КГБ открывает тайны

КГБ открывает тайны МОСКВА «ПАТРИОТ» 1992 ББК 6799(2)116 С23 Составитель М. В. Филимошин Редактор И. Д. Носков Художник А А. Митрофанов ISBN 5-7030-578-7 © Составление, М. В. Филимошин, 1992 © Оформление, А. А. Митрофанов, 1992

В Вашингтоне в ресторане «Оксидентал» висит табличка, на которой значится: «В напряженный период Кубинского кризиса, октябрь 1962 г., за этим столом состоялась беседа таинственного русского «мистера X» с корреспондентом телевизионной компании ABC Джоном Скали. На основе этой встречи угроза ядерной войны была предотвращена». Этот таинственный русский — Александр Семенович Феклисов, резидент разведки КГБ в Вашингтоне. О том, как действовал наш разведчик, и рассказывается в этом сборнике. Повествуется в книге о делах и других замечательных советских разведчиков. Для массового читателя.

В. Снегирев ДРУГАЯ ЖИЗНЬ ДМИТРИЯ БЫСТРОЛЕТОВА Разведчик обречен на безмолвие. Даже своим детям он не может раскрыться, и сама смерть не освобождает его от плотных пут абсолютной тайны. Видели ли вы надгробие с указанием на то, что здесь похоронен разведчик? Редко кто удостаивался подобной чести. Наша быстро меняющаяся жизнь на многое теперь заставляет смотреть подругому. То, что вчера было за семью печатями, сегодня открыто для всеобщего обозрения: оценивайте, делайте выводы, трогайте руками. Секретов почти нет. Почти... Область разведки, как и в любом другом государстве, по-прежнему остается доступной только очень узкому кругу лиц. Это, надо полагать, понятно и объяснимо. Мало кто знает, как и кем «это» делается. Лишь одно можно сказать определенно: в ближайшем будущем «рыцарям плаща», кажется, не грозит остаться без работы— таковы реалии мира, в котором мы живем. О разведчиках-нелегалах мы знали в основном из художественной литературы и приключенческих фильмов. Были известны пять-шесть реальных имен. Гласность позволила нам заглянуть в святая святых архива Комитета госбезопасности — туда, где с грифом «Особо секретный фонд» хранятся личные дела разведчиков-нелегалов. Основываясь на подлинных документах этого сверхзакрытого архива, мы впервые расскажем о судьбе 3

одного из лучших разведчиков предвоенных лет Дмитрия Александровича Быстролетова и других его коллегах. Начало 1963 год. Журнал «Азия и Африка сегодня» в шести номерах подряд

публикует путевые записки Д. Быстролетова, в которых автор от имени некоего ван Эгмонта увлекательно рассказывает о своих наполненных приключениями поездках по странам Африки. Очерки, сопровождаемые рисунками автора, густо населены колоритными характерами, ярко раскрашены деталями африканской природы. В этом путешественнике по всему чувствуется человек, истоптавший в джунглях не одну пару ботинок. В 11-м номере журнала за тот же год знакомая фамилия завершает путевые записки «Катанга, год 1937». Во вступлении к статье говорится, что Д. Быстролетов путешествовал в том печально памятном для страны году по Конго. Сказать по правде, этими публикациями в африканском журнале я был потрясен более всего. Познакомившись к тому времени с судьбой Дмитрия Александровича, я уже знал о том, что к 1937 году он оставил за своими плечами полную риска жизнь разведчика в Западной Европе, что выпавших на его долю приключений и экзотики хватило бы на целую дюжину других героических чекистов. Две поблекшие от времени казенные папки. На обложках— крупные типографские надписи: «Дело-формуляр №...» Чуть ниже от руки, но тоже крупно: «Кличка «Ганс». Вверху гриф: «Совершенно секретно». Сотни аккуратно пронумерованных листов разного формата — от стандартных страниц с машинописным текстом до невзрачных клочков бумаги с еле различимыми карандашными буквами. Автобиография, разведдонесения, переписка, прошение о выдаче со склада сапог, денежные расписки, протоколы допросов, воспоминания, служебные аттестации... Целая жизнь. Синий конверт с двумя фотографиями. На одном снимке изображен позирующий салонному фотографу изысканный молодой человек. Тонкие интеллигентные черты лица. Круто выгнутые брови. Аккуратно подстри4

женные усы. Набриолиненные волосы. Одет этот джентльмен не иначе как в смокинг, и не исключено, что где-то рядом находятся принадлежащие ему трость и цилиндр. По всей видимости, фотография сделана, когда он был «графом». На другом снимке лицо того же человека—только в обрамлении темной бороды. Тогда он жил под другой легендой — «бизнесмена». Из автобиографии: Я, Дмитрий Александрович Быстролетов, родился 17 января 1901 года в крымской деревне Акчора как незаконный сын деревенской учительницы... До 15 лет я жил при матери. Мать моя—дочь сельского священника. Воспитала она меня без религии Мать была близка к тогдашним либералам—ездила на север для передачи денег ссыльным... Из сказанного следует, что при воспитании я не получил революционной зарядки, но в то же время и не получил ничего, что связывало бы меня со старым миром— с царизмом, религией, буржуазной идеологией и собственностью. В Октябрьской революции мать активно не участвовала, но Советскую власть в нашем городе мы встретили без каких бы то ни было оппозиционных настроений. Мне тогда было 16 лет, политика меня не интересовала, я увлекался морем. Поступил в мореходную школу в Анапе, летом плавал, а зимой учился. Из справки КГБ СССР на Быстролетова Д. А. (он же «Андрей», он же «Ганс») от 18 декабря 1968 года: После окончания мореходной школы в Анапе в 1918 г. «Андрей» плавал вольноопределяющимся матросом на судах «Рион» и «Константин», в 1919 г. с

последним судном попал в Турцию, В 1920 г. вернулся в Россию, приведя в составе команды парусник «Сергий» в советский порт. В 1921 г. вновь нелегально выехал в Турцию, где учился в русской гимназии. В 1922 г. «Андрей» переехал в Прагу и как эмигрант поступил в университет. В 1924 г. резидентура ОГПУ в Праге привлекла «Андрея» для работы по эмиграции. Из автобиографии: С начала 1925 года я стал работать под руководством резидента в Праге, выполняя различные нелегальные 5

задания. В апреле 1925 года моя работа в ОГПУ была оформлена: мне назначили месячный оклад, перевели на оперативное разведывательное направление, а для легализации устроили в торгпредство. Я занимался сначала экономической разведкой, а затем, усвоив соответствующие приемы и технику, перешел к вербовке агентуры в посольствах, к получению диппереписки, к нахождению источников в МИДе и к военнотехнической разведке. Кроме того, я нес полную нагрузку по торгпредству и за пять лет прошел путь от регистратора бумаг до заведывания информационным отделом. Вел экономическую работу, писал для специальной прессы в СССР и Чехословакии, редактировал и издавал официальный бюллетень торгпредства. Из воспоминаний Д. Быстролетова: В апреле 1925 года в Москве состоялся 1-й съезд Пролетарского студенчества. Полпредство командировало меня в качестве представителя зарубежного студенчества, и вот таким «иностранцем» я явился в Москву. В Праге меня предупредили, что в Москве со мной будут говорить очень важные лица. И действительно, в конце апреля меня отвели в б. Долгоруковский особняк, где в маленькой комнате на диване лежал одетым усталый, сонный мужчина средних лет, а рядом на стуле, задом наперед, положив руки на спинку, сидел и курил мужчина помоложе, брюнет, раскосый. Потом мне сказали, что лежал А. X. Артузов, а сидел М. Горб. Был еще один стул, и мне предложили сесть. Я не знал, кто эти люди и что они от меня хотят, но чувствовал, что это большие начальники и что от разговора зависит моя будущая судьба. Мне шел тогда 25-й год, я был недурен собой и одет в мой лучший костюмчик, что особенно бросалось в глаза на фоне толстовок и тапочек московских студентов. На лице Горба отразилось явное недоброжелательство, он взглянул на меня и стал угрюмо смотреть в угол. Артузов, напротив, с видимым интересом принялся рассматривать меня и мой костюм, не скрывая доброжелательную улыбку. — Ну, давайте знакомиться. Рассказывайте все о себе. Не тяните, но и не комкайте. Я хочу знать, из какой среды вы вышли. 6

Я рассказал все честно и прямо о своем предполагаемом незаконном происхождении от графа Алексея Толстого, о похождениях в эмиграции. Горб нахмурился и окончательно помрачнел. Артузов расхохотался при рассказе о комичных эпизодах из жизни деда со стороны матери — казака. Выслушав, Артузов обратился к Горбу: — Ладно, ладно, Миша, все проверим, все в наших руках. Но товарища мы к делу пристроим. Испытаем в работе, а там будет видно. Горб молчал. — Пустим его, Миша, по верхам. Ты понял меня? По верхам.— Артузов поднял руку к потолку и, все еще лежа на диване, пошевелил в воздухе пальцами.— Посмотрим, чего он стоит. Где вы хотели бы у нас работать?

— Я не знаю... — начал я, но, видя, что робость не произведет хорошего впечатления, добавил, выпятив грудь: — Там, где опаснее! Письмо от 5 марта 1926 г. Полномочное представительство ОГПУ Северо-Кавказского края, обращаясь в ИНО ОГПУ, пытается доказать, что работа Дмитрия Быстролетова в закордонных организациях в Праге является провокацией. Предложено «Быстролетову разрешить из Праги приехать в Советский Союз, в частности в Анапу, где его арестовать». В ответном письме московское руководство одергивает коллег с юга: «Дело Быстролетова ведется ИНО непосредственно, а посему просим никаких репрессивных мер в отношении Быстролетова на случай его приезда в СССР не предпринимать». Правда, в следующей записке, адресованной в Анапу, содержится просьба «в случае приезда Быстролетова установить за ним по возможности наблюдение, о результатах коего нас известить». Выходит, не доверяют? Кого-то явно смущает «сомнительное происхождение» разведчика, его дружба в юные годы с ровесниками, оказавшимися впоследствии в белой гвардии. И потом, считают анапские чекисты, уж больно независимо держится этот Быстролетов. Укоротим-ка мы его... 12 декабря 1928 года. Еще один «сигнал» из полномочного представительства. В нем сообщается, что, судя 7

по письму, полученному матерью Быстролетова, он получает отпуск с 1 июня по 1 июля. «Просим ваших указаний на случай приезда Быстролетова в город Анапу». В письме содержится прозрачный намек на то, что этот человек является врагом и его надо арестовать. Или, как написано в письме, «принять меры к его секретному изъятию». В Чехословакии, где начиналась карьера молодого разведчика, не все проходило гладко и безоблачно. Случались ошибки. Имели место провалы, к счастью, пока не грозившие немедленным арестом. Однако постепенно атмосфера накалялась все больше, и в конце концов Быстролетов оказался перед тем пределом, за которым разведчика ждет неминуемое разоблачение. В 1930 году Центр дал согласие на его возвращение в Москву, а торгпред вручил Дмитрию направление на учебу в Академию внешней торговли. Однако когда чемоданы были уже упакованы, к Быстролетову явился «Гольст» — резидент нашей разведки в Праге. Он сообщил, что переведен в Берлин и предложил Дмитрию последовать с ним, причем не для работы, как прежде, «под крышей» советского загранучреждения, а на положение нелегала— под чужой фамилией, с чужим паспортом. «Мы с женой не спали всю ночь,— вспоминал позже Быстролетов.— Она уговаривала ехать в Москву. Я соглашался с ней. Но когда явился «Гольст», я неожиданно для самого себя произнес: «Да». Из воспоминаний: «Подпольщик начинается с фальшивого паспорта,— сказал «Гольст», протягивая мне пачку долларов.— В вольном городе Данциге консульский корпус имеет права дипломатов, и в настоящее время дуайеном там является генеральный консул Греции, жулик, член международной банды торговцев наркотиками. Зовут этого грека Генри Габерт, он еврей из Одессы. Не пугайтесь его величественного вида».

Габерт занимал большой барский особняк в старом саду. Ливрейный лакей почтительно впустил меня в дом, доложил и раздвинул дверь. В углу обширного кабинета за огромным деловым столом сидел мужчина, как будто бы сошедший с карикатур Кукрыниксов или Б. Ефимова: с моноклем, в пластроне и белых гетрах. Он величе8

ственно кивнул мне и принялся что-то писать. Я сел на кончик стула и начал поанглийски: «Ваше превосходительство, не откажите в помощи несчастному соотечественнику, у которого только что украли портфель с паспортом».— «Предъявите свидетельство о рождении».— «Увы! Метрика сгорела при пожаре в мэрии города Салоники!» — «В каком греческом посольстве вас знают?»— «К сожалению, ни в каком!» Консул передернулся. «А в Греции?» —«Увы, я давно лишен счастья видеть родину!»— «Как вас зовут?» — «Александр С. Галлас».— «Вы говорите по-гречески?» — «К моему стыду и горю — нет, Ни слова». Консул отодвинул от себя бумаги и раздраженно произнес: «Нет, я не могу выдать вам паспорт, Прощайте!» И он опять взял какой-то документ. Я положил на стол 200 долларов. Это для бедных города Данцига». Но дуайен брезгливо поморщился и сказал: «Я не занимаюсь благотворительностью. Уберите деньги, Повторяю: прощайте».— «Ну, все! —подумал я.—Первое задание срывается! Скандал.— Но тут же решил: — Нет! Надо постучать в дверь энергичнее! Ну, смелей!» Я вынул пачку американских сигарет и коробку американских спичек, сигарету вложил в губы, а спичкой чиркнул через документ перед носом консула. Он откинулся в кресле и уставился в меня: «Что это значит?» Хриплым басом я ответил на американском блатном жаргоне: «Мне нужна ксива. Враз. Без толковиша». Консул побледнел. «Откуда едете?» — «Из Сингапура».— «Почему не через Пирей или Геную?» — «Потому что вашу вшивую липу завтра в Женеве спущу в уборную, получу от наших новую, «на бетон» и с ней рвану в Нью-Йорк. Не дрейфьте, консул: завтра вашего паспорта не будет». Консул протер монокль и тихо спросил: «В Сингапуре случилась завируха. Вы знаете?» В эти дни мировая пресса сообщала, что начальник английской полиции, полковник, среди бела дня в центре города был убит выстрелом в спину. Убийце удалось скрыться. Выяснилось, что убийца был американец, японский шпион и торговец наркотиками. «Знаю о завирухе».— «И знаете, кто убил полковника?» — «Знаю. Я». Пальцы У консула задрожали. Он выдвинул ящик, достал формуляр паспорта и стал его заполнять под мою диктовку. «Берите. Все?» Я встал и, изменив голос, сказал с низким поклоном: 9

«Ваше превосходительство, наша страна счастлива, что ее представляют столь благородные люди и блестящие дипломаты». Мы пошли к дверям. Старик сначала не понял перемены ситуации. Потом залепетал: «Да, да... Благодарю за посещение, сэр! Я счастлив сделать это знакомство, сэр! Проездом заходите, не забывайте, сэр!» Створки раздвижной двери поехали в разные стороны. Еще секунда — и все кончится. И вдруг консул крепко сжал мою талию и громко отчеканил по-русски: «Вы только что из Москвы?!» — «А?» — не удержался я, но тут-то и познается разведчик: мгновенно я склеил английскую фразу, начинающуюся с этого звука: «Я не понимаю по-польски!» — «Ах, извините, я устал, это ошибка, сэр!» И мы расстались. Я уносил паспорт в кармане с чувством первой маленькой победы. Нелегал

Стать берлинским греком по паспорту — этого, увы, было мало. Следовало хорошенько вжиться в выбранную легенду, что потребовало от Быстролетова многих усилий. Он тщательно создавал свой новый образ: покупал нужную одежду, строил быт, обрастал связями. Вскоре все его недавно приобретенные греческие знакомые (студенты, торговцы, священнослужители) стали присылать Быстролетову письма, что создавало у немцев иллюзию его участия в жизни местной греческой колонии. Впоследствии у него появились другие паспорта, и каждый раз вновь требовалось разрабатывать новую легенду в соответствии с национальностью, происхождением, родом занятий. Был он венгерским графом (помещичья шляпа с перышком, трубка с гербом), работал по чешским и австрийским паспортам, а однажды умудрился выхлопотать себе документ на имя сына английского лорда, живущего в Канаде. «Разведчика на границе рассматривают в упор его смертельные враги, и ошибка может означать для него провал и смерть,— писал Быстролетов в своих воспоминаниях.— Его искусство в тысячу раз более тонкое, чем у лучшего актера, он не смеет в чем-то снизить качество игры. Перевоплотиться для сцены трудно, а для игры в жизни среди своих врагов — несравненно труднее. Од10

но время я долго выдавал себя за бразильца (бразильским паспортом пользовался для получения корреспонденции в Берлине и других городах), а попавши на шесть дней к матери, сказал ей, когда она ругнула анапскую жару: — Эх, мама, мама! Побывала бы ты у меня на родине, в Бразилии,— вот там жара так жара! Увидел круглые глаза матери и осекся. Но был рад — значит сумел вжиться в роль». Да, он так умел вживаться в роль, а ролей было очень много, что даже под воздействием эфирного наркоза говорил и ругался по-английски (он сам просил резидента устраивать ему подобные «проверки»). Причем неожиданностей надо было ждать не только от немцев. Случалось, подводили и свои. Так, однажды его связник Басов показал только что присланный из Москвы свой свежий паспорт, а работал этот человек учителем физкультуры. Каково же было изумление Быстролетова, когда, внимательно изучая документ, в графе «Особые приметы» он прочел: «Левая нога отсутствует». Так до конца своих дней Быстролетов и не узнал, что за «умник» в Москве изготовил такую «липу». Может быть, тоже разведчик, только работавший против нас? Сняв квартиру по соседству с закрытым борделем для очень богатых людей и с помощью примитивной взятки полицейскому чиновнику получив вид на жительство, Дмитрий Быстролетов приступил к выполнению своих непосредственных обязанностей. Из воспоминаний: Организация личной жизни. В те годы в советской разведке одни думали, что за границу следует посылать оперативных работников вместе с женами, чтобы мужчины не шлялись по кабакам, не заводили случайные связи с проститутками и, главное, не влюблялись бы в красотку, подсунутую им контрразведкой. Другие возражали: в случае провала муж будет сопротивляться и выкручиваться, а жена после первого мордобоя расскажет все, что знает. Мое мнение таково: все зависит от людей и их характеров. Надо сделать так, чтобы жена не знала бы ничего сверх положенного, тогда и при самых изощренных пытках она ничего не скажет. Надо, чтобы муж и жена любили друг друга, но чтобы муж держал жену в

руках, а не наоборот. 11

Перед моими глазами были разные примеры: «Ман» был в руках жены Лидии, они выпивали вместе и вместе шлялись по кабачкам, она вмешивалась в оперативную работу, знала ее всю не хуже мужа, командовала и оскорбляла нас своим вмешательством и указаниями. Сестра Лидии — Ольга была замужем за рижским адвокатом, нашим оперативным работником,— эти, напротив, жили очень замкнуто, скромно, жена ничего не знала о нашей работе сверх того, что было надо. Когда у моей жены начался туберкулез, Борис Берман сказал: — Вот и прекрасно! Мы поместим ее в швейцарский санаторий, и она станет базой хранения паспортов. Это «вот и прекрасно!» я никогда не мог простить Борису. Болезнь сначала приняла тяжелые формы, и жена едва не умерла. После двух операций она попросила отправить ее в Швейцарию, чтобы умереть там спокойно. Но швейцарская природа и методы лечения сделали свое: жена поправилась и действительно стала нашей базой хранения паспортов и денег. Виделись мы редко, но дали друг другу слово, что, как бы мы оба ни грешили физически, духовно останемся друг для друга самыми близкими людьми. Работала жена исключительно честно, четко и смело. После нашего приезда в СССР и моего ареста моя мать-старушка отравилась, а жену как иностранку и жену врага народа отправили в Куйбышев, где она кухонным ножом перерезала себе горло. Прикрытие. Крайне важной для спокойной жизни и успешной работы разведчика является прочная легализация, то есть обеспечение юридического основания пребывания его в данной стране, возможности спокойно объяснить полиции причины своего местонахождения здесь и дать исчерпывающие данные о своем материальном обеспечении. Разведчик должен быть всегда готов — если не к провалу, то к возникновению повышенного интереса к его персоне со стороны местных органов государственной безопасности. При передаче меня «Кину» и «Ману» я серьезно поставил вопрос о своей легализации. Мне нашли какого-то датчанина по фамилии Скоу-Чельдсен, который заключил со мной договор: я буду являться представителем его фирмы, торгующей галстуками, особенно фрачными. Вскоре мои оперативные расходы выросли до 12

значительной суммы — до 250—300 золотых долларов в месяц. Спрашивается: сколько же галстуков я должен был бы продать? И кому? Все это была «липа», детская игра. Я настоял на чем-нибудь более серьезном и предложил план открытия торговой фирмы где-нибудь, скажем в Голландии, с тем, чтобы оттуда получать денежные переводы. Из Лодзи прислали проверенного человека, специалистатекстильщика Боруха-Давидовича («Директор»), Вместе с ним я поехал в Амстердам и занялся организацией фирмы по оптовой торговле текстильным сырьем (шерстяным тряпьем). Большую помощь мне оказал содержатель одной из «работниц» соседнего с моей квартирой борделя банкир и делец Исроель Поллак. Он дал мне рекомендации в Амстердамский банк и торговую палату: я стал членом последней, внес залог в банк (300 гульденов) и открыл торговую контору. С помощью амстердамских евреев «Директор» вошел в их религиозную общину и наладил деловые связи. Скоро первые партии тряпья были отправлены в Лодзь, а затем— в Африку и Южную Америку, Доходы фирмы ГАДА резко пошли вверх. Из Лодзи приехали помогать дяде

племянник Эммануил, два шурина— Абрам и Исай, прибыл какой-то хромой Сеня Бернштейн с братьями, за ним прикатил Изя Рабинович с сестрами, откудато вынырнули и приблудились толстая тетя Рива и безрукий дедушка Эфраим, вся эта компания сытно кормилась около фирмы ГАДА и только дивилась, откуда бог послал им такого дурака, как я. Потому что, хотя я и видел, что меня нагло обманывают, но никогда не спорил: хватало и того, что мне отчисляли. Первое правило конспиратора — заранее разрабатывать детали операции. Второе, более трудное правило — в быту неукоснительно выполнять требования техники конспирации, не сползать в легкомысленную обывательщину. «Ким» и «Барт» были в этом смысле образцами, я тоже старался не распускаться. А об остальных товарищах не могу сказать ничего хорошего: во-первых, в русском характере позавчера перевыполнить план на 150 процентов, вчера уже на 100 процентов, а сегодня, видя, что все сходит с рук, начать работать на авось. Вовторых, сами наши тогдашние руководители не соблюдали правил конспирации и тем самым развращали нас. При13

веду примеры: «Семен» всегда приезжал на оперативное свидание на своей личной голубой машине, даже не потрудившись надеть таблички с фальшивыми номерами. Знаю, что ехал он из полпредства прямо к подпольщику. В одном очерке невозможно рассказать обо всех разведывательных акциях, которые блестяще осуществил Дмитрий Быстролетов в предвоенной Европе. Но есть в его работе один эпизод, который по сию пору приводит в изумление профессионалов. Это, что называется, высший пилотаж разведки. Предыстория такова. В начале 30-х годов на Запад бежал чиновник по фамилии Беседовский. В написанной им книге он упомянул об одном серьезном промахе нашего полпредства в Париже. 1928 год. В полпредство пришел посетитель с желтым портфелем и едва ли не с порога предложил купить у него за 200 тысяч франков... коды и шифры Италии. Причем в будущем гость пообещал за те же деньги сообщать о всех очередных изменениях шифров и кодов. Можно себе представить, как обрадовался полпредский товарищ, особенно когда убедился в подлинности предлагаемых документов. Однако, проверив и сфотографировав их, он вернул коды и шифры посетителю со словами: «Это фальшивка. Убирайтесь вон, иначе я вызову полицию». Возможно, наш работник считал себя ловким хитрецом: мол, и деньги сэкономил, и шифры добыл. Однако когда книгу Беседовского прочитали в Москве, то решили по-другому. Быстролетов был немедленно вызван на родину. Вот как он сам вспоминал об этом: «На Лубянке А. Слуцкий мне подал книгу, открытую на нужной странице. На полях стояла карандашная отметка: «Возобновить». Я пожал плечами: — Дураки, конечно. Но при чем здесь я? — А вы прочли слово «возобновить» на полях? — Прочел. Абрам сделал внушительную паузу. — Писал Сталин. Это приказ. Сегодня ночью уезжайте обратно, найдите этого человека и возобновите получение от него тех же материалов. Я раскрыл рот от удивления. 14

— Где же его искать? — Ваше дело, Андрей. — Да ведь о нем только и известно, что он небольшого роста и с

красненьким носиком. На земном шаре таких миллионы. — Возможно. — Как же его искать? — Если бы мы это знали, то обошлись бы без вас. Приказ понят? Выполняйте! Денег получите без ограничения, время — ограничено: полгода. Желаю удачи. В Женеве на берегу озера сел я на скамейку и принялся не спеша кормить лебедей». Несколько недель он «кормил лебедей». Он думал. За всю свою жизнь Дмитрий Быстролетов ни разу не воспользовался пистолетом. Оружие нелегала — острый аналитический ум, твердая воля, способность принимать неожиданные решения. Искал варианты. Самым простым было послать надежных людей, владеющих фотокамерами, ко всем итальянским посольствам с поручением снимать чиновников небольшого роста. Послал. Опять целыми днями сидел на берегу озера: придумывал другие способы, вычислял, сомневался, искал. Среди двух с половиной миллиардов человек ему предстояло обнаружить одного, о котором было известно, что он коротышка, у него красный носик и что три года назад его надули в советском полпредстве. Короче говоря, спустя два месяца Быстролетов нашел «носика» и, выдав себя за американца, работавшего на японскую разведку, пригласил его к сотрудничеству. Все умозаключения, к которым пришел «Андрей» во время «кормления лебедей», блестяще подтвердились: «носик» был всего лишь передаточным звеном в торговле шифрами, организованной министром иностранных дел Италии графом Чиано, женатым, кстати, на дочери дуче. Спустя некоторое время «носик», он же отставной офицер швейцарской армии по фамилии Росси, продал Быстролетову итальянские шифры. Из приказа ОГПУ Совершенно секретно. 17 ноября 1932 года. «За успешное проведение ряда разработок крупного оперативного значения и проявленную при этом исключительную настойчивость наградить Быстролетова Д. А., сотрудника ИНО ОГПУ, боевым оружием с надписью: 15

«За беспощадную борьбу с контрреволюцией». Зампред ОГПУ Балицкий». Из письма нелегального резидента «Кина» в Центр от 6 июля 1933 года: «Не исключено, что «Андрей» может быть ликвидирован противником. Тем не менее директивы о его немедленном отъезде я ему не дал. Уехать сейчас — это значит потерять источник, что при его значимости равно ослаблению нашей обороны и усилению работы противника. Потеря же возможная сегодня «Андрея», завтра других тт.—неизбежность, предрешенная характером поставленных задач». Оценивая работу Быстролетова, Центр в том же году писал резиденту: «Просьба передать «Андрею», что мы здесь вполне осознаем самоотверженность, дисциплинированность, находчивость и мужество, проявленные им в исключительно тяжелых и опасных условиях последних дней работы с «Арно». Работа с источником, получившим псевдоним «Арно», это еще одна захватывающая сюжетная линия в нашем повествовании, основанном на документах. Точно так же, как и предыдущая история, эта начиналась в Париже. Однажды к нашему военному атташе явился скромно одетый человек, представившийся рабочим типографии Форин-офиса в Лондоне. Он предложил

покупать у него копии экземпляров с тех ежедневных депеш, которые из разных стран слетаются во внешнеполитическое ведомство и размножаются после дешифровки в его типографии. Кроме того, незнакомец пообещал, если все пойдет хорошо, передавать шифры и коды. Себя он назвал Чарли и поставил только одно условие: сотрудничество будет немедленно разорвано, если он заметит за собой с нашей стороны слежку или попытку установить его подлинные имя и адрес. Сначала, когда «наборщик» исправно поставлял обещанные материалы, это условие выполнялось, но затем агент стал работать хуже, и тогда было принято решение: установить личность этого человека и заставить его действовать активнее. «Андрею» в предстоящей операции отвели роль европейского аристократа, запутавшегося в сетях ковар16

ной советской разведки, а его резидент «Кин» должен был изображать жестокого кремлевского чекиста. «Требовалось создать видимость единого фронта двух запутавшихся «порядочных людей одного круга» против общего хозяина»,— вспоминал Д. Быстролетов. Входя в роль обедневшего венгерского графа, он поездил по Венгрии, заказал у лучших портных костюмы по здешней моде, присмотрелся к местным обычаям и причудам, проштудировал множество книг по истории, культуре, экономике Венгрии, сфотографировался на фоне достопримечательностей. Первые же контакты с «Арно» — такой агентурный псевдоним получил «наборщик» — показали, что это вовсе не дилетант, а профессиональный разведчик, великолепно обученный уходить от слежки. Только с большим трудом, после множества ухищрений наша резидентура сумела установить подлинное лицо «типографского рабочего»: им оказался высокопоставленный чиновник Форин-офиса, специалист по разработке шифров и дешифрованию. К сотрудничеству с нашей разведкой его толкнули долги: «Арно» сильно пил и время от времени даже находился на принудительном лечении. Психологический расчет оказался безупречно точен: добрый «венгерский граф» был как родной встречен в семье заблудившегося в пьянстве и предательстве знатного англичанина и даже принял немалое участие в воспитании его детей, «С этого времени,— вспоминал Быстролетов,— «Арно» покорно выполнял требования «Кина», однако крепко ругал его в разговорах со мной. Разведывательная линия начала работать как хорошо заведенный механизм». По-видимому, любой активно действующий агент рано или поздно обречен на провал — иначе зачем тогда существует контрразведка? Когда «Арно» заинтересовался сам сэр Р. Вэнситтарт — начальник британской разведки и контрразведки,— Москва приказала всем работающим по этой линии, кроме Быстролетова, немедленно выехать на континент. «Ганс» добился разрешения остаться еще — чтобы напоследок выбить из «Арно» шифры на будущий год. «Это был решающий момент,— вспоминал затем Дмитрий Александрович.— Моя жена передала мне от «Кина» паспорт на имя А. Галласа, а от себя — мой пистолет, чтобы при необходимости застрелиться. Мы с женой простились, как перед боем». 17

...Впоследствии сэр Вэнситтарт, которому стоило большого труда замять скандал, связанный с разоблачением агента в недрах Форин-офиса, сказал: «Какое счастье, что такие позорные истории в Англии случаются раз в сто лет».

Возвращение Из письма «Ганса» в Центр: Уважаемый товарищ Артем, я устал, нездоров и работать дальше без серьезного отдыха не могу. Я чувствую изо дня в день растущий недостаток сил, естественно, понижающий качество работы, вызывающий неряшливость в технике. Кроме того, на почве переутомления появились симптомы болезни, которой я болел в 1922—1923 годах —депрессии. В моих руках дело большой важности и судьбы нескольких человек. А между тем... на меня давят усталость и периоды депрессии, я работаю только нервами и напряжением воли. Без малейшей радости успехов и любви к делу, с постоянной мыслью — хорошо бы вечером лечь и утром не подняться. Я нахожусь за границей 17 лет, из них на нашей работе 11 лет, в подполье 6 лет. Неужели этого недостаточно для получения смены? С товарищеским приветом Ганс. Дорогой товарищ Ганс... Прошу Вас набраться терпения и побыть на этой работе еще месяца полтора-два... Меня больше всего удивляет развинченность ваших нервов... Я вынужден, несмотря на понимание того, что могу Вам причинить несколько неприятных секунд, заявить, что эти мысли полного упадничества совершенно недостойны нашего работника, вне зависимости от того, в каких бы тяжелых условиях и с какими бы нервами он ни находился на работе... Бросьте уныние и оставшимися двумя месяцами не пачкайте всю вашу большую многолетнюю работу в прошлом. Артем. Из воспоминаний: Переброска предметов (оружия). Летом 1933 (или 1934) года, если не ошибаюсь, «Семен» дал мне задание— отправиться в Рим, получить от «Мана» ручной 18

пулемет новой итальянской системы и новый образец противогазного комбинезона с маской (скафандр) и доставить их в Берлин. Предстояло пересечь усиленно охраняемую итальянскую границу, два раза — швейцарскую границу и один раз усиленно охраняемую немецкую границу. Это было очень серьезное поручение. ...В Риме к вагону «люкс» экспресса Рим — Берлин с многонациональной и шумной толпой пассажиров явились хорошенькая монахиня в форме ордена, ухаживающего за больными, и служитель американской больницы, тоже в форме. Они под руки привели скрюченного и дрожащего больного, укутанного с головой так, что из-под пледа торчал только мертвенно-желтый нос. За ними шел высокий слуга, который небрежно нес в руках элегантней чемодан, а на плече — длинную брезентовую сумку, из которой торчали концы стальных клюшек для игры в гольф. Сестра по-немецки с американским акцентом объяснила итальянцу — проводнику вагона, что больной — сумасшедший английский лордмиллионер, страдающий буйными припадками. Он кусается, но через укусы его болезнь не передается, надо только беречь нос, пальцы и глаза. Припадки начинаются от резкого стука и дребезжания — потому-то лорда нельзя везти на самолете. Монахиня сунула проводнику такую пачку денег, что тот взглянул, охнул и бросился обвязывать полотенцами все дребезжащие предметы — графин, стаканы, ночной горшок. Стены завесил простынями, закрыл шторы и включил

ночное освещение — купе превратилось в больничную палату. Лорда бережно усадили и прикрыли еще одним пледом, больничный служитель уселся с одной стороны, монахиня — с другой. Служитель уперся глазами в больного, как собака на стойке, а монахиня включила боковой свет и стала читать евангелие, отсчитывая на четках страницы. Тем временем атлетически сложенный, гигантского роста слуга небрежно поставил чемодан к стенке под окном, а сумку в угол, получил деньги, козырнул и ушел. В его видимой небрежности был большой смысл — сумка с клюшками и пулеметным дулом и чемодан с газонепроницаемым комбинезоном и остальной материальный частью пулемета весили непомерно много, и этот вес обратил бы на себя внимание обычного носильщика. Но главное заключалось в том, что дуло предательски торчало из сумки и хорошо про19

сматривалось между стальными лопаточками клюшек: вся затея была психологической атакой, весь расчет делался на то, что ни фашистские пограничники, ни эсэсовцы, пораженные необычным видом купе и больного, не обратят внимания на вещи и будут рассматривать только лорда, который кусается. Так оно и получилось. На швейцарской границе, когда послышались грубые голоса и тяжелый топот пограничников, в купе никто не шелохнулся, а проводник с паспортами в руке выбежал навстречу с шипением: — Тс-с-с! — В чем дело? — Лорд... Сумасшедший... Кусается! Ради бога! Вот их паспорта... Чернорубашечники приоткрыли дверь. — Лорд? Настоящий? — Клянусь мадонной! — Кусается? — Как зверь! За нос или пальцы! — Порко Дио! На немецкой границе все повторилось: громкий топот кованых сапог и грубые голоса, шепот «Тс-с-с!» проводника и его торопливые объяснения. Дверь опять медленно открывается, и эсэсовцы разглядывают диковинного лорда. Восхищенное: — Доннер веттер! И дверь осторожно закрывается. Смерть дважды прошла мимо. Один бы внимательный взгляд, одно бы прикосновение носка сапога — и все было бы открыто. В роли лорда выступал я, монахиней была «Эрика», служителем ее муж «Пийн», носильщиком был «Ман», а врачом, делавшим мне «укол» на остановке в Берне, был «Кин». Приказано вернуться. Все мы прекрасно знали, что делается дома, потому что иностранная буржуазная пресса вела шумную кампанию против «красного террора» в СССР. Мы ходили на открытый суд над Сталиным в Париже, устроенный виднейшими психиатрами, юристами и общественными деятелями Запада. Потом начали учащаться случаи отказа заграничных советских работ20

ников возвращаться домой. Наконец, все мы по очереди получили распоряжение, данное под разными предлогами и в разное время: выехать в Центр. Возвращаться или нет? Каждый думал и решал за себя. Естественно, что передача дел происходила наспех и кое-как, я знаю это по

замечаниям «Мана». Принимать линии товарищи отнекивались, тянули и норовили на себя ничего не брать, так как положение было тревожное и никто не был уверен в своем будущем. После переезда в Москву я работал в 20-м секторе у полковника Гурского {«Монгол») в качестве переводчика с окладом в 1000 руб. в месяц. Уйти на гражданскую работу мне не разрешили. Тем временем из-за границы вернулись все разведчики, которых я знал и которых не знал. Происходила смена кадров. Я написал две главы — «Конспирация» и «Легализация» для первого в СССР учебника для школы разведчиков и в приказе по ИНО получил за это благодарность. Слуцкий сообщил мне, что он готовит мне назначение за рубеж с заданием чрезвычайной важности. Ехать я должен был через Японию с паспортом финского инженералесовика. Меня с женой отправили в Карелию, чтобы мы нахватались некоторых знаний и понимания обстановки. Когда все было выполнено, Слуцкий отвел меня к Ежову, представил как одного из лучших своих оперативных работников и изложил суть дела: я должен был, поколесив по свету, вернуться в Берлин и связаться с нашим агентом, полковником генерального штаба рейхсвера. Ежов написал резолюцию: «Утверждаю. Ежов», встал, обнял меня, трижды поцеловал и сказал: — Ни пуха ни пера! Будьте горды тем, что мы даем вам один из наших лучших источников. Сталин и Родина вас не забудут! Через некоторое время в своем служебном кабинете был уничтожен Слуцкий. Некролог в «Правде» подписали старые сотрудники ИНО. Все они были потом расстреляны. Из окна с 10-го этажа выбросился полковник Гурский. Беременная «Эрика» была арестована и погибла вместе с новорожденным ребенком, Слуцкого сменил Пасов, но был расстрелян. Пасова сменил Шпигельглас, но и он был расстрелян. Каждую ночь в Москве исчезали тысячи людей. 21

Совершенно секретно. Заместителю народного комиссара внутренних дел СССР Фриновскому. 3-м отделом УГБ УНК.ВД МО вскрыта и ликвидируется шпионскотеррористическая организация, созданная чешскими разведывательными органами из эмигрантской молодежи, объединившейся в союз студентов — граждан РСФСР в городах Прага и Брно. По показаниям арестованных... установлено, что союз студентов — граждан РСФСР создан чешскими разведывательными органами и РОВС для легальной переброски в СССР шпионов, диверсантов и террористов. Одним из инициаторов создания этого «союза» является Быстролетов Дмитрий Александрович, который, по показаниям арестованных, является агентом чешских разведывательных органов. Быстролетов прибыл в СССР в 1929 году и до последнего времени ведет разведывательную работу, являясь резидентом чешской разведки. Сообщая об изложенном, просим вашей санкции на арест Быстролетова, как одного из активных участников вскрытой шпионско-диверсионной и террористической организации. Подписи: комиссар государственной безопасности первого ранга Реденс, капитан государственной безопасности Сорокин. 7 декабря 1937 года. Да, и над его головой сгущались тучи. Фальшивка Реденса и Сорокина сработала: 1 января 1938 года Быстролетова отстранили от должности в НКВД, в марте милостиво направили служить в Торговую палату, а 18 ноября арестовали. Машина сталинских репрессий действовала безостановочно и выметала людей

подчистую. Однажды на допросе присутствовал Ежов — тот самый, который год назад тискал его в объятиях. Узнав, что следователи обвиняют Быстролетова в том, что он был шпионом четырех держав, нарком произнес: «Мало!» и вышел, И тогда палачи Соловьев и Шукшин железным тросом со стальными шариками на концах принялись еще усерднее выколачивать из жертвы нужные им признания. Они сломали ему ребра, проломили череп, сапогами разорвали мышцы живота, выбили зубы. «Чувствуя, что умираю, я, желая выиграть время, признался в том, что надиктовал Соловьев». Вот они — протоколы тех страшных допросов. Тоже 22

аккуратно подшиты в «дело». Вчерашний разведчик-нелегал охотно «признается» в том, что в Праге вступил в эсеровскую организацию, вел активную антисоветскую деятельность, вербовал из числа бывших белогвардейцев своих сторонников, а затем (цитирую протокол допроса) «пролез в Торгпредство для шпионской работы». Вообще этот документ содержит много интересного. По-видимому, в дело подшит не просто рабочий протокол одного из допросов, а запись итогового разговора садиста-следователя с искалеченным арестантом, готовым подписать любую ложь, лишь бы прекратились мучения. Вот, к примеру, звучит вопрос: «Скажите, сколько раз и с какой целью вы стремились вступить в ВКП(б)?» И Быстролетов с готовностью полуидиота отвечает: «Для облегчения своей контрреволюционной деятельности в Праге в 1925 году я сразу же пытался пролезть в партию... Однако парторганизация оказалась достаточно бдительной, и попасть в партию мне не удалось. После того как я вторично был завербован в английскую разведку, то в 1938 году... был поставлен вопрос о том, что мне необходимо постараться пролезть в партию». Из автобиографии: Я получил 20 лет заключения и 5 лет ссылки (25 лет тогда еще не давали). Через 10 лет меня вызвали в Москву, якобы для подтверждения моих показаний... Был посажен на три года в Сухановку для пытки одиночеством. Там у меня начался тяжелый психоз, и я ослеп. После трехлетнего заключения в каменном мешке лечился в больнице при Бутырской тюрьме. Был отправлен в спецлагеря (Озерлаг в Тайшете и Камышлаг в Омске). Перенес два паралича. Как неизлечимый больной был в 1954 году досрочно освобожден, а в феврале 1955 г. — реабилитирован. Невероятными усилиями воли сумел в какой-то мере восстановить трудоспособность, но КГБ отказал мне в выдаче пенсии и документов об образовании. Я очутился на улице. Много выстрадал в Москве, без жилья, голодный и нетрудоспособный. Меня поддержала б. заключенная, которую я, как врач, когда-то спас от смерти в Сиблаге. 23

Заключение не озлобило меня, но сделало более разумным и дальновидным. А с другой стороны, с работой в разведке и с ИНО, связаны лучшие годы моей жизни. Я горжусь ими и от теперешних работников КГБ слышал слова: «Мы хотели бы быть такими, как вы. Вы — пример для нас». Я имею право гордиться сделанным! Я рад, что вернулся в СССР на гибель. Сознательно вернулся, выполняя долг патриота. Следователь Соловьев, узнав, что я имел за границей много паспортов и денег и все же вернулся, как он говорил, «за советской пулей», кричал мне, что я—дурак. Ну что ж, может быть, я и дурак, но дурак доверчивый,

принципиальный и гордый: если возвращение — глупость, то и ею я искренне горжусь! Я считаю, что прожил жизнь хорошую, и готов прожить ее так же еще раз. 28 октября 1968 года. Председателю КГБ СССР товарищу Андропову Ю. В. Глубокоуважаемый Юрий Владимирович. Полное равнодушие и безразличие к судьбе моего бедного больного парализованного мужа заставило меня обратиться к вам... Быстролетов Дмитрий Александрович — полузабытый герой нашей разведки в предвоенные годы... Оба мы старики, многие тяжелые годы прожившие вместе. Мы инвалиды первой и второй группы. Нам вместе около 150 лет. Во время допросов мой муж был изувечен избиениями— ломали ребра, загоняя их обломки в легкие. В лагерях — холод, голод, этапы при сильных морозах. Два инсульта, 26 октября 1954 года он приехал в Москву. При первой группе инвалидности его приютил медицинский реферативный журнал, где при знании 22 иностранных языков Быстролетов, больной старик, проработал языковым редактором до 1974 года, пока не был снова парализован. Он инвалид, работать не может — потеря речи и другие осложнения. Вместе мы получаем пенсию соцстраха. На жизнь и лекарства ее не хватает. Учитывая все вышеизложенное, прошу вас о назначении моему мужу Быстролетову Д. А. персональной пенсии. Иванова Анна Михайловна. 24

Справка Тов. Быстролетов Д. А. скончался 2 мая 1975 года и похоронен на Хованском кладбище. Вот и все. Перевернута последняя страница двухтомного личного дела закордонного разведчика Дмитрия Быстролетова. Окончена жизнь. Незадолго до кончины руководством КГБ старику была выделена двухкомнатная квартира и оказана материальная помощь. Жаль, поздно оценили сделанное разведчиком. Не было у него ни наград, ни офицерского звания. А что касается африканских мистификаций в журнале... Простим их ему. Истинно талантливой русской натуре всего мало, везде тесно. Не хватало смертельно опасных приключений в Европе — тогда он придумал их для себя еще и в Африке. Он любил Африку, изучал ее, мечтал увидеть. Увидел же ужасы северных лагерей. Одиннадцать лет его считали одним из самых лучших агентов. Шестнадцать последующих он провел за колючей проволокой. Дальше надо бы написать, что Дмитрий Александрович не потерял веры, не упал духом. Да, это так. Но мы-то потеряли человека. Он мог стать писателем. Художником. Ученым. Врачом. Мореходом. Переводчиком. Актером. Все у него получалось — за что бы ни брался. Стал разведчиком. Судьба? Может быть... Очная ставка Из дневника разведчика 16 июня 1956 года. Старый конторщик, выдававший в доме отдыха ключи, долго по складам читал мою фамилию:

— Бы... стро... ле ... тов... Так, что ли? Я принимал телефонограмму... Спешил записывать и получилось неразборчиво. Звонили из капыка. Да. Короче говоря, завтра в 10 часов явитесь туда. Будет ждать машина. Внизу спросите пропуск и поедете. — Куда? — По вашему делу в капыка. 25

— Что это такое? — Не знаю. Новенькая машина с молчаливым водителем быстро доставила меня на Новую площадь к зданию, над которым всегда развевается красный флаг. — Товарищ дежурный, здесь недоразумение: я не член КПСС, это ошибка, я... — Получайте пропуск. Подтянутый солдат внутренней охраны мягко, но внушительно говорит: — Следуйте за мной. Не отставайте. Мы поднимаемся вверх, шагаем по длинным коридорам. Пустынно. Мягкие ковры-дорожки заглушают звук шагов. Я едва поспеваю за здоровым молодым человеком. — Не отставайте! Держитесь кучнее! И вдруг меня пронизывает холод. Я слышу беззвучные крики: «Вперед! Колонна, подтянись! Не отставать! Стрелять буду!» Неужели арестован? Ловко заманили... Только зачем? — Входите!—Солдат распахивает дверь, вытягивается и пропускает меня вперед. Большая комната. У другой стены под окном большой стол. Из-за него навстречу мне поднимается полковник МГБ. Так и есть! Арестован! Но полковник медово улыбается и сердечно трясет мою руку. — Здравствуйте, Дмитрий Александрович! Как ваше здоровье? Поправились в доме отдыха? Полковник берет пропуск и любезно, склонив голову набок, подводит меня к большой двери направо: — Как только войдете, садитесь на черный кожаный диван у двери направо. Он оправляет китель, подтягивается. «Нет, не похоже на арест,— соображаю я.— Там какое-то высокое начальство». — Входите, пожалуйста. Я вхожу, молча делаю общий поклон и сажусь на черный кожаный диван. — Это тот, кого вы пригласили, товарищ Шверник! — негромко докладывает полковник и закрывает дверь. Исподлобья быстро оглядываю комнату. Рядом со мной сидит Маленков — я узнаю его одутловатое лицо 26

и характерную прическу с пробором. Передо мною тяжелый стол; покрытый сукном. Он стоит ко мне одним концом, возле которого самоуверенно и надменно выпрямился пожилой, слегка обрюзгший мужчина в великолепном сером костюме. Я вижу его гладкую спину, седеющие волнистые волосы и одну руку, твердо опирающуюся о стол. Это не лев, конечно, но так мог бы выглядеть хороший артист, изображающий героя. На другом конце, лицом ко мне, сидит Шверник — узнаю его по круглому розовому лицу и седым подкрученным усикам. С левой от меня стороны за столом каменеют два квадратных генерала МГБ. Рядом тощий полковник с голубыми петлицами, летчик, нервно перебирает

листки заготовленной речи. Справа по-домашнему сидят старые большевики, старички и старушки, белоголовые, старомодно и просто одетые. У одной пробор и узелок на затылке, пенсне с черным шнурком и высокие шнурованные ботинки по моде 1900 года. Их человек пять-шесть. Тишина. — Ну-с, теперь все в сборе. Можно начинать. Объявляю заседание Комиссии Партийного Контроля при ЦК КПСС открытым,—громко произносит Шверник.— Полковник, я предоставляю вам слово. Полковник говорил плохо — он очень волновался, заикался, повторял сказанное. Чувствовалось, что сбить фашистский самолет он мог бы скорее и лучше: на его груди в два или три ряда пестрели орденские ленточки. — Да... Гм... Я был вызван из N-ской части в КПК... Меня снабдили пропуском во все места следствия и заключения МГБ... (Тут он закашлялся, чтобы выиграть время и разобраться в своих трех листках). Да. Гм, гм... Задание: проверить действия следователя по особо важным делам полковника Шукшина. Да. Кхе-кхе... Я рванулся вперед. Вцепился пальцами в диван. Шукшин... Так вот оно что... Розовый, тоненький мальчик... Я вспомнил веселые улыбки прокуроров... — Да. Я побывал в следственном отделе МГБ и в отделении, возглавляемом полковником Шукшиным. Гм... Да. И в Сухановке, то есть, извините, в номерном объекте, где находятся особо важные государственные преступники. Кхе-кхе... Да. Я говорил со всеми людьми, аресто27

ванными полковником Шукшиным, и совершенно бесспорно установил факт... Тут полковник стал почесывать себе переносицу и усиленно кашлять. На его бескровных щеках появились розовые пятна. Сидевшие за столом, подняв и повернув головы, уставились в Шукшина. Тот совершенно заметно передернулся, рука его задрожала, но он овладел собой и еще выше закинул седеющую пышную шевелюру. Только на гладкой спине вдруг обозначилась глубокая морщина. — Кхе-кхе... Да. Гм... Полковник Шукшин представил в ЦК дело о раскрытой им в нашей глубоко засекреченной отрасли промышленности организации американских шпионов, В нее входили все ведущие наши специалисты ЦК усомнился в материалах Шукшина и поручил мне проверку. И я установил: дело об американских шпионах — бесстыдная фальшивка. Она от начала до конца сфабрикована самим Шукшиным. Полковник вынул платок и вытер лицо. — Разъясните! — спокойно сказал Шверник. — Никаких оснований для ареста у Шукшина не было. После ареста он стал выколачивать из невинных людей так называемые признания. Конечно, все наотрез отказались клеветать на себя и на товарищей. Тогда Шукшин... Кхе-кхе... Все замерли, выпрямившись на стульях. Генерал, игравший с листом бумаги, бросил его и всем телом так повернулся к Шукшину, что в страшной тишине скрип стула показался треском рухнувшего в лесу дерева. На спине Шукшина пробежала и залегла вторая складка. Прямые плечи вдруг съехали набок. — Да. Да. Тогда полковник Шукшин привязал обвиняемых к спинкам стульев и бил ногами их жен, специально арестованных для этой цели. Это происходило в спецобъекте. Кхе-кхе... Полковник скомкал свои листки и сунул их в карман. — Все. Разрешите сесть? И, не глядя ни на кого, сел, еще раз вытер лицо платком и замер с опущенными глазами. Прошло время. Шверник не спешил. Наконец он вздохнул и бросил

Шукшину короткое: — Ну? Тот опять передернулся. Овладел собой. Выпрямился: 28

— Товарищ Шверник, товарищи члены КПК и генералы!— начал он сочным грудным басом.— Я не буду оправдываться. Дело оказалось ошибочным, и я признаю свою вину. Но при этом вношу существенную поправку: я лично ни в чем не виновен. Виноваты мои подчиненные. Я признаю свою вину только как руководитель. — Да как вы смеете... — начала дрожащим голосом одна из старушек в пенсне на черном шнурке. Но голос ее дрогнул и оборвался. Воцарилась глубокая тишина. — Я хочу только подчеркнуть,— заговорил снова Шукшин, и бас его на этот раз прозвучал уже не так сочно,—что по положению от следователя требуется, чтобы он всеми средствами добивался признания подследственным своей вины, И такое признание считается у нас доказательством преступления. Все арестованные признавались, о чем имеются их соответствующие подписи. — Да как вы смеете... — крикнула та же старушка.— Значит, выходит, что у нас в стране... — Простите,— перебил старушку генерал, игравший листом бумаги, он обменялся взглядом со Шверником, получил разрешение и вмешался, не дав старой большевичке договорить начатую фразу.— Шукшин, ущипните себя... Осевшая фигура с надеждой встрепенулась. — Товарищ генерал-майор, я вас не понял. — Повторяю: ущипните себя. — Я не по... Генерал стукнул ладонью об стол: — Приказываю: ущипните себя! Шукшин ущипнул свою ладонь: — Ну? Ущипнули? Теперь вопрос: вы не спите? — Нет, товарищ генерал-майор! — А я думаю, что спите. Какой нынче год? — Пятьдесят шестой. — Правильно. Так как же вы не заметили, что Сталин давно умер, прошло три года, состоялся XX съезд партии и новое руководство страной отвергло порочные методы, применявшиеся при культе личности? Где вы были все эти годы?! Шукшин надорванно крикнул, и его бас перешел в трагический визгливый тенор: — Перед судом КПК я клянусь, что всегда работал 29

честно! Клянусь! От моего первого подследственного и до этого злосчастного дела работал честно! Верьте мне!! Верьте!!! Шверник сделал движение рукой: — Тише, Шукшин. Кто был вашим первым подследственным и когда это было? Шукшин захлебнулся словами, отчаянно задребезжал высоким фальцетом: — Я начал работать в ноябре тридцать восьмого года практикантом, товарищ Шверник, а кто был первым подследственным, клянусь, не помню! Их прошли у меня тысячи! Могу ли я всех помнить?! Честно говорю — не помню! Шверник опять сделал жест рукой. Выдержал паузу. Когда Шукшин стих, он веско, точно рубя топором, произнес: — А мы вам напомним.

Ух, как изменился Шукшин! Какие складки побежали по гладкой спине — барский костюм весь сморщился и вдруг стал похожим на тряпку. Шукшин провел пальцами вокруг шеи, точно чувствуя на ней затянувшуюся петлю. — Шукшин, вашим первым подследственным был Дмитрий Александрович Быстролетов. — Ну и что же... Может быть... Я не отрицаю... Но я... Шверник перегнулся вперед и впился глазами в лицо стихшего Шукшина. Молчание. Долгая, долгая, очень долгая пауза. Раскаленная добела. Прожигающая сердца насквозь. — Шукшин! Обернитесь! Плечи Шукшина опустились, как от груза, повисшего на руках. Обеими руками он уперся в стол, чтобы не упасть на него лицом и грудью. Я видел, как крупно дрожали его колени. — Шукшин! Обернитесь! Все опять замерли. Шукшин стал поворачиваться влево, всем телом... Начал поворачивать голову... и не смог! — Обернитесь! Ну!!! Еще бессильный поворот тела и головы... Боже, какое молчание в большом зале... — Да повернитесь же! Или мне самому вас повер30

нуть?!— рявкнул генерал, выставив вперед челюсть и угрожающе оскалив зубы. Тогда в мертвой тишине Шукшин стал поворачиваться ко мне, больше и больше. Я увидел мясистое багровое лицо. Бегающие, заплывшие жиром глазки. Наши взгляды встретились. — Ай! — вдруг на всю большую комнату, может быть, на весь коридор завизжал Шукшин.— Я не знаю этого старика! Я его никогда не видел! Я его не знаю! Он заслонился от меня жирными руками и застонал, навалившись боком на стол. Я прыгнул вперед, на бегу задирая себе рубаху. — А кишки, выпавшие под кожу от ударов каблуками, узнаешь? А два ребра, загнанных в легкие стальным тросом, ты помнишь? А череп, по которому на допросах вы били молотком, тебе знаком, гад, так твою мать и перетак?! Я прыгнул ему на горло. Но сильные руки полковника авиации обхватили меня и поволокли назад, к дивану. Я опомнился. Все у меня шло кругом, я плохо различал комнату и людей перед собой—какие-то вертящиеся пятна и круги плыли перед глазами. Старушки совали мне в рот стакан воды. — Успокойтесь! Успокойтесь! Выпейте воды! Я пришел в себя. Передо мною на кривых толстых ножках маячил серый пузырь, из которого выпустили воздух: он сморщился, обмяк и даже согнулся набок. Растрепанные седые лохмы шевелились: следователь по особо важным делам всхлипывал как ребенок. — Ну, Шукшин,—начал генерал,— теперь ответьте: кому все это было на пользу? Партии и народу это было во вред. Но если нам во вред, так, значит, нашим врагам на пользу? Не так ли? Молчание. Громкие всхлипывания. — Отвечайте! Молчание. — Шукшин, мы живем в мире, где нет нейтралов. Здесь все в борьбе: одни — «за», другие — «против». Если вы не были с нами, так, значит, были против нас?

Всхлипывания стихли. Долгое, долгое молчание. Тяжелое, как покрытая льдом свинцовая плита. Все опустили головы. 31

— Вахта! — вдруг закричал генерал. Вбежали солдаты.— Заберите его! Пусть подождет в отдельной комнате. . Шукшина увели под руки. — Ваша роль, товарищ Быстролетов, тоже кончена. Вы можете идти. Спасибо за помощь. Меня отвели к машине, и я отправился в дом отдыха, В. Головачев ПОД ЧУЖИМ ИМЕНЕМ «Бир» сообщает Центру... Полковник равнодушно посмотрел на меня и сказал: «Эта тема неинтересна, здесь все очевидное Долгие годы после войны (много позже после ее окончания) он жил и работал под чужой фамилией далеко от Родины. И не имел ни одного провала. А потом в Москве он и другой полковник — легендарный Рудольф Абель занимали один кабинет в здании на площади Дзержинского. Я все-таки еще раз задал «неинтересный» вопрос: «Открытость и растущее доверие в мире — реальность. Нужна ли сегодня разведка? Ведь есть «глазастые» спутники, которые фиксируют даже номера машин...» — Ответ очевиден,— невозмутимо повторил полковник.—Мне попалось както такое неожиданное высказывание: «Разведка должна укреплять доверие». Казалось бы, странно, не правда ли? Подумайте над этим парадоксом на досуге. Сегодня без разведки не может обойтись ни одно государство, оно должно быть уверено в своей безопасности. Любое важное решение принимается после изучения данных разведки... Ну, это прописи. Подкину лучше еще один парадокс: работа разведчика-нелегала является противозаконной, не так ли? Но почему же эта работа не считается в общественном сознании негативной, наоборот, овеяна романтикой? А что касается спутников, то не заблуждайтесь: есть много тайн, недоступных им... 33

Этот разговор мы вели по пути к девятиэтажному унылому блочному дому на окраине столицы, пробраться к которому по неимоверной грязи (рядом раскинулась какая-то стройка) было совсем непросто. Мы шли к женщине удивительной судьбы, с которой полковника связывали десятилетия совместной работы в разведке, и только, люди этой профессии знают, что это значит... Имя этой блестящей советской разведчицы, бывшей киноактрисы— Ирина Каримовна Алимова, тринадцать лет проработала она под чужим именем в одной из стран Юго-Восточной Азии. Слежка Она почувствовала слежку почти сразу. «Шестое чувство», интуиция, опыт, умение «видеть спиной»? Она и сама не могла бы объяснить это. Множество людей шли позади нее, но почему-то молодой человек в светлой куртке со смуглым лицом, черными усиками и узкими раскосыми щелками глаз привлек ее внимание. Говорят, у разведчиков «шестое чувство» развито очень сильно... Тревога шевельнулась внутри неприятным холодком и тут же улетучилась, уступив место холодному, как бы со стороны, анализу обстановки. Будто внутри включили ЭВМ. И словно все происходящее не имело к ней никакого отношения.

В такие моменты она преображалась, ощущала удивительную собранность, прилив сил, энергии, ясность мысли, душевный подъем, словно играла перед кинокамерой свою лучшую роль. В этом шумном многоцветном городе далекой азиатской страны у нее было другое имя, другая фамилия. По узкой улочке шла не Ирина Каримовна Алимова, а... Впрочем, и сегодня мы не можем назвать то имя, под которым она долгое время жила за рубежом. Ее тамошние знакомые считают, что она поехала то ли в Гонконг, то ли в Стамбул... Выберем для нее другое имя, например Гюзель. ...Еще раз, не поворачивая головы, взглянула на ходу в зеркальное стекло огромной витрины магазина. Человек в куртке равнодушно, не обращая на нее никакого внимания, шел на том же расстоянии. Людей стало заметно меньше, и теперь они двигались будто связанные невидимой, но очень прочной нитью. 34

«Проверим для начала его квалификацию»,— сказала себе Гюзель. Она подошла к небольшому киоску, увешанному с двух сторон массой всевозможных мелочей. Выбрала дешевенькую брошку. «Что же он предпримет? Может пройти мимо и чуть дальше задержаться, чтобы купить сигареты. Это для него удобнее всего. Там, на углу, легко наблюдать за всей улицей. А если я пойду обратно, то и он может сделать то же — вроде бы ходил за сигаретами. Менее профессионально в данной ситуации подойти к «моему» киоску или остановиться где-то на подходе, ожидая, когда «объект» тронется дальше. Ну, посмотрим...» Конечно, Гюзель не раскладывала все это «по полочкам», это ей после казалось, что она думала так — последовательно и методично, а в те секунды действовала скорее по наитию, за которым стоял многолетний опыт выявления слежки. Расплатившись, отошла от киоска, успев заметить краешком глаза: белая куртка где-то позади. «Новичка приставили. Хорошо... Но почему я считаю, что «приставили»? Если бы «вели» всерьез, то дали бы не «новичка», да к тому же не одного. Значит, пристроился случайно? Иностранка (это по лицу видно), вот и увязался? Прилип он где-то у торгового центра. Что показалось ему подозрительным в моем поведении? Ну что ж, попробуем создать ему некомфортные условия...» Гюзель свернула в переулочек. Прохожих было мало. Проезжая часть была настолько узка, что водитель широкой американской машины подогнул на въезде боковые зеркала справа и слева, чтобы во время движения не задеть штабели картонных ящиков, высившихся возле маленьких лавчонок и магазинчиков. Гюзель спокойно шла вперед. Остановилась, сняла туфлю, вытряхнула из нее воображаемый камешек. Белая куртка быстро спряталась за штабель ящиков. «Ну, хорошо. Теперь вроде все ясно. Надо от него уходить — времени в обрез». Гюзель шла не на прогулку и не за покупкой модной шляпки — в кармане у нее лежал миниатюрный контейнер, «письмо», которое ей предстояло опустить в «почтовый ящик», то есть в тайник. Она вышла на просторную улицу и на следующем перекрестке решила использовать прием, который на35

зывала «встречный ход». Агент в куртке, похоже, не догадывается, что раскрыт, старается маскироваться. Значит, он не имеет приказа вести открытое наблюдение... Гюзель завернула за угол и встала за толстым деревом. В тот момент, когда человек в куртке, ощупывая взглядом улицу, поравнялся с деревом, она выросла перед ним, прямо взглянула ему в глаза и спокойно пошла в противоположную сторону. «Продолжит слежку или нет? Вид у него был не ахти...» В стекле витрины была хорошо видна его растерянная фигура. Он

постоял, посмотрел ей вслед, махнул рукой и побрел прочь... Она сделала еще контрольную «восьмерку», затем села в автобус и в последний момент, будто вспомнив что-то, вышла из него, провела еще одну проверку, и, убедившись, что «хвоста» нет, выполнила намеченное и поехала домой. — Ирина Каримовна, хочу задать вопрос, который, наверное, покажется вам наивным: страшно было? Ведь если бы полиция вас раскрыла, то грозила тюрьма... — Да, около двадцати лет тюрьмы. Но страх — это все-таки не то слово. Страшно — это когда человек боится. А тут было другое — я не боялась этого парня в белой куртке. Я его изучала, стремилась осмыслить ситуацию, ощущала, разумеется, большую опасность, тем более что письмо было со мной, но не боялась... Это трудно объяснить... Напряжение, мобилизация своих возможностей, решимость найти выход — да, все это, но не страх. Ведь еще когда принимала решение стать разведчицей, знала: все может быть, и была готова к этому. — Вы сообщили о слежке в Центр? — Да, я была обязана сделать это. Центр попросил тщательно проверить, будет ли слежка в другие дни. Проверка показала: больше слежки не было. Полковник невозмутимо слушал нашу беседу, пил умело заваренный чай, и казалось, что ко всему этому он не имеет никакого отношения. Но я уже знал, что это не так, и спросил его: — Как прореагировали в Москве на сообщение о слежке? — В азиатских странах слежка за иностранцами — в общем-то обычное дело. Строгий полицейский режим, 36

широкая сеть осведомителей контрразведки, традиционная подозрительность к иностранцам, специфика местных условий — все это создавало чрезвычайные трудности в работе разведчика. Ирина Каримовна и ее муж проработали на Востоке тринадцать лет и уехали не «раскрытыми». Это говорит о многом. Во-первых, о высочайшем классе работы, профессионализме. А во-вторых, о том, что работа их была высокоэффективна. Ибо если должной отдачи от разведчика нет, его отзывают. — Бывали такие случаи? — Да, хотя и редко. А здесь — тринадцать лет! Это очень большой срок... Как приходят в разведку Как приходят в разведку? По-разному — кому-то чекисты предлагают заняться этим опасным и трудным делом, кто-то изъявляет желание сам... Ирина Каримовна в молодости и представить себе не могла, что станет разведчицей, какой крутой поворот сделает ее судьба. Жизненные планы у нее были совсем иные... Родилась в небольшой туркменской семье в городе Мары в июне 1920 года— того самого, когда было принято решение о создании в нашей стране «закордонной разведки», чуть позже — Иностранного отдела ВЧК. Ее отец прошел солдатом гражданскую войну, а затем стал часовщиком, занимался также обработкой ювелирных изделий. Это был великолепный мастер, искусство его было известно далеко за пределами города. Ирина Каримовна хорошо помнит, как пришли однажды к отцу работники персидского консульства. Ей было лет восемь, тихонько играла в уголке с

куклами, но каждое слово той беседы отпечаталось в памяти на всю жизнь — визит был необычным. Сначала гости расхваливали изделия мастера, а потом предложили ему переехать с семьей в Иран. «Там, Карим-ага, заживете хорошо, богато, мировая слава Вас ждет...» Отец не спеша допил чай из пиалы, вытер ладонью рот и сказал: — Здесь моя земля, я воевал за нее, бросить ее — все равно что бросить свою мать... Жили они в глинобитной мазанке, каждую весну и 37

осень отец подправлял ее. В семье было пятеро — мама занималась домом, детьми (у Ирины было еще два брата). Ютились в двух комнатках, две другие сдавали — денег всегда не хватало. Потом переехали в Ашхабад. Ирина училась в школе, самозабвенно увлекалась самодеятельностью. Но после школы в театральный не пошла — решила стать ветеринаром-хирургом, поступила на рабфак при сельхозинституте. В ее характере удивительным образом сочетаются, казалось бы, несовместимые качества—железная воля и мягкая уступчивость в споре; непреклонность, жесткость во всем, что касается дела, и доброта, отзывчивость, долготерпение; умение полностью перевоплощаться в театральный образ и в то же время оставаться естественной, искренней, обаятельной... После окончания второго курса рабфака Ирину неожиданно пригласили сниматься в кино. Да не подработать в массовке, а стать профессиональной киноактрисой. Работники студии «Туркменфильм» познакомились с ней в доме отдыха, а вскоре последовало приглашение. Она приняла его почти без колебаний — театр а кино всегда манили ее, но казались недостижимой мечтой. В первом же фильме «Умбар», который вышел за несколько лет до войны, она играла одну из главных ролей — девушку, которую любил Умбар. Неожиданно пришедшая слава (ее узнавали на улице, в магазине, в автобусе) не кружила голову и не смущала, а несколько тяготила, хотя и было это все же приятно. После успешного дебюта Ирину командировали учиться актерскому мастерству в Ленинград, в группу Г. Козинцева и Л. Трауберга В 1939 году она вернулась в Среднюю Азию, но не в Ашхабад, а в Ташкент, где на студии «Узбекфильм» ей обещали роль в новом фильме. Подготовка к нему затянулась, а тут грянула война. Ей только исполнился 21 год, мастера кино прочили ей замечательную карьеру, но Ирина не считала для себя возможным оставаться на студии. Она пошла в райком партии и прямо с порога: «Отправьте меня на фронт, иначе я поеду туда сама». Просьбу удовлетворили, направили в подразделение военной цензуры. Вместе с войсками прошла Украину, Польшу, Чехословакию, встретила победу в Вене. Затем— демобилизация, возвращение домой, в Ашхабад. 38

Но вскоре последовал неожиданный вызов в Москву. Это было в начале 1947 года. Она ехала на метро на площадь Дзержинского и гадала: зачем потребовалась она в этом серьезном учреждении? В Ашхабаде предупредили: «О том, куда едешь, никому ни слова». Впрочем, об этом могли и не напоминать, служба в армии была хорошей школой... Хозяин просторного кабинета предложил ей мягкое кресло и быстро перевел разговор на главную тему. — Мы хотим предложить вам работу во внешней разведке, а точнее — вести разведку за рубежом. Это дело опасное, трудное и сугубо добровольное. Вы

можете отказаться, и это будет вполне естественно, все-таки разведка — не женское дело. И предложение это мы делаем в силу крайней необходимости... Что и говорить, неожиданное предложение. В таких ситуациях люди обычно просят дать время подумать. Но Ирина Каримовна несколько секунд помолчала и вдруг тихо спросила: — Я слышала, что когда наши разведчики возвращаются домой, их уничтожают. Правда ли это? Хозяин кабинета и один из сотрудников, который сидел сбоку от Алимовой и все время наблюдал за ней, удивленно переглянулись. — Сущая ерунда! Надо же придумать такое!— Потом, обращаясь к сотруднику, ее собеседник заметил:— Смотри, какая смелая... И впрямь смелая. Не каждый в то время мог сказать подобное. А Ирина сказала. Сегодня мы знаем: страшная машина уничтожения перемалывала в те годы и чекистов. Среди расстрелянных были и многие разведчики, так много сделавшие для нашей страны, с честью прошедшие через неимоверные трудности, опасности и ловушки зарубежных контрразведок и вернувшиеся домой, чтобы вместо благодарности погибнуть здесь оклеветанными. Чудовищно, непостижимо... Вся их «вина» была в том, что они слишком хорошо знали, сколько ошибочных, порой трагических для страны решений было принято сталинским руководством вопреки информации, поступавшей от разведки. Они были очень опасными свидетелями, поэтому и стремились от них избавиться. Кровью невинных написан страшный «афоризм» тех тягостных лет: «Нет человека—нет проблем...» Словом, задавая «острый» вопрос в высоком кабине39

те, Алимова могла попасть тогда не за границу, а совсем в другие места. Но везло ей на людей. И в тот раз судьба подарила ей встречу с настоящими чекистами. Хозяин кабинета сам предложил ей: — Вам, наверное, нужно время, чтобы подумать? — Нет, я согласна,— твердо ответила Алимова. ...Сорок три года спустя мы пьем чай в небольшой, скромно обставленной квартирке. Старенький телевизор «Темп», простенькая поцарапанная тумбочка, стол впритык к стене, за которым мы едва разместились... — Ирина Каримовна, а если бы он вам тогда сказал, что после возвращения вас расстреляют — согласились бы? — Да,— сразу же (видно, об этом думала не раз) сказала она.— Выполнила бы свой долг перед Родиной и вернулась. Все-таки принесла бы пользу... Признаюсь: этот ответ потряс меня. На вокзале никто не встретил Алимова выехала для нелегальной работы за границей лишь спустя несколько лет после того памятного разговора. А до этого была учеба, о которой по понятным причинам рассказывать не буду. Перечислю лишь иностранные языки, которыми она владеет в разной степени совершенства: турецкий, уйгурский, английский. Несколько хуже немецким и персидским. О смерти Сталина Алимова узнала, находясь в одной из европейских стран. До отъезда на самостоятельную работу ей осталось всего восемь месяцев. Осенью того же года, уже в Москве, неожиданно объявили: «Через неделю намечен ваш отъезд». Она взмолилась: «Дайте хоть повидаться с родными, слетать в Туркмению». Успела побывать в Ашхабаде, сказала своим, что

предстоит очень длительная командировка в Закарпатье, в горах почты нет, так что письма будет присылать с оказией, с тем же человеком и ей можно отправить весточку. Через несколько дней Ирина Каримовна Алимова отправилась в длительную командировку, не зная, когда вновь увидит Москву, Ашхабад, маму, родных... В кармане у нее были документы с другим именем и фамилией. Отныне ее настоящая фамилия как бы исчезла, 40

растворилась. Даже в доме на площади Дзержинского в Москве фигурировал только ее псевдоним — «Бир». Путь ее был непрост и лежал через третью страну, где предстояло прожить не один месяц. Легенда, то есть биография ее новой жизни, была такой. Она — дочь богатого уйгура. Родители — эмигранты из России, точнее из Средней Азии, уехали еще до революции. В документе, написанном муллой по-арабски, справа налево (что-то вроде нашей метрики), указывалось, что Гюзель родилась в такомто году, в таком-то селении. В ее новой биографии был у нее и жених, сын эмигрантов из России. Их родители дружили, держались вместе и в России, и за рубежом. Жених занимался мелким бизнесом в другом городе. И вот она ехала к нему... На самолете благополучно прибыла в зарубежный город и, пересев на поезд, отправилась к жениху. Гюзель видела его только на фотографии. Встреча должна была состояться на вокзале. Но что-то не сложилось, и на вокзале его не было. (До этого он пять дней «светил» на перроне, в этот же раз объявили, что поезда не будет, а он просто опаздывал.) Черная южная ночь, чужой город, пустой вокзал... Гюзель вышла на площадь, почувствовала чей-то пристальный взгляд. У фонаря стоял полицейский, чуть дальше — рикша. Она небрежно махнула рукой, подзывая рикшу. Стал приближаться и полицейский. — Почему здесь так темно?—спокойно сказала она ему по-уйгурски.— Надо бы усилить освещение. Рикша укрепил чемодан, помог подняться в коляску. Она небрежно сказала ему: «В центральную гостиницу...» Было два часа ночи. В отеле она получила комнату. Двери в номерах здесь не закрывались. Она села не раздеваясь на кровать и стала ждать рассвета. В гостинице было шумно, в каких-то комнатах пели, где-то слышались крики... В пять утра дверь ее комнаты отворилась и вошел человек в кальсонах. Он не спеша подошел к печке-буржуйке в углу, умело растопил ее и, ни слова не говоря, вышел. Как потом она узнала, это было обычным делом, и показалось бы очень странным, если бы она реагировала неадекватно. А днем Гюзель встретилась с женихом по запасному варианту в городе, возле универмага. Через четыре месяца они зарегистрировали брак. Это, к счастью, ока41

зался не фиктивный брак, не только по легенде, но настоящее, счастливое супружество двух любящих друг друга людей, объединенных общей опасностью, общим делом, общей судьбой. ...Я спросил полковника, как он работал за рубежом — с женой или один? — По-разному было,— неохотно отвечал он на мои настойчивые расспросы.— Сначала был один, потом приехала из Москвы жена, оставив дочку с бабушкой. Тоже добиралась через третьи страны, но это было не на Востоке, а на Западе. На последнем участке я встречал ее, но мы ехали в разных вагонах и по легенде знакомы еще не были. На границе возникло неожиданное осложнение. Оказывается, пока она

добиралась, были введены новые правила оформления виз. Ни я, ни она этого не знали. Правда, моих документов это не касалось. Я прогуливался по перрону и увидел, что у пограничников возникли какие-то сложности с документами жены. Как бы мимоходом, приблизившись, поинтересовался, не нужна ли моя помощь. Выяснилось, виза оформлена неверно. — Не могу представить, чтобы галантный офицер высадил даму из поезда,— пошутил я.— Кстати, вы можете дать ей временную визу на три дня... — Ну, вы дока,— сказал офицер то ли с одобрением, то ли с сомнением.— Что ж, наверное, это действительно лучший выход... А потом мы венчались в католическом костеле. Так я второй раз женился на своей жене. Больше всего я волновался, когда она должна была рожать. Русского языка по легенде она не должна была знать. А вдруг сорвется слово помимо воли? Я присутствовал при родах (там это обычное дело), все обошлось хорошо, а много лет спустя похожий сюжет был использован в советском фильме. Но у нас-то это было в жизни... Выгодная сделка: покупка земли Предстоял наиболее трудный этап — Гюзель и ее муж должны были отправиться в ту страну, в которой им предстояла основная работа. Но получить иностранцу разрешение на постоянное жительство там было чрез42

вычайно сложно. У них уже были рекомендательные письма от ряда общественных деятелей, с которыми они познакомились, от религиозных организаций, но всего этого было недостаточно. И тут Гюзель узнала, что один из местных деловых людей имеет в той стране, куда они стремятся, на правах частной собственности три сотки земли. Это была удача. Если предложить хорошую цену... Какой бизнесмен откажется от выгодной сделки! Землю они купили и отправились в путь. В Гонконге — еще одном промежуточном пункте — предъявили в представительстве рекомендательные письма и права на участок. Менее чем через месяц получили разрешение на въезд, а уж на месте — временный вид на жительство, который надо было продлевать каждый год. У них был двухэтажный домик, в котором открыли магазин. Между прочим, продавали в нем и вышитые воротнички, которые искусно изготавливала Гюзель. С деньгами было трудно, и эти красивые, пользующиеся спросом изделия весьма выручали. Они посещали американский клуб, где завели широкий круг знакомств, играли в бинго. Гюзель вступила еще в женский клуб. Через полтора года, используя свои связи, получили как уйгуры гражданство третьей страны и желанный паспорт, с которым можно было разъезжать по всему миру. Казалось бы, все налаживалось хорошо, но тут вдруг начали сгущаться тучи. К ним зачастили местные контрразведчики, неожиданно появляясь и днем, и поздним вечером, и ранним утром. В доме ничего такого не было (рацией за тринадцать лет они не пользовались ни разу и вообще не имели ее), но пристальное внимание местной службы безопасности вызывало тревогу. Обычная подозрительность или что-то другое? Прислуга — симпатичная девушка из бедной семьи, с которой они очень подружились,— рассказывала, что непрошеные визитеры приходят и в то время, когда хозяев нет дома, и расспрашивают ее об их образе жизни, привычках, знакомых и т. д. Вскоре разгадка была найдена. Один из эмигрантов, человек с темным прошлым, невзлюбил их, стал в чем-то подозревать. Он открыто начал говорить

в клубе, что Гюзель и ее муж — не те, за кого себя выдают, что они русские и это, мол, видно невооруженным глазом. Гюзель пошла в посольство страны, гражданами которой они с мужем теперь являлись. 43

— Кроме посольства, нас некому защитить от оскорблений этого гяура,— заявила она.— Разве нельзя призвать его к ответственности за клевету? В этом посольстве у них было много друзей. Гюзель успокаивали, просили не волноваться, обещали принять меры. И действительно, назойливое внимание контрразведки вскоре заметно ослабло. Работать стало чуть полегче. В условленный час они включали приемник. (Один в это время выходил «подышать воздухом».) Задания, как правило, получали по радио. Вряд ли стоит говорить, что азбуку Морзе каждый знал. «Бир. Центр крайне интересует любая информация о милитаризации страны. Георг». «Георгу. Под видом создания новых полицейских отрядов началось интенсивное увеличение армии. Планы милитаризации держат в глубокой тайне, ибо это является серьезным нарушением взятых страной обязательств. В ближайшие годы предполагается увеличить таким образом численность армии вдвое. Заключены секретные контракты на развитие военной промышленности. В прессе по этим вопросам не появляется никакой информации. Бир». — В то время,— поясняет полковник,— о милитаризации этой страны ничего не было известно. Сообщение Бир было очень важным. — И что же было дальше, какие меры были приняты? — Это уже не в компетенции внешней разведки. После перепроверки мы передаем информацию по назначению. Дальше уже принимают решения правительство, дипломаты, военные... Прыжок из машины Так получилось: им надо было возвращаться ночью в сильный ливень по сельской дороге, которая крутилась над глубокими оврагами. Разумно было бы подождать до утра, но утром им надо было быть в другом месте. Муж аккуратно вел «шевроле» (модель «Импала»), щетки едва успевали очищать стекло. Неожиданно за поворотом они увидели в свете фар, что дорога частично 44

размыта. Он применил ступенчатое торможение, энергично и быстро ударяя по педали, врубил низшую передачу, но машина уже не слушалась и начала скользить вниз. — Прыгай,— приказал он жене. — Сперва ты, ты нужнее,— ответила она, ни на секунду не теряя присутствия духа. — Прыгай,— заорал он, из последних сил выворачивая руль и стараясь замедлить движение. Гюзель открыла дверцу и, поставив обе ноги на край, оттолкнулась от машины. Вслед за ней успел выпрыгнуть и муж. Они отделались легкими ушибами, а машину задержало растущее чуть ниже дерево. В ближайшем поселке переночевали, а утром тягач вытащил машину, которую пришлось оставить в автомастерской. Взяв напрокат другую, они отправились дальше. В тот раз обошлось без полиции. Встречи с ней не сулили ничего хорошего. Даже при незначительном нарушении правил дотошные полицейские заполняли подробнейшие протоколы, содержащие вопросы чуть ли не о всей родословной. Это всегда большой риск. Поэтому ездил муж очень аккуратно, пунктуально

соблюдая все правила. Но дорога есть дорога. Однажды, вернувшись домой, Гюзель увидела, что муж лежит с перевязанной ногой на диване. «Тойота» сильно стукнула его автомобиль, а поздним вечером предстояло заложить контейнер с материалами в тайник. — Я поеду,— спокойно сказала Гюзель. — Ночью, городским транспортом, в тот район? — глухо спросил он. — Другого выхода нет, не волнуйся, все будет нормально... Она возвращалась около полуночи. Возле остановки спали бездомные, забравшись в картонные ящики. Снаружи торчали только ноги. Она перешагивала через них, готовая к подножке, к любой неожиданности. Кто-то стонал во сне, где-то негромко переругивались. Прохожих в такое время здесь не бывало... Ей и сейчас иногда снится тревожный сон, как она идет ночью, переступает через вытянутые ноги и никак не может выбраться. Были у Гюзели куда более острые ситуации, но почему-то снится это. И еще: как эмигранты наговаривают на них полиции. 45

— Мне никогда не приходилось убегать от полицейских,— говорит полковник.— Вообще, это уже не профессиональная работа, когда надо бежать, прыгать с крыши и все такое прочее, что показывают в кино. Разведчик должен работать тихо. Но вот странность: здесь, в Москве, мне иногда снится один и тот же сон, что я убегаю от полицейских. Там мне никогда не снилось это... «Георгу. Стало известно, что в обстановке секретности спущена на воду подводная лодка нового типа, оснащенная новейшим оборудованием. Бир». «Георгу. Хорошо информированный источник сообщает о планах создания новой замкнутой военно-политической группировки, в которую могут войти Южная Корея, Южный Вьетнам, Тайвань, Япония, Таиланд, Филиппины, Новая Зеландия, Австралия, Малайзия. Переговоры, возможно, состоятся в Сеуле или Бангкоке. Это явится серьезным дестабилизирующим фактором в ЮгоВосточной Азии. Бир». (Последующие события подтвердили точность этой информации. 14—16 июля 1966 года в Сеуле проходила конференция министров иностранных дел этих девяти государств, на которой был создан Азиатскотихоокеанский совет — A3ПАК.) Трудные дни Каждый из двоих знал: бывают дни, когда тоска по родной земле вдруг приблизится вплотную, возьмет в свои крепкие объятия, и тогда покажется, что усталость, накопившаяся за многие годы, достигла критической точки, что силы на исходе. Сколько же, в самом деле, может продолжаться такая жизнь — полная тревог, риска, требующая постоянного напряжения? Ведь существует предел человеческих возможностей... Нет, разведчик не имеет права на такие мысли. Не может поддаваться эмоциям, плохому настроению. Он должен уметь преодолевать это, быть постоянно «в форме», не играть чей-то образ, а именно жить иной жизнью. («Однажды,— вспоминал полковник,— кто-то из наших туристов в западноевропейском городе окликнул своего товарища, моего полного тезку. Я шел мимо и в первое мгновение подумал: «Какое знакомое имя». И лишь в следующий момент сообразил, что и меня так звали на Родине. За рубежом как бы забываешь свое настоящее имя.) 46

Как преодолевать трудные дни? Это целая наука. И у каждого разведчика есть

свои приемы. Гюзель вместе с мужем шла обычно к хорошим знакомым, с которыми можно легко и приятно поговорить, провести время, отдохнуть, как она говорит, душой. Потом, поздним вечером, она мысленно писала письмо маме, мысленно разговаривала с ней по-туркменски, вспоминая последнюю полученную от нее весточку... Думаю, не нужно объяснять, почему разведчик не может послать письмо родителям или детям обычной почтой. Приходится использовать иные каналы. И каждое письмо связано с повышенным риском в течение всего времени — и пока его пишешь, переснимаешь на микропленку, помещаешь в малюсенький контейнер, несешь по улице, закладываешь в тайник, и пока письмо невидимыми дорогами путешествует через границы, минуя почтовые ведомства и таможни... И все же в год Гюзель получала два, а то, когда повезет, и три письма от мамы и столько же отправляла ей в далекий Ашхабад. Драгоценные скупые строчки приносили огромную радость... Письма были без адреса, без имен и написаны потуркменски. «Дорогая мама, простите, что долго не писала Вам, так уж получилось. Очень скучаю, хотела бы увидеть Вас, брата, но так складывается работа, что приехать к Вам скоро не смогу. В прошлом письме Вы очень мало написали о себе и о нем. Здоровы ли, все ли у Вас хорошо? Что-то сердце мое не спокойно. Я иногда вечерами мысленно разговариваю с Вами, и мне кажется, что Вы меня слышите... Обо мне не беспокойтесь, у меня все хорошо. Выходные дни мы провели на пляже — купались, загорали, ели фрукты. Веду жизнь спокойную и размеренную. Нежно Вас обнимаю, будьте здоровы, бодры и веселы. Любящая Вас И.» Мама не спрашивала, почему человек, заносивший письма от дочери, просил потом вернуть их обратно. Догадывалась ли она о том, какая командировка у дочери? Без сомнения. Сердце матери не обманешь, даже если в каждом письме будет говориться про спокойную, размеренную жизнь. Гюзель обычно вбирала, впитывала слова, читая письмо два или три раза, а потом сразу же сжигала его... 47

Дома За те тринадцать лет, которые они провели на Востоке, в отпуске были только один раз. Туристами поехали в Европу, колесили по Франции, Испании, Италии, Швейцарии... В Советский Союз прибыли тайно, особым путем, но из Москвы в Ашхабад летели вполне легально, имея билеты и советские документы. Ей показалось, что отпуск пролетел мгновенно, и вот уже снова они в Европе, и нет Ирины Алимовой, а есть госпожа Гюзель, владеющая вместе с мужем небольшим магазином в далекой азиатской стране. И снова каждый день словно идешь по лезвию ножа. Даже дома, наедине, они говорили по-уйгурски. Как-то в гостинице решили провести небольшой эксперимент: закрыли подушкой телефон. Вскоре в дверь вежливо постучали, и молодой человек, извинившись, сказал, что хочет проверить, как работает телефонный аппарат. — Однажды мы пошли в кино на русский фильм,— вспоминает Ирина Каримовна.— И я только в середине фильма заметила, что, прекрасно понимая русскую речь, я все же добросовестно читаю титры и воспринимаю содержание именно по этим титрам. И мысленно одобрила это. По-иному нельзя: малейшая ошибка может привести к провалу всего дела. Центр передал, что вскоре они смогут вернуться домой. Гюзель с мужем уезжали тихо, с одним чемоданом —обычная деловая поездка в Европу. Ярким

летним днем они последними спускались по трапу самолета в московском аэропорту. Человек в сером костюме, встречавший их, сказал дежурной, чтобы автобус с пассажирами не ждал. Поодаль, на летном поле, стояла «Волга». — Вещи мы возьмем сами,— сказал встречавший. — Неужели уже дома?—тихо спросила Ирина Каримовна.— Какой здесь прекрасный воздух... А на летном поле стоял едкий запах керосина от только что заглушённых двигателей самолета. После их возвращения 22 толстые папки общим объемом более семи тысяч страниц — документы, связанные с работой Ирины Каримовны Алимовой и ее мужа на Востоке,—были отправлены в архив. Вот одна 48

из них. Серо-голубой футляр из толстого картона с откидывающейся наверху крышкой. Она прошита шнурком с сургучной печатью. Сломав ее и открыв футляр, достаю папку. «Совершенно секретно. 1-е Главное управление КГБ СССР. ЛД (личное дело — Прим. авт.) № 23467. Начато — 1947 г. Закончено— 19... г. И в центре крупными буквами — «Бир». Внутри — радиограммы Центра, донесения наших разведчиков, различные документы. Вот паспорта, выданные третьей страной, свидетельство о браке, заполненное замысловатой вязью, вид на жительство —увы, уже безнадежно просроченный. Я спрашиваю полковника, какое звание у Ирины Каримовны и какие у нее награды. — Звание — майор,— отвечает он.— А награды... На фронте получила орден Отечественной войны, а у нас — медаль «За боевые заслуги». Да мы собственно работаем не за награды... Конечно же, подумал я, не за это. Но все-таки разве не заслуживают высоких наград те, кто ежечасно рискует жизнью во имя своей страны? Я вспомнил скромную квартирку Ирины Каримовны и ее мужа, старенький телевизор, дешевые занавески... Только красивые восточные деревянные панно с инкрустациями на стенах да диковинные вазочки и статуэтки—память о ЮгоВосточной Азии — украшают их жилище. Спросил у полковника, а как же быть с расхожим мнением об огромной зарплате тех, кто работает за рубежом? — Не знаю, как у других, а у нас богатеем не станешь. Да и не в деньгах счастье. И то верно, не в деньгах. Но должна быть справедливость. Полковник, проведя многие годы за рубежом {да не на курорте, а «нелегалом»), вернувшись, привез с собой тысячу долларов, хотел купить «Москвич». Но оказалось, у него еще должны за что-то вычесть треть этой суммы, так что на «Москвич» не хватило... Начальники многих областных управлений КГБ носят генеральские погоны. Наверное, у них хлопотная работа, не знаю, не знаком с ней. Однако если сравнить с работой разведчика за рубежом... Между прочим, у полковника было уже два инфаркта, у мужа Алимовой —столько же. Но закончить этот рассказ мне хотелось бы все-таки 49

на оптимистической ноте. Бытовые условия не особенно волнуют Ирину Каримовну. Она довольна своей судьбой. «Если бы пришлось жить заново,— говорит она,— и спросили: хочешь пройти снова весь путь, я бы твердо ответила: да». Она полна энергии, деятельна, инициативна: внештатный работник милиции по делам несовершеннолетних. С трудными ребятами находит общий язык, а это

ведь совсем непросто. Встреча с такими людьми оставляет глубокий след. Как жаль, что мы мало знаем о них... Шамиль Хамзин ...Когда мы поехали к Шамилю Абдуллазяновичу Хамзину в ту же скромно обставленную квартиру с пятиметровой кухней в блочном доме, где я беседовал месяц назад с Ириной Каримовной Алимовой (каждый из супругов оставил свою фамилию), руководитель одного из подразделений советской внешней разведки, статный 65-летний полковник сказал мне: — Знаете, разведчики — не очень разговорчивы, если речь заходит об их жизни. Не особенно нажимайте на него... Между прочим, из последней зарубежной командировки он вернулся совсем недавно (по нашим меркам) — в начале восьмидесятых. В общей сложности около двадцати лет провел Шамиль за границей под чужим именем. После этого не так просто (полковник на секунду задумался), как бы лучше сказать, «оттаять», что ли, изменить привычки. Ибо каждый год «там» стоит по крайней мере трех обычных... Полковник знает об этом не понаслышке. Он тоже немалую часть жизни провел за рубежом под чужим именем. В разговоре как бы между прочим заметил: «Если ненароком встретите меня за рубежом, то совсем не обязательно обнаруживать наше знакомство...» Подобная неожиданность однажды чуть не поставила под угрозу срыва важную операцию. Полковник шел тогда на встречу в небольшое кафе «Зеленый какаду» на окраине крупного европейского города. В уютном зале людей было немного. Слева за столиком у стены недалеко от входа человек в сером костюме, потягивая 50

пиво, читал воскресное приложение к утренней газете. Полковник сразу же узнал его, хотя они не виделись семь лет, и направился к соседнему пустому столику. Неожиданно откуда-то сбоку услышал радостный детский крик: «Дядя Володя! Вот хоро...» Как же это, черт возьми, он сразу не увидел, что в глубине зала сидит знакомая семья работников советского посольства. Десятилетняя Машка узнала его и с детской непосредственностью рванулась навстречу. Отец успел перехватить ее, и, обняв, прижав к себе, стал что-то быстро шептать ей на ухо. Полковник, видя все это боковым зрением, и бровью не повел, будто это его не касалось. Он подошел к самому дальнему столику, выпил минеральной воды и вышел, не оборачиваясь. «За посольскими, возможно, есть наблюдение, по крайней мере такую возможность исключить нельзя»,— думал он. «Перепроверяться» времени нет. Надо «раствориться». Хорошо, что машину оставил за два квартала от кафе... Он доехал на такси до торгового центра, прошел по подземному переходу в подземный гараж, взял напрокат машину, оформив ее по запасным документам на другую фамилию, сказал, что оставит автомобиль через сутки на пристани, расплатился и выехал через северные ворота. Практически, если слежка и велась за ним, он был уже вне досягаемости, ибо в гараже полковник оказался в тот момент единственным клиентом, ни одна машина за ним не последовала. Отъехав квартал, он оставил машину у банка и сел в автобус. Через час позвонил в гараж и сообщил, что машину оставит не на пристани, а у банка. На следующий день встреча с человеком в сером костюме состоялась на вокзале, по резервному варианту. Через несколько лет в этом же городе с этим же человеком встречался и Шамиль Хамзин, по документам, скажем, Камиль Саид,

коммерсант, подданный одного из государств Западной Азии... — Оправданы ли все эти усилия, риск, затраты? — спросил я полковника. — Сошлюсь лишь на одну из задач внешней разведки: не прозевать подготовку к первому удару. О военных планах многих государств мы знаем заранее из первоисточников. Согласитесь, это важно всегда, но особенно сейчас, когда наша страна не просто сокращает воору51

жения, но и ведет активную, энергичную политику разоружения... В тюрьме В первой половине шестидесятых годов Шамиль отправился в длительную зарубежную командировку. Он должен был не сразу ехать к месту назначения — в одно из государств Юго-Восточной Азии, а осесть на время в третьей стране, через какое-то время встретить радистку (по легенде его невесту), жениться и вместе с женой отправиться в дальнейший путь. По документам он был из семьи богатых уйгуров, давно покинувших Россию. Шамиль в совершенстве знал уйгурский, турецкий языки, хорошо разговаривал на английском и румынском, не считая, естественно, родного татарского и русского. Вначале все шло хорошо. Документы у Шамиля были надежные. Он знал, что в этой чужой стране в одном дальнем селе действительно родился в свое время Камиль Саид. У него был и соответствующий документ, выданный общиной. Итак, Камиль Саид приехал в портовый город, устроился в гостиницу. Быстро завел деловые знакомства, и через два дня перебрался в татарскую колонию. Еще через пару месяцев он был там уже своим человеком. Всегда готовый прийти на помощь, щедрый по натуре, внимательный и обходительный, Камиль пользовался расположением жителей колонии. Руководитель молельного дома, уезжая, даже хотел оставить Камиля вместо себя, но тот под благовидным предлогом отказался. Именно там, у руководителя молельного дома, Камиль случайно познакомился с выходцем из татарской семьи, офицером контрразведки, занимавшим высокий пост. Потом они нередко встречались, говорили о татарской поэзии, событиях в мире. Офицер между прочим звал Камиля к себе на работу, но тот отшучивался: какой, мол, из него контрразведчик? — Знаешь,— сказал ему однажды офицер,— если у тебя как у бизнесмена появятся какие-нибудь сложности с полицией, назови им пароль, который я запишу за тобой: «Юха-55». — И что будет? — поинтересовался Камиль. — Юха (демонический персонаж — В. Г.) защитит тебя,— засмеялся офицер. 52

Знал ли он о готовящемся аресте? Трудно сказать. Скорее всего, нет. Просто дал пароль в знак их дружеского расположения. Через три месяца после этого разговора двое крепких мужчин пришли ночью к Камилю и, предъявив ордер на арест, забрали его с собой. Камера была крошечная—три шага в длину и два в ширину. Камиль сразу мысленно окрестил ее «каменным ведром». У стены стояла узкая железная кровать, на ней — доски, покрытые циновкой. Ночь Камиль провел без сна. Он вновь и вновь «прокручивал» в голове различные ситуации, разговоры за последние полгода, пытаясь найти несоответствия в своем поведении, ошибки, анализировал каждый свой шаг... Но не находил ничего, что могло бы дать повод для ареста. «Ладно, посмотрим, что будет на первом допросе»,— решил Камиль. Утром, когда стало совсем светло, он сел на кровать и закурил. Тут же открылась дверь, и дюжий охранник с лицом гориллы ворвался в камеру. Он

рывком поднял Камиля и мощным ударом в лицо обрушил его на цементный пол. Поднимаясь, Камиль ощутил кровь на губах и что-то твердое во рту. Держась за стену, выплюнул два зуба на пол. И тут же получил новый удар. «Если дело так пойдет дальше, мне нечем будет есть»,— отрешенно, как о чем-то постороннем, подумал Камиль. — Позови начальника,— прохрипел он, вновь медленно вставая с пола,— у меня есть для него важное сообщение. Горилла свирепо посмотрел на Камиля, смачно плюнул ему под ноги и захлопнул дверь. Вскоре Камиля повели на допрос. Следователь, заметив мимоходом, что курить в камере не разрешается, поинтересовался, что же намерен сообщить ему арестованный. — Хотел бы прежде всего узнать, в чем меня обвиняют?— спросил Камиль. Следователь был готов к этому вопросу: — Есть основания подозревать, что вы являетесь английским шпионом. Признаете ли вы это? И какие важные сведения хотели сообщить нам? — Чушь какая-то,— пожал плечами Камиль.— В селе, где я родился и провел детство, меня могут вспомнить многие. Все это легко проверить. А то важное, что я хотел сообщить, заключается в одной фразе: Юха-пятьдесят пять. 53

Следователь озадаченно взглянул на него: — Откуда вы знаете эту фразу? Камиль равнодушно смотрел в окно. Его отправили обратно в камеру. Больше на допросы не вызывали, кормить стали лучше. Горилла рукам волю не давал, но и в разговор не вступал. Камиль внешне был совершенно спокоен, но в душе нарастала тревога. Через две недели должна была приехать радистка, которую он обязан встречать на вокзале. Если его не отпустят, что она будет делать в чужом городе? Запасной связи у нее не было, это он знал точно... Сколько времени продлится проверка? Повезут ли его в село или позвонят туда по телефону? Как прореагирует на арест знакомый офицер контрразведки? Конечно, будут наводить справки и в татарской колонии. Но там у него врагов вроде бы нет... То, что не вызывают на допрос, означает, что пароль возымел какое-то действие, и проверку они, видимо, проводят. Но как долго все это продлится? Он понял, что появился луч надежды, когда горилла однажды швырнул ему пачку газет. «Я знал, что мы поладим»,— миролюбиво сказал Камиль. Через неделю его выпустили, объяснив арест ошибкой. До приезда «невесты» оставалось шесть дней. Все это время Камиль многократно и тщательно «проверялся», слежки за ним не было... О том, как произошла их встреча с Ириной, мы уже рассказывали. В их семейном альбоме и сейчас хранится ее фотография в свадебном наряде чужой страны. Этот брак оказался, к счастью, не фиктивным, а самым что ни на есть настоящим... Операция «Боулинг» — Западная пресса время от времени сообщает о провалах наших разведчиков. Часто ли это бывает? Какова судьба тех, кто попал в тюрьму? — спросил я у полковника. — Провалы? Бывают, конечно, но довольно редко. Все-таки не забывайте, контрразведка работает. А что касается судьбы наших разведчиков, оказавшихся в тюрьме, то мы делаем все, чтобы вызволить их оттуда. 54

— Каким образом? — Путь один — обмен.

— Всех ли удавалось «обменять» или кто-то остался? — Всех до единого. Наши люди знают: мы не оставим их в беде. — Сейчас никого из наших в их тюрьмах нет? — Никого. — И все же обмен — это непростое дело. Как он происходит? На Западе, например, много писали об обмене нашего разведчика А. М. Козлова, находившегося в тюрьме ЮАР. Как он попал туда? На кого его обменяли? — Ну как попал? Совершил ошибку. В обычной жизни мы совершаем массу ошибок, но для разведчиков достаточно одной. Козлов работал под чужим именем в одной из европейских стран, занимал скромную должность в фирме, специализирующейся на химчистке и стирке. Потом уехал в Африку. Здесь уже у него было амплуа богатого бизнесмена. Случайно увидел своего бывшего хозяина. Ему бы уклониться от встречи или, на худой конец, объяснить, что, мол, взял дорогой костюм напрокат на один день ради важного разговора, а он, недооценив опасность, широко улыбаясь, пошел к управляющему, держался уверенно и независимо, как и полагается богатому человеку. Управляющего удивила такая метаморфоза, он сказал об этом контрразведке, так появилась ниточка... В тюрьме Козлова били, но не это было самым трудным. В пищу добавляли вещества, которые расслабляли, парализовали волю. Человек после этого себя не контролирует. — Много ли знал Козлов? — Не очень. Нелегалы вообще стараются не обладать лишней информацией, которая была бы интересна контрразведке. — На кого же его обменяли? — Мы предложили американского разведчика. Американские службы были согласны на это. Но контрразведчики ЮАР воспротивились: как же, сказали они, в выигрыше будут советская и американская стороны, а нам что? Тогда в Анголу, где в то время шли бои, был послан наш человек, который провел операцию по взятию в плен офицера ЮАР, имеющего высокий чин. Этого 55

офицера и американского разведчика мы обменяли на Козлова. — Наш один двоих стоит? — Выходит, так. — Где сейчас Козлов? — Работает... После тринадцати лет работы в Юго-Восточной Азии в конце шестидесятых годов Камиль Хамзин и Ирина Алимова вернулись на Родину. Она вышла на пенсию, а для него работа продолжалась. В течение еще многих лет он колесил по Западной Азии и Ближнему Востоку, жил на американском континенте, ездил в западноевропейские страны... Все это было бы весьма романтично и увлекательно, если бы Хамзин ездил туристом. Но он участвовал в сложнейшей операции с несколько странным кодовым названием «Боулинг». Цель операции — сбор информации о разработках новейшего наступательного оружия, которое могло быть использовано для нанесения первого удара, а также о тайных работах по созданию атомной бомбы в тех странах, которые ее не имели. Хамзин должен был прикоснуться к сокровенным секретам, охраняемым особенно тщательно, и это было опасно, очень опасно. Но и очень нужно стране. ...Еще в Юго-Восточной Азии Камиль Саид (документы и легенда у Шамиля остались прежние) познакомился с руководителем отдела одной из мощных транснациональных корпораций, которая наряду с обычной продукцией

традиционно получала важные военные заказы. Начальник отдела, назовем его Рашид Гарби, более трех лет жил в той же стране Юго-Восточной Азии, недалеко от коттеджа, где на первом этаже был магазин Камиля Саида. Нередко заходили к нему гости. Камиля еще раньше рекомендовал Рашиду посол во время одного из приемов, потом они виделись в клубе... Однажды Гарби понравилась шуба из дорогого меха. Он посетовал, что не располагает сейчас нужной суммой, — Пустяки,— сказал Камиль,— я поверю и в долг.| Дела у меня идут неплохо, так что можешь не торопиться отдавать деньги. Рашид написал расписку и взял шубу. Потом были другие подобные «покупки». Рашид стал брать и деньги 56

в долг, число расписок составило уже более полутора десятков. Однажды Камиль сказал Гарби: «Слушай, у меня некоторые финансовые сложности, не мог бы ты частично вернуть долги?» Тот беспомощно развел руками. И тогда Камиль, словно бы колеблясь, предложил: — Гонконгский бизнес-клуб интересуется вашими сделками. Думаю, этот клуб для вашей корпорации не конкурент. А за информацию, с которой они все равно сделать ничего не смогут, они бы неплохо заплатили... Рашид согласился быстро. Через какое-то время он спросил Камиля: «Скажи, на кого ты работаешь? Та секретная информация, которую ты запрашиваешь, обычному бизнесмену не нужна. На Иран? Турцию?..» Камиль помедлил: — Россия... — Никогда бы не подумал,— сказал Рашид изумленно. Сотрудничество их продолжалось. Но через год после этого разговора Рашид уехал, связь с ним оборвалась. И только много позже стало известно, что Гарби, как говорится, пошел в гору, стал одним из руководителей корпорации, допущен к высшим военным секретам (поставки корпорация производила во многие страны). На связь с ним решили отправить хорошо знакомого Рашиду Камиля Саида. К тому времени Хамзин уже вернулся в Москву. Трудность состояла в том, что встреча с Гарби должна была произойти в стране, где в то время не было ни одного советского человека. Камиль поехал туда кружным путем — через Западную Европу и Ближний Восток. ...В приемной Гарби он сказал хорошенькой секретарше: — Я — Камиль Саид, бизнесмен. Доложите патрону. — Он вас ждет? — Нет, я здесь проездом. Но он меня знает... Рашид Гарби сидел за большим столом, чуть поодаль, в кресле удобно устроился толстяк в светлом костюме. Гарби сделал вид, что не узнал Саида. — Хотел бы поговорить с вами с глазу на глаз,— вежливо сказал Камиль. — У меня от моего заместителя нет секретов,— сухо сказал Гарби. 57

— Зато у меня есть,— парировал Камиль. — Ничем не могу помочь,— процедил Рашид. Вести дальнейший разговор было неразумно. Через неделю Рашид улетел, и Камиль тоже вернулся в Москву. Почему Гарби не пошел на контакт? Уверен в своей неуязвимости? Или чтото другое? — 16 марта Гарби прилетает в Лондон,—сказал Хамзину полковник.— Придется лететь туда и начинать все сначала... Камиль остановился в Лондоне (использовав другие документы) в уютной

гостинице Кингсли, недалеко от многолюдной торговой Оксфорд-стрит. Через три дня в одиннадцать вечера позвонил из автомата в другую гостиницу, в номер люкс, забронированный для Гарби. Камиль знал, что он прилетел три часа назад. — Привет, дружище,— как ни в чем не бывало сказал Камиль.— Это Кэм (так его звали на Юго-Востоке американцы).— В прошлый раз я забыл отдать тебе кое-что. Не хотелось бы пересылать это в твою штаб-квартиру. Жду тебя через сорок минут на углу Риджент-стрит и Оксфорд-стрит, на левой стороне, ведущей к Пикадилли-сёркус. До встречи! И положил трубку, Это был рискованный шаг, но Камиль считал, что Гарби все-таки придет. Таинственное «кое-что» могло означать, например, расписки, и ради одного этого Гарби поспешит на указанное место. Хотя вполне возможен был и совсем иной оборот. Камиль знал, что трое его друзей будут наблюдать за встречей, но в случае непредвиденных осложнений они по инструкции не должны предпринимать никаких действий... Он сел в светло-серый «форд», взятый напрокат, и не спеша поехал мимо взметнувшегося к небу «Сэйнт Пойнт», мимо беспрерывного ряда сверкающих витрин к Риджент-стрит. В это время людей здесь было уже немного, и он сразу увидел знакомую фигуру Гарби в светлом плаще. Завернул налево, притормозил, открыл дверцу. — Хэлло, Гарби! Тот оглянулся и быстро направился к машине. — Садись слева, со мной рядом,— сказал Камиль,— так нам будет удобнее... Улица полукругом уходила влево, открывая красиво 58

подсвеченные фундаментальные здания. Несколько минут они ехали молча. — А я уж думал, ты совсем забыл старых друзей,— сказал Камиль.— Там, на юге, ты был не очень любезен. — Вначале мне показалось, что это не ты, а двойник,— задумчиво протянул Гарби.— Там же нет ни одного человека из вашей страны. Первая мысль: кто-то проверяет меня. Да и ты сильно изменился... А потом уже поздно было менять игру. Да и толстяк Джек что-то насторожился... — Знаешь, Рашид, я скажу тебе вещи, которые могут показаться наивными или обычными прописями. Но ты все же послушай. В нынешних условиях холодной войны мир может быть сохранен только на условиях паритета вооружений. Согласен? Я понимаю, гонка вооружений для вашей фирмы дает немалую прибыль, но настоящая война имела бы непредсказуемые последствия. Поэтому нам и нужно знать, какие разрабатываются новые наступательные вооружения, какие новые страны хотят создать свою атомную бомбу... Ты же понимаешь, мы ушли далеко вперед, так что их атомные секреты для нас — вчерашний день. Но надо знать, в чьих руках может оказаться завтра атомная бомба. Это важно для всей планеты... Они выехали на Пикадилли-сёркус. Гарби молчал. Затем, взяв чуть левее по параллельной улице, вырулили к колонне адмирала Нельсона на Трэфальгарсквэа, обогнули колонну и направились к мосту Вестминстер-бридж. И лишь на другой стороне Темзы, когда свернули на Йорк-роуд, Гарби произнес: — Я согласен. Кое-что я мог бы сказать тебе сразу. Например, о планах создания атомной бомбы... — Погоди, погоди,— прервал его Камиль.— Прогуляемся лучше по воздуху. Когда они вышли, Саид заметил: — Машину мы тщательно проверили. Но все же лучше поговорим на воздухе. Так что ж о планах? Каких?

— О планах создания атомной бомбы в Израиле и ЮАР. Это один из высших секретов этих стран. Но для более подробной информации об этом, а также о ряде работ по наступательным вооружениям стран НАТО нужно время... — О'кей. Теперь давай договоримся о связи и о всем 59

прочем. Я знаю, в деньгах ты теперь не стеснен. Но все же я хотел бы сделать тебе небольшой презент... Информация Гарби о новых видах оружия имела очень важное значение для нашей страны, повышения ее обороноспособности. А что касается создания атомной бомбы в ряде стран, то только сейчас начинают просачиваться в печать сведения, которые мы имел много лет назад... На теннисном корте в штате Юта — А если бы она сказала, что не узнала вас? — спросил я полковника. — Я бы внешне очень удивился. Как это, мать — и не узнает собственного сына? Я бы спросил у окружающих— здорова ли мама? А потом поехал бы в гостиницу, чтобы привезти нашу семейную фотографию, сделанную лет двадцать назад... В двадцати минутах езды от селения, на развилке шоссе меня ждала другая машина. У сидящего в ней человека были припасены резервные документы для меня, как раз на этот случай. Дневным рейсом мы улетели бы в Париж с посадкой в Риме... Полковник говорил просто, буднично, хотя это была одна из тех дерзких операций, риск которой доходил до максимально допустимой грани. Руководители комитета и внешней разведки долго колебались, прежде чем дать согласие на ее проведение. Ибо риск был велик. ...Не очень далеко от столицы одной из южных стран, в селении, где все друг друга знают, жила обычная небольшая семья. Двадцать лет назад старший сын устроился в европейскую фирму, первое время посылал денежные переводы, подарки, несколько раз приезжал домой. Но последние 16 лет о нем не было ни слуху ни духу. Где он? Никто в селении этого не знал. В действительности же он умер, и об этом случайно стало известно нашим разведчикам. Тогда и возникла идея: полковник внешне очень похож на погибшего, язык знает в совершенстве — почему бы не попробовать? Идея принадлежала полковнику, но энтузиазма она не вызвала. «Мать всегда узнает сына»,— возражали ему. — Разумеется, узнает,— соглашался полковник.— 60

Но скажет ли она вслух, что это не ее сын? Вот представьте: небольшое селение, бедная семья, отсталые люди. Неожиданно на красивой машине приезжает богатый, преуспевающий человек с подарками. Окружающие признают в нем ее сына (а я похож на него), молва летит впереди (я сначала заеду, конечно, к старосте). Селяне расписывают мнимой матери мой дорогой костюм, коробки на заднем сиденье машины... И вот она видит, что приехал не ее сын, но этот богатый господин почему-то считает ее своей матерью. И все согласны с ним. Будет ли она протестовать? Отсталая, темная женщина — перед всем обществом и перед богатым человеком с подарками? Полковник настоял на своем. В действительности все совпало до мельчайших деталей. Но был и один острый момент. Когда его вели к матери, на скамейке сидели несколько женщин с чадрой на лице. «Кто же из них моя новая матушка?» — мучительно думал полковник. Неожиданно одна из женщин опустилась на колени и сказала: «Здравствуй, сынок, слава аллаху, что я увидела тебя...»

Полковник починил крышу на домике-развалюхе, поставил новый забор, раздарил подарки (все за счет западноевропейской фирмы, одним из руководителей которой был коллега полковника). Через три дня полковник уехал в Европу. Он провел там много лет, стал руководителем крупной фирмы. Переданная им информация и сейчас является секретной. Скажу только, что он первым сообщил о проекте «звездных войн», или, как теперь говорят, «стратегической оборонной инициативе»,— задолго до появления официальных сообщений. ...А подарки к праздникам «мать» полковника получала до самой своей кончины (она умерла несколько лет назад). Отпуск (второй за восемнадцать лет) кончился у Хамзина досрочно. — Извини, Шамиль,— сказал полковник,— но здесь такое стечение обстоятельств... Тебе предстоит лететь сначала в США, потом в Европу, если, конечно, не возражаешь. Задание особой важности... Речь шла о том, чтобы получить сведения о создании новых иностранных военных баз в сопредельных с Совет61

ским Союзом государствах, а также о новых военных доктринах ведущих капиталистических стран (особое внимание уделялось вопросу: предусматривается ли возможность нанесения первого удара? В этом случае необходим был максимум детализации и подробностей), — Тут и говорить много не надо,— заметил Шамиль.— Когда выезжать? ...В Солт-Лейк-Сити — административный центр штата Юта на западе США он приехал вечером, ровно через три недели после разговора с полковником в управлении. Остановился в отеле. Около одиннадцати раздался неожиданный телефонный звонок. — Мистер Воронков? — спросил густой мужской голос. Именно так: не Воронкоф, а почти по-русски, с русским «в» на конце. — Вы ошиблись,— спокойно ответил Шамиль по-английски и положил трубку. Странный звонок озадачил его. Слишком много непонятного было во всем этом. Действительно ли ошибка? Но необычная для американцев русская фамилия, позднее время, русский акцент... Шамиль знал, что здесь, в штате Юта, он будет один, без своих коллег. И решение он должен был принимать сам. Откладывать операцию? Продолжать? Сменить гостиницу? Он вспоминал свой маршрут. Ни в Гонконге, ни в Мадриде, ни в Нью-Йорке, ни в Вашингтоне у него ни с кем из наших разведчиков не было контактов. Слежки тоже он не заметил, что-что, а «наружку» Шамиль умел выявлять быстро... Второй вопрос — документы. Они подлинные, безупречные, тут тоже все хорошо. В Вашингтоне, кстати. Шамиль заходил в посольство третьей страны, гражданином которой являлся по документам, долго беседовал с советником— давним своим знакомцем еще по Юго-Восточной Азии. Ничего тревожного не почувствовал... Нет, операцию прекращать не было оснований, по крайней мере на этом этапе. А вот гостиницу на всякий случай сменить нужно. Камиль расплатился, предупредив, что утром уезжает, у него времени будет мало. Вернулся в номер, взял чемодан и по запасному выходу пошел вниз. На улице завернул за угол и взял третье такси. Машина ехала по пустынным улицам, слежки не было... И до сих пор он не знает, что это был за таинственный телефонный зво62

нок. Ошибка? Удивительное стечение обстоятельств? Штат Юта известен как один из центров ракетостроения. Камилю Саиду,

бизнесмену из Юго-Восточной Азии, предстояло «случайно» познакомиться со специалистом из Европы (назовем его Мишель Дегран), который собирался вскоре улетать домой. В Москве имелись сведения о том, что этот специалист располагает важной информацией по многим интересующим разведку вопросам. Он, кстати, не одобрял вновь разгоравшуюся в конце семидесятых годов «холодную» войну, считая, что рано или поздно она может перейти в «горячую», которая уничтожит жизнь на Земле. Перед Шамилем стояла на первый взгляд не очень сложная задача: познакомиться с Мишелем и завоевать его доверие. Но это просто лишь на взгляд дилетанта. Любой профессионал знает, насколько сложным, опасным и трудным является подобное задание. Шамилю было известно, что Дегран — заядлый теннисист. Это он и решил использовать для знакомства. Возле теннисного корта, где играл Мишель Дегран, стояло десяток болельщиков. После второго гейма Шамиль объявил, что он устанавливает для победителя премию — сто долларов. Это вызвало общее оживление. Мишель летал с ракеткой по полю и играл, как бог. Он выиграл пять геймов, один проиграл. И разгоряченный, еще весь в азарте поединка, счастливый и радостный пригласил всех в ближайший бар, чтобы «обмыть» там полученные сто долларов. В баре Камиль Саид и Мишель Дегран не только познакомились, но и быстро нашли общий язык. Саид пояснил, что ему, бизнесмену, хотелось бы вложить капитал в перспективное дело, возможно в военно-промышленной сфере, здесь или в другом месте, и в этой связи для него важны советы знающего специалиста. — Фирма не будет скупиться для оплаты услуг консультанта,— подчеркнул Саид.— Не взялись бы за это дело? Мишель сразу же согласился. Подробнее условия решили обсудить на следующий день. Назавтра за обедом все было улажено. — Послушайте, Мишель,— за десертом сказал Камиль,— эти деньги фирма оформляет через швейцарский исследовательский центр, вернее через его закрытый сектор, который занимается вопросами перспективы и 63

конъюнктуры. Там работают и наши люди. О деталях особенно говорить не хочу, но главное в том, что выплачиваемые вам деньги нигде не будут зафиксированы. Поэтому не уверен, стоит ли вам указывать их в налоговой декларации? — Над этим стоит подумать,— пробормотал Дегран. Первые вопросы были не очень сложными — куда выгоднее вложить капитал: в горнорудную промышленность, цветную или ракетостроение? Каждое предложение вызывало новые вопросы, но Деграна это устраивало: за свои консультации он регулярно получал приличные гонорары. Вскоре Мишель улетел в Европу, туда же по делам фирмы направился и Камиль Саид. Они решили отдохнуть недельку вместе в роскошном югославском отеле «Кроация» в Дубровнике. Именно там Шамиль узнал о планах создания мощной военной авиационно-ракетной базы в одном из южных государств, граничащих с Советским Союзом. — Вот это действительно перспективное дело,— говорил Мишель, приводя подробные данные о будущей базе. В личном деле разведчика Шамиля Абдуллазяновича Хамзина (множество папок с надписью «Халеф» — псевдоним Хамзина — в прямоугольных картонных футлярах) хранятся любопытнейшие документы. Здесь разработка генеральных штабов о перспективах военного противостояния с СССР, тактико-

технические данные разрабатываемых за рубежом стратегических и иных ракет, оперативные планы военных операций в ходе региональных военных конфликтов, цели и объекты промышленного шпионажа в СССР и ряде восточноевропейских стран и многое другое... В 1990 году Ш. А. Хамзину исполнилось 75 лет. Около сорока из них он отдал разведке. Родился в Архангельске, в татарской семье. В 1923 году семья переехала в Казань (жили на Правобулачной улице, дом 43). Окончив школу, Шамиль поступил в Ленинградский электротехнический институт имени В. И. Ульянова (Ленина) на факультет «Приборостроение». Тема дипломной работы: «Управление с самолета торпедными катерами по радио». Получил диплом инженера-электрика перед самым началом войны. Работал на военном заводе в Москве, где и был принят в партию. В 1941 году в октябре завод был эвакуирован в Сталинск, а летом сле64

дующего года вернулся а Москву. Еще через год Хамзину предложили перейти на работу в НКГБ, в Управление внешней разведки. Он снова пошел учиться, на этот раз в специальную школу без вывески... Где предел человеческих сил? ...Полковник не сразу ответил на вопрос. Он посмотрел в окно на высокое синее апрельское небо, затем на меня, словно сомневаясь, оценивая, пойму ли я его, может ли вообще человек, не связанный с этой работой, почувствовать, ощутить, догадаться, что переживает разведчик «там», вдали от Родины, от друзей, ежесекундно контролируя каждый свой шаг, бея права на ошибку, гнев, уныние... Я еще раз спросил: — Неужели никогда и ни у кого as было срывов? В это трудно поверить. Он опять помолчал, вздохнул, лицо его потемнело. Таким я видел его впервые. — Были, конечно. Да и как определишь предел человеческих сил... — Часто были срывы? — За многие десятилетия—два случай, — Об этом я сегодня нельзя рассказывать? — Да здесь и рассказывать особенно нечего. Тут сердцем понять надо... Знаете, говорят, «тоска заела»... Так вот «там» она порой превращается просто в тигра... Получаем однажды сообщение: в таком-то доме, где живет наш человек, иногда слышны русские песни. У нас и в мыслях не было, что это он ставит пластинка. Но все же решили проверить. Оказалось, именно он о ставит. «Когда мочи больше нет»,— признался он позже, уже в Москве. Отозвали, конечно, работал в аппарате, недавно вышел на пенсию. — А второй случай? — Это сложнее. Заболел человек, не выдержала психика. — И что же? — Домой сам вернуться он уже не мог. Пришлось ехать туда. Меня он знал лично и очень давно. Увидев, улыбнулся и сказал: «Ну, слава богу, Володя, с гобой У меня все будет хорошо». А я думал: «Лететь отсюда 65

самолетом опасно. Он плохо контролирует себя». И мы «пилили» через всю Европу на машине. — Где он сейчас? — На пенсии. Вылечился. Иногда встречаемся... — Бывает ли, что кто-то разочаруется в профессии разведчика и уходит от

вас? — К нам. как правило, приходят люди одержимые, беззаветно любящие свое дело. Здесь нельзя «отбывать» работу, толку все равно не будет. Разведчик —это призвание. И, разумеется, понимание важности необходимости твоей работы для страны. Отсюда—самоотверженность, отвага, готовность идти на риск... Конечно, не из каждого может получиться разведчик, и какой-то отсев на стадии обучения идет. Но добровольно только один человек ушел от нас. Это было недавно. Ушел в кооператив. У нас никто не возражал... Настоящие разведчики неохотно рассказывают о себе и своей работе. Больше предпочитают оставаться в тени, жить незаметно. Этого требует профессия. Может быть, поэтому до недавнего времени не так уж баловала наградами страна своих разведчиков. Людей, проявивших подлинный героизм, мы обделяли вниманием и чрезвычайно скупо отмечали их заслуги. Многие из наших замечательных разведчиков, проработав долгое время за рубежом, отдав здоровье и силы этой опаснейшей и труднейшей работе, возвращаются на Родину с одним чемоданчиком, и здесь на старости лет должны начинать многое практически с нуля. Они нередко сталкиваются с бытовой неустроенностью, материальными трудностями— это после всего того, что они сделали для страны... Ш. А. Хамзин за свой нелегкий труд награжден лишь знаком «Почетный сотрудник госбезопасности СССР» и одним орденом Трудового Красного Знамени... А ведь можно было бы более достойно отметить заслуги Ш. А. Хамзина, И. К. Алимовой и многих других наших разведчиков, подлинных наших героев, заслуживших высокое общественное признание. Два ордена вместо послесловия В канув 70-летнего юбилея советской разведки при шло известие: Президент СССР М. С. Горбачев подпи66

сал Указ о награждении двух советских разведчиков за успешное, как говорится в Указе, выполнение специальных заданий. Майор в отставке Ирина Каримовна Алимова награждена орденом Красной Звезды, полковник в отставке Шамиль Абдуллазянович Хамзин—орденом Красного Знамени. Вручал ордена генерал, один из руководителей советской внешней разведки (фамилию его, как мне пояснили, называть пока преждевременно). Генерал не понаслышке знает об этой опасной работе. — Не боитесь, что по мере ослабления международной напряженности вы и ваши сотрудники останутся без работы?—спросил я генерала. — Это было бы прекрасно,— совершенно серьезно ответил он,— хотя без работы наши работники, конечно, не остались бы, дело для квалифицированных людей всегда найдется. Но, думаю, пока до этого еще очень далеко. Ведь разведка—это как бы контрольный орган, например, помогает проверить выполнение договоренностей между государствами, и как это ни покажется странным, даже способствует (при нормальном развитии событий) укреплению доверия. Кстати отмечу, что даже страны-союзники по НАТО направляют друг к другу своих разведчиков. Хотя разведки этих стран между собой сотрудничают... А я уж не говорю о том, что много в мире есть еще опасных очагов, откуда может исходить угроза миру. Последние события в районе Персидского залива наглядно подтверждают это. Так что без внешней разведки не обойтись. — Кто пришел на смену Ш. Хамзину (к сожалению, недавно умершему), И.

Алимовой и их товарищам? — И молодые, и в зрелом возрасте... Биографии и место их пребывания, увы, об этом сказать вам не могу. Но вот что их всех характеризует: это действительно талантливые, незаурядные люди. К сожалению, далеко не о всех можно будет рассказывать даже после возвращения их домой. Да и о ряде операций, проведенных в послевоенные годы, думаю, не будет рассказано никогда. Такая специфика нашей работы. Ниточки из прошлого через десятилетия тянутся в настоящее, и под удар может быть поставлено многое. Когда церемония награждения завершилась, И. К. Алимова и Ш. А. Хамзин рассказывали мне о том, как круто изменилась их затворническая жизнь в столи67

це после публикаций в «Труде» очерков об их работе. На два месяца они поехали в Туркмению, на родину Алимовой, где им устроили торжественную встречу. При выходе из самолета всех пассажиров попросили немного задержаться, и они двое, смущенные и оглушенные небывалым вниманием, спускались по трапу, а операторы кинохроники и телевидения непрерывно снимали их, у трапа ждали встречающие... Из аэропорта они ехали по городу в черной открытой «Чайке». Потом долгие беседы с родными, знакомыми, встречи с журналистами, а также на студии «Туркменфильм» (где Ирина Каримовна, как говорилось выше, снималась перед войной в известном фильме «Умбар»), выступления в актовом зале университета, в кинотеатре «Бахар» (перед демонстрацией специально поставленной ленты «Умбар»), поездка в Мары (они сразу же направились к тому месту, где был ее родной дом, но от него сейчас остались одни развалины), выступление в педагогическом училище... Публикации в местных газетах, передача по телевидению... Как дорого было этим двум пожилым людям такое внимание. Они своей нелегкой жизнью заслужили это — и общественное признание, и ордена Родины. — Я не из породы нытиков,— вдруг очень тихо сказала мне Ирина Каримовна,— но в последнее время стала замечать, что настроение бывает неважнецкое. Конечно, держала себя в руках, вида не показывала. И вот сейчас, будто солнечный луч осветил... Радостно и светло на душе. Спасибо всем... «ВЕСТ» НА СВЯЗЬ НЕ ВЫШЕЛ Уйти от слежки Человек, имеющий позывные «Вест», летел из Аргентины в Колумбию на встречу с представителем Центра. Его аргентинский паспорт на фамилию Л. Мерконис остался дома, в Буэнос-Айресе, в кармане лежал другой документ. Сейчас его имя было Хосе Фернандес, или дон Фернандес. Но ни та, ни другая фамилия не были подлинными. Когда его арестовали (много позже, и об этом речь впереди), он назвался Мартыновым. Будем я мы его так называть. Сидя в самолете, летящем в Боготу, Мартынов старался не думать о предстоящей встрече, не поддаваться вспыхнувшей с новой силой тайной надежде на то, что он, наконец, получит в этот раз разрешение провести отпуск (впервые за долгие годы) в Москве, что сможет повидать родных, побродить по арбатским переулкам, Замоскворечью... Нет, расслабляться нельзя, он знал, что поездка в Москву—очень сложное дело, в котором задействованы десятки людей. Они будут разрабатывать маршруты, легенды, операции прикрытия... В разных странах в них будут участвовать его коллеги, многих из которых он даже не увидит... И все для того, чтобы Мартынов месяц провел в Москве? Не дорого ли обойдется такой отпуск? «А все же,— думал он,— может быть, вопрос уже

решен, и я получу завтра конкретные инструкции...» Самолет подлетел к Боготе. Из аэропорта дон Фернандес отправился в отель, где снял номер с телефоном. Курчавый, улыбчивый паренек в униформе помог донести 69

небольшой дорожный чемодан, и дон Фернандес дал ему не какую-то мелочь, а два доллара. (Позже, анализируя каждый свой шаг, Мартынов пытался понять, почему все-таки он дал тогда мальчишке эти два доллара. Просто из симпатии? Чтобы выглядеть респектабельным бизнесменом? Или на всякий случай — если, допустим, придется обратиться к пареньку за какой-нибудь услугой? Мартынов не мог дать точный ответ, но щедрость его окупилась.) ...Встреча с посланцем Центра должна была состояться в Боготе на следующий день в Национальном археологическом музее. Фернандес вышел пораньше, чтобы иметь большой запас времени. В холле отеля увидел знакомого курчавого паренька в униформе. Но тот как-то странно посмотрел на Фернандеса и опустил глаза. Улыбка вмиг испарилась с его симпатичного скуластого лица. «Что за черт? — подумал Мартынов.— Вчера он был со мной совсем другим...» Фернандес махнул мальчишке, подзывая его: — Принеси-ка мне карту города и расскажи, где вечерами у вас убивают время... Паренек подошел и, передавая карту, тихо прошептал: «Двое господ интересовались вами у портье, я случайно был недалеко. Один и сейчас сидит в кресле, вон там, читает...» Ни один мускул не дрогнул на лице дона Фернандеса. Улыбаясь, он не спеша пошел к выходу. «Вот так история,— подумал Мартынов, подавляя возникший внутри противный холодок.— Кто эти двое и что им надо? Может, парень ошибся, напутал что-то?» Фернандес не торопясь пошел по направлению к центру города, изредка останавливаясь у витрин. Наблюдение за ним было плотным. Еще и еще раз возвращался Мартынов к каждому своему шагу и не находил объяснений слежке. В Колумбии его никто не знал, он прилетел только вчера. Если бы какие-либо подозрения по отношению к нему возникли в Аргентине, то вряд ли ему удалось бы улететь по чужому паспорту из Буэнос-Айреса в Боготу. Контрразведка не выпустила бы, это точно. И уж по крайней мере о нем не стали бы спрашивать у портье. Что-то не складывалось, не получалось в этой туманной истории, не удавалось выстроить логиче70

скую цепочку, звенья не стыковались... И тем не менее факт оставался фактом— слежка продолжалась. «Возможно, это какая-то ошибка,— продолжал анализировать Мартынов,— но от этого не легче. Если придется побывать в полицейском участке, то, значит, пойдут неизбежные проверки, что совсем нежелательно... Нет, надо постараться уйти, другого варианта не видно...» Фернандес зашел в магазин, купил книгу современного романиста и отправился обратно в отель. В своем номере тщательно осмотрел вещи: рубашка, галстук, бритва были не аргентинского производства. Все это он решил оставить — уходить надо налегке. Принял душ и затем спустился в ресторан. Соглядатаи оставались в холле. «Наверняка контролируют и второй выход из отеля»,— подумал Мартынов. Проглотив в ресторане бифштекс, Фернандес отправился на кухню. «Вы кого-нибудь ищете?» — спросил его один из официантов. «Да, здесь работает

мой знакомый»,— ответил Фернандес. Пройдя немного дальше, он обратился к человеку в белой куртке: «Я был у шеф-повара, и мне будет ближе, если я выйду черным ходом. Но где же он?» «Сейчас прямо и направо»,— равнодушно указал человек в куртке. На улице Фернандес взял такси и поехал к одному из туристских бюро. Проверить из машины, есть ли слежка, он не мог. В бюро спросил, какие туристские маршруты ему могут предложить. «Если хотите сегодня, то как раз осталось еще одно место в дополнительной группе, уезжающей в саванну»,— предложила гид. А через полчаса он уже ехал вместе с другими в туристическом микроавтобусе. Когда показался городок Нейва (в верховьях реки Магдалены), дон Фернандес, очень расстроенный, попросил высадить его, ссылаясь на неожиданные сильные боли в животе. От вызова врача отказался и пожелал группе счастливого пути. В Нейве он купил чемоданчик типа «дипломат», две рубашки, бритву, синий «блайзер» (свой клетчатый пиджак потом выбросил) и через всю страну отправился на юг, в город Летисию, где сходятся границы трех стран — Колумбии, Бразилии и Перу. «Если меня ищут,— думал Мартынов,— то, конечно же, все аэропорты предупреж71

дены. И КПП, может быть, тоже. Но в Летисии попробовать можно». Он знал кое-что об этом КПП... В Летисии Фернандес зашел в кафе, где обычно собираются работники КПП. Разговорился с одним из контролеров, у которого на пальце красовался массивный золотой перстень. Говорили о дороговизне, росте преступности, молодежи, бизнесе... Фернандес ненароком посетовал, что потерял в дороге документы, и вот теперь не знает, то ли здесь выправлять новые, то ли возвращаться в Боготу... А в городе Икитосе (Перу), который не так уж далеко от Летисии, но только по ту сторону границы, у него важное деловое свидание, может сорваться выгодная сделка. — Большие деньги потеряете? — поинтересовался контролер. — Похоже на то... Да выхода вроде нет... — Выход-то найти можно,— задумчиво сказал контролер.— Попробую поговорить здесь, чтобы пропустили без особых формальностей, но не знаю... Фернандес достал пачку сигарет, вытащил оставшиеся три штуки и незаметно для других, но так, чтобы видел контролер, положил туда одну за другой три сложенные стодолларовые купюры. Потом аккуратно вставил две сигареты, одну закурил, а пачку предложил контролеру . — Берите обе штуки, у меня есть еще,— сказал Фернандес. Контролер, взяв одну сигарету, положил почти пустую упаковку в карман. — Знаешь,— без всякой связи с предыдущим вдруг сказал он,—звонили из Боготы. Они там помешались на дельцах наркобизнеса. И сейчас ищут кого-то. Контролер внимательно посмотрел на Фернандеса и спросил: — У тебя большой багаж? Фернандес положил на столик «дипломат», открыл его: «Это все». — Хорошо,— сказал контролер.— Через час поедет в Перу Гарсиа на своем синем фургоне. Садись с ним. Я буду на КПП... «Возможно, в Боготе меня приняли за крупного дельца наркобизнеса,— с каким-то облегчением подумал Мартынов.— Ждали кого-то другого, похожего, а он не прилетел... Возможно, и что-то другое. Но, как бы там ни было, исчезнув, я лишь подтвердил их опасения. Если 72

звонили в Летисию, значит, взялись серьезно...» (Позднее по другим каналам выяснилось, что Мартынова в Боготе действительно приняли за дельца наркобизнеса.) Через час Фернандес вместе с Гарсиа миновал границу А еще через день он вылетел из Лимы в Буэнос-Айрес. Обидней всего было то, что все эти передряги, весь этот риск оказались напрасными: встреча с представителем Центра в тот раз не состоялась. Отпуск у Мартынова отодвинулся еще на несколько лет... «Надежный источник сообщает...» Вернувшись в Буэнос-Айрес, Мартынов вновь стал Мерконисом. В течение нескольких месяцев он не поддерживал никаких контактов с «источниками», проверяя еще и еще раз, нет ли за ним наблюдения. Все было спокойно. Наконец он позвонил из автомата Гюнтеру Леману (фамилия по понятным причинам изменена) и договорился о встрече. С Гюнтером Мартынов познакомился в книжном магазине на улице Флорида в Буэнос-Айресе. Гюнтер стоял, открыв томик Брехта, н читал его с большим интересом. Познакомиться с Гюнтером оказалось несложно, труднее было поближе сойтись с ним, понять его. Гюнтер родился в Германии перед самой войной. Его отец, ярый сторонник Гитлера, сделал во время войны быструю карьеру. После капитуляции отец вместе с семьей сумел перебраться в Южную Америку. Здесь образовалась большая немецкая колония, и Леман-старший пользовался большим авторитетом. Он поддерживал тесные контакты с местными военными, у него было немало личных друзей среди американцев. Отец считал, что новая война неизбежна, нужно только получше подготовиться к ней. То, что для Лемана-старшего было аксиомой, Гюнтеру требовалось познавать и осмысливать заново. У него были природный аналитический ум и страсть к книгам. И Гюнтер после мучительных размышлений пришел к горьким выводам: нельзя повторять роковую ошибку, еще одна мировая война—это гибель человечества. Он держал это в себе (в немецкой колонии порядки строгие), стал замкнутым, раздражительным. Медленно и 73

трудно сближался он с Мерконисом, шаг за шагом обнаруживая единство взглядов по многим вопросам. Они подружились. И однажды Мерконис сказал ему, что он связан с Социалистическим интернационалом — тем самым, который был создан в 1951 году во Франкфурте-на-Майне. Социнтерн против новой войны. И любая информация об агрессивных замыслах была бы очень полезна. Мартынов знал о широких связях отца Гюнтера. Но он не мог даже предположить, насколько ценными будут его сообщения... «Центру. По сообщениям, требующим дополнительной проверки, число ядерных боеголовок в арсеналах США превысило 25 тысяч. Вест». (Сообщение было передано в 1962 году.) «Центру. Надежный источник сообщает, что воздушная разведка США позволила выявить на территории СССР 15—20 тысяч целей, которые рассматриваются как возможные объекты ядерного удара. Вест». (Это сообщение было передано в самом начале 1964 года.) «Центру. Надежный источник сообщает, что в случае падения режима хунты в Доминиканской республике США готовы на прямую агрессию и посылку туда своих войск. Вест». «Центру. Высадка морской пехоты США в Доминиканской республике

произойдет в ближайшие дни. Вест». (Высадка войск действительно произошла в конце апреля— начале мая 1965 года.— Прим. авт.) Арест В Буэнос-Айресе Мартынов, а по документам гражданин Аргентины Л. Мерконис, жил с женой и двумя детьми в трехкомнатной квартире на пятом этаже семиэтажного дома. В районе, именуемом Флорида, на окраине города, они держали бар с немецким названием «Цур Глоке» («К колоколу»). Бар был рассчитан на пятьдесят человек (десять столиков, стойка, стол для постоянных клиентов). Они управлялись вдвоем, приглашая лишь одну или двух посудомоек. В баре чаще всего собирались немцы, многие из них знали, что госпожа Мерконис родом из Германии. Поздним октябрьским вечером 1970 года у входной 74

двери квартиры раздался звонок. Раиса Васильевна (по документам госпожа Мерконис) только закончила прием радиограммы из Центра. Слышимость была плохая, и она записала сообщение на маленький магнитофон Мартынов пошел принимать душ, а Раиса Васильева собиралась расшифровать радиограмму, потом уничтожить текст, стереть запись на пленке и заняться ужином. Поздний звонок удивил ее, но не встревожил. Много лет уже жили они в Аргентине, здесь родились две дочки, с местной полицией у Мерконисов были прекрасные отношения, никаких тревожных признаков заметно не было. Раиса Васильевна подошла к двери, спросили: «Кто?» — Смотритель дома. Она хорошо его знала и открыла. Дверь неожиданно вырвалась из ее рук и в квартиру ввалились человек пятнадцать. Двое были с автоматами наизготовку, остальные держали в руках пистолеты. Лишь один человек был в форме полицейского. Заглянув в комнаты, человек в темных очках спросил: «Где муж?» Не дожидаясь ответа, трое рванули дверь ванной комнаты. Вбежав туда, отдернули занавеску, наставила на мокрого Мартынова дула пистолетов. (В группе захвата все знали, что идут арестовывать русского разведчика, это было впервые в Аргентине, и они очень волновались.) — Ребята, дайте я хоть вытрусь,—спокойно сказал Мартынов. Но они сами накинули на него полотенце, потом дали одежду и, защелкнув наручники, отвели вниз. В машине уложили его на сиденье, сели сверху и повезли в участок. Потом предложили собираться госпоже Мерконис с детьми (младшей было всего восемь месяцев, старшей — шесть лет). Раиса Васильевна держалась спокойно, мысленно с удивлением отмечала, что страха не было совершенно, на все происходящее она смотрела как бы со стороны, ожидая, что будет дальше. — Ну хоть одеться-то мне можно без вас? — с вызовом спросила она. Оставшись одна, быстро спрятала магнитную пленку под нательное белье (позже она уничтожила ее в тюремном туалете). Примерно через час ее вместе с детьми повезли в полицию, а к утру отправили в тюрьму. 75

Больше всего в камере ее и детей допекал яркий, ослепительный свет, который не выключали ни днем, ни вечером. У Мартынова было не лучше: сырой карцер — бетонный стакан размером полтора на два метра, мокрый цементный пол, стальная дверь. Ночью температура была плюс пять, время от времени охранник выливал ведро воды на пол. Мартынова бил озноб. Чтобы согреться, он делал сорок приседаний, а потом сидел на корточках, прислонившись спиной к холодной шершавой стене.

Где-то недалеко раздался страшный крик ребенка. Он кричал так, что мурашки бегали по коже. Мартынов не находил себе места, он не сомневался, что жену тоже арестовали. Но неужели и дочек?.. Первая мысль Мартынова: надо дать весточку своим, сообщить, что его взяли. Утром его отконвоировали в туалет. Там к нему подошел косматый парень и неожиданно сказал: — Ты русский шпион? Я с тобой. Я их ненавижу. Они пытали меня — эти дураки считали, что я связан с леваками... Слушай, меня сегодня выпустят. Тебе что-нибудь надо? — Да,— у Мартынова не было выхода. Он назвал адрес няни, которая приходила к его детям.— Скажи, что мы все в тюрьме. Самое удивительное, что парень выполнил эту просьбу. Приходящая нянькаитальянка страшно расстроилась, пошла к епископу. Он позвонил начальнику полиции, поднял шум, ручался за Мерконисов, уверял, что произошла ошибка... Но хлопоты оказались напрасными, в газеты ничего не попало, о провале «Веста» наши не знали. На беду при обыске нашли план с указанием тайника. План Мартынов не успел уничтожить, и это было его ошибкой. Утром у тайника задержали двух советских дипломатических работников, которые затем были высланы из страны. Так Центр узнал о провале. Вот этот эпизод с тайником и был предъявлен Мартынову и его жене в качестве обвинения, ничего другого у контрразведки не было. Но план тайника она нашла уже после ареста. Как же вышла контрразведка на Мартынова? Десятки, сотни раз каждый из супругов прослеживал мысленно каждый прожитый в Аргентине день, месяц, год... Никаких зацепок, никто из друзей 76

не был арестован, ничего, кроме тайника, не предъявлено... Каждый из них гнал от себя мысль о предательстве, но она вновь и вновь возвращалась... Встреча с Гордиевским В 1967 году Мартыновы получили, наконец, разрешение провести отпуск в Москве. Дочь отправили в пансионат в одной из стран Европы, а сами в июле отправились по сложному маршруту. В Копенгагене Мартынов встретился на улице возле парка с советским дипработником и отдал ему пакет с аргентинскими паспортами. Вместо них он получил советские паспорта. Этим дипработником был... Гордиевский. Тот самый Гордиевский, который долгое время работал в КГБ СССР и который живет сейчас в Англии. Еще до бегства в Лондон он, как позже стало известно, много лет сотрудничал с английской разведкой, предавая Родину, поставлял секретную информацию... Во второй половине июля Мартыновы прибыли в Москву. Раиса Васильевна не видела столицу три года, он—семь лет. Жили они на загородной подмосковной служебной даче, потом поехали на две недели к Черному морю. Лежа на пустынном пляже, вспоминали свою юность... Владимир Иванович Мартынов родился на Украине, его отец был служащим, мать — секретарем-машинисткой. В середине пятидесятых годов окончил институт иностранных языков. С энтузиазмом принял предложение стать разведчиком. Раиса Васильевна была медсестрой. Когда они поженились, она и представить не могла, что оба станут разведчиками, будут работать за океаном. (Дочерям и по сей день они ничего не рассказывают. «Ну, работали за рубежом, как и другие»... Эта публикация будет во многом для их детей откровением, и не только для них...)

Когда Мартынов сообщил жене о своей будущей работе, она только сказала: «Я с тобой». Вначале он поехал в Буэнос-Айрес один. Работал автомехаником, прошел службу в аргентинской армии (Мерконис получил аргентинское гражданство), потом занимался бизнесом. В 1963 году он встретил Раису Васильевну в Европе (по легенде она была родом из 77

Германии). В англиканской церкви состоялся обряд бракосочетания. Так он вторично женился на своей жене. В Аргентину сеньор Мерконис вернулся уже с супругой. Сложная игра Следователь не бил, не пытал. Он сказал: — Вы русский разведчик, это доказано. Знаю, что вы готовы выдержать любые испытания. Но мы не будем с вами ничего делать. Пострадают ваша жена и дети, они находятся у нас, я это, поверьте мне, действительно страшно. Подумайте о них... Не забывайте, что у нас военный режим, вы можете исчезнуть без следа. За стеной снова раздался невыносимый, страдальческий крик ребенка. Мартынов почувствовал, как на лбу у него выступили капельки пота. Следователь поморщился, крик не умолкал... — Я должен подумать,— глухо выдавил Мартынов. Он решил начать сложную, опасную игру, где ценой победы были жизнь и возвращение на Родину, а ценой проигрыша—смерть. Он понимал: шансов немного, но и их надо использовать. План был такой: попытаться сделать так, чтобы их передали американцам, а уже от них —бежать, там это будет легче. На следующий день он сказал, что готов дать показания, признал, что является русским разведчиком, фамилия Мартынов, задание — сбор информации о США. Как и предполагал, через некоторое время работник ЦРУ предложил ему сотрудничество с американской разведкой. Он согласился. Через несколько дней вместе с женой и детьми их поселили под охраной в небольшом бунгало. Часами шли утомительные допросы, потом проверка на детекторе лжи, изучали всех знакомых, чьи фамилии были в записной книжке. Больше всего доставил хлопот один немец, который уехал якобы на Канарские острова, но найти его там не могли. Ничего существенного Мартыновы американцам не сообщили, ссылаясь на то, что в школе КГБ не учились, а проходили индивидуальную подготовку, не работали и в здании ПГУ (Первом главном управлении КГБ СССР, занимающемся внешней разведкой). Кроме двух 78

высланных советских дипломатов, ни с кем больше контактов не поддерживали, информацию черпали из разговоров в баре и вообще к активной работе пока не приступали. В июле 1971 года решено было переправить их в США. Оба подписали документы, что отказываются от аргентинского гражданства, претензий к правительству не имеют и отказываются также от советского гражданства. Самолет «Геркулес» поднялся с аргентинского аэродрома и взял курс на север... Побег

Самолет приземлился на базе Эндрюс (США), откуда машины быстро домчали Мартыновых и охрану до местечка Спрингфилд вблизи Вашингтона. Вилла, где они поселились, была в лесистой местности. Живописный пейзаж, озера — просто курорт, если бы они только не были пленниками. Вначале охранники следили за ними очень внимательно. Но постепенно режим становился более свободным. Им уже разрешали прогулки по лесу. И это стало привычным: после обеда они бродили по лесным дорожкам. Мартынова снова готовили к нелегальной работе, теперь уже американцы. Планы свои не раскрывали, но учили албанскому языку, разрабатывали новую легенду. Параллельно показывали фотографии людей, которыми интересовалась контрразведка. Мартынов равнодушно смотрел на знакомые лица и говорил: «Нет, не знаю, этого тоже...» Однажды поздним вечером, когда вся охрана смотрела по телевизору американский футбол, он бесшумно открыл окно (петли днем незаметно смазал маслом) и пошел в лес. Его не было больше четырех часов. Это была последняя проверка маршрута перед побегом. Утром Мартынову показали всего лишь одну фотографию. Этого человека он знал хорошо. — Нет, никогда не встречал... — тем не менее сказал он. Сотрудник ЦРУ испытующе посмотрел на Мартынова: 79

— Очень странно... После этого разговора Мартынов сказал жене: «Сегодня после обеда уходим. Положи в коляску самое необходимое...» Она и взяла самое необходимое. Что бы вы думали? Что берет с собой человек, совершая побег из американской спецслужбы? Самое дорогое — памяти об этой необычной жизни. Она взяла большой пакет со слайдами. Вот их бар в районе Флориды, вот они вместе на фоне Каса-Росида (резиденции правительства в Буэнос-Айресе), у памятника Колумбу, кадры, сделанные в Швейцарии, Италии, Англии, Франции, Германии, Австрии, Испании, Греции... 7 января 1972 года Мартыновы вышли после обеда на очередную прогулку. — Что на ужин?—спросила повариха.— Макароны будете? — Очень хорошо,— ответил Мартынов. Младшая дочка была в коляске, старшая шла рядом в красной курточке и горных ботинках. До ближайшего поселка было километра четыре. Через полтора часа они подошли к нему. Здесь пути их расходились — такой план разработал Мартынов. Она вышла к домам, а ему предстояло пройти еще полтора километра по лесной тропинке к другой точке. Раисе Васильевне сразу же повезло: в десяти метрах от нее девушка садилась в черный «форд». — Не подвезете ли до шопинг-центра? — Садитесь. Вам помочь сложить коляску? — любезно спросила девушка. Возле торгового центра она направилась к бензоколонке, чтобы заказать такси. Время было критическое. На вилле уже готов был, наверное, ужин. Каждую минуту там могли объявить тревогу. Или уже объявили? Она ждала такси, и вдруг увидела, что к ней направляется полицейская машина. Сердце сжалось. Но внешне она оставалась совершенно спокойной. Объяснение было готово: «Вот заблудилась. Вызвала такси, чтобы ехать на виллу». Но полицейская машина проехала мимо... Вскоре подошло такси. Она небрежно назвала улицу, где было советское посольство. Эти полчаса, пока они ехали, показались ей вечностью.

Ворота посольства оказались открыты — был разъезд машин после окончания рабочего дня. Когда она 80

прямо через ворота въехала с коляской на территорию посольства, навстречу вышел удивленный сотрудник. — Срочно нужен офицер безопасности,— выдохнула она, чувствуя, как сердце тяжелым молотом бьет внутри. Ей казалось, что от этих невыносимых ударов содрогается все тело... Мартынов не знал, удалось ли добраться жене с детьми до посольства, не блокирован ли уже секретными агентами вход в него. Ему было ясно только одно: кто-то из них непременно должен добраться до своих, чтобы рассказать все, тогда их вытащат... И сегодня — единственный шанс. Он купил шляпу, трубку, очки, взял такси и поехал в болгарское посольство. Но там его ждала неприятная неожиданность. Дежурный не стал разговаривать с ним, даже пригрозил вызвать полицию. — Ну подскажите хоть, где советское торгпредство,— взмолился Мартынов. Оно оказалось не так далеко. Он шел по городу пешком, а мимо неслись полицейские машины, ревя сиренами. Не его ли они искали? На вилле, судя по времени, уже наверняка объявили тревогу. Он спрашивал у прохожих, где советское торгпредство, и ему охотно объясняли. Порой Мартынову казалось, что все происходит в каком-то кошмарном сне... У ворот стоял охранник. Он сказал ему по-русски: — Мне надо войти. Появился дежурный, и они прошли в здание. Там Мартынов написал на клочке бумаги: «Я в бегах. Нужно связаться с...» Его трясло, как в лихорадке. Дежурный дал ему большую рюмку водки, маслину и кусочек сыра. Через полчаса он встретился с тем, кого ждал. Первый вопрос: — Мои добрались? — Да. Мартынов отвернулся, не в силах сдержать слезы, которые ручьем покатились из глаз... Около месяца Мартыновы жили в многоэтажном доме, который занимали работники советского посольства и торгпредства. Окна были зашторены. Под рукой была кнопка звонка экстренного вызова. Например, на случай, если по пожарным лестницам полиция попытается через окна проникнуть в квартиру. Дочки впервые услышали здесь русскую речь. Она казалась им чужой и незнакомой. Малышке не было еще 81

и двух лет, происходящие события, похоже, не очень беспокоили ее. А старшая, семилетняя, была в полном смятении. — Мы будем жить в Советском Союзе, это наша Родина,— говорила Раиса Васильевна.— Ты должна учить русский язык. — А ты, мама, откуда его знаешь? — спрашивала дочь. — Так мы же русские, просто были в командировке за границей, временно, работали здесь,— говорила Раиса Васильевна, кусая губы, чтобы не зареветь. А по дипломатическим каналам тем временем шла интенсивная работа. Делалось все, чтобы получить разрешение на отправку домой семьи Мартыновых. 2 февраля 1972 года посол СССР в США А. Ф. Добрынин поздравил Владимира Ивановича с днем рождения и подарил ему маленький приемник. В тот же день они улетели с советскими паспортами из аэропорта имени Кеннеди в Москву. До самой столицы их сопровождали несколько

работников советского посольства... Цена предательства Долгое время в этой истории самым непонятным была причина провала Мартыновых в Буэнос-Айресе. Но потом картина прояснилась. Об этом мне рассказывал работник Комитета государственной безопасности СССР полковник Игорь Николаевич Прелин. Сам бывший разведчик, много лет проработавший за рубежом, участвовал в сложнейших операциях. Словом, настоящий профессионал. — Поначалу провал Мартыновых казался совершенно необъяснимым. По разным каналам проверяли — никаких зацепок не было. Да ведь и предъявить им ничего аргентинская контрразведка не могла, кроме обнаруженного в квартире плана тайника. Но загадка со временем открылась. Причина этого провала — предательство. Мартыновых выдал Гордиевский. Я не могу по понятным причинам привести здесь документальную информацию, которой располагает Комитет государственной безопасности, но сомнений у нас сегодня нет: своих товарищей «сдал» иностранной разведке именно Гордиевский. 82

...Так ли, нет ли было в действительности — не знаю. К архивам КГБ доступа журналистам, понятно, нет. Мы беседуем в московской квартире Мартыновых, они рассказывают о своем житье-бытье. Тяжелые испытания выпали на их долю. Но оптимизм не потеряли. В соседней комнате читает младшая дочь —только пришла с работы. Старшая переехала к мужу, у них уже своя дочка... — Вы работали в Аргентине механиком,— говорю Мартынову,— свою машину здесь ремонтируете сами? — У меня никогда не было здесь своей машины — ни до командировки, ни после. Поверьте, не в этом счастье... Я вот люблю столярное дело. В доме все сделано моими руками... А. Феклисов СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО Этот материал написан разведчиком о разведчике. Его цель вернуть отечественной истории имя разведчика и талантливого ученого Клауса Фукса. Публикации о нем, впрочем, в последние несколько лет уже появлялись на страницах советской печати. Однако, без сомнения, то, что сделал этот человек для Советского Союза, заслуживает несравненно большего. Подвиг Клауса Фукса Накануне и особенно во время второй мировой войны Германия, Англия, США, Франция уделяли огромное внимание созданию нового, более эффективного оружия. Интенсивные работы в этом направлении велись и в Советском Союзе. Ученые и инженеры создали совершенные по тому времени образцы танков, артиллерии, реактивные снаряды, самолеты и т. д. Но, несомненно, самым выдающимся достижением в этой области явилось создание атомной бомбы с ее фантастической разрушительной силой. Ученые-физики нескольких стран, в том числе Советского Союза, еще в конце 30-х годов провели успешные исследования по расщеплению ядра атома урана, в результате чего пришли к выводу о возможности создания атомной

бомбы. Было известно, что над созданием такой бомбы работали и ученые фашистской Германии. 84

Аналогичные исследования вели английские и американские ученые. При этом в Англии в этих работах участвовали эмигрировавшие туда немецкие ученые-антифашисты, а также ученые других европейских стран. С конца 1940 года Англия и США начали обмениваться информацией по теории создания атомной бомбы. 19 августа 1943 года на встрече в Квебеке Рузвельт и Черчилль подписали секретное соглашение о совместных работах в области атомной энергии. Оно содержало такие пункты: 1. Англия и США не будут использовать атомную бомбу друг против друга; 2. США и Англия будут использовать атомную бомбу только с обоюдного согласия; 3. США и Англия не будут сообщать какую-либо информацию по атомной бомбе третьим странам, т. е. СССР и Франции. (И это несмотря на то, что в 1942 году Англия и Советский Союз заключили соглашение об обмене секретной военной и технологической информацией.) Было решено также допустить к участию в создании атомной бомбы Канаду, поскольку она располагала огромными запасами урановой руды. Следует отметить, что английское правительство охотно согласилось, чтобы центр по созданию нового оружия находился в США: производить его на территории Англии было опасно — страна подвергалась налетам гитлеровской авиации. К тому же Британия не могла выделить для работы необходимых материальных и людских ресурсов. По решению правительства США научный и производственный центр, где собирались в спешном порядке произвести атомную бомбу, был создан в 1942 году в пустынных просторах штата НьюМексико, в маленьком городке Лос-Аламосе. Еще в процессе создания грозного оружия у многих видных ученых возникли опасения, что монопольное владение атомной бомбой таит огромную угрозу для мира. Некоторые атомщики уже тогда поняли, что использование чудовищной мощи их детища должно быть поставлено под международный контроль, а информацией об атомной бомбе следует поделиться с СССР. В частности, с таким предложением к Рузвельту и Черчиллю обратился лауреат Нобелевской премии Нильс Бор. Но его за это резко отчитали. Напротив, власти США и Англии постоянно ужесточали охрану «атомных» секретов с тем, чтобы они не попали в руки советских разведчиков. 85

Однако среди ученых, принимавших участие в создании американской атомной бомбы, были мужественные прогрессивные люди, которые, несмотря на смертельную опасность, считали своим долгом тайно сообщить Советскому Союзу о создававшемся оружии массового уничтожения, которое, очевидно, предназначалось для использования и против СССР. Одним из них был Клаус Фукс. По своей инициативе он связался с представителями советской разведки и на протяжении многих лет регулярно передавал нам информацию о ходе секретных исследований в Англии и США по созданию атомной бомбы. Эти сведения своевременно попадали в руки советских ученых. Восьмилетняя разведывательная деятельность К. Фукса — талантливого ученого-антифашиста, помогшего нашей стране в кратчайшие сроки создать свою атомную бомбу, была, несомненно, героическим подвигом. На Западе Фукса считают одним из самых важных и ценных агентов советской разведки за всю историю. За рубежом о нем написаны многочисленные статьи, опубликовано более ста книг, создано около десятка кинофильмов. I

Отец Клауса, Эмиль Фукс, был известным протестантским религиозным деятелем. После окончания богословского факультета университета в Гессене он несколько лет жил в бедных районах Манчестера (Англия), где читал проповеди немецким эмигрантам и английским рабочим. Через несколько лет после возвращения в Германию, в 1914 году, он стал доктором богословия. Под влиянием общения с рабочими в годы первой мировой войны Эмиль Фукс стал воинствующим пацифистом. В 1921 году он одним из первых немецких священнослужителей вступил в члены социалистической партии Германии. Клаус Фукс родился 29 декабря 1911 года в маленьком городе Рюссельхейме, около Дормштадта. Кроме него в семье были сестры Елизавета, Кристель и брат Герхард. Выдающиеся способности Клауса проявились еще на Школьной скамье. Он всегда был лучшим учеником. 86

В 1928 году по окончании школы Клауса наградили медалью, которую, однако, не вручили на общем школьном собрании, а передали ему частным образом: руководство школы не одобряло связи отца мальчика с социалистами. В 1930—1931 годах Клаус учился в Лейпцигском университете, где стал членом социалистической партии. В мае 1931 года семья Эмиля Фукса переехала в Киль, где ее глава получил место профессора богословия в педагогической академии. Лекции профессора Фукса пользовались большим успехом у студентов и вызывали злобу у нацистов. В это время его дети вступили в коммунистическую партию и вели активную политическую работу. Пришедший к власти Гитлер запретил компартию Германии. Начались аресты и убийства коммунистов. КПГ ушла в подполье. Перешел на нелегальное положение и Клаус Фукс, розыском которого занялось гестапо. В этих условиях руководство КПГ, чтобы сохранить будущее партии, приняло решение отправить молодых коммунистов в эмиграцию. Среди них оказался и Клаус. В июле 1933 года Фукс приехал в Париж, а через несколько месяцев с помощью друзей отца прибыл в Англию. Сестра Клауса Фукса Елизавета вместе с мужем была арестована фашистами. Однако они вскоре оба бежали в Чехословакию. Туда же бежал его брат Герхард с женой. Младшая сестра Кристель уехала в США. II В то время дальновидные английские политики с опаской наблюдали за действиями Гитлера и поэтому терпимо относились к антифашистам-эмигрантам, среди которых было много коммунистов. Вообще тогда для многих идея коммунизма виделась как надежда человечества. В то время как капиталистические страны переживали период депрессии и спада в своей экономике, СССР успешно выполнял первый пятилетний план. Многим людям Советская страна представлялась перспективной моделью организации общества. Фукса принял на жительство в Бристоле известный промышленник — друг Советского Союза Рональд Ганн. 87

Последний и убедил ученого-физика Невиля Мотта, преподававшего в Бристольском университете, принять молодого немца-антифашиста в свою лабораторию в качестве аспиранта. Клаус работал у Н. Мотта и проживал в семье Р. Ганна в течение трех лет. В декабре 1936 года, т. е. в возрасте 25 лет, Фукс защитил докторскую диссертацию. В целях дальнейшего совершенствования знаний молодого доктора Н. Мотт рекомендовал Клауса на работу в лабораторию профессора Макса Борна в Эдинбурге. В Эдинбургском университете К. Фукс совместно с М. Борном

написал ряд научных статей. Советско-германский пакт о ненападении в августе 1939 года вызвал заметное ухудшение англо-советских отношений. Резкие расхождения в оценке пакта отмечались среди немецкой эмиграции. Были некоторые колебания по этому вопросу и у Фукса. Позднее нападение фашистской Германии на СССР 22 июня 1941 года окончательно рассеяло его сомнения. Опасаясь нацистского вторжения на остров, английское правительство изменило свое отношение к немецкой антифашистской эмиграции. Все немцы вызывались в специальные трибуналы для проверки. В ноябре 1939 года вызвали и Фукса. В мае 1940 года он был интернирован и заключен в лагерь на острове Мэн. М. Борн и Н. Мотт ходатайствовали перед властями об освобождении ученого, утверждая, что он является одним из самых одаренных физиков молодого поколения и мог бы выполнять работу, важную для страны. Но это успеха не возымело. Вскоре Клаус вместе с другими интернированными был переведен в Канаду. Там его заключили в лагерь, расположенный в Квебеке. Условия содержания в нем были тяжелые, отчего нередко случались среди интернированных самоубийства. Благодаря ходатайству друзей-ученых и промышленника Рональда Ганна в конце декабря 1940 года Фукс был освобожден из лагеря и возвращен в Англию. III В Британии уже приступили к созданию атомной бомбы. В начале 1940 года немецкие ученые-эмигранты Отто Фриш и Рудольф Пайерлс представили Генри Ти88

зарду, научному советнику Черчилля, меморандум «О создании супербомбы, основанной на ядерной цепной реакции в уране». Английское правительство создало сверхсекретный комитет под кодовым названием МАУД по изучению возможности создания урановой бомбы. В целях зашифровки программа стала называться «Тьюб Аллой». Летом 1940 года, когда Лондон и другие города Англии подвергались массированным бомбардировкам немецкой авиации, по инициативе английского правительства началось сотрудничество и обмен секретной информацией в области науки и техники с США. Англия передала США ряд своих важных научных разработок по атомной бомбе и электронике. В конце 1940 года английское правительство приняло решение о начале строительства завода по выделению урана-235 методом газовой диффузии. Профессору Р. Пайерлсу для развертывания работ по атомной бомбе были выделены значительные средства в Бирмингемском университете. В поисках новых научных сотрудников Р. Пайерлс ознакомился с трудами Фукса и рекомендациями М. Борна и Н. Мотта. Молодой ученый привлек его внимание. Профессор знал, что Фукс был активным членом социалистической студенческой группы в Бристоле. Но Пайерлс хотел иметь хорошего ученого и не обращал внимания на его политические взгляды. Так Клаус Фукс приступил к исследованиям по созданию сверхбомбы. Работая в Бирмингеме, он решил несколько важных математических задач по уточнению параметров урановой бомбы. В июне 1942 года исследователь был принят в английское подданство, и его стали привлекать к более секретным работам. В частности, ему было поручено вести наблюдение за соответствующими работами в Германии. Для этого Фукс получил допуск и к совершенно секретным материалам, полученным «Интеллидженс сервис» от

своих агентов. Следует заметить, что в течение всей войны английская разведка имела ценного агента—ученого Пауля Росбауда, который регулярно передавал информацию о работах нацистов по созданию атомной бомбы и ракет. 89

IV Когда фашистская Германия напала на Советский Союз, в Англии, как и во всем мире, началась массовая кампания по оказанию помощи Красной Армии и Советскому государству. Народы требовали скорейшего открытия второго фронта, активных военных действий а Европе против Гитлера. Но правящие круги США и Англии не торопились. У них были другие планы. Эта двуличная политика вызывала негодование и у Клауса Фукса. Он не мог бездействовать, не мог не включиться в борьбу против своих злейших врагов — нацистов. Поздней осенью 1941 года К. Фукс посетил советское посольство в Лондоне, где рассказал о своем участии в осуществлении сверхсекретной англоамериканской программы создания нового мощного оружия. Он выразил желание передать эту информацию Советскому Союзу. С К. Фуксом была установлена конспиративная связь через советскую разведчицу Урсулу Кучинскую, немку по происхождению. В 1942—1943 годах Клаус встречался с Урсулой один раз в 3—4 месяца, передавая ей секретные материалы о ходе исследований *. В конце 1943 года Роберт Оппенгеймер, руководитель работ по созданию американской атомной бомбы, высоко ценивший теоретические работы К. Фукса, попросил включить его в состав английской научной миссии, направлявшейся в США для оказания помощи. До этого момента информация, переданная Клаусом Фуксом, за некоторым исключением, была известна советским ученым по их собственным исследованиям. Но она подтверждала, что, во-первых, соответствующие работы в гитлеровской Германии зашли в тупик; во-вторых, что США и Англия уже строят промышленные объекты по созданию атомных бомб. Это значительно подкрепило рекомендации наших ученых Сталину о том, что Советский Союз должен срочно приступить к созданию своей атомной бомбы. * В 1942—1943 гг. с К. Фуксом работала разведка Наркомата обороны СССР. В дальнейшем связь с ним поддерживала разведка МГБ — КГБ СССР, в которой служил автор статьи. 90

V В декабре 1943 года Клаус Фукс в составе английской миссии прибыл в США, чтобы участвовать в «Манхаттэн проджект» (кодированное название американской программы по созданию атомной бомбы). Руководство советской разведки понимало, что прибытие К. Фукса в США значительно расширило его возможности по добыче сведений о создании атомного оружия в Соединенных Штатах. Но также было ясно, что поддержание конспиративной связи с источником в США будет сопряжено со значительными трудностями. Контрразведывательные службы этой страны, в первую очередь ФБР, активизировали свою деятельность против американских прогрессивных организаций и лиц, особенно усилив наблюдение за советскими учреждениями в Вашингтоне и Нью-Йорке. Руководство советской разведки приняло решение поручить связь с Клаусом Фуксом агенту «Раймонду»— американскому гражданину Гарри Голду. В первых числах февраля 1944 года Голд установил связь с Фуксом и стал получать от него важную информацию о ходе строительства завода в Окридже, штат Теннесси, где должен был производиться методом газовой диффузии уран235, а также материалы о научно-исследовательских работах, подготовленных

членами английской миссии. Голд в течение пяти месяцев регулярно встречался с Фуксом в различных районах Нью-Йорка. Полученные материалы он через несколько минут передавал сотруднику советской разведки Анатолию Яцкову. Затем Клаус Фукс перестал выходить на обусловленные встречи. Естественно, внезапный перерыв связи с таким ценным источником вызвал большое беспокойство у нашей разведки. Много времени потратили, чтобы установить, что К. Фукс срочно уехал из Нью-Йорка неизвестно куда. Было решено поручить Голду посетить сестру Фукса Кристель, проживавшую в окрестностях Бостона, и выяснить у нее местонахождение брата. Первый приезд Голда был неудачным — Кристель он не увидел. В разговоре с хозяйкой дома узнал, что Кристель уехала с семьей отдыхать. Во второй приезд Голд побеседовал с Кристель и 91

выяснил, что ее брат уехал куда-то на юго-запад, но его адреса она не имеет. Тогда, как было заранее предусмотрено, Голд передал Кристель запечатанный конверт и попросил передать его Клаусу, если тот к ней приедет. В конверте находилась записка, в которой сообщалось, чтобы Клаус по ее получении позвонил в определенное время по указанному там телефону. Звонок означал, что на следующий день к нему приедет «Раймонд». Кристель сообщила, что, по ее мнению, брат наведается к ней на рождество, так как он очень любит ее детей и ему доставляет удовольствие делать им подарки. Однако и в рождественские дни сигнала от Фукса не поступило. Сигнал пришел только в январе 1945 года. VI Пока наша разведка искала Фукса, он с середины августа 1944 года находился в самом секретном атомном центре США в Лос-Аламосе, строжайше охранявшемся двумя контрразведывательными службами — военной контрразведкой и ФБР. В центре работали 45 тысяч гражданских лиц и несколько воинских частей. Проникновение в Лос-Аламос, святая святых американских секретных работ периода второй мировой войны, было сокровенной мечтой советской разведки. Теперь заветная цель становилась реальностью. Два фактора позволили Клаусу Фуксу проникнуть в Лос-Аламос. Бдительное, безукоризненное поведение и его гениальные способности как ученого. Он не давал какого-либо повода заподозрить его в чем-либо предосудительном. В Лос-Аламосе над созданием атомного оружия трудились 12 лауреатов Нобелевской премии из США и Европы. Даже в их компании Клаус Фукс считался выдающимся ученым, и ему поручали решение важнейших физикоматематических задач. Ганс Бете, глава теоретического отдела в Лос-Аламосе, так характеризовал Фукса: «Он один из наиболее ценных людей моего отдела. Скромный, способный, трудолюбивый, блестящий ученый, внесший большой вклад в успех Манхаттенской программы». Встреча с К. Фуксом состоялась в январе 1945 го92

да в квартире его сестры Кристель в ее отсутствие. Дверь «Раймонду» открыла прислуга. К. Фукс пригласил гостя в комнату, где они беседовали около 20 минут. Клаус рассказал о месте и содержании своей работы, о том, что руководители и коллеги относятся к нему хорошо. Сообщил, что создание урановой бомбы близится к завершению и одновременно успешно идут работы по созданию плутониевой бомбы. На встрече по всем этим вопросам он передал обстоятельную письменную информацию с необходимыми математическими

расчетами, чертежами и указанием размеров «штучки» (или «бейби»—так называли между собой коллеги Клауса атомную бомбу). По указанию Центра Голд передал Фуксу рождественский подарок и в вежливой форме спросил ученого, не нуждается ли он в средствах. Клаус решительно отказался от денег и просил не продолжать разговор об этом. Тогда же выяснилось, что в течение года Фукс не сможет выехать из района атомного центра. Поэтому следующую встречу назначили на начало июня 1945 года в городе Санта-Фе, находящемся недалеко от Лос-Аламоса. Ученый взял план этого города и указал на нем желательное место встречи. Кроме плана Санта-Фе Клаус передал Голду расписание движения местных автобусов. На встрече в июне 1945 года Клаус заверил, что будет продолжать помогать советскому народу, перед которым, по его словам, человечество в неоплатном долгу после победы над фашизмом. Фукс передал письменную информацию о завершавшихся работах по созданию урановой и плутониевой бомб и взрывных устройств к ним. Особенно важным для правительства СССР было сообщение ученого о предстоящем в середине июня испытании плутониевой бомбы. В то время как Красная Армия с боями продвигалась к Берлину, а американские и английские войска вели наступление в Западной Германии, политики торопили создателей бомб, чтобы испытать новое оружие, пока не кончилась война. С самого начала планировалось сбросить плутониевую и урановую бомбы на Японию, что и было сделано в августе 1945 года. Вторая встреча с Фуксом в Санта-Фе состоялась 19 сентября 1945 года. Учитывая сложную обстановку 93

в небольшом городке, где многие жители знали друг друга в лицо и где активно работали контрразведки, беседа ученого и Голда проходила в автомашине во время езды по известным Фуксу окраинным дорогам и была непродолжительной. Клаус рассказал, что 16 июня 1945 года в 5.30 утра присутствовал при испытании первой атомной бомбы. После яркой ослепительной вспышки и взрыва, по его словам, небо над полигоном покрылось бело-багровым бушующим клубящимся пламенем. От Фукса были получены также письменные сообщения о дальнейших усовершенствованиях плутониевой бомбы и о том, что США ежемесячно производят 100 кг урана-235 и 20 кг плутония. Эти цифры давали советским ученым возможность определить, сколько атомных бомб США могли произвести за год. Однако в тот раз ученый не мог сообщить технологию производства плутония. В связи с тем что, как выяснилось, ожидалось скорое возвращение Фукса в Англию, ему были переданы условия встречи с представителями советской разведки в Лондоне. 19 сентября 1945 года состоялась последняя встреча Клауса Фукса с представителем советской разведки в США. Во время встреч в Нью-Йорке и Санта-Фе он передал ряд важных совершенно секретных материалов по теории создания урановой и плутониевой бомб, их устройству, по методам сборки. VII Под давлением существовавшего среди ученых мнения о необходимости установления международного контроля над атомным оружием в 1944 году американское правительство сочло необходимым подготовить и опубликовать доклад о создании атомной бомбы в США. Часть этого доклада писали ученые Лос-Аламоса. Однако Пентагон подверг документ жесткой цензуре, поэтому многое из написанного не увидело свет. Доклад был представлен для одобрения Р. Оппенгеймеру, но тот отказался поставить свою подпись. По его мнению,

доклад был «однобоким и вводящим в заблуждение». Иными словами, в документ была заложена дезинформация с целью направить ученых других стран, в пер94

вую очередь СССР, по неправильному пути. 12 августа 1945 года доклад был опубликован под названием «Атомная энергия для военных целей. Официальный доклад о создании атомной бомбы под руководством правительства Соединенных Штатов, 1940—1945 гг.». Осенью 1945 года директор атомного центра в Лос-Аламосе Р. Оппенгеймер был заменен Н. Брэдбери. Многие американские и английские ученые уходили из Лос-Аламоса, возвращаясь на гражданскую работу. По просьбе нового директора Клаус Фукс продолжал работу в центре. Он занимался анализом результатов атомных взрывов в Хиросиме и Нагасаки, участвовал в составлении подробного научного отчета о создании атомных бомб. А также помогал составить программу исследований при проведении взрывов атомных бомб против военных кораблей в районе атолла Бикини. В Лос-Аламосе тогда регулярно проводились семинары и коллоквиумы по вопросам возможности создания нового ядерного оружия — водородной бомбы. Клаус Фукс принимал участие почти во всех этих научных обсуждениях. Он покинул Лос-Аламос в середине июня 1946 года. Навестил свою сестру Кристель в Кембридже, затем вылетел на военном самолете из Монреаля в Англию. VIII За несколько месяцев до окончания войны английское правительство решило приступить к созданию своего атомного оружия. Летом 1945 года премьерминистр К. Эттли создал сверхсекретный комитет «ГЕН-75» по планированию и строительству объектов для производства атомных бомб. Эттли считал, что без собственного атомного оружия Англия попала бы целиком в зависимость от США. Программа Эттли была весьма широкой, и на ее реализацию он выделил 100 миллионов фунтов стерлингов, не поставив в известность парламент. Предусматривалось создание научно-исследовательского атомного центра в Харуэлле, реакторов и химического завода по производству плутония в Уиндскейле, завода по получению урана-235 в Капенхерсте, арсенала в Олдермасто95

не, предназначавшегося для конструирования и сборка атомного оружия. Харуэлл, находящийся недалеко от Оксфорда, замышлялся как главный научный и административный центр всей атомной программы Англии. Английское правительство поставило цель — сделать плутониевую бомбу в 1952 году. Следует отметить, что США, как только у них появилось атомное оружие, стремились к монопольному праву обладания им, чтобы лишить другие страны, в первую очередь СССР, возможности использовать атомную энергию по своему усмотрению. С этой целью они стали добиваться через ООН принятия их «плана Баруха», который закрепил бы за США монопольное владение атомным оружием. США оказывали на Англию давление, чтобы та отказалась от производства своей атомной бомбы. Первоначально американцы отказывались передать Англии даже документацию о результатах научно-исследовательских работ, выполненных английскими учеными в Лос-Аламосе. США также добивались пересмотра Квебекского соглашения 1943 года. Некоторые члены конгресса США были потрясены, когда узнали, что согласно этому секретному соглашению

США не могли сбросить атомную бомбу на Москву без английского разрешения. В 1946—1947 годах сотрудничество между США и Англией в области атомных дел было плохим. С целью выработки приемлемого соглашения в этот период несколько раз проводились переговоры между делегациями США и Великобритании, в работе которых обычно участвовал Клаус Фукс. Только 7 января 1948 года было подписано кратковременное соглашение, которое заменяло Квебекское. По новому соглашению Англия отказывалась от своего права вето на американское применение атомных бомб и разрешала США приобретать до двух третей урана, производимого в Бельгийском Конго и Южной Африке. В обмен США соглашались предоставить Англии дополнительную информацию по реакторам, производству плутония и методам обнаружения ядерных взрывов. В 1949 году начались новые переговоры об англоамериканском сотрудничестве, так как временное соглашение истекло 31 декабря 1948 года. Администрация президента Трумэна под надуман96

ным предлогом, будто Советский Союз может оккупировать Англию и захватить атомные секреты, возвратилась к идее, что атомное оружие должно производиться только в США. Взамен для защиты Англии от угрозы со стороны СССР США предлагали разместить на ее территории несколько готовых атомных бомб и самолетов для их доставки и сброса на советские города. Осенью 1949 года позиции сторон на переговорах были следующими. Великобритания будет продолжать работы по созданию своей атомной бомбы, сотрудничать в проведении испытаний ядерного оружия, поставлять плутоний для производства боевых головок в США и разрешит, чтобы около 20 американских атомных бомб были размещены на территории Англии. Американцы со своей стороны хотели контролировать производство плутония и всей атомной программы Великобритании. Но произошло событие, вследствие которого эти переговоры были прерваны. IX В Англии Клаус Фукс был назначен главой отдела теоретической физики научно-исследовательского атомного центра в Харуэлле. Его репутация в научном мире была очень высокой. Р. Оппенгеймер, в то время директор Принстонского университета фундаментальных исследований, пригласил Клауса к себе на должность члена Совета по научно-исследовательской работе. К. Фукс отказался. В начале 1948 года профессор Р. Пайерлс писал директору Харуэлла Дж. Кокрофту: «К. Фукс, вероятно, является первым кандидатом на должность главы кафедры университета по математической физике, если откроется такая вакансия, ибо он один из немногих ученых, кто способен создать сильную Школу по теоретической физике». Вскоре Пайерлс предложил кандидатуру Фукса для избрания в члены английской академии наук. Дж. Кокрофт поддержал это предложение. Клаус Фукс участвовал в решении многих научных задач, связанных с развертыванием английской атомной промышленности. Он был членом многих комитетов и комиссий по этой проблематике, в том числе членом 97

комиссии по противоатомной обороне Англии, входил в состав английской делегации на переговорах с американцами, во время которых вырабатывались соглашения о сотрудничестве между Англией и США в области атомной энергии. Вскоре в составе группе английских ученых Фукс был направлен в Германию, чтобы допросить интернированного известного немецкого ученого Отто Гана, занимавшегося у нацистов созданием атомной бомбы. Во время

командировки Клаус впервые за десять лет дважды встречался с отцом и рассказывал ему о своей работе. Осенью 1947 года после годичной задержки Эмиль Фукс получил английскую визу на поездку к сыну. Он остановился в городе Абингдоне, недалеко от Харуглла. Прожил там около месяца. Изредка встречался с Клаусом, а большую часть времени посвящал чтению лекций на собраниях квакеров в различных городах Англии. Затем возвратился в Западную Германию. X Руководство разведки МГБ поручило проводить встречи с Клаусом Фуксом в Лондоне автору этих строк. К тому времени я уже несколько лет работал за границей. Однако в атомных делах разбирался, к сожалению, слабо. Для устранения этого пробела, который мог помешать работе с Клаусом Фуксом, ко мне прикрепили ученого-атомщика, под руководством которого пришлось засесть за изучение устройства и технологии производства атомной бомбы, а также разобрать задания, по которым планировалось получить информацию от Фукса на первых встречах. Перед отъездом в Англию меня принял начальник разведки генераллейтенант С. Р. Савченко. Генерал особо подчеркнул чрезвычайную ценность Фукса, оказывающего неоценимую помощь нашим ученым, занятым созданием отечественной атомной бомбы. Работу с Фуксом глава разведки рекомендовал строить о учетом пожеланий ученого, быть внимательным к нему и всегда помнить, что тот является нашим идейным соратником. Возобновление связи с К. Фуксом проходило в пери98

од, когда холодная война достигла максимальной интенсивности. США и Англия проводили жесткую политику сдерживания и отбрасывания коммунизма, фактически объявили экономическую блокаду СССР. Вокруг нашей страны создавали широкую сеть военных баз и открыто угрожали свержением социалистических порядков. В такое опасное время только беспредельная преданность К. Фукса социализму, его огромное мужество позволили ему продолжать тайные встречи с представителем советской разведки. В 1947—1949 годах я встречался с Клаусом Фуксом раз в 3—4 месяца. Встречам предшествовала тщательная подготовка, план каждой утверждался в Москве. Все встречи по форме имели много общего. Всегда требовалась скрупулезная проверка, чтобы убедиться, что оба партнера пришли на свидание без «хвоста». Во время беседы следовало обсудить: — обстановку вокруг ученого, выяснить его возможности и вероятные подозрительные моменты; — получить от него устную информацию; — дать задание по подготовке нужных материалов; — побеседовать о международной обстановке и ответить на вопросы ученого; — назначить очередную встречу и условиться о запасных вариантах; — принять от ученого принесенные материалы. Однако по своему содержанию каждая встреча была специфической: разные места и районы встреч, разные методы проверки. Мне особенно запомнилась первая. Она была назначена в пивном баре в отдаленном районе Лондона. Хотя место встречи я изучил заблаговременно, пришел туда за 15 минут до назначенного времени. Ничего подозрительного не было. Стал ждать прихода Фукса с противоположной стороны улицы. Тот

пришел без опоздания и зашел в бар. Я понаблюдал минуты три, не последует ли кто за ним. Потом сам зашел в бар и сразу увидел сидящего за стойкой человека, читающего, как и следовало по условиям, определенную газету. Перед ним стоял наполовину опорожненный стакан с пивом. Выбрал себе место неподалеку, заказал пиво и положил на стойку обусловленный журнал так, чтобы его мог увидеть Фукс. 99

Как было условлено, Фукс, держа в руке стакан с пивом, подошел к щиту с фотографиями известных английских боксеров. Там уже стояло несколько человек, обсуждавших достоинства спортсменов. Подошел к этой группе и я. В обсуждение вступил ученый и согласно паролю произнес фразу: — Брюс Вудкок самый лучший боксер Великобритании за все времена. На это я возразил: — Томми Фарр был значительно лучше Брюса Вудкока. Это была вторая часть устного пароля. Начались споры. Оставив беседовавших у щита, Фукс поставил стакан на стойку, поблагодарил бармена и вышел на улицу. За ним никто не последовал. Секунд через 30 я направился следом. Догнал Фукса и, поздоровавшись с ним, назвал его по имени, а сам представился как Юджин. Выяснилось, что по своей инициативе Клаус принес важные материалы по технологии производства плутония, которые не мог достать в США. Ученый рассказал, что в Харуэлле его приняли хорошо. Руководство с ним считается, и он в курсе всех работ по созданию английской «штучки». Я передал Фуксу листок с вопросами и попросил подготовить информацию к следующей встрече. Клаус внимательно прочитал записку и возвратил ее, сказав, что сможет выполнить и это. После некоторой паузы Клаус внимательно посмотрел мне в глаза и, улыбаясь, спросил: — Неужели и ваш «бейби» будет скоро рожден? Заметив мое недоумение, пояснил: — Я имею в виду советскую атомную бомбу. Судя по вашим словам и письменным вопросам, понимаю, что года через два советские товарищи подорвут «штучку». Я отказался комментировать высказывание Клауса, сославшись на свою некомпетентность и неосведомленность в этих вопросах. С заметной радостью Клаус продолжал: — Я-то вижу, что дела у советских коллег продвигаются успешно. Никто из американских и английских ученых не ожидает, что Советский Союз построит свою «штучку» ранее чем через 6—8 лет. Для этого у СССР, 100

считают они, нет технического и промышленного потенциала. Перед расставанием я принял от ученого довольно пухлый пакет с материалами, поблагодарил его за помощь и преданность нашей стране. — Не нужно об этом говорить,— заметил Клаус и продолжал: — Я ваш вечный должник... Через полтора месяца из Москвы была получена оценка материалов Клауса Фукса о промышленном объекте по производству плутония в Уиндскейле. В ней указывалось: «Полученные материалы очень ценные, позволят сэкономить 200— 250 миллионов рублей и сократить сроки освоения проблемы». Последующие встречи с Клаусом проходили так же напряженно, но спокойнее, чем первая. Мы уже знали друг друга, была договоренность о проверке и взаимной проверке перед тем, как вступать в контакт, выработана

система поддержания надежной непрерывной связи и многое другое. К своей деятельности по оказанию помощи Советскому Союзу Фукс относился очень серьезно, с душой. Он всегда старался полностью выполнять наши задания. Передавая информацию, часто говорил; «Здесь то, что вы просили, и еще кое-что дополнительно, по-моему, нужное для ваших ученых». Начиная с января 1948 года оценки материалов Клауса из Москвы стали приходить краткие, но высокие. Обычно сообщалось, что полученные от ученого сведения «очень ценны», «ценные», «весьма ценные». Однажды, услышав от меня такую оценку его работы, Клаус сказал, что он рад слышать это. А затем добавил примерно следующее: «Я уверен, что советские товарищи могут сделать свою атомную бомбу без посторонней помощи. Передавая материалы, я хочу, чтобы они поступили в Москву своевременно, с тем чтобы советские ученые не пошли по неправильному пути. Я также хочу, чтобы советский народ мог сэкономить материальные средства и сократить срок создания ядерного оружия». Запомнилась мне встреча с Клаусом Фуксом в феврале 1949 года. Получив от него материалы, я быстро передал их товарищу для доставки по назначению. Освободившись от секретных документов, как было условлено, направился в близлежащий небольшой парк, где планировалось провести беседу. Был субботний пол101

день, стояла типичная лондонская прохладная, пасмурная, с небольшим туманом погода. Сели на лавочку, начали беседу. Когда обсуждение сугубо деловых вопросов было закончено, Клаус радостно произнес: — Да, команда Курчатова на всех парах идет к цели. Это очень хорошо! Как и прежде, я заметил, что не в курсе советских атомных дел. Однако собеседник горячо возразил: — Из ваших вопросов совершенно ясно, что скоро советский «бейби» подаст голос и его услышит весь мир. Когда это произойдет, в моей жизни будет самая большая радость. И не только в моей. Конец атомного шантажа, затеянного американской администрацией,— вот что это будет означать. Помолчав, я спросил Клауса: — Вам не надоело быть холостяком? Может быть, лучше жениться, создать семью? Нам кажется, что тогда к вам будет больше доверия со стороны англичан. Вы будете вхожи в более респектабельные научные и светские круги Англии, что, несомненно, будет способствовать дальнейшей карьере. Серьезно, как бы выдавая свои сокровенные замыслы, ученый поведал следующее: — Я неоднократно сам думал об этом, Юджин, я отдаю себе ясный отчет, что, помогая Советскому Союзу, встречаясь с вами, подвергаюсь большой опасности. Один неверный шаг, малейшая ошибка в нашей работе будет иметь для меня роковые последствия. Сам я готов к этому. Но, честно говоря, не хочу, чтобы из-за меня страдали жена, дети. Главное же — в мои планы не входит создание семьи в Англии. — Что это за планы? — спросил я. Ученый уверенным голосом ответил: — Я хотел бы помогать Советскому Союзу до тех пор, пока он не создаст и не испытает свою атомную бомбу. После этого думаю возвратиться домой, в Восточную Германию. У меня там есть друзья. Тогда женюсь и буду спокойно работать. Это моя самая заветная мечта. Клаус рассказал мне в тот раз, что отец его проживает в Западной Германии и сам зарабатывает себе на жизнь. Брат Герхард болен, лечится в Швейцарии. Иногда удается ему кое-чем помогать.

У меня было разрешение руководства разведки в 102

случае необходимости выдать Фуксу вознаграждение. Однако делать это следовало с особой деликатностью, чтобы не обидеть ученого. Мне показалось, что наш хороший, откровенный разговор — это как раз подходящий случай. Я по-дружески попросил Клауса принять конверт. Принять не как ценность, а как символ благодарности и уважения к нему советских людей. Взглянув мельком на меня, Фукс взял предложенный пакет, заметив, что принимает его именно в таком качестве. Часть суммы он, по его словам, намеревался переслать больному брату, который во время войны сидел в нацистском концлагере. После этого состоялась еще одна, как обычно, продуктивная встреча с Клаусом Фуксом, а потом он перестал выходить на связь. Всего с осени 1947 по май 1949 года Фукс шесть раз передавал Советскому Союзу подробную письменную информацию, получавшую, как правило, высокую оценку Центра. Вот наименования только некоторых из этих материалов: — подробные данные о реакторах и о химическом заводе по производству плутония в Уиндскейле; — сравнительный анализ работы урановых котлов с воздушным и водяным охлаждением; — планы строительства завода по разделению изотопов, который, предполагалось, даст большую экономию сырьевых материалов; — принципиальная схема водородной бомбы и теоретические выкладки по ее созданию, которые были разработаны учеными США и Англии к 1948 году; — данные о результатах испытаний американцами ураново-плутониевых бомб в районе атолла Энивиток. Кроме того, на каждой встрече Фукс давал устную информацию по присылаемым из Центра вопросам, интересовавшим советских атомщиков. XI По существу, только после окончания второй мировой войны Советский Союз после тщательных научных исследований и экспериментов приступил к строительству промышленных объектов по созданию атомной бомбы. Зная о тайно ведущихся в США работах по 103

атомной проблематике и несмотря на огромные разрушения, людские потери, наше правительство дальновидно сочло необходимым и возможным выделить большие материальные средства и десятки тысяч рабочих, инженеров и ученых для создания советской атомной бомбы, В принятии столь важного решения огромную роль сыграла разведка. Прежде всего она своевременно получила достоверные материалы от нескольких источников о начале и ходе работ по созданию ядерного оружия в США. В дальнейшем, на протяжении ряда лет, наши разведчики добывали совершенно секретные сведения о результатах испытательных взрывов урановой, плутониевой и ураново-плутониевых бомб, проводившихся Соединенными Штатами. После успешного взрыва первой советской атомной бомбы, произведенного 29 августа 1949 года, академик И. Курчатов, руководивший всеми работами по ее созданию, прислал руководству МГБ письмо, в котором, в частности, писал: «Разведка оказала неоценимую помощь в создании советского атомного оружия». О том, что разведки МГБ и Министерства обороны внесли крупный вклад в создание атомной бомбы, наши ученые открыто начали говорить только в последние 3—4 года. При этом они не раз отмечали, что информация поступала от нескольких источников, но секретные материалы Клауса Фукса были наиболее

ценными, так как отличались своей научностью, содержательностью, убедительностью и систематичностью. Взрыв советской атомной бомбы вызвал экстренные секретные заседания кабинетов Трумэна в США и Эттли в Англии. На них обсуждались военнополитические аспекты этого события, а также изменения, которые необходимо внести во внешнеполитическую деятельность названных государств. Один из главных вопросов, которым не могли не задаться участники заседаний, был таков: почему Советский Союз, до крайности истощенный войной, так быстро создал атомное оружие и почему о предстоящем испытании они заблаговременно не получили никаких сведений от своих разведок? XII Неожиданно быстрое появление в СССР нового мощного оружия вызвало в правительственных кругах 104

США и Англии предположение, что советские агенты выкрали у них соответствующую информацию. Исходя из того, что первая атомная бомба делалась в Лос-Аламосе, они пришли к выводу, что секреты могли передать лица, работавшие там. Спецслужбы США начали бешеную кампанию по выявлению советских агентов. Были взяты в активную разработку все хоть сколько-нибудь подозрительные лица из числа работавших в Лос-Аламосе или приезжавших туда. Тщательному повторному анализу были подвергнуты старые дела и материалы на них. ФБР вновь проанализировало и дело на Клауса Фукса, которое было заведено во время его нахождения в США. Следует признать, что «грехов» за Фуксом с точки зрения контрразведки к тому времени накопилось немало. В частности, ФБР было известно, что: 1. Фукс был прогрессивным человеком, в студенческие годы участвовал в работе компартии Германии; 2. Во время работы в Бристоле и Бирмингеме (Англия) в 1940—1941 годах Фукс в кругу друзей доброжелательно высказывался об CCCP; 3. В архивах гестапо, захваченных спецслужбами США и Англии, в одном из списков под № 210 числился Клаус Фукс. Эти списки направлялись в подразделения СС на советско-германском фронте. Против фамилии Фукса имелась пометка «Доставить в Германию, если будет обнаружен в Советском Союзе»; 4. В сентябре 1945 года шифровальщик нашего военного атташата в Оттаве И. Гузенко стал предателем и передал канадским властям много секретных документов. В одном из них значились имена Клауса Фукса и его сестры Кристель, проживавшей тогда в Кембридже; 5. В американской прессе сообщалось, что некоторые советские представители в Комиссии ООН по атомной энергии, обсуждавшей вопрос запрещения атомной бомбы, в неофициальных беседах со своими коллегами, в удивлению последних, использовали специальные термины, которые могли быть известны только из американских секретных материалов. 105

XIII После предательства Гузенко ФБР в 1946 году начало разработку Кристель, в результате чего было установлено, что в 1945 году к ней трижды приходил неизвестный американец. В первом случае Кристель не было дома, и приходивший американец интересовался у хозяйки, когда к Кристель приедет ее брат. В другой раз дверь незнакомцу в квартиру Кристель открыла ее домработница. От хозяйки дома и домработницы сотрудники ФБР получили

описание внешности приходившего к Кристель незнакомого американца, который интересовался Клаусом Фуксом. В 1947 году, когда у нашей разведки с Голдом не было связи, другая предательница — Елизавета Бентли дала показания о том, что он был связан с советской разведкой. Голда допрашивали сотрудники ФБР, он вызывался в суд по обвинению в шпионаже по делу, не относящемуся к работе с Фуксом. Но ввиду отсутствия доказательств не был осужден. Тем не менее ФБР продолжало держать Голда в поле зрения. После взрыва советской бомбы ФБР в поисках лиц, причастных к утечке атомных секретов, снова стало изучать дело Голда. Контрразведчики обратили внимание на то, что его внешность схожа с описанием внешности неизвестного американца, три раза приходившего в 1945 году к сестре Фукса Кристель. В 1948 году Голда снова вызвали в ФБР. На допросе его спрашивали, почему тот приезжал к Кристель и знает ли он ее брата — Клауса Фукса, не встречался ли с ним. Голд дал отрицательные ответы. Сотрудники ФБР провели негласный обыск квартиры разведчика и в числе прочих вещей нашли план города Санта-Фе, на котором карандашом было помечено место встречи. Это был тот самый план, что Фукс передал Голду на квартире своей сестры Кристель. В лаборатории ФБР на нем были обнаружены отпечатки пальцев и Голда, и Фукса. При очередном допросе, используя неопровержимые улики, сотрудники ФБР усилили нажим на Голда. И он, полагая, что контрразведка уже все знает о его связи с Фуксом, дал полные показания о своей работе на советскую разведку и обо всех встречах с ученым в Нью-Йорке и Санта-Фе. Позднее были получены достоверные данные из за106

крытых источников, подтвердившие, что именно Голд выдал Фукса. О том же свидетельствует и такой факт: после 10-летнего заключения Голд мог ходатайствовать о помиловании и выйти на свободу. Однако он отказался это сделать. Вместо этого по просьбе Голда ему было предоставлено жилье и работа на территории тюрьмы. Голд поступил так, очевидно, потому, что опасался за свою жизнь. Директор ФБР Гувер немедленно доложил президенту Трумэну, что его сотрудники выявили источник утечки атомных секретов. Полученные сведения Гувер сообщил и начальнику английской контрразведки М1-5. В первых числах сентября 1949 года английская контрразведка взяла Фукса в интенсивную разработку, которую ученый почувствовал, и перестал выходить на встречи со мной. В сентябре 1949 года премьер-министр Эттли дал указание приступить к допросу Фукса. Английская контрразведка запросила у ФБР материалы, которые можно было бы предъявить Фуксу во время допроса как доказательство его разведывательной деятельности в пользу СССР, Через некоторое время американцы представили: — якобы расшифрованную советскую телеграмму, отправленную генконсульством Советского Союза в Нью-Йорке в Москву. В ней сообщалось о содержании встречи Голда с Фуксом на квартире Кристель в январе 1945 года *; — план Санта-Фе с указанием места встречи и отпечатками на документе пальцев Фукса и Голда; — несколько фотографий Голда; — короткометражный фильм, на котором Голд был заснят под различными ракурсами во время хождения по улицам. Начало допроса Фукса было ускорено еще одним непредвиденным событием.

В начале октября 1949 года Клаус узнал, что его отец переехал на постоянное жительство из Западной Германии в Восточную, в Лейпциг, где ему дали должность профессора в университете. После недолгого размышления ученый доложил об * Эта фальшивая телеграмма была составлена ФБР с целью скрыть истинный источник провала. В действительности советские дипломатические шифры американцы раскрыть не смогли. 107

этом начальнику службы безопасности Харуэлла Г. Арнольду. Арнольд доложил о своем разговоре с ученым руководству М1-5. Английская контрразведка воспользовалась этим случаем и приступила к допросам Фукса. Допросы вел руководящий сотрудник М1-5, известный специалист по работе против Советского Союза Вильям Скардон. На первой же беседе Скардон заявил Фуксу, что тот подозревается в передаче секретной информации Советскому Союзу. Клаус отрицал это. Во время допросов Фукс не отстранялся от работы в Харуэлле. Видимо, это делалось преднамеренно, чтобы усилить психологическое давление на ученого. Многие сотрудники Харуэлла тогда уже знали, что глава отдела теоретической физики подозревается в шпионаже и его допрашивает М1-5. Естественно, реакция большинства была далека от одобрительной. Как позднее, уже находясь в ГДР, рассказывал сам Фукс, он сделал роковую ошибку, когда на прямой вопрос своего хорошего друга заместителя директора Харуэлла Скиннера о том, имеют ли почву подозрения в шпионаже, дал невразумительный ответ. Из этого можно было сделать вывод, что сотрудничество с советской разведкой имело место. Кроме того, как рассказал Фукс, в ходе допросов он пришел к выводу, что «Раймонд» (Голд) выдал его. Об этом, казалось Клаусу, свидетельствовали не только предъявленный план СантаФе, который он передал «Раймонду», но и показанные фотографии и фильм. После мучительных колебаний, решив, что запирательства бессмысленны, Фукс решил признаться в своей разведывательной деятельности. На встрече со Скардоном 13 января 1950 года он рассказал, что передавал Советскому Союзу секретные материалы по атомной бомбе. При этом Клаус заявил, что секретную информацию он сообщал лицам, действительные имена которых не знал. В США — американцу, изображенному на фото, известному ему как «Раймонд». По внешнему описанию, сообщенному Фуксом, английская контрразведка определила, что ранее, в 1942—1943 годах, Фукс передавал секретные материалы Урсуле Кучинской. Кому передавал ученый материалы в 1947—1949 годах, судя по сообщениям прессы, М1-5 не установила. После письменного признания 2 февраля 1950 года 108

Клаус Фукс был арестован. 3 февраля 1950 года в лондонском городском суде в присутствии нескольких человек прокурор Хэмфрис предъявил ему обвинение в том, что в период между 1943 и 1947 годами он по крайней мере четыре раза передал неизвестному лицу информацию, касающуюся секретных атомных исследований, которая могла быть полезной врагу. При этом Хэмфрис отметил, что Фукс был «одним из самых блестящих физиков-теоретиков нашего времени». По словам прокурора, преступление ученый совершал «не ради денег, а в силу идей коммунизма». XIV Дело Фукса разразилось небывало мощным взрывом на страницах мировой прессы. Заголовки об аресте разведчика были напечатаны крупными буквами, иногда на всю первую страницу газет: «Фукс — самый опасный шпион века», «Фукс передал красным данные о водородной бомбе». В статьях подчеркивалось,

что подсудимый выдал Советскому Союзу все атомные секреты США и Англии. В прессе сообщалось, что американское правосудие требовало передачи дела в суд США, где Клаус неминуемо был бы приговорен к смертной казни. Однако английское правительство отказало в этом, считая, что он, как подданный Великобритании, должен быть судим в Англии. Суд над Клаусом Фуксом состоялся 1 марта 1950 года в известном лондонском суде Олд Бейли. Директор ФБР Гувер предлагал начальнику английской контрразведки Силитоу любую помощь в ходе суда. Англичане отказались. Они были намерены провести суд очень быстро и таким образом раскрыть как можно меньше деталей. С целью избежать лишних свидетелей не было присяжных. На суде оказался лишь один свидетель — сотрудник М1-5 В. Скардон, проводивший допрос Фукса. Судьей был назначен лорд Годдард, верховный судья Англии, главным обвинителем — генеральный прокурор Англии Шоукросс. В качестве защитника Фукса был выделен известный адвокат Д. Беннетт. В предъявленном обвинении указывалось: 109

1. Однажды в г. Бирмингеме, Англия; 2. Однажды между 31 декабря 1943 года и 7 августа 1944 года; 3. Однажды в феврале 1945 года в г. Бостоне,США; 4. Однажды в 1947 году в Англии он передал неизвестным лицам информацию, касающуюся атомных исследований, которая предназначалась противнику. Как отмечали присутствовавшие на суде корреспонденты, обвинение, предъявленное Фуксу, было знаменательно не тем, что в нем содержалось, а тем, что в нем отсутствовало. На этом необычном суде не предоставили слово обвиняемому, а были зачитаны лишь краткие выдержки из письменного признания Клауса. Перед тем как был вынесен приговор, к Фуксу подошел его защитник Беннетт и спросил, какое наказание он ожидает. «Смертный приговор»,— тихо ответил Фукс. В тюрьме он уже приготовился к смерти. Однако суд определил ему 14 лет заключения. Фукс избежал смертной казни лишь потому, что СССР совсем еще недавно был союзником Англии в войне. Все судебное разбирательство по делу Клауса Фукса продолжалось полтора часа. 8 марта 1950 года было опубликовано заявление ТАСС, в котором говорилось: «Агентство Рейтер сообщило о состоявшемся на днях в Лондоне судебном процессе над английским ученым-атомщиком Фуксом, который был приговорен за нарушение государственной тайны к 14 годам тюремного заключения. Выступавший на этом процессе в качестве обвинителя генеральный прокурор Великобритании Шоукросс заявил, будто бы Фукс передал атомные секреты «агентам советского правительства». ТАСС уполномочен сообщить, что это заявление является грубым вымыслом, так как Фукс неизвестен Советскому правительству и никакие «агенты» Советского правительства не имели к Фуксу никакого отношения». XV После суда над Фуксом Комиссия Конгресса США по атомной энергии потребовала от директора Лос-Аламоса Н. Брэдбери представить доклад обо всех секрет110

ных документах, к которым Фукс имел доступ. Директору ФБР Гуверу было поручено представить в Комиссию полные тексты признаний, которые Фукс дал

в Англии. Полученные документы тщательно проанализировали и установили, что Фукс передал СССР не только результаты научно-исследовательских работ, но и подробные сведения по практическому созданию урановой и плутониевой бомб. Особенно тщательно выяснялось, что Фукс знал и передал СССР по водородной бомбе. Выяснилось: Фуке знал все. Председатель Комиссии Конгресса по атомной энергии Л. Страус твердо заявил: «В 1947 году Фукс передал русским информацию по водородной бомбе». В прессе сообщалось, что, по оценке американских ученых и политических деятелей, информация, переданная Фуксом, дала возможность Советскому Союзу значительно сократить сроки создания атомного оружия. Хорошо информированный научный обозреватель газеты «Нью-Йорк таймс» писал, что Фукс помог СССР ускорить решение этой проблемы на срок от 3 до 10 лет. Что касается термоядерной бомбы, то его информация позволила СССР начать работы по ее созданию значительно раньше, чем США. Американцев особенно беспокоило то, что Советский Союз получил «фору» при создании водородной бомбы. Вопрос о ее создании обсуждался 9 марта 1950 года в специальной подкомиссии Совета национальной безопасности, которая рекомендовала президенту США производство водородной бомбы считать делом чрезвычайной срочности. На следующий день президент Трумэн принял решение о всемерном развертывании работ по созданию термоядерной бомбы. В правительственных кругах Англии в это время возникли другие заботы. Известно, что сведения о том, что Фукс является советским агентом, англичане получили от ФБР. Представители этой службы были недовольны, что английская контрразведка не смогла поймать Фукса с поличным, когда он передавал материалы представителю нашей разведки. В прессе высказывались предположения, что в руководстве Ml-5 есть советские агенты, которые прикрывали деятельность Фукса и разрешали ему работать на самых секретных объектах. Дело до111

шло до того, что начали подозревать Р. Холлиса, начальника советского отдела английской контрразведки. Все это осложняло сотрудничество не только между спецслужбами двух стран, но и совместные работы в области атомной энергии. Появились статьи, судя по всему, инспирированные спецслужбами США, которые преследовали цель вызвать взаимно враждебное отношение между Фуксом и Советским Союзом. В них утверждалось, что Фукс в последние годы идейно переродился и стал критически относиться к политике СССР. В свою очередь, якобы руководство советской разведки крайне озлоблено на ученого за то, что он признался в работе на нашу страну. Подбрасывалась массовому читателю и такая грубая клевета, будто советская разведка сознательно пожертвовала Фуксом, возможности которого уже были полностью использованы, ради того, чтобы ухудшить англо-американские отношения и тем самым ослабить их военно-экономический нажим на СССР. Почему Клаус во время допроса говорил о своих идейных колебаниях и неодобрении внешней политики СССР в последние годы? То, что ученый высказывал такие сомнения, не исключено. Здесь напрашивается двоякое объяснение. Во-первых, со времени начала сотрудничества с советской разведкой и до ареста, т. е. в течение восьми лет, на него действовала все возрастающая антисоветская пропаганда периода холодной войны. С 1942 года в целях конспирации Клаус не мог читать прогрессивную прессу или открыто высказывать свои социалистические, просоветские взгляды. В этой обстановке,

конечно, у него могли возникнуть политические колебания. Во-вторых, можно предположить, что, высказывая в ходе следствия и на суде сомнения в политике Советского Союза, Фукс надеялся таким образом спасти свою жизнь. Однако ни разу во время следствия и суда Фукс не заявил, что порывает с коммунизмом. Верность этой идее Клаус Фукс подтвердил всей своей дальнейшей жизнью. XVI 24 июня 1959 года, после девяти с половиной лет заключения, за примерное поведение Фукс был досроч112

но освобожден из тюрьмы. За два-три месяца до этого в лондонских газетах появились сообщения, что английское правительство хотело бы использовать ученого в одном из университетов Англии или Канады. Упоминалась в качестве возможного варианта и Западная Германия, Вместо этого по желанию Фукса прямо из тюрьмы его отвезли в лондонский аэропорт, и он на польском рейсовом самолете прибыл в Восточный Берлин. Ему было тогда 48 лет. Тем самым Клаус опроверг сплетни англо-американской прессы об идейном перерождении. Западным корреспондентам он заявил, что по-прежнему является коммунистом. Через два дня Фукс получил гражданство ГДР. Руководство Министерства государственной безопасности СССР обратилось к Вальтеру Ульбрихту с просьбой оказать Клаусу Фуксу всемерное содействие, а также выяснить, не согласится ли он жить и работать в Советском Союзе. Ссылаясь на то, что ему спокойней и легче жить и работать среди соотечественников, Фукс от предложения отказался. Вскоре он был назначен заместителем директора Института ядерной физики. Спустя некоторое время Фукс женился на своей знакомой Маргарите Кейсон, и они поселились в Дрездене. Клаус включился в общественно-политическую жизнь: выступал в прессе, по телевидению и радио по проблемам прекращения ядерных испытаний и борьбы за мир. Читал лекции по физике и философии для студентов и аспирантов. В 1972 году Фукс был избран членом Академии наук ГДР и членом центрального комитета СЕПГ. В 1975 году за научные достижения он получил Государственную премию первой степени, а в 1979 году был награжден орденом Карла Маркса. XVII До 1943 года советские ученые вели научные исследования по урановой проблеме разрозненно. Затем была организована центральная лаборатория при АН СССР по урановой проблеме. Ее возглавил Курчатов. К нему стали поступать все сведения по атомным исследованиям, включая секретные разведывательные материалы о соответствующих работах в Англии и США, 113

После того как США в 1945 году взорвали атомные бомбы над Хиросимой и Нагасаки, в СССР было принято решение о начале строительства промышленных объектов для создания собственного атомного оружия. Решением Государственного Комитета Обороны СССР от 20 августа 1945 года создала Специальный Комитет при ГКО. Научно-технический Совет по урановому проекту при Совнаркоме СССР возглавил Б. Ванников. Его заместителем стал И. Курчатов. С этого времена задания советской разведке обрели более конкретные формы, отвечающие потребностям развернутой программы научно-технических работ по созданию советской атомной бомбы. Клаус Фукс фактически стал работать по заданиям, как и советские ученые, только он трудился не в

спокойных условиях, а в обстановке огромной опасности, постоянно угрожавшей его жизни. Информация, передаваемая Фуксом, всегда получала высокую оценку. Та же, что поступала из Лос-Аламоса и Харуэлла, была особенно ценной. В ней создатели советской атомной бомбы находили не только теоретические, но и научно-практические сведения. После успешного испытания первой советской атомной бомбы нашим ведущим ученым были присвоены звания Героев Социалистического Труда и лауреатов Сталинской премия, были вручены высокие советские ордена. Орденами были отмечены и некоторые сотрудники разведки. К сожалению, Клаус Фукс получил 14 лет тюремного заключения, едва спасся от смертной казни — и ничего более. В 1964 году я обратился с рапортом на имя начальника разведки КГБ, в котором просил его ходатайствовать перед Советским правительством о награждении немецкого ученого или об избрании его иностранным членом Академии наук СССР. Как впоследствии мне стало известно, президент АН СССР М. Келдыш заявил: «Это делать нецелесообразно, так как бросит тень на заслуги советских ученых в создании ядерного оружия». Забегая вперед, следует сказать и вот что. Еще несколько лет назад в ГДР кинорежиссер И. Хельвиг принялся делать документальный фильм о Клаусе Фуксе под названием «Отцы тысячи солнц». Интервью кинодокументалисту дали многие известные физики США, 114

Англии и других стран — те, кто был причастен к созданию ядерного оружия. В Москве состоялась беседа с академиком Г. Н. Флеровым. Академик А. Д. Сахаров беседовать с Хельвигом отказался. Все люди, у которых Хельвиг брал интервью, отзываются о Клаусе Фуксе как об ученом редких дарований, скромном, трудолюбивом человеке. Некоторые из них после долгих лет раздумий изменили свое отношение к его нелегальной деятельности в пользу Советского Союза. Теперь эти ученые говорят, что разведывательная деятельность К. Фукса, возможно, предотвратила применение США атомной бомбы во время войны в Корее 1950—1953 годов, а также сорвала планы США применить атомное оружие против СССР. Летом 1968 года Клаус Фукс в составе делегации ученых-атомщиков ГДР приезжал в Москву, посетил ряд советских научно-исследовательских институтов, встречался с нашими учеными. Будучи по характеру деликатным, скромным человеком, он ни словом не обмолвился о том, что 8 лет помогал нам в создании ядерного оружия. Вел себя Фукс настороженно. Возможно, опасался обвинения в том, что при допросе он признался в сотрудничестве с Советским Союзом. Незадолго до отъезда из Москвы с Фуксом встретился руководящий сотрудник разведки КГБ. Беседа шла через переводчика и была напряженной. Ведь ученый впервые оказался в СССР и беседовал с представителем советской разведки после почти 20-летнего перерыва. Наш представитель поблагодарил Клауса за большую помощь Советскому Союзу, рассказал, что руководство разведки через немецких друзей все время следит, чтобы в ГДР у него не было проблем в жизни. В заключение представитель КГБ предложил Фуксу вместе с женой отдохнуть в одном из наших южных санаториев. Поблагодарив, Клаус заметил, что с удовольствием воспользовался бы предложением в следующем году. Ему обещали, что в 1969 году он получит приглашение. Но вскоре тот руководитель ушел на пенсию, произошли и другие изменения в разведке. Про

приглашение забыли. Советские люди впервые узнали о Клаусе Фуксе в июле 1988 года из телефильма «Риск-II». В нем гово115

рилось, что ученый добровольно передавал СССР секретные материалы о создании атомной бомбы в США. Реакция ведущих советских ученых на фильм была более чем сдержанной. Газета «Известия» 22 июля 1988 года опубликовала интервью с бывшим президентом АН СССР А. Александровым под заголовком «Как делали бомбу». Корреспондент спросил: «После «РИСКа-II» многие наши читатели спрашивают, действительно ли К. Фукс помогал СССР?» Академик невнятно, с явным нежеланием ответил: «Было что-то. Но в общем это не играло существенную роль», 16 января 1988 года в связи с 85-летием со дня рождения И. Курчатова по телевидению передавалась беседа с видными советскими атомщиками А. Александровым, Ю. Харитоном, Г. Флеровым, Е. Славским и другими. Участники беседы, в частности, отметили: — при создании атомной бомбы Курчатов не сделал больших ошибок; — имея только несколько микрограммов искусственно полученного плутония, Курчатов стал смело строить промышленные объекты по получению плутония для атомных бомб; — первая советская бомба была создана в кратчайшие сроки — за 3 года. У телезрителей, очевидно, могли возникнуть вопросы, и среди них главный: США совместно с Англией и Канадой, используя выдающихся ученых Европы, не испытав войны на своей территории, имея огромный научно-технический потенциал, создали атомную бомбу за 4 года, затратив на это 5 миллиардов долларов. Советский Союз же, понеся неисчислимые людские потери, только приступая к восстановлению разрушенной гитлеровцами промышленности и научной базы, решил ту же сложнейшую задачу на год быстрее*. Почему это произошло? Безусловно, советская атомная бомба была создана так быстро прежде всего благодаря самоотверженному труду десятков тысяч наших ученых, организаторов производства, инженеров, рабочих. Однако в немалой степени этому способствовала и успешная ра* В «Литературной газете» за 6 июня 1990 г. опубликовано интервью с профессором Л. В. Альтшулером, работавшим вместе с академиком К). Б. Харитоном над созданием первой советской атомной бомбы. В этом интервью Альтшулер утверждает, что наша атомная бомба была создана даже за два года, 116

бота советской разведки. В подтверждение этого еще раз можно привести слова из письма Курчатова руководству МГБ СССР; «Советская разведка оказала неоценимую помощь при создании советского ядерного оружия». Было бы правильным признать помощь прогрессивных иностранных ученых, в том числе и Клауса Фукса, в создании отечественной атомной бомбы. При этом следует подчеркнуть, что эти ученые помогали Советскому Союзу не за материальные блага, а в силу своих коммунистических убеждений, в знак благодарности нашему народу и Советской Армии за победу над общим врагом человечества. Клаус Фукс и его друзья в ГДР в течение почти 30 лет ждали, что Советский Союз признает, наконец, его заслуги. Но этого не произошло. 28 февраля 1988 года выдающийся ученый и разведчик умер. Как члена ЦК СЕПГ, его похоронили на кладбище социалистов, где находятся могилы известных деятелей социалистической партии Германии. На похороны пришло большое количество людей. И сколь велико было удивление многих тем, что на печальной церемонии

не оказалось ни одного представителя нашей страны. Мало того, на подушечках, на которых покоились ордена ГДР, не было ни одной советской награды. Как это могло случиться? Ведь всему миру известно, что Фукс в течение нескольких лет передавал СССР секреты чрезвычайной важности, сидел за это в тюрьме. Сегодня, когда гласность открыла общественности много доселе неизвестных героев в собственной истории, думается, настала пора воздать должное и подвигу Клауса Фукса—талантливого ученого и разведчика, подлинного коммуниста-интернационалиста. НЕИЗВЕСТНОЕ О РАЗВЯЗКЕ КАРИБСКОГО КРИЗИСА В Вашингтоне в ресторане «Оксидентал» висит табличка, на которой значится: «В напряженный период Кубинского кризиса, октябрь 1962 г., за этим столом состоялась беседа таинственного русского «мистера X» с корреспондентом телевизионной компании ABC Джоном Скали, На основе этой встречи угроза ядерной войны была предотвращена». Этот таинственный русский — Александр Семенович Феклисов, резидент разведки КГБ в Вашингтоне, автор данного очерка. Правящие круги США, привыкшие рассматривать Кубу вотчиной американского капитала, были ослеплены ненавистью к революционному правительству Фиделя Кастро. Они считали одной из главных внешнеполитических задач уничтожение кубинской революции, так как опасались ее воздействия на другие страны Латинской Америки. Избранный президентом в январе 1961 года Джон Ф. Кеннеди, являясь представителем монополистического капитала, также питал чувство враждебности и ненависти к независимой и свободной Кубе. Он уделял большое внимание рассмотрению плана организации вторжения на Кубу и свержения правительства Ф. Кастро. Этот план был составлен еще по указанию президента Эйзенхауэра. 17 марта 1960 года он приказал: 1. Собрать и подготовить для вторжения на остров армию, состоя118

щую из кубинских эмигрантов. 2. Сформировать политическую коалицию из различных кубинских эмигрантских групп с целью превращения ее после свержения Кастро в правительство Кубы. Подготовка и осуществление этого замысла были возложены на Центральное разведывательное управление США. Во время окончательного рассмотрения плана в Белом доме руководители ЦРУ заверили президента и участников совещания, что на Кубе уже подготовлено свыше 2500 вооруженных контрреволюционеров и что, как только на остров высадится бригада вторжения, на помощь им придет по меньшей мере четверть населения Кубы. Министр обороны Р. Макнамара и начальники штабов видов вооруженных сил поддержали ЦРУ. После этого президент Кеннеди утвердил план вторжения на Кубу 14-тысячной армии наемников, которой должны были помогать американские регулярные войска. Однако 17—19 апреля 1961 года эта операция закончилась полной катастрофой для США. Но Кеннеди на этом не успокоился. Он жаждал реванша. По его указанию ЦРУ и Пентагон начали готовить новую широкую программу мероприятий по ликвидации кубинской революции. Программа включала экономическую блокаду, подготовку воинских формирований из числа наемников для вторжения, проведение разведывательно-диверсионных акций и организацию покушения на Ф. Кастро. Президент Кеннеди назначил своего брата Роберта — министра юстиции —

«неофициальным президентским куратором тайных операций ЦРУ». Он санкционировал программу подрывных операций против Кубы под кодовым названием «Мангуста», возложив ответственность за ее осуществление на генерала Э. Лэнсдейла. Во Флориде создали два оперативных подразделения ЦРУ, насчитывающих более 700 сотрудников, которые начали подрывные акции против Кубы. Направляемые на остров разведывательно-диверсионные группы из кубинских контрас занялись диверсиями, саботажем, уничтожением урожая сахарного тростника. С помощью спецсредств распространяли эпидемические болезни среди домашнего скота, терроризировали население, создавали подпольные вооруженные банды, вербовали агентуру. В США готовились к новому крупномасштабному вторжению с целью свержения Ф. Кастро. 119

Чтобы предотвратить задуманное Вашингтоном, Советский Союз стал оказывать усиленную экономическую и военную помощь Кубе, в том числе ракетной техникой. Разведка США вела непрерывное наблюдение за всеми поставками на остров, особенно из СССР. 14 октября 1962 года разведывательный самолет У-2 зафиксировал строительство на Кубе пусковых ракетных установок, с которых, по заключению американских специалистов, могли в случае вторжения на Кубу нанести ответный ракетно-ядерный удар по центрам восточного побережья США, включая Вашингтон и Нью-Йорк. Реакция Белого дома на это была стремительной. Президент немедленно создал Исполнительный комитет Совета национальной безопасности (СНБ), в состав которого были включены вице-президент Л. Джонсон, госсекретарь Д. Раск, министр обороны Р. Макнамара, министр юстиции Р. Кеннеди, директор ЦРУ Д. Маккоун, председатель объединенного комитета начальников штабов М. Тейлор и несколько ответственных сотрудников СНБ и специалистов по СССР. В задачу комитета входило в срочном порядке выработать мероприятия по устранению ракетной угрозы со стороны Кубы. Были приняты строжайшие меры по предотвращению какой-либо утечки информации о его работе. Чтобы не привлечь внимание корреспондентов, заседания Исполкома проводились в различных местах: в Ситуационной комнате Белого дома, расположенных по соседству правительственных зданиях, в госдепартаменте. Первое заседание Исполкома президент Кеннеди провел 16 октября в Белом доме. Оно проходило под знаком откровенно агрессивных настроений. Тон задавали военные и представители ЦРУ, призывавшие подвергнуть Кубу массированной бомбардировке, а затем провести вторжение на остров и свергнуть правительство Кастро. Их выступления поддерживали советник президента по делам национальной безопасности М. Д. Банди, министр финансов Д. Диллон, бывший госсекретарь Д. Ачесон. Позднее первым против предложения военных выступил Макнамара. Он заявил: «Бомбардировка ракетных установок приведет к гибели находящихся там советских специалистов. Это, несомненно, вызовет ответные меры Москвы. В этом случае США могут потерять контроль за положением вещей, и тогда эскалация конфликта может привести к войне». Макнамара также счи120

тал, что в результате бомбардировки могут быть уничтожены не все советские ракеты и что уцелевшие немедленно будут выпущены по городам США. К 19 октября большинство членов Исполкома согласились с предложением Макнамары о введении морской блокады. Однако военные отмечали, что это первый шаг, за которым последуют бомбардировка и вторжение на Кубу. Из всего сказанного видно, что при решении возникшего кризиса руководящие круги США стремились добиться не только вывода советских ракет

с Кубы, но и, самое главное, свержения правительства Ф. Кастро. Для сокрытия работы Исполкома президент Кеннеди продолжал выполнять все ранее намеченные протокольные мероприятия, а Исполком ежедневно по многу часов заседал в его отсутствие, вырабатывая предложения для решения возникшего кризиса. Был канун промежуточных выборов. Президент вылетал в различные штаты, где выступал на собраниях демократической партии. 17 октября он — в штате Коннектикут, 19 октября —в городе Кливленде, а на следующий день прибыл в Чикаго. 18 октября вечером президент принял в Белом доме министра иностранных дел СССР А. А, Громыко, прибывшего в США для участия в Генеральной Ассамблее ООН. Как пишет Р. Кеннеди в книге «13 дней», во время в целом скучной беседы Громыко дважды сказал президенту, что СССР поставляет на Кубу исключительно оборонительное вооружение, которое не представляет никакой угрозы для США. Пока президента Кеннеди не было в Вашингтоне, Пентагон стянул на близлежащие к Кубе базы военно-морские силы, морскую пехоту, 18-й парашютный корпус и другие части, необходимые для вторжения. Всего было собрано около 100 тысяч человек. Управление планирования деятельности правительства в чрезвычайных условиях подготовило введение военного положения в стране. Белый дом, Пентагон и другие важные правительственные учреждения получили инструкции о возможном переезде в ближайшие дни в заранее подготовленные подземные помещения. Инструкции получили и семьи ответственных руководителей о возможном выезде из Вашингтона в отдаленные районы страны. Подготавливалось введение военной цензуры. 20 октября рано утром в разговоре по телефону Ро121

берт Кеннеди проинформировал президента, что Исполком все мероприятия подготовил, что согласно новым данным фоторазведки советские и кубинские специалисты в спешном порядке ведут строительство нескольких пусковых установок в что президенту необходимо возвратиться в столицу. В полдень того же дня Дж. Кеннеди передал своему пресс-секретарю Салинжеру записку, в которой его рукой было написано: «У президента воспаление верхних дыхательных путей. Температура 99,2 градуса (по Фаренгейту.—Ред.) Доктор рекомендовал возвратиться в Вашингтон». Салинжер об этом объявил прессе. В тот же день Дж. Кеннеди возвратился в Вашингтон. На его усмотрение были представлены следующие альтернативные решения: 1. Вторжение на Кубу. 2. Уничтожение ракетных установок бомбардировкой с воздуха. 3. Установление блокады Кубы. 4. Ведение секретных переговоров с Хрущевым по дипломатическим каналам. 5. Представление проблемы на обсуждение в ООН. Исполком рекомендовал президенту принять 3-й вариант — установление блокады Кубы. Первые сведения о возникновении кризиса я неожиданно получил в полдень 21 октября от советского корреспондента, который сообщил мне, что многие американские корреспонденты с утра собрались у Белого дома, где под председательством президента заседает кабинет вместе с руководством Пентагона. Ждут каких-то важных событий, каких—ему известно не было. Я попросил его встретиться с американскими журналистами и попытаться узнать характер обсуждаемых вопросов. Направил в Центр короткую телеграмму о чрезвычайных заседаниях.

На совещании у посла А. Ф. Добрынина военный атташе сообщил, что в вооруженных силах южных штатов США объявлена высшая степень боевой готовности. Ни посол, ни военные атташе никакой информацией о сосредоточении советских ракет «земля —земля» на Кубе не располагали. Американская пресса, телевидение по указанию Белого дома никаких сведений о надвигающемся конфликте, заседаниях Исполкома не сообщали. 22 октября все сотрудники посольства занялись сбором информации о секретных совещаниях в Белом доме. Меня неожиданно пригласил на ланч Джон Скали, 122

с которым я регулярно встречался в течение почти полутора лет. Он был в то время известным внешнеполитическим обозревателем телестанции ABC, раз в неделю вел программу «Вопросы и ответы», в которой выступали министры, члены конгресса, известные политические деятели. Программа была популярной, Скали вел ее интересно. Он рассказывал мне, что родился в Бостоне, лично знаком с кланом Кеннеди, включая президента. Очень хорошие отношения у него с госсекретарем Дином Раском, которого часто сопровождал в поездках по странам. Скали был, несомненно, информированным человеком, но в беседах с ним я всегда осторожничал, считая, что о встречах со мной он докладывает в госдепартамент или ЦРУ. Скали был знатоком английского языка, имел прекрасное произношение и дикцию. Беседуя с ним, я узнавал многое о привычках, нравах и жизни американцев, а также совершенствовал свои языковые знания. От него мне удавалось иногда получить полезную несекретную информацию. Со своей стороны, я растолковывал неясные ему различные стороны политики СССР. Отношения у нас были хорошие. Мы друг друга называли по имени. Встретились в ресторане «Оксидентал». Скали выглядел возбужденным. Без каких-либо предисловий он начал обвинять Хрущева в агрессивной, авантюристической политике, говоря, что во время венской встречи последний вместо переговоров пытался путем диктата навязать Кеннеди свою позицию по Западному Берлину, а теперь вот угрожает США ракетным обстрелом с Кубы. Я перевел разговор на внешнюю политику США. Напомнил ему, что его страна пытается окружить СССР сетью военных баз, сколачивает антисоветские военные блоки. Упомянул о полетах самолетов У-2 над территорией Советского Союза, попытках Эйзенхауэра и Кеннеди свергнуть правительство Ф. Кастро в апреле 1961 года. Закончил я утверждением, что застрельщиком гонки вооружений и агрессивных действий являются США. СССР же приходится принимать контрмеры в качестве обороны. Наша беседа была нервной, к тому же Скали куда-то явно торопился. Перед уходом из ресторана он сказал, что в 7 часов вечера президент Кеннеди выступит с важным сообщением к американскому народу, в кото123

ром объявит меры, принятые правительством США против Советского Союза и Кубы. В 19 часов почти вся Америка была у телевизоров. Кеннеди обвинил Советский Союз в проведении агрессивной политики, сказал, что Куба стала форпостом СССР в Западном полушарии, сообщил, что на острове устанавливаются советские ракеты, способные нанести ядерные удары по Вашингтону, Нью-Йорку, Мексике, Панамскому каналу. Эти ракеты угрожают безопасности не только США, но и всей Америки. Президент объявил, что в целях прекращения наращивания советского ракетно-ядерного потенциала на Кубе вводится строгий морской карантин, т. е.

блокада Кубы, что уже отдан приказ военно-морским силам США останавливать все суда, направляющиеся на Кубу, и досматривать их. В случае обнаружения оружия отправлять их обратно. Приводятся в состояние боевой готовности вооруженные силы США. Сообщил о внесении в Совет Безопасности ООН резолюции, требующей, чтобы СССР демонтировал пусковые установки для запуска ракет среднего радиуса действия и вывез их с Кубы. В обращении к народу Кеннеди подчеркнул: блокада всего лишь первый шаг и что он отдал распоряжение Пентагону осуществлять дальнейшие военные приготовления. В соответствии с этим распоряжением министр обороны начал готовить армию вторжения на Кубу в составе 250 тысяч военнослужащих сухопутных войск, 90 тысяч морских пехотинцев и десантников, авиационной группировки, способной произвести 2000 самолето-вылетов в один день для удара по различным объектам на острове. Все эти силы срочно перебрасывались в юговосточные районы США. Туда же стягивалось свыше 100 судов для проведения десантных операций. По подсчетам Пентагона, потери войск США могли превысить 25 тысяч человек *. После речи Кеннеди по команде Белого дома средства массовой информации начали оглушительную кампанию против Советского Союза. В прессе появились сообщения, исходящие из Пентагона, что на пути к Кубе находятся 25 советских торговых судов и что 90 кораблей ВМС США встретят их в открытом океане. Несколь* Кеннеди Роберт. 13 дней,—Париж, 1969. С. 34, 35. 124

ко раз в день сообщалось о ходе сближения судов. Рисовались картины возможных столкновений американских и советских моряков, когда американцы поднимутся на советские суда. В сенсационном духе средства массовой информации сообщали, что в районе блокады и около Кубы обнаружены советские подводные лодки. Позднее стало известно, что президент Кеннеди приказал внимательно следить за ними и принять меры для охраны американских авианосцев, в частности «Эссекса» и других кораблей. За советскими подводными лодками непрерывно следили миноносцы, самолеты и вертолеты, которые по первому приказу могли сбросить на них глубинные бомбы. Вокруг Кубы США уже сосредоточили 25 эсминцев, два крейсера, несколько авианосцев и подводных лодок, большое количество вспомогательных судов. Самолеты У-2 вели непрерывную фоторазведку кубинской территории. Фотоснимки показывали, что строительство установок для запуска ракет ведется круглосуточно и они скоро начнут действовать. Как стало известно позднее, в это время на Кубе уже находились 42 советские ракеты с ядерными боеголовками. Исполком высоко оценивал деятельность фоторазведки, которая позволяла знать все о военных приготовлениях на Кубе. В связи с этим было решено, что, если кубинцы собьют У-2, Куба немедленно подвергнется бомбардировке. Кубинцы серьезно готовились к отражению американской агрессии. На заседании «круглого стола» по Карибскому кризису в январе 1989 года глава кубинской делегации видный политический деятель X. Рискет сообщил, что кроме вооруженных сил к отражению американской агрессии готовился один миллион добровольцев. Кроме того, командиры советских частей на острове заявляли, что находившиеся там 40 тысяч советских военнослужащих готовы принять участие в защите страны. Кубинские руководители допускали, что в ходе отражения американской агрессии их потери составят около 100 тысяч человек. С каждым днем обстановка вокруг острова осложнялась все больше и больше. На юго-востоке США в воздухе круглосуточно дежурили стратегические

бомбардировщики В-52 с ядерным оружием на борту. Как только 125

один из них приземлялся для заправки, другой немедленно поднимался в воздух. Некоторые американцы, опасаясь ядерной войны, уезжали в глубь страны. Многие из них ежедневно ходили молиться в церковь, чтобы не началась война. Когда советские торговые суда приблизились к линии морской блокады, часть из них остановилась, а другие развернулись и направились обратно в советские порты. Средства массовой информации США истолковали это как признание советской стороной слабости своей позиции, заявляя: «Хрущев и СССР дрогнули», «Хрущев и СССР начали отступать». С 21 октября в посольстве СССР работали круглосуточно. Некоторые сотрудники каждую ночь объезжали здания Белого дома, Пентагона, госдепартамента, ФБР и ЦРУ и отмечали, что во многих окнах горит свет. На парковках большое количество служебных автомашин. На случай возможного нападения на советское посольство мы усилили его охрану, установили дополнительные замки и запоры на всех этажах, проверили сигнализацию и провели другие мероприятия. Каждый день Хрущев направлял послания Кеннеди, а Кеннеди — Хрущеву. Телеграфные линии связи между Москвой и Вашингтоном были забиты информацией. Так как зашифровка и расшифровка посланий занимали много времени, главы правительства США и СССР стали вести переписку открытым текстом. Военная истерия накалилась до такой степени, что достаточно было произойти случайному столкновению на море или в воздухе, как могли начаться военные действия с непредсказуемыми последствиями. Под воздействием мощной антисоветской и антикубинской пропаганды, проводимой прессой и телевидением, обстановка в США продолжала осложняться. В пятницу 26 октября утром я пригласил Джона Скали на ланч в ресторан «Оксидентал». Состоявшаяся там беседа для меня и теперь незабываема. Как только мы сели за стол, Скали, потирая руки и с улыбкой глядя на меня, спросил: — Ну, как самочувствие Хрущева? — Это мне неизвестно. Я лично не знаком с Хрущевым. Да и находится он сейчас далеко от меня,— ответил я, а затем продолжил: — Это вы на короткой ноге с 126

президентом Кеннеди и много знаете, что происходит в Белом доме. Скали ухмыльнулся, а потом рьяно стал обвинять Хрущева в агрессивных действиях в отношении США. «Он, видимо, считает Кеннеди молодым, неопытным государственным деятелем. Но Хрущев глубоко ошибается, в чем он скоро убедится». Продолжая говорить с жаром и решительным тоном, Скали заявил: — Все члены Исполнительного комитета все более склоняются к принятию предложения военных о необходимости безотлагательного вторжения на Кубу. Военные заверяют президента, что в случае его согласия они в 48 часов покончат с советскими ракетами и режимом Кастро. В ответ я заявил своему собеседнику: — Во-первых, насколько мне известно, советское руководство считает Кеннеди способным и дальновидным государственным деятелем. Думаю, что разумность президента остановит воинственных генералов и адмиралов, собирающихся втянуть Кеннеди в величайшую авантюру, а может быть, и катастрофу. Во-вторых, кубинский народ во главе с Фиделем Кастро готов на смертный бой. С возгласами «Патрия о Муэрто» они будут защищать свою

родину до последней капли крови. Произойдет жестокая, кровавая и длительная битва. В-третьих, президент должен отдавать себе ясный отчет, что вторжение на Кубу равносильно предоставлению свободы действий Хрущеву. Советский Союз может нанести ответный удар по уязвимому месту в другом районе мира, имеющему важное военно-политическое значение для США. Скали, видимо, не ожидал такого ответа. Молча посмотрел мне в глаза и спросил: — Ты думаешь, Александр, это будет Западный Берлин? — Как ответная мера это вполне возможно,— сказал я. — США и союзные войска будут упорно защищать Западный Берлин,— парировал мой собеседник. На это я заметил: — Знаешь, Джон, когда в бой идет лавина советских танков, а перед ними на бреющем полете атакуют самолеты-штурмовики, то они все сметут на своем пути. Кроме того, войска ГДР поддержат наступательные 127

действия советских частей. Я думаю, что войскам СССР и ГДР едва ли потребуется более 24 часов, чтобы сломить сопротивление американских, английских и французских гарнизонов и захватить Западный Берлин. На этом наша полемика закончилась. Молча мы допивали остывший кофе, обдумывая сложившуюся ситуацию. Затем Скали как бы про себя произнес: — Выходит, что война с ее непредсказуемыми последствиями не так уж далека. Из-за чего же она может начаться? — Из-за взаимного страха,— ответил я и продолжал: — Куба опасается вторжения США. США опасаются ракетного обстрела с Кубы. Никаких попыток сформулировать предложение о разрешении возникшего кризиса мы не делали, лишь проиграли первые ступени эскалации возможной войны. Выразив надежду, что наши руководители не допустят ее возникновения, расстались. Я пошел докладывать содержание беседы послу А. Ф. Добрынину, а Скали, как оказалось, отправился в Белый дом. Здесь я должен сказать, что никто меня не уполномочивал проводить с Джоном Скали такую беседу и говорить ему о возможном захвате Западного Берлина как ответной мере СССР на вторжение американцев на Кубу. Это был порыв моей души, возникший в ходе беседы. Я также не ожидал, что это мое высказывание будет быстро доведено до сведения хозяина Белого дома и что через два-три часа Кеннеди через Скали передаст мне компромиссное предложение об урегулировании Карибского кризиса. Приблизительно в 17 часов я докладывал Добрынину о состоявшейся беседе со Скали. Вскоре в кабинет посла вошел помощник Добрынина и сообщил, что меня срочно к телефону просит Скали. Он попросил немедленно встретиться с ним. Через 5—10 минут мы уже сидели в кафе, находящемся между посольством и Белым домом. Без предисловий Скали заявил, что по поручению «высочайшей власти» он предлагает следующее условие разрешения «кубинского ракетного кризиса»: 1) СССР демонтирует и вывозит с Кубы ракетные установки под контролем ООН; 2) США снимают карантин (блокаду); 3) США дают публичные обязательства не вторгаться на Кубу. 128

Скали добавил, что такое соглашение может быть оформлено в рамках ООН. Я записал и прочитал Скали все, что тот мне сказал. Он подтвердил, что все записано правильно. Затем я попросил Джона уточнить, что означает термин «высочайшая власть». Чеканя каждое слово, он произнес:

— Джон Фицджералд Кеннеди — президент Соединенных Штатов Америки. Я заверил Скали, что немедленно доложу это предложение советскому послу и оно будет направлено в Москву. В то же время заметил, что предлагаемые условия не совсем равнозначны. Если вывоз ракет с Кубы производится под контролем ООН, то под наблюдением ООН должен быть осуществлен и отвод войск, стянутых в юго-восточные районы США для вторжения на остров. На это Скали заметил, что такое добавление осложнит и затянет достижение соглашения в период, когда время является самым существенным элементом в разрешении конфликта. Скали взволнованно добавил, что военные продолжают давить на президента и требуют согласия на вторжение американских войск на Кубу. Кеннеди не хочет войти в историю как второй Тодзио * и добивается разрешения кризиса мирным путем. Я еще раз заверил Скали, что переданное мне предложение будет немедленно сообщено в Москву. Однако быстро это сделать не удалось. Я составил подробную телеграмму о двух встречах со Скали и передал послу для направления в Москву за его подписью. Добрынин 3 часа изучал проект телеграммы, а потом вызвал меня и сказал, что не может послать ее, так как МИД не уполномочивал посольство вести такие переговоры. Удивившись нерешительности посла, я подписал телеграмму и передал шифровальщику для отправки своему руководству. В субботу утром 27 октября мы с большим волнением ждали ответа из Москвы. Я думаю, это был самый тяжелый, судьбоносный день для руководителей Белого дома и Кремля, а главное —для американского, совет* Тодзио Хидэки (1884—1948 гг.), В 1940—1941 гг.—военный министр Японии. Утвердил план нападения на СССР. В 1941— 1944 гг.— премьер-министр и одновременно военный министр. Казнен по приговору Международного военного трибунала по Дальнему Востоку, 129

ского и кубинского народов. В этот день решалось— быть войне или нет. Еще утром в пятницу 26 октября президент Кеннеди дал указание государственному департаменту приступить к разработке срочных мер по установлению гражданской власти на Кубе после высадки и оккупации страны *. Однако вернемся к субботе. Утром в разгар заседания Исполкома в Белом доме президенту принесли сообщение, что над Кубой сбит самолет У-2, а летчик майор Р. Андерсен убит. Реакция членов Исполкома была почти единодушной: завтра утром американская авиация должна разбомбить все установки зенитных управляемых ракет на Кубе. Но Кеннеди медлил, не давал согласия на такую бомбардировку. Возможно, он ждал ответ Хрущева на предложение, переданное через Скали. Но ответ из Москвы не приходил. Обстановка на заседании достигла крайнего напряжения. От споров все устали и находились в подавленном состоянии. Впоследствии Р. Кеннеди писал: «И росло ощущение, что вокруг всех нас, вокруг американцев, вокруг всего человечества, стягивается петля, из которой высвободиться становится все труднее»**. Еще вечером 26 октября от Хрущева пришли два послания. Первое было примирительное, с проблесками желания достичь соглашения, второе — более жесткое. Ответ, подготовленный госдепартаментом, президенту не понравился, и он поручил Р. Кеннеди и Т. Соренсону быстро составить другой текст. Через 45 минут ответ был готов. Ссылаясь на первое послание Хрущева, американская сторона подтверждала, что она также желает урегулировать кризис мирным путем. Далее были дословно повторены условия соглашения, которые накануне президент Кеннеди направил через Скали и меня. Ответ был подписан президентом и открытым текстом передан Хрущеву. В субботу в 16 часов Скали вновь вызвал меня на встречу в кафе отеля

«Статлер». В резких выражениях принялся обвинять в обмане и коварстве. Утверждал, что переговоры с ним я намеренно затягиваю якобы для того, чтобы закончить монтаж ракетных установок * Кеннеди Роберт, Указ. соч. С. 57. ** Кеннеди Роберт, Указ, соч. С. 65. 130

и сосредоточение новых Ил-28 на Кубе. Неоднократно повторял, что своим обманом я поставил его в глупое положение перед руководителями США. Как мог, я старался успокоить Скали. Несколько раз разъяснял ему, что каналы связи на Москву забиты, что Хрущев завален срочной информацией из многих стран мира, что я его не обманываю и что посольство ожидает ответ на их предложения в ближайшие часы. Как казалось, мне удалось сбить ярость Скали и убедить его в искренности моих действий. Оба мы были расстроены и уходили со встречи с понурыми головами. Скали, как оказалось, направился прямо в Белый дом и рассказал Кеннеди и Исполкому о содержании нашей беседы. Президент поручил брату Роберту встретиться с послом Добрыниным. В 19 ч. 45 мин. встреча состоялась в кабинете Р. Кеннеди. В ходе беседы Роберт заявил послу: «Нам необходимо получить обещание не позже завтрашнего дня, что базы эти будут ликвидированы... Советы должны понять, что если этих баз не снесут они, то снесем их мы»*. Поздно вечером Р. Кеннеди встретился с советником нашего посольства Ю. Большаковым, через которого главы СССР и США иногда обменивались конфиденциальными письмами. В беседе Р. Кеннеди повторил Большакову то, что уже сказал Добрынину. При этом подчеркнул, что если в ближайшие сутки не поступит позитивного ответа из Москвы, президенту будет невозможно удержать военных от вторжения на Кубу. Ответ Хрущева пришел в Белый дом в 9 часов утра в воскресенье 28 октября и принес огромное облегчение и успокоение как в Вашингтоне и США, так и в Москве и СССР. Предложения Кеннеди и ответ Хрущева о мирном разрешении Карибского кризиса были немедленно направлены Генеральному секретарю ООН У Тану, который вместе с представителями СССР и США В. Н. Зориным и Э. Стивенсоном должны были оформить официальное соглашение по этому вопросу. 29 октября и 3 ноября Скали приглашал меня на ланчи в шикарные рестораны (как стало известно позднее, он делал это по рекомендации президента). В рес* Кеннеди Роберт, Указ. соч. С. 74. 131

торанах он предлагал выбирать самые изысканные, дорогие блюда, заявляя, что мы заслужили это. Скали прежде всего извинился за то, что на предыдущей встрече обвинял меня в обмане и коварстве. За обедом разговоры велись главным образом о том, как мир был напуган возможностью ракетно-ядерного конфликта. Он рассказывал, какое напряжение было в Белом доме. Отмечали мудрость руководств наших государств, которые в последний момент пошли на разумный компромисс. Много велось светских разговоров. Шутили. Обсуждали будущее мира. Я подчеркивал, что сейчас наступило такое время, когда США, несмотря на свою экономическую и военную мощь, обязаны считаться с мировым общественным мнением, иначе американское правительство восстановит против себя многие страны нашей планеты. Иногда в США и СССР раздаются голоса, что во время Карибского кризиса

Советский Союз отступил под нажимом военной мощи США. По-моему, это неправильно. Кризис был урегулирован путем разумного обоюдного компромисса, в результате чего удалось избежать ядерного конфликта с его непредсказуемыми последствиями. К тому же СССР удалось получить от США обязательство, что они не будут вторгаться на Кубу в будущем. Ранее же правящие круги США открыто заявляли о своих планах свержения режима Фиделя Кастро. Рахим Эсенов ЭХО ПОДВИГА «У подвига нет срока давности»

То, о чем хочу рассказать, долго не давало мне покоя. Но сделать этого было нельзя: о разведчиках не все позволялось писать. Так и я, причастный к теме подвига верного сына туркменского народа, советского разведчика Ага Бердыева, действовавшего в тылу фашистской Германии в годы минувшей войны, не мог сказать всей правды. Наверное, Ага Бердыева и не относят к разведчикам класса Рихарда Зорге, Льва Маневича или Николая Кузнецова, но он, как и они, оказавшись с врагом лицом к лицу, рисковал жизнью. Жизнью, пусть это и звучит банально, которая у человека лишь одна. ...Однажды мне позвонили из Комитета государственной безопасности Туркменской ССР. — У меня для вас сюрприз,— в телефонной трубке послышался голос Петра Михайловича Архипова, председателя КГБ республики.— Хотим презентовать вам подлинные документы Ага Бердыева: красноармейскую книжку, свидетельство об освобождении от воинской обязанности, фотографии и, главное — его блокнот-дневник. Да-да, его собственноручный, который завел еще в Германии, когда ходил в фашистском обличье, и продолжал вести в партизанском отряде. Дневник, надеюсь, даст вам пищу для размышления. Возможно, что-то еще напишете о разведчике. Это же ваша тема... Я буквально онемел от такого неожиданного подар133

ка. Кстати, документы эти встречались мне в архиве КГБ, но так давно, четверть с лишним века назад, когда я работал над документальной повестью об Ага Бердыеве, переросшей затем в трилогию, посвященную подвигу чекистаразведчика. Тогда я, разумеется, и мечтать не смел, что стану обладателем такого сокровища. А в те далекие дни, словно предчувствуя быстротечность хрущевской оттепели, я старался объять необъятное, торопился просмотреть как можно больше документов и, быть может, не вник глубоко в дневниковые записи разведчика, хотя чутье подсказывало — здесь залежь богатейшего материала. С годами «потепление» сменилось «заморозками», скупее и строже стали выдавать необходимые документы, а в иных и вовсе отказывали, знакомя лишь с суховатыми справками, выжимками интереснейших материалов, препарированных по чьему-то вкусу. Сказано не в упрек кому-то, и не отношу это в адрес конкретных лиц, работавших в органах КГБ и исполнявших свой долг, нет, таковы были общие правила в стране, когда всерьез принималась надуманная игра в секретность. И теперь, вчитываясь в выцветшие строки, пожелтевшие от времени, тоненького блокнота Ага Бердыева, я с удовлетворением отмечаю, что гласность коснулась и органов госбезопасности и пришло время, когда о многом можно рассказать не таясь.

Красный молла Из блокнота разведчика: «21.01.44. Уроки расовой теории: сила Германии и ее правительства, права, которые дал Сталин национальным республикам; больше прав туркестанцам! Чтение Корана...» В первой половине блокнота, судя по записям, сделанным на русском, немецком и туркменском языках, Ага Бердыев предстает как «враг» (сын басмаческого сердара * — под такой легендой жил и работал разведчик), мыслит, как «эсэсовец», впитавший в себя идеи гитлеризма, вначале пропагандист, затем заместитель начальника отдела пропаганды «Остмусульманской дивизии СС». Сформировав ее из числа военнопленных среднеазиатских национальностей, гитлеровское коман* Сердар — вождь, предводитель, главарь 134

дование намеревалось использовать дивизию в своих далеко идущих целях. Нам многое известно об Ага Бердыеве—разведчике, которому удалось войти в доверие к фашистскому командованию, «завербовавшему» его «агентом» германской разведки, сумевшем внедриться в одно из вражеских формирований. Однако мы мало что знаем о его довоенной, партизанской или послевоенной жизни. И мне, по мере возможности, хочется восполнить этот пробел. ...Случилось это в конце двадцатых годов. Юный Ага, закончив сельский ликбез, завершал учебу в Ашхабадском рабфаке. В каникулы по заданию райкома комсомола он поехал в дальнее кочевье. В сердце Каракумов, в глухом урочище, что в трех днях перехода от Каэанджика, Ага Бердыев, прозванный кочевниками «красным моллой»*, целое лето обучал азбуке и письму все взрослое поголовно неграмотное население. И надо ж случиться такому, что перед самым возвращением домой на урочище нагрянули басмачи. Они схватили активистов, в том числе и «красного моллу», привели к басмаческому предводителю. — Если ты Ага-молла, то молись! — ухмыльнулся сердар.— В таких случаях, ты знаешь, читается келеме**... — Он был уверен, юноша из города как пить дать не знает Корана и тогда с ним можно расправиться с чистой совестью. Однако красный молла прочел келеме без запинки, нараспев, как говорится, с толком, с чувством и расстановкой. — А еще какую суру знаешь? — сердар не верил своим ушам.— Прочти-ка! — Какую?—Ага не терял самообладания. — Ох-о!—снова удивился сердар.— Еще спрашивает, какую?! Любую. И красный молла начал... Читал так долго, что нукеры, стоявшие позади своего главаря, нетерпеливо переминались на ногах, с одобрением поглядывая на статного юношу в простом дайханском чекмене — халате, чеканившего каждое слово из священной книги. * Молла (мулла)—священнослужитель, учитель, наставник. Туркмены всякого грамотного, образованного человека уважительно величали «моллой», добавляя это слово к его имени. ** Келеме — сура из Корана, произносимая каждым мусульманином перед своим смертным часом или в минуты опасности, 135

— Он читает «Гром», тринадцатую, самую большую суру!—торопливо, словно осуждая, проговорил ахун— высокое духовное лицо и тут же осекся.— Посылает на наши головы мрак, молнии, пену вздымающуюся... — Ты что, смеешься?!—сердито перебил сердар. — Вы же сами сказали: любую... — Хорошо! — главарь перевел недовольный взгляд на ахуна: «Сгораешь

завистью, бородач?!» — Читай другие суры! — в голосе его пробивались нотки любопытства. И Ага Бердыев затянул суры — короткие и меткие, как выстрел, звонкие, как звук бича... О том, что Аллах заповедал всем людям творить дела добрые, любить ближнего, не лгать, «кормить едой бедняка, сироту и пленника», а неверным, предающим свою веру, алчным, зарящимся на чужие земли и богатства «гореть в огне с пламенем», а на шею им — «веревку из пальмовых волокон»... Он читал их не по порядку, а вразброс, выбирая из каждой суры по тричетыре строки, соединяя их словами «Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Хвала — Аллаху, Господу миров... царю в день суда!..» На чтение Корана сбежались стар и млад — все кочевье. Скотоводов, да и басмачей, среди которых были и дайхане, буквально поразило умение владеть собой и выдержка Ага-моллы, но больше всего безупречное знание сур священной книги мусульман. Сам ахун, пожалуй, не решится состязаться с юным учителем, навряд ли тот сумеет так блеснуть памятью, эрудицией... Догадайся сейчас Ага что-то приказать басмаческим нукерам, они, пожалуй, сломя голову бросятся исполнять его волю, забыв, что у них есть свой сердар. Туркмены благоговели, буквально трепетали перед грамотным человеком — моллой. А может, он и вовсе не красный, если так шпарит по Корану, словно познавал его с молоком матери... — Большевики тебя Корану учили?—недоверчиво спросил сердар. — Сначала сельский мулла, а потом отец... — Чему тогда тебя большевики учат? — Разве мало в мире прекрасного? — А что ты считаешь прекрасным? — Грамоту. После учебы я стану учителем. Буду свой народ грамоте учить. 136

— И Корану? — Понадобится— и Корану... — А сколько сур в Коране? — Сто четырнадцать, считая поэтические, рахманские и мединские... — Коран весь знаешь? — Почти... весь,— запнулся Ага.— С зимы в руки не брал. Если кое-что освежу в памяти... могу всю книгу на память прочесть. Надо только посмотреть разок... По толпе прошел гул одобрения. «Такого человека,— думал сердар, покачивая от удивления головой,— не только убивать, но и пленить грешно... Да он неприкосновенен... До революции во всем крае таких знатоков Корана можно было по пальцам сосчитать. Тут же при безбожных большевиках — чудо эдакое...» — Счастье твое, йигит, что Коран знаешь,— сказал басмаческий предводитель, чувствуя настроение кочевников и своих богобоязненных нукеров.— Шагай на все четыре стороны, если не хочешь к нам пристать... Но больше мне не попадайся! Так знание Корана спасло Ага Бердыева от басмаческой расправы. Коран выручал нашего разведчика и в тылу немцев. Но об этом — позже. «Пригоден для разведки...» В середине тридцатых годов Ага Бердыев, студент физико-математического факультета Ярославского педагогического института, приехавший домой проведать больного отца, был арестован органами НКВД. И взяли-то его на

Текинском базаре, куда он пришел сделать покупки, но бросился в глаза высоким ростом, густой шевелюрой. Там же схватили фаэтонщика, чистильщика обуви, лудильщика... Оказалось, ко всем троим он «имел отношение»—у одного нанимал фаэтон, чтобы отвезти отца к врачу, у другого чистил туфли, у третьего лудил медный кумган. Когда следователь убедился, что показания Бердыева не ложатся в строку с «признаниями» арестованных в один с ними день «сообщников», схваченных в очередную облаву, то его оставили в покое, пока не взяли группу туркменских интеллигентов, обвиняемых в соз137

дании некоей «националистической организации, подрывающей социалистическое строительство в области культуры...» Приезжему студенту, по больной фантазии следователя, скорее подходила роль связного «антисоветской организации». Уже тогда фантазеры из НКВД, делая первые шаги к пресловутой «Туркмен Азатлыгы», готовили почву для мистификации этой «националистической организации», мифическая идея которой родилась в сумрачных подвалах внутренней тюрьмы, куда в одну из камер заключили и Ага Бердыева. На допрос его почему-то всегда вызывали по ночам, когда до смерти спать хотелось. Следователь по фамилии не то Беркин, не то Аборкин без устали, словно заведенный, задавал одни и те же вопросы: — Ваш отец Эеберды Суханберды оглы служил в банде Джунаид-хана. Что вы можете сказать по этому поводу? — У Джунаид-хана он не служил. В двадцатых годах отец, будучи краскомом, по заданию советского командования ходил в Хиву, жил в стане Джунаида несколько месяцев. Что он делал — мне неведомо. Вам это легче выяснить. — В двадцать шестом вы вступили в комсомол,— следователь сладко зевнул, видно, выспавшийся с вечера.— Учась в рабфаке, вы были членом бюро комитета комсомола. По каким мотивам, политическим, конечно, вы расстались с комсомолом? — Только по возрасту. И никаких других... мотивов. — А почему в партию не вступили? Вам, активисту, отличнику учебы, туда была прямая дорога. — По моему убеждению, в партию должны идти люди зрелые, сформировавшиеся, с устоявшимися принципами и убеждениями. А у меня еще нос не дорос и я не сделал пока ничего заметного, достойного, чтобы называться большевиком... — Не заливайте, Бердыев! Мы это умеем не хуже вас. Скажите прямо, что вы в душе не одобряете политику партии Ленина-Сталина. Хотите стоять в стороне от политической жизни партии, чтобы развязать себе руки для нелегальной антибольшевистской деятельности... Признайтесь честно в своих связях с националистической организацией, ее мы уже накрыли. Нам все из138

вестно... Хотя бы о вашей цели приезда в Ашхабад... Чистосердечные признания облегчат вашу вину. Кстати, возвратившись из партизанского отряда, Ага Бердыев в сентябре 1945 года с чувством исполненного долга гражданина, чекиста подаст заявление о приеме его в ряды ВКП(б). Лишь после выполнения задания Родины он сочтет себя достойным называться коммунистом. А пока ретивому следователю-служаке не терпелось «раскрыть» какое-нибудь «антисоветское подполье» и отвести в нем Бердыеву роль связного,

курсировавшего между Ашхабадом и Москвой, где в живописном Серебряном бору будто свила гнездо крупная «пантюркистская организация», связанная с Турцией. Но не удавалось— подследственный отметал все высосанные из пальца «доводы». Да и сам Ага Бердыев держался невозмутимо, в отличие от других арестованных, был сдержан, прежде чем ответить на вопрос, взвешивал каждое свое слово, что нередко выводило следователя из равновесия. О Бердыеве доложили начальству, дескать, крепкий орешек, не «раскалывается»; им заинтересовался сам наркомвнудел Зверев, кстати, скептически относившийся к существованию в республике «антисоветской националистической организации» и как-то зло высмеявший носителей этой выдумки. (Правда, за это он позже горько поплатился, был арестован, обвинен в том, что «тормозил и расхолаживал работу наркомата по борьбе с националистической контрреволюцией» и расстрелян. Реабилитирован посмертно в 1957 г.) То ли сам Зверев или кто-то из его заместителей допросили Бердыева и обратили внимание, что это незаурядный человек, внутренне собранный, находчивый, волевой, с большим самообладанием. Тот, кто допрашивал его, сменив ретивого следователя, сам в прошлом разведчик, человек, видно, честный, как говорится, положил на него глаз. Он даже устроил ни о чем не не подозревавшему Aгe экзамен. — Вы курите? — спросил чекист. — Нет,— ответил Ага. — Дайте мне вашу расческу... Ага привычным движением достал из правого кармана тужурки роговую расческу, протянул следователю. Тот, даже не взглянув на нее, положил перед собой 139

и продолжил беседу. Он вспомнил о Ярославле, где чекист служил в годы далекой юности,.. И вдруг, спохватившись, хлопнул себя по лбу: — Вам тут передачу принесли, чурек и кулечек кишмиша.— И чекист, выдвинув ящик стола, предложил: — Давайте-ка ваш носовой платок... для кишмиша. Кулек-то бумажный, порвался... Ага сунул левую руку в карман брюк и извлек оттуда большой носовой платок... После допроса Бердыев поднялся, бесшумно поставил стул на место и, гордо подняв большую голову, увенчанную копной жгуче-черных волос, спокойно пошел к двери. С достоинством, будто за ним и не следовал тенью конвоир, без подобострастия, без суеты и лишних движений. И тогда, когда доставал из карманов расческу и носовой платок, а затем, попрощавшись, уходил, не забыв взять со стола расческу. «У него все разложено по полочкам,— подумал бывший разведчик о Бердыеве.— Аккуратен до педантичности... Если положил расческу в карман правый, не будет искать ее в левом или рассеянно шарить по всем карманам. Такой пригоден для разведки...» Освобождая юношу из-под стражи, чекист, проникнувшись к нему симпатией, строго посоветовал: — Ты должен немедленно покинуть Ашхабад... Ага вопросительно глянул на своего доброжелателя. — Куда угодно,— понял тот немой вопрос,— хоть в Москву или в Ярославль. И не советую попадать к нам во второй раз. Ага Бердыев догадывался почему: важно избежать волны арестов, без разбору захлестывающей и безвинных. Так было в ту пору: не попался—уцелел.

В документе, оправдывающем освобождение Ага Бердыева, сохранилась приписка: «Пригоден для разведывательной работы в странах Ближнего Востока...» В конце тридцатых годов, когда в Иране, Турции и Афганистане заметно оживила свою враждебную деятельность разведывательная служба фашистской Германии, Ага Бердыева, окончившего к тому времени институт и вернувшегося на родину, намеревались забросить в одну из этих стран для выявления вражеской агентуры, нацеленной на советские республики Средней Азии. Но будущий разведчик оказался «белобилетником» и по состоянию здоровья оказался непригодным 140

даже к нестроевой службе, не говоря уж о напряженной работе за кордоном. Туда требовались люди отменного здоровья. Вскоре грянула война. Про Ага Бердыева, естественно, забыли, но он напомнил о себе заявлением в военкомат, просил отправить добровольцем на фронт. О том стало известно и органам госбезопасности республики. «Жало скорпиона» Передо мной светлого цвета «Свидетельство № 427 (бессрочное) об освобождении от воинской обязанности», выписанное на имя Ага Бердыева, внутри его фотография. В нем черным по белому написано, что он освидетельствован комиссией Ашхабадского райвоенкомата и «признан негодным к несению воинской обязанности с исключением с учета по гр. 1 ст. 33 расписания болезней приказа НКО СССР № 336 от 1942 г. и снят с воинского учета». Внизу витиеватые подписи райвоенкома и председателя комиссии, заверенные двумя круглыми печатями. Чекистам удалось обойти этот приказ и зачислить Ага Бердыева в дислоцировавшеюся под Москвой Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения НКВД СССР, готовившую и разведчиков, забрасываемых в тыл немцев. Почти год проходил обучение Бердыев, не как ординарный агент, а разведчик особого класса, по специальной программе подготовки, так как ему предстояло работать в необычных условиях, почти в открытую, пренебрегая порою канонами конспирации. Разведка —это наука, искусство, не терпящее шаблона. И Ага не был обычным разведчиком, знавшим лишь одно: добывать разведданные и передавать их по расписанию в Центр. Правда, и это занятие опасное. Перед Бердыевым стояли более тонкие, сложные цели, требующие от него мудрости, искусства аналитика, дипломата, тактика, потому и опасные, а отсюда формы и методы их выполнения — необычные. А вот и красноармейская книжка разведчика, с фотографией, но фамилия и имя — «Дурдыев Назармамед, личный знак № 602...» Фамилия выдуманная, для конспирации, имя же близко к правде — умершего старшего 141

брата Бердыева звали Назармамедом. И в память о нем будущего разведчика нарекли Ага, что означает «Старший брат». Но во вражеский тыл Бердыев пошел под своим именем. Чекисты, готовившие вместе с Ага легенду — его вторую биографию, с которой ему предстояло жить среди врагов, старались не особенно отрываться от реалий жизни — тогда разведчику мало что придется выдумывать и меньше шансов провала на каких-то мелочах. И то, что его отец Эеберды-ага по заданию советского командования засылался в стан Джунаид-хана с разведывательными

целями и в 30-х годах арестовывался, чекисты использовали как повод выдать разведчика за басмаческого сердара, за антисоветчика. Не забыли, конечно, и то, что и сам Ага арестовывался органами НКВД. И перейдя на сторону немцев, он должен был объяснить свой поступок идейными расхождениями с Советами, но не скрывать, что окончил институт, работал директором торгово-кооперативного техникума... А вот псевдоним «Ичиян»— «Скорпион» совсем не пришелся по душе Бердыеву. Его он простотаки обескуражил. — Надеюсь, нет необходимости объяснять, что это за грозное существо? — офицер, готовивший разведчика, почувствовал его настроение. Ага едва сдержался... В тылу противника один из предателей, служивший фашистам верой и правдой, носил кличку «Каракурт». Это смертоносное насекомое было недалеко от ичияна, что и коробило Ага. — Такой псевдоним обязателен? Я просил назвать меня «Стрелой»... — Во всех документах, разработках ты проходишь «Ичияном». И начальство его уже утвердило. Чем он тебе не нравится?! — У туркмен отношение к скорпиону самое скверное... Ну как бы объяснить?.. Как к нечто мерзкому, ядовитому... — Ты, Бердыев, не очень-то заговаривайся. Пусть это останется между нами... Твой укус должен быть смертельным, как жало скорпиона. К врагам же идешь, а не к теще на блины... И пароль продумали соответственно: «Вам привет от Мамеда».-— «Я слышал, что он умер в прошлом году».—«Нет, его ужалил скорпион, но он остался жив...» 142

Бердыев недоумевал: пароль и отзыв, хотя и перекликались с его псевдонимом, но напоминали фразы из какого-то приключенческого романа, прочитанного в юности... «Зачем понадобилось втиснуть вторую половину имени брата Назармамеда? Как будто другого имени не нашлось...» Но Ага больше возражать не стал — знал, бесполезно. Офицер, словно не замечая состояния своего подопечного, восторженно продолжал: — Это моя находка! Вдумайся, какой глубокий смысл заложен в твоем пароле и отзыве. Сентиментальность же разведчику не к лицу. Так можно и врага заклятого пощадить... Тут и до измены один шаг... А в памяти Ага Бердыева всплывали гениальные строки: «Свой век коротит скорпион-человек...» Но его наставник, пожалуй, и в руках не держал великого Фирдоуси... Перед заброской в тыл врага Ага получил скупую, но радостную весточку из дома. Там все в порядке: родители, жена, брат с сестрами живы-здоровы. Им всем, в свою очередь, сообщили, что Ага тоже здравствует, сражается в партизанском отряде. Теперь он старался не думать о неприятном разговоре с офицеромнаставником, о неудачном псевдониме... К сожалению, начальство не выбирают. Другие, более важные заботы занимали уже его сердце... На свободу его Родины посягнул враг, жестокий, сильный. Он вторгся в страну, позарившись на чужие земли, богатства... Его следовало изгнать, уничтожить — любой ценой. Кто этот враг? Тот, кто носил ненавистную форму мышиного цвета с надписью на пряжках ремней «С нами бог». Нет-нет да заноет сердце. Отчего? От неведомости предстоящего? Смерти боялся? Да. Больше всего страшился погибнуть, не выполнив задания. Кто знает, быть может, в эту самую минуту пустят в спину пулю свои же, заметив, как к

немецким окопам с нашей стороны торопливо шагает человек в красноармейской форме. Все возможно... И только, перейдя линию фронта, увидев приближавшихся к себе немецких солдат, Ага понял, почему так свербило сердце: он «перебегал» к фашистам открыто, под своей фамилией... Что скажут мать, отец, жена, близкие и друзья, что он по своей «доброй воле» сдался врагу? И где-то в тайниках души Ага надеялся, что отец143

то по-иному отнесется к его поступку: он» старый краском, должен догадаться и понять своего сына... «Агент абвера» Из блокнота разведчика: «Луккенвальд... 19.01.44. Иогансон, Жук, Захарко, Зимин, Сосюк, Ахметов, Атаев Али, Бердыев, Пазилов Карры, Курбангельдыев Хаммов, Хаджидурдыев Ходжагальды, радист группы из Куртли... 24.01.44. На северном участке положение такое же, что и на южном... Припять и Березина. Атака большевиков приостановлена. Контратаки немцев, очистили несколько деревень от большевиков. У Керчи сильные бои... В Италии атакуют англо-американцы, но без особых результатов...» Их, агентов абвера, в форме советских офицеров и сержантов было одиннадцать. Почти все бывшие бойцы и командиры Красной Армии, плененные немцами, согласившиеся служить в германской разведке. На такой шаг их, вероятно, побудили обстоятельства, ужас погибнуть от голода или пыток. Лишь один из группы Ага Бердыев — «перебежчик» и «служил» гитлеровцам по идейным мотивам... Командиром группы назначили бывшего советского майора Иогансона. Не думал —не гадал Ага, что угодит в школу абвера и будет готовиться к переходу линии фронта, чтобы в советском тылу выполнять задание германской разведывательной службы. Разведчик не всегда может предугадать, что уготовано ему во вражеском стане. Жизнь полна неожиданностей и ни в какие рамки ее не уложишь. Но если гитлеровцы «завербовали» его в святая святых германской разведки — абвер, значит, они поверили ему, значит, легенда, сработанная чекистами, оказалась убедительной... Ага тешил себя этой мыслью... И все же на кой ляд ему эта чертова школа абвера в Луккенвальде, где он провел почти полгода, без связи и больших знакомств, постигая ремесло «фашистского шпиона», если она уже помешала его проникновению в «Туркестанский национальный комитет» (THK) или в одно из формирований гитлеровцев, сколачиваемых из военнопленных среднеазиатских национальностей. Но разведчик не всегда волен распоряжаться своей судьбой. Могло быть хуже! Ага все же удалось обратить на 144

себя внимание и вырваться из концлагеря, куда его заточили сразу после перехода к немцам. Мало ли разведчиков погибло безымянными героями? Иные не то чтобы задание не выполнили, но даже и приступить к нему не успели: попав в концлагерь, в эти адские жернова гитлеровской машины» как были перемолоты ими. Так раздумывал Ага Бердыев, сидя в одиночестве в пустом классе сельской школы оккупированной немцами деревеньки, что под Винницей. Сюда его привезли вместе с группой, чтобы в полночь забросить в советский тыл. Время неумолимо приближалось к двенадцати. Что делать?.. Что предпринять?.. Вдруг дверь распахнулась — ворвалась почти вся группа во главе с

Иогансоном и предложила Бердыеву сейчас же, немедля перейти линию фронта, добровольно сдаться советским войскам. На размышление дали пять минут, поставили условие: если он присоединится к группе и пойдет с ними — жизнь его вне опасности. И Бердыеву надо было безошибочно решить сложнейшую задачу, ибо законы войны, законы разведки в особенности, безжалостны. Не исключено, что это обычная провокация — излюбленный прием абвера для проверки благонадежности своих агентов. Если это действительно провокация? Отказ последовать за товарищами грозил ему смертью... Но отказ был единственным шансом остаться в немецком тылу и выполнить свое задание... — Я перебежчик,— сказал Ага.—-Я ушел от большевиков по политическим мотивам. На той стороне вас, может быть, не тронут. Не знаю... А меня непременно расстреляют. Вы это прекрасно знаете. Я прошу оставить меня здесь. И они ушли, оставив его связанным. Освободившись от пут, он долго сидел на полу, потирая затекшие от веревок руки. Он вслушивался в ночную тишь, разрываемую редкими выстрелами и гулом моторов пролетавших где-то в небе самолетов. Его еще нескоро покинула тревога за группу: благополучно ли перешла линию фронта, не угодила ли в руки немцев?.. Успокоение пришло на рассвете. Вроде все тихо, спокойно и его товарищи, наверное, уже на той стороне, своих... Хотя Ага Бердыева ждали новые испытания, сопря145

женные со смертельным риском, его усталое лицо выражало умиротворенность, а глаза — счастье. После, когда бывшая группа абвера, перейдя линию фронта, сдастся советским частям, Иогансон на допросе покажет: «Не знаю почему, я приказал оставить Бердыева в живых, хотя мог расстрелять. Кое-кто из группы так и хотел поступить... Я давно наблюдал за ним. Чутье подсказывало, что здесь что-то не так... Вообще он не был похож на других. Главное, что меня подкупило: он не был трусом, рисковал жизнью, отказываясь идти с нами,— значит, было что-то очень важное, ради чего стоило так рисковать. Предатель, трус на такое не решился бы, его на это просто не хватило бы. Чтобы Бердыеву не было скучно, вернее, чтобы ему поверили немцы, мы и Геллера, инструктора группы, не тронули...» Из блокнота разведчика: «Дивизия и майор Мадер. Мы прибыли на испытание (в местечко Понятово, Польша). Асанкулов (начальник отдела пропаганды дивизии, он же глава тайной полиции) не знал о планах... Родных пропагандистов передать в батальоны... Составить план работы — артисты, муллы... Лукманов (командир батальона) — о силе немецких войск. Немцы уничтожают партизанские отряды, из Лиды и Минска вступают в бой «СС»-овские полки. Ишмамедов — о сокращении линии фронта немцев, о мощи вермахта. Только ненемцев 5 млн, а самих немцев?..» Случай под Винницей укрепил за Бердыевым репутацию преданного рейху человека. Контрразведчик обер-штурмбанфюрер Фюрст, несмотря на свою подозрительность, с доверием отнесся к докладу Геллера и Ага и, как «своему человеку», составил нашему разведчику протекцию, которая помогла ему войти в доверие к барону майору Майеру Мадеру, опытному разведчику, служившему в разведывательной службе Германии еще с двадцатых годов. Этот старый авантюрист, пользовавшийся расположением шефа абвера адмирала Канариса, затеял под эгидой СС организовать из военнопленных среднеазиатских национальностей «Ост-мусульманскую дивизию СС», а на ее базе — армию,

прельстил самого Гиммлера возможностью высадить эту армию в Каракумах и ее силами свергнуть Советскую власть в республиках Средней Азии. Гиммлер на формирование такой дивизии согласие дал, но приказал испытать ее сначала в борьбе с парти146

занами. Вот что и означают в блокноте разведчика слова: «Мы прибыли на испытание...» Штаб дивизии расквартировали в Понятово, небольшом польском селении, откуда до Белоруссии, где партизаны чувствовали себя почти полновластными хозяевами, рукой подать. На партизанские базы и намеревались направить удар нового формирования. Объявив себя командиром дивизии, Мадер из отъявленных предателей назначил своих заместителей: начальником отдела пропаганды и главой тайной полиции Асанкулова, который должен был держать всех в страхе и повиновении. Бердыев стал его заместителем. Новой дивизии требовались командиры полков, батальонов, рот, взводов, отделений. И главное, нужны были солдаты, которых гитлеровцам не терпелось бросить в бой против партизан. Наш разведчик же тем временем подбирал себе пропагандистов, верных и надежных помощников. Их он, как говорится, днем с огнем искал. Они должны были стать его опорой, с их помощью Ага Бердыев намеревался распропагандировать ост-мусульманцев, повернуть их оружие против гитлеровцев и перевести на сторону советских войск. «Стрела» бьет в цель Из блокнота разведчика: «Экзамен... Вы не подготовлены. Потому перейдете на другое место в Польше. Они (гитлеровцы) недовольны (тем), что сделано за 4 месяца. До сих пор играли политической идеей. У нас будет и немецкий штаб. Молодые немцы (продажа)... Разногласия: I. Между комсоставом РККА и немецким; II. Между комсоставом немецкой армии изза должностей... Будут вводить немецкие порядки (ординарцы...) Новоиспеченные эсэсовцы, рьяно взявшись за формирование дивизии, ездили в Берлин, Луккенвальд, Варшаву, в белорусские города—Лиду, Барановичи, где в лагерях советских военнопленных томились и узники среднеазиатских национальностей. Бывал там и Ага Бердыев. Ездил поездом, машиной, где пешим. Своих новых друзей, единомышленников, обескураженных тем, что приходится формировать дивизию, советский разведчик убеждал! «Пусть люди идут в 147

дивизию, но мы должны сделать все, чтобы взорвать ее изнутри... Надо постараться отобрать в дивизию честных, не запятнанных сотрудничеством с фашизмом военнопленных, на которых потом можно опереться. А таких много! Мы должны умело и осторожно разоблачать ложь и клевету врагов, склонить обманутых на нашу сторону... Наше живое слово должно стать сильнее страха. Людям нужна вера в то, что есть сила, способная освободить их из плена... И мы обязаны вселить в них эту веру. Правда, это очень опасно, но поступить иначе мы не можем...» И Ага Бердыеву и его добровольным помощникам это пока удавалось. В зависимости от обстоятельств наш разведчик менял тактику. В Варшаве он завербовал около пятидесяти туркестанцев. Половина их по дороге бежала. Ага обвинил охрану, состоящую, как он замечает в своем дневнике, из молодых немцев, продавших и пропивших предназначенные для пленных продукты и потому преступно относившихся к своим обязанностям. — Разве пристало

немецкому солдату так исполнять свой долг сейчас, в тяжелый для Германии час? Разве этому учит свой народ фюрер?—негодовал Бердыев в присутствии командира дивизии Мадера. И молодых немцев арестовали. Но больше всего Ага Бердыев был занят своими обязанностями пропагандиста. Вот когда нашему разведчику понадобилось знание Корана, понадобилось, чтобы сблизиться с верующими, с теми, кто потерял веру в победу над фашизмом, в свое скорое освобождение. Суры священного писания приходили ему на помощь, когда надо было сдержать от неверного шага измученных от голода и истязаний советских людей, готовых в минуты отчаяния и на предательство, и на донос, поощряемых гитлеровцами, чтобы окончательно морально сломить военнопленных, бросить их в бой против частей Советской Армии или партизан. Дело не в одном Коране, но и в том, что Бердыев благодаря своей эрудиции, бесстрашию сумел подобрать ключи к каждому, сумел найти нужное слово. Как это ему удавалось? Не все, конечно, было так просто. Немцы, как известно, придавали большое значение идеологической обработке советских военнопленных, особенно азиатов, проводя с ними занятия по расовой теории, играя на их национальных и религиозных чувствах. 148

В каждой роте по штату значился мулла, который в своих проповедях проводил фашистские идеи, ратовал за победу немецкого оружия. Ага Бердыев, не довольствуясь обязанностями пропагандиста, часто подменял ротных мулл, людей в основном малограмотных, в подборе которых участвовал разведчик и его помощники, и сам организовывал чтение Корана. Отдельные муллы, хотя и вызубрили многие суры, но обычно их истинного смысла не понимали, а Бердыев переводил тексты Корана на русский или тюркский языки. Поэтому остмусульманцы всегда отдавали предпочтение Бердыеву, а он, чтобы охватить своим влиянием как можно больше людей, собирал их и поротно, и всем батальоном. Всякий раз, будь это после удачной акции, связанной с арестом молодых охранников, или бесед, вселявших в сердца туркестанцев уверенность в крахе гитлеровской Германии, в Бердыеве постоянно возникало чувство ожидания неизбежного... И тогда он часто вспоминал своего любимого Алабая, его умные, преданные глаза. Но как поразительно, вмиг менялся пес, когда ему кидали кость... Он с жадностью хватал и, взъерошив шерсть, тихо рыча, забивался в укромный угол, оставаясь настороже до тех пор, пока не изгладывал ее; собаку долго не покидало инстинктивное ожидание опасности со всех сторон. И в Ага где-то глубоко таилось такое же чувство ощущения опасности, но он огромным усилием воли подавлял его в себе. Особенно в напряженные дни, а они редко не выдавались такими, Ага чувствовал себя, как его верный Алабай. Стоило разбудить его посреди ночи или услышать в коридоре дружный топот кованых сапог немецких солдат, он с тревогой думал: «Это за мной... Это из гестапо...» Безуспешными оказались попытки гитлеровцев сформировать дивизию. Туркестанцы то открыто не повинуются немецким командирам, то готовятся к восстанию... Во вражеском лагере назревают ссоры. Советский разведчик использовал оружие самого врага: противоречия, интриги, разгоравшиеся между штабом Мадера и «ТНК», обосновавшимся в Берлине. Его главари, претендуя на руководство «Ост-мусульманской дивизией СС», амбициозно считали себя обойденными. Бердыев, еще обучаясь в школе абвера, сумел завя149

зать знакомства в Берлине и теперь, в решающий момент, приложил все усилия, чтобы в Понятово был прислан представитель этого «Комитета», с которым разведчик, встретившись, «доверительно» поделился: Мадер и его команда в обход президента «ТНК» Вели Каюм-хана намереваются забросить в Туркестан армию, свергнуть там Советы, а власть поделить между собой. Члены штаба Мадера уже распределили между собой министерские портфели будущего правительства «Великого Туркестана»... Ага сообщает эмиссару «ТНК» еще коекакие факты, которые могли выбить из колеи самовлюбленного Вели Каюм-хана, этого крохотного Бона-партика, мечтавшего стать президентом «освобожденного Туркестана», и наверняка заинтересовать гестапо. Вскоре в лагерь дивизии нагрянула специальная комиссия. Мадера отстранили от должности и отправили в Берлин, а его заместителей, начальника отдела пропаганды и еще кое-каких офицеров-туркестанцев «за слушание московского радио и попытку уйти к партизанам» расстреляли. Арестовали и офицеров штаба, командира батальона, начальника унтер-офицерской школы, главу тайной полиции и других мадеровских приспешников. Так была обезглавлена дивизия... Главное, Мадер и его штаб не оправдали доверия командования, сорвали формирование столь необходимой для борьбы с партизанами дивизии. Вместо того чтобы организовать это дело тоньше и хитрее, отметила комиссия, была опорочена «благородная» идея создания «Ост-мусульманской дивизии СС». Выводы комиссии прослеживаются и в отрывочных записях в блокноте разведчика, осторожно зафиксировавшего, что штаб Мадера и его приспешники «экзамена» не выдержали, для формирования дивизии не были «подготовлены» и четыре месяца занимались лишь политическими играми. Теперь на смену разношерстному мадеровскому штабу, состоявшему в основном из предателей, «будет... немецкий штаб», который изменит место дислокации... Едва избежал ареста Ага. За него вступился Фюрст, знавший нашего разведчика по луккенвальдской школе абвера и считавший его «своим человеком». Тот же постоял за своих товарищей. Затея с организацией дивизии лопнула как мыльный пузырь. Гитлеровское командование остыло и к идее 150

заброски десантной армии в советский тыл. Это была чистейшей воды авантюра. Не до жиру, быть бы живу... Был отдан приказ о переименовании дивизии, так и не собравшей одной десятой контингента, сначала в полк, а затем в батальон. Его пополнили тридцатью немецкими офицерами и отправили в Белоруссию. Это была боевая единица численностью в восемьсот специально обученных для борьбы с партизанами солдат. В штабе, на командных должностях, в отделе разведки были в основном немецкие офицеры. Но встречались и рьяные предатели из туркестанцев, выслужившие у врага кресты и офицерские звания. В районе станции Юратишки, где расположился «Ост-мусульманский батальон СС», активные действия вели несколько партизанских отрядов, входившие в особую чекистскую бригаду под командованием майора Анатолия Григорьевича Морозова. Кстати, по документам НКВД бригада проходила под названием «Чжан», но с годами ее почему-то стали называть «Неуловимые». Для меня это и по сей день загадка. Что означает сия китайская грамота? Может, слово «чжан», действительно, китайского происхождения и переводится как «неуловимые»? Бердыеву была нужна связь с бригадой. В деревне Нехветки, так часто упоминаемой в блокноте разведчика, Ага удалось связаться с капитаном Николаем Васильевичем Волковым, начальником разведки чекистской бригады.

Сегодня, судя по записям в блокноте, можно с определенностью сказать, что с партизанами нашего разведчика связал житель деревни Юратишки Порфирий Доборович. Встретившись с Волковым, Ага сообщил ему, что остмусульманцев вот-вот бросят в бой против партизан. Хотя наша бригада и другие соседние партизанские подразделения, располагая немалыми боеспособными силами, контролировали большую территорию, не хотелось напрасных жертв. Партизаны старались ковать победу малой кровью. Разведчик понимал, что в его работе наступал кульминационный момент. Он с помощью своих единомышленников переправил в партизанскую бригаду сорок девять солдат-туркестанцев. Об этом даже есть запись в блокноте: «Договорились уходить в 8.30, а ушли в 9.30». Сам же Ага, серьезно рискуя, остался в баталь151

оне, чтобы довести задуманный план до конца. Его побег мог насторожить немцев, которые не преминут ввести строгости, арестуют всех, с кем он общался; Пребывание в батальоне к тому же могло вселить уверенность в колеблющихся. Ага Бердыев снова встретился с капитаном Волковым, обсудил с ним все детали вооруженного выступления на случай, если не удастся увести людей беспрепятственно. В эти дни в Юратишки прибывает штурмбанфюрер Херман, шеф мусульманского отдела РСХА — Главного управления имперской безопасности, чтобы провести расследование по поводу ухода сорока девяти остмусульманцев. В командовании батальона происходят смещения. Над Бердыевым нависает угроза ареста, значит, и провала задуманного. А Херман, чтобы оправдать свой приезд, лихорадочно готовит батальон к карательной операции и пристально интересуется пропагандистами и особенно тем, кто их подобрал,— Ага Бердыевым. Тревожная обстановка нашла свое отражение в блокноте разведчика всего одной строкой: «Кауфман (и) Витерман (вероятно, офицеры штаба.— Авт.) вызывали к себе, расспрашивали о патронах и гранатах...» Видимо, речь тут идет об оружии и боеприпасах, которые унесли с собой ушедшие к партизанам остмусульманцы. Бердыев, посоветовавшись с товарищами, решает — пора! Дают об этом знать в штаб бригады... В полночь над Юратишками прогремели взрывы, раздались выстрелы. Туркестанцы забросали гранатами штаб и дом, где жили немецкие офицеры и их холуи. А бойцы чекистской бригады тем временем, тоже ввязавшись в бой с гарнизоном, отвлекали и соседние в округе гитлеровские подразделения... В лагере туркестанцы сами расправлялись с провокаторами, предателями, фашистскими прислужниками. Когда запылали казармы, хозяйственные постройки, Бердыев собрал колеблющихся, ошарашенных происходящим и повел их за собой — в лес. Перед тем как уйти, остмусульманцы погрузили на подводы ящики с боеприпасами, захватили с собой оружие. В ту ночь «Ост-мусульманский батальон СС» перестал существовать. Он так и не вступил в бой с партизанами. 152

Утром следующего дня из бригады Морозова в Москву, в Ставку Верховного Главнокомандования, была отправлена радиограмма, сообщающая о ночном бое, об уничтожении и пленении свыше двухсот гитлеровских солдат и офицеров, о переходе на нашу сторону бывшего «Ост-мусульманского батальона СС». О чем рассказал блокнот разведчика? Из блокнота: «Доборович Порфирий, Доборович Сергей связывали с отрядами Невского и Морозова. Старик с бородой из деревни Кирвели, брат

жены Доборовича Порфирия. Доборович работает почтальоном между Лидой и Юратишками. Старик с бородой должен знать, где Доборович П., и его можно использовать как связного... Брат жены Доборовича Аркаш тоже работает почтальоном между станциями Лида — Юратишки — Минск... 23.03.44. Прибыл в лагерь морозовцев. 02.04.44. 5.00. Наступление на Юратишки... 23.04.44. Вышли из Токаришки в 6.00. Прибыли в Бакшты 12.00. Получили задание от майора... Листовки на русском и туркменском языках... Способы передачи листовок». Насколько обстоятельно мы знаем довоенную и военную жизнь Ага Бердыева, настолько мало известна нам его партизанская биография. Сведения об этом периоде очень скупы да и обстоятельства тогда, видимо, требовали секретности. Долгие годы об Ага Бердыеве нельзя было писать. А когда запреты сняли, то многие, кто близко знал подлинную биографию разведчика, ушли из жизни. Нет уже в живых славного комбрига Морозова, бесстрашного начальника разведки бригады Волкова и многих, многих других, кому известны страницы из партизанской жизни моего земляка. Чекистская бригада, избрав своей основной базой район Налибокской пущи с центром в деревнях Бакшты и Заберзь, контролировала огромную территорию площадью в четыреста квадратных километров, на которой, по сути, была восстановлена Советская власть, действовал подпольный райком партии, членом бюро которого являлся и командир «Неуловимых» майор Морозов. Помимо боевых операций бригада активно проводила разведывательнодиверсионные акции: устанавливала 153

связь с подпольем и местными патриотами, вела агитационно-разъяснительную работу в гарнизонах противника, выпускала и распространяла среди населения листовки, сводки Совинформбюро, газеты, проводила собрания и беседы, даже устраивала концерты, выступления художественной самодеятельности. Гитлеровцы после прекращения существования «Ост-мусульманского батальона СС» не замедлили прислать в Юратишки новое подразделение, насчитывающее тысячу эсэсовских карателей. Наше командование придавало исключительно важное значение станции и гарнизону в Юратишках, превращенных врагом в укрепленный опорный пункт, через который шел поток эшелонов с живой силой и техникой. Да и сам гарнизон, самый крупный в округе, сковывал действия партизан. Неслучайно эта станция приковывала внимание «Неуловимых», она фигурировала в блокноте и в донесениях разведчика. Так вот о партизанских буднях Ага Бердыева многое поведал его блокнот, небольшой, с красноармейскую книжку, всего в пятьдесят листочков. Но они проливают свет на многие неизвестные страницы биографии советского разведчика. Словом, мал золотник, да дорог. Дорог тем, что донес до наших дней правду о войне, правду о подвиге советского человека, спасшего мир от фашизма. Кстати, блокнот вдохновил моего друга, поэта Байрама Джутдиева, создавшего стихи, которые так и называются «Блокнот Ага Бердыева». А Бердымурат Бердыев, известный певец и композитор, но мало кто знает его как родного племянника разведчика, положил эти стихи на музыку. Есть здесь такие строки: Бумага старая хрупка, Что здесь.. Есенина строка, Вот чей-то адрес — по нему,

Он не напишет никому.

Действительно, блокнот открывается знаменитыми есенинскими словами. Я привожу их в таком виде, в каком они записаны рукою Ага Бердыева: «Когда б шепнула рать святая: «Оставь ты мир! Живи в раю». Сказал бы я: «Не надо рая — верните Родину мою». Внизу — «Ровно, Луцк, Нарва...» Вероятно, в этих местах Ага записал строки Есенина. 154

Не знаю, как немцы относились к поэту, но достоверно одно, что в ту пору в официальных кругах наших его не очень-то жаловали. Конечно, за чтение Есенина у нас сроков не давали, но его стихи почти не печатались с конца двадцатых годов. В блокноте немало русских фамилий, видимо, кто-то из новых знакомых разведчика, с которым пересеклись его пути-дороги вдали от Родины, дал почитать ему есенинскую книжку, и он записал после по памяти (потому неточно воспроизведены слова поэта) взволновавшие его поэтические строки. В первой половине блокнота, как уже говорилось, Ага мыслит, рассуждает как «эсэсовец», «преданный» фюреру и рейху, «ярый враг» большевиков и Советов. Здесь приведены многие имена его «коллег» — предателей и, возможно, честных людей, многочисленные адреса, должности, возраст, даже приметы (последнее, возможно, он дописал позже, по памяти, в партизанском отряде) всех, с кем довелось встретиться по ту сторону линии фронта — в Берлине, Потсдаме, Аренсдорфе, Луккенвальде, Варшаве, Понятово... Таких фамилий в блокноте я насчитал около ста. А сколько он еще хранил в памяти?! Отдельные пометки, состоящие из одного-двух слов, или обрывки фразы, я не понял, думаю, что они зашифрованы и в них, кроме разведчика, пожалуй, никому не разобраться. Записи второй половины блокнота гораздо понятнее, хотя и тут тоже немало неясного. Они велись в чекистской бригаде, которая, как известно, помимо боевых действий и разведки занималась пропагандистской работой по разложению гитлеровских подразделений, сформированных из бывших советских военнопленных не только среднеазиатских национальностей. Много сил и времени Ага Бердыев отдавал разведке: «27.04. с/г прибыл порожняк из Молодечно, 40 вагонов, для погрузки черных (так называли туркестанцев и других представителей восточных народов). Станкевич Иосиф Францевич, стрелочник в Юратишках, говорил Сергею Кулешу: черных разгрузили, вывезли в неизвестном направлении... 30.04.44. Туркестанцы 120 чел. с 10 повозками шли из деревни Юратишки на станцию...» В дальнейшем Бердыев уточняет свои предыдущие сведения. Они, видимо, добываются одним из его добро155

вольных помощников—«Стариком с бородой», имя которого разведчик упорно скрывает. «Старик. 03.05 с/г был в деревнях Дарени и Савичи, в которых нет местных жителей. В Даренях 90 черных разоружены и увезены в сторону Лиды. Из Савичей в Юратишки прибыло 60 немцев... В деревне Юратишки имеются разоруженные немцами черные... Станкевич служил в польской армии, дезертировал, имеет связь (получает письма) с белополяками...» Как видно из блокнотных записей, Ага Бердыев не сидел на месте, проводя все время в штабе бригады, но как «Старик» и другие его агенты бывал с разведывательными целями во многих соседних деревнях, где власть попеременно переходила от наших к немцам и обратно. Можно представить, с каким риском это было сопряжено, если знать, что в тот момент на станции

Юратишки дислоцировался крупный гарнизон, состоящий из эсэсовских карателей. Они располагали дзотами, оборудованными траншеями. В округе, вблизи станции стояло еще шесть гарнизонов, в том числе в деревнях Савичи, Дарени и других, куда проникали наши разведчики,— каждый силой до одной роты, а в местечке Ивье, что в получасе пути от Юратишек,— более тысячи вражеских солдат и офицеров. Гитлеровцы беспощадно расправлялись с местными жителями, заподозренными в связях с партизанами. Но несмотря на строгости немецких властей, жесточайшие кары, советские люди бесстрашно действовали под носом у врага, добывая для командования ценные сведения: «25.04.44. Старик прибыл из Нехветки... Направил Старика в Дарени к Юристу (это, возможно, чей-то псевдоним, так как Юрист в блокноте упоминается не единожды); встреча с Зиной у Ванды (Зину разведчик ранее направлял к какому-то немецкому офицеру, видимо, с разведывательными целями). Был в деревне Болкеры, у Брони, направил ее с письмами к Ольге, в Нехветки... Передовые посты немцев в Брадницах за спаленным мостом, в 500—600 м. 26.04.44. Послал донесение в штаб, ушла Маруся... Ходил к Броне за результатом писем. 27.04.44. Ходил в Киришники, встреча с Подконским... Установил связь с женщиной, брат ее в Даренях, родственники в Юратишках. Стефановский Петр Ильич из Дарени —12 танкеток и бронемашин (видимо, это один из добровольных помощников Бердыев а, сообщав156

ший о передвижениях живой силы и техники в немецком гарнизоне). Разоруженные черные имеются в Юратишках; во вторник—150 человек русских (вероятно, это вновь прибывшее в Юратишки подразделение РОА — «Русской освободительной армии», состоявшее из бывших советских воинов, которых гитлеровцы тоже использовали в боях против партизан)...» Блокнот свидетельствует, что Ага Бердыев, не оставляя работы с «черными», подбирает и вербует агентуру, засылает ее в азербайджанское, татарское и другие подразделения, которые разворачивались для карательных операций против белорусских партизан в зоне действия чекистской бригады «Неуловимые». Судя по фамилиям, в этих подразделениях служили узбеки, казахи, киргизы, туркмены... Знание немецкого, татарского, узбекского, азербайджанского и других тюркских языков, не говоря о родном туркменском и русском, позволяли разведчику составлять тексты листовок и переправлять их со своими связными и другими добровольными помощниками в национальные формирования немцев. Говорят, солдатами не рождаются. Разведчиками тоже. После успешного выполнения задания и возвращения домой в личном деле «Стрелы» появилась весьма выразительная запись: «Пригоден для ведения разведывательной работы в странах Среднего и Ближнего Востока. Владеет многими тюркскими, а также русским, немецким и английским языками...» Признаться, знание Бердыевым английского языка для меня было новостью. Дело не только в том, что Ага обладал талантом полиглота; его действительно собирались вновь послать за кордон. Но, увы, если бы не трагедия... А пока он действовал в лесах Белоруссии и в его помощи нуждалось не только командование партизанской бригады, но и сотни бывших советских военнопленных, волею судьбы оказавшихся по ту сторону баррикады. Ведь не все они были предателями, среди тех, кто против своей воли надел ненавистную форму, оказались и честные люди, готовые повернуть оружие против гитлеровцев, перейти на сторону партизан. Вот некоторые фамилии, выписанные мною из блокнота: «Турсунов Сабирджан, писатель, Коров Таган (Нурмухаммед),

Реджебов Гельдымурад из аула Ходжакала, колхоз Сталина, Хаджидурдыев Ходжагельды; директор из Безме157

ила, Нуриев Сахат из Бахардена, Ахтамъянов Галимджан...» Эти имена разведчик никак не комментирует и больше о них ничего не известно. Война близилась к развязке. Поражение гитлеровской Германии было неизбежным, и это понимали советские люди, почти всю сознательную жизнь прожившие при Советах, но в силу обстоятельств очутившиеся в плену или на территории, временно оккупированной захватчиками. Многие из них, верившие в идеалы социализма, знали, что в мире есть одна сила, по-настоящему боровшаяся с фашизмом,— Советский Союз. Англия, США, занимая двойственную позицию, еще вчера проводившие политику натравливания Германии на нашу страну, теперь тянули с открытием второго фронта, все не веря, что СССР может разгромить фашистскую Германию. Но среди тех, кто по несчастью угодил во вражеский плен, было немало и разуверившихся, попавшихся на удочку фашистской пропаганды, и партизанские разведчики делали все, чтобы донести правду о победах Советской Армии, о неизбежности краха гитлеровской военной машины. Из блокнота разведчика: «10.05.44. 1) Письма и листовки в Нехветки — азербайджанцам. Через Старика. 2) Письма и листовки в Кости, через Броню (Беглиеву и Бахадирову). 3) Письма и листовки в Дарени — азербайджанцам (Насырову и Авдырахимову) через Старика, Старуху и местного жителя. 4) Жена Кузнеца и ком. взвода — листовки в Кости. 5) Ольга — листовки в Юратишки. Векиев, Аллабергенов. 6) Листовки на дорогах...» Подобные записи разведчик делал почти регулярно. Значит, агитационномассовая работа во вражеских гарнизонах велась постоянно. Часто прибегали к наиболее эффективному методу — личной переписке, письма обычно писали солдаты, перешедшие на нашу сторону. Они обращались к своим знакомым, землякам, соотечественникам, оставшимся у немцев, призывая их опомниться и, пока не поздно, с оружием в руках перейти к партизанам. Ага Бердыеву через своих помощников удавалось связывать знакомых, земляков из разных немецких гарнизонов, обмениваться письмами и в удобный момент помочь им всем бежать из плена. К приме158

ру, тому же Бахадирову, вероятно, азербайджанцу, служившему в деревне Кости, писали из Юратишек Пащиев и Бердыходжаев, а Насыров, тоже упоминавшийся в записях разведчика, письма от своих земляков получал неоднократно. Изучая блокнот, я обратил внимание на то, что Ага Бердыев неизменно соблюдал правила конспирации. Приводя многие фамилии, он, однако, не называет ни одного имени своих помощников. А жаль! Если на это смотреть сегодняшними глазами. Сейчас почти невозможно узнать, кто же такие «Старик», «Старуха», «Юрист» и даже «Микадо»... Не раз упоминается и кузнец, его жена. То ли за «кузнецом» скрывается агент, то ли на самом деле Ага Бердыеву удалось привлечь к себе на помощь местного кузнеца, появление которого даже в другой деревне вполне оправдано и не может вызвать подозрения. Партизаны располагали сведениями: противник готовится к решающему наступлению, чтобы покончить с вездесущей бригадой, не дававшей ему покоя. Гитлеровцам хотелось овладеть деревнями Бакшты и Заберезь и уничтожить находившийся там штаб «Неуловимых». Почти каждый день семь «юнкерсов» бомбили и обстреливали из пулеметов эти деревни и прилегающие к ним населенные пункты, сковывая действия отрядов. Одновременно эсэсовцы проводили разведку боем. Они появлялись то у деревни Кирвелк, то у деревни

Купревичи, обороняемых партизанами. Эти схватки нашли отражение и в блокноте Ага Бердыева: «05.05.44. Наступление на Кирвели. 17.05.44. Второе наступление на Кирвели. 14.05.44. Преследование разведки немцев. 12.06.44. Наступление на Жидовичи, Даунары. В ночь с 5-го на 6-е июля бои у деревни Кулики. 07.07.44. Окружили 4-х немцев, одного убили, 3-х взяли в плен у деревни Макары...» Особенно жарким был бой 17 мая. Гитлеровцы после мощной артиллерийской подготовки при поддержке минометов, противотанковых орудий, бронемашин и самолетов пошли в наступление на партизанский лагерь. Девятьсот эсэсовцев и полицейских, разбившись на две группы, предприняли попытки выбить партизан из занимаемых ими деревень. Врагу удалось занять две дерев159

ни, в том числе Гердушки, что в двенадцати километрах от Бакшты. На помощь сражавшимся двум партизанским отрядам вовремя подоспели основные силы бригады, уходившие на диверсии, и каратели, опасаясь окружения, поспешно отошли. В конце мая и в начале июня восемьсот эсэсовцев при взаимодействии с танками, артиллерией и авиацией снова предприняли попытки прорваться к Бакшты и в результате массированного удара им удалось занять две деревни, расположенные всего в шести-семи километрах от партизанского штаба. Наши отряды, перегруппировавшись, обошли противника с севера и остановили его, хотя он не прекращал бомбить партизанские позиции, накапливая силы для решительного удара. Партизанская разведка донесла: каратели от наступления отказались, сворачиваются, готовятся к погрузке в вагоны. Что это — очередная хитрость врага? Нет, фронт немцев трещал по швам, надежда на национальные формирования была слишком зыбка, советские войска наступали по всем направлениям, и гитлеровцы, чтобы спасти свое положение в Белоруссии, бросили свои силы против наступающих частей Советской Армии. 14 июня 1944 года полк СС, противостоящий партизанской бригаде, погрузили в вагоны и отправили на восток. Однако на станции Юратишки оставался гарнизон. «Неуловимые», переключившиеся по приказу штаба партизанского движения на «рельсовую войну», решили внезапно штурмовать и разгромить оставшийся фашистский гарнизон. Правда, его казармы и сооружения были обнесены проволочными заграждениями, укреплены дзотами, немцы, помимо легкого автоматического оружия, имели на вооружении минометы. А всего в четырех километрах от станции Юратишки стоял гарнизон численностью в двести пятьдесят автоматов, имевший легкие танки. Все предусмотрели партизаны: тщательно подготовились к операции, скрытно вышли на рубеж атаки, собираясь внезапно напасть на гарнизон. Однако они не могли предвидеть, что в этот самый момент на станцию прибудет эшелон с фашистскими солдатами и офицерами, направляющийся в район Минска. Ситуация явно складывалась в пользу врага. Но, возлагая надежды на внезапность нападения, они атаковали гарнизон с трех направлений, рассчитав, чтобы стоявший на путях эше160

лон оказался под перекрестным огнем партизан и огневых средств немецкого гарнизона, большая часть которых находилась на противоположной стороне железной дороги. Бой, длившийся два с половиной часа, разгорелся жаркий. В эшелоне, оказавшемся буквально между двух огней, поднялась невообразимая паника.

Гарнизон потерял убитыми и ранеными многие десятки солдат и офицеров, а из «пассажиров» эшелона, попавшего как кур в ощип, враг отправил в Лиду до двухсот убитых и раненых. Кстати, этот бой нашел отражение и в блокноте разведчика: «16 человек убито в вагонах...» Возможно, такое количество гитлеровцев уничтожило подразделение, которым командовал в этом бою Ага Бердыев. В успехе майских и июньских операций большая заслуга и нашего земляка, хорошо знавшего расположение вражеских укреплений и огневых точек, подходы к станции. В этих боях разведчик проявил личное мужество и умение командовать вверенным ему подразделением партизан из бывших остмусульманцев. 7 июля 1944 года партизанская бригада соединилась с наступающими частями Советской Армии, а вскоре под Минском она была расформирована. Ее личный состав продолжил службу в войсках армии и НКВД. Многие вчерашние партизаны дошли с боями до фашистского логова, штурмовали Берлин, участвовали в разгроме японской Квантунской армии на Дальнем Востоке. Отгромыхала боями война. Солдаты вернулись домой, к мирному труду. Но для воинов бесшумного фронта битва еще не окончилась. Тайная, незримая, она шла всюду — и там, где еще вчера умирали в бою солдаты, и там, где никогда не гремели выстрелы. Свыше восьмидесяти агентов гитлеровской разведки установил Бердыев, знавший их имена, клички, приметы, ему были известны некоторые явки, фамилии родственников немецких шпионов. Вот когда пригодился Ага Бердыеву блокнот, который стал кодом и шифром его памяти. 161

По следам героя Одна такая поездка — в Германию, Польшу — уже состоялась. Поиски привели меня в немецкий город Луккенвальд, в окрестностях которого в «лесной школе» наш разведчик проходил курс обучения агента абвера. Под Берлином безуспешно пытался отыскать местечко Аренсдорф, где Ага проходил «выучку» у барона Мадера, аса германской разведывательной службы, близкого адмиралу Канарису человека. В ГДР местечек с названием Аренсдорф оказалось несколько, но все не то, которое я искал. «Мой» Аренсдорф оказался в черте Западного Берлина, куда для проезда требовалась специальная виза, но получить ее оказалось весьма сложно. А в советском посольстве — это было летом 1975 года,— куда я обратился за содействием, просьбе моей почему-то удивились, и мне оставалось отказаться от своей затеи. Зато побывал я в Понятово, что в Польше, местечке, где, как я отмечал, началось формирование «Ост-мусульманской дивизии СС», а до этого и после был в Варшаве, бродил по улицам и площадям польской столицы, представляя, как тут в эсэсовской форме, с погонами шарфюрера щеголял наш земляк. На улице Маршалковской заглянул в отель «Метрополь». Здесь останавливался наш разведчик, наезжавший в Варшаву из Понятово и Белоруссии. Тут он встретился с неким Зибайдуллой Джураевым, выдававшим себя за патриота, будто связанного с антифашистским подпольем Варшавы, и еще с каким-то генералом, резидентом советской разведки. На поверку оказалось самой обычной провокацией, излюбленным методом гитлеровской контрразведки. На эту удочку агента гестапо попадалось много легковерных, честных людей, искавших связей с патриотическими силами, чтобы бороться с общим врагом. Ага Бердыев, притворившись, что поверил Джураеву, усыпил его бдительность и, окончательно убедившись, что перед ним враг, связал и отдал в

руки гестапо, дескать, поймал «красного шпиона». Так наш разведчик разоблачил провокатора, подтвердив тем самым свою репутацию «преданного» рейху и фюреру туркестанца. 162

Вторая моя поездка по следам героя, на этот раз в Белоруссию, состоялась осенью 1990 года. Блокнот разведчика, многие записи которого еще не разгаданы, и привели меня сюда вместе с киногруппой Туркменского телевидения, снявшей документальный фильм о подвиге разведчика. Чудесная пора стояла на белорусской земле. Сеяло теплым осенним дождем, и нас повсюду сопровождали объятые багрянцем клены, едва тронутые желтизной плакучие ивы, а над нашими головами нависали могучие кроны ильмов, еще не сбросившие своего червонного убранства. В этой прекрасной стране честных, простодушных и мужественных людей, с которыми нашего земляка связали узы боевого побратимства, он оставил кусочек своего сердца. Как можно приехать в Белоруссию и не поклониться ее святыням? Всякий свой приезд сюда я начинаю с паломничества в Хатынь, в эту всемирно известную, многострадальную деревню, которая, как и чехословацкая Лидице или вьетнамская Сонгми, предостерегает мир от войны, варварства, темных сил реакции, способных ввергнуть мир в пучину новых бед и страданий. Вот и знакомый «Непокоренный человек», возведенный благодарными потомками в память о взрослых и детях сел и деревень, стертых гитлеровцами с лица земли... Сколько напряженного драматизма и героического пафоса в этой выразительной архитектурной композиции «Хатынский набат», «Кладбище деревень», «Дымы Хатыни», «Площадь памяти»... Все здесь — камни, деревья, небо, Вечный огонь с мемориальной плитой — будто вобрали в себя боль, скорбь, гнев многострадального народа... Скольких сыновей, дочерей недосчиталась Белоруссия в минувшую войну! Только на ее земле оккупанты уничтожили два миллиона двести пятьдесят тысяч советских граждан... Не так давно в местечке Масюковщина, что в окрестностях Минска, где размещался фашистский концлагерь, следопыты обнаружили места массового захоронения советских военнопленных, местных жителей, расстрелянных и погибших от невыносимых условий заключения. Были насчитаны останки свыше восьмидесяти тысяч человек. 163

А в Белорусском государственном музее истории Великой Отечественной войны мне показали длинный список — немцы со свойственной им изуверской педантичностью вели учет своих жертв. Среди них было немало туркменских, русских, казахских, татарских, армянских фамилий —воинов, ушедших на фронт из Туркменистана. Много, очень много человеческих жизней принесли советские люди в жертву Молоху войны. Это не считая тех, кто не дожил до наших дней, кого унесли незажившие солдатские раны, на чьем здоровье пагубно сказались голод и холод лихолетья. Горько сознавать, но ветераны доживают свой век, ряды их редеют на глазах... И все же, на наше счастье, ходят еще по земле герои. Как говорится, скрипя, хворая, они все же держатся. Адрес одного из них, командира разведывательной группы партизанской бригады «Неуловимые» Ивана Иосифовича Турина нам дали в том же музее истории Отечественной войны. Он выразил готовность быть нашим гидом по местам, где пролегли его партизанские тропы. С Гуриным нам повезло, он оказался родом из Юратишек, хорошо знал местных жителей, здешние места, ставшие частью геройской биографии нашего

разведчика и его однополчан. Иван Иосифович, человек по натуре общительный, добродушный, знает многих партизан, был особенно близок с Морозовым, Волковым и другими командирами бригады и отрядов, часто встречался с ними при их жизни, переписывался. И поныне партизанский разведчик не порывает связей с оставшимися в живых, по возможности ездит к ним, шлет письма, поздравления, телеграммы. ...Мы едем по направлению к Гродно, держа путь на станцию Юратишки. Там, где некогда стоял немецкий гарнизон, и поныне живет младший брат Турина—Анатолий Иосифович, тоже участвовавший в партизанском движении. Навстречу нам неслись небольшие селения, обезлюдевшие по осени поля, окруженные там и сям густыми перелесками. А за ними дальше в золотистозеленом одеянии красуются леса... Иван Иосифович рассказывал о своей нелегкой пар164

тизанской судьбе, как поется в песне, об огнях-пожарищах, о друзьях-товарищах. Огненным смерчем прошла по белорусской земле кровопролитная война, с лишениями, страданиями, разрушениями... Ее сейчас даже вообразить трудно, ибо после окончания войны, слава богу, минуло почти полстолетия и ее ужасный лик стал выветриваться из людской памяти. Уже сменилось не одно поколение, имеющее представление о войне по книгам, фильмам, рассказам отцов и дедов, которых тоже становится все меньше и меньше. И въезжая в поселок городского типа Бакшты, где некогда размещался партизанский штаб «Неуловимых», я мало надеялся, что застану кого-то в живых, знавшего нашего разведчика. Как говорится, попытка не пытка. Начал с поисков фамилии Доборович, несколько раз встречающейся в блокноте. Кстати, в здешних местах такую фамилию носят многие, но Иван Иосифович посоветовал встретиться с Вячеславом Анатольевичем Доборовичем, учителем местной средней школы. И вот удача! Он оказался родным племянником братьев Порфирия и Сергея Доборовичей... — Мне в войну было лет десять,— вспоминал Вячеслав Анатольевич,— и жили мы в деревне Юратишки, что в нескольких километрах от одноименной станции... Подразделение остмусульманцев поселили на постой и в нашей деревне. Несколько офицеров и солдат квартировало и в нашем доме. Никого я, конечно, из них не запомнил. Но в детскую память хорошо запали их возбужденные споры. Спорили до крика, до хрипоты, умолкая лишь при появлении немецкого офицера... А потом они куда-то исчезли, говорили, что ушли к партизанам... — Хорошо помню,— продолжил рассказ И. Турин,— как бывшие советские воины-туркестанцы весной сорок четвертого переходили на нашу сторону группами, по 25—30 человек. Одну из них с начальником разведки капитаном Волковым я принимал в районе деревни Токаришки... С Ага Бердыевым я знаком не был. Но однажды Волков намекнул, что в немецком гарнизоне есть свой надежный человек, из азиатов. Я понял, что это наш агент. Возможно, Волков имел в виду Ага Бердыева... И вообще тогда многое держалось в секрете — таковы законы войны, законы разведки. Мы, провоевав в партизанском отряде почти всю войну, даже не подо165

зревали, что бригада «Неуловимые» — детище органов госбезопасности, а все ее руководители были чекистами. С горечью узнаем, что Порфирий Доборович лет десять тому назад умер, а его младший брат, Сергей Константинович, к счастью, здравствует и по-

прежнему живет в селе Юратишки. В тихом поселке городского типа, застроенном новыми уютными коттеджами, мы легко отыскали Сергея Константиновича. Лет ему уже немало, под восемьдесят, но еще бодр, как говорится, на своих двоих, с твердой речью, ясной памятью. Мы застали его в небольшом сарае, что в саду, где он перебирал только что выкопанную картошку. Представившись, я протянул ему фотографию Ага Бердыева —Доборович внимательно взглянул на нее и помотал головой. — Нет, не помню,— он снял с больших натруженных рук рабочие рукавицы, положил на табуретку.— Да разве всех упомнишь?.. Тут за войну столько народу перебывало... Братан Порфирий, царство ему небесное, тот, пожалуй, узнал бы вашего земляка. Показываю ему блокнотную запись почти сорокасемилетней давности — там значится имя Сергея Константиновича. Доборович, пошамкав губами, призадумался. — Связным я не был,— проговорил он.— А Порфирий, пожалуй. Покоя он не ведал, был что тебе живчик... В кои разы я выполнял его просьбы... Кому-то письмо передать, кому сверток. Одно могу точно сказать: после освобождения Белоруссии я ушел на фронт, дошел до Берлина, повоевал малость... За что ручаюсь... Может, дочь братана Ирина, по мужу Тиханович, чем вам поможет?.. Недоумевал я, не давала мне покоя запись в блокноте. Неспроста же Ага Бердыев внес в него имя Сергея Доборовича. В нем черным по белому написано, что он и его старший брат Порфирий «связывали с отрядами Невского и Морозова...» Это не единственное упоминание имен Доборовичей, свидетельствующее, что и Сергей использовался в качестве партизанского связного. Может, за давностью лет ветеран забыл о своих партизанских делах или Ага Бердыев из соображений конспирации, как говорят профессионалы, «сыграл втемную» Сергея Доборовича? 166

Ирину Порфирьевну искать не пришлось, живет она по соседству со своим дядей. В войну, когда в их доме квартировали туркестанцы, ей шел четырнадцатый год. Она впервые от меня слышит, что ее отец был связным нашего разведчика, но хорошо знает, что помогал партизанам, да и после войны ей о том рассказывал сам Морозов, не раз приезжавший в их село. Зато ей знакомы многие фамилии из блокнота, в частности имя Алимки Кветковской и других односельчан, связанных с партизанами. Моя собеседница тоже не признала Ага Бердыева по портрету. Да и не удивительно: из пестрого калейдоскопа людских лиц немыслимо выделить хотя бы одно, если это не был образ очень близкого тебе человека. Ирина Порфирьевна вспомнила одного незваного гостя из Туркмении (имя его пока не хочу называть), не раз приезжавшего в Юратишки. Он ходил по домам, музеям, открытым в память о партизанском подвиге, рассказывая о себе всякие были и небылицы, назойливо пытаясь убедить жителей, будто он в этих местах, в войну... спасал советских людей. На самом же деле он, перейдя с Ага Бердыевым на сторону партизан, стыдливо умалчивал, что за двухлетнюю исправную службу у гитлеровцев выслужил офицерский чин эсэсовца, выступал в профашистских изданиях со стихами, статьями, обеляя врага и обливая грязью свою родину, своих соотечественников. Он печатался под псевдонимом, надеясь, что с Советским Союзом покончено и никто не спросит с него за предательство. Но Советский Союз выстоял, победил, и имя лицедея и хамелеона стало известно...

После войны он понес наказание, может, слишком суровое, но, по-моему, вполне заслуженное. Но зачем теперь-то, спекулируя памятью мертвых, не запятнавших свое имя сотрудничеством с врагом, примазываясь к чужой славе, пытаться нажить себе незаслуженный капитал? Не хватит ли с тебя, тщеславец, удостоверения «партизана» минувшей войны и всех льгот участника Отечественной, выхлопоченных окольными путями? Ведь на поверку ты, считающий себя «партизаном» или «подпольщиком», больше в жизни носил ненавистную в ту пору форму мышиного цвета, нежели гимнастерку советского воина. Да бог с тобой, живи, коль остался цел, радуйся жизни, но только не кощунствуй над святой па167

мятью миллионов, принесших свои жизни на алтарь Отчизны. Приходится горько сожалеть, что мы не застали в живых Порфирия Константиновича Доборовича. Но память его мы почтили, сходили вместе с Ириной Порфирьевной на кладбище, возложили на могилу цветы. Мысленно прощаясь с ним, я обвел глазами густой лес железных крестов, красных звезд, паутину железных оград, под которыми вечным сном спят сотни и сотни партизан, патриотов, от малого до великого. Кто-то из них наверняка знал и рука об руку сражался с нашим земляком Ага Бердыевым. Они могли бы прояснить многие записи в блокноте. Но я, к сожалению, опоздал. Вот и станция Юратишки. Здесь под личиной врага жил, ходил, действовал Ага Бердыев. Здесь он через кузнеца, через какую-то Веру Ивановну, Броню, «Старика с бородой» вел работу среди бывших советских воинов — остмусульманцев. Кузнец в блокноте упоминается не одиножды. Кто же это был? — У нас его тут называли коваль,— ответил наш гостеприимный хозяин Анатолий Иосифович Гурин.— Это Иван Людвикович Вашкель, доводившийся мне шурином. Он был женат на моей двоюродной сестре Вере Ивановне... А я ходил у него в подмастерьях. В кузнице всегда был народ, наведывались сюда и туркестанцы, кому лошадь подковать, кому телегу починить... Сюда мог и ваш земляк заглядывать, а у Ивана, помню, бывали кое-какие секреты. Даже от меня... Смотришь, вдруг исчезнет посредь белого дня и объявится в соседней деревне. Поработает там дня два-три, вернется, будто в Юратишках ему делов не хватало... И Гурин вспомнил, как однажды немец, надзиравший за гражданским населением, отстранил его от работы в кузнице, приказав убирать помещения станции и всю привокзальную площадь. В одной из пристроек Анатолий Гурин, которому еще не исполнилось и девятнадцати, узрел спрятанные запасы соли, ее гитлеровцы берегли для своих солдат. Так вот юноша почти каждый день под видом мусора выносил в ведрах драгоценную соль, ценившуюся в войну на вес золота. 168

Врага одолевали, как говорится, всем миром. Пусть не каждый местный житель числился в подпольщиках, но почти все они активно помогали партизанам, были повсюду их глазами, ушами и даже руками, участвовали во многих акциях — разведывательных, диверсионных, пропагандистских... Рискуя жизнью, они добывали не только соль, без которой партизаны не могли обойтись, как и без хлеба. Это в наш пресыщенный век кто-то сказал, что сахар и соль — два белых врага человечества. Анатолий Иосифович Гурин вместе со своим однофамильцем Софроном Ильичом, значащимся в блокноте разведчика «Стариком с бородой», вредили врагу как могли. Они корректировали огонь партизанской артиллерии, собирали неразорвавшиеся бомбы, снаряды, разряжали, выбирая оттуда так необходимую для партизан взрывчатку. Это они подбрасывали в проезжавшие подводы,

автомашины листовки со сводками Совинформбюро, сообщавшими о победах Советской Армии, распространяли среди остмусульманцев обращения, призывавшие повернуть оружие против врага, переходить на сторону партизан. Кстати, бесстрашие патриотов, их славные дела подтверждают и записи разведчика, имевшего к массовому подвигу непосредственное отношение. Многое в блокноте осталось тайной, которую ее владелец унес вместе с собой. И если сегодня удалось разгадать имена кузнеца, «Старика с бородой», ставшего после свобождения Белоруссии председателем Юратишского райисполкома и вскоре погибшего от руки немецкого наймита, то кто же такие «Юрист», «Микадо»? Их, своих добровольных помощников, разведчик так и не расконспирировал. Почему? Не успел это сделать в кутерьме событий? Иль из соображений конспирации?.. А сколько еще неразгаданного таят в себе емкие, лаконичные блокнотные записи. Их предстоит разгадать. Я гулял по красивым магистралям Минска, забирался на его окраинные улицы и представлял, что, возможно, эти самые места видел Ага Бердыев. Долго стоял у высокого здания Дома правительства —за одним из его окон наш разведчик писал свой отчет в Центр 169

о выполнении задания Родины. Здесь была заполнена еще не одна страничка партизанского блокнота. Думая об Ага Бердыеве, я был мыслями на родной земле, в Туркмении, откуда начался подвиг разведчика... Вспомнился мне марыйский учитель Агабай Пальванов, один из бывших туркестанцев, кому Бердыев помог перейти на сторону партизан. Сейчас он жив и здоров. Учительствует в колхозе «Ашхабад» Марыйского района. — В плену у немцев,— рассказывал Агабай Пальванов, мужественно сражавшийся в партизанском отряде,— мы опасались Ага Бердыева, зная, что в отличие от нас, он был перебежчиком. Щеголяя в эсэсовской форме, он казался нам зверюгой, ярым фашистом и поначалу мы боялись произнести при нем лишнее слово. Если бы знать тогда, что он — свой, советский разведчик!.. Ага Бердыев настолько искусно рядился в тогу врага, что на него после войны был объявлен всесоюзный розыск. Его разыскивали как «агента» германской разведки «Цеппелин», по приметам — высокого роста, брюнет, лицо скуластое, сильный, хорошо владеет оружием, водит автомашину, мотоцикл... Характер — осторожный, в меру молчаливый... Разыскивали до тех пор, пока не разобрались, что это свой, чекист-разведчик, так умело скрывавшийся под псевдонимом «Стрела». Что греха таить, будь ныне Ага Бердыев жив, навряд ли мы узнали бы о нем всю правду. Но что от того? Воздаем ли мы должное его светлой памяти? Правда, народный художник ТССР Айхан Хаджиев написал портрет разведчика, в 60-х годах журналист Аллаберды Гельдыев посвятил ему документальную повесть «Он — наш земляк», а театр юного зрителя им. А. Кульмамедова поставил о нем спектакль. Спасибо, присвоили имя Ага Бердыева торгово-кооперативному техникуму в Ашхабаде, где он до войны работал директором. И все! А ведь мало кому ведомо, что Ага Бердыеву было присвоено звание заслуженного учителя республики и после войны, вплоть до своих последних дней, он работал заместителем директора Ашхабадского государственного педагогического института по научной и педагогической работе. Вот что сказано о нем в посмертной характеристике, выданной руководством института: «За 170

время работы в указанной должности тов. Бердыев Ага показал себя как преданный, активный работник и хороший организатор.

Работал тов. Бердыев А. не считаясь ни с временем, ни с трудностями, любил свою профессию и всецело отдавался делу подготовки национальных кадров. Он был требователен к себе и к работникам... В ночь с 5 на 6 октября 1948 года т. Бердыев Ага проводил комсомольское собрание студентов пединститута и по возвращении домой, во время землетрясения, погиб...» Почти пять десятков лет минуло после войны. Но ее дыхание и сейчас опаляет наши сердца, обдает нас своим жаром, вторгается в нашу жизнь. Ее уроков забывать нельзя, как нельзя забывать и того, что только многонациональный Советский Союз мог разбить гитлеровские полчища и спасти мир от коричневой заразы. Об этом следует помнить и тем, кто ныне всячески пытается обелить фашизм, шовинизм, национализм и чохом оправдать тех, кто предавал свою родину, свой народ. Война, приведшая меня в Белоруссию, на землю богатырей и пахарей, где гитлеровцы уничтожали всех, не щадя ни взрослых, ни детей, еще раз убедила меня в том, что во все времена, от средневековья до наших дней, каннибалы повсюду верны своим звериным законам: они стремятся убить не только самого человека, но и его будущее — память. А память наша — в идеях, мыслях, в поступках людей, в подвигах героев... Во всем, что человека делает человеком. И мы не вправе предавать забвению память наших отцов и дедов, чьим именем «дышим, думаем и живем...» Подвиг! Он сродни молодости, он, как и молодость, вечен. У него не бывает срока давности, а жизнь героев подобна факелу негасимому, освещающему путь людям. И это дает право поэту утверждать: живые их подвигом живы! СОДЕРЖАНИЕ В. Снегирев. Другая жизнь Дмитрия Быстролетова . . ... 3 В. Головачев. Под чужим именем . . . . . 33 «Вест» на связь не вышел . . . . 69 А. Феклисов. Совершенно секретно ...... 84 Неизвестное о развязке Карибского кризиса . 118 Рахим Эсенов. Эхо подвига . 133 С23 КГБ открывает тайны: Сборник/Сост. М. В. Филимошин. — М.: Патриот, 1992 г.— 173 с. С 4702010201 без объявления 072(02) —92 ББК6799(2)116 Р2 Литературно-художественное издание Сборник. КГБ открывает тайны Художественный редактор Г. Ф. Уборевич-Боровская Технический редактор В. Н. Коше лева Корректор Н. В. Матвеева ИБ № 5259 Сдано в набор 30.05.91. Подписано в печать 12.02.92 г, Формат 84Х108'/32. Бумага кн.-журн. Гарнитура литературная. Печать высокая. Усл. п. л. 9,24. Усл. кр.-отт, 9.45. Уч.-изд. л. 9,14. Тираж 100 000. Заказ 5776. Изд. № l/e-431. Ордена «Знак Почета» Издательство ЦК ДОСААФ СССР «Патриот». 129110, Москва, Олимпийский просп., 22.