Административное управление Российским государством Бурятией (конец XVII - начало XX вв.): Монография

Институт монголоведения, буддологии и тибетологии СО РАН Восточно-Сибирский государственный технологический университет

С.С. БАЛДАНОВ АДМИНИСТРАТИВОЕ УПРАВЛЕНИЕ РОССИЙСКИМ ГОСУДАРСТВОМ БУРЯТИЕЙ (конец XVII – начало XX веков)

Улан-Удэ 2005 Издательство ВСГТУ

УДК ББК Б

ВВЕДЕНИЕ

Работа выполнена при поддержке индивидуального гранта VI конкурса-экспертизы молодых ученых СО РАН 1999 – 2001гг.

Рецензенты д-р ист. наук, проф. Н.Н. Щербаков д-р ист. наук, проф. Е.Е. Тармаханов Ответственный редактор заслуженный деятель науки России д-р ист. наук, проф. Г.Л. Санжиев

Б___. Балданов С.С. Административное управление Российским государством Бурятией (конец XVII – начало XX вв.). – Улан-Удэ: Изд-во ВСГТУ, 2005. – 134 с. ISBN В монографии на основе анализа архивных материалов, письменных источников, специальных нормативных актов впервые обобщается и исследуется проблема административного управления Российским государством Бурятией с момента вхождения последней в состав России. Впервые охвачены вопросы, связанные с устройством, сохранением и эволюцией традиционных органов самоуправления бурятского народа. Теоретические выводы и положения, обоснованные в монографии, могут быть использованы в дальнейших исследованиях вопросов истории управления Сибири и Республики Бурятия, а также в преподавании исторических, регионоведческих дисциплин в высшей школе. Книга рассчитана на историков, этнографов, юристов, краеведов и всех тех, кто интересуется проблемами истории Сибири и Бурятии.

ISBN

ББК © С.С. Балданов, 2005 © ИМБиТ СО РАН, 2005 © ВСГТУ, 2005

Более трех веков минуло с той поры, как Бурятия вошла в состав Российского государства. Событие это коренным образом изменило весь ход ее истории и во многом определило ее судьбу. Тесная связь между русским и бурятским народами сказалась на всех сторонах жизни населения региона. За это время вся Бурятия была втянута в систему общероссийских государственных связей. Она стала регионом, где функционировали общероссийские административно-территориальные единицы и общие принципы управления ими, а также специфические для национального района административно-территориальные деления и местные органы самоуправления. История возникновения и деятельности политических институтов самодержавной России в присоединенных к ней национальных регионах привлекала и привлекает пристальное внимание различных исследователей. Внимание ученых — историков, правоведов, юристов и других — сосредотачивается главным образом на изучении высших звеньев государственного аппарата, верхов бюрократии, являющихся особым слоем, в руках которого находилась власть. Значительно меньше изучена деятельность местных государственных и сословных органов, представлявших собой исполнительный аппарат власти самодержавия. Между тем исторические условия вызревания и развития российского абсолютизма обусловили особенности и многообразие деятельности местных органов власти, формирование кадров чиновников и методы их деятельности. Последние в значительной степени зависели от правового статуса различных социальных групп населения, подведомственных компетенции этих органов. Чем ниже было положение конкретной социальной группы населения в общественной системе Российского государства, тем шире и разнообразнее были права органов власти и управления в отношении ее. Бурятия являлась и является неотъемлемой составной частью Сибири, которая, в свою очередь, есть неразрывное звено всей Российской Федерации. Это единство обуславливалось общностью экономических, политических, социальных и иных процессов в России и на ее восточных окраинах. Сибирь служила экономической 2

колонией русского самодержавия и в то же время она была и колонизуемой окраиной. Процесс взаимовлияния центра и периферии находил свое выражение в различных сторонах всей внутренней политики царизма. Со времени присоединения Сибири к Российскому государству одной из важнейших задач правительства явилась организация местного управления в соответствии с нуждами и потребностями царской России. Эта задача правительства не обошла стороной и Бурятию. Административное управление Российского государства Бурятией берет свое начало с самого момента присоединения последней к Российской империи. Для этой цели с 1631 г. в Прибайкалье создавались остроги, с «постройкой Балаганского (1654 г.) и Иркутского (1661 г.) острогов завершилось завоевание Прибайкалья»[175, с. 49], а в 1689 г. — Забайкалья, так как «Нерчинский трактат зафиксировал закрепление Забайкалья под властью России»[175, с. 53]. Первыми актами, определявшими управление бурятским населением, были шерти (присяги) князцов в XVII в. и договоры окольничего Федора Головина, заключенные в 1689 г. с монгольскими тайшами и табангутскими сайтами о подданстве «белому царю». В том же 1689 г. был заключен Нерчинский договор между Россией и Китаем об установлении границы между ними, эта дата и стала точкой отсчета в данном исследовании. Это подтверждается как архивными материалами, так и бурятскими летописями. Конечной датой исследования является 1917 г. — год Великой октябрьской революции, ознаменовавшего собой начало кардинально новой эры в истории человечества, сокрушения российской монархии и связанного с ней общественного строя. Таким образом, работа прослеживает становление и эволюцию системы административного управления Бурятией со стороны царского правительства с самого момента присоединения Бурятии к Российской империи вплоть до свержения последней. Кроме этого, в монографии охвачены вопросы, связанные с устройством местного управления непосредственно самими бурятами, т. е. вопросы сохранения и эволюции традиционных органов самоуправления аборигенов Бурятии до введения в регионе волостной реформы. 3

На современном этапе развития общества, когда по-новому осмысливаются устоявшиеся взгляды и принципы в истории, изучение данной темы является одной из важных задач для того, чтобы наиболее полно представить развитие взаимоотношений русского и бурятского народов, а также взаимоотношения царской администрации с местными органами управления. На протяжении более трехвековой истории становления и развития управления краем наблюдались как положительные, так и отрицательные моменты. Конкретное и глубокое их изучение позволит обобщить опыт становления и деятельности административного управления регионами со стороны центра, а также эволюции и совершенствования местного национального самоуправления, извлечь полезные уроки из истории. В наше время все больше наблюдается подъем национального самосознания наций и народностей России. Идет процесс духовного возрождения и на этой основе растет консолидация многих народов страны. Все эти аспекты самым тесным образом связаны с необходимостью пересмотра прежних устоев как в области управления из центра, так и самоуправления на местах. А для этого опять-таки надо окунуться в историю этих вопросов, рассмотреть их как бы из глубины веков. Хотелось бы отметить, что отдельные вопросы, касающиеся данной проблемы, освещались в общих трудах по истории организации управления всей Сибирью и по истории Бурятии, но специального монографического исследования всего вопроса еще не было. В дореволюционный период проблема организации управления народами Сибири привлекала внимание различных исследователей. Интерес правящих кругов к Сибири, практические задачи по организации края породили официальное направление в литературе. Представители этого направления вышли в основном из среды чиновников, связанных с Сибирью. В обширном издании Ю. Гагемейстера «Статистическое обозрение Сибири» содержатся сведения о хозяйстве и управлении народов края. В статьях Н. Щукина дано описание хозяйства и быта бурятского населения. Работа Л. Львова «Обозрение Забайкальского края» представляет собой статистико-экономическое обозрение основных занятий, податей и повинностей сельского населения Забайкальского края. В работах упоминаются некоторые 4

законодательные акты правительства в отношении коренного населения региона без попытки их анализа. Работы представителей официального направления носят обзорно-описательный характер, а статистический материал публикаций требует критического отношения [112, 179, 239, 240]. Буржуазные реформы 60-х г. XIX в. практически не коснулись управления коренными народами Сибири, которые продолжали жить по законам 1822 г. В связи с этим перед прогрессивными кругами общественности стал вопрос об оценке преобразований М. М. Сперанского, как в историческом, так и в публицистическом аспектах. Ответом явился капитальный труд В. И. Вагина «Исторические сведения о деятельности графа Сперанского в Сибири с 1819 по 1822 года». Это одно из самых крупных явлений в дореволюционной историографии вопроса. В. И. Вагин увидел многие слабые стороны законодательных актов 1822 г. В целом, высоко оценивая деятельность Сперанского и особенно выделяя «Устав об управлении инородцев», он указывал, в частности, на вырождение совещательных советов, введенных Сперанским, и вообще на несостоятельность принципов бюрократической коллегиальности. Родоначальником демократического направления в историографии Сибири явился А. П. Щапов. Для характеристики рассматриваемого сюжета несомненную ценность представляет его труд «Сибирское общество до Сперанского», в котором историкдемократ нарисовал яркую картину жизни Сибири того периода. А.П. Щапов подробно рассматривает популярный впоследствии сюжет «борьбы партий» в Сибири - противоборство местной администрации и богатой верхушки. Историк указывал, что они боролись за «преимущественное право эксплуатировать народ». Щапову была чужда идеализация сибирского чиновничества, однако он полагал, что из чиновника может, хотя и редко, выйти филантроп и просветитель, своекорыстная же буржуазия в состоянии только угнетать народ. Историк подчеркивал эксплуататорскую сущность буржуазии: «Капиталистически буржуазное сословие по самому своему существу не может допустить общественной равноправности и экономического равновесия низших рабочих и промышленных сословий, составляющих источник обогащения, предмет эксплуатации, основание капиталистической общественной пирамиды» [232, т. 3, с. 670]. 5

Демократические традиции А. П. Щапова были продолжены в работах представителя раннего демократического областничества Н. М. Ядринцева, который первый попытался раскрыть так называемый «инородческий вопрос» в его историческом развитии. Система управления Сибирью до Сперанского он характеризует следующим образом: «Централизация здесь приводила к одним злоупотреблениям, а предоставление независимой власти чиновникам на месте — к другим. Таков был давнишний сфинкс сибирской истории» [243, с. 342]. По мнению Ядринцева, на первом этапе колонизации сибирских пространств главной целью завоевателей явилось ослабление инородческого элемента и уменьшение его. Затем возникла задача усмирения инородцев. Тогда выступало только два вопроса: о подчинении и опеке. Развивая свой тезис, историк указывает, что по мере вовлечения Сибири в систему общерусских государственных связей на почве мирной жизни стали складываться иные отношения русского и аборигенного населения. Перед правительством стала задача вовлечения коренных жителей в число равноправных подданных. Воззрения Н. М. Ядринцева в той или иной мере разделяли и другие представители областничества. Характеризуя взгляды областников, необходимо отметить, что они, резко осуждая эксплуататорскую политику правительства, произвол его агентов – чиновников и купцов-ростовщиков, не всегда учитывали положительные стороны присоединения Сибири к России. Они отождествляли политику эксплуататорских элементов с действиями русских вообще. Между тем русское население, прибывшее в Сибирь, не было однородным и единым по своему социальному составу. Большинство русского населения составили крестьянеземледельцы, рабочие, ремесленники. Они нашли пути сближения с народами Сибири и по мере своих сил оказывали благотворное влияние на их развитие. Взгляды Н. М. Ядринцева оказали определенное влияние на С. Прутченко, труд которого «Сибирские окраины» вышел в свет в 1899 г. На автора воздействовали также идеи государственноюридической школы. Это определило как сильные, так и слабые стороны исследования. Там, где речь идет о конкретном анализе правовых актов и других документов, он делает ценные наблюдения, тонко подмечает связи и преемственность между старыми и новыми учреждениями. Что же касается общего представления об эволюции 6

управления Сибирью, то в этом вопросе ощущается повествовательный подход. После С. Прутченко историки права почти не обращались к сюжету. Так, вопрос об особенностях управления Сибирью почти не нашел отражения в работах по русскому государственному праву, изданных в начале XX в. Подводя итог изучения вопроса в дооктябрьский период, следует отметить, что он привлек внимание представителей различных идейных течений. Хотя тема историко-правового положения народов Сибири не являлась предметом специального изучения, досоветскими сибиреведами были высказаны важные замечания о некоторых сторонах правительственного курса в Сибири. Внимание исследователей сосредоточивалось главным образом на изучении законодательных актов 1822 г. и как следствие этого — организации управления аборигенным населением. По мере упрочения связей между Сибирью и Россией происходит втягивание аборигенов в систему общерусских государственных связей. Этот процесс сопровождался не только существенными изменениями в социально-экономическом укладе, культурной и духовной жизни народов Сибири, но и изменением их правового положения, выразившегося в расширении круга податных обязанностей, новом административном устройстве и т. д. Внешним изменением правового статуса народов Сибири явился целый ряд законодательных актов, принятых правительством и регламентирующих основные стороны жизни аборигенов. При анализе правительственного законодательства в отношении народов Сибири следует, прежде всего, уяснить уровень социальноэкономического развития и экономическую структуру общества. Недооценка этого методологического принципа может привести к неверной оценке памятников законодательства. Сибиреведение обогатилось рядом монографических исследований, имеющих принципиально важное значение для анализа уровня социальноэкономического развития регионов в целом [87, 121, 208, 114, 221]. На протяжении первого десятилетия развития исторической науки в XX в. основными формами изучения и освещения прошлого были не только монографические исследования, но и публицистические и полемические работы. Не является исключением и советское сибиреведение, в котором первый этап становления марксистского направления связан с именем С. В. 7

Бахрушина. В связи с рассматриваемой проблемой обращает на себя внимание оценка Бахрушиным «Устава об управлении инородцев» 1822 г., который «остается важным памятником», свидетельствующим не только о добросовестной попытке урегулировать жизнь туземного населения Сибири и его отношения с русскими, но и стремление охранять экономическое благосостояние и самобытный строй туземцев [95, с.87—89, 91— 92]. Известно, что именно С. В. Бахрушину принадлежит тезис о «легкости» перехода народов Сибири от одного владельца к другому. В данном случае историк не раскрывает в полной мере прогрессивного значения вхождения народов Сибири в состав России. Это в значительной степени объясняется состоянием развития в конце 20-х г. советской исторической науки, которая подчас трактовала вхождение народов в состав России «весьма односторонне, только как следствие колониальной политики царизма и его экспансии», а прогрессивная сторона объединения в едином государстве затушевывалась [202, с. 161]. В то же время С. В. Бахрушин первый в советской историографии показал противоречивость Устава 1822 г., отметил переплетение в нем прогрессивных и консервативных начал. Подчеркивая колониальную направленность внутренней политики царизма, исследователь замечал, что «русское правительство хотело властвовать над туземцами посредством родовых князей и старшин». В 20-е г. XX в. подобные методологические подходы были свойственны и ряду других исследователей Сибири и России в целом. В духе теории «торгового капитализма» рассматривала сибирские реформы Е. Я. Драбкина [143, с. 62—63]. По ее мнению, Сперанский пытался «превратить Сибирь из арены первоначального накопления в обычную колонию буржуазного типа». В 30—50-х г. в отечественную историографию Сибири значительный вклад внес Ф. А. Кудрявцев. Наряду с изучением общих закономерностей и особенностей социально-экономического развития народов Сибири он охарактеризовал и некоторые направления политики самодержавия в отношении этих народов. Он положительно оценивает наметившуюся тенденцию к ограничению административного произвола чиновничества, упорядочивание взимания податей, связь русского народа с коренными и др. [175, с. 160]. 8

Следует отметить труды Н. А. Миненко — автора одной из первых работ, в которой предпринята попытка рассмотреть в совокупности некоторые направления правительственной политики в отношении коренного населения Сибири [181]. Работой, специально посвященной вопросам изучения правового положения народов Сибири в XVII — начале XIX в., является монография М. М. Федорова. Он подробно рассматривает предшествующие Уставу 1822 г. законодательные акты царизма. В этом несомненное достоинство исследователя. Однако автор уклонился от освещения ряда спорных вопросов, поставленных еще досоветскими исследователями [222]. Основным законодательным актом царизма в отношении управления народами пореформенной Сибири, упоминающимся исследователями, является Временное положение о крестьянских начальниках 1898 г. Оценивая значение Временного положения, П. Т. Хаптаев замечает, что с его помощью правительство пыталось упрочить бюрократические порядки, т. е. передать местную власть в улусах из рук тайшей и зайсанов в руки крестьянских начальников. Однако конкретной характеристики крестьянских начальников как одного их институтов власти самодержавия в Сибири исследователь не дал [225]. Закон 1898 г. рассматривал В. А. Степынин. Он отчасти проанализировал историю разработки и содержание закона, уделив значительное внимание его реализации, и первый обратил внимание на то обстоятельство, что наряду с крестьянским управлением крестьянским начальникам поручалось и заведывание аборигенами [115]. В этом плане несомненный интерес представляет исследование Н. П. Егунова, проведенное на материалах Бурятии. По его мнению, основная причина административной реформы заключалась в стремлении правительства к усилению «военноколониального аппарата власти» в условиях подготовки аграрных преобразований [147]. Он, как и В. И. Дулов, обосновывает утверждение о том, что закон 1898 г. значительно расширил пределы власти администрации над русским и коренным населением края [141]. Особый интерес представляет монография Е. М. Залкинда «Общественный строй бурят в XVIII и первой половине XIX века» (М., 1970). Эта работа освещает социальную структуру бурятского 9

общества. Для изучения вопроса об организации степного управления данное исследование является весьма важным, так как его автор уделяет большое внимание экономической и социальной природе нойонства. Хотя цель исследователя заключалась в выяснении основных черт общественного строя бурят, некоторые выводы этого автора относительно служебного и правового статуса нойонства перекликаются с рассматриваемыми в нашей работе сюжетами. Самым главным трудом периода 30—50-х годов является История Бурят-Монгольской АССР в 2 томах. Авторы раскрывают конкретно-историческое прошлое во всем его своеобразии на фоне общих закономерностей исторического развития, касаясь всех сторон жизни народа [159]. Коллективной работой советских историков, посвященной исследованию рассматриваемой проблемы, является «История Сибири» в 3 томах. Авторы стоят на четких позициях, отмечая, что административная реформа 1898 г. была направлена не только на усиление «административно-полицейской власти над народами Сибири», но и «по-своему отражала развитие капиталистических и разложение патриархально-феодальных отношений» у народов Сибири [161]. Вопрос о разработке в высших правительственных сферах в конце XIX — начале XX в. новых законопроектов по управлению аборигенами Сибири и связи их с общими направлениями внутренней политики самодержавия раскрывается в фундаментальных трудах Л. М. Дамешека [126—139; 245]. В работе «Внутренняя политика царизма и народы Сибири. XIX - начало XX вв.». рассматриваются вопросы подготовки и реализации сибирских преобразований М. М. Сперанского, попытки распространения на аборигенов положений буржуазных реформ и контрреформ 60—80-х г. в области землеустройства, управления, воинской повинности и др. Анализируются неосуществленные проекты по идеологическому обеспечению политики самодержавия в отношении народов Сибири. Особую ценность в изучаемой проблеме представляют труды Б. Д. Цибикова [227; 228]. Приводя полный текст перевода памятников обычного права, автор дает им краткую характеристику, затрагивает вопрос попыток кодификации степных законов, коротко рассматривает сущность и социальную природу бурятской аристократии в ее совокупности. 10

Из современных бурятских ученых поставленной проблемой занимаются Б. Б. Батуев, Г. Л. Санжиев, А. А. Елаев и другие исследователи [93; 201; 148]. Источниковую базу исследования составили документы деятельности высших и местных органов управления, находящиеся в фондах Национального архива Республики Бурятия (НАРБ) [28— 51], Государственного архива Иркутской области (ГАИО) [52—68], Государственного архива Читинской области (ГАЧО) [69—76]. Важным источником являются данные обычного права, опубликованные Д. Я. Самоквасовым [199]. Своды обычного права содержат богатейший материал по правосознанию бурят и отражают различные стороны их общественного бытия. К числу источников относятся летописи и хроники, написанные бурятскими авторами. В сочинениях Ш.-Н. Хабитуева, Тугулдур Тобоева, Д. Ломбоцыренова, Н. и Ц. Сахаровых и других авторов события, относящиеся к данной теме, излагаются в строго хронологической последовательности, а хроники трактата Вандана Юмсунова представляют собой историко-этнографический очерк, разделенный по тематическому принципу. Большим достоинством этих сочинений является добротная документация с точной ссылкой на различные официальные предписания и указы [103]. В исследовании использованы нормативные акты, которые наиболее полно отложились в «Полном собрании законов Российской империи». Главными документами стали: «Инструкция пограничным дозорщикам» 1727 г., «Инструкция Сената секундмайору Щербачеву» 1763 г., «Устав об управлении инородцев» 1822 г., «Учреждение для управления сибирских губерний» 1822 г., «Свод степных законов кочевых инородцев Восточной Сибири», «Временное положение о крестьянских начальниках» 1898 г., «Временное положение об устройстве общественного управления и суда кочевых инородцев Забайкальской области» 1904 г. [1—16]. Рассматриваемый комплекс источников включает в себя ряд законопроектов центральной и местной администрации, объяснительные записки к ним, «особые мнения» отдельных чиновников и т. д. [17—24]. Наконец, в качестве источников были использованы сведения исторической и этнографической литературы. Среди весьма немногочисленного количества исследователей, которые приводят эпизодические, но точные сведения для изучения вопроса 11

административного управления Бурятией, можно выделить следующих: Л. М. Дамешека, Е. М. Залкинда, Ф. А. Кудрявцева, А. П. Окладникова, Б. Д. Цыбикова, М. М. Федорова [126—139; 245; 152—154; 175—176; 188; 227—228]. Думается, что комплексное изучение нормативных актов, архивных источников, а также публицистики и периодической печати различных направлений («Губернские ведомости», «Сибирь», «Восточное обозрение», «Сибирская жизнь», «Семь дней») [25—27] создает достаточно надежную базу для объективного рассмотрения поставленных вопросов. Автор считает своим приятным долгом выразить особую признательность доктору исторических наук, профессору Г. Л. Санжиеву и доктору исторических наук, профессору Т. М. Михайлову за их ценные консультации в разработке проблемных вопросов исследования, добрые напутствия и пожелания успешной работы в избранной области. Хочется также выразить благодарность доктору исторических наук, профессору Л. М. Дамешеку без знакомства с трудами которого данная работа была бы намного беднее.

12

ГЛАВА I. СИСТЕМА АДМИНИСТРАТИВНОГО УПРАВЛЕНИЯ БУРЯТИЕЙ СО СТОРОНЫ ЦАРСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА §1. Организация управления Бурятией после присоединения её к России Со времени присоединения Сибири к Российскому государству одной из важнейших задач правительства явилась организация управления этим краем в целом и местного управления коренными народами в соответствии с целями, нуждами и потребностями России. Главными и основными целями царского правительства в организации управления Сибирью, являлось обеспечение следующих задач: 1) колонизация края для закрепления его за империей и более выгодного его использования; 2) учреждение административно-политических и судебных аппаратов для податного взыскания «без недоимок», подчинение податных распоряжениям власти и подавление всяких протестов и выступлений с их стороны; 3) взыскание податных сборов, выполнение казённых повинностей; 4) употребление продукции местного производства для снабжения заводов и рудников, воинских частей, тюрем и каторги; 5) использование для внутренней и внешней торговли; 6) использование далёкой Сибири как места каторги и ссылки [243, 43]. Цели Российского государства в организации управления Сибирью распространялись и на Бурятию. Аборигены Сибири составляли значительную часть населения края. Этнический состав, уровень хозяйственного развития и социальной организованности обитателей были чрезвычайно разнообразными и, следовательно, в вопросах организации управления краем эти особенности было необходимо учитывать. Во взглядах на вновь присоединённые племена и народы правительство руководствовалось в основном экономическими соображениями, что и предопределило его подход к вопросам управления ими. Организация местного управления строилась с учётом социальноэкономической отсталости сибирских племён и народов, невозможности полного подчинения их русскому законодательству.

13

Говоря об административном управлении Российским государством Бурятией с момента присоединения Бурятии к России до победы Октябрьской революции 1917 г., нужно отметить, что становление этого управления было итогом длительного исторического пути, в ходе которого в течение нескольких столетий, постепенно, под влиянием многих факторов складывалась та система управления, которую можно наблюдать к моменту преобразований 1917 г. В XVI в. Сибирь, как новый край Российского государства управлялась Посольским приказом, а с 1599 г. — Приказом Казанского дворца, под управлением которого к началу XVII в. были сосредоточены все восточные окраины страны. В связи с расширением территории присоединяемой Сибири 19 февраля 1637 г. было образовано новое центральное учреждение — Сибирский приказ. На протяжении XVII века он имел очень широкие полномочия: ведал вопросами административными, финансово-податными, таможенными, военными и в известной мере даже дипломатическими (по сношениям с Китаем, с монгольскими, казахскими и калмыцкими правителями). Сибирский приказ назначал воевод и таможенных голов, выдавал им особые наказы; ведал обороной Сибири и снабжением служилого населения (от вооружения и боеприпасов до продовольствия); ведал судом всего русского и ясачного населения; осуществлял прием и хранение сибирской пушнины; руководил казенной торговлей с Китаем и реализацией сибирской пушнины в Европе. Основной единицей административного деления Сибири, как и европейской части страны, в XVII в. был уезд. Формирование уездов в Сибири шло последовательно, по мере включения в состав Российского государства новых территорий. К началу XVII в. в Сибири (по существу, в Западной Сибири) имелось 14 уездов, входивших в состав Тобольского разряда. В 1629 г. был образован второй — Томский разряд, включивший в себя 7 уездов, в том числе Енисейский и Красноярский. В 1639 г. началось образование Ленского разряда, включившего в свой состав два якутский уезда. К 1677 г. относиться официальное образование Енисейского разряда в составе Енисейского, Мангазейского и Нерчинского уездов. В 1682 г. в составе Енисейского разряда были созданы два новых уезда - Иркутский и Албазинский. Первый выделился из Енисейского уезда, а второй — из Нерчинского [162, с. 124—126]. 14

Территория Бурятии, Предбайкалья и Забайкалья, в административном отношении подчинялась сначала Енисейскому, а затем частично (ленские земли) Илимскому уезду Ленского разряда, а в конце XVII в. Иркутскому и Нерчинскому уездам [18, вып. 5, с.15—16]. Управление вновь присоединенным обширным краем Восточной Сибири сосредотачивалось в руках воевод, которые в своей деятельности должны были руководствоваться указами, издававшимися Сибирским приказом. Сибирский приказ осуществлял не только общее руководство внутренней политикой в Сибири, но часто вмешивался и в мелкие дела. Удаленность Восточной Сибири и особенно Забайкалья от центральной части России в значительной мере способствовала самостоятельности местных воевод. Но отсутствие удобных путей сообщения и обширность вновь присоединенной территории делали затруднительным и для самих воевод руководство действиями приказчиков и управителей острогов, непосредственно управлявших ясачными людьми и русским населением, жившим в пределах территории, которая была подведомственна отдельным острогам. Если в первой половине XVII в. управление Бурятией осуществлялось из Енисейска и Якутска (ленские земли), то по мере продвижения русских на восток и освоения новых земель в конце XVII в. управление Предбайкальем и Забайкальем осуществлялось, соответственно, Иркутским и Нерчинским воеводствами [18, вып. 5, с. 117]. Воеводы, будучи единоличными управителями воеводства, подчиненные непосредственно Сибирскому приказу, являлись гражданскими и военными начальниками, обладали исполнительной и судебной властью. Но с 1695 г. судебная власть воевод была ограничена, им запрещалось выносить смертные приговоры. Воеводы ведали и дипломатическими сношениями с монголами и ойратами, имевшими местный характер. Более важные дела и посольства направлялись непосредственно в Москву [79, с. 115]. Основную роль в управлении Восточной Сибирью и Бурятией, в частности, играла система острогов, к которым были приписаны пашенные крестьяне и ясачные.

15

Как и воеводы, управители острогов, приказчики являлись гражданскими и военными начальниками и имели почти ничем неограниченную власть в пределах подведомственного округа. С XVIII в. кроме системы острогов немаловажную роль в управлении Бурятией играли и другие административные органы управления. Согласно С. В. Бахрушину, по вопросу об управлении Восточной Сибирью имеются следующие данные. В 1708 г. была учреждена обширная Сибирская губерния с центром в Тобольске. В ее состав входила вся Сибирь и даже приуральская часть Европейской России. С 1719 г. Сибирская губерния разделена на пять провинций: Вятскую, Солекамскую, Тобольскую, Енисейскую, Иркутскую. Восточная Сибирь входила в состав Иркутской провинции. Во главе ее стоял вице-губернатор, подчинявшийся сибирскому генерал-губернатору. В 1764 г. Иркутская провинция была выделена в самостоятельную губернию. В 1776 г. в составе Иркутской губернии была образована особая Удинская провинция. Резиденцией особой Удинской провинциальной канцелярии, во главе которой стоял воевода, был город Удинск (Верхнеудинск). Упомянутая провинция охватывала Забайкалье, кроме ведомства Нерчинских горных рудников имевшего свое управление [97, т. 2, с. 118]. Губернией управлял губернатор, возглавлявший губернское правление (по официальной терминологии «Губернское правительство»). В каждой губернии были казенная палата, выполнявшая финансово-экономические функции, губернский землемер, Палаты гражданского и уголовного суда и Верхний земский суд. Управление уездами, на которые делилась губерния, сосредотачивалось в Нижнем земском суде во главе с земским исправником. Нижний земский суд имел административные и полицейские функции. Уезды подразделялись на комиссарства, находившиеся под ведением земских комиссаров. Судебными делами ведал и уездный суд и нижняя расправа. Городами управляли городничие, или коменданты, и городовые магистраты, или ратуши, во главе с ротманами из купцов. Ратушам подчинялись как исполнительные органы земские избы. В конце XVIII в. вместо магистратов и ратуш учреждаются городские думы и управы. 16

Кроме воеводского управления существовало и мирское крестьянское управление с его представителями в виде выборных старост и десятских. Это управление существовало по двум причинам: 1) необходимостью создать посредствующее звено между государственным управлением и крестьянским миром; 2) потребностью крестьян в защите общемирских интересов [79, с. 161]. Отсюда проистекает двойственность функции выборных представителей. С одной стороны, сельские десятники и волостные старосты как бы дополняли воеводскую власть, являясь ее низшей стороной, с другой — те же десятники и старосты выступали представителями крестьян в качестве челобитчиков [237, с. 172]. В области управления аборигенным населением Бурятии царское правительство и его местная администрация опирались на верхушку местного общества, причем вплоть до 1822 г., когда был издан Устав об управлении инородцев, правительственные агенты руководствовались частными актами и прецедентами из административной практики. Первые встречи русских отрядов с бурятами начались в 1629 г. Сотник Петр Бекетов с отрядом казаков привел родоначальников бурят князцов «Кодогоня да Кульза да Андая со товарищи... под государеву царскую высокую руку» и получил от них присягу — «шерть» по уплате ясака. В 1630 г. казачий атаман Максим Перфильев добился от бурятских князцов Абакая, Братая, Кодогуня шерти быть подданными русского царя и платить ясак. Так поступали многие другие бурятские князцы. Но немало предводителей родов, например крупный булагатский князец Илана (Ойланка), в 1635 г. отказался подписать шерть. Надо отметить, что отдельные князцы нередко отказывались выполнять принятые на себя обязательства, так как русские служилые люди, представители администрации совершали грабежи, насилия, издевательства по отношению к бурятам, практически сами же ликвидируя шерти. При присоединении Забайкалья к России важное значение имели договоры посла окольничего Федора Головина с шестью монгольскими тайшами от 15 января 1689 г. и с табангутскими сайтами от 15 марта 1689 г. о переходе их в подданство московского царя [175, с. 52—53]. К этим договорам была приложена «тетрадь, 17

приводная к шерти (присяге) новых мунгальских и табангутских выходцев». Следовательно, договора являлись не просто шертями, но более значимыми документами. Основные положения этих актов с некоторыми изменениями были распространены на управление всеми группами аборигенного населения Бурятии. Они стали руководящими актами по вопросам управления конца XVII — начала XVIII в. Согласно материалам, имеющимся в работе Ф. А. Кудрявцева, монгольские тайши обязывались быть «в вечном холопстве со всеми зайсанами и улусными людьми, и по них которые наступят потомки». Они должны были оказывать военную помощь, доставлять лошадей и верблюдов для ратных и прочих служилых людей. Запрещалось обижать царских подданных, отгонять у них конные табуны, рогатый скот и др. Виновных тайши наказывали «по своим правам». Новые подданные обязывались своих прежних владельцев не слушать и не вести с ними никаких сношений без ведома царского правительства, нерчинского и селенгинского воевод. В договоре предусматривалось, чтобы тайши, стоя в царском подданстве, призывали тому же «иных мунгальских владельцев». Согласно договору, тайши сохраняли свои привилегии по отношению к улусным людям в сборе ясака и суде над ними. Они собирали ясак для себя и для царского правительства. В последнем случае ясак собирался не поголовный, а с хошунов. Раскладка, сбор и сдача ясака предоставлялись тайшам. По договору с табангутскими сайтами как сравнительно менее влиятельными ясак собирался поголовный, «добрыми соболями и рысьми ... а по самой нужде давать и скотом рогатым без недоимок добрым». Оба договора предписывали тайшам и сайтам доносить о всех «умыслах измены» и отказа от подданства. Разграбив имущество уличенных в этом, захватив их жен и детей, тайши и сайты должны были отправить их к воеводам для расправы. Со стороны царского правительства в лице Федора Головина монгольским тайшам было обещано разрешить «кочевать им, тайшам, с улусными своими людьми близ городов по обе стороны Селенги», обещано, что им от царских подданных «обид не будет», обещана и оборона от нападения от неприятеля. Также по условиям договора обещано «в православную христианскую веру не крестить и не принуждать» [175, с. 53]. 18

Но, изучая материалы комиссии Куломзина, можно проследить грубые нарушения этих обещаний. Царские подданные — селенгинские , верхнеудинские служилые люди — своими грабежами и жестокостями вынудили часть улусных людей бежать в 1694 г. в Монголию. «Селенгинские и удинские служилые люди тех тайшей и с родами их со всеми улусы отогнали своими обидами и налогами, они, тайши, не моча их обид и налога терпеть, покиня детей и братей своих в аманатстве, приклонились китайскому хану, а после де того, которые от них тайшей остальцы были в Селенгинском, и в Удинском, и в Ильинском, и в Кабанском острогах и по заимкам всех их прибыли и побросали в Селенгу реку, а жен и детей и живот их по себе разделили и распродали» [18, вып. 5, с. 117]. Из этих данных очевидно, что служилые люди на местах своими деяниями шли вразрез с политикой администрации Российского государства по отношению к инородцам (И. Похабов, Х. Кафтырев и др.). Но, говоря об этом, необходимо подчеркнуть саму политику России по отношению к аборигенам. В наказных статьях к воеводам указывалось, что отношение к ясачным иноземцам должно быть «бережным и приветливым... чтоб от работных людей никаких обид не было», чтобы не отогнать новых подданных и «в ясашном сборе недобору не учинить» [18, вып. 5, с. 15-16]. А вышеописанные исторические факты подтверждают, что управители на местах грубо нарушали политику правительства по отношению к ясачным инородцам. Злоупотребления служебным положением негативно сказывались во взаимоотношения царской России с бурятскими племенами. Отсюда проистекают Братское восстание 1696 г., Иркутские события 1696 г., челобитная хоринцев Петру I в 1703 г. Шерти князцов в XVII в. о подданстве были первыми актами, определявшими управление бурятским населением. Князцы, давая шерть «по своей вере под солнцем и под землею, и под огнем и под русскою саблею, и под пищалью», обязывались и за себя, своих родственников и улусных людей «быть в вечном холопстве», платить без недобору ясак и поминки, ходить вместе с государевыми людьми войною на непослушников, смирять их и брать ясак в царскую казну [175, с. 30]. Шертью русские называли всякую присягу нехристианского вероисповедания и использовали ее по отношению к бурятам как 19

одно из средств принуждения. Конечно, бурятский народ, как и все население Восточной Сибири в конце XVII — XVIII в. — подданных русского царя, нельзя рассматривать как иноземцев. Но так как они были иноверцами, приводя их к присяге, ставленники русского царя использовали авторитет веры. Для царских ставленников важно было знать истинный смысл обрядов принесения клятвы («прямой шерти») в соответствии с верованиями каждой народности или племени. Поэтому в наказах восточносибирским воеводам предписывалось приводить ясачных к «прямой шерти», разыскав доподлинно, какая у них вера и на чем делают шерть, чтобы у них никакого обмана и лукавства не было. Так, например, в знак присяги сайты «пищаль целовали о дуло, саблею собак рубили, за тое кровавую саблю лизали, по чашке студеной воды выпивали и впредь до подтверждения к сим статьям они сайты руками своими закрепили» [161, т. 2, с. 310]. Шерти представляли собой особый вид источника права. И в то же время имели глубокое юридическое содержание, были узаконены как особая форма закрепления прав и обязанностей бурят. В вопросах управления Бурятией шерти на практике применялись в основном в трех случаях. Во-первых, шерть — клятва тех, кто принимал ясачное подданство: она содержала перечень политических, экономических, правовых обязательств, а также предоставленные права. В этом смысле наиболее характерными являются вышеупомянутые договорные статьи и шерть табангутских сайтов от 12 марта 1689 г. Во-вторых, приведение ясачных подданных к шерти служило одним из средств принуждения бурят к строгому соблюдению их главной обязанности — платить ясак. К этой группе шерти можно отнести «шертоприводную запись сибирских инородцев на верную службу царю» [189, с. 24—25]. В-третьих, шерти применялись и как процессуальное действие при осуществлении правосудия, например, клятвой свидетеля, вызванного в суд, который должен был клясться всемогущим божеством, что он расскажет суду только чистую правду, только то, что он сам лично знает, видел глазами, слышал ушами [222, с. 27]. Шерти как одно из средств принуждения бурят были основаны на невежественном страхе перед грозными силами природы и реальной властью царя. Клятва, обычно приносимая в форме заклинания, по суеверным представлениям обладала 20

магическими свойствами и составляла одну из норм обычного права бурятских племен. Несоблюдение клятвы в представлении бурята могло вызвать страшную беду, и поэтому она считалась несокрушимой. Таким образом, царская администрация при проведении своей колонизаторской политики в крае использовала религиозные верования бурят, получившие свое отражение в шертях князцов о подданстве. Стремясь добиться своих политических целей — подчинения и приведения в подданство аборигенного населения, Российская империя, как следствие, создает условия для достижения своих экономических целей, а именно — для исправного сбора ясака без недоимок. Внедрение царской администрации на территорию Бурятии внесло ряд изменений и в социальные отношения коренного населения. Как улусные владельцы, так и подчиненные им ясачные мужики стали царскими подданными. Буряты подчинялись царской администрации, платили ясак и выполняли повинности. Все это приводило к ограничению прежнего влияния и власти нойонства. Но оно вскоре приспособилось к новой политической обстановке, идя на сделку с царизмом и становясь проводником его политики по отношению к бурятскому крестьянству. Тайши и другие начальники обязывались в ясачном сборе радеть и смотреть за ясачными людьми и в роде своем и в чужих родах, а также наблюдать, чтобы не было «всякого дурна и шатости», т. е. восстаний, волнений и прочее [175, с. 118, 130]. Таким образом, заключив сделку с русской администрацией, бурятские князцы должны были способствовать проведению политики царизма по отношению к бурятскому населению в обмен на право самостоятельности в области внутреннего управления улусными людьми. После заключения договоров с монгольскими тайшами и табангутскими сайтами, а также после подписания 25 августа 1689 г. Нерчинского трактата о восточной границе с Китаем царское правительство стремится теперь укрепить свою власть в завоеванных землях, колонизовать их, организовать укрепление на вновь присоединенной территории Бурятии. Конечно, еще продолжалась шатость со стороны бурят, эвенков и монголов. В конце XVII в. многие ясачные люди в Забайкалье отказывались подчиняться воеводской администрации, 21

откочевывали подальше от острогов или уходили в Монголию. Не прекращались набеги монгольских тайшей и разнообразные пограничные инциденты, но они уже не имели прежних размеров. Войны Китая с монгольскими князьями (1686—1697 гг.) требовали большого напряжения сил, отвлекая князей от Забайкалья. Эти войны и внутренние распри между монгольскими князьями, разорявшие улусных людей, стали вместе с тем своеобразным барьером, препятствовавшим перекочевкам бурят в Монголию. Наоборот, развивалась тяга к переселению из Монголии в Забайкалье [152, с. 268]. К началу XVIII в. основная часть бурятских нойонов подчинялась воеводам, приказчикам, но вместе с тем они сохраняли самостоятельность в области внутреннего управления улусными людьми. В первой половине XVIII в. после заключения Буринского трактата 1727 г. между Россией и Китаем, который окончательно установил южную границу между двумя государствами, руководящими актами для управления бурятами стали «Инструкция пограничным дозорщикам» и патенты на звание тайшей. Хотя инструкция, в которой излагались правовые основы управления ясачными людьми, предназначалась для управления только пограничными племенами, исследователи отмечают, что на нее ссылаются в своих общественных приговорах и другие народы [175, с. 130]. Это свидетельствует о более широком распространении действия инструкции. В «Инструкции пограничным дозорщикам» Г. Фирсову, А. Михалеву и толмачу Ст. Кобею графа С. Л. ВладиславичаРагузинского от 12 июля 1728 г. устанавливались следующие основные положения по управлению приграничным бурятским населением: 1) малые дела: споры о калыме, воровство, драки и пр. За исключением криминальных (политических) дел и убийств подлежали суду бурятских начальников; менее значительные тяжбы разрешались в каждом роде его родовыми начальниками, а для более сложных дел составлялся суд из начальников трех соседних родов, по два от каждого рода; дела по пунктам криминальных законов (политические) и дела об убийствах передавались суду земских уездных комиссаров (в дальнейшем — земские исправники);

22

2) ясак

собирался натурой или деньгами по его действительной стоимости; сбор производился через бурятских начальников; 3) каждый бурят был обязан числиться в каком-нибудь роде под ведением своих начальников и подчиняться им; перебежка из одного рода в другой запрещалась; бежавших возвращали в те роды, к которым они были приписаны [18, вып. 5, с. 130]. Среди бурятского населения существовали следующие территориально-административные единицы, с которыми было связано землепользование, выполнение податных сборов и повинностей, управление: 1. улус или хотон во главе с засулом. Улус объединял жителей одного поселения, совместно совершавших перекочевки; 2. холбон, или табин, представлявший собою объединение нескольких улусов во главе с шуленгой; 3. род, в состав которого входил ряд табинов. Во главе рода стоял зайсан или родовой шуленга; 4. «поколение», представлявшее собой более крупное территориальное объединение (несколько родов). Существовали «поколения» аларских, балаганских, верхоленских, кудинских, ольхонских, хоринских, селенгинских, кударинских, баргузинских бурят. Во главе поколений стояли главные зайсаны, или тайши, они назывались главными родоначальниками. Созывались родовые сугланы, на которых обсуждались вопросы о землепользовании, раскладке и сборе податей и повинностей, обычном праве, управлении [53]. Инструкция явилась основным документом для управления всем бурятским населением. В своих общественных приговорах на нее ссылаются верхоленские, балаганские, селенгинские, хоринские буряты, а также якуты. Инструкция предписывала дружелюбное отношение к верноподданным, которое объясняется стремлением заручиться поддержкой родоплеменной знати, являвшейся проводником политики самодержавия в Бурятии. Говоря о родоплеменной знати в вопросах организации управления Бурятией, интересно остановиться на следующем. С 40-х гг. XVIII в. в бурятских ведомствах учреждаются «конторы». Первой была учреждена (сначала под названием 23

Мирской соборной избы) Онинская контора среди одиннадцати хоринских родов. В ней хранились указы, распоряжения начальства и дела, подлежащие ведению конторы. Присутствие конторы состояло из главного тайши и шести депутатов. При конторе устраивались албанные съезды (сугланы) для раскладки податей и повинностей и решения более важных дел. На сугланах участвовали все тайши, депутаты и родовые начальники (зайсаны, шуленги, засулы) [175, с. 132]. К компетенции бурятских нойонов относились суд и расправа на основании Инструкции 1728 г. и других правительственных актов и норм обычного права. Тайши и родовые сайты, совершая расправу, наказывали розгами, запирали под арест, взыскивали денежные штрафы. Родовые правила во многих случаях были очень жестокими и несправедливыми даже до того, что допускали пытки и истязания [196, с. 176]. Сбор ясака, выполнение различных казенных повинностей и другие мероприятия по отношению к бурятскому населению проводились через улусных, родовых и межродовых начальников (тайши, шуленги, зайсаны) из степной аристократии. Бурятские начальники имели значительные привилегии в области внутреннего управления и суда, используя административное влияние для внеэкономической власти над простыми бурятами. При раскладке ясака и организации управления использовались родовые отношения. Род являлся основной административной единицей, за которой закреплялись ясачные плательщики (запрещались перебежки из одного рода в другой). Попытки сохранить род как основную административную и хозяйственную единицу определялись политическими и экономическими потребностями царизма. Инструкция формально ограничивала вмешательство русской администрации во внутриродовые отношения народов Сибири, но впоследствии, на основании ревизии М. М. Сперанского, было отмечено, что на практике все управление инородцами перешло большей частью в зависимость земских чиновников и сделалось поводом к величайшим злоупотреблениям [154, с. 60]. «Инструкция пограничным дозорщикам» разрешала уплачивать ясак как пушниной, так и деньгами, что указывало, с одной стороны, на сокращение значения пушного промысла у

24

коренных жителей, с другой — на развитие товарно-денежных отношений [126, с. 32]. Таким образом, со времени присоединения Бурятии к Российскому государству в решении вопроса об организации управления краем со стороны царского правительства был предпринят целый ряд мероприятий в соответствии с нуждами и потребностями Российской империи. В условиях присоединения Бурятии к России невмешательство в дела бурятского родового управления было невозможным.

25

§2 Изменение системы управления во второй половине XVIII — начале XIX в. Документом, характеризующим управление и суд народами Бурятии, как и народами всей Сибири, во второй половине XVIII в. является инструкция Сената, данная «за высочайшим подписанием» лейб-гвардии Семеновского полка секунд-майору Щербачеву, командированному в 1763 г. в Сибирь для урегулирования ясачного сбора [101, с. 251—264]. Основные положения этого документа соответствуют инструкции 1728 г. С. Л. Владиславича-Рагузинского: «Ближайшее управление к улусам и стойбищам вверялось родоначальникам иноверцев, им же предоставлялась расправа в делах тяжебных и маловажно уголовных». Сбор ясака осуществлялся родоначальниками в натуральной и денежной форме. Ясачные народы закреплялись за определенным родом как основной административной и хозяйственной единицей [126, с. 32]. Инструкция 1763 г. не только подтвердила основные положения инструкции Рагузинского, но была наиболее полным законодательным актом правительства в отношении народов Сибири до принятия в 1822 г. Устава об управлении инородцев. Она определяла порядок сбора ясака, регламентировала вопросы торговли с аборигенами, ограничивала въезд в иноверческие кочевья и улусы торговых людей одним разом в год во время сугланов и ярмарок, когда «комиссары для сбора ясака тамо находиться будут» [101, с. 258]. Однако торговать с ясачными не разрешалось до тех пор, «пока они всей ясашной положенной суммы комиссарам не заплатят» [101, с. 259]. Таким ограничением свободной торговли с аборигенами правительство стремилось обеспечить максимальный сбор ясака пушниной. Кроме упомянутой выше инструкции 1763 г. существовали также специальные указы и манифесты по отдельным судебным и административным делам. Это указ 1783 года «О суждении в небольших тяжбах словесным разбором у родовых шуленг», указ 1795 г. «Об уничтожении и запрещении вовсе наказания, без суда, батожьем, кошками и плетьми», указ 1797 г. «О братии под караул ослушников и подговаривающих к ослушанию начальства» и др. [199, с. 87—88].

26

Несомненно, для наиболее полного исследования вопроса об управлении инородцами Сибири со стороны царского правительства необходим тщательный анализ этих и других директив правительства. Но рамки данного исследования явно не достаточны для решения этой проблемы. В начале XIX века сибирская губернская администрация издала ряд частных актов по управлению народами региона. Представляет интерес «Положение о выборе иноверческих начальников и правах их» 1812 г. [126, с. 33]. По данному законоположению иноверцы должны были занимать «старшинские» должности по выбору. При этом допускалось и наследование должностей. В обоих случаях право окончательного утверждения в должности оставалось за администрацией. В случае наследования должности полагалось избрать опекуна, который обязывался иметь попечение в образовании малолетнего так, чтобы по достижении совершеннолетия он мог бы приступить к управлению. Избрание в начальники у рядовых улусников допускалось только в случае отсутствия возможных наследников. Положение предусматривало отстранение от должности за нерадение в исполнении своей обязанности, худое правление своим родом [126, с. 34]. В целом положение отражало интересы потомственной аристократии, которая являлась опорой самодержавия и вместе с царизмом использовала власть над родовыми улусниками в своих целях. Это использование власти получило отражение в различных незаконных сборах ясака и в других видах налогообложения. Кроме того, нередки были случаи и прямого надругательства над личностью. К примеру, в 1803 г. ясачный Василий Чемесов жаловался шуленге Олзоеву роду Балаганского ведомства Амехену Далдаеву на избиение жены его старшиной Распопиным. Распоясавшийся старшина, «будучи в хмельном образе, избил запоркою до такой степени, что она имеющегося в утробе ее младенца выкинула, отчего последовал ... …тогда чрезвычайный обморок» [126, с. 34]. К периоду начала XIX в. относится известная ревизия М. М. Сперанского. Отправляя Сперанского в Сибирь, император Александр I предписывал ему наряду с ревизией «сообразить на

27

месте полезнейшее устройство и управление сего отдаленного края и сделать оному начертание на бумаге» [105, с. 643]. Аборигены играли заметную роль в экономике Сибири, а налоговые поступления с них, особенно пушнина, составляли важную статью кабинетских доходов. Это вынуждало правительство с особой тщательностью подойти к вопросу реформы управления народами Сибири. В результате М. М. Сперанский и его ближайший сотрудник Г. С. Батеньков составили утвержденный правительством в июле 1822 г. ряд документов: 1. Учреждение для управления сибирских губерний. 2. Устав об управлении инородцев. 3. Об управлении киргиз-кайсаков. 4. Устав о ссыльных. 5. Об этапах в сибирских губерниях. 6. О содержании сухопутных сообщений в Сибири. 7. О городовых казаках. 8. Положение о земских повинностях в сибирских губерниях. 9. О казенных хлебных запасных магазинах. 10. О разборе исков по долговым обязательствам [105, с. 645]. Все эти правительственные акты, бесспорно, представляют огромный научный интерес. Но тем не менее остановимся на двух узаконениях, которые наиболее близки к изучаемому вопросу. По «Учреждению для управления сибирских губерний» местные административные органы разделялись на главные, губернские, окружные, городские, сельские и инородческие. Главных управлений было два: одно — в Западной Сибири, другое — в Восточной Сибири. Каждое из них состояло из генералгубернатора и совета при нем. В губернии существовало общее губернское управление в лице губернатора и губернского совета. Окружные управления учреждались по этому же принципу в более многолюдных округах. Состав окружных управлений был различен в зависимости от количества населения: в многолюдных округах они состояли из окружного начальника и совета при нем (начальники городских и окружных управлений и стряпчий), а также так называемых частных управлений — окружной и земский суд и казначейство; в средних по населению округах существовали только частные управления; в малолюдных — управление ограничивалось

28

окружным исправником. По такому же принципу учреждались и городские управления. Сельское управление состояло из волостного правления, сельских старшин и десятников. Среди аборигенного населения учреждалось особое инородческое управление [175, с. 195]. По сравнению с прежним порядком управления новое «Учреждение...» более систематично и подробно регламентировало структуру, функции и взаимоотношения административных органов, но не вносило принципиальных изменений. Попытка Сперанского ограничить личную власть главных представителей сибирской администрации оказалась неудачной. В марте 1822 г. Сибирский комитет, образованный указом царя от 21 июня 1821 г., рассмотрел проект «Устава об управлении инородцев», который впоследствии был конфирмирован Александром I уже 22 июня 1822 г. [139, с. 139]. Устав дает возможность понять взгляды правительства на коренное население всей Сибири, определить ту роль, которую отводило самодержавие народам края в социально-экономическом развитии восточных окраин империи. Не случайно Устав Сперанского регламентировал все стороны жизни коренного населения — экономическую, административную, судебноправовую и культурно-бытовую. Обосновывая необходимость изменения и регламентации жизни народов Сибири, члены Сибирского комитета указывали, что существующее законодательство об инородцах не объемлет многих необходимых потребностей, отчего происходят значительные неудобства. По составу управления — отсутствие четких обязанностей родоначальников, отчего «все управление инородцев перешло большею частию в руки земских чиновников и сделалось поводом к величайшим злоупотреблениям», отсутствие дифференцированного подхода к племенам с различным уровнем хозяйственного и общественного развития; по хозяйству — существующее законодательство не учитывало изменений в хозяйстве народов края, которые происходили на протяжении XVIII и первой четверти XIX в., запрещение свободной торговли с аборигенами явилось поводом к установлению монополии чиновников и грабежу нерусского населения; по суду — обычное право аборигенов, на основе которого осуществлялось судопроизводство в родах, не было систематизировано и письменно

оформлено, что порождало споры ясачных «о смысле и силе их правил», право это не всегда соответствовало нормам человеческой гуманности [196, с. 176]. Объективные потребности развития народов Сибири и Бурятии, в том числе требовали устранения этих недостатков. В основу Устава 1822 г. были положены следующие принципы: 1) разделение коренного населения на три разряда в соответствии с родом занятий и образом жизни (оседлые, кочевые, бродячие); 2) ограничение опеки над аборигенами со стороны русской администрации и полиции. Ее власть теперь должна была состоять только в осуществлении общего надзора; 3) введение свободной торговли с аборигенами, что соответствовало объективным потребностям экономического развития народов Сибири; 4) количество налогов и податей предполагалось привести в соответствие экономическим потребностям каждого племени и впредь основываться на данных «общей ревизии, по временам производимой» [196, с. 176]. Кроме вышеуказанных принципов, настоящий Устав разделялся на три части: 1. О разделении инородцев. 2. Организация управления народами Сибири. 3. Наказ управлениям инородцев. В первой части «О разделении инородцев» дается обоснование необходимости деления коренного населения на три разряда. В этом делении проявилась попытка дифференцированного подхода авторов Устава к различным группам по уровню их хозяйственного развития. При определении степени экономического развития основным критерием явился вид хозяйственной деятельности, составляющий главный способ пропитания народов. К разряду оседлых Устав относит народы, жившие в городах и селениях, основными занятиями которых были земледелие и торговля. Поразрядная система обусловила и гражданское состояние народов Сибири. Оседлые аборигены приравнивались к русским сословиям со всеми присущими правами и обязанностями (мещанам — в городах, крестьянам — в селениях), но они освобождались от рекрутской повинности. Те из оседлых, которые были крещенными,

29

30

не имели особых названий, остальные должны были называться оседлыми иноверцами [175, с. 197]. За оседлыми закреплялись те земли, которыми они владели «по древним правилам», по праву первоначального заселения [175, с. 197]. Разряд кочевых составляли кочевые жители «занимающие определенные места, по времени года переменяемые», т. е. ведущие оседлый образ жизни. Кочевые инородцы приравнивались к крестьянскому сословию, но отличались по образу правления. Бурятское население, за исключением небольшого количества оседлых, было причислено на основании Устава к разряду кочевых инородцев. Среди западных бурят были учреждены Аларское, Балаганское, Идинское, Кудинское, Верхоленское, Ольхонское и Тункинское ведомства во главе со степными думами; в Забайкалье — Кударинское, Баргузинское, Селенгинское и Хоринское ведомства с думами, в дальнейшем выделилось Агинское ведомство со степной думой. Более крупные ведомства имели также инородные управы и родовые управления [175, с. 197]. За кочевыми племенами утверждались земли, на которых они обитали в данное время, и запрещалось самовольно селиться на этих землях. Кочевые управлялись своими родоначальниками и «почетными людьми» по степным обычаям. Эти начальники сохраняли прежние звания тайшей, зайсанов, шуленг и т. п., причем звание наследственное оставалось наследственным, а избирательное — избирательным. По уголовным делам и в отношении проступков, совершенных в русских городах и селениях, суд производился на основании общих законов империи. Прочие же дела, происходившие в пределах кочевий, разбирались на основании степных обычаев. Инородцы уплачивали ясачную подать и другие сборы, исполняли казенные повинности. Они, за исключением причисленных к казачьему сословию, не подлежали рекрутчине. Устав предусматривал отмену прежних ограничений по торговле среди местного населения. Чиновникам запрещалось торговать и быть посредниками по всяким торговым и долговым сделкам. Вопросы владения землей разрешались у кочевых по аналогии с оседлыми жителями. Правило «давности», т. е. первоначального заселения, применялось не только к оседлым, но и к кочевым народам. Формы и способы передела родовой земли определялись самими аборигенами [126, с. 36—37]. 31

Третью группу коренного населения составляли бродячие инородцы, или «ловцы», переходящие с одного места на другое «по рекам и урочищам». В отношении прав бродячих аборигенов в Уставе говорилось, что на них распространяются «правила, для кочующих постановленные» [126, с. 37]. Допускалось лишь несколько незначительных исключений из этих правил, обусловленных образом жизни народов. Конечной целью разрядной системы был перевод бродячих и кочевых инородцев по мере их успехов в хозяйственном развитии в разряд оседлых, т. е. приравнивание инородцев к русскому населению Сибири. Исследователи Устава поясняют, что «перевод инородцев в разряд оседлых преследовал защиту фискальных интересов самодержавия, т.к. он сопровождался возведением в более высокий оклад государственных крестьян» [138, с. 38]. «Поразрядная система преследовала и ассимиляторские цели» [203, с. 64]. И все же историки признают «объективно-прогрессивное» значение приравнивания народов Сибири к русскому населению. «Задача постепенного перехода бродячих и кочевых жителей в категорию оседлых была основана на успехах хлебопашества, — указывает Л. М. Дамешек, — а распространение земледелия в хозяйстве коренного населения уже само по себе было положительным явлением» [138, с. 38]. Вторая часть Устава представляет для нас наибольший интерес. Она посвящена организации управления народами Сибири. Согласно Л. И. Светличной, эти главы «Устава... свидетельствуют не просто о стремлении Сперанского приравнять аборигенов Сибири к русскому управлению, но и о попытке построить инородческое управление на основе учета некоторых их национальных особенностей» [203, с. 65]. Таким образом, именно в этой части Устава 1822 г. наиболее ярко проявляются намерения его авторов соблюсти в какой-то мере исторические традиции. Устав предусматривал создание ратуш и словесных судов для «торговых» аборигенов и специальных волостей для земледельцев. Состав и обязанности волостного правления ничем не отличались от волостного управления русских поселян. Что касается бурятского народа, то в организации управления законодательством закреплялся родовой принцип. Этот принцип распространялся и на другие народы Сибири. Для политики царизма 32

было характерно стремление сохранить род как основную административно-фискальную единицу (в отношении русского населения аналогичное положение было с крестьянской общиной). «Сохранение родовой общины как основной административнотерриториальной единицы не только облегчало эксплуатацию родовичей и общинников, но и создавало дополнительные возможности для внеэкономического воздействия на них» [138, с. 32]. Возвращаясь к той части Устава, где рассматривался порядок управления инородцев, вспомним, что управление узаконивалось тремя ступенями управления. «Родовое управление объединяло улус или стойбище, насчитывающее не менее 15 семейств, состояло из старосты и одного или двух его помощников из почетных и лучших родовичей». Дела управления решались словесно [15, с. 400]. Несколько стойбищ или улусов подчинялись инородной управе в составе головы, двух выборных и письмоводителя [15, с. 400]. «Многие роды, соединенные в одну общую зависимость, а именно: Забайкальские Буряты, имеют свою Степную Думу. Сим учреждением заменяются так называемые Конторы» [15, с. 400]. Степная дума состояла из «Главного родоначальника, как то: Тайши и тому подобнаго и из избранных заседателей, как то: из Тайшей, Зайсанов, Шуленг и проч., число коих зависит от принятаго извычая или признаваемой родовичами надобности» [15, с. 400]. В обязанности степной думы входило: 1) народоисчисление (составление ревизских сказок); 2) раскладка сборов; 3) учет всех сумм и общественного имущества; 4) распространение земледелия и народной промышленности; 5) ходатайство у высшего начальства о пользе родовичей; 6) исполнение его предписаний. Степная дума была подотчетна и подчинялась надзору «Общего Окружного управления» [15, с. 400]. Несмотря на видимое стремление придать этой части Устава характер самоуправления инородцев, дальнейшие положения санкционируют жесткую регламентацию действий инородной администрации. «Представление слишком широких прав органам управления аборигенов внушало тревогу правительству» [126, с. 40]. 33

Третья часть Устава 1822 г. «Наказ управлениям инородцев», конкретизируя круг обязанностей инородческих учреждений, возлагает на них практически лишь хозяйственные функции (раскладка на общество налогов и податей, исправление натуральных повинностей, сбор недоимок и т. д.). Полицейские и судебные функции инородческих учреждений также были ограничены. Родовое управление, например, имело право «взыскивать за маловажные проступки по обычаям каждого племени и качестве домашнего исправления» [15, с. 404]. Действия родового управления находились под контролем инородной управы [15, с. 405], а та, в свою очередь, обязана была «иметь прямое и непосредственное отношение с Земской полицией и исполнять все получаемые от оной предписания» [15, с. 405]. Что касается степных дум, то в параграфе № 202 обговорено, что «Степные Думы представляют общественное собрание и имеют одне хозяйственные обязанности, подобно как Городские думы». При этом никакие акты не имели силы «без точного предписания от высшего правительства» [15, с. 402]. Уставом сохранялись почетные звания среди кочевых инородцев: «Звание наследственное остается наследственным, звание избирательное остается избирательным» [15, с. 405]. Принцип наследственности допускается и при замещении должностных лиц на выборах. Администрация, однако, имела право окончательного утверждения человека на должность. Все должностные лица инородческого управления подлежали утверждению гражданским губернатором и областным начальником, а главный родоначальник — генерал-губернатором [15, с. 398]. В случае отсутствия прямого наследника допускалось избрание на должность ближайшего родственника [15, с. 402]. Таким образом, определенная свобода выборному начальнику Уставом М. М. Сперанского допускалась. Но «Препятствием утверждению старост почитать: 1) доказанное судом худое поведение; 2) несогласие на выбор более, нежели половины Родовичей; 3) уважительный отзыв от управления самого избираемого или наследующего. Во всех сих случаях Родовичи обязаны беспрекословно избирать других или назначать ближайших родственников прежнего» [15, с. 403].

34

Несомненно, что даже такая урезанная свобода выбора не могла не влиять положительным образом на рост общественной активности родовичей. Конечно, существовала масса оговорок. Допускалось, к примеру, избрание людей только достойных, т. е. зажиточных, состоятельных. К тому же у русской администрации оставалось право окончательного утверждения должности выборного лица. Чтобы иметь гарантию от злоупотреблений властью, а в ходе известной ревизии М. М. Сперанского вскрылось множество подобных случаев, Уставом 1822 г. предусматривалось «удаление от должности за правонарушения» [15, с. 402]. Правда, забегая вперед, оговоримся, что ожидаемых результатов эта мера не принесла. Итак, из вышеописанных данных по проблеме организации управления аборигенами Сибири в первой половине XIX в., по нашему мнению, можно говорить о следующем. Существовавшее самоуправление аборигенов Сибири получило существенное совершенствование и развитие. Конечно, при новой организации этого самоуправления царское правительство исходило из своих целей и задач, подчиняло его интересам укрепления самодержавия, укрепления власти русской администрации. Вместе с тем оно не могло не учитывать в какой-то мере интересы национальных районов, ставших составными частями империи и могущих внести свой вклад в развитие экономики страны. В Бурятии впервые были созданы такие крупные национальные административно-территориальные единицы, как инородческие ведомства, возглавляемые степными думами. В рамках этих ведомств было намного эффективнее осуществлять мероприятия по росту численности населения и этнической консолидации бурят, развитию хозяйства и культуры, совершенствованию бытового уклада жизни бурят. При этом органам управления, степным думам были предоставлены широкие права и полномочия для решения административных, хозяйственнокультурных функций. Перед ними прямо ставились в обязанность задачи распространения земледелия и народной промышленности, роста общественного имущества. С другой стороны, царской администрации в таких ведомствах легче было решать задачи сбора налогов и податей, исправления натуральных повинностей, обеспечить контроль за

деятельностью органов самоуправления. Правительство и его губернские администрации сохраняли за собой право утверждать высших должностных лиц степного управления. Нельзя не сказать о том, что русское правительство, учитывая национальную специфику районов, в основном сохранило традиции инородческого самоуправления и продолжало использовать родовые понятия и термины. Вместе с тем некоторые отдельные исследователи оценивали степное управление инородцев как разновидность русского сельского управления для государственных крестьян Сибири. «... Можно сказать, — пишет Л. И. Светличная, — что степное управление инородцев являлось скорее разновидностью русского сельского управления для государственных крестьян Сибири и мало чем отличалось от него. Ему были присвоены все права и обязанности сельского управления, по которым родовая управа приравнивалась к сельскому управлению и народная управа — к волостному управлению, и подчинялись две первые инстанции тому же Земскому суду, степная дума — Окружному управлению. Несмотря на то, что должностные лица степного управления пользовались некоторыми привилегиями (наследственность, избавление от телесных наказаний...), на самом деле они все больше и больше приравнивались к должностным лицам русского управления» [203, с. 68]. При этом ссылались на то, что правительство, в конце концов, пришло к открытому узаконению в инородческой среде принципов волостного управления. Но это было уже в конце XIX в. Соглашаясь с критикой русификаторской политики царского правительства, необходимо сказать о следующем. В условиях быстрого развития хозяйства бурят, роста у них земледелия, оседлости в ведении хозяйства и быту, взаимного обмена хозяйственно-бытовым опытом между русским и бурятским населением, на наш взгляд, сближение сущности местного управления русских и бурятских крестьян не было негативным явлением. Другое дело, когда игнорировались национальные особенности бурят, и особенно когда буряты исключались из управления собственными делами, то это действительно было проведением в жизнь русификаторской политики. Говоря о содержании и использовании Устава на практике, нельзя не признать довольно гибкого использования родовых

35

36

традиций и обычаев, наполняемых, по сути, новым содержанием. Несомненно, что в Уставе проглядывается попытка законодателей использовать в своем творчестве исторические традиции. Однако наивно было бы думать, что более всего заботило законодателей благородное желание строго их соблюдать. Сперанский выполнял «монаршую волю, требовавшую установления порядка управления инородцами, свойственного для этого края, и в первую очередь отвечавшего нуждам и потребностям Российской империи. И даже трудно себе представить такую ситуацию, если бы некто вдруг задался бы вопросом - нравится ли самим инородцам их новый порядок и хотят ли они вообще каких-либо изменений в своей жизни. Следствием введения «Устава об управлении инородцев» явилась так называемая кодификация норм обычного права коренных народов Сибири. В вопросе о кодификации норм обычного права можно выделить два законодательных памятника — «Свод степных законов кочевых инородцев Восточной Сибири» и «Сборник обычного права сибирских инородцев для Западной Сибири» [126, с.45]. В рамках данного исследования нас интересует первый свод степных законов. Была бы неполной попытка рассмотрения вопроса о кодификации, если бы не была затронута более ранняя форма норм обычного права. До присоединения Сибири к Российскому государству некоторые коренные жители края не знали письменных знаков. Общественная жизнь регулировалась на основе обычаев, передававшихся устно из поколения в поколение. Эти обычаи, явившиеся плодом развития общественных отношений, с течением времени приняли нормы права и могут быть, по мнению исследователей, охарактеризованы как обычное право [227, с. 3]. Памятники обычного права народов Сибири тогдашняя терминология называет сборниками степных законов. У коренного населения Сибири существовало несколько таких сводов [197, с. 31—34], которые являются ценным источником для изучения общественно-политического и экономического развития. По исследуемой теме несомненный интерес представляет законодательный сборник, составленный в 1763 г. на албанном суглане по раскладке податей и повинностей тайшами и сайтами одиннадцати хоринских родов. Данный документ именуется «Хэб»

37

(Уложение, Положение). В нем содержались три обширные статьи: о брачном праве, о регулировании занятий охотой, о борьбе с пьянством [175, с. 133]. Кроме уложения «Хэб» интерес представляет составленное в 1781 г. «Степное уложение» хоринцев («Хэб-тогтол») [175, с. 133]. Несомненно, кроме перечисленных памятников писаного права коренного населения Бурятии, существовали и другие не менее важные акты и документы, требующие серьезного исследования. Сборники обычного права касались: управления, податей и повинностей, некоторых вопросов хозяйства (скотоводство и охота), религии, норм семейного, гражданского и уголовного права [199, с. 139]. Согласно Д. Я Самоквасову, в отчете генерал-губернатора Восточной Сибири А. С. Лавинского за 1822—1823 г. отмечается, что началом введения в действие «Устава об управлении инородцев» явилось распоряжение местной администрации о переводе документа на языки местных народов. Затем администрация приступила к сбору полных и подробных сведений о законах и обычаях всех категорий коренного населения, так как предполагалось санкционировать обычно-правовую систему и использовать ее в управлении. В обязанности собирателей-чиновников — членов губернских комитетов входила не простая фиксация данных по программе, а составление общих для всех описываемых народов справочников, т. е. задачи редактирования [197, с. 32]. В роли информаторов о нормах права обычно выступали представители родовой знати. В Иркутской губернии информаторами являлись главные тайши родовых управлений, их помощники, шуленги, старшины и другие почетные инородцы. В Забайкалье, в Хоринском и Селенгинском ведомствах Верхнеудинского округа, в составлении проекта свода законов приняло участие 154 депутата [30, 35, 54]. По полноте сведений о нормах обычного права в Восточной Сибири выделяется свод норм аборигенов, населяющих Иркутскую губернию. В первоначальной редакции он насчитывал 844 параграфа и подразделялся на 52 главы. Проект Якутского областного комитета состоял из 153 параграфов, Енисейского — из 74 [126, с. 47].

38

При рассмотрении проектов сводов степных законов Советом главного управления в августе 1824 г. был вынесен ряд поправок и предложений и направлен в Сибирский комитет. Из «Записки о степных законах народов Восточной Сибири» видно, что сразу же после начала работы комиссии по проектам сводов степных законов возникли некоторые трудности, предопределившие дальнейший характер ее работы. И к 1836 г. было завершено составление второго проекта свода законов, а в следующем году, с высочайшего разрешения, 50 экземпляров проекта было напечатано. В этой редакции проект включал 540 параграфов, которые состояли из самого проекта, ссылок на источники и примечаний, объясняющих значение некоторых слов и терминов [197, с. 34]. Но и в дальнейшем принятие проекта испытывало определенные трудности, а сам проект претерпевал различного рода изменения и дополнения. В начале 1847 г. заместитель управляющего 2-м отделением императорской канцелярии М.А. Корф представил «Записку о своде степных законов инородцев Восточной Сибири» [126, с. 51]. В ней автор не только довольно обстоятельно изложил историю попыток кодификации степных законов, но, что особенно ценно, высказал свое оригинальное суждение по рассматриваемой проблеме, нашедшее полную поддержку у правительства. М. А. Корф, в отличие от своих предшественников, к составлению проекта свода степных законов попытался подойти с учетом хозяйственных и культурно-бытовых особенностей тех народов Сибири, для которых он предназначался. Оригинальность суждений Корфа проявляется в том, что, выражая сомнение в целесообразности введения свода степных законов, он указывает на существенные различия в уровне хозяйственного и культурного развития различных кочевых племен. При механическом объединении в свод степных законов норм обычного права различных кочевых народов, по мнению Корфа, «все те неудобства, которые возникают от степных законов, вряд ли устранятся» [126, с. 52]. В данном случае Корф был, несомненно, прав. Последние работы советских исследователей (Б. Д. Цибиков и др.) доказывают, что обычное право народов Сибири, и в особенности бурят, пропитано партикуляризмом, который обуславливался

территориальной обособленностью племен, экономической и культурной разобщенностью. Издание свода степных законов, по мнению Корфа, могло быть полезным до введения Сибирского учреждения 1822 г.. Теперь же, когда самими учреждениями сделано уже весьма многое и в отношении к инородцам, необходимость такого рода отпала [203, с. 71]. Действительно, законодательное оформление норм обычного права в том виде, как это предусматривалось правительством, могло послужить лишь консервации патриархально-феодальных отношений в то время, когда правительство своими указаниями вступило на путь их разрушения. К концу первой половины XIX в. народы Сибири сделали заметный шаг вперед в социально-экономическом и культурном развитии. Наметившаяся еще в начале века тенденция к сближению русского и коренных народов значительно окрепла. Население региона все больше вовлекалось в орбиту общегосударственных связей и отношений. Род как административно-хозяйственная единица распадался. В этих условиях полное подчинение народов Сибири российскому законодательству могло иметь прогрессивное значение. В середине XIX в. обычное право бурят уже не отражало действительного положения вещей, оно являлось пройденным этапом и поэтому, как и у большинства народов Сибири, у бурят отпала необходимость превращать свой свод обычного права в действующий закон и включать в «Свод Российской империи». Итак, ко второй половине XIX в. в системе управления Российским государством Бурятией произошли большие изменения. Прослеживая путь эволюции системы управления от первых договоров и патентов на звание тайши до Устава 1822 года и попыток кодификации норм обычного права можно констатировать следующее. Тенденция к сближению системы управления русским крестьянством и коренным населением края объективно отражала процесс усиления взаимного влияния народов в ходе дальнейшей колонизации Сибири. Царское правительство, преследуя свои цели по отношению к Сибири и Бурятии в частности, стремилось унифицировать всю систему управления регионом, привести все аборигенное население к единому закону Российской империи. Это механическое сведение всех племен и народов к единому

39

40

законодательству не учитывало специфических особенностей в хозяйственном и культурном своеобразии каждого индивидуального племени и народа Сибири. Данная тенденция к сближению системы управления русского крестьянства и коренным народом населения Бурятии могла бы привести к отмене системы управления аборигенами, основанной на родовых началах Устава 1822 г., что объективно имело бы прогрессивное значение. Однако на практике эта идея подменялась и извращалась реакционными (фискальными, русификаторскими и т. д.) целями внутренней политики царизма, что порождало разнообразные формы национального угнетения, распространявшиеся как на отсталое, так и на сравнительно развитое население.

41

§3. Реформа административного управления в конце XIX — начале XX вв. Вопрос о реформе управления населением Бурятии входил в общий вопрос реформы управления всеми сибирскими аборигенами. Этот вопрос в первые пореформенные десятилетия неоднократно обсуждался в правительственных кругах и среди местного чиновничества. Это было связано с предпринимаемыми самодержавием попытками распространить на Сибирь положения крестьянской реформы 1861 г. и полностью подчинить народы Сибири действию законодательства о крестьянах. Однако отсутствие у правительства четкой программы реализации намеченных целей порождало противоречивость поступавших предложений. Следствием этого обстоятельства явилась непоследовательность политики по отношению к сибирским аборигенам, что было прямым порождением общего внутри правительственного курса царизма этого периода [245, с. 185]. В первой половине XIX в. управление народами Сибири основывалось на принципах «Устава об управлении инородцев» 1822 г. В дальнейшем в общих чертах основные положения Устава были подтверждены Вторым сибирским комитетом в 1852 г. Национальная программа царизма предусматривала подчинение оседлых аборигенов общим крестьянским учреждениям и установлениям. В отношении кочевых и бродячих коренных жителей предлагалось изыскать средства для привлечения их к оседлости и «ограждению от различных притеснений» [245, с. 186]. Определение конкретных мер в этом направлении следовало предоставить местной администрации, которая в основу своих действий обязывалась положить принципы незыблемости главных оснований Сибирского учреждения 1822 г. Выражая пожелания мелких улучшений быта аборигенов, правительство вместе с тем подчеркивало права Кабинета на ясачную ренту с народов Сибири. Составители программы признавали, что «ясачный сбор по многим его неудобствам требует особого передела, но все предложения, какие имеются в виду по сему предмету, не согласны в главных между собой основаниях». Свою задачу члены вновь созданного Сибирского комитета видели в том, чтобы «сообразить в подробности: какими именно средствами можно было устроить ясачный сбор с сибирских инородцев... чтобы 42

этот сбор, не стесняя инородцев, препятствовал обращению их к оседлости и не уменьшал доходов Кабинета» [245, с. 183]. Национальная программа Второго сибирского комитета — вопрос о судьбах народов Сибири решала с консервативно-охранительных позиций. Выражая традиционные пожелания улучшения быта аборигенов и привлечения их к оседлости, члены комитета не предполагали возможности серьезных реформ в скором будущем. В проведении своей политики царское правительство опиралось на чиновников (краевое, губернское и окружное правление), торгово-промышленную буржуазию (городское самоуправление), нойонов и кулаков (улусное и сельское управление). Административный аппарат в Восточной Сибири был организован на основании «Учреждения для управления Сибирских губерний», утвержденного в 1822 г. Высшим административным органом в крае являлось подчиненное Сенату Главное Управление Восточной Сибири, находившееся в г. Иркутске и состоявшее из генерал-губернатора и Совета при нем. В ведении Главного Управления находились Иркутская и Енисейская губернии, Забайкальская, Якутская, Амурская и Приморская области [175, с. 204]. В каждой губернии существовало общее губернское или областное правление во главе с губернатором и Советом, состоявшее из губернатора (председателя), начальников губернских присутственных мест, прокурора и представителей отдельных ведомств. Сельское управление представляли волостные правления (волостной голова и выборные), сельские старшины и десятники. Должностные лица сельского управления считались выборными, но фактически выборы производились под давлением исправников, земских заседателей и кулаков [175, с. 207]. В 1851 г. из Верхнеудинского и Нерчинского округов была образована Забайкальская область с центром в г. Чите. Управление областью было поручено военному губернатору. В это же время г. Троицкосавск и слобода Кяхта и Усть-Кяхта составили особое градоначальство, непосредственно подчиненное генералгубернатору. Это градоначальство в 1863 г. было включено в состав Забайкальской области. В 1872 г. область была разделена на восемь округов: Баргузинский, Верхнеудинский, Селенгинский,

Троицкосавский, Читинский, Акшинский, Нерчинский и НерчинскоЗаводской. В 1884 г. Забайкальская область вошла в состав Приамурского генерал-губернаторства [175, с. 210]. Изменения в порядок административного управления были внесены в 1887 г., когда Главное управление Восточной Сибирью было преобразовано в канцелярию Иркутского генерал-губернатора, власть которого распространялась на Иркутскую и Енисейскую губернии и Якутскую область. Забайкальская область до 1906 г. была в составе Приамурского генерал-губернаторства, а затем была перечислена в Иркутское [175, с. 181]. Учреждения, ведавшие бурятскими и эвенкийскими делами, были организованы по «Уставу об управлении инородцев» 1822 г. Этот Устав действовал в Забайкальской области до 1903 года и в Иркутской губернии до 1912 г. с изменениями, внесенными в 80— 90-е гг. XIX в. [203, с. 59]. Забайкальские буряты и эвенки проживали в четырех округах, образуя, в Баргузинском - Баргузинскую степную думу и Баргузинскую инородную управу (эвенки); В Верхнеудинском — Хоринскую степную думу; в Селенгинском — Селенгинскую и Кударинскую степные думы и инородные управы — Цонгольскую, Закаменскую, Армакскую (буряты и эвенки); в Читинском — Агинскую и Урульгинскую степные думы (буряты и эвенки). Урульгинская степная дума делилась на семь инородных управ: Урульгинскую, Оловскую, Маньковскую, Шундунскую, Кужертаевскую, Онгоцонскую и Ульдургинскую. Последняя была образована бурятами, переселившимися в Урульгинское ведомство из Баргузинского [53]. Среди бурят Иркутской губернии функционировало семь степных дум: Аларская, Балаганская, Верхоленская, Идинская, Кудинская, Ольхонская и Тункинская [55]. Степные думы, инородные управы и родовые управления были организованы на основе внутриродовой иерархии. Во главе инородческого управления стояли нойоны, которые, будучи проводниками политики царизма и пользуясь покровительством со стороны местного начальства, использовали административный аппарат для своих целей. Нойоны по Уставу 1822 г. были обязаны служить безвозмездно, им выделялся лишь небольшой земельный участок. В действительности же они, собирая подати, следя за выполнением крестьянских казенных повинностей, занимались

43

44

вместе с тем темными поборами в свою пользу, вымогали взятки, использовали казенные средства для ростовщичества и торговых сделок. Опираясь на нойонов, жалуя им чины и награды, царское правительство и его сибирская администрация использовали их для проведения своей политики. Степные думы, инородные управы, родовые управления имели, прежде всего, административнофискальные функции (раскладка, взыскание казенных сборов, и выполнение повинностей). Представление о них дает нам «Ведомость о приходах и расходах по ведомству Хоринской степной думы» за 1849 г., которую можно считать типичной и для других бурятских ведомств. Общая сумма казенных сборов исчислялась в 62828 руб. На первом месте стояли сборы на земские повинности (37835 руб.), затем ясачная подать (13627 руб.), общественные внутренние расходы, частные земские повинности и содержание полиции, отчисления в капитал народного продовольствия [46]. Кроме уплаты денежных сборов, бурятские крестьяне выполняли разнообразные повинности: исправление дорог, подводная повинность, постройка и ремонт казенных зданий и т.п. Сверх податей и повинностей на бурятское трудовое население тяжелым бременем ложились поборы, вымогательства со стороны чиновников и нойонов. Попытка составителей Устава 1822 г. ограничить самовластные действия тайшей и прочих нойонов регламентацией податных сборов и устройством коллегиальных органов местного управления, степных дум — потерпела неудачу. Степные думы представляли собой коллеги нойонов, взаимно покрывавших злоупотребления друг друга, творивших произвол и насилие. По свидетельству декабриста Н. А. Бестужева: «Так как бурятские начальники, избранные однажды, остаются в должностях на всю жизнь, то бедные буряты, которые жалуются на злоупотребления, платятся за это дорого. Выговор тайше, оштрафование зайсана не лишает его места, — и тот, кто был причиной выговора или оштрафования, все-таки остается под начальством тех же лиц. Судите же сами, какова его судьба после жалобы. Сменяют и тайшей, наказывают зайсанов, но для этого надобно открывать много больших вопиющих злоупотреблений, а мелкое тиранство сходит с рук незаметно» [98, с. 74]. Нойоны наделялись административно-полицейскими функциями и использовали их для закабаления бурятского

45

крестьянства. По степным законам Балаганского, Идинского, Тункинского и Кудинского ведомств «власть главного тайши заключается в сохранении тишины и порядка вверенного ему народа». Тайша был обязан «предоставленной ему властью и мерою приличного наказания удерживать подчиненных от всяких преступлений, непорядков, лености и нерадения». Тайши могли подвергать телесным наказаниям даже сайтов низшего ранга, которые «за послабление в сборе ясака» подлежали наказанию «палочьями, коим длина в русскую сажень, а толщина — смотря по шубе» [199, с. 114]. Телесные наказания, тюремное заключение, штрафы, распродажа имущества и запродажа в работу (за неуплату казенных сборов) были средствами, с помощью которых царское правительство стремилось держать в повиновении народные массы. Вместе с тем чиновники и нойоны использовали административнополицейские функции для вымогательства с трудящихся в свою пользу. Дальнейшее развитие программы правительства в отношении коренного населения Сибири, в том числе и Бурятии, находилось в неразрывной связи с разработкой крестьянской реформы для Сибири в целом и стремлением к пересмотру основных положений Устава 1822 г. Предполагалось, что ревизия Устава должна преследовать явно выраженные русификаторские цели. Начиная с 40-х и, особенно с 50-х гг. прошлого столетия, в высших правительственных сферах все чаще начинают раздаваться голоса о необходимости полного подчинения сибирских инородцев русскому законодательству [126, с. 56]. Еще в 1847 г. генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев высказался в пользу распространения на коренных жителей края «действия законов общих» [218, с. 131]. Может создаться впечатление, что в первые пореформенные десятилетия правительство умышленно не занималось вопросами организации управления народов Сибири, ставя их решение в прямую зависимость от способов поземельного устройства аборигенов. Действительно, этот период не знает какого-либо крупного законодательства в области управления народами Сибири, поэтому отдельные исследователи попросту упускали этот этап, переходя от Устава 1822 г. к административным преобразованиям 80-90-х гг. [161, т. 3, с. 106—107]. 46

Однако уже при первом обращении к документальным материалам легко обнаружить постоянные колебания и сомнения правительства в правильности основных положений Устава 1822 г. Когда в декабре 1851 г. великий князь Константин Павлович попросил генерал-губернатора Восточной Сибири Н. Н. Муравьева ближе познакомить его с сибирским учреждением М. М. Сперанского от 1822 г., то Муравьев отвечал ему, что сибирские преобразования Сперанского пользовались наибольшей известностью при жизни самого автора, а в действительности оказались слишком замысловатыми и в применении к делу... небезукоризненными [126, с. 58]. Тогда в правительственных кругах возник проект о перечислении кочевых аборигенов в разряд оседлых и сравнении их по платежу податей с государственными крестьянами. Автором этого проекта был управляющий сбором ясака Восточной Сибири Полонский [130, с. 75—99]. В условиях национально-колониальной политики самодержавия механическое объединение аборигенов и русских в рамках единых административных единиц не могло принести свободы коренному населению. Формы и методы процесса «не соответствовали его объективному и прогрессивному содержанию, ибо они были обусловлены военно-феодальным характером господствующего в стране царского режима и эксплуататорской сущностью связанного с ним общественного строя» [162, с. 360]. Между тем Иркутский губернатор К. Н. Шалашников в 1873 г. обращал внимание правительства на необходимость подчинения аборигенов действию общих законов. В 1876 г. барон Фредерикс, назначенный к тому времени генерал-губернатором Восточной Сибири, предложил подчинить аборигенов общим действующим законам России, сравнив права и обязанности их с крестьянами. Еще более категоричным в этом вопросе оказался преемник Фредерикса на посту генерал-губернатора Анучин. В отчете по управлению краем за 1880—1881 гг. он резко выступил против сохранения каких-либо положений Сибирского учреждения 1822 г., назвав его анахронизмом, требующим окончательной отмены. На необходимость изменения управления коренным населением региона указывал Приамурский генерал-губернатор Корф [126, с. 65].

47

Прослеживая историю России XIX в. по интересующей нас проблеме, можно убедиться, что все эти вышеуказанные предложения и проекты так и не были осуществлены. К числу реализованных правительством программ относится лишь реформа местного управления аборигенами в Иркутской губернии, осуществленная в 80-х гг. XIX в. Данная реформа непосредственно касается исследуемой темы и требует подробного рассмотрения. Ликвидация степных дум среди бурят Иркутской губернии имела своей целью добиться уничтожения относительной самостоятельности местных тайшей. Вместе с тем Губернское правление ставило задачу создания такой организации административного аппарата, которая отвечала бы новым требованиям политики царизма. Таким аппаратом управления должна была отныне стать инородная управа с подчиненными ей родовыми управлениями. Чиновники в проведении политики царизма при этом, стремились опереться не только на нойонство, но и на укреплявшуюся улусную буржуазию — кулачество [159, с. 462]. Формальным поводом к мероприятиям, предпринятым Губернским правлением по ликвидации степных дум среди бурят Иркутской губернии послужило то обстоятельство, что к концу XIX в. у бурят Иркутской губернии существовали вместо двух положенных по закону три степени управления: первая — родовое управление, вторая — инородная управа и третья — степная дума. «Между тем, — писал вступивший на пост генерал-губернатора граф Игнатьев, — при первом же обозрении мною инородческих ведомств Иркутской губернии я нашел в большинстве ведомств вместо двух предусмотренных законом, действует три степени управления, а именно: в большинстве ведомств Степные думы, а в некоторых Инородные управы, затем Родовые управления и улусные старшины» [55]. Ликвидация степных дум среди бурят Иркутской губернии началась в 1886 г. и длилась до 1890 г. Более подробно этот процесс рассмотрен в третьем параграфе второй главы настоящей работы. В 70-80-х гг. XIX в. как само правительство, так и сибирская администрация признали необходимым изменить организацию управления народами региона. В правительственных кругах наблюдается стремление к подчинению аборигенов русскому законодательству. Эта тенденция находилась в неразрывной связи с 48

общим реакционным внутриполитическим курсом самодержавия, обрекавшим нерусские народы на бесправное положение в составе империи. Формы национального угнетения были разнообразными. Они распространялись как на самые отсталые народы, так и на сравнительно развитое население [210, с. 69]. Самодержавие считало, что аграрная реформа должна предшествовать административным преобразованиям [245, с. 198]. Исследование политики царизма в Сибири может быть осуществлено только в неразрывной связи с историей внутренней политики самодержавия в целом, оказывавшей исключительное влияние на все аспекты и проявления на окраинах империи внутриполитического курса царского правительства. Вынужденное пойти на преобразования в 60-е гг., самодержавие с самого начала предпринимало попытки ограничить последствия реформы, а сам царь довольно скоро усомнился в «пользе и своевременности того, что было совершено» [109, с. 253]. Начало эпохи контрреформ в истории Сибири охарактеризовалось пристальным вниманием и возрастанием законодательной инициативы правительства. Аграрные, административные и финансовые преобразования в Сибири 80-90-х гг. XIX в. следует связывать с контрреформами с той разницей, что контрреформы были для ограничения последствий реформ 60-х гг., имевших буржуазную направленность, а сибирские реформы, несмотря на наличие в них реакционных начал, были все же их продолжением [218, с. 122]. Проведение аграрных реформ повлекло за собой необходимость изменения общественного и административного устройства сибирского крестьянства, в том числе и коренного населения. И несмотря на отмену крепостного права, в России 80-е и 90-е гг. прошли под знаком усиления власти дворян над крестьянами. Важную роль в этом сыграл закон о земских начальниках 12 июля 1889 г. [11]. Однако положение о земских начальниках не распространялось на Сибирь и ряд других областей и губерний империи, где помещичье землевладение либо отсутствовало, либо представляемое дворянство было нерусской национальности [151, с. 401]. Между тем рост капиталистических отношений в хозяйстве народов Сибири, усиление имущественной дифференциации заставляли органы местной власти постоянно напоминать

правительству о необходимости ускорить реформу управления аборигенами. Одним из главных направлений представления сибирской администрации на этот счет явилось требование ликвидации сословных привилегий аборигенов по сравнению с крестьянами и подчинение коренных жителей действию законодательства о крестьянах [126, с. 68]. В отчетах и записках гражданских губернаторов и генералгубернаторов с начала 80-х гг. все отчетливее высказывается мысль о нежелательности сохранения особого управления аборигенами [126, с. 68]. Из списка этих высокопоставленных служилых лиц можно выделить следующих чиновников Иркутской губернии, выдвигавших проекты реформы управления: губернатора С. Н. Носовича, генерал-губернатора А. П. Игнатьева, генералгубернатора А. Д. Горемыкина. Но особое место следует уделить министру иностранных дел И. Л. Горемыкину (однофамильцу Иркутского генерал-губернатора. — Прим. автора). Его предложения «предусматривали полное подчинение местного управления аборигенами контролю царской администрации. Проект полностью соответствовал реакционному законодательству 80-90-х гг. и должен был способствовать усилению административно-полицейской опеки над сельским населением Сибири и органами его самоуправления. Предложения Горемыкина легли в основу закона 8 июня 1898 г., получившего название «Временного положения о крестьянских начальниках» [126, с. 74]. Крестьянскими начальниками, согласно статье 8 закона, могли быть «только лица, окончившие курс в одном из высших или средних учебных заведений империи». Однако отсутствие образования не являлось препятствием к занятию должности крестьянского начальника. Закон предусматривал возможность назначения на эту должность лиц, хотя и не имеющих специального образования, но выдержавших «соответствующее испытание». В законе также подчеркивалось, что «неимение чина, соответствующего классу должности крестьянского начальника, не служит для лиц, указанных в настоящей статье, препятствием к занятию настоящей должности». Запрещалось назначать на должность крестьянских начальников лиц, состоящих под следствием или судом, «исключенных из службы», несостоятельных должников и т. д. Кандидатуры крестьянских начальников должны

49

50

5ыли утверждаться... в Иркутской губернии генерал-губернатором [126, с. 74]. Круг деятельности крестьянских начальников был очень широк, что в целом соответствовало проекту. Прежде всего, им поручался «надзор за всеми установлениями» крестьянского и инородческого управления [126, с. 74]. Исключительно широкими были права крестьянских начальников относительно коренного населения. Статья 35 закона гласит: «Крестьянским начальникам принадлежит: исполнение, лежащих на полиции, согласно положения о инородцах, обязанности по общему наблюдению за инородческим управлением и попечению о нуждах инородцев; разрешение в качестве третьей ступени словесной расправы судебных дел инородцев, подведомственных их родовым управлениям» [1]. Таким образом, эта статья закона представляла крестьянским начальникам все те административно-полицейские права, которыми ранее обладали в отношении коренных жителей чины земской полиции. В то же время отметим, что права крестьянских начальников относительно аборигенов по сравнению с чинами земской полиции были значительно расширены. Крестьянские начальники получили право утверждать повестку дня для волостных сходов (ст. 16) [1], им поручалось рассмотрение приговоров волостных и сельских сходов. На практике это означало, что любое решение волостного или сельского схода должно было санкционироваться крестьянским начальником. Особенно возрастала роль крестьянских начальников в судебных делах аборигенов. В статье 36 указывалось, что на крестьянских начальников возлагается разбор превышающих подсудность волостных судов споров на сумму не свыше двух тысяч рублей: по найму на сельскохозяйственные работы; по отдаче в наем земли. Неисполнение предписаний крестьянского начальника было чревато серьезными последствиями. В этом случае он имел право подвергнуть лиц, подведомственных крестьянскому или инородческому управлению... без формального производства к аресту не свыше трех дней или денежному взысканию не свыше 15 руб. (статья 40) [1]. В целом содержание закона 8 июня 1898 г., вводившего в Сибирь институт крестьянских и инородческих начальников, отражало определенные изменения в характере социально-

51

экономического развития народов края, связанные с развитием капиталистических и разложением патриархально-феодальных отношений [140, с. 47]. Но не следует забывать, что административные преобразования были направлены в первую очередь на усиление полицейской опеки над народами Сибири и их скорейшую русификацию. Как же проводился в жизнь закон «Временного положения о крестьянских начальниках». Реализация «Временного положения...» началась с составления штатного расписания, подбора кандидатур крестьянских и инородческих начальников и разделения уездов на участки. Первые реальные действия в этом направлении были предприняты местной администрацией в конце 1898 —начале 1899 гг., что в целом соответствовало установкам министерства внутренних дел. В апреле 1901 г. институт крестьянских начальников был распространен на Забайкальскую область, в шести уездах которой утверждалось 19 должностей вновь вводимых чиновников [147, с. 133]. Всего же закон предусматривал введение в четырех сибирских губерниях 107 должностей крестьянских начальников и образование 25 уездных съездов [63, 65]. С определением числа крестьянских начальников и их съездов неразрывно связан вопрос о разделении уездов на участки. Формально их количество должно было соответствовать числу крестьянских начальников уезда. Однако в силу того обстоятельства, что отдельные должности этих чиновников по ряду причин оставались вакантными довольно длительное время, число крестьянских начальников было меньше числа участков. Так, например, в Забайкальской области на один участок приходилось более 21 тыс. жителей, в Иркутской губернии - примерно 18 тыс. жителей [147, с. 133]. Наряду с разделением уездов на участки одной из наиболее важных сторон деятельности сибирской администрации по реализации закона 1898 г. явился подбор кандидатов на должности крестьянских начальников. Однако поиск кандидатов на новые должности был связан с некоторыми трудностями. В Сибири практически отсутствовало помещичье землевладение, а прослойка дворян-чиновников по сравнению с губерниями Европейской России была невелика. Немного насчитывалось чиновников, имеющих

52

высшее или специальное образование. Это сужало круг возможных претендентов и тормозило ход реформы. Отсюда проистекает тот факт, что в Сибири на должности крестьянских начальников нередко попадали люди с довольно пестрыми биографиями отнюдь не дворянского происхождения и с соответствующим образованием. Так, в начале XX в. в Иркутской губернии 65% крестьянских начальников были выходцами из разночинцев, а в Забайкальской области — 96% [56]. Не прошло и года со времени введения института крестьянских начальников, как они проявили себя массовыми и вопиющими злоупотреблениями. Уже в 1899 г. иркутский генералгубернатор Горемыкин доносил в министерство внутренних дел, что не все крестьянские начальники «правильно понимают свои обязанности... и не все отвечают по своим служебным и нравственным качествам важному значению занимаемой должности» [64]. Незаконные действия крестьянских начальников не ограничивались одним лихоимством. Поразительными были масштабы самоуправства новых чиновников. В Иркутской губернии непременный член губернского правления по крестьянским делам Вершинин в 1913 г. проводил ревизию крестьянского начальника 5го участка Иркутского уезда Галисского. По свидетельству ревизора, Галисский «без соблюдения установленного порядка, по своему усмотрению допускал к исполнению обязанностей выборных должностных лиц» [56, 64]. Он назначил казначея Хоготовской инородной управы бывшего родового старосту Абызаевского рода Степанова, который совершил растрату в 1797 руб. Без решения суглана Галисский принял на должность писаря Ользоновской управы некоего Куртова, который до поступления его на службу водил тесную дружбу с местными богачами Сухановым и Ертагаевым, рекомендовавшими его как лицо, заслуживающее доверие. Однако это заслуживающее доверие лицо похитило около 1500 руб., а затем сбежало, захватив предварительно чужой паспорт [64]. Подобного рода самоуправства крестьянских начальников были далеко не исключением. Роль крестьянского начальника при выборе должностных лиц была исключительно велика, как правило, его мнение было решающим.

Крестьянские начальники стремились лишить крестьян и коренное население прав самим выбирать должностных лиц. Достигалось это по-разному: путем рекомендаций, игнорированием сходов и сугланов, прямым насилием. В декабре 1899 г. крестьянский начальник 5-го участка Иркутского уезда Рахманов представил рапорт иркутскому генералгубернатору об утверждении в должности головы Абаганатского ведомства Н. Бутуханова. Однако суглан коренных жителей высказался против назначения Н. Бутуханова. Тогда крестьянский начальник пошел на прямую фальсификацию результатов голосования. Бутуханов был утвержден в должности генералгубернатором, а приговор суглана проигнорировал. Примеры такого рода не единичны [54, 55, 65]. С целью пресечения злоупотреблений крестьянских начальников местная администрация практиковала частые перемещения этих чиновников внутри уездов и губерний. В Иркутской губернии с 1901 г. по 1912 г. крестьянскими начальниками пребывало 70 чиновников, из них 40 находились на этой должности от одного до трех лет, 10 имели пятилетний стаж, 6 — шестилетний, два чиновника пробыли на этой должности 10 лет. Так, М. Н. Индрексон за пять лет пребывания в должности крестьянского начальника сменил три участка, Н. В. Запрудский в течение четырех лет успел поменять три участка [56, 65]. В 1912 г. сибирские губернаторы получили предписание министра внутренних дел А. А. Макарова о введении испытания на должность крестьянских начальников. Эта мера преследовала цель не только качественного отбора, улучшения состава чиновников, но и удаления неугодных правительству или скомпрометировавших себя лиц. При определении на должности правительство настоятельно рекомендовало губернской администрации проводить экзамены по программам испытаний на должность земских начальников, утвержденным в 1908 г. Циркуляром от 23 января 1908 г. такие экзамены вводились повсеместно [24, с. 15—19]. Местные власти обязывались разработать собственную программу, в которой особое внимание следовало уделить выявлению осведомленности испытуемых в узаконениях и правилах, регулирующих общественное управление, суд и поземельное устройство крестьян и инородцев [65].

53

54

Программы испытаний, составленные на основе закона 1898 г., явились попыткой конкретизировать основные положения этого акта с учетом более чем 10-летнего опыта его применения в Сибири. Именно поэтому в программах имеются толкования не только отдельных статей закона, но и дополнения к ним, сделанные местной администрацией [141, 76]. Программы испытаний в следующих чертах определили круг обязанностей крестьянского начальника: надзор за должностными лицами крестьянского и инородческого управления; решение вопросов землепользования сельского населения; участие в работе комиссий по созданию переселенческих участков; контроль за сбором государственных податей и исполнением земских повинностей и т. д.; выполнение определенных полицейских и судебных функций. Статьи 14, 16, 20—24 закона 1898 г. рассматривают вопросы осуществления крестьянским начальником прав контроля за общественным управлением крестьян и аборигенов [1]. В губернских программах испытаний этому вопросу посвящены специальные главы [1; 10; 14]. В программах перечисляются функции должностных лиц управления аборигенами, характеризуется структура органов управления и определяется круг их обязанностей по отношению к крестьянским начальникам [1; 10; 14]. Но при всем том факте, что составление программы испытаний в Сибири было закончено к осени 1914 г., практическому внедрению программ испытаний на должность крестьянских начальников помешала начавшаяся летом 1914 г. мировая война. Далее, уже в период деятельности Временного правительства, вопрос об управлении регионом являлся очень актуальным. Это обуславливается тем, что существовала опасность втягивания коренного населения в революционную деятельность, а также необходимостью в экономических ресурсах Сибири в условиях войны. Сознавая невозможность сохранения в неизменном виде системы местного управления и в то же время, стремясь не допустить ослабления своей власти, Временное правительство приняло решение образовать в системе министерства внутренних дел специальный отдел по делам местного управления, в компетенцию которого входили дела по назначению губернских и областных комиссаров, надзор за их деятельностью, разработка

55

законодательных предложений по устройству местного управления и т. д. [149, с. 30]. Министерство внутренних дел признавало, что реформа местного управления требует некоторого времени и окончательный срок завершения ее не может быть точно определен [126, с. 91]. Однако известные события 1917 г. опередили действия правительства. Созданные на местах волостные комитеты выступили против даже временного сохранения института крестьянских начальников [126, с. 93]. Например, в мае 1917 г. комиссар Временного правительства по Иркутской губернии Лавров докладывал в Петроград, что институт крестьянских начальников вызвал к себе резко отрицательное отношение местных комитетов, принявших решение о его немедленном устранении [12; с. 13]. Все это заставило Временное правительство 29 июня 1917 г. принять решение об упразднении института крестьянских начальников [126, с. 88]. События рубежа XIX — XX вв. повлекли за собой качественные изменения в социальной и общественной жизни Сибири в целом и в Бурятии в частности. С началом введения в жизнь «Временного положения о крестьянских начальниках» правительство окончательно пришло к мысли о необходимости реорганизации системы местного управления народами Сибири [156, с. 226]. Осуществление поставленных самодержавием задач полного обрусения сибирских народов постоянно сталкивалось с необходимостью упразднения поразрядной системы, введенной Уставом 1822 г., и причислением аборигенов в разряд оседлых. Согласно закону такое причисление могло осуществляться во время переписи с согласия самих аборигенов [245, с. 207]. Введение института крестьянских начальников означало на практике полное подчинение органов местного самоуправления аборигенов этим чиновникам, но не упраздняло деление аборигенов на разряды. Между тем ликвидация этой системы не рассматривалась правительством как важнейший шаг на пути решения стоящих перед ним не только экономических, но, прежде всего, внутриполитических задач, сводившихся к обрусению аборигенов. Исходя из решения именно этой задачи, Государственный совет в 1898 г. охарактеризовал поразрядную систему управления аборигенами как выдающееся несовершенство

56

законодательства о народах Сибири, требующее немедленного упразднения [209, с. 763, 765]. Правительство начинает предпринимать ряд мер, направленных на русификацию сибирских окраин империи. В этом плане известную роль, наряду с законом о крестьянских начальниках, сыграли другие законодательные акты и административные мероприятия. К ним следует отнести решение Государственного совета о распространении на сибирских аборигенов действия паспортной системы [126, с.96]. Необходимость введения паспортов у народов Сибири виделась, прежде всего, в той неопределенности, которая была свойственна существующему о них законодательству. В числе выдающихся несовершенств законодательства о народах Сибири отмечались сохранившееся деление их на разряды и необходимость усиления опеки и надзора за действием органов самоуправления аборигенами. Одной из ступенек на пути полного пересмотра законодательства о народах Сибири и явилось положение «О видах на жительство для инородцев», утвержденное царским указом 8 июня 1898 г. [209, с. 772]. Положение «О видах на жительство для инородцев» определяло аборигенам места их постоянного проживания, при отлучке из которых они были обязаны иметь паспорт. У оседлых аборигенов местом постоянного жительства считалось общество или волость, к которой они были приписаны, у кочевников — район перекочевок. Все аборигены, за исключением оседлых, обязаны были иметь паспорта при отлучке из мест постоянного проживания для устройства на работу по найму [209, с. 773]. Введение паспортной системы для аборигенов находилось в полном соответствии с общим направлением правительственного курса в отношении народов Сибири в этот период, основным содержанием которого являлось усиление полицейской опеки и русификация [126, с. 97]. Особое место в изменениях в области управления народами Сибири занимает вопрос об административной реформе, которая носила явно выраженное насильственное начало. Экономические соображения и ходатайства аборигенов во внимание не воспринимались. Обеспокоенное активным участием народов Сибири в революционных событиях 1905—1097 гг., самодержавие стремилось усилить бюрократический аппарат управления

57

аборигенами, скорее русифицировать их и тем самым не допустить революционного рецидива в инородной среде [108, с. 169]. В январе 1909 г. П. А. Столыпин, сосредоточивший в своих руках всю полноту власти, предписал сибирским губернаторам незамедлительно переводить на оседлых крестьян всех аборигенов [4]. Подобные же указания были посланы и иркутскому генералгубернатору. Поясняя цели и задачи реформы, Столыпин отмечал, что ее проведение означало бы пересмотр Устава 1822 г., способствовало бы распространению на оседлых аборигенов общего положения о крестьянах и перечислению бродячих жителей в категорию оседлых [126, с. 98]. Получив реальные указания Столыпина, сибирская администрация перешла к реальным действиям по перечислению аборигенов в категорию оседлых. Административная реформа проводилась столь энергично, что к 1914 г. из 350 тыс. кочевников, числившихся по официальным данным в губерниях Тобольской, Томской, Енисейской и Иркутской, в категорию оседлых было перечислено 233 тыс., в разряде кочевых и бродячих продолжало оставаться около 116 тысяч душ, или примерно 33 % коренных жителей [218, с. 214]. Важной стороной административной реформы было обоснование ее юридической законности. Одним из первых на это обстоятельство обратил внимание забайкальский военный губернатор Назаров, который в январе 1904 г. призвал упорно противившихся реформе подчиниться требованиям закона и повиноваться начальникам. Обоснование юридической законности преобразований было, по мнению правительства, тем более необходимо, так как административные мероприятия самодержавия вызывали недовольство и протесты народов края, нередко заявлявших о незаконности преобразований. Пытаясь как-то обосновать свои действия, правительство на первых порах связывало их с правилами 4 июня 1898 г. «О порядке определения земельных наделов». Однако практика проведения реформы показала, что этого явно недостаточно. Существенным препятствием в проведении реформы было, по мнению местной администрации, незнание большинством коренных жителей русского языка и, как следствие, неумение самим прочесть текст закона. Тогда сотрудникам Восточного института во

58

Владивостоке Цыбикову и Ямпилову было поручено перевести на бурятский язык положение о поземельном и административном устройстве коренного населения Забайкальской области. Усилившееся недовольство народов Сибири проводимой реформой [130, с. 123—131] заставило правительство принять дополнительные юридические акты, регламентирующие действия местной губернской администрации по перечислению аборигенов в разряд оседлых жителей. Важнейшим из этих актов является указ Сената, принятый в апреле 1914 г., о перечислении аборигенов из одного разряда в другой, рассматривавший сам факт такого перечисления как обычную регистрацию уже изменившегося образа жизни. В статье 4 указа подчеркивалось, что именно администрация выбирает время и осуществляет перечисление…. Отмечая, что с 1859 г. ревизии и переписи аборигенов не проводятся, сенатский указ разрешал перечисление коренных жителей из одного разряда в другой проводить в любое время. На основании указа 1914 г. последовал циркуляр министерства внутренних дел на имя сибирских губернаторов, который предоставлял им право перечислять инородцев из разряда в разряд помимо их на то согласия [53]. Ответственность за проведение мероприятий возлагалась на крестьянских начальников и других представителей губернской власти [126, с. 101]. Административные мероприятия правительства и действия местного чиновничества были направлены на упразднение старой системы управления аборигенами, поставленной на основе родового принципа, и замену ее новыми территориальными единицами, устроенными по русскому принципу. Низшей территориальной единицей у аборигенов теперь, как и у русских крестьян, становилось сельское общество, объединяющее инородцеводносельчан, связанных между собой общностью хозяйственных интересов. Следующей, более крупной единицей местного управления становилась волость, образованная из нескольких сельских обществ. Однако и при создании новых административных единиц сохранение старого родового единства было явлением достаточно частым [126, с. 101]. Становлению новой единицы местного управления — волости — способствовало издание 23 апреля 1901 г. временного положения «Об устройстве общественного управления и суда

кочевых инородцев Забайкальской области», которое предусматривало проведение волостной реформы в Забайкалье. Если проведение закона о поземельном устройстве разрушало кочевой и полукочевой образ жизни бурят и эвенков, то введение волостной реформы упраздняло административный строй, основанный на Уставе 1822 г. Волостную реформу в Забайкалье проводили в течение трех лет, с 1901 по 1904 гг. Там, где население отказывалось принимать реформу, ее вводили под угрозой административного воздействия, ареста или ссылки [147, с. 135]. Процесс проведения волостной реформы в Забайкалье шире раскрыт в третьем параграфе второй главы данной работы. По положению 1901 г. был учрежден инородческий суд, в круг ведения которого входило разрешение подсудных ему дел на основании существующих обычаев. Учреждались: 1) волостные инородческие суды; 2) участковые съезды инородческих судей. Ведению суда подлежали: брачные (о калыме) и семейные дела, о наследовании и разделе имущества и дела по гражданским искам не свыше 2000 руб. Исключались из ведения суда проступки: 1) против веры христианской; 2) государственные; 3) против порядка управления; 4) по службе государственной и общественной; 5) против постановлений о повинностях государственных и земских и др. [126, с. 137; 159, с. 495]. Инородческие суды могли применять наказания: 1) выговор; 2) штраф не свыше 300 руб.; 3) заключение под стражу на срок не свыше 6 месяцев. Кассационной инстанцией являлся уездный съезд крестьянских начальников [126, с. 137; 159, с. 495]. Новая система местного управления приспособляла административный аппарат к развивающимся капиталистическим отношениям, устанавливала четкое административнотерриториальное деление. Но вместе с тем она усиливала полицейский надзор над бурятским и эвенкийским населением, способствовала русификации коренного населения Бурятии и

59

60

унифицировала систему управления, не считаясь с вековыми традиционными нормами права аборигенов Бурятии. Основным направлением правительственной политики в области управления Бурятией и Сибирью в целом в первые годы XX в. вплоть до 1917 г. явились мероприятия по упразднению поразрядной системы и введению волостного и сельского управления, устроенного по крестьянскому образцу, паспортной системы у аборигенов. В Бурятии, как и повсюду на восточных окраинах России, существенное влияние на политику царизма в целом и в области управления в частности, оказывал закономерный процесс развития капиталистических отношений и усиления освободительного движения нерусских народов. Такое положение наблюдалось вплоть до 1917 г., когда царский режим и связанные с ним общественные институты и органы управления были уничтожены восставшим народом.

61

ГЛАВА II. УСТРОЙСТВО МЕСТНОГО УПРАВЛЕНИЯ БУРЯТАМИ §1. Сохранение и эволюция традиционных норм самоуправления у бурят Для Бурятии период конца ХVII — начала ХХ в. был временем, когда значительно изменился тип хозяйства, произошли существенные перемены в общественных отношениях. В этот период особенно сказалось влияние русского народа и российской государственности, сложились предпосылки, а в дальнейшем проникли в бурятскую экономику капиталистические отношения, и пробудилось национальное движение. Все эти процессы неразрывно связаны с вопросом управления народом, издревле населявшим этот край. На наш взгляд, без обстоятельного изучения устройства и эволюции органов управления и самоуправления невозможно понять все те изменения в жизни бурятского народа, которые происходили в изучаемый период. К моменту присоединения к России феодальные отношения у бурят были слабо развиты [154, с. 392]. Можно согласиться с положением «Истории Бурят-Монгольской АССР» о том, что бурятское общество представляло общество патриархальнофеодального типа [154, с. 72]. Основной тенденцией было вызревание в недрах бурятского общества феодальных отношений. Резко выраженная имущественная дифференциация, постепенное обособление феодальной верхушки («князцов» в русских документах XVII в.) от рядовых родовичей, усиливающиеся посягательства родоплеменных вождей на права свободных общинников, возникновение рядом со старой родовой организацией улусов, основанных уже на других, территориальных принципах — всё это в совокупности свидетельствовало о том, что буряты подошли вплотную к новому способу производства. Не случайно С. А. Токарев, анализируя ранний памятник обычного права бурят, обнаружил в нем аналоги с варварскими правдами средневековья [219, с. 86]. В этот переходный период в судьбах бурятского народа произошел резкий перелом. После присоединения к России царское правительство оказало сильное влияние на все стороны его жизни, в частности на традиционные органы самоуправления бурят, 62

сохранение и эволюцию которых и сделана попытка рассмотреть в настоящем параграфе. Для выяснения вопроса о традиционных органах самоуправления, их эволюции, чрезвычайно важно установить из каких социальных и сословных (хотя бы и не оформленных полностью) групп состояло бурятское общество, что представляло собой нойонство в служебном и правовом отношении, в какой зависимости, фактической или санкционированной законом, находился от него простой народ. Выяснение социальной природы бурятского нойонства представляется очень важным для решения всей поставленной проблемы в целом. Под нойонством мы понимаем всех должностных лиц, которым было вверено управление бурятами, что сопровождалось присвоением соответствующих званий, заимствованных большей частью из монгольской феодальной терминологии. При русской власти число подобных титулов увеличилось, и такие встречавшиеся прежде только в Забайкалье звания, как тайши, появляются с течением времени и у западных бурят. Это было связано со стремлением ввести для всех групп бурят более или менее единую систему управления с унификацией существующих у них должностей. Высшим в старо бурятской иерархии было звание тайши. Тайши появляются у бурят с начала XVIII в. Первым удостоился этого звания зайсан сонголов Окин [48]. Первоначально функции тайши не были точно определены, и первые из них считались лишь главами своих родов. Поэтому присвоение этого звания рассматривалось как поощрение более влиятельных родоначальников, или оказавших царской администрации особые услуги. В 1748 г. цонголовым, галзотским и сартоловым родами управляли тайши, а двумя табангутскими — зайсаны [69, 72]. В 1749 г. два тайши - Иринцей и Олбори — были у хоринцев [69]. К концу XVIII в. звание тайши начинает присваиваться лишь лицам, на которых возлагалось управление целым ведомством, т. е. приобретает должностной характер [154, с. 269]. Пожалование звания тайши производилось самим царём и оформлялось в виде патента на должность. В патенте, выданном, например, от имени Петра II тайше Дулкице, подробно перечисляются его заслуги при размежевании границ и содержится 63

повеление «ясачным брацким иноземцам, кочующим по Джиде реке, быть во всем ему послушными». Там же даруется главная льгота: освобождение самого тайши, его потомков и родных братьев от уплаты ясака [222, с. 19]. В самом конце столетия присвоение тайшинского звания рассматривалось еще и как особая милость. За старание родоначальники обнадеживались монаршим благоволением и наградами. В пример им можно поставить Иринцея, удостоенного за успехи в овцеводстве чина «тайши одиннадцати хоринских родов» [35]. Но уже очень скоро, в первые годы XIX в., все главные шуленги ведомств переименовываются в тайшей, и звание это становится универсальным для всей Бурятии. Главенство тайшей в чиновной иерархии подчеркивалось тем, что они чаще, чем зайсаны и шуленги, удостаивались классных чинов и, как правило, более высоких. Так, в 1803 г. главный тайша Балаганского ведомства числился в двенадцатом, а зайсан (второе после него лицо) в тринадцатом классе [69]. В 1813 г. главный тайша Ломбоцырен Турутаев имел чин губернского секретаря [35]. Аларский тайша Баймин был чиновником десятого, а его помощник Васильев - четырнадцатого класса [28]. На второе место, несколько отступая от традиции, следует поставить не зайсанов, а шуленг. Правда, прямые указания правительства на этот счет противоречивы. Но звание шуленги было более универсальным, так как к западу от Байкала зайсанов не было ни в XVIII в., ни в XIX в. Кроме того, и там, где шуленга не являлся высшим родоначальником, полагался только один шуленга на каждый род, тогда как зайсанов часто было несколько и степень власти некоторых из них была невелика [154, с. 270]. В западной Бурятии шуленга являлся главой рода. В ответах на анкету В. Н. Татищева приводится список шуленг по одному на каждый род с примечанием: «А владельцы у них по родам шуленги» [188, с. 201]. Исключением является упоминание в икенатском роде в 1784 г. зайсана Алексея Татаринова [58] и позднее, в 1823 г., среди идинских шуленг одного зайсана [29]. Если прерогативы шуленги как родоначальника в западной Бурятии не оставляют места сомнениям, то в Забайкалье, хотя и тут довольствовались одним шуленгой на каждый род, он не являлся главным лицом. Обычно род возглавлялся одним из зайсанов, число которых в разных родах было не одинаковым. Например, в 1741 г. в 64

кубдутском и бодонгутском родах Хоринского ведомства было по два зайсана, зато в харганатском роде девять [35, 69]. В списках родоначальников Селенгинского ведомства в родах числится от одного до трёх зайсанов, а в цонгольском — даже десять [30]. Зайсаны во многих случаях были начальниками родов. Но функции большинства из них были гораздо скромнее и сводились к управлению определенным количеством родовичей. Позднее норма подведомственных людей, достаточная для присвоения титула зайсана, изменилась. Часть зайсанов стала персонами более значительными, другая — просто ничтожными [182, с. 214]. Если тайши и шуленги представляли собой у западных бурят верхушечный слой родового управления, то среднее звено состояло из множества старшин. Как правило, полагался один старшина на каждый улус. В «Расписании о числе душ брацких, их родоначальниках...», составленном в Верхоленском ведомстве в 1818 г., показано по одному старшине во всех улусах, хотя численность в них была различна — от 84 до 882 человек [46]. В Забайкалье, в отличие от западнобурятских старшин, чины родовой иерархии наделялись почетными званиями. Следующим после зайсана или шуленги было звание ясаула, или засула. Несмотря на то, что засулы были второстепенными в родовом управлении, они иногда представительствовали от имени своих родов наряду с зайсанами [74]. Таким образом, иерархическая терминология у бурят была довольно разнообразной. И с утверждением русской власти число таких титулов увеличилось вследствие тенденции С. Л. Рагузинского заимствовать феодальные монгольские титулы (дарги, дамалы и др.), чтобы удовлетворить честолюбивые вожделения бурятских родоначальников и тем самым привязать их к новой власти. Некоторые из них сохранились до самой реорганизации бурятского самоуправления, другие оказались нежизненными. Итак, рассмотрев основную дифференциацию бурятского нойонства, а оно является одним из основных в вопросе традиционных органов управления, можно перейти непосредственно к поставленной задаче. До присоединения Бурятии к России единственным видом права [суть] управления у бурят было обычное право. Не зная писаных законов, бурятский народ регулировал общественную

65

жизнь, основываясь на установившихся правовых обычаях, передававшихся устно из поколения в поколение [227, с. 3]. Обычное право бурятского народа представляется отдельным огромным пластом и требует отдельного глубокого изучения. В данной работе сделана попытка рассмотреть вопрос о сохранении и эволюции традиционных органов самоуправления у бурят на основе некоторых сохранившихся материалов обычного права. Использование этих материалов представляется важным и для более точного представления других законов и органов управления у бурят, которые имели место быть после присоединения Бурятии к России. Итак, обычаи, ставшие традиционными и соблюдавшиеся под охраной институтов власти первобытной общины, принимали черты норм права и поэтому могут быть охарактеризованы как обычное право [227, с. 3]. Одним из характерных памятников обычного права бурят является «скаска» балаганских бурят 1693 г., опубликованная С. А. Токаревым [219, с. 39—50]. Несмотря на свою краткость и отрывочность, этот памятник имеет значительную ценность, а академик Б. Д. Греков назвал этот документ «Бурятской Правдой» [123, с. 135]. Документ представляет собой отписку енисейского воеводы Степана Коробьина в Сибирский приказ с изложением скаски балаганских «летучих брацких мужиков» 1698 г. Скаска сообщает о некоторых нормах обычного права (11 кратких статей) — о взысканиях, полагающихся за убийство, увечье, насилие, воровство. По характеристике С. А. Токарева, скаска бурятских нойонов 1693 года рисует нам картину общества переходного периода, еще много сохранившего от старого родового устройства, но уже идущего по пути классового развития. Родовая месть за убийство и оскорбление заменялась уже анзой (взыскание, штраф), т. е. материальным возмещением, соответствующим вире и головщине «Русской Правды». Скаска свидетельствует о делении бурятского общества на свободных и холопов, резко подчеркивая различие в правовом положении тех и других. Например, за убийство свободного мужика взыскивалось по 66 голов скота лошадьми и рогатою животиною, большими и «малыми», за женщину — по 33 головы. Между тем за убийство холопа или холопки взымалось только «по коню доброму с седлом и с уздою, или что за него ценой дано». Если убийство совершено 66

холопами, то их за убитых отдают головою, т. е. закабаляют за ближайшими родственниками убитого, или хозяин выплачивал за холопов головщину («их окупят головщиною»). Русские власти обращались к князцам бурятских улусов с требованиями дать сведения о существующих среди бурят правовых традициях. Именно такое происхождение имела данная скаска. В связи с возникновением разных дел «по челобитьям» в Балаганском остроге представитель местной власти «взял у лучших балаганских братцких мужиков, у Сосы Багунова со товарищи, скаску» [219, с. 42]. Бурятские нойоны, естественно, были заинтересованы в том, чтобы разрешение споров и исков, возникавших между бурятами, производилось исходя из местных правовых традиций. Поэтому сообщали то, что «изначалу по их иноземному извычаю бывало и по се время також ведетца» [219, с. 44] Скаски, относящиеся к раннему периоду совместной русскобурятской жизни, когда бурятские правовые понятия еще не успели подвергнуться влиянию русской государственности и ее правовых норм, представляют большую научную ценность как источник для изучения традиционных норм самоуправления бурят в дорусский и раннерусский периоды их истории. Мнение С. А. Токарева о том, что в скаске балаганских бурят 1693 г. были зафиксированы местные правовые нормы в их первозданном виде, вне влияния царской судебной практики, следует считать справедливым. С вхождением Бурятии в состав России как центральные, так и местные власти на каждом шагу сталкивались с необходимостью налаживать взаимоотношения с новыми подданными. Стремясь установить устойчивую систему сбора ясака, нормальные отношения между бурятскими родами и племенами, с одной стороны, острогами и воеводскими канцеляриями — с другой, царские власти интересовались правовыми нормами самих бурят, существующими среди них порядками управления и суда, характерными особенностями их религиозного верования и обычаев. Надобность в более глубоком знании всего этого возрастала по мере умиротворения бурятских улусов и упрочения позиций царских властей, поскольку им приходилось заниматься разбором жалоб, связанных с притеснениями бурят как русскими чиновниками и купцами, так и бурятскими нойонами, а также решениями конфликтов и между рядовыми бурятами. Поэтому российские

власти должны были знать правовые традиции, существующие у бурят. В более поздние периоды, когда уже имело место разложение первобытнообщинного строя и сложение патриархальнофеодальных отношений, появляются писаные законы у бурят [227, с. 3]. Появление писаных законов у бурят ознаменовало новый этап в общественно-политическом развитии бурятского общества. Оно означало, что новые социальные отношения достигли такого уровня, когда старые методы регулирования взаимоотношений между членами общества уже устарели, а новые условия материальной жизни общества, породившие соответствующие этим условиям новые общественные взаимоотношения, требуют от патриархальнофеодальной верхушки новых форм выражения ее воли. При описании норм обычного права господствующий класс складывающегося антагонистического общества — нойоны и ламы — стремится зафиксировать те нормы, которые защищали его интересы. В частности, бурятские нойоны, составляя степные законы, стремились приспособить традиционные народные обычаи к потребностям развивающихся феодальных отношений. Они изменяют, дополняют или предают забвению многие нормы обычного права, оставляя только те, которые служат их интересам. Наиболее выдающимися памятниками писаного права бурят являются сборники степных законов селенгинских бурят 1775, 1823, 1841 гг., хоринских бурят 1808, 1823, 1851 гг., балаганских бурят 1818 г., верхоленских бурят 1823 г., кударинских бурят 1860 г. и некоторые другие [227, с. 3]. По материалам писаного права прослеживается иерархическая лестница среди нойонства и ламства. В зависимости от принадлежности к той или иной ее ступени зависит и степень наказуемости нойонов и лам: крупные штрафы и телесное наказание по отношению к социальным низам; за оскорбление же нойонами простых ясашных с них взыскивалась относительно низкая и незначительная сумма или они вовсе освобождались от наказаний [93, с. 76]. Таким образом, с появлением письменности и началом кодификации норм обычного права, которая рассматривалась в первой главе, появляются памятники писаного права. Поскольку этот процесс происходил в более поздние периоды, когда уже имело

67

68

место разложение первобытнообщинного строя и сложение патриархально-феодальных отношений, то при кодификации нормы обычного права претерпевали значительное изменение. Господствующий класс складывающегося антагонистического общества стремился зафиксировать те нормы, которые защищали их интересы. А кодификация норм обычного права производилась главным образом представителями этого класса. Со времени присоединения Бурятии к России постепенно усиливается влияние русского законодательства. Поэтому при исследовании писаного права бурят следует тщательно учитывать все то, что является результатом влияния законодательства царского правительства. «Инструкцией...» С. Рагузинского 1727 г. были изъяты из-под ведения туземных властей так называемые криминальные дела. Устав М. М. Сперанского, изданный в 1822 г. в этом отношении существенных изменений не внес. «В уголовных только преступлениях, — говорится в Уставе, — кочующие судятся в присутственных местах и по общим государственным установлениям» [18, вып. 5, с. 141]. Местные бурятские органы не могли решать некоторые уголовные дела, а именно: «1) возмущение; 2) намеренное убийство; 3) грабеж и насилие; 4) изготовление ложной монеты и вообще похищение казенного и общественного имущества» [18, вып. 5, с. 141]. Вместе с тем эти два документа силой власти царского правительства санкционировали писаное право бурят, придавая ему форму степных законов. Несмотря на указанное выше ограничение, степные законы являлись теми правовыми документами, на основе которых попрежнему решались дела внутренних взаимоотношений бурятского общества. В связи с тем, что бурятские нойоны покорно проводили фискальную и административно-колонизаторскую политику царизма, последний представлял нойонам более или менее ограниченное право управления и судопроизводства на основе обычного права самих бурят, ограничиваясь со своей стороны общими законоположениями. То есть вышеуказанные ограничения относились только к наиболее тяжелым правонарушениям, все остальное находилось под юрисдикцией бурятских нойонов. Поэтому нормы степных законов имели большую силу в бурятских улусах вплоть до ликвидации степных дум [154, с. 127]. Исследуя поставленную проблему, необходимо говорить о том, что в большинстве случаев бурятские степные законы были

69

составлены в результате запросов русской администрации [227, с. 9]. Эти запросы были необходимы царизму для более успешного проведения своей колонизаторской политики по отношению к коренным народам Сибири, а точнее, для скорейшей русификации аборигенов и унификации норм управления. К этому факту прямо или косвенно имеет отношение депутатство главного ламы, а ламы принимали активное участие в составлении степных законов, Бандида-хамбы Дамбы Даржа Заяева, который «принимал участие в работах комиссии по составлению нового уложения... при Екатерине II в 1767 году» [51]. Однако не все степные законы составлялись по запросу царской администрации. Представляет интерес один из крупных сборников степных законов «Книга записей судебных законов, выработанных 8-го числа последнего осеннего месяца 1775 года на сборе сайтов 22-х отоков всего селенгинского ведомства» [227, с. 8]. Этот памятник, по-видимому, был составлен без запроса, по инициативе самих составителей, т. е. местных нойонов и сайтов. В противоположность всем другим степным уложениям, или положениям, в этом памятнике нет преамбулы, в которой обычно указывается на обстоятельства, послужившие поводом к составлению уложения. Некоторый свет на этот вопрос проливает вводная часть «Селенгинского уложения 1823 года». В ней говорится: «Как точно известно и высшему начальству, со времени перехода в подданство во всемилостивейшее его Всероссийского императорского величества, те пришлые инородцы не имели от российского правительства особо установленных законоположений по разрешению разных дел, и поэтому сайты названных предков случающиеся дела разрешали словесно. Однако подобного рода дела почти не встречались, поскольку тот народ сравнительно с его потребностями в скоте, сенокосах, усадебных и пастбищных землях не ощущал недостатка, а имел в изобилии... Однако же с того времени прошло много лет, прошло размножение народонаселения и увеличение скота, затем в прошлых — 1764—1765 — годах из наших селенгинских 14-ти отоков было составлено четыре полка пограничного бурятского казачьего войска. По неизвестным обстоятельствам прежняя спокойная жизнь со временем стала распадаться и вместе с тем возникла скрытая ненависть людей друг к другу: появились ссоры, вражда, тяжбы, воровство скота и

70

напоследок уже не оставалось никаких средств к прекращению всего этого и к восстановлению прежнего хорошего дружного времени. Поэтому в целях судопроизводства возникающих дел тогдашние главы отоков — тайши, шуленги, зайсаны, начальники четырех полков с их сотниками, Бандида-хамбо и прочие должностные ламы, собравшись, с участием из народа почетных податных и казаков, составили, на основании инструкции, данной 15-го июня 1728 года, от Иллерийского графа, полномочного посла Саввы Рагузинского, так называемое степное уложение, состоящее из нескольких статей» [227, с. 51—52]. Указание на то, что степное уложение было составлено после создания четырех полков казачьего войска (в 1764—1765 гг.), убеждает в том, что это относится именно к судебным законам 1775 г., так как других уложений у селенгинцев, выработанных в это время, не известно [227, с. 9]. Но главное в данном отрывке то, что уложение было составлено не в результате предписания или запросов царской администрации, а как следствие внутренней потребности. Из вышеприведенного отрывка видно, что обстоятельства, заставившие бурятских нойонов взяться за составление степных законов, очень красноречивы. Иными словами, происходило обострение социальных противоречий в бурятском улусе, в результате чего «не оставалось никаких средств к прекращению всего этого» как только взяться за составление степных законов «в целях судопроизводства возникающих дел». Правда, здесь указывается, что эти законы были составлены на основании инструкции С. В. Рагузинского [227, с. 10]. Как известно, в инструкции Рагузинского указано, что «малые дела якобы: в калыму малые ссоры, в воровстве скота, побоях и все протчее, кроме криминальных дел и смертного убийства, могут они, верноподданные, судить своими начальниками и разводить такие ссоры посредственно, дабы к тяжбе и волоките не допускать, и когда дело малое, судить бы каждому роду своему начальнику, а когда побольше, выбирать из трех родов по два начальника, всего шесть человек, и чем оные осудят, на том и стоять у иска за причину, дабы земские комиссары по уездам и острогам за малые причины не грабили и не разоряли, а которые дела суть важные криминальные и касаются до первого, второго и третьего пунктов, то передаются суду земским комиссарам» [18, вып. 5, с. 130].

71

Таким образом, инструкция ограничивала круг дел, рассматриваемых местным судопроизводством. Однако это ограничение относилось только к тяжким преступлениям, все остальное находилось под юрисдикцией бурятских нойонов. Одной из причин того, что маловажные бурятские споры не разбирались русской администрацией, было стремление оградить новых подданных от грабежей и разорений земских комиссаров [219, с. 49]. Как известно, ссоры и тяжбы среди населения были доходной статьей для чиновничества тех времен, как в центре государства, так и на его окраинах. Чтобы не вызвать недовольства новых подданных чрезмерными поборами и взятками и тем самым предостеречь возможные возмущения и побеги, царские уполномоченные вынуждены были предоставлять известные права бурятским нойонам по разбору внутри улусных дел. Это ограничивало возможности земских комиссаров заниматься в бурятских улусах злоупотреблениями власти, разорять вконец плательщиков податей, что, разумеется, не было в интересах центральной власти. Хотя инструкция С. В. Рагузинского ограничивала юрисдикцию местных органов власти, она не давала каких-либо установок, изменяющих существовавшие у бурят правовые понятия и судебную практику [196, с. 178]. Это обстоятельство очень важно, так как бурятские нойоны не были связаны в своей противоречивой деятельности, и им не нужно было приспосабливаться к чуждым законам. Они излагали все то, что необходимо было им самим. Именно поэтому судебные законы 1775 г., о которых говорилось выше, по сравнению с последующими уложениями имели сравнительно небольшое влияние со стороны царской судебной практики. Памятник 1775 г. состоит из 140 статей, изложенных без деления на главы, нумерация сплошная.. [Своды статей степных законов приводятся в приложениях. С. 111.]. Сам памятник представляет собой большой сборник юридических обычаев без заметной попытки к сведению его в одну систему, как это принято по правилам более развитого права. Примитивизм и противоречивость этого памятника показывает, что он мало подвергался влиянию более высокоразвитой государственности и соответствующей ей правовой системы. Это обстоятельство повышает его ценность, как источника, служащего 72

для изучения судебных и правовых отношений у бурят, так как нормы обычного права, зафиксированные в этом списке, были составлены самими бурятами без постороннего вмешательства. Это важно подчеркнуть, поскольку многие последующие степные законы были составлены как ответ на запросы русской администрации. Удовлетворяя запросы царизма, бурятские нойоны часто приспосабливали свои ответы к требованиям и потребностям русских властей, стремились давать такие ответы, которые удовлетворяли бы царских чиновников. В результате нормы обычного права бурят как бы подтягивались до уровня существующих правовых норм Российского государства [228, с. 4]. Естественно, что подобные памятники, подвергшиеся какому-либо влиянию, как источник для изучения общественных отношений у бурят имеют меньшую научную значимость. Однако и недооценивать их значение было бы неправильно, так как изменения в правовые нормы писаного права вводились не только как следствие непосредственного влияния более высокой правовой системы, но и как результат применений в социальноэкономической, политической и культурной жизни народа, которые происходили тем интенсивнее, чем более тесными и многообразными становились русско-бурятские взаимоотношения [148, с. 38]. Вторым большим сборником степных законов бурят является «Положение 1808 года» хоринских одиннадцати родов. Сборник был составлен на собрании хоринских нойонов и сайтов во главе с главным тайшей одиннадцати хоринских родов надворным советником Галсаном Мардаиным и вторым тайшей коллежским ассесором Павлом Доржижабуном. На собрании, происходившем при Онинской конторе, присутствовали от «каждых отоков титулярные советники, зайсаны, шуленги, засулы, доверенные тушемелы» [33, 37]. Приговор 1808 г. мая месяца составлен в конторе хоринских одиннадцати родов на собрании тайш, глав отоков, сайтов и лучших податных людей в ответ на запросы Удинского земского суда от 11 и 30 марта. Он содержит шесть статей [35, 51]. Запросы земского суда выяснили: 1) характер внутреннего управления среди хоринских бурят с «давних времен»; 73

2) степень изменения условий жизни и обычаев и в соответствии с этим изменения в решениях дел; 3) каким образом осуществлялись сборы податей для внутренних нужд; 4) пределы власти тайшей; 5) количество чиновних лиц среди хоринцев; 6) историю административных институтов хоринцев. [51] Ответы на эти запросы дают конкретные материалы по вопросам административного строя и истории тайшинских фамилий у хоринских бурят [227, с. 9]. Положение 1808 г. является обновленным и исправленным вариантом «Устава-уложения», выработанного по указу Удинской провинциальной канцелярии от 20 мая 1780 г.. Об этом упоминается также в приговоре хоринских бурят от мая 1818 года и в «Положении 1823 года» одиннадцати хоринских родов. Анализ и сличение содержания «Положения 1808 года» с другими сборниками степных законов бурят показывают, что этот памятник близок к Селенгинскому сборнику 1775 г. Это, видимо, объясняется тем, что оба памятника близки по времени их составления, что, разумеется, играет решающую роль в условиях более или менее однородной социально-экономической обстановки Забайкалья. «Положение 1808 года» состоит из 132 статей. Нет деления на главы. Нумерация сплошная, как и в сборнике 1775 г. (прил. 2). Сборник был опубликован в переводе Ц. Жамцарано В. А. Рязановским в книге «Монгольское право». Однако перевод сборника не совсем удачен ввиду неправильной интерпретации некоторых бурятских юридических терминов [227, с. 10]. Приговор Балаганского бурятского общества семнадцати родов, составленный 1 апреля 1818 г., является ответом на запрос Иркутского земского суда об управлении и судопроизводстве среди бурят в прошлом и настоящем и о намерениях на будущее. В «мирском приговоре», прежде всего, было выражено мнение, что «по вере нашей ни в каких случаях и никогда от древних наших обычаев и преданий, предками нам оставленных, и законов, нами хранимых, отступать мы не должны (и не можем)» [31]. Это мнение мотивировалось тем, что какие-либо нововведения в делах внутреннего управления и суда «по простоте нравов и непросвещенностью» могли подвергнуть в «сущее смятение и

74

бедствие». Поэтому высказывалось желание остаться на прежних правах без всяких перемен, как легком и удачном способе «гражданского судопроизводства». Боязнь административного произвола и судебной волокиты, связанных со взятками и вымогательством со стороны царского чиновничества, была, несомненно, главной причиной стремления оставить все попрежнему. К приговору приложены сведения, составленные собранием всех 17 родов Балаганского ведомства под ведением главного тайши 12-го класса Андрея Назарова [31]. Сведения состоят из шести вопросов, заданных губернскими властями и соответствующих ответов на них. В ответе на первый вопрос, связанный с представленными полномочиями самим бурятам, перечислялись те предписания царского правительства и его уполномоченных, которые определяли компетенцию местных судов. В примечании указывалось, что дела уголовные и криминальные решались русскими властями. К руководящим документам, разрешающим бурятам разбираться самим, относились Инструкция Саввы Рагузинского от 30 июня 1728 г., Указ от 8 ноября 1729 г., Инструкция Сената секунд-майору Щербачеву от 4 июня 1763 г., Указ от 6 марта 1783 г., пункт 4, и Инструкция, данная Сибирскому генерал-губернатору от 23 мая 1808 г., пункт 9. [12; 13; с. 24]. Второй и третий вопросы выясняли характер судопроизводства и ведения следствия. В ответ на них указывалось, что иноверческие начальники «при суждении и разбирательстве своих подчиненных руководствуются перечисленными в ответе на первый вопрос законами, а также постановлениями, опубликованными в указах Иркутского губернского правительства от 3 августа 1800 г., 9 июля 1806 г. и 22 апреля 1809 г. Таким образом, к моменту составления балаганскими бурятами сведений было уже издано много законов и положений, которые оказывали влияние на правовые нормы бурят и на их судебную практику. При этом, если для более ранних законодательных актов царского правительства было характерно стремление дать больше простора правотворческой инициативы, то в более поздних указах и положениях все более урезывались эти права и более тщательно регламентировалась улусная жизнь, согласно правовым понятиям российской государственности.

Четвертый вопрос выяснял меры наказания, налагаемые за каждое преступление. Ответ, состоявший из 15 пунктов, содержал нормы имущественного уголовного права и лишь в одном пункте [24] говорилось о нормах частного права — об уплате долгов. За остальные преступления «наказания решаются применяясь к общим узаконениям по древнему бурятскому извычаю». В ответе опять же подчеркивается, что доминирующую роль в судебной практике балаганских бурят играли «общие узаконения» [24]. На пятый вопрос — о браках и калыме — ответ дан краткий, состоящий из трех пунктов. Последний вопрос выяснял власть «иноверческих начальников». Ответ содержит изложение обязанностей главного тайши. Одной из них является исполнение законов и предписаний высшего начальства [31, 32, 41]. Генерал-губернатор Сибири М. М. Сперанский пытался кодифицировать право сибирских народностей. По его предписанию, в 1818-1823 гг. у сибирских народностей, в том числе и у бурят, были собраны значительные материалы по обычному праву бурят. Материалы представляют собой небольшую по размеру выписку, которая содержит сведения о судопроизводстве: о краже скота, о калыме, о присвоении чужого имущества, о наследстве, о «маловажных ссорах и драках», о неуплате долгов, о взыскании за леность, пьянство, ослушничество и грубость, о присяге. Также эти материалы содержат данные о древних обычаях бурят Идинского, Тункинского, Балаганского и Кудинского ведомств [227, с. 12]. Из материалов, собранных комиссией М. М. Сперанского, большую ценность представляет положение «Обычаи братских Хоринского ведомства» или положение, принятое 30 марта 1823 г. съездом тайшей, старшин отоков, зайсанов, шуленг, засулов, почетных податных людей при Анинской конторе одиннадцати родов бурят хоринцев Верхнеудинского округа. Обиходное его название — «Хоринское уложение 1823 года». Это уложение представляет собой интерес как один из главных источников «Свода степных законов кочевых инородцев Восточной Сибири» 1814 г. Оно было составлено по распоряжению иркутского гражданского губернатора И. Б. Цейдлера, требовавшего дать сведения «о различных доходах, образе жизни и обычаях жителей улусов». Уложение делится на 12 глав, содержащих 144 статьи. (прил. 3).

75

76

Также по запросу иркутского губернатора И. Б. Цейдлера был выработан и «Селенгинский сборник 1823 года». Памятник состоит из подробного введения и 9 глав, содержащих 180 статей. (прил. 4). Общей особенностью сборников законов 1823 года как для хоринских и селенгинских бурят, так и для ведомств добайкальских бурят является то, что они являются ответом на запрос русских властей. В этих уложениях уже чувствуется значительное влияние на них полуторавековой совместной жизни бурят с русскими и норм права Российской государственности. Большие изменения, произошедшие в нормах права бурят, следует объяснять не только влиянием более высокой правовой системы, но и изменениями, произошедшими в социально-экономической жизни бурят. Следует подчеркнуть, что, прослеживая эволюцию в правовых нормах бурят за этот период, можно рельефно отобразить и проследить изменения в общественной и хозяйственной жизни бурятского общества. В этом отношении любопытно замечание, имеющееся в «Селенгинском сборнике 1823 года». Во введении к сборнику, касаясь обстоятельств составления данного документа, сказано: «Нынче же мы составили (уложение), сообразуясь с упомянутыми известными постановлениями о степных обычаях и законах, установившихся с древнейших времен и согласных с бурятской религией, а также с известными нам устными преданиями, и приспособив их к современной хозяйственно-бытовой жизни». Следовательно, бурятское нойонство, составляя свои степные уложения, приспосабливало их к тем хозяйственно-бытовым условиям, какие складывались в улусах к моменту их составления. Нойоны были не только большими приверженцами старинных обычаев и традиций, но и реальными политиками, чутко прислушивавшимися к изменениям в общественной жизни улуса. Поэтому, естественно, эволюция в хозяйстве и социальной структуре общества находила свое отражение в правовых нормах. Кроме уже выше приведенных и частично рассмотренных памятников писаного права, известен еще целый ряд источников степных узаконений, включая и один из последних — «Положение о степных законах и обычаях между инородцами Забайкальской области Кударинского племени существующих» 1860 г. Конечно, все эти узаконения невозможно рассмотреть в рамках данного исследования. Можно только оговориться, что они составлялись исключительно нойонами и ламами при полном и частичном

77

попустительстве царской администрации. И, естественно, господствующий класс стремился зафиксировать те нормы права, которые защищали их интересы. В каждом из сборников, характеризующих памятник писаного права бурят, существует, прежде всего, вопрос о классовой его сущности. Материалы о писаном праве бурят достаточно ясно показывают классовую дифференциацию бурятского общества. В степных законах делается строгое разграничение между простолюдинами и нойонами, или простыми родовичами и родоначальниками. В «Хоринском сборнике 1808 года» очень подробно устанавливаются нормы наказания за оскорбление словами или действиями нойонов простыми аратами. Например: «Оскорбление главного тайши в чине надворного советника влекло, если виновными будут податные хувараки или чернь (хара улус), то они должны уплатить нойону 21 рубль 25 копеек. Предписывается наказать его дважды жестоко, побив его плетьми по спине. Кроме того он должен был возместить расходы». Напротив: «Если податных хувараков и чернь (хара улус) незаконно изобьют или будут притеснять и поносить титулярные советники, цорджи, шанзаба, джасак, нансо, джибда, гурумба и подобного ранга нойоны, то они должны уплатить потерпевшему 5 рублей и штраф в пользу народа 20 рублей» [228, с. 3]. Случаи оскорбления словами или действиями между аратами в данном сборнике вовсе не рассматриваются. Это по-видимому, объясняется тем, что внимание нойонов при составлении закона было направлено, главным образом, на регулирование отношений между ними и аратами, т. е. между двумя классами феодального общества. Классовая дифференциация, привилегированное положение нойонов и сайтов подчеркиваются и системой наказания: за оскорбление их — крупными взысканиями в виде штрафов и телесным наказанием по отношению к социальным низам, за оскорбление же податных — нойонами взыскивается относительно незначительная сумма. Шкала взысканий устанавливает разницу не только для лиц обиженных, но и по отношению к обидчикам. В «Хоринском сборнике 1808 года» в статье, предусматривающей оскорбление простых податных словами или действиями, вовсе не упоминаются высшие духовные и светские лица - тайши, ширетуиламы. Надо предполагать, что они пользовались известными

78

правами иммунитета: не подвергаться наказаниям при оскорблени8и и нанесении побоев простым податным. Сайт или лама последующих рангов подвергается взысканиям, если только незаконно побьет или словесно будет «оскорблять и порочить» (ст.7). В «Хоринском сборнике 1823 года» тайши и другие светские духовные сайты данного ранга за побои и оскорбления простых податных подвергаются штрафу в пользу кумирни на 5 рублей. Если же оскорбит арат, он подвергается жестокому телесному наказанию, «варит чай в дацане на 50 копеек» и, кроме того, возмещает убытки. В сборнике законов 1808 года, кроме этих видов взысканий, наказуемый обязан выплатить штраф обиженному нойону в сумме 21 рубль 25 копеек, что составляло по тому времени очень большую сумму. Следовательно, тайша подвергался незначительному взысканию, а простой податный — очень большому, что доказывает классовый подход к составлению степных узаконений у бурят. Степные законы бурят составлялись на собраниях, где основными участниками были нойоны и ламы. Почти для каждого документа характерно вступление: «нижеподписавшиеся главный лама Бандида-хамбо, настоятели дацанов, высокочтимые ламы всех дацанов, тайши, совместно с почетными людьми». В некоторых уставах, уложениях или положениях составителями являются те же нойоны и сайты, но в несколько других комбинациях. Характерно также и то, что участниками этих общественных приговоров являлись и лучшие, уважаемые, почетные люди или родовичи, состоявшие из числа зажиточных крестьян или лиц не богатых, но получивших образование, т. е. более или менее грамотных. Эти люди не играли и не могли играть сколько-нибудь существенной роли в составлении степных законов. Однако присутствие их на собраниях, а также наказание нойонов и сайтов за оскорбления податных, предусмотренные в степных законах, свидетельствуют о все-таки сравнительно невысокой степени дифференциации бурятского общества. Тем не менее, монополия законодательства принадлежала нойонам и сайтам, т. е. лицам, принадлежавшим к той же привилегированной группе нойонов, но не занимавших какойлибо административной должности. В восточной части Бурятии активную роль при составлении степных законов-уложений играли ламы.

79

При проведении колониальной политики в Бурятии царизм поддерживал в интересах феодально-патриархальной верхушки архаические нормы степных законов. Но социально-экономическое развитие бурятского общества и обусловленные им политические и культурные изменения все резче приводили к несоответствию этих норм к новым условиям жизни. Лишь Октябрьская революция 1917 г. и последующие преобразования окончательно ликвидировали социальные корни степных законов, связанных с патриархально-феодальными отношениями, с былой экономической, политической и культурной отсталостью, а может быть, с самобытностью бурятского народа. Писаное право бурят, на основе которых сделана попытка рассмотреть вопрос о сохранении и эволюции традиционных норм самоуправления народа, является одним из основных источников по истории общественных отношений и права у бурят вплоть до конца XIX в. Свое значение степные законы как действующие правовые нормы стали резко терять со времени введения волостных реформ, хотя в юридической практике бурят часто встречаются ссылки на статьи сборников степных законов вплоть до образования БурятМонгольской АССР.

80

§2. Степные думы и их деятельность С утверждением власти царской администрации число должностных лиц увеличилось. Впоследствии аппетит у бурятских родоначальников на получение почетных званий разгорелся настолько, что администрации приходилось сдерживать его, связывая присвоение званий со вступлением на должность, дабы не умножать число не служилых родоначальников. «Логическим следствием такого курса, — отмечает Е. М. Залкинд, — было санкционирование наследственности должностей, видимо только что складывавшейся у бурят до прихода русских, чтобы ограничить рост привилегированной верхушки сравнительно узким кругом семьи... На этой почве укрепился союз русской власти с бурятским нойонством, и в то же время администрация, взяв в свои руки утверждение в звание, получила мощное средство давления на своих избранников» [154, с. 278]. Таким образом, исследователь обращает внимание на тот факт, что принципы наследования должностей к приходу русских только начали оформляться, а затем, не без содействия распоряжения воеводских канцелярий, превратились в почти единственный критерий при замещении освободившихся мест родоначальников. Но надо учитывать, что сведения о «древних обычаях» властям представлял тот круг лиц, который был наиболее заинтересован в потомственном закреплении своих званий. В главе I уже говорилось, что в «Уставе...» 1822 года по вопросу об избрании в должности родовых начальников имеется весьма туманная формула: «Звание наследственное остается наследственным, звание избирательное остается избирательным» [15, с. 398], существенно ничего не разъясняющая. «В законодательстве, в кодифицированном обычном праве в частности, наблюдается тенденция к усилению наследственности, — пишет Е. М. Залкинд, — Оно и понятно: своды обычного права составлялись нойонами и близкими к ним кругами «почетных инородцев», которые не упускали возможности включать туда статьи, способствовавшие усилению их влияния на общественную жизнь» [154, с. 285]. В архивных материалах по степным думам содержатся многочисленные документы о выборах родоначальников. В подавляющем большинстве случаев при избрании должностных лиц

соблюдался наследственный принцип. За этим строго следили представители бурятской знати, стоявшие во главе управления своими соплеменниками. Поскольку определенных правил о сроке службы не существовало, тайши, шуленги, старосты исправляли свои обязанности долгие годы, до отставки по старости, болезням или по воле начальства. В августе 1837 г. в степную думу подал «покорнейшее прошение» шуленга 2-го Абаганатского рода Кудинской степной думы Хинтухан Едоков. «С 1813 года по выбору своих родовичей и утверждения высшего начальства... и по настоящее время нахожусь я в роде своем шуленгою», — излагает суть своего прошения родоначальник, как выясняется ниже, ему исполнился уже 71 год [29]. По этой самой причине, т. е. по старости лет, отказывался от выполнения обязанностей шуленги Едоков и просил степную думу «представить» родовичам выбрать на его место «кого они заблагорассудят, то есть из наследников по мне сына или внука». Но иногда встречаются документы, из которых можно узнать, что в должности утверждался человек, не имевший родственных отношений со своим предшественником. За подобными делами царское правительство следило особенно внимательно, и в думу постоянно посылались предписания, требования разъяснить «подозрительное» положение, какое, например, сложилось однажды во 2-м Бабаевском роде той же Кудинской степной думы. В октябре 1837 г. родовичи этого рода составили мирской приговор, где «имели рассуждение», что их родовой шуленга Хадай Макаров совершенно состарился, страдает болезненными припадками, следовательно, более не способен распоряжаться по общественной надобности [29]. Родовичи «присогласовали» избрать в должность шуленги из своего рода старшину Харехая Хармагарова, не бывшего в родстве с Хадаем Макаровым. После составления документа об избрании нового шуленги степная дума, как и полагалось, отправила бумагу «куда следует по начальству», а оттуда были посланы запросы думским заседателям и уже явственно исходило недовольство «необычным» решением дел. Но, в конце концов, начальство согласилось на выбор Харехая Хармагарова, что следует из указа Иркутского земского суда. Оказывается, сыновья Хадая Макарова не могли «вступить в наследственные права» по отнесению обязанностей родового шуленги, потому что старший его сын был болен («темен глазами»),

81

82

а младший — слишком молод и «по малому рассудку... общество его не выбрало». Кроме того, его отец сам «не пожелал его к избранию» на место шуленги. Умственная и физическая несостоятельность наследников считалась уважительной причиной нарушения принципа наследственности [29, 55]. Итак, в связи с рассматриваемым сюжетом о выборах родоначальников можно убедиться в справедливости вывода о преимуществе наследственного права в утверждении разного рода должностей. Но хотелось бы привлечь внимание к вопросу о роли степной думы в делах по избранию должностных лиц. Как указывалось ранее, по законодательству степные думы должны были иметь «одне хозяйственные обязанности» [15, с. 406]. Однако налицо явное отступление от положений устава, так как из только что описанной ситуации следует, что данные органы управления имели полномочия выступать в роли посредников при вынесении общественных приговоров подведомственных им родов. По сложившемуся порядку составленный в родовом управлении мирской (общественный) приговор поступал в степную думу, которая отправляла этот документ в более высшие инстанции, а затем доводила до сведения родовичей окончательное решение начальства. Между тем ни в одной статье «Устава...» ничего не говорится о подотчетности родовых правлений степным думам. В параграфе 103 сказано: «Несколько стойбищ или улусов одного рода подчиняются инородной управе» [15, с. 400]. Хотя у начальства также не возникало никаких сомнений насчет ответственности думы за принятие решений родовыми управлениями [53]. В отношении родовой знати у царской администрации наблюдалась двойственная позиция: с одной стороны, как уже говорилось, ее нужно было поддерживать, с другой — излишняя самостоятельность родоначальников претила властям, а затевавшиеся в родах интриги вызывали настолько сильное раздражение, что, например, земский исправник Березовский, в своем распоряжении по выборам писал: «Почетных инородцев, на основании закона, отнюдь не допущать иметь какое-либо влияние на инородное управление», поскольку «произвольно некоторые... из видов своих стараются разными происками без причины сменять голову собственно по одному своему произволу» [53]. Однако, несмотря на неодобрение, исходившее со стороны начальства, отрицательно относившегося к возникновению каких-

83

либо спорных ситуаций вокруг избрания родоначальников, общественная жизнь с годами становилась все более оживленной. Об этом красноречиво говорит послание Иркутского земского исправника Чайковского от 13 октября 1852 г., адресованное господину заседателю Иркутского земского суда Шульцу. Поскольку содержание этого донесения самым прямым образом касалось «возмутительного» поведения инородцев, копию с документа разослали во все инородческие управления, а должностным лицам на местах было поручено объявить распоряжение начальства «при сугланах» для непременного со стороны населения исполнения. «... С некоторого времени, — написано в констатационной части распоряжения, — выбора в инородческие общественные обязанности Иркутского округа начали сопровождаться разногласиями со стороны инородцев так, что редкие выборы выражают общее желание их на одно лицо, а всегда почти представляются к начальнику на утверждение 2 или 3 кандидата». Администрацию вовсе не устраивала такая активность. «Между тем, — говорится далее, — соперничество это производит в обществах раздор, а начальство ставит в затруднение при утверждении, и поэтому инородческие общества... остаются иногда на значительное время без родоначальников». Резолюция была такова: «...Действовать при производстве выбора в инородческие должности для общей пользы и отнюдь не увлекаться частной или личной чьей либо выгодой, и таким образом, где по обычаям права родоначальника наследственное, стараться избирать прямых наследников, а где зависит это от избрания, назначать в звание родоначальников людей почетных, преимущественно грамотных, и вообще, заслуживающих доверия общества» [53]. Тем не менее жизненная практика показывала, что окрики администрации, призывавшей к общему спокойствию, уже не всегда действовали, а дума посылала свои отписки, что все происходящее «соответствует иноверческому праву». Бдительный контроль властей над всеми делами в инородческих ведомствах приводил к чрезвычайно частому общению инородческих начальников, да и рядовых членов родов, с административными чинами. Конечно, родоначальники могли вынести из этого «общения» какую-то для себя выгоду, проводя тонкие «дипломатические» маневры, а попросту давая чиновникам щедрые взятки, но остальное население

84

старалось избегать по возможности контактов с властями, считая их обременительными и малоприятными. Выступая заодно с теми, кто рвался к власти над соплеменниками, ссылаясь на свои родственные права, т. е. право наследования той или иной должности, русская администрация тем самым создавала социальную базу, на которую она опиралась при проведении политики, отвечавшей интересам царского правительства. Однако даже при самом беглом обзоре документов не может создаться иллюзии идеального тандема властей: инородческой и земства. Общественная жизнь бурятских ведомств была слишком активной, для того чтобы не возникало различных конфликтов, спорных ситуаций в связи с выборами должностных лиц, а как уже отмечалось выше, всякое волнение в инородческой среде действовало на администрацию отнюдь не идиллическим образом. Поэтому понятна позиция властей, проводивших линию строгого контроля над замещением должностей в родовом управлении. В степные думы ежегодно отправлялись распоряжения незамедлительно подавать высшим властям «представления на учреждение общественных выборов» лиц, рекомендованных к отнесению разных должностей. Такой порядок санкционировался законодательством, что лишний раз подтверждает крайне ограниченный характер инородческого «самоуправления» [15, с. 398, 402]. Чтобы завершить тему о выборах, можно привести еще одну интереснейшую зарисовку, характерную для «быта и нравов» того времени. Это описание касается бурят Балаганского ведомства, но, думается, отражает общую картину. [Цитируемый отрывок из «Очерков бурятской жизни» А. К. Ордынского очень подробен, но в литературе настолько мало существенных сведений о родовом управлении, что каждое имеет чрезвычайную ценность]. «... Во время сугланов, имеющих предметом выбор тайши, все ведомство разделяется на партии, каждая партия выставляет своего кандидата. На время выборов тайши командируется, обыкновенно, из главного управления Восточной Сибири чиновник для наблюдения за порядком и правильностью выборов, т.к. тайша в звании утверждается генерал-губернатором. Начинаются интриги, каверзы и подкупы. Богатые и бедные буряты лезут из кожи вон, лишь бы только их партия восторжествовала. Во сколько ведомству

85

обходится выбор тайши, про это один Бурхан (Бог) только знает... [187, с. 30—31]. Споры и передряги затягиваются. Тогда чиновником, наблюдающим за порядком и правильностью выбора, принимаются решительные и довольно своеобразные меры. Он заявляет, что тайшой должен быть, по его мнению, такой-то, как более других достойный этого почетного звания, а впрочем, ...как почтенные родоначальники и доверенные рассудят. Но почтенные родоначальники и доверенные, скрепя сердцем и почесывая затылки, подписывают избирательный акт на рекомендованного чиновником субъекта, которого все достоинство, говоря между нами, заключается иногда в том, что он успел уже слетать в Иркутск и заручиться покровительством кое кого... Так происходило в прежние времена и передается мною как черта куриозных распорядков относительно... свободы выбора тайши, предоставляемой законами бурятам» [187, с. 30—31]. Возникает вопрос, почему за родоначальнические должности происходит такая борьба. У Ордынского же можно найти следующее замечание: «...хотя звание тайши не более, ни менее как блестящий, но пустой «призрак власти», тем не менее, оно имеет в глазах простых умов какую-то особую прелесть и удовлетворяет некоторым образом их национальному чувству. Ведь до покорения русскими бурятские тайши пользовались неограниченной властью» [187, с. 31]. Действительно, нельзя не учитывать некий психологический фактор, но с другой стороны, родоначальнические звания не только «удовлетворяли» личные амбиции, но и давали кое-какие существенные привилегии. Основной привилегией нойонства было освобождение от уплаты ясака, а также от платежа различных существенных повинностей. А право нойонов производить сбор установленных законом повинностей приводило к распространенной практике взимания «темных поборов, которые были одним из главных источников их обогащения и породили лихоимство, от которого так сильно страдал простой народ. Одним словом, присвоение звание родоначальника предоставляло нойонам случай поправить их благосостояние. Данную тему можно продолжить, поставив вопрос о степени самостоятельности родоначальников и возглавляемых ими органов степного управления перед вышестоящими инстанциями.

86

В соответствии со статьями «Устава...» законодательством для кочевых племен устанавливалось их собственное родовое управление: − «Кочевые инородцы составляют особенное сословие в равной степени с крестьянством, но отличное от онаго в образе управления. − Инородцы управляются собственными своими Родоначальниками и почетными людьми, из коих составляется их степное управление. − Кочующие управляются по степным законам и обычаям, каждому племени свойственным» [15, с. 396]. Таким образом, из содержания приведенных выше параграфов «Устава...» подразумевается намерение дать инородцам определенные формы самоуправления, которые, как уже известно, на примере случая с выборами в общественные должности были в действительности до такой степени «определенными», что уничтожался сам смысл понятия «самоуправления». Но для того чтобы вопрос о степени самостоятельности степных дум был раскрыт полнее, следует остановиться на характеристике прерогатив родовых начальников, в частности тех, из кого состояло руководство степной думы. В «Сборнике обычного права сибирских инородцев» Д. Я. Самоквасова есть раздел, посвященный обычаям бурят различных ведомств [199, с. 87—103]. Седьмая глава данного раздела озаглавлена так: «В чем именно заключается власть иноверческих начальников», и в ней же записано следующее: «Власть иноверческих родоначальников заключается: во-первых, главного тайши в исполнении и наблюдении законов и предписаний высшего начальства, сохранение тишины и порядка вверенного ему народа, в наблюдении за правосудием, бескорыстием, за поступками родовых шуленг и старшин, в понуждении их исполнять свои обязанности, к беспорочному прохождению службы без пристрастия, от всякого насилия и удерживая предоставленное ему властию и мерою приличного наказания от всяких преступлений, непорядков, лености и нерадения родовичами только своими Братскими» [199, с. 102— 103]. Нельзя не отметить, что перечисленные выше права и обязанности этого лица настолько широки, что объемлют почти все стороны управления народом. Однако, если вновь вспомнить, что по

87

законодательству у степных дум были только хозяйственные обязанности, то сам собой напрашивается вывод о несоответствии весьма обширных прерогатив главных родоначальников с ограниченными функциями возглавляемых ими учреждений. И, наверное, нет ничего удивительного в том, что главные родоначальники, коль скоро объем их власти был довольно велик, будучи председателями степных дум, частично передавали свои же функции нижестоящим органам степного управления. У Щукина встречается такая характеристика управления бурят: «Народное управление сосредотачивается в Степной думе; в ней председательствует Тайша с Заседателями. Словом Дума — есть правительственное место народа» [238, с. 431]. Уже говорилось о том, что дума принимала самое непосредственное участие в делах о выборах. Кстати, еще раз отметим: у администрации не было к думе по этому поводу претензий, что заседатели и тайша занимаются не своими обязанностями. Наоборот, решение всех внутренних проблем, управление всеми внутренними делами, действительно, возлагались на родоначальников, при этом, разумеется, контроль земской администрации никто не отменял. Как указывалось выше, полицейские и судебные функции местных органов управления были ограничены, но дела, не подлежащие уголовному разбирательству, входили в юрисдикцию родоначальников. Между прочим, степные думы не имели значения словесных судов и их решения должны были расцениваться как посреднические суждения [15, с. 401]. Однако практика показывала, что и в этом случае наблюдался отход от положений «Устава...». Из постановления следует, что инородцам приказывалось наблюдать установленный законом порядок и со всеми исками и претензиями обращаться в органы степного управления. Но далее в резолюции шло прямое указание недовольным разбирательством дел в улусах (т. е. в родовых управлениях) «претендовать» на суд у главных родоначальников, на «так называемых сугланах в Степных думах, в которых судящие дела должны уже непременно с сего времени, по какой бы то ни было доходящей до Думы словесной или письменной жалобе, установленным порядком составлять свои определения и объявлять

88

оные тяжущимся» [53, 63]. В высшие же инстанции инородцы могли обращаться только после разбирательства их дел в думе. Таким образом, было установлено, что у думы нет юридических оснований на решение судебных вопросов, и что по «Уставу...» третью и последнюю степень словесной расправы составляла местная земская полиция, но никак не степная дума [15, с. 401]. Фактически, начальство, вопреки положениям законодательства, санкционировало присуждение думе судебных функций. О расширении прав степных дум имеются сведения в материалах комиссии Куломзина, которая проводила исследования землевладения и землепользования в Забайкальской области [236]. Один из составителей материалов по проведенным исследованиям А. Щербачев писал: «Совершенно особенное значение в ряду инородческих учреждений Забайкалья приобрели степные думы. По «Уставу...» эти думы должны иметь только хозяйственный характер: ни суд, ни управление им не предоставлены... Но мало-помалу все права инородных управ стали переходить к думам» [236, с. 100]. Такое явление Щербачевым объясняется «естественным последствием отсутствия почти всякого вмешательства администрации во внутренние дела инородцев» [154, с. 32], что в свете приведенных выше примеров кажется весьма сомнительным. Впрочем, сравнительная характеристика взаимоотношений администрации с инородческими начальниками есть у Е. М. Залкинда, который пишет: «...бросается в глаза ее более уважительное отношение к восточно-бурятским зайсанам, чем к западным шуленгам. В Забайкалье мы реже сталкиваемся с произволом русской администрации по отношению к родоначальникам, тогда как к западу от Байкала он был нередким явлением» [236, с. 100]. По мнению Щербачева, для чиновников «представлялось более удобным списаться с одной думой, как представительницей ведомства, чем со многими инородными управами его; затем и сама дума в иных случаях считала более удобным для ускорения производства иметь дело непосредственно, помимо инородных управ, как с родовыми управлениями, так и с отдельными инородцами. Результатом такого положения вещей весьма естественно явилось то, что в ведомствах, где были учреждены

89

степные думы, инородные управы потеряли всякое значение... а самые думы из чисто хозяйственных учреждений превратились в административные» [236, с. 100—101]. Составитель «Материалов...» точно обрисовал картину, сложившуюся в местных органах управления. На основании рассмотренных в работе данных можно сделать следующие предварительные заключения о причинах расширения прав степных дум. Во-первых, какую-то роль сыграли традиции. Во многих ведомствах бурятского народа органом управления до принятия «Устава...» являлось «родовое управление» — единственный представительный орган, возглавляемый тайшей, главным родоначальником, на которого полностью возлагалось управление внутренними делами подотчетных ему инородцев. Во вновь образуемых по законодательству 1822 г. степных думах тайша оставался главным действующим лицом, обладавшим, по сути, прежними своими полномочиями, и автоматически те же права и обязанности оказались у руководимого им учреждения. Сородичи же, наверняка, продолжали видеть в новом органе степного управления то же «родовое управление». Во-вторых, в законодательных актах не всегда достаточно хорошо разрабатывается механизм разграничения обязанностей между теми или иными органами власти. Не было такого четкого порядка, дифференцирующего полномочия степеней родового управления и в «Уставе...» 1822 г. В-третьих, по «Уставу...» степные думы обладали некоторыми функциями исполнительных органов, а такие учреждения имеют тенденцию брать на себя широкий круг обязанностей. Дума превращалась центр, в координирующий жизнь населения всего ведомства, заняв главное место среди прочих органов местного управления, т. е. родовых управлений и инородных управ. Этот порядок просуществовал вплоть до 90-х гг. XIX в. в Прибайкалье и до начала XX в. в Забайкалье. Итак, степные думы являлись основными органами инородческого самоуправления, поэтому их практическая деятельность была самой разнообразной. Среди этого многообразия деятельности все же выделялись главные. Ими были раскладка и взыскание казенных сборов, ясака, выполнение различных

90

повинностей, служба царскому правительству и его администрации, т. е. административно-фисковые функции. Как пример можно привести «Ведомость о приходах и расходах по ведомству Хоринской степной думы» за 1849 г. Эта ведомость является весьма характерной и типичной для всех бурятских ведомств степных дум того времени. В ней указано, что общая сумма казенных сборов составляла 62828 руб., из них сборы на земские повинности — 37835 руб., ясачная подать — 13627 руб., а остальная сумма истрачена на общественные внутренние расходы, не частные земские повинности, на содержание полиции и на отчисления в капитал народного продовольствия. В первой половине XIX в. все сборы буряты сдавали деньгами. Только в редких случаях по старой памяти в степные думы направлялись предписания «о непременном сборе с инородцев ясака теми шкурами, коими инородцы обложены». Степные думы играли исключительно важную роль в развитии хозяйственной деятельности бурятского народа и его культуры. В отчетах Агинской, Хоринской, Баргузинской и других степных дум забайкальских бурят отмечается, что главной отраслью их хозяйства является скотоводство. Наряду со скотоводством буряты отдельных ведомств степных дум, таких как Хоринская, Селенгинская, Кударинская и Баргузинская, занимались земледелием, охотой и рыболовством. Некоторые представители Селенгинской и Кударинской степных дум устраивались извозчиками, занимались ремеслом. Например, главным ремеслом хоринских бурят было кузнечное дело и скорняжничество. В 1849 г. в ведении Хоринской степной думы находилось 23 кузницы, 3 мельницы, 6 торговых лавок. В отличие от забайкальских бурят инородцы Иркутской губернии в большей мере занимались земледелием. В своей хозяйственной деятельности они уделяли много внимания и скотоводству. Но тем не менее в области скотоводства они уступали забайкальским бурятам, а в развитии земледелия превосходили их. Буряты Идинской, Аларской, Балаганской степных дум отличались большим количеством посевов, разнообразием полевых культур. Они сеяли ярицу, озимую рожь, пшеницу, овес, ячмень, гречиху, картофель, в небольшом количестве производили посадку таких огородных культур, как капуста, репа, редька, морковь, огурцы. Примечательно и то, что буряты Предбайкалья первыми начали применять орошение пашен и покосов.

91

Во всей этой хозяйственной деятельности предбайкальских и забайкальских бурят заметно проявлялась организующая и направляющая роль степных дум. Степные думы вели учет посевных площадей, урожая, собираемого с полей, роста поголовья скота. Они оперативно реагировали и на крупные падежи, вызванные засухой, сильными морозами. Так, например, под воздействием Хоринской степной думы в первой половине XIX в. у хоринцев заметно увеличивается земледелие. К 1837 г. посевная площадь у них составляла 21800 десятин. Неблагоприятные климатические условия часто отрицательно сказывались на производстве хлеба. В отчете Хоринской степной думы за 1849 год написано: «Причины, препятствующие произрастанию хлеба, были от бездожия и сильных жаров. Дожди хотя и пошли, но по прошествии времени, удобного произрастанию хлеба, не могли дать росту и погибло от посеянного ярового 4400 десятин» [35, 51, 69]. В ведомстве Селенгинской степной думы, наряду с другими видами скотоводства, большое развитие получило овцеводство. В 1859 г. Селенгинская степная дума в своем отчете писала так: «Между овечьими заводами, как по количеству голов, так и по количеству шерсти первое место в ведении думы есть Боргойская степь, где проживают инородцы атаганова рода, ибо это место на произведение овцеводства наиболее удобное» [30, 76]. Из-за засухи и сильных морозов в Селенгинском ведомстве в 1833, 1850 и 1851 гг. наблюдались крупные падежи скота. По данным Селенгинской степной думы, в 1833 г. погибло около 3173 голов скота [64, 76]. В качестве подсобных занятий Селенгинская степная дума выделяла охоту и рыболовство. «Звериные шкуры употребляют на некоторую одежду свою, а остальные продают на местах жительств приезжающим торговцам, а в городах купцам верхнеудинским, селенгинским и кяхтинским» [30, 64], говорится в отчете Селенгинской степной думы. Все эти факты, взятые из отчетов степных дум различных ведомств, свидетельствуют об их активной организующей деятельности, о четком учете, который вели думы по всем отраслям хозяйственной деятельности соплеменников, о соблюдении строгой отчетности, норм и правил канцелярской исполнительской работы. Все инородческие степные думы выполняли обязанности по улучшению условий жизни и быта, хозяйственной деятельности и культуры соплеменников. Было бы целесообразным остановиться

92

более подробно на вопросах, связанных с административнохозяйственной и хозяйственно-экономической деятельностью степных дум. Безусловно, в развитии животноводства, в широком внедрении земледелия, народной промышленности большую роль сыграли степные думы, по воле истории оказавшиеся главными органами национального самоуправления. Роль и значение степных дум видится еще и в том, что они внедряли в хозяйственную практику новые формы трудовой деятельности, в обогащении жизненного опыта, в укреплении новых способов и приемов хозяйствования. Характерным в этом плане является проведение под эгидой степных дум ежегодных ярмарок и базаров, способствовавших не только обмену товарами, но и трудовому и духовному опыту. Политика степных дум в области земледелия и сенокошения ограничивала частые перекочевки скотоводов, способствовала переходу аратов к оседлому образу жизни, развитию строительства у бурят. В связи с этим упорядочивался быт, происходила определенная культуризация народа. Так, например, в первой половине XIX в. ограничиваются перекочевки селенгинских бурят, появляются дома русского типа, строятся устойчивые деревянные юрты. Баргузинские, кударинские, прибайкальские буряты перекочевывали уже два раза в год. Степные думы занимались и вопросами народного образования. Первые начальные школы, немногочисленные училища, появившиеся в начале XIX в., находились при степных думах. Количество учащихся в них было немногочисленным, к тому же учебные заведения часто закрывали из-за отсутствия денежных средств. Степные думы на содержание школ и училищ выделяли малые суммы, а иногда в своих бюджетах даже и не предусматривали школьных расходов и средств на образование. В вопросах развития религии у бурят степные думы играли также важную роль. При лояльном отношении к буддизму, по мере его распространения, думы помогали возводить дацаны, открывать дацанские школы, т. е. они способствовали развитию буддизма, который постепенно вытеснял шаманизм в Забайкалье. Наряду с буддизмом в Бурятии преимущественно насильственно насаждалось христианство. Степные думы, их председатели — тайши как проводники политики царизма и здесь

93

имели свое прямое отношение. Деятельность степных дум по распространению христианства среди бурят носила противоречивый характер. Но, будучи главным органом национального самоуправления, степные думы должны были заниматься и распространением христианства, и укреплением буддизма в Бурятии. Особой формой управления являлись общественные собрания — сугланы — при степных думах, созываемые для обсуждения вопросов о сборах и повинностях, о земельных делах, об избрании должностных лиц и т. д. Таких собраний во всех бурятских ведомствах проводилось достаточно много. Так, например, в 1839 г. при Баргузинской степной думе на собрании родовых сайтов и старшин обсуждался указ Иркутской казенной палаты «О мерах к обеспечению кормом скота» [34], на сугланах ольхонских бурят зачитывалось «Положение о распространении землепашества и разведении картофеля» с тем, чтобы насильственно заставить ольхонских бурят заниматься земледелием, вопреки естественногеографическим условиям. Общественные сугланы, так же как и другие формы управления, выполняли большую дисциплинарную роль и имели важное социально-экономическое значение. Таким образом, роль и значение деятельности степных дум, несмотря на множество в ней отрицательных моментов, в строительстве бурятской государственности, в сохранении и соблюдении политических, социальных и духовно-нравственных норм, правил и требований, в обустройстве быта, в развитии хозяйственной деятельности, культуры и образования, в духовном обогащении народа исключительно велико.

94

§3. Введение волостного управления Вступление России на путь капитализма оказало сильнейшее влияние на развитие восточных окраин империи. Значительно усложнились задачи административных, полицейских и судебных учреждений, которые в новых условиях должны были обеспечить проведение колонизаторской политики самодержавия, охрану его интересов, взыскание податей и выполнение повинностей, ведать каторгой и ссылкой, казенными заводами, производить различные сборы для казны [161, т. 3, с. 77]. Национальная программа царизма предусматривала подчинение оседлых аборигенов общим крестьянским учреждениям, установлениям и на основе этого скорейшую русификацию аборигенов края. В отношении кочевых и бродячих жителей предлагалось изыскать средства для привлечения их к оседлости и ограждению от разных притеснений [126, с. 54]. Определение конкретных мер в этом направлении следовало предоставить местной администрации, которая в основу своих действий обязывалась положить принцип незыблемости главных оснований Сибирского учреждения 1822 г. Выражая пожелания мелочных улучшений быта аборигенов, правительство вместе с тем подчеркивало незыблемость прав Кабинета на ясачную ренту с народов Сибири [184, с. 332]. Эта политика правительства не обошла стороной и бурятский народ. Таким образом, перед царизмом встал вопрос: какими именно средствами можно было устроить ясачный сбор с сибирских инородцев таким образом, чтобы этот сбор, не стесняя инородцев, не препятствовал обращению их к оседлости и не уменьшал доходов Кабинета. В 70—80-х гг., как само правительство, так и местная администрация признали необходимым изменить организацию управления народами Сибири. В правительственных кругах наблюдается стремление к подчинению аборигенов русскому законодательству. Эта тенденция находилась в неразрывной связи с общим внутриполитическим курсом самодержавия, лишавшим нерусские народы той малой доли самоуправления, которая имела место по «Уставу об управлении инородцев» 1822 г. Реорганизация степного управления у инородцев Сибири в конце XIX — начале XX вв. означала ликвидацию степных дум различных ведомств Бурятии.

Говоря об этом, представляется необходимым затронуть вопрос о статусе бурятских дум в системе местных органов власти, при этом выяснив, какое значение придавала русская администрация степным думам. Предоставляя инородческим начальникам, в первую очередь заседателям думы, управление подведомственным населением, высшие инстанции не подвергали сомнению право своего решающего голоса, так что о реальной самостоятельности родоначальников вряд ли стоит говорить. Данную ситуацию точно охарактеризовал Н. М. Ядринцев: «Степные думы, проектируемые для инородцев, должны были доставить самостоятельное управление, на практике же они подчинились земским судам и сделались чем-то вроде волостных правлений» [243, с. 521]. Конечно, нельзя назвать нойонов «слепыми исполнителями воли русской администрации». Как отмечает Е. М. Залкинд, «на практике требования закона сплошь и рядом попирались, в улусах царили произвол и беззакония» [154, с. 305]. Действительно, круг обязанностей родоначальников был очень широк, они ведали всеми административными, хозяйственными и судебными (за исключением криминальных) делами вверенного им населения, но русские власти играли роль высшей инстанции по всем вопросам управленческой деятельности. Однако доля иллюзии самостоятельности родоначальников, по всей видимости, вызывала у администрации сильное раздражение. Еще раз отметим, что власти проводили по отношению к нойонству двойственную политику: с одной стороны, они поддерживали тайшей, шуленг, как свою основную опору в улусах, а с другой — не давали им забирать в свои руки чрезмерную власть. Нельзя не отметить то факт, что во второй половине XIX в. начинается отказ от некоторых привилегий нойонства, в частности ликвидируется принцип наследственности при избрании родоначальников, а с 1883 г. все нойоны, за редким исключением, стали избираться на трехлетний срок [86, с. 288]. Наверное, даже частичное соблюдение каких-то исторических традиций казалось русским властям слишком обременительным. Между тем изменение в «политической» линии губернского начальства совпало с внутриведомственными брожжениями умов по поводу упразднения тайшинской должности. «Встречаются уже между бурятами и такие вольнодумцы, которые видят, как в тайше,

95

96

так и в самой степной думе лишние обузы для ведомства», — читаем у Ордынского. — К чему нам, говорят они, этот господин тайша и эта госпожа степная дума, когда вся власть находится в руках исправника, и ни тайша, ни дума не в силах ничего сделать без его соизволения?.. Не лучше ли разделить и все наше ведомство на инородные управы, каждая с головою и при двух выборных, а господина тайшу с госпожой думой ...упразднить» [187, с. 32—33]. Неизвестно, какие надежды возлагались этими доводами на инородные управы, но весьма характерно, что формальным поводом к мероприятиям, предпринятым Губернским правлением по ликвидации степных дум среди бурят Иркутской губернии, послужило вдруг возникшее нежелание мириться более с нарушением законодательства, т. е. с тем фактом, что думы самовольно присвоили себе обязанности управ. Эта мотивировка лежит в основе предписания генералгубернатора графа Игнатьева, разосланного в бурятские ведомства в феврале 1884 г. Данное предписание имеет целью оповестить население о грядущих изменениях в составе их управлений и дать обоснование необходимости скорейшего проведения реорганизационных мероприятий. Вот, что писал Игнатьев: «Положение Устава 1822 года... действующее... и в настоящее время, устанавливает самые простые формы выборного управления, соответствующие степени развития, обычаям и условиям быта инородцев. По сим этого закона в инородческом управлении должно быть две степени управления: 1) Родовое управление, состоящее из старосты и одного-двух помощников, и 2) Инородная управа в лице одного головы и двух выборных. Только для исключительно хозяйственных дел многих родов, соединенных вместе, дозволялось иметь, и то лишь Забайкальским бурятам, еще третью степень Степную Думу. Между тем, при первом же обозрении мною инородческих ведомств Иркутской губернии, я нашел, что в большинстве ведомств вместо двух, предусмотренных законом, действуют три степени управления...» [54, 55]. Думается, что вместе с нежеланием мириться с нарушением законодательства поводом к ликвидации степных дум являлось чрезмерное злоупотребление властью бурятскими тайшами и, как следствие, нарастающая борьба простого бурятского народа против нойонов.

97

Тайши во второй половине XIX в. управляли делами ведомств почти бесконтрольно. В газете «Восточное обозрение» отмечалось: «Власть тайшей и нойонов очень обширна. Они соединяют под своим началом иногда до тридцати тысяч душ и, хотя стеснены вмешательством русских земских чиновников, но при условии дружбы с последними делают с инородцами, что хотят. Случается, что по просьбе тайшией чиновники секут бурят массами» [25, № 27, 1884]. У бурят задолго до введения Устава 1822 г. сложилась должностная иерархия нойонов: тайши, зайсаны и шуленги. При этом должность тайши была самой почетной, а сам тайша — наиболее влиятельной личностью. Ему подчинялись все подведомственные буряты-крестьяне. При наличии большого количества скота в распоряжении тайши находились широкие и просторные пастбища. Так, например, общая площадь земли у тайши идинских бурят И. И. Пирожкова в 90-х гг. XIX в., включая арендованные земельные участки, составляла 2 тыс. десятин [57]. Сандан Зодбоев, один из последних тайшей агинских бурят, имел свыше 5700 голов скота, в том числе около 2000 голов лошадей, 500 голов рогатого скота, 3000 овец и коз и 200 верблюдов [75]. Тайши были освобождены от податей и всех повинностей. Кроме «темных» поборов, они принуждали простых аратов к выполнению различного рода отработок (пасти скот, пахать поля, косить сено и т. п.), что само по себе негативно отражалось на ясачном сборе в пользу царизма. А как уже известно, в этом царское правительство было наименее заинтересовано. Блага и привилегии, приносимые должностью тайшей, толкали знатных родовичей добиваться этой должности любыми путями. Конец первой и начало второй половины XIX в. были полны междоусобной вражды нойонов. Враждующие нойоны создавали группировки из своих сторонников, раскалывая население и сталкивая между собою родовичей из разных родов. Интересные сведения, характеризующие действия тайшей, можно найти в записях М. Н. Хангалова. В одном из дневников он пишет про тайшу И. И. Пирожкова следующее: «В середине улицы красуется дом комара Пирожкова, который сосал кровь бедных бурят, а потом дома его братьев и племянников... Да, он разорил всех бурят и между ними сеял вражду и ненависть, расстраивал семейные положения бурят... За ордена и медали и звание дворянина — крестил бурят

98

насильно... Дело доходило до того, что он насильно уводил в церковь чужих жен и детей против их желания и венчал их там. Все это действовало на жизнь бурят пагубно, разрушалась семья, разорялось хозяйство. Он нарочно толкал бурят на тяжебные дела, чтобы у начальства сложилось понятие о бурятах, как о кляузниках и беспокойных людях, что отчасти ему удавалось» [224, с. 86]. 80 — 90-е гг. XIX в. были полны междоусобной борьбы нойонов. В Иркутской губернии в Аларском ведомстве она шла между тайшей П. Баторовым и кулаком Матхановым, в Идинском ведомстве — между потомственным дворянином тайшей И. И. Пирожковым и кулаками Амагаевыми, Трубачеевыми и Данчиновыми. В Балаганском ведомстве потомок родовитых тайшей Назаровых — Андреев вел борьбу с кулаком О. Жербаковым. В Кудинском ведомстве борьбу кулаков возглавлял Нурхай Хонгоров. В Верхоленском ведомстве шла борьба между тайшей Бабаем Орхоковым и кулаком С. Александровым, в Тункинском ведомстве — между потомственным тайшей Хамаковым и кулаком Дорофеевым [38, 40, 31, 32, 52, 42, 43, 44]. Постоянная вражда нойонов, их злоупотребления властью вызывали недовольство, как у простого бурятского населения, так и у местной администрации, которая вынуждена была снимать с должности того или иного тайшу или зайсана. В конце XIX в. были сняты или смещены с должности тайши Дымбрыл Галсанов, Ринчин-Доржи Дымбрылов, Бабай Орхоков, А. Сахаров и др. Приводя вышеуказанные данные нужно оговориться, что в бурятских ведомствах Иркутской губернии, в связи с быстрым, по сравнению с Забайкальем развитием здесь капиталистических отношений, раньше появляется и быстрее развивается зажиточный слой бурятского общества из «неблагородных кровей» — бурятское кулачество. Кулачество стремилось использовать борьбу за ликвидацию должности тайшей для захвата органов местного самоуправления в свои руки [195, с. 268]. Этим и объясняется, почему кулаки поддерживали мероприятия Губернского правления по ликвидации степных дум и упразднению должности тайши среди бурят Иркутской губернии. До преобразования общественного управления бурят в пределах Иркутской губернии существовали степные думы в Тункинском, Балаганском, Верхоленском, Аларском, Кудинском, 99

Идинском и Ольхонском ведомствах. При этом степные думы были учреждены, и об этом писалось выше, по указу Иркутского губернского правления, но почему-то тогда начальство сочло возможным отступить от буквы закона. Далее, возвращаясь к предписанию Игнатьева, которое уже затрагивалось выше, отметим, что он констатирует факт принятия степными думами, вопреки точному указанию закона, прав и обязанностей инородных управ, отмечая, что в тех ведомствах, где были образованы думы, инородные управы «по всему вероятно, или вовсе не были учреждены, или, поглощенные захватом власти думами и их председателями, совершенно прекратили свое существование» [54]. Сложившееся положение, по мнению генералгубернатора, имело негативные последствия. «Образование лишних инстанций в инородческих ведомствах, несомненно, вызвало увеличение числа выборных начальников, что в свою очередь имело неоспоримое влияние на увеличение междудворной гоньбы. Содержание канцелярий дум, управ и родовых управлений, а также и междудворной гоньбы потребовало больших расходов, значительно обременяющих население» [54, 64]. Таким образом, начальство опять-таки озабочено одним только совершенствованием жизни общества и устранением всяческих обременяющих эту жизнь моментов. Несомненно, степные думы, точнее, их руководители не являлись защитниками и ревностными поборниками лучшей жизни населения бурятских ведомств. Злоупотребления и произвол родоначальников были самым обыденным явлением. Но и высшие инстанции, затевая реорганизацию степного управления, столь же мало пеклись о пользе простых родовичей. Ликвидируя степные думы, Губернское правление добивалось уничтожения относительной самостоятельности тайшей. Конечно, намерение администрации не могло встретить какого бы то ни было понимания со стороны родоначальников. Самыми «непонятливыми» среди бурят Иркутской губернии оказались кудинские деятели. В ответ предписанию начальства от имени доверенных обществом лиц был составлен «общественный приговор», где прямо заявлялось, что, поскольку «...Дума учреждена от незапамятных времен, при их праотцах и эти последние ею оставались совершенно довольны, то доверители... уважая память своих предков, уничтожение ее считают даже для себя

100

непростительным грехом, да и к тому против существующего ныне порядка» [47]. Но, увы, эти ссылки на «древность» уже не могли возыметь желаемого действия на волеизъявление администрации. Ликвидируя степные думы, Губернское правление добивалось уничтожения самостоятельности тайшей. Вместе с тем оно ставило задачу создания такой организации административного аппарата, которая отвечала бы новым требованиям политики царизма. Таким аппаратом управления должна была стать инородная управа с подчиненными ей родовыми управлениями. Чиновники в проведении политики царизма при этом должны были опереться не только на нойонство, но и на укреплявшуюся улусную зажиточную часть бурятских крестьян - кулачество. Ликвидация степных дум среди бурят Иркутской губернии началась с 1886 г. и проводилась следующим образом: распускалась дума, создавалось несколько инородных управ и несколько родовых управлений; упразднялась должность тайши и создавались должности голов. Иначе говоря, думу заменяли несколько инородных управ, а тайшу — несколько голов. Первой была ликвидирована Идинская степная дума. В 1881 г. 27 бурятских родов ведомства, за исключением небольшой группы сторонников тайши И. И. Пирожкова, вынесли общественные приговоры об упразднении должности тайши и разделении ведомства на три административные единицы. Совет Главного управления Восточной Сибири решением от 1886 г. упразднил Идинскую степную думу и должность тайши. Идинское ведомство было разделено на пять инородных управ: Боханскую, Укырскую, Бильчирскую, Улейскую и Молькинскую [52, 53, 59, 60, 61, 62, 66, 67, 68]. В 1888 г. Верхоленская степная дума была разделена на три инородные управы: 1) Верхнекудинскую, в составе первого ользоновского рода и четырех буровских родов; 2) Баяндаевскую, в составе баяндаевского, бахаевского и второго абызаевского родов; 3) Хоготовскую, состоящую из первого абызаевского рода [70, 71, 73, 74, 75]. Спустя год была упразднена Тункинская степная дума (1889 г.). По предварительному проекту Тункинскую степную думу предполагали разделить на пять самостоятельных управлений, но в связи с вмешательством архиепископа Вениамина проект был

101

изменен. Архиепископ в интересах распространения православия среди бурятского населения считал ненужным образование особой волости из оседлых бурят, и его доводы были приняты чиновниками губернского правления. Тункинское ведомство разделилось на три инородные управы и одно самостоятельное родовое управление. Образовались управы: Харибятская, с местопребыванием в улусе Жемчугском, Койморская, с центром в улусе Узур-Шингуне и Торская, с местопребыванием в улусе Торском [41, 42, 43, 44, 45, 49]. В Окинском районе, где населения насчитывалось всего 1442 души обоего пола, ввиду его отдаленности и малозаселенности установили отдельное родовое управление, непосредственно подчиненное Иркутскому окружному полицейскому управлению [56]. В этом же 1889 г. была упразднена Аларская степная дума и учреждены три инородные управы: Аларская, Ныгдинская и Куйтинская [39, 59, 60, 61, 62]. В 1890 г. были упразднены все остальные степные думы Иркутской губернии: Балаганская, Кудинская и Ольхонская. Балаганская степная дума была разделена на четыре инородные управы: Унгинскую, Нельхайскую, Зунгаро-Быкотскую и Ашехабатскую; Кудинская на три: Абаганатскую, Кудинскую и Усть-Ордынскую; Ольхонская — на две инородных управы: Еланцинскую и Кутульскую [29, 36, 55]. С ликвидацией степных дум и упразднением должности главных родоначальников тайши потеряли среди бурят Иркутской губернии доминирующее положение. Для кулаков был открыт доступ к высшим должностям степного управления, монополизированным прежде узким кругом тайшинских семейств. Некоторые из кулаков встали у руля власти - во главе инородных управ. Так, тайша Аларской степной думы П. Баторов, лишившись звания тайши, ограничился должностью головы Аларской инородной управы, уступив руководство двумя другими управами ведомства ныгдинским и куйтинским кулакам. Кулак Нурхай Хонгоров для того, чтобы занять место головы Верхнеудинской инородной управы, принял православную веру и организовал группу поддержки из зажиточных крестьян, разжигая родовую борьбу. При поддержке православного духовенства и губернских чиновников он достиг свей цели [159, с. 458—459].

102

Бурятские крестьяне, избавившись от деспотизма тайшей, теперь оказались в прямой зависимости от кулачества и чиновников царской администрации. Примерно такую же картину можно было наблюдать и в Забайкалье. Вообще, в конце XIX и начале XX вв. вопросы колонизаторской политики царизма по отношению к Сибири встали с особой остротой. Острота эта зависела от неразрывной связи колонизаторской политики с общегосударственными интересами. В интересах укрепления русского государства на Востоке, защиты государственной территории, а также делах экономического развития России было необходимо укрепить Восточную Сибирь в экономическом отношении, увеличить количество населения, развить здесь промышленность и сельское хозяйство. Осуществление таких мер происходило в условиях нараставшего крестьянского движения. В плане аграрной реформы особое место занимал вопрос о переселении крестьян в Сибирь, отвлекая их тем самым от вооруженных действий. Принимался ряд быстро следующих одно за другим правительственных мероприятий, направленных на освоение сибирских свободных земель. Одним из таких мероприятий явилось «высочайшее повеление» от 18 декабря 1896 г., в котором говорилось: «Учредить в Санкт-Петербурге совещание о поземельном устройстве населения Забайкальской области» [198, с. 4]. Совещание постановило: для выяснения положения землевладения и землепользования в Забайкальской области произвести в течение 1897 г. специальное исследование под руководством комиссии, возглавляемой статс-секретарем Куломзиным. Комиссией были собраны обширные и разнообразные сведения о сельском хозяйстве, административном строе более полумиллионного населения Забайкальской области. Весь материал был обработан и издан в конце 1898 г. в виде 16 пунктов. Аналогичные исследования проводились и в других ведомствах Сибири, и все эти работы имели целью научно обосновать законы правительства по землеустройству, посадить население на строго определенные наделы, а земли, превышающие нормы, изъять под колонизационный фонд [161, т. 3, с. 318]. Земли, изъятые у сельских и улусных обществ до вышеприведенного исследования, отводились под собственность нойонов, дацанов, монастырей, царя («земли Кабинета и его

103

ведомства») и для расселения переселенцев. К концу XX в. прежние пустопорожние земли были использованы почти полностью. Для продолжения переброски новых партий переселенцев было необходимо изыскивать новые земельные фонды. Отвод земель монастырям, Кабинету, дацанам, нойонам производился за счет урезания земель простого населения. Это приводило к сокращению земельной площади и вынуждало простых аратов и крестьян прибегать к аренде пастбищных угодий, чтобы прокормить свой скот, который содержался круглый год на подножном корму. К аренде пастбищных угодий одинаково прибегали крестьяне хоринского, селенгинского и агинского ведомств. «Так как ламы сами хозяйство не ведут, — писал В. Трейден, — а инородцы частью нуждаются в покосах, то отрезанные дацанам земли почти всегда снимаются прежними их владельцами, то есть целыми обществами, из земель, которых сделан надел дацану» [18, вып. 9, с. 47]. Сокращение земельных угодий, сосредоточение их в руках казны, монастырей, нойонов и кулаков явились причиной обострения борьбы за землю. В 1900 г. был издан закон «Главные основания поземельного устройства крестьян и инородцев Забайкальской области», по которому забайкальские буряты наделялись землей по основной норме в 15 десятин на душу мужского пола. В исключительных случаях «по уважительным местным условиям» допускалась с разрешения главного управляющего землеустройством и земледелием прирезка земель сверх 15-десятинной нормы по ходатайствам общин и селений, поддержанным местной властью [18, вып. 9, с. 48]. Новый закон грозил дополнительной урезкой земель и превращением их в казенно-оброчные статьи. Если вдуматься в тот факт, что крестьянам придется вести свое скотоводческое хозяйство на 15—30-десятинном наделе, то нетрудно догадаться какой перспективой грозил этот новый закон для простых аратов. Он напрямую затрагивал интересы масс и, неудивительно, что опубликование его вызвало массовое движение, в которое была втянута основная масса бурятского и эвенкийского населения Забайкалья. Борьба за землю сочеталась с борьбой против волостного управления, закон о введении которого был годом позже. В одном из

104

донесений 1904 г. крестьянский начальник третьего участка Селенгинского уезда С. Рыбаков сообщал: «Административная реформа пугает этих инородцев не менее, чем земельная, так как они довольно основательно сливают обе реформы в одно целое» [70]. В донесении от 3 декабря 1903 г. этот же крестьянский начальник писал: «3 декабря с. г. в урочище Селенга собрались буряты ... 115 домохозяев. Не успел я объяснить цель схода, как собравшиеся, волнуясь, заявили: «Не можем принять волость, потому что довольны старым положением, а от нового ждем вреда для себя: 15 десятин для домохозяина будет мало; мы кочуем с места на место, питаемся звероловством и кореньями, по-крестьянски жить не можем; потом расходы увеличатся при волости; всем должностным лицам платить придется... Какое бы ни было управление, не можем принять новое положение, потому что от него нам будет хуже, и так мы ответим хоть вам, хоть кто придет» [70]. Но тем не менее 23 апреля 1904 г. царское правительство издало временное положение «Об устройстве общественного управления и суда кочевых инородцев Забайкальской области», которым было предусмотрено проведение волостной реформы. Реформа распространялась только на забайкальских бурят и эвенков. Буряты Иркутской губернии, где ликвидация степных дум прошла в 90-х гг. XIX в., остались в стороне. С введением волостной реформы упразднялось административное устройство бурят, основанное на устройстве графа Сперанского, имевшего почти восьмидесятилетнюю давность. По Уставу 1822 г. учреждения инородческого управления были организованы по родовым деления бурят, основанным на кровной связи, объединявшей членов каждого рода. Открывая возможность свободного передвижения населения, развитие капиталистических отношений взламывало и уничтожало не только феодальные институты, но и пережитки родового быта. Бурятские рода утрачивали свое территориальное единство, и члены его перемешивались с членами других родов, расселялись по различным местностям, иногда лежащим одна от другой на довольно большом расстоянии. Те из органов инородческой администрации, которые были приурочены к родовым подразделениям бурят, утрачивали свое былое значение, сохранив за собою только распределение денежных повинностей между членами подведомственных им родов.

105

Если проведение закона о поземельном устройстве разрушало кочевой и полукочевой образ жизни бурят и эвенков, то введение волостной реформы упраздняло административный строй, основанный на Уставе 1822 г. По положению о реформе вместо степных дум инородных управ вводились волостные правления, вместо должностей тайши и шуленги — должности волостного старшины и сельского старосты. Введение волостной реформы было встречено негативно как зажиточными слоями бурятского населения, так и простыми аратами. При этом первые проявляли недовольство новшествами изза нежелания расстаться с почтенными должностями и всем вытекающим отсюда материальным благосостоянием, а вторые — вследствие боязни увеличения расходов и других всевозможных уплат должностным лицам и новым чиновникам, в том числе, крестьянским начальникам. Эти факторы обусловили борьбу против политики царской администрации, которая выразилась либо в открытом сопротивлении принятия реформы, либо в саботаже выборов волостных старшин и сельских старост. При этом степные думы и инородные управы выдавались за национальные органы самоуправления бурятского народа. Крестьянские начальники в своих донесениях сообщали об отказе бурят и эвенков перейти в волостное управление, о наложении на их главарей взысканий и арестов. Особенно сильное сопротивление введению волостных учреждений оказали закаменские буряты и армакские эвенки. В конце 1902 г. уже знакомый нам крестьянский начальник третьего участка Селенгинского уезда С. Рыбаков доносил, что «сход произвести выборы должностных лиц нового волостного и сельского управления отказался — основания отказа те же, как и у бурят на предыдущих сходах». «Их противодействия реформе, — доносил тот же крестьянский начальник, — при дальнейших попытках введения возросло до беспорядков. В марте месяце 1903 г. в селе Армакском, где они окружили меня и пристава в здании управы, били окна, требовали выдачи ненавистного голову, или в Закаменской управе дошли до отмены существующих волостей, самовольных перемещений междудворных пар, серьезных угроз писарю управы и чуть не убили его в подозрении, что он поставлен для введения волостного управления» [70].

106

Бурятские и эвенкийские крестьяне заявляли, что они не только не будут выбирать должностных лиц по новому положению, но и никогда принимать и исполнять таковое. Движение крестьян в Закаменской и Армакской инородных управах вызвало серьезную тревогу в высших чиновных кругах Забайкалья. Во избежание общего возмущения крестьян было решено приостановить введение волостных учреждений среди закаменских бурят и армакских эвенков. Далее движение против введения волостной реформы поднялось по всему Забайкалью. Приамурский генерал-губернатор Д. Субботич в письме министру иностранных дел В. Плеве писал: «По прибытии в Забайкальскую область в Верхнеудинске я был встречен представителями и депутатами, как родовичами, так и простыми людьми, от всех тех ведомств забайкальских инородцев, бурят и тунгусов, которые отказались принять реформу общественного устройства и суда, по положению от 23 апреля 1901 г. Здесь были представители бурят Агинского, Хоринского и Селенгинского ведомств, тунгусов Оногоцоевских, Улдургинских, Закаменских и Аромакских; были ходатаи и от таких ведомств, которые уже ввели у себя новое положение добровольно» [64]. В Забайкалье не было ни одного ведомства, которое осталось бы в стороне от движения: в одних оно приняло массовый характер, а в других выразилось в подаче крестьянами жалоб. Так, например, массовое движение среди бурят галзотского рода Верхнеудинского уезда вылилось в волнение, охватившее около 300 человек [46]. В волнениях, происходивших у агинских бурят, приняли участие 500 человек, прибывших на сход для привода к присяге новых должностных лиц [47]. В истории борьбы против введения волостной реформы в бурятских ведомствах существуют факты, связанные с организациями делегаций в Читу, Хабаровск и Петербург. Думается, что, организуя такие делегации, буряты считали, что стоит только съездить к царю и его сановникам, так и введение волостной реформы будет остановлено. Отсталые и неграмотные бурятские и эвенкийские крестьяне отдавали последние гроши на расходы по посылке делегаций. Одна из делегаций в начале 1902 г. прибыла в г. Читу к губернатору Забайкальской области с ходатайством о дальнейшем сохранении Устава 1822 г. Губернатор отказался удовлетворить

107

ходатайство и заявил, что прошение бурят представлено на усмотрение амурского генерал-губернатора Гродекова. Была организована и послана в г. Хабаровск к Гродекову вторая делегация, который отклонил их просьбу. Тогда забайкальские нойоны, кулаки и поддерживавшие их буржуазные националисты послали делегацию в Петербург, где депутаты околачивали пороги приближенных царя и царицы — князей Ухтомского, Шервашидзе, графини Толстой, рассчитывая на их влияние и поддержку при обсуждении так называемого бурятского вопроса. Делегация добивалась встречи с Николаем II. В сентябре 1902 г. она выехала из Петербурга в Ливадию (Крым), где отдыхал в то время царь. Николай II отказался принять делегацию, и она ограничилась подачей прошения через дворцового коменданта. Ответ на прошение последовал в ноябре. Царь отказался удовлетворить ходатайство об отмене волостной реформы. Часть делегатов вернулась в Забайкалье, те же, кто продолжал оставаться в Петербурге, были высланы этапным порядком. При этом одни из делегатов были подвергнуты аресту и ссылке, а другие «раскаялись» и согласились принять реформу. Ответ же царя дал крестьянским начальникам повод к завершению работы по введению реформы. Там, где население продолжало упорствовать, зачитывали ответ царя, переведенный на бурятский язык, указывая, что сам царь повелел через бурятских делегатов принять реформу [159, с. 473]. 21 декабря 1902 года было издано «Высочайшее повеление». «Предоставить, — указывалось в повелении, — Приамурскому генерал-губернатору: первое — Высочайшее утвержденное 23 апреля1901 года временное положение об административном устройстве и суде кочевых инородцев Забайкальской области вводить в действие, начиная с января 1903 года с соблюдением той постепенности, которая вызывается особенностями инородческого быта и с сохранением по возможности родового единства во вновь образуемых волостях: второе — замещать все должности по инородческому и общественному управлению и суду при отказе инородцев от замещения оных по выборам лицам по своему усмотрению» [2]. Позднее, в дополнение к приведенному, было издано еще одно «повеление», в котором разъяснялось, что «общественным управлениям и судам кочевых инородцев» присвоить наименование инородческих, а обществам тех же

108

инородцев, обитающих вне оседлых поселений, булучных, а старост, избираемых последними, именовать булучными старостами [2]. «В местностях, на которые распространяется действие Высочайшего утвержденного 2 июня 1898 года Временного Положения, крестьянским начальникам тех участков, в пределах коих имеется инородческое население», велено было присвоить наименование «крестьянского и инородческого начальников». Царские пожелания вызвали новые волнения. В бурятских ведомствах Забайкальской области было объявлено военное положение. Репрессивные меры налагались на всех, замеченных в агитации против реформы или оказавших сопротивление представителям власти, а также на должностных лиц, уклонявшихся от вступления в назначенные должности. Буряты Гочитской волости в числе семи человек были заключены в тюрьму за вооруженное сопротивление крестьянскому начальнику при исполнении последним обязанностей. Пять крестьян Кубдутской волости, выступившие против реформы, были подвергнуты аресту и заключены в читинскую тюрьму сроком на три месяца каждый [159, с. 474]. Общее направление политики царизма откровенно выразил в своей речи военный министр Куропаткин. На параде в Чите, состоявшемся по случаю приезда, представители хоринских и агинских бурят подали ему прошение о приостановлении волостной реформы и прекращении произвола местных властей. Куропаткин ответил им с угрозой: «Имейте в виду, что если ваш народ поведет себя худо, отвечать будете вы, а если поведет себя хорошо, будет вам же хорошо. Если же, от чего избави бог, вздумает ваш народ проявлять какие-либо вольности, сопротивляться велениям государя, тогда знайте, что вы будете моментально стерты с лица земли... Требовать вы ничего не должны, а можете лишь просить милости» [70]. Военный губернатор Забайкальской области Надаров по получении постановлений объявил о «добровольном принятии» бурятами нового управления и суда и снял наказания, наложенные на провинившихся. Введение волостного управления и института крестьянских начальников, за исключением закаменских бурят и армакских эвенков, было завершено к концу 1903 г.

109

Территория, заселенная забайкальскими бурятами, разделилась на 14 волостей: Цугольскую, Агинскую, Хоацайскую, Кубдутскую, Харганатскую, Гочитскую, Батанай-Харганатскую, Галзотскую, Чикойскую, Селенгинскую, Оронгойскую, Кударинскую, Улюнскую и Гаргинскую. Каждая волость состояла из нескольких булучных (сельских) обществ, подчинявшихся крестьянскому начальнику участка [70]. По «положению» 1901 г. был учрежден «инородческий» суд, в круг ведения которого входило разрешение подсудных ему дел «на основании существующих ... обычаев» [53]. Ведению суда подлежали: брачные (о калыме) и семейные дела; о наследовании и разделе имущества; дела по гражданским искам не свыше 2000 руб. Инородческие суды могли применять наказания: выговор, штраф не свыше 300 руб.; заключение под стражу на срок не свыше 6 месяцев [64]. С введением волостной реформы, учреждением «инородческих» судов и должности крестьянских начальников выдвинулись чиновники нового типа — волостные старшины, булучные старосты, инородческие судьи, крестьянские и инородческие начальники, заменившие старых нойонов (тайшей, зайсанов, шуленг). Были упразднены прежние степные думы, инородные управы, родовые управления. Таким образом, новая система местного управления приспособляла административный аппарат к развивавшимся капиталистическим отношениям, установила четкое территориальное деление. Но вместе с тем проведение волостной реформы проводилось для скорейшего решения поставленных царизмом задач по русификации коренного населения региона и унификации системы управления. Решение этих колонизаторских задач отнюдь не предусматривало необходимости считаться с особенностями жителей края, их традициями, передаваемыми из поколения в поколение на протяжении многих веков. Заинтересованность царизма в этом вопросе была, мягко говоря, ничтожной. Проведение волостной реформы означало уничтожение и того самоуправления, которое существовало на протяжении почти всего XIX в. в лице бурятских степных дум.

110

ПРИЛОЖЕНИЯ К ГЛАВЕ II Приложение 1 «Книга записи судебных законов, выработанных 8 числа последнего осеннего месяца 1775 года на сборе сайтов двадцати двух отоков всего Селенгинского ведомства». 1. Наказания за оскорбления словами или действием (ст. 1—23). 2. Вознаграждение лам за исполнение молитв и за лечение болезней (ст. 24—30). 3. Семейно-брачные отношения (ст. 31—41). 4. О компенсациях при несчастных случаях (ст. 41—52). 5. Статьи разного содержания: наследование имущества; долговые обязательства; об отдаче в работники за воровство; о взаимоотношениях родителей с детьми; о вознаграждении за воспитание чужого ребенка; освобождение духовных лиц от несения ямской повинности и караульной службы; подношения шаманам и шаманкам; запрещение захоронений вместе с имуществом и др. (ст. 55—80). 6. Долговые обязательства (ст. 79—80). 7. Наказания за воровство скота и разного имущества, за распутство (ст. 81—95). 8. О найденных вещах, о сокрытии чужой скотины, растерзанной волками или утонувшей, с целью употребления ее в пищу (ст. 96— 99). 9. О ценах на скот, плате за пользование скотом для работы и доения, об эпизоотиях и другие случаи, связанные со скотоводством (ст. 100—115). 10. О разделе отоков на булуки, с запрещением шататься без паспорта (ст. 116). 11. Статьи, связанные с земледелием (ст. 117—123). 12. Статьи разного содержания: об установлении коновязей; о пожарах; об охотничьих ямах; самострелах; о дележе добычи на охоте; предписание держать собак на привязи; о размерах проруби на льду и др. (ст. 124—140). Приложение 2 «Положение 1808 года хоринских одиннадцати родов». 1. Об оскорблении словами или действием (ст. 1—8, 38). 2. О причинении увечий и повреждений вследствие ссор (ст. 9, 10). 111

3. О возможности пить вино, о пьяных людях (ст. 12). 4. О сватовстве обычном и анда (взаимном) (ст. 11, 13, 14, 28). 5. О неурядицах между супругами о тяжбах из-за ссор (ст. 15, 88, 116, 117). 6. О содержании родителей, младших братьев, о женитьбе младшего брата (ст. 27, 29). 7. О помощи, оказываемой добровольно, при поимке скота и лошадей и при других делах (ст. 16—19, 26, 94). 8. Об утере чужого имущества, вследствие воровства или потери, добровольно перевозимого или взятого на хранение (ст. 20, 83). 9. О расходах и пожертвованиях приглашенным ламам, лекарям, шаманам и шаманкам (ст. 21, 41—43). 10. Об убытках во время использования [рабочего скота] на разных работах и на охоте (ст. 22—24). 11. О несчастных случаях во время езды человека сундалоем, от несчастных выстрелов и от городьбы (ст. 25, 95, 96). 12. Об убытках и несчастных случаях, причиненных вследствие нарочитого испуга и баловства (ст. 34, 40). 13. О долгах и убытках гостей, облавщиков, охотников и путешественников (ст. 36, 37, 104, 106, 126). 14. О расходах на празднествах в дацанах, обонах, бурханах и свадьбах (ст. 44, 45). 15. Об убытках, причиненных связанными вместе лошадьми (ст. 12). 16. О домашних животных, посвященных онгонам (ст. 67). 17. О причинении увечья или убиении разной скотины человеком или домашними животными (ст. 72, 73). 18. О приставшем скоте, об использовании чужого рабочего скота, пуске скота в чужое стадо (ст. 66, 69, 70, 82, 131). 19. О выморочном имуществе (ст. 30). 20. Об усыновлении и наследовании имущества (ст. 31, 91). 21. Об отдаче на воспитание детей (ст. 39). 22. О долгах и торговле (ст. 46, 48, 49, 97, 108, 110, 115, 127, 128, 130). 23. О взаимных подарках и дружбе (ст. 122—124). 24. О пользовании наемным трудом (ст. 35, 122). 25. О пользовании трудом человека, рабочим скотом, дойными коровами «на совесть», т.е. без контракта (ст. 47, 132). 26. О розыске и расследовании кражи разного имущества (ст. 33, 5059, 62, 92, 99, 129, 130).

112

27. О поимке и охране воров, беглых и обманщиков (ст. 60, 89, 125). 28. О необходимости иметь билет для поездки в дальние места (ст. 93). 29. Об ограблении трупов умерших (ст. 105). 30. О прелюбодеянии с чужими женами (ст. 71, 90). 31. О сплетнях и лжи (ст. 63). 32. Об игре в карты, пьянстве, заключении пари (ст. 100—102, 109). 33. О находках в степи (ст. 64—66). 34. О скоте, собаках и людях, больных заразными болезнями (ст. 71, 87, 113). 35. О городьбе сенокосных и хлебных поскотин, о сенокосных угодьях и усадьбах (ст. 98, 103, 119, 120). 36. Об установке коновязей и помоста для арцы (ст. 81). 37. О взаимном одалживании сена копнами и санями (ст. 114). 38. О доставлении денег, собранных по податям и общественным сборам (ст. 103). 39. О несчастных случаях от огня и воды (ст. 84, 85). 40. Об устройстве ям, самострелов и прорубей (ст. 86, 99, 111). 41. О разборах тяжб (ст. 118, 121). Приложение 3 «Хоринское уложение 1823 года». Глава 1. О буддийских кумирнях и находящихся в них ламах (ст. 1—7). Глава 2. О разбирательстве тяжб между ламами, мирянами изза ссор (ст. 8—19). Глава 3. О строгом взыскании податей, повинностей по другим ведомостям (ст. 20—24). Глава 4. О порядке исполнения дел должностными лицами (ст. 25—29). Глава 5. О сборе земских повинностей, о строительстве уездных уртонов, об исправлении дорог (ст. 30—31). Глава 6. О тяжбах, связанных со сватовством и разными неладами между супругами (ст. 32—50). Глава 7. О взыскании долгов и разбирательстве тяжб о долгах (ст. 51—56). Глава 8. О запрещении пьянства, азартных игр (в карты) и прочее (ст. 57—65).

113

Глава 9. О воровстве, об обыске и их разбирательство (ст. 66—82). Глава 10. О сбережении сенокосных угодий, о правилах огораживания хлебных и сенокосных поскотин, получения друг от друга сена и прочее (ст. 83—88). Глава 11. О недопущении пожаров, о спасении бедствующих от огня и воды, об отправлении по улусам подвод (ст. 89—94). Глава 12. О разных обстоятельствах (ст. 95—144). Приложение 4 «Селенгинский сборник 1823 года». Глава 1. О воровстве скота и прочем (ст. 1—4). Глава 2. О супружеском несогласии и калымном скоте (ст. 42—69). Глава 3. О ссорах, драках и ругательствах (ст. 70—92). Глава 4. О лечении и книгочтении (ст. 93—100). Глава 5. О долговых исках (ст. 101—127). Глава 6. О наследовании имущества (ст. 128—138). Глава 7. О разных делах (ст. 139—153). Глава 8. Об огораживании хлебных и сенокосных поскотин (ст. 154—166). Глава 9. О выборе отоковых сайтов и прочем (ст. 167—180).

114

ЗАКЛЮЧЕНИЕ На протяжении почти трехсотлетней истории нахождения Бурятии в составе Российского государства организация центрального и местного управления нерусскими народами строилась в соответствии с нуждами и потребностями самодержавия, но с определенным учетом особенностей национальных районов и своеобразия жизни коренных народов. После присоединения к Российскому государству Бурятия, Предбайкалье и Забайкалье, являлась составной частью Российской империи. Она стала быстро заселяться русскими, которые уже в начале XIX в. составляли уже большинство населения края. Поэтому Бурятия, как и вся Сибирь, рассматривалась не как колониальная территория, а как российская. Сибирь сначала была одной административно-территориальной единицей в составе Российского государства, а затем разделена на несколько частей по общим российским принципам. Территория этнографической Бурятии входила в состав Иркутской губернии, из которой в 1861 г. выделилась Забайкальская область. Внутри губернии территории с компактным бурятским населением всегда образовывали административно-территориальные ведомства, которые подчинялись волостям, уездам. Следовательно, административное управление Российского государства Бурятией осуществлялось на основе общих законов и положений через губернии и уезды с учетом расселения бурятского населения внутри них. Бурятские местные административно-территориальные единицы, которые управлялись традиционными органами, не разрушались, а сохранялись. Отсюда следует вывод о том, что организация центрального управления России Бурятией, как и другими национальными регионами Сибири, коренным образом отличалась от колониального управления империалистических держав в Азии, Африке и Америке. Бурятия, как и другие национальные регионы и вся Сибирь, признавалась неразрывной составной частью единого Российского государства, а не колонией, отдаленной от метрополии. В области управления бурятским населением царское правительство и его местная администрация опирались на функционировавшие опыт и традиции местного самоуправления бурят, а правительственные агенты в первое время

115

руководствовались частными актами и прецедентами административной практики. Первыми актами, определявшими управление бурятским населением, были шерти бурятских нойонов в XVII в. о подданстве. Нойоны подчинялись воеводам, приказчикам, но сохраняли самостоятельность в области внутреннего управления улусными людьми. В конце XVII — начале XVIII вв. важными актами в Забайкалье считались договора окольничего Ф. Головина, заключенные в 1689 г. с монгольскими тайшами и табангутскими сайтами, которые кочевали в Забайкалье и перешли в российское подданство. С некоторыми изменениями основные положения этих актов были распространены на управление всеми группами бурятского населения. По своему содержанию упомянутые договоры напоминали шерти бурятских нойонов. После подписания Буринского трактата 1727 г. руководящими актами стали «Инструкция пограничным дозорщикам» и патенты на звание тайшей. Вторым документом, характеризующим управление и суд среди всех сибирских народностей, была инструкция Сената секундмайору Щербачеву 1763 г. Основные положения этого документа соответствуют по содержанию «Инструкции пограничным дозорщикам». Существовали также указы и манифесты по отдельным судебным и административным вопросам: Указ 1783 г. «О суждении в небольших тяжбах словесным разбором у родовых шуленг», Указ 1795 г. «Об уничтожении и запрещении вовсе наказания, без суда, батожьем, кошками и плетьми», Указ 1797 г. «О братии под караул ослушников и подговаривающих к ослушанию начальства» и другие. С 40-х гг. XVIII в. в бурятских ведомствах учреждаются конторы из главного тайши и шести депутатов, хранившие указы и распоряжения начальства. При них устраивались сугланы, на которых участвовали все тайши, депутаты и родовые начальники (зайсаны, шуленги, засулы). Конторы ведали раскладкой, сбором податей, распределением повинностей, исполняли предписания губернского и уездного начальства. Таковы были попытки русской администрации, сохраняя и совершенствуя местные традиции и обычное право бурят,

116

регламентировать работу органов самоуправления и учинять контроль и управление их деятельностью. К компетенции нойонов относились суд и расправа на основании «Инструкции пограничным дозорщикам» и других правовых актов и норм обычного права. Правила, по которым совершался суд и расправа, были основаны на разнообразных обычаях. При отсутствии систематических записей обычного права, с которыми сталкивалась администрация, последняя совершает попытки кодификации через тайшей и сайтов. В результате возникает ряд актов, отражающих нормы обычного права. Кодификация началась в тот период, когда бурятское общество раскололось на классы. Так как сборники норм обычного права составлялись нойонами и духовенством, те стремились приспособить традиционные народные обычаи к своим интересам, отвечающим потребностям феодальных отношений. Законодательными актами XVIII вв. из ведения родовых властей были изъяты «криминальные дела», в то же время правительство не решалось подвергнуть жесткой регламентации внутриродовые отношения. В своей политике самодержавие не могло не учитывать традиции и обычаи бурятских племен, невозможность полного подчинения их русскому законодательству. В 1822 г. был принят «Устав об управлении инородцев» — самый широкий законодательный акт правительства по отношению к народам Сибири, действовавший без особых изменений вплоть до конца XIX в. Нельзя не отметить то, что положения Устава учитывали опыт и традиции бурятского населения. По «Уставу…» в организации управления сибирских народов были использованы родовые институты, родоплеменное деление составило основу административного деления и управления. Кроме того, системе управления инородцев придавался вид некоей автономии, самоуправления. Царское правительство ставило задачу использовать родовые традиции в целях приравнивания управления коренными народами Сибири к бытовавшим стандартам административного управления. Стремление реформаторов закрепить родовое устройство являлось попыткой сочетать традиционные формы социальной организации с удобствами административного управления и фиска. Но эта попытка противоречила ходу естественного развития, так как расселение и

117

распад как старых кровнородственных, так и новых административных объединений еще более усилился. Введение Устава 1822 г. возобновило попытки кодификации норм обычного права. Однако впоследствии правительство отказалось от этой идеи, признав необходимым подчинить аборигенов общим законам империи. Подобная позиция указывает на ассимиляторские тенденции в политике царизма. Самостоятельность органов степного управления уже в самом Уставе оговаривалась целым рядом ограничений. Однако в самом начале воплощения закона в жизнь стали наблюдаться некоторые отступления от его положений. Это касается и той ситуации, которая сложилась в таких органах инородческого управления, как степные думы. Уставом последние определялись как чисто хозяйственные учреждения. В действительности же думы стали единственными полновластными, представительными органами бурятского населения перед русской администрацией. В компетенцию степных дум входило не только санкционированное законодательством решение хозяйственных вопросов, но и административных и судебных. Степные думы за время своего существования сделали многое для развития хозяйства и культуры, преобразования быта бурятского населения. Не забывая о негативных сторонах их деятельности, нельзя отрицать роли и значения их опыта в управлении национальными делами, в повышении инициативы и предприимчивости бурят в хозяйственном и культурном строительстве. Местное губернское начальство, зная об установленном законодательством порядке, тем не менее до поры до времени мирилось со сложившимся положением, предоставляя родоначальникам решение всех внутренних вопросов подведомственного им населения. Но впоследствии, исключая возможность захвата инородческими начальниками слишком большого объема власти над населением, администрация ликвидировала степные думы. Обобщая исторический опыт управления Российского государства коренными народами Сибири, нужно сделать вывод о том, что оно умело использовало в своих интересах традиционные формы и органы самоуправления этих народов, совершенствовало их для приближения к русскому управлению. Надо признать, что

118

бурятский народ участвовал в развитии российской государственности в Сибири, ибо их опыт и традиции легли в основу законоположений и практики управления народами края. В конце XIX в. был принят пресловутый закон 3 июля 1898 г., вводивший в Сибири институт крестьянских и инородческих начальников. Права крестьянских начальников относительно общественного управления аборигенов Бурятии, по сравнению с правами земских начальников относительно крестьян России, были значительно расширены. На практике крестьянский начальник становился полным хозяином в инородческой волости. Новый закон по-своему отражал определенные изменения в характере социальноэкономического развития населения Бурятии, связанные, прежде всего, с разложением патриархально-феодальных и развитием капиталистических отношений. В области управления Бурятией в конце XIX — начале XX вв. царское правительство проводило политику подчинения аборигенов российскому законодательству, т. е. унификацию управления населением региона и на основе этого скорейшую их русификацию. Проведение волостной реформы в Бурятии упразднило должность тайши и ликвидировало степные думы, что, с одной стороны, означало уничтожение того самоуправления, которое осуществляли на протяжении почти всего XIX в. бурятские степные думы, а с другой — усиление административно-полицейского надзора над населением Бурятии и национального неравноправия бурятского народа. Такая политика вызвала резкое недовольство бурятского населения, его сопротивление проведению волостной реформы и введению института русских крестьянских начальников, явилась одним из главных факторов возникновения национальноосвободительного движения бурятского народа в начале XX в. Административно-политические и социально-правовые отношения в Бурятии, сложившиеся в результате трехсотлетней колонизаторской политики самодержавной России, коренным образом были изменены судьбоносными событиями октября 1917 г.

119

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА

I.

Опубликованные источники

А. Законодательные акты самодержавия и Временного правительства. 1. Высочайше утвержденное временное положение о крестьянских начальниках. 2 июня 1898 г. ПСЗ-3. Т. 18. № 15503. 2. Высочайше утвержденное временное положение «Об устройстве общественного управления и суда кочевых инородцев Забайкальской области». 1904 г. ПСЗ-3. Т. 20. № 25777. 3. Высочайше утвержденное мнение Государственного совета об утверждении Главных оснований поземельного устройства населения Забайкальской области. 5 июня 1900 г. ПСЗ-3. Т. 30. Отд. 1. № 18735. 4. Высочайше утвержденные основные государственные законы. ПСЗ-3. Т. 26. № 27805. 5. Высочайший рескрипт «Об обложении сибирских кочевых и бродячих инородцев новою податью и об учреждении для сего комиссии в Западной и Восточной Сибири». ПСЗ-2. Т. 2. № 1199. 6. Именной Высочайший указ Сенату о даровании хоринским бурятам (Агинским инородцам) права собственности на земли, подлежавшие отводу, в силу Высочайше утвержденных 5 июня 1900 г. Главных оснований поземельного устройства населения Забайкальской области. 10 июня 1900 г. ПСЗ-3. Т. 20. Отд. 1. № 18755. 7. Именной указ «Об определении в Восточную Сибирь чиновника для наблюдения за правильным сбором ясака и ограждения инородцев от притеснения торгующего сословия». ПСЗ-2. Т. 34. Отд. 1. № 34250. 8. Именной указ «О сборе ясака у инородцев». ПСЗ-2. Т. 18. № 17792. 9. Общее положение о крестьянах. Свод законов. Т. IX, особое приложение. Кн. 1. 1902 г. и по продлению 1912 г. Об общественном устройстве и управлении крестьян в Сибири. 10. О присвоении волостям, обществам и должностным лицам кочевых инородцев Забайкальской области, а равно и присвоению в местностях, на которые распространяется действие Высочайше

120

утвержденного 2 июня 1898 г. Временного положения, крестьянским начальникам тех участков, в пределах коих имеется инородческое население, название крестьянский и инородческий начальник. 31 июля 1903 г. ПСЗ-3. Т. 23. Отд. 1. № 23320. 11. Положение об инородцах. Свод законов. Т. 2. 1899 г. и по продлению 1912 г. О сибирских инородцах. 12. Сборник главнейших официальных документов по управлению Восточной Сибирью. — Иркутск, 1883. Т. 6. Вып. 1, с. 199. 13. Сборник главнейших официальных документов по управлению Восточной Сибирью. — Иркутск, 1885. Т. 1. Вып. 1. 14. Сборник узаконений об устройстве крестьян и инородцев в губерниях Сибири. — СПб., 1899. 15. Устав об управлении инородцев. ПСЗ-1. Т. 38. № 29126. 16. Учреждение для управления Сибирских губерний. ПСЗ-1. Т. 38. № 29125. Б. Сборники статистических сведений и документов. 17. Волости и населенные места 1893 года. — СПб., 1894—1896 гг. Вып. 4. Иркутская губерния. 18. Высочайше утвержденная под председательством статссекретаря комиссия для исследования земледелия и землепользования в Забайкальской области. Материалы. — СПб. 1898. Вып. 1—16. 19. Гирченко В. Этапы революционного движения в Бурятии // Жизнь Бурятии. — Верхнеудинск, 1925. № 1—2. 20. Обзор Иркутской губернии за 1900 год. — Иркутск, 1901. 21. Обозрение главных оснований местного управления Сибири. — СПб., 1841. 22. Отчет по земскому отделу. Краткое обозрение его современной деятельности (1861—1911 гг.). — СПб., 1911. 23. Революционное движение в Бурят-Монголии в период революции 1905 г. — Улан-Удэ., 1955. 24. Статистико-экономические обследования переселенческого управления 1893—1909 гг. — СПб., 1910. В. Периодика. 25. Восточное обозрение. 1882—1886, 1889—1899. 26. Сибирский вестник. 1886.

121

27. Семь дней (Еженедельное приложение к газете БурятМонгольская правда). 1927. № 13.

II. Архивные материалы Национальный архив Республики Бурятия (НАРБ) 28. 29. 30. 31. 32. 33. 34. 35. 36. 37. 38. 39. 40. 41. 42. 43. 44. 45. 46. 47. 48. 49. 50. 51.

Аларская степная дума (ф. 6, 1243д). Кудинская степная дума (ф.1, 3833д). Селенгинская степная дума (ф. 2, 6531д). Балаганская степная дума (ф. 3, 2063д). Верхоленская степная дума (ф. 4, 2078д). Кударинская степная дума (ф. 5, 1527д). Баргузинская степная дума (ф. 7,2976д). Хоринская степная дума (ф. 8, 2719д). Ольхонская степная дума (ф. 12, 1142д). Унгинская инородная управа (ф. 16, 629д). Аларская инородная управа (ф. 17, 679д). Аларское волостное правление (ф. 45, 56д). Аларская степная дума (ф. 6, 1243д). Кутуликская инородная управа (ф. 465, 373д). Харибятская инородная управа (ф. 241, 778д). Тункинская инородная управа (ф. 161, 136д) Торская инородная управа (ф. 252, 26д). Туранская инородная управа (ф. 292, 4д). Верхнеудинская провинциальная канцелярия (ф. 393, 4д). Верхнеудинский съезд крестьянских начальников (ф. 79, 959д). Агинская степная дума (ф. 129, 5165д). Тункинская степная дума (ф. 171, 340д). Главный тайша Агинской степной думы (ф. 270, 527д). Главный тайша Хоринской степной думы (ф. 451, 20д). Государственный архив Иркутской области (ГАИО)

52. 53. 54. 55.

Киренский окружной суд (ф. 562, 872д). Главное управление Восточной Сибири (ГУВС) (ф. 3, 7862д). Канцелярия Иркутского генерал-губернатора (ф. 12, 7894д). Фонд Иркутского общего губернского правления (ф. 24, 980д). 122

56. Иркутское уездное полицейское управление (ф. 574, 4561д). 57. Верхоленское полицейское управление (ф. 596, 984д). 58. Очеульская эвенкийская инородная управа Верхоленского ведомства (ф. 92, 323д). 59. Китойская бурятская инородная управа Иркутского уезда (ф. 78, 901д). 60. Киренско-Хандинская инородная управа Киренского уезда (ф. 76, 234д). 61. Ленская бурятская инородная управа Верхоленского уезда (ф. 64, 1564д). 62. Хенхедурское бурятское волостное управление (ф. 78, 456д). 63. Заведующий землеустройством и переселением в Иркутской губернии (ф. 198, 5674д). 64. Управление государственным имуществом Иркутской губернии и Забайкальской области (ф. 234, 7598д). 65. Иркутский уездный съезд крестьянских начальников (ф. 32, 4788д). 66. Степная дума Верхоленского (бурятского) ведомства (ф. 58, 1876д). 67. Нижнеилимская эвенкийская инородная управа Киренского уезда (ф. 289, 864д). 68. Степная дума Аларского (бурятского) ведомства Балаганского уезда (ф. 52, 1609д). Государственный архив Читинской области (ГАЧО) 69. Хоринская степная дума (ф. 3, 1756д). 70. Забайкальское областное по крестьянским делам присутствие. 71. Урульгинская инородная управа (ф. 12, 987д). 72. Агинская волостная инородная управа (ф. 42, 231д). 73. Урульгинская степная дума (ф. 72, 476д). 74. Шилкинское волостное управление (ф. 146, 79д). 75. Агинская степная дума (ф. 1, 4576д). 76. Кударинское волостное правление Селенгинского уезда Забайкальской области (ф. 47, 82д).

123

III. Исследования 77. Актуальные проблемы истории Бурятии. — Улан-Удэ, 1987. 78. Александров В.А. Россия на дальневосточных рубежах (вторая половина XVII в.). — М., 1969. 79. Александров В.А., Покровский Н.Н. Власть и общество. Сибирь в XVII веке. — Новосибирск, 1991. 80. Ананьич Б.В. Из истории законодательства о крестьянах (вторая половина XIX в.) // Вопросы истории России XIX — начала XX века. — Л., 1983. 81. Андрианов Б.В. Неоседлое население мира. — М., 1985. 82. Андронников В.В. Колонизация Сибири в связи с землеустройством местного населения // Вопросы колонизации. 1907. — № 2. 83. Асалханов И.А. Влияние вхождения Бурятии в состав России на хозяйственное и общественное развитие бурят // Тр. БКНИИ. — Улан-Удэ. 1959. Вып. 1. 84. Асалханов И.А. К вопросу о социально-экономическом развитии забайкальской деревни в конце XIX века // Зап. БурятМонгольского НИИК, 1955. 85. Асалханов И.А. Об аграрной политике царизма в Сибири в конце XIX века // Исследования и материалы по истории Бурятии. — Улан-Удэ, 1968. 86. Асалханов И.А. Социально-экономическое развитие юговосточной Сибири. — Улан-Удэ, 1963. 87. Асалханов И.А. Сельское хозяйство Сибири конца XIX — начала XX в. — Новосибирск, 1975. 88. Асалханов И.А. О бурятских родах в XIX веке // Этнограф. сб. — Улан-Удэ, 1960. Вып. 1. 89. Асалханов И.А. Об одном нойонском хозяйстве второй половины XIX века // Краткие сообщения БК НИИ СО АН СССР. — Улан-Удэ, 1962. Вып. 4. 90. Астырев Н. Монголо-буряты Иркутской губернии // Северный вестник. — СПб., № 2. — 1890. 91. Барадин Б.Б. Бурят-монголы. Краткий исторический очерк. — Верхнеудинск, 1927. 92. Батуев Б.Б. Борьба за власть Советов в Бурятии. — Улан-Удэ, 1977. 93. Батуев Б.Б. Буряты. XVII — XVIII вв. — Улан-Удэ, 1996.

124

94. Батуев Б.Б., Батуева И.Б. Очерки истории селенгинских бурят. — Улан-Удэ, 1994. 95. Бахрушин С.В. Сибирские туземцы под русской властью до революции 1917 года // Советский Север. — М., 1929. — № 1. 96. Бахрушин С.В. Исторический очерк заселения Сибири до половины XIX века // Очерки истории колонизации Севера и Сибири. — Петроград, 1922. Вып. 2. 97. Бахрушин С.В. Из истории колонизации Сибири. — М., 1926. — Т. 2. 98. Бестужев Н.А. Гусиное озеро // Сб. Декабристы в Бурятии. — Верхнеудинск, 1927. 99. Богданов М.Н. Очерки истории бурят-монгольского народа. — Верхнеудинск, 1926. 100. Брусникин Е.М. Крестьянский вопрос в России в период политической реакции (80—90-е гг. XIX в.) // Вопросы истории. — 1970. — № 2. 101. Булычев И. Путешествие по Восточной Сибири. —СПб., 1856. — Ч. 1. 102. Бурятия в XVII — начале XX веков. — Новосибирск, 1989. 103. Бурятские летописи // Под. ред. Ш.Б. Чимитдоржиева. — УланУдэ, 1995. 104. Валк С.Н. Внутренняя политика царизма в 80-х и начале 90-х гг. // История СССР. Россия в период победы и утверждения капитализма (1856—1894 гг.). Социально-экономическая и политическая история (Материалы для обсуждения). — М., 1951. — Ч. 1. 105. Вагин В.И. Исторические сведения о деятельности графа М.М Сперанского в Сибири с 1829 по 1822 гг. — СПб., 1872. — Т. 1, 2. 106. Ватин В.А. Восточная Сибирь в начале XIX века // Сибирский архив. — 1916. — № 3, 4. 107. Введенский И. Землеустройство и колонизация // Вопросы колонизации. — 1912. — № 11. 108. Введенский Р.М. Паспортная политика русского царизма и ее влияние на крестьянский отход // Социально-политическое и правовое положение крестьянства в дореволюционной России. — Воронеж, 1983. 109. Веселовский Б.Б. История земства за 40 лет. — СПб., 1909. — Т. 3.

125

110. Воробьев В.В. Формирование населения Восточной Сибири. — Новосибирск, 1975. 111. Вопросы истории и историографии истории Бурятии. — УланУдэ, 1994. 112. Гагемейстер Ю.А. Статистическое обозрение Сибири. — СПб., 1854. — ч. 1—3. 113. Галданова Г.Р. Закаменские буряты. — Новосибирск, 1992. 114. Геденштром М.М. Отрывки о Сибири. — СПб., 1830. 115. Геденштром Н. Буряты или братские // Северный вестник. — СПб., 1830. — № 5. 116. Георги И.Г. Описание всех обитающих в Российском государстве народов. — СПб., 1799. — Ч. 4. 117. Герасимова К.М. Ламаизм и национально-колониальная политика царизма в Забайкалье в XVIII — начале XX в. — УланУдэ, 1957. 118. Гирченко В.П. Материалы по истории хозяйства и родового управления забайкальских бурят во второй половине XVIII — начале XIX в. // Бурятиеведение. — Верхнеудинск, 1926. — № 2. 119. Головачев П.М. К истории ясака в Сибири. — Тобольск, 1968. 120. Головачев П.М. Взаимное влияние русского и инородческого населения Сибири. — М., 1903. 121. Горюшкин Л.М. Аграрные отношения Сибири периода империализма (1900—1917 гг.). — Новосибирск, 1976. 122. Горюшкин Л.М., Миненко Н.А. Историография Сибири дооктябрьского периода (конец XVI — начало XX в.). — Новосибирск, 1984. 123. Греков Б.Д. Была ли Киевская Русь рабовладельческим обществом // Историк-марксист. — 1939. № 4 (74). 124. Гурулев М. Из прошлого Забайкалья // Русская старина. — 1901. Т. 106. 125. Дамбаев Г.Э. Из прошлого и настоящего баргузинских бурят. — Улан-Удэ, 1970. 126. Дамешек Л.М. Внутренняя политика царизма и народы Сибири в XIX - начале XX в. — Иркутск, 1986. 127. Дамешек Л.М. О социально-экономической сущности и принадлежности сибирского ясака // Экономическая политика царизма в Сибири в XIX — начале XX в. — Иркутск, 1984. 128. Дамешек Л.М. Аграрное законодательство самодержавия и народы Сибири в пореформенный период (60—70-е гг. XIX в.) //

126

Экономическая политика царизма в Сибири в XIX — начале XX в. — Иркутск, 1984. 129. Дамешек Л.М. Судьбы ясачного режима в Сибири в советской исторической литературе // Вопросы методологии истории, историографии и источниковедения. — Томск, 1984. 130. Дамешек Л.М. Ясачная политика царизма в Сибири в XIX — начале XX в. — Иркутск, 1983. 131. Дамешек Л.М. Материалы правительственных комиссий как источник изучения аграрной политики самодержавия в Сибири (вторая половина XIX в.) // Молодые ученые вузов Иркутска в XI пятилетке: Тез. докладов к региональной конференции, 28—29 апреля 1983 г. — Иркутск, 1983. 132. Дамешек Л.М. Закон 1898 года о крестьянских начальниках в советской исторической литературе // Актуальные проблемы истории Восточной Сибири: Тез. докладов к региональной конференции, 15—17 ноября 1983 г. — Иркутск, 1983. 133. Дамешек Л.М. Организация управления народами Сибири в XIX — начале XX в. // Источниковедение истории государства и права в дореволюционной России. — Иркутск, 1983. 134. Дамешек Л.М. Кодификация норм обычного права народов Сибири как источник по истории внутренней политики самодержавия в XIX в. // Источниковедение истории государства и права в дореволюционной России. — Иркутск, 1893. 135. Дамешек Л.М. Историко-правовое положение народов Сибири в освещении русской историографии XIX века // Государственноправовые институты самодержавия в Сибири. — Иркутск, 1982. 136. Дамешек Л.М. Временное положение о крестьянских начальниках 1898 г. и народы Сибири // Государственно-правовые институты самодержавия в Сибири. — Иркутск, 1982. 137. Дамешек Л.М. К вопросу об оценке взаимного влияния русского и коренных народов Сибири в русской историографии второй половины XIX в. // Сибирь в прошлом, настоящем и будущем. История и культура народов Сибири: Тез. докл. и сообщ. Всесоюзной науч. конф. (13—15 окт. 1981 г.). — Новосибирск, 1981. — Вып. 3. 138. Дамешек Л.М. «Устав об управлении инородцев» М.М. Сперанского и Г.С. Батенькова // Памяти декабристов. К 150-летию со дня восстания. — Иркутск, 1975.

127

139. Дамешек Л.М., Кузнецов А.С. Сибирская реформа 1822 года // В кн.: Очерки истории Сибири. — Иркутск, 1973. — Вып. 3. 140. Демидов В.А. Октябрь и национальный вопрос в Сибири. — М., 1962. 141. Дулов В.И. Крестьянство Восточной Сибири в годы первой русской революции. — Иркутск, 1956. 142. Долгих Б.О. Родовой и племенной строй народов Сибири. 1917—1923. — Новосибирск, 1983. 143. Драбкина Е.Я. Национальный и колониальный вопрос в царской России. — М., 1930. 144. Егунов Н.П. Бурятия до присоединения к России. — Улан-Удэ, 1990. 145. Егунов Н.П. Колониальная политика царизма и первый этап национального движения Бурятии в эпоху империализма. — УланУдэ, 1965. 146. Егунов Н.П. Первая русская революция и второй этап национального движения с Бурятии. — Улан-Удэ, 1970. 147. Егунов Н.П. К вопросу о введении института крестьянских начальников в Забайкалье // Уч. зап. БГПИ, вып. 25. Сер. ист-филол. — Улан-Удэ, 1962. 148. Елаев А.А. Об общественном строе и родовом управлении бурят до начала XX века // Проблемы отечественной истории, 1993. — Вып. 2. 149. Жерновков Г. Сибирь и правительство. — Новониколаевск, 1907. 150. Зайончковский П.А. Закон о земских начальниках 12 июля 1889 г. // Научн. докл. высш. школы. Исторические науки. — 1961. — № 2. 151. Зайончковский П.А. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX веке. — М., 1978. 152. Залкинд Е.М. Присоединение Бурятии к России. — Улан-Удэ, 1958. 153. Залкинд Е.М. Ясачная политика царизма в Бурятии в XVII — первой половине XIX в. // Сибирь периода феодализма. Экономика, управление и культура Сибири XVI—XIX вв. — Новосибирск. 1965. — Вып. 2. 154. Залкинд Е.М. Общественный строй бурят XVIII и первой половины XIX в. — М., 1970. 155. Зимин Ж.А. История Аларского района. — Иркутск, 1995.

128

156. Зырянов П.Н. Социальная структура местного управления капиталистической России (1861—1914) // Исторические записки. 1982. Т. 107. 157. Иконников И. Колонизационные работы в Иркутской губернии // Вопросы колонизации. — 1908. — № 3. 158. Историческая записка о Китайской границе, составленная Советником Троицко-Савского Пограничного Правления Сычевским в 1846 году. — М., 1875. 159. История Бурят-Монгольской АССР. — Улан-Удэ, 1954. — Т. 1. 160. История народов Восточной и Центральной Азии с древнейших времен до наших дней. — М., 1986. 161. История Сибири. — Л., 1968. — Т. 2, 3. 162. История СССР с древнейших времен до наших дней. — М., 1967. — Т. 4. 163. Кавелин К.Д. Наши инородцы и иноверцы. — СПб., 1907. 164. Карлов В.В. Эвенки в XVII — начале XX в. — М., 1982. 165. Карцов В.Г. Организация управления народами Сибири и декабристы // Уч. зап. Калининского ГПИ, 1962. — Т. 26. 166. Кауфман А.А. Переселение и колонизация. — СПб., 1908. 167. Кистяковский А. Собрание и разработка материалов обычного права. — Киев, 1876. 168. Клеменц Д. Заметки о кочевом быте // Сибирские вопросы. — 1908. — № 49—52. 169. Ковалевский О.Ф. О забайкальских бурятах // Казанский вестник. — 1829. — Ч. 26, кн. 8—12. 170. Коркунов Н.М. Русское государственное право. — СПб., 1913. 171. Корнева Г.А. Разработка закона о землеустройстве 23 мая 1896 г. и вопрос о поземельной собственности в Сибири // Аграрные отношения и земельная политика царизма в Сибири (конец XIX в. — 1917 г.). — Красноярск, 1982. 172. Корф П.Л. Ближайшие нужды местного управления. — СПб., 1888. 173. Кроль М. О забайкальских бурятах // Зап. Приамурского отдела ИРГО. — Чита, 1896. — Вып. 1. 174. Крыжановский В. О состоянии и изменениях высшего местного управления Восточной Сибири с 1822 по 1887 год (историкоюридический очерк) // Русский архив. — 1913. — № 7. 175. Кудрявцев Ф.А. История бурят-монгольского народа. — М., 1940.

176. Кудрявцев Ф.А. Вопросы экономического развития и социальных отношений в Сибири в XVIII — XIX вв. — Новосибирск, 1970. 177. Кулаков П.Е. Буряты Иркутской губернии // ИВСОРГО, — 1896. — Т. 26, л. 4—5. 178. Клеменц Д. Заметки о кочевом быте бурят // Сибирские огни. — 1908. — № 49—52. 179. Львов Л. Обозрение Забайкальского края // Русский вестник. — 1842. — № 7—10. 180. Манжигеев И.М. Янгутский бурятский род. — Улан-Удэ, 1960. 181. Миненко Н.А. Северо-западная Сибирь в XVIII — первой половине XIX века. — Новосибирск, 1975. 182. Миропиев М.А. О положении русских инородцев. — СПб., 1901. 183. Министерство внутренних дел (1802—1902). Исторический очерк. — СПб., 1901. 184. Мороховец Е.А. Внутренняя политика царизма в 60-х и 70-х гг. // История СССР. Россия в период капитализма (1856—1894). Социально-экономическая и политическая история. — М., 1951. — Ч. 1. 185. Никулин В.Н. Крестьянские начальники в Сибири (1898—1917 гг.) // Вопросы истории. —1987. — № 1. 186. Обозрение главных оснований местного управления Сибири. — СПб., 1841. 187. Ордынский А.К. Очерки бурятской жизни. — Тобольск, 1896. 188. Окладников А.П. Очерки из истории западных бурят-монголов. — Л., 1937. 189. Памятники сибирской истории. — СПб., 1882. — Кн. 1. 190. Паршин В.П. Поездка в Забайкальский край. — М., 1844. 191. Паршин В.П. Монголо-буряты Нерчинского округа // ЖМВД. — 1848. — Ч. 3. 192. Паллас П.С. Путешествие по разным местам Российского государства. — СПб., 1793. — Ч. 3. 193. Потанина А.В. Буряты // Труд. —1891. — № 4—6. 194. Потанина А.В. Рассказы о бурятах, их вере и обычаях. — М., 1912. 195. Предбайкалье и Забайкалье. — М., 1965. 196. Прутченко С. Сибирские окраины. Историко-юридические очерки. — СПб., 1899.

129

130

197. Рабцевич В.В. Записки обычного права как историографический источник // В кн.: Сибирь в прошлом, настоящем и будущем. — Новосибирск, 1982. 198. Разумов Н.И. Забайкалье. — СПб., 1901. 199. Самоквасов Д.Я. Сборник обычного права сибирских инородцев. — Варшава, 1876. 200. Санжиев Г.Л Переход народов Сибири к социализму, минуя капитализм. — Новосибирск. 1980. 201. Санжиев Г.Л. Республика Бурятия. Краткий энциклопедический справочник. Раздел «История». — Улан-Удэ, 1998. 202. Сахаров А.М. Методология истории и историография. — М., 1981. 203. Светличная Л.И. «Устав об управлении инородцев» М.М. Сперанского (1822) // Уч. зап. Тюменского ГПИ. — 1957. — Вып. 2. 204. Свод степных законов кочевых инородцев Восточной Сибири. — СПб., 1841. 205. Сем Ю.А. «Положение» 1812 г. Иркутского гражданского губернатора Н. Трескина об управлении народами Восточной Сибири и Дальнего Востока // Тр. Дальневост. научн. центра. — Владивосток, 1971. 206. Серебренников И.И. Буряты, их хозяйственный быт и землепользование. — Верхнеудинск, 1925. 207. Сибирь в составе феодальной России // В кн.: История Сибири с древнейших времен до наших дней. — Л., 1968. 208. Скляров Л.Ф. Переселение и землеустройство в Сибири в годы столыпинской аграрной реформы. — Л., 1962. 209. Смирнов И.Н. Обрусение инородцев и задачи обрусительной политики // Исторический вестник. — 1899. — Т. 47. 210. Современные этнические процессы в СССР. — М., 1977. 211. Соколов М. Землеустройство Иркутских бурят в связи с колонизацией Иркутской губернии // Вопросы колонизации. — 1909. — № 5. 212. Социально-экономическое развитие Бурятии (XVII - начало XX в.). — Новосибирск, 1987. 213. Старцев В.И. Внутренняя политика Временного правительства. — Л., 1980. 214. Степынин В.В. Колонизация Енисейской губернии в эпоху капитализма. — Красноярск, 1962.

215. Степынин В.А. Крестьянские начальники Енисейской губернии // Уч. зап. Красноярского гос. пед. института (1957). — Т. 9, вып. 1. 216. Стуков К. Очерки о монголо-бурятах, кочующих в Восточной Сибири // Зап. СОРГО.— Иркутск, 1965. — Кн. 8. 217. Термен А.И. Среди бурят Иркутской губернии и Забайкальской области. — СПб., 1812. 218. Топчий А.Т. Крестьянские реформы в Сибири. — Томск, 1979. 219. Токарев С.А. Памятник обычного права бурят XVII в. // Исторический архив. — М.; Л., 1939. — Т. 2. 220. Тумунов Ж. Очерки из истории агинских бурят. — Улан-Удэ, 1988. 221. Тюкавкин В.Г. Сибирская деревня на кануне Октября. — Иркутск, 1966. 222. Федоров М.М. Правовое положение народов Восточной Сибири (XVII — начало XIX в.). — Якутск, 1978. 223. Федорова Е.Д. Организация переселения крестьян в Иркутскую губернию во второй половине XIX — начале XX в. — Новосибирск, 1980. 224. Хангалов М.Н. Собрание сочинений. — Улан-Удэ, 1958. — Т. 1. 225. Хаптаев П.Т. Великая Октябрьская социалистическая революция и гражданская война в Бурятии. — Улан-Удэ, 1964. 226. Хозяйство и общественный быт крестьян и инородцев Иркутской губернии // Северный вестник. — 1964. — № 8—10. 227. Цибиков Б.Д. Обычное право селенгинских бурят. — Улан-Удэ, 1970. 228. Цибиков Б.Д. Обычное право хоринских бурят. — Новосибирск, 1996. 229. Чернуха В.Г. Внутренняя политика царизма с середины 50-х до начала 80-х гг. XIX в. — Л., 1978. 230. Чиркин Г.Ф. Забайкалье в колонизационном отношении // Вопросы колонизации. — 1910. — № 6. 231. Шашков С.С. Сибирские инородцы в XIX веке // В кн.: Исторические этюды. — СПб., 1872. 232. Щапов А.П. Соб. соч. — Иркутск, 1976. 233. Щапов А.П. Сибирское общество до Сперанского // Соч. Т. 3. — СПб., 1908. 234. Щапов А.П. Бурятско-улусно-родовая община // Соч. Доп. том. — Иркутск, 1937.

131

132

235. Щапов А.П. Эгоистические инстинкты Ленской народной общины, бурятской улусной, оседло-инородческой и русскокрестьянской // Соч. Доп. том. — Иркутск, 1937. 236. Щербачев А. Исторические сведения. Материалы по исследованию земледелия и землепользования в Забайкальской области. — СПб., 1898. — Вып. 5. 237. Шерстобоев В.К. Илимская пашня. — Иркутск, 1948. Т. 1. 238. Щукин Н.С. Буряты // ЖМВД. — 1849. — № 25. 239. Щукин Н.С. Быт крестьян Восточной Сибири // ЖМВД. — 1859. — Кн. 2, ч. 34. 240. Щукин Н.С. Исследование о народах, обитающих в Сибири // ЖМВД. — 1850. — Кн. 5, ч. 66. 241. Ядринцев Н.М. Сибирские инородцы. — СПб., 1891. 242. Ядринцев Н.М. Сибирские инородцы, их быт и современное положение. — СПб., 1891. 243. Ядринцев Н.М. Сибирь как колония. — СПб., 1882. 244. Ядринцев Н.М. Сперанский и его реформа в Сибири // Вестник Европы. — 1876. — № 6.

Оглавление 1. Введение .......................................................…………........... 2 Глава I. Система административного управления Бурятией со стороны царского правительства §1. Организация управления Бурятией после присоединения ее к России ........….…………………….............................….. 13 §2. Изменение системы управления во второй половине XVII — начале XIX веков ..…………………..........................……. 26 §3. Реформа административного управления в конце XIX начале XX веков...........…….….......................................……. 42 Глава II. Устройство местного управления бурятами §1. Сохранение и эволюция традиционных норм самоуправления у бурят......…………..........................……... 62 §2. Степные думы и их деятельность ………............………. 81 §3. Введение волостного управления ...…………..........…… 95 Приложения к главе II ..…........................………………….. 111 Заключение ................................................………….…….... 115 Источники и литература ....................………........………… 120 Оглавление ..………………………………………………… 134

134 133

Научное издание

Балданов Сергей Саянович Административное управление Российским государством Бурятией (конец XVII – начало XX веков)

Редактор Т.Н. Чудинова Компьютерная верстка С.С. Балданов

Подписано в печать __ 2005 г. Формат 60х84 1/16 Печать офсетная. Бумага офсетная. Гарнитура Таймс. Усл. печ. л. ______. Уч.- изд.л. _______. Тираж ____. Заказ №________. Издательство ВСГТУ 670013, г. Улан-Удэ, ул. Ключевская, 40в. © ВСГТУ, 2005. Ключевые слова: история Отечества, Сибирь, Бурятия, законодательные акты, управление, самоуправление.