Из истории русской культуры. ХIХ век

ИЗ ИСТОРИИ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ том V (XIX век)

«ЯЗЫКИ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ» Москва 1996

Из истории русской культуры, том V (XIX век). — М.: «Языки русской культуры», 1996. — 848 с. ISBN 5-7859-0004-1 Книга является собранием очерков по русской культуре XIX века. Главное внимание в ней уделено свежим или забытым фактам и объяснениям, которые позволяют по-новому взглянуть на отечественную историю культуры, — а возможно, еще и применить историю к современности, то есть увидеть в наших днях продолжение путей и черт, существовавших в прошлых веках. Книга адресована как широким читательским кругам — старшим школьникам, студентам, просто любознательным читателям, интересующимся историей русской культуры, так и более подготовленным читателям — студентам, аспирантам и преподавателям специализированных кафедр и факультетов по истории культуры.

Часть первая. Б. Ф. ЕГОРОВ ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ XIX ВЕКА ВВЕДЕНИЕ................................................................ 13 КРАТКИЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЧЕРК .......... 31 РУССКИЙ ХАРАКТЕР.......... 51 ОФИЦИАЛЬНАЯ ИДЕОЛОГИЯ.........81 СОСЛОВИЯ, ТИТУЛЫ, ОБРАЩЕНИЯ РЕЛИГИЯ И ДУХОВЕНСТВО ...... 103 ФИЛОСОФСКИЕ ОСНОВЫ МИРОВОЗЗРЕНИЯ РУССКИХ УЧЕНЫХ, ПУБЛИЦИСТОВ. ПИСАТЕЛЕЙ. 167 РУССКИЕ УТОПИИ.................................................... 225 ОБРАЗОВАНИЕ. УЧЕБНЫЕ ЗАВЕДЕНИЯ ....................277 НАУКА..................................................................... 319 О МАТЕРИАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЕ. О НАРОДНОЙ НРАВСТВЕННОСТИ.................. 351 ПЕРЕХОД В XX ВЕК................. 383 ЛИТЕРАТУРА...................................... 387 Часть вторая СТАТЬИ ПО ТИПОЛОГИИ И ИСТОРИИ КУЛЬТУРЫ Ю. М. ЛОТМАН. Русская литература послепетровской эпохи и христианская традиция........................................ 393 Ю. М. ЛОТМАН. Архаисты-просветители .....410 Ю. M. ЛОТМАН. О русской литературе классического периода Вводные замечания . ·· 429 Ю. М. ЛОТМАН. «Человек, каких много» и «исключительная личность» (к типологии русского реализма первой половины XIX в.)...445 H. A. ВЕРДЕРЕВСКАЯ. О разночинцах. .. · ..452 Б. Ф. ЕГОРОВ. Славянофильство, западничество и культурология..... 463 Б. Ф. ЕГОРОВ. Некоторые особенности русских славянофилов на фоне японского традиционализма................ ·..·.. 476 Б. Ф. ЕГОРОВ. Эволюция русского либерализма в XIX веке: от Карамзина до Чичерина. ... ·· 480 Б. Ф. ЕГОРОВ. О национализме и панславизме славянофилов ........... 491 Б. Ф. ЕГОРОВ. Русские кружки............ 504

Б. Ф. ЕГОРОВ. Труд и отдых в русском быту 518 Б. Ф. ЕГОРОВ. Музыкальная жизнь................ ···531 В. Г. ЩУКИН. Запад как пространство «романтического побега» (Замогильные записки Владимира С. Печерина)............... 559 В. Г. ЩУКИН. Поэзия усадьбы и проза трущобы .. 574 В. Г. ЩУКИН. Спасительный кров .... ·589 Г. В. ФЛОРОВСКИЙ. Историческая школа.... ··610 П. Н. МИЛЮКОВ. Очерки по истории русской культуры. 643 Д. И. РАСКИН Исторические реалии российской государственности и русского гражданского общества в XIX веке........... 662 Сословия в российском обществе XIX века........................662 Дворянство...............................................................663 Почетное гражданство ...............................................684 Духовенство..............................................................691 Купечество ...............................................................695 Цеховые...................................................................699 Мещанство ...............................................................701 Крестьянство ...........................................................702 Казачество................................................................704 Государственные учреждения и должности....................... 704 Государственная служба.................................................... 743 Военная служба ........................................................744 Гражданская служба ................................................751 Ордена, знаки отличия и медали за служебную и внеслужебную деятельность.................................... 762 Жалованье на государственной службе........................ 775 Пенсионное обеспечение.................................................... 779 Пенсии за военную службу.........................................780 Пенсии за гражданскую службу .................................785

Неслужебные занятия....................................................... 794 Общественные организации...............................................813 Научные общества.....................................................814 Торгово-промышленные организации.......................... 820 Просветительные организации....................................821 Литературно-художественные организации ..................821 Благотворительные и здравоохранительные организации.............................................................822 Организации взаимопомощи и профессиональные объединения ..............................823 Прочие организации..................................................824 ПРИЛОЖЕНИЕ. Чины и должности России XIX века..825 ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ ............................................ 831 ПЕРВЫЕ ИЗДАНИЯ ПУБЛИКУЕМЫХ РАБОТ............. 845 РЕКОМЕНДУЕМЫЕ ПОСОБИЯ. ..................................846

От составителей Пятый том продолжает издание пятитомного сборника работ (далее просто «Сборник») по русской культуре под общим названием «Из истории русской культуры»: первый том - Киевская Русь; второй том - Московская Русь; третий том - XVII - начало XVIII-го века; четвертый том - XVIII - начало XIX-го века; пятый том - XIX век. Третий и четвертый тома вышли в первой половине декабря 1996 г. Структура тома. Каждый том составляется из двух примерно равных частей: хронологической и тематической. Хронологическая часть - это единый текст, дающий относительно целостное изложение истории культуры соответствующего периода. Он самодостаточен (для его понимания не требуется обращения к другим источникам, основные понятия и термины подробно поясняются, дается указатель имен) и ориентирован на широкие читательские круги. Тематическую часть составляют как новые, так и ранее публиковавшиеся статьи разных авторов, посвященные отдельным темам рассматриваемого периода культуры. Они носят, как правило, более специальный характер и рассчитаны на более подготовленного читателя. Назначение издания. «Сборник» адресован как широким читательским кругам - старшим школьникам, студентам, просто любознательным читателям, интересующимся историей русской культуры, но не обладающим систематическими знаниями в этой области, так и более подготовленным читателям студентам, аспирантам и преподавателям специализированных кафедр и факультетов по истории культуры.

Благодарности. В заключение этого общего предисловия мне хотелось бы выразить свою искреннюю признательность всем тем, чье доброжелательное участие и помощь в разработке концепции, структуры и содержания «Сборника» способствовали выходу третьего, четвертого и пятого томов и приблизили Издание остальных томов. Особая роль здесь принадлежит В. Я. Петрухину, в беседах с которым многие самые общие соображения составителя уточнялись и наполнялись конкретным содержанием. Чрезвычайно полезными были также беседы о содержании «Сборника» с В. С. Баевским, Б. Ф. Егоровым, В. М. Живовым, В. Н. Топоровым и Б. А. Успенским, а в более поздний период - с Н. И. Толстым и С. М. Толстой. В осуществлении проекта неоценимы советы и Дружеское участие М. И. Козлова. А. Д. Кошелев 10 ноября 1996 г.

==11

Книга является действительно собранием очерков о русской культуре XIX века. Если бы задаться целью написать фундаментальный труд по истории русской культуры даже одного (но великого!) XIX столетия, то нужно было бы выделить несколько объемистых томов. Ведь если в XVIII веке культурная жизнь страны руководилась главным образом монархами, и сама эта жизнь сосредоточивалась, как правило, вокруг одного монарха, то XIX век перенес акцент на частное творчество, на обилие личностей, групп, кружков, создававших культуру. Это обилие в идеале требует многотомного освещения. Я, однако, хотел бы верить, что каждый гражданин России, учившийся в средней школе, обладает багажом хотя бы элементарных знаний в области истории, географии, истории науки, литературы, музыки, живописи, т. е. имеет понятия, кто такие Николай I, Менделеев, Тургенев, Чайковский, Репин и т. п. И так как в рамках одной общей книги невозможно подробно осветить все аспекты и все этапы многогранной культуры, то темы многих разделов будут обрисованы лишь пунктирно, конспективно, главным образом для освежения памяти читателей (или с оглядкой на тех читателей, которые все же недостаточно сведущи: скажем, иностранцы, желающие впервые ознакомиться с историей русской культуры). Для желающих более подробно ознакомиться с отдельными областями отечественной культуры существует обширная литература. Основные труды по истории русской культуры XIX века приведены в списке «Рекомендуемые пособия» в конце книги. Главное же внимание в настоящей книге уделено свежим или забытым фактам и объяснениям, которые позволяют по-новому взглянуть на отечественную историю культуры, — а возможно, еще и применить историю к современности, то есть увидеть в наших днях продолжение путей и черт, существовавших в прошлых веках. А для этого видения и для умения прогнозировать будущее на основании уже известных исторических путей и тенденций нужно хорошо разбираться в прошлом. Разбираться — значит, во-первых, знать факты, а во-вторых — уметь их осмысливать. Оба аспекта, и фактический, и идеологический, представлены в предлагаемой читателю книге. Относительно первого аспекта прежде всего обращаю внимание читателей на статью Д. И. Раскина, публикуемую во второй части книги, — она насыщена справочным материалом по XIX веку, в том числе и сведениями о забытых ныне терминах, должностях, государственных учреждениях и структурах. Много фактов содержится и в других главах книги, в первой ее части — на более общие темы, а во второй — на более частные. Во второй части, наряду со статьями самого автора, публикуются труды близких ему по духу коллег, специалистов по различным областям и проблемам русской культуры XIX века. Нет нужды перечислять их темы — они видны из оглавления книги. Особо отмечу уникальную ценность статей Г. В. Флоровского и Ю. М. Лотмана.

Б. Ф. Егоров 26 октября 1996 г.

==12

00.htm - glava01 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Б. Ф. Егоров ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ XIX ВЕКА

==13

ВВЕДЕНИЕ Культура прежде всего — память. Без знания того, что было раньше, что человечество создало до нас, никакая современная культура невозможна. А для понимания сложного и многообразного прошлого очень важно ориентироваться в цепи или даже в сетке основных событий и идей, необходимо установить для себя главные вехи прошлого. Поэтому и в нашей книге не обойтись без некоторых общих обзоров. В то же время в книге не обойтись и без некоторых общих очерков, казалось бы, известных явлений — например, без главы «Краткий исторический очерк», сообщающей основные событийные вехи XIX века. Практический опыт показывает, что историю родной страны плохо знают не только простые граждане, но и многие — казалось бы1 — специалисты. Можно приводить немало примеров грубых ошибок. Ограничусь одним примером, но очень колоритным и наглядным. В. А. Никитин, автор статьи «Издания К. П. Победоносцева и его духовно-просветительская деятельность», сообщает: «В 1863 г. Победоносцев сопровождал наследника Николая Александровича (впоследствии император Николай Второй) в поездке по России...»1. Дело не только в том, что будущий царь Николай II родился пять лет спустя, в 1868 г. (хотя и это незнание непростительно: не помнишь наизусть — ну, посмотри в любой энциклопедии!); главное же — автор, видимо, совершенно не представляет родословной русских императоров за те десятилетия, о которых он пишет: ведь если знать, что будущий Николай II приходится внуком Александру II, царствовавшему в 1860-х гг., то ясно, что он никак не мог быть — при живом отце, сыне Александ1

См.: В сб. «Книга в России. Из истории духовного просвещения». СПб., 1993. С.143.

==14 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ра II — наследником престола. А уж если автор занимается Победоносцевым, то мог бы из его документов извлечь сведения о том, что Победоносцев воспитывал в 1860-х гг. наследника, но другого Николая Александровича, старшего сына Александра II и старшего брата будущего Александра III, т. е. дядю Николая II; этот наследник, увы, скончался в 1865 г., и лишь тогда наследником стал будущий Александр III. Иногда и банальные, казалось бы, факты необходимо повторять для всеобщего их усвоения. Нужно еще учитывать и постоянные провалы культурной памяти: иногда они индивидуальны, как в приведенном случае, но чаще они всеобщи — это объясняется самыми различными причинами. Время — суровый контролер и отборщик культурных ценностей. Потомки не могут взять с собой всё, духовно и материально созданное предками, — что-то должно навсегда пропасть. Но при этом далеко не все и ценное, и нужное для потомков сохраняется. В силу разных причин разрушались города, гибли библиотеки, статуи, картины. Со смертью тех средневековых знахарей, которые не успевали передать свои рецепты младшим, исчезали знания приемов лечения и целебных свойств каких-то трав. Навсегда исчезли голоса выдающихся певцов, балетные и драматические спектакли, сводившие с ума современников (ведь лишь в конце XIX века изобрели грампластинки и кино). А сколько исчезло фольклорных произведений, может быть, не менее гениальных, чем русские былины. И даже язык не все сохранял. Салтыков-Щедрин во второй половине XIX века писал о безнадежной устарелости некоторых слов, например, непщевать. А уж в нашем-то веке кто объяснит значение этого слова? Оно очень странное. Даль толковал его как «думать, почитать, полагать». А что такое тогда «пщевать»? Оказывается, по Далю, почти то же самое: «думать, воображать, мечтать». Как же так?! и с «не» — думать и без «не» — думать?! Большой знаток языков Макс Фасмер

Введение

==15

в своем «Этимологическом словаре русского языка» еще более расширительно объясняет слово: «непщевать», помимо «думать, полагать», означает еще «не соблюдать» (это ведь совсем в сторону!), а «пщевать», помимо «думать», — еще и «заботиться». Первоначально же, считает Фасмер, слово означало, вероятно, «не ожидать, не быть уверенным». А как такой смысл перешел в «думать, полагать», да еще с равным значением и при приставке и без приставки «не» — загадка. Еще более загадочно отглагольное существительное «непщевание» (по Далю — «лицемерие»). Как все выше

перечисленные смыслы докатились до лукавой лжи — уж совсем непонятно. И боюсь, что эта загадка подобных слов навсегда умерла с веками забвения. А сколько, поди, исчезло слов в роднем языке до их фиксации в письменных текстах и словарях! Исчезают и фиксированные слова. Почитайте Даля — десятки и даже сотни слов навсегда ушли в небытие. Пропадают многие синонимы, оставляя жить лишь одного собрата (кто сейчас употребляет «лобзать»? осталось только «целовать»), сужаются значения («вонь» раньше означало вообще запах, содержание которого могло уточняться словами-приставками: «благовоние» и «зловоние», в XIX веке победило второе значение, и уже слово стали употреблять без приставки «зло»). Масса терминов исчезает в связи с исчезновением объектов, которые ими обозначались. Лишь специалисты сейчас знают, кто такие урядники, становые, мировые. Возникает путаница из-за новых значений старых слов. Воинское звание XVIII веке «бригадир» (младший генеральский чин — между полковником и генерал-майором) смешивается с колхозным бригадиром. «Личность» сейчас понимается как «индивидуальность», а в XIX веке это слово означало устный или печатный оскорбительный намек на конкретное лицо. Можно предположить, что и многие события и понятия XX века имеют шансы исчезнуть из памяти будущих

==16 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры,... поколений. Уже сейчас школьники путаются не только в датах, но и в сути важнейших событий столетия, т. е. революций и мировых войн. Для закрепления памяти в новое время создается, слава Богу, обилие словарей, энциклопедий, частных справочников, исторических трудов. Предлагаемая книга также имеет в виду справочный аспект, как уже говорилось в заметке от составителя. Но не менее важно осмысление исторических и культурных фактов, о чем уже говорилось. Поэтому наша книга насыщена и идеологическим материалом. Позволю в связи с этим сделать важное методологическое замечание. Я никогда не скрывал, что больше всего на свете люблю Россию. Не скрываю, но и не афиширую. Считаю, что патриотизм — глубоко интимное чувство, его — по нашим отечественным традициям — так же стыдно выпячивать, как и любовь к родителям, к семье, к друзьям. Более того, если мы считаем себя принадлежащими к сфере науки, то нужно максимально стремиться к объективности, ко всестороннему освещению событий; субъективное вмешательство в объект исследования противопоказано науке — это уже будет публицистика или художественное творчество. Правда, в гуманитарных исследованиях невозможно полностью устранить личность автора, она какимто образом проявится в самом наиобъективном тексте. Например, я, ненавидя замалчивания и приукрашивания, оскорбительные, по-моему, для великой страны и великой культуры, может быть, больше, чем нужно, останавливаюсь на негативных аспектах нашей истории и истории культуры. Однако в целом стремлюсь к устранению своего «я» из повествования, хотя это и трудно соблюдать при всем теоретическом осознании нежелательности вмешиваться в текст. И еще одно лирическое отступление. По убеждениям я — славянофил (русофил)-западник, т. е. я люблю большинство наших отечественных своеобразий (не безобразий только!), но, с другой стороны, мне чрезвычайно дороги либерально-личностные принципы, которые в Рос-

Введение

==17

сии начали внедряться лишь в XIX веке. В будущем мировой цивилизации я с грустью вижу смешение и нивелирование наций и стран, от этого никуда не уйти, но хочется, чтобы процесс шел помедленнее, помедленнее. Впрочем, он и так не быстр, нашим внукам и правнукам еще хватит своеобразия... Книга посвящена XIX веку. Начало его точно совпадает с убийством Павла I (1801) и с совершенно новыми социально-политическими и культурными условиями, создавшимися при воцарении Александра I (правда, так как замечательная книга Ю. М. Лотмана «Беседы о русской культуре», полное заглавие которой см. в списке «Рекомендуемые пособия», доводит историю до восстания декабристов, до 1825 г., то я могу меньше касаться первой четверти XIX века). Конец же века менее точно обозначен, выдающихся событий 1900 или 1901-го годов, изменяющих ход нашей истории, нет. А. Ахматова вообще считала началом XX века Первую мировую войну, т. е. 1914 г. Но не менее «ХХ-вечными» можно считать и русско-японскую войну 1904—1905 гг., и революцию 1905 г. Я же остановился на их предтечах, поэтому последний предел моей книги — начало царствования Николая II и преддверие войн и революционных взрывов XX века, т. е. середина 1890-х гг. Еще об одном сознательном ограничении хочу сказать заранее: объектом книги является культура именно русских, великороссов, принадлежащих к православию. Люди «отпавших» конфессий (старообрядцы, сектанты), как и представители других народов и вероисповеданий, входивших в Россию (украинцы, белорусы, прибалты, поляки, молдаване, грузины, армяне, коренные народы Северного Кавказа и Средней Азии и вообще весь мусульманский мир России, евреи и др.), — рассматриваются лишь в случае их участия в русской культуре. Специфические культуры других народов страны — особая тема.

==18 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... * Книгу лучше всего начинать с определений. Профессор П. Н. Берков, много лет читавший в Ленинградском университете курс источниковедения, любил ссылаться на латинскую брошюру польского иезуита XVII века, заглавие которой в русском переводе приблизительно звучало так: «Христиане ли московиты?» В начале брошюры, прежде чем переходить к сути вопроса, автор

сформулировал термины: «Под христианами я понимаю последователей учения Христа, под московитами — жителей Московии». Конечно, тавтологичность определений несколько анекдотична, но характерно стремление сразу же определить понятия. Что же такое культура? Существует много объяснений этого слова, как и множество противопоставлений чему-то противоположному, например, понятию «цивилизация» (наиболее распространены две такие антиномии: 1) культура — это духовная сфера, а цивилизация — материальная, техническая; 2) культура — это расцвет человеческого общества, а цивилизация — упадок, деградация). В толковых и энциклопедических словарях делаются попытки описательно соединить разные аспекты и определения культуры. Например, в неплохом однотомнике, доставшемся нам от навсегда ушедшей эпохи, в «Советском энциклопедическом словаре», находим такое развернутое определение: «КУЛЬТУРА (от лат. cultura — возделывание, воспитание, образование, развитие, почитание) — исторически определенный уровень развития общества, творческих сил и способностей человека, выраженный в типах и формах организации жизни и деятельности людей, а также в создаваемых ими материальных и духовных ценностях». В общем верно, однако акцент здесь, в духе исторического материализма, сделан на поэтапности, на исторических ступенях, а не на общих свойствах, на отличии культуры от некультуры.

Введение

==19 Я же постараюсь подчеркнуть именно последнее. В одной из издательских редакций висел ядовитый, но очень характерный для советского времени лозунг: «Телеграфный столб — это хорошо отредактированная сосна». Нас же здесь должна заинтересовать не редакторская агрессия, а противоположность сосны и столба: сосна — это природное существо, а столб — «возделанное», окультуренное. Грубо говоря, сосна — это природа, а телеграфный столб — культура. Пожалуй, при такой антиномичности мы можем более четко выделить культурную сферу и противопоставить ее некультурной. Некультура — это природа, все, что естественно, нетронуто окружает человека, и все, что естественно, нетронуто содержится внутри человека, т. е. вся его анатомо-физиологическая сущность. Культура же — это все то, что человек сделал своими руками, все, что он придумал и выразил своими сознанием и чувствами: язык, религия, искусство, наука, быт... Громадную роль в культуре играет память: традиции, навыки, обучение. (Следует признать, что в органической природе тоже содержится память: генетическая, закрепленная в инстинктах животных; очевидно, эту природную память следует рассматривать как зародыш, как предшественницу памяти культурной: как только человек стал эту жестко закрепленную программу расшатывать творческими новациями, сразу же появилось «возделывание», т. е. культура.) В свете сказанного нет нужды выносить материальную сферу за пределы культуры — в цивилизацию или еще в какие-либо области, противостоящие культуре. Материальное в жизни человечества тесно переплетается с духовным, обе эти сферы влияют друг на друга, они обе — культурны. Так что и фабрики с заводами, и продукты их производства, и сельское хозяйство, и строительство, и материальный быт — все это относится к культуре. Как это ни парадоксально, но при таком понимании мы должны и всю военную (шире — всю репрессивную) область отнести к культуре, ибо природа не знает ни бомб, ни га-

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры...

==20

зоной атаки, ни лагерей смерти... Конечно, это — передержки культуры, извращение культуры, но всетаки, увы, принадлежность культуры, а не природы (ср. в главе «Славянофильство, западничество и культурология» деление культуры на утверждающую и разрушающую). Если рассматривать историю человечества последних трех тысячелетий, то, обобщенно говоря, развитие культуры происходит по двум путям. Один из них можно назвать дорогой к интеллигентности, разумея «интеллигенцию» в русском смысле, т. е. в том понимании, какое сложилось относительно этого термина в России XIX века, да и сам термин, как известно, возник именно в России. «Интеллигенция» имеет теперь, пожалуй, столь же много истолкований, как и понятие культуры. Не будем вдаваться в историю и споры: сразу же оговорюсь, что дам свое собственное понимание этого слова. Главными признаками интеллигентности следует считать, вопервых, преобладание духовных интересов над материальными (близко к этому преобладание творчества над безынициативностью), во-вторых, уважительное отношение к «другому» и к «чужому», отношение, переходящее в служение людям, т. е. в превышение отдачи себя и своего людям над желанием приобретать что-то для себя (если пользоваться известной поговоркой об одеяле, которое тянут на себя, то интеллигент оставляет себе лишь минимальный кусочек одеяла, а то и просто остается непокрытым...). В предельном варианте это означает, подобно благоговейному отношению А. Швейцера ко всему живому, преклонение перед человеческой личностью, наиболее ярко, может быть, выраженное А. А. Потебней в неопубликованных записях (хранятся в Центральном историческом архиве Украины): «Слово, не досказанное одним, остается вечно недосказанным. Утраты в людях, не совершивших полного курса своей жизни для общества, невозвратимы. Всякое существо имеет цену само по себе и другим незаменимо. Это основание сознательного уважения к индивидуальной жизни. Отцы не заменимы детьми».

Введение

==21

Из первого и, особенно, из второго пунктов, намеченных как главные, вытекают еще два важных признака интеллигентности: самоответственность (т. е. нравственная проверка всех своих поступков и чувство ответственности за поступки других людей, особенно близких) и самоограничение.

Самоограничение — один из важнейших атрибутов интеллигента. Не брать ничего лишнего. Ограничивать себя в еде, удовольствиях, вещах, думая при этом и о ненужности, и о вредности лишнего, и об опасности отнять что-то у более нуждающегося. Занимать как можно меньше места и в переносном, и в прямом смысле (яркий образ: не стоять в проходе, мешая входу-выходу, в метро или автобусе и не занимать, беседуя с приятелем, полтротуара). Крайняя степень самоограничения — самоумаление, православный кенозис (не следует смешивать с кенозисом нарочитое духовное, душевное, материальное «сжимание», уход в «норку» людей, боящихся «возникать», быть замеченными в условиях деспотического режима). Важно подчеркнуть, что понятие «интеллигенция» употребляется здесь не в узком социальносословном смысле, а в типологическом культурологическом значении: бессознательным интеллигентом может быть простая неграмотная крестьянка, а образованный профессор, если он живет не по интеллигентским принципам, таковым не является. Второй путь по нашей схеме — путь к мещанству. Опять же, понятие мещанство будем употреблять в обобщенном культурологическом смысле: это — антиномия интеллигенции. Материальные интересы превышают духовные. Одеяло тянется не только «на», но и «под» себя. Желание уйти от ответственности любыми способами. Никакого самоограничения: еще! еще1 еще! Эгоцентризм не означает культивирования личностного начала, наоборот: любое достижение другой личности воспринимается завистливо и ревностно, вызывая желание унизить, уравнять других. А ревность и зависть почти всегда приводят

==22 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... к представлению об агрессивности «соперника»; мир становится враждебным, опасным: кругом — недруги, они притесняют меня ради своих успехов, они не пускают меня в свой круг... Образно охарактеризовал такую ситуацию драматург Е. Л. Шварц. Он был в гостях у соседа, известного профессора Б. М. Эйхенбаума, а ревнивый кот мешал их беседе; хозяин выставил его за дверь, но кот стал там еще больше мяукать и царапаться. Эйхенбаум смущенно спросил гостя: «Вот Вы, Евгений Львович, специалист по психологии животных, объясните, почему он так бушует?» — «А он, наверное, думает, что мы без него мышей едим». Замечательное определение мещанина, всегда думающего, что где-то без него пируют! Конечно, в чистом виде указанные крайне контрастные типы встречаются очень редко, существует множество степеней и градаций промежуточных. Есть интеллигенты с несколько ослабленной самоответственностью и самоограничением. Многих мещан деспотического характера интересуют не столько мелкие материальные богатства, сколько обладание-повелевание людьми (типы Сталина и Гитлера). С другой стороны, могут быть выдающиеся творческие личности с глубокой духовностью и с одновременно повышенной эгоистической тягой к материальным благам и безответственным развлечениям (например, Чарли Чаплин). Кто же они — интеллигенты-мещане? Очевидно. Интеллигентами-мещанами я считаю и тех интеллигентов, которые склонны, жонглируя фрейдизмом, структурализмом, поставангардизмом и прочими «измами», создавать сложные и даже занятные «духовные» конструкции, которые построены без прочного этического фундамента, на песке. А отсюда — один шаг до цинизма и издевки над высокими и вечными идеалами. Популярный эссеист Борис

Парамонов готов отдать большевикам «Девятую симфонию» Бетховена, которая вызывает у него смех, и прославлять персонажей Зощенко. Но все-таки, чтобы не запутаться в сложных градациях и оттенках, важно выделить магистральные линии — таковыми и яв-

Введение

==23

ляются антиномичные крайности, пути интеллигенции и мещанства. Какой из двух путей более мощный, более доминирующий? Казалось бы, интеллигентский. Если считать нравственные стимулы и критерии наиболее важными для человеческого общества, то, конечно, интеллигентский. Но в реальности получается все не так просто. Природа по своей безразумности, бессознательности лишена нравственности: последняя возникает лишь тогда, когда есть этический выбор поступков, это — прерогатива человека (любопытно, что многие животные, находящиеся в человеческом обществе, как бы получают нравственное воспитание, у них появляются зародыши стыда: например, у собаки, съевшей не положенное ей или забравшейся на постель, где ей находиться категорически запрещено). Нравственность — это уже первый шаг к интеллигентности, ибо безнравственен обычно какой-то ущерб другому. Стыд и совесть льют воду на мельницу интеллигенции и мешают мещанам: эгоизм заведомо безнравственен. Многовековое развитие человечества выработало такие прочные этические нормы, что довело некоторые аспекты нравственности до инстинкта (особенно наглядно — покраснение лица при стыде). Конечно, у разных людей разные уровни совести и стыда, но в целом инстинкт стыда показателен для большинства представителей человеческого общества. Одним из самых древних и фундаментальных элементов человеческой культуры является совесть как главный стержень нравственности. Во всех известных мне индоевропейских языках слово это происходит от «знания», «вести» — как бы сопутствие знания. Любопытно, что в финно-угорских языках слово связано не с разумом, а с чувством, душой, сердцем, и это больше подходит к сущности совести: она создана не расчетом и не разумом, а многовековым опытом народной жизни, традицией, совокупностью обычаев2. Совесть вошла в плоть и кровь че2

Впрочем, в древности у народов, возможно, и не было резкого отделения разумного от чувственного. Немецкий язык и сейчас

==24 β. Φ. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ловека. ее нельзя по своей воле изменить или отменить. Практическое выражение нарушенной совести — стыд — при совершении какого-то проступка, пусть самого малейшего, создает краску стыда: кровеносные сосуды лица расширяются, человек краснеет, и никаким усилием воли эта физиологическая акция не может быть прекращена. Крайняя степень стыда — срам, он связан уже с крупными проступками человека (так как в средневековом сознании половая сфера воспринималась как область дьявола, то все наши принадлежности, располагающиеся между ног, назывались срамными местами). Совесть и стыд — великолепные регуляторы поведения, они ограждают человека от дурных поступков, они «грызут» душу после совершения таких поступков. У пушкинского Барона («Скупой рыцарь»), видимо, постоянно присутствует «совесть. Когтистый зверь, скребущий сердце, совесть. Незваный гость, докучный собеседник». «Ограждение» души от зла, связанность человека этическими нормами великолепно проявляется в синониме стыда — в слове «стеснительность»: человек скован, он стесняется. Но совесть не только регулятор и стеснение, она еще и стимулятор. Хорошо сформулировал понятие совести Даль: «чувство, побуждающее к истине и добру, отвращающее ото лжи и зла». Отсюда и пословица: «Глаза — мера, душа — вера, совесть — порука». Совесть играет громадную роль во всяком человеческом обществе. Существуют законы, карающие уголовных преступников, но есть великое множество преступлений, не подпадающих под статьи законов и не подвластных обычным судам. Мальчик стащил из дома какую-то вещь. Сосед словесно обидел соседа. Шустрая девица отбила у сестры жениха. И так далее и тому подобное. Наглость, грубость, жадность, ложь не подлежат юридическим судам, но они осуждаются обществом по совести. сохранил это смешение: Sinn означает и чувство, и смысл; всего одна буква (или звук) различает эти понятия в виде прилагательных: sinnig — осмысленный, sinnlich — чувственный.

Введение

==25 Совесть — выше, шире юридического закона, охватывающего лишь узкую область поведения людей. Екатерина II ввела в России совестные суды, которые разбирали именно те тяжбы, которые не подпадали под юрисдикцию законов (эти суды были упразднены во время реформ 1860-х гг.). Но совесть распространяется и на юридическую сферу. Когда ввели суд присяжных, то последние, далеко не всегда зная тонкости законов, судили по своему разумению и по совести. А если преступник по тем или иным причинам не садился на скамью подсудимых, то он подпадал под законы совести — и общество осуждало его, подвергало нравственному остракизму. Такова была судьба Ф. В. Булгарина, частично — графа M. H. МуравьеваВешателя, жестокими мерами подавлявшего польское восстание 1863 г.

Общество, основанное на совести, — крепко и перспективно, и — наоборот — если совестные начала сужаются и разрушаются, это грозит обществу ужасными последствиями. Совесть не может создаваться в течение годов и десятилетий: нужны века для ее укоренения. Разрушить ее легко, восстановить — почти невозможно. Природные аналогии: вырубка лесов на Буковине, способствовавшая смыванию почвы со скал; разрушение вездеходами тонкого слоя почвы в тундре. Общественно-политические сломы в стране — те же нарушения почвы. Когда происходят бунты, революции, когда на человека сваливаются деспотические, насильнические беспределы, — рушатся нравственные устои, ломается совесть. Наверное, в любое время, в любом обществе существует какойто процент безнравственных людей. Генетически, так сказать, неполноценных. Как некоторым людям слон на ухо наступает, они от рождения немузыкальны, так другим слон наступает на душу, обуславливает их бессовестность. Но в нормальном обществе таких ненормальных единицы. В эпохи же разломов и разрух их количество значительно возрастает. Одна из самых существенных бед революций — разрушение совести.

==26

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... В добавление и в развитие инстинкта человечество создало религиозные комплексы этических норм (сопровождаемые угрозами наказания, главным образом, в другом мире, после смерти), а в последних десятилетиях нашего века, в связи с развитием «восточных», мистических, «космических» учений появились теории о физиологической выгодности доброго, открытого интеллигентского отношения к миру, что особенно любопытно, так как дает объяснение общему неуклонному пути человечества к интеллигентности как естественному процессу. Но можно ли считать противоположный, т. е. мещанский путь неестественным? Может быть, мещанство является органической частью человечества? В том-то и дело, что в некоторой степени — да. Прежде всего, видимо, есть в человеке генетические задатки творческой деятельности или, наоборот, безынициативности. А общество усиливает, развивает те или другие, в зависимости от своей структуры. Нравственность, связанная со свободным выбором поступков, всегда тяготеет к творческому началу. И наоборот, безынициативность тяготеет к несвободе, к безответственности, к рабству. Безынициативное мещанство голосует за рабство, а не за свободу (мещане инициативнодеспотического склада предпочтут тоже именно рабский строй: они там будут добиваться высокого властного положения отнюдь не свободными средствами). Таким образом, деспотические режимы совершенно не приспособлены для интеллигенции и, наоборот, очень приспособлены для мещанского сознания, для мещанской психологии. Замечателен в этом отношении лозунг, появившийся в народном обиходе в советскую эпоху: «Инициатива наказуема». Рядом с этим лозунгом можно было бы поставить и другой, аналогичный: «Нравственность наказуема». Нравственные люди не нужны деспотам: нравственность с ее вечными законами может войти в противоречие с сиюминутными порядками. Вот тут-то и начинается неестественность. Любопытная цепочка возникает: положим, безынициативность,

Введение

==27

равнодушие, лень — генетически заданы, т. е. естественны; но уже отклонение от нравственного выбора, животный эгоизм опасны своими деструктивными, разрушительными возможностями, что не может считаться естественностью; а строй хозяев и рабов совсем уже противоестественен для общества разумных существ. Поэтому в мещанстве при самых внешне благополучных ситуациях в глубине содержится неорганичность, неестественность. Для мещанства может быть очень притягательными «сильная рука», деспотический режим, фашизм, но в перспективе подобные социально-политические структуры не только не органичны, а тупиковы, разрушительны, опасны даже для самого мещанина, попадающего в мясорубку клановых страстей и чисток. Выступление интеллигентов против таких режимов, даже если оно в ближайшей перспективе безрезультатное, «дон-кихотское», кончающееся жестоким наказанием, все же более органично, чем конформизм мещанина. Протест нравственного человека против неестественного строя более естествен, чем фатальное подчинение ему... Зато такой строй и ненавидит не-рабов: не только активно сопротивляющихся, но и просто людей нравственно-духовной складки, людей свободного творчества. Еще раз подчеркнем, что говорим здесь о крайних формах двух типов. Реальность всегда сложнее теоретической классификации. Например, мещанин не обязательно должен быть безнравственным рабом. В России и за рубежом встречаются бездуховные и неальтруистические люди, которые тем не менее — работящие, даже, может быть, творческие в своей области, отнюдь не желающие подчиняться «сильной руке» и вполне нравственные, т. е. следующие основным и вечным религиозным заветам. Такие люди встречаются и в деревне (кулак, но не хищный), и в городских сословиях. С другой стороны, не всякий интеллигент нравственно идеален, при всех его духовностях и альтруистических наклонностях. Недостаток воли (который, увы, не редок в интеллигенции) может

==28

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... сделать человека «слабаком» в борьбе с агрессивными подонками. Чрезмерная отдача себя другим или фанатическая углубленность в науку может привести к невниманию по отношению к самым близким людям, к родным детям, к жене, мужу, родителям. Поэтому реальная жизнь часто преподносит варианты, которые трудно уложить в прокрустово ложе схемы. Однако в целом считаю схему верной, тенденции в противоположных группах проявляются тоже противоположные: интеллигент тяготеет к творчеству, свободе, радости по поводу успехов другого, мещанин — к безынициативности, зависти, рабству. История России страшна последовательным физическим уничтожением и психологическим унижением духовных, творческих, благородных, нравственных личностей: массовые погромы и убийства при Иоанне IV, казни Петровской эпохи, репрессии Екатерины II против вольнодумцев, разгром декабристского движения и последующие репрессии при Николае I... Лишь во второй половине XIX века несколько ослаб карающий меч самодержавия, но тут начались отнюдь не на свободе и нравственности замешанные акции революционеров, опять вызвавшие волны правительственных репрессий. Толькотолько начинала создаваться над народным морем тоненькая пленочка духовной элиты — и ее уничтожали! И в то же время — парадоксы нашей истории! — именно в недрах совсем не интеллигентского деспотического строя появилось и развилось замечательное пломя русской интеллигенции XIX века. Главный парадокс заключался в том, что, подобно древнегреческим государствам, крепостное рабство освободило в России десятки тысяч дворян-помещиков от добывания хлеба насущного, и потому, наряду с примитивными прожигателями жизни, тиранами, обломовыми, несколько сотен образованных людей смогло относительно свободно и бескорыстно заняться литературой, искусством, наукой, журналистикой, а на этой почве и не имевшие рабов разночинные интел-

Введение

==29 лигенты получили возможность уже за плату творчески развивать национальную культуру. Второй парадокс, уже не чисто русский, а общечеловеческий, но все же для России чрезвычайно характерный: любое самое антиинтеллигентское, самое тоталитарное общество нуждается в творческих работниках, ибо и такому обществу нужны врачи, инженеры, педагоги, ученые, военные специалисты и т. д. Как бы ни ненавидели тираны и их окружение интеллигенцию, как бы ни притесняли ее, но она нужна для нормального функционирования государства, с одними духовными лакеями невозможно существовать. Поэтому деспотические режимы, в том числе и бывшие в России XIX века, постоянно колебались между угрозами, да и репрессиями по отношению к интеллигенции, — и попущениями, подачками. Творческие люди вели себя в этих условиях по-разному. Одни, закрывая глаза и затыкая уши, чтобы не воспринимать все окружающие мерзости, погружались в творчество, создавая научные и художественные ценности (а насколько они могли не зависеть от властей материально и насколько им

удавалось реализовать свои плоды — это уже особые вопросы). Другие пытались и внутренне, нравственно приспособиться к существующему строю, опираясь на историю и традиции. Третьи лезли на рожон, боролись с мерзостью, хотя бы в ближайшем окружении — и чаще всего плохо кончали. Четвертые (очень малая часть) эмигрировали. А в общем-то всем было плохо. Но все-таки вопреки репрессиям и унификациям деспотизма русская интеллигенция, главным образом, благодаря дворянским возможностям, создала великую культуру XIX века.

==30

==31

00.htm - glava02 КРАТКИЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЧЕРК Напомню для ориентира основные социально-политические события XIX века. После убийства Павла I первую четверть столетия (1801—1825) правил страной Александр I. Пушкин имел основание не любить царя1, отправившего поэта в ссылку, и охарактеризовал его в 10-й главе «Евгения Онегина» утрированно, но в целом справедливо: Властитель слабый и лукавый, Плешивый щеголь, враг труда, Нечаянно пригретый славой, Над нами царствовал тогда. В самом деле, победа народов России над Наполеоном незаслуженно была после 1812 г. приписана Александру. Начинал он с благих намерений (проведение некоторых либеральных реформ, открытие университетов, расширение сети гимназий), а потом, особенно после наполеоновских войн, заметно «консерватировался», приблизил к себе Аракчеева и реакционных духовных лиц. Полная надежд страна все больше теряла доверие к царю; стали создаваться тайные общества; некоторые будущие декабристы даже вынашивали планы цареубийства. Смерть Александра I в Таганроге спровоцировала декабристов на восстание, но слабая подготовка и отсутствие единства привело их к поражению, и на крови раз-

1

Слово «царь» происходит от сокращения имени известного древнеримского императора Юлия Цезаря (в более точном произношении «кесар(ь)»; отсюда немецкое «кайзер» — Kaiser); от другого римского императора. Августа происходит наименование членов царской семьи «августейшие». Первым официальным русским царем был Иоанн Грозный; Петр I заменил этот титул на «императора»; но неофициально название «царь» существовало вплоть до XX века.

==32 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры.... грома на престол вступил младший брат Александра — Николай I (1825—1855): Александр был бездетным. Испуганный декабристами и последующими революционными взрывами внутри и вне страны (польское восстание 1830—1831 гг., французская революция 1830 г., европейские революции 1848 г.), Николай I всю жизнь боялся дворянской оппозиции, создал мощный репрессивный аппарат (корпус жандармов и III отделение царской канцелярии), следил, чтобы не было никаких нелегальных кружков (как только о них узнавали, сразу же следовали тюрьмы, каторга, ссылки) и чтобы журналисты не вздумали проповедовать сомнительные идеи (в случае промашки журнал мог быть запрещен, а редактор-издатель сослан).; под контролем были все учебные заведения, все научные и общественные организации, театры, гвардия и армия и даже частные вечерние собрания; царь сам иногда — например, по отношению к Пушкину — буквально выступал в качестве цензора, прочитывающего произведения, подготовленные к печати. Однако Николаю I не хотелось выглядеть перед Европой восточным деспотом; он разрешал художникам учиться в Италии, а молодым преподавателям университетов — в Германии и Франции; он — наверное, искренне! — мечтал об уничтожении крепостного рабства и создал правительственную комиссию во главе с министром государственных имуществ графом П. Д. Киселевым, чтобы она занималась разработкой мер, подготавливающих отмену крепостничества; но события 1848 г. заморозили и фактически развалили все замыслы комиссии. Вообще, революция 1848 г. создала в России такую атмосферу страха и наказаний, что последующие годы справедливо называют «мрачным семилетием»: усилена цензура, сокращен прием студентов в университеты — и даже верноподданный граф С. С. Уваров, автор известной идеологической триединой формулы николаевского царствования — «Православие, самодержавие, народность», пы-

Краткии исторический очерк

==33 тавшийся робко заступиться за университеты, был отправлен в отставку. Николай I, как и его старший брат (да в общем и как сменившие его на троне сын, внук, правнук), увы, не любил самостоятельно мысливших людей: они раздражали царя, считавшего, что все идеи и предначертания должны исходить от него. Божьего помазанника на троне, а все окружавшие его должны быть верными исполнителями верховных замыслов. Поэтому ценились преданные, работящие, расторопные служаки — а ум их и творческие таланты были скорее помехой (как, впрочем, и высокий нравственный уровень). В окружении царя было множество таких лиц. Граф П. А. Клейнмихель, главноуправляющий путями сообщения и публичными зданиями в 1842— 1855 гг. В молодые годы он был адъютантом Аракчеева, потом стал начальником штаба аракчеевских военных поселений; при Николае I занимал руководящие посты при строительстве зданий, мостов,

дорог; чтобы все было сделано в срок, не жалел ни денег, ни людей; был окружен взяточниками; для семьи взятки брала жена графа. Существовал анекдот о кн. А. С. Меншикове, морском министре: он повесил в своем кабинете какой-то старинный крест, а по обе стороны — портреты гр. Клейнмихеля и кн. А. И. Чернышева, военного министра; когда гости удивлялись: что это значит? — хозяин пояснял: ведь Он был распят тоже между двумя разбойниками... Граф А. А. Закревский, в 1828—1831 гг. — министр внутренних дел, в 1848—1859 — московский генерал-губернатор. Интендантский офицер, выдвинувшийся в генералы и в верхние слои общества благодаря великой работоспособности и четкой исполнительности. Не знал ни одного иностранного языка, да и в русском был не силен. Зато, как и Николай I, смертельно боялся тайной крамолы, вел себя круто и подозревал в участии в революционных кружках и либерального профессора Т. Н. Грановского, и весьма консервативного профессора М. П. Пого-

==34 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... дина, и даже славянофилов. «Погорел» он, подобно некоторым советским вельможам, на полном презрении к законам и полном доверии к слову начальства: его дочь не жила с нелюбимым мужем (сын канцлера графа К. В. Нессельроде) и просила отца устроить свадьбу — при живом муже! — с любимым человеком; отец якобы получил устное согласие своего давнего знакомого князя А. Ф. Орлова, председателя Государственного Совета, и «молодые» были тайно повенчаны; но кто-то донес, разразился скандал, Орлов открестился — и Закревский вынужден был уйти в отставку. Назовем и еще одного бурбона, тоже из генералов (почти все любимцы Николая I — военные!), Д. Г. Бибикова, который был, в противоположность Закревскому, — сперва генерал-губернатором (ЮгоЗападных губерний, 1837—1852), потом — министром внутренних дел (1852— 1855). Рьяный русификатор, он притеснял поляков, евреев и, разумеется, украинцев. Именно при нем было разгромлено в Киеве Кирилло-Мефодиевское братство (куда входил и Т. Г. Шевченко), проповедовавшее довольно робкие идеи украинской культурной автономии. Ведь тогда даже украинский язык был под подозрением, он был запрещен в школах и церквах. Царила идея единой и неделимой России. Следует учитывать, что в течение почти всего XIX века Россия, продолжая традицию предшествующих столетий, непрерывно расширялась; властители царской империи не могли не проникаться самодержавным, деспотическим, завоевательным духом; в 1801—1803-х гг. к России была присоединена большая часть Грузии (восточная и центральная части), 1809 г. — Финляндия, 1812 г. — Бессарабия, 1813 г. — часть современного Азербайджана (остальная часть — 1828 г.), 1815 г. — сердцевина Польши (герцогство Варшавское), 1828 г. — значительная часть Армении и берег Черного моря от Анапы до Поти (окончательно Кавказ был покорен в 1864 г.), 1865 г. — территория современного Казахстана, 1865—1885 гг. — совре-

Краткий исторический очерк

==35 менных среднеазиатских государств. При этом добровольно к России присоединилась только Грузия, все остальные земли были получены в результате завоеваний или послевоенных договоров. Любопытно, что в XVIII— XIX веках даже в случае поражений в войнах Россия не теряла территорий (потеря Аляски — не в счет, она была продана в 1867 г. американцам). Победы в XIX веке русская армия одерживала в войнах с достаточно слабыми противниками (Швеция, Турция, Персия, среднеазиатские ханства), исключением была лишь война с Наполеоном, но то была воистину всенародная война, люди защищали свое отечество от захватчиков. Столкновение же в Крымской войне 1854—1855 гг. с флотами и армиями Англии и Франции закончилось поражением России. Оно объясняется отдаленностью фронта от русских губерний, бездорожьем, военнотехнической отсталостью, грандиозной растленностью интендантских служб, бездарностью военачальников, которые то патологически медлили, то бросали солдат на убой (всего в восточной войне 1853—1856-х гг. погибло полмиллиона русских солдат, в два раза больше, чем у противника, а ведь война была, главным образом, оборонительная). На руководящие должности в стране назначались не самые талантливые специалисты, а близкие ко двору, «свои» люди. Это сказывалось на уровне, на перспективах, на настроении солдат и офицеров, но в мирное время не всегда было катастрофично, не всегда даже было заметно со стороны: необходимы были яркие факты сравнительного свойства, необходимо было соревнование. Война как раз и давала такие факты и пособия. Оказывалось, что цари издавна не любили и опасались выдающихся полководцев. Суворова ненавидел Павел I. Кутузова явно недолюбливал Александр I, он лишь под давлением общественного мнения и в критическую для страны минуту поставил его в 1812 г. во главе русской армии. Николай I невзлюбил Ермолова, так что тот в расцвете сил вынужден был уйти в отставку. Зато Ни2*

==36 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... колай обожал Паскевича, осыпая его орденами и званиями: светлейший князь Варшавский, граф Эриванский, генерал-фельдмаршал; но Паскевич был хорош в войнах с Турцией и Персией, да при усмирении восставших поляков, а уже в Венгерской кампании 1849 г. и при начале Восточной войны 1853 г. позорно проявил неспособность воевать с западноевропейскими армиями, Николай вынужден был отстранить его от руководства Крымской кампанией. Бывший начальник штаба при Паскевиче кн. М. Д. Горчаков (не путать его со знаменитым родственником Александром Михайловичем, товарищем Пушкина по Лицею, а потом известным дипломатом), назначенный во главе Крымской армии, тоже

проявил бездарную нерешительность и тоже был отстранен. Лишь при Александре II, тоже не бог весть как благоволившем талантам, военным гениям стало чуть полегче: военному министру Д. А. Милютину удалось, несмотря на величайшие трудности, реформировать русскую армию, а генералу М. Д. Скобелеву, благодаря блистательным победам в русско-турецкой войне 1877—1878 гг., стать национальным героем. Лишь выдающимся флотоводцам «везло» в XIX веке: М. П. Лазарев, П. С. Нахимов, В. А. Корнилов показали свой военно-морской гений в битвах при Наварине и Синопе. Очевидно, как, скажем, и в математике, в шахматах, в техническом изобретательстве, где сразу видно, кто есть кто, с гениями морского боя трудно было соревноваться каким-нибудь придворным ловкачам. Это, однако, не мешало Николаю I назначить управляющим морским министерством упомянутого выше кн. А. С. Меншикова, которому Чаадаев в глаза язвил, дескать, вы и шлюпкой никогда не управляли (этот эпизод рассказан Герценом в «Былом и думах»). Итак, несмотря на постыдное поражение в Крымской войне, Россия в течение всего XIX века продолжала расширяться, и это укрепляло имперские, великодержавные настроения правящих кругов. Такой имперский, государственный дух утверждался свыше, но им были проникну-

Краткий исторический очерк

==37

ты и многие слои образованного общества, и не только относительно консервативные славянофилы, но и, казалось бы, антисамодержавные западники! Но именно в среде западников зрела при Николае I историческая и историко-юридическая школа государственников: К. Д. Кавелин, Б. Н. Чичерин, С. М. Соловьев. Элементы имперского мышления стали развиваться даже у такого крайнего западника, как В. Г. Белинский: он неоднократно заявлял о своем преклонении перед Иоанном IV и Петром I, он сочувственно отнесся к разгрому Кирилло-Мефодиевского братства и к ссылке Шевченко в солдаты, ибо не любил украинский сепаратизм, а украинский язык считал диалектом русского. Важно еще учесть, что культурная политика Николая I была великодержавной, но в ней было мало русского. Притеснения поляков, евреев, украинцев, татар имели именно великодержавный характер; представители этих народов пытались добиться каких-то прав, а это якобы могло подорвать органическую целостность государства. Но это не значит, что за счет притеснения других народов русскому жилось легче. В «триединой» формуле графа Уварова православие стоит на первом месте, но как мало в действительности уважалась эта основная религия русского народа и как мало уважалось духовенство! Об этом еще будет идти речь в нашей книге. Да и третий элемент уваровской формулы, «народность», был показной, а не реальный. Крепостное рабство трудно связать со вниманием к народным нуждам. Никакого интереса к народному быту, к крестьянскому искусству правящие круги не проявляли. Крестьянам был закрыт путь в учебные заведения. Гениальные оперы Глинки, где впервые широко зазвучали русские народные мелодии, были прохладно встречены при царском дворе. Все-таки в глубине души Николай I, как и его старший брат, оставался западником. Он явно благоволил немецкому засилью в Прибалтике (остзейские немцы — главные поставщики крупных чиновников России!) и не

==38 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... протестовал против притеснения православия в прибалтийских губерниях, наоборот, когда молодой славянофил Ю. Ф. Самарин стал резко выступать против разных фактов такого притеснения, то ему пришлось посидеть в Петропавловской крепости. Николай I оставался совершенно равнодушным к судьбе славянских «братьев», находившихся под игом Турции и Австрии, более того — именно внимание русских славянофилов к западным и южным славянам раздражало его: он считал, что любые попытки смягчить положение братьев-славян означают подкоп под целостность пусть чужих, но все же монархий, тоже великих держав: спокойствие турецкого султана и австрийского императора Николаю было дороже судьбы миллионов угнетенных народов. Характерно, что в манифесте 1853 г. о начале русско-турецкой войны (потом она была названа Восточной, а значительная ее часть — Крымской) говорится о притеснении Оттоманской империей православной церкви, но ни слова о желании освободить единоверцев из-под турецкого ига. Все свои царственные годы Николай жил под впечатлением восстания декабристов и потому боялся любых нестандартных объединений, кружков: как бы чего не вышло! — и всегда приказывал жестоко расправляться со студенческими кружками, с подозрительными журналами, с самостоятельно мыслившими интеллектуалами (страшная судьба Чаадаева, официально объявленного сумасшедшим). Даже такой абсолютно далекий от любых форм оппозиции человек, как кн. В. Ф. Одоевский, оказался под подозрением как организатор филантропического Общества посещения бедных просителей. Особенно испугали Николая I европейские революции 1848 г. Репрессии в России еще более усилились, недаром оставшееся до смерти императора время получило название мрачного семилетия (1848—1855). Восшествие на престол в 1855 г. сына Николая, Александра II, воспитанника В. А. Жуковского, воспри-

Краткий исторический очерк

==39 нималось почти всей Россией как праздник, как окончание деспотической эры и начало новой, светлой. И в самом деле молодой император ослабил цензуру, разрешил относительно свободно ездить за границу, амнистировал декабристов, а главное — открыто провозгласил подготовку фундаментальных реформ. С бурными обсуждениями по всей стране, с перекраиванием предварительных проектов на различных этапах и в различных инстанциях, наконец, с утверждением Государственным Советом и царем, 19 февраля 1861 г. было принято «Положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости», ликвидирующее многовековое крепостное рабство. Трудно передать то всенародное

ликование, которое охватило страну (за исключением матерых крепостников), когда (с двухнедельным опозданием) был официально опубликован царский манифест о реформе. Потом восторги сникли, так как реально земля передавалась крестьянам не бесплатно, они должны были за нее выплачивать помещикам значительные суммы денег, а поскольку брали ссуды в банках, то отдавать еще и с немалыми процентами. Но все-таки кончилось феодальное рабство, люди стали юридически свободными. Вслед за главной реформой Александра II был проведен еще ряд важнейших преобразований. Земская реформа (1864) впервые создала выборные органы местного самоуправления. На избирательных съездах в городах и селах выбирались на три года гласные, которые составляли уездные земские собрания, в свою очередь избиравшие губернских гласных (один губернский на шесть уездных гласных), а из них образовывалось губернское земское собрание. Собрания выдвигали соответственно исполнительные органы — губернскую и уездные земские управы (тоже на три года). Конечно, выборность была относительная: поставлен имущественный ценз, бедняки не имели избирательных прав; председателем земского собрания автоматически становился местный предводитель дворянства; губернаторам и министру внутренних дел

==40 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... предоставлялось право отменять нежелательные постановления земских учреждений; председатели уездной и губернской земских управ утверждались соответственно губернатором и министром. И всетаки в России впервые появились местные органы самоуправления, которые могли очень много сделать и реально делали для подъема хозяйства, культуры; в ведении земств были местные пути сообщения, финансы, тюрьмы и дома призрения, забота о торговле и промышленности, а главное — образование и здравоохранение. Россия начала покрываться сетью земских школ (вплоть до небольших сел) и медицинских пунктов: в каждом уезде стало несколько врачей. Вослед земской реформе было утверждено царем новое городовое положение (1870): в городах, как и в земствах, выбирались гласные, составлявшие городскую думу, а дума избирала городскую управу во главе с городским головой; и, подобно земству, городские головы губернских столиц утверждались министром внутренних дел, а других городов — губернатором. Права и обязанности касались, как и у земств, местных сфер. Громадное значение имела судебная реформа (1864). Вместо примитивного и полутайного суда предшествующих царствований впервые вводились открытые судебные заседания, несменяемость судей и их независимость от властей; вводился институт адвокатов, по тогдашней терминологии «присяжных поверенных». Россия становилась в этом отношении воистину европейским государством. Уголовные дела рассматривал окружной суд (округ равен губернии), в который входили, наряду с прокурором и судьями, 12 присяжных заседателей (назначались по жребию от постоянных жителей данной местности). Участие такой массы народных представителей обеспечивало относительную объективность приговора и закрывало дороги взяточникам.

Мелкие проступки оказывались в ведении мировых судей — это на уездном уровне, мировые судьи избирались уездным земским собранием. В крестьянском мире еще в

Краткий исторический очерк

==41 1861 г. учреждены волостные суды, рассматривавшие мелкие уголовные и гражданские правонарушения. Волостные судьи ежегодно избирались из самих же крестьян на волостном сходе, составленном из выборных народом лиц. Любопытно, что эти судьи рассматривали проступки и меры наказания, руководствуясь не юридическими законами, а многовековыми крестьянскими обычаями. При Александре II была проведена самая крупная в послепетровской России военная реформа (1862— 1874). Уничтожили 25-летнюю солдатчину, срок военной службы сократили до 6 лет (плюс еще 9 лет быть в запасе). А главное — введена всеобщая воинская повинность. И дворянские, и купеческие дети, и сыновья духовных лиц наряду с крестьянами призывались в армию: впервые уничтожались сословные преимущества (исключение делалось лишь для самих лиц духовного звания: они не призывались). Однако вводились большие льготы по семейному положению и по образованию. Еще в 1863 г. были отменены страшные виды телесного наказания: шпицрутены, плети, розги. Впрочем, окончательно и тогда не отменили телесных наказаний мужчин (женщины полностью были освобождены): до 20 розог крестьянам по приговорам волостных судов, до 100 розог арестантам и ссыльным, а при повторных преступлениях ссыльно-каторжных и ссыльнопоселенцев — до 100 ударов плетьми. О реформах образования и цензуры пойдет речь в соответствующих главах. Когда мы перечисляли наиболее характерных сановников из окружения Николая I, то отметили их несамостоятельность: они лишь исполняли волю и идеи самодержца. Александр II тоже не слишком жаловал творческих людей (Тютчеву принадлежит очень точный образ: «Когда государь разговаривает с умным человеком, он себя чувствует, как на сильном сквозняке»). Но, в отличие от своего отца, Александр задумал провести великие реформы, а для этого недостаточно было придворных Молчалиных, необходимы были именно творческие натуры. Ца-

==42 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... рю приходилось идти на компромиссы, лавировать между своими достаточно консервативными вкусами, оравой монстров-крепостников из Государственного Совета и придворного окружения и «новыми» людьми, которым поручались проекты реформ.

Надо признать, что при дворе тоже .были сторонники реформ: младший брат царя, великий князь Константин Николаевич, глава морского ведомства, много сделавший для реорганизации русского флота (особенно для замены парусников пароходами), для крестьянской реформы, для расширения либеральной печати (бесцензурный орган министерства «Морской сборник» стал рассадником либерализма и демократических идей в бурное реформенное время). Большую роль в создании пореформенного общественного мнения играл салон великой княгини Елены Павловны, вдовы Михаила Павловича, брата Николая I. Елена Павловна покровительствовала деятелям крестьянской реформы и еще в 1859 г. провела в своем имении первый эксперимент с освобождением крепостных, использованный потом в главном проекте. Велики заслуги Елены Павловны и в меценатстве (создание Русского музыкального общества и Петербургской консерватории), и в милосердии (создание Крестовоздвиженской общины сестер милосердия, предвестницы Красного креста). Но Константин Николаевич и Елена Павловна были исключениями в придворном кругу. Любопытно, что наиболее либеральных и откровенных реформистов все-таки быстро съедала консервативная камарилья, и Александр не сопротивлялся. Либеральный министр внутренних дел С. С. Ланской (1855—1861) в самую кульминационную пору — вскоре после объявления манифеста об уничтожении крепостного права — был уволен, вместе со своим замечательным помощником Н. А. Милютиным. А сменивший его на посту министра П. А. Валуев (1861—1868) оказался как раз таким гибким, лавирующим сановником, который, возможно, и нужен был колеблющемуся императору при наличии очень сильной

Краткий исторический очерк

==43 консервативной оппозиции в верхах. Валуев, с одной стороны, провел почти все благотворные реформы того царствования и открыто показывал свою неприязнь к одиозным фигурам вроде М. Н. Муравьевавешателя и М. Н. Каткова, но в то же время он явно угнетал неофициозную печать, стал ограничивать результаты реформ, начатых при нем же и т. д.; современники почти единогласно считали его достаточно беспринципным фразером, а не человеком дела. Объективно более деятельным реформистом (хотя внутренне не столь уж убежденным либералом) стал последний при Александре II министр внутренних дел (1880—1881) граф М. Т. Лорис-Меликов. Он активизировал и расширил замороженные было или урезанные реформы, всячески пропагандировал земство как замену прежнего приоритета дворянства, добился увольнения с поста министра народного просвещения гр. Д. А. Толстого и замены его либеральным А. А. Сабуровым; добился ликвидации печально знаменитого III отделения; подготовил так называемую «конституцию», первую робкую попытку создать всероссийскую выборную «общую комиссию», которая должна была, с совещательным голосом, помочь правительству завершить великие реформы. Увы, уже одобренный царем план был вынесен на рассмотрение Совета министров 4 марта 1881 г., но 1 марта Александр был убит народовольцами, а обсуждение проекта 8 марта уже при Александре III закончилось его провалом, и Лорис-Меликов ушел в отставку. Революционные акции мешали проведению александровских реформ на протяжении всего его царствования (слава Богу, их еще не было перед 1861 г.2, а то неиз-

2

Представления Ленинаго двух революционных ситуациях, не перешедших в революцию: 1859—1861 гг. и 1879—1881 гг., о чем так много писалось в советское время, явно преувеличены и натянуты: до 1861 г. было немного крестьянских бунтов, они начались после объявления манифеста 19 февраля, и революционные молодежные кружки стали создаваться после февраля; отдельные крестьянские возмущения перед 1881 г. тоже никак не могли создать революци-

==44 ______Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... вестно, не задержалось ли бы освобождение крестьян еще на много лет). Великий князь Константин Николаевич, назначенный в 1862 г. наместником Царства Польского, пытался либеральными уступками, примирительной политикой сдержать польское освободительное движение, но ничего не смог сделать. В январе 1863 г Польша восстала, великий князь восстановил против себя царя, на которого он прежде имел все-таки влияние. В 1863 г. наместником Царства Польского стал исполнительный генерал Ф. Ф. Берг. А усмирять Литву царь назначил одного из самых суровых и жестоких сановников, Μ. Η. Муравьева (он стал генералгубернатором шести северо-западных губерний), чьи действия, кажется, не имеют себе равных в европейской истории XIX века (массовые казни, сожжение целых деревень, массовая ссылка в Сибирь на каторжные работы, закрытие католических монастырей и т. д.). Именно при подавлении польского мятежа Муравьев получил в общественном мнении приставку «Вешатель». Царь под давлением этого общественного мнения потом (1865) уволил Муравьева, но после неудачного покушения Каракозова в 1866 г. (стрелял в Александра у Летнего сада в Петербурге, но ему помешал крестьянин Комиссаров) царь снова вспомнил о Муравьеве и назначил его председателем верховной следственной комиссии по делу злоумышленника. Муравьев люто ненавидел реформы, ненавидел либерала Валуева (взаимно!) — и таких сановников было при Александре немало, но, пожалуй, самый из них матерый и колоритный — граф Д. А. Толстой, обер-прокурор Святейшего Синода (1865—1880). Он был назначен министром по представлению М. Н. Муравьева как раз после покушеонную ситуацию, другое дело террористические акции «Народной воли»: покушений на царя и видных сановников было так много, что Александр II оставил свои любимые прогулки по набережной Невы и под полицейской охраной ездил со своей собачкой гулять в сад Аничкова дворца (нынешний Сад отдыха у Екатерининского сквера на Невском проспекте). Но и убийств и покушений было слишком мало. чтобы создать революционную ситуацию; убийство Александра II, конечно, никакого отношения к революции не имело.

==45

Краткий исторический очерк

ния Каракозова, проводил в содружестве с М. Н. Катковым консервативные реформы в сфере образования. Справедливую характеристику дал ему строгий либерал Б. Н. Чичерин: «... ненавидящий всякое независимое движение, всякое явление свободы, при этом лишенный всех нравственных побуждений, лживый, алчный, злой, мстительный, коварный, готовый на все для достижения личных целей, а вместе доводящий раболепство и угодничество до тех крайних пределов, которые обыкновенно нравятся царям, но во всех порядочных людях возбуждают омерзение» (Чичерин 1929, 193). Чичерин расшифровал с примерами свои гневные эпитеты: незаконная жена Александра II Е. М. Долгорукова (потом, после смерти императрицы в 1880 г., царь вступил с ней в морганатический брак и присвоил ей титул светлейшей княгини Юрьевской) была осуждаема петербургским светом, чуть ли не один Толстой приглашал фаворитку на свои вечера; примеров алчности Толстого известно очень много, начиная с ограбления крестьян при проведении реформы в его имении. Взяточничество и присвоение казенных средств процветало и при Николае I. При Александре II, благодаря большей гласности, обилию ревизий, в низших и средних эшелонах власти и разоблачений стало больше. Но самые верхние слои оставались вне каких бы то ни было проверок, а так как развитие капиталистических отношений, особенно миллионные прибыли при строительстве железных дорог, стимулировало бесстыдную алчность, то окружение Александра тоже оказалось не очень нравственно стойким, в этом отношении оно оставило далеко позади все царские дворы XIX века. Шеф жандармов граф П. А. Шувалов рассказывал своим приближенным, как младший брат царя, великий князь Николай Николаевич приезжал к нему просить поддержать в Комитете министров, при сильной конкуренции, просьбу определенной группы дельцов о предоставлении ей некоей железнодорожной концессии: если дело выгорит, то великому князю обещано 200 тысяч

==46

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... рублей; Шувалов якобы отказался, но Николай Николаевич через несколько дней хвастал, что деньги получил (Феоктистов 1929, 311—312). А насколько был чист сам Шувалов? В фонде Д. А. Милютина в РГБ (95.50) хранится сатирическая рукопись: якобы заглавный лист «арлекинады» «Много шуму из пустяков, или Новые права русского дворянства»; «Действие происходит в 1873 году», а среди действующих лиц — гр. Д. Толстой, гр. П. Шувалов, А. Е. Тимашев (министр внутренних дел в 1868—1878 гг.) и др. Перечислены выступающие в антрактах: «Шувалов и Валуев исполнят паде-де «Два вора». Таково, видимо, было общественное мнение, хотя все имеющиеся документы свидетельствуют, что ни Шувалов, ни Валуев не запятнали себя воровством. Фаворитка императора Ε. Μ. Долгорукова, будущая светлейшая княгиня Юрьевская, откровенно брала громадные «налоги» с железнодорожных дельцов, помогая именно им получать выгодные концессии. Ε. Μ. Феоктистов и барон А. И. Дельвиг обстоятельно рассказывают об этих нахальных поборах, о которых не мог не знать император: именно он настаивал на выборе лиц, рекомендованных его невенчанной женой. В 1871 г. упорство Дельвига, фактического управителя министерства путей сообщения, желавшего отдать концессию известному К. Ф. фон Мекку (мужу не менее известной теперь меценатки, поддерживавшей П. И. Чайковского), а не царскому, т. е. Долгоруковой, протеже, сомнительному Ефимову, привело к отставке министра графа В. А. Бобринского и самого барона: невозможно было тягаться с царем! А перемену своего мнения фаворитка оценила в полтора миллиона рублей, но фон Мекк не дал; предлагал 700 тысяч, не договорились (там же, 306—312). Ε. Μ. Долгорукова с каким-то наглым вызовом умножала свой капитал, окружение настоящей императрицы Марии Александровны3 было более скромно в этом 3

Все, конечно, относительно. Ходили слухи, что Мария Александровна — дочь не герцога Гессенского Людовика II, а камергера

Краткий исторический очерк

==47 отношении, но принц Гессенский, брат императрицы, тоже участвовал в железнодорожном строительстве: и ведь не в своем герцогстве, а в России. На фоне всего калейдоскопа александровских сановников выделяется фигура военного министра (1861— 1881) Д. А. Милютина, с 1878 г. графа. В отличие от своего «гражданского» брата Николая, выживавшегося крепостниками, Дмитрию удалось 20 лет проводить военные реформы и в корне реорганизовать армию, которая в русско-турецкой войне 1877—1878 гг. показала себя блестяще (увы, министру не удалось преобразовать военное интендантство, где взяточник сидел на хапуге, — тут он оказался бессилен). Очевидно, Александр II понимал всю важность военных реформ и терпел столько лет умного, деятельного, честного, либерального министра. Вынуждены были терпеть и консерваторы. Но до поры до времени. После убийства царя, уже при Александре III, Милютин вслед за ЛорисМеликовым подал в отставку. Великий князь Александр Александрович, ставший после 1 марта 1881 г. Александром III, круто повернул руль русского пути. Он с юных лет отличался консервативным характером, он открыто противился реформам, и его царствование отличается явным замораживанием всех социально-

политических сдвигов прошлого царствования. Если воспитателем Александра II был В. А. Жуковский, Граней, т. е. незаконнорожденная принцесса. Когда перед свадьбой будущего Александра II князь А. Ф. Орлов сообщил об этом слухе Николаю I, то тот будто бы отпарировал: «А мы-то с тобой кто?» То, что А. Ф. Орлов — внебрачный сын брата знаменитого екатерининского фаворита, было довольно широко известно. Вероятно, и до Николая дошла сплетня, что реальный его отец — не Павел I, а немецкий поэт и драматург Фридрих (по-русски Федор Иванович) Клингер, близкий к императрице Марии Федоровне (действительно, внешность Николая очень не похожа на лица Павла I и других его сыновей); с другой стороны, в декабристских кругах был распространен слух, что Николай — сын гоф-фурьера Д. Г. Бабкина; об этом говорится в копии статьи декабриста А. Ф. фон Бриггена о происхождении Павла I, хранившейся у нижегородского губернатора Ф. В. Анненкова (опубликована: «Былое», 1925, № 6).

==48

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры то Александра III — профессор-юрист К. П. Победоносцев, который еще при Александре II стал подниматься по чиновной лестнице и получил в 1880 г. пост обер-прокурора Святейшего Синода, пост, который он потом занимал четверть века, до революции 1905 г. «Победоносцев над Россией простер совиные крыла», — писал А. Блок в поэме «Возмездие». Никогда еще в истории России оберпрокурор Синода не играл такой роли: Победоносцев стал главным советчиком и вдохновителем царя, стал как бы над Государственным Советом, над министрами. Главные идеи этого деятеля были, так сказать, негативны: «не пущать!» — пользуясь термином Щедрина. Главное в культуре, считал обер-прокурор, это — сила инерции; он ненавидел парламентаризм, выборность, свободную печать, распространение знаний... При прямом участии Победоносцева в самом начале нового царствования ушли в отставку все либеральные министры: Лорис-Меликов, Д. А. Милютин, министр финансов А. А. Абаза, зато министерские портфели получили матерые консерваторы; министром внутренних дел стал известный гр. Д. А. Толстой (1882—1889), несколько лет бывший не у власти. Впервые в XIX веке страной начал править не западник, а убежденный славянофил, даже русофил. Историк Я. Л. Барсков, в молодые годы служивший придворным чиновником, рассказывал, как однажды Александр III, видимо, слышавший о публикации Герценом одного из списков статьи А. Ф. фон Бриггена «О происхождении императора Павла I» («Исторический сборник», кн. 2, Лондон, 1861), спросил конфиденциально историка, насколько достоверны слухи о Павле Петровиче как не-сыне Петра III. «Не скрою, ваше величество, — ответил Барсков, — есть документы, начиная с воспоминаний императрицы Екатерины, что отцом был Сергей Салтыков». — «Слава Те, Господи, слава Те, Господи, — закрестился Александр, — значит, и во мне есть хоть капля русской крови!» (изложение С. А. Рейсера: он в 1930-х гг. служил вместе с

==49

Краткий исторический очерк Барсковым в Ленинградской Публичной библиотеке, и тот рассказывал много интересных эпизодов из жизни императора). Барсков утаил от Александра вторую часть легенды: якобы ребенок родился мертвым, и его заменили «чухонским» мальчиком, сыном кормилицы. Если первая часть легенды может восприниматься как достоверная, то вторая уж совсем фантастическая, нереальная. А если бы Барсков еще добавил слух о Николае I и о том, что якобы Екатерина II — дочь известного вельможи И. И. Бецкого4, то, возможно, царь еще более бы возгордился своей русской кровью. Самый националистический из всех русских царей, Александр III ратовал за сильную державу, укреплял армию и флот (именно при нем началось интенсивное строительство военных кораблей на Черном море), расширял свои владения (именно при нем закончилось завоевание Средней Азии). Но любопытно, что при нем не было ни одной крупной войны: Александр даже получил прозвание «миротворец». Несколько раз страна была на волоске от войн: русские властители очень боялись, что Турция разрешит Англии ввести военный флот в Босфор; в Закаспии чуть не столкнулись Россия, срочно оккупировавшая Туркмению, и Англия, под чьим протекторатом уже был Афганистан и чьи интересы явно простирались дальше на Север; в Европе были политические конфликты с Австрией (по поводу Болгарии) и экономические — с Германией (взаимные таможенные перегораживания). Но всетаки до войны дело не дошло. Александр III из всех русских императоров XIX века процарствовал самый короткий период — 13 лет. Его миловала судьба: не было дворцовых переворотов, его не

4

В «Энциклопедическом словаре» Брокгауза-Ефрона об этом сказано очень деликатно в статье о Бецком: «...в Париже был представлен герцогине Ангальт-Цербстской — Иоганне-Елизавете (матери императрицы Екатерины II), которая и в то время (конец 1720-х гг. — Б. Е.), и впоследствии относилась к нему очень милостиво» (Т. ΠΙΑ, СПб., 1891, С. 649).

==50

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... достали бомбы народовольцев, но прожил-то он очень мало — 49 лет. Слишком он злоупотреблял алкоголем (тоже рекорд среди русских царей!), был в конце жизни очень болезненный: водянка, нефрит (кажется, от нефрита он и умер). Императрица принимала самые настойчивые меры, чтобы лишить его спиртного, но он, доставая водку через верных слуг, научился утаивать бутылки, чуть ли не лично изобретя плоские пузырьки, которые можно было прятать в карманах и в голенищах сапог. В 1894 г., после смерти родителя, на престол вступил Николай II, последний русский царь. Унаследовал он от отца, кажется, только русофильство, другие его свойства, особенно выделявшиеся нестойкость и нерешительность, явно исходят от других генетических корней. Драматическая история его царствования началась печально известной Ходынкой (во время коронации в Москве на Ходынском поле было устроено бесплатное угощение и раздача подарков, и массы народа, при плохой организации праздника, создали давку, в свалке погибло 1300 человек, изуродовано тоже 1300), а закончилась страшным расстрелом в 1918 г. всей царской семьи. Но эта история относится уже к хронологическому отрезку следующей книги, к очеркам XX века.

==51

00.htm - glava03 РУССКИЙ ХАРАКТЕР Сейчас принято говорить — «менталитет», но я остановился на традиционном названии, оно как-то лучше сопрягается с прилагательным «русский». Тема, нужная для данной книги, очень сложна и многоаспектна. Уже неоднократно заявлялось, что Россия настолько обширна и разнообразна по своим географическим, социальным и этническим параметрам, что чрезвычайно трудно находить для всех русских общие знаменатели. Архангельский помор и терский казак, подмосковный крестьянин и сибирский охотник — весьма не похожие и по облику, и по характеру люди. Скажем, суровые условия Севера требовали для выживания несравненно большей работоспособности и смекалки, чем благодатный солнечный Юг (полная аналогия на Западе, таковы же отличия типичного скандинава или англичанина от типичного итальянца). Не говорю уже о сословных различиях, весьма существенных для XIX века. Нельзя сбрасывать со счетов и индивидуальные психологические различия, не связанные ни с социальными, ни с региональными признаками: одни все свои радости и беды держат при себе, другие широко о них оповещают; одни постоянно плачутся, винят жизнь за недоданное, а другие радуются наличному, благодарят Бога за счастье... Ап. Григорьев, много думавший о сути русского характера, пришел в конце концов к убеждению, высказывая его в ряде статей и писем, о двойственности нашего менталитета: есть у нас и смирные, и «хищные», покорные семейному началу и бунтари против него, в былинах сосуществуют образы «святого» Ильи Муромца и «ёрника» Чурилы Пленковича. Наверное, какие бы черты мы ни привлекали к анализу, всегда найдутся русские люди с подобными свойствами — как найдутся и с противоположными. Чтобы все

==52

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... же получить представление о национальном характере, нужно: во-первых, помнить не о стопроцентном наполнении народной жизни какими-то признаками, а лишь о заметном преобладании их, а, во-вторых, постараться сузить объекты регионально и сословно до относительно однородной массы. Мне представляется, что наиболее «густо» национальный характер воплощает крестьянство центральных и относительно южных («центрально-черноземных») губерний страны, т. е., главным образом, крепостное крестьянство. Ап. Григорьев считал, что задавленное крепостничеством крестьянство не может служить эталоном национального характера, для этого следует привлекать свободное купечество (а также промышленников). Но, во-первых, купцы и промышленники — лишь тонкий слой над народной массой, во-вторых, они сохранили многие крестьянские черты и обычаи, в-третьих, многие их «свободные» черты в зародышевых формах наличествовали и в крестьянстве. Наиболее сильное идеологическое, «ментальное» воздействие на русский народ в течение многих веков оказывали четыре фактора: православная религия, крепостное право, обширное монархическое государство-империя, «деревенскость», т. е. малое количество городов (теснота, обилие городов в Западной Европе, интенсивность информации, развитие торговли и промышленности — все это создавало совсем другой менталитет западных народов). Религия внедряла в народное сознание добротные общехристианские идеалы, но были и дополнительные, так сказать, византийско-православные принципы, которые весьма существенно определяли народное мироощущение. Прежде всего это неукоснительная правота только одной позиции, одной идеи, одной церкви. Истинная церковь — одна, все остальное враждебное, чужое: не только, скажем, мусульманство или иудаизм, но и другие конфессии христианства, любое сектантство, любая ересь (слово «ересь» до наших дней дошло как синоним чепухи, бессмыслицы, ошибочности).

Русский характер

==53

Ю. М. Лотман и Б. А. Успенский показали в своих работах коренное отличие православной картины потустороннего мира от католического, где существует промежуточная стадия между раем и адом — чистилище; для православия же нет никаких третьих, переходных зон: или рай, или ад! Соответственно и в земном мире деление происходит по армейскому принципу: «На первый-второй рассчитайсь!» — или свое, или чужое. Чужие религии, чужие нации, чужие одежды... «Немец» ведь название более широкое, чем житель Германии, — это вообще чужой, немой, не мой, не умеющий говорить по-моему (такие средневековые представления докатились до наших дней; рассказ студентов-венгров, живущих в украинском Закарпатье и едущих домой из Москвы: в купе с ними — какой-то гражданин, который первый час выдержал венгерскую речь, а потом раздраженно обратился к соседям: «Вы что, почеловечески не умеете говорить?»). Следующее звено этой цепи — решительная борьба со всеми враждебными идеями и принципами, выкорчевывание любых отклонений в своей среде и восприятие любого «чужого» человека как опасного агитатора за совсем не наши ценности. Враждебность к чужому соседствовала с сильным традиционализмом: все новое, даже в минимальных дозах, воспринималось в штыки, как идущее от лукавого. Иными словами, в народном сознании воспитывалось явное отчуждение от новаторства и творчества. Настоящая трагедия возникла в связи с реформами патриарха Никона в середине XVII века: суровый и фанатичный Никон считал, что именно он знает истину в последней инстанции и потому смело проводил реформирование (он-то считал, что очищает от искажений!) церковных обрядов; но многие верующие люди остались на старых позициях и готовы были идти на казнь или даже на самосожжение, чтобы не поддаться дьявольским новшествам; реформы Никона, однако, были признаны официально, тоже стали традицией — ив последующих веках велась изнуритель-

==54

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ная борьба двух традиций, старообрядческой и никонианской, каждая из которых истолковывалась сторонниками как единственно истинная. Соборный, именно собирающий паству характер православной церкви вместе с патриархальным1 укладом русской деревни воспитывал общинность: каждая деревня представляла собой общину, где даже наряду с помещичьей землей почти всегда была земля своя, крестьянская, и она принадлежала не личностям и не семьям, а всей общине; общинно арендовали и помещичью землю, и луга для покосов. Земля принадлежала общине, миру, да и сами крестьяне принадлежали не только помещику, но и миру (сейчас мы оба мира, и «покой», и «общность людей», пишем одинаково, а до 1918 г., до языковой реформы мир-покой писался через и «восьмеричное», т. е. «и», а мир-общность через и «десятеричное», т. е. «i»; в названии толстовского романа присутствовал «мир» как антипод войны, а Маяковский назвал свою поэму нарочито

обобщенно: «Война и м1ръ»). Общинность развивала солидарность, взаимопомощь, христианскую доброту к ближнему. Впрочем, не только к ближнему. Даже к «чужому», если он — странник, бедняк, нищий. В XIX веке, а не только в средневековье, бедные крестьяне, у которых к зиме или к весне уже кончился хлеб (и вообще какая бы то ни было еда), шли «в кусочки», т. е. шли побираться, просить кусочки хлеба, а в относительно зажиточных домах кусочки заранее 1

Патриархальность — характерная черта русской народной жизни, начавшая разрушаться лишь в XIX веке: ее отличала четкая иерархия отношений в большой семье (с женатыми детьми, обилием внуков), возглавляемой отцом, и общность материальной жизни в этой семье и т. д. Были мнения, что и черты матриархата до нового времени сохранялись в России. Недавно Е. Данилова полушутя-полусерьезно доказывала, что Пушкин в поэмах и сказках изобразил отечественный матриархат: «Русский мир у Пушкина — это прежде всего женский мир, женские счеты, женские страсти» (статья «Татьяна — это я...» — Общая газета, 1995, № 42, С. 9), а русские мужчины у классика — слабые, пассивные и даже не очень умные... Ну и ну1

Русский -характер

==55

припасали (иногда даже специально нарезали). Мир — и вообще патриархальный и в частности русский деревенский — очень добрый. Уже замечено, что и в языке эта. доброта нашла свое отражение. В западноевропейских языках просьба к человеку выражается оборотом «если вам нравится» или «для вашего удовольствия», а в русском, если не считать нейтрального «пожалуйста», — обращением к доброте просимого: «будьте так добры». Суровые условия русского климата тоже приучали к солидарности: только взаимопомощью можно было выжить. Не в этой ли общинной «помочи» коренится замечательная черта русской интеллигенции — отдача себя другим? У людей глубокой религиозности добро сопрягалось с любовью. Архимандрит А. М. Бухарев в своей христологии главным стержнем делал любовь. К сходным идеям пришел в 1870-х гг. Достоевский: «А приняв закон любви, придете к Христу же. Вот это-то и будет, может быть, второе пришествие

Христово (...) все это случится, или по крайней мере начнет случаться при нас. Как падут Бисмарки (его автор считал символом «железа и крови» — Б. Е.). Все застанется врасплох. Россия. Православие. (...) Ждать смирения, то есть победить зло красотою моей любви и строгого образа воздержания и управления собою» (Достоевский, 24, 165). Но реально христианской любовью были пронизаны лишь избранные, соборность же и доброта — явления в народе значительно более массовые. Общинно-общественный уклад русской жизни, усиленный христианскими правилами, порождал представление о превосходстве целого-общего над индивидуальным-частным. Как всегда, и эта сторона жизни и мировоззрения нашла отражение в нашем языке. Не «я хочу», а «мне хочется», не «мое имя такое-то», а «меня зовут так-то». Вроде бы какая-то внешняя, чуть ли не божественная сила управляет нашей личностью. По-русски очень коряво и слишком хвастливо звучит «я и мой приятель», скорее скажем: «мы с приятелем». По-английски

==56

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... это выглядит, если буквально перевести, нелепо: вас поймут так, что какая-то группа людей вместе с вами, не меньше двух человек, общается с приятелем; правильно по-английски надо сказать именно «приятель и я». А порусски не очень-то прилично «якать», потому и образовался не совсем точный оборот (в тюркских языках тоже затушевывается «яканье»). Наше «мы» поэтому часто носит какой-то размытый, неясный характер: то ли двое нас, то ли пятеро, то ли это — целое общество. По-итальянски, если группа людей разговаривает с одним человеком, то существуют две формы местоимения: «мы без вас» и «мы, включая вас». А по-русски в любом случае «мы»2. Когда царский манифест начинался с «мы», то не очень ведь понятно, кто имеется в виду: император вел речь от имени всей России или же он себя представлял во множественном числе. Скорее — последнее (далее ведь следовало имя царя), но это тоже и обобщение, и некоторое стирание границ. С другой стороны, западные языки более вежливы. Как при проходе через дверь джентльмен пропустит собеседника вперед, так и в языке: англичанин не скажет «я и приятель», а обязательно — «приятель и я»; в ответ на телефонный вопрос: «Можно позвать Ивана Ивановича?» — русский ответит «Это я», или «Я у телефона», а англичанин — «This is he», т. е. «Это он». Вежливое третье лицо широко распространено у немцев; при обращении на «вы» немец употребляет не второе, а третье лицо множе2

На «размытости» русского «мы» построен замечательный диалог между инженером Бобыниным, зэком, и сталинским министром госбезопасности Абакумовым в романе А. И. Солженицына «В круге первом» (1968). В ответ на хмурый вопрос министра, представляет ли свободно ведущий себя в министерском кабинете зэк, с кем он говорит, тот прямо отвечает: «кто-нибудь вроде маршала Геринга?» — а на второй вопрос Абакумова: «Не видите между нами разницы?» — Бобынин каламбурно отвечает: «Между вами? Или между нами?(...) Между нами отлично вижу: я вам нужен, а

вы мне нет» (глава 18). Не знаю, как этот каламбур перевести по-итальянски: там уже первое «между нами» будет понятно как имеющее в виду лишь министра и Бобынина.

Русский характер

==57

ственного числа: не «вы», а «они»; англичане же настолько вежливы, что изгнали в процессе многовекового развития языка форму второго лица единственного числа, у них нет «ты», а есть только «вы» — даже при обращении к ребенку или кошке. Еще одно лингвистическое сопоставление, показывающее, что при всей вежливости английский язык очень жалует личность, его «самость»: в русском языке нет точного аналога английского понятия selfsufficiency, что означает, во-первых, самодостаточность, т. е. возможность обеспечивать себя, не полагаться на внешние источники, а во-вторых, большую уверенность в своих способностях или в своем достоинстве. В русском есть понятие «самостоятельность», но оно, общее с «государственной независимостью», равно относится и к человеку, и к обществу, а в английском self-sufficiency применимо только к личности, для государства есть свои термины: autonomy, self-rule, selfgovernment и т. п. Таких личностных акцентов в западных языках немало. Общинность не только «принижала» человека, но она в какой-то степени ставила под контроль его личную жизнь: он не мог утаить от соседей безнравственные поступки, скажем, тайно пьянствовать или развратничать. От глубокого средневековья в русской деревне шел обычай выносить напоказ простыню новобрачных после их первой ночи — важно было не только своей семье, но и всем соседям доказать невинность невесты. С другой стороны, распространение стыда на довольно обширные сферы человеческого поведения (стыдливость — один из существенных элементов патриархального бытия) закрывало, даже заковывало внешнее проявле•ние многих эмоций: например, неприлично было открыто, на всеобщее обозрение демонстрировать свои интимные чувства, показывать, скажем, сильную любовь или сильную ненависть; женщинам даже открыто смеяться было неприлично, нужно было прикрывать рот рукой или ЭДлаточком.

==58

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... Народные песни о любви к родине, к своей местности, к матери неизвестны: такие высокие чувства прятались в глубине души, а не выворачивались наизнанку. Это сейчас страстный певец может кричать, обращаясь к тысячной или даже миллионной аудитории, о своей любви к России или к родимой матушке, в народном быту это было совершенно невозможно. И песни о любви к зазнобушке сдержанны — даже вошедшие в народную культуру городские, профессионально сочиненные песни вроде «Когда я на почте служил ямщиком...» (это народная переделка стихотворения Л. Н. Трефолева, в свою очередь, переведенного с польского оригинала В. Сырокомли). Скромность и стеснительность тесно связаны с нравственным аскетизмом, который пропагандировался византийско-православной церковью. Идеалом объявлялась монашеская жизнь, да и в мирском быту прославлялось воздержание, довольство малым, сведение до минимума материальных, плотских интересов и желаний. Вместе с общинностью создавался идеал своеобразного «уравнительного коммунизма»: бедность более ценностна, чем богатство, богатым быть — оказывалось чуть ли не постыдным; нигде прямо не говорилось, что хорошо трудиться и хорошо зарабатывать — это плохо, но притчами о духовном превосходстве бедняка, о раздачах своих богатств верующим человеком и превращении в бедняка, подобными притчами воспитывался культ бедности. О деспотизме, кажется, притчи не сочинялись, но ведь при деспоте легко достигалось всеобщее равенство и братство: под властителем все были равны в бедности и аскетизме... Конечно, рабская жизнь крестьянина и практически не способствовала стимулированию работоспособности и накоплений богатства. Рабство на Руси значительно более раннее явление, чем крепостная зависимость, установленная в XVII—XVIII веках: холопство Киевской и Московской Руси, усиленное татаро-монгольским игом, мало чем отличалось от крепостного крестьянства нового времени. Почти полная отдача произведенной продукции

==59

Русский характер чужому дяде совершенно не вдохновляла на упорный труд, наоборот, воспитывала лень и безответственность (ведь ответственность за свои поступки может быть только у свободного человека). Это те черты, которые создали обломовщину (не только в барской, но и в народной среде), которые многих рабов в душе совершенно не подготовили к жизни после реформ 1860-х гг., и они, эти рабы, особенно представители барской дворни, плакали по ушедшим крепостническим временам: достаточно колоритно это отражено в художественной литературе, хотя бы в некрасовской поэме «Кому на Руси жить хорошо».

Лень и безответственность раба легко сопрягалась с обманом и воровством — здесь и религиозные заветы не помогали. Более подробно об оттенках обмана и воровства в новое время рассказано в главе «О материальной культуре...», а здесь подчеркнем, что корни этих пороков уходят в глубокую древность. Средневековый холоп, не выдержав ужасного гнета и голода или по окончании договорного срока, уходил-убегал от феодала, но, в случае поимки, хозяин для большего закабаления обвинял его не только в побеге, но еще и в воровстве, призвав соответствующих лжесвидетелей; это означало добавление срока холопского служения: знание о таком конце, конечно, само собой толкало беглеца на утаскивание чего-либо ценного: все равно при поимке обвинят в воровстве, а в случае удачи останется какой-то прибыток. Множество русских народных сказок строит сюжеты на воровстве: герои воруют яблоки, перо жарптицы, коня и проч. и проч. — и эти акции трактуются как подвиг, а не как порок! Наверное, еще больше сказок про обманы: знаменитые «Лиса и волк», «Мужик и медведь» прославляют надувательство, сказочники явно издеваются над обманутыми простачками. Характерно, что на суровом и свободном Севере, который не затронуло ни татарское иго, ни крепостное рабство, процветала честность: дома никогда не запирались, не было конокрадства, не было обмана при торговле. Надо

==60

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... сказать, и позднейшее развитие купечества в центральной России создавало нравственную обстановку честности, ибо в свободной среде выгоднее быть честным! В русском фольклоре чрезвычайно мало произведений о крестьянском труде. Кажется, есть только былинный образ Микулы Селяниновича. И совсем нет русских сказок про упорный и творческий труд (это уже в новейшее время писатели вроде Н. Лескова или П. Бажова как бы компенсировали недостачу и изобразили в своих сказах творческих, работящих умельцев), зато сколько угодно сказок имеется про чудесные подарки герою — одна сказка про Емелю-дурачка чего стоит. Не трудом, а чудом существует такой герой. Любопытно, что вера в чудесное подношение существовала не только в народной среде. Безалаберный An. Григорьев, вечно пребывавший в загулах и в безденежье, готов был зарабатывать статьями, переводами, поэзией, но еще больше верил в божественное чудо, буквально надеясь, что Господь Бог подбросит ему — на улице или во дворе — кошелек денег. Поразительная разница с западным протестантом! Тот тоже верил в божественное покровительство, в то, что Бог отличает лучших, но нужно иметь право быть таким лучшим и потому усердно трудиться, в поте лица зарабатывать свое богатство. Можно фатально ждать божьего внимания и благоволения, но при этом не менее фатально трудиться и трудиться. Фатальному ожиданию своей судьбы Ал. Григорьев противопоставлял свободное ее испытание, он как бы лез на рожон, желая увидеть, как Бог относится к нему, но лез не в труде и поте, а в «безобразиях», как он деликатно выражался, в пьяных загулах, в излишествах купленной любви и т. п. — ему, видимо, казалось, что Бог так скорее его заметит, простит

грехи и поможет материально. А в «атеистическом» варианте вера не в труд, а в чудо точно выражена в арии Германна из «Пиковой дамы»: Труд, честность — сказки для бабья. Сегодня — ты, а завтра — я!

Русский характер

==61

Так бросьте же борьбу, Ловите миг удачи... «Безудерж» — тоже русская национальная черта, она в новое время очень хорошо показана Достоевским, который использовал в своих художественных образах, особенно — в Мите Карамазове, и тип Ап. Григорьева, очень близко ему знакомого. Но эти черты уходят в народное средневековье. «Безудерж» — оборотная сторона рабства, крайности порождают крайности противоположные. Пьяные излишества «внутри» холопского или крепостного состояния — лишь начальный этап, а далее могли следовать побеги, сколачивание разбойничьих шаек, разинщина и пугачевщина. И в этом беспределе, лишенном основ, домашнего очага, конечно, развивались не созидательные начала, а разрушительные. Жги барские усадьбы, вешай и расстреливай всех неподчиняющихся, разрывай до основания старый мир... Но побеги не обязательно вели к разбоям и разрушениям. На Руси были очень распространены странничество и скитальчество; они могли и не иметь обычно религиозного оттенка, могли быть просто бродяжничеством. Стремление к свободе в таком случае выражалось в виде ухода из насиженных мест, но без всякого насилия или мести. Не борьбой, а уходом протестовал человек. В более ограниченном виде агрессивный «безудерж» был удальством. Удаль — своеобразное русское понятие, не имеющее точного аналога в других языках (об этом подробно писал Д. С. Лихачев): это удивительная смесь широты натуры, храбрости, озорства на грани проступков. В художественном варианте удалец-озорник воплощен в герое новгородской былины — Ваське Буслаеве. Он, силач и богач, буянит на пирах, постоянно затевает Драки, жестоко избивая новгородских мужиков; поездка с

дружиной в Иерусалим и купание в Иордане — не столько религиозная потребность, сколько желание приключений; сама смерть Буслаева — результат приклю-

==62

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ченческих поисков: несмотря на запрет прыгать вдоль большого камня, Василий прыгает (в некоторых былинах еще и задом прыгает!), падает, разбивает голову. Неспроста такой герой появился в свободном Новгороде. Раб, порывающий путы, склонен к крайностям «безудержа», доходя до пожаров и убийств. Новгородский удалец тоже не тихоня, но все же до пугачевщины ему далеко. Свободные купцы и промышленники нового времени тоже были часто склонны к диким развлечениям: грандиозные пиры или катания на тройках, разгромные бития стекол, зеркал, посуды в ресторанах. Но более интересна частая и иногда тоже «безудержная» благотворительность: пожертвования на построение храмов и просто вклады в церкви и монастыри, культурное меценатство. Рассмотрим теперь «имперское» воздействие. Русь и потом Россия непрерывно расширялись — вплоть до середины XX века. Первые века это происходило стихийно и без всяких указаний сверху: на юге и востоке страны границы отодвигались благодаря беглым крестьянам, превращавшимся в казаков, затем — благодаря переселенцам, купцам и т. д. Конечно, совсем свободных земель было мало, приходилось воевать, покорять разрозненные племена аборигенов. А начиная с Иоанна Грозного завоевательные акции проводились уже планомерно, организованные верховной властью. И войны уже шли жестокие, кровавые, многолетние — не с дикими племенами, а с соседними государствами. Но государства эти оказывались более слабыми, чем Россия, особенно укрепившаяся петровскими преобразованиями, и поэтому войны, как правило, были победные. Приобретенные территории становились частью России. Варварский большевистский лозунг «Если враг не сдается — его уничтожают» тогда не был в ходу, вместо него негласно фигурировал другой — «...его покоряют». Это понятие входило в народное сознание и делало его тоже имперским. Д. С. Лихачев в своих работах неоднократно подчеркивал, что русскому характеру не свойственны завоева-

Русскии характер

==63

тельные тенденции, что в летописях описываются лишь оборонительные войны, что роман «Война и мир» сюжетно остановился на 1812 г., когда война шла на русской территории, и не включает заграничный поход русской армии. Все это так. Но можно в противовес привести много художественных произведений, начиная с фольклорных, в которых описываются сибирские экспедиции Ермака, завоевание Казанского царства, подавление польского восстания и проч. и проч. Ясно, что война с иностранным агрессором, вторгнувшимся на родную землю, оценивалась как справедливая, священная, но в том-то и дело, что войны захватнические, которые вела страна, не воспринимались как злодейские, темные, несправедливые. Если сосед косо на нас смотрит, что-то нам враждебное говорит, да еще и к войне готовится — так самое милое дело его усмирить, покорить. В народном сознании, в народном творчестве не известно ни одного голоса, ни одной ноты протеста против завоевательной войны. Как бы само собою подразумевается, что великая держава имеет права на любое расширение своей территории, и неважно, хотят ли народы Прибалтики, Польши, Молдавии, Кавказа, Средней Азии стать частью России. Главное — Россия хочет! Массовое, народное сознание ни на секунду не собиралось стать на позицию завоеванных наций, взгляд был со стороны России. Характерно, что имперские основы мировоззрения существовали и в интеллигентской среде. Некоторые декабристы (особенно — Пестель) подчеркивали централизованный общегосударственный принцип, отрицали федеративное устройство. Декабристы мечтали присоединить к России не только Аляску, но и Калифорнию и северные острова Тихого океана, чтобы северная часть океана была внутренним русским морем. Государственником был известный либерал-западник Б. Н. Чичерин. И даже В. Г. Белинский проповедовал имперские идеалы, и не только во время «примирения с действительностью», но и в самые радикальные годы своей деятельности: прославлял Иоанна

==64 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... Грозного и Петра I, пренебрежительно относился к украинской культуре и оправдывал репрессии против украинских «сепаратистов» и т. д. Сопротивление имперству и захватничеству в кругах русской интеллигенции началось лишь во второй половине XIX века, и то не массово (М. Е. Салтыков- . Щедрин, Л. Н. Толстой, В. Г. Короленко). Наконец, четвертый фактор — «деревенскость». Большинство населения страны вплоть до советских времен было сельское. Типичная деревня состояла всего из нескольких дворов-семей. В центральной России деревни были расположены довольно часто, в двух-трех-пяти верстах одна от другой, но чем дальше на восток, на север, тем населенные пункты все больше отдалялись один от другого. В этой шири, на этих просторах человек оказывался включенным лишь в жизнь узкой группы соседей, где все было известно, где каждый знал каждого «как облупленного», а информация из внешнего мира поступала чрезвычайно скудно. Когда соседи живут тесно, это может приводить к конфликтам и стрессам, но зато интенсивнейшим образом распространяется самая разнообразная информация, человек насыщается ею, отбирает, творит, соревнуется, тут традиции, повторы оттесняются на периферию, а на первый план выходит новаторство, поиск, прогресс, движение... Античная цивилизация никогда бы не стала за несколько веков такой грандиозной и всемирной, если бы на узком пространстве Средиземного моря и его берегов не общались Египет, Иудея, Финикия, греческие государства, затем — Рим...

Русские деревни были весьма далеки от подобной тесноты, жителям не грозили стрессы... Время текло медленно, в нем не было заметно движения вперед. Побеждало циклическое время, регулярное повторение суток, лунного месяца, времен года. Именно циклическое время усиливало неподвижность и традиционализм. Традиционализм как бы стирал время, сводил его на нет, все повторялось, все было уже знакомо. Цикличность и традиционализм фактически уничтожали всматривание в

Русский характер

==65

будущее и оглядки в прошлое. «И повторится все, как встарь...». На следующий год будет то же, что и в нынешнем, и в прошедшем было то же самое. Это стирание времени ослабило историческую память, память о предках. У нас никогда не существовало китайского конкретного почитания предков, когда каждый должен помнить своих праотцев и праматерей до седьмого колена! У нас же в деревне не всегда помнят имена своих дедов и бабок, не то, что до седьмого колена! Сказочная формула «тридцать лет и три года» совсем не означает точный срок в 33 года, она так же размыта и абстрактна, как формула «в тридевятом царстве — в тридесятом государстве». Пространство сперва, наверное, было тоже размытым и неточным, как и время: «Поля не меряны, овцы не считаны». Но потом, с появлением барской и личной земли, пространство стало куда более четким и запоминающимся. Всякие переделы участков научили крестьян, без знаний законов геометрии, очень точно мерить и делитьпеределивать, межи ставить. Образованные сословия нового времени восприняли черты народной души, народного характера и мировоззрения, но в усложненных и мозаичных вариантах. Менее всего оказались связанными с народным менталитетом либералы-западники с их толерантностью и вниманием к «чужому», с главной пропагандой личностного начала. Больше всего заимствовали от народного мироощущения славянофилы: общинность-соборность, традиционализм, православие, имперскость. А отдельные черты народного •сознания разнообразно и широко перешли и к отдельным личностям, и к целым группам. Пожалуй, самое заметное воздействие — это распространение крайностей, «безудержа». Как бы в противовес давно уже устанавливающейся тяжелой, неподвижной, чуть ли не гармоничной в своей закостенелости структуре общественно-политической жизни вдруг возникали взрывные личности (и даже группы), нарушающие порядок. «Как беззаконная комета в кругу расчисленном светил», —

==66

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... заметил Пушкин. Такие кометы появлялись в самых разных сословиях — среди купцов, духовных лиц, в привилегированном дворянстве и не совсем привилегированном разночинстве. Больше всего кометность заключалась в гастрономических и сексуальных излишествах, в вызывающем гаерстве, ерничестве поведения (М. Петрашевский любил гулять в немыслимых костюмах, а однажды в женском платье, замотав шарфом свою большую, черную бороду, пришел в церковь, откуда был выдворен полицейским; писатель И. Кущевский, умирая, завещал, чтобы его чуть ли не 20 домашних собачек участвовали, особенным образом наряженные, в похоронной процессии, и собачки в самом деле потом шли за гробом хозяина). Некоторые помещики во времена крепостного права проявляли «безудерж» в отвратительно деспотических формах: зверские издевательства над людьми, устройство гаремов, грабежи, при полном пренебрежении законов (относительно смягченные варианты таких типов изображены в воспоминаниях С. Аксакова, в «Дубровском» Пушкина). Грандиозные проигрыши в карты имений и людей — тоже относятся к этой категории (отец А. С. Хомякова проиграл миллион рублей, разорив семью). Грандиозные взятки — тоже (не венчанная еще жена Александра II княгиня Юрьевская брала миллионные взятки с железнодорожных предпринимателей, чтобы именно им была предоставлена концессия). Безответственность и своеволие порождали «безудерж» даже в коронованных особах. Дикие тиранические выходки Павла I, стоившие ему, в конце концов, жизни. Чрезмерные любовные похождения Николая I. Непродуманные, с потолка взятые решения императоров. Приехал Николай I в Дерпт, посетил замечательную университетскую библиотеку, расположившуюся в отреставрированной части сгоревшего в средние века собора; царь возмутился: разве можно в храме устраивать библиотеку (знал бы он, чем заполнят храмы большевики!) — и потребовал немедленно построить специальное здание; средств не да-

Русский характер

==67 ли, здание не построили, библиотека, слава Богу, осталась в соборе. Александр II в честь своей коронации, не подумав о последствиях, объявил амнистию всем заключенным, в том числе, говоря нашим языком, и уголовникам, а не только политическим узникам; зимой 1856/57 года Петербург оказался во власти шпаны и бандитов, лишь через несколько месяцев в столице стало более или менее спокойно. Любопытна крайняя степень «безудержа», так сказать, «безудерж безудержа», то, что в моей семье называется «принципом корзиночки» (трехлетний внук отломал прутик у плетеной корзиночки и, переживая свой проступок, разломал ее в мелкие кусочки — очень по-русски!). Нечаянно разбить тарелку — и потому, грохнуть со стола всю посуду. Случайно выругаться — и разразиться дикой бранью. Не остановиться после сильной выпивки — а впасть в многодневный загул. Герой лесковского «Очарованного странника», начав с одной купюры, брошенной под ноги полюбившейся цыганки, вышвыривает затем всю большую — и чужую! — сумму денег. Очень этот принцип корзиночки был присущ страстному Ал. Григорьеву.

Даже достаточно уравновешенный граф А. К. Толстой пропел гимн русскому размаху: Коль любить, так без рассудку, Коль грозить, так не на шутку, Коль ругнуть, так сгоряча, Коль рубнуть, так уж сплеча! Коли спорить, так уже смело, Коль карать, так уж за дело, Коль простить, так всей душой, Коли пир, так пир горой! (1854). Больше всего поражает российский «безудерж» в идеологической сфере. В этом отношении отличались и левые, и правые, и радикалы, и матерые консерваторы. Реформировать русскую лексику желал не только консерз*

==68

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... вативный адмирал Шишков (всем известны его «мокроступы» вместо «галош»), но и весьма революционный декабрист Пестель, который предлагал русифицировать даже достаточно обрусевшие названия оружия; саблю переименовать в рубню, а пику — в тыкню. Идеи П. Я. Чаадаева относительно ничтожества России и православия в культурной истории человечества и необходимости приобщения к католичеству — еще более великая крайность. Многократные печатные пожелания К. Н. Леонтьева остановить развитие России, «заморозить» ее, чтобы предохранить от сближения с Западной Европой, — не меньшая крайность, только с другой стороны. А уж сколько крайних идей выразил за свою жизнь Белинский — не пересчитать. То он оправдывает все деяния самодержавия, то восстает против него и вообще против деспотов всего мира и предлагает уничтожить большую часть человечества ради счастья меньшей части; то восхваляет народ, то относится к нему с глубоким скепсисом. Сам он хорошо понимал свой грех «... мне не суждено попадать в центр истины, откуда в равном расстоянии видны все крайние точки ее круга; нет, я как-то всегда очутюсь на самом краю» (Белинский, XII, 51; письмо к В. П. Боткину от 28 июня 1841 г.). Чехов в «Записной книжке» изумительно точно описал эту черту русского характера: «Между «есть Бог» и «нет Бога» лежит целое громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец. Русский же человек знает какую-нибудь одну из двух этих крайностей, середина же между ними ему неинтересна». (Записная книжка 1.) Трудно представить себе степень озлобленности идеологических кружков и групп друг на друга. Только случайности помогли не состояться нескольким дуэлям между западниками и славянофилами — из-за публичных оскорблений. В 1857 г. в Москве на квартире вице-президента Художественного

общества А. Д. Черткова произошла не дуэль, а дикая кулачная драка С. П. Шевырева с графом В. А. Бобринским, драка славянофила с западни-

Русский характер

==69 ком. Граф ругал крепостной строй, измывательство над крестьянами, сетовал, что самое русское имя становится позорным, а Шевырев нападал на графа с бранными обвинениями в антипатриотизме; кончилось дело тычками, перешедшими в настоящую драку. Дюжий граф так исколотил немолодого Шевырева, сломал ему ребро, что тот слег после драки в постель, — это неблагородное сведение счетов стоило Шевыреву отставки с Профессорского места в университете и чуть ли не высылки из Москвы (вельможные заступники в Петербурге отстояли избитого — царь отменил высылку), граф же был выслан в свое имение. А сколько выражалось чуть ли не радости по поводу попадания противника под какие-либо правительственные репрессии. А. М. Бакунину, отцу знаменитого Михаила, видимо, настолько был неприятен круг Н. И. Надеждина, что запрещение журнала «Телескоп» (с приложением «Молва») за напечатание «Философического письма» Чаадаева и ссылку редактора Надеждина он отметил радостной эпиграммой: Молва глумиться перестала, В чаду задохся Телескоп — Надежда в западню попала И современный стих галоп! Интересна запись Пушкина в дневнике от 3 апреля 1834 г., о запрещении «Московского телеграфа» Н. А. Полевого; пушкинский круг, даже добрейший Жуковский, не осудил запрещение; правда, Жуковский высказал благородную оговорку: «Жуковский говорит: — Я рад, что «Телеграф» запрещен, хотя жалею, что запретили. «Телеграф» достоин был участи своей» (Пушкин, VIII, 43). Но особенно отличались крайностями революционеры. И началось это задолго до массового революционного Движения второй половины века. Уже декабристы вынашивали планы цареубийства. Горячо обсуждались возможные кровавые акции среди некоторых петрашевцев. И все ведь планировалось ради народного счастья! С ди-

==70

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... кой наивностью и планы, и цели выразил в стихотворной прокламации московский гимназист сороковых годов Жохов: Не признаем мы власти Николая, Романов нам теперь не царь. Ура!!! /la здравствует свобода золотая, Романов подлая бессмысленная тварь! Он упадет под нашими ножами, Ему дадим мы знать себя Растопчем мы его ногами, Свободу, равенство любя. Пойманный с этой «прокламацией» Жохов избежал тюрьмы и ссылки: Николай I презрительно приказал лишь высечь юношу. Радикальные мечтания расширили и разнообразили шестидесятники и более поздние народники. То они намеревались выкрасть наследника престола и под угрозой его убийства заставить царя провести демократические реформы, то предлагали вырезать десятки тысяч господ, чтобы установить в России справедливый строй. Но главный «безудерж» народников — длительный террор. Оговоримся: представление о том, что именно Россия является родиной террористических актов, весьма односторонне. Политические убийства известны с глубокой древности. Европейский XIX век начался с покушения немецкого студента Карла Занда на презираемого молодежью драматурга и публициста Августа Коцебу (Занд заколол его кинжалом в 1819 г.), да и потом Запад отнюдь не отличался благонравием. В русских царей стреляли не только соотечественники, но и бунтующие поляки (в Николая I стреляли из леса во время его переезда через Польшу в 1846 г., в Александра II — поляк А. И. Березовский в Париже в 1867 г. — оба покушения не удались). Но, пожалуй, самое крупное «пред-русское» по размаху покушение было в Париже в 1858 г.: группа итальянских заговорщиков во главе с графом Ф. Орсини хотела

==71

Русский характер убить Наполеона III, мстя ему за равнодушие к борьбе за объединение Италии. Наполеон подъезжал с императрицей к оперному театру, сбежались толпы народа смотреть на царственную чету, и в это время четыре революционера стали метать смертоносные бомбы. Были убиты лошади, взорвана карета, ранено 150 и убито 10 человек, сбежавшихся к карете, а чету Бог миловал, они нарочно появились ненадолго в царской ложе; Наполеон лишь был ранен в щеку осколком оконного стекла. Однако никакая страна в XIX веке не могла сравниться с Россией по масштабам и интенсивности терроризма. Покушались на царей (убит был, впрочем, только Александр II), на министров, губернаторов. Вот краткий перечень основных террористических актов, организованных первой народнической организацией «Земля и воля» (1876—1879) и ее дочерней — «Народная воля» (1879—

1887): 24 января 1878 г. Вера Засулич неудачно стреляла в петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова. 25 мая 1878 г. в Киеве Г. А. Попко убил жандармского офицера барона Гейкинга. 4 августа 1878 г. в центре Петербурга (напротив современного Русского музея) С. Кравчинский ударом кинжала убил шефа жандармов Н. В. Мезенцева (и, тотчас вскочив в поджидавшую его пролетку, невредимо ускакал!). 9 марта 1879 г. Г. Д. Гольденберг в Харькове убил губернатора Д. Н. Кропоткина. 13 марта 1879 г. Л. Ф. Мирский неудачно стрелял в Петербурге в генерала А. Р. фон Дрентельна, сменившего убитого Мезенцева на посту шефа жандармов. 2 апреля 1879 г. А. К. Соловьев неудачно стрелял на Дворцовой площади в Петербурге в царя Александра II. Осенью 1879 г. было подготовлено несколько мест с подложенными под рельсы динамитом, чтобы взорвать поезд с едущим из Крыма Александром II; но тогда не было радио, запал нужно было взрывать искрой от элек-

==72

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... трической батареи, соединенной с динамитом длинными проводами; под Харьковом дежурные народовольцы не смогли вовремя соединить провода, поезд промчался; близ Курского вокзала в Москве дежурные взорвали лишь второй поезд, следовавший за царским, с прислугой (19 ноября 1879 г.). Народоволец столяр С. Н. Халтурин смог поступить на работу в Зимний дворец и получить жилье в подвале, над которым помещалась комната конвоя, а над конвоем — царская столовая; 5 февраля 1880 г. во время обеда царской семьи Халтурин зажег бикфордов шнур, идущий к сундуку с динамитом, и ушел прочь; взрыв, сохранив царя, убил и искалечил 50 солдат конвоя. Летом 1880 г. под Каменный мост на Гороховой улице в Петербурге, зная о проезде царя, народовольцы заложили 100 кг динамита, провода провели к мосткам в отдалении, батарею должны были принести в корзине с бельем; но А. И. Желябов и М. В. Тетерка проморгали, пришли уже после проезда царской кавалькады. 20 февраля 1880 г. И. И. Млодецкий неудачно стрелял в графа М. Т. Лорис-Меликова, назначенного главой комиссии по борьбе с террористами. 1 марта 1881 г. седьмое покушение на царя (считая от выстрела Каракозова в 1866 г.) закончилось его смертью: бомба И. И. Гриневицкого унесла жизнь и Александра II, и самого метателя.

18 марта 1882 г. Н. А. Желваков убил в Одессе прокурора Стрельникова. 16 декабря 1883 г. В. П. Конашевич и Н. П. Стародворский на петербургской квартире предателя С. П. Дегаева убили знаменитого полицейского сыщика Г. П. Судейкина. 1 марта 1887 г. в Петербурге перед самым покушением на Александра III была схвачена группа А. И. Ульянова, брата Ленина. Покушения и убийства продолжались и в XX веке — уже учениками народовольцев — эсерами; террористов

Русский характер

==73 казнили, ссылали на каторгу; от их актов гибли оказывавшиеся при взрывах ничем не повинные люди. Сколько было ужасных смертей! Разрушительный «безудерж» расшатывал основы. Еще больше расшатывали общероссийские, повсеместные реформы: ведь после 1861 г. образовалась совсем новая Россия. Всюду возвышалась роль не общины, не общества, а личности. Из народа выходили талантливые купцы, промышленники, денежные тузы. В самой деревне появились богачи, «кулаки». Личностное начало захватило вообще все слои народа, разъедая общину. А. Н. Энгельгардт в цикле очерков «Из деревни» (печатались в «Отечественных записках» 1870-х гг.) убедительно показал, как крестьянки, нанятые им для обработки льна, настаивали на выделении каждой своей доли материала, а если трудились сообща, то производительность была очень низкой, сильные и старательные приноравливались к темпу слабых. Но когда в начале XX века П. А. Столыпин с большой энергией стал проводить свою хуторную реформу, надеясь на всеобщий выход крестьян из общины ради получения собственной, личной земли, то и традиционализм, и страх перед новшествами взяли верх: лишь одна четверть общинников выделилась на хутора. Разброд и разлад был великий. Но уже назад повернуть было невозможно. Традиционная мировоззренческая и нравственная почва перепахивалась и вздыбливалась, к XX веку русский народ подходил в растерянности. К. Н. Леонтьев предсказывал, что и Россия, и Запад неуклонно идут к социалистическому строю, т. е. к новому феодализму, еще более деспотическому, чем прежний, «к новому рабству». И в России эти переходы даже легче осуществить: «Почва рыхлее, постройка легче» (Леонтьев, 7, 526, 530). Накаркал! В самом деле, рыхлость тоже можно отнести к русскому менталитету. Важно отметить еще одну существенную черту исконного русского менталитета, не исчезнувшую в «образованном» XIX веке: превознесение обычая над законом.

==74

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... Еще в XI веке киевский митрополит Иларион (первый митрополит из русских) в знаменитом «Слове о законе и благодати» противопоставил ветхозаветной законности христианскую благодать. В народной традиции сквозь века прошло пренебрежение к закону, хотя нельзя сказать, что на Руси законов не было. Были, целые книги законов были созданы, и тем не менее... «До Бога высоко, до царя далеко» — в этой распространенной на Руси пословице вместо «царя» можно также поставить «закона». Страна большая, подавляющее большинство населения вообще понятия не имело, какие там законы существуют. В крестьянской среде судебные дела решались сходкой, миром, по-божески. Позднейшие екатерининские совестные суды тоже ведь приговоры вершили по совести, а не по закону. Были соответствующие суды чести и в офицерстве (они рассматривали чаще всего проступки, вообще не подпадавшие ни под какие своды законов). А многие представители высших сословий пренебрегали законом не столько по незнанию, сколько при полной уверенности в своей силе и безнаказанности. От царских палат до далеких барских усадеб нарушались законы. А люди страдали. Теоретически пострадавший мог именно, восстанавливая справедливость, обратиться к закону, подать в суд и так далее — но ведь тот же обычай охлаждал обиженного, который знал, чем в реальности обернется такая жалоба. Это все дошло до XIX века, и неверие в закон существовало не только в крестьянской среде. Не верили и весьма привилегированные особы. Выше у нас шла речь, как московский , генерал-губернатор граф А. А. Закревский пытался, минуя официальные ступени, выдать свою не разведенную (и при живом муже) дочь за другого человека. Или еще пример с другим графом, более молодым и менее именитым. Граф Е. А. Салиас решил послать бедствующему Ивану Кельсиеву, своему товарищу по Московскому университету, участнику студенческих волнений 1861 г., сосланному в г. Верхотурье (Пермская губ.), некую сумму

Русский характер

==75 денег и наивно полагал, что деньги вернее дойдут, если их послать через верхотурское начальство: дескать, я был должен ссыльному Кельсиеву, прошу передать ему мой долг. И вскоре он получил ответ от местного начальника, смысл которого следующий: «Вы, как граф, по всей вероятности, человек богатый, и не могли быть должны ссыльному Кельсиеву. Какого характера и для какой цели прислана вами сумма, — я отлично понимаю. Вследствие чего позвольте вас поблагодарить за новый тарантас, который я себе купил» (Салиас, 1898, 502). Друзья графа советовали жаловаться, но другие и он сам резонно решили: если даже с этого разбойника в чиновничьем мундире взыщут деньги, все равно будет плохо, — ссыльному тогда житья не будет. Поэтому граф махнул рукой.

Покойный профессор Ленинградского университета Г. А. Бялый колоритно рассказывал, как он в начале XX века, будучи гимназистом, читал русские народные сказки своему деду, патриархальному и, кажется, неграмотному еврею. Судьба припекает сказочного мужика, но он и не думает сопротивляться, а лишь фатально тянет: «Что-о же делать!» Дед при этих словах вскакивает и начинает возмущаться: как что делать?! надо бороться! — и т. д. Разница между русским и еврейским менталитетом... Белинский, перечисляя в известном письме к Гоголю самые насущные социальные проблемы России, говорил и о необходимости соблюдать хотя бы те-законы, которые есть. Он понимал, что законов явно недостаточно. Например, России явно не хватало законов, охраняющих права личности. Возьмем, к примеру, авторское право. Оно очень слабо охранялось законом. Никак не наказывался плагиат (увы, он до сих пор у нас ненаказуем!). Да что там плагиат, даже просто пиратская перепечатка произведения практически не подлежала судебному разбирательству, хотя в теории права автора оберегались. Так, в Цензурном уставе 1828 г. существовал § 137, по которому сочинитель или переводчик книги имел «исключительное право пользоваться всю жизнь свою изданием и продажей

==76

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... оной по своему усмотрению как имуществом благоприобретенным». Это — о книге. А если речь о небольшом стихотворении или рассказе? Пушкин несколько раз уязвлялся нахальным воровством и опубликованием без спроса его произведений. Когда он вернулся в 1829 г. из Закавказья («Путешествие в Арзрум»), то увидел в альманахе «Северная звезда», издававшемся враждебным пушкинскому кругу литератором М. А. Бестужевым-Рюминым, шесть своих стихотворений, в том числе ставшее потом знаменитым послание к Чаадаеву «Любви, надежды, тихой славы...». Пушкин тут же сел сочинять протест, в котором с грустью утверждал: «Неуважение к литературной собственности сделалось так у нас обыкновенно, что поступок г-на Бестужева нимало не показался мне странным». И закончил Пушкин заметку угрозой: «... при первом таковом же случае принужден буду прибегнуть к покровительству законов» (Пушкин, VII, 93). Но беда-то в том, что Пушкин не верил в результативность таких законов. Видимо, поэтому он и прервал заметку, она осталась в черновике, никуда он ее не отдал. И подобное бесправие существовало на протяжении всего XIX века — тщательно составленного закона об интеллектуальной и художественной собственности, о переводах, о перепечатке, о плагиате — так в России и не появилось (только в 1911 г. было принято подробное «Положение об авторском праве», которое, ясно, просуществовало всего шесть лет). В 1869 г. И. С. Тургенев пообещал издателю журнала «Вестник Европы» М. М. Стасюлевичу рассказ «Странная история», но уступил первородство немецким знакомым, опубликовавшим рассказ, — естественно, в переводе — в Германии. Не отличавшийся высокой нравственностью А. А. Краевский, издававший тогда газету «Голос», без всякого согласования с Тургеневым, опубликовал у себя обратный перевод с немецкого, опередив запланированную публикацию в «Вестнике Европы».

В 1877 г. у Тургенева украли другое произведение, «Рассказ отца Алексея», и повторилась почти та же исто

Русский характер

==77 рия: писатель пообещал этот рассказ Стасюлевичу для «Вестника Европы», сообщив, впрочем, что он уже опубликован во французском переводе в одном парижском журнале; но еще до выхода майского номера «Вестника Европы», где появился русский подлинник, А. С. Суворин пиратски перевел с французского рассказ и опубликовал его в своей газете «Новое время» под заглавием, как и во французском тексте, — «Сын попа». Протесты Тургенева и Стасюлевича успеха не имели. Вот так и возникали фатальные «Что же делать!» При этом причудливо смешивались наглое беззаконие властителей с традиционным превознесением обычая над законом и неверием в законы. Конечно, были у нас и люди борьбы, протеста — и советы другим давали. Чернышевский в романе «Что делать?» поставил вопрос, который в отличие от восклицания, не подводит черту, а, наоборот, требует продолжения и развития, — и постарался ответить на этот вопрос. Но все-таки в нашем национальном характере было много и фатализма, неверия в возможность изменить существующее. Это был своеобразный противовес «безудержу» и революционным акциям, а в конкретных исторических условиях побеждала то одна, то другая крайность, в иных же случаях они причудливо смешивались, вплоть до фатальной революционности. И наконец, еще одна, уходящая в средневековье, национальная черта — сильная иерархичность, постоянная память об уровнях, презрение к стоящим на низших ступенях и, наоборот, подобострастие к высшим. Взгляд сверху вниз замечательно ярко обрисовал молодой С. Т. Аксаков, совсем не похожий на почтенного мемуариста славянофильских времен. В погодинском журнале «Московский вестник» (1830, № 1) Аксаков опубликовал ядовитый рассказ «Рекомендация министра», за который и журналу, и автору сильно влетело. Повествуется о визите к министру чиновника с рекомендательным письмом «его сиятельства» с просьбой о теплом престижном местечке; ми-

==78 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... нистр чертыхается, но вынужден диктовать чиновнику уже свое рекомендательное письмо к ниже стоящему начальнику; а потом следует разнос: как смел чиновник при обращении после имени-отчества получателя поставить восклицательный знак: «...ведь он не министр и не равный мне: пристало ли моему знаку восклицания стоять перед ним во фрунте? Точку, сударь, ему — точку». Затем следует еще

один разнос: в конце чиновник написал «имею честь быть», что допустимо для простого смертного, но министр может лишь «пребыть». А «бывающие» привыкали стоять во фрунте перед «пребывающими», ломать шапки и даже коленопреклоняться. Когда на Сенной площади в Петербурге во время холерной эпидемии начался дикий народный бунт (22 июня 1831 г.) — ходили слухи об умышленном отравлении врачами простых людей — то не помогли вызванные войска, но достаточно было приехать на площадь Николаю и гаркнуть: «На колени!» — и вся многотысячная бунтующая толпа бухнула на колени... Лишь после реформ 1860-х гг. стали стираться иерархические границы. Но, с одной стороны, пережитки старого долго-долго сохранялись в душах; например, некоторые солдаты из охраны Петропавловской крепости, распропагандированные сидевшим там С. Г. Нечаевым (который умел зашаманивать!) и сосланные за это в Сибирь, долгие годы сохраняли преклонение перед «сильной личностью»: «Все они отзывались о нем с особенным чувством, похожим на страх, и признавались в своем подчинении его воле. «Попробуйка, откажись, когда он что-нибудь приказывает! Стоит взглянуть ему только!», — говорил один из них» (Фигнер, 1, 258). И это применительно к арестанту, посаженному, как знали солдаты, за убийство товарища! Что же и говорить о преклонении перед государственным начальством... С другой стороны, освобождение от иерархического подчинения у человека с рабским сознанием часто приводило к «безу держу» чувств и поступков: к хамству, к насилию, к злорадному издевательству. Так что в XX век

Русский характер

==79

русский характер входил в богатом и причудливо перемешанном спектре различных признаков. * * Уже когда эта глава была написана, мне удалось достать интересную и ценную книгу К. Касьяновой «О русском национальном характере» (М., 1994). Не со всеми положениями автора я согласен, но радостно, что творческий работник, использующий богатый практический материал, в том числе и социологическую статистику, приходит к выводам, близким к идеям этой главы. Вот черты русского национального характера, выведенные автором и соприкасающиеся с выше изложенным: терпение, приглушенность в выражении чувств, сосредоточенность, инерционность (упрямство), эмоциональная

невоспитанность, традиционализм и обрядность, самоограничение, смирение и чувство вины, предпочтение ценностных действий по отношению к целевым, превосходство морального над юридическим.

==80

==81

00.htm - glava04 ОФИЦИАЛЬНАЯ ИДЕОЛОГИЯ Официальная идеология в России XIX века начала создаваться при Александре I, но она тогда, характеризуя слабость и лукавство правителя, очень уж часто менялась, применительно к текущему политическому моменту: либеральные настроения первых лет царствования, сложно смешавшиеся потом, в связи с наполеоновскими войнами, с патриотическими лозунгами, с середины 1810-х гг. сменились крайним консерватизмом и деспотизмом во всех сферах жизни (правой рукой императора стал граф А. А. Аракчеев, просвещением управляли министр князь А. Н. Голицын и попечитель Казанского учебного округа М. Л. Магницкий). Впрочем, для внешнего употребления продолжались либеральные декларации: такова была речь Александра I на открытии Польского Сейма 17 марта 1818 г., такова же была и конституция, «дарованная» императором присоединенной к России части Польши после победы над Наполеоном (Николай I отменил эту конституцию после польского восстания 1830— 1831 гг.); но уже в 1820 г. и для внешнего употребления стали звучать антилиберальные консервативные ноты (речь Александра I на втором Польском Сейме). Манифест восходившего на престол Николая I, изданный в день казни пятерых декабристов 13 июля 1826 г. (манифест подготовлен бывшим либералом М. М. Сперанским), не содержал никаких либеральных идей: утверждались незыблемость самодержавия и наличие единственной инициативы улучшений и исправлений в стране, инициативы сверху; подчеркивалась преданность и любовь народа к престолу. Эти идеи несколько лет спустя превратил в четкую тройственную формулу «православие, самодержавие и народность»1 молодой товарищ министра народного про1

Было много суждений об источниках этой формулы. Конечно, можно предположить, что распространявшаяся тогда философия

==82

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... свещения С. С. Уваров. Впервые он употребил эту формулу в 1832 г., в отчете об осмотре Московского университета; отчет он превратил в теоретическую декларацию основных руководящих принципов: Россия противопоставлялась губительной по идеям и нравам Европе, а охранительным началом выдвигалась триединая формула. Уваров, который при Александре I проповедовал сближение России с культурной Европой, сменил курс на противоположный, и Николай I оценил это качество, в 1833 г. он назначил Уварова уже министром народного просвещения. Лицемерная идеологическая политика, проводившаяся в предшествующем царствовании, главным образом, императором, при Николае I была отдана в руки одного из самых безнравственных министров XIX века. Ярко обрисовал Уварова С. М. Соловьев:«... это был лакей, получивший порядочные манеры в доме порядочного барина (Александра I), но оставшийся в сердце лакеем; он не щадил никаких средств, никакой лести, чтобы угодить барину — императору Николаю; он внушил ему мысль, что он, Николай, творец какого-то нового образования, основанного на новых началах, и придумал эти начала, т. е. слова: православие, самодержавие и народность; православие — будучи безбожником, не веруя в Христа даже и по-протестантски; самодержавие — будучи либералом; народность — не прочтя в свою жизнь ни одной русской книги, писавший постоянно по-французски или по-немецки» (Соловьев 1983, 267—268). Конечно, все знали об этом двуличии (или даже многоличии) Уварова, но таков был общий стиль жизни николаевской верхушки. М. И. Жихарев рассказал об интересной беседе бывшего декабриста М. Ф. Орлова с всемогущим А. X. Бенкендорфом. Когда начались гонения на Чаадаева, Орлов пытался заступиться за своего друга и Гегеля подсказала автору идею триады, но ведь гегелевская триада требует борьбы (тезис-антитезиссинтез), а у Уварова — полная гармония элементов. Мало вероятно и влияние Божественной троицы — Уваров был весьма далек от церкви. Скорее всего он взял за основу царский манифест и сам выделил из него три элемента.

==83

Официальная идеология стал доказывать Бенкендорфу, что философ-публицист был суров по отношению к прошлому России, а от ее будущего он ждет чрезвычайно много. На это граф Бенкендорф произнес историческую фразу, которая в переводе с французского гласит: «Прошедшее России было очаровательно, ее настоящее более чем великолепно. Что же касается до будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение» (Жихарев, 1871, 38).

Казалось бы, в свете такого «благоденствия» и триединая уваровская формула должна была бы быть незыблемой и оптимистической. Но лицемерие всегда ведет к коррозированию, проржавлению трудных, «напряженных» зон, а таковой оказался третий элемент формулы. Сам Уваров прекрасно понимал обоюдоострость понятия «народность»: «Вопрос о народности не имеет того единства, как предыдущие (...) все затруднение заключалось в соглашении древних и новых понятий; но народность не заставляет идти назад или останавливаться; она не требует неподвижности в идеях... Довольно, если мы сохраним неприкосновенным святилище наших народных понятий...»2 (Цимбаев, 1989, 30). Тирада весьма туманная, но объясняться более четко Уваров не мог и не хотел: проблема народности, как она ставилась немецкими романтиками и, в более расширенных и разнообразных вариантах, русскими эстетиками и критиками 1820 — 1830-х гг., вела к изучению национального своеобразия, к исследованию жизни и идеалов народа, а Уваров отнюдь не хотел углубления и расширения такой проблематики, этим и объясняется туманная расплывчатость определения третьего элемента, по сравнению со значительно более ясными православием и самодержавием. И недаром он боялся «народности»: в период «мрачного семилетия» реакционные круги даже триединую формулу стали воспринимать как чуть ли не крамольную и 2

Цитируется доклад Уварова Николаю I о деятельности министерства народного просвещения в 1833— 1843-х гг.

==84

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... возрадовались отставке графа Уварова в 1849 г. с поста министра (титул Уваров получил незадолго до отставки, в 1846 г.). А еще несколько лет позднее известный иезуит кн. И. С. Гагарин выпустил в Париже брошюру «Будет ли Россия католической?» (в подлиннике: «La Russie sera-t-elle catholique?», Paris, 1857), где, подразумевая, очевидно, славянофилов под нынешними сторонниками триединой формулы, истолковывает ее как тайный революционный призыв: «Это ни что иное, как восточная формула революционной идеи XIX века (...) Когда наступит время, очень нетрудно будет отделиться от самодержавия, отыскать в народности политические доктрины свойства самого радикального, самого республиканского, самого коммунистического (...) То же и с православием...* (Хомяков 1900, 2, 186—187). Хомяков в полемической брошюре назвал эти рассуждения Гагарина доносом (там же, 187). Справедливо. Но любопытно, как «народность» раздражала консерваторов! Сам Николай I, принимая формулу Уварова как официальный лозунг, был весьма равнодушен к третьей ипостаси. Он одобрял «квасной патриотизм» пьес Н. Кукольника и позднего Н. Полевого, готов был показывать свое понимание народных нужд, вплоть до заявлений о необходимости уничтожить крепостное право, любил, бывая в Москве со двором, устраивать почти маскарадные «общения» с народом в Кремле, около соборов, кокетничал вместе со своей семьей, демонстрируя в летних петергофских домиках почти простонародную жизнь (конечно, с сотнями слуг!), но не проявлял

никакого интереса к народной культуре, к фольклору, к этнографии. Николаю казалось, что он прекрасно разбирается в характере русского народа, рабски преданного царю и отечеству. Массовых крестьянских выступлений Николай не ожидал, уповая на вновь созданный корпус жандармов: он больше опасался тайных кружков интеллигенции. А уж если речь шла о массовых народных движениях вокруг России, особенно о национальноосвободительных войнах относительно малых народов, даже если эти

Официальная идеология

==85 народы по конфессиональным или племенным свойствам должны были бы быть близки России, тут царь оказывался их решительным противником. Как и Александр I, Николай не помог в 1820-х гг. восстаниям греков, румын, болгар против Оттоманской империи. Он был державным легитимистом: целостность турецкой и австрийской империй ему была важнее судьбы угнетенных южных и западных славян. Любопытно, что термин «славянофил», широко уже распространившийся в сороковых годах, воспринимался в правительственных кругах весьма негативно, его трактовали как желание освободить революционным путем южных и западных славян, а потом, может быть, перекинуть огонь восстаний и в Россию. Революционный ореол постоянно сопутствовал славянофилам, даже во сне не мечтавшим о насильственных переворотах. Когда молодой славянофил Ф. В. Чижов, семь лет проведший за границей и специально изучавший южных славян, вернулся в 1847 г., то он был арестован на границе, доставлен под охраной в Петербург и подвергнут допросам относительно его славянофильских убеждений и его интереса к судьбе зарубежных славян. Крайне характерно, что до славянофилов изучение быта, языка и фольклора зарубежных славян не вызывало никаких подозрений: в 1829 г. Российская академия командировала Ю. И. Венелина для изучения болгар; в 1835 г. в университетах были открыты кафедры истории и литературы славянских народов, и будущие профессора получали длительные командировки в славянские земли: И. И. Срезневский (1839—1842), О. И. Бодянский (1837— 1842), П. И. Прейс (1839—1842). И уж совсем параллельно с Чижовым был командирован В. И. Григорович (1844— 1846), молодой профессор Казанского университета. Но к ним у правительства и жандармов, кажется, не было претензий: они не принадлежали к сомнительному кружку славянофилов! Когда в марте 1849 г. младшего Аксакова, Ивана Сергеевича, арестовали в Петербурге и препроводили в III

==86

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... отделение, ему был предложен список вопросов, среди которых был один, основанный на перлюстрации письма к И. С. Аксакову его брата Григория: «Брат ваш Григорий (...) выражает надежду, что Австрия из немецкой превратится в славянскую монархию. Не питаете ли вы и родственники ваши славянофильских понятий и в чем оные состоят?» Вот где собака зарыта: Николай и его окружение трактовали славянофилов как радикальных панславистов, мечтающих о свободном объединении славянских народов. Иван Аксаков по-честному разъяснил позицию русских славянофилов сороковых годов, подчеркнув, что главное внимание он и его близкие уделяют не славянам вообще, а России, и что вряд ли возможно объединение православных славян с католическими. Николай I, внимательно читавший ответы Аксакова, оставил на полях следующую заметку: «И дельно, потому что все прочее мечта. Один Бог может определить, чему быть в дальнем будущем; но ежели стечение обстоятельств и привело бы к сему единству, оно будет на гибель России» (Сухомлинов, 1889, 2, 510). Любопытна последняя фраза: Николай дико боится перекраивания европейских границ! И особенно важно развернутое резюме царя на славянскую тему: подробнее об этом эпизоде см. в главе «О национализме и панславизме славянофилов». Да, смертельно боясь революционных потрясений, Николай отворачивался от судьбы угнетенных народов, также как в страхе приостановил после 1848 г. робкую подготовку крестьянской реформы внутри России. Вот почему и, казалось бы, невинное понятие «народность» воспринималось как революционный лозунг. При Александре II «триединая формула» была как бы забыта, в официальной и официозной печати ее заменили насущные проблемы крестьянской реформы, местного самоуправления и т. п. Однако не были созданы какие-то обобщающие идеологические лозунги взамен ува-

Официальная идеология

==87 ровскому. А он хотя и был отодвинут в сторону злободневными делами, но все же чувствовался как своеобразный фундамент официальной идеологии. При Александре III, хотя конкретного восстановления «триединой формулы» не было, она стала значительно более заметной, чем в предшествующий период: великодержавная политика нового императора, внимание к православной церкви, громадная идеологическая роль обер-прокурора Святейшего Синода К. П. Победоносцева снова выдвинули на первый план по крайней мере две первые ипостаси триединой формулы, а «народность», понимаемая как «русская народность», как бы подразумевалась при достаточно шовинистическом мировоззрении Александра III. Эта же тенденция наблюдалась и при Николае II. Иными словами, последующие после Николая I русские императоры не смогли использовать какую-либо официальную

доктрину взамен уваровской формулы, и она негласно просуществовала в качестве идеологической основы монархического строя страны до самого 1917 г.

==88

==89

00.htm - glava05 СОСЛОВИЯ, ТИТУЛЫ, ОБРАЩЕНИЯ Произведения культуры, в какой бы сфере они ни создавались, — в художественной, научной, религиозной, технической — по сути своей являются достоянием всего человечества, и если это произведения выдающиеся, то они в конце концов и становятся всемирными, преодолевая национальные, социальные, хронологические границы, возвышаясь над владельческой собственностью и над материальной закрепленностью. Но бытование произведений, реальная культурная жизнь в мире, разделенном государственными, национальными, социальными границами, имеет свою специфику. Россию XIX века невозможно понять без учета сословного устройства и сословной иерархии (в дальнейшем мы будем пользоваться именно понятием сословия, ибо вытеснение его марксистским термином класс очень упрощало картину; считалось, что в любом досоциалистическом обществе существуют два главных и антагонистических класса: рабы и рабовладельцы, крестьяне и феодалы, пролетарии и капиталисты — на самом-то деле картина была куда более сложной; в этой главе термин «класс» будет употребляться, главным образом, для обозначения ступеней «Табели о рангах»). Согласно реформам XVIII века, в стране было установлено четыре сословия: дворяне, духовенство, городские обыватели, сельские обыватели (крестьяне). Каждое сословие имело свои права и обязанности, каждый человек от рождения — по сословию родителей — принадлежал к определенной группе. Сословия располагались на вертикальной шкале иерархии: дворянство — самое высшее, крестьянство — самое низшее; два первых сословия назывались неподатные, два последних — податные, они облагались различными податями, т. е. налогами. Консервативные мыслители мечтали увековечить такую незыблемую структуру, чтобы человек не мог пере-

==90

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... мещаться через сословные границы. К. Н. Леонтьев в известной работе «Византия и славянство» (1875) привлекал даже естествознание для доказательства реальности своей мечты: «Растительная и животная морфология есть также не что иное, как наука о том, как оливка не смеет стать дубом, как дуб не смеет стать пальмой и т. д.; им с зерна предуставлено иметь такие, а не другие листья, такие, а не другие цветы и плоды» (Леонтьев, 5, 198). Но действительность разрушала подобные мечты. Петровская «Табель о рангах» (1722) совместно с последующими законами и манифестами предоставляла возможность получать дворянство отличившимся по службе, дворянство личное или потомственное, т. е. передаваемое и детям. Появлялись законы о возможностях перехода и в другие сословия, особенно много границ и ограничений было разрушено реформами Александра II (см. статью Д. И. Раскина «Исторические реалии...»). Некоторое размывание границ, например, в связи с получением образования, наблюдалось и ранее; в этом отношении создание промежуточного сословия разночинцев весьма характерно: оно официально не входило в рубрикацию четырех сословий, но реально оно существовало, и даже появились некоторые законы, признающие за ним определенные права (см. статью Н. А. Вердеревской «О разночинцах»). Потом нужно учесть льготы, которые царское правительство давало купцам и промышленникам. Особенно это относится к Николаю I; подозрительно относившийся к дворянскому сословию после восстания декабристов, он готов был расширять права трудолюбивых или образованных городских обывателей; Николай в 1832 г. издал манифест о почетном гражданстве, освобождавший получившего это звание от податей, рекрутской повинности, телесных наказаний, т. е. сближавший почетных граждан с привилегированными сословиями. Некоторая размытость наблюдалась при соотношении армейских и гвардейских чинов, при определении статуса получивших придворные звания камергера и камер-

Сословия, титулы, обращения

==91 юнкера: оба эти звания не вписывались в табель о рангах, хотя были весьма почетными. Однако в целом сословные перегородки, как и иерархия табели о рангах, соблюдались неукоснительно, и чем дальше, тем больше рогаток ставилось для желающих получить дворянство: если в первых десятилетиях XIX века самые низшие офицерские чины — подпоручик и прапорщик (в кавалерии корнет) — уже давали потомственное дворянство, то потом «планка» поднималась все выше и выше, достигнув в 1856 г. полковника, чина VI класса, а в гражданской службе еще выше — действительного статского советника (IV класс); т. е. весьма почтенные чины статского советника и подполковника еще не давали права потомственного дворянства.

Менялись не только границы получения дворянских прав, менялись названия чинов и их места в табели о рангах. Сложнейшие схемы XVIII века упрощались. Например, до 1867 г. к военным причислялись ведомства, казалось бы, чисто гражданские: горное, путейское, лесное и межевое. Но чиновники этих ведомств носили военные мундиры и имели соответствующие воинские звания. Известный радикальный публицист шестидесятых-семидесятых годов Н. В. Шелгунов был по чину полковник корпуса лесничих. А горные инженеры носили свои собственные наименования, которые не так-то легко произносить, а запоминать еще труднее: обер-берггауптман, берггауптман, обер-бергмейстер, бергмейстер, обер-гиттенфервальтер, гиттенфервальтер, маркшейдер, обер-бергпробирер, бергпробирер, берггешворен, шихтмейстер (чины от IV до XIV класса). Названия вполне обычные, если знать немецкий язык. Надо сказать, что многие названия гражданских и военных чинов тоже странно звучат, если не знать их происхождения: асессор по-латыни значит «заседатель», генерал по-латыни — «главный»; адмирал, термин, взятый у голландцев, по-арабски значит «владыка моря» (эмир-ал-бахр); майор по-латыни «старший», напитан — «главный»; мич-

==92

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ман — от английского midshipman, корнет — по-французски «знаменосец», лейтенант — заместитель и т. д. Чуть ли не из всех западноевропейских языков заимствованы названия чина, расположенного ниже предыдущего: вице-, секундштабе-1, унтер- (впрочем, использовано и русское под-: подполковник, подпоручик). В таком же смысле может быть употреблено и звание «лейтенант»: генерал-лейтенант означает как бы «заместитель полного генерала», т. е. генерала от инфантерии (пехоты), от кавалерии, от артиллерии (в XVIII веке эти «полные» генералы именовались «генерал-аншефы»; в советское время было вместо них введено более понятное звание генерал-полковника). А генералмайор оказался ниже, вопреки превосходству майора над лейтенантом. Существует несколько объяснений этому казусу, одно из них такое: в XVIII веке был чин бригадира (V класс), т. е. бригадного генерала, а генерал-майор (IV класс) оказывался как бы старшим над бригадиром, но после ликвидации Павлом I чина бригадира генерал-майор остался без «пары» — и тем самым в некотором противоречии с генерал-лейтенантом. В течение XVIII—XIX веков было немало изъятий и добавлений в иерархию чинов; чтобы в них разобраться, нужны сопоставительные таблицы. Подобные таблицы необходимы и синхронные, чтобы видеть соответствие чинов по рубрикам: гражданские; армейские (пехота, артиллерия, инженерные войска); армейская кавалерия; гвардейские (пехота, артиллерия, инженерные войска); гвардейская кавалерия; казачьи войска; военно-морские; придворные. / Некоторые преобразования в табели о рангах выглядят иррациональными — или проведенными по примеру гоголевского Городничего, желавшего перед Ревизором показать энергичную работу: «Да разметать наскоро старый

1

Не следует путать «снижающую» приставку «штабе-» с «возвышающей» «штаб-»: штаб-офицеры — это высшая группа офицеров, от полковника до майора; а от капитана, ротмистра, лейтенанта и ниже — обер-офицеры.

Сословия, титулы, обращения

==93 забор, что возле сапожника, и поставить соломенную веху, чтобы было похоже на планировку. Оно чем больше ломки, тем больше означает деятельности градоправителя». Так, в 1884 г. упразднены в армии чины майора и прапорщика. А. П. Чехов посмеялся над этим в рассказе «Упразднили!» (1885): отставной прапорщик Вывертов с ужасом узнает о ликвидации своего чина и испытывает еще большее потрясение после разговора с отставным майором Ижицей, к которому обратился по-старому: «— Я вас, майор, не понимаю (...). — Да какой же я майор? Нешто я майор? — Кто же вы? — А чорт меня знает, кто я! — сказал Ижица. — Уж больше года, как майоров нет». Любопытно, что цензор увидел в чеховском рассказе «неуместную шутку над правительственными распоряжениями» и запретил его; лишь в третьей инстанции, после вмешательства самого начальника Главного управления по делам печати Е. М. Феоктистова, рассказ был одобрен; очевидно, консервативный Феоктистов не прочь был разрешить произведение, автор которого иронизирует над новшествами. На самом деле некоторый смысл в новом законе был: расширялись преимущества армейских офицеров, они теперь почти приравнивались к гвардейским: все армейские чины штаб-офицеров были «подняты» на один класс выше и тем самым разница между армейскими и гвардейскими одинаковыми чинами сократилась на одну или даже на две ступеньки и осталась всего в один ранг вместо прежних двух: подпоручик и корнет из XIII и XIV классов поднимались в XII, штабс-капитан и штабс-ротмистр — из Χ в IX, а капитан и ротмистр даже поднялись в группу штаб-офицеров, т. е. перешли из IX класса в VIII. Но для этих перестановок нужно было «окно», его и создали изъятием майоров (VIII класс); служащие майоры были переведены в подполковники, а отставные как бы теряли свой чин (с прапорщиком было сложнее: в дей-

==94 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ствующей армии этот чин XIV класса уничтожался, офицерам предлагалось или идти в запас, или сдавать экзамен на подпоручика, а отставные прапорщики возвышались до XIII чина, и в случае военных действий чин сохранялся на этой.ступени). * * Чехов со стороны весело описывал передвижки и ликвидации, но за сухими манифестами, за цифрами и рангами часто таились драматические судьбы получавших чины. Особенно драматична была история А. А. Фета. Многим известно, что будущий знаменитый поэт не был реальным сыном орловского помещика А. Н. Шеншина, который увез из Германии беременную любовницу, чуть ли не купив ее у мужа, дармштадского чиновника Фета. Родившегося уже в России мальчика местный священник окрестил и записал как законного сына помещика, хотя Шеншин официально женился на его матери значительно позже. В конце концов подлог раскрылся, запись была аннулирована, с большим трудом удалось получить документ сына на имя немецкого отца, Фета. Но тем самым Афанасий Афанасьевич из потомственного дворянина превращался сразу в безродного мещанина со всеми вытекающими для человека податного сословия последствиями. Нужно было своими силами добиваться дворянского звания. Друг Фета студенческой поры, Аполлон Григорьев, тоже незаконный сын дворянина, достиг лишь личного дворянства, лениво трудясь по окончании университета на гражданской службе; чин коллежского асессора (VIII класс) Григорьев получил лишь в 1857 г.: этот чин, ранее дававший право на потомственное дворянство, теперь — с 1856 г. — оказывался недостаточным, надо было дослуживаться до IV класса (действительный статский советник). Но Григорьев был равнодушен к чинам и званиям и без

Сословия, титулы, обращения

==95 сожаления ушел в отставку. Но Фет хотел во что бы то ни стало получить именно потомственное дворянство, которое, считал он, у него несправедливо отняли в детстве. Окончил университет он в 1844 г. и, выбирая между гражданской и военной службой, предпочел последнюю: в гражданской нужно было около 10 лет трудиться, пока достигнешь VIII класса, чина коллежского асессора, а в военной самый низший офицерский чин, XIV класс, прапорщик или, в кавалерии, корнет уже давали право на потомственное дворянство. Беда в том, что человек даже с университетским дипломом, но без военного образования, не мог быть записан в офицеры: надо было хотя бы несколько месяцев послужить унтерофицером. И Фет пошел на это, отправившись в Кирасирский орденский полк, в глухую провинцию, надеясь на скорое производство в офицеры. Увы. В апреле 1845 г. он поступил в полк, а в июне вышел манифест Николая I, ограничивающий возможности получать дворянство. Надо было теперь дослужиться до майора, до VIII класса! Конечно, нравственный удар был сильный, но крепкий Фет выдержал, решил во что бы то ни стало достичь этой высокой планки. 11 лет он мучился: в невежественной армейской среде, вдали от столиц зарабатывая чины... И вот следующий удар: когда он

вышел на финишную прямую и впереди уже маячил чин майора, Фет узнал о манифесте нового царя, Александра II, снова повысившем границу: теперь надо было дослужиться до полковника! Этого Фет уже не выдержал — и ушел из армии, так и не получив желанного права (как часто бывает, оно ему оказалось бы и не нужным практически: детей у Фета не было!). * * Строгой системе чинов и званий соответствовала не менее строгая система обращений. Гражданские, военные, придворные чины первых двух классов имели титул

==96

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... «высокопревосходительство» (т. е. при обращении заочном «его высокопревосходительство» или личном «ваше высокопревосходительство»). Третий и четвертый классы — «превосходительство», пятый — «высокородие», шестой-восьмой (т. е. уровень штаб-офицеров) — «высокоблагородие», остальные — «благородие». «Благородиями» были и все нечиновные дворяне. Женщины получали титулы только будучи женами носителей соответствующих чинов, хотя обращения к ним с такими титулами употреблялись очень редко. Окуджавская строка «Ваше благородие, госпожа Удача» относится, следовательно, к жене обер-офицера, от капитана до подпоручика, к жене чиновника от IX до XIV класса (от титулярного советника до коллежского регистратора) или просто к дворянке. Конечно, если мы будем стихотворное обращение понимать буквально — как к реальной даме. В обыденном обращении представителей низших сословий к дворянам чаще употреблялось не «ваше благородие», а «барин», «барышня», «господин», «госпожа». Любопытно редкое употребление слова «барыня»: шутливая песня-пляска «Барыня» и обилие поговорок, нравственно унижающих барыню, вытеснили это слово из серьезного обихода. «Гражданин», «гражданка» совсем не фигурировали как обращения — это уже продукт XX века. А в XIX эти термины означали или городских жителей («горожанин», «горожанка»), или юридическую принадлежность к определенному государству («гражданин России»), Князья и графы имели титул «сиятельство», светлейшие князья и, с 1886 г., князья «императорской крови» — «светлость». Император, императрица (и еще вдовствующая императрица, мать царя) — «императорское величество», цесаревич-наследник и другие великие князья — «императорское высочество». При личном обращении слово «императорское» опускалось. Строгая система обращений существовала и в духовном сословии. Митрополит и архиепископ именовались «высокопреосвященство», епископы — «преосвященство»

Сословия, титулы, обращения

==97 (носители всех трех рангов имели при личном обращении еще и более простое наименование «владыко»; заочно о них можно было говорить «владыка»), архимандриты и игумены — «высокопреподобие». Это в монашествующем, в черном духовенстве. А в белом протопресвитеры и протоиереи — «высокопреподобие», священники (иереи) и дьяконы — «преподобие»2. Конечно, все указанные титулы неукоснительно соблюдались лишь в официальных бумагах и в обращении низших чинов к высшим. При равных отношениях и тем более при обращении высших к низшим существовали другие формы: по имени-отчеству или «господин такойто» (в военных сферах после «господин» не фамилия, а соответствующий чин; впрочем, и в гражданской сфере «господин» с фамилией соединялся довольно редко). Среди высших гражданских и военных чинов эти формы могли употребляться и при обращении к более высшим. Наличие у восточных славян тройного имени: имя, отчество, фамилия — создавало чрезвычайно разнообразные формы обращения я вне титулов и чинов, варьируя разные степени родства, дружбы, официальности и т. д. Одно дело — «Иван», другое — «Иван Петрович», третье — «Петрович», четвертое — «Сидоров», пятое — «господин Сидоров» и т. д. В. Г. Белинский в известном письме к Н. В. Гоголю (1847) ужасался, что в России «люди сами себя называют не именами, а кличками: Ваньками, Стешками, Васьками, Палашками». Строго говоря, это не клички, а те же имена, только с уничижительными суффиксами. И, конечно же, невозможно это наблюдение перенести на всю Россию, на все сословия: ясно, что речь идет о простом народе. Однако имена с такими фамильярными суффиксами и в простом народе, в крестьянстве в первую оче2

Подробнее см. в Приложениях статью Д. И. Раскина, а также ценные справочники: Шепелев Л. Е. Отмененные историей. Чины, звания и титулы в Российской Империи. Л., 1977; его же. Титулы, мундиры, ордена в Российской империи. Л., 1991.

==98

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... редь, употреблялись отнюдь не поголовно, они применялись по отношению к детям (эта тенденция сохранилась до наших дней). При крепостном праве господа могли так называть и взрослых слуг (соответственно и они сами друг друга так называли), но до определенного возраста и семейного

положения: женатого повара или дворника уже неудобно было так называть, переходили на полные имена3, на имя-отчество или на отдельное отчество, что характеризовало уважительное отношение к человеку (вспомним пушкинского Савельича). В деревне же, тем более в пореформенной (как и в пореформенном городе), люди вообще более уважительно, чем при «Ваньках» и «Палашках» обращались к родным и знакомым. Женатых мужчин и замужних женщин называли по имени-отчеству или, что чаще, просто по отчеству (дети родных и знакомых обращались к ним по одному полному имени с прибавлением перед ним «дядя» или «тетя»). Молодая жена, вступающая в дом мужа, называла по имени-отчеству не только своего суженого, но и его родителей, а также, хотя бы первое время, — и малолетних деверей и золовок, т. е. братьев и сестер мужа. Если в крестьянском мире при обращении варьировались просто имена и имена-отчества, то у духовных лиц были только имена: невозможно было называть священника «Иван Петрович» — он был только «отец Иван». Даже если обращающийся был глубоким стариком, а священник — 20-летний юнец, все равно он назывался «отец Иван» или еще проще «батюшка»; жена его тоже обычно теряла отчество и называлась «матушка», «мать Мария». В официальных документах духовных лиц существовали и фамилии, но в быту они совершенно не употреблялись. Тем более что, как и в крестьянском мире, фамилии духовных лиц были непрочными; например, 3 Особый случай — наименование разбойников (Стенька Разин, Емелька Пугачев и т. п.). В этой фамильярности заключался целый комплекс чувств: и восхищение, и страх вместе с презрением, и осуждение.

Сословия, титулы, обращения

==99 руководство семинарий и академий легко перекраивало фамилии учащихся по своему усмотрению (см. об этом в главе «Духовенство и религия»). Современный минский культуролог А. Л. Ренанский рассказал, что его дед, священник, увлекавшийся книгами знаменитого Ренана о Христе и апостолах, попросил церковное начальство о переименовании фамилии — и его просьба была удовлетворена! Значит, можно было менять фамилии уже и после семинарии или академии. При переходе в монашество человек терял и фамилию, и имя-отчество, приобретая только новое имя, которое он получал при обряде (фактически — второе крещение). Даже если он потом достигал высоких ступеней в церковной иерархии, становясь архиепископом, митрополитом, — он все равно оставался при одном монашеском имени. Лишь в посмертных упоминаниях (скажем, в энциклопедиях, научных трудах) к имени еще добавляли и домонашескую фамилию (иногда — в скобках), например: митрополит Филарет Романов, митрополит Филарет Дроздов, митрополит Филарет Гумилевский. В дворянском мире при обращении были наиболее распространены имя-отчество; даже детей по одному имени называли лишь родители и близкие родственники (или очень близкие знакомые). Исключением

был княжеский титул: при нем с допетровских времен употреблялось лишь имя: князь Иван, княжна Марья — но это лишь среди относительно хорошо знакомых, в остальных случаях существовало внеименное титульное обращение «Ваше сиятельство». Любопытно, что при других титулах, введенных Петром I — граф, барон — обращение по имени не было принято, к ним присоединяли фамилию. А просто по фамилии в мужском дворянском обществе было принято называться в среде относительно молодых людей (ср. в опере «Евгений Онегин»: «Что ты. Ленский, не танцуешь?» «Онегин, вы больше мне не друг»). Характерно, что герои наших классических романов, как правило, тоже запоминаются и употребляются в разговорах, 4·

==100

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... в трудах по фамилии: Онегин, Печорин, Обломов, Рудин, Базаров, Раскольников... А героини, девушки, почти как семинаристы имевшие «зыбкую», непрочную фамилию — еще при родительской, но вскоре долженствующие получить фамилию мужа, — как правило, именуются просто: Татьяна, княжна Мери, Ольга, Наталья, Соня... А к замужней женщине уже прочно пристает фамилия: Анна Каренина. В армии и гвардии офицеры, близкие по чину, обращались друг к другу, как правило, по фамилии; исключение делалось для старших по возрасту: поэтому у Лермонтова — Печорин, но Максим Максимыч! Личные связи, человеческие отношения разрушали и размывали официальные градации и перегородки, упрощали наименования. Но, скажем, когда приходилось писать письмо близкому человеку, то опять возникала необходимость некоторой официальщины. Если письмо отправлялось казенной почтой, то нельзя было, как чеховский Ванька Жуков, начертать на конверте «На деревню дедушке Константину Макарычу», нужно было соблюсти определенные правила. В XIX веке было принято начинать адрес с имени получающего: принцип, распространенный ныне во всем мире, кроме нас, поместивших теперь адресата в самый конец. И совершенно невозможно было, как опять же теперь принято, на первое место поставить фамилию, а потом уже сообщать имя-отчество. Никоим образом нельзя было написать «Сидорову Ивану Петровичу» (тем более невозможно — «Сидорову И. П.», как ныне частенько пишут), а лишь так: «Ивану Петровичу Сидорову». Очевидно, перемена мест в советское время связана с широко распространившейся системой анкет и списков, где естественно выдвижение на первый план фамилии — известное «ф. и. о.»1 В XIX веке еще не знали в таких масштабах ни анкет, ни списков. Перед тремя элементами имени адресата было принято указывать его титул. Даже если писалось письмо к

Сословия, титулы, обращения

==101 другу, на конверте было: «Его высокоблагородию Николаю Яковлевичу Прокоповичу» (письмо Н. В. Гоголя к приятелю). Затем следовал адрес. В отличие от Запада, где после имени — номер дома и улица, потом город, потом область (штат, графство), потом страна (если из-за рубежа пишется), у нас была система нисходящая: город, а затем уже место в городе. В первой половине XIX в. нумерация домов еще только проводилась, поэтому адрес предпочитали описательный: «ВС. Петербург, на Васильевском острове, в 9 линии, между Большим и Средним проспектом, в собственном доме» (из того же письма Гоголя). Во второй половине века нумерация домов в больших городах уже более-менее упорядочилась, но все же она не всегда соответствовала простому чету-нечету по противоположным сторонам улицы, а проводилась — например, в Москве — по кварталам (аналогичный принцип поныне существует в Японии). Вот, например, московский адрес 1871 г.: «В Сущевский части 3-го квартала на Новослободской улице за острогом третий дом — Виноградовой, № 522/546». Наверное, проще отсчитать от острога третий дом, чем искать трехзначный номер... Вообще же структура адреса на конверте глубинно отражала общественно-нравственные приоритеты: при уважительном отношении к человеку его имя-отчество было весомее фамилии. По той же причине все сведения о личности выдвигались на первое место, а потом уже шли элементы адреса, причем они следовали как бы для удобства почтовых работников, сверху вниз по нисходящей. Так и структура любого иерархического документа: анкеты, паспорта, бланка — является замечательным материалом для социально-политического анализа. А заполненные такие документы тем более предоставляют исследователю ценнейший материал, даже если они не содержат остроумных ответов выдающихся людей (ср. ответ Б. В. Томашевского на вопрос советской анкеты начала 1920-х гг.: «Каких политических убеждений придерживаетесь?» — «Не убежден»).

==102

==103

00.htm - glava06 РЕЛИГИЯ И ДУХОВЕНСТВО В царской России каждый человек должен был быть «приписан» к определенной религии, не разрешалось быть свободным атеистом. А так как подавляющее большинство населения принадлежало к православию (к концу XIX века — 80 миллионов человек обоего пола), то в данной главе речь будет идти, главным образом, о господствующей церкви. Унитарность русского монархизма, стрижка всех и вся под одну гребенку вместе с иерархичностью строя, разумеется, и в религиозной области проявлялась в полную силу. Ясно, что правящей могла быть лишь одна церковь — православная. А она, в свою очередь, не могла быть самостоятельной — лишь подчиненной. Христов принцип «Богу — богово, кесарю — кесарево» не мог утвердиться в царской России.

Уже во времена татаро-монгольского ига русские великие князья, а потом и цари начали все больше и больше подчинять себе церковь. Самоуправничал Василий III, но особенно отличился его сын Иоанн IV. Когда митрополит Филипп (Колычев) осудил зверства и казни, творимые опричниками, то Иоанн Грозный приказал низложить его, а потом и убить. После смерти тирана как будто бы забрезжила самостоятельность церкви, впервые в России было введено патриаршество (1589), но первый же патриарх Иов, включенный в политическую борьбу Смутного времени, был в начале XVII века низложен и сослан. Радикальные меры, как всегда, употребил Петр I. В начале XVIII века он упразднил патриаршество и подчинил православную церковь государству: во главу в 1721 г. поставил Святейший Синод, совершенно чиновничью бюрократическую организацию, в которую входило несколько церковных иерархов, митрополитов, но управлял Синодом обер-прокурор, лицо принципиально не цер-

==104 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ковное, гражданское, назначаемое царем. Правда, в руководстве Синодом принимал участие первоприсутствующий иерарх, как правило, — митрополит Петербургский или Московский; он имел право непосредственно обращаться к царю по делам церкви. Однако при Александре I, в конце его правления, когда в правительстве царствовал Аракчеев, с императором по делам церкви общался лишь этот граф, да и при Николае I первоприсутствующий член Синода был лишен доступа к царю, главным оставался обер-прокурор. Так в XIX веке руководство православной церкви было окончательно бюрократизировано и деспотизировано. Что еще стало наносить страшные удары самостоятельности и моральной высоте духовенства — это петровские распоряжения об обязанности священников доносить в соответствующие гражданские инстанции: об умыслах и деяниях прихожан, которые могли иметь опасный политический смысл (т. е. помимо прочего, открыто приказывалось нарушать тайну исповеди!), о раскольниках и разных сектах и т. д. И эти распоряжения не были отменены и в XIX веке. О тяжелом нравственном и материальном состоянии русского духовенства еще будет у нас идти речь ниже. Выборность священнослужителей разных рангов, господствовавшая в Древней Руси, постепенно в верхних эшелонах церковной власти вытеснялась назначениями. «Внизу», в приходах в петровское время определились два способа утверждения и существования священников: выборы прихожанами (с последующим утверждением епископом) и наследственная передача детям (сын сам становился иереем, а дочь выдавалась за претендента на должность). Наследственное право затем все более и более укоренялось и вытесняло выборность. Последняя была вообще отменена при Павле I. В XVIII веке уничтожилась и выборность причетников, т. е. пономарей и дьячков, на эти места стали поступать тоже только лица духовного происхождения. Даже жениться претендующий на место в

Религия и духовенство

==105 церкви должен был только на девице духовного звания, если же на «светской» девушке, то практически он не мог рассчитывать на должность священника или дьякона. Так создавалась замкнутость, кастовость духовенства. Приток в него из других сословий был весьма затруднительным. Почти весь XVIII век действовал закон, фактически запрещавший дворянам переходить в духовный мир; лицам податных сословий и в XIX веке разрешалось переходить лишь при нужде, при нехватке на какие-то вакантные должности лиц духовного звания. Конечно, безусловно запрещалось переходить крепостным крестьянам. И лишь при Александре II в 1869 г. был издан закон, ликвидировавший наследственность и замкнутость духовенства, на церковные должности мог теперь поступать любой гражданин; впрочем, для лиц податного состояния требовалось разрешение губернатора! Дети духовных лиц уже не принадлежали к духовному званию, были, так сказать, свободными от кастовости. Тем самым была уничтожена сословность духовенства, ибо первый признак сословия — наследственная передача прав и обязанностей. Но духовенство как класс оставалось, и законы почти полностью уравнивали его с привилегированным классом дворянства: оно освобождалось от телесных наказаний, от податей и налогов, от военной повинности и от постоя и т. д. Вдовы священников пользовались правами личного дворянства. Любопытно, что священнослужителям, в отличие от дворян, запрещались винокурение и продажа спиртных напитков, но разрешалось на своей земле иметь соответствующие заводики и торговые винные лавки — только не заниматься ими самому, а сдавать в аренду! Еще ограничения и запреты духовным лицам: нельзя вообще торговать и участвовать в промышленности, нельзя вмешиваться в мирские дела (в городских думах и земских собраниях можно участвовать лишь в качестве представителя духовного начальства, а не от себя лично), нельзя стричься и бриться, нельзя плясать и смотреть на

==106

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... пляски, конечно же, — нельзя посещать театры и увеселительные заведения, нельзя играть в карты и в азартные игры. Много ограничений было в семейной области. Неженатые священники допускались, но ими могли быть лишь лица старше 40 лет; жениться же надо еще до посвящения в сан; вдовец, желающий жениться вторично, мог оставаться на службе лишь в качестве причетника (о разводе же и думать нельзя!); вдовцам нельзя держать в доме женщин, кроме ближайших родственниц...Если жена священнослужителя будет замечена в блуде, то муж должен был развестись с ней или отказаться от службы.

В целом в многомиллионной России духовенство занимало ничтожную количественно долю: в 1890-х гг. на 80 миллионов православных обоего пола приходилось 38 тысяч священников, 19 тысяч дьяконов, 75 тысяч причетников, то есть этот класс составлял менее четверти одного процента от числа православных, был несравненно малочисленное всех других классов России, но качественно он играл, конечно, весьма весомую роль в жизни страны: без церкви не обходилась ни одна значительная акция в жизни каждого человека (крещение, женитьба, похороны), не говоря уже о теснейшей связи с церковью большинства граждан (участие в службах, исповеди и причастия, консультации на нравственные темы и т. д.). Священнослужители находились при всех группах жителей великой страны: при царском дворе и в небольших селах, в армии и учебных заведениях, в посольствах за границею и на кораблях флота. Как и в других сферах монархического режима церковь имела строго вертикальную структуру властвования и подчинения. Во главе православной церкви находился Святейший Синод, теоретически состоявший к концу XIX веке из 12 духовных иерархов (митрополиты и архиереи), но практически ограничивавшийся семью. А над иерархами стоял обер-прокурор Св. Синода, «царево око» во всех духовных делах. Конечно, в Синоде работало много гражданских и духовных лиц, чиновников. С 1864 г.

==107

Религия и духовенство появилась должность товарища обер-прокурора, т. е. заместителя (по аналогии с заместителем министра; в XIX веке он назывался «товарищ министра»). Было еще два «филиала» — синодальная контора в Москве и грузиноимеретинская в Тифлисе. Синоду подчинялись все 66 епархий, т. е. духовных округов, как правило, совпадающих с территориями губерний и областей. 64 епархии находились внутри империи, две — за границей (алеутская в Америке и японская). Во главе епархии стоял архиерей, носивший титулы митрополита или архиепископа (в отдаленных и небольших епархиях — просто епископа). Митрополитов было всего три на всю Россию: Московский, Петербургский и Киевский. Митрополиты как бы заменяли отмененного Петром I патриарха. Особенно большую роль играл митрополит Московский: он короновал на царство всех императоров (хотя столица уже второй век была в Петербурге, царский двор на коронацию приезжал в московский Кремль, где в Успенском соборе происходил торжественный акт официального восшествия на престол). Если еще учесть, что среди московских митрополитов были выдающиеся личности (Филарет Дроздов, митрополит с 1826 по 1867 гг., особенно значителен), то можно считать их как бы заменяющими патриархов. Все управители епархий назначались царем по представлению Синода. Каждому епархиальному иерарху подчинялись местные монастыри и несколько сотен приходов: церковь со всем причтом и церковная община прихожан составляют один приход. Всего в России к

концу XIX в. было 38 тысяч приходов. Группа приходов (до тридцати) объединяется в благочиннический округ, во главу которого епархиальный иерарх назначает благочинного, т. е. как бы старшего священника, своего помощника. Им же назначаются и благочинные, следящие за монастырями. На волне либеральных реформ Александра II в 1860-х гг. ввели выборность благочинных самими священниками округа, но

==108

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... в 1880-х гг. снова вернулись к назначениям. Если в церкви было несколько священников, то главный из них, настоятель церкви, получал звание протоиерея (т. е. первосвященника); старое звание протопопа практически исчезло в начале XIX века. Все высшие иерархи (митрополиты, архиепископы, епископы) принадлежат к черному духовенству, к монашествующим; они, как правило, имеют высшее духовное образование; низшее духовенство — священники и диаконы — называется белым. Вне епархиального подчинения находились церкви и духовенство придворного ведомства (они подчинялись духовнику императора и императрицы) и церкви и духовенство военного ведомства (они подчинялись протопресвитеру, т. е. старшему священнику армии и флота). Непосредственно Синоду, а не епархиям, подчинялись и знаменитые, высшего класса монастыри: четыре лавры и семь ставропигиальных монастырей (ставропигиальный — от греческих слов «ставрос» — крест и «пегнио» — водружаю, вбиваю: обычно сам патриарх всея Руси открывал эти монастыри). Лавры: Киево-Печерская (основана в 1051 г., лаврой названа в 1598 г.), Троице-Сергиева, под Москвой (основана Сергием Радонежским в середине XIV века, лавра — с 1744 г.), Александро-Невская в Петербурге (основана в 1710 г., лавра — с 1797 г.), Почаевско-Успенская на Волыни (основана в XVI веке, лавра — с 1833 г., ныне — в Тернопольской области Украины). Ставропигиальные монастыри: Соловецкий, четыре московских (Новоспасский за Таганкой, Заиконоспасский близ Кремля на Никольской ул., Симонов, Донской), подмосковный Воскресенский («Новый Иерусалим»), ростовский Спасо-Яковлевский. В России было много и других знаменитых монастырей: древние новгородские, Псково-Печерский, основанный в середине XV века, Кирилло-Белозерский и Валаамский, основанные еще раньше, в XIV веке, Чудов монастырь в

Религия и духовенство

==109 Московском Кремле (тоже XIV век), но они не были возведены в ранг лавры или ставропигиального монастыря. За рубежом страны были широко известны русские монастыри на Афонской горе в Греции (не путать с Новоафонским монастырем в Абхазии, созданным в 1876 г.). Хотя монастыри распространены во всем христианском мире, да и не только христианском (например, буддийские монастыри в Азии), но в России они играли уникально важные роли, превосходящие значение зарубежных монастырей: вначале, при почти полном отсутствии светской образованности, как очаги культуры, а в новое время при все увеличивающейся конфликтности, напряженности, неустроенности жизни — как очаги нравственно-психологического врачевания и духовного совершенствования. Монастыри появились на Руси уже в первые годы по принятии христианства. Они очень широко распространились в годы татарского ига и после него, многие монастыри становились центрами культуры: в них создавались летописи, собирались и переписывались книги, переводились греческие рукописи, неграмотные монахи получали элементарное образование; при монастырях организовывались больницы и богадельни. Появились школы для крестьянских и городских детей. Однако расширение монастырей, значительное увеличение числа вступающих в обители имело и негативную сторону: попадались лица, корыстно избирающие монашество; распространение пьянства и разврата в некоторых монастырях, да еще и появление раскольничьих обителей заставило светские и духовные власти в XVII веке принимать меры: запретили строительство новых монастырей, стремились уменьшить и число существующих, ввели строгие правила для пострижения и т. п. Петр I не любил монахов, считал их тунеядцами и ретроградами (кстати, в самом деле, многие из них противились петровским реформам), готов был вообще закрыть все монастыри, но не успел; однако свойственные ему радикальные преобразования произвел: подтвердил

==110 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... указом запрет на строительство новых монастырей, сократил слиянием число существующих, ужесточил правила приема в монахи. При Елизавете Петровне суровые законы были несколько смягчены, но Екатерина II снова занялась переустройством и сокращением монастырей, ввела строгие количественные нормы лиц и упразднила почти половину монастырей в России (из 1072 — 496). При Александре I снова произошло смягчение законов и обычаев, а затем в течение XIX века количество монастырей и монахов неуклонно росло, несмотря на ряд бюрократических ограничений. К концу XIX века в России было около 500 мужских монастырей с 8000 монахов и 7500 послушников и около 250 женских с 7000 монахинь и 17 тысячами послушниц. Лишь одна треть всех монастырей находилась в городах, остальные были в сельской местности, иногда даже совершенно отдельно от сел и деревень.

Прежде чем стать монахом, претендент должен был несколько лет (как правило, три года) проходить «испытательный срок», быть послушником и лишь, достойно проявив себя, принимал постриг, т. е. прием в монахи, когда как бы совершалось второе крещение: монах получал новое имя (без отчества и фамилии!). Пострижением называлось и возведение в сан священника. Если же священник или монах снимали сан, то это называлось расстрижением. В первом случае символическая стрижка в самом деле осуществлялась, а у расстриг голову не трогали. Есть еще самый высокий монашеский чин — схима; схимник соблюдал особенно строгие правила монашеского служения. При великой схиме монах еще раз заново получал имя. Более простое посвящение в монахи, минуя степень послушника, существовало при духовных академиях: обычно монахами становились некоторые студенты-старшекурсники. Академическое начальство внимательно присматривалось к умственным и нравственным качествам студентов и, незадолго до выпуска, предлагало лучшим принять монашество. Для академии было почет

Религия и духовенство

==111 но, если несколько выпускников уже было пострижено в монахи. Это были будущие ректоры и профессора духовных учебных заведений, епископы, митрополиты. Разумеется, и в новое время — в семье не без урода — оказывались лицемерные, корыстные, тунеядствующие люди, использующие монастырь отнюдь не в высоком религиозном смысле. Были бездельники, пьяницы, даже развратники И однополые, и обычные. В Нижегородском областном архиве мне попалось дело середины XIX века: предписание полиции о насильственном снесении незаконно и наспех построенного городка вокруг мужского монастыря; в этих постройках проживали женщины сомнительного поведения, и городок представлял «опасность не только в пожарном, но и в нравственном отношении». Или рассказ моего отца о спуске и чистке пруда при женском монастыре в г. Балашове Саратовской губернии: в иле были найдены скелетики новорожденных младенцев. Эта — лицемерная — сторона монашеской жизни нашла отражение и в народном мнении, и в художественной литературе: вспомним образ мажорного, жизнелюбивого отца Варлаама в пушкинском «Борисе Годунове» (эти черты еще более усилены в опере Мусоргского). Но была и другая сторона, другие люди, чей облик отображен у Достоевского, Лескова, на картинах М. В. Нестерова. К счастью, именно они составляли цвет русского монашества: это люди глубокой духовной культуры, свободно и целеустремленно ушедшие от всего мирского, отдающие себя Богу и человечеству. Именно они и народ воспитывали в русле настоящей религиозности и высокой нравственности. Чем ближе подходила Россия к XX веку, тем больше отмечались реальные, даже материальные деяния монастырей и монахов: организация богаделен, больниц, мастерских, школ. Развивалось садоводство, овощеводство, рыбоводство. Монашки плели кружева и шили одежду, среди монахов были хорошие ремесленники и кузнецы. Но самым главным, могучим видом монастырской «пользы» была нравственнопсихологическая

==112 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... помощь. Особенно это проявилось в своеобразном национальном нашем явлении старчества, известном еще с первых веков христианства, но особенно распространившемся в XIX веке. Как правило, у старцев был, по примеру древних христианских монахов, период отшельничества: они удалялись из монастыря в пустынные местности, в леса, в пещеры и жили там годами, совершенствуя свое благочестие и религиозную, духовную глубину. Иногда старцы возвращались потом в монастырь, помогали монахам и богомольцам советами и примером. Именно духовная помощь людям стала характерной особенностью русских старцев, и показательно, что именно XIX век дал интенсивный всплеск самого института старчества и массового, измеряемого тысячами и десятками тысяч паломников в год, наплыва посетителей к старцам. Очевидно, народ, измученный войнами, неурожаями, притеснениями, личными бедами и неурядицами очень нуждался в нравственнопсихологической поддержке, которую не всегда могли оказать местные священники. Старцы же, единичные гении, умные, тонкие, образованные, всегда могли дать мудрый совет, утешить страждущего, утешить его горе, разрешить нравственные сомнения, возродить высокие религиозные чувства. Потому и шли толпами к знаменитым старцам, шли не только простые крестьяне, но и мещане, купцы, военные, чиновники и даже настоящая интеллигенция. Самым известным старцем начала XIX века был Серафим. Саровский (1760—1833). В миру Прохор Мошнин, он 20-летним юношей пришел в Саровский (Тамбовская губерния) монастырь, прошел искус послушника, стал монахом Серафимом и вскоре удалился в лесную чащу, построил там келью и много лет жил уединенно, питаясь плодами маленького огородика и лесными дарами, углубляясь в Библию и молитвы. Изредка он приходил в монастырь для причастия и покаяния, но ни с кем почти не общался. Вокруг него уже складывались легенды: о раз

Религия и духовенство

==113 бойнике, посетившем старца, о дружбе с медведем и другими дикими зверями... Наконец, через 30 лет, где-то около 1812 г., Серафим как бы открыл себя людям: он стал принимать всех посетителей, сам ходить в монастырь и там общаться с монахами и богомольцами. На беседующих с ним врачующе действовал уже внешний облик Серафима: тихий, кроткий, проницательно умный старец со светящимся, одухотворенным лицом. И советы он давал разумные и глубокие. Слава о нем, конечно, быстро распространилась по всей стране, и тысячи паломников направились в Саровский монастырь. Двадцать лет врачевал Серафим духовные и душевные болести. В 1903 г. русская православная церковь канонизировала его как святого. Поразительно, что во многих и многих церквах имеются копии

знаменитой иконы, изображающей старца почти во весь рост и очень «реалистично» передающей черты его одухотворенного лица; кажется, это первая икона, воспроизводящая облик святого старца XIX века. Подлинник иконы, увы, находится далеко от России: бури Гражданской войны занесли ее в Киев, потом в Берлин, а ныне она украшает церковь православного Дивеева монастыря близ Нью-Йорка. Слава Богу, естественно, что она вообще сохранилась. Автору этих строк выпало счастье стоять перед нею: сила впечатления может сравниться только с воздействием икон и фресок Рублева и Дионисия. В середине и конце XIX века центром старчества стала Оптина пустынь. Когда-то, при основании, в XIV— XV вв., это в самом деле была «пустыня», «пустынь»: глухие калужские леса, дебри, тишина. А к началу XX века рядом, в двух верстах, вырос довольно большой уездный город Козельск, в самом же монастыре жило до 300 монахов, не считая паломников. По одной легенде монастырь основал раскаявшийся разбойник Опт (Опта), по другой — название происходит от значения, близкого к современному «оптовый», т. е. подчеркивающего общее, всеобщее пребывание и владение. Монастырь не был знаменитым, к концу XVIII века

==114

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... он совсем захирел, в нем жило всего три монаха. Но выдающийся Московский митрополит Платон (Лёвшин), управлявший своей епархией с 1775 по 1812 гг. (а Калужская губерния входила в его духовный округ), обратил внимание на красивое месторасположение монастыря на берегу реки Жиздры и содействовал его возрождению в начале XIX века. Платону последовал, после образования Калужской епархии, ее молодой архиерей Филарет (Амфитеатров), будущий Киевский митрополит. По его инициативе возле монастыря был построен отшельнический скит, куда поселились духовные внуки (ученики учеников) знаменитого старца Паисия Величковского, жившего в Молдавии. Первым оптинским старцем стал выходец из купеческого сословия о. Леонид (Лев Данилович Наголкин), в схиме получивший имя Льва (1768—1841); это имя очень соответствовало его облику: высокого роста, живой, грубоватый, с громадной гривой волос. Толпы народа осаждали келью, получая его мудрые советы и наставления. Посетивший его протоиерей из Козельска удивлялся, зачем ЛеонидЛев утруждает себя, целые дни возясь с посетителями. Леонид-Лев весомо ответил, что, конечно, общение с народом — дело мирских иереев, но у вас, дескать, времени-то на это нет, вот и приходится с народом возиться инокам... Шумные толпы посетителей раздражали настоятеля монастыря, он запрещал Леониду принимать людей, переводил его из скита в монастырь, где запирал инока, снимал с него схимническую одежду, — ничто не помогало, народ все равно к нему прорывался. Пришлось закрыть глаза на шум и суету. За семь лет до кончины Леонида-Льва у него появился замечательный помощник, второй оптинский старец — о. Макарий (в миру Михаил Николаевич Иванов; 1788— 1860), хорошо дополняющий

старшего схимонаха: Макарий — дворянин, помещик, образованный вообще и в религиозной литературе в частности, мягкий по характеру. Продолжая дело Леонида-Льва, т. е. духовное и душевное

Религия и духовенство

==115 врачевание обращавшихся к нему, он начал великое дело оптинского книгопечатания. В монастыре благодаря подаркам учеников и поклонников старца Паисия Величковского образовалась основательная библиотека рукописей старца, главным образом, его переводов с греческого на церковнославянский язык святоотеческой литературы первых веков христианства. В Петербурге уже было издано (в переводе со славянского на русский) пятитомное собрание трудов святых отцов, подготовленное Паисием Величковским, под общим названием «Добротолюбие». Макарий продолжил издание рукописей старца, а также издал жизнеописание о. Паисия. Готовить рукописи к печати и вычитывать корректуры помогали Макарию его ученики и соратники по монастырю, а также И. В. Киреевский, известный славянофил, и его жена Наталья Петровна (Макарий был их духовным отцом). Книги печатались в Москве, там помощь оказывали те же Киреевские и проф. С. П. Шевырев. Активная и разносторонняя деятельность Макария, как это почти всегда бывает, вызывала, наряду с восторженными и благоговейными откликами, и пересуды, сплетни. То возникали доносы — якобы тексты Паисия имеют канонические изъяны, то до Московского митрополита Филарета докатывался слух, что якобы Макарий чуть ли не по месяцу гостит в имении Киреевских и пренебрегает своими старческими обязанностями по монастырю, и митрополит сердился (хотя на самом деле оказалось, Макарий приезжал всего на три дня). Но Макарий непоколебимо до самой смерти нес свой крест. Издательскую деятельность Макария, опять же с учениками и собратьями, продолжил третий знаменитый оптинский старец — о. Амвросий (в миру Александр Михайлович Гренков, 1812—1891), выходец из духовной среды (окончил семинарию). Но он, в отличие от Макария и ближе ко Льву, на первое место ставил общение с людьми, и в самом деле превзошел всех своих предшественников в умении духовно и душевно помогать людям. Его проница-

==116 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... тельность и прозорливость поражали пришедших к нему незнакомых людей, его советы оказывались удивительно полезными и действенными. Старца посещали Л. Н. Толстой, Φ. Μ. Достоевский, В. С.

Соловьев, большое влияние он оказал на К. Н. Леонтьева. Без знакомства с Амвросием Достоевский вряд ли мог бы создать свой потрясающе яркий образ старца Зосимы в «Братьях Карамазовых». Монашеский мир и особенно старцы сыграли большую роль в религиозной жизни России XIX века, даже значительно большую, чем мирское духовенство. Дело ведь не только в том, что у старцев времени было больше, чем у обычных священников, как деликатно объяснял о. Лев, но и в возможности их, старцев, выбора посетителями. Как в больничных историях: если у тебя нет вариантов, если обязан идти в данную поликлинику к назначенному врачу, то здесь могут быть самые различные, в том числе и плачевные результаты. Но если ты можешь выбирать докторов и идти к талантливому, то, разумеется, успех лечения гарантирован. И то, что люди могли выбирать своих духовников и врачевателей, давало поразительно действенные результаты. И потом еще следует учесть, что старцы были относительно свободными людьми. Конечно, они тоже подчинялись законам, часто суровым и деспотичным, они тоже страдали под разными интеллектуальными и моральными прессами, но все же они жили относительно обособленно и могли относительно раскованно, творчески беседовать с людьми и давать им творческие же наставления. Мирское же духовенство находилось в несравненно более жестких, иерархических, деспотических условиях, и духовная отдача прихожанам была у них сильно ослаблена по целому ряду причин. Прежде всего — это неумолимо жесткое вхождение в иерархическую пирамиду, которую возглавляли люди, обычно не имевшие никакого отношения к религии, — чиновники Синода. Начинал девятнадцативечный список обер-прокуроров Св. Синода полу анекдотический стихотворец граф

Религия и духовенство

==117 Д. И. Хвостов, ничего, конечно, общего с церковными делами не имевший. После краткого периода его заменили тоже калифом на час А. А. Яковлевым, грубым, дерзким чиновником; по просьбе членов Синода он был смещен. С 1803 г. Синод возглавил друг юности императора кн. Александр Николаевич Голицын (1773—1844), вначале живой вольтерьянец, презиравший религию, а потом ударившийся в религиозный мистицизм. Александр I благоволил к Голицыну и именно для него создал в 1817 г. странное министерство духовных дел и народного просвещения. Если департамент духовных дел в министерстве возглавил выдающийся масон и мистик1 А. И. Тургенев, то департамент народного просвещения — хотя и почтенный чиновник, но фактически хлыстовец, завсегдатай салона Татариновой В. М. Попов (см. о хлыстах ниже). Православная церковь и так была уже унижена подчинением Синоду, а тут еще и Синод был унижен: Голицын, став министром, передал должность обер-прокурора кн. П. С. Мещерскому и подчинил его себе, т. е. практически — А. И. Тургеневу, присвоив себе некоторые синодские прерогативы, например, назначение епископов в епархиях. Чиновничий иерархизм соседствовал при Голицыне и Тургеневе с терпимым отношением к сектантам, а видные гости, представители западных христианских конфессий — католики, протестанты, квакеры и т. п. — даже пользовались почетом, принимались императорской семьей. Воцарился как бы космополитический, «экуменический», говоря языком XX века, дух, вызывавший в консервативных православных кругах вначале глухой ропот, а потом и прямое противодействие. К началу 1820-х гг. на царя все большее влияние стал оказывать граф А. А. Аракчеев, ненавидевший Го-

1

Масонство и мистицизм не одно и то же: мистицизм антирационалистичен и, в отличие от масонства, является религией чувства, проповедником «внутренней церкви», непосредственного соединения с Богом; но масоны часто становились мистиками: настолько мистические учения XVIII — начала XIX веков были популярны и завлекательны.

==118 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... лицына и постепенно оттеснивший его от покровителя. В 1821 г. по совету Аракчеева Петербургским митрополитом был назначен московский владыка, консервативный митрополит Серафим Глаголевский. В 1822 г. Александр запретил все тайные общества — это был прямой удар по масонству и мистицизму. Льнувшие к всесильному министру деятели, увидев, куда ветер дует, стали покидать Голицына и переходить в лагерь его противников; особенно была колоритна измена его правой руки, попечителя Казанского учебного округа М. Л. Магницкого. Неожиданно возвысился молодой, фанатичный и аскетический монах Фотий: покровительствуемый влиятельной графиней А. А. Орловой-Чесменской, он из недоучившегося студента (не закончил духовной академии) быстро сделался Юрьевским (в Новгороде) архимандритом, принимаемым неоднократно царем. Именно Фотий открыто выступил против Голицына в 1824 г.: в доме графини Орловой он встретил министра требованием покаяния и отречения от лжепророков; взбешенный Голицын немедленно ушел, а Фотий вослед ему кричал: «Анафема!». Поддержанный Аракчеевым, точку над «i» поставил митрополит Серафим: он явился к царю, положил белый клобук к ногам Александра и заявил, что не примет его на свою голову, пока царь не скажет о смене министра. Император решился на перемену: Голицын со своими помощниками ушел в отставку, министром был назначен адмирал А. С. Шишков. В министерстве, помимо «просвещения», осталось лишь ведомство иностранных вероисповеданий, а православная часть была возвращена Синоду. Безликий кн. Мещерский потом долго возглавлял Синод, до 1833 г., т. е. уже и при,Николае I. После небольшого перерыва обер-прокурором был назначен граф Николай Алексеевич Протасов (1798— 1855), и он пробыл во главе Синода всю оставшуюся часть николаевского царствования, 20 лет (1836— 1855). Это был типичный офицер, полковник лейб-гвардии гусарского полка, который и в церковном ведомстве пытался установить военный поря-

Религия и духовенство

==119

док, военную дисциплину, за что и был пожалован царем генеральским чином. Чем он был любопытен — это стремлением обмирщить духовные учебные заведения: он ввел русский язык преподавания (до этого была латынь), а также совсем не церковные предметы: естествознание, медицину, сельское хозяйство (при Александре II последние два предмета упразднены, при Александре III снова восстановлены в некоторых семинариях). При Александре II в течение почти всего его царствования (1865—1880) обер-прокурором был граф Дмитрий Андреевич Толстой (1823—1889). Происходя из древнего рода, окончив Александровский (бывший Царскосельский) лицей, он быстро поднимался по ступенькам чиновничьей лестницы; через год после обер-прокурорства он еще был назначен министром народного просвещения; в отличие от кн. Голицына, он никому не передал первую должность, а так и процарствовал в обоих ведомствах 15 лет. Мало сказать, что он был матерый реакционер. Он еще имел тяжелый, отвратительный характер, очевидно, изломанный с детства (отец его, в пьяном виде сболтнувший собеседнику, что жена того — его любовница, был застрелен «потерпевшим»; мать потом вышла замуж за ничтожного гувернера; мальчик стал, таким образом, почти сиротой и очень бедным). Б. Н. Чичерин ярко обрисовал этого человека: «...не глупый, с твердым характером, но бюрократ до мозга костей, узкий и упорный, не видавший ничего, кроме петербургских сфер, ненавидящий всякое независимое движение, всякое явление свободы, при этом лишенный всех нравственных побуждений, лживый, алчный, злой, мстительный, коварный, готовый на все для достижения личных целей, а вместе доводящий раболепство и угодничество до тех крайних пределов, которые обыкновенно нравятся царям, но во всех порядочных людях возбуждают омерзение» (Чичерин, 1929,с.192—193). Толстой при этом презирал духовенство с высоты своего дворянского величия (он настолько был пропитан клас-

==120

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... совым и корпоративным духом, что на много недель задержал запрещение «Отечественных записок»: видите ли, во главе крамольного журнала стоял Μ. Ε. Салтыков-Щедрин, который мог обижать министра едкой сатирой, но он был «свой» — лицеист!). Конечно, Толстой читал, что церковь и должна быть униженной, она должна подчиняться государству, правительству. Кажется, из всех оберпрокуроров Синода это был самый неверующий православный человек! Церковные иерархи, естественно, ненавидели его. Когда он умер. Петербургский митрополит Исидор так отозвался о своем «начальнике», по записи в дневнике А. В. Богданович: «Он не жалеет Толстого, рассказывал про него, что никто не помнит, когда он причащался. В бытность его оберпрокурором Синода, он ни разу не был в Исаакиевском соборе, не заглядывал в синодальную канцелярию, где только висел его мундир на вешалке» (Богданович, 1924, 97).

Либеральное окружение Александра II смогло в 1880 г. уговорить царя уволить Толстого с обоих постов. Существует легенда, что, совпав с Пасхой, отставка ненавистного ретрограда вызвала ликование приходивших на заутреню в Зимний дворец, и люди целовались, произнося не только слова о воскресении Христа, но и еще: «Толстой сменен, воистину сменен!» Зато при Александре III Толстой воспрянул в качестве министра внутренних дел. Но Толстого в должности обер-прокурора Синода сменила не менее мрачная фигура — Константин Петрович Победоносцев (1827—1907). Это самый долговечный оберпрокурор в царской России, он занимал этот пост четверть века, с 1880 по 1905 гг. И наверное, его можно считать самым-самым консервативным из всех его предшественников. Сослуживцы его утверждали, что ему была невыносима любая положительная программа действий, он признавал или статус-кво, или попятное движение. Выпускник Училища правоведения, он поднялся до профессорской кафедры в Московском университете (1860—1865), был умен и в меру либерален (Б. Н. Чичерин говорил, что между ними тогда были чуть ли не дружеские отношения),

Религия и духовенство

==121 обратил внимание царя, который пригласил его преподавать юридические предметы наследнику, рано умершему Николаю Александровичу, а потом Победоносцев стал учителем и последующих наследников — вначале будущего Александра III, а уже при этом императоре — его сына, будущего Николая II. Так Победоносцев оказался при дворе, так он получил высокий пост обер-прокурора Синода. Уже в конце царствования Александра II он был отъявленным консерватором, а при Александре III — тем более. Именно он являлся автором программного манифеста при восшествии Александра III на престол, манифеста, содержание которого потрясло либеральных министров Александра II и заставило их сразу же уйти в отставку. И в церковной сфере Победоносцев проводил крайне консервативную политику, пользуясь поддержкой царей. Таковы были властители русской православной церкви в XIX веке. Они определяли законы и обычаи, они выбирали подходящих лиц на архиерейские должности, они, когда нужно им было, и перемещали архиереев с места на место или вообще отправляли в «отставку», на покой. Они правили церковной жизнью. А соответствующие архиереи управляли, по нисходящей, своими епархиями, назначали и смещали благочинных и священников. В такой пирамидальной иерархии преобладали люди не самостоятельные, не творческие, с изрядной долей раболепства и карьеризма. Но, как часто бывает в жизни, сквозь жесткую сетку направленного отбора прорывались и талантливые уникумы, оставлявшие заметный след в истории не только церковной, но и светской культуры. Среди православных иерархов XIX в. особенно выделялся Московский митрополит Филарет (в миру Василий Михайлович Дроздов, 1782—1867), почти полвека управлявший вверенным ему округом (с 1821 г.). Сын коломенского дьякона, В. М. Дроздов, по окончании в 1803 г. Сергиево-Лаврской семинарии (которая тогда была почти на уровне высшего учебного заведения), был оставлен в ней для преподавания. В 1808 г. он при-

==122

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... нял монашество и стал Филаретом; вскоре был вызван в Петербург и уже в 1812 г. определен ректором Петербургской духовной академии, коей управлял пять лет. Его таланты ученого и Проповедника были рано замечены, отсюда такое быстрое продвижение. Подчеркнем еще универсальность интересов молодого монаха: живой и любознательный, он жадно изучал богословские науки, языки, философию, любил музыку (пел в хоре, играл на гуслях), увлекался шахматами и рыбной ловлей. Но при этом он с юных лет отличался самообладанием, самоанализом, сильным диалектическим умом — и никогда не впадал в крайности. Конечно же, он был замечен кн. А. Н. Голицыным, и привлечен в организованное им в 1813 г. Библейское общество (Голицын стал его президентом). Филарет принял активное участие в осуществлении самой замечательной идеи, вызревшей в этом обществе, — перевести на русский язык Библию (ведь до тех пор великая книга существовала в России лишь на церковнославянском языке: слабые попытки перевести на русский намечались лишь при Петре I, а потом более 100 лет не предпринимались). Филарет с помощью трех петербургских богословов перевел прежде всего четыре Евангелия, которые были изданы в 1818 г. массовым тиражом в два столбца: параллельно славянский и русский тексты. Затем был закончен весь Новый Завет и выпущен двумя изданиями в 1821 и 1822 гг., тиражом 110 тысяч экземпляров. Вся читающая Россия была обрадована этим мероприятием, но нашлись и недоброжелатели: ведь в церковнославянском переводе было немало неточностей и ошибок по сравнению с греческим подлинником, приходилось объяснять, почему имели место расхождения; консерваторы, в том числе и члены Синода, роптали. А когда Библейское общество приступило к переводу Ветхого Завета (первым была в переводе Филарета и его помощников в 1823 г. издана Псалтырь: двенадцатью изданиями и 100 тысячью экземпляров!), то уже над Голицыным сгуща-

Религия и духовенство

==123 лись тучи и росла критика переведенных частей Библии (надо сказать, что в критике были и рациональные зерна: чтобы не слишком далеко отступать от церковнославянского текста Ветхого Завета, переведенного в свое время с греческого языка, не учитывались некоторые расхождения с древнееврейским подлинником и т. п.). Александр I, сперва сочувственно относившийся к трудам Библейского общества, особенно — к русскому переводу Библии, с начала 1820-х гг. стал все более враждебно воспринимать деяния Голицына (любопытно, что европейская реакция в свете растущего национальноосвободительного движения весьма болезненно воспринимала организацию национальных Библейских обществ и

переводы Священного Писания на современные языки: например, римские папы дважды запрещали перевод на польский язык!). В 1824 г. царь заменил Голицына на посту президента Библейского общества его противником, Петербургским митрополитом Серафимом. В 1825 г. уже отпечатанный тираж первого тома Ветхого Завета на русском языке (предполагался пятитомник) был сожжен. Придя к власти, Николай I вообще закрыл Библейское общество. Эти уроки не прошли даром для Филарета, он на много лет замолчал как переводчик, и лишь на закате своих дней, при Александре II, возобновил замысел полного перевода Библии2. Филарету доставалось от недоброжелателей с самого его появления в Петербурге: в его ранних проповедях находили пантеизм и мистику (не без оснований, заметим: в печатных текстах молодого богослова были рассуждения о внутреннем храме, о Боге, о Христе в нашей душе и т. п.). 2

Любопытно, что Филарета опередил (а, может быть, и подтолкнул?) А. И. Герцен: в его лондонской типографии в 1860 г. было издано в переводе В. И. Кельсиева, известного эмигранта. Пятикнижие (Тора), первая часть Ветхого Завета. Эта публикация, видимо, не известная историкам русской библеистики, отмечена в недавней статье: Гурвич-Лищинер С. Атеистическое художественное сознание в русской философской прозе середины XIX в. и Библия. — Jews and Slavs. Vol. 4. Jerusalem, 1995. P. 117,123.

==124 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... Вступив в 1824 г. в должность министра народного просвещения, адмирал Шишков стал придираться к соратнику Голицына, архимандриту Филарету, доложил самому императору, что в «Православном катехизисе» Филарета «молитвы» «Верую» и «Отче наш» приводятся в переводе на русский язык, и возмечтал о запрещении всей книги, плода многолетнего напряженного труда Филарета... Но умный Филарет очень ловко повернул критику: во-первых, наповал сразил почтенного старовера, упрекнув его в религиозной малограмотности («Верую» не молитва, а символ веры), во-вторых, подчеркнул цензорское разрешение Синода, поэтому сомнения в православности катехизиса означает подкоп под православие Синода. В общем архимандрит отвел от себя готовившиеся громы и молнии. Нападки на Филарета кончились в 1826 г. Он произнес при восшествии на престол Николая I такую яркую речь-проповедь, она так понравилась молодому императору, что тот сразу же возвел Филарета в сан митрополита и потом всю свою жизнь оказывал ему покровительство. Это дало возможность Филарету спокойно произносить проповеди, писать и издавать книги... Но за все нужно платить, и цена величавого покоя была очень высокая: Филарет, вникавший во все дела и дни Московской епархии, читавший в рукописях многие предцензурные книги, участвовавший почти на всех выпускных экзаменах и защитах диссертаций в Московской духовной академии, был весьма и весьма суровым цензором и кадровиком, если так можно выразиться. Он не выносил субъективных, личных отклонений от строгих канонов, он отбирал умных и работящих священников, богословов, монахов, но находившихся в шорах, не выходящих из положенных границ. Казалось бы, испытав тревоги и гонения по поводу своих проповедей и переводов, он должен был бы сочувственно относиться к аналогичным страдальцам в последующие годы, во времена своего

могущества. Нет, наоборот. Показательны примеры с профессором Петербургской духовной академии Г. П. Павским, в 1810-х гг. со-

Религия и духовенство

==125 ратником Филарета по переводу Библии. Возможно, что уже тогда Филарет чем-то был недоволен (известно, что Павский настаивал на точном переводе Ветхого Завета с древнееврейского, независимо от соответствия или расхождения с церковнославянским текстом), но в 1836 г. митрополит воистину взорвался, при всей своей выдержанности. Уже 10 лет Павский был не только видным профессором, доктором богословия, но и законоучителем у детей Николая I, прежде всего — у наследника престола. И вот Филарет дал совершенно разносный отзыв о лекциях Павского и о его программной книге «Христианское учение...», якобы там проводятся идеи протестантизма. Павский ответил «дерзкими» возражениями, ни с чем не согласившись, но где ему было тягаться с всесильным митрополитом! У Пушкина в дневнике от февраля 1835 г. есть запись, свидетельствующая о том, что петербургское общество неодобрительно отнеслось к «спору»: «Филарет сделал донос на Павского, будто бы он лютеранин, — Павский отставлен от великого князя. Митрополит <Петербургский> и Синод подтвердили мнение Филарета. Государь сказал, что в делах духовных он не судия; но ласково простился с Павским. Жаль умного, ученого и доброго священника!» (Пушкин, VIII, 63). Павского отставили не только от двора, но и от Академии, его послали священником в церковь Таврического дворца. Принцип «от каждого по способностям» часто отсутствовал не только при советском социализме, но и в царской России. Выдающийся богослов, знаток древних языков должен был служить простым иереем... Но на этом мытарства Павского не кончились. Уже после его увольнения из Академии группа студентов собрала конспекты лекций профессора по Ветхому Завету и издала их литографским способом. Павский в течение нескольких лет читал студентам свой перевод Ветхого Завета непосредственно с древнееврейского языка и подробно комментировал его, поэтому изданные лекции имели и церковное, и научное значение. Студенты знали о «не-

==126 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... каноничности» перевода и старались распространять литографированные лекции полулегально, среди своих, но ценная книга разошлась быстро по другим городам и академиям. В 1841 г. инспектор Московской духовной академии о. Агафангел (будущий ректор Казанской академии и потом архиепископ Волынский) подбил четырех своих студентов написать доносы всем трем русским

митрополитам (анонимно, да еще и отправить письма не из Сергиева Посада!) о великих прегрешениях Павского. Главный упрек был именно в точности перевода, когда в тексте Ветхого Завета исчезали, например, желанные пророчества о пришествии Христа и заменялись, как и было в подлиннике, туманными разговорами о мессиях; а Павский в своих исторических комментариях еще и подчеркивал невозможность христианских предвидений библейских пророков. Филарет сильно разгневался на Агафьнгела, вынесшего сор из избы (он бы постарался разобраться без шума и тихо изъял бы книгу Павского), но уже нельзя было замять историю, которая стала известной обер-прокурору Синода графу Протасову. Он создал под своим руководством комиссию, куда вошли два Филарета, митрополиты Московский и Киевский. Павскому был учинен допрос, он пытался отрицать согласие на издание лекций (хотя потом стало известно, что он давал студентам тексты своих переводов), оспаривал обвинения относительно подробностей и неточностей перевода. Московский Филарет провел потом увещевательную беседу с несчастным профессором и заставил его отречься от «заблуждений». По распоряжению Синода все обнаруженные экземпляры лекций изымались и уничтожались. Насколько деспотическая и формалистская атмосфера николаевской эпохи засушила душу и научную совесть видного богослова, свидетельствует такой колоритный факт. Шла защита диссертации в Московской духовной академии, на которой присутствовал и Филарет. Диссертант, исследовавший борьбу православной церкви со старо-

Религия и духовенство

==127 обрядцами в XVHI веке, процитировал на диспуте интересную заметку митрополита Платона о ненужности полемики с раскольниками. Эта мысль входила в сложный контекст рассуждений владыки, но Филарет встрепенулся именно из-за одной фразы: знаменитый Платон, учитель и благодетель Филарета, не должен был отрицать необходимость полемики со старообрядцами! И Филарет громогласно заявил, что такого не может быть! Диссертант сослался на документ: рукопись с заметкой Платона хранилась в библиотеке Лавры. Филарет потребовал рукопись, ему принесли, он держал ее какое-то время у себя, а когда вернул, то тот лист с автографом Платона был вырезан. Филарет и позднее останавливал, ограничивал, запрещал, увольнял... Ниже еще будет у нас идти речь о его недоброй роли в судьбе выдающихся московских богословов. Но при этом много работал, писал книги, ревностно руководил епархией, много способствовал материальному благополучию духовной академии и семинарий, часто исполнял функции старцев, помогая нравственно, да иногда и денежно, многочисленным просителям. А были ли среди иерархов не только умные, но и оригинальные, не подчинявшиеся стандартным канонам личности? Единично были. Назову, например, Иоанна, в конце жизни епископа Смоленского (в миру Владимира Сергеевича Соколова; 1818—1869). Человек во многом загадочный, мало исследованный; воспоминания, где речь идет о нем, как правило, содержат намек на страстный характер, болезненное недовольство окружением, трагическое мироощущение. Из деяний его известно руководство, в бытность Иоанна ректором Казанской духовной академии (с 1857), журналом «Православный собеседник» (1855— 1917); Иоанн был хорошим проповедником, включавшим в свои беседы злободневный мирской материал, и хорошим публицистом, он сделал журнал живым, популярным, читаемым не только в церковной среде. Именно Иоанн уговорил профессора своей академии А. П. Щапова произнести ставшую известной актовую речь об освобождении кресть-

==128 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ян в 1861 г. А затем Щапов, тоже весьма не стандартный богослов, выступил с гневной антиправительственной речью на панихиде по убиенным жителям села Бездна Казанской губернии (взбунтовавшиеся крестьяне были расстреляны карательной ротой солдат), и Щапов был лишен профессорской кафедры и выслан из Казани... В иерархической пирамиде было трудно существовать владыкам, но еще труднее приходилось ученым богословам, творческим личностям, пытавшимся в обстановке консервативных идеологических правил, жесткого бюрократического, формализованного фона оживить в теории и на практике мертвую букву традиционализма. Остановлюсь на трех наиболее ярких фигурах. Никита Петрович Гиляров-Платонов3 (1824—1887), сын коломенского священника, блестяще, первым магистром, окончил Московскую духовную академию (1848) и был оставлен при ней на кафедре учений о вероисповеданиях. Разносторонне образованный ученый (у него есть серьезная — еще студенческая! — работа о Гегеле и современной философии, труды по лингвистике, по политэкономии), он, естественно, больше всего занимался вероисповеданиями (старообрядцы, иудейство). Во время Крымской войны распространились слухи, что задунайские староверы — предатели, помогают турецким войскам, Николай I требовал суровых мер; Гиляров, в противовес, составил обширную записку о раскольниках, основательно, с историческим экскурсом, написал 3

Вторая часть фамилии «Платонов» у выпускников Московской духовной академии означает, что это стипендиат митрополита Платона. Митрополит в 1789 г. положил в Опекунский Совет 4000 рублей ассигнациями, чтобы на проценты (200 руб. в год) содержать пять студентов, которые должны были отвечать следующим условиям: только бедные; наилучшие нравом и учением; дающие подписку, что не выйдут из духовного сословия. Стипендиаты получали отдельную келью, улучшенные питание и одежду. Постепенно ценность рубля падала, к середине XIX века удавалось содержать всего одного студента. В 1860 г. из Академии был выпущен последний стипендиат — А. М. Иванцов-Платонов, о котором пойдет речь ниже.

Религия и духовенство

==129 целое исследование, смысл которого — в необходимости не суровых, а гуманных мер. Это произведение очень не понравилось митрополиту Филарету, и Гиляров был изгнан из Академии.

Он, нарушив заповедь митрополита Платона, вышел из духовного сословия. Сблизился со славянофилами, печатался в их журнале «Русская беседа». Служил цензором в Петербургском комитете, за слишком либеральное отношение к статьям в защиту крестьян был и оттуда уволен. В 1863 г. митрополит Филарет, совесть которого, видимо, не была спокойна, помог Гилярову получить должность управляющего Синодальной типографией, откуда тот ушел спустя пять лет и потому, что не уживался с церковными чиновниками, и по позитивной причине: с 1867 г. Гиляров стал издавать в Москве газету «Современные известия», соединяющую церковные и светские темы и события. Издавал он ее 20 лет, но в бурных пореформенных условиях умная, спокойная, умеренно консервативная газета не была нужна ни левым, ни правым, тираж был мизерный, цензура придиралась варварски. Гиляров ухлопал на газету все свои сбережения, дело доходило даже до описи имущества. Он познал настоящую бедность, но не сдавался, даже пытался еще издавать, в добавление к газете, еженедельный журнал «Радуга». Когда умер Μ. Η. Катков, Гиляров был один из претендующих на издание газеты «Московские ведомости», поехал хлопотать в Петербург и, разумеется, получил отказ. Потрясенный, он вернулся в гостиницу и в тот же день скончался — сердце не выдержало. Некоторую известность за пределами газетных публикаций Гиляров-Платонов приобрел лишь в конце жизни (в 1886 г. издал замечательные воспоминания о детстве и отрочестве — «Из пережитого»), а еще больше — посмертно; в 1899—1900 гг. К. П. Победоносцев издал двухтомник его трудов, в 1905—1906 гг. вышел еще другой его двухтомник, специально религиозный — «Вопросы веры и церкви».

==130 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... Александр Михайлович Иванцов-Платонов (1835— 1894), сын священника из Курской губернии, тоже окончил Московскую духовную академию, уже студентом начав печататься в славянофильской «Русской беседе» (интересная статья «О положительном и отрицательном отношении к жизни в русской литературе», 1859). Магистерская диссертация выпускника Академии («О православии») не понравилась митрополиту Филарету, поэтому путь в родную alma mater ему был закрыт, но его с удовольствием приняла Петербургская духовная академия, где он трудился в качестве бакалавра, а потом профессора на кафедре церковной истории. Но Иванцова тянуло в славянофильскую Москву, он в 1863 г. переехал в древнюю столицу, принял священство, преподавал Закон Божий в Александровском военном училище (выпустил несколько брошюр — нравственные наставления будущим офицерам, объяснения христианских норм, враждебность им дуэлей и т. п.). Много лет печатался в церковном журнале «Православное обозрение», а с 1869 г. стал его соредактором. Ратовал за сближение «между духовенством и обществом», за связь христианства с современной наукой, боролся с мракобесом Аскоченским, спорил с националистическим уклоном поздних славянофилов. В 1872 г. известный историк С. М. Соловьев, тогда ректор Московского университета, пригласил Иванцова возглавить кафедру церковной истории (докторская диссертация Иванцова — «Ереси и расколы первых трех веков христианства»), Слава Богу, в целом научная деятельность ИванцоваПлатонова не была задавлена, он смог утвердиться в светском университете, в этом отношении его

судьба сложилась более удачно, чем у Гилярова-Платонова, но отлучение от Московской духовной академии, наверное, надолго, если не до самой кончины, ранило его душу. Еще более драматична жизнь Александра Матвеевича Бухарева, в монашестве архимандрита Феодора

Религия и духовенство

==131 (1822'—-1871). Сын сельского дьякона, он блестяще учился в Тверской семинарии и Московской духовной академии, которую окончил в 1846 г. уже монахом. Был оставлен при Академии, защитил магистерскую диссертацию, возведен в сан архимандрита, стал одним из самых молодых профессоров Академии и одним из самых любимых и уважаемых студентами. Делать бы ему спокойную карьеру, ученую или административную, но слишком живая была душа у молодого архимандрита. Он задался великой целью засыпать глубокий ров между церковью и мирской жизнью, способствовать внедрению настоящих, а не лицемерных христианских принципов в жизнь мирян, чтобы вся духовная и материальная их жизнь была пронизана учением Христа. А для этого он и сам «внедрялся» в мир, проповедовал, учил, писал публицистические статьи. Он познакомился с Гоголем, приводил его к студентам своей Академии, написал большой труд «Три письма к Гоголю», который хотел опубликовать. И тут началось одергивание неуемного отца Феодора. Митрополит Филарет, вначале очень доброжелательно отнесшийся к талантливому и перспективному преподавателю Академии, не только запретил печатание «Писем...», но и был крайне недоволен вообще дружбой архимандрита со светским писателем, да и был недоволен его богословскими трудами. Не возникал ли у Филарета сложный комплекс притяжения и отталкивания? Ведь главные мысли Феодора, красной нитью проходящие сквозь все его произведения, — это духовная и душевная жизнь каждого индивидуума во Христе и стремление всю мирскую жизнь сделать христианской, сблизить церковь с миром. Первая половина, идея «внутреннего Бога», Филарету могла напомнить его юные тирады в проповедях, вторая же была ему всегда чужда. Возможно, этим объясняются и суровые акции Филарета, и его отдельные добрые порывы к о. Феодору, вплоть до материальной помощи несчастному. Позднее митрополит запретил опубликование многолетнего труда о. Феодора об Апокалипсисе, а чуть раньше удалил 5*

==132

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... его из Москвы, содействуя переводу о. Феодора в Казанскую духовную академию, где опальный архимандрит, по контрасту с любящими его студентами, вызвал неудовольствие местного начальства — и снова был через несколько лет переведен, на этот раз — духовным цензором в Петербург. И здесь цензорский либерализм и полемика с религиозными монстрами типа Аскоченского окружили его весьма недоброжелательным отношением консервативных церковных кругов, начиная с митрополита Петербургского Исидора. На этот раз о. Феодора уже по-настоящему сослали — в Никитский монастырь г. Переславля. Между тем опальный ученый усердно работал, с трудом публиковал книги и статьи на богословские, литературные, общественные темы. Его травил и оскорблял Аскоченский, к нему придиралась цензура. Последней каплей, переполнившей чашу терпения этого доброго, безответного человека, стало запрещение книги об Апокалипсисе. О. Феодор решил, что монаху, даже ученому, невозможно осуществлять заветную жизненную программу — сблизить мир с церковью, и он подал прошение о снятии сана, не только монашеского, но и вообще духовного. Кажется, это был уникальный случай (мы знаем лишь еще один: см. ниже о судьбе о. Валериана Орлова) — известный богослов и преподаватель, архимандрит подает просьбу об «увольнении»! Это все равно, что в советское время профессор университета подал бы заявление о выходе из партии. Церковные бюрократические инстанции больше года мучили опального архимандрита: документы курсировали между Синодом и Владимирской консисторией (Переславский монастырь относился к Владимирской епархии), несколько раз иерархи пытались «увещевать» строптивца — но в конце концов разрешили снять сан, варварски наказав при этом Бухарева: его лишили ученой степени и запретили жить в тех епархиях, где он был монахом: в Московской, Петербургской, Казанской и Владимирской. А ведь это событие происходило в 1863 г., в самой гуще либеральных реформ!

==133

Религия и духовенство Бухареву улыбнулось личное счастье: его духовная воспитанница Анна Сергеевна Родышевская, институтка, дочь помещика, уездного предводителя дворянства, вопреки решительному сопротивлению родственников, вышла замуж за ставшего именоваться мещанином, «сыном дьякона» и разделила с ним все горести полуголодного существования, ибо, несмотря на активнейшее творчество, издание за свой счет книг и брошюр, Бухарев, подвергаемый насмешкам и травле с двух сторон (церковные ретрограды и радикальные публицисты), не имел успеха как автор, его труды не раскупались. Доконала Бухарева чахотка, он скончался, прожив после монашества всего 8 лет. Вдова, а потом Розанов, Бердяев и особенно Флоренский много сделали для восстановления памяти этого замечательного человека. Бухарев был настолько внутренне светлым и крепким, что никакие беды не сломили его нравственно. Но далеко не все были такими твердыми. Судьба Василия Александровича Орлова, в монашестве Валериана (начало 1830-х гг. — 1879), наверное, характерна для таких неустойчивых лиц. В 1855 г. он блестяще окончил первым магистром Петербургскую духовную академию, незадолго до окончания стал монахом. Существует легенда, что инспектор Иоанн (будущий епископ Смоленский, мы о нем уже

говорили), узнав о буйной студенческой попойке, в которой участвовал Орлов, предложил ему на выбор: быть исключенным из Академии — или же принять постриг; Орлов выбрал последнее. Был оставлен при Академии, преподавал, затем был приглашен профессором в Киевскую духовную академию, стал также инспектором, т. е. вторым лицом после ректора, вызывал восхищение студентов своими содержательными и яркими лекциями. Но талантливый молодой богослов, видимо, не мог сдержать человеческих порывов, стал попивать, его отстранили от преподавания, ему грозил монастырь — но он предпочел в 1859 г. снять сан. И дальше началось падение. Орлов оказался в Полтаве, его приютил преподаватель семина-

==134

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... рии, которому магистр помогал проверять письменные работы, потом он скитался по другим домам, будто бы помог одному преподавателю написать диссертацию, жил у знакомых крестьян в качестве домашнего учителя детей, писал в петербургские газеты очерки-корреспонденции о полтавской жизни. Но алкоголь выбивал его из колеи, он опускался все ниже и ниже. Он уже за стопку водки делал за семинаристов домашние задания, а потом и это отпало; работал грузчиком... В некрологе «Загубленная жизнь» некоего Юсковского («Церковно-общественный вестник», 1880, № 6; 13 января) так описываются последние дни бывшего профессора: «... он проводил где день, где ночь (...) его можно было встречать в ободранном зипунишке, в куцых панталонах с дырами на обоих коленах, в рваном сапоге на одной ноге и в опорке-калоше на другой. Головной убор его составляла фуражка с ворохами торчащей пакли (...) Зимой в трескучие морозы он кутался в подбитую ветром бурку, подаренную какие-то сердобольным семинаристом». Он умер пьяным на улице, под забором. * * Если привилегированным слоям духовенства жилось не сладко, то что же говорить о простых смертных. Главная беда низших слоев духовенства заключалась в еще большем их бесправии, в их полной зависимости от бюрократического аппарата верхов. Взятки процветали и в духовной среде. От какогонибудь письмоводителя при архиерее или от мелкого консисторского чиновника могла зависеть судьба сельского, да и городского священника или дьякона: получение места, продвижение по службе, получение наград и знаков отличия — за все нужно было платить. Даже сдача в епархиальном центре ежегодных отчетов провинциальных приходов сопровождалась подношениями. Много было и косвенных взяток. Например, при объездах архиереем своей епархии его обычно сопровожда-

==135

Религия и духовенство ла свита: ключарь, письмоводитель, протодьякон, иподьяконы, келейники и т. д. — и всю эту ораву сельский и городской причт должен был поселять, поить и кормить столько дней, сколько заблагорассудится иерарху. Потом, конечно, унижала священников обязанность, нарушая святую тайну исповеди, доносить по начальству о лицах, сомнительных в социально-политическом плане. Унижал идеологический контроль над самими священниками. В 1821 г. вышло распоряжение Синода: священнослужитель, желающий произносить проповедь, обязан показать ее конспект епархиальному начальнику. Кажется, это распоряжение не было отменено и позже, хотя вряд ли оно в полной мере выполнялось, особенно при либеральном духе времени Александра II. В России издавалось во всех сферах очень-много законов, которые никем потом не выполнялись. Но они висели дамокловым мечом над подчиненными и создавали психологическое напряжение, неуютное ожидание возможной кары. Униженное административное состояние духовенства усиливалось трудным материальным положением: ведь благополучие церковного причта зависело от вкладов прихожан, начиная от пожертвований и кончая платой за требы (крещение, свадьбы, похороны, поминовение). И если в городах можно было надеяться на относительно крупные вклады, то сельский причт, особенно в бедных районах страны, в крестьянском окружении, жил на голодном пайке. Можно представить, как мучительно собирались гроши для подношений. Неоднократно варьировались в воспоминаниях рассказы, как отправляется учиться в семинарию (ясно, в губернский город) сын сельского дьячка: в единственной рубашонке, босиком или в лаптях, с несколькими медяками в кармане. Низшее и среднее образование дети церковных служителей, как правило, получали в духовных училищах и духовных семинариях. Лишь семинарское образование давало бесспорное право претендовать на место священника. К концу XIX века в России было 58 семинарий с 19 тыся-

==136 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... чами учащихся и 183 училища с 32 тысячами. Девочки обучались в 49 епархиальных женских училищах (13 тысяч учащихся). Семинарии были почти во всех губернских городах страны, а в Московской губернии их было даже две: одна в самом городе, вторая, Вифанская, — в Вифанском монастыре близ Троице-Сергиевой лавры. В училищах в разное время было то двух-, то четырехлетнее обучение, в семинариях в течение всего XIX века — шестилетнее. До реформ 1860-х гг. семинарский курс делился на три двухлетних класса: словесный, философский, богословский. Окончившие два класса могли уже быть дьяконами. В

результате реформ в семинарии сделали, подобно гимназиям, шесть однолетних курсов. Надо сказать, что семинарская учебная программа была очень насыщенной: в нее входили все предметы гимназического курса (разумеется, с некоторым сокращением программы естественных и точных наук), но, кроме того — большой объем богословских предметов, философия, психология. После отмены сословных границ в семинарию (и в духовную академию) мог поступить любой гражданин. Дети, приехавшие из деревни, жили в общежитиях (бытовало латинское наименование их — бурса). Конечно, большинство из них содержалось бесплатно; в разное время в некоторых семинариях с детей состоятельных родителей брали символическую сумму (в Вифанской семинарии в 1840-х гг. брали по 20 рублей в год), но в основном учащихся содержал Синод, который отпускал очень мало денег. Возможно, еще какую-то долю отпускаемого прикарманивали стоявшие у кормушки служители. Стандартная еда была — похлебка или щи, иногда с мясом, и каша с маслом (в пост — щи всегда без мяса и каша с конопляным маслом), утром и вечером — просто по краюхе черного хлеба, запиваемого водой или кипятком. Одежда — летом нанковый халат, зимой — тулуп, обувь — сапоги, смазанные дегтем, и валенки зимой. А в некоторых семинариях принятые на казенный счет вообще не получали одежды и обуви. Летом все ходили босиком или в лаптях.

Религия и духовенство

==137 Учащихся всюду мучили розги, употреблявшиеся при малейшей провинности, в том числе и при плохой подготовке уроков. Мучила зубрежка. Но особенно мучила деспотическая иерархия среди самих учеников. Во многих семинариях старшие и сильные издевались над младшими и слабыми, эксплуатировали их. А семинарское начальство использовало сильных, также как и доносчиков, чтобы держать массу учащихся в узде и в страхе. Военно-дисциплинарный дух николаевского режима широко и глубоко распространился по России, затронув и духовную сферу, духовные учебные учреждения. Любопытно, что бесправие распространялось даже на фамилии учащихся. Не родители, не крестные, не крестивший младенца священник определял его фамилию, а начальство училища, семинарии, академии. Добрую половину учащихся переиначивали, придумывали им новую фамилию. Наименования заимствовали из местностей, откуда прибыл учащийся, из нравственной сферы (Добролюбов, Модестов, Надеждин, Сперанский), из названия церквей, церковных праздников и т. д. Дед В. Г. Белинского был Трофимов, из села Белынь, поэтому отец критика в семинарии получил фамилия Белынский, которую уже сам критик переделал на «мягкий» вариант. Интересна история известной семьи профессора И. М. Сладкопевцева: отец его был Герасимов, а два старших брата в училище получили почему-то разные фамилии: Грандов и Фортунатов; в семинарии их переименовали за хорошие голоса в Певницкого и Сладкопевцева, а уже все следующие братья становились Сладкопевцевыми. Отец Гилярова-Платонова был Никитский, а сына в Коломенском училище переименовали в Гилярова за веселый нрав (от латинского hilaro, веселить); вторую же фамилию он получил, как говорилось, будучи стипендиатом митрополита Платона. Некоторые фамилии по происхождению таинственные. Первоначальная фамилия Аскоченского была Оскошный, потом она почему-то превратилась в Отскоченского (вот уж было бы соответствие характеру безумца!), и лишь на третьем этапе «облагозву-

==138 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... чена». Или еще пример. Как-то в домашнем архиве я нашел справку о крещении моего отца (1884 г.): его крестил священник А. Гибралтарский — что бы это значило? Ясно, что начальственные переименования создавали у детей ощущение полной рабской зависимости: даже дедовское имя не можешь сохранить! — и потом ощущение непрочности, зыбкости бытия: все переменчиво, нет ничего прочного и заветного. Любопытно однако, что ратовавший за прочность устоев митрополит Филарет упрекал И. А. Крылова, что он дает медведю, кошке, козлу, свинье христианские имена (Мишка, Машка, Васька, Февронья), и предлагал баснописцу называть животных мифологическими греческими именами. Дикие нравы семинарского быта корежили и тела, и души учащихся. Н. Г. Помяловский с потрясающей силой, пусть и утрированно, изобразил это в «Очерках бурсы» (1863). Причем писатель по своим личным воспоминаниям нарисовал картины жизни столичной семинарии — что же говорить о провинции! Конечно, были и исключения (известны, например, очень теплые отзывы воспитанников Владимирской семинарии о своей «бурсе», кроме того, мальчики, жившие у родителей или у родственников, не испытывали всех тех материальных и моральных бед, которые выпадали на долю насельников общежитии), но не они определяли облик семинарий. Изуродованные души воспитанников потом отплачивали России тяжелейшими последствиями. Много семинаристов шло в подпольные кружки, в «нигилисты», в «революцию», часто соединяя радикальные идеи с цинизмом и беспощадностью. Многие — в журналистику, опять же радикальную, нигилистическую, с издевками над религией, над многовековой культурой, с наивной верой, что главная задача — разрушить до основания старый мир... Любопытно, что распоясанные глумители иногда возникали и в противоположном консервативном лагере. Бывший семинарист и даже академик, т. е. кончивший духовную академию, Виктор Ипатьевич Аскоченскии (1813—

Религия и духовенство

==139 1879) из-за неуживчивого характера сменил много церковных и светских должностей, из-за того же характера был очень несчастлив в семейной жизни (первая жена его умерла в 1844, вторая — в 1847 г. — какая-то странная ускоренность кончин), был жаден, коварен, лицемерен. Наконец, он нашел себя в качестве ниспровергателя в художественных произведениях (роман «Асмодей нашего времени», 1858), в публицистике, стал разносить в пух и прах либеральное и демократическое движение, воспрянувшее при Александре II. Он завел еженедельник «Домашняя беседа» (1858—1877; полужурнал-полугазета), где начал хамским, развязным тоном клеймить, главным образом, радикальную молодежь, но таким же стилем он писал инвективы против религиозных нестандартных мыслителей; особенно доставалось от него отцу Феодору (Бухареву), о чем у нас уже была речь выше. За живое стремление засыпать глубокий ров между церковью и светской культурой архимандрит Феодор получил от Аскоченского следующую «награду»: «...человек, ратующий за православие и протягивающий руку современной цивилизации, — трус, ренегат и изменник». Характерно, что религиозный дикарь пользовался

благорасположением чиновников Синода, петербургского митрополита Исидора, вообще церковных иерархов. Всемогущий митрополит Московский Филарет, с одной стороны, просил петербуржцев сдерживать порывы Аскоченского, а, с другой, когда тот, дрожа от страха, посетил преосвященного, владыка подарил ему иконку и 100 рублей... Аскоченский завершил свою карьеру сумасшедшим домом. Конечно, достаточно прочитать почти любую статью хозяина «Домашней беседы», чтобы увидеть, что это не совсем нормальный человек, но его долго терпели! На бытовом уровне психологические травмы могли приводить священнослужителей к злоупотреблению алкоголем, к циническому или равнодушному отношению к своим обязанностям, а иногда и создавали совсем уже изломанные, вызывающе ненормальные характеры. Академик И. П. Павлов интересно рассказывает в воспоминани-

==140 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ях о дяде Иване Дмитриевиче, сельском священнике, разжалованном за хулиганство в пономари. Он во время отпевания покойника мог незаметно унести крышку от гроба и где-то ее спрятать, чтобы потом вышел конфуз. И никакие эпитимии и разжалования на него не действовали. Из нравственно изломанных семинаристов, да еще и имеющих какие-то генетически отвратительные черты гаера, шута и человеконенавистника, черты, имеющие некоторое сходство с обликом Аскоченского, особенно выделяется Николай Васильевич Успенский (1837—1889), двоюродный брат знаменитого и благородного Глеба Ивановича. После Тульской семинарии он пошел в петербургскую Медико-хирургическую академию, где вскоре был с позором изгнан за чуть ли не нарочитую порчу анатомических инструментов. Пытался учительствовать, но всюду ссорился с начальством и коллегами — и или изгонялся, или сам убегал. Создал несколько талантливых очерков и рассказов о простолюдинах, его рассказы восторженно приветствовал Чернышевский: новое, правдивое, неприкрашенное слово о народе! Ни Чернышевский, ни Некрасов, пригревшие молодого писателя, не заметили издевки и глумления над народом: Успенскому было все равно, над кем потешаться, над крестьянином или над Тургеневым с Л. Толстым. Вскоре уровень и идеология писателя были осознаны демократическими редакциями, и он был всюду изгнан. Успенский стал сильно пить, пошел по Руси бродяжничать и скоморошничать. Добыв с помощью Тургенева лошадь, научил ее пить водку и закусывать колбасой и демонстрировал ее по городам и весям. Показывал с прибаутками познавательные парижские картинки. Таскал с собой дочку, загнанную, забитую девочку, заставлял бедняжку плясать под гармошку. Отличился публикацией в подоночном московском журнальчике «Развлечение» клеветнических «воспоминаний» о петербургских писателях. Кончил жизнь тем, что ночью, под забором зарезался тупым перочинным ножиком — судьба еще более страшная, чем у спившегося Валериана Орлова.

==141

Религия и духовенство Конечно, были крепкие натуры, глубоко верующие люди, которые и сквозь семинарское чистилище проходили не изуродованными. Тем более те, которых грязь семинарского быта почти не затрагивала, — это в основном дети городских священнослужителей, жившие и воспитывавшиеся в домашних условиях, многие из них и сами потом становились городскими иереями и протоиереями. Их значительно меньше давила иерархическая бюрократическая пирамида и значительно меньше заедал быт, чем сельских священников. Иногда семья воспитывала сразу несколько талантливых детей. Приведем лишь один характерный пример. Сын нижегородского протоиерея Валериан Викторович Лаврский (1835—1918), семинарский друг Н. А. Добролюбова (тоже сына нижегородского священника), оказавший на него значительное влияние, учился потом в Казанской духовной академии, где стал верным и толковым учеником архимандрита Феодора (Бухарева), а потом был заметным провинциальным священником и семинарским профессором, прекрасным проповедником, издавшим объемистую книгу своих проповедей; оставил также ценнейшие воспоминания об о. Феодоре. Сестра же Лаврского Александра Викторовна стала женой знаменитого Г. Н. Потанина, была неутомимой путешественницей, этнографом, оригинальной писательницей. А младший брат Константин Викторович (1844—1917) — известный журналист, публицист, литературный критик, одно время — участник революционного движения. Иногда человеческая прочность и талантливость передавалась в священнических семьях на протяжении нескольких поколений. Возьмем к примеру того же Н. А. Добролюбова. У его отца, как и у Лаврского, нижегородского протоиерея, было, кроме первенца Николая, еще семеро детей, главным образом дочерей, и у некоторых сестер критика, выросли очень талантливые дети и внуки. Н. А. Добролюбов мог бы гордиться таким племянником, как выдающийся математик академик В. А. Стеклов, а также из-

==142 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... вестными родственными и свойственными династиями Виноградовых (из них особенно выделяется нижегородский педагог, краевед и книгоиздатель В. И. Виноградов), Рюриковых, Рождественских (наиболее известен дирижер Г. Н. Рождественский). Таким образом, несмотря на все трудности, в России исподволь возникла добротная каста честных, нравственно-духовно крепких, образованных священнослужителей, которые и в семье, и в приходе создавали такую же прочную и возвышенную ауру, воспитывающую настоящих людей, пополнявших потом и духовную, и светскую среды. Конечно, были такие личности и среди сельских священников. Отец Чернышевского, Гаврила Иванович, сын сельского дьякона, вырос в глуши и стал затем городским

интеллигентом в первом поколении, но он оказался очень глубоким и гармоничным человеком; саратовский губернатор, лишь досконально проверив его, как бы мы сказали, «нравственный и образовательный уровень», пригласил его домашним учителем для детей. Но все же городские условия были несравненно более благоприятные для появления и развития духовных гнезд, священнических семей, где дети получали воспитание и образование почти на уровне хороших дворянских домов. С раннего возраста детей учили читать. У городских священников, как правило, были неплохие домашние библиотеки в несколько десятков или даже сотен книг. Главное же, воспитательно действовала сама атмосфера прочного семейного быта с традиционными нравственными правилами, со строгим соблюдением постов и праздников. В таких семьях вырастали религиозные, нравственные, надежные дети. Они могли продолжать потом отцовскую линию, оставаясь в духовной сфере, а могли переходить и в «мир», умножая светских деятелей культуры. Если дети желали продолжить отцовское дело, то они после окончания духовной семинарии принимали священнический сан.

Религия и духовенство

==143 Семинаристы же, не желающие служить в церквах, а намеревавшиеся посвятить себя научной, учебной деятельности или возвыситься до черного монашества, до владык, мечтали о поступлении в духовные академии. Но это было непросто. Семинарское начальство официально отправляло в академии лучших учеников, а остальные должны были участвовать в больших конкурсах, далеко не все проходили строгий отбор (впрочем, и официально посланные ученики должны были сдавать экзамены). В дореволюционное время в России существовало четыре православных духовных академии: Киевская, Московская, Петербургская, Казанская (конфессионально к ним близка Армянская духовная академия в Эчмиадзине). Самая древняя из них — Киевская. Она под названием Киево-Могилянской коллегии была создана в 1632 г. на базе средних духовных школ по инициативе видного церковного деятеля Петра Могилы. В 1701 г. она получила титул академии; многих выпускников этой академии Петр I привлек в северные русские губернии, считая, что киевляне более живо могут откликнуться на всеобщие реформы, по сравнению с консервативными северянами. Вероятно, в самом деле, связь Киева с Западом, с поляками, с католической культурой делала украинских «академиков» более восприимчивыми к западничеству Петра I. В Москве из средних школ Заиконоспасского монастыря по инициативе тоже видного церковного деятеля Симеона Полоцкого в 1687 г. была создана Эллино-греческая академия, в XVIII веке до 1775 г. называвшаяся «славяно-латинской», затем — «славяно-греко-латинской» академией. В 1814 г. она преобразовалась в Московскую духовную академию, переведена из центра Москвы в ТроицеСергиеву лавру, где пребывает и поныне. В Петербурге при Александро-Невской лавре с петровской эпохи существовала семинария, тоже потом названная «славяно-греко-латинской», а в 1788 г. — «главной»; она была промежуточным между средним и высшим уровнем учебным заведением, поэтому в 1797 г. была преобразована в академию.

==144 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... Казанская академия тоже впервые была создана в 1797 г. преобразованием в нее местной семинарии, но в 1818 — закрыта и лишь в 1842 г. открыта заново. Поэтому фактически Казанская духовная академия оказалась самой молодой из русских православных академий. Ее «восточное» положение, тем более — в центре татарского мусульманского мира, способствовало превращению ее в идеологический форпост православия в восточной части Российской империи. Поэтому студентов учили специально миссионерским аспектам будущего служения, да и были открыты особые отделения: антираскольничье, антимусульманское, антибуддийское. Соответственно было хорошо поставлено преподавание языков: татарского, арабского, монгольского, калмыцкого. Во всех перечисленных академиях срок обучения был четырехлетний; он разделялся на два двухлетних класса. В академиях преподавали выдающиеся богословы России. Особенно славилась, в параллель к Московскому университету. Московская духовная академия, где отличались такие знаменитые профессора, как первый наш православный философ Федор Александрович Голубинский (1797—1854) и кумир студентов, энциклопедически образованный, историк церкви, ректор академии Александр Васильевич Горский (1812—1875). Обстановка в академиях была совершенно не сопоставима с семинарской, здесь не было диких нравов бурсы, розог и т. п. Самые большие нарушения добропорядочности у будущих владык и профессоров заключались в тайных кутежах и в картежной игре. Конечно, дисциплина была довольно суровая, приближавшаяся к военной: в комнатах (их уже трудно назвать кельями!) жили по 8— 10 человек; в 6 утра (в иные десятилетия — в 7) ужасно голосистым звонком будили студентов; после молитвы — поход в столовую, завтрак (почти семинарский, только хлеб не черный, а белый, а запивали его кипятком из самовара или куба; чай пили свой, у кого водились деньги); с 8—12 — лекции, в 12 — обед (значительно лучше семи

религия и духовенство

==145 нарского: супы мясные или рыбные, котлеты, каши, кисели; в праздничные дни — пироги с кашей и жаркое), до 2х часов — отдых, с 2 до 4 опять занятия, в 4 «перекус» и чай, у кого есть средства, с 5 до 8 — индивидуальные занятия в учебных комнатах, в 8 — легкий ужин, с 9 до 10 вечера — опять занятия, в 10 вечерняя молитва. Если только инспекторы и дежурные были нерадивые, то некоторые студенты просыпали утренний завтрак или даже первую лекцию, проникали в спальню и днем, хотя это не поощрялось, полагалось даже запирать спальни в дневное время. Если не было карманных денег, то молодым людям было голодновато, но имевшие средства роскошествовали: всегда ходили булочники со сдобной выпечкой, разносчики с молочной продукцией (некоторые студенты и в пост тайно попивали молочко, а наиболее циничные умудрялись отлучаться в ресторан за мясными блюдами).

Главный же пафос в академиях был учебно-научный. Требования на экзаменах строгие, студенты в общем постоянно занимались, да и многих из них не надо было подталкивать — они от природы, от Бога были любознательные, творческие, с удовольствием впитывали знания и новинки научной работы. В заключение этого раздела — несколько слов об учебных заведениях других конфессий. Близкая к православию армянская (грегорианская) церковь имела несколько семинарий, а в 1874 г. в Эчмиадзине открылась духовная академия. У католиков была Варшавская академия, закрытая в 1867 г. (после польского восстания 1863 г.). Кроме нее при Виленском университете существовал на каком-то полулегальном положении богословский факультет — но университет был за вольномыслие закрыт в 1832 г. По указу Николая I в 1833 г. на основе названного факультета и Главной Виленской семинарии образована Римскокатолическая духовная академия; в 1842 г. она была переведена в Петербург: здесь легче было за ней присматривать! Таким образом, в последней трети XIX веке в Рос-

==146

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... сии у католиков была лишь Петербургская академия. Обучение в ней было 4-летнее. Протестанты получали высшее образование на богословском факультете Дерптского-Юрьевского университета. У мусульман была по всей стране обширная сеть высших заведений: медресе'. Особенно славились древние, основанные еще в XV веке среднеазиатские медресе: в Ташкенте, Самарканде, Бухаре, Коканде. Курс обучения делился на три класса, но в классе учащиеся могли находиться несколько лет — пока не выучат материалы программы. Преподавание велось на арабском языке, как бы латинском языке Востока. Обучению в медресе предшествовало пребывание в низших духовных школах — мэктэбе. * Перейдем теперь к рассмотрению самих неправославных конфессий, к которым и у правительства, и у господствующей церкви было весьма настороженное, да и просто негативное отношение: в унитарном государстве нельзя было терпеть влияния и успеха какого-либо вероисповедания, помимо православного. Законы постоянно подчеркивали преимущества православных людей. Казалось бы, на царской службе могли быть равны все лица христианских вероисповеданий, но Боже упаси заикнуться о переходе в католичество или лютеранство! Законы неоднократно подтверждали строгое запрещение выхода из православия. Даже инославным (т. е. христианам неправославных конфессий) запрещался выход из христианства. А переход инославного человека в другое инославие возможно было лишь с разрешения министра внутренних дел. Переход же нехристианина в инославную веру требовал согласия самого императора! Исключения делались лишь для евреев, которые могли довольствоваться

разрешением министра внутренних дел, и для нехристиан Кавказа, которым требовалось разрешение главнокоман-

Религия и духовенство

==147 дующего Кавказским краем. Зато всячески поощрялся переход кого угодно в православие — тут никаких разрешений не требовалось. Отметим, что в законах царской России не было фашистского расизма по крови: крещеный еврей сразу же приобретал все права, которых он был лишен в иудействе. Однако в многонациональной и многоплеменной стране существовало много вероисповеданий. Одних мусульман к концу XIX века было 11 миллионов, иудеев — 4 миллиона. Мусульмане не очень беспокоили правительство и церковь: славяне в России, как правило, не переходили в исламскую веру, а с этническими регионами мусульман приходилось мириться, хотя, конечно, всячески старались бороться, вплоть до насильственных мер, за их крещение. Больше всего ограничений было для евреев, которые воспринимались даже большими врагами христианского мира, чем мусульмане. Известна идея Иоанна Грозного, когда его спросили, что делать с евреями, взятыми в плен при штурме Полоцка: «Согласных креститься — крестить! А несогласных утопить в р. Полоте». Елизавета Петровна на предложение дать некоторые льготы евреямторговцам, чтобы собрать больше пошлин, ответила: «от врагов Христовых интересной прибыли не желаю»; императрица издала указ (1742) о полном выселении евреев из России. Однако присоединение польских губерний при Екатерине II включило в империю большие массы еврейского населения, которые уже невозможно было безболезненно выгнать. Тогда стали создавать законы об ограничениях, которые просуществовали до XX века. Особенно существенной было установление черты оседлости (указ 1791 г.): евреям запрещалось жить за пределами 15 назначенных губерний (Бессарабия, Крым, Литва, Белоруссия, Правобережная, по Днепру, Украина, Полтавская и Черниговская губернии в Левобережье, а также юговосточная часть Украины, т. е. современные Запорожская область и Донбасс) и Царства Польского. Да и в черте оседлости были ограничения: нельзя было проживать в

==148

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... Киеве, Ялте (в ней — с 1893 г.), польских городах (в Польше это было отменено в 1862 г.). Исключение делалось для лиц с высшим образованием (с семьей и слугами), купцов 1-ой гильдии (тоже) и некоторых специалистов-ремесленников (но в некоторых местах, например, в Риге, в ремесленные цехи принимались только христиане). Даже, оказывается, креститься нельзя было евреям за пределами черты оседлости: таковы были законы, принятые при Николае I. В 1855 г. по торговым делам в Москву приехал сын одесского купца 3-й гильдии Фроим Хирич, и он пожелал перейти в христианство; с согласия митрополита Филарета акция совершилась; и вдруг митрополит получает от генералагубернатора отношение о незаконности крещения и о необходимости срочно выслать Хирича из Москвы; Филарет написал в Синод сердитое письмо, возмущаясь такими законами. Нельзя было также селиться иудеям в деревне, приобретать там и арендовать недвижимость; в полосе 50 верст вдоль всей западной границы тоже были ограничения евреям на жительство (боялись контрабанды и шпионов). Государственная служба для иудеев в начале XIX века была вообще закрыта, с 1835 г. разрешили поступать имеющим высшее медицинское образование (но только со свидетельством министра народного просвещения и с разрешения царя!11). Потом права были расширены; при Александре II доступ на государственную службу был открыт всем иудеям, имеющим высшее образование, а для медиков — и без диплома. Но реально эти законы не всегда выполнялись. Очень приветствовалась эмиграция евреев. О католиках. В столицах и русской провинции в XVIII веке было мало католиков (главным образом — французов). Однако присоединение после трех разделов Польши (1772—1795) польских и литовских земель сразу увеличило количество католиков: к концу XIX века их проживало в России приблизительно 10 миллионов. Официально — как христиане — католики пользовались всеми правами, уж тут, казалось бы, не было ограничений на

Религия и духовенство

==149 пространство проживания или на возможность служить. Но любопытно, что правительство, не говоря уже о православной церкви, всегда относилось к католикам с явным или скрытым недоброжелательством, даже при либеральном в смысле отношения к конфессиям Александре I и его либеральном министре кн. Голицыне. Министра, да и императора, очень раздражала активнейшая пропагандистская деятельность иезуитского ордена, который всячески старался проникнуть и укрепиться в России. Иезуиты организовывали учебные заведения: в Полоцке был открыт иезуитский коллегиум, в 1812 г. превращенный в академию, во всех крупных городах открывались пансионы и училища, куда отдавала детей почти вся наша знать. Любопытно, что знаменитый Ришельевский лицей в Одессе был создан на базе иезуитского пансиона, да и лицей вначале носил чуть ли не открыто иезуитский характер. В 1814 г. кн. Голицын с ужасом узнал, что его племянник собирается перейти в католичество! Министр попросил Филарета, будущего Московского митрополита, а тогда ректора Петербургской духовной академии, заняться увещеванием нестойкого 17-летнего юноши. Конечно, Филарет уговорил. В результате, может быть, по прямому указанию Голицына, Филарет в 1815 г. выпустил (анонимно почему-то) антикатолическую и антииезуитскую книгу «Разговоры между испытующим и уверенным о православии восточной греко-российской церкви», где Уверенный — разумеется, сам автор, а Испытующий — соблазненный иезуитами юноша (в 1833 г. книга вышла вторым изданием, опять же анонимно).

В 1815 же году вышел царский указ об изгнании иезуитов из Петербурга и Москвы и о запрете въезда в обе столицы. А в 1820 — вообще об изгнании иезуитов из России, с конфискацией всего их имущества и с закрытием всех их учебных заведений. В России никогда нельзя было открыто пропагандировать воззрения, расшатывавшие официальные взгляды и учреждения.

==150

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... В общем же католики существовали потом относительно спокойно. Правда, переход православных в католичество мог быть лишь тайно осуществленным; как правило, обращенные эмигрировали — или же явно склонные к переходу в католичество вначале эмигрировали, а потом меняли конфессию. Такова, например, судьба талантливого ученого и поэта Владимира Сергеевича Печерина (1807—1885), профессора Московского университета, эмигрировавшего в 1836 г. на запад, принявшего там католичество и ставшего монахом. А Чаадаев, даже не перешедший, а лишь заикнувшийся в своих «Философических письмах» о преимуществах католической культуры перед православной, был официально объявлен сумасшедшим. Если же не считать опасности агитации и переходов, а также настороженного отношения к полякам по политическим мотивам, то самих по себе католиков притесняли мало. Из-за поляков, впрочем, негласно вводили процентную норму для католиков, служащих в государственных учреждениях. Значительно труднее была жизнь принадлежащих к конфессиям почти православным. Исторический опыт показывает, что в деспотических обществах больше всего раздоров, яростных неприятий происходит между сходными, близкими явлениями. В истории религиозной жизни России это наглядно демонстрируется судьбой старообрядцев и униатов, пожалуй, больше всего теснимых официальной церковью, значительно больше, чем католики. Старообрядцы появились в XVII веке. Многие православные люди тогда не приняли новшеств патриарха Никона, настоявшего на исправлении по греческому образцу богослужебных книг и церковных обрядов, на замене двуперстного крестного знамения трехперстным. Началась жестокая идеологическая борьба, которая была трагически неравной: пользуясь поддержкой светской власти, Никон стал и физически расправляться со старообрядцами, начались ссылки, тюремные заточения, сожжение книг и икон, а потом, уже при преемниках Нико-

Религия и духовенство

==151 на, и сожжение людей (в 1681 г. по царскому указу был сожжен знаменитый протопоп Аввакум). В обстановке непрерывных гонений, в уверенности, что на земле воцарился Антихрист, в ожидании скорого конца света старообрядцы большими группами и сами уходили из жизни (к концу XVII века самосожглись до 20 тысяч человек!), с потрясающей художественной силой этот путь изображен в опере Мусоргского «Хованщина». Натерпелись старообрядцы и в последующих столетиях. При Анне Иоанновне в начале 1730-х гг. они должны были ходить с нашивками из желтого сукна на верхнем платье — прямо почти как евреи при гитлеризме. Правда, специальные указы Петра III и затем Екатерины II несколько ослабили гнет; первые либеральные годы царствования Александра I также обнадеживали старообрядцев, но затем пресс снова стал давить, и чиновничий, и церковный. Старообрядцы не имели гражданских прав, крайне затруднены были процедуры и оформление документов о крещениях, браках, похоронах. Особенно усилились гонения при Николае I. Уничтожались старообрядческие молельни, закрывались храмы и часовни, сжигались уникальные книги и рукописи. При старообрядческих кладбищах в Москве существовали Воспитательные дома: для сирот, для подкидышей и просто для детей, отдававшихся верующими родителями для обучения, — и вот мальчики-сироты из этих домов по закону 1834 г. объявлялись кантонистами и «призывались» в армию, а сами Воспитательные дома передавались в ведение Императорского воспитательного дома. Богадельни для стариков изымались из ведома старообрядческих общин и передавались Императорскому Человеколюбивому обществу. Не могли примириться с частным, да еще со старообрядческим воспитанием! По закону 1854 г. старообрядцам запретили записываться в купцы и иметь купеческие капиталы; а ведь купеческая и заводская деятельность старательных старообрядцев к середине XIX века создала несколько десятков

==152

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... семей миллионеров, светил торгово-промышленного мира; имена Морозовых, Рябушинских, Гучковых, Кузнецовых до сих пор у нас на слуху. Личное и общинное богатство старообрядцев, миллионные капиталы и миллионные ценности недвижимого имущества выручали их из многих бед: с помощью постоянных взяток они могли ослаблять постоянные же притеснения чиновников, светских и церковных. Опять же некоторые либеральные послабления начались при Александре II: старообрядцам дали гражданские права, разрешили занимать общественные должности (но помощником должен был быть обязательно обычный православный — прямо как в советских партийных органах национальных республик: если первый секретарь — нацмен, то второй обязательно русский!); открыли запечатанные храмы и часовни. Но по-прежнему запрещалось публичная пропаганда веры (реально это запрещение не

соблюдалось: в пасхальные дни у соборов московского Кремля А. С. Хомяков до хрипоты спорил со старообрядцами: значит, они специально собирались в людных местах и устраивали диспуты...). У старообрядцев возникали и внутренние трудности: уже в XVII веке они разделились на две большие «партии»: беспоповцев, отрицавших таинства и священство из-за утраты древнего благочестия, и поповцев, признававших необходимость и таинства, и священства, но так как «настоящих», т. е. дониконовских священников вскоре не осталось, то поповцы принимали «беглых» клириков официальной церкви, что затрудняло всю их церковную жизнь, особенно при учете резкой враждебности светских и официальных церковных властей к этим «беглым» (любопытно, что «беглые», несмотря на притеснения, не иссякали; очевидно, их прельщало более обеспеченное существование у богатых старообрядцев). По закону 1822 г. к «беглым» священникам не применялись репрессивные меры, если только они не совершили уголовных преступлений; но ведь под «уголовщину» при желании можно было подвес

Религия и духовенство

==153 ти все, что угодно; например, в некоторых местах сам факт оставления священником своего прежнего места трактовался как уголовное преступление... А закон 1827 г. вообще запретил старообрядцам принимать новых «беглых» клириков. Это поставило их в немыслимо трудное положение. На Рогожском кладбище (московский центр поповцев) осталось три священника и два дьякона, а прихожан в одной Москве было 68 тысяч, да еще десятки тысяч приезжали со всех концов России: или не было своих священников, или хотелось совершить значительные акты в столице. Поэтому были дни, когда в церквах Рогожского кладбища совершалось 20 свадеб и 50 похоронных обрядов. Два лагеря старообрядцев продолжали в XVIII— XIX веках дробиться на еще более мелкие враждующие группы. Из беспоповцев выделились: поморский толк, федосеевцы, филипповцы, Аристове согласие, бегуны, нетовщина, рябиновцы, дырники. Часовенное согласие, самокрещенцы... У поповцев тоже оказалось немало отделившихся, но все же основная масса относится к Белокриницкому согласию: в Белокриницком монастыре (тогда — Австрия, ныне — Буковина) в 1846 г. был избран первый старообрядческий архиерей. Старообрядцы отыскали в Константинополе бывшего боснийского митрополита Амвросия, находившегося под духовным судом и, видимо, потому и согласившегося перейти в «раскол». Амвросий стал уже посвящать в епископы и буковинских, и русских старообрядческих монахов. Николай I и его окружение возмутились по поводу таких действий под боком страны, австрийское правительство под воздействием гневных протестов в 1847 г. удалило Амвросия из Буковины, но дело уже было сделано, епископы могли теперь «размножаться», и старообрядцы Белокриницкого согласия и в России получили своих иерархов. В 1873 г. они отделились от Белой Криницы, во главе стал духовный совет в Москве. Эта группа верующих оказалась самой значительной, крепкой, наиболее культурной среди старооб-

==154

159 ; районов Украины уже настолько срослись с униатской щцией, настолько не хотели «новых» обрядов и бородасвященников-москалей, что возникли трудности. Пеодили в православие лишь насильно, многие потом пынсь вернуться к униатам, но если, как уже говорилось, еход из каких-то конфессий в православие всячески циально поощрялся, то обратное движение называлось вращением» и подлежало уголовному наказанию. Так как к католикам римским отношение властей ίο относительно лояльное, то некоторые униаты пыта;ь перейти в «настоящее» католичество, но по закону (3 г. такой переход был им запрещен. А далее, особенно после Польского восстания 1831 г., ло совсем плохо: массово закрывались униатские мо"гыри, некоторые из них преобразовывались в правояные, а в 1839 г. в Полоцке подписан акт о соединед униатской церкви Западных Украины и Белоруссии >усской православной церковью. После же восстания »З г. и униатов Царства Польского включили в право1вие — акция 1875 г. И начались неповиновения: массое уклонения от крещения детей по новому обряду, от )ядов бракосочетания и похорон. Последовали штрафы, рсты, высылки в Предуралье и Сибирь. Ничто не помоίο. Униаты от этих репрессий лишь озлоблялись и готовы ии скорее пользоваться услугами католических ксендзов, ι православных священников. Приведем краткий колоритный очерк ситуации из юта оберпрокурора Синода К. П. Победоносцева за Е)7 г.: «Состояние упорствующих бывших греко-униадо крайности печально. У исповеди они не бывают, №й не крестят, браков не венчают, умерших погребают {эвольно. Забывши все обязанности, налагаемые на стиан религией, они совершенно очерствели душой. незаконных, некрещеных родителей родились дети, е остающиеся некрещеными. К православию упорсте относятся с озлоблением, с духовенством избегают и бесед, к умершим православных священников не

зтвовала в 1,ения и, в хлинанияей знакое стороны отянулись •дственникрупные иковский; ι министр in! ИмпеТатариском замравда, в î, она поия. Лишь насильно >, где она ι«, как не выпускаicb», и ее Кашине. иожность из хльюв стал в όβ и проным кремли, секскопцов юниками кны осулюбодеяί. Ученитогда не тил: «не 1ПЦЫ, КО-

==155

рядцев, — она, с центром на Рогожском кладбище хранилась до наших дней. В 1905 г. старообрядцы поЛ^ чили равные с католиками и протестантами права. Пожалуй, еще более трагической, чем у старообря цев, была судьба так называемых униатов. Их не зна допетровская Русь, да и почти весь русский XVIII век общем обошелся без них, как и без массового католиче< ва. Лишь после трех разделов Польши к России прис( динились земли, где народ исповедовал католическую ι ру. Не надо забывать, что до 1790-х годов граница меж, Россией и Польшей проходила от Риги по Западной Дв не и по Днепру до Киева (лишь полоска в несколько вер1 на правобережье Днепра вокруг Киева относилась к Ро сии), поэтому почти вея Белоруссия и значительная час Украины принадлежали Польше. А в польских и лито^ ских землях господствовало католичество. Среди поляк» и литовцев, как правило, — католическая церковь римск го обряда, среди украинцев и белорусов, как правило, · католическая церковь византийского обряда. Суть дела том, что господствовавшая в Польше римско-католичебК^ церковь добилась на Брестском соборе 1596 г. унии, Яр соединения к ней большинства православных украинцев белорусов, которые и стали называться греко-католЙКОвЙу или униатами. Они подчинялись Риму, папе, признавав основные догматы католической церкви, но сохранив православные обряды. ''

С присоединением западных украинских и белору ских земель к России наша церковь начала борьбу аа в» врат униатов в лоно православия. Но если на западне Киевщине, в Подолии (район Винницы, Хмельницког^ Проскурова, Каменец-Подольского), на Волыни (рвй< Владимира-Волынского и Новограда-Волынского, ЛуцК Ровно, Житомира), т. е. в областях, тесно связанных Киевом, с восточной Украиной, с Россией, переход 6ι относительно добровольным (до конца XVIII века, т. е. несколько лет, вернулось в православие чуть ли не миллиона униатов!), то жители Белоруссии и более дяВощие западареч

==156 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... допускают; на убеждения крестить детей многие отвечают: «Скорее утопим, чем окрестим в вашей Церкви». Среди них не прекращается пропаганда католических ксендзов, тайное совершение ими треб и исповеди» (цитирую по газетной публикации: «Русская мысль», Париж, № 4072, 6—12 апр. 1995 г., приложение). Мучения униатов в XX веке, еще более жуткие, чем ранее, выходят за рамки нашей книги. Лютеране, распространившиеся в Северной Европе еще в XVI веке, были достаточно обильно представлены в больших русских городах благодаря наличию там немецких граждан (да еще добавим сюда немецких колонистов в Заволжье и у Черного моря). В Петербурге лютеранство еще усиливалось шведами и финнами. Не забудем также, что большинство русских императриц по происхождению — лютеранки, хотя они, соединяясь с русскими царями, точнее — с наследниками, и принимали православие. Теоретически лютеране были вне репрессий за свое вероисповедание: они, в отличие от старообрядцев, имели все гражданские права, их церкви и пасторы как будто бы не подвергались гонениям и т. д. Но это лишь теоретически. Во-первых, согласно 67-ой статье Χ тома (ч. 1) гражданских законов Российской империи, при смешанных браках (т. е. когда один из супругов — православный) молодые супруги давали подписку, что крещение и воспитание будущих детей будет совершаться в православной вере (Александр II в 1865 г. отменил этот пункт, но Александр III 20 лет спустя восстановил). Во-вторых, как и в случае со всеми неправославными конфессиями, всячески приветствовался переход иноверца в православие и всячески, вплоть до уголовного наказания, препятствовался обратный переход. А в России XVIII—XIX веков, не считая даже немецких колонистов в южных губерниях, было очень много народов, исторически приобщенных к лютеранству: латыши и эстонцы в Прибалтике, финские народности в Петербургской губернии. Они не были отгорожены китайской (Берлинской?) стеной от

Религия и духовенство

==157 православных соседей, и тут возникали напряженные ситуации и даже уголовные дела. В 1840-х гг., при Николае I, перешло в православие сто тысяч латышских и эстонских крестьян. Очевидно, сыграла роль экономическая агитация: мерещились материальные льготы, помощь правительства и т. п. Но когда новообращенные обманулись, увидели, что никаких поблажек им не предвидится, начался массовый возврат. Он, конечно, не мог быть оформлен официально: как в рыбьей ловушке или как в полупроводнике, движение могло быть лишь в одну сторону — к православию. Но неофициально псевдо-православные обращались за всеми нуждами и требами к пастору, а не к священнику и не посещали православных храмов. И вот тут начались притеснения пасторов. Согласно Уложению о наказаниях (статья 193), священнослужитель других (кроме православных) христианских конфессий заведомо, т. е. сознательно, допускающий православных к исповеди, причастию, крещению детей, на первый раз удаляется от службы от 6 до 12 месяцев, а в случае повторного «преступления» — лишается духовного сана и отдается под надзор полиции. А если еще пастор «совращает» в свою веру, т. е. оформляет переход в свою конфессию, то он лишается всех прав, лишается сана; часто дело заканчивалось ссылкой в Сибирь. Только указ Николая II от 17 апреля 1905 г. о веротерпимости дал некоторую передышку. На этом фоне дикие, изуверские секты хлыстов и скопцов, казалось бы, должны были подвергаться еще более сильным притеснениям, но реальная жизнь России часто показывала парадоксальные несоответствия теоретическим предположениям. Хлысты появились в центральной России в середине XVII века, в смутное время раскола (родоначальником считается хлыстовский «Саваоф» — Даниил Филиппов). Ученые предполагают, что в названии смешались понятия «Христы» и «хлысты», так как, с одной стороны, в секте

==158 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... было много самозванных Христов (в каждой общине, называемой «кораблем», был, как правило, свой «Христос»), а с другой, для нее характерно физическое самобичевание прутьями или жгутами. Эта процедура восходит к языческим временам, но усилена мистическими представлениями о страданиях Христа при распятии. Эта же мистика, смешивающая идеальное с материальным, создала путанную христианскую идеологию, где главным оказывалось прямое общение со Святым Духом (Дух вселялся в души избранных Христов и Богородиц), где Евангелие трактовалось чисто духовно, т. е. метафизически, все его эпизоды — это символы (например, смерть Лазаря это грехи, Марфа это плоть, а Мария — душа и т. д.). Молитвенные собрания («радения») хлыстов превращались в зашаманенные, экстатические беснования. Руководители секты проповедовали крайний аскетизм, иногда — с отказом от семейной жизни, но в некоторых группах зато радения превращались в развратное сумасшествие, в неистовые, беспорядочные половые связи. В некоторых ответвлениях секты наносились на теле раны, совершались причащения реальной человеческой кровью и т. д.

В XVIII веке начались судебные процессы над хлыстами. В Москве в 1733 г. судили 78 человек, из них трое руководителей были затем казнены, остальные сосланы в отдаленные монастыри. Но это не остановило распространение хлыстовского движения, главным образом в центральных губерниях, в Поволжье и на Кавказе, особенно — в начале XIX века, из-за относительной веротерпимости в эпоху Александра I. В хлыстовскую «ересь» вступали не только неграмотные крестьяне, но и помещики, священники и дьяконы, были и именитые князья. Да и до Петербурга ересь докатилась, в начале XIX века там насчитывалось до шести хлыстовских «кораблей». Были затронуты и весьма высокие общественные слои. Любопытен в этом отношении кружок Е. Ф. Татариновой (урожденной Буксгевден, 1783—1856). Вдова полковника, она появилась в столице в 1815 г., вскоре перешла из лютеранства в правосла-

==159

Религия и духовенство вие и якобы именно в момент перехода почувствовала в себе дар пророчества. Именно экстатические радения и, в духе древних пифий, полубессвязные заклинанияпророчества восприняла Татаринова от хорошо ей знакомых хлыстовских обществ, отвергнув остальные стороны учения и деяний хлыстов. К Татариновой потянулись многие видные петербургские лица: помимо родственников (мать, брат, деверь) — генералы, князья, крупные чиновники, известный художник В. Л. Боровиковский; посещали собрания гофмейстер Р. А. Кошелев и министр просвещения и духовных дел кн. А. Н. Голицын! Императрица Елизавета Алексеевна благоволила к Татариновой (и предоставила ей квартиру в Михайловском замке!), Александр I давал ей аудиенцию... Правда, в 1822 г., в связи с запрещением тайных обществ, она поселилась за городом, но и там продолжала радения. Лишь в 1837 г., уже при Николае I, ее арестовали и насильно отправили в Кашинский Сретенский монастырь, где она пробыла 10 лет. Боролась за освобождение, но так как не хотела признать своих «заблуждений», то ее не выпускали. Наконец, в 1847 г. не выдержала, «призналась», и ее выпустили, но разрешили находится только в Кашине. Лишь незадолго до смерти она получила возможность жить в Москве. Считается, что секта скопцов выделилась из хлыстов. Основатель новой секты Кондратий Селиванов стал в 1760-х гг. клеймить половую распущенность хлыстов и проповедовать аскетизм, который достигался «огненным крещением», кастрацией. Тут же нашлись последователи, секта разрасталась. Идеологической основой учения скопцов стало Евангелие от Матфея. Христос в беседе с учениками настаивал на чрезвычайности разводов, они должны осуществляться лишь в самых крайних случаях (прелюбодеяние), а в принципе семья должна быть нерушимой. Ученики задали коварный вопрос: не лучше ли вообще тогда не жениться? Согласно Матфею, Христос так им ответил: «не все вмещают слово сие, но кому дано, ибо есть скопцы, ко-

==160

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... торые из чрева матерного родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей, и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит» (Матф., XIX, 10—12). Некоторые ученые богословы пытались трактовать это место как аллегорию, а не буквальный совет оскопляться; третий случай объяснялся как обет безбрачия у девственников. В. В. Розанов, однако, считал, что термины и три варианта не оставляют никакого сомнения, что речь идет о реальном анатомическом состоянии или акте, а не о метафоре, но сам он пытается снизить жутковатость сообщения филологическими рассуждениями: дескать, греческий предлог dia может означать не только цель («для»), но и причину, т. е. конец предпоследней фразы может быть переведен не «для Царства Небесного», а «по причине Царства Небесного», т. е. «по воле Божией», т. е. речь идет о избирательной судьбе и т. д. Конечно, такие объяснения очень натянуты, да они и не снимают главного: даже если изъять третий случай, Христос все же весьма сочувственно относится к оскоплению (любопытно, что скопцы считали Христа «своим»: указание в Евангелии на иудейское обрезание Христа они трактовали как кастрацию; невольные каламбуры часто сопутствовали учениям сектантов: например, христианское понятие «Искупитель» скопцы отождествляли с «Оскопителем»). Христианскому сознанию понятен пафос полного воздержания, монашество является наиболее полным, наиболее крайним воплощением этого пафоса, неважно, идет ли речь о буквальном монастыре или о светском существовании (ср., например, толстовскую пропаганду полного воздержания в «Крейцеровой сонате»; А. С. Хомяков после смерти жены хитро придумал понятие «духовного монашества», т. е. как бы разрешал физическую близость, но не допускал сердечных, любовных отношений). Однако скопцы показали, что монашество — это еще не край, не предел: можно анатомически довести человека до невозможности половой жизни. Ужасной процедуре мужской кастрации, с

Религия и духовенство

==161 помощью раскаленного железа или режущих инструментов (или даже «колющих»: употреблялся и топор), сопутствовала еще более ужасная женская операция: вырезались наружные половые органы, сосцы и даже целиком груди (в принципе операция нелепая: ведь матка не затрагивалась, и изуродованная женщина вполне могла рожать — такие случаи и бывали). Следует еще учесть, что если мужская кастрация производилась у взрослого, а не у ребенка, то мужчина мог сохранять способность к половому акту. На этот случай была изобретена «вторая степень» оскопления — отрезание мужского члена.

Важно подчеркнуть, что, за редкими исключениями, все эти страшные уродования тела совершались добровольно. Такова была сила религиозного фанатизма: скопцы веровали в скорое наступление на земле Царствия Небесного — и готовились к вечной жизни, надеясь, с опорой на Евангелие, на свои преимущества по сравнению с обычными людьми. А пока надо было устранять все плотские утехи, надо было яростно бороться с соблазнами, с «лепотой», с красотой женской (Достоевский считал, что красота спасет мир, скопцы же видели в лепоте угрозу миру, гибель мира). Казалось бы, негативный аспект учения и жизни скопцов: отсечение членов, отталкивание от плотских радостей и красоты — должен был бы создавать мрачные, минорные тона мировоззрения и поведения. Нет, наоборот, именно ожидание скорого приобщения к вечному, божественному миру, и очищение себя от скверны обуславливали пафос счастья, ликования, мажора. Это в свое время справедливо подчеркивал В. В. Розанов, цитируя, как он говорил, «вакхическую песнь» скопцов, петую на радении: Уж как царь Давид по садику гулял, Я люблю, я люблю! Он по садику гулял, в свои гусли играл, Я люблю, я люблю!.. и т. д. 6—

==162 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... И здесь тоже, как и у хлыстов, не обошлось без внимания верхних слоев общества, настолько учение оказалось заманчивым. Добровольно оскоплялись помещики, офицеры, представители духовенства... В целом по России скопцов было много тысяч. Колоритна судьба камергера последнего польского двора (у короля Станислава Августа Понятовского) Иосифа (Алексея в России) Елянского (Еленского). В 1790-х гг. он жил в Петербурге, сочинял полубезумные утопические проекты, манифесты (где клеймил разврат при дворе Екатерины II и требовал передать престол Павлу). Почему-то наказание ему было очень мягким — ссылка на Соловки (может быть потому, что он сам пожелал перейти в православие и поселиться в монастыре?). Освободили его уже в начале XIX века, при Александре I. Он снова вернулся в Петербург, оскопился, помогал скопцам, помогал Селиванову, но перестарался: он еще представил императору проект грандиозного преобразования России, где будут властвовать скопцы. Это уже было слишком, в 1804 г. Елянский был сослан в суздальский Спасо-Евфимьевский монастырь, где он и скончался в 1813 г. Но либерализм Александровского царствования не посягал на самое существование скопцов, а лишь ограничивался предостережениями — чтобы не было оскопления других. Конечно, скопцы игнорировали подобные указания. Показательна история жизни самого основателя — Селиванова. Он ведь, как и многие другие сектанты, был не только самозваным «Христом», но еще и объявил себя самозванцем-царем — якобы оставшимся в живых Петром III, а не убитым по приказу Екатерины П. При царствовании императрицы ему, естественно, приходилось худо: он ведь как бы выступал соперником Пугачева, только что армии у него не было... Селиванова наказывали кнутом, ссылали в

Сибирь, сажали в крепость — ничто не помогало, он по-прежнему объявлял себя царем. Кажется, в 1795 г. он освободился, жил в Москве. Павел I вызывал Селиванова к себе и, по легенде, прямо спрашивал, отец ли он его, императора, на что Се-

Религия и духовенство

==163 Ливанов якобы ответил: «Греху я не отец» и предложил Павлу оскопиться — тогда он признает его своим сыном. Павел отказался и отправил самозванца то ли в крепость, то ли в Обуховскую больницу, в отделение сумасшедших. А при Александре I Селиванова освободили, перевели в богадельню, откуда его взял к себе в дом камергер Елянский... Потом, после ссылки Елянского, он жил в доме богатого скопца Солодовникова, где совершались многолюдные (до 300 человек обоего пола!) радения. Потрясающе, что в 1805 г. Александр I, отправляясь в заграничный поход (начинались наполеоновские войны!), посетил Селиванова, который пытался отсоветовать царю идти на войну: время еще, дескать, не пришло. Кажется, по-настоящему правители всполошились лишь в 1819 г., когда незадачливый петербургский генерал-губернатор граф М. А. Милорадович (его ведь смертельно ранит на Сенатской площади декабрист П. Г. Каховский) узнал, что его два племянника, полковник и подпоручик, перешли из круга Татариновой в собрание Селиванова, а младший даже намерен оскопиться; тревожило Милорадовича и распространение скопчества в армии и на флоте. Впрочем, и теперь использовались, главным образом, увещания, в крайнем случае — скопцы отдавались в военную службу; получалось бросание щуки в воду: наказанные развивали активнейшую агитацию и оскопляли вокруг соблазнившихся солдат и даже офицеров. По отношению к Селиванову применили значительно более мягкую меру: его в 1820 г. сослали, как в свое время и Елянского, в суздальский Спасо-Евфимьевский монастырь, где он и скончался в 1832 г., а до этого продолжал руководить сектой в общероссийском масштабе. Даже при Николае I не сразу были приняты крутые меры, суровый царский указ вышел лишь в 1850 г.: оскопленным предстояла каторга от 8 до 12 лет, оскопителям — 15—20 лет. Но ничто не помогало, скопцы дожили до наших дней, до конца XX века, правда, как и в других б*

==164 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры...

сектах, возникло несколько групп и движений, находящихся друг по отношению к другу в достаточно враждебных отношениях. Если другие христианские секты пришли к нам с Запада или распространились потом за границы отечества, то хлысты и скопцы — исключительно русское явление; обильный в России народный утопизм здесь проявил себя удивительно интенсивно и чудовищно. Другие секты христианского толка были более благопристойные. Впрочем, и им доставалось. В середине XVIII века на Украине, а потом и в Тамбовской губернии, бывшей почему-то рассадником сектантства, распространилась секта духоборов (иногда их называют духоборцами). Предполагают, что у истоков стоял некий квакер, живший в Харьковской губернии. В самом деле, у духоборов и квакеров много общего в идеях и быте, и недаром до настоящего времени квакеры с большим вниманием и симпатией относятся к русским духоборам. Реально известный вождь и идеолог духоборов во второй половине XVIII века — Силуан Колесников. Название секты происходит от их учения, довольно причудливо соединившего традиционные евангельские положения с некоторыми новшествами. Верующий вбирает в себя Святой Дух. В природе Бог существует, так сказать, чувственно, плотски, а духовно находится в душе человека. Душа существовала еще до сотворения мира; после смерти праведника она вселяется в тело такого же праведника или в тело младенца, а душа неправедного — в тело животного; все грешники будут истреблены при кончине мира. Иисус Христос — обычный человек, и его душа тоже вселялась потом в праведников. Духоборы отрицали хождение в церковь, отрицали иконы и службы, крещение и свадьбы, т. е. все требы и обряды; отрицались и «материальные» посты, пост признавался лишь мысленный, как воздержание от злых дел и слов. Богослужение, которое заключается в пении псалмов и молитв, проходит в обычных комнатах или в поле, священ -

Религия и духовенство

==165 ников нет; брак совершается лишь по взаимному согласию и без всяких внешних обрядов. Управляет общиной сходка стариков. Духоборы не пьют, не курят, очень трудолюбивые, и когда их оставляли в покое, то они очень быстро достигали общинной и личной гармонии и материального благосостояния. Но их, увы, не забывали. Главный повод к раздражению властей — следование евангельскому завету «не убий» и отказ от присяги и ношения оружия, хотя все остальное — и послушание законам, и исправная уплата налогов — должны бы вызывать снисходительное отношение. Однако еще примешивалось и раздражение официальной церкви. Поэтому хотя под деяния духоборов было трудно подвести уголовные законы, но все же их неоднократно выселяли и переселяли. В начале XIX века было массовое выселение из центральных губерний на юг, в Мелитопольский уезд. А когда духоборы там привольно обжились, их при Николае I (указ 1837 г.) переселили на Кавказ, в Грузию. Духоборы обитают там до сих пор, но в конце XIX века произошло их массовое переселение в Канаду и в Соединенные Штаты Америки, с помощью толстовцев и квакеров. От духоборов отделились молокане. Название иногда объясняют связью с рекой Молочной Мелитопольского уезда, но это маловероятно, т. к. на Молочную, в Таврическую губернию, духоборы попали лишь в XIX веке, а создание секты молокан относится к XVIII веку, ко второй его половине. Более правдоподобно рассуждение о «духовном млеке», приемлемом от Бога, но все же наиболее вероятно простое и бытовое объяснение: пристрастие молокан к молочным продуктам и

принципиальное употребление молока во все посты. Основателем секты считается крестьянин Тамбовской губернии Семен Уклеин, который был духобором, но потом создал свое учение, оно в основном сходно с духоборским: то же отрицание обрядов и таинств православной церкви, икон, службы и т. п., то же непризнание присяги и оружия. Отличия заключались в более полном почитании Библии (духоборы признавали Свя-

==166 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... щенное Писание выборочно и с коррективами) и в некоторых подробностях новых обрядов (бракосочетание совершалось родителями жениха и невесты). Уже в XIX веке молокане разделились на несколько групп, весьма отличающихся друг от друга. Страна наша была обильна и другими сектами: адвентисты Седьмого Дня, меннониты, баптисты и некоторые другие. Все они представляли (да и представляют) собой варианты протестантизма. Вся эта история неправославных религий и близких к православию сект показывает явное неблагополучие с господствующей церковью. Приток в православие был минимален, часто насильственный, а отток, явно не поощряемый, а обычно еще и наказываемый, был достаточно велик. И если люди шли на каторгу, шли на чудовищное уродование своего тела ради веры и духовно-душевного удовлетворения, значит, этот путь был вызван не личным заблуждением или безумием, а некими общими объективными причинами. Главная из них — официальность, казенность православной церкви, сращенность с государственной властью и подчинение этой власти. Уже в XIX веке все слышнее раздавались голоса о неблагополучии в церковной области, о необходимости решительных перемен, и все эти и голоса, и проблемы перешли в труднейший для истории русской церкви XX век. А народные массы, да и значительные слои интеллигенции, оставались просто православными христианами, отстранялись от недостойных священнослужителей или прихожан, верили в победу светлых церковных начал над силами зла и этой верой укрепляли и возвышали свой нравственнодуховный уровень. Это было чрезвычайно важно. В условиях почти непрерывных социальных и материальных зигзагов жизни, конфликтное™, разломов, смутной неясности будущего важно было иметь прочный нравственнодуховный фундамент, стержень, опираясь на который можно легче ориентироваться в калейдоскопе современности, не разрушаться, не мельчиться в сиюминутной суете.

==167

00.htm - glava07 ФИЛОСОФСКИЕ ОСНОВЫ МИРОВОЗЗРЕНИЯ РУССКИХ УЧЕНЫХ, ПУБЛИЦИСТОВ, ПИСАТЕЛЕЙ

Господствующее состояние умов, общественная мысль, развитие ее обычно густо замешаны на философских принципах. Люди политического склада (Маркс, Герцен, Чернышевский) привлекают философию как служанку, она им нужна для объяснения и оправдания определенных социальнополитических устройств и устремлений; люди науки, богословы, художники, писатели, критики, публицисты тоже используют философские методы как практические инструменты; и лишь философы по натуре, наоборот, строят весь мир на неких философских основах и уже все остальное выводят и объясняют этими основами: и общественно-политические структуры, и психологию, и эстетику. Может быть, в России XIX века потому и было так мало оригинальных философов, что лучшие умы рекрутировались в более практические сферы: в прикладные науки, в журналистику (публицистика и критика), в искусства. Да еще могли охлаждающе действовать запреты на философию, характерные для царствования Николая I. Возможно, на отсутствие целостных философских концепций русских ученых XIX века влияла еще сама неустроенность, текучесть, непредсказуемость русской жизни; сущность такой жизни отражали скорее художественность и фрагментарность мышления, чем гегелевские грандиозные системы. Как раз начитавшись Гегеля и таким образом свысока относясь к образно-мифологическому методу изложения Шеллинга, Герцен так критикует русского шеллингианца М. Г. Павлова, очень в общем чтимого и ценимого автором «Былого и дум»: «Если он не во всем достигнул прозрачности, то это не его вина, а вина мутности Шеллингова учения. Скорее Павлова можно обвинить за то, что он остановился на этой «Магаб<х>арате» филосо-

==168

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... фии и не прошел суровым искусом Гегелевой логики. Но он даже и в своей науке дальше введения и общего понятия не шел или, по крайней мере, не вел других. Эта остановка при начале, это незавершение своего дела, эти дома без крыши, фундаменты без домов и пышные сени, ведущие в скромное жилье, — совершенно в русском народном духе. Не оттого ли мы довольствуемся сенями, что история наша еще стучится в ворота?» (Герцен, IX, 17). Поэтому сквозь весь XIX век проходят сменяющие друг друга, а иногда и сосуществующие, увлечения западноевропейскими философскими системами, главным образом — германскими, пришедшими на смену восемнадцативечным вольтерьянству и масонству; впрочем, к середине XIX века, в противовес засилью германской классической философии, на первое место вышло влияние французских и английских позитивистов. Западноевропейские философы на протяжении всего XIX века были властителями дум, то воздействуя на весь мировоззренческий комплекс определенных групп русских деятелей, то становясь лишь частным фактором или слоем в соответствующей системе. Часто обострение интереса к тому или другому философу возникало не параллельно с его творчеством, а относительно запоздало, даже посмертно, а иногда и много лет спустя после кончины автора: основной труд А. Шопенгауэра «Мир как воля и представление» напечатан в 1819 г., но его популярность в России (как, впрочем, и на Западе) возникла лишь в шестидесятых годах, уже после смерти философа (1860), т. е. полвека спустя; известность С. Кьеркегора запоздала вообще на целый век — опять же и в России, и на Западе. Но примеры Шопенгауэра и Кьеркегора слишком уникальны, объясняемы особыми

причинами, прежде всего — неизвестностью или весьма слабой известностью философов на их родине и в окружающих западноевропейских странах. Несколько иная ситуация создавалась относительно популярности других философов. В связи с тем, что питательная почва, дающая обществу сведения о философских

Философские основы мировоззрения...

==169 учениях, — журналы, университеты, кружки и т. п. — в России стала широко возникать лишь в первых десятилетиях XIX века, то Кант, скончавшийся в 1804 г., и Фихте — в 1814 г., разумеется, вошли в сознание образованного общества уже посмертно. Выдающаяся прижизненная слава Гегеля отразилась частично и в России: на лекциях философа успели побывать талантливые русские деятели А. И. Тургенев и И. В. Киреевский, в трудах русских философов и эстетиков (А. И. Галич, Н. И. Надеждин) появились хвалебные характеристики нового германского кумира, но пик известности и значимости Гегеля для русской общественной мысли все же падает на его посмертное время, на вторую половину тридцатых и на сороковые годы. Совсем другое дело — Шеллинг. И благодаря своему долголетию (скончался в 1854 г.), и по всемирной славе, не уступавшей Гегелю, и по особенностям метода этот философ был прижизненно популярен в России на протяжении почти полувека. Более того, именно Шеллинг стал первым германским философом, широко и интенсивно повлиявшим на русскую мысль, на русское искусство. Его значение несоизмеримо с влиянием Канта и Фихте. Кант вообще оказался чужим для русских мыслителей начала XIX века: и для университетской гуманитарной профессуры, и для религиозных философов (из-за агностицизма и чуть ли не безбожия1), и для естественни1

Именно так характеризовал философию Канта консервативный и карьерный архиепископ Феофилакт: «...ниспровержение христианства и замещение оного не деизмом, а совершенным безбожием» (Шпет, 1922, 27). Более серьезно изучал Канта декабрист М. А. Фонвизин. В тобольской ссылке в конце 1840 — начале 1850-х гг. он написал замечательный трактат «Обозрение истории философских систем», где четко сформулировал: «Свобода, бессмертие души, бытие Божие — эти три вывода даются практическим умом. Кант, в своих результатах согласный с христианским учением, в восторге провозглашает эту гармонию своей философии с евангельскими истинами»// Фонвизин М. А. Соч. и письма. Т. II. Иркутск, 1982. С. 251. Штудировал Канта, судя по его письмам, и Н. В. Станкевич. Универсальный Кант давал пищу и провоцировал отталкивание самым различным мыслителям: Феофилакт назвал его безбожником, а Фонвизин — христианином!

==170

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ков (Н. И. Лобачевский критиковал Канта за его «априори» в понимании пространства: наш математик считал, что линии и поверхности могут быть выведены лишь из объективных тел). Возрождение интереса к кантовскому наследию происходит в России лишь в конце XIX века, уходя потом в XX век, в связи с западноевропейским распространением неокантианства. Впрочем, и в нашем столетии Кант не стал в России властителем дум. Еще менее значительным было влияние Фихте; возможно, это отражает объективную ценностную иерархию философов. Можно отметить лишь небольшую вспышку интереса к Фихте в кружке Н. В. Станкевича в 1835—1836 гг.: M. A. Бакунин перевел и напечатал, благодаря Белинскому, в «Телескопе» «Лекции о назначении ученых» (в немецком подлиннике вышли в 1794 г.; не путать с аналогичным циклом лекций 1811 г.), а Белинский построил на радикальных этических идеях Фихте (пафос свободы человека и свободного нравственного выбора, разумность добра и т. п.) замечательную свою статью-рецензию «Опыт системы нравственной философии. Соч. магистра А. Дроздова...», которая должна была выйти вослед бакунинскому переводу в следующем томе «Телескопа» (т. 30 за 1835 г., но вышел он запоздало: в октябре 1836 г.), однако издатель Н. И. Надеждин, зная о нависающей над ним грозе по поводу публикации «Философического письма» Чаадаева, чуть ли не втрое сократил текст статьи Белинского, она вышла куцей и невнятной; зато очень внятно изъяснялся Белинский в письме к Бакунину от 12—24 октября 1838 г., вспоминая их обоюдное увлечение германским философом: «...я так думал тогда, потому что фихтеанизм понял, как робеспьеризм, и в новой теории чуял запах крови» (Белинский, XI, 320). Надеждин, увы, выпустил из статьи Белинского о Дроздове самые ценные разделы, например, изложение идей Фихте о будущем уничтожении государства и о создании христианского братства людей, т. е. зародыши идей утопического социализма.

Философские основы мировоззрения...

==171 Вернемся к Шеллингу, чья слава стала распространяться в России с самых первых лет XIX века: ведь первый знаменитый труд философа — «Система трансцендентального идеализма» — вышел на заре нового столетия, в 1800 г. Шеллинговы открытия: процессуальность, идея развития, стремление соединить противопоставленные предметы: дух и природу, субъект и объект — в единое целое, восходящее к абсолюту, к Богу, все это волновало умы, да и чувства, т. к. Шеллинг писал свои книги и читал лекции не сухим схематическим языком, а как бы художественно, эмоционально, воздействуя и на души читателей и слушателей. Большое внимание философа к природе, стремление включить ее в грандиозную систему мира, в божественный абсолют, влияло на тех естественников, которые не ограничивались опытными знаниями и описаниями природных явлений, а тяготели к их теоретическому осмыслению. Известно громадное воздействие Шеллинга на развитие естествознания в Германии. Главный германский шеллингианец Л. Окен (настоящая фамилия Оккенфус) — врач по профессии,

автор фундаментального трехтомного труда «Учебник натурфилософии» (Иена, 1809—1811; 3-е издание — Цюрих, 1843). Окен развивал до схематизма шеллинговы антиномии противоположностей и их соединение в абсолютном тождестве; даже Бог у него оказывался «самосознающим Ничто», нулем, создающим и объединяющим положительные и отрицательные величины. Характерно, что и в России первые крупные шеллингианцы были не гуманитарии, а естественники: петербургский профессор Д. М. Велланский и московский М. Г. Павлов. Велланский — выходец из украинской, черниговской глубинки, сын ремесленника. Но, видимо, отец был достаточно зажиточным, если смог найти в городке учителей, которые научили мальчика не только грамоте, но и латыни: юный талант в 1789 г. поступил в Киевскую Духовную академию; здесь ему сменили звучную отцовскую фами-

==172 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... лию Кавунник (т. е. по-русски сказать — Арбузник) на не менее звучную Велланский (от французского vaillant — храбрый, смелый, мужественный). В 1796 г. в числе лучших выпускников академии Велланский был отправлен в заграничную командировку, но застрял в Петербурге: вступивший на престол Павел I немедленно отменил такие поездки. Тогда Велланский поступил в медицинскую школу, в 1798 г. преобразованную в Медико-хирургическую академию; последнюю он окончил в 1802 г.; и здесь он тоже обратил на себя внимание учителей и, уже при новом царе, был отправлен для повышения образования на три года в Германию, где он и познакомился с учением Шеллинга. По возвращении был оставлен при академии преподавателем и в 1807 г. защитил докторскую диссертацию с характерным названием «О реформе медицинской и физической теории». Дело не только в теоретичности содержания, но и в связывании медицины и физики, в создании общеестественной натурфилософии. Велланский занимал кафедру физиологии и патологии; любопытно, что раньше он преподавал (с 1814 г. — ординарный профессор) на кафедре анатомии и физиологии, но испытывал явное отвращение к анатомии — видимо, как к чисто опытной, описательной науке, и затем, в 1819 г., добился создания кафедры без анатомии. Занимаясь сугубо медицинскими предметами, он, однако, постоянно обращался к физике, создав, наконец, обобщенный труд «Опытная, наблюдательная и умозрительная физика» (1831). Труд имел успех у специалистов и у всех занимавшихся натурфилософией. Н. А. Полевой, сидевший под арестом в III отделении до выяснения своей судьбы (был запрещен его журнал «Московский телеграф») и не имевший ничего для чтения, попросил достать ему «Умозрительную физику» Велланского, о которой потом отзывался с восторгом «и говорил, что единственно чтение этого творения способствовало ему легко перенести нежданную опалу» (Бобров, 1899, 255). Еще большим успехом пользовались лекции Велланского: «Смотря на физиологию и общую патологию с точ-

Философские основы мировоззрения...

==173 ки зрения шеллинговой и океновой философии, этот величайший из русских натурфилософов выработал из содержания физиологии абстракт и до того умел завлечь им молодые умы своих слушателей, что на его лекции смотрели как на какое-то откровение и восхищались ими до самозабвения. Курс его был, можно сказать, беспрерывным экстазом, о котором бывшие ученики его не могли вспомнить без восторга даже через 20 лет по выходе из академии». И еще одно свидетельство: «Студенты слушали его с таким вниманием, что если бы профессор умолк, то в тишине стало бы, кажется, слышно движение паутины в воздухе. Во время лекции 400 глаз слушателей не сводили с него взгляда» (там же, 67—68). Но Велланскому хотелось более живого разговора и с коллегами-специалистами, знатоками натурфилософии — но таковых, видно, было не очень много (с подобным неведением Велланский столкнулся еще при защите своей докторской диссертации: диспут трижды переносился из-за отсутствия желающих выступать; наконец, звание присудили без диспута). Тогда профессор обратился с публичным объявлением (опубликовано в «Северной пчеле» 1832 г.), где предлагал ученым коллегам полемизировать по материалам «Умозрительной физики», особенно по темам: свет, тяжесть, теплота, магнетизм, электризм, химизм, гальванизм, — и если полемисту удастся «разрушить» конструкцию автора, то он с благодарностью примет критику и обещает 1000 рублей премии; если же автор докажет неосновательность критики, то полемист обязан дать автору 500 рублей... Кажется, это объявление не имеет прецедента в мировой журналистике. Велланский был полон творческих планов, быстро рос как мыслитель, в некоторых вопросах шел дальше Шеллинга, готовился создать обобщающий труд, соединяющий физиологию и физику в целостную натурфилософию. 29 мая 1834 г. он писал московскому коллеге М. Г. Павлову: «Идеал моей Физиологии есть универс, который представлен в ней с наружной и внутренней его стороны и ко-

==174 _____Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... торого начальный внешний вид есть огонь, а внутреннее окончательное образование составляет человек. Абсолютная идея природы, в объективной ее форме, показывается огнем, а в субъективном виде является человеком. Посему и Физиология моя с начала показывает огонь, а при конце излагает человека. Если бы не было образцов рациональной архитектоники, произведенных Шеллингом, Стеффенсом и Океном, то бы я не мог состроить умственного сего здания. Но следовать великим оригиналам может только тот, кто имеет собственную способность» (там же, 226). X. Стеффенс — германский профессор-естественник, популяризатор идей Шеллинга. Но ученому приходилось очень трудно идти по избранному пути. Одни его сочинения запрещались цензурой, о других следовали доносы, что они не соответствуют догматам православия, даже в лекциях его находили идеи, противные христианской религии. А тут еще в 1837 г. сильная катаракта привела к слепоте, пришлось уйти на пенсию. Но слепой ученый продолжал творить, диктовал жене свои новые

книги. К сожалению, рукописи Велланского исчезли, последователи не могли их обнаружить: жена якобы отдала их в академию, но там они не найдены. На кончину выдающегося ученого появились некрологи с самыми высокими характеристиками его деятельности. В петербургской «Медицинской газете России» на немецком языке М. Гейне написал настоящий дифирамб и привел очень важные сведения: «Сам Шеллинг дал ему лестное свидетельство, что Велланского он считает одним из своих наиболее знающих и совершеннейших учеников. Таким образом, Велланский стал для России Шеллингом» (там же, 87). Младший современник Велланского Михаил Григорьевич Павлов — духовного происхождения; по окончании Воронежской семинарии он попытал счастья в нескольких учебных заведениях, но окончательно избрал Московский университет, который окончил (1815) сразу по двум факультетам: медицинскому и философскому

Философские основы мировоззрения...

==175 (математическое отделение) — и был оставлен при университете. В 1818 г. он защитил медицинскую докторскую диссертацию и в том же году отправлен на два года за границу, совершенствоваться в областях естествознания и сельского домоводства. Как и Велланский 16 лет ранее, Павлов большое внимание уделил там философским основам естественных наук, больше всего — трудам Шеллинга и Окена. По возвращении молодой профессор Московского университета преподавал самые различные естественнонаучные предметы: физику, минералогию, сельское хозяйство. Павлов должен бы был возглавить Агрономический институт при университете, проект которого уже был утвержден Николаем I, но неожиданное кровоизлияние оборвало его жизнь на 47 году. Все свои, так сказать, практические предметы Павлов пронизывал теоретическими принципами. Герцен создал великолепный образ этого профессора в «Былом и думах»: «Германская философия была привита Московскому университету М. Г. Павловым. Кафедра философии была закрыта с 1826 г. Павлов преподавал введение к философии, вместо физики и сельского хозяйства. Физике было мудрено научиться на его лекциях, сельскому хозяйству — невозможно, но его курсы были чрезвычайно полезны. Павлов стоял в дверях физико-математического отделения и останавливал студента вопросом: «Ты хочешь знать природу? Но что такое природа? Что такое знать?» Это чрезвычайно важно; наша молодежь, вступающая в университет, совершенно лишена философского приготовления; одни семинаристы имеют понятие об философии, зато совершенно превратное. Ответом на эти вопросы Павлов излагал учение Шеллинга и Окена с такой пластической ясностью, которую никогда не имел ни один натурфилософ» (Герцен, IX, 16—17). Герцен не преувеличил, когда говорил, что на лекциях Павлова «мудрено научиться» физике и сельскому хозяйству, но зато профессор давал философскую основу

==176 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... частным наукам. На этот счет есть и другие свидетельства современников, например, А. Е. Студитского: «Слушателей заинтересовывала необыкновенная последовательность мысли и чрезвычайная сжатость изложения. Павлов не любил распространяться, был скуп на слова. Каждое выражение его зато отливалось так хорошо, было так полно, так очевидно вязалось с другими, что тогда уже мы, первокурсные студенты, удивлялись его логике и не могли надивиться. Этой логике мысли соответствовал внешний дар изложения. Огонь в глазах, движение в каждой черте лица, непрерывная смена неудовольствия и торжества, волнение речи, иногда спокойной и льющейся, чаще обрывистой, восторженной, патетической, — все это показывало страстную любовь к предмету, а может быть, и к своим слушателям. От первой лекции до последней — не было ни одной холодной, ни одной сухой или скучной. Одушевление не оставляло профессора ни на минуту. И это одушевление переходило всегда в его слушателей. Мысли Павлова, мало принесшие нам пользы в самой науке, послужили однако же для нас путеводною нитью в других, развили или, по крайней мере, послужили к развитию какого-то особенного критического взгляда на науку вообще...» (Бобров, 116—117). Логика мысли у Павлова была, в самом деле, изумительная. Вот его классификация наук (в статье «Общий чертеж наук» — «Отечественные записки», 1839, № 7): познающий отделяет себя, свое «я» от познаваемого, от природы, и предполагает Творца, высшее начало, создавшее и человека, и природу; возникает вера, а затем богословские науки; изучающие человека — психические науки; изучающие природу — физические; но из деятельности человека вытекает стремление обращать понятия в предметы, в том числе и изящные искусства, они изучаются словесными науками; внешний мир человека изучается науками политическими; богословские науки связаны с особым видом познания — с откровением; другой вид познания — опытный — господствует в остальных науках; есть еще

Философские основы мировоззрения...

==177 третий вид познания — умозрительный, он создает философские науки; познание совершается двояким образом: в действительности (и сюда относятся все указанные «положительные» науки) и в возможности — последнее и создает философские науки, которые, в зависимости от направленности на идею или форму, подразделяются на идеологию и математику. Такая же четкая классификация проведена в учебнике физики по разделам естественных наук. Это все не означает, что Павлов был чистым теоретиком. В отличие от Велланского, да и Шеллинга, он много внимания уделял практике сельского хозяйства, заведовал экспериментальным хутором, где с успехом разводил корнеплоды и сеял травы, изобрел какой-то особенный плуг, организовал земледельческое училище для крепостных мальчиков. Между прочим, еще Павлов в Москве содержал частный пансион, где юношей подготавливали для поступления в университет; его питомцами в пансионе, наряду с другими известными лицами, были и деятели философского склада: Н. В. Станкевич и Μ. Η. Катков.

Павлов создал журнал «Атеней» (1828—1830), где публиковал свои статьи теоретического и «прикладного» характера. А философские, шеллингианские основы метода и универсальные знания ученый объединил в фундаментальных трудах: «Земледельческая химия» (2 тома, 1833), «Основания физики» (2 тома, 1833—1836), «Курс сельского хозяйства» (2 тома, 1837). Главная заслуга Павлова — в воспитании целой плеяды учеников, особенно выделяются среди них Станкевич и «любомудры». Группа московской молодежи создала в 1823 г. «Общество любомудрия». Инициаторами были кн. В. Ф. Одоевский и Д. В. Веневитинов, они и стали во главе Общества: Одоевский — председателем, Веневитинов — секретарем. Активными участниками были будущие славянофилы А. И. Кошелев и И. В. Киреевский, примыкавший к ним Η. Μ. Рожалин. Участвовали в Обществе и будущие профессора Московского университета М. П. Погодин и

==178 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры— С. П. Шевырев. Кружок был с самого начала определен как «тайный», но в нем не было ни политических, ни сектантски-религиозных мотивов. «Любомудры» в центр своих интересов и занятий ставили философию. В противовес материалистической философии Франции и вольтерьянству молодые люди выдвигали новейшую германскую философию, но свою принадлежность к клану философов они обозначили русским словом «любомудр» — буквальным переводом греческого «философ». Хотя это слово употреблялось и ранее в трудах на русском языке, но оно не было распространенным, и его заново ввел Одоевский, вообще любивший русифицировать западноевропейские термины: Абсолют он заменил Безусловом, а Генерализацию — Родованием. Замыслы «любомудров» были грандиозные: создать собственный журнал, написать философский словарь, перевести на русский язык всех классиков философии и т. д. Из этих проектов почти осуществился первый: Одоевский вместе с будущим декабристом В. К. Кюхельбекером издавал в 1824—1825 гг. альманах «Мнемозина» (вышло четыре книги), ставший органом «любомудров». Для словаря была написана, кажется, всего одна статья, с переводами тоже дело обстояло плохо. Главное — это интенсивные занятия «любомудров» философией, что потом весьма плодотворно отразилось на их творчестве, особенно это следует сказать относительно Одоевского и Киреевского, наиболее значительных писателей из кружка (выдающийся поэт и мыслитель Веневитинов, к сожалению, скоропостижно скончался в 1827 г). Из всех германских философов романтическая молодежь кружка больше всего жаловала Шеллинга, который поэтично говорил о философских предметах, чрезвычайно высоко ценил искусство, который своей теорией тождества и абсолюта утверждал целостность мира, целостность человека, целостность знания. Большим успехом пользовался у «любомудров» и шеллингианец Окен. Одоевский перевел на русский начало его «Учебника натурфилосо

Философские основы мировоззрения...

==179

фии» — «О значении нуля, в котором успокаиваются плюс и минус» (Сакулин, 1913, I, 104) — и прочитал его в 1823 г. на заседании литературного кружка своего учителя С. Е. Раича. Одоевский уже в ранних своих трудах популяризировал философию Шеллинга, например, в «Афоризмах из различных писателей, по части современного германского любомудрия» («Мнемозина», кн. 2): наблюдающий человек и природа не существуют друг без друга, они гармоничны, соизмеримы, стремятся к тождеству; отвлеченное и вещественное объединяются в абсолюте и т. д. Очень много шеллингианства и в последующих произведениях Одоевского, в том числе и в самом значительном — в цикле «Русские ночи» (1844). Но в сороковых годах Одоевский пошел дальше учителя: само шеллингианство, как признавался князь, подтолкнуло его заниматься природной реальностью: анатомией, физиологией, химией, физикой. Велланский и Павлов от конкретных естественных предметов пришли к философии, а Одоевский наоборот: занятия философией стимулировали его любовь к естественным наукам. Кажется, этот путь уникален для «любомудра», лишь Кошелев потом стал практиком сельского хозяйства; но любопытно сходство с соратником Герцена Н. П. Огаревым, который в сороковых годах тоже серьезно стал заниматься химией и физиологией. Но Огарева направили на этот практический путь не шеллингианцы, а первые французские позитивисты, Одоевского же — не только шеллингианцы. С тридцатых годов князь все больше и больше стал увлекаться мистикой, каббалой, алхимией — и эти занятия тоже повлияли на его практический уклон. Отход его от исключительного шеллингианства ярко характеризует дневниковая запись Одоевского о визите к Шеллингу в Берлине 26 июня 1842 г. Князь задавал вопросы мэтру не столько о его философии, сколько о его отношении к мистикам, к Сен-Мартену и Баадеру (не без удовольствия и в этой записи, и потом в «Русских ночах» Одоевский отметил недостаточные знания Шеллинга в об-

==180 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ласти мистической литературы: мэтр смешивал Сен-Мартена и основателя мартинизма Мартинеца де Паскуалиса). И очень показательна как бы итоговая оценка шеллингизма в «Русских ночах», в «Ночи второй»: «В начале XIX века Шеллинг был тем же, чем Христофор Коломб в XV: он открыл человеку неизвестную часть его мира, о которой существовали только какие-то баснословные предания, — его душу! Как Христофор Коломб, он нашел не то, чего искал; как Христофор Коломб, он возбудил надежды неисполнимые. Но, как Христофор Коломб, он дал новое направление деятельности человека! Все бросились в эту чудную, роскошную страну, кто возбужденный примером отважного

мореплавателя, кто ради науки, кто из любопытства, кто для поживы. Одни вынесли оттуда много сокровищ, другие лишь обезьян да попугаев, но многое и потонуло». Одоевский был самым продуктивным шеллингианцем среди «любомудров». Веневитинов, ушедший из жизни в 21 год, мало что успел сделать. Глубокий и медлительный И. Киреевский лишь накапливал знания, основательный шеллингизм у него проявится уже в славянофильский период, в сороковыхпятидесятых годах, особенно заметно будет влияние позднего Шеллинга, создателя «философии откровения»: в пафосе целостности, цельного человека и целостного знания, в утверждении недостаточности логического разума и необходимости соединения разума с верой Киреевский мог с удовлетворением опираться на «философию откровения». Шеллингизм отразился в ранней поэзии и другого основателя славянофильства — А. С. Хомякова. Близкий к «любомудрам», он в ряде своих стихотворений двадцатых годов («Молодость», «Желание») отобразил шеллингианскую романтическую связь человека с природой. А в более поздние, уже славянофильские времена. Хомяков, подобно Киреевскому, желал поднять разум до веры; специфически хомяковское философское начало — большая роль, которая отводилась воле: один из главных его тер-

Философские основы мировоззрения...

==181

минов — «водящий разум» (конгениально с Шопенгауэром, которого он, кажется, не знал. Хомяков выдвигает на первый план волю, но у Шопенгауэра воля иррациональна, а у Хомякова разумна). «Любомудры» в первой половине двадцатых годов тесно соприкасались с будущими декабристами: много месяцев подряд вместе с Одоевским издавал «Мнемозину» В. К. Кюхельбекер; Одоевский был дружен со своим двоюродным братом Александром Ивановичем Одоевским, известным поэтомдекабристом. На А. И. Кошелева произвел большое впечатление вечер у будущего декабриста Μ. Μ. Нарышкина, где Рылеев читал свои думы и где обсуждали, как «покончить» с правительством. «Любомудр» Одоевский всячески пытался зазывать брата заняться философским образованием, стыдил за равнодушие к Шеллингу, но тот лишь раздражался, честно признавался, что как ни пытался штудировать германского философа, но «не видел ни зги»: молодой, здоровый, жизнелюбивый Александр был полной противоположностью тщедушному и «умственному» Владимиру; Александр удивлялся, как может его кузен «идолопоклонствовать» перед Шеллингом и сидеть в болоте, где квакают лягушки (намек на враждебных журналистов); позднее, чтобы как-то ущипнуть высокомерного ментора-проповедника, Александр упрекал его в плохом французском языке писем, ловил на грамматических неточностях. Известие о разгроме восстания 14 декабря 1825 г. потрясло «любомудров». В бумагах Одоевского тридцатыхсороковых годов есть интересная карандашная запись о «заговоре»: «В нем участвовали представители всего талантливого, образованного, знатного, благородного, блестящего в России — им не удалось, но успех не был безусловно невозможен» (Сакулин, I, 308). Это, возможно, не только более позднее мнение, но и представление «любомудра» непосредственно после восстания: поражение не закономерно, это дело случая. По крайней мере, А. И. Кошелев, более «левый», чем Одоевский, пишет в своих воспоминаниях,

==182 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... что после петербургского разгрома они надеялись на восстание на юге: армия двинется через Москву в столицу и установит конституцию (ходили слухи и о готовящемся походе кавказской армии генерала Ермолова); «любомудры» «забыли Шеллинга и комп., ездили всякий день в манеж и фехтовальную залу учиться верховой езде и фехтованию» (Кошелев, 1884, 15), т. е. они тоже готовились принять участие в гражданской войне (как справедливо предполагает П. Н. Сакулин, опираясь на воспоминания Кошелева, речь идет не о всех «любомудрах», а лишь о Кошелеве, Киреевском, Веневитинове). Но рухнула и южная надежда. Начались аресты и допросы. «Любомудры» решили самораспуститься; Одоевский сжег устав и протоколы Общества и приготовил на случай Сибири медвежью шубу и сапоги. К счастью, судьба миловала «любомудров», лишь Веневитинов был ненадолго арестован. Интенсивное влияние Гегеля в тридцатых-сороковых годах потеснило и ослабило русское шеллингианство, но не окончательно. Особенно заметно оно воздействовало на поздних романтиков — и на тех, кто сохранил свой романтизм из юных лет начала века (кн. В. Ф. Одоевский, И. В. Киреевский), и на новых носителей романтического метода, из которых выделялся Ап. Григорьев, именовавший себя «последним романтиком». Григорьев еще будучи студентом Московского университета (учился там в 1838—1842 гг.), весь пропитался учением Шеллинга, которое ему было значительно ближе и роднее гегельянства. В автобиографических очерках «Мои литературные и нравственные скитальчества» Григорьев образно охарактеризовал облик Московского университета перед своим вступлением в студенты: «...университет, весь полный трагических веяний недавней катастрофы (декабристов. — Б. Е.) и страшно отзывчивый на все тревожное и головокружительное, что носилось в воздухе под общими именами шеллингизма в мысли и романтизма в литературе». Показательно, что шеллингианство сливается с романтизмом, с тревогой и головокру-

Философские основы мировоззрения...

==183

жением — именно так воспринимали тогда новое учение московские студенты, «отдававшие голову и сердце до нравственного запою шеллингизму». Ведь курс Григорьева застал еще лекции М. Г. Павлова и мог вычитывать шеллинговы идеи в философско-литературном журнале М. П. Погодина «Московский вестник» (1827—1830), в котором активно участвовали повзрослевшие «любомудры».

Новым толчком к увлечению Григорьева Шеллингом послужил выход в свет в Германии «Введения в философию мифологии» (1856). Григорьев колоритно описывает в тех же воспоминаниях («Мои литературные и нравственные скитальчества»), как ему, тогда тяжело больному оспой, В. П. Боткин прислал свежий том Шеллинга «с запиской и в записке, между прочим, упоминал, что он уже нюхал и что хорошо как-то пахнет... И впился я больными, слабыми глазами в таинственно и хорошо пахнущую книгу — и опять всего меня потащило за собою могучее веяние мысли — и силою покойный отец, ходивший за мною, как нянька, должен был отнимать у меня эту „лихую пагубу"». Григорьев не делал различия между ранним и поздним Шеллингом, но, пожалуй, именно то чтение 1856 г. особенно сильно повлияло на русского мыслителя. Он признавался в письме к М. П. Погодину 26 августа 1859 г.: «Шеллингизм (старый и новый, он ведь все — один) проникал меня глубже и глубже — бессистемный и беспредельный, ибо он — жизнь, а не теория». На шеллингизме построена главная теоретическая статья Григорьева «Критический взгляд на основы, значение и приемы современной критики искусства» (1857). Начиная с эпиграфа из «Введения в философию мифологии», Шеллинг все время присутствует в статье. Григорьев откровенно подчеркивает, что главную заслугу своего идеала видит в развенчании гегелевского «абсолютного духа» как абстрактной схемы: «Высшее значение формулы Шеллинга, поскольку обозначается она в доселе изданных последних его сочинениях, заключается в том, что всему: и народам, и лицам — воз-

==184 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... вращается их цельное, самоответственное значение, что разбит кумир, которому приносились требы идольские, кумир отвлеченного духа человечества и его развития. Развиваются — если можно уже употребить теперь это слово — народные организмы, нося в себе следы более или менее отдаленной принадлежности к первоначальному единству рода человеческого, единству не отвлеченному, моменту необходимо существовавшему. Каждый таковой организм, так или иначе сложившийся, так или иначе видоизменивший первоначальное предание в своих преданиях и верованиях, вносит свой органический принцип в мировую жизнь». Цельность, органичность, самоответственность, своеобразие Григорьев по-шеллинговски применяет не только по отношению к народам и лицам, но и к художественным произведениям: он ратует за живорожденность искусства, а не за схему и предварительную идеологическую заданность. Он ясно видел мифологическую «размытость», неопределенность шеллингова учения: «Шеллингизм (...), действуя другими, внешне мистическими своими сторонами, увлекал благородные, ищущие цельности, ищущие успокоения и центра, души в какие-то заоблачные выси, где их обманывали призрачные формы примирения в прошедшем, в отжитом мире... Новое учение смело ставило всеобъемлющий принцип, проводило его с строжайшею, железною логическою последовательностью, дразня в то же время душу своими отвлеченными таинственными сторонами...» (статья «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина», 1859), но это, с точки зрения «последнего романтика», не было большим грехом, он сам был достаточно стихиен, неопределенен и сам рвался в «какие-то заоблачные выси». * *

Чуть позже Шеллинга, но необычайно интенсивно и плодотворно в продолжение почти всего XIX века на рус-

Философские основы мировоззрения...

==185 ских мыслителей влиял Гегель. Романтическим писателям и поэтам, конечно, был ближе Шеллинг. Шеллингианцами были и ученые романтического склада. А мыслителям точным и трезвым, не запойным, как говорил Григорьев, восприемникам философских построений, оказался куда роднее Гегель. Труды Гегеля впервые стали известны в России в середине двадцатых годов. В. Ф. Одоевский в «Мнемозине», А. И. Тургенев в «Московском телеграфе» упоминают Гегеля как новейшего германского философа. В последние два учебных года, когда Гегель читал лекции в Берлинском университете (1829/30 и 1830/31), его слушали И. В. Киреевский, А. И. Тургенев, будущие профессора Московского университета Н. И. Крылов и П. Г. Редкий, ряд менее известных лиц. А в тридцатых годах, уже после кончины Гегеля (умер в 1831 г.), лекции читали его ученики: К. Михелет, Э. Ганс, Г. Гото, К. Вердер, Л. Геннинг и др. В это десятилетие был настоящий наплыв русских в Берлин — отправленные на стажировку будущие профессора Москвы и Петербурга (Д. Л. Крюков, М. М. Лунин, В. С. Порошин, М. С. Куторга, Т. Н. Грановский, Н. И. Пирогов и много других), а также вольные любители: Н. В. Станкевич и Я. М. Неверов. В сороковых годах слушают в Берлине лекции гегелистов и штудируют самого Гегеля И. С. Тургенев (он тогда явно мечтал написать философскую диссертацию и занять кафедру в каком-либо русском университете), М. Н. Катков (в самом деле попавший потом на кафедру философии Московского университета), М. А. Бакунин, Н. П. Огарев. Начиная с тридцатых годов, мощным потоком в Россию пошли сочинения Гегеля и гегельянцев. Рассадником гегелевской философии, как и несколько ранее — шеллингианства, стал Московский университет. Молодые профессора, возглавлявшие важные гуманитарные кафедры: Т. Н. Грановский (всеобщая история), П. Г. Редкин (энциклопедия права), Д. Л. Крюков (римская словесность) — постоянно опирались в своих лекциях на гегелевский метод, хорошо ими освоенный в Бер-

==186 _____Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... лине. Все кружки молодежи упоенно штудировали нового кумира. Даже шеллингианец Ап. Григорьев внимательно читал Гегеля (потом ох и будет он его бранить!). Даже квартировавший у Григорьевых А. А. Фет, совершенно равнодушный к умозрительной философии, вовлекался в споры товарищей. Фет рассказывает в воспоминаниях, как слуга Григорьевых Иван, постоянно слушавший разговоры

студентов о философии, однажды при разъезде из театра, будучи изрядно «выпимши», вместо «Коляску Григорьева!» крикнул «Коляску Гегеля!», за что получил прозвище «Иван Гегель». Будущий знаменитый историк С. М. Соловьев, студент Московского университета в 1838—1842-х гг. (сокурсник Ап. Григорьева), тоже рассказывает в воспоминаниях о повальном увлечении германским философом: «... у нас господствовало философское направление; Гегель кружил всем головы, хотя очень немногие читали самого Гегеля, а пользовались им только из лекций молодых профессоров; занимавшиеся студенты не иначе выражались, как гегелевскими терминами. И моя голова работала постоянно; схвачу несколько фактов и уже строю из них целое здание. Из Гегелевых сочинений я прочел только «Философию истории»; она произвела на меня сильное впечатление» (Соловьев, 1983, 268). Самая творческая группа молодежи, захваченная новым учением, — кружок Н. В. Станкевича и близкие к нему: М. А. Бакунин, В. П. Боткин, В. Г. Белинский. Круг Герцена—Огарева, воспитанный на французских социалистах, и вообще занятый общественно-политическими проблемами и чуть ли не презиравший германскую «отвлеченную» философию, именно на Гегеле сошелся во второй половине тридцатых годов с кругом Станкевича. Как объяснял Герцен, соединительным звеном стал близкий обоим кружкам Грановский. Кажется, первым обратил внимание на труды Гегеля Станкевич, он вдохновил Бакунина, Бакунин — Боткина, а Боткин и Бакунин вместе обучили не знавшего немец-

Философские основы мировоззрения...

==187 кий язык Белинского. Друзья имели возможность получить в свои руки журнал «Московский наблюдатель» (1838—1839) и сделали его органом русских гегельянцев. Бакунин опубликовал «Гимназические речи» Гегеля с «Предисловием переводчика», программной статьей от имени редакции, где особенно резко подчеркивал важность гегелевской формулы «Что действительно, то разумно, что разумно, то действительно». Бакунин ее тогда истолковывал в крайне фаталистическом духе; получалось, что самые деспотические общества, будучи «действительными», оказывались «разумными», и Белинский на этом основании тоже в своих статьях доказывал такой социальнополитический фатализм и требовал примирения с действительностью, какой бы неприятной она ни была. Гегельянские статьи были «заумными», сложными для восприятия широкой публикой, журнал Белинского— Бакунина с каждым номером терял подписчиков и в 1839 г. закрылся. Язык переводов и интерпретаций был тяжелый, трудный, большинство терминов не переводилось на адекватные русские слова, а так и употреблялись в своей латинской или немецкой основе, лишь суффиксы и окончания были русскими. Герцен так пародировал этот, как он называл, ссылаясь на академика Д. М. Перевощикова, «птичий язык»: «Конкресцирование абстрактных идей в сфере пластики представляет ту фазу самоищущего духа, в которой он, определяясь для себя, потенцируется из естественной имманентности в гармоническую сферу образного сознания в красоте» (Герцен, IX, 19). Герцен, совсем недавно познакомившийся с кругом Бакунина—Белинского и сблизившийся с ним, был потрясен «фатальной» переменой и без обиняков обратился к Белинскому: «Знаете ли, что с вашей точки зрения, — сказал я ему, думая поразить его моим революционным ультиматумом, — вы можете

доказать, что чудовищное самодержавие, под которым мы живем, разумно и должно существовать? — Без всякого сомнения, — отвечал Белинский и прочел мне «Бородинскую годовщину» Пуш-

==188 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... кина. Этого я не мог вынести, и отчаянный бой закипел между нами...» (там же, 22). Произошел разрыв; отношения были восстановлены лишь в 1840 г., когда Белинский переменил свои воззрения: он, как и Бакунин, не мог долго находиться в одностороннем ослеплении и, опираясь на самого же Гегеля, стал рассуждать, что не всякая «действительность» действительно реальна, есть «призрачная» действительность, которая не может быть разумной и т. д. Еще один шаг — и Белинский яростно оттолкнется от Гегеля, перейдя на социалистические позиции. Из его письма к В. П. Боткину от 1 марта 1841 г.: «Благодарю покорно, Егор Федорыч (шутливая переделка имени Гегеля: Георг-Фридрих. — Б. Ε.) — кланяюсь вашему философскому колпаку (...) если бы мне и удалось влезть на верхнюю ступень лествицы развития — я и там попросил бы вас отдать мне отчет во всех жертвах условий жизни и истории» (Белинский, XII, 22—23). Еще более резко в письме к Боткину от 28 июня 1841 г.: «Во мне развилась какая-то дикая, бешеная, фанатическая любовь к свободе и независимости человеческой личности (...). Я понял и французскую революцию (...). Гегель мечтал о конституционной монархии как идеале государства, — какое узенькое понятие! Нет, не должно быть монархов (...). Люди должны быть братья» (там же, 51—52). Но Белинский прочно усвоил важнейшие черты гегелевской методологии: историзм, процессуальность, диалектика, целостность художественного произведения, эти достоинства он не отбросил и в последующие годы, на них он строил все свои статьи, вошедшие в золотой фонд русской литературной критики. Герцен знакомился с трудами Гегеля еще до всех споров, в середине тридцатых годов, но разрыв с Белинским подтолкнул его к серьезному изучению германского философа. К штудированию самого классика добавились труды радикальных немецких «левогегельянцев» (А. Цешковский, поляк по происхождению, М. Гесс, А. Руге), ис-

Философские основы мировоззрения...

==189 пользовавших метод учителя для своей «философии действия», и, особенно, знаменитая книга Л. Фейербаха «Сущность христианства», которая потрясла Герцена: «Прочитав первые страницы, я вспрыгнул от радости. Долой маскарадное платье, прочь косноязычье и иносказания, мы свободные

люди, а не рабы Ксанфа (баснописец Эзоп, по преданию, — раб Ксанфа. — Б. -Е.), не нужно нам облекать истину в мифы!» (Герцен, IX, 27). Иными словами, то, что в трудах Гегеля и в истолкованиях его русских последователей было затуманено, мифологизировано, у Фейербаха разъяснено и доведено до логического конца: человек, а не абсолютный дух, поставлен в центре, идея прогресса должна привести к представлению о замене «призрачной» действительности справедливым и демократическим общественным строем и т. д. В этом свете и сама гегелевская философия стала иначе истолковываться Герценом: «Когда я привык к языку Гегеля и овладел его методой, я стал разглядывать, что Гегель гораздо ближе к нашему воззрению, чем к воззрению своих последователей (...). Философия Гегеля — алгебра революции, она необыкновенно освобождает человека и не оставляет камня на камне от мира христианского, от мира преданий» (там же, 23). Под последователями подразумеваются консервативные «правогегельянцы». Революционность ведет Герцена к «разрушительным» лозунгам («не оставляет камня на камне»). Еще более «разрушителен» Герцен в дневниковой записи от 5 апреля 1843 г.: «Длинный разговор о философии с Ив. Киреевским. Глубокая, сильная, энергическая до фанатизма личность. Наука, по его мнению, — чистый формализм, самое мышление — способность формальная, оттого огромная сторона истины, ее субстанциальность является в науке только формально и, след., абстрактно, не истинно или бедно истинно (...). Конечно, та же наука имеет результатом негацию и переходит себя (...) переходит необходимо в новый положительный мир, уничтожив все незыблемо твердое старого. А Киреевский хочет спасения старого во имя не-

==190 _____Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... состоятельности науки» (Герцен, II, 274). Здесь уже всеобъемлюще: «уничтожив все незыблемо твердое старого»! (Всегда в таких случаях возникают тревожные вопросы: а кто будет в последней инстанции определять — что есть старое и что есть новое?). Но еще дальше Герцена в революционной беспредельности пошел Бакунин. Получив, наконец, в 1840 г. разрешение выехать за границу, он не очень-то занимался в германских университетах, а примкнул к «левогегельянцам», опубликовал в сборнике А. Руге «Немецкие ежегодники науки и искусства» (1842) архиреволюционную статью (под псевдонимом Жюль Элизар) «Реакция в Германии», в которой проповедовал лозунги Великой Французской революции и необходимость полного уничтожения современных социально-политических режимов. Статья заканчивалась известным бакунинским анархическим афоризмом: «Страсть к разрушению есть вместе и творческая страсть». Белинский, придя к социалистическим убеждениям в их крайней форме — революционной, оттолкнул от себя Гегеля, а Бакунин и Герцен, наоборот, из самого гегелевского учения извлекли радикальные выводы. В дальнейшем лишь Бакунин сохранит, да еще и усилит революционную основу мировоззрения, Белинский и Герцен потом станут куда более осторожными, особенно Белинский: он уже пять лет спустя после своих кроваво-революционных деклараций, в 1846—1847-х гг. будет издеваться над утопическим социализмом и весьма скептически оценивать революционные возможности народа; он готов будет уповать на освобождение крестьян «сверху».

Как быстро менялись взгляды! Ведь еще за пять лет до революционных деклараций начала сороковых годов, т. е. в середине тридцатых, члены кружка Станкевича были глубоко религиозными людьми. Сам Станкевич в 1835 г. подчеркивал значимость для него христианской веры, а в философии он искал опоры, разумного обоснования этой веры, потому и заинтересовался Гегелем; Станкевич был обеску-

==191

Философские основы мировоззрения... ражен когда вычитал, что «Гегель отвергает бессмертие». Также и Бакунин, страстно увлекшись изучением Гегеля в 1837—1838-х гг., утверждал превосходство религии над философией, проникновение религии в философию, ему были тогда близки совсем не левые, а, наоборот, правые гегельянцы, консервативные и религиозные. Герцен же даже в 1838 г. желал единения веры и философии. Из его письма к А. Л. Витбергу от 24 ноября 1838 г.: «Нынешняя немецкая философия (Гегель) очень утешительна, это слитие мысли и откровения, воззрения идеализма и воззрения теологического» (Герцен, XXI, 394). Еще более интересно письмо Герцена к Н. И. Астракову от 14 февраля 1839 г.: «...читал много. Между прочим, очерки из Гегеля. Много великого, однако не всю душу захватывает. В Шеллинге больше поэзии. Впрочем, Шеллинга я читал самого, а Гегеля в отрывках (...). Главное, что меня восхитило, это его пантеизм... Это его триипостасный Бог (...). Гегель дал какую-то фактическую, несомненную непреложность миру идеальному (...), но он мне не нравится в приложениях» (XXII, 12). Не успели овладеть методом, как уже появились нотки неприятия! А Белинский в 1840 г., всего за несколько месяцев до своего радикального переворота, начал отходить от гегелевского Абсолюта, от фатальности совсем не в сторону революционных идей, а к Евангелию, к мысли о «бессмертии индивидуального духа» (письмо к Боткину от 1 марта 1840 г). Значительно более постоянными в отношении к Гегелю были старшие славянофилы. Для них не было проблем относительно взаимоотношения веры и философии — конечно, вера выше науки, она над наукой и отделена от нее. Но все-таки между Хомяковым и Киреевским была существенная разница в отношении к Гегелю. Киреевский, конечно, Шеллинга ставил выше Гегеля, но, то ли благодаря своей «западнической» молодости, то ли по свойственной ему осторожности и боязни крайностей, он отдавал должное и Гегелю. Станкевич в письме к Н. Г. и

==192

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... Е. П. Фроловым от 21 мая 1840 г. интересно характеризует отношение старших славянофилов к Гегелю: «Киреевский «читает «Логику» и «Философию религии» и говорит Грановскому, что эти занятия, от которых он давно был отвлечен, доставляют ему много удовольствия. Хомяков твердит про Preuszenthum etc. <пруссачество и т. д. >; Киреевский сказал ему, что «это только в примечаниях». Это его много рекомендует. Кроме того, он сознается, что Гегель — величайший философ». «Пруссачество» — это известная идея Гегеля о Пруссии как высшей форме государственного устройства. Хомяков неуклонно оспаривал Гегеля, и не только из-за «пруссачества», а и по поводу самых коренных философских основ. Хомяков совершенно не принимал гегелевской логики, рационалистической и абстрактной. Герцен в дневнике (1842) резюмировал мнение Хомякова: «Живой факт может только в абстракции быть знаем мыслью, построен ею, но как конкрет он выпадает из нее. Итак, логическим путем одним нельзя знать истину. Она воплощается в самой жизни — отсюда религиозный путь» (Герцен, II, 252). С другой стороны, религиозного мыслителя, для которого основа бытия заключена в Боге, не могут удовлетворить достаточно туманные объяснения Гегеля относительно абсолютного духа. И Хомякову понятно, что из такой шаткой безосновности вполне логично можно вывести и атеизм, и материализм, и революционность: левогегельянцы, дескать, вполне законные последователи учителя. Рядом с Хомяковым стоит такой убежденный антигегельянец, как Ап. Григорьев. Он, как и Бакунин с Белинским, подчеркивал «фатализм» гегелевских построений, но если Белинский в «примирительный период» воспринимал это со знаком плюс, то Григорьев — резко отрицательно, ратуя за свободу выбора. Потом «мифологичный» Григорьев не принимал гегелевскую идею бесконечного прогресса и бесконечного процесса — в этом он, несколько на иных принципах, чем Хомяков, усмат-

Философские основы мировоззрения...

==193 ривал безосновность германского философа, отсутствие у него прочного фундамента, вечных начал. С другой стороны, любя противопоставление живой жизни и искусственных конструкций, Григорьев приписывал последние именно Гегелю. Критик очень любил в своих статьях ссылаться на гегелевский лозунг в «Философии права»: «Hie Rhodos, hicsalta!» («Здесь Родос, здесь и прыгай!»). Этот лозунг, почему-то в латинском, а не в греческом звучании, взят Гегелем из басни Эзопа «Хвастун». Участник спортивных соревнований на острове Родос, Хвастун уверял, что он там совершил какой-то неимоверной длины прыжок. А один из слушателей тогда и предложил ему: пусть тебе здесь будет Родос, прыгни и докажи свое превосходство. Любопытно, что Гегель приводит эту цитату, говоря о необходимости не фантазировать о желаемом или должном, а изучать то, что дает действительность. Григорьев же гнет совсем в другую область: он истолковывает гегелевский текст как призыв искусственно, насильственно задержать движущийся поток жизни. Младшие славянофилы (К. С. Аксаков и Ю. Ф. Самарин), обучавшиеся в Московском университете тридцатых годов, частично заразились гегельянством, в отличие от старших. Тем более что молодые годы, еще до славянофильства, Аксаков провел в кружке Станкевича. Некоторое воздействие

гегелевского метода можно обнаружить в магистерской диссертации Самарина «Стефан Яворский и Феофан Прокопович как проповедники» (1844), но особенно заметен «гегелизм» в магистерской диссертации Аксакова «Ломоносов в истории русской литературы и русского языка» (1846), построенной на гегелевском диалектическом методе, на законе отрицания отрицания. Этот закон объявляется в диссертации как общеприродное явление, поэтому на нем и основана работа. Абстрактное общее, абстрактное человечество в реальности не существует, национальности как «особное», специфическое начало, появляются как отрицание общего. А отрицание особного — это единичное явление, синтезирующее

==194

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... два первых; в единичном воскресает общее, но в конкретном воплощении. В политическом мире России наиболее яркая индивидуальность — Петр I, он разрушал национальные основы,, он доводил до крайностей отрицание, но вбирал в себя и общее начало. А в области литературы у нас первая индивидуальность — Ломоносов и т. д. Позднее и Аксаков, и Самарин далеко отошли от гегелизма, но их попытки связать и примирить религиозную веру, которая, конечно, была основой основ их мировоззрения уже с юных лет, с грандиозно логическим зданием гегелевской системы, — весьма знаменательны для сороковых годов. Интересно, что и С. М. Соловьев, совсем не славянофил и не западник, но глубоко верующий человек, пытался использовать философию Гегеля для утверждения религии; правда, признавался он в воспоминаниях, отвлеченности были чужды занимающемуся конкретными фактами истории; впрочем, глубинно элементы гегелевского метода потом отразились в исторических трудах Соловьева. Власти николаевской эпохи подозрительно относились к увлечениям германской философией; любая «не своя» идеология воспринималась как опасная: то ли протестантская, то ли атеистическая, то ли еще какая-то совратительная со светлой дороги, осеняемой «православием, самодержавием и народностью». Сыпались еще и доносы, тайные и явные. Даже религиозному Шеллингу доставалось, а уж сомнительному Гегелю тем более. Консервативные мыслители в России, как и на Западе, воспринимали Гегеля как атеиста или, по крайней мере, как возвышающего свою философию над религией — и писали и говорили об этом открыто, подталкивая власти к репрессивным мерам. Антигегелевские «доносы» печатались в журнале «Маяк». А С. П. Шевырев опубликовал в «Журнале министерства народного просвещения» извлечения из своих заграничных писем к министру графу С. С. Уварову. В одном из них он с видимым удовольстви-

Философские основы мировоззрения...

==195

ем излагает суждение Шеллинга о Гегеле: «Бог у Гегеля так скован узами логической необходимости, что теряет даже свое всемогущество: он не может сделать ничего необыкновенного, ничего сверхъестественного. Вот почему к гегелеву Богу нельзя принести молитвы: это лишнее, потому что Бог его, скованный логической необходимостью, был бы не в силах ее исполнить» (ЖМНП, 1840, № 1. Отд. IV, с. 4). Η. В. Станкевич, очевидно, с чужих слов (Грановского?), т. к. жил в это время в Риме, поэтому утрированно, охарактеризовал этот факт в уже упоминавшемся письме к Фроловым от 21 мая 1840 г.: «Шевырев поместил в журнале министерства статью, в которой говорит, что в гегелевской философии нет Бога; какая отвратительная тварь! я жалею, что здесь нет его, чтоб высказать ему всю истину! Сам говорил мне, что не знает Гегеля, и смеет говорить так». А в Москве в 1843 г. запретили одну из статей Герцена, посвященных публичным лекциям Грановского. Автор по этому поводу был несколько раз у графа С. Г. Строганова. Герцен явно подозревал, что противники Грановского, особенно — Шевырев (которого он неосновательно называет славянофилом), «наговаривают» графу на опасное «западничество» Грановского, на его гегельянство и т. п. Интересная дневниковая запись Герцена от 7 января 1844 г.: «Был на днях у гр. Строганова; интриганты из профессоров сбивают его, видимо; он любит и желает просвещения, он любит Европу и все благородное, но боится резко и решительно объявить себя против диких славянофилов, а они, пользуясь его шаткостью, пугают, лгут, чернят и получают место в его убеждениях. «Я, говорил он, всеми мерами буду противудействовать гегелизму и немецкой философии. Она противуречит нашему богословию; на что нам раздвоенность, два разные догмата — догмат откровения и догмат науки? Я даже не приму того направления, которое афиширует примирение науки с религией: религия в основе». (...) В заключение граф сказал, что если он не успеет другим образом, то готов или оставить свое

==196

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры.. управление, или закрыть несколько кафедр: «Вы, вероятно, с другими назовете тогда меня варваром, вандалом». Я опустил глаза и промолчал» (Герцен, II, 324—325).

Кафедры философии правительство закрыло (после 1848 г.) без участия графа: его за небурбонский и нелакейский облик удалили еще в 1847 г. — Строганов никак не мог ужиться с министром Уваровым (впрочем, и того удалили с поста в 1849 г.). Всеобщий успех гегелевской философии вызывал явную тревогу и в церковных кругах: философская система оказывалась более популярной и весомой, чем божественная картина мира. В дневнике Герцена есть запись от 18 января 1844 г. — о намерениях московского митрополита активизировать противостояние ложному умствованию, которое должно было исходить от профессуры Московской Духовной академии: «Филарет поручил Голубинскому опровергнуть Гегеля, Голубинский отвечал, что ему не совладать с берлинским великаном и что он не может его безусловно отвергнуть. Филарет требовал, чтоб он по крайней мере против тех сторон восстал, с которыми не согласен. Но Голубинский опять отозвался тем, что он так последователен, что можно или все отвергать, или все принимать» (там же, 327). Может показаться, что видный профессор Голубинский считал себя недостаточно подготовленным для философской полемики; на самом деле он был весьма знающим специалистом, но ему явно не хотелось выступать в качестве примитивного разоблачителя, тем более что он, возможно, одобрял какие-то гегелевские принципы. Между тем слухи о желании митрополита Филарета, наверное, разошлись по академии (если они уж и светских кругов достигли: иначе откуда бы узнал Герцен?!), а, может быть, проф. Голубинский сам разговаривал со студентами на эти темы; как бы там ни было, Н. П. ГиляровПлатонов, тогдашний студент академии, написал в 1846 г. обширнейшую полу курсовую работу (мы бы сказали «годовую»: курс

Философские основы мировоззрения...

==197 продолжался два года) о германской философии, позднее опубликованную в переработанном для журнальных статей виде. Первая часть напечатана в «Русской беседе» самим автором под названием «Рационалистическое движение философии новых времен. Очерк» (1859, кн. 3), вторую подготовили к печати уже наследники: «Онтология Гегеля» («Вопросы философии и психологии», 1891, кн. 8, 10, 11). Гиляров как бы «выручил» «академических» православных философов, рассмотрев, как он говорит, с точки зрения «здравого смысла» развитие немецкой философии от Канта до Гегеля и убедительно показав, что у Гегеля истины христианства «растворены» в методологии науки так, что оказываются ненужными, лишними для построений грандиозной пирамиды, на вершине которой располагается «абсолютный дух». Конечно, можно бы сам абсолютный дух определить как божественное начало, однако Гиляров, используя шеллингову критику Гегеля и идя параллельно со славянофилами, подробно разъясняет, что логическая, стройная замкнутость гегелевской системы делает ее безосновной (нет реальности ни в объекте, ни в субъекте; знание само по себе становится центром, вытесняя бытие; весь мир превращается лишь в процесс самосознания и т. д.); вместо основы, вместо «начал» (принципов) имеют место лишь процессы, а так как в этой процессуальное™ лишь живут и умирают понятия, то вся жизнь превращается в бесконечную цепь рождений и умираний, без всякого прочного фундамента (эту мысль, как говорилось, будет подробно развивать Ал. Григорьев). Гегель надеялся создать непротиворечивую грандиозную систему, объясняющую весь мир, Гиляров согласен с ее грандиозностью, но демонстрирует ее выхолощенную схематичность, замкнутость на самую себя, отрешенность от реального мира.

Гиляров, разумеется, сам схематизирует гегелевскую систему, доводит ее до абстрактных крайностей (впрочем, германский философ давал повод для таких манипуляций

==198

Б. Ф. Егоров, Очерки по истории русской культуры... с его методологическими построениями), а конкретные социально-политические выводы, которые критик делает из всего этого, тем более «унижают» ценность системы. Из известной формулы «что действительно, то разумно» Гиляров легко выводит исторический и этический фатализм, а раз утверждается фатализм, значит, уничтожается выбор, свобода выбора, из чего следует безнравственность системы. Нетрудно было Гилярову показать также, что именно из гегелевской системы выводится левый радикализм (принцип отрицания) и атеизм вкупе с материализмом. После Гилярова уже легче было полемизировать с Гегелем; последующие после его публикации 1859 г. статьи в церковной периодике повторяли идеи критика; например, в «Православном собеседнике» за 1861 г. (т. 1, март) появилась анонимная статья «Взгляд на философию Гегеля», принадлежавшая профессору философии Казанской Духовной академии Н. П. Соколову; в ней нет добрых слов по отношению к германскому философу: «... система Гегеля отвергает бытие Божие» и т. п. Однако воздействие Гегеля было столь всеобъемлюще, что не только некоторые славянофилы, но и непосредственно церковные мыслители оказывались гегельянцами. Особенно показательна в этом отношении личность С. С. Гогоцкого. Профессор Киевской Духовной академии с 1841 г., он настолько прославился своими философскими лекциями и печатными работами, что вскоре был приглашен на кафедру философии Киевского университета. А после закрытия кафедр философии он преподавал педагогику, но умудрялся включать в курс педагогики обширные разделы по истории философии. Наиболее интенсивная научная и преподавательская деятельность Гогоцкого протекала после смерти Николая I, в новых либеральных условиях александровского царствования: он выпустил, впервые в России, четырехтомный «Философский лексикон» (1857—1873), написал основополагающий свой труд «Введение в историю философии» (1871) и т. д.

==199

Философские основы мировоззрения...

Гогоцкий усвоил гегелевский историзм, принимал гегелевскую гармоничность и разумность мира, несколько переиначивал, переакцентировывал «абсолютный дух», усматривая в нем живое, божественное начало. Далеко не все он принимал в Гегеле, его критика похожа на славянофильскую. Вообще же он неуклонно хотел примирить Гегеля с религией. Были и другие, хотя и единичные, православные мыслители, которые — явно идя против господствующих в церковных верхах представлений — пытались примирить веру и философию. Молодой преподаватель Петербургской Духовной академии Ф. Ф. Сидонский опубликовал в 1833 г. «Введение в науку философии». Автор робок, сопровождает свои тезисы массой спасительных оговорок, он критикует германских философов, но все же без всяких околичностей провозглашает необходимость философии для религии: «...там, где ищут отчетливого убеждения в вере, только наука (...) может подавать надежную помощь. Только через посредство философии убеждения веры могут прививаться к душе во всей чистоте; только собственная работа мышлением — отличительный характер философии, как увидим ниже, обращает нам в сок и кровь истины религиозные». Сидонский резонно опасался духовной цензуры, да и в самом деле его книгу зарезали бы, поэтому представил рукопись в светскую цензуру. Либеральный А. В. Никитонко одобрил ее к печати, так что книга появилась как бы через голову церковных властей. Но они отомстили автору: вскоре Сидонского уволили из академии! В целом же православная философия XIX века была антигегелевской и антирационалистичной. Может быть, в этом антирационализме есть какие-то глубинные свойства русского национального характера. Еще в XVIII века Г. Сковорода призывал: Брось, пожалуй, думать мне, Сколько жителей в луне!

==200

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... Брось коперникански сферы! Глянь в сердечные пещеры! В душе твоей глагол, Вот будешь с ним весел!

И этот пафос души и сердца проходит сквозь весь православный XIX век. На этом пафосе построена вся философия и эстетика Хомякова, вся христология архимандрита Феодора (Бухарева); Ап. Григорьев будет горячо противопоставлять «мысль сердечную» искусственной «мысли головной». Наиболее основательно воплотил эту линию в философские труды известный учитель Вл. Соловьева П. Д. Юркевич. Он, как и Гогоцкий, был профессором Киевской Духовной академии (с 1851 г. — преподаватель, с 1861 г. — ординарный профессор), а с 1861 г. был приглашен в Московский университет. Прославили его статьи, опубликованные в «Трудах Киевской Духовной академии» (I860): «Сердце и его значение в духовной жизни человека» и «Из науки о человеческом духе». Последняя статья была направлена против «Антропологического принципа в философии» Н. Г. Чернышевского, манифеста механистического материализма, поэтому в советские годы Юркевич трактовался как примитивный идеалист-ретроград. На самом деле Юркевич как философ значительно глубже и основательнее Чернышевского. Главные идеи Юркевича: знание наше — деятельность души, только пройдя через сердце, оно может быть усвоено; потому так важно конкретное, а не абстрактное знание; человеческая индивидуальность выражается в сердце, а не в мысли, общей многим; нет чистой объективности, невозможно отвлечь объект от субъекта. Последнее суждение, характерное для многих философов-идеалистов, особенно раздражало всегда материалистов (в XX веке — марксистов), пытавшихся в борьбе с личностным началом, с «субъективизмом», доказывать независимость объективного мира от субъекта. Между тем достаточно простого примера с цветовым разнообра

Философские основы мировоззрения...

==201

зием мира, чтобы опровергнуть этот механистический принцип отделения субъекта от объекта: ведь все краски мира становятся именно такими благодаря физиологическим особенностям нашего глаза (экспериментально доказано, что у многих животных глаз воспринимает внешний мир лишь в чернобелом варианте); объективно, вне нас, вне человека существуют лишь физические волны разных частот, испускаемые предметами; но убедить материалиста, что сзади меня или в соседней комнате нет никакого цвета и света, а есть лишь никем не воспринимаемые физические волны, совершенно невозможно, материалист на стену полезет от такого «субъективизма»... * *

Вульгарные, механистические материалисты, как властители дум (хотя и очень недолговечные) пришли на смену классикам германской философии. Главные фигуры этого ряда были тоже немцы. Если не считать старшего среди них, Л. Фейербаха, который был скорее антрополог и религиевед и не доходил до крайностей вульгарного материализма, представителями последнего были естественники Л. Бюхнер, К. Фохт, Я. Молешотт. Они оказали большое влияние на русских радикальных шестидесятников, особенно на Д. И. Писарева и В. А. Зайцева. Тургеневский Базаров считал настольной книгой труд Бюхнера «Вещество и сила» (иногда по-русски называли «Сила и материя»), Шестидесятники, вослед немецким учителям, стирали границы между физиологией и психикой человека, не уставали повторять идею Фохта: мозг выделяет мысль подобно печени, выделяющей желчь. Парадоксально, что гегелевская традиция, даже в ее самом «левом» варианте, которая так сильно воздействовала на радикалов сороковых годов, оказалась очень ослабленной применительно к шестидесятникам. Частично общефилософский гегелевский метод использовали сотруд-

==202 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ники «Современника», Н. Г. Чернышевский и его ученик М. А. Антонович (прежде всего, историзм анализа, исследование движения, развития общественной мысли, элементы диалектики), хотя на них значительно большее влияние оказал Фейербах. Основная философская работа Чернышевского «Антропологический принцип в философии» (1860) — одна из самых важных фейербахианских работ в России. В свете материалистических воззрений радикальные шестидесятники были склонны даже чрезмерно резко нападать на классических немецких философов, в том числе и на Гегеля: это очень заметно в диссертации Чернышевского «Эстетические отношения искусства к действительности» (1855), где оспаривались многие положения гегелевской эстетики, особенно толкование категории трагического. Для Гегеля трагическое всегда связано с закономерностью, философ подчеркивает как бы античную фатальность трагического исхода. Чернышевский как радикальный демократ, всерьез готовящийся к революционным кровавым битвам, никак не хотел включать в свою оптимистическую систему закономерность несчастий и даже гибели. Он любил некрасовское стихотворение «Поэт и гражданин», но сам в те годы ни за что не написал бы: «Иди и гибни безупречно» — настолько трагический, «гибельный» пафос был ему чужд. Поэтому и теоретическое определение у Чернышевского носит явно антигегелевский смысл: «Трагическое есть ужасное в человеческой жизни (...) в самой действительности оно бывает большею частию вовсе не неизбежно, а чисто случайно» (Чернышевский, II, 30). Очевидно, с трагичностью не мирились и просветительские представления о непрерывности, неколебимости исторического прогресса. На таком просветительском понимании истории, полном решительного неприятия закономерности трагедии, построена большая полемическая статья Чернышевского «О причинах падения Рима» (1861), оспаривающая идеи Герцена о распаде западноевропейского

Философские основы мировоззрения...

==203 мира. Чернышевский, взяв из истории Запада очень существенный эпизод — захват и разрушение Римской империи северными варварами, категорически утверждает случайность победы диких орд над цивилизованным Римом: «Никакой внутренней необходимости смерти не было. Напротив, жизнь была свежа, прогресс безостановочен (...). Лошадь ударила человека подковою по виску, и он умер, — какая тут разумность, какие тут внутренние причины смерти?» (Чернышевский, VII, 657). Еще более заметны антигегелевские тенденции в статьях публицистов «Русского слова» Писарева и Зайцева. Последние настолько ненавидели «абстрактность» и «фатализм» гегелевского учения, что готовы были даже приветствовать, не очень разбираясь в сути, философовидеалистов и консерваторов, но противников Гегеля. Таковым на некоторое время стал для Зайцева Артур Шопенгауэр, вообще весьма модный в 1860-х гг. философ, модный не столько в прогрессивных, сколько в консервативных кругах, — главным образом, из-за этического пессимизма и интуитивизма. Нужно отказаться от стандартного представления, что самое существенное у Шопенгауэра — идеалистический пессимизм, хотя именно этой стороной своих воззрений он оказал влияние на Тургенева и Фета, а частично и на Л. Толстого (Л. Толстой очень ценил Канта и Шопенгауэра и очень не любил Гегеля, видя в его трудах безосновность и пустой набор фраз). Шопенгауэр в целом противоречивый и многоликий философ, и радикальные публицисты «Русского слова» взяли у него на вооружение не пессимизм, а лютую ненависть к Гегелю и декларации о необходимости переходить к опытным знаниям. Вначале, весьма сдержанно, труды Шопенгауэра (прежде всего, «Мир как воля и представление») похвалил — именно за антигегельянство, за критику абстрактной метафизики в пользу опыта — Г. Е. Благосветлов в обзоре «Библиографический листок» («Русское слово», 1864, № 5), а затем увлекающийся Зайцев провозгласил Шопенгауэра чуть ли

==204 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... не самым выдающимся перспективным философом современности. Если поколение Герцена и Белинского, подобно радикальным немецким гегельянцам, смогло сделать из учения Гегеля революционные выводы, то Зайцев ко всей классической немецкой философии отнесся весьма пренебрежительно, и не только к немецкой, а шире: ко всем «так называемым великим философамидеалистам от Декарта до Гегеля», ибо с их именами «соединяется понятие о праздных и бесплодных мудрствованиях, лишенных всякого практического значения» (Зайцев 1934, 269). Но особенно много негативных суждений публициста выпало на долю именно немецких классиков; досталось Фихте и Шеллингу, но больше всего — Гегелю, чьи труды типа «Феноменология духа» квалифицируются или как «бессвязная ерунда», или как защита реакции (там же, 302).

Прочитав книгу французского философа Л. А. Фуше де Карейля «Гегель и Шопенгауэр. Очерки современной немецкой философии от Канта до наших дней» (Париж, 1862), Зайцев, во-первых, очень обрадовался жестким, грубым нападкам Шопенгауэра на Гегеля, а во-вторых, из-за проведенных связей между французскими физиологами-материалистами XVIII века (Кабанис, Биша) и Шопенгауэром соединил творчество последнего с современностью, с вульгарным материализмом середины XIX века; таким образом, смешав в одну кучу материализм и сенсуализм XVÎII века, субъективный идеализм Шопенгауэра, позитивизм и вульгарный материализм середины XIX века, Зайцев превознес Шопенгауэра, посвятив ему почти безоговорочно дифирамбическую статью «Последний философидеалист» («Русское слово», 1864, № 12). В этой же статье Зайцев, совершенно не уяснив понятий внутреннего и внешнего возбуждений в знаменитой работе И. М. Сеченова «Рефлексы головного мозга», пытался предлагать советы-поправки физиологу. Антонович, более широко и глубоко ориентировавшийся в философских вопросах, грубо, но справедливо обрушился в статье «Промахи» («Современник», 1865, № 2)

Философские основы мировоззрения...

==205 на ошибки Зайцева (главным образом, за незнание системы Шопенгауэра и за неверное понимание работы Сеченова). Зайцев, следует отдать ему должное, в специальной заметке «Несколько слов г. Антоновичу» признал упреки оппонента справедливыми, не согласившись только с тоном его статьи (там же, 303—306). В свою очередь, Антоновича за ошибки в истолковании Гегеля справедливо одергивал Η. Η. Страхов (статьи во «Времени»), еще более философски образованный. Вульгарно-материалистические и позитивистские представления вторгались и в социальнополитическую систему Зайцева. Очень значительна в этом аспекте его статья «Естествознание и юстиция» («Русское слово», 1863, № 7), с весьма странным для знающих Зайцева по другим работам эпиграфом: «Человек свободен, как птица в клетке». В самом деле, казалось, автор, ратовавший за революционное переустройство мира, решительно критиковавший не только идеалистический провиденциализм (хотя бы прогресс принимающий!), но и в особенности фатализм и теорию возвратных циклов в истории (там же, 405—407), должен бы враждебно отнестись к такому эпиграфу. Нет, Зайцев поставил его вполне серьезно и в положительном смысле: он действительно убежден в подлинности афоризма. «Характер, миросозерцание» человека, его деятельность, — по Зайцеву, — обусловлены двумя факторами: внутренними свойствами организма (понимаемыми, главным образом, в плане физиологическом) и внешними условиями, также понимаемыми скорее как физическая среда, а не общественная (там же, 68). Поэтому «человек — раб своего тела и внешней природы». Зайцев много раз обращается к нравственному облику человека (нравственные проблемы для него очень существенны), но откровенно признается, что наука пока не может определить «условия этой деятельности», хотя тут же автор статьи уверенно говорит, что они «могут быть только двух родов: физические и химические» (там же, 72). А далее Зайцев довольно уверенно делает несколько предположений: пси-

==206 _____Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... хологию и нравственность беременной женщины он выводит из ее физиологических состояний; немотивированное преступление одного француза в XVIII веке объясняет «сильным приливом крови к голове, столь естественным в жаркий летний день у здорового, полнокровного мужчины» (там же, 83, 85). Наряду с социальными причинами преступности (бедность; там же, 69), Зайцев много внимания уделяет наследственности, а также «влиянию возраста, пола», что тоже фактически сводит причины к физиологии (там же, 75—76, 78—79). Итог всех этих рассуждений Зайцева звучит жутковато и — парадоксально! — фаталистически: «... всякое преступление, при каких бы обстоятельствах ни было совершено, есть внешнее выражение физиологических или патологических явлений нашего организма и, следовательно, может так же мало влечь за собой ответственность, как какое-нибудь наружное уродство, например, горб или кривизна шеи» (там же, 83). Но такой вывод естествен в свете позитивистских и вульгарно-материалистических стираний грани между физиологией и психологией. Из этого же источника вытекает и еще один, еще более жуткий промах Зайцева, о котором будет речь ниже: его представления о расовых различиях людей в области способностей, нравственности и т. п. (там же, 232—233). В такой обстановке правоверными гегельянцами оказались или либеральные историки и юристы типа Б. Н. Чичерина, или эстетики-идеалисты типа Н. Н. Страхова. Но консервативная и либеральная философская мысль, развивающая идеалистические принципы, совершенно не пользовалась успехом в шестидесятых годах. Из радикальных шестидесятников, кажется, только П. Л. Лавров, будущий позитивист и народник, серьезно занимался Гегелем, да и то в раннюю пору: в «Библиотеке для чтения» (1858— 1859 гг.) он публиковал статьи о германском философе, где анализировал непреходящие ценности гегелевского метода, но и видел его ограниченность, особенно — в связи с

Философские основы мировоззрения...

==207 «фантазиями» (переход от строгих фактов науки к «вере», к догматам). Все-таки ведущая тенденция в этом десятилетии — пропаганда материалистической философии. Но так как материализм и в эту пору, да и вообще всегда, тесно сплетался, с одной стороны, с радикальными социально-политическими учениями, с социализмом, а с другой — с развитием опытных, естественных наук, то в тогдашний русский материализм сильно вмешался позитивизм, который был сам связан и с социализмом, и с естествознанием. Основатель этого метода Огюст Конт, автор шеститомного «Курса позитивной философии» (1830— 1842), был учеником Сен-Симона, воспитался на идеях утопического социализма, в то же время он был математиком и естественником, и эти основы придали Конту славу борца с «теологией» и «метафизикой» (он делил историю познания мира на три стадии: теологическую, метафизическую и — новейшую — позитивную), защитника точных наук, в том числе и точных методов в социологии. Конту

принадлежит открытие самого термина «социология», и он действительно много внимания уделил социальным вопросам, хотя его социология была весьма идеалистической. В условиях 30— 40-х гг. учение Конта вместе с социалистическими утопиями Фурье воспринималось во всем мире как одно из самых прогрессивных течений общественной мысли. И в самом деле, создание позитивизма тесно связано с радикальными историческими и идеологическими событиями, которыми была так богата Франция с конца XVIII века. Серия революционных переворотов, наполеоновская эпопея, интенсивное развитие промышленности, математики, химии, физики, физиологии, исключительный успех утопического социализма в разных его вариантах — все эти факты несомненно способствовали формированию идей О. Конта, как и появлению большого числа его учеников и последователей. А параллельно еще более мощно развивался английский позитивизм, порождение местных национальных осо-

==208 _____Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... бенностей. Первая половина периода «викторианской» Англии, приходящаяся на среднюю треть XIX века, была тоже достаточно бурной в социально-политическом отношении: чартистское движение тридцатых-сороковых годов, восстания в Ирландии и Индии, многолетняя журналистская и парламентская борьба за демократизацию жизни, за участие народа в выборах, за свободную торговлю — все это интенсифицировало общественную мысль, способствовало развитию гуманитарных и естественных наук. Господство в стране буржуазного (промышленного и торгового) духа порождало соответствующее «практическое» направление общественной мысли: наиболее активно развивалась политическая экономия (от А. Смита, Рикардо и Бентама, впрочем, скорее вообще политолога, чем политэконома, к Дж. С. Миллю; последний прямо назвал идеологию своего учителя Бентама «утилитаризмом»), а в философии, в том числе и в методологическом фундаменте политэкономии, господствовал позитивизм. Именно английский позитивизм и оказал наибольшее влияние на русскую общественную мысль шестидесятых годов, так нуждавшуюся в практическом приложении теорий. Следует учитывать еще и другие английские воздействия: решительно антибуржуазный, романтический консерватор, Томас Карлейль, английский шеллингианец, оказал немалое влияние на «последнего романтика» Ал. Григорьева; у русских либералов успехом пользовался известный лорд Маколей (ленинградский ученый, профессор Б. В. Казанский, ныне покойный, написал обстоятельный труд о Маколее, где подробно прослежено воздействие английского мыслителя на русскую науку и публицистику; к сожалению, эта рукопись до сих пор не опубликована). Но все же все такие воздействия идеализма, вместе взятые, не сопоставимы по силе влияния с английским позитивизмом. Французский позитивизм (О. Конт, Э. Литтре, И. Тэн) тоже очень существен для истории русской общественной мысли, но английский позитивизм в лице Дж. С. Милля, Г. Т. Бокля, Г. Спенсера был, однако, вне конкуренции,

Философские основы мировоззрения...

==209 особенно в писаревский и послеписаревский период, характеризующийся крушением радикальных, революционных надежд начала шестидесятых годов. Социалистические, коллективистские идеалы, проповедуемые О. Контом в специфическом истолковании, то есть насыщенные утопической фантастикой, не уступающей подробным регламентациям Фурье, вызывали ироническую улыбку даже у его поклонников (Милль, Писарев). Английские позитивисты противостояли французским как утилитаристы и прагматики, защитники личной, частной инициативы и свободы. Однако сходного, типологического в разных течениях позитивизма было больше, чем отличного. Прежде всего, это просветительский культ разума, знаний, науки; стремление в противовес идеалистическому провидению найти строгие объективные законы общественного развития; попытка стать «выше» идеализма и материализма, пренебречь спором о первичности материи или духа, вообще отказаться от поисков первопричин; возвышение социологии как науки; любовь и внимание к естественным наукам, к математике; проповедь опытных знаний, индуктивного метода (правда, с допущением дедукции); признание эволюции вселенной. А главное внимание при анализе эволюции или при классификаторстве уделялось замене простого более сложным и однородного разнородным (эта основная спенсеровская мысль, заимствованная у русского естествоиспытателя К. Бэра, гениально предвещает современные кибернетические идеи о противостоянии живой природы и особенно человеческой культуры пессимистическим выводам из второго закона термодинамики о «тепловой смерти» вселенной). Позитивизм оказал большое влияние на гуманитарную мысль, на искусство, на развитие точных и естественных наук: например, Дарвин прямо указывал на влияние Спенсера при создании знаменитой теории происхождения видов. Русская мысль также многим ему обязана. Следует прямо сказать: в нашей историко-философской науке распространение позитивизма в России рас-

==210 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... сматривалось слишком узко, лишь в кругу либеральных ученых, а воздействие позитивизма на петрашевцев, шестидесятников, народников если и не замалчивается, то сильно сужается (см., например, книгу П. С. Шкуринова «Позитивизм в России XIX века» — М., 1980). В этом отношении литературоведы оказались значительно более смелыми и более объективными исследователями, которые даже у молодого Плеханова нашли немало позитивистских черт (работы П. А. Николаева, Н. А. Горбанева).

Сложность заключается в том, что антиидеалистический пафос позитивистов на ранних этапах его развития, вплоть до шестидесятых годов, воспринимался как материалистический: тонкая грань, отделяющая позитивизм от материализма, была вначале просто незаметной (но из-за пренебрежения к фундаментальным первопричинам, к онтологии позитивизм склонен был постепенно скатываться к субъективистскому эмпиризму — это потом особенно наглядно показал художественный метод натурализма, густо замешанный на позитивизме). По крайней мере, в кругу «Современника» позитивистов, как правило, воспринимали в качестве материалистов. Например, большая статья Э. К. Ватсона «Огюст Конт и позитивная философия» (1865) показательна как попытка связать эту философию с фейербахианским материализмом. С другой стороны, в кругу «Русского слова», где было больше философской беспечности, царило намерение, исходящее от самого же позитивизма, поставить его «над схваткой», над философскими системами. Писарев в «Реалистах» (1864) прямо говорил: «...настоящие натуралисты <..·> относятся с глубочайшим равнодушием к таким системам, начиная с необузданного идеализма Платона и кончая простым материализмом Бюхнера» (Писарев, 3, 34). Позитивистский релятивизм обусловил и соответствующую беспечность Писарева, его «разрушение эстетики», то есть пренебрежение объективными критериями художественной оценки и признание права каждого от-

Философские основы мировоззрения...

==211

дельного человека на свою собственную субъективистскую эстетику. Нужно было гениальное чутье Белинского (впрочем, опирающееся на добротную гегелевскую школу), чтобы по популярной статье о позитивизме во французском журнале схватить суть, понять главные свойства философии О. Конта — и основное достоинство, с точки зрения Белинского («реакция теологическому вмешательству в науку»), и основные недостатки: эмпиризм, замена философии физиологией и психологии френологией, то есть, по-нашему, «биологизация» общественных наук (Белинский, XII, 329— 332; письмо к В. П. Боткину от 17 февраля 1847 года). Другой гегелист того же поколения, А. И. Герцен, тоже достаточно осторожно отнесся к О. Конту и к позитивизму вообще, но он больше иронизировал по поводу нормативных, безапелляционных деклараций Г. Н. Вырубова, одного из самых правоверных позитивистов шестидесятых годов (да и последующих десятилетий), чем отрицал самые основы учения: по крайней мере, к Дж. С. Миллю Герцен относился весьма положительно, труды Бокля, как и Дарвина, он называл «особенно замечательными» (XVII, 38), да и французскую группу позитивистов во главе с Э. Литтре и его помощником Вырубовым, в общем, уважал. Он очень хотел сблизить с ними своего сына Александра, приветствовал в «Колоколе» издание Литтре и Вырубовым специального позитивистского журнала «Revue de la Philosophie positive». Излагая его программу, Герцен писал: «Развить основные идеи А<вгуста>Конта, этого великого мыслителя, который первый ввел научные методы в область философии (...) преобразовать философию без теологии и метафизики — такова цель этого издания» (Герцен, XIX, 268).

Правда, к конкретным работам Вырубова и его окружения Герцен отнесся критически. Когда этот молодой адепт позитивизма преподнес Герцену перевод на русский язык книги Э. Литтре «Несколько слов по поводу положительной философии» (Берлин, 1865), книги, которой было предпослано предисловие Вырубова «Позитивизм и Рос-

==212 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... сия»2, то Герцен весьма сдержанно ответил Вырубову в письме от 12 ноября (31 октября) 1865 г.: «Книжку вашу я прочел — и хотя мне не приходится говорить о предисловии — так вы меня похвалили (Вырубов на с. XI—XII указал, что самые замечательные в России деятели — Герцен и Добролюбов. — Б. Ε.), — но я скажу вам два-три замечания или вопроса: напр<имер>, одно право на будущее России — накожность (то есть неукорененность, наносность. — Б. Е.) христианст<ва> — вы пометили, а социальный быт пропустили: за что же, говоря о Добролюбове очень хорошо и справедливо, вы забыли Чернышевского?» (XXVIII, 113). Соратник Герцена Н. П. Огарев, в течение почти всей своей сознательной жизни занимавшийся и теоретически, и практически естественными науками (анатомия, физиология, химия), еще в сороковых годах штудировал Конта. В целом он характеризовал его сочувственно, но, как человек гегелевской закалки, настороженно относился к эмпиризму Конта и к его самоуверенной критике «метафизики»: Огарев считал достоинством позитивистов пафос реального, опытного, «положительного» изучения жизни, но усматривал и у них опасность сползания в ту же «метафизику» (см. философскосоциологическую статью Огарева «Частные письма об общем вопросе», 1866— 1867). Зато к Миллю — политэконому и политологу Огарев отнесся весьма положительно, состоял с ним в переписке (как и Герцен), посылал ему свою брошюру «Essai sur la situation russe» (1862), в свою очередь положительно оцененную английским ученым. 2

Данный перевод книги Литтре и предисловие Вырубова, весьма яркое в социально-политическом отношении (пафос социализма в противовес индивидуализму; критика фаталистического истолкования исторических законов и т. д.), почти совершенно неизвестны исследователям. Единственная работа, где обращено внимание на книгу и на предисловие, — заметка С. Лищинер «Герцен и Добролюбов в оценке молодого современника» (Вопросы литературы. 1972, № 10).

Философские основы мировоззрения...

==213

Следующее же поколение, поколение шестидесятников, отнеслось к основам позитивизма беспрекословно восторженно, видя в нем прежде всего антиидеалистическую и антирелигиозную направленность. Любопытно, что Н. Г. Чернышевский в студенческую пору, в 1848 г., пролистав первый том «Позитивной философии» Конта, фактически отмахнулся от него, решив, что это скорее всего «вздор» (Чернышевский, I, 197) но в 1860 г., в статье «Июльская монархия», он дал совершенно другой отзыв: «Огюст Конт, основатель положительной философии, единственной философской системы у французов, верной научному духу, один из наигениальнейших людей нашего времени» (VII, 166). Приблизительно в то же время в заметке на полях первого тома «История цивилизации в Англии» Бокля, критикуя религиозность автора, Чернышевский сетует: «А читал и хвалит Огюста Конта» (XVI, 607). Лишь много позднее, в 1876 г. в Сибири, Чернышевский в корне изменил свое отношение к Конту и издевался над его философскими построениями (XIV, 651—652). С другой стороны, к английским позитивистам, писавшим на значительно более близкие Чернышевскому темы, он был куда более суров уже в шестидесятых годах. Правда, он, желая противопоставить вульгарному экономизму Сея и Бастиа более фундаментальные и объективные исследования по политической экономии, избрал для перевода труд Дж. С. Милля «Основания политической экономии» (перевод Чернышевского печатался в «Современнике» 1860—1861-х гг.), но он снабдил перевод таким обилием поправок в примечаниях и дополнениях, что фактически превратил книги Милля в революционнодемократическую политэкономию. Недаром правительственный эксперт во время суда над Чернышевским так резюмировал деятельность подсудимого в области политической экономии: «Переводчик своими примечаниями и толкованиями, присоединенными к переводу, силится Милля переделать в Прудона (Прудон здесь символ революционно-демократического мыслителя. — В. Е.). Этот пе-

==214 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ревод содержит целую систему учения, проповедуемого Чернышевским» (IX, 905). Самым сложным было отношение Чернышевского к Боклю. В статье «Полемические красоты» (1861) он назвал «Историю цивилизации в Англии», основной труд Бокля, «превосходной книгой» (VII, 760), не одобрив только негативного отношения автора к французским энциклопедистам XVIII века. Двумя годами позднее в примечаниях к историческому труду Г. Гервинуса Чернышевский уточнил свое отношение к основной идее Бокля о главенствующем значении разума, науки, знания в историческом

развитии человечества: «Если дополним это верное понятие политико-экономическим принципом, по которому и умственное развитие, как политическое и всякое другое, зависит от обстоятельств экономической жизни, то получим полную истину: развитие двигалось успехами знания, которые преимущественно обуславливались развитием трудовой жизни и средств материального существования» (X, 441). А заметки Чернышевского на полях обоих томов «Истории цивилизации в Англии», относящиеся к началу 1860-х гг., свидетельствуют о его критическом отношении именно к позитивистским, вульгарноматериалистическим идеям Бокля о влиянии климата и пищи на мышление людей, а также и к изоляции религии от социальнополитического фона: «...исторические влияния сглаживают их (физических факторов. — Б. Е.) силу»; «... тут не рис и не густота населения, а исторические причины»; «Но и развитие общественных отношений важно»; «Но испанские религиозные гонения — не религиозные, а чисто политические»; «Все религиозные преследования, вместе взятые, едва ли погубили столько людей, как один Наполеон или Чингисхан»; «... всегда, всегда (французская церковь. — Б. Е.) могла притеснять только с разрешения, по поручению светской власти, всегда была неважна в сравнении с ее силою», «...слишком исключительно выдвигаются естественные науки» (XVI, 535, 539, 551, 606, 612).

Философские основы мировоззрения...

==215 Зато в кругу «Русского слова» Бокль оказался самым ценным английским мыслителем современности, а отсюда его имя стало как бы символом прогрессивной литературы. Н. А. Некрасов, весьма чуткий на веяния времени, в стихотворном очерке «Балет» (1866) изобразил радикала, который «поругивал балет», и легкомысленного генерала, отчитавшего этого соседа по спектаклю: Не все ж читать вам Бокля! Не стоит этот Бокль Хорошего бинокля. Купите-ка бинокль! Просветительский культ разума, естественнонаучный пафос, конкретность и практицизм Бо'кля были особенно близки писаревской группе публицистов. Правда, Писарев, при всех его восторженных отзывах о Бокле, которого он обычно подверстывал к Конту: «два первоклассных ума», «великие мыслители» (Писарев, 1, 199) и т. п., — все же не мог примириться с «боклевским мальтузианством»3. Но соратник Писарева Зайцев, как правило, ис3

За мальтузианство сотрудники «Русского слова» (Писарев, Зайцев, Н. В. Соколов) резко критиковали и Дж. С. Милля; с другой стороны, в «Современнике» ведущим политэкономистом после ареста Чернышевского стал великий путаник в науке и публицистике Ю. Г. Жуковский; ему, видимо, показалось, что в критике Милля «Русским словом» таилось посягательство на авторитет переводчика Милля на русский язык Чернышевского, как и на авторитет «Современника», и он выступил с апологетической защитой Милля в статье «Милль, перевранный «Русским словом»» (Современник, 1865, № 8); ответ Н. В. Соколова — «Маску долой! (Вызов редакции «Современника»)» (Русское слово, 1865, № 9). Вообще же иногда честь мундира и сиюминутные соображения обуславливали у нестойких публицистов отнюдь не объективные высказывания о тех или других мыслителях. Чуть раньше указанной полемики редактор «Отечественных записок» С. С. Дудышкин во введении к публикации сочувственной статьи Бокля о Милле поиронизировал насчет похвал «Современника» по отношению к Боклю и критики по адресу Милля; в ответ на это М. А. Антонович в статье «Добросовестные мыслители и недобросовестные журналисты» (Современник, 1865, № 2) затушевал различия позиций

==216

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ключительно похвально характеризовал труды Бокля. Впрочем, из многочисленных упоминаний Бокля в статьях Зайцева нельзя сделать вывод о хорошем знакомстве критика и публициста с работами английского мыслителя, настолько все они не конкретны, хотя познакомиться с Боклем не составляло большого труда: его издания совершенно не были библиографической редкостью; помимо английского подлинника были французские переводы, да и на русский язык Бокль был переведен очень рано. Один из вождей русского либерализма С. С. Дудышкин, уже с конца 1850-х гг. стоявший во главе «Отечественных записок», с помощью другого либерала, К. Н. БестужеваРюмина, опубликовал в своем журнале (1860—1862) первый том «Истории цивилизации в Англии»; журнал и впоследствии, в 1864— 1865 гг., публиковал более частные статьи Бокля; а К. Н. Бестужев-Рюмин в 1863—1864 гг. издал в Петербурге оба тома «Истории цивилизации в Англии». И между тем конкретных ссылок или цитат из Бокля у Зайцева нет. Более того, в рецензии на книгу Я. Молешотта «Учение о пище» (русский перевод: СПб., 1863) Зайцев так соотносит Бокля с рецензируемым автором, что закрадывается подозрение: читал ли он Бокля? Вот это место: «Подобно тому, как Бёкль представил нам зависимость человека от внешней природы, Молешотт представляет нам нашу зависимость от тех предметов, которые мы называем пищею» (Зайцев, 100). Но ведь Бокль во второй главе первого Чернышевского и Милля, превознес достоинства Милля и т. п., что и дало повод Писареву в статье «Посмотрим!» (Русское слово, 1865, № 9) резонно упрекать Антоновича в передержках и даже в клевете на Чернышевского; но Писарев зато Милля низвел до уровня мальтузианца и противника трудящихся. Между тем до начала полемики в «Русском слове» не было такого уж огульного отрицания роли Милля в развитии науки; например, Г. Е. Благосветлов в «Библиографическом листке» довольно кисло характеризовал его, но все же заметил: «Идеи Мил(л)я как представителя утилитарной системы Англии получают в наше время особенную важность» (Русское слово. 1864, № 5).

==217

Философские основы, мировоззрения... тома своей книги, вышедшего в 1859 г., подробно рассматривал влияние не вообще «природы», а климата, пищи, почвы. Идеи Бокля о воздействии пищи на судьбы отдельных племен и народов вполне могли бы оказать влияние на труды Молешотта, который будучи физиологом, опирался на открытия органической химии и физиологии, но делал далеко идущие выводы социально-исторического характера, вульгаризируя и биологизируя национальные свойства, как и Бокль (некоторые разделы в их работах, например, рассуждения о картофеле и национальном характере ирландцев, удивительно тождественны). «Учение о пище» вышло в Германии в виде раздела книги Молешотта «Физиологические эскизы» («Physiologisches Skizzenbuch») в 1861 г. (между прочим, на эту книгу написал обширную рецензию Писарев), так что вполне правдоподобна мысль о влиянии Бокля на автора, но свои труды о физиологии пищи Молешотт начал публиковать с 1850 г., так что, наоборот, Бокль мог заимствовать у него идеи о влиянии вида пищи на мышление и характер людей, вплоть до расовых и национальных определений. Для нас важнее другое: как в Западной Европе, так и в России успехи естествознания в попытках ученых, отталкиваясь от идеализма, осмыслить открытия научно, вели к смешению позитивистских и вульгарно-материалистических крайностей и к утверждению механистических представлений о биологической основе личной, классовой и национальной психологии и даже о физиологических основах социально-политических институтов. Зайцев, как человек крайностей, пошел дальше всех, в развитии идей Бокля и Молешотта: в рецензиях на ~« Учение о пище» (1863), на «Геологические этюды» Г. Бурмейстера (1863) и на книгу Ж. Л. Катрфажа «Единство рода человеческого» (1864), особенно в последней статье, Зайцев не остановился перед расистскими выводами. Если, считал он, представители разных рас и народностей потребляли разную пищу, то между ними исторически создалась непроходимая физиологическая и психологическая стена, оп-

==218 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... равдывающая рабство: «... как анатомия, так и наблюдение над психическими способностями туземных рас Африки и Америки показывают такую громадную коренную разницу между краснокожими, эскимосами, полинезийцами, неграми, кафрами, готтентотами, с одной стороны, и белым человеком — с другой, что настаивать на братстве этих рас могут только чувствительные барыни, как гжа БичерСтоу» (там же, 229). Эти идеи Зайцева, в общем поддержанные из солидарности Писаревым в известной статье «Посмотрим!» (Писарев не оправдывает, однако, рабства), вызвали всеобщее возмущение в периодике шестидесятых годов. Культ знаний, особенно естественнонаучных знаний, проповедуемый Писаревым в середине шестидесятых годов, привел его еще к одной крайности, также вытекающей из позитивистского метода. Бокль в четвертой главе первого тома своей «Истории» подробно рассмотрел соотношение умственного и нравственного развития народов Европы и пришел к крайним выводам просветительского толка о решающем превосходстве умственного над нравственным в историческом и социальном прогрессе (Бокль признавал в идеале гармонию этих двух начал, но в исторической практике не видел ее). Писарев полностью поддержал этот принцип, расширив его и на соседние гуманитарные области, например, введя в сферу педагогики и воспитания. В статье «Наша университетская наука» (1863) он писал: «...воспитывать следует вообще как можно менее (...). Эта мысль находится в тесной связи с знаменитою идеею Бокля о том, что человечество подвигается вперед при помощи знаний и открытий и

что нравственные истины не имеют почти никакого влияния на быстроту и успешность исторического развития (...) ребенок нуждается в знаниях, а не в нравоучениях» (Писарев, 2, 192). Чуть позже Писарев совсем уже обобщенно развивает этот принцип (в статье «Мотивы русской драмы», 1864): «Три басни Крылова, о медведе, о музыкантах (...) и о судье, который попадает в рай за глупость («Вельможа». — Б. Е.), ... написаны на ту

Философские основы мировоззрения...

==219 мысль, что сила ума важнее, чем безукоризненная нравст- венность (...). И эту же самую мысль Бокль возводит в мировой исторический закон» (там же, 375). История общественной мысли показывает, что далеко не всегда наблюдалась гармония между научной и нравственной сферами. Общественный подъем шестидесятых годов в России дал возможность развиваться обоим началам; в кругу «Современника», да и у некоторых сотрудников «Русского слова» (Зайцев, Соколов), заметно было слияние научного и нравственного пафоса. У Писарева же периода 1862—1864-х гг. под влиянием позитивистских идей, несомненно, сциентизм, пафос науки, перевесил, перегнал этику на шкале ценностей. Странные бывают сближения. К. Н. Леонтьев, оголтелый враг и революционных демократов, и позитивизма, вдруг нашел в Бокле своего соратника! Только Леонтьев противопоставлял этике не науку, а красоту: «... сам Бёкль говорит про Адама Смита, что он поступал основательно, отбрасывая всю нравственную сторону человека, когда писал свою книгу о политической экономии; он (говорит Бёкль), поступал как математик, который принимает временно для своих целей только длину линии. (...) Вот так и я, не брезгуя даже и советом Бёкля (не брезгуя им, вопреки его непонятному в умном человеке поклонению гражданскому равенству!), — беру только пластическую сторону истории и даже на боль и страдания стараюсь смотреть только так, как на музыкальные красоты» (Леонтьев, 8, 97—98). Таким образом, эстет неожиданно нашел опору в позитивизме, в общем пренебрежении к этике! Конечно, Писарев ни при какой погоде не стал бы эстетом, да и чистым сциентистом он пробыл недолго; с 1865 г. он, значительно эволюционизировавший в сторону социалистических начал, ни разу уже не высказал идей, подобных выше процитированным из его статей 1863— 1864-х гг.; он явно отошел от такого противопоставления науки и этики.

==220

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... С другой стороны, Зайцев, бывший в середине 1860-х годов значительно большим «общественником», социалистом, чем Писарев, использовал утилитаризм Бентама, Милля и Бокля для пропаганды «разумного эгоизма» в духе Чернышевского. В рецензии на «Рассуждения и исследования Дж. Стюарта Милля» (ч. II, вып. 2, СПб, 1865) Зайцев подробно остановился на статье «Утилитаризм», полностью повернув разговор в этическую сторону. Вослед Миллю Зайцев делает пользу главным критерием морали, считая, в частности, что справедливость — слишком субъективистское, расплывчатое понятие, не основанное на материальных фактах, в отличие от пользы. Но личная польза у Зайцева, как и у Милля, постоянно соотносится с общественной: «... принцип личной пользы требует, чтобы никто не отделял свой частный интерес от общего»; «... высшее счастье доступно только тому, кто симпатизирует не одному только себе, а всему обществу» (Зайцев, 355, 353). Утилитарный принцип Зайцев, да и Писарев расширяют на все сферы бытия, чем и объясняется их предельно утилитарный подход к искусству, отрицание пользы поэзии, музыки, театра, если в них нет пропаганды знаний. Интересно обратное влияние радикальных шестидесятников на позитивистов. Г. Н. Вырубов в упомянутом предисловии к книге Литтре, озаглавленном «Позитивизм и Россия», подчеркивает необходимость именно такой пропаганды: «...главная цель современных мыслителей (...) популяризировать науку. (...) В тот день, когда пропаганда достигнет желаемого результата, когда убедятся все в истине тех принципов, которые мы теперь проповедуем, не останется и следа прежней цивилизации. (...) Деятельное вульгаризирование (то есть популяризирование — Б. Е.) науки особенно важно в России» (Литтре, 1865, XVIII). Вполне вероятно, что Вырубов развивал идеи, почерпнутые им у Писарева: статья «Цветы невинного юмора» была опубликована в февральском номере «Русского слова» за 1864 г., а Вырубов работал над предисловием в

Философские основы мировоззрения...

==221

начале -1865 г. Во всяком случае, всюду заметна тесная связь позитивизма с наследием сотрудников «Русского слова», ближе всех других шестидесятников стоявших по мировоззрению и методу к позитивистам. Еще раз подчеркнем: антиидеалистический пафос позитивизма, слитый с пафосом науки, познания мира, делал его ценной опорой для радикальных публицистов, критиков, ученых шестидесятых годов, хотя появлялись и тревожные крайности.

Позитивисты народнического толка в последней трети XIX века постарались снять крайности, особенно противопоставление науки и нравственности и даже пренебрежение нравственностью. В этом отношении воистину велика роль П. Л. Лаврова и Н. К. Михайловского. Эклектичный П. Л. Лавров, который в весьма уважаемый им позитивизм примешал элементы гегельянства и кантианства, все же главную свою поправку сделал именно в этической сфере: он к разуму, приносящему человеку знания, присоединил чувства как важный регулятор нравственного толка, придающий знаниям нравственную ценность, распределяющий знания по категориям добра и зла. В этом и есть вся сердцевина философии Лаврова, которую он называет антропологизмом. И в самом деле, человек лежит в основе концепций ученого, в основе «субъективного» метода. Человек — создатель и носитель прогресса и одновременно он — нравственный оценщик и регулятор исторических событий. С точки зрения нравственного идеала критически мыслящие люди оценивают исторический этап: прогрессивный он или регрессивный, — и способствуют историческому прогрессу. Критически мыслящие личности должны пробуждать, воспитывать пассивную массу людей, они — творцы истории и прогресса. Лавров вводит различительные понятия культуры и цивилизации: культура — отражение в быте и психике народа исторической среды (для русского народа чрезвычайно большую роль играют общинные начала), а цивилизация — историческое движение к прогрессу, создаваемое

==222 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... критически мыслящими людьми. Критерием прогресса Лавров считал наиболее полное удовлетворение потребностей человека, физических и нравственных (позднее еще добавил в качестве критерия общественное сознание, общественную солидарность). «Исторические письма» Лаврова (1868—1869), в которых он изложил основные свои идеи, стали настольной книгой зарождающегося русского народничества. Н. К. Михайловский менее эклектичен, чем Лавров, он более «чистый» позитивист, почти пописаревски равнодушный к теоретической философской системе, к спорам материалистов и идеалистов (хотя сам, конечно, был матерым идеалистом), но он чуть ли не больше Лаврова подчеркивал значение нравственности. Как и Лавров, он считал моральные критерии единственным мерилом исторического процесса, как и Лавров, на первое место ставил необходимость удовлетворять потребности человека; а критически мыслящие личности, агитирующие «толпу» действовать, — двигатели прогресса. Но Михайловский вводит нравственность в самое понятие знания, в понятие истины, вернее, он вместо истины употреблял термин «правда», но различал две правды: «правду-истину» и «правдусправедливость», отдавая явное предпочтение последней. Как и Лавров, Михайловский был апологетом сельской общины и довел свои общественные идеалы до утопии. Понимая, как и западные позитивисты, что прогресс связан с усложнением и дифференциацией, он никак не хотел дифференциации людей, профессий, общества в целом, все дробящееся перенеся на отдельную личность: пусть дифференцируются и совершенствуются члены, органы человека, пусть между ними растет все большее разделение труда, а между людьми, наоборот, пусть все больше растет однородность и солидарность.

Совершенно не затронутый гегелизмом, Михайловский в конце XIX — начале XX века яростно боролся с «гегелевским» объективизмом марксистов, настаивающих на закономерном, неуклонном пути России к капитализ-

Философские основы мировоззрения...

==223 му; конечно, «субъективный», человечественный Михайловский совершенно не хотел капитализации, пауперизма и прочих принадлежностей буржуазного общества, мечтая о переходе к социализму прямо из общинного строя (Михайловский не знал, что реально-то русские марксисты-большевики никакого внимания на гегелевский метод не обращали: когда появилась возможность, они весьма субъективистски-волюнтаристски захватили власть, а потом осуществляли индустриализацию и коллективизацию...). А настоящие гегельянцы шли совсем другим путем. Главный из них, Б. Н. Чичерин в конце XIX века совершил своеобразный круговорот, проделал путь к истокам, к молодому Гегелю: если во времена студенческой молодости, в сороковых годах, он, углубившись в гегелевский метод, стал считать христианство устаревшим, средневековым «моментом развития», то теперь он пытался соединить религию и философию, усматривая в последней лишь дополнение к живому христианству. Еще более наглядно соединял обе «крайности» младший брат знаменитого анархиста Павел Бакунин, опубликовавший в 1886 г. книгу «Основы веры и знания» (известны положительные отзывы об этом труде Л. Толстого, Н. Страхова, В. Розанова). Здесь Бакунин, используя и гегелевский метод, синтезировал веру и знание в Боге, тем самым тоже своеобразно демонстрируя круговорот: старший брат автора вместе со Станкевичем бились в середине тридцатых годов над проблемой — как соединить религию с философией Гегеля, а Павел Бакунин полвека спустя поставил точки над «и». Но особенно синтетичной в своей грандиозности оказалась философия великого идеалиста Вл. Соловьева: он постоянно говорил о слиянии науки и религии, он и христианство хотел синтезировать, объединяя разные конфессии в мировую религию, которая будет владеть миром, где воцарится мир как покой, ибо духовность всегда соединяет людей, в то время как материальные интересы разобщают их и приводят к борьбе, к конфликтам.

==224 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... Учение Соловьева — предтеча оригинальной русской философии XX века, она уходит в него, в какойто степени обобщая и философские искания XIX века. А подытоживая эти искания, стоит подчеркнуть

главное внимание русских мыслителей и деятелей к целостным, всеобобщающим концепциям и методам: Шеллинг, Гегель и свой Соловьев — вот три самых популярных и самых творчески воздействующих на Россию философа.

==225

00.htm - glava08 РУССКИЕ УТОПИИ После романа английского мыслителя Томаса Мора «Золотая книга... о новом острове Утопии» (1516) об идеальном государстве (слово «утопия» по-гречески означает «место, которого нет») утопиями стали называть учения, авторы которых создавали картину будущего; разумеется, не на основе изучения объективных закономерностей общественного развития, а по принципу долженствования: так должно быть по замыслу автора. Иными словами, утопия — желаемое устройство общества в свете представлений об идеалах. Поэтому утопия всегда связана с определенными верованиями в истинность и осуществимость идеалов, а всякое верование, основанное на идеалах, может быть названо религиозным. Значит, каждая утопия религиозна. Как и религии, утопии могут быть весьма разнообразными: личными, т. е. созданными и функционирующими в сознании и душе отдельных индивидуумов, и массовыми, захватывающими большие группы людей (коммунистические утопии XX века включили в свою орбиту многие миллионы граждан, поэтому могут сравниться с крупнейшими религиями мира); внутренними, автономными, закрытыми и распространяюще агрессивными, навязывающими свои принципы; теоретическими, умственными и практическими, стремящимися осуществить утопическую мечту1. 1

Практические попытки осуществления утопий легче всего удаются, когда они регламентируются «сверху», т. е. на государственном уровне. В этом отношении утопия военных поселений — нечто вроде армейских, военизированных колхозов, — разработанная Александром I и графом А. А. Аракчеевым, могла быть воплощена в жизнь во многих губерниях страны, с включением в нее нескольких десятков полков, при варварских способах добывания земель (насильственное переселение крестьян и мещан — и даже помещиков) и при «аракчеевском режиме» внутри поселений (последнее и привело к массовым беспорядкам 1831 г. и к последующим акциям 8—

==226

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... Наряду с утопиями есть еще антиутопии: их авторы показывают жизнь, какою она не должна быть; некоторые футурологи предостерегают от нежелательных, с их точки зрения, общественнополитических стадий и структур. Утопии и антиутопии создавались и прогрессивными деятелями, и реакционерами (антиутопии — чаще всего последними, но не обязательно ими); были в истории культуры периоды, когда в определенном регионе утопии разных направлений распространялись необычайно широко и разнообразно. Нет единой точки зрения на причины такой интенсификации. Немецкий философ Людвиг Штейн в труде «Социальный вопрос с философской точки зрения» (1897; русский перевод — М., 1899) считал, что утопии возникают в кризисные периоды, когда в обществе созревают новые отношения, поэтому утопии оказываются как бы первыми вестниками новых явлений, переворотов или реформ в социальнополитической, религиозной, экономической и т. п. областях. Следует, однако, уточнить: не столько в моменты кризисов, сколько в преддверии их. Ведь непосредственно в переломные периоды, в эпохи сдвигов и реформ мыслителям и деятелям представляются широкие возможности участвовать в перестройке реальной жизни, и они вместе со своим обществом не нуждаются в утопиях, да им просто и некогда этим заниматься. Утопии же не менее (если не более) часто возникают в консервативные периоды жизни общества, в обстановке социально-политической стагнации, окостенения, когда старый мир начинает гнить и давать трещины, но еще не видны реальные пути переустройства этого мира; известно также немало случаев, когда авторы создавали свои утопии, находясь в тюремном заключении, т. е. тоже ока Николая I, а потом и Александра II, полностью ликвидировавшим ненавистные народу военные поселения). Меньшие возможности реализации утопий, хотя и здесь социальный статус и материальные средства играли большую роль, были у отдельных личностей — об этом речь будет ниже.

Русские утопии

==227

зывались в это время лишенными непосредственной общественной деятельности. В обездоленной России издавна создавались и бытовали разного рода утопии. В XVII—XVIII веках широко распространялись народные утопические легенды, они существовали и в XIX веке2. К XVIII веку относится появление первых утопий, созданных писателями и учеными: «Путешествие в землю Офирскую» кн. М. М. Щербатова (середина 1780-х гг.), глава «Хотилов» в «Путешествии из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева (1790) и др. Возникали утопии и в первой четверти XIX века, главным образом в декабристских и в околодекабристских кругах. Утопии, вышедшие из-под пера одного из самых рьяных декабристов — В. К. Кюхельбекера, — довольно странные. «Европейские письма» (1820) описывают путешествие образованного американца в достаточно диковатой Европе XXVI века: почему-то Париж и Лондон исчезли с лица земли, Рим существует, но тоже почти весь стоит в развалинах, не сохранились фрески Рафаэля и Микеланджело, в руинах собор Св. Петра; в развалинах и Неаполь. Попутно автор весьма критически оценивает национальные характеры и судьбы французов, немцев, англичан, итальянцев, испанцев — и пальму культурного первенства от Европы передает Азии, Африке и, особенно — Америке. А в итальянской Калабрии путешественник обнаружил идеальное русское поселение во главе со «старшиной» Добровым, живущее идеалами гражданственности, бесклассовости и универсальной образованности. В принципе же, считает Кюхельбекер, человечество совершенствуется, но пройдут тысячелетия, пока оно достигнет «высшей степени человечности ». Второе утопическое произведение Кюхельбекера, как и первое, не оконченное, — «Земля безглавцев» (1824). Это скорее уж антиутопия. Хотя действие происходит в 2

На эту тему существует обстоятельное исследование, к которому отсылаем интересующихся: Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды XVII—XIX вв. М., 1967. с* 8*

==228

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... 1821* г., но не на Земле, а на Луне, куда путешественник занесен воздушным шаром. С одной стороны, лунное государство живет в сказочном довольстве: столица Акардион (т. е. Бессердечная по-гречески) выстроена из леденцов; река Лимонад впадает в Шербетное озеро, в городе растут паштетные и пряничные деревья. Страна соседствует с Бумажным царством, «с областями человеческих познаний, заблуждений, мечтаний, изобретений».

Но, с другой стороны, в этой Акефалии (т. е. Безглавии) вместо денег употребляются удары и пощечины. Так что нескладный Кюхля и в утопиях своих оказался каким-то сумбурным. Значительно более четкая и «розовая» утопия сочинена не декабристом, а участником раннего околодекабристского кружка «Зеленая лампа» — известным меломаном А. Д. Улыбышевым. Именно в кругу «Зеленой лампы» в конце 1810-х гг. Улыбышев читал свой очерк «Сон», где описывается Петербург через 300 лет. В раннеславянофильском духе Петр I упрекается за подражательность; будущая Россия станет значительно более самобытной: люди одеваются в кафтаны, процветает национальная литература, а «бесполезные» французские пьесы забыты (учтем, однако, что «Сон» написан по-французски!). Монарх ограничен законами, и вообще все граждане живут под покровительством законов. Двуглавый орел как герб изъят (головы означали «деспотизм» и «суеверие»), его заменил «феникс, парящий в облаках и держащий в клюве венец из оливковых ветвей и бессмертника». Яет постоянной армии, поглощавшей три четверти доходов страны, мы «не содержим больше этих бесчисленных толп бездельников и построенных в полки воров». Военная служба исполняется всеми гражданами по очереди. В стране уничтожены все религиозные культы, нет ни священников, ни монахов, ни икон (церкви разрушены, что ли? — не говорится), а исповедуется всеобщая «истинная религия, т. е. культ единого и всемогущего Бога, основанный на догме бессмертия души, страдания и наград по-

Русские утопии

==229

еле смерти». В Петербурге построен громадный Пантеон, где и происходят молчаливые, под музыку, моления граждан, а высшие сановники государства по очереди исполняют обязанности главного (жреца? священника?). Но особенно «розовой» и благополучной была утопия тоже близкого тогда к декабристам Ф. В. Булгарина «Правдоподобные небылицы, или Странствование по свету в двадцать девятом веке» (1824).

Автор совершенно обошел стороной политические проблемы, хотя косвенно, по упоминаниям империи, губернатора, градоначальника, принца можно заключить, что и через 1000 лет автор не мыслит существования мира без монархического устройства. Однако больше внимания он уделяет социальным структурам. Всячески подчеркивая наличие частных владений (даже дно моря перегорожено участками!), промышленности, купцов, автор заметно тяготеет к «капиталистическому» миру. Главное же внимание Булгарин уделяет культуре и техническим новшествам. Действие происходит в Восточной Сибири, на берегу Северного Ледовитого океана: университетский город Надежин расположен на Шелагском мысу (в нынешнем Чукотском округе). Полюс холода, видите ли, через 1000 лет переместился в Африку, а в Сибири теперь цветущая природа и цветущие города. Упоминаются университеты. Камчатская и Обдорская (Обдорск после 1933 г. — г. Салехард) академии наук, образованный эскимосский принц; выдающийся ученый, самоед (ненец, то есть) Шамуромай открыл в 1946 г. производство из воздуха «светородного газа», дающего людям и тепло, и освещение. Вообще почти вся повесть насыщена описанием технических новшеств, и тут, в научно-фантастической сфере, надо отдать должное прозорливости Булгарина: упоминаются дирижабли и самоходные повозки (и то и другое, конечно, с помощью паровых машин), парашюты, подводные лодки и подводные плантации; предвидены телевизор, телефон, рентгеновский аппарат, детектор лжи, музыкальный проигрыва-

==230

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... тель (все это сопровождается наивными «механическими» объяснениями). Демонстрируя свой, говоря по-современному, интернационализм (уважение к народам Севера, описание образованных гостей-негров и т. д.), Булгарин в то же время, в духе декабристского патриотизма, делает русский язык мировым языком поэзии, а на торжественном обеде в Сибири подают щи, гречневую кашу и бутылки с огуречным рассолом. Соратник В. К. Кюхельбекера по изданию альманаха «Мнемозина» кн. В. Ф. Одоевский тоже начал писать утопические повести, продолженные им в следующих десятилетиях. Очевидно, в атмосфере русских утопий и Адам Мицкевич, находившийся в конце 1820-х гг. в Петербурге, задумал утопическую и научно-фантастическую повесть «История будущего», от которой сохранилось всего два отрывка (Алексеев, 1983,309—319). Первым значительным утопистом после декабристской эпохи стал П. Я. Чаадаев, трагическая фигура в истории русской общественной мысли. Относительно случайно оказавшийся не замешанным в деле декабристов, он мучительно раздумывал о судьбе родины и в цикле «Философических писем» (начало 30-х гг.) подробно развил свои утопические идеи. Чаадаев резко отрицательно относился к

историческому прошлому и к современному состоянию России, а в качестве идеала противопоставлял ей историю и культуру западноевропейских народов; чрезвычайно большое место отводил религии как главенствующей области духовной жизни человека и изображал католичество как идеал; тем самым утопия Чаадаева приобретала откровенно религиозный, конфессиональный оттенок. Радикальная русская молодежь больше всего оценила в «Философическом письме» (было напечатано в 1836 г. лишь первое из цикла) негативную часть, резкую критику прошлого и настоящего самодержавной России. На эту же

Русские утопии

==231

сторону обратило внимание и правительство, только совсем с другой точки зрения: Николай I приказал закрыть журнал «Телескоп», где было опубликовано «Письмо», издателя профессора Н. И. Надеждина сослать на дальний Север, а Чаадаева объявить сумасшедшим. Переход ко второй половине николаевского царствования, конец 1830 и начало 1840-х гг., создавал особенно благоприятную почву для широкого распространения утопических мечтаний: внутренний террор почти полностью ликвидировал в стране политическое оппозиционное движение, и Россия затихла в ожидании будущих перемен, да и в Европе наблюдалось относительное спокойствие после известных революционных бурь 1820 — начала 1830-х гг. Именно в конце 1830 и 1840-х гг. возникают в России и наиболее радикальные идеи утопического социализма (А. И. Герцен, Н. П. Огарев, В. Г. Белинский, петрашевцы), и в противовес им консервативные утопии разных оттенков (славянофилы. Гоголь, А. А. Иванов), и сложные, смешанные системы (деятели Кирилло-Мефодиевского братства на Украине, Ал. Григорьев, Вал. Майков), и просветительскитехнократические утопии (кн. В. Ф. Одоевский). Следует учесть мощное воздействие на русскую общественную мысль 1830—1840-х гг. идей европейского утопического социализма (и в смысле влияния, и в смысле отталкивания). Они были в эти годы весьма популярны и в странах Западной Европы, особенно на своей родине — во Франции.

После смерти Анри де Сен-Симона, самого раннего вождя утопического социализма XIX века, его произведения и его принципы широко популяризировались учениками, организаторами сенсимонистских журналов и обществ. Сенсимонисты создавали в Париже и во французской провинции трудовые коммуны, кооперативные мастерские, которые, правда, недолго просуществовали из-за идейных и материальных трудностей внутри самих организаций и из-за репрессий со стороны государства, но они сыграли большую роль в пропаганде идеалов утопическо-

==232

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... го социализма (общественная собственность, коллективный труд, справедливое распределение доходов, социальное равенство всех членов, в том числе и женщин и т. п.). Шарль Фурье, второй великий французский утопист, отличался острым критическим умом, он в своих произведениях глубоко раскрыл противоречия и пороки феодальной и капиталистической систем; впрочем, он резко критиковал и своих предшественников-утопистов: например, сенсимонистов за то, что они преувеличивали роль религии. Сам же Фурье ратовал за демократическую организацию больших коммун (фаланг), где, однако, преобладало бы значительное разделение труда исходя из вкусов, способностей членов и нужд общества и где сохранялась бы личная собственность и даже личный капитал. Но главное — Фурье обещал интересный и свободный труд, большие выгоды всех и каждого благодаря разумной и справедливой организации коллективного хозяйства, счастье и мир на земле, так как все человечество, по его мысли, на конкретных примерах должно понять преимущества социалистической жизни и всюду организовать фаланги-общины. Страстная пропаганда Фурье и его учеников во главе с В. Консидераном возымела действие: нашлось немало желающих участвовать в социалистических общинах (даже и состоятельных лиц оказалось немало), были закуплены участки во Франции и в Соединенных Штатах Америки, были построены фаланстеры (дома-дворцы для совместного проживания). Правда, большинство этих общин распалось через несколько лет: от неумелого ведения хозяйства, от притока любителей поживиться на чужой счет, от враждебного окружения... Но значение фурьеристских фаланг для пропаганды социалистических идей оказалось очень велико. Идеи утопического социализма стали проникать и в Россию. Кажется, самой первой интеллектуальной группой, заинтересовавшейся в последекабристское время идеями утопистов, был пушкинский круг. В пушкинской биб

Русские утопии

==233

лиотеке были три книги об учении Сен-Симона. Чрезвычайно интересно письмо Чаадаева к Пушкину от 18 сентября 1831 г. по поводу последствий Французской революции: «... у меня навертываются слезы на глазах, когда я вижу это необъятное злополучие старого, моего старого общества (...). Но смутное сознание говорит мне, что скоро придет человек, имеющий принести нам истину времени. Быть может, на первых порах это будет нечто, подобное той политической религии, которую в настоящее время производит С. Симон в Париже, или тому католицизму нового рода, который несколько смелых священников пытаются поставить на место прежнего...». «Католицизм нового рода» здесь — несомненно движение, возглавляемое аббатом Ламенне, который три года спустя после приведенного письма Чаадаева опубликует свою знаменитую книгу «Слово верующего», оказавшую большое влияние на петрашевцев в следующем десятилетии («Слово», укоренившееся в русской переводческой традиции, не совсем точно переводит начало заглавия книги Ламенне — Paroles, т. е. «слова», «речи»). Ф. Г. Никитина обнаружила в бумагах, отобранных у петрашевца Н. А. Мордвинова в 1855 г., вновь арестованного тогда за пропаганду, полный перевод на русский язык книги Ламенне, сделанный Мордвиновым и А. Н. Плещеевым (Ф. Г. Никитина на основании других данных убедительно доказывает, что отсутствующее в рукописи введение, очевидно, было переведено третьим участником — А. П. Милюковым: об этом тексте неоднократно упоминалось в процессе петрашевцев) (Никитина, 1978, 3, 256—258). Запомним пути общественного развития, прогнозируемые Чаадаевым: оба они сводятся к христианскому социализму. Не меньший интерес, чем письмо Чаадаева, представляет для нас статья А. Мицкевича, написанная во Франции под впечатлением известия о смерти великого русского поэта, — «Пушкин и литературное движение в России». В этой статье Мицкевич так характеризовал

==234 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... последекабристский период в творчестве Пушкина: «Что творилось в его душе? Проникалась ли она в тиши тем духом, который вдохновлял творения Манцони или Пеллико (...)? А может быть, его воображение было возбуждено идеями в духе Сен-Симона или Фурье? Не знаю. В его стихотворениях и в разговорах можно было приметить следы обоих этих стремлений» (Мицкевич, 1954, 4, 96). Манцони и Пеллико — известные итальянские романтики, чьи произведения отличались религиозными настроениями, христианским смирением, сосредоточенным анализом состояния уединенного человека и т. п. Отдельные черты такого рода можно найти в творчестве позднего Пушкина, особенно в стихотворениях 1836 г., но идеи в духе Сен-Симона или Фурье трудно обнаружить у русского поэта.

Возможно, Мицкевич имел в виду свои разговоры с Пушкиным о гармоническом обществе будущего, о том времени, когда «народы, распри позабыв, в великую семью соединятся». Во всяком случае, указание Мицкевича является важным свидетельством «следов» интересов, проявляющихся в пушкинском окружении, к идеям французских утопических социалистов. Но особенно увлекалась этими идеями радикальная русская молодежь. В студенческом кружке Герцена и Огарева в тот же период учение Сен-Симона было самым почитаемым. Несколько позже они стали изучать и труды Фурье. Как отметил Огарев в своей более поздней «Исповеди лишнего человека» (1864): Ученики Фурье и Сен-Симона, Мы поклялись, что посвятим всю жизнь Народу и его освобожденью, Основою положим соцьялизм. В. Г. Белинский в 1836 г. в черновом варианте статьи об «Опыте системы нравственной философии» А. Дроздова (редактор «Телескопа» Н. И. Надеждин сильно сократил статью; рукопись лишь недавно обнаружена И. Т. Трофи-

Русские утопии

==235

мовым) истолковал учение Фихте как своеобразную предтечу утопического социализма: «Фихте сказал, что государство, как все человеческие постановления, стремится к собственному уничтожению и что цель всех законов есть — сделать ненужными все законы (...) Да, оно наступит, это время царствия Божия, когда не будет ни бедного, ни богатого, ни раба, ни господина (...) когда все люди признают друг в друге своих братии во Христе...» (Русская литература, 1969, № 3, 144). В начале 1840-х гг. социалистическая литература хлынула в Россию уже массовым потоком. Некоторые адепты, как это часто бывает, доходили до крайностей. Молодой талантливый ученый и литературный критик Вал. Н. Майков в статьях 1846—1847 гг. (особенно подробно — «Стихотворения Кольцова») мечтал о гармоническом человеке светлого будущего и поэтому считал национальные и социальные черты помехой в формировании такого человека. К идеям великих утопистов очень сочувственно в начале 1840-х гг. отнесся Белинский, он переходил тогда из гегелевской идеалистической сферы в область конкретных проблем русской жизни, становился на позиции радикального демократизма. В письме к В. П. Боткину от 8 сентября 1841 г. он торжественно объявил: «... я теперь в новой крайности — это идея социализма, которая стала для меня идеею идей, бытием бытия...» (Белинский, XII, 66). Правда, Белинский и Герцен с самого начала неодобрительно воспринимали утопические крайности Фурье (главным образом, мелочную регламентацию быта). Замечательны в этом отношении дневниковые записи Герцена от 24 марта 1844 г.: «... у сенсимонистов и фурьеристов высказаны величайшие пророчества будущего, но чего-то недостает. У Фурье убийственная прозаичность, жалкие мелочи и подробности, поставленные на колоссальном основании». И от 26 июня того же года: «В широком и светлом фаланстере их тесновато» (Герцен, II, 345, 361).

==236 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... В целом же и Белинский, и Герцен довольно легкомысленно тогда считали, что активность героевреволюционеров вполне способна в недалеком будущем разрушить самодержавный строй. Ср., например, высказывание Герцена из его письма к Г. Гервегу от 30 июня 1850 г.: «... я знаю славянскую расу лучше, чем вы (...) я вижу огромные возможности развития и мощную юность этой расы (...) Быть может, Россия так и издохнет вампиром, но она может и перейти к самому неограниченному коммунизму с той же легкостью, с какою она бросилась с Петром Великим в европеизм» (XXIV, 130; франц. подлинник — с. 127). Герцен был глубоко неправ, утверждая легкость русского исторического пути, но он великолепно отражал общественные настроения тех лет. Во второй половине 1840-х гг., когда Белинский и Герцен сами с большим трудом стали освобождаться от утопических принципов, они начали критиковать и позитивную программу утопических социалистов, усматривая в ней беспочвенное фантазирование, отсутствие реалистического подхода к исторической и объективной действительности. Фактически они уже освобождались от романтической идеологии долженствования (конструирование жизни, какою она должна быть по субъективным представлениям мыслителей) и пытались искать какие-то реальные основы для создания теории и практики социализма. В письмах 1847—1848-х гг. Белинский чрезвычайно резко, даже грубо, обрушивается на утопических социалистов за беспочвенность, кабинетное теоретизирование. Достается не только французам, но и соотечественникам: Белинский гневно говорит о космополитических идеях В. Майкова, а, с другой стороны — об украинском сепаратизме Шевченко и «Кирилло-Мефодиевского братства». Герцен более мягок, но в целом и его оценка убийственна. В эпилоге к известной книге «О развитии революционных идей в России» (1850) он пишет о западных и русских фурьеристах: «Фаланстер — не что иное, как русская община и рабочая казарма, военное поселение на граждан

Русские утопии

==237

ский лад, полк фабричных. Замечено, что у оппозиции, которая открыто борется с правительством, всегда есть что-то от его характера, но в обратном смысле. И я уверен, что существует известное основание для страха, который начинает испытывать русское правительство перед коммунизмом: коммунизм — это русское самодержавие наоборот» (Герцен, VII, 253; франц. подлинник — с. 123).

В подчеркивании «казарменного» характера идеалов радикальных утопистов Герцен не был одинок. Позднее Маркс и Энгельс в статье «Альянс социалистической демократии и международное товарищество рабочих» (1873) будут резко говорить о «казарменном коммунизме» М. Бакунина (Маркс, Энгельс, 18, 414). Петрашевский со своим окружением менее критически подошел к фурьеризму. Выступая против мелочной регламентации быта и фантастической космогонии Фурье, петрашевцы многие утопические идеи его, в том числе и «казарменные», воспринимали вполне сочувственно. Однако общественнополитическое своеобразие русской жизни не могло не наложить на их взгляды самобытного оттенка: они мечтали о раскрепощении крестьян, враждебно относились к «капиталу». Обозревая русские утопии 1830—1840-х гг., следует учитывать, что далеко не все из них были социалистическими, скорее наоборот — большинство их из-за тогдашней расстановки общественных сил было несоциалистическим или даже антисоциалистическим — незнание этого может внести путаницу в понимание сложной ситуации. Особенно далеко в идеализации патриархальности пошел Гоголь. Великий писатель оказался весьма консервативным мыслителем: он начал было рисовать художественные картины идеального жизненного устройства и идеальных человеческих характеров во 2-й и 3-й частях «Мертвых душ», но затем отодвинул работу над романом-поэмой ради создания глубоко консервативной утопии, получившей название «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847). Гоголь рисовал картины идеального социально-по-

==238 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... литического устройства под эгидой православия и самодержавия при благополучном крепостном праве, попутно раздавая совершенно безумные советы (например, чтобы доказать крестьянам свое бескорыстие, помещик должен при них сжечь деньги и разъяснить, что он заставляет трудиться народ потому, что так установлено Богом; однако через год, считает автор, помещик станет богат, как Крез). Именно эта книга послужила поводом для знаменитого письма Белинского к Гоголю. Воспринимая Белинского чуть ли не фурьеристом. Гоголь в черновике ответа на письмо Белинского так оспаривал понятие цивилизации как идеала: «Хоть бы вы определили, что такое нужно разуметь под именем европейской цивили<зации>, которое бессмысленно повторяют все. Тут и фаланстерьен (фаланстерист. — Б. Е.), и красный, и всякий, и все друг друга готовы съесть, и все носят такие разрушающие, такие уничтожающие начала...» (Гоголь, XIII, 438). Даже в идеях умеренного западника П. В. Анненкова по поводу «равенства и справедливости» Гоголь усмотрел опасный социалистический дух и выразил глубокий скепсис относительно практического осуществления этих принципов в России: «Целая бездна между этими словами и примененьями их к делу. Если вы станете действовать и проповедовать, то прежде всего заметят в ваших руках эти заздравные кубки, до которых такой охотник русский человек, и перепьются все, прежде чем узнают, из-за чего было пьянство» (там же, XIII, 383—384). Скепсис по поводу чужих идеалов, однако, не мешал Гоголю самому проповедовать со страстью свои собственные утопические принципы и подымать в их честь заздравные кубки...

Известный художник А. А. Иванов очень близок к Гоголю по своим утопическим идеалам. В статьях «Благоденствие России под скипетром Николая I» (1826) и «Мысли, приходящие при чтении Библии» (1847), в проектах картин и эскизах он рисует, как и Гоголь, идеальное православно-самодержавное государство, но в отличие

Русские утопии

==239

от писателя, совсем не интересуется помещиками и крестьянами, больше всего его волнует судьба творцов искусства. Художник должен быть совершенно независимым, даже и от любимого царя, и жить на милостыню (буквально предлагается к двери студии прибить кружку для подаяний). Роль художника возведена на небывалую высоту: он — советник царя, он врачеватель тяжелого настроения монарха, лектор, объясняющий царю историю человечества и произведения искусства, он — создатель выдающихся храмов... Мечтая о появлении в будущем людей «Христоподобных», Иванов, видимо, считал, что великий художник как бы является заместителем Христа на Земле. Не менее грандиозную консервативную утопию создавали в течение 1840-х гг. славянофилы. Их идеология возникла как своеобразная реакция и на движение декабристов, и на утопию Чаадаева, и на возникающий русский социализм. Старшие славянофилы (А. С. Хомяков, братья И. В. и П. В Киреевские, К. С. Аксаков, Ю. Ф. Самарин и др.), не отрицая пороков современной им России, все же идеализировали патриархальный строй и православную культуру, противопоставляя их европейским (буржуазным, социалистическим — для них это было все равно) формам жизни. Однако славянофилы были значительно ближе к Белинскому и петрашевцам, нежели к Гоголю, по своему неприятию сословных перегородок, по желанию «растворить» дворянское сословие в народе, в единой общине. Опять же само по себе понятие «община», как и «Утопия», еще ничего не говорит о социальнополитическом наполнении этого термина. Особое устройство русской деревни — патриархальная крестьянская община (коллективное владение землей) играло важную роль в создании различных утопических проектов. Издавна считалось, что самыми ранними пропагандистами и глашатаями этой формы хозяйства были славянофилы. И в самом деле, они с момента формирования своих доктрин, с конца 1830-х гг., уже

==240

'Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... обращались к общине как к специфически русской общественной структуре. И. В. Киреевский в известном программном письме, называемом публикаторами «В ответ А. С. Хомякову» (1839), подробно говорит о принадлежности русского человека сельскому миру и о поземельной собственности как принадлежности не личной, а общественной, хотя и не употребляет самого слова «община» (впервые именно об общине стал писать Хомяков в статье «О сельских условиях», опубликованной в июньском номере журнала «Москвитянин» за 1842 г.). Однако новейшие разыскания и публикации С. В. Житомирской и С. В. Мироненко позволяют утверждать, что независимо от славянофилов и даже несколько ранее их о самобытном характере русской общины — особенно в смысле защиты страны от нищеты, от пауперизма (наделение землей всех членов общины избавляет деревню от бедных безземельных бобылей, от «пролетариев»), думали и писали сосланные в Сибирь декабристы (Н. А. Бестужев в записной книжке 1836 г., М. А. Фонвизин в статье «О крепостном состоянии земледельцев в России», 1841—1842) (Фонвизин, 2, 39—40). Эти идеи позднее будут развиваться и Петрашевским, и значительно более ярко и обстоятельно — Герценом. Большую пищу для размышлений о положении народа в стране, опутанной крепостным рабством, дал царский указ об обязанных крестьянах от 2 апреля 1842 г.: в дополнение к указу 1803 г. о свободных хлебопашцах (дворяне имели право освобождать своих крестьян с землею за выкуп) помещикам отныне предоставлялось право сдавать крестьянам земли в наем, при этом крепостные переходили в ранг «обязанных». Интересовавшиеся крестьянским вопросом теперь стали особенно часто вспоминать общину как барьер против обнищания, против превращения в бездомных люмпенов. М. А. Фонвизин в сибирской ссылке составляет «Записку об указе 2-го апреля 1842 года». И даже прусский барон Август фон Гакстгаузен, специалист по аграрным вопро-

Русские утопии

==241

сам, еще в 1830-х гг. обративший внимание на остатки древнеславянских общин в восточных германских провинциях и потому жаждавший изучать эту «загадочную» форму хозяйства в России, опубликовал в берлинской газете «Альгемайне прессише штаатс-цайтунг» обширную статью по поводу указа 1842 г., где очень высоко отозвался о русской сельской общине (а заодно и прославлял правительственный указ, за что потом и получил от Николая милостивое разрешение приехать в Россию исследовать аграрные проблемы). Гакстгаузен уповал на государственные меры по упорядочению отношений между помещиком и крестьянином, на введение законности в русское сельское хозяйство.

Значительно более консервативную — даже в сравнении со славянофилами — позицию по отношению к общинному вопросу занимали официальные публицисты типа Н. А. Жеребцова, в конце 1830-х — начале 1840-х гг. одного из рачительных деятелей из окружения гр. П. Д. Киселева, а с 1845 г. — гражданского Виленского губернатора. В марте 1849 г.. Жеребцов опубликовал статью «О двух современных экономических вопросах», где в противовес революционной Европе Россия представала как идеальная страна, общинный строй которой основан на «древних установлениях и преданиях предков», на «благочестии и повиновении». Последние два понятия как бы уточняют, по Жеребцову, старую уваровскую триединую формулу о православии, самодержавии и народности, так как русский народ благочестив в православном смысле и повинуется самодержавию, а прочность повиновения зависит от «безусловного доверия и любви», и эти два чувства особенно проявляются в «патриархальных семейных отношениях детей-подданных к Отцу-государю» (ЖМНП, 1849, №3, Отд. Ill, 261—262). Впрочем, славянофилы были тоже весьма консервативны в понимании общины. Они боялись, что фурьеристский фаланстер в отличие от патриархальной крестьянской общины будет разрушать зиждительные нравствен -

==242

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ные принципы (вера, любовь, семья и т. п.). А. С. Хомяков в письме к гр. А. Д. Блудовой от 16 мая 1849 г. делится своими впечатлениями по поводу ареста петрашевцев: сострадает «молодости клубистов», но негодует по поводу их социалистических идеалов, видит губительные зерна «коммунизма» в распространении казенных школ и интернатов: «Дети чуть-чуть не из пеленок переданы в казармы общественного воспитания; дети оторваны окончательно и навсегда от заподозренной семьи, от привычек и от святости семейной жизни» (Хомяков 1900, 8, 393). Николай I действительно подозревал дворянские семьи в воспитании либерализма; Хомяков, наоборот, видит в семье опору против радикальных влияний. Негодование славянофилов по поводу идеалов петрашевцев (как они были в достаточно искаженном свете истолкованы по слухам) доходило до фанатических крайностей. В дневнике В. И. Хитрово, друга Хомякова, имеется запись от 14 мая 1849 г. в связи с полученным сообщением об аресте петрашевцев: у Хомякова «вырвалось досадное выражение, что он готов скорее пожертвовать своими детьми, чем видеть их безбожниками и безнравственными либералами» (ГИМ). Крайности сходились, так сказать, на метауровне: русские социалисты проповедовали не менее экстремальные принципы, но противоположного ряда. Так, например, Герцен писал московским друзьям 27—28 сентября 1849 г.: «Грядущая революция должна начать не только с вечного вопроса собственности и гражданского устройства, а с нравственности человека; в груди каждого она должна убить монархический и христианский принцип» (Герцен, XXIII, 188). Гоголь в «Выбранных местах...» так увлекался пропагандой своих взглядов, что доходил до грубых выражений по адресу нерадивых.

Белинский в своем письме к писателю резко протестовал против таких грубостей, хотя и сам допустил оскорбительный тон по отношению к человеку, творчество которого он глубоко чтил.

Русские утопии

==243 Сложным промежуточным звеном между радикальными и консервативными утопистами был Ал. Григорьев (в данном случае рассматриваем его деятельность 1840-х гг., не касаясь последующей эволюции). В драме «Два эгоизма» (1845) он издевался над фурьеристом Петушевским (весьма прозрачный псевдоним!) и над славянофилом Баскаковым (намек на К. Аксакова), а в статьях и повестях той поры не раз иронизировал по поводу фурьеризма вообще. В то же самое время Григорьев сблизился с масонами, перевел на русский язык целый цикл масонских «Гимнов» (масонство Григорьева причудливо сочеталось с романтическим культом сильной личности), увлекся христианским социализмом Жорж Санд. В 1847 г. Григорьев оказался одним из немногих горячих защитников «Выбранных мест...» Гоголя, в эти ж^ годы он все больше и больше склоняется к славянофильству. Царское правительство лишь частично понимало коренные различия между радикальными и консервативными утопистами, в целом оно враждебно относилось не только к Белинскому и петрашевцам, но и к масонам, к жоржсандистам, к славянофилам, к Гоголю. Правительству требовалось беспрекословное подчинение, а не мечты об общественных преобразованиях. Особенно подозрительным и жестоко репрессивным оно стало после французской революции 1848 г.: ведь в это время и уваровскую триединую формулу стали считать демократической! Даже вполне благонамеренные деятели церкви, осмеливавшиеся неказенно говорить о христианских идеалах, оказывались под подозрением. Хомяков сообщал своей знакомой М. С. Мухановой в письме, относящемся к 1848— 1849 гг., о тревожных слухах по поводу судьбы казанского архиепископа Григория: «... говорят, что Григорий Казанский, по доносу г<енерал>-л<ейтенанта> Анненкова в коммунистическом направлении проповедей, будет удален от Синода, хотя и оправдан» (Хомяков, 8, 419; речь идет о Η. Η. Анненкове, директоре канцелярии Военного министерства, одном из членов негласного Бутурлинского ко-

==244 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... митета, образованного Николаем I 2 апреля 1848 г. для борьбы с «крамолой»), Московский генералгубернатор гр. А. А. Закревский, давно следивший за славянофилами и подозревавший их в подпольной революционной деятельности, анекдотически был убежден, что между кругами петрашевцев и славянофилами существует тайная связь. Хомяков сообщал А. Н. Попову, что, получив список арестованных петрашевцев, Закревский обратился к одному из своих знакомых: «Что, брат, видишь: из

московских славян никого не нашли в этом заговоре. Что это значит, по-твоему?» — «Не знаю, в<аше>сиятельство». — «Значит, все тут; да хитры, не поймаешь следа» (там же, 8, 199). Только, пожалуй, либеральные утописты, самым выдающимся из которых был кн. В. Ф. Одоевский, меньше испытывали притеснений цензуры и правительства. Утопии и антиутопии Одоевского, и прежде всего — некоторые рассказы из цикла «Русские ночи» (1844) и более ранние отрывки из романа «4338-й год», хотя и были неоднократно предметом научного исследования, еще нуждаются в более основательном типологическом сопоставлении с произведениями других русских утопистов 40-х гг. Жанр романа Одоевского мы сейчас назвали бы научнофантастическим. Автора больше всего занимали безграничные возможности технического прогресса, способного облегчить существование человека и создать условия для подлинно гуманистического общественного строя. Впрочем, непосредственно социально-политические проблемы у .Одоевского оттеснены именно научно-техническими описаниями. В этом он похож на Булгарина. Но даже и такие люди были под подозрением. 9 марта 1862 г. Одоевский записал в дневнике: «Я нечаянно узнал, чего мне и в голову не приходило, что император Николай Павлович считал меня самым рьяным демагогом, весьма опасным, и в каждой истории (напр<имер>, Петрашевского) полагал, что я должен быть тут замешан. Кто это мне так поусердствовал?» (ЛН. 22/24, 146). Одо-

Русские утопии

==245

евский наивно полагал, что причина — в каком-то конкретном доносе, не понимая, что суть заключается вообще в подозрительном отношении к дворянской интеллигенции. Поистине поражает совпадение суждений императора и гр. Закревского. В правительственных кругах весьма косо, например, смотрели на филантропическую деятельность Одоевского, организовавшего в столице Общество посещения бедных просителей: «Многие видели даже что-то угрожающее в том, что Общество имело у себя более 8 т<ысяч> адресов бедных... Такие слухи, как бы ни были они ложны и нелепы, не остались без последствий. Общество было заподозрено» (Путята, 1869, 20—21). Правда, царь не решился на прямую акцию запрещения Общества, руководимого Рюриковичем, именитым князем, известным писателем и ученым, но был придуман такой хитрый ход: 19 марта 1848 г. опубликован царский рескрипт о присоединении Общества к императорскому Человеколюбивому обществу, во главе которого стоял герцог Лейхтенбергский, и тем самым Общество Одоевского было все-таки ликвидировано как самостоятельная организация. Любопытно, что секретарем-казначеем Общества служил у Одоевского штабс-капитан Н. С. Кирилов, издававший вместе с М. В. Петрашевским «крамольный» «Карманный словарь иностранных слов...». На следующем витке общественного движения в России, в 1860-х гг., консервативные и либеральные утопии поблекли: они были вытеснены реальными задачами, встававшими перед страной в пору колоссальной социально-политической ломки. Радикальные шестидесятники тоже были полны сиюминутными интересами, но радужные перспективы реформенных годов обращали их взоры и в будущее.

Чернышевский и Добролюбов поразительно сочетали в себе утопизм и трезвость взгляда. В предреформенную пору и в первые месяцы после 19 февраля 1861 г. они мечтали о скорых коренных преобразованиях социальнополитического устройства России, мечтали об общенародной революции, но понимали практическую сложность ее

==246 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры.. осуществления, не хотели искусственных вспышек или бакунинского разудалого бунта, «бессмысленного и беспощадного», как сказал бы Пушкин. Незадолго до кончины Добролюбов написал знаменитое четверостишие: О, подожди еще, желанная, спя гая Помедли приходить в наш боязливый круг1 Теперь на твой призыв ответиг гишь немая, И лучшие друзья не приподыму г рук. Невозможно истолковать это стихотворение как-то иначе: конечно, в нем речь идет о революции. И Чернышевский в известной прокламации «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон» (1861) предостерегает от поспешных единичных акций протеста: надо исподволь готовиться, чтобы по сигналу подняться всей стране (многолетние споры об авторстве прокламации решены в пользу Чернышевского: найдена копия, написанная — доказано — рукой секретаря Чернышевского М. А. Воронова). В этом отношении оба вождя шестидесятников выгодно отличались от безумных радикальных организаций молодежи, о зажигательных листовках которых уже был у нас разговор. Но Чернышевскому все же не удалось освободиться от утопических наивностей, когда он сел в тюрьму и принялся за роман «Что делать?» (1863). Уже подробные, на много страниц, рассказы о швейной мастерской Веры Павловны мало чем отличаются от фантазий Ш. Фурье. За три года существования мастерской, считает автор. Вера Павловна облагодетельствовала несколько десятков девушек-модисток. Помимо дифференцированной платы за труд, всю прибыль мастерской делили поровну между всеми участниками; в целях экономии почти все девушки и женщины поселились со своими семьями в какойто грандиозной коммунальной квартире, где были, наряду с персональными, общие комнаты-спальни для нескольких старух и нескольких мальчиков и девочек (отдельные,

Русские утопии

==247

конечно, комнаты). Старухи готовили общий обед на общей кухне и т. д. Автору, видимо, и в голову не могло прийти, что не несколько десятков жильцов, а два-три человека могут кошмарно рассориться на коммунальной кухне и сломать всю идиллию. А у Чернышевского именно идиллия: большие заработки, образовательные лекции, абонирование десяти мест в итальянскую оперу, фантастический размах пикников на 50 человек... И никаких противоречий и раздоров, общее единодушие. Неприятности могут идти только извне: намекается на вызов Лопухова, мужа Веры Павловны, в некое учреждение, где интересуются мастерской, и т. д. В подробных описаниях идиллической мастерской много бросающихся в глаза несообразностей. Вера Павловна умилительно описывается автором неженкой, сибариткой, любящей долго валяться в постели, спать после обеда час-полтора, проводящей много времени в беседах с мужем — непонятно, как же она может при таком сибаритстве напряженно трудиться на равных с другими швеями (она — главная закройщица в мастерской), да еще мотаться по частным урокам, которые давала до десяти в неделю. А в известном четвертом сне Веры Павловны Чернышевский рисует будущее социалистическое общество, во многом перещеголяв самого Фурье. Русский фаланстер из чугуна, алюминия и стекла, стоящий в районе Оки, описан автором лишь как летняя резиденция двух тысяч его обитателей, а на 7— 8 холодных месяцев основная масса людей перебирается на юг, на Аравийский полуостров, где пустыня превращена в рай с помощью густой сети тех же фаланстеров, отстоящих друг от друга на 3—4 километра. Очевидно, арабы или уступили свои края русским, или слились с ними — об этом Чернышевский умалчивает: но такое даже Фурье не могло присниться! Чернышевский подробно описывает не тяжелый труд преобразований скал и пустынь в цветущие поля и города

==248

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... (он лишь скороговоркой сообщает, что на полях работают машины, и люди, обслуживающие их, постоянно поют), а отдых, большое собрание народу, до тысячи человек, в общем зале: «они каждый вечер так веселятся и танцуют» (Чернышевский, XI, 282). Любопытна эта тяга утопистов к грандиозности: у Булгарина профессор читает лекцию пяти тысячам слушателей, в театре собралось 20 тысяч зрителей; у Улыбышева в храме-пантеоне тоже находится «бесчисленное множество народу». Явное пристрастие Чернышевского к танцам и пению вызывало недовольство даже в демократическом лагере, не говоря уже о противниках. Μ. Ε. Салтыков-Щедрин в очерках «Наша общественная жизнь» (1864) предлагал отделять серьезную основу романа «Что делать?» от фурьеристских фантазий: «... всякий разумный человек, читая упомянутый выше роман, сумеет отличить живую и разумную его идею от сочиненных и только портящих дело подробностей. Но вислоухие понимают дело иначе; они обходят существенное содержание романа и приударяют насчет подробностей, а из этих подробностей всего более соблазняет их перспектива работать с пением и плясками» (Салтыков-Щедрин, 6, 326).

Вислоухие у Щедрина — обобщенный образ вульгарных, примитивно мыслящих радикалов; намек на круг В. А. Зайцева. Представители следующего общественно-политического этапа в истории России, народники, были еще большими, чем шестидесятники, утопистами, но они не дожидались благоприятных обстоятельств, они очертя голову бросались в омут немедленных реализации своих утопий: идти в народ, убивать царя и вельмож — поэтому им было не до спокойных художественных или публицистических сочинений о далеком светлом будущем. Элементы утопий, правда, содержались в народнических очерках, в повестях и романах; например, роман Η. Η. Златовратского «Устои. История одной деревни» (1883) включал достаточно идеализированные картины русской деревни предшествующих

Русские утопии

==249 десятилетий, когда крестьяне были сплочены в «мир», в общину: поэтому утопия здесь не столько о будущем, сколько о прошлом, так сказать, ретроутопия. Но Златовратского, как и других писателей народнического и околонароднического толка, больше всего волнует современность, практическое решение вопроса «Что делать?» — и поэтому предлагаются опять же утопические, но якобы решаемые в действительности идеи о сближении богачей и бедняков, народа и интеллигенции, плотской «земли» и романтической возвышенности. Ведь среди народников были не только террористы, но и мирные идеалисты, устраивавшие в деревне «интеллигентные общины», занимавшиеся крестьянским трудом; но, как правило, эти общины распадались через год-два из-за психологических конфликтов, из-за неумения вести хозяйство и т. д. Надо сказать, что русские утописты, в зависимости от исторических периодов, да и по групповым признакам заметно отличались друг от друга по отношению к практической стороне дела, к возможностям практической реализации своих идеалов. Наиболее абстрагированными оказались утопии консерваторов: прежде всего по их оторванности от нужд реальной жизни и от реальных возможностей преобразований. Кроме того, их авторы, как правило, очень боялись непредсказуемых последствий перемен. Например, старшие славянофилы, особенно И. В. Киреевский, в 1840-х гг. серьезно опасались коренной отмены крепостничества: они страшились, что власть помещика в деревне перейдет в руки чиновников и кулаков (опасения, как мы знаем, вполне реальные!). Наоборот, радикальные группы, от декабристов до народников готовы были немедленно или почти немедленно приступить к практической реализации своих замыслов, что они и делали. Но так как объективные условия русской жизни никак не могли в течение всего XIX века дать какие-то шансы на успех этим группам, и все их утопические замыслы рушились, то одно за другим

==250

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... повторялись страшные последствия: на смерть, на каторгу и тюрьмы, на ссылку и общественный остракизм обрекались десятки и сотни молодых, талантливых, активных граждан, которые могли бы принести родине и человечеству огромную пользу, если бы свои силы направляли не на негативы, а на позитивы, на созидательную деятельность. А с противоположной стороны царское правительство создавало мощнейший репрессивный аппарат для охраны устоев, бухались, почти как в бездонную бочку, громадные средства, призывались умные и активные люди — для противостояния революционерам... В этих условиях утопические социалисты, планирующие не радикальные перевороты (или лишь мечтающие о них как о далеком будущем), а довольно локальные социально-политические и бытовые преобразования, казалось бы, находились в более выгодных условиях, чем непосредственно революционеры. Но и им было сложно и трудно реализовать свои программы. Так как они использовали многие идеи и формы западноевропейских систем, созданных в буржуазных условиях, при капиталистическом строе, а общественно-политический и экономический фундамент в России был весьма отличным от западноевропейских основ и почти еще не содержал капиталистических черт, то при прямом заимствовании соответствующие принципы и структуры было трудно реализовать на практике. Поэтому буквально использованные идеи в русских условиях выглядели значительно более абстрактными, оторванными от жизни — по сравнению, скажем, с французской почвой; такая оторванность теории от русской практики стимулировала возникновение в рамках самих утопических социалистических групп заметного протеста, отталкивания, критики западных систем — с различных, впрочем, позиций (критические отзывы Белинского, Герцена, а также Достоевского и Ал. Григорьева). Но более активная жизненная позиция русских утопических социалистов по сравнению с их западными учи-

Русские утопии

==251 телями, точнее — больший социально-политический радикализм, обусловленный тяжелым гнетом в стране, заставлял, не откладывая на будущее, искать практических выходов. Помогала здесь и материальная обеспеченность русских дворян. Соратник Герцена Н. П. Огарев приобрел в 1848 г. в Симбирской губернии Тальскую писчебумажную фабрику вместе с крепостными рабочими и намеревался на разумных началах организовать их работу и быт, но почти все начинания хозяина рушились из-за его непрактичности: бумага вырабатывалась плохая, коммерческой жилки у Огарева совершенно не было: покупал нужные для производства материалы недешево, а продать продукцию не умел... Пытался приобрести облегчающий труд рабочих новые машины, но пополз слух, что многие останутся безработными; на соседних фабриках стали бояться конкуренции... В общем, в 1855 г. фабрика неожиданно сгорела дотла — Огарев вполне мог предполагать умышленный поджог. Так на ветер улетело у незадачливого социалиста миллионное состояние, которое он получил от богатого отца.

Некоторая аналогия наблюдается в практических попытках Петрашевского. Ему очень хотелось воплотить в жизнь социалистические идеи Фурье. Одно из таких мероприятий описано в воспоминаниях В. Р. Зотова (Зотов, 1890, №6, 511—513). Петрашевский решил своих крестьян в деревне Новоладожского уезда Петербургской губернии объединить в фалангу, построил светлый, просторный фаланстер, объяснил крестьянам все преимущества жизни в общем доме, но перед переселением будущих «коммунаров» в это «общежитие» оно дотла сгорело. Крестьяне предпочли остаться в своих разваливающихся избах. Многие современные исследователи (например, В. Р. Лейкина-Свирская) считают очерк Зотова сплошным вымыслом, между тем в сохранившейся до наших дней Деморовке (так была названа усадьба после ее перехода к сестре Петрашевского, Софье, вышедшей замуж за

==252 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... П. Ф. Демора: ныне Деморовка относится к Волховскому району Ленинградской обл.), местные жители рассказывают историю о пожаре и показывают то место, где стоял фаланстер. Вряд ли они читали воспоминания Зотова. А дом Петрашевского сохранился в перестроенном виде. Петрашевскому настолько страстно хотелось увидеть практическое воплощение на земле фурьеристских идей, что он в завещании, написанном во время заключения в Петропавловской крепости, отдавал треть своего имущественного наследия для отправки в Париж главе фурьеристов Виктору Консидерану, чтобы на эти средства был построен фаланстер (он, видимо, совершенно не мог предположить, что будет лишен всех прав, всего имущества). А еще раньше, в самом начале крепостного заточения, 28 мая 1849 г., Петрашевский безумно предложил царю (среди других проектов) послать Консидерану 200 тыс. рублей ассигнациями взаимообразно для строительства фаланстера под Парижем. Держи карман шире, так и расщедрился Николай на дело социализма! Более удачными оказывались городские «коммуны». Может быть потому, что совместные квартиры, совместные углы давно практиковались в России у рабочих-артельщиков3, у студентов... Н. П. Балин, один из энтузиастов кооперативного движения в России второй половины XIX века, рассказывает, что еще петрашевец В. А. Головинский и его друг Н. И. Барановский организовали своеобразный «фаланстер» (Каторга и ссылка, 1930, № 2, 87—88). Очевидно, подобная коммуна на паях была и в квартире петрашевцев С. Ф. Дурова и А. И. Пальма. Ф. М. Достоевский в 1846—1847 гг. объединился в единую коммуну с братьями Бекетовыми, о чем он сообщал М. М. Достоев3

Русская рабочая артель и в целом имеет много аналогий с «коммунами», хотя там не всегда было совместное проживание и коллективные труд и капитал. Относительно подробный анализ этой формы общежития см. в кн.: Калачов Н. В. Артели в древней и нынешней России. СПб., 1864, где имеются экзотические главы об артелях нищих, разбойников, скоморохов, бурлаков.

Русские утопии

==253 скому 26 ноября 1846 г.: «Они (Бекетовы. — Б. Е.) меня вылечили своим обществом. Наконец я предложил жить вместе. Нашлась квартира большая, и все издержки, по всем частям хозяйства, все не превышает 1200 рублей ассигнациями с человека в год. Так велики благодеяния ассоциации!» (Достоевский, 28, кн. 1, 134). Многие петрашевцы не смогли создать «ассоциацию» из-за недостатка средств. А. П. Баласогло намеревался снять большую квартиру, где можно было бы объединить тричетыре семьи, но у него совсем не было первоначальной суммы денег. Петрашевский отказал ему в займе 200—300 рублей — у него у самого таких денег не было при скупой матери. Горячий энтузиаст фурьеризма К. И. Тимковский, приехавший в октябре 1848 г. в Петербург и тут же вошедший в кружок Петрашевского, попросил позволения прочитать свою речь в ноябре. Речь его вылилась в страстную пропаганду практического фурьеризма: Тимковский предлагал в течение 3—4 лет теоретически подготовиться самим и вести активную пропаганду среди самых различных групп населения (впрочем, у него не было намека на агитацию в народе), чтобы по истечении этого срока попытаться организовать хотя бы один фаланстер на 1800 человек. По расчету Фурье и в переводе на русские деньги, для этого потребуется 3 млн. рублей серебром. Тимковский предлагал запросить эти деньги у правительства, а в случае отказа — организовать акционерное общество. Параллельно, считал автор, целесообразно развивать другие начала и объединения, особенно — коммуны (общины) коммунистов, с тем чтобы потом взаимно использовать лучшие особенности организации обществ у соседей. Конечно, все это осталось в теории, в разговорах. Коммуны, ассоциации продолжали создаваться и в последующих десятилетиях. Особенно сильная вспышка произошла после лета 1863 г., после опубликования в «Современнике» романа Чернышевского «Что делать?» А. М. Скабический писал в своих воспоминаниях: «Влияние романа

==254 ____ Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... было колоссально на все наше общество. Он сыграл великую роль в русской жизни, всю передовую интеллигенцию направив на путь социализма, низведя его из заоблачных мечтаний к современной злобе дня, указав на него, как на главную цель, к которой обязан стремиться каждый. Социализм делался таким образом обязательным в повседневной будничной жизни, не исключая пищи, одежды, жилищ и пр.» (Скабический 1928, 249). Особенно много возникло «коммун». При этом далеко не все из них носили социалистический оттенок: создавались, как и в сороковых годах, сообщества чисто профессиональные и дружеские (группа художников, будущая артель передвижников, сняла большую квартиру для совместного проживания и творческого труда; М. П. Мусоргский тоже устроил с товарищами общую квартиру). Иногда это была просто ночлежка, квартира или даже комната для нескольких бедняков. К. И. Чуковский, автор яркой статьи «История Слепцовской коммуны» (1931) цитирует (неточно) воспоминания Н. И. Свешникова о такой компании: «Вася ввел меня в коммуну, помещавшуюся в Эртелевом переулке, в доме Хрущева.

Коммуна эта занимала маленькую комнатку и членами ее состояли В<оскресенски>й, С<ергиевски>й, С<оболев>, князь 4<еркезов> и В<олков>, и тут же пребывали две нигилистки, К<оведяева>В<оронцова> и Т<имофеева>, и все они спали вповалку. Четверо первых были люди модные, потому что они только что отбыли срок заключения в крепости по прикосновенности к делу К<аракозова>. Впоследствии коммуна эта разрослась. В нее вступили покойный Орфанов, Щербатов и другие, и они сняли себе квартиру в Средней Мещанской улице» (Свешников, 1930, 159). Н. И. Свешников был простым мещанином, не избалованным европейски убранными комнатами, но и его ужаснула грязь: «На средине стола, на подносе, наполненном золою и угольями, стоял буквально черный самовар, около него блюдечки и стаканы с набросанными в

Русские утопии

==255 них окурками, а весь стол был покрыт какой-то сальной грязью, тут же лежало на бумаге чухонское масло, рассыпанная четвертка табаку и куски хлеба, и все это было покрыто пылью. На диванах, на стульях, на полу разбросаны были разные вещи и книги, а в кухне весь пол был усыпан угольями» (там же, 160). Существовали коммуны и с явно социалистическимкоммунистическим ореолом. Такова «гречевская фаланстера» Артура Бенни, наивного романтика, сына польского пастора, английского подданного (мать — англичанка), приехавшего в Россию в 1861 г. с революционными замыслами. Бенни стал работать в обновленной, либеральной газете «Северная пчела», редакция которой помещалась в доме Н. И. Греча, известного соратника Ф. Булгарина и бывшего до 1860 г. хозяином газеты. В этом же доме Бенни снял квартиру. Если только до самого Греча доходило наименование квартиры Бенни «гречевская фаланстера», то его, наверное, охватывала холодная дрожь страха. Бенни, мечтавший об общинном социализме и начитавшийся Чернышевского, пригласил к себе несколько товарищей (по характеристике хорошо знавшего Бенни Н. С. Лескова: «... один не окончивший курса студент, один вышедший в отставку кавалерийский офицер, один лекарь из малороссиян, один чиновник и один впоследствии убитый в польской банде студент из поляков»; — Лесков, 3, 355), чтобы организовать трудовую общину: каждый вносит в коллективный котел заработанные деньги, а еда, одежда, обувь являются общими. Увы, товарищи Бенни оказались плохими работниками, а социалистические принципы поняли своеобразно: «... сожители его обирали, объедали, опивали, брали его последнее белье и платье, делали на его имя долги, закладывали и продавали его заветные материнские вещи» (там же, 356). Такова уж была судьба русских фаланстеров... Неудачно кончились и попытки Бенни артельно организовать женский труд. Играя ведущую роль в газете «Северная пчела», одно время фактически возглавляя ее,

==256 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... он пригласил нескольких нуждающихся женщин и девушек из образованной среды в качестве переводчиц. «С этих пор, — иронизировал Лесков, — по всем комнатам во всех углах раздавались жаркие дебаты о праве женщин на труд, а на всех рабочих столах красовались — курительный табак, папиросные гильзы, чай и самые спартанские, но самые употребительные здесь яства: молоко и норвежские сельди» (там же, 351). Но переводы оказались сырыми, Бенни потом все переделывал, впрочем, гонорар он исправно выдавал работницам. Но последние при первом удобном случае (замужество, более выгодная работа в других изданиях) покидали «Северную пчелу», артель не состоялась. Вторая попытка Бенни была еще менее удачная: на заработанные в редакции деньги он купил четыре наборных типографских «реала» (наклонные столы с кассой типографских знаков) и поставил за них четырех бедных девушек, пообещав им платить по 20 рублей ежемесячно. Необученные наборщицы, конечно, работали медленно и плохо. Бенни, занятый организацией женского труда, сам зарабатывал в те месяцы скудные суммы и не мог регулярно отдавать девушкам обещанное — и артель и здесь распалась. Надо сказать, что «коммунистических» артелей при типографиях было немало в тогдашней России. Вот обзор петербургских коммун из отчета III отделения, основанного на донесениях тайных агентов (нужно, конечно, учитывать, что сюда попадали и просто молодежные собрания-вечеринки): «... заведовавшая хозяйством в коммуне Слепцова, дочь отставного коллежского советника девица Маркелова, проживающая в 11 линии В<асильевского> острова, в доме № 22, разрешилась два месяца тому назад сыном, прижитым ею, как она говорит, с Слепцовым. Тут же живет с нею и другой ее сын, находившийся при ней еще в доме Бекмана. Как все так называемые нигилистки занимаются преимущественно в типографиях или в двух устроенных здесь женских переплет

ав Г

Русские утопии

==257

ных мастерских, так и Маркелова пристроилась в одной из типографий Васильевского острова. Несмотря на проповедываемый этими нигилистками атеизм, Маркелова окрестила своего ребенка 22 месяца ноября, при чем находились десять стриженных девиц и двое молодых людей из нигилистов.

Коммуна, помещающаяся в 9-й роте Измайловского полка, в доме Глотова, и которая, по полученным сведениям, сего 1 декабря должна разделиться, веселилась еще всю ночь с субботы на воскресенье, при аккомпанементе двух фортепиан. Распорядительница в этой коммуне девица Котлярова вступает ныне в «гражданский брак» с студентом Дубенским, носящим славянофильскую одежду. Не теряя из виду членов разных коммун, агенты нападают на след новых коммун, о которых покуда еще нет положительных данных. Одна из них помещается в одном доме у 5-ти Углов; другая в доме Реформатской церкви, в Большой Конюшенной, вероятно, потому, что там живут две девицы Колмогоровы (дочери надворного советника), занимающиеся в женской переплетной Печаткина, а, по некоторым слухам, в одном доме, в Большой Конюшенной, бывают собрания нигилистов, где читаются даже, конечно, тайно, лекции о естественных предметах» (ЛН. 71, 454—455). Наиболее долговечной, просуществовавшей весь зимний сезон 1863—1864 гг., оказалась так называемая «Знаменская коммуна», созданная известным писателем В. А. Слепцовым. Он принадлежал к кругу «Современника», мечтал о социалистическом будущем человечества и хотел уже в самодержавной России организовать социалистический уголок. Собрав группу единомышленников, он нанял большую (11 комнат) квартиру на Знаменской улице в Петербурге. Каждый «коммунар» жил в отдельной комнате, сообща были наняты кухарка и прачка; уборку квартиры производили сами; вместе собирались в столовой и в зале-гостиной. Первоначальными коммунарами были: сам

==258 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры.. Слепцов; его гражданская жена Е. И. Ценина, видимо, быстро рассорившаяся со Слепцовым и отомстившая ему потом негативными характеристиками в своих мемуарах (вскоре она вышла замуж за великого путаника, радикального публициста Ю. Г. Жуковского, вдребезги рассорившегося с Некрасовым в конце 1860-х гг.); В. Н. Языков, чиновник Министерства внутренних дел и в то же время «нигилист», шурин Слепцова, т. е. брат жены, с которой писатель практически не жил; гражданская жена Языкова княжна Е. А. Макулова, которая, кажется, самовольно присвоила себе титул, несмотря на «нигилизм»; секретарь редакции «Современника» А. Ф. Головачев; его гражданская жена А. Г. Маркелова (Каррик), которая, если верить донесению агента, стала после Нового, т. е. 1864 года, женой Слепцова; М. Н. Коптева, в декабре 1863 г. покинувшая коммуну, возможно, из-за неловких ухаживаний Слепцова; вскоре она станет женой Артура Бенни. Таким образом, первоначально основу коммуны составило семь человек, потом к ним присоединилось еще 3—4 соратника. Слепцов, видимо, больше всего тратил денег на общую жизнь: он накупил дорогой мебели, постоянно приносил в большом количестве цветы: ему, наверное, хотелось сделать «фаланстер» в самом деле привлекательным, говоря современным языком — «рекламным». По его же инициативе в коммуне устраивались литературные и музыкальные вечера и публичные лекции с приглашением известных ученых (И. М. Сеченов, Н. И. Хлебников, П. Л. Лавров), писателей (М. Е. Салтыков-Щедрин, С. В. Максимов, В. С. Курочкин, И. Ф. Горбунов, А. И. Левитов), музыкантов (супруги А. Н. и В. С. Серовы); на эти вечера приходило много знакомых, собиралось несколько десятков человек. Однако и эту коммуну погубили раздоры. Возникали психологические несоответствия, споры относительно денежных трат и вообще быта. Первоначально были наняты две служанки, но потом пришлось самим убирать комнаты. Пытались экономить на «вторниках», журфиксах,

Русские утопии

==259

когда приходило много гостей: выставляли лишь чай, графин водки, соленые огурцы, редьку, нарезанную ломтями, селедку, ситный (серый) хлеб. Привередничающие коммунары во главе с Е. И. Цениной требовали белого и посылали служанок за французскими булочками. Плебеи прозвали за это неженок «аристократами», а те плебеев — «бурыми». Кухарка и прачка, вдохновленные идеями социализма, пожелали быть равными членами, коммунары, очевидно, не смели им отказать, но радости не испытывали. Похоже, что коммунары очень приуныли, когда оказалось, что нужно выкладывать большие суммы денег (при служанках — свыше 80 рублей в месяц, да и потом — больше 60-ти), регулярно убирать помещение, чистить лампы и самовары. Слепцов лихорадочно пытался сохранить «дело», как он называл свою коммуну. Одна из последних его попыток — организовать столярную артель. Но и здесь ничего не вышло, артель приносила лишь убытки. К лету 1864 г. коммуна прекратила свое существование, жильцы разъехались по индивидуальным квартирам, III отделение, которое на слежку и подкупы тратило немало денег, могло вздохнуть удовлетворенно (некий агент просаживал большие средства, спаивая в ресторанах ночи напролет известного поэта Д. Д. Минаева, который был частым посетителем Знаменской коммуны и мог кое-что рассказать любопытного для тайной полиции: впрочем, он мог и сочинять, водить за нос щедрого собеседника). Любопытно, что хозяин квартиры, обеспокоенный слухами и вниманием полиции, рад был развалу коммуны и даже простил жильцам большую сумму долга. Важно отметить, что неудачи не потрясли Слепцова, он до кончины (1878 г.) оставался социалистом, в последние годы жизни он задумал создать роман «Остров Утопия». В бумагах писателя сохранились конспекты сочинений Фурье — об устройстве фаланстеров. Своеобразными вариантами «коммун» были швейные мастерские, которые под влиянием «Что делать?» тоже » 9*

==260

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... были очень популярны в шестидесятых годах. Но быстро сказка сказывается... В реальности все начинания терпели крах. Писательница Ε. Η. Водовозова в своих воспоминаниях «На заре жизни» подробно рассказывает о судьбе двух петербургских затей. Группа радикальных дам решила во что бы то ни стало организовать швейную мастерскую. Инициаторы были небогатые, с трудом удалось собрать 25 рублей на наем меблированной комнаты, еще какую-то сумму набрали для первых закупок. Пригласили четырех портних; одна из дам, когда-то обучавшаяся кройке, согласилась возглавить ателье, и сразу же начались трения: портнихи, не видя властной «сильной руки», стали распоясываться, фамильярно и грубо относиться к руководительнице. Последняя, взявшись кроить, испортила одно платье. За вычетом цены этого платья и купленных материалов, оказалось, что к концу первого месяца не только не появилось прибыли, но и вообще денег хватило лишь на жалованье одной портнихе, а для остальных снова пришлось собирать средства у знакомых. Работницы с грубостями покинули мастерскую. Вторая просуществовала чуть дольше, полгода, молодой шестидесятник, которого Ε. Η. Водовозова зашифровала «Д. С.»4, заявил, что может первые полгода ежемесячно отдавать по 100 рублей (серебром?) на организацию мастерской. Возглавила ее интеллигентная г-жа Полянская, знающая несколько языков и общающаяся со светскими кругами столицы, поэтому сразу добывшая достаточное число заказчиц. Полянская оказалась и очень практичной: сняла недорогую квартиру и т. п. Шесть портних сразу же стали хорошо зарабатывать; через три месяца Полянская за ту же плату сократила им рабочий день на час, а в этот час — прямо по роману Чернышевского — устроила чтения произведений русских писателей 4

Вероятнее всего, это Д. Д. Семенов, учитель географии в Смольном институте, соратник К. Д. Ушинского.

Русские утопии

==261

(Гоголь, Некрасов, Островский). Заказов стало так много, что можно было приглашать новых портних. Д. С. выложил заветную, съэкономленную тысячу рублей и выкупил из публичного дома трех девушек. Они-то и погубили хорошо начатое дело: работать ленились, да и шить-то не умели, портили материалы, чтение классики их совершенно не интересовало; вели себя по отношению к сослуживцам нагло и грубо, а главное, начали так грубить заказчицам, что попросту отваживали их от мастерской. Полянская, оскорбленная и опозоренная, покинула мастерскую, другого руководителя не нашлось, пришлось ателье закрыть.

Преображение «падших» женщин в нормальных членов общества хорошо проходит на бумаге, в жизни все оказывается значительно драматичнее. В тех же воспоминаниях Ε. Η. Водовозовой рассказывается о различных судьбах трех вызволенных из «ямы» женщин (деньги были собраны с помощью благотворительного концерта). Круг радикальной интеллигенции, участвовавший в выкупе, решил, что эксперимент -со швейной мастерской был явно неудачным, надо несчастных созданий увезти в деревню, в гармоничный мир природы и патриархальности. С первой проституткой неудача возникла мгновенно. Ее согласилась взять с собой в имение почтенная дама. По словам этой благодетельницы, «ее спутница так скандалила на железной дороге, что вынудила ее пересесть в другое отделение вагона. Когда она доехала до места назначения, проститутки уже не оказалось в вагоне, а куда она исчезла, дама не стала справляться, так как решила, что она отравит ей все лето». Вторую особу довезли до деревни, но «она проявила необузданный характер, предавалась беспрерывным вспышкам гнева»; кончилось дело тем, что собрали ей денег на дорогу и отправили восвояси. И лишь третья, «кроткого, миролюбивого характера, честная по натуре, всем своим любящим сердцем привязалась к человеку, который помог ей освободиться из дома терпимости; она вполне добропорядоч-

==262

Б. Ф. Егоров. Очерки, по истории русской культуры... но прожила всю свою недолголетнюю жизнь, работала, сколько хватало сил, но оказалась крайне болезненною» (Водовозова, 2, 1987, 196—197). Любопытно, что Чернышевский, ратовавший в романе за вызволение «падших» женщин и включение их в социалистическое общество, в реальной действительности оказывался другим человеком. Его соратник, младший товарищ Н. А. Добролюбов влюбился в борделе в довольно симпатичную и неглупую Терезу Грюнвальд и вознамерился на ней жениться — объявив об этом Чернышевскому, когда находился на лечении в Старой Руссе. Чернышевский встретил друга на вокзале, насильно отвез к себе, держал несколько дней чуть ли не взаперти, пока Добролюбов наконец не дал слово, что не женится. Т. К. Грюнвальд потом много денег вытянула у Добролюбова и Чернышевского. После смерти первого она оказалась в Дерпте, писала оттуда Чернышевскому просьбы о помощи, сообщала, что стала честной женщиной, поступила на акушерские курсы при университете... (автор этих строк специально изучал университетский архив: в списках обучавшихся на акушерских курсах никакой Грюнвальд не числилось). Чернышевский продолжал ей помогать. Кажется, единственный известный писатель, который в самом деле, хотя и без венчания, женился на «падшей» женщине, был Ал. Григорьев. Он довольно рано ушел от своей беспутной жены, Лидии Корш (сестра известных журналистов), и сам вел жизнь весьма беспутную; в 1858 г. сошелся в петербургских «номерах» (дешевой гостинице) с еще более беспутной по профессии М. Ф. Дубровской — и остался с ней до смерти, хотя несколько раз убегал от нее; но потом сходился снова. Много нервов попортила ему Мария Федоровна: требовала, чтобы он ее учил французскому языку, но, видимо, была плохой ученицей, настояла на участии своем в любительских спектаклях, но проявила бездарность, да еще и

дико перессорилась со всеми... До самой смерти писателя в 1864 г. семейная жизнь Григорьевых была сущим кошмаром.

Русские утопии

==263 После его кончины Дубровской помогали друзья покойного Ф. М. Достоевский и Н. Н. Страхов. В. П. Боткин колебался, однако, по настоянию «социалистических» друзей, официально женился на французской модистке с Кузнецкого Моста в Москве, но через несколько месяцев навсегда с ней расстался, обеспечив, правда, ей безбедное существование. В преддверии хождения в народ некоторые молодые шестидесятники чуть ли не идейно женились на крестьянках. Е. Н. Водовозова рассказывает одну такую драматическую историю. Небогатый помещик Голковский, желая сблизиться с народом, женился на девушке из бедной крестьянской семьи. И она, и родня были очень довольны, но затем начались конфликты. Первое потрясение его деревенские родственники испытали, когда он решил поделиться своей землей с самыми бедными крестьянами. Совсем уже в ярость пришли, когда он стал сам пахать, да еще отдал барский дом под земскую больницу и аптеку, поселившись в простой избе. Жена еще стала люто ревновать Голковского к появившемуся земскому врачу с семьей и к приезжавшим друзьям. Кончилось дело тем, что жена назло, открыто сошлась с нанятым работником, и Голковский вынужден был, оставив участок жене, переселиться в Петербург. Социальные различия создавали не только экономическое неравенство. Большая разница в воспитании, образовании, в психологическом складе и вкусах — все это оказывалось причиной частого несоответствия, неслияния людей, несмотря на желание благородных мечтателей немедленно ликвидировать социальные пропасти. Что еще совершенно не учитывали утописты, это наличие генетического мещанства у многих «поднимаемых» вверх по социальным ступеням: зависти, жадности, эгоизма, бездуховности. Чрезвычайно трудно из таких людей делать коммунистических соратников. Парадоксально также, что, наряду с решительной борьбой против неравенства, шестидесятники сектантски обособлялись от всех «несвоих». Очень хорошо описывал

==264

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... эти черты А. М. Скабический: « Как и во всякой секте, люди, принадлежавшие к ней, одни лишь

считались верными, избранниками, солью земли. Все же прочее человечество считалось сонмищем нечестивых пошляков и презренных филистеров (...). Желание ни в чем не походить на презренных филистеров простиралось на самую внешность новых людей, и, таким образом, появились те пресловутые нигилистические костюмы, в которых щеголяла молодежь в течение 1860-х и 1870-х гг. Пледы и сучковатые дубинки, стриженые волосы и космы сзади до плеч, синие очки, фра-дьявольские шляпы и конфедератки, — боже, в каком поэтическом ореоле рисовалось все это в те времена и как заставляло биться молодые сердца, причем следует принять в соображение, что все это носилось не из одних только рациональных соображений и не ради одного желания опроститься, а демонстративно, чтобы открыто выставить свою принадлежность к сонму избранных. Я помню, с каким шиком и смаком две барышни уписывали ржавую селедку и тухлую ветчину из мелочной лавочки, и я убежден, что никакие тонкие яства в родительском доме не доставляли им такого наслаждения, как этот плебейский завтрак на студенческой мансарде. Что касается нашего кружка, то заплатили и мы дань всем этим веяниям. Так, многие наши чаепития на топоровском чердачке были посвящены рассуждениям о том, какую снедь следует считать необходимостью, какую — роскошью. Икра и сардины подверглись единодушному запрещению. Относительно селедок и яблоков голоса разделились, так как селедки входят в обычное меню обедов рабочих, а от яблоков не отказывается последняя нищенка. Виноградные вина подверглись решительному остракизму; водка же и пиво получили разрешение опять-таки потому, что для миллионов рабочего люда в этих напитках заключается единственная радость жизни. Табак же получил двойную санкцию: кроме того, что курят люди всех сословий, даже и такой ригорист, как Рахметов, и тот позволял себе выкурить сигару, да еще дорогую. Само

Русские утопии

==265 собою разумеется, что все это ограничивалось теорией. На практике же мы ни от чего не отказывались» (Скабичевский, 250). Утопические идеалы социализма и коммунизма затронули и проблемы равенства и свободы членов семьи. Западноевропейские лозунги социалистов и коммунистов о свободе женщины и о необходимости разрушить буржуазную семью5 докатывались до России не столько в виде теоретических сочинений, сколько в сюжетах романов Жорж Санд. Влияние французской писательницы было очень сильным в 1840-х гг.; по ее идеалам строилась личная жизнь, вплоть до мелочей: Белинский настоял, чтобы не он ехал в Москву за своей невестой, а чтобы она сама, одна, прибыла в Питер к жениху... Русские западники начала сороковых годов: сперва В. Боткин, а потом Белинский, — истолковывали верность пушкинской Татьяны мужу как своего рода проституцию: продолжает любить Онегина, но остается верной старому генералу (любопытна эта всеобщая ошибка, связанная с явной массовой нелюбовью читателей к мужу Татьяны: он воспринимается стариком уже в течение двух столетий, в том числе целое столетие после создания Чайковским оперы и оперного персонажа Гремина; между тем пушкинский муж — друг юности Онегина, так что разница в возрасте должна быть небольшая; он — «толстый», он «в сраженьях изувечен», но совсем не старый: участники наполеоновских войн становились генералами в тридцать лет). Белин-

5

Любопытно, что Карл Маркс, разрушавший в «Манифесте коммунистической партии» буржуазную семью, в реальности был убежденным семьянином, что не мешало ему тайно жить со своей служанкой; то, что родившийся мальчик — сын Маркса, знал только Энгельс, он сообщил об этом дочерям друга перед своей смертью. Сам Энгельс был в делах любви откровеннее Маркса: он никогда не заводил официальной семьи, довольно открыто жил со своими служанками, наставлял рога товарищамкоммунистам и т. д. Подробнее см. об этом в статье: Вахрушев В. Ничто человеческое нам не чуждо, или Почти неизвестные классики // Волга. 1994, № 3—4, С. 133—141.

==266 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ский в 9-й статье цикла «Сочинения Александра Пушкина» обрушивается на Татьяну: как она смела отказать Онегину! Более глубоко, хотя тоже не без жоржсандизма, отнесся к сюжету «Евгения Онегина» П. В. Анненков в следующем десятилетии, когда анализировал «Дворянское гнездо» Тургенева: он обвинил Татьяну лишь в обмане доверившегося ей мужа, т. е. в утаивании своих истинных чувств. Консервативные противники русских радикалов воспринимали их свободолюбивые идеалы как призыв чуть ли не к свальному сожительству, к «тройным» бракам и т. п. В действительности все это было не так просто. «Тройные» браки достаточно широко были распространены как раз в аристократических сферах — разумеется, в тайных или полутайных вариантах; по крайней мере, знавшие о супружеских изменах стыдливо отворачивались и делали вид, что ничего не знают. Близким, однако, все это сообщалось довольно откровенно, может быть не всегда с расшифровкой имен (Лермонтов хвастался А. А. Краевскому, что у него одновременно три-четыре светских романа, так что и в бордель ходить не нужно: см. об этом в письме Белинского к Боткину от 16—21 апреля 1840 г.). И в высших же сферах, начиная с императорской фамилии, да и в провинциальной помещичьей среде полутайно-полуявно мужчины содержали любовниц. В случае же желания одного из супругов (или даже сразу обоих) официально развестись возникали часто непреодолимые трудности. Лишь в романах, созданных под влиянием Жорж Санд, это было просто. В повести А. В. Дружинина «Полинька Сакс» (1847) описывается благородное поведение Константина Сакса, узнавшего о любви жены к другому, — Саксу, как в волшебной сказке, моментально удается получить развод. На самом деле ой как непросто было получить в царской России развод! Все увеличивающееся количество желавших развестись заставляло светские и церковные власти ужесточать правила и сокращать официально при-

Русские утопии

==267 нимаемые поводы. По закону 1839 г. осталось всего четыре причины: прелюбодеяние, половая импотенция мужчины (если она длится три года, а возникла еще до брака), безвестное отсутствие в течение пяти лет, лишение по суду всех прав состояния. Так что нормальная психологическая или физиологическая несовместимость совершенно не принималась во внимание. Характерно также, что все дела о разводе решались не гражданскими судами, а духовной консисторией, а затем утверждались архиереями; окончательное решение выносил Святейший Синод (для неправославных христианских конфессий, для магометан и иудеев тоже дела разбирались в соответствующих духовных учреждениях). Так что развод фактически было чрезвычайно трудно осуществить. Известный поэт и драматург граф А. К. Толстой в 1850 г. влюбился (взаимно) в жену гвардейского полковника Л. Ф. Миллера Софью Андреевну, она вскоре стала его гражданской женой, но реальные супруги потом 13 лет добивались официального развода, которому препятствовали и полковник, и мать графа; став графиней Софьей Андреевной Толстой (не путать ее с полной тезкой — знаменитой женой другого графа-писателя), несчастная женщина наконец обрела мир и гармонию семейной жизни. Пример совсем другого рода: роковая женщина А. П. Суслова, в свое время принесшая столько мучений Достоевскому, стала в 1880 г. женой молодого В. В. Розанова, вскоре не вынесшего адской совместной жизни и ушедшего от Сусловой; она потом никак не хотела дать развода Розанову, он много лет потом мучился, тайно обвенчался в 1891 г. с другой женщиной, а дети его от этого брака оказались незаконнорожденными. Полвека ранее подобная история произошла с соратником Герцена Н. П. Огаревым. Сосланный в 1835 г. за участие в студенческом кружке в Пензу, он был обласкан губернатором А. А. Панчулидзевым. Зная о несметных богатствах Огарева-отца, губернатор поспешил женить наивного юношу на своей племяннице Марье Львовне, в буду-

==268 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... щем «плешивой вакханке», по характеристике Герцена, совершенно чужой мужу по духу; семья распалась, но когда Огарев «незаконно» женился на любимой девушке, Н. А. Тучковой, то Марья Львовна наотрез отказала в согласии на развод; несколько лет молодые мучались, и лишь смерть бывшей жены в 1853 г. развязала им руки. О губернаторе Панчулидзеве стоит рассказать подробнее. Его облик еще колоритнее, чем сюжеты утопических романов. Паноптикум николаевских сановников был весьма многоликим. Панчулидзев принадлежал к довольно типичному для тех времен разряду чиновников, дослужившихся до высоких постов, благодаря личному лакейству и семейным связям (отец его был саратовским губернатором), но оставшихся мелкими душонками на уровне какого-нибудь гоголевского городничего. Когда губернатору нужно было женить Огарева на своей племяннице, он рассыпался в любезностях; на позднейшие почти открытые связи Марьи Львовны в России и за границей со знакомыми Огарева, не отличавшимися высокой нравственностью, Панчулидзев смотрел снисходительно; но, когда возникла угроза ухода Огарева от жены и соответственно уплыва миллионных богатств, тут губернатор встрепенулся; он был инициатором фантастических доносов на Огарева и особенно на его потенциального тестя А. А. Тучкова: якобы создан революционный кружок! Досталось от III отделения и Тучкову, и Огареву, лишь при либерализме нового, александровского царствования соратнику

Герцена удалось ускользнуть за границу. А Панчулидзев еще продолжал царствовать в Пензе, пока его не настигла кара. Он распоясался, видно, настолько, что занимался откровенным грабежом подданных, помимо обычного взяточничества. В «Колоколе» от 1 ноября 1858 г. появилась статья «Танеевское дело» с разоблачением деяний пензенского губернатора, в том числе рассказывалась такая история: откупщик Ненюков, ежегодно плативший Панчулидзеву нелегальную дань в 2000 рублей, однажды послал сына с извинениями и с отдачей только тысячи, с

Русские утопии

==269 обещанием вскорости доставить и вторую половину взятки; губернатор взъярился, выхватил у молодого человека его бумажник и забрал вообще все деньги, находившиеся там; тот пытался бороться, но губернатор его осилил, и растрепанный юноша, убегая, кричал на лестнице о бандитизме губернатора, так что история быстро распространилась по Пензе и попала в числе других подвигов Панчулидзева на страницы «Колокола»; александровская администрация не очень жаловала николаевских монстров, тут же была создана представительная ревизионная комиссия, которая потом отдала многих чиновников под суд, а сам губернатор был отправлен на заслуженный отдых. И вот, ожидая ревизии и уже прочитав статью в «Колоколе», Панчулидзев сделал еще одну пакость. Он оказался в уездном городе Чембаре, местные чиновники должны были ему представляться, подошел к нему и брат великого критика Константин: «Титулярный советник Белинский!» — «А, знаю! — сказал злорадно губернатор. — Пьяный советник Белинский», — и отвернулся. Брат не имел никакого отношения к журналистике и литературе, был отягощен семьей (8 детей!), но для Панчулидзева это была одна ненавистная компания: Герцен, Огарев, Белинский... Дикого каламбура губернатора было достаточно, чтобы бедного чиновника тотчас же отправить на жалкую пенсию (Захарьин, 1898, 918—919). Вот на каком бытовом фоне создавались утопические концепции! Вернемся, однако, к разводам. Лишь сильные мира сего перепрыгивали через законы, и то не всегда удачно. Колоритна в этом смысле история П. А. Клейнмихеля, еще до того, как он стал графом и всесильным николаевским министром. Будучи в молодые годы адъютантом Аракчеева и быстро поднимаясь по ступенькам чинов и званий (22-летним он в 1816 г. был произведен в полковники), Клейнмихель именно в этом году нахально увез под венец девицу Варвару Кокошкину, сестру петербургского оберполицмейстера, несмотря на несогласие ее матери на брак. Александр I, любивший Клейнмихеля, ограничился распо-

==270 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры...

ряжением об аресте на две недели, хотя такой поступок мог стоить бравому офицеру карьеры. Но увезенная оказалась не очень верной супругой, пошли слухи об ее измене, в 1828 г. встал вопрос о разводе. Клейнмихель энергично хлопотал, заявил о своей «прелюбодейской» вине (фактически сделал это за взятку: жена за такое заявление отдала ему свое приданое!). Кое-как удалось убедить духовную консисторию и Синод — развод дали, однако приговорили «виновника» к 7 годам церковной епитимьи и к запрещению вступать в новый брак (не разобрались, что ли: хотя жена и православная, но «нарушитель» оказался лютеранином, а юстиц-коллегия по делам Лифляндии и Эстляндии не применила этих мер). Но когда Клейнмихель попытался в 1829 г. жениться второй раз и опять же на православной, на кузине своей первой жены фрейлине Марии Кокошкиной, то здесь Синод, опираясь на свое прежнее решение, запретил «прелюбодею» вступать в брак, несмотря на явное желание Николая I помочь своему любимцу (Клейнмихель завоевал любовь и этого государя!). Но все же когда «прелюбодей», став в 1832 г. генерал-адъютантом царя и начальником департамента военного министерства, снова задумал жениться, тут уже никакой Синод не мог ему воспрепятствовать. Избранницей генерала стала 22-летняя вдова Клеопатра Петровна Хорват (урожденная Ильинская). Злые языки утверждали, что ни сам Клейнмихель, ни его супруга не были способны к деторождению, а между тем у них появилось семь детей: якобы Николай I прикрывал грехи свои и своей любовницы фрейлины Варвары Нелидовой (сестры мужа сестры Клеопатры Петровны): когда наступала пора рожать фрейлине, то г-жа Клейнмихель устраивала себе накладной «живот», потом якобы рожала и принимала в семью побочных детей Николая I6. 6

См.: Булгакова Л. А. Граф Петр Андреевич Клейнмихель (Из истории генеалогических связей) // Из глубины времен. Вып. 4. СПб., 1995, С. 61—70; <Бурнашев В. П.> Беременность графини

==271

Русские утопии Еще одна неприятная история с разводом. Выше говорилось, что известный николаевский вельможа ковский генерал-губернатор граф А. А. Закревский о баловал свою дочь, графиню Нессельроде (невестку к лера). Она жила при отце, давно покинув постылого жа, и полюбила чиновника из канцелярии отца, к Д. В. Друцкого-Соколинского. Отец пытался заговорг разводе с семьей Нессельроде, но получил решител! отказ. Граф надеялся на помощь друга молодости к А. Ф. Орлова, когда-то всесильного начальника III ι ления, а тогда (1859) — председателя Государствев Совета; Орлов обратился к Александру II, но тот нился: развод, дескать, прерогатива духовных вла Закревский все же понадеялся на будущее заступнич« императора и устроил тайное венчание молодых в р, ском селе, выдал — явно незаконно! — заграничные порта молодоженам, и они на несколько лет укати Западную Европу. Однако история получила огласка кревский лишился должности; впрочем, через неск( лет Александр II помиловал Друцких и как бы сан1 нировал их брак. Даже на самом «верху», в императорской семье вод был почти немыслимым делом. Великий князь стантин Павлович, брат Александра I, много лет доби развода со своей женой Анной Федоровной (герцо! Саксен-Кобургской Анной): кажется, она ему измeняJ но вдовствующая императрица Мария Федоровна, матушка Константина, решительно противилась, сч что такой развод и бросит тень на императорскую ( лию и пагубно отразится на общественных нравах кать, если такое можно брату царя — и т. д. Α Κοι тин, бывший с 1816 г. польским правителем, влюби фактически женился на красивой полячке Иоанне зинской. Все-таки в 1820 г. Константин добился pf Клеопатры Петровны Клейнмихель и роды Варвары Арка, Нелидовой // Новое литературное обозрение. № 4 1993, (Публ. и комм. А. И. Рейтблата); Добролюбов Н. А. Слухи (I, 1

==272 _____Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... и официального брака с Грудзинской, получившей от Александра I титул княгини Лович. Царь издал специальный манифест о разводе и браке Константина с интересным уточняющим дополнением: «...если какое лицо из императорской фамилии вступит в брачный союз с лицом, не имеющим соответственного достоинства, т. е., не принадлежащим ни к какому царствующему или владетельному дому, в таком случае лицо императорской фамилии не может сообщить другому прав, принадлежащих членам императорской фамилии, и рождаемые от такого союза дети не имеют права на наследование престола» (П. <К. М. Плавлинский7>, 1903, 96). Именно потому, возможно, Константин и отказался заранее от наследования престола после бездетного брата — в пользу Николая Павловича, младшего брата. Потому-то, зная все сложности и часто непреодолимые трудности расторгнуть брак, представители либеральной и демократической среды, не отягощенные лицемерными правилами высшего света, более свободно выражавшие свои чувства и отношения, не дожидались развода и так же относительно свободно уходили к любимым. Потому-то и возникали в консервативных кругах сплетни о разврате и «тройных» браках. Но в большинстве случаев был просто уход из одной семьи и создание другой. Н. А. Некрасов и А. Я. Панаева полюбили друг друга, и хотя формально Некрасов и Панаевы жили в одной квартире, но фактически уже И. И. Панаев стал третьим лишним, что, впрочем, не затемнило и не загрязнило отношения мужчин между собою, они продолжали издавать «Современник» (разрешению ситуации помогло легкомыслие Панаева и его барская привычка к общению с любовницами). А. И. Герцен «увел» жену друга, Н. А. Тучкову-Огареву, но все трое остались в очень добрых взаимоотношениях. Человек из круга Чернышевского—Добролюбова, врач П. И. Боков вызволил из деспотической семьи генерала А. А. Обручева дочь Марию, рвущуюся к свободе и знаниям, вначале фиктивно женился на ней, а затем и

Русские утопии

==273 фактически; но потом Мария полюбила своего учителя, знаменитого И. М. Сеченова и стала его гражданской женой (долгие годы этот «треугольник» — Боков — Обручева — Сеченов считался прототипическим для сюжета романа Чернышевского «Что делать?», но в 1954 г. ленинградский литературовед С. А. Рейсер доказал, что разрыв первой семьи произошел уже после создания романа; Чернышевский, впрочем, мог заимствовать из истории Боковых начало своего сюжета, женитьбу Лопухова на Вере Павловне с целью вызволить ее из «темного царства»). Следует еще добавить, что

после ухода Марии Александровны к Сеченову Боков со скандалом увел от видного петербургского чиновника, тайного советника Измайлова его красавицу-жену, урожденную баронессу д'Адельгейм. Но нет дыма без огня. «Тройчатки» редко, но возникали в демократическом обществе. Известные шестидесятники Шелгуновы в связи с возникшей любовью Людмилы Петровны к М. Л. Михайлову взяли последнего в свою семью и как бы жили втроем; нужно, увы, учесть повышенную страстность Шелгуновой, ее частое заигрывание и с другими мужчинами: Я. П. Полонский, А. В. Дружинин, Д. В. Григорович, И. С. Тургенев были объектами ее ухаживания. Много сплетен ходило в обществе и о страстной натуре Ольги Сократовны, жены Чернышевского, однако здесь документальных доказательств не сохранилось, поэтому необходимо все предположения относить именно к разряду сплетен. Но что является достоверным, это теоретическая убежденность Чернышевского в возможности жизни втроем. Внешне сюжет его романа «Что делать?» (1863) демонстрирует типично «жоржсандовский» мотив свободного чувства, но без всякой «тройчатки»: Лопухов вызволяет Веру Павловну из мещанской бездуховности, у них создается счастливая семья шестидесятников, но постоянно растут привязанности у Веры Павловны и у друга дома Кирсанова; Лопухов, поняв, устраняется вплоть до имитации самоубийства, и Вера Павловна становится Кирсано-

==274 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... вой, второе ее замужество еще более радужно и благополучно. Характерна здесь ложная смерть супруга: герои явно не надеялись на возможность развода. Это внешне. А если внимательно вчитаться в длинные и скучные рассуждения автора-повествователя и его персонажей в критическую пору растущего чувства любви Веры и Кирсанова, то явно обнаруживается привлечение другого возможного варианта: жизни втроем. На это вначале намекают сам автор-повествователь в длинных разговорах с «проницательным читателем» и еще Лопухов, потом открыто, со свойственной ему прямотой, подсказывает такой вариант в диалоге с Верой Павловной Рахметов: дескать, можно бы вам все спокойно устроить и жить втроем в одной квартире (раздел XXX главы 3 романа); наконец, когда уже Вера Павловна стала Кирсановой, она как бы подводит итог проблеме, путано объясняя, что готова была бы согласиться на сожительство втроем, но, во-первых, оба мужчины были совершенно равны по уму, развитию и характеру, и сама Вера Павловна была равна им, а, во-вторых, она чувствовала себя зависимой от доброй воли Лопухова (согласитесь, объяснение нелогичное, вторая причина противоречит первой и т. д. — но, главное. Вера Павловна отвергла тройной вариант и предпочла традиционную семью). Запутанность всех этих намеков и объяснений воспринималась консервативными критиками романа как призыв к откровенному разврату: например, Рахметов истолковывался как любовник Веры Павловны. Конечно, такое и во сне не чудилось Чернышевскому. Однако романист и после «Что делать?» не оставил забытой свою идею «тройчатки». По воспоминаниям его сибирских знакомых, он и в ссылке в разных вариантах обрабатывал этот сюжет, уже более прозрачно «треугольный». В пересказе В. Г. Короленко (очерк «Воспоминания о Чернышевском», 1890—1894) мы знаем повесть «Не для всех» (или «Другим нельзя», неуверенно

добавляет Короленко). Русская девушка любит двух своих поклонников — одинаково; следуют бурные перипетии, пока все

Русские утопии

==275

трое не оказываются на необитаемом острове и не приходят к решению гармонично зажить втроем. Каракозовцы В. Н. Шаганов и П. Ф. Николаев, отправленные на каторгу в Забайкалье, лично слышали чтение Чернышевским своих сибирских произведений (очерк Шаганова «Н. Г. Чернышевский на каторге и ссылке», 1890, и Николаева «Личные воспоминания о пребывании Н. Г. Чернышевского в каторге», 1906), и у этих мемуаристов речь идет не о повести, а о пьесе (комедии) «Другим нельзя», которую Чернышевский читал своим товарищам по каторге. Возможно, это разные варианты одного и того же сюжета, но характерно, что жанр пьесы документально подтверждается сохранившимися двумя (и началом третьего) действиями произведения, названного автором вначале «Другим нельзя», но потом, после зачеркивания первого, получившего название «Драма без развязки». Здесь действие развивается в русской провинциальной глуши, в чиновничьем и помещичьем мире, без всяких экзотических островов, но развязка та же, что и в пересказе Короленко — жизнь втроем. Конечно, легко было изображать все драматические коллизии на бумаге, в жизни все было значительно труднее. Чернышевский описывал своих героев разумными и волевыми, почти без усилий и последствий заглушивших в своих душах ревность, но сам он однажды приоткрыл в письме к Некрасову от 5 ноября 1856 г. такие трагические бездны своей судьбы, которые показывают колоссальный разрыв между утопическими конструкциями и реальными жизненными чувствами человека: «... не от мировых вопросов люди топятся, стреляются, делаются пьяницами, — я испытал это и знаю, что поэзия сердца имеет такие (же) права, как и поэзия мысли» (Чернышевский, XIV, 322). Мы не знаем, как переживали тройственную жизнь такие благородные люди, как Н. В. Шелгунов, но то, что реальная ревность имеет мало общего с теоретико-утопической, мы можем видеть на примере семейной драмы А. И. Герцена, когда его первая жена Наталия Александ-

==276

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ровна страстно влюбилась в поэта Георга Гервега: потрясающие страницу «Былого и дум» показывают всю мучительную глубину и неизбежность любви и ревности. А сама Наталия Александровна сгорела в страданиях любви и раскаяния, показав, как неимоверно трудно честному и глубокому человеку преодолеть коллизию двойственных личных притяжений. Делать семейные и любовные эксперименты, конечно, на первый взгляд было проще, чем социальнополитические: не надо совершать революцию, достаточно участия всего нескольких человек. Но реальность показала, насколько непросто разрушать и переделывать созданные столетиями и тысячелетиями человеческие чувства и привычки. Семейные и любовные утопии, одна за другой, терпели крах, как и другие утопий. Но, как говорил Б. В. Томашевский, история никогда никого ничему не учит. Чудовищные утопические эксперименты XX века, заканчивавшиеся катастрофическими развалами, печальный тому пример.

==277

00.htm - glava09 ОБРАЗОВАНИЕ. УЧЕБНЫЕ ЗАВЕДЕНИЯ Уже в век Просвещения, в XVIII столетии, стало ясно, что страна может быть значительной в ряду других лишь при хорошо подготовленном обучении своих граждан. Для развития промышленности нужны были знания. Для военного искусства и военной промышленности — то же самое. Даже для чиновничьей службы требовалось образование. От Петра I до Екатерины II русские монархи мучительно пытались соединить рабский социально-политический строй с просвещением своего народа. Просвещение тогда постоянно натыкалось на жестокие препоны: защитники существующего режима никак не хотели массово создавать культурных людей, рвущихся к свободе, а образованные люди, естественно, не хотели жить в клетке и медленно, но верно расшатывали деспотический строй. Эти коллизии перешли и в еще более просвещенный XIX век. Воцарение Александра I, либеральные реформы первых лет XIX века задели и сферу образования. В 1802 г., в ряду других министерств, было впервые создано Министерство народного просвещения (первый министр — в 1802—1810 гг. — граф П. В. Завадовский). В министерстве сразу же взялись за упорядочение и расширение образовательной системы, начиная с самых низших уровней. В 1804 г. Александр I утвердил разработанный в министерстве «Устав учебных заведений». Предполагалось в каждом губернском городе открыть гимназию, в каждом уездном, т. е., по-нашему, районном, — уездные училища, а при церквах, при церковных приходах — приходские училища; таким образом, приходские училища должны охватывать густой сетью всю страну: находиться и в губернских городах, и в уездных, и в селах. В приходских училищах срок обучения был один год; за это время учащиеся должны были научиться читать, писать, производить элементарные арифметические дей-

==278

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ствия; в центре учебной программы, естественно, был Закон Божий, кроме того, преподавались основы природоведения и гигиены. Окончившие приходское могли поступить в уездное училище, уже двухгодичное. Здесь, наряду с Законом Божьим, грамматикой, арифметикой, преподавались геометрия, физика, естествознание, география, история. Если бы замыслы александровских реформаторов были бы осуществлены, если хотя бы начальное образование распространилось на всю страну, то в России уже в начале XIX века была бы почти 100%ная грамотность населения. Но быстро сказка сказывается... Кто должен был готовить кадры учителей? Ведь нужны были многие тысячи! Пока никаких педагогических учебных заведений еще не открывалось, а выпускников университетов и гимназий было слишком мало. Еще более трудный вопрос — материальное обеспечение. Кто должен содержать приходское училище? По уставу в городах и государственных селах (т. е. где крестьяне не были крепостными) они должны были существовать на счет прихожан, а следить за всем этим и руководить училищем должен был священник церкви. А если село крепостное, то руководство поручалось хозяину, помещику. Но всякий ли помещик был нравственно и материально готов к такому подвигу? Ясно, что находились лишь выдающиеся единицы. А когда еще при Николае I был выработан весьма суровый устав школ 1828 г., то многие помещики, не желая иметь дело с непрошеными ревизорами и инспекторами, уже и созданные школы стали закрывать, их количество катастрофически уменьшалось. Колоритная цифра: в Петербургской губернии даже к середине XIX века было всего 10 приходских училищ! И это в столичной губернии, что же спрашивать с других?! Такие же трудности возникали и при открытии уездных училищ: их должны были содержать местные органы власти. А все ли были готовы к этим тяготам? Белинский, будущий знаменитый критик, провел детство в

Образование. Учебные заведения

==279 уездном городе Чембар Пензенской губернии. Местная публика, заинтересованная в обучении детей, много лет добивалась открытия уездного училища, но лишь в 1822 г. его удалось открыть; отец Белинского, видимо, не имея возможности нанимать домашних учителей, терпеливо ждал этого

открытия, юный Виссарион пошел туда переростком, 11-летним. А далеко не все уезды тогда дождались такого открытия. Несколько проще было с материальным обеспечением гимназий: их содержало государство. Но здесь тем более возникали трудности с получением квалифицированных учителей, и гимназии в Александровскую эпоху были отнюдь не в каждом губернском городе. Правда, в XVIII веке их вообще было три на всю Россию: одна — в Петербурге (с 1726 г.), другая — в Москве (с 1755 г., при университете), третья — в Казани (с 1758 г.), но тогда они влачили жалкое существование, иногда закрывались из-за отсутствия учеников или учителей, потом открывались снова. Не забудем, впрочем, что в Московской учился Фонвизин, а в Казанской — Державин и С. Аксаков. Однако в Александровскую эпоху гимназии стали массово открываться в больших городах. Согласно разысканиям П. Н. Милюкова, в 1809 г. в России было 26 гимназий и 72 уездных училища. Но постепенно гимназии открывались во всех губерниях, к концу века они существовали уже и во многих уездных, а не только губернских, городах, а в Петербурге и Москве их было даже несколько. В 1860 г. в России было 84 гимназии, в 1900 г. — 197. В начале XIX века курс гимназии был 4-летним, потом срок увеличился, к 1875 г. он стал 8-летним. Программа гимназии была очень обширной, более обширной и универсальной, чем в современной нам русской средней школе. Помимо общих для сравниваемых школ точных наук (математика, физика) и естественных, истории и географии, русского языка и литературы, рисования и музыки, преподавались еще Закон Божий, эстетика, ло-

==280 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... гика, законоведение, основы экономических наук, статистика, три иностранных языка (латинский, французский, немецкий), и часто еще вводился греческий язык. Любопытно, впрочем, что первоначально, в эпоху Александра I, в гимназиях не преподавали Закон Божий и русский язык: считалось, что эти предметы достаточно освоены в предшествующих училищах. Но уже в 1811 г. в Петербургской гимназии, а при Николае I повсеместно оба предмета были введены в гимназическое преподавание. При Николае I еще, в добавление к новым учебным предметам, ввели розги. Были предприняты попытки ограничить поступление в гимназии из низших сословий. В 1840-х гг. убрали предметы, которые воспринимались высоким начальством как идеологически сомнительные: логику и статистику. В математике сократили начертательную и аналитическую геометрии (как глубоко забирались тогда ученики средней школы: ведь это разделы высшей математики!). Зато ввели русское законоведение — это полезное новшество. В 1852 г. Николай I, которому до всего было дело, внимательно читал смету расходов по Министерству народного просвещения и остался недоволен тратой денег на преподавание греческого языка. Тут же было ведено сократить греческий, оставив его лишь в двух-трех южных гимназиях. Но министр А. С. Норов, любитель древних языков, все же оставил язык в 9 гимназиях. Зато 20 лет спустя греческий опять войдет в моду благодаря усилиям графа Д. А. Толстого.

Параллельно с гимназиями и училищами существовали частные пансионы, которых в России было великое множество. Точное их количество не поддается учету, но известно, что уже в первой половине XIX века в Петербурге число их достигло сотни. Пансион первого разряда по программам соответствовал уровню гимназий, второго разряда — уровню уездных училищ. Обучение было довольно дорогое: в престижных перворазрядных пансионах оно доходило еще в первой половине столетия до 2000 рублей в год. Зато здесь несколько проще было в смысле

Образование. Учебные заведения

==281 сословных перегородок: у кого были такие деньги, мог своего сыночка посадить рядом со столбовым дворянином. Отец известного критика и очеркиста В. П. Боткина был богатым московским чаеторговцем, поэтому мог устроить сына в первоклассный пансион В. С. Кряжева, где Василий Петрович научился свободно читать и говорить пофранцузски и по-немецки, а также получил хорошее музыкальное образование. Теоретически за обучением в частных пансионах должны были следить чиновники Министерства народного просвещения, но практически они этим занимались формально. Единственное практическое постановление Министерства — указ об обязательном преподавании русского языка в частных пансионах: очевидно, иностранные хозяева сами совершенно не подумали об уроках русского языка. При Николае I была сделана попытка прижать частные учебные заведения. В 1811 г. в столицах запретили открывать новые, а в провинции, чтобы открыть, требовалось разрешение министра. Но после смерти царя, в 1857 г., запрещение сняли, и снова частные школы стали распространяться в России. Особенно популярны в эпоху освободительных реформ Александра II оказались воскресные школы для обучения простого народа. Однако правительство стало опасаться бесконтрольности преподавания захвативших инициативу радикальных разночинцев, и в 1862 г. воскресные школы были запрещены. У богатых дворян и купцов было также широко раопространено домашнее образование, когда детям нанимали частных учителей. В богатых петербургских и московских домах преподавали даже университетские профессора. Любопытно, что в среде дворянской интеллигенции существовало два противоположных мнения по поводу домашнего обучения. А. С. Пушкин решительно осуждал его, считая, что ребенок в окружении холопов видит множество безнравственных примеров, а образование получает узкое и поверхностное. А. С. Хомяков, наоборот, считал, что учебные заведения — рассадники безнравст-

==282

_____Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... венности и безбожия, и в прочной, религиозной, образованной семье, под сенью родительской любви, ребенок вырастает нормально. Конечно, реально все зависело от облика семьи. Глубоко нравственные и образованные славянофилы — Хомяков, Киреевские, Аксаковы, Самарин — потому так и ратовали за семейное воспитание, что их родители или они сами являлись образцовыми воспитателями и учителями. Реформы Александра II коснулись и средней школы. В 1864 г. был опубликован новый устав, согласно которому все гимназии делились на классические и реальные (и там и там — 7 лет обучения). В классических делался акцент на гуманитарные предметы, было расширено преподавание древних языков (во многих гимназиях к латыни был еще добавлен греческий язык), а в реальных, наоборот, древние языки не преподавались, зато расширялись программы точных и естественных наук. Выпускники классических гимназий могли поступать в университеты, а реальных — только в соответствующие технические высшие учебные заведения. Кроме того, вводилось как бы незаконченное среднее образование, организовывались 4-классные прогимназии. Когда в 1866 г., после выстрела Каракозова, министром народного просвещения стал консервативнейший бюрократ граф Д. А. Толстой, он провел ряд реакционных реформ. В 1871 г. в классических гимназиях расширилось преподавание древних языков: 40% всех учебных часов отводилось на латынь и греческий язык! Зато сокращались часы по остальным предметам, а естествознание вообще отменялось. Стране потребовалось громадное количество Беликовых («герой» чеховского рассказа «Человек в футляре»), преподавателей древних языков. Граф Толстой всячески пытался организовать срочную подготовку учителей: в Петербурге в 1867 г. был открыт Историкофилологический институт, а в 1873 — даже специальный Семинар при Лейпцигском университете, куда посылали стипендиатов из России. Но все равно «древников» не

Образование. Учебные заведения

==283 хватало; министр стал приглашать из Германии и Австрии преподавателей, хотя бы элементарно способных изъясняться по-русски: это были, главным образом, славянечехи. Срок обучения в классических гимназиях стал 8-летним. Лишь в начале XX в. «античный» перекос в классических гимназиях был ликвидирован: почти в два раза были сокращены древние языки, а греческий во многих гимназиях вообще был отменен. Следует отметить и заслуживающие положительной оценки реформы графа Толстого 1870-х гг., касающиеся начального образования. Был утвержден повышенный тип городских училищ с 4-летним обучением, а народные училища в селе, для крестьян, были даже 5-летние. Была продумана и сеть открывшихся учительских семинарий, готовивших учителей для этих школ. В 1872 г. реальные гимназии были преобразованы в 6-летние реальные училища и, кроме того, открыта целая сеть технических (низшие и средние) и ремесленных училищ: развитие техники требовало большого количества специалистов и квалифицированных рабочих. В конце века интенсивно создавались еще и коммерческие училища, наряду с организацией коммерческих отделений в реальных училищах. Здесь тоже, очевидно, сказывалась нужда развивающегося буржуазного общества: банки, кредиты, торговля требовали своих специалистов. Надо сказать, что на средства купцов в Петербурге и

Москве еще в начале XIX века были открыты частные коммерческие училища (в Москве даже Практическая академия коммерческих наук, существовавшая с 1806 г.). Вообще роль пожертвований держателей капитала в деле создания частных школ очень велика. Некоторые такие школы затем повышали свой уровень. В 1815 г. на средства богатой семьи Лазаревых было создано Армянское училище, преобразованное в 1837 г. в Лазаревский институт восточных языков. В 1848 г. он был приравнен к лицеям; после общих классов, на уровне гимназий (6 лет обучения), следовали специальные (вначале 2 года,

==284 _____Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... затем 3, потом — 4) — фактически это уже была почти высшая школа. Особенно усилилась роль частных пожертвований при создании учебных заведений во второй половине века, после реформ 1860х гг. Богатый откупщик и торговец, выходец из крестьян П. Д. Ларин скопил такой большой капитал, что на его средства была открыта в Петербурге 4-я гимназия, так и названная Ларинской; а еще на эти средства построили в Одессе Ришельевский лицей и гимназию. Некоторые частные школы существовали без меценатов, на одни взносы за обучение, как пансионы. В Петербурге значительную известность получила частная гимназия К. И. Мая, в которой в разные годы учились А. Н. Бенуа и Д. С. Лихачев. Вначале, на заре царствования Александра II (1857), Май открыл реальное училище, а с 1865 г. при нем — гимназическое отделение. В 1882 г. школа Мая была приравнена к государственным гимназиям. Многие дворяне на свои средства организовывали школы для крестьян и бедных горожан. Широко была известна Яснополянская школа Льва Толстого, открытая писателем в 1859 г. и которой он с увлечением занимался несколько лет, до 1863 г., когда женитьба и хозяйственные заботы отвлекли его от этого дела. Можно считать почти частным сектором земские школы. Создание в 1860-х гг. земств вызвало большое внимание земской общественности к просвещению народа. Уже за первые 15 лет существования земств (1865— 1880) число начальных школ в европейской части России выросло более чем в два раза и достигло 22 тысяч. Земства тоже устраивали учительские семинарии и краткосрочные педагогические курсы, чтобы насытить преподавателями массу новых народных школ. Большинство этих учителей тоже было из «низов», а не из дворянских слоев: по переписи 1880 г. среди народных учителей 36% — из крестьян, 36% — из духовенства. Важно также, что земства широко открыли дорогу учительницам: ведь до женских гимназий (о них см. ниже) и земских школ женщинам была практически запрещена должность учителя.

Образование. Учебные заведения

==285 Чиновники Министерства народного просвещения и обер-прокурор Святейшего Синода К. П. Победоносцев, которому подчинялись церковно-приходские школы, с раздражением смотрели за успехом земских школ, хотели их подчинить себе, но им удалось лишь распространить по всем уездам большое число инспекторов, проверявших земские школы, — нет ли там какой крамолы. А на каком бескорыстном энтузиазме держались эти школы! Максимум годовой зарплаты земского учителя в конце XIX века был 120 рублей, в то время как преподавателя гимназии — 12001 И крестьяне стали понимать значение земских школ, теперь уже безропотно отдавали туда детей (а в 1860-х гг. еще много было подозрительности и упорства: мало ли что с ребятами сотворят? Были случаи, когда несчастные матери готовы были взятку дать, только бы не брали детей в школу). По статистическому обследованию 1880 г. всего в Европейской России было народных школ и училищ свыше 22 тыс., при этом 17 тыс. — общих для мальчиков и девочек. Земства содержали 9100 школ, сельские общества — 8600, правительственные учреждения — 3100, духовенство — 1000, частные лица — 740. Колоритные цифры. Училось 906 тыс. мальчиков, 236 тыс. девочек, учили их 12500 священников, 19500 учителей и 4900 учительниц. * * Перейдем теперь к высшей школе. Центральное место в образовательной системе цивилизованных стран занимают университеты. Их универсальность, всеохватность издавна вбирала в себя чуть ли не все существующие на данный момент науки и специальности. Возникшие в далеком средневековье (первые университеты в Европе — в Париже и Болонье — созданы в XII веке), эти учебные заведения к XIX веку распространились на весь мир и стали исчисляться многими десятками. Традицион-

==286 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ные четыре университетских факультета, оформившиеся в средневековье, — богословский, философский, юридический, медицинский — перешли и в новое время, только философский в течение XIX столетия раздробился на целый ряд факультетов, так как первоначально он включал в себя весь комплекс точных наук (математика, астрономия, физика), естественных (химия и биология, геология и география) и всю гуманитарию, исключая богословие и юриспруденцию (история, филология, экономика, философия). В XIX же веке во всем мире, помимо дробления наук внутри университетов, оформившегося в виде особых факультетов, создавались новые специализированные учебные заведения — этого требовало бурное развитие науки и техники. Происходило также выделение в специальные вузы (будем пользоваться этим сокращением советского уже времени) некоторых университетских факультетов — особенно медицинского и юридического. Путь от средневекового универсализма к углубленной специализации был закономерен. Разумеется, все эти формы и процессы не миновали и Россию. Петр I прекрасно понимал насущную необходимость создать в стране светские учебные заведения — требовались образованные люди, специалисты в самых различных областях. Лелея в последние годы жизни мысль о создании Академии

наук, Петр одновременно предполагал открыть при ней университет. Что и было сделано в 1725 г., уже после смерти императора. Были открыты и академия, и университет, приглашены видные западноевропейские ученые — но не подумали о студентах: тогда не оказалось в достаточном количестве русских юношей, подготовленных на уровне средней школы и способных понимать латинский язык — на нем иностранные профессора читали свои лекции. Срочно стали набирать слушателей из духовных семинарий, где латынь была обязательным предметом, но семинарии не обеспечивали достаточный образовательный уровень учащихся в области «светских» предметов, чтобы студенты продук-

Образование. Учебные заведения

==287 тивно работали под руководством профессоров, поэтому университет при петербургской Академии наук влачил жалкое существование почти весь XVIII век. В 1742 г. на 12 профессоров приходилось 12 студентов, многие профессора годами не читали лекций и не вели вообще занятий — не было студентов; а в 1783 г. оказалось вообще всего два студента! Реально университет был лишь на бумаге. Надо еще сказать, что он не получал почти никаких средств для своего развития. Усилиями графа И. И. Шувалова и М. В. Ломоносова в 1755 г. был открыт Московский университет, который по своему центральному положению в европейской части России должен был привлечь больше желающих учиться по сравнению с Петербургом. А в Петербурге, вослед университету, в 1757 г. была открыта Академия художеств — знаменитый художественный вуз страны, взрастивший десятки замечательных русских художников трех столетий. Московский университет лишь немного оживил вузовское состояние страны: вступившая вскоре на престол Екатерина II не была щедрой на экономическую поддержку хиреющих университетов, хотя и просила французских энциклопедистов (Дидро) помочь в составлении вузовских проектов, а внутри России в созданной императрицей комиссии об учреждении училищ обсуждалась идея о создании университетов в Пскове, Пензе и Чернигове — конечно, совершенно безумная идея, если учесть, что не могли поддержать уже существовавшие столичные университеты! Из них академический потихоньку скончался, а Московский, слава Богу, сохранился для возрождения в XIX веке. В завоеванных или присоединившихся западных землях также существовали университеты. Виленский считает дату своего основания 1579 г., т. е. оказывается самым старинным вузом Российской империи. Но это не совсем точно. В Вильне (ныне — Вильнюс) с 1570 г. существовала иезуитская коллегия, возвышенная в 1579 г. до академии, — но это ведь все-таки духовное, а не светское учебное заведение. В 1773 г., при гонениях на иезуитов,

==288

_____Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... академия была закрыта, а в 1780 г. на ее основе создана Главная школа великого княжества Литовского. И лишь при Александре I, в 1803 г., на таком фундаменте был организован собственно университет Виленский. Шведский король Густав-Адольф II незадолго до своей гибели на поле боя в 1632 г. открыл в принадлежащем ему тогда Дерпте (по-русски — Юрьеве, по-эстонски — Тарту) университет, точнее — Академию Густавиану, существовавшую, с перерывами, до начала XVIII в., а затем тихо умершую. Дерптский же университет фактически создан в 1802 г. В 1809 г. к России, после Шведской войны, перешла Финляндия, получившая права автономии. Здесь в городе, называемом шведами Або, а финнами Турку, в 1640 г. был открыт шведский университет, "который по распоряжению Николая I в 1827 г. переведен в Гельсингфорс (ныне — Хельсинки), столицу Финляндии. Так как и общественная, и научно-учебная жизнь в Финляндии была достаточно обособлена от России, то мы в дальнейшем не будем рассматривать в книге финские реалии. Начало царствования Александра I явилось праздником для университетской жизни России: В 1804 г. царь утвердил первый «Устав университетов Российской империи». Он был весьма либеральный: сроком на один год внутри университета избирались ректор, деканы факультетов, инспектор (нечто вроде проректора по учебной и воспитательной работе); на советах факультетов, состоящих из профессоров, утверждались учебные планы и выбирались новые профессора. Факультеты получали право присуждать ученые степени: кандидата, магистра, доктора (звание кандидата давалось наиболее успевающим студентам, написавшим, по-нашему, отличную дипломную работу; студенты не отличившиеся, но сдавшие все экзамены, получали по закону 1819 г. звание «действительного студента»). Единственный назначаемый извне работник — это «непременный заседатель» в выборном правлении университета, нечто вроде надсмотрщика за вольни-

Образование. Учебные заведения

==289 цей; он назначался попечителем учебного округа, правительственным чиновником, управлявшим университетом. Характерно, однако — чтобы попечитель не слишком вмешивался в деятельность университета, ему, как члену главного правления училищ при министерстве, было вменено в обязанность постоянно находиться в столице и лишь временами инспектировать университет, а во все время его отсутствия руководство учебной жизнью округа возлагалось именно на сам университет. В стране было введено шесть учебных округов, по числу имеющихся и предполагавшихся к открытию университетов: Петербургский, Московский, Казанский, Харьковский, Дерптский, Виленский. Как уже говорилось, реально к началу XIX века существовал лишь Московский университет. Были возрождены, а точнее — заново созданы немецкоязычный Дерптский (1802) и латино- и польскоязычный Виленский (1803). В 1804 г. — вновь организованы Казанский (на основе тамошней хорошей гимназии) и Харьковский (на основе местного «коллегиума»). В Петербурге пока, тоже в 1804, был открыт Педагогический институт (на основе учительской семинарии XVIII века), тот самый, о котором с ужасом говорит грибоедовская Княгиня Тугоуховская («Горе от ума»): «...в Петербурге Институт// Педа-го-гический, так, кажется, зовут:// Там упражняются в расколах и в безверье// ПрофессорыП» Этот институт лишь в 1819 г. был преобразован в университет (впрочем, в 1828—1858 гг. он вновь

существовал самостоятельно под названием Главного педагогического института). Таким образом, при Александре I функционировало уже шесть университетов. Обучение в русских университетах было трехгодичное (при Николае I срок увеличится на год). Факультеты существовали те же, что и а Западной Европе, только не было богословских факультетов (кроме как в Дерпте и в Вильне), так как в православной России существовали духовные академии; но обязательными на всех факультетах были богословие и история церкви. При обилии при10 —

==290

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... глашенных иностранных профессоров преподавание велось, главным образом, на латинском, немецком, французском языках. Любопытно, что, хотя по закону было принято поступать в университет с гимназическим аттестатом и с характеристикой о благонравном поведении (официально этот закон был отменен лишь в 1857 г.), реально руководство было заинтересовано в притоке молодежи, и поэтому было разрешено принимать и без аттестата, но со вступительными экзаменами (гимназисты до 1835 г. вступительные экзамены не сдавали, потом и им установили). Аполлон Григорьев, поступивший в Московский университет в 1838 г., ни одного года не числился в гимназии, отец нанимал ему домашних учителей. Белинский, поступивший в 1829 г., учился, но не кончил гимназии, — и ничего, приняли. Зато, чтобы попасть на словесное (т. е. филологическое) отделение философского факультета, Белинскому нужно было сдать девять вступительных экзаменов: Закон Божий, словесность, история, география, французский, немецкий, латинский, греческий языки и даже математика! Профессора, согласно либеральному уставу 1804 г., были достаточно свободны в программах и содержании читаемых предметов. В их правовом статусе не было никаких армейских или монашеских ограничений (невозможно вообразить, но ведь Наполеон ввел у французских вузовских преподавателей обет безбрачия! — прямо как у католических священников). Особенно вольно почувствовали себя университетские профессора при Александре II, и в содержательно-учебном плане, и в бытовом. Немецкий профессор Рихард Фохт, приглашенный тогда читать в Петербургском университете юридические предметы (это отец будущего советского литературоведа У. Р. Фохта), в целях экономии держал не экипаж, а одну лошадь — и ездил на лекции верхом! Но вольница кончилась при Александре III. Однажды император из окна Зимнего Дворца увидел странную, плохо сидящую в седле фигуру всадника, послал узнать, кто это — и, разозленный, при-

==291

Образование. Учебные заведения казал «запретить профессору Фохту ездить верхом». Обиженный профессор подал в отставку, долго мыкался без работы, наконец, согласился отправиться преподавать в Нежин. Там старый холостяк неожиданно влюбился в простую юную циркачку — тоже наездницу, и в результате этого неравного брака и появился на свет уже в начале XX века талантливый сын. Упомянутый Нежин, где при Фохте был историко-филологический институт, являлся в начале XIX века одним из «лицейских» городов. Создание целого ряда лицеев, наряду с университетами, тоже заслуга александровского царствования. Термин «лицей» происходит от названия древнегреческой гимназии, помещавшейся на окраине Афин, близ храма в честь Аполлона Ликейского (Лик — древнегреческий герой, по его имени названа страна в Малой Азии — Ликия). Русские лицеи, подобно американским колледжам или советским техникумам и училищам, стали нечто средним между вузом и средней школой. Первенство здесь принадлежит знаменитому Царскосельскому лицею, овеянному славой Пушкина. Он был открыт в 1811 г. в императорской летней резиденции в Царском Селе, под Петербургом (в конце 1843 г. лицей, получивший название Императорского Александровского, был переведен в Петербург). Заведение было привилегированное, дворянское, закрытое, принимались дети именитых фамилий в весьма юном возрасте (10:—12 лет) — на полный пансион, с шестилетним обучением. Было установлено два трехлетних курса, и следующие наборы происходили поэтому один раз в три года (с 1835 г. курсы разбили пополам, так что всего оказалось четыре полуторагодичных класса, и тогда наборы уже стали производиться раз в полтора года, а с 1877 г. утвердили 6 классов). Образование было .с явным гуманитарным уклоном, из учащихся готовили будущих высокопоставленных чиновников. В пушкинское время, при директоре Е. А. Энгельгардте, были достаточно свободные нравы и свободное пре10·

==292

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... подавание, при Николае I директором был назначен генерал-лейтенант Ф. Г. Гольтгоер, совершенный солдафон. Он ввел казарменные порядки и — неслыханное в дворянском обществе!· — телесные наказания. И все-таки в лицее всегда была почти университетская программа широкого гуманитарного

профиля: три западноевропейских языка и латынь, литературы на этих языках (плюс итальянская), русская словесность и язык, история, философия, богословие, юридические, политические, экономические предметы... Из лицея выходили образованные люди, внесшие значительный вклад в историю русской культуры; Пушкин, Дельвиг, Салтыков-Щедрин, Мей, академики К. С. Веселовский и Я. К. Грот, философы Г. Н. Вырубов, Е. В. де-Роберти, Н. Я. Данилевский, многострадальный социалист М. Петрашевский, многочисленные государственные деятели, из которых отметим кн. А. М. Горчакова, барона М. А. Корфа, Н. К. Гирса, А. В. Головнина, гр. Д. А. Толстого. Еще до Царскосельского лицея наследник знаменитого екатерининского вельможи князя А. А. Безбородко — граф И. А. Безбородко с помощью несметных богатств князя решил организовать Нежинский лицей — для детей украинских дворян: ведь тогда лишь на восточной границе Малороссии, в Харькове был университет, а во всей остальной Украине не было высших учебных заведений. В 1805 г. было получено высочайшее разрешение на организацию в Нежине Гимназии высших наук кн. Безбородко. Но прошло еще 15 лет до реального открытия Гимназии. Она была, как и Царскосельский лицей, с явным гуманитарным уклоном, точные и естественные науки были представлены минимально, зато обильно господствовали юридические науки. Срок обучения был 9-летний, т. е. Гимназия соединяла среднее и высшее образование. Она воспитала выдающуюся плеяду русских и украинских писателей: Н. В. Гоголь, Н. В. Кукольник, Е. П. Гребенка. В 1832 г. Гимназия была преобразована в Физикоматематический лицей кн. Безбородко, в 1840 — в Юридический лицей, в 1875 — в Историко-филологический

Образование. Учебные заведения

==293 институт, который просуществовал до революции 1917 г. Эти странные перемены были связаны с оскудением приема студентов (появился могучий конкурент — Киевский университет), материальными трудностями, отсутствием видных профессоров. Еще один лицей был создан фактически до Царскосельского: Демидовский в Ярославле, но он не сразу получил наименование лицея. Один из знаменитых уральских заводчиков, П. Г. Демидов открыл в Ярославле в 1803 г. училище высших наук, которое в 1811 г. было приравнено к университетам; а в 1833 г. училище переименовано в лицей; с 1870 г. он стал чисто юридическим вузом, с 4-летним обучением. Аналогичная история, но несколько с другими переменами, произошла в Одессе. По инициативе генерал-губернатора Новороссии герцога А. Ришелье в 1805 г. в Одессе был создан, на основе частного пансиона де-Вольсея, Благородный воспитательный институт, который в 1817 г. преобразовался в Ришельевскии лицей, сперва приближавшийся по программе к средней школе, а постепенно, с 1830-х гг., поднимавшийся до вуза. В это время обучение стало 11-летним: 3-классное начальное, 4-классное на уровне гимназии, 4-классное лицейское. Были уже и дифференцированные отделения (факультеты): физико-математическое, юридическое, восточных языков. Усилиями выдающихся попечителей учебного округа (Д. М. Княжевич, Н. И. Пирогов) лицей был подготовлен к переводу в университетский статус и в 1865 г. преобразован в Новороссийский университет. Еще один лицей Александровского царствования — Волынский, в г. Кременце (Западная Украина). Тогда Волынь была, если не считать украинских крестьян, польским краем. Польское дворянство в 1805 г. создало в Кременце гимназию, которая была фактически симбиозом гимназии и вуза, срок обучения

был 10 лет. В 1819 г. гимназия была переименована в лицей, который еще больше приблизился к университету. Но в 1831 г. в связи

==294 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... с массовым уходом учащихся в повстанцы, лицей был закрыт. А в 1833 г. его перевели в Киев и на его базе через год открыли Киевский университет Св. Владимира. На этом и закончилось появление лицеев, оригинальных русских заведений, своеобразных предуниверситетов и почти университетов. Единственное позднее исключение — Катковский лицей в Москве, официально называвшийся Императорский лицей в память цесаревича Николая (цесаревич Николай — старший сын Александра II, рано умерший и тем самым передавший наследование престола младшему брату, будущему Александру III). Известный реакционер Μ. Η. Катков открыл лицей в 1868 г. на свои средства и на деньги железнодорожных магнатов (особенно — С. С. Полякова), но, благодаря связям в верхах, добился огосударствления своего заведения, о чем говорит хотя бы термин «Императорский»; председателем совета лицея был министр народного просвещения! Обучение длилось 11 лет; 8 лет по программе гимназии, 3 года — собственно лицея, т. е. почти по университетской программе. В духе идей Каткова было усилено обучение латынью и греческим языком. В лицейских классах существовало три факультета: юридический, филологический, математический. По сравнению с многосотенными и даже многотысячными студенческими массами русских университетов Катковский лицей удивляет своей миниатюрностью: в 1892 г. в лицейских классах был всего 21 студент (12 юристов, 7 филологов, 2 математика). Очевидно, действовала мрачная катковская слава. Помимо университетов и лицеев в XIX веке один за другим возникали более специализированные вузы. Небольшая часть из них носила кастовый характер. Весьма привилегированным и по замыслу, и по существованию, т. е. сугубо дворянским заведением, было императорское Училище правоведения, открытое в Петербурге в 1835 г. Оно должно было готовить не рядовых юристов, а, главным образом, чиновников высших правительственных учреждений. Впрочем, его закончил П. И. Чайковский,

Образование. Учебные заведения

==295 который ради музыки отказался от служебной карьеры. А с другой стороны, выпускником Училища был печально известный обер-прокурор Святейшего Синода К. П. Победоносцев.

Но большинство вузов, особенно технических и естественных, не было ни закрытым, ни привилегированно дворянским, в них допускались и разночинцы. Стране нужны были, с каждым годом все больше, соответствующие кадры. Конечно, если речь шла о руководящих кадрах, то такие вузы были почти полностью укомплектованы студентами из дворянских семей. Если же требовались хорошие практики, то там, как правило, была большая сословная свобода. Так, Институт корпуса инженеров путей сообщения (открыт в Петербурге в 1809 г.), военизированный с самого начала, был в основном дворянский, а столичные Лесной институт (открыт в 1811 г., в 1836 г. преобразован в Лесной и межевой институт) и Институт корпуса горных инженеров (открыт в 1834 г. на основе Горного кадетского корпуса, назван просто Горным в 1866 г.) включали и детей разночинцев. А Петербургский Технологический институт (открыт в 1831 г.) вообще состоял, главным образом, из детей мещан и купцов. Из них готовили практиков, и в полном названии института было еще одно слово: практический. По окончании института хорошо успевавшие получали звание «ученого мастера» и выход из податного сословия, т. е. освобождение от рекрутства и телесных наказаний; посредственные учащиеся получали звание «мастера», но из податного состояния не исключались. Любопытно, что страна, видимо, очень нуждалась в землемерах: обилие частной собственности и возможность купли-продажи земли призывали соответствующих специалистов. И помимо средних учебных заведений и раннего столичного Лесного и межевого института, в Москве тоже был. открыт в 1835 г. Константиновский межевой институт (Константиновский — в честь покойного великого князя, брата Николая I); он был создан на основе

==296 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры землемерной школы, существовавшей с екатерининских времен, с 1779 г. Любопытно также, что великая лесная и аграрная держава почти не имела соответствующих вузов до середины XIX века, если не считать столичного Лесного Института и Харьковского Агрономического (открыт в 1816 г.) Лишь в 1865 г. в Москве была открыта Петровская земледельческая и лесная академия, очень демократическая, быстро ставшая рассадником студенческих бунтов и подпольных кружков. Именно в этой академии учился студент И. И. Иванов, которого С. Г. Нечаев убил, боясь измены революционному делу, — сюжет, легший в основу романа Достоевского «Бесы» (1872). . Отрадно, что сельскохозяйственные вузы стали открываться в провинции. Еще в 1836 г., по инициативе министра финансов графа Е. Ф. Канкрина, в местечке Горы-Горки (под Оршей) была организована земледельческая школа, высшее отделение которой в 1848 г. преобразовалось в Горыгорецкий земледельческий институт. Он до сих пор существует в виде Белорусской сельскохозяйственной академии. А в 1869 г. был открыт в Люблинской губернии Ново-Александрийский институт сельского хозяйства и лесоводства. Заметен «западный» уклон в образовании этих вузов: возможно, это объясняется влиянием польской сельскохозяйственной культуры. Почти в течение всего XIX века в стране не было ветеринарных вузов, если не считать открытого в 1808 г. при петербургской Медико-хирургической академии ветеринарного отделения; лишь в 1873 г. ряд ветеринарных училищ был преобразован в институты: в Дерпте, Харькове, Казани; в 1889 г. — в Варшаве.

Удивляет, что при достаточно интенсивном строительстве в России почти не было строительных учебных заведений. К середине века существовали строительные училища в Петербурге (открыто в 1842 г.) и архитектурное училище в Москве. Первое лишь в 1882 г. было возвышено до Института гражданских инженеров, а вто-

Образование. Учебные заведения

==297 рое в 1866 г. влилось в Московское Училище живописи и ваяния, существовавшее с 1843 г., и создало Училище живописи, ваяния и зодчества, приобретшее права вуза и ставшее особенно известно в начале XX века. Развитие техники вызвало во второй половине века обильное возникновение соответствующих вузов. Были организованы Технологические институты, в Харькове (1885) и Томске (1896), Политехнические институты в Риге (1896), Киеве (1898), Варшаве (1896), Высшее горное училище в Екатеринославе (нынешнем Днепропетровске, 1899). В связи с развитием телеграфа и вообще электротехники в Петербурге открыли в 1886 г. техническое училище почтово-телеграфного ведомства, преобразованное в 1891 г. в Электротехнический институт. Чего в России в XIX веке было относительно много — это медицинских вузов и факультетов, хотя врачей хронически не хватало: к середине века врачей в стране было всего 8 тысяч, по переписи 1897 г. — 17 тысяч (вообще, в дореволюционной России заметно не хватало образованных людей, в отличие от западноевропейских стран: во Франции, например, было очень трудно устроиться по окончании вуза; была большая конкуренция среди врачей, в средней школе часто преподавали лица с учеными степенями). Нет худа без добра: у русских врачей зато не было конкуренции, была богатая частная практика. Все университеты России имели медицинские факультеты — исключая Петербургский. В столице существовала особая Медико-хирургическая академия, поэтому сочли нецелесообразным дублировать обучение медиков в одном городе. Академия была открыта еще при Павле (1799), одновременно такая же открылась в Москве (обе создались на базе медико-хирургических училищ, открытых еще Петром I), но очень быстро в Москве академию закрыли, ибо уже был медицинский факультет университета; студентов и преподавателей академии перевели в Петербург, слили со столичной академией. Последняя существует и поныне, но в 1881 г. она была переименована

==298 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры...

в Военно-медицинскую. Учили студентов-медиков лучшие врачебные силы страны. Учили понастоящему. Характерно, что медицинские факультеты и академия еще в николаевское время перешли на 5-летнее обучение, в то время как во всех вузах срок был 4 года. Как и технические, медицинские вузы и факультеты были наиболее демократические по своему составу: в них шли учиться семинаристы, дети мещан и купцов. Студентов-дворян даже в первой половине века было меньше половины, а к концу столетия процент снизился до 15—20%. Среди медиков были широко распространены различные виды общественного движения. Особенно ценна организация бесплатного лечения бедняков, а в последней четверти века — организация земской медицины. Если раньше на большой уезд приходился всего один доктор, то в 1880— 1890-х гг. были открыты в стране многие сотни сельских больниц, участков, фельдшерских и акушерских пунктов. Россия в связи с расширением начального и среднего образования остро еще нуждалась в учителях. Конечно, в учителя шли многие выпускники университетов, особенно — из гуманитарных факультетов, но их все равно не хватало. В Петербурге существовал с 1804 г. уже упоминавшийся Педагогический институт, который, однако, был закрыт в 1859 г., так как представлял собой какой-то ухудшенный вариант университета: университет с облегченной программой, и начались недоборы, студенты предпочитали обучаться в университете. В начале 1860-х гг. при всех университетах открыли двухлетние курсы для лиц с высшим образованием, со специальной педагогической программой, чтобы готовить учителей для средней школы. Хотя курсы привлекали приличной стипендией, но на них плохо шли, поэтому в 1865 г. отказались от этой затеи; самим университетам было поручено учитывать в программах нужду страны в учителях. В 1870-х гг. открыли несколько учительских институтов и целую сеть, до полусотни, учительских семинарии, готовящих преподавателей для начальных школ. Земства, за-

Образование. Учебные заведения

==299 интересованные в учительских кадрах для своих многочисленных школ, открывали краткосрочные курсы. Еще одна острая недостача в девятнадцативечной России — образованные офицеры. Возможно, Крымскую войну с Англией и Францией мы проиграли, наряду с другими обстоятельствами, и по этой причине: лишь одна треть тогдашних офицеров имела военное образование, хотя бы на уровне средней школы. Тем более слабо было организовано высшее военное образование. В первой половине века существовали офицерские классы при военных училищах среднего уровня: при Инженерном и Артиллерийском училищах, при дворянском полку, с 1852 г. открылись такие же классы при столичных кадетских корпусах. Эти офицерские классы, как правило, двухгодичные, были отдаленной аналогией учительских институтов, т. е. они давали «почти» высшее образование, незаконченное высшее. В первой половине XIX века единственным настоящим военным вузом была преобразованная в 1830 г. из Училища колонновожатых Военная академия, потом переименованная в Академию Генерального штаба. В 1855 г. на базе Главного инженерного училища (1819) и Артиллерийского училища (1820) были созданы столичные Николаевская инженерная и Михайловская артиллерийская академии.

Во флоте приблизительно такая же история. В 1830 г. при Морском кадетском корпусе в Петербурге были открыты офицерские классы, в 1862 г. они превращены в Академический курс морских наук, а в 1877 г. — в Николаевскую Морскую академию. В 1867 г. в Петербурге открылась Александровская военно-юридическая академия. * * Вернемся, однако, к раннему Александровскому времени и к университетам: все-таки именно в этих учрежде-

==300 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ниях была сердцевина студенческой и профессорской деятельности. Можно было радоваться, что появилось шесть вместо одного университета, да еще в окружении нескольких почти университетов — лицеев, что приехали известные европейские ученые, что быстро стала создаваться молодая русская профессура, что в свете Отечественной войны и разгрома Наполеона возник мощный общественный подъем и преподавание стало значительно более свободным, чем в прежние десятилетия. Но небольшие либеральные периоды в России обычно быстро сменяются куда более длительными полосами реакции и застоя. Еще до 1812 г. был отставлен либеральный граф Μ. Μ. Сперанский, тогда чуть ли не правая рука царя, и быстро стал возвышаться граф А. А. Аракчеев, а эта рука принесла целые волны консерватизма, в научной же и образовательной сфере — настоящее мракобесие. Общеевропейский общественный подъем после наполеоновских войн, приводивший к революционным взрывам, к национально-освободительному движению, вызывал ответную реакцию Священного союза монархов. В России он выразился в усилении цензуры и в создании деспотического контроля над учебными заведениями, особенно над университетами. Формула княгини Тугоуховой: «Там упражняются в расколах и в безверье профессоры» отражала глубоко укоренившееся в верхних кругах бюрократической власти мнение, о вреде светского образования. У того же Грибоедова на балу у Фамусова женщины объясняют «безумие» Чацкого пьянством («Шампанское стаканами тянул» и т. д.), а сам хозяин дома не считает зазорным, «что выпьет лишнего мужчина», дело в другом: «Ученье — вот чума, ученость — вот причина». И пошли пересмотры учебных программ, начиная с элементарных училищ и гимназий и кончая университетами. Вновь созданное по воле царя Министерство духовных дел и народного просвещения (1817) во главе с кн. А. Н. Голицыным начало систематические ревизии

==301

Образование. Учебные заведения университетов. Первой жертвой пал Казанский. Симбирский губернатор М. Л. Магницкий был послан проверять этот университет. Зная настроение царя и Голицына, Магницкий совершенно распоясался. Он счел, что профессора проповедуют не только «безверие», но еще и ненависть «несчастного юношества» к законным властям. Ревизор предложил попросту закрыть Казанский университет! Слава Богу, начальство не согласилось. Но зато назначило Магницкого попечителем Казанского учебного округа, и он несколько лет терзал профессоров и студентов инспектированиями и требованиями все предметы читать в свете христианской религии, в свете Священного Писания, разумеется, как это все понимал попечитель. По стопам Магницкого попечитель Санкт-Петербургского учебного округа Д. П. Рунич начал в 1821 г. ревизовать столичный университет (не забудем, что он существовал всего два года!). В результате, после проверок студенческих конспектов, лекций профессоров, их печатной продукции — из университета были удалены замечательные профессора, в числе коих эстетик и философ А. И. Галич, преподававший и в Царскосельском лицее, историк Э. Раупах, географ и статистик К. И. Арсеньев. Еще раньше был уволен юрист и политолог А. П. Куницын, тоже снискавший себе славу не только в университете, но и в Царскосельском лицее. Все эти профессора обвинялись в идеологических грехах, в чтении лекций не на основе православного учения. Ректор Петербургского университета выдающийся юрист М. А. Балугьянский, не в силах выносить эту научно-учебную аракчеевщину, подал в отставку; он открыто отказался сотрудничать с Руничем и принять инструкцию Магницкого, которую власти хотели применить и в Петербургском университете. Разгромные ревизии были еще осуществлены в Харьковском университете и в Нежинском лицее (гимназии высших наук). В 1824 г. по университетам распространили правила для студентов, составленные Магницким; среди прочих

==302 _____Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... пунктов было запрещение читать книги, «противные» христианству и существующим системам европейских правительств, особенно — русскому; посещать театры и увеселения можно было только по письменному разрешению университетского начальства; такое же разрешение требовалось для отлучки за город, даже если студент отправится за окраину собирать гербарий. Николаевская реакция последекабристской поры, естественно, задела и университеты. Новый министр граф С. С. Уваров всюду внедрял свою триединую формулу «православие, самодержавие, народность»,

способствовал созданию нового университетского устава (1835), по которому усиливалась власть попечителя учебного округа, контролирующего университет; ректор и декан еще оставались выборными (но срок увеличивался до четырех лет), а инспектор, т. е. по-нашему, проректор, уже назначался попечителем — причем извне, не из университетских работников. А в молодом Киевском университете, который хотя и был открыт в противовес крамольному Виленскому, но тоже не избежал опасного «польского» влияния, выборность ректора была почти сведена на нет: университет должен был представить двух кандидатов, а министр выбирал и назначал одного из них; министр мог также, через голову университетского совета, назначать «своих» профессоров. В конце николаевского царствования Харьковский и Киевский университеты были выведены из подчинения попечителей учебных округов и переданы под контроль генерал-губернаторов: царь больше доверял военным, а не статским... Новый устав 1835 г. по-николаевски устрожал поведение студентов: обязательное ношение форменной одежды, отдавание чести военным начальникам, стрижка волос только по определенной форме, заграничные отлучки — только с разрешения министра и т. д. Но, как часто бывает в истории, даже в самые неблагоприятные времена яркие личности могут делать свою собственную погоду, отличающуюся от окружающей. Ино-

Образование. Учебные заведения

==303 гда это бывает трагически не понятая гениальность одиночки — такова была судьба Н. И. Лобачевского, открывшего новую, неэвклидову геометрию; и хотя он 20 лет был при Николае I ректором Казанского университета (1827— 1846), но не смог ни оживить по-настоящему учебнонаучную деятельность родной альма матер, ни создать математическую школу. Значительно более успешной оказалась история Московского университета. В реакционные эпохи достаточно часто очаги культурного развития возникают в провинции, подальше от верховных надсмотрщиков. В первое десятилетие николаевского царствования Московский университет выглядел довольно жалко. Это известно из биографий Лермонтова, Герцена, Белинского. До 1830 г. попечителем Московского учебного округа был бригадный генерал А. А. Писарев, типичный «скалозуб», его в первую очередь интересовали преобразования на военный лад студенческих мундиров, а в области учебных программ он решительно боролся за сокращение предметов и за усиление воспитания в духе «веры и нравственности». Профессура, при всем ее верноподданничестве, жаловалась на генерала в министерство, и с 1830 г. попечителем был назначен князь С. М. Голицын, вельможа екатерининских времен, просто пренебрегавший должностью и университетом. Друг Пушкина князь П. А. Вяземский, заметив, что на балу у попечителя «не было ни одного члена университетского», ядовито объяснил: «Наши вельможи думают, что ученость нельзя впускать в гостиную. Голицын, как шталмейстер, который конюшней заведывает, но лошадей к себе не пускает» (Вяземский, IX, 139—140). Достаточно было студентам сделать несколько шагов к свободе мнений и творчества, как их ожидали страшные последствия. А. И. Полежаев за вольнолюбивые стихи был не только изгнан из университета, но и отдан в солдаты. Нечего и говорить, что студенческие кружки радикально-политического направления (трех братьев Критских, Н. П. Сунгурова, Герцена—Огарева) жестоко преследовались, участников ожидали тюрьмы и ссылки. Да и видных профессоров на гуманитарных факультетах было

==304

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... мало. Доживал свой век старый скептик историк М. Т. Каченовский. Привлекал студентов хорошим знанием современной немецкой философии эстетик и литературовед И. И. Давыдов, впоследствии все более и более тускневший как ученый и педагог, зато, благодаря лакейству перед верховной властью ставший академиком и директором Педагогического института в Петербурге. Промелькнул и ушел в журналистику искусствовед Н. И. Надеждин. Молодые консервативные профессора историк М. П. Погодин и литературовед С. П. Шевырев, сперва привлекшие студентов творческой активностью и свежими идеями, потом как-то ослабили свое влияние из-за сокращения научной деятельности (в сороковых годах они увлеклись изданием журнала «Москвитянин») и появления выдающихся конкурентов. В 1835 г. попечителем Московского учебного округа был назначен крупный вельможа граф С. Г. Строганов. Он был относительно независим от министра Уварова и был обуреваем гордым желанием сделать Московский университет лучшим в стране. Поэтому он сам отбирал среди талантливой научной молодежи достойных и перспективных преподавателей, находил средства для их заграничных командировок, публикации трудов, новых штатных мест и т. д. И буквально через 3—4 года университет расцвел: кафедру всеобщей истории возглавил недавно вернувшийся из длительной заграничной стажировки Т. Н. Грановский; вскоре к нему присоединился талантливый его ученик П. Н. Кудрявцев; кафедрой энциклопедии права руководил своеобразный гегельянец П. Г. Редкин, в дальнейшем один из основателей русской педагогической науки и педагогической общественной деятельности. Несколькими годами позже в университет пришли будущий либеральный публицист, юрист и историк К. Д. Кавелин и будущий знаменитый историк С. М. Соловьев. Целые поколения студентов помнили с благодарностью это время, оставили восторженные воспоминания о эпохе Грановского. Но царствование графа Строганова продолжалось недолго: подспудное да и явное его противостояние всесиль-

Образование. Учебные заведения

==305 ному тогда министру Уварову кончилось вынужденным уходом попечителя в отставку в 1847 г. Однако не рой другому яму: в 1849 г. был отставлен и сам Уваров, который на фоне «мрачного семилетия», наступившего после европейских революций 1848 г., оказался слишком либеральным! Уваров не согласился с новой аракчеевщиной по отношению к университетам (в окружении Николая I была идея

вообще закрыть университеты, но ограничились сокращением во всех университетах числа студентов до 300, впрочем, не включая сюда медицинские факультеты: Россия, как говорилось, остро нуждалась во врачах, а, видимо, идеологической крамолы от медиков не ждали). Сменивший Уварова на посту министра народного просвещения князь П. А. Ширинский-Шихматов привел университетские правила в гармонию с общим духом николаевского времени, чему некоторые пункты устава 1835 г. явно противоречили: ректоры теперь не выбирались, а назначались министром, неугодного декана министр тоже мог сместить и назначить «своего»; деканы должны были, в духе Магницкого, пристально следить за преподавателями, за малейшим отклонением от учения православной церкви и от принципов самодержавия; запрещались заграничные командировки преподавателей, упразднялись кафедры философии, а основы философии и логики должен был преподавать священник-богослов. Ф. Н. Устрялов, студент Петербургского университета в 1852—1856 гг., пишет в своих воспоминаниях: «По недавно установленной программе логика превращалась в богословие (...). Логика читалась нам о. Райковским весьма своеобразно: ни студенты, ни даже сам профессор не были в состоянии уяснить себе, о чем собственно идет речь» (Ист. Вестник, 1884, №7, 114). И в других предметах целый ряд тем становился запретным (например, историк не мог упомянуть о вече и ересях в допетровской Руси). Повышение платы за обучение ограничивало доступ в университеты юношей недво-

==306

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... рян; вообще было рекомендовано принимать «преимущественно дворян». Ужасное впечатление оставалось у всех (кроме царя и министра, очевидно) от попечителей центральных учебных округов. Петербургским в 1845—1856-х гг. ведал Μ. Η. Мусин-Пушкин. Эта старинная русская фамилия дала замечательных деятелей науки и культуры: А. И. Мусина-Пушкина, президента Академии художеств в 1790-х гг., историка и археографа, издателя «Слова о полку Игореве»; А. А. Мусина-Пушкина, химика и минеролога, почетного члена Академии наук, автора ценных работ по платине. Но наш Михаил Николаевич не следовал примеру предков, хотя постоянно терся близ науки и высшего образования: он 18 лет был попечителем Казанского учебного округа, а потом вот 12 — столичного. Увы, он привнес в руководство научной и учебной деятельностью скалозубовские нравы. Тот же Φ. Η. Устрялов так охарактеризовал попечителя: «Он свыкся с казарменною жизнью и все спасение находил в дисциплине прежних, . аракчеевских времен. Дисциплину он старался применить и к науке, и к профессорам, и к студентам (...). В нем, точно в последнем осколке, воплощались отживший строй жизни, порядок ненавистных времен: все то, что дали нам казенщина, солдатчина, крепостное право и барство, выражалось в нем во всем своем безобразии» (там же, №6, 598—599).

Мусин-Пушкин был страшно рад, когда во время Крымской войны студентов стали обучать военному делу. И ходил по городу такой анекдот: наблюдал попечитель маршировку студентов; все в строю по команде шагнули правой, а один какой-то бедолага ошибочно поднял левую ногу — и попечитель гневно заорал: «Эй, ты1 кто это поднял обе ноги?!» Приблизительно таким же был и московский попечитель В. И. Назимов (1849—1855), генерал, назначенный Николаем управлять первым русским университетом. Назимов, пожалуй, еще жестче и суровее, чем Мусин-Пушкин, вводил военную дисциплину. О его стремлении к

==307 Образование. Учебные заведения порядку ходило тоже немало анекдотов. Осматривая университетскую библиотеку, попечитель возмутился беспорядочными пустыми местами в книжных шкафах: естественно, книги выдавались так, как их запрашивали преподаватели и студенты, отнюдь не подряд. Назимов потребовал выдавать книги строго по порядку, и лип заполнении возвращенными книгами одного шкаф приступать ко второму. Такой же взрыв возмущения звала у попечителя расстановка скульптур Аполлона и девяти муз: четыре стояли с одной стороны небожителей пять — с другой. Асимметрия разозлила генерала; в никаких доводов относительно нечетного числа муз он не хотел слушать: «Разве нельзя было заказать десятую?!» Естественно, при все большем деспотизме ns нравственность ученой корпорации. Это особенно зак при сравнении «маловской» истории 1831 г. с «крь ской» 1847 г. — обе произошли в Московском универ те. М. Я. Малов — профессор уголовного права, kohc( тивный, недалекий, раздражал студентов грубыми вь ками, и они решили «восстать»: в ответ на его очерс хамское замечание («Вы выражаете ваши мысли, ка1 шади, ногами») вся студенческая масса зашумела, вс» ла, выгнала Малова из аудитории, бросив ему восле, лоши. Боялись царских указаний отправить в ссьии солдаты, но, видимо, и руководство университета, и Николай I оценили уровень Малова по достоинству, он отправлен в отставку, а шесть студентов-зачинщиков, ди которых был и юный А. К. Герцен, посидели неско дней в карцере (куда друзья непрерывно приносил» вино и деликатесы, и заключенные пировали ночи Hf лет, отсыпаясь днем). Н. И. Крылов был профессором римского права : мую мрачную пору николаевского царствования, и ι рия с ним демонстрирует иные нравы. Крылов, в οτπι от Малова, был умен и талантлив как лектор, но отличался не меньшей неотесанностью, невежеством, да еще и оказался взяточником. Выдающиеся профессора университета

==308

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... презирали его, но, как часто бывает, терпели, а чашу терпения переполнил конкретный факт. Крылов в пьяном виде подрался с женой, она ушла из дому, да еще и рассказала про взятки. А она была из известной семьи Коршей: брат ее Евгений редактировал газету «Московские ведомости», выходившие под эгидой Московского университета, сестра Антонина — жена профессора К. Д. Кавелина. Группа самых видных профессоров — Т. Н. Грановский, П. Г. Редкин, Кавелин и присоединившийся к ним Корш предъявили попечителю графу Строганову ультиматум — или он удаляет Крылова из университета, или удаляются они. Строганов в общем занял их сторону и уже договаривался в министерстве о переводе Крылова в Харьковский университет, но Крылов нашел поддержку у министра Уварова, который вскоре смог убрать самого попечителя Строганова и тогда победа оказалась за взяточником, пьяницей и грубияном. А замечательным профессорам пришлось подавать в отставку. Университет потерял знатоков и любимцев студентов, лишь отставка Грановского не была принята: посланный в свое время учиться за границу, он еще не отработал положенный срок и вынужден был остаться. Характерно, что студенты не поднялись на защиту обиженных. Смерть Николая I в 1855 г. положила конец и «мрачному семилетию», и вузовской аракчеевщине. Сразу же были отменены количественные нормы университетских студентов, их стали принимать неограниченно; беспрепятственно могли поступать не учившиеся в гимназиях и лица из податных сословий; вне университета студенты могли ходить в любой одежде, а в 1861 г. и вообще отменили форму; восстановили закрытые при Николае кафедры философии и государственного права. И, как при Александре I, стали открываться новые университеты: в 1864 г. — Новороссийский, (позднее названный по городу Одесским), в 1869 г. — Варшавский; много лет никак не мог открыться первый сибирский университет. Томский, он начал работать уже при Александре III в 1888 г.

Образование. Учебные заведения

==309 Но не обошлось в либеральные годы и без провалов. Почему-то Александру II вздумалось укрепить проведение образовательных реформ «твердой рукой» военных, и он летом 1861 г. министром народного просвещения вместо либерального Е. П. Ковалевского назначил адмирала графа Е. В. Путятина, а попечителем Петербургского учебного округа — генерала Г. И. Филиппсона. В своей морской и сухопутно-военной областях они проявили незаурядные таланты, но руководить сферой образования не смогли. Сразу же стали создавать строгие правила для студентов: запреты на сходки, закрытие студенческих библиотек и касс взаимопомощи; студентам выдавались матрикулы — не нынешние зачетные Книжки, а нечто вроде паспорта и пропуска в университет. Студенты заволновались уже перед началом учебного года. К генералу Филиппсону отправили депутатов с просьбой к попечителю прийти на общее студенческое собрание и разъяснить многие темные места в новых правилах. Филиппсон же сказал, что он не оратор, не пойдет, а студентам рекомендовал заниматься науками, а не сходками. Университет все больше бурлил, занятия начались, а после, лекций каждый день возникали сходки и митинги. Начальство стало запирать аудитории после занятий. Студенты, особенно волнуясь за судьбу своих неимущих товарищей (а отменили не только кассу, но и публичные лекции и концерты в пользу студентов), взломали дверь актового зала и устроили там сходку. Это уже бунт! Попечитель приказал закрыть на время университет.

В понедельник 25 сентября 1861 г. громадная толпа студентов собралась у здания университета, стала требовать Филиппсона, чтобы он разъяснил, на какой срок прекращены занятия и т. д. Генерал находился в главном здании, но отказался выйти, велел объявить, что его нет. Тогда студенты всей многотысячной массой отправились к попечителю на дом — он жил на Колокольной улице, близ Владимирского собора. Пока студенты шли по Невскому, военный генерал-губернатор и полицмейстер приняли меры,

==310

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... стянули к дому попечителя полицейских и солдат. Филиппсон, видимо, понял, что дело нешуточное — и помчался из университета домой. На этот раз он был тих, старался успокоить студентов, согласился принять делегацию — не на дому, а в университете. Студенты, не доверяя попечителю, потребовали, чтобы он именно тотчас, вместе со всей студенческой массой вернулся в университет — и шествие во главе с попечителем опять отправилось по Невскому к Дворцовому мосту. Филиппсон пообещал на следующей неделе открыть университет. Студенты разошлись. А ночью начались аресты! Забрали 30 зачинщиков. Думали, это отрезвит студентов. Наоборот, в среду 27-го сентября чуть ли не дошло до вооруженных стычек. Мало того, что университетские студенты собрались у закрытого здания, к ним присоединилось много студентов из других учебных заведений. Будущий революционер, тогда — полковник Артиллерийской академии П. Л. Лавров уговорил многих офицеров явиться утром к университету — может быть, придется защищать студентов. Когда студенты и офицеры стали собираться, выяснилось, что в здании, как в штабе, восседают генерал-губернатор, оберполицмейстер, министр, а здание окружено батальоном солдат, жандармами и полицейскими. К счастью, до крови дело не дошло, конфликты быстро глушились умными офицерами со стороны. Полицмейстер потянул за руку одного офицера, тот обнажил саблю — полицмейстер ретировался. Другого офицера генерал-губернатор приказал солдатам арестовать и отвести на какую-то вахту, но когда они удалились на несколько шагов в сторону, офицер скомандовал: «Налево кругом, марш!» — и солдаты подчинились, оставили его в покое. Противостояние ничем не закончилось, все разошлись. В октябре министр Путятин объявил в газетах, что университет готов открыться, а желающие продолжать образование должны по почте прислать заявление на имя ректора и получить матрикулы. В день открытия универ-

==311

Образование. Учебные заведения ситета выяснилось, что «штрейкбрехеров» оказалось всего несколько десятков, да и те под, влиянием товарищей начали публично рвать матрикулы. Но без матрикулов — поставили сторожей! — в университет не пускали, началось возмущение — опять сходка. Наиболее беспокойных студентов, штурмующих двери, окружили тройной цепью солдат, отвели в Петропавловскую крепость, потом частично — в Кронштадт. Их оказалось 300 человек. Продержали под арестом несколько недель. Затем пять студентов сослали в Сибирь, 32 исключили. Занятия начались лишь в 1862 г. История разнеслась не только по стране, но и по всему миру. Александр понял свою ошибку, заменил в декабре 1861 г. Путятина и Филиппсона на либерального А. В. Голицына и относительно либерального тогда И. Д. Делянова. «Военный» эксперимент дорого обошелся Петербургскому университету. Помимо студенческих несчастий университет лишился цвета своей профессуры: лучшие наставники в знак протеста во время противных пертурбаций ушли в октябре из Петербургского университета: юристы К. Д. Кавелин, В. Д. Спасович, Б. И. Утин, литературовед А. Н. Пыпин, историк Μ. Μ. Стасюлевич (чуть позднее к ним присоединился Н. И. Костомаров). Ушел в отставку многолетний ректор (с 1840 г.!) П. А. Плетнев. В 1863 г. был принят новый университетский устав, весьма либеральный. Университет получал автономию, высшим органом управления становился Совет, который выбирал руководство и преподавателей, мог вводить (или ликвидировать) факультеты и отделения, отправлять способных выпускников учиться за границу, окончательно утверждать получение ученых степеней (при Николае даже кандидатская степень — по-нашему, добротная дипломная работа и ее защита — утверждалась попечителем учебного округа, а магистра и доктора утверждал сам министр!). Правда, несмотря на протестующие голоса, были сохранены обязательный учебный план и переходные экзамены. Не было отменено и обязательное посещение занятий, хотя реально, из-за необходимости многим студен-

==312

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... там одновременно с учебой зарабатывать себе на хлеб (уроки, переписка, корректуры и т. д.), да и благодаря наличию в продаже почти всех читаемых лекций, издаваемых предприимчивыми студентами в виде литографий, университетское начальство сквозь пальцы смотрело на вольное посещениенепосещение занятий. Вероятно, страшась новых сходок и новых совместных действий студентов, составители устава 1863 г. включили туда несколько неприятных пунктов: студенты должны были юридически выступать как

отдельные личности, запрещалось иметь какие-либо корпорации; даже студенческая касса, библиотека, читальня были запрещены; нельзя было отправлять делегацию или группу для объяснения с начальством и т. д. Но это еще были цветики, ягодки контрреформ начались позднее. В 1866 г. либерального министра народного просвещения А. В. Голицына сменил консервативный граф Д. А. Толстой, который начал борьбу за ограничения автономии, за подчинение университета попечителю и министру. В конце царствования Александра II на новой либеральной волне Толстой был уволен, но его преемнику А. А. Сабурову ничего не удалось сделать — после убийства царя в марте 1881 г. все перевернулось, Александр III снова начал назначать консервативных чиновников, и вскоре министром народного просвещения был назначен И. Д. Делянов, который по стопам Толстого провел, несмотря даже на сопротивление большинства членов Государственного совета, новый университетский устав 1884 г. Новым уставом ликвидировалась автономия. Ректора утверждал сам император — по представлению министра! На четыре года. На четыре же года назначались деканы — теперь уже министром по представлению попечителя. Университетский совет мог избирать лишь профессоров, да и те должны были утверждаться министром. А министр мог и, минуя совет, сам назначить профессора. Вводились государственные экзамены. По идее устава комиссия должна была составляться полностью из

==313

Образование. Учебные заведения лиц, не имеющих отношения к университету: этим тоже как бы отменялась университетская автономия. Знания и идеология студентов теперь контролировались «чужой», т. е. «своей» для попечителя и министра комиссией. Но реально оказалось весьма затруднительным, особенно в провинциальных университетах, составлять комиссию из не университетских специалистов. Поэтому порешили ограничиться назначением постороннего председателя комиссии; обычно это был профессор из другого университета. Увеличилась плата за обучение: этим хотели ограничить приток в университеты разночинцев, особенно семинаристов и евреев. В 1840-х гг. для евреев были установлены процентные нормы при поступлении в средние школы и вузы: в черте оседлости (т. е. в пределах Киевского, Одесского, Варшавского, Виленского, Дерптского учебных округов) и в Западной Сибири — 10 %, Казанского и Харьковского округов — 5%, Петербургского и Московского — 3%. Чтобы попасть в эту узкую щель, надо было блестяще сдать вступительные экзамены. Но тогда принятые евреи выделялись своей талантливостью — это очень не нравилось реакционерам, и одно время в министерстве был утвержден принцип жребия: все поступавшие евреи участвовали в жеребьевке, независимо от уровня, и тогда выбор был предоставлен чистой случайности. Слава Богу, этот принцип просуществовал недолго, а процентная норма — значительно дольше, она вошла в XX век. Существовала еще, после Польского восстания 1863 г., процентная норма для поступающих поляков. Студенты все шире и инициативнее боролись в конце века за отмену всех ограничений, за право объединяться в свои организации и т. д. Но все эти битвы и их результаты уходят в XX век, лишь революции 1905 г. и февральская 1917 г. сняли все главные проблемы и запреты.

* *

==314 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... Все, о чем говорилось выше, касалось «мужского» образования. Просвещение женщин в России — особая тема. До середины XVIII века не было постоянных женских учебных заведений, хотя есть сведения, что княжна Анна Всеволодовна еще в 1086 г. открыла в Киеве школу для девочек, при Андреевском монастыре. Дворянство нанимало для девочек бонн, гувернанток, домашних учителей, в среде духовенства тоже существовало домашнее образование, чаще всего без всяких наемников, с помощью старших братьев и сестер или родителей. А низшие сословия могли рассчитывать лишь на обучение девочек чтению и письму при монастырях. Но с середины XVIII века стали открываться главные народные училища и просто народные училища для низших сословий, где, кстати, было совмещено обучение мальчиков и девочек. При Екатерине II был открыт первый Институт благородных девиц в Петербурге — Смольный (1764), названный так по имени Смольного монастыря, у которого взяли часть зданий. Это было совершенно закрытое учреждение, куда принимались только дети потомственных дворян. Попасть в него было очень трудно, нужны были вельможные родители или родственники или, по крайней мере, столичные связи у родителей. «Институт» не означал высшего образования, по знаниям выпускницы даже не дотягивали до уровня программ мужских гимназий. Лишь по специфически «женским» предметам — французский язык и танцы — девицы, можно сказать, получали высшее образование. В XIX веке, по инициативе вдовствующей императрицы Марии Федоровны, супруги Павла I, открылось еще несколько петербургских женских институтов, куда был открыт доступ не только столбовым дворянам, но и детям более простых чиновников и офицеров: Екатерининский, Патриотический, Павловский; училище для сирот — Мариинский институт. Стали открываться институты в Москве и крупных губернских городах. Характерна также организация институтов и училищ для девиц среднего

==315

Образование. Учебные заведения сословия (в Петербурге первое из них так и называлось: «Мещанское училище»1. После смерти Марии Федоровны (1828) было создано специальное IV отделение царской канцелярии, ведавшее всеми учреждениями покойной императрицы. Россия XIX века была также наводнена частными пансионами. Женские были, как правило, в руках предприимчивых француженок. Подобно мужским, пансионы были разного уровня, престижности, стоимости. В деле женского образования неоценима роль императрицы Марии Александровны, супруги Александра II. Она покровительница не только русского Красного Креста, но и женских гимназий. Идея же, разработка планов и т. д. принадлежит известному педагогу проф. Н. А. Вышнеградскому, по инициативе которого было открыто в 1880 г. Мариинское училище в Петербурге. На опыте этого училища затем были организованы женские гимназии по всей стране. Опять же по инициативе Вышнеградского, при Мариинском училище были открыты педагогические курсы по подготовке учительниц для женских гимназий. Вслед за ведомством императрицы Марии и Министерство народного просвещения стало открывать женские гимназии. Они были 7-классные, с 8-м педагогическим классом. Программы приблизительно соответствовали курсу мужских гимназий; несколько была сокращена математика. Окончившие 7 классов получали аттестат учительниц начальных школ, 8 классов — звание домашних учительниц. Подобно мужским, только 3-классные, были женские прогимназии. К концу века в стране было свыше 100 женских гимназий и около 200 прогимназий. Высшее женское образование в России испытывало немыслимые трудности. С реформ 1860-х гг. началась борьба 1

Любопытно, однако, что Мария Федоровна отменила в женских учебных заведениях для недворянок преподавание музыки и танцев: дескать, благородным девицам это нужно, а мещанкам — вредно в нравственном отношении, ибо может привести к гибельным увлечениям. А в середине XIX века знаменитый В. И. Даль опасался, что грамотность может расшатать нравственность у крестьян.

==316

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... прогрессивных интеллигентов за допуск женщин в университеты. В либеральную реформистскую щелочку женщинам в качестве вольнослушателей разрешили посещать лекции в Петербургском университете и Медико-хирургической академии. Особенно много женщин желало стать врачами. Но очень быстро щелочка закрылась, и снова женщинам было запрещено учиться в обычных вузах. Только самым энергичным и талантливым удавалось пробиться сквозь стену запретов, да и тем было потом всю жизнь трудно. Показательна в этом отношении судьба В. А. Кашеваровой. Сирота, разведенная жена купца, запрещавшего ей учиться, она, окончив несколько акушерских курсов, добилась персонального разрешения военного министра Д. А. Милютина учиться в Медико-хирургической академии. Она с

отличием кончила академию, затем защитила там докторскую диссертацию. Но она так и не смогла добиться официальной, государственной службы, занималась лечением крестьян. Так как при Александре II выезд за границу был облегчен, то русская молодежь наводнила немецкие и швейцарские университетские города (жизнь в них была относительно дешева), и среди них был большой процент женщин. В 1873 г. в Цюрихском университете обучалось 182 русских студента, а среди них — 104 женщины, т. е. почти 60%. Первые женские «почти» вузы в России открыты в 1869 г. — Аларчинские в Петербурге (у Аларчина моста в здании 5-й гимназии) и Лубянские в Москве («почти» потому, что несмотря на высокий уровень преподавателей, из-за слабой подготовки многих слушательниц в целом не удавалось далеко выйти за пределы программ мужских гимназий). Первые же русские вузы — Высшие женские курсы профессора В. И. Геръе в Москве (открыты в 1872 г.), в Казани (1876) и Киеве (1878). Обучение с двухлетнего очень быстро выросло до 4-летнего; на курсах было два отделения, с некоторыми вариантами: историкофилологическое и физико-математическое. Конечно, подавляющее большинство- слушательниц училось на первом отделении. Но глав-

==317

Образование. Учебные заведения ным женским вузом России стали Бестужевские курсы, в Петербурге (1878), названные по имени возглавлявшего их в первые годы существования известного историка проф. К. Н. Бестужева-Рюмина. Эти курсы особенно прославились по творческой атмосфере, по демократическому духу, по университетской широте знаний. Прозвание «Бестужевка» стало в конце XIX — начале XX веков как бы дипломом на высшую интеллигентность. Любопытно, что в 1870-х гг. консервативный министр граф Д. А. Толстой весьма сочувственно встретил идеи об открытии женских вузов в России. Оказывается, он надеялся — и справедливо! — что тогда значительно уменьшится поток студенток в крамольную Западную Европу. Но свободный выбор профессоров с относительно свободными программами занятий в русских женских вузах раздражал начальство, и реакция при Александре III крепко затронула женское образование, в 1886 г. был запрещен прием во все высшие женские учебные заведения. С большим трудом возобновить прием Бестужевским курсам удалось лишь в 1889 г., а в других городах еще позднее. И почти полностью была ликвидирована выборность: если раньше большую роль играли педагогические советы и выборные администраторы-распорядители, то теперь директор и инспектриса назначались министерством, а директор отбирал преподавателей. Тут, конечно, большую роль играли личности: кто именно оказывался директором.

В свете реформ 1860-х гг. в России стало развиваться и специальное женское образование: в 1872 г. при Медико-хирургической академии открыли 4-летние курсы ученых акушерок, потом срок увеличили до 5 лет, т. е. это фактически был факультет ученых гинекологов. Но — опять при Александре III — курсы закрыли. Лишь на заре XX века, в 1897 г. в Петербурге был открыт Женский медицинский институт. Слились же мужское и женское образование уже в советское время, хотя и тогда были удивительные спотыкания...

==318 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... В течение всего XIX века русская интеллигенция мучительно боролась за расширение образования в стране. Слишком много было препятствий на этом пути, и главное — бюрократические препоны. В 4-м дополнительном томе Энциклопедического словаря Брокгауза-Ефрона в статье «Россия» приводятся обильные материалы переписи 1897 г. Составлена на основе этих сведений карта грамотности по регионам европейской России, на которую больно смотреть. Густо закрашены (это свыше 75% грамотных обоего пола) лишь Финляндия и Прибалтика, в Петербургской губернии 50—60% грамотных, в Московской — 40— 50%, а по другим районам и того меньше. И очень колоритны процентные цифры по сословиям и по полу. Приведем первые четыре строки таблицы (в процентах): Сословия

Им

еющихобразование

тных срер

щее

ВЫС1

лее

муж.

жен.

муж.

жен.

муж.

жен.

Дворяне

73,2

69,2

29,7

23,9

10,5

0,5

Духовенство

77,8

66,5

53,0

11,9

2,0

0,1

Городские

50.1

31,1

3.1

2,6

0.4

0, ==02

Сельские

27,4

9,7

0,1

0,1

0,0

0,0

Впечатляет большая образованность духовных лиц по сравнению с дворянами (кроме получивших высшее образование) и низкая грамотность крестьян. Поразительно, что четверть дворян и почти треть дворянок были неграмотны! ==319

00.htm - glava10 НАУКА В условиях самодержавного строя науке существовать очень трудно. С одной стороны, правительство не могло не быть заинтересованным в развитии промышленности, сельского хозяйства, медицины, в освоении диких окраинных земель, особенно — Сибири и Дальнего Востока, иными словами — в развитии естественно-научных знаний (математика, астрономия, физика, химия, биология, география и т. п.). Любая, даже самая деспотическая страна реально нуждается в творческих работниках. Немалую роль играла и оглядка на быстро развивающиеся западноевропейские страны, боязнь сильно отстать от них в научно-техническом и в военном отношении, да и просто, помимо боязни, играл роль престиж («и мы не хуже»!). А, с другой стороны, научное творчество всегда связано с расшатыванием старых понятий и методов, причем с далеко идущим расшатыванием: ломка может начаться в сугубо специализированной области, а потом расширяться и дойти до общеметодологических проблем, до подкопа под устаревшие религиозные понятия, под самые фундаментальные основы господствующей идеологии: так оно и случалось в действительности. Поэтому научное творчество оказывалось под подозрением, под контролем властей и — часто — добровольных доносчиков из среды ученых невежд и мерзавцев. Кроме того, для интенсивного развития науки необходимы большие капиталовложения, свободный и быстрый обмен информацией как внутри страны, так и с зарубежными коллегами, свободный доступ к высшей школе всех талантливых людей, независимо от их сословного происхождения, а все это было чрезвычайно затруднено в России. Поэтому для XVIII—XIX веков было наиболее характерно появление гениальных одиночек, которые в своей области совершали замечательные открытия, иногда даже

==320 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... опережавшие уровень науки в более развитых западных странах, но не могли создавать больших научных школ, массового научного движения. Достаточно назвать Н. И. Лобачевского, Д. И. Менделеева, И. И. Мечникова, Н. И. Пирогова, И. П. Павлова, чтобы было ясно, до каких вершин

поднимались русские ученые, но — увы — поднимались они, как правило, в одиночку. Лишь во второй половине XIX века стали возникать научные школы — И. П. Павлову уже удалось создать интенсивную преемственность, ученый уже был окружен учениками. В целом же из-за социально-политической закостенелости страны, из-за страха перед малейшими изменениями статуса-кво развитие науки тормозилось на всех уровнях и по всем параметрам. Даже тогда, когда это, казалось бы, было кровно необходимо именно для сохранения равновесия! Управляющий III отделением императорской канцелярии генерал Л. В. Дубельт отметил в своей записной книжке характерный факт. Когда он узнал, что Англия переводит свой флот на паровые двигатели с винтовым ходом, то резонно испугался: «... ежели их флот будет двигаться парами, а наш останется под парусами, то при первой войне наш флот тю-тю!» И Дубельт тут же рассказал об этом шефу жандармов графу А. Ф. Орлову, который мог бы включить это сообщение в свой почти ежедневно представляемый Николаю I доклад. Дубельт стал доказывать, что здравый смысл требует начать переделку нашего флота и т. д. Но Орлов, как и большинство приближенных к Николаю I, знавший о нелюбви царя ко всяким новшествам и потому боявшийся соваться с «прожектом», предпочел осадить Дубельта: «...ты, с своим здравым смыслом, настоящий дурак» (Голос минувшего, 1913, №3, 142). А ведь одной из причин поражения России в Крымской войне с Англией и Францией оказалась именно техническая отсталость флота. Вообще, отсталость технического оснащения армии и флота, казалось бы, должна была бы подстегивать соответствующие инстанции, но заржавевшая государственная

Наука

==321 машина не могла быстро работать. Во время Крымской войны 1853—1856 гг. А. С. Хомяков, который был не только известным славянофилом, но и творческим механиком, изобрел дальнобойное ружье, образец которого много месяцев проходил сквозь министерские канцелярии и испытательные стенды, ружье даже и одобрение получило, но так до конца войны и не было пущено в производство; лишь к концу десятилетия стали выпускать усовершенствованные ружья (кажется, не Хомякова). Молодой в конце 1850-х гг. офицер И. Н. Захарьин рассказал в своих воспоминаниях о знакомстве в Пензенской губернии с П. П. Шан-Гиреем, мужем двоюродной тетки Лермонтова, по легенде — прообразом Максима Максимыча из «Героя нашего времени». Захарьин сообщил Шан-Гирею о только что полученных из Тулы винтовках, стреляющих прицельно на 1200 шагов, чем очень порадовал старого кавказца, который сокрушался, что в его время, т. е. лет 20 назад, русская армия была вооружена только гладкоствольными ружьями, с круглой пулей, которую загоняли в ствол с дула с помощью особого молотка; ружье стреляло всего на 200—300 шагов, а у черкесов (наверное, через англичан?) уже тогда были дальнобойные винтовки; Шан-Гирей образно рассказывал: перед отрядом русских солдат выскакивает на коне джигит, шагов за 500 стреляет и убивает солдата, после чего поворачивает коня задом, приподнимается на стременах, обнажает себе заднюю часть и наклоняется — дескать, стреляйте, цель заметна; стреляют, не достреливают; лишь когда понесутся казаки, черкес исчезает... (Захарьин, Ист. вестник, 1988, 916). Позже Запада стали оснащать армию дальнобойными и скорострельными ружьями, позже создали паровой флот, позже стали проводить железные дороги... Любопытно, что с самого начала ширина колеи в России была увеличена по сравнению с западноевропейскими железными дорогами — существует легенда об опасении правительства, как бы в случае войны западным противникам

==322

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... при равной колее не удалось бы быстро въехать на своих поездах на нашу территорию... Неужели думали о новом нашествии двуязыков?! Однако до сих пор наши колеи отличаются от западных. Обидно, что из-за плохой связи с Западом, из-за отсутствия в течение двух третей XIX века нормальной системы патентования, неповоротливости наших инстанций, многие открытия русских ученых оказывались или забытыми, или не закрепленными в приоритете. В начале XIX века В. В. Петров изобрел электрическую дугу, потом названную не его именем, а Вольта; в 1832 г. П. Л. Шиллинг за пять лет до знаменитого С. Морзе изобрел электромагнитный телеграф; А. Н. Лодыгин в 1872 г. изобрел угольную лампу накаливания, за 7 лет до Эдисона; А. Н. Попов в 1895 г. изобрел радио, итальянский инженер Г. Маркони лишь несколько месяцев спустя повторил открытие, но, благодаря всемирной рекламе и интенсивным работам по усовершенствованию радиоаппаратуры, именно Маркони, а не Попов, получил в 1909 г. Нобелевскую премию. Слава Богу еще, что Менделееву удалось отстоять свой приоритет перед претензиями немецкого химика Л. Мейера — в создании Периодической системы элементов на основании открытого Менделеевым периодического закона. Если в России большие трудности испытывали точные и естественные науки, то что же говорить об общественных! Уже в тридцатых годах правительственные круги стали понимать опасность новейших философских учений. С этой точки зрения доставалось и естественникам. Упаси Боже, если физик, геолог, биолог объяснял происхождение Вселенной, Земли, человека согласно новейшим данным своей науки, пренебрегая космогонией и датировкой Библии! Замечательный биолог и медик И. Е. Дядьковский, профессор Московского университета и Медикохирургической академии, кумир студенческой молодежи, пытался проповедовать в своих лекциях современные воззрения, но это стало известно коллегам и начальству, он был обвинен в пропаганде атеизма и изгнан в 1834 г. из

Наука

==323 университета. Неоднократно подвергался травле другой выдающийся профессор Московского университета зоолог К. Ф. Рулье: запрещались его труды, реакционеры печатно выступали против его эволюционистских идей. О разгроме Казанского и Петербургского университетов в аракчеевское время была речь в главе «Образование». 18 декабря 1843 г. министр народного просвещения граф С. С. Уваров обратился в цензурные комитеты страны с письмом, где требовал усилить внимание «цензоров на статьи в некоторых изданиях философского и исторического содержания, в которых нередко в форме отвлеченного умствования и языка философского предлагаются ложные и неблагонамеренные учения, которые могут совратить

умы» (РГИА, ф. 777, on. I, № 1712, л. 11). Здесь явно имелись в виду статьи соратников Белинского в «Отечественных записках»: радикальная философская статья Герцена «Дилетантизм в науке» и обзор В. П. Боткина «Германская литература», в котором излагалась брошюра Ф. Энгельса «Шеллинг и откровение». В 1850 г. по указанию Николая I кафедры философии были вообще упразднены в русских высших учебных заведениях, а преподавание философских «основ» было поручено священникам. Но даже критическое изложение «чужих» философских систем стало восприниматься как преступление. Правительственные круги были взбудоражены, когда узнали, что православный и верноподданнически настроенный профессор Одесского Ришельевского лицея Михневич подробно анализировал философские воззрения Шеллинга. Николай I одобрил возмущение, протокольно выраженное в заседании 13 февраля 1851 г. «комитета 2 апреля» (специально созданный царем комитет до надзору за печатью и «просвещением»), и наложил следующую «высочайшую» резолюцию: «Весьма справедливо; одна модная чепуха. Министерству народного просвещения мне донести, отчего подобный вздор преподается в лицее, когда и в университетах мы его уничтожаем» (Лемке, 1904, 272). А на то, что Михневич «разоблачал» II*

==324

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... философию Шеллинга с ортодоксальных позиций, и не обратили внимание: главное, что он излагал «вредное» учение! Помимо философии под запрет попала статистика — любая деспотическая власть не заинтересована в объективных цифрах и в объективных их анализах. Было отменено прежде практиковавшееся преподавание статистики в гимназиях, фактически свернулась и вся научная работа. В хозяйственном департаменте Министерства внутренних дел под руководством тогда еще молодого талантливого администратора Н. А. Милютина в середине сороковых годов была предпринята попытка собрать и проанализировать (главным образом, для упорядочения налогов) данные о недвижимых имуществах Петербурга. Милютин привлек к работе тоже тогда молодого статистика К. С. Веселовского, поручив ему обработку статистических материалов. Тот с увлечением сел за анализ, обратив особое внимание на квартирные цены и на расселение и жилищные условия петербургских рабочих, с успехом прочитал в Географическом обществе (12 ноября 1847 г.) доклад, А. А. Краевский тут же попросил текст и опубликовал часть доклада в «Отечественных записках» (1848, № 3). Тут-то и началось. Негласный комитет, созданный Николаем I в феврале 1848 г., сразу после начала французской революции, и затем продолживший его «комитет 2 апреля» внимательно изучали свежие номера журналов в поисках крамолы и напали именно на статью Веселовского о жилищах петербургских рабочих, конечно, рисующую объект изучения не в розовых тонах. Негласный комитет, подготовляя всеподданнейший доклад императору, включил в него и сведения о статье Веселовского

как вредной для общественной безопасности. Автор совсем недавно стал начальником статистического отделения департамента сельского хозяйства — была бы сломана его чиновничья карьера, пришлось бы ехать в ссылку... Веселовского чудом спас Μ. Ε. Салтыков: в том же номере «Отечественных записок» комитетчики неожиданно обнаружили его рассказ «Запутанное дело», откровенно излагавший идеи

Наука

==325

утопического социализма и критиковавший, пусть и в сказочной форме, общественно-политический строй России. Веселовский был заменен в докладе Салтыковым, и именно тот как ссыльный поехал в Вятку. А Веселовский был так потрясен и напуган, что навсегда бросил социальную статистику, занялся метеорологией как областью, не подвластной царям, и сделал большие научные успехи, стал академиком и даже непременным секретарем Академии наук, весьма чиновным и консервативным; не без его активного участия Д. И. Менделеев в 1880 г. был «зарезан» при выборах в академики. Постоянные репрессии и контроль творились в первой половине века и в сферах других гуманитарных наук. На что уж академик Н. Г. Устрялов считался самым официальным, чуть ли не самым любимым императором историком, но и он споткнулся. Тот же грозный «комитет 2 апреля» придрался к фразе в его учебнике истории для средних учебных заведений: смерть царевича Дмитрия была названа «странным событием, доселе еще не вполне разгаданным»; а с точки зрения комитета и одобрившего придирку Николая I все уже давно разгадано, царевич причислен церковью к лику святых и т. д. Устрялов немедленно исправил это место... Хорошо освоивший самодержавную политику в области науки и просвещения Л. В. Дубельт создал великолепный по цинизму афоризм: «В нашей России должны ученые поступать, как аптекари, владеющие и благотворными, целительными средствами, и ядами — и отпускать ученость только по рецепту правительства» (Голос минувшего, 1913, №3, 133). К сожалению, подобные горе-аптекари находились в большой стране. Устрялов не был единственным, кто отпускал ученость по рецептам правительства: к таким относились академик И. И. Давыдов, философ и филолог, ученый журналист Н. И. Греч, чиновный публицист Н. А. Жеребцов, автор казенных «Очерков истории цивилизации в России» (1858), о котором Добролюбов скажет знаменательные

==326

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... слова, целиком приложимые ко всем ученым «аптекарям»: «Эти поступают обыкновенно так: если им представляется пять фактов — один в пользу их мнения, один сомнительный и три против них, — то они последние три отбросят, сомнительный переделают на свой лад и с особенным ожесточением налягут на тот один, который для них выгоден» (Добролюбов, 3, 298). Список «аптекарей», увы, можно бы продолжить и дальше. Конечно, и в гуманитарной области встречались честные и талантливые ученые, их было немало в XIX веке, а иногда и в тяжелых условиях образовывалась, хотя бы в узких рамках и на небольшой срок, благоприятная среда, которая могла породить целую плеяду честных и самостоятельных, мыслящих ученых. Подобная обстановка на короткое время от середины тридцатых до середины сороковых годов сложилась в Московском университете. В 1835 г. попечителем Московского учебного округа и тем самым «хозяином» университета был назначен видный вельможа граф С. Г. Строганов. Благодаря своей относительной независимости от петербургских властей и от министра С. С. Уварова (которого он ненавидел как выскочку) и по гордому желанию сделать «свой» университет лучшим в стране, Строганов смог отбирать среди талантливой научной молодежи действительно достойных преподавателей, обеспечивать их штатными местами, средствами на публикацию трудов, длительными заграничными командировками (тогда это была своеобразная аспирантура: приезжая в соответствующий немецкий или французский университет, молодой ученый слушал лекции ведущих специалистов, работал в библиотеках, писал диссертацию и т. д.). Таким образом, чуть ли не сразу, в течение нескольких лет во главе ведущих гуманитарных кафедр Московского университета стали замечательные молодые ученые и педагоги: Т. Н. Грановский (всеобщая история), П. Г. Редкин (энциклопедия права), Д. Л. Крюков (римская словесность). Они ошеломляли студентов потоком новых идей и фактов, только что добытых европейской нау-

Наука

==327

кой (да и самими лекторами), знакомили с новейшими методологическими учениями, особенно с гегельянством. В Московском университете создался творческий микроклимат» в котором вырастало следующее поколение русских ученых, студентов-выпускников конца тридцатых — начала сороковых

годов: историк и искусствовед П. Н. Кудрявцев, прямой ученик и последователь Грановского; юрист К. Д. Кавелин, историк С. М. Соловьев и др. Но, увы, обстановка в университете все ухудшалась: консервативная группа профессоров во главе с Погодиным и Шевыревым ненавидела Грановского и его окружение, завидовала успеху у молодежи, на Грановского сыпались доносы в безбожии и в неуважении к монархическому строю. А когда группа либеральных профессоров (Грановский, Редкин, Кавелин) подала в 1847 г. графу Строганову ультиматум: удалить из университета взяточника и распущенного в быту декана юридического факультета Н. И. Крылова (в противном случае они грозили подать в отставку), то Строганов испугался, хотел замять дело, несколько месяцев уклонялся от решения; консервативная группа приложила усиленные старания; Строганов, все больше конфликтуя с Уваровым, оказался неугодным царю и вынужден был уйти в отставку, попечителем стал бывший заместитель Строганова Д. П. Голохвастов, махрово реакционный деятель, ненавидевший либеральных профессоров, поэтому он тотчас же взял сторону Крылова и с удовольствием принял прошение об отставке: не разрешили уволиться только Грановскому (он был обязан отслужить в Московском университете за заграничную командировку). Сразу же научный и нравственный климат в университете ухудшился неимоверно, реакция восторжествовала. Отставки выдающихся ученых продолжались и во второй половине XIX века. В связи со студенческими волнениями 1861 г. и с репрессиями правительства против студентов группа профессоров Петербургского университета (К. Д. Кавелин, В. Д. Спасович, А. Н. Пыпин, М. М. Стасюлевич, Б. И. Утин) демонстративно ушла из

==328 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... учебного заведения. Большинству из них потом было чрезвычайно трудно вернуться к преподавательской работе. В 1890 г. Петербургский университет навсегда лишился Менделеева. Студенты, как это часто у них случалось, бунтовали, написали петицию к министру народного просвещения И. Д. Делянову и попросили уважаемого профессора передать эту петицию министру; Менделеев согласился, взяв со студентов слово, что они перестанут бушевать; но вельможный Делянов отказался принять письмо, Менделеев тотчас подал прошение об отставке; коллеги-профессора упрашивали его изменить решение, но Менделеев твердо настоял на своем уходе. Министр не пошевелился. Царское окружение, да и сам император, руководили наукой. Академией наук: она ведь была Императорской (Российская академия, не надо путать, созданная по инициативе ее первого президента кн. Е. Р. Дашковой, была более свободным учреждением; адмирал А. С. Шишков был президентом этой академии, а не Императорской; академия занималась проблемами русского языка и словесности; в 1841 г. она была лишена самостоятельности, влившись в виде 2-го отделения, в Императорскую академию). Многие замечательные ученые не смогли стать академиками — не из-за недостаточных научных заслуг, а по причине каких-то человеческих черт, не нравящихся высокому начальству. В 1871 г. Александр II не утвердил уже состоявшееся избрание А. Н. Пыпина; репутация его была подмочена родством с

каторжником Н. Г. Чернышевским (двоюродный брат) и выходом в 1861 г. из Петербургского университета; лишь 20 лет спустя, когда Пыпин стал уже всемирно известным ученым, он наконец был избран в академики. В 1880 г. сами академики провалили баллотировавшегося Менделеева (10 голосов — против, 9 — за). Возможно, сыграла роль некоторая строптивость ученого, но еще больше вероятности, что главным противником стал непремен-

Наука

==329

ный секретарь академик К. С. Веселовский, не любивший университетских профессоров и преподавателей, ратовавший за «чистую» науку. Вместо Менделеева был избран специалист по аналитической химии, профессор Петербургского Технологического института Ф. Ф. Бейлыптейн. А знаменитый ученый, член чуть ли не всех главных академий наук (Парижской, Датской, Венской, Краковской, Римской, Бельгийской, Прусской, Американской; Лондонского Королевского общества) так и не стал русским академиком, хотя потом Академия наук и предлагала ему участвовать в выборах. В 1893 г. перед самыми выборами президент Академии наук великий князь Константин Константинович (известный еще и как поэт К. Р.) не разрешил участвовать в голосовании уже приглашенному профессору Московского университета А. Г. Столетову, знаменитому физику. Всех потряс этот запрет; брат ученого, герой Шипки, генерал Н. Г. Столетов прямо спросил великого князя, в чем дело; К. Р. ответил уклончиво: «У вашего брата дурной характер». Очевидно, вспомнили и возмущенное письмо Столетова 1880 г. по поводу провала Менделеева (Столетов собирал под письмом подписи коллег), и отрицательный отзыв о магистерской диссертации кн. Б. Б. Голицына, протеже придворных кругов (Голицын потом, к счастью, оказался приличным ученым). Столетов, как и Менделеев, так и был навсегда отставлен от академии. В России встречались и такие творческие личности, которые принципиально отказывались и от университетов, и от академической службы, предпочитая частную жизнь. Наиболее яркий пример — В. Г. Шухов, которого можно назвать русским Эдисоном. Это он изобрел ажурные металлические башни, которых было построено до 200: маяки, водонапорные сооружения, радиоантенны (многие знают такую башню на Шаболовке в Москве), изобрел водотрубные котлы, построил первый нефтепровод, применил крекинг-процесс для промышленной переработки нефти, сделал вращающуюся сцену МХАТа, под-

==330 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... нял среднеазиатскую «Пизанскую башню» — наклонившийся минарет в самаркандском медресе Улугбека... Долго можно перечислять изобретения и работы Шухова. Некоторые выдающиеся русские ученые из-за препон, чинимых начальством, вынуждены были перебираться за рубеж страны. После долгих мытарств и разных препятствий в будущем всемирно известный биолог И. И. Мечников переехал в Париж и продолжил свои открытия в Пастеровском институте. С. В. Ковалевская из-за русских правил не могла получить высшее математическое образование в России, училась и защищала диссертацию в Гейдельберге, а потом была профессором Стокгольмского университета. Еще слава Богу, что и Мечников, и Ковалевская были избраны членамикорреспондентами Петербургской Академии наук, а Мечников в конце жизни — даже почетным членом. Самое страшное в судьбе русской науки — политические репрессии. Молодые, талантливые деятели попадали в кружки и подпольные организации, а потом шли на каторгу, в солдаты, даже на виселицу. Ретроспективно трудно установить, сколько декабристов и петрашевцев участвовало бы в научной жизни страны, если бы их не загоняли на много лет в Сибирь, но, зная их первые научные шаги до арестов и потом попытки заниматься науками в самых неблагоприятных условиях каторги и ссылки, можно твердо сказать, что речь идет о десятках талантов. Некоторые из них даже в тюрьме умудрялись изобретать. Например, петрашевец Р. А. Черносвитов, находясь в Кексгольмской крепости, представил чертеж искусственной ноги для инвалидов; возможно, там же он разрабатывал проект дирижабля на паровой тяге; по выходе на свободу он опубликовал статью «О воздушных локомотивах» (Морской сборник, 1867, № 7). А народоволец Н. И. Кибальчич, изобретатель и изготовитель смертоносных бомб (одна из них отправила на тот свет Александра II), перед казнью разрабатывал в тюрьме проект ракеты.

Наука

==331 Спасшийся от наказания петрашевец Н. Я. Данилевский, известный и своим социально-философским трудом «Россия и Европа» (1869), и выдающимися исследованиями в области зоологии и ботаники (самое главное — нашел способы бороться с филлоксерой, губителем винограда), разве в случае тюрьмы и каторги мог бы создать все, им сделанное? То же можно сказать о другом освобожденном петрашевце, потом знаменитом путешественнике П. П. Семенове Тян-Шанском. Все выше перечисленное, казалось бы, демонстрирует весьма печальную историю русской науки. Но в большой стране и при самых разнообразных частных условиях общая неблагоприятная обстановка лишь ухудшает, но не уничтожает развитие науки. Всегда найдутся таланты, которые в таких условиях добиваются исключительных результатов. Может быть, именно неблагоприятные условия и заставляют таланты собранно, интенсивно, творчески трудиться, в то время как тепличная атмосфера разнеживает и расслабляет дух и душу людей. Во всяком случае Россия XIX века дала миру великое множество людей науки, прославивших и себя, и отечество выдающимися открытиями.

* * Среди русских ученых XIX века, чьи открытия имеют мировое значение, созданы на века, особо выделяются две фигуры — Н. И. Лобачевского и Д. И. Менделеева. Открытие Лобачевского на первый взгляд алогично и нереально. Вопреки знаменитому постулату Евклида, незыблемо державшемуся 2200 лет: на одной плоскости к прямой линии через точку, лежащую вне этой прямой, можно провести всего одну параллельную линию, — Лобачевский заявил, что можно провести сколь угодно много параллельных. К этому парадоксальному выводу ученый пришел как раз с помощью логики и математиче-

==332 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ских выкладок. Он вначале решил доказать справедливость постулата Евклида и, не найдя позитивных ходов, стал исходить из «абсурда»: выдвинуть гипотезу противоположную, т. е. что можно провести много параллельных, и постараться доказать ее нелепость. Но сколько ни строил он ходов и определений, абсурда не получилось, наоборот, возникал новый непротиворечивый постулат о многих параллельных. Так Лобачевский пришел к открытию новой — неэвклидовой геометрии. Она была необычной, не поддающейся пониманию «здравого смысла», например, в ней сумма углов треугольника оказывалась меньше 180° и т. д. Почти за век до изумительно не объяснимых «здравым смыслом» явлений атомного микромира Лобачевский создал научную картину, не поддающуюся обычной логике. Но это же создало и громадные трудности для реализации выдающегося открытия. Будучи молодым профессором Казанского университета (вскоре он станет его ректором), Лобачевский в 1826 г. рассказал о своем открытии на заседании физико-математического факультета — коллеги совершенно не поняли гениальной перспективы. Опубликование открытия в печати принесло лишь критику. Выдающийся русский ученый академик М. В. Остроградский, автор многих ценных работ в области математического анализа, физики, астрономии, тоже оказался в числе не понявших Лобачевского критиков. Кажется, только знаменитый К. Гаусс при жизни Лобачевского понял значение его открытия, проявил инициативу для избрания русского математика членом-корреспондентом родного Гауссу Геттингенского математического общества, но публично не выступил в защиту открытия, — может быть, не без основания считал, что никто не поймет! Лишь во второй половине XIX века открытие Лобачевского было признано в математическом мире, оно явилось фундаментом геометрии XX века, без него не могла бы существовать и современная физика — ив астрономиче-

Наука

==333

ской области, и в микромире — вообще в приложениях теории относительности. Математиков, равных Лобачевскому, в России больше не было, однако выдающихся ученых мирового класса в XIX веке оказалось немало. Возможно, развитию математической науки способствовали ограниченные средства, назначенные математику — перо и бумага (не надо было больших денег на инструменты и приборы). Только прикладная математика (механика) требовала некоторых затрат. Во времена Лобачевского выделялись два петербургских академика — уже упомянутый Остроградский и В. Я. Буняковский, прославившийся трудами по теории вероятностей, теории чисел и демографической статистике (пока статистика не попала под николаевский запрет). А во второй половине XIX века Россия дала целую плеяду замечательных математиков. На первое место нужно поставить П. Л. Чебышева, автора работ по теории чисел, теории вероятностей, математическому анализу, теории механизмов и машин. За свои заслуги он был избран не только в петербургскую, но и в парижскую Академию наук. Чебышев — создатель петербургской математической школы, его ученики и последователи академики А. А. Марков и А. М. Ляпунов развивали далее те же области и направления, обессмертили свои имена важными открытиями (Марковский процесс, цепь Маркова, теория Ляпунова), вслед подобным же «памятникам» их учителю: многочлены Чебышева, параллелограмм Чебышева. В русском математическом мире могла бы блистать и С. В. Ковалевская, но она почти всю свою творческую жизнь вынуждена была провести за границей — и докторская защита ее была в Гейдельберге, и профессорство она получила не в русском, а в шведском — Стокгольмском университете, и награды за ее выдающиеся труды в области математического анализа, механики, астрономии присуждались французской и шведской академиями наук. Еще, слава Богу, петербургская Академия наук избра-

==334 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ла ее в 1889 г. членом-корреспондентом — первая женщина в этом учреждении! Лишь в конце XIX века стала по-настоящему складываться московская математическая школа; велика роль в ее становлении отца Андрея Белого профессора Н. В. Бугаева, специалиста по теории чисел и математическому анализу. Физические исследования (точно так же, как и химические), хотя и требовали, в отличие от математических занятий, материальных затрат, но они в XIX веке не были велики. Лишь в прикладных областях: металлургия, переработка нефти и т. п. — были необходимы большие и сложные сооружения

в полузаводском масштабе, но ученые, работавшие в этих сферах, как правило, имели дело с частными фирмами, с реальными заводами, поэтому деньги на опыты находились. Некоторые ученые сами становились заводчиками. Металлург П. М. Обухов с 1862 г. участвовал в создании в Петербурге сталелитейного завода, который так и был назван Обуховским (потом в компанию вошел другой известный заводчик Н. И. Путилов). Возможно, развитию физических и естественных наук способствовала профессорская деятельность некоторых ученых в медико-хирургических и сельскохозяйственных академиях, там соответствующие лаборатории были оснащены лучше, чем в «теоретических» по духу Академии наук и университетах. Самый ранний наш знаменитый физик XIX века — академик В. В. Петров, открывший электрическую дугу и электролиз, долгие годы работал в Петербургской медико-хирургической академии. А его преемники по Академии наук Б. С. Якоби и Э. X. Ленц и в рамках академических исследований достигли выдающихся результатов. Б. С. Якоби больше всего известен как изобретатель электродвигателя, который он установил на корабле, вместе с комиссией и пассажирами (всего 14 человек), поплывшем по Неве против течения. Э. X. Ленц открыл закон, определяющий направление индукционного тока (правило Ленца), и независимо от англичанина

Наука

==335 Дж. Джоуля обосновал закон о количестве тепла, выделяемого проводником при прохождении электрического тока (закон Джоуля-Ленца). Во второй половине века выдвинулась московская школа физиков. Ее основатель, профессор А Г. Столетов, много сделал открытий в области магнетизма и фотоэлектрических явлений. А ученики и последователи его отличились как в теории (виднейший теоретик — проф. Н. А. Умов), так и на практике. Вообще, вторая половина столетия характерна целым рядом выдающихся открытий в области физики, имеющих практическое значение. А. Н. Лодыгин, как говорилось, еще до Эдисона изобрел угольную лампочку накаливания (1872). П. Н. Яблочков изобрел электрическую «свечу», дуговую лампу (1875), которую использовали потом для освещения улиц (правда, с газовыми и керосиновыми лампами дуговая не выдержала соревнования). В 1895 г. петербургский профессор А. Н. Попов изобрел радио, беспроволочную передачу электросигналов. Вначале это были простые сигналы азбуки Морзе и расстояние в несколько метров, потом расстояние постепенно увеличивалось до сотен километров, а простые сигналы усложнились до всего спектра человеческих голосов и музыки. Попов открыл одно из самых выдающихся достижений культуры. Рядом с физикой, также отличаясь и теоретическими, и практическими аспектами, стоит астрономия. Истоки русской научной астрономии уходят в XVIII век, в замечательные открытия Ломоносова, а первым крупным астрономом XIX века был знаменитый В. Я. Струве, академик, основатель и первый директор еще более знаменитой Пулковской обсерватории под Петербургом (основана в 1839 г.). Струве знаменит исследованиями «двойных звезд», астрономическими и геодезическими измерениями и созданием семейной плеяды астрономов, продолжающих дело предка до наших дней. Сын его, О. В. Струве — тоже академик, тоже после отца директор Пулковской обсерватории, тоже исследователь «двойных звезд».

==336 _____Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... И внук основателя астрономической династии Л. О. Струве занимался «двойными звездами» и астрометрией (определил радиус Луны). Правнук Отто, уже человек XX века, бежал от большевиков в Америку и там тоже отличился в области астрономических открытий. Дело старших Струве продолжил академик Ф. А. Бредихин, возглавивший после Струве-сына Пулковскую обсерваторию. Он универсален в своих интересах и изысканиях: видный теоретик, он создал классификацию и теорию кометных форм, теорию метеорных потоков, а в более практической области известен работами по астрометрии и спектроскопии. Первый выдающийся русский химик XIX века — профессор Я. Я. Зинин, позднее ставший академиком (с 1858 г.). Он начинал в университете, возглавлявшемся Лобачевским, — Казанском, здесь сделал свои знаменитые открытия: в 1842 г. он получил из нитробензола анилин, а затем и другие ароматические амины из нитросоединений, и тем самым положил начало чрезвычайно важного для практики производства синтетических красителей. Зинин создал научную школу, достаточно сказать, что его учениками были в Казани А. М. Бутлеров и А. П. Бородин в Петербурге (с 1847 г. Зинин — профессор Петербургского университета). А. М. Бутлеров — после Менделеева самый выдающийся русский химик XIX столетия, а может быть — и всех веков. Он еще до Менделеева, основываясь на существовании атомов, изучал структуру химических соединений, создал теорию строения химических веществ, объяснил явление изомерии, открытой Ю. Либихом еще в 1823 г. (когда два соединения, совершенно одинаковые по составу и молекулярной массе, отличаются своей структурой и потому имеют разные свойства). В 1861 г. на съезде естествоиспытателей Германии Бутлеров прочел эпохальный доклад «О химическом строении веществ», потрясший Европу. Продолжая дело Зинина, он много внимания уделял ученикам, именно он считается основа-

Наука

==337 телем Казанской химической школы. В 1868 г. по предложению Менделеева совет Петербургского университета избирает Бутлерова своим профессором. С 1871 г. он — академик. В том же десятилетии, что и достижения Бутлерова, Менделеев открыл Периодический закон и составил свою Периодическую систему элементов (1869). Вот уж открытие на все века, имевшее ни с чем не сравнимое значение для развития химии. Впервые химические элементы выглядели не отдельными

одиночками и отдельными группами, а вошедшими в строгую систему — все, все элементы оказывались включенными в четкую таблицу, где каждому была уготована клеточка на пересечении «рядов» и «групп». Гениальность Менделеева заключалась в том, чтобы расположить элементы по их атомным весам (в порядке возрастания), но не в один ряд, а в несколько, причем каждый элемент следующего ряда обладал свойствами, сходными с какими-то аналогичными признаками элемента предшествующего ряда, так что кроме горизонтальных рядов образовывались вертикальные колонки сходных элементов — группы. Менделеев, учитывая групповые сходства, располагал элементы не механически подряд: если следующий по атомному весу элемент должен был по своим свойствам входить не в соседнюю клетку, а как бы передвигаться через одну, оставляя ту клетку пустой, то ученый не боялся таких пустых клеток, он прозорливо считал, что, следовательно, данные элементы еще не открыты. Между кальцием и титаном образовалась пустая клетка, которая должна, по предположению Менделеева, заполниться элементом экабором, ибо он по свойствам должен походить на бор. А в следующем ряду между цинком и мышьяком возникли сразу две пустых клетки, и Менделеев заполнил их экаалюминием и экасилицием, опять же по сходству с соответствующими элементами. Но ученый не только оставил клетки свободными, он еще по аналогии вычислил приблизительные атомные и удельные веса недостающих

==338

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... элементов, температуры плавления и кипения, свойства соединений элементов с кислородом, хлором и т. д. Все предсказания Менделеева потрясающе сбылись в ближайшие годы, через 15 лет уже были открыты все три элемента: экаалюминий, открытый французом, назван галлием, экабор, открытый шведом, — скандием, экасилиций, открытый немцем, — германием. Свойства элементов оказались поразительно близки к предсказанным Менделеевым. Если предсказания точно сбываются, значит, закон точен и прочен. Система Менделеева, без которой немыслимо дальнейшее развитие химии, дала материал для предсказаний и уточнений по целому ряду других пунктов. Заслуга великого ученого теперь отмечена своеобразной мемориальной доской-клеткой в самой таблице-системе: в 1955 г. был открыт 101-й элемент (транс-урановый), названный «менделевий». На основе Периодической системы элементов Менделеев написал стройный и четкий учебник — «Основы химии» (2 части, 1869—1871), выдержавший еще при жизни автора 8 изданий и переведенный на многие языки мира. Но Менделеев знаменит не только Периодической системой элементов. Он занимался и более узкими химическими областями и проблемами, в частности много лет изучал разные аспекты, теоретические и практические, растворов. Его докторская диссертация — совсем не о системе элементов, а именно о

растворах: «О соединении спирта с водой», Менделеев долго занимался поиском оптимального (в том числе и для физиологии человека) разбавления спирта водой — и установил именно то число, 40%, которое наиболее употребительно для разных видов водки в России и за рубежом. Наша сорокоградусная — как бы изобретение Менделеева. Много других практических отраслей привлекали внимание ученого: он занимался методами переработки нефти (предложил промышленный способ фракционного разделения), придумал подземную газификацию углей,

Наука

==339 много внимания уделял сельскому хозяйству (проблема минеральных удобрений и орошения засушливых земель), исследованиям верхних слоев атмосферы (изобрел стратостат), изобрел бездымный порох, занимался областями, казалось бы, весьма далекими от его специальности, например, таможенными тарифами. Последние полтора десятилетия своей жизни оставшись без университета, Менделеев посвятил метрологии. В 1892 г. он был назначен ученым хранителем Депо образцовых мер и весов, через год по его инициативе оно было преобразовано в Палату мер и весов, которую он и возглавлял до самой кончины, внеся существенный вклад и в науку метрологии. Бутлеров и Менделеев, товарищи по науке, постоянно поддерживавшие друг друга (Менделеев способствовал приглашению Бутлерова в Петербургский университет, а Бутлеров выдвинул кандидатуру Менделеева на выборах в академики), оказались непримиримыми противниками в идеологической сфере, тоже имеющей прямое отношение к науке, — в отношении к спиритизму, вообще к сфере явлений, не объяснимых материалистически. В эпохи идейного разброда, а особенно — в консервативные времена, когда очень сужаются перспективы реального общественного развития и расширяются надежды на чудо, расцветают различные мистические течения. В главе «Религия и духовенство» был подробный рассказ о мистике начала XIX века. Однако тогда мистическими теориями и «практическими» сеансами общения с духами увлекались светские круги, чиновники, некоторые религиозные деятели, но никак не люди науки. А в 1870—1880-х гг. мистические увлечения, как заразная болезнь, охватила самые различные слои русского (вслед западноевропейскому) общества, в том числе и видных ученых. Особенно много для пропаганды мистики, точнее — спиритизма, сделал Бутлеров. Он выступал в печати (главным образом, на страницах «Русского вестника») с подробными рассказами о сеансах знаменитых спиритов в Пе-

==340

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... тербурге и Западной Европе, реферировал подобные сообщения в научной прессе, описывал сеансы, где он сам присутствовал (в Петербурге и Лондоне): «Медиумические явления» («Русский вестник», 1875, № 11), «Четвертое измерение пространства и медиумизм» (там же, 1878, № 2), «Эмпиризм и догматизм в области медиумизма» (там же, 1879, № 4, 5). Бутлеров говорил о наличии еще не познанных наукой явлений и выдвигал гипотезу о существовании мира с четвертым пространственным измерением, в котором пребывают существа, вызываемые в наш мир спиритами-медиумами, спорил с многочисленными противниками, приводил в качестве аргументов целый ряд исторических параллелей, когда новое явление открывалось одними учеными, а другие продолжали отрицать: «... в тот самый год, когда Пьяцци открыл первую из малых планет, Гегель, основываясь на философских началах, старался доказать a priori невозможность существования планет между Юпитером и Марсом» (там же, 1879, № 4, 792). Распространение спиритизма в Петербурге, приезд видных английских медиумов (Юм, братья Петти, гжа Клайр) вызвали широкий резонанс и полемику в печати. Д. И. Менделеев заинтересовался сеансами, сам присутствовал на некоторых из них, предложил организовать Комиссию для исследования медиумических явлений — и, во главе этой комиссии, разоблачил братьев Петти в мошенничестве, к другим спиритам также отнесся с великим скепсисом, считая, например, что г-жа Клайр поднимает стол в воздух с помощью особых пружин и т. д. В 1876 г. Менделеев читал в выставочном павильоне Соляного городка в Петербурге публичные лекции, разоблачающие медиумизм (лекции собирали полные аудитории). Свои лекции, вместе с протоколами комиссии ученый опубликовал в специальном труде; «Материалы для суждения о спиритизме» (СПб., 1876). Книга тоже вызвала полемику, возражения сторонников спиритизма.

Наука

==341

Во всей этой истории следует еще учитывать консервативный, скептический характер Менделеева: когда открыли радий, эманацию радия, заговорили о возможности превращения одного элемента в другой, ученый не поверил в эти новшества, он считал, что количество радия выделено столь малое, что опыты не могут быть чистыми. Русские писатели, как правило, выступили противниками новой мистики. Л. Толстой, как известно, написал специальную комедию «Плоды просвещения» (1891). Достоевский в «Дневнике писателя» (1876) назвал спиритизм «глупейшим заблуждением, блудным учением и тьмой» (Достоевский, 22,

130), но настаивал на серьезном анализе явления, его связей с общественными течениями современности. Вернемся к очеркам о науке. Благодаря обширной территории России, обилию животного и растительного мира, полезных ископаемых, минералов и т. п., в XIX веке хорошо развивались описательные естественные науки. У истоков отечественной минералогии в начале века стоял академик (с 1793 г.) В. М. Севергин, создатель обширных сводов минералов и один из основателей русской минералогической школы. Севергин открыл парагенезис минералов, т. е. совместное пребывание минералов, связанных общими условиями происхождения, что дает возможность искать ценные минералы по обнаружению их парагенетических соседей. Со значительным интервалом, уже во второй половине века выдвинулся другой знаменитый минералог, отец современной структурной кристаллографии, академик Е. С. Федоров. А его младший современник будущий академик В. И. Вернадский, помимо чисто минералогических исследований включил в сферу своих интересов геологию, биологию, радиохимию, инициировал комплексное изучение Земли, перешел к философскому осмыслению совокупности наук о Земле; включив в свои концепции и деятельность человека, человеческий разум, создал — уже

==342 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... в XX веке — учение о ноосфере («ноо» по-гречески «разум»): человек, расширяя и совершенствуя свое творчество, превращает биосферу в ноосферу. Вернадский — один из самых выдающихся универсальных ученых России. Среди геологов тоже выделялось несколько ученых, не только практически работавших, но и теоретически осмыслявших объекты исследования. Ссыльный поляк (участник восстания 1863 г.) И. Д. Черский много сделал для изучения Сибири, составил первую геологическую карту побережья Байкала; а главное — создал теорию тектонического строения Азии. В честь ученого назван хребет в Якутии. Одним из основателей русской геологической школы стал академик А. П. Карпинский, теоретик и практик, создатель теории происхождения и структуры земной коры европейской части России. В сфере биологических наук России тоже есть чем гордиться. Мировую известность получили открытия К. Бэра (по-немецки он Карл Эрнест, по-русски Карл Максимович) в области эмбриологии: он открыл яйцеклетку у млекопитающих. Он вырос в Эстляндии и окончил Дерптский университет, до 40-летнего возраста работал в Германии, а в 1834 г. вернулся в Россию, где стал академиком и одним из учредителей Русского географического общества. Бэру принадлежат и выдающиеся открытия в области географии, из которых особенно выделяется закон Бэра (на подмывание берегов рек, текущих вдоль меридианов, влияет вращение Земли). Второй выдающийся русский эмбриолог — академик А. О. Ковалевский, один из основателей новой науки — сравнительной эмбриологии. Он установил общие закономерности в развитии беспозвоночных и позвоночных организмов, т. е. доказал родство всего животного мира. Высокую оценку работам Ковалевского дал Ч. Дарвин. В области эмбриологии работал и И. И. Мечников, но главные его научные заслуги лежат в сфере бактериологии и микробиологии. Мечников открыл фагоцитоз (1883) — наличие в крови животных и человека особых клеток, фаго-

Наука

==343

цитов, способных «пожирать» чужеродные клетки, попавшие в организм, и играющих исключительно важную роль в защите организма от болезней. Брат эмбриолога В. О. Ковалевский оставил заметный след в науке о вымерших животных и растениях — палеонтологии, создал в ней новую отрасль — сравнительную палеонтологию. Практическая часть биологии, наука о сельском хозяйстве (кажется, она не имеет особого названия) получила глубокое развитие в Германии (достаточно назвать основателя агрохимии Ю. Либиха); в России, видимо, из-за крепостного права, не способствовавшего научному прогрессу хозяйствования, эта область развивалась в течение века слабо; уникальная фигура шеллингианца М. Г. Павлова скорее влияла на молодые поколения в философском, а не в сельскохозяйственном отношении. Прекрасный смоленский практик А. Н. Энгельгардт неоднократно жаловался в 1870-х гг., что труды немцев часто не подходят к русским условиям, а толковых отечественных пособий мало, и потому приходится идти ощупью, методом проб и ошибок, самому создавая и теорию и практику хозяйствования на земле. И как бы в ответ на сетования Энгельгардта в 1880-х гг. появились фундаментальные труды выдающихся почвоведов В. В. Докучаева ά Π.Α. Костычева. Докучаев был прекрасным практиком (провел классификацию почв, создал учение о географических почвенных зонах, выработал меры по борьбе с засухой и т. д.) и теоретиком: он создал учение о почве как едином природном «теле», соединяющем в себе землю, воду, воздух с органическим миром, с растениями и животными, и поэтому представляющем собой и живую, и неорганическую природу; ученый включал также в свою систему генетику, т. е. исторический процесс формирования почвы. Костычев — основатель русской агрохимии, он изучал удобрения, плодородие, взаимосвязь почвы с растениями, создал первый учебник «Почвоведение» (ч. 1—3, 1886—1887).

==344

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... С сельским хозяйством был тесно связан знаменитый ботаник, профессор Московской Петровской академии и Московского университета К. А. Тимирязев. Главные его работы относятся к изучению фотосинтеза (превращение солнечного света в энергию органических химических связей с помощью хлорофилла растений и некоторых микроорганизмов называется фотосинтезом). Без фотосинтеза не было бы жизни на Земле: растения, благодаря фотосинтезу, поглощают углекислый газ и выделяют кислород, способствуют созданию озонового слоя над планетой, защищающего нас от космических лучей! Добавим, что фотосинтез — единственный биологический процесс, увеличивающий свободную энергию, и тем самым он, вместе со всем органическим миром, разрушает опасения энергетических пессимистов, считающих, что, согласно второму закону термодинамики, закону возрастания энтропии, когда-либо наступит тепловая смерть вселенной. Классическая работа Тимирязева — «Жизнь растения» (1878) — выдержала множество изданий. Из естественных дисциплин в России на одном из самых высоких уровней стояла медицина. Правящие круги понимали ее значение, тем более что страну часто охватывали заразные эпидемии, особенно холерные, и военные невзгоды, так что у врачей было много работы. Понимание, однако, не освобождало медиков от пристального взгляда блюстителей идеологической нравственности, и выдающийся профессор И. Е. Дядьковский, как уже говорилось, мог быть уволен из университета. Вершиной медицинской науки XIX века было творчество Н. И. Пирогова. Он — основатель науки военно-полевой хирургии, он впервые применил на войне наркоз при операции, изобрел неподвижную гипсовую повязку, был горячий защитник практических экспериментов в хирургии. Атлас Пирогова «Топографическая анатомия» (т. 1—4, 1851—1854) получил мировую известность. Не меньшую известность приобрела педагогическая деятельность .Пирогова; Александр II назначил его — не генерала, не князя, не

Наука

==345 придворного! — попечителем Одесского учебного округа, а потом Киевского (впрочем, правящие сферы выдержали лишь 5 лет, 1856—1861, а затем слишком либерального начальника вынудили уйти с поста). Громадным успехом пользовалась новаторская публицистическая и педагогическая статья Пирогова «Вопросы жизни» (1856). Рядом с Пироговым стоит имя его младшего современника, профессора И. М. Сеченова, основателя школы русских физиологов, занимавшегося самыми различными областями физиологии и анатомии. Классический его труд «Рефлексы головного мозга» (1866) потряс Россию, ибо хотя и был напечатан в специальном научном журнале «Медицинский вестник», но сразу же стал известен широким кругам интеллигентных читателей: автор подробно доказывал, что в основе психических явлений человека лежат физиологические процессы. В этих выводах содержалась достаточная примесь механистичности в духе вульгарного материализма шестидесятых годов; первоначальный вариант статьи Сеченов предполагал опубликовать в журнале «Современник», гнезде тогдашних материалистов, и статья называлась совсем уж откровенно: «Попытка свести способы происхождения психических явлений на физиологические основы» — но цензура испугалась и запретила публикацию Однако если вынести за скобки механистические крайности и учесть замечательные открытия Сеченова последующих лет в

области функционирования центральной нервной системы человека, то его работы в самом деле являются великими достижениями науки. Его труды продолжил один из самых выдающихся ученых России — академик И. П. Павлов, который начинал свои исследования еще в XIX веке (Нобелевская премия ему присуждена в 1904 г.), а завершал их уже в советское время. Учение Павлова об условных рефлексах, о второй сигнальной системе, о высшей нервной деятельности человека лежит в основе современной физиологии, медицины, психологии.

==346 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... Обширность российских территорий, среди которых были настоящие «белые пятна», и поощряемые верхами исследовательские экспедиции в неизвестные области земного шара способствовали интенсивному развитию географических наук и географических открытий. Уже в самом начале века, при Александре I, были организованы первые кругосветные плавания. В 1803— 1806-х гг. экспедиция под началом адмирала И. Ф. Крузенштерна на кораблях «Надежда» и «Нева» сделала много открытий в Тихом и Северном Ледовитом океанах; имя адмирала закрепилось в названиях: «пролив Крузенштерна» (в северной части Курил) и «проход Крузенштерна» (в Корейском проливе); именем помощника Крузенштерна капитана «Невы» Ю. Ф. Лисянского назван остров на Гавайях и полуостров в Охотском море. В этой экспедиции участвовал молодой офицер О. Е. Коцебу (сын подоночного немецкого писателя, видимо, агента русского правительства, убитого студентом К. Зандом; а сын воспитался в России и стал хорошим моряком). Позднее (1815—1818, 1823—1826) Коцебу уже сам руководил кругосветными плаваниями и открыл несколько островов в Тихом океане; его имя носит залив на Аляске. В 1819—1821-х гг. снарядили еще более дальнюю экспедицию на поиски континента у Южного полюса. Шлюпы «Восток» и «Мирный» под руководством адмирала Ф. Ф. Беллинсгаузена и будущего боевого адмирала, героя Наварина М. П. Лазарева открыли в 1820 г. Антарктиду и прилегающие к ней моря и острова. Именем Беллинсгаузена названо море в южной части Тихого океана и близлежащая океанская котловина; именем Лазарева — тоже антарктическое море. Барон Ф. П. Врангель в длительной экспедиции (1820— 1824) тщательно обследовал север Восточной Сибири, фактически определил по опросам очевидцев местоположение острова, который потом получил его имя. Позднее

Наука

==347 барон был одним из учредителей Русского географического общества. В 1855—1857-х гг. он был морским министром. Вслед за ним (1821—1824) Ф. П. Литке, будущий граф и президент Императорской Академии наук, изучал Ледовитый океан у европейской части России, Баренцево море и Новую Землю; его именем названы два острова: в Карском море и на Земле Франца-Иосифа. Дальние экспедиции, естественно, были сопряжены с риском; однако опасными были не только природные стихии, но и некоторые чужеземцы; правда, до плачевной судьбы англичанина Дж. Кука, убитого гавайцами, у русских мореплавателей дело не доходило, слава Богу, но вице-адмирал В. М. Головнин был захвачен на Курилах японцами и пробыл несколько лет в плену (1811—1813); нет худа без добра: он написал потом интересные очеркивоспоминания о Японии. 40 лет спустя адмирал Е. В. Путятин в конце своего кругосветного путешествия на фрегате «Паллада» (1852—1855), так подробно описанного И. А. Гончаровым, был уже гостем Японии и от имени русского правительства заключил русско-японский договор. Спутники Путятина обследовали берега Кореи, открыли залив Посьета на юге Приморского края. Отечественный Дальний Восток тщательно изучал в своих экспедициях 1840—1850-х гг. адмирал Г. И. Невельской (не Не'вельский1). Он впервые доказал, что Сахалин — остров, он основал в низовьях Амура поселок Николаевск. Его именем названы на Сахалине гора и залив, а между материком и Сахалином, севернее Татарского пролива — пролив Невельского. Во второй половине века русские путешественники знамениты в основном сухопутными экспедициями, если не считать выдающихся высадок Η. Η. Миклухо-Маклая на острова Тихого океана. П. П. Семенов, начинавший как петрашевец, но из-за неактивного участия в кружке оказавшийся на свободе, — пионер в исследовании Тянь-Шаня в пятидесятых-шестидесятых годах (уже в XX веке он получил приставку к фа-

==348

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... милии — «Тян-Шанский»). А князь П. П. Кропоткин, наоборот, организовав в шестидесятых годах ряд весьма результативных экспедиций по Восточной Сибири, потом ушел в революционную деятельность, в эмиграции стал одним из вождей анархизма, дожил до Октябрьской революции... Еще один выдающийся путешественник по Сибири и Центральной Азии Г. Н. Потанин, чье имя носит громадный ледник на Алтае, совмещал научную работу с общественной, он был одним из вождей сибирского областничества-сепаратизма. Из всей этой плеяды знаменитых путешественников второй половины века только генерал-майор Η. Μ. Пржевальский, кажется, не был причастен к общественной деятельности. Зато он организовывал в

течение нескольких десятилетий, вплоть до своей смерти на берегу ИссыкКуля в 1888 г., одну экспедицию за другой. Пржевальский сделал особенно много открытий в Центральной Азии. Его именем названа впервые описанная им лошадь, назван также хребет (в Китае). Но и аполитичного путешественника не пощадили общественные вихри XX века: по одной грузинской легенде именно он является реальным отцом Сталина (будучи гостем грузинского князя и т. д.). Чуть ли не весь мир объездил А. И. Воейков (помимо Европы — Америка, Индия, Китай, Япония), создатель русской климатологии. На основании своих исследований он опубликовал фундаментальный труд «Климаты земного шара, в особенности России» (1884). Воейков много занимался метеорологией и мелиорацией, практическими проблемами сельского хозяйства в связи с климатом и метеоусловиями. По сравнению с выдающимися достижениями в области точных и естественных наук более бледно выглядят науки гуманитарные, здесь особенно сильны были цензурно-идеологические затруднения, препятствовавшие свободному развитию исследований. Лишь в относительно нейтральной идеологически сфере — языкознании — Россия может похвастаться учеными мирового класса (А. X. Во-

Наука

==349 стоков, И. И. Срезневский, В. И. Даль, Ф. И. Буслаев, А. А. Потебня). С трудом, с препятствиями развивалась историческая наука, но она все же смогла дать в XIX в. три вершинных личности: Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев, В. О. Ключевский. Карамзин смог выпустить свою 12-томную «Историю государства Российского» (1816—1829) благодаря либеральному духу александровской эпохи и близости ко двору — ну, и, конечно, благодаря явно монархическому мировоззрению. Соловьев, тоже относительно «удобный» для правительственных кругов «государственник», работал в либеральной обстановке царствования Александра II (он лишь начинал при Николае I) и потому тоже почти беспрепятственно смог опубликовать 29 томов «Истории России с древнейших времен» (1851—1879). Самый «левый» из данной тройки, да и самый яркий, убежденный либерал Ключевский творил на закате XIX и в начале XX века, он уже мог в лекциях откровенно говорить о своих антипатиях к дворянству (по воспоминаниям П. Н. Милюкова, слушавшего лекции профессора в Московском университете, тот противопоставлял дворянина и разночинца на отдыхе: дворянин идет с ружьем в лес и варварски убивает зверя, а разночинец идет с удочкой на рыбную ловлю и, насаживая на крючок червяка, предоставляет рыбе свободу выбора — ведь можно и проплыть мимо...), а иногда резко высказываться и о самодержавии. К концу XIX века у нас появились замечательные философы (В. С. Соловьев), выдающиеся теоретики литературоведения (А. Н. Веселовский, А. А, Потебня) — но это уже находится за порогом нашей книги. * * В целом Россия XIX века, при всех неблагоприятных обстоятельствах, была достаточно богата научными талантами. Генетически таланты и гении не определяются

==350 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... временем и средой, их процент по отношению к обычным людям, наверное, всегда приблизительно одинаков. Но разные эпохи по-разному призывают своих детей к творчеству. Ренессанс в Западной Европе вызвал к жизни целые россыпи ученых и художников. Конфликты XVIII— XIX веков рождали обилие выдающихся полководцев. Россия в XIX веке средне востребовала научные таланты, в других условиях их могло бы быть больше, но все же громадная страна и в «средних» условиях создавала поразительных уникумов. Причем их появление не было связано с сословным происхождением, со столичным пребыванием: Лобачевский воспитался в Казани, а Менделеев, 17-й и последний сын директора Тобольской гимназии — в захолустном сибирском городе. Важно, что общая либерализация русской жизни усилила во второй половине XIX века приток талантливой молодежи в науку, научная деятельность раструбом воронки расширялась к концу столетия, поэтому русской науке было с чем войти в XX век.

==351

00.htm - glava11 О МАТЕРИАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЕ. О НАРОДНОЙ НРАВСТВЕННОСТИ В искусстве и литературе XIX века господствовали дворяне. К середине века и позже все более мощно вторгались в эти сферы разночинцы. В науку и образование, в театральную область они вторглись еще раньше, в связи с пришедшем из XVIII века представлением дворянского общества о неприличии дворянину быть учителем, профессором, актером. Однако учителя, профессора, офицеры из низов, поднимаясь по ступенькам табели о рангах, доходили до заветной площадки и становились тоже дворянами. В целом область главенствующей в стране духовной культуры до самого 1917 г. определялась все-таки дворянством (духовная культура крестьянства в XIX веке по массовости, интенсивности, значительности не могла равняться с культурой «верхов», да и была достаточно замкнутой, автономной). Естественно, религиозная культура была прерогативой духовенства. Материальная же культура оказывалась в руках народа, т. е. в первую очередь — крестьянства, а потом и низших городских слоев (купцы, мещане, ремесленники; разумеется, рабочий класс в XIX веке был чрезвычайно мал и слаб). В эту культуру входят и процессы материального производства (сельское хозяйство и промышленность), но наиболее своеобразным в национальном и социальном отношениях

является существование человека вне производства, в быту, в обыденной жизни: здесь глубоко отражаются многовековые традиции и национальный менталитет. Справедливости ради следует сказать, что некоторые черты исконно национального быта сохранялись и в привилегированных сословиях (ритуал важнейших праздников: Рождество, масленица. Пасха; национальная еда: пироги, блины, каши; питье: квас, брага, наливки и настой-

==352 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ки; баня и т. д. и т. п.), но все же дворяне, значительные слои купечества, высшее духовенство, благодаря связям с Западом, воспринимали многие предметы и привычки западноевропейского городского быта и отказывались, иногда демонстративно, от народных традиций. Так что ядро, сердцевина материальной культуры России заключалось не в дворянском мире, а в крестьянском. О нем, главным образом, и пойдет у нас речь, хотя попутно будем касаться и других сословий, тем более, что у провинциального духовенства, у купцов и мещан, у фабричных рабочих в первом поколении еще были тесны связи с крестьянством. Вся жизнь русского крестьянства значительно более, чем быт привилегированных сословий, была связана с географией, природой, климатом. В первую очередь от природы зависело производство — сельское хозяйство, но и почти все особенности быта определялись природными условиями. Чрезвычайно много значил относительно суровый климат России. Календарное деление годового цикла на четыре трехмесячные части (весна, лето, осень, зима) более или менее совпадало с реальностью лишь в южных районах страны, в черноземной зоне, да и там оно не полностью совпадало: в начале марта еще лежал снег, а в ноябре он уже иногда начинал падать, т. е. зима отнюдь не ограничивалась декабрем-февралем. Что же касается средней полосы Европейской России и сибирской южной полосы, то там зима еще больше расширяла свои владения. Севернее Москвы весна начинается фактически в конце апреля: сходит снежный покров, оттаивает глубоко промерзшая почва, набухают почки на деревьях. Короткое лето и северная природа создавали даже при цветущих растениях своеобразную неброскость, скромность, приглушенность окраски. Не ярко-синее небо, а бледно-голубое, белесое. Не зеленые, синие, черные тона морей, озер и рек, а главным образом серые, серебристые. Зимой все окрашивалось, исключая хвойных лесов, в черно-белые тона, осенью и весной — в серые: серые поля, серый лес, пожухлая трава, серые деревянные

О материальной культуре...

==353

постройки (ведь в русской деревне не было принято красить дома), даже церкви часто строились из дерева и тоже выглядели серыми — и лишь золотые кресты сияли из далека. Этот тон окраски природы и деревни существенно повлиял на зрительную эстетику народа: в одежде, в рукоделии, в иконах и фресках не были приняты яркие, броские краски — полная -противоположность, скажем, латиноамериканской или африканской эстетике, где господствуют кричащие краски одежды, яркая разрисовка лица и т. п. Любопытно, что яркость в России может связываться не с разноцветьем, а с зимней белизной: в 5-й главе «Евгения Онегина» есть строка: „Все ярко, все бело кругом". Не от этой ли зимней яркости происходят и белые одежды святости? Яркость чистоты, незапятнанности... Краткость теплого сезона требовала исключительно интенсивной работы во всех сферах сельского хозяйства, крестьяне трудились от зари до зари. Воскресенье и редкие праздники давали лишь мизерную передышку, они не могли создать прочные традиции летнего отдыха. Относительный отдых наступал лишь глубокой осенью. Именно относительный, ведь и зимой работы хватало: ухаживать за скотиной, заготавливать дрова, прясть и ткать, готовиться к следующему сезону. Женщины, как правило, окруженные большим семейством, и летом и зимой погруженные в хозяйственные заботы, никогда не знали передышки. Переселение в город (разумеется, если крестьянин не был крепостным), освобождая от лошади, коровы, птицы, все остальное сохраняло, даже увеличивало занятость: уже не в страду, а круглый год глава семейства много часов ежедневно трудился на заводе, в шахте, в ремесле. Поэтому в массе русского народа, отягощенного тяжелой работой, а до 1861 г. еще и крепостным правом, культура быта заметно отстала от уровня Западной Европы. Россия — водная держава. В ней нет пустынь и есть громадное количество рек и пресных озер. Засушливое Заволжье — лишь небольшой островок в громадной стране. Обеспеченность водой отразилась на нашем словарном со12—

==354 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ставе. Кажется, во всех индоевропейских языках есть прилагательное, означающее нехватку в организме воды, желание напиться, а в русском — нет. Есть «голодный», но нет слова «жаждный». Правда, есть причастие «жаждущий», но любопытно, что аналогичного глагола несовершенного вида, т. е. показывающего длительность, многократность явления, в русском языке практически нет. «Голодать» — пожалуйста. А «жаждать» — ведь скорее однократное желание напиться, чем устойчивое состояние жажды. Любопытно, также, что издавна «жажда» и «жаждать» в переносном смысле, т. е. в значении страстного желания чего-то, в русском языке употребляется несравненно более часто, чем в прямом, связанном с нехваткой воды. В «Словаре языка Пушкина» (т. I, M., 1956) подсчитано, что «жаждать» в буквальном смысле у нашего классика употреблено всего единожды («Природа жаждущих степей»), а в переносном — 20 раз. Итак, с водой в России как будто бы не было проблем. Но всплывали проблемы физические, проблемы доставки воды. Водопроводов в деревнях не было. В городах строительство их весьма запоздало. Самый

ранний большой водопровод был построен в Москве еще в начале XIX века (1805 г.), благодаря обильным мытищинским ключам и благодаря такому профилю поверхности земли, что вода оттуда к центру города могла поступать самотеком. Потом, в течение всего XIX века московский водопровод расширялся и совершенствовался. В Петербурге долгое время при изобилии рек и каналов пользовались их водой, и лишь в 1859 г. приступили к постройке водопроводов. Нам трудно поверить, что невская вода уже тогда вызывала опасения медиков из-за все более интенсивного ее загрязнения стоками. Когда заболела жена барона А. И. Дельвига (еще до петербургского водопровода), то врачи объяснили это потреблением невской воды. Барон организовал, благодаря своей службе на железной дороге, ежедневную доставку в Петербург из Москвы небольшой толики прекрасной ключевой мытищинской воды, кото-

0 материальной культуре...

==355 рая обходилась семье в 20 копеек ежедневно (слуга привозил бутыль в городском дилижансе от Московского вокзала); жене стало легче. Великая княгиня Александра Иосифовна, жена великого князя Константина Николаевича, тоже получила предписание врача пить мытищинскую воду, но не смогла организовать доставку: ей для обширного и обильного стола во дворце потребовалось 15 бочек ежедневно! (Дельвиг, III, 159—160). В Одессу провели водопровод из Днестра в 1873 г. (там же, III, 38). Затем стали появляться водопроводы и в других больших городах, главным образом с забором воды из рек и озер (иногда, как в Харькове и Казани, — из ключей). Любопытный анекдот, характеризующий полную отстраненность П. Я. Чаадаева от быта. Барон А. И. Дельвиг в 1852 г. был назначен начальником московских водопроводов, чему Чаадаев был немало удивлен: «...право, не могу понять вашего здесь назначения, я с ребячества жил в Москве и никогда не чувствовал недостатка в хорошей воде: мне всегда подавали стакан чистой воды, когда я этого требовал» (Дельвиг, 1, 220). Без водопровода доставка воды превращалась в проблему. В городе надо было платить водовозам, которые развозили воду в бочках: в фильме «Волга-Волга», возможно, не без тайного ехидства, сценарист Н. Эрдман и режиссер Г. Александров показали, что в советское время в провинциальном городе, доросшем уже до телефона, еще нет водопровода. В деревне воду таскали сами: из реки, из озера, из колодца. Помимо некоторого расстояния, преодолеваемого с ведрами (хорошее изобретение — коромысло!), нужно было прилагать усилия для добывания каждого ведра воды. Усилия при колодце понятны, но не нужно забывать и речных трудностей: ведь много зимних месяцев нужно было делать проруби в толстом слое льда. Иными словами, в самой богатой водными ресурсами стране доставка воды оказывалась серьезной проблемой. Поэтому неудивительно, что воду экономили. Нельзя было ограничивать питье людей и скотины, а также при12*

==356 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... готовление пищи, но на остальном можно экономить: на умывании, на мытье посуды, на стирке и даже на бане. Правда, до японской экономии, когда в одном сосуде с подогретой водой мылись последовательно все члены семьи, русские не доходили: воду в бане без ограничений лили на пол: да и западноевропейской экономной привычке умываться не в проточной воде, а в тазу, никогда не было в России: все конструкции наших рукомойников дают поток чистой воды, а при появлении водопроводов в раковине под краном, как правило, никогда не делали затычек. Но на бане экономили по-другому: обычно она топилась только раз в неделю, по субботам, и даже в самую жаркую пору, в уборочную страду, когда люди изнывали от пота и пыли, не было полного омовения тела ежедневно. Наверное, изнуренным работой людям было не под силу более часто натаскивать воду и топить баню. Часто употреблялись более упрощенные, без натапливания бани, способы субботнего мытья: летом — в сенях (скамейка, таз, чугунок или кастрюля с горячей водой, ведро — с холодной: воду лили прямо на пол; корыто применялось лишь для мытья детей), зимой — в большой русской печи, где, конечно, мыться можно было лишь сидя, да еще иногда, если не позволяли размеры печи, скорчившись в три погибели. Следует еще учесть, что недельный интервал между серьезными, полными омовениями был еще освящен традицией. Дворяне не очень-то уставали, не они топили баню, но и они, особенно сельские, не учащали интервал. Вспомним, что мать пушкинских Татьяны и Ольги, Ларина старшая, «ходила в баню по субботам»: очевидно, и дочери тоже? Сам Пушкин, правда, субботы не дожидался: он ежеутренне принимал холодную ванну: зимой вода в нетопленом помещении ванной покрывалась слоем льда, Пушкин разбивал его кулаком и прыгал в такую воду. Евгений Онегин следовал примеру своего создателя: «Со сна садится в ванну со льдом»: а летом, будучи в деревне, Онегин каждое утро купался в реке. Наступали другие времена. · ·

О материальной культуре...

==357 К середине XIX века ванна все шире входила в средние слои, особенно в западнический круг разночинной интеллигенции. В романе «Что делать?» (1863) Η. Γ. Чернышевский хвастает (значит, явление еще не стало массовым), что Вера Павловна привыкла каждое утро принимать ванну, причем, видимо, из-за отсутствия специального помещения, саму ванну установили прямо в спальне героини: «...стоило порядочных хлопот: надобно было провести в ее комнату кран от крана и от котла в кухне» (гл. 4, раздел XII). Конечно, котел топила не Вера Павловна, а слуга Степан.

Вернемся, однако, к деревне. К сожалению, не было принято купаться в водоемах. Баре купались, устраивая закрытые купальни. Гоголевский Иван Никифорович и без купальни сидел в пруду, погруженный по шею, и пил чай. Крестьяне же никаких купален не делали, а так как до XX века было принято купаться нагишом, то женщинам было затруднительно искать у реки или озера укромные местечки, поэтому они очень редко пользовались водоемами, да и мужчины, то ли с устатку, то ли с непривычки, почти не купались. Бултыхаться в водоемах был удел ребятишек. Не забудем еще и холодный климат: севернее Москвы даже в жаркие лета большие водоемы не успевают прогреваться, и нужно иметь привычку и закалку, чтобы бросаться в воду с температурой в 16—17 градусов (в центральных и северных губерниях существовал обычай: начинались купания в день Ивана-Купала, 24 июня, а кончались в Ильин день, 20 июля; говаривали: «Илья холодный камень опустил»; таким образом, «сезон» длился менее месяц; непонятно, почему кипучий Илья, повелитель грома и молнии, должен был опускать холодный камень: скорее всего, просто подходили прохладные дни и ночи). По той же «холодной» причине в России практически отсутствовали морские купания. Великая морская держава чуть ли не 90 процентами своих берегов соприкасается со льдистыми морями Северного Ледовитого и Тихого океанов, да и Балтика холодна. А на берега Черного и Каспийского морей, в основном завоеванные Рос-

==358 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... сией лишь в XVIII—XIX веках, могли ездить только богатые люди, народная масса была лишена этих купаний. Экономили воду и на стирке. Возможно, еще больше экономили при этом труд: даже без натаскивания воды, т. е. когда стирали в водоемах, стирка, полоскание, сушка, глажение1 требовали больших усилий и много времени — а изнуренная дневной работой женщина и без того валилась с ног. Поэтому нижнее и верхнее белье, если даже оно было белым, меняли раз в неделю, после бани (конечно, и самого белья было немного: отсутствовали исподние штаны-трусы и у женщин, и у мужчин: все лето ходили босиком, без чулок: у женщин не было никаких лифчиков-бюстгалтеров). Почти отсутствовало постельное белье, лишь подушки иногда одевались в наволочки, да и не всегда сами подушки были. Простыню заменяло рядно, домотканая подстилка, а одеяло не знало никаких пододеяльников. При наличии грудных младенцев изба, естественно, наполнялась пеленками, но их стирали редко: развешивали и сушили у теплой печки: если в пеленке оказывалось более существенное содержимое, то ее складывали, сушили на печке, потом стряхивали засохшее и снова пускали в дело. У мальчиков постарше, уже самостоятельно ходивших и облаченных в штанишки, вырезали в низу последних (в паху) изрядную дырку, чтобы естественные отправления не приносили хлопот. Девочкам, одетым в длинные рубахи, вообще не надевали штанишек, и здесь тоже не было проблем со сменой белья (юбку поверх рубахи девушка впервые надевала лет в 15: я имел счастье застать живой и памятливой свою прабабушку Марью Фоминичну, 1 Особенно тяжело было глажение: ведь утюги стали широко входить в народный быт лишь на заре XX века, а до этого гладили с помощью скалки и рубеля, что требовало большого физического напряжения: гладимый предмет навертывался на толстую круглую палку, скалку, а доской с поперечными зубьями, рубелем, с сильным нажимом катали скалку по столу.

Уникальным, мало распространенным изобретением была механическая <скалка»: белье пропускалось в узкую щель между двумя деревянными валиками: вращение одного из них производилось ручкой сбоку.

О материальной культуре...

==359 которая много рассказывала о крестьянском быте XIX века: она так определяла год своего рождения — 1846: когда читали манифест 1861 года об отмене крепостного права, она только что нарядилась в юбку). Не очень много воды расходовалось и при мытье посуды. Во-первых, посуды было не много. Тарелок, вилок, личных ножей, блюдец, розеток, чайных ложек в деревне, как правило, не было. Даже стаканы были редкостью. Ели «первые» блюда (их обычно было два-три: щи, супы) из общей большой чашки, устанавливаемой в середине стола. Так же поступали — и тоже с помощью ложек — со «вторыми» блюдами. Первым черпал хозяин дома, затем по очереди, по нисходящей семейной иерархии, все остальные. Если какой-нибудь голодный и нетерпеливый мальчуган влезал вне очереди, то отец мог его довольно чувствительно хлопнуть ложкой по лбу или дать подзатыльник. Жареные блюда ели из общей сковородки. Картошка в мундире высыпалась горкой прямо на стол, и каждый очищал для себя горячие картофелины. Хлеб резался большим ножом прямо на столе. Питье (квас, молоко, простокваша, вода) разливалось в кружки или чашки. Чай, глубоко вкоренившийся в русский город XIX века2, в деревне регулярно был доступен лишь относительно зажиточным крестьянам (была пословица, характеризующая довольство материальное: «Самовар на столе и часы на стене»); обычно его пили по праздникам с кусочками сахара вприкуску из тех же кружек. Сладкое было редкостью. Из-за почти полного отсутствия садов, из-за собирания фруктов и ягод лишь в лесах, а также из-за экономии сахара, варенья варили мало: мед, из-за незначительного количества крестьянских лесов и пасек тоже был праздничным, а не каждодневным лакомством. Однако крестьяне изобретали оригинальные слад2

Несмотря на прочную православную традицию, уходящую в средневековье, по которой чай считается изобретением дьявола, наряду с табаком, все-таки чай бурно распространялся в России. В 1800 году привоз чая в страну составлял 70.000 пудов, а в 1901 — 3.484.000 пудов. Чай все глубже проникал и в крестьянский быт.

==360

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... кие блюда из доступных средств: укажу, например, саломать: особым способом варилась ржаная мука с ягодами, обычно с калиной — и через сутки получалось вкуснейшее блюдо, увы, исчезнувшее в цивилизованном XX веке3: я имел удовольствие есть саломать в детстве (готовила матушка). Любопытно, что это блюдо сохранилось в меню эстонских ресторанов: оно называется «лейвасуп», т. е. «хлебный суп»: подается на третье, вместо калины в нем изюм и заливается оно сливками. Возможно, блюдо заимствовано у немцев, а не у русских. Характерно еще, что кисели в русской деревне, как правило, варили не из фруктов-ягод, сахара, крахмала, а из гороха или овса. Вернемся к мытью посуды. Мыло практически не использовалось4. Тряпочка макалась в соль или соду, что помогало очищению посуды от жиров. Речной песок помогал очистке крупной посуды, особенно металлической. Песок употребляли также для мытья столов и полов. Ведь лавкискамейки, столы, полы никогда не красились. Не знали краски и стены, и потолки крестьянского дома: лежали, старились, темнели естественные бревна сруба. Потолок и пол чаще всего сбивались не из пиленых досок, а из расколотых вдоль всей длины бревен: умельцы острым топориком делали идеально гладкую поверхность без всяких рубанков. Из таких досок изготавливались также лавки и столешницы. Столы и полы с помощью воды, чистого речного песка и веника-голика (использованный банный веник или обшарпанный веник для подметания) надраивались добела. Как правило, это делалось в каждый банный 3

В разных регионах саломатью (или саломатом) называли разные блюда: у Вас. Белова («Лад») это — рассыпчатая овсяная каша: в Словаре В. И. Даля: «киселек, мучная кашица, пожиже размазни: ее варят из всякой муки, едят с солью и маслом». Более распространенное название описанного мною блюда — кулага. 4

Мыло вообще было дорогое удовольствие, и для стирки и мытья применялись различные заменители мыла, особенно часто использовали золу от дров (особенно дубовых) или крупных растений, например, стволов подсолнухов или кукурузы. Золу отмачивали («отпаривали») в деревянных бочках и этим раствором, называемым «щелок», стирали или мылись.

О материальной культуре...

==361 день, т. е. в субботу, и поручалась эта работа обычно детям-подросткам. Современное выражение «пропесочить» происходит от этой операции. Еще для «надраивания» столов и полов использовались «косари» — остро отточенные обломки кос. Ясно, что в уборных вода не употреблялась: отхожее место строилось или во дворе (в средней полосе и на юге), или, в северных деревнях, в хлеву, соединенном с избой одной крышей (предусмотрительно: не страшны дикие бури и снегопады). «Строилось» слишком громко сказано: обычно это была легкая отгородка от глаз домашних, а иногда и таковой не было. Отхожие продукты бросались лопатой в навоз (потом все шло на удобрения), и место снова освобождалось для следующих операций. Конечно, не было не только туалетной, но и вообще никакой бумаги: использовались сено, солома, травка, иногда даже палочки от плетня. И в городах, при отсутствии-водопровода и канализации, даже в больших, трех-четырех-пяти этажных домах не было слива, а под домом вырывалась большая яма, куда шли довольно широкие, по 15—20 сантиметров в диаметре, вертикальные трубы из квартирных уборных. Такие же ямы наличествовали и

в барских особняках. Все ямы имели во дворе крышки-люки, через которые «золотари» («говночисты» в просторечии) черпаками выбирали жижу, наполняли бочки и вывозили, обычно это делалось ночью, за город. При отсутствии канализации аромат отхожих мест и бочек золотарей очень портили антураж больших городов, особенно если содержимое вывозили не ночью, а днем. Барон А. И. Дельвиг в 1875 г. встретил в Москве сестру и племянницу. «Проезжая в „Славянский базар" по Мясницкой улице, обе они сильно жаловались на отвратительный запах, происходящий от несвоевременной отвозки нечистот со дворов» (Дельвиг, IV, 505). Известна студенческая месть нелюбимому профессору, жившему в своем доме: надо приоткрыть тяжелую чугунную крышку ямы, бросить несколько фунтов дрожжей и

==362 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... плотно прижать крышку грузом — и через полсуток в комнаты поползет из нужника зловонное суфле... * * Задавленные крепостной зависимостью, крестьяне большинства губерний европейской части России были мало инициативны относительно разнообразия выращиваемых полевых и огородных культур. Впрочем, даже глоток свободы, перевод с барщины на оброк (т. е. когда крестьянин не гнет спину на помещичьем поле, а как бы отпущен зарабатывать средства сам — и платит за это некую сумму, оброк) сразу же усиливал инициативу человека. И. С. Тургенев начинает свой знаменитый рассказ «Хорь и Калиныч» (1847) с противопоставления барщинных крестьян оброчным: «Кому случалось из Волховского уезда перебираться в Жиздринский, того, вероятно, поражала резкая разница между породой людей в Орловской губернии и калужской породой. Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти; калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит смело и весело, лицом чист и бел, торгует маслом и дегтем и по праздникам ходит в сапогах. Орловская деревня (мы говорим о восточной части Орловской губернии) обыкновенно расположена среди распаханных полей, близ оврага, кое-как превращенного в грязный пруд. Кроме немногих ракит, всегда готовых к услугам, да двух-трех тощих берез, деревца на версту кругом не увидишь: изба лепится к избе, крыши закиданы гнилой соломой... Калужская деревня, напротив, большею частью окружена лесом: избы стоят вольней и прямей, крыты тесом: ворота плотно запираются, плетень на задворке не разметан и не вывалился наружу, не зовет в гости всякую прохожую свинью...».

О материальной культуре...

==363 Не нужно, однако, идеализировать жизнь оброчных крестьян. Пушкинский Евгений Онегин, став помещиком, — «Ярем он барщины старинной оброком легким заменил». Все относительно, конечно, оброк легче барщины. Но при неурожае, пожарах, при каких-то других бедствиях приходилось солоно и оброчным: где взять средства для оплаты налога? Часто недоимки приводили к-описям имущества, к насильственному забиранию скотины (вспомним некрасовское: «Где ж корова наша? — Увели, мой свет»). В имении тестя барона А. И. Дельвига оброк выколачивали телесными наказаниями, заменой месячных сроков недельными... Гуманный барон, оказавшись в деревне, придумал совершенно «советские» способы: ввел для аккуратных плательщиков звание «почетный крестьянин» и выдачу похвальных листов, а для уклоняющихся — письменные и устные выговоры, штрафы, выставление на несколько часов к позорному столбу. Но стоило барону уехать, и вся эта затея прекратилась (Дельвиг, 1, 278—279). На скудных наделах и маленьких огородиках при доме крестьяне выращивали рожь, овес (в центральных губерниях еще лен), картофель, огурцы, капусту, лук, репу, редьку. Реже — гречу, просо, горох, чечевицу, свеклу, морковь. Массовое ныне распространение помидоров — явление XX века, в прошлом столетии Россия их почти не знала. Мой отец, уроженец Саратовской губернии (родился в 1884 г.), рассказывал, что во время его детства приехало несколько семейств болгар, арендовало землю и вырастило хорошие урожаи помидоров. Русские люди вначале отнеслись к этому диковинному овощу, как это и раньше бывало, настороженно, а потом привыкли и сами освоили новую культуру. Подчеркнем также, что лишь в дворянских усадьбах выращивались редис, шпинат, салат: крестьяне не знали этих «изысков». Сады почти полностью отсутствовали: и места было мало, и не было национальной традиции. Дворянские, церковные, монастырские сады оказывали слабое влияние на крестьянское хозяйство. Русские деревни выглядели

==364 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... голо: почти не видно было фруктовых деревьев (лишь в южных губерниях — очевидно, украинскопольское влияние? — они появлялись обильнее), не было палисадников, не было цветочных клумб, почти отсутствовали и не фруктовые деревья на улицах и во дворах. Фрукты и ягоды: дички яблонь и груш, калину, малину, смородину, землянику, чернику, бруснику, морошку, клюкву (последние три — в более северных районах страны), ежевику (в более южных), а также орехи и грибы — собирали в лесах, если таковые имелись или были доступны народу. Огородное выращивание ягод (малина, клубника, смородина, крыжовник) почти полностью отсутствовало в русской деревне — лишь помещичьи усадьбы знали таковые грядки и кусты. Не было у крестьян и парников, но русское дворянство широко использовало парники, вплоть до городских усадеб Петербурга и Москвы: выращивались ананасы, персики, цитрусовые. Но все это не носило коммерческого характера, употреблялось за домашним столом.

А не имевшие своих земельных участков даже зажиточные семьи северных губерний России не знали, что такое южные скоропортящиеся фрукты: виноград, абрикосы, персики... Барон А. И. Дельвиг, оказавшись в 1840-х гг. в командировке в Крыму, впервые отведал черешни — и, конечно, она ему понравилась (там же, 1, 347). Лишь развитие железнодорожного транспорта, появление вагоновхолодильников (использовались глыбы льда) приблизило южные фрукты к нашим столицам; но, разумеется, они были очень дороги и малодоступны. Тяжелый физический труд не только изнурял5, но и закалял русского крестья5

Кольцов поэтизировал нормальный, не изнуряющий физический труд; Некрасов, наоборот, показывал невыносимую интенсивность работы в страду, особенно для женщины: Овод жужжит и кусает, Смертная жажда томит, Солнышко серп нагревает, Солнышко очи слепит, Жжет оно голову, плечи, Ноженьки, рученьки жжет,

О материальной культуре...

==365 нина. Закалке помогали и недостатки, т. е. недостачи в одежде и обуви: ведь с ранней весны до глубокой осени ходили в легкой одежонке и босиком; лапти — или сапоги, башмаки у зажиточных — надевали в особых, торжественных случаях. Закалка, натуральные продукты, чистая вода, чистый воздух компенсировали недостатки питательного рациона и создавали крепких, сильных, свежих людей (не забудем еще об естественном отборе: слабые раньше умирали, меньше оставляли потомства). Чем дальше на Север и на Восток, в Сибирь, т. е. в регионы, не затронутые крепостным рабством, тем больше оказывалось рослых, могучих, цветущих крестьян. Характерна также волжская «вольница»: грузчики таскали кули по 10 пудов, т. е. по 160 кг. Отдельные герои из клана грузчиков единолично на спине, с особыми приспособлениями, переносили пианино с берега на корабль или обратно, а это не меньше 400 кг. (из рассказов отца). Переезд в город и изнурительная работа на фабриках и заводах, при отсутствии экологически чистых компенсаций, ослабляли организмы простых людей, сокращали годы жизни. Покойный В. Н. Турбин считал, что размах революционного движения среди рабочих в начале XX века связан с психологическими и физиологическими ущербами, которые получали вчерашние крестьяне, становясь городскими рабами, включаясь в непрерывные, круглогодичные 12—14-часовые рабочие дни. «Он до смерти работает, до полусмерти пьет» — гениально охарактеризовал русского крестьянина Некрасов. То же можно сказать и о городском рабочем. Тяжелый, неинтересный труд, обычно при ненормальных температуИзо ржи, словно из печи, Тоже теплом обдает, Спинушка ноет с натуги, Руки и ноги болят, Красные, желтые круги Перед очами стоят. Жни-дожинай поскорее, Видишь — зерно потекло... (Поэма ^Мороз-Красный нос*).

==366 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... pax и вредном воздухе, так изматывал человека, что ему очень нужны были допинги. Наркотиков, слава Богу, простой народ не знал, употреблялась водка. Тоже достаточный допинг. Мой знакомый рассказывал про своего отца, рабочего Путиловското завода в Петербурге: после тяжелого трудового дня отец семейства приходил домой совершенно измочаленный, но стакан водки перед ужином возвращал ему человеческий облик; отец помогал по хозяйству, играл с детьми, в хорошую погоду прогуливался с семьей, а затем засыпал мертвым сном и утром окрепшим, отдохнувшим шел на завод. Во всем должна быть умеренность, золотая середина. Такое регулярное употребление водки было, очевидно, необходимо для поддержания нормального тонуса жизни (правда, организм все-таки расшатывался алкоголем, нарушалась деятельность печени и т. д.), но далеко не все были умеренными и аккуратными, ведь сколько народу спивалось и в деревне, и в городе! Массовому потреблению водки еще способствовала относительная дешевизна спиртного. Правда, некоторым препятствием служила здесь система откупов, существовавшая в большинстве губерний России до отмены этой системы в 1861—1863-х гг.: откупщик за большие деньги приобретал у правительства монопольное право продавать в данной губернии спиртные напитки, поэтому и цены назначались откупщиком, и качество товара было весьма низким, а выбора не было. Впрочем, выбор был на юге. В малороссийских губерниях (приблизительно в пределах нынешней Украины) откупное право отсутствовало, и конкуренция заводчиков, трактирщиков, лавочников, корчмарей заставляла более тщательно очищать сырец от сивушных масел, а цены сбавлять. Поэтому, скажем, в безоткупной Харьковской губернии и в откупной Курской оказывались заметными «ножницы» и в смысле цены, и в смысле качества водки, и курские крестьяне из прилегающих к Украине волостей для гуляния по поводу каких-то крупных событий в жизни села (свадьба, престольный праздник и т. п.) отправлялись целым караваном подвод в какой-нибудь

О материальной культуре...

==367 приграничный трактир Харьковщины и пировали там несколько дней — потом навеселе возвращались в родные места. Отмена откупов в 1863 г. улучшило положение и в центральной России; откупа были заменены акцизной системой (брались проценты со стоимости произведенных винных изделий). В конце XIX века постепенно во всех губерниях вводилась питейная монополия, продажа спиртного ставилась полностью под контроль государства. Много алкоголя выпивалось по праздникам. Народ отмечал прежде всего общеправославные праздники: Пасху, Рождество, Троицу, Ильин день. Спас (16 августа), затем — пришедшие еще из языческих времен масляницу и день Ивана-Купалы. В каждом селе, где была церковь, широко праздновался храмовый праздник — день святого или события Священной истории, в честь которых названа церковь. Любопытно, что вяло отмечался Новый год; вероятно, петровская календарная

реформа, перенесшая его на 1-ое января, еще не укоренилась в народной традиции, да и вообще христианские страны более празднично отмечают Рождество, чем Новый год. Любопытно еще, что в традициях русского народа было принято обильно потчевать гостей, но не было принято приходить в гости с подарками, разве что приносили какие-то пустяковые гостинцы детям. Заметим, что и в дворянском обществе подарки на праздники были довольно редким явлением. Пушкин очень точен при описании быта; прочтите внимательно 5-ую главу «Евгения Онегина», рассказ об именинах Татьяны; вы найдете подробный перечень гостей, подробное повествование о самом праздновании, но единственные подарки, упоминаемые поэтом, — присылка полковником музыкантов для танцев и исполнение мсье Трике куплетов. Кажется, и Онегин с Ленским приехали без подарков... Если праздник, особенно храмовый, приходился не на страду, а на относительно свободное от срочной работы время (поздняя осень, зима, ранняя весна), то он мог растя-

==368 _____Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... нуться на целую неделю, от воскресенья до воскресенья. Процитируем еще о праздниках из материалов кн. В. Н. Тенишева: «Специальными праздниками являются: начало сенокоса, завершение жатвы и молотьбы, наем пастухов, закладка общественного здания и т. п. В праздник селом выпивается до 100 ведер водки» (Фирсов, 1993, 75). Это на 500 человек обоего пола: многовато! А вот еще из тех же материалов описание длящегося шесть дней (22—27 октября) храмового праздника в честь иконы Казанской Божьей Матери: «В первый день собираются гости, хороводы устраиваются редко. Гулянье и веселье наступают на второй день: с утра бывает чай и подношение водки (бедные хозяева подносят по два-три стакана, богатые — по четыре-пять), затем завтрак, после чего водят хоровод, на котором песни поют специально нанятые песенники. Около 2 часов дня все идут обедать, затем снова собирается хоровод, который продолжается до 10—11 часов вечера. В нем уже нет утренней чинности и благопристойности, начинаются крик, шум, допускаются вольности. После ужина ложатся спать, чтобы на следующий день рано встать, „потемну и завтракать". Большой праздник обходится хозяину победнее в 5—8 р. (когда выставляется от четверти до 2 ведер водки), богатому — до 12—15 р. На седьмой день праздника молодежь устраивает складчину, покупают угощение, после чего праздник заканчивается» (там же, 74). Много пили и на поминках (после похорон, потом на 9-й и 40-й день, в годовщину), и ели немало. Полагалось кормить и поить всех пришедших: церковный причт, родных, односельчан; нормой на поминках считалось 14 блюд. Отметим, однако, что обильным еде и питью противостояли частые посты и частые голодания при неурожаях. Укажем еще, что старообрядцы и представители многих христианских сект, особенно молокане, совершенно не употребляли спиртное ни в будни, ни в праздники, hp употребляли также и табак.

О материальной культуре...

==369 В деревне было вообще мало курильщиков, в городе больше. Но до 1865 г. запрещалось курить на улицах и в общественных местах, да и после разрешающего закона были оставлены некоторые ограничения. Некоторая раскованность, создававшаяся на гулянке, отнюдь не стирала народные иерархические градации и ступени. Кому первому здороваться, кому сидеть в красном углу под образами, кому в первую очередь наливать питье и предлагать еду — довольно строго определялось обычаями. Эти иерархические традиции господствовали и в праздники, и в будни. Главной антиномией в процессе XIX века все более становилась пара «богатство-бедность». Задавленная и стертая при крепостном праве (зажиточные крестьяне типа тургеневского Хоря были тогда редкостью), эта антиномия стала расцветать во второй половине века. Богатым — почет и уважение, при здоровании бедный снимал шапку первый6, богатый мог ответить лишь легким приподыманием своего головного убора. Богатый, хорошо одетый путник легко пускался на ночлег. Бедный же, нищий — очень неохотно. Еще менее охотно — иноверец или иностранец (антиномия «свой-чужой» тоже была весьма значимой в крестьянском сознании). Обычно в таких случаях лишь распоряжение старосты открывало путникам двери дома. Более гостеприимны 6

В XIX веке головные уборы и для мужчин, и для женщин всех сословий были обязательны при нахождении вне помещений (когда в исторических фильмах и спектаклях герои и героини блистают своими непокрытыми головами и прическами, то это большой анахронизм). И мужчины всех сословий при здоровании снимали головные уборы или, по крайней мере, приподымали их (исключение составляли военные). К XX веку этот обычай стал исчезать, в советское время он сохранялся лишь у старомодных интеллигентов (москвич В. Г. Щукин рассказывал, что когда он в 1959 г. пришел в 1-й класс, то мальчиков учили снимать головной убор при здоровании, но эти указания совершенно не исполнялись): ныне обычай можно найти на окраинах Европы, например, в Прибалтике (в Эстонии и теперь, даже если ты встретил человека через пять минут после первого приветствия, следует снова поклониться и снять головной убор — и так хоть двадцать раз в день; впрочем, молодежь стала и там манкировать древним обычаем).

==370

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... были купцы и, особенно, набожные купчихи: они считали своим долгом дать нищему приют: странница Феклуша в гостях у Кабанихи («Гроза» А. Н. Островского) — типичный пример. Заметное расслоение деревни после 1861 г., вкупе с ростом индивидуализма (влияние города), усиливало недобрые чувства к стоящему на другой экономической ступени: у богатых — высокомерное презрение к бедным, а у тех — зависть, одну из могущественнейших черт мещанской (типологически) психологии. Росло лицемерие: почет и уважение богатым часто оказывались внешними, а подспудно кипели зависть и ненависть. Другой существенной антиномией была пара «старшие-младшие». Естественно, в доме командовал, даже при наличии взрослых сыновей и дочерей, отец семейства, большак, сам, ему подчинялись все беспрекословно. Часто весомый голос на семейных советах имела и старшая хозяйка, болыиуха. Во многих случаях старшинство превращалось в заметный деспотизм, который, однако, не давал разрушаться большой семье и приглушал часто возникавшие и материальные, и нравственные конфликты, особенно среди молодых (чаще всего у невесток, сыновьих жен, между собою, а также у невесток с золовками). На протяжении XIX века заметно растет желание молодых отделиться от родителей: к концу столетия уже сочинили частушку: Едят блохи, вши кусают, Стары люди жить мешают. Наконец, не забудем антиномию «мужчина-женщина». В дворянском обществе тоже не было полного равенства полов, законы ограничивали в целом ряде аспектов женские права (особенно ограничивая места женской работы: то же — в среде духовенства), но в бытовом поведении дворянин по-рыцарски уступал первенство женщине: первым здоровался (но никак не первый протягивал ру-

==371

0 материальной культуре... ку1), пропускал ее первой в дверь или узкий проход: входе женщины в комнату сидящие мужчины встав{ мест и т. д. В низших же и средних сословиях, впло духовенства, купечества, мещанства, наоборот, перв вовал мужчина: женщина здоровалась первой, усту дорогу мужчине, слабо участвовала в совещательш административных делах. Второсортность женщины в крестьянском созн выливалась, с одной стороны, в перекладывании на без мужской помощи, некоторых тяжелых работ (Hf мер, носить воду, топить печи в доме и бане, обраС вать лен — мужчине было не принято), а с другой средневековое и даже более раннее представление о κι то нечистоте женщины, не столько физической, скс душевной: например, во время месячных очищений щине нельзя было ходить в церковь, целовать крест и ну, резать хлеб и т. д. В качестве сельского клуба, куда женщине тоже фактически закрыт доступ, оказывался кабак. Муж собирались там всегда: зимой — очень часто, лето реже, в праздники — более активно, чем в будни, н< будни вечерами там бывали сборища. Здесь узнавал] новости, все текущие цены, здесь заключались торг сделки, да и тут же «обмывались». Иерархические различия почти целиком стирал! церкви (если не считать некоторых запретных для щины зон внутри храма). Церковь сближала всех ы щихся и способствовала приподыманию народа над том, напоминала о духовных сущностях и нравстве! основах бытия. Чрезвычайно велико было и эстетич< воспитание: красота места, на котором высилась цер] ее архитектура, красота убранства (чему и прихо: способствовали: женщины дарили церкви изумите расшитые полотенца), красота службы,

иконы и фр( пение хора — все это возвышало и умывало душу, общало ее к ценностям, которые в горячке труда, ι машних дрязгах, в трактирно-кабацкой суете забывав

==372 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... Для детей церковь имела еще и познавательное значение: если родители знали основы Ветхого и Нового Заветов, они с помощью икон и фресок рассказывали детям эпизоды Священной истории, преподносили первые нравственные уроки и первые соотношения различных ситуаций и свойств на христианской шкале ценностей. * * Так как основной административно-социальной ячейкой русской деревни XIX века была сельская община, то все хозяйственные дела и изменения решались на общем сходе, организуемом выборным старостой. Сходы собирались почти каждое воскресенье, а если нависало какое-то срочное дело, то и по будням. Участвовали в сходе все взрослые мужчины: женщины допускались лишь в особых случаях. Летом сходы происходили прямо на улице, зимой — в чьем-либо доме: иногда хозяину вручалась арендная плата. Решались на сходе все общие проблемы: перераспределение земли (главным образом, при появлении новых жителей или при уходе члена общины из жизни), наем сторожей и пастухов, раскладка оброка, раздел леса и т. д. Некоторые проблемы обсуждались бурно, чуть ли не до драки, решающие голоса были за старостой и зажиточными крестьянами. Интересный способ применялся для подсчета голосов «за» или «против»: староста обходил всех и протягивал руку: пожавшие ее как бы говорили «за», отказавшиеся от пожатия подтверждали свое несогласие с решением (отметим, что в деревне XIX века рукопожатие при встрече лишь постепенно входило в обиход, оно распространилось ко второй половине столетия: обменивались им только мужчины). После схода, как правило, отмечали завершение собрания водкой: или угощались просителями, получившими от схода какое-то выгодное

==373

О материальной культуре... для них решение, или, говоря по-современному, «скидывались» и покупали водку сообща. Средняя норма выпивки равнялась ведру на 40 человек, т. е. по 200—250 граммов водки на брата. Еще более крупные, чем при сходе, коллективные собрания, где участвовало все работоспособное население села или деревни, включая и подростков, — так называемые «помочи». Это помощь одному из жителей в срочной и значительной работе: жатва, покос, вывоз леса, обработка льна. Нуждавшийся крестьянин просил односельчан помочь ему в каком-либо виде деятельности, и в определенный день все или почти все село включалось в работу. Трудились не за плату, добровольно и бескорыстно, но хозяин, за редкими исключениями (например, если он был бедняк), старался вечером, после напряженного рабочего дня угостить помощников. Ставилась водка (тоже приблизительно ведро на 30—40 человек) и устраивался обильный ужин (пример такого ужина из пяти блюд: щи с мясом, лапша с мясом, пшенная каша, гречневая каша, жидкая гречневая каша с требухой). Вечер превращался в сельский праздник. Возможно, не все наши современники знают, что юмористическое молодежное представление, именуемое «капустник», происходит от вида осенней помочи, когда рубиласьшинковалась капуста для засолки, приглашалось много народу: если и не вся деревня, то многие соседи. Эта помочь называлась «капустником», и вечернее веселье за столом тоже получило название «капустник». Крепостные крестьяне были прочно привязаны-прикованы к своей общине и к своему помещику: лишь с разрешения последнего они могли покинуть деревню, уйти на заработки и т. д. Вольнолюбивые люди бежали не спросясь: на Волгу, на Дон, в Сибирь, на Алтай, становились «беспачпортными» бродягами, разбойниками, казаками, таежными охотниками и свободными крестьянами в глухих местах, куда еще не проникал глаз царского чиновника. Будущий известный славянофильский публицист, а в

==374

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... конце сороковых годов еще молодой начинающий поэт, И. С. Аксаков задумал поэму «Бродяга» — о крепостном юноше, жаждущем свободы-воли. Узнав о том, что его подчиненный сочиняет произведение «предосудительного содержания», министр внутренних дел Л. А. Перовский потребовал объяснения — и Аксаков, оскорбленный посягательством на его творческую свободу, подал в отставку. Публикация отрывков из поэмы «Бродяга» в «Московском сборнике» 1852 г. вызвала гнев Главного управления цензуры: в поэме увидели «обещания в бродяжничестве приволья и ненаказанности» и сочли, что поэма может «неблагоприятно действовать на читателей низшего класса»7. Крестьяне, освобожденные от крепостничества, могли добиться свободы, т. е. получить паспорт, значительно легче: надо было уплатить все налоги, не иметь недоимок, и тогда староста выдавал справку, а волостное управление — паспорт. Должники-недоимщики с помощью нехитрого угощения старосты могли добыть справку и не будучи чистыми от обязательств.

Угощение культивировалось и в волостных судах, в этом детище крестьянской и судебной реформ, в выборных крестьянских органах: перед заседанием суда или во время перерыва судьи вместе с судящимися могли пойти в трактир, расходы истец и ответчик делили пополам. Правда, когда судьи зарывались и слишком уж часто и обильно пировали за счет подопечных, поднимался скандал, судей заменяли новыми людьми. Угощение — элементарный подкуп, в служебном мире бытовали куда более существенные взятки, чаще всего компактные, в виде денежных купюр. Сцена в гоголевском «Ревизоре», где чиновники всучивают Хлестакову определенные суммы денег, — одна из самых типичнейших в царской России. Грандиозное всеобщее взяточничество в судебной сфере, доходящее до цинической подлости по отношению к 7

Комментарии Е. С. Калмановского в кн.: Аксаков Иван. Стихотворения и поэмы. Л., «Сов, писатель». 1960 (Большая серия «Библиотеки поэта»). С. 285—286.

==375

О материальной культуре... несчастному просителю (прикарманить взятку, а потом разыграть гордую невинность и опозорить дающего), с потрясающей силой показано в драматической трилогии А. В. Сухово-Кобылина «Свадьба Кречинского», «Дело», «Смерть Тарелкина» (1855—1869). Лишь судебная реформа 1864 г., которая ввела относительную независимость судей, адвокатуру, присяжных заседателей, уменьшила циничное беспредельное беззаконие. Уменьшила настолько, что в 1878 г. петербургский суд под председательством А. Ф. Кони вынес оправдательный приговор известной народнице В. И. Засулич, из мести за поруганную честь товарища стрелявшей (неудачно) в градоначальника Ф. Ф. Трепова (после этого случая правительство передало все дела революционеров военно-полевым судам, не имевшим присяжных заседателей). Но раковая опухоль взяточничества, вкоренившаяся во все слои русского народа, вплоть до самых верхних эшелонов власти, разъедала быт и нравственность жителей великой державы (С. М. Соловьев считает, что взятка произошла от татаро-монгольского ига). До судебной реформы в народе господствовало почти абсолютное недоверие к справедливости судебных решений. Целая вереница поговорок отражала это народное мнение: «Закон что дышло — куда повернул, туда и вышло», «Большая муха прорвет паутину, а мошка увязнет», «Не бойся суда, бойся судьи», «Суд прямой, да судья кривой», «Судиться — не Богу молиться, поклоном не отделаешься». Поэтому в народе господствовало пренебрежение к официальному суду, народ предпочитал страшный самосуд. Н. А. Добролюбов в статье «Черты для характеристики русского простонародья» (1860) рассказывает типичный, обобщенный случай: «При въезде в деревню ваш ямщик встречается с мужичонком, которого он не преминет обругать и которому вслед пошлет еще несколько недобрых слов, называя его, между прочим, Ванькою-вором. Вы спрашиваете, что это значит, и ямщик объясняет вам похождения Ваньки, из которых видно, что он действительно вор все-

==376

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... светный и отъявленный. „Так зачем же вы его у себя держите и даете ему шляться на воле?" — „Да что же нам с ним делать-то? — возражает крестьянин. — В солдаты сдать его хотели — не годится, дескать, не приняли... Колотили сколько раз — неймется... Что ж тут будешь делать? Ведь не судиться же с ним". — „А отчего ж бы и не судиться?" — „Э1" — с досадой крикнет ямщик в ответ и только рукой махнет, не желая слов тратить» (Добролюбов, 6, 271). Беззаконие чиновничье сочеталось с разбоем и воровством «снизу». Разгул разбойничьих шаек в XIX веке сильно сократился из-за создания после 1825 г. жандармских войск даже в самых отдаленных губерниях. При Николае I практически было невозможно организовать не только пугачевское движение, но и отдельный лесной лагерь пушкинского Дубровского. Но, конечно, разрозненные небольшие шайки разбойников «шалили» и на больших дорогах, и на городских улицах: вспомним печальную историю гоголевского Акакия Акакиевича, с которого сняли шинель, или колоритное описание в тургеневском рассказе «Стучит!» (1874) жуткого страха путников по дороге в Тулу, когда они встретили разгульную пьяную компанию: на этой же дороге в ту же ночь «какого-то купца ограбили и убили» (Тургенев, IV, 381). В Подмосковье была опасная для проезжих деревня, которая так и получила название Грабилино. Еще больше было воровства. При цензурном режиме Николая I в прессе не было сообщений о криминальных событиях, а при некоторой свободе, наступившей в царствование Александра II, газеты стали наполняться всякими такими сведениями; увы, воровали всюду: воровали в усадьбах, в квартирах, на фабриках и заводах, на рынках, в поездах и дилижансах, даже в церкви (отвратительное святотатство!). Появлялись мастера не только квартирных или карманных краж, но и уникальных и даже талантливых выдумок. Например, когда построили железную дорогу Москва — Нижний Новгород и на знаменитую ярмарку по

==377

О материальной культуре... рельсам потекли из столицы товары, на одном перегоне воры однажды ночью перед проходом товарного поезда устроили большой костер прямо на шпалах, между рельсами. Поезд остановился, костер потушили и поехали дальше, а на ближайшей станции хватились: нет последних двух вагонов! Конечно, когда за ними вернулись, то они уже были пустыми. После этого стали держать на последнем вагоне товарного поезда железнодорожного служащего. Или еще случай из времен Александра II. В большом губернском городе в магазин, торгующий тканями, монахи привели под руки почтенного старца в богатой одежде, с закутанным, якобы от простуды, лицом. Хозяин и продавцы приняли его за настоятеля ближайшего монастыря. Монахи с помощью приказчиков подносили к старцу рулоны-«штуки» дорогих тканей, он утвердительно кивал головой, монахи выносили рулоны на улицу, грузили на телегу. Потом наступил странный перерыв: монахи больше не появлялись, а старец сидит и сидит. Телега уже исчезла. Наконец, стали спрашивать старца, вгляделись в него... Батюшки! это оказался переодетый известный всему городу немой дурачок: воры, видимо, заплатили ему или что-то наобещали. Удивительно, что воровали не только люди из низов, пропажи случались и в «высшем свете»! Пушкин пишет жене из Петербурга в Москву 30 апреля 1834 г.: «... пошел я в Английский клоб, где со мною случилось небывалое происшествие. У меня в клобе украли 350 рублей, украли не в тинтере, не в висте, а украли, как крадут на площади. Каков наш клоб? Перещеголяли мы и московский!» Но и в Москве было не лучше. Барон А. И. Дельвиг описывает бал в Московском Благородном собрании в 1834 г.: он явился туда в новой шинели с бобровым воротником, а при разъезде нашел лишь единственную инженерную шинель, весьма старенькую, истасканную, без какого-либо бобра. Кроме пострадавшего на балу присутствовал всего один инженер, выпускник Института инженеров путей сообще-

==378

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... ния. Дельвиг послал к нему спросить, не взял ли он ошибочно чужую шинель, но тот категорически отказался. Как относился народ к имущественным и денежным преступлениям? Весьма дифференцированно. К аферам банковского или железнодорожного мира, не затрагивающим личного достояния простых людей, — очень равнодушно. К махинациям купцов и продавцов, даже затрагивающим интересы простых покупателей, — тоже довольно равнодушно, с фатальным отмахиванием: «Не обманешь — не продашь»8. К воровству у государства, у помещика, у вельможи, у богатого купца — даже с оттенком удовольствия и злорадства. И сами крестьяне были непрочь, например, тайком воровать деревья из

барского леса. Лишь понастоящему верующие люди осуждали любую форму присвоения чужого имущества. Преступления по отношению к народу, естественно, осуждались решительно. Убийства, увечья, грабежи, изнасилования безоговорочно осуждались народным мнением. Ненавидели конокрадов; поимка вора завершалась зверским избиением, которое чаще всего превращалось в убийство9. Страшным преступлением еще считался поджог. Из материалов кн. В. Н. Тенишева: «Корреспондент приводит пример судебного разбирательства в окружном суде по делу об умышленном поджоге, в результате которого сгорело до десяти домов. По делу был вынесен приговор о ссылке преступника в каторжные работы сроком на шесть лет. Показательно, что отец преступника, присутствовавший на суде 8

Из материалов кн. В, Н. Тенишева: «Подмешивание сала в скоромное масло, добавление известковой воды в молоко, смешивание свежих яиц с тухлыми никем не осуждается, а напротив, считается вполне естественным делом, поскольку и сами крестьяне нередко покупают у торговцев недоброкачественный товар. Причем подобный обман крестьяне предпочитают недовесу» (Фирсов, 291). 9

Любопытен случай исправления: крестьянин Бусурин, родом из Владимирской губернии, в молодости был конокрадом; односельчане выгнали его из родных мест; он был так потрясен, что полностью переродился, стал честным и богобоязненным, оказался прекрасным подрядчиком на строительстве железных дорог (Дельвиг 2, 342).

О материальной культуре...

==379 в качестве свидетеля, выслушал приговор и, не выразив ни тени сочувствия к сыну, сказал только: „Мало ему, мерзавцу, — без срока надо бы". Присяжные заседатели — крестьяне, старающиеся обычно отыскать в деле смягчающие обстоятельства, при рассмотрении дел о поджогах всегда горячо настаивают на полной виновности поджигателя» (Фирсов, 57). В центральной России, ближе к большим городам, воровство в крестьянской среде случалось значительно чаще, чем в глуши отдаленных губерний. Воровали имущество, скотину, исчезали ульи на пасеках. И. С. Тургенев в рассказе «Степной король Лир» (1870) повествует о мифическом подвиге богатыря Мартына Харлова: «...застав у себя на пасеке чужого мужика-вора, он его вместе с телегой и лошадью перебросил через плетень» (Тургенев, X, 187). К мелкому, особенно детскому воровству в народе было отношение более снисходительное, но до поры — до времени. Из материалов кн. В. Н. Тенишева: «Воровство в садах и огородах развито среди ребятишек, чьи отцы и матери подобные действия не считают за большой грех (рыбу из сетей и сено воруют редко). Один мальчик снял тыквы в чужом огороде. Их нашли у родителей. Мир присудил «спить» с хозяина дома — отца мальчика — ведро водки, а тыквы отобрать. Первая вина прощается, хотя могут и поколотить, но во второй раз уже не простят» (Фирсов, 289). Не говорится, к сожалению, что грозит «во второй раз»: избиение? большой штраф с родителей? еще какие-то меры? Не все караемые законом проступки воспринимались народом как преступные, например, порубка в государственном, «казенном» лесу или прошение милостыни. И, наоборот, народный обычай осуждал ряд проступков, не подпадавших под свод законов, например, порубка в лесу, принадлежащем общине,

работа в праздники, несоблюдение постов, нецензурная брань (увы, последние два проступка к концу XIX века все менее и менее осуждались общественным мнением). Создание открытого судопроизводства, института выборных присяжных заседателей и судей в волостных судах

==380 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... вызвало к жизни целый ряд проблем, требующих обновления нравственных принципов или даже формирования совсем новых обычаев. Например, как относиться к попустительству «родному человечку», как определять честность, как относиться к лжесвидетелям и лжеприсяге (слава Богу, обычай резко осуждал обманщиков, были случаи отправки лжеприсягателей на каторгу). Обычай устранял от дачи показаний лиц, имевших дурную репутацию. Лишь при наличии подобной репутации у подсудимых принимались во внимание показания их детей: но опять же лишь в случае признанной добропорядочности этих детей. Крепостничество, уравнивая крестьян в бедности и бесправии, замедляло процессы нравственного роста и укрепления человека; отмена крепостного состояния, создание формально свободных граждан сразу же вызвало к жизни целый ряд проблем, прежде всего проблем свободного выбора и нравственной ответственности за свои поступки. Далеко не все жители России, ставшие свободными, были внутренне готовы к этому новому состоянию. Из-за слабости православной церкви религиозное нравственное воспитание и даже внешний «страх Божий» были явно не достаточны. Социальное разложение деревни тоже расшатывало нравственные ориентиры, и свобода часто оборачивалась бездельем, безответственностью», разнузданностью поведения, душевной пустотой, разбродом, ростом зависти и ненависти к богатым и удачливым. Крестьянин, даже крепостной, не мог не быть собственником в душе, тем более стимулы собственничества развивались после 1861 г. Но многовековое отучение русского крестьянства от работы на себя и для себя, увы, не могло не сказаться. Внешнее уважение к богатству и знатности у многих и многих разъедалось червяком зависти: а чем я хуже? Зависть к барам, зависть к попам, зависть к купцам — и даже к своему брату крестьянину. Но зависть тоже может быть стимулом к позитивному творчеству: к энергичному труду, к продвижению себя по производственным и социальным лестницамступеням (получить об-

0 материальной культуре...

==381 разование, работать на поле, торговать и т. д.), однако в действительности такие стимулы далеко не всегда реализовались. Часто зависть захлестывалась лютой ненавистью к более удачливым, желанием навредить им, отнять у них добытое и нажитое предками, сравнять их с собою. Мещансколюмпенское понятие «равенства» — пусть лучше все будут одинаково бедными, чем найдутся выделенные богатством — здесь осуществлялось в полную силу. Русская деревня подходила к XX веку с чрезвычайно сложным веером социально-нравственных градаций, от работящих и глубоко нравственных крестьян до пьянчуг и бессовестных мерзавцев, готовых на любые насилия и пакости. Сожжение дворянских усадеб в революционные годы в этом отношении было подготовлено, увы, разбродом XIX века, да и любители экспроприировать чужое имущество не с неба свалились. А. Блок со своей цивилизованной совестливостью в пылкой статье «Интеллигенция и революция» (1918) пытался найти оправдание этим бессмысленным пожарам и диким грабежам: дескать, в этих усадьбах секли предков, насиловали крестьянок, и народная ненависть вылилась в такие формы. Но ведь уже полвека прошло, как отменили крепостное рабство, да и далеко не во всех сожженных и разграбленных усадьбах крепостные владельцы зверствовали и насиловали. Больше насилия было как раз со стороны бывших рабов по отношению к благородным, достойным людям: вспомним сожжение дома и прекрасной библиотеки у самого Блока, разграбление усадьбы и зверское убийство тишайшего, совестливого, талантливого представителя русской религиозной и художественной культуры Леонида Семенова (1917 год) — таких случаев были сотни, тысячи. В пожарах и грабежах гибли книги, рукописи, картины, мебель. Ценности не доставались народу! Рассказ отца о разграблении в 1905 г. помещичьей усадьбы в Саратовской губернии: крестьянин притащил к себе большое трюмо, но оно не влезало в избу, и новый хозяин отнес его в хлев к корове, которая, возможно, решив, что перед ней незваная гостья, тут же забо-

==382

Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... дала зеркало, разбила на мелкие кусочки. Красивую оправу, разумеется, сожгли в печи. Наш народ дал замечательных тружеников сельского хозяйства, промышленности, торговли, выдающихся ученых, писателей, деятелей искусства, героических воинов и талантливых полководцев, стойких и глубоких религиозных мыслителей — но из народной толщи выходили и разбойники, бандиты, пьяницы, люмпены. Задатки тех или иных характеров генетически даются людям от рождения, а затем определенные условия жизни способствуют развитию одних и задавливанию других. В русском XIX веке были некоторые прекрасные стимулы и примеры, способствующие росту положительных начал в человеке, но социальнополитическая неразбериха, шатания «верхов», подкрепленные грехами и закостенелостью официальной православной церкви, возглавляемой самодержавно-чиновничьим Синодом, развивали и противоположные стимулы, которые в текущем столетии создали такую гору зла и тупиков, что долго-долго еще грядущие поколения будут расчищать наши авгиевы конюшни...

==383

00.htm - glava12 ПЕРЕХОД В XX ВЕК Что же дальше? С чем Россия вошла в XX век и с чем войдет в XXI? С великим культурным наследием и с грандиозными развалами. Не только материальными, но и духовными, нравственными. Последнее особенно страшно из-за очень медленной восстановимости духовных и нравственных основ бытия. Еще великий Дарвин показал, что отбор и закрепление ценных качеств в живой природе происходит в масштабе тысячелетий. Уже в наши дни генетик В. П. Эфроимсон, вначале в статье «Родословная альтруизма» («Новый мир», 1971, № 10), а затем более подробно в книге «Генетика этики и эстетики» (СПб., 1995), рассмотрел историю человечества как историю выживания и большей жизненной стойкости тех племен, где была забота о детях и стариках (старики как носители памяти, знаний), где была упорядоченность браков, иными словами, тех племен, где были высоки этические нормы. Однако и здесь создание нравственных принципов, развитие совести, добра, ответственности соизмеряется с тысячелетиями и даже с десятками тысяч лет. Значительно быстрее на этические нормы воздействуют современные социально-политические условия. Человеческая масса, как уже говорилось, разнообразна по своим генетическим предрасположениям к тем или другим нравственным поступкам, но, как правило, крайности, в обе стороны количественно, т. е. считая по «особям», очень незначительны. Немного есть лиц, души которых глубоко пропитаны выработанными веками нравственными принципами; такие лица скорее умрут, чем нарушат нравственные законы. Так же немного людей генетически безнравственных, растленных, коих никакой высоконравственный мир не исправит от полной бесхребетности. Основная же масса людей — средняя, она имеет в своих душах этические нормы, но в зависимости от ситуации может или сокращать эти нормы, или, наоборот, усили-

==384 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... вать их. Для этой-то массы и важно воспитание в детстве и юности, способное упрочивать выработанные человечеством понятия и чувства совести, порядочности, альтруизма, ответственности. Социальное воспитание массы людей значительно более результативно в этическом плане, чем тысячелетние генетические отборы, поэтому так опасны негативные воспитательные уроки: они, как вирусы эпидемической болезни, разъедают души людей, а нравственное выздоровление будет очень медленным: легко бомбой или пожаром разрушить дом, а попробуй его потом восстановить.

Социальные русские условия XVIII—XIX веков создавали и позитивные фоны для нравственного восприятия: христианская культура, крестьянские трудовые традиции, дворянский кодекс чести, перешедший в интеллигентную совокупность нравственных правил, книжное просветительское образование с культом знаний и добра... Именно благодаря этим позитивным фонам в XIX веке наблюдалось мощное противостояние всем негативным факторам, и даже чудовищные волны извращений нравственных идеалов в XX веке не уничтожили человеческие островки с прочными этическими фундаментами. А негативов в России XVIII—XIX веков, увы, хватало. Страшное воздействие крепостного права: выработка и деспотического, и рабского сознания (они связаны и способны перетекать одно в другое). Общее беззаконие, бесправие, тоже развивающее указанные качества и зовущие людей к обходу законов, к жульничеству, к взяткам, к цинизму и безнравственности. Бедность городских и деревенских низов, толкающая тоже к безнравственным поступкам. Разрушалась, как при ядерном облучении клетка, нравственная платформа души. «Пропала совесть!» — с тревогой восклицал Салтыков-Щедрин. К концу XIX века все усиливались негативные тенденции. Классовая злоба, зависть, рост национальных и расовых противостояний (миф о «желтой опасности», антисемитские выступления, антирусские настроения на ок-

Переход в XX век

==385 раинах империи) отнюдь не способствовали сохранению добра, благожелательности, терпимости. XX век лишь усилил ненависть и злобу. Показательно, что все агрессивные учения XIX—XX веков, сокращают нравственность до интересов какой-то части человечества: коммунизм — до пролетариата (вспомним ленинское определение нравственного как полезного пролетариату), фашизм — до «своей» нации. Фактически оба учения — бандитские по своей сути, ибо уважая и ублажая свою группу, пренебрегают всем остальным человечеством. Но благодаря кажущейся легкой доступности такого идеала для многих групп людей, эти идеи оказались жизненными, начались попытки их осуществления, которые потом приводили к уголовному же превознесению верхушки правителей над народом, и целый век человечество мучительно бьется над изживанием этой зверской идеологии; последствия «бандитских» попыток у всех перед глазами. И только в перспективе мы видим свет. Исторический опыт все-таки показывает нам, что общества и государства, основанные на деспотизме, информационной закрытое™, лжи, ненависти, не только аморальны, но и попросту невыгодны и непрочны. Они проигрывают по всем параметрам обществам и государствам, где господствует демократизм, открытость, доброжелательность. Но так как эти общества не хотят побеждать безнравственных соседей с помощью насилия и коварства, то часто в исторических отрезках одного-двух, нескольких поколений они оказываются беспомощны, как бывает беспомощна полиция, пытающаяся человеческими и законными средствами бороться с бандитами. К сожалению, нужно достаточно длительное историческое время. Нужно учиться ждать и терпеливо трудиться на благо будущих поколений. Слишком много у нас было поторапливаний исторического хода и слишком много мы видели катастроф от этих нетерпеливых прыжков. Нам много еще предстоит очистить — и от многого очиститься, прежде чем нормальный, естественный путь к интеллигентности будет восстановлен. Объект предла-

==386 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... гаемой книги — русский XIX век — показывает и неуклонность такого пути, и начало (точнее — продолжение) жестоких спотыканий человечества, уходов в тупики, безумных блужданий в потемках, начало всего того, что создало кровавые мистерии XX века... Хочется, однако, думать и верить, что будущее за интеллигентским путем. Как бы ни плакали маловеры о крушении России, как бы ни старались равнодушные циники доказывать кончину русской интеллигенции — исторический путь и страны, и мира демонстрирует мощь духовных и добрых начал. Если их нельзя было уничтожить в самые бандитские времена — неужели при конце этих времен интеллигентность не возродится?! При этом надо понимать и мужественно принимать все те оборотные стороны исторического прогресса, без которых и человечество, и наша страна существовать не могут — данные стороны стали в зародыше проявляться в XIX веке и расцвели в XX. Демократизация общества всегда означает некоторое «усреднение», смешивание слоев и групп, включение мещанства во все сферы жизни, а отсюда возникают опасные тенденции власти «толпы», повсеместное распространение «массовой культуры» и т. д. Расширение прав личности, опять же при обильном участии мещанства в общественной и культурной жизни, способно увеличивать эгоцентризм и культ своих личностей. Неуклонное раскрытие и функционирование напоказ прежде запретных областей человеческого бытия, особенно сексуальной сферы и табуированных слов, заметно ослабляет совесть и стыд, и так достаточно искореженные неблагоприятными десятилетиями. Подобные вещи нужно воспринимать как данность, четко осознавать, что публично и скоропостижно побороть их можно лишь деспотическими запретами, и поэтому демократически противостоять им следует лишь интеллигентскими краеугольными фундаментами: духовностью и альтруизмом, воспитанием в растущих поколениях добра, знаний, совести, приобщением молодежи к интеллигентности.

==387

00.htm - glava13 ЛИТЕРАТУРА В книге при цитировании сокращены ссылки на следующие сочинения: Аксаков Иван. Стихотворения и поэмы. Л., 1960 (Большая серия «Библиотеки поэта»). Алексеев М. П. Замыслы «Истории будущего» Мицкевича и русская утопическая мысль 20—30-х годов XIX века // В кн.: Алексеев М. П. Сравнительное литературоведение. Л., 1983. Белинский В. Г. Полн. собр. соч. Т. Ι—ΧΙΙΙ. М., 1953—1959.

Бобров Е. Философия в России. Материалы, исследования и заметки. Вып. II. Казань, 1899. Богданович А. В. Три последних самодержца. М.; Л., 1924. Булгакова Л. А. Граф Петр Андреевич Клейнмихель (Из истории генеалогических связей) // Из глубины времен. Вып. 4. СПб., 1995. Бурнашев В. П. Беременность графини Клеопатры Петровны Клейнмихель и роды Варвары Аркадьевны Нелидовой // Новое литературное обозрение. № 4. 1993. (Публ. и комм. А. И. Рейтблата.) Водовозова Е. Н. На заре жизни. Т. II. М., 1987. Вяземский П. А. Полн. собр. соч. Т. IX. СПб., 1884. Герцен А. И. Собр. соч. Т. I—XXX. М., 1954—1965. Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Т. I—XIV. М.. 1937—1952. Григорьев Ап. Воспоминания. Л., 1980. Дельвиг А. И. Полвека русской жизни. Воспоминания. 1820— 1870. Т. Ι—Il. М.; Л., 1930. Дельвиг А. И. Мои воспоминания. Т. I—IV. М., 1912—1913. Добролюбов Н. А. Собр. соч. Т. I—IX. М.; Л., 1961—1964. Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. I—XXX. Л., 1972— 1990. Житомирская С. В. Мироненко С. В. От Союза благоденствия к «русскому социализму»; Идейный путь декаб13*

==388 Б. Ф. Егоров. Очерки по истории русской культуры... риста М. А. Фонвизина // В кн.: Фонвизин М. А. Соч. и письма. Иркутск, 1982. Т. II. Жихарев М. И. Петр Яковлевич Чаадаев. Из воспоминаний современника. Статья 2-я // Вестник Европы, 1871, № 9. Зайцев В. А. Избранные сочинения в 2-х томах. Т. 1. М., 1934. Захарьин (Якушкин) И. Н. Белинский и Лермонтов в Чембаре // Исторический вестник. 1898, март. Зотов В. Р. Петербург в сороковых годах // Исторический вестник. 1890, № 6. Кошелев А. И. Записки. Берлин, 1884. Лемке М. Очерки по истории русской цензуры и журналистики XIX столетия. СПб., 1904.

Леонтьев К. Н. Собр. соч. Т. Ι—ΙΧ. М.; СПб., 1912—1914. Лесков Н. С. Собр. соч. Т. Ι—ΧΙ. Μ., 1956— 1958. Литтре Э. Несколько слов по поводу положительной философии. Берлин,1865. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., Т. 18. Мицкевич Адам. Собр. соч. в 5 т. М., 1954. Никитина Ф. Г. Петрашевцы и Ламенне // В сб.: Достоевский. Материалы и исследования. Т. 3. Л., 1978. Никитина Ф. Г. Предисловие // Петрашевцы об атеизме, религии и церкви. М-, 1986. Писарев Д. И. Сочинения в 4-х томах. М., 1956. П. <К. М. Плавлинский?> Император Николай I (историческая характеристика) // Русская старина. 1903, октябрь. Путята Н. Князь В. Ф. Одоевский и Общество посещения бедных просителей в Петербурге // В сб.: В память о князе В. Ф. Одоевском. М., 1869. Пушкин А. С. Полн. собр соч. Т. 1-Х. М.; Л., 1949. Пыляев М. И. Старый Петербург. Л., 1990. Сакулин П. Н. Из истории русского идеализма. Князь В. Ф. Одоевский. Мыслитель-писатель. Т. I. Ч. 1. М., 1913. Салиас Е. А., граф. Семь арестов (из воспоминаний) // Исторический вестник. 1898, февраль. Салтыков-Щедрин М. Е. Полн. собр. соч. Т. Ι—ΧΧ. М., 1933— 1941.

Литература

==389

Свешников Н. И. Воспоминания пропащего человека. М · Л 1930. Скабичевский А. М. Литературные воспоминания. М.; Л., 1928. Соловьев С. М. Избр. труды. Записки. М., 1983. Сухомлинов М. И. Исследования и статьи по русской литературе и просвещению. Т. II. СПб., 1889. Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем в 28 т. М.; Л., 1960— 1968. Феоктистов Е. М. Воспоминания. Л., 1929. Фигнер Вера. Запечатленный труд. Воспоминания в двух томах. М., 1964.

Фирсов Б. М., Киселева И. Г. (составители). Быт великорусских крестьян-землепашцев. Описание материалов этнографического бюро князя В. Н. Тенишева (на примере Владимирской губернии). СПб., 1993. Хомяков А. С. Соч. Т. I—VIII. М., 1900.· Цимбаев Н. И. «Под бременем познанья и сомненья...» (Идейные искания 1830-х годов). — Русское общество 30-х годов XIX в. Люди и идеи. Мемуары современников. М., 1989. Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. Т. I—XVI. М., 1939—1953. Чичерин Б. Н. Воспоминания. Москва сороковых годов. М., 1929. Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии. Ч. I. Пг., 1922.

==390

==391

==392

00.htm - glava14 ЧАСТЬ ВТОРАЯ СТАТЬИ ПО ТИПОЛОГИИ И ИСТОРИИ КУЛЬТУРЫ

==393

00.htm - glava15 Ю. M. Лотман РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА ПОСЛЕПЕТРОВСКОЙ ЭПОХИ И ХРИСТИАНСКАЯ ТРАДИЦИЯ Под послепетровской эпохой мы будем понимать период русской культуры от начала реформ Петра Великого до смерти Пушкина. Этот период вошел в историю культуры как время разрыва со средневековой традицией и создания новой культуры, полностью секуляризированной. Тем более кажется странным ставить для него вопрос о конструктивной роли христианской традиции. Восемнадцатый век — век Просвещения, рационализма, век воинствующей антицерковности, шедший

под знаком вольтеровского «раздавите гадину», как кажется, в господствующих своих тенденциях был антихристианским периодом русской культуры. Именно так он и оценивался поколением 1830—40-х гг., которое, придя на смену Просвещения, склонно было видеть в культуре XVIII века «искусственность», «оторванность от национальных корней», «разрыв с народным мировоззрением». Своей же задачей это поколение считало восстановление прерванной традиции. Эта тенденциозная и многократно повторявшаяся в историях различных культур версия была воспринята на веру последующей публицистикой, легла в основу ряда до сих пор пользующихся доверием концепций истории русской культуры. Реальность была сложнее. Говоря о петровской эпохе, мы не коснемся того, что создание секуляризированной культуры самими ее создателями осмыслялось в традиционных формах как новое крещение Руси. Так, например, в трагедокомедии «Владимир» будущий сподвижник Петра и автор «Духовного регламента» Феофан Прокопович изобразил царя-реформатора под прозрачной маской Владимира Святого, а его противников, сторонников традиционного православия, представил корыстными и невежественными языческими

==394 Ю. M. Лотмаи жрецами. В этой связи следует отметить, что слова «просветитель» и «просвещение», будучи кальками европейских «Aufklärung» и «Les Lumières», одновременно совпадали с церковнославянскими омонимами, имевшими традиционно христианское значение апостольской деятельности по просвещению (крещению) язычников. Интересующая нас проблема лежит глубже, чем эта, в сущности, поверхностная публицистическая параллель, которая любопытна лишь как свидетельство привычности форм мышления людей петровской эпохи. Нас, однако, в данной связи будут занимать не публицистические аллюзии, а коренные конструктивные идеи культуры. Средневековая традиция русской культуры создала двойную модель — религиозной и светской письменности. При этом степень авторитетности каждой из них была различной. Церковная литература, отличавшаяся языком, системой жанров и стилем, воспринималась в своих основах как боговдохновенная и поэтому безусловно истинная. Писатель в рамках этой культуры — в идеале — не был создателем текста, а был его передатчиком, носителем высшей истины. Поэтому от него требовалась строгая нравственность в личной жизни. Этический облик того, кому доверена Истина и кто имеет право говорить от ее лица, не представлял собой что-то внешнее, отделенное для читателя от текста его произведения. Кроме слитности автора и текста, боговдохновенность литературы связана была с ее автономностью от мирской власти. Литературе приписывалась пророческая функция, что естественно вытекало из средневеково-религиозного представления о природе Слова. Создание светской, полностью мирской литературы на основе русской светской культурной традиции, с одной стороны, и европейских влияний — с другой, должно было лишить Слово его мистического ореола и превратить его в слово человеческое, подлежащее проверке и критике. Обращаясь к литературе XVIII века, мы действительно сталкиваемся именно с такой трансформацией. Но вместе с тем мы неожиданно для себя встречаемся и с явлениями, ей противоположными.

Исследователь русской культуры XVIII века не может не задуматься над фактом, соответствий которому он

Русская литература послепетровскои эпохи...

==395 не находит в культурах западноевропейских: принципиально различное отношение в обществе к труду художника, архитектора, актера и т. д., с одной стороны, и к творчеству поэта — с другой. В западноевропейской культуре XVIII века поэт находится в одном ряду с другими деятелями искусств. Пушкин приводил слова Руссо: «c'est le plus vil des métiers (самое подлое из всех ремесел)1. В русской культуре XVIII века мы сталкиваемся с принципиально иным положением: живописец, архитектор, музыкант, актер — люди «низких» занятий. Это профессии для крепостного (наряду с поваром и парикмахером), вольноотпущенника или иностранца. Не случайно слово «художник» в языке XVIII века применяется к ремесленнику — человеку, работающему руками («тупейный художник» — парикмахер; Петр I получил в Кенигсберге диплом на звание «в метании бомб осторожного и искусного огнестрельного художника»2). Ср. также у Баратынского: Опрокинь же свой треножник! Ты избранник, не художник!3 Творчество поэта не считалось в России XVIII века ремеслом и резкой гранью было отделено, от остальных искусств. Поэзия — «язык богов», благородное занятие. Обучение поэзии включается в программу Шляхетного корпуса как достойное. Поэзия закрепляется в социальном отношении за «благородным сословием». Если в XVIII веке понятия «поэт» и «дворянин» еще отнюдь не тождественны, то к первой трети XIX века поэзия почти полностью делается монополией дворянства. Профессионализм в поэзии, равно как и оплата литературного труда, воспринимаются как нечто противоположное самой сути ее высокого предназначения. Характерно, что в XVIII веке из всех видов литературного труда 1

Пушкин А. С.. Полн. собр. соч. (Большое академическое). Изд. АН СССР. 1937—1949: В 16 т. Т. XIII. С. 59; в дальнейшем все ссылки на это издание даются в тексте. 2

Богословский М. М. Петр I: Материалы для биографии. [М.,] 1941. Т. 2. С. 58.

3

Баратынский E. А. Полн. собр. стихотворений. [Л.,] 1936. Т. 1. С. 24.

==396

Ю. M. Лотман

оплачиваются только переводы. Представление о поэзии как языке богов из обычной барочной метафоры превращается в библейскую идею поэта-пророка. Язык богов превращается в язык Бога. А. Б. Шишкин обратил внимание на то, что в эпиграфе из Горация, предпосланном известному сборнику «Три оды парафрастические псалма 143, сочиненные чрез трех стихотворцев, из которых каждой одну сложил особливо...» (СПб., 1744), слово «divinis vatibus», употребленное Горацием для обозначения поэтов, может также переводиться как «божественные поэты-пророки, поэты-прорицатели»4. Таким образом, поэт выступает в роли носителя высшей истины, а поэтическое слово получает ценность слова, дарованного свыше, наделенного особой авторитетностью, становится Словом. Для того чтобы выполнить эту высокую общественную миссию, поэт должен, однако, обладать какимто особым полномочием. Слово, переставшее быть боговдохновенным, должно обрести другого, равного по авторитету вдохновителя. В первой половине XVIII века в поэзии Ломоносова таким вдохновителем делается государство. Заняв то место высшего авторитета, которое традиционно принадлежало церкви, государство под пером Ломоносова стремится присвоить себе и авторитетность поэтического слова. Дихотомия «поэзия — проза» как бы замещает средневековое «церковнославянский язык — русский язык». Однако уже начиная со второй половины XVIII века общественный авторитет государства снижается. Одновременно происходит процесс отделения поэзии от государства и превращение ее сначала в самостоятельную, а затем и в противостоящую силу. Поэзия занимает вакантное место духовного авторитета. Унижение русской церкви петровской государственностью косвенно способствовало росту культурной ценности поэтического искусства. При этом на поэзию переносились многие традиционные религиозные представления. В результате мы можем отметить, что секуляризация культуры не затронула глубоких структурных основ национальной модели, сложившихся в предшествующие века. Сохранился набор основ4

Шишкин А. Б. Поэтическое состязание Тредиаковского, Ломоносова и Сумарокова // XVIII век. Сб. 14. Л., 1983. С. 237.

Русская литература послепетровской эпохи...

==397 ных функций, хотя и изменились материальные носители этих функций·. Сказанным, в частности, объясняется особая роль, которую сыграли в русской поэзии нового времени переложения псалмов. Западноевропейская поэтическая традиция XVII—XVIII веков также знала этот жанр, но он никогда там не занимал центрального места, и Ж.-Б. Руссо, при всей его известности, никогда не входил в сознании современников в число первенствующих поэтов своей эпохи. Между тем, в России переложения псалмов, хотя и восходят своими корнями к XVII веку (С. Полоцкий), именно в XVIII веке становятся жанром, вытесняющим государственную оду и формирующим в своих недрах гражданскую поэзию. Переложения псалмов вырабатывают образ поэта-пророка, обличителя земных властей. Опираясь на эту традицию (с прямой цитацией Державина), Рылеев может позже сказать, назвав поэта «служителем избранным Творца»: О так! нет выше ничего Предназначения Поэта: Святая

правда — долг его: Предмет — полезным быть для света, Служитель избранный Творца, Не должен быть ничем он связан; Святой, высокий сан Певца Он делом оправдать обязан. Ему неведом низкий страх; На смерть с презрением взирает...5 Характерно, что Державину, написавшему «Властителям и судиям» — переложение псалма 81, пришлось доказывать, что «царь Давид не был якобинцем». Не менее существенно и то, что в литературной традиции XVIII века прочно сложилось представление о том, что авторитетность поэтического текста, право говорить от лица Истины завоевывается самопожертвованием, личным служением добру и правде и, в конечном счете, подвигом. В западноевропейской традиции отчужденность 5

Рылеев К. Ф. Полн. собр. стихотворений. Л., 1934. С. 171.

==398 Ю. M. Лотман автора от текста воспринималась как норма: никому не приходило в голову ставить под сомнение педагогическую ценность идей «Эмиля», ссылаясь на то, что автор этого гениального произведения собственных детей отдавал в воспитательные дома, даже не записывая их номеров. Между тем, в русской литературе, начиная с XVIII века — от Ломоносова до Державина, — литературная полемика неизменно перерастает в критику личного поведения автора. Позитивистская историко-литературная традиция охотно объясняла это «незрелостью» русской критики, якобы не способной еще отличить идеи от лиц. Мы увидели бы здесь продолжение традиции, связывающей право на истину и ее проповедь с личностью того, кому она доверена. В сознании Радищева это оформится в идею личного подвига как необходимого условия действенности поэтического слова. Само понятие действенности связано с представлением о неразрывности слова и поведения (ср. у Рылеева «дело» как оправдание высокого сана певца): Одно слово, и дух прежний Возродился в сердце Римлян, Рим свободен, побежденны Галлы; зри, что может слово; Но се слово мужа тверда6. «Муж тверд» в текстах Радищева — это обозначение героя, готового подкрепить слова убеждения, жертвуя собственной жизнью — «шествуя смерти во сретение». Именно эта способность подкрепить авторитет слова мученическим подвигом дает право на место пророка. Традиция эта оказалась более прочной, чем сменяющие друг друга эпохи литературной эволюции. Она звучит в словах Некрасова: «дело прочно, // Когда под ним струится кровь». Некрасов писал о Чернышевском: Его еще покамест не распяли, Но час придет он будет на кресте: Его послал бог гнева и печали Царям земли напомнить о Христе. 6

Радищев А. Н. Полн. собр. соч. М.; Л., 1938. Т. 1. С. 90.

==399

Русская литература послепетровской эпохи... Здесь характерно все: и осмысление связи общественнолитературной деятельности с мученичеством, и то, что распятый на кресте отождествляется не с Христом, а с предтечей, пророком, посланным от Бога гнева и печали (т. е. библейского Бога), и то, что послан он затем, чтобы земным царям напомнить о Боге милости. Любопытен пример Рылеева. При жизни он воспринимался как второстепенный поэт. Отзывы Пушкина и Дельвига о творчестве Рылеева — неизменно насмешливые, а известная строчка: «Я не Поэт, а Гражданин», — казалась Пушкину комической. Однако стоило свершиться казни и за образом Рылеева-поэта обрисоваться фигуре Рылеева-мученика, как в сознании поколения Лермонтова и Герцена он уверенно занял место в числе двух-трех главных русских поэтов. Идея мученичества, подвижничества, безупречности личного поведения отнюдь не была обязательно связана с политическим радикализмом. Не в меньшей мере она владела, например. Гоголем, который не только теоретически обосновал ее (вторая редакция «Портрета», статья «Исторический живописец Александр Иванов» в «Выбранных местах...»), но и практически реализовал ее в своей трагической гибели. Слова Гоголя из письма Белинскому (черновые варианты): «Есть прелесть в бедности», «Я возлюбил свою бедность»7, — могли бы быть произнесены Франциском Ассизским, и естественно полагать, что параллель эта не была случайной. Впрочем, Гоголю могло прийти в голову и другое имя — имя Григория Сковороды. В любом случае бездомный образ жизни, постоянная жизнь под чужим кровом, принципиальный отказ от быта в сочетании с наивным и многих раздражавшим, казавшимся даже нескромным убеждением в своем праве поселиться в чужом доме отчетливо воспроизводили идеалы странствующей, нищей святости, на которую имеет право тот, кто пророчествует во имя Господа или юродствует во Христе. Можно было бы вспомнить также, какие муки причиняло Льву Толстому сознание того, что он живет не так, как проповедует. 7

Гоголь Н. В. Полн. собр. соч., 1952. Т. 13. С. 437.

==400 Ю. M. Лотман Голос высшего авторитета звучит в поэзии XVIII века не только в политических или протестующих, переосмысленных псалмах. Он, с одной стороны, ощущается в интонациях космической поэзии от Ломоносова до Боброва, где мощными чертами ветхозаветного Творца наделяется Закон Природы, с другой — в прении Бога и человека («Ода выбранная из Иова»), закладывающем традицию спора о «правде на земле» и «выше».

Подводя итоги сказанному, нельзя не заметить, что Бог, у которого литература XVIII века заимствует свой авторитет, — это грозный ветхозаветный Бог, и библейская поэзия этой эпохи вся отмечена чертами мощи и гнева. Это был внецерковный Бог, вполне совместимый с идеями деизма и позволявший сохранить традиционную бинарную модель культуры. Сложнее обстояло дело с собственно христианскими идеалами. Идущая от античной культуры идея гуманности вошла как неотъемлемая часть в европейскую христианскую цивилизацию. Однако исторические отношения христианской и гуманистической традиции складывались порой очень сложно. От Ренессанса до Просвещения складывалась концепция замены богочеловека человекобогом, обожествления прекрасной природной сущности человека, утверждения его предназначенности к земному счастью. От слов Руссо: «Всё прекрасно, выходя из рук Творца, всё портится в руках человека», — до крылатой фразы Короленко: «Человек рожден для счастья, как птица для полета», — проходит единая нить гуманистической культуры Просвещения. В XVIII столетии идеи терпимости и человеколюбия, развиваемые просветителями сознательно и активно, противопоставлялись христианству как философия права человека на земное счастье. В основу этики клался разумно понятый эгоизм неиспорченной социальными институтами и предрассудками человеческой личности. Однако «антихристианский» не означало «антирелигиозный». Число атеистов не только в русской культуре XVIII века, но и в культуре французского Просвещения относительно невелико. Гораздо чаще мы сталкиваемся с разнообразными, порой причудливыми, смесями философского сенсуализма, деизма, традиционного православия, кощунства, мистицизма, скептицизма, бог ведает,

Русская литература послепетровской эпохи...

==401 каким образом умещавшимися в головах русских людей XVHI века. Но идеи природного равенства людей, врожденной свободы человеческой личности, веры в человеческий Разум, неприязненного отношения к предрассудкам, веры в неизбежность грядущего «братства человеков» оказывали мощное воздействие на умы. На этой основе формировалось стремление отделить христианство от церковности и вычленить в нем гуманистическое ядро. Это сделалось особенно заметно, когда в 1820-е, а для России в 1830-е гг. идеи Просвещения стали перерастать в «новое христианство» Сен-Симона, в социальноутопические идеи, пышно расцветшие во второй трети XIX века. Именно та культурная традиция, которая выступала в XVIII в. в авангарде отрицания христианства, в середине XIX торжественно возвратила образу Христа роль центрального культурного символа. А. И. Герцен писал в 1833 г. Огареву: «Обновления требовал человек, обновления ждал мир. И вот в Назарете рождается сын плотника, Христос»8. Свою эпоху Герцен считает временем реализации подлинных идеалов христианства, а не исторических его искажений. Грядущее обновление — «это человечество сплотившееся — Христос, это его второе пришествие»9. «Просто человек» Просвещения — человек в его истинной природной человеческой сущности, человек из народа и Христос начинают отождествляться. Аполлон Григорьев писал: ... на кресте распятый Бог —

1 Был сын толпы и демагог10.

Чрезвычайно интересна история работы А. Иванова над образом Христа в картине «Явление Мессии народу». Благодаря обилию подготовительных вариантов, мы можем восстановить весь трудный

процесс создания. В основу создания фигуры Христа берется образ Аполлона Бельведерского. Он как бы воплощает идеальную норму 8

Герцен А. И. Собр. соч. В 30 т. М., 1961. Т. XXI. С. 23.

9

Там же. С. 159.

10

Григорьев Аполлон. Избранные произведения. Л., 1959. С. 118. Демагог — зд. в соответствии с точным значением слова — водитель народа.

==402 Ю. M. Лотман человеческой личности, «человека вообще» — исходную и конечную точку пути человека к совершенству. Этот образ он синтезирует с копиями-заготовками с гигантского портрета ХристаПантократора в мозаичном алтаре собора в Монреале (Сицилия, вблизи Палермо) и с портретами простолюдинов (и простолюдинок!), зарисовываемыми в предместьях. Христос сливает в себе «прекрасного человека» (выражение Гоголя), грозного Бога и простолюдина (характерно стремление синтезировать мужские и женственные черты лица). Аналогично строится и работа над образом раба: в основу кладутся «копии с антиков» («Танцующего фавна», «Кентавра»), а затем начинается поругание образа «прекрасного человека»: голова покрывается струпьями, глаза воспаляются, один из них выдавливается, на шею надевается веревка — Человек превращается в раба. Именно по мере перерождения просветительских идей в социально-утопические в самой концепции все явственнее проступают черты религиозной доктрины и все более актуализируется образ Христа. Это чутко почувствовал Чаадаев, писавший Пушкину: «У меня слезы выступают на глазах, когда я всматриваюсь в великий распад старого [общества], моего старого общества <...> Но смутное предчувствие говорит мне, что скоро появится человек, который принесет нам истину веков. Может быть, вначале это будет некоторым подобием политической религии, проповедуемой в настоящее время Сен-Симоном в Париже» (Пушкин, XIV, 438—439). Тенденции эти с демонстративной показательностью преломились в творчестве Пушкина. Начиная с середины 1820-х гг. и особенно после 14 декабря 1825 г. мысль его все более обращалась к истории. Г. А. Гуковский и вслед за ним В. Б. Томашевский показали, что творчество Пушкина с этих пор проходило под знаком историзма. «Историзм предполагает понимание исторической изменяемости действительности, поступательного хода развития общественного уклада, причиной обусловленности в смене общественного уклада»11. ч Томашевский Б. Пушкин, кн. 2. M.; Л., 1861. С. 155.

Русская литература послепетровской эпохи...

==403 Историческое мышление, заставлявшее рассматривать историю как закономерный процесс, развивающийся в строгой смене причин и следствий, неизбежно приводило к «примирению с действительностью», что означало, с одной стороны, уважение к реальности, требование строгой объективности в искусстве и историософии, а с другой — отрицание критики действительности, признание совершившегося как неизбежного. Исторический факт есть не только реальность, но и ее оправдание. Тесно связанный с гуманистической традицией Просвещения, Пушкин не был глубоко захвачен этими идеями. Но все же они ощущаются в «Полтаве», седьмой главе «Евгения Онегина» и политической поэзии периода польского восстания. Однако «примирительные» настроения и призывы взглянуть на историю «взглядом Шекспира» встречали в собственном сознании Пушкина противодействие. В черновиках VI главы, которые писались в 1826 г., он призывал: «Герой, будь прежде человек» (VI, 411). В неоконченном переводе из Соути (1829) гимна домашним божествам («Еще одной высокой важной песни...») он в качестве «первой науки» для человека назвал «Чтить самого себя» (III, 1, 193). Первенство исторической закономерности и приоритет человеческого достоинства боролись в его сознании. Наконец этот конфликт нашел разрешение в стихотворении «Герой»: Оставь герою сердце! Что же Он будет без него? Тиран... (Ill, I, 253) Но и исторические исследования будили у Пушкина противоречивые чувства. Само изучение истории не способствовало примирительным настроениям. В истории Пушкин открывал для себя кровавые и непримиримые противоречия, трагизм которых заключался в том, что каждая из враждующих сторон обладает своей непререкаемой правдой, исключающей примирение и компромисс. Так, убедившись при изучении восстания под руко-

==404 Ю. M. Лотман водством Пугачева в том, что и дворянский, и крестьянский лагери руководствовались каждый своей правдой, своей логикой, своими представлениями о справедливости, безупречными с внутренней точки зрения, он пришел к выводу о невозможности примирения между этими мирами. А знакомство с документами и свидетелями раскрыло для него картину взаимной жестокости, достигающей ужасающих форм и размеров. Впервые интерес к непримиримым конфликтам истории обнаружился у него во время путешествия на Кавказ и в Закавказье в 1828 г. В эпилоге «Кавказского пленника» он воспел завоевание Кавказа (такой взгляд совпадал в те годы с позицией большинства декабристов). Но теперь он взглянул на дело другими глазами. Он писал: «Черкесы нас ненавидят (и русские в долгу не остаются) — Мы вытеснили их из привольных пастбищ — аулы их разрушены — цельные племена уничтожены» (VIII, 2, 1034). Бесполезность кровавой борьбы, основанной на взаимной вражде, показана в парадоксальном для батальной поэзии стихотворении «Делибаш». Вместо требовавшихся от него «мадригалов» «на бой или

на бегство персиян» (IV, 37), он написал стихотворение о бессмысленности взаимных убийств. Стихотворение начинается с резкой противопоставленности двух пространств — враждебного, «лагерь их», и «нашего»: Перестрелка за холмами; Смотрит лагерь их и наш... (III, I, 199) На нейтральной полосе, разделяющей лагери, происходит схватка. Несмотря на сразу же заявленное разделение пространства на свое и чужое, взгляд автора отстраненноэпический, оба полюса действия эмоционально уравнены. Толстовским взглядом смотрит поэт на «врага» (делибаш) и «нашего» (казак). Отношение к схватившимся в единоборстве удальцам подчеркнуто одинаковое. Им дается одинаковое предупреждение, и их ждет одинаковый конец:

Русская литература послепетровской эпохи...

==405 Мчатся, сшиблись в общем крике... (даже крик общий! — Ю. Л.) Посмотрите! каковы? Делибаш уже на пике, А казак без головы. (III, I, 199) Пушкин был лично храбрым человеком и понимал «упоение в бою». В арзрумском походе он не удержался и в штатском костюме, безоружным бросился в бой вместе с атакующей кавалерией. Однако это была первая реальная война, которую он видел, и он увидал ее глазами Стендаля и Толстого. Примирение «историческому» взгляду препятствовало чувство бессмысленности происходящего. Ни во взаимной ненависти черкесов и русских, ни в кровавом взаимоистреблении русских и турок он не мог увидеть «высшего смысла», как не увидал его позже во взаимном истреблении русских дворян и крестьян. В этом отношении знаменательным представляется его замысел «переписать» свою первую кавказскую поэму — «Кавказского пленника». Он задумал поэму «Тазит»12. Здесь патриархальная этика, обычай кровной мести должен был столкнуться с гуманизмом черкесахристианина, воспитанного в традициях европейской христианской культуры. Христианство и его историческая роль связываются в сознании Пушкина с исторической миссией европейской культуры в ее будущем, преображенном облике. Россия может быть на Кавказе носительницей идей насилия и приносить народам Востока грубое вторжение и разрушение векового уклада. Но Россия — часть Европы, и культура ее — часть христианской цивилизации. Нести эту цивилизацию на Восток — ее историческая миссия. Позже, в 1836 г., публикуя в «Современнике» довольно слабый рассказ Казы-Гирея «Долина Ажитугай», Пушкин сопроводил его заметкой, в которой писал: «Любопытно видеть, как Султан Казы-Гирей (потомок крымских Гиреев), видавший вблизи роскошную образованность, остался верен привычкам и преданиям наследст12

Этой поэме посвящена наша специальная работа, в настоящее время находящаяся в печати.

==406

Ю. M. Лотман

венности, как русский офицер помнит чувство ненависти к России, волновавшее его отроческое сердце; как, наконец, магометанин с глубокой думою смотрит на крест, эту хоругвь Европы и просвещения» (XII, 25). (Курсивом Пушкин выделил цитату из «Долины Ажитугай»). Еще недавно просвещение с руссоистских позиций бралось под сомнение («Где благо, там уже на страже Иль просвещенье, иль тиран» II, I, 333). Теперь оно ассоциируется с крестом — «хоругвью Европы». К трезво-реалистическому мышлению Пушкина 1830-х гг. прибавляются тона утопизма: непримиримость социальных конфликтов — жестокость самовластия, «русский бунт», «противоположность интересов» ставят общество на край гибели. Им противопоставляется утопический идеал строя, основанного на человечности, милости как принципах управления («Капитанская дочка», «Анджело», «Пир Петра Великого»), утопический идеал свободы, основанной на высших ценностях человеческой личности («Из Пиндемонти»). В этот комплекс органически входят и этические ценности христианства («Отцы пустынники и жены непорочны»). Историзм мышления Пушкина проявляется в том, что христианство органически вписывается им в самый широкий контекст истории мировой культуры. С одной стороны, оно для него основа европейской постантичной культуры, с другой — отождествляясь с высшими этическими ценностями — пред1Ч ставляется высшим, еще не достигнутым ее уровнем10. При этом характерно, что конфессиональные вопросы Пушкина, видимо, мало волновали. Между тем изгнанный из культуры послепетровского типа вопрос о церкви снова постучался в дверь. С этим не случайно было связано прозорливо отмеченное Чаадаевым восприятие социализма как религии. Именно в этом контексте актуализировалась и проблема церковности. С одной стороны, обострился интерес к католицизму (с положительным или отрицательным знаком—Чаадаев и Тютчев), с другой— пересмотру подвергалась оценка православной церкви (Хомяков, славянофилы). Высокая оцен13

См.: Лотман Ю. М. Идейная структура «Капитанской дочки» // Пушкинский сборник. Псков, 1962. С. 330—405.

Русская литература послепетровской эпохи...

==407 ка исторической роли православия и отрицание реформы Петра славянофилами — две неразрывные стороны одного вопроса. Эта проблема порождала у славянофилов иллюзию разрыва с петровской традицией и возвращения к якобы прерванному «органическому» развитию. На самом деле, как мы видели, и социализм Белинского, и православие Хомякова в равной мере органически вытекали из противоречивого развития русской послепетровской культуры. Сжато набросанная нами картина была бы неполна, если бы мы не коснулись, по крайней мере, еще одного течения русской духовной жизни интересующей нас эпохи. Дихотомия «Природа — Цивилизация», обостренная в XVIII в. в сочинениях Руссо, сделалась одним из основных структурных параметров послепетровской культуры. В одном случае общественный идеал совпадал с исходной точкой человеческой истории и приравнивался «вышедшей из рук Творца» (Руссо) Природе человека, в другом он переносился в будущее и связывался с длинной историей «очеловечивания человека»14. Применительно к интересующей нас проблеме, в одном случае этический идеал отождествлялся с простым, даже примитивным, народным сознанием, в другом — он воспринимался как плод исторического развития.. Руссоистские идеи, пройдя через горнило романтической трансформации, в контексте русской литературы 1830-х — 1840-х гг. зазвучали по-новому: интерес к массовому, внеличностному сознанию, народной душе в ее исконных проявлениях породил интерес к архаическим культурам, к доличностному поэтическому творчеству. Этот нечеткий идеал народности соединял в себе представление о грандиозной эпической личности и окружающей ее эпической жизни, которая не противостоит богатырству отдельного человека, а естественно порождает это богатырство15. 14

См.: Лотман Ю. М. Опыт реконструкции пушкинского сюжета об Иисусе // Временник пушкинской комиссии. 1979. Л., 1982. С. 15—27. 15

Подробнее см.: Лотман Ю. М. Истоки «толстовского направления» в русской литературе 1830-х годов // Уч. зап. Тарт. ун-та. 1962. Вып. 119. С. 3—77.

==408

Ю. M. Лотман

Этот идеал был внутренне противоречив и в дальнейшем мог получать и действительно получал весьма различные истолкования. В нем было скрыто и анархическое отрицание государственности как таковой, и протест против бюрократической государственности, и критическое отношение к европейской цивилизации, и романтическое отрицание романтизма, и многое другое. Отношение его к интересующей нас проблеме было парадоксальным. Идея патриархальности заставляла обращаться к

дохристианским эпохам и дохристианской этике. Но одновременно она была связана с переоценкой некоторых коренных идей Просвещения, что оказалось существенным для рехристианизации культуры. Одним из наиболее одиозных для Просвещения понятий был предрассудок. Он — источник всех бед человечества и опора деспотизма. «Неправедная власть» «в сгущенной тьме предрассуждений» — общее место просветительских концепций. Новые представления заменили слово «предрассудок» словами «обычай», «величавая патриархальность древнего быта» (Гоголь) и увидали в них основу народной нравственности. Баратынский смело писал: Предрассудок! он обломок Древней правды...16 Интерес к патриархальным культурам определил творчество позднего Жуковского. Проблема обычая, народной этики, основанной на традиционном укладе, играла большую роль в оформлении различных идеологических тенденций. Но, хотя Гоголь в статье «Об Одиссее, переводимой Жуковским» стремился доказать совместимость гомеровской и христианской этики и даже утверждал, что перевод «Одиссеи» не мог сделать никто, -»кроме христианина, уже постигшего значение жизни», натяжка этих утверждений была очевидна. То же можно сказать и о предпринятых Жуковским переводах «Наль и Дамаянти» и «Рустем и Зо16

Баратынский Е. А. Полн. собр. стихотворений. Л., 1936. Т. I. С. 204.

Русская литература послепетровской эпохи...

==409 раб», напряженном, как показал А. С. Янушкевич, интересе к «Нибелунгам» и т. д.17 Парадоксальная параллель: в то время как Пушкин в «Тазите» вводит героя-христианина, отвергающего кровавые патриархальные обычаи ради морали, основанной на европейской христианской цивилизации, Жуковский переводит «Матео Фальконе» Мериме (с текстом-посредником Шамиссо) с сюжетом, воссоздающим ситуацию «Тараса Бульбы» — убийство отцом, следующим суровой традиции патриархальной жизни, сына-предателя. Измена народной этике вызвана в одном случае соблазном любви, в другом — соблазном богатства (подарком), в равной мере разрушительными для вековых обычаев. Показательно, что эпический мотив боя отца с сыном привлечет Жуковского и в «Рустеме и Зорабе». Эта тенденция в дальнейшей перспективе приведет к деду Ерошке в «Казаках» и «Хаджи-Мурату», но она же отразится в поисках «народной веры» и различных тенденциях в изучении народного быта. «Разрыв» петровской культуры с предшествующей традицией был лозунгом эпохи. И, как всякий лозунг эпохи, он имел лишь частичную, поверхностную правду. И как каждый возраст «разрывает» с предшествующими, и только поэтому они складываются в целостность истории человеческой личности, в форме «разрыва» люди XVIII века осмысляли сложный, текущий через пороги истории, но глубоко органический процесс развития культуры, один из аспектов которого мы пытались рассмотреть. 17

См. Янушкевич А. С. Этапы творческой эволюции В. А. Жуковского. Томск, 1985. С. 244—273.

==410

00.htm - glava16 Ю. M. Лотман АРХАИСТЫ-ПРОСВЕТИТЕЛИ Как известно, феномен «архаизма» как особой культурной ориентации в русской литературнообщественной жизни начала XIX века был впервые отмечен и проанализирован Ю. Н. Тыняновым. Тынянов напомнил слова В. Кюхельбекера из пародийного календаря «Минувшего 1824 года военные, ученые и политические достопримечательные события в области российской словесности»: «ГерманоРоссы и Русские Французы прекращают свои междуусобицы, чтобы не соединиться им противу Славян, равно имеющих своих Классиков и Романтиков»1. Восстановив историко-литературное значение лагеря архаистов, Тынянов разделил их на «старших» (Шишков, Шихматов-Ширинский, беседчики) и «младших» (Катенин, Грибоедов, Кюхельбекер). Деление это принято научной традицией2. Тынянову же принадлежит противопоставление архаизма в вопросах литературного языка архаизму в сфере политики: «...сказывается разница между архаичностью литературной и реакционностью общественной. Для младших архаистов второй момент отпал и тем ярче проявился первый»3. Но если противопоставление языкового и политического архаизма осуществляется относительно легко, то в области общей культурной ориентации мы сталкиваемся с явлениями более сложными. Стремление П. Пестеля 1

Кюхельбекер В. К. Обозрение Российской словесности 1824 года / Публ. Б. Томашевского // Литературные портфели: Статьи, заметки и неизданные материалы по новой русской литературе из собрания Пушкинского Дома. Пг., 1923. Вып. 1: Время Пушкина. С. 74—75: Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1969. С. 24. В цитации Тынянова без оговорок опущено «не». 2

См.: Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. С. 338—384 (здесь комментатор дает краткую, но содержательную справку о полемике вокруг термина «архаисты» и его оценке в последующей исследовательской традиции).

3

Там же. С.26.

Архаисты-просветители

==411 переодеть русскую армию в новом задуманном им государстве в допетровскую одежду, а самому этому государству придать исконно русский характер, стерев следы петровской европеизации, или критику Грибоедовым влияния европейской культуры на русскую нельзя свести к антитезе «языковая архаичность — общественная реакционность». Здесь необходимо коснуться более глубокого пласта: основной ориентации в вопросах культуры. Конкретные исследования историко-литературного и культурного материала значительно усложняют и обогащают существующие до настоящего времени схемы. Можно сослаться, например, на

исследования Л. Н. Киселевой, обнаружившей в ходе изучения общественной и лингвистической позиции А. Шишкова, С. Глинки, Е. Станевича неожиданное родство их концепций с идеями Руссо и Просвещения: «„Старшие архаисты", столь яростно полемизировавшие с просветительской философией, в своих рассуждениях о языке исходят из их логики. Мышление их во многом родственно просветительскому рационализму XVIII в.»4. Однако обогащение концепции конкретными наблюдениями (в частности, давно назревшая потребность конкретного изучения «старших архаистов» вместо повторения одних и тех же переходящих из статьи в статью цитат) — лишь один из двух обязательных путей. Другой состоит в типологическом сопоставлении этого явления с его аналогами. То, что Тынянов определил как лагерь архаистов, являясь типично русским явлением, одновременно обнаруживает разительные черты сходства с аналогичными феноменами в других культурах в очень широком хронологическом и ареальном разбросе. Настоящая статья не может ставить задачу осветить этот вопрос во всем его объеме. Мы ограничимся частными, но, как представляется, важными наблюдениями над соотношением этого явления с культурой европейского Просвещения XVIII — начала XIX века. Достаточно указать на фигуры Крылова или И. Фосса, на архаизм Радищева, чтобы понять обоснованность самой постановки вопроса. 4

Киселева Л. Н. Идея национальной самобытности в русской литературе между Тильзитом и Отечественной войной (1807— 1812). Автореферат дисс. ... канд. филол. наук. Тарту, 1982. С. 12.

==412 Ю. M. Лотман Основной смыслообразующей оппозицией социологии Просвещения является противопоставление Природы и Предрассудков. Природе приписываются все благородные потенции человека, а корень общественного зла усматривается в предрассудках. Природа — это антропологическая сущность человека, предрассудки же в основном отождествляются с традицией, реальным протеканием истории человечества. В связи с этим отношение просветителя к истории весьма настороженное. На одном полюсе, представленном Руссо, история как таковая противостоит Природе. Человек, получающий из рук Творца все необходимое для добра и счастья, развращается в ходе развития общественных установлений. История — это печальный рассказ о заблуждениях человечества. Возвращение к Природе есть отказ от Истории. В трактате «Об общественном договоре» Руссо утверждал, что реально сложившиеся исторические нормы «представляют собой лишь историю давних злоупотреблений, и люди совершенно напрасно давали себе труд слишком подробно их изучать»5. В предисловии к «Рассуждению о происхождении неравенства» он призывал своих читателей: «Начнем с того, что отбросим все факты». И далее: «Мы должны принимать результаты разысканий, которые можно провести по этому предмету, не за исторические истины, но лишь за предположительные и условные рассуждения, более способные осветить природу вещей, чем установить их действительное происхождение»6. «Природа вещей» более интересует Руссо, чем «исторические истины». Еще более показательны рассуждения тех теоретиков Просвещения, которые, подобно Вольтеру, представляли другой его полюс. Здесь интерес к истории выражается, с одной стороны, в создании фундаментальных исторических трудов, а с другой, в глубоких опытах по формулированию философии истории. Вера в прогресс заставляет видеть в истории положительное начало. Но это относится лишь к истории Разума и успехам цивилизации. От этой истории отделяется неразумная история предрассудков, заблуждений, фанатизма. Последние отождествляют-

5

Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969. С. 153.

6

Там же. С. 46.

Архаисты просветители

==413 ся с традицией. Идеальной истории Разума противопоставляется реальная история предрассудков. «История великих событий в нашем мире — это только история преступлений», — писал Вольтер в гл. XXII «Опыта о нравах и духе наций». В этом смысле оправдан общий вывод Р. Коллингвуда: «Историческое мировоззрение Просвещения не было подлинно историчным, главным в нем были полемичность и антиисторизм»7. Понятие «Просвещение» и обозначающий его термин возникли в среде тех, кого мы называем просветителями XVIII века, и употреблялись ими как самохарактеристика. Поэтому следует различать Просвещение как некоторый культурный миф, созданный в среде философов-интеллектуалов XVIII века, и Просвещение как понятие научного языка, которым пользуется современный исследователь, стремящийся построить Модель истории культуры. Нас в данном случае Просвещение интересует именно как культурный миф XVIII века, определенная культурная ориентация, характеризующая самооценку людей XVIII века и их историческую психологию. Основой культурного мифа Просвещения была вера в завершение периода зла и насилия в истории человечества. Порождения суеверия и фанатизма рассеиваются под лучами Просвещения, наступает эра, когда благородная сущность Человека проявится во всем своем блеске. Возможность этой благодетельной перемены связывалась с тем духом антитрадиционализма, который объединял всех людей Просвещения. То, что исторически сложилось, объявлялось плодом предрассудков, насилия и суеверия. То же, что считалось плодом Разума и Просвещения, должно было возникнуть не из традиций, верований отцов и вековых убеждений, а в результате полного от них отречения. Этот дух антитрадиционализма позволяет противопоставить культурную ориентацию человека Просвещения8 во многом родственному для него само7 8

Коллингвуд Р. Дж. Идея истории; Автобиография. М., 1980. С. 76.

О понятии «человек Просвещения» см.: GusdorfG. L'homme des Lumières // Les Lumières en Hongre, en Europe centrale et en Europe orientale. Budapest, 1984. P.· 19—45. Дискуссию вокруг этого понятия см. в том же томе.

==414

Ю. M. Лотман

ощущению людей Ренессанса. Человек Ренессанса восстанавливал прерванную традицию, человек Просвещения — порывал с традицией; человек Ренессанса стремился ощутить свои корни, он дорожил именем римского гражданина и был убежден, что прерванная история человечества в его эпоху возобновляется. Как Гамлет, он считал себя предназначенным к тому, чтобы связать связь времен. Человек Просвещения обрывал корни, считал, что история кончена или близка к завершению. Человек Ренессанса искал истину в разнообразии, противоречиях и оттенках9. Человек Просвещения считал истину простой и данной от Природы10. Странным образом человек Просвещения напоминал христианина первых веков: он отвергал существующее как царство тьмы, проклинал историческую традицию и чаял наступления нового неба и новой земли. Зло для него воплощалось в реальной истории человечества, а добро — в утопической теории. Как и христианин первых веков, он был убежден в том. что Великое Преображение должно произойти со дня на день. Но для этого человек Разума и Природы должен порвать с предрассудками и со всем тем, что Лермонтов назвал «заветными отцовскими поверьями». Для того чтобы отменить мир сложившихся традиций, следовало приучить себя смотреть на обычаи как на О специфически русском повороте этих проблем и, в частности, о связи языковых дискуссий с социальными утопиями см.: Лотман Ю; Успенский Б. Спор о языке в начале XIX в. как факт русской культуры // Учен. зап. Тарт. ун-та. Тарту, 1975. Вып. 358. С. 168—322. (Труды по рус. и слав. филологии. Т. 24). 9

См.: Боткин Л. М. Мотив «разнообразия» в «Аркадии» Саннадзаро и новый культурным смысл античного жанра // Античное наследие в культуре Возрождения. М.. 1984: Он же. Зрелище мира у Джанццо Манетти // Театральное пространство: Материалы научной конференции (1978). М., 1979. С. 114—143. 10

Ср. статью «Право натуральное» из «Энциклопедии» в переводе Я. Козельского: «Употребление сего слова есть так обыкновенно, что нет почти никого, кто бы внутренне убежден не был в том, что сие слово ему явственно понятно. Сие внутреннее чувствие есть общее как философу, так и такому человеку, который не размышляет» (Статьи о нравоучительной философии и частях ее из Энциклопедии / Пер. коллеж советник Яков Козельский. СПб., 1770. Ч. 2. С. 49).

Архаисты-просветители

==415

предрассудки, в традиции видеть лишь суеверие, а весь сложившийся уклад жизни объявить абсурдным. Это означало сделаться чужим, иностранцем в своей стране. Вот почему Просвещение нуждается в «точке зрения чужого», отстраненном взгляде на жизнь. «Персидские письма» и «Английские письма» не случайно стоят у истока просветительской публицистики. Вслед за этим литературу наводнили младенцы, чуждые предрассудкам взрослых, разумные дикари и даже животные, верные голосу Природы и не могущие понять глупых условностей, выдуманных людьми. Грудные младенцы в анонимном отрывке «Путешествия в *** И***Т***», опубликованном в журнале Н. Новикова «Живописец», олицетворяют голос протестующей Природы11. Так же оценивал Руссо крик младенца в «Эмиле...». Отстраненный взгляд на мир может выражаться и великаном или карликом, калекой или больным. Существенно лишь одно — чтобы носитель точки зрения был вне того общества, которое он наблюдает, чтобы он был посторонним. Быть философом — значит быть посторонним, наблюдать мир с удивлением и проницательностью того, кому привычки непонятны, а обычаи чужды. Это определило специфику отношения культурной ориентации Просвещения, создаваемого им мифа о себе, к культуре своей страны. Для Франции это в определенном отношении означало попытку людей Просвещения смоделировать «английскую точку зрения». Однако для остальной Европы идеи Просвещения говорили по-французски. Мыслить по-просветительски означало мыслить так, как в философских салонах Парижа12. 11

См.: Лотман Ю. М. Пути развития русской просветительской прозы XVIII в. // Проблемы, русского Просвещения в литературе XVIII века. М., Л., 1961. С. 93—96. 12

Вопрос существенно осложнялся тем, что культурное влияние Франции на остальную Европу в XVII—XVIII вв. активно ощущалось и до оформления Просвещения как целостной культурной структуры и шло по каналам не только чуждым Просвещению, но и ему враждебным. Когда молодой Тредиаковский в «Строфах похвальных граду Парижу» воспевал «брег Сенский», где не может быть «вкус деревенский», он переносил в Россию традиции прециозности, когда же он пытался превратить «Собрание академиче-

==416 Ю. M. Лотман «Французская» окраска Просвещения породила противоречие в его характере и судьбе. Подобно Ренессансу, Просвещение обладало типологическими чертами ряда больших культурных явлений: зародившись в рамках определенной национальной традиции и историко-культурной ситуации, они переживают период бурной экспансии за пределы своего культурного эпицентра и распространяются на ареалы, весьма удаленные как географически, так и культурно-исторически. Когда культурная экспансия достигает своих конечных пределов и устанавливаются границы ареала данной культуры, наступает черед сложных динамических процессов внутри ее географического и идеологического пространства. Самый структурно значимый из них можно определить как отношение центра и периферии культуры. В качестве центра культуры, как правило, выступает географический ареал ее возникновения и наиболее полного оформления. Подобно тому как центр европейского Ренессанса, бесспорно, лежал в Италии и для всей области его распространения этот тип культуры воспринимался как «итальянский» (это привело к экспансии не только собственно ренессансных явлений: как лавина уносит с собой камни, деревья и все, что она успевает захватить на пути. Ренессанс вынес за пределы Италии итальянский язык, моды, обычаи, нравы и просто огромную массу эмигрантов), центр

европейского Просвещения XVIII века находился в Париже. Влияние идей Просвещения для всей Европы приобретало характер французского влияния. ских переводчиков» в подобие французской академии, перед его глазами был опыт просвещенного абсолютизма. В Россию проникала и ритуализованная придворная культура, и многие другие веяния. Вероятно знакомство ученика Ломоносова, автора талантливых, но кабацки непристойных стихов Ивана Баркова с творчеством Теофиля де Вио и других «проклятых» поэтов-либертинцев XVII в. Известен русскому читателю был и П. Скаррон. Наконец, Франция для русского человека XVIII в. была царством моды. Все это существенно усложняло картину: русский человек XVIII в. — особенно если он был настроен враждебно по отношению к Просвещению — мог смешивать философа и петиметра, подобно тому как в 1790—1800-е гг. противники Французской революции полемически смешивали энциклопедистов и санкюлотов.

Архаисты-просветители

==417 Однако эта ситуация порождала проблемы отношения центра культуры и ее периферии. Отношения эти имели (и типологически, как правило, имеют всегда) характер конфликтного и напряженного диалога. Это далеко не всегда принимается во внимание: обнаруживая факты распространения идей и текстов Просвещения, мы чаще всего молчаливо предполагаем тождество их значения и функции как в центре культуры, так и на ее периферии. На самом деле процесс распространения неизменно оказывается одновременно и трансформацией, и каждый из расположенных на периферии культурных районов выступает не как пассивный склад поступающих извне идей и текстов, а в качестве активного партнера в коммуникационном диалоге. Активность проявляется, в частности, в том, что транслируемая извне культура «переводится» с помощью уже имеющихся в данной традиции культурных кодов и таким образом вписывается в рамки национальной культурной истории. В самой природе этого процесса заложено противоречие: идеи Просвещения несут в себе пафос отрицания традиции, и новые их адепты, захваченные верой в просветительскую утопию, психологически воспринимают себя как людей, порвавших с отцовской традицией. Но одновременно они пользуются культурными кодами именно этой традиции для того, чтобы превратить «чужое» в «свое». Представление, согласно которому распространение той или иной культурной модели представляет собой автоматический процесс, не связанный с качественными трансформациями, и что идеи, перенесенные из одного культурного пространства в другое, остаются идентичными самим себе, иллюзорно. Ограничимся некоторыми примерами трансформации идей Просвещения, перенесенных с французской почвы на русскую. Русский просветитель XVIII века был убежден, что основой его воззрений является их новизна. Истина извлекается из природы человека, а не из традиции. Однако реальное отношение русского Просвещения к традиционной культуре русского средневековья оказалось значительно более сложным. Во-первых, резкая культурная ломка и разрыв с традицией сами по себе уже были для 14—

==418 Ю. M. Лотман человека середины XVIII века своего рода традицией, так как отсылали к духу петровской эпохи. Да и в более ранние периоды разрушение традиции успело сложиться в некую своеобразную традицию. То, что русские люди на рубеже XVII и XVIII веков стали «народ уже новый» (А. Кантемир), было аксиомой и для Феофана Прокоповича, и для Петра I, считать которых просветителями означало бы подменять термины игрой слов. Да и эсхатологические и хилиастические настроения, хорошо известные русскому средневековью, приводили к тому, что максималистские и утопические надежды Просвещения легко вписывались в традиционные для русской культуры идеи. Во-вторых, как нам уже приходилось указывать, противопоставление прекрасной, созданной богом Природы и безобразия мира, созданного человеком, встречается у такого ориентированного на средневековую традицию деятеля XVII века, как протопоп Аввакум13. Уместно также напомнить, что само слово «просветитель» было прекрасно известно русскому средневековью как эпитет, применяемый к апостолам и святым, крестившим («просвещавшим») язычников. В этом значении Владимир Святой именовался просветителем Русской земли, а Стефаний Пермский — просветителем пермяков. Однако трансформация, которой подвергались просветительские идеи, попадая из центра культуры на ее периферию, имела и более глубокий характер. Петр Первый провел секуляризацию русской культуры. Церковь была лишена всех форм автономии, превратилась в придаток государственной администрации и утратила культурный авторитет. Это привело к глубоким сдвигам в области культурной психологии эпохи. Русский человек средних веков искал окончательной истины в сакральных текстах. Церковный писатель, выступал ли он как интерпретатор священного писания или создатель каких-либо новых текстов, был облечен доверием аудитории и высшим авторитетом. Свое право говорить от лица истины он оплачивал святостью жизни, готовностью к подвигу и, 13 Lotman J. Die Frühauf klarung und die Entwiklung des gesselschaftlichen Denkens in Russland // Studien zur Geschichte der Russischen Literatur des 18. Jahrhunderts. Berlin, 1968. Bd. 3. S. 108—109.

Архаисты-просветители

==419 если потребуется, мученичеством. Авторитетность текста удостоверялась жизнью того, кому было доверено стать его хранителем или создателем. Текст не был отделен от его носителя. Связь авторитетности текста с мученической биографией автора особенно обострилась в XVII в. Она характерна для психологии старообрядцев. Но эта же связь придавала авторитет писаниям Гермогена и монахов Троице-Сергиева монастыря. В то же время и аудиторией текста могли быть лишь достойные.

Подобно тому как чудотворная икона или мощи святителя оставались скрытыми, пока не появлялось достойного избранника, которому они могли «явиться», средневековый текст оставался непонятным, неизвестным, фактически несуществующим для недостойных и открывался лишь тем, кто соответствовал его уровню святости. Но такая аудитория не была «читательской» в позднейшем смысле, так как восприятие текста не завершалось его прочтением, а должно было реализовываться непосредственно в поведении. Объектом передачи в процессе коммуникации являлся не текст, а тип поведения. Поэтому если текст, воспринятый адресатом, не превращался в реализованную программу поведения — коммуникации не происходило. Реформы Петра I разрушили руководящую роль церкви в культуре, но не разрушили сложившейся на протяжении веков иерархии ценностей. Место монопольного владетеля истины, полномочного создателя авторитетных текстов оказалось вакантным, и естественно возник вопрос о наследнике, который займет вакантную позицию в культурной иерархии. В период между Петром и Ломоносовым претендентом на роль высшего культурного авторитета выступило государство. Именно оно претендовало на роль арбитра в вопросах истины и заблуждений, добра и зла. Но для этого от государства и государя требовались, как прежде от церкви и святого, особые качества. Царь должен царствовать ради пользы своих подданных и быть тружеником на престоле, «сиять величием в работе» (Державин), «простерти в работу руки» (Ломоносов). Государство должно быть орудием общей пользы. В этих условиях традиционная древнерусская модель трансформируется: царь реализует особое, патрио14*

==420 Ю. M. Лотман тическое поведение и одновременно сакрализуется14: поэт превращает деятельность царя в поэтический текст, читатель воспринимает этот текст как программу своего поведения, позиция «говорящего» реализуется в нормах поведения для правителя, а «грамматика слушателя» — в нормах для подданного. Однако у этой модели было коренное отличие от средневековой: терялась такая важнейшая прерогатива носителя истины, как сопротивление властям. Вековечный дуализм власти и истины отменялся, и это коренным образом меняло нравственную атмосферу культуры. Тем более органичной для русской культуры была просветительская модель второй половины XVIII века, в которой противостояние власти и истины восстанавливалось и закреплялось. Традиционное место церкви как хранителя истины заняла в русской культуре второй половины XVIII века литература. Именно ей была приписана роль создателя и хранителя истины, обличителя власти, роль общественной совести. При этом, как и в средние века, такая функция связывалась с особым типом поведения писателя. Он мыслился как борец и праведник, призванный искупить авторитет готовностью к жертве. Правдивость своего слова он должен был быть готов гарантировать мученической биографией. Когда Д. Фонвизин познакомился в Париже с энциклопедистами, то основной причиной его разочарования в них стало несоответствие между высокими принципами философии и личным поведением философов (особенность, мало смущавшая и самих энциклопедистов, и их западную аудиторию). Руссо и Дидро,

создавая теории воспитания, отдавали своих детей в воспитательные дома, но это не дискредитировало их идей в глазах читателей. Радищев же повторял, что действенность слова определяется «твердостью» (что на его языке означало готовность к гибели) говорящего, и это подтвердили такие факты его биографии, как ссылка в Сибирь, а затем давно обдуманное им «катоновское» самоубийство (характерно, что акт этот был им осуществ14

Успенский Б. А. Царь и самозванец: самозванчество в России как культурно-исторический феномен // Художественный язык средневековья. М., 1982. С. 201— 235.

Архаисты-просветители

==421

лен, когда никаких реальных биографических побуждений к нему не было). Связь подвига и авторитетности текста представлялась очевидной и Рылееву («святой, высокий сан певца / Он делом оправдать обязан»), и Гоголю, при всем различии их общественной позиции. Показательно, однако, что критерии эти не применялись в России XVII — начала XIX века ни к художниками, ни к музыкантам, ни вообще к каким-либо деятелям искусства, кроме писателей. Здесь сказалась традиция особого отношения к слову, характерная для русской культуры. Однако и от читателя требовалось не только прочтение текста, но и претворение его в поступок, систему действий. Таким образом. Просвещение, которое на Западе означало изменение строя мыслей общества, в России стремилось к перемене типа поведения. Можно было бы привести и ряд других примеров того, как, пропущенные сквозь систему кодов местной традиции, идеи Просвещения подвергались существенным трансформациям. Таким образом, можно отметить, что, с одной стороны, Просвещение приобрело характер общеевропейского культурного явления. Более того, именно с эпохи Просвещения мы можем говорить о Европе как едином культурном ареале. Но, с другой стороны, культурное пространство этого ареала не было единым, а представляло картину разнообразных трансформаций, которым подвергалась некоторая ядерная культурная структура. На основе структурного разнообразия внутри единого культурного ареала возникают различные разнонаправленные потоки взаимодействий. Но на этой же основе возникают и конфликты, часто не менее ожесточенные, чем столкновения между культурой Просвещения и ее врагами. Внутреннее разнообразие, порождающее и динамическое напряжение идей, и личные конфликты, имело место и внутри тесного ядра европейского Просвещения: примеры тому — столкновения между Вольтером и Руссо, Руссо и энциклопедистами, Мабли и физиократами. Конфликт такого рода ясно проявился в отношениях между французским и русским Просвещением XVIII века Однако природа его настолько типична, что он может

==422 Ю. M. Лотман служить примером внутрикультурного конфликта между ядром культуры и ее периферией вообще. Здесь просматривается одна более общая закономерность: во всех случаях, когда мы наблюдаем экспансию какого-либо культурного влияния, будь то влияние провансальской или арабо-испанской культуры на ранний итальянский Ренессанс, возрожденческой культуры Италии на Францию или Германию, византийской культуры на русскую или в ряде других аналогичных случаев, мы можем констатировать сходные этапы динамического процесса: сначала импортируемая культура захватывает ведущие позиции, превращается в моду. «Своя» традиция подвергается осуждению как «отсталая», осмеянию как «старомодная» или даже преследованию как «нечестивая». Затем «новая» культура национализируется, начинает восприниматься как своя и исконная. Возникает стремление «восстановить» национальную традицию и полемически противопоставить ее реальной «прародине» импортированных идей. Если на первом этапе воспринимающая культура довольствуется ролью периферии, то на втором она сама превращается в центр культурного пространства и бурно вырабатывает новые тексты, стремясь превратить свой «культурный диалект» в равноправный язык данного культурного ареала. Позволим себе одно сопоставление. Распространение христианства из ареала античного Средиземноморья на периферию Римской империи и за ее пределы породило своеобразное двуязычие внутри европейской христианской культуры: рядом с ортодоксальными канонизированными текстами и официальной догматикой возникают народные верования, представляющие собой гибриды христианства с местными культами или стимулированное христианскими текстами самостоятельное культовое творчество в рамках местных традиций. Хотя ожесточенная борьба между официальными и народными верованиями возникает очень рано, именно их отношение, а не какая-либо тенденция в своей изолированности, составляет христианскую культуру европейского средневековья. Подобно этому культура Просвещения должна рассматриваться во всей совокупности вызванных ею отражений, вплоть до еще не поставленного вопроса о влия-

Архаисты-просветители

==423 нии идей Просвещения на народное сознание. Анализ толстовства убеждает, что проблема сложного взаимодействия просветительских идей и русского сектантства не является исключенной. Теперь можно указать на характерную черту реальных периферийных культур в структуре европейского Просвещения (русской, польской, венгерской, итальянской, баварского иллюминатства и других). Культура этих ареалов, с одной стороны, пользуется «каноническими» текстами французского Просвещения, функционирующими в ней как во французских подлинниках, так и их переводах на национальные языки. С другой стороны, она вырабатывает варианты, сопоставимые с народными

верованиями и «ересями» средневековья. Поскольку для России XVIII в. русско-французское двуязычие — одна из характерных черт культуры в целом, все непереведенные тексты Вольтера, Руссо, энциклопедистов и французских философов и публицистов из их окружения являются как бы непосредственными участниками культурного процесса в России на том же основании, на каком вульгата и сочинения отцов церкви первых веков являются непосредственными участниками культуры средневекового Запада. Однако на других уровнях буйствуют живые конфликты, порожденные процессами адаптации и самобытного творчества. Как мы уже отметили, в общем культурном пространстве европейского Просвещения Париж занимал центральное место. С французской точки зрения, «распространение света» представляло как бы монополию Франции, а вся культура Просвещения мыслилась как огромный монолог, обращенный от лица французской культуры к человечеству. Но с русской точки зрения дело выглядело иначе. Уже было сказано, что усвоение идей Просвещения сопровождалось их трансформацией. Из этого вытекало естественное представление, что истинные, «правильные» идеи Просвещения воплощены в их русском варианте, французские же — искажены. Кроме того, из Франции шло не только просветительское влияние, но и иные идейные и бытовые воздействия, чуждые или враждебные Просвещению. Для русской позиции характерно их смещение или даже полемическое отождествление, тем более

==424 Ю. M. Лотмап что в реальности французской культуры отделить, например, философа-просветителя от светского либертинца было не всегда возможно. Наконец, пассивная роль получателя текстов, «слушателя» культурного монолога, роль младшего партнера не могла удовлетворить динамическую и быстро развивающуюся молодую культуру. Требование равноправия в культурном диалоге исторически скоро сменилось борьбой за центральное место в культурном пространстве и за роль ведущего партнера. Практически этот конфликт выразился в том, что основная структурная оппозиция Просвещения: «Природа — предрассудок», «естественное — извращенное» стала получать иную интерпретацию. Естественное стало отождествляться с национальным. В русском крестьянине, «мужике» увидели «человека Природы», в русском языке — естественный язык, созданный самой Натурой. Во Франции же стали усматривать отечество всех предрассудков, царство моды и «модных идей». Русская культура осмыслялась как близкая к природному началу человечества. В этом отношении характерны попытки рассматривать основы русской культуры сквозь призму античности и видеть в русском народе наследника гомеровского «естественного» мира; традиция эта, начатая Радищевым, получила поддержку в кружке А. Оленина, создававшем «русский ампир», повлияла на А. Мерзлякова, Н. Гнедича, Я. Галенковского и, в дальнейшем, на Гоголя. С подобной позиции разрыв с «извращенной» традицией означал отказ от французского влияния, а обращение к Природе — сближение с народными корнями культуры. Но поскольку весьма сходно звучавшие голоса против французского влияния раздавались и из антипросветительских кругов, возникла основа для внутренне противоречивых сближений и странных культурных гибридов. Вспыхнувшая в конце века общеевропейская война, завершившаяся в 1812 г. грандиозным столкновением России и Франции под Смоленском и на Бородинском поле, еще более способствовала смешению картины: полемика между культурно родственными течениями европейской мысли часто протекала с помощью аргументов и обвинений, заимствованных из чуждого им обоим лагеря.

Архаисты-просветители

==425 В лагере, который вслед за Тыняновым обычно именуют младоархаистами, выделяя в позиции его представителей то черты классицизма, то романтические признаки15 отчетливо просматриваются структуры национальнопросветительского толка. Утопический культ русской старины еще недостаточный признак для идеологического определения — черты его мы встречаем в самых разных лагерях. Показательно другое — соединение ее с культом Природы. Здесь ощутимо влияние Руссо. Младоархаисты отрицательно относятся к карамзинизму, потому что он для них является воплощением прогресса цивилизации и воспринимается как порча грубой, но свободной основы народа. На одном полюсе возникает грубый, но сильный и вольный «хищник», на другом — изнеженный, чувствительный, растленный общественным рабством щеголь, «европеец», карамзинист. Когда Грибоедов в своем первом литературном выступлении в печати пишет, что «в наш слезливый век» «везде мечтания, а натуры ни на волос»16, то смысл здесь не только в противопоставлении «мечты и существенности», пользуясь выражением Гоголя, но и в антитезе искусственного и естественного. Весь сотканный из лжи Молчалин — карамзинист (Грибоедов чутко уловил смесь романтизма и карьеризма, характерную для ведущей группы арзамасцев), а естественный Чацкий — поклонник отечественных нравов. «Живы в нас отцов обряды», — говорят «хищники» кабардинцы из стихотворения «Хищники на Чегеме». «Хищник» в руссоистском контексте Грибоедова (как и у Пушкина в «Кавказском пленнике»: «...хищник возопил») — оценка положитель-

15

В нашу задачу не входит углубляться в сущность этих споров. Отметим лишь, что понятие «романтизм» покрывает обычно гетерогенный объект, лежащий в иной плоскости, чем просветительство. Романтизм как реальное культурное явление опирается на сложную трансформацию как просветительских, так и антипросветительских идей. Прямая проекция явлений одного ряда на другой порождает трудности: вычленение просветительски-руссоистского субстрата в поэмах Байрона и «Холстомере» Толстого ничего не говорит об их художественном родстве, хотя при глобальнотипологическом подходе позволяет увидеть в этих текстах общие черты европейской культуры XVIII— XIX вв. 16

Грибоедов А. С. Соч. М„ 1959. С. 392, 393.

==426 Ю. M. Лотман

ная, синоним дикого и свободного человека. В письме к В. Кюхельбекеру от 27 ноября 1825 г. Грибоедов именует «хищников» «вольным, благородным народом». Еще характернее сказано в письме С. Бегичеву от 7 ноября 1825 г.: «Борьба горной и лесной свободы с барабанным просвещением »17. Сильные характеры порождаются близостью к Природе. Поэтому баллады П. Катенина говорят грубым языком о сильных страстях и необузданных характерах. Совершенно в духе Руссо Грибоедов, переживший следствие, с горечью пишет Бегичеву: «Как мелки люди», — и добавляет: «Читай Плутарха и будь доволен тем, что было в древности»18. Но римская древность сближается в его сознании с русской. В наброске драмы, посвященной 1812 г., Грибоедов вкладывает в уста Наполеона: «размышление о новом, первообразном сем народе, об особенностях его одежды, зданий, веры, нравов. Сам себе предоставленный, — что бы он мог произвести»19. Здесь характерно сочетание шишковского слова «первообразный», применявшегося им к русскому языку, с мыслью об изначальной, нетронутой, «натуральной» основе народной жизни. В основе этой жизни — простота, антитеза ей — искусственность. На следствии Грибоедов показывал: «Русского платья желал я потому, что оно красивее и покойнее фраков и мундиров, а вместе с этим полагал я, что оно бы снова сблизило нас с простотою отечественных нравов, сердцу моему чрезвычайно любезных»20. Происходит интересная травестия всех основных понятий. Общество, сложившееся после Петра I и зараженное французским влиянием, представляется миром предрассудков, а предрассудки — источник рабства. Рабство 17

Там же. С. 595, 596. Ср. у Пушника: Где благо, там уже на страже

Иль просвещенье, иль тиран. (Пушкин А. С Полн. собр. соч.: В 16 т. М.-.Л., 1949. Т. 3. Кн. 1. С. 333). 18

Грибоедов А. С. Соч. С. 608.

19

Там же. С. 343.

20

Цит. по: Нечкина М. В. Следственное дело А. С. Грибоедова. М., 1982. С. 29.

Архаисты-просветители

==427 господствует в России, «где достоинство ценится в прямом содержании к числу орденов и крепостных рабов»21, и в Персии. Тут тоже карамзинизм: «Что за гиперболы! <...> Слова: душ а, сердце, чувства повторялись чаще, нежели в покойных розовых книжечках «Для милых». О словах Мегмед-бека, который Грибоедову «объявил, что место мое у него под правым глазом»: «Карамзин бы заплакал, Жуковский бы стукнул бы чашей в чашу»22. И то же рабство: «Рабы, мой любезный! И поделом им! Смеют ли они осуждать верховного их обладателя? Кто их боится? У них и историки панегиристы»23 (разумеется, подразумеваются не только персидские историки, но и Карамзин). Итак, рабство порождено реальным ходом истории, прогресс которой есть прогресс рабства и предрассудков. То же, что определяется как «отечественные нравы», — утопия прекрасного исходного

состояния и сопоставимо с «лесной свободой» горцев. Поэтому старину можно и должно измышлять и конструировать, а не извлекать из документов. Кюхельбекер в парижской лекции о русском языке смело утверждает, что русский, язык — язык вольных новгородцев, который Александр Невский якобы перенес из Новгорода в Москву. «Таким образом, древний славянский язык превратился в русский в свободной стране: в городе торговом, демократическом <·..>. И никогда этот язык не терял и не потеряет памяти о свободе»24. Михаил Орлов требовал от Карамзина выдумать Древнюю Русь, если ее нет в документах, Пестель придумывал «древнерусские» неологизмы для военных и государственных реформ, которые должны были бы возвратить русскую культуру к исконному состоянию. Реально же существующая терминология должна была быть уп21 Нечкина М. В. Указ. соч. С. 607. 22

Грибоедов А. С. Соч. С. 438. Продолжение этой фразы строит уравнение: архаисты относятся к карамзинистам, как спартанцы к «персиянам*. «Мне пришло в голову, — что кабы воскресить древних спартанцем и послать к ним одного нынешнего персиянина велеречивого, — как бы они ему внимали, как бы приняли, как бы проводили?» Грибоедов чувствует себя спартанцем. 23

Там же. С. 436.

24

Лит. наследство. М., 1954. Т. 59. С. 374, 375.

==428

Ю. M. Лотман

разднена, как и реально существующее общество. Бытовая реальность отождествляется с французским влиянием. Ему противостоит Природа, воплощенная в утопии древнерусских нравов. Конечно, воззрения младших архаистов не могут быть сведены к просветительскому наследию. Сама возможность столь сложных трансформаций обусловлена была гетерогенностью их идей и пересечением в культурном поле «архаизма» многообразных идейных моделей. Однако выделение просветительского субстрата еще раз убеждает нас в необходимости дальнейшего изучения постулатов, некогда предложенных Тыняновым.

==429

00.htm - glava17 Ю. М. Лотман О РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ КЛАССИЧЕСКОГО ПЕРИОДА Вводные замечания

Прежде всего определим понятие «классический период». В истории русской литературы можно выделить эпоху, отчетливо отграниченную как от предшествующего, так и от последующего ее периодов. Обычно историческое изучение подчеркивает динамику и противоречивые тенденции в развитии русской классической литературы. Выделяются периоды романтизма и реализма в их различных, частных проявлениях. Вместе с тем, нельзя не заметить, что русская литература между Пушкиным и Чеховым представляет собой бесспорное единство. Именно так она воспринимается, например, нерусским, европейским читателем, — и это ясно показывает, что несколько обобщенный взгляд, выделяющий не частные тенденции, а общую закономерность, имеет обоснование. Можно говорить о культурном пространстве между Пушкиным и Чеховым как о бесспорно едином историческом явлении. При этом можно выделить предшествующий период — между Ломоносовым и Карамзиным; — и период, идущий за окончанием интересующего нас этапа: он начинается с Блока и символистов и продолжается до настоящего времени. В границах этой общей схемы культура и литература между Пушкиным и Чеховым является не только художественной вершиной, не только периодом, когда русская литература становится мировой литературой, но и явлением органического единства. И нас в дальнейшем будет интересовать не смена эволюционных моментов, не полемика, раздирающая современников русской культуры XIX века, а то единое, что позволяет нам выделить этот период как совершенно уникальное и цело-

==430

Ю. M. Лотман

стное явление в истории как русской, так и мировой культуры. Второе вводное замечание. Рассмотрение истории культуры как динамического явления подразумевает возможность выделить в нем эпохи относительно постепенного развития и эпохи взрывные, характеризующиеся резкими сменами всей карты культурного мира1. Рассмотрение этих двух противоположных тенденций как хронологически последовательной смены одних динамических процессов другими бесспорно оправдано и для русской литературы, и для всякого динамического процесса. Но литература и в целом культура является не только объективно динамическим процессом, но динамическим процессом, который сам себя осознает и все время собственным сознанием вторгается в собственное развитие. Это позволяет выделить некоторые усложняющие моменты. Следует говорить не только об объективной смене взрывных периодов относительно эволюционными, но и о двух типах самосознания культуры: осознания себя как процесса эволюционного и осознания себя как процесса взрывного. Это оказывает обратное влияние на развитие и придает ему исключительно усложненный характер. Для русской литературы и культуры в целом свойственно самоосознание в понятиях взрыва и резких перемен катастрофического характера. Следует выделить еще один аспект. Взрывные и эволюционные моменты располагаются в истории не только в хронологической последовательности, но и могут совмещаться во времени в зависимости от принятой системы описания. Это особенно заметно, когда мы переходим к процессам культурного типа, т.е. к процессам, связанным с самоосознанием. Самосознание предшествующего момента как настоящего подразумевает его дополнительную организацию и превращение процесса, который в прошлом носил взрывной характер, в закономерный и эволюционный. Самоописание трансформирует описываемый объект, отбрасывая то, что не произошло, как невозможное, и осмысляя то, что произошло, как единственно 1

Методологическую параллель к такому подходу см.: И. Пригожин, И. Стенгерс. Порядок из хаоса. М., 1986.

О русской литературе классического периода

==431 возможное и закономерное. История не учитывает непройденных дорог, и поэтому исторический процесс может быть описан в терминологии закономерного и предсказуемого развития. В этом смысле старое, повторенное Пастернаком, высказывание об историке, как о пророке, предсказывающем назад, имеет свои основания. Прошедшее создается по предсказуемым, с точки зрения настоящего, законам. Будущее же строится по законам гораздо более сложным и включающим всегда возможности выбора различных путей и случайности в определении этого выбора. Поэтому будущее всегда является менее организованным и всегда включает в себя непредсказуемость, т. е. будущее всегда информативно. Известная мысль Эйнштейна о том, что для Господа нет случайного, и, следовательно, нет будущего времени, нуждается в коррективе. Правильнее было бы сказать, что для Господа мир — это

эксперимент, который содержит в будущем случайность, а в прошедшем закономерность. Можно было бы даже сказать, что мир — это особый механизм, который превращает случайность в закономерность и трансформирует взрывное, непредсказуемое движение в постепенное и предсказуемое, и, может быть, в этом его смысл. Что же касается настоящего момента, то он реализует себя в двух возможностях: возможности осознания людьми настоящего как прошлого, т. е. предсказуемого, как вытекающего из прошлого, и возможности осознания настоящего как ориентированного на будущее, т. е. как непредсказуемого, взрывного и, если угодно, революционного. Эта двойная возможность осмыслить настоящее — в категориях прошедшего и будущего — связана еще с одной возможностью, с возможностью осмыслить прошедшее в категориях будущего и будущее в категориях прошедшего, увидеть в будущем жесткую предсказуемость и увидеть в прошедшем информационное скопление разнообразных возможностей. Таким образом, процесс, о котором мы говорим, обладает исключительной сложностью, и в зависимости от избранной нами точки зрения, он не только меняет свое настоящее, не только трансформирует свое прошедшее, которое практически никогда не кончается, а всегда находится в состоянии саморазвития, но

==432 Ю. M. Лотман трансформирует и будущее. Историк оказывается как бы в самом фокусе динамического процесса. * * Русская культура классического периода, проявляя структурное единство, остро осознаваемое внешними наблюдателями, вместе с тем, внутри себя делится на два различных структурных модуса: бинарную и тернарную системы. Бинарная система. Русская культура самоосмысляется, с некоторой точки зрения, как резко распадающаяся на две возможные подгруппы. Бинарная структура самоописания, подразумевающая деление всего в мире на положительное и отрицательное, на греховное и святое, на национальное и искусственно привнесенное или на ряд других возможных противопоставлений, характерна для русской культуры на всем ее протяжении. Она встречается уже в средневековой культуре с резким разделением мира на мир греха и мир святости, с отрицанием «среднего» — не греховного, не святого, а нейтрального пласта. С этим связано представление о том, что мир лежит в грехе, и обязательное предсмертное извлечение себя из мира — предсмертный постриг. Представление о том, что «средний» пласт — «не горячий и не холодный» — есть фактически греховный пласт, глубоко лежащее в исторических корнях русской культуры, активно реализуется в интересующий нас период. С этим связаны такие крупные литературные явления этой эпохи, как традиция Лермонтова, Гоголя, Достоевского2. 2

Естественно, что ни один из этих писателей, как вообще ни один из значительных художественных деятелей, не может быть определен однозначно и что включение этих имен в ту или иную схематическую группу всегда будет условным. И Лермонтов, и Гоголь, и Достоевский — писатели большой художественной, идейной, религиозной сложности, в данном случае имена их используются с большой степенью условности. Проблемы внутренних противоречий и неизбежного самоопределения в их творчестве в данной работе не рассматриваются.

О русской литературе классического периода

==433 Для названных писателей характерны бинарные антитезы: антитеза греха и святости, демона и ангела. Для Лермонтова — предельной грязи т. н. юнкерских поэм и высокой чистоты лермонтовского «ангельского» стиля (ср. отмеченное Л. Пумпянским противоречие двух полярных стилей и тем в поэзии Лермонтова). Выделение двух полюсов как основного организатора структуры неизбежно приводит к специфическому типу динамики сюжета. Он складывается не только как борьба между полюсом зла и полюсом добра — т. е. восходящее к средним векам и получившее сильное развитие в эпоху романтизма столкновение ангельских и демонических сил. Он может реализовываться и как более сложная модель — путь к добру через предельную степень зла. Такой путь мыслится как переход от зла к добру, но движение это, осуществляемое человеком, требует сначала достижения предельной степени зла, преломления пути и последующего восхождения к добру. Сюжет этого типа, известный в средние века и связанный с разнообразными вариантами истории о великом грешнике, особенно явно реализовывавшийся в апокрифах, получает продолжение в романтической литературе и достигает своего наибольшего выражения в творчестве Гоголя и Достоевского. Из этого, в частности, следует, что деление на эпохи средних веков, романтизма, реализма не является в данном случае определяющим — определяет некая общенациональная культурная модель, которая проходит сквозь эти эпохи от начала до конца. Представление о том, что путь к добру лежит через вершину зла, покаяние, преображение, воскресение и превращение в существо более высокого порядка (ср., например, стихотворение Некрасова «Влас»), органично и для Гоголя, и для Достоевского. Это объясняет, несмотря на то, что данная модель кажется родственной романтизму, интерес искусства к реальности, к миру. Жизнь есть испытание, и в нее избранный герой погружается, как в сферу ада. С этой точки зрения любопытно противопоставление структуры «Божественной комедии» Данте структурам великих замыслов Гоголя и Достоевского, оставшихся нереализованными, — замыслов «Мертвых душ» и «Братьев Карамазовых». Для Данте третье звено — «Рай» — не только не является фор-

==434 Ю. M. Лотман мальным и незначительным продолжением первой части, «Ада», но и представляет собой вершину, без осмысления которой структура комедии Данте многое теряет. Характерно, однако, что в русском сознании Данте был воспринят как автор первой части «Божественной комедии», как автор «Ада», между тем как «Чистилище» и, тем более, «Рай», с их глубочайшей дантовской философией, являющиеся для итальянского автора вершиной и, фактически, объяснением и оправданием первой части, остались в русской литературе без отклика. Между тем, «божественные комедии» Гоголя и Достоевского, хотя и были задуманы как повествование о воскресении, должны были закончиться на его рубеже. В тот момент, когда герой перестает быть «мертвой душой», когда он проделал весь свой

путь через гоголевский и Достоевского ад и оказался на пороге рая, сюжетное движение замыкается. Этот момент для русских авторов находится за пределами искусства. Бинарная система мировосприятия подразумевала еще одну особенность. Если зло может осознаваться как переломный момент, момент необходимый, с которого начинается движение к добру, то высокое романтическое зло приобретает дополнительную оправданность. Оно не только романтически оправдано своей аморальной красотой, но и религиозно оправдано как путь к добру, последняя степень испытания, через которое должен пройти греховный мир. Для такого сознания характерно представление о том, что мир зла ближе к добру, чем мир пошлости (ср.: «Ангелу Лаодикийской церкви напиши <..·>. О, если бы ты был холоден или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то изблюю тебя из уст моих» — Откр. 3; 14—16). Это новозаветное представление чрезвычайно существенно для Гоголя. Мелкий, пошлый грех дальше от добра, чем великий грех, и великий грешник находится на полдороге, которая может привести к святости. Эта известная еще в средние века модель реализуется и у Гоголя, и у Достоевского3, причем у Го3

Не прошла она и мимо Некрасова — ср. легенду о великом грешнике. С этим в значительной мере связана этика революционного народничества: террор как святое преступление.

О русской литературе классического периода

==435 голя она достигает предельной ясности. В Чичикове Гоголь преодолевает негативное отношение даже к пошлому злу: он и пошлое зло, если оно доведено до своего предела, рассматривает как таящее в себе возможность перелома. Яркая личность, даже в сфере пошлости, ближе к воскресению, чем безличность. Не случайно Гоголь в замысле возрождения отвел место для воскресения Чичикову и Плюшкину, но для Манилова и Ноздрева места в воскресении не нашлось4. «Припряжем и подлеца»: подлец, преступник может покаяться и воскреснуть, потому что от одного полюса возможно движение к другому, а ничтожество — воскреснуть не может. На этой же основе неуемность страстей оправдывает Дмитрия Карамазова. Тернарная модель. Параллельно бинарной модели в русской литературе рассматриваемого периода активно действует тернарная модель, включающая мир зла, мир добра и мир, который не имеет однозначной моральной оценки и характеризуется признаком существования. Он оправдан самим фактом своего бытия. Мир жизни расположен между добром и злом. Эта тернарная модель, начинающаяся от Пушкина, проходит через Толстого и находит свое завершение в Чехове. Центром внимания оказывается мир обычной жизни. Этот мир может оцениваться как мир пошлости, и тогда зло будет принимать облик своего обычного, каждодневного проявления, но он может оцениваться и как мир естественного человеческого существования, мир, который оправдан не добром и не злом, не талантом и не преступлением, не высокой нравственностью и не низкой безнравственностью, а просто своим бытием. Это мир Евгения из «Медного всадника», мир героя, который не обладает ни умом, ни талантом («что мог бы Бог ему прибавить / Ума и денег...»), представление о том, что человеческое бытие на земле не нуждается во внешнем оправдании и само по себе имеет безусловную ценность. С этой точки зрения, зло мыслится как отклонение от возможностей человеческой личности, а добро как реализация их. И добро, и зло в своем одновременном слиянии находятся в человеческой лично4

См. об этом: Ю. Манн. В поисках живой души. М., 1984.

==436 Ю. M. Лотман сти в ее обыденном проявлении и реализуются в чистом виде в двух полярных элементах тернарной схемы. Типично, что у Толстого мы сталкиваемся с героями, находящимися в пространстве между добром и злом, и ищущими пути вырваться из мира зла и переместиться в мир добра, героями саморазвития и самооценки, и с героями существования, которое не подлежит оценке, — от деда Ерошки до Николая Ростова и Хаджи-Мурата. Этот последний мир — поэтический, но в определенном смысле лежащий вне нравственных оценок, оправданный тем, чем оправдана жизнь — фактом своего существования. Тернарная модель создает в русской литературе возможность оправдания жизнью и вносит, рядом с религиозно-этической оценкой нравственности, ее эстетическую и философскую оценку, представление о том, что бытие нравственно по своей природе, а зло есть уклонение от природы бытия. Отсюда характерная для русской литературы XIX века мысль об искажении благородной сущности человека и представление о социальном как о вторжении созданного человеком зла в благородную сущность человеческой личности. Модель эта, окрашенная в руссоистские тона (не случайно продолжавшееся в течение всей жизни преклонение Толстого перед Руссо), имеет, однако, и глубоко национальную сущность. Перед нами — соблазн сопоставления этих двух тенденций и оценки их как противоположных с соответственным противопоставлением — определением одной тенденции как имеющей национальные корни, а другой — якобы являющейся результатом общекультурного влияния, или же определением одной тенденции как лежащей в сфере этики, а другой — в сфере искусства и т.д. Нам казалось бы существенным подчеркнуть, что обе охарактеризованные тенденции могут быть описаны, с одной стороны, как разные исторические традиции, враждебные, друг другу противопоставленные (такими они часто осознавались), — но вместе с тем и как неотделимые аспекты единого. Именно существование в некоем едином целом и одновременно столкновение этих двух тенденций и создавало необходимое внутреннее разнообразие культуры, обеспечивавшее динамику системы как таковой. Система обладала способностью саморазвития и осмысле-

0 русской литературе классического периода

==437 ния внележащих структур в переводе на свой внутренний язык именно потому, что внутренне она сама была разнообразна и могла себя осознавать в формах постоянного перевода то на одну, то на другую знаковую систему. Это и придавало русской литературе XIX в. одновременную целостность и динамизм, составлявший то классическое единство, которое и позволяет определить интересующий нас период как период классики.

* * Тернарная модель, в отличие от бинарной, построена на движении мысли не от модели к реальности, а от реальности к модели. Это отчетливо проявляется на примерах прозы Достоевского и Толстого. У Достоевского идеологический замысел иллюстрируется реальностью, у Толстого — реальность вступает в конфликты с идеологической схемой и всегда представляет нечто более богатое. Тернарная модель, как правило, образуется от пересечения по крайней мере двух бинарных и в этом смысле внутренне противоречива (это особенно заметно на фоне идеологической последовательности и непротиворечивости бинарных моделей). В основе тернарной модели лежит совмещение противоречивых структур. Так, например: тернарная модель западной культуры складывалась на рубеже римской государственности и церковной традиции. Происхождение русских тернарных моделей также противоречиво: на общую христианскую бинарность накладывается народное представление языческого типа, оправдывающее материальную действительность, мир жизни. Такое представление, например, дано во взглядах деда Ерошки в «Казаках» Толстого: «Все бог сделал на радость человеку. Ни в чем греха нет. Хоть с зверя пример возьми. Он и в татарском камыше и в нашем живет. Куда придет, там и дом. Что бог дал, то и лопает. А шани говорят, что за это будем сковороды лизать. Я так думаю, что все одна фальшь — прибавил он, помолчав. — Что фальшь? — спросил Оленин.

==438

Ю. M. Лотман

— Да что установщики говорят. У нас, отец мой, в Червленой, войсковой старшина — кунак мне был. Молодец был, как и я, такой же. Убили его в Чечнях. Так он говорил, что это все уставщики из своей головы выдумывают. Сдохнешь, говорит, трава вырастет на могилке, вот и все. (Старик засмеялся.) Отчаянный был!»5 О том, что слова деда Ерошки не только отвечают определенной концепции Л. Н. Толстого, но отражают реальность народного сознания, свидетельствует интересный эпизод из записок А. Болотова: «Поговоря несколько времени о бедной и горестей преисполненной своей жизни, нечувствительно дошли они до смерти. Но какое бы мнение имели они об ней? «Вот» сказал вздохнувши один: «Живи живи, трудись трудись, а наконец, умри и пропади как собака». «Подлинно так», отвечал ему другой, «покамест человек дышит, до тех, пор он и есть, а как дух вон, так и ему конец». Слова сии привели меня в немалое удивление, но я больше удивился, как из продолжения разговора их услышал, что они и действительно с телом и душу потерять думают. Не мог я долее терпеть сего разговора, но, растворив окно, прикликал их к себе и им более сей вздор врать запретил. Они ответствовали мне, то лучше того не знают и про душу почти все они так думают; а как я их спросил, разве они про бессмертие души и про воскресение из мертвых никогда не слыхивали, те сказали они мне, что хотя в церкви кой когда про воскресение они и слышали, но то им непонятное дело и что тому статься невозможно, чтоб согнившее тело опять встало, а наконец, что им то достовернее кажется, что душа после смерти в других людей или животных переселится»6. Идеи, высказанные русскими крестьянами XVIII века, перекликаются с мыслями немецкого романтика: Es bleiben tot die Toten Und nur der Lebendige lebt; 5 Толстой Л. H. Собр. соч. в 22 т. Т. 3. M., 1979. С. 206. 6

А. Т. Болотов. Опыт нравоучительным сочинениям // Литературное наследство. 9—10. M., 1935. С. 180.

О русской литературе классического периода

==439 мертвые остаются мертвыми и только живые живы7. Любопытно, что эти слова Г. Гейне вложил в уста волшебной языческой королевы. Пересечение бинарной модели «бытие — смерть» и христианской «грешность материального мира — спасительность загробного» создает внутренне противоречивую тернарную модель, в которой и находится обычный «простец» средних веков. Тернарная модель Толстого, также внутренне противоречивая, строилась на пересечении других систем. С одной стороны, это была антитеза «естественной жизни» (прекрасной, оправданной, гармонической, свойственной Природе) и «противоестественной» (отрицательной, созданной человеком). Однако на эту модель накладывается другая: созданный человеком мир распадался на мир, остановившийся в своей противоестественности, и мир, который, отрицая самого себя, приобретает высшую нравственную ценность. Для того чтобы приблизиться к исходной ценности, он должен от нее предельно удалиться (например, в «Воскресении» для того, чтобы приблизиться к народу, надо предельно от него отдалиться и принести себя ему в жертву8). Пересечение этих двух моделей, из которых каждая в своей отдельности принадлежит бинарной структуре, и образует тернарную модель. Таким образом, тернарная модель не может быть последовательной, но зато описывает реальность действительности; бинарная модель позволяет строить строго последовательную структуру, но непременно вступает в конфликт с эмпирической реальностью. Этот конфликт двух типов осознания жизни в русской литературе интересующего нас периода максимально проявляется в прозе середины столетия. Начало и конец (Пушкин и Чехов) образуют значительно более сложные системы. «Пушкинский период», как период начальный, был отмечен значительной внутренней противоречивостью, которая позволяет видеть в нем и истоки Толстого, и корни Достоевского. При этом он бесспорно не исчерпывается 7

Heinrich Heines Sämtliche Werke. Bd. I, Leipzig, 1911. S. 184.

Идея жертвы подразумевает отчужденность, приношение себя в жертву другому, ср. у Гл. Успенского описание революционерки как девушки, отмеченной болью «не за свое страдание».

==440 Ю. M. Лотман

этими двумя тенденциями, в дальнейшем занявшими главенствующее положение в русской литературе. Богатство его заключается в изображении потенциальных, так и оставшихся до сих пор нереализованными, моделей, которым, возможно, еще предстоит проявить себя в будущем. Поэтому пушкинский этап, с одной стороны, характеризуется напряженным динамизмом, а с другой — тем, что пройденное не теряет своей ценности. Так, переход к прозе не уничтожил поэзии9, а преодоление романтизма не означало его дискредитации: Пушкинский период принципиально эклектичен, но это не эклектическое соединение случайно собранных противоречий, а богатство неисчерпанных возможностей развития и в этом смысле тернарный или, вернее, полиглотический путь Пушкину ближе, чем жестко организованная бинарность, хотя эта бинарность не исключена, а включена, допускается, но не господствует. Модель Чехова в принципе носит исчерпывающий, итоговый характер. Не случайно путь от него был отмечен не органической преемственностью, а взрывом, не продолжением, а преодолением. Мир Чехова целостно прозаический в жанровом отношении (единственное исключение — стихотворение «про китайцев и зайцев», то есть поэзия допускается лишь в нелитературную, дружескую сферу). У Чехова поэзия вошла в прозу, но растворилась как самостоятельный жанр. Если черта, отделяющая художественный мир Чехова от этапа Блока очевидна, то она не менее значительна, хотя и менее заметна, на границе между Чеховым и Буниным. Бунин, поклонник Чехова, фактически сознательно и ревниво искал новых, «нечеховских» дорог. Соединение бинарной структуры анекдота (и вообще бинарности второстепенной литературы) с тернарной структурой психологической повести, вновь реализовало пушкинское богатство потенциальных 9

В соответствии с основной тенденцией развития литературы, отражавшейся как в ее магистральных произведениях, так и во вкусах читателей, была определена и издательская тактика Пушкина. В 1830-е гг. поэтические тексты все меньше отдаются им в печать, оставаясь в архиве писателя. Для читателя Пушкин превращается в прозаика (даже историка), но собственное единство его творчества до конца включает и поэзию, и прозу.

О русской литературе классического периода

==441 путей. «Пушкинская» основа проявилась еще и в том, что художественность, эстетическая сущность литературы была освобождена от необходимости оправдываться перед гражданственностью, нравственностью или религиозностью. Она снова была оправдана фактом своего существования, подобно жизни. * * Предложенная нами схема является лишь одной из возможных моделей развития литературы XIX в. При этом следует обратить внимание на то, что с одной точки зрения литературный процесс предстает перед нами как жестко организованный, а с другой — он выглядит как движение, в значительной мере определяемое случайными стечениями обстоятельств. Действительно, нельзя без нарушения очевидной специфики искусства отрицать роль художественной индивидуальности в литературном движении. И, если, с одной стороны, ранняя смерть ряда русских писателей в XIX веке является фактом исторической закономерности, то, с другой — для каждого отдельного писателя выбор между ранней смертью и долгой жизнью является фактом случайным и, в свою очередь, влияет на общее литературное движение ненаписанностью большого числа произведений, которые при ином сцеплении обстоятельств могли бы

быть написаны, что в значительной мере изменило бы литературное движение, отнюдь не имеющее фатального характера. Если смотреть с точки зрения читателя (и, в значительной мере, писателя, когда он усваивает читательскую позицию как свою собственную), литература будет выглядеть как длинный ряд законченных произведений, из которых каждое является завершенным и представляет собой некоторый этап, за которым закономерно следует единственно возможный следующий шаг написания нового, законченного произведения. Однако тот же литературный процесс может быть описан и с другой точки зрения, с точки зрения писателя как автора незаконченного текста. Писатель, когда он ставит точку и сам считает

==442 Ю. M. Лотман свое произведение законченным, несет его в редакцию или получает за него гонорар, — выступает как бы в позиции внешнего культурного наблюдателя — для самого себя и для своего литературного произведения. Но писатель в процессе создания произведения находится в специфическом положении. Он заключен внутри открытого набора возможных вариантов, из которых происходит отбор того, что попадает в те или иные окончательные тексты. При этом само понятие окончательности оказывается очень часто условным: писатель многократно продолжает работу над уже законченным произведением. С одной стороны, идет постоянная доработка, переработка, нивелирование уже, казалось бы, законченного и опубликованного текста, а с другой — в очень многих случаях новое произведение является как бы вариантом предшествующего. Так, например, мы можем рассматривать все творчество Лермонтова как длинную, непрерывную работу по созданию одного и того же произведения. С этой второй точки зрения, произведение фактически не бывает окончено, и то, что называется окончательным текстом (то, что так догматически абсолютизировалось в квазинаучной текстологии 1970-х гг.), является для писателя, по сути дела, вынужденной фикцией, подчинением творческого процесса внетворческим требованиям. Это столкновение двух противоположных позиций, все время влияющих друг на друга и в реальном процессе создания произведения часто субъективно неразделяемых писателем, и составляет противоречивую динамику художественного текста. Итак, на одном полюсе находится представление о литературе как о последовательности книг, хронологически расположенных на полке, а на другом — взгляд на нее как на не распадающееся на отдельные отчетливые и друг от друга отделенные элементы, непрерывное движение. С позиции писателя литературный процесс выступает в значительной мере обогащенным непредсказуемыми ситуациями. Между тем с позиций описывающего его исследователя он обогащается вторичной организованностью и приобретает суперорганизованную структуру. Так, например, с одной точки зрения, обрыв русской классиче-

0 русской литературе классического периода

==443 ской литературы на Чехове и неожиданный переход к доминированию поэзии и к творчеству Блока, который с ретроспективной точки зрения выглядит как предсказуемо вытекающий из предшествующего периода, современниками же воспринимался как незакономерный и необъяснимый, выглядит как вторжение в литературу случайности. Но историко-литературное осмысление, которое входит в сознание культуры, доорганизовывает этот, в значительной мере случайный процесс, совершает в нем дополнительный отбор, например, приглушая внимание к прозе той поры и подчеркивая значение поэзии, что заставляет воспринимать в значительной мере случайный процесс творчества как закономерный процесс текстопорождения. На это может быть наложена дополнительная модель, которая будет подвергать организацию текста новой организации вторичного уровня — если мы, скажем, установив симметрическое движение: смену поэтического периода между Ломоносовым и Лермонтовым, прозаического периода между Гоголем и Чеховым поэтического периода, открытого Блоком и русским символизмом. Очевидно, что такого рода построение будет условностью описания, потому что ту же эпоху Блока можно описать с точки зрения прозы или драмы той поры. Но не менее очевидно, что эта условность описания активно вторгается в более низкий уровень, непосредственного текстопорождения и не только описывает тексты, но и стимулирует их дальнейшее развитие. Таким образом, мы оказываемся, говоря о русской литературе XIX века, не в центре однозначной и легко моделируемой, описываемой структуры, а в центре живого мира, который сам себя осознает, постоянно взаимодействует со своими различными уровнями. Мы, например, не касались очень важного для русской литературы рассматриваемого периода взаимодействия с зарубежными литературами и, что еще более важно, — взаимодействия литературы с другими искусствами — процесс, который будет все более нарастать и в конце XIX в. придет к тому, что живопись и музыка будут успешно состязаться с литературой за доминирующее положение в искусстве. Таким образом, интересующий нас материал пред-

==444 Ю. M. Лотман ставляет собой живой и не прекращающий своего движения объект. Когда мы говорим об объекте, не прекращающем движения, мы имеем «в виду не хронологически последовательные этапы, которые продолжают эволюцию, а то, что сам этот период, как и любой период литературы, не является чем-то самим себе равным, а постоянно меняется, поскольку находится в сложных диалогических отношениях с культурным движением последующих эпох. И подобно тому, как нельзя одну реку перейти дважды, нельзя один раз и навсегда изучить историю литературы: река меняется.

==445

00.htm - glava18

Ю. М. Лотман «ЧЕЛОВЕК, КАКИХ МНОГО» И «ИСКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ ЛИЧНОСТЬ» (К ТИПОЛОГИИ РУССКОГО РЕАЛИЗМА ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX В.) Самоопределение русского реализма первой половины XIX века в значительной мере диктовалось отталкиванием от литературных норм и вкусов предшествующего периода. С одной стороны, это было стремление отделить своего героя от господствовавших и уже опошленных идеалов романтизма как французского, так и отечественного. С другой стороны, давало себя чувствовать стремление не просто отойти от признанных ложными литературных норм, но вообще выйти за пределы литературы, прорвать все условности искусства и найти пути к лежащей за его пределами действительности. Таким образом, отрицались и определенные, уже опошленные, нормы искусства, и само искусство как таковое. Создавалась ситуация, позже образно воссозданная Блоком в «Балаганчике»: *Даль, видимая в окне, оказывается нарисованной на бумаге. Бумага лопнула. Арлекин полетел вверх ногами в пустоту»1. Этот постоянный порыв врываться за пределы текста, введя в искусство не образ действительности, а самое действительность как таковую, был в принципе обречен на нереализацию, так как все, вводимое в пространство искусства, немедленно само превращалось в искусство. Художественное проникновение во внехудожественное пространство неизбежно оставалось лишь нереализуемым порывом. Возникает антитеза. Резкое изменение представлений о сущности и задачах искусства неизбежно приводило к перестройке системы сюжетов и персонажей. Общая особенность русской литера1

блока. Собрание сочинений в 8 тт. М.; Л., 1961. Т. 4. С. 20.

==446

20. M. Лотман

туры проявлялась в том, что результатом этого делалось изменение положительного героя. «Положительный герой» предшествующего литературного периода, возведенный в ранг типического персонажа эпохи, подвергался критической оценке. Пересмотр этот, как правило, имевший характер полемического «разоблачения», осуществлялся определенным образом: литературный персонаж выводился за пределы самой литературы и превращался в героя реальной жизни, сталкивающегося не с литературными сюжетами, а с действительностью. Введенный в действительность персонаж оставался наделенным чертами создания литературы, не способного вырваться за пределы вымысла и адекватно реагировать на реальность. Поэтому в литературе широкой популярностью пользуются сюжеты столкновения жизни и романтического ее отражения. Эта сюжетная проблема решается в двух планах: с одной стороны, жизнь осуждается как нечто низменное, неспособное подняться до своих же собственных идеалов; с другой — сами эти идеалы подвергаются сомнению как лишенные корней, связывающих их с подлинной реальностью. Если в первом случае предметом осуждения становится пошлость существующего, то во втором удар направляется против мнимых, лишенных связи с жизнью, псевдоидеалов. Идеальной моделью становится Дон-Кихот с его принципиальной неспособностью

отличить действительность от художественного вымысла. При этом активизируются обе стороны этого традиционного образа: вызывающая насмешку неспособность понять жизнь и адекватно ее воспринять и, одновременно, возвышение над жизненной пошлостью. Герой предстает то в комическом, то в трагическом облике, его неспособность поладить с реальностью делает его одновременно жалким и возвышенным. Такой подход позволяет писателям, в зависимости от разнообразия их позиций, показать в двойном освещении мечтателя-романтика, идеалиста-революционера, носителя идеалов будущего или же донкихотствующего борца против реальности во имя недостижимых химер. Эта поддающаяся столь различным толкованиям модель могла накладываться на многообразные планы реальности —

«Человек, каких много» и «исключительная личность»

==447 политический, общественный, литературный, что давало возможность как писателю, так и его аудитории очень широко трактовать отношения литературного героя и действительности. Поэтому образ Дон-Кихота выступает как многооценочный, освобождающий как писателя, так и читателя от заранее данных догматических истолкований. Возникает антитеза человека «исключительного», воплощающего в себе черты романтической личности, и человека, стоящего на почве реальности, во всей разновидности его характеров: от путешественника во «Фрегате Паллада» Гончарова до героев «Детства. Отрочества. Юности» Л. Н. Толстого. «Романтический герой» предстает при этом в двойном освещении:, с одной стороны, в своем самосознании он противостоит реальной действительности, третирует ее как пошлую и стремится погрузиться в запредельный жизни поэтический мир. С другой стороны, сам он — воплощение романтической «банальности» и его стремление возвыситься над «пошлостью жизни» представляет собой проявление этой же самой пошлости. Поэзия же реализуется как смелое погружение себя в «непоэтическую» жизнь. Такой подход в принципе базировался на полемическом отталкивании от романтизма. Он не только мог существовать лишь наряду с романтизмом, но, более того, вопреки своим намерениям, продлевал активное бытие романтизма. Так, «Бювар и Пекюше» Флобера своим полемическим пафосом, возможно, в не меньшей степени способствовал культурной активности романтизма, чем романы Гюго. Полемика, если она наполнена художественной силой, может не только уничтожать, но и парадоксально наполнять новой жизнью те явления, с которыми борется. В этом смысле длительное существование романтизма в русской и французской литературе XIX века отчасти обязано энергии и таланту борцов с этим же романтизмом. Борьба с романтизмом отливалась в форму борьбы с литературностью литературы. Слово «искусство» начинало осознаваться в семантической связи со словом «искусственность». Отсюда борьба за художественность искусства принимала форму борьбы против «художественности», облекалась в стремление заменить «художественность» непо-

==448

Ю. M. Лотман

средственной жизнью. В области жанра это реализовывалось в порыв замены «жанровой условности» якобы неорганизованными кусками реальности: рассказ вытеснялся очерком, лирика — дневником; «писатель» — «мемуаристом», «очеркистом» — непосредственным свидетелем событий, а не творческим их создателем. Этот «бег от искусства» шел по тем же дорогам, по которым прежде совершался бег от романтизма, и так же приводил не к исчезновению искусства, а к его расцвету. Громогласные декларации, отрицавшие искусство как таковое, фактически подменяли направление удара: разоблачению подвергались лишь те формы искусства, которые нельзя было непосредственно отождествить с жизнью. Так, например, у Гаршина художник ставит своей задачей изобразить рабочего — «глухаря», грудь которого выполняет роль наковальни. Ужас реальности заслоняет искусство и как бы отменяет его необходимость. Однако непосредственная жизнь неспособна раскрыть свой собственный ужас с той силой, с какой это делает ее художественный двойник. Только нарисовав «глухаря», герой Гаршина понимает ужас жизненного положения того, кого он рисует. Показательно, что рассказ Гаршина о том, что его герой вообще бросает искусство ради непосредственного изменения жизни, завершается скептической фразой о том, что в этой сфере он успеха не достиг. Таким образом, отрицание искусства логически превращается в его прославление2. Показательно, что в сложном диалоге между литературой и живописью, который развертывался в русском искусстве, начиная со второй половины XVIII века, очевидную победу одерживает живопись, а именно портрет. Он оказывает доминирующее воздействие не только на саму живопись, но и на словесные искусства: лирика насыщается мемуарной портретностью. Однако эта «мемуарность» принципиально отличается от романтического автобиографизма. Художественное «я» не делается, как это было у романтиков, центром субъективного миросозерца2

Такое построение было как бы перевернутым отражением романтизма, в котором прославление искусства логически приводило к его отрицанию.

«Человек, каких много» и «исключительная личность»

==449 ния. Наоборот, оно само превращается в объект социального анализа. Не художник смотрит на внешний мир (или на себя в зеркале самонаблюдения), а мир глазами художника и его аудитории наблюдает его самого. В этом смысле типично развитие автопортрета, который так же, как лирика натуральной школы, становится отражением объективной действительности в зеркале искусства.

Такой поворот эволюционного движения подготавливал переход к автобиографическим романам и психологической прозе в ее разновидностях — Толстого и Достоевского. Принцип превращения искусства — в зеркало для самонаблюдения, с одной стороны, и в научный социально-психологический анализ — с другой, завершает эволюцию русского реализма середины XIX века от дневника и лирической поэзии к роману и широким историко-эпическим полотнам. При всем резко ощутимом читателем отличии романов Толстого и Достоевского, очерков Гончарова и Тургенева, они отмечены глубокой типологической общностью, которая остро чувствовалась именно чуждым западноевропейским читателем второй половины XIX века. Русский же читатель в первую очередь воспринимал отличия художественного видения мира Толстого и Достоевского, Тургенева и Гончарова. Для западного читателя все это складывалось в единый образ «русского романа». Новый этап начался в прозе Чехова. Отрыв от традиции, начавшейся натуральной школой, оформленной Толстым и Достоевским настолько, что, казалось, отделиться от нее в рамках русской литературы совершенно невозможно, позволил Чехову взглянуть на русскую литературу свежим, отчужденным взглядом, занять двойную позицию: естественного продолжателя русской литературной традиции и вне ее находящегося общеевропейского писателя. Чехов противоречиво соединял самую высокую степень «русскости» с позицией изумленного иностранца. Для него привычное сделалось чужим, вызывающим не только гнев (что было в традиции русской литературы), но гамму отчуждения — от трагедии и удивления до смеха. Особенность же Чехова заключалась еще и в том, что действительность тем сильнее воспринималась как чужая, 15—

==450

Ю. M. Лотман

чем острее переживалась кровная, родственная с ней связь. Чехов предвосхищал формулу Блока: «и мир опять предстанет странным», связывая этим «обе полы времени». Когда-то еще Достоевский пророчил, что в русской литературе всемирность и национальность сольются, но осуществить это пророчество удалось только Чехову, писателю, пожалуй, наиболее далекому от Достоевского. Чехов показал возможность соединения двух принципиально различных путей, и оба эти пути оказались пророческими предсказаниями дорог, по которым пошла русская литература начала XX века.

Один из этих путей шел через возвышение прозы до поэзии, другой — через снижение поэзии до прозы. Эти возможности ощущались уже во второй половине XIX века, но там они воспринимались как несовместимые антитезы. В новую эпоху они сделали попытку слиться в нераздельном единстве. Основной пафос прозы Чехова — в совмещении таких традиций искусства, которые прежде представлялись несовместимыми. Причем, с каждой из них стиралась пыль традиционных предрассудков предшествующей культуры. Перенесение на прозу критериев, органичных для поэзии, связано было с одним существенным результатом: переводимость поэзии всегда труднорешимая проблема. Художественная проза находится в вечном колебании между принципиальной переводимостью художественной речи и столь же принципиальной непереводимостью поэтического слова. Эта двойная позиция делает прозу мостом между различными формами словесного искусства. Маяковский когда-то в воображаемом разговоре с Верленом писал: «Я раньше Вас никогда не читал А нынче вышло из моды. И рад бы читать — не поймешь ни черта По-русски — дрянь переводы». Конечно, такой воображаемый разговор с любым из французских прозаиков был бы просто невозможен.

«Человек, каких много» и «исключительная личность»

==451 Таким образом, столкновение литератур высвечивало своеобразие того места, которое искусство занимает в каждой из них, в первую очередь, в отношении искусства к внехудожественной действительности. В результате можно заметить, что пересечение двух крупных литератур может активизировать одну из тенденций: литература, испытывающая влияние, может в определенной мере стирать черты своего своеобразия, усваивая мировой опыт. С другой стороны, столкновение с инолитературной традицией может быть катализатором самосознания своей собственной природы. «Свое» делается заметнее и значимее, отражаясь в зеркале «чужого». Таким образом, Чехов оказался как бы зеркалом сложного переплетения культурных традиций на рубеже двух эпох и вместе с тем катализатором литературных процессов. Эта сложность чеховского пути определила разнообразие его интерпретаций. Как бы повторяя в новых исторических условиях судьбу Пушкина, Чехов одновременно самый всемирный из русских писателей и самый русский из всемирных. 15*

==452

00.htm - glava19

Η. Α. Вердеревская О РАЗНОЧИНЦАХ Какое содержание вкладывается обычно в понятие «разночинец»? Чаще всего оно служит для определения социального происхождения человека: разночинец — выходец из недворянской среды, человек, родившийся в семье священника или дьячка, лекаря, журналиста, мелкого лавочника, реже — ремесленника или крестьянина. Так, разночинцами называют поэта В. Тредиаковского (сына священника), журналиста Полевого (сына купца), цензора Никитенко (отпущенного на волю крепостного) и других известных в истории русской литературы лиц не дворянского происхождения. В этом смысле слово употребляют Чехов («Что писатели-дворяне брали у природы даром, то разночинцы покупают ценою молодости») и Воровский («Базаров — парвеню, Базаров — человек из низших «податных» сословий, Базаров — разночинец»). Это значение слова «разночинец» вошло в употребление значительно раньше XIX и начала XX веков. Так, И. Нордстет, составитель «Словаря российского с немецким и французским переводами», переводит слово «разночинец» на немецкий и французский языки, как «не дворянин», «не имеющий благородного происхождения»1. В опубликованном в журнале «Библиотека для чтения» за 1847—1848 годы ромайе А. Дюма «Записки врача», действие которого происходит в канун Французской революции, слово «разночинец» использовано для перевода понятия «принадлежащий к третьему сословию», «простолюдин». Даже в некоторых юридических документах первой половины XIX века встречаемся мы с этим, ставшим для нас употребительным, значением слова: «Купечеству и вообще всем разночинцам, не имеющим дворянского звания»2... 1

Нордстет И. Словарь российский с немецким и французским

переводами. Ч. II. СПб., 1782. С. 694. 2

Иванов П. Обозрение прав и обязанностей Российского купечества и вообще всего русского среднего сословия. Ч. I, M., 1826. С. 136. Здесь Иванов передает содержание указов 1816, 1823, 1824 годов.

О разночинцах

==453

Однако и юридическое, и конкретно-историческое содержание термина «разночинец» иное, значительно более узкое, — и чтобы иметь представление о том, какое место в структуре русского сословного государства занимали разночинцы, (...) необходимо как познакомиться с предысторией этой исключительно своеобразной и важной для исторического развития русского общества социальной (сословной) группы, так и установить более точное значение термина. Обратимся вновь к словарям. Разночинец, по определению В. Даля, — «человек не податного состояния, но без личного дворянства и не приписанный ни к гильдии, ни к цеху»3. Энциклопедия Брокгауза и Ефрона, вышедшая в конце XIX века, трактует понятие «разночинец» следующим образом: «В общежитии под Р. разумеют лиц, которые в силу полученного ими образования, исключены из податного состояния»4. В определении снова подчеркнут факт исключения из податного состояния и указан еще один существенный признак — образование.

Как возникла в России социальная группа, характеризующаяся этими признаками? Почему сочетание этих признаков приобрело качественную значимость в истории русской культуры? Вернемся к XVIII веку, к сословной структуре русского дворянско-помещичьего государства. В 1785 году, в царствование императрицы Екатерины II, были изданы сословные жалованные грамоты. «Ими — пишет В. О. Ключевский, — завершилось образование русских сословий, начатки которого кроются в самом возникновении древнерусского государства»5. Основную массу сельского и городского населения России составляли податные сословия. Лица, к ним принадлежащие, были обязаны платить подать и другие виды государственных налоговых обложений; а поскольку за исправность этих платежей отвечала сословная групповая организация (сельская община, ремесленный цех, купеческая гильдия), то каждый человек «податного состояния» с момента рождения приписывался к общине, гильдии или 3

Даль В. Толковый словарь. Т. 4. M., 1935. С. 39. (Курсив наш. — Η. Β.)

4

Брокгауз и Ефрон. Том XXVI. СПб., 1899. С. 179—180.

5

Ключевский В. О. Сочинения в 8-ми томах. Изд. соц. экономической литературы. Том VI. M., 1959. С. 276.

H. A. Вердеревская

==454 цеху. На податные сословия падала и рекрутская повинность. В отличие от податных сословий дворянство, занимающее в России XVIII века привилегированное положение, было сословием служилым: вместо подушной подати дворяне были обязаны государству личной службой, военной (в качестве солдата или офицера) или гражданской (в качестве чиновника). До 1762 года эта служба была обязательной. Дворянское происхождение давало человеку на государственной службе ощутимые преимущества, оговоренные законом; только дворяне имели право в Российской империи владеть крепостными. Не принадлежало к податным сословиям также и духовенство. В сословной структуре русского общества XVIII — первой половины XIX века полностью сохранялось феодальное подчинение интересов отдельной личности интересам сословной группы. Жизнь человека была предопределена изначально его принадлежностью к гильдии, цеху, сельской общине (не говоря уже о крепостном крестьянстве). Ограниченная территориально пределами города и села, подчиненная гильдийным, цеховым, общинным установлениям, имеющим силу закона и зафиксированным в законах, эта жизнь была менее всего благоприятна для проявления любой личной инициативы — кроме инициативы наживы и предпринимательства. Человек «податного состояния» не имел права распоряжаться собой. Многократно подтверждается правительственными указами закон, запрещающий мещанину отлучаться из города без «вида» (указы 1743, 1791, 1803, 1805, 1811 годов). Переселяться из одной губернии в другую мещанин мог лишь «испросив увольнения от своего общества в том, что на нем никакой казенной общественной повинности не осталось». Мещанину иногороднему, проживающему в столице, в случае просрочки паспорта (дававшегося не более чем на три года) мог быть дан билет для свободного проживания на 6 месяцев, «по прошествии коих ни под каким видом более не делается им отсрочек»; да и это послабление не могло быть применено в годы рекрутских наборов6.

6

Иванов П. Обозрение прав и обязанностей Российского купечества и вообще всего среднего сословия. Ч. I. M., 1826. С. 136, 184.

О разночинцах

==455

В истории России немало случаев, когда принадлежность человека к «податному состоянию» становилась источником трагедии. Так было с А. В. Кольцовым. (...) Другой пример, столь же трагический, — судьба талантливого прозаика Я. П. Буткова, примыкавшего к натуральной школе. Мещанин Саратовской губернии, он подлежал сдаче в рекруты, избавиться от рекрутчины смог лишь с помощью издателя Краевского, «коммерсанта от литературы», давшего ему деньги на покупку «рекрутской квитанции» и тем самым закабалившего. Бутков умер в крайней нищете, в больнице для бедных. Громадное различие было в сословном Российском государстве в положении человека «податного состояния» и «благородного» дворянина: различие не только в том, что дворяне владели крепостными (дворянин мог и не иметь ни состояния, ни поместья), различие в правах личности. Перед дворянином был путь государственной службы. Перед дворянином были раскрыты двери всех учебных заведений. Дворянин освобождался от телесного наказания. Дворянин конца XVIII — XIX веков (после «Указа о вольности дворянства») мог полностью располагать собою, служить или не служить, жить в городе или в деревне, свободно передвигаться по стране и за ее пределами, заниматься науками или искусствами. Законы дворянской империи давали ему на это право. Но кроме дворян и лиц духовного звания, существовали в России конца XVIII — начала XIX века люди, не платящие подушной подати, не верставшиеся в рекруты и «не приписанные ни к гильдии, ни к цеху». Это и были разночинцы. В начале XVIII века слово «разночинец» употребляется в деловых бумагах для наименования особой социальной группы, весьма пестрой по своему составу. Сюда входят: нижние придворные чины (повара, конюхи и т. д.); нижние статские чины, т. е. канцелярские служители, переписчики, не имеющие младшего, четырнадцатого «классного» чина табели о рангах; отставные нижние военные чины, т. е. бывшие солдаты и матросы, отслужившие двадцатипятилетнюю службу. Впоследствии к разночинцам причислялись дети всех поименованных выше лиц, дети

H. A. Вердеревския

==456 церковнослужителей, не пошедшие в духовную службу, дети личных дворян, а также дети мещан и купцов, получившие образование и в силу этого исключенные из податного состояния7. С самого начала разночинцы были поставлены по сравнению с другими недворянами в особые условия, которые никак нельзя назвать привилегированными, но которые тем не менее максимально способствовали формированию именно в этой среде недворянской интеллигенции. Разночинцы, как и все не дворяне, люди «подлого происхождения», не имели права владеть крестьянами, а вплоть до манифеста 19 февраля 1861 года — и землей. Не принадлежа к купечеству или мещанству, они не занимались ни торговлей, ни ремеслами. Они могли иметь собственность в городах (быть домовладельцами), но не могли владеть ни фабриками, ни заводами, ни лавками или мастерскими8. Но, в отличие от купца, мещанина или государственного крестьянина, разночинец не принадлежал «к податному состоянию» и, следовательно, имел такую степень личной независимости, какой не имели ни купец, ни мещанин, ни тем более крестьянин, Мы уже говорили, что только неподатные сословия и лица, в том числе и разночинцы, обладали в России XVIII—XIX веков правом свободного проживания, свободного передвижения по стране, имели постоянный паспорт. Более того, принадлежа, как и дворяне, к «служилому», а не податному сословию, разночинцы не только имели право, но и обязаны были учить своих детей, ибо учение в XVIII веке приравнивалось к государственной службе. Уже в XVIII веке существовали особые классы и школы «для разночинцев», в том числе и классы при дворянских корпусах; разночинцы имели право учиться в Московском университете с момента его 7

См. об этом: Вульфсон Г. Н. Разночинно-демократическое движение в Поволжье и на Урале в годы первой революционной ситуации. Изд. Казанского ун-та, 1974. Вульфсон указывает, что разночинцы были выведены из податного состоянии к 60-м годам XVIII века. С. 38—40. 8

«Кто в городе в мещанство не записан, мещанским промыслом не должен промышлять, под опасением законного взыскания»^. Цитируется по книге: П. Иванов. Обозрение прав и обязанностей Российского купечества... Ч. I. С. 28.

О разночинцах

==457

создания, что же до сыновей мещан, купцов, вольноотпущенных, то они причислялись к разночинцам только в силу полученного ими образования9.

До 40-х годов XIX века человек, являющийся по происхождению разночинцем, становился, как правило, правительственным чиновником. Дело в том, что разночинцы и дети разночинцев обладали правом вступать на государственную службу — правом немаловажным, если учесть, что еще со времен Екатерины II чиновничество превратилось в замкнутую касту, доступ в которую человеку «податного состояния» законом был запрещен10. Это был путь в среду привилегированных, в среду дворянскопомещичьей элиты. Для многих он оканчивался на первых ступенях: не имеющий гимназического или тем более университетского образования, не обладающий протекцией, сын канцелярского служителя, мелкого чиновника, учителя или лекаря должен был до производства в 14-й чин прослужить в канцелярских служителях 8—12 лет; естественно, что часто этим все и ограничивалось. Таков был путь «мучеников 14-го класса» — выриных, башмачкиных, девушкиных. Но даже «мученики 14-го класса» делали первый шаг, отделяющий их незримой чертой от «подлого народа»: они становились личными дворянами, в словоупотреблении того времени — «благородными». (...) Чиновники статские становились потомственными дворянами, если достигали 8-го классного чина: они, вместе со своими законными детьми, «в вечные времена лучшему старшему дворянству во всяких достоинствах и авантажах равно почетны быть имеют, хотя бы они и низкой породы были»11. 9

В университетах мещане и купцы могли обучаться только как вольнослушатели, лишь получение диплома давало им соответствующие права. 10

Согласно существовавшему в России законодательству, принимались в гражданскую службу: дворяне; сыновья личных дворян; сыновья офицеров и чиновников; сыновья ученых, художников, учителей; сыновья канцелярских служителей. Категорически запрещалось принимать в гражданскую службу детей купцов, мещан и крестьян, кроме получивших образование. Полный свод Законов Российской империи. Т. III. СПб., 1903. С. 6. 11

Цитируется по книге: Романович-Славатинский А. Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостного права. СПб., 1870. С. 21.

H. A. Вердеревская

==458 «Табель о рангах», таким образом, широко раскрыла дверь, через которую члены всех общественных классов при посредстве чина могли входить в шляхетство. Все фендрики и констапели, а впоследствии прапорщики и мичманы и др. обер-офицерские чины с их потомством, все коллежские асессоры с их потомством сделались потомственными дворянами, все гражданские чины низших шести классов сделались личными дворянами. Дворянство почти слилось с офицерством и бюрократией»12 — пишет об этом процессе автор фундаментального исследования по истории русского дворянства профессор Киевского университета А. В. Романович-Славатинский. Можно сказать и обратное: бюрократия (то есть чиновничество) стремилась к слиянию с дворянством. Литература первой половины XIX века отразила эти процессы становления нового, военного и чиновничьего дворянства. Капитан Миронов происходил из солдатских детей, но, став офицером, приобрел права потомственного дворянина, и его дочь Маша — дворянка, хотя и бесприданница. Любопытно место, какое занял в литературе этого периода образ асессора: выскочки, рвущегося в высшие сферы или упивающегося новыми для него возможностями, — возможностями столбового

дворянина, владельца крепостных душ, «лучшему старшему дворянству» равного. Так рождается зловещая фигура асессора у Радищева («Путешествие из Петербурга в Москву», глава «Зайцеве»), гротескно-комическая — коллежского асессора, «майора» Ковалева у Гоголя («Нос»). Безродного выскочку Молчалина Фамусов ... пригрел и ввел в свое семейство, Дал чин асессора и взял в секретари — и Молчалин уже легко берет одну за другой ступени чиновничьей карьеры, обходя родовитого и образованного Чацкого. Так разночинцы по происхождению и в конце XVIII века, и в первых десятилетиях XIX века пополняли массу чиновничества и либо оставались на низких его сту12

Романович-Славатинский А. Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостного права. СПб., 1870. С. 24.

О разночинцах

==459 пенях безымянными винтиками государственной машины, либо шли вверх по ступеням чиновничьей карьеры к власти, богатству, а в отдельных случаях к титулу. В этой борьбе за право подняться как можно выше по ступеням «табели о рангах» «безродным» помогала существующая в России петровских времен система производства в чин, при которой образование приравнивалось к государственной службе и получение диплома давало будущему чиновнику очень большие привилегии. Лица, окончившие курс университета действительными студентами, то есть без защиты кандидатской диссертации, вступали в гражданскую службу в чине 12го класса, кандидаты — в чине 10-го класса, окончившие курс гимназии с отличием — в чине 14-го класса, без предварительной выслуги13. Дворянская империя нуждалась в образованных чиновниках! «Кроме знаний сомнительного достоинства, — пишет Д. Писарев в статье «Наша университетская наука», — университеты дают своим слушателям еще права, которых достоинство вовсе уж не сомнительно. Кто не идет в университет как в храм науки, тот идет в него как преддверие карьеры. Для бедного и незнатного человека университет составляет кратчайшую дорогу к чинам, к почестям, к большому жалованью и, следовательно, ко всем благам и наслаждениям жизни. В этом обстоятельстве, говорю я, нет ничего утешительного. Это значит только, что одна коронная служба считается у нас прочным обеспечением»14. В течение многих десятилетий иного пути, кроме чиновничьей карьеры, для разночинца практически не существовало. (...) Для того, чтобы разночинец нашел свое место в обществе, свои пути, чтобы понятие «разночинец» приобрело свое сегодняшнее конкретно-историческое значение, чтобы началась выработка разночинной идеологии, нужна была прежде всего сама возможность независимого существования. Появилась она в России не ранее второй четверти XIX века. До этого времени «свободных профессий» 18

Полный свод Законов Российской империи. Т. III. СПб., 1903. Статья 57. С. 12.

14

Писарев Д. И. Сочинения в 4-х томах. Т. П. ГИХЛ. М., 1955. С. 186—187.

==460 H. A. Вердеревская в России не было. Интеллигент «низкого» происхождения, равно как и беспоместный дворянин (а положение такого дворянина практически не отличалось от положения разночинца), могли найти средства к существованию только на государственной службе. Это относится даже к писателям XVIII — начала XIX века: Ломоносов и Тредиаковский служили и получали за это жалованье. Кантемир был посланником, Сумароков — директором театра, Державин — личным секретарем императрицы15. Только Пушкин посмел сказать о поэзии «мои деревеньки», но и для него, величайшего поэта земли Русской, эти «деревеньки» не могли быть надежным, а тем более единственным источником существования. Другие профессии умственного труда, не связанные с государственной службой, появились или стали доступными для разночинцев еще позднее. Выпускники медицинских факультетов становились врачами (лекарями, как говорили в то время) в армейских гарнизонах, а по выходе в отставку получали казенное место в провинции, с жалованьем едва достаточным для скудного существования. Частная практика была мало развита, и ею занимались по преимуществу иностранцы, домашние врачи богатых помещиков. Гувернерство тоже долгое время оставалось исключительно привилегией иностранцев, они же содержали частные пансионы; русской грамоте в дворянских семьях обучали крепостные савельичи и недоучившиеся кутейкины. Профессура первых университетов была немногочисленна. С конца 30-х — начала 40-х годов XIX века положение изменяется. По-прежнему абсолютное большинство выпускников гимназий и университетов оседают в канцеляриях, ищут «хлебного места» за департаментскими столами. Попрежнему карьера чиновника остается для человека с образованием самой почетной и самой выгодной. Но появляются и другие пути, еще очень неверные, еще очень тернистые, на которые устремляется какая-то часть русского «мыслящего пролетариата». Обычной фигурой гувернера или приходящего учителя, дающего уроки в частных до16

Первым человеком «свободной профессии» в истории русской культуры следует считать Н. И. Новикова — журналиста, издателя.

О разночинцах

==461 мах, — репетитора, становится русский, имеющий диплом об окончании университета. Развитие издательского дела порождает спрос на работу переводчиков — переводы и репетиторство становятся обычным заработком, позволяющим думать о высшем образовании без «казеннокоштного содержания» юношам из малообеспеченных семей. С появлением больших «коммерческих» журналов — сначала

«Библиотеки для чтения» Сенковского, затем «Отечественных записок» Краевского и некрасовского «Современника» — коренным образом изменяется положение литератора. Черновая журнальная работа — обзоры, статьи, переводы — становится возможным источником существования. Источник этот на первых порах более чем скуден, труд литератора, даже талантливого, приносит гроши. И все же теперь он оплачивается. Белинский не мог бы стать властителем дум в 20-х или 10-х годах XIX века: ему нечем было бы прокормиться. Скудная выдача в журнальной кассе уничтожила горькую необходимость государственной службы или меценатства. Так начинает формироваться в России армия разночинцев 40—60-х годов, людей, стоящих во мнении помещика или преуспевающего чиновника едва ли выше лакея и безусловно ниже французского парикмахера; людей, ютящихся по «углам», дешевым петербургским квартирам, знающих, что такое протертые сапоги, поношенная одежда и вечная угроза голода. От прочей бедноты, населяющей темные петербургские кварталы, от мастеровых, чернорабочих, «вольной» господской прислуги они отличаются только одним: образованием. Но, в отличие от своих сверстников с университетскими дипломами, делающих успешную карьеру в департаментах и канцеляриях, они ищут для себя иной путь: путь свободного интеллектуального труда. Писарев очень точно определил положение разночинца в русском обществе 40—60-х годов XIX века словами «мыслящий пролетариат». В эту армию «мыслящего пролетариата» уже с 40-х годов вливаются не только «безродные». Беспоместный дворянин, отказавшийся от чиновной карьеры и не имеющий иных источников существования, — это тот же разночинец. В истории русской

==462 H. A. Вердеревская культуры и общественной мысли такими разночинцами — без кавычек — были Некрасов (в 40-е годы). Слепцов, Михайлов, многие землевольцы и народовольцы. В литературе — Нагибин («Противоречия» Салтыкова-Щедрина), Тихон Тросников («Жизнь и похождения Тихона Тросникова» Некрасова), позднее — Рахметов. В 60-е годы «мыслящий пролетариат» встал во главе русской общественной мысли. «Мальчишки», «нигилисты», «свистуны» выросли в глазах русского образованного общества в реальную силу, которую можно было поносить и ненавидеть, но не считаться с которой было нельзя. Новая, разночинная идеология, со всеми ее слабостями и крайностями, просчетами и даже нелепостями "— вроде отрицания эстетики и проповеди вульгарного материализма Бюхнера и Фохта — была поистине благотворна для развития русской науки, русского искусства, русской философии.

==463

00.htm - glava20 Б. Ф. Егоров

СЛАВЯНОФИЛЬСТВО, ЗАПАДНИЧЕСТВО И КУЛЬТУРОЛОГИЯ Среди различных способов классификации культур можно выделить также антиномию утверждающая—разрушающая культуры. Речь идет об отношении носителей культур к существующему в данном месте и времени статусу, к существующей культуре. Приятие ее, слияние осуществляется при первом варианте (утверждение), и, наоборот, носители разрушающей культуры отрицают существующую, стремятся ее уничтожить, в связи с неприятием ее основ. Собственно говоря, утверждающая культура и есть сам существующий статус, а в его недрах (иногда с помощью постороннего влияния) может возникнуть культура враждебная, противостоящая господствующей, стремящаяся к ее разрушению (ср. ленинское учение о двух культурах в каждой национальной культуре). Относительная длительность существования общества способствует созданию разветвленной, глубоко укоренившейся культуры. Традиции, память о прошлом, «заветы предков» становятся решающими. Утверждающая культура оказывается традиционалистской. Усиливается семиотичность, наращивается вторичная и даже третичная знаковость (знак знака и знак знака знака и т. д.): бумажные деньги, чеки, облигации, ордена и ленты и т. д. Традиционализм и семиотичность не только вытесняют первозданность, первоосновность чувства, вещей, поступков. Они еще приводят к своеобразному лицемерию1, так как культурные нормы из-за своей древности, знаковости и обобщенности часто не отвечали современным, естественным, индивидуальным потребностям. 1

Следует отличать лицемерие от лжи: лицемерие — частный случай лжи; ложь — вообще утаивание или искажение, а лицемерие — утаивание истины с помощью сообщения прямо противоположного истине факта.

==464

Б. Ф. Егоров

Многие интеллигентные чиновники XIX века как тяжелую внешнюю обязанность воспринимали необходимость посещения церкви и соблюдения основных религиозных обрядов. Унифицированная форменная одежда и почти унифицированный выходной костюм мужчины были невыносимы в жаркую пору, особенно в южных губерниях. Как бы ни ненавидел крестьянин своего помещика, он должен был перед ним низко кланяться и ломать шапку и т. д. и т. п. Следует оговориться, что традиционализм и семиотк'!ность сами по себе еще не являются обязательными первопричинами лицемерия. Они могут существовать в честном виде (например, церковный обряд для верующего). Но лицемерие обязательно связано с семиотичностью, ибо лицемерящий должен показывать знаки противоположных истинным чувств или мыслей (традиционализм присутствует здесь как воспитание, научение). Животный мир с примитивными семиотическими системами не знает лицемерия: животное может сдерживать истинные чувства в силу

необходимости, но оно никогда не будет выражать противоположные чувства. В этом отношении Л. Толстой не прав, приписывая Холстомеру лицемерие, хотя бы и благородное: «Мерин же нисколько не любил этого чесанья и только из деликатности притворялся, что оно ему приятно» («Холстомер», гл. II). Лицемерие — привилегия человеческого общества, и чем культура данного общества более традиционалистская и более семиотичная, тем больше возможностей для «расцвета» лицемерия (впрочем, в умеренных дозах лицемерие, очевидно, необходимая принадлежность всякой культуры2: этические нормы, этикет, одежда и т. д. — всегда включают элементы лицемерия: без такого «умеренного» лицемерия невозможны были бы официальные отношения, вообще, общество не могло бы существовать, оно бы развалилось под натиском сиюминутных страстей и настроений индивидуумов). Особенность русской истории заключается, пожалуй, в том, что различные бурные акции (татарское иго, деяния Иоанна Грозного, Смутное время, никонианство, крестьян2

Интересно было бы найти критические «размеры» (проценты?) лицемерия, превысив которые общество становится разлагающимся, лживым.

Славянофильство, западничество и культурология

==465 ские восстания, реформы Петра I и т. д.) не давали укрепиться традиционализму, перепахивали и обрубали его корни, способствуя разрушению утверждающей культуры. Правда, вплоть до XIX века самые первоосновы феодальной культуры: православие, самодержавие, сословная иерархия не были выкорчеваны, а новшества лишь наслаивались на фундамент, по-прежнему обрастая семиотичностью. Так, петровские преобразования, уничтожив некоторые «лицемерные» формы боярского бытия, создали еще более мощные знаковые структуры с обильной дозой лицемерия, начиная с табели о рангах и кончая внедрением в быт западноевропейских норм и предметов. Издавна, однако, возникал протест против традиционализма, семиотичности, лицемерия. В феодальный период вначале крайними видами протеста были деяния юродивых и «разбойников». Но они не посягали на некоторые первоосновы, например, на религию. Затем появятся более разнообразные формы разрушения культуры, индивидуальные и коллективные. Но наиболее негативные виды протеста, когда происходит отрицание всей существующей культуры, возникнут лишь в середине XIX века («нигилизм»). Тогда все аспекты культуры, независимо от сословных особенностей, подверглись критике и отрицанию: быт, одежда, этика, искусство, иногда даже наука. В предельном, условно говоря — «базаровском», варианте отрицание совершается чисто негативно, без замены какой-то формы новой структурой: речь идет именно о разрушении старой структуры. Следует подчеркнуть, что первоначальная антисемиотичность, антилицемерность нигилизма довольно быстро обросла своими знаками, минус-знаками прежней культуры. Нестриженые головы и небритые лица, нестандартная и помятая одежда, развязность манер вначале были признаком свободы от этикета, признаком естественности, органичности жизни. Но затем они, эти признаки, становились как бы обязательными для нигилиста, возникала необходимость, долженствование. Подобные явления происходили и на наших глазах в виде битников и подражающих им юнцов (свитеры и штаны нарочно рвались, мялись, пачкались для придания им соответствующего якобы «натурального», а на самом деле весьма искусственного, знакового вида). Очевидно, органичным

==466

Б. Ф. Егоров

для человеческого общества является именно семиотичность, и никакие самые радикальные попытки уничтожить знаковость не могут иметь успеха. Разрушение культуры возможно и позитивным способом, т. е. заменой старых идей и форм новыми. Эти новые формы могли существовать в рамках социальной или локальной периферии или даже быть заимствованы извне. Таковы были «западнические» замены в петровскую эпоху. Далеко не всегда здесь ставился вопрос о восстановлении первозданных смыслов и об уничтожении знаковости; возможна была простая замена одних знаковых структур другими. Существовал и другой позитивный тип: исправление пороков в рамках существующей культуры. Таковой была славянофильская идеология. В конце николаевского царствования (1840-е гг.) официально утверждалась в качестве господствующей традиционная культура русского самодержавно-крепостнического строя, культура весьма зрелая, сильно окаменевшая и олицемерившаяся. Даже самым молодым ее формам, созданным в петровское время, было 120—150 лет, что соответствует приблизительно пяти-шести поколениям (вполне достаточный срок для закрепления традиций), не говоря уже о тысячелетней культуре феодальной формации в целом. Вполне понятно, что интеллигенция, слой, всегда ищущий истины и переосмысливающий знаковые системы, активно боролась с этой культурой. Чисто негативных, т. е. крайне радикальных форм борьбы оппозиция пока, в силу ряда общественно-политических причин, еще не достигла: таковым станет нигилизм шестидесятых годов (очевидно, крайняя негативность может возникнуть значительно позже промежуточных и позитивных форм борьбы: необходима глубокая обветшалость существующей культуры и глубокая же кризисность позитивных попыток замены, чтобы оппозиционеры полностью ушли в отчаянный вандализм деструктуризации). В сороковых же годах XIX века борьба русской интеллигенции против существующей феодальной культуры велась в позитивном варианте, точнее, в двух позитивных вариантах, очень интересных для культурной типологии: в западническом и славянофильском.

Славянофильство, западничество и культурология

==467 Недифференцированная (в таком смысле) передовая культура предшествующей эпохи (декабристы, Пушкин, «любомудры») резко разделилась в сороковые годы на два русла. И протест против крайностей «западничества» предшественников и современников, и страх перед «западническими» тенденциями развития России, и тесная связь с патриархальным бытом способствовали своеобразному традиционализму славянофилов, который отнюдь не толкал их к разрушению феодальной культуры в целом, а наоборот, в конечном счете делал их защитниками этой культуры. Славянофилы выступали не столько за разрушение культуры, сколько за возврат к ее живым истокам, за разрушение ложных напластований, как петровских и послепетровских, так и допетровских. Главные объекты критики для славянофилов были именно лицемерие и чрезмерная семиотичность современной культуры, поэтому они ратовали за глубинную сущность явлений против мертвящего формализма; против казенных юридических норм и законов общества за естественные народные обычаи и народное мнение; против знаковости за жизненную первозданность. Так, Хомяков, при всей его глубокой религиозности, резко отрицательно относился к застывшей догматике и обрядности православной церкви. Любопытна, например, неоднократно повторявшаяся им мысль, что храмы строятся и службы совершаются не для Бога, а для живых людей. Любопытно и отрицание им скульптурных фигур святых («похоже на кукол»3). Характерна также его, Хомякова, неоднократная насмешка над горячо любимой матерью: она получила в подарок два камешка с некоей святой горы, которые клала в кружку для питья: один камень — для дневного питья, другой — для ночного; Хомяков притворно ужасался и говорил, что люди перепутали и положили другой камень; мать страшно гневалась, требовала разбора, пока сын не признавался, что шутит4. 3

Запись в дневнике В. И. Хитрово от 21 июля 1850 г. — ГИМ, отдел письменных источников. Ф. 178. № 2. Л. 65.

4

Воспоминания M. A. Хомяковой (дочери) об отце. Там же. № 1. Л. 35—35 об.

==468

Б. Ф. Егоров

В этой борьбе, особенно в борьбе против семиотичности за жизненную первозданность, к славянофилам был очень близок Гоголь и очень далек представитель «официальной народности» С. П. Шевырев с его иерархическими социальными представлениями, с пафосом «хорошего тона» светского общества и т. д. Белинский был совершенно прав, озаглавив памфлет на Шевырева «Педант», хотя и был односторонен в критике.

Однако противоречивость славянофильской идеологии (традиционалистская борьба с консервативным традиционализмом) приводила и ее носителей к педантизму. А педантизм в конечном счете связан с лицемерием, ибо ведет к формалистическому соблюдению закостенелых обычаев. Известно, как ревностно старались многие славянофилы носить древнерусскую одежду. Она настолько оказывалась искусственно созданной (никто такую уже не носил), что К. Аксакова народ принимал за персиянина, по словам Чаадаева (Герцен, IX, 148). Было анекдотично, когда Хомяков, являясь в петербургских гостиных в своем «русском» костюме5, ночи напролет говорил по-французски (он прекрасно владел французским и английским). Педантизм распространялся и на человеческие отношения. Памятен рассказ Герцена о встрече на улице с К. Аксаковым, который, ценя и любя Герцена, все-таки по идейным соображениям вынужден был чуть ли не навсегда распрощаться (там же, 163). Педантичны рассуждения Хомякова после смерти жены о необходимости вдовцу соблюдать нечто вроде «духовного монашества» (иными словами, телесная неверность покойнице возможна, но нельзя «прилепляться сердцем уже ни к какой женщине»6). Поразителен также следующий эпизод. При известии о процессе над петрашевцами у Хомякова «вырвалось досадное выражение, что он готов скорее пожертвовать своими 5

Вот типичный костюм Хомякова, по записи В. И. Хитрово в дневнике от 17 сентября 1848 г.: гости «изумлялись все костюму Алексея Степановича и бороде его: он был в своей славянке, в пунцовой рубашке без галстука и вместо жилета на нем была поддевка» — ГИМ. Ф. 178. № 2. Л. 39—39 об. Славянка — мурмолка, шапка. 6

Запись в дневнике В. И. Хитрово от 29 января 1852 г. ГИМ. № 178. № 2. Л. 87.

Славянофильство, западничество и культурология

==469 детьми, чем видеть их безбожниками и безнравственными либералами»7. Или такое противоречие. С одной стороны. Хомяков протестовал против формализма и бездушной обрядности современной церкви, с другой — он чрезвычайно педантично соблюдал все посты. В январе 1858 г. на вечере у князя В. А. Черкасского вдруг оказалась только скоромная пища, а был пост, вспомнили об этом слишком поздно. Ради Хомякова послали срочно в соседнюю гостиницу, там нашлась только холодная соленая рыба. Поев этой рыбы. Хомяков тяжело заболел воспалением легких, был при смерти, почти месяц пролежал в постели8. Таким образом, традиционалистский педантизм оборачивался своей дурной стороной: славянофилы ратовали против чрезмерной семиотичности и против лицемерия современного общества, но сами в быту усиливали такие формы, которые лишь укрепляли, а не разрушали семиотичность и лицемерие. Интересно, что царское правительство, подозрительно относившееся к славянофилам, немалое внимание при различных запретах обращало на внешние знаки. Александр II не разрешил императрице пригласить Хомякова в Зимний дворец, предполагая, что тот может явиться в русском костюме. Во время грозы, сгущавшейся над славянофилами после запрета «Московского сборника» (1852), московский генерал-губернатор граф А. А. Закревский приказал им сбрить бороды. * *

Западники типологически близки соратникам Петра I или христианским миссионерам среди народов неевропейской цивилизации: они хотели полностью заменить одну культуру другой, привозной. Конкретно они пытались разрушить русскую феодальную культуру с помощью западноевропейской, т. е. буржуазной культуры первой половины XIX века. 7

Там же, запись от 14 мая 1849 г. Л. 47 об.

8

Воспоминания М. А. Хомяковой. — ГИМ. Ф. 178. № 1. Л. 46.

==470

Б. Ф. Егоров

Любопытно, однако, что разрушение и замена — деяния, не автоматически сплетенные: возможно подчеркивание или одной, или другой акции, и тогда создаются несколько отличные друг от друга варианты культурных систем. Если акцент ставится на разрушении, то на первое место выдвигается освобождение от лицемерных догм и норм во всех областях жизни. Это та сторона западнической идеологии, от которой протягиваются нити к шестидесятникам, в гом числе и к крайним шестидесятникам — «нигилистам». И в научной сфере (произведения Герцена, Бакунина, Грановского, Белинского), и в художественной (Тургенев, Герцен, Некрасов, Огарев, Панаев, Кудрявцев, Дружинин) звучит пафос свободы и естественности как в социально-политическом, так и в культурнобытовом смыслах. Свободные мнения, свободные поступки, свободные чувства, их естественность и искренность становятся идеалом. В пафосе простоты и натуральности наблюдается даже некоторое смыкание со славянофилами и Гоголем. Недаром Гоголь так одобрительно отозвался о «Письмах об Испании» Боткина, где идеализованно прославляется антисемиотичность и антииерархичность испанских обычаев, органическая простота и естественность испанцев (Гоголь, XIII, 359, 363). А в предельном случае западнический разрушительный вариант приводил к расшатыванию и ликвидации вообще норм и обязанностей. Нужно учесть, что таких предельных случаев было немного, но они существовали как опасная и тревожная тенденция. Такова известная черта М. Бакунина — гипертрофированный эгоизм, представление о собственной личности как о поднявшейся над бытом, поэтому освобожденной от бытовых обязанностей (например, от отдачи долгов). В. П. Боткин был безответственным человеком по отношению к женщинам (сам признавался: «принимать на себя ответственность за судьбу женщины — помилуй Бог!»9). Тургенев долго не мог ему простить бездумного совращения своей кузины Е. А. Хрущевой: ее ранняя смерть, в 22 года, наступила, вероятно, не без воздействия морального удара10. Впрочем, сам Боткин явился 9

Письмо к И. С. Тургеневу от 17 февраля 1853 г. Переписка В. П. Боткина и И. С. Тургенева. М. ; Л„ 1930. С. 33. ι° См. об этом там же. С. 343—348.

Славянофильство, западничество и культурология

==471 жертвой «западнической» эмансипации чувств: его московский приятель Л. соблазнил и затем бросил сестру Боткина, Марию Петровну; хорошо, что нашелся другой приятель, расчетливый Фет, который за очень большое приданое согласился на женитьбу11. Подобные черты совершенно невозможны в славянофильской культуре, да, впрочем, и среди большинства западников (Белинский, Герцен, Грановский, Огарев, Тургенев и др.). Это — тенденции не здорового ядра буржуазной культуры, а уже кризиса, распада ее, т. е. разрушавшегося ее варианта. Если же акцент у западников ставился на замене культуры, то жесткое следование нормам другой культуры приводило к педантизму, подобному славянофильскому, но совсем в ином роде. У славянофилов педантизм проявлялся в традиционалистской сфере, у западников, как это ни парадоксально, — в области свободы мнений и чувств. Пафос свободы и равенства мог обернуться нормативным требованием свободы и равенства в отношении себя или близких. Таковы многочисленные яростные споры по улаживанию отношений между Белинским и Бакуниным (Белинский, XI, 160 и след.). Таковы настойчивые требования Белинского к невесте, чтобы именно она приехала к нему в Петербург (а не он к ней в Москву) для свадьбы (XII, 184— 237). Фактически именно друзья настояли на женитьбе Боткина, ибо сам он не слишком жаждал получить в жены модистку с Кузнецкого Моста; но друзья как бы морально заставили его жениться; акция оказалась очень неудачной (Герцен, IX, 255—262). Сходство со славянофилами наблюдалось у некоторых западников и относительно педантизма быта и одежды. Только у славянофилов суть заключалась в мелочном следовании древнерусским обычаям в еде, одежде, режиме дня, а у западников — обычаям европейским. Боткин во Франции стремился педантично подражать французам, в Англии — местным жителям. Тургенев писал кн. В. А. Черкасскому 9(21) июля 1858 года: «Вы спрашиваете меня о Боткине, я его оставил в Лондоне уже почти совсем превратившегося ИРЛИ, 11 Переписка В. П. Боткина с братом Дмитрием. 9029. Ыб. 66; письма 1856—1857 гг.

==472

Б. Ф. Егоров

в англичанина: носит пестрый пиджак, в 6 часов ездит по Rotten Row верхом, подпрыгивая на рыси — и превосходно сквозь зубы выговаривает — Oh yesl» (Письма, III, 228). Широко известно также рабское подражание И. И. Панаева последним новинкам парижской моды. Таким образом, и в разрушительном варианте, и в «сменном» наблюдается типологическое сходство культур западников и славянофилов, несмотря на существенные отличия, но все-таки сходства больше в «сменном» аспекте, так как славянофилы были плохими «разрушителями». Педантическая же догматичность «сменного» варианта прослеживается и в той, и в другой группировке. Между прочим, немалое типологическое сходство можно отметить в искусстве и — особенно — в критике у западников и славянофилов. «Сменный» пафос идеала, утопические черты этого идеала, яростная нормативность в борьбе за идеал, — все это создает, при весьма существенных различиях в идеологии и в идеале, сходные структурно-функциональные свойства систем: конструирование идеала по принципу долженствования (в противопоставлении сущего и должного), накладывание жестких нормативных требований (опять же по принципу должного) на художественные тексты при их критической оценке, что способствует усилению антиисторических черт в критическом методе. Можно и в этом отношении с западниками и славянофилами сравнить Гоголя 1840-х годов, особенно его «Выбранные места из переписки с друзьями», где утопический идеал и нормативность чрезвычайно ярко выражены (только не в критическом, а в публицистическом варианте). Кстати, углубление историчного мышления у Белинского и Герцена, наоборот, ослабляло указанные черты 12

12

Для уточнения следует оговориться, что нормативность существует в любой мировоззренческой системе, Но нормативность нормативности рознь. Нормативность, связанная с реалистическим и историчным мышлением, предполагает представление о существовании, синхронно и диахронно, других мировоззренческих систем, нуждающихся в оценке со стороны, но не должных искажаться наложением на изучаемую систему своей нормативной сетки. В тексте же статьи подразумевается как раз искажающая, антиисторичная нормативность.

Славянофильство, западничество и культурология

==473 Понятно, что нормативность легко может соединиться с иронией по отношению к инакомыслящим. Но, казалось бы, педантизм и нормативность несовместимы с автокритикой, с самоиронией. Однако не было, кажется, ни одного западника, лишенного чувства юмора применительно к друзьям, даже к самому себе. Причем насмешке подвергалась и нормативность. Известен, например, эпизод, когда Белинский читал Герцену свою обзорную статью «Русская литература в 1841 году», основную часть которой составлял диалог между А, выражавшим позицию Белинского, и ограниченным его оспаривателем Б; четкие нормативные оценки А легко побеждают аморфные вялые суждения Б. Герцен остроумно высмеял такую «игру в поддавки». На вопрос Белинского, как понравилась статья, Герцен ответил: «Очень, все что ты говоришь, превосходно, но скажи, пожалуйста, как же ты мог биться, два часа говорить с этим человеком, не догадавшись с первого слова, что он дурак?» — «Ив самом деле так,

— сказал, помирая со смеху, Белинский, — ну, брат, зарезал! ведь совершенный дурак!» (Герцен, VIII, 289). Самокритика и самоирония по существу являются антиподами педантизма и антиисторической нормативности, ибо такая нормативность как бы заранее предусматривает всего одну, собственную точку зрения как единственно правильную, истинную; носитель этой точки зрения присваивает себе функцию чуть ли не Господа Бога, т. е. судьи непогрешимого и законодательного. А ирония всегда раздваивает оценки, предоставляет возможность учесть другое, противоположное мнение13. Ирония — спутник смелости и открытости, оптимистической веры в здоровье и силу своей системы, которая (система) не погибнет, а лишь укрепится при предоставлении наблюдателю не только истинной, глубинной оценки, как правило положительной, но и противоположной, иронической (самоирония возможна в двух вариантах: или псевдообличение достоинств, чаще всего в виде подчеркивания крайностей достоинств, т. е. тех крайностей, когда достоинства оказываются на грани перехода в недостаток, или же псевдовосхваления недос13

О раздвоении точек зрения при иронии в художественном тексте см.: Успенский Б. А. Поэтика композиции. М., 1970. С. 137— 138, 166.

==474 Б. Ф. Егоров татков; следовательно, в любом случае ирония затрагивает какие-то действительно уязвимые места системы). Самоирония как признак силы предполагает не только смелость обнажения своих изъянов для посторонних, но и возможность исправления. Итак, у западников ирония и самоирония существовала как обязательный признак. Она входила в систему как определенная часть ее, но без гипертрофии. Переполненность культуры иронией означает другую крайность — разрушение идеала и нормативности вообще, выдвижение релятивизма и цинизма как ведущих черт мировоззрения. Такие крайности возникнут в России во второй половине XIX века, при начале распада западнической культуры (в литературном варианте это творчество Н. Успенского, И. Кущевского), и особенно широко распространятся в начале XX века (см., например, наследие «сатириконцев»). Впрочем, начало распада можно отнести и к эпохе западников и славянофилов, если учесть уникальное творчество О. Сенковского. Славянофильская культура не была однородной в отношении к иронии. Связанная с крестьянсконародной средой феодального периода, их культура, естественно, содержала мало оснований для иронии, ибо народная культура патриархального, так сказать, эпического периода жизни была, как правило, монолитной, сингуляристской, содержащей единственную точку зрения и допускавшей самоиронию в микроскопических дозах14 (кстати сказать, не тесной ли близостью к патриархальной крестьянской культуре объясняется нелюбовь Л. Толстого к насмешке и иронии?). 14

M. M. Бахтин считает (см. его замечательную книгу «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса». М., 1965. С. 15), что для средневекового народного праздничного смеха характерны карнавальность, двойственность оценок, равенство всех перед насмешкой, в отличие от сатиры нового времени, где автор ставит себя вне осмеиваемого. Но, во-первых, Бахтин явно преувеличивает меру всеобщности средневекового карнавала, весьма ограниченного и социально, и

хронологически, — раз или два в году, а, во-вторых, очень многие сатирики нового времени смеются над всем миром, т. е. и над собою (ср. опять же опыт русского предреволюционного журнала «Сатирикон»). Все-таки массовые эпидемии сатиры и иронии характерны для эпох разложения культур (в социальном эквиваленте: для рабовладельческой, феодальной, буржуазной), а не эпох становления и развития.

Славянофильство, западничество и культурология

==475 Такие фанатические глашатаи славянофильства, как Ю. Самарин, совершенно были лишены даже намека иронического отношения к своей системе. То же можно сказать о братьях Киреевских. У И. Киреевского антиироничность усугублялась еще трагедийностью сознания, слабой верой в успешное поступательное развитие славянофильства. А если ощущаешь близость конца, возможность крушения самых дорогих идеалов, то, конечно, не до иронии. Совершенно другим человеком оказался Хомяков. Будучи от природы живым и насмешливым, он еще и мировоззренчески отличался от И. Киреевского твердой оптимистической верой в скорый успех своего дела. Отсюда такое обилие смеха, шуток, иронии в жизни у Хомякова, о чем пишут все мемуаристы. Не щадил он и крайностей своей системы. В числе первоапрельских розыгрышей, вообще любимых Хомяковым, был такой. Киреевские получили письмо, якобы от Чаадаева, где автор сообщал о намерении вернуться от католицизма к православию (Хомяков, 1900, 8, 93). Киреевские пришли в восторг от победы истинной веры над ложным мудрствованием незаурядного человека, не скрывали ликования, и были очень огорчены, узнав о шутке. Элементы иронии можно найти и у молодого К. Аксакова: В. П. Боткин писал П. В. Анненкову 14 мая 1847 года: «<С.> Соловьев до того вчитался в летописи и старые грамоты, что усвоил язык их; он свободно говорит им и пишет. Из шутки завел он на нем переписку с <К·> Аксаковым. В одном обществе Аксаков читает одно из «посланий» к нему Соловьева. Вдруг Иван Киреевский, бывший тут, с негодованием восстает, как сметь употреблять язык, на котором написаны наши священные книги, для писания шутливых записок; это так возмутило его, что он сделался болен»16. Так что в целом, противостоя западнической культуре как сингуляристская и антиироничная, славянофильская система в лице Хомякова и раннего К. Аксакова содержала интересное исключение, частично сближавшее ее с западничеством. ι5 «П. В. Анненков и его друзья». СПб, 1892. С. 539.

==476

00.htm - glava21 Б. Ф. Егоров

НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ РУССКИХ СЛАВЯНОФИЛОВ НА ФОНЕ ЯПОНСКОГО ТРАДИЦИОНАЛИЗМА Казалось бы, Россия и Япония существенно отличаются по всем главным параметрам: география, история, созданный географией и историей национальный характер. В самом деле, если учитывать не исключения из правила (а таких исключений в многоликой России необычайно много), а массовую типичность явлений, то в географическом аспекте бросаются в глаза самые основные антиномии (всюду далее слева — Россия, справа — Япония):

необъятность пространства; низменность, равнинность; «тихие» геофизика и метеоусловия.

ограниченность, компактность; преобладание гор; тайфуны, землетрясения, извержения вулканов.

Эти антиномические феномены оказали громадное воздействие на историю, национальный характер, причудливо повлияли на эстетические принципы (считаю, например, что в искусстве обоих народов создавались как бы компенсаторные, противостоящие внешним факторам методы; «разреженность» пространства и событий вела к насыщению подробностями: детализированные картины и статуи, большие, подробные романы и поэмы, заросшие сады и парки; а японская обильная «скученность», наоборот, обуславливала господство малых жанров в литературе, стиль «одного угла» в живописи, разреженность предметов в саду).

Некоторые особенности русских славянофилов...

==477 В истории России, по сравнению с Японией, было больше насильственных и переменчивых акций: введение христианства, впоследствии — борьба с ересями и расколами; татаро-монгольское иго; крепостное иго; зверства Иоанна Грозного, Смутное время, реформы и репрессии Петра I и т. д. Такие акции расшатывали и уничтожали прочность институтов, традиционализм, преемственность. Отсюда вытекают контрасты социально-культурного и национально-характерного толка:

— расслабленность, «женственность» характера; — ослабленность всех связей (типична пословица «До Бога высоко, до царя далеко»): 1) социально-политическая и вообще ценностная иерархия отдалена, она

слабо проникает «внутрь» человека; 2) национальное, культурное, семейное « беспамятство » ; 3) ослабленная честь и честность.

мужественность, собранность; компактные и прочные связи: 1) пространственная скученность создает наглядную иерархию, она «пропитывает» человека; 2) память нации, рода, семьи; 3) честь родовая и личная.

Правда, крестьянская жизнь с ее повторяемостью событий, природной цикличностью, способствовала укоренению обычаев и традиций. Кроме того, развитие и просвещение русского дворянства и купечества XVIII—XIX веков значительно углубило и упрочило понятия и чувства чести и честности, да и вообще понятия и чувства культуры, традиции, исторической и родовой памяти и т. п., но, с другой стороны, массовый миграционный поток (меньший — из одной части страны в другую, больший — из деревни в город) чудовищно разрушал вековые культурные традиции, продолжая варварские тенденции

==478 Б. Ф. Егоров предшествующих эпох, и подготовил миллионы безосновных, безрелигиозных, безнравственных люмпенов, благодатную почву для большевистских экспериментов XX века: этот поток смял и почти уничтожил традиции, культуру, честь, честность. С величайшим трудом нация освобождается сейчас от смертельно болезненного развала. В средней трети XIX века, в период расцвета славянофильства страшные «люмпенские», циничные буржуазно-мещанские тенденции лишь в виде зародышей существовали в русской жизни, однако они обратили на себя тревожное внимание именно мыслителей славянофильского круга и близких к ним групп. Показательно, что именно славянофилы стали типологически наиболее близкими — из всех русских группировок — к японскому традиционализму, и даже шире — к консервативной идеологии вообще. Они соединили консервативно-традиционалистские интенции, существенные для крестьянства, с дворянско-интеллигентским патриотизмом и вообще с культурно-исторической памятью. Подчеркнем наиболее характерные с этой точки зрения славянофильские принципы. Защита социально-политического статуса кво, иерархии, традиционализма. Культ древних народных обычаев, ценностное превышение обычая над законом. Превышение общего (государственного, общественного) над частным, индивидуальным.

Глубокий патриотизм с элементами ксенофобии (но А. Хомяков — наиболее «открытый» чужому среди славянофилов, он ратовал за заимствование, усвоение нужного стране, главным образом — достижений западной технической цивилизации; живостью, любознательностью, творческой энергией изобретателя и интерпретатора Хомяков противостоит сосредоточенной «абстрактной» самоуглубленности и своеобразному фатализму И. Киреевского; Хомяков был практиком, прагматиком, преуспевающим сельским хозяином-помещиком, в отличие от теоретического Киреевского; сходна антиномия более абстрактного Конст. Аксакова и практичного его брата Ивана). Культ своей, отечественной религиозной культуры (православие «выше» и перспективнее по сравнению не

Некоторые особенности русских славянофилов...

==479 только с нехристианскими конфессиями, но и с католичеством и протестантизмом). Неприхотливость, простота во всем, нелюбовь к пышности и роскоши, пропаганда традиционного крестьянского быта и народной одежды (это близко к японским принципам ваби и саби). Ненавязчивое учительство с помощью притч и загадок. Внимание к детям, к воспитанию в духе традиционализма, в сердечной семейной обстановке, а ни в коем случае не в учебных пансионах и военных школах, вне родного дома. Все эти особенности легко сопоставляются с аналогичными чертами японского традиционализма. Специфически русские аспекты учения славянофилов (некоторые из них, впрочем, при усилии тоже могут сравниваться с соответствующими японскими явлениями): культ крестьянской общины; критика государственного бюрократизма и засилия «немцев» в верхнем эшелоне власти, нелюбовь к казенному Петербургу; борьба с философским рационализмом и материализмом; элементы панславизма; подчинение эстетики и искусства социально-политическим задачам — не ослабляют обилия сходных черт и контуров подобных систем. Сходство двух идеологий, созданных в совершенно различных геополитических и исторических условиях, наводит на мысль о типологическом единстве консерватизма вообще и о его, так сказать, общечеловеческом происхождении. А специфические акценты, аналогично расставленные и распространенные именно в этих двух культурах (скажем, достаточно большая доля ксенофобии), могут быть истолкованы, объяснены и похожими именно для данных народов геополитическими свойствами: и Россия, и Япония много веков сохраняли свою окраинность, отгороженность от других стран, что было немыслимо, например, для государств и народов Западной Европы.

==480

00.htm - glava22 Б. Ф. Егоров ЭВОЛЮЦИЯ РУССКОГО ЛИБЕРАЛИЗМА В XIX ВЕКЕ: ОТ КАРАМЗИНА ДО ЧИЧЕРИНА Рассматриваются, главным образом, социально-политические аспекты либерализма, являющиеся в XIX веке основными, экономические, теологические, философские, эстетические аспекты привлекаются лишь попутно. Под либерализмом понимается идеологический комплекс, аксиологической вершиной которого является свободная личность. На этой вершине, а иначе можно сказать — на этом идеологическом фундаменте, основано все желаемое социально-политическое здание: общество и государство служат свободной личности; господствуют экономические свободы и частная собственность, свобода вероисповеданий, свобода слова, терпимое отношение к «чужому»; предпочитаются, в противовес революционным ломкам, мирные и постепенные реформы. Либерализм противостоит любым видам тоталитаризма, подчиняющего личность каким-то общим, надличностным структурам, противостоит консерватизму как противнику реформ и революционному радикализму, проповеднику быстрых и коренных перестроек. Демократизм XVHI века содержал в себе целый ряд либеральных черт, это на многие десятилетия обуславливало контакты и даже сближение либерализма и демократизма, вплоть до появления либерально-демократических партий. Но радикализация демократизма в XIX веке, сближение его с социализмом (а в социализме всегда имеются черты тоталитаризма) начинало отталкивать от него либерализм, возникали споры, конфликты, даже враждебность. Истоки либерализма обнаруживаются в жизни основных государств Западной Европы со времени Реформации (Англия, Франция, частично — Германия), но расцвет его относится к XIX веку, когда и сам термин

Эволюция русского либерализма...

==481 получил всеобщее распространение. В XIX веке идеи либерализма стали широко культивироваться во всем западном мире, включив Соединенные Штаты Америки, Италию, Скандинавию и другие страны и регионы. Русский либерализм ориентировался на западные образцы, его идеалом становилось устройство парламентских государств Запада, поэтому русские либералы были, как правило, убежденными западниками. Но не обязательно космополитами, наоборот, западники, как правило, были патриотами. Это не парадокс. Патриотизм и теоретически не противостоит либерализму: личность свободно выбирает, в свете своих умственных и сердечных привязанностей, наиболее близкие и ценные для себя объекты: семью, друзей, отечество... Даже такой матерый западник, как И. С. Тургенев, всегда оставался, пусть и с оговорками, патриотом. Из видных либералов, кажется, только В. П. Боткин был космополитом, да и тот в конце жизни стал рьяным патриотом, но уже, увы, в катковском духе, перестав быть либералом.

В России либерализм оказался несравненно более слабым, сравнительно с западным, вначале (с конца XVIII — начала XIX века) из-за прочного положения давящего на него самодержавно-деспотического строя, а со второй половины XIX века из-за все более мощного и радикального демократического движения, сближавшегося с социализмом. Демократы явно затмевали либералов. Поэтому, как правило, либералы слабо противостояли самодержавию, а многие русские либералы даже были в большей или меньшей степени монархистами (или, по крайней мере, сторонниками политической централизации). Еще более слабым оказался в XIX веке либерализм в бюрократических слоях царской администрации (братья Дмитрий и Николай Милютины, граф П. А. Валуев, граф М. Т. Лорис-Меликов). Следует также учесть, что, в отличие от стран Запада, где главными инициаторами либерального движения были представители третьего сословия, в России почти весь XIX век, до 1870—1880-х годов включительно, господствующим сословием, в недрах которого воспитывались и существовали либералы, было дворянство: этим 16—

==482

Б. Ф. Егоров

объясняется и наличие сословных пристрастий у таких честных либералов, как Б. Н. Чичерин, и бытование весьма слабых стимулов в дворянских кругах, которые способствовали бы развитию либерализма. Частые периоды социально-политической стагнации или даже репрессий обуславливали поправение нестойких либералов, а иногда и их переход на крайне консервативные и даже «тоталитарные» позиции (М. Катков, В. Боткин). С другой стороны, некоторые славянофилы хотя и оставались в целом консерваторами, но частично сближались во второй половине XIX века с либералами (И. Аксаков, А. Кошелев, кн. В. Черкасский). Они не были, подобно старшим славянофилам, тесно связаны с православной церковью, культивировавшей соборность, общинность, в ущерб самостоятельному развитию индивидуальностей. А католическая церковь, постоянно занимавшаяся проблемами личности, недаром привлекала внимание некоторых либералов, начиная со сложного, т. е. отнюдь не «чистого» либерала П. Чаадаева. В целом, однако, либералы были достаточно далеки от религиозных проблем. Еще одна характерная особенность слабого русского либерализма XIX века — отсутствие групп и партий. А если таковые начинали образовываться (например, тверская группа левых либералов перед 1861 г. или Петербургское губернское земство в 1866), то правительство «разгоняло» их, вплоть до

ссылок. Зародышами партий выступали, впрочем, редакционные, в журналах и газетах, кружки, ученые общества, домашние салоны. И все-таки главными генераторами и проводниками либеральных идей, а также их практического осуществления были отдельные лица. Выдающиеся личности своим влиянием как бы заменяли партийную эффективность, но зато они демонстрировали предельную сложность как своего мировоззрения, так и передачи наследия последующим поколениям. Личности привлекали и внимание специалистов. Любопытно, что при наличии весьма обширного круга исследований о русских либералах имеется очень мало трудов о группах и об общих путях развития русского либерализма (мы не касаемся обзорных работ и учебников, посвященных социально-политической жизни России), а если авторы и рас-

==483

Эволюция русского либерализма... сматривают какие-то общие проблемы, то все же их монографии распадаются на «медальонные» главы об отдельных либералах. Таковы, например, книги Дерека Оффорда и Анджея Валицкого1. У истоков независимой, личностной общественно-политической мысли России стоит Н. М. Карамзин, фигура настолько сложная, что невозможно его зачислить ни в либеральный, ни в консервативный лагерь; допустимо говорить лишь об элементах либерального мышления. Карамзин чрезвычайно высоко ценил честь и достоинство человека и весьма настороженно относился к правам и возможностям массы; возможно, что глубокое убеждение в недискуссионной ценности для России самодержавного правления тоже базировалось у Карамзина на предпочтении сильной личности царя сомнительным прерогативам народа: «Самовольные управы народа бывают для Гражданских Обществ вреднее личных несправедливостей или заблуждений Государя»2. Вероятно, именно в свете «самодержавной» концепции Карамзин не принимал либерального идеала относительно широких социально-политических свобод для человека, ибо считал эту мечту нереальной или даже опасной и вырабатывал такой идеал свободы, которую не мог бы отнять у просвещенного индивидуума ни тиран, ни деспотическая власть народа: свободы внутренней, духовной. От талантливой, яркой пропаганды внутренней свободы человека, пропаганды европейского просвещения, 1 D. Offord, Portraits of Early Russian Liberals. A Study of the Thought of T. N. Granovsky, V.P.Botkin, P. V. Annenkov, A. V. Druzhinin and K.D.Kavelin. Cambridge, 1985; A. Walicki, Legal Philosophies of Russian Liberalism. Oxford, 1987. Есть и более обобщающие труды, но они, как правило, посвящены лишь отдельным аспектам либерального движения, временным или тематическим: G. Fischer, Russian Liberalism. From Gentry to Intelligentsia, Cambridge, Mass., 1958; Леонтович В. В. История либерализма в России: 1726—1914. Париж, 1980; Пирумова Н. М. Земское либеральное движение: Социальные корни и эволюция до начала XX века. М-, 1977. 2

Литературная учеба, 1988. №. 4. С. 101. Здесь и далее цитируется известная Записка Карамзина, предназначавшаяся для царской семьи: «О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях» (1811). Далее в скобках после цитаты указывается страница.

1б*

==484

Б. Ф. Егоров

что было характерно для молодого Карамзина, художника и публициста, идет прямая дорога к русскому либерализму средней трети XIX века. А поздний Карамзин, прежде всего автор «Записки о древней и новой России», на первое место уже выдвигает государство; судьба и ценность личностей становится как бы вторичной: «Первая обязанность Государя есть блюсти внутреннюю целость Государства; благотворить состояниям и лицам есть уже вторая» (Карамзин, 119). Только отдельные просвещенные и нравственные лица достойны свободы, для остальных она даже опасна: «... для твердости бытия Государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу, для которой надобно готовить человека исправлением нравственным» (там же, 119). Здесь Карамзин оказывается даже более консервативным, чем будущие славянофилы, хотя в целом от позднего Карамзина протягивается значительно больше нитей к славянофилам, чем к либеральным западникам. Он был противником многих реформ Петра I, ослабивших национально-патриотические и патриархальные устои, противником переноса столицы в Петербург. А что особенно сближает Карамзина со славянофилами, это убеждение в превосходстве установленных веками обычаев над новыми формальными законами, в превосходстве патриархального управления страной над размножающимися новыми бюрократическими структурами. В «Записке» Карамзин преподносит замечательную в ее славянофильской глубине формулу: «Требуем более мудрости хранительной, нежели творческой» (там же, 115). Некоторая многопутность, разноперспективность карамзинских идей продолжала бытовать и у более молодых его современников. Так, среди декабристских планов можно выделить весьма богатый спектр социально-политических идеалов, и, хотя ведущая группа декабристов скорее отличалась нелиберальными принципами (мятежные, насильственные формы осуществления задуманного, уничтожение царской семьи и т. д.), была и среди декабристов, пусть и немногочисленная, группа деятелей либерального толка, из которых особенно выделяется Николай Тургенев. Круг его идей, создававшихся еще в десятых годах, непо-

==485

Эволюция русского либерализма... средственно предвещает многие принципы и содержание либеральных реформ Александра II, совершавшихся почти полвека спустя. Сложную фигуру и до Декабря, и особенно после восстания являл собой П. Я. Чаадаев, один из самых противоречивых русских мыслителей (с ним может сравниться лишь В. В. Розанов). Если поздний Карамзин и будущие декабристы создавали свои концепции в противоречивых и трудных для прогнозов условиях александровского царствования, то, казалось бы, опыт декабристов и довольно однозначная идеологическая жизнь официальных кругов при Николае I могли стимулировать, хотя бы по контрасту, целостные концепции мира у честных и неофициозных мыслителей (так чуть позже и стали развиваться идеи у западников и славянофилов). На первых порах после Декабря, в конце двадцатых годов, во время создания первого «философического письма», Чаадаев тоже был достаточно непротиворечивым мыслителем: он выступал как целостный, чистый западник. Кстати сказать, именно его, а не Карамзина, можно значительно более обоснованно считать первым русским либералом-западником. Чаадаев, при всех колебаниях и поворотах мировоззрения, глубоко и всесторонне ценил человеческую личность, на его аксиологической оси она занимала самое высокое место, царила над всеми социальнополитическими институтами. Уже отсюда возникали ненависть к деспотизму и рабству, презрение к социалистическим учениям и утопиям. Чаадаев высмеивал патриархальный традиционализм славянофилов, а заодно и крестьянства: «основой нашего социального строя служит семья, поэтому русский народ ничего другого никогда и не способен усматривать во власти, кроме родительского авторитета. Всякий государь, каков бы он ни был, для него — батюшка... В нашем представлении не закон карает провинившегося гражданина, а отец наказывает непослушного ребенка»3. Чаадаев же — на стороне права, четкого юри3

Чаадаев П. Я. Полн. собр. соч. и избр. письма. Т. 1. M., 1991. С. 494. Дальнейшие ссылки на это издание даются в тексте, с указанием страницы. Все цитаты приводятся в русском переводе (подлинники — по-французски).

==486

Б. Ф. Егоров

дического закона. В период создания «Философических писем» он вообще идеализировал жизнь и структуры Западной Европы. А в тридцатых годах, не без сильного воздействия критики в свой адрес, а также репрессивных мер, обрушившихся на него за напечатание «философического письма», Чаадаев сменил многие акценты, например, при всем скепсисе и даже иронии по отношению к славянофилам он обнаружил немало точек соприкосновения с ними, прежде всего — в глубоком почтении к христианской религии и церкви, которым он отводил важную духовную, культурную роль в воспитании нации и человека; но если раньше превозносилась роль католичества, то постепенно Чаадаев стал находить те или иные достоинства у православия. Самобытность России и ее противопоставленность Западной Европе, ранее истолковываемые лишь со знаком минус, получают теперь позитивные акценты и т. д. С другой стороны, Чаадаев мог, и наверное не только в записи на память, поиздеваться над русскими либеральными западниками: «Русский либерал — бессмысленная мошка, толкущаяся в солнечном луче; солнце это — солнце Запада» (Чаадаев, 469). Желая быть оригинальным и искренним, Чаадаев, в свете своего психологического склада, слишком часто впадал в парадоксальные крайности и больше отрицал, издевался, чем создавал позитивные творения. Недаром подавляющее большинство его формулировок строятся на негативном фоне: «Социализм победит не потому, что он прав, а потому, что неправы его противники» (там же, 506). Но именно в чаадаевское время, в сороковых годах формировалось целостное, воистину классическое мировоззрение русских либералов-западников: с учетом идей своих предшественников, в том числе и Чаадаева, с отталкиванием от славянофильства, с пристальным вниманием к западноевропейской либеральной мысли. Зарождение либеральной идеологии классического периода произошло в кругу русских историков (Т. Н. Грановский, П. Н. Кудрявцев, К. Д. Кавелин), причем первенство принадлежало Т. Н. Грановскому, историку Западной Европы (в свою очередь, Грановский был духовным учеником Н. В. Станкевича, главного предтечи русского либерализма сороковых годов).

==487

Эволюция русского либерализма... К ним примыкали также В. Г. Белинский и А. И. Герцен, либеральные черты в мировоззрении которых довольно рьяно затушевывались в советской науке, между тем как, например, три главных требования Белинского из его крамольного письма к Гоголю (отмена крепостного права, отмена телесного наказания, выполнение хотя бы тех законов, которые существуют) разделялись всеми либералами. Однако некоторые экстремистские идеи Белинского и Герцена вызывали осуждение Грановского. Но в целом западники до 1848 года выступали как относительно единая группа. Под влиянием Грановского и Белинского создавался более широкий круг либералов-западников в литературной сфере и близлежащих областях (литературная критика и публицистика): И. С. Тургенев, П. В. Анненков, В. П. Боткин, А. В. Дружинин, С. С. Дудышкин и другие.

Каждый из указанных деятелей имел свое лицо и некоторые индивидуальные отличия в воззрениях, но все же можно говорить об общих чертах. Впервые после многих размытых и усложненных побочными выходами идей своих предшественников русские либералы-западники сороковых годов выработали ясный и целостный мировоззренческий комплекс: они верили в человека и боролись за его социальнополитическое и духовное освобождение, верили в победу разума и просвещения, в гегелевский бесконечный прогресс и совершенствование человеческого рода. Либералы-шестидесятники лишь развивали эти идеи сороковых годов применительно к практическим делам пореформенной России, недаром среди них было много не чистых либералов и не чисто ученых, а сочетавших научную деятельность с практической журналистикой и публицистикой (Б. Н. Чичерин, Н. В. Альбертини, К. Н. Бестужев-Рюмин) . Впервые получили возможность либеральных деяний и совсем уже практические люди — царские высокопоставленные чиновники, министры С. С. Ланской, П. А. Валуев, Д. А. Милютин (в конце царствования Александра II — М. Т. Лорис-Меликов). Однако сильное противодействие консерваторов сковывало их действия и намерения, принуждало к компромиссам, а в конце концов к уходу в от-

==488

Б. Ф. Егоров

ставку. Лишь военному министру Д. А. Милютину, благодаря его совершенно уникальным талантам, энергии, человеческому обаянию, удавалось двадцать лет совершать невиданные доселе либеральные преобразования. Но подавляющее большинство либералов и середины, и второй половины века, теоретиков и практиков, лишь уточняло и развивало основные принципы, заложенные учителями, кругом Грановского. Уникальной же на этом фоне выглядела эволюция самого яркого и глубокого теоретика русского либерализма — Б. Н. Чичерина. В ранний период своей деятельности (пятидесятые-шестидесятые годы) он являл собою скорее типического представителя, чем исключение: был убежденным гегельянцем и прогрессистом, ненавистником николаевского деспотизма и придворной камарильи (а с другой стороны, ненавистником социалистов и революционных демократов), защитником прав личности и частной собственности, проповедником независимого суда и т. п. Правда, он тогда уже отличался от соратников по либерализму более жестким схематизмом («доктринерством», как выражались его оппоненты), более сильным централизаторством и антифедерализмом. Среди всех коллег он оказался самым сильным «государственником» (даже сельскую общину в современных ее формах он считал государственным, а не мирским или «товарищеским» учреждением). Но гиперболизация чичеринской «государственности» вплоть до утверждения его вождем «государственной школы» в русской исторической и юридической науке одностороння: при таком акценте не учитывается вся система ценностей ученого, а для него личное,

частное всегда было выше общего: «гражданский порядок, основанный на частном праве, никогда не может поглотиться государством. Средневековый быт представлял одностороннее поглощение государственных начал частными... Но обратное поглощение частных начал государственными было бы еще большею и худшею односторонностью»4. С юных лет склонный к полемике и критике, Чичерин, подобно Чаадаеву, был силен в нахождении уязви4

Чичерин Б. Н. Воспоминания. Москва сороковых годов, М., 1929. С. 90.

Эволюция русского либерализма...

==489 мых мест анализируемого материала, и даже сами творческие, позитивные идеи часто базировались у него на отталкиваниях, на негативных построениях; «...всякое определение есть отрицание», — подчеркивал он5. Чичерин уподоблялся тому художнику, который рисовал белый силуэт, заштриховывая черным окружающий фон. Пожалуй, лишь одно из самых дорогих понятий Чичерина — свобода личности — была как бы изначально позитивна, да и то она в логическом развитии требовала ограничений негативного плана: человек свободно выбирает свои пути, но он не должен стать помехой другому: юридическое право, по Чичерину, ограничивает свободу личности, если она вредит другим, мешает им быть свободными (отсюда можно сделать ценный вывод, что все-таки свобода диктует условия необходимости, а не наоборот, как склонны были считать гегельянству ющие марксисты, превращая свободу в служанку необходимости). Государственные начала у Чичерина тоже как бы создавались на негативной основе: под воздействием внешних сил (варяги, татаро-монгольское иго, западные агрессии) и при отсутствии правовых институтов «снизу». В этом отношении его принципы как бы противостояли органическому, трактуемому как изнутри идущему историческому процессу и прогрессу, что было присуще чисто гегелевским концепциям либералов, подобных Кавелину, и возвращались в доклассический, фактически в долиберальный период русской историософии. Об этом хорошо сказал Н. Л. Рубинштейн: «Схема Чичерина в своих конечных результатах в новой логической форме возвращалась по существу к карамзинскому пониманию государства как действующей силы, как субъекта истории. Поэтому, как и Карамзин, Чичерин объясняет развитие самого государства, его внутренние изменения исключительно действием внешних сил»6. Вообще Чичерин медленно как бы разрушал гегелевскую стройно-поступательную картину мира, представле6

Чичерин Б. Н. Наука и религия. Издание второе, М., 1901. С. 61. Любопытно, что В. Леонтович утверждает «отрицательность» всего либерализма: «...метод либерализма — не творческая деятельность, не созидание, а устранение». (Указ. соч. С. 1.) 6

Рубинштейн Н. Л. Русская историография. М., 1941. С. 310.

==490 Б. Ф. Егоров ние о процессуальности-прогрессивности исторического пути. Он в конце XIX века пришел фактически к маятниково-колебательной и циклической теории, считая, что синтетические периоды сменяются аналитическими, философские эпохи религиозными, а те, в свою очередь, меняются на противоположные. Чичерин утверждал «постоянный процесс созидания и разложения... Таким образом, в силу внутреннего закона, история представляет попеременно эпохи либеральные и периоды единовластия»7. Элементы мифологического мышления приводят Чичерина к повышению в его мировоззрении роли религиозных начал, а также этических. Он всегда учитывал относительную противопоставленность, точнее — независимость экономических и юридических законов от нравственной сферы; право, считал он, имеет дело с внешней жизнью человека, нравственность — с внутренней. Но в конце концов Чичерин стал утверждать, что нравственность ограничивает пользование правами, тем самым негативным образом внося позитивные начала (впрочем, по отношению к нравственности, как и по отношению к свободе, Чичерин прилагал и целый ряд позитивных факторов: вел речь об активности человека в добрых делах, о следовании нравственному императиву и т. д.). Возврат Чичерина к некоторым карамзинским принципам или даже к элементам кантовской этики — уже не в теории, а на практике демонстрирует заметную цикличность самой общественно-политической мысли, а не только истории. Сложные зигзаги исторического пути России, с провалами, перерывами и возвратами вспять могли лишь упрочить циклически-маятниковые историософские принципы внимательного исследователя. Чичерин многое изменил в своих концепциях к концу XIX века (стал более лоялен к третьему сословию, признал необходимость конституции), но, пожалуй, самая разительная и впечатляющая перемена заключалась в разрушении гегелевской органической процессуальное™ и в утверждении возвратных колебаний, когда время из векторного превращается в двустороннее и когда будущее становится практически непредсказуемым. 7

Чичерин Б. Н. О народном представительстве. М., 1889. С. 285.

==491

00.htm - glava23 Б. Ф. Егоров О НАЦИОНАЛИЗМЕ И ПАНСЛАВИЗМЕ СЛАВЯНОФИЛОВ Нельзя сказать, что классическое, раннее славянофильство изучено досконально. Еще больше пробелов в исследовании черт и путей позднего славянофильства, значительно изменившегося по сравнению с ранним. Границу между старшими и поздними славянофилами обычно пролагают по 1861 году, так как

к тому времени ушли из жизни вожди и основатели славянофильства братья Иван и Петр Киреевские, А. Хомяков, К. Аксаков, а начавшаяся эпоха реформ да еще всколыхнувшее страну польское восстание 1863 года внесли большой разброд в славянофильские ряды. Если Ю. Самарин оказался глашатаем дворянских интересов, то И. Аксаков выступил против; если И. Аксаков ратовал за независимость Польши, то кн. В. Черкасский и А. Кошелев стали типичными чиновниками-русификаторами и т. д.1 В рамках небольшой статьи невозможно охарактеризовать все аспекты сложной эволюции славянофилов; целесообразно остановиться на одной, но главнейшей сфере славянофильского мировоззрения — на национальной проблеме. Со споров по этой проблеме и возникло славянофильство И. Киреевского и А. Хомякова, оставалась она первостепенной и в дальнейшем, а с ней тесно связаны и проблемы славянские. История России, как, наверное, и история любой другой страны, характеризуется взлетами и падениями интереса к данной проблеме. Пожалуй, наибольшая интенсификация и напряженность во внимании к национальному фактору создается в двух случаях: при усилении консервативных и деспотических начал в государстве (когда правящие круги великодержавным патриотизмом, нацио1

Сильный разброд в рядах славянофилов после 1861 года хорошо показан в книгах Н. Цимбаева: «И. С. Аксаков в общественной жизни пореформенной России» (М., 1978); «Славянофильство. Из истории русский общественно-политической мысли XIX века» (М., 1986).

==492 Б. Ф. Егоров нальным пафосом оттесняют и заглушают проблемы угнетенной личности, угнетенного сословия, угнетенной нации, а интеллигенция в это время мучительно размышляет над исторической судьбой своей нации, дошедшей до такого состояния) и при межнациональных войнах, когда естественно усиливается интерес к «своему» и «чужому», к национальным различиям, специфике и т. п. Если же обе причины (консерватизм и войны) соединяются, то тем более интенсифицируется внимание к национальным проблемам. В России середины XIX века таких периодов было по крайней мере два: период «мрачного семилетия» — 1848 —1855 годы (европейские революции 1848 года, подавление Венгерской революции в 1849 году, война с Шамилем, подготовка и начало Восточной войны в 1853 году) и середина 60-х годов, характеризующаяся взрывом «польского вопроса». Первый период относится к оживленной деятельности старших славянофилов, второй — к поздним продолжателям. В промежутках же между этими, а также и между другими кульминационными зонами обсуждение национальных и славянских проблем несколько затихало, но никогда не прекращалось. Старшие славянофилы, с оглядкой па некоторые идеи декабристов и в решительном несогласии с «Философическими письмами» П. Чаадаева, впервые в истории русской общественной мысли относительно разносторонне рассмотрели своеобразие отечественной культуры, национального мышления, национального характера в сравнении с соответствующими чертами западноевропейских народов, высоко оценили особенности русской культуры, русской истории; впервые в свете отмеченных проблем заговорили о судьбе и свойствах южных и западных славянских народов, подходили к идее о политических, культурных и конфессиональных союзах.

В связи с этими проблемами в славянофильских и околославянофильских кругах возникли идеи панславизма и русификаторства. В исследовательской литературе, особенно в «антиславянофильской», даже бытовало мнение о глубокой укорененности панславизма в мировоззрении старших славянофилов2. Кроме того, до сих пор су2

См., например: Михайлов А А. Очерки по истории славянофильства 40—50-х годов (панславистские тенденции в раннем сла-

0 национализме и панславизме славянофилов

==493 ществует, и довольно широко распространено, мнение, что старшие славянофилы были шовинистами, стремившимися поставить русскую нацию господствующей над всеми другими славянскими народами. Например, замечательный публицист и общественный деятель Иван Дзюба в своей статье «Пророче слово. Штудп про ф1лософськ1 погляди Т. Г. Шевченка», фактически посвященной теме «Шевченко и Хомяков», объективно показывает коренные отличия поэта от славянофилов, но допускает и явные переакцентировки, считая, что один из главных водоразделов между их позициями заключается в нежелании славянофилов «признать украинский народ особым, самостоятельным народом, так же как и язык и литературу этого народа»3. Однако Хомяков в статье «По поводу малороссийских проповедей» («Русская беседа», 1857, кн. 3) радуется появлению проповедей священника Гречулевича на украинском языке (правда. Хомяков именует его «одним из наречий Русского народа»4), подчеркивает важность самостоятельного развития всех наречий, всех сословий, всех личностей. Конечно, элементы национализма можно найти в трудах Хомякова, по они ничтожны по сравнению, скажем, с откровенно иерархическими декларациями Ал. Григорьева периода его участия в «Москвитянине» (1851 — 1856), вроде следующей из письма к А. Кошелеву от 25 марта 1856 года: «Глубоко сочувствуя, как вы же, всему разноплеменвянофильстве). Тезисы к диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. ЛГУ, 1939; Ковалевский А. И. Общественное движение 30—40-х годов XIX века, М., 1939; Дементьев А, Г. Очерки по истории русской журналистики 1840—1850 гг. M.—Л., 1951. А. Дементьев так сужает проблему: «Сущность славянофильской программы по славянскому вопросу можно определить одним словом: панславизм». (С. 369). Всем этим трудам противостоит «западническая», но научно объективная книга: Пыпин А. Н. Панславизм в прошлом и настоящем (1878), СПб., 1913, — где, однако, славянофилам посвящена лишь небольшая глава, лишенная подробностей. " Кшв, 1986. № 3. С. 139. (Перевод с украинского мой. — Б. Е.) Более разностороннюю характеристику отношений славянофилов к украинской культуре см. в книге: Янковский Ю. Патриархальнодворянская утопия. М-, 1981. С. 106—130. 4

Хомяков А. С. Полн. собр. соч. Т. 3. M., 1900. С. 285.

==494

Б. Ф. Егор(

ному славянскому, мы убеждены только в особенном превосходстве начала великорусского перед прочими и, следственно, здесь более исключительны, чем вы, — исключительны даже до некоторой подозрительности, особенно в отношении к началам ляхитскому и хохлацкому»5. Здесь «вы» — славянофилы, «мы» — «молодая редакция» «Москвитянина». Характерно, что Григорьев в этом письме как раз славянофилов считает сочувствующими равно всем славянам, а себя как бы делает националистом, ценностно возвышающим русских над поляками и украинцами. Справедливости ради следует сказать, что позднее Григорьев совершил значительную эволюцию: в статье «Тарас Шевченко» (1861) он назовет «последнего кобзаря» «первым великим поэтом новой великой литературы славянского мира»6, а в 1863 году, после вспышки польского восстания, в разгар сплошного шовинистического воя реакционной прессы, требующей подавить освободительное движение, он пишет статью «Вопрос о национальностях», где подчеркивает право каждого парода «на самостоятельность существования», на свой язык, свою культуру7. А Хомяков задолго до 1863 года ратовал за национальное самоопределение всех народов. В письме от 21 мая 1848 года к А. Смирновой он наивно надеется на возможность провести всеобщий опрос населения западных регионов страны по поводу самоопределения и на мирное восстановление Польши как самостоятельного государства: «...голоса должны быть собираемы поголовно: дворяне единицами в счете крестьянских единиц, города причислены к деревням (то есть каждое селение определяет свою принадлежность. — Б. Е.) и т. д. Даже отсутствующие могут быть все допущены к подаче голоса письменно в той области, к которой они желают быть причтены. Голоса народные должны быть подаваемы на языке народном, в Польше по-польски, в Литве по-литовски (совершенно непонятно<м> для поляков), в Галиче по-галицки (т. е. почти по-русски). Всякая область должна иметь право при5

Аполлон Александрович Григорьев. Материалы для биографии. Под ред. Влад. Княжнина. Пг., 1917. С. 151. 6

Время. 1861. № 4. С. 637.

7

См.: Якорь. 1863. №5. С. 81.

О национализме и панславизме славянофилов

==495 писаться или к новой Польше, или к соседней державе, или составить отдельную общину под покровительством или без покровительства другой державы (...) Таким образом, будущая судьба славянских народов будет определена ими самими; а, кажется, роду Романовых нечего бояться народного голоса»8. (Как бы не так1 Русские цари так и не дали западным славянам и литовцам свободу самоопределения . ) Интересно, что в «дославянофильский» период в начале 30-х годов в творчестве Хомякова было значительно больше панславистских черт с элементами русификаторства. В стихотворении «Орел» (1832?) поэт как бы призывает двуглавого орла освободить своих зарубежных соплеменников, «младших братьев», от чужеземного ига: И ждут окованные братья, Когда же зов услышат твой, Когда ты крылья, как объятья, Прострешь над слабой их главой. О, вспомни их, орел полночи! Пошли им звонкий твой привет, Да их утешит в рабской ночи Твоей свободы яркий свет! О том, что свободный орел полночи оковал Польшу, здесь нет ни слова. Зато в стихотворении Хомякова «Киев» (1839), относящемся ко времени зарождения славянофильских доктрин, православная святыня собирает вокруг себя отечественных и зарубежных богомольцев, но автор скорбит по поводу отпадения от православия униатских областей Западной Украины: Горе, горе! их спалили Польши дикие костры; Их сманили, их пленили Польши шумные пиры. Здесь Польша выступает врагом, так что панславизм сокращается до конфессиональных границ православия, католические славянские регионы как бы выносятся за скобки. 8

Хомяков А. С. Полн. собр. соч. Т. 8. С. 413.

==496 Б. Ф. Егоров Но на следующем этапе, в стихотворении «Не гордись перед Белградом...» (1847), Хомяков уравнивает всех славянских братьев, вплоть до католической Чехии, и надеется на свободное содружество: Все велики, все свободны, На врагов — победный строй, Полны мыслью благородной, Крепки верою одной! Важно отметить: первое стихотворение не появилось в печати в России при жизни Хомякова; существует версия, что сам Николай I запретил публикацию9; второе стихотворение с трудом прошло сквозь цензурные частоколы; третье было напечатано в России лишь в 1856 году, после смерти Николая I (причины настороженного и даже враждебного отношения царя к любым идеям о союзах славян будут раскрыты ниже). Термин «панславизм» возник в трудах германских, венгерских, австрийских публицистов на грани 30— 40-х годов и был отождествлен ими с понятием «русификаторство»: подавление царским правительством польского восстания 1831 года и, совсем с другой стороны, рост национальноосвободительного движения западных и южных славян с частой оглядкой на Россию как на «старшего

брата» вызывали в самых разных кругах Австрии и Германии, от консерваторов до либералов и демократов включительно, напряженность и русофобские настроения10. Меж9

Путевые письма И. И. Срезневского. СПб., 1895. С. 42.

10

Литература о теме панславизма в европейской публицистике довольно обширна. Ее обзор, как и библиографию научных трудов по теме, см. в статье: Волков В. К. К вопросу о происхождении терминов «пангерманизм» и «панславизм». — «Славяно-германские культурные связи и отношения». М., 1969; однако в этой работе, да и ей подобных, совершенно не затронута тема «Маркс, Энгельс и панславизм», весьма щекотливая для русских марксистов: ведь основатели учения, особенно в молодые годы, не без национального высокомерия относились к западным и южным славянам, спокойно пропагандируя их историческую гибель, то есть растворение в более цивилизованных, более «прогрессивных» нациях; см., например, в статье Ф. Энгельса «Борьба в Венгрии» (1849) рассуждение о наличии в Австрии трех революционных наций — «носителей поогресса»: немцев, поляков, венгров; «всем остальным, — продолжает Энгельс, — боль-

0 национализме и панславизме славянофилов

==497 ду прочим, К. Маркс вместе со своим окружением в 40— 50-х годах тоже резко говорил о панславизме, почти всегда отождествляя его с самодержавным русификаторством; Маркс и Герцена с Бакуниным считал панславистами, что, конечно, весьма далеко от истины (темы «Маркс и Герцен», «Маркс и Бакунин», несмотря на обильную исследовательскую литературу, включающую и солидные книги, остро нуждаются в обновленном истолковании и в свете важных новых документов, опубликованных за последние десятилетия, и в свете современного исторического опыта, требующего многих пересмотров и переакцентировок). Но в 30—40-х годах идеи панславизма, то есть идеи объединения славян, могли возникнуть без всякой русификации: деятели хорватского национального движения (Л. Гай) мечтали об объединении южных славян вокруг Хорватии, сербы (И. Гарашанин) — вокруг Сербии, представители чешского либерализма (К. Гавличек-Боровский) призывали к единению чехов с южными славянами11 и т. д. Правда, появились и русификаторские идеологи панславизма, с утверждением большей или меньшей степени главенства России над другими славянскими народами. Как ни парадоксально, но такие идеи чаще всего возникали у поляков, искавших поддержки у царизма или в силу антиавстрийских настроений (А. Велепольский), или из-за надежды па некоторое улучшение социально-политического состояния растерзанной Польши (украинофил М. Грабовский). Были и какието темные причины относительного русификаторства мистика А. Товяньского, загипнотизировавшего на некоторый срок даже А. Мицкевича. В самой же России панславистские идеи в первой половине XIX века были весьма редки. Зародыши таких идей можно найти у декабристов, но «общество соединенных славян» мыслилось отнюдь не под эгидой самодержавной власти, а как федерация свободных народов. шим и малым народностям и народам предстоит в ближайшем будущем погибнуть в буре мировой революции» (Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. Т. 6. С. 179).

11

Подробнее см.: Лещиловская И. И. Концепции славянской общности в конце XVIII — первой половине XIX века. Вопросы истории. 1976. № 12.

==498 Б. Ф. Егоров Пушкин в вопросительной форме колебался: «Славянские ль ручьи сольются в русским море?» («Клеветникам России», 1831). В официальном духе панславистские русификаторские идеи выражены в трудах М. Погодина, особенно после его поездок по славянским землям в 1839 году, и в «Славянском сборнике» (СПб., 1845) Η. СавельеваРостиславича, относительно близкого, как и Погодин, к славянофилам, но не более того. Сами же славянофилы при николаевском царствовании не слишком-то увлекались панславистскими идеями, их куда больше волновали отечественные дела. А. Кошелев вспоминал в 70-х годах: «Нас всех, и в особенности Хомякова и К. Аксакова, прозвали „славянофилами", но это прозвище вовсе не выражает сущности нашего направления. Правда, мы всегда были расположены к славянам, старались быть с ними в сношениях, изучали их историю и нынешнее их положение, помогали им, чем могли; — по это вовсе не составляло главного, существенного отличия нашего кружка от противоположного кружка западников»12. Эволюция Хомякова-поэта, обрисованная выше, весьма показательна: чем дальше развивались его славянофильские убеждения, чем ближе подходила страна к «мрачному семилетию», тем более демократичным становился Хомяков. Стихотворение «Не гордись перед Белградом...» и письмо к А. Смирновой наглядно демонстрируют идеи равенства славянских народов, идеи их свободного волеизъявления относительно будущей самостоятельности. Довольно далеки от панславизма были в 40-х годах братья Аксаковы. Когда И. Аксакова заключили в здании III отделения (март 1849) и предложили целый ряд вопросов для выяснения его социальнополитических взглядов, то в ответ па вопрос о славянофильстве, явно понимаемом правительством в панславистском духе, он написал следующее: «... ни я, ни родственники мои не славянофилы в том смысле, в каком предложен этот вопрос. В панславизм мы не верим, во-первых, потому, что для этого необходимо было бы единоверие славянских племен, а католицизм Богемии и Польши — элемент враждебный, чуждый, несмесимый с элементом православия прочих славян; во-вторых, все отдельные элементы славянских народностей 12

Кошелев А. И. Записки. Берлин. 1884. С. 76.

О национализме и панславизме славянофилов

==499 могли бы раствориться и слиться в целое только в другом, крепчайшем цельном, могучем элементе, т. е. в русском; в-третьих, большая часть славянских племен заражена влиянием пустого, западного либерализма, который противен духу русского народа и никогда к нему приняться не может. Признаюсь, меня гораздо более всех славян занимает Русь (фраза подчеркнута; Николаем I? — Б. Е.), а брата моего Константина даже упрекают в совершеннейшем равнодушии ко всем славянам, кроме России, и то даже не всей, а собственно Великороссии»13. Здесь панславизм трактуется в «западном» варианте (видимо, в пределах проживания славян, подчиненных Австрии; в западной публицистике такой панславизм именовался австрославизмом), русское главенство явно противопоставляется панславизму («во-вторых...»), а в целом Аксаков честно признается, что конфессиональное единение (православие) ему куда более близко, чем национальное. И конечно, он честен в подчеркивании преимущественного интереса к России. Это, кстати сказать, успокоило Николая I, внимательно читавшего ответы Аксакова и оставившего ценные для истории заметки на полях рукописи, которые наряду с другими документами убедительно опровергают бытовавшее в западноевропейской публицистике (да и во мнениях политиков) представление о русском царе как о панслависте. Наоборот, Николай I, боявшийся любых народных движений, полный легитимного уважения к «законным» монархиям Австрии и Турции, терпеть не мог даже упоминаний об освобождении западных и южных славян из-под чужеземного гнета. Когда молодой славянофил Ф. Чижов, семь лет проведший за границей и специально изучавший славян, вернулся в 1847 году, то он был арестован на границе, доставлен в Петербург и подвергнут допросам относительно его славянофильских убеждений и его интереса к судьбе зарубежных славян. На полях ответов И. Аксакова Николай I начертал знаменательные фразы: «...под видом участия к мнимому утеснению славянских племен в других государствах, тмится преступная мысль соединения с сими племенами, несмотря на подданство" их соседним и частию союзным государ13

Сухомлинов М. И. Исследования и статьи по русской литературе и просвещению. Т. 2. СПб., 1889. С. 510.

==500 Б. Ф. Егоров ствам; а достижения сего ожидали не от Божьего определения, а от возмутительных покушений на гибель самой России»14. Николай представлял себе освобождение и воссоединение славян как революционные акты с переносом восстаний и в Россию. Так что скорее его можно назвать антипанславистом. Даже в манифесте перед началом Восточной войны в 1853 году Николай говорит о защите православия, а не об освобождении южных славян, из-под турецкого ига. Лишь спустя четверть века, в 70-х годах, в связи с обострением политических конфликтов на Балканах, в правительственных кругах стали культивироваться лозунги освобождения южных славян и панславистскирусификаторская идея приобрела официозный характер.

Поздние славянофилы, как правило, тоже пропагандировали эту идею, по они совершили существенную эволюцию в предшествующие десятилетия. Вождь славянофильской публицистики 60-х годов Иван Аксаков осторожно и с оговорками приближался к пропаганде панславизма. В программной передовице, открывавшей первый номер газеты «День» (октябрь 1861 года), И. Аксаков так формулировал цели: «Освободить из-под материального и духовного гнета народы славянские и даровать им дар самостоятельного духовного и, пожалуй, политического бытия под сению могущественных крыл русского орла — вот историческое призвание, нравственное право и обязанность России». Здесь, конечно, панславистские тенденции очень заметны, но они приглушаются «самостоятельным бытием». Н. Цимбаев справедливо отмечает в своей монографии: «В 1860-е годы позиция Аксакова сводилась к попыткам способствовать завоеванию и упрочению независимости славянских народов, русское общество должно было, по его мнению, поддерживать идеалы славянской взаимности и воздействовать на правительство в его вос14

Сухомлинов М. И. Исследования и статьи по русской литературе и просвещению. Т. 2. С. 505.

Редкое слово «тмится» император, очевидно, заимствовал у любимого им Н. Кукольника, у которого в драме «Торквато Тассо» (1833) герой, в 5-м акте дважды произносит двустишье-рефрен: И снова все туманится и тмится, И я опять один на белом свете!

О национализме и панславизме славянофилов

==501 точной политике. Оппозиционное отношение Аксакова к деятельности „петербургского" правительства не позволяло ему видеть в этом правительстве собирателя славянских земель. Создание независимых славянских государств он считал неизбежным следствием внутреннего развития славянских народов. Для Аксакова в 1860-е годы была характерна поддержка всех форм национально-освободительного движения, что объяснялось его искренним желанием видеть славян свободными»15. И лишь на грани 60-х и 70-х годов Аксаков включается в круг панславистов-русификаторов. К этому времени подавляющее большинство поздних славянофилов заняло аналогичную позицию, можно говорить лишь об исключениях, об отдельных личностях, противостоящих общему потоку (таковым был, например, «левый» продолжатель дела старших славянофилов Э. Дмитриев-Мамонов, противник и панславизма, и национализма, и русификаторства). В 60-х же годах славянофилы не выступали единым фронтом, фактически разбились на два лагеря, а катализатором-разделителем явилось польское восстание 1863 года. Ю. Самарин, кн. В. Черкасский, А. Кошелев стали проводниками русификаторской политики в Польше, участвовали в административной деятельности в Варшаве, выступали против политической самостоятельности Польши. С другой стороны, Ф. Чижов и В. Елагин в духе старших славянофилов ратовали за право каждого народа на самоопределение; И. Аксаков колебался, но, в общем, тоже защищал свободу самоопределения16. Из-за польского восстания, из-за «спора славян между собою» идеи панславизма не могли тогда получить стимулов для оживления и расширения. И тем не менее всплески идей и лозунгов, распространившихся в следующем десятилетии, встречались и в 60-х годах. Особенно интересна с этой точки зрения деятельность В. Ламанского.

Владимир Иванович Ламанский (1833 —1914), видный петербургский славяновед, хорошо известен славистам и этнографам, по значительно менее — историкам славя15

Цимбаев Н. И. И. С. Аксаков в общественной жизни пореформенной России. С. 230.

ι6 См.: там же. С. 110—113.

==502

Б. Ф. Егоров

нофильства и панславизма. С молодых лет сочетая научноисследовательские интересы с практической и публицистической деятельностью, он после защиты магистерской диссертации «О славянах в Малой Азии, Африке и Испании» (1859) и службы в архиве два года путешествовал по славянским землям (1862 — 1864), а по возвращении опубликовал несколько научных и публицистических статей. Нас особенно интересует большая статья «Национальности итальянская и славянская в политическом и литературном отношениях», опубликованная в двух номерах «Отечественных записок» за 1864 год (№11, 12), ставшая чуть ли не первой откровенной программой русификаторского панславизма. В. Ламанский убежден, что славянские народы Запада и Юга, вплоть до поляков, могут иметь «отдельные антипатии» друг к другу, но всех их объединяет «глубокое чувство уважения (...) к племени русскому, как к самому сильному и могущественному. Это чувство и убеждение племен славянских есть их внутреннее признание игемонии русского народа в будущем союзе славянском»1 . Ламанскому не нравится этническая карта Европы в местах проживания славян: «Немцы в Силезии, в Нижней Австрии, в части Стирии, Крайны и Каринтии, мадьяры между Тиссою и Дунаем, румыны между Днестром и Дунаем, как клинья, расщепляют славянское тело». Правда, утешает нас автор, «народы славянские, инстинктивно чуя вред и опасность этих чужих островов в море славянском, издавна старались и стараются прорвать эти массы иноплеменников. В самом деле, пробуждение славянской стихии в Силезии, движение в собственную Австрию словинцев с юга, чехов — с севера, словаков — с востока, несколько ослабляет клин немецкий, цепь сербских поселений в Венгрии с юга на север, русских и словенских с севера на юг, так сказать, пронизали тело мадьяр в различных направлениях (клинья немцев — плохо! клинья славян — прекрасны! — Б. Е.), точно так же, как и тело румын поселения болгарские с юга па север, а русские с севера на юг. Произойдет ли и когда такой великий разлив 17

Отечественные записки. 1864. .№ 12. С. 600.

О национализме и панславизме славянофилов

==503 ручьев славянских, что в полую воду смоют они все чуждые наносы, затопят немецкие, мадьярские и румынские острова или, по крайности, дадут им общую славянскую растительность? » Препятствиями, которые мешают такому славянскому разливу, В. Ламанский считает слабость местной интеллигенции, действующей, «вопреки стремлениям своих народов, к разобщению и отделению славян от России», бедность русской литературы (публицистики?), «важные недостатки нашей гражданственности, несознание Россиею своего славянского призвания». Далее В. Ламанский мечтает о принятии русского языка общим письменным языком всех славян — и тогда славяне будут уравнены с немцами и итальянцами! — и о создании общего литературного «органа» (журнала?)18. Следующим этапом в развитии идей ученого и публициста можно считать его докторскую диссертацию «Об историческом изучении греко-славянского мира в Европе» (1870), создававшуюся параллельно с книгой Н. Данилевского «Россия и Европа» (начала печататься в журнале «Заря» в 1869 году), — оба эти труда явились введением в панславизм 70-х годов. Характерно, что И. Аксаков, избежавший панславистского уклона, который начинал увлекать русских участников славянских съездов 1867 и 1868 годов, в 1870 году приветствовал книгу Н. Данилевского19. Так замкнулся круг. Дославянофильский Хомяков начал было выражать идеи панславизма русификаторского толка, дальнейшее относительно критическое отношение славянофилов к правительству почти полностью выветрило эти принципы, а с 60-х годов продолжатели старших славянофилов постепенно стали возвращаться к панславизму и русификации, чтобы в 70-х годах окончательно быть ими поглощенными. 18

Отечественные записки. 1864, № 12. С. 601, 602.

19

См.: Цимбаев Н. И. И. С. Аксаков в общественной жизни пореформенной России. С. 230—231.

==504

00.htm - glava24 Б. Ф. Егоров РУССКИЕ КРУЖКИ Еще Аристотель сказал: «Человек — общественное животное». Издревле людям свойственно объединяться: семья, род, племя, нация, государство... Но в связи с социальной и личной дифференциацией в последующие времена (классы и сословия, пространственные, идеологические, конфессиональные, профессиональные группы) создавались более дробные общества. Этот двойственный процесс соединения и распада чуть ли не с самого начала был направленным в обе стороны: раздробленные части могли снова сливаться и т. д. Но чем сильнее расщеплялись человеческие объединения на узкие группы, тем они более четко отграничивали себя от остальных социумов.

Христианский мир еще в средневековье создал четыре типа таких братств: в религиозном плане — монастыри, в светском — профессиональные ремесленные цехи, купеческие гильдии, университеты. С развитием военной сферы возникают и там относительно замкнутые группы (гвардейский или армейский полк). Прорисовываются и закрепляются пространственные границы (особенно четко это проявлялось в монастырях), вырабатываются писаные и неписаные законы и обычаи; на шкале ценностей особенно высоко ставятся спаянность, верность коллективу и его идеалам. С соседними обществами могли расти конфликты, даже вражда-ревность: ср. старое соперничество Оксфордского и Кембриджского университетов в Англии. Чем более усложнялась жизнь Нового времени, тем больше появлялось относительно явно отграничивающих себя от остального мира обществ: колледжи и лицеи, все виды высших учебных заведений, сословные и профессиональные клубы, театральные коллективы. Конечно, здесь была разная степень замкнутости, в некоторых объединениях, например в профессиональных, особенно — спортивных клубах, «текучесть» кадров оказывалась достаточно большой.

Русские кружки

==505 Достаточно большой сменяемость участников была и в салонах, сложных по разнообразию интересов — от политики до философии и искусства, — группах, объединившихся вокруг хозяйки дома: зародыши салонного быта можно найти у античных гетер, наибольшую известность приобрели парижские салоны XVI—XVIII веков, а в России они распространились в XIX веке: салоны великой княгини Елены Павловны, кн. 3. А. Волконской, А. П. Елагиной, А. О. Смирновой (Россет), гр. Е. П. Ростопчиной; в мужском варианте хозяев более принято было называть салоны «вечерами»: у кн. В. Ф. Одоевского, В. А. Жуковского, С. Т. Аксакова, П. Я. Чаадаева и др. Во второй половине XIX века дворянские салоны и вечера почти не функционировали, их сменили «разночинские» профессиональные объединения: собрания у редакторов видных журналов и газет (например, у Н. А. Некрасова, Μ. Η. Каткова), вечера у ведущих деятелей театральных трупп (например, у В. И. Качалова). Естественно, даже при относительном постоянстве членов и посетителей выше перечисленных обществ большое число участников лишало их возможности находиться в теплых, дружественных отношениях каждого с каждым. Более спаянными выглядели идеологические группы, особенно когда их скрепляла тайна: масонские организации и тайные политические объединения. Но и у тех, и у других одной из главных целей было расширение своего состава, привлечение новых сотрудников, а это, разумеется, тоже способствовало ослаблению личных отношений: декабристские кружки настолько расширились и распространились по стране, что многие участники понятия не имели о своих соратниках, тем более когда над кружками висел пресс секретности. В любом крупном объединении людей происходит раздробление на мелкие группы еще и по психологическим (и лишь частично по мировоззренческим) признакам, и тогда между членами группы возникают дружественные связи. В психолингвистике фигурирует так называемое число Миллера — семь, на котором обрывается ряд элементов различных систем (слова, синтаксические связи, операции замен и т. д.), способных без информационных

==506 Б. Ф. Егоров утрат комплексно и прочно восприниматься нашим мозгом. Возможно, что число Миллера стоит применить к психологии человеческих отношений: дружеские связи вряд ли возможны для компаний в десять человек и более, а самые тесные контакты создаются у двух-трех, максимум пяти-шести человек. Фантастически грандиозные свадьбы и поминки в патриархальных обществах, собирающие сотни людей, или современные американские «парта», когда на вечер приглашаются 30—40—50 человек, конечно, не могут представлять не только индивидуальную дружбу, но и вообще сходство интересов. Патриархальная Россия при появлении великого сословия интеллигентов главный груз межличностных связей перенесла из крупных обществ в малые объединения, которые получили название кружки. Кружки — не специфически русское явление, они существовали и в других странах, существуют и поныне (например, группа блестящих французских математиков, объединившихся под псевдонимом «Бурбаки»), Но нигде они не приобрели такого массового, количественно громадного характера, как в России. Тому было несколько причин. Во-первых, в XIX веке как бы встретились элементы патриархальной соборности, общинности, тяги к другим с достаточно уже развившимся индивидуальным менталитетом интеллигента (поэтому общение хорошо, но оно должно быть весьма суженным; сильное развитие личностного сознания у гениев лишало их вообще «кружкового» чувства в зрелых годах: невозможно представить Гоголя, Лермонтова, Толстого, Менделеева, Чайковского членами какого-то кружка; В. Набоков уже шестнадцати-семнадцатилетним удивлялся, как это его соклассники ходят в литературный кружок, и, несмотря на неоднократные приглашения руководителя, замечательного педагога Владимира Васильевича Гиппиуса, так и не соблазнился посетить собрание). Во-вторых, в русском национальном характере, возможно, тоже в связи со старой патриархальностью, господствует открытость чувств и мыслей, общительность, исповедальность, но в то же время очень сильно чувство стыдливости, неуютности от обилия собеседников — это тоже создает склонность к кружку, но очень небольшому по количеству членов.

Русские кружки

==507 В-третьих, в русском национальном характере много «женственности», покладистости, желания быть руководимым, быть «нумером вторым», говоря тургеневским термином (рассуждения Берсенева в «Дворянском гнезде»). Конечно, были и генетически врожденные лидеры (Бакунин, Добролюбов, Нечаев, Ленин), которые и создавали кружки, иногда расширявшиеся до политической партии. В-четвертых, у русского интеллигента в среднем было меньше прагматики и корысти, чем у западного специалиста, и больше романтического желания обсуждать все мировые проблемы, явления мировой культуры, способы преобразования родной страны и т. д. Поэтому так обильно количество разнообразнейших кружков, рассыпавшихся в XIX веке по всей России. Некоторые из них были относительно специализированы, участники интересовались, главным образом, определенным кругом

проблем: например, в кружке московских студентов 1830-х годов, под руководством Н. Станкевича изучали немецкую философию, а в герценовском кружке — социально-политические учения, но всетаки большинство русских кружков были универсальными, в них обсуждалось все и вся, потому они имели весьма отдаленное отношение к практике жизни. Тургенев в «Рудине» (гл. VI) устами Лежнева рассказывает о типичном кружке московских студентов 1830-х гг.: «Вы представьте, сошлись человек пять-шесть мальчиков, одна сальная свеча горит, чай подается прескверный и сухари к нему старыепрестарые; а посмотрели бы вы на все наши лица, послушали бы речи наши! В глазах у каждого восторг, и щеки пылают, и сердце бьется, и говорим мы о Боге, о правде, о будущности человечества, о поэзии — говорим мы иногда вздор, восхищаемся пустяками; но что за беда!..». Конечно, подобные всеядность и непрактичность в трезвое пореформенное время второй половины века вызывали уже негативное отношение. Ядовитый Щедрин так пародировал содержание произведений о радикальной молодежи в рецензии на роман Д. Мордовцева «Новые русские люди» (1870): «Глава 1: «новый человек» сидит в кругу товарищей: бедная обстановка; на столе колбаса, филипповский калач,

==508 Б. Ф. Егоров стаканы с чаем. «Работать! — вот назначение мыслящего человека на земле!» — говорит «новый человек», и сам ни с места. «Работать — вот назначение мыслящего человека на земле!» — отвечают все товарищи, каждый поодиночке, и сами ни с места. Глава II: бедная обстановка; на столе колбаса, филипповский калач, стаканы с чаем; «новый человек» сидит в кругу товарищей. «За труд! за честный и самостоятельный труд!» — возглашает «новый человек», и сам опять-таки ни с места. «За труд! за честный и самостоятельный труд!» — отвечают поодиночке товарищи, и тоже ни с места. И так далее...» (Салтыков-Щедрин, VIII, 399). Ясно, что «универсальный» и бесцельно «болтологический» кружок в шестидесятых годах был романтическим анахронизмом. Уже в сороковых годах заметна сильная дифференциация по интересам (сочетаемая с психологическим, дружественным сближением членов), продолжившая разбиение, начавшееся в тридцатых годах: создались московские кружки славянофилов (А. С. Хомяков, братья И. В. и П. В. Киреевские, К. С. Аксаков, Ю. Ф. Самарин) и западников (Т. Н. Грановский, П. Н. Кудрявцев, А. И. Герцен, близкий к ним П. Я. Чаадаев, юный К. Д. Кавелин), западнический кружок В. Г. Белинского в Петербурге при «Отечественных записках», затем при «Современнике» (кроме главы — В. П. Боткин, П. В. Анненков, И. С. Тургенев, И. И. Панаев, Н. А. Некрасов). Было несколько музыкально-литературных кружков, например, у будущего петрашевца Н. А. Момбелли, собиравшего к себе, главным образом, офицеров Московского полка и Генерального штаба. Существовали и объединения с относительно широким диапазоном интересов, например, кружок педагога и переводчика И. И. Введенского, куда входили педагоги А. П. Милюков и А. А. Чумиков, студенты, будущие радикальные деятели Г. Е. Благосветлов и Н. Г. Чернышевский и др. Кружок М. В. Буташевича-Петрашевского, пропагандиста социально-утопических идей Ш. Фурье, постепенно расширился до 15—20 человек и приобрел — без всякого желания законспирироваться — настолько явный общественно-политический оттенок, что нужно было оставаться утопистом, чтобы надеяться на снисхождение царского

Русские кружки

==509 правительства, усиливавшего репрессии после европейских революций 1848 года: все петрашевцы были арестованы и осуждены (кого отправили на каторгу, кого — в ссылку, кого — в солдаты). Конечно, непреклонность Петрашевского, продолженная в сибирской ссылке в виде безумных, донкихотских тяжб с административным начальством, может истолковываться, подобно всякому донкихотству, как мужество. Даже отпочковавшийся от петрашевцев кружок С. Ф. Дурова и А. И. Пальма, имевший вначале музыкально-художественно-литературный характер (в него входили, кроме организаторов, братья Ф. М. и М. М. Достоевские, А. П. Милюков, А. Н. Плещеев, братья Е. И. и П. И. Ламанские), по инициативе петрашевцев П. Н. Филиппова и Н. А. Спешнева тоже приобрел политическое направление, и все участники также подпали под следствие над петрашевцами и понесли суровые наказания. Некоторые социально-политические кружки, как Киевское Кирилло-Мефодиевское братство (Н. И. Костомаров, Н. И. Гулак, В. М. Белозерский, Т. Г. Шевченко), с самого начала бывшее подпольным, тоже оказались разгромленными из-за предательства и доносов. И лишь отдельные политические кружки сороковых годов (яркий пример — улика на следствии по делу петрашевцев: в дневнике студента П. Н. Филиппова (1844 г.) содержались сведения о кружке в Петербургском университете; но Филиппов, назвав участников, подчеркивал, что речь идет лишь о плане организовать кружок) оказались не раскрытыми полицией и III отделением; ничего о них не знают и исследователи-историки. Тайной остаются и все масонские кружки тридцатых-сороковых годов. После их запрещения Александром I они ушли в глубокое подполье, и мы судим о их существовании в последующих десятилетиях лишь по художественным произведениям (роман А. Ф. Писемского «Масоны», 1880) да по отдельным намекам из биографических материалов: например, Ал. Григорьев, видимо, входил в какую-то масонскую ложу 1840-х годов; есть сведения, что масонами были русские музыканты гр. М. Ю. Вьельгорский, кн. В. Ф. Одоевский, А. Г. Рубинштейн.

==510

Б. Ф. Егоров

В шестидесятых годах продолжилась дифференциация кружков, причем, как правило, ведущее место в культурной жизни занимали творческие кружки новаторов, первооткрывателей в соответствующей области науки, образования, искусства. В Петербурге получил широкую известность химический кружок будущего народника профессора А. Н. Энгельгардта, стремившегося внедрить практические занятия в преподавание химии. Живописцы объединились в «Артель свободных художников» (И. Н. Крамской, В. Е. Маковский, А. И. Корзухин, Ф. С. Журавлев), позднее, в 1870 году, расширившуюся в «Товарищество передвижных художественных выставок»; композиторы (М. А. Балакирев, А. П. Бородин, Ц. А. Кюи, М. П. Мусоргский, Н. А. Римский-Корсаков) — в группу, получившую от ее идеолога В. В. Стасова название «Могучая кучка». Однако больше всего было в шестидесятых годах политических кружков. Это и понятно: чем более напряженными становились в стране сословные отношения, чем больше намечалось и осуществлялось государственных реформ, тем более активно и широко включалась интеллигентная молодежь в работу по социально-политическим преобразованиям. Но так как преобразования шли чрезвычайно медленно, власти то и дело откатывали страну в область консервативных контрреформ, и так как легально нельзя было надеяться массово приступить к осуществлению благородных идеалов свободы, равенства и братства, идеалов, которыми жила радикальная молодежь, то она создавала нелегальные кружки, которых больше всего было, естественно, в столице, в Петербурге, но фактически такие кружки существовали во всех университетских городах России: в Москве, Казани, Харькове, Киеве, даже в полузаграничном Дерпте. Центральным революционным кружком стало общество «Земля и воля» (во главе — Н. Н. Обручев, братья Н. А. и А. А. СерноСоловьевичи, А. А. Слепцов, Н. И. Утин), с центром в Петербурге и с филиальными кружками в Москве, Казани, Саратове; вожди общества были связаны с Чернышевским и с Герценом—Огаревым. Кроме того, образовалось немало других революционных объединений, например, московские кружки П. Г. Заичневского—П. Э. Аргиропуло и Н. А. Ишутина (член последнего кружка — Д. В. Каракозов, стрелявший в Александра II).

Русские кружки

==511 Легальными центрами радикальной идеологии были редакционные кружки Н. Г. Чернышевского — Н. А. Добролюбова (журнал «Современник») и Д. И. Писарева— В. А. Зайцева (журнал «Русское слово»). Революционные идеалы кружковцев, разумеется, требовали решительных действий: радикалы не хотели ждать, пока естественным путем совершаются нужные преобразования, и жаждали ускорить ход событий, они торопили историю. Трезвый Герцен в 1869 году начинает свои письма к Бакунину — цикл «К старому товарищу» — с попытки охладить бунтаря: нельзя торопиться; хватит нам прыгать из первого месяца беременности сразу в девятый, ломая все по дороге; акушер — помощник, но в известных пределах... Конечно, это было гласом вопиющего в пустыне. Все равно торопились и поторапливали историю. И если на заре шестидесятых годов, в студенческом кружке Н. А. Добролюбова еще обсуждались будущие проблемы (Добролюбов даже написал проспект социально-политической программы для устройства будущего общества), если Чернышевский в романе «Что делать?» постоянно обращался к разным «футурологическим» аспектам, то в практических революционных кружках все больше и

больше забывалось будущее строительство, а подчеркивалось лишь разрушение старого мира (это, видимо, не было русским своеобразием: текст гимна «Интернационал» красноречиво говорит об этой разрушительной тенденции; но русской спецификой оказалась массовость таких идей). Весьма недвусмысленно отмеченные тенденции просматривались у анархического Бакунина еще в сороковых годах. Свою знаменитую статью «Реакция в Германии» (дрезденский журнал «Deutsche Jahrbucher», 1842, N 244—251) Бакунин заканчивает следующим абзацем: «Дайте нам довериться вечному духу, который только потому разрушает и уничтожает, что он есть неисчерпаемый и вечно творящий источник всякой жизни. Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть»1. 1

Цит. в переводе с немецкого по кн.: Стеклов Ю. Михаил Александрович Бакунин, его жизнь и деятельность (1814—1876). Ч. l. M„ 1920. С. 96.

==512 Б. Ф. Егоров Но наиболее законченно эти идеи были сформулированы организатором революционных кружков на переходе к семидесятым годам С. Г. Нечаевым. В первом номере журнала «Народная расправа» (Женева, 1869; текст создан явно при участии Бакунина) Нечаев декларирует: «Всенародное восстание замученного Русского люда неминуемо и близко!.. (...) Нам некогда! (...) Мы прямо отказываемся от выработки будущих жизненных условий (...). А потому мы берем на себя, исключительно, разрушение существующего общественного строя; созидать не наше дело, а других, за нами следующих»2. Нечаев впервые в истории русских кружков сознательно уничтожал дружеские, сердечные отношения между членами кружка: тоже своего рода разрушение прежних устоев! В «Катехизисе революционера» он прямо выставляет пользу как единственное мерило во взаимоотношениях с товарищами. Он считал полезным увеличивать число пострадавших, озлобленных, сидевших в тюрьме: с ненавистниками скорее можно совершить революцию! — и поэтому провокационно рассылал своим знакомым из Женевы в Россию письма с антиправительственными прокламациями; он не мог не знать о перлюстрациях и об арестах и допросах адресатов. А убийство И. И. Иванова, соратника по кружку «Народной расправы», превратило общество в бандитский клан, где господствовали нравы уголовного мира. К сожалению, дальнейшая судьба русских революционных кружков, особенно при их расширении и перерастании в политические партии, знает немало примеров уголовщины, начиная с «экспроприации», насильственных захватов ценностей, и кончая запланированными убийствами «чужих» и «своих». Одна такая партия сумела захватить в 1917 году власть в стране и 70 лет терзала ее народ. Фактически на Нечаеве кончилась нормальная история русских революционных кружков, далее начались болезни и извращения. Нормальные же кружки сохранялись в мире науки и искусства. Во все более политизирующемся обществе они даже принципиально отстранялись от политики. Таковы 2

Цит. по кн.: Лурье Φ. Μ. Созидатель разрушения. Документальное повествование о С. Г. Нечаеве. СПб., 1994. С. 99—100.

Русские кружки

==513 были в начале XX века кружки символистов, акмеистов, «Мира искусств», «Религиозно-философского общества» и др. Но это — широко, можно даже сказать всемирно известные объединения, а сколько по Руси было разбросано неведомых кружков! Д. С. Лихачев начинает свои «Соловецкие записки» с обобщения: «В дореволюционные времена, а частично еще и до середины 20-х годов, во всех учебных заведениях существовало множество литературных, философских, философско-религиозных, краеведческих и прочих кружков, собиравшихся в помещениях школ, институтов, университета или, если позволяли квартирные условия, то и у преподавателей»3. Тем более важна роль кружков в советское время: это были островки, в которых можно было сохранить свою духовную самостоятельность, творчески развиваемую в общении с близкими людьми. Петербургско-одесский литератор М. О. Лопатто еще в предреволюционные годы, .опасаясь будущих гроз, предлагал Мандельштаму, Гумилеву, Кузмину «уехать и -где-нибудь на счастливом острове создать монастырь поэтов нового Возрождения»4· Многие деятели культуры добровольно или вынужденно уехали из Советской России, но, увы, им не удалось там найти подобного счастливого острова. Оставшиеся, если хотели отстраниться и объединиться в кружок единомышленников, сами создавали такой монастырь на родине. Это были своего рода катакомбы: уходили туда не только верующие люди. В двадцатых годах несоветские кружки могли существовать еще относительно легально: «Серапионовы братья», имажинисты, формалисты, обэриуты... Но начиналось уже раздражение официальных инстанций. Любопытно, что в «Малой советской энциклопедии» двадцатых годов нет слова «Кружок», но есть «Кружковщина»: «склонность к образованию тесных и замкнутых групп внутри большого коллектива или организации, ведущая к расколу, дезорганизации и к отрыву от масс» (4, 1929, стлб. 387). Сколько нена8

Лихачев Д. Статьи ранних лет. Тверь, 1993. С. 15. 4 Пятые Тыняновские чтения. Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига, 1990. С. 228. Письмо М. О. Лопатто к В. П. Эджертону от 30 января 1972 г.

==514

Б. Ф. Егоров

висти заложено в этой формулировке! Разумеется, в первую очередь здесь подразумеваются разные левые и правые уклоны, с которыми велась политическая борьба, но в принципе для унитарнототалитарного государства любое отъединение «замкнутых групп» от «большого коллектива» опасно, невыносимо. И начались гонения на кружки и группы. Характерно, что даже относительно «советские» объединения: футуристы (ЛЕФ), конструктивисты, «Перевал» — осыпались бранью за «ошибки» и «уклоны», что уж говорить о несоветских! Члены раннего бахтинского кружка в Невеле (кроме М. М. Бахтина — философ М. И. Каган, философ и литературовед Л. В. Пумпянский, поэт Б. М. Зубакин, пианистка М. В. Юдина) еще в 1919—1920-х гг. подвергались резкой критике в местной печати за идеализм и несоветскость. А уж позднее стало еще страшнее. Д. С. Лихачев рассказывает, как на его глазах свернулась деятельность интересного кружка: «На Церковной улице (теперь улица Блохина) в мансарде, на пятом этаже, собирался кружок Ивана Михайловича Андреевского, носивший полусерьезное название «Хельфернак», то есть «Художественно-литературно-философско-религиозно-научная академия». Туда приходили и школьники, и студенты, и профессора университета. Когда я кончил школу (это был 1923 год), Хельфернак перестал собираться, большая книга, в которую заносились темы докладов, фамилии докладчиков и всех присутствующих, была завернута в клеенку и закопана на Крестовском острове Колей Гурьевым. Потом делались попытки возродить кружок (уж слишком русская интеллигенция любила собираться, рассуждать и спорить). Два или три собрания прошли под названием «Братство Серафима Саровского», но на этом дело и кончилось»5. Даже шуточные кружки стали подвергаться репрессиям во второй половине двадцатых годов: ОГПУ все более яростно расправлялось с «кружковщиной». Д. С. Лихачев, который теперь может открыто рассказывать о своей 5

Лихачев Д. Статьи ранних лет. Тверь, 1993. С. 16.

Русские кружки

==515 молодости, оказался на Соловках именно из-за участия в таком кружке: «Несколько студентов Института гражданских инженеров (В. Т. Раков — мой школьный друг, Η. Ε. Сперанский, А. В. Селиванов, А. С. Тереховко — хороший поэт) и университета (А. Миханьков, Д. П. Калистов, П. П. Машков, Э. К. Розенберг, мы звали его Федя, — вольнослушатель), а с осени 1927 года и я стали собираться то в комнате у Э. К. Розенберга на Зверинской улице, то в квартире у П. П. Машкова на Лицейской улице (теперь улица Рентгена) и дали себе в шутку название «Космическая Академия наук». Собрания устраивались раз в неделю. Слушались различные шуточные и экстравагантные доклады. Каждый из докладчиков старался перещеголять других в остроте выступлений и точек зрения. Подготовил и я доклад, в котором доказывал (полушуткой, полусерьезно) преимущества старой орфографии. Следует принять во внимание, что 1927 год и начало 1928 года, когда написан доклад, были временем особенно беспощадного наступления на Церковь, чем и вызваны некоторые из моих заявлений в докладе. Доклад был написан за несколько дней до нашего ареста (арестовали нас 8 февраля 1928 года).

Печатающиеся тезисы доклада были изъяты у меня при обыске в день ареста и послужили одним из мотивов осуждения на пять лет заключения в концентрационном лагере на Соловках»6. «Печатающиеся» потому, что в 1991 г. Дмитрию Сергеевичу выдали в ленинградском КГБ текст его доклада (прошло 63 года!...), и он включен в цитируемую книгу7. Если бы бахтинский кружок просуществовал до 1927—1928-х годов, то все его члены отправились бы на Соловки или в другие не столь отдаленные места. Впрочем, почти все его члены в большей или меньшей степени пострадали потом индивидуально, уже без «кружковщины». В тридцатые-сороковые годы, при усилении сталинских репрессий, легальные, но не санкционированные официально кружки фактически прекратились. 6

Там же. С. 6—7.

' Там же. С. 8—14. 17*

==516 Б. Ф. Егоров Зато снова возродилось подполье. Мы очень мало знаем о нелегальном религиозном движении разных конфессий, еще меньше — о политическом подполье. Хорошо, что замечательный поэт А. В. Жигулин рассказал в документальной повести «Черные камни» (впервые: «Знамя», 1988, №№ 7, 8) о воронежской послевоенной организации «Коммунистическая партия молодежи», реальното — об антикоммунистической партии... А сколько еще таится нерассказанного! Мой коллега, профессор Самарского пединститута (ныне он называется педагогический университет) И. В. Попов все собирается написать о своем предвоенном кружке школьников-старшеклассников в селе Черевково Архангельской области (их судьба спасла в лице какого-то странного, видно, из когорты старых большевиков, руководителя местного НКВД, в чьи руки попал протокольный дневник одного из товарищей И. В. Попова: начальник взял с ребят слово, что они не будут заниматься антисоветскими утопиями и сжег при них тетрадь в печке). Ждет очереди и мой рассказ о кружке — тоже товарищейстаршеклассников — в предвоенном г. Старом Осколе, тогда Курской области; занимались мы антисоветской агитацией, разбрасывая и расклеивая листовки (нас судьба тоже миловала: вообще не попались; конечно, это можно рассматривать как чудо). Из общений с коллегами, из разговоров со случайными собеседниками узнаются отрывки интересных сведений. Таков рассказ случайного попутчика, учителя: в их школе старшеклассники, изучая «Молодую гвардию» Фадеева, загорелись желанием создать свою организацию, но, конечно, антисоветскую, а не антифашистскую; так как их «накрыли» на самом раннем этапе, да еще во время хрущевской оттепели, то дети и их родители отделались испугом, без оргвыводов. Кстати сказать, понастоящему, а не по-фадеевски, следовало бы изучить и деятельность реальной «Молодой гвардии», как и вообще самостоятельных молодежных антифашистских организаций в зонах оккупации. Главное же — когда будут окончательно раскрыты архивы ОГПУ—НКВД—КГБ, появятся наконец документальные основы для исторических исследований всего

Русские кружки

==517

комплекса несоветских и антисоветских кружков периода СССР. Нельзя преувеличивать: в количественном отношении их было, наверное, не так много, но тем важнее оставить будущим поколениям данные о людях, жаждавших свободы, свободного творчества, свободной духовности в совсем не свободное время. Все они рисковали жизнью, многие из них и поплатились жизнью, другие теряли здоровье — но России не привыкать отдавать своих детей на муки, и—к сожалению? к счастью? — дети часто не уклонялись от жертвенности.

==518

00.htm - glava25 Б. Ф. Егоров ТРУД И ОТДЫХ В РУССКОМ БЫТУ Н. Г. Чернышевский в романе «Что делать?» разделил человеческую деятельность на три сферы: труд, наслаждение, отдых (IV глава, письмо Лопухова к Вере Павловне). В данной главе для нас целесообразно объединить наслаждение и отдых единым понятием отдыха, понимаемого как времяпрепровождение вне труда, как анти-труд или минуструд, в зависимости от сущности и функциональности. Чернышевский справедливо противопоставил отдых труду (впрочем, и наслаждению) как наиболее индивидуальную сферу; нужно, однако, учесть, что при возможности свободно выбирать конкретную область труда и труд оказывается достаточно индивидуализированным. Весьма разнообразны бывают и виды наслаждения. В феодальной России наибольшей свободой пользовался дворянин, который мог выбирать сам основную сущность своей жизни: идти на государственную службу или оставаться частным лицом, главным образом — помещиком (об этом см. в трудах Ю. М. Лотмана). Правда, общественная иерархия ценностей делала некоторые виды службы «неприличными» для дворянина (например, преподавание в учебных заведениях, государственная служба художников и актеров и т. д.), но все-таки спектр признанных профессий и должностей был для дворянина чрезвычайно обширен. Значительно меньшими возможностями обладали представители других сословий; главный путь, в котором можно было рассчитывать на относительную свободу выбора, пролегал для разночинца через высшее учебное заведение, с надеждой в последующем дослужиться до дворянства (см. об этом в статье Н. А. Вердеревской).

Характерно, что до 1861 года служба почти исключительно была государственной (если не считать торговли и промышленности); лишь в 1830—1840-е годы начали появляться люди свободных профессий, причем только в

==519

Труд и отдых в русском быту сфере искусства и печати: писатели, журналисты, критики, художники (напомню страх А. В. Кольцова перед неясностью такой «свободной» жизни и отказ покинуть Воронеж и торговые занятия, несмотря на настойчивые уговоры столичных друзей). Для человека, свободно избравшего сферу деятельности, труд, как правило, становился удовольствием и наслаждением (особенно при сознании и возможности в любой момент заменить данный вид другим), и тогда отдых как особая сфера, противостоящая основному труду, сокращался до физических передышек, до минус-труда. И наоборот, несвободный труд, естественно, приводил человека к поискам перемены деятельности, не к минус-труду, а к анти-труду. Наименьшие возможности были, конечно, у крепостных крестьян. Они не имели возможности ради отдыха перемещаться в другие места, он осуществлялся лишь в родной деревне и в ее ближайшей округе. Духовенство также было привязано к своему приходу; редкие отпуска использовались обычно для каких-то практических нужд, а не для отдыха. Отдых в виде посещения театров и концертов был мало принят в среде духовенства: начальство не поощряло участия в светских развлечениях. Поэтому, как и у крестьян, главные отдушины отдыха приходились на праздники — разумеется, прежде всего церковные праздники, но к ним могли присоединиться и личные, семейные. В замечательной книге о роде Зерновых подробно рассказывается о двух самых торжественных праздниках в семье протоиерея С. И. Зернова (1817—1886): «При жизни Степана Ивановича у них торжественно праздновались два дня в году: первый день Пасхи и 2 7-ое декабря, день Ангела Степана Ивановича. Эти празднования продолжались и после его смерти, такова была его воля, он только прибавил к ним еще третий день, в который он хотел, чтобы вся его семья собиралась для его поминовения; под этим он разумел день своей кончины. Пасхальное торжество, соединенное с ночными разговеньями, проходило в тесном, скорее семейном, кругу — приглашался только весь церковный причт, да самые близкие друзья и родст-

==520 Б. Ф. Егоров венники. Пасхальная ночь в Москве была светлая, вдохновенная. Ровно в 12 часов ночи ударяли в Кремле в большой колокол на Ивановской колокольне. Эта был сигнал, которого ждали все сорок сороков московских церквей. Гудение и звон неслись и разливались по всему городу, вспыхивали фейерверки и бенгальские огни, стоявшие наготове крестные ходы начинали обходить свои церкви. Тут была вся Москва, с хоругвями, с крестами, с иконами, с зажженными свечами, и белыми, и красными, и перевитыми золотом, вся Москва, одетая в праздничные одежды, радостная, ликующая. Зрелище незабываемое и больше не повторимое. Конечно, в семье Зерновых этот «праздникам праздник» соблюдался особенно торжественно, все полностью отдавали ему свое сердце. Приготовлялось все с вечера, накрывались столы, на них все ставилось, кроме куличей и пасхи, которые с красными яркими яйцами посылались в церковь для освящения. Их приносили после заутрени на огромном подносе, завязанном белоснежной скатертью. Разговлялись после обедни, все приходили не сразу, так как службы в разных церквах кончались в различное время. Степан Ив. приходил со всем причтом, начиная с «раннего» священника, дьякона и кончая церковным сторожем, служил краткий пасхальный молебен, причем пели все присутствующие, благословлял трапезу, все христосовались, обменивались яйцами и садились разговляться после долгого семинедельного поста. Во время разговенья два или три раза опять вставали и молились при общем пении. За столом еще переживались впечатления этой чудесной пасхальной ночи. (...) Расходились, когда дневной свет уже пробивался через оконные занавески и тушились свечи на высоких праздничных канделябрах. (...) К этому дню <день Ангела 27 дек.> (...) торжественно готовились. Все блестело, полы натирались до особенного лоска, на окна вешались кружевные занавески, которые потом снимались и прятались до Пасхи в сундуки. Столы расставлялись в двух комнатах. Приглашался повар, который начинал свою работу с вечера под бдительным присмотром двух верных прислуг (...). Заготовлялись пироги и кушанья на весь день с утра до вечера. (...) К их

Труд и отдых в русском быту

==521 <семьи> приходу из церкви все было готово, но без всякой суеты (...) Матушка была в нарядном шелковом платье, с черной кружевной косынкой на голове, что очень шло к ее белокурым волосам, всегда хорошо причесанным, и белому цвету лица с голубыми глазами. Все поздравляли Степана Ив. и друг друга с именинником и садились пить чай. Обыкновенно к этому утреннему чаю приходил и весь причт, приносили заздравные просфоры имениннику. Такие же просфоры присылались в этот день и от митрополита, и от архиереев, и от многих московских священников, и из Покровского монастыря, и даже из Троице-Сергиевой лавры. С одиннадцати часов начинали раздаваться звонки за звонками, приезжали поздравители. Всех просили к столу, к пирогу. (...) Пироги с разнообразными начинками сменялись один за другим; прекрасные заливные, разные жаркие, закуски, особенно зернистая и паюсная икра не снималась со стола на затянувшемся чуть ли не до четырех часов дня завтраке»1.

В изобилии еды-питья, гостей, конечно, было нечто патриархальное, древнее. На Кавказе до сих пор во многих местах на свадебном пиру участвуют сотни человек. В дореволюционных украинских и белорусских местечках при еврейских праздниках считалось высшим достижением, если гостей было так много, что не хватало посуды: из одной тарелки ели двое! Аналогичные грандиозные масштабы до крестьянской реформы 1861 года имели место и в русских барских усадьбах (см., например, празднование именин Татьяны в «Евгении Онегине»), но постепенно аристократические и вообще барские дома все больше и больше сокращали число званых гостей, поэтому в середине XIX века образ жизни графа Г. А. Кушелева-Безбородко, в петербургском загородном дворце которого иногда летом гащивало до 200 человек сразу, вызывал уже удивление («загородном» — тогда; это — знаменитый дворец со львами вдоль ограды, расположенный на берегу Невы напротив Смольного). Любопытно, что патриархальный размах сохранился в богемной среде разно1

На переломе. Три поколения одной московской семьи. Семейная хроника Зерновых. 1812—1921. Под ред. Η. Μ. Зернова. Париж. YMCA-Press, 1970 С 17—18

==522 Б. Ф. Егоров чинной интеллигенции. Вот — уже на заре XX века — описание вечеров в доме великого МХАТовского артиста В. И. Качалова: «Кроме этих еженощных сидений раза три-четыре в сезон устраивались большие вечера уже с приглашениями и с подготовкой. Бывало по двадцать пять-тридцать человек. Мать тщательно занавешивала окна и останавливала часы, чтобы рассвет и стрелки часов не разгоняли гостей... Ели и пили, конечно, много. Вечера матери славились вкусностью, обилием еды и питья. Еще накануне мать делала свой знаменитый «соус провансаль», который подавался и к заливной белуге, и к раковым шейкам, вареным в вине, и этим же соусом заправлялся грандиозный салат. Пили водку и заготовленный в двух ведрах крюшон из белого вина, фруктовых отваров и шампанского. К концу ужина пили кофе с коньяком, утром — чай и опять водку под яичницу с черным хлебом. Стоили эти вечера по сто пятьдесят-двести рублей каждый. Вообще проживали, вернее, проугащивали очень много денег. Это видно из того, как строился бюджет. Отец получал сначала около тысячи, а потом и тысячу рублей в месяц, на все хозяйство мать брала у него триста рублей — их хватало на квартиру с отоплением и освещением (сто двадцать рублей в месяц), на прислугу (сорок), на мою учебу (гимназия, языки) и мелкие расходы. Жалованье матери шло на ее одежду и карманные расходы. Значит, семьсот рублей в месяц отец тратил на свой и мой гардероб и на свои «карманные расходы» — из них оплачивались все вечера, из них он тратил на «в долг» (он очень много раздавал), на чаевые, извозчиков, на все развлечения и подарки. В общем, на радость жизни. Не откладывали ни одного рубля. Ничего «ценного» не покупали, даже книги и картины были все дареные. Жили от получки до получки, никакого «страхового фонда» не было»2. Отсутствие «страхового фонда», т. е. накоплений, — типичная черта русской разночинной интеллигенции. Итак, у крестьян и у духовных лиц разнообразия, перемен в жизни было очень мало, у дворян и разночинцев 2

Шверубович В. О людях, о театре и о себе. М., 1976. С. 62, 64, 65.

Труд и отдых в русском быту

==523 возможности перемен были обширнее, прежде всего — пространственные. В ритме летнего-зимнего циклов это была прежде всего перемена места жительства: дача, загородный дом, имение, противостоящие зимней резиденции; дальние поездки на курорты и заграничные путешествия. Получить заграничный паспорт было проблемой при Николае I, когда выпускали за рубеж далеко не всех, но во второй половине века уже каждый губернатор достаточно свободно выдавал паспорта. Развитие железных дорог опять же во второй половине столетия приблизило к столицам и западноевропейские города и курорты, и южнорусские, из которых были наиболее популярными район Минеральных Вод на Кавказе и южный берег Крыма. Но если Запад привлекал не .только желающих лечиться (неважно, всерьез желающих или же просто стремящихся себя показать в модном месте), но и туристов, объезжавших замечательные города и чудеса природы, то в России туризм был в зачаточном состоянии — слишком много неудобств ожидало русского путешественника. Приличные гостиницы, рестораны и трактиры были лишь в Петербурге и Москве, да еще в двух-трех городах. Провинция же отличалась скудостью, несвежестью, нечистотой пищи и посуды (вспомним жизнь Хлестакова в гостинице в начале «Ревизора»), В небольших городах и в деревнях-селах можно было вообще не достать, не купить съестного. Поэтому при путешествии господа старались запастись едой на все дни поездки, не рассчитывая на случайные удачи. В 7-ой главе «Евгения Онегина» при сборах Лариных в Москву. Готовят завтрак повара, Горой кибитки нагружают. А в следующей строфе Пушкин мечтает о прокладке в России шоссе, чугунных мостов и не забывает про еду: И заведет крещеный мир На каждой станции трактир. Но пока трактиров не было, приходилось все брать с собою. Вот как описывал барскую семейную поездку за

==524 Б. Ф. Егоров 500 верст В. В. Селиванов: «На дорогу нажарили телятины, гуся, индейку, утку, испекли пирог с курицею, пирожков с фаршем и вареных лепешек, сдобных калачиков, в которые были запечены яйца

цельные совсем с скорлупою. Стоило разломить тесто, вынуть яичко и кушай его с калачиком на здоровье. Особый большой ящик назначался для харчевого запаса. Для чайного и столового приборов был изготовлен погребец. Там было все: и жестяные тарелки для стола, ножи, вилки, ложки и столовые и чайные чашки, перечница, горчичница, водка, соль, уксус, чай, сахар, салфетки и проч. Кроме погребца и ящика для харчей, был еще ящик для дорожного складного самовара (...) Для обороны от разбойников, об которых предания были еще свежи, особенно при неизбежном переезде через страшные леса муромские, были взяты с собой два ружья, пара пистолетов, а из холодного оружия — сабля (...) Поезд наш состоял из трех кибиток. В первой сидели я, брат и отец, во второй тетушка с сестрою, в третьей повар с горничными девушками и со всеми запасами для стола: провизиею, кастрюлями и проч., и, наконец, сзади всех ехали сани с овсом для продовольствия в дороге лошадей. Это был обычный порядок путешествия (...) Разумеется, такие путешествия обходились недорого, так что 20 или много 25 рублей ассигнациями, т. е. менее 7 рублей нынешним серебром, на 4-х тройках достаточно было доехать до Нижнего — это от нас около 500 верст, а может и более»3. Это описание отдает благодушием и ностальгией по старым временам. О подобных же ситуациях человек нового поколения, не дворянин, а разночинец Н. Г. Чернышевский говорит с явным раздражением; он сдерживает себя лишь понимая безвыходность положения: «Тарантас завален булками, хлебами, жареными гусями и тому подобным. Неудобства возникают чувствительные: сесть неловко, поворотиться нельзя стесненному путнику; вздумал он опереться — под локтем трещат банки с вареньем или солеными огурцами; вздумал протянуть ногу — грязный сапог втиснулся в индюшку или в сдобный пи3

Селиванов В. В. Предания и воспоминания. СПб., 1881. С. 145—147.

Труд и отдых в русском быту

==525 рог. Через день, зимою — все припасы замерзли и потеряли вкус, летом — начали портиться и неприятно отзываются на нервы обоняния. Все это справедливо, но что ж делать? Как было не брать с собою всех этих припасов, когда по дорогам не было возможности достать кусок белого хлеба, не везде можно было найти хотя бы десяток яиц или крынку молока?» (Чернышевский, IV, 271; рецензия на «Губернские очерки» Н. Щедрина). А. А. Фет терпеть не мог Чернышевского, но в данном вопросе был с ним фактически солидарен даже в конце XIX века: «И поныне проезжий по проселкам и уездным городам, не желающий ограничиваться прихваченною с собой закуской, вынужден брать повара, так как никаких гостиниц на пути нет, а стряпне уездных трактиров следует предпочитать сухой хлеб» («Ранние годы моей жизни»). Хорошо тому, кто мог содержать личного повара!

Развитие сети железных дорог стимулировало появление на станциях ресторанов и буфетов, но представление о мимолетности посетителей, торопящихся через несколько минут умчаться в даль, и явное отсутствие конкуренции отнюдь не способствовали повышению качества товара. Приведу семейный рассказ об одном дальнем родственнике, дореволюционном содержателе станционного буфета в Малой Вишере: перед приходом очередного поезда он вместе с сыном, чтобы придать свежесть и блеск кусочкам потускневшей и подсохшей колбасы на бутербродах, быстро их облизывали... А сколько делалось фокусов менее безобидных! И все-таки свободное развитие торговли и, говоря понынешнему, сферы обслуживания, медленно, но верно, увеличивало конкуренцию, улучшало качество обслуживания. К XX веку не только в губернских центрах, но и в уездных городах существовали рестораны и трактиры, где можно было есть и пить, не боясь отравиться, да и гостиницы возникали во всех городах. «Охоту к перемене мест» можно истолковать не только как желание перемены, но и как поиск «сдвига с мертвой точки», стремление преодолеть однообразие жизни, приводящее человека к заторможенному состоянию, к

==526 Б. Ф. Егоров временному кризису: остановка во времени как бы компенсируется перемещением в пространстве, что в свою очередь может привести и к временному возрождению (ср., в противоположном плане, неоднократные указания заключенных в тюрьме или прикованных к постели, что ограниченность в пространстве они компенсируют движением во времени, вспоминая эпизоды своей биографии, любя рассказы соседей о своей жизни, обращаясь к художественному творчеству и т. д.). Податные сословия, лишенные свободного перемещения в пространстве, создали специфически русское явление бродяг и странников. Они-то в основном и составляли корпус русских туристов, так как были весьма неприхотливы и в еде, и в жилье, могли ночевать и в открытом поле, и на сеновале, и на полу деревенской избы. Причины бродяжничества-странничества были самые разнообразные: и та же «охота к перемене мест», и побег из дому (опять же с очень разными причинами), и желание посетить святые места или вообще мир посмотреть. А «охота к перемене мест», также многопричинная, могла быть связана с глубинной бездомностью некоторых натур, может быть, уходящей в далекие столетия и тысячелетия, когда народы кочевали и не знали стационарных пристанищ. Для кочевника весь громадный регион, иногда простиравшийся на сотни километров, был родным домом. Леннарт Мери, нынешний президент Эстонии, а в молодые годы заядлый путешественник по русскому Заполярью, очень хорошо писал в цикле очерков «Мост в белое безмолвие»: «Необычайно тесный контакт человека с природой в давние времена находил выражение прежде всего в том, что уход из жилища не означал ухода из дома, не означал перехода от знакомого к менее знакомому или, тем более, от знакомого мира к чужому. Понятие дома совпадало с понятием окружающей природной среды»4.

Человек кочевого мира как бы растягивал пространство дома до громадных размеров. (Может быть, элементы «имперского» сознания создавались уже в нашем отечественном патриархальном обществе? Ведь великая Россия 4

Дружба народов. 1978. № 3. С. 24.

Труд и отдых в русском быту

==527 выросла при «растягивании» пространства сибирскими бродягами! С другой стороны, общение с грандиозными пространствами могло усиливать связи человека со Вселенной, с Богом, усиливать религиозные чувства. Ведь и человек XX века в бескрайнем лесу, в водах океана не может не ощущать связи с Космосом.) Любопытно, что патриархальный человек умел «растягивать» и время. По наблюдению А. К. Байбурина, «растягивание» обряда похорон (поминки вослед похоронам, затем — на 9-й день, на 40-й) призвано смягчить боль утраты; «растягивание» праздников до двух-трех дней, трехдневный ритуал свадьбы и т. п. как бы продлевали отдых. Развитие культуры сузило понятие дома, отграничило его от остального мира, даже от мира родного города или родной деревни, интенсифицировало чувство своего родного очага, родной семьи. И многие бродяги больше всего тосковали именно по дому (ср. горестное заявление Иисуса Христа: «...лисицы имеют норы, и птицы небесные — гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» — Матф., 8, 20). Но это, конечно, не ликвидировало отдельных бродяг-странников, да и целые народы продолжают вести кочевой образ жизни: у нас это цыгане, лишь сейчас, в конце XX века, медленно переходящие на оседлый образ жизни, но до сих пор сохраняющие еще многие признаки кочевых народов. Тем более они отличались нестационарностью в XIX веке. Таборное кочевье, социально-политическая воля, романтический ореол страстей и песен привлекали внимание многих поколений русской интеллигенции XIX века, от Пушкина до Толстого. Кажется, цыгане — единственный народ мира, не претендующий ни на какую исконную территорию... «Цыганские» аспекты русской культуры XIX века, также как и тема отдыха привилегированных сословий в циклах недели и дня (театр, бал, ресторан) обстоятельно рассмотрены в трудах Ю. М. Лотмана, не будем повторяться. Имеется еще одна сфера отдыха как анти-труда, получившая ныне название «хобби». Конечно, хобби может возникнуть из-за разносторонности интересов индивидуума, из-за его универсальности, но это значительно более

==528

Б. Ф. Егоров редкое явление по сравнению с хобби как с переменой занятий, как с компенсацией неудовлетворенности обычным трудом. Хобби, как правило, не связано с переменой «географической», оно обычно домашнее явление, поэтому доступно всем, и недаром уже в XIX веке получило достаточно широкое распространение коллекционирование, вышивание, вязание, выпиливание, вырезание, деятельность в сфере разных искусств и т. д. Реформы 1860-х годов расширили круг свободно выбирающих сферу труда, но, с другой стороны, усложнение жизни приводило ко все большей дифференциации труда, ко все более узкой профессионализации и, следовательно, ко все более механистическому однообразному труду (творческий труд ученого или художника был на этом фоне исключением). Как одна из форм преодоления однообразия родилась смена профессий, биография человека превращалась в непрерывное изменение мест работы, которое могло сочетаться и с перемещением географическим, из города в город (ср. скитания молодого А. М. Горького и обилие подобных персонажей в его произведениях). Учащение трудовых перемен вызывало не меньшее учащение новых видов отдыха. Прежде всего, «удлиняются» постоянные маршруты от труда к отдыху, а сроки, благодаря железным дорогам и пароходам, укорачиваются, что интенсифицирует «информацию» (города, дома, люди, вещи, произведения культуры). Пересыщение информацией вызывает дальнейшую интенсификацию перемен и поиски интенсифицированной остроты ощущений, и так до бесконечности, до крайних форм «объедания» отдыхом. Внешняя свобода отмщала человеку страшной несвободой; побег от однообразия превращался в механическую однообразную гонку неизвестно куда. В результате возникала огромная скука от отдыха, не меньшая, чем от несвободного труда: это прекрасно показано Чеховым в целой галерее «дачных мужей», любовников, фланеров. Зато случайные открытия в часы стандартного отдыха совсем не стандартных партнеров приводили, как правило, к драматическим ситуациям, не разрешимым в тогдашнем обществе (ср. сходные и одновременно глубоко различные произведения на эту тему: «Дама с собачкой» Чехова и «Солнечный удар» Бунина).

==529

Труд и отдых в русском быту Многие выдающиеся люди XIX века пытались бороться со стандартизацией труда и отдыха прежде всего путем творческой деятельности в самых различных сферах жизни, а кроме того — своеобразным отношением к пространственным перемещениям. Одни из них в зыбком и переменчивом мире утверждали дом как постоянство и традицию (естественно, это особенно характерно для дворянской интеллигенции, начиная с Пушкина и кончая Л. Толстым). Может быть, особенно принципиальны здесь

были славянофилы, противопоставлявшие не только метаниям по свету постоянный дом, но и калейдоскопической вариативности — интенсивное, углубленное обследование родных мест в округе для изучения памятников старины, материальных и духовных, народной речи, полезных ископаемых, целебных трав и т. д. Хомяков считал, что для русского национального поведения вообще характерна медлительность и сосредоточенность. В речи на публичном заседании Общества любителей российской словесности в Москве 26 апреля 1859 года он подчеркнул, что бойкость и подвижность редко соединяются с серьезной и сильной напряженностью мысли: «Зыбь и быстрая перебежка воды происходит на отмелях, а не на глубинах». Несколько в ином духе, но тоже с чувством дома протекала жизнь таких разночинцев, как Чехов: дом или дача для Чехова становились творческим объектом, где можно было бы расширять и углублять художественные и естественнонаучные интересы, идеи, опыты. (Здесь мы не касаемся проблемы дачи или деревенской усадьбы, подобной пушкинским, как вариативной противоположности городской квартире и как способа и места «побега», уединения от суеты.) Понимание временной вариативности при «пассивной» пространственной неподвижности субъекта тоже является видом такого отношения к миру. Ср. монолог дореволюционного палехского художника в повести Е. Вихрева «Ножницы»: «Окрестных пейзажей хватит для эскизов и картин на всю жизнь, потому что они всегда различны. Года, прожитые здесь, научили меня быть внимательным к природе: за тридцать пять лет не было такого дня, в

==530

Б. Ф. Егоров

который окрестные пейзажи были бы похожи на пейзажи какого-нибудь другого дня: времена годов и дней окрашивают и освещают их каждый раз по-новому, сообщают им каждый раз неповторимые композиции»5. Подобной домовитости принципиально противостоят скитальчества Лермонтова, Тургенева, Достоевского, Ап. Григорьева, Горького, разнопричинные, но объединенные подспудно такой духовной и душевной неудовлетворенностью жизнью, которая лишала их покоя. Пространственная перемещаемость становилась для них компенсацией кризисов и напряженности. 5

Вихрев Е. Избр. произведения. Иванове, 1961. С. 282—283.

==531

00.htm - glava26 Б. Ф. Егоров МУЗЫКАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ «Западнические» инициативы Петра I коснулись и музыкальной области: в России стали распространяться немецкие и итальянские оркестры, немецкая и итальянская музыка. Сам Петр был, впрочем, довольно равнодушным к музыкальным новшествам, он ценил церковное пение (может быть, потому и не были в первых десятилетиях XVIII века прерваны традиции древнерусской церковной музыки?), а больше всего по своим милитаристским пристрастиям интересовался барабанами и сам, говорят, был с детства отличный барабанщик. Ко второй половине века итальянская музыка заполонила культурную жизнь двух русских столиц. Некоторые попытки внедрения русских и украинских мелодий и инструментов при Елизавете Петровне были временными, как были временными и внедрения в итальянскую оперу отдельных русских тем и мотивов: все-таки при шумном и показном веке Екатерины II верх взяла итальянская музыка. Она повлияла даже на своеобразную «итальянизацию» церковной музыки, как в содержательных и формальных принципах композиторства, так и в ритуале исполнения: в православных церквах стали устраивать нечто вроде концертов, где слова и мелодии были более или менее связаны с религиозной традицией, но имели привкус «светскости» и, конечно, совсем не имели отношения к традиционным ритуалам службы, и Святейший Синод потом, в XIX веке, несколько раз издавал указы о запрете соответствующих концертов, но своеобразное концертирование в церквах все же продолжалось. Даже самый знаменитый наш композитор конца XVIII — начала XIX века Д. С. Бортнянский1, почти все 1

Д. С. Бортнянский — автор известного масонского, а затем православного церковного гимна «Коль славен наш Господь в Сионе» (слова Μ. Μ. Хераскова). Этот гимн, исполнявшийся до революции

==532 Б. Ф. Егоров свои творческие силы отдавший развитию русской церковной музыки, не избежал сильного влияния «итальянщины», что объясняется и биографически: он был учеником видного итальянского композитора Б. Галуппи, работавшего в России, и потом еще несколько лет учился в Италии. Процветала итальянская музыка и в начале XIX века, особенно в оперном жанре, да еще при растущей мировой славе Дж. Россини и его «Севильского цирюльника» (1816). В Петербурге и Москве гастролировали приглашенные итальянские оперные труппы, была своя итальянская опера и в Одессе; именно там Пушкин влюбился в музыку «Севильского цирюльника» и оставил нам в «Отрывках из путешествия Онегина» бессмертные строки: Но уж темнеет вечер синий, Пора нам в оперу скорей: Там упоительный Россини, Европы баловень - Орфей. Не внемля критике суровой, Он вечно тот же, вечно

новый, Он звуки льет они кипят, Они текут, они горят, Как поцелуи молодые, Все в неге, в пламени любви, Как зашипевшего аи Струя и брызги золотые... Растущая музыкальная образованность русского общества стала с 1820-х годов все более и более обращать внимание на немецкую музыку. В оперном жанре это привело к обильному включению в репертуар зарубежных трупп, в том числе и итальянской, опер Моцарта, прежде 1917 году курантами Петропавловского собора в Петербурге и Спасской башни Кремля, не следует путать с государственным (так называемым «народным») гимном России «Боже, царя храни», сочиненным по заданию Николая I придворным композитором А. Ф. Львовым; слова к этому гимну написал В. А. Жуковский, используя текст британского гимна (музыка этого гимна сочинена в конце XVI или начале XVII веков органистом Джоном Буллем; до А. Ф. Львова она применялась и в России в качестве гимна).

Музыкальная жизнь

==533 К

всего — «Дон Жуана». И начались споры «россинистов» и «моцартистов». Один из самых серьезных музыкальных критиков первой половины века кн. В. Ф. Одоевский, высоко оценивая талант Россини, все же бесспорное предпочтение оказывает Моцарту. В очерках московской музыкальной жизни («Московский телеграф», 1825, ч. II, прибавление) он так противопоставляет композиторов: «Россини пишет для удовольствия уха, Моцарт к сему удовольствию присоединяет наслаждение сердечное. Вот как, кажется, можно разрешить все споры о Моцарте и Россини: выходя из театра после оперы Россини, невольно напеваешь счастливые его темы, как после французского водевиля; после музыки Моцарта делается то же, но сверх того остается в душе глубокое, неизгладимое впечатление... ». Своеобразный итог споров с позиций русского гегельянца 1830-х годов подвел другой, известный музыкальный критик, В. П. Боткин в статье «Итальянская и германская музыка» («Отечественные записки», 1839, № 12), где речь идет уже не только об операх, а вообще о национальной специфике искусства: итальянская музыка, подчеркнул автор, это — проявление земных, естественных чувств, а в немецкой отражается стремление к бесконечному, к Богу, это духовное искусство. Характерно, что при Николае I в России (Петербурге и Москве) гастролирует и немецкая оперная труппа. В 1802 г. в Петербурге образовалось «Филармоническое общество», просуществовавшее весь XIX век; оно сильно способствовало популяризации немецкой симфонической и камерной музыки (Гайдн, Моцарт, Бетховен, Гендель, творчество которого тоже условно можно отнести к немецкой музыке, хотя он и прожил большую часть сознательной жизни в Англии). Менее значительно в первой половине XIX века было влияние французской музыки. Первое место здесь занимал Джакомо Мейербер, который, несмотря на немецко-еврейское происхождение, связал свою судьбу с Парижем, и именно там были впервые поставлены и имели успех его оперы «Роберт—Дьявол» (1831), «Гугеноты» (1836), «Пророк» (1849), обошедшие потом весь цивилизованный мир.

==534 Б. Ф. Егоров В России оперы Мейербера также имели большой успех у русской интеллигенции 30 — 40-х годов, зараженной романтическими музыкальными вкусами: круг Белинского— Боткина, Ал. Григорьев. Белинский, несмотря на плохой музыкальный слух, очень любил напевать мелодию хора чертей из «Роберт—Дьявола», а Боткин, Тургенев, Григорьев выступали со специальными статьями об операх Мейербера. Опера «Пророк» в России могла идти с цензурными купюрами, заменами — и было изменено само заглавие на «Осаду Гента» или «Иоанн Лейденский»: в либретто (автор Э. Скриб) речь идет о крестьянском восстании анабаптистов XVI века, что было для тогдашних российских правителей воистину, как красная тряпка для быка... В последующие десятилетия слава Мейербера увядала, оперы его постепенно сходили со сцены. Ф. Шопен, волею эмигрантской судьбы превратившийся в парижанина, но оставшийся все-таки польским национальным гением, постепенно приобретал популярность и в России, но не сразу, а к концу 1830-х годов. Великий французский композитор Г. Берлиоз стал тоже знаменит приблизительно к сороковым годам; его симфонические произведения неоднократно исполнялись русскими оркестрантами, а в 1847 и 1868 гг. Берлиоз сам посетил Россию и с большим успехом дирижировал. * * Засилье иностранных певцов и музыкантов в России XVIII — первой четверти XIX века объясняется, главным образом, социальными причинами. По неписаным поведенческим законам и обычаям дворянину XVIII века было неприлично идти в актеры, как неприлично было становиться учителем и даже профессором университета; артист или учитель воспринимались как слуга, лакей, как наемный служащий низкого ранга. Да и музыкальное образование ребенка в дворянском обществе XVIII века было не на высоте. Дворянин, если был достаточно богатый, мог нанять для себя и своей семьи иностранных учителей музыки и танцев, мог организовать даже целый оркестр

Музыкальная жизнь

==535 или оперную труппу из итальянцев или немцев, наконец, мог создать крепостной театр, мог даже отправлять своих талантливых рабов на учебу в Италию, но самому становиться исполнителем было неприлично. Из свободных сословий более или менее основательное музыкальное образование получало духовенство: нужно было создавать церковные хоры. Поэтому из духовенства вышло немало хороших специалистов: почти все выдающиеся русские композиторы XVIII века — выходцы из этого сословия.

К XIX веку положение меняется. Растет «массовая» дворянская культура, углубляется и расширяется музыкальное образование. В самой далекой глухомани дворянские дети обучаются основам музыкальной грамоты и игры на фортепиано, клавикордах, струнных инструментах. И как массовая поэтическая культура России начала XIX века создала Пушкина, так музыкальная атмосфера дворянской усадьбы родила Глинку. Подавляющее большинство крупных русских композиторов XIX века — дворяне. Причем, как правило, это большинство не получило систематического и официального музыкального образования. Кажется, только Чайковский (если не считать представителей позднейших поколений: Танеев, Рахманинов, Глазунов и т. д.) окончил консерваторию, остальные наши композиторы были или самоучками, или ограничивались отдельными учителями и наставниками. К тому же профессионально многие не имели никакого отношения к музыке: Даргомыжский, Серов и Чайковский — чиновники, Мусоргский — военный и чиновник, Римский-Корсаков — военный моряк, Кюи — военный инженер, Бородин — химик. Но дворянская вольность, возможность оставить службу ради музыки (или уже ради музыкальной службы), свобода передвижения, поездок за границу — все это способствовало человеческим общениям, теоретическому развитию, появлению выдающихся музыкальных произведений. Уже с начала XIX века, особенно же в связи с патриотическими настроениями при наполеоновских войнах, стала интенсивно развиваться отечественная музыка. Даже приглашенный итальянец Каттерино Кавос (по-русски «Катерин Альбертович»), в начале александровского царствования в качестве капельмейстера и композитора воз-

==536 Б. Ф. Егоров главивший петербургскую музыкальную жизнь, осознал, что надо создавать русскую национальную оперу, и большинство его произведений в самом деле сочинено на русские темы (и авторы либретто, как правило, были русские драматурги, прежде всего — кн. А. А. Шаховской): «Добрыня Никитич», «Илья Богатырь», «Жар-птица», «Князь Невидимка»; большой успех имела его опера «Иван Сусанин» (к чести Кавоса, он 20 лет спустя содействовал постановке глинкинской «Жизни за царя», хорошо осознав разницу талантов). Конечно, реально в операх Кавоса было больше итальянского, чем русского, духа. У другого видного оперного композитора конца XVIII — начала XIX века А. Н. Титова было очень заметно моцартовское влияние (не путать его с сыном Николаем, «дедушкой русского романса»). Первым самобытным композитором России следует считать А. Н. Верстовского, который, несмотря на влияние «фантастического романтизма» Вебера, больше всего способствовал созданию национальной оперы и расчищал дорогу Глинке. Его оперы «Пан Твардовский» (1828, либретто М. Н. Загоскина), «Вадим, или Двенадцать спящих дев» (1832, либретто С. П. Шевырева), «Аскольдова могила» (1835, по роману М. Н. Загоскина) имели большой успех в свое время, и только гениальный Глинка вытеснил их, хотя лучшие арии из «Аскольдовой могилы» («В старину живали деды», «Близко города Славянска...», «Заходили чарочки по столику») сохранились в репертуаре концертных оперных певцов до наших дней. Много раз уже говорилось, что роль Глинки в русской музыке аналогична роли Пушкина в литературе — это первый наш всеобъемлющий гений, вобравший в себя опыт предшествующих поколений (не только русских, но и западных композиторов) и проложивший дорогу последующим, оставивший след чуть ли не во всех музыкальных жанрах, от опер до романсов и церковных хоров. Напоминает Глинка

Пушкина и своей светлой гармоничной атмосферой; самые трагические эпизоды и арии у него лишены разлада и нервозности; Глинка даже, пожалуй, больше, чем Пушкин, «классицистичен», рационалистичен, хотя в целом, разумеется, его не следует отлучать от романтизма.

Музыкальная жизнь

==537 Самый большой успех при жизни композитора имела его опера «Жизнь за царя» (1836, либретто бар. Е. Розена). Менее успешной была постановка оперы «Руслан и Людмила» (1842, либретто при участии самого композитора и Н. Кукольника). Ее значение, как и вообще поразительную оригинальность и глубину всего творчества Глинки, оценили на первых порах лишь выдающиеся специалисты (Лист, Берлиоз, Одоевский). Гении, как мы знаем, во всех областях человеческой деятельности слишком часто опережают свое время и удостаиваются лавровых венков через какой-то хронологический промежуток, часто — посмертно. В музыке эта история повторяется неоднократно: вероятно, музыкальное новаторство требует для восприятия определенной теоретической и практической подготовки, которая отсутствует у относительно широкой публики, а именно она ведь, а не только узкие специалисты, заполняет театры и залы и создает общественное мнение. Пример с «Русланом и Людмилой» — не исключение, а правило. Не забудем, что и опера Чайковского «Евгений Онегин» несколько лет ждала очереди, чтобы после первых постановок на частной сцене попасть в императорские театры, да и там вначале не имела успеха. Не следует думать, что трудности возникали лишь на пути русских композиторов. Опера Ж. Бизе «Кармен» (1875) была весьма прохладно встречена в Париже, а три года спустя — ив Петербурге, где ее ставила итальянская труппа. Но через десяток лет опера заняла чуть ли не первое место в мире по успеху и по частоте постановок. Еще более трудна была у нас судьба симфонической музыки, видимо, из-за слабой отечественной традиции. Часто встречаешь мнения, что Бетховен был признан в России еще при жизни, что его произведения часто исполнялись и т. п.: такие высказывания попадаются чуть ли не во всех русских книгах и статьях о великом композиторе. А на самом-то деле не следует преувеличивать прижизненного успеха в России. Статьи о нем до 1827 г., года смерти Бетховена, у нас единичны. Концертные исполнения — единичны (наиболее крупное — исполнение шести симфоний и увертюры к «Эгмонту» в имении кн. М. Ю. Вьельгорского в 1822—1823 гг.). Известность начинается лишь

==538 Б. Ф. Егоров

в тридцатых годах. Одна из первых ласточек — рассказ Одоевского «Последний квартет Бетховена» (напечатан в альманахе Дельвига «Северные цветы на 1831 год»), вызвавший радость и похвалу Пушкина (она известна нам в изложении А. И. Кошелева, писавшего об этом Одоевскому 21 февраля 1831 г.). Из такой похвалы, однако, не следует делать вывода о восторге Пушкина перед Бетховеном: прямых отзывов Пушкина о немецком композиторе мы не знаем; положительная оценка, может быть, относится лишь к художественному достоинству новеллы Одоевского. В тридцатых годах русская музыкальная общественность уже твердо приняла Бетховена; в критических статьях Одоевского, Н. А. Полевого, Д. Ю. Струйского, Н. А. Мельгунова содержатся самые возвышенные характеристики его творчества, что уж говорить о последующих десятилетиях. Но и тут все было совсем не просто. Один из самых серьезных музыкальных критиков России и одна из самых колоритных личностей — А. Д. Улыбышев. В детстве он воспитывался в Германии, в молодости был связан с декабристскими кругами, делал успешную карьеру в Министерстве иностранных дел: ему предлагали после убийства Грибоедова место посла в Персии, но он отказался, вышел в отставку и с 1830 года поселился в своем нижегородском имении, где выступал в обличий то крепостника, то либерала, то просвещенного меломана (имел свой симфонический оркестр!), написал в своем уединении замечательный трехтомный труд «Новая биография Моцарта» и издал на французском языке в Лейпциге (переведен на русский и издан П. Юргенсоном в Москве в 1890—1892 гг.). В этом труде, получившем всемирную известность, Улыбышев подробнейшим образом анализируя и предшествующие эпохи и творчество своего любимца, представляет Моцарта как недосягаемую вершину в музыкальном развитии (под влиянием философии Гегеля автор был убежден в независимости исторического и культурного хода от воли отдельных людей, все явления как бы предопределены Богом, и по-гегельянски же у него оказывалось завершение всех путей на последней вершине). Бетховен для Улыбышева оказывался хорошим композитором, пока он в молодости находился под силь-

Музыкальная жизнь

==539 ным влиянием Моцарта, был, так сказать, моцартианцем, но как только он вышел на самостоятельную дорогу, его творчество стало клониться к упадку... А так как с годами слава Бетховена все росла и росла, то росло и раздражение Улыбышева. Вначале он отделывался брюзгливыми статьями, а потом осмелился выпустить в свет новую книгу «Бетховен, его критики и истолкователи», опять же на французском языке опубликованную за границей (Лейпциг— Париж, 1857). Он педантично обвиняет Бетховена в нарушении «моцартианских» правил, в пренебрежении чистотой жанров и проч. и проч. (да еще, испуганный революцией 1848 г., истолковывает композитора как «апостола» демократизма, атеизма, бунта). Конечно, подавляющее большинство музыкальных критиков повозмущалось и поиздевалось над такой точкой зрения, но, представьте себе, нашлись и защитники: известный композитор Ю. Арнольд в рецензии на книгу Улыбышева («Музыкальный и театральный вестник», 1857, № 21) полностью согласен с зоилом, тоже считает, что из-за глухоты поздний Бетховен допустил уйму теоретических и практических просчетов и нападки Улыбышева совершенно справедливы. Конечно, случай с Улыбышевым анекдотичен, уникален, но подобными непониманиями полна музыкальная история. В. П. Боткин в своих статьях 1840-х — начала 1850-х годов, наоборот, превозносит Бетховена, считает его творчество вершиной немецкой музыки, но как Улыбышев мерил

все последующее развитие музыкального искусства моцартовским аршином, так Боткин — бетховенским! В статье «Об эстетическом значении новой фортепьянной школы» («Отечественные записки», 1850, № 1) Боткин выражает свою увлеченность Шопеном, считает его гениальным композитором, но тревожится по поводу частых нарушений установившихся правил, нарушений, приводящих композитора к «непроницаемому мраку безвыходного хаоса»; а между тем двумя страницами выше Боткин хвалил Бетховена за значительные отступления от классических контрапунктных норм! Бетховену — можно, Шопену — нельзя! "ÏÎ заметьте: ретроградами выступают не какие-то малограмотные дилетанты, а серьезные специалисты! Как из-

==540 Б. Ф. Егоров вестно, П. И. Чайковский хотел посвятить свой в будущем знаменитый Первый фортепьянный концерт с оркестром Н. Г. Рубинштейну, надеясь на участие его, выдающегося пианиста, в премьерном исполнении. Увы, Рубинштейну произведение не понравилось, он отказался (Чайковский потом перепосвятил свой фортепьянный концерт знаменитому немецкому пианисту-виртуозу Гансу фон Бюлову, впервые, в 1875 году, исполнившему его в американском Бостоне). Да и только ли Рубинштейн не понял гениальной сути этого опуса? В «Энциклопедическом словаре» Брокгауза-Ефрона, самой значительной нашей энциклопедии XIX века, многие музыкальные статьи написаны довольно известным композитором и критиком Н. Ф. Соловьевым; ему принадлежит и статья о Чайковском (т. 75, 1903). В ней перечислены все оперы и балеты, основные симфонии и другие оркестровые произведения, назван и Второй фортепьянный концерт — но совсем не упомянут Первый! Видимо, и Н. Ф. Соловьев не считал это произведение заслуживающим включения в сжатую энциклопедическую статью... Следует учесть значительно более слабое развитие в XIX веке русской симфонической, камерной, сольной инструментальной (фортепьяно, скрипка, виолончель) музыки — по сравнению с оперной и балетной. Посещаемость театра была значительно более массовой, чем при концертах. Театр охотно посещал царь и его окружение, чего не скажешь о концертах. Молодежь чувствовала себя значительно свободнее в театре: можно было опоздать и уйти раньше, можно было в определенных пределах похулиганить: поорать «браво», освистать и ошикать нелюбимых актеров и т. п. Правда, администрация и полиция следили и осаживали увлекающихся, а могли и удалить из зала: когда страстный поэт и критик Ал. Григорьев чрезмерно бушевал, ошикивая бездарь, его вывели из театра, и по этому поводу уже ходил по Москве каламбур: «Что же это за театр, из которого Аполлона удалили?!» Главное же в том, что опера и балет более доступны широким массам любителей, а симфоническая и камерная музыка требует для восприятия некоторой подготовки. Русская публика первых десятилетий XIX века лишь готовилась, воспитывалась для понимания серьезных кон

Музыкальная жизнь

==541 цертов. Из неоперной и небалетной музыки, впрочем, большой популярностью пользовались романсы. Они, как правило, были и более доходчивы, и более просты для исполнения: не надо было для них ни больших оркестров, ни больших залов. Появление и распространение русских романсов относится еще к екатерининскому времени, но все же массовая их популярность — удел первой половины XIX века. «Дедушкой русского романса» считается Н. А. Титов, офицер, затем генерал, всю жизнь сочинявший романсы и танцевальную музыку. Его романсы «Уединенная сосна», «Коварный друг», «В минуту жизни трудную...» были очень популярны. Но еще более известны романсы А. А. Алябьева (всего их около 2001), особенно всемирно знаменитый «Соловей». Около 200 романсов сочинил и А. Л. Гурилев; отметим в их числе обилие аранжировок народных песен: «Не белы снеги...», «Не одна во поле дороженька...», «Ах ты, степь моя...», «Заплетися плетень...». Не менее обильно романсами и творчество А. Е. Варламова, из которых тоже много аранжированных народных песен («Ах ты, душечка, красна девица», «Ах ты, Дуня-черноброва...», «Вниз поматушке, по Волге...», «Во саду ли, в огороде...»). Еще больше варламовских романсов написано на слова поэтов (отметим «Вдоль по улице метелица метет», «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан.'..»). Особенно известны романсы Варламова на слова Лермонтова («Горные вершины», «Белеет парус одинокий...»), Фета («На заре ты ее не.буди...»). Романсы были настолько популярны, что их сочиняли фактически все русские композиторы XIX века, в том числе и самые великие. Трудно представить русскую музыкальную культуру без романсов Глинки «Инезилья», «Не искушай меня без нужды...», «Сомнение» или Чайковского «Хотел бы в единое слово...», «Благословляю вас, леса...», «Средь шумного бала...». «Массовизация» музыки стимулировала распространение романса: он культивировался на вечерах, на встречах, на уроках пения, проникал в рестораны... С романсом можно связать своеобразную демократизацию музыки, выход ее за пределы дворянских салонов и элитарных концертов. Аналогичное явление наблюдается в распро-

==542 Б. Ф. Егоров странении музыкальных инструментов. С достаточно элитарными, хотя и проникавшими уже в купеческие и мещанские дома фортепианами и роялями в XIX веке стала успешно конкурировать гитара. Она была доступна практически всем, обучение на ней не представляло тех трудностей, которые ученики ощущали при игре на «фортепьянах», гитару можно было переносить, брать с собой в гости и т. п. Как и клавишные инструменты, гитару можно было использовать в качестве аккомпанемента к пению, гитарист мог сопровождать исполнителей романсов.

В России, в отличие от западноевропейской шестиструнной, была распространена семиструнная гитара. Аа.. Григорьев так и начинает свою известную песню: О, говори хоть ты со мной, Подруга семиструнная!.. Друг Григорьева М. Стахович создал «Очерк истории семиструнной гитары» (напечатана в журнале «Москвитянин», 1854, № 13), где он утверждал приоритет русского гитариста, чеха по происхождению А. О. Сихры2, который, будучи арфистом по музыкальному образованию, приделал к обычной, «испанской» гитаре лишнюю басовую струну и настроил в соль-мажорном ладе, и этот новый инструмент получил широкое распространение, но только в России, ибо в Европе продолжала господствовать шестиструнная гитара. Современный нам музыковед Б. Л. Вольман оспаривает утверждение Стаховича, опираясь на разыскания В. А. Русанова, дореволюционного историка гитары, и на свои собственные: получается, что семиструнная гитара зафиксирована в печатных источниках 1798— 1803-х годов, в то время как Сихра переехал в Москву, по данным Русанова, в 1805 году3 Стахович же указывал, что 2

Любопытно инструментальное изобретательство чехов в России: при Елизавете Петровне камермузыкант Иоганн-Антон Мареш особым образом исправил охотничьи рога и создал придворный роговой оркестр, который мог исполнять даже симфонии; роговая музыка стала успешно распространяться, крепостные оркестры держали екатерининские фавориты (Г. Орлов и Г. Потемкин), а к XIX веку роговая музыка проникла и в провинцию. 3

Вольман Б. Гитара в России. Очерк истории гитарного искусства. Л., 1961. С. 12—14.

Музыкальная жизнь

==543 Сихра именно в Москве изобрел новый инструмент. Однако сам Б. Л. Вольман далее уточняет, что Сихра подчеркивал, что семиструнная гитара придумана им в конце XVIII века. Как бы там ни было (ведь когда идеи носятся в воздухе и находят практическую реализацию, то часто сразу несколько изобретателей оспаривают приоритет), но семиструнная гитара появилась и широко распространилась в России с конца XVIII века, так что к 1830-м годам она была самым популярным музыкальным инструментом и для сольного исполнения (а также для дуэтного), и для аккомпанемента, успешно соперничая с фортепиано. Ап. Григорьев, например, очень увлекался гитарой, сменив фортепьяно на переносной инструмент, с которым он ходил пешком к друзьям. А. А. Фет, товарищ студенческих лет Григорьева, вспоминал о своем друге: «Смолоду он учился музыке у Фильда и хорошо играл на фортепьяно, но став страстным цыганистом, променял рояль на гитару, под которую слабым и дрожащим голосом пел цыганские песни. К вечернему чаю ко мне нередко собирались два-три приятеля-энтузиаста, и у нас завязывалась оживленная беседа. Входил Аполлон с гитарой и'садился за нескончаемый самовар. Несмотря на бедный голосок, он доставлял искренностию и мастерством своего пения действительное наслаждение. Он, собственно, не пел, а как бы пунктиром обозначал музыкальный контур пиесы» (Григорьев 1980, 331). Показательно, что Фет причиной перехода Григорьева к гитаре называет увлечение цыганщиной. Действительно, уже в пушкинские времена цыганские хоры и солисты стали пользоваться гитарным аккомпанементом. Появившиеся в русском быту, как и гитара, в конце XVIII века — сперва в вельможных и дворянских сферах, затем все более расширяя круги своих зрителей и слушателей,

«спускаясь» в низшие слои городского населения, в трактиры и погребки, — цыганские ансамбли («таборы», как их тогда называли, хотя многие цыгане давно уже порвали с кочевым образом жизни) оказались важным элементом русской музыкальной культуры. Ведущий цыганский хор, основанный в Москве в XVIII веке еще при графе А. Г. Орлове, в 30—40-х годах XIX века возглавлял Илья Осипович Соколов, даровитейший организатор, компози-

==544 Б. Ф. Егоров тор и -исполнитель: «... он, семидесятилетний старик в 1847 году, еще плясал как 18-летний юноша и одушевлял своим голосом хор и публику (...) Илья Соколов управлял своим хором более сорока лет; он первый дал цыганским песням известные законы музыки; его песни «Хожу я по улице», «Гей, вы, улане» или переделанная им русская песня «Слышишь ли, мой сердечный друг» до сих пор живут и поются цыганами» (Пыляев, 1990, 413). Именно этому старику посвящены строки известной песни: Соколовский хор у Яра Был когда-то знаменит, Соколовская гитара До сих пор в ушах звенит. Ученик Соколова Иван Васильевич Васильев, возглавивший хор после смерти учителя, был другом Григорьева, о чем пойдет речь ниже. Цыгане Соколовского хора были связаны с известными гитаристами первой половины XIX века, брали у них уроки, выдвинули затем из своей среды замечательных исполнителей на этом инструменте. По воспоминаниям Стаховича в указанной статье, незадолго до смерти М. Т. Высоцкого (1837) его посетили Илья Соколов и Иван Васильев: «... он еще играл им свои последние сочинения и аккомпанировал их пению». Гитара все более прочно связывалась с цыганскими хорами и солистами, с середины XIX века она стала неотъемлемой принадлежностью их концертов, и Григорьев и Фет уже, видимо, не отделяли гитары от цыганской стихии. Но — именно с середины века. Поэтому Ф. Лист, вообще интересовавшийся цыганами, во время гастролей в России (1842, 1843, 1847 гг.) очень много внимания уделивший их пению, в своей известной книге о цыганах (в главе «Московские цыганки» и других разделах), подробно описывая манеры исполнения, инструменты оркестра и т. п., ничего не говорит о гитаре (Liszt F. Des bohémiens et de leur musique en Hongrie. Leipzig, 1859). . О месте и роли цыган в русской музыкальной культуре можно составить достаточно полное представление по «Очарованному страннику» Н. С. Лескова, по «Живому тру-

Музыкальная жизнь

==545

пу» Л. Н. Толстого, по многим произведениям Ал. Григорьева. В поэме «Встреча» (1846) Григорьев говорит от имени русского «степняка»: Добрая хандра За мною по пятам бежала, Гнала, бывало, со двора В цыганский табор, в степь родную Иль в европейский Вавилон... С подобным ироническим оттенком, но уже со значительно большей теплотою описывает Григорьев московский «табор» год спустя: «... вам хочется звуков, вам хочется выражения для этой неопределенной, непонятной, тоскливой хандры — и благо вам, бездомному и неспокойному варягу, если у вас есть две, три, четыре сотни рублей, которые вы можете кинуть задаром — о! тогда, уверяю вас честью порядочного зеваки — вы кинетесь к цыганам, броситесь в ураган этих диких, странных, томительно-страстных песен, и пусть отяготело на вас самое полное разочарование, я готов прозакладывать мою голову, если вас не будет подергивать (свойство русской натуры), когда Маша станет томить вашу душу странною песнею, или когда бешеный, неистовый хор подхватит последние звуки чистого, звонкого, серебряного Стешина: „Ах1 ты слышишь ли, разумеешь ли?"»4. А затем, в начале 1850-х годов, наступила пора «молодой редакции» «Москвитянина», пора интенсивного до фанатизма изучения народных песен, сближения с цыганами, и об этом периоде Григорьев мог с полным правом сказать в автобиографическом рассказе «Великий трагик» (1858), характеризуя себя, рассуждающего о пении итальянок и цыганок, в третьем лице: «Для него, четверть жизни проведшего с цыганскими хорами, знавшего их все, от знаменитых хоров Марьиной рощи и до диких таборов, кочующих иногда около Москвы за Серпуховскою заставою, нарочно выучившегося говорить по-цыгански до того, что он мог безопасно ходить в эти таборы и быть там принимаемым как истинный «романэ чаво» (цыганский па4

Московский городской листок. 1847. № 88. С. 352.

==546

Б. Ф. Егоров

рень. — Б. Ε.) — для него это была одна из любимых тем разговоров». Григорьев с юмором рассказывает о себе, слушавшем флорентийские хоровые коллективы и постоянно вспоминавшем Москву: «... он доходил до того, что начинал уже звать труппу Перголы хором Ивана Васильева, труппу Пальяно хором Петра Соколова, а маленькую труппу Боргоньизанти (...) — одним из безвестных хоров Марьиной рощи, откуда вербуются часто контральто какой-либо Стеши или Маши-козлика» (Григорьев, 282). О Григорьеве-москвиче 1850-х годов, о его тесной дружбе с Иваном Васильевым и с солистами его хора, особенно со Стешей, прекрасно рассказал Фет в очерке-воспоминаниях «Кактус» (в этом рассказе вообще содержатся ценные характеристики «таборного» быта и цыганского пения).

Размышляя над особенностями музыкального своеобразия цыганских напевов, Григорьев считал главной заслугой цыган, почти не сохранивших своего национального словесного фольклора, особую гармоническую инструментовку славянских мелодий: «Всякий мотив они особенным образом гармонизируют (...) эти ходы, и это особенное движение, которое можно уподобить явно слышанному биению пульса, то задержанному, то лихорадочно-тревожному, но всегда удивительно правильному в своей тревоге, составляют для многих обаяние цыганской растительной гармонии»5. Понятие «растительное» для Григорьева — символ естественности, природности, неразъеденности цивилизацией. Поэтому он оспаривает представление об аффектированности цыганского пения как о нарочитой театрализации, доказывая, что эти особенности связаны именно с природной «знойностью» национального характера и соответственно исполнительской манеры. Григорьев записал отдельные сохранившиеся песни цыганского фольклора и воспроизвел их в своей статье, снабдив русским переводом. Неприкаянной и страстной натуре Григорьева были чрезвычайно близки психологически, душевно многие из цыганских национальных черт, отразившихся в их песнях и в манере исполнения. Григорьев сообщает по пово5

Григорьев А. Русские народные песни с их поэтической и музыкальной стороны. — Отечественные записки. 1860 № 5. С. 247—248.

==547

Музыкальная жизнь ду своих записей цыганского фольклора, что в этих песнях «выражается вполне типичность племени, звучат родовые предания, отражается бродячая и горькая судьба цыган»6. Трагедийному состоянию души «последнего романтика», каким называл себя Григорьев, содержание и форма цыганских песен были весьма дороги. Характеризуя особенности цыганских песен, Григорьев, однако, не говорит о том, что черты безысходности, драматической напряженности имеют истоки не только в историческом прошлом народа, в его, так сказать, «исконных», «вечных» свойствах, но и могут быть усилены условиями современности, общественным хаосом после смерти Николая I, а также и социальной приниженностью цыган, ощущение которой все усиливалось благодаря росту культуры, музыкального образования, наконец — благодаря росту индивидуального сознания наиболее талантливых самородков из «табора». Историки цыганских хоров в России отметили очень много выдающихся певцов и танцоров первой половины XIX века Фет в «Кактусе» рассказал о довольно типичном, видимо, случае безнадежной любви замечательной певицы Стеши и гусара, у которого не было денег, чтобы «выкупить» любимую из «табора».

Трагический отсвет лежит и на поэзии Григорьева, и, описывая страдания лирического героя, безвозвратно теряющего любимую, он в известном стихотворении «Цыганская венгерка» привлекает в качестве фона обстановку страстного и драматического пения в цыганском «таборе». По разысканиям М. И. Пыляева (его беседы с ветеранами цыганского хора), Григорьев и сочинил стихотворение-песню, находясь в «таборе»; И. Васильев положил ее потом на музыку, песня, несколько сократившись, стала воистину народной, забылись ее творцы, и она до сих пор живет в репертуаре многих исполнителей, прежде всего исполнителей цыганских песен. * * 6

Там же. С.249.

18*

==548

Б. Ф. Егоров

Если Глинка сопоставим с Пушкиным, то Даргомыжский очень похож на Гоголя, на литературных учеников Гоголя, возглавивших «натуральную школу» (Гончаров, Некрасов, юный Тургенев): во второй половине николаевского царствования во всех видах искусства растет интерес к «маленькому человеку», к быту, к драматической судьбе личности. Романсы Даргомыжского «Червяк» и «Титулярный советник» воспринимаются как варианты петербургских повестей Гоголя или жанровых картин П. Федотова. И даже более, казалось бы, обобщенный и возвышенный образ «Старого капрала» тоже включен психологически в бытовую обстановку. Опера Даргомыжского «Русалка» (1856) имеет много аналогий с его романсами. Здесь тоже много быта, «прозы», и даже будто бы классическая ария Мельника (I акт) по сути весьма прозаична. Уже высказывалось мнение (Б. Асафьев), что несмотря на некоторую романтическую условность времени, как и романтическую условность образа Князя, Даргомыжский создает сюжет как бы из современного деревенского быта: барич обольщает крестьянскую девушку и потом бросает ее. Музыкальное новаторство Даргомыжского (как и сюжетное), особенно — все более широкое использование речитатива, удивительно индивидуализированного, оказалось не по зубам тогдашней публике; опера, как и глинковский «Руслан», вначале не имела успеха, и лишь в следующем десятилетии заняла почетное место в репертуаре театров. Аналогичной, с «перерывом», была судьба и второй оперы Даргомыжского — «Каменный гость» (1870). Бурная общественно-политическая жизнь России второй половины XIX века, естественно, интенсифицировала музыкальное творчество. Вслед Даргомыжскому один за другим появляются оперные композиторы, создавшие, наконец, прочный отечественный репертуар. Были и «промежуточные» деятели вроде А. Н. Серова и А. Г. Рубинштейна, чьи оперы не удержались на сцене,

но оставили свой вклад в истории русской культуры. Один из лучших (и самый задиристый!) музыкальных критиков России А. Н. Серов, уже достаточно великовозрастным, сорокалетним, приступил к серьезному оперному творчеству, и его

Музыкальная жизнь

==549 три оперы — «Юдифь» (1863), «Рогнеда» (1865), «Вражья сила» (1871; не успел закончить, завершили жена В. С. Серова и Н. Ф. Соловьев) в свое время с успехом ставились в театре. Самая оригинальная из них — «Вражья сила» (по известной пьесе А. Н. Островского «Не так живи, как хочется»), Продолжая линию Даргомыжского, Серов не просто бытовизирует оперный сюжет, но и впервые в истории русского музыкального театра погружает действие в густую атмосферу городского быта, масленичного разгула, масленичного фольклора. Но как пьесе Островского не суждено было прочно закрепиться в театральном репертуаре, так и опере Серова; лишь замечательные арии, особенно «Широкая масленица», сохранились в концертно-эстрадных исполнениях. Аналогична судьба опер Рубинштейна. Их у него очень много, почти двадцать, но сохранился в истории лишь «Демон» (1871), созданный по поэме Лермонтова, да и то не опера в целом, а отдельные арии из нее (полностью опера ставится очень редко). Ни Серову, ни Рубинштейну не хватило таланта для создания произведений, имеющих художественное значение именно в своем целом. Но если Серов экспериментировал с русским бытом и русским фольклором и явился своего рода переходным звеном между Даргомыжским и Мусоргским, то Рубинштейн стоит особняком. Воспитанный на немецкой музыкальной культуре, он и в своем творчестве оставался как бы усредненным западноевропейцем, равнодушным к русским самобытным исканиям. И хотя подавляющее большинство его опер создано на русские темы («Дмитрий Донской, или Куликовская битва», «Фомка-дурачок», «Купец Калашников» и т. д.), автор шел именно по среднеевропейскому музыкальному пути. Рубинштейн и теоретически, осмысленно считал музыку как бы космополитической, наднациональной. В статьях о русской музыке, публиковавшихся в венском журнале «Blätter für Musik, Theater und Kunst» (1855, №№ 1—3) он сомневается, что можно создать всемирно известную оперу, основанную на мотивах русской народной песни, считает оперы Глинки шедеврами, но монотонными, и вообще подчеркнуто резюмирует, что так как различные оттенки чувств одинаково присущи народам всего мира, то

==550

Б. Ф. Егоров

изображение этих чувств не должно иметь национальной окраски. Оно должно быть общечеловеческим. Группа композиторов, образовавшаяся в Петербурге в начале 1860-х годов и названная ее идеологом В. В. Стасовым «Могучая кучка» (в нее входили М. Балакирев, Ц. Кюи, А. Бородин, М. Мусоргский, Н. Римский-Корсаков; группа просуществовала недолго, к 70-м годам она распалась), интенсивно занимавшаяся национальным своеобразием искусства, очень враждебно относилась к Рубинштейнутеоретику и практику (в критику Балакирева и Стасова были замешаны и нотки антисемитизма; ведущие «кучкисты», например, возмущались предпочтением, отдававшимся Рубинштейном Мендельсону; а «кучкисты» из современных западных композиторов предпочитали Листа и Берлиоза). Были постоянные столкновения и по поводу музыкального образования: Рубинштейн, по-немецки, ратовал за систематическое школьное и «вузовское» воспитание талантов, а «кучкисты» предпочитали русскую вольницу, самодеятельность, превосходство добровольных групп и кружков над училищем и консерваторией. Между тем главная заслуга Рубинштейна перед русской культурой заключается именно во внедрении систематического музыкального образования. Он организовал в 1862 г. петербургскую музыкальную школу, которая сразу же стала консерваторией, а Рубинштейн — ее первым директором. Под покровительством великой княгини Елены Павловны он основал в 1859 году в Петербурге Императорское Русское музыкальное общество, которое много лет возглавляло концертную деятельность в столице, между прочим, именно под эгидой Общества были созданы музыкальная школа и консерватория. Стоит отметить, что и младший брат Антона, Николай, тоже знаменитый пианиствиртуоз, отличался организаторскими способностями: в 1860 году он возглавил Московское отделение Русского музыкального общества, а в 1866 году основал Московскую консерваторию. Оба брата известны также как щедрые филантропы. В других условиях Серов и Рубинштейн могли бы первенствовать как оперные композиторы, но их талант совершенно померк в ослепительных лучах славы Мусоргского, Чайковского, Римского-Корсакова. Мусоргский,

==551

Музыкальная жизнь конечно, — самый новаторский композитор России XIX века, опережавший время, расчищавший путь в следующее столетие. Продолжая попытки Даргомыжского: давать «правду», Мусоргский углубил внимание к человеческой речи, ее интонационному рисунку; он считал, что наша речь регулируется строго музыкальными законами и задача композитора — найти эту мелодическую подспудность;

поэтому если предшественники в своем стремлении — как бы сейчас сказали — к реализму, шли от классической мелодии к «пунктирно» обозначенному речитативу, то Мусоргский как бы воплощал речитатив в мелодию, делал, вернее, мелодическую подкладку под речитатив. Отсюда — такие его удивительные новшества, как попытка целый акт гоголевской «Женитьбы» — без всякой переделки, в первозданной прозе — выразить музыкально. И все это — не копируя, а творчески, самобытно. Творчески использовал Мусоргский и мелодии народных песен. Новаторство Мусоргского затрагивало не только формальную, «речевую» сторону его творчества. Композитор впервые (наверное, не только в истории русской, но и мировой музыки) довел сюжеты и мотивы своих произведений до крайних пределов трагизма, до безысходного отчаяния — в этом отношении после него мог стоять только Шостакович. Наверное, на эти черты большое влияние оказал смятенный хаос русской жизни после реформы 1861 года, но не меньшие причины лежали в натуре самого художника, одинокой, трагической, больной. Трагические и драматические сюжеты и мотивы, разумеется, привлекали внимание композиторов и до и после Мусоргского, но в подавляющем большинстве случаев авторы изображали эту область как внешнюю, лежавшую вне наблюдателя, ум и душа художника сокрушались и возмущались, старались сопроводить трагическую развязку катарсисом (термин античной эстетики; он означает благодатное потрясение души воспринимающего, т. е. читателя или зрителя, омовение, очищение человеческой души, наблюдавшей художественное воплощение ужасов жизни). Но у Мусоргского трагическое изображается как бы изнутри, оно слишком часто не имеет никаких поползновений к катарсису, не имеет оснований для душевного и

==552

Б. Ф. Егоров

духовного возрождения: зло и мрак получаются прочными, непоколебимыми, страшными, всеобъемлющими. Особенно ярко это проявилось в романсном цикле «Песни и пляски смерти» (1875— 1877, на слова графа А. А. Голенищева-Кутузова). Даже цикл «Детская» (1870), текст к которому написал сам Мусоргский, полон психологических драм, болезненных извивов... Конечно, гениальный композитор настолько многолик, что несправедливо его творчество сводить к безутешному трагизму. Оно было слишком широко и разнообразно, диапазон настроений даже в одной романсной сфере чрезвычайно велик, не говоря уже об операх. Иногда душевный мрак композитора рассеивался, он сочинял светлую, жизнерадостную музыку, например, оперу «Сорочинская ярмарка», по Гоголю, которую Мусоргский писал в конце жизни, не закончил; да и там, впрочем должна была быть сцена «Шабаш ведьм», после названная «Ночь на Лысой горе» и превращенная в симфоническую картину. Но все же драматизм, горечь, страдание господствуют в его творчестве. Чем еще ценно наследие Мусоргского в малых жанрах — это едкой иронией и сатирой (романсы «Калистрат», «Озорник», «По грибы»), лишь в зародышевой форме наблюдавшихся у

предшественников, а также поразительной выпуклостью, индивидуализацией изображаемых персонажей. Если у Чайковского десятки романсов посвящены как бы одному усредненному лирическому герою и такой же усредненной героине, то у Мусоргского каждый образ — особенный, их невозможно спутать. Такая же потрясающая индивидуализация наблюдается в фортепьянных «Картинках с выставки» (1874), своеобразном аналоге романсов. Замечательно также уникальное умение автора музыкальными средствами передать живописные изображения: подавляющее большинство слушающих этот цикл никогда в жизни не видело картин В. А. Гартмана, но у них создается такое яркое впечатление, что как будто они только что побывали на выставке акварелей... Все отмеченные особенности: трагизм, индивидуальное разнообразие персонажей, живописная выпуклость, новые формы передачи человеческой речи — нашли свое воплощение в обеих главных операх Мусоргского: «Борис

Музыкальная жизнь

==553 Годунов» (1872) и «Хованщина» (1880; завершена в 1883 г. Н. А. Римским-Корсаковым). Судьба России, роль личности в истории, роль народа, судьба народная — все эти темы, волновавшие русское общество в 1860—1870-х годах, привлекали серьезное внимание композитора, и недаром он избрал для обеих исторических опер смутные времена, когда обнажаются глубины характеров, когда бушуют народные толпы, когда сложно сплетаются случайности и закономерности истории: по пушкинской трагедии конец царствования Бориса Годунова и приход в Москву Димитрия Самозванца, т. е. начало XVII века, — и второе смутное время, начало петровской эпохи: конец XVII века. Мусоргский изображает и предельно индивидуализированные личности крупных деятелей, вершивших исторические сдвиги, и народ, перед которым у него нет того бездумного восхищения, какое было свойственно большинству демократических радикалов 1860—1870-х годов. Автор рисует народные массы крайне противоречивыми, сплетающими в себе мощь, отвагу, забитость, бедность, жестокость, легковерие, сиюминутность страстей и т. д. Некоторым его аналогом в литературе можно считать Н. С. Лескова, и оба они, и Мусоргский и Лесков, до сих пор еще недостаточно исследованы во всей сложности и парадоксальной противоречивости. Очень противоречив и Чайковский. Возможно, по природе он был светлый, мягкий и гармоничный, но жизненные неурядицы, в масштабах страны, и личные беды: вечная забота о хлебе насущном и проклятье, которое висело над ним с молодых лет (половые ненормальности), — это запутывало и драматизировало мироощущение. Светлый мир Чайковского выражен, главным образом, в его балетах (об этом ниже) и многочисленных романсах (у него их много, до двухсот; иногда давал себе задание: писать по романсу в день). Однако, как правило, в гармоничный мир вкраплена значительная доля грусти, меланхолии: здесь индивидуальные свойства души художника, возможно, сливаются с внешними воздействиями: было ясно, что кончается эпоха дворянства, кончается эпоха дворянских гнезд, и тургеневские настроения имеют достаточно сильный аналог в романсном творчестве Чайковского.

==554 Б. Ф. Егоров Элегическое изображение дворянского гнезда перешло и в самую знаменитую оперу композитора «Евгений Онегин» (1878), где исчезли все сатирические мотивы Пушкина, ирония по адресу Зарецкого еле заметна, а полупародийное у Пушкина предсмертное стихотворение Ленского превратилось в абсолютно возвышенную лирическую арию. Однако в опере еще сильнее, чем у Пушкина, драматизирован характер Онегина, усилена его эгоистичность, тут уже нет никакой гармонии, и если у Пушкина лейтмотив скитаний Онегина по России: «Тоска, тоска!», то опера заканчивается добавлением к «тоске» весьма эгоистичных «позор» и «жалкий жребий мой». Еще более драматизированы сюжет и персонажи во второй знаменитой опере Чайковского — в «Пиковой даме» (1890). Она тоже опирается на пушкинский сюжет (если либретто «Евгения Онегина» создавал сам композитор, при участии К. С. Шиловского, то здесь автором был брат Модест Ильич), но достаточно сильно измененный: вместо замужества Лизы — ее самоубийство; придумано последнее свидание у Лебяжьей канавки и т. д. А главное — в опере сильно затушевано разночинство главного героя (у Пушкина это — немец Германн, инженер, бедняк): он стал Германом, т. е. названным по имени — как Евгений. Однако власть денег, жажда денег в опере, пожалуй, усилена — здесь уже заметно отражение пореформенной эпохи. В оперном искусстве (да и в романсах) Чайковский не похож на Мусоргского: он более связан с западноевропейской «кантиленной» культурой, у него значительно меньше речитативов, а если они и есть, то они более мелодичны, «ариозны». Музыка главных опер сплошь мелодична, их можно целиком пропеть на память — а попробуйте спеть оперу Мусоргского! И конечно же, Чайковский более «симфоничен»: его выдающееся мастерство симфониста пронизывает дуэты и трио (отметим также выдающийся квартет главных героев в сцене ссоры на балу у Лариных), у него теснейшим образом симфонически «контрапунктирована» связь арии с оркестром и т. д. «Чистые» симфонии Чайковского, симфонии сами по себе, как и его оперы, составили целую эпоху в истории русского симфонизма. Настоящая большая симфония, типа

Музыкальная жизнь

==555 моцартовской и бетховенской, требует не только особого контрапунктического таланта, но и мировоззренческой крупномасштабное™. Симфония аналогична роману — чтобы она не была механическим сцеплением отдельных эпизодов, она должна содержать общую идею, которая пронизывала бы ее от начала до конца. В опере главный идеологический груз ложится на текст, на либретто, музыка лишь помогает раскрытию литературного текста, хотя в идеале она и здесь должна быть адекватно крупномасштабной. Но в симфонии нет никакой опоры — музыка сама должна все сказать, не опираясь на словесный текст.

В русской культуре трудно создавался жанр романа: Пушкин был лишь на подступах к нему, сочиняя своего рода «конспекты» романов, а последующие писатели: Лермонтов, Гоголь, Герцен еще не освободились от предоставления читателю собрания глав или рассказов, объединенных единым героем. А цельносюжетные романы появились у нас лишь в середине века, благодаря Тургеневу, Гончарову, Достоевскому, Толстому. Какая-то аналогия наблюдается и в развитии русской симфонической музыки: «Арагонская хота» Глинки, симфонии и фортепьянные концерты Рубинштейна, первые симфонии Римского-Корсакова были лишь предтечами симфоний и концертов Чайковского. Особенно «романны», «цельносюжетны» последние симфонии композитора: Четвертая (1877), Пятая (1888), Шестая (1893). Вместе с фортепьянными концертами, фантазиями «Ромео и Джульетта» и «Франческа да Римини» они — вершина русской симфонической музыки XIX века, от них идет прямая дорога в XX век, к произведениям Рахманинова, Скрябина, Стравинского. Рядом с большими оркестровыми произведениями Чайковского может быть поставлена лишь Вторая, Богатырская симфония Бородина (1876): она стоит совершенно особняком по своей воистину богатырской мощи и отражает не только индивидуальные свойства автора, но и дух времени: в преддверии русско-турецкой войны 1877—1878 годов, в итогах этой войны и будущих черт царствования Александра III страна переживала третий (после наполеоновских войн и реформ 60-х годов), впрочем, самый слабый, подъем утопических надежд, мечтаний об обще-

==556 Б. Ф. Егоров национальных интересах и грядущем национальном возрождении. «Флюиды» этих настроений воздействовали и на мощного Бородина, который параллельно с симфонией создавал и свою замечательную оперу «Князь Игорь», в которой нет национального бахвальства и высокомерия, наоборот, композитор, возможно, принципиально взял темой не победные реляции, а трагический разгром русского войска, но в опере сильно звучит призыв к национальному объединению и звучит вера в народные силы. Однако иллюзии, разочарования, утопический характер и общенациональных (иногда крайне националистических!) идей, и народнических концепций социально-политического плана разрушали мечты, а реальность оказывалась совершенно неприемлемой, и в искусстве 1870-х — 1880-х годов происходит вспышка романтического метода: если реальная жизнь никак не способствовала воплощению высоких идеалов, то создавалась нереальная, сказочная обстановка, где можно было сочетать действительное с возможным, где можно было по сказочному принципу «сказано — сделано» изображать желаемое. Эта поздняя романтичность проявилась и в литературе (поэма Некрасова «Кому на Руси жить хорошо?», фантастические повести Тургенева, сказки Салтыкова-Щедрина, «Снегурочка» Островского и т. д.), и в живописи (картины В. Васнецова), и, может быть, больше всего — в музыке. Благодаря трем сказочным балетам Чайковского: «Лебединое озеро» (1876), «Спящая красавица» (1889), «Щелкунчик» (1892) — возрождалась романтическая традиция русского балета начала XIX века, основательно забытая в середине столетия (исследовательница истории балета Л. Д. Блок подчеркивает, что балерины тогда как бы приземлились, не «летали», и все их поведение было бытовизировано: не понять, что держит в руках балерина — то ли шарф, то ли кухонное полотенце). Причем начинал Чайковский свое балетное творчество в «трагедийную» полосу жизни (оперы «Евгений Онегин» и «Орлеанская дева», фантазия «Франческа да Римини»), поэтому трагический тонус пронизывает и

сказочное «Лебединое озеро» (ведь по либретто и по стилю музыки герои — обманувшийся принц Зигфрид и Белый лебедь — гибнут в финале; однако по указанию Сталина в конце Великой Отечествен-

Музыкальная жизнь

==557 ной войны финал был изменен; по формулировке одного лакейского ГДР'овского критика, «пессимизм заменен оптимизмом» — и под трагические аккорды Принц соединяется с Белым лебедем). Но в дальнейшем Чайковский писал как бы «детские» балеты. Любопытно, что сказочный оптимистический романтизм в творчестве композитора мог соседствовать с самой безысходной трагичностью: в конце жизни он пишет самую «просветительскую», самую жизнерадостную свою оперу-сказку «Иоланта» (1891) — и мрачную Шестую симфонию, с темами судьбы и смерти. Еще более «сказочен» Римский-Корсаков. И более гармоничен, оптимистичен. Подавляющее большинство его опер — именно сказки. На сказочные темы написаны и некоторые его произведения для симфонического оркестра, особенно — сюита «Шахерезада» (1888). Но, конечно, композитор, благодаря долгой жизни и интенсивнейшему творчеству, значительно более широк и разнообразен, он не только сказочен, да и сказки его разнообразны. В них в разной степени включаются любимые РимскимКорсаковым мифологические основы славянской старины, в разной степени существует психологизм, характерный не только для композитора, но и для всего русского искусства второй половины XIX века. И все-таки в целом фольклорный, мифологический, легендарный элемент очень силен во всем творчестве Римского-Корсакова, особенно в операх: начиная со «Снегурочки» (1881) и «Млады» (1890) и достигая вершины в «Сказании о невидимом граде Китеже и деве Февронии» (1904). Композитор прямее, чем его современники (Чайковский, Мусоргский, Бородин) использует фольклорные мотивы, а опера «Садко» (1896) просто написана по сюжету народной былины. И если его современники писали мужественную музыку и создавали, главным образом, мужские образы и характеры, то музыка Римского-Корсакова более «красива», более женственна — ив операх его более интересны и выпуклы женские персонажи. Чем еще отличается он от своих великих современников — это исключительным вниманием и любовью к природе; разнообразнейшие картины природы — важная часть всех опер композитора.

==558 Б. Ф. Егоров То ли внимание к природной живописности, то ли «женственность» Римского-Корсакова, то ли оба фактора вместе являются причинами, но его оперы выглядят более статично, чем произведения современников. Они более живописны, более изобразительны, в них мало напора, динамики,

интенсивности действия. Б. Асафьев справедливо отмечал, что от импрессионистической живописности композитора пролагается дорога к красочным картинам художников «Мира искусства», а от мифологической, языческой стихии — к музыке Стравинского. Вообще перерыва не было, развития искусства не остановить даже революционными сломами. Традиции великих композиторов XIX века продолжались и творчески развивались в нашем столетии: Рахманинов и Глазунов больше тяготеют к традиции, а Скрябин и Стравинский новаторски расчищают путь в будущее, к творчеству Прокофьева и Шостаковича.

==559

00.htm - glava27 В. Г. Щукин ЗАПАД КАК ПРОСТРАНСТВО «РОМАНТИЧЕСКОГО ПОБЕГА» (Замогильные записки Владимира С. Печерина) В русской истории периоды относительной открытости страны чередовались с полосами искусственной изоляции, когда в определенных кругах общества возрождалась, параллельно различным формам ксенофобии и «просвещенного национализма», старая вера в Запад как в далекое мифическое место, где царит блаженство и процветание1. Одним из таких периодов было царствование Николая I, а ярчайшим примером религиозного поклонения Западу была жизнь Владимира Сергеевича Печерина (1807—1885). Имя его хорошо известно историкам русской мысли и литературы XIX века. В последние десятилетия в России было переиздано его поэтическое и эпистолярно-мемуарное наследие2, а в других странах появился ряд научных трудов, в которых освещаются главные моменты биографии Печерина — учеба в Петербурге и Берлине, побег из Моск1

Мифическое пространство или место, далекое или близкое, является важным элементом культурногеографического сознания и присутствует в представлениях людей в разные эпохи во всех уголках земного шара, независимо от типа и уровня цивилизации. См.: Yi-Fu Tuan, Sacred Space: Exploration of an Idea, Berkeley 1978. Его же, Przestrzen i miejsce, Warszawa 1987. С. 113—131. 2

В. С. Печерин, Желание лучшего мира. Из антологии и другие произведения (публикация Л. Я. Гинзбург). В кн.: Поэты 20—30-х годов XIX века. Т. П. Л., 1972. С. 453—488. Его же. Замогильные записки (Apologia pro vita mea). В кн.: Русское общество 30-х годов XIX в. Люди и идеи. Мемуары современников. Под редакцией И. А. Федосова. М., 1989. Подготовка текста и комментарии С. Л. Чернова. В дальнейшем ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием в скобках страницы.

==560 В. Г. Щукин вы за границу в 1836 году, вступление в орден редемптористов и выход из него спустя 21 год3. Лучший способ поближе познакомиться с этой интереснейшей личностью — прочитать его автобиографию, изданную под заглавием «Замогильные записки» в 1932 году благодаря усилиям М. О. Гершензона4, а вторично, в более полном виде, — сравнительно недавно, в 1989 году5. Известный в свое время как поэт-романтик, автор визионерских поэм (в первую очередь, «Торжества смерти», написанного в 1833 году и изданного Н. П. Огаревым в 1861 году), а затем и как великолепный проповедник6, Печерин предстает перед нами как блестящий мемуарист, которому удалось создать живой психологический автопортрет и вместе с тем впечатляющий образ «ультраромантической» эпохи 1830-х годов. «Вечный беглец» — так называл себя сам Печерин. Всю жизнь он от кого-то или от чего-то куда-то бежал: сначала из семьи в университет, потом, из России на Запад, 3 V. Frank, Ein russischer Exilant in XIX Jahrhundert: Wladimir Petscherin. В кн.: Russland Studien. Gedenkschrift für Otto Hötzsch, Stuttgart 1957. P. 29— 42; A. Lipski, Pecherin's,Quest for Meaningfulness, «Slavic Review» 1964, vol.23 № 2. P. 239— 257; W. Sliwowska, Wieczny uciekinier — Wiodzimierz Pieczerin. В кн.: Ее же, W kregu poprzednikow Hercena, Wroclaw etc. 1971. С. 257— 300; L. Suchanek, Apoteoza smierci. Wtodzimierz Pieczerin i Alersander Hercen, «Zeszyty Naukowe Katolickiego Uniwersytetu Lubelskiego», rok XXVIII: 1985, nr 2(10). С. 3—21. Его же. Les catholiques russes et les procatholiques en Russie dans la première moitié du XIXe siècle, «Cahiers du Monde russe et soviétique» 1988. V. XXIX (3-^). P. 363—366; В. Mucha, Rosjanie wobec katolicyzmu, Lodz 1989. С. 69—88. 4

Печерин В. С. Замогильные записки. Под редакцией, с введением и примечаниями Л. Б. Каменева. Подготовил М. О. Гершензон. М., 1932. В издании отсутствуют некоторые фрагменты, обнаруженные в рукописях позднее и включенные в текст публикации 1989 года. 5

Печерин озаглавил так один из фрагментов своих мемуаров, иронически намекая на Mémoires d'outre tombe Рене Шатобриана. Издатели из окружения М. О. Гершензона сочли возможным распространить это заглавие на весь текст. Подробнее об истории публикации Замогильных записок см. комментарии С. Л. Чернова. В кн.: Русское общество... С. 383—390. 6

По свидетельству современного ирландского исследователя, Печерин был «лучшим католическим проповедником XIX века». См. Е. Mac White, Vladimir Pecherin, 1807—1885: The First Chapelan of the Mater Hospital, Dublin, and the First Russian Political Emigre, «Studies», V. LX, Autumn — Winter 1971, № 239-^0. Dublin 1971. P. 295.

Запад как пространство...

==561 затем от политических баталий и, как ему казалось, от царских агентов в обитель редемптористов и, наконец, из монастыря в капелланы. Однако на самом деле все это было бегством от самого себя, то есть от болезненно ощущаемых противоречий внутри собственной души, вызванных интериоризацией — запрятыванием внутрь себя активного протеста против общественно-политических аномалий, что являлось отличительной чертой «лишних людей»7, метко названных Достоевским «вечными

скитальцами». Печерин был классическим образцом русского «вечного скитальца» романтической поры — недаром автор «Бесов» так живо интересовался его судьбой и творчеством8. Его скитания носили не только духовно-психологический, но и вполне реальный, географический характер, подобно скитаниям П. Я. Чаадаева, М. А. Бакунина, Н. П. Огарева и их литературных аналогов — Онегина, Печорина, Рудина. Печерин интересует нас как создатель оригинальной романтической модели русского мифа о Западе — земле обетованной. В последующем изложении будет рассмотрен процесс формирования этой модели, а также основные значащие элементы возникшего в печеринском воображении пространства романтического побега. «Мне было 8 лет. С этого времени начинается моя ненависть к притеснителям» (150), — заявляет Печерин в первом фрагменте своих воспоминаний. Отчего такие чувства в столь раннем возрасте? Ведь даже «нравственное 7

О явлении интериоризации как характерной черте психологии «лишних людей» см.: A. Walicki, W kregu konserwatywnej utopii. Struktura przemiany rosyjskiego siowianofilstwa, Warszawa 1964. С. 279—280. 8

Достоевский узнал о Печерине, вероятно, от Герцена в Лондоне в 1862 году. Тогда же, видимо, он ознакомился с поэмой молодого Печерина «Торжество смертил» '(1833), в которой гибель деспотического государства в морской пучине изображается как необходимое условие победы добра во всем мире. Поэма была опубликована Н. П. Огаревым в сборнике «Русская потаенная литература XIX столетия», Лондон 1861. В романе «Бесы» Достоевский излагает ее содержание, приписав авторство Степану Трофимовичу Верховенскому (см.: Гершензон М. «Жизнь В. С. Печерина». М., 1910. С. 89— 90). Отклики на полемику Печерина с Герценом о возможности построения справедливого общества единственно на научноматериальных началах (см. гл. 6 ч. VII «Былого и дум») встречаются на страницах «Идиота», «Бесов» и «Подростка». Ср. также: L Suchanek, Apoteoza... С. 3—13.

==562

В. Г. Щукин

пробуждение» Герцена произошло, когда ему исполнилось 12 лет, и было связано с восстанием декабристов. Из последующего текста становится, однако, ясно, что за «ненавистью к притеснителям» скрывалось более глубокое и интимное чувство горечи и отчаяния ребенка, видевшего воочию, как его собственный отец сек дворовых людей и открыто изменял матери с женой полковника, «хитрой и красивой полькой». Вот где узел моей жизни! Вот таинство судьбы! [...] — пишет Печерин спустя 52 года, подводя итог прошлому. — Эта обида, нанесенная женщине и матери, глубоко запала мне в душу. Какое-то темное бессознательное чувство мести овладело мною и преследовало меня повсюду. Как иначе объяснить эту

тоску по загранице, это беспрестанное желание отделаться от родительского дома, искать счастия гденибудь в другом месте? (151; — подчеркнуто В. С. Печериным). Эти слова объясняют многое и в образе мышления, и в будущей судьбе автора. Печерин объясняет ненависть «к притеснителям», а вместе с тем и ко всему русскому острым семейным конфликтом, разыгравшимся в 1815 году в Одессе и затронувшим глубоко интимные стороны души будущего эмигранта. Если поведение русского отца вызывало у мальчика отвращение и скрытую агрессию, образ польско-украинской матери — урожденной Пелагеи Петровны Симоновской — приобрел в его сознании ореол мученичества. В то время как отец сек крепостных и муштровал солдат по-русски, родственники со стороны матери присылали французские книги и журналы, которые Печерин «изучил с величайшим наслаждением» (152). Вполне возможно, что факт пришествия на свет в «случайном семействе» (говоря словами Достоевского), к тому же не чисто русском, а смешанном, где русская ментальность отца столкнулась с сильным влиянием польской традиции со стороны матери, способствовал возникновению того, что сам Печерин определяет как «какое-то странное влечение к образованным странам — какое-то темное желание переселиться в другую, более человеческую среду» (152). Во всяком случае, в возрасте 12 лет, когда в день

Запад как пространство...

==563 Рождества Христова люди благодарили Господа за избавление России «от Галлов и с ними двадесяти языков», он «про себя молился за французов» (152). Незадолго до этого Печерин пытался бежать от родителей во Францию вместе с неким офицером, женившимся на француженке. Укажем еще на одну причину печеринской тоски по загранице. Она также носит биографический характер, но касается не психологического, а, так сказать, географического аспекта биографии молодого Печерина. Автор «Замогильных записок» неоднократно называет себя «номадом», то есть кочевником. Мало того, что ему не суждено было родиться в благополучной семье: у него не было родного дома в смысле жилища, пристанища, уютного очага, обеспечивавшего безопасность, покой и ощущение тождества сознания с окружающим бытием. Из «Записок» можно узнать, что в раннем детстве их автор жил в казармах и на казенных квартирах. Постоянные переезды с места на место никак не способствовали желанию пустить корни на родной почве: этой почвы Печерин попросту не чувствовал под ногами. «Что такое отечество?» — восклицает Печерин, вспоминая юность в южнорусских степях. — «Это земля, семья, родной кров. У меня ничего этого не было. Нельзя назвать родным кровом какую-нибудь жидовскую квартиру в Новомиргороде или хату, покрытую соломой, в Комиссаровке, где нас однажды снегом занесло, или бивуак под открытым небом в бессарабской степи. Да сверх того, я никогда не жил в собственной России9, а все шатался по Лифляндии, Белоруссии, Подолии, Волыни, Бессарабии, даже до Ясс мы доходили. Какое же тут отечество? Человек без земли не что иное, как батрак-чиновник, наемник правительства. [...] На всем неизмеримом пространстве русской империи нет нигде ни пяди земли, где бы я мог стать твердою стопою» (278—279). Любопытно, что среди причин, приведших к полному отсутствию чувства дома и родной земли Печерин называет не только очевидную — юношеские скитания, но

9

В Великороссию (Петербург) Печерин впервые попал в возрасте 18 лет, а в Москву — десять лет спустя, за полгода до окончательного разрыва с родиной.

==564 В. Г. Щукин и более общую, определяемую как «закон географической широты». Он заключается в том, что одним людям суждено бывает родиться в цивилизованной стране, например, в Англии или Америке, где даже теплый климат благоприятствует свободе и демократии, а другим — «в стране отчаяния». «Родина была для меня просто тюрьмою» (161), — утверждает Печерин, имея в виду даже не столько политический строй, сколько безнадежную протяженность глухих, холодных, занесенных снегом пространств, «где не было ни журналов, ни газет, ни каких-либо книг» (161). «Закон географической широты» беспощаден. Жаловаться на него бесполезно, как бесполезно какой-нибудь русской елке сетовать «на то, зачем-де она не родилась пальмою или померанцевым деревом под небом Сицилии» (162). В мемуарах Печерина можно найти массу свидетельств мышления в категориях географического детерминизма. Недаром он всегда считал Александра Гумбольдта «блаженнейшим» из всех «мудрецов древних и новых» (302). Весь текст «Записок» насыщен географическими образами и ассоциациями. Создается впечатление, что чувство бездомности вызывало у Печерина еще в ранней юности, с одной стороны, полную уверенность в невозможности создать домашнее гнездо в России, а с другой — страстную мечту о счастье (а значит, и о доме, и о месте для себя) на Западе, сведения о котором юный скиталец черпал из сочинений Вольтера и Руссо, Анны Радклиф и Расина, а также, как большинство его сверстников, — из поэзии Шиллера. Печерин рассказывает, как в занесенной снегом херсонской степи единственным его утешением был географический атлас. Бывало, по целым часам сижу в безмолвном созерцании над картою Европы, — вспоминает автор «Записок». — Вот Франция, Бельгия, Швейцария, Англия! Воображение наполняло жизнью эти разноцветные четырехугольники и кружки — эти миры, департаменты, кантоны. «Ach, wie schön muss sich's ergehen / Dort im ew'gen Sonnenschein», а сердце на крыльях пламенного желания летело в эти блаженные страны, и шиллерово Sehnsucht переливалось в русские стихи: «Ах, из сей долины тесной, хладною покрытой мглой, где найду исход чудесный? сладкий где найду покой?» (160).

Запад как пространство...

==565 Слова эти — живое свидетельство того, как культурно-географический миф зарождается в угнетенном сознании впечатлительного юноши. Мир раскалывается на беспощадно-безнадежное, холодное (заметим, что чувство холода постоянно сопутствует у Печерина воспоминаниям о России), пошло-

прозаическое «здесь» и одухотворенное, обласканное солнечными лучами и свободой, поэтическое «далеко». Перед нами яркий образец романтического мироощущения, которое разрывает единый мир надвое, рассматривая его по принципу антитезы: гнетущая проза близкого времени и пространства противопоставляется идеальным качествам далекого. Притом, в отличие от многих русских романтиков, Печерин мечтает об «исходе чудесном», то есть о побеге не из дома — дома в России у него попросту не было, — а «домой, на Запад», и там, в далеком мире, он ищет не бури, подобно лермонтовскому парусу, но «сладкого покоя». Впрочем, автор «Записок» и сам постоянно признается в том, что с юных лет мечтал о бегстве в тихую обитель, в «пустыню». Не была ли эта «пустыня» субститутом тихого, покойного дома и семейного счастья, которого ему не суждено было познать в детстве? Так или иначе, обстоятельства, в которых протекали юные годы Печерина, весьма способствовали созреванию в нем романтического стремления к «мирам иным» еще до того, как он получил возможность познакомиться с литературой европейского романтизма. Эфемерно-эмоциональный образ далекого и прекрасного Запада наполнился более конкретным идеологическим содержанием значительно позднее, во время пребывания в Берлине. Подобно многим молодым романтикам автор «Записок» становится поклонником «идеализма тридцатых годов». Исследователи жизни и творчества Печерина достаточно подробно останавливаются на комплексе этих идей и умонастроений, оракулами которых были А. Сен-Симон и Ф. Ламенне, П. Леру и Л. Блан, Ж. Мишле и Жорж Санд10. Наше внимание сосредоточивается на проблемах не идеологии, а культурной психологии эпохи романтизма. Заметим только, что ранний социализм, почерпнутый 10

См.: Гершензон М. Жизнь... С. 10—25, 135—140; W. Éliwowska, Wieczny uciekinier... P. 260—264; L. Suchanek, Les catholiques. P.363—366.

==566

В. Г. Щукин

Печериным из французских брошюр и швейцарских газет и воспринятый им как религиозное откровение, на самом деле не только не противопоставлял себя религии, как это было позднее, а, напротив, прямо апеллировал к идеалам раннего христианства. Впрочем, сам Печерин, стремясь объяснить и оправдать свой переход от республиканскосоциалистической веры к ортодоксальному католичеству, приводит ряд цитат из сочинений Сен-Симона, Ламенне и Жорж Санд, наглядно демонстрируя, что христианский социализм 1830-х годов, в особенности французский, вобрал в себя много элементов экзальтации, «католического мистицизма» и монастырской аскезы. Его эмоциональная напряженность и, особенно важно, романтическое противопоставление несправедливого близкого мира радужноутопическому далекому сильно действовали на воображение людей, которые, подобно Печерину, искали дома и пристанища в призрачном «там», презирая «пошлую» прозу окружающего.

Какие же формы приняло утопическое представление о Западе в сознании Печерина к этому моменту, когда он покидал Россию, если представить это синхронически, в отвлечении от временных модификаций? Реальная территория Западной Европы и СевероАмериканских Соединенных Штатов — то, что в русском культурном сознании XIX и XX веков отождествляется с понятием «Запад» — представало в мыслях Печерина, который жил в Германии около трех лет, а также успел посетить Италию и Швейцарию, не только как далекое мифическое место, как для большей части русской интеллигенции, но и как место сакральное, предмет религиозного поклонения. [...] с какою-то непреодолимою страстью я стремился за заходящим солнцем, — вспоминает автор «Записок», — ...] что-то непостижимое, какая-то странная любовь тянула меня к нему... Клянусь Богом, я не раз становился на колени, простирал руки к заходящему солнцу, молился к нему: «Возьми меня с собой! туда, туда, на запад!» (300).

Запад как пространство...

==567 Желание подчеркнуть святость пространства побега закономерно вызывает у Печерина библейские ассоциации. Так, к письму своему другу А. В. Никитенко от 11 марта 1833 года из Берлина он приписывает следующие строки: Г. Печерин, едущий в Палестину. В своей прекрасной родине он оставил все сокровища своего сердца; а впереди раскрывается мало-помалу перед ним обетованная земля, где сияет ему навстречу вечное солнце истины11. Однако не Палестина была для Печерина землей обетованной. В стихотворении, написанном в августе 1864 года, вспоминая свои молитвы на закате солнца, он говорит совсем о другой святой земле: Запад! Запад величавый! Запад золотом горит: Там венки виются славы, Доблесть, правда там блестит. Мрак и свет, как исполины, Там ведут кровавый бой: Дремлют и твои судьбины В лоне битвы роковой (300—301; подчеркнуто В. С. Печериным) В пространстве романтического побега, созданном печеринской фантазией, нашлось, однако, место не только для «кровавого боя» за правду. Это пространство, быть может, благодаря многолетним духовным и географическим упражнениям, было дискретным, разделенным на определенные области, имело несколько сакральных центров и периферию. Роль «ближнего Запада», подобно большинству его русских сверстников, выполняла для Печерина Германия. Еще в Петербурге, в студенческие годы, он разбирал и переписывал греческую рукопись «Номоканона» для барона Густава Розенкампфа, проводя целые дни в его 11

Отдел рукописей Российской государственной библиотеки. Ф. 372. Ед. хр. 10. Л. 8.

==568

В. Г. Щукин

доме. Немецкая культурная традиция, главной носительницей которой была в данном случае жена барона, урожденная Франциска Вильгельмина Бларамберг, сильно повлияла на воображение юного скитальца. Ему посчастливилось, наконец увидеть настоящий дом, познать всю прелесть домашнего очага. К тому же «в этом опальном доме господствовала оппозиция» (165). Перечень гостей семейства Розенкампфов также говорит сам за себя: пастор английской церкви, португальский консул да академик А. X. Востоков, урожденный Александр Вольдемар Остенек... К тому же баронесса принялась за воспитание Печерина, приобщая его не с помощью книг, а посредством живого примера к труднодоступным для русского человека канонам европейского культурного поведения. Следующим этапом приобщения к пространству будущего побега был Берлин. Подобно большинству русских студентов, готовившихся там к профессорскому званию, Печерин плохо знал остальную Германию. До столицы Пруссии в те годы (первая половина 1830-х) докатывалось всего лишь эхо европейских интеллектуальных и политических баталий. После каникул, проведенных в Италии и Швейцарии, Германия показалась ему далекой провинцией, в которой, в отличие от остальной Европы, царили политический застой и филистерское самоуспокоение. Интересно, что именно в Берлине Печерина навещают фантазии и видения, в которых роль антигероя играет некто Серый Карлик — быть может, der graue Mann, фигурирующий в сочинениях немецкого мистика Штиллинга, популярных в России в 1820-х годах12. В письмах к А. В. Никитенко, написанных весной 1834 года. Серый Карлик прямо именуется олицетворением посредственности, приземленности. Печерин все время боится стать «как все» или, что еще хуже — «как все наши», страшится спасовать перед трудностями будущего побега на Запад и превратиться в благодушного российского профессора. В то же время он несколько раз связывает серый цвет с понятием мистицизма, располагавшимся все в том же «немецком» семантическом поле, что и филистерство. Таким образом, к мо12

Такое предположение выдвигал М. О. Гершензон Жизнь. С. 99.

Запад как пространство...

==569 менту побега Германия стала вызывать в сознания Печерина отрицательные ассоциации, вполне выполнив роль проводника, указывающего путь к сокровищам Запада. Другое дело — Швейцария. В Москве, в гамбургских газетах, в швейцарской кондитерской близ университета Печерин прочитал о пансионе Лагранж, где скрывался Джузеппе Мадзини, и, «как

подобает благочестивому республиканцу», сразу после побега намеревался отправиться именно туда, «на поклонение святым местам» (176). Другим, еще более важным сакральным центром был для Печерина Лугано — «фокус революции, сборное место маццинистов» (177). Предоставим, однако, слово самому автору «Записок»: Кто не знает Лугано с его горным амфитеатром и что его нижние слои покрыты роскошным каштановым лесом, а вершины увенчаны альпийскими снегами? Кто не помнит этого волшебно-зеркального озера, замкнутого отвесными скалами и высокою горою Сан-Сальвадоре, где на вершине стоит часовня с могилою польского изгнанника13? Природа очаровательная! (177). Швейцария была первой, ближайшей целью побега, самой близкой частью мифического пространства. Печерин вспоминает, как в 1836 году, когда морозы в Москве доходили до 36 , он сидел у печки, а «воображение рисовало, как через пять месяцев я буду уже в Швейцарии на берегах зеркальных озер под белоснежными вершинами Альп» (170). Как всегда у Печерина, благодатный Запад ассоциируется с теплом — холодной может быть только Россия. Так, морозная, снежная ночь на Сен-Готардском перевале вызывает у него воспоминания о России: швейцарские сани кажутся русскими «пошевнями», зловещий ветер наводит на мысль о фаталистической зависимости человека от природы. Но, к счастью, при спуске с горы «с каждым шагом температура смягчалась, становилось как-то привольнее, теплее» (180) — а затем романтический беглец открывает один из «островов, где растет трын13

Графа Онуфрия Радовского (1790—1830), находившегося с 1824 года в изгнании в Лугано, где он трагически погиб.

==570

В. Г. Щукин

трава», то есть место безмятежного счастья в деревне Госпендале. Это идиллическое пространство, видимо, совпавшее с более ранними представлениями Печерина о счастливой западной жизни, описывается следующим образом: Вхожу в общую залу: яркий огонь пылает в камине и отражается на красных занавесках; на столе, накрытом белоснежною скатертью, стоит горячий кофе, пироги, вино — все что душе угодно, и милая дочь хозяина встречает меня лучезарными взорами и майскою улыбкою. Все забыто — и холод, и горе! все нипочем! все трын-трава! (180). Дальше — больше: воображение романтика населяет это пространство счастья фантастическими образами: [...] ведь это не гостиница, а заколдованный замок из тысячи и одной ночи; а эта красавица вовсе не дочь трактирщика: она мавританская принцесса, находящаяся в плену у злобного волшебника, а мне суждено быть ее рыцарем и освободить ее (180). Тесное, по сравнению с бескрайними равнинами России, европейское пространство кажется Печерину Аркадией, где «теплые ветерки навевали (...) благоухание роз и жасминов из садов Армиды» (181).

Стесненные горами долины он считает куда более привольными, чем херсонские степи. Это ощущение свободы в тесном, но теплом и уютном месте, вообще говоря, несвойственно русским людям. Путешествовавшие по Европе Герцен, Белинский, а позднее Достоевский или Лев Толстой чувствовали себя там скованно как в пространственном (тесно, всюду чьянибудь земля, негде разгуляться), так и в нравственном отношении — из-за непривычки к условностям европейского поведения, кажущимся излишней чинностью, благопристойностью. Печерин в данном случае совершенно оригинален. Как подавляющее большинство русских романтиков, он связывает мысль об освобождении с мечтою о побеге, то есть о вольном перемещении в пространстве, но в отличие от них он мечтает вовсе не о просторе и возможности делать все, что заблагорассудится, а о тепле

Запад как пространство...

==571 камина, горячем кофе или прелестном цветке у обочины дороги. И это при всем отвращении к «филистерской» посредственности, являвшейся ему в образе Серого Карлика. Психологически близким Печерину оказывается Чаадаев, которому также посчастливилось постичь суть бытовой, повседневной культуры Запада, а также западники младшего поколения — В. П. Боткин, П. В. Анненков, И. С. Тургенев. Остальные контуры пространства романтического побега были намечены лишь слегка. Если Лугано представлялся Печерину ближним сакральным центром, то Франция выполняла в его сознании роль «таинственного предела мечтаний и надежд» (168; подчеркнуто мною. — В. Щ.) Наиболее далеким, последним сакральным центром был для Печерина Париж, именуемый «Меккой правоверных» (184). Однако мифическое пространство на Париже не кончалось. В первой половине 1838 года, когда Печерин жил в Льеже, у него появился проект создания русской общины в Америке — так называемого «поэтического общества», в письмах к Ф. В. Чижову в общих чертах обрисовываются задачи этой колонии: оторваться от привычного быта, домашних впечатлений, воспитания и обычаев, обрабатывать землю и трудиться «во имя свободного книгопечатания»14. Подобно Оуэну и Кабе, а также Огареву, который собирался организовать социалистическую общину в 1840-х годах, Печерин рассматривает Америку в качестве пространства утопического будущего. В своих «Записках» — разумеется, с перспективы 1860-х годов — он неоднократно сравнивает Россию с Соединенными Штатами, связывая с этими странами будущее демократии в двух различных ее формах — западной и восточной. Совершенно особое место в пространстве романтического побега занимала Англия. Там Печерин нашел совсем не то, что в Швейцарии и во Франции: не кровавую битву за социализм и республику, а «совершенный порядок и тишину [...] после шуму и гаму бельгийских и французских трактиров» (257). Его умиляет рыжеватая 14

См.: Сабуров А. Из биографии В. С. Печерина. В кн.: Литературное наследство. Т. 41—42. M., 1941. С. 477.

==572 В. Г. Щукин кошка, греющаяся у огня в маленькой гостинице, «красные» коровы, пасущиеся на зеленых бархатных лугах, утонченность эстетического вкуса в убранстве домов, трактиров и церквей. Это была не Палестина, не Мекка, где надо было не только молиться, но и сражаться за свободу. Это была Аркадия, жители которой — так, по крайней мере, казалось Печерину — давным-давно эту свободу обрели. В Великобритании и Ирландии, где ему суждено было закончить свой многотрудный путь, он наконец почувствовал себя если не до конца успокоенным, то внутренне свободным оттого, что именно на этой земле природные стихии были окончательно приручены человеком. Здесь — в полную противоположность заснеженным степям или полесским болотам — небольшое пространство было полностью «одомашнено». «Все дышит порядком, тишиною и удобствами жизни — одним словом — комфортом» (259), — с наслаждением отмечает автор «Записок». За этим, казалось бы, слишком буколическим идеалом скрывается опять-таки старый романтический бунт против русского «чистого поля» с его неблагоустроенностью и бесприютностью. * О бегстве в лучший мир мечтали романтики всей Европы. В России, по причине традиционной автаркии тамошней культуры, усугубленной непроницаемостью границ, мечта эта часто приобретала географическую направленность. В своих грезах русские романтики устремлялись на Кавказ, в Финляндию, Бессарабию, на экзотический Восток, в Грецию. Географический взгляд на культурное наследие человечества, выразившийся в тоске по чужим землям, Печерин унаследовал от традиционного русского мышления. Неистовый романтизм 1830-х годов, столь склонный к утопическому мифотворчеству и визионерству, направил фантазию Печерина, болезненно переживавшего отсутствие родного очага и страдавшего от российского произвола и бездушия, на Запад. Заметим, однако, что столь неистовая сакрализация Запада и, наоборот, профанация России не встречается ни

Запад как пространство...

==573 у одного русского автора. Печерин занимает здесь бесспорно первое место, быть может, причиной этого является время, на которое пришлось его интеллектуальное созревание — 1830—1835 годы, то есть догегелевский, иррационально-бунтарский этап русского романтизма. В Берлине Печерин слушал лекции профессоров-гегельянцев, но, в отличие от других своих сверстников, остался к ним равнодушным. «Поэзия разумной действительности» была ему чужда. Не сказалось ли тут полупольское происхождение автора «Замогильных записок», привитое матерью чувство собственного достоинства, непривычка покоряться судьбе, которая заметно отличает поляков от великоруссов? А, может быть, в некоторой степени «виновата» опять-таки география, на этот раз география юношеских скитаний: Одесса, Украина, Белоруссия, Полесье, Волынь? Ведь сам Печерин признавался в письме к И. С. Гагарину от 3 ноября 1854 года: «Je ne pourrais pas m'expliquer facilement en polonais, mais je le

comprend assez pour entendre les confessions»15. Притом достаточно компетентные суждения о Польше и поляках совсем нередки на страницах «Записок»16. Все эти обстоятельства требуют, однако, дополнительного изучения. 16

Отдел рукописей Российской государственной библиотеки. Ф. 372. Ед. хр. 7. Л.48.

16

Об отношении Печерина к польскому вопросу см.: Из переписки В. С. Печерина с Герценом и Огаревым. Публикации А. А. Сабурова. В кн.: Литературное наследство. Т. 62. M., 1955. С. 463—484; L. Suchanek, Les catholiques... P. 366; В Mucha, Rosjanie. P. 85—86.

==574

00.htm - glava28 В. Г. Щукин ПОЭЗИЯ УСАДЬБЫ И ПРОЗА ТРУЩОБЫ По мере того как многосложный текст, обычно называемый русской классической литературой, удаляется от нас, становясь все более далекой историей, возникает потребность не только осмыслить его диахронически, но и найти в нем некоторые типологические координаты. Одна из таких координат просматривается при сопоставлении отдельных авторов с бытовой культурой прошлого столетия. Речь идет о реальных типах человеческого жилища — усадьбе и трущобе. В прошлом веке они противостояли друг другу как два полюса бытия и социального сознания, порождая в литературе два антагонических жанра — психологическую повесть, поэтика которой определялась хронотопом усадьбы, и роман, поэтическая организация которого была преломлением хронотопа трущобы1. Это противостояние привлекло наше внимание потому, что противопоставление этих жанров в жизни и в литературе, как ни одно другое, осуществлялось сразу в трех плоскостях: социальной, исторической и национально-цивилизационной. В плане социальном усадьба и трущоба являются символами быта относительно богатой праздной элиты и пребывающих в нищете париев, поглощенных борьбой за существование. В плане историческом русская усадьба должна быть отнесена к доиндустриальной, вотчинно-аграрной формации (в значительной степени отличившейся от западноевропейского феодализма), трущоба — к формации раннеиндустриальной, общей для России и Запада и связанной со стихийным ростом городов. Что же касается цивилизационной ориентации (европейской или «почвенной»), то здесь все обстоит несколько сложнее. Благодаря тому, что в России европеизирован1

Разумеется, полюса эти были не единственными, и потому предлагаемая типология не может охватить всего разнообразия русской классики.

Поэзия усадьбы и проза трущобы

==575

ной оказалась в первую очередь дворянская, а не буржуазная интеллигенция, идеал фешенебельности нашел для себя благодатную почву не в городе, а в деревенской усадьбе. Незначительное количество городских особняков и комфортабельных квартир существа дела не меняли. В то же время в трущобах селились вчерашние мужики и бабы, испокон веков привыкшие жить «миром» и не отказавшиеся от своих коллективистских навыков в условиях капиталистического города. Бедных студентов, снимавших, подобно Раскольникову, каморку под крышей доходного дома и превращавших эту трущобу в лабораторию индивидуализма нового времени, было не так уж много. К середине прошлого столетия обозначилось противостояние двух жанровых разновидностей повествовательной прозы — усадебной повести и трущобного романа. У истоков первой стоял Η. Μ. Карамзин как автор «Рыцаря нашего времени», однако лишь эпоха романтизма придала ей окончательный вид. Составной частью усадебная повесть вошла в «Евгения Онегина» (главы со второй по шестую), затем ей отдает дань Н. В. Станкевич, написавший «Несколько мгновений из жизни графа Z***». Корифеем усадебной повести следует считать, конечно, И. С. Тургенева, который обратился к этому жанру в сороковых годах («Дневник лишнего человека», «Три портрета») и достиг, используя отработанные поэтические приемы, клише и шаблоны, высокого уровня художественного совершенства в цикле повестей пятидесятых годов («Затишье», «Фауст», «Переписка») и, разумеется, в «Рудине», «Дворянском гнезде», «Накануне» и «Первой любви». Во второй половине XIX века произведения этого жанра, писавшиеся чаще всего «под Тургенева», несли в себе несомненные признаки эпигонства2. Истоки трущобного романа теряются в необозримом и слабо исследованном море «низовой» литературы XVII, XVIII и первой трети XIX века, в котором можно встреЯрким примером подобного рода эпигонства по отношению к Тургеневу может послужить, к примеру, роман Надежды Медьер «Последний из рода Воротынцевых» (Исторический вестник. 1892. Т. 148. № 4—6). Очерки С. Н. Терпигорева (Атавы), вошедшие в книгу «Оскудение», не соответствуют канонам усадебной повести.

==576

В. Г. Щукин

тить и М. Д. Чулкова, и В. Т. Нарежного, и Ф. В. Булгарина, и барона Брамбеуса, и А. П. Башуцкого. В шестидесятые годы появляются классические образцы жанра — романы А. И. Левитова («Нравы московских девственных улиц», «Беспечальный народ») и В. В. Крестовского («Петербургские трущобы»). Но настоящим гением русского трущобного романа был Достоевский, хотя ни одно из его произведений не умещается в рамках этого жанра, будучи «трущобным» лишь частично. При всей несхожести физиологии Башуцкого или великосветско-авантюрных сюжетов Крестовского с романами Достоевского все упомянутые авторы представляют одну стилистическую линию европейского романа — ту, которая активно использует диалогизированное разноречие низких

риторических жанров и бытового поведения. К совершенно иной стилистической линии относятся усадебные повести, которые характеризуются «чисто монологическою выдержанностью стиля (абстрактно-идеализирующего)»3. Не связано ли это стилистическое противостояние с различным переживанием пространственно-временной реальности двух типов жилища? Не стало ли избрание хронотопа усадьбы или хронотопа трущобы в качестве проводника основных смыслов произведения причиной обращения к одной из стилистических моделей — монологической (а значит, по природе своей близкой к лирике, поэзии) или же диалогически разноречивой (а следовательно, последовательно прозаической)? Исследователь, стоящий на позициях социологической поэтики, к сторонникам которой мы себя причисляем, должен ответить на эти вопросы положительно. Осмелимся сослаться на авторитет М. М. Бахтина, который утверждал: «Хронотоп в литературе имеет существенное жанровое значение. Можно сказать, что жанр и жанровые разновидности определяются именно хронотопом, причем в литературе ведущим началом в хронотопе является время»4. 3

Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М., 1975. С. 183.

4

Там же. С. 235. Относительно последнего утверждения позволим себе заметить, что в реальном историческом хронотопе, который в значительной мере миметически воспроизводится художни-

Поэзия усадьбы и проза трущобы

==577 Попытаемся же подойти к жанровым особенностям двух вышеупомянутых разновидностей русской повествовательной прозы именно со стороны породившего их хронотопа. Начнем с усадьбы. Этот тип жилища был призван обеспечить хозяину и его семье удобную, полную довольства жизнь на лоне природы5. Усадьба строилась в расчете на столетия; в принципе предполагалось, что она будет переходить по наследству, оставаясь собственностью одной семьи, члены которой принадлежали к одной социальной сфере и говорили на одностильном языке, несомненно стремясь к приличествующему породе и званию монологизму6. Одноголосию благоприятствовала и пространственно-временная организация. Едва ли не самой важной в социальном плане чертой усадьбы была ее замкнутость, отгороженность искусственно созданного идиллического «рая» от невзгод внешнего мира7. Существенную роль сыграло и то обстоятельство, что золотой век русской усадьбы совпал с апогеем классицизма, художественная философия которого приучала к симметрии, уравновешенности, одностильности, к моноцентрической организации не только воздвигаемых ансамблей, но и жизни в их стенах. Впрочем, социальная природа усадьбы, у которой был определенный хозяин или хозяйка, не допускала сосуществования нескольких независимых волевых и идеологических центров-субъектов и диалога между ними. И, наконец, время: в усадьбе оно текло размеренно, но ритм его зависел не столько от естественной смены времен года и аграрного календаря, сколько от особой логики жизни в ками — реалистами, ощущение времени все-таки зависит от социального назначения данного места, особенно жилища, и от его пространственной организации. Например, сам вид деревенской избы заставляет вспомнить о цикличности времени в природе, а квартира в районе «массовой застройки» втягивает своего обитателя в некий конвейерный ритм жизни.

5

Разумеется, имение, составной частью которого усадьба являлась, прежде всего выполняло экономические функции. Благосостояние и богатство культурной жизни обитателей усадеб во многом зависело от доходности имения. 6

В конце XVIII — первой половине XIX века эту роль выполнял особым образом препарированный французский язык. 7

Не случайно некоторые усадьбы получали такие названия, как Рай-Семеновское, Отрадное, Воронцово-Беспечное, Нескучное, Раек. 19—

==578 В. Г. Щукин условиях досуга — от праздника к празднику. Важной особенностью усадебного «хроноса» была постоянная память о прошлом, живое присутствие традиции, о которой напоминали портреты и могилы предков, старая мебель, библиотека, парк, семейные предания. Все это приучало мыслить ретроспективно и что за этим шло — сентиментально, то есть опять-таки в духе монологичной поэтизации. Короче, реальный исторический хронотоп усадьбы благоприятствовал такого рода бытовому поведению, которое явилось причиной возникновения эмоциональнолирической атмосферы «дворянских гнезд». Поэтически воспевать некий предмет можно не только сочиняя стихотворные дифирамбы (как это сделал, например, Г. Р. Державин, написав похвалу усадебному житью — послание «Евгению. Жизнь Званская»). Гораздо интереснее тот случай, когда новая жанровая форма создается вокруг поэтизируемого хронотопа, рождается как литературно-художественное соответствие ему. Идейноэмоциональное переживание реальной усадьбы как хранительницы глубоких смыслов и целой системы поэтических символов8 породило специфическую разновидность романного жанра — средних размеров психологическую повесть с несложной законченной фабулой, выдержанную в едином композиционном, образном и стилистическом ключе. Ее действие происходило в пределах одной усадьбы или в двух-трех соседствующих имениях. Четко определялись и хронологические рамки: описываемые события чаще всего длились один летний сезон; с экспозицией и эпилогом они могли занять несколько лет и даже десятилетий, но никогда не совершались, как в романах Достоевского, в считанные дни. Ускорение и замедление повествовательного времени в усадебной повести, конечно, присутствовало, но никогда время не текло в ней катастрофически, сжимаясь до мгновения, до предела насыщенного событиями. Чрезвычайно характерным для этого жанра было непременное расположение всех событий в 8

Этой проблематике посвящено несколько глав замечательной книги — Турчин В. С.. Шередега В. Е., ...в окрестностях Москвы. Из истории русской усадебной культуры XVII—XIX веков. М., 1979. С. 127—212.

Поэзия усадьбы и проза трущобы

==579 прошлом по отношению к моменту повествования, так что рассказчик всегда вспоминал о былом. Усадебная повесть тяготеет к «правильной», конвенциональной композиции, имеющей много общего с классицистическим ансамблем. Такая повесть никогда не начинается с важного эпизода, с завязки. Даже в небольших по объему произведениях присутствует довольно обширная экспозиция, затем следует несколько подступов к главным событиям, плавный переход к кульминации и развязке, за которой следует эпилог, выполняющий роль трогательного прощания с героями, чья жизнь уже вошла в надлежащее русло. Читатель такого произведения подобен гостю в усадьбе, который подготавливался к ее восприятию постепенно: сначала надо было проехать подъездную аллею, затем ворота, парк, двор или поляну перед домом, потом подняться на крыльцо, войти в сени, приказать доложить о своем прибытии — и лишь тогда можно было попасть в святая святых «дворянского гнезда» — зал или гостиную. Герой усадебной повести — человек переживающий. Он мыслит — но его идеи пережиты, а не выстраданы. Они не становятся всепоглощающими страстями, не влекут за собой никаких страданий, кроме душевных, и никаких действий, выходящих за пределы негласного кодекса поведения и внутренней жизни дворянина. Составными элементами этого кодекса являются зарождение и постепенное нарастание любви, дружба и соперничество, тайные свидания, первые робкие поцелуи, внутренние монологи — все, что в целом составляет психический процесс, протекавший в условиях внешнего благополучия, в условиях досуга, вольной праздности. Сказанное, разумеется, не означает, что переживания дворянина менее ценны или «этичны», чем страдания разночинца или пролетария. Непреходящая ценность дворянской культуры, а следовательно, и «усадебного психологизма» как раз и заключается в бережном отношении к движениям души, во внутреннем такте. Истоки усадебной поэтичности, как уже было упомянуто, следует искать в просветительском (сначала классицистическом, а затем сентиментальном) взгляде на природу, человека и на его жилище, а также в романтическом переосмыслении культуры прошлого. Каким же образом, 19*

==580 В. Г. Щукин при помощи каких художественных установок и средств эта поэтичность воплощалась в литературном жанре?

Для этого нужно сперва ответить на вопрос: к чему призывал этот жанр читателя, что заставлял его делать? Ответ достаточно ясен: читатель усадебной повести поэтически переживал монодраму. Главенствующую роль в ней играл рассказчик, осуществлявший контроль над судьбами и высказываниями героев. Их жизненные пути и идеологические позиции представлены в своей завершенности, так как уже успели стать историей. Поэтика усадебной повести — это поэтика воспоминания. В годы расцвета усадебной культуры (последняя треть XVIII — начало XIX века) ретроспекция эта могла осуществляться в форме оды или идиллии. Но в середине XIX столетия, когда в русскую жизнь все настойчивее врывались чуждые усадьбе социальные голоса, а сама усадьба отходила в прошлое, идиллия стала превращаться в элегию. Элегические по тону повести Тургенева, Нестроева и Салова, конечно, не были поэзией, и не только потому что их написали прозой. Их язык далек от поэтического абсолютизма; социальное разноречие вводится и в прямой речи, и в речи повествователя, создавая особые зоны героев. Поэтому в усадебных повестях — в особенности у Тургенева — все-таки звучит разноязыкое романное слово. В то же время поэтизация утрачиваемого рая была немыслима без чисто поэтических по своей природе центростремительных тенденций в слове, а также в предметно-образной сфере и композиции. Оттого-то Тургенев, изображая героя переживающего, оставляет за собою право авторской упорядочивающей передачи внутренней речи этого героя9. Автор «Рудина» и «Дворянского гнезда», трезво осознававший иллюзорность и анахроничность романтических стереотипов, столкнулся с сильным «сопротивлением материала», из которого складывался его «родной» хронотоп, обросший в массовом литературном сознании образом-клише: болезненного юноши, старого слуги, парка при луне, заглохшего сада с лопухами и крапивой... Будучи не только реалистом, но и рационалистом, Тургенев все же включил эти 9

Ср. Бахтин Μ. Μ. Указ. соч. С. 129, 132—133.

Поэзия усадьбы и проза трущобы

==581 образы в свои произведения, справедливо полагая, что усадьба достойна поэтизации. Замкнутый мир усадебного бытия требовал для своего изображения замкнутых повествовательных структур. Ни такой роман, в котором сталкиваются враждебные друг другу социальные миры, ни эпопея, ни нравоописательные жанры с их безграничностью и композиционной неупорядоченностью для этого не годились. Зато повесть, которая, как правило, рисует конфликты в малой группе людей, привязанных к своим семейным гнездам и говорящих на одном социальном языке, для этого годилась вполне. Жанровые признаки повести: средний размер, обозначенность границ действия, стройность и одноплановость сюжетно-композиционной структуры, тяготение к монологизму и ретроспекции, а также достаточное количество места для обширных описаний и лирических отступлений — все это встречается также в «Рудине», «Дворянском гнезде», «Накануне», по сути дела являющихся большими повестями10. Поэтическая гармония усадебного рая имела, однако, свою оборотную сторону — монотонность и скуку, от которой жители усадеб безуспешно пытались спастись, наполняя свою жизнь всевозможными развлечениями и праздниками. Зато избавлены были от скуки жители городских трущоб, которым трудно было в чем-либо другом позавидовать. Как тип жилища трущоба во многом являлась противоположностью усадьбы. Дешевые доходные дома и ночлежки были предназначены для того, чтобы временно в них приютиться, а не жить в истинном смысле слова, — но зачастую их обитатели коротали там свою жизнь до смерти. В трущобе практически невозможно было жить обособленно, в

кругу семьи: даже «подпольным людям» Достоевского волей-неволей приходится общаться со многими людьми, представлявшими широкий диапазон социальных ролей. Внешне трущоба напоминала Ноев ковчег, но вместо дружбы и согласия здесь царила беспощадная борьба за существование, люди постоянно враждовали друг с другом, а случаи милосердия или товарищеской взаимопомощи были скорее исключениями. 10

Ср. Грифцов Б. Теория романа, М., 1927. С. 126.

==582 В. Г. Щукин Напрасно искать в реальном хронотопе трущобы некоей пространственной или стилевой доминанты. Здесь все относительно: и время, и пространство, и слово, и поступки людей. Здесь все непредсказуемо, так как события трущобной жизни не вытекают из традиции, не организуются в соответствии с принятым в прошлые времена этикетом, а происходят внезапно, являясь производной актуального конфликтного столкновения разных волевых установок, социальных и групповых интересов, темпераментов и т. п. Трущоба состоит из «углов», из предельно замкнутых пространств (классический пример — комната-гроб, в которой живет Раскольников). Сюжетообразующим мини-хронотопом здесь может быть порог — по-видимому, аналог сентиментально-романтической калитки в усадьбе. Однако для обитателя трущобы на пороге комнаты или дома мир не кончается: жизнь заставляет выходить во двор, на улицу, на площадь, отправляться за город, пускаться в скитания — но может случиться и так, что всю жизнь проживешь в запертой комнате. Карнавально-космическая беспредельность, бесприютность и непутевость сосуществуют бок о бок со своей противоположностью — теснотой и мелочной регламентацией жизни в приюте11. Столь же относительно трущобное время. Бег его неравномерен в зависимости от чередования серой повседневности с кризисными моментами. Обитатель трущобы живет главным образом сегодняшним днем, ибо прошлое (даже если это выходец из «благородных») потеряло для него значение, а в будущем его может ожидать все что угодно. Реальное разноязычие трущобы, многоплановую относительность ее бытия мог передать только сугубо прозаический жанр — роман, причем взращенный на почве традиции, культивировавшей принципиальную разноречивость. Авторы проблемно-авантюрных, бытовых сатирических романов, романов испытания и становления, а также физиологических очерков и иного рода быто- и нравоописаний стремились зафиксировать (по принципу u

Ср. Бахтин Μ. Μ. Указ. соч. С. 397—398. В данном случае исследователь учитывает только карнавально-мистерийные аспекты городского пространства.

Поэзия усадьбы и проза трущобы

==583 «магнитовида», как Крестовский и другие натуралисты) или смоделировать (по принципу вероятностного угадывания, как Достоевский) многоголосие личностных и социальных субъектов речи, мысли и поведения, не заботясь при этом о гармонической выдержанности стиля12. Отсюда две линии в развитии трущобного романа — натуралистическая и реалистическая. Героем натуралистического трущобного романа мог стать плут, авантюрист, богатый и сановный развратник, а также их жертвы: падшая женщина, «честный» вор, идеалист-неудачник. Уделом этих героев является действие, испытание и приключение — переживания их явно отступают на задний план. Героем реалистического трущобного романа, представленного в России только Достоевским, является идеолог, стремящийся осуществить свою идею-страсть в деянии. Его душевные переживания также являются лишь фоном, на котором разыгрывается драма идей. Обе линии трущобного романа связаны с различными аспектами жизни большого города, который еще сто лет назад никак не мог стать объектом ностальгической поэтизации, давшей о себе знать в XX веке. О социальном плюрализме раннеиндустриального города и его символе — трущобе — в литературе прошлого века можно было говорить лишь начисто отказавшись от авторской координации стилевого разноречия. Жанр трущобного романа создавал иллюзию соучастия в трагикомедии жизни с большим числом действующих лиц, каждое из которых в любой момент могло измерить свое амплуа. Авантюрность сюжета играла при этом значительную роль, хотя и не была обязательной: иногда «физиологического» описания трущобы вполне хватало, чтобы вызвать у читателя не меньшее возбуждение, чем при чтении романов ужаса. Сюжетно-композиционная «правильность» теряла всякий смысл, художественно подчеркивая общий эффект стилистического разнобоя. Так, в путанице сюжетных линий «Петербургских трущоб» Крестовского можно легко заблудиться. Трудно сосчитать, сколько в этом романе экспозиций, завязок, кульминаций и тому подобного, трудно найти какую-либо очевидную закономер12

Ср. там же. С. 183.

==584 В. Г. Щукин ность в их расположении. Но вряд ли причиной этого был только недостаток художественного мастерства. Ведь то же самое впечатление на первый взгляд производят и романы Достоевского. Только более пристальный анализ найдет в их построении поразительную стройность и гармонию, и, по всей вероятности, их полифония является не чем иным, как предусмотрительно построенной художественной моделью разноголосого мира. «Непричесанное» прозаическое слово, реально звучавшее в речи городского плебса, становилось словом героя романа, а в художественном пространстве и времени преломлялась реальная неоднородность города. Пространство в трущобном романе может сужаться до нескольких сантиметров (порог), а может раздвигаться если не до бесконечности, то до размеров земного шара (сон Раскольникова о трихинах). Необыкновенно важны в таком произведении места встреч и споров: гостиная, двор, общая спальня, рыночная площадь, полицейский участок, тюрьма — там сталкиваются словесные стихии, дразня ухо читателя сырой, необработанной прозой. Встречается также и вертикальный хронотоп (небо — чердак — гостиная — подвал — могила)13, сочетающий в себе

архетипические элементы с остросоциальными. Что касается времени, то его течение также носит неэпический, скачущий характер, то замедляясь едва ли не до полной остановки в решающих, кульминационных сценах (например, в описании «спящей» Настасьи Филипповны), то искусственно растягиваясь в ретардациях, то внезапно ускоряясь. При этом в разных типах трущобного романа одновременно присутствует несколько временных планов. У Крестовского это связано с раскрытием всевозможных сюжетных тайн, что требует то возвращения к событиям многолетней давности, то забегания вперед. У Достоевского сюжетные тайны играют второстепенную роль, а временная относительность проявляется в сосуществовании и взаимопроникновении времен разного порядка: абсолютного (вечного, космического), всемирно-исторического, объективного событийноповествовательного и субъективного «предкатастро13

О средневековом вертикальном хронотопе Данте и его возрождении в творчестве Достоевского см. там же. С. 306—308.

Поэзия усадьбы, и проза трущобы

==585 фического»14. Однако в любом из этих случаев преобладающим типом художественного времени будет praesens, настоящее время. Поэтому поэтика трущобного романа — это поэтика не воспоминания и не эпопеи, а репортажа о происходящем ныне и в данном месте. Отсюда разные образы рассказчиков в трущобных романах призваны выступать в роли хроникеров, о чем не раз писалось в связи с Достоевским. Но если можно еще как-то вообразить себе хроникера-стихотворца, то хроникера-поэта, воспевающего предмет изображения, представить совершенно невозможно. Главным образом потому, что поэтизации не поддается предмет репортажа. В свое время, противопоставляя друг другу слово в поэзии и слово в прозе, Μ. Μ. Бахтин отмечал стилистическую стройность и целенаправленное единство первого в противовес принципиальному разноречию и разноязычию (в том числе внелитературному) последнего. При этом особо подчеркивалась важность изучения как социальной направленности, так и социального происхождения слова 15. Общественные процессы, происходившие в России XIX века и захватившие сферу человеческого жилища, явились причиной возникновения литературных жанров, развивавшихся в русле романтической традиции, но представлявших две совершенно различные ее линии. Трудная пора становления современного большого города заявила о себе в наиболее прозаическом по своей сути и, быть может, в наиболее европейском из тогдашних жанров русской литературы — трущобном романе. О непреходящем значении культурных ценностей, созданных дореформенной, дворянской Россией, напоминала усадебная повесть, авторы которой небезуспешно пытались сочетать достоинства реалистической прозы с романтической в своей основе поэтизацией жилища, постепенно становившегося символом национального идеала красоты и душевного такта. Разумеется, нельзя забывать о том, что представленная здесь типология является только идеальной схемой, от которой могло быть достаточно много отступлений. 14

Ср. Назиров Р. Г. Творческие принципы Достоевского. Саратов, 1982. С.15—27.

15

См. Бахтин M. M. Указ. соч. С. 101—113.

==586 В. Г. Щукин Возьмем, к примеру, прозу Льва Толстого, которая располагается как бы на полпути между тургеневской усадебной повестью и трущобным романом Достоевского. С одной стороны. Толстой, в молодости веривший в особую миссию русского дворянства, доказал, что его сердцу близка поэзия усадьбы: взять хотя бы описание Лысых Гор, святки или знаменитую охоту в «Войне и мире». Город оставался Толстому чужд на протяжении всей жизни. Однако писатель никак не мог ограничиться ролью летописца былого величия дворянства. Доблестные аристократы Толстого нередко открывали для себя источник «окончательной» правды в речах и деяниях простого народа. Такова была логика правдоискательства «кающихся дворян», создавших миф народа как высшей инстанции истины. Преклоняться же перед мужиком и в то же время воспевать добродетели барина было, мягко говоря, трудно. Толстому не удалось избежать соблазна патриархальной утопии — но, избрав в качестве объекта преклонения избу, писатель не мог спокойно предаваться поэзии усадьбы. Страстные, порою исступленно-прямолинейные поиски неприкрытой правды и «естественности», нежелание уходить от вопросов современности сперва заставили его безжалостно разоблачить несостоятельность усадебной идиллии («Утро помещика»), а затем и перешагнуть порог трущобы («Так что же нам делать?»). Но все же через самого себя Толстой не перешагнул: «издерганная» городская проза Достоевского была ему не по нраву, а попытка порвать с усадебной гармонией в живой ткани собственного творчества успехом не увенчалась и вывела писателя за пределы художественности. Зато в памяти читателя навсегда останутся семейные праздники, пение девушек в лунную ночь и долгие разговоры в диванной — образы культуры, которая взрастила Толстого и с которой ему столько раз не удавалось окончательно распрощаться. Заново открыть для себя поэзию «дворянских гнезд» в их тургеневской интерпретации выпало на долю Чехова. Это утверждение может показаться парадоксальным. Ведь именно Чехов со свойственной гению смелостью разрушал самые разные литературные стереотипы, обнажая ставшую на закате XIX века комичным анахро-

Поэзия усадьбы и проза трущобы

==587 низмом усадебную мелодраму с ее поцелуями при луне на аллеях парка. Однако оригинальность Чехова состояла, кроме прочего, в том, что любая односторонность и прямолинейность оценок была ему глубоко чужда, в отличие, скажем, от Толстого. С присущей ему иронией наблюдая превращение рефлектирующего правдоискателя-помещика в просто скучающего дачника, Чехов в создаваемой картине мира весьма важное место отводил дворянской воспитанности. Комплекс вины перед мужиком не тяготел над ним, как над Тургеневым или Толстым. Поэтому он мог объективно, со стороны, оценить

и хорошие, и дурные стороны дворянской культуры. Реальная жизнь русских дворян 1880-х годов справедливо представлялась Чехову достаточно безотрадной. Но в созданной их дедами и прадедами культуре, в этом хранилище интеллектуальной, эстетической и духовной памяти поколений, Чехова неизменно привлекали такие, например, качества, как уважение к другому, душевная тонкость, чувство собственного достоинства, эстетика быта и поведения — то есть именно то, без чего, по его мнению, немыслима культурность личности, воспитанность, которой так подчас недоставало мещанину. Характерно, что источником воспитанности будут для Чехова тургеневские усадебные повести16. Автору «Вишневого сада» удалось — во многом благодаря исторической и социальной удаленности от дворянской культуры — отделить в ней непреходящие ценности от обветшалых стереотипов17. 16

Ср. след. строки из письма Чехова к брату Николаю от марта 1886 г.: «Недостаток же у тебя только один. В нем и твоя ложная почва, и твое горе, и твой катар кишок. Это — твоя крайняя невоспитанность (...) Иди к нам, разбей графин с водкой и ложись читать... хотя бы Тургенева, которого ты не читал» {Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем. В 30-ти томах. Письма. Т. I. М., 1974. С 225). В рассказе «Безнадежный» (1885) некультурность главного героя определяется посредством непричастности его к миру тургеневской красоты и благородства: он принимается было читать неразрезанный номер журнала «Современник» 1859 года с романом «Дворянское гнездо», но через десять минут засыпает. (См. там же. Сочинения. Т. III. С. 222.) 17

Подробнее см. ценную и содержательную работу: Минц 3., Место «тургеневской культуры» в «картине мира» молодого Че-

==588 В. Г. Щукин Последним всплеском поэзии усадьбы в русской литературе станут новеллы И. А. Бунина и отчасти его автобиографический роман «Жизнь Арсеньева». Поэтика элегии становится здесь совершенно откровенной, нарочитой, выполняя, впрочем, жанровую функцию причитания — скорби не по уходящему, а по навеки ушедшему миру. Существенную трансформацию переживает в XX веке и проза трущобы. Это было связано с колоссальными сдвигами в структуре городской жизни, с появлением таких «незаконных» наследников трущобы, как коммунальная квартира и барак — в том числе лагерный. Михаил Зощенко, Михаил Булгаков и Варлам Шаламов — три непохожих друг на друга писателя — станут, наряду с некоторыми другими прозаиками, верными продолжателями линии урбаниста Достоевского. хова. — Annales Instituti Philologiae Slavicae Univresitatis Debreceniensis de Ludovico Kossuth nominatae, Slavica XX11I, Debrecen 1986. P. 97—107.

==589

00.htm - glava29 В. Г. Щукин СПАСИТЕЛЬНЫЙ КРОВ О некоторых мифопоэтических источниках славянофильской концепции Дома Дом относится к числу основополагающих, всеобъемлющих архетипических образов, с незапамятных времен функционировавших в человеческом сознании. Эквиваленты славянского слова дом — древнегреческий οτκοζ и древнееврейский bait — обозначали широкий круг понятий: кров, семью, жилище, строение, некое определенное место — а также явления, связанные с культурной организацией жизни: хозяйство, быт семьи или народа, наследство, иерархию и порядок. Эксплицитно понятие дома связывалось также со своим народом (например, в Ветхом завете еврейский народ именуется Домом Израилевым), страной, правом, нравственностью, памятью и верностью заветам. Производными от οτκοζ являются слова: экономика (буквально «домоуправление»), экология (знания о «доме», т. е. об окружающей среде) и ойкумена (обжитое человеком пространство земли)1. В мифопоэтических представлениях древних славян дому отводилось чрезвычайно важное место. Он осмыслялся как «мир, приспособленный к масштабам человека и созданный им самим»2. Жилище было по преимуществу носителем признака «внутренний»: оно оберегало человека от невзгод внешнего мира, создавало атмосферу безопасности, определенности, организованности, противостоящей внешнему хаосу. Дом сравнивался с матерью, которая кормит и охраняет дитя, а также с материнским чревом, с наседкой, защищающей цыплят. Закрытое обжитое пространство, где 1

Подробнее см.: Барабанов Е. Дом общего сиротства: Страна и мир, 1990, № 2. С. 152—153.

2

Цивьян Т. В. Дом в фольклорной модели мира: Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 464. Труды по знаковым системам. Т. X. Семиотика культуры. Тарту, 1978. С. 72.

==590 В. Г. Щукин главенствовали такие атрибуты дома, как постель, печь, тепло, издавна осмыслялось как женское, в отличие от неуютного и «холодного» внешнего мира, в котором главную роль играл мужчина — землепроходец, строитель, завоеватель.3 Постоянно подчеркивались такие признаки дома, как прочность, неподвижность, заполненность («полна горница людей»), одушевленность. Человеку нужен был дом, соединяющий землю и небо. Он крепко стоит на земле и является для его жителя центром посюстороннего, горизонтального мира. С другой стороны, он возвышается над землей, стремится к небу; «он выпускает человека вовне и в этом смысле связан с внешним миром и с верхом»4. Поэтому возникала необходимость создания в доме некоего сакрального пространства, напоминавшего о связи домашней организации и защищенности с божественным миропорядком и защитой от потусторонних сил. Русские народные представления о доме в целом совпадали с вышеописанными. Об этом свидетельствует «Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля и приведенные в нем

многочисленные пословицы и загадки, относящиеся к дому. «Мило тому, у кого много всего в дому», «Дом вести — не лапти плести (не задом трясти)», «Худу быть, кто не умеет домом жить», «На стороне добывай, а дому не покидай» — эти и подобные изречения говорят о том, что дом рассматривался народом как осязаемое воплощение своего, родного, безопасного пространства, а привязанность к нему считалась добродетелью. Словарь Даля отмечает также, что слово дом означает в русском языке не только «строение для житья» или «избу со всеми ухожами и хозяйством», но и «семейство, семью, хозяев с домочадцами». Однако и в этом, и в позднейших толковых словарях у лексемы дом отсутствует значение, соответствующее англ. home или нем.5 Heim ('домашний, семейный очаг'): дом в значении 'семья' в русском языковом сознании означает не духовное пространство 3

Ср. Лотман Ю. М. О метаязыке типологических описаний культуры: Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 236. Труды по знаковым системам. Т. IV. Тарту, 1969. С. 471. 4

Цивьян Т. В. Указ. соч. С. 76.

5

Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1. M., 1978. С. 465—466.

==591

Спасительный кров «родного угла», а группу людей, связанных кровными узами. Все эти предварительные замечания, на наш взгляд, необходимы для верного понимания славянофильской концепции Дома (с большой буквы, как одного из священных устоев национальной жизни). Концепция эта во многом вобрала в себя архаические мифопоэтические представления русского народа. Однако непосредственно она складывалась в ходе умственного движения тридцатых годов прошлого столетия. В то время в образованных кругах русского общества набирал силу спор о ценностном превосходстве патриархальности над цивилизованностью — или, наоборот, цивилизации над первобытной «непосредственностью», в зависимости от симпатии споривших сторон. Тогда не существовало еще западничества и славянофильства как теоретически оформленных мировоззрений. Спор проходил в сфере незавершенных идеологических построений: кроме застольной беседы, он проник в художественную литературу. Среди «носившихся в воздухе» стереотипных представлений-антитез, порожденных атмосферой романтического противостояния непреклонных, сингулярных точек зрения, не могло не найтись места для противопоставления патриархального и цивилизованного жилища. Описания первого можно было найти у Пушкина («Дубровский», «Капитанская дочка»), Гоголя («Старосветские помещики»), позднее у Даля («Вакх Сидоров Чайкин», «Павел Алексеевич Игривый», «Отец с сыном»), Григоровича, Тургенева и многих других писателей, обращавшихся к изображению жизни провинциальных помещиков, крестьян или купцов6. Противоположный тип жилища — благоустроенная городская квартира, «английская» усадьба, особняк или дача — появляется в русской литературе начиная с

«Писем русского путешественника» Карамзина, который во многом явился первопроходчиком, привившим русскому читателю вкус к европейской оформ6

Интересные наблюдения на эту тему содержатся в работе: Казари Р. Купеческий дом: историческая действительность и символ у Достоевского и Лескова. // Достоевский. Материалы и исследования. Т. 8. Л., 1988. С. 87—92.

==592 В. Г. Щукин ленности. В 40-е годы интерес к бытовому удобству и изяществу возрастает: на страницах петербургских журналов и альманахов появляются физиологические очерки А. П. Башуцкого о жизни столичных немцев и о роскошных дачах в Царском Селе, Павловске, Парголове и других пригородах Петербурга. Главными адептами комфорта и фешенебельности (оба эти слова впервые вошли в употребление в середине 40-х годов и не раз вызывали гнев и насмешки из лагеря \ «Москвитянина») были И. И. Панаев, В. П. Боткин и А. В. Дружинин. Отчетливое противостояние двух образов Дома, на которое к концу «замечательного десятилетия» (1838—1848) наложились две законченные культурные концепции — западническая и славянофильская — позволило Гончарову в «Обыкновенной истории», а затем в «Обломове» создать емкие незабываемые образы жилищ, которые олицетворяют два противоположных уклада русской жизни — «почвенный» и «европейский». Это Грачи и Обломовка, с одной стороны, и дома Петра Адуева или Штольца, с другой. В конце 20-х годов нашего столетия В. Ф. Переверзев определял основную коллизию романов Гончарова как конфликт двух миров — «мира коттеджа» и «мира ковчега»7. Действительно, два противоположных идеала личной и общественной жизни, культурных традиций и бытовых навыков, изображенные романистом, нашли свое воплощение в образах обжитого пространства, обладающих большой силой обобщения. С одной стороны — в самом деле «коттедж»: петербургская квартира, усадьба или дача, в которой человек предоставлен самому себе, ни от кого не зависит и ни за кого не отвечает; удобство и изысканность жилища являются залогом внутреннего гармонического развития личности. С другой стороны — дом, где, как в Ноевом ковчеге, живут общей, роевой жизнью родители, дети, слуги, нянюшки, родня, приживалки, где человеку невозможно уединиться и спрятаться от глаз людских, да и не прилично это, не принято. Здесь радость и печаль ка7

В. Ф. Переверзев высказывал эти соображения исключительно в устной форме. Автор выражает глубокую благодарность доценту Московского университета Николаю Ивановичу Либану, члену историко-литературного семинара В. Ф. Переверзева, за ценную информацию о взглядах своего учителя.

Спасительный кров

==593 ждого становятся общей радостью и печалью. Всякий участвует в делах, заботах и развлечениях сообщества. Завет и предание, обычай предков и страх пред неведомыми силами, постоянно поддерживаемый при помощи семейных легенд и няниных сказок, подготовляли почву для обязательной и единой для всех обитателей дома религиозности. Подобно библейскому ковчегу, такой дом призван был спасать укрывшихся в нем людей от враждебных стихий — сперва природных, затем общественных: от непогоды, поветрий, недугов, от смуты и от сопутствующей прогрессу нестабильности. В жилище том зачастую неудобно, «тесно», комфорту не придается особого значения — зато, как говорят пословицы, «хотя тесно, да лучше вместе», «в тесноте люди живут, а на простор навоз возят», «в тесноте, да не в обиде»8. На основании сказанного можно было бы утверждать, что для человека, обитавшего в культурноидеологическом горизонте, способном породить славянофильское учение, идеалом Дома был ковчег, если бы не одно обстоятельство. Домик Афанасия Ивановича Товстопуза или Обломовка во многом напоминают ковчег: в них действительно живет «каждой твари по паре», свято соблюдая заветы единодушия, взаимопомощи, патриархальной простоты; они расположены на периферии обозримого мира, вдалеке от столиц; они не только защищают, но и спасают человека от искушений новейшей цивилизации. Поэтому неотъемлемым для них является элемент религиозного, сакрального предназначения — во спасение души. Отсюда царящая в них атмосфера религиозной умиротворенности. Однако ковчег — это корабль. При всей своей спасительной прочности он движется и переносит человека из одного царства в другое, из одной эпохи в другую, обеспечивая лишь временную стабильность в глобальных бытийных переменах. По древним мифологическим представлениям, корабль означал средство перемещения в иной мир, в царство смерти. Герои народных эпосов, ищущие не трансценденции, не преображения, а возвращения к исходному порядку, не могут стать корабельщиками. Образ корабля способен появиться в сознании народа лишь в 8

Даль В. Указ. соч. Т. 4. С. 450.

==594

В. Г. Щукин

эпоху дестабилизации, как, например, в новгородском былинном цикле или в сказаниях старообрядцев9. Нет, архетипический образ корабля на волнах бытия, на протяжении веков присутствовавший в мировой литературе (Ноев ковчег появляется даже в «Мистерии-буфф» Маяковского) — это топос совсем иного рода, чем Обломовка, приземленность и незыблемость которой являются для внешнего наблюдателя символом застоя.

Славянофилы 40-х годов прошлого столетия сумели претворить трудноуловимую привязанность к определенного типа жилищу в довольно стройную, монолитную концепцию Дома, который правильнее было бы назвать не ковчегом, а гнездом, роль которого — обеспечить безопасность семье от враждебных внешних сил под спасительным кровом. Ощущение теплого, уютного домашнего гнезда, тоска по утраченной «младенческой свободе» появляются в сознании славянофилов гораздо раньше, чем теоретическое осмысление сущности Дома. 1 Тебя я помню, дом наш мирный, Довольства и веселья дом. И садик наш уединенный, Где я так часто, восхищенный, Цветы сажал и поливал! Я помню золотые нивы — Их ветр приветно лобызал, И земледел трудолюбивый Серпом златые волны жал10. Эти строки были написаны Константином Аксаковым в возрасте 21 года (стихотворение «Воспоминание», 1833). Ничего специфически славянофильского в них еще нет: поэт прежде всего отдает дань сентиментально-элегической моде. И все-таки сочетание образных деталей достаточно красноречиво: это поэзия аграрного труда, «торжество земледелия». «Мирный дом» немыс9

Ср. Плюханова М. Народные представления о корабле в России XVII века: Semiotics and the History of Culture. In Honour of Jurij Lotman (UCLA Slavics Studies, 17) Columbus (Ohio) 1988. P. 183—191. 10

Поэты кружка Н. В. Станкевича. М.;Л-, 1964. С. 295.

==595

Спасительный кров лим вне деревни. Последняя мысль подчеркивается в стихотворении «Мечтание» (1834): I Я здесь, в Москве. Судьба взяла меня, Безжалостно младенца отрывая От сельского беспечного житья, От милого отеческого края". Из приведенного следует, что нарушение патриархальной гармонии ощущается Аксаковым даже в его любимой Москве, «коренном России граде». Об идеальном доме можно говорить только в давно прошедшем времени, так же, как об «истинной» «народной» России славянофилы говорили, неизменно прибегая к исторической ретроспекции. Мысль поэта улетает в «золотые времена», и он видит «село, барский двор, деревянный забор»; Тихий вечер, тепло, а в окошках светло. В доме люди, дом жизнью кипит. Что! уж нет их давно, в доме глухо, темно. Непробудно минувшее спит.

12

(^Тяжело-тяжело на душе залегло^, 1836)

Вышеописанный дом — не плывущий ковчег, а именно гнездо, где не к чему уединяться («В доме люди, дом жизнью кипит»), и оно неподвижно, крепко вросло в землю. Вихрь перемен затрагивает не его — он лишает стабильности его обитателя: К толпе валов плывет моя ладья И ждут меня вдали беды и горе.13 Попытаемся заглянуть внутрь такого гнезда. Поможет нам в этом реакция Константина Аксакова на описание патриархального жилища. Разбирая в 1847 году «Петербургский сборник» и критически оценивая «Бедных людей» Достоевского, Аксаков отмечает, однако, что «в п

Там же. С. 304.

12

Там же. С. 328.

13

Там же. С. 305.

==596

В. Г. Щукин

отдельных местах, истинно прекрасных» автор повести достигает высокого художественного мастерства14. В подтверждение своих слов автор статьи выписывает обширный фрагмент, в котором Варенька Доброселова рассказывает о своем детстве в деревне. Что ж тронуло сердце «передового бойца славянофильства»? Среди прочего и такие строки: «Я так любила осень, — позднюю осень, когда уже уберут хлеба, окончат все работы, когда уже в избах начнутся посиделки, когда уже все ждут зимы [...] Запоздаешь, бывало, на прогулке, отстанешь от других, идешь одна, спешишь, — жутко! [...] Страшно станет, а тут, точно как будто заслышишь кого-то, чей-то голос, как будто кто-то шепчет: «Беги, беги, дитя, не опаздывай; страшно здесь будет тотчас, беги, дитя!» — ужас пройдет по сердцу, и бежишь; — бежишь так, что дух занимается. Прибежишь, запыхавшись, домой; дома шумно, весело; раздадут нам всем детям работу, горох или мак шелушить. Сырые дрова трещат в печи; матушка весело смотрит за нашей веселой работой; старая няня, Ульяна, рассказывает про старое время или старинные сказки про колдунов и мертвецов. Мы, дети, жмемся подружка к подружке, улыбка у всех на губах. Вот вдруг замолчим, разом... чу! шум! как будто кто-то стучит! — Ничего не бывало; это гудит самопрялка у старой Фроловны; сколько смеху бывало! А потом ночью не спим от страха; находят такие страшные сны. Проснешься, бывало, шевельнуться не смеешь и до рассвета дрогнешь под одеялом. Утром встанешь свежа как цветочек [...] Светло, ярко, весело. В печке опять трещит огонек; подсядем все к самовару, а в окна подсматривает продрогшая, ночью наша собака Полкан и приветливо махает хвостом. Мужик проедет мимо окон на бодрой лошадке в лес за дровами. Все так довольны, так веселы! На гумнах запасено много-много хлеба; на солнце золотятся крытые соломой скирды большиебольшие; отрадно смотреть! И все спокойны, все радостны; всех Господь благословил урожаем; все знают, что будут с хлебом на зиму; мужичек знает, что семья и дети его будут сыты; — оттого по вечерам и не умолкают звон-

14

Аксаков К. С; Аксаков И. С. Литературная критика. М1982. С.186.

Спасительный кров

==597 кие песни девушек и хороводные игры, оттого все с благодарными слезами молятся в доме Божьем в праздник Господен! Ах какое золотое-золотое было детство мое!...15 Нетрудно найти в приведенном описании существенные элементы архаической модели жилища, функционировавшей в патриархально-аграрном укладе жизни. Чужое, опасное внешнее пространство, противопоставленное домашнему теплу, довольству и уюту; печь, постель, общая работа, забава и молитва как составные части стройной системы, защищавшей человека от наводящей ужас одинокой беспомощности, подстерегавшей каждого, кто осмелится уединиться или отстанет от «своих». Как и в вышеприведенных стихах Аксакова, здесь звучит мотив сытости, довольства в его специфически сельском, аграрном понимании (запасы хлеба на гумнах). Противоречие между благополучием Дома и враждебным внешним миром нуждалось в постоянном подтверждении. Поэтому нельзя было обойтись без страшных сказок «про колдунов и мертвецов», отчего окружающая необжитая природа казалась населенной страшными духами, «нехристью». Все страшное (стук в дверь, чей-то незнакомый голос) является таковым оттого, что оно неведомое, «не наше», непричастное к пространству общего бытия и труда, к регламентированным древней традицией потехам и забавам, к солидарной вере в общую для всех святыню и к общим молитвам с «благодарными слезами». Достоевский, примыкавший в 40-х годах к западничеству и преклонявшийся перед Белинским, тронул сердце славянофила Аксакова еще и потому, что нащупал своим гениальным художническим чутьем целые семантические пласты архаического сознания, характерного для достаточно чуждой ему в социальном отношении патриархальной деревни. В самом деле, что за праздник Господень, во время которого крестьяне молятся и льют «благодарные слезы»? Судя по тексту, это Покров Пресвятой Богородицы, который приходится на 1 октября по старому стилю. В России это уже поздняя осень, когда 15

Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 1. Л., 1972. С. 84. Цит. по: Аксаков К. С.. Аксаков И. С. Указ. соч. С. 187.

==598

5. Г. Щукин

заканчивается сбор урожая и ложится первый снег. Согласно общехристианским представлениям, в этот день Богоматерь выступает в роли заступницы живущих на земле людей, берет их под свою опеку, защищая от гнева Господня. В православной иконографии символом этого заступничества является риза, которую Дева Мария распростирает над землей. В народных верованиях выпадающий в это время снег выступает в роли земного, тварного проявления всевышней опеки. Обратим внимание на то, что в русском названии этого праздника защита от внешней опасности (гнева Всевышнего) метафорически сравнивается с кровом, что в середине XIX века значило: «крыша, кровля; строение, жилье, дом, изба; приют, скрывище, защита от непогоды»16. Достоевский, который подчеркивает у Вареньки любовь к поздней осени, т. е. ко времени Покрова и по православному, и по земледельческому календарю, создает целое семантическое поле, обозначающее защищенность, спасительный кров. «Беги, беги, дитя!» — шепчет девочке чей-то голос — и она бежит, разумеется, «к своим», от которых отстала и осталась одна, бежит под кров дома, где тепло и весело. После страшных рассказов няни она дрожит ночью под одеялом, которое в конце концов успокаивает ее, убаюкивает, прикрывая. Другая семантическая связь указывает на Покров как на конец девичества Вареньки: после Покрова и окончания полевых работ обычно отдавали девушек замуж, отсюда отмеченные в словаре Даля пословицы: «Батюшка Покров, покрой мать сыру землю и меня, молоду1», «Бел снег землю прикрывает: не меня-ль, молоду, замуж снаряжает?», «Батюшка Покров, покрой землю снежком, а меня, молоду, женишком», «Придет Покров, девке голову покроет»17 (после замужества женщина должна была ходить, покрывши голову платком). Любопытно также, что заступником и первым возлюбленным Вареньки будет студент по фамилии Покровский. После его смерти девушка теряет и чувство домашней защищенности. 16

Даль В. Указ. соч. Т. 2. С. 196.

17

Там же. Т. 3. С. 247.

Спасительный кров

==599 Если Достоевский предчувствовал мощные пласты мифопоэтического сознания, связанные с понятием домашнего крова, то славянофилы были первыми русскими теоретиками Дома. Им удалось осмыслить архаическую модель жилища в ее целостности, а также придать ей определенную аксиологическую направленность. Изображенный Достоевским дом Вареньки Доброселовой (так же, как и опубликованное на год позже описание Обломовки) вполне мог напомнить Константину Аксакову оренбургские усадьбы Ново-Аксаково и Надеждино, в которых прошло его детство. Читатель <произведений> «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука» легко найдет в описаниях багровских имений все вышеупомянутые элементы жилища: общий труд и общие досуги в людской и девичьей, страшные сказки и рассказы, таинственные комнаты, в которых якобы являются духи усопших предков. Наряду с этим обращает на себя внимание и другое: безусловная власть старших по возрасту и по месту в общественной иерархии, господство авторитетов, при котором священным оказывался принцип «в тесноте, да не в обиде». Обида на тесноту и неудобство, понимаемые не только как физические, но и как моральные категории, как стеснение прав личности, представлялись дерзким своеволием, порожденным гордыней, — такого рода ситуации С. Т. Аксаков описывает неоднократно. Подчеркивает он и другое важное обстоятельство: разбросанные в оренбургских и башкирских степях семейные гнезда буквально спасали людей от мороза и ветра, от дождей и пурги, служили пристанищем

для всех нуждавшихся. Поэтому в них царила всеобъемлющая забота, гостеприимство, ласка, а хозяева исполняли роль благодетелей и благодетельниц. Структура жилища, призванного спасать и защищать человека под своим кровом, не может обойтись без сакральной устремленности и соотнесенности. Оттого и в Обломовке, и в доме Вареньки Доброселовой, и в аксаковских Багрове и Чурасове, а также в домах самих славянофилов важное место занимает молитва. Киот с образами и теплящимися лампадами, вдохновенные молитвы домочадцев, религиозный восторг и умиление — сцены довольно частые в произведениях славянофилов. Так, на-

==600

В. Г. Щукин

пример, у Хомякова есть следующие стихи, в которых он выражает скорбь по безвременно умершим детям: Бывало, в глубокий полуночный час, Малютки, приду любоваться на вас; Бывало, люблю вас крестом знаменать, Молиться, да будет на вас благодать Любовь Вседержителя Бога (...) Теперь прихожу я: везде темнота, Нет в комнате жизни, кроватка пуста, В лампаде погас пред иконою свет... Мне грустно, малюток моих уже нет! И сердце так больно сожмется! 18 В созданном Хомяковым образе семейного гнезда горящая перед иконой лампада является метафорой жизни. В описанном доме человек не просто живет, а спасает душу, подкрепляя ее молитвой. Поэтому в доме-гнезде, как в освященном Богом ковчеге, обязательно найдется место для сакрального пространства. Иногда это целая комната («образная» у князя Пожарского в драме Константина Аксакова «Освобождение Москвы в 1612 году»), иногда красный угол, киот с образами и лампадами. В других случаях сакральные акценты выводятся за пределы дома и становятся постоянными признаками окружающего пейзажа («...здесь и там сверкает крест, белеет храм»19). Таким образом, создается впечатление, с одной стороны, отождествленности с «нашим» миром — православной «святой Русью», а с другой — защита от невзгод переводится в метафизическую плоскость Спасения. Сакрализация жилого пространства непосредственно вытекала из романтической идеи универсального синтеза, всеединства различных духовных и материальных начал, которое, по мысли славянофилов, можно было достичь, если превратить религию в центральную силу, объединяющую вокруг себя все другие культурные ценности20. ι8 Хомяков А. С. Стихотворения. М., 1888. С. 66.

19

Аксаков И. Стихотворения и поэмы. Л., 1960. С. 116.

20

Ср. Степу н Ф. Немецкий романтизм и русское славянофильство. — Русская мысль. 1910. Кн. 3. С. 72 (второй пагинации).

Спасительный кров

==601 Однако если в общей славянофильской концепции духовной культуры религия занимала центральное место, то в частной концепции Дома на первый план выдвигалось не религиозное, а семейное начало. В исторических трудах Константина Аксакова, в публицистике Хомякова и в философских трактатах Ивана Киреевского, написанных в 50-е годы, завершилось идеологическое становление концепции Дома как семейного гнезда. В наиболее отчетливой форме, не предполагавшей. однако, глубокого философского обоснования, эта концепция выступает у Константина Аксакова. Еще в 1847 году он сетовал на то, что «хлопочем мы о жизни общественной или лучше гостинной, а жизнь семейная часто у нас забыта или пренебрежена, семейная же жизнь есть неотъемлемая основа и условие истинно общественной и человеческой жизни. Без нее их нет»21. В последующие годы мысль эта приобрела форму учения о семье как основе общественного быта на Руси, в противовес родовой теории К. Д. Кавелина и С. М. Соловьева. В статье «О древнем быте у славян вообще и у русских в особенности» Аксаков утверждал, что на Руси «действует свободная воля семьи, которая [...] означает собственно союз людей, связанных чисто семейным родством, на тесной семейной основе, союз в своих действиях свободный и могущий по произволу расширяться и сжиматься для совокупного жительства и хозяйства»22. Семья, по мнению автора статьи, была построена под влиянием не родового, а общинного начала, которое предполагало наличие «живой, свободной воли» и свободного голоса всех членов семьи, общее пользование имуществом, а самое главное — «любовь, дух человека». Аксаков подчеркивает, что объединяли людей в семейную общину не кровные (физиологические), а нравственные ,узы — искреннее желание «свободно и любовно исполнять волю отца»23. Жилищем для каждой семьи был построенный ею дом. В «Замечаниях на статью "Купала и Коляда" Д. О. Ше21

Аксаков К. С. Три критические статьи г-на Имрек: Аксаков К. С., Аксаков И. С. Указ. соч. С. 191.

22

Аксаков К. С. Полн. собр. соч.. Т. 1. М., 1861. С. 91. (Курсив К. С. Аксакова. — В. Щ.)

23

Там же. С. 93.

==602

В. Г. Щукин

пинга» Аксаков указывает, что «зима, вгоняя людей в дома и вводя каждую семью под кров ее избы, вызывала сторону жизни семейную — с семейными работами, с семейным весельем, с хозяевами и гостями», в то время как лето — время коллективных полевых работ — способствовало развитию «общинной стороны жизни»24. «Лес, поле, река принадлежат всем: там семья исчезает; изба принадлежит семье»25, — подчеркивает Аксаков, определяя при этом дом как «твердо очерченную местность с порогом и воротами», как «пристанице для жизни одной семьи»26. Заметим, что Константин Аксаков, то отождествляя, то противопоставляя друг другу оба «положительных» начала русской жизни — общинное и семейное, не может преодолеть некоторой двойственности. Ее причиной, по-видимому, является то, что здесь имеется в виду сельский дом, пространство которого, ограниченное «порогом и воротами», все же является органической частью большего пространства — деревни, окружающих ее угодий и, наконец, беспредельного «дикого» простора. Двойственность жилого пространства крестьянина, которое сочетает в себе уют покойной, ограниченной четырьмя стенами горницы с выходом на приволье безграничного мира природы и мира «недомашних» мыслей, ощущалось славянофилами постоянно. Мотив этот звучит в поэзии Хомякова, Константина и Ивана Аксаковых, в особенности в стихотворении последнего «В тихой комнате моей» (1845), где создан образ уютного пристанища, стены которого раздвигаются и дают простор фантазии именно благодаря тому, что они защищают «от чужого слуха» и «от чужих очей»27. Тем временем Дом был для славянофилов в первую очередь не физическим и даже не культурным, а этическим пространством — местом, где осуществляется истинная любовь. Утопический идеал такого Дома наиболее полно разработан у Хомякова: в работе «В статье о сельских условиях», в разборе оперы Глинки «Жизнь за царя», в предисловии к русским песням из собрания П. В. Киреевского и в ряде других работ. 24

Там же. С. 325—326.

25

Там же. С. 327.

26

Там же. С. 326.

27

Аксаков И. Указ. соч. С. 66—67.

Спасительный кров

==603 Хомяков исходит из посылки, согласно которой у каждого славянина, принадлежащего «к племени исконно земледельческому, есть глубокое желание иметь участок земли, за которым он мог бы ухаживать, который он мог бы холить и улучшать по собственному разумению, на который он мог бы, наконец, смотреть, как на что-то домашнее и семейное»28. Семья же — главная строительница и устроительница Дома — не что иное, как «круг, в котором осуществляется истинная, человеческая любовь», при которой один человек становится для другого дороже самого себя. Семья, по мнению

Хомякова, заставляет отказаться от индивидуалистической любви к самому себе и перенести эту любовь на мужа или жену, на детей, на братьев и сестер. В семье любовь «переходит из абстрактного понятия в живое и действительное проявление»29. Чтобы передать суть выстраданного им идеала славянского Дома, Хомяков неоднократно использует метафору «теплое гнездо», почерпнутое им, вероятно, из слов народной песни: «Не ласточка, не касаточка вкруг тепла гнезда увивается», — которые приводит он в статье, посвященной опере «Жизнь за царя». В рассеянных по разным работам характеристиках Дома Хомяков указывает на такие атрибуты этого «гнезда», как общинное братство», «душевная простота», «живое общение», «органическая связь с землей». В отличие от Константина Аксакова он не видит существенной разницы между семьей и общиной, так как, по его мнению, славянская семья объединяла под общим кровом не только родных, но также сирот и бездомных, считая их «своими» и распространяя на них теплоту братской и родительской любви30. Семейное согласие изображается как начало, лежащее в основе домашней жизни русского человека, также в известной статье Ивана Киреевского «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России» (1852). После умиротворяющей утопии Хомякова слова мыслителя, пережившего в жизни не один духов28

Хомяков А. С. Полное собрание сочинений. Т. 3. M., 1904. С. 65—66.

29

Там же. С. 250—251.

30

Там же. С. 101.

==604 В. Г. Щукин ный кризис, звучат, однако, с оттенком некоторого аскетизма, отрешенности и непримиримости по отношению к потенциальным противникам. Киреевский сгущает краски и требует от обитателей Дома не одной только «душевной простоты», но и самоотречения: [...] внутренняя цельность самосознания, к которой самые обычаи направляли русского человека, отражались и на формах его жизни семейной, где закон постоянного, ежеминутного самоотвержения был не геройским исключением, но делом общей и обыкновенной обязанности [...]. Ибо если мы захотим вникнуть во внутреннюю жизнь нашей избы, то заметим в ней то обстоятельство, что каждый член семьи, при всех своих беспрестанных трудах и постоянной заботе об успешном ходе всего хозяйства, никогда в своих усилиях не имеет в виду своей личной корысти. Мысль о собственной выгоде совершенно отсек он от самого корня своих побуждений. Цельность семьи есть одна общая цель и пружина. Весь избыток хозяйства идет безотчетно одному главе семейства: все частные заработки сполна и совестливо отдаются ему. И при том образ жизни всей семьи обыкновенно мало улучшается и от излишних избытков главы семейства; но частные члены не входят в их употребление и не ищут даже узнать величину их: они продолжают свой вечный труд и заботы с одинаким самозабвением, как опору семейного согласия [...]. И теперь еще можем мы ежедневно видеть, как легко при важных несчастиях жизни, как охотно, скажу даже, как радостно один член семейства всегда готов добровольно пожертвовать собою за другого, когда видит в своей жертве общую пользу своей семьи3 ^.

В этих словах слышится характерный для мышления Киреевского романтический «надрыв»: он видит домашнюю жизнь русского человека, построенную как бы вопреки бедам и соблазнам, которые подстерегают его на каждом шагу, — вопреки враждебной природе, вопреки самолюбию и корысти, вопреки стремлению к удовольствию и благополучию, вопреки коварному Западу, где «дочери воспитывались вне семьи, в стенах монастырей», где 31

Киреевский И. В. Избранные статьи. М„ 1984. С. 230—231.

Спасительный кров

==605 «мать семейства была лишена семейного смысла», где «самолюбивые и шумные удовольствия гостиной заменяли ей тревоги и радости тихой детской»32. Между тем в России, утверждает Киреевский, обществом правит не гостиная. В государстве, которого все части проникнуты сочувствием со всею цельностью жизни общественной», решающую роль в деле нравственного воспитания общества играют детская, людская, девичья и, разумеется, горница, в которой личное мнение смиряется перед общим33. Таким образом, у всех славянофилов классической поры Дом означал прежде всего семью, круг людей, считающих себя родными не только по крови, но и по духу, обычаю. Семейное «теплое гнездо» было спасительным кровом. Оно спасало человека — ив житейском, и в религиозно-этическом смысле этого слова. При этом оно требовало от него, взамен беспрекословного признания авторитета старших, следования «общему мнению» и «завету». Семейный кров воспитывал в человеке жертвенность и смирение перед сакрализованной априорной мудростью, верность которой нельзя было проверить при помощи «ограниченного» критического мышления. Метафора гнезда подходит к характеристике славянофильского идеала Дома еще и потому, что такое жилище, как гнездо, органически вписывается в окружающую природно-сельскую среду, связано с ней бесчисленными хозяйственными и культурными нитями. Славянофилы переносили эту метафору (гнездо-покров-кров-дом-семья) также на всю «земскую» Россию, которая, если следовать логике их утопической мысли, потенциально представляла собой большую семью с отцом-государем во главе. Поэтому, как писал Хомяков, «дом есть единица и в смысле нравственного союза семейства, и в смысле общественного устройства»34. Где же следует искать причину столь упорной и солидарной семьи и родственных уз, создающих не только домашний очаг, но и целую нацию, государство? Отчего славянофилы отождествляли русский Дом с домом дере32

Там же. С. 231.

33

Там же. С. 232.

34

Хомяков А. С. Указ. соч. Т. 3. С. 342.

==606 В. Г. Щукин венским (если не с одним крестьянским) и упорно игнорируют реальное существование и бурное развитие городской культуры, для которой характерен совершенно иной тип жилого пространства? На наш взгляд, следует обратиться к тем обстоятельствам, в которых проходило детство славянофилов. «Основы мировосприятия закладываются в детстве, — пишет современный исследователь. — И справедливее всего это по отношению к писателю. Человек взрослеет. Приобретаются разнообразные сведения о мире, расширяется социальный опыт. Но ощущение мира как определенного предметногеографического и антрополого-биологического феномена строится в юные годы и в главных чертах не меняется»35. И в самом деле, если обратиться к автобиографическим хроникам С. Т. Аксакова, к воспоминаниям его сыновей, к исследованному М. О. Гершензоном архиву Елагиных — Киреевских, к бумагам Хомяковых, то перед нашими глазами воочию предстанут мельчайшие подробности сельского уклада жизни, в атмосфере которого родились и выросли славянофилы. Это по преимуществу натуральное аграрное хозяйство, со слабыми внешними связями, с присущим ему консерватизмом, со стремлением к стабильности, с неизменным циклом трудовой и праздничной деятельности, которая регулировалась преимущественно обычаем, нравами данной локальной общности, а также сменой времен года. Славянофилы родились и выросли в сравнительно немногих сохранившихся к 20—30-м годам XIX века патриархальных дворянских семьях: они были или потомками бояр и других представителей допетровской аристократии (Хомяковы, Киреевские, Кошелевы, Самарины), или потомками служилых дворян, ставших патриархальными в специфических условиях заволжской провинции, которая еще в начале XVIII века считалась Азией (Аксаковы). Однако далеко не все «дворянские гнезда» были столь уютными и «тепло насиженными»3®. Ведь и 35

Чудаков А. Город чеховского детства: «Минувшее меня объемлет живо...». М., 1989. С. 385.

36

Ср. Гершензон М. О. П. В. Киреевский. — В кн.: Гершензон М. О. Грибоедовская Москва. Чаадаев П. Я. Очерки прошлого. М., 1989. С. 315.

Спасительный кров

==607 Герцен, и Грановский, и Бакунин, и многие другие западники воспитывались в усадьбах, но вынесли из своего детства совсем иные, далеко не идиллические воспоминания. Семейные гнезда Киреевских, Хомяковых и Аксаковых были все же настоящими культурными очагами, в которых действительно поддерживались патриархальные отношения. Так, в усадьбе Киреевских Долбине крестьяне вместо дьячков «пели стройно старым напевом» во время многочисленных домовых богослужений. Летом «двор барский оглашался хоровыми песнями, под которые многочисленная дворня девок, сенных девушек, кружевниц и швей водили хороводы и разные игры (...), а нянюшки, мамушки, сидя на крыльце, любовались и внушали чинность и приличие»37. В то же время в этом доме, «несмотря на легкий характер матери, гнездились какието темные предчувствия и страхи. Семейная хроника Киреевских и их родных полна всяких мистических историй, неожиданных совпадений и чудес»38. Не результат ли это воздействия все тех же няниных сказок, скрывавших в себе древние,

архаические пласты мифопоэтического сознания, — сказок, без которых нельзя было себе представить спасительную, сакральную роль патриархального крова, гнезда-ковчега? А вот дом Аксакова, казавшийся современникам особенным, нетипичным39. Как вспоминает Иван Аксаков, дети в нем не сидели в «замкнутом уголке детской [...] под надзором наемных педагогов», а постоянно пребывали с родителями, входили в их жизнь. Сергей Тимофеевич подписывался в письмах: «Твой друг и отец» — сыновья же отвечали подобным образом.40 Константин Аксаков «всегда говорил, что у него никогда не было никакого разрыва с младенчеством в душе и сердце». Он «не сты87

Петерсон А. Черты старинного дворянского быта: Русский архив. 1877. Кн. 2. С. 479 и след. Цит. по кн.: Гершензон М. О. Указ. соч. С. 317. М. О. Гершензон отмечает, что А. Петерсон рассказывает о жизни в имении Киреевских со слов Авдотьи Елагиной, матери Ивана и Петра Киреевских. 38

М. О. Гершензон. Указ. соч. С. 319.

39

Подробнее см.: Манн Ю. В семье Аксаковых. М., 1992.

40

Аксаков И. С. Очерк семейного быта Аксаковых: Иван Сергеевич Аксаков в его письмах. Ч. 1. Т. 1. М., 1888. С. 24.

==608 В. Г. Щукин дился ни младенческих движений, ни отношений дитяти к родителям, не зная ложного стыда, при всех ласкался к отцу и целовал у него руки, как в детстве»41. В доме Аксаковых презирали светские манеры и запрещали говорить по-французски, чтобы «избежать порчи в нравственном отношении». «Неужели так трудно понять простоту нашей жизни?» — обращалась к воображаемым оппонентам старшая дочь С. Т. Аксакова Вера в своем дневнике. — «Право это даже часто неприятно; мы живем так потому, что нам так живется, потому что иначе мы не можем жить; у нас нет ничего заранее придуманного, никакого плана заранее рассчитанного [...]. Мы все смотрим на жизнь не мечтательно: жизнь для всех нас имеет строгое, важное значение; всем она является как трудовой подвиг, в котором человек не может обойтись без помощи Бога»42. В самом деле, сельский уклад жизни, переносившийся и в Москву,43 воспринимался славянофилами как нечто само собой разумеющееся, органичное, «простое». Нет, однако, ничего удивительного в том, что славянофильские дома уже в 40-х годах XIX века казались современникам чем-то необычным, анахроничным. В бескрайних заволжских степях или старинных калужских и тульских родовых гнездах предкам славянофилов, как сравнительно немногим даже в евразийской, полупатриархальной России, удалось остаться в стороне от мощных 4

! Там же. С. 19.

42 43

Дневник Веры Сергеевны Аксаковой. 1854—1855. СанктПетербург, 1913. С. 26.

Любопытны в этом отношении следующие замечания Φ. Φ. Вигеля: «Москва то молится, то веселится, то бунтует, то приносит себя в жертву и всегда остается русским городом [...]. В московском обществе была та любопытная и симпатичная особенность, что в нем не только не наблюдалась табель о рангах, но оно даже не было обществом узкосословным [...] простые дворяне, даже и из лучших

фамилий и с большими средствами, помимо мелкопоместной, иногда совсем бедной родни своей, принимали и сына местного почтмейстера, и «батюшкина» племянника, учившегося или служившего в Москве, если он только имел приличный вид. Мало того, степные помещики завозили в Москву свои обычаи, в силу которых крепостные, стоявшие за стулом во время обеда, принимали участие в застольных разговорах» (Вигель Ф. Воспоминания. Т. 4. M., 1866. С. 112, 113).

Спасительный крое

==609 порожденных европейским Ренессансом процессов индивидуализации, рационализации, секуляризации личного сознания и всей общественной жизни. Когда же сами славянофилы столкнулись с этими процессами бок о бок, они с ужасом отшатнулись от «бездушия» критического, рефлективного мышления и индивидуализма индустриально-урбанистического общества в том числе и потому, что все это воспринималось ими как вызов их родному Дому. «Нам, нынешним, трудно понять славянофильство, — писал М. О. Гершензон в 1910 г., — потому что мы вырастаем совершенно иначе — катастрофически. Между нами нет ни одного, кто развивался бы последовательно: каждый из нас не вырастает естественно из культуры родительского дома, но совершает из нее головокружительный скачок или движется многими такими скачками. Вступая в самостоятельную жизнь, мы обыкновенно уже ничего не имеем наследственного, мы все переменили в пути — навыки, вкусы, потребности, идеи; редкий из нас даже остается жить в том месте, где провел детство, и почти никто — в том общественном кругу, к которому принадлежали его родители. [...] Я не знаю, что лучше: эта ли беспочвенная гибкость или тирания традиции. Во всяком случае, разница между нами и теми людьми очевидна; в биографии современного деятеля часто нечего сказать о его семье, биографию же славянофила необходимо начинать с характеристики дома, откуда он вышел»44. Трудно не согласиться с этими словами. Славянофильская концепция Дома была в первую очередь проекцией личного опыта, носившего на себе отпечаток мифопоэтических представлений о Доме как о спасительном крове и хранителе векового уклада жизни, в область философии и истории культуры. 44

Гершензон М. О. Указ. соч. С. 315—316.

==610

00.htm - glava30 Г. Флоренский ИСТОРИЧЕСКАЯ ШКОЛА1

1. Вопрос о церковных преобразованиях в «эпоху великих реформ» был поставлен одним из первых. Положительные программы очень расходились и не были ясными. Но существовавшего порядка никто уже не защищал и не оправдывал. И в требовании коренных изменений сходились люди очень разных настроений и направлений, — достаточно сопоставить имена А. Н. Муравьева, М. П. Погодина и М. Н. Каткова... Общим было сознание «лжи церковной» и требование свободы и гласности... Очень резко высказывался на эту тему Катков в докладной записке, поданной министру народного просвещения в 1858 г. (напечатана она была много позже). «Нельзя без грусти видеть, как в русской мысли постепенно усиливается равнодушие к интересам религии. Это следствие тех преград, которыми хотят насильственно отделять высшие интересы от .живой мысли и живого слова образованного русского общества... Где возможно повторять только казенные и стереотипные фразы, там теряется доверие к религиозному чувству, 1 Четыре фрагмента из VII главы книги «Пути русского богословия» (Париж, 1937 г.). По замыслу издателя данная републикация делается по отдельным главам: в каждом томе читателю предлагается соответствующий рассматриваемому периоду раздел из книги. Предыдущие переиздания «Путей...» выполнялись репринтным способом, чем сохраняли не только ошибки парижских издателей и белградских наборщиков, но и трудности в расшифровке библиографического аппарата книги. В нашей попытке приблизить текст к современным нормам мы соблюдаем принципиальные требования автора к орфографии и пунктуации. В частности, позволив себе разбиение подразделов на абзацы на основании подобного оформления других работ Г. В. Флоровского 30-х годов, мы сохраняем авторские многоточия. В соответствии с оформлением тома изменен способ указаний на литературу и унифицированы сокращенные написания. Некоторые цитаты выделены нами курсивом. Примечания и ссылки помещены после каждого подраздела соответственно. Библиография приведена в виде алфавитного указателя на стр. 640—642. (Подготовка текста М. Обижаевой).

Историческая школа

==611 там всякий поневоле совестится выражать его, и русский писатель никогда не посмеет говорить публике тоном такого религиозного убеждения, каким могут говорить писатели других стран... Эта насильственная недоступность, в которую поставлены у нас все интересы религии и Церкви, есть главная причина того бесплодия, которым поражена русская мысль и все наше образование »... Такой суровый отзыв были тогда готовы повторить очень многие,— славянофилы, прежде других. И именно тема свободы, внешней и внутренней, становится основной во всей славянофильской публицистике 60-х гг. Еще в 1855 г. Константин Аксаков писал в своей известной записке «о внутреннем состоянии России» о свободе. «Деятельность мысли, духовная свобода есть призвание человека... Если найдутся злонамеренные люди, которые захотят распространять вредные мысли, то найдутся люди благонамеренные, которые обличат их, уничтожат вред и тем доставят новое торжество и новую силу правде. Истина, действующая свободно, всегда довольно сильна, чтобы защитить себя и разбить в прах всякую ложь. А если истина не в силах сама защитить себя, то ее

ничто защитить не может. Но не верить в победоносную силу истины — значило бы не верить в истину... Это безбожие своего рода: ибо Бог есть истина*... К. Аксаков говорит: «истина, действующая свободно, всегда достаточно сильна». Он подразумевает большее: только в свободе истины и есть сила... И это требование свободы у славянофилов рождалось от твердости в вере... Недоверие же и страх рождается в сомнении и неверии... Скепсис не может стать источником творческих вдохновений... Вся сила тогдашней эпохи была именно в этой вере, почти доверчивости или оптимизме, — какой бы наивной не казалась эта доверчивость... И дело было тогда не в одних только настроениях или неопределенных «требованиях». Определенные пожелания были заявлены от начала. В этом отношении очень характерны записки А. Н. Муравьева «о стеснительном положении синодального действования» и о необходимых преобразованиях, составленные в 1856 и 20*

==612

Г. Флоровский

1857* гг. С ним соглашался Григорий, тогда уже митрополит Новгородский, и в особенности Иннокентий Вениаминов, тогда епископ Камчатский, а позже митрополит Московский, преемник Филарета (его назначение в Москву и приписывали внушениям Муравьева), — его переписка с Муравьевым очень интересна... Муравьев говорил о формализме и бедности, о бюрократическом духе в архиерейском и консисторском управлении, о засилии светской власти. Необходимо восстановить свободу и соборность, самодеятельность в Церкви, — необходимо как по мотивам каноническим, так и по практическим побуждениям. Ибо связанная истина бессильна... Филарет Московский нашел выводы Муравьева слишком резкими и поспешными. Он увидел здесь торопливое суждение стороннего человека... Филарет меньше всего хотел защищать существовавший порядок, со многими положительными предложениями Муравьева он соглашался (в частности, о восстановлении соборного начала). Но он опасался проведения реформ сверху, с неизбежным соучастием и содействием той же светской или мирской власти, от которой и нужно было освободиться. Инициатива Муравьева, этого «русского Шатобриана» (как называли его сверстники), не была надежным залогом подлинной церковной самодеятельности и независимости. От своей прежней службы по синодальному ведомству, за обер-прокурорским столом, Муравьев сохранил привычку к постоянному наблюдению и прямой слежке за действиями иерархических властей и слишком навязчиво вмешивался в эти дела и действия. Страдал нередко от этой навязчивости и сам ФиларетСтрого говоря, Муравьев имел в виду только упразднение «протасовских захватов», возврат от нововводных

«министерских» приемов к прежним «коллегиальным» порядкам, введение обер-прокурорской канцелярии в нормальные рамки. О действительной самодеятельности Церкви он и не помышлял... Филарет же, вообще говоря, предпочитал малые дела широким планам и громким словам. И это вовсе не от чрезмерной осторожности или от недостаточного мужества... Благонадежнее было бы постараться, в явочном порядке, восстановить «совещательные сношения» еписко-

Историческая школа

==613 пов между собой и таким способом восстановить органическое единство нераздельного епископата, нежели торопливо проводить преобразования законодательным порядком. «Можно предусматривать, что не без затруднения будет собирание от архиереев мнении, и деиствование их на соборе, отчасти только известное по актам древних соборов, и совсем неизвестное многим из них на опыте*. Филарет не был уверен, что русская Церковь готова к собору. Он очень сурово оценивал создавшееся положение. «Несчастие нашего времени то, что количество погрешностей и неосторожностеи, накопленное не одним уже веком, едва ли не превышает силы и средства исправления* ... Для тогдашних настроений Филарета особенно показателен случай со статьею Н. П. ГиляроваПлатонова «О первоначальном народном образовании», которую и сам митрополит не усомнился одобрить к напечатанию в академическом журнале (в «Прибавлениях» 1862 г.). Это была очень острая критика сложившихся порядков, когда духовенство практически отстранено от всякого общественного действия и влияния. «Православное духовенство есть сословие, намеренно униженное, на которое само государство смотрит с презрением»... Не удивительно, что эта статья вызвала раздражение в высоких кругах. Спрошенный по этому поводу, Филарет признал, что статья составлена слишком резко и неосторожно. Но он подчеркивал при этом, что для такого увлечения резкими словами у автора были достаточные поводы. И с большой откровенностью Филарет перечисляет ряд случаев, которые могут подать повод говорить о «презрении» и «унижении». Эти оговорки только усиливают первоначальную резкость самой статьи... Победы Филарет ожидал, во всяком случае, только от прямого и творческого действия, не от запретов, — и от церковного пробуждения, не от государственной опеки. Выбор людей он считал важнее внешних преобразований. Дальнейшее развитие событий только подтверждало опасения Филарета. Преобразовательная инициатива сверху и в либеральных формах оказывалась для Церкви опасной. И время графа Дм. А. Толстого было не легче времен протасовских, если только не было еще тяжеле...

==614

Г. Флоровскии

Примечания и ссылки к п. 1. Общее введение в эпоху реформ: А А Папков, 1902; В. В. Миротворцев, 1880; Η. Руновский, 1898; ср. у Н. Барсукова, 1888—1910. «Записка* К. Аксакова перепечатана в сборнике Бродского. «Записка» Каткова была издана только позже у Н. Любимова, 1889, с. 80; «Записка» А Н. Муравьева. 1883 (по-видимому, напечатана не вся); ответ Филарета в сборнике его писем к Муравьеву, с. 640 и след., и в Собр<ании> Отз<ывов> и мнений, т. IV, <с.> 211—216 и 225—226; ответ Филарета о статье Гилярова в Собрании отзывов и мнений, т. V, с. 314 след. См. еще Письма митр. Иннокентия, 1897, здесь его переписка с Муравьевым; ср. И. Барсуков, 1883 (рец. Н. Минаева. 1884). См. еще Вяч. Богданович, 1904, с. 95-321. 2. Потребность в гласности становится в те годы всеобщей. И одним из самых характерных симптомов эпохи было возникновение и развитие русской духовной журналистики. Один за другим возникают по частной инициативе журналы в столицах и даже в провинции. Оживают в связи с этим и официальные академические журналы. В 1860 г. в Москве начинают выходить «Православное обозрение» и «Душеполезное чтение», в Петербурге — «Странник», в Киеве — «Руководство для сельских пастырей» (под редакцией о. П. Г. Лебединцева) и «Труды Киевской духовной академии». В Одессе, по предложению еще Иннокентия, возобновленному Димитрием Муратовым, и в Ярославле, по мысли архиепископа Нила (Исаковича), в том же году основаны были первые «Епархиальные ведомости», — и данному примеру вскоре последовали и во многих других епархиях. В 1861—1864 гг. в Петербурге выходит журнал «Дух христианина». В 1862 г. передано было в частные руки издание «Духовной беседы», открытой при петербургской семинарии еще митр. Григорием с 1857 г. В Харькове Макарий Булгаков основал «Духовный вестник» (с 1862 г.). В 1863 г. было учреждено в Москве, при сочувствии и при участии Филарета, «Общество любителей духовного просвещения», в противовес развивавшемуся тогда просвещению недуховному, но уже только с 1871 года начало оно издавать свои «Чтения» (в особом приложении печатался русский перевод древних правил с толкованием, вместе с греческим текстом)... Большинство открытых тогда журналов просуществовали до последней катастрофы. В их издании бывали

Историческая школа

==615 перебои, не все издания и не всегда бывали достаточно жизненны и живы. Но никогда не оскудевал интерес читателей, не ослабевала самая потребность в чтении, каков бы ни был уровень и характер этого читательского спроса. Очень трудно дать общую и исчерпывающую характеристику этой

духовной журналистики — периодические издания всего труднее поддаются обобщающей характеристике. Можно отметить только несколько основных черт. И прежде всего, все время чувствуется здесь эта потребность высказаться, — потребность ставить и обсуждать вопросы... «Православие не есть утверждение мертвой веры» Β этом отношении особенно показательно развитие журнала «Православный собеседник», основанного при Казанской академии еще в 1855 году. По первоначальному замыслу и предположениям митр. Григория, тогда Казанского, это должен был быть журнал миссионерский и особенно противораскольничий. Но с назначением ректором в Казань архим. Иоанна Соколова весь план был изменен. Новый ректор захотел из академического органа создать то, что у нас принято было называть «толстым журналом», только в строго церковном направлении. И до известной степени ему это удалось... На академическом акте 1856 года Иоанн говорил «О духовном просвещении в России» и развивал здесь программу сближения с обществом и народом. Церковь и духовная школа должны выйти из своего уединения и войти в мир, войти во всю эту сложность жизненных трудностей и интересов. Познание веры не может быть только привилегией клира, и жизнь по вере есть всеобщая заповедь... Иоанн хотел добиться, чтобы академии получили общественное влияние... С очень большой смелостью и сам он, как проповедник, касался всех очередных вопросов общественной жизни, начиная от предположенного освобождения крестьян, — и другим он подсказывал и задавал такие же темы... Это публицистическое увлечение казанского ректора было, правда, сравнительно скоро остановлено сверху, — направление, им взятое, было Синодом признано «не соответствующим достоинству духовного журнала», и орган Казанской академии был демонстративно передан в ве-

==616

Г. Флоровский

домство московского цензурного комитета. Однако краткость сроков нисколько не ослабляет выразительности симптома... Сам Иоанн и в последующие годы не отступал от своих публицистических воззрений. «Церковь должна и готова тысячу раз повторять удар этого часа во все колокола, чтобы огласить все концы и углы России, чтобы пробудить все чувства русской души, и во имя христианской истины и любви призвать всех сынов отечества к участию и содействию в общем великом деле возрождения*... Самым ярким и значительным из тогдашних журналов оказалось «Православное обозрение» (издавалось с 1860 по 1891 гг.). Основано оно было тремя учеными священниками в Москве, — это были Н. Сергиевский, Г. П. Смирнов-Платонов, П. А. Преображенский, — к ним примыкал и четвертый, А. М. Иванцов-Платонов, московский магистр, но в те годы служивший в Петербургской академии, и перешедший в Москву уже только в 1872 г., профессором церковной истории в университет. Задачи журнала были очень убедительно описаны в первом же объявлении об издании: «содействовать возбуждению внимания к религиозным потребностям и вопросам в русском обществе,

представить опыты или, по крайней мере, заявить требование живого направления духовной науки, возможного в области православной веры, и вообще — быть органом сближения между духовенством и обществом, между духовной наукой и жизнью»... Так с самого начала были четко выражены и поставлены темы религиозной культуры и церковнообщественного действия... Жизнь христианской истины «не ограничивается областью религиозного сознания». Христианство, «как созидательное и животворное начало» должно обнять всю современную жизнь... И ударение переносится на общественную инициативу, на внутреннюю самодеятельность и творчество... «Здесь, по нашему разумению, прежде всего и помимо правительственных мер, нужен для духовенства собственный подвиг нравственного самопреобразования, — нужно, чтобы духовенство в своей среде и в области своего служе-

Историческая школа

==617 ния глубже прониклось нравственными началами и духом общественности, — нужно, чтобы, оно из своей замкнутости сериезно пробудилось к сознанию общих и высших интересов православия*... Серьезное внимание обращено было на корреспонденцию с мест. Интересны и письма, или обзоры, заграничных сотрудников, священников в заграничных церквах (особо нужно отметить статьи о. К. Кустодиева из Мадрида и о. Е. Попова из Лондона)... «Православное обозрение» издавалось под сочувственным смотрением и охраною Филарета Московского. И он относился с доверием к основным началам этого общественно-литературного действия... Редактором писался в первые годы Н. Сергиевский, профессор богословия в Московском университете, но руководящие редакционные статьи писал обычно о. А. Иванцов-Платонов, без подписи. Впоследствии единоличным издателем и редактором стал о. П. Преображенский... А. М. Иванцов-Платонов (1835—1894) не был богословом в собственном смысле слова, не был самостоятельным мыслителем. Он был историком по призванию и убеждению. Писал он немного, но был отличным учителем на кафедре, — и своих слушателей он вводил в метод работы и приводил их в непосредственную близость к оправдательным первоисточникам. В ряду московских университетских историков он занял влиятельное и почетное место (ср. его некрологи, составленные кн. С. Н. Трубецким и М. Корелиным). В своем историческом построении он умел сочетать духовную верность традиции с беспристрастием критической акривии2... «Не совпадают ли в существе своем начала православия с началами самой исторической науки*... Верность преданию не столько в охранении старых форм, сколько в непрерывности поступательного развития. «Православное начало в существе своем есть именно историческое начало для науки и жизни, потому что православие в истинном смысле есть ни что иное как живая история Церкви, продолжение вселенско-церковного Предания*... Вселенское не сле2

От 'ακρίβεια' (греч.) — величайшая точность, тщательность, основательность, подробность.

==618 Г. Флоровский дует подменять местным... Иванцов-Платонов был человек очень твердых и действенных убеждений. И ученая деятельность была для него религиозным призванием и потребностью, — «высший нравственный долг, дело совести, служение живому Богу»... У него был очень силен нравственнообщественный пафос. Он верил крепко, что христианство подлежит деятельному осуществлению и в жизни общественной, не только в личной... В реформах своего времени он угадывал «пути Царствия Божия», узнавал в них «лето Господне приятно», наставшее в силе... Он был близок к славянофилам, издавал сочинения Самарина и Хомякова, участвовал в изданиях Ив. Аксакова, в «Дне» и в «Руси». Его первая напечатанная статья появилась в «Русской беседе» за 1858 г.: «О положительном и отрицательном направлениях в русской литературе». Не во всем был он со славянофилами согласен, но их соединял и роднил этот дух свободы и христианского просвещения... У Аксакова Иванцов и напечатал свои замечательные статьи «О церковном управлении», — строгая и проницательная критика петербургского синодального строя («Русь» 1882 г. и отдельно). Там же спорил он и с Владимиром Соловьевы!», после его первых статей о «христианской политике»... И вообще, «историческое направление» было характерным для «Православного обозрения». По истории статей всегда бывало всего больше. И с первых же лет начато было издание «Памятников древней христианской письменности в русском переводе», в особом приложении. Изданы были писания мужей апостольских, апологеты, «Против ересей» св. Иринея Лионского, — начат был, но остановлен, перевод апокрифических евангелий. Над этим изданием и переводами всего больше трудился о. П. Преображенский (скончался в 1893 г.). По личным интересам, он был философом, не историком — его самого привлекала у отцов их ищущая мысль. Одно время подымался вопрос о приглашении о. Преображенского на философскую кафедру в Московский университет (совместно с Н. П. Гиляровым-Платоновым), — выбран был Юркевич из Киевской академии... При «Православном обозрении» были изданы кроме того неканонические книги Ветхого Завета, с греческого...

Историческая школа

==619 Замысел был тот, чтобы дать в руки и рядовому читателю самый текст памятников, и не только пересказ или толкование. И текст давался полностью, без всяких смягчений или сокращений. Это отвечало и мысли Филарета, — трудные или смущающие места у святых отцов нужно объяснять, а не пропускать... «Если же встретится выражение, которое имеет неблаговидный смысл, надобно найти в нем существенную мысль св. отца, которая должна быть чиста, и по ней устроить перевод, верный если не букве, то идее св. отца»...

Обращает внимание и многочисленность участвующих в журнале и пишущих лиц. Обычно это бывали профессора или преподаватели духовных академий и семинарий, из бывших академических воспитанников, и печатали они или свои «курсовые сочинения» (т. е. выпускные или на ученую степень), или свои «классические уроки», иногда поучения и беседы. Таким образом, этот журнальный расцвет в 60-х гг. отражал развитие духовной школы предыдущей эпохи... Чувствуется связь и даже зависимость от западных книг. Но очень сильно сказывается и живой интерес к родной церковной действительности, в ее прошлом и в ее современности, и интерес к жизни других православных миров. Работ и статей по русской церковной истории в журналах 60-х и 70-х гг. появилось исключительно много. Это связано было и с общим оживлением исторических интересов и занятий в России в те годы, с обострением исторической любознательности, с общим напряжением тогдашних общественно-исторических исканий... Были для того и практические поводы. Вопрос о преобразованиях в церковной жизни и в самом церковном управлении был задан и поставлен совсем открыто. В частности, был очень остро поставлен вопрос о преобразовании церковного суда. Все эти вопросы обсуждались в печати, прямо или косвенно, с большим увлечением и даже горячностью. Особое возбуждение вызвали книги бывшего профессора Дм. Ив. Ростиславова и калязинского священника И. С. Беллюстина, изданные тогда заграницею, в Берлине и Лейпциге. Это была желчная и недобрая критика существующих порядков, часто верная в своих

==620 Г. Флоровский фактических основаниях, но ложная и даже лживая в своей нетворческой обличительности. И вся острота обличения сосредоточена была на иерархии и на монашестве, что и придает критике такой специфический протестантский и пресвитерианский стиль. Это именно обличительство, не церковная самокритика. Идеал Беллюстина и складывался под влиянием протестантской ортодоксии и плохо понятого примера первохристианства. Это был своего рода «протестантизм восточного обряда»,— ив то время это настроение было очень распространенным. Однако в тогдашнем обличительстве не так интересна принципиальная сторона, сколько бытовая. В этих спорах 60-х гг. вскрывается застарелая рознь различных слоев русского клира между собою, рознь так называемого «белого» и «черного» духовенства. И под именем «черного» духовенства нужно разуметь, прежде всего, так называемое «ученое монашество», этот своеобразный служилопедагогический орден, из членов которого, как правило, избирались кандидаты в епископы. Это было западническое включение в русскую церковноисторическую ткань, очень неудачное повторение западного примера в несоответственных условиях. Это «ученое монашество» возникает впервые на юге в XVII веке, в связи с заведением новых латинских школ. И вместе с этими школами переходит и на север. От живых монастырских преданий это новое монашество вполне отрывается. Между монашеством «ученым» и монастырским не было взаимного понимания и рознь между ними достигала иногда трагической остроты. Восемнадцатый век был временем в особенности неблагоприятным для здорового развития монашества. Русское «ученое монашество», как тип, сложилось именно в обстановке этого просветительного века. В XIX веке положение несколько исправляется, но преобладающий тип остается таким, каким он уже к тому времени сложился. Среди «ученых» монахов нередко бывали истинные ревнители и подвижники. Но

такими исключениями только оттеняется вся уродливость основного типа. И главный парадокс в судьбе «ученого монашества» связан с тем, что организуется оно под властью и верховенством оберпрокурора, и назначение епископов остается неприкосно-

Историческая школа

==621 венной прерогативой той же светской власти. Это было не только обмирщение, но бюрократизация монашества. «Орден» создается светской властью, как средство властвовать и в Церкви. В сущности, то было только номинальное монашество, кроме видимого «образа» или одежды здесь мало оставалось монашеского. Это ученое «черное» духовенство всегда меньше было носителем аскетического начала. Обеты молчаливо преступались по невыполнимости. Монашество для «ученых» перестает быть путем послушания и подвига, становится для них путем власти, путем ко власти и чести, во всяком случае. В середине XIX века «черное» духовенство было тем привилегированным слоем клира, для которого в силу целибата был открыт и проложен путь к почестям высших званий. Рознь «белых» и «черных» начиналась в области бытовой и житейской, от самого начала уже окрашивалась и отравлялась чувствами личной обиды и несправедливого предпочтения. И в таком настроении нелегко было разглядеть действительные очертания вещей (см. об этом у Никанора Херсонского)... Это была одна из самых зараженных и опасных ран старого русского церковно-общественного строя. И с течением времени взаимное напряжение скорее возрастает. Тема о «ученом монашестве» постоянно обсуждается, открыто или прикрыто, но с неизменным возбуждением. Несколько позже органом либерально-обличительного направления в духовной публицистике становится «Церковнообщественный вестник», еженедельный журнал, выходивший (в 1875 г.) под редакцией А. И. Поповицкого, одно время лектора французского языка в Петербургской академии... Всего хуже, что эта внутрисословная рознь отражалась и в собственно богословской работе, — темы выбирались часто с затаенным публицистическим замыслом, в оправдание своего или в опровержение чужого практического идеала... Это чувствуется уже и в 60-е гг. ... С большим вниманием в это время обсуждаются и все вопросы, связанные с устроением или восстановлением приходской жизни, с открытием братств и сродных им обществ. В этом отношении особенно характерна деятельность о. А. В. Гумилевского, одного из со-редакторов жур-

==622 Г. Флоровскии

нала «Дух христианина», организатора братства при Христорождественской церкви на Песках, в СанктПетербурге. Это был первый открытый опыт социально-христианской работы. Он встретил сопротивление со стороны светской администрации, опасавшейся чрезмерной активности духовенства, и широко задуманный план церковной социально-каритативной3 работы был смят... Социальные темы обсуждались с особенным вниманием и в славянофильской печати, в журнале «День», иногда и слишком смело. Кн. С. М. Трубецкой впоследствии отзывался об этих славянофильских планах «демократических» реформ в Церкви, что они «больше подходили к какимнибудь индепендентским общинам, чем к православной Церкви». Момент иерархический был затенен, и с чрезмерной силой был выдвинут момент самодеятельности, почти суверенности церковного народа или «мира», хотя народ и противопоставляется не столько иерархии, сколько бюрократии. Особую остроту все эти вопросы получали по связи с освобождением крестьян и новым устроением свободных сельских обывателей Β этих церковно-публицистических спорах перспективы иногда раздвигались, иногда затуманивались пристрастиями, торопливостью, непримиримостью... Очень своеобразное положение занял в этих спорах обер-прокурорский надзор. С 1865 г. оберпрокурором становится граф Дм. А. Толстой, совмещая с синодальной службой и должность министра народного просвещения, так что на много лет как бы возобновляется опыт «сугубого министерства». Только на этот раз не в духе сверхисповедного мистицизма, но в духе сверхисповедного индифферентизма... «Главный ретроград» в общей и внутренней политике, в делах церковных Дм. Толстой был, напротив, радикалом и новатором. Человек вряд ли верующий, и вовсе не церковный, он не имел никакой склонности и сочувствия ко всем религиозным пережиткам, и не скрывал своего пренебрежения к клиру и иерархии. «Давление обер-прокурора на духовную самостоятельность Синода при графе Толстом стало окончательно установившемся порядком вещей, и одновременно 3

От 'caritas' (лат.) — уважение, почет, любовь, привязанность.

==623

Историческая школа обессиливало Церковь, и обезличивало ее иерархов» (отзыв кн. В. Мещерского). Толстой везде и старался прежде всего ослабить и остановить влияние Церкви и духовенства, — особенно это было очевидно в организации начального народного образования, от чего духовенство настойчиво отстранялось (ср. сокращение числа приходов, за десять лет было закрыто более 2000 приходов!). Не менее это очевидно и в «толстовской» реформе средней школы, которая должна была воспитывать новые поколения в духе какого-то неуловимого «классического» гуманизма, — и «Закон Божий» оказывался в числе второстепенных предметов. Но граф Толстой пытался преобразовать и самую Церковь. При нем был задуман ряд либеральных реформ во всех областях церковного строя. Самой решительной была, кажется, попытка духовно-судебных преобразований. Сразу же после издания Судебных уставов и по синодальному ведомству был поднят вопрос, не надлежит ли и церковные суды перестроить и переобразовать «сообразно тем началам, на которых преобразована судебная часть по гражданскому, военному и морскому ведомствам». Характерна уже самая постановка вопроса, — спрашивается собственно о том, как распространить реформу на последнее из «ведомств», преобразованием еще не затронутое. Была образована комиссия под председательством Филофея, тогда

архиепископа Тверского (умер киевским митрополитом). Работы этой комиссии оказались бесплодны. К вопросу о судебных преобразованиях вернулись снова только через несколько лет, — в январе 1870 г. был учрежден особый Комитет о преобразовании судебной части, под председательством Макария Литовского. Очень показательно было, что этот комитет был составлен из светских и лиц белого духовенства, и кроме председательствующего, в нем не было ни одного монаха и ни одного епископа. Комитет выработал свой проект к 1873 г.. Он был разослан на отзыв к епархиальным архиереям и в епархиальные учреждения. Одновременно был издан очень острый разбор этого проекта. «О предполагаемой реформе церковного суда», — записка эта издана была анонимно, но не было тайной, что составил ее профессор Московской академии по церковному праву А. П. Лавров (впоследствии Алексий, архиепископ Ли-

==624 Г. Флоровский товский), член комитета, оставшийся в меньшинстве. Проект комитета был встречен очень неприязненно среди епископата, и архиепископ Агафангел Волынский ответил на него обстоятельным отзывом о незаконности и вреде обер-прокурорской власти (остался в рукописи). От реформы пришлось отказаться. Основная неправда комитетского проекта кроется в нецерковности исходных посылок. Вопрос ставился собственно о введении «судебных уставов» в церковную деятельность, точно не существует независимого церковного права и правосознания. В том и была вся тайная острота предположенной реформы, что молчаливо отвергалось самое существование независимой церковной юрисдикции и особенно судебных полномочий. Это и было последовательно с точки зрения петровских начал, — не совершается ли все в русской Церкви «по указу Императорского Величества»?. Το верно, что церковные суды и судопроизводство в России нуждались в коренном переустройстве. И однако, — не по прописям светского правосознания, наивно и насильственно вводимым в действие, но из начал живого канонического самосознания Церкви. Верно и то, что это самосознание не было тогда достаточно живым и чутким, — нужно было его пробудить... Но именно этого и не хотел граф Толстой. Он действовал вполне в духе петровских начал, подчиняя Церковь во всем государственным интересам... Особенно резко сказывалось при графе Толстом правительственное отталкивание от монашества. Монашество символически напоминало о церковной независимости и не-от-мирности, как бы ни было само монашество обмирщено. В эпоху Толстого был открыт широкий доступ для лиц белого духовенства к влиятельным положениям в Церкви, — именно по тому мотиву, что белое ближе к миру. К толстовской эпохе всего ближе и относится резкое замечание Голубинского. «Порабощение членов Синода обер-прокурором есть господство барина над семинаристами: будь члены Синода из бар, имей связи в придворном обществе, и прокурор не господствовал бы над ними». В таком соотношении социальных моментов и состоит вся острота и сила петровской реформы. Потому и было государство до времени заинтересовано охранением

Историческая школа

==625 сословности духовного чина... «Мы живем в век жестокого гонения на веру и Церковь под видом коварного об них попечения», так писал митрополит Арсений еще в 1862 году. Этот резкий отклик был бы еще уместнее несколькими годами позже... Примечания и ссылки к п. 2. Общего обозрения духовной журналистики 60-х и 70-х годов сделано не было. Можно указать только отдельные статьи, например, Ив. Королькова, 1881; особо следует отметить статьи В. Ф. Певницкого, 1861 (ср. отклик в «Православном обозрении», 1861, № 12); его же, 1862, о необходимости современного направления в проповедничестве и журналистике. Еще см. Г. О. Булашев, 1890. Очень много интересного материала можно отыскать, просматривая в тогдашних журналах хронику, известия, заметки и библиографию, особенно в «Православном обозрении». См. еще Н. А. Скроботов, 1871. Об о. Иванцове-Платонове см. некролог Ив. Н. Корсунского, 1894, здесь же перечень трудов. Для понимания религиознопрактического идеала Иванцова важны его слова и проповеди: ИванцовПлатонов, 1884; его же, 1894. Следует отметить любопытный эпизод. В 1885 году возникла мысль включить в новое собрание сочинений Толстого особый томик его религиозно-нравственных статей. И для облегчения цензурных затруднений сам Толстой просил Иванцова-Платонова взять на себя редакцию этого тома с правом сокращать и оговаривать в особых примечаниях все спорные места. Работа была выполнена, Толстого вполне удовлетворила, но издание не было разрешено. Ср. письмо Толстого к Иванцову (1885 года) в новом издании его сочинений, т. 63 (1934), с. 316 под № 469. Об Иванцове см. статьи прот. Гр. СмирноваПлатонова, 1894, кн. С. Н. Трубецкого 1895 и М. С. Корелина, 1895<а>; ср. М. С. Корелин, 1895<б>. Статья Трубецкого перепечатана и в его «Собрании сочинений», т. I, 1907. Об о. П. А. Преображенском см. некролог Ив. Н. Корсунского, 1893. Книги Д. И. Ростиславова изданы были анонимно в 1858, 1862; ср. его же статьи 1880 года. Без имени автора вышла и книга свящ. И. Беллюстина, 1859 (ср. ответ: Русское духовенство, изд. Н. В. Елагина, 1859). Замечание С. Н. Трубецкого взято из его «Проектированного чтения на „богословских беседах" в 1900— 1901 гг.». О графе Д. А. Толстом, как обер-прокуроре, см. у кн. В. А. Мещерского, 1898, стр. 470 и след. Проект преобразования церковного суда и к нему объяснительная записка опубликованы в «Правительственном вестнике» № 157, 159, 1873 г., перепечатаны в «Христианском чтении» 1873, т. II и в «Православном обозрении» т. II, 1873. Ср. статью Т. Бар-

==626

Г. Флоровский сова, 1873. В защиту проекта см. статьи Я. К. Соколова, «Православное обозрение» 1870—1871 гг., против был А. Ф. Лавров, см. его книгу 1873; ср. его письма к Горскому времен комиссии, 1895. См. еще письма П. Г. Лебединцева к прот. Н. Фаворову 1901 года. Обзор литературы у о. М. Горчакова во II томе «Сборника государственных знаний» под ред. В. П. Безобразова, 1874; там же его статья «Научная постановка церковного суда», стр. 223—270. В связи с толками о церковных преобразованиях было предпринято издание «Правил Святых Апостолов и соборов с толкованиями» (по-гречески с переводом), при участии о. А. В. Горского и проф. А. С. Павлова. Эта книга печаталась сперва отдельным приложением к «Чтениям общества любителей Духовного просвещения» и вышла отдельным изданием в 1876 году. Отзыв <Е. Е.> Голубинского см. в его книжке «О преобразованиях», стр. 78. Слова митр. Арсения взяты из его письма архиепископу Костромскому Платону, 28 декабря 1862 г. 5. С конца 50-х годов открыто обсуждается и вопрос о преобразовании духовных школ. Пример подан был из Министерства народного просвещения. Педагогическая тема была остро поставлена тогда и в общей печати в связи с известной книгой Пирогова «Вопросы жизни» (1856). Заговорили громко и о темных сторонах духовной школы... В синодальном ведомстве дело велось с методической медлительностью и оставалось в руках оберпрокурорского надзора. Общественное и общее мнение требовало и ожидало преобразований по воспитательной части, во всяком случае. С 1857 г. Духовно-учебное управление начинает собирать отзывы и мнения у сведущих и у начальствующих лиц. В том же году отправляется во Францию оберпрокурорский чиновник с полуофициальным поручением познакомиться с устройством и бытом тамошних римско-католических семинарий. Собирали сведения о богословских школах и в Англии. Справлялись и о том, «как воспитывается и чему обучается на Востоке юношество, приготовляющееся к служению православной церкви»... Сам Государь во время своей поездки по России в 1858 г., побывал в нескольких семинариях. И в следующем году по Высочайшему повелению, была назначена экстренная ревизия духовно-учебных заведений. Ревизовать был послан директор Духовно-учебного управления, князь С. Н. Урусов. Он должен был определить в какой мере реформа необходима. Урусов осмотрел одиннадцать епархий и закончил свое обозрение только уже в 1861 г.

Историческая школа

==627 Особенно неудовлетворительной нашел он часть воспитательную, — бедность, скудость средств, слабость надзора, отсутствие нравственных связей. Но и учебные планы оказались очень непрактичными и неудачными. Требовалась коренная реформа... Еще раньше, в начале 1860 года, был образован при Синоде особый комитет для рассмотрения поступавших с мест отзывов и материалов под председательством Димитрия Муратова, тогда архиепископа Херсонского. В этот комитет был передан отчет Урусова. Комитет должен был сообразить все представленные отзывы и разработать план преобразований...

Архиепископ Димитрий сразу же многих удивил и смутил решительностью своих предложений. В его плане перекрещиваются двоякие мотивы. С одной стороны, он считал необходимым сохранить всю существующую сеть школ, но с тем, чтобы перестроить их общеобразовательные гимназии духовного ведомства и приравнять по программам и правам к обычным гимназиям. Духовенство сохранит прежнюю удобность воспитывать и учить своих детей, но воспитанникам этой сословной школы не будет ни закрыт, ни даже затруднен выход в другие состояния. По разным мотивам, этой свободы «выхода из духовного звания» желали сами учащиеся и многие представители церковной власти. Филарет Московский был против всяких стеснений и запретов. «Невольник не богомольник. И к чему это порабощать свободных, когда и несвободным. дают свободу*... С другой стороны, арх. Димитрий считал нужным совершенно перестроить богословские классы существующих семинарий в особые пастырские школы. Для них он удерживал прежнее имя «семинарий», но имел в виду всего скорее римские семинарии. Сюда следовало допускать людей уже сложившихся, с установившимся призванием, — из духовных гимназий в семинарии должны переходить только желающие, по своей доброй воле. Новые семинарии должны были быть учебными заведениями закрытыми, с очень строгим аскетическим и богослужебным режимом. Арх. Димитрия всего больше смущала внутренняя неприготовленность и нетвердость духовенства в исполнение все усложнявшихся задач пастырского служения. Нужно было поднять дух и усилить

==628 Г. Флоровский ревность. В семинарии следует допускать желающих и из других состояний... Строго говоря, план Димитрия Херсонского означал молчаливое упразднение сословности духовенства. И при последовательном проведении в жизнь этот план в короткое время должен был привести к разложению всей существующей церковно-политической системы, к освобождению Церкви от государства, от его опеки и власти. Трудно сказать, насколько это предвидел и насколько того сознательно добивался сам архиепископ Димитрий. Но его противники сразу почувствовали, что этот план связан с какими-то решительными переменами во всей церковной жизни. И казалось опасным так решительно ломать исторически сложившийся и привычный тип смешанной школы. Такого мнения был и Филарет Московский, которого в комитете представлял Горский. Главная слабость нового предположения была, конечно, в том, что финансирование его оказывалось очень нелегким. Государство к новым тратам и ассигновкам вовсе не было расположено. В возможности увеличить местные средства твердой уверенности не было. И к тому же передача духовных школ на местное обеспечивание тем самым означала бы ослабление центральной власти Учебного управления, т. е. и всего обер-прокурорского надзора, всей бюрократической системы синодального ведомства... В основном план арх. Димитрия был все-таки одобрен и принят большинством комитета. Светские члены остались при особом мнении. Тертий Филиппов, секретарь комитета, в особенности предостерегал против аскетической односторонности, которая его смущала в плане новых «семинарий». Он предпочитал вернуться к широким и гуманистическим принципам старого устава 1814 г. ... Комитет несколько изменил план своего председателя. Решено было сохранить единую школу, но с тем, чтобы богословские предметы были выделены и сосредоточены в одном высшем цикле. Это было в духе старой школьной системы. Общий двенадцатилетний курс был так построен, что первые восемь

классов приводились в соответствие с планами общей школы. Богословские предметы были отнесены преимущественно к высшей ступени, на последние четыре года...

Историческая школа

==629 С мест высказывались пожелания, чтобы древние языки были превращены в необязательный предмет, оставлены в программах только для тех, кто имеет в виду продолжать образование в высшей школе. Нужны ли они для сельского духовенства? Комитет не признал возможным снижать общий образовательный уровень духовной школы. Греческий, как язык Св. Писания и святых отцов, тесно связанный к тому же и со славянским, должен остаться в семинарском курсе в неприкосновенности. Латинский же должен быть удержан, как язык классический. Комитет предполагал сделать обязательным еврейский. Сокращен был только курс наук математических. Преподавание философии было восстановлено в полной мере... Работы комитета были переданы на рассмотрение и отзыв епархиальных преосвященных, академических конференций и отдельных сведущих лиц. Поступали эти новые отзывы с большим запозданием, уже в 1864 и 1865 гг. Тем временем вопрос о школьных реформах обсуждался в периодической печати. В 1862 г. вышла известная книга Ростиславова «О состоянии духовных училищ в России», печатанная в Лейпциге. Книга эта вызвала большое возбуждение и к свободному обращению в России допущена не была... Только с назначением в синодальные обер-прокуроры графа Дм. А. Толстого, в 1865 г., вопрос о школьных преобразованиях был сдвинут дальше. Это решающее влияние государственной инициативы очень характерно. То была скорее государственная, чем церковная реформа. То государство реформировало свою школу «духовного ведомства» ... Новому обер-прокурору удалось наперед обеспечить значительное увеличение правительственной ассигновки. Удалось отыскать новые средства и на местах. И в 1866 г. был учрежден новый комитет для разработки духовношкольных уставов, под номинальным председательством киевского митрополита Арсения. Обыкновенно же председательствовал в комитете Нектарий, тогда епископ Нижегородский, присутствовавший в Синоде, бывший пред тем ректором Санкт-Петербургской академии. В состав комитета были введены снова и светские члены, представители других ведомств...

==630 Г. Флоровскии

Комитет почти без споров решил оставить общую схему старых уставов 1814 г. без изменений. Духовные училища оставлялись в качестве приготовительной ступени, и семинарии по-прежнему должны были быть школой общеобразовательной с богословскими предметами. План арх. Димитрия был оставлен без всякого применения. К нему возвращались только «два архимандрита» в своем особом мнении, — Филарет Филаретов, ректор Киевской академии, и Михаил Лузин, инспектор Московской академии. Разделением школы образовательной и пастырской архимандриты рассчитывали обойти слишком суровое ограничение числа казенных воспитанников, или стипендиатов, в единой школе, что должно было очень затруднить духовенство в воспитании их детей... При составлении окончательного проекта устава «два архимандрита» подали свой параллельный проект. В их мотивировке повторяются все основные доводы арх. Димитрия. Предлагали они ввести семиклассные гимназии с классическим курсом и трехгодичные несословные пастырские семинарии. Предложение «двух архимандритов» было отвергнуто комитетом. Казалось опасным обособлять богословскую степень. Многих ли такая обособленная богословская школа к себе привлечет? В гимназиях же ослабеет церковность, если слишком широко откроется доступ к светским состояниям. Впрочем, под влиянием протеста архимандритов и в общекомитетском проекте устава было строже проведено разграничение богословских и общих предметов, и после окончания общих ступеней предоставлялась возможность выхода желающим. Еще в 1863 г. семинаристам был открыт доступ в университеты (закрыт был в 1879 г. по мотивам общеполитическим). Следует отметить, что при обсуждении предположений комитета 1860 г. Макарий Булгаков, тогда архиепископ Харьковский, решительно высказывался за разделение двух типов школ. Он даже предлагал передать предположенные духовные гимназии в общее ведение с тем, чтобы содержались они на государственный счет, но преподаватели в них определялись из духовных академий и епархиальный архиерей оставался почетным блюстителем. Только богословские училища подобает содержать на

Историческая школа

==631 церковный счет. В духовных гимназиях следует возможно приблизиться к светским, чтобы устранить рознь и предубеждения, и даже начальствующих лиц следует определять из светских (однако — с академическим образованием). Кроме того Макарий считал нужным расширить власть педагогических советов и ограничить власть начальников... По проекту большинства новые уставы были приняты Синодом и утверждены Высочайшей властью в мае 1867 г. В общем удержана была схема 1814 г. Характерным было, однако, разрешение принимать в высший богословский класс и желающих со стороны, окончивших среднюю школу, по испытании в богословских предметах за предыдущие классы семинарии. Кроме того, в этот богословский класс допускались и слушатели из людей зрелого возраста, имеющих значительную церковную начитанность, по личному усмотрению епархиального архиерея. И то, и другое было предложено обер-прокурором. Это был бледный намек на независимость богословской школы... Из общих перемен в постановке школьного дела особенно важным было широкое применение выборного и совещательного начала. Должность ректора в семинариях становилась выборной, избирало правление семинарии, но кандидатов намечало общее педагогическое собрание, — епархиальный архиерей представлял избранных кандидатов в Синод, мог предложить при этом и своего кандидата, — Синод был волен утвердить одного из избранных или назначить своего кандидата. В большинстве

семинарий были избраны в ректора лица белого духовенства или даже миряне, изъявившие согласие принять священный сан. Избирательной стала и должность инспектора. Преподавательской корпорации было предоставлено широкое участие в управлении семинарией. Это было особенно чувствительным отступлением от прежней системы. Очень важным было и то, что теперь привлекалось и само духовенство, в лице своих депутатов, введенных в состав семинарских правлений. Духовные училища и вообще поручались ближайшему попечению местного духовенства. Это связано было, прежде всего, с тем, что духовенство привлекалось к материальному обеспечению школ из местных

==632 Г. Флоровский средств. Естественно было дать ему и возможность наблюдения. Именно ради организации сословной денежной самопомощи и были с 1867 г. организованы «епархиальные съезды» или собрания духовенства... Все эти новшества на деле не всегда применялись вполне свободно, и многие из них бывали отменяемы гласно или негласно. Да и весь школьный режим был серьезно изменен уже в 1884 г., так что уставы «шестидесятых годов» были в действии не более пятнадцати лет. Во всяком случае, то был шаг навстречу жизни... Вслед за утверждением новых уставов, по предложению обер-прокурора, было упразднено Духовноучебное управление, и вместо него открыт Учебный комитет при Свят. Синоде. Председателем комитета был назначен известный парижский посольский протоиерей, о. Иосиф Васильев. Учебный комитет подчинялся Синоду, но характерно, что писать в комитет нужно было на имя обер-прокурора. В сущности, духовные школы по-прежнему оставались в главном ведении самого обер-прокурора. Эта зависимость даже усилилась, ибо была ослаблена связь семинарий с духовными академиями, хотя академиям и было предоставлено новое право испытывать («пробными уроками») и рекомендовать кандидатов на школьные должности, — на практике это создавало необычайную путаницу и волокиту. Влияние государственной власти в духовных школах стало особенно очевидно с развитием в Учебном комитете института членов-ревизоров, всегда из светских чиновников, хотя бы и с академическим образованием и духовного звания по рождению, представлявших собственно лицо обер-прокурора (подобно секретарям духовных консисторий)... Уже только после утверждения общих духовношкольных уставов был двинут и вопрос о реформе духовных академий. В 1867 г. были спрошены и представлены заключения академических конференций. Сразу же была образована комиссия под председательством Нектария, из членов духовных и светских, и в 1868 г. она уже представила свой проект нового устава. Проект был сразу же распубликован «для всеобщего обсуждения». Синод просил представить свои заключения о проекте преосвященных

Историческая школа

==633 академических городов, а также преосвященных Макария Литовского, Евсевия Могилевского, Леонтия тогда Подольского. В 1869 г. проект был еще раз пересмотрен комиссией в расширенном составе и внесен в Синод. Устав получил Высочайшее утверждение 30 мая 1869 г. С осени же было решено преобразовать академии санкт-петербургскую и киевскую, и в следующем году — московскую и казанскую... И по новому уставу духовным академиям ставилась двоящаяся задача. Это должна была быть не только богословская высшая школа, но еще и своего рода педагогический институт духовного ведомства. И в академиях не столько готовили к пастырству, сколько именно к педагогической деятельности. Отсюда неизбежная многопредметность и разбросанность. Иные предметы только затем и преподавались, чтобы по ним приготовить преподавателей для школ низших ступеней. Многопредметность в учебном курсе новый устав стремился ослабить путем разделения на «факультеты» или отделения, так что только некоторые предметы оставались для всех обязательными, а большинство распределялось по группам. Таких «отделений» было создано в конце концов три: богословское, церковно-историческое, церковнопрактическое. Во главе каждого был поставлен особый помощник ректора. Групповым распределением предметов новый устав предполагал облегчить основательное изучение избранных предметов. Но цельность богословского образования этим все же разбивалась... Очень характерным нововведением было и положение об ученых степенях. На третьем курсе писалось окончательное сочинение и сдавались общие испытания. Только лучшие из выдержавших испытание оставлялись и на четвертый год. Получившие в среднем выводе ниже 4. 1/^ выпускались сразу же со званием «действительного студента». На четвертом курсе студенты занимались только немногими специальными предметами, приготовлялись к испытанию на степень магистра и обрабатывали для того диссертацию, и кроме того слушали лекции по педагогике с практическими упражнениями. При окончании четвертого курса сдавался магистерский экзамен. Для получения магистерской степени требовалось представление печатной диссертации и

==634 Г. Флоровский ее публичная защита. Это был решительный и очень важный шаг к публичности и гласности академического преподавания и богословской работы вообще. Имелось в виду действовать против распространенного предрассудка об отсталости академической науки и вступить в возможное общение с наукой университетской. Гласность казалась лучшим средством борьбы с ложными мнениями и удобнейшим способом внушения мнений здравых. В конце 50-х гг. в Петербургской академии даже возникала мысль сделать академическое преподавание вообще открытым и публичным, как в университете, или устраивать при академии публичные чтения по богословским наукам. Митр. Григорий входил об этом с представлением в Синод. Представление это осталось без всякого движения и десять лет спустя было сдано в комиссию арх. Нектария. Казалось, не уместнее ли действовать против неверия проповедью, а не учеными лекциями... По новому уставу от ординарного профессора требовалась докторская степень, степень доктора должен был иметь и ректор. Наличным ординарным профессорам было предложено приобрести степень

доктора в трехлетний срок, или выйти из академии... Для получения докторской степени нужно было представить и публично защитить печатную диссертацию... Важным изменением в постановке ученой части было и ограничение срока профессорской службы, — по истечении двадцатипятилетнего срока полагалась новая баллотировка, допускалось дополнительное переизбрание и еще на пять лет, но никак не долее 35-летнего срока. Имелось в виду обновление личного состава. Для приготовления к преподаванию открывался при академиях институт приватдоцентов, — к чтению частных лекций допускались магистры и даже кандидаты, но по представлении диссертации pro venia legendi4 (так было тогда и в университетах)... Первоначально предполагалось образовать особое философское отделение с тем, чтобы академиям было предоставлено право присуждать ученые степени и по философии. Это предложение было тем более уместно, что в 4»

pro venia legendi' (лат.) — прежде чем им окажут милость в чтении.

Историческая школа

==635 университетах философские кафедры были заняты в это время именно академическими магистрами или кандидатами. Однако оно было отвергнуто, чтобы не нарушать единообразия школы богословской, и философские предметы отнесены были к числу общеобразовательных. Вместо философского было образовано отделение церковнопрактическое, с программой очень пестрой и не цельной. Это было не пастырское, скорее литературно-педагогическое отделение, — очень характерная черточка для того времени. Вряд ли не большинство поступавших записывалось тогда на это «практическое» отделение, — но именно не «в надежду священства», а ради учительского звания. И в самом пастырстве для людей того времени «власть учить» (вернее, «просвещать») собою почти заслоняет и самый дар священства, самое «служение таинств»...

Предполагалось сперва при Санкт-Петербургской академии образовать особое физико-математическое отделение, — снова с педагогическим предназначением, чтобы готовить преподавателей математики и физики для школ духовного ведомства. При окончательном пересмотре и это было отвергнуто, по особенному настоянию обер-прокурора, отказывавшегося изыскивать на это кредиты. То было верно, что не стоило создавать особый (и укороченный) «факультет» ради одной педагогической нужды. Но странным образом не была понята внутренняя потребность богословской школы в изучении точных и естественных наук. Именно в те годы, когда во имя этих наук открыт был подлинный поход против христианского мировоззрения и против всякой веры вообще, было в особенности своевременно обратить самое серьезное внимание на изучение естественных наук. Между тем оказалось очень нелегким получить согласие даже и на учреждение кафедры «естественно-научной апологетики» в Московской академии с обеспечением ее из средств московской епархии. Кажется, опасались, что академическая апологетика окажется слишком старомодной. Если для таких опасений и были основания, следовало ли снимать с очереди самую задачу? От апологетической задачи Церковь уйти не может, в те годы в особенности не могла уйти. Но всего опаснее вдаваться в апологетику без основательного знания соответственных наук, и не владея самым мето-

==636 Г. Флоровский дом, доверяясь и попадая в зависимость от популярной литературы. Такая апологетика из вторых или третьих рук никогда не бывает убедительной. Отчасти апологетический материал входил в состав философских дисциплин, метафизики и психологии. Но зияющий пробел все-таки оставался... Очень характерно было и спешное решение закрыть миссионерское отделение в Казанской академии, как невмещающееся в нормальную схему высшей богословской школы. Этим расшатывалась вся православная миссия на Востоке. И с большим трудом удалось отстоять сохранение миссионерских предметов в академии, и то в качестве только необязательных, сверх нормального плана... У преобразователей не было живого чувства церковных нужд и потребностей. И со введением новых уставов духовная школа не была «воцерковлена», не установилось органических связей с церковной средой. Тогда больше заботились о «сближении» с миром. И реформа была разработана в духе того неопределенного гуманизма, каким окрашены и другие «великие реформы» тех лет... Дать общую оценку преобразовательного плана очень непросто. И новый устав слишком недолго был в действии, чтобы судить по плодам. Следует помнить, однако, что новый устав осуществляли и проводили в жизнь старые люди, учившиеся еще по старым уставам. И потому в жизни сказывалась не только слабость нового, но и недостаточность старого. И многим приходилось преподавать, что им самим преподано не было... Главным достоинством академического устава 1869 года было, конечно, то, что ученый характер высшей богословской школы был твердо означен и огражден. Комиссия преосвященного Нектария взяла в руководство университетский устав и по этому образцу перестраивала академическую организацию. Отсюда именно этот дух академических свобод, расчет на творческую самодеятельность академий...

Но даже и лучший устав не может преодолеть душевной инерции эпохи. То было у нас время практических увлечений, и уже подымалась волна опрощенства. Идеал той эпохи был распределительный, не созидательный. Не творчество, а именно «просвещение». Было мно-

Историческая школа

==637 го любознательности или любопытства, но недоставало творческой воли. Торопились узнать и передать готовые ответы или решения. Была какая-то вера в эти чужие ответы, но точно страх перед исследованием. И слишком многие у нас тогда изучали не самый предмет, а западную литературу предмета. Казалось, что в том попросту и состоит очередная задача новой русской науки, чтобы «догнать» западное просвещение. Получается впечатление, что у нас богословствовали скорее как бы по западнической или западной инерции, а не из внутренней потребности и убеждения. И за долгие годы западного влияния в школах не привыкли спрашивать себя о духовных предпосылках богословия. Почти забывали, что строить предстоит церковное богословие, а не богословие вообще. То был вопрос о духовном методе. Нужно было научиться богословствовать не из ученой традиции или инерции только, и не только из любознательности, но из живого церковного опыта и из религиозной потребности в знании. Иначе и нельзя было вернуть богословскому преподаванию его духовную устойчивость и убедительность. В предыдущую эпоху пример такого богословствования уже был показан Филаретом Московским. Но немногие хотели и немногие умели за ним идти... Примечания и ссылки к п. 5. О толстовской реформе см. у Б. В. Титлинова, т. II, <1910>. Проект нового академического устава с объяснительной запиской был предварительно издан в 1868 году. Отзывы академических конференций об этом проекте, 1867; там же замечания частных лиц, в I томе. Ср. В. С., 1908. См. еще у о. Ф. Я. Титова. 1906. О судьбе миссионерских предметов в Казанской академии см. у Знаменского, в его «Истории», т. II, <1891—1892>. О съездах духовенства можно указать еще: свящ. В. Богоявленский, 1902. 14. В истории русского богословия резко проступает общее противоречие русского развития. Расходятся и вновь сталкиваются два настроения: историзм и морализм. Это ясно сказывается уже с пятидесятых годов. Остро проявляется историческая любознательность, историческое чутье и внимание, любовь и умение возвращаться сочувственным воображением в прошедшие века. Эта

==638 Г. Флоровский

новая чуткость сочетается нередко с тем философским проникновением в историю, которое осталось в наследство от романтической эпохи и от «сороковых годов». Историческое направление в русской богословской науке было очень сильным и ярким. Но в те же годы начинается и какой-то неудержимый рецидив «отвлеченного морализма». И в нем историческая нечуткость и даже прямое нечувствие скрещивается с пафосом безусловного долженствования. Психологически это было довольно неожиданный возврат в XVIII век, с его «просвещением» и с его «чувствительностью». И этот рецидив с большою силою сказался в русском богословском творчестве. Здесь были свои приобретения. Повысилась нравственная восприимчивость, иногда слишком нервная и болезненная. Усилилась личная заинтересованность в религиозной проблематике. Но с этим нераздельны и опасности. И всего сложнее опасность психологизма: точно уход с бурных просторов объективной действительности в некую теплицу чувствительного сердца. Это означало сразу и «отставку разума» в богословии, и некий надрыв в напрасном смирении, и прямое равнодушие к истине. Морализм в русском богословии имел все признаки упадочного движения. В обстановке общественного и политического испуга это настроение становилось особенно зловещим. В психологических соблазнах разлагалось и размягчалось самое чувство церковности, таинственная реальность Церкви становилась менее очевидной и убедительной, и отсюда только новые страхи. Именно в эту двусмысленную эпоху сложился наш недавний стиль церковной бедности и простоты. «Морализм» или «нравственный монизм» в богословии означал кризис церковной культуры, самой церковной культурности. Как то было установлено, и слишком многими без доказательств принято на веру, что Церковь исключает культуру, что церковность и должна быть вне культуры. Самые сильные доводы в защиту этого вряд ли доказуемого положения можно было привести от «аскетического» мировоззрения. Но вся острота этой притязаемой церковной «некультурности» была не в том, что налагался запрет на «светскую» культуру, но в том, что отвергалась и самая

Историческая школа

==639 церковная культура, культура в Церкви. И этого не требовал «аскетичный принцип», если только прилагать его здраво и мудро. Великие Василий и Григорий, при всем своем аскетичном самоотречении, всегда оставались людьми тонкой культурности, и это не было в них слабостию. И то же можно повторить и о многих других, о Максиме Исповеднике, например, или об Иоанне Дамаскине, если и не упоминать об Оригене или о блаж. Августине. У нас же понижением культурного уровня Церкви ослаблялась ее духовная и историческая влиятельность. Это был кризис и надрыв. И здесь же еще раз нужно напомнить о болезненном разрыве и антагонизме «белого» и «черного» духовенства, которые все более углублялись. Здесь было в основе и действительное расхождение церковных идеалов и концепций. Борьба отбрасывала обе стороны в крайность. Примирение и синтез были психологически почти невозможны. И к тому же свобода обсуждения была слишком стеснена. А все эти противоречия и диссонансы обычно прикрывались или заслонялись искусно налаженными условными схемами... Вторая половина прошлого века в истории русского богословия никак не может быть названа временем бессилия и упадка. За это время было сделано очень много. И темп событий был достаточно скорым. Но это была эпоха смутная, раздвоенная, тревожная. Историку приходится все время отмечать противоречия и неувязки. Это не было временем сна. Это было, напротив, время повышенной возбужденности.

==640 Г. Флоровский ЛИТЕРАТУРА* Арсений 1892. Письмо митр. Арсения к архиепископу Костромскому Платону, 28 декабря 1862 г. // «Русский архив» М., 1892, I, с. 209. Барсов 1873. Т. Барсов. О духовном суде // «Христианское чтение» СПб., 1873, I. Барсуков 1888—1910. П. Η. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. 1—22, СПб., 1888—1910. Барсуков 1883. П. Н. Барсуков. Иннокентий, митрополит Московский и Коломенский, М., 1883. Беллюстин 1859. свящ. И. С. Беллюстин. Описание сельского духовенства в России // «Русский заграничный сборник» 1858 г., ч. 1, тетр. 4, изд. М. И. Погодина, Берлин, 1859. Богданович 1904. В. Богданович. Отражение эпохи 60-х годов в русской церковной проповеди // Ученобогословские и церковно-практические опыты студентов Киевской духовной академии, вып. 1, Киев, 1904, с. 95—321. Богоявленский 1902. В. Богоявленский. Епархиальные съезды духовенства, их деятельность и значение, Омск, 1902. Бродский 1910. Я. Л. Бродский. Русские славянофилы, М., 1910. Булашев 1890. Г. О. Булашев. Критическая историческая записка по поводу 30-летия издания при Киевской духовной семинарии журнала «Руководство для сельских пастырей», Киев, 1890. В. С. 1908. В. С. Проекты преобразования центрального управления духовными училищами, оставшиеся от 1862 года (исторические справки) // «Церковные ведомости», 1908, № 2. Гиляров-Платонов 1862. Я. П. Гиляров-Платонов. О первоначальном народном образовании // Прибавления к изданию творений св. отцев в русском переводе, 1862, кн. 2. Записка Аксакова. Записка К. Аксакова // «Русь» (изд. И. С. Аксаковым), 1881, № 26-28, то же см. в Бродский 1910. Записка Муравьева. Записка А. Н. Муравьева // «Русский архив», 1883, II, с. 175—203. В списке литературы, составленном по авторским сноскам, приняты следующие сокращения: ЖМНП — Журнал Министерства народного просвещения, СПб. «Труды» — Труды Киевской духовной академии, Киев.

Историческая школа

==641 Знаменский 1891—1892. П. В. Знаменский. История, Казанской духовной академии за первый (дореформенный) период ее существования (1842—1870 гг.) вып. 1—3, Казань, 1891—1892. Иванцов-Платонов 1884. А. М. Иванцов-Платонов. За двадцать лет священства, 2-е изд., 1884. Иванцов-Платонов 1894. А. М. Иванцов-Платонов. За третье десятилетие священства. Сергиев Посад, 1894. Корелин 1895а. М. С. Карелин. А. М. Иванцов-Платонов // «Вопросы философии и психологии», М.,1895 кн. 27. Корелин 18956. М. С. Корелин. Памяти А. М. Иванцова-Платонова // «Русская мысль», М, 1895, январь. Корольков 1881. Ив. Корольков. Двадцатилетие журнала «Труды Киевской духовной академии» 1860— 1879 // «Труды», 1881. Корсунский 1893. И. Н. Корсунский. Прот. П. А. Преображенский (некролог) // «Богословский вестник», Сергиев Посад, 1893, июль. Корсунский 1894. И. Н. Корсунский. А. М. Иванцов-Платонов (некролог) // «Богословский вестник», Сергиев Посад, 1894, декабрь. Лавров 1873. А. Ф. Лавров. Предполагаемая реформа церковного суда, 2 вып., 1873. Лавров 1895. Письма А. Ф. Лаврова к А. В. Горскому // «Богословский вестник», Сергиев Посад, 1895, IX, X. Лебединцев 1901. Письма П. Г. Лебединцева к прот. Н. Фаворову // «Киевская старина», Киев, 1901, т. 75. Любимов 1889. Н. Любимов. Катков и его историческая заслуга, СПб., 1889. Мещерский 1898. В. А. Мещерский. 1898, Мои воспоминания, т. П. Минаев 1884. Я. Минаев. Рецензия на Барсуков 1883 // ЖМНП., 1884, сентябрь. Миротворцев 1880. В. В. Миротворцев. Меры правительства к преобразованию быта православного белого духовенства в царствование имп. Александра II // «Православный собеседник», Казань, 1880, III. Отзывы академических конференций на проект нового устава для духовных академий 1868 г. // «Христианское чтение» СПб., 1867, т. I, II. Папков 1902. А. А. Панков. Церковно-общественные вопросы в эпоху Царя-Освободителя (1855— 1870), СПб., 1902, (из «Странника», СПб., 1901). Певницкий 1861. В. Ф. Певницкий. Требования по отношению к духовной журналистике в нашем читающем обществе // «Труды»,1861, .Ν» 9.

21 —

==642

Г. Флоровскии

Певницкий 1862. В. Φ. Певницкии. Жизнь и школа // «Труды»,1862, № 3. Письма митр. Иннокентия. Письма митр. Иннокентия (Вениаминова-Попова), изд. И. Барсуковым, 2 тома, СПб., 1897. Правила святых апостолов... Правила святых апостол, святых собор, вселенских и поместных, и святых отец с толкованиями, вып. 1—3, M., 1877—1887. Ростиславов 1858а. Д. И. Ростиславов. О белом православном и черном духовенстве в России, 2 тома, Лейпциг, 1866. Ростиславов 18586. Д. И. Ростиславов. Об устройстве духовных училищ в России, 2 тома, Лейпциг, 1863. Ростиславов 1880. Д. И. Ростиславов. О русском ученом монашестве (исторические исследования) // «Церковнообщественный вестник», 1880. № 1—5, 86. Руновский 1898. H. Руновский. Церковно-гражданские законоположения относительно православного духовенства в царствование имп. Александра II, Казань, 1898. Русское духовенство 1859. Русское духовенство, изд. Н. В. Елагина, Берлин,1859. Скроботов 1871. Н. А. Скроботов. Приходский священник А. В. Гумилевский, СПб., 1871. Смирнов-Платонов 1894. Г. П. Смирнов-Платонов. А. М. Иванцов-Платонов // «Вопросы философии и психологии», М.,1894, кн. 24. Собрание отзывов и мнений... Собрание отзывов и мнений по учебным и церковно-государственным вопросам Филарета, митр. Московского, под ред. Арх. Саввы, т. 1—6, 1885. Титлинов 1910. Б. В. Титлинов. Духовная школа в России 1910, т. II.

Титов 1906. Φ. И. Титов. Преобразования духовных академий в России в XIX веке // «Труды», 1906, № 4-6. Трубецкой 1895. С. Н. Трубецкой. А. М. Иванцов-Платонов // «Вопросы философии и психологии», М.,1895, кн. 27. «Собрание сочинений»,т.I, 1907. Трубецкой 1907. С. Н. Трубецкой. Проектированное чтение на «богословских беседах» в 1900-1901 гг. // Собрание сочинений, т. 1, 1907, с. 446—451. Филарет 1869. Сборник писем Филарета к А. Н. Муравьеву, Киев, 1869, с. 640 и след.

==643

00.htm - glava31 П. Н. Милюков ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ* Итальянец Кваренги, изучивший в натуре памятники древности, делает следующий шаг в направлении к чистому классицизму и скоро затмевает славу Камерона. В этом строгом стиле построен Английский дворец в Петергофе (1781—1789) и здание Академии Наук (1783— 1787). Менее суров и более живописен фасад последнего Эрмитажного здания по Дворцовой набережной, эрмитажного театра (1782—1786). Внушительно здание Ассигнационного Банка (1783—1788). Но наибольшего успеха в достижении впечатления живописности одними только архитектурными средствами — гармонией чистых линий и благородством пропорций — Кваренги достиг в своем Александровском Царскосельском дворце с его знаменитыми колоннадами (1792—1796). Продолжая работать при Павле и Александре, Кваренги применял свое искусство ко вкусам каждого — и оставался сам собою. Для Павла он выстроил Конногвардейский манеж и Мальтийскую церковь; для Александра — Смольный и Екатерининские институты. Но казармы, банк или школа — классические колоннады — оставались такими же красивыми и одинаково нехарактерными для специального назначения зданий. Классический стиль покрывал все, как бы подчеркивая этим официальный характер заказов. При Александре стиль «Людовика XVI» уступает место стилю «Империи». Это есть последний шаг в развитии классического стиля. Увлечение Римом сменяется энтузйастическим преклонением перед Элладой. Пантеон соПубликуются фрагменты из части II 2-го тома книги «Очерки по истории русской культуры» (M., 1994): глава III. Секуляризация искусства и его самостоятельное развитие: архитектура и живопись. С. 28-31,53-63. 2l*

==644 Л. Н. Милюков храняет обаяние, но рядом с ним идеалом художника становятся развалины дорического храма в Пестуме. Стремление к крайней простоте линий соединяется со страстью к колоссальным размерам. Имена Пиранези и Леду характеризуют этот стиль и время его возникновения во Франции. С опозданием лет на 30 он приходит и в Александровскую Россию. В Западной Европе самая грандиозность премированных проектов помешала их осуществлению, даже при Наполеоне. Напротив, Россия, с ее императорскими заказами — и при том специально Петербург, — оказалась для нового направления самой подходящей ареной. Первое монументальное здание времени Александра, Казанский собор (1801—1811) русского архитектора Воронихина, крепостного гр. Строганова, доучивавшегося в Париже, еще не знаменует наступления новой эпохи. Явное подражание храму Св. Петра с его Берниниевской колоннадой и зависимость Казанского собора от чертежа Пейра-старшего, строителя Одеона, не мешают, конечно, наслаждаться красотой Воронихинского храма. Но говорить об оригинальности и новаторстве здесь еще нельзя. Интереснее в этом отношении дорическая колоннада Воронихинского Горного Института (1806—1811). Настоящим представителем нового русского стиля является эмигрант Тома де Томон, строитель Большого Театра (1802—1805) и петербургской Биржи (заимствованной, вместе с ростральными колоннами, из премированного проекта (1782) некоего Пьера Бернара). Силу и монументальность дает этой постройке ее выгодное положение на носу острова, среди открытого пространства Невы, где Биржа довершает панораму Петербурга. С Томоном соперничает и в этом отношении, и в отношении стиля русский последователь Леду и Шальгрена Захаров своим зданием петербургского Адмиралтейства (1806—1815). Ансамбль постройки Захарова, к сожалению, совершенно затемнен выстроенными в промежутке между двумя павильонами со стороны Невы частными зданиями, а со стороны Невского — разведенным там садом. Грандиозность всей композиции видна только на старых гравюрах. Из других русских мастеров того· времени упомянем еще Стасова

Очерки по истории русской культуры

==645 (казармы Павловского полка (1817—1818); императорские конюшни (1817—1823); Триумфальные Ворота у Московской заставы (1833—1838); Преображенский (1826— 1828) и Троицкий (1827—1835) соборы). Но истинным завершителем александровского стиля — и всего петербургского периода архитектуры — является Карл Росси, незаконный сын итальянской танцовщицы времени Екатерины, обучавшийся во Флоренции и выдвинувшийся по смерти трех вышеупомянутых иностранных архитекторов (1811— 1814). Пользуясь диктатурой «Комитета для строений» над всем строительством Петербурга, Росси мог беспрепятственно выполнить грандиозные планы Леду. Своими постройками он придал монументальному Петербургу окончательный теперешний вид. Росси работал не только над зданиями, но и над улицами и площадями. Такой характер имеют все четыре главные работы Росси: Михайловский дворец с его площадью (1819— 1823), полукружие перед Зимним дворцом со

знаменитой аркой посредине (1819—1829), площадь и окружающие улицы около Александрийского театра, наконец, два соединенных здания Сената и Синода. Если спорят о достоинствах величественного здания, в котором поместился музей Александра III, то здание Главного Штаба и министерств Иностранных Дел и Юстиции с «вратами победы», разделяющими их полукруг, вызывает общее восхищение получившимся ансамблем. Другой ансамбль, менее видный сразу, но поражающий еще большей смелостью, создан Росси в связи с постройкой Александрийского театра. Здание самого театра стушевывается перед окружениями из дорических колонн и аттиков, заменивших фронтоны. Они тянутся по Театральной улице с перекрытым аркой выходом на Чернышеву площадь, где помещались министерство Народного Просвещения с цензурным ведомством. Впечатление целого дополнено еще перестройкой выходящего на площадь фасада Публичной Библиотеки. Также чуть не целый квартал Росси заполнил корпусами Сената и Синода, соединенными парадной аркой, перекинутой над Галерной улицей. Надо прибавить, что проекты Росси были еще грандиознее, чем их выполнение. К тому же грандиозному стилю примыкает Исаакиевский собор, порученный, совершенно случайно, учившемуся

==646

Π. Η. Милюков

в той же французской школе Перье и Фонтена «рисовальщику» французу Монферрану. Собор значительно отяжелел при выполнении, которое затянулось на целых сорок лет (1817—1857). Петербургская копия пыталась превзойти свои образцы, храм Св. Павла в Лондоне и Пантеон в Париже, роскошью мозаик и мраморов и колоссальностью гранитных колонн. Materia superavit opus: громоздкий материал подавил творчество. Также и единственная в мире по размерам монолитная Александровская колонна Монферрана, которою Николай I хотел превзойти «наполеоновскую колонну» (Вандомскую), не достигла красоты своего оригинала. Эпопеями Росси и гигантским Исаакием кончается петербургская архитектурная феерия. При Николае не только абсолютизм перестал быть «просвещенным» и охладел к тонкостям искусства, но и жизненные потребности населения, которые игнорировались монументальными стилями, слишком выступили на первый план, чтобы можно было их игнорировать. Петербург перестал быть «пустырем». «Парадное, широкое, грандиозное строительство» перестало быть задачей архитектуры; «повысились требования относительно удобств расположения помещений, условий света» и т. д., игнорировавшиеся перенесением типа классического храма с его колоннами, портиками, гладкими стенами. Приблизительно с 1840 г. «обязательность приспособления к требованиям практической жизни сделало то, что фасады стали носить более раздробленный на этажи характер, оконные пролеты стали больше и располагались чаще; гладкой стены было меньше, а наличников и карнизов больше, — словом, явилось общее измельчание и неразрывное с ним усложнение деталями. Наконец, везде в Европе начало зарождаться то национальное движение, которое скоро заставило искать мотивов для новой архитектуры в своем родном искусстве» (Фомин).

В николаевской России эта перемена прежде всего выразилась в новом «приказе». Появились официальные сборники «фасадов, Е. И. Величеством опробованных для частных строений в городах Российской империи» или «Высочайше утвержденных для обывательских в городах домов». Новый «социальный заказ» был не на победу над иностран-

==647

Очерки по истории русской культуры цами путем подражания им, а на создание собственного «Высочайше утвержденного» национального стиля. В 30-х годах XIX в. правительство формально потребовало от художников этого стиля. Заказ был исполнен архитектором Тоном, и русская архитектура обогатилась массой бесцветных и механических подражаний старой московской архитектуре: квазивизантийский пятиглавый храм, победивший в XVII в. русский национальный, сделался теперь сам образцом национального стиля. Правда, на казенных образцах Тона дело не остановилось. Изучение образцов старинного зодчества познакомило художников с элементами настоящего национального стиля. И строительное искусство с середины XIX в. задалось целью сочетать этот стиль с осуществлением новых архитектурных задач. Каменную летопись этих усилий можно прочесть на улицах Москвы. Тут мы увидим простую копию старинных русских форм рядом с формами совсем не русскими (Исторический музей), отражение ученой теории о происхождении русского стиля из стиля восточного (Политехнический музей), не совсем удачную попытку приспособить старинные русские формы к потребностям современного общественного здания (Дума) и тут же рядом более удачное и свободное решение той же самой задачи — создать национальный стиль, отвечающий современным требованиям изящества и удобства (Торговые ряды). Таким образом, русская архитектура на короткое время нашла себе путь самостоятельного развития — в возвращении к традициям XVI в. Но эта попытка скоро уступила место более грандиозным задачам. Уже Виоле ле Дюк предсказывал наступление периода «железной» архитектуры. В действительности этот период оказался, в зависимости от материала, «железобетонным». Характер материала, как и стиль, на этот раз был уже безусловно интернациональным. С этим стилем мы еще встретимся. С опытом воссоздания национального стиля было, во всяком случае, покончено. Его элементы сохранились в русском искусстве исключительно для декоративных целей. Новый и окончательный толчок к развитию живописи, как и архитектуры, дан был открытием академии и приглашением новых иностранных художников. К при-

==648

Π. Η. Милюков

глашенным при Елизавете выдающимся мастерам, графу Ротари, Торелли, де Вейи, Токке, Моро, де Лоррену, Лагрене, которые работали по росписи зал и писали портреты, присоединились при Екатерине более двух дюжин преимущественно немецких художников (более выдающиеся Кристинек и Ритт; позднее Лампи, Рослен, Эриксен и госпожа Виже-Лебрен). Многие из этих художников оказали непосредственное или косвенное влияние на русских учеников. К концу XVIII столетия мы имеем уже своих мастеров, некоторые из которых не уступают иностранцам. К старшему поколению принадлежат в этом ряду сын солдата Антропов, подражавший знаменитым женским головкам Ротари; братья Аргуновы, крепостные гр. Шереметева, особенно Рокотов, последователь де Лоррена, Ротари и Токке, едва успевший удовлетворять заказы на портреты. Следующее поколение, учившееся уже у русских художников, выдвинуло знаменитые имена: Левицкого, ученика Антропова, Лосенко, ученика Ивана Аргунова, Боровиковского, учившегося у Лосенко и у Лампи. Левицкий и Боровиковский, наиболее знаменитые, тоже создали около себя целую школу. Таким образом, установилась известная русская традиция. В области «высшего искусства», исторического и эмблематического, эти художники продолжали оставаться под ферулой Академии. Но в «низшей» области портрета, а затем и пейзажа — особенно жанра, русские художники смогли более или менее эмансипироваться от академического «гипсового» и «натурного» классов, приблизиться к «живой натуре» и создать целый ряд замечательных произведений. Малоросса Левицкого (1735—1822), художника кокетливых смолянок, знатоки сопоставляют с Генсборо. Правда, англичанин более глубок сравнительно с благодушной насмешливостью Левицкого по отношению к изображаемому им обществу. Боровиковский (1757— 1825) более однообразен в своих мечтательных, томных и бледных женских типах, но большой мастер в искусстве сопоставления красок. Лосенко отличается точностью рисунка. Необузданный и влюбчивый Кипренский (1783—1836), деятельность которого относится уже к александровской эпохе, представляет струю чувствительности и романтизма. Вообще говоря, романтизм слабо отразился в русской живописи; но уже

Очерки по истории русской культуры

==649 Екатерина отдала дань чувствительности, перейдя от вытянутых по линейке прямых линий французских садов к «кривым линиям, мягким спускам, прудам» и т. д. английской «плантомании». Под влиянием Руссо в парках высоких особ тогда же начали появляться «Эрмитажи», павильоны «дружбы» и «уединения», деревенские фермы и домики в стиле Трианона. Критики единодушно признают, что Кипренский погубил свой талант, проведя последние 20 лет жизни в Риме и заразившись там академизмом, которого избежал в Петербурге. Линию чувствительности, но без буйного

романтизма Кипренского и с уклоном к сентиментальности продолжает в Москве Тропинин — такой же крепостной по происхождению. Его «Швея» и «Кружевница», при всей своей слащавости, уже предвещает будущую победу жанра и реализма в старой столице. Реализм проникает до некоторой степени и в пейзаж конца XVIII и начала XIX в. Михаил Иванов, ученик Ле Пренса, баловавшегося жанром, Федор Алексеев, ученик Белотто (прозванного Каналетто), осмеливаются выйти за пределы сухого «перспективизма». А за ними идут «поэты Петербурга» — Галактионов, Мартынов, особенно мечтательный Воробьев, художник петербургской луны, закатов и восходов. Впрочем, Воробьев скоро стал искать красоты пейзажа за границей, а за ним последовал самый талантливый из пейзажистов того времени, Сильвестр Щедрин, влюбившийся в Сорренто и там умерший. Наибольшим отступлением от академического стиля и самой «низшей» формой живописи был, конечно, жанр — и прорывы в этом месте поэтому особенно интересны. Писать то, что видишь кругом, казалось совершенно диким и недостойным искусства. Все реальное, пройдя сквозь призму академической выучки, должно было явиться облагороженным, т. е. прикрашенным и стилизованным. И характерно, что первым представителем жанра и карикатуры является такой чудак, бродяга и салонный импровизатор, как обрусевший поляк А. О. Орловский, сын содержателя корчмы, попавший в высшее общество. Орловский (1777—1832) рисовал не только кистью, но и кончиком спичек, свечной светильней, обмакнутыми в чернила пальцами и даже носом. И выходили из-под этих инструментов шаржи на присут-

==650 Π. Η. Милюков ствующих, костюмы для маскарадов, народные сценки в юмористическом духе. В завещание будущему он оставил множество набросков пером, пастелью, углем, карандашом и т. д., частью нелепых, а частью очень живых и метких. В то время (около 1815 г.) только что был открыт новый способ размножения рисунков при помощи литографии — и произведения Орловского распространялись в большом количестве экземпляров. Тут были мужики и торговцы, юнкера и генералы, калмыки и татары, четверки породистых лошадей и обозные клячи. Помимо этого примера яркого отступления от принятых рисовальных приличий можно привести несколько имен художников жанра, подражавших Ле Пренсу. Был даже в Академии открыт класс живописи «для домашних упражнений», где давались темы вроде того, чтобы «представить мещанина, который, чувствуя небольшой припадок, готовится принять лекарство». Но серьезно на это никто не смотрел. Картина, подписанная именем Лосенко и датированная 1757 г., изображавшая «живописца», рисующего у себя в ателье портрет ребенка, была до того необычна для того времени, что пришлось усомниться и в авторе (ее автор Иван Фирсов), и в дате. Нужно было пройти полувеку после этой даты, чтобы в Петербурге появился истинный отец жанра, москвич Алексей Венецианов (1780—1847), увлекшийся голландцами и попытавшийся усвоить их завет — писать картины из жизни. Выставленная в Эрмитаже в 1820 г. картина Гране помогла Венецианову определить свое призвание. «Сия картина, — говорил °н, — произвела сильное движение в понятии нашем о живописи. Мы в ней увидели совершенно новую часть ее, до того времени не являвшуюся. Увидели изображение предметов, не

подобное только или точное только, а живое; не писанье с натуры, а изобразившуюся самую натуру». Далее Венецианов излагает свои соображения о причинах произведенного картиной эффекта. «Говорили, что фокус освещения — причина сего очарования... что полным светом никак невозможно произвести оживотворения предметов. Я решился победить невозможность: уехал в деревню и принялся работать. Для успеха в этом мне надобно было оставить все правила и манеры, двена-

Очерки по истории русской культуры

==651 дцатилетним копированием в Эрмитаже приобретенные. И средства Гранета открылись в самом простом виде. Дело состояло в том, чтобы ничего не изображать иначе, как только в натуре, что является, и повиноваться ей одной, без примеси манеры какого бы то ни было художника, то есть не писать картины à la Rembrandt, à la Rubens, но просто, как бы сказать, à la натура». Задача, как видим, была поставлена с изумительной для того времени определенностью. Венецианов опередил не только русских реалистов 60-х и 70-х гг., но и французских пленэристов (plein air), Моне и др. Удивительна и систематичность, с которой Венецианов осуществил свой план. Он подал в отставку (служил землемером), купил маленькое имение, прожил там в полном уединении три года и наконец, в 1824 г., поднес государю свою картину «Гумно». Чтобы получить «полный свет» в темном помещении, он вырезал всю переднюю часть гумна и таким способом осветил первый план уходящего вглубь сарая, в котором изобразил крестьянские работы. Радикальный способ получать «полный свет», то есть рисовать с натуры не в студии, а среди самой природы, был употреблен, впрочем, не одним Венециановым. Крылов, его ученик, чтобы написать зимний пейзаж в деревне, построил нарочно балаган среди поля. С легкой руки Венецианова художники овладели также темой освещенных интерьеров, анфилад комнат, мастерских живописцев и т. д. (Ф. Толстой, Рейтерн, Зеленко). Но и на Венецианове, и на его учениках все же отразились условности его времени. Его фигуры не движутся, а позируют в застывших положениях. Крестьяне напоминают «пейзан» тогдашней театральной пьесы. Художник как бы конфузится представлять их зрителю в неумытом и нечесаном виде; он предварительно учит их хорошим манерам и одевает по-праздничному. И все же для своего времени реализм Венецианова поразителен. Рановременность его появления подчеркивается и тем, что, в то время как этот скромный художник оставался в тени, занимаясь сомнительным видом искусства, академизм окреп и бурно праздновал свои победы в лице Брюллова и Бруни. Самоуверенный и тщеславный Карл Брюллов, чуть не с детства готовивший себя в великие художники, под-

==652 Π. Η. Милюков

держал кредит академии и влил в академический стиль искусственную жизнь. После долгой подготовки в Риме и одиннадцати месяцев труда Брюллов выставил свою претендовавшую на гениальность и широко разрекламированную картину «Последний день Помпеи». Слухи о заграничном триумфе Брюллова предшествовали появлению картины в Петербурге; наконец она была выставлена — в Зимнем Дворце и в Академии художеств. Чисто академическая по приемам, она явилась в глазах публики под знаком романтизма, и впервые в России успех картины принял размеры какого-то общественного события. «Последний день Помпеи» — это была сама жизнь после той «тихой скуки и ледяной неподвижности», какие царили в произведениях русских подражателей Менгса и Давида. Бегущие люди, падающие здания, при ярком зареве извержения и пожара, расточительность красок, движений фигур, эффекты света и выражение ужаса, отчаяния — все это привело русскую публику в такой же восторг, какой лет 15 раньше испытала французская публика перед полотном Жерико, первого провозвестника романтизма в живописи1. Русское впечатление было тем живее, что оно было первое в этом роде. Пусть это впечатление было основано на недоразумении, но того, что оно имело место — именно по указанным мотивам, — отрицать невозможно. Вспомним, что романтизм именно в середине тридцатых годов был очередным увлечением русской интеллигенции. Итак, первое сильное впечатление, произведенное живописью на русскую публику, было вместе с тем и первой победой над условностями академического классицизма. Конечно, этого рода победа носила временный характер. То, что сравнительно с предыдущим застоем искусства представилось на первый взгляд жизненной правдой, само по себе очень скоро должно было оказаться риторикой и сплошным общим местом. Действующие лица «Последнего дня Помпеи» слишком откровенно позировали перед зрителем в ролях, предоставленных им художником; вся эта сцена слишком напоминала театральное представление с заранее обдуманными и заученными 1

Разумею здесь его знаменитую картину «Плот фрегата Медузы».

Очерки по истории русской культуры

==653 эффектами. Положение, занятое Брюлловым, скоро оказалось промежуточным и временным в истории нашего искусства. Брюллов был Державиным русской живописи. Подобно «Певцу Фелицы», он старался вдохнуть жизнь в отжившие классические формы;' но, продолжая пользоваться этими самыми формами, он так же быстро устарел вместе с ними. Его следующая большая картина, вымученная и искусственная «Осада Пскова», претендовавшая положить начало национальной живописи, уже не произвела и малой доли прежнего впечатления. Репутация Брюллова сохранилась только благодаря его замечательным портретам. Но толчок, данный художникам и публике, не пропал даром; только интерес, возбужденный у тех и других, скоро направился совсем в другую сторону. В самый год колоссального успеха брюлловской картины в Петербурге Иванов начал писать свою картину в Риме. По замыслу художника, эта картина должна была произвести тот переворот в русской живописи, которого не удалось произвести Брюллову: она должна была сознательно покончить со старым направлением академии и внести в русское искусство жизнь и правду. И эта попытка, однако, не удалась и сохранила для нас только один исторический интерес. Картина Иванова слишком долго писалась, чтобы попасть в тон современности; зато для нас ее судьба служит лучшим показателем того, как быстро совершалось дальнейшее развитие художников и публики. Жажда правды, стремление к местному колориту было большой новостью, когда картина была задумана (около 1824); эти стремления оставались еще новостью и тогда, когда Иванов, 12 лет спустя, начал, наконец писать свою картину (1836). Но когда еще через столько же времени (1848) он ее кончил, все уже переменилось

кругом художника: и время и люди. Переменился, в конце концов, и сам Иванов, утративший свой религиозный идеализм. Слишком поздно он осознал, как сильно над ним тяготели, по его собственному выражению, следы «татарского ига», и притом еще не одного, а нескольких: ига социального положения, ига семейных традиций, ига академического воспитания, ига итальянской школы. Под этим гнетом Иванов истратил жизнь на то, чтобы рассудком убедиться, что русскому обществу нужно не то, что он де-

==654

Π. Η. Милюков

лал, а что-то другое. Со свойственной ему добросовестностью, он горячо принялся искать этого «другого»; но ему так и не удалось до самой смерти вырваться из заколдованного круга академической пустыни, не пришлось даже и издали взглянуть на обетованную землю национального искусства. В те несколько недель жизни, которые оставались ему после возвращения из Италии в Россию (1858), он, конечно, не имел возможности рассмотреть, что эта искомая и неизвестная ему основа национального искусства тут, под руками, зреет и пробивается на свет Божий, только не в высокой форме религиозной живописи, а в форме презренного в его глазах, хотя и практиковавшегося им самим, с его обычным искусством и искренностью «жанра». А между тем «жанр» — эта проза живописи, ее социальный роман и повесть — давно уже пустил корни в России и в середине века успел дать заметные побеги. Мы видели,· что Венецианов (1780—1847) был Карамзиным русской живописи, сумевшим облечь подлинный русский быт в те приличные, сильно подправленные и подслащенные формы, в которых этот быт только и мог тогда стать достоянием живописи. «Добрые поселяне» и добродетельные помещики венециановских жанров никого не могли шокировать; сама академия соглашалась на этих условиях принять под свое покровительство «сей приятный род живописи». Сорок восьмой год и тут сразу все испортил, внеся резкий диссонанс в мирное сожительство двух «штилей» и навсегда поссорив их между собою. Причиной ссоры было неблаговоспитанное поведение русского жанра. На академической выставке 1848 г. появилось знаменитое федотовское «Утро чиновника, получившего первый орден», переименованное из предосторожности в скромное «Следствие пирушки» в академическом каталоге. Осторожность оказалась не лишней: при воспроизведении картины в литографии пришлось пойти еще дальше и снять орден с халата новоиспеченного «кавалера». Смысл этих мероприятий понятен был каждому: впервые русская живопись осмелилась задеть настоящую, неприкрашенную гоголевскую действительность. К выставке следующего 1849 г. Федотов взял тему в духе только что начинавшего тогда Островского: он представил другую свою знаменитую картину «Сватов

Очерки по истории русской культуры

==655 ство майора». Русская живопись могла теперь праздновать свое гражданское совершеннолетие. Публика пошла за Федотовым; но в мире художников до самого конца царствования императора Николая продолжал царить Брюллов. Попытки Федотова здесь не казались серьезными и вызвали осуждение критики. Самому Федотову и в голову не могло прийти, что его картины окажутся первыми предвестниками того широкого движения, которое началось в русской живописи с воцарением императора Александра II и привело к образованию самостоятельной русской школы. На этот раз искусство догнало, наконец, литературу и пошло и своем развитии об руку с нею, в теснейшей от нее зависимости. Русские художники, в своем стремлении к правде и действительности, только примкнули к общему настроению литературы и вместе с нею бросились в борьбу против общего врага — против остатков ненавистной старины. Старые авторитеты в мире живописи, как и повсюду, должны были быть окончательно низвергнуты. Тот же самый литературный критик (В. В. Стасов), который в 1852—1856-х гг. еще верит в величие Брюллова, в 1861 г. низводит его с пьедестала и подвергает суровой критике его художественные приемы. То же самое произведение, которое только что казалось критику чуть не бессмертным созданием по богатству художественной фантазии, теперь вызывает с его стороны одно осуждение, как произведение, оскорбительное для человеческого достоинства2. Понятно, что и картина Иванова, простоявшая в мастерской еще десять лет после того, как перестала удовлетворять самого художника, пришлась в эти годы (1858) совсем не ко двору. Молодежь спешила разорвать все связи с прошлым, с академией и. с высокими родами живописи. Перелом в отношении к искусству, как и в отношении к литературе, совпал с началом царствования Алек2

Речь идет о последнем эскизе Брюллова «Всесокрушающее время» Tempo Destmttore, в котором автор 'хотел состязаться со «Страшным судом» Микеланджело и изобразить всех представителей религий, науки и искусства, любви и красоты всех времен и народов низвергаемыми старцем Временем в одни и те же волны забвения.

==656

Π. Η. Милюков

сандра II. Как там, так и здесь общий дух свободы непосредственно повлиял на творчество. Отрицательно это выразилось в протесте против всякого рода казенщины. Положительно — в усвоении

искусством идеи служения народу. Начала реализма, заложенные в искусстве предыдущей эпохи, укрепились и развились. Но, соответственно настроению первого десятилетия царствования, реализм стал служить прикладной — «обличительной» — задаче. В этом выразилась как вновь приобретенная им сила, так и его временная слабость — поскольку прикладная задача стала в противоречие с собственными задачами искусства: с реализмом художественным. В области живописи поворот был подготовлен двумя специальными обстоятельствами. С одной стороны, академия художеств в начале 40-х гг. упразднила «казеннокоштных» учеников. Молодежь была выпущена на улицу из «парников» академии. Нововведение не замедлило сказаться. Почтительная и благовоспитанная академическая молодежь, привыкшая повиноваться начальству и работать на вкус высоких заказчиков, сменилась художественной богемой. В эмансипированную среду гораздо легче было проникнуть новым течениям в искусстве. В ней развилось и чувство самостоятельности, толкавшее на художественное новаторство. Другим новым обстоятельством, ослабившим идейное влияние академии, было создание в тех же 40-х гг. в Москве конкурирующего учреждения: Училища живописи, ваяния и зодчества. Москва всегда претендовала на самостоятельность; влияние петербургской академии, хотя официально и покровительствовавшей московской школе, было далеко. В преподавании здесь царила гораздо большая свобода и даже своеволие. В Москве и появилось в конце 50-х гг. то молодое течение, которое мечтало преобразовать в духе свободы и самую петербургскую академию. Надо тут же добавить, что в Москве появился и образованный меценат, С. М. Третьяков, который своими покупками, составившими основу Третьяковской галереи, дал молодым художникам материальную базу для их творчества. Не далее как в 1863 г. настроение молодого поколения художников находит свое выражение в факте, в

Очерки по истории русской культуры

==657 высшей степени характерном. Тринадцать талантливых учеников академии отказываются изображать «бога Одина в Валгале» — очередная тема, заданная академией на золотую медаль. Они решают, что академия им больше не нужна, посылка за границу тоже; от подражания великим образцам они бегут, как чумы, всему предпочитают натуру, и притом свою родную, русскую натуру, и в ней ищут пищи для своего вдохновения. Покинув академию, молодежь составляет «артель», сделавшуюся потом зерном «Товарищества передвижных выставок». Обращение к большой публике являлось естественным выходом для такого направления, которое не хотело больше лицемерия и учености, объявляло войну всякой условности и всем хотело быть одинаково понятно. На академической выставке новому направлению скоро становится тесно; с 1871 г. является «передвижная», и к ней переходят все симпатии публики. Последствия этого движения шестидесятых годов всем хорошо известны. Вслед за Перовым — Некрасовым русской живописи — выступила целая фаланга талантливых художников, перенесших на полотно все содержание русской действительности. Город и деревня, столица и провинциальная глушь, все классы общества, крестьяне и разночинцы, помещики, духовенство белое и черное; люди всяких профессий, чиновники и лавочники, доктора и адвокаты, студенты и курсистки; всевозможные положения жизни, служба и ссылка, преступление, подвиг и мирная семейная жизнь; вся гамма душевных настроений, от легкой шутки до ужасающей трагедии, всяческая злоба дня, банковый крах, судебный процесс — словом, все бесконечно разнообразное содержание действительной жизни сразу сделалось содержанием того рода живописи, который так еще недавно занимал в искусстве и на выставках второстепенное положение «жанра». Теперь никто ничем другим не интересовался.

Религиозная живопись бессильна была вдохновить художника; историческая живопись удавалась редко. Зато везде, где русские художники чувствовали под собой почву в существующей действительности, где искусство должно было только быть правдивым, — везде новое направление быстро до-

==658

Π. Η. Милюков

билось блестящих успехов. Подобно литературе, его обвиняли в тенденциозности, в стремлении обличать общественное зло, в том, что его реализм часто переходил в преувеличение и карикатуру. Нельзя отрицать фактов, вызвавших эти обвинения, и нет надобности их оправдывать. Искусство только было в этом случае верным выразителем настроения современного ему общества. Принцип реализма, во всяком случае, был шире тех применений, которые из него делались на первых порах, и глубже коренился в условиях развития русского творчества. Лишенное живой традиции и школы, русское искусство должно было на первых шагах своего развития оказаться непосредственным и свежим, враждебным всякой искусственности. Когда обличительная горячка прошла, искусство всетаки осталось реалистическим и, перестав быть сентенциозным, оно от этого не сделалось менее поучительным. После Перова мы получили Репина, изобразившего нам, без сентиментальности и раздражения, нечто более сильное, чем все инвективы молодого Перова. Репину нет надобности изображать сельского пастыря в момент самого крайнего унижения, чтобы вызвать в зрителе критическое отношение к нему. Тот же «крестный ход» он изобразит, напротив, в момент высшего торжества формальной веры — и впечатление зрителя будет гораздо глубже и сильнее. Из толпы оборванцев («Бурлаки») он создаст художественный символ русского народа, веками тянущего свою тяжелую государственную лямку среди монотонной исторической арены. И конечно, этот «жанр» будет не менее «исторической» живописью, чем изображение такой же группы оборванцев («Запорожцы»), не уместившихся в рамках государственности и сложившихся в бесшабашное казацкое рыцарство. Как видим, все доступно этому реализму, не исключая самых глубоких исторических концепций. Только в области религиозной живописи он остается бессильным и вместо иконы дает ту же историческую картину («Святитель Николай»): но это потому, что расцвет религиозной живописи бывает продуктом совсем других времен и иных общественных настроений. Получи национальная школа живописи свое начало в исходе XVII в., она, конечно, развивалась бы на почве ре-

Очерки по истории русской культуры

==659 лигиозной живописи в духе прерафаэлитизма; во второй половине XIX в. она только и могла развиться на почве социальной борьбы и житейского реализма. Однако же описанному периоду в истории русского искусства не суждено было остаться окончательным. Представляя параллель к классическому периоду литературы XIX в., изобразительное искусство разделило и его судьбу. Эпоха «передвижников» запоздала сравнительно с началом художественного реализма в литературе; но кончается она приблизительно в то же время, в 80—90-х гг., и перед тем же напором нового поколения. Новый разрыв традиций и бунт молодежи 90-х гг. повторяет бунт самих передвижников против предшествовавшего им поколения академистов. Но то восстание взяло своим лозунгом создание русской национальной школы. Восстание молодежи 90-х гг. становится под знамя космополитизма. Еще явственнее, чем в литературе, оно воспроизводит новые европейские веяния с таким же запозданием. Как там, так и здесь новое европейское влияние уводит русское творчество от реализма — и от воздействия на большие массы, доступные только реалистическому искусству. Изобразительные искусства, как и литература, уходят в тесные дружеские кружки, подчиняющиеся влиянию «урбанизма» и покровительствуемые (в Москве) молодым поколением купечества, прошедшего через те же настроения конца века. Наконец, как там, так и здесь победе нового направления предшествует переходный период освобождения от старой школы, дающий на этот раз более положительные результаты. Так как мы здесь опять вступаем в современный период истории творчества, то должны быть готовы к преувеличенным переоценкам прошлого и настоящего: к чересчур высокой оценке собственных достижений и к чрезмерному преуменьшению заслуг предшественников. Историк должен быть настороже против того и другого. История еще не произвела окончательной переоценки деятельности поколения 90-х гг., как оно переоценило работу предыдущего. Но и его собственная деятельность, как увидим, теперь отходит уже в прошлое, отодвигается в перспективу, благоприятную для исторического суждения. Надо сказать, что сами передвижники значительно облегчили тот протест против себя, который назревал в

==660 Л. Я. Милюков новом поколении. В середине 70-х гг. они уже не были теми задорными протестантами и бойцами, какими явились организаторы «Артели» 60-х гг. Их пыл утих вместе с достигнутым ими успехом. Их художественная техника усовершенствовалась — и тем самым они приблизились к академии. Мы увидим такое же — и еще более яркое сближение в истории музыки. Первоначальный состав передвижников увеличился новыми пришельцами, жизненный путь которых был иной, нежели протестантов 1863 г. Со своей стороны и академия не осталась вовсе чужда новым веяниям. В конце века она даже приняла в свою среду (при И. И. Толстом) некоторых видных передвижников — прежде всего Репина, занявшего пост ректора академии, Куинджи (правда, скоро вышедшего), Вл. Маковского, Киселева. Наконец — и это всего важнее — произошла в этих смешавшихся рядах психологическая

перемена, всегда сопутствующая зрелым эпохам искусства, в которых полное усвоение техники совпадает с упадком энтузиазма. В такие времена средства творчества усваиваются в совершенстве, но цели творчества начинают становиться безразличными. При усилении интереса к технике слабеет интерес и появляется равнодушие к содержанию. Нечто подобное произошло и у нас в половине 70— 80-х гг. Появилась группа художников — из поколения, непосредственно следовавшего за передвижниками и из их собственной среды, — давшая повод врагам академизма говорить о «возрождении академизма». Сюда причислялись, как выученики академии — Флавицкий (1830—66), К. Маковский (1839—1915), Семирадский (1842—1902), — так и некоторые передвижники, как Владимир Маковский (1846—1920), и Независимые, как Верещагин (1842—1904) и Поленов (1844—<1927>). Указывалось на связь их манеры с придворным искусством Зичи, Макарта и т. д. Со стороны нового поколения, родившегося на рубеже 60-х и 70-х гг., вся эта группа художников, родившихся 20 годами раньше, подверглась особенно сильному нападению. Исключительный успех, который все они имели у публики, послужил лишь к отягчению их виновности; одобрение «мещанской» толпы только доказывало в глазах молодежи поверхностность и банальность их живо-

Очерки по истории русской культуры

==661 писи. Последователь Брюллова Флавицкий со своими «Мучениками» и Моллер с «Патмосом» — «порождения ложного искусства», «ложны и безжизненны». «Глаз скользит» мимо «хорошеньких личиков», «гладких тел», «круглых жестов и приторных красок». Семирадский с ослепительной «Фриной» и пышными «Светочами» — «угодил всем» «своими театральными позами, всей якобы прекрасной ложью своих картин, гладкими телами и миловидными лицами». Другой «брюлловец», Константин Маковский, «вечно удовлетворял модным потребностям» и постарался «связать в одно целое национализм, реализм, академический псевдоидеализм и попросту великосветское изящество». Поленов — тоже «академический эпигон». «Толпа оценила (в «Грешнице») эффектную оперную декорацию с розовой далью, великолепными кипарисами и роскошным храмом в перспективе». Владимир Маковский «разбавил веское, несколько тяжелое искусство своих предшественников жиденьким, умеренно подогретым бульонцем своего острячества, своей якобы объективности». Верещагин — «холодный, бездушный и бессердечный протоколист, никогда не проникавший в самую глубь явлений». Все эти определения, взятые из «Истории живописи» Бенуа характеризуют настроение группы художников и художественных критиков, объединившихся около органа «Мир искусства»...

==662

00.htm - glava32 Д. И. Раскин

ИСТОРИЧЕСКИЕ РЕАЛИИ РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ И РУССКОГО ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА В XIX ВЕКЕ История русской культуры XIX века, как в ее институциональном аспекте, так и на уровне отдельных персоналий, не может быть адекватно понята без учета реалий тогдашней российской государственности и элементов гражданского общества. Эти реалии в большой мере влияли, если не определяли и процессы, происходившие в русской культуре в целом, и судьбы отдельных ее представителей. Необходимость помещения настоящего очерка в данном издании вызвана, помимо всего прочего, еще и тем, что как раз конкретные сведения об этих реалиях менее всего распространены как среди широкой публики, так и среди специалистов, причем имеющиеся научно-популярные издания лишь в очень небольшой мере способны восполнить имеющийся пробел. Прилагаемый ниже краткий очерк основан как на российском общеимперском законодательстве и ведомственных узаконениях и распоряжениях, так и на многочисленных имеющихся в архивных документах и литературе (в том числе специальных исследованиях, мемуарах и дневниках, публицистике и художественных произведениях) сведениях об их применении, на обобщении наиболее типичных процессов и ситуаций русской жизни XIX в. СОСЛОВИЯ В РОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ XIX ВЕКА К началу XIX века российское общество было насквозь сословным. Права и обязанности каждого подданного Российской империи определялись его сословной принадлежностью, сословный- характер носило законодательство, сословная структура общества определяла систему государственных учреждений и должностей. Но при этом россий-

Исторические реалии...

==663 ские сословия не носили абсолютно замкнутого характера, в известных пределах допускалась возможность повышения сословного статуса путем перехода из одного сословия в другое. К концу XIX века сословный характер российского общества в значительной мере ослабел, ряд сословных привилегий постепенно отменялся. Но вплоть до ноября 1917 г. деление общества на сословия в России сохранялось. Дворянство «Первенствующее сословие» Российской империи в XIX веке обладало рядом установленных законом привилегий и корпоративной организацией. Основу сословного положения дворянства составляла Жалованная грамота дворянству 1785 г. Важнейшими привилегиями дворянства были: монополия на владение крепостными (до 1861 г.), свобода от подушной подати, рекрутской повинности (до 1874 г.). от телесных наказаний (с 1785 г.), право свободно избирать место жительства, поступать на государственную службу или нигде не служить (с 1762 г.), а также ряд корпоративных прав и привилегий по участию в общегосударственном управлении и экономической жизни. При поступлении на военную и гражданскую службу дворяне пользовались особыми преимуществами, которые выражались во-первых, в праве поступать на военную службу вольноопределяющимися

(юнкерами), ограниченном или вовсе закрытом для других сословий, и в праве поступления на гражданскую службу, также ограниченном или закрытом для других сословий, во-вторых, в льготных, сравнительно с другими сословиями, сроках производства в первый классный чин и — в гражданской службе — в чин коллежского асессора. В XVIII веке важной дворянской привилегией, не узаконенной, но весьма актуальной на практике, была возможность записи на военную службу, прежде всего в гвардию, дворянских детей в малолетстве, так что при достижении соответствующего возраста они (при формальном соблюдении принципа общеобязательного, независимо от происхождения, последовательного прохождения службы, начиная с нижних чи-

==664 Д. И. Раскин нов) легко получали первый офицерский чин (сержанта в гвардии), после чего могли определяться в армейские полки или продолжать службу в гвардии или определяться «к статским делам». Такой же способ применялся и в гражданской службе, но реже. Другой привилегией для сыновей дворянской верхушки была возможность получения придворного чина камер-юнкера, а затем и камергера, которые давали право на чины соответственно 5-го и 4-го классов, т. е. быстрого достижения еще в юности высших чинов, обеспечивающих дальнейшую карьеру в придворной или гражданской службе. Ограничение дворянских привилегий в области прохождения службы внесли указы от 6 августа 1809 г. об испытании в науках как условии для производства в чин коллежского асессора и от 3 апреля 1809 г. о превращении чинов камер-юнкера и камергера в почетные звания, не дающие права на чины и сопряженные с обязательной действительной службой. Отныне для производства в гражданский чин 8го класса, дающий право на дворянство и являющийся первым штаб-офицерским чином в гражданской службе, требовалось образование, а происхождение роли не играло. Но по положению о канцелярских служителях гражданского ведомства от 14 апреля 1827 г. потомственные дворяне, отнесенные к 1-му разряду, пользовались правом производства в первый чин через 2 года, личные дворяне, отнесенные ко 2-му разряду, — через 4 года, а остальные два разряда, куда попадали лица недворянских сословий, — через 6 и через 12 лет. При этом, правда, как для недворян, так и для дворян, оставался путь к получению чинов в гражданской службе через окончание университета, диплом которого давал право сразу на чин 10-го класса, независимо от сословной принадлежности. Положение о производстве в чины по гражданской службе от 25 июня 1834 г., отменив требование об университетских испытаниях на чин коллежского асессора, установило порядок, по которому для производства в этот чин устанавливались разные сроки для дворян и недворян в зависимости от имеющегося у них образования, причем даже при наличии высшего образования недворяне должны были прослужить для производства из титулярных советников в коллежские асессоры за отличие в два раза дольше, а

Исторические реалии...

==665 обычным порядком — в полтора раза дольше, чем потомственные дворяне. Но 9 декабря 1856 г. были установлены общие сроки для лиц всех сословий при производстве в гражданские чины. Таким образом, при чинопроизводстве в гражданской службе образование стало преобладать над сословным происхождением. Но по-прежнему при поступлении в гражданскую службу в канцелярские служители дворяне имели преимущество перед недворянами (при одинаковом образовании) при сроках производства в первый классный чин. Привилегии дворянства по участию в общем управлении государством выражались в его праве избирать ряд должностных лиц по местному управлению, в административные и судебные органы. Губернская реформа 1775 г. ввела должности земского исправника (капитан-исправника), возглавлявшего нижний земский суд, и дворянских заседателей этого суда, избиравшихся дворянством. В 1837 г. должность дворянских заседателей была упразднена, уезды разбиты на станы, находившиеся в заведовании становых приставов, назначавшихся губернскими правлениями, но уездную полицию попрежнему возглавлял избиравшийся дворянством капитан-исправник. При этом для постоянного присутствия в земском суде оставался старший непременный заседатель, также избиравшийся дворянами. Дворянские собрания могли также указывать губернским правлениям кандидатов на должности становых приставов. Закон от 25 декабря 1862 г., объединив управление городской и земской полицией в уездном полицейском управлении, упразднил и выборность исправников. В составе общего присутствия уездных полицейских управлений остались заседатели от сословий. Должности последних были упразднены 8 июня 1889 г. Введенные губернской реформой 1775 г. уездные суды состояли из избираемых дворянством судьи и двух заседателей. . Дворяне избирали также совестного судью и двух заседателей совестного суда от дворянского сословия. В 1831 г. дворянству был предоставлен выбор кандидатов и на должности председателей судебных палат (за исключением бывших польских губерний, Грузии, Кавказа, Бессарабии, Астраханской и Таврической губерний). Судебная реформа 1864 г. упразднила назначение на судебные должности по

==666

Д. И. Раскин

выбору дворянства. Но существовало участие дворянских предводителей в составлении списков присяжных заседателей и списков лиц, имеющих право быть избранными в мировые судьи. При проведении крестьянской реформы 1861 г. из потомственных дворян избирались мировые посредники. По положению о земских участковых начальниках от 12 июля 1889 г. на эти должности назначались местные дворяне, так что важнейшие административные и судебные функции по управлению

крестьянами опять оказались в руках дворянства. Дворянство сохранило ряд позиций и в пореформенных местных учреждениях и органах местного самоуправления: предводители дворянства входили в состав различных губернских присутствий (по крестьянским делам, по воинской повинности и др.) и председательствовали в губернских и уездных земских собраниях. Положение о земских учреждениях 1890 г. ввело повышенные нормы представительства для дворянземлевладельцев. Сохранялось участие дворянства и в управлении народным образованием. В частности, в уездных и губернских училищных советах должность председателей была возложена на местных предводителей дворянства. Дворянство имело ряд привилегий и по финансовому управлению. В учрежденный 7 мая 1817 г. Совет государственных кредитных установлений дворянство С.-Петербургской губ. избирало каждые 3 года 6 членов, в число которых должен был входить и с.-петербургский предводитель дворянства. Этот порядок просуществовал до упразднения указанного совета 5 июня 1895 г. Дворянство избирало кандидатов на должности директоров Киевской и Харьковской контор Государственного коммерческого банка. По уставу Государственного банка от 31 мая 1860 г., упразднившему Коммерческий банк. Совет государственных кредитных установлений избирал одного депутата от с.петербургского дворянства (другого — от купечества) для присутствия на заседаниях правления банка и постоянной проверки его действий. С 6 июня 1894 г. император назначал в совет Государственного банка члена от дворянства из трех кандидатов, избираемых поочередно С.-Петербургским и Московским дворянскими собраниями. При учреждении Дворянского земельного банка в состав правления каждого его

Исторические реалии...

==667 отделения были включены члены от дворянства, избираемые губернскими дворянскими собраниями; из них в состав совета самого банка должны были ежегодно приглашаться министром финансов члены в количестве не более трех (до 12 июня 1890 г. — четырех). Сама деятельность Дворянского земельного банка явилась в пореформенное время реализацией важнейшей экономической привилегии дворянства — права на льготный поземельный кредит, дотируемый из государственного бюджета, т. е. за счет всех сословий. До 1865 г. дворяне имели также ряд преимуществ по откупам, подрядам и поставкам, прежде всего по вступлению в подряды и откупы на любую сумму без записи в гильдию и без всякого особого за то платежа. До 1861 г. дворяне пользовались монопольным правом винокурения (до 1817 г. монополия была полной, после — частичной). И, наконец, определенные привилегии дворянство сохраняло вплоть до 1917 г. по обучению детей. В частности, кадетские корпуса были доступны лишь для детей дворян. После преобразования этих корпусов в 1864 г. в военные гимназии, последние стали всесословными, но при обратном преобразовании их в 1886 г. в кадетские корпуса правом поступления в указанные корпуса стали пользоваться лишь дети потомственных дворян. В Морской кадетский корпус из детей лиц, не служащих и не служивших во флоте, прием был разрешен лишь детям потомственных дворян. Детям дворян было предоставлено также право преимущественного поступления в некоторые учебные заведения, например, в женские институты Ведомства учреждений императрицы Марии.

Дворяне каждой губернии составляли отдельное дворянское общество, которому для совещания по его общественным делам разрешалось собирать уездные и губернские собрания, обыкновенные (через каждые три года) и чрезвычайные (по мере надобности). Обыкновенные уездные дворянские собрания собирались за 3 месяца до губернских. Их предметами были: подготовка к губернским выборам, рассмотрение отчетов дворянской кассы, выборы посредников для полюбовного специального размежевания земель, а также выборы уездных предводителей дворянства, дворянских депутатов и в др. дворянские вы-

==668

Д. И. Раскин

борные должности. Основным предметом занятий губернских дворянских собраний были выборы на губернские дворянские должности, начиная с предводителя, а также обсуждение своих корпоративных «нужд и польз» о которых дворянство губернии могло приносить жалобы и прошения как правительству, так и монарху. Губернские дворянские собрания составляли также добровольными вкладами общественную дворянскую казну, исключали из своей среды опороченных дворян и рассматривали губернскую родословную книгу. Участвовать в собраниях могли все дворяне данного уезда или губернии, но право голоса принадлежало лишь тем, кто имел в этой губернии какую-либо недвижимую собственность и имел классный чин (не менее 14-го класса), полученный в действительной службе, а не при отставке, или прослужил не менее 3 лет по дворянским выборам, а также получившим чин не jio службе, а за особые заслуги или в знак монаршего благоволения. Правом голоса в дворянских собраниях пользовались также получившие вне службы ордена Св. Владимира и Св. Анны. К лицам, имевшим чины или ордена, были приравнены дворяне, окончившие высшие или средние учебные заведения, а также прослужившие 3 года в ряде должностей в учреждениях по крестьянским делам, земских и городских учреждениях. Участвовать в дворянских собраниях могли дворяне, достигшие 21 года и не находившиеся «в явном пороке или подозрении». Дворяне, имевшие право голоса в дворянских собраниях, делились на тех, кто обладал правом непосредственного участия в выборах, и тех, кто мог осуществлять это право только через представителей. Первоначально право непосредственного участия в выборах было предоставлено дворянам, имевшим в данной местности не менее 100 душ крепостных мужского пола или 100 человек поселян, живущих на его земле по условию, а также имеющему не менее 3000 десятин земли, хотя бы и незаселенной. Позже это право было распространено и на дворян, приобретших во время действительной службы чин полковника или действительного статского советника, имевших при этом в губернии не менее 5 душ крестьян или 150 десятин незаселенной земли, а также прослужившим полное трехлетие в

Исторические реалии...

==669 звании предводителя, хотя бы и не имевшим никакой недвижимости. С 1 июня 1870 г. право непосредственного участия в выборах было представлено дворянам, владеющим в уезде на право собственности количеством земли, дающим непосредственное право на избрание гласных в уездные земские собрания (от 200 до 800 десятин, в зависимости от местности; с 1890 г. минимальный размер земельного ценза был снижен с 200 до 125 десятин), владеющим в городе и уезде другим, кроме земли, недвижимым имуществом ценой не ниже 15 тыс. рублей, владеющим в губернии недвижимым имуществом в любом размере, если они приобрели в действительной службе чин полковника или действительного статского советника, а также получающим пенсию или аренду не менее 900 руб. в год и, наконец, прослужившим не менее трехлетия в звании предводителя, хотя бы и не имеющим никакой недвижимости. Остальные дворяне, имевшие в одной губернии не менее 5 душ крестьян или не менее 150 десятин удобной земли, участвовали в выборах не непосредственно, а через уполномоченных, причем один уполномоченный приходился на каждые 100 душ или 3000 десятин земли. После 1870 г. право участия в выборах через уполномоченных было предоставлено лицам, имевшим не менее 1/20 количества земли, дающего право непосредственного участия в выборах. Особые правила и условия дворянских выборов существовали в отдельных регионах. В Области Войска Донского на дворян казачьего сословия не распространялось Положение 6 декабря 1831 г.: к выборам допускались вообще все дворяне-казаки, владеющие населенными имениями. Право избрания в должности на прежних основаниях, без ограничений, установленных в 1831 г., были сохранены для дворян Ставропольской губ. В Вологодской губернии по выборам дворянства замещались губернские выборные должности и должности по Вологодскому, Грязовецкому и Кадниковскому уездам, в остальных же уездах данной губернии дворянских выборов не было. В Астраханской губернии губернский и уездные предводители дворянства, депутаты и секретарь дворянства избирались лишь в случае достаточного количества дворян для замещения этих должностей.

==670 Д. И. Раскин

В Архангельской, Олонецкой, Вятской, Пермской и Сибирских губерниях, по причине малочисленности там дворянства, дворянских выборов не производилось, предводителей не было, а все должности, избираемые дворянством, замещались по назначению правительства. В губерниях Виленской, Ковенской, Гродненской, Киевской, Подольской, Волынской, Минской, Витебской и Могилевской общие правила о дворянских собраниях и выборах действовали до 1861— 1863 гг., когда в связи с политической обстановкой в крае они были временно отменены сначала в Могилевской и Витебской, а затем, без формального узаконения, прекращены на неопределенный срок во всех Западных губерниях. Во всех губерниях, где были дворянские собрания, избирались губернский и уездные предводители дворянства, депутаты дворянского собрания, секретарь дворянского собрания (секретарь дворянства) и заседатели в дворянскую опеку. С 19 июля 1818 г. должность губернского предводителя считалась в 5-м классе, а по Положению 6 декабря 1831 г. — в 4-м; по этому же Положению должность уездного предводителя была повышена с 7-го до 6-го класса, а по закону от 28 ноября 1878 г. она стала числиться в 5-м классе. Уездные предводители не считались подчиненными губернскому. В обязанности предводителей дворянства входила защита дворянских интересов и попечение о пользах дворянства, а также сохранение порядка в среде сословия и взаимодействие с местной администрацией по ряду вопросов. Губернские предводители дворянства утверждались в должности императором, а уездные — губернаторами. В обязанности дворянского депутатского собрания, кроме обязанностей по ведению родословной книги, входило также участие в наложении опеки на дворянские имения и ведение формулярных списков лиц, служащих по выбору дворянства. Секретари дворянского собрания заведовали делопроизводством как дворянских, так и депутатских собраний. Заседатели дворянской опеки, учреждавшейся на один или на несколько уездов, назначались в количестве 2—4 человек. Дворянская опека заседала под председа-

Исторические реалии...

==671 тельством уездного предводителя дворянства и занималась попечением о малолетних сиротах и вдовах дворянского сословия, опекой над их имениями, а также над имениями, состоящими в споре по духовным завещаниям, секвестированными и т. д. Кроме чисто дворянских выборных должностей, по выбору дворянства замещался, как уже сказано, ряд должностей в местной администрации. В должности, зависящие от выбора дворянства, могли избираться, кроме дворян, имевших право участия в собраниях, потомственные дворяне, не имевшие недвижимости и не участвующие в делах собрания, а также проживавшие в губернии личные дворяне (на некоторые должности по общему губернскому управлению — заседателей земских судов и земских исправников). До 1 ноября 1875 г. на должности не выше 10-го класса (за уряд) могли избираться также потомственные дворяне, нигде до того не служившие.

Потомственное дворянство, по самому смыслу определения этого сословия, передавалось по наследству и, таким образом, приобреталось потомками дворян при рождении. Женщины недворянского происхождения приобретали дворянство при вступлении в брак с дворянином. При этом они не утрачивали дворянских прав при вступлении во второй брак в случае вдовства. В то же время женщины дворянского происхождения не утрачивали своего дворянского достоинства при вступлении в брак с недворянином, хотя дети от такого брака наследовали сословную принадлежность отца. Дворянство, далее, могло быть приобретено специальным «высочайшим» пожалованием, но на практике такие случаи были весьма редкими. Табель о рангах определяла порядок приобретения дворянства службой: достижение первого оберофицерского чина на военной службе и чина 8-го класса на гражданской. 18 мая 1788 г. было запрещено присваивать потомственное дворянство лицам, получившим военный обер-офицерский чин при отставке, но в этом чине не служившим. Манифест 11 июня 1845 г. повысил планку достижения дворянства службой: отныне потомственное дворянство присваивалось лишь тем, кто получил в военной службе первый штаб-офицерский чин (майора, 8-го

==672 Д. И. Раскин класса), а в гражданской службе — чин 5-го класса (статского советника), причем эти чины необходимо было получить в действительной службе, а не при отставке. Личное дворянство присваивалось на военной службе получившим обер-офицерский чин, а на гражданской — чины от 9-го до 6-го класса (от титулярного до коллежского советника). С 9 декабря 1856 г. потомственное дворянство на военной службе стал приносить чин полковника (капитана 1-го ранга на флоте), а на гражданской — действительного статского советника. Жалованная грамота дворянству указала еще на один источник приобретения дворянского достоинства — награждение одним из российских орденов. Государственный совет 30 октября 1826 г. мнением своим постановил, что «в отвращение недоразумений о чинах и орденах, лицам купеческого сословия всемилостивейше даруемых» впредь такие пожалования должны приносить награждаемым только личное, а не потомственное дворянство. Здесь речь шла о купцах, занимающихся торговлей и награждаемых за благотворительные пожертвования, т. е. за неслужебные отличия, а не о чиновниках купеческого происхождения. Для торгующих купцов действительное дворянство не всегда было и привлекательно. Так, например, в 1790 г. встал вопрос о присвоении московскому городскому голове чина коллежского асессора «на купеческом праве», ибо он «дворянства не ищет». 27 февраля 1830 г. Государственный совет подтвердил, что дети чиновников недворян и лиц духовного звания, получивших ордена, рожденные до пожалования их отцам этой награды, пользуются правами дворянства, равно как и дети купцов, получивших ордена до 30 октября 1826 г. Но по новому статуту ордена Св. Анны, утвержденному 22 июля 1845 г., права потомственного дворянства полагались только награжденным 1-й степенью этого ордена; по указу 28 июня 1855 г. такое

же ограничение было установлено и для ордена Св. Станислава. Таким образом, только у орденов Св. Владимира (кроме купцов) и Св. Георгия все степени давали право на потомственное дворянство. С 28 мая 1900 г. право на потомственное дворянство стал давать лишь орден Св. Владимира 3-й степени.

Исторические реалии...

==673 Другим ограничением в праве получения дворянства по ордену был порядок, по которому потомственное дворянство присваивалось лишь награжденным орденами за действительную службу, а не за неслужебные отличия, например за благотворительность. Периодически возникал и ряд других ограничений: например, запрещение причислять к потомственному дворянству чинов бывшего Башкирского войска, награжденных какими-либо орденами, представителей римско-католического духовенства, награжденных орденом Св. Станислава (православное духовенство этим орденом не награждалось) и др. В 1900 г. евреи (точнее, лица иудейского исповедания) были лишены права приобретать дворянство чинами на службе и пожалованием орденов. Просить о возведении в потомственное дворянство могли внуки личных дворян (т. е. потомки двух поколений лиц, получивших личное дворянство и состоявших в службе не менее 20 лет каждый), старшие внуки именитых граждан (звание, существовавшее с 1785 по 1807 г.) по достижению 30летнего возраста, если их деды, отцы и сами они «сохраняли именитость беспорочно», а также — по традиции, законодательно оформленной, — купцы 1-й гильдии по случаю 100-летнего юбилея их фирмы. Так, например, получили дворянство основатели и владельцы Трехгорной мануфактуры Прохоровы. Особые правила действовали для ряда промежуточных групп. Поскольку в число однодворцев попали и обедневшие потомки старинных дворянских родов (при Петре I некоторые из них записывались в однодворцы, чтобы избежать обязательной службы), имевшие дворянские грамоты, 5 мая 1801 г. им было предоставлено право отыскивать и доказывать потерянное их предками дворянское достоинство. Но уже через 3 года поведено было рассматривать их доказательства «со всею строгостью», наблюдая при этом, чтобы в дворянство не были допущены люди, утратившие его «за вины и отбывательство от службы». 28 декабря 1816 г. Государственный совет признал, что одного доказательства наличия дворянских предков для однодворцев недостаточно, необходимо еще достижение дворянства через службу. Для этого однодворцам, 22 —

==674 Д. И. Раскин представившим доказательства их происхождения от дворянского рода, предоставлялось право поступления на военную службу с освобождением от повинностей и производством в первый оберофицерский чин через 6 лет. После введения в 1874 г. всеобщей воинской повинности однодворцам было предоставлено право восстанавливать утраченное предками дворянство (при наличии соответствующих доказательств, подтвержденных свидетельством дворянского собрания их губернии) путем поступления на военную службу в качестве вольноопределяющихся и получения офицерского чина в общем порядке, предусмотренном для вольноопределяющихся. В 1831 г. польская шляхта, не оформившая со времени присоединения к России Западных губерний российского дворянства путем представления доказательств, предусмотренных Жалованной грамотой, была записана в однодворцы или «граждане». 3 июля 1845 г. правила о возвращении дворянского состояния однодворцам были распространены на лиц, принадлежавших к бывшей польской шляхте. В казачьих войсках к потомственному дворянству причислялись: по Войску Донскому — лица, получившие штабофицерские чины на основании утвержденного Екатериной II доклада 14 февраля 1775 г., войсковые старшины, считавшиеся на основании этого доклада зауряд младшими перед армейскими секунд-майорами и старшими по отношению к капитанам, войсковые чиновники, признанные указом 22 сентября 1798 г. армейскими чинами, лица, произведенные в войсковые офицерские чины после указа 22 сентября 1798 г. о сравнении их чинами с регулярными войсками и до указа 29 сентября 1802 г., и, наконец, лица, произведенные в войсковые офицерские чины после указа 29 сентября 1802 г. и до манифеста 11 июня 1845 г.; по Войску Уральскому — войсковые чиновники, признанные указом 9 апреля 1799 г. армейскими чинами, лица, произведенные в войсковые офицерские чины после сравнения их в чинах с регулярными войсками указом 9 апреля 1799 г. до указа 26 декабря 1803 г. и после этого указа до манифеста 11 июня 1845 г.;

Исторические реалии...

==675 по Войску Астраханскому — войсковые чиновники, Положением 7 мая 1817 г. сравненные в чинах с регулярными войсками, и лица, произведенные в войсковые офицерские чины после 7 мая 1817 г. и до манифеста 11 июня 1845 г.; по Войску Оренбургскому — войсковые чиновники, Положением 12 декабря 1840 г. сравненные в чинах с регулярными войсками, лица, произведенные в войсковые офицерские чины после 12 декабря 1840 г. и до манифеста 11 июня 1845 г., а также войсковые чиновники бывшего Оренбургского тысячного казачьего полка, сравненные с армейскими чинами по «высочайше утвержденному докладу» 8 июня 1803 г.; по Войску Кубанскому (бывшему Черноморскому) — войсковые чиновники, получившие армейские чины по докладу, утвержденному Александром I 13 ноября 1802 г., и лица, получившие войсковые офицерские чины после 13 ноября 1802 г. и до манифеста 11 июня 1845 г.; по Войску Терскому (бывшему Кавказскому Линейному) — войсковые чиновники, по Положению 14 февраля 1845 г. сравненные в чинах с армией, и лица, получившие войсковые офицерские чины после упомянутого положения и до манифеста 11 июня 1845

г.; по Войску Сибирскому (бывшему Сибирскому Линейному) — лица, получившие действительные армейские чины до манифеста 11 июня 1845 г., и все, получившие до указа 6 декабря 1849 г. чин полковника или получившие чин войскового старшины за военные подвиги, а также офицеры конноартиллерийской роты, переименованные указом 9 июня 1812 г. в армейские чины или произведенные в чины до 11 июня 1845 г., а также лица, дослужившиеся до чина войскового старшины после б декабря 1849 г., но до 9 декабря 1856 г. По Донскому, Уральскому, Астраханскому, Оренбургскому, Кубанскому и Терскому казачьим войскам к потомственному дворянству причислялись также лица, получившие действительные армейские офицерские чины до сравнения казачьих войск в чинах с регулярными войсками, и все, дослужившиеся с 11 июня 1845 по 9 декабря 1856 г. до чина войскового старшины. 22*

==676

Д. И. Раскин

По Забайкальскому казачьему войску, в Иркутском и Енисейском казачьих конных полках, а также в упраздненных казачьих войсках, не имевших сравнения в чинах с армией. Азовском и Новороссийском, к потомственному дворянству причислялись все лица, получившие действительные армейские чины до манифеста 11 июня 1845 г., все, дослужившиеся до чина полковника или получившие действительный чин войскового старшины за военные подвиги до 9 декабря 1856 г., а по Новороссийскому войску — произведенные в чин войскового старшины с 13 ноября 1844 г. до 23 февраля 1848 г. По упраздненному Башкирскому войску лица, получившие в службе действительные офицерские чины до 14 мая 1863 г., утверждались в потомственном дворянстве по правилам, действовавшим для Забайкальского казачьего войска. Потомственными дворянами признавались лица, имевшие упраздненные малороссийские чины: генерального обозного, генерального судьи, генерального подскарбия, генерального писаря, генерального есаула, генерального хорунжего, генерального бунчужного, полковника войскового правления, бунчукового товарища, обозного полкового Артиллерийского правления, есаула Артиллерийского правления, хорунжего Артиллерии генеральной Артиллерийского правления, полкового есаула, хорунжего и сотника Войскового правления, атамана Артиллерии генеральной, войскового товарища полкового и писаря полкового Статского правления, а также подкомория, земского судьи и подсудка, получившие эти чины во время существования в Малороссии гетманского правления. Из званий и должностей, существовавших в Королевстве Польском и Великом Княжестве Литовском, были признаны служащими доказательством дворянства: из государственных — воеводы, старосты

Самогитского, каштелянов высшего и низшего разрядов, обер-гофмаршала, надворного маршала, великого гетмана, полъного гетмана, обер-канцлера, подканцлера, великого подскарбия, надворного подскарбия, коронного секретаря, референдария, великого писаря, хорунжия, надворного хорунжия, мечника, хранителя королевских драгоценностей (kustosz koronny), уголовного прокурора (instigatorowie), помощника

Исторические реалии...

==677 уголовного прокурора (вице-инстигатора), коронного войского, регента, метриканта, комиссара, секретаря, архивариуса, инстигатора, кассира и контролера комиссий Эдукационной, Военной и Маршальской или полиции, депутатов трибуналов, асессоров асессорских и рефререндарских судов, а также войского, пивничего, мерничего, граничного и коморника Великого Княжества Литовского', из придворных — великого подкомория, великого конюшего, подконюшего, ловчего, надворного ловчего, кухмистера, стольника, подчашего, крайчего, подстолия, чешника и шамбеляна; из земских — подкомория, старосты, подвоеводы судебного или подстаросты, старосты гродского, судьи гродского, писаря градского, поветового маршала, хорунжего, земского судьи, подсудка, писаря, регента, стольника, подстолъничья, чешничия, подчашия, ловчего, меченосца (мечника), конюшего, крайчия, скарбника, обозного, стражника, мостовничия, будовничия, лесничия, зтрукчашия, становничия, подконюшего, деревничия, ключника, подключника, коморника земского, наместника гродского, бурграбия Краковского замка, городничего, трибуна старшего и младшего (Войсцы), цивуна виленского, тройского и самогитского, писаря, патрона и адвоката при трибуналах и регента асессорских и референдарских судов, регента и вице-регента земских и гродских судов, ротмистра и возного в Литве. Из имевших польские обер- и штабофицерские чины к потомственному дворянству причислялись те, кто служил в войсках Герцогства Варшавского и лично вошел затем в состав войск Царства Польского, за исключением лиц, лишенных прав за участие в Польском восстании 1830—1831 гг. На основании привилегий, жалованных польскими королями городам, права дворянства получали те купцы и мещане, которые занимали в присоединенных от Польши губерниях должности в магистратах до манифеста 27 марта 1793 г. и были внесены дворянскими депутатскими собраниями в родословные дворянские книги. При присоединении новых территорий к России местная знать, как правило, включалась в состав российского дворянства. Так произошло с татарскими мурзами, грузинскими князьями, азнаурами, кабардинскими князьями и т. д.

==678 Д. И. Раскин

Для других народов дворянство достигалось получением соответствующих военных и гражданских чинов на российской службе или российских орденов. Так, например, нойоны и зайсанги калмыков, кочующих в Астраханской и Ставропольской губерниях (донские калмыки были записаны в Войско Донское и на них распространялся порядок получения дворянства, принятый для донских войсковых чинов), по получении орденов пользовались правами личного или потомственного дворянства по общему положению. Старшие султаны сибирских киргизов могли просить о потомственном дворянстве, если они прослужили в этом звании по выборам три трехлетия. Носители других почетных званий народов Сибири не имели особых прав на дворянство, если последние не были присвоены кому-либо из них отдельными грамотами или если они не производились в чины, приносящие дворянство. Независимо от способа получения потомственного дворянства, все потомственные дворяне в Российской империи пользовались одинаковыми правами. Наличие титула не давало носителям этого титула также никаких особенных прав. Различия были лишь в зависимости от наличия или размеров недвижимости (до 1861 г. — населенных имений). С этой точки зрения, все дворяне Российской империи могли быть разделены на 3 разряда: 1) дворяне, внесенные в родословные книги и владеющие недвижимым имуществом в губернии; 2) дворяне, внесенные в родословные книги, но недвижимым имуществом не владеющие; 3) дворяне, не внесенные в родословные книги. В зависимости от размеров владения недвижимым имуществом (до 1861 г. — от количества крепостных душ) находилась степень полноправности участия дворян в дворянских выборах. От внесения в родословные книги той или иной губернии зависело право участия в этих выборах и вообще принадлежность к дворянскому обществу той или иной губернии и уезда. Дворяне, владевшие в губернии недвижимым имуществом, подлежали записи в родословные книги этой губернии, но внесение в эти книги осуществлялось лишь по ходатайствам этих дворян. Поэтому немало дворян, получивших свое дворянство через чины и ордена, а также часть дворян иностранных, получивших права рос-

Исторические реалии...

==679 сийского дворянства, не записывались в родословные книги каких-либо губерний. Лишь первый из перечисленных выше разрядов пользовался в полном объеме правами и преимуществами потомственного дворянства как в составе дворянских обществ, так и в отдельности принадлежавшими каждому лицу. Второй разряд пользовался в полном объеме правами и преимуществами, принадлежавшими каждому лицу, а правами в составе дворянских обществ в ограниченном объеме. И наконец, третий разряд пользовался правами и преимуществами дворянства присвоенными каждому отдельному лицу и не пользовался никакими правами в составе дворянских обществ. При этом любое лицо из третьего разряда могло по своему желанию в любой момент перейти во второй или первый разряд, переход же из второго разряда в первый и наоборот зависел исключительно от материального положения. Относительно родословных книг закон гласил: «Во всякой губернии, на память будущим родам, составляется дворянская родословная книга, в коей вписывается дворянство той губернии, дабы доставить каждому благородному дворянскому роду тем наипаче пособие продолжать свое достоинство и название наследственно, в поколение, непрерывно, непоколебимо и невредимо от отца к сыну, внуку, правнуку и законному потомству, пока Богу угодно продлить им наследие». Каждый дворянин, в особенности не служащий, должен был записываться в родословную книгу той губернии, где он имел постоянное место жительства, если он владел в этой губернии какой-либо

недвижимостью, хотя бы эта недвижимость была и менее значительна, чем в других губерниях. Дворяне, имевшие необходимый имущественный ценз сразу в нескольких губерниях, могли записываться в родословные книги всех тех губерний, где они желали участвовать в выборах. При этом дворяне, доказавшие свое дворянство по предкам, но не имевшие нигде никакой недвижимости, вносились в книгу той губернии, где предки их владели имением. Получившие дворянство по чину или ордену могли вноситься в книгу той губернии, где они пожелают, независимо от наличия у них там недвижимости. Это же правило распространя-

==680 Д. И. Раскин лось и на иностранных дворян, но последние вносились в родословные книги лишь после предварительного о них представления Департаменту герольдии. Потомственные дворяне казачьих войск вносились: Войска Донского в родословную книгу этого войска, а остальных войск — в родословные книги тех губерний и областей, где находились эти войска. При внесении дворян казачьих войск в родословные книги обозначалась их принадлежность к этим войскам. Не вносились в родословные книги личные дворяне. Родословная книга разделялась на шесть частей. В первую часть вносились «роды дворянства жалованного или действительного»; во вторую часть — роды дворянства военного; в третью — роды дворянства, приобретенного на службе гражданской, а также получившие право потомственного дворянства по ордену; в четвертую — все иностранные роды; в пятую — титулованные роды; в шестую часть «древние благородные дворянские роды». На практике в первую часть записывались и лица, получившие дворянство по ордену, особенно если этот орден жаловался вне обычного служебного порядка. При юридическом равенстве всех дворян, независимо от того, в какую часть родословной книги они были записаны, запись в первую часть считалась менее почетной, чем во вторую и третью, а все вместе три первые части — менее почетными, чем пятая и шестая. В пятую часть вносились роды, имевшие российские титулы баронов, графов, князей и светлейших князей, причем баронство остзейское означало принадлежность к древнему роду, баронство, пожалованное российскому роду — его изначально незнатное происхождение, занятие торговлей и промышленностью (бароны Шафировы, Строгановы и др.). Графский титул означал особо высокое положение и особую императорскую милость, возвышение рода в XVHI — начале XIX века, так что в иных случаях был даже более почетным, чем княжеский, не подкрепленный высоким положением носителя этого титула. В XIX — начале XX века графский титул давался часто при отставке министра или в знак особого монаршего благоволения к последнему, в качестве награды. Именно такого происхождения графство Валуевых, Деляновых, Витте. Сам по себе княжеский ти-

Исторические реалии...

==681 тул в XVIII—XIX веках не означал особо высокого положения и не говорил ни о чем, кроме древности происхождения рода. Княжеских родов в России было намного больше, чем графских, причем среди них было много князей татарских, грузинских; был даже род тунгусских князей — Гантимуровых. О наибольшей знатности и высоком положении рода свидетельствовал титул светлейших князей, выделявший носителей этого титула из прочих князей и дававший право на титулование «ваша светлость» (обычные князья, как и графы, пользовались титулом «сиятельства», а баронам особого титулования присвоено не было). В шестую часть вносились роды, дворянство которых насчитывало столетие на момент издания Жалованной грамоты, но в силу недостаточной определенности закона при рассмотрения ряда дел столетний срок исчислялся по времени рассмотрения документов на дворянство. На практике чаще всего доказательства для внесения в шестую часть родословной книги рассматривались особенно придирчиво, в то же время запись во вторую или третью часть не встречала (при наличии соответствующих доказательств) никаких препятствий. Формально, как уже было сказано, запись в шестую часть родословной книги не давала никаких привилегий, кроме одной единственной: в Пажеский корпус. Александровский (Царскосельский) лицей и в училище правоведения зачислялись только сыновья дворян, записанных в пятую и шестую части родословных книг. Доказательствами дворянства считались: дипломы на пожалование дворянским достоинством, жалованные от монархов гербы, патенты на чины, доказательства пожалования ордена, доказательства «чрез жалованные или похвальные грамоты», указы на пожалование земель или деревень, верстание по дворянской службе поместьями, указы или грамоты на пожалование из поместья вотчинами, указы или грамоты на жалованные деревни и вотчины (хотя бы и утраченные родом впоследствии), указы, наказы или грамоты, данные дворянину на посольство, посланничество или иную посылку, доказательства о дворянской службе предков, доказательства, что отец и дед «вели благородную жизнь или состояние или службу,

==682 Д. И. Раскин сходственную с дворянским названием», подкрепленные свидетельством 12 человек, о дворянстве которых нет сомнения, купчие, закладные, рядные и духовные о дворянском имении, доказательства, что отец и дед владели деревнями, а также доказательства «поколенные и наследственные, восходящие от сына к отцу, деду, прадеду и так выше, сколько показать могут или пожелают». Первой инстанцией для рассмотрения доказательств дворянства были дворянские депутатские собрания, состоявшие из депутатов от уездных дворянских обществ (по одному от уезда) и губернского предводителя дворянства. Дворянские депутатские собрания рассматривали предъявляемые доказательства на дворянство, вели губернские родословные книги и отсылали сведения и выписки из этих книг в губернские правления и в Департамент герольдии Сената, а также выдавали грамоты на

внесение дворянских родов в родословную книгу, выдавали дворянам по их просьбе списки с протоколов, по которым род их внесен в родословную книгу, или свидетельства о дворянстве. Права дворянских депутатских собраний были ограничены внесением в родословную книгу только тех лиц, которые уже неопровержимо доказали свое дворянство. Возведение в дворянство или восстановление в дворянстве не входило в их компетенцию. При рассмотрении доказательств дворянские депутатские собрания не имели права толковать или пояснять действующие законы. Они должны были рассматривать доказательства только тех лиц, которые владеют или владели в данной губернии недвижимостью сами или через жен. Но отставных военных или чиновников, избравших при отставке местом жительства данную губернию, депутатские собрания могли беспрепятственно сами вносить в родословные книги при представлении патентов на чины и заверенных послужных или формулярных списков, а также утвержденных духовными консисториями метрических свидетельств на детей. Родословные книги составлялись в каждой губернии депутатским собранием совместно с губернским предводителем дворянства. Уездные же предводители дворянства составляли алфавитные списки дворянских родов своего уезда с указанием о каждом дворянине имени и фамилии,

Исторические реалии...

==683 сведений о браке, жене, детях, недвижимости, месте жительства, чине и нахождении на службе или в отставке. Эти списки представлялись за подписью уездного предводителя дворянства губернскому. На этих списках основывалось депутатское собрание при внесении в родословную книгу каждого рода, причем решение о таком внесении должно было основываться на неопровержимых доказательствах и приниматься не менее, чем двумя третями голосов. Определения депутатских собраний поступали на ревизию в Департамент герольдии Сената (с 1800 по 1848 г. — Герольдия), кроме дел о лицах, приобретших дворянство в порядке службы. При отправлении дел на ревизию в Департамент герольдии дворянские депутатские собрания должны были следить, чтобы приложенные к этим делам родословные содержали сведения по каждому лицу о доказательствах его происхождения, а метрические свидетельства заверены в консистории. Департамент герольдии рассматривал дела о дворянстве и родословных книгах, рассматривал права на дворянское достоинство и на титулы князей, графов и баронов, а также и на почетное гражданство, осуществлял выдачу в установленном законом порядке грамот, дипломов и свидетельств на эти права, рассматривал дела о перемене фамилий дворян и почетных граждан, составлял гербовник дворянских родов и городовой гербовник, утверждал и составлял новые дворянские гербы и выдавал копии с гербов и родословных. При рассмотрении дел о доказательстве дворянства для отдельных местностей и народов (конфессий) существовал особый порядок. Так, при рассмотрении дел об отыскивающих дворянство греках и магометанах, в случае недостатка или отсутствия требуемых общим законодательством доказательств, депутатские собрания обязаны были свои отрицательные заключения, не приводя их в исполнение и не объявляя просителям, отсылать губернатору, который имел право, если, несмотря на недостаток письменных доказательств, дворянство данного лица «не подлежит сомнению, быв оглашено общею и долговременною в народе известностью или доказано какими либо особыми событиями», направлять свои представления об этом министру

==684 Д. И. Раскин юстиции, последний же вносил их на рассмотрение в Государственный совет (в Департамент гражданских и духовных дел). Бессарабское дворянское депутатское собрание в качестве преимущественного доказательства молдавского дворянства обязано было принимать молдавские чины по господарской грамоте 1734 г., документы на владение имениями до присоединения Бессарабии к России, так же как и на владение скутельниками (крепостными людьми) принимались за доказательство лишь в том случае, если в этих документах владельцы именовались молдавскими чинами. При недостатке или утрате жалованных грамот на молдавские чины принимались за доказательство дворянства господарские записи, повеления, хрисовы грамоты, определения Дивана по тяжебным делам и другие документы, в которых предки отыскивающего дворянство именовались молдавскими чинами, взамен метрик принимались удостоверения Молдавского Дивана о законном происхождении или другие достоверные документы, но о родившихся в позднейшее время требовались метрические свидетельства. Особые правила существовали для губерний Царства Польского. Депутатским собраниям и Департаменту герольдии было вменено в обязанность при утверждении коголибо в дворянстве по дипломам польских королей обращать внимание и стараться открыть, не написаны ли эти дипломы в позднейшее время, т. е. не поддельные ли. Депутатским собраниям Западных губерний было запрещено выдавать новые свидетельства о дворянстве без утверждения Департамента герольдии. Практически все дела о дворянстве уроженцев губерний Царства Польского подлежали непосредственному ведению Департамента герольдии Сената, причем подача прошений по этим делам и сообщение решений по ним шли через местные губернские правления. Почетное гражданство Уже на момент завершения формирования системы сословий в России, во время издания жалованных грамот

Исторические реалии...

==685 дворянству и городам, стала ощутима потребность как-то выделить не мобилизированную часть образованного общества, не включенных в систему Табели о рангах лиц свободных профессий, а также верхушку торговой части города, иными словами, предоставить часть привилегий лицам «среднего состояния». С этой целью в Жалованной грамоте городам среди других групп городского населения была создана категория именитых граждан. В число именитых граждан были включены те, кто, проходя по порядку городскую (выборную) службу, получил уже название степенных и вторично по выбору

отправлял службу мещанского заседателя совестного суда или губернского магистрата или бургомистра, или городского головы «с похвалою», ученые, имеющие академические или университетские аттестаты, художники «трех художеств» — архитектуры, живописи, скульптуры — и «музыкосочинители», признанные по испытании в одном из российских главных училищ; всякого звания и состояния капиталисты, объявившие за собой капитала от 50000 руб. и больше, банкиры, объявившие от 100 до 200 тыс. рублей, купцы, торгующие оптом и лавок не имеющие (1-й гильдии), а также владельцы кораблей, отправляющие их за море с товарами. Таким образом, в категорию именитых граждан вошли три группы горожан: имеющие заслуги на выборной городской службе (не включенной в систему государственной службы и не вписанной в Табель о рангах), ученые, художники, музыканты (до конца XVIII века ни Академия Наук, ни Академия Художеств не были включены в систему Табели о рангах) и, наконец, верхушка купечества. Представителей этих трех, разнородных, по сути дела, групп объединяло то, что, не имея возможности достичь дворянства государственной службой, они могли претендовать на определенные сословные привилегии лично и желали распространить их и на свое потомство. Именитые граждане были освобождены от телесного наказания и рекрутской повинности. Им разрешалось иметь загородные дворы и сады (кроме населенных имений) и ездить по городу парой и четверней (привилегия «благородного сословия»), не возбранялось иметь и заво-

==686 Д. И. Раскин дить фабрики, заводы, морские и речные суда. Звание именитых граждан передавалось по наследству, что делало их выраженной сословной группой. Внуки именитых граждан, отцы и деды которых несли это звание беспорочно, по достижении ими 30 лет от роду могли просить о присвоении им дворянства. Эта сословная категория просуществовала сравнительно недолго. 1 января 1807 г. звание именитых граждан для купцов было отменено «как смешивающее разнородные достоинства». При этом оно было оставлено в качестве отличия для ученых и художников, но, поскольку к тому времени ученые были включены в систему государственной службы, дающей личное и потомственное дворянство, звание это перестало быть актуальным и практически исчезло. Вновь вопрос о создании полупривилегированной сословной группы «среднего состояния» возник в начале 1830-х гг., причем впервые в Западных губерниях. 19 октября 1831 г., в связи с «разбором» шляхты, при исключении значительной массы мелкого шляхетства из числа дворян и записи их в однодворцы и в городские сословия, те из них, «кои обращаются в каких-либо ученых занятиях», — врачи, учителя, художники и т. п., а также имеющие узаконенные свидетельства на адвокатское звание, «для различия от производящих мещанский промысел или находящихся в услужении и других низших занятиях» получали звание почетных граждан. Затем, 1 декабря 1831 г., было уточнено, что из художников к этому званию следует причислять только живописцев, литографов, граверов и проч. резчиков на камнях и металлах, архитекторов, скульпторов и т. п., имеющих диплом или свидетельство академии. И наконец, манифестом 10 апреля 1832 г. во всей империи было введено новое сословие почетных граждан, делившихся, как и дворяне, на потомственных и личных.

В число потомственных почетных граждан вошли дети личных дворян, дети лиц, получивших звание потомственного почетного гражданина, т. е. рожденные в этом состоянии, купцы, пожалованные званиями коммерции и мануфактур-советников, купцы, награжденные (после

Исторические реалии...

==687 1826 г.) одним из российских орденов, а также купцы, пробывшие 10 лет в 1-й гильдии или 20 лет во 2-й и не впадавшие в банкротство. О получении личного почетного гражданства могли просить лица, окончившие российские университеты, художники свободных состояний, окончившие Академию Художеств или получившие диплом на звание художника Академии, иностранные ученые, художники, а также торгующие капиталисты и хозяева значительных мануфактурных и фабричных заведений, хотя бы они и не были российскими подданными. Потомственное почетное гражданство могло жаловаться «по отличиям в науках» лицам, уже имеющим личное почетное гражданство, лицам, имеющим ученые степени доктора или магистра, воспитанникам Академии Художеств через 10 лет после ее окончания «за отличия в художествах», и иностранцам, принявшим российское подданство и пробывшим в нем 10 лет (если ранее они получили звание личного почетного гражданина). Звание потомственного почетного гражданина наследовалось. Муж сообщал почетное гражданство жене, если та принадлежала по рождению к одному из низших сословий, причем вдова этого звания не теряла со смертью мужа. Утверждение в потомственном почетном гражданстве и выдача грамот на него были возложены на Герольдию. Почетные граждане пользовались свободой от подушной подати, от рекрутской повинности, от постоя и телесного наказания, они имели право участвовать в городских выборах и избираться в общественные должности не ниже тех, в которые избираются купцы 1-й и 2-й гильдий, причем ученые и художники из числа почетных граждан должны были избираться в эти должности только по их желанию. Почетные граждане имели право употреблять это наименование во всех актах. Утрачивалось почетное гражданство по суду, в случае злостного банкротства; некоторые права почетных граждан они утрачивали при записи в такие ремесленные цехи, с которыми по закону не сопряжена запись в гильдии, и при поступлении в услужение для домашней работы (но при этом свободу от телесного наказания, подушной подати и рекрутской повинности они сохраняли).

==688 _Ц. И. Раскин

В 1833 г. было подтверждено, что почетные граждане не включаютоя в общую перепись, а по каждому городу им ведутся особые списки. В дальнейшем круг лиц, имевших право на почетное гражданство, уточнялся и расширялся. В 1836 г. было установлено, что просить о личном почетном гражданстве могут лишь выпускники университетов, получившие при окончании какую-либо ученую степень. В 1839 г. право на почетное гражданство было предоставлено артистам императорских театров (1-го разряда, прослужившим определенный срок на сцене). В том же году это право (лично) получили воспитанники высшего коммерческого пансиона в С.-Петербурге. В 1844 г. право получения почетного гражданства было распространено на служащих Российско-Американской компании (из сословий, не имеющих права на государственную службу). В 1845 г. было подтверждено право на потомственное почетное гражданство купцов, получивших ордена Св. Владимира и Св. Анны. С 1845 г. потомственное почетное гражданство стали приносить гражданские чины с 14-го по 10-й класс. В 1848 г. право получения почетного гражданства (личного) было распространено на выпускников Лазаревского института. В 1849 г. к почетным гражданам были причислены врачи, фармацевты и ветеринары. В этом же году право на личное почетное гражданство было предоставлено выпускникам гимназий, детям личных почетных граждан, купцов и мещан. В 1849 г. личные почетные граждане получили возможность поступать на военную службу на правах вольноопределяющихся. В 1850 г. право на награждение званием личного почетного гражданина получили евреи, состоящие по особым поручениям при генерал-губернаторах в черте оседлости («ученые евреи при губернаторе»), В дальнейшем были уточнены права потомственных почетных граждан на поступление в государственную службу, а также расширен круг учебных заведений, окончание которых давало право на личное почетное гражданство. В 1862 г. право на почетное гражданство получили технологи 1-го разряда и инженеры-технологи, окончившие С.-Петербургский технологический институт. В 1865 г. было установлено, что отныне в потомственное почетное гра-

Исторические реалии...

==689 жданство купцы 1-й гильдии возводятся после пребывания в ней «сряду» не менее 20 лет. В 1866 г. в связи с политикой «обрусения» право на получение потомственного почетного гражданства было предоставлено купцам 1-й и 2-й гильдий (русского происхождения), купившим имения в Западных губерниях ценой не менее 15 тыс. руб. К почетному гражданству были также причислены представители верхушки горожан и духовных лиц некоторых народов и местностей России: тифлисские первостатейные мокалаки, жители городов Анапы, Новороссийска, Поти, Петровска и Сухума, по представлению местного начальства за особые заслуги, зайсанги из калмыков Астраханской и Ставропольской губерний, не имеющие чинов и владеющие наследственными аймаками (потомственное почетное гражданство, не имеющие получали личное), караимы, занимавшие не менее 12 лет духовные должности гахамов (потомственно), газзанов и шамасей (лично) и др. В результате на конец XIX века к потомственным почетным гражданам по рождению принадлежали дети личных дворян, обер-офицеров, чиновников и духовных лиц, пожалованных орденами Св. Станислава и Св. Анны (кроме 1-х степеней), дети священнослужителей православного и армяногригорианского исповедания, дети церковных причетников (дьячков, пономарей и псаломщиков),

окончившие курс в духовных семинариях и академиях и получившие там ученые степени и звания, дети протестантских проповедников, дети лиц, исполнявших беспорочно в течение 20 лет должность закавказского шейх-уль-ислама или закавказского муфтия, калмыцкие зайсанги, не имевшие чинов и владеющие наследственными аймаками, и, разумеется, дети потомственных почетных граждан, а к личным почетным гражданам по рождению принадлежали лица, усыновленные дворянами и потомственными почетными гражданами, вдовы церковных причетников православного и армяногригорианского исповеданий, дети высшего закавказского мусульманского духовенства, если их родители исполняли беспорочно службу в течение 20 лет, зайсанги из калмыков Астраханской и Ставропольской губ., не имеющие ни чинов, ни наследственных аймаков.

==690

Д. И. Раскин

Личное почетное гражданство могло испрашиваться за 10 лет «полезной деятельности», а после пребывания в течение 10 лет в личном почетном гражданстве за эту же деятельность могло испрашиваться и потомственное почетное гражданство. Потомственное почетное гражданство присваивалось окончившим некоторые учебные заведения, коммерции и мануфактур-советникам, купцам, получившим один из российских орденов, купцам 1-й гильдии, пробывшим в ней не менее 20 лет, артистам императорских театров 1-го разряда, прослужившим не менее 15 лет, кондукторам флота, прослужившим не менее 20 лет, караимским гахамам, пробывшим в должности не менее 12 лет. Личное почетное гражданство, кроме уже упомянутых лиц, получали поступавшие в гражданскую службу при производстве в чин 14-го класса, окончившие курс в некоторых учебных заведениях, уволенные из гражданской службы с чином 14-го класса и получившие при отставке из военной службы обер-офицерский чин, управляющие сельскими ремесленными учебными мастерскими и мастера этих заведений после службы, соответственно, 5 и 10 лет, управляющие, мастера и преподаватели технических и ремесленных учебных мастерских Министерства торговли и промышленности, прослужившие 10 лет, мастера и мастера-техники низших ремесленных школ Министерства народного просвещения, также прослужившие не менее 10 лет, артисты императорских театров 1-го разряда, прослужившие 10 лет на сцене, кондукторы флота, прослужившие 10 лет, лица, имеющие судоводительские звания и проплававшие не менее 5 лет, судовые механики, проплававшие 5 лет, почетные блюстители еврейских учебных заведений, исполняющие эту должность не менее 15 лет, «ученые евреи при губернаторах» за особые заслуги после службы не менее 15 лет, мастера императорской Петергофской гранильной фабрики, прослужившие не менее 10 лет и некоторые другие категории лиц. Если почетное гражданство принадлежало данному лицу по праву рождения, оно не требовало особого подтверждения, если присваивалось, требовалось решение Департамента герольдии Сената и грамота из Сената.

Принадлежность к почетным гражданам могла совмещаться с пребыванием в других сословиях — купечест-

==691

Исторические реалии... ве и духовенстве — и не зависела от рода деятельности (до 1891 г. лишь вхождение в некоторые цехи лишало почетного гражданина некоторых преимуществ его звания). Корпоративная организация у почетных граждан отсутствовала. Духовенство Духовенство (господствующей, государственной православной церкви) считалось привилегированным, почетным сословием как в Московской Руси, так и в Российской империи, вплоть до 1917 г. Православное духовенство делилось на черное (все монашествующие, в том числе и верхушка духовенства — архиереи) и белое, причем к последнему принадлежали как собственно священнослужители: протопресвитеры и протоиереи, пресвитеры, иереи, протодиаконы, диаконы и иподиаконы, а также причетники в звании псаломщиков), так и церковнослужители (пономари, дьячки и т. д.). Поскольку черное духовенство в качестве отрекшихся от мира монахов не могло иметь собственности, не имело потомства либо прекращало всякие· гражданские связи с детьми, родителями и всеми родственниками, а вступающие в монашество лица высших сословий не могли пользоваться никакими сословными привилегиями, говорить о духовенстве как о сословной группе можно прежде всего применительно к белому духовенству. Происходившая в XVIII веке консолидация сословий для духовенства выразилась в усилении его сословной замкнутости. Это выразилось, с одной стороны, в ликвидации выборности духовенства, имевшей место ранее и особенно актуальной для черносошного Севера, с другой, — в ограничении возможности притока в духовенство представителей низших сословий, хотя формально такой приток не был полностью запрещен, а фактически в некоторых масштабах всегда существовал. В это же время усилилась зависимость приходского духовенства как от помещиков (в деревне), так и от государства. При этом материальное положение приходского духовенства в деревне было лишь не намного выше, чем у зажиточных крестьян, а в городе было сопоставимо с положением низшей части чи-

==692

Д. И. Раскин

новничества и основной массы посадских (за исключением клира кафедральных соборов и, разумеется, придворного духовенства). В это же время закрепилась практика (формально не узаконенная никаким гражданским уложением или церковным каноном) фактического наследования церковных приходов, когда епархиальный архиерей при уходе «на покой» приходского священника закреплял, по прошению последнего, место за его сыном или зятем. В результате получить приход претендент чаще всего мог путем женитьбы на священнической дочери, для чего в духовных консисториях велись даже списки невест и желающим давались рекомендации. В XVIII столетии окончательно утвердился принцип необходимости духовного образования для занятия священнослужительской должности, закрепленный в Духовном регламенте. В то же время система епархиального управления окончательно приобрела бюрократический характер, усилилась зависимость приходского духовенства от епархиальных архиереев и духовных консисторий, а Святейший Синод, ставший высшим государственным учреждением Российской империи, впоследствии превратился по сути дела в ведомство по делам православного исповедания, сопоставимое в XIX — начале XX века со всеми остальными министерствами. Духовенство с самого начала было свободно от государственных налогов, прежде всего, от подушной подати, рекрутской (с момента ее учреждения и вплоть до введения всеобщей воинской повинности), а с 1874 г. — воинской повинности и от военного постоя. Но свобода священнослужителей (священников и диаконов) от телесного наказания была провозглашена лишь в 1747 г. Лица духовного звания были лишены права владеть крепостными, но за священниками, перешедшими в духовенство из дворян, а также получившими ордена, это право признавалось. Духовенство могло владеть ненаселенными землями и домами. При владении домами для духовных лиц существовало одно ограничение: в этих домах нельзя было размещать трактирные и питейные заведения. Духовные лица не могли заниматься подрядами и поставками и выступать поручителями по ним. Вообще лицам духовного звания было запрещено заниматься «несвойственными им» торговыми промыслами, влекущими

Исторические реалии...

==693 за собою причисление их к торговому разряду (т. е. запись в гильдии и цехи). Это запрещение шло в том же ряду, как и запрещение духовенству посещать «игрища», играть в карты и т. п. Принадлежность к духовному сословию усваивалась при рождении и при вступлении в ряды белого духовенства их других сословий. В принципе закон разрешал поступление в духовенство лицам всех сословий, кроме крепостных, не получивших увольнительной от своих владельцев, но лица податных сословий могли вступать в ряды духовенства только при удостоверении местного епархиального начальства о недостатке лиц духовного звания для замещения соответствующей должности, при «одобрительном» поведении и при наличии увольнительного свидетельства от крестьянского или

городского общества. Переход в белое духовенство лиц дворянского сословия вплоть до начала XX века для России был нехарактерен, но эта практика была довольно распространена на Украине. Дети священно- и церковнослужителей наследовали их сословную принадлежность и не должны были при достижении совершеннолетия избирать себе род жизни, но остающиеся при отцах до 15-летнего возраста без отдачи в духовные училища и соответствующего обучения или исключенные из духовных училищ за непонятливость и леность исключались из духовного звания и должны были избирать себе род жизни, т. е. приписаться к какой-либо общине податного сословия — мещанской или крестьянской — или записаться в купцы. Избирать себе род жизни должны были и дети священно- и церковнослужителей, добровольно увольняющиеся из духовного сословия. Для «излишних» детей духовенства периодически устраивались так называемые «разборы», при которых дети священно- и церковнослужителей, нигде не записанные и никуда не определенные, сдавались в солдаты. Эта практика окончательно прекратилась лишь к 60-м гг. XIX века. Дети духовенства имели право (а первоначально это право означало и обязанность) на получение образования в духовных училищах. Выпускники духовных семинарий и духовных академий могли пожелать избрать для себя светскую карьеру. Для этого они должны были

==694

Д. И. Раскин

уволиться из духовного ведомства. Рожденные в духовном звании при поступлении на гражданскую службу пользовались правами, одинаковыми с детьми личных дворян, но это касалось лишь священнослужительских детей. При поступлении — добровольно или по разборам — в военную службу дети духовенства, окончившие среднее отделение семинарии и не уволенные из семинарии за пороки, пользовались правами вольноопределяющихся. Но для лиц, добровольно сложивших с себя священный сан и желавших поступить в гражданскую службу, такое поступление было запрещено для священников в течение 10 лет после снятия сана, а для диаконов — 6 лет. На практике наиболее распространенным вариантом перемены сословной принадлежности для детей духовенства в XVIII — начале XIX века было поступление в гражданскую службу в канцелярские служители до достижения первого классного чина, а позднее — в университеты и другие учебные заведения. Запрещение в 1884 г. выпускникам семинарий поступать в университеты значительно ограничило этот путь сословной и социальной мобильности духовенства. В то же время большая открытость духовных учебных заведений (по уставам 1867 и 1884 гг.) для лиц всех сословий способствовала, как и формальное запрещение наследования приходов, большей открытости духовного сословия. Жены духовных лиц усваивали их сословную принадлежность и сохраняли ее после смерти мужей (до вторичного брака).

Лица, принадлежавшие к православному духовенству, подлежали суду духовного ведомства. Доказательствами принадлежности к духовному сословию были метрические свидетельства, особые ведомости, составляемые в консисториях, а также ставленнические грамоты. Специальной корпоративной сословной организации духовенство не имело, если не считать зачатков такой организации в виде епархиальных съездов и попыток ввести в 60 — начале 80-х гг. XIX века выборность благочинных. Наследуемая при рождении, принадлежность к духовному сословию сохранялась при достижении совер-

Исторические реалии...

==695 шеннолетия только при поступлении на священно- или церковно-служительскую должность. Принадлежность к духовному сословию могла сочетаться с прирожденными или полученными (например, по ордену) правами дворянства и почетного гражданства. Правами, в основном аналогичными православному духовенству, в России пользовались духовные лица армяно-григорианской церкви. Относительно сословной принадлежности и особых сословных прав римско-католического духовенства, в силу обязательного в католической церкви целибата, вопрос не стоял. Протестантское духовенство пользовалось правами почетных граждан. Духовные лица нехристианских исповеданий либо получали почетное гражданство после определенного срока исполнения своих обязанностей (мусульманское духовенство), либо не имели никаких особых сословных прав, кроме принадлежавших им по рождению (иудейские духовные лица), либо пользовались правами, оговоренными в особых положениях об инородцах (ламаистское духовенство). Купечество Купечество как сословие сложилось в результате введения его гильдейской организации, сначала при Петре I, a окончательно при Екатерине II. В 1775 г. было установлено, что купцы, имеющие капитала более 500 руб., должны делиться на 3 гильдии и платить в казну по 1% с объявленного ими капитала, а от подушной подати быть свободными. 25 мая того же года было уточнено, что в третью гильдию должны быть записаны купцы, объявившие за собой капитала от 500 до 1000 руб., во вторую — от 1000 до 10000 руб., в первую — более 10000 руб. При этом «объявление капиталов оставлено на добровольное показание на совесть каждому». Те, кто не мог объявить за собой капитала хотя бы в 500 руб., не имели права именоваться купцами и записываться в гильдии. В дальнейшем размеры гильдейского капитала увеличивались. В 1785 г. для 3-й гильдии был установлен капитал от 1 до 5 тыс. руб., для 2-й — от 5 до 10

==696

Д. И. Раскин

тыс., для 1-й — от 10 до 50 тыс. руб.; в 1794 г., соответственно, от 2 до 8 тыс. руб., от 8 до 16 тыс. и от 16 до 50 тыс. руб.; в 1807 г. — от 8 до 10 тыс. руб., от 20 до 50 тыс. и более 50 тыс. руб. Грамота на права и выгоды городам Российской империи подтверждала, что « кто объявит более капитала, тому дается место пред тем, кто объявил менее капитала». Другим, еще более действенным средством побуждать купцов к объявлению капитала в больших размерах (в пределах гильдейской нормы) было положение, что в казенных подрядах «доверие» оказывается по мере объявленного капитала. В зависимости от гильдии купцы пользовались различными привилегиями и имели различные права на производство торговли и промыслов. Все купцы могли вместо рекрутского набора платить соответствующие деньги. Купцы первых двух гильдий освобождались от телесного наказания. Купцы 1-й гильдии имели право на внешнюю и внутреннюю торговлю, 2-й — на внутреннюю, 3-й — на мелочную по городам и уездам. «Первой гильдии не только дозволяется, но и поощряется производить всякие внутри и вне империи торги, товары выписывать и отпускать за море, оные продавать, выменивать и покупать оптом или подробно», а также иметь и заводить фабрики, заводы и морские суда. «Второй гильдии не только дозволяется, но и поощряется производить всякие внутри империи торги и товары возить водою и сухим путем», а также иметь или заводить фабрики, заводы и речные суда. Третьей гильдии предоставлялось «производить мелочный торг по городу и по уезду, продавать мелочный товар в городе и в округе и тот мелочный товар возить водою и сухим путем и по селам, селениям и сельским торжкам, и на оных торжках продавать, выменивать и покупать потребное для мелочного торгу оптом или подробно», а также иметь станы, производить рукоделия, иметь малые речные суда, трактиры, торговые бани и постоялые дворы и т. п. Купцы 1-й и 2-й гильдий имели право ездить по городу парой, а 3-й — только на одной лошади.

==697

Исторические реалии... Лица других сословий могли записываться в гильдии на временных основаниях и, платя гильдейские повинности, сохранять свой основной сословный статус. 26 октября 1800 г. дворянам было запрещено запи сываться в гильдии и пользоваться выгодами, присвоенными одним купцам, но 1 января 1807 г. право дворян записываться в гильдии было восстановлено.

27 марта 1800 г. для поощрения купцов, отличившихся в торговой деятельности, было учреждено звание коммерции советника, приравненное к 8-му классу гражданской службы, а затем и мануфактурсоветника с аналогичными правами. 1 января 1807 г. было введено также почетное звание первостатейных купцов, к которым были отнесены купцы 1-й гильдии, ведущие только оптовую торговлю. На это звание не имели права купцы, имевшие одновременно с оптовой и розничную торговлю или державшие откупа и подряды. Для именитого купечества заводилась специальная бархатная книга знатных купеческих родов (только для купцов-христиан, для мусульманского купечества — отдельная книга в Казани). Первостатейные купцы имели право ездить по городу как парой, так и четверней и даже имели право приезда ко двору (но только лично, без членов семейства). Манифест 14 ноября 1824 г. устанавливал новые права и выгоды для купечества. В частности, для купцов 1-й гильдии подтверждалось право заниматься банкирским промыслом, входить в казенные подряды на любую сумму и т. д. Право купцов 2-й гильдии на заграничную торговлю было ограничено суммой 300 тыс. руб. в год, а для 3-й гильдии такая торговля воспрещалась. Подряды и откупа, а также частные контракты для купцов 2-й гильдии ограничивались суммой в 50 тыс. руб., банкирский промысел запрещался. Для купцов 3-й гильдии право заводить фабрики ограничивалось легкой промышленностью и числом работников до 32. Было подтверждено, что купец 1-й гильдии, занимающийся только оптовой или заграничной торговлей, именуется первостатейным купцом или негоциантом. Занимающиеся банкирским промыслом могли также именоваться банкирами. Пробывшие 12 лет подряд в 1-й гильдии получали право на награждение

==698 Д. И. Раскин званием коммерции или мануфактур-советника. При этом подчеркивалось, что «денежные пожертвования и уступки по подрядам не дают право на награду чинами и орденами» — для этого требовались особые заслуги, например, в области благотворительности. Купцы 1-й гильдии, пробывшие в ней не менее 12 лет, имели также право просить о зачислении их детей в государственную службу на правах обер-офицерских детей, а также о приеме их в различные учебные заведения, в том числе университеты, без увольнения от общества, купцы 1-й гильдии получали право носить мундиры той губернии, в которой записаны. В манифесте подчеркивалось: «Вообще купечество 1-й гильдии не почитается податным состоянием, но составляет особый класс почетных людей в государстве». Здесь же было отмечено, что купцы 1-й гильдии обязаны принимать только должности градских голов и заседателей палат (судебных), совестных судов и приказов общественного призрения, а также депутатов торговли и директоров банков и их контор и церковных старост, а от выбора во все остальные общественные должности имеют право отказываться; для купцов 2-й гильдии к этому списку прибавлялись должности бургомистров, ратманов и членов судоходных расправ, для 3-й — градских старост, членов шестигласных дум, депутатов при разных местах, на все прочие городские должности должны были избираться мещане, если купцы не пожелают их принять. Из этого перечня видно, что участие в городском самоуправлении воспринималось тогда (и являлось на деле) не столько правом, сколько неприятной повинностью.

1 января 1863 г. было введено новое гильдейское устройство. Занятия торговлей и промыслами сделались доступными лицам всех сословий без записи в гильдию при условии оплаты торговых и промысловых свидетельств, но без сословных гильдейских прав. При этом к 1-й гильдии была отнесена оптовая торговля, ко 2-й — розничная. Купцы 1-й гильдии имели право на повсеместное занятие оптовой и розничной торговлей, подряды и поставки без ограничений, содержание заводов и фабрик, 2й — на розничную торговлю по месту записи, содержание фабрик, заводов и ремесленных заведений, подряды и поставки на

Исторические реалии...

==699 сумму не более 15 тыс. руб. При этом содержатель фабрики или завода, где есть машины или более 16 работников, должен был брать гильдейское свидетельство по крайней мере 2-й гильдии, акционерные общества — 1-й гильдии. Таким образом, принадлежность к купеческому сословию определялась величиной объявленного капитала. Купеческие дети и неотделенные братья, а также жены купцов принадлежали к купечеству (были записаны на одно свидетельство). Купеческие вдовы и сироты сохраняли это право, но без права занятий торговлей. Достигшие совершеннолетия купеческие дети должны были при отделении вновь записываться в гильдию на отдельное свидетельство или переходили в мещане. Неотделенные купеческие дети и братья должны были именоваться не купцами, а купеческими сыновьями и т. д. Переход из гильдии в гильдию и из купцов в мещане был свободный. Переход купцов из города в город разрешался при условии отсутствия недоимок по гильдейским и городским сборам и взятия увольнительного свидетельства. Поступление купеческих детей на государственную службу (кроме детей купцов 1-й гильдии) не разрешалось, если такое право не приобреталось образованием. Корпоративная сословная организация купечества существовала в виде избираемых ежегодно купеческих старост и их помощников, в обязанности которых входило ведение гильдейских списков, забота о «пользах и нуждах» купечества и т. д. Эта должность считалась в 14 классе гражданской службы. С 1870 г. купеческие старосты утверждались губернаторами. Принадлежность к купеческому сословию совмещалась с принадлежностью к почетному гражданству. Цеховые Цехи как корпорации лиц, занимающихся одним и тем же ремеслом, были учреждены при Петре I. В дальнейшем права цеховых были уточнены и подтверждены Ремесленным и Городовым положениями при Екатерине II. Цеховым предоставлялось преимущественное право на занятие определенными видами ремесла и продажу

==700 Д. И. Раскин своих изделий. Для занятий этими ремеслами лиц других сословий от последних требовалась временная запись в цех с уплатой соответствующих сборов. Без записи в цех нельзя было открывать ремесленное заведение, держать работников и иметь вывеску. Таким образом, все лица, записанные в цех, делились на временно и вечноцеховых. Для последних принадлежность к цеху означала в то же время и сословную принадлежность. Полные цеховые права имели лишь вечноцеховые. Цеховые делились на мастеров, подмастерьев и учеников. Мастера пользовались правами городских обывателей, подмастерья — мещан того города, к которому были приписаны. Цеховые относились к числу податных сословий и подлежали подушной подати наравне' с мещанами, рекрутской повинности и телесным наказаниям. Специальной повинностью цеховых были ремесленные сборы. Принадлежность к цеховым усваивалась при рождении и при записи в цех, а также передавалась мужем жене. Но дети цеховых, достигнув совершеннолетия, должны были записываться в ученики, подмастерья, мастера, а в противном случае они переходили в мещане. Цеховые имели свою корпоративную сословную организацию. Каждый цех имел свою управу (в малых городах с 1852 г. цехи могли объединяться с подчинением ремесленной управе). Цеховые избирали ремесленных голов, цеховых (или управных) старшин и их товарищей, подмастерских выборных и поверенных. Выборы должны были происходить ежегодно. Каждый цех имел цеховую казну, а все ремесленники города — общую ремесленную казну. Подмастерья избирали подмастерскую управу во главе с подмастерским выборным, в распоряжении которого был так называемый подмастерской ларец, т. е. общественная сумма подмастерьев. Из этих общественных сумм оплачивались некоторые общекорпоративные расходы, в том числе, например, помощь попавшим в беду, заболевшим или разорившимся ремесленникам. Формировались эти суммы из взносов при вступлении в цех и

Исторические реалии...

==701 ежегодных, а также из доходов от имуществ, принадлежащих цеху или всему ремесленному сословию города. В городах, где цехи были многочисленными, для оценки представляемых пробных работ кандидатов в мастера избирались присяжные мастера; там же, где цехи были немногочисленными, для этой цели привлекались просто лучшие мастера данного ремесла.

В городах, где было введено упрощенное ремесленное устройство (с 1852 г.), все ремесленники объединялись с подчинением общей ремесленной управе, состоящей из ремесленного старшины и его товарищей. В этих городах лица, занимающиеся ремеслом, получали наименование ремесленников и ремесленных работников, причем им было запрещено называть себя мастерами или подмастерьями. Мещанство Мещанство — основное городское податное сословие в Российской империи. Мещане были приписаны к своим городским обществам, покидать которые могли только по временным паспортам, а перечисляться в другие — с разрешения властей. Они платили подушную подать, подлежали рекрутской повинности и телесному наказанию, не имели права поступать на государственную службу, а при поступлении на военную службу не пользовались правами вольноопределяющихся. Для мещан была разрешена мелочная торговля, различные промыслы, работа по найму. Для занятий ремеслом и торговлей они должны были записываться в цехи и гильдии. Организация мещанского сословия была окончательно установлена в 1785 г. В каждом городе они образовывали мещанское общество, избирали мещанские управы или мещанских старост и их помощников (управы введены с 1870 г.). В середине XIX века мещане освобождаются от телесного наказания, с 1866 г. — от подушной подати. Принадлежность к мещанскому сословию была наследственной. Запись в мещане была открыта для лиц,

==702

Д. И. Раскин

обязанных избирать род жизни, для государственных (после отмены крепостного права — для всех) крестьян, но для последних — лишь при увольнении из общества и разрешении властей. Крестьянство Крестьянство в Российской империи, было низшим податным сословием, составлявшим подавляющее большинство населения. При Петре I различные группы зависимого населения были объединены в укрупненные категории казенных (государственных), дворцовых, монастырских и помещичьих крестьян. При этом в категорию казенных попали бывшие черносошные, ясачные и т. п. крестьяне. Всех их объединяла феодальная зависимость непосредственно от государства и обязанность уплаты, наряду с

подушной податью, особого (поначалу четырехгривенного) сбора, приравненного по закону к владельческим повинностям. Дворцовые крестьяне находились в непосредственной зависимости от монарха и членов его фамилии. После 1797 г. они образовали категорию так называемых удельных крестьян. Монастырские крестьяне после секуляризации образовали категорию так называемых экономических (поскольку до 1782 г. подчинялись Коллегии экономии). Не отличаясь принципиально ничем от государственных, платя те же повинности и управляясь теми же правительственными чиновниками, они выделялись среди крестьян своей зажиточностью. В число владельческих (помещичьих) крестьян попали как собственно крестьяне, так и холопы, причем положение этих двух категорий в XVIII веке сблизилось настолько, что всякие различия сошли на нет. Среди помещичьих крестьян различались пашенные крестьяне, барщинные и оброчные, и дворовые, но переход из одной группы в другую зависел от воли владельца. . Все крестьяне были прикреплены к своему месту жительства и своей общине, платили подушную подать и отправляли рекрутскую и другие натуральные повинности, подлежали телесному наказанию. Единственными гарантиями помещичьих крестьян от произвола владельцев бы-

Исторические реалии...

==703 ло то, что закон охранял их жизнь (право телесного наказания принадлежало владельцу), с 1797 г. действовал закон о трехдневной барщине, формально не ограничивающий барщину 3 днями, но на практике, как правило, применявшийся. В 1-й половине XIX века действовали также нормы, запрещающие продажу крепостных без семьи, покупку крестьян без земли и т. п. Для государственных крестьян возможности были несколько большие: право перечисления в мещане и записи в купцы (при наличии увольнительного свидетельства), право переселения на новые земли (с разрешения местного начальства, при малоземелий). Крестьяне, как казенные, так и помещичьи, могли покидать место жительства только имея так называемый плакатный паспорт, выдача которого зависела от волостного (окружного) начальства для первых и от владельца для вторых. Но, получив разрешение, они могли заниматься в городах торговлей и ремеслами при условии временной записи в гильдии и цехи. А в этом случае они должны были уплачивать и подушную подать, и оброк помещику или соответствующие платежи в казну, и гильдейские сборы. Крестьяне могли вступать в подряды и обязательства и получать кредит лишь в пределах небольших, оговоренных законом сумм. Во всех присутственных местах и официальных документах к ним обращались на ты (даже в благодарственном письме министра при награждении медалью за полезную деятельность), так что обращение после 1861 г. мировых посредников к крестьянам на Вы воспринималось многими современниками как крайности либерализма и еще очень долго не могло привиться в казенных учреждениях. После реформ 1860-х гг. была сохранена общинная организация крестьянства с круговой порукой, запрещением покидать место жительства без временного паспорта и с запрещением менять место жительства и записываться в другие сословия без увольнения от общины. Признаками сословного неполноправия крестьян оставалась подушная подать, отмененная лишь в начале XX века, подсудность их по мелким делам особому сословному волостному суду, сохранившему, даже после отмены телесных наказаний по общему законодательству, розги в качестве

==704 Д. И. Раскин меры наказания, а по ряду административных и судебных дел — земским начальникам. Эти черты сословной неполноправности крестьян были устранены лишь в XX веке, и то не до конца. Казачество Казачество в Российской империи было особым военным сословием, стоявшим особняком от прочих. В основе сословных прав и обязанностей казаков лежал принцип корпоративного владения войсковыми землями и свободы от повинностей при условии обязательной военной службы. Сословная организация казачества совпадала с военной. При выборном местном самоуправлении, казаки подчинялись войсковым атаманам (войсковым наказным или наказным), которые пользовались правами командующего военным округом или генерал-губернатора. С 1827 г. верховным атаманом всех казачьих войск считался наследник престола. К началу XX века в России существовало 11 казачьих войск, а также казачьи поселения в 2-х губерниях. При атамане действовал войсковой штаб, на местах управление осуществляли атаманы отделов (на Дону — окружные), в станицах — избираемые станичными сходами станичные атаманы. Принадлежность к казачьему сословию была наследственной, хотя формально запись в казачьи войска для лиц других сословий не исключалась. При прохождении службы казаки могли достигать чинами и орденами дворянства. В этом случае принадлежность к дворянству сочеталась с принадлежностью к казачеству. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ УЧРЕЖДЕНИЯ И ДОЛЖНОСТИ Российская империя в XIX веке была и оставалась абсолютной монархией, но в начале века ее учреждения были упорядочены и преобразованы по современным европей-

Исторические реалии...

==705 ским образцам, хотя самодержавие продолжало носить черты азиатской деспотии. Это выражалось прежде всего в отсутствии четких разграничений между законом и распоряжениями императора, важной, а зачастую и определяющей ролью в государственной политике придворных, лиц, лично близких императору, того круга, который принято называть камарильей.

До 1830—1832 гг. основой российского права оставалось безнадежно устаревшее еще в XVIII веке Соборное уложение 1649 г., а реальное законодательство состояло в многочисленных именных императорских указах и повелениях, указах, объявленных императором через Сенат и другие высшие и центральные учреждения, сенатских указов и разъяснений, так что практическое пользование законами было до чрезвычайности затруднено. В 1830 г. было подготовлено Полное собрание законов Российской империи, содержащее в хронологическом порядке почти все законодательные акты и распоряжения, начиная с 1649 г. (в первое Полное собрание вошли законы до 3 декабря 1825 г.; затем издание было продолжено, так что второе собрание включило законодательство с конца 1826 по 28 февраля 1881 г., третье — cl марта 1881 г.). В 1832 г. вышел Свод законов Российской империи (в 15 томах), систематизирующий и обобщающий действующее законодательство. В дальнейшем Свод законов неоднократно переиздавался (в 1842, 1857, 1876, 1886 и 1892—1893 гг.), а в промежутках выходили ежегодные продолжения Свода. В 1802—1811 гг. в России сложилась система высших (законосовещательных, административных и судебных) и центральных государственных учреждений, в которую вписывалась и система местных учреждений (основы последней были заложены еще при Екатерине II). Высшим законосовещательным учреждением Российской империи был созданный в 1810 г. Государственный совет. По его «Учреждению*, каждый новый закон должен был предварительно обсуждаться в этом совете и лишь после этого представляться на утверждение императора, хотя на практике от этого порядка допускались нередкие отступления. Государственный совет состоял из Общего собрания. Департамента законов. Департамента гражданских и духовных дел и Департамента Госу23 —

==706 Д. И. Раскин дарственной экономии (до 1854 г. был также Департамент военных дел). Государственный совет обсуждал вносимые главами ведомств законопроекты, ежегодные проекты Государственной росписи доходов и расходов, разрешал разногласия, возникшие в общих собраниях Сената и между Сенатом и министерствами. Во главе Государственного совета стоял председатель, считавшийся высшим должностным лицом империи. И он, и члены Государственного совета назначались лично императором из наиболее заслуженных сановников (чаще всего из бывших министров). По должности в состав Государственного совета входили все министры. Во главе каждого департамента также стоял специально назначенный председатель. Подготовку всех обсуждавшихся в совете вопросов и его делопроизводство осуществляла Государственная канцелярия, которую возглавлял государственный секретарь, а делопроизводством каждого департамента заведовали специальные статс-секретари. Для подготовки отдельных законопроектов и разработки важнейших вопросов государственных реформ при Государственном совете создавались особые совещания.

Высшим административным учреждением России был с 1802 г. Комитет министров, в ведение которого входили все вопросы, требовавшие взаимодействия разных ведомств, а также общие вопросы правительственной политики. Комитет министров был, как и Государственный совет, совещательным учреждением; почти все его решения (за исключением специально оговоренного круга второстепенных вопросов) должны были утверждаться императором, который мог согласиться с мнением как большинства, так и меньшинства. В комитет входили все действующие главы ведомств (министры и главноуправляющие), а его председателем был с 1812 по 1865 г. по совместительству председатель Государственного совета (до 1806 г. на заседаниях комитета председательствовал сам император, затем до 1812 г. его члены по старшинству). С 1865 г. император стал назначать отдельного председателя Комитета министров, чья должность считалась одной из высших в империи, но реальной власти председатель (обычно из бывших министров) почти не имел. Делопро-

Исторические реалии...

==707 изводство Комитета министров осуществляла Канцелярия Комитета министров во главе с управляющим делами комитета. Высшим судебным, а также административным учреждением империи оставался основанный еще Петром Великим Правительствующий Сенат. В XIX веке он состоял из департаментов и общих собраний. 1-й департамент Сената осуществлял административный надзор за деятельностью местных и центральных (последнее, скорее, чисто номинально) учреждений, рассматривал жалобы на действия учреждений и должностных лиц и ведал обнародованием законов. 2-й, 3-й и 4-й апелляционные департаменты, 5-й уголовный, а также находившиеся в Москве 6-й, 7-й и 8-и и в Варшаве 9-и и 10-й департаменты были высшими апелляционными инстанциями по гражданским и уголовным судебным делам (каждый для своей группы губерний). После Судебной реформы 1864 г. были учреждены Уголовный кассационный и Гражданский кассационный департаменты (высшие кассационные судебные инстанции), а старые апелляционные департаменты упразднялись по мере введения судебной реформы. Межевой департамент был высшей административной и судебной инстанцией по управлению межевым делом в России, а Департамент герольдии (до 1848 г. — Герольдия) ведал делами о дворянстве (присвоении и подтверждении прав), а с 1832 г. и о потомственном почетном гражданстве. В 1884 г. специально для толкования и пояснения крестьянского законодательства и надзора за деятельностью крестьянских учреждений был создан Крестьянский департамент Сената. Для разрешения разногласий существовали Общие собрания разных групп департаментов (всех петербургских, первых четырех и Межевого, кассационных и т. д.). Будучи номинально высшим учреждением, фактически Сенат был подчинен министру юстиции. Во главе департаментов стояли первоприсутствующие сенаторы, но все дела рассматривались коллегиально. В каждый департамент императором (по представлению министра юстиции) назначалось несколько сенаторов, наряду с которыми существовали и так называемые неприсутствующие сенаторы. Для последних это означало лишь почет23*

==708

Д. И. Раскин

ное звание. Кроме рассмотрения дел, сенаторы осуществляли также сенаторские ревизии местных государственных учреждений. Такая ревизия была обычно серьезной встряской для всей губернии и нередко влекла за собою увольнение и привлечение к ответственности губернаторов и многих чиновников. Делопроизводством департаментов и общих собраний ведали обер-прокуроры, которым реально принадлежала большая доля влияния на решения дел. Подчиненные им так называемые чиновники за оберпрокурорским столом и обер-секретари, а также секретари, помощники секретарей, регистраторы и т. д. обеспечивали движение громоздкой сенатской машины. Если дореформенный Сенат считался своего рода богадельней, куда назначали бывших губернаторов и других уже престарелых сановников, то после судебной реформы среди сенаторов появляются видные юристы, опытные деятели судебных учреждений (например, А. Ф. Кони). Святейший Синод, созданный также еще при Петре I, был высшим коллегиальным учреждением по управлению Русской православной церковью. В его состав входили назначаемые императором (на постоянной основе и в качестве временных, очередных членов) архиереи и — реже — представители белого духовенства, например, протопресвитер военного ведомства. Делопроизводство Синода осуществляла Канцелярия Синода. Но в течение 1-й половины XIX века все большую власть в Синоде приобретал оберпрокурор Синода, ставший фактически главой Ведомства православного исповедания (на правах министра). Важнейшие дела сосредотачивались в Канцелярии оберпрокурора. При Синоде были Хозяйственное управление (с 1839 г,; в 1836—1839 гг. — Хозяйственный комитет), Учебный комитет (с 1808 г. — Комиссия духовных училищ, в 1839—1867 гг. — Духовно-учебное управление), ведавший духовными учебными заведениями, Контроль (с 1867 г.) и (с 1885 г.) Училищный совет, ведавший церковноприходской школой. Высшим вневедомственным учреждением была Собственная его императорского величества канцелярия. Созданная в 1812 г. как личная канцелярия императора, она была в 1826 г. разделена на отделения. I отделение заведовало изготовлением императорских указов, собирало

Исторические реалии...

==709 отчеты министров и (главным образом) осуществляло надзор за службой гражданских чиновников. В 1846—1858 гг. при нем действовал Инспекторский департамент гражданского ведомства. Π отделение занималось кодификацией законов. III отделение управляло политическим сыском и

следствием в стране, а также надзором за расколом и сектантами, за проживающими в России иностранцами, борьбой с коррупцией чиновничества и экономическими злоупотреблениями, сбором сведений обо всех происшествиях в империи. До 1861 г. в его ведение входил надзор за всеми крестьянскими делами, а до 1865 г. — театральная цензура (сосредоточенная в 5-й экспедиции). III отделение осуществляло контроль за литературой и периодической печатью, в особых случаях выполняло цензорские функции. Через платных и добровольных агентов оно собирало сведения о настроениях в обществе, высказываниях отдельных лиц и их поведении и связях. III отделение получало обязательный экземпляр всех выходящих в России периодических изданий. Штат самого отделения был невелик, но в его ведении был Отдельный корпус жандармов. Главный начальник III отделения был в то же время шефом жандармов, а подчиненный ему управляющий отделением — начальником штаба корпуса. Штабу Отдельного корпуса жандармов были подчинены окружные генералы, а в каждой губернии политическим сыском заведовали жандармские штаб-офицеры. В 1867 г. по всей империи (кроме окраин) вместо округов были созданы губернские жандармские управления, а в С.-Петербурге (с 1866 г.), Москве и Варшаве (с 1880 г.) — Охранные отделения. Жандармское ведомство считалось не только самым информированным, но и наименее коррумпированным ведомством (последнее мнение было сильно преувеличено). IV отделение ведало благотворительными учреждениями, а также женскими учебными заведениями и рядом специальных учебных заведений. В 1880 г. в качестве уступки общественному мнению было упразднено III отделение, а его функции перешли к Департаменту полиции (до 1882 г. — Департамент государственной полиции), в подчинение которому попал и корпус жандармов. В этом же году IV отделение было пе-

==710 Д. И. Раскин реименовано в Собственную его императорского величества канцелярию по учреждениям императрицы Марии. В 1882 г. было упразднено II отделение, а его функции перешли к Кодификационному отделу Государственного совета. В связи с этим I отделение было переименовано в Собственную е. и. в. канцелярию. Главноуправляющие отделениями Собственной е. и. в. канцелярии входили в Государственный совет и Комитет министров. Для управления окраинами существовали специальные высшие комитеты с функциями, аналогичными Комитету министров, — Сибирский (1-й с 1821 по 1838 г., 2-й — с 1852 по 1864 г.). Западных губернии (1831— 1848 гг.). Еврейский (1840—1865 гг.). По делам Царства Польского (1864—1881 гг.). Западный (1862—1885 гг.), Кавказский (1833—1882 гг.). Создавались высшие комитеты и для руководства отдельными направлениями государственной политики: Секретный, комитет по делам раскола (1820—1858 гг.). Главный, комитет по крестьянскому делу (1857—1861 гг.). Главный комитет об устройстве сельского состояния (1861— 1882 гг.) и др.

В 1802 г. в России были созданы министерства. В 1811 г. они получили окончательное устройство, которое — с незначительными изменениями — просуществовало вплоть до 1917 г. Общее учреждение министерств и наказы министерствам устанавливали порядок, в соответствии все министерства возглавлялись министром и его товарищами (в современной терминологии — заместителями). При министрах существовали советы министров — коллегиальные совещательные органы. В ряде министерств имелись также ученые комитеты. Их членами назначались опытные и образованные чиновники. Служба в ученом комитете нередко совмещалась с другими обязанностями. Министерства делились на департаменты и канцелярию. Каждый департамент делился на отделения, а каждое отделение — на столы. При каждом департаменте имелись канцелярия и архив. Во главе департамента стоял директор (его заместителем являлся вице-директор), во главе отделения — начальник отделения, стол возглавлял столоначальник, который и готовил решения по вопросам,

Исторические реалии...

==711 входящим в компетенцию данного департамента. За помощником столоначальника следовали экзекуторы (ведавшие хозяйственной частью), журналисты, переводчики, регистраторы, протоколисты, (ведавшие оформлением и регистрацией служебных бумаг), чиновники для письма (гоголевский Акакий Акакиевич) и т. д. · Заметная роль в чиновничьей иерархии начиналась с начальника отделения. В Сенате и Синоде должности начальника отделения соответствовала должность обер-секретаря, а должности столоначальника — секретаря. Министерство внутренних дел было важнейшим в системе центральных учреждений Российской империи. С 1811 по 1819 г. часть его функций осуществляло Министерство полиции, после упразднения которого все полицейские функции отошли в МВД. Это министерство заведовало не только местными административными и полицейскими учреждениями, но и городским и земским хозяйством (т. е. учреждением и проектированием городов, отводом городских земель, устройством ярмарок, а после земской и городской реформ — земскими и городскими учреждениями), продовольственным делом, богоугодными заведениями на местах, здравоохранением, государственной статистикой и многими др. областями. В состав МВД входили Канцелярия (в 1842 г. переименована в Департамент общих дел). Особенная канцелярия (создана в 1842 г. для ведения секретной переписки министра; в 1865 г. переименована в Канцелярию министра внутренних дел и продолжала ведать перепиской министра по политическим вопросам). Департамент полиции исполнительной (упразднен в 1880 г. с передачей функций Департаменту государственной полиции, переименованному в 1882 г. в Департамент полиции). Департамент государственного хозяйства и публичных зданий (включен в 1833 г. в состав Хозяйственного департамента, ведавшего местным хозяйством, народным продовольствием, а затем земским и городским самоуправлением). Медицинский департамент. Главное управление почт и телеграфов (с 1799 г. — Почтовый департамент, существовавший сначала в качестве самостоятельного ведомства, с 1806 г. — в ведомстве МВД, с 1819 г. — подчинен министру духовных дел и народного просвещения, с 1824 —

==712 Д. И. Рас к ин вновь в качестве самостоятельного ведомства; в 1864 г. к нему присоединено Телеграфное управление; в 1865— 1868 и в 1880—1881 гг. — Министерство почт и телеграфов, с 1868 по 1880 и с 1881 по 1884 гг. — Почтовый и Телеграфный департаменты МВД), Департамент духовных дел иностранных исповедании (с 1810 по 1817 и с 1824 по 1832 гг. — самостоятельное Главное управление духовных дел иностранных исповедании, в 1817— 1824 гг. — Департамент духовных дел в составе Министерства духовных дел иностранных исповеданий). Земский отдел (с 1861 г.), ведавший общественным управлением и поземельным устройством крестьян. Центральный статистический комитет (с 1811 г. — Статисти ческое отделение в составе сначала Министерства полиции, затем при Канцелярии МВД, с 1823 г. — в составе Департамента полиции исполнительной МВД, с 1834 по 1852 гг. — при Совете министра внутренних дел, с 1852 по 1858 гг. — Статистический комитет в составе МВД) со Статистическим советом (с 1863 г.), Техническостроительный комитет (с 1865 г.), ведавший проектированием казенных зданий по всей России и всех (в том числе частных) зданий в столицах. Военное министерство (до 1808 г. — Министерство военно-сухопутных сил) до 1812 г. пользовалось аппаратом старой Военной коллегии, а с 1812 г. состояло из 06щей и Особенной канцелярий. Военного совета. Главного штаба (с 1815 по 1827 гг. был самостоятельным учреждением, параллельным министерству; с 1865 г. сосредоточил в себе заведование личным составом, комплектованием и дислокацией армии, службой, военным образованием и армейским хозяйством). Инспекторского департамента (до 1865 г.), заведовавшего личным составом армии, Аудиториатского департамента (до 1867 г.), а с 1867 г. — Главного военно-судного управления. Артиллерийского департамента (до 1862 г.), а с 1862 г. — Главного артиллерийского управления. Комиссариатского департамента (до 1869 г.). Инженерного департамента (до 1862 г.), с 1862 г. — Главного инженерного управления, Провиантского департамента (до 1869 г.). Департамента Генерального штаба (с 1827 по 1862 гг.). Департамента военных поселений (с 1832 по 1862 гг.),

Исторические реалии...

==713 Главного управления военно-учебных заведений (с 1832 по 1862 г. — Штаб е. и. в. по военно-учебным заведениям), Главного управления иррегулярных войск. Главного военно-медицинского управления (с 1862 г.). Морское министерство (до 1815 г. — Министерство военно-морских сил) до 1827 г. включало в свой аппарат старую Адмиралтейств-коллегий), а затем перешло к общей для всех министерств департаментской структуре. С 1827 по 1836 г. морской министр подчинялся Морскому е. и. в. штабу, упраздненному в 1836 г. Аппарат Министерства иностранных дел до 1832 г. состоял из старой Коллегии иностранных дел, а затем в него входили Канцелярия министра. Департамент внешних сношений (до 1847 г.). Департамент внутренних сношений (с 1898 г. — 2-й департамент). Азиатский департамент (с 1898 г.

— 1-й департамент). Департамент хозяйственных и счетных дел (с 1869 г. — Департамент личного состава и хозяйственных дел). Особая канцелярия министра (до 1862 г.). Особенностью этого министерства было то, что наиболее важные (послов) и наиболее привлекательные (секретарей посольства и т. п.) должности в этом ведомстве находились за границей, в посольствах и миссиях. МИД подчинялись Петербургский и Московский главные архивы Министерства иностранных дел. Министерство финансов ведало государственными финансами, в том числе податями, сборами и др. источниками государственных доходов, государственными расходами, кредитом и денежным обращением; до 1838 г. оно ведало также государственными имуществами. В XIX веке министерство управляло торговлей и промышленностью, в том числе внешней торговлей и таможенными сборами. В его состав входили: Общая канцелярия министра. Особенная канцелярия министра по кредитной части (с 1824 г.). Особенная канцелярия по секретной части (с 1823 по 1851 гг.). Департамент государственного казначейства. Департамент разных податей и сборов, разделенный в 1863 г. на Департамент окладных сборов и Департамент неокладных сборов. Департамент мануфактур и внутренней торговли (с 1864 г. — Департамент торговли и мануфак-

==714 Д. И. Раскин тур). Департамент внешней торговли (с 1864 г. — Департамент таможенных сборов). Горный департамент (с 1811 по 1863 гг. — Департамент горных и соляных дел; в 1874 г. этот департамент перешел в ведение Министерства гос. имуществ). Департамент железнодорожных дел (с 1889 г.). Входившее в состав министерства с 1861 по 1895 гг. Главное выкупное учреждение проводило в жизнь Крестьянскую реформу 1861 г. Постоянно действовала при министерстве Государственная комиссия погашения долгов. Ему были подчинены государственные банки: Ассигнационный (1786—1847 гг.). Заемный (1786—1860 гг.). Коммерческий (1817—1860 гг.). Государственный (с 1860 г.). Крестьянский поземельный (с 1882 г.) и Дворянский земельный (с 1885 г.). В конце 1837 г. для управления государственными имуществами, в том числе государственными крестьянами, казенными землями и лесами, а также для покровительства сельскому хозяйству было учреждено Министерство государственных имуществ, в связи с чем был упразднен Департамент государственных имуществ Министерства финансов. В состав нового министерства входили Канцелярия министра (с 1866 г. — Департамент общих дел), 1-й и 2-й департаменты (до 1866 г.). Департамент земледелия (до 1845 г. — 3-й департамент, в 1845—1866 гг. — Департамент сельского хозяйства, с 1866 по 1894 гг. — Департамент земледелия и сельской промышленности), Лесной департамент (с 1843 г.). Ученый комитет. В 1866—1883 гг. действовал также Временный отдел по поземельному устройству государственных крестьян. В 1893 г. министерство было преобразовано в Министерство земледелия и государственных имуществ, а в его составе с 1894 г. созданы (кроме Департамента земледелия и Лесного департамента) Департамент государственных земельных имуществ. Отдел сельской экономии и сельскохозяйственной статистики и Отдел земельных улучшений. В 1848—1856 и 1874—1881 гг. в составе Министерства государственных имуществ находилось Главное управление государственного коннозаводства, в 1843— 1848, 1856—1874 гг. и с 1881 г. бывшее самостоятельным ведомством.

Исторические реалии...

==715 В 1809 г. было создано Главное управление путей сообщения, преобразованное в 1833 г. в Главное управление путей сообщения и публичных зданий (с подчинением ему Корпуса инженеров путей сообщения), а в 1865 г. — в Министерство путей сообщения, причем Корпус инженеров путей сообщения с 1867 г. получил гражданское устройство. Министерство юстиции долгое время состояло из Канцелярии и единственного департамента, лишь в 1890 г. разделенного на два номерных департамента. При министерстве действовала также Консультация, Межевое управление (с 1870 г.) и с 1895 г. Главное тюремное управление (ранее в составе МВД). Министерство народного просвещения с 1817 по 1824 гг. существовало в качестве Министерства духовных дел и народного просвещения. С 1802 по 1835 гг. основной частью его аппарата было Главное правление училищ (в 1856—1863 гг. возрожденное главное правление действовало как совещательный орган при министре). Департамент народного просвещения (до 1817 г. — Департамент министра народного просвещения). Канцелярия министра (1825—1862 гг.) и Ученый комитет (с 1817 по 1831 гг., затем — с 1856 г.). При министерстве действовали также Комитет рассмотрения учебных пособий (1826—1837 гг.). Комитет устройства учебных заведений (1826—1850 гг.). Комитет рассмотрения учебных руководств (1850—1856 гг.). Постоянная комиссия по устройству народных чтений (с 1872 г.) и Комиссия по международному обмену изданий (с 1877 г.). В ведении МНП находились Академия наук. Публичная библиотека, Румянцевский музей. Археографическая комиссия (с 1841 г.). Служба в ведомстве народного просвещения (кроме средних и низших канцелярских должностей) предполагала наличие образования. Служба по ведомству народного просвещения не давала особых перспектив обогащения и служебного роста (учитель гимназии мог в самом лучшем случае дослужиться до директора, профессор университета — до ректора), но зато эта служба предоставляла льготы по чинопроизводству и пенсионному обеспечению.

==716 Д. И. Раскин К концу XVIII века цензура в России была сосредоточена в управах благочиния. Существовала также специальная иностранная цензура, действовавшая в портовых городах и при Радзивилловской таможне. В 1801 г. Александр I восстановил данное Екатериной II и отмененное при Павле I разрешение заводить

вольные типографии, но при условии получения разрешения на печатание каждого издания в цензуре. В 1802 г. цензура от управ благочиния была передана гражданским губернаторам. И наконец, в 1804 г. был издан первый цензурный устав. В нем было сказано, что задача цензуры не только «удалить книги и сочинения, противные нравственности, но и доставить обществу книги и сочинения, способствующие к истинному просвещению ума и образования нравов». В соответствии с этим уставом были учреждены цензурные комитеты при университетах. Духовная цензура была подчинена ведению Синода. Цензурный устав 1804 г. декларировал, что «скромное и благоразумное исследование всякой истины, относящееся до веры, управления государственного или какой бы то ни было отрасли правления не только не подлежит и самой умеренной строгости цензуры, но пользуется совершенною свободою тиснения, возвышающей успехи просвещения». При этом говорилось, что «когда место, подверженное сомнению, имеет двоякий смысл, то в таком случае лучше истолковывать оное выгоднейшим для сочинителя образом, нежели его преследовать». В дальнейшем, несмотря на сравнительно либеральные формулировки устава, цензурные преследования усиливались. В 1810 г. цензура была передана в ведение Министерства полиции, в 1811 г. отменена свобода типографий, разрешение на заведение которых должен был выдавать министр народного просвещения. В 1826 г. был издан новый цензурный устав, в соответствии с которым высшей цензурной инстанцией был комитет, состоящий из министров народного просвещения, внутренних и иностранных дел. Ему подчинялись цензурные комитеты в Петербурге, Москве, Дерпте и Вильне. В уставе приводились подробные правила запрещения книг и сочинений. Как указывали современники, на основании этого устава можно было запретить что угодно, вплоть до молитвы «Отче наш».

Исторические реалии...

==717 Но «чугунный» устав 1826 г. продержался лишь 2 года. В 1828 г. был принят новый цензурный устав, в основных своих чертах сохранивший силу и после цензурных реформ 1860-х гг., вплоть до 1906 г. В 1828 г. для общего надзора за действиями цензурных учреждений в составе МНП было создано Главное управление цензуры, под председательством министра народного просвещения, включавшее его товарища, президентов Академии наук и Академии художеств, управляющего III отделением Собственной е. и. в. канцелярии, представителей МВД, МИД, духовного ведомства и попечителя С.Петербургского учебного округа. Для руководства цензурой на местах существовали Петербургский, Московский, Рижский, Киевский, Виленский, Одесский и Тифлисский цензурные комитеты во главе с попечителями учебных округов. В Дерпте, Ревеле, Казани и др. городах действовали также отдельные цензоры. Цензуру произведений иностранной печати осуществлял с 1828 г. Комитет цензуры иностранной. Цензорами были, как правило, университетские профессора и др. лица, имевшие необходимый образовательный ценз. Наряду с общей цензурой действовали ведомственные: духовная, военная, медицинская. Театральная цензура в это время была, как уже сказано, в ведении III отделения Собственной е. и. в. Для осуществления духовной цензуры на местах были созданы С.-Петербургский и Московский цензурные комитеты, а для цензуры мелких сочинений духовного характера — также Киевский и Казанский. Эти комитеты были при духовных академиях.

В 1848—1855 гг. для высшего надзора за цензурой действовал Комитет 2 апреля 1848 г. (Бутурлинский комитет), учреждение которого означало усиление цензурного террора. Согласно уставу 1828 г., цензурному запрещению подлежали сочинения, в которых «содержится чтолибо клонящееся к поколебанию учения православной грекороссийской церкви, ее преданий и обрядов и вообще истин и догматов христианской веры... содержится что-либо

==718

Д. И. Раскин

нарушающее неприкосновенность верховной самодержавной власти или уважение к императорскому дому и что-либо противное коренным государственным постановлениям», а также «когда в оных оскорбляются добрые нравы и благопристойность» или «оскорбляется честь какого-либо лица непристойными выражениями или предосудительным обнародованием того, что относится до его нравственности или домашней жизни». Цензура должна была «обращать особенное внимание на дух рассматриваемой книги, ее видимую цель и намерение автора и в суждениях своих принимать за основание явный смысл речи, не дозволяя себе произвольного толкования оной в дурную сторону. При этом допускались объяснения автора на замечания цензора, «если только сии объяснения не противны явному смыслу речи». Декларировалось, что при рассмотрении книг нравственного содержания цензор «не делает привязки к словам и отдельным выражениям, однако наблюдает, чтобы в сих словах или выражениях о предметах важных и высоких упоминаемо было с должным уважением и приличием». При этом цензура должна была отличать «благонамеренные суждения и умозрения» от «дерзких и буйственных мудрований, равно противных истинной вере и истинному любомудрию». Проводилось также различие между книгами дидактическими и учеными, предназначенными для образованных людей, и книгами, издаваемыми «для общенародного употребления». В сочинениях исторических и политических требовалось не допускать ничего оскорбительного как для российского правительства, так и для правительств, состоящих в дружеских отношениях с Россией. Пресса не должна была ничего сообщать об императоре и членах императорской фамилии без «высочайшего» разрешения, получаемого через министра императорского двора. Никакой чиновник не имел права без разрешения своего начальства обнародовать дела и сведения, вверенные или известные ему по службе. Но всякое общее описание географии, статистики или истории России разрешалось при условии соблюдения общих цензурных требований. В исторических сочинениях, а также издаваемых

Исторические реалии...

==719 частными лицами актах, документах, мемуарах, анекдотах и т. п. разрешались описания происшествий и рассуждения о них, если они не противоречили общим цензурным правилам. Разрешались в печати рассуждения о науках, искусствах, вновь выходящих книгах, театре, об улучшениях по части народного просвещения, промышленности и т. п. В произведениях изящной словесности цензура должна была отличать «безвредные шутки от злонамеренного искажения истины и от существенных оскорблений нравственного приличия и не требовать в вымыслах той строгой точности, каковая свойственна описанию предметов высоких и сочинениям важным». Призванная охранять личную честь каждого, цензура не должна была препятствовать сочинениям, в которых под общими чертами осмеиваются пороки и слабости. Цензура не имела права входить в разбор справедливости или неосновательности частных мнений и суждений писателя, если те не противоречили ее общим правилам. Устав утверждал, что цензор «не может входить в суждение о том, полезно или бесполезно рассматриваемое сочинение, буде только оно не вредно». Цензура не должна была исправлять слог или замечать ошибки автора в литературном отношении, если только явный смысл речи не подлежал запрещению. Цензор не должен был ничего исправлять от себя или прибавлять примечания или толкования. В его обязанность входило лишь подчеркнуть красными чернилами сомнительные места, предоставив автору исключить их или переделать. Но издатель мог «вверить» цензору исправление замеченных тем мест. На практике, однако, это положение цензурного устава соблюдалось далеко не всегда. Примером цензорской правки могут служить исправления и вычеркивания в комедии Козьмы Пруткова «Фантазия», опубликованные авторами в 1860 г. в виде примечаний к основному тексту. Правда, в данном случае речь шла о сценическом тексте. Особенно злоупотребляли примечаниями и толкованиями духовные цензоры. Так, например, духовный цензор снабдил своими примечаниями изложение учения Канта в страховском издании «Истории новой философии» Куно Фишера.

==720

Д. И. Раскин

На практике в николаевское царствование цензура действовала с гораздо большей строгостью, чем это предписывал устав. Разрешение на издание новых журналов по части литературы, наук и искусств выдавались «по усмотрению» Главного управления цензуры, а испрашивались через местный цензурный комитет. Разрешение на издание новых газет и журналов политического характера выдавал министр народного просвещения с «высочайшего» соизволения», причем последнее испрашивалось через Комитет министров. Запрещение уже существующих периодических изданий осуществлялось по повелению императора. Официальные акты, обнародуемые Сенатом, министерствами и главными управлениями. Главным и Морским штабами и др. учреждениями, публиковались под надзором и под ответственность этих учреждений. Книги собственно духовного содержания, т. е. изложение догматов веры, толкования Библии, проповеди и т. п. рассматривались в духовной цензуре, находившейся в ведении Синода и Комиссии духовных училищ (с 1839 г. — Духовно-учебное управление, с 1857 г. — Учебный комитет при Синоде). Духовные книги других христианских исповеданий предварительно рассматривались митрополитами и архиереями этих исповеданий (у протестантов — членами консистории), а затем поступали в общую цензуру. Книги о нравственности вообще, хотя бы и снабженные ссылками на Библию, подлежали рассмотрению общей цензуры, но отдельные места «совершенно духовного содержания» должны были рассматриваться также духовными цензорами. Учебные книги издавались Министерством народного просвещения и Синодом под их надзором и ответственностью. Акты, речи, рассуждения, программы и т. п., издаваемые от имени академий и университетов, подлежали надзору и выходили под ответственностью последних. Политическая часть «Санкт-Петербургских академических ведомостей» на русском и немецком языках и газеты Министерства иностранных дел на французском языке рассматривались МИД. Частные известия, публикуемые в приложениях к этим изданиям, подлежали одобрению полицейского началь-

==721 Исторические реалии... ства. «Военные ведомости» выходили под надзором и ответственностью Главного штаба, а «Сенатские ведомости» — канцелярии Сената. Медицинские книги выходили под общей цензурой, но те из них, которые содержали лечебные наставления и правила, подлежали рассмотрению и одобрению Медикохирургической академии в С.-Петербурге и медицинских факультетов университетов в других городах. Драматические сочинения для представления подлежали цензуре III отделения Собственной е. и. в. канцелярии, а их публикация в печати — общей цензуре. Афиши и мелкие объявления выходили с разрешения местного полицейского начальства.

Представляемые в цензуру рукописи должны были быть четко переписаны. Периодические издания и ученые сочинения в области точных наук разрешалось представлять в цензуру в последней корректуре. Периодические издания подлежали рассмотрению в цензуре в первую очередь. Издатель, желавший представить в цензуру корректуру вместо рукописи получал от цензурного комитета специальное разрешение. Книги должны были рассматриваться в цензуре не дольше трех месяцев, а статьи для периодических изданий в срок, определяемый периодичностью выхода издания (например, для журнала, выходящего раз в месяц, — не дольше месяца). Если цензор считал нужным запретить книгу или статью, он докладывал об этом цензурному комитету, который решал вопрос о запрещении в заседании большинством голосов. Но возглавлявший цензурный комитет попечитель учебного округа в случае несогласия с мнением большинства комитета имел право остановить исполнение решения и представить рукопись в Главное управление цензуры, которое и решало вопрос окончательно. Цензор отвечал за пропущенные им книги и статьи, но если это делалось по предписанию высшего начальства (например. Главного управления цензуры), то ответственность с него снималась. Буква закона не запрещала автору в случае отказа в одобрении в одном месте, например в Москве, представлять рукопись снова в другое, например, в Петербургский

==722

Д. И. Раскин

цензурный комитет, но цензура относилась к таким поступкам крайне отрицательно. Одобрив рукопись, цензор не имел права требовать корректуры для вторичного просмотра, но если он замечал, что по неосторожности или из-за спешки сделал какое-либо важное упущение, он мог просить цензурный комитет об исключении из печатаемой или напечатанной книги того или иного места. В этом случае необходимая перепечатка листов осуществлялась за счет цензора. После напечатания одобренной цензурой рукописи 2 экземпляра книги или листов представлялись цензору с удостоверением содержателя типографии, что в напечатанной книге (или листах) все в точности соответствует рукописи. Внесение автором изменений и дополнений в уже процензурованную рукопись каралось. Цензор сличал печатный материал с рукописью и подписывал билет на выпуск книги в свет (в двух экземплярах, один из которых направлялся в типографию, а другой оставался в цензуре). Одобренные цензурой в рукописи или в корректуре периодические издания могли

выпускаться из типографии и без билета, под личную ответственность директора или содержателя типографии. Билет на выпуск из типографии книги должен был выдаваться в срок не более трех дней, периодического издания — не более 24 часов. Переиздания также представлялись в цензуру (в виде книг) на общих основаниях. Обязательные экземпляры всех изданий представлялись в Публичную библиотеку, Гельсингфорский Александровский университет и в Главное управление цензуры, а 1 экземпляр всех периодических изданий и альманахов — также в III отделение. Иностранная цензура в целом руководствовалась общими цензурными правилами. Из книг духовного содержания пропуску не подлежали те, в которых опровергались начала христианской веры или подвергалось критике православие, а также книги, излагающие идеи, ведущие к материализму. Но учение всякой инославной церкви, изложенное с «благонамеренностию и скромностию» и не опровергающее догматов, учения или предания православной церкви, допускалось. Не должны были запрещать-

==723

Истори ческие реалии... ся книги и статьи, в которых приводились «предосудительные» мнения из других книг с целью их опровержения, но пропуск таких произведений предоставлялся на разрешение Главного управления цензуры. Особо строго устав предписывал относиться с точки зрения их нравственного содержания к романам, повестям и др. произведениям художественной литературы. Рассмотрению иностранной цензуры подлежали все издания, ввозимые из-за границы. Исключение делалось лишь для книг, выписываемых иностранными дипломатами, а также университетами, академиями и другими учеными обществами и лицами, получившими на это особое разрешение. Книготорговцы обязаны были представлять в цензурные комитеты каталоги имеющихся у них книг. Если правительство запрещало ранее одобренную цензурой книгу, то книгопродавцев обязывали подпиской через полицию не иметь и не продавать ее. В 1863 г. заведование цензурой было передано в МВД. Руководство цензурой в империи, а также надзор за типографиями, книжной торговлей и библиотеками стало осуществлять Главное управление по делам печати (с 1865 г.; в 1863—1865 гг.. — Центральное управление по цензурному ведомству и Совет министра внутренних дел по делам книгопечатания). На местах действовали комитеты по делам печати. С 1865 г. от предварительной цензуры освобождались в обеих столицах оригинальные сочинения объемом не менее 10 печатных листов, а переводные — не менее 20 и повсеместно — периодические издания, получившие от министра внутренних дел разрешение на выход без предварительной цензуры.

Для этих изданий вводился принцип так называемой карательной цензуры, когда издатель книги или периодического органа печати, освобожденных от предварительной цензуры, нес ответственность за содержание публикуемого материала и за его соответствие цензурным нормам и требованиям, а в случае их нарушения подвергался судебному или административному преследованию. Но в чистом виде принцип разделения цензуры на предварительную и карательную не был прове-

==724

Д. И. Раскин

ден, т, к, предварительная цензура не освобождала от наказания за уже вышедшую публикацию (редактор и издатель периодических изданий, в том числе и подцензурных, не освобождались от судебного преследования независимо от ответственности цензора), а освобождение от предварительной цензуры носило условный и не всегда последовательный характер. От предварительной цензуры освобождались также правительственные издания, издания академий, университетов, ученых обществ и установлений, издания на древних классических языках и переводы с этих языков, а также планы, чертежи и карты. Был уточнен срок действия цензурного разрешения: с 1852 г. для однотомных изданий он составлял 1 год, для двух-трехтомных — 2 года, для состоящих из большего числа томов — 3 года. С 1862 г. цензурная отметка о разрешении вместо формулы «одобрено» стала применять формулу «дозволено цензурою», что подчеркивало принцип разрешения всего, что прямо не запрещено. На практике, однако, от этого принципа допускались многочисленные отступления. Все книги и статьи, в том числе и переводные, содержащие сведения об императорской фамилии, могли выходить в свет только с разрешения министра императорского двора (с 1870 г.). Судебные отчеты (после 1864 г.) могли публиковаться в периодических изданиях с определенными ограничениями. Разбор и обсуждение судебных решений допускались лишь в специальных юридических изданиях или в изданиях, имевших особый отдел юридической хроники. При этом требовалось соблюдать уважение к судебному постановлению. Отчеты о заседаниях в дворянских, земских и городских общественных и сословных собраниях могли публиковаться только с разрешения градоначальника (в С.-Петербурге), генерал-губернатора (в Москве) или губернатора (в остальных городах). С 1863 г. драматические сочинения и представления допускались состоящими при Главном управлении по делам печати особыми цензорами, а в театрах Севере- и Юго-

Исторические реалии...

==725 Западного края (не на русском языке) — с разрешения тамошних генерал-губернаторов; на Кавказе все представления разрешались главноначальствующим гражданской частью. Всем содержателям театров высылались из Главного управления по делам печати (через губернаторов) печатные алфавитные списки пьес, дозволенных к представлению безусловно, без изменений и пропусков. С 1888 г. для представлений в народных театрах и в театрах, посещаемых вследствие низкой платы за места преимущественно простолюдинами, разрешалось ставить лишь те из разрешенных пьес, которые специально одобрены Главным управлением по делам печати по особым ходатайствам содержателей театров, авторов и переводчиков. Основные положения Цензурного устава 1828 г. сохраняли силу и после цензурной реформы. К прежнему перечню сочинений, подлежащих безусловному запрещению в 1862 г. были добавлены книги и статьи, излагающие учения социализма и коммунизма, клонящиеся к потрясению существующего порядка, а также те, которые возбуждают неприязнь одного сословия к другому и оскорбительные насмешки над целыми сословиями или должностями государственной или общественной службы. По-прежнему сохранялись иностранная и духовная цензуры. Были несколько расширены возможности открытого обсуждения в печати «несовершенства существующих постановлений», но при этом разрешались к печати только специальные ученые рассуждения, написанные «тоном приличным предмету и притом касающиеся таких постановлений, недостатки которых обнаружились уже на опыте». В рассуждениях о недостатках и злоупотреблениях администрации и судебных мест не допускалось публикации имен конкретных лиц и собственных названий мест и учреждений. Несовершенства существующих установлений и непорядки в администрации можно было обсуждать лишь на страницах книг объемом не менее 10 печатных листов или в периодических изданиях, подписная цена которых была не ниже 7 рублей в год (с пересылкой). Не разрешались публикации по одним слухам предпола^'аемых правительством мер, пове они не объявлены законным образом.

==726

Д. И. Раскин

Статьи за подписью должностных лиц разрешалось помещать только удостоверившись, что они действительно присланы от этих лиц. Были разрешены издания с факсимильным воспроизведением почерка и подписей монархов и особ императорской фамилии, но только уже умерших. От статей и политических известий требовалось соблюдение общего правила об охранении чести и домашней жизни иностранных государей и их семейств от оскорблений и соблюдение приличия при изложении действий иностранных правительств. При рассмотрении статей, касающихся военной, судебной и финансовой частей и ведомства внутренних дел, цензоры были обязаны руководствоваться особо издаваемыми постановлениями, что еще больше ограничивало пределы допускаемой правительством гласности. Повременные издания (а такими считались выходящие более 2 раз в год) могли открываться с разрешения министра внутренних дел, который давал разрешение на издание без предварительной цензуры или с предварительной цензурой. К прошению об учреждении нового периодического издания прилагалась его программа и документы о личности издателя и ответственного редактора, а также заявление от последнего с согласием взять на себя эту роль. Выдаваемое разрешение на издание было действительно в течение 1 года со дня выдачи. Издание, не выходившее в течение 1 года, считалось прекратившимся. При переходе периодического издания к другому издателю требовалось направить уведомление в Главное управление по делам печати, а при перемене ответственного редактора — получить новое разрешение на издание. Звание ответственного редактора утрачивалось, если он лишался по суду прав состояния или отдавался под надзор полиции, а также в случае лишения его гражданской правоспособности по различным причинам. Выезд ответственного редактора за границу допускался только с уведомлением о том Главного управления по делам печати. О перенесении издания из одной типографии в другую требовалось извещать губернатора (в столицах — градоначальника или генерал-губернатора).

Исторические реалии...

==727 Издатели газет и журналов, выходивших без предварительной цензуры, должны были вносить в Главное управление по делам печати залог. Для ежедневных газет и газет, выходивших 6 раз в неделю, этот залог составлял 5 тыс. руб., а для остальных периодических изданий — 2,5 тыс. руб. Не вносили залог издатели газет и журналов, выходивших с предварительной цензурой, а также чисто ученых, хозяйственных и технических изданий, а также правительственные органы печати и издания академий, университетов и ученых обществ. Залог употреблялся для гарантии налагаемых на издания денежных взысканий, причем в случае употреблении залога на взыскание он должен был быть пополнен. В случае прекращения издания залог возвращался не ранее 1 года. Редакторы периодических изданий, выходящих без предварительной цензуры, обязаны были с 1882 г., по требованию министра внутренних дел, сообщать имена авторов помещенных там статей. Всякое повременное издание обязано было безотлагательно и бесплатно печатать (без всяких изменений, примечаний и возражений в том же номере) сообщенное ему от правительства официальное опровержение или исправление обнародованного там известия. Если в повременном издании появлялось известие, касающееся частного лица, то это издание не могло отказать последнему в

публикации возражений и поправок, которые обязано было печатать тем же шрифтом и на том же месте, причем бесплатно (если эти возражения и поправки не превышали по объему в 2 раза опровергаемой в них статьи). Если правительство считало неудобным обсуждать какой-либо вопрос на страницах печати, то соответствующее запрещение от имени министра внутренних дел сообщалось редакциям газет, освобожденных от предварительной цензуры. В случае, если периодическое издание обнаруживало «вредное направление» или нарушало те или иные предписания цензуры, министр внутренних дел выносил ему предостережение, причем после третьего предостережения иадание прекращалось на срок до 6 месяцев. С 1882 г. такие издания, возобновив выход после истечения срока времен-

==728

Д. И. Раскин

ного прекращения, должны были представлять в цензурный комитет каждый новый номер не позднее 11 часов вечера предыдущего дня, причем цензор мог приостановить выход в свет номера. Предостережения периодические издания обязаны были публиковать без изменений и возражений. С 1866 г. редакторам и сотрудникам газет и журналов, временно приостановленных после третьего предостережения, было запрещено издавать и распространять бесплатно или за плату книги, сборники и т. п. от своего имени. В чрезвычайных обстоятельствах в случае судебного преследования издания Совет Главного управления по делам печати и цензурные комитеты могли одновременно остановить выпуск сочинения или периодического издания. Если после третьего предостережения министр внутренних дел считал нужным закрыть периодическое издание, он входил с представлением об этом в 1-й департамент Сената. С 1882 г. (на основании временных правил, просуществовавших, однако, до 1906 г.) вопрос о прекращении и приостановке на неопределенный срок периодических изданий мог быть решен в результате совместного обсуждения и постановления министров внутренних дел, народного просвещения и юстиции и обер-прокурора Синода. С 1872 г. министр внутренних дел получил право временно приостанавливать выпуск особо «вредных» книг и периодических изданий, предоставив окончательное разрешение вопроса Комитету министров. Независимо от этого сохранялась возможность судебного преследования издателя и ответственного редактора. Но сочинение, представленное по собственному желанию издателя или редактора на предварительное цензурное рассмотрение, не могло быть задержано решением министра внутренних дел.

Кроме того, министр внутренних дел мог запрещать «вредным» периодическим изданиям печатать рассуждения о несовершенстве существующих установлений и злоупотреблениях властей, а также (на срок от 2 до 8 месяцев) публикацию частных объявлений, что больно ударяло по материальным интересам издателя. С 1873 г. в случае неисполнения периодическим изданием распоряжения о неоглашении или необсуждении какого-либо вопро-

Исторические реалии...

==729 са государственной важности министр мог временно прекратить его выпуск на срок до 3 месяцев. Всякое произведение печати до выпуска в свет представлялось в местный цензурный комитет (или отдельному цензору), за исключением объявлений правительственных учреждений и произведений, обслуживающих домашние потребности: свадебных и пригласительных билетов, визитных карточек, этикеток, прейскурантов, объявлений о продаже вещей, перемене квартиры и т. п. Сочинения, отпечатанные или отлитографированные без предварительной цензуры, могли быть выпущены в свет не ранее, чем через 7 дней после представления в цензурный комитет. Надзор за типографиями, литографиями и т. п. заведениями, а также за заведениями, производящими и продающими произведения тиснения, и за книжной торговлей принадлежал под наблюдением Главного управления по делам печати в столицах и городах Вильне, Киеве, Одессе, Риге, Варшаве и Тифлисе особым инспекторам, состоящим при градоначальниках, генерал-губернаторах и губернаторах (в Варшаве и Тифлисе — при местных цензурных комитетах), а в прочих городах — чиновникам особых поручений, специально назначавшихся губернаторами. Желающие завести типографию, литографию, металлографию и т. п. заведение должны были получить разрешение от градоначальника (в Петербурге), генералгубернатора (в Москве) или губернатора (в прочих городах). При этом они должны были представить положенное промысловое свидетельство и указать число и размер скоропечатных машин и станков, предполагаемых в заведении. Разрешение на открытие типографии и т. п. заведения сохраняло силу в течение двух лет, если же в течение этого срока типография не открывалась, то в дальнейшем требовалось новое разрешение. При передаче типографий и т. п. заведений от одного лица другому требовалось разрешение той же инстанции, которая выдала разрешение на открытие типографии. Обо всяком изменении в числе машин и станков содержатель типографии обязан был уведомлять губернатора (в столицах — градоначальника и соответственно генерал-губернатора). Всякий, желавший иметь для собственного употребления ручной печатный станок небольшого размера, должен был

==730

Д. И. Раскин

получить разрешение от местного губернатора, а присутственные места — извещать инспекторов книгопечатания. Каждая типография обязана была иметь специальную шнуровую скрепленную по листам книгу для записи всякой печатной работы (с указанием числа экземпляров и формата издания). Лица, надзирающие за типографиями, имели право производить проверку записей в этих книгах во всякое время. Типографии представляли в цензурный комитет положенное число экземпляров каждого издания, за исключением объявлений присутственных мест и произведений, имеющих предметом общежитейские и домашние потребности. За напечатание таких произведений типографии подвергались ответственности лишь в том случае, если под их формой скрывались другие. На каждом экземпляре, выпускаемом в свет из типографии, должны были обозначаться имя и место жительства типографщика, а если сочинение подвергалось предварительной цензуре, то отметка о цензурном разрешении. Разрешение на учреждение заведений, производящих и продающих произведения тиснения, давалось всем лицам, имеющим право заниматься ремеслом и торговлей. · Содержатели этих заведений также обязаны были иметь шнуровые книги. Печатные станки и шрифты внутри России могли продаваться только типографщикам; шрифты разрешалось продавать также лицам, получившим разрешение иметь ручной печатный станок. В случае привоза скоропечатных машин, типографских станков и шрифтов из-за границы таможни извещали об этом местную губернскую администрацию. Заводить книжные магазины, лавки и кабинеты для чтения имели право частные лица, товарищества и акционерные общества в том же порядке, который был предусмотрен для типографий. Лица, получившие право на учреждение книжного магазина или лавки, обязаны были заявить градоначальнику, генерал-губернатору или губернатору (в зависимости от города). Допускалась и торговля книгами на улицах и площадях и в разнос при условии специального разрешения местного полицейского начальства.

==731

Исторические реалии... Министр внутренних дел указывал местным полицейским властям издания, розничная торговля которыми не разрешалась.

Придворное ведомство состояло первоначально из Кабинета его императорского величества, в ведении которого находилось личное имущество императора, его земли, горные заводы и фабрики (например. Петергофская гранильная фабрика. Императорский фарфоровый завод и т. д.). Придворной е. и. в. конторы (1786—1882 гг.), ведавшей содержанием дворцов и парков, Эрмитажа и т. п., а до 1854 г. и устройством придворных церемоний и придворным штатом, Гоф-интендантскои конторы (1797— 1851 гг.), наблюдавшей за Зимним, Мраморным, Петергофским, Царскосельским и др. дворцами и Михайловским замком. Придворной конюшенной канцелярии (с 1889 г. — Придворная конюшенная часть) и Егермейстерской конторы (с 1882 г. — Императорская охота). В 1826 г. эти учреждения вошли во вновь созданное Министерство императорского двора. В состав министерства вошел также Департамент уделов (ранее существовал в качестве самостоятельного ведомства; с 1892 г. — Главное управление уделов). В подчинение министерству попали Дирекция императорских театров, Придворная певческая капелла. Придворный оркестр (с 1882 г.). Академия художеств, а также специальные управления дворцовыми городами (Царским Селом, Гатчиной, Петергофом) и великокняжеские конторы, ведавшие имуществами членов императорской фамилии. В Придворном ведомстве существовала особая система придворных чинов, многочисленные льготы (награды, пособия и т. п.), благоприятная система для служебного продвижения придворных служителей и их потомства. Артисты императорских театров и музыканты Придворного ведомства находились вне системы чинов по Табели о рангах, но пользовались такими преимуществами государственной службы, как право на пенсии и награды. Система местных государственных учреждений в России сложилась еще при Екатерине II в результате ее Губернской реформы 1775 г. Основу административнотерриториального деления Российской империи составляли губерния (на окраинах в ряде случаев — область с во-

==732

Д. И. Раскин

енным управлением), уезд (в некоторых областях — округ}. Некоторые крупные города (главным образом, портовые) образовывали самостоятельные градоначальства. Во главе губернии стоял губернатор — главный представитель власти на местах, «хозяин губернии». Он ведал не только учреждениями МВД (в ведомстве которого числился по службе), но и имел возможность вмешиваться в деятельность судебных учреждений (дореформенных), а также учреждений других ведомств, например учебного. Губернатор имел чин не ниже 4-го класса. От него зависело назначение большинства губернских чиновников. Он имел свою канцелярию, правитель дел которой мог существенно влиять на своего патрона и, следовательно, на положение в губернии, и чиновников особых поручений, чаще всего из молодых людей, начинавших карьеру. Вице-губернатор обычно имел чин 5-го класса. В отличие от губернатора, нередко в прошлом военного и имевшего военный чин,

вице-губернатор — всегда лицо гражданское, имеющее опыт административной деятельности. До 1845 г. вице-губернатор возглавлял казенную палату, после — председательствовал в губернском правлении. Губернское правление — основное административное учреждение губернии. Оно считалось коллегиальным органом. Члены губернского правления формально пользовались свободой в обсуждении всех дел, хотя фактически их решения во многом определялись волей губернатора. Все дела дореформенного губернского правления проходили через канцелярию, состоявшую из 4-х отделений. 1-е заведовало обнародованием законов, наблюдало за исполнением распоряжений губернатора, руководило изданием местной официальной газеты «N-ские губернские ведомости»; 2-е отделение надзирало за деятельностью полиции, 3-е — осуществляло связь губернской администрации с местными судами, 4-е — наблюдало за участием администрации в делах финансово-хозяйственных органов. Отделения возглавляли члены губернского правления. Асессоры губернского правления также участвовали в обсуждении дел, но в качестве младших членов правления не имели в своем заведовании какой-либо самостоятельной части. Они использовались нередко для командировок. Отделения со-

Исторические реалии...

==733 стояли из столов во главе со столоначальниками, в ведении каждого из которых находилась особая часть управления. Должность члена губернского правления (в лучшем случае — вице-губернатора) для большинства провинциальных чиновников была венцом их карьеры, а для молодых образованных людей из столиц — промежуточным этапом перед переходом в высшие должности или в центральные учреждения. В губернии существовал также ряд коллегиальных учреждений в виде присутствий, комиссий и комитетов под председательством губернатора, включавших обычно губернского предводителя дворянства, губернского прокурора, председателя казенной палаты (с 1838 г. также председателя палаты государственных имуществ) и ряд других должностных лиц, а также в ряде случаев непременного члена — освобожденного от других обязанностей чиновника, который и вел все дела. Важнейшими из них были приказы общественного призрения, ведавшие богоугодными заведениями, рекрутские присутствия (с 1831 г. — комитеты), ведавшие проведением рекрутских наборов, комиссии народного продовольствия, строительные и дорожные комиссии, губернские статистические комитеты (с 1834 г.), губернские комитеты земских повинностей, комитеты об уравнении городских повинностей, попечительные о тюрьмах комитеты, различные оспенные и холерные комитеты. (последние создавались на время эпидемий), комитеты общественного здравия и т. д. С 1838 г. во многих губерниях создавались также губернские комитеты о раскольниках, в состав которых входили губернатор, местный архиерей и губернский жандармский штаб-офицер. В некоторых местностях, особенно на окраинах, несколько губерний объединялись в генералгубернаторства во главе с генерал-губернаторами. Последние имели обычно чин генерал-лейтенанта или даже полного генерала и звание генерал-адъютанта. Им были подчинены гражданские губернаторы и соответственно губернские правления входивших в их ведение губерний, а также местные войска. При генерал-губернаторах были канцелярии и чиновники особых поручений. На некоторых окраинах (в Польше и на Кавказе) существовали наместники.

==734

Д. И. Раскин

Уездная администрация не имела какого-либо одного учреждения или лица, которое можно было бы считать «хозяином уезда». Уездную полицию (кроме уездного города) возглавлял капитан-исправник (земский исправник, исправник), избираемый местным дворянством. Должность капитан-исправника была не слишком уважаемой, на нее избирали не самых родовитых и не самых богатых дворян. Капитан-исправник возглавлял земский суд — уездный административно-полипейский орган, ведавший охраной порядка, участвовавший в предварительном следствии и исполнявший судебные приговоры. В состав земского суда входили (кроме исправника) заседатели (4—5 дворянских и — с 1837 г. — 2 от государственных крестьян). Канцелярские чиновники земского суда, как и заседатели, составляли низшую ступень администрации и пользовались дурной репутацией из-за своей коррумпированности. С 1837 г. все уезды были разделены на станы во главе со становыми приставами, которые должны были обеспечивать охрану порядка в своих станах. Им подчинялись выборные от государственных и удельных крестьян сотские и десятские, исполнявшие низшие вспомогательные полицейские функции. Во главе полиции губернского города стоял полицеймейстер (подчиненный губернатору), а в столицах полицеймейстеры возглавляли полицию в частях города; во главе полиции в Москве и С.-Петербурге стояли обер-полицеимейстеры. Полицеймейстерам подчинялись управы, благочиния, заведовавшие кроме чисто полицейских дел и следствием. При управах благочиния находились гауптвахты — помещения для ареста военных и чиновников. Во главе полиции уездных городов стояли городничие. Эта должность была главной в уездном городе и давала большие возможности для злоупотреблений. Городничими обычно назначали отставленных «за ранами» офицеров. Городничему подчинялись квартальные надзиратели и низшие полицейские чины. В 1785 г. Екатерина II дала Грамоту на права и выгоды городам Российской империи. Эта грамота делила все население городов на 6 разрядов: настоящие городовые обыватели, купцы всех гильдий, цеховые ремесленники,

==735

Исторические реалии... иногородние и иностранные гости, именитые граждане и посадские (мещане). К первой из перечисленных категорий относились владельцы домов и земель в черте города, прежде всего проживающие в городе дворяне и чиновники, ко второй-четвертой — русские и иностранные купцы и специалисты, занимавшиеся в городе торговой и промышленной деятельностью, к пятой — выборные должностные лица, банкиры, купцы, занимающиеся оптовой торговлей, лица свободных профессий. Настоящие городовые обыватели, купцы всех гильдий, иностранные и иногородние гости и именитые граждане были освобождены от телесных наказаний, купцы — от всех податей (кроме гильдейских). Все вместе они составляли население города, именуемое в грамоте городовыми обывателями. Городское собрание избирало городского голову, бурмистров и ратманов в магистрат, старост, судей сословных судов, заседателей от городского сословия в местные государственные учреждения, где они требовались, а также орган городского самоуправления — общую городскую думу. При этом избирательными правами пользовались лишь те городские обыватели, которые достигли 25-летнего возраста и имели годовой доход не менее 50 руб. ассигнациями. В дальнейшем имущественный ценз стал зависеть от категории (размеров) города, например, в Москве он составил 5 тыс. руб. Общая городская дума, состоящая из городского головы и гласных от всех групп населения собиралась раз в три года (кроме экстренных случаев). Она избирала исполнительный орган — шестигласную думу (по одному гласному от каждой категории) во главе с городским головой. В ведении городского головы и шестигласной думы были вопросы городского благоустройства, торговли, надзор за ярмарками и торгами, а также трактирами и т. п. заведениями и ряд других вопросов городского хозяйства. Бюджет органов городского самоуправления строился на основе процентов с доходов от казенной продажи пития, гильдейских сборов, штрафов, мелких налогов (например, налог с печей) и доходов от городских оброчных статей. Магистрат был для городских обывателей сословным судом первой инстанции. Сиротский суд, состоящий из городского головы (председатель), членов магистрата и городского старосты,

==736

Д. И. Раскин

осуществлял опеку над имуществом вдов, сирот или лиц городского сословия, проматывающих состояние, над которыми учреждена опека.

Городское депутатское собрание, состоящее из городского головы и депутатов от каждой части города, вело городскую обывательскую книгу, в которую вносились все жители города с указанием их семейного положения и имущественного состояния. Органы городского самоуправления были подчинены губернатору и действовали под его надзором. Впоследствии городские депутатские собрания и общие думы прекратили свою деятельность, зато получили развитие органы шестигласной думы — торговые депутации, торговые смотрители, торговые и рядские старосты. В ведение органов городского самоуправления перешла часть функций торговой полиции. В целом же положение шестигласных дум было достаточно приниженным, а служба в органах городского самоуправления мало привлекательной для жителей города. Эффективность деятельности городских органов по развитию местного хозяйства была совершенно недостаточной. Поэтому в 1846 г. в виде- опыта была проведена реформа городского самоуправления в С.-Петербурге. Основные черты этой реформы легли в основу будущих преобразований 1860-х гг. В результате реформ 1860-х гг. местная администрация претерпела некоторые изменения. В 1865 г. губернские правления были освобождены от ряда второстепенных функций и утратили прежнее деление. В их составе появились строительные отделения во главе с губернским инженером (в связи с переходим строительной части из ведомства путей сообщения в МВД), врачебные отделения во главе с врачебным инспектором (включавшие также помощника инспектора, фармацевта и ветеринара). Губернатор стал возглавлять различные присутствия, включавшие также предводителя дворянства, представителей городского и земского самоуправлений высших чиновников губернии и непременного члена: губернское по крестьянским делам присутствие (1861—1889 гг.), губернское присутствие (с 1889 г.), осуществлявшее надзор за деятельностью крестьянских сослов-

Исторические реалии...

==737 ных органов, губернское по городским делам присутствие (1870—1892 гг.), губернское по земским и городским делам присутствие (с 1892 г.), губернское по фабричным делам присутствие (с 1886 г.), губернское по воинской повинности присутствие (с 1874 г.), губернское по питейным делам присутствие (с 1885 г.), губернский распорядительный комитет (с 1876 г.), наблюдавший за отправлением натуральных земских повинностей (подводной, постойной и т. д.), губернский лесоохранительный комитет (с 1888 г.). На уездном уровне были упразднены земские суды и должности городничих. Вся уездная полиция была подчинена объединенному уездному полицейскому управлению во главе с назначавшимся губернатором из местных дворян исправником. Ряд хозяйственных функций, принадлежавших ранее губернской и уездной администрации, прежде всего приведение в порядок местных путей сообщения, открытие и обеспечение деятельности больниц и благотворительных заведений, а также (преимущественно в хозяйственном отношении) сельских и городских низших учебных заведений — перешел в руки уездных и губернских земств и городских дум. Уездные и губернские земские собрания избирались — на всесословной основе — из местных землевладельцев (крестьяне — от волостей). В этих собраниях председательствовали местные предводители дворянства. Земские собрания избирали исполнительные органы — уездные и губернские

земские управы во главе с председателями. Председатели и члены земских управ не считались на государственной службе и первоначально не имели права на получение чинов, орденов (в служебном порядке) и пенсий. Но с 1880 г. председатели губернских земских управ были приравнены по должности к чиновникам 5-го класса, члены губернских земских управ и председатели уездных — к чиновникам 6-го класса, члены уездных управ — 7-го класса (т. е. соответственно статского, коллежского и надворного советников). Если на эти должности избирались лица, не имевшие по происхождению или образованию прав поступления на государственную службу (на практике такое было крайне редко), то они получали это право, прослужив в данных должностях несколько лет. Но основная масса зем24 —

==738

Д. И. Раскин

ских служащих — земские врачи, учителя, статистики, страховые агенты, секретари земских управ и т. д. — не имели прав государственной службы и составляли так называемый «третий элемент», т. е. особую социальную группу непривилегированной интеллигенции. Среди них было много «неблагонадежных», в том числе участников революционного движения. В городах реформой 1870 г. были созданы городские думы и соответственно городские управы. Выборы в городскую думу проводились по трем избирательным съездам (крупных, средних и мелких налогоплательщиков), от которых избиралось по равному числу гласных. Городская дума избирала городского голову и городскую управу. При последней действовала канцелярия, состоящая из отделов, и постоянные и временные комиссии. В ведении городских дум находились все вопросы благоустройства города (транспорт, освещение, водопровод и канализация, мостовые, мосты и перевозы), а также школьное (преимущественно в хозяйственном отношении), медицинское дело, городская торговля, городские кредитные учреждения, городские благотворительные учреждения и др. Бюджет города строился на основе местных налогов. Органы городского самоуправления избирались на 4 года. Новое городовое положение 1892 г. заменило налоговый ценз на имущественный. Избирательные права по этому положению получали в столицах и городах с населением свыше 100 тыс. человек жители, имущество которых оценено не менее, чем в 3 тыс. руб., в губернских городах (в зависимости от размеров города) — 1000—1500 руб., в уездных 300 руб. В число избирателей включались владельцы

торгово-промышленных заведений, имеющие гильдейские свидетельства. По этому новому положению число городских избирателей сократилось в несколько раз. Для мелких городов новое положение вводило так называемое упрощенное управление, по которому сход городских домохозяев избирал собрание уполномоченных в количестве 12—16 человек, а последнее — городского старосту с одним-двумя помощниками. По новому городовому положению, возрос надзор за деятельностью органов городского самоуправления со стороны губернского по земским и городским делам присутствия.

Исторические реалии...

==739 Местными органами Министерства финансов были прежде всего казенные палаты, до 1845 г. возглавлявшиеся вице-губернаторами, а после — председателями казенной палаты. Казенные палаты ведали ревизиями (переписями) податного населения, казенными сборами, питейными откупами (отменены в 1863 г.), заведовали уездными казначействами, осуществляли внутренний финансовый контроль. Казенная палата включала советников и асессоров и состояла из отделений, каждое из которых возглавлял советник палаты. Должность советника дореформенной палаты считалась очень доходной (особенно по питейному отделению) т. к. давала возможность получения «добровольных приношений» от откупщиков и др. заинтересованных лиц без совершения особенно рискованных злоупотреблений по службе. Доходными были и другие чиновничьи должности по казенной палате, от столоначальника до канцелярского служителя. С 1837 г. в губерниях были созданы также палаты государственных имуществ, осуществлявшие управление казенными землями и лесами и государственными крестьянами. На местах последними управляли окружные начальники. Местные дореформенные судебные органы, состояли на губернском уровне из палат уголовного и палат гражданского суда (в некоторых губерниях существовали объединенные палаты уголовного и гражданского суда), а на уездном уровне — из земских судов. Во главе судебных палат стояли председатели, избиравшиеся с 1831 г. местными дворянами. В состав палат входили советники, асессоры и заседатели, а реальную подготовку дел осуществляли секретари и различные канцелярские чиновники, от которых зависело на практике и решение дел. В составе гражданских палат существовали крепостные отделения, оформлявшие купчие на продажу недвижимых имуществ (в том числе и крепостных крестьян), доверенности, духовные завещания. Судопроизводство в дореформенных судах велось канцелярским порядком, на бумаге — письменное прошение (иск), письменные отзывы (доводы и ссылки) сторон, записки, составленные секретарем. Наличие Сената как апелляционной инстан-

==740

Д. И. Раскин

ции замедляло окончательное решение дел. В судах процветало крючкотворство и взяточничество. При ведении тяжб приходилось прибегать к помощи частных поверенных и ходатаев, нередко из отставных чиновников, имевших довольно низкую репутацию. Роль губернского прокурора, формально обязанного наблюдать за законностью действий всех учреждений губернии, не была значительной. В качестве его помощников действовали стряпчие казенных дел, следившие за прохождением дел, касавшихся казны, а также условий обеспечения несовершеннолетних, и стряпчие уголовных дел, выступавшие от имени государства истцами в делах, не имевших живого истца. Низшая дореформенная судебная инстанция — уездные суды — возглавлялась уездными судьями, избираемыми местным дворянством (независимо от наличия специального образования и опыта юридической деятельности). Решение дел в таких судах зависело от секретарей, знавших (в отличие от судьи) законы, вникавших в обстоятельства дела и руководивших работой канцелярии. Секретарь готовил справки по делам, докладывал их общему присутствию, состоявшему, кроме судьи, из выборных заседателей. Уездные суды были первой инстанцией для гражданских и мелких уголовных дел всех сословий уезда, кроме городских. Для последних низшей судебной инстанцией были магистраты и ратуши. В некоторых крупных городах действовали коммерческие суды, рассматривавшие дела о несостоятельности и т. п. В столицах существовал также надворный суд для чиновников. В губерниях действовали также совестные суды, рассматривавшие дела по уголовным преступлениям безумных, несовершеннолетних, дела о несчастных случаях, «колдовские дела», а также гражданские тяжбы (в основном между родственниками). Совестные суды судили не по формальным законам, а по «совести» и с согласия сторон. В случае несогласия дело передавалось в обычные суды. Судебная реформа 1864 г. (вводившаяся на местах постепенно, в течение всей 2-й половины XIX века) ввела

==741

Исторические реалии... новую систему судебных учреждений. Низшей инстанцией стали мировые суды: мировые судьи и съезды мировых судей. Мировые судьи (участковые и почетные, не получавшие вознаграждения) избирались уездными земскими собраниями и городскими думами из лиц, имевших образовательный, служебный и имущественный (недвижимость, оцененная не менее чем в 15 тыс. руб.) ценз. Ведению мировых судей подлежали мелкие уголовные и гражданские дела (уголовные, за которые полагалось наказание не более 300 руб. денежного штрафа, арест до 3 месяцев или тюремное заключение до полутора лет, и гражданские иски стоимостью до 500 руб.). Уездный съезд мировых судей играл роль апелляционной инстанции для мировых судей округа (уезда). В 1889 г. мировые судьи были заменены (кроме столиц и Одессы) назначаемыми правительством городскими судьями а в уездах — членами окружного суда. Для крестьян была введена должность земских начальников, назначаемых из местных дворян и совмещавших административные и судебные функции. Несколько уездов или губерния составляли судебный округ с окружным судом, состоявшим из председателя, товарища председателя и членов суда, назначаемых правительством. Судьи пользовались правом несменяемости. Окружной прокурор руководил следствием, выступал обвинителем на суде, следил за исполнением приговора. Ему полагалось несколько помощников (с этой должности обычно начинали свою служебную карьеру молодые юристы). Подчинявшиеся прокурору судебные следователи распределялись по участкам. При окружном суде находился судебный пристав, осуществлявший исполнительские функции. Уголовные дела в окружных судах рассматривались с участием присяжных заседателей. Они назначались по жребию из списков, составлявшихся в местных органах самоуправления. Присяжными заседателями могли быть лица всех сословий, обладавшие цензом оседлости и имевшие не менее 10 десятин земли или (в городах) имущества не менее чем на 500—2000 руб. Решения суда с участием присяжных были окончательными. В качестве

==742

Д. И. Раскин

кассационной инстанции выступали кассационные департаменты Сената. Для дел, решенных в окружных судах без участия присяжных заседателей, окончательной апелляционной инстанцией была судебная палата. Для некоторых категорий дел (о печати, о

преступлениях чиновников и против чиновников, о казенном имуществе и т. д.) она была первой инстанцией. Судебные палаты состояли из уголовного и гражданского департаментов. Округа судебных палат охватывали обычно несколько губерний. В судебную палату, помимо обычного состава (председатель, его товарищи, члены), назначались сословные представители (из уездных и губернских предводителей дворянства, городских голов, волостных старшин). Кроме общей канцелярии судебной палаты, возглавлявшейся секретарем, имелись канцелярии при департаментах. Прокурору судебной палаты подчинялись следователи по особо важным делам. Политические дела были довольно скоро изъяты из общего судебного порядка. Они рассматривались либо в Особом присутствии Сената для суждения о государственных преступниках и противозаконных сообществах, либо в судебных палатах с участием сословных представителей, либо в военных судах. Ряд политических дел решался административным порядком (ссылка по утвержденному императором «всеподданнейшему докладу» министра юстиции по согласованию с министром внутренних дел). Защиту в пореформенных судах осуществляли присяжные поверенные и их помощники. Они должны были иметь специальное юридическое образование и «нравственный ценз». Присяжные поверенные регистрировались при окружных судах и судебных палатах. При судебных палатах создавались советы присяжных поверенных — корпоративные органы адвокатов. Роль адвокатов (присяжных поверенных) в жизни пореформенной России сразу стала весьма заметной. Они составили влиятельную часть либеральной интеллигенции, не связанной государственной службой. Многие из них были известными ораторами, общественными деятелями. Адвокатская практика приносила неплохие доходы, нередко превосходящие соответствующее жалованье судей и прокуроров.

Исторические реалии...

==743 Местными органами Министерства народного просвещения были учебные округа во главе с попечителями. Учебные округа создавались вокруг университетов и объединяли несколько губерний. Средними и низшими учебными заведениями в губернии заведовал директор училищ. С 1833 г. в учебные округа назначался также инспектор частных учебных заведении. С 1835 г. при попечителе учебного округа полагались совет, канцелярия и инспектор казенных училищ. В 1864 г. были созданы губернские, уездные и в ряде мест городские училищные советы, состоявшие из чиновников, представителей духовенства и земств и ведавшие начальными учебными заведениями, а также призванные координировать деятельность различных ведомств по народному образованию. В 1869 г. надзор за деятельностью начальных учебных заведений в каждой губернии был возложен на инспекторов народных училищ, а с 1874 г. начальными учебными заведениями стал заведовать директор народных училищ (инспектор оставался в качестве его помощника). С 1884 г. в каждой губернии для заведования церковноприходскими школами были созданы училищные советы, состоявшие из местного духовенства, ректора и преподавателей духовной семинарии, директора и инспектора народных училищ. ГОСУДАРСТВЕННАЯ СЛУЖБА В течение первых двух третей XIX века для образованных классов русского общества военная или гражданская служба была почти обязательной, хотя бы на короткое время, необходимое для получения обер-офицерских чинов. В последующие десятилетия она оставалась одним из самых распространенных занятий. Для одних служба была главным источником средств к существованию, для других —

необходимой формальностью, обеспечивавшей полноправное положение в обществе, для третьих — способом повысить свой социальный статус. Государственная служба охватывала большинство сфер интеллектуальной деятельности, в том числе научную, инженерную, медицинскую, педагогическую.

==744

Д. И. Раскин

Право поступления на государственную службу составляло часть сословных привилегий, получаемых по происхождению, а достижение определенных чинов на службе позволяло, в свою очередь, приобрести эти привилегии и передать их своим детям. Все связанные со службой должности были включены в Табель о рангах. В XIX веке Табель о рангах выглядела следующим образом, (см. Приложение. Чины и должности в России XIX века.) Военная служба Со времени Петра I прохождение военной службы в России должно было начинаться с рядового через последовательное производство сначала в унтер-офицерские и лишь затем в обер-офицерские чины. Все военнослужащие разделялись на отбывающих рекрутскую повинность (распространявшуюся на лиц податных сословий), т. н. сдаточных, и на поступивших на службу по доброй воле с целью достижения чинов вольноопределяющихся или охотников. По уставу все военнослужащие могли достичь офицерского чина; разница в сословной принадлежности сказывалась лишь в порядке поступления на службу и сроках пребывания в унтер-офицерских чинах, необходимых для получения первого оберофицерского чина. Однако на практике получение офицерского чина недворянами было затруднено, в особенности в дореформенной России. Военная реформа 1874 г. формально устранила большую часть дворянских привилегий в прохождении военной службы, но на практике не устранила их полностью. Изначально сразу в обер-офицерском чине зачислялись на службу только выпускники Пажеского и кадетского корпусов. Для остальных дворянских недорослей главным путем достижения первого офицерского чина (в гвардии, где все чины считались двумя классами выше армейских, — чина сержанта) в XVIII веке была запись в младенчестве в полк с поступлением на действительную службу уже в старших унтер-офицерских чинах и быстрым производством в офицеры. Но при Павле I этот по-

Исторические реалии...

==745 рядок был пресечен. В начале XIX века дворяне производились в унтер-офицеры после 3 месяцев службы рядовыми, а недворяне — после 4 лет. Затем дворяне производились в юнкера, а недворяне — из младших унтерофицеров в старшие, потом — в фельдфебели (в кавалерии — в вахмистры). Установленных сроков для производства в офицерские чины не существовало. Производство осуществлялось по старшинству службы в зависимости от наличия вакансий в данном полку или отдельном батальоне (в соответствии со штатом). При этом дворян производили в унтер-офицеры без вакансий, сверх штата, а недворян — только на вакансии. По старшинству и на вакансии производили и в обер-офицерские чины. При открывшейся вакансии в первый обер-офицерский чин производили старшего из унтер-офицеров-дворян, пробывшего в службе 3 года, и лишь если такого не находилось, то старшего из обер-офицерских детей, пробывшего в унтер-офицерах 4 года, из церковников, подьячих и солдатских детей — 8 лет и из рекрутов — 12 лет. Таким образом, достижение офицерского чина для военнослужащих из сдаточных на практике было возможно или во время войны или на окраинах (на Кавказе, в Оренбургских батальонах и т. д.), т. е. в условиях больших потерь среди командного состава или в частях, не привлекавших дворян в силу отдаленности и тяжелых условий службы. С 1829 г. унтер-офицеры из недворян стали получать за отказ от выслуженного ими по закону офицерского чина 2/3 оклада прапорщика и пенсию при отставке в размере жалованья (при условии службы унтер-офицером 5 лет сверх 12-летнего срока). Многие стали охотно пользоваться этим правом. Но при этом офицеры из сдаточных встречались в русской армии еще долго. Те из них, кто, достигнув на военной службе офицерских чинов, уходил в отставку «за ранами», мог претендовать на различные административные должности в гражданской службе. Так, например, гоголевский городничий, судя по тексту пьесы и типичным обстоятельствам получения этой должности в те времена, выслужился из недворян и был, скорее всего, героем войны 1812 г. или любой другой из многочисленных войн, которые вела тогда Россия.

==746 Д. И. Раскин Производство в следующие (после первого) обер- и штаб-офицерские чины шло также «по линии», т. е. по старшинству и на вакансии, причем для штаб-офицерских чинов «линии» рассчитывались в целом по родам войск (по пехоте, по драгунским полкам, по кирасирским полкам и т. д.). Сроки производства не оговаривались. Производство в генеральские чины осуществлялось только по «высочайшему усмотрению». Однодворцы могли определяться на военную службу с целью отыскания дворянского достоинства. В этом случае они имели право на офицерский чин после 6 лет службы.

Кантонистов (т. е. солдатских детей; эта категория существовала с 1805 по 1856 г.) зачисляли в военносиротские отделения, позже — в батальоны кантонистов, где их обучали грамоте и основам военной службы. С 1828 г. в кантонисты попадали и малолетние еврейские рекруты, поскольку для евреев введенный в этом году порядок отбывания рекрутской повинности предусматривал возможность призыва начиная с 12-летнего (а на практике и более раннего) возраста. Большинство из них подвергались насильственному крещению, влекущему за собой перемену имени и нередко фамилии. Зачисление в кантонисты шло с 12 лет, а срок действительной военной службы исчислялся им с 15 лет. После 15 лет обязательной службы (многие из кантонистов служили писарями, выходили в унтерофицеры и т. д.) они могли выходить в гражданскую службу или претендовать на производство в офицерский чин. Из кантонистов происходило большинство лиц податных сословий, сделавших в первые две трети XIX века карьеру на военной или на гражданской службе. Рекрут из податных сословий служил 25 лет (из однодворцев — 15 лет). С 1818 г. в гвардии этот срок сократили до 22, а с 1829 г. — до 20 лет; в армии с 1831 г. он был сокращен до 22 лет, а с 1834 г. — до 20 лет, причем последние 5 лет служба должна была проходить в резервных частях. После этого следовало увольнение в бессрочный отпуск, а через 5 лет — в отставку. Лица дворянского происхождения могли уходить в отставку в любое время (кроме периода военных действий) по собственному желанию.

Исторические реалии...

==747 Основным путем получения офицерского чина для дворян было по-прежнему поступление юнкером в полк или окончание кадетского корпуса. В 30—40-х гг. XIX века число кадетских корпусов значительно возросло, так что большая часть офицеров стала выходить из этих корпусов. Это позволило значительно поднять образовательный уровень и профессиональную подготовку командного состава. Более того, в связи с гонениями на университеты и весьма благоприятное отношение к военно-учебным заведениям при Николае I многие педагогические силы нашли себе применение именно в кадетских корпусах, а возможности улучшения качества преподавания и расширения его содержания были в этих корпусах даже выше, чем в гражданских средних и высших учебных заведениях. В 1837 г. срок для производства в унтер-офицеры для вольноопределяющихся из недворян был снижен с 4 до 3 лет. Одновременно срок производства в первый оберофицерский чин для дворян был установлен в 2 года службы в унтер-офицерском звании (вместо 3), а для недворян — 4 года. В 1838 г. были уточнены права поступления на военную службу вольноопределяющимися различных сословных категорий. Этими правами обладали, кроме потомственных дворян, личные дворяне, обер-офицерские дети, т. е. дети гражданских чиновников 14—9-го класса или дети лиц, получивших обер-офицерский чин при отставке из военной службы, дети купцов 1-й и 2-й гильдий, иностранцы свободного происхождения, дети священнослужителей (православных), окончившие духовную семинарию, дети пасторов, а также однодворцы, ищущие дворянства и некоторые другие категории. С 1863 г. все выпускники университетов и гимназий независимо от их сословной принадлежности получили право поступления на военную службу вольноопределяющимися сразу в унтер-офицерском звании. При этом производство в обер-офицерский чин устанавливалось для действительных студентов через 3 месяца, а для выпускников гимназий — через 6 месяцев. Лица, не имевшие законченного среднего образования, но обладавшие по рождению правом поступления на военную службу вольноопределяющимися, могли, без различия происхождения, сдать

==748 Д. И. Раскин общеобразовательный экзамен и претендовать на производство в офицеры через год службы. В 1865 г. открылись юнкерские училища, в которые принимались все, кто имел права вольноопределяющегося. Поступившие считались юнкерами, а окончившие получали звание портупейюнкеров. Срок производства последних в обер-офицеры зависел от разряда, по которому они окончили училище (1-й или 2-й). В 1866 г. были учреждены специальные военные училища, в которые могли поступать все лица, не принадлежащие к податным сословиям и имеющие законченное среднее образование. Выпускники военных училищ получали при окончании офицерский чин. В 1867 г. право поступления на военную службу вольноопределяющимися получили также лица податных сословий. Вольноопределяющимся, не имевшим прав по образованию, разрешалось держать экзамен на офицерское звание в юнкерских училищах: дворянам через 2 года службы, лицам податных сословий — через 6 лет. В 1874 г. в России была осуществлена военная реформа, вводившая всесословную воинскую повинность. Подлежащие этой повинности молодые люди проходили жеребьевку: те, на кого выпадал жребий, призывались на действительную службу, а остальные зачислялись в ополчение. Освобождались от службы священнослужители христианских религий, единственные сыновья, а также условно (т. е. в случае недобора их могли призвать) единственные трудоспособные дети в семье и сыновья, непосредственно следующие за находящимся на военной службе или погибшим на ней. В мирное время освобождались от военной службы педагоги, врачи, ветеринары, пансионеры Академии художеств, а также штурманы, шкиперы, механики и др. судовые специалисты (они зачислялись в запас флота). Отсрочка от призыва предоставлялась для завершения образования: для окончания гимназий до 22 лет, высших учебных заведений — до 27 лет, духовных академий — до 28, а также по имущественному и хозяйственному положению: для лично управляющих своими предприятиями и заведениями на 2 года. Призыву подлежали лица, достигшие 20 лет (позже — 21 года). Срок действительной службы был

Исторические реалии...

==749

установлен в 6 лет (фактически он ограничивался 5 годами), а на флоте и в отдельных местностях 7 лет; отслужившие действительную службу числились в запасе соответственно 9 лет или 3 года. С 1886 г. все лица с высшим и средним образованием служили 2 года (если они не поступали вольноопределяющимися). Записанные после жеребьевки в ополчение числились там до 40 лет. С 1888 г. срок действительной службы сократился до 5 лет (с 13 годами в запасе). Вольноопределяющиеся были разделены на 3 разряда: 1-й (лица с высшим образованием) отбывал воинскую повинность 3 месяца, 2-й (со средним) — 1 год, 3-й (с незаконченным средним и с образованием в прогимназиях и уездных училищах) — 2 года. В 1886 г. вольноопределяющиеся были разделены на 2 разряда: 1-му (лица с законченным средним и высшим образованием) срок службы устанавливался 1 год, 2-му (лица с незаконченным средним образованием, а также выдержавшие экзамен по особой программе) — 2 года. Вольноопределяющиеся могли жить на собственном содержании и вне казармы, а в гвардии и кавалерии обязаны были содержать себя сами. Они были освобождены от хозяйственных работ, выбирать себе место службы и, конечно, пользовались вежливым обращением со стороны унтер-офицеров и офицеров. Поступать в вольноопределяющиеся разрешалось с 17 лет. По окончании службы вольноопределяющиеся могли сдавать экзамен на прапорщика запаса. Основным источником пополнения офицерского корпуса в пореформенное время окончательно стали юнкерские и военные училища. В военные училища принимались выпускники военных гимназий (в 1882 г. вновь преобразованных в кадетские корпуса) или — по экзамену — выпускники общеобразовательных средних учебных заведений. В кадетские корпуса принимались дети генералов, штаб- и обер-офицеров, военных врачей и священников, прослуживших в военном ведомстве не менее 10 лет, а своекоштными — дети дворян и чиновников различных ведомств. В военных училищах действовал тот же порядок, но в артиллерийские и инженерные училища принимались (при наличии среднего

==750 Д. И. Раскин образования) лица всех сословий. Из военных училищ выпускали в чине подпоручика (корнета). В юнкерские училища принимали лиц всех сословий, имевших права вольноопределяющихся 1-го разряда, лиц, имевших свидетельство об окончании не менее 6 классов, а также лиц со средним образованием, поступивших на действительную службу по жребию. Вольноопределяющиеся 2-го разряда могли также поступать в юнкерские училища, но по специальному экзамену. До поступления в юнкерское училище требовалось отбыть 1 год действительной службы в полку, причем учащиеся юнкерских училищ считались откомандированными из полков. Выпускники юнкерских училищ делились по успехам на 2 разряда. Кончившие по 1-му разряду направлялись в полки, где вскоре получали офицерский чин вне зависимости от вакансий, а по 2-му — при наличии вакансий, что нередко надолго отдаляло получение ими первого офицерского чина.

В дальнейшем юнкерские училища перевели с двухгодичного на трехгодичный курс, отменили предварительную службу юнкеров (вольноопределяющихся) в полках и изменили количество разрядов и условия их чинопроизводства. Служба в обер-офицерских чинах продолжалась обычно долго. Ускорению карьеры в мирное время способствовало лишь окончание Академии Генерального штаба, а также служба в гвардии, выходцы из которой, попав в армейские части, опережали остальных офицеров. С 1885 г. был официально узаконен срок выслуги для производства в чин поручика — 4 года (фактически этот срок чаще всего соблюдался и ранее), но для выпускников некоторых военно-учебных заведений он сокращался до 1— 3 лет. Дальнейшее производство в чины шло «по линии». Для производства из капитанов в подполковники с 1884 г. в качестве условия устанавливался возраст не более 50 лет, стаж командования ротой не менее 2 лет, служба в офицерских чинах не менее 12 лет, а в капитанском чине при производстве по старшинству не менее 6 лет, «по выбору начальства» от 4 до 6 лет, а за особые заслуги не менее 3 лет; для окончивших Академию Генерального штаба тре-

Исторические реалии...

==751 бовалось прослужить в капитанском чине не менее 4 лет. Производство в полковники осуществлялось на вакансии по старшинству либо вне правил. В первом случае требовалось прослужить в предыдущем чине не менее 4 лет, во втором — не менее 3 лет. Условием производства в полковники был также возраст не более 55 лет. В генералмайоры полковников производили не ранее, чем через 10 лет (кроме особых случаев). С 1900 г. в чины поручика, штабс-капитана и капитана стали производить после 4 лет выслуги в предыдущем чине. Гражданская служба В XVIII веке возможностью поступления на гражданскую службу пользовались практически все скольконибудь грамотные люди свободного состояния, в том числе дети церковнослужителей, купцов, мещан, солдат и т. д. В низших канцелярских должностях они проходили низшие, предшествующие классным чины (аналогичные унтер-офицерским в военной службе): копииста, подканцеляриста, канцеляриста, губернского регистратора. По закону гражданскую службу следовало начинать с этих чинов, так же как военную — с рядового. В 1790 г. было установлено, что канцелярские служители должны производиться в первый классный чин в зависимости от происхождения: дети потомственных дворян через 3 года службы, дети личных дворян, купцов 1-й и 2-й гильдии и дети священнослужителей — через 4 года, дети церковнослужителей и купцов 3-й гильдии — через 12 лет, а солдатские дети — через 20 лет. Практиковалась, хотя и реже, чем в военной службе, запись дворян в гражданскую службу в детском возрасте. Нехватка грамотных людей вынудила в 1808 г. распространить право зачисления на канцелярские должности на выходцев из податных сословий (кроме помещичьих крестьян). В 1811 г. их разрешили принимать в канцелярии министерств и Сената, а в 1812 гг. и на службу по учебной части. Лишь с 1827 г. начались ограничения для лиц низших сословий. Отныне правом поступления на государственную службу пользовались дети потомственных и лич-

==752 Д. И. Раскин ных дворян, потомственных почетных граждан (с 1832 г.), купцов 1-й гильдии, священнослужителей православного и армяно-григорианского исповеданий и пасторов лютеранского и реформатского исповеданий, дети канцелярских служителей, лекарских учеников, фельдшеров, а также дети ученых и художников, не имевших классных чинов (по разъяснению 1862 г., в эту категорию, кроме лиц, имевших дипломы и ученые степени, входили те, кто приобрел известность, что должно было быть засвидетельствовано академиями, университетами и др. учеными обществами). Получили право на службу также дети служителей и мастеровых придворного ведомства и нижних воинских чинов, зачисленных в это ведомство. Наряду с происхождением право на государственную службу давало образование. Независимо от происхождения этим правом пользовались лица, получившие ученые степени в российских университетах, имеющие степени и звания доктора медицины, лекаря, магистра фармации, магистра ветеринарных наук, провизора, ветеринара, лица, окончившие университеты и Главный педагогический институт со званием действительного студента или младшего учителя гимназии (либо получившие последнее по особым испытаниям), а также выпускники гимназий. С 1862 г. это право распространили также на сыновей уездных и приходских учителей. Разрешалось также принимать на государственную службу детей мастеровых, подмастерьев, низших служителей, почтальонов и др. низших служащих придворного и почтового ведомств, но только по этим ведомствам. Священнослужителям, добровольно сложившим сан, запрещалось поступать на гражданскую службу — ранее 10 лет священникам и ранее 6 лет дьяконам; если их лишали сана, срок удваивался. Купцы 1-й гильдии христианских исповеданий могли просить о зачислении своих детей в службу при условии, что они состояли в 1-й гильдии более 12 лет. Это право утрачивалось в случае банкротства. Запрещалось. принимать на государственную службу иностранцев (кроме ученой и учебной части), купцов 2-й и 3-й гильдий, личных почетных граждан и их детей, лиц

Исторические реалии...

==753 податных сословий, вольноотпущенных и их детей, отставленных из военной службы нижними чинами недворян и их детей, сыновей неслуживших обер-офицерских детей, имевших звание потомственных почетных граждан по деду, церковнослужителей и их детей и евреев (кроме получивших право по выслуге в военной службе и имеющих ученые степени и медицинские звания).

Все эти запрещения (кроме последнего) теряли силу при наличии образовательного ценза. В этом случае лица податных сословий могли поступать на государственную службу и исключались из подушного оклада. Запрещалось принимать на службу по гражданскому ведомству лиц, не достигших 14 лет, причем начало действительной службы, дававшей право на выслугу, считалось лишь со дня достижения полных 16 лет. В 1811 г. низшие канцелярские чины (от копииста до губернского регистратора) были отменены, вместо них вводилось единое звание канцелярских служителей. С 1827 г. они были разделены на 3 разряда в зависимости от происхождения. К 1-му разряду относились потомственные дворяне, ко 2-му — дети личных дворян, потомственных почетных граждан (с 1832 г.), офицеров и чиновников, приобретших службой почетное гражданство, дети купцов 1-й гильдии, дети священнослужителей, к 3му — дети приказных служителей, неклассных служителей и мастеровых придворного ведомства, ученых и художников, не имеющих чинов, а также лица, происходившие из кантонистов и перешедшие в гражданское ведомство из писарей военного ведомства. Для лиц, принятых на службу по правам происхождения, срок службы в канцелярских служителях до получения первого классного чина устанавливался в зависимости от разряда: для 1-го разряда 2 года, для 2-го — 4, для 3-го — 6 лет. По 1-му разряду зачислялись на службу независимо от происхождения также выпускники гимназий (если они не имели права на классный чин), уездных и городских училищ. С 1828 г. выпускники гимназий, обучавшиеся кроме других предметов греческому языку, получали право зачисления на службу с чином 14-го класса.

==754 Д. И. Раскин С 1856 г. для лиц, имеющих среднее образование, срок службы в канцелярских служителях составлял для 1-го разряда 1 год, для 2-го — 2 года, для 3-го — 4 года. Окончание гимназии с золотой медалью давало право на получение чина 14-го класса. Все выпускники гимназий имели право преимущественного поступления на службу. Ученые степени и дипломы различных высших и средних специальных учебных заведений давали право зачисления на службу сразу с определенным классным чином. Такое «вознаграждение» за годы, которые выпускники этих заведений (в случае их поступления прямо на службу) могли бы принести им соответствующие чины, призвано было способствовать повышению образовательного уровня чиновничества. Ученая степень доктора давала право на получение чина 8-го класса, магистра — 9-го класса, кандидата (впоследствии университетский диплом 1-й степени) — 10-го класса. Звание действительного студента (впоследствии диплом 2-й степени) давало право на чин 12-го класса. Различные учебные заведения давали право на чины в зависимости от статуса этих заведений. Так, например, окончание Царскосельского (Александровского) лицея давало, в зависимости от успехов в науках, право на чины от 12го до 9-го класса (с 1841 г. — от 14-го до 9-го класса), Ришельевского лицея — на чин 12-го класса. Нежинского лицея — с 1825 г. — от 14-го до 12-го класса (с 1840 г. — 12го

класса). Демидовского лицея — 14-го класса. Училища правоведения — от 14-го до 9-го класса. Главного педагогического института со званием старшего учителя — 9-го класса, духовных академий (при разрешении духовного начальства на поступление в гражданскую службу) — 10-го — 9-го класса, духовных семинарий (также при наличии соответствующего разрешения) — 14-го класса (для выпускников по 1-му разряду; окончившие по 2-му и 3-му разрядам зачислялись на службу канцелярскими служителями). Воспитанники Пажеского и кадетских корпусов, в случае их поступления на гражданскую службу, получали чины от 14го до 12-го класса, а получившие по экзамену право на зачисление в гвардию и в камер-пажи — 10-го класса, юнкера и подпрапорщики из Школы гвардейских подпрапорщиков

Исторические реалии...

==755 и кавалерийских юнкеров, выходившие по состоянию здоровья в штатскую службу, — 12-го — 10-го класса. Выпускники Академии художеств, окончившие ее с золотой медалью или со званием классного художника, получали право на 14-й класс, получившие серебряную медаль — также на 14-й класс, но лишь при поступлении на службу архитекторскими помощниками и учителями. Неклассные художники поступали на службу с правами канцелярских служителей 3-го разряда. Право на 14-й класс давало и Московское архитектурное училище. Первоначально не давало права на государственную службу окончание Петербургского и Харьковского технологических институтов, но затем окончившие их с отличием стали получать право на чин 10-го класса, а без отличия — 12-го. Такие же права имели выпускники Московского технического училища. Института инженеров путей сообщения. Института гражданских инженеров, Горного института. Лесного института. Петербургского и Рижского технологических институтов. Томского технологического института. Московский сельскохозяйственный институт стал давать право на чины (12-го — 10-го класса) лишь с 1894 г. Электротехнический институт давал право на 14-й — 12-й класс. Окончившие Консерваторию имели право на 14-й класс, но в случае поступления на преподавательскую службу в Консерваторию или в музыкальные училища класс увеличивался до 12-го. Выпускники Московского училища живописи, ваяния и зодчества получали право на 14-й — 12-й класс. После получения первого классного чина производство в следующие чины зависело от срока службы, хотя и здесь сословная принадлежность и образовательный ценз играли определенную роль. Производство в чины осуществлялось в определенные законом сроки. Оно могло быть за выслугу лет и за особые отличия и заслуги. Из срока выслуги исключалось время нахождения в отставке и в длительных (более 4 месяцев) отпусках, а также время нахождения под судом (но в случае оправдания оно входило в. срок выслуги). Производство в чины в обычные

==756

Д. И. Раскин

сроки (по выслуге) проходило через Сенат, а за особые отличия — по усмотрению императора. Для окончивших высшие учебные заведения срок выслуги устанавливался: из 14-го в 12-й и из 12-го в 10-й класс — 3 года (за особые отличия 2), из 10-го в 9-й — 4 года (за особые отличия 2), из 9-го в 8-й класс для дворян 4 года, а для недворян 6 лет (за особые отличия соответственно 2 и 4 года), из 8-го в 7й — 3 года (за особые отличия 2), из 7-го в 6-й — 3 года (за особые отличия 2), из 6-го в 5-й — 4 (за особые отличия 3) года. Производство в чины выше 5-го класса не было связано с выслугой и осуществлялось по усмотрению императора. Для окончивших средние учебные заведения сроки выслуги равнялись: из 14-го в 12-й, из 12-го в 10-й и из 10-го в 9-й — по 4 года (за особые отличия 3), из 9-го в 8й для дворян 4 года, а для недворян 10 лет (за особые отличия соответственно 3 и 6), из 8-го в 7-й и из 7-го в 6-й по 4 (за особые отличия 3) и из 6го в 5-й — 6 лет (за особые отличия 4 года). Для не имевших свидетельства об окончании среднего учебного заведения и для окончивших низшие учебные заведения сроки выслуги составляли: из 14-го в 12-й, из 12-го в 10-й и из 10-го в 9-й класс — по 4 года (за особые отличия 3), из 9-го в 8-й для дворян 5 лет, а для недворян 10 (за особые отличия соответственно 3 и 8), из 8-го в 7-й и из 7-го в 6-й — по 6 лет (за особые отличия 4) и из 6-го в 5-й — 8 (за особые отличия 6) лет. Таким образом срок, нормального продвижения по службе от коллежского регистратора до статского советника составлял для дворян с высшим образованием 24 года, со средним — 30 лет и с низшим 37 лет, а для недворян соответственно 26, 36 и 42 года. В случае производства за особые отличия этот срок мог быть сокращен для дворян соответственно до 15, 22 и 26 лет, для недворян — до 17, 25 и 31 года. С 1856 г. были установлены единые для всех, независимо от образовательного ценза и сословной принадлежности, сроки выслуги: с 14-го класса по 8-й по 3 года, а с 8-го по 5-й — по 4 года; за особые отличия срок выслуги сокращался на 1 год.

==757

Исторические реалии... По указу 1809 г. для производства в чины 8-го и 5-го классов требовалось либо представить свидетельство об окончании одного из российских университетов, либо сдать специальные экзамены по русскому языку, одному из иностранных языков, арифметике, геометрии и физике. Однако последующие узаконения ограничили действие указа (сначала для служащих на Кавказе, затем для некоторых ведомств и должностей) и постепенно свели его на нет. В 1844 г. этот указ был отменен. С 1871 г. для производства в первый классный чин лица, не имевшие аттестата (как минимум реального училища) должны были подвергнуться экзамену в объеме курса уездного училища. В придворные чины и в звания камер-юнкера и камергера производство осуществлялось особым порядком. До 1809 г. чин камер-юнкера соответствовал 5-му классу Табели о рангах, а камергера — 4му. А сложившаяся при Екатерине II практика присвоения этих придворных чинов позволяла молодым людям, приближенным ко двору, уже в молодости получать чин, позволявший им потом занимать достаточно высокие должности в гражданской службе или достигать высоких чинов и орденов, не неся никакой действительной службы. В 1809 г. эти чины были преобразованы в почетные звания, не дававшие чина и не составлявшие действительной службы. Для их получения и сохранения тем, кто их уже имел, требовалось состоять в какой-нибудь должности на казенной службе либо на службе по выборам. До 1836 г. для получения звания камер-юнкера требовалось иметь чин не ниже статского советника, а камергера — не ниже действительного статского советника; с 1836 г. соответственно не ниже титулярного советника и статского советника, а с 1850 г. — коллежского асессора и тайного советника. Для лиц, занимавших должности по выборам, например, предводителя дворянства, практиковалось временное присвоение придворных званий, обозначавшееся формулой «в должности камер-юнкера» или «в должности камергера». Главным преимуществом этих званий (не считая особых мундиров) был свободный доступ ко двору. Отсутствие этих званий либо звания статс-секретаря, либо — для во-

==758 Д. И. Раскин енных — званий флигель-адъютанта, генерала свиты или генерал-адъютанта в силу существовавшего придворного этикета затрудняло доступ ко двору, т. е. в ряде должностей служило препятствием к их отправлению. Отсюда — стремление получить придворные звания или хотя бы временные звания с формулировкой «в должности». Для артистов императорских театров существовали особые правила. Не считаясь в государственной службе в смысле права на чинопроизводство, они имели ряд других служебных прав, прежде всего право на пенсию. А их право на поступление в гражданскую службу предусматривало возможность для актеров на первых амплуа во всех родах драматического искусства, управляющих труппами, режиссеров, капельмейстеров, балетмейстеров, дирижеров, декораторов, музыкантов-солистов и танцовщиков-солистов, а также главных костюмеров и машинистов быть принятыми в гражданскую службу на правах канцелярских служителей 3-го разряда, предварительно прослужив 10 (или 15, если

полагалось отработать за обучение в Театральном училище) лет в звании артистов. На практике это право почти не реализовывалось. В медицинской службе также существовал свой порядок. В XVIII веке гражданские чины по Табели о рангах первоначально соответствовали должностям, но затем это соответствие нарушилось. С целью упорядочить чинопроизводство и назначение на должности в течение 1830— 1850-х гг. было составлено расписание должностей гражданской службы по классам, впоследствии уточнявшееся. Каждой должности соответствовал определенный класс, что фиксировалось в штатных расписаниях ведомств и учреждений. Должность министра была, например, отнесена ко 2-му классу, товарища министра — к 3-му, директора департамента и гражданского губернатора — к 4му, помощника директора департамента, вице-губернатора, председателя казенной палаты (а также палаты государственных имуществ, дореформенных судебных палат) — к 5-му, начальника отделения в департаменте, члена губернского правления или одной из губернских палат — к 6-му, должность столоначальника в департа-

==759

Историч.еские реалии... менте — к 7-му и т. д. Определение на должность, таким образом, зависело от класса должности и имеющегося у кандидата на эту должность чина. Разрешалось иметь чины на один класс выше или на два класса ниже занимаемой должности в центральных учреждениях, а в губернских — более, чем на два класса ниже. На низшие должности (12—14-го класса) разрешалось определять лиц, не имеющих классного чина. Лица, служившие по учебному ведомству, могли не только занимать должности по классу выше имеющихся у них чинов, но и получать следующие чины, оставаясь в должности более низкого класса. Такая привилегия мотивировалась тем, что учебная иерархия имела гораздо меньше ступеней, чем обычная гражданская служба. Должности исправников, полицеймейстеров, должности по удельному управлению и по ряду др. ведомств разрешалось исполнять, не имея соответствующих чинов. В пореформенное время ведомства стремятся получить право назначения независимо от чинов на все более широкий круг должностей. Так, например, с 1869 г. Министерство финансов добилось такого права для таможенных должностей до 8-го класса включительно; в 1894 г. такое право предоставили Министерству земледелия и государственных имуществ для должностей 6-го и 5-го класса, требующих специальных познаний. Независимо от чинов и даже при отсутствии классного чина могли назначаться на должность земские начальники. Лицами, не имевшими права на государственную службу, могли замещаться должности до 8-го класса в почтово-телеграфных учреждениях, не выше 10-го класса — в казенных палатах, в Государственном банке, в Крестьянском поземельном банке, в Румянцевском музее, до 6-го класса включительно — по Государственному коннозаводству, по губернским управлениям земледелия и государственных имуществ (при наличии специального образования), до 7го класса — по Государственному контролю, а также в ряде других учреждений и ведомств.

Однако, несмотря на то, что уже к середине XIX века в правительственных кругах многие ощущали архаичность Табели о рангах и неудобства ее применения, так.

==760

Д. И. Раскин

что периодически возникали проекты отмены классных чинов или по крайней мере части чинов (вплоть до 5-го класса), эта система просуществовала до 1917 г. Женщины на государственную службу не допускались. На канцелярские должности в большинстве ведомств их не разрешалось брать даже по вольному найму. Для счетных работ женщин принимали в учреждения имп. Марии, а на ряд низших должностей по найму — на почте, телеграфе, в учреждения Министерства путей сообщения и Государственного контроля. Женщины зачислялись на службу (без чинов, но с правом на пенсию) на акушерские, фельдшерские и аптекарские должности и на учебновоспитательные должности в женские учебновоспитательные учреждения. Лица, уволенные из военной службы, имели право поступать в гражданскую с сохранением военного чина или с переводом в соответствующий гражданский чин. В последнем случае им присваивался гражданский чин на один класс выше, если они прослужили более 3 лет в последнем военном чине 12— 9-го класса и более 4—8-го и выше класса. Но сохранение военного чина было для многих более привлекательно, хотя бы потому, что майор всегда звучало солиднее, чем коллежский асессор, а штабс-капитан — чем коллежский секретарь. Круг гражданских должностей, в которых можно было служить с сохранением военного чина, был законодательно ограничен. Так, например, с 1872 г. наряду с должностями первых четырех классов военным разрешалось занимать должности губернаторов, градоначальников, полицеймейстеров в столицах, Варшаве и центрах генерал-губернаторств, а также в Нижнем Новгороде, Царском Селе, Петергофе, Гатчине, Севастополе и Николаеве (в последних трех городах — морским чинам), участковых приставов, частных приставов, квартальных надзирателей и их помощников в столицах и Варшаве, чиновников по особым поручениям при генерал-губернаторах, преподавателей в высших учебных заведениях (по совместительству) Существовали должности, специально предназначенные для «отставленных за ранами» офицеров. Это были

Исторические реалии...

==761 должности смотрителей, помощников смотрителей и комиссаров при военных госпиталях, экзекуторов и их помощников при Комиссариатском департаменте (до 1862 г.), казначеев при комиссиях и комиссионерствах (по ведомству того же департамента), городничих, полицеймейстеров, исправников (по назначению от правительства), почтмейстерских помощников и т. д. Запрещалось определять на службу членами присутственных мест (например, губернского правления или палаты уголовного суда) родственников председателя и др. членов, хотя на практике это запрещение и не всегда соблюдалось. В XVIII веке преимущественно дворянской службой считалась военная, а низшие и отчасти средние должности гражданской службы третировались как удел «подьячих», разночинцев. Родовые дворяне попадали в гражданскую службу чаще после отставки из военной, сразу же на достаточно уважаемые должности (в Сенат, в коллегии, в наместнические или губернские учреждения). В XIX веке произошел ряд важных изменений. Упорядочилось прохождение военной службы. В гражданской службе появилось много новых должностей в столицах, которые стали занимать выходцы из столбового дворянства. Развитие системы учебных заведений способствовало увеличению процента родовых дворян в гражданской службе и их успешной конкуренции с образованными выходцами из других сословий. Постепенно менялось и отношение к гражданской службе в обществе. Параллельно этому шел процесс ограничения допуска на гражданскую службу лиц непривилегированных сословий, но образование, как было показано, позволяло последним преодолевать сословные ограничения и делать служебную карьеру, порой довольно успешно. Поскольку молодые и образованные дворяне стремились делать карьеру в столицах, в 1837 г. им было предписано начинать гражданскую службу в губернских учреждениях и служить там не менее 3 лет. Это правило не распространялось на Министерство иностранных дел, а также на должности врачебные, учебные, художественные и на лиц, имеющих ученые степени. В 1840 г. раз-

==762

Д. И. Раскин

решили начинать службу в канцеляриях Сената и Синода, а с 1859 г. — в министерствах и главных управлениях. Впоследствии начало и дальнейшее прохождение гражданской службы не регламентировалось, а зависело от наличия вакансий, образования и, конечно, связей. Ордена, знаки отличия и медали за служебную и внеслужебную деятельность В XIX веке в России существовала развитая система государственных наград за военную и гражданскую службу, а также за заслуги в неслужебной деятельности. Эта система была связана с системой чинопроизводства и с системой повышения сословного статуса в зависимости от чина и наличия орденов. Ордена имели степени (кроме самых высших, состоящих из одной степени) и в зависимости от степени носились в виде соответствующих крестов в петлицах и на шее и (высшие степени) в виде звезд на левой или на правой стороне груди, а также ленты специально присвоенных данному ордену цветов.. В зависимости от степени они образовывали единую систему старшинства от низших к высшим: св. Анны 4-й степени св. Станислава 3-й степени св. Анны 3-й степени св. Станислава 2-й степени св. Анны 2-й степени св. Владимира 4-й степени св. Владимира 3-й степени св. Станислава 1-й степени св. Анны 1-й степени св. Владимира 2-й степени Белого Орла Александра Невского св. Владимира 1-й степени Андрея Первозванного Вне этой системы находился орден св. Георгия как специально учрежденный для награды за личные военные

Исторические реалии...

==763

подвиги, но по старшинству он был сопоставим с орденом св. Владимира. Вне общей иерархии орденов находился также женский орден св. Екатерины, состоявший из двух степеней и предназначенный для награждения знатных дам. Он был сопоставим с тремя высшими орденами. Имеющие только одну степень высшие ордена, первые и вторые степени орденов св. Георгия и св. Владимира и первые степени орденов св. Анны и св. Станислава носились в виде звезды, третьи степени орденов св. Георгия и св. Владимира и вторые степени орденов св. Анны и св. Станислава носились в виде крестов на шее, а четвертые степени орденов св. Георгия и св. Владимира и третьи св. Анны и св. Станислава — в петлице. Орден св. Анны 4-й степени носился на рукояти холодного оружия (в быту назывался «клюквой») и присваивался только военным за боевые отличия «под выстрелами». Остальные степени включенных в систему старшинства орденов присваивались как гражданским чиновникам, так и офицерам, а также неслужащим лицам неподатных сословий. С 1857 г. ордена, пожалованные за военные заслуги, снабжались изображением скрещенных мечей, а ордена св. Владимира 4-й степени и св. Анны 3-й степени и бантами (с 1857 до 1870 г.). С 1845 г. лица нехристианских исповеданий получали ордена, где изображения святых заменялись изображением государственного герба. Первоначально любое награждение орденом давало право на потомственное дворянство. Затем с 1845 г. низшие степени ордена св. Станислава перестали присуждаться, а низшие степени ордена св. Анны стало давать лишь потомственное почетное гражданство. С 1855 г. возобновилось награждение и низшими степенями ордена св. Станислава, но на условии присвоения (для недворян) потомственного почетного гражданства. Начиная с ордена св. Владимира 4-й степени, все остальные ордена более высоких степеней продолжали давать потомственное дворянство. С 1900 г. перестал давать дворянство и орден св. Влади-

==764

Д. И. Раскин

мира 4-й степени, после чего дворянство стали приносить ордена начиная со св. Владимира 3-й степени, а также орден св. Георгия всех степеней. Каждый из орденов и каждая степень этих орденов связывалась с определенным родом служебных или неслужебных заслуг и с определенным классом занимаемой должности, чином и выслугой лет.

Лица податных сословий орденами не награждались. Награждение орденами для лиц, состоящих в военной или гражданской службе, было обусловлено классом их должности. Так, к концу XIX века для награждения орденом св. Анны 3-й степени нужно было занимать должность не ниже 10-го класса, св. Станислава 2-й степени — не ниже 8-го класса, св. Владимира 4-й степени — не ниже 7-го класса (и иметь чин не ниже надворного советники), св. Владимира 3-й степени и св. Станислава 1-й степени — не ниже 5-го класса (и иметь чин не ниже действительного статского советника). Белого Орла — не ниже 4-го класса (при чине не ниже тайного советника), Александра Невского — не ниже 3-го класса (при чине не ниже тайного советника). Разрешалось награждать одним орденом (степенью ордена) выше класса занимаемой должности, но не выше ордена св. Владимира 4-й степени и при условии нахождения в должности не менее 10 лет и не ранее 5 лет после получения предшествующей награды. Орден св. Станислава 3-й степени могли получать чиновники, занимающие любые должности, независимо от класса, если они имели классный чин. Было установлено, что общий срок между наградами не должен был быть менее 3 лет, причем представление к награждению орденом не должно было делаться ранее 3 лет со дня вступления в должность. При исчислении этого срока не учитывались награждения чинами за выслугу лет и орденами за заслуги, определенные в статутах. Ордена испрашивались в порядке их старшинства. Орден св. Станислава, польский по происхождению, был причислен к российским орденам в 1831 г. Он давался «в награду заслуг, споспешествующих общему благу Российской империи или нераздельного с нею Царства Польского». Право на награждение этим орденом предоставля-

Исторические реалии...

==765 лось всем тем, кто «преуспеянием в христианских добродетелях или отличной ревностью к службе на поприще военном, как на суше, так и на морях, или гражданском, или же и в частной жизни совершением какого либо подвига на пользу человечества или отечества или края, в котором живет, или целого Российского государства» обратил на себя «особенное внимание» монарха. Правом получения этого ордена обладали все военные и гражданские лица, имеющие классные чины, неслужащие дворяне, почетные граждане и купцы, а также духовные лица иностранных исповеданий и иностранцы, оказавшие «усердие и доброхотство» Российской империи. Православное духовенство этим орденом не награждалось, поскольку Станислав — католический святой. Награждение орденом св. Станислава осуществлялось по усмотрению монарха и по представлению глав министерств и ведомств. Орден св. Анны, учрежденный в Голштинии в 1736 г., был официально присоединен к российским орденам в 1797 г. (фактически использовался для награждения с 1742 г.). Первоначально состоял из трех степеней, а с 1815 г. официально присоединена четвертая. Он предназначался «в награду подвигов, совершенных на поприще государственной службы, и в воздаяние трудов, для пользы общественной подъемлемых». Правом на награждение орденом св. Анны 3-й степени обладали все те, кто приведет в желаемый порядок запущенную предшественником часть или успешно окончит в краткий срок накопившиеся

дела, или с особенным успехом проведет порученное ему уголовное следствие, от которого зависит участь многих лиц или возвращение в казну значительной суммы (не менее 30 тыс. руб.), или беспорочно и «с постоянным одобрением» прослужит в одной должности (не ниже 8-го класса) 12 лет, или кто из обер- и штаб-офицеров приведет вверенную ему часть в отличное состояние, что подтверждалось не менее, чем на трех смотрах, а также лица, представившие проект, реализация которого «без народного отягощения» умножила государственные доходы или послужила к улучшению какой-либо части народного хозяйства, лица, написавшие и издавшие

==766

Д. И. Раскин

сочинение в области наук или литературы, признанное классическим, или «кто обладая отличным талантом в одном из трех знатнейших художеств: в живописи, ваянии или зодчестве, приобретет громкую известность своими произведениями», или «кто образцовым устройством и усовершенствованием сельского хозяйства обратит на себя общее внимание губернии, засвидетельствованное предводителем дворянства и губернатором», или те, кто во время пожара и т. п. стихийных бедствий с риском для жизни спас не менее 10 человек или при общественном бедствии (голоде или эпидемии) сделал большие пожертвования хлебом или деньгами или благоразумными распоряжениями (не входившими в его служебные обязанности) отвратил или уменьшил опасность. Имели право на награждение 3-й степенью ордена св. Анны и те, кто советами или посредничеством неоднократно прекращал обременительные тяжбы, особенно между родственниками, так что заслужил «звание миротворца», единогласно признаваемое всеми в губернии, как частными лицами, так и начальством. Получали право на награждение и такие лица, которые обратили к господствующей церкви не менее 100 нехристиан или раскольников, а также протоиереи и священники, в течение 12 лет исправлявшие должности благочинных или членов консистории, духовного правления, епархиального попечительства о бедных духовного звания, правления семинарии или духовного училища, или лица духовного звания, усердно исправляющие должности по обучению в народных школах, дьяконы, прослужившие в войсках 35 лет, все те, кто собственным иждивением или «склонением к тому других» соорудит церковь в местах, где в том имеется особая надобность. На награждение имели право также лица, собственным иждивением учредившие больницу, богадельню или училище или содержащие какое-либо из этих заведений в течение не менее 7 лет, собственным иждивением учредившие пансион и постоянным в течение 20 лет попечением о нем заслужившие всеобщее доверие и одобрение правительства, домашние наставники за отличное (по удостоверению начальства) прохождение службы в классных чинах не менее 15 лет, посредники и

Исторические реалии...

==767 уполномоченные от казны, принимавшие ревностное участие в полюбовном размежевании, коннозаводчики, лошади которых в течение 3 лет оказывались лучшими в полках, удостоенные похвального листа от имени монарха и в течение последующих 3 лет вновь заслужившие такое же поощрение. К ордену св. Анны 3-й степени чиновники могли представляться и ранее 12-летнего срока в случае, если до этого они за какие-либо служебные заслуги (не совпадающие с теми, за которые их представляют к ордену) получали денежную или иную награду. Право на награждение орденом св. Анны 2-й степени имели (с 1845 г.) губернские и уездные предводители дворянства, ландраты в Остзейских губерниях, почетные попечители гимназий и училищ, награжденные орденом св. Владимира 4-й степени в случае приобретения ими вновь права на награждение, а также губернские и уездные предводители дворянства, прослужившие после 3-х трехлетий еще два трехлетия, коннозаводчики, получившие орден св. Анны 3й степени и вновь заслужившие награду и некоторые другие категории лиц. Награждение орденом св. Анны 1-й степени, как и всеми высшими степенями других орденов, предоставлялось «высочайшему усмотрению». Орден св. Владимира, учрежденный в 1782 г., состоял из четырех степеней. Он был предназначен для награждения за особые заслуги, лично известные императору, как служащих, так и неслужащих лиц. Право на награждение орденом св. Владимира 4-й степени имели те, кто исполнил данное им поручение с опасностью для жизни, кто одними увещеваниями, не прибегая к силе, убедил неповинующихся властям покориться, губернские и уездные предводители дворянства, почетные попечители гимназий, депутаты дворянских собраний, секретари дворянства, почетные попечители училищ и уполномоченные от приходов, прослужившие по выборам 3 трехлетия и избранные на четвертое, окружные судьи и окружные исправники в Сибири, уездные исправники в Астраханской губ. и в недворянских уездах Вологодской и Архангельской губ., награжденные орде-

==768

Д. И. Раскин

ном св. Анны 3-й степени и прослужившие 10 лет, а также уездные начальники на Кавказе, их помощники и участковые приставы, а в Кубанской и Терской обл. и Черноморском округе — атаманы отделов. Получали право на орден св. Владимира 4-й степени чиновники и неслужащие лица, награжденные орденом св. Анны 3-й степени за приведение в порядок запущенных частей, успешное решение накопившихся дел, проекты, способствовавшие увеличению государственного дохода, открытия в области наук и искусств, сочинения, признанные классическими, спасение жизни более, чем 10 человек, отвращение народных бедствий (при голоде и эпидемиях), учреждение или содержание больниц, богаделен или училищ, вновь заслужившие такую же награду. Орден св. Владимира 4-й степени с надписью «35 лет» полагался чиновникам за 35-летнюю беспорочную службу по гражданскому ведомству», а с бантом и надписью «25 лет» офицерам, прослужившим 25 лет в классных чинах и бывшим по крайней мере в одной кампании и по крайней мере в одном сражении против неприятеля (хотя бы и в нижнем чине), и священнослужителям и врачам военного ведомства за такой же срок службы при условии их участия в походах и по крайней мере в одном сражении, а также военно-морским офицерам, «служившим против неприятеля» и сделавшим не менее 8 кампаний. Этот же орден с бантом и надписью «18 кампаний» предназначался для морских офицеров, сделавших 18 кампаний (плаваний) и бывших в сражении с неприятелем, а с надписью «20 кампаний» — сделавшим 20 кампаний (плаваний), хотя бы и не бывших в сражении. При награждении орденом св. Владимира за выслугу лет поощрение «высочайшим благоволением» сокращало 35-летний срок на 1 год. До 1859 г. это правило распространялось на чиновников, получивших «высочайшее благоволение» не менее трех раз и служивших в должностях не ниже 8-го класса, а после 1859 г. — на получивших именное благоволение (исключая благоволение за удачные смотры и т. п.). Один год убавлялся из 35-летнего (или 25летнего для военных) стажа для служивших при обороне Севастополя.

Исторические реалии...

____________

==769 Домашним наставникам и учителям, получившим 35-летней службой право на награждение, число лет службы считалось со времени их утверждения в классных чинах, причем время вне их непосредственных педагогических занятий из выслуги лет исключалось. Для офицеров не исключалось из выслуги лет время нахождения в плену, а для чиновников — время нахождения за штатом (но не более 2 лет). Лишенные чинов, хотя бы потом они их и вновь выслуживали, к награждению не представлялись. О награждении орденом св. Владимира 4-й степени разрешалось просить самому по начальству (с приложением послужного списка и т. п. подтверждающих документов). Орден Белого Орла, польский по происхождению, был присоединен к российским императорским и царским орденам в 1831 г. Он состоял только из одной степени, предназначался для награждения высших сановников, присваивался по «высочайшему усмотрению» и не имел, как и другие высшие ордена, специально оговоренного в законе перечня заслуг, дающих право на этот орден. Орден Александра Невского, учрежденный в 1725 г., был одним из самых высших орденов Российской империи. Он также состоял из одной степени и присваивался лишь по «высочайшему усмотрению».

Высший российский орден — Андрея Первозванного был учрежден в 1698 г. Им награждались члены императорской фамилии и высшие сановники, обычно в конце их карьеры и после всех других награждений. Военный орден святого великомученика и Победоносца Георгия был учрежден в 1769 г. «единственно» для воинских чинов для награждения за боевые подвиги. Он состоял из четырех степеней. Награждение орденом св. Георгия производилось по решению орденской думы. Этот орден присваивался только за личные подвиги во время сражений. В статуте были перечислены многочисленные примеры таких подвигов, дающих основания для награждения 4-й и 3-й степенью ордена св. Георгия: «Кто, лично предводительствуя войском, одержит над неприятелем, в значительных силах состоящем, полную по25 -

==770 Д. И. Раскин беду, последствием которой будет совершенное его уничтожение или, по крайней мере, уничтожение большей части его артиллерии... Кто, лично предводительствуя войском, возьмет крепость, а также ретраншемент или какое-либо укрепленное место, упорно защищаемое неприятелем в превосходных или равных силах... Кто с боя возьмет неприятельскую вооруженную батарею или после упорного боя овладеет таким важным местом в неприятельской позиции, что с занятием оного сражение примет решительный оборот в нашу пользу, и удержит это место дотоле, пока не получит повеления оставить оное. Кто, защищая крепость или важный пункт, приведенный в оборонительное положение, выдержит упорную осаду против неприятеля превосходных сил и, отразив приступ на бреши, не сдаст оных... Кто быв со всех сторон окружен неприятелем, сквозь оного прорвется, не оставя в руках неприятеля никакого трофея... Начальник кавалерии, которая под личным его предводительством произведя атаку, без помощи артиллерии истребит неприятельское каре или колонну пехоты... Кто при переправе войск через реку, защищаемую неприятелем, первый овладеет противным берегом и на оном удержится... Кто возьмет с боя неприятельское орудие или наше орудие, неприятелем захваченное, и доставит оное в распоряжение своего начальства... Кто при взятии приступом упорно защищаемой крепости, ретраншемента или другого какого-либо укрепленного места первый взойдет на крепостной вал или в укрепленное место... Кто в бою своеручно отнимет неприятельское знамя или штандарт или своеручно же исторгнет наше знамя или штандарт, неприятелем захваченные... Кто в бою лично возьмет в плен главнокомандующего или корпусного командира неприятельского войска... Кто с половинным числом орудий искусным своим действием заставит молчать вдвое сильнейшую неприятельскую батарею... Кто

под сильным огнем неприятельским... исправит плотину, мост или иное сообщение... Кто сделает неприятельской позиции рекогносцировку, с большою опасностью сопряженную, и, открыв такие пути, по которым, совсем неожиданно, с значительною частию войск можно зайти во фланг и тыл позиции неприятеля...,

Исторические реалии...

==771 сам проведет сими путями войска наши, содействием коих сражение увенчается полным для нас успехом» и т. д. До 1855 г. орденом св. Георгия 4-й степени награждали офицеров за 25 лет полевой службы или за 18 кампаний в морской службе, но затем выслуга стала награждаться орденом св. Владимира 4-й степени с бантом. Статут предусматривал также награждение «за совет», т. е. орден мог присваиваться штабным работникам за особые заслуги, приведшие к выигрышу сражения или кампании. Высшими степенями ордена св. Георгия награждали командующих армиями и др. крупными соединениями за наиболее выдающиеся заслуги во время войн. За все время существования ордена его первой степенью было награждено 25 человек, а второй — 121 человек. Самостоятельным видом награды офицеров за боевую доблесть было награждение золотым оружием. С 1807 г. эта награда приравнивалась к ордену. В принципе золотым оружием могли награждать всех военнослужащих классных чинов, от прапорщика до генерала, но обер-офицеров представляли к ней лишь после того, как они были уже награждены орденами св. Анны 4-й степени или св. Георгия 4-й степени. Чаще эта награда давалась штаб-офицерам, уже имеющим боевые награды. Генералам могло жаловаться золотое оружие, украшенное бриллиантами. В 1827 г. был учрежден Знак отличия беспорочной службы, предназначенный для награждения чиновников и офицеров за выслугу лет. В просторечии этот знак отличия именовался из-за своего внешнего вида «пряжкой». Первоначально Знак отличия беспорочной службы давался за 15 лет службы и за каждое последующее пятилетие в службе, а с 1859 г. — за 40 лет службы в классных чинах и за каждое последующее десятилетие. В выслугу шла служба по выборам, пребывание в плену и даже время бытности под судом, если суд окончился оправданием. Могли претендовать на этот знак отличия и домашние наставники и учителя. В 1828 г. был учрежден Мариинский знак отличия беспорочной службы, предназначенный для награждения лиц как мужского, так и женского пола за службы в благотворительных и учебновоспитательных учреждениях Мариинского ведомства. Он состоял из двух степеней, при25*

==772

Д. И. Раскин

чем 1-я присваивалась за 25 лет службы в данном ведомстве, 2-я — за 15 лет. Специально для награждения женщин-сестер милосердия и других деятельниц Красного Креста существовал Знак отличия Красного Креста, награждение которым зависело от императрицы. Этот знак отличия имел две степени. Был также знак Красного Креста, предназначенный для лиц как женского, так и мужского пола. Для унтер-офицеров и рядовых недворян, беспорочно прослуживших в войсках 20 лет, был учрежден специальный Знак отличия ордена св. Анны (представлявший собою медаль, носимую на аннинской ленте). После 1864 г. этим знаком отличия стали награждать унтер-офицеров старших званий, за сверхсрочную службу и за особые заслуги, в основном небоевые. Для награждения рядовых и унтер-офицеров за боевые подвиги в 1807 г. был учрежден Знак отличия Военного ордена (в просторечии Георгиевский крест или Солдатский Георгий), в 1856 г. разделенный на 4 степени. Этим знаком отличия награждали только за личную храбрость, проявленную в сражении. Он был одной из самых уважаемых наград в русской армии. Эта награда сохранялась даже в случае производства награжденного в офицерский чин и последующего награждения его орденом св. Георгия 4-й степени и др. орденами. Статут предусматривал награждение Знаком отличия Военного ордена тех, «кто при взятии корабля, батареи, ретраншемента или иного занятого неприятелем укрепленного места примером отличной храбрости и неустрашимости ободрит своих товарищей... Кто, вызвавшись в охотники на опасное и полезное предприятие, совершит оное с полным успехом... Кто в бою своеручно отнимет неприятельское знамя или штандарт или своеручно же исторгнет наше знамя или штандарт, неприятелем захваченные... Кто в бою возьмет в плен неприятельского штаб-офицера или генерала... Кто в сражении спасет жизнь своего офицера, отразив удар, ему угрожавший, или кто освободит его из рук неприятельских... Кто, будучи ранен, возвратится, по перевязке, к своей команде на место сражения с полным своим вооружением и амунициею и останется в деле до

Исторические реалии...

==773 окончания оного... Кто при штурме крепости, ретраншемента или иного укрепленного места первым взойдет на вал или укрепленное место... Кто за выбытием из строя всех офицеров, приняв команду и сохранив порядок между нижними чинами, удержится при нападении неприятеля на своем посту или вытеснит неприятеля из ложемента, засеки или какого укрепленного места... Кто примером личной

храбрости будет содействовать в отражении неприятеля, ворвавшегося на батарею» и т. д. В случае, если командующий отмечал подвиг целой части, то на каждую роту или эскадрон давалось от 2 до 5 солдатских георгиевских крестов, а на батарею — как на 2 роты пехоты. В память о различных событиях: войнах, проведении реформ и т. п. учреждались медали, которыми награждались участники этих событий. Так, например, серебряная медаль на голубой ленточке участника войны 1812 года была особо почитаемой. Известны даже случаи, когда эта медаль изображалась на посмертных портретах участников войны, при жизни не успевших ее получить. Специальной медалью были награждены все участники проведения Крестьянской реформы 1861 г. Для награждения купцов и лиц податных сословий за исполнение общественных должностей, благотворительность и различные неслужебные заслуги существовала система медалей. Медали были нагрудные и шейные, золотые и серебряные и носились на лентах разных орденов. Их старшинство выглядело так: нагрудная серебряная медаль на станиславовской ленте, нагрудная серебряная медаль на аннинской ленте, нагрудная золотая медаль на станиславовской ленте, нагрудная золотая медаль на аннинской ленте, шейная серебряная медаль на станиславовской ленте, шейная серебряная медаль на аннинской ленте, шейная золотая медаль на станиславовской ленте, шейная золотая медаль на аннинской ленте, шейная золотая медаль на владимирской ленте, шейная золотая медаль на александровской ленте и шейная золотая медаль на андреевской ленте. В награждении этими медалями должна была соблюдаться постепенность от низших к высшим.

==774 Д. И. Раскин Почетных граждан и купцов награждали прямо шейными золотыми медалями, минуя низшие. Медалями могли награждать и лиц женского пола, причем дворянок — прямо золотыми нагрудными медалями на аннинской ленте, минуя низшие степени. Отставные военнослужащие, имеющие Знак отличия Военного ордена, награждались, минуя низшие степени, прямо: при Знаке отличия Военного ордена 4-й степени — золотой нагрудной на станиславовской ленте, 3-й степени — серебряной шейной на аннинской ленте, 2-й — золотой шейной на станиславовской ленте, 1-й — золотой шейной на александровской ленте. Лица, приговоренные к наказанию, медалями не награждались. За «подвиги человеколюбия», без различия состояний, полагались серебряные, а за особые заслуги — золотые медали с надписью «за спасение погибавших». Домашние наставники и учителя за усердное исполнение своей должности могли награждаться медалями: наставники золотой нагрудной медалью на александровской ленте, а учителя — серебряной. Волостные старшины за усердное исполнение своих обязанностей в течение 9 лет награждались серебряной

медалью, причем в случае особого усердия этот срок мог быть сокращен. За успехи в сельском хозяйстве полагались специально установленные золотые и серебряные медали. Такие же медали полагались и за успехи в коневодстве. С 1842 г. крестьяне стали награждаться золотыми и серебряными медалями за особые успехи в разведении картофеля или кукурузы — культур, насаждавшихся в то время сверху и особо поощрявшихся. Промышленники, устроившие паточные, крахмальные и другие заводы для переработки картофеля, на которых в течение 5 лет перерабатывалось до 3 тыс. четвертей картофеля, награждались специальной серебряной шейной медалью, а те, на чьих заводах в течение 6 лет перерабатывалось до 10 тыс. четвертей — золотой. Нагрудными медалями награждались купцы за разведение тутовых деревьев.

Исторические реалии...

==775 Полагались медали и за ряд других успехов в разведении поощряемых правительством сельскохозяйственных культур, внедрение ценных пород скота и т. д. Награждались медалями за долговременный усердный труд мастера и подмастерья императорских Стеклянного, Фарфорового заводов. Петергофской и Екатеринбургской гранильных фабрик и других заведений удельного ведомства. Полагались медали мастеровым и рабочим технических артиллерийских заведений за долговременную полезную службу и за открытия и изобретения. Для награждения мастеров Сестрорецкого, Ижевского и Тульского оружейных заводов использовались также мастерские кафтаны. Почетные кафтаны были самостоятельной формой награждения. Они предназначались для низших выборных должностных лиц сельского самоуправления, выборных и др. почетных людей некоторых народов империи и т. п. В ряде мест, например в Средней Азии, вместо почетных кафтанов использовались для награждения почетные халаты. Жалованье на государственной службе При оценке размеров денежного вознаграждения за службу в России XIX века необходимо иметь в виду, что в начале века в российском денежном обращении господствовал так называемый ассигнационный рубль. Он имел хождение в виде бумажных и медных денег и разменивался на серебро, причем его реальный курс был значительно ниже номинального. Манифестом 1812 г. 1 ассигнационный рубль приравнивался к 25 коп. серебром. Все платежи в казну стали приниматься только ассигнациями по курсу 1812 г. На практике этот курс менялся: в 1814—1815 гг. ассигнационный рубль равнялся 20 коп. серебром, затем его курс стал повышаться, достигнув к 1838 г. 28,6 коп. Основной счетной единицей в эти годы были ассигнации. Реформой 1839—1843 гг. был введен кредитный рубль, до 1858 г. свободно разменивавшийся на серебряные и золотые деньги. Между ассигнационным и кредитным рублем было установлено официальное соотношение 3,5 к 1, т. е.

==776 Д. И. Раскин за один кредитный рубль (в основе которого лежал серебряный рубль) давали 3,5 руб. ассигнациями. Курс серебряного рубля к золотому менялся от, примерно, 0,9 в 1840—1850-х гг. до, в среднем, 0,85 в 1860-х, 0,78 в 1870-х и 0,64 в 1880-х — начале 1890-х гг., что влияло на реальную ценность кредитного рубля, т. к., несмотря на формальное господство серебряного обращения, идеальной мерой стоимости на денежном рынке было золото. Денежной реформой 1895 г. в качестве основы российской денежной системы был введен золотой рубль, на который свободно обменивалась медная и серебряная разменная монета и бумажные кредитные билеты. Золотое содержание рубля при этом было понижено на 1/3, но на номинальных ценах это не отразилось. Жалованье в военной службе в России всегда было менее значительным, чем в гражданской. Прожить на него можно было либо на довольно скудном уровне, либо при условии других источников существования. Служба в гвардии (и отчасти в кавалерии) требовала значительных средств, никак не покрываемых жалованьем. Офицерская служба приносила и «безгрешные доходы», но последние начинались только с командира роты (эскадрона), имевшего самостоятельные хозяйственные функции. А значительный доход могла давать только должность командира полка, причем в пореформенное время эти доходы заметно сократились. В общем, в дореформенные годы считалось, что должность командира полка приносила доход, равный доходу от поместья в 1 тысячу душ. Но эти доходы зависели от конкретных условий службы и от степени честности того или иного офицера и генерала, так что с точностью учтены быть не могут. Что же касается казенного жалованья, то в начале XIX века командир гвардейского пехотного полка (в генеральском чине) получал в год 1800 руб., полковник — 836, капитан — 448, штабс-капитан — 375 руб., поручик, подпоручик и прапорщик соответственно 340, 276 и 237 руб., а жалованье унтер-офицера составляло 57 руб. в год. В армейских полках эти суммы были ниже. В пореформенное время офицерское жалованье возросло, хотя попрежнему было недостаточным. К концу XIX века коман-

Исторические реалии...

==777 дир корпуса в мирное время получал по должности до 5700 руб. в год и за чин (полный генерал) от 2100 (основной оклад) до 2940 руб. (усиленный оклад), начальник штаба корпуса (генерал-лейтенант) до 3000 руб. по должности и от 1880 до 2472 руб. по чину, командир дивизии — 4200 руб. по должности и от 1880 до 2472 руб. по чину (генерал-лейтенант), командир бригады или полка — 2700 руб. по должности и от 1200 (полковник) — 1500 (генерал-майор) до 1536 (полковник) — 2004 руб. (генералмайор). Жалованье командира батальона и ротного командира составляло соответственно 660 и

360 руб. по должности и по чину от 1080 до 1344 руб. (подполковник) и от 900 до 1080 руб. (капитан) или от 780 до 948 руб. (штабс-капитан). Младшие офицеры получали в год от 720 до 876 руб. (поручик) и от 660 до 804 (подпоручик). Командир корпуса получал в год дополнительно 1500 руб. на представительство, а все генералы и офицеры — квартирные деньги от 500 до 2000 руб. полные генералы, от 400 до 1500 генераллейтенанты, от 300 до 1000 генерал-майоры, от 250 до 800 командиры полков и отдельных частей, от 150 до 600 штаб-офицеры, от 100 до 400 ротные командиры и от 70 до 250 руб. младшие офицеры. Более высокими были оклады на флоте, причем они значительно повышались во время плаванья. Жалованье в гражданской службе отличалось большей, сравнительно с военной, градацией и было в целом выше. Жалованье министрам устанавливалось по «высочайшему повелению» и составляло обычно 20—30 тыс. руб. в год. Министры пользовались также казенной квартирой (домом). Однако необходимость вести широкий образ жизни вела к тому, что министр, если он не обладал независимым состоянием и не занимался злоупотреблениями (что среди министров встречалось все-таки много реже, чем среди среднего и низшего чиновничества), не мог прожить без дополнительных награждений в виде аренды (доходы с казенных имений, предоставляемые на определенный срок или пожизненно) или безвозвратной ссуды. И то и другое целиком зависело от «высочайшей» воли. На начало XIX века жалованье директора департамента составляло ок. 6000 руб. в год, обер-прокурора в Се-

==778 Д. И. Раскин нате — 6000 руб. (в т. ч. 2000 столовых), вице-директора департамента в министерстве — 4500 руб., начальника отделения — от 2500 до 4000 руб., столоначальника — 1200 руб., губернатора — от 3000 (в т. ч. 1200 столовых) до 5850 (в т. ч. 3600 столовых) руб., в зависимости от разряда губернии. При этом губернатор пользовался казенным домом. Жалованье вице-губернатора составляло от 1875 до 2200 руб., а жалованье городничего — всего лишь от 300 до 450 руб., капитан-исправника — от 250 до 375 руб. Понятно, что и исправники, и городничие, и большая часть провинциального чиновничества жила не на эти доходы. Оклады самых низших чиновников составляли ок. 60—80 руб. в год. Профессор университета в начале XIX века получал 1000 руб. в год, причем за исполнение обязанностей ректора доплачивалось 600 руб., а декана — 300 руб. Жалованье директора гимназии составляло от 1500 до 800 руб., учителя — от 550 до 750 руб. Директор Царскосельского лицея получал в год (при казенной квартире) 2600 руб., профессор лицея 2000 руб. и 500 руб. квартирных, гувернер — 100 руб. в год. К концу XIX — началу XX века жалованье директора департамента составляло 7—8 тыс. руб. в год, вицедиректора — 5 тыс., губернатора — до 10 тыс. (плюс казенная квартира), вице-губернатора — 4.5 тыс. руб., ординарного профессора — 3 тыс. (за обязанности ректора доплачивалось 1,5 тыс. руб., декана — 1,2 тыс.), директора гимназии — 3,6 тыс. (плюс 900 руб. квартирных или казенная квартира в натуре), учителя гимназии — от 750 до 1500 руб. в год. Оклады низших чиновников попрежнему были весьма низкими, составляя порой не более 100—200 руб. в год, а канцелярских служителей — не

многим более 50 руб. На этом фоне выделялись «новые» должности акцизных чиновников или позже фабричных инспекторов, жалованье которых (до 4500 руб. в год) позволяло не пользоваться «безгрешными доходами». Кроме оклада жалованья чиновники могли рассчитывать на награждения к праздникам или за какую-то конкретную заслугу. Эти награждения выплачивались из сметных остатков, специальных наградных сумм, а также

Исторические реалии...

==779 из личных средств императора. Зависели они от усмотрения непосредственного начальства или от «высочайшего повеления». В случае, когда переход на новую должность означал для чиновника потерю части дохода, например, при переходе с частной службы на казенную или при переходе в другое ведомство, могли производиться компенсационные выплаты. Для высших сановников они производились по «высочайшему повелению». При переводе на службу в отдаленные местности выплачивались предусмотренные законом подъемные. Надбавки к жалованью предусматривались для служащих в отдаленных местностях и в губерниях Царства Польского. В последнем случае это распространялось только на чиновников «русского происхождения». ПЕНСИОННОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ Одним из важнейших преимуществ, которые давала в России государственная служба, было пенсионное обеспечение. Право на получение пенсий и единовременных пособий распространялось на каждого, кто прослужил беспорочно определенное число лет в военной, гражданской или придворной службе. Казенные пенсии и пособия давались за «долговременную и беспорочную службу», а также «из внимания к особому усердию в исполнении должностей» и в случае утраты трудоспособности на службе. Пенсии присваивались в общем порядке, за службу в отдаленных местностях империи и в краях, где были установлены особые льготы (Кавказ, Польша, Западные губернии), и за службу в ведомствах и учреждениях, имеющих специальные льготы по пенсионному обеспечению. По особым представлениям пенсии могли с «высочайшего соизволения» присваиваться в размере большем, чем это установлено законом («усиленные пенсии»). Кроме службы по назначению от правительства право на казенную пенсию давала и служба по выборам, если лица, занимавшие должности по дворянским выборам, получали жалованье от казны или из городских доходов. Если же жалованье шло из сбора с помещичьих имений

==780 Д. И. Раскин или из дворянской казны, то пенсию могло назначать дворянское общество из своих средств (в случае, если средства позволяли и было согласие общества). После земской реформы этот принцип был распространен и на служащих земских учреждений. Служба по выборам без жалованья права на казенную пенсию не давала. Право на пенсию давала только беспорочная служба. Офицеры и чиновники, подвергшиеся наказанию по судебному приговору, лишались прав на пенсию, если только впоследствии они не имели особых заслуг, удостоенных «высочайшего внимания» и не освобождались от всех последствий этого приговора. Hte назначалась пенсия «худо аттестованным» в последние годы службы и исключенным из службы по суду или без суда, даже если они выслужили положенный срок. Разжалованные по суду могли приобрести право на пенсию новой службой в офицерских чинах в течение срока, положенного для назначения пенсий. Не лишали права на пенсию денежные взыскания за недосмотр или медлительность, назначенные по суду или в административном порядке, а также выговоры, замечания и т. п. менее важные взыскания. Высшим сановникам (членам Государственного совета, министрам и т. п.) и высшему генералитету пенсии назначались по особым повелениям императора и, как правило, они были не ниже их служебных окладов. Для всех остальных существовали общие правила. Пенсии за военную службу Первые узаконения об обеспечении отставных офицеров в случае их старости и «за ранами и увечьями» относятся ко времени Петра I, а определенный порядок присвоения пенсий был принят при Екатерине II. При ней обер-офицерам, вышедшим в отставку за старостью и болезнями и владеющими малым числом душ (от 25 до 40, в зависимости от чина) полагалось так называемое инвалидное содержание в размере от 33 до 120 руб. в год (в зависимости от чина). Но на практике инвалидное содержание получали далеко не все, многие из нуждавшихся оставались за штатом. Лишь в 1793 г. было уточнено, что право

Исторические реалии...

==781 на инвалидное содержание имеют все указанные выше категории офицеров, прослужившие 25 лет или (независимо от стажа) уволенные по причине полученных на войне ран и увечий. В 1803 г. было установлено, что всем отставным офицерам, имевшим право на пенсию, за 20 лет службы присваивается старое инвалидное содержание, за 30 лет — пенсия в размере 1/2 оклада жалованья по последней службе, а за 40 лет — в размере полного оклада, причем отставленные за ранами и болезнями получали пенсию в размере 1/2 оклада за 20 лет службы. В 1827 г. был принят Общий устав о пенсиях и единовременных пособиях. Отныне назначение пенсии зависело не от материального положения офицера, а только от срока службы и наличия ран и увечий, полученных на службе. Лишались права на пенсию офицеры, осужденные на отбывание в крепости, а

осужденные на арест на гауптвахте теряли 2 года пенсионного стажа. Арест на гауптвахте без суда не влек за собой лишения пенсионных прав. Полная пенсия назначалась офицерам за 35 лет службы, пенсия в размере 2/3 полной — за 30 лет, а в размере 1/3 — за 20 лет. С 1852 г. за 25 лет службы стала присваиваться пенсия в размере 1/2 полного оклада. Полный пенсионный оклад равнялся жалованью по чину (без столовых и квартирных). Вдовам (независимо от их возраста и материального положения) полагалась пенсия в размере 1/2 пенсии мужа, на каждого из сирот (до их совершеннолетия) давалось по 1/6 пенсии отца. В 1856 г. была введена Табель пенсионных окладов. По ней полная пенсия для полного генерала (адмирала) составляла 1430 руб. серебром (или 5000 руб. на ассигнации) в год, генерал-лейтенанта (вице-адмирала) — 1145, генерал-майора (контр-адмирала) — 860, полковника (получавшего столовые деньги) 575 руб., а не получавшего столовых денег, числящегося по морскому ведомству или капитана 1-го ранга — от 571 руб. 80 коп. до 460 руб., подполковника (капитана 2-го ранга) — 430 руб., капитана (капитан-лейтенанта) — 345 руб., штабскапитана (лейтенанта) — 315 руб., поручика (мичмана) — 298 руб., подпоручика 245 руб.

==782 Д. И. Раскин Из пенсионного оклада 2% вычитались в общий пенсионный капитал. Духовные лица военного ведомства за 20 лет службы получали 1/3 жалованья по последнему месту службы, за 30 лет — 2/3, а за 35 лет — полное жалованье в качестве пенсии. По военно-учебному ведомству полный пенсионный оклад полагался за 25 лет службы, а 1/2 — за 20 лет. Эта льгота распространялась и на военных художников. Состоящим при военных тюрьмах 5 лет службы считалось за 7. Для военных, служивших в отдаленных местностях, существовали льготы по исчислению пенсионного стажа. Для местностей, отнесенных к 1-му разряду, 2 дня службы считались за 3, ко 2-му — 3 дня за 4, к 3-му — 4 за 5. Эти пенсионные оклады просуществовали несколько десятилетий. Для нижних чинов существовали инвалидные команды, где им выдавалось содержание, равное тому, что они получали на прежней службе. Если же они возвращались «на прежнее жилище», то имели право взять себе в помощь одного из сыновей, зачисленных в кантонисты. Такое же право предоставлялось вдовам солдат, убитых на войне. В 1814 г. был учрежден Комитет о раненых с предоставлением ему специального Инвалидного капитала. Этот комитет занимался устройством раненых офицеров на посильную им гражданскую службу и выплачивал им дополнительные пенсии из Инвалидного капитала. По правилам 1829 г. такие пенсии составляли: для полного генерала, уволенного в отставку с награждением следующим чином, — 4 тыс. руб. на ассигнации в год, а уволенного в отставку тем же чином — 3 тыс., генерал-лейтенанта соответственно 3 или 2 тыс., генерал-майора — 2 тыс. или 1200 руб., полковника — 800 — 750, подполковника — 750 — 700, майора — 700 — 600, капитана — 650 — 550, штабс-капитана — 600 —

500, поручика — 550 — 500, подпоручика — 500 — 450 и прапорщика — 450 руб. ассигнациями в год. В 1869 г. пенсии из Инвалидного капитала были увеличены и составили для полного генерала 1430 руб. серебром (5000 руб. на ассигнации) в год, гене-

Исторические реалии...

==783 рал-лейтенанта — 1145 руб., генерал-майора — 860 руб., полковника — от 575 до 515 руб.," подполковника — 430 руб. и т. д., вплоть до прапорщика, инвалидная пенсия которого составляла 230 руб. серебром в год. Такая пенсия полагалась при условии 35 лет службы или 30 лет службы при выходе в отставку по причине расстроенного здоровья или 20 лет при полной инвалидности (не позволяющей обходиться без посторонней помощи). За 25 лет службы Комитет о раненых выплачивал 1/2 этой пенсии, а при выходе в отставку по причине расстроенного здоровья — 2/3 за 20 лет службы, по причине полной инвалидности — за 10 лет или 1/3 за 5 лет службы. Вдова имела право на 1/2 пенсии мужа от Комитета о раненых, сироты — на 1/6 каждый. Пенсии от Комитета о раненых выплачивались независимо от положенных за службу в общем порядке. Впоследствии пенсии от Комитета о раненых стали выплачиваться в зависимости от класса ранения. При ранении 1-го класса полный генерал получал 1716 руб. в год, генерал-лейтенант — 1287, генералмайор — 858, полковник — 510, подполковник — 480, капитан — 450, штабс-капитан — 420, поручик — 390, подпоручик — 360, прапорщик запаса — 300 руб. в год, а при ранении 2-го класса соответственно 1143 руб. 20 коп., 858 руб., 571 руб. 80 коп., 305 руб., 285 руб., 245 руб., 225 руб., 210 руб. и 170 руб. При этом на наем прислуги генералам полагалось 171 руб. 60 коп. в год (при ранении 2го класса — 85 руб. 80 коп.), штаб- и обер-офицерам — 85 руб. 80 коп. (при ранении 2-го класса — 42 руб. 90 коп.). Семействам из Комитета о раненых пенсии отныне полагались в размере от 1443 руб. 90 коп. в год (полный генерал) до 128 руб. 70 коп. (прапорщик запаса). С 1860-х гг. в различных ведомствах стали создаваться так называемые эмеритальные кассы. Были они и в военном (с 1858 г.) и морском (с 1856 г., хотя реальные действия открыла с 1871 г.) ведомствах. Капиталы эмеритальных касс составлялись из постоянных отчислений из жалованья, пожертвований в пользу кассы по завещанию, штрафов и процентов на неприкосновенный капитал. Эмеритальные кассы выплачивали своим членам пенсии до-

==784 Д. И. Раскин

полнительно к их основным пенсиям. Размер этих пенсий зависел от числа лет, в течение которых данное лицо выплачивало отчисления в кассу (т. н. число платных лет), от чина и от общего служебного стажа. Полный эмеритальный пенсионный оклад выплачивался за 35 платных лет при 35 годах общего служебного стажа. Он составлял 2145 руб. в год для полных генералов, 1718 руб. для генераллейтенантов, 1290 — для генерал-майоров, 863 — для полковников, 645 — для подполковников, 473 для капитанов, 435 — для штабс-капитанов, 368 для поручиков и 345 для подпоручиков. А за 5 платных лет при 35летнем общем служебном стаже этот оклад составлял от 804 руб. в год (для полного генерала) до 129 руб. (для подпоручика). Таким образом, в конце XIX веке полковник русской армии мог при отставке получать в год 575 руб. основной служебной пенсии, 510 руб. из Комитета о раненых и 863 руб. из эмеритальной кассы, всего 1888 руб. в год или 157 руб. 35 коп. в месяц. Это составляло до 44 % от жалованья командира полка или бригады в мирное время. Если сравнить пенсионное обеспечение офицеров русской армии с положением в других странах, то можно отметить, что правила получения пенсий в России были более льготными, чем, например, в Германии; размеры пенсий для высших чинов — меньше, а для оберофицеров — несколько больше, чем в той же Германии. С 1867 г. нижним чинам, увольняемым из армии и утратившим способность к личному труду полагалась пенсия 36 руб. в год. Затем ее увеличили до 72 руб. После военной реформы 1874 г. эта пенсия осталась для солдат, служивших по рекрутскому уставу. Особая пенсия полагалась также участникам Севастопольской обороны. Но она также была недостаточной. Для раненых нижних чинов, служивших после 1874 г., была установлена пенсия в зависимости от разряда ранения. Отнесенные к 1му разряду по тяжести ранения получали в год от казны 72 руб., а от Комитета о раненых 84 руб., всего 156 руб. в год, ко 2-му соответственно 36 и 57 руб., к 3му — 36 и 39 руб. в год. Пенсии Комитета о раненых полагались только тем солдатам, которые при отставке не

Исторические реалии...

==785 приписывались к какому-либо обществу (крестьянскому или мещанскому), не воспользовались земельным наделом и не находились в богадельне. Получившим в мирное время на службе унтерофицерам Комитет о раненых платил пенсию от 90 до 48 руб. в год, рядовым — от 84 до 39 руб. Пенсии за гражданскую службу Впервые правила назначения пенсий гражданским чиновникам были установлены в 1764 г. В соответствии с ними чиновники, прослужившие 35 лет (причем срок действительной службы мог насчитываться с 15 лет от роду), а также утратившие здоровье на службе, могли претендовать на пенсию в размере половины оклада их жалованья в последней должности. Получавшие пенсию не награждались при отставке следующим чином. На практике этот порядок охватывал далеко не все категории служащих (например. Академия наук до 1791 г. оставалась вне пенсионного права) и далеко не все чиновники, формально подпадавшие под этот порядок могли воспользоваться своим правом. Ециный порядок назначения пенсий гражданским чиновникам был установлен в 1827 г. В 1831 г. он был распространен на не имеющих классного чина низших служителей и на лиц, занимавших неклассные или нештатные канцелярские должности. Полная пенсия гражданским чиновникам полагалась за 35 лет беспорочной службы. Разрешалось недослужить до б месяцев до полного стажа. За 30 лет службы полагалась пенсия в размере 2/3 полного

пенсионного оклада, за 20 лет — в размере 1/3. В случае ухода на пенсию по причине неизлечимого заболевания, полученного на службе, полная пенсия могла назначаться за 25 лет службы, 2/3 — за 20 лет, 1/3 — за 10 лет. Ряд болезней, перечисленных в особом списке, давал право на полную пенсию за 20 лет службы, 2/3 — за 10 лет и 1/3 за 5 лет. Лицам, утратившим трудоспособность, но не выслужившим необходимого пенсионного стажа, полагалось единовременное пособие, обычно в размере годового оклада жалованья. С 1852 г., по новому положению о пенсиях, вместо старых сроков было оставлено лишь 2: полная пенсия да26 —

==786 Д. И. Раскин валась за 35 лет службы, а половинная — за 25 лет. Размер единовременных пособий отныне устанавливался в соответствии со сроками службы: менее 10 лет — в размере полугодового жалованья, от 10 до 25 лет — в размере годового. Вдовы чиновников, имевших право на пенсию, получали пенсию в размере 1/2 пенсии мужа, сироты — по 1/6 пенсии отца. Малолетние дети, оставшиеся и без отца, и без матери, получали каждый по 1/4 пенсии отца. Это право сохранялось для дочерей до 17 лет, а для сыновей до 21 года, если они не поступали на казенное содержание в учебно-воспитательные заведения, сыновья не поступали на службу, а дочери не выходили замуж (на что по закону имели право с 16 лет). Осиротевшим семействам чиновников, не выслужившим права на пенсию, полагалось единовременное пособие, как правило, в размере годового оклада жалованья главы семейства. Все чиновники, кроме самых высших, были разделены в отношении пенсионных прав на 9 разрядов в зависимости от класса занимаемой должности (3-й разряд делился на 2 степени). Пенсия по соответствующему разряду присваивалась чиновнику в том случае, если он прослужил в должности, отнесенной к этому разряду не менее 5 лет. Если же стаж службы в этой должности был менее 5 лет, то пенсия присваивалась по разряду предыдущей должности. Если жалованье чиновника по должности было меньше, чем положенная по разряду этой должности пенсия, то последняя устанавливалась «по мере жалованья». Полная пенсия 1-му разряду устанавливалась в размере 1143 руб. в год. К этому разряду относились товарищи министров, государственный секретарь, президент Академии наук, сенаторы. К 2-му разряду (полная пенсия 857 руб. в год) были отнесены директоры департаментов и канцелярий министерств, статс-секретари департаментов Государственного совета, члены советов министров, обер-

прокуроры департаментов Сената, директор Канцелярии обер-прокурора Синода (с 1839 г., ранее — к 1й степени 3-го разряда), гражданские губернаторы, правители областей и градона-

Исторические реалии...

==787 чальники (в портовых городах), обер-полицеймейстеры в столицах, председатели пореформенных судебных палат, их департаментов и окружных судов, а также прокуроры кассационных департаментов Сената и судебных палат (с 1864 г.), управляющие государственными банками, директор Публичной библиотеки, председатель Медицинского совета и др. 1-ю степень 3-го разряда (полная пенсия 571 руб. в год) составляли вице-директоры департаментов министерств, правители дел советов министров, чиновники по особым поручениям 5-го класса и выше, помощники статс-секретарей департаментов Государственного совета, начальники отделений Канцелярии Комитета министров, вице-губернаторы, председатели и старшие советники губернских правлений, председатели палат уголовного и гражданского суда (до 1864 г.), товарищи председателей окружных судов, члены судебных палат, товарищи прокуроров судебных палат, прокуроры окружных судов, мировые судьи (с 1864 г.), председатели казенных палат и палат государственных имуществ, окружные почтмейстеры в столицах, председатель Комитета цензуры иностранной, директор Петербургского технологического института и др. 2-ю степень 3-го разряда (полная пенсия 428 руб.) составляли начальники отделений департаментов и канцелярий министерств, чиновники за обер-прокурорским столом и обер-секретари в Сенате, советники губернских правлений, казенных палат и палат государственных имуществ, советники дореформенных палат уголовного и гражданского суда, судьи совестных судов, товарищи прокуроров окружных судов и судебные следователи (с 1864 г.), помощник директора Публичной библиотеки, редактор «Журнала Министерства народного просвещения» и др. К 4-му разряду (полная пенсия 343 руб.) принадлежали правители канцелярий и начальники архивов в департаментах министерств, чиновники особых поручений 6—8 класса, полицеймейстеры в губернских и портовых городах, правитель дел Главного управления цензуры и др. 5-й разряд (полная пенсия 285 руб.) включал старших бухгалтеров и старших контролеров в департаментах и канцеляриях министерств, секретарей в Сенате, асессо26*

==788

Д. И. Раскин

ров губернских правлений, казенных палат и палат государственных имуществ, окружных начальников 1-го и 2-го разрядов по ведомству Министерства государственных имуществ, судей надворных и уездных судов, асессоров дореформенных палат уголовного и гражданского суда, дворянских заседателей совестных судов, полицеймейстеров в уездных городах, секретаря шефа жандармов, секретаря Археографической комиссии, старших архивариусов в Государственном архиве и в Петербургском главном архиве Министерства иностранных дел (с 1864 г.), университетские библиотекари и др. К 6-му разряду (полная пенсия 214 руб.) относились столоначальники, бухгалтеры, контролеры и помощники правителей канцелярий департаментов министерств, чиновники по особым поручениям 9— 10-го классов, секретари при главноуправляющих в губерниях, частные приставы в столицах, городничие, исправники, секретари при обер-прокурорах кассационных департаментов Сената, прокурорах судебных палат и окружных судов и судебные приставы при окружных судах (с 1864 г.), уездные казначеи, губернские землемеры, чиновники особых поручений казенных палат по управлению питейными сборами, управляющие казенными винокуренными заводами, правители канцелярий при попечителях учебных округов, начальники университетских типографий, библиотекари Академии наук, помощники цензоров и др. К 7-му разряду (полная пенсия 171 руб.) были отнесены переводчики, старшие помощники столоначальников, бухгалтеров, экзекуторов и казначеев в департаментах министерств, протоколисты, переводчики и регистраторы в Сенате, младшие архивариусы в Государственном архиве и Петербургском главном архиве Министерства иностранных дел (с 1864 г.; ранее — 8-й разряд), чиновники по особым поручениям при гражданских губернаторах, правителях областей и градоначальниках, смотрители богоугодных заведений в столицах, губернских и портовых городах, дворянские заседатели в земских судах (до 1864 г.), судебные приставы при кассационных департаментах Сената, судебных палатах и мировых съездах (с 1864 г.), столоначальники, бухгалтеры, контролеры,

Исторические реалии...

==789 казначеи, экзекуторы и архивариусы в казенных палатах и палатах государственных имуществ и др. К 8-му разряду (полная пенсия 128 руб.) относились чиновники по особым поручениям 12—14 класса, старшие помощники секретарей в Сенате, правители канцелярий при гражданских губернаторах и градоначальниках, секретари в губернских правлениях, приказах общественного призрения, столичных городских думах и при дворянских депутатских собраниях, столоначальники в канцеляриях военных губернаторов, городовые архитекторы, частные приставы в губернских и уездных городах, квартальные надзиратели в столицах, старшие письмоводители при попечителях учебных округов, помощники

уездных казначеев, винные приставы, письмоводители при окружных начальниках государственных имуществ и при окружных лесничих, секретари палат уголовного и гражданского суда и др. На пенсию по 9-му разряду (85 руб. в год) имели право классные чиновники для письма и неклассные канцелярские служители во всех учреждениях, младшие помощники столоначальников в департаментах министерств и младшие помощники секретарей в Сенате, контролеры, переводчики, казначеи, протоколисты, регистраторы и архивариусы в губернских правлениях, приказах общественного призрения, управах благочиния (кроме Петербургской), полициях, строительных комитетах и столичных городских думах, письмоводители при частных приставах в Москве, квартальные надзиратели (кроме столиц), сельские заседатели земских судов (из дворян), помощники винных приставов, секретари городских магистратов и ратуш (до 1870 г.), секретари и протоколисты сиротских судов и дворянских опек, письмоводители при губернских и областных прокурорах (до 1864 г.), протоколисты и регистраторы в межевых конторах и др. В среднем пенсии гражданских чиновников, присваиваемые на основании этих правил, составляли от 20% до 40—50% их жалованья. Запрещалось одновременно получать пенсию и служить, получая жалованье. Исключение делалось для должностей, имеющих особые льготы, например, для служащих крестьянских учреждений (мировых посредников и др.),

==790 Д. И. Раскин для раненых офицеров, определенных на гражданские должности, для служащих по выборам в органах местного самоуправления, а также для чиновников «русского происхождения», поступивших на службу в Западные губернии. А в губерниях Царства Польского для таких чиновников устанавливался также сокращенный пенсионный стаж (5 лет службы в Царстве Польском приравнивались к 7 годам службы в империи). Вводились пенсионные льготы и для лиц, служивших в отдаленных местностях Сибири, на Кавказе и в Средней Азии. В ряде ведомств и учреждений существовали особые, льготные правила назначения пенсий. Особые льготы давала так называемая учебная служба, т. е. служба в учебных заведениях и научных учреждениях. 15 лет такой службы давали право на пенсию в размере 1/3 оклада жалованья, 20 лет — 2/3, а 25 лет — в размере полного оклада жалованья. С 1852 г. 20 лет учебной службы стали давать право на пенсию в размере половинного оклада жалованья, а 25 лет — полного. За каждые 5 лет учебной службы сверх 25 лет пенсия увеличивалась еще на 20%. Прослуживший 25 лет профессор получал звание заслуженного профессора, что давало ему право продолжать службу, получая одновременно и жалованье, и полную пенсию. Эти правила, первоначально относящиеся к учебным заведениям Министерства народного просвещения, были затем распространены и на учебные заведения других ведомств, включая военные и

духовные. При этом в военноучебных заведениях отставка по причине расстроенного на службе здоровья давала право на сокращение пенсионного стажа еще на 5 лет. Домашние наставники и учителя, имевшие соответствующие дипломы и аттестаты и оставшиеся на службе по ведомству народного просвещения, также имели право на пенсию. За 25 лет педагогической деятельности домашние наставники получали пенсию в размере 270 руб. в год, а домашние учителя, учительницы и наставницы — 160 руб., за 20 лет полагалась пенсия в половинном размере, а за 10 лет — единовременное пособие в размере годового жалованья. Не имели права на пенсию гувернеры из иностранцев, лица нехристианских исповеданий и учителя,

Исторические реалии...

==791 занимавшиеся только начальным обучением, преподаванием музыки, живописи, рукоделия, а также лица, преподававшие в частных пансионах, дававшие уроки в частных домах с почасовой оплатой и не жившие там постоянно по контракту. В Академии наук пенсия в размере полного оклада жалованья присваивалась за 25 лет службы, за 20 лет — в половинном размере, за 10 лет (в случае отставки по болезни) — в размере 1/3 жалованья. С 1870 г. права пенсии по учебной службе получили помощник директора, библиотекари и некоторые другие служащие Публичной библиотеки. Цензоры получали пенсию в размере 1/3 оклада жалованья за 15 лет службы, а за 25 лет — в размере полного оклада. После 25 лет они имели право продолжать службу, получая жалованье с сохранением пенсии. За медицинскую (по гражданскому ведомству) службу пенсия в размере полного оклада жалованья полагалась за 30 лет службы, в размере 2/3 — за 25 лет и в размере 1/2 — за 20 лет. С 1852 г. были сохранены только два срока — 30 лет (полная пенсия в размере оклада жалованья) и 20 лет (половинная). Но в случае расстроенного на службе здоровья пенсионный стаж снижался на 10 лет, а за 5 лет медицинской службы можно было получить пенсию в размере 1/3 жалованья. Горные чиновники и служащие получали пенсию в размере оклада жалованья за 25 лет горной службы в классных чинах или за 30 лет службы и в нижних, и в классных чинах (если горный чиновник выслужился из нижних чинов, что на казенных горных заводах было нередко), а за 20 или 25 лет — в половинном размере. В таможенном ведомстве за 30 лет службы пенсия назначалась в размере 1/2 оклада жалованья и увеличивалась на 10% за каждый год, прослуженный сверх 30 лет. Но в случае прекращения службы по причине расстроенного здоровья или увечья эти сроки могли сокращаться, а если увечье было получено при поимке контрабандистов, то за 30 лет службы назначалась пенсия в размере полного оклада жалованья. Существовали пенсионные льготы и в придворном ведомстве.

==792

Д. И. Раскин

Артисты императорских театров, не имевшие чинов но считавшиеся на государственной службе, также были включены в систему пенсионного обеспечения. За 20 лет службы на сцене им полагалась пенсия в размере оклада жалованья (но при этом не свыше 1142 руб. в год). Иностранные подданные за такой же срок службы на российской сцене могли претендовать на пенсию в размере половины их жалованья. Если артист расстраивал здоровье на сцене, то за 5 лет службы ему полагалась пенсия в размере 2/3 жалованья, а если он получал увечье во время представления или на репетиции, то по особому ходатайству пенсионный стаж для него мог быть и еще больше сокращен. После назначения пенсии за 20-летнюю службу артист должен был прослужить на сцене еще 2 года «в благодарность» за пенсию (если Дирекция императорских театров нуждалась в его работе), довольствуясь жалованьем, не превышающим размеров его пенсии. С 1830 г. существовал Комитет заслуженных гражданских чиновников. Он выплачивал пенсии и единовременные пособия чиновникам, которые «служа с усердием, от трудов, понесенных в продолжение должностей их, подверглись тяжким и неизлечимым болезням». Пенсии комитета выплачивались также вдовам и сиротам. Размер этих пенсий зависел от класса чиновников по Табели о рангах. Для должностей первых трех классов действовал принцип «высочайшего усмотрения», для 4-го пенсия составляла 715 руб. серебром в год, для 5-го — 572, для 6го — 343, для 7-го 228, для 8-го — 171, для 9-го — 143, для 10-го — 114, для 12-го — 85 и для 14-го — 57 руб. в год. Но если получаемое в последней должности жалованье превышало эти суммы, то комитетская пенсия выплачивалась в размере жалованья. Служащим, не имевшим классного чина или занимавшим неклассные должности, пенсия назначалась в размере от 57 до 28 руб. в год. В ряде ведомств существовали свои эмеритальные кассы. Такие кассы существовали в Министерстве юстиции, у горных инженеров, инженеров путей сообщения (в этой кассе могли состоять и инженеры, служащие на частных железных дорогах, но для них процент отчислений из жалованья в кассу увеличивался в 2 раза), в почтово-

Исторические реалии...

==793 телеграфном ведомстве, в удельном ведомстве, у служащих детских приютов ведомства императрицы Марии, в ряде епархий у православного духовенства и др. Уставы этих касс утверждались верховной властью в порядке сепаратного законодательства и включались в Свод законов. Капиталы эмеритальных касс формировались из специальных средств соответствующих ведомств, пособий от

казны и ежегодных взносов участников касс. Участие в эмеритальной кассе было обязательным для всех служащих данного ведомства. Размер отчислений в кассу в разных ведомствах колебался от 4% до 8% оклада жалованья. Размер эмеритальной пенсии определялся общим служебным стажем, количеством «платных лет» и чином; для вычисления использовались специальные таблицы. Так, например, полный эмеритальный оклад инженера путей сообщения в чине действительного тайного советника составлял 1430 руб. в год, а в чине коллежского регистратора — 145 руб. В конце XIX века стали создаваться также пенсионные кассы. Их деятельность охватывала как государственных служащих, так и служащих органов местного самоуправления и общественных и частных учреждений. Устав (разработанный, как правило, на основе типового) пенсионных касс утверждался правительством. Участие в пенсионных кассах штатных служащих учреждения, в котором существовала пенсионная касса, было, как правило, обязательным, нештатных — добровольным. Пенсионный капитал формировался из средств соответствующего учреждения (например, земства), его ежегодных пособий, вступительных и ежемесячных взносов участников кассы. Последние составляли чаще всего 6% от жалованья. Размер пенсий зависел от суммы всех выплат (с учетом роста по процентам); в ряде касс этот принцип сочетался с применением возрастного коэффициента. Для назначения пенсии требовался минимальный срок участия в кассе (обычно 10 или 12 лет). Размеры пенсий вычислялись по специальным таблицам. Пенсионные кассы действовали и как страховые, выплачивая пенсии и пособия при потере трудоспособности, несчастных случаях и т. п.

==794

Д. И. Раскин

Пенсионные кассы существовали практически во всех земских учреждениях, во многих городских, в ряде частных предприятий, у фармацевтов и т. д. В 1900 г. была создана пенсионная касса народных учителей и учительниц. Постепенно пенсионные кассы стали охватывать все большее число служащих негосударственных учреждений, организаций и предприятий. НЕСЛУЖЕБНЫЕ ЗАНЯТИЯ Россия неслужащая, все те, кто не состоял ни в военной, ни в гражданской службе, т. е. подавляющее большинство населения, занималась земледелием, торговлей, фабрично-заводским и ремесленным производством, получала доход от недвижимой собственности и вложенных в предпринимательство капиталов, жила личным трудом, работала по найму или находилась в личном услужении, а также обслуживала существующие экономические и культурные институты. Среди самодеятельного населения дореформенной России лица свободных профессий составляли довольно незначительную прослойку. Большинство педагогов (даже домашних наставников и

учителей), врачей, ученых, архитекторов, даже артисты императорских театров (т. е. большая и лучшая часть актеров) находились на государственной службе. На службе (хотя бы номинальной, не для основного заработка) находилась и большая часть литераторов. А независимость от службы иных деятелей культуры основывалась на их принадлежности к дворянству и наличию у них доходов с имений. Картина резко меняется к середине века. А в пореформенное время появляется большое количество свободных профессий и негосударственных мест службы, обусловленное как реформами 60-х гг. (судебной, земской и городской), так и экономическим развитием страны (развитие промышленности, частных железных дорог, банковского и страхового дела и т. д.). Рост числа и тиражей газет и журналов обеспечивал возможность существовать литературой и журналистикой большому количеству образованных людей. Отмена государственной моно-

Исторические реалии...

==795 полии на театральное дело в столицах и развитие провинциальной антрепризы открыли широкие возможности для артистов и драматургов. Рост частного строительства в городах обеспечил возможность существования вне государственной службы для архитекторов. Новые возможности открылись и для художников, музыкантов и т. д. Адвокатуры дореформенная Россия не знала, как не знала и публичного судебного процесса. Для ведения дел в дореформенных судах, консультаций в вопросах весьма запутанного уголовного и особенно гражданского законодательства, совершения различных актов. (покупка, продажа, заклад имения и т. д.) использовались ходатаи по делам или частные поверенные. Рекрутировались они в основном из отставных чиновников, нередко уволенных со службы за различные махинации, нередко их деятельность носила полу подпольный характер. Этот род занятий не пользовался уважением в обществе, хотя обойтись без опытного человека ни в случае судебной тяжбы, ни при совершении различных гражданских актов было невозможно. Официально закон не требовал от ходатаев по делам ни образовательного, ни нравственного ценза. Запрещалось заниматься хождением по делам духовным особам, удельным крестьянам по делам их ведомства, лицам, лишенным по суду прав состояния или отданным в солдаты или сосланным в Сибирь (хотя бы впоследствии и освобожденным по амнистии), а также лишенным по суду «доброго имени», подвергшимся телесному наказанию, чиновникам, исключенным из службы за преступления или дурное поведение, лицам состоящим под надзором полиции, и всем тем, кому за противозаконные поступки запрещено хождение по делам. Таким образом, немалая часть ходатаев вынуждена была осуществлять свою деятельность негласно. Ходатаи по делам приравнивались по закону к служащим по вольному найму и должны были получать в Адресной конторе билеты, в которых их клиенты делали отметки, если были довольны их услугами. На практике многие владельцы имений и др. крупные собственники пользовались юридическими консультациями опытных «дельцов», состоящих на службе. Мно-

==796

Д. И. Раскин

гие чиновники помогали просителям при составлении жалоб и заявлений. Нередко услуги опытного человека были необходимы при написании официальной бумаги даже для весьма образованных и числящихся на службе людей. Не случайно, что к подобным услугам прибегал для написания официальных документов, даже не связанных с запутанной тяжбой, и А. С. Пушкин, хотя в принципе он должен был обучаться делопроизводству и в Лицее, и в Коллегии иностранных дел. Репутация «опытного дельца» была завидной и способствовала карьере и заработкам не только многих мелких чиновников в провинции, но и части среднего столичного чиновничества. Начиная с Екатерины II существовал институт публичных городовых нотариусов. С 1831 г. существовали также биржевые нотариусы. В их обязанности входило нотариальное оформление сделок и др. публичных актов. Были также биржевые и частные маклеры со сходными функциями. Они состояли при биржах, ремесленных управах и т. д. От них требовалась грамотность и трезвость. Эта категория лиц также не пользовалась большим общественным престижем (хотя сомнений в их честности высказывалось значительно меньше) и не имела особенно больших заработков. Судебная реформа 1864 г. впервые в России ввела институт адвокатуры. Функции адвокатов выполняли присяжные поверенные, их помощники, а также в ряде случаев частные поверенные. От присяжных поверенных (которых, собственно, и можно назвать адвокатами в полном смысле этого слова) требовалось высшее юридическое образование и стаж службы не менее 5 лет по судебному ведомству или состояние в течение этого же срока кандидатом на судебные должности или помощником присяжного поверенного, а также возраст старше 25 лет. Запрещалось быть присяжными поверенными чиновникам, исключенным из службы по суду, несостоятельным должникам, лицам, лишенным духовного сана. С 1889 г. лица нехристианских исповеданий допускались в ряды присяжных поверенных только с разрешения министра юстиции. На практике это означало запрещение поступать в присяжные поверенные евреям, активно устремившимся в эти годы в свободные профессии, в том числе в

==797 Исторические реалии... адвокатуру. Многие из них в результате, даже будучи опытными и широко известными юристами, числились помощниками присяжных поверенных.

Камергеры и камер-юнкеры, поступившие в присяжные поверенные, сохраняли свои придворные звания (для сохранения которых по закону требовалось находиться в действительной государственной службе или на службе по выборам). Но для вступления в корпорацию присяжных поверенных требовалось также согласие совета присяжных поверенных, имевшего право отклонять ходатайства претендентов на это звание на основе нравственной оценки кандидата, причем такое решение не подлежало обжалованию. Присяжные поверенные каждого округа судебной палаты объединялись в общее собрание и совет. Собрание избирало председателя, товарища председателя и членов совета присяжных поверенных, рассматривало отчеты совета и обсуждало наиболее принципиальные вопросы, касающиеся нужд и интересов корпорации. Совет рассматривал прошения лиц, желающих вступить в ряды присяжных поверенных, заявления о выходе из «сословия» (как официально именовалась в законе корпорация присяжных поверенных), вел переписку по этим вопросам с судебной палатой (которая осуществляла регистрацию присяжных поверенных), наблюдал за деятельностью присяжных поверенных, назначал очередь для бесплатной защиты лиц, пользующихся такой защитой «по правам бедности», определял вознаграждение по таксе в случае несогласия присяжного поверенного и его клиента при отсутствии письменного условия между ними, рассматривал вопросы нарушения присяжными поверенными профессиональной этики и назначал взыскания за эти нарушения. Совет обладал правом подвергать присяжных поверенных дисциплинарной ответственности (предостережению, выговору и запрещению практики на срок до одного года и, наконец, исключению из «сословия»). На два последних вида взысканий была возможна апелляция в судебную палату, определения которой по этим вопросам выносились в дисциплинарном порядке и не подлежали обжалованию. Прокурор судебной палаты мог опротестовать решения совета присяжных поверенных.

==798 Д. И. Раскин По закону в центрах судебных округов, где имелось не менее 10 присяжных поверенных, могли создаваться отделения совета присяжных поверенных. Но на практике такие отделения были созданы лишь в округах С.-Петербургской, Московской и Харьковской судебных палат. В городах, где присяжных поверенных было мало, права совета закон передавал окружному суду, что ограничивало независимость адвокатуры. Со званием присяжного поверенного признавались несовместимыми должности члена земской управы, нотариуса, кандидата на судебные должности, почетного мирового судьи, а в частных занятиях — все те, которые по существовавшему в обществе мнению роняли достоинство корпорации или считались предосудительными. На практике это означало возможность для присяжных поверенных предпринимательства, вхождения в правления различных компаний, службы в них в качестве юрисконсульта и т. п. Закон запрещал присяжным поверенным покупать или тем или иным образом приобретать права доверителей на имущества, бывшие предметом тяжб, в которых участвовал данный присяжный поверенный, вести дела против своих кровных родственников, быть поверенным одновременно обеих тяжущихся сторон, переходить от одной стороны к другой во время судебного процесса, оглашать тайны своего доверителя. Считалось также нарушением корпоративной этики забегать к судьям с

заднего крыльца, предъявлять в ходе судебного процесса подозрительные доказательства, советовать подсудимому отказаться от признания и вообще предпринимать действия, направленные на введение суда в заблуждение. Осуждалась также реклама. Вознаграждение услуг присяжных поверенных за ведение уголовных дел определялось свободным соглашением с клиентом. Для гражданских дел существовала такса, хотя на практике в крупных гражданских делах, где речь шла о значительных суммах или имуществах, вознаграждение значительно превышало таксу. Считалось, что громкое имя можно было составить себе только в уголовных процессах, но настоящее богатство заработать только в гражданских. Другим источником дохода присяжных

==799 Исторические реалии... поверенных были консультации. Занятие адвокатурой считалось достаточно прибыльным. Хотя, конечно, разница между известными и высокооплачиваемыми адвокатами и менее удачливыми их коллегами была велика, в принципе занятие адвокатурой обеспечивало безбедное существование. Помощники присяжных поверенных имели право на самостоятельное ведение гражданских дел (на правах частных поверенных) и заниматься консультациями. От них требовалось наличие высшего юридического образования и приписка к какому-либо присяжному поверенному (с регистрацией в судебной палате), хотя такая приписка носила нередко чисто формальный характер. В ряде мест помощники присяжных поверенных организовывались в самостоятельные корпорации (комиссии помощников присяжных поверенных). Частные поверенные могли вести гражданские дела при наличии у них свидетельства от судебных мест. Условием такого свидетельства было высшее образование или проверка на предмет знания законов в месте, выдававшем свидетельство, а также нравственный ценз. Дисциплинарная власть над частными поверенными принадлежала окружным судам или съездам мировых судей, при которых они состояли и от которых получали свидетельства. Эти инстанции могли наказывать их предупреждением, выговором, временным запрещением практики и лишением права практики. Частные поверенные могли быть также устранены от практики решением министра юстиции. Самостоятельной корпорации частные поверенные не имели. Частные поверенные были низшим звеном адвокатуры. В коммерческих судах в качестве представителей сторон выступали присяжные стряпчие, которые допускались этими судами к практике по предъявлению аттестатов (дипломов), послужных списков, свидетельствующих о наличии у них опыта юридической деятельности и т. п. удостоверяющих документов.

Судебная реформа упразднила всех прежних нотариусов и маклеров (оставив лишь биржевых маклеров,

==800 Д. И. Раскин которые были посредниками при сделках, которые они же могли и оформлять, и биржевых нотариусов, свидетельствовавших сделки между русскими и иностранными подданными, совершавших протесты векселей, переводы документов и ряд других действий на бирже и избиравшихся из числа биржевых маклеров; их служба считалась полуобщественной-получастной, а подчинены они были биржевым комитетам) и ввела новую организацию нотариата. Отныне нотариусы состояли при окружных судах. При каждом окружном суде полагался нотариальный архив, которым заведовал старший нотариус. От старшего нотариуса требовался образовательный ценз, равный цензу члена окружного суда. Собственно нотариальные функции в современном понимании исполняли младшие нотариусы. Они считались на государственной службе «за уряд» и пользовались во время пребывания в должности правами 8-го класса, но не получали жалованья, не награждались чинами и орденами и не имели права на пенсию. Образовательный ценз от них не требовался, но они должны были сдать специальный экзамен при окружном суде. Назначались нотариусы председателем судебной палаты. В должность они вступали при свидетелях, а старший нотариус должен был внести денежный залог. Право надзора за ними и ревизии принадлежало окружному суду. С 1887 г. нотариусы могли быть уволены старшим председателем судебной палаты за упущения или предосудительные действия. Должность нотариуса также считалась достаточно доходной. Не суля богатства наиболее удачливых и популярных адвокатов, она без риска и особых волнений гарантировала обеспеченное существование. Врачи в основном находились на государственной, а с 1860—1870-х гг. и на земской или городской службе. В дореформенной России в уездах существовали должности уездных лекарей, а в губерниях — инспекторы губернской врачебной управы. В некоторых городах существовали городовые врачи, содержащиеся за счет городов. Штатные врачи полагались при казенных больницах и при лечебных заведениях приказов общественного призрения и различных благотворительных обществ. Своя систе-

Исторические реалии... ==801 ма, включающая полковых врачей, госпитали и т. д. существовала в военном ведомстве. Аналогичная система медицинского обслуживания была в учреждениях придворного ведомства. После земской и городской реформ появились земские и думские врачи, состоявшие на службе у земских и городских

учреждений. Впервые системой медицинского обслуживания стало охватываться сельское население. Земства организовывали многочисленные больницы, амбулатории, аптеки. Но наряду с казенными медицинскими учреждениями, которых было совершенно недостаточно, особенно в провинции, допускалась деятельность вольнопрактикующих врачей. Все медики в России подчинялись Медицинскому совету, который только и мог давать (или подтверждать) право на занятия медицинской практикой. Основанием для таких занятий был соответствующий российский диплом (медицинского факультета одного из российских университетов или Медико-хирургической академии). В случае если претендент на медицинскую практику в России получил образование за границей, то он должен был сдать экзамен при Медицинском совете или — если это был врач, очень известный в медицинском мире, — получить заключение совета без экзамена. От медика, практикующего в Российской империи, требовалось знание русского языка. Врач, желающий заняться вольной практикой, должен был подать заявление (с приложением соответствующего диплома) в губернское врачебное управление (врачебную управу) или — в уезде — через уездного или городового врача. Губернская администрация имела право возлагать на вольнопрактикующих врачей отдельные поручения, привлекать их к общим работам в случае эпидемий. С 1845 г. врачам, в том числе и вольнопрактикующим, в случае «явных ошибок», допущенных по незнанию, могла быть запрещена практика до нового специального испытания. Вольнопрактикующие врачи обязаны были являться по приглашению больных, в том числе, в случае необходимости, и для принятия родов. Они имели право выдавать детям свидетельства о привитии оспы, а больным, которые

==802 Д. И. Раскин были у них на лечении, свидетельства о болезни и смерти, но для придания последним законной силы требовалось утверждение губернским врачебным управлением. Всем практикующим врачам вменялось в обязанность писать рецепты «явственно», обозначая свое звание, имя и фамилию. При этом необходимо отметить, что между многими врачами и аптекарями существовал негласный обычай уплаты врачу определенного процента с каждого рецепта. Врачи казенных мест обязаны были лечить всех обращающихся в эти места бесплатно. Но им не запрещалось в свободное от должности время заниматься и частной практикой. В этом смысле вознаграждение вольнопрактикующих и состоящих на казенной или общественной службе врачей было одинаковым и его размер определялся степенью известности врача и сложившимися традициями. Так, например, популярный в Москве доктор Захарьин брал за визиты к богатым купцам по 500 руб., хотя обычный врачебный гонорар за такой визит в это время составлял 10 руб. Но при лечении малоимущих закон устанавливал определенные ограничения, формально распространяющиеся на врачей, получающих казенное жалованье. Закон гласил, что «от людей малоимущих все врачи должны быть довольны следующим вознаграждением за труды»: доктор медицины за посещение больного в городе с выпиской рецепта — 30 коп., а без выписки рецепта — 15 коп., за городом — 60 коп., а за «словесный или письменный совет» — 1 руб. 50 коп.; лекарь за посещение в городе 15 коп., за городом — 30 коп., за кровопускание — 7 и 1/2 коп., удаление зуба — 15 коп. и т. д. За операции «количество платы не

определяется, а предоставляется оная добровольному условию врачующего с болящим, однако ж напоминается врачам, что медицинское управление за непомерное требование платы не оставит их без взыскания по законам». За помощь врача при тяжелых родах малоимущие должны были платить 1 руб. 50 коп., а «убогим» такая помощь полагалась бесплатно. Повивальная бабка с малоимущих должна была брать также 1 руб. 50 коп., а «недостаточным» оказывать помощь бесплатно.

Исторические реалии...

==803 При этом закон подтверждал, что «от людей достаточных, желающих изъявить свою благодарность за оказанную им в болезни услугу», можно было принимать вознаграждение и в больших размерах. Частные лечебные заведения, открывавшиеся в особенно большом количестве начиная с 60-х гг. XIX века, могли учреждаться только с разрешения губернаторов или градоначальников после рассмотрения проекта устава местным врачебным управлением, а открываться — после осмотра их местным врачебным инспектором. Управлять этими лечебными заведениями имели право врачи, практикующие не менее трех лет. Частные лечебные заведения находились под надзором местной врачебной администрации и в случае нарушения устава могли быть закрыты решением МВД. Начиная с Петра I в России существовала сеть казенных аптек. С разрешения губернатора и по заключению местного медицинского управления могли открываться и вольные, т. е. частные аптеки. Местная администрация могла отклонить прошение об открытии такой аптеки в случае, если в городе уже имелась аптека. Содержатель аптеки не мог открыть еще одну аптеку в том же городе (разрешалась покупка второй аптеки в том же городе с целью ее слияния с первой для устранения конкуренции), а в другом городе — лишь с разрешения министра внутренних дел. Нормальным составом работников аптеки считался: аптекарь (управляющий аптекой), провизор, аптекарские помощники и ученики. Управляющий аптекой должен был иметь соответствующий диплом. В губерниях существовали также губернские ветеринарные инспекторы, а в уездах — уездные ветеринары. Ветеринары находились также на службе в Главном управлении государственного коннозаводства и в Удельном ведомстве. Частнопрактикующих ветеринаров было очень немного. Профессиональные литераторы, переводчики, журналисты пользовались правами состояния, приобретенными по происхождению (дворянин, потомственный почетный гражданин и т. д.) или по службе. Лишь с середины XIX века можно говорить как о массовом явлении о

==804 Д. И. Раскин

литераторах и журналистах, не только живущих гонорарами, но и нигде не служащих и не приобретших в начале своей карьеры каких-либо чинов, хотя бы на преподавательской работе. Именно к этому времени социальный статус рядового литературного работника, например постоянного сотрудника какого-либо периодического издания, стал самодостаточным и вполне уважаемым, а возможности литературных заработков — обеспечивающими если не зажиточное, то по крайней мере сносное существование. В течение всего пореформенного времени размеры гонораров и возможности постоянных и достаточно многочисленных публикаций постоянно возрастали. Каждый автор — сочинитель оригинальных произведений или переводчик — имел, по закону, исключительное право пользоваться всю жизнь изданием или продажей своей литературной продукции. Это право он мог продавать издателям. Его наследники или лица, которым было передано это право, могли пользоваться им 25 лет после смерти автора, но в случае нового издания за 5 лет до окончания этого срока право продлевалось еще на 10 лет сверх 25. Первые издатели народных песен, сказок и т. п. произведений фольклора также получали авторское право на это издание. Таким же правом пользовались и первые издатели древних рукописей, например, летописей, но это не исключало права других лиц на издание тех же памятников с иного списка, более полного или отличающегося по редакции. По истечении указанных сроков каждая книга или публикация становились собственностью публики и их издание оказывалось доступным всем желающим. Права наследников автора должны были предъявляться в течение года после его смерти или в течение двух лет, если наследники находились за границей. Сочинения и переводы, никому не проданные, не могли быть в случае взыскания долгов проданы для удовлетворения кредиторов без согласия автора или его наследников. В случае продажи имущества книгопродавца за долги и по конкурсу принадлежавшие этому книгопродавЦУ рукописи и права на их публикацию могли переходить

Исторические реалии...

==805 к другим лицам, но последние обязаны были исполнить все условия, заключенные прежним владельцем с автором или его наследниками. Права на второе издание книги должны были быть предметом предварительного соглашения между автором и книгопродавцем. Если же не было специального письменного договора на сей счет, то автор (или его наследники) мог выпустить второе издание через 5 лет со дня выдачи из цензуры билета на выпуск в свет первого издания. Несмотря ни на какие условия, автор мог выпустить второе издание, если добавления и перемены в последнем составляли не менее 2/3 книги или этой книге при втором издании придана другая форма. Издатели журналов и др. периодики, а также альманахов имели право на переиздание их в той же форме. Но опубликование какого-либо сочинения на страницах периодического издания не лишало автора права на отдельное издание этого сочинения, если на сей счет не было специального договора.

Частные письма, записки и т. п. материалы, не предназначавшиеся для публикации, могли быть изданы лишь с согласия их автора или его наследников, а в случае с письмами — совокупного согласия автора и адресата. Никто не имел права на публикацию какого-либо произведения без согласия автора, в том числе на перевод на другие языки, издание публично произнесенной речи, доклада и т. п., а также на перепечатку текста под видом журнальной рецензии. Можно было без особого согласия автора или его наследников помещать отрывки из авторских произведений и отдельные статьи в хрестоматиях и учебных книгах. Ссылки и цитаты из авторского текста в критических статьях не могли составлять более 1/3 этого текста, причем собственный текст автора статьи должен был составлять не менее 2/3 общего объема работы. Запрещалась публикация новых переводов, если их текст на 2/3 совпадал с прежним переводом (другого переводчика). При издании словарей признаком плагиата считалось совпадение большей части определений и толкований с ранее изданными словарями. Этот же принцип применялся при издании карт, исторических таблиц, таблиц логарифмов и т. п.

==806 Д. И. Раскин Книга, изданная в России, могла быть опубликована в переводе только без приложения оригинального текста. Сочинители таких книг, для которых были необходимы особенные ученые изыскания, имели исключительное право на издание этих книг в России и на других языках. О намерении воспользоваться таким правом они должны были объявить при издании оригинальной книги и в течение двух лет этим правом воспользоваться. Автор, напечатавший книгу без соблюдения требований Цензурного устава, лишался всех прав на нее. При новых изданиях требовалось указывать на титульном листе, с какого издания напечатана настоящая книга, печатается ли она с исправлениями и дополнениями или без них. Все случаи плагиата, незаконного издания (например, без согласия автора) и т. п., именуемые в тогдашней юридической практике контрафакцией, а также случаи продажи рукописи сразу нескольким лицам были предметом судебного разбирательства, причем споры между авторами, переводчиками, издателями или типографщиками и книгопродавцами разбирались в третейском суде, а при несогласии сторон — в обычных судебных учреждениях. Академии, университеты и др. научные общества, издающие книги, также пользовались 25-летним сроком исключительной собственности (с добавочным 10-летним в случае переиздания), после чего эти книги становились собственностью публики. Но напечатание какого-либо сочинения в трудах того или иного ученого общества не лишало автора прав на последующее самостоятельное издание этого сочинения, если иное не было оговорено в уставе общества или в специальном договоре. Условия труда и вознаграждения постоянных сотрудников редакций периодических изданий были предметом специальных соглашений. На эти соглашения (договоры) распространялись общие нормы гражданского права. Нормы деятельности предпринимателей регулировались гильдейским законодательством, а также специальными законами о торговле, промышленности, кредитных учреждениях. Порядок открытия промышленных и торговых заведений был разрешительный, причем право на

Исторические реалии...

==807 открытие того или иного заведения зависело от наличия у владельца соответствующего гильдейского свидетельства, а в пореформенное время — и соответствующего промыслового свидетельства. Главным препятствием для получения разрешения на открытие промышленного предприятия в городе мог быть вред данного производства для, как мы бы выразились теперь, экологии города. Для трактирного промысла существовало особое законодательство. В первой половине XIX века общее количество трактирных заведений в столицах было ограничено законом. Вплоть до 60-х гг. XIX века частных коммерческих банков в России не было. Существовали лишь банкирские конторы и дома. В дальнейшем стали один за другим появляться частные (акционерные) банки. Их открытие регулировалось Кредитным уставом, а уставы каждого банка утверждались в порядке сепаратного законодательства. Этот порядок существовал и для акционерных обществ. В XIX веке торговое и промышленное предпринимательство в России могло вестись как от имени отдельного владельца (или его семейства), так и от имени товарищества или общества. Товарищества бывали полные, где товарищи (компаньоны) отвечали за все действия фирмы всем своим имуществом и вели дело сами на основании специального договора между собой, на вере, где товарищи доверяли тому или иному лицу или группе лиц вести дело на выделенный ими капитал, неся ответственность лишь в размере этого капитала, а также на паях. Товарищества на паях приближались по типу к акционерному обществу, но вместо обезличенных акций в таких товариществах были именные паи. В пореформенное время наряду с традиционными предпринимателями, ведшими собственное или семейное дело или состоявшими в товариществе с ограниченным кругом компаньонов, появились держатели крупных пакетов акций, деятели правлений различных акционерных обществ, банков и т. п. На служащих торговых и промышленных предприятий распространялись нормы договора о личном найме, в пореформенное время уже довольно архаичные. Договор о

==808 Д. И. Раскин найме мог оформляться как нотариальным, так и «домашним» порядком. По закону он должен был заключаться не более, чем на 5 лет. Для ведения хозяйских дел в торговле и в управлении промышленными предприятиями служащие должны были иметь торговые доверенности, которые бывали как общие, так и для производства конкретной операции. Лица, ведущие дела по доверенности, именовались доверенными, но более общим и универсальным названием было приказчики. Приказчики делились на младших и старших. Ученики или несовершеннолетние приказчики не должны были по

закону иметь доверия или распоряжаться товаром более, чем на 30 руб. Во второй половине XIX века приказчики должны были иметь приказчичьи свидетельства (с 1898 г. — личные промысловые свидетельства). Жизнь и деятельность лиц, занимающихся в городах ремеслом и принадлежавших к ремесленному сословию, регламентировалась архаичными сословие-корпоративными нормами, во многом заимствованными из Западной Европы и устаревшими уже к моменту их введения. Положение ремесленника (портного, сапожника, слесаря и т. п.) определялось его местом в сословнокорпоративной иерархии. Мастер должен был иметь аттестат специального учебного заведения на звание мастера или пробыть 3 года подмастерьем и иметь аттестаты мастеров, у которых работал, удостоверяющие его знание ремесла. Только мастера имели право заводить мастерские и держать у себя учеников и подмастерьев. Для открытия мастерской требовалось иметь необходимый инструмент, достаточный для работы в данном ремесле как минимум самого мастера и одного подмастерья. Кроме того, от мастера требовалось «беспорочное поведение». Мастерам запрещалось держать подмастерьев иногородних и иностранных без разрешения своего цехового начальства. В случае болезни мастер мог по закону претендовать на помощь товарищей по цеху (в случае бедности — на бесплатное лечение и денежное пособие). Ремесленники, исполнявшие в «годы благоденствия» должности в цеховой управе, в случае болезни или впадения в бедность не по

Исторические реалии...

==809 своей вине (не из-за пьянства, мотовства и т. п.) могли, по решению ремесленного схода, получать вспомоществование. Вдова мастера могла продолжать дело мужа и иметь подмастерьев и учеников. В случае необходимости цеховая управа назначала попечителя. Подмастерье определялся законом как ремесленник, научившийся мастерству, но «для приобретения опытностью совершенного в работе искусства» обязанный пробыть в подмастерьях как минимум 3 года. Когда ученик производился в подмастерье и получал подмастерское свидетельство, он должен был с мастером, у которого желал работать, заключить условие о сроке найма и размере платы. В течение этого срока мастер не мог выгнать подмастерья, а последний самовольно отойти от мастера. Подмастерья имели право ходить по городам для усовершенствования в знании своего ремесла при условии получения паспорта. Подмастерьям как «простым работникам мастерства, живущим трудами рук своих», запрещалось нанимать других подмастерьев и иметь учеников. Подмастерья не могли жить, объединившись в артель, без мастера, но могли жить и работать самостоятельно при фабриках. Подмастерье должен был быть «почтителен ко всем мастерам и семейству того мастера, где работает». Его личная жизнь регламентировалась тем, что «подмастерье не должен сметь ночевать вне дома своего мастера без его ведома и дозволения; наипаче же запрещается ему сманивать с собою учеников в трактиры или непозволенные собрания». С 1887 г., когда лицам иудейского исповедания было разрешено держать в найме христиан, подмастерье-христианин, живущий у мастера-еврея, должен был иметь «особенное попечение» о состоящих у этого мастера учениках-христианах.

Каждому подмастерью цеховая управа выдавала специальную прошнурованную книжку, в которой мастер отмечал срок поступления к нему подмастерья, его знание мастерства и поведение, срок и причину ухода. Поскольку записи в этой книжке в значительной степени определяли будущую судьбу подмастерья, последний мог оспаривать оценку мастера в цеховой управе, а в случае несогласия с решением последней — далее по суду. ==810

Д. И. PacKUH После 3 лет пребывания в подмастерьях для перехода в категорию мастеров нужно было представить в цеховую управу пробную работу, подлежащую освидетельствованию присяжных мастеров или просто наиболее опытных и искусных мастеров. Цеховая управа представляла свое решение общей ремесленной управе, куда кандидат в мастера мог представить и свою жалобу на решение цеховой управы. Но закон специально оговаривал, что подмастерье, опорочивший себя дурным поведением и заслуживший наказание, не может быть мастером, пока ремесленная управа и старшина цеха не удостоверятся в его исправлении. Для перехода в мастера требовалось также достижение 21-летнего возраста. В городах с упрощенным ремесленным устройством для открытия собственной мастерской ремесленному работнику выдавалось ремесленное свидетельство. Получивший звание ремесленника обязан был в течение 6 месяцев открыть мастерскую. Ученики принимались к мастеру при двух свидетелях (один со стороны мастера, один — того, кто отдает в учение), в присутствии которых заключался договор о сроке учения, содержании и т. д. Контракт мог быть письменный, тогда его свидетельствовали ремесленные маклеры или нотариусы. Мастер должен был представить ученика цеховому старшине и старшинским товарищам, которые записывали его в ученичью книгу. Обучение по закону должно было продолжаться не менее 3 и не более 5 лет, но в случаях, когда ученик уже владел какими-то основами ремесла, цеховая управа могла «по рассуждению» этот срок сократить. Возраст для поступления в ученики специально не оговаривался, но если считать, что для достижения звания мастера требовался возраст 21 год, а в подмастерьях нужно было пробыть не менее 3-х лет, нормальным возрастом для поступления в ученики мог считаться 16-летний. Если мастер умирал раньше окончания срока учения, то ученик мог оставаться у продолжавшей дело вдовы мастера. Условием для этого было наличие у вдовы мастера искусного подмастерья. Но ученик мог также в этом случае перейти к другому мастеру.

Исторические реалии...

==811 В случае явной неспособности ученика к изучаемому ремеслу после 6 месяцев со дня заключения договора об учении мастер обязан был известить об этом родителей ученика или других лиц, отдавших того в учение. В противном случае он при окончании срока должен был заплатить столько, сколько заработал бы нанятый работник за этот срок. Не имел права мастер и просто согнать ученика ранее договорного срока без законных причин, а при наличии таких причин — только с разрешения цехового старшины и его товарищей. После 3 лет учения мастер должен был дать письменное свидетельство об успехах и поведении ученика, после чего тот мог уйти от мастера или остаться у него. Формально закон защищал права учеников и ограничивал злоупотребления. Мастер обязан был учеников «учить усердно, обходиться с ними человеколюбивым и кротким образом, без вины их не наказывать и занимать должное время наукою, не принуждая их к домашнему его служению и работам». Но на практике преобладала, конечно, не эта нарисованная законодателем идиллическая картина, а скорее та, которая предстоит нам в письме чеховского Ваньки Жукова или в горьковских рассказах. Закон устанавливал 6 ремесленных рабочих дней в неделю с обязательным отдыхом в воскресенье и двунадесятые праздники. Рабочий день должен был начинаться в 6 утра и длиться до 6 вечера с перерывом в полчаса на завтрак и в полтора часа на обед и отдых, т. е. 10 часов. На практике этот регламент, особенно для учеников, чаще всего не соблюдался. Нередко рабочий день продолжался с 6— 7 утра до 10 вечера. Всякую работу ремесленник должен был делать по устному или письменному договору с заказчиком. В подавляющем большинстве случаев речь шла лишь об устной договоренности о сроке и цене. Сезонные и в значительной мере строительные работы велись артелями. Артели бывали промысловые (рыболовецкие, охотничьи), строительные (плотников, каменщиков и т. п.), специализирующиеся на погрузочно-разгрузочных работах, бурлацкие; существовали артели и в различных кустарных производствах. В сельской местности были даже портновские.

==812 Д. И. Раскин Артели были одной из стариннейших традиционных для России форм организации труда. В XIX веке было несколько типов артелей. В одних все члены артели участвовали в ней личным трудовым вкладом, причем распределение дохода шло поровну (с учетом, разумеется, квалификации каждого: опытные мастера или наиболее физически сильные рабочие получали больше, ученики меньше). Руководил артелью выборный атаман. Но в других, где производство работ требовало наличия дорогостоящего инвентаря (например, в рыболовецком промысле) или определенного начального капитала, доход распределялся сообразно не только трудовому вкладу, но и вложенному капиталу. Были артели, которые возглавлял подрядчик, которому принадлежал и капитал, и необходимые для нахождения работы связи. В других же случаях подрядчик выступал в качестве лишь нанимателя артели.

Наиболее распространенным типом члена артели был крестьянин, ушедший на сезонный отхожий промысел. В рыболовецких и т. п. промысловых артелях артельная работа могла быть и основным занятием ее участников. Лица, работавшие по найму на фабриках и заводах и в личном услужении (до реформы это могли быть как свободные, так и отпущенные на оброк крепостные) практически никак не были защищены законом, если не считать вошедшего в Свод законов благого пожелания: «Хозяин с нанявшимися должен обходиться справедливо и кротко, требовать от них токмо работы, условленной по договору, для которой наем учинен, платить им точно и содержать исправно. Нанявшийся на работу должен быть верным, послушным и почтительным к хозяину и его семье и стараться добрыми поступками и поведением сохранить домашнюю тишину и согласие. Сия последняя обязанность распространяется и на хозяина для отвращения случая к обоюдным неудовольствиям и жалобам». Договор о личном найме и об отдаче в обучение (для ремесленных учеников) должен был быть написан на гербовой бумаге и заверен у частного маклера (позже — у нотариуса) с обозначением всех условий. Но закон не запрещал нанимать и наниматься и без письменного оформления (при условии представления нанимающимся в рабо-

Исторические реалии...

==813 ту или в услужение узаконенного вида на свободное проживание; держать в найме беспаспортных строжайше запрещалось, хотя на практике многие фабриканты и заводчики этот запрет нарушали). Но в этом случае закон оговаривал, что «если сие учинено там, где есть частный маклер, то наниматель и нанявшийся при споре между собою о служении, работе или платеже не могут ожидать никакого пособия от управы благочиния, и просьбы о том не принимаются в совестном суде». Последняя норма делала наемных рабочих зачастую еще более бесправными, а нанимателя ущемляла мало. В случае болезни, если деньги нанявшимся были взяты вперед, он должен был по выздоровлении отработать их из расчета договорной платы. Эта норма распространялась и на убытки (утрату или порчу вещей), причиненные наемным рабочим хозяину. Продолжительность рабочего дня на фабриках и заводах до 1897 г. никак не регламентировалась. В 1897 г. она была ограничена 10 1/2 часами. Учрежденная в 1882 г. фабричная инспекция должна была изучать быт рабочих и в определенной мере контролировать деятельность фабрикантов. ОБЩЕСТВЕННЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ В рамках бюрократической самодержавной монархии любая общественная самодеятельность, прежде всего, создание общественных организаций допускалось лишь в строго регламентированных рамках. В последней трети XVIII— XIX веков, вплоть до 1906 г., порядок создания всех легальных общественных организаций был разрешительный. Чаще всего уставы этих организаций были предметом сепаратного законодательства. Наиболее долгим и сложным было утверждение уставов организаций, имевших всероссийское значение. Гораздо легче разрешалась деятельность организаций, ориентирующихся на типовой устав и ограничивавших свои действия конкретным городом, благотворительным или учебным заведением и т. д.

==814 Д. И. Раскин Научные общества Первым в России научным обществом и вообще первой российской общественной организацией стало учрежденное в 1765 г. при ближайшем участии Екатерины II и других высокопоставленных лиц, а также некоторых видных академиков (Л. Эйлера, Я. Штелина и др.) Вольное экономическое общество. Устав общества, формы и методы его работы во многом предвосхитили важнейшие черты российских общественных организаций, возникавших и действовавших в дальнейшем. Все члены общества делились на действительных членов и членов-корреспондентов. Они должны были «делать и сообщать опыты по всем частям народного хозяйства, от земледелия, звериных и рыбных промыслов до горных дел и мануфактур, а также давать собственные сочинения по разным частям приватной и государственной экономии; делать извлечения из иностранных писаний», а также «представлять новые изобретения по механике и деревенской архитектуре». На заседаниях общества заслушивались и обсуждались различные доклады. Общество проводило открытые конкурсы на лучшие сочинения по заданным темам, рассылало анкеты, вело переписку с русскими и иностранными корреспондентами, издавало «Труды Вольного экономического общества». Если в царствование Екатерины II одной из главных тем, обсуждавшихся в обществе (в том числе в рамках открытого конкурса, объявленного по инициативе самой императрицы), были пути и способы отмены или преобразования крепостного права, то в дальнейшем жизнеспособность Вольного экономического общества была обусловлена его вниманием к насущным проблемам сельского хозяйства, волновавших наиболее предприимчивых помещиков, а также его деятельностью по изучению экономики, статистики, этнографии России. Бюджет Вольного экономического общества складывался в основном из правительственных субсидий и пожертвований отдельных меценатов; членские взносы и доходы от продажи изданий общества составляли его меньшую часть.

Исторические реалии...

==815 В дальнейшем большую роль в деятельности общества стали играть создаваемые при нем и его отделениях комитеты и комиссии, занимавшиеся не только пропагандой экономических и сельскохозяйственных знаний и научным изучением природных ресурсов России, но и распространением общего начального образования и улучшением медицинской помощи сельскому населению (Комитет грамотности, Медицинский комитет. Комитет по оказанию помощи голодающим. Почвенная комиссия. Пчеловодная комиссия и т. п.). Вольное экономическое общество просуществовало до 1918 г., пережив Российскую империю. В дальнейшем научные общества возникали при университетах. В 1771 г. при Московском университете было открыто Вольное Российское Собрание, включившее в свои ряды многих видных

ученых и призванное заниматься главным образом публикацией исторических источников. Хотя просуществовало оно недолго, но послужило прообразом учрежденного в 1804 г. Общества истории и древностей российских при Московском университете. Оно занималось собиранием и изданием письменных источников по отечественной истории, а с 1846 г. стало издавать «Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете», ставшие одним из наиболее авторитетных исторических периодических изданий в России. Созданное по его примеру в 1839 г. Одесское общество истории и древностей занималось по преимуществу изучением археологических памятников Северного Причерноморья. Специально филологическими обществами были Общество любителей отечественной словесности при Казанском университете (1806—1853 гг.) и созданное в 1811 г. Общество любителей российской словесности при Московском университете. Довольно многочисленные исторические и филологические общества действовали в Остзейских губерниях. И по составу, и по языку, на котором они работали, и по направленности это были немецкие общества. Исключение составляло учрежденное в 1839 г. Ученое эстонское общество при Дерптском университете. Для большинства научных обществ, учрежденных при университетах, характерен их полуофициальный характер,

==816

Д. И. Раскин

выражавшийся в помещении сведений о членах этих обществ в «Месяцесловы» («Адрес-календари»), финансировании их главным образом за счет ассигнований и пособий из казны, решающем влиянии на состав их руководящих органов и деятельность университетской администрации. Общества, возникающие не при университетах, в первой половине XIX века находились либо под «высочайшим покровительством», либо пользовались поддержкой государства в иной форме. В 1805 г. при Московском университете образовалось первое в России естественнонаучное общество — Московское общество испытателей природы. Основной задачей общества было изучение природных богатств страны, а одним из основных методов работы — организация научных экспедиций. Это общество существует и поныне. В 1817 г. в С.-Петербурге было создано Минералогическое общество, также сохранившееся по сей день. В 1845 г. было создано прославленное и существующее и в наши дни Русское географическое общество. В это же время возникают и научные медицинские общества, для которых характерно участие в них только профессионалов-медиков. В 1804 г. учреждается Общество соревнователей врачебных и медицинских наук при Московском университете (в дальнейшем — Физикомедицинское общество). В 1806 г. было создано Виленское медицинское общество. В 1803 г. возникает Рижское химикофармацевтическое общество, а в 1818 г. С.-Петербургское фармацевтическое общество. С 1840-х гг.

стали создаваться общества врачей. Возникшее в 1840 г. Общество киевских врачей с открытием в Киеве медицинского факультета стало вести значительную научную работу. Существовавшие в С.Петербурге, Москве, Одессе и Риге так называемые общества практических врачей активной исследовательской работы не вели, но занимались обменом опытом между практикующими врачами, снабжали их информацией о новейших достижениях медицины. Эти общества приближались уже к типу профессионального объединения. Научную работу вели и сельскохозяйственные общества, ориентированные прежде всего на практические по-

Исторические реалии...

__

==817 требности земледелия. В 1819 г. было создано Московское общество сельского хозяйства. В дальнейшем возникают Общество сельского хозяйства Южной России (Одесса, 1828 г.). Казанское экономическое общество (1839 г.) и др. (всего до двух десятков). Для них характерен менее официальный характер, хотя Министерство государственных имуществ усиленно покровительствовало таким обществам и даже насаждало их. Полуобщественными организациями, подчинявшимися губернаторам, но привлекавшими к себе лучшие силы местной интеллигенции и распространенными по всей России, стали губернские статистические комитеты и губернские ученые архивные комиссии. Пореформенное время ознаменовалось бурным ростом числа научных обществ. В это время утверждение уставов таких обществ перешло от императора к министру народного просвещения или другим министрам (например, министру государственных имуществ), что заметно упрощало и ускоряло процедуру их учреждения. Активизировалась деятельность таких старых обществ, как Московское общество истории и древностей российских. Общество любителей российской словесности и, конечно. Русского географического общества. В 1869 г. возникает Филологическое общество при С.-Петербургском университете, в 1872 г. — Историческое общество Нестора-летописца при Киевском университете, в 1876 г. — Историкофилологическое общество при Харьковском университете, в 1878 г. — Общество археологии, истории и этнографии при Казанском университете, в 1888 г. — Историко-филологическое общество при Новороссийском университете. В 1866 г. Археолого-нумизматическое общество в С.-Петербурге было преобразовано в Русское археологическое общество, а в 1864 г. было создано Московское археологическое общество. В 1866 г. учреждается Русское историческое общество, ставшее одним из важнейших научных исторических обществ России и внесшее большой вклад в издание источников по отечественной истории («Сборники РИО»). Несколько археологических обществ появляются в провинции, в том числе в городах, не имевших универси27 —

==818 Д. И. Раскин тетов. С 1869 г. периодически собираются археологические съезды. В 1884 г. было создано первое в России специальное научное философское общество под названием Московского психологического общества. После судебной реформы 1864 г. стали создаваться юридические общества — Юридическое общество при Московском университете (1865 г.), при Киевском (1876 г.), Петербургском (1877 г.). Казанском (1878 г.) и Новороссийском (1879 г.) университетах. Московское юридическое общество занималось и вопросами политической экономии и статистики. В 1882 г. в его составе было создано Статистическое отделение, сыгравшее большую роль в развитии земской статистики. С гораздо большим трудом и противодействием со стороны властей проходило создание педагогических обществ. Лишь в 1869 г. было создано С.-Петербургское педагогическое общество, закрытое Министерством народного просвещения в 1879 г. Еще более активно развивались в это время естественнонаучные общества. В 1864 г. в Москве было образовано Общество любителей естествознания, преобразованное в 1867 г. в Общество любителей естествознания, антропологии и этнографии. Это общество выступило инициатором ряда выставок (этнографической, политехнической, антропологической, географической), имевших большое значение для мобилизации научных сил российской провинции и положивших начало соответствующим музеям. I Всероссийский съезд естествоиспытателей, проходивший в С.-Петербурге в 1867 г., призвал к созданию подобных обществ при всех российских университетах. В результате появились общества в С.-Петербурге, Киеве, Казани, Одессе, а также Общество любителей природы в Харькове, Дерптское общество естествоиспытателей. Общество естествоиспытателей и врачей в Томске. Все они были объединены однотипными уставами и общими задачами, заключающимися в развитии естественных наук, изучении природы своего региона и распространении естественнонаучных знаний. На практике круг деятельности этих обществ и степень их влияния на развитие нау-

==819

Исторические реалии... ки были весьма различны в зависимости от конкретной ситуации в каждом из упомянутых городов.

Математические общества возникли при Московском университете в 1867 г.. Харьковском в 1879 г., Петербургском в 1890 г. В 1889 г. при Киевском, а в 1890 г. при Казанском университетах были учреждены физикоматематические общества. В 1890 г. в С.-Петербурге открылось Русское астрономическое общество. В 1868 г. при Петербургском университете образовалось Русское химическое общество, объединившее крупнейших отечественных химиков. В 1878 г. оно объединилось с возникшим в 1872 г. Физическим обществом при Петербургском университете в единое Русское физико-химическое общество. В 1893 г. образовалось Общество физико-химических наук при Харьковском университете (после разделения бывшего там с 1872 г. Общества опытных наук, включавшего также медиков). Развивались и биологические общества: Русское энтомологическое общество (с 1859 г.). Русское общество акклиматизации животных и растений (Москва, с 1864 г.), Антропологическое общество при Военно-медицинской академии (с 1893 г.) и др. Существовали естественнонаучные общества и в неуниверситетских городах: Общество для исследования Ярославской губернии в естественно-историческом отношении (1864 г.), Уральское общество любителей естествознания (1870 г.). Нижегородский кружок любителей физики и астрономии (1888 г.). Интенсивно развивалась в пореформенное время сеть научно-медицинских обществ. Русское общество охранения народного здравия (с 1877 г.) имело разветвленную сеть местных отделов и сыграло большую роль в развитии гигиены, эпидемиологии, климатологии и т. п. Специально для подготовки и проведения научных съездов было создано в 1883 г. Общество русских врачей в память Н. И. Пирогова. Пироговские съезды имели большой общественный резонанс и пользовались большим научным авторитетом. В 1866 г. было создано Русское техническое общество, включавшее химический, механический, строитель==820 Д. И. Раскин ный, военно-морской, фотографический, электротехнический, воздухоплавательный и железнодорожный отделы, а также отдел по техническому образованию. Общество имело сеть местных отделений, зачастую специализировавшихся на определенных отраслях (Бакинское на нефтяной промышленности. Киевское на сахарной и т. д.). РТО объединяло основные силы российских инженеров и ученых. Другие технические общества возникали при технических высших учебных заведениях и были ограничены рамками одной отрасли или одного учебного заведения. Таковы были Политехническое общество при Московском техническом училище (с 1877 г.). Собрание инженеров путей сообщения (с 1882 г.). Общество технологов (с 1884 г.), Общество горных инженеров (с 1887 г.). Общество гражданских инженеров (с 1894 г.), действовавшие в С.-Петербурге, Южно-русское общество технологов в Харькове (с 1895 г,) и др. К ним примыкают Московское архитектурное общество (с 1867 г.) и Петербургское общество архитекторов (с 1870 г.). Примером общества, созданного при активном участии предпринимателей и ориентированного на проблемы технологии одной отрасли служит возникшее в 1889 г. Общество для содействия улучшению и развитию мануфактурной промышленности. Торгово-промышленные организации Общественные организации в области промышленности и торговли стали развиваться в пореформенное время. Для них было характерно обсуждение важнейших вопросов на закрытых заседаниях, формирование общей корпоративной позиции, попытки использовать эти организации в качестве органов представительства в отношениях с правительством. Первоначальным типом такой организации были различные общества содействия: (Общество для содействия русской промышленности и торговле (1873 г.), Общество для содействия русскому торговому мореходству (1873 г.). Общество улучшения

народного труда и т. д. Затем последовало (начиная с 1870 г.) создание биржевых комитетов, ставших органами действительного представительства крупных предпринимателей. Отраслевые объе-

Исторические реалии...

==821 динения осуществлялись в форме съездов (представителей акционерных банков коммерческого кредита, горнопромышленников различных регионов, нефтепромышленников и т. д.). В качестве отраслевых объединений действовали также Всероссийское общество сахарозаводчиков (с 1897 г.). Русское общество книгопродавцев и издателей (с 1883 г.) и др. Большую роль в объединении предпринимателей в общероссийском масштабе и в выработке общей позиции торгово-промышленного класса играли всероссийские торгово-промышленные съезды (1865, 1870, 1882, 1896 гг.). Но представительские организации и общества для развития отдельных отраслей охватывали лишь меньшинство предпринимателей. Большинство этих организаций охватывали лишь определенный регион. Созданию объединений в общероссийском масштабе препятствовала как политика правительства, с подозрением относившегося ко всяким общественным объединениям в общегосударственном масштабе, так и слабая общественная активность значительной массы российского купечества. Просветительные организации Наиболее массовыми были различные общества народного образования. К концу XIX века их насчитывалось 135. Их деятельность заключалась главным образом в организации начальных школ, воскресных школ и школ грамотности, библиотек и т. п. Широкое распространение в пореформенное время получили различные общества содействия техническому, коммерческому и т. п. образованию. При различных учебных заведениях (чаще всего средних) действовали общества помощи необеспеченным ученикам, общества доставления средств для того или иного негосударственного учебного заведения. Литературно-художественные организации Объединения литераторов, художников, музыкантов менее всего носили формальный характер. Среди них преобладали кружки, различные собрания типа «сред»,

==822 Д. И. Раскин «суббот» и т. п. Для таких объединений было характерно отсутствие четкой регламентации (нередко и официального оформления), дружеский характер общения, тесная, а подчас и неразделимая связь

творческих и общественнополитических интересов. Наряду с такими объединениями существовали (исторически более ранние по времени возникновения) учено-литературные общества типа Общества любителей российской словесности при Московском университете. Профессиональными и распространявшими свою деятельность и на профессиональное образование были такие музыкальные общества, как Русское музыкальное общество (с 1859 г.). Московское филармоническое общество (с 1883 г.) и др. Наибольшее количество официально оформленных обществ было у художников. Первоначально это были меценатские организации, такие, как Общество поощрения художеств (с 1820 г.). Московское художественное общество (с 1843 г.). Московское общество любителей художеств (с 1860 г.). Затем им на смену стали приходить организации, создаваемые самими художниками и в собственных интересах. Главной их целью было устройство выставок, без чего художники не могли обеспечить себе независимого существования. Создавались такие общества, как правило, на идейной основе; их участников объединяли общие эстетические и общественно-политические позиции. Такими были Товарищество передвижных художественных выставок (с 1870 г.). Петербургское общество художников (с 1890 г.), Московское товарищество художников (с 1896 г.). Профессиональный характер имели архитектурные общества, такие, как Московское архитектурное общество (с 1867 г.), Петербургское общество архитекторов (с 1870 г.) и др. Благотворительные и здравоохранительные организации Первые благотворительные организации в России носили полугосударственный характер, например. Человеколюбивое общество (с 1802 г. до 1814 г. — Благодетельное общество), составлявшее, по сути дела, специальное

Исторические реалии...

==823 ведомство. В дальнейшем получили широкое развитие различные типы благотворительных обществ местного значения. Это были общества вспоможения бедным, в том числе по отдельным профессиям и конфессиям, общества при больницах, общества вспомоществования учащимся, общества призрения детей, общества попечения о народном образовании, попечительные общества о домах трудолюбия, общества исправительных колоний и приютов и другие различные благотворительные общественные заведения. Всего на конец XIX века в России насчитывалось 1690 благотворительных обществ. В области здравоохранения действовало несколько общероссийских обществ: Всероссийское общество Красного Креста (с 1867 г.). Русское общество охранения народного здравия (с 1877 г.) и др. Действовавшие практически во всех крупных городах общества врачей и медицинские общества, наряду с обменом опытом и распространением сведений о новейших достижениях медицины, занимались обсуждением и защитой своих корпоративных интересов и участвовали в постановке здравоохранения в своих регионах. Организации взаимопомощи и профессиональные объединения Самыми распространенными обществами взаимопомощи были организации приказчиков, конторщиков, бухгалтеров, а также трактирной прислуги. Основную массу среди них составляли общества торговых служащих (к 1900 г. их насчитывалось 97). Приказчичьи общества стали возникать начиная с 1859 г. (первое основано в Риге). Наиболее крупным и известным было Вспомогательное общество купеческих

приказчиков в Москве. В этих обществах заметную роль играли не только сами приказчики, но и хозяева, часто выступавшие с инициативой создания таких обществ, бывшие их членамисоревнователями, а иногда и действительными членами. Общества вспоможения и вспомогательные кассы создавались по профессиональному признаку. Они существовали у фармацевтов, учителей, врачей и фельдшеров, теат-

==824

Д. Я. Раскин

ральных деятелей и, наконец, литераторов. Наиболее известным примером такого объединения служит Литературный фонд (с 1859 г.), продолжающий свою деятельность и сегодня. В качестве примера межпрофессионального объединения можно привести Московское общество взаимопомощи лиц интеллигентных профессий (с 1896 г.). В качестве корпоративно-сословной организации действовали Вспомогательная касса петербургских ремесленников (с 1867 г.), Взаимовспомогательное общество ремесленников г. Москвы (с 1875 г.). Харьковское общество взаимного вспоможения занимающихся ремесленным трудом (с 1898 г.) и т. п. организации в других городах. В конце века эти общества стали привлекать к себе не только цеховых ремесленников, но и фабрично-заводских рабочих. К организациям этого типа приближались и пенсионные кассы, создаваемые при негосударственных и неземских учреждениях и предприятиях. Прочие организации Распространенной формой объединения людей сходного социального положения были многочисленные клубы. Первые российские клубы были организованы по инициативе иностранцев — англичан и немцев. Так возникли петербургский Английский клуб (1770 г.), Шустерклуб (1770 г.), и др. Знаменитый московский Английский клуб также возник в царствование Екатерины II по инициативе иностранцев. При Павле I он был закрыт, но восстановлен в 1802 г. Типом дворянского клуба стали в XIX веке благородные собрания, наиболее известное из которых — Московское. Для иных сословий были созданы купеческие клубы. Впоследствии стали возникать клубы профессиональные (врачей, инженеров и т. д.) и по увлечениям, например, охотничьи (самый известный в Москве). Но зачастую, независимо от названия и официально провозглашенной цели клуба, главное содержание его деятельности заключалось в организации балов и карточных игр.-Обладая всеми внешними признаками организации (устав, правление, выборы и т. д.), клубы служили одновременно местом развлечения, более или менее открытым для посторонней публики.

==825 Исторические реалии... 00.htm - glava33 ПРИЛОЖЕНИЕ к статье Д. И. Раскина ИСТОРИЧЕСКИЕ РЕАЛИИ РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ И РУССКОГО ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА В XIX ВЕКЕ ЧИНЫ И ДОЛЖНОСТИ В РОССИИ XIX ВЕКА ==826

Д. И. Раскин Чины военш

яе

Чины гражданские

ласе армейские по абели о рангах

флотские

1

Генерал-фельдмаршал

ГенераладмиралКанцлер; действительный тайный советник 1-го класса (в кон. XIX — нач. XX в.)

2

Генерал от инфантерии, Адмирал генерал от кавалерии, генерал от артиллерии

3

Генерал-лейтенант

Вице-адмирал Тайный советник

4

Генерал-майор

Контрадмирал Действительный статский советник

б

Действительный тайный советник

Статский советник

Капитан 1-го ранга

б

Полковник

7

Подполковник,войсковойКапитан 2-го старшина (с 1884 г. в ранга казачьих войсках)

Коллежский советник

Надворный советник

Исторические реалии...

==827 Наиболее распространенные должности, соответствующие этим чинам Наиболее крупные сановники, пожалованные высшим чином специальным императорским указом Военные: командующие армиями, фронтами, корпусами, флотами, эскадрами, генералгубернаторы. Гражданские: председатели Государственного совета и его департаментов. Комитета (до 1906 г.) и Совета (с 1906 г.) министров, министры, чрезвычайные и полномочные послы. Военные: командиры дивизий, командующие эскадрами, генерал-губернаторы. Гражданские: товарищи министров, члены Государственного совета, сенаторы, посланниначальник Главного управления по делам печати Военные: командиры бригад, начальники штабов корпусов, младшие флагманы (командиры частей эскадр); директоры кадетских корпусов. Гражданские: директоры департаментов в министерствах, обер-прокуроры департаментов Сената, губернаторы, председатели и прокуроры судебных палат, ректоры университетов (с 1863 г.), академики (с 1893 г.), члены Совета Главного"управления по делам печати, председатели Центрального комитета цензуры иностранной и Петербургского и Московского цензурных комитетов, директор Публичной библиотеки. Гражданские: вице-директоры департаментов, помощники статс-секретарей Государственного совета, чиновники за обер-прокурорским столом в Сенате, министры-резиденты, постоянные поверенные в делах, советники посольств, вице-губернаторы, председатели казенных палат, палат государственных имуществ, палат уголовного и гражданского суда (до судебной реформы), председатели окружных судов (после судебной реформы), помощники попечителей учебных округов, ректоры университетов (до 1868 г.), академики (с 1873 до 1893 гг.), ординарные профессоры (с 1863 г.), директоры и почетные попечители гимназий (с 1864 г.), цензоры (с 1867 г.). Военные: командиры полков, начальники штабов дивизий, уездные воинские начальники (1-го и 2-го разрядов), инспекторы классов в кадетских корпусах, флаг-капитаны, командиры линейных кораблей, тяжелых крейсеров, фрегатов, отрядов мелких судов. Гражданские: начальники отделений в департаментах, обер-секретари в Сенате, старшие секретари посольств, генеральные консулы, советники губернских правлений, казенных палат и палат государственных имуществ, губернские прокуроры, советники палат уголовного и гражданского суда (до судебной реформы), губернские

казначеи и контролеры, управляющие удельными конторами, секретари консисторий, академики (до 1878 г.), директоры гимназий (до 1864 г.), библиотекари Публичной библиотеки (с 1874 г.). Военные: Командиры батальонов, командиры батарей, уездные воинские начальники 3-го разряда. Ротные командиры в военных и морских училищах и корпусах, командиры фрегатов, легких крейсеров, канонерских лодок и т. п., старшие офицеры на линейных кораблях, тяжелых крейсерах и т. п., старшие флаг-офицеры, флагманские специалисты (минеры, механики, штурманы и т. д.). Гражданские: старшие столоначальники в департаментах, старшие секретари в Сенате, младшие секретари посольств, старшие секретари миссий, правители канцелярий генералгубернаторов, губернские стряпчие, дворянские заседатели и асессоры палат уголовного и гражданского суда, надворные в уездные судьи (до судебной реформы), ординарные профессоры (до 1863 г.), доценты (с 1863 г.) университетов, библиотекари Публичной библиотеки (до 1874 г.), отдельные цензоры в городах (до цензурной реформы).

==828

Д. И. Раскич

Чины военные Класс по армейские табели о рангах 8

Чины гражданские флотские

До 1884 г.: Майор, лейтенант войсковой (до 1884 г.) старшина (в казачьих войсках); после 1884 г.: капитан, ротмистр (в кавалерии), есаул (в казачьих

войсках) 9

До 1884 г.: Лейтенант(сТитулярный советник Капитан, ротмистр 1884 г.) (в кавалерии), есаул (в казачьих войсках); после 1884 г.: штабскапитан, штабе ротмистр (в кавалерии), подъесаул (в казачьих войсках) До 1884 г.: Штабскапитан, штабс-ротмистр

10

До 1884 г.: Лейтенант; после 1884 г.: мичман

(в казачьих войсках); после 1884 г.: поручик, сотник (в казачьих войсках) ник (в казачьих войсках)

-

11

12

13

Мичман (до Губернский секретарь Подпоручик, корнет (с 1884 г., в 1884 г.) кавалерии), хорунжий (с 1884 г., в казачьих войсках) Прапорщик (с 1884 г. чин только офицеров запаса), корнет (до 1884 г., в кавалерии), хорунжий (до 1884 г., в казачьих войсках) Прапорщик (до 1884 г.)

Коллежский регистратор

14

Исторические реалии...

==829 Военные: командиры батальонов (до 1884 г.), рот и эскадронов (с 1884 г.), уездные воинские начальники 4-го разряда, ротные командиры в военных училищах и корпусах (до 1884 г.), командиры корветов, клиперов, миноносцев, старшие офицеры на фрегатах и т. п. судах, младшие или старшие флаг-офицеры и специалисты, вахтенные начальники. Гражданские: младшие столоначальники в департаментах, младшие секретари в Сенате, младшие секретари миссий, консулы, правители канцелярий гражданских губернаторов, секретари казенных палат и палат государственных имуществ, губернские землемеры, уездные почтмейстеры, адъюнкты Академии Наук (до 1873 г.), экстраординарные профессоры (до 1863 г.), лекторы университетов (с 1863 г.), инспекторы (до 1864 г.) и учителя (после 1864 г.) гимназий. Военные: командиры рот, эскадронов, командиры полурот (с 1884 г.), вахтенные начальники, младшие флаг-офицеры, младшие или старшие специалисты на военных судах. Гражданские: старшие помощники столоначальников в департаментах, старшие помощники секретарей, протоколисты, регистраторы и переводчики в Сенате, вице-консулы, старшие помощники правителей гражданских губернаторов, старшие столоначальники в губернских правлениях 1 -го разряда, секретари, бухгалтеры в контролеры в казенных палатах, уездные казначеи, винные приставы (до 1863 г.), секретари палат уголовного и гражданского суда, заседатели надворных и уездных судов (до судебной реформы), старшие учителя в гимназиях (до 1864 г.), штатные смотрители уездных училищ. Военные: командиры рот и эскадронов (до 1884 г.), командиры взводов, полковые и батальонные адъютанты, полковые казначеи (после 1884 г.), младшие флаг-офицеры, младшие или старшие специалисты на военных судах (до 1884 г.), вахтенные офицеры и младшие специалисты (после 1884 г.). Гражданские: младшие помощники столоначальников в департаментах, младшие помощники секретарей в Сенате, секретари при консулах, столоначальники в канцеляриях губернаторов, губернских правлениях и казенных палатах, помощники уездных казначеев, письмоводители губернских прокуроров, протоколисты палат уголовного и гражданского суда, помощники уездных почтмейстеров, лекторы университетов (до 1863 г.), младшие учителя и учителя новейших языков в гимназиях (до 1864 г.). Военные: командиры взводов, младшие офицеры в ротах, полковые в батальонные адъютанты и полковые казначеи (до 1884 г.). Военные: командиры взводов, младшие офицеры в ротах, вахтенные офицеры и младшие специалисты на военных судах. Гражданские: помощники столоначальников в губернских правлениях 1-го разряда и в палатах государственных имуществ, старшие помощники столоначальников в канцеляриях генералгубернаторов и в казенных палатах, помощники секретарей в уездных судах, младшие бухгалтеры в уездных казначействах, учителя искусств или гимнастических упражнений в университетах (до 1863 г.), учителя рисования, черчения и чистописания в гимназиях (до 1864 г.), учителя уездных училищ.

Военные: младшие офицеры в ротах и эскадронах (до 1884 г.), офицеры военного времени (с 1884 г.) Военные: младшие офицеры в ротах (до 1884 г.). Гражданские: чиновники для письма в центральных учреждениях, младшие помощники столоначальников в канцеляриях генерал-губернаторов, помощники главного регистратора или архивариуса в губернских правлениях 1-го разряда, младшие помощники столоначальников в палатах уголовного и гражданского суда, столоначальники в уездных судах, смотрители на почтовых станциях, учителя начальных училищ.

==830 Д. И. Раскин При равенстве чинов военный чин считался выше придворного, а придворный — выше гражданского. Чины с 5-го по 8-й класс считались штаб-офицерскими, а с 9-го по 14-й — обер-офицерскими. Чины в гвардии до 1884 г. считались на 2 класса выше армейских (в так называемой молодой гвардии — на 1 класс); с 1884 г. они стали считаться на 1 класс выше армейских. В гвардии отсутствовал чин подполковника. Все должности по гвардии замещались более высокими чинами, чем в армии, например, полками командовали генералы, батальонами — полковники и т. д. Военные во 2—3 классах могли иметь звания генераладъютанта, а в 4 — генерал-майора свиты; в штабофицерских чинах — звания флигель-адъютантов. Гражданские чины первых трех классов могли иметь звание статс-секретаря е. и. в. (не путать с статссекретарями Государственного совета). В губерниях 2-го и 3-го разрядов все должности были соответственно на 1 и на 2 класса ниже, чем в губерниях 1-го разряда. До 1811 г. в центральных учреждениях (коллегиях) из коллежских секретарей производили прямо в коллежские асессоры, а чин титулярного советники существовал главным образом для местных учреждений. Гражданские чины 11-го (корабельный секретарь) и 13-го (сенатский регистратор, синодский регистратор, кабинетский секретарь, провинциальный секретарь) классов в XIX в. практически не существовали, хотя формально в Табели о рангах числились. В 1834 г. они были формально упразднены. Кроме военных и гражданских чинов в Табель о рангах были включены также придворные чины: оберкамергер, обер-гофмаршал, обер-шталмейстер, обер-егермейстер, обер-шенк, обер-церемониймейстер (с 1844 г.) — 2-й класс; гофмейстер, гофмаршал, шталмейстер, егермейстер, оберцеремониймейстер (до 1844 г.) — 3-й класс; церемониймейстер — 5-й класс; камер-фурьер — 6-й класс. До 1809 г. придворные звания камер-юнкера и камергера были чинами, соответственно 5-го и 4-го классов. До 1867 г. существовали особые горные чины: оберберггауптман — 5-й класс, берг-гауптман — 6-й класс, обер-бергмейстер — 7-й класс, обер-гиттенфервалтер, бергмейстер — 8-й класс, маркшейдер, обер-берг-пробирер — 9-й класс, гиттенфервалтер — 10-й класс, берг-пробирер, берггешворен — 12-й класс, шихтмейстер — 13-й класс на заводах, состоявших в личной собственности императора, по другим горным заводам — 14-й.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ ГДР — Германская Демократическая Республика ГИМ — Отдел письменных источников Гос. Исторического музея в Москве ЖНМП — «Журнал министерства народного просвещения» ИРЛИ — Рукописный отдел Института русской литературы Российской Академии наук (С.-Петербург) ЛГУ — Ленинградский государственный университет ЛН — «Литературное наследство» РГБ — Российская государственная библиотека (Москва) РГИА — Российский государственный исторический архив