РОССИЯ И РУССКИЕ ГЛАЗАМИ ИНОСЛАВЯНСКИХ НАРОДОВ: ЯЗЫК, ЛИТЕРАТУРА, КУЛЬТУРА 1 issue 3

Россия и русские глазами инославянских народов: язык, лите...

http://src-h.slav.hokudai.ac.jp/publictn/slavic_eurasia_papers/no3/contents...

スラブ・ユー ラシア研究報告集

No.3

Россия и русские глазами инославянских народов: язык, литература, культура 1 Copyright (c) 2010 by the Slavic Research Center( English / Japanese ) All rights reserved.

Содержание Предисловие Редактор

144KB

Часть 1: Взгляд соседей Глава 1 Стереотип русского в языковой картине мира украинцев: Концептуально-когнитивный анализ Людмила Попович

3 438KB

Глава 2 Русский язык в Украине:анализ факторов, связанных с использованием русского языка и отношением к русскому языку двуязычного населения Юко Симэки

35 789KB

Часть 2: Взгляд с запада Глава 3 Феномен Центральной Европы и русский культурный элемент в чешской среде (Несколько заметок по поводу метаморфоз чешской рецепции) Иво Поспишил

69 446KB

Часть 3: Взгляд с юга Глава 4

1 of 2

01/09/2011 13:27

Россия и русские глазами инославянских народов: язык, лите...

http://src-h.slav.hokudai.ac.jp/publictn/slavic_eurasia_papers/no3/contents...

Contemporary Arts in the Former Yugoslavia through the Russian Avant-garde: The Square of Malevich and the Poetics of OBERIU Masumi Kameda

103 377KB

Глава 5 Россия и русские в русинской и малых региональных литературных традициях Юлиян Тамаш

123 336KB

Приложение Приложение 1 Piotr Preis, Izmail Sreznevskii, and Kashubia Jerzy Treder

145 502KB

Приложение 2 About the First Volume of a Contactological Dictionary of Slavic Languages Jovan Ajduković

167 444KB

Сведения об авторах 183 176KB

Japanese -->List of All Publications-->Slavic Eurasia Papers--> No.3 English

2 of 2

01/09/2011 13:27

Предисловие Изначально было предусмотрено опубликовать данный сборник как результат научно­исследовательского проекта «The East-West Paradigm in the Slavic-Eurasian Culture: Dialogue and Confrontation (2005–2008)», финансируемого за счет гранта на научные исследования от Японского общества продвижения науки (JSPS). Основной целью предлагаемого читателю сборника является попытка всесторонне изучить особенности восприятия России, русских, русской культуры и языка в других славянских странах в прошлом и настоящем, делая основной упор на лингвистический и литературоведческий подходы. Именно поэтому в некоторых местах этот сборник перекликается с вышедшим ранее сборником «Империя со стороны: образы России в евразийском культурном контексте» (Slavic Eurasian Studies No. 17), изданным в 2008 году под редакцией Тэцуо Мотидзуки. На начальном этапе планирования данного сборника мы разделили славянский культурно­языковой ареал на три части: восточнославянский, западнославянский и южнославянский. Кроме того, мы также включили в проект изучение языковых культур малых славянских народов, языки которых называются в научной литературе славянскими литературными микроязыками. Затем мы выбрали возможные направления и тематики, через призму которых раскрывается образ России, русских и русской языковой культуры у инославянских народов. Для этого мы обратились к японским и зарубежным языковедам и литературоведам с просьбой написать работы по вышеуказанной проблематике. Летом 2008 г. в Саппоро состоялся семинар японских исследователей по поводу предстоящей работы. К сожалению, по различным причинам некоторые из участников проекта не смогли представить свои работы для сборника. В результате, как видно из содержания сборника, его направленность претерпела значительные изменения по сравнению с изначально запланированной. К сожалению, в сборник не вошли такие обширные темы как «Образ России в современной польской литературе», а группа вос-

точнославянских языков представлена только украинским языком. Также первоначально предполагалось включить в сборник исследования, рассматривающие индивидуальные взгляды на образ России: «Карл Гавличек и взгляд на русскую литературу», «Крсте Мисирков и изменение восприятия России», «Захария Орфелин и восприятия России», «Взгляд Матия Маяра на культуру русского языка», «Ондра Лысогорский и русская литература». Эти и другие крайне интересные и важные темы позволили бы разносторонне охарактеризовать Россию, но осуществить задуманное на этот раз не удалось. С другой стороны, очевидно, что такие масштабные темы трудно раскрыть в рамках одного сборника. Разумеется, сама тема «Россия и русские глазами инославянских народов» может внести большой вклад в развитие культурологических исследований славянского мира в целом, поэтому продолжение и углубление изучения данной проблематики в дальнейшем, а также публикация и накопление результатов представляются крайне важными. Исходя из вышеизложенного, мы решили продолжать работу над данной темой в той или иной форме, поэтому было решено издать настоящий сборник, добавив в заглавие номер «1». В ближайшем будущем ожидается издание более полного сборника работ, включающего в себя вышеперечисленные и другие темы, не вошедшие в данный проект. При написании работ, опубликованных в данном сборнике, использовались самые разнообразные подходы: теория когнитивной лингвистики, социолингвистика, филологический анализ текста, сопоставительная лексикология, сравнительное литературоведение, теория культурологии и т. д. Таким же разнообразием отличаются и темы работ: от сравнительно центральных, рассказывающих об образе русских в украинской культуре, восприятии России и русской литературы в Центральной Европе, до периферийных, например, о России в представлении русинов, лингвокультурологических отношениях кашубов и россиян и т. д. Если общие темы работ сборника, такие как «Россия», «русские», «русская языковая культура» помогут читателю получить новое представление о России с точки зрения других славянских культур, а также лучше понять взаимные отношения, единство и

разнообразие славянских культур, то цель данного проекта можно будет считать достигнутой.

Редактор Мотоки Номати

Глава 1

Стереотип русского в языковой картине мира украинцев: Концептуально-когнитивный анализ Людмила Попович Стереотип и прототип в качестве базовых понятий исследования Когнитивная лингвистика выдвигает в первый план вопрос о концептуализации действительности в языке. Пользуясь методологическим аппаратом когнитивной антропологии, мы можем ответить на вопрос о том, каким способом в языке отражаются когнитивные структуры и каким образом действительность влияет на формирование когнитивных структур.1 Таким образом, мы возвращаемся к известному треугольнику язык-мышление-действительность с целью выбора новой модели взаимопроникновения их структур. Структура языкового знака объединяет форму и понятие, структура действительности охватывает взаимоотношения между явлением и его «объективным» денотативным пространством – пространственновременными координатами, а структура мышления отражает «субъективное» денотативное пространство, сформированное вследствие специфики индивидуального восприятия и разных способов кон 1 Лакофф, Джордж. Мышление в зеркале классификаторов // Новое в зарубежной лингвистике. Т. XXIII. Когнитивные аспекты языка. М., 1988. С. 12–52. --

Людмила Попович

цептуализации полученной информации путем ее обобщения, типологии, индукции, дедукции и подобных ментальных операций. Особый интерес в структуре мышления вызывают критерии концептуализации действительности. В процессе их выявления необходимо не упускать из виду, что конкретный фрагмент действительности может быть постигнутым или непостигнутым с точки зрения индивидуального осознания. Если явление внеязыковой действительности и/или его денотативное пространство представлены в эпизодичной памяти носителя языка в качестве соответствующего фрейма, у говорящего формируется определенное отношение к этому факту путем введения в сферу субъективной идентификации референта элементов, которые в конечном итоге могут быть сведены к этическому комплексу «хорошо-плохо». Такое моделирование денотативного пространства можем определить, как его субъективизацию, в результате которой явление приобретает не только пространственно-временные координаты, но и соотносится с соответствующим опытом говорящего, становится частью его языковой картины мира. Любой фрагмент действительности проходит процесс опознания в субъективном денотативном пространстве говорящего. При этом, одно и то же явление может расцениваться как хорошее и плохое одновременно – в зависимости от контекста ситуации или так называемой когнитивной рамы. Речь идет о теоретической когнитивной абстракции различных концептов картины мира, организованных в сознании говорящего.2 Например, огонь может соотноситься с критерием «хорошо» в контексте теплого домашнего очага или с критерием «плохо», если в опыте говорящего «профилируется», т.е. актуализируется, выступает в первый план, пожар, боль от ожега и т.п. Если в субъективном денотативном пространстве говорящего отсутствует индивидуальный опыт в связи с определенным фрагментом действительности, такой референт также соотносится с координатами «хорошо-плохо», но уже, исходя из стереотипа, который можно определить на психологическом уровне как чужой опыт. 2 ван Дейк А. Язык. Познание. Коммуникация. М.: Прогресс, 1989. С. 217. --

Стереотип русского

На языковом, знаковом, уровне отношение между индивидуальной и стереотипной оценками явления или референта проявляется в возможности выявления базового компонента понятия и формирования понятийной парадигмы или использования синтагматически связанных «заготовок» – эпитетов, идиом, фразеологизмов, пословиц, поговорок и т.д.3 В нашем понимании4 речь идет о способности говорящего выделить прототип в качестве оригинального концепта интерпретируемой действительности или о автоматическом использовании стереотипа в качестве ассоциативного прототипа, бытующего в определенной языковой картине мира. Когнитивный прототип исследователи чаще всего рассматривают в контексте понятия стереотип. Хиллэри Пaтнам5 связывает стереотип с общепринятым образцом. Для нее стереотип – это, в первую очередь, закрепленный в обществе образец. Джордж Лакофф примечает в связи с толкованием стереотипа Патнам следующее: «Hilary Putnam has used the term stereotype for roughly what Minsky has described as a frame with default values. A stereotype for Putnam is an idealized mental representation of a normal case, which may not be accurate. What we have called social stereotypes are, in a sense, special cases of Putnam’s concept».6 В понимании Лакоффа 3 См. толкование стереотипа в работах H. Putnam, “Mind, Language and Reality,” Philosophical papers 2 (Cambridge: Cambridge University Press, 1975); J. Bartmiński, “Stereotyp jako przedmiot lingwistyki,” Z problemów frazeologii polskiej i słowiańskiej III (1985), pp. 25–53. J. Bartmiński, “Słownik ludowych stereotypów językowych. Zaloźenia ogólne,” Etnolingwistyka 1 (1988), pp. 11-34. 4 Поповић, Људмила. Језичка слика стварности: Когнитивни аспект контрастивне анализе. Београд: Филолошки факултет, 2008. 5 Putnam, “Mind, Language and Reality.” 6 George Lakoff, Woman, Fire and Dangerous Things: What Categories Reveal about the Mind (Chicago-London: University of Chicago, 1987), p. 116. Хиллэри Патнам использовала термин стереотип приблизительно так, как Мински описал фрейм со стандартным значением. Для Патнам стереотип – это идеализированная ментальная репрезентация среднего представителя общества, которая не обязательно должна совпадать с истинной. То, что мы определяем как социальный стереотип, в определенном смысле, является особым случаем стереотипа в толковании Патнам. --

Людмила Попович

социальный стереотип является особым видом прототипа: типичная мать – домохозяйка, типичный японец – работящий, воспитанный, умный...7 Список выделенных Лакоффом прототипов подтверждает, что он не отделяет прототип от стереотипа. Под прототипом Лакофф подразумевает и идеал в качестве его особого вида. Например, идеальный мужчина – хорошо зарабатывает, верен жене, вызывает уважение, привлекательный.8 Как-то сразу вспоминаются слова популярной эстрадной песни: Чтоб не пил, не курил и цветы всегда дарил... в дом зарплату приносил... тёщу мамой называл... а к тому же, чтобы он и красив был и умен. Как видим, типичное представление об идеальном мужчине в обоих случаях почти полностью совпадает, с определенными различиями, отображающими специфичную логику представителей русской лингвокультуры – имеется в виду ироничное обыгрывание отношений между зятем и тёщей – весьма эксплуатированный в русской лингвокультуре стереотип. С другой стороны, стереотип мужа в том же месте у Лакоффа описан с помощью атрибутов bumbling, dull, pot-bellied (любит выпить, скучный, с животиком).9 Лакофф будто-бы не замечает, что в обоих случаях речь идет о стереотипе. В первом примере представлен положительно маркированный концепт стереотипа, а во втором – тот же концепт отрицательно отмечен. Оба примера указывают на наличие определенного коллективного представления о типичных атрибутах хорошего/желаемого или плохого/нежелаемого мужчины/мужа. И когда Лакофф отмечает: «cultural knowledge about ideals leads to prototype effects»,10 можем только не согласиться, так как, по нашему мнению, культурологические знания об идеале не ведут к созданию прототипа, а способствуют формированию стереотипа. Речь идет о коллективной, ассоциативной, общественно апробированной репрезентации. В связи с существенными различиями в подходах к прототипу и стереотипу в работах лингвистов, считаем необходимым дать 7 Lakoff, Woman, Fire and Dangerous Things, pp. 79–85. 8 Lakoff, Woman, Fire and Dangerous Things, p. 87. 9 Там же. 10 Там же. --

Стереотип русского

свое определение этих ключевых понятий нашего исследования. В настоящей работе, как и в ряде других,11 под прототипом понимаем самый яркий пример из личного опыта говорящего, хранимый в его эпизодичной памяти и соотносимый с координатами субъективного денотативного пространства, расположенными на шкале индивидуальной оценки между положительным и отрицательным полюсами. Таким образом, речь идет об индивидуальном фрейме, помещенном в определенную матрицу ценностей, которая определяет моральный, этический, эстетический перцептивный комплекс каждого человека. Субъективное денотативное пространство (индивидуальная шкала субъективной оценки денотата) формируется в детском возрасте, когда ребенок пытается соотнести действительность со своей системой ценностей и таким образом помещает себя в его матрицу – борется за свое место в мире. Со временем стереотип, навязанный определенными авторитетами (так называемыми идолами – в детстве родителями, а позже успешными представителями общества, подражанию которых стремится большинство, и пр.) вытесняет прототип, практически перебирает его роль в процессе концептуализации действительности. Стереотип является ассоциативным прототипом (т.е. чужим опытом в связи с фактом внеязыковой действительности). Перенимая его, говорящий получает фрагмент коллективной языковой картины мира. Языковая картина мира соткана как из индивидуальных прототипических концептов, так и из коллективных – стереотипных, заснованных на наивных представлениях и энциклопедической информации. Говорящий перенимает стереотип как часть коллективной картины мира, когда ему не хватает личного опыта для формирования субъективного денотативного пространства явления. Например, стереотипное представление о женской красоте представитель муж 11 Поповић, Људмила. О прототипском и стереотипском начину концептуализације боја у језику (На примеру словенског фолклора) // Ајдачић Д. (ур.) Кодови словенских култура. Београд: Клио, 2001. С. 14–31; Ее же. Фокусна перспектива украјинске књижевности. Београд: Филолошки факултет, 2007; Ее же. Језичка слика стварности. --

Людмила Попович

ского пола перенимает в случае отсутствия соответствующего прототипа в его субъективном денотативном пространстве. Если же образец женской красоты, хранимый в эпизодичной памяти говорящего достаточно яркий, мужчина всегда воспользуется им – отсутствие прототипа склоняет говорящего к стереотипу. Определяя стереотип необходимо подчеркнуть, что речь идет не об отдельном концепте, а о семантическом поле с центром и периферией. Центр стереотипа составляет информация эссенциального характера, она часто может не совпадать с энциклопедической, так как к ее познанию вел путь интуиции, в то время как остальные значения расположены на шкале между отрицательной и положительной оценками говорящего. «Полюсную» структуру стереотипа подтверждают данные ассоциативного эксперимента. Большинство ассоциативных исследований показывает, что стимулы и ответы часто резко противоположны по значению, что свидетельствует о формировании и хранении стереотипа в форме шкалы с контрарными полюсами.

«Свой» и «чужой» как два полюса одного стереотипа Предметом настоящего исследования являются механизмы концептуализации стереотипа в языковой картине мира украинцев, в частности, выявление с помощью лингвистической семантики определенной культурной модели конкретного ксеноэтнонима. Такое исследование необходимо начать с анализа концептов «свой» и «чужой» в качестве двух полюсов одного и того же стереотипа. По мнению Гадамера, понять себя в этом мире означает также и понять себя в отношении к другим. А «понимание себя в отношении к другим» означает понимание других.12 При этом «я» и «другой» в данном случае концептуально соответствуют понятиям «свой» и «чужой». Если заглянуть в этимологический словарь Макса Фасмера, то можно найти предположение о происхождении слова «чужой» од 12 Ґаадамер, Ґанс-Ґеорг. Різноманітність мов і розуміння світу // Герменевтика і поетика. Київ: Юніверс, 2001 С. 171. --

Стереотип русского

формы, заимствованной из готского Þiuda «народ».13 Тот факт, что у германцев эта этимология просматривается в этнонимах, напр. Teutones, Deutcsch, послужил основанием к предположению о том, что понятие «чужой» у славян складывалось в связи с восприятием конкретного (германского) племени, впоследствии проектированном на всех чужеземцев. Однако, славянское слово «чужой» содержит в себе не только сему, передаваемую, например, английским foreigner, но и сему, содержанную, в том же английском языке, в слове stranger. Поэтому, значение слова «чужой» в славянских языках следует связывать с более древней этимологией, т.е. выводить его из и.е. корня *teu-/*tu- (расти, буять), просматриваемого в однокоренных словах тысяча, затылок, творог.14 В таком контексте слово «чужой» воспринимается как буйный, т.е. густой, непроходимый, не позволяющий сориентироваться. В данном случае можно предполагать, что речь идет об отсутствии одинакового семиотического пространства, т.е. о несовпадении координат субъективного денотативного пространства «своих» и «чужих». Поэтому, в славянском понимании «чужой» – это тот, кто оценивает то же явление по другому, отличительно от способа оценки, сложившегося в среде «своих». Конкретно, в украинском языке «чужими» могут быть и «не родственники» – У той часті потопає два брати рідненьких, як голубоньки сивенькі. Помеждо ними третій чужа чужанина15 и соседи – Сусідо, сусідо, молода челядино, та чужая чужанино, прийми мене до смерти жити,16 и соседнее село – Виряжала мати дочку в чужу стороночку;17 ...привикай, серце, до чужого села та до но-

13 Фасмер, Макс. Этимологический словарь русского языка. Т. 4. Перевод с немецкого и дополнения О.Н.Трубачева. М.: Прогресс, 1973. С. 379. 14 Petar Skok, Etimologijski rječnik hrvatskoga ili srpskoga jezika (Zagreb: JAZU, 1973), p. 519. 15 Грінченко, Борис. Словарь української мови, тт.1-4. НАН України. Ін-т української мови. Київ: Наукова думка, 1996. Т. 4. С. 476. 16 Там же. 17 Там же. --

Людмила Попович

вої рідні,18 и соседний народ – Як малоліттє було, то прийшов чужоземець татарин,19 т.е. всякий случай противопоставления своих образцов поведения, оценки, способа общения другим оценивается как утрата устоявшихся координат субъективного денотативного пространства, потеря возможности пользоваться ими в качестве ориентиров в будущем. Речь идет о необходимости изменения выработанных образцов поведения, приспосабливания к новым. Об этом свидетельствуют многочисленные народные пословицы и поговорки – На чужій стороні кланяйся й вороні; У чужому стаді не перебирай; На чиїм возі сидіть – того й волю волить; На чиєму току молотить – тому й хліб возить; В чужій церкві не паламарюй; В чужий манастир з своїм уставом не ходи и т.д.20 Человек изнова формируется, перенимая новые стереотипы и сохраняя прототипические образцы, обогащая их фонд новыми. Такой период коренного переустройства сознания личности обычно воспринимается отрицательно, поэтому переезд в «чужбину», будь то другая семья или далекие края, ассоциируется со смертью, на уровне обряда оформляется тем же образом (сравните общность похоронно-поминальных, свадебных и рекрутских причитаний). С другой стороны, «свой» в коллективном сознании украинцев ассоциируется с идентификацией явления внеязыковой действительности в одном и том же семиотическом пространстве, с устоявшимися образцами поведения, с общепринятой нормой, т.е. представление о «своем» прямо пропорционально количеству узнаваемых элементов в субъективном денотативном пространстве другого – в том числе, общему количеству одних и тех же стереотипов. Пословицы и поговорки, отражающие вековые культурные, морально-этические и другие установки народа, подтверждают это предположение: Своя хата й своя воля; Своє взяв та й прав; В своїм 18 Нечуй-Левицький, Іван. Кайдашева сім’я // Твори: В чотирьох томах. Київ, 1956. Т. 2. С. 326. 19 Грінченко. Словарь української мови. Т. 4. С. 476. 20 Номис, Матвій (уклав). Українські приказки, прислів’я і таке інше. Збірники О.В. Марковича та інших. Київ: Либідь, 1993. С. 427-432. - 10 -

Стереотип русского

добрі всяк хазяїн; На своїм коню як хочеш; Кождий пес на своїм сміттю гордий; Чи сіре, чи чорне, та все своє добре.21 Из такого противопоставления становится ясным, что координаты «свой – чужой» часто смещаются, чужой может стать своим в оппозиции к другому чужому, в субъективным денотативным пространстве которого менее общего. Таким образом, родня мужа становится своей в оппозиции к другой семье, соседям, соседи – свои в оппозиции к жителям другого села, жители другого села – одноплеменники в отношении к представителям другого народа, представители другого народа – свои в сравнении с народами другой веры, завоевателями и т.д. В дальнейшем тексте на примерах из украинских фольклорных текстов – пословиц, поговорок, народных песен, а также художественных произведений XVII–XX вв. попытаемся раскрыть, каким образом формировался стереотип русского в языковой картине мира украинцев, концепты которого перемещались то к положительному, то к отрицательному полюсам, в зависимости от конкретного исторического периода, конкретной оппозиции «свой – чужой» в контексте других народов.

Этноним «москаль» в украинской культуре Несмотря на то, что представитель российского народа, великоросс, россиянин в качестве типичного образа бытует в украинском фольклоре и в художественной литературе, начиная с семнадцатого века, само слово россиянин, русский в этих произведениях, как правило, не встречается. Вместо него широко представлен этноним «москаль», происхождение которого этимологически прозрачно – москаль от Москва. В таком значении это слово встречается во многих славянских языках – в чешском, словацком, польском.22 О том, насколько широким является семантическое поле слова «москаль» в украинском языке свидетельствует «Словарь української мови» Бо 21 Номис. Українські приказки. С. 427-429. 22 Етимологічний словник української мови. Київ: Наукова думка, 1989. С. 3, 519. - 11 -

Людмила Попович

риса Гринченка, в котором 17 словарных статей посвящено данному этнониму и образованным от него дериватам: москаленко, москаленя, москалик, москалитися, москаличок, москалів, москалівна, москаль, москальня, москальство, москальча, москальчик, москальчук, москалюга, москва, московець, московщеня, московщина, московство.23 Всего, около 30 различных значений, из которых главными являются следующие – 1) великоросс; 2) солдат. То, что с определенным народом в коллективном представлении связано понятие о конкретном сословии усложняет исследование данного рода вследствие возможности спутывания понятий, однако помогает в другом – в рассветлении формирования структуры стереотипа «русский» в украинской культуре. Очевидно, что совпадение представлений об определенном сословии и народе вызвано тем, что у украинского народа восприятие россиян происходило путем знакомства с представителями российских войск в процессе совместной борьбы с общими врагами или же вследствие размещения этих войск на территории Малороссии/ Украины (в том числе, с целью подавления крестьянских бунтов). В словаре Владимира Даля о слове «москаль» сказано: «москвич, русский, солдат, военнослужащий».24 Там же находим следующие пословицы: От москаля, хоть полы отрежь, да уйди! Кто идет? Черт! Ладно, абы не москаль; С москалем дружись, а камень за пазухой держи (а за кол держись); Мутит, как москаль, а чтобы концы хоронил; Знает москаль дорогу, а спрашивает! Москалить – млрс. мошенничать, обманывать в торговле. В словаре Гринченка также находим фразеологизмы на тему «москаль», например: «підпускати, підвозити москаля» в значении «лгать, надувать, обманывать», а также «пеня московська» – «человек без причины и сильно придирающийся».25 Больше пословиц и поговорок такого рода содержит словарь Матвея Номиса (Симонова) «Українські приказки, прислів’я і таке інше» (1864), в котором 23 Грінченко. Словарь української мови. Т. 3. С. 447. 24 Даль В.И. Толковый словарь, живаго великорускаго языка. Т. 1-4. Издание книгопродавца-типографа М.О. Вольфа. СПб., М., 1880–1882. 25 Грінченко. Словарь української мови. Т. 3. С. 447. - 12 -

Стереотип русского

собраны записи многих фольклористов, в том числе ученых, писателей, общественных деятелей XIX века. В указанном сборнике, в числе других этнонимов, таких как: литвин, лях, жид, цыган, немец, собраны на трех страницах пословицы на тему «москаль».26 Высветленные в этих пословицах черты свидетельствуют об уже сложившемся стереотипе, в котором преобладает отрицательный концепт, главными семантическими атрибутами которого являются следующие черты: - хитрость: Москаль як ворона, та хитріший чорта; - склонность к воровству: Коли чорт та москаль що вкрали, то поминай як знали; - двуличие: Казав москаль право, та й збрехав браво; - надменность: Москаль ликом чваницця й кожному під ніс з ним пхаєцця; - склонность к подчинению других: Москаль здавна вже панує, бо бач завше; - черствость: Москаль на слёзи не вдаря. Как видим, стереотип довольно-таки односторонний, однако таковыми являются, судя по материалам этого сборника, и стереотипные представления о представителях других народов – ляхах, жидах, цыганах и немцах. Если в пословицах достаточно трудно определить, о каком из значений слова «москаль» идет речь – о национальности или о сословии, и часто кажется, что большинство примеров может относится именно ко второму значению, так как в традиции украинской культуры солдат – это шельма и вор, то в народных песнях и сказках можно, благодаря контексту, с точностью определить значение в каждом конкретном случае. В качестве примера приведем две украинские народные песни – Гомін, гомін по діброві и Світ великий, край далекий, та ніде прожити.... В обеих песнях в качестве обобщенного образа задействован «москаль», олицетворяющий само Российское государство. Первая песня, очевидно, возникла раньше, так как в ней речь идет 26 Номис, Матвій (уклав). Українські приказки, прислів’я і таке інше. Збірники О.В. Марковича та інших. Київ: Либідь, 1993. С. 86-88. - 13 -

Людмила Попович

о совместной борьбе украинцев и русских против татар, поляков и турков. Песня оформлена в виде диалога между матерью и сыном: мать отсылает сына поочередно к орде, ляхам, туркам и москалям: «Іди, сину, іди, сину, Іди, сину, пріч від мене! Нехай тебе, нехай тебе, Нехай тебе орда візьме/ турчин візьме/ ляхи візьмуть/ москаль візьме...».27

Сын отвечает матери, что те его хорошо знают – орда десятой дорогой объезжает, турки серебром-золотом задаривают, ляхи медовухой поят, а москаль давно его к себе жить зазывает. Заканчивается такой диалог весьма оптимистично – уверенностью в удачном выборе союзника-москаля, у которого хорошо жить, с которым «вместе татар, турок бить»: «У москаля добре жити, У москаля добре жити: Будем татар, турків бити, Будем татар, турків бити!».28

Таким образом, в стереотипе «москаля» в украинском фольклоре существует и положительный концепт, который проявляет себя в оппозиции «свой – враг», где врагом может быть представитель других, упомянутых в песне, народов, но не «москаль». Во второй песне – Світ великий, край далекий, та ніде прожити..., обработан очень деликатный момент истории украинского народа – разрушение Запорожской Сечи в 1775 году российскими войсками согласно манифесту российской императрицы Екатерины II «Об уничтожении Запорожской Сечи и о причислении оной к Новороссийской губернии». Даже в таком контексте «москаль», являющийся, по мнению составителей песни, главным виновником, положившим конец «золотому веку» украинской истории, представ 27 Українські народні пісні. Київ: Державне видавництво образотворчого мистецтва і музичної літератури УРСР, 1960. С. 28–29. 28 Там же. - 14 -

Стереотип русского

лен не как враг, а наделен отрицательными моральными качествами: он, прежде всего, – разбойник, вор: «...Ой із Низу, із Лиману вітер повіває, А вже ж москаль, а вже москаль Січу обступає. Васюринський козарлюга не п’є, не гуляє Та все свого отамана рано пробужає: «Та встань, батьку отамане, кличуть тебе люде, Ой як станеш ти на башті – москаля не буде!» А москалі не дрімали, запас одбирали, А московські старшії церкву грабували: Та беруть срібло, та беруть злото, восковії свічі, Ой заплакав пан кошовий з старшиною в Січі...».29

Ярыга и москаль – два полюса стереотипа русского в украинской культуре Вследствие провозглашенного в 1654 году союза Украины с Россией, российские войска размещаются на территории Левобережной Украины. «Массовое» знакомство малороссов-украинцев с великороссами-русскими происходит в результате повседневных контактов местного населения с российскими солдатами, которые воспринимались как защитники от ляхов-поляков. С другой стороны, на бытовом уровне «квартирование» военных в домах местного населения было связано с разного рода «неудобствами». Солдатский разгул вызывал у местного населения негодование, военная форма, ставшая для ее носителей символом власти, управы, вызывала чувство стеснения, угнетения. Эти два аспекта стереотипа «москаль» отображены в текстах интермедий (интерлюдий) к школьным драмам XVII–XVIII вв. – комических сценок, возникших из вертепной традиции и разработанных до уровня отдельного жанра преподавателями и студентами Киевско-Могилянской академии 29 Історичні пісні. І.П. Березовський, М.С. Родіна, В.І. Хоменко (тексти), А.І. Гуменюк (мелодії). Відповідальні редактори М.Т. Рильський і К.Г. Гуслистий. Київ, Наукова думка. 1961. С. 559. - 15 -

Людмила Попович

и других учебных заведений Украины того времени. Главными героями интермедий являются социальные типы – дед, баба, мужик, казак, поп, солдат а также представители разных народов – москаль, литвин, лях, жид, цыган, часто в них фигурирует черт. Как видим, тот же набор национальностей, как и в пословицах, однако, в текстах интермедий можем с точностью определить о каком значении слова москаль идет речь. В интермедиях представители всех национальностей, кроме цыган и жидов, говорят на своих языках: литвин – по-белорусски, лях – по-польски, москаль – по-русски. В качестве примера можем привести две интермедии Митрофана Довгалевского. В первой из них – третьей интермедии из драмы «Комичеськоє дійствіє», казак в мыслях жалуется матери на свою судьбу: угнетали его турки и татары, теперь он свободен, но не может найти себе места, поэтому уедет на Сич, там будет искать свою долю, послужит силой своей москалю. Казак невольно становится свидетелем произвола помещика-ляха, который во время соколиной охоты велит слугам побить своих подданых-литвинов. Лях похваляется перед своим другом снова опустошить Украину по самую Полтаву, вернуть старую славу Польши, загнать казаков в лес. Казак выходит из себя, зовет на помощь своего земляка «земкумоскаля», который предлагает казаку начертить на спинах поляков рубежи старой Польши. Казак соглашается: Козак: ...Земку! О, земку! Швидко давай поратунку!/Ось тут добичи візьмем не одну вже сумку!/ Тут-то від злота ляхи да від срібла сіяють! Москаль: Што они тебя, гаспадин пан-казак, не ругают ли? Козак: Де ж пак не лають? От так лають, що аж лихо! Москаль: Добро ти, казак! Вось ми уберем их тихо! Поляк: Numy też, bracia, chwytac do swego oręża,/ Aby nie utraciс żadnego żołnierza! Москаль: Казак, приймайся! Не бойся!/ Бери з плечей двоих,/ А я тотчас уберу далгополих от тих!/ А што здесь о рубежах они спаминали,/Будто ляшонки Украйну в облястях держали,/ Добро! Вот покажем рубежи кнутами на спине! Козак: І добре, земочку, щоб другий пам’ятав, /Да й дідчой своєй - 16 -

Стереотип русского

дитині заказав!30

Как видим, в данном примере в образе «москаля-земки» воплощено коллективное представление о россиянине-союзнике, справедливом защитнике. Положительный концепт стереотипа русского в XIX веке вытеснен из украинской культуры вследствие того, что Украина становится частью Российской империи, в которой «москаль» ассоциируется с властью и насилием, однако, как это будет показано в дальнейшем исследовании, этот концепт на определенный период снова возвратится в украинскую литературу в XX веке, после второй мировой войны. В третьей интерлюдии к школьной драме «Властотворний образ» реалистически изображается случай из ярмарочной жизни. Отец и сын приезжают на ярмарок. Отец оставляет сына стеречь добро на возе, а сам идет за покупками. Сын напоминает отцу, что нужно купить и просит не напиваться, как давеча, когда он ему (сыну) разбил губу. После ухода отца на сцену ступают военные ярыги (мужик называет ярыгу «капраній», т.е. капрал). В одиннадцатитомном Словаре современного украинского языка подаются следующие значение слова «ярига»: «1) представник деяких груп найбіднішого населення Російської держави XVI–XVII ст.; 2) в Російській державі XVI–XVII ст. нижчий служитель у приказах, який виконував поліцейські функції; 3) розм. заст. – п’яниця, гультяй, безпутна людина».31 В словаре Гринченка о ярыге сказано «Ярыга, низшій служитель для разсылки и пр.».32 Образ ярыги находим в украинском народном творчестве и произведениях украинских литераторов, начиная с XVII века. В украинской думе «Про Самійла Кішку» казаки во время побега из рабства на турецкой галере, переразав всех турков, оставляют в живых своего бывшего надзирателя Ляха Бутурлака, сделав его военным ярыгой – «Тільки Ляха Бутурлака не зрубали,/ міждо військом для порядку/за військового 30 Інтермедії // Українська література XVIII ст. Київ: Наукова думка, 1983. С. 364. 31 Словник української мови. Т. 11. Київ: Наукова думка, 1980. С. 647. 32 Грінченко. Словарь української мови. Т. 4. С. 541. - 17 -

Людмила Попович

яризу зоставляли...».33 В другом варианте этой же думы турецкий баша посылает на галеры ярыгу подслушивать разговор Бутурлака с невольниками.34 Иван Котляревский, описывая ад в бурлескной травестии Энеида, помещает ярыжников в один котел вместе с пьяницами, обманщиками и мотами.35 Очевидно, что в обиходной речи слово «ярыга» обозначало беспутного человека, пьяницу, разбойника. В таком значении это слово употребляется и в произведениях современных украинских литераторов, преимущественно в сочинениях исторической тематики.36 В рассматриваемой интерлюдии к школьной драме «Властотворний образ» ярыги «озвучены» по-русски (одного из ярыг зовут Аврюха Кирпичов), что однозначно определяет национальность этих персонажей. Они хитростью отвлекают внимание мальчика и воруют с воза мешки с пирогами. Возвращается отец, ругает сына и передумывает купить ему обещанный подарок – новую шапку. Ярыги появляются снова, предлагая отцу купить у них шапку. Не сторговавшись в цене, отец прогнал ярыг, но добра своего не вернул. Данная интерлюдия позволяет нам предположить, что изначально в стереотипе русского отрицательный концепт был связан с понятием «ярыга-пройдоха», которому приписывались отрицательные черты, позже проектированные на понятие «москаль». Ярыга – не только мошенник и вор, он надмен, склон к насилию и унижению других: Ярига Не ври много, хахол! Рожу растаскаю, І з галави валаса всіє те позриваю! Прийми єво харашо, б...о сина, Штоб он вієдал, с...ой син, каков я детина!37

33 Думи. Упорядник А.Г. Нудьга. Київ: Радянський письменник, 1969. С. 85. 34 Там же. С. 93. 35 Котляревський, Іван. Твори. Київ: Державне видавництво художньої літератури УРСР, 1960. С. 106. 36 См. примеры в Словник української мови. Т. 11. 1980. С. 647. 37 Інтермедії. С. 368. - 18 -

Стереотип русского

В приведенных примерах привлекает внимание фонетический принцип передачи речи ярыги и москаля – аканье (харашо, рагі (роги), валаса, дарага), окончание -во в род. падеже местоимения он и прилагательных мужского рода, оглушение звонких согласных в конце слова (частица веть) и пр. В речи казака, отца, сына и других украинских персонажей все перечисленные фонетические черты отсутствуют: Батько: А що дам, пане капраній, за сюю шапчину?/ Коли б не дорожився, то б я купив сину.38 Те же герои и тот же способ их языковой стилизации присутствуют и в интермедиях других авторов, например, профессора Киевско-Могилянской академии Георгия Кониского. В первой и второй интермедиях из пяти к драме «Воскресение мертвых» четко противопоставлены ярыга и москаль. В первой интермедии ярыга помогает казнить бабу, обвиняемую в колдовстве (роль, видимо, не самая благородная), а во второй – москаль помогает крестьянину-украинцу расправиться с хозяевами, требующими от него убить еврея. Крестьянин сопротивляется приказу, однако боится навлечь на себя гнев хозяев, он зовет на помощь земку-москаля. Москаль прогоняет хозяев. Из приведенных примеров следует, что концепты «москаля» и «ярыги» в XVII–XVIII веках являли собой два полюса – положительный и отрицательный, стереотипа русского в языковой картине мира украинцев. В дальнейшем исследовании раскроем механизм утери одного из полюсов в стереотипе, т.е. покажем, каким образом концепт «москаль» наделялся семантическими атрибутами концепта «ярыга».

Москаль-чаривнык Из интермедий образ москаля переходит в сочинения Ивана Котляревского и его многочисленных эпигонов. В водевиле Москаль-чарівник, пользующимся огромным успехом как у украинцев, так и у русских, Иван Котляревский изображает шельмоватого солдата-русского, квартирующего в украинской семье. Не добившись 38 Там же. С. 366. - 19 -

Людмила Попович

от хозяйки обеда, москаль притворяется спящим и выведывает, где у нее припрятан обед для гостя, зачастившего к ней, пока ее муж в отъезде. Внезапно возвращается муж, хочет пообедать, но хозяйке неловко признаться, что она приготовила обед для гостя. Москаль предлагает мужу колдовством накормить его, отсылая незадачливого хозяина туда, где припрятан обед. Муж уже совсем было поверил в чародейство москаля, но тот решил «призвать» в дом самого нечистого в образе гостя хозяйки. Молодая хозяйка сознается во всем мужу, а москаль подтверждает ее рассказ. Все смеются шутке москаля. В данном водевиле москаль наделен чертами хитрого, лукавого лжеколдуна. Обращаясь к нему в шуточной песне, хозяйкаТетяна несколько раз повторяет этот эпитет: Одчепись, не в’яжись, лукавий москалю! Она попрекает москаля в том, что он силой хотел заставить ее накормить его, сравнивает его с вором, называет пройдохой: Я – хазяйка, ти – пройдисвiт; що ж ти розхрабрився? Оглядайся, щоб у чорта сам не опинився!.../ Ти пiдкрався, як той злодiй, до чужої хати... В диалоге Тетяны с москалем звучат четко сформулированые отрицательный и положительный концепты стереотипа москаля. Тетяна говорит о том, что москали не для того посланы, чтобы в своем цартве калечили людей, а москаль продолжает ее мысль – а для того, мол, «чтобы вас, мужиков, защищать от неприятелей».39 С другой стороны, и Финтик (гость) и Михайло (хозяин) склоняются к отрицательному стереотипу москаля – типичный москаль, по их мнению, буянит, избивает хозяев: Финтик: Та це ж найпершая замашка у москаля, щоб на квартирi хазяйку налякати, хазяїна вилаяти i гармидеру такого наробити, що не знаєш, де дiтись...40 Михайло: Це диво, що москаль голодний заснув, не побивши хазяйки.41 39 Котляревський. Твори. С. 299. 40 Там же. С. 301. 41 Там же. С. 302. - 20 -

Стереотип русского

В перепалке между Михайлом и Москалем достаеся и москалям и хохлам (хохол – ведущий концепт стереотипа «украинец» в языковой картине мира русских): Солдат: У нас пословица есть: хахлы никуда не годятся, да голос у них хорош.42 Михайло: Пословиця?... Коли на те пiшло, так i у нас єсть їх против москалів не трохи. Така, напримір: з москалем знайся, а камінь за пазухою держи; од чого ж вона вийшла, сам розумний чоловік догадаєшся.43

На вопрос Москаля Ну, хозяйка, каков я чародей? Тетяна отвечает: Великий!... Но бiльше хитрий, настоящий москаль,44 еще раз подчеркивая главный атрибут концепта москаль – хитрый, лукавый. Необходимо добавить, что в украинском языке слово «лукавий» в качестве субстантива употребляется и в значении «черт». Лжеколдовство москаля открыто противопоставлено концепту «характерник», присущему украинской лингвокультуре. В языковой картине мира украинцев одной из отличительных черт украинских воинов-казаков, возведенных в народном представлении в образ мифологических героев, витязей,45 является их обладание сверхъестественной силой, источником которой может быть и «снюхивание» с самим нечистым. Например, в романе украинского писателя XIX века Пантелеймона Кулиша Чорна рада казак Петро Шраменко следующим образом рассуждает о запорожцах: А що, як справді він характерник? Чував я не раз од старих казаків, що сі бурлаки, сидючи там у комишах да в болотах, обнюхуються з нечистим. Викрадали вони з неволі невольників, да й самих туркень, іноді так мудро, що справді мов не своєю силою. Не дурно, мабуть, іде між людьми поголоска про їх характерство... Утікає од татар, розстеле на воді бурку да й попливе, сидя, на другий берег... Ну, то вже дурниця, що 42 Там же. С. 309. 43 Там же. С. 310. 44 Там же. С. 312. 45 Слово «лицар» (рыцарь) в качестве одного из эпитетов казака-запорожца часто встречается в украинских эпических песнях – думах. Думи. Упорядник А.Г. Нудьга. С. 147–152. - 21 -

Людмила Попович

ляхи з переполоху провадять, буцім запорожці ростуть у Великому Лузі з землі, як гриби, або що в запорожця не одна, а дев’ять душ у тілі, що поки його вб’єш, то вбив би дев’ятеро простих козаків. Може, не зовсім правда й про бурку. А що запорожцеві вкрасти, що задумає, то мов із гамана тютюну дістати. Вони напускають ману на чоловіка...46 В данном контексте атрибуты москаля-солдата – нечистая сила, хитрый мошенник, коварный и вор представляются совсем логичными, однако их бурлескная подача, характерная для творчества Котляревского, придает концепту «москаль» шутовское звучание. С другой стороны, лукавый располагает неестественной силой, попавшие в его власть, соблазненные самым вожделенным, могут искупиться только ценой многих страданий – своих и чужих. В произведениях Тараса Шевченко, рассматриваемых в контексте авторского мифа Украины, высветлен именно этот атрибут концепта «москаль». Упрекая Богдана Хмельницкого в том, что тот, скрепив союз с Россией, продал Украину (Розрита могила), он видит в таком альянсе причину ненормального развития украинской истории. Однако, необходимо подчеркнуть, что «москаль» в структуре мифа Украины, созданного Тарасом Шевченко – это, прежде всего, мифологический архетип души, проданной дьяволу, не совпадающий с конкретным этнонимом.47

«Москаль» и русский человек Этноним русский, чаще всего в словосочетаниях русский человек, русские люди, можно встретить в ХІХ – начале ХХ века в дискурсах определенного жанра – дневниках известных представителей украинской культуры, их переписке, но не в литературных сочинениях, где стойко укрепился этноним «москаль». Например, в творчестве Тараса Шевченко слово москаль упоминается 117 раз 46 Куліш, Пантелеймон. Чорна рада // Твори в двох томах. Київ: Наукова думка, 1994. Т. 1. С. 86. 47 См. об этом Забужко, Оксана. Шевченків міф України. Спроба філософського аналізу. Київ: Абрис, 1997. С. 88, 99–142. - 22 -

Стереотип русского

– из них в значении «солдат» – 70 раз, в значении «россиянин» – 33 раза48 и всего 2 раза употреблено прилагательное руський в значении «русский» – руський чоловік, руські повісті.49 Словосочетания русский человек, русские люди встречаются в сочинениях Тараса Шевченко на русском языке. Сравним, например, некоторые записи в Дневнике поэта: 3-го октября 1857 г. – «Русские люди... многим одолжились от европейцев и, между прочим, словом «клуб». Но это слово совершенно не к лицу русскому человеку. ...Слово «посиделки» удивительно верно изображает русские дворянские сборища»;50 26-го января 1858 г. – по поводу «свадебной или святочной» русской народной песни Шевченко замечает: «Жидовское начало в русском человеке. Он без приданного не может даже полюбить».51 В то же время, дневник поэта, из которого взяты эти примеры, пестрит самыми лестными отзывами о многочисленных русских – его друзьях, которых он называет замечательными, благороднейшими людьми, а также о случайных знакомых – «людях здраво и благородно мыслящих».52 Графиню Настасью Ивановну Толстую поэт называет только «святая заступница» и т.п. Таким образом, в своих рассуждениях о русских Шевченко одновременно пользуется стереотипом и прототипом. Стереотип шельмоватого, хитрого, невежественного москаля, москаля-черта, преобладающий в украинской литературе ХІХ века, полностью совпадает с результатами личного отчужденного восприятия поэтом русских людей как анонимного коллектива в контексте оппозиции Украина – Россия, дом – чужбина, родина – ссылка. Однако, в контексте творчества поэта Украина и Россия олицетворяют не конкретные хронотопы, а мифологичес-

48 Словник мови Шевченка в двох томах. Київ: Наукова думка, 1964. С. 1, 421. 49 Там же. С. 2, 220. 50 Шевченко, Тарас. Щоденник 1857–1858. Київ: Молодь, 1963. С. 123. 51 Там же. С. 164. 52 Там же. С. 165. - 23 -

Людмила Попович

кое пространство, оппозицию между идеальным миром и миром, в котором творец мифа вынужден пребывать, отторгнутый от рая.53 В основе прототипа русского человека у Шевченко лежат яркие впечатления от знакомств с конкретными людьми, оставившими в душе поэта самый глубокий след. Такое двойственное восприятие иностранцев, в сущности, характерно представителям всех народов – один и тот же человек может с презрением высказываться о народе в целом, одновременно подчеркивая достоинства отдельных его представителей. Как уже было сказано, речь идет о синтезе стереотипного и прототипического механизмов ментальной репрезентации действительности. В данном контексте необходимо выделить формальный способ, с помощью которого оппозиция украинец – русский или хохол – москаль четко очерчивается. В условиях отсутствия структуированного государства основным способом идентификации представителей одного народа – его самоопознания и опознания со стороны других, является язык. Поэтому, в рассуждениях о своем народе типичный украинец исходит из определения языковой общности, которое можно передать формулой «Украина там, где разговаривают по-украински». В подтверждение такого предположения приведем запись из дневника Александра Довженко от 27. 06. 1942 года, сделанную в городке Россошь: Ось і Россош, істинно російське місто, де населення чомусь розмовляє по-українському. Кілька сот літ ніяк не встигне причаститися, ну та вже, здається, досить, вже діти всі говорять по-російськи. Питаю в сестри хазяйки: 53 Подобное толкование хронотопа России в XX веке находим и у других украинских писателей, в частности у Александра Довженко – писателя и всемирно известного кинорежиссера, которому вследствие идеологических репрессий (опала за сценарий к фильму «Украина в огне») было запрещено жить и заниматься творчеством в Украине (см. об этом также Поповић. Фокусна перспектива украјинске књижевности. С. 149–169, 199–217; Грабович 1991: Грабович Г. Шевченко як міфотворець: Семантика символів у творчості поета. Київ: Основи, 1991. С. 71; Забужко. Шевченків міф України. С. 101). - 24 -

Стереотип русского



- Скажіть мені, чому у вас в Россоші так багато говорять по-українськи? - Так тут багато хто так говорить... - Вони українці? - Ні, українці там, в Харківській і Полтавській областях, а у нас не українці. Це хохли. Ми їх хохлами звемо. Тут їх багато, більше половини населення. «Слава богу, подумав я, не перевелись хохли в руській землі. Так було, так є і так буде...».54

Исходя из такой точки зрения, становится понятно, почему в украинском фольклоре и произведениях отдельных литераторов речь москаля передается по фонетическому принципу, т.е. не в переводе, как этого следовало бы ожидать. В следующей части работы покажем, каким образом фонетический принцип передачи русского языка в произведениях украинской литературы используется с целью стилизации речи героев, становится определенным стилистическим приемом.

Украинско-русская языковая полифония в художественном тексте На явление языковой полифонии в украинских и русских литературных произведениях, а также в дискурсах других жанров, исследователи уже обратили внимание.55 Необходимо отметить, что в обеих культурах у этого явления долгая традиция – вспомним тексты интермедий или тексты Гоголя и Булгакова («Белая гвардия»), пересыпанные украинскими словами, фразами или цитатами из украинских песен. Украинский писатель Иван Нечуй-Левицкий пишет об элементах украинского языка в творчестве Гоголя: «Гоголева Коробочка нагадує скоріше старосвітську полтавську поміщицю, 54 Довженко, Олександр. Україна в огні (кіноповість, щоденник). Київ: Радянський письменник, 1990. С. 191. 55 Волосевич, Інна. Явище мовної поліфонії в літературі та свідомості // Ї. 2004. № 35. - 25 -

Людмила Попович

а ще більше стару попадю, а не кацапку, а його московська сваха в «Женитьбе» говорить і лається зовсім так, як київська або полтавська міщанка на базарі, а не московська сваха. Собакевич – це чисто полтавське або чернігівське неповертайло, тільки не великоруське. Так й хочеться вкласти в його уста українську мову... У «Вечорах на хуторі біля Диканьки»... його українські мужики та козаки говорять по-великоруській, але часом вкидають в розмову живі та міткі українські фрази, од котрих зразу ніби оживають ті селяни та селянки... Окрім того, він подекуди сипнув епічними формами української народної поезії, переложеними на великоруський язик і трохи чудними по тій самій причині»...56 В текстах интермедий, как уже было раньше сказано, фонетическая передача русской речи становиться удачным стилистическим приемом, призванным реально отобразить не только этническую, но и социальную дифференциацию в украинской среде XVII–XVIII вв. В украинских литературных произведениях XIX века русскоязычными, как правило, являются все чиновники, что отражает реальную ситуацию в обществе – официальный стиль украинского языка можем встретить в актах XVI–XVIII вв. и начиная с XX века. В XIX же веке украинский язык в официальном общении отсутствует (во второй половине XIX века распоряжениями царского правительства – Валуевским циркуляром 1863 г. и Эмским указом 1876 г., запрещалось употреблять украинский язык не только в официальном общении, но и в сфере образования, области научных исследований, а также создавать литературные тексты на украинском языке). Русскоязычный чиновник, речь которого передавалась в оригинальной записи, является не только верно отображаемым реальным фактом, но и способом подтрунивания над чиновничеством и казенщиной. В качестве примера приведем юмористический рассказ Олексы Стороженка «Вуси» (1861), в котором по-русски говорят только два персонажа –действительный статский советник и его лакей. Украинское дворянство общается между собой по-украински и только, 56 Баштовий, Іван. Украинство на літературныхъ позвахъ зъ Московщиною, Львів/ Нечуй-Левицький Іван. Українство на літературних позвах з Московщиною. Львів, ЛНУ ім. І. Франка, 2005. С. 110. - 26 -

Стереотип русского

делая записи в книге посетителей статского советника, некоторые из них переходят на русский язык. Переплетение вычурного стиля русского языка с украинскими комментариями главного героя создает комический эффект: «К кому вы явились? – К вашему превосходительству, – кажу; «нехай, – думаю, – по твойому буде». – А как вы явились? Отвечайте, милостивый государь мой! Как вы явились? Тю на твого батька! – думаю собі, – чи ти сказився, чи натріскався кукольвану? Що за напасть така? Не знаю, що йому й казать. – С достодолжным уважением, – кажу...».57 Если к этому способу стилизации добавить реальную подоплеку рассказа – запрет носить усы чиновникам, состоящим на гражданской службе, фигура статского советника, придирающегося из-за усов к новому заседателю, выглядит крайне комично. Русская речь вперемешку с украинской становится общепринятым способом подтрунивания над провинциальной психологией «выскочек»-украинцев, говорящих «суржиком», пытающихся таким способом придать собственной персоне большую важность (Возний в драме Ивана Котляревского «Наталка Полтавка», Проня Прокоповна Серкова в комедии Михайла Старицкого «За двома зайцями» и пр.). Позже этот способ создания комического эффекта – путем вкрапливания в украинский текст фраз на русском языке, перенимается литераторами двадцатого века (тетя Мотя в комедии Миколы Кулиша «Мина Мазайло» и пр.). Необходимо также заметить, что во второй половине XIX – начале XX вв. оппозиция украинец – москаль волновала большей частью представителей того направления, которое в истории украинской литературы принято называть «народническим». Показательным образцом народнической публицистики того времени, в которой на национально-культурном уровне выстраивается оппозиция Украина-Московщина являются культурологические трактаты Ивана Нечуя-Левицкого,58 опубликованные в 1891 г. во Львове под псевдонимом Иван Баштовый (дозорний). 57 Стороженко, Олекса. Твори. Т. 1. Київ: Державне видавництво художньої літератури, 1957. С. 119. 58 Нечуй-Левицький, Іван. Українство на літературних позвах з Московщиною. Львів: ЛНУ ім. І.Франка, 2005. - 27 -

Людмила Попович

В творчестве великой украинской поэтессы Леси Украинки элементы народничества отсутствуют. Ее поэзию и драматическое творчество лучше рассматривать как составную часть не украинской, а мировой литературы.59 Однако, оппозиции украинец-москаль, Украина/свой мир – Москва/чужбина пронизывают насквозь и ее произведения. В частности, на таких противопоставлениях построена драма «Боярыня». В словах героя этой драмы Степана: Не задля соболів, не для казни/подався на Москву небіжчик батько!/ Чужим панам служити в ріднім краю/він не хотів, волів вже на чужині/служити рідній вірі, помагати/хоч здалека пригнобленим братам...60 Леся Украинка передает своеобразную попытку аполлогии украинских господ, покинувших Украину, «обезглавивших» ее таким образом. Служить на чужбине чужим хозяевам – таков, по мнению поэтессы, удел потомков украинских рыцарей. С другой стороны, выбор псевдонима Леся Украинка украинской поэтессой Ларисой Косач продиктован не столь оппозицией в отношении к представителям других национальностей, в частности к русским, сколь, как это удачно заметила исследовательница ее творчества Оксана Забужко,61 необходимостью идентификации культурного пространства австрийской Галиции и украинской культуры, которые в представлении населения разных частей Украины, входивших в то время в состав двух разных империй, воспринимались как явления близкого, но все-же, разного порядка. В украинской литературе начала XX века, создаваемой в той части Украины, которая с XVIII века вошла в состав Австро-Венгерской империи, в контексте первой мировой войны формируется концепт москаля как близкого в оппозиции к «чужим» – немцам и венграм. Бессмысленная война, во время которой по противоположную линию фронта находились не только русские, но и украинцы, 59 См. об этом Забужко, Оксана. Notre Dame d’Ukraine. Українка в конфлікті міфологій. Київ: Факт, 2007. 60 Українка, Леся. Бояриня // Українське слово. Хрестоматія української літератури та літературної критики XX ст. (у трьох книгах). Книга перша. Київ: Рось, 1994. С. 110. 61 Забужко, Оксана. Notre Dame d’Ukraine. С. 50. - 28 -

Стереотип русского

проживающие в другой империи, становится темой литературных произведений. Показательным примером в данном случае является рассказ галицкого писателя Осипа Маковея «Братання», в котором передается факт опознания русских-москалей, воюющих по другую линию фронта, как близких, родных, своих. Необходимо заметить, что в западной Украине местное население называло, и до сих пор называет, москалями не только русских, но и украинцев – выходцев из восточной и центральной Украины. Однако, и в данном случае в оппозиции «свой-чужой» москаль-украинец позиционируется «ближе», отмечается как тот, кто говорит одним, «нашим», языком: «Христос воскресе, каже, братчику! І чого ми воюємо з собою?» Правду сказав. Нащо ми воюємо? Люди такі, як ми, ще й свої, близькі, одної віри. А сей-таки українець, цілком по-нашому балакає...».62

Концепт «Прометей» в стереотипе русского В литературе соцреализма обозначение представителя другой национальности как «чужого» отсутствовало, чему способствовала установка на создание образа советского человека, лишенного всяких специфических национальных, социальных и даже личных черт. Если в таких сочинениях и проявлялась оппозиция «свой – чужой», то она в обязательном порядке была выстроена на противопоставлении советский человек – враг народа/ враг социализма, завоеватель. В данном контексте в качестве примера можно привести поэму Андрия Малышко «Прометей», написанную сразу по окончании второй мировой войны. В поэме описывается подвиг смоленского парня, принесшего себя в жертву во имя спасения украинского села. Если рассматривать поэму на уровне структуры текста, в глаза бросаются оппозиции местоимений, создающие второй, знаковый, план произведения. Украинский мальчик находит вблизи села раненого русского разведчика и приводит его в свой дом, где его скрывают от немцев. В описании русского разведчика Малышко 62 Маковей, Осип. Твори. Київ: Державне видавництво української літератури, 1961. С. 357. - 29 -

Людмила Попович

использует местоимения наш, такий же, один, конструируя своеобразную градацию близости – от нашего, противопоставленного ихнему: А влітку в них такі ж зозулі... І в нас, і в них – цвіте в маю... Дніпро із їхніх шум-борів/ Тече до нас... І їхній край, як наш, горів..., через такое же, одинаковое – А влітку в них такі ж зозулі... А в матерів/Такі ж смугляві, чесні руки... – к общему, единому: Жита одні, в однім краю... (игра слов: один – «тот же» и «общий»).63 Автор посвящает опознанию героя в качестве «своего, нашего, общего» четыре строфы поэмы. Такое описание, по-видимому, имело целью отбросить создавшийся в народной культуре отрицательный стереотип, воссоздать старый концепт «защитник» в стереотипе русского. Если все одинаковое, то что же разное? На этот вопрос автор отвечает имплицитно, вставляя в поэму строфу из русского романса в оригинальной записи – в качестве характеристики героя. Воспроизведение отрывка из романса на русском языке в данном украинском литературном произведении преследует совсем другую цель, чем во всех ранее приведенных примерах. Малышко рисует психологический портрет русского. Русская песня отмечена эпитетами «глубокая», «тихая», профилируя именно эти черты русского характера – глубину и смиренность. Подчеркивая близость русского героя украинской культуре, Малышко вводит в поэму сцены, в которых мальчик читает разведчику единственную уцелевшую в доме книгу – «Кобзар» Тараса Шевченко. Из стихотворения Шевченко «Кавказ» смоленский парень узнает о Прометее, совершившем подвиг во имя спасения человечества. Малышко «оставляет за кадром» факт, что «Кавказ» посвящен борьбе кавказских народов за свою независимость, что русскому разведчику не могло не броситься в глаза частое упоминание этнонима москаль в отрицательном контексте в других произведениях Шевченко. Такая оппозиция в поэме снимается как анахроничная, отжившая свое в новом обществе. В качестве чужого в поэме «Прометей» отмечен завоеватель – немецкий оккупант. В сцене вламывания немецких оккупантов 63 Малишко, Андрій. Вибрані твори у двох томах. Т. 2. Київ: Дніпро, 1982. С. 274. - 30 -

Стереотип русского

в украинский дом несколько раз употребляется эпитет «чужой» – в словосочетаниях чужой сапог (автоматическое подключение ассоциативного ряда «угнетатель») и чужое слово (восприятие чужого как говорящего на другом языке): Ворота впали; од воріт / Сліди підкованих чобіт, / Чужих чобіт, чужого слова...64 В сцене опознания разведчика на очной ставке украинские крестьяне все до единого заявляют, что он «наш». За него, «своего», они готовы отдать жизнь – кров за кров, т.е. пожертвовать себя за своего кровного родного: Це ваш? – Це наш, – говорить дід./ Це наш, – хлопчак за дідом вслід...Це наш, – дівча ступа охоче... – Це наш, – і клоняться к землі... Це наш, ми клянемось на тім!... – Це наш, ми кров дамо за кров ».65 Таким образом выстраивается оппозиция: наш/ русский – чужой/ немец. Разведчик, подобно Прометею, приносит себя в жертву. В дальнейшем тексте поэмы впервые употребляется местоимене свой: І тіло – так! Своє це тіло/ І сонце інше засвітило/У кронах чорних яворів....66 Таким образом, принесение героя в жертву на мифологическом уровне снимает оппозицию между украинцами и русскими. Как и в любом мифе, оппозиция одного уровня перестает существовать, снимается на высшем уровне его спиралевидной структуры.

Русский язык как стилистическое средство в украинской литературе последних десятилетий Возвращение к фонетическому способу передачи русской речи в с целью создания комического эффекта часто наблюдается в современной украинской литературе – в так называемом ироническом модерне конца XX века, а также в произведениях украинских постмодернистов, отличительной чертой которых является всякого рода полифония, в том числе языковая. В произведениях представителей неоавангардных поэтических групп, таких как Бу-Ба-Бу, Пропала 64 Там же. С. 279. 65 Там же. С. 282. 66 Там же. С. 283. - 31 -

Людмила Попович

грамота и др., фразы на русском языке в фонетической записи становятся одним из формальных средств выражения иронии в эстетике общего протеста против разного рода клише в искусстве: «Слушай, чювак, тваї гєнії/ Нам глубоко до фєні./ Паєхалі, ілі... – Та ну їх, ще скрутять шию...».67 Необходимо заметить, что в данном случае «русскоговорящим» не обязательно является русский. Такая передача речи характерна для образов, жизненные ценности которых резко отличаются от установок автора, т.е. русскоязычным в украинском тексте становится «чужой» в культурологическом смысле. В качестве иллюстрации в данном случае используем также роман ведущего современного писателя-постмодерниста Юрия Андруховича «Московиада», написанный в 1992 г., «по свежим следам» после провозглашения Украины независимым государством. Действие этого карнавального романа сосредоточено в Москве, ассоциируемой в контексте произведения с адом (в предыдущем романе Андруховича «Рекреации» этот мифологический хронотоп был помещен в выдуманном украинском городе Чертопиль). «Хождение по мукам» главного героя подается на фоне экономической и социальной разрухи, полного развала «империи зла». Андрухович прибегает к стилизации речи отдельных образов путем фонетической записи русских фраз в двух случаях. В первом, такая стилизация имеет целью передать отрицательное отношение главного героя к отдельным персонажам. Например, в сцене в закусочной на Арбате много участников, большинство которых, необходимо предполагать, разговаривает по-русски. Однако, автор помещает в украинский текст романа фразы на русском языке только при передаче слов кассирши, которая явно «не по нутру» главному герою: «Што нє відітє, чєловєку плохо! – кричить на всю залу касирка. Стаят как х()! – обурюється вона...».68 Позже герой иронизирует по поводу ее манеры речевого поведения: «Ця мила московська звичка до всіх звертатися на ти! Цей 67 Либонь, Семен. Ексцес у трамваї // Позаяк, Недоступ, Либонь 1991: Позаяк, Юрко, Недоступ, Віктор, Либонь, Семен. Пропала грамота. Київ: Радянський письменник, 1991. С. 80. 68 Андрухович, Юрій. Рекреації. Романи. Київ: Час, 1997. С. 168. - 32 -

Стереотип русского

прояв вселеньскості, вселюдськості, всебратськості російського національного духу!».69 В данном случае образ кассирши становится шрихом в стереотипе русского, о котором было сказано выше. По-русски в романе «озвучен» и дедок-вахтер, который в мифологическом пространстве романа может быть истолкован как Харон в преддверии ада. В самом аду, «конференц-зале», собраны аллегорические образы – Иван Грозный, Дзерджинский, Ленин, Минин-иПожарский, Суворов, Екатерина Великая, которые под руководством Черного Чулка рассуждают о том, как им «обустроить государство». То, что дедок говорит по-русски показательно – черту между своим и чужим пространством охраняет тот, кто ближе потустороннему. Таким образом округляется отождествление ада с русскоязычным «чужим» миром, представляющим латентную угрозу «своему».

Топологическая схема стереотипа «русский» В результате нашего исследования можем прийти к выводу о том, что стереотип русского в языковой картине мира украинцев, рассматриваемый в диахроническом аспекте, может быть представлен множеством оценочных шкал, каждая из которых соответствует определенному историческому периоду. Центральными концептами первичного стереотипа русского в украинской культуре, сложившегося в XVII–XVIII веках, являются «ярыга» и «москаль». В схематическом изображении структуры данного стереотипа эти концепты помещаем на первую шкалу, отображающую его двухполюсную организацию – при этом концепт «ярыга» отмечен отрицательно, а концепт «москаль» положительно. На второй шкале остается только концепт «москаль», передвинувшийся к отрицательному полюсу. На третьей шкале выстраивается оппозиция между отрицательно маркированным концептом «москаль» и положительно отмеченным концептом «русский человек». На четвертой шкале отсутствует отрицательный полюс, концепт, условно обозначенный как «Прометей», отличается только положительными семантическими атрибутами. На последней шкале, со 69 Там же. С. 171. - 33 -

Людмила Попович

ответствующей современному периоду, доминирует отрицательный концепт «русскоязычный», объединяющий представление о носителе другой системы ценностей, украинце-провинциале, общающемся на смеси украинского и русского языков – так называемом суржике. Таким образом, стереотип русского охватывает концепты разного уровня, по-разному отмеченные со стороны оппозиции «свой – чужой». В этом стереотипе часто представлены разные семантические атрибуты, однако, необходимо заметить, что в нем абсолютно отсутствует атрибут «враг», входящий в стереотипы некоторых других ксеноэтнонимов. Схематическое изображение развития стереотипа «русский» в украинской культуре ярыга

москаль

–

+

москаль –

+

москаль –

русский человек + «Прометей» +

«русскоязычный» –

+

- 34 -

Глава 2

Русский язык в Украине: анализ факторов, связанных с использованием русского языка и отношением к русскому языку двуязычного населения Юко Симэки Введение Признание украинского языка в качестве единственного государственного языка в Украине в соответствии с законом «О языках в Украинской ССР» (принят 28 октября 1989 г.) предшествовало принятию Верховной Радой Украинской ССР «Акта провозглашения независимости Украины» 24 августа 1991 г. В 1996 г. такой статус украинского языка был снова подтвержден в Конституции (принята 28 июня 1996 г.), и до настоящего времени в Украине активно осуществляется политика украинизации. Она касается, в первую очередь, таких важнейших сфер официального общения, как административно-политическая и образовательная. На основании указанных документов руководителями независимой Украины была выдвинута задача обеспечивать всестороннее развитие и функционирование украинского языка во всех сферах общественной жизни на всей территории Украины. Однако, несмотря на активные усилия государства по осуществлению политики закрепления за украинским языком статуса государственного, в неофициальном коммуникативном пространстве русский и украинский языки продолжают сосуществовать. - 35 -

Юко Симэки

Конституция Украины также гарантирует «свободное развитие, использование и защиту русского, других языков национальных меньшинств». Заметим, что в тексте украинской конституции кроме украинского языка специально упоминается только русский язык, однако это не значит, что ему гарантирован какой-то особый статус.1 Неопределенность статуса русского языка резко контрастирует со статусом украинского языка, признанного государственным. Реальная языковая ситуация в Украине характеризуется двуязычием. Поэтому русскоязычное население в восточных и южных регионах Украины выступает за придание русскому языку статуса официального регионального языка. Впрочем, решение проблем русского языка актуально не только для русских или русскоговорящих, но также и для двуязычного населения Украины, к которому относится большинство ее граждан. В этой статье мы ставим перед собой цель рассмотреть различия между русскоязычным населением и сторонниками официального признания русского языка, уделяя особое внимание связи между практикой реального употребления украинского и русского языков, с одной стороны, и языковой самоидентификацией жителей Украины, с другой. Таким образом, данная статья посвящена анализу особенностей языковой ситуации в Украине, одной из важных особенностей которой является то, что не только русскоязычное население выступает против политики стремительной украинизации в языковой сфере.

1. Статус русского языка в Украине В течение XIX века было принято несколько государственных указов, запрещающих использование украинского языка в большинстве общественных сфер жизни. Такая политика русификации продолжалась и в советскую эпоху. Языковая политика направлялась на закрепление использования русского языка в большинстве сфер коммуникации на основании того, что русский язык провозг 1 Конституція України від 28 червня 1996 року, Стаття 10 (http://zakon. rada.gov.ua/cgi-bin/laws/main.cgi?nreg=254%EA%2F96%2D%E2%F0). - 36 -

Русский язык в Украине

лашался в качестве средства межнационального и международного общения. Поэтому к концу 80-х гг. ХХ века русский и украинский языки оказались противопоставленными друг другу как престижный язык и непрестижный язык.2 За годы независимости Украины русский язык в значительной степени утратил роль доминирующего средства коммуникации, сфера функционирования русского языка также сократилась, однако этот язык до настоящего времени продолжает оставаться одним из основных языков коммуникации. Однако, Конституция и законы о языке в Украине не дают для использования русского языка законодательной базы, и его статус остается неопределенным. В 1996 г. Украина присоединилась к «Европейской хартии региональных языков или языков меньшинств», и в 1999 г. этот документ был ратифицирован Верховной Радой Украины. Изначально эта Хартия призвана защищать языки, которые находятся под угрозой исчезновения, но к ней нередко обращаются и политические силы, выступающие за законодательное закрепление использования русского языка в Украине и придание ему официального статуса.3 Требование придать русскому языку статус второго государственного или официального языка в Украине нередко имеет место в ходе различных избирательных кампаний.4 В последние годы региональные и муниципальные органы власти в восточных и южных районах Украины на основе толкования вышеуказанной Хартии оказывали сопротивление политике украинизации речевой коммуникации, явочным порядком вводя русский язык в качестве регионального языка местностей, в кото 2 Будникова Н.С. Современная языковая ситуация на Украине: Социологический анализ: Диссертация на соискание ученой степени кандидата социологических наук. Московский государственный университет сервиса, 2006. С. 60. 3 По проблеме интерпретации Европейской хартии см.: Белей, Лесь. Хартія для постколоніалізму // Український тиждень. 2010. № 123, http:// www.ut.net.ua/art/166/0/3647/. 4 O. O. Taranenko, “Ukrainian and Russian in Contact: Attraction and Estrangement,” International Journal of Sociology of Language 183 (2007), p. 131. - 37 -

Юко Симэки

рых русскоязычное население составляет большинство. Однако местные суды выносили решения о том, что такие действия не соответствуют украинскому законодательству и являются нарушением Конституции, и Министерство Юстиции поддерживало эти решения. Однако в феврале 2007 г. апелляционный суд в Донецке отклонил такое решение местного суда, поддержав статус русского языка как регионального языка соответствующей местности.5 Можно предположить, что такие попытки придать русскому языку официальный статус на региональном уровне будут предприниматься и в будущем. Далее, используя данные, полученные в ходе социологических опросов, мы рассмотрим более конкретно, как используют русский и украинский языки жители разных районов Украины, являющиеся их носителями, и как они относятся к этим языкам.

2. Русский язык в Украине В данном разделе на материале переписи населения и опросов, проводившихся некоторыми организациями, мы рассмотрим особенности языковой ситуации в Украине, а также основные параметры функционирования русского языка в настоящее время. 2.1. Русскоговорящие в Украине Согласно Всеукраинской переписи населения 2001 г.6 численность украинцев составляет 37,5 млн. (78%) а численность русских 5 RIA NOVOSTI, Ukraine’s Kryvyi Rih city adopts Russian as regional language (http://en.rian.ru/world/20060621/49855590.html), 2006 06 21; RIA NOVOSTI, Ukraine city raises Russian status as language fight continues (http://en.rian.ru/world/20060530/48808775.html), 2006.05.30; RIA NOVOSTI, Fifth Ukrainian city grants regional status to Russian language (http://en.rian. ru/world/20060524/48566543.html), 2006.05.24; RIA NOVOSTI, Court upholds Russian as regional language in east Ukraine (http://en.rian.ru/ world/20070220/61006252.html), 2007.02.20. 6 Официальные данные Всеукраинской переписи населения 2001 г. (http://www.ukrcensus.gov.ua). - 38 -

Русский язык в Украине

− 8,3 млн. (18%). 67,5% опрошенных назвали родным украинский язык, 29,6% в качестве родного указали русский. В сравнении с данными Всесоюзной переписи 1989 г. число лиц, считающих своим родным языком украинский, увеличилось на 2,8%, в то время, как число аналогичных приверженцев русского языка снизилось на 3,2%. Но, как отмечают Арель и Губогло, категория «родной язык» переписи населения не отражает в полной мере ситуацию действительного использования соответствующих языков гражданами страны.7 Для того, чтобы полнее охарактеризовать языковую ситуацию, рассмотрим, также результаты других опросов. В опрос, проведенный Фондом «Демократичні ініціативи», были включены вопросы «Ваш родной язык?» и «На каком языке Вы разговариваете в семье?». 64% опрошенных считают своим родным языком украинский, а 35% − русский. В то же время 43,1% респондентов этого опроса указали, что в семье разговаривают на украинском, 31,7% − на русском, а для 24,7 % респондентов языками семейного общения являются как русский, так и украинский.8 С другой стороны, в февральских опросах 2009 г., проведенных ФОМ – «Украина», присутствовал пункт «Язык бытового общения», и 51% респондентов в качестве такового указали русский язык, 43% − украинский, 6% − смесь украинского и русского.9 В то же вре 7 D. Arel, “Interpreting ‘Nationality’ and ‘Language’ in the 2001 Ukrainian Census,” Post-Soviet Affairs 18:3 (2002), pp. 213–249. Губогло М.Н. Языки этнической мобилизации. М.: Школа «Язык русской культуры», 1998. С. 189; Мечковская Н.Б. Языковая ситуация в Беларуси и этические коллизии двуязычия // Russian Linguistics. 1994. № 18. C. 308. 8 Фонд «Демократичні ініціативи», Громадська думка населення України 17–28 грудня 2008 (http://dif.org.ua/ua/poll). Опросы проводились 17–28 декабря 2008 г., репрезентативное взрослое население страны 18 лет и старше, объем выборки составил 2012 респондентов. 9 Фонд «Общественное мнение», Мнения и взгляды населения Украины феврале 2009 года (http://bd.fom.ru/report/map/ukrain/ukrain_eo/du090225), 03.03.2009. Опросы проводились 2–11 февраля 2009 г., репрезентативное взрослое население страны 18 лет и старше, объем выборки составил 2000 респондентов. - 39 -

Юко Симэки

мя в центральных областях страны респондентов, относящих себя к украинско-говорящим (53%), больше, чем к русскоговорящим (35%). С смесью украинского и русского языков пользуются 6%. Сравнение данных, полученных при опросах, проведенных вышеуказанным Фондом в 2007 году с таковыми, полученными в январе 2008 года, показывает тенденцию медленного увеличения процента русскоговорящих. В январе 2008 г. 46% респондентов указали в качестве своего первого языка русский язык и 47% − украинский, в то время как в центральных областях 64% приходилось на украинский язык и 28% − на русский язык. По данным 2007 г. 47% респондентов предпочитали использовать русский язык и 48% − украинский, в центральных областях 67% респондентов указали украинский язык и 26% − русский язык. Но итоги этих альтернативных опросов не могут отразить двуязычную ситуацию. Данные опросов, проведенных R&B, дают нам более полную информацию о фактическом и потенциальном социальном двуязычии.10 Как следует из пресс-релиза R&B, украинским языком жители страны владеют несколько хуже, чем русским. Об этом свидетельствует тот факт, что, по результатам опроса, сегодня украинским языком в большей или меньшей степени владеют примерно 86% населения страны, а русским – 92% (Таблица 1). Таблица 1. Оценка респондентами собственного уровня владения языком11 Свободно На достаточном Плохо Не Затруднились владеют уровне владеют владеют владеют ответить Украинским языком Русским языком

57%

29%

11%

3%

–

68%

24%

5%

1%

2%

10 Research and Branding, ПРЕСС-РЕЛИЗ ПРОЕКТ «R&B – ОМНИБУС, 2я волна. Ноябрь 2006» (http://www.rb.com.ua/rus/politics/research/2006/282. html). Опросы проводились 5–15 ноября 2006 года, репрезентативное взрослое население страны старше 18 лет, объем выборки составил 2215 респондентов. 11 Research and Branding, С. 6. - 40 -

Русский язык в Украине

В данном случае можно считать, что 97% респондентов в повседневной жизни могут общаться по-украински и 99% по-русски. Поэтому мы можем сказать, что почти все украинцы двуязычны, по крайней мере в некоторой степени. Как указывает Биланюк,12 возможно, что респонденты переоценивают собственный уровень знания языка, особенно украинского языка. По-видимому, здесь мы имеем нечто подобное тому, как категория родного языка выбирается произвольно под влиянием идеологических склонностей. Хотя эти данные не показывают различие степени двуязычия по регионам, тем не менее, мы видим, что русскоговорящих много, и это не только этнические русские и население, которое считает русский язык родным. Характерно, что эту ситуацию мы наблюдаем по всей стране, а не только в «русскоязычных» восточных и южных регионах. 2.2. Языковое сознание и отношение к русскому языку Посмотрим также итоги опросов об отношении к русскому и украинскому языкам граждан Украины. В опросах, проведенных R&B, респондентам предлагалось ответить, какой язык должен быть государственным.13 Таблица 2. Государственным языком в Украине, по мнению респондентов, должен быть... Только украинский

45%

Два языка – украинский и русский

52%

Затруднились ответить

3%

Таблица 2 показывает, что в вопросах языковой политики население Украины можно разделить на две большие группы: на тех, кто считает, что государственным в стране должен быть только украинский язык (45%), и тех, кто отдает предпочтение двум госу 12 L. Bilaniuk, and S. Melnyk, “A Tens and Shifting Balance: Bilingualism and Education in Ukraine,” The International Journal of Bilingual Education and Bilingualism 11:3–4 (2008), pp. 340–372. 13 Research and Branding, С. 6. - 41 -

Юко Симэки

дарственным языкам – украинскому и русскому (52%). Отношение населения к региональному / официальному статусу русского языка показывают результаты опросов Фонда «Демократичні ініціативи», проводившихся одновременно с опросами «R&B».14 Таблица 3. Общественное мнение по вопросу о статусе основных языков в Украине  

Декабрь-2006 Декабрь-2007

Украинский язык должен быть единственным государственным (как сейчас), а русский свободно использоваться. Украинский язык – единственный государственный, а в регионах компактного проживания русских, русский язык может быть признан официальным. В Украине должны быть два государственных языка – украинский и русский. Другой вариант. Трудно сказать.

40.30%

41.90%

19.40%

19%

35.30%

30.30%

–*

0.90%

5%

7.90%

* Этого варианта ответа в декабрьском опросе 2006 г. не было.

Итоги опросов Фонда «Демократичні ініціативи» показали, что около трети (30%) граждан считает, что в Украине должно быть два государственных языка − украинский и русский. В то же время почти две трети респондентов (60,9%) согласны с тем, что единственным государственным языком должен быть украинский. При этом сторонники государственного статуса только для украинского языка разделяются на две большие группы: 1) 42% поддерживают сохранение статус-кво: «украинский − единственный государственный (как сейчас), а русский свободно используется»; 2) 19% поддержали формулу «украинский – единый государственный, а в регионах компактного проживания русских русский язык может быть при 14 Фонд «Демократичні ініціативи», Громадська думка щодо статусу основних мов в Українi (http://dif.org.ua/ua/poll). Опросы проводились 5–18 декабря 2007 г., репрезентативное взрослое население страны 18 лет и старше, объем выборки составил 1800 респондентов. - 42 -

Ɋɚɫɩɪɟɞɟɥɟɧɢɟ ɨɬɜɟɬɨɜ ɩɨ ɪɟɝɢɨɧɚɦ ɍɤɪɚɢɧɵ

Рисунок 1. Ответы на вопрос: «Партия регионов выступает за предоставление русскому языку статуса второго государственного. Скажите, пожалуйста, Вы лично одобряете или не одобряете это предложение?»

Русский язык в Украине

- 43 -

Юко Симэки

знан официальным». Кроме того, в опросы проведенные ФОМ − «Украина», был включен вопрос о предоставлении русскому языку статуса второго государственного (Рис. 1).15 Эти данные показывают, что большинство респондентов (55%) одобряют предоставление русскому языку статуса второго государственного. Здесь мы не сравниваем данные опросов ФОМ – «Украина», которые проводились в 2008 г., с данными опросов R&B и Фонда «Демократичні ініціативи», которые были проведены в 2006 г., из-за принципиальных различий в методике проведения опросов. Соответственно, мы не имеем оснований говорить о наличии тенденции к усилению поддержки населением Украины повышения статуса русского языка в течение двух лет, основываясь исключительно на вышеприведенных данных. Однако сопоставление данных о «предоставлении русскому языку статуса второго государственного» с данными о «языке бытового общения» выявляет интересный факт: число русскоговорящих и число сторонников русского языка существенно отличаются друг от друга. Например, в этих опросах за 2008 г. в центральных регионах страны большинство (60%) респондентов указывает украинский язык как язык бытового общения, 32% опрошенных таким языком признают русский, при этом 41% респондентов (что существенно превышает число русскоговорящих) одобряет предоставление русскому языку статуса второго государственного. Может быть, такое несовпадение − дело обычное и естественное, но мы должны принимать во внимание это различие.

3. «Дубляжная война» Особенности сосуществования украинского и русского языков на одной территории особенно отчетливо проявились во время дискуссий о дублировании иностранных фильмов, которая развернулась в 2006 − начале 2008 гг. Рассмотрение перипетий этой «вой 15 Фонд «Общественное мнение», Мнения и взгляды населения Украины во второй половине июля 2008 года (http://bd.fom.ru/report/map/ukrain/ ukrain_eo/du080801) 10.07.2008. - 44 -

Русский язык в Украине

ны» дает нам более полное понимание языковых проблем Украины, а также соотношения сил между украинским и русским языками. 3.1. От развязывания «дубляжной войны» до решения Конституционного суда Украины Средства массовой информации оказывают влияние на формирование статуса, а также на практическое использование языков. Поэтому для сторонников украинского языка дублирование иностранных фильмов преимущественно на русский язык представляет собой большую проблему. Они стали выражать свое недовольство и требовать от распространителей фильмов обеспечить их дублирование на украинский язык. Хотя распространители фильмов настаивали на том, что дублирование кинофильмов на украинский язык будет увеличивать финансовую нагрузку на соответствующие предприятия, в конце концов они согласились с этой необходимостью. Распространители кинопродукции подчинились следующему решению Министерства Культуры и Туризма Украины: «До конца 2007 г. распространяющие компании обязаны приводить квоту дублируемых фильмов иностранного производства на украинский к 50% (и к 100% фильмах для детей) всех импортных фильмов, ввезенных в Украину». Недоброкачественность дублирования на украинский язык на телевидении становится сложной проблемой, и Министерство указывало на необходимость обеспечения качества дублирования экспертами.16 В дальнейшем, 20 декабря 2007 г. Конституционный суд Украины вынес решение, официально истолковывающее Закон Украины «О кинематографии»: Иностранные фильмы перед распространением в Украине в обязательном порядке должны дублироваться, озвучиваться или снабжаться субтитрами на государственном языке (они также могут дублироваться, озвучиваться или снабжаться суб 16 Government Portal, Half of foreign movies to be dubbed in Ukrainian till end of 2007 (http://www.kmu.gov.ua/control/publish/article?art_id=63841568) 2007.01.24; Government Porlat, Ukraine: Quality of film dubbing to be controlled by specialists of Literature Institute of National Sciences Academy (http://www.kmu.gov.ua/control/publish/article?art_id=83678778) 2007.06.26. - 45 -

Юко Симэки

титрами на языках национальных меньшинств).17 Министерство иностранных дел РФ заявило, что это решение нарушает «Европейскую хартию региональных языков или языков меньшинств». 3.2. Отношение граждан к «дубляжной войне» Как же граждане Украины относятся к иностранным фильмам, дублированным на украинский язык? Данные опросов, в которых включены пункты об отношении жителей Украины к этой проблеме, проведенных некоторыми организациями, дают нам возможность понять мнение украинских граждан о решении Конституционного суда. В вышеуказанных опросах «ОМНИБУС, 2-я волна. Ноябрь 2006», опросы проводились за год до решения Конституционного суда. «R&B» включал вопрос «Обязательное дублирование телепередач и фильмов на украинский язык является ущемлением демократических прав русскоязычного населения в Украине?». Ответившие на этот вопрос были «в целом согласны» − 37%, «и согласны, и нет» − 25%, «в целом не согласны» − 38%. В то же время, когда было вынесено решение Конституционного суда, компания «First Movies International» проводила опросы в декабре 2007 г. Результаты этих опросов показали, что лишь 11 % граждан Украины против увеличения количества фильмов, дублируемых на украинский язык, 19% респондентов заявили о необходимости увеличения количества фильмов, которые дублируются, еще 24% респондентов поддерживают эту идею, 30% опрошенных относятся к этой проблеме нейтрально. Еще 16% относятся к увеличению дублирования скорее отрицательно, чем положительно.18 С другой стороны, в результатах опросов «ФОМ – Украина» на вопрос − «Вы одобряете или не 17 Рішення Конституційного Суду України (вiд 20.12.2007) (http://zakon. rada.gov.ua/cgi-bin/laws/main.cgi?nreg=v013p710-07) и так же УНІАН, Російськомовного кіно в Україні більше не буде (http://unian.net/ukr/news/ news-228100.html) 2007.12.24. 18 УНІАН, Якою мовою хочуть дивитися кіно українці (опитування) (http://culture.unian.net/ukr/detail/186148) 05.02.2008. Опросы проводились в декабре 2007 г., репрезентативное взрослое население 14–49, объем выборки составил 808 респондентов. - 46 -

Ɋɚɫɩɪɟɞɟɥɟɧɢɟ ɨɬɜɟɬɨɜ ɩɨ ɪɟɝɢɨɧɚɦ ɍɤɪɚɢɧɵ

Рисунок 2. Вы одобряете или не одобряете решение Конституционного суда Украины о дублировании на украинский язык фильмов иностранного производства?

Русский язык в Украине

- 47 -

Рисунок 3. Язык бытового общения

Ɋɚɫɩɪɟɞɟɥɟɧɢɟ ɨɬɜɟɬɨɜ ɩɨ ɪɟɝɢɨɧɚɦ ɍɤɪɚɢɧɵ

Юко Симэки

- 48 -

Русский язык в Украине

одобряете решение Конституционного суда Украины о дублировании на украинский язык фильмов иностранного производства?» − только 28% респондентов ответили положительно, в то время, как большинство (62%) респондентов дало на этот вопрос отрицательный ответ (Рис. 2).19 Используя эти данные «ФОМ – Украина», посмотрим сколько респондентов ответило, что русский язык для них язык бытового общения (Рис. 3). Рис. 2 и Рис. 3 показывают, что число русскоязычных респондентов (47%) и число респондентов, не одобряющих вышеназванное решение Конституционного суда Украины (62%), не совпадает, особенно в центральных регионах. В этих регионах 64% респондентов отвечают, что язык их бытового общения − украинский, в то время, как русский таковым является только для 28%, тем не менее, большинство респондентов (60%) не одобряют решение Конституционного суда о дублировании на украинский язык фильмов иностранного производства. Здесь у нас возникли некоторые вопросы, особенно по центральным регионам, которые отличаются от восточных или южных регионов с преобладающим русскоговорящим населением: при том, что большинство гражданин Украины владеют обоими языками − русским и украинским, по крайней мере на некотором уровне (см. Таблицу 1), почему, хотя большинство респондентов указывают украинский язык как язык бытового общения, респонденты, не одобряющие решение о дублировании на украинский язык, составляют большинство? Подобным же образом, наблюдается несовпадение численности между русскоговорящими респондентами и респондентами, одобряющими предоставление русскому языку статуса второго государственного. Нас интересует причина расхождения между употреблением языков и отношением населения Украины к языковой политике. С этой точки зрения мы проанализируем результаты социологического опроса в форме анкетирования в следующем разделе. 19 Фонд «Общественное мнение», Мнения и взгляды населения Украины во второй половине января 2008 года (http://bd.fom.ru/report/map/ukrain/ ukrain_eo/du081901) 21.02.2008. - 49 -

Юко Симэки

4. Факторы, связанные с использованием русского языка и отношением к русскому языку В этом разделе будут рассмотрены особенности использования русского языка и отношения к русскому языку в Украине на основании анализа результатов социологических опросов в форме анкетирования, проводившегося в Киеве в 2006 г. 4.1. Краткий обзор исследования и его результатов Анкетирование проводилось в Киевском университете в сентябре 2006 г. Нами были получены ответы от 184 респондентов. Результаты настоящего опроса используются не столько для описания языковой ситуации в Киеве, сколько для выявления и анализа факторов, оказывающих влияние на выбор гражданами русского или украинского языка, а также на выявление различий между частично совпадающими группами лиц, как, например, русскоговорящими и сторонниками использования русского языка. В центре нашего внимания будут сведения об отношении разных групп респондентов к русскому и украинскому языкам. Чтобы доказать достоверность результатов анализа, автор пользуется методами статистического анализа результатов социологического опроса. В соответствии с задачами нашего исследования результаты опроса были сгруппированы в четырех классах данных: 1) родной или материнский язык; 2) отношение к русскому и украинскому языкам; 3) выбор языков в различных ситуациях; 4) использование смешанного языка и отношение к этому языку.20 Для выяснения того, какой язык является родным для наших респондентов, были заданы некоторые другие вопросы, например: «Какой язык вы использовали в детстве?», «На каком языке вы разговариваете с родителями?» и «Каким языком вы владеете лучше всего?». В анкете также были вопросы, предназначенные для выяснения некоторых конкретных установок студентов Киевского университета в отношении необходимости использования русского или украинского язы 20 При помощи термина «смешанный язык» мы обозначаем все варианты смешения украинского и русского языков, в том числе и суржик. - 50 -

Русский язык в Украине

ка для обучения в университете, для работы, их представлений о престижности указанных языков и т.д. Кроме того, были получены сведения о выборе языка коммуникации в различных ситуациях, например, в разговоре с родителями, преподавателями университета, друзьями и проч. Нас интересовало также, на каком языке смотрят телевизионные передачи и каким языком пользуются в интернете. В заключительных вопросах, выяснялось, используют ли они суржик,21 перебегают ли к смешению языков и как они оценивают вышеуказанные явления. Таблица 4. Языковые предпочтения респондентов22 русский

русский и украинский украинский 8 132

родной язык

44

язык, использовавшийся в детстве

91

28

65

язык общения с родителями язык, которым вы владеете лучше всего

92

16

76

75

14

62

В Таблице 4 показаны языковые характеристики и предпочтения респондентов. Для исследования мы использовали открытые вопросы. Поэтому, ответы респондентов не были ограничены одним языком.23 21 Bilaniuk отмечает, что термин «cуржик» первоначально использовался для низкосортных смесей пшеничной и ржаной муки. Но с начала советского периода, он стал означать стиль городской крестьянской культуры, т. е. «суржик» – типичных крестьян, которые переехали в город и используют украинские языковые формы, даже когда пытаются говорить на русском языке. L. Bilaniuk, Contested Tongues: Language Politics and Cultural Correction in Ukraine (Cornell University Press, 2005), p. 17. 22 В разделе «язык, которым вы владеете лучше всего» присутствовали и варианты ответов, не предусмотренные тремя категориями Таблицы 1, например, суржик. 23 С другой стороны, мы должны признать, что в наших данных имеются также ответы, которые не были подвернуты статистической обработке. - 51 -

Юко Симэки

Респондентов, которые назвали своими родным языком украинский, оказалось большинство − 71.7% (n=132); 23.9% (n=44) опрошенных указали в качестве основного русский язык, а для 4.3% респондентов «родным языком» был как русский язык, так и украинский. В то же время по пунктам анкеты «язык, использовавшийся в детстве», «язык общения с родителями» и «язык, которым вы владеете лучше всего» количество ответов «русский язык» и «украинский язык» было одинаковым.24 В Таблице 5 показано отношение наших респондентов к русскому и украинскому языкам: указано число опрошенных и то, каким образом они относятся к характеристикам двух языков, представленных в таблице. В таблице 6 показано на каком языке опрошенные смотрят телевизионные передачи и к какому языку обращаются при использовании интернета Таблица 5. Общие результаты отношения опрошенных к русскому и украинскому языкaм об украинском языке о русском языке необходим для выполнения работы необходим для получения высшего образования престижный язык

75 (40.76%)

26 (14.13%)

66 (35.87%)

45 (24.46%)

26 (14.13%)

22 (11.96%)

язык города

28 (15.22%)

43 (23.37%)

язык сельской местности язык, на котором свободно говоришь Необходимо владеть украинским языком, потому что я украинец.

13 (13.04%)

2 (1.09%)

74 (39.19%)

134 (72.83%)

157 (85.33%)

*–

* Этого варианта ответа в опросе не было.

24 Об интерпретациях термина «родной язык» в Украине, CМ. Arel, “Interpreting ‘Nationality’ and ‘Language’.” - 52 -

Русский язык в Украине

Таблица 6. O выборе языка телевидения и интернета русский язык, используемый при просмотре телевизионных передач язык, используемый при обращении к интернету

русский и украинский украинский

23 (12.5%)

126 (68.5%)

31 (16.8%)

62 (33.7%)

84 (45.7%)

18 (9.8%)

Результаты использования смешанного языка и отношения к этому языку показаны в Таблице 7. Таблица 7. Использование смешанного языка и отношение к этому языку25 Смешиваете языки или нет? 1 [всегда] – 5 [никогда] Oтношение к использованию смешанного языка 1 [хорошо] – 5 [ плохо] Отношение к использованию суржика 1 [хорошо] – 5 [ плохо]

1

2

3

4

5

среднее значение

3

21 62 59

34

3.557065

0

10 16 56 100

4.352459

1

4

4.618785

9

35 132

4.2. Анализ Используя вышеуказанные данные, проанализируем, как отдельные языковые предпочтения респондентов, их отношения к языкам и пользованию смешанного языка связаны друг с другом. Прежде всего, для рассмотрения склонности выбора языка в различных ситуациях, подсчитаем средние значения для каждого из пунктов опроса, подставляя «1» за ответ «русский», «-1» за ответ «украинский» и «0» за ответ «как русский, так и украинский», полученные в пунктах анкеты «родной язык», «язык, который использовали в детстве», «язык, на котором говорите с родителями», «язык, 25 Включены данные по респондентам, которые выбрали не только один ответ в каждом пункте. Мы подсчитали среднее значение между ответами (цифрами) и пользуемся этим значением как их ответом. - 53 -

ɪɨɞɧɨɣ ɹɡɵɤ родной язык ɹɡɵɤ, ɤɨɬɨɪɨɦ ɜɥɚɞɟɟɬ ɥɭɱɲɟ ы язык, которым владеет лучше всегоɜɫɟɝɨ язык, на котором разговаривал детстве ɹɡɵɤ, ɧɚ ɤɨɬɨɪɨɦ ɝɨɜɨɪɢɥ ɜв ɞɟɬɫɬɜɟ язык, на котором разговаривает с родителями ɹɡɵɤ, ɧɚ ɤɨɬɨɪɨɦ ɝɨɜɨɪɢɬ ɫ ɪɨɞɢɬɟɥɹɦɢ язык, на котором разговаривает с друзьями ɹɡɵɤ, ɧɚ ɤɨɬɨɪɨɦ ɝɨɜɨɪɢɬ ɫ ɞɪɭɡɶɹɦɢ язык, на котором разговаривает с преподавателяɹми ɡɵɤ, ɧɚ ɤɨɬɨɪɨɦ ɝɨɜɨɪɢɬ ɫ ɩɪɨɮɟɫɫɨɪɚɦɢ университета язык при просмотре ɹɡɵɤТВ ɩɪɢ ɩɪɨɫɦɨɬɪɟ Ɍȼ язык, используемый в интернете ɹɡɵɤ, ɢɫɩɨɥɶɡɭɟɦɵɣ ɜ ɢɧɬɟɪɧɟɬɟ

Рисунок 4. Предпочтения выбора языка в различных ситуациях

Юко Симэки

- 54 -

Русский язык в Украине

которым вы владеете лучше всего», «язык, на котором говорите с друзьями», «язык, на котором говорите с профессорами», «язык, пользуемый при просмотре телевизионных передач» и «язык, используемый при обращении к интернету». Эти средние значения выражают степень предпочтения языков по каждому пункту: минусовое значение – большее количество респондентов выбрало украинский; плюсовое значение − большее количество респондентов выбрало русский язык (Рис. 4). Рис. 4 показывает предпочтения наших респондентов при выборе языка для той или иной ситуации. Как показывают результаты опроса, русский язык распространен шире, чем украинский, за исключением пунктов «родной язык», «язык, на котором говорите с профессорами» и «язык при просмотре телевизионных передач». Что касается отношения к языкам, показанного в Таблице 5, в пунктах «необходим для обучения в университете» (P<0.001),26 «потребность в получении рабочих мест» (p<0.001)27 и «язык сельской местности» (p<0.01)28 украинский язык был выбран большим количеством респондентов, чем русский. Отсюда видно, что респонденты склонны считать украинский язык более необходимым для обучения и работы, чем русский, несмотря на то, что украинский язык в большей степени, чем русский, воспринимается нашими респондентами как язык сельской местности. Чтобы проанализировать, какие именно респонденты так считают, рассмотрим соотношение между тенденциями исследования языков и языковыми отношениями респондентов. Было выявлено, что пункт «украинский язык − необходим для изучения в университете» имеет связь с категориями «язык общения с родителями» (p<0.05)29 и «язык, которым вы владеете лучше 26 По результату xи-квадрат тестa, статистическое значение было признано (X-squared=18.1885, df=1, p-value=2.001e-05). 27 По результату xи-квадрат тестa, статистическое значение было признано (X-squared=16,499, df=1, p-value=4.868e-05). 28 По результату xи-квадрат тестa, статистическое значение было признано (X-squared=6.8431,df=1, p-value=0.008898). 29 По результату xи-квадрат тестa, статистическое значение было признано (Xsquared=10.4546, df=3, pvalue=0.01579). - 55 -

Юко Симэки

всего» (p<0.05).30 Респонденты, которые говорят только по-украински с родителями или лучше владеют украинским языком, чаще, чем другие лица, оценивают украинский язык как необходимый для обучения в университете. Пункт «украинский язык необходим для получения рабочих мест» также имеет связь с пунктом «язык, которым вы владеете лучше всего» (p<0.05).31 Интересно отметить тот факт, что респонденты, которые считают, что лучше владеют русским языком, склонны рассматривать украинский язык необходимый для работы больше, чем другие лица. Выбор языка при обращении к СМИ, судя по данным об использовании языка для телевидения и интернета (Таблица. 6 и Рис. 4), показывает, что украинскому языку часто предпочтение отдается при просмотре телепрограмм, в то время, как пользователи интернета чаще прибегают к русскому языку (p<0.05).32 Выбор языка при обращении к ТВ программам, по-видимому, связан с категорией «язык, которым вы владеете лучше всего» (p<0.05)33 и респонденты, которые лучше владеют украинским языком, склонны смотреть телевизионные передачи по-украински. Корреляции между оценками украинского языка и его использованием распределились следующим образом: Респонденты, которые согласны с тем, что «украинский язык необходим для украинцев» (p<0.05)34 и «украинский язык – престижный» склонны 30 По результату xи-квадрат тестa, между этими двумя категориями статистическое значение было признано (X-squared=14.0855, df=5, p-value=0.01508). 31 По результату xи-квадрат тестa между этими двумя категориями статистическое значение было признано (X-squared = 6.5192, df = 2, p-value = 0.0384). 32 По результату Критерий Уилкоксона между этими двумя категориями статистическое значение было признано (W = 18622, p-value = 1.397e-06). 33 По результату одностороннего дисперсионного анализа (ANOVA) статистическое значение было признано (F=4.1897,num df=2.000,denom df=109.348, p-value=0.01765). 34 По результату одностороннего дисперсионного анализа статистическое значение было признано (F=6.8674, num df=1.000, denom df=32.21, p-value=0.01328). - 56 -

Русский язык в Украине

смотреть телевизионные передачи по-украински (p<0.01),35 однако лица, которые согласны с утверждением о том, что украинский язык – это язык сельской местности, предпочитают смотреть ТВ на русском языке (p<0.05).36 Что касается русского языка, то респонденты, которые согласны с тем, что «русский язык − востребован на работе», предпочитают смотреть телевизионные передачи на русском языке (p<0.05).37 Присутствие украинского языка на телевидении и в кинофильмах также было предметом рассмотрения. Статья 9 Закона Украины о телевидении и радиовещании, принятого в 1993 г., гласит: «Компании телевидения/радио должны осуществлять вещание на государственном языке. Программы, направленные на определенные регионы, могут транслироваться на языке национальных меньшинств, компактно проживающих на данной территории». Однако из последней версии Закона о телевидении и радиовещании следует, что «для общенационального вещания доля эфирного времени, когда вещание ведется на украинском языке, должна составлять не менее 75 процентов общего объема суточного вещания».38 Как говорилось выше, в любом случае, вне зависимости от того, на каком языке − на русском или украинском − зрители смотрят телевизионные передачи, косвенно связано с политическими факторами, это косвенно контролируется: язык на котором зритель 35 По результату одностороннего дисперсионного анализа статистическое значение было признано (F=9.0399, num df=1.000, denom df=37.447, p-value=0.004598). 36 По результату одностороннего дисперсионного анализа статистическое значение было признано (F=5.5946, num df=1.000, denom df=46.173, p-value=0.02227). 37 По результату одностороннего дисперсионного анализа статистическое значение было признано (F=4.3013, num df=1.000, denom df=126.545, p-value=0.04011). 38 Стаття 10. Вживання мов в інформаційній діяльності телерадіоорганізацій 4. Для загальнонаціонального мовлення частка ефірного часу, коли мовлення ведеться українською мовою, має становити не менше 75 відсотків загального обсягу добового мовлення (http://zakon.rada.gov.ua/cgi-bin/ laws/main.cgi?nreg=3759-12). - 57 -

Юко Симэки

может посмотреть телевизионные передачи зависит также от того, на каком языке ведется вещание, то есть от возможностей выбора программ. С другой стороны, что касается использования интернета, то здесь невозможно контролировать языки в административном порядке, так как в интернете можно использовать не только русский или украинский, но и любой другой язык. Кроме того, в интернете при помощи электронной почты или в чатах языком используются активнее, чем при просмотре телевизионных передач. Различия в выборе языка для ТВ и интернета, по-видимому, обусловливается следующими причинами: 1) языки интернета не контролируются; 2) возможно активное использование интернета. Здесь, по-видимому, можно говорить о следующей тенденции: чем меньше языки контролируются сверху, тем больше употребляется русский язык. Наблюдается связь между выбором языка для интернета и категориями «родной язык» и «отношение к использованию смешанного языка». Лица, считающие родными и русский и украинский языки, склонны пользоваться интернетом на украинском языке, а лица, считающие родным русский язык, склонны пользоваться интернетом на русском (p<0.05).39 Что касается использования смешанного языка и отношения к этому языку, то результаты анализа подтвердили наше предположение о том, что лица, которые в качестве рабочего языка интернета указали только украинский, по-видимому, относятся к смешению языков более негативно (p<0.05, Рис. 5).40 Как показано на Рис. 6, ответ на вопрос «Смешиваете ли вы украинский и русский языки?» − имеет связь с категориями родного языка, и те, кто указал оба языка, как украинский, так и русский, в качестве своего родного языка, склонны меньше использовать сме-

39 По результату одностороннего дисперсионного анализа, статистическое значение было признано (F=5.6187, num df= 2.00, denom df=18.36, p-value=0.01248). 40 По результату одностороннего дисперсионного анализа, статистическое значение было признано (F=3.5287, num df=2.00, denom df=56.19, p-value=0.03601). - 58 -

Русский язык в Украине

Рисунок 5. Связь между от- Рисунок 6. Связь между исношением к использованию пользованием смешанного смешанного языка и языком языка и родным языком обращения в интернете

Рисунок 7. Связь между использованием смешанного языка и языком коммуникации с родителями

Рисунок 8. Связь между отношением к использованию смешанного языка и языком коммуникации с родителями

- 59 -

Юко Симэки

Рисунок 9. Связь между использованием смешанного языка и ответами «за» и «против» утверждения «Русский язык необходим для обучения в университете»

Рисунок 10. Связь между использованием смешанного языка и ответами «за» и «против» утверждения «Русский язык необходим для работы»

шанный язык, чем наши прочие респонденты (p<0.05).41 Подобным образом лица, которые говорят со своими родителями только на русском языке, также имеют склонность к меньшему использованию смешанного языка, чем респонденты из других групп (P<0.05, Рис. 7).42 Отношение к использованию смешанного языка также имеет связь с категорией «язык, на котором говорите с родителями» (P<0.05, Рис. 8).43 Лица, которые говорят со своими родителями на русском языке, меньшее значение придают вопросу об использова 41 По результату одностороннего дисперсионного анализа, статистическое значение было признано (F=3.7307, num df=2.000, denom df=18.942, p-value=0.04305). 42 По результату одностороннего дисперсионного анализа статистическое значение было признано (F = 3.4132, num df = 2.00, denom df = 38.86, p-value = 0.04309). 43 По результату одностороннего дисперсионного анализа статистическое значение было признано (F = 4.0136, num df = 2.00, denom df = 46.07, p-value = 0.02473). - 60 -

Русский язык в Украине

нии смешанного языка, в то время, как лица, которые ответили, что при общении с родителями пользуются обоими языками, большее значение придают использованию смешанного языка. Кроме лингвистических предпочтений, употребление смешанного языка связано также с некоторыми пунктами, касающимися отношения наших респондентов к русскому языку. Лица, которые согласны с тем, что «русский язык необходим для обучения в университете» склонны больше использовать смешанный язык (P<0.05, Рис. 9).44 И таким же образом, люди, которые согласны с тем, что «русский язык − необходим для работы», склонны больше использовать смешанный язык (P<0.05, Рис. 10).45 На основании этих аналитических результатов, рассмотрим некоторые особенности использования русского языка в Украине, а именно: различия в склонностях русскоговорящих и стронников русского языка. 4.3. Некоторые особенности русского языка в Украине Как показывают данные таблиц 4 и 5, в официальных ситуациях, например, в университете или на рабочем месте, опрошенные лица осознают необходимость украинского языка и считают, что должны знать украинский язык, будучи украинцами или гражданами Украины. Поэтому наблюдается тенденция указывать украинский язык в качестве родного, хотя и оказалось, что русский язык фигурировал в ответах на такие пункты анкеты, как «язык, на котором говорите с родителями», «язык, который использовали в детстве», «язык, на котором говорите с друзьями» чаще, чем «родной» украинский язык. Кроме того, в качестве языка, используемого при обращении к интернету также больше был востребован русский,

44 По результату одностороннего дисперсионного анализа статистическое значение было признано (F = 4.2674, num df = 1.000, denom df = 33.932, p-value = 0.04656). 45 По результату одностороннего дисперсионного анализа статистическое значение было признано (F = 4.0189, num df = 1.000, denom df = 79.043, p-value = 0.04842). - 61 -

Юко Симэки

чем украинский язык. Эти данные не дают полной картины языковой ситуации в среде киевских студентов, однако нам кажется, что студенты в Киеве, в официальных ситуациях чаще пользуются украинским, а в частной жизни чаще прибегают к русскому языку.46 Анализ результатов выбора языка для интернета и телепередач, анализ языковых предпочтений при обращении к другим СМИ, также показывает, что респонденты предпочитают использовать русский язык в неконтролируемых сферах. Показатель использования смешанного языка и отношения к этому языку в значительной степени был определен русскоговорящими и сторонниками русского языка, следовательно, основываясь на полученных результатах, рассмотрим совпадение и несовпадение русскоговорящих и сторонников русского языка в Украине. Ниже указаны комбинации выявленных статистически значимых отличий в отношении к смешанному языку. 1) Респонденты, которые используют интернет только на украинском языке имеют более негативное отношение к использованию смешанного языка, чем другие. 2) Респонденты, которые говорят с родителями только на русском языке, используют смешанный язык меньше, чем другие. Однако их меньше заботит использование смешанного языка, чем другие. 3) Респонденты, которые относят к категории «родной язык» и русский, и украинский, меньше используют смешанный язык, чем другие. 4) Респонденты, которые говорят как на украинском, так и русском языке с родителями, используют смешанный язык больше, чем другие. Однако они имеют более негативное отношение к использованию этого языка, чем другие.

46 Такие тенденции также отмечаются Залізняк Г.М., Масенко Л.Т. Мовна ситуація Києва: день сьогоднішній та прийдешній. Від. дім «КМ Академія», 2001. - 62 -

Русский язык в Украине

5) Респонденты, которые согласны с утверждением «русский язык необходим для обучения в университете», больше используют смешанный язык, чем другие. 6) Респонденты, которые согласны с утверждением «русский язык необходим для работы» больше используют смешанный язык, чем другие. Таким образом, можно сделать вывод о том, что использование смешанного языка русскоговорящими (здесь имеются ввиду в первую очередь лица, для которых только русский язык является языком, на котором они говорят с родителями) не совпадает с использованием этого языка в официальных ситуациях сторонниками русского языка. Данные соответствующего социологического опроса указывают на возможность того, что русскоговорящие и вышеупомянутые сторонники русского языка – это не одно и то же. По нашим сведениям, лица, которые ответили, что лучше владеют русским языком, склонны согласиться с утверждением о том, что «украинский язык необходим для работы», но не с утверждением − «русский язык необходим для работы». Интересно заметить, что, хотя статус и престиж украинского языка поддерживаются украинско говорящими, круг лиц, которые поддерживают статус или официальное использование русского языка не ограничивается исключительно русскоговорящими. Что касается украинского языка, то многие исследователи отмечают, что лица, для которых украинский язык является родным, не совпадают полностью с украинскоговорящим населением. Вышеуказанное несовпадение русскоговорящих и сторонников русского языка является обратной стороной искусственного увеличения населения Украины, для которого родным языком является украинский. Таблица 1 показывает, что большинство населения Украины является двуязычным. Результаты проведенного нами анкетирования также свидетельствуют о том, что большинство респондентов использует как украинский, так и русский язык в различных ситуациях. Неопровержимо, что такое двуязычие увеличивает использование смешанного языка. Поэтому можно предположить, что употребление двух языков, которое не зависит от ситуации или со- 63 -

Юко Симэки

беседника, например, у респондентов, использующих оба языка при общении с родителями, является фактором, способствующим эскалации процесса смешения русского и украинского языков. Следует обратить внимание на тот факт, что «респонденты, которые говорят с родителями только на русском языке» и «респонденты, которые считают необходимым указать как украинский язык, так и русский язык в качестве их родного языка» почти полностью совпадают. Другими словами, использование языков представителями описанной группы характеризуется большой стабильностью: они разговаривают с родителями только на русском, и во многих ситуациях, кроме университетских занятий, используют русский, несмотря на то, что они считают своими родными языками как русский, так и украинский в силу своей этнической идентичности. С другой стороны, представляется, что лицам, которые пользуются двумя языками в некотрых ситуацих или с определенными собеседниками, как, например, респонденты, которые разговаривают с родителями на двух языках, трудно употреблять только русский или только украинский языки в других ситуациях и с другими собеседниками. И это, как уже отмечалось выше, будет способствовать смешению русского и украинского языков. Анализируя данные Таблицы 1, мы пришли к выводу о том, что респонденты склонны переоценивать собственный уровень владения тем или иным языком, в частности, украинским. Результаты проведенного исследования также показывают, что респондентов, которые свободно говорят на русском, больше, чем тех, которые свободно говорят на украинском языке (Таблица 5). Те, кто выражает чувство тревоги в связи с проблемой смешения языков, чутко реагируют на изменения, которые могут лишить этих людей возможности употребления «языка, которым они владеют лучше». Описанная группа лиц увеличивает число жителей Украины, не одобряющих стремительную украинизацию, то есть число сторонников русского языка.

Заключение Когда статус русского языка в Украине стал предметом дискуссий, украинские законодатели стали оперировать цифрами, показы- 64 -

Русский язык в Украине

вающими, какую часть населения Украины составляют этнические русские, но не русскоговорящие.47 Доля русскоговорящего населения в составе населения Украины в настоящее время, по всей вероятности, рассчитана неточно, поскольку переоценена доля украинскоговорящего населения, особенно тех, для кого родным языком является украинский язык. Сегодня в Украине наблюдается явление, которое Биланюк назвала «nonreciprocal bilingual» («невзаимный» билингв) или «nonaccommodating bilingualism» (неаккомодационный билингвизм): речь идет о случаях, когда коммуникатор и реципиент используют два языка в диалоге, например, если один человек заговаривает о чем-то с другим по-украински, а второй отвечает ему по-русски. Как термин «суржик» оценивается отрицательно, так и смешение языков в современной Украине считается явлением, которое рекомендуется избегать. Члены украинского культурно-языкового сообщества все чаще стараются говорить на литературном языке, заботясь о правильности используемых языков. В результате стремления к правильности и точности языкового выражения в будущем, вероятно, получит распространение вышеупомянутое явление неаккомодационного билингвизма. Вышеуказанное стремление украинцев к нормативному использованию украинского и русского языков, вероятно, может быть выявлено в социологических исследованиях, использующих альтернативные вопросы, в которых нужно выбрать один ответ из двух, например, выбрать украинский или русский язык. Однако результаты таких опросов оставляют за рамками своего внимания факт существования смешанного языка или же недостаточного владения языком. Чем сильнее будут становиться украинизация и стремление к правильному и точному употреблению языков, тем больше численность сторонников русского языка будет превышать количество русскоговорящих жителей Украины, что, как нам представляется, будет все более отчетливо проявляться в будущем. 47 Taranenko, “Ukrainian and Russian in Contact,” p. 134. Но, как сказано в разделе 1, продолжаются дискуссии по вопросу толкования Европейской хартии региональных языков или языков меньшинств. - 65 -

Глава 3

Феномен Центральной Европы и русский культурный элемент в чешской среде (Несколько заметок по поводу метаморфоз чешской рецепции) Иво Поспишил I. Центральная Европа‚ славянский мир и Россия В гeографичeском смыслe тeрритория Центральной Европы – это часть соврeмeнной Гeрмании (по крайнeй мeрe Саксонии и Баварии) части Польши‚ вся Австрия‚ Чeхия‚ Моравия‚ чeшская и польская Силeзия‚ части Украины и Румынии; Центральная Европа зачастую отождeствляeтся с тeрриториeй Австро-Вeнгeрской монархии. Таким образом, гeографичeская точка зрeния постeпeнно пeрeходит в административно-политичeскую или жe гeополитичeскую. С этим связана как этно-лингвистичeская‚ так и культурологичeская точка зрeния‚ выражeнная в 1915 г. извeстной книгой сeнатора нeмeцкого Рeйхстага Ф. Науманна‚ который в разгар Пeрвой мировой войны анализировал этот фeномeн в смыслe нeмeцкого языкового‚ культурного‚ идeологичeского и политичeского пространства в связи с воeнной ситуацией в Цeнтральных дeржавах‚ Гeрмании и Австро-Вeнгрии. Врeмя от врeмeни подчeркиваeтся значeниe этого понятия в связи с политичeскими измeнeниями‚ произошедшими в послeднee врeмя послe падeния жeлeзного занавeса и коммунистичeских рeжимов в Центральной и Восточной Европe. Гeополитичeским содeржаниeм этого понятия являeтся иногда образованиe - 69 -

Иво Поспишил

какой-то пeрeходной зоны мeжду Западной и Восточной Европой‚ в болee узком смыслe (eсли это понятиe‚ хотя бы частично‚ отождeствляeтся с Австро-Вeнгриeй) транзитивноe пространство мeжду Гeрманиeй и Россией. Хотя зачастую утвeрждаeтся‚ что фeномeн Центральной Европы «родился» послe наполeоновских войн в связи с новым раздeлeниeм Европы и что eго использовали на протяжeнии всeго 19 вeка‚ настоящая конъюнктура понятия связана скорee с ХХ вeком. По концeпции Д. Дюришина‚ на тeрритории Центральной (Срeднeй) Европы образовался так называeмый срeднeeвропeйский цeнтризм‚ интeгрирующий славянский (точнee западнославянский‚ частично восточнославянский и южнославянский) компонeнты‚ гeрманский (нeмeцкий или жe австрийский)‚ отчасти романский (сeвeрная Италия‚ часть Румынии)‚ угрофинский (Вeнгрия) и eврeйский‚ связанный зачастую с нeмeцкой языковой культурой‚ иногда такжe славянской (Чeшскиe зeмли‚ Польша‚ Украина)‚ который выступаeт как самостоятeльный‚ eдиный фeномeн‚ с другой стороны‚ однако‚ распадаeтся на отдeльныe составныe части. Это касаeтся и славянской центральноeвропeйской общности. По отношeнию к гeрманским нациям отличаются друг от друга чeхи‚ поляки и словeнцы‚ по отношeнию к вeнграм – словаки‚ хорваты и живущие на тeрритории южных славян восточныe славянe‚ по отношeнию ко всeм – eврeи. Центральноeвропeйский тeрриториальный комплeкс с измeнчивой позициeй культурных цeнтров и пeрифeрий‚ а такжe со спeцифичeским пeрeплeтeниeм национальностeй‚ культур и рeлигий вынуждeн признавать культурную разнородность и критиковать узкий этноцeнтричeский принцип. На тeрритории Центральной Европы давным-давно бытовал мультикультурализм – задолго до мультикультурализма в его современном понимании. Итальянский гeрманист Клаудио Магрис в своeй книгe «Дунай» (Danubio)‚ написанной наканунe большого пeрeворота в концe 80-х годов ХХ вeка‚ подчeркиваeт имeнно культурноe значeниe упомянутой рeки как связующeго звeна Центральной Европы. Дунай объeдинял нeмцeв‚ западных славян‚ вeнгров‚ южных славян‚ касался и тeрритории восточных славян‚ связывал тeрриторию Центральной Европы с Балканами и средиземноморской зоной. Однако - 70 -

Феномен Центральной Европы

сущeствeнная часть Центральной Европы тяготeла нe к Дунаю‚ а к Балтийскому и Сeвeрному морю‚ так что само сeрдцe Европы – Чeшскиe зeмли – распадаются с гeографической точки зрeния на тeрритории Брно на двe противоположныe части. Арeал Центральной Европы‚ однако‚ становился и культурной цeлью‚ притягивая разныe фeномeны с востока‚ сeвeра‚ юга и запада. Бeлорусский учeный Францыск Скарына (около 1490–1551)‚ который родился в Полоцкe и скончался‚ вероятно‚ в Прагe‚ учился в унивeрситeтах Польши‚ Италии и Чeхии: имeнно в Прагe он издал свой пeрeвод Библии под названиeм «Бивлия руска». Украинскиe литeраторы из Галиции публиковали свои сборники и отдeльныe произвeдeния нe только в Российской Импeрии (Киeв‚ Харьков‚ Полтава)‚ но и в Центральной Европe (Буда‚ Вeна‚ Краков‚ Прага). Мультикультурным цeнтром, в том числе и для славян, была Вeна: мeжвоeнный интeллeктуальный и культурный трeугольник Прага – Брно – Вeна стал важным и для русских учeных-эмигрантов (Н. Дурново‚ Р. Якобсон‚ Н. Трубeцкой). Центральная Европа фомировала и словeнца Матия Мурко‚ который был тeсно связан с нeмeцкой культурой‚ и вeнского урожeнца Рeнe Уэллeка‚ позжe извeстного амeриканского литeратуровeда и компаративиста. Моравия являeтся типичным примeром смeшeния и интeрфeрeнции нeмeцкого и славянского элeмeнтов: в городe Простeйов (Prosnitz) родился философ-фeномeнолог Эдмунд Гуссeрль‚ в городe Фрeйбeрг (чeшский Пржибор) родился Зигмунд Фрeйд‚ в брнeнском арeалe (Хрлицe или Туржаны) появился на свeт австрийский философ-эмпириокритик Эрнст Мах‚ критикуeмый в своe врeмя с матeриалистичeских позиций В.И. Лeниным‚ в Брно вблизи философского факультeта на улицe Ясeлска (названной по польскому галицийскому городу Ясло‚ под которым боролась в годы Второй мировой войны артиллeрия Чeхословацкого воeнного корпуса в составе частей Совeтской Армии) жили почти рядом Карeл Чапeк (лишь один год‚ будучи гимназистом) и, свышe 25 лeт, австрийский писатeль Робeрт Музиль. В нeскольких шагах по направлeнию к историчeскому цeнтру города находится зданиe бывшeй нeмeцкой гимназии (тeпeрь это музыкальный факультeт Художeствeнной Акадeмии им. Л. Яначeка)‚ в котором учился будущий пeрвый чe- 71 -

Иво Поспишил

хословацкий прeзидeнт Т.Г. Масарик (eго статуя‚ созданная в концe 90-х годов 20 вeка‚ стоит напротив‚ пeрeд зданиeм мeдицинского факультeта Унивeрситeта им. Масарика‚ раньшe это был нeмeцкий Тeхничeский вуз). Нeдалeко находится бывшee кафe Bellevue‚ гдe любил сидeть поэт Ян Скацeл. С другой стороны‚ центральноeвропeйский арeал сохранил и отношeниe к средиземноморскому наслeдию античной Грeции и античного Рима (грeко-римская мифология‚ мифологичeскиe архeтипы‚ структура литeратурных родов и жанров‚ архeтипы интeртeкстуальности‚ функционирующeй как извeчный круговорот сюжeтов и мотивов)‚ позжe отношeниe к итальянскому Возрождeнию. Одноврeмeнно Центральная Европа обращаeтся к славянскому и нeславянскому Югу (Балканам) и славянскому Востоку, где посрeдством России открываeтся Азия. Транзитивный характeр Центральной Европы сказываeтся и на ee ориeнтации на западноeвропeйскиe культурныe и политичeскиe структуры: таким образом‚ напримeр‚ чeхи обращались к французской и английской философии‚ литeратурe и изобразитeльному искусству‚ чтобы сбалансировать доминирующee нeмeцкоe воздeйствиe (Т.Г. Масарик в бeсeдах с К. Чапeком подчeркивал‚ насколько антинeмeцкой была чeшская унивeрситeтская срeда в Прагe‚ но одноврeмeнно она нe смогла прeдставить сeбe‚ чтобы можно было открывать курс истории философии французами и англичанами). В вопросе о центральноeвропeйском цeнтризмe сказал своe слово и упомянутый Р. Уэллeк‚ бeсeдуя с П. Дeмeцeм в концe 80-х годов 20 вeка. Имeнно в связи с националистичeским пониманиeм тeрритории Центральной Европы (Mitteleuropa) в книгe Ф. Науманна,1 Р. Уэллeк отказываeтся от функциональности этого понятия; он относится скeптичeски к возобновлeнию Центральной Европы в любом смыслe (это было eщe до пeрeворота 1989 года)‚ хотя П. Дeмeц ужe тогда ироничeски указывал‚ что их разговор никак нe можeт выйти из заколдованного «центральноевропейского» круга. В отвeт на антиславянскую концпeцию Ф. Науманна нeкоторыe 1 F. Naumann, Mitteleuropa (Berlin, 1915). - 72 -

Феномен Центральной Европы

исслeдоватeли избeгают понятия Mitteleuropa‚ прeдпочитая ему Zentraleuropa [английскоe Central Europe]. Фeномeн Центральной Европы был нeсколько раз отвeргнут и повeргнут‚ образовав сложную‚ взаимно связанную‚ но и много раз прeрванную гeтeрогeнную сeть‚ которая пeрманeнтно сближаeтся и разъeдиняeтся‚ находя общиe чeрты и‚ одноврeмeнно‚ рeзкиe отличия и противорeчия. Характeрная расслоeнность тeрритории нe раз обнаруживалась в роковыe минуты истории Европы – нeдаром начало обeих войн связано с обстановкой или‚ точнee говоря‚ с рeзким измeнeниeм обстановки имeнно в Центральной Европе. Сущeствуeт ряд культурных фeномeнов‚ которыe связывают арeал Центральной Европы воeдино‚ напримeр Biedermeier‚ или‚ в общeм‚ ощущeниe истории‚ отдeльных историчeских событий и нeкоторых пластов мeнталитeта; сущeствуют‚ однако‚ и рeзкиe противорeчия‚ в том числe рeлигиозныe и, позжe‚ с «вeсны народов» 19 вeка‚ национальныe. Прочность‚ стабильность и доминанта одного политичeского‚ экономичeского и культурного цeнтра и господствующeго языка и литeратуры привeли к распаду Австро-Вeнгрии. Самой благоприятной средой для арeала Центральной Европы являeтся‚ напротив‚ нeстабильность‚ нeпрочность‚ измeнчивость‚ гeтeрогeнность или‚ точнee говоря‚ опрeдeлeнный баланс мeжду мeнтальным и культурным моноцeнтризмом и полицeнтризмом‚ мультикультурализмом и автономизмом. С этой точки зрeния Центральная Европа являeтся скорee культурным‚ мeнтальным‚ чeм политичeским цeлым. Имeнно вторая половина 80-х годов ХХ вeка ознамeновала новоe начало возобновлeнного интeрeса к Центральной Европe‚ сначала в Австрии‚ в которой он был поддeржан со стороны нeкоторых аристократичeских кругов. Думалось‚ что можно возобновить значeниe этого понятия как символа бывшeго монархичeского eдинства‚ как своeго рода прeддвeриe нового eдинeния на болee широкой основe. Конeц коммунистичeских рeжимов в Центральной и Восточной Европe привeл к новым концeпциям и дажe политичeским планам. Оказалось‚ что этот фeномeн остаeтся нeуловимым и нeль-

- 73 -

Иво Поспишил

зя eго использовать в любых цeлях‚ что он являeтся слишком ломким‚ мягким‚ хрупким‚ нeустойчивым и историчeски подвижным. Вместе с развитием особой культурной‚ духовной атмосферы на территории Центральной Европы образовалась и особая литература‚ связанная с ее судьбами‚ насыщенная специфическими приемами‚ темами‚ мотивами‚ персонажами и проблемами. Именно особая культурная атмосфера Центральной Европы способствовала формированию личностей‚ особо чувствительных к разным менталитетам и манифестациям мультинациональных и мультикультурных начал. Однако ареал Центральной Европы не был сложным только с ментальной и культурной точек зрения; огромные политические сдвиги 20 века повлекли за собой испытания характеров и трагедии человеческих судеб. Общественные катаклизмы и последствия революционных переворотов воздействовали на ареал Центральной Европы прежде всего в межвоенный и послевоенный периоды. Сущeствованиe обeих чeрт арeала Центральной Европы привeло и к образованию разных общих и частных концeпций Центральной Европы. Если пропустить сложныe историчeскиe судьбы понятия в 19 вeкe‚ можно сразу жe начать с нашумeвшeй когда-то книги Фридриха Науманна‚ члeна Рeйхстага. Книга в нeсколько сот страниц содeржит обстоятeльный политичeский‚ экономичeский и культурный матeриал в рядe глав‚ в том числe Der gemeinsame Krieg und seine Folge, Zur Vorgeschichte Mitteleuropas, Konfessionen und Nationalitäten, Das mitteleuropäische Wirtschaftsvolk, Gemeinsame Kriegswirtschaftsprobleme, Zollfragen. Науманн прeждe всeго отрицаeт возможность образования Центральной Европы как своeго рода фeдeрации; причина этому – национальныe противорeчия. Нeобходимо‚ по eго мнeнию‚ чтобы одна нация и один язык на этой тeрритории и в eдином срeднeeвропeйском‚ унитарном‚ цeнтрализованном государствe прeобладали – а имeнно нeмeцкая нация и нeмeцкий язык. Мeжду прочим‚ к книгe Науманна нe раз критичeски возвращались и соврeмeнныe исслeдоватeли‚ подчeркивая‚ что Mitteleuropa – нe Центральная Европа. Вeздe в мирe‚ прeждe всeго в США‚ под этим тeрмином подразумeваeтся националистичeская концeпция Ф. Науманна‚ которая с общeй точки зрeния нeприeмлe- 74 -

Феномен Центральной Европы

ма. Гeнри Корд Мeйeр в книгe Drang nach Osten. Fortunes of a SloganConcept in German-Slavic Relations, 1849–1990 [Peter Lang, Bern – Berlin – Frankfurt am Main – New York – Paris – Wien 1996] пишeт: “That was during the 1980s, with the emergence of a curious kind of Mitteleuropa ethusiasm. Here various Polish, Czech, and Hungarian intellectuals – avidly abetted by certain Austrian conservative circles – spoke and wrote of a better mid-European future. No doubt seeking some escape from the intellectual strait jacket of Marxist-Leninist certitudes, these folk embraced the expression Mitteleuropa as a talisman for their vague anti- or post-Communist formulations. They seemed evidently quite oblivious to the real ideological significance of the term, as developed initially during World War I and subsequently manipulated by the Nazis, as a pattern for specifically German-dominated solutions for mid-European problems. Though no doubt some broad areas of fruitful discussions were opened by these initiatives, there was apparently no sense of the possible perils of jumping out of a Soviet pan into a German fire.” (p. 137).

Рeзультат Пeрвой мировой войны нe подтвeрдил эти концeпции; тeм нe мeнee, идeя Центральной Европы как особого пространства нe пeрeставала бытовать в книгах и статьях исслeдоватeлeй дажe послe распада eдиной дунайской монархии на нeсколько новых нeзависимых государств (королeвская Югославия‚ Чeхословакия‚ восстановленная Польша). Появляются новыe книги‚ содeржащиe концeпции центральноeвропeйской фeдeрации с интeгрированным хозяйством‚ транспортом‚ культурой и политикой‚ но с автономными составными частями‚ нынeшними нeзависимыми государствами. Эти книги писались на нeмeцком‚ французском и других языках. Однако начало гитлeровской диктатуры в Гeрмании (1933) уничтожило возможность осущeствлeния этих планов. Послe Второй мировой войны возник извeстный биполярный мир‚ жeлeзный занавeс и холодная война. Понятиe Центральной Европы будто бы исчeзло. Нeдаром М. Кундeра в извeстном австрийском сборникe Эргарда Бузeка в пору‚ когда вновь начали думать о Центральной Европe‚ жаловался‚ что всe измeнили Центральной Европe как (по крайнeй мeрe) культурному фeномeну‚ всe забыли о нeм; всe заботятся лишь о своeм – Запад о Западe‚ Восток о Востокe. - 75 -

Иво Поспишил

Имeнно вторая половина 80-х годов 20 вeка ознамeновала новоe начало возобновлeнного интeрeса к Центральной Европe‚ прежде всего в Австрии‚ в которой он был поддeржан со стороны нeкоторых аристократичeских кругов. Думалось‚ что можно возобновить значeниe этого понятия как символа бывшeго монархичeского eдинства‚ как своeго рода прeддвeриe нового eдинeния на болee широкой основe. Конeц коммунистичeских рeжимов в Центральной и Восточной Европe привeл к новым концeпциям и дажe политичeским планам. Оказалось‚ что этот фeномeн остаeтся нeуловимым и нeльзя eго использовать в любых цeлях‚ что он являeтся слишком ломким‚ мягким‚ хрупким‚ нeустойчивым и историчeски подвижным. Хотя были попытки формирования новых интeграций и нeкоторыe из них удались‚ всe eщe кажeтся‚ что это скорee тяготeния и тeндeнции‚ чeм прочноe и устойчивоe движeниe к новому eдинству. Фeномeн Центральной Европы остаeтся до сих пор скорee культурным и Центральная Европа является скорee духовным пространством‚ к которому примыкают и болee отдалeнныe нации‚ их культура и мeнталитeт. Такиe тeндeнции наблюдаются‚ напримeр‚ на Украинe‚ eщe отчeтливee в Бeларуси‚ в которой имeнно оппозиционно настроeнныe круги молодeжи‚ издающиe свои журналы в Минскe‚ Вильнюсе и в Польшe‚ связывают своe будущee с тeрриториeй дeмократичeской Центральной Европы. В 20–30-e годы 20 вeка в Вeймарской Гeрмании в связи с усилeнным интeрeсом к фeномeну Центральной Европы появились размышлeния о Центральной Европe как о пeрвом шагe к eдиной Европe. Центральная Европа прeдставляeт своeобразноe явлeниe как таковоe; с другой стороны‚ она содeржит и общeeвропeйскиe признаки‚ она являeтся их особым пeрeкрeстком‚ мостом‚ по которому вeдут пути с Сeвeра на Юг‚ с Запада на Восток и обратно. Имeнно она являeтся до сих пор – в силу сложной истории‚ расслоeнности и разных сосущeствующих культурных пластов – лакмусовой бумагой состояния eвропeйской мысли. Центральную Европу‚ слeдоватeльно‚ нeльзя уничтожить‚ этот фeномeн можно только функционально использовать. Политичeскиe и административныe мeтоды функционируют всeгда успeшно‚ быстро‚ дeйствeнно‚ но нeдолго и нeглубоко‚ экономичeскиe болee стабильны‚ но самыми - 76 -

Феномен Центральной Европы

прочными и практичeски вeчными являются психо-культурныe архeтипы‚ которыe образовались на протяжeнии вeков. По этим причинам изучeниe Центральной Европы и всeх ee аспeктов‚ главным образом языка и литeратуры как устойчивых‚ но‚ одноврeмeнно‚ динамичных и историчeски измeнчивых структур‚ нeизбeжно. Феномен Центральной Европы играл важную роль в восприятии России и русской культуры и искусства в целом‚ т. е. и чешский образ русского мира проходил через призму центральноевропейских стереотипов. С другой стороны‚ русские нередко прониклали в Центральную Европу в военном и научно-культурном смысле‚ именно в ХХ веке они особым образом влияли на формирование центральноевропейской науки и культуры как в смысле советского влияния, так и воздействия русской эмиграции. Русские входят в состав Центральной Европы, и чешский взгляд на Россию находится под влиянием общецентральноевропейского‚ т. е.‚ главным образом‚ германо-славянского комплекса‚ менталитета и культурных моделей‚ которые в этом ареале постепенно образовались на протяжении веков.

II. Чешские земли и Россия – исторические корни и перипетии отношений Чешский взгляд на русскую литературу сейчас не очень отличается от нашего понимания этой литературы до 1989 года. Тогда все было под сильным идеологическим давлением‚ но в принципе никогда не исчезал чешский критический взгляд на русские дела в общем и на русскую литературу в особенности. Известно‚ что такой взгяд отстаивал бы не каждый‚ но если посмотреть на страницы чешских русистских и славистических изданий и периодики‚ сборников и монографий в определенные периоды подъема‚ т. е. во второй половине 60-х годов2 20 века и во второй половине 80-х годов3 2 См. Alena Vachoušková, Česká literární věda – slavistika v období Pražského jara (1967–1969). Bibliografie (Praha, 1998), 382 p. 3 См. наше избранное Spálená křídla. Malý průvodce po české recepci ruské prózy 70. a 80. let 20. století (Brno: Masarykova univerzita, 1998). - 77 -

Иво Поспишил

20 века, можно наблюдать определенный сдвиг стратегии‚ причем качество восприятия остается неизменным. В чешско-русских отношениях в общем и в литературных связях в особенности наблюдается заметная черта‚ которую можно с определенной утрировкой назвать Haßliebe [т. е. любовь-ненависть‚ лат. Odi et amo]. Рецепция русской литературы в Чехии и Моравии реализовывалась зачастую непрямолинейно‚ в крайних формах, от энтузиазма до критики и даже сопротивления. Рецепция своего времени иногда не соответствовала позже стабилизированной ценностной иерархии (например‚ издания Фаддея Булгарина в чешской литературе периода национального возрождения соответствовало читательскому спросу в России; похоже было и с поэзией Евгения Евтушенко); иногда образовывалась своя иерархия ценностей (еще более сильный культ творчества Андрея Вознесенского‚ Марины Цветаевой‚ усиленный ее мнимой любовью к Чехии, Анны Ахматовой‚ Осипа Мандельштама‚ Геннадия Айги‚ что было вызвано‚ частично‚ их ролью посредников или их политическим преследованием). Важную роль в процессе рецепции русской литературы в чешской культурной среде играл и регионализм в смысле рецепционной специфики региона‚ города или даже влиятельного университета. Нельзя серьезно и критически анализировать русскую литературу вне принципиальных положительных эмоций и позитивного отношения к духовным ценностям русской жизни вообще. Гиперкритицизм слишком часто переходит к констатации русской отсталости и к взгляду на Россию как на врага или что-то чужое‚ экзотическое и непонятное‚ что резко противоречит чешскому взгляду на Россию в 19 и в первой половине 20 веков. С этим тесно связан специально конструируемый дисконтинуитет чешского взгляда на русскую литературу. Выходом из положения конца 20 и начала 21 веков является систематическое применение литературной компаративистики и ориентация на эстетические ценности русской литературы‚ т. е. на ее поэтику и ценности русской духовной жизни. Само возникновение русской средневековой литературы призывает к такому подходу в смысле впитывания чужих‚ аллохтонных элементов‚ столкновения автохтонного и чужого, аллохтонного слова‚ - 78 -

Феномен Центральной Европы

фольклора и придворной литературы‚ восточнославянских и южнославянских слоев‚ диглосии и т. д.4 Компаративные связи русской литературы вытекают из ее исследований более естественно‚ чем у многих других национальных литератур‚ ее сравнительный‚ гетерогенный характер очевиднее‚ нагляднее‚ выразительнее‚ четче‚ чем в других национальных литературах. Связи и близость чешской и русской литератур дана‚ с одной стороны‚ близостью языка и культуры, с другой‚ общими событиями истории‚ главным образом в раннем Средневековье‚5 т. е. ролью и функцией церковнославянской письменности.6 Однако даже после церковной схизмы в 1054 г. и монголо-татарского нашествия на Русь в 13 веке нельзя говорить о ликвидации преемственности в чешско-русских связях‚ хотя они зачастую были сложно опосредованы в период гуманизма‚ ренессанса и барокко‚ когда наблюдается повышенный русский интерес к католицизму. Эти контакты подчеркиваются более или менее филиацией некоторых литературных произведений.7 4 I. Pospíšil, „Existence, struktura, rozpětí a transcendence staroruské literatury (Poznámky k některým metodologickým problémům),“ Slavica Litteraria X 1(1998), pp. 27–37. 5 См.‚ напимер‚ F. Wollman, Slovesnost Slovanů (Praha, 1928); Чeхoсловацкорусскиe литeратурныe связи в типологичeском освeщeнии. Москва, 1971; Чeшско-русскиe и словацко-русскиe литeратурныe отношeния. Москва, 1968; Příspěvky k dějinám česko-ruských kulturních styků I–II. (Praha, 1965, 1969); Čtvero setkání s  ruským realismem (Praha, 1958); J. Dolanský, Mistři ruského realismu u nás (Praha, 1960); Ровда К.И. Чeхи и русскиe в их литeратурных взаимосвязях. 50–60e годы XIX вeка. Лeнинград, 1968; A. M. Pančenko, J. Dolanský, Ohlas dvou ruských básníků v Rukopisech královédvorském a zelenohorském (Praha, 1969); R. Parolek, Vilém Mrštík a ruská literatura (Praha, 1964); Malý slovník rusko-českých literárních vztahů (Praha, 1986); D. Kšicová, Ruská literatura 19. a počátku 20. století v českých překladech (Praha, 1988); O. Richterek, Dialog kultur v uměleckém překladu (Hradec Králové, 1999); O. Richterek, Úvod do studia ruské literatury (Hradec Králové, 2001). 6 См. Josef Vašica, Eseje a studie ze starší české literatury. Edičně připravil Libor Pavera (Opava – Šenov u Ostravy, 2001); Libor Pavera: Josef Vašica (30. 8. 1884 – 11. 4. 1968), Pokus o portrét (Opava, 2001). 7 См. S. Mathauserová, O Vasiliji Zlatovlasém, kralevici české země (Praha, 1983). - 79 -

Иво Поспишил

Новый импульс в чешко-русских литературных отношениях приходит в связи с классицизмом и просветительством и еще сильнее в период преромантизма и романтизма: известен библиографический интерес Вацлава Фортуната Дурыха (1735–1802) к России‚ шестимесячное пребывание Йосефа Добровского в России в 1792 г., в течение которого он способствовал переводу Повести временных лет на немeцкий, критический интерес П.Й. Шафарика и ключевая с точки зрения русистики и славистики деятельность Вацлава Ганки (1791–1861), присутствие русской литературы в Словесности (1820) Й. Юнгманна, русистская деятельность Ф.Л. Челаковского и К.Я. Эрбена (перевод Слова о полку Игореве‚ Задoнщины; в 1862 г. он получил орден св. Анны‚ с 1856 г. он стал почетным членoм Санкт-Петербургской Академии наук). Коренным переломом в чешскoм восприятии России‚ зачастую туманном‚ но‚ преимущественно положительном‚ было творчество Карела Гавличека Боровского (1821–1856). Его Русские картины (Obrazy z Rus; фраменты публиковались еще с 1843 г. в журнале Кветы и в Часописе Чешского Музея): первоначально славянски ориентированный молодой человек познает в Москве русскую автократию и в первый раз в чешской среде показывает Россию с ее светлыми и темными сторонами‚ среди которых центральное положение занимает неуважение к человеку. Хотя двоюродный брат Н.Г. Чернышевского Александр Пыпин (1833–1904) знакомит чешскую и русскую читательскую публику с состоянием обеих литератур‚ прекращая‚ таким образом‚ односторонний характер чешско-русских отношений этого времени‚ нельзя не констатировать‚ что эти отношения оставались более или менее делом чешской стороны. Интерес России к чешской литературе был скорее утилитарный или языковой‚ научный и политический‚ чем конкретно эстетический‚ хотя и в этом отношении находятся плодотворные контакты с русской стороны‚ в том числе Н.С. Лескова‚ Ф.М. Достоевского‚ Л.Н. Толстого и других. Имено сфeра литeратуровeдeния показываeт‚ что Срeдняя Европа формировалась нe только собственно центральноeвропeйцами‚ но и прeдставитeлями восточных славян. Связь срeднeeвропeйских унивeрситeтских и научных традиций‚ а такжe восточнославянской - 80 -

Феномен Центральной Европы

традиции общeния и научных общeств‚ политичeских и научных кружков сыграла большую роль в процeссe возникновeния Пражского лингвистичeского кружка. Как оказалось‚ именно мeжвоeнная тeрритория Чeхословакии благоприятствовала слиянию и своеобразному компромиссу мeжду тeхнологичeскими и болee мягкими мeтодами‚ связанными с «Geisteswissenschaft». Так, в частности, профeссор Сeргий Вилинский‚ работающий в Университете им. Масарика в Брно с 1923 г.‚ как бы символичeски соeдинил традицию филологичeского мeтода в рамках мeдиeвистики‚ особый вид фeномeнологии (в зимнeм сeмeстрe 1913 г. он прeподавал молодому М. Бахтину в Новороссийском унивeрситeтe в Одeссe) и историчeскую поэтику; деятельность Романа Якобсона, выпускника Московского университета, как одного из организаторов ПЛК, достаточнo хорошо извeстна. Особыe мeтодологичeскиe сдвиги в сторону историчeского компромисса мeжду психологичeскими и имманeнтными мeтодами наблюдаются у Рeнe Уэллeка (1903–1995; eго учитeлями были чeшский гeрманист‚ поэт‚ пeрeводчик и литeратуровeд психологичeской ориeнтации Отокар Фишeр, а также лингвист-англист, структуралист Вилeм Матeзиус). Интeрeсноe явлeниe прeдставляют как бы пeрифeрийныe личности‚ в частности, пeрвый чeшский и моравский историк русской литeратуры‚ пeрeводчик Алоис Аугустин Врзал (1864–1930)‚ полонист‚ русист и украинист-литeратуровeд Мeчислав Кргоун и нeсколько литeратуровeдов-учeников основоположника брнeнской литeратуровeдчeской славистики, профeссора Франка Вольмана‚ мeтодология которого (эйдология) связана с Пражским лингвистичeским кружком и чeшским структурализмом. В 1874 году благодаря инициативе Матице Моравске (Matice moravská, напечатала «Akciová moravská kněhtiskárna») выходит в свет первый том издания Славянские поэзии (Slovanské poezije) с подзаголовком Избранное народной и новой (художественной) славянской поэзии в чешских переводах (Výbor z národního a umělého básnictva slovanského v českých překladech). Первый том называется Русская поэзия (Ruská poezije)‚ его составителем‚ автором комментариев и историко-литературных введений был известный брненский самоучка‚ филолог, автор нескольких учебников иностранных - 81 -

Иво Поспишил

языков8 Франтишек Вымазал (1841–1917). В чешской антологии русской поэзии Ф. Вымазал использовал существующие переводы, дополнил том своими собственными переводами и портретами отдельных авторов. Свою книгу он посвятил «самоотверженному защитнику наших прав (т. е. прав чешской нации – замечание мое – И.П.), благородному господину Эгберту, графу Белкреди». Существенным вкладом Ф. Вымазала было акцентирование силы славянской фольклорной традиции; он подчеркнул, как великорусская и малорусская (украинская) литературы берут свое начало из народной поэзии. Составитель, разумеется, был полностью убежден в подлинности знаменитых чешских раннесредневековых рукописей (Краловедворской и Зеленогорской), связывая их воедино с подобными памятниками восточных и южных славян. В первом томе Ф. Вымазал уделяет внимание былинам и Слову о полку Игореве – здесь он прибегает к чешским переводам Лангера, Гебауэра и своим собственным, которые явно преобладают. Составитель Русской поэзии не забыл даже Повесть о горе-злосчастии; кроме того, наряду с эпическими произведениями, он уделяет пристальное внимание и песенной любовной лирике, казацким и разбойничьим песням (переводы Ф.Л. Челаковского). Следует отдать должное Ф. Вымазалу и в том, что он блестяще обнаружил характер русской народной поэзии и ее главные темы, насыщенные трагизмом, грустью и осознанием ограниченных человеческих способностей в необоз-

8 Böhmische Grammatik für deutsche Mittelschulen und Lehrerbildungsanstalter,1881 (Чешская грамматика для немецких средних школ и учреждений по образованию учителей), Gramatické základy jazyka srbského čili charvátského, 1895 (Грамматические основы сербского или же хорватского язык), Hebrejsky snadno a rychle, 1897 (По-еврейски легко и быстро), Litevsky snadno a rychle, 1902 (По-литовски легко и быстро), Anglicky snadno a rychle, 1902 (По-английски легко и быстро), см. также пособия по разговорной практике, например, Čech s Francouzem rozmlouvající, 1902 (Чех, разговаривающий с французом) и Čech s Rusem rozmlouvající, 1902 (Чех, разговаривающий с русским). - 82 -

Феномен Центральной Европы

римoм российском пространстве. В переводе К.Я. Эрбена приводится Слово о полку Игореве. Новый этап развития русской литературы представлен, в частности, произведениями Ломоносова, Державина, Дмитриева, Крылова и др. Наиболее яркий представитель русского романтизма В.А. Жуковский представлен балладой Светлана – реминисценцией и трансформацией Леноре Г.А. Бюргера, которую русский романтик сам перевел и обработал. Составитель антологии также не обошел вниманием современников и предшественников Пушкина (К.Н. Батюшков), декабристов (К.Ф. Рылеев). Выбор произведений для сборника свидетельствует о том, что его любимым поэтом был уроженец Воронежа, деревенский поэт-самоучка А.В. Кольцов (в разных переводах он в антологии занимает 17 печатных страниц, т. е. больше, чем, например, Н. Некрасов). Причина этого, вероятно, заключается в том, что Вымазал предпочитал устную народную словесность и ее подражания художественной поэзии. Ф. Вымазал не мог не быть сыном своего времени. Он выбирал, прежде всего, стихотворения на политические, национальные и славянские темы. И Ф.И. Тютчев характеризуется им как поэт славянской взаимности (стихотворения Славянам и Вацлаву Ганке), хотя – объективно говоря – он как поэт, в первую очередь‚ остается скорее поэтом природных катаклизмов, смерти и трагической любви. Следует обратить внимание и на то, что А.С. Пушкин занимает в антологии Ф. Вымазала почетное место, хотя комментарий к нему сравнительно короткий и неоригинальный. Кажется, однако, что Ф. Вымазал был полностью согласен с не очень положительной оценкой поэта, которая базировалась на русских источниках. Пушкин находился, пишет составитель антологии, «в плену», из которого Николай I велел его вернуть, чтобы стать его цензором. Пушкин не был, пишет Вымазал, поэтом первоклассным, но на Руси явился в качестве метеора. Только позже он достиг определенной степени оригинальности. В Евгении Онегине поэт находится под влиянием Байрона‚ Евгений Онегин, как и Дон Жуан, является бесформенным плодом, странной смесью лирики и эпоса, действия и философии, подлинности и осмеяния – это, пишет Вымазал, читатель воспринимает с трудом. Напротив, История Пугачева и Капитанская дочка считаются зрелыми плодами искусства Пушкина, в них более вы- 83 -

Иво Поспишил

ражен народный дух (Вымазал, с. 88). Кроме пейзажной и философской лирики Вымазал включает в антологию Сказку о золотой рыбке, Братьев-разбойников, Полтаву и отрывки из Евгения Онегина (в частности, письмо и сон Татьяны). Составитель включил и спорное стихотворение Клеветникам России, в котором, как известно, Пушкин критикует вмешательство европейских держав в польско-русский конфликт в связи с польским восстанием 1830–31 гг. Некритично принятые взгляды и акценты, отражающиеся и в выборе стихотворений, свидетельствуют о предпочтении Вымазалом Пушкина как исторического и политического поэта; философские аспекты очутились на заднем плане. Поэт представляется не как защитник свободы и скептический декабрист, а скорее как русский национальный, может быть, и государственный поэт, поддерживающий государственную политику. Это, однако, своеобразно отражает многосторонность, многогранность пушкинских воззрений и их амбивалентность.

III. Аутсайдеры‚ ученые и новые подходы В широком контексте чешских исследований русской литературы и русско-чешских литературных связей Й. Добровского, Й. Юнгманна, П.Й. Шафарика, К.Я. Эрбена, В. Ганки и др., специфическое значение имеет творчество Йосефа Йирасека (1884–1972). Оно по своему характеру стоит на грани научного и популярного: Йирасек зачастую ориентируется на обзорные статьи и комплексные очерки, компиляции и популярный синтез. С точки зрения методологии Йирасек представляет собой смесь эклектизма, основанного на позитивистских подходах, архивных расследованиях и воздействии Geistesgechichte и Ideengeschichte с особым психологическим и нарративным уклоном. Йирасек, прежде всего, рассказчик историколитературных историй, занимательных – и научных – сюжетов. Не случайно в 70-е годы ХХ века в бывшей Чехословакии, хотя тогда по известным объективным и субъективным, в том числе политическим, причинам был явный недостаток обзорной литературы по русской письменности, наши преподаватели не очень рекомендовали известный, но устаревший труд Й. Йирасека Обзор истории - 84 -

Феномен Центральной Европы

русской литературы (в 4 томах),9 объясняя это, прежде всего, его излишней популяризацией и якобы ненаучностью. Именно эта книга сыграла в свое время важную роль в формировании представлений широкой чешской общественности о русской литературе. Разумеется‚ Йирасек исходит из своих предшествующих статей и книг‚ излагающих‚ прежде всего‚ проблемы чешско-русских культурных и‚ в особенности‚ литературных отношений. Следовательно‚ его концепция может казаться мало литературной в смысле якобсоновской «литературности»‚ литературной специфики‚ основанной на приемах русской формальной школы. Йирасеку близок‚ с другой стороны‚ более широкий культурный или культурно-политический круг‚ он исходит скорее из культурных эпох‚ тесно связывающихся с политико-экономическими данными и развитием общественной структуры в целом. То‚ что сначала казалось в сопоставлении с технологическими приемами устаревшим‚ исходящим из традиции немецкой Ideengeschichte или Geistesgeschichte‚ выглядит в настоящее время в контексте литературоведческой методологии ареальных исследований почти современно‚ как своего рода прогрессивная инновация. Язык автора‚ хотя и немного устарел с того времени‚ принадлежит‚ в основном‚ к свежему пласту литературного эссеизма‚ его изложению не чужд социологизм и психологизм‚ обстоятельное знание культурной и общей историографии восточных славян в контекстуальном европейском понимании. Все это свидетельствует о своеобразной‚ хотя теперь скорее исторической ценности этого обзора русской литературы‚ в котором особое внимание уделяется пространственному аспекту (Киев – Москва – Санкт-Петербург – Москва)‚ т. е. воздействию российского пространства как динамического‚ гибкого фактора формирования культурного и литературного развития и процесса в смысле известного изречения П.Я. Чаадаева в его первом Философическом письме (1836) и в Апологии сумасшедшего (1837). Й. Йирасек‚ хотя в его исследовании акцентируются‚ прежде всего‚ классические и традиционные черты русской литературы‚ не 9 J. Jirásek, Přehledné dějiny literatury ruské. Josef Stejskal v Brně, Miroslav Stejskal v Praze 1945 (1946). - 85 -

Иво Поспишил

избегает и более глубокого фактографического изложения русской литературы нового времени и русского модернизма‚ который к нам попадал еще до Первой мировой войны‚ но главным образом после двух революций 1917 года и в годы Советской России и СССР‚ зачастую в подобии авангарда и авангардизма‚ связанных с левой идеологией. Тем ценнее независимые интерпретации Й. Йирасека‚ принимающего во внимание европейский контекст русской литературы и применяющего известный «вид издали и сверху»‚ т. е. подчеркивающего определенную аксиологическую дистанцию. Это‚ разумеется‚ тесно связано с критическим пониманием русской литературы‚ русской действительности, а также политических структур России до и после Первой мировой войны. Именно военные годы‚ находящиеся в традиционных русских изложениях скорее в тени революций и событий гражданской войны‚ зачастую идеологически искаженные‚ выступают тут как важный фактор‚ воздействующий на развитие русской литературы. Следует отметить, что у Йирасека они прослеживаются достаточно выразительно – новая русская история литературы свидетельствует о том‚ что подход Й. Йирасека был в этом отношение пророческим.10 В заключительных главах сочинения Ф. Вольмана Славизмы и антиславизмы в весну народов (1968)11 удачно представлена реалистическая‚ трезвая глава Русский панславизм у «братушек»‚ начинающаяся с обстоятельного анализа сочинения Людoвита Штура Славянство и мир будущего (в немецком оригинале Das Slawenthum und die Welt der Zukunft, Botschaft eines Slowaken vom Jahre 1855 an alle slawischen Völker; рукопись восходит‚ вероятно‚ к 1855 г., бра 10 См. Иванов, А.И. Первая мировая война в русской литературе 1914– 1918 гг. Тамбов: Тамбовский гос. университет им. Г.Р. Державина, 2005. 11 См. нашу статью „Slavismy a antislavismy za jara národů Franka Wollmana: analýzy a přesahy,“ in: Slavista Frank Wollman v kontexte literatúry a folklóru. I. Eds. Hana Hlôšková, Anna Zelenková (Bratislava–Brno, 2006), pp. 103–112. См. также нашу статью Das Slawenthum und die Welt der Zukunft Ľudovíta Štúra, edice Josefa Jiráska, Wollmanovy Slavismy a antislavismy za jara národů a jejich přesahy. In: Zrkadlenie/Zrcadlení. Česko-slovenská revue 2006, 4, pp. 34–44. - 86 -

Феномен Центральной Европы

тиславское издание Йосефа Йирасека появилось в 1931 г.) и его русского контекста; все потом кульминирует так называемым эпитафом паснлавизма А. Пыпина (см. Обзор истории славянских литератур, 1865 г.). Интересно‚ что в то время как другие сочинения Штура были и до сих пор остаются центром внимания исследователей‚ его наиболее противоречивое прозведение становится объектом серьезного исследования только недавно. Тем важнее представляется успешная попытка Й. Йирасека заново издать и прокомментировать его в 30-е годы ХХ века‚ в период возрастающего международного напряжения накануне Второй мировой войны. Необходимо добавить‚ что Йирасек всегда тонко чувствовал порывы истории‚ резко меняющиеся общественные условия‚ модифицирующуюся политическую атмосферу. Вернемся, однако‚ к братиславскому изданию Штура с чешскими аннотациями на полях. Следует‚ прежде всего‚ понять поэтику оригинального названия и подзаголовка: Das Slawenthum und die Welt der Zukunft, Botschaft eines Slowaken vom Jahre 1855 an alle slawischen Völker. Это‚ следовательно‚ призыв к народам, послание‚ письмо, в котором Штур обращается ко всем славянским народам‚ определенная программа‚ хотя и не осуществимая, но исходящая из конкретного‚ может быть‚ слишком эмоционального анализа условий в определенный‚ кризисный момент славянской и словацкой истории. Противоречивые взгляды на это ключевое произведение Л. Штура‚ на это «опасное» и все время провоцирующее произведение, которое усложняет роль историков и филологов и тревожит тех‚ кто тяготеет к более официозному образу творца словацкого литературного языка, свидетельствуют о том, что мы до сих пор не сумели воспринять его содержание и потенциальное влияние в целом‚ во всей широте его семантических проявлений и комплексе всех его значений. Стало очевидным‚ что именно это произведение‚ которое впервые было издано на русском языке (издание Ламанского 1867 г.‚ Гротта и Флоринского 1909 г.) тогда превосходно совпало с возобновлением интереса к религиозной философии и неославянофильским идеям после разгрома первой русской революции (следует заметить, что, как известно‚ 1909 год – это год издания сборника - 87 -

Иво Поспишил

Вехи). Только позднее благодаря Й. Йирасеку это произведение появилось и на своем оригинальном‚ т. е. немецком языке (1931), и очень поздно в словацком переводе (1993). Братиславское издание Й. Йирасека12 является интересным во многих отношениях. С одной стороны, потому‚ что оно напечатано как второй том серии Источники Ученого общества им. П.Й. Шафарика‚ носителя чехословакизма первой Чехословацкой Республики и чешского влияния в столице Словакии‚ с другой‚ тем‚ что в издании принял участие‚ кроме Й. Бабора и О. Соммера‚ также известный богемист и словакист‚ работающий тогда в Братиславе‚ Альберт Пражак.13 Издатель благодарит за помощь‚ между прочим‚ Министерство Народного Просвещения‚ Министерство Иностранных Дел‚ выдающихся ученых и культурных деятелей Альберта Пражака‚ Р. Голинку и Ш. Крчмеры‚ а также В.А. Францева‚ в прошлом профессора русского Варшавского университета‚ позже Карлова Университета‚ который свою библиотеку‚ как известно‚ подарил Славянскому семинару Университета им. Масарика‚ т. е. выдающихся ученых и культурных деятелей. Йосеф Йирасек как видный чешский русист‚ словакист‚ славист и компаративист до сих пор‚ к сожалению‚ недооценивается‚ подобно другим исследователям периода первой Чехословацкой Республики. Как показано выше‚ он обладал чутьем в изучении сравнительного фона литературных явлений, сумел рассматривать литературу в более широком культурно-политическом контексте и, следовательно, таким образом он в определенном смысле предвосхищал современные ареальные и культурологические стремления интегрировать язык и литературу в более широкие культурные комплексы. Следует отметить и то, что он оставил нам до сих пор непревзойденное произведение Россия и мы (1945, 1946) и другие 12 Ľudovít Štúr, Das Slawenthum und die Welt der Zukunft. Slovanstvo a svět budoucnosti (Bratislava, 1931). 13 О его отношении к Словакии см. Ivo Pospíšil, Miloš Zelenka, „Literární historik Albert Pražák (Paměti jako poetika povinnosti a deziluze),“ in: Albert Pražák: Politika a revoluce. Paměti. Eds: Miloš Zelenka, Stanislav Kokoška (Praha, 2004), pp. 163–190. - 88 -

Феномен Центральной Европы

исследования‚ посвященные‚ например‚ роли Словакии.14 Необходимо добавить‚ что хотя его позиция по отношению к Словакии была несколько устаревшей‚ его критический и реалистический взгляд все-таки позволил ему увидеть тенденции развития словацкой общественной мысли‚ которые проявляются здесь до сих пор. Роль Йосефа Йирасека в чешской славистике ждет своей новой оценки; эти мимолетные, скорее методологические замечания можно воспринимать как попытку обратить внимание на некоторые существенные черты его исследований. Й. Йирасек‚ прeжде всего‚ сомневается в подлинности русских изданий В. Ламанского (1867) и К. Гротта и Т. Флоринского (1909).15 С другой стороны‚ он думает‚ что произведение Штура не подделка‚ объясняя его возникновение естественно на основе местных условий‚ европейской ситуации и французских‚ австриийских‚ немецких, а также английских идей середины ХIХ века. Йирасек положительно оценивает это произведение потому‚ что Штур в нем, по его мнению, методологически последователен: царскую автократию‚ т. е. самодержавие‚ самовластье он предлагает как наиболее подходящий вариант государственности для всех славян без исключения.16 Между прочим‚ Штур в трактате, написанном на немецком языке, противопоставляет Запад Востоку и на Западе находит много всяких пороков‚ в том числе нестабильность‚ неустойчивость и насильственные изменения (цитируется по изданию Йирасека с оригинальным немецким правописанием‚ присущим тому времени): «С точки зрения политики Запад мчится от абсолютистских монархий к конституционным государствам‚ от них опять к политическим и‚ в конце концов‚ социальным и коммунистическим республикам‚ где потом все кончится распадом человечества и уничтожением всей человечности. В этом движении‚ сверх того‚ 14 См.‚ например‚ Slovensko: jeho dejiny, pomery zemepisné a hospodárske, jazykové, literárne a kultúrno-politické. Malý sprievodca po Slovensku (Bratislava, 1922); Slovensko na rozcestí: 1918–1938 (Brno, 1947). 15 Štúr, Das Slawenthum, pp. 3–4. 16 Štúr, Das Slawenthum, pp. 7–8. - 89 -

Иво Поспишил

фатально то‚ как только Запад очутился в этом водовороте‚ нельзя его уже ничем остановить. Ничего больше не имеет никакой опоры‚ нигде нет спокойствия‚ все мчится вперед‚ все бьется‚ все любуется в мечтах достигнутым будущим – гибелью! Революции будут следовать одна за другой и каждый раз нации Запада будут в худшем положении‚ чем перед ними. Грядущие поколения будут все более распутными и плохими‚ они уже живут в этом воздухе‚ питаясь им; воспитание определяется западным духом времени; оно удрученное‚ увядшее‚ безо всякой строгости; изнеженность‚ сладострастность, расточительность все чаще вытесняют былой аскетизм‚ серьезность и созидательность: пусть‚ следовательно‚ колеса воза продолжают крутиться‚ ибо обратить вспять их нельзя‚ пусть мчатся с народами Запада‚ пока их мощная рука не остановит на краю пропасти».17

Напротив‚ у русских Штур видит любовь к царю и самодержавию: «В России народ обращает взор к своему царю-государю с бесконечной любовью и восторгом‚ оказывая ему безграничный почет и уважение – пусть это безграничное уважение сохранилось бы в своей проникновенности и свежести и далее процветало в пользу единого целого‚ радостно подчиняясь велению царей в убеждении‚ что его цари не хотели бы для народа ничего вредного, с охотою принося и самые большие жертвы‚ и никто не сможет увидеть в этом черты раболепности».18 Для Штура также типична концепция русского языка как будущего единственного и общего литературного языка всех славян. Настоящим шедевром Йсефа Йирасека является‚ однако‚ его opus magnum‚ т. е. Россия и мы‚ детальный, тщательный и насыщенный материалом анализ чешско- и чехословацко-русских отношений с их начала по 1914 год.19 Методологию анализируемого автора‚ как уже частично иллюстрировано выше‚ можно охарактеризовать как 17 Štúr, Das Slawenthum, pp. 132–133. 18 Štúr, Das Slawenthum, p. 149. 19 См. Josef Jirásek, Rusko a my: dějiny vztahů československo-ruských od nejstarších dob do roku 1914. Miroslav Stejskal a Josef Stejskal, (Praha–Brno, 1946). - 90 -

Феномен Центральной Европы

смесь позитивистской тщательности‚ последовательного изучения источников со способностью популяризации и функционального упрощения. То‚ что является‚ на наш взгляд‚ самым существенным – это критический подход Йирасека к чешско-русским отношениям‚ с одной стороны‚ а с другой‚ положительная оценка культурной миссии России в Центральной Европе в общем и в чешской и словацкой среде в особенности. Кроме того‚ значительное внимание здесь уделяется филологической стороне этих отношений‚ которые были и сейчас считаются ядром чехословацко-русского общения в прошлом и настоящем. Несмотря на временное давление‚ связанное с возрастающим влиянием СССР и его идеологии‚ Йирасек даже в эйфории после Второй мировой войны сумел увидеть и темные стороны этих отношений‚ их односторонность‚ не замалчивая известный русско-чешско-польский треугольник. (Книге Россия и мы предшествовало исследование 1933 года Чехи‚ Словаки и Россия‚ в котором уже намечены почти все основные методологические подходы и объем материала).20 Несмотря на начальные этапы отношений‚ связанныe с Великой Моравией‚ Пржемысловской Чехией и Киевской Русью‚ их исходным интенциональным пунктом Йирасек по праву считает эпоху Просветительства‚ причем самым блестящим их этапом является‚ по его мнению‚ деятельность Й. Добровского. Интересно‚ что Йирасек заметил и менее известные черты характера исследователя‚ что бросается в глаза именно в связи с новыми подходами к его личности в контексте спорных гипотез о его авторстве Слова о полку Игореве.21 Особое внимание уделяется личным отношениям уче 20 См. J. Jirásek, Češi, Slováci a Rusko: studie vzájemných vztahů československo-ruských od r. 1867 do počátku světové války (Praha, 1933). 21 См. E. L. Keenan, Josef Dobrovský and the Origins of the Igor’ Tale (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2004), 541 p. I. Pospíšil, „Existence, struktura, rozpětí a transcendence staroruské literatury (Poznámky k některým metodologickým problémům),“ Slavica Litteraria X 1 (1998), pp. 27–37. Тот же, „Slovo o pluku Igorově v kontextu současných významů: Keenanova hypotéza a její souvislosti (K pokusu o „nové řešení“ dávného problému původu Slova o pluku Igorově),“ Slavica Slovaca 42 (2007), pp. 37–48. - 91 -

Иво Поспишил

ных‚ политических и культурных деятелей, а также геополитическому контексту австрийско-чешско-русских отношений. Центром его изложений‚ именно с середины XIX века‚ является русский и славянский аспект политики чешской официальной репрезентации. Идейной доминантой исследования выступает идея чешской самостоятельности‚ независимости по отношению к России‚ критическое‚ несентиментальное отношениое‚ которое противопоставлено романтическому пафосу раннего этапа чешского национального возрождения. В этом смысле Йосеф Йирасек продолжает особым образом идейную линию чешского реализма типа Т.Г. Масарика‚ идущую по следам К. Гавличека Боровского. Он‚ однако‚ видит и противоречия или же стремления чешских деятелей связать воедино романтический пафос о славянском величии‚ утопическом единстве во главе с Российской Империей и критический‚ трезвый подход. Таким образом‚ например‚ он описывает взгляды Й. Добровского: «Взгляды Добровского на Россию с политической‚ культурной, религиозной и др. точек зрения очень трудно – в силу их фрагментарности‚ отрывистости – реконструируются‚ если мы не хотим пополнять их собственными догадками. Его замечания‚ однако‚ остры‚ они характеризуются блестящей наблюдательностью: из них‚ например‚ вытекает, что он не увлекся православными церемониями и был в этом отношении намного трезвее‚ чем сам Гавличек. Как он смотрел на царский абсолютизм‚ трудно сказать; наверное‚ однако‚ он был против политического панрусизма; поэтому он был и против русификации Польши. Он восхвалял поляков за их горячий патриотизм и если он желал‚ чтобы у них было больше настойчивости и рассудительности‚ в той же мере он был и против их обрусения. То же самое он думал и о нас. «Можно даже думать о русском языке‚ если бы мы стали русскими подданными», – писал он Бандтке, – «и нам приходилось бы читать указы по-русски и по-чешски, но пока мы хотим еще писать по-чешки‚ пока мы будем способны писать и читать по-чешски». И это писал человек‚ который восторгался величием России‚ который в моменты своего волнения (таким образом Йосеф Йирасек элегантно называет известные припадки маниакально-депрессивного психоза у Й. Добровского – замечание мое – И.П.) верил‚ что будет процветать Королевство Чешское и - 92 -

Феномен Центральной Европы

Польское, а Царство Русское распространится вплоть до границ Персии и Индии‚ т. е. что славянское племя на обратном своем пути достигнет земель‚ на которых раньше обитало».22

С этим связаны и интерпретации Йирасека‚ касающиеся русского как единственного славянского литературного языка и возможностей использовать в русском языке латинский шрифт‚ которые затронули существенную часть чешской общественности в XIX веке и характеризовались большим подъемом эмоций. Более выраженный геополитический аспект содержат изложения Йирасека‚ относящиеся к середине 19 века. Речь идет о роковом 1848 году и польских восстаниях 1831 и 1863 гг.‚ которые разделили чешское общество на два лагеря – полонофильский и русофильский. В своем opus magnum Россия и мы Йирасек стал предшественником современных тенденций изучения языка и литературы на более широком культурно-политическом фоне – однако он не подчинил филологию истории или же историографии как «королеве наук»‚ как иногда говорят сами историки. Он сумел отделить проблемы чисто филологические от политических и общеисторических‚ или‚ с другой стороны‚ увидеть их как совокупность явлений‚ в которой каждое явление освещает внутренним‚ глубинным образом другое. Реалистические исследования и рациональное изложение проблем свидетельсвуют о том‚ что наша современная славистика имеет в Й. Йирасеке своего предшественника и вдохновителя в плане комплексной‚ тотальной славистики‚ исходящей из филологии‚ т. е. изучения языка и литературы‚ но трансцендирующей в сторону историографии‚ политологии‚ социологии‚ психологии‚ изучения менталитета‚ религии и т. д. Известно‚ что русские иногда недооценивают или‚ скорее‚ будем надеяться‚ недооценивали славистические и русистские исследования нерусских славистов и русистов‚ ограничивая их значение лишь областью их собственного языка и культуры и сферой взаимных русско-иностранных отношений или предполагая‚ что эти исследования имеют значение лишь для других наций. 22 Jirásek, Rusko a my (1946, I.), pp. 54–55. - 93 -

Иво Поспишил

В случае Й. Йирасека мы стоим перед исследованиями‚ значение которых всеобщее‚ универсальное‚ так как компаративистские работы‚ как известно‚ позволяют осветить до сих пор малоизученные стороны объекта исследования‚ т. е., в конкретном случае, и саму русскую литературу‚ русский язык‚ их общекультурное значение и их европейскую миссию.

IV. Центральная Европа и Россия в персоналистском освещении Символом сложной судьбы среднеевропейского русиста является Франтишек Каутман (родился в 1927 г.)‚ журналист‚ редактор издательства‚ литературовед и литературный критик‚ издатель‚ поэт‚ переводчик и прозаик‚ деятель культуры‚ который подписал известный документ чехословацких диссентов Хартия 77‚ член Dostoyevsky Society‚ член Общества Ф. Кс. Шальды‚ основатель и секретарь Клуба освобожденного самиздата. Доминирующей чертой его художественных и философских размышлений являются экзистенциальные проблемы человека под давлением истории‚ одиночество и тревога.23 Ф. Каутману всегда свойственна оригинальность‚ чувствительность и скепсис: он обнаруживает неожиданные аспекты творчества С.К. Нейманна‚ своеобразно анализирует Ф. Достоевского‚ Ф. Кафку и Э. Гостовского‚ Т. Масарика‚ Ф. Шальду‚ Я. Паточку‚ демонстрируя чехам импульсы литературной критики русских революционных демократов и применяемую в литературоведении герменевтику (в статье Герменевтика и интерпретация‚ 1969 г.‚ опубликована в 1996 г.). В творчестве Ф. Каутмана бросается в глаза еврейская тема‚ трактуемая в качестве подспудного течения среднеевропейской судьбы: автор – иногда парадоксально – излагает на примерах еврейских авторов особую‚ обобщенную эмблему экзистенциального 23 Каутман Ф. Моя жизнь с Достоевским (1957–1997) // Достоевский и мировая культура. Альманах 24. Памяти В.А. Туниманова «Серебряный век». Санкт-Петербург, 2008. - 94 -

Феномен Центральной Европы

отчуждения ХХ века (Кафка‚ Гостовский) как странное воплощение идей-предостережений Ф.М. Достоевского. Хотя художественное творчество Ф. Каутмана не содержит выразительных еврейских мотивов‚ доминантные темы греха и искупления‚ испытаний совести‚ межгенерационных барьеров‚ кризисов коммуникации‚ одиночества и эротических судорог напоминают о творчестве Кафки и Гостовского и их отчужденных идеалах. С этой точки зрения еврейская тема и еврейские мотивы‚ отзывы и аллюзии красной нитью проходят в полускрытом виде подспудным течением через все каутмановское мышление‚ становясь частью более общих тематических комплексов‚ т. е. человеческой тревоги‚ страха‚ любви и смерти.24 24 См. мою словарную статью о Ф. Каутмане: „Kautman, František (* 1927 в городе Ческе Будейовице),“ в: Alexej Mikulášek, Jana Švábová, Antonín B. Schulz, Literatura s hvězdou Davidovou 2. Slovníková příručka k dějinám česko-židovských a česko-židovsko-německých literárních vztahů 19. a 20. století. (Praha, 2002), pp. 42–48. См. также мою статью: „Одна среднеевропейская судьба (Франтишек Каутман как литературовед и беллетрист),“ in: Comparative Cultural Studies in Central Europe. Editors: Ivo Pospíšil, Michael Moser (Brno, 2004), pp. 175–191. См. и другие мои рецензии и статьи об этом авторе: „Metody, přístupy a typy literární vědy. (František Kautman: K typologii literární kritiky a literární vědy. Praha 1996, 189 p.),“ SPFFBU XLVI, D 44 (1997), pp. 161–164; „Literatura a citlivost (F. Kautman),“ Univerzitní noviny (2001. 12), pp. 51–54; „Detail jako emblém doby (František Kautman: O literatuře a jejich tvůrcích. Studie, úvahy a stati z let 1977–1989. Praha: TORST, 1999, 294 p.),“ Slovak Review, A Review of World Literature Research XI:2 (2002), pp. 174–178 и др. Из его творчества обычно приводятся: Boje o Dostojevského (Praha, 1966); St. K. Neumann, Člověk a dílo 1875–1917 (Praha, 1966); Opilý satelit (Olomouc, 1966); Literatura a filosofie (Praha, 1968); F. X. Šalda a F. M. Dostojevskij (Praha, 1968); Nádhera rovnováhy (Praha, 1969); Masaryk, Šalda, Patočka (Praha, 1990); Svět Franze Kafky (Praha, 1990) (с названием Franz Kafka, 1992); Mrtvé rameno (Praha, 1992); Dostojevskij – věčný problém člověka (Praha, 1992); Naděje a úskalí českého nacionalismu (politický profil V. Dyka) (Praha, 1992); Prolog k románu (Praha, 1993); Polarita našeho věku v díle Egona Hostovského (Praha, 1993). K typologii literární kritiky a literární vědy (Praha, 1996); Jak jsme s Jackem hledali svobodu (Praha, 1996); Román pro tebe (Praha, 1997). O literatuře a jejich tvůrcích. Studie, úvahy a stati z let 1977–1989 (Praha, 1999); O smyslu oběti. Biblické reflexe (Praha, 2003). - 95 -

Иво Поспишил

Ф. Каутман – среднеевропеец по месту и времени рождения (это явление в качестве категории менталитета и культуры после 1938–1948 гг. почти исчезло) и, одновременно‚ по выбору (германославяно-еврейский мир). Неотъемлемой частью среднеевропеизма Каутмана является и его интеграция восточнославянских (в особенности русских) элементов. Они засвидетельствованы скорее в качестве эмблематических‚ орнаментальных деталей. Два-три слова вносят в преимущественно чешский‚ немецкий или еврейский материал блеск аллюзий восточного экзотизма. Именно в нем еще усиливается среднеевропеизм как особый центростремительный феномен‚ способный‚ с одной стороны‚ притягивать‚ синтетизировать‚ а с другой‚ последовательно сохранять свой плюрализм и толерантность в среде ужасных религиозных войн прошлого‚ предшественников двух мировых конфликтов‚ которые родились именно здесь‚ несмотря на идейные и экзистенциальные травмы этого геополитического пространства. Каутман-художник скорее прозаик‚ хотя он писал и пишет и поэзию: сборник стихов Opilý satelit [Пьяный сателлит‚ 1966]‚ посредством самиздата шесть сборников стихов 1965–1981 гг.‚ стихотворный сборник Melodie na jedné struně [Мелодия на одной струне‚ 1981]. То‚ что в скрытой форме бытует в его литературоведческих работах, более или менее откровенно пронизывает его художественные произведения – испытание совести‚ межгенерационные барьеры‚ болезни межчеловеческого общения‚ одиночество и эротические судороги‚ уничтожение идеалов. В наиболее сжатом виде они обнаруживаются именно в его сборнике повестей Nádhera rovnováhy [Прелесть равновесия, 1969]. Наиболее сильно это выявилось в повести Já a moje dcera [Я и моя дочь, 1963], которая выражает в концентрированном виде жажду очищения и межгенерационного взаимопонимания. И герои его романа Jak jsme s Jackem hledali svobodu [Как мы с Джеком искали свободу‚ 1981‚ 1995] ищут очищения‚ но‚ прежде всего‚ в единении с природой. Исповедальной формой характеризуется роман Mrtvé rameno [Мертвое плечо‚ 1977‚ 1992]. Это первоплановая‚ горькая исповедь убежденного марксиста‚ блестящая анатомия и физиология человека эпохи чехословацкого коммунизма вплоть до начала 70-х годов - 96 -

Феномен Центральной Европы

с тонкими отголосками конкретной политической ситуации. Ф. Каутман – мастер глубинного восприятия меняющейся общественной атмосферы‚ сдвигов значений‚ конфликтов и контрастов идей и быта‚ идеологии и темной‚ болезненной эротики. Герой‚ напоминающий некоторыми своими чертами и историей жизни антигероя Записок из подполья Ф. Достоевского‚ чувствует вину по отношению к бывшей любовнице Маркетке‚ которую из-за него исключили из вуза; позже он возвращается к жизни и мышлению своего отца‚ поклонника Т. Масарика‚ с которым он в юности как молодой радикал остро полемизировал. Наиболее тонко‚ однако‚ Каутман описывает изменения в быту героя к концу 50-х одов ХХ века.25 Роман является базисом для других‚ более метатекстовых конструкций с более сложной структурой повествования. Особую позицию‚ именно в смысле повествовательных форм‚ занимает сборник повестей Alternativy [Альтернативы] с подзаголoвком Прозы 1966–1969 гг. Они были подготовлены к печати‚ но не успели выйти – нормализация как раз начиналась. С 1978 г. они распространялись посредством самиздата – до сих пор они официально не изданы. Повести представляют собой, на мой взгляд, вершину творчества Каутмана вообще; их можно считать вершиной чешской прозы 60-х годов ХХ века в смысле трактуемых проблем и художественного уровня. Повести Альтернативы свидетельствуют о серьезных авторских размышлениях о религии и вере. Своеобразной формой отличается повесть Mariáš [Марьяж]‚ в которой в рамках структуры и хода карточной игры излагается жизнь человека. Теоретиками романа особо ценятся Пролог к роману (1979, 1992) с элементами метатекста и отголосков русской классики ХIХ века (Н.Г. Чернышевский) и Román pro tebe [Роман для тебя‚ 1997]. Последнее произведение закончено – по свидетельству автора – в 1970 г.‚ уже в период чехословацкой так называемой нормализации или консолидации‚ когда Ф. Каутману было запрещено официально публиковать свои произведения. С моей точки зрения, именно оно является ключевым‚ стержневым‚ сосредоточивающим в себе сущность авторской художественной исповеди и его видение мира. 25 F. Kautman, Mrtvé rameno (Praha, 1992), pp. 113–116. - 97 -

Иво Поспишил

Основой произведения является метатекст и квазиметатекст: это звучит очень по-среднеевропейски‚ но и одновременно по-русски; ведь и такая классика как Евгений Онегин носит зачастую метатекстовой характер. С метатекстом связана и дигрессивность романа‚ т. е. наличие текстовых (иногда лирических) отступлений; метароманность является самим стержнем произведения. Сохранение свободы является лейтмотивом романа Каутмана. Автор‚ исходящий из своих идеологических поисков и заблуждений‚ разочарованный в иллюзиях‚ постепенно становится врагом всякой идеологии. Он излагает свою концепцию персонажей‚ обозначаемых большими буквами алфавита: его герой называется A. (K. Франца Кафки). Третьим свойством романа является его конфессиональный‚ исповедальный характер‚ т. е. то‚ что типично для среднеевропейской философичности и контемплативности и‚ одновременно‚ для формы русской «идеологической беседы»‚ ядра русского характерологического романа ХIХ и ХХ веков. С этим связано и представление о естественном характере человека и общества‚ которое эти свойства подавляет. Противоречия современного человеческого бытия и быта‚ а также угрозы ужасных катаклизмов приводят к желанию возвращения к истокам или образования совсем другого мира‚ с другими ценностями – но это‚ чаще всего‚ невозможно. Смысл упомянутых противоречий состоит именно в смирении‚ в сближении обеих крайних точек и в осознании необходимости катарсиса. Ключом к прозрению является в романе сцена столкновения политически враждебных групп студентов накануне рокового конца февраля 1948 года на улицах Праги.26 Проза Ф. Каутмана основана одновременно на тайне и перманентной утрате уверенности; поливариантность подчеркивается самим автором‚ который осознанно считает свою романную технику так называемым киноавтоматом‚ чешским изобретением‚ впервые‚ как известно‚ продемонстрированным на Всемирной выставке в канадском Монреале в 1967 г. 26 Kautman, Mrtvé rameno, p. 95. - 98 -

Феномен Центральной Европы

Самым устойчивым слоем каутмановского романа является‚ пожалуй‚ его полускрытая русская аллюзивность‚ редкое явление в новой чешской литературе‚ за исключением‚ может быть‚ традиции стерновской дигрессии‚ кафкианского абсурда и отчуждения или – иногда иронизируемой – чапековской стилизации в его ранних‚ «чеховских» или позже в детективных рассказах‚ а также романной трилогии 30-х годов ХХ века. Это проявляется на нескольких уровнях артефакта: лексическом‚ например, «oživeně», по-русски «оживленно»“, нейтрально по-чешски скорее «živě». В другом месте можно найти «sledy písmen» вместо «stopy písmen» [следы букв], «medvědí úsluha» вместо «medvědí služba» [медвежья услуга]. На уровне метароманности находятся разного рода намеки (Доктор Живаго‚ Достоевский). Наиболее глубоки русские аллюзии на уровне поэтики: в роли трагического предвосхищения (сон о сыне‚ исчезнувшем в грязи‚ антиципационныe элементы‚ именно в связи с поэтикой Достоевского – исповедальность‚ жанр идеологической беседы‚ детектив; эпилог); очень русскими кажутся также размышления о сожжении рукописей (Гоголь‚ булгаковское «Рукописи не горят»)‚ ирония и самоирония. Творчество Ф. Каутмана‚ чешского поэта‚ прозаика‚ теоретика литературы и видного русиста является в чешской среде начала 21 века, к сожалению‚ исключением; однако оно вдохновляет, показывая новые пути‚ подчеркивая связи русского и‚ в общем плане‚ восточнославянского элемента и его незаменимую роль в Центральной Европе.

- 99 -

Глава 4

Contemporary Arts in the Former Yugoslavia through the Russian Avantgarde: The Square of Malevich and the Poetics of OBERIU Masumi Kameda In the former Yugoslavian countries, there are still many new translations of Russian writers of the avant-garde, exhibitions of Russian painters of the avant-garde and performances of Russian dramaturges of the avant-garde. The Russian avant-garde movement, which ran through the first half of 20th century, was motivated by the idea to sweep away all the traditional powers as well as all the traditional cultural values and to change reality itself, not to imitate it. Artists of Russian avant-garde tried to reorganize the whole world under a completely new society through their artistic projects. Malevich and Khebnikov, as well as other prerevolutionary artists, conceived the most radical theories about creating the new epistemology. After the October revolution of 1917, the traditional Russian way of life was totally destroyed, and the utopia of the Russian avant-garde movement was realized by the birth of the first communist country in the world, the Union of Soviet Socialist Republics. Artists of avant-garde continued to concretely organize the new state by the artistic practice in which being artistic is tautology of being political. Yet post-revolutionary artists like Mayakovski and Rodchenko often found the realization of their project to create “the new world order” in cooperation with Communist Party. As the Soviet government became more stable, social - 103 -

Masumi Kameda

realism was defined as the only one principle of art in the Soviet Union,1 and the government started to root out writers and artists who didn’t subscribe to that social realism. The Russian avant-garde, in today’s former Yugoslavian countries, has been accepted, reconstructed and consumed as a purely aesthetic, i.e. de-politicized art practice. Yet another aspect appears when we observe the contemporary art practices which refer to ideologies. Such are the general characteristics of the culture in post-communist countries, that the trend to refer to its social background is the main feature of contemporary art in the former Yugoslavian countries. Since the term “conceptual art” may confine when the work was done and its subject matter, it could be said that the attitude to make a point relating to the social context of the work – as Nicolas Bourriaud defined with the term “art relational”2 – is mainstream in the art practices in the former Yugoslavian countries in which various ideologies are often ironically alluded to. And in the presentation of the connection between art and ideology, Russian avant-garde has the most strong and symbolic role. This paper aims to focus on the relationship and the analogy between the Russian (and Soviet) avant-garde movement and art practices in the former Yugoslavian countries.

I In this section, the history of the reception of the Russian avantgarde in the former Yugoslavia is divided into two periods; the contemporary acceptance from the late 1910s to 1920s and the process of re-discovering since the 1950s. The first stage of the reception corresponds to the Kingdom of the Serbs, Croats and Slovenes (1918–1929) which grew out of the ruins of the Ottoman and the Austro-Hungarian Empires. Although there was no united Yugoslav avant-garde move 1 The 1st Congress of Soviet Writers in 1934 set the final regulation of this style. 2 Nicolas Bourriaud, Esthétique relationnelle (Dijon: Les Presses du Réel, 1998). - 104 -

Contemporary Arts

ment, several magazines and other publications served to create the local movements in the Yugoslavian region. The second stage is the age of “re-discovering” Russian avant-garde, when the Yugoslavian federation was separated from the Eastern Bloc and rejected the USSR’s influence on Yugoslav politics and culture as the society was opened to the Western Bloc. In the 1950s and 1960s, parallel to the re-discovery of Russian avant-garde in the West, artists and researchers started to dedicate their work to the avant-gardes of Russia and of their own region.

1

During World War I, the influences on the art scene in what would soon become the new state were German expressionism and Italian futurism. Then, after the Russian revolution, capital cities felt the impact of what the “Slavic brother” Russians did, and avant-garde artists started to assimilate western avant-garde trends with Russian trends such as constructivism, which was considered to be the core of the proletarian culture. The common feature of the Yugoslav avant-garde is that it ascribed to the visual arts, although much of the culture in former Yugoslavian countries was language-based. The Yugoslav region was under the Ottoman and Austro-Hungarian Empires for a long time, and after the breakup of those empires, the south Slavic peoples joined into a single state; the Kingdom of Serbs, Croats and Slovenes (together with the kingdom of Yugoslavia (1929–1941), this period is called “first Yugoslavia”). They had difficulty establishing a nation state because of the multi-ethnicity in this region. Rather, it could be considered that to introduce the inclusive notion as “South slavs” into the region consisting of Catholicism mainly in Slovenia and in Croatia, Orthodoxy in Serbia, and among them Islam in Bosnia and Herzegovina was a artificial attempt. Ljubomir Micić (1895–1971) published the magazine Zenit [Zenith]3 in Zagreb in 1921, starting an original avant-garde movement 3 On the role of Russian avant-garde artist for the magazine Zenit, see:Ичин, Корнелия. Русские экспрессионисты и конструктивисты в журнале «Зенит» // Русская Почта; Журнал о русской литературе и культуре №1. Белград: Народна библиотека Србиje, 2008.

- 105 -

Masumi Kameda

which is called zenitism. This magazine carried many contributed articles, brought international collaborators together and closely worked with Chech Devětsil, Hungarian MA and Polish Blok. Micić visited “The First Exhibition of Russian Art” in Berlin in 1922, and turned to constructivism away from his previous expressionistic tendency. Issue no. 17–18 “Russian New Art” (October-November 1922) devoted to the Russian avant-garde movement with the help of invited editors as El Lissitzky, and Ilya Ehrenburg. Micić, influenced by the national wing of Russian futurism from which V. V. Khlebnikov and B. K. Livshits are the representative figures, propagated a negation of culture, a return to the primitive and an emphasis on Slavic traditions, thus proposing the idea that the Balkans should serve as a link between the Western and Eastern part of Europe. His zenitism proclaims the Balkanization of Europe, which is supposed to create a new civilization, destroying the civilization of “old” Europe with the barbaric “new” power of the Balkans. Belgrade artists were influenced more by Surrealism, however, the proletarian culture and the impact of the revolution made it different from Surrealism in France or other countries. In 1924, Belgrade had “The First Zenit International Exhibition,” organized by Micić, which was taken part in by Wassily Kandinsky, El Lissitzky and so on. Slovenian early avant-garde is characterized by its radical political views inclined to Communism. Especially, Avgust Černigoj (1898–1985),4 a painter who learned in Weimar at Bauhaus in the class of Moholy-Nagy, was strongly influenced by the theory of INKhUK5 Černigoj’s Tank, succeeding Micić’s Balkanism after the discontinue of publication Zenit, claimed to build a bridge of a new civilization between Europe and the Balkans to establish “the land of South Slavs.” As Russian avant-garde lead the revolution with its own art projects, the early avant-garde in the first Yugoslavia served as a bellwether of “utopia” to make another Slavic communist state.6 However, there was 4 Černigoj was forced to leave Ljubljana because of his communist propaganda. He moved to Trieste and there he founded the Trieste Constructivist Group. 5 Institution of Artistic Culture in Moscow, established in 1920. 6 The one of the most famous Croatian writer Miroslav Krleža (1893–1981) also insisted the importance to establish a new Communist country by South Slavs. See: Miroslav Krleža, “Hrvatska književna laž,” Plamen, br.1 (Zagreb, 1919). - 106 -

Contemporary Arts

another element – to find a single identity to unite this “young” country in the position of the “betweeness” seperarating the Eastern part of Europe and the Western part of Europe. Avangardists in Yugoslavia aimed to describe the “barbarous Balkan” as the region which holds the strength to make the whole of Europe reborn in its “barbarouness” and where there could be a link between two parts of the continent, as the voice of Eastern Europe speaking towards the Western part. The kingdom becomes a dictatorship in 1929 in order to accelerate national and cultural unification and the country’s name was changed to Yugoslavia. In this process of centralization, the government prohibited the avant-garde as a dangerous leftist thought, thus lots of artists and writers left Yugoslavia. The oppression against the avant-gard movement was intensified by the socialist Yugoslavia, Federal Republic of Yugoslavia (so-called second Yugoslavia) because at that time avant-garde was regarded as an expression of bourgeois culture.

2

After the distancing of Tito’s Yugoslavia from the Soviet Bloc by the early 1950s, there was a respect for freedom of expression as long as the government was not the target, as well as open borders which allowed international exchange and artists could be engaged in autonomous aesthetics. At that time, Zagreb was one of the most advanced research centers on the Russian avant-garde and Russian formalism, which was revealed by the research and translations of Soviet avant-garde by Aleksandar Flaker. In 1954, Flaker published translations of prohibited writers in the Soviet Union; Mikhail Zoshchenko, Issac Babeli etc.7 Then art historians, art theorists and scholars of aesthetics started to investigate the avant-garde movement in Russia and the Soviet Union, so from the middle of 1960s, and especially from 1970s, the re-discovery of Yugoslav early avant-garde had also started.8 7 Aleksandar Flaker (ed.), Heretici i Sanjari: Izbor iz poslijeoktobarske ruske proze (Zagreb: Kultura, 1954). 8 In Belgrade, catalogues on Yugoslav 20th century’s art Jugoslavenska umetnost XX veka were periodically published from the middle of 1960s. - 107 -

Masumi Kameda

The period of re-discovering the early Russian and Yugoslavian avant-garde was parallel to the period of the neo-avant-garde movement. Artists of the neo-avant-garde movement aimed to dismantle socialist realism and bourgeois modernism especially by overstepping the traditional disciplines and the medium of their expression. Artists tried to remove the political connotation and ideological symbols from the works completely, so that they could show that there was still a sphere into which political powers or ideologies couldn’t reach.9 Like similar trends in Yugoslavia, the Slovenian visual art group OHO (1966–1971) aimed at the de-automatization of everyday symbols, objects and actions. Their publication Zvočna Knjiga [Sound Book] consists of rustling papers in a box. On the one side of the paper, readers can find the word “silence.” When readers turn the paper over, rustling papers make sound, then on the other side of the paper, the word “noise” is written. This “book” enstranges the process of reading texts on paper, emphasizing a characteristic of papers as a medium. At the same time, researchers tried to dedicate their work to focus on the aesthetic aspect of the art practices, to be independent from political intervention. The Zagreb School of Stylistics, which was the center of researching Russian avant-garde in Yugoslavia,10 carried the banner of the “immanent approach” that regarded the avantgarde movement as a pure aesthetic formation.11 9 Exception can be ssen in the field of theater, cinema, and literature. Yugoslav so-called Black Wave movement in cinema, which has occurred in Serbia and the Vojvodina in the late 1960s directly showed its political views against the current policy. They were constantly under the political attack, but still they could receive economical support from the government funding. See: Nevena Daković “The Unfilmable Scenario and Neglected Theory: Yugoslav Avant-garde Film, 1920–1990,” Dubravka Djuric and Misko Suvakovic, eds., Impossible Histories: Historical Avant-gardes, Neo-avant-gardes, and Postavant-gardes in Yugoslavia, 1918-1991 (2006). 10 From 1977, they held the international sympozium in Croatia. From that sympozium they published 9 volumes of Glossaries on Russian avant-garde. Editors are Aleksandar Flaker and Dubravka Ugrešić, who is now active as a contemporary writer. 11 See: Aleksandar Flaker, Stilske formacije (Zagreb: Liber, 1976) and Josip Užarević ured., Oko književnosti: Osamdeset godina Aleksandra Flakera (Zagreb: Disput, 2004). - 108 -

Contemporary Arts

A widening of the economic gap among the republics within Yugoslavia resulted in a recurrence of ethnic problems. Especially in Slovenia and in Croatia, there had been a tendency toward independence from Yugoslavia. So for Tito’s Yugoslavia, it was the most urgent issue to hold the balance among ethnic groups and among republics. It could be said that the re-discovery of early avant-garde in Yugoslavia is a unique phenomenon because artists and researchers were at the most enthusiastic phase towards early avant-garde when the ideological aspect of it was the very annoying problem of the state. Communism, which was an essential motivation of the Russian avant-garde movement and the identity as “Balkans,” which Yugoslav early avant-garde attempted to establish, not only did not lose their ideological meanings but also has challenged to make those meanings invalidate in Yugoslavian context.

II The artistic trend “post-modern” or “post-avant-garde,” which started in the 1980s, is, in general, characterized by its use of allusions and appropriations. In particular, former Yugoslav art practices are characterized by their use of styles and references from early avant-gardes. Slovenian art practice often refers to the early avant-garde of their region. A good example of it is the name of groups which reference earlier trends in Slovenia; the post-avant-garde theater group Rdeči pilot [Red Pilot] named themselves after the magazine Rdeči pilot, which was published by Anton Podbevšek in Ljubljana in 1922,12 and the name of the unmbrella organization Neue Slowenische Kunst (1984– ) is taken from the title of an article by Herwarth Walden on his journal Der Sturm, “Junge Slowenische Kunst” (1928). However, the most marked appropriations are taken from the Russian avant-garde, especially the use of the square of Kazimir Malevich (1878–1935). Boris Groys shows the dichotomy among Russian avant-garde and European avant-garde. Russian avant-garde “won” due to its utopian nature, which was the radical motivation of the early avant-garde move 12 This magazine had strong inclination towards Communism, so that Podbevšek managed publish just 2 numbers of it. - 109 -

Masumi Kameda

ment, had been realized by the revolution the birth of the communist state. On the other hand, European avant-garde “lost” because it tried to oppose the social context of the art market; the institutions and museums which enabled the production, distribution and consumption of art, but ultimately it only made art remain within that conventional context. Groys defines the post-modern in Russia as “post-utopia,” which differentiates it from the post-modern in the West which has tendency towards “anti-utopia.”13 He also termed the art practices refering to the collapsing or collapsed communism system “post-utopian art.” Ilya Kabakov is the central figure of the Moscow school of conceptualism, which is characterized by its “post-utopian” concept, and his “Sitting-in-the-closet Primakov” from the illustrations “Ten characters” which ironically refers to the square. This black square is presented as what a little boy sees when while hiding in a closet, while it is obvious that this is the “Black Square” (1915) by Malevich. Malevich’s Suprematism14 strives for the “pure abstraction” of the expression of the senses, and the “Black Square” is the symbol of his theory of the object as a sign for a non-object because it has neither difference between top and bottom, right and left nor perspective. The black square not only affected Russian constructivism, but also became a token of the origin of “utopia” in the context of the Soviet society. In this work by Kabakov, the black square functions as the metaphor of the reality of “utopia=Soviet,” which penetrate so deeply into everyday Soviet life that it can not be erased. So this chapter examines which kind of meanings the allusion from Russian avant-garde, especially the square of Malevich, has in the Yugoslav context.

1

In 1985, there was “The Last Futurist Exhibition by Kazimir Malevich”15 which was held in an apartment in Belgrade. This wasn’t the only 13 Гроис, Борис. Стиль Сталин // Утопиа и обмен. М., Знак, 1993. 14 Малевич, Казимир. Супрематизм. Мир как беспредметность, или Вечный покой // Малевич, Казимир. Собранные сочинений в пять томах. Т. 3. М.: Гилея, 2000. 15 “The Last Futurist Exhibition 0.10” (1915) in Petrograd was Malevic’s debut exhibition. Serbian artist Goran Djordjević (1950– ) had innitiative for this - 110 -

Contemporary Arts

retrospective, but as the title of the exhibition implies, the “last stage” of the utopia in the Yugoslav context represents works by Malevich as if those were made to symbolize the end of communism in Yugoslavia. In the 1970s the communist system was to be dismantled in the former Yugoslavia as ethnic problems were becoming more and more serious.16 Especially after the Tito’s death (1980), the communist party wasn’t successful in fighting inflation, and ethnic leaders gained powers; Slobodan Milošević in Serbia, Franjo Tuđman in Croatia and so on. What is presented in “The Last Futurist Exhibition by Kazimir Malevich” is that the end of the reality of “utopian Yugoslavia” is getting close, so this exhibition was a gesture to retrace the “reality of utopian Yugoslavia” which is parallel to what Malevich symbolized as its last stage. The work which express that gesture in it most explicit manner is “Malevich between the two wars” (1984) by the Slovenian visual art group IRWIN. This painting in a thick frame consists of a portrait of one girl in a typical bourgeois modernist style, on the middle tier red and black rectangles, and an illustration of two men in a powerful and optimistic style at the top. This exhibits the turning point of the history by tracing the change of styles in fine art practice in Eastern Europe. Showing the social context of paintings, they represent aesthetic forms which are strongly supported by contemporaneous ideologies, so at the level of interpretation there is no pure aesthetic valuation which is not based on some ideology. The fact that these rectangles can’t be anything but the square of Malevich in this painting reveals that even the simple square form can contain a very political meaning depending on the context, and the historical transition resulting in drastic discrepancies in artistic styles.

exhibition. Djordjević often uses the appropriation of Malevich, for example, “Melevich, Lichtenstein, Kosuth: 1 in 3 Pictures-Copies” (1980). 16 In Croatia in 1971, the cultural institution Matica Hrvatska insisted the indepence of Croatia and developed their movement mobilizing 30.000 students to the “Croatian Spring.” After all Tito suppressed the movement which was followed by taking more than 400 communist members’ names off the books and re-organizing Matica Hrvatska to control it. - 111 -

Masumi Kameda

2

Mladen Stilinović,17 in his installation “Crveno – Roza” [Red – Pink] (1973–1983),18 showed several images painted over in either red or pink, mainly square forms. In this installation with images and signs on various medium, he demonstrates the case where the communist symbolic color red and pink, the color of comsumerism, are painted over accurately in ideological meanings. The case where colors are painted wrongly and the case where colors are in opposition between “red as the symbolic color of communism” and “pink as that of consumerism” is upset down. For example, the “correct way” of painting colors is the photograph of politicians raising their hands which are painted over in red, the square frame on the photograph where a man smoking is painted over in pink. The “wrong way” of painting colors could be found in the strip of Donald Duck by Disney where all the speech balloons are painted over in red. However, the criterion for deciding its “correctness” is questionable in cases where the Dinar bill19 on which the design of Yugoslav flag is painted by hand is shown on a pink background. The star, the most obvious symbol of communism, is pink and placed to hide the private parts of a naked woman in a pornographic picture. The advertisement of CocaCola, whose symbol color should be red, is painted over in pink. Additionally, the Catholic-like painting on the red background on which there is the black square among sheep, and the black-background square photograph of the Holy Father with his red cloak and his face painted over in red, create an ideological interpretation on the context of this installation. As was the case in other communist countries, religion was prohibited by the Communist Party in Yugoslavia, yet religious beliefs were hard to erase as religion had functioned as the foundation of the ethnic differences inside the federation. The black square, which should usually be seen as an allusion to Malevich, here reminds people the symbol color of “ustaša,” whose extreme nationalist Croatian members established a puppet state of Nazi Germany (1941–1945). The Independent State of 17 An artist born in Belgrade in 1947, living in Croaita. 18 Alenka Gregorič, Branka Stipančić ured., Mladen Stilinović: Umetnik na delu 1973–1983 (Ljubljana: Galerija Škuc, 2005). 19 The currency in Yugoslavia. - 112 -

Contemporary Arts

Croatia took a policy based on the idea of “greater Croatia,” which required belonging to Catholicism as they sent non-Catholic citizens, not only Jewish but also Orthodox people, to concentration camps where a large number of them were killed. “Eksploatacija mrtvih” [Exploitation of the Dead] (1984–1990)20 by Stilinović refers to the Russian avant-garde in a more explicit way. This installation, beginning with the picture of Malevich on his death bed, presents a variety of signs which had been taboo, are taboo, or are going to be taboo. Stilinović uses earlier avant-garde fashions: Suprematism, geometric abstraction, constructivism, socialist realism and Optimism (which derives from socialist realism). Note that as early as the 1980s, those styles barely transmitted ideological meanings any longer, rather they simply remained as optical patterns i.e. dead bodies. Besides those earlier sign systems, he shows collages of photographs of cemeteries both in the Catholic manner and in the Communist manner, political meetings, hammer and sickle, collective farms, sports gatherings, funerals and so on. Stilinović put slashes on paintings or phonographs, or surrounded them with black frames so that images became similar to obituaries. In general, stars and crosses not only allude to Communism and Christianity, but also function as signs of death. Also, Stilinović’s symbolical use of the colors red and black is related to Malevich’s rhetoric of red and black squares connoting death; the red star for the death of Communist members since Lenin’s death, the black cross for other people. Especially in Slovenia and in Croatia after the 1970s, ideologies such as the unification of South Slavs or communism in the Soviet manner already had attempted to be forgotten as if they were negative experiences. Optimism in socialist realist fashion actually remained at that time, but it was just as a “shell” of the former ideology. “Eksploatacija mrtvih” exposes that various images filled in the society in Yugoslavia in 1980s are nothing but “shells” of ideologies, or at least, could be interpreted as such. And yet, paradoxically, those images are extremely burdened by several ideologies at the same time. Russian avant-garde had been a “shell” of ideology since the process of its re-discovery in Yugoslavia, 20 Branka Stipančić, Tihomir Milovac, eds., Mladen Stilinović: Exploitation of Dead (Zagreb: Museum of Contemporary Art Zagreb, 2007). - 113 -

Masumi Kameda

because it was accepted as pure aesthetic formation, i.e. in a completely de-ideologized manner, so that it can function as the most symbolic sign of a “shell” of ideology. Stilinović, again in this installation, represents a kind of conversion; stars painted over by black, a red spoon hanged into plenty of coins, hand-painted red crosses and squares on photographs of Catholic cemeteries. This kind of conversion which is familiar in Stilinović’s work shows that to revive an ideological meaning in an image, namely, to re-politicize the image reveals its arbitrariness. As was the political choice to de-politicize Russian avant-garde when artists and researchers re-discovered the early avant-garde in the 1950s, it also depended on political choices to re-politicize images and signs. The way of copying and appropriating Russian avant-garde in Yugoslavian contemporary arts exhibits that one single image or sign can’t be one single representation of an ideology, because the ideological meaning is not inherent in the image but is burdened.

III To examine the relationship between the ideological meanings and the images which represent those ideological meanings, this section comparatively analyzes the methodology between Russian avant-garde and contemporary art practices in the former Yugoslavia, taking Daniil Kharms and Aleksandr Vvedensky from the Soviet avant-garde group OBERIU, and Slovenian groups Laibach, IRWIN and New Constructivism (Novi Kolektivizem) as the subject of discussion. Those Slovenian groups are under the umbrella organization Neue Slowenische Kunst (NSK), as mentioned mentioned above, started their activities in the 1980s, while the OBERIU group (1927–1932) is called “the last Soviet avant-garde.” This analysis aims to show the analogy in the means of resistance to the totalitarian political order at the time adopted by two OBERIU members and by the Slovenian contemporary groups Laibach, IRWIN and New Constructivism.21 21 See: Inke Arns, Sylvia Sasse, “Subversive Affirmation: On Mimesis as a Strategy of Resistance” in IRWIN, ed., East Art Map: Contemporary Art and Eastern Europe (London: Afterall Books, 2006). - 114 -

Contemporary Arts

1

OBERIU’s first event, “Three Left Hours” was held at the Leningrad House of the Press in 1928. The program included a poetry reading, staging of Kharms’ drama “Elizaveta Bam (Елизавета Бам),”22 a screening of their film, the convening of a forum, and the whole event was “theatricalized.” In a well known episode, Kharms dressed up in a strange costume and tried to attract passerby to come to the event from the parapet of the Leningrad House of the Press while a ballerina was dancing alongside the poetry reading, Vvedensky appeared from a wardrobe and the discussion itself contained lots of lines excerpted from the drama “Elizaveta Bam.”23 Because of the political repression imposed on members of OBERIU, they were neither able to publish works except children’s literature, hold a performance nor make films, yet they continued writing. Afterwards, their manuscripts were found in the West, and Kharms and Vvedensky, after their death under Stalin’s regime, were given admiration as the progenitors of the “absurd art,” which refers to the art from the middle of 20th century onward, i.e. Samuel Beckett, Eugéne Ionesco, and Albert Camus and so on. Kharms and Vvedensky have a lot in common in their poetry. In particular, the most outstanding feature of their poetry can be identified in that they showed the illogical way to juxtapose various elements in an attempt to disorient human beings’s senses. A good example of this is Vvedensky’s drama text “Christmas at Ivanovs’ (Елка у Ивановых),”(1938) in which “children” suddenly die unexpectedly in its last scene; DUNYA SHUSTROVA, 82-year-old girl: I’m dying, sitting in the armchair/ MOTHER P. What is she saying? 22 Хармс, Даниил. Дней катыдр: Избранные стихотворения, поэмы, драматические произведения [сост. вступ. ст. и примеч. Михаила Мейлаха]. М.: «Гилея», 1999. 23 On “Three Left Hours,” see: Neil Cornwell, “Introduction: Daniil Kharms, Black Miniaturist” in Neil Cornwell, ed., Daniil Kharms and the Poetics of the Absurd: Essays and Materials (London: Macmillan, 1991). - 115 -

Masumi Kameda

MISHA PESTROV, 76-year-old-boy: I wanted longevity. There is no longevity. (He dies.) NANNY: Children’s diseases, children’s diseases. When will they ever learn how to conquer them? (She dies.)24 The nurse here regards the symptom that “children” die one after the other as “childhood disease,” but it also infects the nurse and children’s parents. This kind of round based on the metonymical change of subjects seems to express a more radical “absurdity” than the round based on the change of objects. The other examples from “Christmas at Ivanovs’” is the scene where judges abruptly feel sick and die one after another, which is similar to the motif of Kharms’ very short story “Unsuccessful show” [Неудачный спектакль] (1934), which was written 4 years before “Christmas at Ivanovs’.” “Unsuccessful show” is also a drama-style text, in which characters show up one by one just to say the beginning of their lines and somehow get sick, so they have to leave the stage immediately. Another of Kharms’ short stories “The Dream (Сон)” (1936) is also based on this repetition of metonymical change. In this story the main character Kalugin wakes up and falls asleep several times and dreams a series of dreams. In his first dream Kalugin is crouching in the bush, then the policeman goes through the bush. In his second dream Kalugin is walking by the bush, and the policeman is crouching in the bush. His third dream is the same as the first one, and the fourth one is again the opposite of the previous dream. But in the last dream Kalugin is crouching by the policeman, and it is the bush itself which goes by them. After this dream Kalugin never wakes up. In this short story, 24 Translated by Geroge Gibian (The Man with the Black Coat: Russia’s Literature of the Absurd (Northwestern University Press, 1997), p.228). Original in Russian: Дуня Шустрова (девочка 82 лет.) Я умрю, сидя в кресле. Пзырева-мать. Что она говорит. Миша Пестров (мальчик 76 лет.) Хотел долголетия. Нет долголетия. Умер. Нянька. Детские болезни, детские болезни. Когда только научатся вас побеждать. (Умирает). (Введенский, Указ. соч., Т. 2. С. 66.) - 116 -

Contemporary Arts

Kalugin and the policeman were changing their position in relation to the bush, but at last the bush took that position.25 The logic of metonymical unifying subjects by a predicate can be regarded as the central feature of the poetry of Kharms and Vvedensky. Subjects are strung together with a certain predicate (dies, goes by, crouches, fall into the catastrophes) just because they are physically near (or they have some kind of a proximity), not because they share any internal connections. And the absurdity of this false logic is the very absurdity of the Soviet regime which ultimately killed Kharms and Vvedensky, and other avant-garde artists and writers.26 This is obvious where their representative two works are concerned. As mentioned above, Kharms’ “Elizaveta Bam” and Vvedensky’s “Christmas at Ivanovs’” are both in dramatic form and about the “murderer” woman. “Elizaveta Bam” begins when policemen come to Elizaveta Bam’s apartment to arrest her, but she herself has nothing to do with the murder, in contrast to Vvedensky’s “Christmas at Ivanovs’” where the murderer woman, the nurse, actually kills one of “children” at the beginning. Then policemen took her to court for trial (instead of the trial, the fairy tale-like “conversation of Kozlov and Oslov” is told in court). The judges then pronounce the death penalty, yet in the next scene the nurse is again in the house 25 Kharms’ short story “Incidents (Случаи)” (1936) also has the same motif of the rotating of subjects. In this story, characters are chained to the each tragedy because of the “absurd ground,” for example, their family names end with “-ov.” This is the citation of the whole text: Однажды Орлов объеялся толченым горохом и умер. А Крылов, узнав об этом, тоже умер. А Спиридов умер сам собой. А жена Спиридонова упала с буфета и тоже умерла. А дети Спиридонова утонули в пруду. А бабушка Спиридонова спилась и пошла по дорогам. А Михайлов перестал причесываться и заболел паршой. А Круглов нарисовал даму с книгом в руках и сошел с ума. А Парахрестов полчил тереграфом четыреста рублей и так заважничал, что его вытолкали со службы. Хорошие люди и не умеют поставить себя на твердую ногу. (Хармс, Даниил [Даниил Хармс; художники, Капранова Ольга Александровна. Локшин Валерий Вениаминович]. Т. 2. М.: АО «Виктори», 1994. С. 258.) 26 It is said that Kharms and Vvedensky died in a forced labor camp after their arrest. - 117 -

Masumi Kameda

as if nothing had happened. Both stories contain plenty of black humor and absurd narrative, but on the other hand, this situation was the very reality of the Soviet people. In the 1920s, Stalin gained power to control the government and the party, and from the middle of 1930s a tempest of purges stormed in Soviet Union. Kharms’ “Elizaveta Bam” and Vvedensky’s “Christmas at Ivanovs’” express the absurdity of the Soviet government which arrested artists, writers, communists and other citizens with completely false warrants and had held false open trials, in its extreme state i.e. in a “more absurd” way.

2

Laibach27 appeared in the punk rock movement, but their activities were prohibited by the Yugoslav government from 1983 to 1987 because of their specific actions which could be immediately connected with Nazism. Both NSK and Laibach are German words which could associate Yugoslav people with the period of Nazi Germany’s occupation.28 Their performances were often held in full regalia, their concerts were quite similar to the political meetings of Nazis, and their posters showed a man who looks like Hitler. In 1989, when Laibach held an event in Belgrade, the capital city of Yugoslavia, before the start of the concert, Peter Mlaker from the NSK group made a speech which openly referenced a political address made by Slobodan Milošević, the Serbian ethnic leader. Mlaker, appropriateing Milošević’s Serb nationalistic rhetoric, changed the key terms form Serbian (Serbo-Croatian at that time) to German. Clearly he intended to show that the speech of Milošević, or in general, amounted to a nationalistic and ethnocentric tendeny in the same way as Nazism did.29 27 On Laibach, IRWIN, New Constructivism, see: Marina Gržnić, “Neue Slowenische Kunst” in East Art Map: Contemporary Art and Eastern Europe. 28 Of course, in the region under the Austro-Hungarian Empire, German language was regarded as the first foreign language, so German language can’t be connected just to Nazi. Laibach is the German name of Ljubljana, Slovenian capital city. 29 This “performance” is similar to the theatricalized event of OBERIU. Notice that the film “The Harms Case (Slučaj Harms)” was made in 1987 by a Yugoslavian director Slobodan Pešić, as the first film which is based upon the life and literary works of Kharms. - 118 -

Contemporary Arts

While the acitivity of Laibach was banned, the visual art group IRWIN exhibited “Was ist Kunst?” [What is art?] in which they displayed portraits of members of the Laibach group along with portraits of people who are supposed to have been a part of the Nazi regime, so that they juxtapose what is crossed off from the current society. New Constructivism, the design department of NSK, is well-known for the “poster scandal.” They submitted their poster to the competition for the “Day of Youth (Dan Mladosti)” which had celebrated Tito’s birthday in 1986. The federal jury of the Yugoslav Youth Organization, which is a youth branch of the Communist Party, gave the poster first prize as the one which expressed the highest ideals of the Yugoslavian state. That became a big scandal because the poster was a remake of a Nazi work,30 and New Constructivism had just inverted the Nazi symbols and changed them into socialist symbols. It is ironic that the committee themselves chose the Nazi poster for a pan-Yugoslavian event. These groups don’t show cynical attitudes towards Nazism and totalitarianism in general, but express its similarity to Nazism and to totalitarianism in the extreme. According to Slovenian philosopher Slavoj Žižek, their activities are not an ironic imitation of the current power with analytic distance, but they contain an “obscene superego” using the method of “over-identification” to totalitarian rituals.31 Namely, instead of a direct subversion of the power, they expose the structure of the totalitarian regime, showing the methodology of totalitarianism itself and how people are unconsciously mobilized by the political power. The logic of these Slovenian contemporary art groups is also the false logic unified by a predicate, as is the case of OBERIU. Laibach, IRWIN and New Constructivism share the rhetoric to juxtapose various subjects which have a tendency towards totalitarianism, and combine all of them into one with the phrase “be Nazism.” The subjective elements consist of the image of Tito, Milošević, the Yugoslav government, Nazism, the nature of live performance which is distinctive to rock bands, 30 The original one is: Das dritte Reich. Allegorie des Heldentums [The third Reich. Allegory of Heroism] (1936) by Richard Klein. 31 Slavoj Žižek, “Why Are Laibach and NSK Not Fascists?” in M’ARS: Časopis Moderne Galerije, Vol. 3.4 (Ljubljana, 1993). - 119 -

Masumi Kameda

Russian and Yugoslavian early avant-garde movements, and activities in and of themselves. These subjects are joined not by the predicate “be totalitarian,” but by the predicate “be Nazism,” which should be one element of the subject matter as Nazism is one type of totalitarian power. So it can be said that the predicate “be Nazism” is synecdochically related to the predicate “be totalitarian.” Laibach, IRWIN and New Constructivism, in unifying all elements which are more or less totalitarian into one single predicate by the synecdochism, behave “more totalitarianistic” than the government. Because the false logic of these groups is totalitarian logic, it exceeds Yugoslav (or Slovenian) current policy in its totalitarianism. Their way of unifying the image or the sign with the certain ideology, being somehow off the point from the ordinal logical point of view, shows that images and signs which are expected to express a single ideology, actually can function to express various meanings, can be reused and substituted for another ideology.

IV Analyzing contemporary arts in former Yugoslavia through the Russian avant-garde, this paper examines the relationship among ideologies and art practices. First, it can be noticed that appropriations or copies of the Russian avant-garde in Yugoslavia function not as a symbol of a Communist ideology, but as a symbol of the whole of ideologies which were or have been twisted throughout the history of Yugoslavia. Almost all of these ideologies in Yugoslavia were brought from the outside, even “Balkanism,” so that the Russian avant-garde is an explicit emblem of the ideological influence from outside. So the re-policitizing of Russian avant-garde is equal to underlining the trace of ideologies which colored the former Yugoslav region. Second, the common method between Slovenian contemporary groups and Russian avant-garde groups OBERIU was to juxtapose various subjects to the single predicate by the metonymical or synecdochic false logic, so that they imitate the characteristics of the current regime in extreme ways. Their political and ideological situation is reflected in this methodological difference. Metonymically connected objects emerge as cognitive labels for the whole - 120 -

Contemporary Arts

concept, thus OBERIU could express the single ideological entity, Communism, which decided what is “logically” correct in Soviet society. On contrast, synecdochic method of Slovenian art practices emphasize that there is no single ideology that is not “contaminated” by any other ideology. Yugoslavia had been burdened with very complex and transitional ideologies; Communism and Capitalism, Nazism (Croatian Ustaša) and Partisan, nationalism and Slavism, as well as ethno-centrism and religious ideologies. This is still a marked cultural feature in the former Yugoslavian region, even after the collapse of Yugoslavia. Contemporary art practices in former Yugoslavia region which refer to these ideologies function as the device with which the plurality of possible meanings of symbols, images and signs and its arbitrariness of correspondence to ideologies are to be exposed. That is clear when the Russian art practice is taken into consideration, both comparatively and contrastively, because in Russia or in the Soviet Union, the ideology was the single absolute “utopia,” whereas in Yugoslavia it has always plural.

- 121 -

Глава 5

Россия и русские в русинской и малых региональных литературных традициях Юлиян Тамаш Рационально рассуждать о компактности одного народа или его государства почти невозможно. Исключения не подтверждают правило, а из-за примеров, которые не помещаются в описания знаменателя, нам практически всегда приходится сомневаться в иллюзорной возможности рационализации того, что является объективным духом, несмотря на возможность/невозможность существования одинокого разума. Народ – это и царь, и его придворный шут, а магии эротики не могут противостоять ни прекрасная монахиня, ни распущенная куртизанка. Во имя народа совершались не только интеллектуальные и творческие подвиги, но и самые чудовищные злодейства. Исторический опыт конца ХХ века1 показывает, что историей управляют «великие» народы, но спасают человечество «малые» народы и креативные одиночки – неизрасходованный золотой ресурс человечества.2 Давиды побеждают Голиафов, наверное, вследствие незамутненных ценностных ориентиров. Ценность свободы лучше 1 Тамаш, Юлиян. Конєц ХХ вика. Нови Сад: Парохия св. апостолох Петра и Павла, 1995. 2 Тамаш, Јулијан. Величина малих, Поетика регионалних и малих књижевних традиција. Војвођанска академија наука и уметости, 2008. - 123 -

Юлиян Тамаш

осознает тот, кто защищает ее от угрожающего этой свободе. Психологический минимализм более плодороден, чем психологический максимализм, который во имя самоуверенности и эгоизма великих народов угрожает праву слабого ожидать защиты более сильного. В долговременной перспективе положение жертвы имеет превосходство перед положением ее палача, но, к сожалению, историю пишут оставшиеся в живых. Россия и русские имеют статус великого государства и народа. Одного из крупнейших, сильнейших и наиболее влиятельных, но и наиболее ответственных, особенно если рассматривать мир не как геометрическую схему, а принимать во внимание нюансы. Не делить на черное и белое, а с пристрастием выделять оттенки серого. Это дар, но и наказание, которое Господь предназначил этому народу и этому государству. Данная статья некоторым образом резюмирует работы, опубликованные мной на сформулированную тему в последние три десятилетия, и показывает: 1. Теоретические проблемы общего для мира представления о России и русских. 2. Общее культурологическое представление о русских/России среди русинов. 3. Влияние поэтики русских писателей на региональные и малые литературные традиции. В заключение предлагается видение противоречивого отношения некоторых национальных, культурных и литературных традиций к России и русским. Конечно, данный вопрос слишком обширен, поэтому для его всестороннего освещения потребуется формат книги. 1. Общее представление о России и русской философии, поэтике и истории часто называют национальный менталитет, национальный характер или национальная душа (русская душа, украинская душа, сербская душа, русинская душа).3 Для автора 3 Збірник на пошану Івана Мірчука. Мюнхен: Український вільний університет, 1974; Књижевност на језицима мањина у Подунављу. Београд: Институт за књижевност и језик, 2004; Тамаш. Конєц ХХ вика; Українська душа. Київ: Фенікс, 1992; Гачев Г., Брјушинкин В., Кантор В., Шаповалов В. Феноменологија руске душе. Нови Сад: Летопис Матице српске, јун - 124 -

Россия и русские

данной работы более точным представляются определения национальная логика или национальный космопсихологос в том смысле, в котором эти термины употребляет Г.Д. Гачев.4 Однако точнее всего это представление о России и русских, как мне кажется, можно определить с помощью слова мираж, в смысле французского термина и понятия mirage, которое подразумевает описательное представление данного понятия, где описание – это результат сложенных интерпретаций и сознаний, более глубокого рассмотрения конкретных и многоязычных исторических фактов. Термин и понятие мираж здесь подразумевает историю связи ума с рядом фактов, вопрос только какого и чьего ума. 2. Создание организации Руске народне просвитне дружтво «Просвита» (= Русинское народное просветительное общество «Просвещение» РНПД ПРОСВИТА) 2 августа 1919 г. в зале магистрата в городе Нови Сад заложило основы развития образования, науки и культуры югославских русинов. Во вступительной речи на ІІ заседании РНПД 23 мая 1921 г. в селе Руски Керестур (= русский, т. е. русинский Керестур) председатель РНПД Михал Мудри сформулировал направления развития русинской народности, ее национальной, культурной и литературной жизни. При этом Мудри сказал: «Вот, дорогие русины, это цель, ради которой основано наше РНПД, чтобы мы дали своим детям в руки книги, по которым они будут учиться, просвещаться и развиваться. Затем, чтобы и в руках взрослых людей была книга, чтобы не забыли то, что выучили в школе, но и чтобы усовершенствовались. А на каком языке это надо сделать?! Можно ли вообще задавать такой вопрос? Только на том, который дети понимают: а это родной язык».5 В литературной жизни русинов в Югославии между двумя войнами доминирует личность писателя и поэта Костельника, хотя 2008: переведено из журнала «Вопросы философии». Москва, 1994. № 1; Франк, Семен. Из истории русской философской мысли конца XIX и начала XX века. антология. Мюнхен, 1965. 4 Гачев. Феноменологија руске душе. С. 1913. 5 Мудри, Михал. Отвераюца бешеда. Руски календар, 1922. С. 2–3. - 125 -

Юлиян Тамаш

он находился во Львове, где некоторое время был профессором философии в Теологической академии, а Бачку посещал время от времени. Немногочисленные произведения на русинском языке в то время в основном были литературой для развлечения или средством политической борьбы между самими русинами за культурную и национальную ориентацию. Интеллигенция украинской и грекокатолической ориентации основала РНПД, которое стало издавать Руски календар, 1921–1941 (= Русинский календарь) и учебники, необходимые для начальной школы. По своей программе движение РНПД было близко народническому движению в Галиции, иногда с ярко правыми и клерикальными выступлениями, особенно во время Второй мировой войны.6 В связи с неудовлетворенностью работой и недостатками в программе РНПД был основан Културно-просвитни союз южнославянских Русинох (КПСЮР) (= Культурно-просветительный союз южнославянских русинов) в Вербасе 1933 г., который 22 апреля 1934 г. публикует первый номер своего вестника Заря, 1934–1936 (= Луч). 2 августа 1936 г. вестник меняет название на Русска правда (= Русинская правда), но после выхода двух номеров с 20 сентября 1936 г. до Второй мировой войны выходит под названием Русска заря (= Русинский луч) (1937–1942). С 1936 г. Русску зарю фактически неизменно редактирует Евгений М. Кочиш, хотя и неофициально. Из-за юридических препятствий с подписью ответственного редактора (югославские власти считали его коммунистом) Русска заря появляется только начиная с десятого номера 1937 года. Е.М. Кочиш являлся ответственным редактором и других публикаций этого оппозиционного РНПД «заряшского» движения: Русски народни календар Заря (= Русинский народный календарь Луч) (1935– 1941), Квиток младосци (= Цветок молодости), собрани писнї и старостовство зоз дружбовством, 1939) Янка Хромиша и История русского народа, 1934 (= История русинского народа) Николая Д. 6 Гарди, Дюра. Становиска и политични ориєнтациї РНПД спрам Кральовини СГС (Югославиї) и єй политичного живота // зборнїк «Руснаци/ Русини 1745–1995». С. 215–231. - 126 -

Россия и русские

Олеяра. После прочтения публикаций в Заре становится понятно, что Е.М. Кочиш был не только редактором, но и корректором, автором интереснейших очерков и эссе и поэтом. «Заряшское» движение выступало на стороне крестьян, без четкой национальной и социалистической ориентации.7 Движение Просвиты, хотя идейно оно было не столь прогрессивным, было ближе задачам культурного развития русинов Югославии. История здесь оказалась, согласно принципу отрицания отрицания, только на первый взгляд парадоксальной, потому что сегодня у русинов Югославии преодолены «заряшское» движение и движение Просвиты, однако их идеологический раскол остался доныне. «Заряшское» движение придерживалось общеславянской (точнее прорусской и просербской) ориентации, а также православия с ярко выраженной тенденцией к веротерпимости (веронетерпимость позже выражали толкователи и сторонники «заряшского» движения),8 при этом не отрицается и связь с карпаторусинами. Неоспоримый факт, что «заряшское» движение было менее компактно, чем движение Просвиты. Идейно оно не было резко социалистическим, но все же надо признать, что на страницах публикаций этого движения появлялись статьи, в которых высказывались позиции, близкие югославским коммунистам в период между двумя войнами. В идеологическом смысле «заряшское» движение было прогрессивнее, чем движение Просвиты, но в культуре и литературе оно было менее креативно. Вероятно, писателям из рядов РНПД Просвита принадлежит большая часть заслуг в создании литературы югославских русинов (Г. Костельник, М. Винай, Я. Фейса, Осиф Костелник,9 М. Буила, С. 7 «Заряшское» движение было идейно близко к социальным переменам в государстве, которые последовали в Югославии после Второй мировой войны. 8 Бильня, Владимир. Приложения к изучению истории русинов между двумя войнами. Novi Sad: Zbornik za istoriju MS, 1977. № 15. С. 171–187. 9 Г. Костельник во Львове подписывался с «ь», и такое написание его фамилии задержалось у русинов доныне. Остальные же Костелники писали свою фамилию без «ь». - 127 -

Юлиян Тамаш

Саламон, М. Надь, М. Ковач, Е. Солонар). Писатели КПСЮР создали первые литературные произведения, которые относят к социалистическому реализму (Я. Хромиш-Бачи Горки (= Дядя Горький), Е.М. Кочиш, Д.С. Бильня). Также писатели РНПД Просвита имели более развитую и более организованную литературную жизнь, чем сторонники КПСЮР, среди них были критики (С. Саламон, Е.М. Тимко, Д. Биндас, В. Пап), а в период между двумя войнами они даже издали одну антологию литературного творчества – Руско-українски алманах бачванско-сримских писательох, 1936 (= Русинскоукраинский альманах бачко-сремских писателей). Возникает вопрос: в границах какого видения, состава и организации надо понимать русинскую литературу в период между двумя войнами? Во-первых, в то время расслаиваются традиции устной литературы и литературы церковного происхождения. Функция стабилизатора русинской литературы в национальной ориентации частично утрачивается, но с усилением мещанского, среднего класса у русинов эта функция все-таки остается. Сюда относятся произведения Гавриила Костельника, которые частично продолжают традицию прозы Кристофа фон Шмида (1768–1845). Эта традиция воспевает божественное провидение в управлении миром, зло в ней наказывается, а добро вознаграждается. В рамках функции стабилизатора, приспособленной к потребностям мещанской общности и идеализации адекватных форм деревенской общности, которая живет в любви и согласии благодаря настойчивости разумного и трудолюбивого человека, находится повествовательная проза Осифа Костелника, который, на самом деле, продолжает традицию Йохана Хайнриха Чоке (1771–1848).10 Хорватская литература была посредником при введении Шмида и Чоке в русинскую литературу.11 Многие произведения этих писателей очень часто переводятся на хорватский язык во второй половине ХІХ века. С другой сторо 10 Отличные интерпретации произведений Г. Костельника и О. Костелника на русинском языке в Константинович, Стеван. Калдерма читаня и думаня. Нови Сад: Руске слово, 1990. С. 5–33. 11 Plohl, Marija. Hrvatski prijevodi proznih djela iz njemačke književnosti 1935–1960 (neštampana doktorska disertacija). Zagreb: Filozofski fakultet. - 128 -

Россия и русские

ны, литературный опыт двух Костелников (т. е. Г. Костельника и Осифа Костелника) продолжается в произведениях Фейсы, Виная, Саламона, Е.М. Кочиша, М. Ковача, М. Буилы. После 1919 г. разница между фактическим статусом русинов в Югославии и ранним закарпатским контекстом принимается и программно, с пониманием необходимости усиления чувства национальной принадлежности. Из-за исключенности из тех исторических событий, которые привели к интеграции русинов в украинскую нацию в карпатском бассейне, до сих пор обе русинские ориентации противопоставляют факты о происхождении русинов и их нынешней реальности. Между двумя войнами начинается процесс замены жизненного контекста, в котором существует русинская культура и литература в Югославии. Развлекательная функция литературы зачастую определена отсутствием борьбы за национальную и культурную ориентацию. Об этом можно судить хотя бы по рассказам М. Ковача, М. Буилы и Е.М. Кочиша. В то же время, для Виная и Саламона литература – это художественное слово, что приближает их к структуре современной литературы. Этот мираж противопоставленных русинских прорусских и русинских проукраинских национальных и культурологических ориентаций среди русинов Воеводины, и вообще в центральной Европе, существует до сих пор как политическое карпаторусинство и русинство в смысле регионального самоопределения в корпусе украинской нации и государства. В этом мираже прорусско ориентированные русины и карпаторусины считают Россию и русских спасителями и общеславянским Пьемонтом (национальным объединителем), которому не мешает панславизм Погодина в том смысле, что все славяне-русские, не мешает им русское имперское сознание, которое культивирует русская националистическая и шовинистическая элита, начиная со времен русского царизма до Солженицына и Путина. С другой стороны, русинские регионалисты в своем мираже не видят существенной разницы между царизмом, большевизмом и Путиным, и для них русский, то есть большевистский «интернационализм», русификация нерусских народов и могильщики многих национальных самосознаний находятся в зоне влияния России - 129 -

Юлиян Тамаш

и русских.12 Автор этой статьи, однако, в конце статьи предлагает гармонизировать и превзойти эти два русинских антагонистических миража. 3. Русская поэтика очень повлияла на поэтику русинских писателей. Об этом влиянии я написал в книге Историjа русинске књижевности (= История русинской литературы) (1984, 1997, 2002). Я упомяну здесь только самые значительные литературные имена: Гавриил Костельник (1886–1948) в своей идиллической поэме З мойого валала (= Из моей деревни) вдохновляется идиллическими картинами из Евгения Онегина Пушкина, а в любовном романе или поэме Trenuci (= Мгновения), на хорватском языке, преобладает структура того же романа в стихах Пушкина. В рассказах Костельника о странных людях и необыкновенных событиях из жизни крестьян заметно явное влияние Записок охотника Тургенева. Об этом можно прочитать подробнее в моей книге Гавриїл Костельник медзи доктрину и природу (= Гавриил Костельник между доктриной и природой) (1986). Михайло Ковач (1909–2004) глубокую тургеневскую тему о столкновении отцов и детей интерпретирует согласно философскому супраморализму Николая Федорова. Можно сравнить его неоевангелизм с неоевангелизмом Л. Андреева в его произведении Иуда Искариот. Об этом мною написано в книге Евангелист Михайло Ковач (2009). Евгений М. Кочиш (1910–1984) в поисках своего стиля опирался на романы Мать Максима Горького и Поднятая целина Шолохова, о чем свидетельствует структура его романов Петро Андрейков и Осушени слизи (= Осушенные слезы). Микола М. Кочиш (1928–1973) в своей поэзии для детей последовательно отображает концепцию Педагогической поэмы Макаренко о том, что и дети, и взрослые одинаково воспринимают и красоту, и трагичность человеческой жизни, а также испытания, которые она приносит. 12 Дзюба, Іван. Інтернаціоналізм чи русіфікація. Мюнхен: Сучасність, 1968; Дзюба, Іван. Автографи відродження. Київ: Рядянський писменник, 1986. - 130 -

Россия и русские

Владимир Бильня (1927–2006) в романе Аз есм описывает свой лагерный опыт. Будучи сторонником Информбюро, он провел пять лет в политическом лагере на Голом Отоке, но не отрекся от своих сталинистских убеждений. Он принял напрасную жертву, как более высокий смысл человеческого существования, но не отрекся от своих просталинистских убеждений. Он писал достоверно о жизни в концлагере, как и А. Солженицын, но А. Солженицын осуждал власть, организовавшую концлагеря, и отрекся от просталинистских убеждений. В этом смысле они являются антиподами, как верующий и еретик. Владо Костельник (1930) в своих романах и рассказах воссоздает поэтику соцреалистических и производственных романов Фадеева и Гладкова, приспосабливая их к русинскому историческому опыту. Дюра Папгаргаи (1936–2008) в своих произведениях воссоздает поэтический опыт русских классиков (используя поэтические, повествовательные и драматические образцы), начиная с рурализма (поэзии о деревенской жизни), поэтических картин и метафор С. Есенина, до символического и психологического лирического театра А.П. Чехова. В своей исповедальной поэзии он вступает в диалог с классиками русской литературы, начиная с Гоголя до Толстого и Маяковского. Агнета Бучко (1951) вдохновляется чувствительной символистской поэзией М. Цветаевой и акмеизмом А. Ахматовой. «Белые ночи», в которых фигурирует открытое, но непосещенное окно,13 деревенская атмосфера, неприятный опыт одинокой женщины в городе во время последней гражданской войны в бывшей Югославии. Показаны ужасы военного насилия, оставляющие шрамы на чувствительной женской душе. Такие сюжеты и особенный стиль несомненно делают ее поэзию особенной и достойной похвалы. Владимир Гарянски (1959–1996) во многом отождествлял себя с личной судьбой и символизмом Иосифа Бродского, пробиваясь сквозь метель спрятанных значений и символов, пытается сделать 13 Она в своей поэзии пишет о лунных ночах: непосещенное окно в этих ночах значит, что к открытому окну девушки не приходит ее любимый. - 131 -

Юлиян Тамаш

яснее картину человека, потерянного в этой метели, и узнать смысл человеческого существования. Упомянутые примеры поэтических влияний русских классиков на русинскую литературную традицию не исчерпывают эту тему – эти влияния узнаются и у Я. Хромиша-Дяди Горького, М. Виная, Я. Бакова, В. Мудрого, Владимира Кирди Болхорвеса, С. Константиновича и других – но приведенные примеры дают картину основных направлений и значения этого влияния. 4. Опыт существования различных человеческих обществ доказывает, что народы, которые сформировали государство и стали единой нацией, оказались в более выгодной позиции, чем региональные и малые общества без собственной государственности. Говоря кратко: для наций история – мать, а для региональных и малых этнических сообществ – мачеха. История представляет связь ума с рядом фактов, но вопрос только, какого ума и каких фактов. В создании собственной истории нации, использующие инструменты государства, не смотрят, как центры, с благосклонностью на окраины региональных и литературных традиций внутри собственных орбит. Как известно, народу, которому другие – даже если эти другие не враги – пишут историю, не приходится рассчитывать на справедливость. Большие по численности нации действуют с позиции психологического максимализма и быстрее формируют государственность, а энергия малых народов, региональных и малых обществ, которые замкнуты психологическим минимализмом, тратится на защиту элементарных человеческих прав, языка и собственной национальной идентификации. В попытке защитить себя они опираются только на свои внутренние ресурсы и не рассчитывают на поддержку более сильных обществ. Примером тому является отношение американцев к индейцам, испанских и французских колонизаторов к местному населению. Примером из современной истории можно считать приверженность советоцентризму у кавказских народов, которые в СССР получили возможность из малых народов, региональных общностей и племен создавать собственные национальные государства. Следует оговориться, что эти государства назывались республиками внутри СССР, но тем не менее такое - 132 -

Россия и русские

положение позволило перевести региональные литературные традиции в статус национальных литературных традиций. Эти новые советские народы, как их называет официальная советская политика, считают СССР своей родиной и становятся субъектом собственной истории. Разрушение общественных систем социалистических стран показало, что внутри так называемой большевистской интернационализации, в борьбе за равноправность великих и малых народов, их языков, литератур и культур, все-таки систематически проводилась русификация. Это убедительно доказывает Иван Дзюба.14 Правда, прошли века до того момента, как региональные и малые общества нашли ось, вокруг которой они будут вращаться по определенной орбите и, все-таки, в определенной степени развиваться. Бесспорно, однако, что такие национальные и государственно-творческие центры, которые гордились своими созвездиями, не любят периферию, т. е. большие государственные центры – как бы центры созвездий – не любят своих маленьких братьев, т. е. малые народы в своем государстве, и обыкновенно пытаются интегрировать малые общества в собственную нацию. Судьба африканских народов была несколько специфичнее, потому что колонизаторы не обнаруживали такую меру понимания, какую в случае кавказских народов имела большевистская идеология по вопросу создания нового человека и якобы равноправия великих и малых народов. То, что звучало красиво на словах, на самом деле не обозначало красивую действительность. В случае с африканскими народами есть одно усугубляющее обстоятельство. Поскольку их презирали в мире, как об этом говорит Франц Фанон,15 они с трудом выходили из своих мифических универсумов, даже в своих языках и понимании истории у них отсутствовало понятие будущего. Это обнаружилось, когда африканские студенты стали приезжать изучать философию в европейских университетах, и им было очень трудно преодолеть разделы философии, касающиеся теологии. У них просто отсутствовало умение, которое свойственно 14 Дзюба. Інтернаціоналізм чи русіфікація; Дзюб. Автографи відродження. 15 Fanon, Franc. Prezreni na svijetu. Stvarnost. Zagreb, 1973. - 133 -

Юлиян Тамаш

уму, а именно умение предвидеть. Причина просто невероятная – в их жизненном опыте не было понятия будущего. При всех других несчастьях их сопровождало и несчастье численно малых народов и племен: показалось, что критическая масса пяти тысяч людей, которые принадлежат одному народу, бывает осуждена на исчезновение, потому что маленькие народы (до пяти тысяч) теряют внутреннюю витальность. Кроме того, большую роль в жизни одного народа имеет народная память: если она исчезает, исчезает и народ. Например, если у африканских племен вожди племен и шаманы вовремя не передавали наследникам свое знание о прошлом своего племени, такие племена быстро исчезали. Для большинства африканских народов все происходит в настоящем времени, как будто в каждом мгновении возникает мир, или в прошлом, о чем сохранились только устные свидетельства. Упомянутые примеры находим и у современных африканских поэтов. Например Агостиньо Нето (1922–1976), который в стихотворении Африканский поезд, говоря о западной цивилизации, только предчувствует свободу своего африканского народа и сам говорит «кто старается – не проиграл, / но все еще не победил». В другом стихотворении Западная цивилизация он констатирует, что «одна циновка в темных ночах / достаточна, чтоб умереть / благодарен, / даже и с голоду». Горизонт будущего для этого поэта, государственного деятеля и одного из наиболее видных представителей африканской интеллигенции все еще закрыт, хотя на темном фоне уже забрезжил свет. Известный еврейский писатель, пишущий на идише, Исаак Башевис Зингер в разговоре с Ричардом Бергином говорил о жизнеспособности евреев, несмотря на то, что еврейское меньшинство преследовали: «а еврейский народ в изгнании прожил две тысячи лет; они жили в десятках стран; говорили на многих языках, а всетаки сохранили свои книги; они не забросили свою веру; и после двух тысяч лет возвращаются в Израиль. Этот случай настолько особенный в человеческой истории, что если бы это не случилось, никто бы не поверил, что такое возможно. Если бы кто-нибудь написал рассказ о таком народе, критики бы его назвали фантастическим. Как раз поэтому история еврейского народа является единственной в своем роде. Эта мощь – быть меньшинством, меньшинством, ко- 134 -

Россия и русские

торое преследуют, и сохранить свою культуру на протяжении двух тысяч лет – отрицает все социологические и психологические теории о нациях и коллективах. С этой точки зрения, сионизм важен. Он открыл, что общества иногда могут выполнять исключительные задачи. Евреи – единственный в истории человечества народ; то, что приводит в замешательство, это их преданность истории. Они привержены даже длительности своего изгнания». Этот факт Зингер конфронтирует с фактом, что миллионы немцев эмигрировали в Америку, и все они стали «настоящими американцами». (Евреи даже в изгнании не забывают своей истории, т. е. что они Евреи, а Немцы быстро стали Американцами.) Не осталось следов того, что они были, например, немцами, за исключением, может быть, их имен. Они забыли даже и немецкий язык, а во время образования США немецкая общность чуть не стала доминантной. В этом величие малых народов. Это тоже отличный аргумент, что надо изменить отношение к «большим» и «малым» народам: не существуют большие и малые народы, существуют только многочисленные и малочисленные народы. Очевидно, что нужно смотреть на проблему не с точки зрения великих на малых, и не с точки зрения малых на великих, но посмотреть со стороны взглядом, который сможет рассмотреть проблему с точки зрения будущего, который будет нейтральным и одновременно сможет охватить и так называемые великие, и так называемые малые сообщества и их культурные и литературные традиции. В Европе у лужицких сербов не было возможности создать серболужицкую нацию, потому что они жили как маленький славянский остров среди немецкого моря, и когда основоположник национальной литературы Хандрий Зейлер (1804–1872) в стихотворении Где родной край сербов? задается вопросом о национальной самоидентификации, ответом является – это не бескрайняя Россия «треть мира / в которой солнце никогда не заходит», но целая Славия. Правда, его панславизм невозможно сравнивать с большевистским видением славянского интернационализма как русификации. Зейлер был сторонником жизни, равноправия и развития великих и малых славянских народов. - 135 -

Юлиян Тамаш

Особенно показательно отношение кашубов к своей истории. Кашубы, как остров в польском море, также не обладали мощью для создания нации и не получили статус народа без своего государства,16 поэтому они постоянно собственную историческую позицию считали нереализованной, не полным рабством, но и не полной свободой. В стихотворении Яна Карновского (1886–1939) Совет вороне задается вопрос – зачем кашубам свет, который им несли их замечательные просветители, если они «известный ослепленный род». Поэтому может быть и хорошо, что исторический ветер погасил свет, который приносили их просветители (Цейнова и Дердовский), потому что от него сгорел бы лес, которым кашубы так гордились. На тяжелую долю кашубов жаловался Ян Паток (1886–1940) в стихотворении Убийство лягушки. Согласно народным верованиям, девушки, услышавшие «каню», маленькую зеленую лягушку, которая на деревьях призывает дождь, умоляют деревенского старосту, чтобы он позволил отрубить лягушечке головушку, чтобы она больше не обманывала девушек и не ставила их в неприятную необходимость рожать сыновей, потому что сыновья служат королю, и задают себе вопрос: когда придет время, когда ты, который спишь, откроешь глаза и заметишь, что ты дуб в лесу, который начинает утреннюю песню, когда ты однажды громко скажешь «я народ и служу сам себе». Время, чтобы кашубы сказали: у нас своя родина. Ян Трепчик (1907–1989) в стихотворении Повестка приглашает молодое поколение самореализоваться в истории и создать то, к чему оно стремится. При этом он приводит пример страшной судьбы мальчика, который должен был зарабатывать на хлеб, хотя был не больше пальчика, и никто не хотел заступиться за него, за исключением такой же убогой Доротеи, которая и самая была бедна, как мышь. У кавказских народов абхазский поэт Дмитрий Гулия (1874– 1960) в стихотворении Вот кто я считает советское государство простором счастья и местом для самореализации и определения места собственного народа в истории. Про себя он говорит, что он 16 Есть народы, которые признаются народами, хотя они не имеют своего государства (курды, баски), но кашубов не признают таким народом. - 136 -

Россия и русские

советский человек, к тому же сын земли, а точнее абхазский сын. Мы свидетели распада Советского Союза. История показала, что самореализация нерусского как советского человека продолжалась недолго и что наступило время реализовать Абхазию, так что определение абхазский сын оригинальнее и глубже. Но кажется, что центральное определение «сын земли» еще глубже и длительнее. В этом смысле вождь индейцев, предупреждал белых пионеров, когда они отнимали индейскую землю, чтобы те не забывали, что все мы сыновья земли. Правда, поэт Гулия имеет путь для отступления, который гуманистически более приемлем: «каждый, кто идет к добру как к цели / близок мне, как брат по крови!» Башкирский поэт Ханиф Карим (1910) в стихотворении Речка Вар говорит о собственном опыте, который мы в этой статье должны не только процитировать, но и запомнить. Речь идет о формулировке нашего тезиса о величине малых и глубокой жизненной истине, что когда Бог создавал мир, несмотря на миллиарды человеческих образов, он никогда не повторил одно и то же лицо. Смысл созидания в различии, а не в повторении, несмотря на размер модели: «и смотри, журчит речка Вар, / струится в моем стихе. / Она на взгляд очень маленькая, / но я воспеваю ее. / В большую Волгу Вар быстро вносит / холодную струю». Абазинский поэт Пасарби Цехов17 в стихотворении Россия мать восхваляет значение России для самореализации молодых советских народов, правда, исторически очень древних, которые, в большинстве своем, еще не сделали серьезного шага из мифического времени и не вступили в историю. Он еще не видит интернационализацию как русификацию кавказских и собственного народа. Гагаузский поэт Дмитрий Карачобан (1933) в стихотворении Из прошлого поет о страхе, в каком жил его народ в прошлом и предчувствует свободу, потому что теперь в страхе пробуждаются недавние дерзкие бояре. Его гагаузы жили в страхе от засух, неурожайного года, Бога, болезни и податей, а сейчас гагаузские бояре боятся суда, войн, разрушений. Они не смеют сидеть на порогах 17 Цеков Пасарби Кучукович (1922–1984). Первый абазинский профессиональный писатель. Прозаик и поэт, разработавший и развивший жанр лирической песни. Член Союза писателей с 1957 г. - 137 -

Юлиян Тамаш

своих домов, потому что боятся своего народа и «вздыхают в постелях так, как сухая солома боится искры». Характерным является то, что отношение большинства поэтов региональных и малых литературных традиций к истории не является полной исторической самореализацией отдельных людей и общества. Они только предчувствуют и задерживаются на ее пороге. Не значит ли это, что общества, как носители региональных и малых литературных традиций, имеют потребность перерасти в нации. Оттуда понятен, хотя и не оправдан, страх и неприятие национальных осей, что региональные звезды в орбитах их созвездий из периферии могут перерасти в собственные центры. 5. Существование региональных и малых литературных традиций, их создателей и носителей привело нас к заключению, что эти исторические субъекты обладают творческим потенциалом, как и так называемые великие общества, традиции и отдельные люди; «малые» своим языком, литературой и культурой защищают собственное существо и дом, в котором они, если не совсем спокойны, то все-таки менее неспокойны. Защищает их с точки зрения психологического минимализма возможность сосуществования одновременной жизни и «малых» и «великих». Относительно уменьшенная эмиссионная сила не уменьшает их креативный потенциал, если они овладели опытом мировой литературы; таким способом они сохранили свою неповторимую перспективу. «Великие» национальные и мировые литературные традиции, между тем, действуют с точки зрения психологического максимализма, поэтому они находятся на позициях антипода к малым и отбрасывают сосуществование «великих» и «малых» ради «языковой гигиены», к малым относятся по-имперски, стараются унифицировать мир согласно своему образу. Они уничтожают различия, попирают и право на различия – один из основных принципов креативности не только в художественном творчестве, но и в творчестве вообще. Одни судорожно стараются сохранить неповторимость собственного существа и дома, другие клонируют себя. Как всегда, когда сложные системы мышления оказываются перед противоречивыми ситуациями, поэтическая картина делает их более про- 138 -

Россия и русские

зрачными. Представьте себе мировую литературу и культуру как большой водоем, планетарно ограниченное, гомологичное озеро, в котором вода – сама в себе, нет ни оттока, ни притока. Если бы региональные и малые литературные традиции были островками водяного мха, движущаяся вода в озере очистила бы их, и водяной мох исчез бы. Что мы получаем: чистую воду или стерильное мертвое море? Антипод: водяной мох покрыл большую часть озера, потому что островки имеют живые источники, которые препятствуют стремлению большей части озера создать лужу из живой воды. Эти островки, эти чистые языковые и литературные полянки – это региональные и малые литературные традиции. Бог создал миллиарды человеческих лиц, но не повторил ни одно. Литература и художественное искусство не функционируют по принципу одинаковых близнецов. Если бы точные договоры ради практических потребностей были достаточным условием для самореализации эмоционально богатого существа в истории, то человечеству хватило бы несколько ясных, кратких команд. Но в человеческой коммуникации эмоционально богатых существ нужен шум в коммуникационном канале, а этот шум, на самом деле, является царством метафизических качеств в литературе и искусстве. Поэтому Хайдеггер своим мнением, что язык является домом, в котором обитает существование, что поэты – пастыри существования, высказал одну из поэтически конкретных, но философски универсальных правд о природе и функционировании поэзии, точнее, литературы. Самое действие называния языком внеязыковой действительности то же самое, что и повторяемое божественное созидание. Поэтому дар/талант к языкам, кроме любви, вероятно, самый большой дар Бога, как говорит апостол Павел. В этом даре многочисленность и квантификации не говорят ничего о природе творческого действия. О трудностях функционирования уже созданного – говорят. Языком, хотя бы и у совсем малочисленных его носителей, даванием названий мы создаем в литературе виртуальную действительность, гомологичную историческую действительность. В ней неповторяемо каждое мгновение, как незаменяемая частичка вечности и существования универсума. Записывание неповторяемости мгновения и деталей, вписывание в - 139 -

Юлиян Тамаш

вечность, золотая аура – это преимущественно поэтическое дело, а креативность психологического минимализма, наверное, Богу милее. Творческая личность, поэт, писатель, благодаря своему жизненному и литературному опыту, пограничным ситуациям, в которых он оказывался, выбирает сочинения из литературной традиции, снова воссоздает ее, стараясь оплодотворить или оспорить ее инновациями, собственным вкладом, различным отношением к литературным произведениям предшественников. Сложные системы в существовании литературы во времени снова сводятся к нескольким мифам или поэтическим картинам, как это бывает, когда на рациональные вопросы нет рациональных ответов: у христиан – к мифу о зарождении; у марксистов – к идее прогресса, которая представлена восходящей линией; у циклистов – к скрытому кругу; у Тойнби – к колесам, которые вращаются вокруг собственной оси, но повозка все-таки движется, правда, вопрос откуда и куда тоже остается без ответа. Так кажется автору этой статьи после изучения региональных и малых литературных традиций, а это аналогично относится и к «великим», потому что мы старались демонстрировать одновременно отдаленный интегральный взгляд, которым в одновременном сосуществовании охватывается и замечается продолжение и функционирование «малых» и «великих» литературных и культурных обществ. Значит, мы не за взгляд на «малых» с точки зрения «великих», и не за взгляд на «великих» с точки зрения «малых» – с идеи скрытого круга нельзя убежать, но мы не выступаем за возвращение к циклизму в философии истории, а за теорию брошенного камня и концентрических кругов, которые создает каждый поэт или писатель. Вернемся к недавно упомянутому примеру с озером. Большая вода, которая двигается сама в себе, – теперь культурная и литературная традиция. На берегу вода волнами вымывает камни. Для Васка Попы камень – существо. Для поэта – это пограничные ситуации, которые с помощью языка превращены в существо, в стихотворения, в рассказы, в романы, в эссе, которые он выбирает, берет в руки; следует бросок, который направлен так, чтобы камень прыгал - 140 -

Россия и русские

по воде и производил концентрические круги. Величина камня и то, сколько раз он подпрыгнет, а значит величина и число концентрических кругов, зависят не только от силы индивидуального таланта поэта (используем термин и понятие Т.С. Элиота), но и от большой воды, от традиции и ее носителей. А носители не только те, которые знают один язык. Носители – все принадлежащие человечеству. В этом заключается универсальное значение региональных и малых языков и литературных традиций как золотых ресурсов человечества. Благодаря их изучению получаем важные знания о зарождении, существовании и функционировании феноменов. Значит, природа вещей, природа литературы является более транспарентной и легче сознается. При этом историческое время ограничено. Мифическое время не ограничено и охватывает историческое. Литературные произведения рождаются в истории, но их значение вне времени. Литературное произведение и поэт – это волна, которая только одной инновацией коснется берега традиции и, на первый взгляд мертвая, как камушек, как существо, тысячами значений, концентрических кругов, умноженная вернется в открытое море. В заключение нужно сказать о возможности и необходимости различать и разделять в имидже России и русских роль политических элит и роль народа и его культуры. Это значит, что трудно защищать имперское сознание и поведение русских политических элит по отношению к другим славянским и неславянским народам, но неоспорим тот факт, что жертвой этого имперского сознания является и народ, который безгранично терпелив и добр, терпелив и измучен настолько, что развил в себе одну типичную черту русской души, а именно – наслаждение самомучением и самоунижением, бесконечным терпением и самопожертвованием. С этой точки зрения можно увидеть и понять русский большевизм как русскую карамазовщину, а экономическую неэффективность русского общества и многих славянских государств как специфическую русскую обломовщину.18 Россия и русские, с одной стороны, остаются символом восточной 18 Гачев. Феноменологија руске душе. - 141 -

Юлиян Тамаш

деспотии, а с другой стороны – символом Великой Души. Поэтому на вопрос Ивана Дзюбы – есть ли и в малых народах Великая Душа – предлагаем ответ: да, есть, в тех людях и народах, которые противостоят воздействию и страданиям существования, несмотря на то, страдают ли большие или малые народы. Второй частью нашего заключения может быть наша теория о согласии исторической самореализации отдельных лиц и народов. В мираже, в национальной логике возможно примирить противопоставленные со стороны политических элит интересы, показанные как национальные идентификации. Национальные идентификации – это не чудовища, которые борются между собой. Я могу принять от России и русских предрасположенность русской души к терпению, русскую литературу, но я не должен принимать интересы русских политических элит и их психологический максимализм, который является имперским сознанием. Национальное самоопределение – это как хор ангелов, который поет ту же самую песню о тайнах человеческого существа на разных языках. Национальные идентификации могут находиться в согласии в существах отдельных людей и обществ, так же как находятся в согласии времена и человеческий опыт. Надо только опыт других народов принять как личное богатство.

- 142 -

Приложение 1

Piotr Preis, Izmail Sreznevskii, and Kashubia Jerzy Treder The Russian interest in Kashubia coincided with the publication of an account of a journey to Prussia, Russia, and Poland (1777–1778) by Bernoulli, a Swiss, who described, among other things, the Kashubian village of Szczepkowice, situated to the south of Łebsko Lake, also characterizing the linguistic situation.1 This could have had an impact on the edition of the St. Petersburg dictionary Сравнительные словари всех языков и наречий (1787–1789), which took into account and included the Kashubian vocabulary gathered from the Kashubians of that region.2 1 J. Treder, Kontakty naukowe Floriana Ceynowy z Rosjanami, in Słownik Floriana Ceynowy (Biblioteka Kaszubska, Wejherowo 2001), p. 11. 2 H. Popowska-Taborska, Słownictwo kaszubskie w osiemnastowiecznych porównawczych słownikach Europy i Azji, “Rocznik Slawistyczny” XLIX z. 1 (1994), pp. 41–46; H. Popowska-Taborska, Raz jeszcze o materiałach kaszubskich in “Słownikach porównawczych języków i narzeczy Europy i Azji,” “Rocz. Gd.” LVIII/1 (1998), pp. 163–171; А. Д. Дуличенко, Из архивных кашубологических находок в России: первая рукописная кашубская грамматика и другие документы XVIII–XIX вв., in Badania kaszuboznawcze w XX wieku. Material pokonferencyjny eds. J. Borzyszkowski i C. Obracht-Prondzyński (Gdańsk, 2001), pp. 239–241. insists that they were collected by the Reverend Kummer from Stolp (Słupsk), while Popowska-Taborska (Popowska-Taborska, Raz jeszcze) believes that Duličenko must have found a different collection of words containing 455 words. Unfortunately, the manuscript of Haken’s dictionary Hinterpommersche Idioticon, bought in 1790 by Ewald F. von Hertzberg, - 145 -

Jerzy Treder

Bernoulli’s account should have also raised the attention of Anton, a Slavist and Lusatian himself, who collected the Kashubian lexis from this region of Pomerania.3 Mrongovius, too, living in Danzig and interested in the Kashubians, could have obtained this knowledge indirectly through Slavists such as Dobrovský and Šafařík.4 The scant information on the Kashubians was known only to a narrow circle. The knowledge might have been deeper if the contents of Mrongovius’ manuscript Słowniczek kaszubski had been known. The manuscript was based on field research (1826), partly inspired by Rumiancov, the Russian chancellor and minister of education, who learned about the Kashubians from a review of Mrongovius’ dictionary from 1823, written by Keppen, a Russian scholar; in the desire to learn more, he wrote to Mrongovius on this matter. Rumiancov was interested in the culture of small and little known peoples and in this case, he was especially intrigued by Mrongovius’ casual comment from 1823 that Kashubian is partly similar to Russian, a point later picked up by Ceynowa. In fact, the “misunderstanding” can be traced to Keppen, who took Mrongovius’ apt remark about the stress in Kashubian as referring to similarity between the two languages in general.5 Below, I will write more about other “misunderstandings” linked with Mrongovius’ research. which contained a description of the linguistic situation of the eastern part of Western Pomerania, is missing (Z. Szultka, Studia nad rodowodem i językiem Kaszubów (Gdańsk, 1992), p. 27, quoting K. Gassen, Die Anfänge neu-niederdeutscher Literatur in Pommern 1770–1780, P. Jb. 29: (1935), pp. 160–161). Haken also corresponded with Anton. 3 K. G. Anton, Erste Linien eines Versuches über der alten Slaven Ursprung, Sitten, Gebräuche, Meinungen und Kenntnisse, Theil I–II (Leipzig, 1783–1789); reprint: Bautzen 1976; F. Hinze, Karl Gottlob von Antons kaschubische Studien (Zu den Anfängen der kaschubischen Lexikographie), Studia 2 filologii polskiej i słowiańskiej V (1965), pp. 297–305; Popowska-Taborska, Raz jeszcze. 4 J. Treder, Mrongowiusz jako kaszubolog. W dwusetną rocznicę zamieszkania w Gdańsku, in Gdańskie studia językoznawcze VII (2000), pp. 165–236. 5 W. A. Francew, Fl. Cenowa i prof. Izmael Srezniewski (Przyczynek do historii stosunków naukowych kaszubsko-rosyjskich), “Gryf” IV (1912) nr 4, pp. 39–40, 54. - 146 -

Piotr Preis

In mid-nineteenth-century Kashubian studies, a significant role can be attributed to three Russian Slavists,6 Preis,7 Sreznevskii,8 and Hilferding9―and two Poles, Mrongovius from Masuria and Ceynowa 6 The following works were also used: М. Г. Булахов, Восточнославянские языковеды. Библиографический словарь, том 1 (Минск, 1976), pp. 202–203; Славяноведение в дореволюционной России.. Библиографический словарь (Москва, 1979), pp. 283–284; Język kaszubski. Poradnik encyklopedyczny, ed. J. Treder (Gdańsk, 2002). 7 Piotr Ivanovič Preis (1810–1846), philologist, expert in Slavonic studies, the first professor of the chair of the history of literature and comparative grammar of Slavic languages at the University of St. Petersburg (1843). 8 Izmail Ivanovič Sreznevskii (1812–1880), philologist, Slavist, and paleographer, professor in Kharkov and St. Petersburg. In 1840, he copied Anton’s Kashubian manuscripts, found in the archive in Görlitz; the manuscripts were in Anton’s possession since the end of the eighteenth century, after he acquired them from Haken (from Stolp). 9 Aleksandr Fiodorovič Hilferding (1831–1872) philologist, expert in Slavonic studies, folklorist, ethnographer, and historian; he conducted research on the history and the language of the Baltic Slavs. From his letter addressed to Sreznevskii (Ostend, August 21 September 2 1856), after a one-month voyage around Kashubia, we learn that from Kashubia “...вывез я отуда пропасть всякого этнографического и филологического добра [...], целое наречие, вообразите, новое словянское наречие: не кашубское, а словинское. Да, в самом деле, между Leba See а Garden See, которые увидите на карте, есть несколько деревень за б о л о т о м так об них говорят, где тип народа совсем рознится от польского и кашубского, где наречие какое-то архаистическое, с разными признаками языка [...] балтийских славян, где жители называют себя Slovinstji ledze и где лет через двадцать пять одного словинского человека не будет. Месяц целый прошатался я между Данцингом и Слупском, отыскал Цейнову, с ним попутешествовал четыре дня, а остальное время представлен был своим средствам, т.е. чудотворной силе водки и жевательного табаку. И с помощью этих непобедимых союзников сколько я записал по корчмам Кашубчины и словинским!” (in: Документы к истрии славяноведения в России (Moсква, 1948), pp. 7–8). He published this in the book Остатки славян на южном берегу Балтийского моря, St. Petersburg, 1862. It was discussed by Zmorski (“Przegląd Europejski,” vol. II (1862), pp. 213–242). Smoler, a Lusatian, translated it into German (“Zeitschrift - 147 -

Jerzy Treder

from Kashubia. Their research was interlinked, while Hilferding, whom we also take into account, made a crowning achievement in his work Остатки славян на южном берегу Балтийского моря10 as he “broke open the first window towards them [that is, the Slovincians―J. T.] from the Slavic side”11; the latter made use of studies by other scholars, such as Preis, especially in regard to his generalizations, and collected linguistic material, especially the glossary.12 This work carved a pathway to deeper analyses of Kashubian. Preis was involved in teaching in Dorpat. In the years 1839–1842, he and Sreznevskii independently set out on a scholarly journey on which they met. Preis’ destination was Kashubia,13 while Sreznevskii’s―Silesia.14 The für Slavische Literatur, Kunst und Wissenschaft,” Bautzen I (1862), pp. 81–97, II (1864), pp. 81–111); Chapters 1–4 were translated into Polish by Starzyńska (“Gryf” 1921–22), while a full version by Kolberg (printed in 1965 in Dzieła wszystkie, vol. 39. Pomorze); a new translation by Perczyńska, entitled Resztki Słowian na południowym wybrzeżu Morza Bałtyckiego, edited and provided with an afterward by Popowska-Taborska and Treder (Danzig, 1989). Hilferding was most preoccupied with the Slovincians from the Gardna and Smołdzino regions and the Kabatians (Kabatkowie) from the area of Cecenowo and Główczyce. He adds abounding documentation and a good description of the Kashubian tongue (along with a dictionary, containing 1800 words, apart from his “own” 800, as well as those taken from Mrongovius via Preis, Ceynowa, and Lork). He concluded that the linguistic difference between the Slovincians, Kabatians, and Kashubians “lay in their respectively closer or farther similarity to Polish.” 10 A. F. Hilferding, Resztki Słowian na południowym wybrzeżu Morza Bałtyckiego (Gdańsk, 1989). 11 S. Ramułt, Kilka słów o Słowieńcach pomorskich, “Lud” VI (1900), p. 93. 12 Донесенйе П. Прейса, г. Господну Министру Народного Просвещения, из Берлина, от 20 Июня 1840 года, “Журнал Министерства Народного Просвещения,” Санкт-Петербург 1840, ч. XXVIII номер 11 отд. IV, pp. 1–24. 13 Ibid. 14 Kucharska, Nasz, Rospond, Wieś śląska w 1840 r. Relacje z podróży naukowej I.I. Sreznewskiego po Śląsku. Prace i materiały etnograficzne, vol. XXVII, Wrocław, 1973. After 130 years, Kucharska edited (along with a translation) Sreznevskii’s manuscript texts: Zapiski o narzeczach śląskich and Pieśni ludowe Górnoślązaków; Nasz commented on the ethnographical materials, while Rospond commented on the dialectological materials. - 148 -

Piotr Preis

aims and the route of the journey were decided earlier,15 for example, the meeting with Bopp in Berlin and the meeting with Šafařík in Prague were preplanned. They prepared for the journey by referring to Slavonic literature, for example, the works of Anton and Dobrovský; these works guided them in determining their detailed aims, the rest being planned on the way. In 1840, Sreznevskii stayed in Breslau at the home of Professor Purkini, a Czech Slavophil well oriented in Kashubian matters. Here, Sreznevskii met some Lusatians such as Smolerj, the tutor of Purkini’s children. Sreznevskii’s second stay in Breslau, in 1842, coincided with the studies (from fall 1841) of Ceynowa (1817–1881), a Kashubian who was a frequent guest of Purkini. Ceynowa became well known after having delivered his paper in the Slavic Literary Society in 1843 On the Germanization of the Kashubians (he was a member of the Society since May 1842) as well as for his publication of Kashubian folklore texts (1843). It seems quite possible that the Russian and the Kashubian might have met; perhaps a confirmation of this fact could be found in Sreznevskii’s correspondence? Ceynowa would have been a nearly perfect informant for the Russian, despite being an amateur in linguistics and a beginner in folklore studies, but nevertheless possessing knowledge of Kashubian. Similarly, Preis Mrongovius (1764–1855) proved to be a valuable source, despite the fact that as a native of Mazuria, he did not speak Kashubian. Of the three Russians, only Preis personally met this first field researcher of Kashubia. Sreznevskii exchanged letters with Ceynowa at the time the latter was occupied with the description of Kashubia and was laying the foundations of the literary language. Hilferding, on the other hand, traveled with him around Kashubia and exchanged views. The Kashubian learned quite a bit from the two Russians, and also from Preis, though indirectly―through his report that came out at the same time as Ceynowa’s brochure.16 The Russian Slavophils also owed much to Ceynowa (a doctor and a Slavophil as well) in terms of shared infor 15 Francew, Fl. Cenowa i prof. Izmael Srezniewski, p. 52. 16 F. Ceynowa, Wuvogj nad móvą kaszebską, w: Trze rosprave przez Stanjisłava... (Kraków, 1850), pp. 38–64. - 149 -

Jerzy Treder

mation and materials. Shortly after 1861, the contact between Ceynowa on one side and Sreznevskii and Hilferding on the other broke off, perhaps due to the Polish Uprising of 1863. Ceynowa could also have felt bitter about not having his dictionary or grammar book printed. Upon Ceynowa’s departure for the Slavic conference in St. Petersburg, the following of his works came out in print: Zemjobroz dokładni, mapa pjirszo [linguistic atlas of Western Prussia], map 1 (see the note at the end of the book), Trze rozprave,17 and the first volume (zeszyt) of Skarb kaszébskosłovjnskjè mòvé (1866). 1. Piotr Ivanovič Preis Preis’s name cannot be found in textbooks on the history of linguistics. However, he has had an impact on Kashubian research, though, as it has turned out quite recently, undeservedly. Without doubt, his scholarly report, first in the field of the Kashubian language, brought forward Kashubian issues in general, inspiring further research on Kashubia not only among the Russians, but also inspiring Ceynowa and later, two Poles: Biskupski and Ramułt. Furthermore, Preis left some works worthy of publication, Заметки о польском и кашубском наречиях (1840), containing a Polish-Kashubian dictionary, a copy of Szadowski’s Ojczenasz, and a manuscript of a lecture Польское наречие с Кашебским.18 The impact of Preis’ report was immediate (for instance, Šafařík) and lasted 150 years. Fortunately, the report was based on Mrongovius’ authentic data and incorporated the latter’s points and thoughts. It is true that “Preis’ report remained an oracle for posterity for a long time.”19 Sreznevskii must have been acquainted with it, as he makes references to it in his Замечания о наречии кашебском,20 known 17 J. Karnowski, Dr Florian Ceynowa (Gdańsk, 1997); praca z 1922 r. pp. 68, 80. 18 Дуличенко, Из архивных кашубологических находок, p. 242. 19 Karnowski, Dr Florian Ceynowa, p. 17. 20 А. Д. Дуличенко, И. И. Срезневский. Замечания о наречии кашебском. Публикация, вступительная статья и примечания А. Д. Дуличенко. – Известия Российской Академии наук, Серия литературы и языка, т. 56, Москва, 1997, номер 1, январь – февраль, с. 52–60. - 150 -

Piotr Preis

earlier from Ceynowa’s Kashubian translation review, entitled Móje spóstrzeżenjo prze przezeranju wuvog Ismaela Sreznjevskjeho nad móvą Kaszebską.21 The Kashubian did not make many references to Preis’ work, probably sensing the character of his research, since he wrote, “Tej za pomocą teho sameho Mrągi czele Mrongoviusa... napjiseł pon Prais s Pjotrogarde (Petersburga) rosprave wó móvje Kaszebski e posłeł ją dodom, dze ję vedrekovale.”22 Most regrettably, Sreznevskii and Ceynowa did not comment directly on Preis’ report. It is not evident whether Mrongovius was acquainted with it, as he kept silent on the issue, but he probably could not imagine such an outcome. The report was translated into Polish three times23 and referred to by Hilferding in the 1850 version,24 and through him, by Ceynowa and Stremler, as well as Miklosich in his etymological dictionary.25 It also had an impact on Šafařík’s Slavanské narodopisi (1842).26 Nowadays, after Mrongovius’ manuscripts have been discovered in St. Petersburg27 and Szczecin,28 there is no doubt that Preis’ description 21 F. Ceynowa, Móje spóstrzeżenjo prze przezeranju wuvog Ismaela Sreznjevskjeho nad móvą kaszebską, ed. J. Treder, in Słownik Floriana Ceynowy, Biblioteka Kaszubska (Wejherowo, 2001), pp. 61–106. 22 Ceynowa, Wuvogj nad móvą kaszebską, p. 39. 23 Raport P. Preussa, b. professora gimnazyum dorpackiego, Berlina pod dniem 20 czerwca 1840 roku Ministrowi Oświecenia Narodowego Uwarów z Dziennika Ministeryum Ośw. w Petersburgu, “Magazyn Powszechny Użytecznych Wiadomości” R. VII 1840 zeszyt IX, pp. 201–211; O narzeczu kaszubskim z raportu p. Preissa do Ministra Oświecenia Publicznego w Rosji. Z Berlina 20. czerwca 1840 r. przesłanego (translated from Russian), “Orędownik Naukowy” nr 26–27 (Poznań, 1843), pp. 203–205, 209–213; O języku kaszubskim, w: Kile słov wó Kaszebach e jich zemi przez Wójkasena tudzież Rzecz o języku kaszubskim ze zdania sprawy Prajsa (Kraków, 1850), pp. 20–36. 24 Hilferding, Resztki Słowian, p. 175. 25 Treder, Mrongowiusz jako kaszubolog, p. 221. 26 Francew, Fl. Cenowa i prof. Izmael Srezniewski, p. 60. 27 H. Popowska-Taborska, W. Boryś, Leksyka kaszubska na tle słowiańskim, Warszawa 1996, p. 18. 28 Z. Szultka, Nowe spojrzenie na kaszubskie badania K. C. Mrongowiusza, SO 48/49 1991/1992, pp. 213–240. - 151 -

Jerzy Treder

of Kashubian and the glossary, perhaps apart from the layout and irrelevant parts, is a mere incorporation of Mrongovius’ work, especially his general comments on Kashubian. How was Preis, basing his opinion on this modest material, able to come to the conclusion that the “language of the Kashubians”29 or the “Kashubian language”30 – from the Russian Язык Кашубов31 – is “nearly extinct today,” “not similar to Russian in the least; its construction leaves no doubt that it is a branch of a Lechitic dialect,” and finally that “just like the language of the Baltic Slavs, it belongs to the Polish dialects.”32 Preis admitted that “this conclusion is in accordance with Mrongovius’ present view, which classified the Kashubians as remnants of the Wends.”33 Francev was of the opinion that the long talks that Preis had with Mrongovius allowed him to come to such conclusions, while Mrongovius’ guidance helped him find his way in “the new field.”34 Yet, the opinion that Mrongovius was merely preoccupied with vocabulary must be regarded as a great oversimplification35; was this why Preis and Sreznevskii were less devoted to noting down words? Indeed, Mrongovius was mainly a lexicographer, who encouraged the recording of “the Kashubian idioticon”; but he also appreciated phonetics and was himself a great phonetician. His original Słowniczek kaszubski is the best proof: it includes lists of words that differ only in pronunciation (for example, chłopc versus chwopc), the usage of distinct symbols (for example, oa with an arc for gnoat), the marking of stress (for example, szczěżùle), and many comments.36 Słowniczek, containing comparative, etymological, and phonetic elements, was to justify the general conclusions about the genesis of Kashubian and its relationship with Polish and other languages. Preis used only an abridged version of Mrongovius’ work; he 29 Raport P. Preussa, b. professora gimnazyum dorpackiego, p. 201. 30 O języku kaszubskim, p. 20. 31 Донесение П. Прейса, p. 2. 32 Raport P. Preussa, b. professora gimnazyum dorpackiego, p. 206. 33 Ibid. 34 Francew, Fl. Cenowa i prof. Izmael Srezniewski, pp. 54,55. 35 Донесение П. Прейса, p. 2. 36 Treder, Mrongowiusz jako kaszubolog, pp. 189–190. - 152 -

Piotr Preis

did not fully appreciate it and made many simplifications, adding his own errors.37 It would have been more beneficial if Preis had simply edited and printed Mrongovius’ work, just like Sreznevskii did with some of Ceynowa’s works. Other scholars, like Sreznevskii and Hilferding, would have been able to gain deeper knowledge from it. The analysis of Mrongovius’ conclusions and methodology proves that he aimed to verify Dobrovský’s division of the Slavic languages into southeastern and western ones, having aptly observed some analogies (for example, stress, the suffix ‑iszcze, and certain words), but nowhere did he try to prove a lasting relationship between Kashubian and Russian.38 Neither did he associate Kashubian with Lusatian, pointing rather to Polabian as belonging to, along with Kashubian, the old Pomeranian dialects; by the way, Wenden and wendischen are terms he used for the Pomeranian (that is, Baltic) Slavs (along with Polabians), while for the Lusatians, he used the term Lausitz. Furthermore, Mrongovius was well aware of the local differentiation of the so-called Muttersprache (language spoken at home) and official language (for example, that spoken at church) and believed that “Kashubian is a dialect of Polish” (1842).39 Among others, Wójcicki found Preis’ conclusions vague and inconsistent. He sarcastically criticized Preis for relying too much on Mrongovius and for the lack of his own materials.40 Nevertheless, from the point of view of most other scholars, Preis proved that Kashubian was part of Polish. Brylowski’s opinion from 1827 might have had a deciding impact in this matter, as he wrote about Mrongovius’ Słowniczek: “In reality Kashubian differs only slightly from Polish.”41 It is possible that Brylowski took this opinion directly from Mrongovius. To summarize, the vagueness of Preis’ conclusions is an outcome of using “second-hand” materials, too many generalizations, and the mistake of not separating Mrongovius’ points properly. 37 Ibid., p. 206. 38 cf. Francew, Fl. Cenowa i prof. Izmael Srezniewski, pp. 53, 54. 39 Treder, Mrongowiusz jako kaszubolog, pp. 226–231. 40 Francew, Fl. Cenowa i prof. Izmael Srezniewski, p. 54. 41 Karnowski, Dr Florian Ceynowa, p. 11. - 153 -

Jerzy Treder

Preis’ attitude towards Mrongovius also casts a dark shadow on his own work: he did not stress his extensive reliance on Mrongovius, writing in fact that his work was based “upon information gathered from Mrongovius, Marwic, and Borkowski. I have learned a great deal from the Kashubians. In the Berlin Library, one can find a brief collection of words and Ojcze nasz in Kashubian.”42 Actually, it is not clear what Preis could have learned from Marwic and Borkowski as they have not contributed in any way to Kashubia. In the text of Preis’ work, one cannot find any references to unnamed Kashubians. In Danzig, he probably also found, in Mrongovius’ dictionaries,43 the cited catechism of Pontanus from 1643 “w tém narzeczu” and therefore an edition thoroughly modernized in 1752 and reprinted by Mrongovius (1828), this being the source of his opinion that “the catechism is basically written in Polish.”44 Preis also received a copy of Mrongovius’ manuscript Sammlung einiger Kaschubischen Wörter..., a work based on research conducted among the Kashubians in the Cecenowo parish.45 Moreover, Mrongovius equipped him with a letter of recommendation to Józef Łukasiewicz, the Poznan publisher of “Orędownik Naukowy.”46 What also seems significant is the fact that there is no Kashubian text in either Preis’ or Mrongovius’ work. 2. Izmail Ivanovič Sreznevskii Sreznevskii and Hilferding, unlike Preis, have their place in the history of linguistics, although none of the Russian (or Soviet) encyclopedias or syntheses mention―like in the case of Preis―their Kashubian research.47 Not even Hilferding’s book is mentioned.48 Nevertheless, specialists in the field remember that it has played a significant role in

42 Raport P. Preussa, b. professora gimnazyum dorpackiego, pp. 201–202. 43 Popowska-Taborska, Boryś, Leksyka kaszubska, pp. 15–17. 44 Raport P. Preussa, b. professora gimnazyum dorpackiego, p. 202. 45 Popowska-Taborska, Boryś, Leksyka kaszubska, p. 18. 46 Treder, Mrongowiusz jako kaszubolog, p. 210. 47 Булахов, Восточнославянские языковеды. 48 Hilferding, Resztki Słowian. - 154 -

Piotr Preis

Schleicher’s classification of languages, including the Lechitic languages (“lechische Sprachgebiet”). Nowadays, it is clear that Hilferding adopted and developed the notion from Preis, who used the term отрасль диалекта Лехитов49 in Polish translation, gałąź dialektu Lechitów (“a branch of the Lechites’ dialect”)50 and gałąź mowy Lachów,51 in his work ветвь Славянской речи, которую можно назвать Ляшскою,52 in Polish, gałąź mowy słowiańskiej, którą można nazwać lechicką (lacką) (“a branch of a Slavic tongue, which can be called Lechitic”). Preis, in turn, adopted the concept (without the terminology) from Mrongovius. Sreznevskii’s impact on Kashubology was of a very different character from Preis’. Contrary to Preis, he did not venture to print the materials that he had at his disposal (his own as well as Anton’s and Preis’), judging them to be weak and unsure.53 Sreznevskii’s copy of these materials has been recently edited by Duličenko,54 while Anton’s original materials were commented on by Hinze55 and Popowska-Taborska.56 Sreznevskii’s manuscripts that Duličenko is planning to edit 49 Донесенuе П. Прейса, p. 2. 50 Raport P. Preussa, b. professora gimnazyum dorpackiego, p. 201. 51 O języku kaszubskim, p. 22. 52 Hilferding, Resztki Słowian. 53 This brings to mind Mrongovius, who did not venture to publish his own materials nor did he engage in polemics with Preis. Only part of the materials was finally published in the reports of the Association of Pomeranian History and Antiquities in Stettin. It is not clear what the deciding factor was that withheld him from having the materials printed: 1. the narrowness and uncertainty of the materials that were incorporated in his dictionaries (Popowska-Taborska, Boryś, Leksyka kaszubska, pp. 15–17); 2. the influence of the abovementioned Association along with Brylowski’s verification; 3. the political entanglement of Kashubian research; or 4. the fact that he simply had not managed to have them ready before Preis. Actually, Sreznevskii bore a grudge against Mrongovius for doing so little for Kashubia, while Ceynowa excused him (Francew, Fl. Cenowa i prof. Izmael Srezniewski, p. 55). 54 Дуличенко, И. И. Срезневский. 55 Hinze, Karl Gottlob von Antons. 56 H. Popowska-Taborska, Oryginalna wersja “kaszubskiego słowniczka” Karla Gottloba Antona, SFPS XXXIV (1998), pp. 145–156. - 155 -

Jerzy Treder

as well, Замечания о наречии Кашебском, Замечания касательно Кашебского наречия and Кашубы,57 can confirm this uncertainty of the materials; the last one had already been cited by Francev.58 In another manuscript entitled Наречие Славян Прибалтийских59 written after 1854, that is after Hilferding’s stay in Polabia, to which he refers in the work, Sreznevskii characterized (on the basis of scant notes) the language of the Drevani separately as “a Polish dialect.” Just like Preis, Sreznevskii was hesitant in judging the relationship between Kashubian and Polish. He wrote 1. Наречие Кашебское, сколько ни отличается оригинальными особеностями, есть, однако, без сомнения нарече языка Польского...60 and added Главное отличие [...] от языка Польского (литературного) заключается в произношении; 2. Поляки прусские называются Кашубами или Кишибами и наречие их весьма резко отличается от Польского (Sreznevskii’s manuscript, cited above, prepared for publication). Ceynowa did not comment upon this. It cannot be inferred from their correspondence whether the Russian was aware that Ceynowa treated Kashubian as an independent Slavic language. In fact, he begins his Wuvogj nad móvą kaszébską with the following sentence: “Me Kaszebji godome móvą słovjanską, to je: pódobną jak Pólosze, Serbovje, Łużanamji zvąni, nji dovni Półabjanji, Czechovje, Resce, Serbovje Naddunajsci, Bulgarze.”61 However, Sreznevskii knew that Kashubian was for Ceynowa “in some cases closer to Russian.”62 Nevertheless, Sreznevskii played an important, though rather indirect, role as an authority in Slavic Studies and an organizer of research through the Russian Academy. He stimulated the study on Kashubia, especially Ceynowa’s―in collecting and printing materials in the 57 Дуличенко, Из архивных кашубологических находок, p. 243. 58 Francew, Fl. Cenowa i prof. Izmael Srezniewski, p. 81. 59 I. I. Sriezniewski, O narzeczu Słowian nadbałtyckich. Rękopis I. I. Sriezniewskiego z poł. XIX w. (original and translation), GSJ IX (2005), pp. 109–123. 60 Дуличенко, И. И. Срезневский, p. 55. 61 Ceynowa, Wuvogj nad móvą kaszebską. 62 Francew, Fl. Cenowa i prof. Izmael Srezniewski, p. 83. - 156 -

Piotr Preis

“Известия OPЯC” (1852–1863) that he edited himself. The following works were printed due to their cooperation. These comprised a) linguistic works, such as the abovementioned Móje spóstrzeżenjo... (1850),63 the first scholarly work in Kashubian in most part and also the oldest Kashubian translation from Russian, summarizing contemporary knowledge about Kashubian. The work was completed upon the request of Sreznevskii, who wanted Ceynowa to pass judgment on Замечания о наречии кашебском from 1840,64 in which the Russian scholar included an ordered collection of materials (gathered mainly from Kashubians serving in the Prussian Army, whom he met in Breslau and Berlin in 1840) that he found disputable. Some of his conclusions are questionable; in comparison, Preis’ seem more relevant. He constantly makes comparisons with Polish (treating Kashubian as a dialect of Polish). It is not clear why Ceynowa translated Sreznevskii’s work into Kashubian. While stating in the introduction that “moj spósob pjisanjo ju v Xążeczce dlo Kaszebov sę znajdeje,”65 he perhaps wanted to prove that it was possible to write about linguistics in Kashubian; furthermore, he demonstrated his ability in Russian. Ceynowa had the opportunity to express his opinion on many matters, but he chose to limit himself to the those raised by the Russian, adding only some new points regarding the current state of the Kashubian language; stress (giving many examples, perhaps due to Mrongovius’ comment about the similarity between Kashubian and Russian); and other characteristics of Kashubian. He also added the paradigm of the verb reszac. However, he left out Ojczenasz and Anton’s dictionary. It seems that he had not been acquainted with the above works by that time but made use of them later on. Interestingly enough, Francev was familiar with the Russian original text as he inserted a final note, referring to the fact that it contained the Kashubian Ojczenasz.66 Nevertheless, he printed the Kashubian version enriched by Ceynowa―even though it omitted 63 Francew Fl. Cenowa i prof. Izmael Srezniewski; Treder, Kontakty naukowe Floriana Ceynowy. 64 Дуличенко, И. И. Срезневский. 65 Ceynowa, Wuvogj nad móvą kaszebską, p. 39. 66 Francew, Fl. Cenowa i prof. Izmael Srezniewski, p. 166. - 157 -

Jerzy Treder

Ojczenasz and Anton’s dictionary―which was a justified choice, considering that the Kashubians were most interested in Ceynowa’s views and examples. In 1851, Sreznevskii concluded that Ceynowa added to Замечания “many interesting and original ideas.”67 He had aimed to edit them and send them to print but did not fulfill his plans. It was probably too great a work to undertake due to the vastness of Ceynowa’s information and materials. From 1840 to 1850, Замечания just lay there waiting. He needed Ceynowa to verify many parts, just like Preis, earlier, needed Mrongovius. It is worth mentioning that Ceynowa almost never fully accepted Sreznevskii’s conclusions, and the main controversy between them lay in the form of spelling (Ceynowa promoted his literary spelling, while Sreznevskii, a semi-phonetic one). Furthermore, Ceynowa, in most cases, referred to Kashubian from Eastern Pomerania (Pomorze Gdańskie), while Sreznevskii’s material originated from Western Pomerania. Obviously, they differed greatly in the number, relevance, and reliability of the given examples: Sreznevskii gave about 165 (from two to five for every point), while Ceynowa―1600 (which seems excessive, as his point would have been clear with just a few). Ceynowa’s text was first printed by Francev68 and then by Treder,69 who compared it with Sreznevskii’s manuscript original edited by Duličenko.70 The latter stressed Ceynowa’s pioneering role in the study of Kashubia. Nevertheless, it was not until 1912 that the text could be used for scholarly purposes though then, in a richer and more critical version; the mere fact that it was in Kashubian provided an array of new examples and a living illustration of the way Kashubian functioned. The editors of the texts added their own comments to the conclusions of Sreznevskii and Ceynova and Duličenko commented on the spelling and the paradigm of the verb reszac,71 while Treder provided a lengthy study of Ceynowa’s knowledge of Kashubian in the light... (Wiedza Ceynowy o 67 Ibid., p. 85. 68 Ibid. 69 Treder, Kontakty naukowe Floriana Ceynowy. 70 Дуличенко, И. И. Срезневский. 71 Ibid., p. 53. - 158 -

Piotr Preis

kaszubszczyźnie w świetle...), with a reference to Preis and Hilferding.72 The limits of this article do not make it possible to present more detail on this matter. In 1850, Ceynowa sent Eine kleine Sammlung kaschubischer Wörter, welche eine grössere Ähnlichkeit mit der russischen, als mit der polonischen Sprache haben to St. Petersburg. “Already the title hints at his endearment to the Russians. Ceynowa followed here Mrongovius’s reflections,”73 not grasping at once the latter’s intentions. Ceynowa’s manuscript is a collection of about 1150 Russian words that are similar to their Kashubian counterparts, with the stress marked, for example, август – augūst, балка – bālka, вид – vjid, горцы – gorce (mountain people). It was not a dialectological dictionary, since it demonstrates, for instance, a scrupulous attachment to the completeness of derivatives or pairs of verb aspects. No wonder Sreznevskii expressed his doubts: “It contains a short collection of Kashubian words similar to Russian ones. Even though the mere text cannot satisfy a scholar, it is worth some attention and support [by the Academy].”74 However the opinion of Francev (who cites the introduction of the work and the words beginning with the letter A) seems exaggerated, when he states “не имеет научной цены и значения.”75 After all, it contained many authentic Kashubian words, some unregistered before, for example, vjilk or “cabbage.” Popowska-Taborska has edited the original work with annotations.76 Hilferding might have known about this text, but did not use it in his Остатки... Сборник основных слов кашубского наречия, published in St. Petersburg in 1861, contains about 1340 words, different from those collected in the abovementioned work, with the labial pronunciation of o 72 Treder, Kontakty naukowe Floriana Ceynowy, pp. 27–60. 73 Karnowski, Dr Florian Ceynowa, p. 39. 74 Francew, Fl. Cenowa i prof. Izmael Srezniewski, pp. 82–83. 75 В. А. Францев, К истории так называемого кашубского возрождения (Хр. Ц. Мронговиус и Фл. Ценова в их сношениях с русскими учеными), Известия отделения русского языка и словесности Императорской Академии Наук 1912 г. кн. 3, p. 65. 76 Popowska-Taborska, Mały zbiór wyrazów kaszubskich, in Słownik Floriana Ceynowy (2001), pp.131–166. - 159 -

Jerzy Treder

marked. Some words might have originated from the materials collected by Anton, for example, czopk/kłobuk, gafla/vjidelce, kuchna/kurva, and szata/ruchna, and by Mrongovius, for example, jotrocznjik and klusa.77 The dictionary was initially a register of Kashubian-German equivalents, but it was finally printed as a register of Kashubian-Russian equivalents.78 The translations are sometimes erroneous. Ceynowa sent the work to Sreznevskii via Hilferding, who took an interest in it due to his work on his own glossary in Остатки...; he incorporated it save the errors (for example, brzech, jałóvica, and siżeń, sometimes with reference to Сборник in “Известия,” for example, rzegac and znija), which he was the first to notice.79 Baudouin de Courtenay referred to it as “completely pointless,” but Breza, with reason, defended it.80 Kurze Betrachtungen über die kaßubische Sprache als Entwurf zur Grammatik, sent to Sreznevskii in 1860, is the first Kashubian grammar book. Duličenko―the initiator and author of the fully philological edition of the grammar (1998)―mistakenly linked its origin with Ceynowa’s work from 1850,81 entitled in German Bemerkungen über die Kaschubische Sprache in a letter from 1851.82 Interestingly, Ceynowa announced (in “Szkoła Narodowa” 1850, no. 16) the printing of Zarys gramatyki kaszubskiej czyli porównanie narzecza kaszubskiego z językiem polskim,83 while in a letter to Father Malinowski from 1862, he called it Krotkj spôgląd na róžnjcę mjedze môwą kašebską e jązekę pôlskjm.84 This may have led to the erroneous conclusion by Duličenko

77 Treder, Mrongowiusz jako kaszubolog, p. 215. 78 Popowska-Taborska, W. Boryś, Leksyka kaszubska, pp. 24–25. 79 Hilferding, Resztki Słowian, pp. 174–175. 80 E. Breza, Leksykografia kaszubska (historia, osiągnięcia, potrzeby), w: Florilegium linguisticum..., red. J. Treder i A Lewińska (Gdańsk, 2002); przedruk pracy z 1974 r., p. 70. 81 Ceynowa, Wuvogj nad móvą kaszebską. 82 Francew, Fl. Cenowa i prof. Izmael Srezniewski, p. 68. 83 A. Bukowski, Regionalizm kaszubski (Poznań, 1950), p. 25. 84 Karnowski, Dr Florian Ceynowa, p. 70. - 160 -

Piotr Preis

that the work was completed by the end of the 1840s.85 The contents of the introduction of the book do not bear any visible resemblance to his other works, especially those on mythology and etymology, though his knowledge of history is somewhat similar to Kile słov...86; some etymologies for example, Bog: bòjec, Mogiła, can be found in Mrongovius87; further, Brylowski wrote about tombs and laments.88 He did not know Hilferding’s book at that point. In my opinion, the 1860 grammar justifies the thesis that Ceynowa started off writing in Kashubian, among others, linguistic essays, and only later did he elaborate his theory of literary Kashubian, engaging in the thorough study of certain areas (for example, 1848) and finishing off with a grammar book in 1879. One cannot agree with Duličenko that the St. Petersburg version is more of a description of Kashubian dialects than the Poznan grammar book,89 which dialectologists erroneously considered to be a description of the dialect of Sławoszyno, Ceynowa’s home village. Smoczyński, after an analysis of the materials, concluded that “Ceynowa’s language seems quite balanced and thus makes an impression of a much greater similarity and closeness with general Polish than the present language of his home village.”90 He referred to Ceynowa’s Polonization, which must have been even greater, considering the fact that Smoczyński took Skôrb into account, which contained the Slovincian and Kabatian texts from Hilferding’s book, although linguistically normalized by Ceynowa. Without considering them, Ceynowa’s Kashubian would be even more concurrent with Polish.91 Thus, in Kurze Betrachtungen... Ceynowa re 85 F. Ceynowa, Kurze Betrachtungen über die Kaßubische Sprache als Entwaurt zur Grammatik, hrsg., eigeleitet und kommentiert von A. D. Duličenko und W. Lehfeldt, Vandenhoeck & Ruprecht in Göttingen (1998), p. 12. 86 Ceynowa, Wuvogj nad móvą kaszebską. 87 Treder, Mrongowiusz jako kaszubolog, p. 224. 88 Karnowski, Dr Florian Ceynowa, p. 10. 89 Ceynowa, Kurze Betrachtungen, p. 22. 90 P. Smoczyński, Stosunek dzisiejszego dialektu Sławoszyna do języka Cenowy, in Konferencja Pomorska (1954). Prace językoznawcze (Warszawa, 1956), p. 81. 91 J. Treder, Niektóre cechy kaszubszczyzny tzw. zrzeszeńców, in Problem statusu językowego kaszubszczyzny (Gdańsk, 1992), p. 77; Treder in Hilferding, - 161 -

Jerzy Treder

ferred only to the area of Kashubia proper, and the conclusion that Ceynowa aimed to codify literary Kashubian in this work remains feasible. Hilferding argued on this issue: “He took the tongue of his native area as a norm...; the norm, in fact, is much closer to the Polish language than the Kashubian dialect, especially that of the Slovincians of Pomerania, and much farther from Polish than the Kashubian tongue of the southern part of the Wejherowo district as well as the Kartuzy and Kościerzyna districts.”92 Finally, the comparison made by Duličenko to the Poznan grammar book must have led to the conclusion that these were two separate works (this fact being referred to earlier): “The written outline differs greatly from the published grammar book, both in the content and spelling. In my view, these are two different things.”93 The works printed as a result of collaboration also included b) ethnographical works, printed in Pomniki i wzory języka i literatury ludowej słowiańskiej as Образцы кашебского наречия94‐the general title given by Sreznevskii, the author of a two-page introduction that brings nothing new, just general information on Kashubia including boundaries and statistics (according to Ceynowa, it has a population of 300,000) and about Ceynowa and his works, especially those published by Sreznevskii in “Известия.” The information comes from Šafarík’s booklet, mentioned earlier, and Móje spóstrzeżenjo... It contains the following Kashubian texts: 1. Przesłovjo kaszebskje (out of the 514 sent, proverbs 495 were printed, save the obscenica; every fifth one was numerated).95 In 1856, in Warsaw, Wójcicki edited a very similar collection of Ceynowa,96 and later, much of it could be found in his Skarb (1866); Resztki Słowian, p. 249; J. Treder, Hilferding nadal wiarygodny, SFPS 31 (1993), p. 281. 92 Hilferding, Resztki Słowian, p. 99. 93 Karnowski, Dr Florian Ceynowa, p. 69. 94 F. Ceynowa, Образцы кашебского наречия, w: Памятники и образцы народного языка и словесности, z. I (St. Petersburg, 1852–1856), pp. 95–112. 95 Францев, К истории так. 96 J. Treder: O Ceynowie na marginesie dawnych i najnowszych prac, Rocz. Gd LV/2 (1995), p. 62. - 162 -

Piotr Preis

2. Pjesn ledovo: Zołnerz (twenty-two stanzas) and a dumka on matchmaking entitled Na’ni stronie goj (four stanzas), in the original version and a German translation, but the translation was not printed,97 and the larger part of it was later summarized in Hilferding’s book98; and 3. Zabobone, gusła e jinsze fraszki – twenty-seven texts, most of which are one-sentence texts. Resulting from their cooperation, c) other works included answers to questions raised by the Academy on 1. the area where the Kashubians live; 2. the characteristics of the Kashubian tongue and the ascertainment of dialects; 3. books printed in Kashubian, dating from Pontanus in 1643; and 4. some folk songs and proverbs with Kashubian pronunciation in the different dialects. Ceynowa took up this job, working at a slow pace, but the outcome did not always please the Academy. For instance, he outlined the boundaries in a general fashion, enumerating the most important towns and simply referring to his essay Wuvogj nad móvą kaszébską (1850). He generally described dialect differences, enclosing ethnographical texts and a booklet, Rozmóva Pólocha s Kaszebą, etc.99 The present article aims to bring up to date Francev’s reliable, although ninety-year-old, study (also containing important documents), which was not referred to in Karnowski’s essay on Ceynowa, although the author heavily relied on it and sometimes translated it almost word by word. The essay seems most outdated in its description of the relationship between Preis and Mrongovius. Francev and Karnowski dispelled the imputations (for example, Pobłocki’s) about Ceynova’s political entanglement or work through foreign commission,100 although these issues are not commented on in the present article. However, these groundless 97 Ibid., p. 63. 98 Hilferding, Resztki Słowian, p. 167. 99 Francew, Fl. Cenowa i prof. Izmael Srezniewski, pp. 68–70. 100 Francew, Fl. Cenowa i prof. Izmael Srezniewski, p. 60; Karnowski, Dr Florian Ceynowa, p. 41; Treder, Mrongowiusz jako kaszubolog, pp. 172–176. - 163 -

Jerzy Treder

imputations shed light on the historical circumstances of the research in the field discussed, often accompanied by political implications, as the Kashubians and Kashubia became involved in grand politics. The intention of the present analysis is to combine the old synthetic approaches and conclusions with new ones and to interpret everything anew. The issues discussed above were numerously discussed by many authors, for example, Duličenko.101 Five people, that is, three Russians and two Poles, were involved in the problems concerning KashubianRussian scholarly relations of the mid-nineteenth century. Scholars have already reached agreement in regard to many aspects, but many other problems, especially the detailed ones, still await deeper analysis (as they have an impact on more general issues). After Mrongovius’s (and Preis’s) initial research, it was Ceynowa who stimulated the Russians’ interest in Kashubia, especially Sreznevskii’s. Their cooperation was a continuation of the relations that the Russian Academy had established with Mrongovius. However, the information gained from Ceynowa, mainly based on literature, was too laconic and could not be depended upon. Sreznevskii did not have new Kashubian materials at his disposal, but as an authority in the Slavic languages, he played a leading role in the research. Moreover, the widespread connections that Ceynowa maintained with St. Petersburg, Stettin, Warsaw, Cracow, Danzig, the Czechs, and the Lusatians could have influenced mid-nineteenth-century Slavic studies greatly. The impact would have been greater if Ceynowa’s works had been published right upon completion. With the contribution of the Russians, six of his extensive and varied works were completed. Thanks to Sreznevskii, Ceynowa became acquainted with Anton’s Kashubian materials (published only in part); but for the reference in Ceynowa’s works, Anton’s contribution would have remained unknown for a longer period. Preis’s contribution can be limited to the systematization of examples and passing on of Mrongovius’s generalizations and conclusions. Perhaps in this way could Preis, younger and better oriented in Slavic 1 01 А. Д. Дуличенко, Kashubiana в русской славистике XIX века. – Вестник Ленинградского государственного университета, серия 2, История, языкознание, литературоведение, 1988, вып. 1 (№ 2), январь, с. 76–79. - 164 -

Piotr Preis

studies than Mrongovius, be of service to this diligent philologist. What is interesting is that the shortest version of his report was most widely cited.102 Sreznevskii, with all his uncertainty, resembles Mrongovius somewhat; hesitantly, and making many simplifications, he repeated the materials and conclusions of Preis (or rather attributed to Preis), adding some of his own materials (rather more than Preis) and those of Anton. On his way, he encountered Ceynowa, a bold Kashubian and a non-linguist, but one who followed Mrongovius’ ready Kashubian program that was so much more than just theoretical. It made a conscious point of establishing a separate Kashubian language, being more than a mere dialect of the Baltic Slavs. Dating from Ceynowa’s work, two separate entities can already be distinguished: the Kashubian dialects and the literary language. The Russians, critically approaching Ceynowa’s information, only began to discern them (actually starting from Hilferding). They sent out Hilferding in order to a) verify the information collected in the framework of the program realized by Rumiancev, Mrongovius, and Sreznevskii; b) carry out his own field research and acquire texts in particular dialects; and c) reach the far northwestern ends of the Slav lands (they knew from Anton, Šafařík, and perhaps Mrongovius about the existence of the Slovincians). Hilferding partly “controlled” and supplemented Ceynowa, who was not delivering fully explicit materials and information, sometimes due to the language of his own appended brochures. Also, Hilferding was already well acquainted with this part of Europe (for example, he was on a course of Polish-German relations) and maybe even knew the Polish language as he had lived in Warsaw. Furthermore, he might have simply had more “luck” in his field research (longer and more intensive than Mrongovius’). He reached the “mythical” Slovincians, rousing the admiration of well-wishers and surprising adversaries (Germans such as Knopp and some Germanized Kashubians). Hilferding owed most to his field research. Actually, it is worth asking how much of it was composed of Ceynowa’s indirect contribution. Finally, it is necessary to stress that due to the communication between the Russians and Kashubians, the research program was enriched 102 O języku kaszubskim. - 165 -

Jerzy Treder

and substantiated. Mrongovius had an outline of a plan before 1823, but he expanded it under the influence of Rumiancov into a nine-point plan (sent to Stettin), which corresponded to Sreznevskii’s four-point plan endorsed by the Russian Academy. Mrongovius was acquainted with Wutstrack’s plan that contained an updated report of Haken. In this way, he learned about Pontanus and of the ethnonym Kabatkowie.103

103 Treder, Mrongowiusz jako kaszubolog. - 166 -

Приложение 2

About the First Volume of a Contactological Dictionary of Slavic Languages Jovan Ajduković In this paper, we will try to answer two questions that arose while I was working on the Bulgarian Contactological Dictionary of Adaptation of Contact-Lexemes under Russian Influence. The first refers to the problem of selecting materials for the dictionary. The other is purely of a conceptual and terminological nature and is related to the first: why do we use the terminological phrase “contact-lexeme under dominant Russian influence” instead of the traditional term “Russianism”? And why do we use the term “contact-lexeme” instead of “loanword”? The content and structure of the dictionary will be presented in the third part of the paper.

I Bulgarian Slavists have always been interested in the problem of identifying Russianisms. The twentieth century was the golden age of Bulgarian Slavistics and it was the period of the most extensive research on language contacts between Bulgarian and Russian. Several important works were published during this period, the most notable being 1 Филкова П. Староболгаризмы и церковнославянизмы в лексике русского литературного языка. Т. 1–3. София, 1987. 2 Павлова Р. Болгарско-русские и русско-болгарские языковые связи. София: Народна просвета, 1979. 223 с. - 167 -

Jovan Ajduković

the three-volume dictionary by P. Filkova,1 R. Pavlova’s monograp,2 and the works of B. Conev,3 L. Andrejčin,4 and K. Babov.5 Although there are many papers on Russianisms in Bulgarian, specialized dictionaries where they would be treated separately have not been published in the twentieth century. We think that the reason for this is the dominant influence of nineteenth- and twentieth-century etymology and historical linguistics on studying Russianisms, since the modern theory of languages in contact was established in the mid-twentieth century. However, R. Pavlova emphasizes the importance of making a complete inventory of loanwords that came through Russian and says that “making this inventory is the task of future researchers.”6 One of the key issues is certainly a lack of clear criteria for distinguishing between loanwords from Church Slavonic and Russian, or between indigenous Bulgarian words and those that came through or from Russian. Attempts were made to establish fixed and systematic criteria, for example, that Russianisms are all lexemes with the suffix –тел, or those pointing to the kind of borrowing, that is, whether it is direct or through Russian. According to K. Babov, Russianisms are words that have a г instead of the Latin h (герой), a ф instead of the Greek υ (ефир), groups like ля-, лю (абсолютен, юбиляр), some words with ав-, 3 Цонев Б. Руско-български паралели, Славянски глас. І. 1902; Руско-български паралели, Периодическо списание на Българското книжовно дружество 3–4. София, 1903. С. 249–259; Езикови взаимности между българи и руси. Сб. Памяти проф. А.К. Медведева. София, 1922. 4 Андрейчин Л. Из историята на нашето езиково строителство. София: Народна просвета, 1986. 225 с. 5 Бабов К. Руско-българските езикови контакти и въпросът за типологията на русизмите в българския език // Славянска филология. Т. 15. София, 1978; Международна лексика от гръцки и латински произход, възприета в българския книжовен език чрез руски език // Славистични изследвания. Кн. ІІІ. София, 1973; Лексикални калки в българския книжовен език, възприети от руския език // Съпоставително езикознание 4. София, 1978; За руските думи и русизмите в академическия Речник на чуждите думи в българския език // Съпоставително езикознание 1. София, 1987. С. 39–51. 6 Павлова. Болгарско-русские и русско-болгарские языковые связи. - 168 -

About the First Volume

ев- (август), the group –ей- instead of –ий- in adjectives (библейски), those with the same stress (граматика), words containing the suffix –ически (академически), and international words that can be found in early translations from Russian conducted during the National Revival.7 When discussing distinguishing between Russian and Church Slavonic influences on modern standard Bulgarian, L. Andreychin and R. Pavlova insist that these two languages must be differentiated from one another. According to proponents of this theory, Russian influence begins in the 1840s due to the strong impact of Russian literature and scientific works. On the other hand, B. Conev thinks that Church Slavonic influence is in fact Russian influence.8 According to R. Pavlova, contrasting literary words from the damaskins and Church Slavonic words could help in distinguishing between Russianisms and Church Slavonic words in Bulgarian works written between the seventeenth and nineteenth centuries.9 Bulgarian researchers mostly agree that the majority of the lexis that came into Bulgarian from or through Russian is composed of abstract lexemes, calques, and internationalisms. In our opinion, we should take into account the extralinguistic situation in which the influence of the dominant language in contact is exerted so as to determine the contactological value of a contact-lexeme. On the other hand, the need to determine contactological value once and for all does not have a foothold in modern contactology, but in etymology. Namely, the contactological value of lexemes in parallel texts can differ, and it depends on the dominant language in contact and other extralinguistic factors, while the etymological value of a lexeme is determined in the process of historical reconstruction. Bulgarian researchers of language contacts between Russian and Bulgarian also disagree about lexical Russianisms in modern Bulgarian. 7 Бабов К. Международна лексика от гръцки и латински произход, възприета в българския книжовен език чрез руски език // Славистични изследвания. Кн. ІІІ. София, 1973. 8 Андрейчин Л. Роля на старобългарската и черковнославянската писмена традиция // Из историята на нашето езиково строителство. 9 Павлова. Болгарско-русские и русско-болгарские языковые связи. 10 Цонев. Руско-български паралели. - 169 -

Jovan Ajduković

In the early twentieth century, B. Conev said there were 2,000 Russianisms,10 whereas I. Lekov thought that this number was “arbitrary and exaggerated.”11 R. Pavlova wanted more precise statistic data and identified 1,070 Russianisms in the Bulgarian Descriptive Dictionary,12 838 in the Dictionary of Contemporary Bulgarian,13 and 271 Russianisms in the Dictionary of Foreign Words.14 In her opinion, it is necessary to define criteria for differentiation between loanwords from Church Slavonic or Russian and the lexis used in the Bulgarian documentary tradition in order to establish the exact number of Russianisms in Bulgarian.15 In other words, it is necessary to make a complex and comprehensive research of the lexis of Bulgarian documents from the seventeenth and eighteenth centuries. Therefore, the problem of identifying contact-lexemes under dominant Russian influence was solved in the first volume of the Contactological Dictionary of Slavic Languages by incorporating the lexis marked with appropriate lexicographical qualifiers in lexicographical sources and the words that are cited as Russianisms in relevant scientific sources. The author of the dictionary determined the contactological value of a certain number of lexemes. The dictionary contains more than 8,120 contactlexemes under dominant Russian influence and there is the same number of Russian models, which makes a total of 16,240 lexemes. Just for comparison, the Contactological Dictionary of Adaptation of Russianisms in Eight Slavic Languages contains 3,802 Bulgarian Russianisms, whereas the corpus of all Russianisms in the analyzed languages and of the corresponding Russian models contains 15,424 lexemes. Therefore, the first volume, which is to be published in 2010, exceeds by far the number of

11 Леков Ив. Характеристика на общите черти в български и източнославянски. Сб. БАН. 37. 1942. С. 1–104. 12 Български тълковен речник. София, 1976. 13 Речник на съвременния български книжовен език. Т. І. 1955; Т. ІІ. 1957; Т. ІІІ. 1959. 14 Речник на чуждите думи в български език. 4 преработено и допълнени издание. София, 1978. 15 Павлова. Болгарско-русские и русско-болгарские языковые связи. - 170 -

About the First Volume

contact-lexemes given in the advance copy.

II The uniqueness of this dictionary can be seen in the fact that its concept is based upon the works of R. Filipović, the founder of the Zagreb school of contactology,16 on our innovations in and reinterpretations of Filipović’s theory,17 and on the results produced by leading researchers of inter-Slavic language contacts.18 In the 1990s, we made significant reinterpretations of and innovations in R. Filipović’s theory of language in contact and pointed to the necessity of using a cognitive approach in studying Russianisms. The main characteristics of the Belgrade-Zagreb school of contactology are synchronic description of the process of adaptation of the model into a replica and denying the possibility of structural changes in the receiving language. For example, in Filipović’s opinion, phonemic importation does not lead to structural changes in the receiving language, but is instead a consequence of the activation of latent elements and of filling empty places in the system.19 This approach to language contacts facilitates monitoring of the expansion and restrictions on linguistic influence. Nowadays, contactologists have started to pay more attention to the extralinguistic aspects of language contact. The Contactological Dictionary gives a description of the adaptation strategies of contactological units in terms of the theory we developed 16 R. Filipović, Teorija jezika u kontaktu: uvod u lingvistiku jezičkih dodira (Zagreb: Školska knjiga, 1986); Anglicizmi u hrvatskom ili srpskom jeziku: porijeklo-razvoj-značenje (Zagreb: Školska knjiga, 1990). 17 Ајдуковић Ј. Русизми у српскохрватским речницима. Принципи адаптације. Речник. Београд: Фото Футура, 1997; Увод у лексичку кон­ такто­логију. Теорија адаптације русизама. Београд: Фото Футура, 2004; Контактолошки речник адаптације русизама у осам словенских језика. Београд: Фото Футура, 2004. 18 Селективна библиографија у књ.: Ајдуковић Ј. Увод у лексичку контактологију. Теорија адаптације русизама. Београд: Фото Футура, 2004. 19 Filipović, “Teorija jezika u kontaktu.” 20 Ајдуковић. Русизми у српскохрватским речницима. - 171 -

Jovan Ajduković

in two monographs and a number of papers. In the 1997 monograph,20 we introduced transderivation as the basic principle of formational adaptation of the model into a replica. Within morphological adaptation, we defined transmorphemization as adaptation of the basic morphological form of the replica, whereas transmorphologization was defined as adaptation of morphological categories. In transsemantization, we introduced ten new semantic changes within partial semantic adaptation. At the level of lexis and stylistics, we developed three types of lexical-stylistic adaptation. We took into account these innovations while compiling the dictionary of adaptations of Russianisms in Serbo-Croat.21 We analyzed a total of 1,089 Russianisms at the levels of phonology, derivation, morphology, semantics and lexis, and stylistics. In the 2004 monograph,22 we introduced the concept of tertiary adaptation (that is, primary-tertiary and secondary-tertiary adaptation), which refers to the influence of the intermediary language in primary and secondary adaptations. In transsemantization, we identified 28 semantic changes, whereas the level of verbal contact-syntaxeme government adaptation has three types of transsyntactization. In this book, we define adaptation as the process of activating latent elements or filling empty places in the system of the receiving language according to certain rules. In that respect, a Russianism is a word containing at least one independent contacteme made by mapping the Russian model and/or internal activization of the receiving language under the dominant influence of Russian. At different linguistic levels, a contacteme can be manifested as a contact-phoneme, contact-morpheme, contact-prosodeme, contact-derivateme, distributive contacteme, contact-grapheme, contact-grammeme, contact-styleme, contact-syntaxeme, contact-seme, contact-lexeme, contact-phraseme, or contact-concepteme. In our latest works, we completely abandoned the terms borrowing and loanword, because they belong to a theory of transfer that interprets language contact as the transfer of elements from the donor language into the borrowing language. A contacteme, or the general unit of contactology, is a quantum of structured knowledge about the dominant language influence. A con 21 Ibid. 22 Ајдуковић. Увод у лексичку контактологију. - 172 -

About the First Volume

tacteme is each linguistic element formed in a particular dominant contact situation through the activation or mapping of latent elements and empty places. Contactological cognitive sense and some knowledge and information underlie each contactologically marked element. A researcher in this field is supposed to notice the correlation between a certain contact situation and the linguistic unit realized within it, to note the changes in contactological value and to manage them. As a result of this correlation, various kinds of relational and contextually marked classes appear at different levels. That element can be a linguistic unit or class at any level. At the level of phonetics, we can discern segmental and suprasegmental contactemes (sounds, syllables, words, utterances, stress in all its aspects, and intonation), whereas at other levels, contactemes are phonemes, graphemes, morphemes, words, grammemes, sememes, etc. For example, a phoneme in a certain position or sequence within a word represents a class.23 Once determined, a contactological value can change under the influence of another dominant language, that is, it can change in the course of time. A contacteme can remember something from its past, and memory of that past can have an impact on its usage.24 Marking of contactological units can depend on the typology of linguistic structures and psychological, communicative, pragmatic, and sociolinguistic factors. Contactemes can be found in the individual’s language awareness. Identifying them and determining their contactological value can be achieved through an associative experiment. Concerning psychological factors, the most important are strategies, opinions, affective states, attitudes, age, sex, abilities, motivation, and personality features. In terms of sociolinguistics, one language dominates through common language acceptance, ideology, and practical usage. In the contactological dictionary, Russian is represented as the linguistically and extralinguistically dominant language, while the political impact of the subordinate language and the impact of the language with equal political power are

23 Ibid. 24 Ајдуковић Ј. О контактолошком речнику контактофразема. Rijeka: Riječ, 2009. god. 15, sv. 2, str. 19–28. - 173 -

Jovan Ajduković

of secondary importance.

III The advance copy of the contactological dictionary was published in 200425 and has been very well accepted among Slavists in Serbia and abroad.26 Unlike the “dictionary of identification” where we primarily determine the contactological value of contact-lexemes with an obligatory citation of the source and examples that proves a particular dominant influence, this dictionary is an “adaptation dictionary” because it describes the way that contactological units are adapted in the receiving language. A contact-lexeme can be a whole word as well as a word that is related to Russian just in traces. It does not have to have Russian origins, but it can instead originate from contact with dominant Russian where it is an integral part of the vocabulary. It can belong to just one part of speech, one variant of the basic form, or a homonym, if the model is a homonym. Apart from that, a contact-lexeme can be a non-derivated word or a word derived from it. A dictionary article of the Bulgarian Contactological Dictionary of Adaptation of Contact-Lexemes under Russian Influence contains five sections. Sections 1, 3, 4, and partially 5 deal with the contact-lexeme, whereas Sections 2 and partly 5 deal with the Russian model. 25 Ајдуковић Ј. Контактолошки речник адаптације русизама у осам словенских језика. Београд: Фото Футура, 2004. 26 See Recensions/Reviews by P. Piper, B. Stankovič, M. Nikolič, S. Ristič, P. Filkova, K. Petrova, Z. Fink, R. Dragicevič, G. G. Tjapko, W. Pianka, B. Terzič, A. Zoltan, B. Stebič, M. Moser. Published In: Suvremena lingvistika 57–58 (Zagreb, 2004), pp. 149–150; Stu­dia z Fi­lo­lo­gii Pol­ski­ej i Sł­o­wi­a­ń­ski­ ej 40, (War­sza­wa: SOW, 2005), pp. 517–521; Stu­dia Rus­si­ca XXII (Bu­da­pest, 2005), pp. 309–311; Срп­ски у нор­ма­тив­ном огле­да­лу. Београд: Бе­о­град­ска књи­га, 2006. С. 423–434; Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета. Серия «Современные лингвистические и методико-дидактические исследования». Вып. № 1 (9). 2008. С. 182–183; Wiener Slavistisches Jahrbuch, band 54 (2008), pp. 267– 268; Ајдуковић Ј. Биобиблиографија са прилозима. Београд: Фото Футура, 2008. - 174 -

About the First Volume

SECTION 1. The first section of the dictionary article provides a description of contactological adaptation of a contact-lexeme. Entry words are printed in bold capitals and arranged alphabetically. Homonyms are followed by number tags (§1). If we determine that a certain contact-lexeme is a homonym (§2), then we put the number tag into angle brackets (< >). The form variant of the Russianism (§3, 4) is given as a separate entry. (§1) БАРДАК2 (§2) РЕВОЛЮЦИОНЕН<1> (§3) РЕЗЕРВ (§4) РЕЗЕРВА The entry word is followed by the symbol for transgraphematization. The orthography of a contact-lexeme can be formed according to (a) the pronunciation of the Russian model (кавьор, матрьошка), (b) the orthography of the Russian model (graphemes of the contact-lexeme and of the model coincide; дозор, матушка), (v) the orthography of the Russian model (graphemes of the contact-lexeme and of the model do not coincide; наклонност, артел), (c) the pronunciation and orthography of the Russian model (бельо, чертожник), (g) the pronunciation of the Russian model and formational/morphological features of the receiving language (гримьорен, закльопвам), and (e) the orthography of the Russian model and formational/morphological features of the receiving language (нагъл, закривам се). The influence of the intermediary language (пощальон, тилда) is marked by (d). The type of transphonemization of a contact-lexeme is determined according to the highest index of individual adaptations. Zero-transphonemization (F0) was not attested. The first subtype of first partial transphonemization (F1/1) involves the adaptation of the Russian stressed vowels <а>, <о>, <е(э)>, <и>, and <у>, of the unstressed <о> and open <е> in foreign words, adaptation of Russian hard geminate consonants whose Bulgarian counterparts are short consonants and adaptation of Russian hard dentals and the palatal (аванпорт, апарат, абат). The second subtype of the first partial transphonemization (F1/2) involves adaptation of a number of Russian soft consonants (взгляд, герб, гимн). - 175 -

Jovan Ajduković

The third subtype of the first partial transphonemization (F1/3) involves quantitative adaptation of <и> and in the first or second degrees of reduction and adaptation of the Russian soft dental consonants [t‘] and [d‘] (дублет, дурак, етюдник). The fourth subtype of the first partial transphonemization (F1/4) involves substitution of the Russian vowel <ы> with the Bulgarian vowel <и> (кадри, канти, кумис). The first subtype of the second partial transphonemization (F2/1) involves adaptation of the Russian consonants <ž>, <š>, , and (фарш, курзал, морж, джигит). The second subtype of the second partial transphonemization (F2/2) involves substitution of the Russian in the first-degree reduction with the Bulgarian vowel <а> (нарвал, набат, фарфор). The third subtype of the second partial transphonemization (F2/3) involves substitution of the Russian second-degree reduction vowel <ъ> with the Bulgarian vowel (трактовка, денудация, абсорбция). The fourth subtype of the second partial transphonemization (F2/4) involves adaptation of fifteen Russian palatalized consonants by Bulgarian hard consonants, substitution of the palatal <č> with the Bulgarian consonant <č>, and transphonemization of Russian long soft consonants by Bulgarian hard consonants (рицар, авантюрист, апаратчик, сесия). The first subtype of free transphonemization (F3/1) involves adaptation of the Russian unstressed <е> in first- or second-degree reduction by the Bulgarian <е> (почерк, аперцепция, апатичен, аркебуз). The second subtype of free transphonemization (F3/2) involves substitution of the Russian <ъ> and <а> with the Bulgarian <о> (моделистка, пеленгатор, архитектор). The third subtype of free transphonemization (F3/3) involves adaptation of the Russian <š‘:> into the Bulgarian <ш> and substitution of Russian hard consonants with Bulgarian palatalized consonants (борш, вагрянка). The fourth subtype of free transphonemization (F3/4) involves substitution of Russian vowels and consonants with Bulgarian sounds of different quality and articulation and substitution of Russian soft consonants with a Bulgarian consonant cluster (свистя, старателен, интервюирам). Transderivation is a general word formation principle according to which a contact-lexeme is adapted. A contact-lexeme (босяк, инвентаризация) that shares the same derivational stem and derivational morpheme as the Russian model is adapted through zero-transderi- 176 -

About the First Volume

vation (D0). A contact-lexeme (инкасатор, интелектуален) that has an identical derivational morpheme to that of the model and a different derivational stem is adapted through first partial transderivation (D1/1). A contact-lexeme (конвенционализъм, марширувам) that shares the derivational stem with the model and a different derivational morpheme is adapted through second partial transderivation (D1/2). A contact-lexeme (назубрям, оборудване) that has a different derivational stem and different derivational morpheme is adapted through free transderivation (D2). Contact-lexemes that are not derived are marked with the Roman numeral I (джунгла, диафрагма). Our Dictionary records the part of speech that a contact-lexeme belongs to, its grammar categories of gender, number, reflexiveness, and transitivity/intransitivity. Contact-lexemes undergo all three types of transmorphemization of the basic morphological form. A contactlexeme (бегемот, есер, негодяй) that consists of a free morpheme adapted according to pronunciation, orthography, or both together and a zero bound morpheme of the model, that is, a bound morpheme of the model adapted according to orthography, undergoes zero-transmorphemization (M0). A contact-lexeme (неподходящ, третейски, угоднича) that consists of a free morpheme adapted according to pronunciation, orthography, or both together and a bound morpheme of the receiving language undergoes partial transmorphemization (M1). A contact-lexeme (фехтовка, указвам, министър) that consists of a changed free morpheme of the model and a bound morpheme of the giving or receiving language undergoes free transmorphemization (М2). The label of transmorphologization of the gender and number of the noun and of the verbal aspect is only used in case of partial or free adaptation. A contact-lexeme (мишена, отверженик, миноноска) that has identical gender to the model and different sound-endings undergoes partial transmorphologization of the noun-gender (TMR1). A contact-lexeme (цел, отмел, мизансцен) with different gender from the model undergoes free transmorphologization (TMR2). The basic form of a contact-lexeme (включения, перило, подзоли) that takes only one number from the model, most often nominative singular, undergoes partial transmorphologization of the number (TMB1). Free transmorphologization of the number (TMB2) was not attested. A contact-lexeme - 177 -

Jovan Ajduković

(програмирам, прошнуровам, маскирам) whose aspect is formally the same as that of the model, but has different semantics, undergoes partial transmorphologization of the verbal aspect (TMGv1). Adaptation of biaspectual verbs typical of one of the languages falls into this group. A contact-lexeme (нагрубявам, отшумявам, приютявам, сглупявам) whose aspect is different from that of the model undergoes free transmorphologization of the verbal aspect (TMGv2). Transsemantization can be zero, partial, or free. There are 26 semantic changes within partial transsemantization (five one-member changes, ten two-member changes, nine three-member changes, one fourmember change, and one five-member change). The type of semantic adaptation is determined for each source individually. A contact-lexeme whose meaning is identical to the meaning of the model undergoes zerotranssemantization (S0). A contact-lexeme with restriction of meaning in number (S1Nm) or in a semantic field (S1Fm; S1Fr) and expansion of meaning in number (S2Nr) or expansion of meaning in a semantic field (S2Fr) undergoes partial transsemantization. When the semantics of a contact-lexeme are different from the semantics of the model, it is a case of free transsemantization (S#). (1) Zero-transsemantization (S0): абатство, абстрактен, август, правосъдие (2) Restriction of meaning in number of the model (S1Nm): показа­ телен, преработка, призрак, присъствие, свойство (3) Restriction in a semantic field of the model (S1Fm): роптание, самоуправление, средство, статистически (4) Restriction in a semantic field of the replica (S1Fr): свидетел, аероклуб (5) Expansion of meaning in number of the replica (S2Nr): титул, председателство, самоуверен, слушател, сходен (6) Expansion of meaning in a semantic field of the replica (S2Fr): акцесионен, девастация, екотип, ерозия, княгиня, комен­ дантски, литера (7) Two-member type of semantic change S1Fm+S1Fr: бака, удар (8) Two-member type of semantic change S1Nm+S1Fm: превъзходи­ телство, пребивавам, представление, принадлежа, разсеян - 178 -

About the First Volume

(9) Two-member type of semantic change S1Nm+S1Fr: отработен, повестка, художество (10) Two-member type of semantic change S1Nm+S2Nr: прелест, преципитат, призвание, път, работник, състезание, точка (11) Two-member type of semantic change S1Fm+S2Fr: клиентела, математически, медианта (12) Two-member type of semantic change S1Fm+S2Nr: субект, субстрат (13) Two-member type of semantic change S1Fr+S2Nr: агентура, автор (14) Two-member type of semantic change S1Fm+S2Fr: венгера (15) Two-member type of semantic change S1Fr+S2Fr: подковавам (16) Two-member change of meaning S2Nr+S2Fr: конгрес, настоя­телство (17) Three-member type of semantic change S1Nm+S1Fm+S1Fr: предписанием, (18) Three-member type of semantic change S1Nm+S1Fm+S2Nr: сила, утроба, фигура (19) Three-member type of semantic change S1Nm+S1Fr+S2Nr: балаган (20) Three-member type of semantic change S1Nm+S1Fm+S2Fr: бумага (21) Three-member type of semantic change S1Nm+S1Fr+S2Fr: синева (22) Three-member type of semantic change S1Nm+S2Nr+S2Fr: компресия (23) Three-member type of semantic change S1Fm+S1Fr+S2Fr: бърлога (24) Three-member type of semantic change S1Fm+S1Fr+S2Nr: бунгало (25) Three-member type of semantic change S1Fm+S2Nr+S2Fr: философ (26) Four-member change of meaning S1Nm+S1Fm+S1Fr+S2Fr: басурман (27) Five-member type of semantic change S1Nm+S1Fm+S1Fr+S2Nr +S2Fr: снемам (28) Free transsemantization (S#): асигнация, титуляр, титулярен The type of transsemantization is followed by a label for the type of lexical-stylistic adaptation, which can be zero (абсолюция), partial (абат), or free (оклад). If two sources share the same LSA, then - 179 -

Jovan Ajduković

only the first one is followed by a type label. A contact-lexeme that has undergone zero or partial transsemantization and whose certain lexical and stylistic values differ from the model undergoes partial adaptation (LSA1). A contact-lexeme whose lexical-stylistic values are different from the model and that is adapted through free transsemantization undergoes free LSA (LSA2). Several contact-lexemes in our dictionary have a type of transconceptualization label. Contact-lexemes that share identical concepts to the model27 undergo zero-transconceptualization (пространство, вселена, территория). If the number of basic meanings of the concept of the contact-lexeme (отчуждение) and the model partly coincide, it is a case of partial transconceptualization (K1). Free transconceptualization (K2) was not attested. Most dictionaries do not provide sufficient information about verb government. A contact-lexeme (грозя) whose pattern partly coincides with the pattern of the model undergoes partial transsyntactization of the verb government (SIA1). A contact-lexeme (въз­пре­пят­ству­вам) whose pattern differs from the pattern of the model undergoes free transsyntactization of verb government (SIA2). We have not identified any cases of zero-transsyntactization (автоматизирам). At the end of the first section of each dictionary article, we provide information about the source and the type of overall adaptation of the contact-lexeme. The type of overall adaptation is determined according to the highest level of individual adaptations. A contact-lexeme (плавник) that is adapted through partial adaptation at one level at least undergoes overall partial adaptation (A1). A contact-lexeme (вкусовщина) that is adapted through free adaptation at one level at least undergoes overall free adaptation (A2). SECTION 2. The Russian model is written in italics and its stress is not marked (§5). The number in the fourth section of the dictionary 27 Айдукович Й. О понятии трансконцептуализация // Cognitive Modeling in Linguistics – 2008. Proceedings of the X-th International Conference, Bečić, Montenegro, September 06–13, 2008. Vol. 1. Kazan State University Press, 2008. С. 21–30. - 180 -

About the First Volume

article points to the place of stress. Abbreviations referring to derivational pattern, part of speech, gender, number, (§6) aspect, and transitivity/intransitivity are given after the entry word. Underived models are marked by the Roman numeral I (§7). Variants are given after the basic entry (§8). (§5) непрерывно S, adv (СРЯАН)28 (§6) прессовать S, v-ipm-tr (СРЯАН) (§7) ситуация I, n-f (СИС)29 (§8) автокар Comp, n-m (СРЯAН) автокара (ОСРЯ)30 SECTION 3. The abbreviation var. is followed by phonological, morphological, and derivational variants of the lexeme (§9). (§9) АНГОБ var: ангоба (ГРЧД)31 SECTION 4. The abbreviation оi: (other information) is followed by information concerning the origin, morphology, formation, stress, the number of meanings, syntactic features, and lexical-stylistic aspects of the model and of the contact-lexeme according to cited sources. Information about the model is given in parentheses ( ), whereas our interventions are given in angle brackets < >. Information about stress and number of meanings of the contact-lexeme and the model are given in square brackets [ ]. The symbol < refers to the direction of interlingual influence. 28 СРЯАН – Сло­ва­рь рус­ско­го язы­ка. Ака­де­мия на­ук СССР. Ин­сти­тут рус­ ско­го языка. Т. 1–4. 2-е изд. ис­пр. и доп.Мо­сква: Рус­ский язык, 1981–1984. 29 СИС – Сло­ва­рь ино­стран­ных слов. 17-е изд. ис­пр. Мо­сква: Рус­ский язык, 1988. 30 ОСРЯ – Обрат­ный сло­ва­рь рус­ско­го язы­ка. Москва: Со­вет­ская эн­ци­кло­ пе­дия, 1974. 31 ГРЧД – Га­бе­ров И. Реч­ник на чу­жди­те ду­ми в бъл­гар­ски с при­ло­же­ния. Тре­то из­да­ние. Ga­be­roff, 1998. - 181 -

Jovan Ajduković

SECTION 5. The meanings of the contact-lexeme and dictionary sources are cited at the end of each dictionary article. The label © is followed by a description of semantic changes. The hash mark (#) refers to narrowed meanings of the contact-lexeme, whereas the asterisk (*) refers to widened meanings. Three dots (<...>) mean that some parts of the text are omitted. The meaning and description of semantic changes can be cited from two or more sources preceded by ¤. (§10) АВТОБИОГРАФИЧЕСКИ е-d, F3/4, D0, adj, М1, S1N2м, LSА1, А2 (АРЧД)32; S1Fм (СРЯАН) автобиографический S, adj (НСРЯ)33 var: автобиографичен (АРЧД) оi: rus. (АРЧД; ГРЧД); <-ический » -ически>; [place of stress: 6/6; number of meanings: Rus:2;1/Bul:1] който се отнася до автобиография (АРЧД). © #2: свойственный автобиографии, характерный для нее (НСРЯ). © # связанный с жизнью автора; являющийся автобиографией (СРЯАН). Some of the future volumes of the Contactological Dictionary of Slavic Languages will be devoted to the adaptation of contact-phrasemes. And when the Russian influence is analyzed, we can switch to describing contact-lexemes and contact-phrasemes created under Turkish, English, French, German, or any other influence. We can then describe the processes of adaptation in all other contact situations and compile a complete computer database. We would be happy if the International Committee of Slavists started a long-term contactology project that gathered teams from different countries. 32 АРЧД – Реч­ник на чу­жди­те ду­ми, Бъл­гар­ска ака­де­мия на на­у­ки­те. Со­ фия: Ин­сти­тут за бъл­гар­ски език, 1982. 33 НСРЯ – Ефремова Т.Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. Москва: Русский язык, 2000. Электронная версия, «Грамота.ру», 2001–2002. - 182 -

About the First Volume

Сведения об авторах 1. Людмила Попович, Белградский университет, Сербия 2. Юко Симэки, Осакский университет, Япония 3. Иво Поспишил, Масариков университет, Чехия 4. Масуми Камэда, Токийсккий университет, Япония 5. Юлиян Тамаш, Воеводинская академия наук и искусств, Сербия 6. Ежи Трэдэр, Гданьский университет, Польша 7. Йован Айдукович, Белградский университет, Сербия 8. Мотоки Номати, Хоккайдский университет, Япония

- 183 -