью эпохи, а другие держались в тени. Религиозные установки посередине, между этими двумя крайностями, которые разделяло большинство, более интересны. Но до тех пор, пока мы не исследуем и не объясним ситуации, в которых так перемешивались суеверия, пережитки язычества и христианские догмы, мы не сможем достаточно точно представить себе духовную жизнь начала Нового времени.

mandrou.indd 255

20.01.2010 14:56:57

œk^o^ 17 БЕГСТВО ОТ РЕАЛЬНОСТИ: КОЧЕВНИКИ

Выше будничных видов деятельности, нацеленных на покорение тем или иным способом мира и людей, но ниже творчества художников и ученых и тех высоких духовных устремлений духа, которые предлагала вера, была направлена третья человеческая установка, значение которой было ничуть не меньше двух первых. Это было бегство — или, можно сказать, «уловка», — и оно так и воспринималось: как способ избежать мира с его будничными заботами, изнуряющими, надоедливыми или попросту монотонными. Часто встречающаяся установка в мире, где ограничения, социальные и даже природные, столь тяжело сдавливали огромное множество людей. Вдобавок бегство от этого давления, на время или навсегда, казалось своеобразным заменителем настоящей деятельности, адептов которого всегда хватало в любом обществе, а особенно во французском обществе раннего Нового времени. Многообразие уловок, использовавшихся в XVI – XVII вв., посвоему свидетельствует о силе этой установки, этого желания вырваться — хотя бы на мгновение — из сложных условий существования. Тому, кто склонен замечать лишь блистательные черты Ренессанса и Контрреформации, стоит обратить внимание на улики этого почти повсеместного устремления. В каждой или почти каждой профессии были путешественники, которые без сомнения следовали средневековым корпоративным традициям, но одновременно удовлетворяли настоятельную необходимость избавить свою жизнь на несколько лет от рутины. Паломники и солдаты тоже относятся к тем, кто ищет бегства прочь от родных колоколен и рамок традиций. Однако, пожалуй, еще более многочисленными были любители воображаемых миров, которые находили в экзотических рассказах, в праздниках или в театральных постановках еще более мимолетное освобождение от рутины: мир мечты, который не знал границ начиная с того времени, как Великие географические открытия предоставили любому про256

mandrou.indd 256

20.01.2010 14:56:57

œk^o^ 17. ‘gœ•—o — fg^k–_•—”: ™˜go_”™”

стор для его собственных фантазий. Наконец, более требовательными и, возможно, более искушенными, сколь странным это ни покажется, были те, кто обратился ко Злу, считая, что смогут получить ценой вечного проклятия владычество над миром и людьми, которого никто в ту эпоху не мог ожидать от науки и слабых человеческих сил. Логическим завершением этих устремлений, по нашему мнению, был полный отказ от самой жизни, с ее жалкими надеждами и изнуряющими тяготами: самоубийство, последнее прибежище и подлинный уход, и, без сомнения, наиболее реальное бегство, которое совершали люди раннего Нового времени, впрочем, не чаще, чем в любые другие эпохи. Бегство в фантазию или реальное бегство, временное или постоянное, удовлетворение на один миг или наслаждение более сильными эмоциями — все эти способы, к которым прибегали люди в поисках того, чего не давала им повседневная жизнь, указывают, каждый по-своему, на такую психологическую установку, понять которую совершенно необходимо для постижения этой сложной эпохи. *** Кочевничество, это бегство в пространстве, занимало первое место, потому что ничто не могло ему помешать. Студенты, крестьяне, ремесленники, паломники, солдаты и больше всех боязливые бродяги, сделавшие странствия своим ремеслом, — все эти люди кишели на дорогах и видели радость — непритворную — в том, чтобы пересекать Европу из края в край, из года в год. Эта мобильность, истоки которой некоторые искали даже в первобытных временах, была одной из определяющих социальных черт эпохи. Ф. Бродель особо выделил ее для средиземноморского мира, но нет сомнений в том, что то было общеевропейское явление. Для Северной Франции оно было характерно не меньше, чем для Южной. Доль, маленький университетский город в Комте, принимал студентов со всей Европы; в Безансоне собирались подмастерья самых разных ремесел и пилигримы по дороге в Сен-Клод, а также купцы, направляющиеся в Лион… Бесконечным бродяжничеством отмечено множество судеб. Вот в начале XVI в. один житель Отена арестован в Дижоне за кражу лошади. Красильщик по профессии, в своем родном городе он поддался на уговоры одного недужного ногами знакомца пойти с ним в паломничество в Сен-Антуан-де-Вьеннуаз; там он повстречал владельца галеры, который привез его в Авиньон, а оттуда он отправился в открытое море, где и пробыл два года; потом прибился в Лионе на службу к какому-то военному, который взял его с собой сражаться в Бретань, затем в Пикардию, где он оставил военное ремесло и в одиночку пошел в Про257

mandrou.indd 257

20.01.2010 14:56:57

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

ванс, а оттуда в Южную Италию. Когда в Неаполь прибыл король Франции, он был еще там, пошел на королевскую службу и вернулся на родину канониром, чтобы дезертировать в Дижоне… Может быть, это был особый случай; но нет никаких сомнений, что таким бродягам сам черт был не брат и они ничего не боялись, невзирая на хорошо известные неудобства передвижения пешком или верхом. Разве Эвтрапель у Ноэля дю Файля не рекомендует — ради улучшения управления королевством — заводить странствующих судей, епископов или священников, которые бы перемещались каждые три или шесть месяцев? Бродячие администраторы для не слишком оседлого населения — эта формула кажется удачной, по крайней мере учитывая проблему дефицита управленческого персонала, особенно в юриспруденции: в скольких провинциях мелкие судейские совмещали несколько должностей (особенно сеньориальные судьи) и позволяли делам накапливаться месяцами, чтобы потом разрешить их все разом! Еще один особый случай: моряки, выходившие в океан, тоже были людьми, жадными до приключений. Их влекли новые миры и опасная жизнь. В начале XVII в. местом массового бегства стал уже Атлантический океан, а не Средиземное море. Еще одно свидетельство: перемещались именно мужчины. Если не учитывать женщин благородного происхождения, которые так или иначе участвовали в странствиях высшей знати, то окажется, что большая часть прекрасного пола была оседлой. В большинстве случаев они оказывались неспособными даже удержать своего кочевника, который бросал дом и семью, устремляясь в бега. Тысячи реформатов, под угрозой преследований удравших в Женеву с 1549 по 1560 г., почти все были мужчинами. Насчитывают менее 200 женщин на 6 000 беженцев, вписанных в книгу жителей, изданную Полем Гайзендорфом (конечно, справедливо, что когда прибывали супружеские пары, то указывалось лишь имя главы семьи, и что в записях не встречается указаний типа «холостой» или «женатый» — и это сильно сказывается на убедительности данного аргумента). Оставить семью, и порой весьма немалую, на много лет было обычным делом и не вызывало скандала. Учитывая это, надо признать, что форм кочевничества было много: «бродяги», державшие в страхе дороги, и солдаты, разорявшие деревни, о которых раньше думали в первую очередь, представляют собой лишь крайние случаи. Но люди менее опасные и пускавшиеся в странствия лишь время от времени, т. е. паломники, ремесленники и простые путешественники, как Монтень, были в неменьшей степени «кочевниками», подверженными страсти к приключениям. 258

mandrou.indd 258

20.01.2010 14:56:58

œk^o^ 17. ‘gœ•—o — fg^k–_•—”: ™˜go_”™”

šfžg••”_^k–_¼g ™˜go_”™” Указать те профессии, в которых допускались — или требовались — путешествия, более или менее длительные, значит перечислить их все, потому что любая предполагала необходимость некоторых перемещений, не говоря уж о том, что интересы работы могли были предлогом. Даже крестьяне здесь не исключение, несмотря на свою привязанность к земле: голод или погодные катаклизмы заставляли их странствовать. Весной 1531 г. недород привел к воротам Лиона разом 8 000 бедных крестьян, покинувших свои деревни из-за недостатка еды; на два месяца, с 19 мая по 9 июля, 12 000 бедняков нашли кров и пропитание у францисканцев и якобинцев этого города. В 1533 – 1534 гг. снова к Лиону устремился поток бедняков, больных и калек, старых и молодых, рыдающих день и ночь. Разоренные, они бесцельно метались из стороны в сторону, прибиваясь то к солдатской шайке, то к цыганскому табору, в надежде добраться до Испании или Италии… И возможно, через несколько месяцев приключений они оседали в деревне, покинутой жителями за несколько лет до того и по тем же причинам. Наряду с этими массовыми миграциями, вызванными природными неурядицами, были сезонные миграции — с гор на южные равнины, чтобы воспользоваться разницей в датах сбора урожая, — пока плохо изученные. Кроме того, существовали полукочевые сельские батраки, пускающиеся в путь в период временной безработицы между севом, жатвой и сбором винограда. Это была довольно многочисленная группа, которая мало отличалась от профессиональных бродяг, разбойников с большой дороги, хозяев лесов, всегда пользующихся дурной славой. Более понятным нам кажется случай ремесленников, которые ходили из города в город, изучая свое ремесло и его местные особенности перед тем, как осесть в приглянувшемся им месте. Такова была судьба медников из Оверни, которые добирались до Испании, литейщиков из Лотарингии и парижских мебельщиков, которые предлагали свои услуги по всей Франции. В этом есть своя логика: кажется проще вызвать в Турень парижского краснодеревщика, чем везти туда хрупкую мебель по скверным дорогам, подвергаясь множеству опасностей. Литейщики колоколов тоже ходили от церкви к церкви, печатники от города к городу, а артиллеристы и селитрянщики были желанны везде; маршрут этих ремесел нельзя даже назвать «Тур-деФрансом», потому что, не заботясь о границах, они путешествова259

mandrou.indd 259

20.01.2010 14:56:58

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

ли по всей Европе. Очень часто эти долгие странствия приводили их к союзу с разбойниками, хозяйничавшими на больших дорогах; у многих из этих ремесел была дурная слава, и их шумные группы не всегда гостеприимно встречали — сколь благи ни были их намерения и ценны их услуги. В 1527 г. французским медникам, которые грабили в Испании бедняков, было запрещено появляться на улицах! «Интеллектуалы» того времени были не менее мобильны, чем «механики». О паломничествах студентов, шедших от университета в университет учиться у лучших мэтров, хорошо известно. Итальянские школы первыми вышли на марш в XVI в., но все французские университеты, даже самые маленькие, как в Доле, и, конечно, самые знаменитые, как в Монпелье, имели свои «нации» иностранцев: юные немцы и швейцарцы без перерыва прибывали в Монпелье, проживали там несколько месяцев и отправлялись дальше, как указывал Феликс Платтер. Мэтры путешествовали не меньше студентов: «иноземный профессор» на факультете не был в диковинку, и в каждом университете таких брали много, на более или менее продолжительный срок, по окончании которого приглашенный мэтр возвращался домой или отправлялся дальше. Париж поставлял профессоров всей Европе, но то же можно сказать о Саламанке и Коимбре. Точно так же странствовали монахи: выполняя какую-нибудь миссию своего ордена, они оставались в подчинении провинциала (главы ордена в данной местности) или приора, а уже оказавшись на краю, почти порвав с родным монастырем, — жили в дороге как учителя, хирурги, служили случайные службы, прибивались на время к какому-нибудь монастырю своего ордена или университету. Художники тоже, полагаясь на гостеприимство меценатов или надеясь получить заказ, постоянно находились в движении, перемещаясь со всей «фамилией» учеников, помощников, юных сородичей, которые работали под их руководством и тоже рассчитывали основать свою школу. Для всех этих профессий желание увидеть малоизвестные страны значило меньше, чем узнать что-то новое или передать свои знания. В 1553 г. мы видим, как сир де Губервиль принимает у себя «некоего юного Туранжо… который… занявшись философией, желал отправиться на Острова и там учить своей науке» и держит его при себе целых два года: юношу кормили и снабжали одеждой, он учил хозяина дома греческому алфавиту и искусству собирать перегонный куб «для очищения вод». Перемещения купцов кажутся наиболее соответствующими нуждам профессии. Начиная с мелких разносчиков товара, которые после ярмарок обходили города и деревни, и до банкиров и крупных 260

mandrou.indd 260

20.01.2010 14:56:58

œk^o^ 17. ‘gœ•—o — fg^k–_•—”: ™˜go_”™”

торговцев международного уровня, всем им приходилось путешествовать, часто по много месяцев. Лион и Париж был полон генуэзцев, лукканцев, которых легко опознавали по их одежде; постоялые дворы в городах с большой торговлей предоставляли место для купеческих сходок, где говорили на всех языках и заключались тысячи сделок. И если князья крупной торговли могли себе позволить совершать сделки на расстоянии, то только благодаря многочисленным посредникам, курьерам, которые привозили им почту, чтобы обеспечить вовремя новостями, данными о спросе и предложении, а также передать заказы и покупки. Законная добыча разбойников, купцы, конечно, были самой многочисленной категорией из всех кочевников, которые ходили по дорогам. Они защищали себя, по крайней мере, когда могли, путешествуя с военным эскортом. Сама частота, с которой упоминаются опасности дороги и несчастья, на них подстерегающие, указывает на изобилие профессиональных кочевников, к которым мы скоро еще вернемся.

š^k’_”™” ” «—“f”•—¼» Бесчисленные пилигримы, когда отправлялись в Сен-Жак-ан-Галис, Нотр-Дам-де-Лорет, Рим или даже Иерусалим с посохом в руке, тоже бежали от рутины своей жизни. На фоне таких великих путешественников не следует забывать и о более скромных, которые довольствовались одной реликвией и одной гробницей регионального или хотя бы национального значения: Сен-Жан-д’Анжели, Нотр-Дам-деКлери и тысячи других, часто посвящаемых святым целителям, таких, например, как Сен-Маркуль-де-Корбени или Сент-Амабль-деРион. Среди паломников часто встречались больные, нуждавшимися в особых услугах, ведь у каждого святилища была своя узкая «специализация», утвержденная давней традицией. Другие исполняли обет, данный во время какого-то жизненного испытания или, более прозаически, перетратив денег; такие тоже пускались в благочестивое странствие, которое они, без сомнения, использовали и для того, чтобы чуть-чуть разнообразить собственное существование. Мы достаточно хорошо изучили наиболее посещаемые места паломничеств и ведущие к ним пути, чтобы представлять, какие в них были практики. Отправляясь в Нотр-Дам-де-Пюи или Мон-СенМишель, кающиеся организовывали свое движение как крестный ход, полагаясь на заступничество святых покровителей путников (св. Кристофора и св. Антуана). Они двигались от главного святилища 261

mandrou.indd 261

20.01.2010 14:56:58

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

от часовни к часовне, не упуская возможности по пути оказать все полагающиеся почести другим святым. Если у них были средства, в чужом краю они основывали церкви или часовни в честь святых покровителей собственной страны, следивших за их благополучием в пути; так на берегах Уазы были молельни св. Юлиана-из-Бриуда и св. Жероиз-Орильяка. Церкви св. Стефана и св. Ферреоля отмечали путь жителей Оверни в Рим; в Морьене же мы находим посвящения святым, почитаемым в Северной Франции. Паломников, путешествовавших мелкими группами или целыми партиями, часто называли «компаньонам», например «компаньонами св. Иакова» или других святых, настолько привычными были их сгорбленные фигуры на некоторых дорогах. В этой области, где, кажется, большую роль играла индивидуальная вера, существовали своего рода профессионалы, которые всю жизнь проводили с посохом в руке, идя по дороге и принося жертвоприношения за кого-то другого. Феликс Платтер отмечает этот факт во время своего пребывания в Монпелье (он даже сам пользовался услугами таких лиц, когда ему требовалось отправить письма в Базель), и это его ничуть не удивляло. Такие специалисты выступали и проводниками, водили по дорогам других верующих. *** Кроме организованных путешествий по маршрутам, разработанным веками практики, — если правда, что паломничества приняли эстафету от крестовых походов, являясь их ослабленной формой, — надо указать перемещения любознательных людей, жаждущих сравнить жизнь своей провинции (Монтень даже говорил: «предрассудки своего прихода») с нравами в других областях и у других народов. В XVI в. уже стоит учитывать желание совершить «хорошее путешествие» без какой-либо другой цели, кроме как повидать другие страны, — у купцов, объездивших чужие земли и вернувшихся с ворохом экзотических историй, появлялись ученики. Монтень объездил Южную Германию и Италию больше из-за стремления покинуть свой замок, чем полечиться на водах. Он отмечает в своем «Дневнике» любую необычность в обычаях и нравах, пишет обо всем, находя удовольствие во встречах и беседах: это уже настоящий «турист», который, хотя и без путеводителя в кармане, обращается к местным жителям за объяснениями. Тем более что некоторые уже задумывались о том, как утолить любопытство других в этой сфере. Когда Шарль Этьен составлял свой «Guide des chemins de France» («Путеводитель по дорогам Франции»), который предназначался как купцам, так и паломникам, то позаботился о том, чтобы дать в кратких примечаниях 262

mandrou.indd 262

20.01.2010 14:56:58

œk^o^ 17. ‘gœ•—o — fg^k–_•—”: ™˜go_”™”

к каждому городу или этапу пути разные таблицы и описания достопримечательностей, галло-римских или средневековых: соборов, базилик и даже амфитеатра в Ниме и Понт-дю-Гард. Конечно, на фоне путников, которых в дорогу бросили нужды их ремесла или требования их веры, эти первые «туристы» не составляли действительно большой группы: всего несколько сотен думающих людей, имеющих досуг, за целое столетие — они просто теряются, но их надо учитывать, чтобы лучше понять мир, в котором они жили. Путешествие для них было формой обучения, пользу которого они сильно расхваливали — так же, как великие путешественники XVII в., эрудиты Ноде, Сорбьер и Сомэз, посещавшие и Италию, и Англию с Голландией. Паломники и «туристы» были временными кочевниками; за исключением тех немногочисленных, что соглашались на опасности странствия в Иерусалим, все остальные пребывали в пути недолго, несколько месяцев, максимум год. Одного этого критерия достаточно для того, чтобы отличать их от профессионалов.

•k`^—¼ ” šfžg••”_^k–_¼g ™˜go_”™” Между солдатом и разбойником было мало различий: как только отряд получал отпуск без содержания, солдаты на время обращались в разбойников и переставали подчиняться тому, у кого они состояли на службе. Насчет этого никто не обманывался; каждый, от Жана Бодена до Монкретьена, знал, что солдат набирают из «самых вспыльчивых»: воров, злодеев, мятежников, убийц и бродяг, которые только портят простодушие добрых подданных и от которых следует «очистить страну, как от слизи». Боден даже думал, что следует создавать врага, если у государства его еще нет, чтобы обеспечить употребление этим «перекисшим человеческим сокам». Монкретьен полвека спустя добавляет еще один выход: завоевание Новой Франции. Он хотел сперва слать в бой подобных солдат, чтобы потом добрые отцы семейств занимали землю. Здесь не имеются в виду профессиональные военные из дворян и городские отряды обороны; под солдатом мы подразумеваем наемника, нанятого чиновниками ради уже идущих кампаний, которые, следуя смене сезонов, обеспечивали солдат работой у границ с соседними государствами, или, как в 1560 – 1600 гг., это делала гражданская война. Из всех профессиональных кочевников именно войска с их нахлебниками, повозками для добычи и падшими женщинами 263

mandrou.indd 263

20.01.2010 14:56:58

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

были самыми ужасными. Их ничто не могло остановить, только города с хорошими укреплениями, способными выставить против бродячих банд артиллерию, и те из них, которые могли договориться о размещении в своих стенах офицеров и их отрядов. Нет сомнений в том, что военная жизнь была престижной: короли Франции охотно призывали иностранных солдат, швейцарцев или немцев, потому что их было легче держать в подчинении. Добровольцев хватало и в самой Франции, настолько высоко ценилось военное ремесло в эту эпоху непрекращающихся войн. Монлюк хорошо описал это уже в конце века: «Я видел солдат из простонародья, которые прожили славно и были похоронены с почестями, достойных сыновей великих сеньоров, благодаря их доблести и тому, что их высоко ценили короли и их полководцы». В этой бродячей жизни, полной грабежей, мушкетных выстрелов и ударов шпагой, соединялись радость свободы и слава воина: это была самая престижная форма профессионального кочевничества. Когда наступало временное перемирие или долгий мир, практически все распущенные войска продолжали вести существование вне закона; сохранив кое-какое оружие, они уходили в леса или горы и сбивались в шайки, терроризировавшие деревни, — точно так же, как и цыгане, эти настоящие чужаки, постоянно изгоняемые из королевства и постоянно же в нем проживающие. Разбойники с большой дороги, собранные в хорошо организованные ватаги, проходили по равнинам, захватывая окрестности «процветающих» городов, таких как Лион или Руан, и даже проникая в такой великий город, как Париж, где они диктовали свои законы, по крайней мере ночью, и ни король, ни его агенты не могли противопоставить им каких-либо эффективных мер. Периодические облавы и аресты плохо отвращали от такого образа жизни, к которому обращались все новые и новые добровольцы, обеспечивая тем самым ротацию кадров. Городские разбойники или разбойники с большой дороги были кочевникамипрофессионалами, и, встречаясь с кочевниками из ремесленников, монахов или крестьян, они легко могли пополнить свои ряды. Общие беды стирали границы между этими весьма различными группами. Но это и помогает понять важность кочевничества в коллективной психологии той эпохи.

mandrou.indd 264

20.01.2010 14:56:58

œk^o^ 18 БЕГСТВО ОТ РЕАЛЬНОСТИ: ВООБРАЖАЕМЫЕ МИРЫ

Второй способ, к которому прибегали отвергавшие свой суровый век, — бегство в собственную фантазию, где поле действия было беспредельным. Те, кто не странствовал по Европе и по миру, располагали рассказами о путешествиях, написанных миссионерами, а вскоре и профессиональными географами. Те, кто не имел ни статуса, ни средств, чтобы стать в своем веке важной фигурой, всегда обладал возможностью идентифицировать себя с таким — пусть на мгновение — на праздниках и во время театральных представлений. У кого не было возможности вести монашескую жизнь, посвященную созерцанию Бога, вдали от света, и такие могли, через ту малую толику благодати, которая им тоже была дарована, силой молитвы достичь мистического ухода. У всех этих форм бегства от реальности в мир духа были свои потребители, многочисленная и постоянная «клиентела», особенно в конце XVI и начале XVII в. В этом смысле изменение «климата» особенно заметно в 1500 – 1540 гг. и в последующем периоде. Общая характеристика всех этих «ментальных конструкций»: они были совершенно осознанны и должны определяться как таковые. В отличие от наших современников, живущих в XX в., люди раннего Нового времени не располагали широким спектром эффективных стимулянтов и наркотиков, которые позволяли связывать физиологические процессы с работой воображения и удесятерять ее силу. Это отсутствие следует учитывать в первую очередь.

—•“—•—o”g •—”’“kº_—o ” _^f™—”™o Мы уже указывали в главе, посвященной питанию¹, что французы XVI в. не имели в своем распоряжении кофе, чая и какао, которые тогда с большим трудом доставлялись в Европу через Средиземное ¹ См. Главу 1.

265

mandrou.indd 265

20.01.2010 14:56:58

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

море и были диковинками. Точно так же обстояло и с табаком, хотя он завоевывал популярность быстрее: его нюхали и жевали, а также курили в виде сигар из скрученных табачных листьев и ценили уже в XVI в. достаточно для того, чтобы понемногу высаживать в садах. Оливье де Серр уделил ему место в своем «Theatre d’agriculture» («Театре сельского хозяйства»): «Эта чудесная трава никотиан легко растет во всех уголках Франции, хотя она пришла из Португалии, а туда — из Америки»². В конце рассматриваемого периода потребление табака в городах начало беспокоить муниципальные власти, которые кое-где полагали, что он заставляет чаще посещать кабаки и больше пить. В 1628 г. фискальный прокурор Амьена сожалел «об использовании табака или “petun”», который он хотел бы запретить. В 1630 г. ордонанс подтверждал: «многие ремесленники и торговцы… используют вышеуказанную l’eau-de-vie (“воду жизни”, т. е. спирт. — Прим. перев.) и табак безо всякой необходимости, которые только распаляют их жажду и заставляют пить больше». В общем, оба шли рука об руку; следует также уточнить, что «вода жизни», довольно давно известная аптекарям, заслужила популярность до появления «травы петун». Судя по всему, начиная с середины XVI в. распространялось обыкновение заимствовать у аптекарей их «сосуды» для производства «воды жизни» (также называлась «огненной, обжигающей водой»), чтобы дистиллировать все виды обычных спиртных напитков: вина, пива, сидра, «lye de bière». Часто аптекари даже разъезжали со своими материалами и налаживали на местах производство спирта, который перестал быть лекарством, входящим в мудреные препараты алхимии, и стал напитком, продаваемым в основном в кабаре. В XVII в. «вода жизни» была, более чем вино или сидр, причиной пьянства, и некоторые города без колебаний запрещали ее продажу в тавернах и даже у частных лиц. Однако по-прежнему сложно оценить масштабы этого пьянства; официальные ордонансы обвиняли в нем простых людей, ремесленников и бедняков, которые якобы находили в подобном забвении легкое удовлетворение, опасное и для их здоровья, и для здоровья семьи. Сир де Губервиль, который сам для себя перегонял спирт довольно часто, упоминает и молодых сельских парней, которые обходили деревню с бутылкой в кармане. Безусловно, новый напиток распространился достаточно быстро; а до моды на «обжигающую воду» вино, сидр и пиво играли ту же самую роль во всех слоях общества. ² Thèâtre d’agriculture et mesnage des champs. 1600. P. 572.

266

mandrou.indd 266

20.01.2010 14:56:58

œk^o^ 18. ‘gœ•—o — fg^k–_•—”: o‘f^Â^g’¼g ’”f¼

И все-таки гамма физиологических ощущений, которую обеспечивали стимулянты в качестве средства убежать от реальности, была неширока: практически ничего, кроме грубого опьянения от вина или спирта — и, во всяком случае, никаких сладких грез восточных наркотиков. «Искусственный рай» пока еще не был открыт.

—g^—f ” ’“m¼™^ Театр и музыка действовали гораздо сильнее, чем такие простодушные развлечения, как танцы или состязания по шарам³. Они вводили и актеров и зрителей в нереальный мир, обеспечивая всем участникам больше впечатлений, чем любые, самые любимые игры. Деревянные подмостки на площади, несложная драпировка в глубине церковных хор, и каждый без особых усилий переносился в Иудею времен Страстей Христовых или же в некое общество без правил и ритуалов, где крестьянин спокойно говорил сеньору, что у него на уме, где животные поучали людей и где свободу шуток и песни ничего не сдерживало. Крупные религиозные праздники, важные политические события (подписание мира, рождение наследника престола) в начале XVI в. были поводом для таких театральных представлений, которые разыгрывались либо на паперти, либо в хорах церкви или даже собора по завершению торжественной процессии через весь город. Наследники средневековых мистерий, эти спектакли еще долго оставались — в силу того, что они разыгрывались в священных местах — иллюстрациями к библейской истории: Страсти Христовы явно преобладали в репертуаре, но показывались также и мистерии, взятые из Деяний Апостолов, Ветхого Завета или Апокалипсиса. Наряду с такими историческими и апологетическими представлениями фигляры предлагали на своих специальных гастролях, на ярмарках или при королевских въездах новые спектакли, фарсы, сотти (sotties), моралите, или песни, поглядеть и послушать которые сбегались все окрестные обитатели. Это были маленькие пьески, которые длились по полчаса и разыгрывались двумя-тремя актерами, а перед их началом, в прологе, объяснялась суть действия. Однако этот театр был не менее популярен, чем торжественные большие представления. Впрочем, фигляры не отказывались играть и Страсти Христовы или ветхозаветные истории: часто эшевены, давая труппе разре³ См. выше, глава 11.

267

mandrou.indd 267

20.01.2010 14:56:58

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

шение на представление, требовали играть и мистерии, а не только фарсы, «грубые и непристойные». Во второй половине столетия под влиянием иезуитов к этим традиционным формам прибавились школьные представления; власти городов, в которых учреждали колледжи, были не меньше самих отцов заинтересованы в такой форме деятельности, и во многих договорах об основании колледжа оговаривались и спектакли, которые, к тому же, давали ученикам «легкость и уверенность»… Эти представления проходили на общественной площади, во дворе епископского дворца, на крытом рынке, а еще чаще в часовне колледжа или в зале, специально созданном для декламации, своего рода праздничном зале, который в XVII в. порой был единственным залом такого типа в городе. Понт-а-Муссон, Шомон, Безансон, Отен, Невер, Мулен, Роан, Лион, Шамбери — если давать примеры лишь из восточной части страны — в 1630 г. уже имели такие залы «для представлений». Нельзя сомневаться в успехе этих форм театральных представлений (сопровождаемых музыкой): на них собирался весь город, и то же случалось на всех повторных спектаклях. Например, в 1609 г. жителям Дю Пюи была предложена «история Даниила, переведенная на французский стих братом Жаком Мондотом, приором СенПьер-ле-Монетье»: каждый горожанин являлся на все три дня Пятидесятницы, в которые давался спектакль, и еще долгое время обсуждался Даниил, Навуходоносор и Сусанна… Фиглярам от этого было только лучше, и приходилось запрещать им играть во время проповедей и вечерних служб, ограничивать длительность их пребывания в городе и количество представлений и запрещать использование свечей. Благодаря чуду театральной сопричастности каждый ненадолго мог подняться над своими бедами и превратиться в Александра Великого… В других местах музыка — хотя каждый спектакль сопровождался песнями и игрой на виолах (vieilles) — Жоскена де Пре, Жанкена и де Лассю исполняла, без сомнения, ту же роль, и может быть, справляться с этим ей было даже легче, чем декламациям и крупным праздникам на подмостках. Эта полифоническая музыка, столь непосредственно выражавшая радость и печаль, причитания и взрывы смеха, уводила мужчин и женщин, которые по-прежнему оставались больше слушателями, чем зрителями, от их забот и их привычного окружения. Гранды, дворяне и прелаты имели в своей свите одного или нескольких музыкантов, которые много раз на дню пели и играли на инструментах для их удовольствия. Но горожане и низшие клас268

mandrou.indd 268

20.01.2010 14:56:58

œk^o^ 18. ‘gœ•—o — fg^k–_•—”: o‘f^Â^g’¼g ’”f¼

сы, которые чаще услаждались простыми песнями, чем крупными музыкальными композициями, тоже стремились к этому искусству, которое еще не желала приравнять к себе тогдашняя литература, слишком неторопливая, многословная и нарочитая. «Сладкие звуки инструментов», которые так любил воспевать Ронсар, были, без сомнения, одной из главных страстей этой эпохи.

o‘f^Â^g’¼g š“—gÏg•—o”º Бесспорно, книги, особенно начиная с середины XVI в., стали неистощимым кладезем для всех тех, кто предпочитал путешествовать, сидя в кресле. В эпоху Возрождения больше всего публиковали сочинений античных географов, но с развитием разведочных экспедиций в новые миры и особенно с подъемом духа миссионерства возникла совершенно новая литература, которая достигла расцвета в начале XVII в.: в 1600 – 1640 гг. примерно 300 наименований были представлены рассказами об открытиях и реляциями миссионеров. У нас нет другого мерила успешности этих литературных жанров, кроме числа изданий и переизданий. Описания новых стран и рассказы о крещении племен образовывали две примерно равные по численности группы — Ближний и Дальний Восток в этом отношении обгоняли Америку, благодаря сочинениям миссионеров. Нет сомнений, что сотни и тысячи таких книг находили своего читателя. Но также можно констатировать, что вкус к экзотическим приключениям пронизал и художественную литературу: романы, которые в XVII в. становились все более и более популярными, охотно адаптировали географические сюжеты. Как наставительно выразился неизвестный автор «Африканской истории» в своем предисловии: «Я уделяю большое внимание к тем деталям, которые мало кто знает, особенно касательно географической точности»⁴. Точно так же и «Mercure français» (журнал «Французский Меркурий») в своих выпусках первых лет не упускал возможности предложить читателям подробные описания малоизвестных стран, часто сопровождаемые планами и картами⁵. Великие путешественники, которые оставили свой след в этой литературе экзотики, Разильи (Razilly), Лежен (Lejeune), Дютертр (Dutertre), Лекарбо (Lescarbot), Дю Жарник (Du Jarnic), снабжали «Меркурий» информацией. Наконец, еще одним ука⁴ См.: F. de Dainville. La Géographie des humanistes. P. 370. ⁵ В первый год своего выпуска (1605) — «Московии».

269

mandrou.indd 269

20.01.2010 14:56:58

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

занием на эту страсть, на это желание узнать о дальних странах было то, какое место география занимала в лекциях «Адресного бюро» (Bureau d’adresses) Ренодо в конце рассматриваемого нами периода (1633 – 1642 гг.): раз в неделю одно заседание посвящалось истории и географии и привлекало множество интеллектуалов. Неважно, что писания миссионеров из иезуитов и капуцинов — т. е. воспоминания путешественников — не отличались большой точностью: чтобы привлечь внимание, добрые отцы не скупились на живописные, яркие детали. Очевидно, что их читателей интересовала именно красочность их рассказов: описания мест, фауны и флоры (включая монстров, которые обновили средневековые бестиарии) и местных жителей-язычников, часто весьма добродетельных, потому что миф о «добром дикаре» можно найти уже в самых первых повестях этих крестителей. Экзотика давала ощущение чуда, которое публика охотно покупала и ради которого авторы никогда не жалели усилий.

’”•—”À”m’ Тем душам, которые восставали против грубости земного мира, казавшегося начиная с 1560 г. одной большой бойней, которые упорно и с подлинным героизмом стремились к воплощению морального идеала человеческого и божественного милосердия, был открыт путь мистицизма. Божественная благодать, утверждало большинство духовных наставлений, позволяет таким душам узреть Бога: при помощи воображения она пробуждает их чувства и дает ощущение присутствия Господа. Тогда они рвут со всем тварным и обретают привычку поисков Бога, единственного истинного блага, к которому они стремятся. И тем самым они достигают счастья в Боге, и только в Нем… Путь мистического бегства понемногу уточнялся во второй половине столетия, когда среди мирян распространялась практика внутренней молитвы. Вероятно, это вообще была главная стратегия Контрреформации: не исправление мирских злоупотреблений, которые были слишком хорошо защищены обычаями (и отмена которых грозила обрушить все социальное здание, а не только религиозные практики), а распространение практики молитвы с целью вхождения в состояние медитации и достижения божественного экстаза. Мужчины и женщины, которые практиковали эту возвышенную молитву, удалялись от мира, совершенно забрасывали не только «грязь 270

mandrou.indd 270

20.01.2010 14:56:59

œk^o^ 18. ‘gœ•—o — fg^k–_•—”: o‘f^Â^g’¼g ’”f¼

тварности», но и всевозможные споры, которые бесконечно раздирали саму Церковь. Впрочем, совершенно естественно, что целью этих усилий было достижение святости: мать Пьера Берюля ориентировала своего сына в этом направлении с самого младенчества и настолько преуспела в этом, что уже в семь лет будущий кардинал ощутил в себе «живое желание прийти к святости». Расцвет мистицизма в конце XVI в. нашел отражение и в книжных изданиях. В 1570 – 1610 гг. священники, монахи и миряне, наконец, перевели почти всех великих мистиков Церкви, включая и святую Терезу. Но следует указать наряду с книгами, опубликованными с королевской привилегией, и на массы брошюр и трактатов, скопированных духовными наставниками и кающимися женщинами, которые переходили из рук в руки, распространяя «exercitationes»⁶ и экстатические описания. Через руки вдохновенных проповедников эти листочки могли дойти даже до простых крестьянок, что к концу XVII в. привело к созданию особых духовных приютов. Мы написали «кающиеся женщины» и «крестьянки», потому что эта экзальтация гораздо сильнее коснулась женщин, чем мужчин — по крайней мере, судя по свидетельствам современников. Естественным образом обладающие более живой чувствительностью, без конца унижаемые в долгие годы войн, женщины обратились к молитве и любви к Богу как к единственному прибежищу. Безусловно, это была наиболее духовная и возвышенная форма эскапизма, но при этом она все равно оставалась бегством. Конечно, эти формы бегства в воображаемое нельзя оценить количественно, и даже если бы это было возможно, мы ничего ценного не узнали бы о тех, кто к ним обращался. Мы легко можем констатировать, что огромным успехом пользовались театр и литература путешествий; однако мы не способны вывести числовой индекс значимости той или иной формы бегства. Эта область остается сложной для исследования в первую очередь из-за недостатка источников. ⁶ Упражнения (лат.). — Прим. перев.

mandrou.indd 271

20.01.2010 14:56:59

œk^o^ 19 БЕГСТВО ОТ РЕАЛЬНОСТИ: МАГИЯ И СМЕРТЬ

Итак, мистические грезы или мечты о приключениях — как мы видели, именно в них находили прибежище те, кого не устраивала будничная жизнь. Путешествие становилось необходимостью для крестьянина, который не мог прокормиться со своей земли; оно же было наилучшим способом бегства для тех, кто не боялся удаляться от родных мест: Сен-Мало, Дьепп, Ларошель, Нант были крупными портами, в которых хватало как приключений, так и товаров. Многочисленные французы, современники Екатерины Медичи, проходили через всю Испанию, чтобы добраться до Севильи, где спрос всегда превышал предложение. Для тех же, кто не мог расстаться с родными краями, просто боялся кораблекрушения или расширения горизонтов, которые предлагали великие географические открытия, оставался еще один способ, о котором нельзя забывать: новые земли и племена, любопытные во многих отношениях, населяли фантазии самых заядлых домоседов, домашних безумцев (folle du logis), как называл их один философ, разбиравший их случай весьма подробно, несмотря на все пренебрежение к ним. Были, однако, и другие, более опасные способы преодолеть неудовлетворенность будничной жизнью: Князь Тьмы обещал всем тем, кто не побоялся к нему воззвать, ужасную награду. Речь шла о потере вечной жизни, насчет этого никто не заблуждался. Для нас, людей XX в., это кажется крайним напряжением воображения, однако вера в магические практики и обращение к ним в то время были чрезвычайно распространены, и эта реальность вызывала не больше сомнений, чем существование самого Бога Отца, веру в которого мы не можем так просто отвергнуть как самообман. Призвать Сатану означало нарушить все божественные и человеческие устои, это было ясно самым беднейшим и униженным, которые часто оказывались в первых рядах практикующих сатанизм: шабаши, колдовство и порча лежали в основе тысяч магических заклинаний, при помощи которых любой 272

mandrou.indd 272

20.01.2010 14:56:59

œk^o^ 19. ‘gœ•—o — fg^k–_•—”: ’^œ”º ” •’gf—–

якобы мог в мгновение ока преобразить мир и людей, среди которых он жил. Не будь страха перед адским пламенем, пособников Сатаны было бы еще больше, настолько мощной и разнообразной считали черную магию. Целая традиция расцвела в XVI – XVII вв., но она существовала давно и, не прерываясь, с самого раннего Средневековья противопоставляла силе Христа всемогущество зла. Тем не менее нам не составит труда понять, что основу значительной части этих инфернальных практик составляло простое разочарование в жизни, хотя его и сложно четко выявить потому, что все наши сведения происходят из писаний судей, задачей которых было карать за преступление, договор с Дьяволом. О масштабах этого разочарования свидетельствует и частота самоубийств: для тех, кто не хотел связываться с дьяволом, не оставалось другого способа бегства, как добровольная смерть. Впрочем, это также был способ заслужить вечное проклятие — и, вероятно, менее притягательный, потому что не давал никаких выгод, даже временных, на этом свете, которые предоставлял пакт со злом.

šf”m¼o ™ •^—^_g Конечно, определить число практикующих сатанизм нелегко. Все маргиналы, малоприспособленные к жизни в обществе или к его моральным законам, могли входить в это число, но из него нужно вычесть всех психически больных, жертв преследований и фантазеров, всех тех, что могли оговорить себя сознательно, выдумав невероятные сказки на основе каких-то невнятных воспоминаний и галлюцинаций, а потом упрямо придерживаться своего бреда. Среди этих неудовлетворенных жизнью поместим и разных сексуальных извращенцев, педофилов, которые охотились на мальчиков и девочек и утаскивали их в лес, любителей переодеваться в животных (ликантропы), а также тех, кто выкапывал трупы (некрофилы). Однако для того, чтобы лучше понять, как часто люди обращались к демоническим силам — а эпидемия процессов над ведьмами в 1560 – 1640 гг. дает нам лишь примерное число¹, — следует еще раз вспомнить, что все эти люди, даже самые уравновешенные из них, самые одаренные так называемым «здравым смыслом», жили в повсед¹ Нашей целью не является определять причины этой эпидемии, мы упоминаем

ее как один из примеров этого частого — и воображаемого — обращения к дьяволу. Не нужно нам «объяснять» и юридический аспект этого вопроса. См. R. Mandrou. Magistrats et sorciers en France au XVII-e siècle. Paris, 1968.

273

mandrou.indd 273

20.01.2010 14:56:59

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

невной фантасмагории, во вселенной, населенной духами природы, полубожественными или парабожественными, которые и управляли стихиями, и порождали все возможные явления природы. Воздух был населен «демонами», так же как «водные бездны» рыбами, небеса ангелами, а земля людьми, говорит Ронсар². То же самое утверждали Пико делла Мирандола и Парацельс. И тот же Ронсар долго вспоминал, как однажды вечером по пути к своей Марии увидел «дикую охоту» в небе, кавалькаду дьявольски завывающих существ, жертвой которых он бы обязательно стал, если бы не достал шпагу и не стал махать ей в воздухе. Это был передовой отряд ада, подчиняющийся демону Эллекену (Hellequin), единственным спасением от которого служит молитва. Тем, кто мог сопротивляться подобным фантазиям, даже религиозный театр не переставал напоминать не только о существовании, но и могуществе демонов. Сатана и его приспешники, помещенные в самый центр средневековых мистерий по просветительским соображениям, со всеми своими атрибутами, которые вскоре приобрели силу ритуала («Адская глотка», «Четыре дьявола», «Грохот котлов»), продолжали существовать в этом контексте, пока на папертях церквей разыгрывались мистерии, — т. е. по крайней мере до середины XVI в. В конце следующего столетия в некоторых городах еще играли «Diableries» («Проделки дьявола») к большому удовольствию публики, которой по-прежнему нравились подобные зрелища, своего рода образцы милого беспорядка. Наконец, чтобы оценить действительную частоту обращений ко злу, следует учитывать и ловкость мошенников, которым тем легче было играть на доверчивости людей, чем сильнее были стереотипы и учение Церкви, говорившее о могуществе дьявола. Образованные вольнодумцы, которые много сделали для того, чтобы уменьшить страх перед дьяволом в XVII в., с пылом осуждали подобное легковерие и охотно рассуждали о «народных заблуждениях», суевериях и других отклонениях, которые, по их мнению, проявлялись и в устном фольклоре и в практиках ведовства. Но говорить о легковерии — значит злоупотреблять этим термином, ибо даже научный прогресс нашего времени не слишком его оправдывает. *** Тот, кто хотел на мгновение почувствовать себя могучим владыкой собственной деревни или города, располагал еще таким замечательным галлюцинаторным средством, как шабаш. Кажется невероят² Ronsard. Hymnes, I, Les Daimons.

274

mandrou.indd 274

20.01.2010 14:56:59

œk^o^ 19. ‘gœ•—o — fg^k–_•—”: ’^œ”º ” •’gf—–

ным, что кто-то мог сознательно плести небылицы и похваляться своими подвигами перед соседями, убеждая их одной своей настойчивостью и бесконечным повторением деталей, однако об этом свидетельствуют тысячи и сотни тысяч признательных показаний. Многие искренне старались убедить, что они способны: летать на метле на шабаш, целовать козла в зад, танцевать сарабанду и читать молитвы сзади наперед, при этом в течение нескольких жалких секунд лицезря пред собой все земные сокровища, золото, серебро, драгоценные камни, материи и ковры… Мимолетные радости, заканчивающиеся на заре вместе с ночью, которая всегда была слишком коротка. К этим рассказам нередко добавлялось и произнесение таинственных заклинаний, так как если верный ученик дьявольских сил не всегда мог доказать своему насмешливому соседу, что на лесной опушке держал в объятиях такую красавицу, какую нигде не найти, «что во Франции, что в Италии», то знание магических слов казалось гораздо убедительней. Неожиданно павший скот, соседи, занедужившие после работы в поле, дети, найденные в колыбели мертвыми или в припадках падучей… — все такого рода происшествия приписывались знатоку заклинаний, заключившему договор с дьяволом. К тому же Сатана иногда позволял своим подданным творить добро — или, вернее, исправлять зло, причиненное их собственными или чужими предыдущими магическими процедурами. Тот, кто наложил заклятие, мог его снять, и тот, кто имел дело с таким колдовством, знал тысячи рецептов выздоровления. Владыка ада не доверял им настолько, чтобы передать им силу притягивать золото, но охотно позволял менее значимые действия. Когда Блез Паскаль родился в 1623 г. в семье, где главенствовал незаурядный человек, его отец Этьен Паскаль, врач и магистрат, прошел слух, что одна ведьма прокляла младенца. Отец тут же бросился к старой карге, чтобы договориться с ней о снятии проклятия. Он предлагал ей лошадь, но оказалось, что довольно и кошки: ровно в полночь волшебная припарка, вызвав ужасные судороги, полностью излечила новорожденного Блеза. Этот знаменитый пример позволяет предположить, что к подобным процедурам часто прибегали и в других социальных средах. Трагический конец тысяч ведьм — особенно на Востоке Франции — волны психологической эпидемии, которая опустошала целые деревни, а порой и провинции, не оставляя в живых никого, даже тех, кто обитал в женских монастырях (особенно в XVII в.), привел к закреплению образа злой ведьмы (имеющего юридическое значение), на которую сваливали большинство вполне земных преступлений, наряду с метафизическим предательством Господа. Однако кажется, 275

mandrou.indd 275

20.01.2010 14:56:59

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

что в промежутках между этими яростными преследованиями, этими жуткими «очищениями», переданными в руки светских властей, практика колдовства находила немалую поддержку. На протяжении долгих лет деревенская ведьма считалась чем-то вроде местной достопримечательности, чье могущество, превышающее силы простого смертного, объяснялось способностью входить в сношения с самим дьяволом. Она лечила, помогала — возможно, чаще всего просто добрым словом, но и такую форму психологической поддержки нельзя игнорировать, — даже защищала общину от действий других, менее способных приспешников Сатаны. Очистительный огонь временно нарушал эту давно устоявшуюся традицию, которую, казалось, ничто не могло прервать до того самого дня, как судебные власти, вмешавшись, не волокли на костер не только саму ведьму — или колдуна, — но и всех их невольных соучастников и «клиентов». Таким образом, коллективная галлюцинация обретала плоть именно в тот момент, когда практика колдовства подвергалась запрету. Подобное мелкое колдовство лишь изредка упоминается в судебных записях, потому что снятие порчи и падеж скота мало интересовали судей, тревожившихся лишь при упоминании шабашей и особых демонических способностей, на которые не действовал экзорцизм. Такое колдовство отражает не только повсеместную и глубоко укоренившуюся веру во власть зла на земле, но и постоянную нужду в присутствии некоей высшей силы, способной вмешаться в повседневную жизнь и переиначить ее. Тем не менее насколько обращение к милостивому Богу соответствовало христианской традиции, настолько же призыв к помощи адских сил считался опасным. Ад — это тоже часть вечной жизни, столь же реальная, как чистилище и рай. Колдун и его подручные, сколь мало они ни понимали в богословии, прекрасно осознавали, как сильно рискуют, взывая к помощи адских духов ради какого-нибудь мелкого приобретения. Они ставили на кон свою вечную жизнь безо всякой надежды ее вернуть, что позволялось в случае «обычных» грехов. Исходя из большой распространенности колдоства, можно ли предположить, что такие последствия не волновали людей, попавших под влияние «демонов»? Казни на костре, публичное предъявление жертв и зачитывание списка всех преступлений заставляют нас думать, что подобные напоминания о первичных истинах были необходимы. Возможно, эти меры понемногу «изнашивались», теряли свое значение, так же как отлучение от Церкви за долги, в результате видимой диспропорции между общепринятыми практиками магии, природной и черной, т. е. сатанинской, и наказанием, которое предусматривалось за сношения с дьяволом. Многие авторы, 276

mandrou.indd 276

20.01.2010 14:56:59

œk^o^ 19. ‘gœ•—o — fg^k–_•—”: ’^œ”º ” •’gf—–

теологи и юристы, которые изучали одержимых и ведьм, старательно проводили различение между природной магией, касающейся приворотных зелий и разных других суеверий, весьма распространенной — и магией сатанинской, которая заключала в себя призывание дьявола, участие в шабашах и подписание пакта. Однако в обыденном сознании переход от одной к другой был незаметен, и словом «ведьма» или «колдун» обозначали человека, практикующего и то и другое. По крайней мере, ведьмы и их последователи знали, что рискуют попасть на костер, если чей-то донос или просто слухи дойдут до предприимчивого судьи. Эта их осведомленность позволяет понять степень отчаяния: бегство от реальности в черную магию было, бесспорно, самым соблазнительным для людей того времени.

•^’“‘”j•—o Остается еще одна многочисленная группа отчаявшихся, которые оставляли свою трудную жизнь, переступая черту и отдаваясь в объятья смерти, «ужасной смерти», невзирая на отвращение к ней. Это отвращение было плодом всей традиции Средневековья: смерть повсюду изображалась как гримасничающий, ухмыляющийся скелет, с лохмотьями кожи и открытыми взгляду внутренностями, в которых кишели черви. Она хватала мужчин и женщин в расцвете сил и вела к разложению плоти. Образы пляски смерти, «danse macabre», или триумфа смерти, — все это художественное наследие предшествующего века по-прежнему тяжело воздействовало на чувства людей. Это показывают и «Дружеские разговоры» Эразма Роттердамского и его трактат «Praeparatio ad mortem» («Приготовление к смерти»), несмотря на все рассуждения о разнице между душой и телом и о бессмертии души. Смерть продолжала страшить, подавляя любые благочестивые чувства, которые Церковь стремилась внушить в своих многочисленных пособиях по «Ars moriendi» («Искусству смерти»). Слишком много душ и жизненных сил затерялось между смертью и Страшным судом, чтобы христианин мог безропотно относиться к этому последнему переходу. Даже в рамках христианского мышления страх чистилища и ада способствовал этой тревоге. Чистилище изображалось как ад не столь жаркий, скорее тепловатый, но столь же болезненный. Ад же предназначался тем, чья совесть была нечиста, кто мог рассчитывать лишь на частичное прощение грехов и призывал к своему изголовью, если позволяло время, священников и монахов, чтобы 277

mandrou.indd 277

20.01.2010 14:56:59

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

они помогали своими молитвами. Так что даже в самой наихристианской смерти присутствовал страх, но в другой форме. В целом «переход» по-прежнему представлялся ужасным; однако, как утверждал Эразм в своем «Funus» («Похороны»), «мы и теперь видим, что многие налагают на себя руки», как «если бы смерть не заключала в себе ничего страшного»³. О частых самоубийствах с сожалением говорили на протяжении всего XVI в., правда, во Франции реже, чем в других странах. Монтень посвятил большую главу (третью) своей второй книги опровержению древних, которые воспевали добровольную смерть. По его мнению, ее ничто не может оправдать, и он присоединялся к осуждению, которое на нее обращали законы божественные и человеческие. Конечно, чтобы дать понять, каково было соотношение смертей добровольных и естественных, следовало бы привести статистические данные, но это возможно лишь для XIX и XX вв. К сожалению, в нашем распоряжении есть только судебные или муниципальные архивы, данные которых были очень скудны, и вдобавок систематически переправлялись. Когда человек совершал самоубийство, правосудие его посмертно осуждало, и труп подвергался публичному наказанию, сравнимому с тем, которое накладывали на живого, — публичность играла главную роль в этой области, как и во многих других, чтобы отбить у живых желание подражать. Того, кто повесился в подвале, вешали заново на городской виселице; того, кто перерезал себе горло, провозили в корзине и бросали собакам. К этим гражданским санкциям добавлялись церковные, потому что церковь лишала заупокойной службы и захоронения тех, кто «человекоубил» себя сам. Однако за отсутствием статистических данных следует отказаться от мысли представить себе масштаб этой практики. Кроме того, нам придется отказаться и от попыток понять причины подобного отчаяния. Уныние, «меланхолия», тревожность, все эти слова, которые современники использовали при описания таких поступков — а их много встречается в большинстве дневников, — никак не помогают нам при анализе. Конечно, речь идет о решительном отказе от мира, о спасении «трусливом и женском», как писал еще Монтень. Вряд ли можно сказать что-то еще, тем более что тогдашний добровольный уход из жизни пока не был объектом систематического исследования из-за недостатка документов. ³ Etenim, cum videamus et hodie tam multos sibi manus adfere, quid censes futurum,

si mors nihil haberet horribile? Перев. на русск. М. М. Покровского по изданию: Эразм Роттердамский. Похвала глупости. М., 1991. — Прим. перев.

mandrou.indd 278

20.01.2010 14:56:59

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 3-Й ЧАСТИ

«Профессиональная среда», если использовать это выражение социологов в самом общем смысле, — безусловно, оставляет наиболее сильный отпечаток на индивидуальную и коллективную психологию. Какие бы ни случались психические травмы в детстве, какие бы привычки и стереотипы семейной среды ни закладывались в самом податливом возрасте, все это наследие подвергается дальнейшим испытаниям взрослой жизни. Человек тридцати лет, а тем более сорока или пятидесяти (мы не будем говорить о более пожилом возрасте для XVI – XVII вв.) — это, прежде всего, человек своей профессии. В начале Нового времени ношение определенной одежды (или частей одежды) еще более усиливало дифференциацию. Длинные мантии судейских, блузы крестьян, обширные плащи путешественников, к которым добавлялись определенные рабочие инструменты, тоже носившиеся с собой; особенно это касалось членов корпораций. Для последних это наиболее очевидно, потому что на протяжении всего рабочего дня на них накладывалось законное ограничение, будничный «механизм обусловливания», от которого они освобождались лишь в праздники. Но частота корпоративных встреч членов братств, этих профессиональных объединений, даже в праздничные дни показывает, насколько сила этих ограничений была велика. Таким образом, социально-профессиональные группы, которые мы вкратце обрисовали и которые вполне возможно перечислить для каждого города и каждой провинции, чтобы представить себе полную картину профессионального распределения французов данной эпохи, — эти группы в определенном смысле представляли основу той типологии, которую мы стараемся установить. Разве не в это время проявилось противостояние между ручным и умственным трудом, если давать лишь этот один красноречивый пример? Работа определяла не только человека, но и группу. Каждый вид работы формировал личные качества человека, какие бы ни были установлены иерархические отношения между видами труда. Крестьянские бунты начала XVII в. в этом смысле весьма показательны. Они были протестом униженной группы с весьма смутным осознанием своей 279

mandrou.indd 279

20.01.2010 14:56:59

˜^•—– 3. o”`¼ `gº—gk–_•—”

роли в обществе, которое они кормили. Надежды бесчисленных монахов на реформу церкви в начале XVI в., прежде всего, были выражением тяги к совершенствованию, присущей клирикам, которые составляли воинствующую церковь и видели смысл своей жизни в ее апостольской деятельности. Мы много внимания уделяли и других видам деятельности: будничные развлечения, тесно связанные с профессиональным определением, бегство от жизни, реальное и воображаемое. Хотя они и были вторичными — если говорить о количестве времени, которое им уделяло большинство людей, — и менее «формирующими», развлечения и бегство от жизни составляли не менее важную область деятельности, это были своего рода разоблачающие привычки. Танцы, чтение, путешествия, колдовство всегда были занятием тех, кого не удовлетворяла их будничная работа, их «положение». И такое исследование даже способов компенсации должно, без сомнения, привлечь внимание историков, пытающихся понять психические процессы (demarches mentales) как индивидов, так и групп. «Условия человеческого существования», как говорил Монтень, возможно, и не всегда требуют такой одержимости «развлечениями», которая столь раздражала Паскаля в середине XVII в. Но эти развлечения показывают нам, в свою очередь, оригинальные темпераменты; плясать на аллее каждый вечер, может быть, само по себе и не плохо, писал моралист, а по нашему мнению, это значило проявлять другой тип характера (forme d’esprit), нежели был у тех, кто запирался по домам и призывал бесов, чтобы распространять вокруг себя страх, что, в свою очередь, весьма отличались от простой веры в то, что подобные колдовские практики были широко распространены… В данной области, как и во многих других, систематическое изучение еще не предпринималось. Следует довольствоваться расстановкой вех, указаний на направления поиска. Бесконечное разнообразие видов человеческой деятельности в то время не позволяет свести их к нескольким основным типам, но, по крайней мере, они дают нам возможность приблизиться к разнообразию психологических установок (attitudes mentales), которые продолжают ограничивать и определять творческие устремления, движение вперед и бегство от жизни.

mandrou.indd 280

20.01.2010 14:56:59

ОБЩЕЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Психологический потрет француза раннего Нового времени, который мы представили в третьей части, слишком аналитичен, чтобы полностью удовлетворить историка; впрочем, когда мы говорим «аналитичен», мы не собираемся противопоставлять, следуя простой и классической логике, анализ и синтез. Напротив, мы еще раз хотим подчеркнуть, что это исследование велось последовательно на трех планах: индивидуальное измерение, социальные рамки и виды деятельности, а вовсе не путем простого перечисления. Напротив, оно основывалось на перевесе (prépondérance) групп, социопрофессиональных объединений в коллективной психологии (psychologie collective) этого общества Старого режима. Однако наше исследование, целью которого было предложить скорее базовые направления объяснения, чем каталог описаний, не исчерпало проблематики, которая касается реконструкции коллективных ментальностей (mentalités collectives) эпохи: по нашему мнению, значительные упрощения, которые оправданы при изучении констант и крупномасштабных cдвигов (mouvements conjoncturels), в нашей области, как и в истории политической и экономической, не позволяют скрывать не только бесконечное разнообразие индивидуальных ментальностей (mentalités individuelles), но и огромную сложность коллективных ментальностей. Без всякого сомнения, продолжение существования великих коллективных мифов, свойственных всему народу, таких как вера в королей-чудотворцев, которая в эту узко ограниченную эпоху кажется почти случайным, представляет собой объединительный элемент большого значения. Однако нам кажется более уместным обращать внимание на дифференцирующие элементы, на сложности реконструкции ментальности, для которой эта книга предлагает только модель (в широком смысле слова, не просто в смысле социальной математики, а создания некоего комплекса, где составные элементы опираются как на качественные, так и количественные характеристики), одну из многих моделей, которые социальные психологи, историки и социологи тоже могут захотеть предложить. 281

mandrou.indd 281

20.01.2010 14:57:00

f‘gf ’^_`f“

Чтобы оценить эту сложность, мы еще раз пройдем весь наш путь, акцентируя разнообразие комбинаций, которые возможны в предложенных рамках, ранее определенных нами достаточно узко. Переходя с одного регистра на другой, с индивидуальных характеристик на социальные структуры или на виды деятельности, мы тем самым покажем, какие дальнейшие направления может принять соответствующее исследование. Возьмем первый пример, понятия пространства и времени, базовые для любой ментальности. Мы показали в первой части, какие сложности испытывали французы обсуждаемой эпохи при их измерении и представлении. Можно показать, конечно, вкратце, все неточности восприятия времени и пространства. Ясно, что люди воспринимали время и пространство по-разному в зависимости от своего вида деятельности. Лионский или реймсский купец, который жил от одной ярмарки до другой, ожидая срока выплаты по закладным бумагам, спекулируя на недороде весной или на переизбытке денежной массы, заключая прекрасные сделки на день св. Мартина, которые компенсировали неудачи дня св. Иоанна, — этот купец представлял себе календарь и общечеловеческое время в целом не так, как монах, уединившийся в монастыре, живущий «отдаленным» земным существованием в совсем другом ритме повторяющихся каждый день молитв и пения, которые и составляли всю его жизнь¹. Мы также можем противопоставить крестьянина и гуманиста: крестьянин, кругозор которого ограничивался территорией его деревни, собственного надела земли и темной полоской общинных лесов, и гуманист, сведущий в географии, коллекционирующий трактаты по «космографии», читающий и перечитывающий описания Америки и Индии. Такие различия кажутся очевидными, и конечно, бессмысленно продолжать описания. А теперь поменяем регистр по-другому и соединим хронически недоедающего человека (из нашей первой части) с народными гуляниями, приходскими праздниками (городскими или сельскими), въездами короля или принца в некий «добрый город» и т. д. (об этом мы говорили во второй части). Эти дни, во время которых вся деревня или весь город (включая и заключенных в замке правителя) празднуют, поют, кутят и обжираются, — были моментами, когда страх и голод, эти два спутника будничных дней, отступали. В плане эмоций и переживаний, которые поддерживают нестабильную в физическом ¹ По этому вопрос см. статью: J. Le Goff. “Au Moyen Age: temps de l’Eglise et temps

du marchand” y Annales E. S. C., 1960, № 3 (русск. перев. в сборнике Ж. Ле Гофф. Другое средневековье. Екатеринбург, 2000. — Прим. перев.).

282

mandrou.indd 282

20.01.2010 14:57:00

‘Ëgg m^™k˜g_”g

плане жизнь, праздники были антрактом, многократно повторяемым в течение года, и чаще в городах, чем в деревнях, и одновременно — совместным поминанием усопших. Но в наши намерения не входит представить — посредством такой игры с регистрами — описательный каталог ментальных установок, которые мы затрагиваем лишь мимоходом; лучше мы используем последние страницы книги, чтобы указать, какими мы располагаем средствами и ресурсами и что еще можно сделать, если продолжать начертанную здесь программу исследований. Во-первых, мы имеем характеры, общие для всех людей той эпохи; в некотором смысле это — ментальная подкладка (le fond de décor mental), поверх которой вышиваются различия, столь удивляющие нас поначалу, но часто бывшие более известными, чем лежащие под ними реальности. Для продолжения программы мы укажем два основных направления. С одной стороны, использование понятия мировоззрения (vision du monde), основного элемента ментальной структуры (structure mentale); с другой стороны, исследование помимо этих уже очерченных ментальных структур более случайных ментальных конъюнктур (conjonctures mentales), тем более доступных для изучения, чем сильнее они скрывают собой элементы структурные и постоянные.

‘Ë”g ˜gf—¼ Выделить доминирующие элементы во всем французском обществе — значит представить не усредненную ментальность (что вообще бессмысленно), а фундаментальные черты, присущие любой ментальности этой эпохи. Среди первых таких общих черт коллективной психологии раннего Нового времени мы уверенно определяем гиперчувствительность (hypersensibilité): это был результат одновременно и хронического недоедания, характерного для большинства, и слабости как технических, так и интеллектуальных средств, имевшихся для противоборства с часто враждебной природой; равным образом это и результат устной традиции, частично легендарной, которая воспевала насилие, страхи (весьма многочисленные) и эмоциональную нестабильность. Эта гиперчувствительность, эта эмотивность² — постоянная и повсе² Конечно, эти слова не являются синонимами, но реальность скрывалась где-то

между ними, как мы это показали еще в Главе 1, говоря об условиях существования.

283

mandrou.indd 283

20.01.2010 14:57:00

f‘gf ’^_`f“

местная черта, настолько редки были те индивиды или группы, у которых она отсутствовала. Чтобы проиллюстрировать ее, достаточно указать на тысячи примеров той быстрой и непосредственной эмоциональной реакции, с которой отзывались люди того времени на малейшее эмоциональное воздействие, проявляя свои чувства безо всякой литературности: жалость при виде толпы узников, которых ведут на галеры, с израненными ногами, едва способных передвигаться; живые выражения чувств с заламыванием рук — при скорби или печали. Однако это не значит, что подобная эмотивность была преувеличенной, приторной сентиментальностью. Тяготение к сильным эмоциям было постоянным, и любой удобный случай подходил, чтобы их проявить; в них причудливо смешивались жалость, живая скорбь и явная жестокость. На охоте дичь убивали с задором и горячностью; в городе смертная казнь была любимым зрелищем, привлекавшим огромные толпы, независимо от того, какого вида это была казнь. Подобная чрезвычайная восприимчивость (réceptivité) в целом указывает на склонность к эмоциональным потрясениям. Однако лучшим свидетельством этой черты является повсеместное распространение самых разных форм страха, до того, что одно лишь перечисление всех случаев, в которых его испытывают, и его мотивов только в обычной будничной жизни потребует нескольких страниц. Ограничимся несколькими примерами: ночь, как мы знаем³, дает сотни поводов для страха, потому что ночью темно; есть еще страх волков и разбойников на дороге, а особенно в лесу; есть также кометы и затмения разных видов, которые и изумляют и пугают, потому что всегда предсказывают какую-нибудь беду, и только оттого, что тогдашние люди не знали причин подобных явлений; даже предсказания ученых астрологов в альманахах могли породить панический страх. А еще каждый день люди жили в страхе перед бешеными собаками, бегавшими по деревням и городским улицам, боялись чумы и других заразных болезней, всегда где-то свирепствовавших, приходящих эпидемия за эпидемией и никогда не поддающихся усилиям врачей. Бояться могли чего угодно: что изменятся, в худшую сторону, материальные условия существования; что еды, и так недостаточной, вовсе не станет. Приблизительные знания тоже порождали страхи: боялись не только волков, но и оборотней, т. е. людей, обращавшихся в волков при помощи колдовства; все фантасмагорические создания, возникавшие в воображении, исполняли здесь свою роль. ³ См. Главу 2 настоящей книги.

284

mandrou.indd 284

20.01.2010 14:57:00

‘Ëgg m^™k˜g_”g

Это частично объясняет, по моему мнению, мощь коллективных движений, вызванных страхом: во время эпидемии или войны, крестьянского мятежа и городского бунта; может быть, даже стоит поместить сюда, по крайней мере, из-за их примитивных мотивов, и страх перед дьяволом, который вызывал эпидемии охоты на ведьм. Когда панический страх колдовства вспыхивал в какой-нибудь деревне или целой провинции, обычно при помощи важного судьи, его уже никто не мог избежать, он покрывал всех и вся самыми черными подозрениями, толкая на доносы и ритуальные преступления, совершаемые всей общиной. И напротив, в этой атмосфере постоянной угрозы сильнее ощущались редкие моменты безопасности и радости освобождения от страха: самый любимый крестьянский праздник, без сомнения, был связан со сбором урожая, когда ночи были коротки, а амбары полны зерном. *** Вторая черта, социальный антагонизм или, точнее, социальная агрессивность (agressivité sociale), была обратной стороной форм солидарности, которые мы так подробно разбирали. Этот аспект, который наша пока еще несовершенная терминология заставляет считать чем-то негативным, в реальности коллективной жизни был составной частью форм солидарности. Социальные группы, такие как приходы, классы, молодежные сообщества, основывались и крепли во многом в ответ на враждебность, которую к ним испытывали: солидарность была средством защиты и оружием коллектива. Это вполне очевидно в случае семейной группы, когда биологическая необходимость поддерживала и питала (вплоть до концепции «крови», «кровного родства») идею ячейки, которая утверждает свою внутреннюю солидарность каждый раз, когда вступает в контакт с другими. Браки, деления имущества и наследование — это были акты, свидетельствующие о защищенности, на основе которой строились отношения между семьями, даже в малейших деталях юридических традиций, которые ревностно поддерживались. Приход и деревня были общинами, тесно сплоченными против «чужаков» в рамках маленькой и географически определяемой группы. Тут мы можем вспомнить о солдатах, бродягах и разносчиках чумы, которые, безусловно, представляли опасность. Это распространялось и на мирных путешественников, купцов или туристов — они тоже были подозрительны. Но подобный рефлекс срабатывал, правда, в меньшей степени, и в отношениях с крестьянами из соседних деревень, которые были более или менее знакомы. Он срабатывал и против горожан, слиш285

mandrou.indd 285

20.01.2010 14:57:00

f‘gf ’^_`f“

ком часто бывавших сборщиками налогов или носителями особых имущественных и финансовых прав, — что давало лишний повод держаться от них, по возможности, на расстоянии. Эта агрессивность очевидна и в более крупных группах, таких как классы. Мы не будем заново перелистывать досье классовой борьбы. Хотя марксистская схема буквально и неприложима ко всем социальным конфликтам раннего Нового времени, кто сможет, не покраснев, отрицать социальный антагонизм, который касался дворян, буржуа, крестьян и ремесленников, не говоря о других?⁴ Политическая солидарность, которая проявляется в государстве раннего Нового времени, уже несколько столетий подпитывала национальное чувство в борьбе с иностранцами: англичане на востоке (от Нормандии до Гиени) и немцы на западе представляли идеальный прототип для этого смутного образа врага. Шестнадцатый век расширил выбор за счет Испании, которую проклинала, с восхитительным красноречием, «Мениппова сатира». Стоит ли упоминать о мощи религиозных антагонизмов, которые развились молниеносно в результате Реформации во Франции Франциска I и Генриха II? Свидетельством здесь послужат сорок лет с оружием в руках. Впрочем, Религиозные войны, в которых определяющими аспектами были чисто религиозный и политический, также проявили, в мельчайших деталях налетов на замки, города и деревни изолированных отрядов, резкость этих конфликтов между различными социальными группами, которые там проживали в разгар войн: дворяне против крестьян, дворяне против буржуа… Мы можем заметить эту агрессивность даже во временных социальных структурах, которые, как кажется, по определению были менее предназначены для защиты группы: и молодежные сообщества — группировки юношей, любивших погарцевать у городских ворот — тоже свидетельствуют об этом. Они показывают нам тяжесть патриархальной опеки, которую осуществляли старшие, родители и деды. В широком смысле, это было тогдашним проявлением напряженности, которая всегда существует между родителями и детьми. *** Демонстрация форм социального напряжения через перечисление конфликтов не сильно помогает определению этой агрессивности. Ее можно найти в имитации поведения доминирующего класса. Дво⁴ См.: R. Mandrou. Classes et luttes de classes en France au début du XVIII-e siècle.

Florence, 1965.

286

mandrou.indd 286

20.01.2010 14:57:00

‘Ëgg m^™k˜g_”g

рянство шпаги — каково бы ни было его реальное положение — продолжало представлять, в глазах других групп, образец для подражания. Дело не только в его изначальной функции, военной, которая, конечно, выражалась еще и в турнирах, на дуэлях, на охоте (не говоря уже о страсти грабить и разорять). Было бы преувеличением сказать, что в результате имитации турнир или охота стали прототипом всех видов борьбы, к примеру той, что вели друг с другом католики и протестанты. Но, по крайней мере, так было для парадов молодежных сообществ или для грубых «великих игр» (grands jeux), на которых состязались силачи из соседних деревень. Это имитирование проявлялось, хотя и весьма тонким образом, даже в иерархии доминирующих коллективных чувств. У феодальной чести, этого эмоционального «отражения» дворянского морального кодекса, на протяжении всего Средневековья были аналоги в прочих социальных классах. Идея групповой чести — какова бы она ни была — присутствует и в письменных правилах, и в обычном праве. Недостойно дворянина, сказал однажды Ледигьер, идти крошить на куски крестьян, восставших против сборщика налогов; недостойно буржуа, говорит один интендант, подстрекать к мятежу в городе. Таким образом, права и обязанности каждой группы выстраивались по дворянской модели, включая сюда, как это ни покажется парадоксальным, и разбойников с большой дороги, которые не грабили кого попало и не убивали всех, за исключением монаха или епископа, а сами, в половине случаев, вершили справедливость и наказывали за несправедливость, мстили за угнетенных и защищали слабых, и даже с некоторым успехом. В правилах корпораций и мемуарах современников мы встречаем понимание чести, присущее каждой группе и адаптированное к функциям этой группы. Эта нравственная иерархия проявляется в тысяче мелочей: вспомним, например, юриста, который, описывая современное ему общество, определяет людей ручного труда, ремесленников и рабочих при помощи выражения, которое выдает не только его социальные концепции, но и шире, его мировоззрение, — как «грубых людей». *** Третья черта, которая характерна в неменьшей степени, чем предыдущие две: чувство бессилия человека перед лицом природы. Это чувство — совместный результат воздействия двух факторов: с точки зрения интеллектуального восприятия, физическая и биологическая природа оставалась неразрешимой загадкой, а технический инструментарий имел весьма ограниченную эффективность. Таким 287

mandrou.indd 287

20.01.2010 14:57:01

f‘gf ’^_`f“

образом, люди XVI в. не понимали мир, в котором они жили, своим разумом и не могли господствовать в нем при помощи своих рук и своих инструментов. Можно почти наверняка предположить, что социальные отношения, с их постоянными спорами за порядок подчинения и насильственными столкновениями, демонстрируют гораздо более значительную степень господства человека над человеком. Конечно, король, епископ, помещик-дворянин не должны были каждый день подчинять кого-то буквально: по крайней мере — в форме ордонансов или простых утвержденных обычаев — они могли разрабатывать законы (в первичном смысле этого слова), которые за них правили среди людей. Утвержденные обычаи и письменные законы представляли достаточно успешную попытку координировать человеческие отношения. Но корпуса законов природы еще не составили… Наоборот, коперниканская революция потрясла — по крайней мере, в умах тех немногих, кто мог ее воспринять и понять ее вызов — основы птолемеевской системы, единственной, в которой люди Средневековья и XVI в. видели стабильность и ясность. Итак, при столкновении с природой, этой областью неисчерпаемого богатства, интенсивность которого лишь усилилась благодаря великим открытиям новых чудес тропиков и всех Индий, французы XVI – XVII вв. чувствовали себя безоружными. Здесь не столь важны многочисленные монстры и чудеса, наполнявшие их бестиарии. Эти «феномены», принятые как чуждые, но жизнеспособные плоды творчества природы, смысл которого оставался неясен, больше всего показывают «восприимчивость» людей к сверхъестественному и чудесному. Скажем точнее, это была восприимчивость через принятие фактов жизненного опыта: грезы пророков, как всем представлялось, воплотились в реальности. Телепатия, дома с призраками и множество других явлений казались подлинными, потому что о них свидетельствовали те, в чьих словах нельзя было сомневаться. Природа, это создание Бога, могла сама создать и произвести все, что угодно. Более важно, конечно, остановиться на скромных средствах, которыми располагали тогда люди для преобразования природного мира на пользу себе: мы не станем зря перечислять те научные технологии XX в., которых у них не было, гораздо проще указать то, что было. В целом, все доступные им средства исчерпывались техниками получения продуктов питания из того, что выращивалось на земле, а также извлекалось из дикой флоры и фауны. Конечно, практическое применение этих техник давало неплохие результаты: сир 288

mandrou.indd 288

20.01.2010 14:57:01

‘Ëgg m^™k˜g_”g

Губервиль, увлекавшийся прививкой деревьев, вывел около 20 – 30 видов яблонь, обеспечив тем самым процветание целой области. Так же и искусство укрощения дикой фауны ради нужд «домашней экономики» было доведено до совершенства. Наследие многовековых традиций, эти сельскохозяйственные техники кажутся нам сегодня жалкими и недостаточными по сравнению с прогрессом, достигнутым в ботанике и зоологии за последние два столетия. Но они были недостаточными, несмотря на все успехи, примеры которых мы дали, и в глазах современников. Сельское хозяйство той эпохи с большим трудом обеспечивало деревенские и городские общины: стоило один раз в марте пойти снегу или в июле разразиться буре, как не только обращались в прах надежды крестьян, но и истощались жизненно важные ресурсы целой области. Безо всякого сомнения, к этой недостаточности сельского хозяйства добавлялась — на стадии распределения — и социальная организация, которая усугубляла техническую слабость производства. Чувство беспомощности перед природой тем самым только усиливалось. Все прочие техники помимо сельскохозяйственных, которые человек использовал в своих отношениях с природой (ремесла и чуть позже мануфактурное производство), представляли такой же контраст замечательного совершенства эмпирических достижений и многовекового застоя, ведущего к неспособности осуществить сложные преобразования и, что более важно, ускорить производство. Обработка камня, дерева или кожи, ткачество или производство тканей изо льна, шелка или пеньки были техниками, применение которых строго регламентировалось корпоративными правилами. Технический прогресс вписывался в те же цеховые структуры, которые придавали большое значение созданию «шедевра», воспроизводимого тысячу раз, а не методам, позволяющим ускорить производство и выпуск. Устные и письменные обычаи продолжали, в каком-то смысле, техническую традицию, ничем не поощряя и не стимулируя нововведений. В результате весьма ограниченное техническое господство над природой не удовлетворяло пользователей даже больше, чем несовершенство научного знания. Стремление умножать номенклатуру, о беспомощности которого говорит то, что не брезговали никакими свидетельствами, неспособность отделить естественное от сверхъестественного превращали эти науки без метода в накопительный и довольно неудобный инструмент познания. Ни у кого, даже у самых великих умов того времени, не было метода, позволяющего расчистить это скопище мусора, единственный плод развития науки, 289

mandrou.indd 289

20.01.2010 14:57:01

f‘gf ’^_`f“

полное полуистин, унаследованных заблуждений и общепринятых химер. Никто не обладал панорамным зрением, способным объять весь неистощимый и загадочный мир, что позволило бы связать воедино фрагментарные решения изолированных проблем. Это замешательство представляют, и даже не слишком символически, страхи моряков XV в. при виде нового континента. А алхимик, ищущий тайну тайн с ретортой в руках перед печью, еще более очевидно представлял собой бессилие тогдашнего ученого. *** Неспособные овладеть и постичь мир, люди обращались к его создателю с еще большим рвением, нежели раньше. У Бога-творца требовали объяснений, вмешательства и даров — а если не у самого Бога, то у его святых или даже его падших ангелов. Это, конечно, не единственное объяснение того пыла, который демонстрируют люди раннего Нового времени в своем желании верить. Безусловно, были другие причины — и другие эмоциональные побуждения, — которые толкали их на сложный путь религии. На одном плане можно установить тесную связь между сопротивлением, которое оказывала природная среда усилиям человека, и той горячностью, с которой они относились к себе подобным. Однако само включение сверхъестественного в природу говорит в пользу нашего предыдущего предположения; именно такова была базовая ментальная стратегия (démarche mentale essentielle) — обращение за помощью ко всемогущему божеству, в руках которого находится судьба всех людей и вещей. Она позволяла просить у Бога или у какого-то посредника те блага — «благословения», — которых человек не мог добиться сам. Это та же самая стратегия, которая приводила к Сатане или одному из его темных подручных. Таким образом, все время присутствовавшее в умах — и в сердцах — христианское чувство (не говоря уже о реальных социальных структурах, о включении «с рождения до смерти») давало людям образ мышления (cadre de pensée), в котором доминировал божественный порядок, устойчивый и постоянно необходимый, ежесекундно корректирующий все земные дела. Христианская вера, как всем известно, также предоставляла мораль; но, вероятно, более важно, что в те времена, когда продолжительные доктринальные диспуты между правоверными и еретиками (в которые постепенно оказались вовлечены все французы) закончились затемнением самых ясных понятий, христианство породило чувствительность (sensibilité) — или, может быть, точнее будет сказать «сенсибилизацию» 290

mandrou.indd 290

20.01.2010 14:57:01

‘Ëgg m^™k˜g_”g

(sensibilisation) — к хрупкости человеческого существования, которое проходило на столь плохо известной земле, богатой как на различные бедствия, так и на благодеяния. Конечно, эта сенсибилизация была результатом длительного развития на протяжении всего Средневековья. Начавшись с принятием христианства во времена Меровингов, она достигла своей цели в XIV – XV вв., когда сама религия стала более человеческой, чем догматической. После эпохи догматических определений, после святых Фомы и Бернарда, именно доверие застывшего в своей униженности человечества к Богу, жалостливого к бедам этого мира, выражалось в тысяче изображений Страстей Господних, Богоматери Скорби, стигматов святого Франциска, Гроба Господня и Распятого Христа. Они символизировали для всех, католиков и протестантов — и даже редких вольнодумцев 1610 – 1640 гг. — внимание, ставшее «естественным», к человеческим страданиям, к скорби, к искренности веры, которая прежде всего являлась доверием к всемогущему и сверхъестественному Богу. И французы раннего Нового времени находили в этом религиозном чувстве не только надежду на вечное спасение в будущем, но и особое чувство принадлежности к человеческому роду, которое пронизывало все их существование, делая его еще более мучительным.

’”fommfg_”g: ’g_—^k–_¼g •—f“™—“f¼ Если рассматривать эти факторы в совокупности — эмотивность, социальная агрессивность, неспособность господствовать в мире природы и вера в божественное всемогущество, как в духовном, так и интеллектуальном плане, — они представляют собой единый сложный психологический комплекс. Следующий шаг, который необходимо сделать в области определений, это выявить различные ментальные структуры (structures mentales). Как квалифицировать этот следующий шаг, который мы намерены осуществить в самом конце нашего анализа? Речь идет, как нам кажется, о реконструкции индивидуальных и коллективных личностей (personnalités individulelles et collectives), реставрации «я», тем более легитимной, что в XVI в. уже существовало, в гораздо большей степени, чем раньше, чувство индивидуальности. Открыть заново связи, а часто и скрытую логику некоторых противоречий, стоящие за теми темами, которые мы только что рассмотрели, это значит сформулировать столь полезное понятие, как мировоззре291

mandrou.indd 291

20.01.2010 14:57:01

f‘gf ’^_`f“

ние (напомним немецкий термин Weltanschauung), уточнив, в каких смыслах (так как их будет как минимум два) историк может его использовать. Современники Франциска I, Генриха II и Людовика XIII, люди, жившие в эту эпоху, столь богатую нововведениями самого различного рода, несли в себе ментальную вселенную (univers mentale), которая сильно отличалась от той, что была у соратников Святого Людовика: видение мира, даже в буквальном, географическом смысле слова, обновилось — по крайней мере, для очень многих из них — почти мгновенно, с обнаружением Америки, плаваниями Васко де Гама и Магеллана и c открытиями Коперника и Галилея. Но мы имеем в виду и мировоззрение, касающееся других концепций: социальных отношений, места человека в процессе творения, понимания прошлого и настоящего людей, представлений о будущем человечества… Weltanschauung покрывает собой весь комплекс понятий — как интеллектуальных, так и этических, — при помощи которых индивиды и группы каждый день мыслили и действовали. *** В плане истории индивидов такое исследование не является чем-то особенно новым: оснащенные более или менее разработанной методикой, историки литературы, традиционно заинтересованные в выявлении предшественников и «истоков» своих авторов — великих или не очень, — часто пытались реконструировать психологический климат, в котором эти авторы формировались и жили, и проследить, с какими другими личностями они сталкивались. К тому же мы располагаем — для эпохи, которой сейчас занимаемся — целой галереей портретов. Хотя, к несчастью, они часто оказываются не настоящими портретами, а своего рода фотороботами, но и при этом не лишены интереса в той степени, в какой портрет может просветить нас там, где скупые биографические сведения оставили мрак. Ронсар и Дю Белле, Монтень, Добинье, Жодель, Маро — сколько судеб и характеров, столько и представлений о мире. Эти великие люди литературного пантеона явно выдаются среди современников, стоят особняком, хотя бы по причине своей чувствительности, своего темперамента, и за это могут быть исключены из нашего исследования: следуя классическому определению, они часто «видели» гораздо лучше своих современников. Но ведь есть и другая сторона их личности, та, благодаря которой в их произведении отражался человек: не только Ронсар-придворный и галантный кавалер, но и Ронсар «Discours des Miseres de ce temps» («Рассуждения о бедах это292

mandrou.indd 292

20.01.2010 14:57:01

‘Ëgg m^™k˜g_”g

го времени»), «Response aux injures et calomnies de je ne scai quels Predicans et Ministres de Geneve» («Ответа на оскорбления и клевету не знаю каких проповедников из Женевы»), или Тауро «Sonnets, Odes et Mignardises amoureuses de l’Admiree» («Сонетов, Од и Любовного кокетства той, которой восхищаются») и «Dialogues» («Диалогов»). Для понимания этой стороны психологические портреты из истории литературы могут дать нам ценные элементы для реконструкции типа индивидуального мировоззрения, и часто не одного, а нескольких. Но уточним, что и авторы дневников предоставляют нам не менее важную возможность для исследования: Губервиль, Клод Атон, Жакмон, записывавшие из года в год свои деяния и мысли о том, что видели вокруг себя, дают нам значительный набор ценных элементов, хотя и довольно разрозненных, но помогающих восстановлению их ментального кругозора (horizons mentaux). Нормандский дворянин, обуянный страстью к разведению яблок, каким был Губервиль, имел довольно точное представление о Европе и даже о Новом Свете: он мог указать, где находятся Канада, Африка, Карибское море. Он был сведущ в политической жизни королевства и одновременно оставался помещиком, суровым к крестьянам, и требовательным «господином» для своих домочадцев. А вот Жакмон — мелкий ремесленник из Ле Пюи, гордый своим городом и его процессиями, этим маленьким мирком, единственными достопримечательностями которого были колледж и собор. Он сочувствовал несчастьям бедных крестьян, которые побирались во рву у крепостного вала во время голода. И он никогда не говорит о чем-нибудь, что расположено дальше долины Пюи, собственно города и окрестных деревень. Его кругозор ограничен, как психологически, так и географически пиками вулканов, окружающих долину. Мы, однако, считаем, что эта область представляет собой неисчерпаемый объект для исследований, и чтобы добиться значимых результатов, надо систематически проанализировать все индивидуальные случаи. Объясним это при помощи примера. Вот некоторые документы, которые открывают нам широкую перспективу: два каталога имущества, передаваемого в наследство в 1617 г. в городе Амьене, одно оставшееся от дворянина, другое от нотариуса. Эти нотариальные списки дают нам описание дома и полей за городом, мебели и домочадцев, рассказывают, каков был стиль жизни обоих. Начать с того, что по ним можно определить их финансовое состояние, а также вкусы, пристрастия, деятельность. Один придавал большое значение своему винному погребу, а другой ко293

mandrou.indd 293

20.01.2010 14:57:01

f‘gf ’^_`f“

нюшне и экипажу — и это базовые элементы их социальной целенаправленности (vision sociale): поддержать свой статус, изыскать, с большей или меньшей ловкостью, средства его повысить… Мы указываем лишь вектор дальнейшего исследования. Еще лучше, чем общий список имущества, помогают изучить социальные предпочтения их библиотеки, так как оба держали дома книги. Дворянин имел несколько трудов Эразма Роттердамского, томик Рабле, «Мениппову сатиру», напечатанный текст Нантского эдикта, но он также читал, держа при себе, «Путеводитель по дорогам Франции», разные истории Америки, Флориды и Индии. Нотариус ограничился душеспасительными сочинениями: «Духовные труды» Луиса Гренадского (Luis de Grenade) и труды Пельве, кардинала из лигеров. Вот уже получились наброски двух портретов, можно сказать, двух типов французов, одного верного галликанца, открытого новшествам своего века, другого — последователя «воинственных» монахов, которые разжигали ненависть к Наваррцу и не могли простить ему Нантского эдикта. Два типа французов начала XVII в. Но само это выражение, что вышло само собой из-под нашего пера, уже значимо: на уровне мировоззрения мы вернулись не только к «подлинным людям», по словам Паскаля, но и к моделям, к мировоззрению группы, а не только индивидуума. Без всякого сомнения, богатство конкретной личности остается для нас ценным, особенно в этой области, где живые человеческие черты характера могут компенсировать необходимую сухость абстракций. Но изучение индивидуальностей — лишь первый этап. *** Подобная реконструкция индивидуальных мировоззрений имеет наибольшую ценность в той мере, в какой она ведет к некой типологии, позволяющей реконструировать коллективные взгляды: важна была именно группа, так как она всегда давила своим весом социального конформизма на индивидуальность. Каждый социальный класс — но также и каждая профессиональная и религиозная группа — была носителем своего характерного мировоззрения. Здесь снова необходимо систематизировать тысячи свидетельств этих всегда комплексных психологий, которые нам предлагаются на каждой странице самых различных письменных источников. Можно напомнить пример сапожника и финансиста у Лафонтена. Простое описание, которого никто пока не предпринял, ментального кругозора, характерного для разных социальных групп, тоже является первичной задачей. На протяжении всей этой книги, сме294

mandrou.indd 294

20.01.2010 14:57:02

‘Ëgg m^™k˜g_”g

ем надеяться, мы демонстрировали, насколько важно определить все то, что отличало крестьянина, налогового откупщика и помещика, привязанных к своему добру и никогда не выходящих за пределы своей «стороны» — от поденщика, который бродит по дорогам, попрошайничает, а порой и разбойничает, но обеспечивает рабочей силой во время сбора урожая с июня по август все области от Лангедока до Пикардии. Вероятно, каждая социопрофессиональная группа заслуживает некоего краткого обзора-повторения своих основных признаков. Кроме прочего, это помогло бы нам сопоставить три основные части, на которые делится эта книга. Например, можно, сопоставляя протестантов и католиков, обратиться к интеллектуальным факторам, обусловливавшим саму веру и жизнь Церкви в целом. Касаясь деловой буржуазии, можно рассмотреть средства обеспечения безопасности города и риски дальней торговли и т. д. А можно представить пятнадцать или двадцать таблиц, где все необходимые категории и подкатегории будут выведены математически точно и где будет показано развитие доводов данного заключения. Но эту задачу мы пока на себя не берем. Следует подчеркнуть, что социальные факторы были наиболее влиятельны. Наш анализ, больше всего фокусировавшийся на социальных и профессиональных группах, это доказывает. Но мало учитывать только их; ими не исчерпывается ни одно описание, ни одно объяснение, которое касается всех целиком ментальных структур в какой-либо группе. Под этим мы подразумеваем, что мировоззрение, присущее группе, не определялось через ограничения, и, в частности, его не следует изучать исключительно в терминах социальных факторов, сводимых к социологическим схемам классового сознания и классовой борьбы. Сводить ментальный кругозор дворянства шпаги в 1600 – 1630 гг. к его двойному конфликту с буржуазией и судейским сословием — это значит оставлять за пределами рассмотрения значительную часть исторической реальности: образ жизни, охота, дуэли, турниры, земля поместья и ее обработка, скрытая борьба с королевской властью также должны учитываться, какова бы ни была та историческая функция, которую приписывают этому классовому сознанию и, соответственно, какова бы ни была роль этого сознания в социально-экономическом противостоянии. Будучи такими, какими мы их изображаем, эти классовые сознание и борьба не представляют всего мировоззрения группы. Конечно, любая историческая психология, любая история ментальностей — это социальная история, но она касается и истории 295

mandrou.indd 295

20.01.2010 14:57:02

f‘gf ’^_`f“

культуры, а еще надо помнить, что эпохе раннего Нового времени свойственна чрезвычайная разнородность мировоззрений, которая возникла в результате интеллектуального и религиозного кризиса XVI в. во французском обществе. Книгопечатание и распространение книг, рост числа колледжей и неравномерное распределение религиозной литературы являются принципиальными факторами, которые мы можем привлечь для объяснения этого многообразия, этого бросающегося в глаза несходства. *** Но отправимся дальше. Глядя с такой точки зрения, мы обнаружим одну черту, которая заслуживает быть упомянутой в этом заключении, потому что дает целостное представление о некоем обществе. Собрать и классифицировать мировоззрения некой группы — значит выявить оригинальный характер ее культуры, весь объем ее знаний о природе и человеке, ее верования и инструменты ее веры, багаж стереотипов, предрассудков, полученных в результате воспитания в семье и обществе… Короче, это значит выделить некую концепцию мира и людей, со всеми ее взаимосвязями и противоречиями. Это также значит сопоставить ее с другими концепциями, более или менее богатыми, более или менее всеобъемлющими. С этой точки зрения раннее Новое время — ключевой момент в истории Франции, если не всей Европы, эпоха, когда произошел переворот, чьи последствия историки не всегда точно оценивают. В этот момент монахи, а вместе с ними все священнослужители как группа перестали были носителями самого проработанного, самого богатого мировоззрения, которое унаследовало свой характер не только от священных текстов, но и от знаний, переданных языческой античностью. Без сомнения, французские XII и XIII столетия были славны образованным дворянством, которое в своих замках — вспомните трубадуров — вело довольно богатую в интеллектуальном и художественном плане жизнь. Однако тогдашняя светская культура не обладала широтой и разнообразием взглядов, сравнимыми с культурой высшего священства и монашества, воспитанных отцами Церкви и всем лучшим, что было в античных традициях. С наступлением Нового времени это превосходство священнослужителей ослабло, и первенство перешло к новым группам интеллектуалов, которые, конечно, и получали образование в университетах и колледжах, вдохновлявшихся Церковью, но это образование было лишь частью их знания. В первую очередь, это были гуманисты, а чуть по296

mandrou.indd 296

20.01.2010 14:57:02

‘Ëgg m^™k˜g_”g

годя — ученые. Чтобы оценить это, достаточно погрузиться в парижскую научную среду конца нашего периода и провести учет, например, окружения отца Мерсенна. Конечно, там еще оставалось немало священников, потому что в число его корреспондентов и друзей входило шестьдесят людей церкви (из них четыре архиепископа, восемь епископов и шесть докторов Сорбонны), но сто десять мирян являлись большинством всей этой группы, в которой юристы (во главе с чиновниками различных парламентов) доминировали — их было около сорока. Это интеллектуальное обновление, которое стало и началом обмирщения, набиравшего силу в последующие столетия, было тесно связано с социально-экономическими и политическими изменениями, гораздо более известными (от потока золота и серебра из Америки до расцвета абсолютизма), от которых неотделимы расширение и распространение нового ментального кругозора, как мы уже несколько раз мимоходом подчеркивали. Долгосрочная эволюция была вчерне разработана в эпоху Возрождения и набрала обороты после перерыва на Религиозные войны, в первое тридцатилетие XVII в., если следовать классической периодизации. Это совпадение вряд ли случайно; у него есть две основные причины, которые нам еще предстоит объяснить. С одной стороны — и здесь не следует надолго задерживаться в силу явной очевидности — любая реконструкция мировоззрения принимает во внимание поступки и действия людей, а не только их слова. Следовательно, она вполне естественным образом остается в рамках общей истории, касаясь всех видов человеческой деятельности. С другой стороны, в области ментальностей, как и в любой другой, не существует неподвижных структур, а есть постоянное взаимодействие между структурами и конъюнктурами (conjonctures). *** Любая коллективная психология также является психологией поведения: в эпоху, когда люди рассказывали о себе меньше, чем сейчас, когда у групп не всегда были органы саморекламы (журналы, газеты, внутренние бюллетени, циркуляры и конфиденциальные письма…), которые сегодня имеются у самого мелкого профсоюза, именно действия, за отсутствием слов, дают нам наиболее ценную часть тех структурных ментальных представлений, которые мы хотим определить. Вся третья часть нашей книги об этом свидетельствует, но сейчас мы хотели бы ненадолго остановиться на важности анализа поведе297

mandrou.indd 297

20.01.2010 14:57:02

f‘gf ’^_`f“

ния в перспективе определения тех ментальных структур, которыми и являются различные виды мировоззрений. Возьмем, скажем, богатый пример французской торговой буржуазии, которая в конце XVI в. оставила дела ради государственной карьеры, должностей и землевладения. Эти превращения некоторые историки раздувают до размеров грандиозного события, которое призвано объяснить, почему Франция раннего Нового времени упустила свой шанс стать крупной экономической державой в то время, когда Англия и Соединенные Провинции воспользовались торговым упадком Испании. По правде говоря, эта новая ориентация никогда точно не измерялась математически, как этого требует в наши дни социальная история⁵: сколько купеческих семейств каждый год оставляли дела, скажем, в 1580 – 1590 гг. и 1610 – 1620 гг.? Мы в данном отношении доверяем сетованиям современников, будь то сам Ришелье в своем «Testament politique» (Политическом завещании) или простой дворянин, обеспокоенный колониальными захватами, хулитель своих современников, каким был Исаак де Разильи. Конечно, мы можем исследовать кривую платы за должности до и после введения полетты, как это сделал Ролан Мунье для Нормандии. Исследование продолжается, систематически, без перерывов, по всем архивам. Но для нашего рассуждения не так важно настоящее состояние этого исследования. Мы прежде всего хотели указать, насколько оно, по своей сути, является изучением ментальностей. Выбор, сделанный частью торговой буржуазии, — отказаться от деятельности, благодаря которой было сколочено семейное состояние, — касается не только того, насколько сложна стала экономическая конъюнктура. Он демонстрирует, в случае покупки земли, что земельная собственность, через которую можно было получить дворянское положение, оставалась привлекательной: в эпоху, когда еще было возможно стать дворянином, не вызвав большого скандала, покупкой земель, наделявших владельца титулом, — фьефов без наследников или заброшенных изголодавшимися потомками, — престиж доминирующего класса имел много преимуществ в глазах буржуа. Подсчитать число купленных дворянских земель — это значит измерить этот престиж. То же самое можно сказать и о переходе на королевскую службу. Даже до учреждения полетты в отношении должностей, приносивших социальный почет, никогда не было недостатка в претендентах по необходимости, выходцев из буржуазии. После 1604 г. — и на про⁵ Начавшаяся с исследования должностей Р. Мунье.

298

mandrou.indd 298

20.01.2010 14:57:02

‘Ëgg m^™k˜g_”g

тяжении всего XVII в. — увлечение административными постами, которые становились наследственными, не прекращалось. Их реальная привлекательность для банкиров и купцов измерялась эффективностью такого перехода, потому что очевидно, что не всегда было так, как описывает Разильи, когда «все купцы, которые считаются богачами… вложили всё свое добро в должности для детей»⁶. Однако нет сомнений, что исследование этих процессов обогатило бы нас достоверной информацией о причинах выбора и о мнениях торгового класса. Пойдем еще немного дальше, потому что проблема, которую мы выбрали как образцовую, тесно связана и с экономической эволюцией Франции раннего Нового времени. Подсчитать, сколько процентов купцов отошло от торговли ради постов или земельной собственности, значит не только измерить социальные предпочтения и престиж, который в течение долгого времени придавался тому или иному положению — т. е. ментальные установки, связанные с социальным происхождением, — но и прояснить, насколько Франция была предрасположена к торговле на заре Нового времени. И привнести в этот вопрос немного больше ясности, чем дают измышления, часто предлагаемые очень хорошими авторами, касательно склонности французов к чинопочитанию или предустановленного соответствия между кальвинизмом и капитализмом, и другие чрезмерные обобщения того же типа, которые прежде всего являются упражнениями в риторике. Тяжелым громадам социологизмов, не имеющих отношения к реальности, историк должен противопоставить медленную, мучительную работу, в которой не разделяются исследование реальности и усилия по концептуализации. Р. Гаскон в своем исследовании лионских купцов в XVI в. дает блестящую иллюстрацию такого подхода, когда он указывает на приобретение должностей и земель как на причину упадка Лиона после 1560 гг.⁷ Именно в этом отношении нам становится полезно «философское» значение понятия мировоззрения: оно заключает в одном слове — так же как и в одной ментальной структуре — целый комплекс концептуальных рамок, принятых индивидом или группой и используемых ежедневно в их мыслях и поступках. Нет сомнений, что реконструкция таких комплексов — нелегкая задача, и мы указываем на нее как на иллюстрацию того простого факта, что к ним ⁶ I. de Razilly. Mémoire au Cardinal de Richelieu. ⁷ R. Gascon. Op. cit., p. 875.

299

mandrou.indd 299

20.01.2010 14:57:02

f‘gf ’^_`f“

надо подступаться с разных сторон, как мы это и демонстрировали на протяжении всей книги. К этому добавляется дополнительная сложность: в области ментальности, еще больше чем в области экономики и политики, не всегда легко различить структуры и конъюнктуры. В области политики, например, институции представляли важную часть структур; обычаи, которым скрупулезно следовали, или тщательно выверенные установления всегда были элементами легкого анализа и ясного назначения: кто будет оспаривать важность закона Ле Шапелье от 17 июня 1791 г.? Нам кажется, что по этому поводу необходимы еще некоторые уточнения — и они будут последними.

š•”›kœ”˜g•™”j ™k”’^—: ’g_—^k–_¼g ™_ѝ_™—“f¼ Ментальные конъюнктуры мы без конца упоминали в книге⁸, но еще ни разу не представляли их в концептуальных рамках исследования. Этот термин особенно хорош для обозначения сменяющихся видов психологического климата, в которых проявлялись кризисы, зрели крупные проблемы, выражавшие эволюцию ментальностей большой протяженности. Без сомнения, диалектика, которая существует между структурами с медленной эволюцией и конъюнктурами, является особенно тонким, едва уловимым движением. Бесполезно видеть в последних, например, простой налет пессимизма в черные годы — или оптимизма по отношению к предназначению человека в те периоды, которые нам кажутся самыми счастливыми. Психологический климат (climat mentale) эпохи никогда не сводим к одному простому определению. Хотя 1500 – 1530 гг. действительно представляются периодом дерзкой радости жизни, к ней примешивается, благодаря даже одному развитию лютеранских идей, особенно пессимистическое видение мира и людей. Но с другой стороны — и это даже более важно — мы способны оценить эти изменения коллективной чувствительности благодаря лишь одной части общества: скажем, благодаря наиболее экспрессивным и восприимчивым структурам. Ведь мы имеем в виду не низшие классы, сельские или городские, когда говорим о свободном и победительном психологическом климате. Он касался людей дела, и особенно интеллектуалов, ремесленников, ⁸ На самом деле как раз этот термин в основном тексте встречается очень редко. —

Прим. перев.

300

mandrou.indd 300

20.01.2010 14:57:02

‘Ëgg m^™k˜g_”g

этой многочисленной когорты французов, свидетелей и участников грандиозного обновления. В каком-то смысле область ментальных конъюнктур — область авангарда, в которой задает тон культура, более или менее рафинированная, — по крайней мере пока нет особого нестроения между авангардом и основной массой. Благодаря таким группам людей, одаренных наиболее тонкой чувствительностью, мы и можем различить в каждой изучаемой эпохе присущую ей особую атмосферу. Мы только что упомянули два крупных движения XVI в., дерзкую надежду первой трети и мрачные десятилетия гражданских и религиозных войн. По правде говоря, можно провести и более тонкое разделение, в котором будут учитываться все данные, религиозные, политические, экономические и социальные: время больших надежд 1515 – 1535 гг. были заряжены беспокойством еще до дела о пасквилях 1534 г.; после этого атмосфера сгущалась быстрее, и так до первых преследований 1547 – 1560 гг. Но между 1525 и 1530 гг. политические сложности, которые привели к пленению короля, лютеранские демарши на северных и восточных границах встревожили множество душ и подготовили последующее ужесточение. Точно так же и в продолжительном периоде гражданских войн, с 1560 по 1598 гг., можно найти несколько лет затишья — вспомним о начале правления Генриха III, с 1574 по 1584 гг., которые стали ощутимой паузой или даже возродили времена надежды. Говоря об эпохе после 1598 г. и применяя такой же детальный анализ, можно выделить особый мирный период правления Генриха IV, с 1598 по 1610 гг., а также указать на особую роль эпидемии чумы 1630 г., которая прокатилась почти по всей стране. Но, двигаясь в этом направлении, с учетом конъюнктур, можно пойти еще дальше и выделить краткий период, который соответствовал жизни одного поколения. Проследим расцвет французского протестантизма, чтобы отойти от традиционных вех: 1517 г. — Лютер, 1534 г. — пасквили, 1537 г. — «Наставление в христианской вере» и т. д. Героическим периодом протестантизма, по нашему мнению, были 1520 – 1540 гг., когда и священники, и миряне делали выбор «за» или «против» новой веры и новой церкви. Это время основателей кончилось, когда родился протестантизм, выбор был сделан предшествующим поколением, и после этого следовать семейному конформизму — т. е. антиконформизму — казалось проще, чем совершить новый выбор. Потом, в 1547 – 1549 гг., начался первый период преследований: другая конъюнктура, потому что преследования не затронули поколение основателей. Первые сделали решительный 301

mandrou.indd 301

20.01.2010 14:57:02

f‘gf ’^_`f“

шаг, не опасаясь непосредственно за свою жизнь. Вторые, подвергшись яростной атаке, должны были сделать совсем другой выбор: уйти, затаиться, хитрить, самоутверждаться… Проблемы были совершенно различные, в этом нет сомнений. Преследования обретают свой смысл, для католиков и для протестантов, когда мы можем оценить все их значение. Когда реформаты тысячами покидали Францию и уезжали в Женеву в 1549 – 1560 гг., когда их тысячами резали в 1572 г., преследования и убийства касались уже не только соперничества между двумя религиозными группами. С момента учреждения «Огненной палаты» (Chambre ardente) вопрос стоял уже о защите общины, чьи базовые принципы оказались под угрозой исчезновения. Казни были одновременно и физическим уничтожением и средством искупления, жертвой, которую приносили божественному гневу. Без сомнения, в событиях Варфоломеевской ночи ритуальное преступление составляло важную часть. Слабость Нантского эдикта становится понятной лишь в контексте, который уходит истоками в очень древние традиции, еще недостаточно изученные… И так везде, где одно поколение сравнивается с другим — то, которое воевало, и то, которое благоденствовало в мире, обеспеченном этим эдиктом. А еще позже, уже во время действия Нантского эдикта, какая разница в атмосфере между годами организации и установления, которые последовали сразу же за подписанием и принятием королевского акта, и яростной тревогой 1620 – 1629 гг., с которой боролись за сохранение свобод и привилегий, гарантированных в 1598 г.! Здесь вопрос касается не политической мудрости Генриха IV или Ришелье, а, скорее, чувств, которые вспыхивали в конкретный момент у тысяч французов по поводу эдикта 1598 г. или мирного договора 1629 г. Идет ли речь об ограниченной группе или обо всем обществе в целом, очевидно, что эволюция ментальных установок происходит одинаково. Французские протестанты, эти мятежники, жаждавшие очищенной и действенной веры, эти носители нового способа чувствовать и практиковать христианство, из поколения в поколение сталкивались с разными политическими, социальными и духовными ситуациями. Их представления о религии и о мире — а особенно о Европе и Франции — тоже модифицировались, и именно здесь осуществлялась тесная взаимосвязь между структурой и конъюнктурой. В этом ментальные конъюнктуры сродни экономическим, они разнятся по длительности. Мы видели это на двух примерах: проводить периодизацию французов в 1500 – 1640 гг. значит учитывать три 302

mandrou.indd 302

20.01.2010 14:57:02

‘Ëgg m^™k˜g_”g

главных момента, три смены психологического климата, которые длились по 40 – 50 лет каждый: 1500 – 1540 – 1560 гг., потом 1560 – 1598 гг. и, наконец, 1598 – 1640 гг. Более детальное рассмотрение новой социальной группы во французском обществе, группы реформатов, дает более краткую периодизацию: 1520 – 1545 гг. — это период основателей; 1545 – 1560 гг. — мучеников; 1560 – 1598 гг. — воинов; 1598 – 1615 гг. — людей, наслаждающихся законностью; 1615 – 1629 гг. — защитников эдикта, и т. д. Связь между двумя схемами очевидна. *** Ментальные конъюнктуры и психологический климат подразумевают еще одну сторону реальности: чтобы еще сильнее заострить нашу точку зрения, мы поговорим о психологических эпидемиях (epidémies mentales), хотя их и не так легко определить. То, что они случаются, можно утверждать с уверенностью, как это продемонстрируют избранные примеры. На востоке страны, от Лотарингии до Франш-Конте, которые официально не входили в состав Франции, но пользовались ее языком и находились под ее безусловным влиянием, за битвами между протестантами и католиками в 1560 – 1590 гг., тесно связанными с теми, которые раздирали формально французские земли, последовала эпидемия охоты на ведьм: охота на ведьм заменила охоту на протестантов на несколько десятилетий, приблизительно с 1590 по 1630 гг. Это было время расцвета Боге, Реми и их менее известных конкурентов. Но писаниями судей, озабоченных правильным употреблением стародавних законов, все не ограничилось. Инструменты неумолимого правосудия, они облегчили распространение, в течение 10 – 20 лет, репрессивного бешенства, с которым гонялись по самым крошечным деревням за теми, кого подозревали в заключении пакта с дьяволом. Атмосфера доносительства и подозрительности, которая тогда временно воцарилась среди всех жителей края, была безусловно преходящей, и в большинстве деревень в Вогезских горах битва прекратилась благодаря самим сражающимся — это был ограниченный случай, тогда как лихорадка преследований охватило всех и надолго. Чаще всего безумие затихало, как будто само по себе, после серии судебных процессов; но вдруг — резкий скачок, и уже сын или дочь колдуна или ведьмы обвинялись за связь с дьяволом, и потом эпидемия стихала окончательно. Не будем искать поспешных объяснений: просто констатируем циклический характер, который оправдывает наш терминологический выбор — эпидемия, заражение, конъюнктура. 303

mandrou.indd 303

20.01.2010 14:57:02

f‘gf ’^_`f“

Другой аспект, другой пример, который, по нашему мнению, представляет еще более точно кризис чувствительности. Конец XVI в., время Лиги и годы, которые последовали за установлением мира, это период чувствительности слезливой и жестокой, которая во многом напоминает болезненную патетику конца XV в. Эксгибиционизм монахов-лигеров, их процессии, в которых слезы, рыдания, крики и обмороки играли такую важную роль, является очевидным симптомом. Томас Платтер в 1596 г. в Марселе видел процессию братства «Battus» (Битых), которые бичевали себя на публике в течение нескольких дней: мимо него прошли четыре тысячи марсельцев, обряженных в мешки, открывавшие лишь заплаканные глаза, страдальчески изломанные рты и спины в отметинах от бича. В расцвет лигерского Парижа не проходило недели, когда флагелланты не собирали толпы зевак своими криками и жестикуляцией. С этим распространением слезливой патетики, как мне кажется, были тесно связаны проявления тогдашней жестокости, долгие литания боен, изнасилований, ненависти и ужаса, которыми характеризовались гражданские войны, может быть, даже и проявления сексуальной неуравновешенности, начиная с «любимчиков» Генриха III и кончая грехом «скотоложства», столь распространенным, что он тоже достоин быть включенным в то же эмоциональное определение. Но в действительности здесь уже проявляется чувствительность барокко. Безусловно, анализ таких конъюнктур подразумевает обращение ко всем видам исследования, о которых мы уже говорили. Самобичевания лигеров, насилие монахов и низшего люда в городах в конце XVI в. и вся патетика — это факт жизни городского общества во всей его совокупности, а не только самых образованных классов: эта конъюнктура касается, по крайней мере, всех горожан, тогда как радостная и мирная уравновешенность эпохи 1515 – 1530 гг. определима только через очень ограниченные группы гуманистов, художников, ученых, представителей культурной элиты. Отследить шаг за шагом одну ментальную конъюнктуру, с 1515 по 1598 гг., — это значит также и объяснить относительное молчание в 1515 – 1530 гг. этих столь склонных к насилию, столь экспрессивных в 1589 – 1598 гг. групп горожан… А понять эту преувеличенную, отчаянную эмоциональность горожан значит погрузиться в городскую историю, в долгую и сложную социальную историю — например, а были ли эти городские круги одними и теми же в эти два разных периода? Экономическая конъюнктура, психологические последствия которой так очевидны, 304

mandrou.indd 304

20.01.2010 14:57:03

‘Ëgg m^™k˜g_”g

когда усиление фискального гнета усугубляло трудности на рынке и вызывало мятежи ремесленников, не сыграла ли она свою роль и в 1515 – 1530 гг., и в 1589 – 1598 гг.? Очевидно, что при определении эмоционального климата нужно обращаться и к материальной конъюнктуре: голод или хороший урожай, недостаток денег или их изобилие, эпидемии или относительный санитарный порядок. Следует также выявить их географическое распространение: как романтизм в начале XIX в. или барокко в первой трети XVII в. были фактами жизни всей Европы и не касались одной только Франции, будучи тесно связаны с социальным и экономическим развитием, беспрецедентным в европейской истории, так и этот эмоциональный кризис не знал границ, даже хотя местные условия и разные случайности и окрашивали в разные оттенки это изменение. Это было продемонстрировано уже в конце XV в., что так блистательно описал И. Хейзинга… Мы располагаем прекрасным примером европейской пацифисткой конъюнктуры в эпоху, последовавшую за провозглашением Нантского эдикта. Во всех странах, которые испытали разделение душ, сравнимое с французским, акт 1598 г. предстал как образец для подражания, позволяющий лучше, чем немецкая формула (которая привела к дальнейшему раздроблению германских княжеств), обеспечить выживание двух сообществ. В швейцарских кантонах и в Италии Генрих IV показался на какой-то момент примирителем Церкви, и его успех на протяжении нескольких лет питал все миролюбивые религиозные движения. Выявить так быстро, как нам хотелось сделать на этих страницах, эмоциональные и интеллектуальные конъюнктуры — это, прежде всего, показать, что история ментальностей, как и любая история, ищущая глубоких объяснений, не признает границ. Кроме того, она не отделена от других подразделений истории. Пытаться изолировать психологическую историю (даже под названием истории идей и чувств — или социальной истории идей) — это безнадежное предприятие. История ментальностей — неотторжимая часть общей истории, воспринимаемой не как идеальная и романтическая мечта Мишле, но как сумма методологических требований, которые предъявляются на каждом этапе исследования. *** Остановимся на этом. Хорошо, что рассмотрение перспектив, в направлении которых может развиваться наша попытка уделить место истории ментальности в сложном процессе обновления истории, 305

mandrou.indd 305

20.01.2010 14:57:03

f‘gf ’^_`f“

заканчивается признанием необходимой связи между всеми элементами социальной истории. Конечно, мы не претендуем на то, что этой картиной, изображающей Францию начала Нового времени, было исчерпано все поле описания и объяснения, и мы неспроста дали книге подзаголовок «Эссе по исторической психологии». Ничем большим она не является, и, повторим, чтобы закончить, мы видим в ней лишь отправную точку для новых исследований, которые неизбежно будут, если правда то, что речь идет, как объявил Люсьен Февр в 1938 г., «об интеграции исторической психологии (которую еще предстоит создать)… в мощное течение новой зарождающейся исторической науки»⁹. ⁹ Lucien Febvre. Histoire et psychologie y Combats pour l’histoire, p. 207.

mandrou.indd 306

20.01.2010 14:57:03

БИБЛИОГРАФИЯ

’g’“^f¼ ” `_go_”™” (livres de raison)

Парижский регион: Bourrilly. Le Journal d’un bourgeois de Paris sous le règne de François I-er (1515 – 1536). Paris, 1910. De l’Estoile, Pierre. Journal [pour les règnes de Henry III et de Henry IV], nouvelle édition par L R. Lefèvre. Paris, 1958. 3 vol. Dubusson-Aubenay. Journal des guerres civiles, S. H. F.¹, 1883. De Campion, Henri. Mémoires. S. H. F., Paris, 1857. Du Fossé. Mémoires sur MM. De Port-Royal. Édition d’Amsterdam, 1739. Fagniez. Livre de Raison de M. Nicolas Versoris, avocat au Parlement de Paris (1519 – 1530). «Mém. Soc. Hist. Paris», t. XII, 1885. Haton, Cl. Mémoires. Paris, 1857. 2 vol. Pradel, Ch. Un marchand de Paris au XVI-e siècle (1564 – 1588). Mém. Acad. des Sciences, Toulouse, 1889. Rou J. Mémoires (1639 – 1711). S. H. F., Paris, 1857.

Запад Франции: Abbé Aubert. Notes extraites de trois livres de raison de 1473 à 1550. Comptes d’une famille de gentilshommes campagnards normands.«Bulletin historique et philologique du Comité des travaux historiques», 1898. Chatenay, L. Vie de Jacques Espinchard, Rochelais, et Journal de ses voyages au XVI-e siècle. Paris, 1957. Clouard, E. Livre de raison de deux bourgeois de Vitré (1490 – 1583). «Rev. de Bretagne», 1914. Journal de sire de Gouberville (1553 – 1564). «Mém. Soc. Ant. Normandie», XXXI, Caen, 1892. Journal de Gilles de Gouberville pour les années 1549 – 1552. «Mém. Soc. Ant. de Normandie», Caen, 1895. ¹ Здесь и далее S. H. F. означает Société d’Histoire de France.

307

mandrou.indd 307

20.01.2010 14:57:03

f‘gf ’^_`f“

Центр Франции: Laigne R. De. Livre de comptes de Claude de la Landelle (l553 – 1556). Rennes, «Les bibliophiles bretons», 1906. Guibert, L. Livre de raison, registres de famille et journaux individuels limousins et marchais. Limoges and Paris, 1888. 2 vol. Guibert, L. Nouveau recueil de registres domestiques limousins et marchois. Limoges, 1891 – 1903. Guibert. L. Registre domestique des La Garde de Tulle (1569 – 1645). «Bull. soc. scient. de la Correze». Tulle, 1892. Guibert, L. Registre domestique de la famille de Burguet de Chauffailles (1602 – 1702). «Bull. soc.archéol. du Limousin», XXXVIII, 1891. Guibert, L. Mémorial de Jean et Pierre Roques frères, bourgeois de Beaulieu (1478 – 1525). «Bull. soc. scient. de Corrèze». Brive, 1891. Guibert, L. Journal domestique de Martial de Guy de Nexon, lieutenant général a Limoges (1591 – 1603). “Bull. soc. scient. de la Corrèze”. Brive, 1893. Guibert, L. Notes d’Antoine Raymond, notaire de la Vicomté de Rochechouart 1572 – 1620. “Bull. soc. scient. de la Corrèze”. Brive, 1893. Guibert, L. Journal historique d’Elie de Rouffignac (1588 – 1589). Ibid. Leroux, A. Livre de raison et registre de famille des sieurs Terrade, notaires a Chaumeil (1548 – 1685). “Bull. soc. scient. de la Corrèze”. Brive, 1892. Leroux, A. Registre de la famille Salignac de Rochefort près Limoges 1571 – 1626. Paris, Limoges, 1888. Leroux A. Livre de raison et registre de la famille de Pierre de Sainte-Fyre (1497 – 1533). “Bull. soc. scient. de la Corrèze”. Brive, 1890. Leroux A. Livre de raison et registre de la famille d’Antoine de Sainte-Fyre (1570 – 1597). “Bull. soc. scient. de la Corrèze”. Brive, 1892. Leroux A. Journal de Vielbans, conseiller au présidial de Brice (1571 – 1598). “Bull. soc. scient. de la Corrèze”. Brive, 1893. Mémoires de Jean Burel, bourgeois de Puy (1601 – 1629). Le Puy, 1875. Mémoires du comte de Souvigny (1618 – 1660). S. H. F., Paris, 1906. Journal d’Antoine Jacmon (1627 – 1651). Le Puy, 1885. Le Livre de raison d’Ant. De Thales, seigneur des Farges et de Cornilhon (1514 – 1551). “Bull. La Diana”, Saint-Etienne, 1895.

Юго-Запад Франции и Лангедок: Fabre, E. Deux livres de raison de l’Albigeois (1517 – 1550). Paris, 1896. Livre de raison des du Pouget, bourgeois de Cahors (1521 – 1598). «Bull. Soc. des Études du Lot», Cahors, 1895 – 1896.

308

mandrou.indd 308

20.01.2010 14:57:03

‘”‘k”œf^ž”º Forestie. Les livres de comptes dis frères Boysset, marchands de S-Antonin de Rouergue (1520 – 1528). «Bull. Soc.Archeol. du Tarn et Garonne», Montauban, 1892. Tamizey de Larroque. Livre de raison de la famille de Fontainmarie (1740 – 1774). Agen, 1889. Tamizcy de Larroquc. Deux livres de raison de l’Agenais. Auch et Paris, 1893. Tamizcy de Larroque. Le Livre de la famille Dudrot de Capdebosc (1522 – 1675). Paris, 1891. Tamizey de Larroque, Livre journal P. De Bessot (1609 – 1652). «Bull. soc. hist. du Perigord» et Paris, 1893.

Юго-Восток Франции: Brun-Durand. Mémoires d’Achille Gamon, avocat d’Annonay (1552 – 1586). Valence, 1888. Guillaume, Paul. Livre de raison de Martin de la Villette seigneur majeur des Crottes (1500 – 1525). “Annales des Alpes”, IX, 1905 – 1906. Lubac, J. de. Le journal d’un vieux gentilhomme (Guillaume de Chalendar de La Motte, 1583 – 1597). “Revue du Vivarais”, V, 1897. Manteyer, G. de. Le livre journal tenu par Fazy de Rame en langage enbrunais, 1471 – 1507. Gap, 1932. La vie de Thomas Platter écrite par lui-meme. Traduit de l’allemand. Genève, 1862. Ribbe, Ch. De. La famille et la société en France avant la Révolution, d’après des documents originaux. Tours, 1879. (Глава 2: “Les livres de raison en Provence et dans l’ancienne France). Teil, T. du. Le livre de raison de noble Honore du Teil (1541 – 1586). “Annales des Basses-Alpes”, 1893. Vachez, A. Les livres de raison dans le Lyonnais et les provinces voisines. Lyon, 1892.

Восток Франции: Breneau, Ch. La chronique de Philippe de Vigneulles. Metz, 1933. 4 vol. Feuvrier, J. Feullets de garde: les Mairot (1535 – 1769), “Mém. soc. Emul. du Jura”, 1901. Livre de raison de la famille Froissard de Broissia (1532 – 1701), “Mém. soc. Emul. du Jura”, 1886. Michelant, H. Gedenkbuch der Metzer Burgers, Philippe von Vigneulles (1471 – 1527). “Bibl. des Literatur Vereins in Stuttgart”, 1852. Prost, B. Extraits d’un livre journal tenu par une famille bourgeois de Bletterans (1542 – 1661). “Bull. soc. Agric. de Poligny”, 1877.

309

mandrou.indd 309

20.01.2010 14:57:03

f‘gf ’^_`f“ Prost, B. Journal de Guill. Durand, chirurgien a Poligny (1661 – 1623), “Bull. soc. Agric. de Poligny”, 1881 – 1882.

Север Франции: Jadart H. Mémoires de Jean Maillefer, bourgeois et marchand de Reims (1611 – 1684). Paris, 1890. Ledieu A. Le livre de raison d’un magistrat picard, Philippe de Lavernot (1601 – 1602). Abbeville, 1889.

œk^o^ 1. š”—^_”g Источники: Bruyerin-Champier. De re cibaria. Lyon, 1560. Curti, Matteo. De prandii de Caenae modo libellus. Rome, 1688. Durante, C. Il tesoro della sanita. Venise, 1588. Hagecius, Th. De Cervisia ejusque conficiendi ratione natura, viribus et facultatibus opusculum. Frankfurt, 1585. Palmairi, J. De vino et Pomaceo libri duo. Paris, 1588. Platocomus. De natura et viribus carevisiarum et mulsarum opusculum. Wittenberg, 1551. Quercetani, J. Diaeteticon polyhistoricon opus utique varium magnae utilitatis ac delectationis quod multa historica, philosophica et medica tam conservandae sanitari quam variis curandis morbis necessaria contineat. Paris, 1606.

Исследования: Ashley, Sir W. The bread of our forefathers: an enquity in economic history. Oxford, 1928. Bourdieau, L. Études d’histoire générale. Histoire de l’Alimentation. Paris, 1894. Castro, J. de. Géographie de la Faim. La faim au Brésil. Paris, 1949. Christoffel, K. Durch die Zeiten stromt der Wein. Hambourg, 1957. Deniau, J. La vigne et le vin a Lyon au XV-e siècle. “Études Rhodaniennes”, 1930, 3. Gibault, G. Histoire des Légumes. Paris, 1912. Gottschalk, Dr. F. Histoire de l’Alimentation et de la Gastronomie, depuis la préhistoire jusqu’a nos jours. Paris, 1948. Habasque F. La vie en province au XVI-e siècle. Comment Agen mangeait au temps des derniers Valois. Agen, 1887. Hemardinquer J. J. et coll. Pour une histoire de l’alimentation. Paris, 1970.

310

mandrou.indd 310

20.01.2010 14:57:03

‘”‘k”œf^ž”º Jacob, H. T. Histoire du pain depuis 6000 ans. Traduit de l’allemand. Paris, 1958. Lippmann E. von. Geschichte des Zuckers, seit den altersten Zeiten bis zum Beginn der Rubenzucker — Fabrikation. Ein Beitrag zur Kulturgeschichte. Berlin, 1928. Maurizio, A. Histoire de l’alimentation vegetale depuis la préhistoire jusqu’a nos jours. Trad. franc. Paris, 1932. Shoellhorn, Fr. Bibliographie des Brauwesens. Berlin, 1928. Soepper, D. K. L’alimentation de l’humanité. Son économie, sa répartition, ses possibilités. Paris, 1942. Stouff, L. Les bases biologiques de la géographies humaine. I. Paris, 1943. Weber, F. Essai historique sur la brasserie française. Soissons, 1900. Среда обитания:

Источники: Besson, J. Théâtre des instrumens mathématiques et mécaniques… Lyon, 1578. Boudeau, N. Principes de la Science morale et politique sur le luxe et les lois somptuaires. Publie par A. Duboc. Paris, 1912. Colyn, Michiel. Habits de diverses nations de l’Europe, Asie, Afrique et Amérique. Anvers, 1581. Vecellio, Ces. Degle habiti antichi e moderni di diverse parti del mondo, libri II. Venetia, 1590.

Исследования: D’Allemange, H. R. Histoire du luminaire depuis l’époque romaine jusqu’au XIX-e siècle. Paris, 1891. Aragon H. Les lois somptuaires en France. De Louis XI a Louis XIV. Perpignan, 1921. Quenedey, R. L’habitation rouennaise. Rouen, 1926. Quicherat, J. Histoire du costume en Franc, depuis les temps les plus recules jusqu’a la fin du XVIII-e siècle. Paris, 1875.

œk^o^ 2. m`fo–g, ‘kgm_” ” «˜”•kg__•—– _^•gkg_”º» Источники: Nicolas Abraham, sieur de la Framboise. Le gouvernement nécessaire a chacun pour vivre longuement en santé. Paris, 1600. Brevis facilisque methodus curandum febrium, authore Jacobo Cahagnesio Cadomensi, medicinae Regis professore. Cadome, 1616.

311

mandrou.indd 311

20.01.2010 14:57:03

f‘gf ’^_`f“ Brosse, Guy de la. De la nature, veru et utilite des plantes… Paris, 1628. Capivacchio, Jer. Methodus practicae medicinae omnium humani corporis affectum causas signas, et curationes exhibens. Lyon, 1596. Du Chesne, Quercetanus. Pharmacopea dogmaticorum restitua. Paris, 1607; Frankfurt, 1615; Geneèèève, 1620. Duval, Claude. Libellus Alexiterus de peste precavenda et curanda. Paris, 1623. Joubert, Laurent. Erreurs populaires au faict de la médecine et régime de santé. Avignon, 1586; Bordeaux, 1578. Juliani Palmari. Medici Parisiensis. De morbis contagiosis libri septem ad amplissimum Senatum Parisiensem. Parisiis, 1578; Frankfurt 1601; La Haye, 1664. La Paulmier, Julien. Bref discours de la praeservation et curation de la peste. Caen, 1580; Angers, 1584. De Nancel, Nicolas. Discours très ample de la peste, divise en 3 parties, adressant a M. M. de Tours. Paris, 1581. Pare, Ambroise. Oeuvres. Lyon, 1610. Riolan, Jean. Generalis Methodus Medendi. Paris, 1580. Riolan, Jean. Les oeuvres anatomiques. 1626. Van der Heyden. Du Trousse gallant, dit choléra morbus. Gand, 1645.

Исследования: Delauney, P. La vie médicale aux XVI-e, XVII-e, XVIII-e siècles. Paris, 1935. Laignel-Lavastine, M. Histoire générale de la Médecine. Paris, 1938 – 1949. 3 vol. Levy-Valensi, J. La Médecine et les Médecins français au XVII-e siècle. Paris, 1933. Quemada, B. Introduction a l’étude du vocabulaire médical (1600 – 1700). Besancon, 1955. Wickersheimer, E. La Médecine et les Médecins en France a l’époque de la Renaissance. Paris, 1906.

По проблемам демографии: Braudel F. La Mediterrarnee et le monde méditerranéen au temps de Philippe II. Paris, 1948. Goubert P. Beauvais et le Beauvaisis de 1600 à 1730. Paris, 1960. Meuvret, J. Les crises de subsistance et la démographie de la France d’ancien régime. “Population”, oct.-dec. 1947. Reinhard M. Histoire de la population mondiale de 1700 à 1948. Paris, 1949. Roupnel, G. La ville et la campagne au XVII-e siècle. Étude sur les populations du pays dijonnais. Paris, 1956.

312

mandrou.indd 312

20.01.2010 14:57:03

‘”‘k”œf^ž”º

œk^o^ 3. Ë“Ëg_”º, ˜“o•—o^, ¿’À””, •—f^•—” Источники: Marot, Cl. Paris, 1554. Ronsard, P. de. Paris, 1571. Bellay, J. du. Paris, 1558. D’Aubigné A. Les Tragiques. Paris, 1911. Heroët, Ant. Oeuvres poétiques. Paris, 1909. Marandé, Leonard. Le Jugement des actions humaines. Paris, 1624. Lemoyne, R. P. Les Peintures morales, ou les passions sont représentées par tableaux, par characters et par questions nouvelles et curieuses. Paris, 1640 – 1643. 2 vol. Senault, R. P. J. F. De l’usage des passions. Paris, 1641.

Исследования: Febvre L. Rabelais et le problème de l’incroyance au XVI-e siècle. Paris, 1942. P. 461 – 473. Febvre L. Autour de l’Heptameron: Amour sacre, amour profane. Paris, 1944.

œk^o^ 4. ’g_—^k–_g •_^Ëg_”g ” ž“_`^’g_—^k–_¼g “•—^_o™” Источники Salomon de la Brosse. Le cavalier françois. Paris, 1602. Du Bellay J. Défense et illustration de la langue française. Paris, 1904. Estienne, Robert. Dictionnaire francais-latin. Paris, 1539. Grison, Federic. L’écurie du sieur Federic Grison. Trad. de l’italien en français. Paris, 1542. Meigret, Louis. Traité touchant le commun usage de l’escriture françoise, auquel est débattu des faultes et abus en la vraye et ancienne puissance des lettres. Paris, 1542. Paré, Ambroise. Les oeuvres d’Ambroise Paré reveues et corrigées en plusieurs endroits et augmentées d’un fort ample traicté des fiebvres, nouvellement treuvé dans les manuscripts de l’auteur. Paris, 1628. Tory, Geoffroy. Remarques sur la langue française, utiles a tous ceux qui veulent bien parles et bien ecrire. Paris, 1646.

313

mandrou.indd 313

20.01.2010 14:57:03

f‘gf ’^_`f“

Исследования: Audin, M. Histoire de l’imprimerie par l’image. Lyon, 1930. 4 vol. Couderc, P. Étapes de l’Astronomie. Paris, 1955. Cournot, A. Considérations sur la marche des idées et des évènements dans les temps modernes. Paris, 1934. Bilfinger, G. Die mittelalterlichen Uhren und die modernen Stunden. Stuttgart, 1892. Berthoud, F. Histoire de la mesure du temps par les horloges. Paris, 1802. Brun, A. Recherches historiques sur l’introduction du français dans les provinces du Midi. Paris, 1923. Brunot, F. Histoire de la langue française. Tome II: Le XVI-e siècle. Paris, 1931. Tome III: La formation de la langue classique. Paris, 1933. Callot, E. La renaissance des sciences de la vie au XVI-e siècle. Paris, 1949. Encyclopédie français, tome I. L’outillage mental. Paris, 1935. Huguet, H. Le syntaxe de Rabelais. Paris, 1894. Humboldt A. de. Cosmos. Essai d’une description physique du monde. Paris, 1846. 2 vol.

œk^o^ 5. •“šf“Âg•™^º š^f^ ” •g’–º Источники: Érasme. Le mariage chrétien. Перев. на франц., 1714. Petite instruction et manière de vivre pour une femme séculière. Paris. Le protocole des notaires… contenant la manière de rédiger par escript tous contractz, instrumens, partages, inventaires, comptes, commissions, rappors, demandes et autres actes et exploictz de justice. Avec le Guydon des secrétaires, contenant la manière d’escripre et adresser toutes lettres missives. Nouvellement compose à Lyon. 1531. Le protocole des secrétaires et aultres gens desirans scavoir l’art et manière de dicter en bon françoys toutes lettres missives et epistres en prose. Lyon, 1534. L’histoire d’Aurelio et Isabelle en italien et françoys en laquelle est dispute qui baille plus d’occasion d’aymer, l’homme à la femme ou la femme à l’homme. Lyon, 1555.

Исследования: Ariès, Ph. L’enfant et la vie familiale sous l’ancien régime. Paris, 1960. Auffroy, H. Évolution des testaments en France des origines au XVIII-e siècle. Paris, 1899.

314

mandrou.indd 314

20.01.2010 14:57:03

‘”‘k”œf^ž”º Bertin, E. Les mariages dans ancienne société française. Paris, 1879. Bremond, H. Histoire littéraire du sentiment religieux en France, depuis la fin des guerres de religion jusqu’a nos jours. Tome IX (главы по мистике брака в XVII в.). Paris, 1932. Petot, P. La famille en France sous l’Ancien Régime. “Sociologie comparée de la famille contemporaine”. Colloque du C. N. R. S., 1955. Plessis de Grenedan J. du. Histoire de l’autorité paternelle et de la société familiale en France avant 1789. Paris, 1900. De Ribbe, Ch. La famille et la société en France avant la Révolution. Tours, 1879. De Ribbe, Ch. La vie domestique, ses modèles et ses règles. Paris, 1877. Febvre, L. Autour de l’Heptameron, amour sacre, amour profane. Paris, 1943. Wendel, F. Le mariage a Strasbourg à l’époque de la Reforme. Strasbourg, 1928.

œk^o^ 6. Àgf™o_¼j šf”›` Источники: Ни один из опубликованных документов не относится исключительно к этой теме.

Исследования: Febvre K. Philippe II et la Franche Comte. Paris, 1912. Huard Ch. Sur l’histoire de la paroisse rurale, des origines à la fin du moyen âge. “Revue d’Histoire de l’Église de France”, 1938, XXIV. Roupnel, G. La ville et la campagne au XVII-e siècle, étude sur les populations du pays dijonnais. Paris, 1922. Vassiere P. de. Cures de campagne de l’ancienne France. Paris, 1933.

œk^o^ 7. ••ko”º ” •À”^k–_¼g ™k^••¼ Источники: Bigot de Monville (Mémoires du President) sur la sédition des Nu-pieds et l’interdiction du Parlement de Normandie. Rouen, 1876. Vulson de la Colombiere. Le vray théâtre d’honneur et de chevalerie de la noblesse contenant les combats ou jeux sacres des Grecs et des Romains, tournois, les armes… Paris, 1648. Estienne, Charles et Liebault, J. L’agriculture et maison rustique. Paris, 1583.

315

mandrou.indd 315

20.01.2010 14:57:03

f‘gf ’^_`f“ Godefroy, Denis et Th. Le cérémonial français. Paris, 1649. Loyseau, Ch. Traité des ordres et simples dignitez. Paris, 1613. Loyseau, Ch. Traité des seigneuries. Paris, 1613. Loyseau, Ch. Cinq livres du droict des offices. Paris, 1610. Diaire ou journal du voyage du chancelier Seguier en Normandie après la sédition des Nu-pieds (1639 – 1640), publie par A. Floquet. Rouen, 1862. Tiraqueau, A. Tractatus de Nobilitate. Paris, 1579.

Исследования: Babeau A. Les bourgeois d’autrefois. Paris, 1886. Bloch M. Enquête sur le passé de la noblesse française. “Annales d’histoire économique et sociale”, 1937. Bloch M. Les caractères originaux de l’histoire rurale française. Paris, 1952 (переиздание). Boissonnade P. Le socialisme d’État, l’industrie et les classes industrielles en France (1453 – 1661). Paris, 1927. Borkenau F. Der Uebergang von feudalen zum buergerlichen Weltbild. Paris, 1934. Bougle, C. Remarques sur le régime des castes. “Annee sociologique”. Paris, 1900, t. IV. Chassant A. Les nobles et les vilains du temps passé ou recherches critiques sur la noblesse et les usurpations nobilitaires. Paris, 1857. Coornaert E. Les corporations en France avant 1789. Paris, 1941. Abbé Leclerc. Rôle du ban et arrière-ban des nobles du Haut Limousin en 1568 // “Bulletin de la société archéologique du Limousin”, 1894. Levasseur, E. Histoire des classes ouvrières et de l’industrie en France avant 1789. Paris, 1900. Merle L. La Métairie et l’évolution agraire de la gâtine poitevine, de la fin du Moyen Âge a la Révolution. Paris, 1958. Mousnier, R. La vénalité des offices au temps de Henri IV et de Richelieu. Rouen, 1947. Normand, Ch. La bourgeoisie français au XVII-e siècle. La vie publique, les idées et les actions politiques, 1604 – 1661. Paris, 1908. Porchnev, B. Les soulèvements populaires en France, 1623 – 1648. Paris, 1963. Raveau P. L’agriculture et les classes paysannes. La transformation de la propriété paysanne dans le Haut-Poitou au XVI-e siècle. Paris, 1926. Roupnel, G. La ville et la campagne au XVII-e siècle, étude sur les populations du pays dijonnais. Paris, 1922. Traverse, E. Rôle du ban et de l’arrière-ban du bailliage de Caen en 1552. Rouen, 1901.

316

mandrou.indd 316

20.01.2010 14:57:03

‘”‘k”œf^ž”º Vaissiere, P. de. Gentilshommes campagnards de l’ancienne France. Étude sur la condition, l’état social et les moeurs de la noblesse de province, du XVI-e au XVII-e siècle. Paris, 1903. Venard, M. Bourgeois et paysans dans la région au sud de Paris au XVII-e siècle. Paris, 1958. Villard, P. Les justices seigneuriales dans la Marche. Paris, 1969.

œk^o^ 8. œ•“`^f•—o, ’_^f›”º ” Àgf™o– Источники: Barclay G. De Regno et regali potestate, adversus Buchanum, Brutum, Boucherium et reliquos monomarchos. Paris, 1600. Bèze, Th. de. Traité de l’autorité du magistrat en la punition des hérétiques, traite très nécessaire en ce temps pour advertir de leur devoir tant les magistrat que subjects. S. 1. 1560. Bignon, J. La grandeur de nos roys et e leur souveraine puissance. Paris, 1615. Bodin, Jean. Les Six livres de la République. Paris, 1583. Calvin, J. Institution de la Religion chrétienne (предисловие). Genève, 1562. Coton, Pierre. Lettre déclaratoire de la doctrine des Pères Jésuites conforme aux décrets du concile de Constance. Paris, 1610. Du Boys, H. De l’origine et autorité des Roys. Paris, 1604. Du Chesne, A. Les Antiquitez et recherches de la grandeur et majesté des Roys de France. Paris, 1619. Godefroy, Theodore. Le cérémonial de France, ou Description des cérémonies, rangs et séances observées aux couronnements, entrée et enterrements des roys et roynes de France. Paris, 1619. Goulart, S. Mémoires de l’État de France sous Charles IX. Middlebourg, 1577. Hotmann, Fr. Franco Gallia. Genève, 1573. Jansenius. Le Mars français, ou la guerre de France, en laquelle sont examinées les raisons de la justice prétendue des armes et des alliances du roi de France. S. 1., 1673. Lebret, Cardin. De la souveraineté du Roy. Paris, 1632. Mariana, J. de. De rege et Regis institutione. Libri III. Tolede, 1599. Pithou, P. Les libertés de l’Église gallicane. Paris, 1594. Pithou, P. Traite des droits et libertés de l’Église gallicane. S. 1. 1639. Plessis, Mornay du. Vindiciae contra tyrannos (sive de principis in populum populique in principem legitima potestate). Edimbourg, 1579. Satyre ménippée de la vertu du catholicon d’Espagne et de la tenue des États. Paris, S. 1., (Tours), 1593.

317

mandrou.indd 317

20.01.2010 14:57:04

f‘gf ’^_`f“ Savaron, Jean. Traité de la souveraineté du Roy et de son royaume. Paris, 1615. Sorbin, Arnauld. Le vray Resveille-matin des calvinistes et publicains françois, ou est amplement discouru de l’auctorité des princes et du devoir des sujets envers iceux. Paris, 1576.

Исследования: Aulars, A. Le patriotisme français de la Renaissance a la Révolution. Paris, 1921. Bloch, M. Les Rois thaumaturges. Strasbourg, 1924. Buisson, F. Sebastien Castellon, sa vie et son oeuvre, 1515 – 1563. Paris, 1892. Febvre, L. Un destin, Martin Luther. Paris, 1928. Heyer, H. Guillaume Farel. Essai sur le développement de ses idées théologiques. Genève, 1872. Imbart de la Tour, P. Les origines de la Reforme en France. Paris, 1905 – 1935. Mercier, Ch. Les théories politiques des calvinistes en France au cours des guerres de religion. ”Bulletin de la société d’Histoire du Protestantisme français”, 1934. Moore, W. G. La reforme allemande et la littérature française. Recherches sur la notoriété de Luther en France. Strasbourg, 1930. Mours, S. Liste des Églises reformees. ”Bulletin des la société d’Histoire du Protestantisme français”, CIII-e Année (1957), No 1, 2, 3.

œk^o^ 9. _Ïg•™”g •‘Ëg•—o^ ” šf^m`_”˜_¼g `_” Источники: Du Tilliot. Mémoires pour servir à l’histoire de la fête des foux. Lausanne, 1751. Thiers, J. B. Traité des jeux et divertissements. Paris, 1686.

Исследования: Adam, A. Histoire de la littérature française au XVII-e siècle. Tome1, 1948. Lebegue, R. Le théâtre baroque en France. Genève, 1942. Prunieres, H. L’opéra en France avant Lulli. Paris, 1913. Roubin, L. A. Chambrettes des Provençaux. Paris, 1970. Rousset, J. La littérature de l’âge baroque en France: Circé et le Paon. Paris, 1954. Tapie, V. L. Baroque et classicisme. Paris, 1957.

318

mandrou.indd 318

20.01.2010 14:57:04

‘”‘k”œf^ž”º

œk^o^ 10. f“˜_j —f“` Источники: Besson, J. Théâtres des instruments mathématiques et mécaniques… Lyon, 1578. Choppin, R. De privelegiis rusticorum libri III. Paris, 1606. De Serres, O. Théâtre d’agriculture et mesnage des champs. Paris, 1600. Estienne, C. et Liebault, J. L’agriculture et maison rustique. Paris, 1583. Montchrestien, A. de. Traicté de l’oeconomie politique, dédie au Roy et a la Reyne mère du Roy. S. 1., 1615.

Исследования: Bezard, Y. La vie rurale dans le Sud de la région parisienne de 1450 à 1560. Paris, 1929. Bloch, V. Les inventions médiévales. “Annales d’Histoire économique et sociale”, 1935. Bouvier-Ajam, M. Histoire du travail en France des origines à la Révolution. Paris, 1952. Coornaert, E. Les corporations en France avant 1789. Paris, 1941. Faucher, D. Géographie agraire. Types de culture. Paris, 1949. Gille, B. Les développements technologiques en Europe de 1100 a 1400 // “Cahiers d’Histoire mondiale”, 1955. Hauser, H. Ouvriers du temps passé. Paris, 1927. Hauser, H. Travailleurs et marchands de l’ancienne France. Paris, 1929. Nef, J. A comparaison of industrial growth in France and England from 1540 to 1640 // ”The journal of political economy”, 1936. Raveau, P. L’agriculture et les classes paysannes. La transformation de la propriété paysanne dans le Haut Poitou au XVI-e siècle. Paris, 1926. Wolff, Ph. et Mauro, F. Histoire générale du travail. II. L’âge de l’artisanat (V-e-XVIII-e siècles). Paris, 1960.

œk^o^ 11. `g_–œ” ” `“› ™^š”—^k”m’^ Источники: Bodin, J. Les Six livres de la République. Paris, 1583. Lagemas, B. de. Comme l’on doibt permettre la liberté du transport de l’or et de l’argent hors du royaume et par tel moyen conserver le nostre, et attirer celuy des estrangers. Avec le moyen infaillible de faire continuellement travailler les monnoyes de ce royaume, qui demeurent inutiles. Paris, 1602.

319

mandrou.indd 319

20.01.2010 14:57:04

f‘gf ’^_`f“ Le Choyselat, Prudent. Discours oeconomique… monstrant comme de 5 cens livres pour une foys employees, l’on peult tirer par an 4 mil cinq cens livres de proffict honneste… Rouen, 1612. Montchrestien, A. de. Traicté de l’oeconomie politique. S. 1., 1615. Paradoxes inédites du sieur de Malestoict touchant les monnoyes avec la response du Président de la Tourette. Ed. L. Einaudi. Turino, 1937. Savary J. Le parfait négociant. Paris, 1675. Savonne, P. de. Brieve instruction de tenir livres de raison ou de comptes par parties doubles. Lyon, 1608. Turquet de Mayerne, L. Sommaire description de la France, Allemagne… un recueil des foires… un traicte des monnoyes. Rouen, 1603.

Исследования: Chaunu, P. Seville et l’Atlantique. Paris, 1956 – 1960. 3 vol. Ehrenberg, R. Le siècle des Fugger. Trad. française. Paris, 1955. Febvre L. Types économiques et sociaux du XVI-e siècle: le Marchand. ”Revue des Cours et Conférences”, 1921. Gascon, R. Grand commerce et vie urbaine au XVI-e siècle, Lyon et ses marchands. Paris, 1971. Harsin, P. Les doctrines monétaires et financiers en France du XVI-e au XVIII-e siècle. Paris, 1928. Hauser, H. Les débuts du capitalisme moderne en France. Paris, 1902. Jeannin, P. Les marchands au XVI-e siècle. Paris, 1957. Lapeyre, H. Une famille de marchands: les Ruiz. Paris, 1955. Roover, R. de. L’évolution de la lettre de change XIV – XVIII-e siècle. Paris, 1953. Schnapper, B. Les rents au XVI-e siècle. Histoire d’un instrument de crédit. Paris, 1957. Sombart, W. Der Bourgeois. Zur Geistesgeschichte des modernen Wirtschaftsmenshen. Munich, 1913. Tawney, R. La Religion et l’essor du capitalisme. Paris, 1950.

œk^o^ 12. ”œf¼ ” f^mokg˜g_”º Источники: Question chrétienne touchant le jeu, adressée aux dames par Theotime, scavoir si une personne adonnée au jeu se peut sauver, et principalement les femmes? S. 1. N.d.² ² Здесь и далее N.d. обозначает «без даты».

320

mandrou.indd 320

20.01.2010 14:57:04

‘”‘k”œf^ž”º Saint François de Sales. Introduction à la vie dévote. N.d. Daneau, Lambert. Brieve remonstrance sur lesjeux de sort ou de hazard, et principalement de dez et de cartes, en laquelle le premier inventeur des dits jeux et maux infinis qui en adviennent sont declarez, contre la dissolution de ce temps. S. 1., 1591. Gauthier, Abbé. Traité contre les danses et les mauvaises chansons. Paris, 1775. La Maison des jeux académiques. Paris, 1686. Sorel, Ch. La Maison des Jeux. Paris, 1642. Thiers, J. B. Traité des Jeux et divertissements. Paris, 1686.

Исследования: Allemagne, H. R. de. Les cartes a jouer, du XIV-e au XX-e siècle. Paris, 1906. Aragon, H. Les danses de la Provence et du Roussillon… Perpignan, 1922. Ariès, Ph. L’enfant et la vie familiale… Paris, 1960. Caillois, R. Les Jeux et les homes. Paris, 1958. Fournier, Ed. Histoire des jouets et des jeux d’enfants. Paris, 1889. Huizinga, J. Homo ludens, Versuch einer Bestimmung des Spielements des Kultur. Basele, 1944.

œk^o^ 13. ”•™“••—o^ ” ›“`Â_”™” Источники: Alberti, L. B. L’architecture et art de bien bastir. Paris, 1553. Cellini, B. Oeuvres complètes. Перевод на французский L. Leclanche. Paris, 1847. Freart de Chambray, R. Parellele de l’architecture antique et de la moderne… Paris, 1650.

Исследования: Faure, É. Histoire de l’art: l’art renaissant. 1924. Febvre, L. Quatre leçons sur la première Renaissance française. “Revue des Cours et Conférences”, 1925. Francastel, P. Peinture et Société. Lyon, 1942. Francastel, P. La figure et le lieu. Paris, 1967. Lavedan, P. Histoire de l’art: Moyen Âge et Temps modernes. Paris, 1947.

321

mandrou.indd 321

20.01.2010 14:57:04

f‘gf ’^_`f“ Mâle, É. L’art religieux de la fin du Moyen Âge en France. Paris, 1925. Seznec, Jean. La survivance des dieux antiques: essai sur le rôle de la tradition mythologique dans l’humanisme et dans l’art de la renaissance. Londrès, 1940. Tapié, V. L. Baroque et Classicisme. Plon, 1972.

œk^o^ 14. œ“’^_”•—¼ ” ”_—gkkg™—“^k–_^º ”m_– Источники: Amyot, J. Les vies des homes illustres (перевод Плутарха). Paris, 1558. Budé, G. Summaire ou epitome du livre de Asse, fait par le commandement du Roy. Paris, 1538. Des Periers, B. Oeuvres françaises. 1856. Dolet, Étienne. Commentarium linguae latinae. Lyon, 1538. Érasme D. Epistolae familiars. Anvers, 1545. Lefèvre d’Étaples, J. Commentarii initiatorii in quatuor Evangelia. S. 1., 1521. Pasquier, Ét. Oeuvres complètes. Amsterdam, 1723.

Исследования: Bremond, H. Histoire littéraire du sentiment religieux en France… tome I. L’humanisme dévot. Paris, 1916. Brunot, F. Histoire de la langue française. Tome II: Le XVI-e siècle. Paris, 1927. Dainville, R. P. F. de. Les Jésuites et l’éducation de la Société française, la naissance de l’humanisme moderne. Paris, 1940. Delaruelle, L. Guillaume Bude, les origines, les débuts, les idées maîtresses. Paris, 1907. Doucet, R. Les bibliothèques parisiennes au XVI-e siècle. Paris, 1956. Febvre, L. Le problème de l’incroyance au XVI-e siècle. La religion de Rabelais. Paris, 1943. Febvre, L. Origene et Des Periers, ou l’énigme du Cymbalum Mundi. Paris, 1942. Febvre, L. et Martin, H. J. L’apparition du livre. Paris, 1958. Renaudet, A. Prereforme et humanisme a Paris pendant les premières guerres d’Italie. Paris, 1953. Renaudet, A. Erasme, sa pensée religieuse et son action d’après sa correspondance (1518 – 1521). Paris, 1926.

322

mandrou.indd 322

20.01.2010 14:57:04

‘”‘k”œf^ž”º

œk^o^ 15. “˜g_¼g ” ž”k•ž¼ Источники: Bacon, F. Novum organum (1620). Перевод на французский. Paris, 1840. Cardan, J. Ma vie. Paris, 1935. Copernic, N. De revolutionibus orbium Coelestium libri VI. Nuremberg, 1543. Cusa, Nicolas de. De la docte ignorance. Перев. на франц. Paris, 1934. Galilée. Les Mécaniques. Traduites de l’italien par le P. M. M.(Père Marin Mersenne). Paris, 1634. La nouvelle pensées de Galilee. Traduit d’italien en français par le père Mersenne. Paris, 1639. Mersenne, M. Correspondance du P. Marin Mersenne religieux minime. Tome I et II. Paris, 1933. Palissy, A. Oeuvres. Niort, 1888. Paré, A. Oeuvres. Paris, 1840 – 41. 3 vol. Porta, J. B. Magia Naturalis. Naples, 1589. Ramée, Pierre de la. Dialectique. Paris, 1555.

Исследования: Bachelard, G. La formation de l’esprit scientifique. Paris, 1938. Busson, H. Les sources et le développement du rationalisme dans la littérature française de la Renaissance. Paris, 1922. Febvre, L. Le problème de l’incroyance… (Глава о науках). Gundel. Dekane und Dekanesternbilder, ein Beitrag zur Geschichte der Sternbilder der Kulturvoelker. Hambourg, 1936. Hooykas, R. Humanisme, Science et Reforme. Leyde, 1958. Koyre, A. et collab. La science au XVI-e siècle, colloque de Royaumont. Paris, 1960. Léonard de Vinci et l’expérience scientifique au XVI-e siècle. “Colloque du C. N. R. S.” Paris, 1953. Lenoble, R. Mersenne ou la naissance du mécanisme. Paris, 1943. Prowe, Léopold. Nicolaus Coppernicus. Berlin, 1883 – 1884. 3 vol. Schmidt, A. M. La poésie scientifique au XVI-e siècle. Paris, 1939. Taton, R. Histoire générale des Sciences. Tome II: la science moderne de 1450 à 1800. Paris, 1958.

323

mandrou.indd 323

20.01.2010 14:57:04

f‘gf ’^_`f“

œk^o^ 16. fgk”œ”m_^º ”m_– Источники: Calvin, J. Traité des Scandales // Opera omnia. Brunswick, 1900. Tom VII. Calvin, J. Institution de la religion chrétienne. Texte de 1541. Paris, 1939. Charron, P. Trois livres de la Sagesse. Bordeaux, 1601. Érasme, D. Opus Epistolarum. Oxford, 1947. 11 vol. Érasme D. Exomologesis, sive modus confitendi. Bâle, 1524. Farel, G. L’ordre et manière qu’on tient en administrant les sainctz sacremens, assavoir le bapteme et la cène de Nostre Seigneur. Genève, 1538. Garasse, F. La Doctrine curieuse des beaux esprits de ce temps ou prétendus tels. Paris, 1624. Gassendi, P. Opera omnia… Lyon, 1658. La Mothe le Vayer, F. Oeuvres. Paris, 1669. Marolles, M. de. Mémoires. Paris, 1656. Mersenne, M. L’impiété des déistes, athées et libertines de ce temps. Paris, 1624. Montaigne, M. de. Journal de voyage en Italie. Paris, 1774. Rabelais, F. Oeuvres complètes. Paris, 1929. Raemond, F. de. L’histoire de la naissance, progress et décadence de l’hérésie de ce siècle. Arras, 1611. Thomassin, R. P. L. Ancienne et nouvelle discipline de l’Église. Paris, 1679.

Исследования: Adam, A. Theophile de Viau et la libre pensée française en 1620. Paris, 1936. Bataillon, M. Erasme et l’Espagne. Paris, 1935. Benichou, P. Morales du Grand Siècle. Paris, 1948. Berr, H. Du scepticisme de Gassendi. Paris, 1960. Bloch, M. Les rois thaumaturges. Strasbourg, 1924. Bremond, H. Histoire littéraire du sentiment religieux en France depuis la fin des guerres de religion… Paris, 1916 – 1936. Busson, H. Les sources et le développement du rationalisme dans la littérature française de la Renaissance. Paris, 1922. Desjardins. Sentiments moraux au XVI-e siècle. Paris, 1887. Febvre L. Le problème de l’incroyance au XVI-e siècle… Paris, 1924. Febvre L. Au coeur religieux du XVI-e siècle. Paris, 1958.

324

mandrou.indd 324

20.01.2010 14:57:04

‘”‘k”œf^ž”º Goldmann, L. Le Dieu cache. Paris, 1955. Hauser, H. Études sur la Reforme française. Paris, 1909. Le Bras, G. Introduction à l’histoire de la pratique religieuse en France. Paris, 1942. Léonard, E. G. Le Protestant français. Paris, 1953. Orcibal, J. Les origines du jansénisme. Paris, 1948. Pintard, R. Le libertinage érudit dans la première moitie du XVII-e siècle. Paris, 1943. 2 vol. Romier, L. Le royaume de Catherine de Medicis. 1922. 2 vol. Suaudeau, R. L’évêque, inspecteur administratif sous la monarchie absolue. Paris, 1940. Weber, M. Die protestantische Ethik und der Geist des Kapitalismus. Leipzig, 1905.

œk^o^ 17. ‘f`ºÂ_”˜g•—o Источники: Bodin, J. Les six livres de la République. Paris, 1983. Estienne, Ch. La Guide des chemins de France. Paris, 1552. Montaigne, M. de. Journal de voyage en Italie. Paris, 1774. Montchrestien, A. de. Traicte de l’oeconomie politique. S. 1. 1615.

Исследования: Allix, A. Un pays de haute montagne. L’Oisans. Grenoble et Paris, 1930. Braudel, F. La Méditerranée et le monde méditerranéen a l’époque de Philippe II. Paris, 1949.

œk^o^ 18. o‘f^Â^g’¼g ’”f¼ Источники: Существует множество записок о путешествиях и реляций миссионеров, список которых нет смысла здесь приводить.

Исследования: Cohen, G. Recueil de farces inédites du XV-e siècle. Cambridge, 1949. Dainville, F. de. La géographie des humanistes. Paris, 1940.

325

mandrou.indd 325

20.01.2010 14:57:04

f‘gf ’^_`f“ Deschamps, L. Histoire de la question coloniale en France. Paris, 1891. Lebegue, R. Les ballets des Jésuites. Paris, 1936. Lebegue, R. La tragédie religieuse en France. Les débuts (1154 – 1573). Rennes, Paris, 1929. Musique et poésie au XVI-e siècle. “Colloque du C. N. R. S.” Paris, 1954.

œk^o^ 19. ’^œ”º ” •’gf—– Источники: Демонологическая литература эпохи весьма обширна, но нет никакого смысла приводить здесь ее список. Напротив, о смерти, если не учитывать самоубийства, есть лишь несколько редких сочинений, появившихся вслед за расцветом «Искусства умирать» XV в.: Clichtove, Josse. Doctrina moriendi. Paris, 1520. La prognostication du Ciècle advenir contenant troys petits traictez. Le premier détermine comment la mort entra premièrement au monde. Le second parle des âmes des trespassez. Et de la différence des paradis. Le tiers de la dernière tribulation. Et de la résurrection des corps. Lyon, 1537. По магии мы ограничимся лишь несколькими «классическими» трудами: Bodin, J. La démonomanie des sorciers. Paris, 1580. Boguet, H. Discours exécrables des sorciers, ensemble leurs procès, faits depuis deux ans en ça. Lyon, 1603. Crespet, P. Deux livres de la hayne de Sathan et malins esprits contre l’homme et de l’homme contre eux. Paris, 1590. Daneau, L. Deux traitez nouveaux très utiles… Gien, 1579. Del Rio, M. Les controverses et recherches magiques de M. Del Rio. Paris, 1611. Lancre, P. de. Tableau de l’inconstance des Mauvais Anges et Demons, ou il est amplement traicte des sorciers et de la Sorcelerie. Paris, 1612. Loyer, P. le. Quatre livres des spectres ou apparitions et visions d’Esprits, Anges et Demons. Angers, 1586. Nodé, P. Déclaration contre erreur exécrable des maléfices, sorciers… Paris, 1578. Nynauld, J. de. De la lycanthropie, transformation et extase de sorciers. Paris, 1615. Remy, N. Demonolatriae libri très. Lyon, 1595. Sprenger, J. Malleus maleficarum. De Lamiis et Strigibus et Sagis. Frankfurt, 1582. Taillepied, F. N. Traite de l’apparition des esprits… Rouen, 1600. Vair, L. Les trois livres des charmes, sorcelages ou enchantemens… Paris, 1583.

326

mandrou.indd 326

20.01.2010 14:57:04

‘”‘k”œf^ž”º

Исследования: Bavoux, F. La sorcellerie au pays de Quingey. Besancon, 1947. Bavoux, F. Hantises et diableries dans la terre abbatiale de Luxeuil. Paris, 1956. Delcambre, E. et Lhermite, I. Un cas énigmatique de possession diabolique en Lorraine au XVII-e siècle: Elisabeth de Ranfaing, l’energument de Nancy. Nancy, 1957. Mandrou, R. Magistrats et sorciers en France au XVII-e siècle. Paris, 1968. Pfister, Ch. L’energumene de Nancy: Elisabeth de Ranfaing et le Couvent du Refuge. Nancy, 1901. Pfister, Ch. Nicolas Remy et la sorcellerie en Lorraine a la fin du XVI-e siècle. Revue historique, 1907. Wagner, R. L. Sorcier et Magicien. Paris, 1939. О смерти: Bremond, H. Histoire littéraire du sentiment religieux en France… Tome IX: La vie chrétienne sous l’ancien régime. Paris, 1936. Halbwachs, M. Les causes du suicide. Paris, 1931. Tenenti, A. Il senso della morte e l’amore della vita nel Rinascimento. Turino, 1957.

mandrou.indd 327

20.01.2010 14:57:04

Р‘gf М ^ _`f“

^_` [   [ a, 1500 – 1640 Эссе по исторической психологии Выпускающий редактор серии Е. Попова Корректор Е. Вагина Оформление серии В. Коршунов Верстка М. Васильева Подписано в печать 14.01.2010. Формат 70 × 100 ⁄ . Бумага офсетная. Печать офсетная Усл. печ. л. 26,5. Тираж 1000 экз. Заказ № 000 Издательский дом «Территория будущего» 125009, Москва, ул. Б. Дмитровка, 12/1, стр. 1 Отпечатано в [\ \\\ «Типография „Наука“» 121099 Москва, Шубинский пер., 6

mandrou.indd 328

20.01.2010 14:57:04